«Пьесы»

Пьесы (fb2) - Пьесы (пер. Татьяна Григорьевна Гнедич,Поэль Меерович Карп,Юлиана Яковлевна Яхнина,Владимир В Кошкин) 1620K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бьернстьерне Бьернсон

Бьернстьерне Бьернсон

― ХУЛЬДА-ХРОМОНОЖКА ―

Halte-Hulda

Перевод П. Карпа

Работу над исторической драмой «Хульда-хромоножка» Бьёрнсон начал весной 1857 года в Копенгагене и окончил осенью того же года в Кристиании. Впервые издана она была в Бергене весной 1858 года, затем отдельные издания пьесы выходили в 1869 и 1902 годах. Кроме того, она печаталась в собраниях сочинений Бьёрнсона.

В 1858 году Кристианийский театр принял драму к постановке, но под воздействием продатски настроенной части труппы работа над спектаклем была прервана. Тогда же драматург получил отказ от копенгагенского Королевского театра. Впервые «Хульда-хромоножка» была показана на сцене Норвежского театра в Кристиании в апреле 1862 года. Три года спустя состоялась премьера драмы в Кристианийском театре; постановщиком спектакля был сам Бьёрнсон, музыку написал шведский композитор А. Рюбенсон. В Бергене «Хульда-хромоножка» была поставлена впервые лишь в 1919 году. Национальный театр включил драму в свой репертуар весной 1922 года.

За рубежом драма впервые увидела свет рампы на сцене Мангеймского театра в 1868 году, а вскоре и в Мейнингемском театре, где до этого шла другая историческая драма Бьёрнсона «Между битвами». В 1885 году известный французский композитор С. Франк использовал «Хульду-хромоножку» в качестве либретто для одноименной оперы, которая неоднократно ставилась во Франции. В России драма Бьёрнсона была поставлена в 1912 году на сцене петербургского Народного дома гр. Паниной.

«Хульда-хромоножка» — третья из цикла исторических драм (если считать также юношескую пьесу «Вальборг», рукопись которой была уничтожена самим автором), занимающих центральное место в творчестве Бьёрнсона конца 50-х — начала 70-х годов. Знаменательно, что она была издана в один и тот же год с «Воителями в Хельгеланде» Г. Ибсена. Два молодых норвежских драматурга шли одним путем — путем создания национальной исторической драмы. Продолжая в этом отношении традиции господствовавшего в те времена в молодой норвежской литературе направления — национальной романтики, Бьёрнсон и Ибсен вместе с тем находились в эти годы под влиянием А. Эленшлегера, крупнейшего датского драматурга первой половины XIX века. Лучшие исторические трагедии Эншлегера, главы прогрессивного направления в датском романтизме, отличались демократическими устремлениями и ненавистью к феодально-католическому средневековью, пристальным интересом к старинным сагам и преданиям скандинавских народов, а также глубоким лиризмом. Все эти черты эленшлегеровской драматургии привлекали Бьёрнсона-романтика, долгое время бывшего страстным популяризатором творчества Эленшлегера. В статье «О постановках трагедий Эленшлегера» писатель подчеркивал, что эти трагедии «указывают путь норвежской исторической драме». Статья его была напечатана в газете «Бергенпостен» в то время, когда Бьёрнсон находился на посту руководителя Норвежского театра в Бергене (1857–1859) и лично осуществил постановки ряда эленшлегеровских трагедий. Позднее, в послесловии к исторической драме «Сигурд Крестоносец» (1872), излагая основные положения своей концепции «народной драматургии», Бьёрнсон вновь указывает на трагедии Эншлегера как на высокий образец, достойный подражания: «Под „народной пьесой“ я подразумеваю пьесу, которая увлекает зрителей любого возраста и образования и постановка которой поэтому в состоянии хоть на миг пробудить в людях радость солидарности, единого порыва. История народов наилучшим образом подходит для этого. У нас, на Севере, есть великий скальд, чей талант был настолько велик, что многие из его исторических пьес невольно стали „народными пьесами“. Я имею в виду Эленшлегера».

В «Хульде-хромоножке» воздействие поэтики Эленшлегера сказалось с особенной очевидностью. В отличие от других исторических драм Бьёрнсона, «Хульда-хромоножка» написана пятистопным ямбом — излюбленным размером датского романтика. Бьёрнсон вводит в свою пьесу один из наиболее типичных для эленшлегеровских трагедий мотивов: столкновение антагонистических духовных начал — древнего, необузданного могучего «духа Севера» и нового, более гуманного мировоззрения, постепенно проникающего к скандинавским народам. Широко использованы в пьесе и мотивы древнеисландских саг. Вместе с тем «Хульда-хромоножка» ни в коей мере не является подражательным или стилизаторским произведением. По четкости обрисовки персонажей и резкости сюжетного конфликта эта пьеса носит специфически бьёрнсоновские черты.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Хульда, вдова Гудлейка Хустадвика.

Трон, Арнэ, братья Гудлейка.

Аслак, их отец.

Хальгерд, его сестра.

Старая Гудрун, мать Аслака и Хальгерд, старейшая в роде.

Тордис, взятая на воспитание родом Аслака.

Королева.

Сванхильд, девушка при королеве.

Гуннар, приближенный короля.

Эйольф Финсон, хевдинг[1] при дворе короля.

Два старика.

Девушки при королеве.

Действие происходит за сто лет до Кальмарской унии[2].

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Парадная палата времен норвежского короля Хокона Старого и его преемников. Вечереет. Доносится то громкий, то глухой, в зависимости от силы ветра, колокольный звон.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Старуха сидит на стуле с высокой спинкой, справа от нее Хальгерд и Тордис шьют красный мужской плащ. Хальгерд работает прилежнее, нежели Тордис. Все долго молчат.

Хальгерд

Не спорится у нас шитье сегодня.

Тордис

Да, мысли заняты иным шитьем.

Хальгерд

(спокойно; ее речь вообще такова)

Гм, — если б от недобрых наших мыслей

Работа рук застопорилась, вряд ли

Нам удалось бы здесь хоть что-то сделать, —

Мы обо многом можем поразмыслить.

Тордис

Но мысль моя была далеко.

Хальгерд

Что же,

Коль ищешь помощи, ищи подальше

От наших мест; здесь помощи не сыщешь.

Тордис

А я и не ищу.

Хальгерд

А мне сдается,

Что поискать тебе бы не мешало.

Тордис

Да, для тебя!

Хальгерд

Что? Для меня?

Тордис

(перестает шить)

Опору,

Что мне нужна, я обрела. — И скоро

Совсем он уведет меня отсюда.

Хальгерд

Так!

Тордис

Разве мне дано иное счастье?

Хальгерд

В чем счастье?

Тордис

В том, что мне семнадцать лет;

Во взгляде Гуннара.

Хальгерд

А я так слышу

Зловещий глас, который гонит прочь

И мысль о счастье.

Тордис

Это ты, должно быть,

Про звон колоколов?

Хальгерд

Я вижу очи,

Что заставляют память обратиться

К делам, далеким от утех любовных.

Тордис

Убитый Гудлейк! Бог да будет с ним!

Хальгерд

Да будет с теми бог, кто полон сил

И не забудет, как сражен был Гудлейк.

Тордис

По мне об этом лучше и не думать.

Хальгерд

А мне запала в сердце мысль о нем,

И не уйдет, пока не станет воплем

О помощи.

Тордис

Чем я могу помочь?

Хальгерд

Когда бы сватались ко мне…

Тордис

То ты бы?..

Хальгерд

Я б знала цену своему согласью.

Тордис

(вскакивает)

Ты думаешь о крови!

Хальгерд

Ибо кровью

Запятнан дом, где я живу.

Тордис

Страшны

Твои слова.

Хальгерд

А ты считаешь, Гудлейк,

Лежащий там, где он лежит, не страшен?

Тордис

Не надо, Хальгерд! Слушать я не в силах

Такие речи.

Хальгерд

Ай-ай-ай!

Тордис

Заметно,

Что род твой из Исландии.

Хальгерд

Заметно,

Что не исландка ты.

Тордис

И слава богу!

Хальгерд

Клянешь ты, верно, тот воскресный день,

Когда приют нашла ты в этом доме.

(Тордис молча садится и шьет. Пауза. Старая Гудрун встает со своего места и спотыкаясь идет налево, где на стене висит оружие.)

Чего ты хочешь, мать?

Гудрун

Хочу взять щит.

Почистить надо.

Тордис

Господи, старуха

Все думает еще, что Гудлейк жив.

Хальгерд

И ждет его.

Гудрун

Звонят колокола.

Должно быть, он. — То в честь его звонят.

И верно, — он ведь странствовал так долго.

Тордис

(подойдя к ней)

Сядь, бабушка. Не то сама ты знаешь, —

И голова закружится. Садись!

Гудрун

Еще хоть раз бы на его доспехи

Взглянуть.

Тордис

Садись! Сейчас мы принесем

Тебе его оружие.

Гудрун

Известно,

Доспехи чистить надобно, не то

Он может счесть, что мы о нем забыли!

Хальгерд

(к Тордис)

…Что мы о нем забыли!

Гудрун

Нынче ночью

Он снился мне… к скамье почетной он

Приблизился… тут черненькие мыши…

Тордис

Не надо!

Хальгерд

Дай старухе говорить.

Тордис

(испуганно)

Нет, сны ее обычно не к добру.

Хальгерд

С чего бы?

Гудрун

Он смеялся… что худого?

Тордис

(перебивая)

Нет, ничего.

(Подавая шлем и латы.)

Вот, бабушка, держи.

Тут шлем его и латы.

Гудрун

Я сама

За них теперь возьмусь. Вот только шлем

Здесь у виска никак мне не расправить.

Хальгерд

Тут нужен кто-то посильней, —

(подойдя к Тордис)

твой Гуннар!

Тордис

(отстраняясь)

О боже!

Хальгерд

(возвращаясь к работе)

Ты ничтожна и жалка!

(Испуганная Тордис тоже берется за работу.)

(Пауза.)

Дай ножницы!

Тордис

(подавая ножницы)

Ты нынче быстро шьешь…

Кому же плащ спешишь ты приготовить?

Хальгерд

Забывчива ты стала, что не знаешь.

Тордис

Ах, Гудлейк…

(Тихо.)

У него ведь есть другой.

Хальгерд

И покраснее…

Тордис

Да!

Хальгерд

Не знаю только,

Успею ли до вечера окончить.

Тордис

Для Гудлейка не нужно торопиться.

Хальгерд

Хочу окончить я стежок последний,

Пока над ним колокола рыдают.

Тордис

Да, многие о Гудлейке вспомянут…

Хальгерд

Скорбя, за гробом шли его крестьяне.

Тордис

Каков-то будет новый их хозяин?

Хальгерд

Спаси их бог! У них теперь хозяйка.

Тордис

Она была здесь — и прошла на башню.

Хальгерд

От слез, пролитых Хульдой-хромоножкой,

Не станет гроб тяжеле.

Тордис

Видеть слезы

Я не могла за темным покрывалом.

Хальгерд

Тем паче, что она под ним смеялась.

Тордис

Всегда бранишь ты Хульду.

Хальгерд

Даром, что ли?

Иль я не слышу, как она смеется,

Когда за нею следом, в час ночной,

На женскую проходит половину…

Тордис

(перебивая)

Кто?

Хальгерд

Тот, кто умертвил ее супруга.

Тордис

(вскакивая)

Ужели Эйольф?

Хальгерд

Назвала ты имя.

(Пауза. Тордис испуганно оглядывается.)

(Торжественно.)

Пять витязей отважных опочили

С тех пор, как в доме появилась Хульда;

Для рода Аслака — она проклятье,

И точит род, как злая лихоманка.

Тордис

Хоть не наносит ран…

Хальгерд

Нет, по-иному.

Тордис

Род губит ревность.

Хальгерд

(подойдя поближе к ней)

Но какая ревность?

Безумная, мутящая рассудок,

Подобная отраве, от которой

В неистовом огне вскипает кровь.

Тордис

(в ужасе)

Тут ведовство?

Хальгерд

(подойдя еще ближе к ней)

Доподлинно известно!

(Почти шепотом.)

Еще ей в детстве посулила финка,

Когда хромая, в танцы не вступая,

Сидела в стороне и горевала:

«Не плачь; за хромоту тебе воздастся.

Ты будешь хороша, и смерть ждет всех,

Кто заглядится на тебя». И что же?

Старая Гудрун

(пытаясь подняться)

Слышь ты… звонят…

Тордис

(подбегая)

Что, бабушка?

Гудрун

Звонят,

Я говорю…

Тордис

Нет, звон уже затих.

Гудрун

Он, значит, скоро будет здесь… и шлем…

(Протягивает шлем.)

Тордис (беря его)

Спасибо, я повешу.

(Вешает его.)

Хальгерд

Не хотите

Взглянуть на плащ?

Гудрун

(глядя на шлем)

Не криво ли висит?

Тордис

Не криво.

(Старая Гудрун подходит ближе.)

Ты куда?

Гудрун

Конечно, криво!

(Тордис поправляет шлем.)

Хальгерд

Взгляни, не правда ли, красивый плащ?

Гудрун

(с трудом подойдя к ней, смотрит)

Красивый! Да!

(Вглядываясь.)

Мне кажется, он красный.

Для Гудлейка? К его приезду, да?

Хальгерд

Да, для него. А он кому отдаст,

Там будет видно.

(Пауза. Гудрун подводят к креслу.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Аслак.

Аслак

(входит, никем не замеченный)

Доброго здоровья!

Тордис

Родитель Гудлейка!

Хальгерд

О, Аслак, брат мой!

Аслак

(мрачно)

Я опоздал.

Хальгерд

Нет, нет, еще не поздно.

Аслак

Уже зарыт он?

Хальгерд

Тот, кого ты ищешь,

Еще поблизости.

Аслак

Я слишком стар…

Хальгерд

Чтобы сносить бесчестье!

Аслак

…а несчастья

Мой старый меч не могут наточить.

Хальгерд

Тем, значит, непреклонней будет месть.

Аслак

(тихо)

Да, месть!

(Пауза.)

Тордис

Боюсь я за него сегодня!

Хальгерд

Взгляни-ка, Аслак! Этот красный плащ

Надеть бы должен был сынок твой, Гудлейк.

Но часом раньше он скончался. Месса,

Что отслужили на похоронах,

И скорбь родных и близких дали силу

Моим рукам работу завершить.

Пускай теперь сей плащ благословенный,

Из неуемных сотканный скорбей,

Достанется тому, кто в день отмщенья

Надеть его на плечи сможет с честью.

(Накидывает плащ Аслаку на плечи.)

Аслак

Помилуй бог! Мне показалось, в саван

Одела ты меня.

Гудрун

Ну… что ты… Гудлейк,

Ведь это он.

Аслак

Ты что, старуха мать,

Не узнаешь меня?

Гудрун

Нет, узнаю… Плащ узнаю, что сшит был к возвращенью.

Хальгерд

И впрямь похож был Гудлейк на отца.

Гудрун

Иди сюда… я вижу…

Аслак

О всевышний,

Как стала ты стара!

Гудрун

Ты тоже, Гудлейк,

И волосы твои…

Я плохо вижу…

Туман мне застит взор.

Тордис

(обнимает ее)

Не говори

Ей ни о чем. Она ведь так стара,

Что часто ошибается.

Аслак

Конечно, Господь ее щадит… Ей хорошо…

(Отвернувшись.)

Ей лучше, чем…

Гудрун

Да, погляди-ка… да… Как время-то летит!

Аслак

Я не гадал

Такой ее увидеть.

Что же делать, —

Всему своя пора. А ведь когда-то

Она была куда как хороша,

И многие к ней сватались. Не вечно

Царил у нас покой. Она умела

Вдохнуть в сердца людские жажду мести,

И многих погубить ей довелось,

Хоть лик ее всегда был безмятежен.

Гудрун

Да… И чего на свете не бывает…

Хальгерд

(про себя)

А нынче платятся ее потомки.

Тордис

(тихо)

Но кто бы возложил венец терновый

На эту седину?

(Обнимает Гудрун.)

Гудрун

Ну, Гудлейк, что ж…

Ты на отца походишь; скоро станешь

Совсем, как он.

Аслак

Она еще жива,

Меж тем как пали сыновья и внуки!

(Тихо.)

Мой Гудлейк, храбрый мужественный воин,

Ты умер, а старуха все живет.

Хальгерд (про себя)

Он духом пал, — ему нужна поддержка.

(Громко.)

Ты утомился, идучи долиной

Навстречу плачущим колоколам,

Но не давай сломить себя печали

И отдохни. Труд предстоит немалый.

Аслак

Да, я устал.

Тордис

И хочешь отдохнуть?

Аслак

Да!

Хальгерд

Что же, по соседству здесь покой,

Который ждет тебя уже неделю.

Ступай, приляг!

Аслак

Спасибо за заботу.

(Хочет идти.)

Тордис

Но, Хальгерд, здесь…

Аслак

Что значит это «здесь»?

Хальгерд

Да ровно ничего. Здесь крепко спится.

(Отворачивается.)

Тот, кто здесь спал последним, не проснулся.

Его убили здесь? И ты считаешь,

Что я засну?

Хальгерд

И будешь видеть сны.

Пауза.

Боюсь, мой брат совсем не так отважен,

Как мы привыкли думать до сих пор.

Аслак

Тверда ты, Хальгерд, и немилосердна…

С годами не добреешь ты, а впрочем,

Детей ты не растишь…

Хальгерд

И не теряю.

Аслак (бросив на нее твердый взгляд)

Что ж, — я иду!

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же, без Аслака.

Хальгерд

Слыхала я, что в полночь

Здесь бродит призрак.

Тордис

Господи Исусе!

Помилуй нас!

Хальгерд

Насколько мне известно,

И Аслак не встречал еще такого,

Кто устоял бы, с ним скрестив мечи.

Тордис

(испуганно)

Я ухожу!

Хальгерд

Ты к Гуннару?

Тордис

Да!

Хальгерд

С делом

К нему?

Тордис молчит.

Попросишь выкуп за любовь?

Тордис

Не сетуй… Хоть и сетовать ты вправе!

Я знаю… Это было бы достойно…

Как подвиг совершить… он подобает

Норвежской девушке; но только я…

Я плачу… и стыжусь того, что плачу!

Я, значит, слабодушна. Но иначе

Я не могу. Мне страшно.

Я пойду! Мне страшно!

Хальгерд

(ласково)

Успокойся!

Тордис

(на коленях)

Я пойду!

Душа моя слаба. Своим упорством

Ты можешь ей внушить свою решимость,

Но с ней она погибнет, — я бессильна!

Хальгерд

(как прежде)

Ступай же, Тордис.

Тордис

(поднимаясь с колен, робко)

Ты простишь?

Хальгерд

(как прежде)

Ступай же!

Тордис

Спасибо… Ты простишь?

Хальгерд

Коль ты уходишь,

Спеши, не то сейчас здесь будет Хульда.

Тордис

(подойдя ближе)

Я ухожу, — но знать хочу сначала,

Что ты меня простила. Наше счастье

Не старше двух недель и слишком юно

Для дел таких. Оно еще порхает,

Как песня, по березовым лужайкам

И рвет цветы, срывает поцелуи,

Здесь ставит сети, там внимает птицам,

И сказывает сказки, и, где можно,

Хоронится в кустах, играя в прятки.

Хальгерд

(обняв ее, громко)

Дитя мое, ты счастлива, я вижу!

(Серьезно.)

Лишь был бы он такой любви достоин.

Тордис

Всегда в цветах, что я тебе сбираю,

Отыщешь ты змею.

Хальгерд

Мое дитя!

Я в жизни… Что ж… Ступай!

Желаю счастья! Уж поздно! —

Как она сегодня рано.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Хульда. Она входит тихо, глубоко задумавшись.

Тордис

(к Хальгерд)

Она почти и не хромает нынче.

Хальгерд

(к Тордис)

Не так, как прежде. Не хотела б вовсе

Она хромать. Но так болит лодыжка,

Когда нога касается земли,

Что, кажется, невольный крик страданья

Сдержать невмоготу.

Хульда

Еще не спите?

Хальгерд

Мы толковали о твоем супруге,

Как ты о нем тоскуешь, — и о разном.

Хульда

Спасибо за участье. Сожалею,

Что ты из-за него лишилась сна.

Вам лучше бы скорее лечь в постели.

Старая Гудрун

Кто это — в черном?

Тордис

(подойдя к ней)

Да ведь это Хульда.

Гудрун

Кто? Хромоножка?

Хульда

(к Тордис)

Уходи же, Тордис!

Уже давно пора бы спать старухе!

Тордис

Пойдем-ка, бабушка. Пора идти.

Гудрун

Я посидеть хочу!

Тордис

Нам спать пора.

Гудрун

Но я совсем не утомилась.

Тордис

Хульда

Ложиться нам велела.

Гудрун

(сразу начинает собираться)

Ну, пойдем!

(Идет.)

Чего мне спать?

(Останавливается.)

Она тут за меня

Неплохо спит.

(Идет.)

Неплохо, я-то знаю!

(Останавливается у двери.)

Остерегись!

(Идет.)

Я… Не хочу я спать!

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Хульда, Хальгерд.

Хульда

А ты?

Хальгерд

Сейчас.

Хульда

Чего еще ты ждешь?

Хальгерд

Я никого не жду.

Хульда

Вот и тебя

Никто не ждет…

Тебе понятно, Хальгерд?

Хальгерд

Да, понимаю!

Хульда

И, если ты уходишь, будет лучше

Тебе и в свой покой не заходить,

И сени миновать… и двор; подальше

Уйти куда-нибудь от Хустадгорда.

Хальгерд

Да, понимаю!

Хульда

Тот, кто желал, чтоб ты здесь оставалась,

Ушел отсюда нынче… а известно,

Что мне ты не особенно нужна.

Хальгерд

Да, понимаю!

Хульда

Так, верно, понимаешь ты и это:

Пускай судачат люди, негодуя;

Я буду жить, как мне угодно, буду

Жить так, как захочу! Спокойной ночи!

Хальгерд

Спокойной ночи!

(Выходя, оборачивается и медленно входит в комнату, в которую ушел Аслак.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Хульда (некоторое время, не двигаясь, глядит ей вслед)

Он не войдет, пока горит свеча.

(Гасит свет и выходит вперед.)

Мне целый мир таким казался тесным,

Что даже места в нем не находилось

Для молчаливых помыслов моих,—

Его заполонили эти люди.

А ныне, вдруг, — или свершилось чудо, —

Он сделался внезапно беспредельным,

Раздвинулся, таким огромным стал,

Что сердце замирает! Но отныне

На всей земле едва хватает места

Для одного-единственного. Только

Для одного. И все ему помеха.

(Тихо.)

Бывало, говорить могла я с ними,

Я слышала их шепот…

(С волненьем.)

Но сегодня,

Будь голос каждого, как трубный глас,

Его я не смогла бы услыхать.

(Нежно.)

Не диво ли? И этот лес, и горы —

Их словно наделили даром речи,

И голос плодоносных этих нив,

Приветливый и счастьем напоенный,

Беседует со мной… и внятен мне.

(Садится, чуть слышно.)

Недавно я сидела здесь, и темень

Наваливалась на меня, зловеще

Пришептывая что-то…

(Медленно.)

И народ,

И двор, и память этих страшных дней

Меня пугали.

(Громко.)

А теперь сижу я

На том же месте, где в душе искрилась

Когда-то радость, где ее огонь

Пылал, все выше поднимаясь к небу,

И, крепко стиснув грудь свою руками,

Уже молчу, уже мои глаза,

Светящиеся радостью нежданной,

Уставшие от блеска и сиянья,

Не выжмут ни слезинки. В первый раз

За четверть века выплакалась я.

(Рыдает, откинувшись на кресла; тихо и ласково.)

Иди ко мне! Зачем ты медлишь, Эйольф?

Уже туман покрыл вершины гор

Серебряным покровом, и сова

Давно уже вопит в бору сосновом.

Недолго ждать, пока цветы покроет

Роса, и, чашечки свои раскрыв,

Они воспоминаньям предадутся

О благодатных снах минувшей ночи.

(Приподнимаясь, говорит все громче.)

Иди, не заставляй так долго ждать.

Мне жаль утратить и одно мгновенье.

Я двадцать пять печальных лет ждала

Тебя, мой Эйольф!

(Встает, говорит быстро, с опаской.)

Ну, иди, иди же!

Ты знаешь, — обо всем забыть должна я

И помнить только о тебе одном.

Приди же, чтобы я могла забыть

Про все другое и сумела думать

Лишь о тебе. Иль, Эйольф, ты не видишь,

Как широко я двери растворила?

А если тесно одному пройти,

И надо распахнуть еще их шире…

Мне страшно. — Ну, взгляни же на меня.

(Порывисто.)

Будь ты со мной, меня бы защитил

Глаз голубых твоих отважный взор;

Склонившись головой к тебе на грудь,

Я ничего на свете бы не знала,

Лишь знала бы, что я в твоих объятьях.

(Садится. Пауза. Радостно.)

Ах, вот ты где! Тебя я различаю

За облаками страха и рыданий,

Промчавшимися вихрем надо мной.

Но мне тебя никак не удержать,

Ты таешь в воздухе, вобрав в себя

Мои сомненья и воспоминанья.

И сызнова тебя не вижу я…

Мы врозь… Ты отступил… И вот опять…

(Откидывается назад, медленно.)

Ты здесь стоял и на меня глядел…

Твое чело склонилось надо мной

И вносит мир мне в сердце, я целую

Высокий лоб и становлюсь счастливой.

Туман растаял… снова дышит грудь.

(Говорит все быстрее.)

Ты здесь, мой Эйольф, кудри золотые,

Я вижу, по плечам твоим струятся,

И вижу руку крепкую твою, —

Она дарила часто смерть, — но с лаской

Теперь ко мне протянута!

(Протягивает обе руки.)

Иди же,

Иди, пока ты светишься от счастья,

Спеши, добро пожаловать ко мне!

(Мечтательно.)

Добро пожаловать в жилище Хульды!

(Приподнявшись, прислушивается к гулким шагам. Испуганно.)

Но это вовсе не его шаги!

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Хульда. Эйольф.

Эйольф

(медленно входит; дойдя до середины)

Привет тебе!

Хульда

(отступая на два шага)

Привет тебе!

Эйольф

Ну, как

Идут дела?

Хульда

(обнимая его)

Ни слова больше!

(Склоняется к нему на грудь.)

Эйольф

Хульда!

Хульда

Еще раз!

Эйольф

Хульда!

Хульда

Хорошо! — А все же

Не так, как прежде.

Эйольф

Ты всего боишься.

Хульда

Меня смутил твой взгляд. О, кто его

Так изменил, в него вселившись?

Эйольф

Что ты?

Хульда

Нет, это так! Ах, если б только ты

Мог обмануть меня, когда б стремился

Хоть к этому!

Эйольф

(тихо)

О, если долго будешь

Так на меня глядеть, начну я думать,

Что вечно здесь стою.

(С подъемом.)

Ты — чародейка!

Едва я увидал тебя, и канул

Двор королевский, и уже куда-то

Танцующие исчезают пары.

Затихла музыка. Последний отзвук

Растаял в полуночной тишине.

Сгустилась тьма, и храбрый вольный викинг

Пропал, исчез, как будто растворился.

Исчезло все кругом, и шум затих,

Друзей умолкли речи, — все как будто

Куда-то провалилось… Вижу только

Епископскую мантию и слышу, —

Он говорит: «Помилуй мя господь!»

Чего ты хочешь, женщина? Я здесь!

Чего тебе еще? Твой Гудлейк отбыл.

(Тише.)

И многие за ним… Чего ты хочешь?

Бежать отсюда или обвенчаться

Со мною на его могиле? Знаешь,

Епископ это сделает — не бойся.

Он это мне недавно обещал,

Когда повел на исповедь в молельню.

Пусть судит бог меня, но я хочу

Тебя обнять. Я на своем веку

Не видел женщины прекрасней, Хульда!

Пускай все думают, что мы рыдаем,

А мы смеяться будем, так смеяться,

Что с нами захохочет вся земля.

Из комнаты, где спит Аслак, доносится смех.

Что там такое было? Вероятно,

Я сам смеялся… Тяжесть в голове.

Как шел сюда, я выпил. Слишком часто

Я пью теперь!

(Садится, опять встает, снимает шлем, плащ и меч, снова садится.)

Хульда

(которая все время глядит на него, берет низкий стул и садится с ним рядом)

Давай поговорим!

Эйольф

Да, да, я жажду слов. Ну, говори же!

Хульда

Я чуть не испугалась. Ты вошел

Чужой какой-то поступью. Но после

Твои слова утешили меня.

Взгляни же на меня! Нет, ты не первый,

Кто вместо слов своих обрел чужие

И повторял так часто их, что ими

Он собственные помыслы окутал.

Но выслушай меня, коли желаешь.

Виновны ль мы, что, увидав друг друга

Впервые, Эйольф, — помнишь, подле церкви,—

Мы оба замерли — и побледнели?

Эйольф

Нет, Хульда.

Хульда

Нет! Виновны ль мы тогда,

Что именно в тот день мы повстречались?

Эйольф

Нет, Хульда, нет!

Хульда

И что могли мы сделать,

Когда была я замужем?

Эйольф

Нет… Верно…

Пауза.

Хульда

Ты первый Гудлейка ударил?

Эйольф

Бранью

Меня он к бою вынудил.

Хульда

Об этом

Его я не просила.

(Пауза.)

До него

Погибли многие… Ты мог бы счесть…

Но я ни в чем не приняла участья,

Я только созерцала.

(Пауза.)

Так, послушай:

Род Аслака и мой — единой крови,

Но вечная вражда их разделяла.

Я девочкой была, когда отца

В дом на щите втащили обагренном.

Мать сразу умерла, — и это к счастью.

Род Аслака мне дал тогда приют,

Чтоб искупить вину. Когда же стала

Постарше я, тогда все члены рода,

Не состоявшие дотоле в браке,

Сочли, что вправе в жены взять они

Свою воспитанницу. Но, к несчастью,

Им столковаться все не удавалось,

Чье право больше, а меня об этом

И не спросили. Руку отдала я

Сильнейшему… А увидав тебя…

(Пауза.)

Я знала, что кому-нибудь придется

За это пострадать. Казалось, — мне,

А вышло Гудлейку. Но, кто там знает.

(Встает.)

Ты, Эйольф, веришь мне, что я страдала,

Что горечи немало я испила.

Ведь я росла в семье, лишившей жизни

Моих родителей. Моя болезнь

Меня сидеть на месте заставляла,

Когда ходили все. Так ты мне веришь,

Что сидя взаперти, средь этих женщин,

О чем-то тосковала я? Ты веришь,

Что накоплялись ненависть и страсть,

Любовь и отвращение, покуда

Меня, хмелея, Аслака сыны

Со сладострастьем друг у друга рвали?

(Садится.)

Но, Эйольф, глубока ль твоя душа?

Иль думаешь, что горный ручеек

Гораздо глубже…

Эйольф

(прижимая ее к себе, тихо)

Тише, Хульда.

Хульда

(порывисто)

Нет!

Твоя душа огромна. Не объять

Мне разумом ее и даже страшно

В нее нырнуть. Но разве это правда,

И счастье ждет меня?

Эйольф

Да, Хульда, да!

Вся жизнь моя — ничто, коль я не в силах

Тебя счастливой сделать.

(Встает.)

Правда, Хульда!

Что только я бы для тебя не сделал!

Хульда

(обнимая его)

Тебе я верю, — и к тебе прильну, —

Пусть мщенье Аслака тебя минует!

Эйольф

Но здесь над нами он не будет властен.

Хульда

Я заслоню тебя, я стану грозной!

Эйольф

Нет, лучше обведу я круг мечом.

Хульда

Но короток и ненадежен меч.

Эйольф

Он отстоит и нас, и наше счастье!

Хульда

(вкрадчиво)

Но счастье робко, надо с ним помягче.

Эйольф

(тихо)

Ну, что же… Ночью… мы сдружимся с ним.

Хульда

(также)

Ты поведешь, я за тобой пойду.

Весь последующий разговор идет медленно и чуть слышно.

Эйольф

Идти недалеко… и цель пред нами!

Хульда

Твои глаза блестят, — ты чуешь счастье?

Эйольф

Ночь скрыла место, где нас счастье ждет.

Хульда

(продолжая)

Ты весь дрожишь… тебя пугает счастье?

Эйольф

Оно, как сон… не смею прикоснуться.

Хульда

Будь храбрым! Вот — его я тоже вижу…

Эйольф

(пылко)

Ты тоже?

(Как прежде.)

Для чего же дальше медлить?

Хульда

(шепотом)

Иди!

Эйольф

(также)

Иду!

Хульда

(неожиданно возвышая голос)

Дорога наша к счастью

Нас за море, в Исландию ведет.

Эйольф

(отступая)

В Исландию?

Хульда

Иль слишком далеко?

Эйольф

Нет!

Хульда

Едешь?

Эйольф

Да!

Хульда

Когда?

Эйольф

Когда захочешь.

Поднимем послезавтра паруса,

Их страсть наполнит и погонит страх.

Пусть вихри клеветы бурлят и стонут

И сотрясают мачту, — все равно,

Надежда наша в плещущих волнах,

Которые поднимут наш корабль

И к мирным берегам нас понесут.

А на заре, когда в туманной дали

Норвегии исчезнут очертанья,

И впереди, одета облаками,

Вдруг выступит высокая гора,

Где сможет приютиться наше счастье,

Мы громче закричим — земля, земля!

Эйольф стоит неподвижно.

(Отстраняясь от него.)

Ты что молчишь?

Эйольф

Я вслушиваюсь, Хульда.

Твой голос, как дурман. Последний звук

Растаял в воздухе с последним вздохом,

А я стою и все ему внимаю.

Мне кажется, что говоришь не ты,

Что это сам я все шепчу неслышно.

Ты словно узы времени расторгла,

Все то, о чем едва-едва помыслил,

Уже сбылось, в деянье воплощаясь,

И грозное стоит передо мной.

Вот, Гудлейк… внутренний какой-то голос

Твердил мне все: пускай себе идет,

Не убивай его, — и все равно

Мы стали биться. Говори же, Хульда!

(Из комнаты, где спит Аслак, слышится голос: «Проснись и погляди!»)

Хульда

Опять! Ты слышишь?

Эйольф

(в ужасе)

Из этой комнаты?

Хульда

Ступай, взгляни…

Эйольф

Я?

(Овладев собой.)

Я пойду…

Голос (изнутри)

Проснись и погляди!

(Эйольф останавливается.)

Хульда

Иди с мечом.

Эйольф

К чему тут меч?

Хульда

Нет, Эйольф,

Иди с мечом.

Эйольф

Сражаться с голосами?

Хульда

Не только с ними. — Видишь?

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и Аслак (в красном плаще).

Эйольф

(в ужасе отступая)

Гудлейк!

Хульда

(прижимаясь к Эйольфу)

Гудлейк!

Эйольф

Пусти меня!

(Отталкивает ее.)

Аслак

Здесь, видно, не заснешь.

Я выйду подышать,

(Видит Эйольфа.)

Ты кто такой? Мой сын?

Зачем ты здесь? Ты сон мой отнял.

Пусти же с миром! Я к тебе был добр.

Я отомщу, увидишь…

Спи спокойно.

Тебя он долго не заставит ждать.

(Медленно движется в глубь сцены.)

Эйольф, отступая, переходит на авансцену.

Иди, не огорчай меня! — Быть может,

Ты ждешь ее? Оставь ее. Худое

Ей место предназначено! Иди же

Ложись, сынок!

Хульда

Откуда Аслак здесь?

Аслак

(на авансцене)

Кто там?.. Не смерть, надеюсь…

(Видит Хульду.)

Хромоножка!

(Стоит, оцепенев, потом, осененный неожиданной догадкой, бежит в глубину сцены.)

Эйольф

Пусти меня!

(Бежит по авансцене.)

Аслак

Постой! Хочу я знать,

Кто сына моего поверг во мрак

И брачные дары его похитил.

Эйольф

Оставь меня!

Аслак

(вскрикивает)

Ах!

(Совсем тихо.)

Это — Эйольф Финсон.

Эйольф

Уйди!

Аслак (тихо)

Ты другом был ему, а нынче,—

Я не ошибся? — стал его убийцей.

(Делает шаг вперед.)

Берись за меч!

(Спокойно обнажает меч.)

Эйольф

С тобой вступать в сраженье

Я не хочу.

Хульда

Вот меч!

(Протягивает его.)

Аслак

(неожиданно нападая)

Злодей, сражайся!

Эйольф

(отскакивая в сторону)

О, Гудлейк!

Хульда (бежит за ним)

Вот твой меч!

Аслак

(несколько мгновений спустя вновь неожиданно нападает)

Злодей, сражайся!

Эйольф

(как прежде)

Поберегись!

Хульда

(как прежде)

Вот меч!

Аслак

Ты трусишь, Эйольф?

Эйольф

Я не желаю быть твоим убийцей.

(Приближается к нему.)

Аслак

Не будет этого!

Эйольф (берет меч)

Уйди-ка, Аслак!

Аслак

Обороняйся!

(Сражаются. Эйольф отступает в соседнюю комнату.)

Верно, нам туда!

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Хульда, одна.

(Пауза.)

Хульда

Как долго там они… быть может… страшно…

(Пауза. Решительно)

Одна рука две жизни защищает.

Она крепка, она не ослабеет

И не отступит, и меня не бросит

Вниз, в ледяную воду… Все зависит

От одного мгновения.

(с глухим воплем бросается на колени и тотчас снова встает.)

Нет! Нет!

Я не дрожу! Пусть будет то, что будет.

Случалось, я и худшее сносила.

Его рука крепка… крепка…

(Громко кричит.)

Мой милый!

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Хульда, Эйольф (выходит из соседней комнаты).

Хульда

Зачем тебе, старик, пришла охота

Нам пересечь дорогу?

(Эйольфу, радостная и гордая.)

Ну?

Эйольф

(мрачно)

Так едем?

Хульда

Дня через два.

Эйольф

Немедля.

Хульда

Не успеть.

Эйольф

Тогда тебе одной придется ехать.

Хульда

Нас ждет погоня.

(Порывисто.)

Я тебя люблю!

Эйольф

Твоя любовь недешево мне стоит.

Хульда

Считай, что я во всем виновна, Эйольф!

Ведь меч ты обнажаешь за меня;

А месть моя, железной рукоятью

И острой сталью воздух рассекая,

В полночном мраке оставляет след,

Который озаряет нам дорогу.

Эйольф

(после паузы)

И может женщина убить?

Хульда

(задумываясь)

Не знаю…

Не думаю… Но может так страдать,

Что истощается ее терпенье.

Эйольф (твердо)

Да! Я пойду!

Хульда (испуганно)

Уйдешь?

Эйольф

Уйду!

Хульда

Куда?

Эйольф

(начинает приходить в себя)

Да в замок короля. Там будут… танцы!

Хульда

(глухо)

Что будет?

(Пауза.)

(Взглянув на него, громко.)

Я хотела бы…

(Останавливается.)

Эйольф (не глядя в ее сторону)

Чего же?

Хульда

… спросить тебя.

Эйольф

(как прежде)

Ну, спрашивай.

Хульда

Не смею.

Эйольф глядит на нее.

Не для тебя, но для себя…

О чем же?

Хульда

Вчера, меж тех, кто прибыл с королевой,

Была ли та… кого ты знаешь… Сванхильд?

Эйольф

(помолчав)

Была.

Хульда

(рыдая)

Ужели ты меня оставишь?

Эйольф

(испуганно)

Послушай, Хульда!

Хульда

(совсем тихо)

Ты меня оставишь?

(Падает без чувств.)

Эйольф

(бросается к ней)

Ну что ты, Хульда! Вот я здесь, с тобой!

Одно мгновение, и все прошло.

Твоя любовь меня по временам

Так далеко заводит, что, пугаясь,

Оглядываюсь я — и вновь иду

Вслед за тобой.

Она привстает.

И ты не думай, Хульда,

Что мне решимости недостает.

Я счастлив за тобой идти. Другого

Пути мне нет. С него я не сверну.

(Она встает, он поддерживает ее, они склоняются совсем близко друг к другу.)

Ведь ты прекраснее, чем все они!

Xульда

(удивлена, потом, бурно радуясь)

Ты, значит, это видишь?

Эйольф

Да, я вижу. Но это я могу забыть, — прости!

Хульда

Ты первый это вымолвил. Не знаю

С чего, но сердце радостно трепещет.

Скажи еще раз это.

Эйольф

Ты прекрасна.

И я пошел бы за тобой, хотя бы

Дорога и вела… Хотя бы даже…

Хульда

(останавливая его)

Ни слова больше!

(Нежно)

Нынче, наконец-то,

Со мной ты, Эйольф, связан навсегда.

Эйольф

Но мы должны уехать!

Хульда

Завтра ночью!

Эйольф

(страстно)

Свободен буду я! Куда угодно

Смогу пойти, но ты меня веди!

Хульда

Мы сыщем то, что тщетно здесь искали.

Эйольф

Убежище для страсти…

Хульда

…и покой

От зависти клеветников придворных,

Что отнимали у тебя решимость.

Эйольф

Теперь недолго ждать! — Мы едем, Хульда!

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Те же и Хальгерд. С красным плащом на руке она выходит из соседнего покоя.

Эйольф и Хульда отступают.

Хульда

Ты здесь?

Хальгерд

Еще немного потерпи.

Я красный плащ забрать с собой хотела.

Занавес медленно опускается

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Лес. Утро.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Тордис, затем Гуннар.

Тордис аукает. Издалека ей отвечают.

Она опять аукает, ответ раздается ближе, и так до тех пор, пока не входит Гуннар.

Гуннар

Ну, с добрым утром, Тордис!

Тордис

Добрый вечер!

Гуннар

Какой же вечер?

Тордис

Соня!

Гуннар

Я?

Тордис

Ты соня!

Гуннар

Еще ты башмаков не завязала,

Как я уже отправился в дорогу.

Я с Торбергом с утра успел схватиться

И победил его. Едва ли он

Считает, что я встал сегодня поздно.

Тордис

Ты?

Гуннар

Я?

Тордис

Хвастун!

Гуннар

Ты, стало быть, не веришь?

Тордис

(смеясь, неторопливо)

Не верю!

Гуннар

Это было накануне —

Мы пили после танцев. «Ты ворона»,—

Сказал он мне. «Да то есть как ворона?»

«Да просто, — говорит, — ворона, с клювом».

«Как с клювом?» — говорю. А он: «И с пухом».

«Откуда, — спрашиваю, — пух? Пощупай,

Похоже ли на пух?» Но тут уж Торберг

Не в меру осерчал и стал грозиться:

«Мол, погоди…» Да я тебе не стану

Передавать, как он меня назвал.

Тордис

Сказал, что ты — петух.

Гуннар

И вовсе нет.

Тордис

Сказал, что ты — петух!

Гуннар

Послушай, Тордис!..

Тордис

Петух! Петух!

Гуннар

Ну, Тордис, ты послушай!

Намедни за игрой я оказался

Ловчее всех. Никто со мной не сладил.

Тордис

Один-то сладил.

Гуннар

Ты откуда знаешь?

Тордис

Ты — лгун! Вот я тебя и изловила!

Гуннар

Ну, он не в счет. Ведь он — бывалый воин.

Тордис

Понятно! Кто ж он?

Гуннар

Это — Эйольф Финсон.

Тордис

Господь помилуй! Эйольф! Берегись!

Гуннар

Да что ты, Тордис? Ничего такого

И не было. С чего ты побледнела?

Да будь при мне тот меч, что должен Хокон

Из Франции привезть, я бы не дрогнул.

Тордис

Остерегайся, Гуннар!

Гуннар

Но кого же?

Тордис

Да Эйольфа!

Гуннар

Его остерегаться?

Вот будет новый меч, тогда увидишь!

Он так стал важен, что никто не смеет

К нему и подступиться. Он танцует

С кем вздумает, не посчитавшись с тем,

Кто с кем условился, толкает встречных,

Во все встревает, — и терпеть все это?

Клянусь блаженным Кнутом, не поможет

Ему пристрастье короля и женщин!

Тордис

Оставь его!

Гуннар

Вот странно! Ты считаешь,

Он победит меня?

Тордис

Конечно, нет.

Гуннар

Не вижу, что ли, я!

Тордис

Да как пушинка

Он супротив тебя!

Гуннар

Ты все смеешься!

Тордис

Нет, право слово! Ты его не тронешь?

Гуннар

Давай-ка, Тордис, лучше я тебя

На вытянутой подниму руке!

Тордис

(пятясь)

Нет! Нет!

(Гуннар приближается к ней.)

Оставь!

Гуннар

Да! Подниму тебя!

По рукой в том святой мне будет Олаф.

Тордис

Отстань!

(Увернувшись от него.)

Не надо!

Гуннар

Ну, тогда, пожалуй,

Сражусь…

Тордис

Нет!

Гуннар

С Эйольфом!

Тордис

Нет! Нет!

Гуннар

Посмотрим,

Чья верх возьмет.

Тордис

Ты с ним не должен биться!

Что он тебе, скажи, худого сделал?

Гуннар

Худого мне? Он негодяй!

Тордис

Да нет!

Он, может быть, несчастлив. Он когда-то

Веселым был, как мы с тобой. Повсюду

К нему тянулись девушки, бывало.

А нынче стал не тот… И мне известно,

Что с ним стряслось.

Гуннар

Ну, что ж, коли ты просишь…

Тордис

И более того…

Гуннар

Чего же боле?

Тордис

Хочу, чтоб ты ему помог.

Гуннар

Помог?

Нет, это трудно.

Тордис

Что ж, об этом после.

Я об одном прошу — ведь ты придворный

И к королеве вхож. Оттуда Сванхильд

Ты вызовешь ко мне. Она сумеет

Его спасти. И, знаю, если станет

Здоровым сердце Эйольфа — от счастья

И у нее самой забьется сердце.

Гуннар

Ты очень хорошо сказала, Тордис!

Тордис

Так ты согласен?

Гуннар

Ладно уж, согласен.

Ты жди на этом месте. Королеве,

В лес идучи, пройти придется здесь,

И следом с песней девушки пройдут.

А знаешь, их увидев, скальд сказал,

Что Сванхильд белой лилии подобна

Среди пурпурных роз. Неплохо, верно?

Тордис

Ах, да!

Гуннар

И сказано-то было к месту.

Ты видишь, мне прекрасное по нраву,

Его узрев, душа к тебе стремится.

Послушай-ка! Жениться я хочу!

Тордис

(дает ему пощечину)

Что ты сказал?

Гуннар

Ох! — Это и сказал!

Тордис

Уж лучше помолчи!

Гуннар

Ведь это правда!

(Тордис снова хочет его ударить.)

Ну-ну! Я за руки тебя держу!

Тордис

Пусти!

Гуннар

Но если я хочу жениться!

Тордис

Пусти же, Гуннар!

Гуннар

Дядя мне сказал:

Чего ты ждешь? Женись! Ведь ты, бездельник,

Достаточно богат, чтобы жениться.

Тордис

(стремясь высвободиться)

Пусти! Ты, Гуннар, хоть бы постыдился!

Тебе я говорю!

Гуннар

Какой пустяк!

Я Олафом клянусь, да ты как будто

Расплачешься сейчас.

(Отпускает ее.)

(Тордис отворачивается и действительно начинает плакать.)

Да что такое?

Все оттого, что я хочу жениться?

Тордис

Ну, замолчи же!

Гуннар

Ты сама ведь, Тордис…

Спросила…

Тордис

(быстро)

Никогда!

Гуннар

Нет, ты спросила…

Тордис

Нет, никогда!

Гуннар

Однажды, как смеркалось!

Тордис

Ты лжешь, медведь!

Гуннар

(снимая шапку)

Благодарю, овечка!

И все же я женюсь, женюсь, женюсь!

А ты уж как тебе угодно, Тордис!

(Слышится песня. Тордис подбегает к нему, чтобы проститься. Он целует ее. Они спешат разойтись в разные стороны.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Некоторое время сцена пуста; слышится песня. Проходит королева, за ней парами девушки. Пение приближается, продолжается на сцене и в течение последующих явлений снова медленно замирает вдали:

День добрый, солнце над лесом густым,—

Счастливой юности дыханье,

В улыбке скрытое страданье,

Золото неба над прахом земным.

День добрый, солнце над башней седой!

Ты девушкам твердишь о счастье,

Так пусть твой отблеск и в ненастье

У каждой в сердце горит звездой.

День добрый, солнце над глыбами скал!

Пускай бы ты страну согрело,

Она бы сильной стать сумела,

Когда бы твой свет ее согревал.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Два старика идут через сцену.

Первый

Как странно песенка звучит в лесу.

Второй

Ты прав. Я выхожу ее послушать

Всегда, покамест завтрак мне готовят.

Первый

Ушли мои девчонки до меня.

Второй

Холодное есть вредно! Мало что ли

У них досуга?

Первый

Так-то оно так!

Да молодежь с приездом королевы

Вся оживилась.

Второй

Станут посмирней,

Когда король вернется.

Первый

С поля битвы.

Да, но пока у нас веселья много.

Второй

А пользы маловато. Недурны

Обычаи чужие, да накладны.

Первый

И верно, мы наследье расточаем,

Но дух зато становится бодрее.

Второй

Ненадолго. Всего боюсь я больше,

Что баловство лишит нас прежней силы.

Первый

Все может быть. Ну, что ж, прощай покуда,

А я вблизи хочу послушать песню.

Второй

Прощай!

(Расходятся в разные стороны.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Сыновья Аслака — Тронд и Арнэ, последний в красном плаще.

Тронд

Тяжелый плащ надел ты, Арнэ.

Арнэ

Еще тяжеле, Тронд, ее наказ!

(Уходят.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Сванхильд и Тордис, медленно входят, взявшись за руки.

Сванхильд

Мое шитье неконченным осталось.

Тордис

А ты его продолжи, — есть канва.

Сванхильд

Все то, что с детских лет я вышивала,

Порвалось от ее прикосновенья.

Тордис

Нейдет ее серебряная пряжа

Там, где ты шелком вышила фиалки.

Сванхильд

Нейдет! Но выткана она искусно.

Тордис

А твой цветок под ней не увядает.

Сванхильд

Когда бы так…

Тордис

Вглядись ему в глаза!

Сванхильд

Они печальны…

Тордис

…встретившись с твоими!

Сванхильд

Так редки эти встречи.

Тордис

Он страшится

Той силы, Сванхильд, что в тебе сокрыта.

Сванхильд

Во мне есть сила?

Тордис

Ей не надо слов.

Сванхильд

А он всегда молчит.

Тордис

Его молчанье,

Что крик о помощи.

Сванхильд

Какую помощь

Окажет попираемый ногами?

Тордис

Кто милосерден, тот ему поможет

Спастись от гибели.

Сванхильд

Какое утро

Чудесное, как хорошо мне здесь!

Тордис

Давай еще побродим.

Сванхильд

(удивленно)

Тордис, вот он!

Тордис

Где?

Сванхильд

Погляди!

Тордис

За тем кустом?

Сванхильд

Ну да.

Тордис

Он медленно идет…

Сванхильд

Да…

Тордис

Ты смотри,

Как бледен он!

Сванхильд

Да…

Тордис

Он остановился…

Сванхильд

Молчи!

(Склонившись к Тордис, глядит на него, потом отворачивается и говорит.)

Ему ничто и солнца свет,

И песня!

(Хочет уйти.)

Тордис

(удерживая ее)

Он, своим отдавшись мыслям,

Рукою ловит мотылька… Гляди!

Сванхильд

(не оборачиваясь)

Поймал?

Тордис

Нет. А когда он наклонялся,

За куст задела шляпа.

Сванхильд

И упала?

Тордис

Упала.

Сванхильд

(быстро)

Ну, идем, идем скорей.

(Уходят.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

КОРОЛЕВА и ее девушки приближаются с пением.

Первая девушка

Здесь остановимся и отдохнем.

Вторая

Играть давайте лучше!

Третья

Да, играть!

Играть! Играть!

Королева

Давайте же играть!

В какую же игру?

Четвертая

В какую хочешь?

Вторая

Давайте в эльфов!

Третья

Верно!

Все

Да! Да! Да!

Играть давайте в эльфов!

Королева

Превосходно!

Мы, значит, эльфы, мы сюда явились,

Чтоб горе сердца женского умерить.

И если двое встретиться не смеют,

Мы, эльфы, их должны свести друг с другом.

Из нас кого-то надо выбрать в судьи,

Пусть это будет женщина. Добрее

Они у нас. И пусть же милосердно,

Невидимая им, за покрывалом,

Она определит, что с ними станет.

Ну, говорите, вам известны двое,

Что мучатся, прервать молчанье силясь?

Поймаем их и приведем друг к другу!

Первая

Я знаю их…

Вторая

Я знаю…

Все мы знаем.

Королева

И здесь они?

Первая

Да, здесь!

Вторая

Да, оба здесь!

Все

Здесь! Здесь!

Королева

Тогда давайте их отыщем! Сомкнись, круг эльфов!

Первая

Чур, я буду править!

Вторая

Чур я! Чур я!

Все

Чур я, чур я, чур я!

Королева

Ну, тише, тише!

(Первой.)

Править будешь ты!

(Шепчась, смеясь и играя, они, становясь одна за другой, образуют длинную цепь и начинают петь.)

Девушки

Мы в сумрак дубравы

Чуть слышно вступили,

Былые забавы

Начнутся опять.

Мы слух свой склонили

К листве шелестящей,

И птицы решили

Нас на смех поднять.

(Стоят молча.)

Но в час надлежащий

В полночную пору,

Здесь деве скорбящей

Найдется приют.

(Убегают.)

А мы ее встретим

У темного грота

И пением этим

Развеем печаль.

(Приводят Сванхильд.)

Ведь наша забота

Вдохнуть ей в мечтанья

Прекрасное что-то,

Влекущее вдаль.

(Стоят молча.)

Но где-то рыданья

И тяжкие стоны

Нам утренней ранью

Послышатся вдруг.

(Кружатся.)

И рой наш смятенный

Туда устремится,

Где горем сраженный

Стоит ее друг.

(Убегают.)

Как ветер носиться

Над ними мы станем,

Заглянем им в лица,

Сюда приведем.

(Приводят Эйольфа.)

Волшебным звучаньем

Напева простого

Сердца затуманим

И сон наведем.

(Стоят молча.)

Проснувшись, вы снова

Чисты и безгрешны,

И птицы готовы

Вам петь без конца.

(Кружатся.)

Вас ныне навечно

Супружество свяжет,

Нужна здесь, конечно,

Свидетельница.

(Убегают.)

Вам путь предукажет,

Сердца вам разбудит,

И все вам расскажет

Про вашу любовь.

(Приводят незнакомку под покрывалом.)

Хотя она будет

Совсем еще юной,

Она вас рассудит,

Ей путь ваш открыт.

(Стоят молча.)

И полночью лунной

Все то, что терзает,

В судьбе многотрудной

Она разрешит.

(Кружатся.)

Про все она знает,

Вы ждите решенья,

А нас ожидает

Другая игра.

(Собираются уходить.)

Ловите мгновенья

Трепещущей жизни,

Влечет нас движенье,

Идти нам пора.

(Убегают.)

Ловите мгновенья

Трепещущей жизни,

В другие селенья

Идти нам пора.

(В течение еще некоторого времени слышится их продолжающееся пение.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Эйольф, Сванхильд, незнакомка (под длинным покрывалом стоит поодаль).

(Продолжительное молчание.)

Эйольф

Как хороша их песня на рассвете

В лесной глуши.

Сванхильд

Да, для того, кто внемлет.

(Пауза.)

Эйольф

Так что же делать нам?

Сванхильд

Сама не знаю.

(Пауза.)

Эйольф

Расстаться мы должны.

Сванхильд

Как пожелаешь.

Незнакомка

Нет, говорите!

Эйольф

Кто судья?

Сванхильд

Не знаю.

(Пауза.)

Эйольф

Какой красивый у тебя цветок!

Сванхильд

Возьми его, коль нравится.

Эйольф

Спасибо!

Сванхильд

Ты обрываешь лепестки?

Эйольф

Как видишь!

(Бросает его.)

Дай мне другой.

Сванхильд

Нет у меня другого.

Эйольф

Послушай, Сванхильд…

Сванхильд

Да?

Эйольф

Уже давненько

Не говорили мы.

Сванхильд

Моей вины

В том нет.

Эйольф

Но есть моя.

Сванхильд

А помнишь ты,

Когда в последний раз мы говорили?

Эйольф

У короля на свадьбе.

Сванхильд

В ранний час,

Когда еще и птицы не проснулись.

Эйольф

Ты мне сказала стих, — один из тех,

Что к нам проникли вместе с королевой.

Сванхильд

А ты уже его забыл?

Эйольф

Нет, помню.

Сванхильд

Не думаю…

Эйольф

Там речь велась о том,

Как получил отважный франкский рыцарь

От старого отца бесценный дар,—

Преданий древних золотую книгу,—

И в этом состояло все наследство.

Сванхильд

И что же сталось с ним и с этой книгой?

Эйольф

Неведомая сила в ней таилась.

Она влекла к себе ее владельца

И после подвига и после игрищ…

Лишаясь обольстительных улыбок,

Приветных слов, воспоминаний нежных,

Он все равно всегда к ней возвращался.

Ради нее он мать забыл однажды,

В другой раз — церковь, в третий раз — невесту,

И все же возвращался к ней. Покуда

Листал он пожелтевшие страницы,

Пал снег на поле, птицы упорхнули,

Деревья облетели, рухнул дом,—

А он дрожал от холода над книгой…

Она о прошлых днях повествовала,

Он устремился к ним, объятый страхом,

Но сбился тут с пути и канул в море.

Сванхильд

В тот, помнишь, день, когда среди бойцов

Сражался ты, я, вскрикнув, убежала,

Припомнив эту сагу.

Эйольф

Это странно!

Сванхильд

Что, Эйольф, странного? Ведь ты сражался

Не как другие. Те, ведя сраженье,

Глядели на своих подруг, смеялись,

И кланялись в ответ на их улыбки,

А ты — ты видел лишь один свой меч,

Ты хохотал и ликовал, когда

Все жарче, жарче схватки разгорались,

Ты бледен был и страшен, был готов

Убить, кого придется. А минуло

Всего лишь два часа, как мы расстались,

Я убежала, — о святая дева,—

И спряталась, а после… Ты подумай,

Что только сделалось с тобою, Эйольф?

Я всюду слышу о тебе худое,

Хоть я от этих слухов убегаю

И, словно муха, прячусь от ненастья,

Чтоб крылья для полета уберечь.

Но здесь, куда меня загнала буря,

Останусь я, — пусть внемлет мне, кто хочет.

(Незнакомка отступает все дальше и дальше, пока совсем не исчезает из вида.)

(Продолжая).

Пусть худо обо мне помыслят люди,

Пусть даже ты поймешь меня превратно,

Мне это все равно. Я на коленях,

Коли на то пошло, ползти готова,

Чтобы опять найти к тебе дорогу,

Готова я молиться и взывать:

Да просветит тебя господь, мой милый!

Какой ты путь избрал, бесценный Эйольф!

Не покидай меня, я зла не помню,

Обиды на тебя не затаила,

Хоть бросил ты меня, чтоб без оглядки

Нестись вперед. Я все тебе прощу,

Я все снесу, тем только утешаясь,

Что так велит судьба. Я попросила

Епископа с тобой поговорить

И поклялась, что люди лгут, твердя,

Что Гудлейк был убит тобой, хоть знала,

Что это правда, — я ему сказала,

Что каждый день мы видимся с тобой,—

Когда народ… все над тобой смеялись!

Эйольф

Хочу тебе сказать…

Сванхильд

(с радостным предчувствием)

Скорее, Эйольф!..

Эйольф

(через мгновение, мрачно)

Нет, лучше ты…

Сванхильд

(безнадежно)

Уж лучше бы молчал!

(Вновь собираясь с силами.)

Коль духом я паду, кто будет крепок?

Я не сильна, и все же… Капля крови

Окрасить может целый водоем,

А муравей большого червяка

К себе утащит… Аслака сыны,

Видала я, домой вернулись нынче,

Пора! Тебе не раз я говорила,—

Приверженность к минувшим временам,

К их подвигам и гордым их героям,

Тебя далеко уведет от церкви.

Там вместо хора — пламенное море,

Взамен псалмов — треск рушащихся балок;

А кто тебя завлек туда надменно,

Оплакивать твой бедный прах не станет.

Вернись, мой Эйольф, уходи от них!

Мы вместе выросли. Я разделяла

Все помыслы твои, и равнодушно

Я не могу глядеть, как гибнешь ты.

(Бросается к нему в объятия.)

Эйольф

(выпуская ее из своих объятий, мрачно)

Что ж делать мне, по-твоему?

Сванхильд

Бежать!

Эйольф

Бежать… Я разве сделал что дурное?

Сванхильд

Нет! Знаешь, я, будь я тебе судьей,

Лишь побранила бы тебя, как часто

Ты сам себя бранишь.

Эйольф

Ты так сказала,

И начинаю верить я… Ну, да…

Сванхильд

Ступай же в теплые края!

Эйольф

Когда бы

Я мог так поступить, — я б исцелился.

Сванхильд

Так стоит попытаться!

Эйольф

Не спеши!

Коль ветку так трясти, глядь и сломаешь.

Сванхильд

Не говори такого.

Эйольф

Ты сама

Меня к речам подобным обратила

И так меня настроила.

Сванхильд

Дай бог, Чтоб это помогло тебе.

Эйольф

Кто знает…

Все дело случая. Конец, конец…

Звучала ваша песня нынче сладко,

А ты сама и память о былом

Вновь овладели мной, и, приглядевшись,

Я вижу, что унесся сердцем вдаль.

(Садится на пень.)

Сванхильд

Как низко ни стелился бы туман

Над деревом весною, все равно

Набухнут почки и возникнет завязь,

Эйольф

(задумавшись)

Я твердо знаю, где владенья ночи,

И знаю также, где владенья дня.

Меч ходит ночью, песня льется утром.

Загадку отгадай!

Сванхильд

Ты лучше сам

Ее бы отгадал.

Эйольф

Но выбор, выбор…

Сванхильд

Ничуть не труден.

Эйольф

Для того не труден,

Кто никогда не должен выбирать.

Коль пропасть разделяет две страны,

То путник должен пропасть перепрыгнуть.

Пусть он решится! Прыгнуть ведь нетрудно!

Сванхильд

Меня пугаешь ты!

Эйольф

Ступай же, Сванхильд,

Будь ласкова со мной. Ведь мы когда-то

Играли вместе.

Сванхильд

С самых юных лет.

Эйольф

Учились вместе у монахов…

Сванхильд

Верно!

Эйольф

И танцевали…

Сванхильд

…в ночь под рождество!

Эйольф

Но я ведь был один в часы, когда

Потехе ратной обучался отрок.

Сванхильд

Я часто и тогда была с тобой.

Эйольф

Но Кольберна убил я без тебя.

Меня он обозвал рабом.

Сванхильд

Да, сразу

Пришлось тебе отправиться в поход.

Эйольф

(исступленно)

Там не было тебя.

Сванхильд

(отступая)

О Эйольф!

Эйольф

Тише!

Не бойся. Подойди. Медведь угрюмый

Теперь во мне замрет. Ведь он боится

Тебя. О лебедь белая моя,

С весною под крылом! Плыви ко мне,

Мой берег каменист, но здесь есть место,

Где шелковая стелется трава,

И ты его найдешь, его нашла ты…

(Встает.)

Сванхильд

(приближаясь к нему)

Свиданья наше, будь благословенно!

Эйольф

(беря ее за руку)

Вот эта белоснежная рука,

Целительная, как лесная песня,

Мое евангелье, — на том клянусь!

Сванхильд

Клянешься, Эйольф, ты?

Эйольф

Да, и отныне

Я карканью вороньему не внемлю.

Сванхильд

Клянешься?

Эйольф

(прислушиваясь)

Слушай!

Сванхильд

Что?

Эйольф

(твердо)

Я не пойду.

Сванхильд

Куда?

Эйольф

Имен не надо!

Сванхильд

(понимая)

А! Конечно!

Эйольф

Я не пойду вовек!

Сванхильд

Спасибо.

Эйольф

(шепотом)

Слышишь?

Сванхильд

Что?

Эйольф

(как прежде)

Вздох!

Сванхильд

Должно быть, ветер!

Эйольф

Может быть,

(громко)

Я не пойду вовек!

Сванхильд

И ты решишься?

Эйольф

А почему бы нет?

Сванхильд

И не отступишь?

Нет, никогда.

Сванхильд

(нежно)

Так я тебя прошу

Дать мне залог.

Эйольф

Залог? Бери, что хочешь.

Сванхильд

(горячо)

Я знаю путь к спасенью, но сперва

Мне надо слово молвить с королевой.

Ты ей по нраву… и не ей одной.

Так ты сыщи меня во время танцев.

Эйольф

Но где?

Сванхильд

Где хочешь.

Эйольф

Хорошо! За клетью,

Где березняк.

Сванхильд

Там слишком близко к лесу.

Коль доведется ждать, мне будет страшно.

Эйольф

У старой ели.

Сванхильд

Там, где, по преданью,

Дитя подкинутое бедной Свавы,

Слезами изойдя, скончалось?

Эйольф

Много

Мест памятных в усадьбе королей.

Быть может на холме?

Сванхильд

Да, возле дома.

Оттуда будет флейта мне слышна,

Свет будет виден, будет мне казаться,

Что мы с тобой вдвоем танцуем. Там

Я буду ждать. Но ты не заставляй

Ждать слишком долго.

Эйольф

Нет.

Сванхильд

А ты спешишь?

Эйольф

Да!

Сванхильд

Помни, буду ждать!

Эйольф

Я не забуду!

Сванхильд

Покамест длятся танцы…

Эйольф

До тех пор…

Сванхильд

Пока в саду смех будет слышен…

Эйольф

Сванхильд!

Сванхильд

А если позабудешь, буду ждать,

Пока в ночи последний луч померкнет,

Но тут уж я уйду.

Эйольф

Я не забуду

Тебя, мой свет, в кромешной тьме ночной.

Что пели вы, как шел я вам навстречу?

Сванхильд

Не помню.

Эйольф

Что-то было про рассвет…

Из глубины леса доносится пение.

Сванхильд

Ах, помню; если хочешь, по дороге

Тебе спою.

Эйольф

(беря ее за руку)

Спой, как пойдем лугами.

Ведь так давно мы не ходили вместе.

(Уходят. Еще некоторое время слышится музыка, сопровождающая пение, которая завершается диссонансом.)

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Незнакомка медленно входит и сбрасывает покрывало. Это Хульда.

Хульда

(некоторое время неподвижна, потом оборачивается, видит воду, вскрикивает)

Вода!

(Бросается к воде, останавливается, оборачивается.)

Нет, не так… Не сейчас!.. Куда деваться? Найдется ли место для меня?

(Вскрикивает, бежит, снова, останавливается.)

Где же вода?.. Ох… после! Пусть это будет после! И я смело пойду вперед! Смело пойду вперед! Пойду вперед! Ах, нога! Я теперь не должна хромать… нет, только не хромать. Вот так! Вот так! Получается совсем не худо!

(Поет.)

Дрожала голубица,

Грозы ночной пугаясь,

С землею распроститься

Волна влекла, вздымаясь.

Она и не скорбела,

И не кляла судьбину;

Подняться не сумела,—

И канула в пучину!

Пойду-ка я домой. Дел-то хватает. Надо бы плащ кончить… ведь ехать нынче собрались… Если начистоту, никуда нам, видно, не ехать… Да что с того, — у меня и другие дела есть. Сперва наварю малый чугунок, после большой, людей покормлю; хозяйство-то надо вести. — Не туда я пошла, мой дом в этой стороне… и надо мне спешить… Меня ведь ждет один человек. Или как же это? Никто меня разве не ждет?

(Кричит.)

Эйольф!

(Опускается наземь и опять встает).

Я села, что ли? Чего это я села? Мне бы надо идти. Разве не так? Что-то мне и не вспомнить… Вот оно дерево, что на меня глядело, когда я хотела еще… На нем должна быть ветка, что походит на шлем, какой у нас в доме висит. Да, вот она! Стало быть, я могу припомнить! И не то, стало быть, могу припомнить… Я могу припомнить!

(Обращает взор к сыновьям Аслака, которые появляются как раз в эту минуту.)

Сыны Аслака!.. Ха-ха-ха! Нет, не могу не посмеяться!

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Хульда, сыновья Аслака.

Хульда

Поклон примите, Аслака сыны!

Я знала, долго ждать вас не придется!

Тронд

Пойдем-ка лучше, Арнэ!

Хульда

Что такое?

Или настолько я переменилась,

Что не узнать?

Арнэ

Ты — хромоножка…

Хульда

Хульда!

Добро пожаловать! — я это вам.

Тронд

Ты знаешь, Хульда, мы услышать это

Хотели бы никак не от тебя.

Хульда

Но, Тронд, ведь можешь ты и ошибаться,

Тронд

Едва ли, если правда то, что утром

Нам сказывали,

Хульда

В деревянных бочках

Мед обретает запах древесины,

Тронд

В том спору нет. Уж ты поверь мне, Арнэ,

Нам сети хитрость женская плетет,

И лучше нам убраться восвояси,

(Хочет идти.)

Хульда

(подчеркнуто)

Тронд, до свиданья!

Тронд

Что она сказала!

Арнэ

Не мешкай!

Хульда

Храбрым витязям к лицу

От женщины бежать.

Тронд

Не подобает

Сражаться с ней мечом, а нет охоты

Оружие другое обнажить.

Хульда

Оно понятно.

Арнэ

(остановился изумленный)

Вот ты как считаешь?

Тронд

Не слушай!

Арнэ

Отчего?

Тронд

Идем же!

Хульда

Арнэ!

Ты, было время, от меня не бегал.

Арнэ

(мрачно)

Посмела ты об этом мне напомнить?

Хульда

Да! Я хочу с тобой поговорить.

Тронд

Скорей идем отсюда!

Арнэ

(склонившись к ней)

Ты ведь скажешь

Лишь два-три слова?

Хульда

Да. И твердо знаю —

Ты лучших не слыхал.

Тронд

Ну, это вряд ли

Услышишь от тебя.

Хульда

Тогда скажи,

Что ты хотел бы слышать?

Тронд

Ты не знаешь?

Хульда

Я знаю, но могу и ошибиться,

И лучше ты скажи.

Тронд

Что ж, если хочешь,

То я скажу, и если бы не рядом

Стояла ты, пускай мое желанье

Тебе бы, как стрела, пронзило грудь.

Хульда

Желанья, утверждают, не опасны.

Так что ж ты хочешь слышать?

Тронд

Весть о смерти

Того, кем был погублен брат наш, Гудлейк,

И умерщвлен отец.

Хульда

Вот я об этом

Как раз и говорить хотела с вами.

Оба

Об Эйольфе?

Хульда

Его назвали вы.

Арнэ

О смерти Эйольфа?

Хульда

Ну да, о смерти.

Тронд

(к Арнэ)

Я полагал, что…

Арнэ

Стой, дай мне сказать!

Послушай, Хульда, любишь ты его?

Хульда

Я?

(улыбается)

Кто вам только сочинил такое?

Тронд

Твои дела.

Хульда

Твердила я не раз,

Что нечего им верить.

Тронд

(к Арнэ)

Что тут слушать?

Арнэ

Не в первый раз ты не щадишь того,

Кого любила до сих пор.

Хульда

Кого же

Любила я?

Арнэ

Ну… Гудлейка!

Хульда

Про это

Он вам сказал?

Арнэ

Мы видели и сами.

Хульда

Ах, видели! Ну, значит, это правда!

Так что же удивительного в том,

Что ненависти я полна сегодня.

Тронд

Но он к тебе приходит?

Хульда

Тем удобней

И угостить его, как вы желали.

(Братья глядят друг на друга.)

Тронд

(к Арнэ)

Вся тут она!

Хульда

(твердо)

Болваны! Размечтались!

О вашей мести вы и позабыли,

Что в этой мести я имею долю —

И долю наибольшую, пожалуй.

Тронд

Чего ты хочешь?

Хульда

Вы чего хотите?

Тронд

Всего, что нам удастся!

Хульда

Так! А средства

Тронд

Любые!

Хульда

Не хотите, значит, ждать,

Что порешит закон?

Арнэ

Законы наши

Медлительны.

Тронд

Законы вступят в силу,

Когда король вернется, ну, а Эйольф —

Ему приятель.

Хульда

Ну, а вы-то сами

Его не опасаетесь?

Тронд

Сегодня

Законы значат больше, чем вчера,

Но в роде Аслака есть свой обычай.

Арнэ

(мрачно)

И многое еще отмщенья жаждет.

Тронд

(так же)

Просили как-то короля вступиться,

Король сказал с улыбкой: «Потерпите!

Род Аслака — он обойдется сам».

Но все ведь может обойтись двояко:

И дорого, и дешево, порой.

Арнэ

(как прежде)

Нам дорого пока все обходилось.

Хульда

(делая несколько шагов вперед, в сторону)

Едва лишь с ними я заговорила

И страшно стало мне. А с ними вместе

Мне надлежит идти… Хоть ненавижу

Я их отца и Гудлейка, — все племя!

Грязь, что покрыла дно озер зеркальных,

Дым, что затмил хрустальный небосвод,

Вой волка, что прорезал тишь ночную,

Злой тролль, что ускользнуть спешит

с рассветом! —

Их воскрешать, — как церковь возводить

На месте казни. Я их ненавижу

Всем сердцем с детства… В том мое проклятье,

Что выросла я с ними!

(с неожиданной страстью.)

Потому

Я так их ненавижу? — О мой кроткий,

Мой Эйольф удивительный… О боже!

Тронд

Гляди, ей дурно.

Арнэ

Нам ей не помочь!

Ее терзает рой воспоминаний.

Хульда

(испуганно)

Что ты сказал?

Арнэ

Да ровно ничего.

Хульда

Так ты молчал?

Лишь погребальным звоном

В час полуденный о похоронах

Ты возвестил.

Тронд

Ты что-то говорила… Забыла, что ли?

Хульда

Вы-то не забыли!

Тронд

Нейдет у нас с ума несчастье наше.

Хульда

Нет, то не он промолвил это слово… Ну, ладно! —

Так чего же вы хотите?

Тронд

Уже все сказано.

Хульда

Ну да, конечно… Придете нынче вечером ко мне…

И что же там?

Хульда

Там

(в сторону.)

Эйольф, я не вижу

Тебя. Она тебя загородила.

Тронд

Ну, ну, — и там?

Хульда

Там вы его найдете!

Арнэ

Всерьез ли это?

Хульда

Я-то не шучу.

(в сторону.)

Возжаждавшие крови! Полюбуйтесь

Как шепчутся они!

Тронд

(громко)

Ты замышляешь

Нам западню устроить?

Хульда

Что за бредни?!

(стоит молча)

Ты тоже так считаешь, Арнэ?

Арнэ

Нет!

Хульда

(выходя вперед, в сторону)

Отделаться могли бы мы от них,

Последних в роде. Только я не знаю,

Кто это мы?

Арнэ

О чем ты размышляешь?

Хульда

Когда вам приходить!

Давайте в полночь.

Арнэ

Одним?

Хульда

(в сторону)

А вдруг он не придет? О боже!

Всю ночь одна… потом весь день одна…

Тронд

(порываясь к ней)

Опять ей худо,

Олафом клянусь!

Арнэ

Ты прав!

Хульда

Кто здесь? Не трогайте меня.

(Удаляясь от них в сторону.)

Я плохо рассчитала.

(Медленно.)

Нет возврата

И дальше хода нет…

(Громко.)

Что ты спросил?

Тронд

Одним ли приходить?

Хульда

Да, вспоминаю…

(В сторону.)

Пойдет он к ней?

О если б только знать…

(Громко.)

Одни придете!

(В сторону.)

Это не любовь,

А только память. Это струйка крови

Из старой раны. Это смутный сон…

Но от меня его душа уходит…

(Громко.)

Должны вы привести с собой людей!

Тронд

Как нам понять, чего ты все же хочешь?

Хульда

(в сторону)

Еще не скоро ночь. Весь вечер будет

Сиять луна… Сыскать ко мне дорогу

Ему всего способней в темноте.

Моя душа прошепчет напоследок…

(Громко.)

Дождь ночью будет?

Арнэ

Небо, вроде, чисто.

Ни облачка.

Хульда

(в сторону)

Он на нее глядит.

Как мне отделаться от этой мысли?

Нет, лучше пусть гнездится в самом сердце!

(Громко.)

А, думаете, сильный будет дождь?

Арнэ

О чем ты, Хульда?

Хульда

(приходя в себя)

Да, — и в самом деле?

Арнэ

Ты нездорова. До другого раза

Отложим разговор.

Хульда

Моим врачом Ты хочешь стать? Нет, погоди немного,

Я исцелю тебя, ведь сам ты болен.

Тронд

Что это означает?

Арнэ

Помолчи!

Хульда

(выступая вперед, в сторону)

Пусть он один останется, тогда

Мы с ней поборемся. Хоть нам обеим

Он клятвы дал, — он мне принадлежит.

Там детские мечты — здесь пламя страсти…

Лишь он пойдет туда, как ощутит,

Что где-то им оставлено другое:

Нарушенные клятвы, звон мечей

И ночи странные, на дне которых

Он многое увидит, коль вглядится.

Он женщину увидит в черном платье,

Ее глаза, влекущие к себе,

Ее нерасторжимые объятья

И грудь, вздымающуюся высоко…

И весь он словно слит с ее душой,

Пока вода пред ним не замутится,

Пока виденья перед ним не дрогнут,

И только смутно распознает он,

Как из объятий вырвалась она,

Стеная жалобно, — так привиденья,

Которых сам он ночью породил,

Кружатся неотвязною толпой,—

И в страхе носится она по дому,

Ладонями ощупывая стены,

И разыскать любимого не может,

И выхода не может обнаружить,

И громким воплем сотрясает крышу.

Когда еще не стал он зверем диким,

Его толкнут воспоминанья эти

Опять в покои Хульды-хромоножки.

И он меня застанет. — А она

Пусть ждет весь вечер на холме зеленом.

(Братьям.)

Я вот что вам хотела бы заметить:

Недорого дадут сегодня ночью

За некий деревянный дом.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Братья смотрят один на другого.

Тронд

Послушай,

Как это понимать?

Арнэ

Не знаю сам.

Сперва просила нас явиться в полночь…

Людей с собой велела захватить.

Затем спросила, надо ль ждать дождя

Сегодня ночью… Думаем ли мы,

Что сильный будет дождь… И, наконец,

Недорого дадут, сказала, ночью

За деревянный дом. — Да за какой?

Арнэ

Ты все ведешь к тому, что речь идет

О том, что ты предусмотрел заране.

Тронд

Ты прав. И что же ты на это скажешь?

Арнэ

Мне нравится.

Тронд

И я того же мненья.

(Уходят.)

Быстро падает занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Обстановка первого действия.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Входят Гуннар и Тордис.

Тордис

Здесь тоже никого. Ах, как мне страшно!

Гуннар

Да что, скажи, должно стрястись?

Тордис

Такое,

Чего не отвратить.

Гуннар

(подходит к ней ближе)

Скажи мне просто,

Чего боишься ты?

Тордис

Боюсь… боюсь…

О господи Исусе, — как в пустыне,

Как будто я и не жила на свете.

Гуннар

Где Хальгерд?

Тордис

Я тебе уже сказала.

Гуннар

А где старуха?

Тордис

Бабушка? Посмотрим.

(Отворяет дверь в одну комнату, потом в другую.)

И здесь не видно! Вот ведь что за люди!

Нельзя такие старые деревья

Теперь пересадить в другую почву.

Гуннар

Они хотят, должно быть, дом снести.

Тордис

Что хочешь ты сказать?

Гуннар

Нет, ты скажи,

Что ты в моих словах нашла?

Тордис

Не знаю.

Гуннар

Ну, говори…

Тордис

Нет, ты…

Глядят друг на друга.

Гуннар

(отворачиваясь)

Ну что ж, как хочешь.

Каждый делает по нескольку шагов.

Тордис

Молитвенник? У Хульды? И раскрытый?

Тут надо хорошенько приглядеться…

Уж это неспроста.

Гуннар

Что ты дрожишь?

Должно быть, ты о чем-нибудь слыхала?

Тордис

Я все тебе скажу, но обещай,

Что ты поможешь мне.

Гуннар

Охотно. В чем?

Тордис

Они хотят в Исландию бежать.

Гуннар

Кто хочет?

Тордис

Да она…

Гуннар

Что, Хульда?

Тордис

Да…

Корабль под парусами… сам ты видел…

Гуннар

И потому услали всех из дома?

Тордис

Еще не то должно свершиться.

Гуннар

Что же?

Она желает увезти с собой

Того, кто предпочел бы здесь остаться.

Гуннар

Кого же?

Тордис

Рыцаря.

Гуннар

Кого?

Тордис

Узнаешь.

Но дай мне слово помешать ей в этом.

Гуннар

Само собой. Но кто же он таков?

Тордис

Друг детства Сванхильд.

Гуннар

И его похитят?

(Смеется.)

Да, это, верно, сущий дьявол в юбке.

Тордис

Не смейся, Гуннар. Тут вмешались чары.

Сюда заманит нынче, а на завтра

И на корабль.

Гуннар

Тут колдовство, считаешь?

Тордис

Не без того. Он утром верен Сванхильд,

А к ночи будет столь же верен Хульде

И с ней уедет.

Гуннар

Не бывать тому!

Греху такому! Сванхильд — это ангел.

Тордис

Поможешь, значит, мне?

Гуннар

Само собой!

Тордис

И соберешь народ?

Гуннар

Всех подыму!

Еще поборемся! Освободим его,

Хотя б их было восемь… восемь сотен!

(Кладет руку на меч.)

Ему в Исландию не ехать!

Тордис

Гуннар,

Ты знаешь, кто он?

Гуннар

Это все равно,

Он не уедет.

(Наполовину вытаскивает меч из ножен.)

Тордис

Это Эйольф.

Гуннар

Эйольф?

(Вкладывает меч обратно в ножны.)

Тогда по мне пускай себе он едет.

Тордис

(гневно)

Ты обещал!

Гуннар

И что ж, что обещал?

Вот хорошо, когда бы он поехал

В Исландию. Там парни есть лихие,

Они б неплохо встретили его.

Тордис

Но, Гуннар, выслушай меня сперва! Иначе…

Гуннар

Что иначе?

Тордис

Я готова

Поклясться Олафом…

Гуннар

Я Эриком клянусь!

Тордис

(вспылив)

Опять дерзишь?

Гуннар

Про клятвы помни, Тордис!

Тордис

Безбожник! Я вожусь с тобой, вожусь,

Тащу тебя на исповедь и к мессе,

Учу тебя молиться по-латыни,

Даю тебе носить святые мощи,

А ты — все тот же, — дерзкий, нетерпимый,

Все лезешь в драку и желаешь зла

Любому, кто из лука метит лучше,

И кто сильней, чем ты.

Гуннар

Да нет таких!

Тордис

(продолжая)

К тому же ты хвастун. И в хвастовстве

Наружу выступает все худое,

Что ты бы сделал, если бы сумел.

Ты иногда мне так надоедаешь,

Что даже страшно о тебе подумать,

Так ты неисправим.

Гуннар

Какой уж есть!

Тордис

Так молвит и епископ.

Гуннар

В красной шапке?

Тордис

Ах, Гуннар!

Гуннар

Мне епископа бояться?

Себе он только набивает брюхо…

Тордис

Молчи!

С тобой хоть плачь! Ты каждый день

И каждый час меня нещадно мучишь…

Я часто думаю… я от тебя уйду!

(Плачет.)

Гуннар

Ну, Тордис, перестань! Что портить кровь?

Не принимай всего так близко к сердцу.

Ну, хватит, Тордис! Сделать я готов,

Как ты захочешь!

Тордис

(приходя в хорошее настроение)

Это правда, Гуннар?

Гуннар

Поверь мне, Тордис. Ну, чего ты хочешь?

Тордис

(беря его за руку)

Смотри — свеча! Когда она в ночи

Не будет гаснуть — приходи с народом,

Но коль погаснет — приходи один

И встань у двери. Эйольфа увидишь —

Шепни ему одно словечко: Сванхильд.

Гуннар

Ну, что ж! А ты?

Тордис

Пока останусь здесь.

Давно поговорить хочу я с Хульдой,

Да не хватает мужества, язык

Не повернется — так она строга.

Но нынче нужно… нужно ради Сванхильд.

Гуннар

Чего ты ждешь от Хульды?

Тордис

Я уж знаю, Скажу тебе одно — она свечу

Гасила, если Эйольфа ждала. Сегодня я свечу посторожу,

Коль выйдет так, как я хочу. Не то

Останется шепнуть чуть слышно: Сванхильд.

Гуннар

Ты так добра! Люблю тебя я, Тордис!

Тордис

И я тебя люблю… но временами

Я очень вспыльчива… А вот и Хульда.

Иди!

Гуннар

Прощай, моя любовь!

Тордис

Прощай!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Тордис, Хульда. Хульда входит со щитом, мечом и шлемом и вешает их на стену. Замечает пятно и пытается его стереть. Оборачивается, услыхав, что кто-то стоит за ее спиной.

Хульда

Кто это там?

Тордис

Лишь я.

Хульда

Одна?

Тордис

При мне…

Хульда

Иди сюда. Кто был с тобой тут?

Тордис

Гуннар.

Хульда

Кто?

Тордис

Гуннар.

Хульда

Ладно. Кто же он такой?

Тордис

Жених мой.

Хульда

Твой жених?

(Приближаясь к ней.)

И ты туда же?

Ты так сильна, что вынесешь любовь?

Тордис

А разве нужно для того быть сильной?

Хульда

Ну, значит, это попросту забава.

Ступай-ка, Тордис. Впрочем, погоди.

Что было здесь? Он обманул тебя?

Тордис

Кто? Гуннар? Нет!

Хульда

Я что сказать хотела,

Он белокурый и высокий?

Тордис

Да!

Хульда

И ты к нему тянулась всей душой

Задолго до того, как он явился?

Тордис

Что хочешь ты сказать?

Хульда

Что ты о нем

Мечтала, не видав его ни разу,

А увидала — счастье обрела.

Тордис

(удивленно)

Мечтала прежде чем была знакома?

Хульда

Не понимает… Я хочу сказать,

Что прежде чем с тобой он повстречался,

Его ждала ты, мучась и терзаясь,

И, как невеста в праздничном наряде,

Ходила всюду и всегда, покамест,

Свой долг перед другими исполняя,

И все на дверь глядела — вот войдет!

Хотелось, чтоб ему пришлась по нраву

Любая мелочь, каждый твой поступок.

Укладывая волосы, мечтала,

Что ты ему понравишься такая,

И хоть его видала лишь в мечтах,

Лишь он один умел в беде утешить.

Когда на празднике кружились пары,

Сидела ты одна, забившись в угол,

И слушала сочувственные речи,

И взгляды осуждавшие сносила,—

Ты танцевала с ним, и в упоенье

Кружились вы, расталкивая встречных.

И раздвигались перед вами стены,

И выше, выше звуки поднимались

И пламенем охватывали крышу!

В обыденности будней беспросветной,

Живя среди людей, что как деревья

Вверху свои раскидывали кроны,

Там и шепчась, на высоте, друг с другом,

Покуда все молчало, как в могиле,

Блуждала ты среди деревьев голых,

Пытаясь тщетно выбраться из чащи.

Ты хижину себе потом воздвигла,

Где были лишь распятие и книга,

Создателю молилась и читала,

В священной книге обрести стараясь

Недостающей кротости и счастья;

И ты шептать, читая, начинала,

И речью начинал звучать твой шепот,

Как будто с кем-то ты заговорила,—

Всегда с одним и тем же человеком.

И по лесу вы с ним вдвоем плутали,

То за руки держась, а то склоняя

Друг к другу головы, а то касаясь

Устами уст. И речь лилась так пылко,

Что сердце не могло всего вместить,

И цель желанная была близка…

Увы, все рушилось… как наважденье,

И робко ты по сторонам глядела,

Не понимая — сон иль явь все это.

Ну, что ты смотришь? Что ты увидала?

Пусть на меня глядит теперь, кто хочет,

Навеки скоро дверь ко мне замкнется.

Тордис

Мои мечты иные!

Хульда

(холодно)

Не похожи

На мой рассказ?… Ну, Тордис, уходи!

(Испуганно.)

Что? Разве зажигала я свечу?

(Приблизившись, про себя.)

Во сне, должно быть.—

Сны своей дорогой

Проходят, не сбываясь никогда,

И обо мне вздохнут, когда уйду.

(Хочет погасить свечу, но отступает.)

Нет, погаси-ка ты!

(Бормоча.)

Как нож всадить!

Тордис

Гасить такую крохотную свечку?

Она чуть теплится?

Хульда

И ты не хочешь?..

Ну, пусть еще немного погорит.

(Громко.)

Но, помни, погасить ее придется.

(Садится.)

Побудь здесь, Тордис. Или ты спешишь

И у тебя свиданье?

Тордис

Нет.

Хульда

Ну, значит,

И нечего бояться. Сядь. Ну, Тордис,

Так как же научилась ты любить?

Тордис

(робко)

Мы с ним еще детьми играли вместе.

Хульда

Как рано же вы встретились!

Тордис

Не раз

Он приходил к нам в гости. Мы видались,

Но как-то раз он шел кататься с гор

И предложил мне встать за ним на лыжах.

Хульда

Ты согласилась?

Тордис

Да! И мы помчались.

Хульда

С горы?

Тордис

С громадной. Мы неслись, как вихрь,

И я в него вцепилась, заклиная

Господним именем остановиться,

Он этого не мог, и мы катились

Над пропастями, по горам, все ниже

И ниже. Снег слепил глаза, лез в рот;

Мы задыхались, но летели к морю.

Хульда

И дальше по морю помчались?

Тордис

Нет,

У моря мы перевернулись, — это

Спасеньем нашим было.

Хульда

Ну, и что же?

Тордис

И он меня спросил, согласна ль я

Такому лоцману себя доверить?

И я ему сказала, что согласна,

Но чтобы по морю не вел наш путь.

Хульда

И что же дальше?

Тордис

Больше ничего.

Хульда

И больше ничего? Вы не клялись?

Тордис

Нет!

Хульда

Заводили речь об этом?

Тордис

Нет!

Хульда

Ступай же, Тордис! Дай-ка на прощанье

Поцеловать тебя.

(Целует и гладит ее, глядя на нее.)

Тордис

О чем ты плачешь?

Хульда

(ласково отстраняя ее)

Теперь гаси свечу! Гаси!

Тордис

Зачем?

Хульда

Гаси!

Тордис

Ну, погоди еще немного. Боюсь я темноты.

Хульда

Что ж, ты вольна

Уйти отсюда.

Тордис

Да. Но мне сначала

Хотелось бы… Ты только не сердись!

Ты прежде на меня и не глядела,

Меня впервые приласкала ты,

И я не смею думать, что я вправе…

Хульда

Ну, говори!

Тордис

Сурова ты!

Хульда

Нисколько.

Тордис

Нет, ты всегда, всегда была суровой,

Всегда тебя боялась я, и все же

Меня всегда влекло к тебе. За счастье

Тебе я почитала услужить,

Чтоб только ты того не замечала.

Хульда

Спасибо, Тордис. Но теперь уже поздно.

Прощай.

Тордис

Не будь такой немилосердной.

Я набралась решимости, — не надо

Меня пугать: целительный бальзам

Тебе пролить хотела бы я в душу,

Ведь ты больна, ведь ты больна смертельно,

Хотя не видит этого никто.

Не прерывай меня. Я помню прежде,

Когда пугала всех твоя суровость,

Хотелось плакать мне с тобой вдвоем;

Мне виделось — ты плачешь и, рыдая,

Ты ледяной становишься. Тогда

Хотелось мне, как белой куропатке,

Взлететь, взмахнув широкими крылами,

К тебе, взлететь к безбрежным ледникам,

Где понапрасну силы тратит солнце,

Но только не коснеть в тепле долины.

Все вышло по-другому… верно, к счастью.

Я уцелела, ты же… ты, зато…

Хульда

Ну, Тордис, дальше!

Тордис

(смутившись)

Я не то сказала…

Хульда

Ты мне хотела дать совет, не так ли?

Тордис

Я думала…

Хульда

Ты прямо говори!

Тордис

(смущенно)

Да.

(Еще более смущаясь.)

Нет. Теперь я вижу, что ошиблась.

Я не могу давать тебе советы…

Хульда

Но ты хотела… что тебе хотелось?

Тордис

(как прежде)

Хотелось плакать… Разве только плакать.

(Плачет.)

Хульда

(встает)

Здесь не вольны помочь ничьи советы.

Ступай. Гаси свечу и уходи.

Я становлюсь с тобою слишком мягкой.

Тордис

(осторожно)

Так мягче ты становишься при мне?

Тогда произнести бы я посмела

То, что во мне звенит весь этот вечер.

Краткая пауза. Хульда оборачивается к ней.

Грешно желать то, чем владеет ближний!

(Пауза.)

Хульда

Есть у тебя подруга при дворе?

Тордис

Она добра…прекрасна… и несчастна…

Хульда

(стоит, опираясь о спинку стула)

Так странно дело обстоит с любовью,—

Кто более всех жаждет, тот и прав,

Владеет тот, кто платит больше всех,

А я плачу всего дороже.

(Молчит.)

Тордис,

Ты сагу помнишь вэльскую?[3]

Тордис

Не помню.

Хульда

(указывая на книгу)

Она здесь есть.

Тордис

Да, не читала я,

Хульда

Ну, все равно. — Я помню все до слова:

«Жила-была на свете королева,

Могучая и мудрая. Далеко

Сиял ее короны блеск. Но дальше,

Намного дальше простиралась воля.

Ей не хватало только одного:

Не шел к ней сон. Все лекари в округе

Ей не могли помочь. Не помогали

Их снадобья. — Она уразумела,

Что речь идет о жизни или смерти,

И с этим попыталась совладать.

У старой башни ворота скрипели,—

Она велела сжечь их. Был ей слышен

Ночами голос башенного стража,—

И он был сброшен вниз. Неподалеку

Спал юноша прекрасный, чье дыханье

Покоя не давало ей, — дышать

Он перестал. Горя любовью тайной,

Еe слуга шептал в ночи о том,

Что днем не смел сказать, — и он умолк.

И стало тихо. Лишь ее служанки

Рыдали о содеянном, — их плач

Был прекращен. Настала тишина.

Она ложилась спать, но сон не шел.

Тогда она, поднявшись, дом спалила.

Но сон не шел. Она перебралась

В другое место, — сон не шел. С тех пор

Она перебиралась, обезумев,

Из края в край. Бежала от народа

От своего и от его стенаний,

Не внемля ничему, и, обессилев,

Свалилась у черты своих владений.

Она молила о мгновенье сна,

О капле животворного бальзама

В полночной мгле. И вот явился он.

Он шел, легко ступая, стройный, сильный,

Она привстала и к нему прильнула,

А девушка какая-то к нему

Подходит вдруг и за плечо хватает,

Твердя: он мой! И сон… Гаси свечу!»

Тордис

(в сторону)

Прости, я не могу иначе, Сванхильд.

(Гасит свечу, подойдя ближе, громко.)

Прощай… Когда не свидимся…

Хульда

(подходит к ней, обнимает и целует)

Прощай!

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Хульда, стоит молча.

Хульда

Хотя бы он чуть-чуть повременил,

Чтоб я успела с силами собраться.

(Подходит к столу, взор ее падает на книгу.)

Ты здесь еще? Ты тоже вроде Тордис.

(Пауза. Закрывает книгу. Снова берет ее в руки.)

Как жаль, что тот, кто ничего не слышит,

Не может и ответить. Тише! Тише!

Неужто ослабела я настолько,

Что ветерка порыв меня пугает?

А может, возвратится он ко мне,

Раскаявшись, и, как обыкновенно,

Войдет и скажет: знаешь, сплоховал,—

Сил не хватило. А теперь уедем.

О, как это похоже на него,

На Эйольфа — Но он мне изменил!

Тсс-с… Тише! Вот опять! У робких сердцем

Предчувствия бывают, говорят.

О господи! Когда он приходил,

Веселый, жизнерадостный, бесстрашный,

Заране трепетала я от счастья.

Как сердце билось и к нему рвалось!

С ним в доме появлялся свежий дух

Березовой листвы — сдувало ветром

Седые тучи застарелой злобы.

Светился он, как солнце, мир внося

В мое жилье и разгоняя страхи,

Едва являлся мне их мрачный лик.

Вот это человек! Весь был он полон

Высоких мыслей, что над ним парили,

Все низкое и пошлое пугая.

С ним открывался мне безбрежный свет

И стаи робких чувств неслись, кружились,

Вздымались в воздух, в высоте парили,

Под этим солнцем лучезарным греясь;

И мчались все быстрей и бушевали,

И, свой полет остановить не в силах,

Неудержимо устремлялись прочь!

(Кричит.)

О, пусть они исчезнут! — Им конец!

Коль он изгнал их, пусть они друг с другом

Противоборствуют и погибают разом,

То вверх вздымаясь, то несясь к земле,

Покамест не наполнят воздух ядом

Их пени и стенанья, и не брызнет,

Не хлынет кровь проклятьем беспощадным

В его обманчиво-прекрасный лик,

За то, что он мне изменил…

(Ходит, останавливается перед доспехами.)

Недоброе мне в голову запало,

Когда вас чистила. Ваш блеск уродлив!

(Молча стоит, глядя на оружие.)

Ты взял чужое и теперь наказан.

Не я виной — ты сам на меч наткнулся!

Но ты был добр…

Он тоже добр, и он как день прекрасен

И так же переменчив. О Исусе!

Мне страшно… Если только жажда жизни

В ворота постучит — ворота настежь!

Она была в оковах, но желанье

Росло, росло и сделалось громадным!

(За дверью шум, она вскрикивает и хочет бежать.)

О боже! Кто это? Входи!

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Хульда, Тронд (вооруженный).

Хульда

Ах, ты!

Тронд

Привет тебе!

Хульда

(в сторону, в продолжение сцены не глядит на него)

Он медленно ступает

Тяжелыми шагами, как медведь,

И сразу на добычу.

(Громко.)

Где же Арнэ?

Тронд

Он на дворе.

Хульда

А сколько их?

Тронд

Тринадцать.

Хульда

Дом окружили?

Тронд

Да!

Хульда

Придется ждать.

Еще он не пришел.

Тронд

А как придет?

Хульда

(после некоторой борьбы)

Как знаете.

(Пауза.)

Тронд

Огня немного взять…

Хульда

(злобно)

Оставь меня!

(Пауза.)

Тронд

(стоит как бы чего-то ожидая)

Так, стало быть, огня

Со всех сторон подбросить…

Хульда

(в сторону)

Дьявол!

(Громко.)

Да!

Тронд

(медленно и подчеркнуто)

Таков конец любой исландской саги.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Хульда, одна, садится на стул, через некоторое время встает и выходя говорит.

Хульда

И он мне изменил!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Гуннар входит.

Гуннар

Прелестный вечер, звездный и безмолвный!

Хотел бы я теперь быть вместе с Тордис!

(Ходит, напевая.)

Идти в такую даль, чтобы сказать

Одно словечко «Сванхильд»! Что же делать?

Коль Тордис просит, надобно исполнить.

(Опять поет.)

Наш славный Нильс Финн прогуляться пошел,

Да лыж подходящих нигде не нашел.

Дело дрянь! — кличут снизу.

И все же Нильс Финн отправляется в путь.

«Оставь меня, тролль, дай ты мне отдохнуть!»

Ха-ха-ха! — кличут снизу.

Нильс палкой взмахнул и увидел вдали

Нечистого, вставшего в снежной пыли.

Хи-ха-хо! — кличут снизу.

Одну из-под снега он лыжу достал,—

Другая увязла — он навзничь упал.

Выручай! — кличут снизу.

Хотел из-под снега он лыжи извлечь,—

Рванулся — и в снег провалился до плеч.

Вот он как! — кличут снизу.

Ель стала смеяться, береза плясать,

А было их сотен, пожалуй что, пять.

Разумей! — кличут снизу.

И скалы покрылись от хохота льдом.

Стал Нильс бушевать — все пошло ходуном.

Берегись! — кличут снизу.

И рухнуло небо, и льды разошлись,

А Нильсу казалось — он поднялся ввысь.

Вот и все! — кличут снизу.

Застрявшие лыжи искали его,

Да что там найдешь, коли нет ничего.

Где же Нильс? — кличут снизу.

(Говорит.)

Ну, вот и он.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Гуннар, Эйольф.

Эйольф

(неуверенно входит)

Зачем народ собрался? Что им надо?

(Быстро подходит к Гуннару.)

Ты здесь? Что там за люди во дворе?

Гуннар

Почем я знаю — может быть, твои.

Эйольф

Ты что? Они мне вовсе ни к чему.

Гуннар

Тебе знать лучше.

Эйольф

Кто тебя прислал?

Гуннар

Тот, кто привык быть честным.

Эйольф

Что такое?

Гуннар

Коль будешь спрашивать, как надлежит,

Тогда получишь вежливый ответ.

Эйольф

Прикажешь, что ли, броситься в объятья

Тому, кто за тобой следит с мечом?

Гуннар

А что замыслил ты? С чего бы слежки

Тебе бояться?

Эйольф

Знаешь, я замыслил

Тебя спровадить.

Гуннар

А затем решил

Последовать за мной?

Эйольф

Ты что-то дерзок!

Гуннар

Я исполняю то, что мне велели.

Эйольф

На бой меня сегодня, что ли, вызвать?

Гуннар

Напротив, уберечь тебя от боя.

Эйольф

Задача очень странная.

Гуннар

Зависит

Лишь от тебя ее успех.

Эйольф

(немного помолчав)

Так кто же

Тебя послал?

Гуннар

Ну, коли ты спросил,

Могу ответить —

(небольшая пауза)

Сванхильд.

Эйольф

Боже мой!

Гуннар

Вот Хульда!

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же, Хульда.

Хульда

Добрый вечер!

Гуннар

Добрый вечер!

Хульда

В столь поздний час дружинники вне дома?

Гуннар

Так вышло.

Хульда

Славный вечер для прогулок.

Гуннар

Ага!

Хульда

Что привело тебя сюда?

Гуннар

Пустяк

Хульда

Тебя как звать?

Гуннар

Я Гуннар Тордсон.

Хульда

Ты, верно, к Тордис? Но она как будто

Уже ушла.

Гуннар

Я знаю.

Хульда

Значит знаешь,

Что делать дальше!

Гуннар

(Эйольфу)

Эйольф, ты идешь?

Эйольф не отвечает.

Хульда

(Эйольфу)

Он у тебя спросил. Ты слышишь, Эйольф?

Эйольф

Я вскорости приду.

Гуннар

Тогда прощай!

Эйольф

(нерешительно)

Постой… Сперва поговорить бы надо…

(Тише.)

Ты выйди на минутку.

Гуннар

Нет охоты

Сражаться с пьяными, их полон двор.

Эйольф

Сражаться с ними надо?

Гуннар

Как ты думал?

Что здесь им нужно? Кто они такие?

Оба глядят на Хульду.

Хульда

О чем вы говорите, я не знаю,

Эйольф

Внизу полно людей…

Гуннар

…вооруженных!

Хульда

А вам-то что? Иль вам они враги?

Чего бояться?

(Короткая пауза,)

Гуннар

Ладно. Я иду.

Эйольф

Меня не ждешь?

Гуннар

Коль ты решил идти,

Идем немедля.

(Короткая пауза.)

Эйольф

Не могу.

Гуннар

Отлично! Тогда простимся, Эйольф.

(Уходит.)

Эйольф

(ему вслед)

Погоди!

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Хульда, Эйольф.

Эйольф

Что там за шум?.. Что? Запирают дверь?

Хульда

Кто станет запирать ее?

Эйольф

Не знаю.

(Подходит к двери.)

Да, заперта.

(Идет обратно.)

Мне это не по вкусу.

Хульда

Чего ты испугался? Не меня ли?

Эйольф

Сюда явился я по доброй воле,

И если захочу, уйду отсюда.

Для нас обоих это будет лучше.

Хульда

Заторопился ты! Сейчас пойдешь?

Эйольф

Сейчас или потом, там будет видно,

Но только дверь должна стоять открытой.

Хульда

Испуг твой странный — новость для меня.

Страшился ль ты когда под кровом Хульды?

Эйольф

(стоит молча)

Досель ни разу… Ныне взор твой мрачен.

Хульда

Захочешь — он еще мрачнее станет.

Эйольф

С тобой мне страшно.

(Подходит к другой двери.)

Тоже заперта.

В чем дело, Хульда?

Хульда

(твердо)

Сам себя спроси.

Эйольф

(долго глядит на нее, не говоря ни слова)

Будь дверь открыта, я б ушел немедля.

Хульда

(приблизившись)

Ты не уйдешь, и мы поговорим.

Эйольф

(про себя)

Я чувствовал недоброе.

Хульда

Садись!

Эйольф

Ты знаешь обо всем?

Хульда

Ты сомневался?

Эйольф

(неожиданно догадавшись)

Под покрывалом там…

Хульда

Я там была.

(Эйольф садится.)

(Пододвигает к нему стул; садится.)

Мы сиживали так. Но с той поры

Немало утекло воды. Сегодня

Свести осталось счеты.

Эйольф

Подожди!..

Хульда

К тебе взывает кто-то, слышишь?

Эйольф

Верно!

Хульда

Обдумай хорошенько, что творится

В твоей душе.

Эйольф

На это нужно время.

Хульда

Ты узришь свет — тебя он ослепит!

Эйольф

Но нынче я пришел?

Хульда

Пришел проститься.

Эйольф

Ведь я пришел!

Хульда

Но для чего пришел?

Эйольф

Пришел затем… Сперва скажи сама, —

Увидим, совпадут ли наши речи!

Хульда

Давно подметил ты, что в этом доме

Все меньше обитателей. Сегодня

Остались в нем лишь мы с тобой одни.

Эйольф

Тянуть не надо! Говори как есть.

Теперь намерен с этим я покончить.

Хульда

Сперва представь, что станется со мной

После того, как ты меня оставишь.

(Пауза.)

Взгляни на меч, на щит и на копье,

Поблескивающие в лунном свете.

За этой дверью комната. Она

Теперь пуста. Однако в ней живут.

Там обитают Аслака сыны.

Сюда ко мне являлся ты. Здесь живы

Воспоминания о наших встречах.

И хочешь ты, чтоб здесь я жить осталась?

Эйольф

Нет, нет!

Хульда

Исландию мы поминали.

Когда б теперь туда я устремилась,

Я уподобилась бы той несчастной,

Что устремилась на целебный остров,

Когда болезнь была уже смертельна.

Эйольф

Понятно мне, к чему ты клонишь! Дальше!

Хульда

(встает)

И есть еще одно: ты должен будешь

Отныне обо мне не думать!

Эйольф

Хульда!

Хульда

Молчи! Любовь была для нас не шуткой

И не игрой. Еще в ней было что-то.

Я никла здесь, как тень, и, встретясь с жизнью,

Я от нее, как от земли луна,

Могла ли оторваться? Эти ночи

Тебе достались. Ты про них забыл?

Эйольф

В них было сумрачное волшебство,

Заставившее позабыть о долге

И о людской молве. Они влекли,

Когда неистовствовала гроза,

И стрелы молний поражали насмерть, —

И нынче вечером я вновь забыл,

В чем я раскаивался нынче утром.

Но дальше, Хульда!

Хульда

Эти наши ночи

Связали нас безгласным договором

И возбудили ненависть и злобу

У окружающих. Но наша связь

Была столь тесной, что во мрак поверглось

Все, что вставать пыталось между нами.

Свиданья наши означали бегство

От прежних мук и одиноких тягот, —

Мы никогда назад не озирались.

Мгновенье было точно десять лет

Безоблачного счастья, и улыбка

Смягчала страхи за грядущий день,

Все с новой пробивавшиеся силой.

И вот настало утро!

Эйольф

(вскакивая)

Влечешь меня ты, Хульда, — и пугаешь!

Тебя кляну, — и плачу безутешно.

Два шага от тебя, что двадцать миль.

А сидя близ тебя, я попадаю

Под власть твоей болезненной любви.

Я только что стоял на корабле,

Уйти готовом в море. На огромных

Качался он волнах, и трепетали,

Еще не распустившись, паруса.

И я подумал: это жажда жизни

Моя таится здесь, в заливе темном.

Ночь наступает, ветер будет дуть,

Противиться не станем искушенью,

И пусть оно нас мчит судьбе навстречу.

Пускай здесь ждут и плачут, служат мессы,

Пускай меня епископ проклянет

За то, что я свои нарушил клятвы,

Пусть каждый шаг мой… Все равно я еду!

Хочу быть вольным!

И поднять свой парус!

Так поступал весь род мой, с той поры,

Когда ему дал Харальд земли в дар,

Когда он Эрику служил, когда

При Свалдере избегнул пораженья,

При Стиклестаде пал, воспрянул в Лессе,

Чтоб воссиять у Хокона в чертогах.

Корабль сгнивает, стоя на причале,

Скорее в море! Я пришел оттуда,

Где мужество я обретал в боях.

Здесь в духоте, под пение псалмов,

Мне жизни нет. Валькирией бесстрашной

Ты, черноокая, взойдешь на мой корабль,

Расправит крылья он и вдаль помчится,

Туда, где вороны кричат пред битвой:

Там счастье ждет меня! Скорей туда!

Отныне внемлю своему лишь сердцу, —

(Ударяет себя в грудь.)

Здесь сага рода моего — прочту

Я эти руны прежде чем погибну!

Хульда

Достоин ты любви, достоин смерти.

Эйольф

От этих нескончаемых борений

Я трусом становлюсь, теряю силы

И безрассудно изменяю клятвам.

Мне надобно с собою совладать.

Померк мой взор, и сердце словно сжалось,

И даль туманами заволокло.

Мне душно! — На море скорей! Там вольно!

Лишь о великом повествуют бури,

И вечность прячется в морских зыбях,

Где небеса безмолвствуют, роняя

Косые тени черных облаков.

Там я сумею жить, как пожелаю.

Придется дать ответ, — так камнем в воду! —

И кончено. Идем туда со мной,

О женщина, не знающая страха,

И спой такую свадебную песнь,

Которая любви твоей безмерной

Была б достойна. Песню спой о том,

Что вкруг тебя свершилось. Пусть победный

Сольется голос твой с громами битвы.

(Пауза.)

Хульда

Достоин ты любви, достоин смерти.

Эйольф

(испуганно)

Что там за белый призрак?

Хульда

Ты не знаешь? В нем, как в воде недвижной, отразилось

То, что таишь ты в глубине души.

Эйольф

Но что же, Хульда?

Хульда

Ты боишься смерти.

Эйольф

Ты смеешь это мне сказать?

Хульда

Спешишь

Ты бой начать, чтоб от нее сокрыться,

Ты хочешь криком заглушить свой страх,

Но выстоять спокойно ты не в силах.

Эйольф

Я прочь стремлюсь, чтоб дело порешить.

Хульда

Ты здешние грехи там не искупишь!

Эйольф

Но если ты последуешь за мной?

Хульда

Пусть даже так, еще ведь остается…

Эйольф

От этого я и хочу уйти.

Хульда

Но прежде должен ты освободиться.

Эйольф

Я не могу… всему ведь есть предел.

Хульда

(все резче)

Ты дал мне руку, ей ты дал другую…

Попробуй-ка теперь свести их вместе!

Эйольф

Мне страшно, Хульда!

Хульда

Страх! Тебе он ведом?

(Медленно.)

Еще одно — ты, может быть, не помнишь,

Так я напомню: ты мне изменил!

Эйольф

(отстраняется)

Меня своим ты убиваешь взглядом!

Хульда

(горячо)

Живи хоть сотню лет, ты не постигнешь,

Как я тебя люблю. Мои страданья, —

Их жизнью не искупишь, — значит, Эйольф…

(Останавливается.)

Эйольф

Что ж ты молчишь, так хорошо начав?

Хульда

(кричит)

Оставь меня, — коли ты только можешь!

Я знала, видя облик твой могучий,

Что в силах ты поднять меня высоко,

И я, клянусь землей и небесами,

Душой и телом за тебя держалась.

Но если ты поднять меня не в силах,

То сгинешь сам.

Эйольф

(отступая, спокойно)

Не знал я прежде страха,

Встречая смерть, — но женская рука…

(Берется за меч.)

Хульда

(смеясь)

Не бойся, будем жить, коль пожелаешь.

Взойди на быстроходный свой корабль

И отплыви от шхеры, на которой

Оставил ты меня, — ты не уйдешь

На нем от тех страданий и несчастий,

Что на тебя обрушились сегодня

И по морю помчатся за тобой.

Эйольф

Воистину! Чего ж ты хочешь, Хульда?

Хульда

Так ты опять желаешь поразмыслить?

Тебя сгубили эти размышленья!

Я должное тебе хочу воздать, —

И вправду; ты хотел бежать отсюда,

Не зная места, где бы здесь могла

Любовь укрыться наша. С давних пор,

С тех пор как мы знакомы, мы искали

Всего лишь места для своей любви.

Чем дольше мы искали, тем труднее

Нам было отыскать… Теперь остался

Миг времени у нас — и этот дом.

(Пауза.)

Эйольф

(пошатываясь)

Я задыхаюсь, Хульда; это пламя…

Хульда

Всего только огонь моей любви.

Не двигаясь глядят друг на друга.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Те же, Арнэ (в красном плаще).

Высокое пламя врывается внутрь.

Арнэ

(в дверях)

Ну, Хульда, выходи!

Хульда

Нет! Я останусь.

Мой Эйольф?..

(Обнимает его.)

Занавес быстро падает

― БАНКРОТСТВО ―

En Fallit

Перевод Ю. Яхниной

Пьеса «Банкротство» была закончена Бьёрнсоном в 1874 году и тогда же издана (хотя на обложке и стояла дата 1875 г.). Ее популярность среди читателей обусловила неоднократные переиздания в 1878, 1888, 1897, 1904, 1913 и 1948 годах. Естественно, что пьеса включалась во все собрания сочинений Бьёрнсона. Она переведена почти на все европейские языки, неоднократно издавалась в России; первый перевод был опубликован в журнале «Пантеон литературы» в 1889 году.

Впервые «Банкротство» было поставлено 19 января 1875 года в Стокгольме, в Новом театре, руководимом П. Шьернстремом, горячим почитателем Бьёрнсона. Десять дней спустя состоялась премьера в Кристианийском театре. В апреле того же года пьесу показал копенгагенский Королевский театр. Исключительный успех всех трех спектаклей побудил почти все провинциальные труппы скандинавских стран включить «Банкротство» в свой репертуар. На сцене Национального театра в Осло пьеса шла в 1904, 1926, 1937 и 1960 годах. Осенью 1875 года большая часть театров Германии и Австрии начала новый сезон с постановки «Банкротства». Во Франции пьеса впервые была поставлена на сцене Свободного театра под руководством А. Антуана в 1893 году. Трудно переоценить значение этого спектакля для судьбы данного театра, для резкого повышения интереса французской публики не только к драматургии Бьёрнсона, но и вообще к литературе скандинавских стран. О трактовке пьесы в Свободном театре можно судить по следующим словам Антуана режиссера и исполнителя главной роли: «Это — самая патетическая трагедия денег, которая когда-либо ставилась в театре. Большая сцена негоцианта и адвоката в третьем акте, которую Жемье и я играли с большим подъемом, произвела огромное впечатление». В том же 1893 году «Банкротство» одновременно поставили три частные труппы в Италии; позднее премьеры состоялись в Бельгии и Англии История русского театра знает несколько постановок пьесы. В Петербурге она шла в 1896 году на сцене Литературно-артистического кружка (в помещении Панаевского театра). В 1914 году на сцене Михайловского театра пьесу играла гастролировавшая немецкая труппа Ф. Бокка, причем главную роль исполнял известный немецкий актёр Э. Поссарт. В Москве «Банкротство» ставили театр Корша (1897) и Новый театр (1903).

Идея создания этой пьесы возникла у Бьёрнсона давно. Еще в 1858 году он опубликовал в бергенской газете цикл статей, анализирующих причины и следствия многочисленных банкротств, которые разразились тогда в Бергене — крупнейшем торгово-промышленном центре страны. Вернувшись в Берген четыре года спустя, драматург вновь изучает все, что было связано с заинтересовавшей его проблемой. Современники свидетельствуют, что на протяжении всех 60-х годов Бьёрнсон периодически возвращается к этой теме, пока, наконец, в 1868 году не начинает писать «веселую комедию» под названием «Банкротство». Но работа прерывается в самом начале, а когда писатель вновь берется за нее, он коренным образом изменяет замысел и создает свою знаменитую пьесу. Любопытно, с каким негодованием Бьёрнсон отметал попытки критиков отождествить его героя, коммерсанта Тьельде, с консулом Берником, центральным персонажем ибсеновских «Столпов общества», вышедших в 1876 году. Он писал: «Тьельде на протяжении всего времени — порядочный человек, который борется в неблагоприятных обстоятельствах, отстаивая свое состояние, и который в этой борьбе забывает о семье, становится жестоким, вздорным, расчетливым, но только не дурным». Существует много других высказываний Бьёрнсона, в которых он стремится подчеркнуть сугубо этический смысл конфликта в пьесе и ее лояльность по отношению к устоям буржуазного правопорядка. Как бы отвечая Бьёрнсону — толкователю своей пьесы, Ф. Меринг дал марксистскую оценку объективного значения «Банкротства»: «Если бы Бьёрнсон не был правдив, если бы он не верил в то, что он изображает, если бы он писал в интересах капитализма, его драме не было бы места на сцене „Вольного народного театра“. Последний вовсе не существует для драматических экспериментов, ставящих себе целью фарисейски замазать социальные противоречия. Но об этом у Бьёрнсона нет никакой речи. Он только норвежский мелкий буржуа, искренне убежденный, что можно устранить из мира всякую социальную нужду, если задержать социальное развитие на мелкобуржуазной ступени. Внутри же этих пределов он является прекрасным, свежим, полным жизни драматургом».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Тьельде, коммерсант.

Фру Тьельде.

Вальборг, Сигне — их дочери.

Лейтенант Хамар, жених Сигне.

Саннес, поверенный у Тьельде.

Якобсен, пивовар у Тьельде.

Адвокат Берент.

Администратор.

Приходский пастор.

Гости:

Таможенный досмотрщик Прам.

Консулы: Линд, Финне, Ринг.

Коммерсанты: Хольм, Кнутсон, Кнудсен, Фальбе.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Большая гостиная в доме Тьельде, выходящая на открытую веранду, увитую цветущими растениями. Вид на море и острова, характерный для западного побережья Норвегии. Почти полный штиль, вдали парусники. Справа у самой веранды большая лодка с поднятыми парусами. Комната богато обставлена, повсюду цветы. Налево два окна, доходящие до самого пола, направо — две двери. Посредине — стол, вокруг него кресла и качалки. На переднем плане, справа, диван.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Лейтенант Хамар и его невеста; потом Фру Тьельде; потом Вальборг.

Лейтенант Хамар (лежа на диване). Чем бы нам сегодня развлечься?

Сигне (раскачиваясь в качалке). М-м!

(Молчание.)

Лейтенант Хамар. Славно было ночью на море.

(Вздыхает.)

А теперь меня что-то разморило. Может, покатаемся верхом?

Сигне. М-м!

(Молчание.)

Лейтенант Хамар. Жарко на диване. Встану, пожалуй.

(Встает.)

(Сигне напевает что-то, продолжая раскачиваться.)

Сыграй что-нибудь, Сигне.

Сигне (напевая). Форте-пи-а-но не на-стро-е-но!

Лейтенант Хамар. Ну, тогда почитай мне вслух.

Сигне (тем же тоном, глядя в окно). Там купают лошадей, лошадей, лошадей.

Лейтенант Хамар. Может, мне тоже искупаться? Впрочем, лучше попозже, перед обедом.

Сигне (по-прежнему). Будет волчий аппетит, аппетит, аппетит.

(Фру Тьельде медленно выходит справа.)

Лейтенант Хамар. Чем это ты нынче озабочена?

Фру Тьельде. Ох, не говори: ничего не могу придумать.

Сигне (прежним тоном). Ты, конечно, про обед, про обед, про обед?

Фру Тьельде. Ну да.

Лейтенант Хамар. Разве будут гости?

Фру Тьельде. Отец пишет, что придет Финне с женой.

Сигне (переставая петь). Ну вот, не нашел никого скучнее.

Фру Тьельде. Что если подать отварную лососину и цыплят?

Сигне. Да ведь их у нас недавно подавали.

Фру Тьельде (вздыхает). Что ни назови, у нас все недавно подавали. Да разве на здешнем рынке что-нибудь найдешь?

Сигне. Надо заказывать в столице.

Фру Тьельде. Ох, уж эта еда, уж эта еда.

Лейтенант Хамар (вздыхая). И все же это лучшее, что нам дано в жизни.

Сигне. Еще бы! Сидеть за столом всякий любит, но готовить! Никогда в жизни не стану заниматься стряпней!

Фру Тьельде (садится у стола). Готовить — это еще полбеды, куда труднее каждый день изобретать новые блюда.

Лейтенант Хамар. Сколько раз я вам советовал: возьмите шеф-повара из ресторана.

Фру Тьельде. Ох, мы уже пробовали. С ним еще больше хлопот.

Лейтенант Хамар. Значит, у вашего повара, не хватало воображения. Возьмите француза!

Фру Тьельде. С французом совсем житья не будет: стой рядом и переводи каждое слово. Нет, уж, видно, мне до конца моих дней суждено возиться на кухне. А я что-то еле ноги передвигаю в последнее время.

Лейтенант Хамар. Ей-богу, я еще ни в одном доме не слышал столько разговоров о еде, сколько здесь.

Фру Тьельде. Просто ты никогда раньше не бывал в доме богатого коммерсанта. Почти все наши друзья — купцы, а для них нет большего удовольствия, чем хорошо покушать.

Сигне. Да уж, что правда, то правда.

Фру Тьельде. Ты останешься в этом платье?

Сигне. А что?

Фру Тьельде. Но ведь ты его носишь каждый день.

Сигне. Хамар говорит, что ему не нравятся ни голубое, ни серое, приходится носить это.

Лейтенант Хамар. По-моему, оно ничуть не лучше тех!

Сигне. Вот как! Ну что ж, закажи мне платье сам, по своему вкусу.

Лейтенант Хамар. Изволь, поедем в столицу!

Сигне. Правда, мама. Мы с Хамаром решили снова поехать туда.

Фру Тьельде. Да вы только две недели как вернулись.

Лейтенант Хамар. Целых две недели. Как раз сегодня!

Фру Тьельде (занятая своими мыслями). Что бы все-таки придумать на обед?

(Слева на веранду поднимается Вальборг.)

Сигне (которая случайно обернулась). А вот и ее высочество.

Лейтенант Хамар (тоже оборачивается). С цветами? Ба! Да я уже видел этот букет.

Сигне. Вот как! Уж не ты ли ей его преподнес?

Лейтенант Хамар. Нет, просто я прошел сюда садом и в любимом уголке Вальборг заметил на столе этот букет. Сегодня день твоего рождения, Вальборг?

Вальборг. Нет.

(Сигне внезапно разражается смехом.)

Лейтенант Хамар. Чего ты смеешься?

Сигне. Угадала! Ха-ха-ха!

Лейтенант Хамар. Что ты угадала?

Сигне. Чьи руки украсили алтарь богини! Ха-ха- ха-ха!

Лейтенант Хамар. Ты, конечно, предполагаешь, что мои?

Сигне. О нет, те руки куда краснее твоих! Ха-ха- ха-ха-ха!

(Вальборг швыряет букет на пол.)

Ой, В такую жару вредно смеяться. Но ведь это умора. Теперь он додумался до букета! Ха-ха-ха-ха-ха!

Лейтенант Хамар (в восторге). Неужели это?..

Сигне (ему в тон). А кто же еще? Ты только подумай: Вальборг, которая…

Вальборг. Сигне!

Сигне. Вальборг, которая отвергла руку стольких именитых женихов, теперь принимает знаки внимания из чьих-то красных рук, ха-ха-ха-ха!

Лейтенант Хамар. От Саннеса?

Сигне. Ну да!

(Показывает в окно.)

А вот и сам грешник! Он ждет тебя, Вальборг. Он надеется, что ты появишься на веранде, мечтательно глядя на его букет. Ты и вправду вошла сюда с таким видом…

Фру Тьельде. Да нет, Саннес, наверное, ждет отца. Значит, Тьельде уже приехал.

(Выходит на веранду, оттуда налево, за кулисы.)

Сигне. Правда, вот и отец. На гнедом.

Лейтенант Хамар (встает). На гнедом! Пошли, поздороваемся с гнедым!

Сигне. Не хочу-у!

Лейтенант Хамар. Не хочешь поздороваться с гнедым? В сердце жены кавалериста конь должен занимать первое место после мужа.

Сигне. А в сердце кавалериста — жена первое место после коня.

Лейтенант Хамар. Ну вот! Уж не ревнуешь ли ты к гнедому?

Сигне. Куда мне! Я прекрасно знаю, что ты любишь гнедого гораздо больше, чем меня!

Лейтенант Хамар. Ну, пошли. (Поднимает ее с кресла.)

Сигне. Да мне ни капельки не интересно смотреть на гнедого.

Лейтенант Хамар. Ну, как хочешь, тогда я пойду один.

Сигне. Нет, подожди, я пойду с тобой!

Лейтенант Хамар (к Вальборг). А ты не хочешь поздороваться с гнедым?

Вальборг. Нет, я предпочитаю поздороваться с отцом!

Сигне (оборачивается). Ну, конечно, и с отцом тоже.

(Сигне и Хамар убегают, выделывая танцевальные па.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Вальборг, Саннес.

Вальборг подходит к окну, которое ближе к авансцене, стоит и смотрит в сад. Ее платье, того же цвета, что и длинные гардины, сливается с ними; к тому же девушку скрывают цветы и статуя. Слева входит Саннес с небольшим саквояжем и пледом. Он кладет вещи на стул у двери. Оборачивается, замечает букет, выходит на авансцену.

Саннес. Мой букет! Потеряла или бросила? Все равно, она держала его в руках. (Поднимает букет, целует, хочет спрятать.)

Вальборг (выходит из своего укрытия). Сию же минуту бросьте цветы.

Саннес (роняет букет). Вы здесь? Я не видел…

Вальборг. Зато я все прекрасно видела. Как вы смеете преследовать меня вашими цветами и вашими… красными руками?

(Саннес прячет руки за спину.)

Как вы осмеливаетесь смотреть на меня такими глазами, что надо мной смеется весь дом и, наверное, уже весь город?

Саннес. Я… я… я…

Вальборг. Ну, а я? Или, по-вашему, моя особа ничего не значит в этом деле? Имейте в виду, если что-либо подобное повторится еще раз, вам придется убраться из нашего дома. А теперь уходите, пока сюда никто не пришел.

(Саннес поворачивается, старательно пряча от нее руки, и уходит через веранду направо.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Тьельде, его жена, Хамар, Сигне, Вальборг.

Первые реплики Хамара и Тьельде слышны еще до того, как действующие лица этой сцены появляются на веранде слева.

Тьельде. Конь и в самом деле недурен.

Хамар. Недурен? Да я тебя уверяю, что во всей стране не сыщешь другого такого.

Тьельде. Что ж, очень возможно. Ты заметил, он совсем не взмылен.

Хамар. У него легкие, как у кита! А аллюр! А голова, ноги, шея! Нет, ей-богу, ну что на свете может быть прекраснее, благороднее такого коня?

Тьельде. Красивое животное, ничего не скажешь. Ты, что, катался на лодке?

(Останавливается, смотрит на лодку.)

(Фру Тьельде входит в гостиную и выходит через переднюю дверь направо.)

Хамар. Да, я ночью ездил на острова, а засветло вернулся с рыбаками — отличная прогулка!

Тьельде. Хорошо тем, у кого есть время!

Хамар. Уж будто бы у тебя нет ни одной свободной минуты?

Тьельде. Время, может, и нашлось бы, да настроение неподходящее.

Сигне. А кстати, как там у Меллеров?

Тьельде. Плохо.

Вальборг. С приездом, отец!

Тьельде. Спасибо.

Хамар. И ты ничего не можешь спасти?

Тьельде. Пока ничего, в этом вся беда.

Xамар. Значит, на банкротстве Меллера ты выиграл только гнедого?

Тьельде. Хорош выигрыш — этот жеребец обошелся мне в пятнадцать-двадцать тысяч специйдалеров.[4]

Хамар. Ну, тогда это его единственный порок! Но все равно, раз уж так получилось, и у тебя хватило на это средств, не жалей! За такого коня все отдай — да мало!

(Тьельде поворачивается, кладет на стул шляпу, плед и снимает перчатки.)

Сигне. Тебя заслушаться можно, когда ты расписываешь лошадей. Только ими ты и способен восхищаться.

Хамар. Не будь я кавалеристом, я желал бы быть конем!

Сигне. Покорно благодарю! А кем тогда пришлось бы стать мне?

Вальборг (проходя мимо них). Стать на спине твоей седлом, Уздечкой или чепраком…

Хамар. О, стать в руке твоей…

(Про себя.)

«Букетом» здесь не подходит.

Тьельде (выходит на авансцену, навстречу выходящей из двери справа фру Тьельде). Ну, как дела?

Фру Тьельде. Да вот, ноги совсем не ходят.

Тьельде. У тебя всегда что-нибудь болит, дорогая! Я проголодался с дороги.

Фру Тьельде. Завтрак давно готов. Вот уже несут.

(Служанка входит с подносом и ставит его на стол.)

Тьельде. Превосходно.

Фру Тьельде. Хочешь чашку чаю?

Тьельде. Нет, спасибо.

Фру Тьельде (садится рядом с ним, наливает ему вина). Как дела у Меллеров?

Тьельде. Я же сказал, плохо.

Фру Тьельде. Я не слышала.

Вальборг. Я сегодня получила письмо от Нанны Она описывает, как все произошло. К ним нагрянули судебные исполнители, а семья даже ни о чем не подозревала.

Тьельде. Да, там, видно, было немало душераздирающих сцен.

Фру Тьельде. Это он сам тебе сказал?

Тьельде (продолжая есть). Я с ним не разговаривал.

Фру Тьельде. Милый, но ведь вы старые друзья!

Тьельде. Ба! Друзья! Мало ли что! Он теперь полуидиот. К тому же я сыт по горло жалобами его семьи… А я ехал туда вовсе не за тем, чтобы их выслушивать.

Сигне. Воображаю, как это грустно.

Тьельде (продолжая есть). Нестерпимо.

Фру Тьельде. На что ж они теперь живут?

Тьельде. На то, что дает конкурс. Больше у них ничего нет.

Сигне. А все их имущество?

Тьельде. Пошло с молотка.

Сигне. Все роскошные вещи… мебель, экипажи… неужели?..

Тьельде. Все, все пошло с молотка.

Хамар (подходит к ним). А часы Меллера? Великолепные часы, я не видывал лучших — разве что у тебя. Куда они делись?

Тьельде. Часы на самом деле отличные. Они тоже пошли с молотка. Налей мне вина; душно, я хочу пить.

Сигне. Бедные Меллеры!

Фру Тьельде. Где же они теперь живут?

Тьельде. У одного из бывших шкиперов Меллера. Снимают две комнатушки с кухней.

Сигне. Две комнатушки с кухней!

(Молчание.)

Фру Тьельде. Что же они теперь будут делать?

Тьельде. Кое-кто из друзей начал сбор пожертвований в пользу фру Меллер, чтобы она могла открыть ресторан при клубе.

Фру Тьельде. Бедняжка, она не оберется хлопот по кухне!

Сигне. Неужели Меллеры не просили передать нам привет?

Тьельде. Наверное, просили. Я не обратил внимания.

Хамар (выходивший на веранду, теперь вернулся). Ну, а сам Меллер… Что он говорит? Что делает?

Тьельде. Сколько раз повторять: не знаю.

Вальборг (в продолжение этого разговора ходит взад и вперед, время от времени останавливаясь). Хватит и того, что успел наговорить и наделать,

Тьельде (все время продолжавший пить и есть, становится более внимательным). Что ты хочешь сказать, Вальборг?

Вальборг. Будь я его дочерью, я никогда в жизни не простила бы ему.

Фру Тьельде. Милая Вальборг, не говори так!

Вальборг. Почему? Человек, который навлек на свою семью такой позор и несчастье, не заслуживает снисхождения.

Фру Тьельде. Каждый из нас нуждается в снисхождении.

Вальборг. Ну да, конечно, в определенном смысле. Но я говорю о другом. Я никогда не смогла бы любить и уважать такого отца, никогда не простила бы ему, что он так жестоко меня обманул.

Тьельде (отодвигает прибор, встает). Обманул тебя?

Фру Тьельде. Ты уже сыт? Поешь еще.

Тьельде. Спасибо, хватит.

Фру Тьельде. Еще стаканчик вина?

Тьельде. Я же сказал, больше не хочу. Обманул тебя. Но в чем?

Вальборг. Да разве это не худший из обманов, если по его милости я занимаю в обществе положение, на которое не имею права, вращаюсь в кругу, где не должна находиться? Ведь на самом деле все, что у меня есть, вовсе не мое, и вся моя жизнь построена на лжи. Мои привычки, мои туалеты — все это мыльный пузырь! А если у меня вдобавок такой характер, что мне приятно сознавать себя дочерью богатого человека, и я охотно пользуюсь своим положением, пользуюсь без оглядки, без удержу, и вдруг в один прекрасный день узнаю, что мое богатство краденое и то, что мне дал отец, то, в чем он меня убедил, — ложь… Разве удивительно, что мое презрение и гнев тоже будут безудержны?

Фру Тьельде. Дитя мое, ты еще очень мало знаешь жизнь. Ты не понимаешь, как случаются подобные несчастья… Боже мой, дитя, ты не ведаешь, что говоришь!

Хамар. Вздор! Меллер получил по заслугам. Жаль, что он не слышал твоих слов, Вальборг!

Вальборг. Нанна сказала их ему.

Фру Тьельде. Его родная дочь! Так вот о чем вы пишете друг другу в письмах? Да простит господь вас обеих!

Вальборг. Господь никогда не взыщет за правду.

Фру Тьельде. Дитя, дитя!

Тьельде (подходит к Вальборг). Ты, как видно, просто не понимаешь, что такое коммерция. Сегодня повезло, завтра нет.

Вальборг. Я в это не верю. Торговля не лотерея.

Тьельде. Честная торговля, конечно, нет.

Вальборг. Я про нее и говорю. Я осуждаю только нечестную.

Тьельде. Даже самый честный торговец не застрахован от превратностей судьбы.

Вальборг. Если превратности судьбы грозят крахом, честный человек никогда не станет скрывать это от семьи и кредиторов. Подумать только, как Меллер обманул своих близких!

Сигне. У Вальборг на уме одна торговля!

Вальборг. Меня с детства привлекала коммерция. Я и не думаю это скрывать.

Сигне. И воображаешь себя в ней знатоком?

Вальборг. Ничуть; просто она мне нравится, и я по мере сил стараюсь в нее вникнуть.

Хамар. Чтобы судить об истории с Меллером, не надо быть знатоком торговых дел. Каждому было ясно, что он живет не по средствам. А его семейство! Да они просто купались в роскоши. Стоит вспомнить Наннины платья…

Вальборг. Нанна — мой лучший друг; и я не желаю слышать о ней ничего дурного.

Хамар. Простите, ваше высочество. Я только хотел сказать, что можно быть дочерью очень богатого человеками все же держаться не так высокомерно и быть не такой тщеславной, как особа — особа, которую я не осмеливаюсь назвать.

Вальборг. Нанна ничуть не высокомерна и не тщеславна. У нее цельная и честная натура, но она создана быть тем, чем она себя считала, — дочерью богатого человека.

Хамар. Ну, а как она теперь справляется с ролью дочери банкрота?

Вальборг. Превосходно. Нанна отправила на аукцион все свои драгоценности, все наряды, все до последней булавки. То, что она сейчас носит, заработано ею самой или взято в долг, который она потом отработает.

Хамар. Осмелюсь спросить, неужто она осталась даже без чулок?

Вальборг. Она отправила на аукцион все, что у нее было.

Хамар. Знай я это, обязательно поехал бы на распродажу.

Вальборг. Еще бы! Там было чем позабавиться, и нашлось довольно бездельников, которые не отказали себе в этом удовольствии.

Фру Тьельде (не вставая со стула). Дети, дети!

Хамар. Ах да, кстати о безделье. Оно, наверное, тоже пошло с молотка вместе с остальным имуществом фрекен Нанны? Ей-богу, я в жизни не видывал другой такой бездельницы.

Вальборг. Нанна считала, что ей незачем работать.

Тьельде (подходит к Вальборг). Мы не закончили разговора, Вальборг; ты не понимаешь, что в коммерческих делах положение меняется каждую минуту. Каждый следующий день может принести удачу. Вот почему делец — вовсе не обманщик. Он сангвиник, если хочешь — поэт, которого увлекает воображение. А порой он истинный гений, который предчувствует землю там, где другие мореплаватели не видят ничего, кроме безбрежного океана.

Вальборг. Мне кажется, я понимаю законы коммерции, отец. А вот тебя я не понимаю. Ведь то, что ты называешь удачей, поэзией, гениальностью, — просто обыкновенная спекуляция чужой собственностью, — коль скоро долги коммерсанта превышают стоимость его состояния.

Тьельде. В том-то и дело, что в разгар коммерческих операций очень трудно подвести точный баланс.

Вальборг. Вот как? А я считала, что коммерсанты ведут книги…

Тьельде. Куда записывают актив и пассив. Совершенно верно. Но, во-первых, цены на рынке все время колеблются, а, во-вторых, очередная спекуляция, которую в данный момент еще нельзя учесть, может в корне изменить положение.

Вальборг. С той минуты, как коммерсанту ясно, что он должен больше, чем может заплатить, любая спекуляция — это спекуляция чужими деньгами.

Тьельде. Н-ну, пожалуй, коли на то пошло. Только спекуляция не крадеными, а доверенными ему деньгами.

Вальборг. Но ведь деньги ему доверили потому, что считали его платежеспособным. Значит, он обманул своих кредиторов.

Тьельде. Но такая сделка иной раз оказывается якорем спасения для всех.

Вальборг. Все равно деньги для нее получены обманным путем.

Тьельде. Ты слишком строго судишь, Вальборг.

(Мать все время пытается знаками остановить Вальборг, но та не обращает внимания.)

Вальборг. Бывают случаи, когда промолчать — все равно что солгать.

Тьельде. Так что же, по-твоему, делать коммерсанту? Раскрыв карты, он погубит себя и других.

Вальборг. Все равно он обязан рассказать правду о положении своих дел всем, кого это касается.

Тьельде. Фью! Тогда бы у нас ежегодно совершались тысячи банкротств, состояния лопались бы как мыльные пузыри. Ты умная девушка, Вальборг, но тебе мешают нелепые предрассудки. Кстати, где сегодняшние газеты?

Сигне (несколько раз выходила и возвращалась; к концу разговора остановилась на веранде, кокетливо перебраниваясь с женихом; теперь она подходит к отцу). Я отнесла их в контору, я думала, что ты сразу пойдешь туда.

Тьельде. Ой, дай мне хоть несколько минут отдохнуть от дел! Принеси газеты сюда!

(Сигне уходит, лейтенант за ней.)

Фру Тьельде (вполголоса к Вальборг, которая собирается уходить). Почему ты никогда не слушаешь мать, Вальборг?

(Вальборг выходит на веранду, останавливается у балюстрады и, подперев голову рукой, смотрит вдаль.)

Тьельде. Пожалуй, пойду переоденусь. Впрочем, нет, подожду обеда.

Фру Тьельде. Боже мой, обед! А я сижу здесь сложа руки.

Тьельде. Разве у нас сегодня гости?

Фру Тьельде. Ну да, неужели ты забыл?

Тьельде. Правда,

Фру Тьельде (уходя). Что же мне все-таки придумать на обед?

(Тьельде, оставшись один, подходит к авансцене, с усталым подавленным видом опускается в кресло и, вздохнув, закрывает лицо руками. Сигне и Хамар возвращаются. В руках у Сигне газеты. Хамар хочет выйти на веранду, но Сигне тянет его за собой.)

Сигне. Отец, вот, возьми… Тьельде. Что? Что случилось? Сигне (с удивлением)… газеты.

Тьельде. Дай сюда! (Поспешно разворачивает их; это главным образом иностранные газеты, он пробегает одну за другой страницы биржевых отчетов.)

Сигне (пошептавшись о чем-то с женихом). Отец, послушай!

Тьельде (продолжая листать газеты). Ну? (Про себя, подавленно.) Падают, все время падают.

Сигне (та же игра). Нам с Хамаром очень хочется еще раз съездить к тете Улле.

Тьельде. Да вы же гостили у нее две недели назад. Вчера я получил ваши счета. Ты их просмотрела?

Сигне. Зачем нам их смотреть, раз их видел ты, папа! Ну, что ты вздыхаешь?

Тьельде. Ох! Да потому, что цены на бирже все время падают.

Сигне. И только-то! А какое тебе до них дело? Ну вот, ты опять вздохнул. Значит, ты понимаешь, каково на душе, если не исполняется твое самое заветное желание. Но ты ведь не захочешь огорчать нас, правда, папа?

Тьельде. Нет, дети, не просите, вам придется остаться здесь.

Сигне. Почему же?

Тьельде. Потому… да потому, что летом сюда приезжает куча народу, люди, которых надо как следует принять.

Сигне. Отец, но ведь мы с Хамаром умрем от скуки.

Тьельде. Ты думаешь, что на мою долю выпадают одни развлечения?

Сигне. Господи, какой у тебя торжественный тон! Он тебе не подходит, папа, ты становишься смешным.

Тьельде. Я не шучу, Сигне. У нашей фирмы обширные связи в различных городах страны, и для меня очень важно, чтобы дельцы, с которыми мне приходится иметь дело, охотно приезжали сюда и чтобы им оказывали достойный прием.

Сигне. Но тогда мы с Хамаром никогда не сможем побыть вдвоем.

Тьельде. По-моему, как только вы остаетесь вдвоем, вы тотчас начинаете ругаться.

Сигне. Ругаться? Какое грубое слово!

Тьельде. Кстати сказать, в столице вы тоже никогда не сможете побыть вдвоем.

Сигне. О, там совсем другое дело!

Тьельде. Охотно верю — особенно, когда вспомню, какую кучу денег вы там промотали.

Сигне (смеется). Промотали кучу денег! А что же нам еще было делать? Для чего мы туда ездили? Папа, дорогой, ну, разреши!

Тьельде. Нет, дитя мое, нет!

Сигне. Прежде ты никогда не был таким упрямым.

Хамар (делает ей знаки, чтобы она замолчала. Затем шепчет). Да перестань же наконец. Разве ты не видишь, что он не в духе?

Сигне (шепотом). А ты молчишь, точно воды в рот набрал. Вдвоем мы бы его упросили.

Хамар (так же). Я не так глуп, как ты, чтобы ему надоедать.

Сигне (так же). Ты стал какой-то странный в последнее время. Не пойму, чего ты хочешь?

Хамар (так же). А, теперь все равно! Я поеду один.

Сигне (так же). Что?

Хамар (уходя), Говорю, что поеду один. Для чего мне здесь околачиваться?

Сигне (за ним). Вот как? Попробуй только уехать!

(Оба бегут через веранду в сад направо. Тьельде с протяжным скорбным вздохом роняет газеты.)

Вальборг (показывается справа). Отец!

(Он выпрямляется.)

Приехал адвокат Берент из Кристиании.

Тьельде (встает). Адвокат Берент? Где он? На верфи?

Вальборг. Да. (Входит в комнату.)

(Тьельде выглядывает в окно.)

Я решила предупредить тебя, потому что вчера встретила его на лесопильном складе, а до этого он заходил на пивоварню и на фабрику.

Тьельде (про себя). Что это значит? (Вслух.) Это на него похоже, я слышал, что он любит разъезжать летом по всей стране. Теперь он пожаловал к нам, и, конечно, ему захотелось посмотреть, как идут дела на самом крупном местном предприятии. Впрочем, у нас тут больше и глядеть не на что. Подожди, не он ли это? Мне показалось…

Вальборг (выглядывает в раскрытое окно). Да, да. Это он! Я узнала по походке…

Тьельде. Верно, он всегда загребает ногами. Так и есть, это он. Он, кажется, идет сюда?

Вальборг. Нет, свернул в сторону.

Тьельде. Ну и пусть себе! (Задумавшись, про себя.) Неужели это правда?

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Саннес (появляется на веранде справа).

Саннес. Разрешите?

Тьельде. Это вы, Саннес?

(Саннес замечает Вальборг, которая стояла у окна, но теперь вышла на авансцену. Он пугается и прячет руки за спину.)

В чем дело?

(Вальборг смотрит на Саннеса, идет на веранду, оттуда спускается в сад направо.)

В чем дело, я вас спрашиваю? Что вы стоите как истукан?

Саннес (провожает Вальборг взглядом и, только когда она скрывается из виду, опускает руки). Я не хотел спрашивать при фрекен Вальборг. Вы будете сегодня в конторе, господин консул?

Тьельде. Вы, кажется, спятили? При чем здесь фрекен Вальборг?

Саннес. Я думал… Просто мне надо поговорить с вами, господин консул, и если вы не собираетесь в контору, может быть, вы позволите обеспокоить вас здесь.

Тьельде. Послушайте, Саннес, поборите, наконец, свою дурацкую застенчивость. Робость не к лицу коммерсанту. Коммерсант должен быть находчивым, решительным, а у вас язык прилипает к гортани, когда мимо проходит дама. Я уже не в первый раз это замечаю. Ну, так в чем же дело? Только покороче!

Саннес. Значит, вы до обеда не зайдете в контору?

Тьельде. Так ведь почта уходит только вечером.

Саннес. Да, но у нас лежат векселя.

Тьельде. Какие векселя? Ничего подобного.

Саннес. Как же, четвертый опротестованный вексель Меллера и еще английский, помните, на крупную сумму.

Тьельде (вспылив). Да о чем же вы до сих пор думали? Их давным-давно надо было отправить.

Саннес. Правление банка отказалось учесть векселя и заявило, что прежде хочет поговорить с вами лично, господин консул.

Тьельде. Да что они, рехнулись! (Овладевает собой.) Это какое-то недоразумение, Саннес.

Саннес. Я тоже так думал и поэтому после разговора с дежурным директором отправился к консулу Хольсту.

Тьельде. Ну и что?

Саннес. Господин Хольст заявил то же самое.

Тьельде (который все время расхаживал по гостиной). Ну, ладно, я пойду к нему… Впрочем, нет, наоборот, я к нему не пойду, потому что все это просто… У нас есть несколько дней сроку?

Саннес. Да.

Тьельде. А телеграммы от консула Линда все еще нет?

Саннес. Нет.

Тьельде (про себя). Не могу понять, в чем дело.

(Вслух.)

Ничего, Саннес, мы все уладим с помощью столичных банкиров. Положитесь на меня. И в дальнейшем обойдемся без этого захудалого банчишки. Ступайте.

(Знаком отпускает его; про себя.)

Проклятый Меллер! Все стали держаться начеку.

(Оборачивается, видит Саннеса.)

Вы все еще здесь?

Саннес. Сегодня платежный день, — а у меня в кассе ни гроша.

Тьельде. Ни гроша в кассе! При наших оборотах ни гроша в кассе в платежный день! Что у нас за порядки, черт побери! Сколько раз я должен учить вас прописям! Нет, видно, нельзя ни на минуту отлучиться из конторы, надо самому входить во все мелочи. Не на кого положиться! Да как же это получилось, говорите!

Саннес. Был еще третий вексель, и он истекал сегодня. Вексель Хольма и компании на две тысячи специйдалеров. К несчастью, я рассчитывал на банк, а когда мне там отказали, пришлось опорожнить кассу и у нас, и на пивоваренном заводе.

Тьельде (расхаживает взад и вперед). Хм-хм-хм! Хотел бы я знать, кто надоумил консула Хольста… Ну, ладно. (Делает Саннесу знак, чтобы он ушел.)

Саннес (уходит, но тут же возвращается, шепотом). Адвокат Берент из Кристиании.

Тьельде (пораженный). Он идет сюда?

Саннес. Он поднимается по лестнице. (Уходит направо, через дверь в глубине.)

Тьельде (кричит ему вслед). Вина и прохладительного! Значит, я недаром предчувствовал.

(Бросив взгляд в зеркало.)

Господи, ну и вид у меня! (Расстроенный, отворачивается от зеркала, потом снова глядится в него, улыбается и идет в глубину сиены, где слева по лестнице медленно поднимается адвокат Берент.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Тьельде, адвокат Берент.

Тьельде (вежливо, но сдержанно). Весьма польщен честью принимать в своем доме столь уважаемого гостя.

Берент. Господин консул Тьельде?

Тьельде (все так же сдержанно). К вашим услугам. Моя старшая дочь только что сказала мне, что видела, как вы совершали прогулку по моим владениям, господин адвокат.

Берент. Да, владения эти весьма обширны и предприятия не маленькие.

Тьельде. Я бы сказал, даже слишком большие. И слишком многообразные. Но что делать, одно повлекло за собой другое. Сделайте одолжение, садитесь.

Берент. Благодарю вас. Сегодня очень жарко.

(На столе появляются прохладительные напитки и вино.)

Тьельде. Стаканчик вина, господин адвокат?

Берент. Нет, спасибо.

Тьельде. Тогда чего-нибудь прохладительного?

Берент. Спасибо, мне ничего не надо.

Тьельде (протягивает ему портсигар). В таком случае, разрешите предложить вам сигару? Осмелюсь заметить, что сигары у меня отменные.

Берент. Я большой любитель хороших сигар. Но в настоящий момент я ничего не хочу. Благодарю вас.

(Молчание.)

Тьельде (тоже сел; держится спокойно и уверенно). Давно ли вы пожаловали к нам, господин адвокат?

Берент. Я здесь несколько дней. Вы, кажется, уезжали, господин консул?

Тьельде. Да, это все несчастное банкротство Меллера. После аукциона было конкурсное собрание,

Берент. Тяжелые настали времена.

Тьельде. Не говорите, прямо неслыханные.

Берент. Не думаете ли вы, что банкротство Меллера повлечет за собой банкротство многих других фирм? Не считая тех, что уже обанкротились.

Тьельде. Не думаю. По-моему, этот… этот случай с Меллером окажется исключением.

Берент. Но говорят, что банки очень напуганы.

Тьельде. Вероятно.

Берент. Вы, разумеется, лучше кого-нибудь осведомлены о конъюнктуре.

Тьельде (улыбаясь). Весьма признателен за лестное мнение обо мне.

Берент. Скажите, если цены на предметы местного экспорта будут по-прежнему падать…

Тьельде. Что делать… это будет весьма прискорбно. Но все равно, и в этом случае самое важное не останавливать производства.

Берент. Ах, вот как? Это ваша точка зрения?

Тьельде. Безусловно.

Берент. Кризис обычно вскрывает все нездоровые явления в экономической жизни.

Тьельде (улыбаясь). Поэтому вы считаете, что кризису не следует препятствовать?

Берент. Да, я так считаю.

Тьельде. Хм! Видите ли, порой солидные фирмы довольно тесно связаны с несолидными.

Берент. Вот как? Неужели здешние фирмы тоже затронуты подобными опасными связями?

Тьельде. Видите ли… Впрочем, вы преувеличиваете мою осведомленность в местных делах. Но все же я полагаю, что они обстоят именно так.

Берент. Банки уполномочили меня составить отчет о положении местных фирм. Вы — первый, кого я уведомил о своей миссии.

Тьельде. Премного обязан.

Берент. Местные банки присоединились к столичным, они действуют сообща.

Тьельде. Ах, вот как!

(Молчание.)

Значит, вы говорили с консулом Хольстом?

Берент. Разумеется.

(Молчание.)

Поскольку банки приняли решение содействовать падению несолидных фирм и поддержать солидные, самое разумное, чтобы главы фирм представили банкам свои балансы.

(Молчание.)

Тьельде. Это мнение консула Хольста?

Берент. Да, и его также.

(Молчание.)

Я посоветовал правлению банков в виде временной меры, пока мы не располагаем балансами, отказывать в денежных ссудах всем без исключения.

Тьельде (поняв). Ах, вот в чем дело!

Берент. Это только временная мера.

Тьельде (прежним тоном). Вот оно что!

Берент. Но зато она применяется ко всем без изъятия.

Тьельде. Великолепно!

Берент. Если бы мы оказали кому-нибудь предпочтение, это могло бы преждевременно набросить тень на ту или иную фирму.

Тьельде. Я полностью разделяю ваше мнение.

Берент. Очень рад. Значит, вы не поймете меня превратно, если я попрошу также и вас представить мне баланс вашей фирмы.

Тьельде. С величайшим удовольствием, особенно если это послужит общественному благу.

Берент. На этот счет можете быть совершенно покойны. Подобный контроль всегда укрепляет взаимное доверие.

Тьельде. Когда вы желали бы получить мой баланс, господин адвокат? Разумеется, я могу привести только приблизительные данные.

Берент. Само собой. Итак, разрешите мне прислать за ним.

Тьельде. Не беспокойтесь. Если вам угодно, вы можете получить его хоть сейчас. У меня привычка время от времени набрасывать для себя такие примерные балансы, — разумеется, с учетом колебания цен.

Берент. Вот как? (Улыбаясь.) Обычно говорят, что мошенники любят составлять по три баланса в день и все разные. Но теперь я вижу…

Тьельде (смеясь)… что такие привычки бывают не только у мошенников! Впрочем, по три баланса в день мне еще не приходилось составлять.

Берент. Разумеется, я пошутил… (Встает.)

Тьельде (тоже встает). Я так и понял. Итак, через час мой отчет будет доставлен вам в гостиницу. Я ведь не ошибся, вы, конечно, остановились в нашей единственной так называемой гостинице? Кстати, господин адвокат, у нас в доме пустуют две комнаты, предназначенные для гостей. Если они вас устроят, мы будем счастливы принять вас у себя.

Берент. Благодарю вас, я еще не знаю в точности, сколько времени пробуду здесь в городе. К тому же я человек больной, у меня свои привычки, и я предпочитаю никого не стеснять.

Тьельде. Но тогда, я надеюсь, вы не откажетесь отобедать с нами сегодня? Будет кое-кто из моих друзей. А потом мы можем совершить прогулку по морю. Поедем к островам — там очень красиво.

Берент. Благодарю вас, в настоящее время состояние здоровья не позволяет мне участвовать в званых обедах.

Тьельде. Ну что же, очень жаль. Не могу ли я вообще быть вам чем-нибудь полезен?

Берент. Я бы хотел побеседовать с вами до своего отъезда — и чем скорее, тем лучше.

Тьельде (несколько удивленный). Вы хотите сказать после того, как просмотрите все отчеты?

Берент. Я уже получил большинство из них без лишней огласки через консула Хольста.

Тьельде (с возрастающим удивлением). Значит… значит, вы хотите видеть меня еще раз сегодня?

Берент. Что, если мы встретимся в пять часов? Вам это удобно?

Тьельде. К вашим услугам. Если позволите, ровно в пять я явлюсь к вам.

Берент. Я сам зайду сюда в пять часов. (Кланяется, направляется к выходу.)

Тьельде (следуя за ним). Но вы нездоровы, вы старше меня, вы такой уважаемый человек!

Берент. Но зато вы здесь у себя дома. Прощайте.

Тьельде. Вы оказали мне большую честь вашим посещением! Благодарю вас.

Берент. Не трудитесь провожать меня.

Тьельде. О нет, позвольте, я пройду с вами до калитки.

Берент. Я сам найду дорогу.

Тьельде. Не сомневаюсь, но окажите мне эту честь!

Берент. Как вам угодно.

(Они собираются спуститься по лестнице, но в это время на ней показываются Сигне и Хамар, которые поднимаются рука об руку. Обе пары уступают друг другу дорогу.)

Тьельде. Позвольте представить… Впрочем, вас, господин адвокат, нет нужды представлять: господин адвокат Берент из Кристиании. Моя младшая дочь, ее жених лейтенант кавалерии Хамар.

Берент. Мне казалось, что кавалерия сейчас на маневрах?

Xамар. Я получил отпуск…

Берент. Понимаю — по неотложным делам. Прощайте.

Тьельде. Ха-ха-ха!

(Молодые люди кланяются, Тьельде и Берент исчезают на лестнице.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же, без Берента и Тьельде.

Хамар. Нахал! Впрочем, он так разговаривает со всеми.

Сигне. По-моему, с отцом он разговаривает по-другому.

Хамар. Твой отец сам нахал.

Сигне. Не смей так говорить об отце!

Хамар. А что мне прикажешь о нем сказать, если он смеется, когда Берент меня оскорбляет?

Сигне. Скажи, что у него хорошее настроение. (Садится в качалку и раскачивается.)

Хамар. Значит, ты тоже… Не очень-то ты любезна со мной сегодня.

Сигне (продолжая раскачиваться). Ты мне сегодня надоел.

Хамар. Почему же ты мешаешь мне уехать?

Сигне. Потому что без тебя будет еще скучнее.

Хамар. Ну, знаешь, хватит: я больше не намерен терпеть капризы вашего семейства.

Сигне. Ах, вот что? (Снимает кольцо и вертит его между большим и указательным пальцами, продолжая раскачиваться и напевать.)

Хамар. Я уже не говорю о тебе. Но Вальборг! А твой отец! Ему даже в голову не пришло предложить мне испытать гнедого.

Сигне. Наверное, у него были заботы поважнее. (Снова начинает напевать.)

Хамар. Сигне! Ну не капризничай! Скажи, разве ты не согласна, что он должен был мне это предложить? И уж если говорить совсем откровенно, — а с тобой мне притворяться нечего, — раз у твоего отца нет сыновей, а я, его будущий зять, служу в кавалерии, неужели я не вправе был ждать, что он подарит мне этого коня?

Сигне. Ха-ха-ха!

Хамар. По-твоему, я говорю вздор?

Сигне. Ха-ха-ха!

Хамар. Не понимаю, над чем ты смеешься. По-моему, это придало бы блеск фирме твоего отца. Представляешь, товарищи по полку восхищаются гнедым, а я заявляю: это подарок тестя! Шутка сказать! Другого такого жеребца не сыщешь во всей Норвегии.

Сигне (останавливает качалку). И поэтому он, конечно, должен быть твоим? Ха-ха-ха!

Хамар. Ну, хватит, наконец!

Сигне. Лейтенант кавалерии «Несравненный» на коне «Бесподобном». Ха-ха-ха!

Xамар. Сигне, перестань!

Сигне (раскачиваясь). До чего же ты смешон!

Хамар (подойдя к ней ближе). Сигне, послушай! Тебе легче всех упросить отца! Ну, послушай же! Неужели ты не можешь хоть на минуту стать серьезной?

Сигне. Пожалуйста. (Снова начинает напевать.)

Xамар. Понимаешь, если бы твой отец подарил мне коня, я остался бы здесь на все лето его объезжать.

(Сигне перестает раскачиваться и петь. Хамар подходит к ее креслу и склоняется над ней.)

Тогда бы я поехал в город только осенью, и ты тоже поехала бы со мной и с гнедым. Ну как, разве я плохо придумал?

Сигне (несколько мгновений смотрит на него). Тебе, милый друг, всегда приходят в голову замечательные мысли!

Хамар. Правда ведь? Значит, все дело за тобой: ты должна выпросить коня у отца. Сигне, душенька, ты согласна?

Сигне. И тогда ты останешься здесь на все лето?

Xамар. На все лето!

Сигне. И будешь объезжать гнедого?

Хамар. И буду объезжать гнедого!

Сигне. А осенью я вместе с вами — с тобой и с ним — поеду в город? Ты ведь так именно и сказал?

Хамар. Правда ведь, здорово!

Сигне. А гнедой тоже будет жить у тети Уллы?

Хамар (смеется). Что за глупости!

Сигне. Но, по-моему, ты взял отпуск только ради гнедого, а раз так, раз ты намерен здесь остаться только для того, чтобы его объезжать, и потом собираешься захватить меня вместе с ним к тете Улле…

Xамар. Сигне, ты опять за свое…

Сигне (резко откинувшись в кресле, опять начинает быстро раскачиваться). Н-но! Убирайся!

Хамар. Ревнуешь к гнедому! Ха-ха-ха!

Сигне. Убирайся в конюшню!

Хамар. Хочешь меня наказать? А мне там гораздо веселее, чем здесь!

Сигне (бросает кольцо). Держи! Отдай его гнедому!

Хамар. Если ты еще когда-нибудь бросишь кольцо…

Сигне. Ты столько раз это повторял, что мне надоело слушать! (Поворачивает кресло и усаживается спиной к Хамару и зрителям.)

Хамар. Ты просто избалованное дитя, и поэтому было бы глупо принимать всерьез твои выходки.

Сигне. И это я уже слышала, сто двадцать раз слышала! Б-рр! Убирайся!

Хамар. Сигне, неужели ты сама не понимаешь, как это глупо? Ну где ты видела, чтобы ревновали к лошади?

Сигне (вскакивает). Нет, я сейчас закричу, завою! Мне стыдно за тебя… (Топает ногами.) Я презираю тебя!

Хамар (смеется). И все из-за гнедого?

Сигне. Нет, из-за тебя, из-за тебя самого! Иногда я чувствую себя такой несчастной! Мне хочется броситься на землю и рыдать или убежать куда-нибудь за тридевять земель и больше не возвращаться. Оставь меня в покое! Уйди наконец!

Xамар. Ладно, но имей в виду, я и на этот раз не поднял кольца.

Сигне. Хорошо, только уйди, уйди скорее с моих глаз! (плачет, снова садится в кресло.)

Хамар. Будь по-твоему. Вот кстати пароход. С ним я и уеду.

Сигне. Ты знаешь не хуже моего, что он идет в другую сторону. Ох!

(Снова плачет.)

(Вдали над островами возникают мачты и трубы парохода. В прозрачном воздухе видны клубы дыма. За сценой раздаются голоса.)

Голос Тьельде (за сценой). Живо! Возьми лодку лейтенанта! Она уже спущена!

(Сигне вскакивает.)

Хамар. Они встречают кого-то с парохода!

Голос Тьельде (ближе). Садись в лодку, тебе говорят!

Хамар. Он идет сюда!

(Бежит за кольцом, поспешно возвращается.)

Сигне!

Сигне. Не подходи!

Хамар. Сигне! Что с тобой? Ну что я тебе сделал?

Сигне. Не знаю! Я такая несчастная!

(Снова плачет.)

Хамар. Но ведь я все время пляшу под твою дудку! Чего тебе еще надо?

Сигне. Не знаю, я хочу умереть! И это на меня находит теперь так часто!

(Снова плачет.)

Хамар. Сигне! Ты мне столько раз говорила, что любишь меня…

Сигне. Это правда… Но иногда наша помолвка кажется мне такой гадкой. Нет, нет, не подходи ко мне!

Хамар. Сигне!

Тьельде (появляется на лестнице, но обращается к кому-то за кулисами). Не забудьте: все служащие в парадных костюмах!

Хамар. Вытри глаза, Сигне. Не огорчай отца!

(Протягивает ей кольцо, но она отворачивается, вытирая слезы.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же и Тьельде.

Тьельде (еще на лестнице). А, вы здесь! Отлично! На пароходе прибыл консул Линд, меня только что известили телеграммой.

(Возвращается и с веранды кричит кому-то.)

Поднимите флаги, спустите лодки, а паруса уберите!

(Пытается отвязать лодку.)

Привязана!

(Хамар бежит к нему.)

Помоги мне, живее!

(Хамар отвязывает лодку, и ее тянут за кулисы направо. Тьельде опять возвращается в гостиную.)

Сигне!

(Смотрит на нее.)

В чем дело? Вы опять ссорились?

Сигне. Отец!

Тьельде. Ладно, сейчас у меня нет времени для забав. Сегодня вы все должны помочь мне принять почетного гостя! Поди скажи Вальборг…

Сигне. Скажи сам! Вальборг делает только то, что ей заблагорассудится. Ты прекрасно это знаешь.

Тьельде. Мне сейчас не до ваших капризов. Наступил решающий момент, и вам всем придется делать то, что я прикажу. Скажи Вальборг, чтобы надела нарядное платье и пришла сюда. И ты тоже.

(Она идет.)

Сигне!

Сигне (останавливается). Да?

Тьельде. Придется пригласить к обеду еще шесть- семь человек. Пошли к Финне сказать, что обед переносится с четырех часов на три. Линд уезжает в пять со следующим пароходом. Ты поняла?

Сигне. Но мама, наверное, не рассчитывала, что к обеду будет столько приглашенных?

Тьельде. Ей придется позаботиться о том, чтобы было вдоволь угощения, и притом самого отменного! Сколько раз я говорил: я требую от моей жены, чтобы в течение лета наш дом в любую минуту был готов принять гостей.

Сигне (сдерживая слезы). Но ведь мама сегодня еле ходит…

Тьельде. О господи, как мне осточертели эти вечные болезни. Не до них мне сегодня. Живее, делай, что я сказал!

(Сигне уходит в переднюю дверь, скрывая слезы.)

(Хамару, который подошел к нему.)

Бери перо, чернила и бумагу. Составим список приглашенных. Живо!

Хамар (ищет письменные принадлежности). Здесь ничего нет!

Тьельде (нетерпеливо). Посмотри в другой комнате.

(Хамар выбегает через дверь в глубине.)

(Облегченно вздыхая, читает телеграмму, которую держит в руке. Рука у него дрожит, он читает медленно, повторяя по два раза отдельные слова.)

«Получил ваше письмо минуту отъезда. Прежде чем приму решение, необходимо побеседовать. Приеду сегодня первым пароходом, уеду пять. Подготовьте подробный баланс. Линд». Просто глазам своим не верю. Но написано черным по белому! Ну, раз так, мы еще поборемся.

(Вошедшему Хамару.)

Нашел? Хорошо. Писать приглашения каждому слишком долго. Составим общий список, и кто-нибудь из конторских служащих обойдет приглашенных. Пиши.

(Диктует.)

Пастор… Кстати, как шампанское? Сносное?

Хамар. Ты про новую партию?

Тьельде. Да.

Хамар. Пастор пил и похваливал.

Тьельде. Отлично. Значит, пиши.

Хамар. Пастор.

Тьельде. Консул Ринг.

Хамар. Консул Ринг.

Тьельде. Потом… потом… потом

Хамар. Консул Хольст?

Тьельде. Нет. Хольста не надо.

(Хамар удивлен.)

(Про себя.)

Теперь я могу показать, что в нем не нуждаюсь!

(Решительно.)

Коммерсант Хольм

(Про себя)

Его враг.

Хамар. Коммерсант Хольм.

Тьельде (про себя). Правда, Хольм — жулик. Но ничего, зато это уязвит Хольста.

(Вслух.)

Полицмейстер.

Хамар. Полицмей…

Тьельде. Нет, зачеркни полицмейстера.

(Бормочет.)

На всякий случай лучше быть осторожным.

Xамар. Зачеркнул полицмейстера.

Тьельде. Пастора записал?

Xамар. Номером первым.

Тьельде. Да, верно.

Xамар. Ты забыл амтмана.[5]

Тьельде. Нет, он слишком далеко живет. И потом, он любит быть в центре внимания и вечно толкует о том, что чиновникам мало платят… Он не подходит. Погоди, кто же еще? Да, Кнутсон через «о».

Хамар. Кнутсон через «о».

Тьельде. И Кнудсен через «е».

Xамар. Кнудсен через «е».

Тьельде. Сколько мы насчитали?

Xамар. Пастор, Ринг, Хольм, полицией… нет, полицмейстер вычеркнут, Кнутсон через «о», Кнудсен через «е» — значит, раз, два, три, четыре, пять, шесть.

Тьельде. Потом Финне, ты, я, — это девять. Нам нужно двенадцать.

Хамар. А дамы?

Тьельде. Дамам нечего делать в обществе коммерсантов. Они выйдут после обеда, — вернее так: сначала сигары, потом дамы. Так кого же все-таки…

Хамар. Может быть, нового адвоката? Представительный мужчина. Забыл его имя.

Тьельде. Нет, он тут ни к чему. Слишком много ораторствует, старается набить себе цену. Да, вот кто! Таможенник Прам.

Хамар. Прам? Да ведь он напьется как свинья.

Тьельде. Ничего, он сидит, молчит и никому не мешает. Скорее наоборот. Пиши, таможенный досмотрщик Прам.

Хамар. Таможенный досмотрщик Прам.

Тьельде. Попробуй подбери приличное общество в таком захолустье… Да, вот (щелкает пальцами). Фальбе, агент Фальбе. Чист, как стеклышко, и ни к кому не лезет с рассуждениями.

Хамар. В каком смысле чистый? Опрятно одевается?

Тьельде (бормочет). Да, если хочешь, и в этом смысле тоже. Но я-то имел в виду вообще… Остается двенадцатый? А что, если Мортен Шульц?

Xамар (с негодованием). Мортен Шульц?

(Поднимается с торжественным видом.)

Ну нет. Тут уж я протестую. Знаешь, что он сделал, когда у нас в последний раз были гости? Среди обеда (показывает жестами) вынул изо рта вставную челюсть и стал ее показывать соседям по столу. Он хотел пустить ее по кругу! Если ты намерен созвать приличное общество…

Тьельде. Ты прав, он грубиян, но зато самый богатый человек в округе.

Хамар (снова опустившись на стул). А раз так, он мог бы, черт возьми, заказать себе новый парик. С ним рядом тошно сидеть.

Тьельде. Что верно, то верно, он настоящая свинья, но зато ловкач и очень этим гордится. Видишь ли, дружок, на манеры богатых людей надо смотреть сквозь пальцы.

Хамар. Не понимаю, какой от него может быть прок тебе?

Тьельде. Хм, как сказать. Впрочем, пожалуй, он и в самом деле не совсем подходит.

Хамар. Конечно, нет!

Тьельде (бормоча). Но, с другой стороны, на Линда произведет впечатление, если он увидит здесь Шульца…

Хамар. А разговоры, которые он затевает! Дамам приходится уходить!

Тьельде. Ты прав.

(Бормочет.)

Вообще он мне, пожалуй, теперь ни к чему… Кого же тогда позвать? Погоди …

Хамар. Кристофера Хансена?

Тьельде. Нет, черт возьми! Тогда начнутся политические разговоры. Погоди…

(Останавливается.)

Черт возьми, отчего не рискнуть? Хм-хм-хм — да, именно его!

(С ударением на каждом слоге.)

Пивовар Якобсен?

Хамар (пораженный). Пивовар Якобсен?

Тьельде. Хм-хм! Якобсен будет очень кстати. Я его знаю вдоль и поперек. На него можно положиться.

Хамар. Якобсен славный малый, это все знают. Но в приличном обществе…

Тьельде. Хм-хм! Говорю тебе, запиши Якобсена.

Хамар. Якобсен! Готово! (Встает.)

Тьельде. Передай это Скунстаду, пусть обойдет всех приглашенных! И помни, ровно в три! Живее! (Кричит ему вслед.) И возвращайся как можно скорее, ты мне нужен.

(Хамар выходит в дверь у авансцены.)

(Один.)

Да, я и забыл!

(Вынимает из кармана письмо.)

Как теперь быть с балансом, посылать ли его Беренту? В банках я больше ее нуждаюсь. И все же, пока не решено окончательно… К тому же баланс составлен так, что и комар носа не подточит. Полюбуйтесь на него, консул Хольст, вам эго полезно. Представляю, как он обозлится. Вдобавок, если я не пошлю баланс, они вообразят, что я пообещал его представить только потому, что меня приперли к стенке, а теперь приехал Линд, и я на попятную. Пожалуй, выгодней все-таки послать!

(Хамар возвращается.)

Передай посыльному это письмо, пусть отнесет его адвокату Беренту, гостиница Виктория.

Хамар. Ты что, его тоже собираешься пригласить? Тогда нас будет тринадцать за столом.

Тьельде. Это не приглашение. Пойди отнеси скорей, пока он не ушел!

(Хамар снова уходит.)

(Один.)

Ох, если б только дело выгорело! Консул Линд из тех, кого можно обвести вокруг пальца. И я должен, должен этого добиться!

(Смотрит на часы.)

У меня в распоряжении четыре часа, чтобы его обработать. Таких радужных надежд у меня не было с тех пор… пожалуй, с тех самых пор…

(Задумывается, потом говорит спокойно.)

Впрочем, и в кризисе есть, пожалуй, хорошая сторона. Он как девятый вал, который иногда выносит на сушу. Теперь все взбудоражены, спасают, кто что может.

(Со вздохом.)

Если бы мне сейчас удалось вывернуться, никто бы ничего не заподозрил! Ох, этот вечный страх, ни минуты покоя ни днем, ни ночью… Неуверенность во всем, бесконечные уловки… Ходишь по краю пропасти, играешь в прятки, говоришь и двигаешься точно во сне…

(С отчаянием.)

Но на этот раз — кончено: последняя уловка — и баста! Сейчас я просто нуждаюсь в помощи — и я ее вырву!.. Только удастся ли? В этом весь вопрос!.. Неужели я и вправду спасен?.. Ох, проспать спокойно хоть одну ночь и наутро проснуться без страха, сесть за стол и ни о чем не думать, вернуться вечером домой и не знать никаких забот!.. Неужели я опять почувствую под ногами твердую почву, смогу по праву оказать о чем-то: это мое, в самом деле мое, мое. Нет, не верю, боюсь верить — слишком часто меня обманывали!

Хамар (входит). Едут!

Тьельде. Черт возьми, а порох?! Линда надо встретить артиллерийским салютом.

Хамар. Порох есть.

Тьельде. Скорее пошли кого-нибудь на острова предупредить артиллериста Оле. (Выходит.)

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Та же гостиная. Стол выдвинут ближе к авансцене, на нем бутылки с шампанским, десерт. Фру Тьельде, Сигне, служанка и лакей хлопочут у стола. Справа доносится оживляй разговор иногда прерываемый взрывами хохота.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Фру Тьельде, Сигне.

Фру Тьельде (устало). Ну теперь, по-моему, все в порядке.

Сигне. Как долго тянется обед.

Фру Тьельде (смотрит на свои часы). Да на десерт осталось всего полчаса, если консул Линд не раздумал уехать в пять.

(Разговор за сценой умолкает.)

Сигне. Ну, вот, наконец-то кончили! Слышишь, встают из-за стола.

(За сценой снова голоса и шум отодвигаемых стульев.)

Идут сюда!

Фру Тьельде. Оставим их пока.

(Служанка выходит в дверь у авансцены; за ней — фру Тьельде, опираясь на руку Сигне. Лакей начинает откупоривать шампанское.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Впереди всех консул Линд в сопровождении Тьельде Слышно, как гость уверяет хозяина, что обед был великолепен а Тьельде сетует на скромные возможности провинциального городка. Оба смотрят на часы: осталось каких-нибудь полчаса. Тьельде уговаривает Линда отложить отъезд, но тщетно. Следом за Тьельде и Линдом — коммерсанты Хольм и Ринг, оживленно спорящие о ценах на строевой лес. Первый считает, что цены будут падать второй, что они повысятся, и притом в самом скором времени, так как они изменяются обратно пропорционально ценам, а уголь и железо; первый отрицает это с пеной у рта. За ними пастор в сопровождении будущего зятя Тьельде. Пастор объясняет изрядно подвыпившему Хамару, что он не возражает, когда прихожане обращаются к другим священникам, лишь бы они по-прежнему платили своему законному духовному отцу, независимо от того пользуются они его услугами или нет; порядок должен быть во всем ибо порядок есть краеугольный камень царства божия. Хамар пытается перевести разговор на гнедого, но это ему не удается. Вместе с ними появляются Кнутсон и Фальбе, занятые разговором о танцовщице, которую Фальбе видел в Гамбурге и которая делала прыжки почти на три метра в высоту. Кнутсон выражает сомнение, но Фальбе утверждает, что видел это собственными глазами и даже однажды ужинал за одним столом с танцовщицей. Следом — Финне Кнудсен и Якобсен. Якобсен предлагает биться об заклад и ставит свою голову, требуя, чтобы все признали, что прав он. Остальные с таким же пылом убеждают его, что он их неправильно понял: они хотели сказать совсем другое. Но Якобсен твердит свое — ему наплевать на то, что они хотели сказать, он знает одно: его принципал — величайший коммерсант и честнейший человек в мире, или во всяком случае в Норвегии. Таможенный досмотрщик Прам идет один с блаженно-сосредоточенным видом. Все разговоры ведутся одновременно.

Тьельде (стучит по стакану). Господа!

(Все умолкают. Продолжают говорить только Фальбе и Якобсен. На них шикают.)

Господа! Прошу извинить хозяев, что обед так затянулся

Все (хором). Что вы! Что вы!

Тьельде. К сожалению, наш высокочтимый гость собирается через полчаса нас покинуть. Разрешите мне, прежде чем мы приступим к десерту, сказать несколько слов.

Господа! Сегодня мы имеем честь принимать у себя князя. Я повторяю — князя. Ибо, если справедливо утверждение, что деньги правят миром, — а оно справедливо, господа!..

Таможенный досмотрщик Прам (опершись руками о край стола у самой авансцены, заявляет торжественно и невозмутимо). Без сомнения!

Тьельде.…наш гость — воистину князь! В нашем городе, господа, нет ни одного крупного предприятия, которое не было бы обязано своим существованием нашему досточтимому гостю, вернее его подписи.

Прам (Линду). Господин консул! Окажите мне честь. (Хочет чокнуться с ним.)

Многие. Тсс!

Тьельде. Да, господа! Его подпись необходима для любого начинания. Если вы хотите двинуть в ход какое-нибудь дело, вы должны заручиться подписью нашего гостя.

Прам. Подписью нашего гостя!

Тьельде. Так разве я не прав, называя его князем?

Тонкий голос (это голос Фальбе). Еще бы!

Тьельде. Господа! В теперешних обстоятельствах это имя снова призвано сыграть созидательную роль в жизни нашей страны. Я сказал бы, что в настоящий момент носитель этого имени — величайший благодетель Норвегии.

Прам. Благодетель!

Тьельде. Так выпьем за его здоровье, господа! Да процветает во веки веков его банкирский дом, да будет его имя бессмертным в памяти норвежцев! Да здравствует господин консул Линд!

Все. Да здравствует консул Линд!

(Все чокаются.)

Тьельде (Хамару, которого он довольно бесцеремонно вытаскивает из-за стола, в то время как все остальные приступают к еде). Где же салют?

Хамар (испуганно). Правда!

(Бежит к окну, возвращается обратно.)

У меня нет носового платка. Наверное, забыл в той комнате.

Тьельде. Возьми мой!

(Вынимает платок.)

На тебя ни в чем нельзя положиться. Прозевал салют! Болван!

(Хамар исступленно машет платком. Наконец гремит салют. Коммерсанты стоят группой, с десертными тарелочками в руках.)

Хольм. Пожалуй, пальба немного запоздала.

Кнутсон. Der Prosit, der kommt spat…[6]

Ринг. Однако, ничего не скажешь, момент весьма торжественный…

Xольм. Во всяком случае, весьма неожиданный.

Кнутсон. Под гром салютов нам представляют человека, которого обвели вокруг пальца!

Ринг. Да-а! Консул Тьельде умница, ничего не скажешь.

Тьельде (Линду). Господин консул, окажите нам честь, произнесите тост.

(Все почтительно умолкают.)

Консул Линд. Наш уважаемый хозяин в лестных словах произнес здравицу в мою честь. Но я хотел бы добавить, что большие капиталы на то нам и даны, чтобы мы поддерживали людей энергичных, умных, с размахом и предприимчивостью.

Прам (стоя в прежней позе). Благородные слова!

Линд. Я всего лишь распорядитель капиталов, порой весьма робкий и недальновидный.

Прам. Превосходно!

Линд. Зато кипучая деятельность господина Тьельде воистину достойна восхищения. Она зиждется на надежной основе. Пожалуй, в настоящий момент мне это виднее, чем кому бы то ни было.

(Все изумленно переглядываются.)

Вот почему я беру на себя смелость заявить, что эта деятельность служит интересам вашего города, округи, всей страны и, как всякая талантливая и энергичная деятельность, заслуживает поддержки. За процветание торгового дома Тьельде!

Все. За процветание торгового дома Тьельде!

(Хамар снова подает знак, снова гремит салют.)

Тьельде. Благодарю вас, господин консул. Я тронут до глубины души!

Линд. Я высказал лишь то, в чем глубоко убежден, господин консул!

Тьельде. Спасибо!

(Хамару.)

Ты с ума сошел — салютовать в честь хозяина? Болван!

Хамар. Но раз произносят тост…

Тьельде. Черт побери, ты просто…

Хамар (про себя). Нет, ей-богу, если еще раз…

Хольм. Значит ссуда — совершившийся факт?

Кнутсон. Именно. Fait accompli[7]. Эта здравица принесёт Тьельде сто тысяч специйдалеров — а может, и больше.

Ринг. Тьельде — умница! Я всегда это говорил.

(Фальбе почтительно чокается с Линдом. На авансцене появляются Якобсен и Кнудсен.)

Якобсен (сдержанно). Говорю вам, что это враки!

Кнудсен. Да погодите, милейший Якобсен, вы меня не поняли.

Якобсен (громко). Отлично все понял, но я знаю своего патрона.

Кнудсен. Да не кричите же так!

Якобсен (еще громче). А пусть их слушают Мне скрывать нечего.

Тьельде (почти одновременно с ним). Господин пастор просит слова!

Кнудсен. Тише! Пастор хочет говорить.

Якобсен (очень громко). Черт возьми, да неужто мне молчать, если какой-то проклятый…

Тьельде (тоном приказания). Слово имеет господин пастор.

Якобсен. Прошу прощения!

Пастор (довольно слабым голосом). Как духовный пастырь сего дома долгом своим почитаю исполнить приятную обязанность, благословив дары, которые, словно из рога изобилия, сыплются на нашего гостеприимного хозяина и его друзей. Да послужат эти дары во спасение нашей бессмертной души и ныне и присно и во веки веков

Прам. Аминь!

Пастор. Позвольте мне осушить бокал за милых чад нашего хозяина — за его прелестных дочерей, о счастье коих я ежедневно молю господа со времени их конфирмации! Незабвенное время, сближающее пастыря с семьей его духовных дочерей.

Прам. О да!

Пастор. Так пусть они и впредь пребудут в христианском смирении, в любви и благодарности к своим дражайшим родителям!

Все. За здоровье фрекен Вальборг и фрекен Сигне!

Хамар (со страхом). А как же салют?

Тьельде. Иди ты…

Хамар. Нет, ей-богу, если еще раз…

Тьельде (одновременно с ним). Благодарю вас, господин пастор! Я, как и вы, тешу себя надеждой, что духовная связь между родителями и детьми в нашей семье…

Пастор. О, я всегда умиляюсь сердцем, лицезрея сей уютный очаг.

Тьельде. Окажите мне честь выпить со мной…

Пастор. Шампанское у вас отличное.

Линд (Хольму). Ваши слова весьма меня огорчают. Местные жители стольким обязаны Тьельде. Неужели они платят ему черной неблагодарностью?

Хольм (вполголоса). Видите ли, на него никогда нельзя до конца положиться.

Линд. В самом деле? А мне его очень расхваливали!

Хольм (прежним тоном). Вы меня не поняли. Я говорю о состоянии его дел…

Линд. Состояние дел? Но тогда это просто недоразумение! Знаете, толпа часто не понимает тех, кто возвышается над ней благодаря своей предприимчивости.

Хольм. Не подумайте, что я…

Линд (несколько принужденно). О нет, я далек от этой мысли. (Отходит от него.)

Якобсен (с которым Тьельде распил бокал вина). Господа!

Кнутсон (проходя, Хольму). Неужели этот мужлан получит слово? (Приблизившись к Линду.) Господин консул, окажите мне честь — выпейте со мной.

(Гости начинают громко разговаривать, точно желая показать, что не хотят слушать Якобсена.)

Якобсен (громовым голосом). Господа!

(Все умолкают.)

(Продолжает обычным голосом.)

Я человек простой, но дозвольте и мне сказать пару слов на этом торжественном собрании. Я пришел к консулу Тьельде сопливым нищим мальчонкой, но он вытащил меня из навоза…

(Смех.)

И теперь я… да то, что я теперь есть, господа. Поэтому, ежели кто может сказать о консуле Тьельде, так это я. Потому что я его знаю. И я знаю, что он честный человек!

Консул Линд (Тьельде). Устами младенцев и пьяных…

Тьельде (смеется)…глаголет истина! Якобсен. Конечно, есть и такие, что болтают о нем невесть что. Что ж, может статься. Все мы не без греха. Но раз уж здесь собралось такое знатное общество, то я скажу, что все эти болтуны, черт бы их побрал, в подметки Тьельде не годятся!

(Смех.)

Тьельде. Ладно, ладно, довольно, Якобсен!

Якобсен. Нет, погодите, я еще не все сказал. Потому что мы, господа, забыли еще один тост, хотя пили и ели за обе щеки.

(Смех. Фальбе хлопает в ладоши и кричит: «Браво!»)

Смешного тут ничего нет, потому что мы забыли выпить за здоровье фру Тьельде!

Линд. Браво!

Якобсен. Что это за жена! Что за мать! Вот она больна, еле ходит, а все хлопочет, все делает сама, никогда словечка не скажет, не пожалуется. Вот я и хочу сказать: да будет над ней благословенье божье. Все — я кончил.

Несколько голосов. За здоровье фру Тьельде!

Прам. Молодец Якобсен! (Трясет ему руку.)

(Линд подходит к Якобсену, Прам почтительно отстраняется.)

Линд. Разрешите чокнуться с вами, Якобсен?

Якобсен. Премного благодарен. Ведь я человек простой.

Линд. Зато честный человек! Ваше здоровье!

(Они пьют, в этот момент у веранды появляется лодка. Шесть гребцов встают и салютуют веслами, точно военные моряки. Саннес стоит под флагом у руля.)

Хольм (шепотом). Тьельде знал, что делает, когда пригласил Якобсена!

Кнутсон (шепотом). Нет, вы только поглядите! Лодка-то! Лодка!

Ринг. Тьельде — умница! Говорю вам — умница.

(На лестнице справа появляются дамы.)

Тьельде. Господа! Приближается минута расставания. Вот и дамы. Они хотят проститься с нашим высокочтимым гостем. Так подойдем же к нему в последний раз, поблагодарим и трижды прокричим в его честь троекратное ура — ура в честь нашего истинного князя!

(Все девять раз кричат «ура», таможенный досмотрщик Прам кричит в десятый раз.)

Линд. Благодарю вас, господа! У меня осталось так мало времени, что я лишен возможности поблагодарить каждого в отдельности. Прощайте, любезная госпожа Тьельде! Жаль, что вы не слышали великолепного тоста, произнесенного в вашу честь. Примите мою искреннюю благодарность за гостеприимство, простите, что причинил вам столько хлопот. Прощайте, фрекен Сигне! Глубоко сожалею, что не имел счастья поближе познакомиться с вами, вы так милы и жизнерадостны! Но если вы и в самом деле приедете в столицу…

Сигне. Вы окажете мне честь и представите меня вашей супруге?

Линд. Благодарю вас, милости просим!

(К Вальборг.)

Вам нездоровится, фрекен?

Вальборг. Нет, почему же.

Линд. У вас такой серьезный вид.

(Поскольку Вальборг не отвечает, более сдержанным тоном.)

Прощайте, фрекен.

(Хамару.)

Прощайте, господин… господин…

Тьельде. Лейтенант кавалерии Хамар.

Линд. Ах, вы, кажется, рассказывали мне что-то о жеребце. Будущий зять! Извините, что я…

Хамар. Не имеет значения!

Линд. Прощайте!

Хамар. Счастливого пути, господин консул!

Линд (сдержанно Хольму). Прощайте, господин коммерсант!

Хольм (с неколебимой вежливостью). Счастливого пути и всяческих благ, господин консул!

Линд. Прощайте, господин таможенный досмотрщик!

Прам (задерживает руку Линда, силится что-то сказать, умолкает). Позвольте… Позвольте поблагодарить… поблагодарить…

Линд. Сударь, вы честный человек!

Прам (с облегчением). Счастлив это слышать! Спасибо!

Линд (Кнутсону). Прощайте, господин…

Кнутсон (смущенно). Кнутсон.

Прам. Через «о».

Линд (Кнудсену). Прощайте, господин…

Кнудсен.…тоже Кнудсен.

Прам. Только через «е».

Линд (подойдя к Фальбе). Господин…

Фальбе. Фальбе, агент Фальбе.

Линд. Прощайте, господин агент Фальбе. (Рингу.) Я рад видеть вас в добром здравии, господин консул.

Ринг (с глубоким поклоном). Взаимно.

Линд. Прощайте, господин пастор!

Пастор (задерживая его руку, тихо). Разрешите пожелать вам счастья и благополучия, господин консул.

Линд. Спасибо. (Хочет освободиться.)

Пастор. …на пути к заморским странам через коварный океан, господин консул!

Линд. Спасибо. (Хочет освободиться.)

Пастор. На родину, в свое отечество, которое в вашем лице…

Линд. Простите, господин пастор, время на исходе.

Пастор. Позвольте поблагодарить вас за сегодняшний день, за эту встречу, господин консул, за это…

Линд. Не за что! Прощайте.

(Якобсену.)

Прощайте, Якобсен, прощайте.

Якобсен. Прощайте, господин консул. Я человек простой, но уж дозвольте и мне пожелать вам счастливого пути.

Линд. Спасибо, Якобсен. Прощай, Финне. Постой, на два слова (тихо), ты говоришь, что адвокат Берент. (Отводит его в сторону.)

Тьельде (Хамару). Смотри, на этот раз не проворонь салют. Да постой, куда ты бежишь! Подожди, пока лодка отчалит! Чуть было опять не напутал, болван!

Xамар. Нет, ей-богу, если еще раз,

Тьельде (в это время обращается к Линду, который пожимает ему руку). Прощайте, господин консул!

(Тихо.)

Из всех здесь присутствующих я больше всех благодарен вам за ваше посещение. Вы один можете это понять.

Линд (холоднее, чем прежде). Не стоит благодарности, господин консул. Желаю удачи в делах!

(Теплее.)

Прощайте, господа! Спасибо за компанию!

(Лакей, который еще раньше подал Линду шляпу и перчатки, передает Саннесу саквояж. Линд садится в лодку.)

Все. Прощайте, господин консул! Прощайте. Тьельде. А ну-ка, еще разок, — ура!

(Одновременно раздаются крики «ура» и салют. Линд отчаливает. Все машут платками.)

Тьельде (выбегает на авансцену). А у меня нет платка! Этот болван забрал…

(Замечает Вальборг.)

А ты почему не машешь?

Вальборг. Не хочу.

Тьельде (смотрит на нее, но ничего не говорит. Бросается к столу, хватает две салфетки, бежит к веранде и машет обеими руками, крича). Прощайте! Сигне. Пойдемте на мыс, оттуда виднее!

Все. Пойдемте, пойдемте. (Сбегают вниз направо.)

Тьельде (возвращается). Сюда идет адвокат.

(Вальборг уходит в дверь направо.)

(Подходит к столу, бросает на него салфетки, а сам падает на стул.) О боже, боже! Но это в последний раз! Больше мне не придется ломать комедию, нет, никогда! (Встает, устало.) Да, я забыл про адвоката!

Занавес

Перемена декораций

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Перемена декораций должна совершаться как можно быстрее. Слева конторка, заваленная счетными книгами и бумагами. Справа высокий в рост человека, камин. Перед ним кресло. Справа в глубине стол на нем чернильница, перья. Два кресла — одно у стола, повернутое к зрителям, второе рядом с ним. По обе стороны конторки окна у авансцены перед камином дверь. В глубине сцены другая дверь, которая ведет во внутреннее помещение конторы. Шнурок от звонка. Стулья по обе стороны двери. В самой глубине, слева, винтовая лестница, ведущая в спальню.

Тьельде, адвокат Берент в глубине сцены.

Тьельде (с достоинством). Прошу извинения, что принимаю вас здесь. В гостиной беспорядок, у нас были гости к обеду.

Берент. Я слышал, что у вас были гости.

Тьельде. Консул Линд из Кристиании.

Берент. Вот как.

Тьельде. Сделайте одолжение, садитесь.

(Берент снимает шляпу и кладет пальто на стул у двери. Потом садится в кресло у стола и вынимает из жилетного кармана бумаги. Тьельде садится в кресло рядом и равнодушно наблюдает за Берентом.)

Берент. Прежде всего, господин консул, нам следует найти отправную точку для определения цен, и в первую очередь цен на недвижимость. Вы не возражаете, если в основу расчетов мы положим ваши предприятия?

Тьельде. Отнюдь.

Берент. Тогда разрешите задать вам несколько вопросов и сделать кое-какие частные замечания по некоторым вашим подсчетам.

Тьельде. Как вам угодно.

Берент. Начнем хотя бы… ну хотя бы с одного из тех ваших владений, которые расположены поблизости. Они показательны для местных цен. Вот, например, Мьельстадский лес. Вы оценили его в восемьдесят четыре тысячи специйдалеров. Это, пожалуй, многовато.

Тьельде (равнодушно). Вы полагаете?

Берент. Вы приобрели этот лес за пятьдесят тысяч специйдалеров.

Тьельде. Да, четыре года назад. Тогда леса были дешевы.

Берент. За эти годы вы порубили леса больше, чем на сто тысяч специйдалеров?

Тьельде. Кто вам это сказал?

Берент. Консул Хольст.

Тьельде. Консул Хольст ничего не знает.

Берент. Все равно, нам приходится быть очень осторожными.

Тьельде. Видите ли, для меня эта переоценка не имеет практического значения, но те, кого она затронет будут протестовать.

Берент (не обращая внимания на его замечание) Итак, я полагаю, что мы снизим цифру с восьмидесяти четырех до пятидесяти тысяч.

Тьельде. До пятидесяти тысяч! (Смеется.) Ну что ж, сделайте одолжение!

Берент. Из тех же соображений ваш участок со строевым лесом придется оценить в двадцать тысяч специйдалеров.

Тьельде. Позвольте обратить ваше внимание, что при таких подсчетах все фирмы побережья окажутся банкротами.

Берент (улыбаясь). Что поделаешь!.. Верфь со всем ее оборудованием вы оценили в шестьдесят тысяч специйдалеров.

Тьельде. Включая два корабля на стапелях.

Берент. Ну, их еще только начали строить. Пока они в таком виде, на них вряд ли найдется покупатель.

Тьельде. Вот как?

Берент. Поэтому нам придется оценить верфь со всем ее оборудованием не больше чем тысяч в сорок… Боюсь даже, что и это слишком много.

Тьельде. Знаете что, сыщите мне другую верфь, которая приносила бы такие доходы, и я тут же покупаю ее у вас за сорок тысяч. Не скрою, что наживу двадцать тысяч только на самой сделке.

Берент. Разрешите продолжать?

Тьельде. Как вам угодно! Мне самому любопытно увидеть свою собственность в столь неожиданном освещении.

Берент. Кроме того, вы переоценили здешнюю вашу недвижимость: земельные угодья, сады, дома, склады, не говоря уже о пивоварне и фабрике, к которым я вернусь несколько позже. Вы преувеличили, в частности, выгоды географического положения вашего города.

Тьельде. Каким образом?

Берент. Вся ваша роскошная обстановка, все подсобные, совершенно бесполезные строения ничего не добавляют к основной стоимости дома. Представьте, что покупателем будет какой-нибудь крестьянин. А это, пожалуй, самое вероятное.

Тьельде. Я вижу, вы уже выкинули меня из моего дома?

Берент. Во всех своих расчетах я должен исходить из предполагаемой продажи.

Тьельде (встает). Ну, и во что же вы оценили мои владения — округленно?

Берент. Вдвое дешевле чем вы, то есть…

Тьельде. Извините! Быть может, я буду груб, но у меня на языке уже давно вертится одно слово: ведь это самое отъявленное бесстыдство. Ворваться в чужой дом, сделать вид, что хочешь знать мнение хозяина, и потом на бумаге, с помощью расчетов, отобрать у него все его достояние.

Берент. Я вас не понимаю. Мы пытаемся найти основу для определения местных цен. Вы ведь сами сказали, что все это вас не касается.

Тьельде. Безусловно. Но я не понимаю, как можно взять расчет, добровольно составленный честным человеком, и обращаться с ним, как с фальшивкой.

Берент. Судя по всему, на нынешние цены существуют весьма различные точки зрения. Это я и хотел вам показать.

Тьельде. Но разве вы не понимаете, что режете ножом по живому мясу?

Я собирал здешние владения по крупицам, трудился, не спал ночей, борясь с безнадежной конъюнктурой. Здесь живет моя семья, мои близкие — да ведь это просто плоть от плоти, кровь от крови моей.

Берент (кивает). Я все отлично понимаю. Пивоварню вы оценили…

Тьельде. Довольно, у меня лопнуло терпение. Вам придется избрать какую-нибудь другую фирму в качестве отправной точки для ваших расчетов и поискать другого консультанта, который разделит ваши нелепые взгляды на положение здешних дел.

Берент (откидывается в кресле). Очень жаль. Я предполагал сообщить банкам ваши соображения по поводу моих замечаний.

Тьельде. Вы послали мой баланс банкам?

Берент. Да, вместе с моими замечаниями и замечаниями консула Хольста.

Тьельде. Значит, это была ловушка! А я предполагал, что имею дело с джентльменом!

Берент. Банки и я, я и банки — это одно и то же, поскольку я уполномочен банками.

Тьельде. Все равно, это неслыханное самоуправство!

Берент. Давайте воздержимся от громких слов, по крайней мере на время… Лучше обдумаем, какое впечатление произведут ваши расчеты в Кристиании?

Тьельде. Да, кое-кому придется об этом поразмыслить!

Берент. Например, банкирскому дому Линда!

Тьельде. Что? Вы собираетесь послать Линду мои расчеты с вашими и Хольста замечаниями?

Берент. Когда я услышал артиллерийскую пальбу, я понял, что здесь происходит, и уведомил об этом банки.

Тьельде. Значит, вы занимались слежкой? Вы хотите подорвать мои связи?

Берент. А разве дела у вас таковы, что это вас пугает?

Тьельде. Речь идет не о моих делах, а о вашем поведении.

Берент. Не будем отвлекаться. Вернемся к расчетам. Вы оценили пивоварню…

Тьельде. Нет, вы проявили такой неслыханный иезуитизм, что ни один порядочный человек не станет иметь с вами дело. Я уже сказал, что привык вести дела с джентльменами.

Берент. Боюсь, что вы несколько превратно представляете себе свое положение. Ваш долг банкам так велик, что они вправе требовать от вас отчета. И у вас нет никаких оснований протестовать против того, что мы намерены предпринять с этим отчетом.

Тьельде (подумав). Ну, ладно. Только избавьте меня от подробностей. Итог?

Берент (перелистывая бумаги). Итог таков: вы исчисляете свой актив в четыреста пятьдесят четыре тысячи специйдалеров. А я оцениваю его в двести три тысячи.

Тьельде (спокойно). Вы хотите сказать, что у меня дефицит больше полутораста тысяч?

Берент. Видите ли, ваше исчисление пассива тоже не совсем совпадает с моим.

Тьельде (спокойно). Ну еще бы.

Берент. Например, дивиденд, доставляемый конкурсом Меллера…

Тьельде. Без подробностей. Пассив в целом?

Берент. Сейчас посмотрим. По вашим подсчетам пассив составляет триста пятьдесят тысяч, по моим — около четырехсот, точнее говоря, триста девяносто шесть тысяч восемьсот шестьдесят специйдалеров.

Тьельде. Это означает дефицит примерно в…

Берент. Примерно в сто девяносто семь тысяч специйдалеров или, если округлить, в двести тысяч.

Тьельде. Да уж давайте лучше округлять!

Берент. Таким образом, по вашему балансу у вас актив сто двадцать четыре тысячи специйдалеров, а по моему — пассив около двухсот тысяч.

Тьельде. Весьма признателен. Знаете, какое у меня чувство?

(Берент смотрит на него.)

Мне кажется, что я разговариваю с сумасшедшим.

Берент. У меня это чувство возникло уже давно. Партию леса, которая находится на складе во Франции, я не смог оценить, поскольку вы сами забыли включить ее в баланс. Возможно, она внесет небольшую поправку.

Тьельде. Не трудитесь. Мне и раньше приходилось слышать о вашей бесцеремонности, о вашем бессердечии. Но действительность превосходит все описания! Не знаю, почему я сразу же не указал вам на дверь. Но и теперь еще не поздно — уходите!

Берент. Уйти придется нам обоим. Но прежде всего договоримся о передаче имущества в руки судебных исполнителей.

Тьельде. Ха-ха-ха! Да знаете ли вы, что я с минуты на минуту ожидаю телеграфного перевода на такую кругленькую сумму, что не только могу расквитаться с самыми неотложными платежами, но и вообще чувствую себя в полной безопасности.

Берент. Телеграф — великолепное учреждение, и пользоваться им может каждый.

Тьельде (после минутного размышления). Что вы хотите сказать?

Берент. Услышав артиллерийскую пальбу, я тоже прибегнул к телеграфу. Думаю, что господин Линд, поднявшись на пароход, застал там депешу из своего банка, и вряд ли вы теперь получите от него деньги.

Тьельде. Неправда! Вы не посмели это сделать!

Берент. Представьте, я именно так и сделал.

Тьельде. Дайте мне мой баланс, я хочу еще раз его просмотреть.

(Хочет взять бумаги.)

Берент (прикрывает их рукой). Извините.

Тьельде. Вы отказываетесь вернуть мне баланс, написанный моей собственной рукой?

Берент. Более того — я намерен спрятать его в карман. (Прячет бумаги.) Фальшивый баланс, скрепленный подписью и датированный, — это довольно убедительный документ.

Тьельде. Значит, вы добиваетесь моей моральной и юридической гибели?

Берент. Вы сами уже давно ее подготовили. Мне известно положение ваших дел. Вот уже месяц как я переписываюсь со всеми фирмами в Норвегии и за границей, с которыми вы ведете дела.

Тьельде. Подумать только, какой гнусной слежке подвергается порядочный человек! Целый месяц меня окружают шпионы! Друзья — коммерсанты вступают в заговор с банками! Чужие люди вторгаются в мою жизнь и в мои дела. (С силой.) Но я одолею своих врагов. Я покажу им, чем кончаются попытки с помощью клеветы погубить честную фирму!

Берент. Сейчас не время для пышных фраз. Собираетесь вы или нет немедля объявить себя несостоятельным?

Тьельде. Ха-ха! Вот новость! Вы думаете, что можете одним росчерком пера превратить меня в банкрота!

Берент. Я отлично знаю, что вы в состоянии продержаться еще с месяц. Но ради вашего собственного благополучия и в особенности ради блага других людей, я советовал бы вам немедленно прекратить борьбу. Собственно говоря, я для того и приехал, чтобы ускорить ваше решение.

Тьельде. Наконец-то! Вот где она, правда! Вы прикинулись другом, уверяли, что хотите внести ясность в дела, понять, какие фирмы солидны и какие нет, и почтительно просили меня помочь вам.

Берент. Совершенно верно. Но обнаружилось, что здесь несолидна только одна ваша фирма и те, кто непосредственно связан с ней.

Тьельде (овладев собой). Значит, вы проникли в мой дом с тайным намерением меня погубить?

Берент. Я еще раз повторяю вам, что до банкротства фирму довели вы, ее глава, а не я.

Тьельде. А я еще раз повторяю, что фирма обанкротилась только в вашем воображении. Месяц — срок большой, а я уже не раз доказывал, что умею находить выход!

Берент. И все больше запутывались во лжи!

Тьельде. Вы не коммерсант и не разбираетесь в этих вопросах. А впрочем, может, вы и в самом деле способны меня понять. Слушайте: дайте мне сто тысяч специйдалеров, и я спасу все для всех! Вы умный человек, и это решение достойно смелого ума. Оно упрочит за вами репутацию человека дальновидного и проницательного. С помощью этой суммы вы спасете благосостояние сотен людей и обеспечите процветание нашего края.

Берент. На эту удочку вам меня не поймать.

Тьельде (подумав). Хотите, я подробно изложу вам, как при помощи ста тысяч специйдалеров я поставлю на ноги свои огромные предприятия? Через три месяца заем будет погашен. И я докажу вам как дважды два…

Берент. …что собираетесь из одной аферы пуститься в другую. И так месяц за месяцем вот уже три года.

Тьельде. Да, потому что все эти три года конъюнктура ухудшалась день ото дня! Но теперь наконец наступил кризис. А за ним начнется подъем.

Берент. Так рассуждает каждый мошенник!

Тьельде. Не доводите меня до крайности. Вы не знаете, что я пережил за эти три года, вы не знаете, на что я способен…

Берент. Еще больше запутаться во лжи.

Тьельде. Берегитесь! Вы правы, я на краю пропасти. За эти три года я испробовал все, что в силах человеческих, чтобы удержаться и не упасть. Смею сказать, я вел поистине титаническую борьбу. Разве она не заслуживает поощрения? У вас есть полномочия, вам верят, поймите же правильно вашу миссию и не заставляйте меня вас поучать! Уверяю вас, да, да, уверяю вас: вы сами пожалеете потом, если разорите сотню неповинных людей!

Берент. Прекратим наконец этот бесполезный разговор.

Тьельде. Нет, черт возьми! Я не прекращу. Я не собираюсь заканчивать борьбу такой нелепой капитуляцией.

Берент. А чем же вы собираетесь ее закончить?

Тьельде. О, я уже тысячу раз обдумывал все возможные исходы. И я знаю, что сделаю. Мне не придется терпеть насмешки этого жалкого городишки, злорадные пересуды всего побережья.

Берент. Что же вы намерены делать?

Тьельде. Увидите! (Все больше возбуждаясь.) Вы окончательно отказываете мне в помощи?

Берент. Окончательно.

Тьельде. Вы хотите, чтобы я тут же, немедленно, не сходя с места, объявил себя банкротом?

Берент. Да.

Тьельде. Тысяча чертей! Вы осмеливаетесь принуждать меня к этому?

Берент. Да.

Тьельде (от волнения голос у него прерывается и звучит теперь совсем глухо). Вы не знаете, что такое отчаяние. Вы не знаете, что мне пришлось выстрадать за это время! Но теперь настала решительная минута. У меня в конторе сидит человек, который может, но не хочет мне помочь. Тем хуже для него — ему придется разделить мою участь.

Берент (откинувшись в кресле). Это начинает звучать торжественно.

Тьельде. Шутки в сторону. Вы в них раскаетесь.

(Подходит поочередно к каждой двери, запирает их на ключ, вынимает из кармана другой ключ, отпирает конторку и вынимает оттуда револьвер.)

Как вы думаете, с каких пор я храню его здесь?

Берент. Вероятно, с тех пор как его купили.

Тьельде. А для чего я его купил? Разве вы не понимаете, что я, хозяин здешнего городка, первое лицо на побережье, не перенесу клейма банкротства?

Берент. Вы давно уже ходите с этим клеймом.

Тьельде. Теперь моя судьба в ваших руках. Вы вели себя так, что не заслуживаете никакой пощады, и вы ее не получите. Составьте отчет таким образом, чтобы банки предоставили мне взаймы семьдесят тысяч специйдалеров с обязательством выплатить их в течение года, и я спасу все для всех. Подумайте! Вспомните о моей семье о моей почтенной фирме о тех несчастных, которые пострадают вместе со мной! Но не забудьте и о вашей семье! Потому что, если вы не сделаете того, о чем я прошу, ни вы ни я живыми отсюда не выйдем!

Берент (показывает на револьвер). А он заряжен?

Тьельде (взводит курок). Скоро узнаете. А теперь отвечайте.

Берент. У меня есть предложение: стреляйте! Только сначала в себя, а потом в меня.

Тьельде (подходит ближе и приближает дуло пистолета ко лбу адвоката). Я положу конец этим шуточкам!

Берент (встает, вынимает из кармана бумагу, развертывает ее). Вот заявление о передаче вашего имущества в руки конкурсного управления. Подписав этот документ вы выполните свой долг перед кредиторами, перед вашей семьей и перед самим собой. А застрелив себя и меня вы прибавите еще одну гнусность к тем, которые уже совершили. Спрячьте револьвер и возьмите перо.

Тьельде. Ни за что! Я давно уже принял это решение. А теперь и вам придется разделить мою участь.

Берент. Ну что ж, поступайте как хотите, но совершить подлость вы меня не принудите.

Тьельде (опустил дуло револьвера, но теперь отступает на шаг, снова поднимает его и прицеливается). Итак…

Берент (подходит к нему, смотрит прямо в глаза, и Тьельде невольно опускает револьвер). Человек, который под влиянием страха способен так долго лгать и изворачиваться, конечно, ловок, но при этом труслив. Вы не осмелитесь выстрелить.

Тьельде (в ярости). Так я докажу вам, что вы ошибаетесь! (Отступает и снова поднимает револьвер.)

Берент (наступая на него). Стреляйте! — раздастся треск, а вы ведь любите трескотню. Но лучше всего откажитесь от трюков, одумайтесь, признайтесь во всем и терпеливо сносите свою участь.

Тьельде. Ну уж нет, лучше отправимся на тот свет мы оба, и ты, и я.

Берент. И гнедой за компанию!

Тьельде. Гнедой?

Берент. Да, да, тот самый великолепный конь, на котором вы прискакали с аукциона у Меллера. Если стреляться, так уж верхом на коне, ведь это приобретение — ваша последняя попытка втереть очки.

(Подходит ближе к нему, спокойно.)

Но лучше откажитесь наконец от всей этой лжи, если только вы еще на это способны, и тогда банкротство принесет вам больше чести, чем ваше богатство.

(Тьельде роняет пистолет и, упав в кресло, разражается рыданиями. Молчание.)

Все эти три года вы вели неслыханную борьбу. Не знаю, кто, кроме вас, мог бы ее выдержать. Но вы потеряли в ней самого себя. Не старайтесь же теперь увильнуть от расплаты. Только вы сами можете очистить собственную душу.

Тьельде (закрыв лицо руками, рыдает). О!

Берент. Вы упрекали меня за мой образ действия. В ответ я прощаю вам ваш.

(Молчание.)

Взгляните в глаза правде и ведите себя как подобает мужчине.

(Тьельде продолжает рыдать.)

Я уверен, что в глубине души вы смертельно устали — положите этому конец!

(Тьельде рыдает.)

(Садится рядом с ним; молчание.)

Разве вам не хочется вновь обрести чистую совесть, зажить в ладу с семьей? Ведь в последнее время вы были одиноки среди своих.

(Тьельде продолжает рыдать.)

Мне пришлось на своем веку повидать немало спекулянтов и выслушать немало признаний. Вот почему я догадываюсь, что за эти три года вы, наверное, забыли, что такое спокойный сон и безмятежная трапеза. Вряд ли вы замечали, чем заняты ваши дети, о чем они говорят, разве что случайно, когда они попадались вам на глаза. А ваша жена…

Тьельде. Моя жена…

Берент. Представляю себе, сколько забот лежало на ее плечах! Изобретать меню званых обедов, которые должны были прикрыть разорение. Да, наверное, ни одной вашей служанке не пришлось тянуть такую тяжелую лямку.

Тьельде. Моя терпеливая, кроткая жена!

Берент. Я уверен, что вы предпочли бы стать последним из ваших рабочих, нежели снова пережить то, что вам пришлось пережить.

Тьельде. Да, да, тысячу раз да!

Берент. Тогда одумайтесь и сделайте то, что вы обязаны сделать по отношению ко всем своим кредиторам. Это будет ваш первый честный поступок. Возьмите перо и подпишите.

Тьельде (падая на колени). Пощадите, пощадите! Вы не понимаете, о чем вы просите. Родные дети проклянут меня. Они недавно сказали мне это. А друзья, которые вели со мной дела и которых мое банкротство разорит! А их семьи! Ох! А мои рабочие? Куда они денутся? Знаете ли вы, что у меня их более четырехсот? Подумайте о них! На что они будут жить и кормить своих детей? Пощадите, я не в силах, не смею! Спасите меня, помогите мне! Я вел себя как негодяй, угрожал вам. Но теперь я молю, молю за всех тех, кто ни в чем не повинен и кому я отныне посвящу всю свою жизнь и весь свой труд!

Берент. Я не могу вас спасти, и особенно при помощи чужих денег. Вы просите, чтобы я совершил предательство.

Тьельде. Да нет же, нет! Пусть все узнают о нашем договоре! Назначьте надо мной администрацию! Только дайте мне изложить, как я хочу повести дела, и понимающие люди убедятся, что еще все можно спасти!

Берент. Да встаньте же наконец. Давайте поговорим спокойно.

(Тьельде садится в кресло.)

Разве все эти три года вы не делали того, что собираетесь сделать теперь? У вас ведь были возможности получить заем. И к чему это привело!

Тьельде. Но рынок, рынок…

Берент (качает головой). Вы так давно путаете правду с ложью, что забыли о простейшем законе торговли. При падении цен на рынке совершать сделки, рассчитанные на повышение цен, может только тот, кто располагает большими средствами. Остальные должны воздерживаться.

Тьельде (настойчиво). Но ведь и кредиторам, а значит, и банкам тоже выгодно, чтобы фирма продержалась как можно дольше!

Берент. Честным коммерсантам нет никакой выгоды поддерживать дутые предприятия.

Тьельде (с еще большей настойчивостью). Но ради спасения собственных капиталов!

Берент. Что ж, придется учредить администрацию…

Тьельде (привстав, с надеждой). Значит, вы согласны?

Берент. Да, но прежде всего вы должны объявить себя несостоятельным.

Тьельде (снова опустившись в кресло). Несостоятельным.

Берент. Поддержать деятельность фирмы до лучших времен можно при помощи ее собственных, а не заемных средств.

Тьельде. А не заемных.

Берент. Вы понимаете разницу?

Тьельде. Да, да.

Берент. Тем лучше. Значит, вы понимаете, нет иного выхода, как подписать этот документ.

Тьельде. Подписать этот документ.

Берент. Вот он! Решайтесь же!

Тьельде (пробудившись от оцепенения). Не могу!

Берент. Ну что ж, тогда дело пойдет своим чередом. Банкротства все равно не избежать, но вам будет гораздо хуже.

Тьельде (снова упав на колени). Пощадите, пощадите! Утопающий хватается за соломинку! Подумайте, как я боролся!

Берент. Скажите прямо, что у вас нет мужества нести последствия своей лжи.

Тьельде. Пусть так.

Берент. Что у вас нет мужества начать честную жизнь.

Тьельде. Да, да.

Берент. Послушайте, да вы не соображаете, что говорите!

Тьельде. Нет, не соображаю, пощадите меня!

Берент (встает). Вы действительно дошли до крайности. Мне вас жаль.

Тьельде (вскакивает). Правда? Тогда докажите это! Требуйте, скажите, чего вы…

Берент. Нет, нет, я не стану ни о чем говорить, пока вы не подпишете.

Тьельде (опускается в кресло). Боже! Как я взгляну в глаза людям, которые мне так доверяли и которых я так обманул!

Берент. Тот, кто пользовался незаслуженным почетом, должен до дна испить заслуженное унижение — таков закон, и не мне избавлять вас от его последствий.

Тьельде. Но меня будут преследовать так безжалостно, как никого. Я знаю, я заслужил. Но я не в силах это вынести!

Берент. Хм. Не говорите! Вы человек волевой, об этом свидетельствует ваша трехлетняя борьба.

Тьельде. Смилуйтесь! С вашим умом, с вашим влиянием вы можете помочь мне найти выход!

Берент. Я его нашел — подпишите!

Тьельде. Неужели мы не можем войти в какое-нибудь тайное соглашение? Если бы вы взялись за дело, все пошло бы на лад!

Берент. Подпишите! Вот документ! Не теряйте драгоценного времени.

Тьельде. Ох!

(Шатаясь, подходит к Беренту и, уже держа в руке перо, говорит с мольбой.)

Вы все еще не решаетесь мне поверить после всего, что заставили меня пережить?

Берент. Я поверю вам, когда вы подпишете.

(Тьельде подписывает и с выражением отчаяния опускается в кресло, с которого встал Берент.)

(Берет документ, складывает его и прячет в карман.)

Сейчас я передам его судебному исполнителю, а потом пойду на телеграф. Возможно, что опись начнут нынче же вечером. Поэтому вам надо подготовить вашу семью.

Тьельде. Я не в силах! Дайте мне отсрочку, сжальтесь!

Берент. Чем скорее, тем лучше для вас, не говоря уже об окружающих.

(Озирается.)

Итак, первый шаг сделан.

Тьельде. Нет, не уходите, не оставляйте меня в таком состоянии.

Берент. Теперь вам надо поговорить с женой, правда ведь?

Тьельде (подавленный). Да.

Берент (указывая на пистолет). Эту штуку (берет его в руки) я оставляю здесь. Я спокоен за вас. Но окружающим его незачем видеть — я положу его на конторку. Если я понадоблюсь вам или вашим близким, пошлите за мной.

Тьельде. Спасибо!

Берент. Я не уеду из города, пока не минует самое тяжелое. Когда бы я вам ни понадобился, днем или ночью, пошлите за мной.

Тьельде. Спасибо!

Берент. А теперь будьте добры, откройте мне дверь.

Тьельде. Простите, я забыл.

Берент (берет шляпу и пальто). Почему бы вам теперь же не позвать жену?

Тьельде. Я хочу собраться с мыслями. Ведь самое трудное уже позади!

Берент. Согласен, но именно поэтому… (Дергает шнурок звонка.)

Тьельде. Что вы делаете?

Берент. Я хочу увериться перед уходом, что ваша жена придет сюда.

Тьельде. Зачем вы это сделали?

(Появляется рассыльный. Берент смотрит на Тьельде.)

Попросите фру Тьельде… попросите мою жену зайти ко мне…

Берент (добавляет). Как можно скорее.

(Рассыльный уходит.)

Прощайте.

(Уходит.)

(Тьельде опускается на стул у двери)

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

В конторе.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Тьельде, потом фру Тьельде.

Тьельде (один, на стуле у двери, в прежней позе. Долго сидит неподвижно, вдруг вскакивает). С чего начать: Она, потом дети… потом слуги… Потом все! А что, если держаться как ни в чем не бывало? Но судебные исполнители. О господи, я задыхаюсь!

(Подходит к окну в глубине.)

Какой чудесный день! Для всех, кроме меня!

(Открывает окно.)

Гнедой!

(Отворачивается.)

Не могу его видеть! Почему он оседлан? Ах да, после разговора с адвокатом я думал… Но теперь все кончено!

(Вдруг его осеняет какая-то мысль, он быстро ходит взад и вперед и наконец восклицает.)

На гнедом я поспею в порт к пароходу.

(Смотрит на часы.)

Времени довольно, и тогда все…

(Испуганно вздрагивает, услышав шаги на лестнице.)

Кто это? В чем дело?

Фру Тьельде (появляется на лестнице). Ты меня звал?

Тьельде. Да. (Подозрительно.) Ты давно здесь?

Фру Тьельде. Только вошла. Я отдыхала.

Тьельде (участливо). Ты спала? Я тебя разбудил?

Фру Тьельде. Нет, я не спала.

(Медленно спускается вниз.)

Тьельде. Не спала?

(С испугом.)

Разве ты…

(Про себя.)

Нет, не могу…

Фру Тьельде. Что ты хотел сказать?

Тьельде. Я хотел…

(Замечает, что она смотрит на револьвер.)

Тебя удивляет, что я его вынул? Видишь ли, я собираюсь уехать…

Фру Тьельде (опираясь о конторку). Уехать?

Тьельде. Да, здесь был адвокат Берент, ты, наверное, слышала?

(Она не отвечает.)

Он приходил по делу. Мне надо срочно выехать за границу.

Фру Тьельде (упавшим голосом). За границу?

Тьельде. Всего на несколько дней. Приготовь мой саквояж. Обычную смену белья и несколько рубашек. Только поскорей.

Фру Тьельде. Кажется, твой саквояж так и не распаковали с утра.

Тьельде. Тем лучше. Будь добра, принеси его мне.

Фру Тьельде. Ты уезжаешь… Сегодня, сейчас?

Тьельде. Да, с первым заграничным пароходом.

Фру Тьельде. Тогда торопись, а то опоздаешь.

Тьельде. Ты нездорова?

Фру Тьельде. Нет, нет!

Тьельде. У тебя приступ?

Фру Тьельде. Как всегда! Я принесу саквояж.

(Тьельде поддерживает ее, помогая подняться по лестнице.)

Тьельде. Я вижу, тебе нездоровится. Но ничего, все обойдется.

Фру Тьельде. Лишь бы у тебя все обошлось.

Тьельде. У каждого своя ноша.

Фру Тьельде (хватается за перила, он выпускает ее руку). А если бы мы несли ее вместе?

Тьельде. Тебе моих дел не понять, а у меня нет времени заниматься твоими.

Фру Тьельде. Я… знаю.

(Начинает подниматься по лестнице.)

Тьельде. Помочь тебе?

Фру Тьельде. Спасибо, не надо.

Тьельде (ближе к авансцене). Неужели она подозревает?.. Она всегда такая… При ней я совсем теряю мужество. Но выхода нет. Итак, прежде всего деньги. У меня где-то было золото.

(Бросается к конторке, открывает ее, пересчитывает деньги, вынимает их, подымает голову и видит, что жена сидит на ступеньках.)

Что с тобой, дорогая?

Фру Тьельде. Не знаю, мне вдруг стало худо. Но теперь прошло, я иду.

(Встает и медленно поднимается наверх.)

Тьельде. Бедняжка, она совсем больна!

(Овладев собой.)

Пять, шесть, восемь, десять — нет, мало. Что бы еще взять?

(Ищет.)

На худой конец у меня есть часы с цепочкой… Двадцать, двадцать четыре… маловато. Да, а бумаги! Они важнее всего.

(Вынимает бумаги, складывает на конторке.)

У меня земля горит под ногами. Что ж она не идет? Саквояж ведь уложен?.. Ох, сколько ей придется выстрадать, бедняжке. И все-таки меньше, чем если б я остался. Люди будут милосерднее к ней… и к детям. Да, и к детям тоже.

(Снова овладевает собой.)

Главное уехать, скорее, скорее уехать! Думать буду потом! Вот она!

(Громко, ласково.)

Помочь тебе?

Фру Тьельде. Да, пожалуйста, возьми у меня саквояж.

Тьельде (берет у нее саквояж, она медленно спускается вниз). Он, по-моему, стал тяжелее?

Фру Тьельде. Разве?

Тьельде. Мне придется уложить в него кое-какие бумаги.

(Идет к конторке, прячет деньги в карман и начинает складывать бумаги в саквояж).

Дорогая, откуда в саквояже деньги?

Фру Тьельде (медленно подходит к нему). Тут немного золота… Я отложила из тех, что ты давал… я думала, что, может, теперь тебе пригодятся.

Тьельде. Но здесь много денег!

Фру Тьельде (улыбается). Ты и сам не знаешь, как много мне давал.

Тьельде. Значит, ты все поняла, Нанна!

(Раскрывает объятия.)

Фру Тьельде. Хеннинг.

(Они рыдают обнявшись.)

(Вырываясь из его объятий, шепотом.)

Позвать детей?

Тьельде (так же шепотом). Нет, не говори им ничего, потом!

(Снова обнимаются.)

(Складывает саквояж.)

Стой у окна, чтобы я мог взглянуть на тебя, когда сяду на коня.

(Захлопывает саквояж, спешит к двери, останавливается).

Нанна!

Фру Тьельде. Хеннинг!

Тьельде. Прости меня!

Фру Тьельде. Я уже все простила!

Тьельде (быстро идет к двери, но сталкивается с рассыльным, который протягивает ему письмо и уходит). От Берента?

(Вскрывает письмо, читает, стоя в дверях, возвращается к авансцене с саквояжем в руках, снова читает.)

«Уходя от вас, я заметил перед домом оседланную лошадь. Во избежание недоразумений, уведомляю вас, что ваш дом окружен полицией. С почтением. Берент».

Фру Тьельде (опираясь о конторку). Тебе нельзя уехать?

Тьельде. Нет.

(Ставит саквояж на пол и отирает пот со лба.)

Фру Тьельде. Хеннинг! Что, если мы помолимся вместе?

Тьельде. Что?

Фру Тьельде. Помолимся… Попросим господа о помощи.

(Разражается рыданиями.)

(Тьельде молчит.)

Хеннинг, подойди ко мне.

(Опускается на колени.)

Ты видишь, человеческие усилия бесплодны.

Тьельде. Но и молитвы также!

Фру Тьельде. О, попробуй хоть один раз — именно теперь, когда ты дошел до отчаяния!

(Видно, что Тьельде мучительно борется с собой.)

Ведь ты никогда еще не пробовал! Ты не хотел обратиться ни к нам, ни к господу. Ты никому не открывал свою душу.

Тьельде. Перестань!

Фру Тьельде. Но то, что ты скрывал Днем, ты не мог утаить ночью. Ведь человек должен когда-то излить свою душу! А я лежала без сна и все слышала. Вот почему у меня нет больше сил. Не спать ночами, днем таиться друг от друга! Ох, мне пришлось тяжелее, чем тебе!

(Тьельде бросается в кресло у камина.)

(Встает и подходит к нему.) Ты хотел убежать. Когда начинаешь бояться людей, господь остается единственным прибежищем. Поверь мне, если бы не он, меня давно уже не было бы на свете.

Тьельде. Я валялся у его ног, моля о снисхождении, — и все напрасно!

Фру Тьельде. Хеннинг, Хеннинг!

Тьельде. Почему он отказался благословить меня, когда я трудился и боролся? А теперь мне все равно!

Фру Тьельде. Ох! Какую чашу нам еще придется испить!

Тьельде (встает). Да, но самое страшное уже позади.

Фру Тьельде. Самое страшное в нас самих.

(Молчание.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Прежние, Вальборг.

Вальборг появляется на лестнице, заметив родителей, останавливается.

Фру Тьельде. Что тебе, дитя?

Вальборг (с подавленным волнением). Я увидела из окна полицейских вокруг нашего дома. А теперь пришли судебные исполнители…

Фру Тьельде (садится на стул, с которого встал ее муж). Да, Вальборг. После отчаянной борьбы, которая ведома только господу богу и мне, твой отец объявил себя банкротом.

(Вальборг спускается на несколько ступенек, останавливается; молчание.)

Тьельде (больше не может сдерживаться). Теперь скажи мне скорей все то, что Нанна Меллер сказала своему отцу.

Фру Тьельде (встает). Нет, Вальборг, молчи! Над нами один судья — бог!

Тьельде. Скажи мне, что я жестоко обманул тебя (взволнованно), что ты никогда мне этого не простишь и что я навсегда потерял твою любовь и уважение.

Фру Тьельде. Дитя, дитя!

Тьельде. Что твой гнев, твое презрение безудержны!

Вальборг (спускается). Отец, отец!

(Выходит через дверь конторы.)

(Тьельде хочет броситься за ней, но, пошатнувшись, хватается за перила лестницы. Фру Тьельде опускается в кресло. Долгое молчание.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Тьельде, фру Тьельде, пивовар Якобсен.

Якобсен одет так же, как и на обеде, только вместо фрака на нем короткий полотняный пиджак. Он входит через помещение конторы. Тьельде его не замечает, пока Якобсен не оказывается прямо перед ним. Тогда он, как бы умоляя и защищаясь, протягивает к нему руки.

Якобсен (наступает прямо на него и говорит злобным, сдавленным голосом). Мошенник!

(Тьельде пятится.)

Фру Тьельде. Якобсен, Якобсен!

Якобсен (не слушая). Я пришел сюда вместе с судебными исполнителями. Счетные книги и бумаги пивоварни опечатаны. Производство приостановлено. На фабрике то же.

Фру Тьельде. О господи!

Якобсен. Я выдал поручительства на сумму, которую мне нечем покрыть.

(Говорит сдержанно, но его голос дрожит от гнева и волнения.)

Фру Тьельде. Милый Якобсен!

Якобсен (обернувшись к ней). Разве я не говорил ему каждый раз: «Да ведь у меня нет таких денег. Значит, я не имею права». А он мне отвечал: «Это пустая формальность, Якобсен». — «А все-таки это нечестно!» — «Так принято в коммерции, — говорил он. — Так поступают все коммерсанты». Он был моим наставником в торговле, вот почему я ему слепо верил.

(Взволнованный.)

И так раз за разом он принуждал Меня подписывать векселя. А теперь я задолжал столько, что мне не выплатить этого за всю мою жизнь. Не смыть позора до конца моих дней. Что вы на это скажете, фру?

(Фру Тьельде молчит.)

(Обращаясь к Тьельде, который молится про себя.)

Ты слышишь? Даже она молчит. Мошенник!

Фру Тьельде. Якобсен!

Якобсен (с прорывающимся волнением). Вас я глубоко уважаю, фру! Но он заставил меня обманывать других. Из-за него я принес несчастье неповинным людям. Они верили мне, а я верил ему. Я говорил им, что он благодетель нашего края и что мы должны поддержать его в нынешние трудные времена. А теперь многие честные семьи лишатся крова. И я был его орудием. Орудием жестокого, бессердечного человека.

(К Тьельде.)

Не знаю… у меня руки чешутся отколотить тебя.

(Делает движение.)

Фру Тьельде (встает). Якобсен, ради меня!

Якобсен (отступает). Да, правда, я забыл о вас, фру, а вас я глубоко уважаю. Но как я теперь посмотрю в глаза тем, кого я вверг в несчастье? Что проку объяснять им, как все это произошло? Разве это вернет им кусок хлеба! А как я посмотрю в глаза жене?

(В волнении).

Она так верила мне и тем, в кого я верил. А дети? С детьми хуже всего, чего только они не слышат на улице. А теперь они услышат, что говорят об их отце, услышат от детей тех несчастных, которые из-за меня впали в нищету.

Фру Тьельде. Вы сами видите, каково испить эту чашу. Пощадите же нас, будьте милосердны!

Якобсен. Вас я глубоко уважаю, фру! Но ведь я теперь не смогу проглотить кусок хлеба, чтобы не подумать: это чужой хлеб. Ведь я до конца моих дней не смогу расплатиться с долгами. Это страшное несчастье, фру! Как я буду теперь проводить вечера со своими детьми? А во что превратятся наши воскресные дни? Нет, ему придется выслушать это от меня. Мошенник! Я буду преследовать тебя день и ночь!

(Тьельде в страхе бежит к дверям конторы, откуда выходят администратор, двое понятых и Саннес. Тьельде устало отступает к конторке, прислоняется к ней, спиной к вошедшим.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Прежние, администратор, понятые, Саннес.

Администратор (за спиной Тьельде). Простите! Мне нужны книги и ведомости.

(Тьельде снова пугается, отступает дальше к камину и прислоняется к нему.)

Якобсен (следуя за ним по пятам, шепотом). Мошенник!

(Тьельде отступает к двери и садится на стул, закрывая лицо руками.)

Фру Тьельде (вставая, шепчет). Якобсен! Якобсен!

(Он подходит к ней.)

Он никогда никого не обманывал с умыслом! Он не заслужил и не заслуживает такого оскорбления!

(Садится.)

Якобсен. Вас я глубоко уважаю, фру. Но если он не лжец и не обманщик, кто же тогда лжец и обманщик на белом свете?

(Плачет.)

(Фру Тьельде, откинувшись в кресле, скорбно закрывает лицо руками. Короткое молчание. В этот момент раздается отдаленный гул сотен голосов. Администратор и понятые прерывают опись, остальные прислушиваются.)

Фру Тьельде (с испугом). Что это?

(Саннес и администратор подходят к окну в глубине, Якобсен — к окну у авансцены.)

Якобсен. Это рабочие с верфи, пивоварни, фабрики и складов.

(Снова подходит к фру Тьельде.)

Работа всюду прекращена, но сегодня у них день получки, а им не выдают жалованья.

(Понятые продолжают опись имущества.)

Тьельде (взволнованный, выходит вперед). Я совсем забыл об этом!

Якобсен (наступая на него). Вот-вот, выйди к ним теперь, они тебе скажут, кто ты такой!

Тьельде (поднимает с пола саквояж, шепотом). Тут деньги, правда, только золото. Пойдите в город, разменяйте и рассчитайтесь с рабочими.

Фру Тьельде (так же шепотом). Не откажите нам, Якобсен!

Якобсен (так же). Если вы просите, я сделаю… Постойте… деньги в саквояже? И саквояж сложен?

(Открывает его.)

Значит, он хотел сбежать! С жалованьем рабочих! И после этого он не мошенник!

(Шум за сценой становится громче. Тьельде в отчаянии.)

Фру Тьельде (шепотом). Скорее! Иначе они придут сюда!

Якобсен (тоже шепотом). Ладно. Иду.

Администратор. Простите! Отсюда ничего нельзя выносить, пока мы не закончим осмотр и опись.

Якобсен. Сегодня день выплаты жалованья, здесь деньги рабочих.

Фру Тьельде. Якобсен отчитается в них.

Администратор. Ну, это дело другое. Якобсен человек честный.

(Отходит.)

Якобсен (подходит к фру Тьельде, тихо, но с глубоким волнением). Вы слышали? Он назвал меня честным человеком, но скоро уже никто меня так не назовет!

(Нарочно проходит мимо Тьельде и шепчет ему.)

Мошенник! Мошенник! Я скоро вернусь.

Администратор (судя по всему, покончивший с описью, подходит к Тьельде). Извините, мне нужны ключи от комнат и шкафов.

Фру Тьельде (отвечает вместо Тьельде). Вас проводит экономка. Саннес! Вот ключ от шкафчика, где хранятся остальные ключи.

(Саннес берет ключ.)

Администратор (глядя на массивную цепочку от часов, которую носит Тьельде). Предметы личного пользования нас не интересуют, но если среди них есть драгоценные безделушки…

(Тьельде хочет снять цепочку.)

Нет, нет, можете оставить. Просто мы должны внести ее в опись!

Тьельде. Возьмите — мне не нужно.

Администратор. Воля ваша.

(Один из понятых по его знаку берет цепочку.)

До свиданья.

(В этот момент на пороге двери, ведущей в контору, появилась Сигне, за нею Хамар. Администратор, Саннес и понятые хотят выйти направо.)

Эта дверь заперта.

Тьельде (как во сне). Ах, да, правда!

(Идет к двери и отпирает ее).

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Тьельде, фру Тьельде, Сигне, Хамар, Саннес (на одно мгновение) и позже Вальборг.

Сигне (стремительно вбегает). Мама!

(Бросается перед ней на колени.)

Фру Тьельде. Да, дитя мое, час испытания пробил. Только хватит ли у нас сил с честью перенести его?

Сигне. Мама, что теперь будет?

Фру Тьельде. Все в воле божьей.

Сигне. Я поеду с Хамаром к тете Улле. Сегодня же.

Фру Тьельде. Не знаю, примет ли теперь тебя тетя Хамара.

Сигне. Тетя Улла? Почему?

Фру Тьельде. Потому что ты была дочерью богатого человека, Сигне, и совсем не знаешь жизни.

Сигне. Хамар, неужели тетя Улла не захочет теперь принять меня?

Хамар (подумав). Не знаю.

Фру Тьельде. Вот видишь, дитя. Теперь ты за несколько часов узнаешь о жизни больше, чем за все прошедшие годы.

Сигне (испуганным шепотом). Ты думаешь, что он?..

Фру Тьельде. Тсс!

(Сигне прячет голову у нее на груди. За сценой громкий хохот толпы.)

Хамар (бросается к окну у авансцены). Что это?

(Саннес вбегает через правую дверь и бросается к окну в глубине.)

(Тьельде, Сигне, фру Тьельде вскакивают.)

Гнедой! Он попал к ним в руки!

Саннес. Они загнали его на крыльцо… Они представляют, будто продают его с молотка.

Хамар. Они издеваются над ним!

(Саннес выбегает.)

(Хватает пистолет с конторки, проверяет, заряжен ли он.)

Ну, погодите же…

Сигне. Куда ты?

(Он хочет идти, она бросается к нему и удерживает его.)

Хамар. Пусти!

Сигне. Сначала скажи, куда ты? Ты хочешь выйти к рабочим? Один?

Хамар. Да.

Сигне (обвивает его шею руками). Я тебя не пущу!

Хамар. Осторожно. Револьвер заряжен!

Сигне. Что ты хочешь сделать?

Хамар (высвобождаясь из ее объятий, заявляет решительно и твердо). Пристрелить гнедого. Он слишком хорош для этой сволочи. Я не допущу, чтобы им торговали с молотка — ни в шутку, ни всерьез… Пожалуй, отсюда удобней целиться!

(Подходит к окну в глубине.)

Сигне (бежит к нему с криком). Ты убьешь кого-нибудь!

Хамар. Не бойся, я меткий стрелок.

(Целится.)

Сигне. Отец! Если отсюда раздастся выстрел…

Тьельде (бросается к нему). Лошадь больше мне не принадлежит, и револьвер тоже.

Хамар. Ну нет, прошли те времена, когда я плясал под вашу дудку!

(Тьельде пытается выхватить револьвер, раздается выстрел. Сигне с воплем бросается к матери. В это время под самым окном кто-то кричит: «Они стреляют в нас, они стреляют в нас!» И тотчас слышится звон разбитых стекол, в комнату под крики и хохот толпы летят камни. Вальборг, вбежавшая через дверь конторы, заслоняет собой отца, повернув голову к окну. Под окном чей-то голос; «За мной, ребята!»)

(Целясь им окна, кричит).

Попробуйте только!

Фру Тьельде, Сигне. Они идут сюда!

Вальборг. Не смей стрелять!

(Становится перед ним.)

Тьельде. Вот Саннес с полицией!

(Покрывая крики толпы, раздается голос: «Назад!» Снова ропот толпы, громкий мужской голос, потом шум постепенно удаляется и умолкает.)

Фру Тьельде. Благодарение богу! Мы были на волосок от гибели.

(Опускается в кресло, молчание.)

Хеннинг, где ты?

(Тьельде подходит к ней сзади, кладет руку ей на голову, но снова тотчас же отходит в глубоком волнении. Молчание.)

Сигне (упав на колени перед матерью). Мама, а что если они опять придут сюда? Уйдем отсюда!

Фру Тьельде. Куда же мы уйдем?

Сигне (в отчаянии, но спокойным голосом) Что же с нами будет?

Фру Тьельде. Все в воле божьей.

(Молчание. Тем временем Хамар, положив револьвер на стул слева от двери незаметно скрывается в глубине сцены.)

Вальборг (тихо). Сигне! Посмотри!

(Сигне встает, оглядывается, слабо вскрикивает.)

Фру Тьельде. Что случилось?

Сигне. Я это знала!

Фру Тьельде (с возрастающим испугом). В чем дело?

Вальборг. При каждом богатом доме состоит свой лейтенант — наш уже сбежал. Только и всего.

Фру Тьельде (встает). Сигне! Дитя мое!

Сигне (бросаясь к ней). Мама!

Фру Тьельде. Теперь рушится все, что было фальшью, не горюй об этом!

Сигне (плачет). Мама, мама!

Фру Тьельде. Это к лучшему, дорогая. Не плачь!

Сигне. Я не плачу, но мне стыдно! Ох, как мне стыдно! (Плачет.)

Фру Тьельде. Стыдиться надо мне! Я давно видела, что он за человек. Но у меня не хватало мужества вмешаться.

Сигне (по-прежнему). Мама!

Фру Тьельде. Да, теперь все нас покинули и мы остались совсем одни, зато больше им некого у нас отнять!

Вальборг (взволнованно, выходит вперед). Нет, мама, я тоже должна вас покинуть!

Сигне (обернувшись к сестре). Ты, Вальборг? Ты хочешь покинуть нас, теперь?

Вальборг (взволнованно). Все равно, семья теперь распадается. Каждый должен зарабатывать свой хлеб!

Сигне (по-прежнему глядя на сестру, спиной к зрителям). А что же делать мне? Ведь я ничего не умею?

Фру Тьельде (снова упав в кресло). Какая же я плохая мать, если в такую минуту не могу удержать возле себя своих детей!

Вальборг (пылко). Но мы не можем остаться здесь! Мы не можем жить доходами с конкурса. Мы и так слишком долго жили на чужие средства…

Фру Тьельде. Тише! Здесь отец!

(Молчание.)

Чего же ты хочешь, Вальборг?..

Вальборг (после внутренней борьбы, тихо). Я хочу поступить в контору консула Хольста, изучить коммерцию и потом самой основать дело.

Фру Тьельде. Ты не отдаешь себе отчета, на что ты идешь.

Вальборг. Но зато я знаю, от чего я отказываюсь.

Сигне. А я буду только обузой, я ничего не умею…

Вальборг. Сумеешь! Наймись прислугой, возьмись за любую работу, только не оставайся дома! Ни дня, ни часу не живи на деньги с конкурса.

Сигне. А что будет с мамой?

Фру Тьельде. Мама останется с отцом.

Сигне. Одна? Ты ведь так больна.

Фру Тьельде. Я не одна! Со мной будет отец!

(Тьельде подходит к жене, целует руку, которую она ему протягивает, опускается на колени у ее стула и прячет голову у нее на груди.)

(Гладя его волосы.)

Простите вашего отца, девочки! Это лучшее, что вы можете сделать.

(Тьельде встает и снова уходит в глубину сцены. Входит рассыльный с письмом.)

Сигне (отмахивается с испугом). От него! Не хочу! Не надо!

(Рассыльный протягивает письмо Тьельде.)

Тьельде. Я больше не принимаю писем.

Вальборг. Письмо от Саннеса!

Тьельде. Значит, и он?

Фру Тьельде. Прочти его, Вальборг! Пить чашу — так уж до дна!

(Рассыльный вручает ей письмо и уходит.)

Вальборг (распечатывает письмо, молча пробегает его и затем читает вслух, чуть заметно волнуясь).

«Высокочтимый патрон!

Я пришел к Вам на службу мальчишкой и обязан Вам всем. Поэтому не гневайтесь на меня за это письмо.

Вы знаете, что восемь лет назад я получил небольшое наследство. Я пустил его в оборот, вложив деньги преимущественно в те отрасли торговли, где еще не господствуют крупные коммерческие фирмы.

(Пауза.)

Сумму, которой я располагаю, — а это около семи тысяч специйдалеров, — я с почтительной благодарностью передаю в Ваше распоряжение. Если бы не Вы, мне никогда не скопить бы этих денег. К тому же Вы сумеете извлечь из них гораздо больше пользы, чем я.

Если Вы нуждаетесь в моих услугах, для меня величайшее счастье по прежнему остаться служить у Вас.

Простите, что я надоедаю Вам в такую минуту. Я не могу иначе.

И. Саннес».

(Во время чтения письма Тьельде шаг за шагом приближался к авансцене. Теперь он стоит справа рядом с женой.)

Фру Тьельде. Хеннинг, если в эту минуту из всех, кто тебе обязан, нашелся один, который протянул тебе руку помощи, ты должен чувствовать себя вознагражденным.

(Тьельде кивает, отходит в глубину сцены.)

Вы слышали, девочки? Чужой человек не бросил в беде вашего отца.

(Молчание. Сигне плачет, стоя у конторки. На заднем плане Тьельде прохаживается взад и вперед, а потом поднимается по лестнице.)

Вальборг. Я хотела бы поговорить с Саннесом.

Фру Тьельде. Ты права, девочка. Я не в силах видеть его сейчас, да и отец тоже. А ты поговори!

(Встает.)

Пойдем, Сигне, посидим вдвоем, тебе надо облегчить сердце. Ах, если бы нам всем удалось наконец поговорить по душам!

(Сигне подходит к матери и обнимает ее.)

А где отец?

Вальборг. Он ушел наверх.

Фру Тьельде (опираясь на руку Сигне). Ушел? Ну что ж, ему надо отдохнуть, Только вряд ли ему удастся.

(Уходя.)

Тяжелый день выпал нам сегодня, но господь все устраивает к лучшему.

(Выходит в дверь направо, вместе с Сигне.)

Вальборг (идет в глубину сцены и звонит, появляется рассыльный). Если Саннес здесь, попросите его оказать мне любезность и зайти сюда на минуту.

(Рассыльный уходит.)

Может, он не захочет, если узнает, что это я позвала.

(Прислушивается.)

Нет, идет!

(Выходит вперед.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Вальборг, Саннес.

Саннес (входит, увидев Вальборг, останавливается и тотчас прячет руки за спину). Это вы?..

Вальборг. Подойдите, пожалуйста.

(Саннес нерешительно делает несколько шагов ей навстречу.)

(Дружелюбно.)

Подойдите же!

(Саннес поспешно делает еще несколько шагов.)

Вы написали письмо моему отцу?

Саннес (после колебания). Да.

Вальборг. Вы сделали ему великодушное предложение?

Саннес (тем же тоном). Да., то есть нет… Просто, как же иначе…

Вальборг. Вот как? А я смотрю на это по-другому. По-моему, это письмо делает честь тому, кто его написал.

(Молчание.)

Саннес. Я надеюсь, что патрон мне не откажет.

Вальборг. Не знаю.

Саннес (помолчав, произносит с грустью). Значит, откажет!.. Неужели…

Вальборг. Не знаю, может быть он не решится.

Саннес. Не решится.

Вальборг. Да.

(Молчание.)

Саннес (видно, что он ее боится). Вам угодно что-нибудь приказать мне, фрекен?

Вальборг (улыбаясь.) Приказать? Мне нечего приказывать… Вы предложили моему отцу, что останетесь по-прежнему у него служить?

Саннес. Да… то есть, если ваш батюшка захочет.

Вальборг. Не знаю. Здесь ведь не останется никого, кроме отца с матерью… и может быть, вас.

Саннес. Вот что… А как же остальные…

Вальборг. Сигне еще не решила окончательно, а я сегодня же ухожу из дому.

Саннес. Уходите?

Вальборг. Я поступаю на службу в контору. Дом отца теперь совсем опустеет. Может быть, вы рассчитывали на другое, когда предложили ему остаться?

Саннес. Н-не-ет! То есть, наоборот, наверное, тогда моя помощь будет нужнее вашему отцу.

Вальборг. Наверное. Но объясните мне, какой вам расчет связывать свою судьбу с отцом? Ведь теперь даже трудно предсказать, чем все это кончится.

Саннес. Какой расчет?

Вальборг. Ну да, ведь вы — молодой человек, вы должны позаботиться о своем будущем.

Саннес. Да, конечно. Но я просто думал, что ему вначале придется очень трудно.

Вальборг. Я говорю не о нем, а о вас. Ведь есть же у вас какие-то планы?

Саннес (смущенно). Обо мне не стоит говорить.

Вальборг. Напротив, очень стоит. Неужели у вас нет других возможностей?

Саннес. Уж если вы непременно хотите знать… У меня состоятельные родственники в Америке, они давно зовут меня к себе. У них солидная фирма, я в любое время могу туда перейти.

Вальборг. Вот как? Почему же вы раньше не воспользовались таким блестящим предложением?

(Саннес молчит.)

Значит, работая у отца, вы все время жертвовали собой?

(Саннес молчит.)

А оставаясь у него теперь, вы приносите ему еще большую жертву?

Саннес (в полном смущении). Да я вовсе об этом не думал.

Вальборг. Все равно, отец вряд ли имеет право принять ваше предложение.

Саннес (испуганно). Почему?

Вальборг. Потому что это слишком большое самопожертвование. Как бы там ни было, я первая этому воспротивлюсь.

Саннес (почти умоляя). Вы, фрекен?

Вальборг. Да. Мы и так слишком долго злоупотребляли доверием и преданностью окружающих.

Саннес. Злоупотребляли? Когда я сам всей душой стремлюсь к этому…

Вальборг. Все равно, я поговорю с отцом, и, надеюсь, он все поймет.

Саннес (испуганно). Что?..

Вальборг (подумав). Почему вы принесли нам такую жертву и теперь хотите принести еще большую?

(Молчание. Саннес опустил голову. Закрывает лицо руками, но тут же снова прячет их за спину и стоит по-прежнему понурившись.)

(Мягко, но решительно)

Я с детства привыкла распознавать, что кроется за словами и поступками людей.

Саннес (не меняя позы, спокойно). Вы с детства привыкли быть жестокой, высокомерной и несправедливой.

Вальборг (задета, но удерживается и говорит мягко). Не говорите так, Саннес! Я не из высокомерия и не из жестокости беспокоюсь теперь о вашем будущем. Я хочу избавить вас от разочарования.

Саннес (с мукой в голосе). Фрекен!

Вальборг. Будьте искренни сами с собой, и вы поймете, что я права.

Саннес. Вам угодно приказать еще что-нибудь?

Вальборг. Я уже сказала вам, я не приказываю. Я просто хочу проститься с вами и поблагодарить вас за все хорошее, что вы сделали для меня и для всех нас. Желаю вам счастья, Саннес.

(Саннес кланяется.)

Вы не хотите подать мне руку? Да, правда, я вас оскорбила. Простите меня.

(Саннес кланяется и хочет идти.)

Саннес! Давайте расстанемся друзьями! Вы уедете в Америку, я к чужим людям. Простимся по-хорошему — ведь мы желаем друг другу добра.

Саннес (тронутый). Будьте счастливы, фрекен.

(Хочет уйти.)

Вальборг. Саннес, вашу руку!

Саннес (останавливается). Нет, фрекен.

Вальборг. Вы невежливы, я этого не заслужила!

(Саннес снова порывается уйти.)

(Строго.) Саннес!

Саннес (останавливается). Вы можете запачкаться о мою руку, фрекен!

(Гордо выпрямляется.)

Вальборг (овладев собою). Хорошо, пусть так, мы оскорбили друг друга. Но почему мы не можем друг другу простить?

Саннес. Потому что сегодня вы снова оскорбили меня, и гораздо глубже, чем раньше.

Вальборг. Ну, это уже слишком! Я затеяла с вами сегодняшний разговор, потому что не хотела попасть в ложное положение, а вас пыталась уберечь от разочарования, и вы сочли это оскорблением? Кто же из нас двоих на самом деле оскорблен?

Саннес. Я! Потому что вы заподозрили меня в корыстных расчетах! Вы отравили самый счастливый миг в моей жизни.

Вальборг. Но я сделала это совершенно неумышленно. Я очень рада, если я не права.

Саннес (в ярости). Вы рады! Вот оно что! Вы рады, что я не оказался подлецом!

Вальборг (спокойно). Кто говорит о подлости?

Саннес. Вы! Вы знаете мою тайну, мою слабость. И вы решили, что я подстерег эту минуту, что я хочу сыграть на несчастье вашего отца. Да знаете ли вы, что это… Нет, я не подам руки тому, кто думает, что я способен на такую низость!.. Вы так долго оскорбляли меня, что я совсем перестал вас бояться и поэтому теперь выскажу вам все, — слушайте: эти руки (протягивает их вперед) верой и правдой служили вашему отцу, на этой работе они покраснели и обмерзли. И за это дочь вашего отца позволила себе насмехаться над ними!

(Хочет уйти, но возвращается.)

Да, вот еще: молите вашего отца, чтобы он протянул вам руку, и вместо того, чтобы бросить его, как только с ним случилось несчастье, постарайтесь лучше, чтобы ваша рука стала для него надежной опорой. Это куда достойнее, чем заботиться о моем будущем. О нем я позабочусь сам!

(Снова хочет уйти, но снова возвращается.)

И если, трудясь для него, — а это будет теперь нелегкий труд, — ваши руки станут такими же красными, как мои, вы поймете, как глубоко меня оскорбили. А пока вам этого не понять.

(Быстро уходит через дверь, ведущую в контору. Некоторое время видно, как он удаляется.)

Вальборг (насмешливо). Ей-богу, он впал в неистовство!

(Серьезно.)

Но как он прав!

(Смотрит ему вслед.)

Тьельде (сверху). Саннес!

Саннес (выходит из двери конторы, отвечает громко, все еще возбужденный предыдущим разговором). Да!

Тьельде (появляется на лестнице). Саннес! Саннес! Сюда идет Якобсен!

(Точно подгоняемый страхом, быстро спускается вниз и ходит взад и вперед, Саннес за ним.)

Наверное, он опять ищет меня. Это трусость, но я не могу его видеть, не могу. Во всяком случае, не теперь, не сегодня. У меня нет больше сил! Задержите его, не впускайте. Я выпью чашу до дна… (почти шепотом), но не в один раз! (Закрывает лицо руками.)

Саннес. Не беспокойтесь, он сюда не войдет. (Быстро и решительно выходит.)

Тьельде (в прежней позе). Как тяжело… как тяжело!

Вальборг (подходит к нему и останавливается рядом с ним). Отец!

(Тьельде в испуге смотрит на нее.)

Ты можешь принять деньги от Саннеса.

Тьельде. Что ты хочешь сказать?

Вальборг. Просто… просто я тоже останусь здесь, с вами.

Тьельде (недоверчиво). Ты, Вальборг!

Вальборг. Ну да, я ведь хотела служить в какой-нибудь фирме, так лучше я останусь у тебя.

Тьельде (робко). Я не совсем понимаю…

Вальборг. Как же ты не понимаешь, отец? Мне кажется, я пригожусь в конторе. Из меня выйдет неплохой счетовод. И тогда мы сможем начать сначала и с божьей помощью расплатимся с твоими кредиторами.

Тьельде (радостно, но неуверенно). Дитя! Что за мысль! Кто тебе ее внушил?

Вальборг (обвивая его шею рукой). Отец, прости мне все, что я наговорила раньше! О, ты не знаешь, как я буду стараться все исправить. Я отдам этому все свои силы!

Тьельде (все еще не вполне уверенный). Вальборг, дитя мое!

Вальборг. Любить всеми силами души и трудиться — вот все, чего я теперь хочу!

(Обвивает его шею другой рукой.)

Как я люблю тебя, как я буду работать для тебя!

Тьельде. Теперь я тебя узнаю! Я чувствовал, что ты такая, с тех пор как ты была крошкой! Но потом мы отдалились друг от друга.

Вальборг. Не вспоминай об этом, отец! Думай о будущем, только о будущем! «Отрасли торговли, в которых еще не господствуют крупные коммерческие фирмы…» — так, кажется, он выразился?

Тьельде. Значит, и ты обратила внимание на эти слова?

Вальборг. Еще бы! Ведь это так важно теперь для нас! Мы найдем тихий уголок где-нибудь на побережье. Я буду помогать тебе, Сигне — маме. Теперь только мы и заживем по-настоящему!

Тьельде. Какое счастье!

Вальборг. Думай о будущем, отец, только о будущем. Дружную семью не сломит никакое несчастье.

Тьельде. Такая радость в эту минуту!

Вальборг. Раньше ты боролся один, а теперь мы будем бороться все вместе! Тебя будут хранить добрые ангелы. Днем, куда ты ни кинешь взгляд, ты увидишь счастливые лица и прилежные руки. А вечерами мы будем, как в детстве, болтать за столом!

Тьельде. Нет, я не вынесу!

Вальборг. Ха-ха-ха! После бури легче дышится! И эту радость у нас никто не отнимет. Потому что теперь у нас появилась цель в жизни!

Тьельде. Идем скорее к маме, надо, чтобы она это слышала.

Вальборг. Господи боже! Если бы ты знал, как я сегодня поняла и полюбила маму!

Тьельде. Да, дитя, мы все должны теперь работать для нее.

Вальборг. Да, а она должна теперь отдыхать. Пойдем к маме!

Тьельде. Но сначала поцелуй меня, Вальборг.

(Взволнованно.)

Ты так давно не целовала меня.

Вальборг (целуя его). Папа!

Тьельде. А теперь к маме!

(Уходят.)

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Три года спустя. Осенний день на побережье. Открытое море, справа мыс, образующий бухту, где виднеется бриг с поднятыми парусами — то ли только что причаливший, то ли готовый к отплытию. Полный штиль. Слева, в глубине сцены, угол маленького деревянного дома. Одно из его окон выходит прямо на сцену, оно открыто. У окна, стоя за конторкой, работает Вальборг. Сцена представляет собой рощу, почти сплошь березовую. Возле дома клумбы, на всем лежит отпечаток уюта. Справа и слева вокруг двух сложенных из камня столиков расставлены плетеные кресла. Одинокий стул в глубине справа, по-видимому, забыт кем-то, кто в последний раз сидел на нем.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Вальборг у окна, Тьельде, Фру Тьельде, позднее Сигне. При поднятии занавеса на сцене только Вальборг. Потом появляется Тьельде, который везет жену в коляске.

Фру Тьельде. И сегодня опять чудесный день!

Тьельде. Чудесный! Ночью море не шелохнулось, только где-то вдали прошел пароход, за ним парусник, а рыбачьи лодки пристали так тихо, что их и не слышно было.

Фру Тьельде. Кто поверит, что два дня назад здесь бушевал страшный шторм?

Тьельде. Да, и как-то невольно вспоминается шторм, который пронесся над нашей головой почти три года назад. Веришь ли, я всю ночь напролет думал об этом.

Фру Тьельде. Посиди со мной!

Тьельде. Разве ты не хочешь еще погулять?

Фру Тьельде. По-моему, слишком жарко!

Тьельде. Что ты, нисколько!

Фру Тьельде. Ты у меня герой, я знаю. Но зато мне жарко. Да и по правде говоря, мне просто хочется смотреть на тебя.

Тьельде (садится на стул). Ну что ж, смотри!

Фру Тьельде (снимает с него шляпу и отирает ему пот со лба): Вот видишь, родной, у тебя испарина. Какой ты красивый, ты никогда раньше не был таким!

Тьельде. Тем лучше, если так, ведь теперь тебе приходится подолгу смотреть на меня.

Фру Тьельде. Ты хочешь сказать, с тех пор как мне стало трудно передвигаться без посторонней помощи? Что ж, ты прав, я для того и придумала эту коляску, чтоб ты побольше был рядом со мной.

Тьельде (вздыхает). Хорошо, что у тебя хватает духу шутить. Но когда я думаю, что наше несчастье только на тебе одной оставило неизгладимый след.

Фру Тьельде (прерывая). А твоя седина? Разве это не след, хоть она и красит тебя? Я каждый день благославляю бога за свою болезнь! Мучений она мне причиняет немного, зато я каждую минуту чувствую вашу доброту ко мне.

Тьельде. Значит, теперь ты счастлива?

Фру Тьельде. Конечно, ведь теперь мы живем, так как я всегда мечтала.

Тьельде. Ты балуешь нас, а мы балуем тебя да?

Вальборг (в окне). Ну вот, баланс подведен.

Тьельде. И что ж, верно я рассчитал?

Вальборг. Все до мелочей. А теперь можно перенести его в книгу?

Тьельде. Ого, как ты торопишься! Я вижу эта сделка тебе по душе?

Вальборг. Еще бы! Такая выгодная!

Тьельде. А кто меня отговаривал от нее? По-моему ты и Саннес?

Вальборг. Этакие умники!

Фру Тьельде. Да, вам еще долго придется учиться у отца!

Тьельде. Куда легче командовать маленькой армией, которая идёт в наступление, чем большой, которая отступает!

(Вальборг начинает вносить записи в бухгалтерскую книгу.)

Фру Тьельде. И все-таки нелегко нам было примириться с новым положением.

Тьельде (про себя). Еще бы.

(Жене.)

Об этом я думал сегодня ночью. Если бы всевышний снизошел тогда к моим мольбам, что было бы с нами нынче? От этой мысли я до утра не сомкнул глаз.

Фру Тьельде. Это все оттого, дорогой, что сегодня наконец истекает срок конкурса. Вот тебя и обступили воспоминания.

Тьельде. Ты права.

Фру Тьельде. Вчера, когда Саннес собрался ехать в город, я тоже ни о чем другом не могла думать. Оно и понятно: такой знаменательный день. Сигне даже решила устроить маленькое пиршество. Посмотрим, чем она нас попотчует. А вот и она!

Тьельде. Пожалуй, я взгляну на расчеты Вальборг.

(Подходит к окну.)

Сигне (в переднике). Мама, попробуй мои суп. (Зачерпывает ложкой из чашки.)

Фру Тьельде. Очень вкусно, доченька. Может быть, добавить чуть-чуть… Нет, ничего не нужно. Ты у меня молодец.

Сигне. Правда? Мама, а когда приедет Саннес?

Фру Тьельде. Отец говорит, с минуты на минуту.

Тьельде (у окна). Не надо, не надо. Лучше я сам пройду к тебе.

(Выходит налево и потом появляется у окна рядом с Вальборг.)

Фру Тьельде. Сигне, дитя мое, я хочу спросить тебя кое о чем.

Сигне. Да?

Фру Тьельде. Что было в письме, которое ты вчера получила?

Сигне. Ха-ха-ха! Я так и знала! Ничего интересного, мама!

Фру Тьельде. Значит, оно тебя не огорчило?

Сигне. Сама посуди — я спала, как убитая.

Фру Тьельде. Тем лучше. Только, по-моему ты говоришь об этом каким-то нарочито веселым тоном?

Сигне. Тебе кажется. Ты ведь знаешь, как легко меня смутить. Вот и все.

Фру Тьельде. Дай-то бог!

Сигне (вскрикивает). Это Саннес! Слышишь, коляска! Конечно, он! Как он быстро вернулся. А обед поспеет не раньше, чем через полчаса.

Фру Тьельде. Не беда!

Сигне. Отец, Саннес приехал!

Тьельде. Отлично! Иду!

(Сигне уходит налево, Тьельде показывается справа.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Саннес, Тьельде, фру Тьельде, Вальборг (в окне).

Тьельде, фру Тьельде. Добро пожаловать!

Саннес. Спасибо!

(Торопливо снимает и кладет на стул в глубине сцены дорожный плащ и перчатки и подходит к супругам.)

Тьельде. Ну как?

Саннес. Что ж, конкурс окончен.

Фру Тьельде. А итог?

Саннес. Почти такой, как мы рассчитывали.

Тьельде. То есть такой, как предполагал адвокат Берент?

Саннес. Именно, за исключением нескольких мелочей. Вот взгляните!

(Передает ему пачку бумаг.)

Высокие цены и разумное ведение дел полностью изменили положение фирмы.

Тьельде (который вскрыл пакет и взглянул на итоговую сумму). Дефицит шестьдесят тысяч специйдалеров. Благодарение богу!

(Хватает руку жены и целует ее.)

Саннес. Я объявил от вашего имени, что вы желаете сами погасить эту задолженность, но в том порядке, в каком находите нужным. И поэтому…

Тьельде. Поэтому?

Саннес. Я тут же на месте уплатил большую часть того, что вы еще остались должны Якобсену.

Фру Тьельде. О господи, но ведь…

(Тьельде с карандашом в руке подсчитывает что-то на полях бумаги.)

Саннес. Все единодушно одобрили это решение и просили сердечно кланяться вам.

Фру Тьельде. Ну, раз так, слава богу!

Тьельде (окончив расчеты). Что ж, Саннес, если наши дела и дальше пойдут не хуже, через двенадцать — четырнадцать лет я расплачусь со всеми кредиторами…

Фру Тьельде. Но мы вряд ли дольше проживем на свете, Хеннинг…

Тьельде… и умрем нищими. Ну что ж, на это я не стану роптать!

Фру Тьельде. Конечно, нет! Ведь ты оставишь в наследство детям честное имя!

Тьельде. И хорошее дело, и они при желании смогут вести его дальше.

Фру Тьельде. Слышишь, Вальборг?

Вальборг (из окна). Каждое слово.

(Саннес кланяется ей.)

Пойду расскажу обо всем Сигне.

(Уходит.)

Фру Тьельде. А что сказал Якобсен, честный Якобсен?

Саннес. Он был очень тронут, как обычно. Да он, наверное, сам сегодня пожалует сюда.

Тьельде (снова перелистывает бумаги). А адвокат Берент?

Саннес. Тоже, наверное, будет с минуты на минуту. Он просил приветствовать вас и предупредить, что собирается к вам.

Тьельде. Вот это чудесно! Мы так ему обязаны!

Фру Тьельде. Да, он оказался настоящим другом. Кстати о друзьях: Саннес, можно задать вам нескромный вопрос?

Саннес. Мне, фру?

Фру Тьельде. Наша служанка сказала мне, что вчера, уезжая в город, вы забрали с собой почти все свои вещи. Это правда?

Саннес. Да, фру.

Тьельде. Что это значит? Ты мне ни слова не сказала…

Фру Тьельде. Я решила, что служанка ошиблась. Но раз это правда, я сама хочу спросить: что это значит? Вы собираетесь в путешествие?

Саннес (схватившись рукой за спинку стула). Да, фру.

Тьельде. Куда же? Вы ни разу не обмолвились о своих намерениях.

Саннес. Это правда, но про себя я с самого начала решил, что как только кончится конкурс, я уеду отсюда.

Тьельде, фру Тьельде. Вы хотите нас покинуть?

Саннес. Да.

Тьельде. Но почему?

Фру Тьельде. Куда вы решили ехать?

Саннес. К родным, в Америку. Теперь вам не повредит, если я по частям заберу свой капитал и вложу его в дело своих родственников.

Тьельде. И наша фирма распадется?

Саннес. Вы ведь все равно решили вернуть фирме ее прежнее название.

Тьельде. Это верно. Но все-таки, Саннес, скажите правду, в чем дело? В чем настоящая причина вашего решения?

Фру Тьельде. Неужели вам плохо с нами? Мы все так вас любим.

Тьельде. Ваше будущее обеспечено здесь не хуже, чем в Америке.

Фру Тьельде. Вы делили с нами горе, неужели вы уедете от нас, когда судьба начала нам улыбаться?

Саннес. Я так обязан вам, патрон, и вам, госпожа Тьельде.

Фру Тьельде. Бог с вами, что вы! Это мы вам всем обязаны.

Тьельде. Мы перед вами в неоплатном долгу.

(С укором.)

Саннес!

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Те же, Вальборг и Сигне.

Сигне (уже сняла передник). Поздравляю. Поздравляю. Папа, мама!

(Целует обоих.)

С приездом, Саннес! Вы чем-то огорчены? В такой день?

(Молчание.)

Вальборг. Что случилось?

Фру Тьельде. Саннес собирается нас покинуть.

Сигне. Саннес?

Тьельде. Не понимаю, почему вы скрывали от нас свои планы до самого дня отъезда? А может быть, вы кого-нибудь предупредили?

(Фру Тьельде качает головой.)

Сигне (одновременно с ней). Я ничего не знала.

Саннес. Дело в том… я… просто я хотел сказать и сразу уехать. Иначе… иначе мне было бы слишком тяжело.

Тьельде. Значит, у вас есть какие-то важные причины для отъезда? Что-то вынуждает вас уехать?

(Саннес молчит.)

Фру Тьельде. И вы не можете открыться никому из нас?

Саннес (в смущении). Мне не хотелось бы об этом говорить.

(Молчание.)

Тьельде. Ну что ж, тем печальней для нас. Мы так сжились с вами, делили горе и радость, а вы, оказывается, все время скрывали от нас свои намерения.

Саннес. Прошу вас, не корите меня. Поверьте, если бы я мог, я бы остался, и если бы мог все вам рассказать, я бы все рассказал.

(Молчание.)

Сигне (вполголоса матери). Может быть, он хочет жениться?

Фру Тьельде. Разве это мешает ему остаться у нас? Мы всегда рады полюбить ту, которую любит Саннес.

Тьельде (подходит к Саннесу, обнимает его за плечи). Может, вы не хотите говорить при всех? Тогда доверьтесь мне одному! Неужели мы ничем не можем вам помочь?

Саннес. Ничем.

Тьельде. Может быть, вы ошибаетесь? Иной раз совет умудренного опытом друга приходится очень кстати.

Саннес. К сожалению, мне никто не может помочь.

Тьельде. Значит, вас постигло какое-то большое горе?

Саннес. Прошу вас…

Тьельде. Что ж, ничего не поделаешь! Но эта новость отравляет мне сегодняшний радостный день. Мне будет не хватать вас, Саннес… Никогда прежде я не испытывал подобного чувства.

Фру Тьельде. Я как-то не представляю нашего дома без Саннеса!

Тьельде. Пожалуй, пора вернуться в комнаты, дорогая?

Фру Тьельде. Да, милый, здесь сразу стало неуютно.

(Он увозит ее в дом.)

Сигне (собираясь уйти с Вальборг, смотрит на нее и вдруг тихо вскрикивает. Вальборг берет ее за руку, их взгляды встречаются). Где были мои глаза!

(Уходит, оглядываясь на них.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Вальборг, Саннес.

Саннес, думая, что он один, не скрывает своего отчаяния, хочет идти, но, заметив Вальборг, сразу овладевает собой.

Вальборг (с упреком). Саннес?

Саннес. Что прикажете, фрекен?

Вальборг (отворачивается, но потом снова обращается к нему, правда, не глядя на него). Вы в самом деле решили нас покинуть?

Саннес. Да, фрекен.

(Молчание.)

Вальборг. Значит, больше мы не будем стоять каждый у своей конторки, спиной друг к другу?

Саннес. Нет, фрекен!

Вальборг. Жаль! Я так привыкла к этому.

Саннес. Ну что ж, вы скоро привыкнете к другому. К другой спине.

Вальборг. Другой — это другое дело.

Саннес. Извините, фрекен, у меня сегодня неподходящее настроение для шуток.

(Хочет уйти.)

Вальборг (смотрит на него). Это все, что вы хотите сказать мне на прощание?

(Молчание.)

Саннес (останавливается). Я хотел проститься после обеда — сразу со всей семьей.

Вальборг (делает шаг к нему). А вам не кажется, что сначала нам следовало бы объясниться с глазу на глаз?

Саннес (холодно). Нет, фрекен!

Вальборг. Значит, вы считаете, что наши отношения сложились так, как они должны были сложиться?

Саннес. Видит бог, я этого не считаю.

Вальборг. Но вы считаете, что во всем виновна я одна, и хотите отмахнуться от разговора?

Саннес. Я готов принять вину на себя. Теперь уже все равно ничего не изменишь.

Вальборг. А если виноваты мы оба? Неужели вам это безразлично?

Саннес. Нет, конечно. Но я ведь уже сказал, что не хочу ничего выяснять.

Вальборг. Зато я хочу.

Саннес. Когда меня не будет, вы сможете на досуге во всем разобраться.

Вальборг. Но если произошло какое-то недоразумение, не лучше ли выяснить его вдвоем?

Саннес. Какое же тут недоразумение? По-моему, все очень просто.

Вальборг. А, по-моему, нет. Что, если я считаю себя глубоко обиженной?

Саннес. Я же сказал вам, я готов взять всю вину на себя.

Вальборг. Но я не хочу, чтобы вы оказывали мне какую-то милость, Саннес, я хочу, чтобы вы меня поняли… Можно мне задать вам вопрос?

Саннес. Как вам угодно, фрекен.

Вальборг. Почему вначале — в первый год и даже позже… нам было легко друг с другом? Вы не задумывались над этим?

Саннес. Не раз. Наверное, потому, что мы говорили только о делах.

Вальборг. Вы были моим учителем.

Саннес. А когда вы перестали нуждаться в моих объяснениях…

Вальборг … в конторе воцарилось молчание.

Саннес (тихо). Да.

Вальборг. Я была вынуждена замолчать. Ведь что бы я ни говорила, что бы ни делала, вы все перетолковывали в дурную сторону.

Саннес. Перетолковывал? Нет, фрекен, просто я слишком хорошо вас знал.

Вальборг. Да, я жестоко поплатилась за свое прежнее поведение.

Саннес. Боже меня сохрани быть к вам несправедливым. Многие ваши поступки делают вам честь. Вы чувствовали ко мне сострадание — были вынуждены в конце концов его почувствовать. Но я не выношу сострадания, фрекен.

Вальборг. А если это была благодарность?

Саннес (тихо). Вот этого я больше всего и боялся! Потому я и был начеку.

Вальборг. Согласитесь, Саннес, что мне было довольно трудно иметь дело с человеком, который так настроен.

Саннес. Вы правы. Но согласитесь и вы, что мне было трудно поверить в искренность интереса, который родился от случайного стечения обстоятельств. Ведь в других условиях я был бы для вас несносен и скучен, и я отдавал себе в этом полный отчет! А служить вам забавой в часы досуга я не хотел!

Вальборг. Но ведь вы глубоко несправедливы! Несправедливы именно потому, что не хотите считаться с обстоятельствами. Вдумайтесь в них, и вы поймете, что женщина, которая привыкла жить за границей, вращаться в столичном обществе, становится совсем другой, когда оказывается дома, одна, и когда ей приходится работать, чтобы исполнить свое истинное назначение в жизни! Она и о людях начинает судить иначе. Те, кто раньше ослепляли ее, оказались ничтожествами, когда жизнь потребовала от них преданности, самоотречения, борьбы. А тот, над кем она раньше смеялась, стал в ее глазах образцом того, что господь бог велит называть человеком… когда она очутилась с ним вдвоем, в рабочей конторе отца. И, по-вашему, такая перемена неестественна?

(Молчание.)

Саннес. Как бы там ни было, спасибо вам за эти слова. У меня теперь легче на душе. Жаль только, что вы не сказали мне этого раньше…

Вальборг (с силой). Да разве я могла, когда каждый мой поступок, каждое слово вы истолковывали в дурную сторону? Нет, я чувствовала, что лишь тогда, когда наши фальшивые, натянутые отношения обострятся до предела и мы уже не сможем молчать — тогда мне удастся объясниться с вами.

(Отворачивается.)

Саннес. Наверное, вы правы. Мне трудно сразу осознать все, что вы сказали. Если я ошибался, я потом всегда с отрадой буду вспоминать о прошлом. Извините, фрекен, я должен заняться сборами.

(Делает несколько шагов к выходу.)

Вальборг (испугана, и это чувство все нарастает в ней). Саннес, если вы сами признали, что были не правы, разве вы не должны дать мне удовлетворение?

Саннес. Поверьте, фрекен, когда я останусь наедине с собой, я воздам вам должное! Но сейчас я не в силах ни о чем думать. Я должен все уладить перед отъездом.

Вальборг. Но вы ничего не уладили, Саннес. Ни того, о чем мы говорили сегодня, ни того, что тянется с еще более давних времен.

Саннес. Поймите, мне мучителен этот разговор.

(Хочет уйти.)

Вальборг. Неужели вы уйдете, не выполнив моей просьбы и не загладив недоразумения?

(Они оказались теперь на большом расстоянии друг от друга.)

Саннес. О чем вы говорите, фрекен?

Вальборг. Об одной очень старой истории.

Саннес. Если это в моих силах, я готов,

Вальборг. Это в ваших силах… С того самого дня вы ни разу не подали мне руки.

Саннес. Неужели вы это заметили?

(Молчание.)

Вальборг (улыбаясь, отворачивается). А теперь вы согласитесь мне ее подать?

Саннес (делая к ней несколько шагов). Это просто прихоть?

Вальборг (скрывая волнение). Как вы можете так думать?

Саннес. Но ведь вы ни разу за все это время не просили меня подать вам руку.

Вальборг. Я хотела, чтобы вы сами мне ее предложили.

(Молчание.)

Саннес. Наш разговор вдруг принял такой серьезный оборот…

(Останавливается.)

Вальборг. Для меня это очень серьезный вопрос.

Саннес (делает к ней несколько шагов, радостно). Правда?

Вальборг. Очень серьезный.

Саннес (подходя к ней). Благослови вас бог за эти слова. Вот моя рука.

Вальборг (оборачивается к нему, берет егоза руку). Я принимаю руку, которую вы мне предложили.

Саннес (бледнея). Что?

Вальборг. Вот уже полгода, как мне стало ясно, что я с гордостью стала бы женой человека, который с детских лет любит меня, одну меня, и который спас от гибели моего отца и всю нашу семью.

Саннес. Боже мой, боже всемогущий!

Вальборг. А вы готовы были уехать, только бы не предложить мне руку. И все потому, что мы приняли вашу помощь, и вы боялись, что мы считаем себя обязанными вам! Раз вы не хотите в этом признаться, придется мне самой все высказать вам!

Саннес (падая на колени). Фрекен Вальборг!

Вальборг. Вы — самый преданный, самый умный, самый прекрасный человек на свете.

Саннес. Это невозможно, это слишком большое счастье!

Вальборг. За то, что я стала такой, как сейчас, я больше всего обязана богу, а потом вам. И я чувствую, что, если понадобится, я с радостью отдам за вас жизнь.

Саннес. Я не знаю, что ответить, ведь я даже не слышу ваших слов. Но вы говорите это потому, что вам жаль меня и что я должен ехать, а вы считаете себя в долгу передо мной.

(Берет ее за обе руки.)

Не перебивайте меня! Мне виднее, я больше вас думал над этим. Вы настолько выше меня по дарованиям, по уму, по умению держать себя в обществе, — а жена не должна быть выше мужа. Во всяком случае, я слишком горд, чтобы примириться с таким превосходством.

Быть может, вы сами верите в то, что сейчас говорите. Это показывает благородство вашей души, вашу доброту, и я всю жизнь буду благословлять вас за это. Вы были для меня всем — и счастьем, и горем. Ради вас я пойду теперь на вечное самоотречение. Но разве мне одному выпал в жизни такой жребий? Я не буду роптать на свою судьбу, ведь теперь я знаю, что вы будете тепло вспоминать обо мне.

(Встает.)

Мы должны расстаться — теперь больше чем когда бы то ни было! Прежние отношения невозможны, а другие в скором времени стали бы несчастьем для нас обоих.

Вальборг. Саннес!

Саннес (держа ее за руки, прерывает). Умоляю вас, молчите! У вас слишком большая власть надо мной. Не злоупотребляйте ею! Мы можем совершить величайший грех. Если мы попадем в ложные взаимоотношения, мы испортим друг другу жизнь и под конец возненавидим друг друга.

Вальборг. Но дайте же мне…

Саннес (выпускает ее руки, отступает назад, умоляюще). Нет, нет, не заставляйте меня изменить решение. Оно единственно справедливое, раз мне его подсказывает совесть. В браке с вами я испытывал бы бесконечные терзания — я всегда считал бы себя недостойным вас! А сейчас я расстаюсь с вами с добрым чувством, без капли горечи. Я знаю, что теперь буду с отрадой вспоминать все, даже самые мучительные минуты наших отношений. Благослови вас бог, будьте счастливы. Прощайте!

(Бежит к двери.)

Вальборг. Саннес! (За ним.) Саннес! Да постойте же!

(Саннес наклонился, чтобы поднять плащ и перчатки, которые упали на землю, бежит к двери и сталкивается с адвокатом Берентом, который входит вместе с Якобсеном.)

Саннес. Простите.

(Убегает направо.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Берент, Якобсен, Вальборг, потом Тьельде.

Берент. Здесь, кажется, играют в прятки?

Вальборг. Видит бог, вы правы!

Берент. К чему призывать в свидетели бога? Все и так ясно с первого взгляда.

(Смеется, держась за живот.)

Вальборг. Извините, пожалуйста, отец там.

(Указывает влево, а сама быстро уходит направо.)

Берент. Нельзя сказать, чтобы нас встретили очень любезно, а? Как по-вашему?

Якобсен. Ей-богу, мы ввалились совсем некстати, господин адвокат.

Берент (смеется). Вы правы. А почему, как вам кажется?

Якобсен. Кто его знает. У них такой вид, точно они только что подрались. Лица какие-то расстроенные.

Берент. Скорее взволнованные!

Якобсен. Может, и взволнованные. А вот и Тьельде!

(Мягко.)

Господи! Как он постарел!

(Отступает все дальше и дальше, в то время как Берент идет навстречу хозяину.)

Тьельде (Беренту). Добро пожаловать в наше скромное жилище! Мы рады вам нынче, как и в прошлом году, и нынче даже больше, чем в прошлом!

Берент. Потому что в нынешнем году дела идут еще лучше, чем в прошлом! Поздравляю с окончанием конкурса и приветствую ваше решение выплатить все сполна!

Тьельде. Если будет на то воля божья…

Берент. Но ведь дела идут отлично!

Тьельде. До сих пор я не мог пожаловаться.

Берент. Самое трудное уже позади! Новое дело зиждется на здоровой, честной основе!

Тьельде. Ваше доверие поддержало меня в трудную минуту, а благодаря вам мне стали доверять и другие.

Берент. Если бы вы сами не сделали основного, я бы ничем не мог вам помочь. Ну, довольно об этом! Хм! Я вижу, здесь стало еще уютнее, чем в прошлом году!

Тьельде. Да, мы мало-помалу отстраиваемся.

Берент. И вся семья по-прежнему вместе?

Тьельде. Да, пока.

Берент. А кстати, я и забыл. Могу вам сообщить последние новости о беглом члене вашей семьи.

(Тьельде удивлен.)

О лейтенанте кавалерии.

Тьельде. Вот как? Вы его видели?

Берент. Я встретился с ним случайно на пароходе. Среди пассажиров была весьма богатая невеста.

Тьельде (смеется). Вот оно что!

Берент. Боюсь, однако, что у лейтенанта вышла осечка. Ловля невест — это ведь все равно что охота на дичь… Промазал раз — больше не пытайся: вся стая уже начеку.

Якобсен (во время этой беседы несколько раз пытался подойти к Тьельде, наконец, решился, подошел и стоит теперь, держа шляпу в руке). Я — настоящая скотина, я сам знаю.

Тьельде (беря его за руку). Бросьте, Якобсен, о чем вы!

Якобсен. Отъявленная скотина. Но я сам в этом признаюсь!

Тьельде. Забудем прошлое! Верьте мне, я рад, что мы опять в добрых отношениях.

Якобсен. Не знаю, что сказать. У меня вот тут жжет.

(Показывает на сердце, продолжая трясти руку Тьельде.)

Вы куда лучше меня. Я так и сказал жене: «Он — честный человек», так прямо и сказал.

(Взволнован.)

Тьельде (высвобождая руку). Кто старое помянет, тому глаз вон. Будем помнить только хорошее, Якобсен. Как дела на пивоварне?

Якобсен. Тьфу, чтоб не сглазить! Пока норвежцы будут хлестать пиво, как теперь…

Берент. Якобсен был так любезен, что сам доставил меня сюда. Благодаря ему мне не пришлось скучать в дороге, ведь Якобсен большой оригинал.

Якобсен (недоверчиво, к Тьельде). Что это он хочет сказать?

Тьельде. Что вы не похожи на других людей.

Якобсен. А-а! А то я не понял. Мне сдается, что он потешался надо мной всю дорогу.

Тьельде. С чего вы взяли? Прошу вас в дом, господа! Только извините, я пройду первым. Я не уверен, готова ли жена к приему гостей. А без меня она не может привести себя в порядок.

(Уходит.)

Берент. Мне кажется, что Тьельде чем-то расстроен. Я думал застать его в лучшем настроении.

Якобсен. Да разве? А я не заметил.

Берент. Может быть, я ошибаюсь. Но нам, кажется, предложили войти в дом?

Якобсен. Что до меня, то я именно так понял.

Берент. Ну, раз уж вы привезли меня сюда, ведите теперь к хозяйке дома.

Якобсен. К вашим услугам, господин адвокат. Я глубоко почитаю госпожу Тьельде (поспешно) и самого Тьельде тоже, конечно, его тоже!

Берент. Ну, так за чем дело стало?

Якобсен. Пошли!

(Он стоял справа от Берента, теперь подходит к нему с левой стороны и пытается идти с ним в ногу, но это ему не удается.)

Берент. Лучше не старайтесь, Якобсен. Это не многим удается.

Якобсен. Ничего. Я попробую.

(Уходят налево.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Саннес, Вальборг.

Саннес быстро выходит справа, идет к левой кулисе, озирается, потом выходит на авансцену и наконец решительно направляется в глубину сцены направо и там прячется за дерево. Вальборг появляется следом за ним, выходит на авансцену, замечает его и смеется.

Саннес (выходит из-за дерева). Вот видите, фрекен, вы смеетесь надо мной.

Вальборг. По правде говоря, мне хочется плакать.

Саннес. Поймите, вы ошибаетесь. Вы не можете видеть все так ясно, как я!

Вальборг. А кто уже один раз сегодня вынужден был признаться, что ошибся? И даже просить прощения?

Саннес. Я, пусть, но на этот раз… Поймите, счастливое супружество не может строиться на одном уважении…

Вальборг (смеется)…для этого нужна еще любовь?

Саннес. Не в этом дело! Подумайте сами, разве вы можете, не испытывая смущения, появиться со мной где-нибудь в обществе?

(Вальборг смеется.)

Вот видите, вы смеетесь при одной только мысли об этом?

Вальборг (смеясь). Я смеюсь, потому что вы придаете значение пустякам.

Саннес. Я такой неловкий, неотесанный, да я просто-напросто трушу, когда попадаю в общество тех, кто…

(Вальборг опять смеется.)

Ну вот, видите. Вы уже заранее не можете удержаться от смеха!

Вальборг. Что ж такого! Быть может, я и вправду посмеюсь над вами в обществе…

Саннес (серьезно). Но ведь это уронит меня в ваших глазах…

Вальборг. Саннес! Как вы не понимаете? Вы так дороги мне, что не потерпите никакого урона, если я посмеюсь над вашими маленькими недостатками. Ведь я люблю посмеяться! Если нам придется оказаться в каком-нибудь избранном обществе и я увижу, что вы растерялись, подавлены и не в силах овладеть всеми правилами светской любезности, неужто я должна отнестись к этому всерьез? Но неужели вы думаете, что если все общество станет над вами смеяться, я не возьму вас под руку и не пройду с гордо поднятой головой через всю толпу? Я знаю вам цену, и все люди нашего круга ее знают! Слава богу, земля полнится слухами не об одних только дурных поступках.

Саннес. Ваши слова опьяняют, сбивают с толку…

Вальборг (властно). Если вы не верите, испытайте меня! Здесь адвокат Берент. Он не только принадлежит к самому высшему обществу, он один из самых уважаемых людей в стране. Хотите узнать его мнение о вас? Я не стану ни о чем спрашивать, но сделаю так, что он его выскажет!

Саннес (увлеченный). Зачем мне другие, мне важно только ваше мнение.

Вальборг (тем же тоном). Правда ведь? И если вы поверите в мою любовь…

Саннес (прерывая). Тогда я ничего не буду бояться. Ваша любовь в одно мгновение научит меня всему, чего мне недостает!

Вальборг. Взгляните на меня!

Саннес (беря ее за руку). Да!

Вальборг. Как по-вашему, буду я стыдиться, что вышла за вас?

Саннес. Нет, не будете!

Вальборг (взволнована). Верите вы мне, что я люблю вас?

Саннес. Да! (Падает на колени.)

Вальборг…на всю жизнь, до конца наших дней?

Саннес. Да, да!

Вальборг. Тогда вы мой, и мы вдвоем будем опорой старости наших родителей и сменим их, когда господь призовет их к себе…

(Саннес выпускает ее руки и рыдает.)

Тьельде (появившийся в конторе вместе с Берентом, которому он показывает счетные книги, случайно смотрит в окно и видит молодую пару. Он подходит к окну и тихо спрашивает). Вальборг, что случилось?

Вальборг (спокойно). Ничего. Просто мы с Саннесом обручились.

Тьельде. Возможно ли! (К Беренту, погруженному в изучение гроссбуха.) Извините!

(Поспешно уходит в левую дверь конторы.)

Саннес (который в волнении чувств не слышал предыдущего разговора). Простите. Борьба была слишком долгой и слишком трудной. Это выше моих сил…

(Отворачивается, взволнованный до глубины души.)

Вальборг. Саннес, пойдемте, расскажем маме!

Саннес (в глубине сцены, отвернувшись). Я не в силах, фрекен Вальборг! Потом…

Вальборг. А вот и они!

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Те же, Тьельде, фру Тьельде, потом Сигне.

Тьельде катит в кресле жену. Вальборг бросается к матери и падает перед ней на колени.

Фру Тьельде (тихо). Благодарю тебя, боже! Да святится имя твое!

Тьельде (подходит к Саннесу и заключает его в объятия). Сын мой!

Фру Тьельде. Так вот почему он хотел уехать! Саннес!

(Тьельде подводит Саннеса к жене, он опускается на колени, целует ей руку, но тут же снова встает и отходит в глубину сцены.)

Сигне (входит). Мама, у меня все в порядке!

Фру Тьельде. И здесь тоже.

Сигне (озираясь). Неужели это правда?!

Вальборг (подходя к ней). Прости, что я не открылась тебе.

Сигне. Да, ты хорошо хранила свою тайну.

Вальборг. Я просто долго страдала втайне — вот и все.

Сигне (целует ее, шепчет ей что-то на ухо, потом оборачивается к Саннесу). Саннес!

(Подходит к нему.)

Значит, теперь мы — зять и невестка?

Саннес (смущенно). Фрекен Сигне, вы… Сигне. Но тогда зачем же «фрекен» и «вы»?

Вальборг. Не удивляйся. Он и меня продолжает величать «фрекен».

Сигне. Но ведь после свадьбы ему придется тебя звать по-другому!

Фру Тьельде (мужу). А где же наши друзья?

Тьельде. Адвокат в конторе. Вот он!

Берент (смотрит из окна в лорнет). С вашего позволения, я только предупрежу моего друга Якобсена, и мы не преминем явиться с поздравлениями.

(Выходит.)

Вальборг (подходит к Тьельде). Отец!

Тьельде. Дитя мое!

Вальборг. Если бы не наше несчастье, нам никогда не дожить бы до этого счастливого дня…

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же, Якобсен, Берент.

Тьельде. Позвольте вам представить жениха моей дочери Вальборг, господина Саннеса.

(Приветствия.)

Берент. Ваш выбор делает вам честь, фрекен. Я рад поздравить всю семью с таким зятем.

Вальборг (с торжеством). Саннес! Слышите!

Якобсен. Я человек неученый, но что знаю, то знаю: этот парень влюблен в вас с тех пор, как его конфирмовали. Раньше-то, наверное, не успел: слишком мал был. Но, ей-богу, я никогда не думал, что у вас хватит ума пойти за него замуж.

(Смех.)

Фру Тьельде. Тут кто-то шепчет мне на ухо, что обед стынет.

Сигне. Господин адвокат, разрешите мне вместо матушки повести вас к столу?

Берент (подавая ей руку). Почту за честь, фрекен. Но сначала — жених и невеста!

Вальборг. Саннес?

Саннес (беря ее руку, шепчет). Это не сон; я держу вашу руку!

(Выходят. За ними следуют Берент и Сигне, потом Якобсен.)

Тьельде (берется за спинку кресла, чтобы отвезти жену, но останавливается и склоняется над ней). Нанна, я чувствую благословение божье над нашим домом.

Фру Тьельде. Хеннинг!

Берент — Э. Поссарт. «Банкротство». Мюнхенский театр

Тьельде — А. Антуан. «Банкротство». Свободный театр.

Рис. А. Гильома

― СВЫШЕ НАШИХ СИЛ ―

OVER ÆVNE

Перевод Т. Гнедич

Над этой пьесой Бьёрнсон работал с перерывами около шести лет; окончательный вариант был создан им во время пребывания в Париже в 1883 году, и в ноябре вышло первое издание. Впоследствии пьеса включалась во все норвежские собрания сочинений писателя и издавалась отдельно в 1896, 1899, 1907 и 1916 годах. К началу века она была переведена на немецкий, английский, французский, итальянский и испанский языки. С 1897 по 1912 год пьеса выдержала в России пять изданий.

Сценический успех драмы можно сравнить лишь с триумфом «Банкротства». Первая постановка пьесы была осуществлена Новым театром в Стокгольме в 1886 году. Широкий общественный резонанс вызвала премьера театра «Творчество» в Париже (1894). Событием исключительного значения в культурной жизни скандинавских стран стали две постановки «Свыше наших сил» в 1899 году. Весной состоялась премьера в копенгагенском Народном театре при участии лучших актеров страны. Осенью этой же драмой открыл свой первый сезон Национальный театр в Кристиании. В дальнейшем театры скандинавских стран неоднократно обращались к сценической интерпретации «Свыше наших сил»; в частности, пьеса вновь возвращалась на сцену Национального театра в 1931, 1946 и 1955 годах. Русский зритель впервые увидел драму на сцене Народного дома гр. Паниной в 1909 году в исполнении артистов петербургского Передвижного театра. Спектакль этот занимал почетное место в репертуаре труппы до 1923 года и выдержал около трехсот представлений — явление беспрецедентное в сценической истории пьес Бьёрнсона. Бессменными исполнителями ролей пастора Санга и Клары были руководители театра П. Гайдебуров и Н. Скарская. Спектакль был показан более чем в шестидесяти городах России. Идейно-образное решение этой безусловно талантливой постановки сводилось к мистическому богоискательству, пьеса была понята односторонне и тенденциозно. Приступая к репетициям, П. Гайдебуров обратился к труппе с программным заявлением, в котором сказал: «Вера, утверждающая чудо, свыше ли она человеческих сил? Вот прямая сущность ожидающей нашего воплощения пьесы. Ответ на вопрос, поставленный Бьёрнсоном, один: по вере твоей воздастся тебе. И чудо совершалось между Сангом и одинаково с ним верующим. И для обоих в этом не было чуда». Рецензенты писали о спектакле как о литургии, как о мистерии, вызывающей в зрительном зале истерический экстаз.

Подобная интерпретация пьесы весьма показательна. Сразу же после ее выхода в свет между критиками разгорелась ожесточенная полемика, существо которой сводилось к утверждению или отрицанию религиозной веры как позитивной идеи произведения. Достаточным поводом для этого служили и противоречивые высказывания самого Бьёрнсона, то признававшего абстрактно-религиозную проблематику единственным содержанием драмы, то подчеркивавшего, что его драма «лишь использует определенный жизненный материал и помещает его в психологических картинах». Все же симптоматично, что в примечании к первому изданию пьесы сам Бьёрнсон делает ссылку на две научные работы, посвященные психическим заболеваниям и истерии. Из этого следует, что он рассматривал историю пастора Санга как явление в известном смысле патологическое. В двадцатом столетии почти все исследователи, вне зависимости от концепционной направленности своих работ, приходят, наконец, к единому пониманию финала драмы как авторского отрицания способности религиозной веры вызвать чудо. И в 1932 году известный датский драматург, пастор Кай Мунк, пишет драму «Слово», которая является полемической антитезой «Свыше наших сил». Мунк намеренно повторяет сюжетную ситуацию, круг образов и ведущий конфликт бьёрнсоновского произведения с тем, чтобы в финале прийти к диаметрально противоположному выводу: его герой силой своей веры пробуждает к жизни умершую.

Ракел — Е. Головинская

Элиас — В. Шимановский

Бланк — А. Брянцев

Братт — Н. Лебедев

«Свыше наших сил». Передвижной театр. Рис. О. Клевера

Часть первая

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Адольф Санг, пастор.

Клара Санг, его жена.

Элиас, их сын.

Ракел, их дочь.

Ханна Робертс, сестра Клары.

Епископ.

Крейер, пастор.

Незнакомец (пастор Братт).

Бланк, пастор.

Брей, пастор.

Фалк, пастор.

Йенсен, пастор.

Вдова пастора.

Огот Флурвоген.

Священники и толпа народа.

Действие происходит в северной Норвегии на берегу фиорда.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Скромная комната с бревенчатыми стенами; в правой стене два окна, в левой дверь. Впереди, ближе к правой стороне, стоит кровать, так что ее изголовье приходится на одной линии с дверью. Около кровати столик со склянками и чашками. Комод, стулья и другая мебель.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

На кровати, покрытой белым одеялом, лежит фру Клара Санг, вся в белом. У одного из окон стоит ее сестра миссис Ханна Робертс.

Миссис Ханна Робертс. Как ярко освещена солнцем листва берез! И какая красивая листва!

Фру Клара Санг. А знаешь, сейчас я чувствую запах черемухи!

Ханна. Я стою у самого окна, но никакой черемухи не вижу.

Клара. Из этого окна ее не видно. Но утренний ветерок доносит сюда запах.

Ханна. Я что-то ничего не чувствую.

Клара. А я после ливня особенно ясно ощущаю все, даже самые незначительные дуновения.

Ханна. И ты уверена, что это черемуха?

Клара. Уверена… А все-таки закрой окно.

Ханна. Как хочешь.

(Закрывает окно.)

Клара. Кто это говорил, что нужно опасаться обвала в горах?

Ханна. Старик, который привез нас. Помнишь, я тебе рассказывала? Дождь лил целый день, и старик сказал: «Это опасно. После такого дождя здесь, в горах, ненадежно».

Клара. Я всю ночь только об этом и думала. Ты знаешь, у нас здесь очень часто бывают обвалы. Мне рассказывали, что много лет тому назад, когда нас еще не было на свете, обвалом снесло церковь.

Ханна. Церковь?

Клара. Да, но не ту, которая у нас теперь. Прежняя, говорят, стояла много дальше.

Ханна. Вероятно, поэтому новую церковь и построили здесь, внутри садовой ограды?

Клара. Да. Знаешь, когда летом окна церкви открыты, я могу лежа здесь, слышать, как Адольф поет перед алтарем, то есть, понимаешь, тогда открыта и эта дверь, и дверь в гостиную, и, конечно, окна в гостиной тоже тогда открыты. Он так хорошо поет! Когда обе двери открыты, я отлично вижу отсюда нашу церковь. Подойди сюда. Посмотри, ведь моя кровать именно для этого так и поставлена.

Ханна (подходя к кровати). Дорогая Клара! Как мне тяжело видеть тебя в таком состоянии!

Клара. Ханна!

Ханна. Почему ты мне не писала?

Клара. Во-первых, Америка чересчур далеко от нас, а, во-вторых… Ну, об этом в другой раз…

Ханна. Я вчера не поняла твоего ответа на мой вопрос о докторе.

Клара. Адольф был в комнате, и я не хотела отвечать. Никакого доктора у нас нет.

Ханна. У вас нет доктора?

Клара. Ну да! Он приходил несколько раз. Но он живет очень далеко от нас. И вообще это ни к чему. Когда я пролежала целый месяц без сна.

Ханна. Целый месяц без сна? Но это же невозможно!

Клара. Даже больше — месяца полтора. Но доктор тут не помог бы, я ведь знаю. Когда мой муж спросил доктора, что со мной, тот назвал мою болезнь каким-то длинным уродливым словом. Адольф мне, впрочем не сказал, как именно. Я так и не узнала. Но с тех пор мы больше за доктором не посылали.

Ханна. А можно ли тебе так много говорить?

Клара. Да я же по целым дням вовсе не говорю. Зато иной раз говорю без умолку. Не беспокойся. Мне можно. Скоро уже Адольф придет со своей утренней прогулки. И принесет мне цветов.

Ханна. А разве я не могу нарвать цветов, если тебе хочется, чтобы здесь были цветы?

Клара. Нет. Есть цветы, которых я терпеть не могу. А он знает. Ханна, ты ведь еще не рассказала, как ты встретила моих детей на пароходе. Знаешь, мне ужасно хочется поскорее услышать все, все подробности этой встречи!

Ханна. Вчера было не до того.

Клара. Да, да! И вы все были такие усталые. Подумай только: дети еще спят! С семи до семи! Вот что значит юность!

Ханна. Да, им это необходимо. А я вообще сплю очень мало — всего несколько часов. Сейчас я не испытываю никакой усталости.

Клара. Нет, это другое. Знаешь, все, кто весной, во время белых ночей, приезжает к нам, на север, испытывают нервное возбуждение, страдают бессонницей… Но скажи мне: правда, дети славные?

Ханна. Да, такие наивные и милые. Но они не похожи ни на тебя, ни на Санга; вот разве только глаза. Это я сразу заметила.

Клара. Ну, рассказывай, рассказывай все!

Ханна. Если бы они были похожи на тебя или на Санга, я сразу узнала бы их. Правда, я ведь и вас обоих видела только молодыми. Я обратила внимание на них, когда они появились на палубе, и потом следила за ними, хотя они ехали в другом классе.

Клара. У них не было средств на лучшее, бедненькие!

Ханна. Да… я не узнала их. Однажды утром я была в каюте. Дети ходили мимо меня на палубе: им хотелось согреться. Каждый раз, как они проходили мимо, я обращала внимание на их глаза: такие знакомые глаза! Вдруг какие-то морские птицы пролетели очень близко и пронзительно закричали. Ракел испугалась и стала отмахиваться, сильно вытянув руки. Этот жест я сразу узнала, и глаза — у нее ведь глаза Санга.

Клара. И ты сразу же подошла к ним?

Ханна. Конечно! Я подошла и спросила: ваша фамилия — Санг? Отвечать им не пришлось. Теперь уж я была уверена, что это — они. Я — тетя Ханна из Америки, — сказала я. Ну и все мы расплакались.

(Обе сестры плачут.)

Клара. Ракел написала тебе и просила приехать ко мне? Ведь правда?

Ханна. Да! И за это я буду вечно благодарна ей! Какая она у тебя милая! Я сразу же увела их в первый класс; ее укутала в большую шаль, чтобы она согрелась, а ему дала плед.

Клара. Милая моя Ханна!

Ханна. Но ты слушай дальше. В заливе дул свежий ветер. Мы плыли под скалой, голой и мрачной. Множество чаек кружилось над нами с громкими криками. Было так холодно. Мы прошли много миль и не видели на берегах ничего, кроме голых гор, скал и убогих домишек. Вот он, наш север! — подумала я. — Здесь выросли эти бедные замерзающие дети. Да… Я никогда не забуду этой минуты. Ужасно!

Клара. Да нет же! Вовсе не ужасно!

Ханна. Ах, Клара! И ты вот лежишь больная! Помнишь, какой ты была тонкой, какой веселой и беззаботной?

Клара. Да, да! Но об этом после. Я никак не могу найти слов, чтобы объяснить и рассказать тебе все. Ах, боже мой!

Ханна. Но почему же ты все-таки не обратилась ко мне? Ты же знаешь, что я имею средства… Я могла бы помочь тебе, не допустить, чтобы ты… чтобы… ты так переутомилась.

Почему ты не написала правды? Ты все скрывала от меня. Ракел первая написала правду.

Клара. Да, да, конечно. Иначе и не могло быть.

Ханна. Но почему?

Клара. Если бы я тебе написала правду, вы все бросились бы помогать мне. А я не хочу, чтобы мне помогали. Мне невозможно помочь.

Ханна. Но… значит ты притворяешься перед

Клара. Конечно… я все время притворялась… и перед всеми. А что мне оставалось делать?

Ханна. Ничего не понимаю. Все это как-то странно!

Клара. Ханна! Ты вот сказала «переутомление»… Ты сказала, что могла бы не допустить этого, помочь мне. А скажи, способен ли человек в состоянии изнеможения просить о помощи или оказывать сопротивление?

Ханна. Но ведь это случилось не сразу?

Клара. Ах, ты сама не знаешь, что ты говоришь!

Ханна. Так объясни мне, если можешь.

Клара. Нет. Так сразу я не могу… Но после, может быть, объясню.

Ханна. Начнем вот с чего: ведь ты не разделяла прежде его веры? Может быть, в этом причина?

Клара. Ах, это длинная история. Суть совсем не в том. У нас ведь разные натуры… но и не в этом суть. Будь бы Санг таким, как другие люди, — ну, возмущался бы, старался бы проявить власть, — тогда, может быть… Но еще задолго до того, как мы с ним познакомились, вся его сила, — а сила у него есть, в этом ты можешь мне поверить, — вся его сила была отдана его делу. Затем она превратилась в любовь, в самопожертвование. Нельзя себе представить ничего более прекрасного! Знаешь! В этом доме я не слышала ни одного грубого слова. Здесь ни разу не произошло ни одной так называемой «сцены». А ведь уже скоро двадцать пять лет как я замужем. Он всегда светится праздничной радостью. У него ведь все дни в году — праздник.

Ханна. Боже, как ты любишь его!

Клара. Мало сказать, что я люблю его. Без него меня не существует. Ты вот говорила о каком-то «противодействии»? То есть, это я говорила… иной раз мне приходится оказывать противодействие… когда это становится свыше наших сил…

Ханна. Я ничего не понимаю.

Клара. Сейчас я тебе объясню. Скажи мне кто может противостоять доброте, простой доброте? Чистому подвигу во имя ближних? Чистой, простой, благостном радости? И как можно противиться, когда его детская вера и его сверхъестественная сила увлекает людей?

Ханна. Ты говоришь — сверхъестественная сила?

Клара. A разве ты об этом не слышала? Разве дети тебе не рассказали?

Ханна. О чем?

Клара. Если Санг о чем-нибудь горячо молится, он получает то, о чем просит…

Ханна. Ты хочешь сказать, что он творит чудеса?

Клара. Да.

Ханна. Санг?

Клара. Неужели дети не рассказали тебе об этом?

Ханна. Нет.

Клара. Странно.

Ханна. Мы с ними об этом не говорили.

Клара. Но, значит, они не… Ах, они, вероятно, просто думали, что ты знаешь об этом. Ведь Санг — «пастор-чудотворец», это знает вся страна. Да, да, они просто думали, что ты это уже знаешь. Они ведь очень скромные, правда?

Ханна. Но неужели он творит чудеса? Чудеса?

Клара. Разве с первого взгляда на него ты не заметила чего-то необычного, сверхъестественного?

Ханна. Мне самой, пожалуй, не пришло бы в голову это слово, но теперь, когда ты сказала… Да, он производит впечатление чрезвычайно… как бы это выразиться… чрезвычайно одухотворенного человека… Да, он действительно производит странное впечатление. Будто он человек не от мира сего, не такой, как все…

Клара. Ну вот, ведь правда?

Ханна. Да, это правда.

Клара. Знаешь, я иной раз лежу сведенная судорогой, прижав руки и ноги к груди… Я бы показала тебе, как, но я боюсь: как бы это опять со мной не случилось. Так вот, я лежу по целым дням, пока его нет, и не могу двинуться. Ты не можешь себе представить, как это ужасно! Однажды он уехал в горы. Ах, эти поездки в горы! И, знаешь, я пролежала в таком состоянии целых восемь дней! Но как только он подошел к двери, и я увидела его, и он посмотрел на меня, я сразу почувствовала, как сведенные судорогой руки и ноги расслабляются, а как только он подошел и прикоснулся ко мне, я уже лежала вот так, как сейчас, — спокойно вытянувшись. И так всегда. Это повторяется! Не успеет он войти в комнату, как прекращаются судороги.

Ханна. Удивительно!

Клара. А знаешь ли, что верующие, страдавшие какой-нибудь болезнью, выздоравливали, когда он приходил помолиться вместе с ними. Таких случаев сотни.

Ханна. Действительно выздоравливали?

Клара. Совершенно выздоравливали! Да, а что ты на это скажешь? Больные, к которым он не мог прийти, — а у нас тут такие огромные расстояния, — так вот: больные, к которым он не мог прийти, получали от него письмо, что в такой-то день и в такой-то час он будет молиться именно о них и что в это самое время они должны тоже молиться… И, знаешь, в их болезни с этого самого часа наступал перелом. Это правда. Я знаю много случаев! Множество случаев!

Ханна. Удивительно! Но об этом ты никогда не писала!

Клара. Я ведь всех вас знаю! Неужели ты думаешь, что я стала бы делать его предметом ваших обсуждений и сомнений!

Да, вот еще. Здесь есть вдова пастора. Тебе следовало бы ее увидеть! Она живет недалеко от нас. Самая почтенная женщина, какую я знаю. Когда Санг приехал сюда, она была расслабленной: уже пятнадцать лет передвигалась с большим трудом. А теперь — вот уже двадцать пять лет как она без всякой помощи ходит в церковь каждое воскресенье. А ведь ей почти сто лет!

Ханна. Он исцелил ее?

Клара. Только тем, что молился и заставил ее также молиться. А молиться он умеет! Уж поверь! Так случилось и с Огот Флурвоген. Это было совсем удивительно: она умерла на наших глазах. Мы видели своими глазами, что она мертва! А Санг одной рукой взял ее за руку, а другую руку положил ей на грудь, как бы отогревая сердце, и, вообрази, она начала дышать. Теперь она живет вместе с вдовой пастора в двух шагах от нас. Я могу так вот лежать и рассказывать, рассказывать — без конца. Его слава распространилась и здесь, и по всей стране, среди многих тысяч верующих. И слава эта растет так, что теперь у нас нет ни одного дня покоя.

Ханна. Я смогу сама убедиться в этом… во всем, что ты рассказываешь. Я ведь поживу здесь некоторое время.

Клара. Все это такая же правда, как то, что я вот лежу здесь и могу только приподниматься на локтях…

Ханна. Но почему его дар творить чудеса не подействовал на тебя, Клара? Почему же он не излечил тебя? Он давно должен бы это сделать!

Клара. Это… Тут особые причины…

Ханна. Ты должна мне рассказать, что тут за причины.

Клара. Нет… впрочем, да, конечно, только попозже. Послушай! Открой-ка снова окно! Здесь что-то душно! Знаешь, мне всегда не хватает воздуха.

Ханна. Пожалуйста!

(Открывает окно.)

Клара. Он, верно, скоро придет. Сегодня он что-то слишком задержался. Да… что я еще хотела сказать? А, о цветах. У меня особенная чувствительность к запаху цветов. После дождя их, наверное, будет множество. Сейчас, вероятно, около семи часов; да, пожалуй, уже семь.

Ханна (смотрит на свои часы). Да, семь часов.

Клара. С тех пор как я слегла, я научилась точно определять, который час. Почему же я не чувствую свежего воздуха? Вероятно, ветер стих? Что же ты мне не отвечаешь?

Ханна. Прости, я не слышала, что ты сказала. Я еще не могу прийти в себя от изумления.

Клара. Да, это самое замечательное, самое чудесное явление в нашей стране, а может быть, и самое чудесное явление нашего времени.

Ханна. Что говорит народ? Как к нему относятся?

Клара. Я думаю, все это произвело бы в десятки раз, в сотни раз большее впечатление в любом другом краю. А здесь все это принимают так, словно иначе и быть не может.

Ханна. Но, Клара, чудо есть чудо, ведь так?

Клара. Да, для нас — чудо. Но здесь в самой природе есть что-то странное, требующее необычного и от нас самих. Ведь здесь сама природа переходит все привычные границы. Ночь у нас длится почти всю зиму, день — почти все лето. А весной, в белые ночи, не разберешь — день или ночь. Солнце стоит над горизонтом, и ты видишь его ночью. Знаешь, когда с моря наплывает туман, оно кажется втрое, вчетверо больше обычного. А какие здесь краски у неба, моря, гор? От пурпурно-золотого до тончайшего, нежнейшего золотисто-белого. А какие краски у северного сияния зимой! Правда, они бледней, но какой дикий рисунок, какие тревожные, изменчивые очертания! Да мало ли у нас чудес природы! Стаи перелетных птиц — знаешь, сколько птиц? Миллионы! «Косяки рыб, протянувшиеся на расстояние от Парижа до Страсбурга», как выразился один писатель. А посмотри на эти горы, поднимающиеся как будто прямо из воды. Они не похожи на обычные горы, и об их подножия разбиваются волны всего Атлантического океана.

И образы народной фантазии тут, естественно, такие же. Они тоже грандиозны. В сагах, сказках словно навалены друг на друга целые континенты, а сверху еще нагромождаются айсберги с северного полюса. Да, ты вот улыбаешься! Но ты послушай-ка саги! Поговори с простым народом, и ты сразу узнаешь, что пастор Адольф Санг им всем пришелся по сердцу. Его вера — их вера. Он явился сюда с довольно значительным состоянием и почти все роздал нуждающимся. Так нужно. Такова христианская вера. А когда он отправляется за несколько десятков миль к какому-нибудь бедному больному, чтобы помолиться с ним вместе, сердца их раскрываются и свет нисходит на них! Иногда его видят в море в самую невероятную погоду; он один в маленькой лодочке, а порой с ним дети… Он ведь брал с собой детей, когда им едва исполнилось шесть лет… Он совершает чудо, потом отправляется в другой рыбачий поселок и опять совершает чудеса! От него уж теперь словно ждут все больших и больших чудес. Если бы я не противилась, то у нас уже не осталось бы ни гроша, возможно, и его самого не было бы в живых. Может, и детей наших не было бы! О себе я уж не говорю. Моя жизнь кончена.

Ханна. Значит, ты все-таки не сумела противиться?

Клара. Может быть, на вид это и так. Но я противилась. Не тем, конечно, что устраивала ему сцены, — сцен я не устраивала. Это ни к чему не привело бы… Нет. Мне приходится каждый раз придумывать что-нибудь новое… обязательно совсем новое, иначе он догадается. Ах, как это мучительно!

Ханна. Ты сказала — придумывать что-нибудь?

Клара. Видишь ли, ему одного не хватает: чувства реальности. Он видит только то, что хочет видеть. Например, он ни в ком не замечает ничего дурного, вернее, видит дурное, но не обращает на него никакого внимания. «Я обращаюсь лишь к тому доброму, что есть в каждом человеке!» — говорит он. И когда он говорит с людьми, все они становятся добрыми, абсолютно все. Когда он смотрит на людей своими детскими глазами, кто может остаться дурным? Но дальше начинается безумие: он жертвует нами для всех этих людей! Он губит нас! Представь себе: он совершенно не считается со своими материальными возможностями. Он неисправим. Если бы ему позволить, он отдал бы последнее. Отдал бы, не подумав о том, что на следующий день не на что будет жить. «Господь воздаст, ибо он повелел нам отдавать и сказал, что рука дающего не оскудеет»… В бурю, когда самые опытные моряки не решаются выйти в море ни в большом боте пастора, ни даже на корабле, — он отправляется в маленькой лодке да еще берет с собой одного из детей. Однажды в горах его застиг туман, и он пробыл три дня без пищи и воды. Его искали, нашли и привели в поселок. А через неделю он готов был снова в любое ненастье повторить такое же путешествие! Его ожидал больной!

Ханна. Но как он выносит все это?

Клара. Он все может вынести. Он засыпает, как усталый ребенок, и спит, спит, спит. Потом просыпается, что-нибудь ест и уже готов бодро приняться за работу. Он стоит вне всего земного, потому что совершенно невинен душой.

Ханна. Как ты любишь его!

Клара. Да, это единственное, что мне осталось. Меня угнетает мысль о детях.

Ханна. О детях?

Клара. На них плохо отразилась жизнь здесь. Вокруг не было никакого порядка, ничего определенного. Все сбивало их с толку. Они делали все, что им нравилось. Никаких размышлений, все по наитию. Они были уже подростками, а умели только читать и писать. А как я боролась за то, чтобы они уехали отсюда! И как трудно мне было все эти пять лет находить средства, чтобы дети могли жить в городе и получить хоть какое-то образование! Да, это отняло у меня последние силы. Но теперь все, позади…

Ханна. Дорогая моя, дорогая!

Клара. Почему ты так говоришь? Уж не вздумала ли ты жалеть меня? Меня, прошедшую свой жизненный путь с самым лучшим человеком на земле, с человеком чистейшей души! Из-за этого, конечно, жизнь становится короче… да… все сразу иметь нельзя… Но променять эту жизнь на какую-то другую… Да что ты, милая!

Ханна. Он же разбил всем вам жизнь!

Клара. Ну да, конечно, почти что так. Правильнее было бы сказать: он не успел разбить жизнь всем — этого ему не позволили. Он ведь охотно разбил бы и свою жизнь, если бы ему позволить. То, что он делает, это свыше сил!

Ханна. Свыше его сил? Но ведь он способен творить чудеса и ему не страшны никакие опасности?

Клара. А ты разве не понимаешь, что и чудеса-то бывают потому, что все это свыше его сил?

Ханна. Ты пугаешь меня! Что ты хочешь сказать?

Клара. Я хочу сказать, что все пророки были такими, как он, — и иудейские, и языческие пророки. Они все могли свершить гораздо больше, чем мы, в известном смысле, но именно потому, что в других отношениях им не хватало очень многого. Да, да, я об этом часто думала.

Ханна. Но разве ты не веришь?

Клара. Верю? Что ты под этим разумеешь? Мы с тобой происходим из старой семьи скептиков с обостренными нервами, осмелюсь сказать — из семьи интеллигентов! Я восхищалась Сангом еще в юности. Он был ни на кого не похож! Он был лучше всех! Я восхищалась им до такой степени, что полюбила его. Нет, меня привлекла не его вера… В нем есть что-то совсем особое. Давно ли я стала верить так же, как он? Не знаю…

Ханна. Не знаешь?

Клара. Да. Я была так измучена, что мне некогда было разобраться. Ведь на это нужно время. А мне приходилось выкарабкиваться то из одной трудности, то из другой. Я слишком рано была сломлена всем этим. Я уже была не в силах задумываться над большими вопросами.

Я уже едва понимаю, что правильно, что неправильно. С простыми вопросами, конечно, я справляюсь… Но с более сложными… Я просто делаю все, что могу… То же и с верой… На большее у меня не хватает сил…

Ханна. А он знает об этом?

Клара. Он знает все. Ты думаешь, я скрываю от него что-нибудь?

Ханна. Но разве он не хочет, чтобы ты верила в то, во что он сам верит?

Клара. Ничуть! Он говорит, что вопрос веры, если хочешь избежать вечной гибели, — дело божье. Наше дело быть правдивыми, добрыми. И если мы правдивы и добры, то тем самым уже верим, и, это будет зачтено на том свете или при нашей жизни. О, он совершенно цельный человек!

Ханна. Но ведь он старается распространить свою веру?

Клара. По-своему — да. Но, знаешь, он никогда не настаивает на своей правоте. Он совершенно одинаково снисходителен ко всем. О, равных ему нет!

Ханна. Ты видишь его таким же, каким он казался тебе в первые дни вашей любви. Только твои глаза уже не так молоды.

Клара. Да… Только мои глаза уже состарились…

Ханна. Но я не понимаю, как ты можешь верить в его чудеса… А может быть, ты вовсе и не веришь в них?

Клара. Что ты говоришь! Ничего подобного! Именно в его чудеса я верю безусловнее всего.

Ханна. Если ты боишься за него, когда он уходит в море, если ты не в состоянии поверить, что все то, что он роздал бедным, возвратится снова, — тогда ты вовсе не веришь.

Клара. Потому что я допускала, чтобы он… Нет, позволь тебе сказать, именно в этом моя сила.

Ханна. Пусть так, но это не сила веры.

Клара. Нет, нет! Я знаю, во всем этом есть какие-то противоречия. В каждом из нас есть противоречия. Он в этом отношении — исключение. Вообще я скажу тебе: броситься в море самому, да еще со своими детьми — в бурю — это уже не называется верить в бога, это называется искушать господа бога!

Ханна. Но, мне кажется, чудеса совершаются независимо от того, грозит ли опасность нашей собственной жизни или жизни других?

Клара. Но он сознательно подвергает свою жизнь опасности.

Ханна. Если он делает это, спасая других, то ведь нельзя сказать, что он искушает господа бога?

Клара. Послушай, довольно об этом! Я больше не могу! Я знаю только одно: если он хочет отдать злым, гадким людям все свои средства, все то, на что его дети могли бы жить, или если сам он хочет идти в горы в туман, или отправиться в море в сильнейшую бурю — да, тогда я становлюсь на его пути! Я делаю все, решительно все, что в моих силах, чтобы помешать ему! А если бы он вздумал теперь? Вот уже много месяцев, как я не могу подняться на ноги, но если понадобится… Тогда я смогу! Я уверена, что смогу! Тогда я тоже способна совершать чудеса! Потому что я люблю его и его детей.

(Длинная пауза.)

Ханна. Скажи, я ничем не могу помочь тебе?

Клара. Подай мне, пожалуйста, одеколон. Смочи мне виски. И дай понюхать. Тот же одеколон, который ты давала вчера. Поскорее, пожалуйста! Ты не можешь вытащить пробку? Здесь у меня где-то есть пробочник… вон там… И открой окно! Открой окно!

Ханна. Да, да!

Клара. Спасибо. Если бы после этого ужасного дождя не было так сыро, я бы предпочла побыть в саду… Ну, что же? Ты вытащила пробку?

Ханна. Сию минуту.

Клара. Теперь отвинчивай, только не слишком нажимай… Вот так! Дай скорее! Нет!.. Слышишь? Запахло жасмином?

Ханна. Жасмином? Нет никакого жасмина.

Клара. Да нет же! Я чувствую, что жасмин… Это он! Я слышу его шаги! Это он! Боже, благодарю тебя! Я сейчас успокоюсь! Успокоюсь! О, какое блаженство… Да, это он…

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Санг (входит). Доброе утро! Доброе утро! Милая Ханна! Вот ты и у нас! Только подумать: ты теперь с нами! Что за утро нынче: певучее и душистое. У вас, в Америке, пожалуй, таких не бывает? Нигде на земном шаре таких не бывает!

Клара. А мои цветы?

Санг. Знаешь, что со мной сегодня случилось, Клара?

Клара. Ты отдал их кому-нибудь?

Санг. Нет! Ха-ха-ха! На сей раз нет, как сказал Торденскелд! Какая ты нехорошая! Мы вот бранили этот бесконечный ужасный дождь и опасались обвалов и прочих несчастий… А дождь совершил великое благое дело. Он оказался настоящим благословением. Когда я сегодня увидел наконец солнце и вышел… О, какие цветы встретили меня! Я никогда еще таких не видел! Знаешь, я попал в какое-то царство красок и запахов… Да, да!.. Я вдруг почувствовал, что грешно топтать траву, которая дает столько радости. Я пошел по узенькой тропинке и только смотрел на цветы — на их влажные глазки. Знаешь, они теснились, вероятно, даже толкали друг друга! В них было столько жажды жить: даже самые маленькие тянулись к солнцу с такой откровенной, наивной жадностью! Были среди них и такие, которые всюду лезут первыми, они, хитрецы, вероятно и раскрылись-то раньше всех! Знаешь, уже появились шмели и пчелы! Я видел: они просто не знали, куда броситься в этом потоке запахов. Сотни цветов благоухали один лучше другого. Сотни тысяч цветов! Можно ли допустить, что в этом многотысячном многообразии форм нет и многообразия индивидуальностей? Оно есть! Я почувствовал это. И вот почему я не смог сорвать ни одного цветка. Но сегодня у меня есть для тебя нечто другое!

Клара (пока он говорил, она делала знаки сестре). В самом деле?

Санг. Сегодня я попробую устроить тебе сюрприз!

Клара. В чем дело, дорогой?

Санг. Ты, верно, не думала, что я могу что-то скрывать от тебя? Но и у меня бывают секреты!

Клара. Я давно замечала что-то…

Санг. Да ну? В самом деле, ты все-таки заметила? А ведь я на этот раз как будто не проговорился. Но если я не так встревожен твоей болезнью, как остальные, то ведь тому есть особые причины.

Клара. В чем же дело?

Ханна. Да говорите же, в чем дело! Вы видите, как она взволнована.

Санг. Хорошо, хорошо. Сейчас все разъясню. Я помог очень многим, но до сих пор не мог помочь ей, потому что я не мог как следует помолиться вместе с ней, именно вместе с ней! Она ведь непокорная у меня! А я не имею никакой силы помочь, если больные не молятся одновременно со мной, если они не могут молиться! И вот я написал нашим детям, прося, чтобы они приехали сюда. И вчера вечером я очень рано уложил их спать, но предварительно сказал им, что они должны как можно лучше выспаться, чтобы сегодня в семь часов утра помочь мне помолиться у постели их матери.

Клара. Ах, мой дорогой, мой дорогой!

Санг. Мы окружим тебя цепью из наших молитв. Один будет стоять в нотах, другой — у изголовья, а я — прямо перед тобой. И мы будем молиться, пока ты не заснешь. Да, да, пока ты не заснешь! А потом мы будем молиться, пока ты не проснешься, — и ты проснешься, и встанешь, и начнешь, ходить, как мы все! Да! Так будет!

Клара. Дорогой мой!

Ханна. А что сказали дети?

Санг. О, если бы ты видела их! Они были так потрясены. Уверяю тебя, оба были бледны, как эта вот простыня. Потом они посмотрели друг на друга, и я понял, что их нужно оставить одних. Я вижу, это тебя тоже волнует. Ты закрываешь глаза. Быть может, тебе тоже лучше побыть одной. Да, надо приготовиться! Благодать господня посетит нас. Надо приготовиться… Который час?

Ханна. Начало восьмого.

Санг. Не может быть. В семь они уже были бы тут. Ты забыла переставить часы по европейскому времени.

Ханна. Нет, я не забыла.

Санг. Так значит, ты неправильно поставила их, мой друг! Разве можно поверить, чтобы взрослые дети, которые собираются молиться о выздоровлении своей матери, проспали час, когда они должны прийти к ее постели?

Ханна. Я пойду наверх.

Санг. Нет, нет, нет! Последние мгновения они должны быть одни. Я знаю, как это важно.

Ханна. Они не услышат. Я только загляну в комнату.

(Уходит.)

Санг. Только осторожно! Пожалуйста, осторожно!

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Санг. Это чудесно, что Ханна проявляет столько рвения…

Клара. Ах, мой дорогой!

Санг. У тебя такой грустный голос! О, надейся, прошу тебя! Я никогда еще не чувствовал такой веры в свои силы! А ты ведь знаешь, кто дает нам такое чувство. Клара, моя любимая!

(Становится на колени и ее постели.)

Прежде чем мы соединим свои усилия в горячей молитве, позволь мне поблагодарить тебя! Сегодня я благодарил бога за то, что он даровал мне тебя. Среди всей этой весенней роскоши я благодарил бога за тебя. Я испытал чувство такой радости! Такая радость была вокруг меня и внутри меня. Я вспомнил все, что мы с тобой пережили вдвоем. Знаешь, мне кажется, что я люблю тебя еще больше потому, что ты не вполне разделяешь мою веру: из-за этого я еще более неотступно думаю о тебе. Ты тянешься ко мне всем своим существом, всей своей волей, никакие другие силы тут не действуют И я горд тем, что ты бок о бок со мной и хранишь мою иную правду. А когда я вспомню, что ты, не разделяя моей веры, отдала мне всю свою жизнь…

Клара. Адольф!

Санг. Если ты будешь возражать, я закрою тебе рот рукой! Теперь моя очередь говорить. О, то, что ты сделала, — великий подвиг! Такие, как я, отдают свою веру, а ты отдала жизнь. Как же велико твое доверие ко мне! Как я люблю тебя! Когда моя пламенная вера пугала тебя, когда ты трепетала за меня или за судьбу своих детей, ты, конечно, порой не сознавала, что делаешь… А я знал: ты не могла поступать иначе! А на большее у тебя уже не хватало сил!

Клара. Да, у меня не хватало сил…

Санг. Это моя вина. Я не умел щадить тебя.

Клара. Адольф!

Санг. Да, я знаю. Это именно так. Ты приносила себя в жертву день за днем. И не потому, что ты верила, не потому, что ты надеялась получить награду на том или на этом свете — нет, только из одной любви! О, как я люблю тебя! Сегодня я хотел сказать тебе это. Если бы Ханна не вышла из комнаты, я попросил бы ее оставить нас вдвоем. Благодарю тебя! Сегодня твой день! Знаменательный день! Сейчас придут дети. О позволь мне поцеловать тебя, как в первый день!

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Ханна возвращается.

Санг. Ну, что же?

Ханна. Восьмой час…

Клара. Я знала это.

Санг. Восьмой час? А дети?

Ханна. Они спали.

Санг. Спали?

Клара. Я знала это.

Xанна. Элиас лежал на кровати одетым, как будто только прилег отдохнуть, да так и заснул. А Ракел спала, укрывшись одеялом. Она ничего не слышала.

Санг. Я требовал от них слишком многого. Они все-таки еще дети. Я никогда не умею соразмерить силы.

Ханна. Они почти не спали эти два дня, с того момента, как мы встретились.

Санг. Но почему же бог внушил мне именно сегодня такую веру в свои силы? Я хочу понять, почему?

(Идет к двери.)

Простите меня, друзья, я сейчас вернусь… Почему же именно сегодня?

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Клара. Ты разбудила их?

Ханна. Конечно. Знаешь, я, кажется, начинаю понимать, в чем дело.

Клара. Боже мой! У меня начинается ужасная дрожь!

Ханна. Что же делать?

Клара. Ничего… Я сама должна справиться с этим… О, вчера у них в глазах было какое-то особенное выражение. Теперь я понимаю.

Ханна. Они больше не верят тому, чему верит их отец.

Клара. Да, они больше не верят тому, чему верит их отец. Как они страдали, как много они пережили, бедные! Они ведь любят и уважают его! Он им дороже всего на свете!

Ханна. Вот почему вчера они были такие притихшие.

Клара. Да. И потому они так переживали каждую мелочь. И потому Ракел написала тебе и просила тебя приехать. Она понимала, что кто-то должен быть здесь, с нами. Ей одной это было не под силу.

Ханна. Да, ты права! Каково им было вынести все это!

Клара. Ах, бедные, бедные!

Ханна. Смотри, сюда идет Элиас!

Клара. Элиас? Он здесь?

Элиас (бросается на колени у постели матери, закрыв лицо руками). О, мама!

Клара. Да, да! Я знаю! Я все знаю!

Элиас. Ты знаешь? Ничего ужаснее не могло случиться!

Клара. Нет, ничего…

Элиас. Когда вчера он сказал нам, что сегодня в семь часов…

Клара. Молчи! Я не в силах! Я не перенесу этого!

Ханна. Слышишь? Твоя мать не в силах перенести…

Элиас. Нет, нет! Я знал ведь, что так случится! Все равно так должно было случиться! Рано или поздно этим должно было кончиться.

Ханна. Ты в состоянии выслушать его?

Клара. Я должна его выслушать… Говори же…

Ханна. Что с тобой, Клара?

Клара. Элиас? Ты здесь?

Элиас. Я здесь, мама.

Клара. А Ракел?

Элиас. Она сейчас встает. Вчера мы с нею не спали до полуночи. Но больше она не выдержала.

Клара. Почему, дитя мое, ах, почему же так случилось?

Элиас. Почему мы перестали верить, как отец?

Клара. А вы перестали верить, как отец, дитя мое?

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Входит Санг.

Санг. Вы утратили веру? Сын мой! Ты утратил веру?

Xанна. Посмотри на Клару! Пощади ее!

Санг (спешит к Кларе и кладет руку ей на голову). Все прошло! Все обошлось! Хвала господу!

Клара. Да, мне лучше! Но не отходи от меня, прошу тебя!

Санг. Да, да, я буду с тобой.

Клара. И не позволяй мне плакать! О!

Санг. Нет, нет! Зачем же плакать!

(Наклоняется к ней и целует ее.)

Мужайся, крепись, Клара! Не огорчайся! Ты не должна огорчаться. Подумай только, как горько было им. Они хотели пощадить нас, хотели скрыть от нас свою боль и смятение. Разве мы не должны теперь пощадить их?

Клара. Да, да!

Санг. Видишь! Вот почему у тебя снова был припадок. Нужно все обдумать. Иначе мы будем несправедливы к ним. Особенно я с моей горячностью. Где же Ракел?

Ханна. Она сейчас придет. Они с Элиасом не спали вчера до полуночи.

Санг. Ах, дети, дети! Ну, как вы могли? Нет, нет! Я не хочу слышать об этом. Ты всегда был честен. Если ты так поступил, значит, ты не мог поступить иначе.

Элиас. Не мог. Но это было ужасно.

Санг. Ты слишком легко воспринял свою веру от меня. Я ведь только человек чувства. Может быть, здесь открывается путь к вере, которую нельзя утратить?

Элиас. Я чувствую себя преступником, но я не преступник.

Санг. И ты думаешь, что я хоть одно мгновение сомневался в этом, сын мой? Не обращай внимания, что я еще не могу прийти в себя… Это потому, что я слишком многого ожидал именно от вашей веры… Со временем все пройдет… Нет, нет, нет! Прости меня, Элиас, ты ни в чем не виноват.

(Ракел входит. Она робко отступает в глубину сцены. Санг замечает ее.)

Ракел! О моя Ракел!

(Она подходит к нему и опускается перед ним на колени.)

Когда ты была еще совсем маленькой, ты больше научила меня истинной вере, чем все книги… Как же это могло случиться? Если это чье-то влияние, я имею право знать, как случилось, что тебя отняли у меня.

Ракел. Не у тебя, отец.

Санг. Прости, я не хотел обидеть тебя… Дай, я обниму тебя…

(Ракел бросается на шею отцу и обнимает его.)

Я обещаю вам, дети мои, что я больше никогда не упомяну о том, что произошло… Но я все-таки должен знать… Ведь вас не удивляет, что я хочу понять? Я хочу понять, как это случилось?

Элиас. Даже если ты будешь говорить со мной об этом весь день, отец, я все-таки не смогу ответить тебе как следует.

Санг. Нет. Много разговаривать я не способен. Я ведь не могу рассуждать о вере. Просто не умею.

Элиас. Но выслушать меня ты ведь сможешь?

Санг. Если разговор со мной успокоит тебя, тогда, конечно… охотно. Но постарайся говорить кратко, совсем кратко. Что же толкнуло вас… что утвердило вас в этой мысли, дети мои?

Элиас. Об этом я скажу очень кратко. Ракел и я убедились в том, что христиане не таковы, какими ты учил нас быть.

Санг. Ну и что же?

Элиас. Ты послал нас к самым лучшим людям из всех, кого ты знал, и они, действительно, лучше других. Но и Ракел, и я убедились, — она даже первая поняла, что мы знаем только одного настоящего христианина — и это ты, отец.

Санг. Что ты, дитя мое!

Элиас. Если бы в остальных была хоть какая-то частица от тебя — немного побольше, немного поменьше, — тогда мы не почувствовали бы себя обманутыми. Но они совершенно другие. Они вовсе не похожи на тебя.

Санг. Что ты разумеешь под этим?

Элиас. Их христианство условно. В жизни и в религии они склоняются перед существующим — перед тем, что существует в данном месте, в данное время: учреждениями, обычаями, предрассудками, экономическими условиями. Они нашли окольные пути и умеют приспособить религию к данным обстоятельствам.

Санг. Не слишком ли ты строг?

Элиас. А ты ищешь самого идеального в религии и следуешь ему. Вот в чем основное различие…

Санг. Но почему вас беспокоит это различие, дети мои?

Элиас. Оно ведь и заставило нас задуматься. Тебя это удивляет?

Санг. Нет, почему же… Размышляйте, сколько хотите, только не осуждайте.

Ракел. Мы и не осуждаем. И знаешь почему? Потому что мы поняли, их христианство столь же естественно для них, как твое — для тебя.

Санг. И что же?

Элиас. Но в чем же тогда состоит христианство? Ведь их вера — не христианство!

Санг. Допустим, что так. Что в том дурного? Каждый следует христианству так, как понимает его.

Ракел. Так значит христианство — это нечто такое, чего может достигнуть лишь один из миллионов, отец, дорогой мой!

Элиас. А все прочие только искажают его?

Санг. Кого ты называешь христианином?

Элиас. Я считаю подлинным христианином только того, кто в учении Иисуса понял основное: тайну самосовершенствования, и всю свою жизнь посвятил этому.

Санг. Как меня радуют твои слова! У тебя такой же глубокий ум, как у твоей матери. О, заветнейшей мечтой моей было, чтобы ты… когда-нибудь… Нет, нет, нет! Я обещал вам, дети мои… Я сдержу слово. То, что ты сказал, — истина. Совершенная истина! Но, сын мой, разве каждому не позволено по-своему стараться стать христианином, не заслуживая названия человека, искажающего христианство? Разве нет? И не здесь ли именно и нужна вера? Заслуга одного подлинно верующего искупает заблуждения миллионов.

Элиас. Именно так: стремление, овладевающее всем существом, всем сердцем — это и есть вера.

Санг. И что же?

Элиас. Тогда только один человек из всех, кого я знаю, верит по-настоящему — ты! А другие… Нет, не бойся! Я не собираюсь никого обвинять и порицать. Да и какое право я имею на это? Но другие… либо настолько искажают учение, что оно им не мешает, либо стремятся его искренно принять и выбиваются из сил… Да, именно: выбиваются из сил.

Ракел. Да, это так. И вот, поняв это, дорогой отец, я однажды сказала Элиасу: если эти идеалы так мало соответствуют условиям человеческой жизни и человеческим способностям и возможностям, то как же можно допустить, что они от всеведущего?

Санг. Это сказала ты?

Элиас. Мы не могли справиться с сомнениями и стали искать разрешения вопроса. Мы проследили историю развития этих идеалов до нашей эры.

Ракел. Ведь все они много древнее, чем христианство, отец.

Санг. Я знаю, дитя мое.

Элиас. Их уже давно провозглашали мечтатели разных веков.

Санг.…мечтатели Востока и Греции провозглашали их в минуты полного отчаяния, в минуты, когда лучшие люди только и могли что стремиться прочь от всего, что их окружало… стремиться к обновленной земле… Я знаю это дети мои. Так вот что смутило вас? Господи ты боже мой! Как будто мечты об обновленной земле обетованной и о тысячелетнем царстве божием неосуществимы только потому, что и о них есть древний, невообразимо древний восточный миф. Да, обновленной земли искали и ждали так долго, что слабые духом стали считать ее несбыточным сном, а стремление к ней — погоней за несбыточным идеалом… Но что же это доказывает? О самой вере нельзя сказать ничего дурного, но о проповедниках веры — увы, можно. Но я не буду говорить о них. Я только расскажу, что случилось со мной, со мной самим. Я видел, что христианство ползает на брюхе и осторожно оставляет в стороне все возвышенности. Почему? — спросил я себя. Не потому ли, что если бы оно бесстрашно поставило все вопросы, оно перевернуло бы весь порядок вещей? В чем же дело? Христианство ли невозможно или у человечества не хватает смелости? Но если хоть один решится, тогда, может быть, и тысячи решатся? И я почувствовал, что должен попытаться стать этим одним. Я считаю, что каждый должен попытаться. Да, кто не решится, тот не верит. Потому что верить — это знать, что для веры нет ничего невозможного, и надо выказать свою веру! Я говорю не для того, чтобы похвалиться. Я говорю это, чтобы обвинить себя. Потому что, несмотря на то, что я сейчас так возвеличен милостью божьей, у меня бывают минуты, когда я поистине чувствую, что теряю бога. Разве, идя сюда, я не думал, что мне одному невозможно исцелить ее? Разве я не сомневался, не искал чужой помощи? Потому господь и отнял у меня помощь. Потому-то он допустил, чтобы и вы смутились мыслью о «невозможном» и пришли ко мне и рассказали мне об этом. Ибо, таким образом, должно исполниться время его! Теперь он покажет всем нам, что невозможного нет! О, я шел сюда и ничего не понимал. Теперь я понимаю. Я совершу это один! Теперь я получил указание свыше. Теперь я могу! Потому-то меня и посетила великая милость откровения именно сегодня. Да! Все мне теперь понятно! Клара, слышишь? Это уже не мои слова, это слова великой веры, и ты знаешь, от кого нисходит эта вера.

(Становится на колени у постели Клары.)

Клара, милый друг мой! Ведь ты так же дорога господу, как и те, которые веруют! Ведь господь отец всем нам! Любовь господа — достояние не только верующих. Особое достояние верующих — дар чувствовать его любовь и доброту и радоваться, и делать невозможное возможным во имя его. О терпеливая! О верная! Я иду, чтобы доказать это!

(Поднимается с колен.)

Да! Чтобы доказать это! Я иду в церковь, дети мои, мне надо остаться одному. Я не выйду из церкви, пока господь не ниспошлет сна для вашей матери, а после сна — выздоровления, чтобы она поднялась и стала бы ходить среди нас. Не бойтесь! Я чувствую, это его воля! Он пошлет свою милость. Но не сразу… Потому что до сей минуты я сомневался. Но теперь я выдержу! Я дождусь! Строгий и милосердный господь бог мой посетит меня! Прощайте!

(Становится на колени у постели жены и произносит краткую молитву. Целует жену. Она лежит неподвижно. Он встает.)

Прощайте! Спасибо, дети мои! Вы все-таки помогли мне! Больше чем можно было ожидать. Теперь я пойду молиться. Я буду звонить сам. Знайте, что с первым ударом колокола я начал молиться за вашу мать. Мир вам!

(Ханна невольно открывает перед ним дверь. Он выходит.)

Ханна. Это что-то… это… (Плачет.)

Элиас. Я должен пойти за ним! Должен!

(Уходит.)

Ракел (подходит к постели Клары). Мама! О мама!

Ханна. Не говори с ней. Она тебя видит, но не говори с нею.

Ракел. Я боюсь.

Ханна. Я вижу, как отец твой идет к церкви. Он уже подходит к дверям. Иди сюда!

Ракел. Нет, нет! Я этого не вынесу! Мне так страшно. Мама! Она смотрит на меня, но не отвечает… Мама!

Xанна. Тише, Ракел!

(Слышен первый удар колокола.)

Ракел (опускается на колени. После паузы она произносит тихо и взволнованно). Боже! Ханна!

Ханна. Что случилось?

Ракел. Мама спит!

Ханна. Она спит?

Ракел. Мама спит!

Xанна. Неужели?

Ракел. Я пойду за Элиасом. Я должна ему об этом сказать.

(Выходит из комнаты.)

Ханна. Она спит, как дитя. О господи!

(Становится на колени.)

(Вдруг где-то далеко возникает быстро нарастающий тяжелый гул, переходящий в ужасный грохот. Слышны крики. Дом содрогается. Гул и грохот нарастают.)

Ракел (за сценой). Обвал! Обвал с гор!

(С криком вбегает в комнату.)

Лавина несется прямо на церковь! На нас! Прямо на церковь! На нас! На отца! На нас! Черная, дымная, грохочущая! Ах!

(Вся сжимается и закрывает лицо руками.)

Элиас (за сценой). Отец! Отец! О!

Ханна (над постелью сестры). Сейчас конец. Сейчас конец!

(Грохот становится оглушительным и вдруг начинает стихать, удаляясь. Сквозь удаляющийся грохот явственно слышен звон колокола.)

Ханна (вскакивает). Звон колокола! Он жив! Ракел. Он жив!

Элиас (за сценой). Отец жив!

(Ближе.) Церковь цела!

(Вбегает.)

Церковь цела! Отец жив! Почти у самой церкви лавина переменила направление и пошла влево. Он жив! Он звонит! О господи!

(Элиас бросается на колени у постели матери.)

Ракел. Элиас! Что мама?

Ханна. Она спит. Элиас.

(Вскакивает.)

Она спит?

Ракел. Да, она спит.

(Звон в церкви продолжается.)

Xанна. Как она спокойно спит!

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Маленькая комната с бревенчатыми стенами. В глубине сцены широко открытая дверь на балкон. Виден пейзаж: кругом голые скалы. В правой стене дверь, в левой большое окно. Над выходящей на балкон дверью золоченое распятие под стеклом. Слева, на переднем плане, диван и перед ним стол, на котором лежат книги. Вдоль стены стулья.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Элиас входит с балкона тревожно и торопливо. На нем полотняные штаны и легкая обувь. Он в рубашке и без шляпы. Он останавливается, затем идет к окну и прислушивается. Ясно слышно, как вдали мужской голос поет псалом. Элиас очень взволнован. Ракел осторожно входит из двери справа; дверь эта была закрыта, и, войдя, Ракел опять закрывает ее за собой. Элиас делает сестре знак, чтобы она остановилась и слушала.

Ракел (тоже взволнованная, говорит тихо). Я открою дверь в комнату мамы…

Элиас (тихо). А разве мама проснулась?

Ракел. Нет, но она слышит голос отца.

(Выходит в дверь направо; осторожно входит снова и оставляет дверь открытой; говорит шепотом.)

Она улыбнулась!

Элиас. О Ракел!

Ракел (взволнованно). Элиас! Не говори ни слова! Я не в силах вынести.

Элиас. Посмотри, Ракел! Что может быть прекраснее! Сотни людей неподвижно стоят вокруг церкви, а он молится и поет псалмы, даже не подозревая, что происходит в нескольких шагах. Окна открыты, но они слишком высоко, и он не может видеть, что делается вокруг, А они боятся шевельнуться! Они замерли, чтобы он ничего не услышал, чтобы только не помешать ему! Посмотри! Он говорил о цепи молитв! Вот они — все эти люди вокруг церкви — это и есть цепь молитв.

Ракел. Да!

(Они прислушиваются к пению. Пение обрывается.)

Как он долго поет сегодня!

Элиас. Закрой дверь. Мне надо так много тебе рассказать. Я здесь был два раза и искал тебя.

Ракел (осторожно выходит в дверь направо; снова возвращается, закрывает за собой дверь и говорит громче). Сегодня после полудня еще больше народу.

Элиас. Все время приходят новые — из самых отдаленных селений. Тебе не видно, сколько их! Многие расположились в роще и там слушают проповеди. Отцу они не мешают этим… Люди ходят от рощи к церкви… от рощи к церкви… они ждут… А посмотри-ка на берег!

Ракел. Что там такое? Ой! Все черным-черно от народа! Что там такое?

Элиас. Прибыл пароход миссионерского общества.

Ракел. Пароход миссионерского общества?

Элиас. Разве ты не знаешь, что в городе должен состояться большой съезд миссионерского общества и что для него даже наняли пароход? Пароход уже здесь, в нашем фиорде.

Ракел. Здесь?

Элиас. Да, здесь.

Ракел. Но зачем они явились к нам?

Элиас. Посмотреть на чудо! Наш пастор Крейер и еще один участник съезда должны были ехать с ними и уже взошли было на палубу парохода в устье фиорда…

Ракел. И что же?

Элиас. Ну и рассказали о том, что здесь вчера произошло, о том, что в момент обвала отец был в церкви и молился…

Ракел. Теперь я начинаю понимать…

Элиас. Услышав об этом, все выразили желание немедленно изменить маршрут и направиться сюда. Епископ и некоторые священники хотели было отговорить их, но все стремились только сюда. Пришлось уступить. Вот они все уже тут.

Ракел. И священники?

Элиас. И епископ, и священники, конечно!

Ракел. Неужели они придут сюда? Тебе, Элиас, следовало бы получше одеться.

Элиас. Платье меня стесняет.

Ракел. Стесняет?

Элиас. Да, оно меня душит… У меня появляется желание… ну, вроде бы, улететь. Я не могу тебе описать, что это за состояние. Но порой мне в самом деле кажется, что я мог бы летать.

Ракел. Да что ты, Элиас!

Элиас. Вот он! Смотри! Он идет!

Ракел. Кто? Кто там?

Элиас. Это же он! Да, да, это он! Сегодня утром его принесли сюда. Он был совсем болен. Не мог двинуться. А теперь он идет. Видишь? Это случилось сегодня, когда отец начал петь псалмы. Никто не ожидал, что он будет петь. Мы все умилились до слез. А больной вдруг поднялся — понимаешь! — сам поднялся и пошел. Мы даже сразу не заметили, пока он не оказался среди нас. И мама так встанет, Ракел! Я верю! Мне кажется, я уже вижу, как это будет.

Ракел. Да, я знаю. Она встанет. Я жду этого с минуты на минуту; но я боюсь этой минуты. Почему ты на меня так смотришь, Элиас?

Элиас. Иной раз, когда ты так говоришь, мне кажется, что ты говоришь стихами. Впрочем, так бывает и с другими…

Ракел. Ну что ты, Элиас…

Элиас. Иной раз — как вот теперь — я слышу только звуки речи, как будто перестаю понимать значение слов. Может быть потому, что я в такие минуты слышу нечто такое… что невозможно выразить словами.

Ракел. Что невозможно выразить словами?

Элиас. Чаще всего мне кажется, будто меня зовет отец. Так было сегодня утром. (Взволнованно.) Он не случайно дал мне такое имя. Оно звучит особенно, оно зовет и обвиняет голосом отца. Иной раз я чувствую, что меня влечет куда-то. Порой меня одолевает желание предпринять что-нибудь необычайно опасное. Я совершенно уверен, что я останусь невредим. Да ты не пугайся, никакой опасности нет!

Ракел. Элиас! Пойдем, посидим у постели мамы. Там царит мир.

Элиас. Не могу. Ракел, умоляю тебя, скажи мне, как перед богом, проверь свои самые сокровенные, самые изощренные сомнения и скажи мне: чудо ли то, что мы видели?

Ракел. Господи боже! К чему все время говорить об этом?

Элиас. Послушай! Разве не ужасно, что, быть может, только мы двое и сомневаемся, что единственные, кто еще сомневается, — его собственные дети? Я готов отдать жизнь, чтобы уверовать!

Ракел. Довольно об этом, Элиас, умоляю тебя!

Элиас. Скажи мне только, веришь ли ты? А обвал? Неужели это тоже совпадение? Это слишком необыкновенно, чтобы быть совпадением! А то, что мама спит? Как только он начал молиться, она тотчас же заснула. Она спала так крепко, что даже не слышала грохота обвала… Она спит с тех пор, как он начал молиться. Разве это не чудо? Может быть, и то, другое, величайшее чудо — возможно?

Ракел. Я почти верю, Элиас.

Элиас. Ты почти веришь?

Ракел. И все-таки мне страшно…

Элиас. Тебе страшно? Но, почему же тебе страшно, если это — чудо? Значит, ты все-таки не можешь поверить?

Ракел. Нет, могу…

Элиас. Ведь это не может быть только его магнетическая исцеляющая сила? Или сила его личности? Нет, нет это нечто большее. Да отвечай же. Чудо это или нет? Уверена ли ты, что это чудо?

Ракел. Я не могу сейчас в этом разобраться. Я для того и сижу около мамы, чтобы не думать об этом. Она такая чистая и правдивая, что около нее легко: все тревожные мысли как-то рассеиваются. Теперь дело в другом, Элиас!

Элиас. А в чем же?

Ракел. Что будет потом? Что будет, если только она встанет? Ведь если она встанет… это может… в конце концов…

Элиас. В конце концов?

Ракел. Это может стоить им жизни…

(Горько плачет.)

Элиас. Ракел! Что ты! Господи!

Ракел. У мамы нет больше сил противостоять ему. А он ведь не изменится, и если это случится — тем более…

Элиас. Что же будет?

Ракел. То же, что и было.

Элиас. Но если чудо свершится, Ракел, то чего же бояться?

Ракел. Мне страшно подумать, каковы будут последствия всего этого для мамы, для отца, для всех нас… Ты, кажется, не понимаешь меня?

Элиас. Нет.

Ракел. В сущности, мне уже все равно… Но это будет катастрофой, гибелью для всех нас.

Элиас. Ты говоришь о чуде?

Ракел. Да, да! Это не благодать, это не благословение божье! Это ужас, Элиас! Ужас!

(Ведет его в глубину комнаты.)

Элиас. Да в чем дело?

Ракел. Под самым окном стоит человек и пристально смотрит сюда. Какой-то странный, бледный…

Элиас. В застегнутом наглухо сюртуке?

Ракел. Да.

(Слабо вскрикивает.)

Вот он уже в комнате!

(Отступает, пятясь, как будто перед призраком, и убегает в комнату матери.)

Элиас. Здесь, в комнате?

(Незнакомец входит слева через боковую дверь. Останавливается и молча оглядывает комнату.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Элиас (увидев незнакомца). Это он!

Незнакомец. Вы позволите?

Элиас. Кто вы такой?

Незнакомец. Не все ли вам равно.

Элиас. Я видел вас еще вчера.

Незнакомец. Да, да! Я пришел сюда с гор.

Элиас. С гор?

Незнакомец. Я как раз был наверху, когда произошел обвал. Я все видел.

Элиас. Вы все видели?

Незнакомец. Да, и слышал звон колокола. А сегодня я видел больного, который встал и пошел, когда ваш отец начал молиться… А теперь, разрешите спросить, ваша матушка спит вот там, в доме?

Элиас. Да, но не в первой комнате, а в следующей.

Незнакомец. Но если она встанет, она непременно выйдет сюда? Ведь так? Она ведь пойдет в церковь, где находится ваш отец? Ведь так? Значит, она непременно выйдет сюда…

Элиас. Ну и что же?

Незнакомец. Я только прошу, точнее выражаясь — я умоляю вас… разрешите мне побыть здесь? Увидеть все это… Я так пламенно хочу увидеть то, что совершится! Я не в силах, не в силах противиться… Я не войду, прежде чем не почувствую, что меня влечет непреодолимая сила. Я не буду сидеть здесь… Я вам не помешаю. Но когда я почувствую, что непреодолимая сила влечет меня сюда, чтобы увидеть… Вы разрешаете?

Элиас. Да.

Незнакомец. Спасибо! Я должен сказать вам… этот день будет решающим днем в моей жизни!

(Уходит с балкона направо.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Элиас. Этот день будет решающим днем в моей жизни.

(Слева, с балкона, входит пастор Крейер.)

Крейер, ты видел этого человека, который только что вышел?

Крейер. Видел. А кто это?

Элиас. Ты его не знаешь?

Крейер. Нет, не знаю.

Элиас. Удивительный он человек… Этот день будет решающим днем в моей жизни… Боже, как это верно!

Крейер. Я так и полагал, Элиас, что этот день будет великим днем для тебя. Можно ли оставаться безучастным к тому, что происходит? Посмотри на сотни молящихся, окружающих церковь, в которой молится он, не подозревая даже их присутствия. Я не могу вообразить ничего прекраснее.

Элиас. Ведь правда? О, я отброшу всякий страх, все сомнения! Этот день будет решающим! Какие замечательные слова! Я долго боролся и страдал и ничего не достиг. И вдруг все мне далось сразу! Теперь в душе моей мир. Мне хотелось бы поговорить с тобой.

Крейер. Только не сейчас. Видишь ли, у меня к тебе поручение…

Элиас. Ко мне? От кого?

Крейер. Я вернулся сюда на пароходе миссионерского общества.

Элиас. Знаю.

Крейер. И вот епископ и священники послали меня спросить, не смогут ли они занять эту комнату на некоторое время?

Элиас. Для чего?

Крейер. Им необходимо обсудить, как им надо отнестись ко всему происходящему. И мы не знаем лучшего места, где можно было бы уединиться. Да, да, пожалуйста, не удивляйся. Понимаешь ли, мы ведь профессионалы, так сказать, проповедники по ремеслу, и наша обязанность смотреть на подобные явления более трезво, чем другие.

Элиас. Не внесет ли их приход сюда дисгармонию?

Крейер. Из дисгармонии рождается гармония. Да и кто может противиться чуду?

Элиас. Да, это правда. Но зачем именно здесь, в доме? Они вклинятся между отцом и матерью. В их присутствии нельзя будет открыть дверь маминой комнаты, когда отец начнет молиться.

Крейер. А что, по-твоему, ответили бы им твой отец или твоя мать?

Элиас. Безусловно, согласились бы… Ты прав. Я отдам им комнату. Но я не хотел бы встречаться с ними. Я уйду.

Крейер. Я все улажу. Скажи только: обе двери, ведущие в комнату твоей матери, закрыты?

Элиас. Да.

Крейер. Когда все соберутся, я закрою окно и обе двери.

Элиас. Пускай себе запираются! Я найду сочувствие у тех, кто благоговейно ожидает около церкви чего-то великого, что должно совершиться именно сегодня. И, конечно, они ожидают не напрасно!

(Уходит.)

Крейер (ему вслед). Об этом надо помолиться, Элиас!

Элиас. Да, теперь я попытаюсь молиться!

(Оба уходят налево.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Крейер (опять входит слева). Сюда! Пожалуйста!

(Идет вперед и закрывает окно.)

(В комнату входят епископ и священники. Крейер возвращается и закрывает обе двери.)

Бланк. Не можете ли вы, знакомый с порядками в этом доме, устроить нам чего-нибудь поку-у-шать?

Епископ. Я знаю, что мы производим комическое впечатление. Но это по причине морской болезни.

Брей. У нас в желудках ничего не осталось!

Епископ. Едва мы успели войти в спокойные воды, где уже можно было начать варить и жарить…

Брей. Как совершилось чудо!

Фалк. Я так ужасно проголодался.

Крейер. Боюсь, что сегодня здесь о еде никто не позаботился. Но я все-таки пойду, разузнаю. (Уходит.)

Йенсен. У меня от голода начинаются галлюцинации. Я читал, что это бывает… Впрочем, когда читаешь об этом, то обычно не веришь. Вот! Я положительно вижу перед собой куропаток!

Фалк. Куропаток?

Йенсен. Не только вижу — я чувствую их запах! Жареные куропатки!

Голоса. У нас будут жареные куропатки?

Крейер (возвращается, с порога говорит). Увы! Ничего нет! Я побывал и на кухне, и в кладовке. Пусто. И ни одной живой души.

Брей. Ни одной живой души?

Фалк. А я так ужасно проголодался!

Епископ. Не надо становиться смешными, друзья мои! С неизбежным надо примириться. Давайте займемся делом. Будьте добры, присаживайтесь!

(Садится на диван, все прочие — на стулья.)

Будем беседовать кратко и без шума — вы ведь знаете, что в этом помещении находится серьезно больная? Мы должны прийти к соглашению относительно того, как всем нам следует вести себя. Я всегда придерживался мнения, что пред лицом таких событий священнослужитель должен, как правило, оставаться совершенно нейтральным. Ни соглашаться, ни возражать, пока движение не определится настолько, что возможно будет высказать о нем суждение. Поэтому сегодня я желал от всего сердца, чтобы нам удалось не приехать сюда. Но нам пришлось приехать.

Священники (перешептываются). Нам пришлось приехать! Да, нам пришлось приехать…

Епископ. Сюда, где, как полагают, это чудо, так сказать, произошло, сюда стремились все, и я никого за это не осуждаю.

Но уж если мы оказались здесь, притом на одном пароходе со многими спешившими сюда верующими, — все захотят узнать наше мнение о случившемся. Даже когда мы отправимся дальше и явимся на съезд, — у нас опять-таки спросят наше мнение. Каково же оно?

Крейер. Позвольте мне почтительно высказать свое скромное суждение. Я полагаю так: либо мы верим в чудо и действуем в соответствии с этим, либо мы не верим в чудо и — опять-таки — действуем в соответствии с этим.

Епископ. Гм. Есть еще и третье решение, юный друг мой.

Священники (перешептываются). Есть и третье решение! Безусловно, есть еще и третье решение.

Епископ. Чем старше и опытнее становишься, тем труднее оказывается составить себе окончательное мнение, в особенности относительно явлений сверхъестественных, в таких случаях, когда почти нет возможности исследовать суть вопроса. А что, если мы станем высказывать противоречивые суждения? Как будет принято в наше время сомнений и колебаний разногласие между священнослужителями в вопросе о чуде? Вопрос ведь стал бы так: возможно ли, что где-то в Норвегии в настоящее время совершаются чудеса?

Бланк. Если я понял ваше преосвященство правильно, то нам, прежде всего не подобает обсуждать, совершилось чудо или не совершилось, — это дело отца нашего небесного.

Епископ. Вот именно! Воистину разумные слова! Спасибо, старый друг мой!

Бланк. А еще я полагаю, что чудеса подчиняются таким же законам, как и все остальное вокруг нас, хотя мы оных законов порою еще и не знаем. В этом отношении мнение мое совпадает с мнением профессора Пейтерсена.

Фалк. В книге, которую он до сих пор не опубликовал?

Бланк. Не опубликовал сейчас — опубликует через несколько лет. Но ежели это так, то смеем ли мы своим слабым разумением судить о каждом отдельном чуде? Если бо-ольшин-ство верующих считает, что это — чудо, нам остается только прославлять господа нашего.

Епископ. Значит, ты все-таки хочешь, чтобы мы признали чудо?

Бланк. Признаем мы чудо или не признаем — наше дело прославлять господа нашего вместе с па-аствой.

Епископ. Нет, старина! Тут одним прославлением не отделаешься!

Священники (перешептываются). Тут прославлением не отделаешься! Не-ет! Тут прославлением не отделаешься!

Епископ. Теперь слово имеет господин Брей.

Брей. Я, собственно, никак не могу понять, что, собственно, мешает нам сразу же признать чудо? Разве чудо такое уж редкое явление? Я вот, например, постоянно сталкиваюсь с чудесами. В моем приходе настолько привыкли к чудесам, что чудом было бы не замечать их.

Фалк. Не будет ли Брей любезен назвать какие-нибудь из чудес, которые он в своем приходе встречает на каждом шагу?

Епископ. Нет, это ни к чему. Мы только уклонимся.

(Обращаясь к Йенсену.)

Вы встали? Вы желаете взять слово?

Йенсен. Да. В данном случае все зависит от того, как расценивать факт, перед которым мы стоим: надо решить — чудо это или даже ряд чудес — или не чудо?

Крейер. Именно так.

Йенсен. Каждое отдельное чудо нужно исследовать. Но в таком случае нам нужно иметь техническое заключение, обстоятельное медицинское заключение, по возможности, показания очевидцев, запротоколированные хорошим юристом. Только тогда священнослужители могут с уверенностью дать свое духовное суждение. Под словом «духовное» я разумею не то, что мы часто слышим от разных проповедников и так называемых «одержимых» или «богом вдохновленных» людей. Я разумею точное, трезвое, ясное суждение о чуде, с точки зрения его духовной сущности, и чем проще, трезвее и суше суждение, тем оно ближе к истине и духовнее.

Фалк. Слушайте! Слушайте!

Йенсен. Тогда, может быть, окажется, что чуда здесь не было. Никогда не было… Чудо происходит внезапно, отнюдь не тогда, когда его ожидают и прославляют сотни, может быть, даже тысячи восторженных и любопытных. Да, да, любопытных! Настоящее чудо приходит как уравновешенное, незаметное и реальное явление к уравновешенным, незаметным и трезвым людям.

Фалк. Да это же мои собственные мысли! Он положительно читает в моем сердце!

Крейер. С разрешения Фалка я, однако, сделаю еще одно замечание. С тех пор как я стал здесь священнослужителем, я не раз замечал, что самые уравновешенные люди особенно легко поддаются суевериям.

Бланк. Это и я наблюдал. Совершенно правильно!

Крейер. Из осторожности они часто отрицают очевидное, но столь же часто на них нападает безотчетный страх перед тем, что для большинства из нас просто неощутимо. Я много думал над этим вопросом. Мне кажется, что стремление к сверхъестественному до такой степени заложено в нас, до такой степени свойственно всем людям, что, если мы будем противиться ему в одном случае…

Бланк. То оно проявится в другом! Я того же мнения!

Фалк. Да. Дело не в том, кто верит — восторженные или уравновешенные люди. Я хочу спросить: почему мы должны отказаться от света, уже достигнутого, перестать понимать слова, уже понятые, и опять беспомощно метаться в темноте, как совы?..

Брей. А почему вы смотрите на меня?

(Священники громко смеются.)

Епископ. Тише, тише! Не будем забывать, что в доме больная.

Фалк. Ожидание чуда возникает из веры, так же, как из природы язычества вырастает колдовство, — это нарост, болезнь, атавизм.

(Священники стараются сдержать смех и кашляют в платки.)

Епископ. Тсссссс!

Фалк. Чудо, которое не подтверждено, так сказать, священнослужителями, не рассмотрено и не признано высшими церковными властями под председательством его величества короля, — такое чудо для меня все равно что беглый бродяга, попрошайка, вор-взломщик.

(Епископ улыбается; священники не спускают с него глаз и тоже улыбаются.)

Возможно, что хорошо быть наивным. Я тоже был когда-то наивным. Но если ты пастор в большом городе — тебе приходится в один и тот же день и сокрушаться над гробом умершего, и выглядеть счастливым на свадьбе, и стоять у смертного одра бедняка, а потом, в тот же день, присутствовать на обеде в богатом замке. Вот тут-то научаешься понимать человеческую слабость и неустойчивость. Тут-то и начинаешь понимать, что полагаться можно не на людей, а только на прочные установления. Когда совершается чудо, все установления, все правила рушатся под напором чувств. Потому-то католическая церковь и попыталась сделать чудо особым установлением, создать специальное учреждение, ведающее чудесами. Но из-за этого она вскоре потеряла уважение всех мыслящих людей и опирается только на простаков и людей своекорыстных. Кстати сказать, я был однажды в обществе дам. Их было человек двадцать, а я оказался единственным мужчиной…

(Всеобщее оживление.)

У одной из дам вдруг начались судороги. Совершенно внезапно…

(Веселое оживление растет.)

А потом судороги случились с другой, с третьей — и так с шестью. Ну вот, я взял графин воды и окропил одну за другой (показывает руками, как он кропил), кстати, и здоровых: ведь судороги — это очень заразительно!

(Громкий хохот. Епископ первым сдерживает смех и произносит: Тсссс! — но снова заливается смехом, а за ним остальные, потом снова сдерживает смех и еще раз говорит: Тсссс! Тсссс! Тише!)

Я полагаю, что поливание водой полезно для здоровья!

(Все снова смеются и кашляют в носовые платки. Некоторые священники сердечно благодарят Фалка за веселую шутку.)

Крейер. Все мы знаем Фалка и знаем, что он человек хороший, несмотря на его странности. Но ежели он, к примеру сказать, увидел бы вдову пастора, о которой шла речь, — ей уже почти сто лет, как вы знаете, — я полагаю, что уж ее-то Фалк не стал бы обливать водой, хотя она как живое чудо бродит среди нас и всех заражает своей верой. Такова же и молодая девушка, Огот Флурвоген, которая ухаживает за старушкой. Чудо воскрешения этой девушки видел я сам и многие другие. Мы видели, мы подтвердили, что она мертва и холодна. А он помолился над нею, взял ее за руку — и она встала. Можете поверить моему свидетельству.

(Общее удивление.)

Они обе сейчас здесь.

Голоса многих присутствующих. Они здесь? Они уже здесь?

Крейер. Быть может, они уже вошли. Я видел их около дома. Старуха ходит медленно, с трудом, но она пришла, чтобы увидеть больную. Она хочет собственными глазами увидеть ту, которую не разбудил грохот обвала. Но вы взгляните только на старуху! Только поговорите с ней! Поговорите с девушкой, которая привела ее, — и вы на все свои вопросы получите ответ, столь же достоверный и ясный, как то, что вы их видите собственными глазами. Это даст вам для уразумения вопроса больше, чем все наши рассуждения. Я говорю не для того, чтобы упрекнуть вас. Я ведь сам думал так же, как и вы, пока не стал священником здесь. Никто не переживал болезненнее, чем я, все те уступки, на которые приходится идти служителям церкви! Какие убогие доктрины и толкования приходится нам применять! Без чуда мы бедны. Мы не имеем сил молиться о даровании чуда, не имеем сил совершать чудо — и нам приходится притворяться, либо что мы можем обойтись без чудес, либо что мы богаты чудесами. Я знаю каждого из вас достаточно хорошо. И вот, что я вам скажу: если бы вы были уверены, совершенно уверены в том, что здесь вам посчастливилось увидеть чудо, великое чудо, такое чудо, о котором в писании сказано: «и все, видевшие, уверовали», — если бы вы увидели такое чудо, то все вы, сколь бы велики ни были сомнения и слабость в некоторых из вас, — все вы стали бы как дети, и отдались бы вере, и посвятили бы весь остаток дней своих тому, чтобы возвещать это чудо.

(Движение, в особенности среди старших священников.)

Я решаюсь сделать такое признание от вашего имени братья, потому что я нахожусь внутри того круга, очерченного духом круга, о котором сказано — либо в нем, либо вне его. Когда находишься внутри него, то все жалкие уловки отпадают сами собой, и мы можем позволить себе смелость говорить правду! Но что станется с христианством, если церковь потеряет веру в чудо?

Элиас (входит). Простите, пришла старушка, вдова пастора. Она хочет увидеть мою мать.

(Все встают. В дверях появляются старая вдова и Огот. Элиас открывает перед ними дверь, ведущую в комнату направо. Сам он уходит вместе с ними. Все священники отодвигают стулья и почтительно пропускают пришедших, расступаясь перед ними.)

Вдова пастора (с порога второй комнаты). Оставь меня теперь, Огот, Тут я хочу побыть одна, одна… Ибо здесь побывал господь — здесь место свято… Здесь человек стоит лицом к лицу с господом. И здесь лучше быть одной.

(Она стоит так, чтобы видеть спальню. Склоняет голову, потом благоговейно поднимает руки. Снова заглядывает в спальню, еще раз склоняет голову и отступает назад.)

Она светится! Она вся сияет белизной. Я так и думала. Она сияет белизной. И спит, как младенец. Вот я и увидела! Какое сияние! О, какое сияние! Благодарю тебя, что ты оставила меня с нею одну.

Огот. Но разве ты была одна?

Вдова пастора. Совершенно одна. Никого, кроме меня… И она сияет белизной.

(Обе уходят.)

Элиас (входит справа). Обе двери закрыты. Теперь я закрою и эту.

(Закрывает двери и уходит.)

(Священники стоят в глубоком молчании.)

Крейер. Вы не говорили с нею?

Епископ. Нет.

Крейер. А знаете ли вы, что у всех у вас на лицах как бы солнечный луч. И я скажу вам, почему это происходит: люди, которых чудо осенило своим сиянием, светятся его отблеском. Поговорим об этом!

(Все придвигают к нему стулья и садятся.)

Йенсен. Можно ли мне задать вопрос? Разве чудом не является обращение к вере?

Крейер. То, что мы называем чудом обращения к вере, можно проследить шаг за шагом с психологической точки зрения, и, в сущности, это еще не чудо. Нечто подобное можно встретить во всех великих религиях и при нравственном перерождении людей, хотя оно происходит втайне. Но я спрашиваю вас, что такое христианство, которое покоится на чуде и которое утратило веру в чудеса, — что оно без чуда? Не более как свод предписаний морали!

Фалк. Самое существенное в христианстве не чудеса, а вера в воскресение!

Крейер. Но эту веру разделяют все великие религии и все люди, склонные к религиозному чувству.

Фалк. Но они не могут «быть, как дети».

Крейер. Это правда.

Фалк. Следовательно, они не понимают и настоящего самоотречения.

Крейер. Нет, это неверно! Идея мученичества явилась еще до христианства. Человечество еще до христианства знало счастье жить и умирать за то, во что верило. Это счастье и теперь идет рука об руку с христианством, проявляясь везде, в самых разных формах…

Епископ. Но что же такое христианство, по-вашему?

Крейер. Для меня христианство гораздо больше, чем проповедь морали. Проповедь морали можно встретить во многих религиях, и порой эта проповедь в других религиях разумней и тоньше, чем в Новом завете. По-моему, христианство — нечто гораздо большее, чем стремление к самопожертвованию; если это не так, то христианство не отличается от других религий. Либо христианство есть «жизнь во Христе», вне мира и всех мирских установлений, либо его вовсе не существует. Либо оно нечто большее, чем просто приверженность идее, либо оно — созидание нового мира, чудо, либо — христианства нет!

(Садится, взволнованный и ослабевший.)

Мне… мне многое хотелось сказать… я многое… должен был сказать… но… больше я не в силах!

Епископ. Как только я увидел вас сегодня на палубе нашего парохода, милый мой Крейер, я сразу же заметил, что вы переутомлены и больны. Но так выглядят все адепты пастора Санга!

Незнакомец (приоткрывает балконную дверь и останавливается на пороге. Не закрывая дверь, он шаг за шагом, медленно приближается). Можно мне сказать слово?

(Все оборачиваются; некоторые невольно встают.)

Епископ. Это ты, Братт?

Остальные. Пастор Братт?

Отдельные голоса. Так это и есть Братт?

Епископ. Ты не был с нами, — почему же ты теперь пришел сюда?

Братт. Я пришел с гор.

Епископ. С гор? Значит, ты не собирался участвовать на съезде миссионерского общества?

Братт. Нет. Я шел сюда.

Епископ. Я понимаю тебя.

Братт. Я шел увидеть чудо. Я пришел вчера, когда произошел обвал. Я стоял на горной тропинке и видел обвал. Я слышал звон колокола. И вот я здесь. В тот же день я видел больного, которого принесли в церковь; когда пастор запел псалом, больной поднялся, возблагодарил бога и пошел. Можно мне сказать еще несколько слов?

Епископ. Конечно!

Братт. Я — человек, в трудную минуту пришедший к вам за помощью, братья мои!

Епископ. Говори, говори, друг мой!

Братт. Я говорю себе; вот наконец я вижу чудо, но через мгновение мне приходит мысль: а чудо ли это? Ибо я не впервые присутствую при чуде. Я посетил все прославленные чудесами места в Европе — и каждый раз уходил разочарованный в своих ожиданиях. Правда, здесь, у нас, вера сильнее и целеустремленней. Санг — великий человек. Я почувствовал сверхъестественную силу того, что я здесь увидел. Меня охватил восторг. Но через несколько минут снова вернулось сомнение. Сомнение — вот мое проклятье! И я сам навлек его на себя. Семь лет я, будучи пастором, обещал верующим чудо. Обещал им то, что обещано в писании. Но сам я был обуреваем сомнениями: ибо я никогда не видел, чтобы верующие получали чудо по своей вере… Семь лет я проповедовал то, чему не верил сам. Все эти семь лет, в самые трудные дни, — а таких дней было много, как и бессонных ночей, — все эти семь лет я пламенно молился и взывал к всевышнему: да где же та сила творить чудеса, которую ты обещал верящим в тебя.

(Плачет.)

Епископ. О, сколько искренности в твоих словах. Ты всегда был таким.

Братт. Ведь он обещал, ведь он возвестил, что верующим дана эта сила. Сила совершать большее, чем свершил сын человеческий. Что же сталось с его обещаниями? Неужели после восемнадцати веков безмерного распространения веры среди нас не найдется ни одного верующего, который мог бы совершить чудо? Или обещание самого господа не выполнено? Сила веры не может слабеть. Сила веры должна укрепляться от постоянного применения, как и все другие способности человека. За истекшие восемнадцать столетий вера эта пройти через многие поколения, постепенно воспитываясь у людей, должна была стать безмерно возросшим наследием. Неужели же эта вера теперь недостаточно сильна, чтобы творить чудеса? Неужели соединенные устремления всех верующих не могут выдвинуть хотя бы одного человека, обладающего силой творить чудеса, — так, чтобы все кто их видел, уверовали бы. Но ведь это слова писания они должны быть исполнены. Мы так часто читаем в библии: «и все видевшие уверовали»… Значит, бывают же чудеса, которые делают всех видевших верующими! А почему теперь отпадают многие тысячи? Потому что не смотря на обещание, чудеса не совершаются. Люди с новыми воззрениями, просвещенные мужчины и женщины наших дней не умеют верить, как верили прежде. Не потому, чтобы способность верить ослабела в них, а потому, что она стала иной, более высокой Их способность к самоотречению совсем иного качества, более глубокого, более тонкого и потому, естественно, — встречается реже. Но те, у кого теперь есть такая способность обладают самым ценным, что только может встретиться на земле. Нужно понять новое состояние умов — другого пути нет.

(Священники переговариваются между собой.)

Религия больше не является единственным идеалом человечества. Мы должны доказать, что она может стать его самым высоким идеалом. Люди теперь живут и умирают за то, что они любят — за родину, за семью, за свои убеждения. Для них то, за что они умирают, всегда выше всего остального, что только может дать жизнь в границах возможного. Поэтому, если им нужно указать что-нибудь еще более высокое, надо выйти за эти границы. Покажите им чудо!

(Сильное волнение среди священников.)

Фалк (встает). Помнится мне, в писании есть очень грозные слова, относящиеся к тем, которые не уверуют, не увидев знамения…

Братт. А знаете ли вы, что они вам ответят? Они ответят вам: мы просим только знамения, которое обещано самим господом, обещано тем, кто верует. Если среди вас нет ни одного верующего, достойного увидеть чудо, то чего же вы хотите от нас? Да, вот что вам ответят. Но дайте этим людям чудо, чудо, которое не сумеют разложить на мелкие частички самые тонкие инструменты сомнения, чудо, о котором сказано: «видевшие его все уверовали», тогда вы принуждены будете признать, что люди нуждаются не в силе веры, — она есть у них, — а в чуде! Вера совсем не должна возлагать все свои надежды на легковерие. Жажда веры всего острее у самых ярых скептиков. Каждый, кто знает, что представляет собою цивилизованный человек, хорошо понимает это. Каждый священнослужитель не раз замечал, что в большинстве случаев опасность именно в противоположном: не умея верить, как должно, люди впадают в суеверия.

Многие голоса (тихо). Это правда.

Братт. А если бы перед нами совершилось чудо, чудо столь великое, чтобы «все видевшие уверовали»? Прежде всего, к нему устремились бы миллионы тех, которые живут в нужде и жаждут справедливости: оскорбленные, угнетенные, страдающие… миллионы тех, которые чают справедливости. Если бы они услышали, что царство божье, в древнем его значении, вновь сошло на землю, они поднялись бы — все равно, в какой миг застигла бы их эта весть, в миг плача или в миг ликования, не взирая на то, что многим угрожала бы опасность умереть в пути — ведь лучше умереть на пути к свету, чем влачить дни во тьме. О, они выползли бы из своих жилищ, из своих хижин, даже больные встали бы навстречу божьему откровению. Но они не одни. Все, кто ищет на земле истины и справедливости, последовали бы за ними. Первыми были бы те, в ком жажда истины и справедливости особенно сильна, — глубокие, серьезные, проникновенные умы. И радость их была бы особенно прекрасна, их вера особенно сильна и ценна. Им недостает ни стремления к справедливости, ни силы веры, — им недостает чуда! Все хотят убедиться в том, что величайшее из откровений истинно. Даже беспечные, отбросившие эту мысль, как ненужную и неисполнимую, — все устремятся к свету. Ибо все без исключения жаждут большего, чем они знают. Жаждут веры. Но дайте им залог! Дайте им залог того, что откровение истинно. Если они увидят чудо — они поверят и тому, чего не видят. Так было испокон веков. Те, которые довольствуются меньшим — довольствуются своим личным опытом, поступают как магометане, евреи, буддисты, — все они веруют, лишь опираясь на личный опыт. И ни у кого нет уверенности в том, что этот личный опыт сама истина. Залог! Да, вот что нужно всем! Но я ищу его, ибо он обещан. О господи, господи! Я стою перед моим последним испытанием!

Епископ. Братт! Братт!

Братт. Да, да, перед моим последним испытанием. Ибо борьба эта уже свыше моих сил… Я откажусь от сана священнослужителя, откажусь от церкви, откажусь от веры, если… если…

(Рыдает.)

Епископ. Дорогой сын мой, так нельзя!

Братт. Нет, не говорите со мною! Умоляю вас. Помогите мне молиться. Ибо если здесь не было чуда, то чудес вовсе нет, их не может быть. Этот человек более велик, чем все прочие люди; он — самый благородный человек на земле. Такой веры, как его вера, никто еще не видел. И такой веры людей в силу его веры — тоже никто не видел.

Все. Да, это правда.

Братт. И не удивительно, что его так любят. Когда он приехал сюда, он имел большое состояние. И все роздал нуждающимся. Не раз он подвергал свою жизнь смертельной опасности, спеша оказать помощь больным и страдающим. Нечего и говорить о творимых им чудесах, в которые они верят. Чудес много… Именно потому, что их так много, я и не верил в них.

Священники (тихо друг другу). И мы ведь так думали.

Братт. Но, может быть, мы должны как раз думать иначе? Должны понять: перед нами то, что называется подлинной верой. Присутствие подлинной веры и творит чудеса. Может быть, мы должны думать именно так? Но, что бы мы ни думали, мы не должны были относиться к нему с таким… профессиональным сомнением. Я ведь и сам в этом повинен. Его любовь и вера должны были смирить меня. Я обвиняю самого себя и в сердце своем прошу у него прощения!

Все священники (вполголоса). Да, да! И я тоже! И я тоже!

Братт. Он лучший человек из всех, кого мы знаем. Он обладает величайшей верой, какая только возможна. Так почему же здесь не совершиться чуду?

(Сильное волнение среди присутствующих.)

Йенсен (шепотом). Посмотрите-ка на крест над дверью? Что это? Отблески вечернего солнца… или?

Братт. Я не знаю. Но не сомневайтесь, поймите, что если чудо свершится, то при его свершении будут присутствовать тысячи существ, которых мы не узрим! О, если бы мы удостоились! Если бы мы удостоились! Подумайте только: пережить ту великую минуту, когда все видевшие уверуют! Если бы мы удостоились быть свидетелями чуда — ты, ты, я сам? Нет, это было бы слишком потрясающе… Это невозможно. Но если это возможно, то это совершится при нас и рядом с нами, братья, при нас, слабых, маловерных, огрубевших сердцем…

Все присутствующие. Да… да…

Братт. …то это совершится при нас, на которых не снизошла благодать, значит, и мы, недостойные, окажемся призванными.

(Среди присутствующих сильное волнение.)

Вот я смотрю на этот бедный, убогий горный поселок, над которым кричат чайки, и думаю: царство божье основано было в прекрасной плодородной стране, под благодатным солнцем. А если оно снова возникает во всем величии своем здесь, в глухом, бедном краю, у вечных льдов? Какое знамение божье!

Фалк (бледный как смерть, встает и говорит шепотом). Да, да!

Голоса священников. Да, да!

Братт. Мне кажется, все подтверждает, что чудо свершится!

(Все встают с мест.)

Епископ (тихо). О, если бы оно совершилось, чтобы и я, старик, удостоился увидеть его!

Бланк. Да! Если бы и мы познали эту великую веру! Не потому, что мы достойны узреть, а потому, что и мы молим о чуде!

(Старый Бланк падает на колени; его примеру следуют и другие.)

Братт. Все человечество молит о чуде! И молит все настойчивее с каждым днем, с каждым часом, ибо оно обещано. Ведь если чудо есть, то оно должно совершиться именно здесь.

(Становится на колени.)

Его вера вызовет чудо! Его вера — великая вера! Ей нет равной на всей земле! А вера все может! О, вера все может!

Все. Может! может! может!

Братт. Если бы вера не была всесильной, то и все остальное было бы невозможно. Тогда все было бы неправдой! И тогда во всем этом было бы нечто безмерное, нечто свыше наших сил…

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Ракел (за сценой, зовет испуганно). Элиас!

(Стремительно вбегает справа, подбегает к окну, открывает его и кричит изо всех сил.)

Элиас!

(Отшатывается от окна и падает на руки поспешившего ее поддержать Крейера. Разражается рыданиями, но тотчас же испуганно вскакивает и указывает пальцем на дверь.)

Смотрите! Смотрите! Она не одна! Смотрите же! Смотрите!

(Все поднимаются с мест. Элиас в этот момент появляется на балконе. Ракел вырывается из рук поддерживавшего ее Крейера и бросается к Элиасу.)

Ракел. Мама! мама!

Элиас. Она встала?

Ракел. Да, да!

Элиас. И идет?

Ракел. Да, да! Но она не одна!

Элиас. Неслыханно!

Ракел. Только не тревожь отца!

Элиас. Нет! Я вылезу на крышу! Я с колокольни возвещу всем!

(Быстро уходит.)

Ракел. Куда ты! У тебя же нет лестницы!

(Ответа нет. Всеобщая тревога.)

У него же нет лестницы.

Крейер (делает успокаивающий жест и говорит шепотом). Тише!

Епископ (шепотом). Слушайте!

(Все слышат, как из церкви доносится пение: «Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!».)

Все (опускаются на колени и повторяют шепотом). Он знает! Он знает!

(Входит Клара. Она вся в белом. Идет очень медленно. Глаза ее устремлены на церковь. Она останавливается и протягивает руки навстречу пению.)

Все священники (хором тихо вторят пению). Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

Ракел (с балкона). Отец идет!

(Слышно, как он поет сильным и радостным голосом: «Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!». Звук колокола и множество голосов, поющих «Аллилуйю», сливаются с его пением. В этом многоголосом хоре такая сила, что кажется, будто поют многие тысячи. Пение нарастает, потому что люди стекаются из рощи, спеша к дому пастора. Несколько мгновений кажется, что от этого пения весь дом поднимается ввысь. Санг появляется на пороге. Его лицо освещено вечерним солнцем. Все встают, уступая ему дорогу. Он протягивает обе руки навстречу Кларе стоящей посередине комнаты. Она тоже протягивает к нему руки; он идет прямо к ней и обнимает ее. Песнь ликующе звенит над ними. Комната наполняется народом. В дверях и за дверями, на балконе толпятся люди. Некоторые заглядывают в окна. Вдруг Клара медленно опускает голову на плечо Санга и бессильно поникает всем телом. Пение прекращается. Только колокол продолжает звонить.)

(Клара делает усилие, стараясь выпрямиться. Она поднимает голову и пристально смотрит на Санга.)

Клара. Когда ты вошел… вокруг твоей головы было сияние… мой любимый!

(Снова поникает головой, руки ее падают, все тело снова бессильно опускается.)

Санг (стоит неподвижно, поддерживая Клару; кладет руку на ее сердце. Наклоняется над нею; он как будто удивлен. Потом поднимает глаза к небу и говорит по-детски просто). Неужели так надо было?

(Опускается на одно колено, чтобы положить себе на другое колено ее голову. Еще раз всматривается в ее лицо и бережно кладет на пол. Поднимается и снова смотрит на небо.)

Неужели так надо было? Или… или?..

(Хватается за сердце и вдруг падает.)

(Ракел, все время стоявшая в оцепенении, с диким криком бросается на колени.)

Крейер. Что он разумел под этим «или»?..

Братт. Я еще не понимаю… но он умер от этого…

Ракел. Умер? Не может быть!

(Колокол продолжает звонить.)

Занавес опускается

Часть вторая

Вторая часть дилогии была издана впервые в 1895 году; в том же году появилось второе издание; третье — в 1900 и четвертое — в 1916 году. Пьеса включалась во все норвежские собрания сочинений Бьёрнсона. К началу 20-х годов столетия пьеса была переведена на немецкий, французский, итальянский и испанский языки. В России она впервые была издана совместно с первой частью в 1907 году. Примечательно, что в 1919 году вторая часть «Свыше наших сил» была издана Театральным отделом Наркомпроса в серии зарубежных пьес на революционную тему.

Первая постановка пьесы была осуществлена парижским театром «Творчество» в 1897 году. В ноябре 1899 года состоялась премьера в Национальном театре в Кристиании и в копенгагенском Народном театре.

Эта драма Бьёрнсона вызвала ожесточенные дискуссии в западноевропейской критике; во многих странах цензура запрещала ее постановку на сцене. Со специальной статьей, посвященной дилогии, выступил Ф. Меринг. Он писал: «Конечно, Бьёрнсон имеет весьма странные представления о средствах разрешения социального вопроса, и как только выступает Элиас Санг, дело становится безнадежным.

Но рабочее собрание между рабочей депутацией и фабрикантом Хольгером во втором, прения фабрикантов в третьем — всё это свидетельства в своем роде мастерского дара наблюдения и изображения. Мы не знаем даже, что можно сравнить с драмой Бьернсона в современной драматургической литературе; она является крупным прогрессом даже в сравнении с „Ткачами“, которые показывают нам только первые начатки того, что Бьёрнсон cyмeл изобразить уже в значительно более высокой исторической фазе развития».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Элиас Санг.

Ракел Санг.

Пастор Братт.

Пастор Фалк.

Отто Херре.

Андерс Колл, по прозвищу Полевая мышь.

Эльза, по прозвищу Свиная шкура.

Слепой Андерс, Ханс Бро, Пер Стюа, Ханс Улсен, Хенрик Сэм, Аспелюнд — рабочие.

Xолгер, Анкер, Му, Юхан Сверд, Кетил, Блум — фабриканты.

Xалден, архитектор.

Кредо, юноша 18 лет.

Спера, его сестра 15 лет.

Глухонемой.

Человек в коричневом.

Рабочие, женщины, дети, фабриканты.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Глубокое ущелье, уходящее вправо. Вдали смутно различимое море. По обеим сторонам ущелья беспорядочно расположенные маленькие домишки. Некоторые из них — просто досчатые каюты или кормы кораблей. Есть дома двухэтажные с наружными лестницами. Некоторые дома стоят вблизи дороги, на откосе, так что каждый этаж имеет свой особый выход на дорогу. Посередине, внизу, площадь, на которой устроено нечто вроде рынка со старинным водоемом и фонтаном. Вокруг тоже дома. Справа, на переднем плане, полуразрушенный дом с выбитыми стеклами; его двери сорваны с петель; на согнутом шесте изодранная вывеска с надписью «Преисподняя». Сверху слышен глухой непрерывный гул. Это гудит железный мост, Переброшенный через ущелье. Время от времени слышны также пронзительные свистки локомотивов и тяжелый гул проносящегося поезда. Затем глухой и более слабый гул колес и стук лошадиных подков.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Еще до того как поднимается занавес, слышно похоронное пение. Поет много голосов. Когда занавес поднимается, из одного бедного дома слева выносят большой гроб, за этим гробом второй, поменьше, за ним третий, еще меньшего размера. Площадь заполнена рабочими, женщинами, детьми. Все мужчины сняли шляпы и шапки. Многие женщины и мужчины плачут. Некоторые маленькие дети громко плачут и кричат. Похоронное шествие выстраивается с пастором Фалком во главе. Он, в облачении, ведет под руку старика, а поэтому идет медленно. Вся процессия следует за ними. Дойдя до поворота дороги, ведущей из ущелья, они направляются вправо. Пение долго слышно сверху, по мере того как шествие поднимается по дороге. Еще до того как пение стихает, из полуразвалившегося дома робко вылезает пожилой человек. На нем длинный широкий сюртук. Человек держится так, словно не знает, куда ему деваться. Он смотрит на разрушенный дом и наконец, усаживается на ступеньку наружной лестницы.

Над тропинкой, по которой поднималась похоронная процессия, появляется человек. На нем черный скромный поношенный костюм. На большой голове картуз, который ему маловат. На правой ноге довольно хороший ботинок, на левой — шлепанец, привязанный к ноге за подошву. Лицо человека багрово-красное, руки — багрово- синие, волосы короткие и темные. Осанка у него смелая, движения резкие. Увидев человека, сидящего на ступеньке лестницы, он останавливается, потом медленно подходит поближе. Человек, сидящий на ступеньке, видит его, но отворачивается. Имя этого человека Андерс Колл, прозвище — Полевая мышь.

Андерс Колл (бормочет). Мдаа! Опять его выпустили!

Отто Херре. Скромная полевая мышь погружена в раздумье на пороге своей разоренной норы!

Андерс Колл (продолжает бормотать). Мдааа! Он уже хватил сегодня! Сразу видно.

Отто Херре. Окна выбиты! Вывеска наводит на грустные мысли и подобна праздно утекающей водке! Лестницу сломал ураган, — сломал и швырнул ее в океан судьбы твоей. А ты уцепился изо всех сил за этот жалкий обломок твоего житейского корабля!

(Андерс Колл тихонько посмеивается.)

А дверь-то какая! Дверь, повидавшая на своем веку столько людей, которые входили в нее попрошайками, а выходили из нее королями. Что же она теперь обмякла, как пьяница, который цепляется за каждую стенку на улице? Вот как бывает с теми, кого поразит гневная десница добродетели!

Андерс Колл. Значит, новости доходят и в места заключения?

Отто Херре. От всего твоего имущества остались одни черепки и скорлупки! Твоим стаканам и бутылкам приходится теперь только танцевать под свое собственное бренчание!

Андерс Колл. А ты поостерегись-ка, раз ходишь без сапога: здесь полно осколков!

Отто Херре. А где же твои бочки, полные водкой?

Андерс Колл (вздыхая). Ау! Были да сплыли! Ау!

Отто Херре. Так-таки все перебили? Значит, правда, что вино твое текло ручьями? И все по приказу какого-то паршивого пастора!

Андерс Колл. Да, он стоял, где ты теперь, и командовал!

Отто Херре. Но разве здесь нет никаких властей? Разве здесь, в преисподней, царит одно беззаконие? Почему же ты никому не жаловался?

Андерс Колл. Какое там! У нас тут из-за этой забастовки все законы стали дыбом. Попробуй я пожаловаться, со мной уж вовсе расправились бы! Они, знаете ли, постановили, чтобы меня вовсе изничтожить. Вот, спасибо, Братт заступился…

Отто Херре. И все из-за того только, что Марен, славная наша Марен, сошла с ума!

Андерс Колл. А что я могу поделать?

Отто Херре. Подумать только, Марен убила своих собственных детей! Да ведь я же сам видел, как они скакали вокруг нее — босые, кудрявые, веселые. Что такое жизнь после этого?

Андерс Колл. И ведь себя-то убила! И себя тоже!

Отто Херре. Да, да — и себя! Сначала убила детей, а потом себя! Медея! Настоящая Медея.

(Декламирует стихи на греческом языке.)

Напрасно, дети, я вскормила вас

И горькими трудами изнурялась,

Напрасно я вас в муках родила!

Андерс Колл (снова приподнимаясь). А я-то тут при чем?

Отто Херре. Ах ты, злосчастная полевая мышь! Ну, скажи правду перед открытой могилой — так ведь говорится в народе, — а тут ведь даже и не одна могила, а целых три открытых могилы! Ну, признайся, ведь водку-то она покупала у тебя. Ведь ей нужно было напиться, чтобы набраться смелости для совершения такого страшного дела.

Андерс Колл. Да почем я знал, что она замышляет? Я невинен, как дитя малое!

Отто Херре. Ну, не плачь, не плачь, Полевая мышь. Это не идет к твоему сану и положению! Уверяю тебя, будь я тогда на свободе… нет, я не то хотел сказать, — будь я в ту минуту здесь — ничего не случилось бы. Но как это народ не опомнился, когда видел, что водка текла впустую? Просто-таки текла впустую!

Андерс Колл. Текла, парень, текла, как прозрачный ручей! Вот ведь как!

Отто Херре. И они не лакали ее с земли, лежа на брюхе? Не черпали ее ложками? Не загребали пригоршнями? Не прибежали сюда с чашками и ведрами?

Андерс Колл. Она текла под ноги пастору. Так нужно! — вот что он сказал. Так нужно!

Отто Херре. Братт силен! Но всему же есть границы. Удивительное происшествие. Вроде землетрясения! Что же он такое, этот ваш Братт? Господь бог у вас, что ли?

Андерс Колл. О! Господь бог-то никогда не имел и половины той власти, какую имеет пастор!

Отто Херре. Его не было в похоронной процессии. А то я бы его поприветствовал. Ведь мы с ним, как-никак, коллеги!

Андерс Колл. Нет, он нонче все сидит в своей конторе, это уж я знаю.

Отто Херре. В конторе? Разве он уже не пастор?

Андерс Колл. Нет. Я разумею, в конторе, где собираются забастовщики. Ведь он и забастовку-то всю эту сам затеял, а теперь вот деньги собирает.

(Входит Эльза, по прозвищу Свиная шкура, полная рыжеволосая женщина.)

Андерс Колл. А вот вам и наша Свиная шкура!

Отто Херре. С добрым утром, Эльза! Ты у нас как горячий кофе: стоит почувствовать твой запах — и сразу все чувства приходят в волнение. Ну-с, чего тебе здесь нужно?

Эльза (говорит на бергенском диалекте). А тебя, толстопузый, не касается! Ты-то сам чего здесь? Опять выпустили?

Отто Херре. Я встретил похоронную процессию, но не заметил среди толпы твоих пышных волос. За гробом шла почти вся преисподняя, кроме тебя, ее гения. Чем же ты была занята? Утренними делами? а?

Эльза. Отвяжись от меня, толстопузый! Что же сам- то ты не проводил Марен и ее ребятишек? С тобой Марен была добрее, чем со мной.

Отто Херре. Да, Марен была славная. Почему я не проводил ее гроб? Это я скажу, откровенно скажу, если бы я пошел на кладбище, я произнес бы там речь! Я там, на кладбище, сказал бы такую речь, что у всех потемнело бы в глазах! Я сказал бы прямо: не она, лежащая в этом гробу, работящая, честная Марен, не она убила детей своих! Не она наложила на себя греховные руки! Ее убили те, кто живет наверху. Не людоеды ли, обитающие в больших городах, в роскошных домах, — убили и пожрали ее и несчастных детей ее? Забастовка лишила ее разума. Она помешалась из-за этой забастовки. В ее нервной душе таилась такая впечатлительная совесть, которой не хватало ее убийцам. В условиях, в которых она жила, она уже не решалась жить. Она уже не решалась взять на себя ответственность за то, что ее бедные девочки будут терпеть голод и унижения. Жизнь для нее стала хищным зверем, и Марен решила спасти своих детей, прежде чем…

(Взволнованный умолкает.)

Эльза. Вот-вот! Каждый раз, когда слушаешь такое, — чувствуешь, как оно поучительно. Так это у тебя чувствительно получается!

Отто Херре. Ты славная женщина, Эльза! У тебя доброе сердце!

Эльза. Как бы они теперь всех нас не сожрали!

Грубый мужской голос (кричит сверху, справа). Если мы их сами не сожрем.

Отто Херре. Что это за горный дух обращается к нам? Глас предостережения? Или это хижины угрожают дворцам?

Эльза (тихо Андерсу Коллу). Я ведь пришла сюда, чтобы предупредить тебя, Андерс!

Андерс Колл (тихо). Ах, господи ты боже мой! Что же это опять приключилось-то? Да неужто не могут оставить меня в покое?

Эльза (тихо). Я там наверху встретила полицейских; ну и, конечно, они спросили у меня, правда ли, будто ты разгуливаешь с огромной бутылью водки в кармане штанов?

Андерс Колл. Нет, нет! Вранье!

(Пытается спрятаться.)

Эльза (все так же тихо). И будто ты тайком торгуешь водкой? А?

Андерс Колл. Если обо мне идут такие слухи — и погиб! Меня разорят!

Отто Херре (бросается к нему и ощупывает его). Так это правда? Так у тебя есть… у тебя есть…

Андерс Колл (вырываясь). Нет! Отпустите меня! Отпустите меня! Слышите! Оставьте меня! Я ведь так боюсь щекотки! Ой-ой-ой!

Отто Херре. В заднем кармане что-то есть. Когда он наклоняется, я вижу в его кармане что-то круглое. А ну-ка, Эльза!

Андерс Колл. Эт-то все вр-ранье!! Эльза. Я его попридержу! Уж я-то его удержу! Андерс Колл. Не трогайте меня! Я буду кричать! Эльза. Что ж, кричи, кричи! Придет полиция и заберет и тебя, и твою бутыль!

Женский голос (сверху, справа). Что там делают с Полевой мышью? Почему она так пищит?

Андерс Колл. Нет, нет, нет, нет!

(Отто Херре вытаскивает из кармана Андерса Колла большую бутылку.)

Это не моя! Вы слышите! Это мне было заказано! Это уже не моя водка!

Отто Херре (отпивает большой глоток).

Твоя или чужая,—

А вкус я одобряю!

Эльза. Дай и мне! Дай и мне! А, черт!

Отто Херре (отпив еще немного).

Попробую, постой-ка!

Отличная настойка!

Эльза. Ну, давай и мне! Давай и мне!

Отто Херре.

Пей, жадная душа!

Эх, водка хороша!

Андерс Колл. Да это же самый настоящий грабеж! Это грабеж!

Эльза. Никогда в жизни такой прелести не пивала!

Отто Херре. Эй вы, там, наверху! Вы знаете, вы отлично знаете, почему вы запрещаете нам этот божественный напиток!

Андерс Колл. Вы всю мою выручку вылакали! Выручку за много дней!

Отто Херре. А ты пей вместе с нами, гад!

Эльза (тихо). А знаешь, что мне пришло в голову? Вот кабы нам выбрать ночку потемней и поненастней, да и поджечь бы весь город? А?

Отто Херре. Не пойдет! Вся сволочь успеет спастись. А впрочем (таинственно), послушай, что я тебе скажу: под городом есть минные ходы. Еще с того времени, как пытались отвести реку, которая здесь протекает. Мы ведь живем там, где в древности было русло реки. Эти древние подкопы начинаются за домами и с двух сторон охватывают весь город. Их надо найти. Их надо наполнить порохом, динамитом и всякими другими взрывчатыми веществами. Потом подвести электропровод… Ха-ха-ха! Вот бы обнажились и разлетелись во все стороны грязные и смрадные потроха!

Эльза. Урраааа! То-то будет чертям жаркое!

(Вырывает бутыль у Андерса Колла и жадно пьет.)

Андерс Колл. Но ведь эдак-то и мы взлетим?

Эльза (передавая бутыль Отто Херре). А разве мы тоже взлетим?

Отто Херре (смотрит на нее свысока и пьет, затем передает бутыль Андерсу). Что может быть прекраснее! Я ведь много раздумывал о том, как я, Отто Берг Херре, помру. И вот как это будет! Вместе с тысячами людей я ринусь в рассветное пламя бессмертия! По моей команде все эти люди, как рабы восточных владык, забудут о своих привычках и последуют за мною, как на праздник. Подумать только: оставить жизнь, озаренную великими порывами, но полную трудностей и лишений, а часто не сулящую признания, для того, чтобы хоть в последний миг выполнить свое назначение. Это ведь восшествие на престол! Подумать только: мы увидим свое имя, начертанное золотом, читаемое всеми народами. Мы воссядем на курульном кресле,[8] сооруженном из костей миллионеров. А, ха-ха-ха! Попирая ногами их мешки с деньгами! Удивление и проклятия человечества, гремящие, как величественный оркестр! Как море оваций! А, ха-ха!

Женский голос (как прежде — сверху, справа). Идут! Идут!

Андерс Колл (испуганно). Кто идет?

Эльза (в один голос с ним). Кто?

Отто Херре (в один голос с Андерсом и Эльзой). Кто идет?

Женский голос. Похоронная процессия! Они еще наверху!

Эльза. А, ну тогда у нас еще много времени!

Андерс Колл (тихо). Все эти минные ходы, знаешь ли… да, да… многие поговаривают о них… но до них ведь не доберешься…

Отто Херре. В том-то и дело! В том-то и дело!

Андерс Колл. И вода в них и всякое прочее…

Эльза. Да, да, я тоже слышала.

Отто Херре. Вот они каковы, рабские души! Довольно малейшего препятствия — капли воды, малой песчинки, — чтобы они отказались от мысли о мести, испугались своего стремления к свободе и свету!

Женский голос. С ними священник!

Отто Херре (встревоженно). Священник! Пастор Братт!

Женский голос. Нет, тот, другой, настоящий священник.

Андерс Колл. Фалк?

Отто Херре. Да какой он священник! Просто шарлатан. Я ему это и в глаза скажу в любой момент. Разве я не знаю его еще со студенческой скамьи!

Эльза. Ну, так я пойду.

Отто Херре (тихо). И я сейчас приду.

Андерс Колл. И ты… ты скажешь это священнику?

Отто Херре. Что?

Андерс Колл. То, что ты сейчас сказал… как ты назвал его?

Отто Херре. Шарлатан? А что? Думаешь, не скажу?

Андерс Колл. Если, если ты осмелишься сказать ему это в глаза — ты получишь целую крону. Да, да, получишь, уж я не обману!

Отто Херре. А ты давай вперед!

Андерс Колл. Н-н-еет!..

Отто Херре. Давай, давай!

Андерс Колл. А что, если не скажешь?

Отто Херре. Сию минуту прямо подойду к нему и скажу. Честное слово! Ну?

Андерс Колл. Тогда бери пока половину! На!

(Похоронная процессия приближается сверху.)

(Гул поезда доносится с моста. Фалк, в штатском, идет за толпой провожавших, несколько в стороне. Когда он приближается, Отто Херре подходит к нему и нерешительно обходит его.)

Фалк. Господи! Да это же, кажется, Отто Херре. Наш magister bibendi![9]

Отто Херре (приветствуя Фалка). Да, ваше преподобие. Точнее будет сказать: это то, что осталось от Отто Херре!

Фалк (про себя). Господи ты боже мой!

(Начинает шарить в карманах.)

Отто Херре. Конечно, если все обсудить и обдумать, я сказал бы, что осталось-то самое лучшее. Но время не было ко мне милосердно, ваше преподобие!

Фалк. Да, да! Я вижу это!

(Тихо.)

Приходи ко мне, когда тебе будет очень плохо! Видишь ли… сегодня, я… право же, я роздал всю мелочь, какая была при мне. Вот все, что у меня осталось — полкроны.

Отто Херре. Спасибо, ваше преподобие! Великое спасибо! Недаром я всегда говорил народу, что у вас великодушное сердце!

(Уходит.)

Андерс Колл (спрятавшись за домом над дорогой выжидал, пока минует процессия, теперь выходит и направляется навстречу Отто Херре). Ну, как?

Отто Херре. Да ведь ты дал мне только полкроны!

(Уходит по тропинке вверх.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Фалк (Хансу Бро). Поверишь ли, этот человек в трезвом виде всегда уныл и подавлен. Впрочем, если бы я пережил такое, я тоже запил бы!

Ханс Бро. Да-да, это бывает, это часто бывает.

Фалк. Он как Ерихонская роза: иссушен однообразием серых будней. Но стоит влаге прикоснуться к нему, как он распускается и улыбается самым праздничным образом! Да, друзья мои, когда я говорил над могилами, я чувствовал, что всю боль сердца моего я смогу излить перед вами только здесь, внизу.

(Взбирается на несколько ступенек по лестнице и садится.)

(Люди толпятся вокруг него.)

Я начал и кончил свою речь одними и теми же словами: мы не должны осуждать ее! Пусть ее судит тот, кто знает все наши помыслы. Мир ее скорбному сердцу! Мир имени ее! Самое худшее в таких испытаниях, как забастовка, — это чувство безысходности, к которой забастовка приводит столь многих. Говорят, что в отчаяние впадают только наиболее слабые. А я скажу вам, что в отчаяние впадают наиболее восприимчивые, те, кто острее всего чувствует свою ответственность, — словом, часто самые лучшие и впадают в отчаяние! И, в сущности, лучшие страдают больше всего, принимают на себя самые тяжелые жертвы.

(По жестам присутствующих можно понять, что многие согласны с этим.)

Я не стану возлагать на кого-либо вину за все случившееся. Но ведь любой из нас хорошо знает, как трудно вам приходится, как горько, когда ребятишки лепечут: «мама, еще немножко хлеба, мама! Дай мне еще поесть, мама!»

(Среди слушающих волнение.)

(Тихо.) Я вношу свою лепту каждый день.

Голос из толпы (тихо). Да, ты добрый!

Многие голоса (тихо). Да, да, ты добрый!

Фалк. Иначе я не имел бы права прийти сюда и сказать то, что я говорю. Мое мнение, мой совет вот какой: такая забастовка… величайшая забастовка из всех, какие у нас были… такая забастовка не может быть длительной. Правда, за последнее время поступило много неожиданных крупных пожертвований, — но накормить нужно слишком многих. Теперь уже все знают, что такое голод. Но ничто так не подавляет, как отчаяние; помните об этом. Приближается время, — и время это может наступить скорее, чем кто-либо из вас предполагает, — приходит время, когда никто не сможет совладать с силами, которые были развязаны. Я уже вижу признаки этого. Я слышу угрозы, насилия и убийства…

Слепой Андерс. Насилие и убийство… да, да. да, да…

Фалк. Что ты сказал, старина?

Ханс Бро. Да ведь это же старый Андерс: он только об одном и говорит.

Фалк. А! Пусть он говорит…

Слепой Андерс. И с ней ведь так было… ах, бедная, бедная!

Фалк. Знаю, знаю… Ты уже говорил мне… Мы ведь шли вместе…

Слепой Андерс. Нет, я не о ней. У меня была еще младшая, та, что ушла в город, в богатый дом. И над ней тоже сотворили насилие.

Фалк. Да, да… мы помним это. Но сейчас не об этом речь, Андерс.

Слепой Андерс. Но вы же сами говорили: насилие и убийство… а это было насилие… Ей было так стыдно, так стыдно. Вот и произошло еще одно убийство. Господи, спаси нас и помилуй!

Фалк. Мы все это знаем, дорогой Андерс!

(Пауза.)

Возвращаясь к тому, что я говорил, скажу еще раз: отчаяние опасный спутник; и оно уже среди нас. Ведите же себя так, чтобы не пришлось оказаться виновными в том, чего вы сами не хотели.

Ханс Бро. Виновны те, кто живет в городе, наверху!

Фалк. Прошлое, Ханс Бро, всегда более виновно, чем новое. Но виновные в том, что сейчас происходит, есть и среди них и среди нас.

Ханс Бро. Нет! Вся вина только на них! На тех, кто живет наверху!

Фалк. Нет, не вся!

Многие голоса. Нет, вся! Вся!

Фалк. Неужели вы осмелитесь сказать, что вы ни в чем не повинны?

Все. Да, да! Ни в чем ее повинны!

Фалк. Вы обижены и потому озлоблены. Я ничего больше не скажу. Но если вы хотите добиться примирения, постарайтесь немного иначе взглянуть на своих противников. Не считайте всех разбойниками.

Ханс Бро. А если они и есть разбойники?

Многие голоса. Да, да! Настоящие разбойники! Да!

Фалк. Но разбойник был и на кресте. И разбойник может обратиться.

Пер Стюа. Хищные звери, вот они кто!

Фалк. Тем хуже для них. Но я еще кое-что скажу вам: предоставьте богатым заносчивость и наглость! У них в руках сила, и каждый ожидает от них грубого применения силы. Не будьте же глупцами и не подражайте им! Бедность имеет блага, каких не ведает богатство! Не растрачивайте их попусту! Бедность имеет свои преимущества, свое счастье…

Ханс Бро. Вы его испытали, пастор?

Фалк. Я знаю жизнь и богатых и бедных и скажу вам, что бедные имеют много преимуществ перед богатыми…

Ханс Улсен. О да, по части рубища и вшей!

Фалк. Ты так думаешь?

(Смех в толпе.)

А я тебе скажу, что, на мой взгляд, является преимуществом бедности. Бедные легко довольствуются малым; они ласковы друг с другом; они склонны к самопожертвованию. Бедные терпеливее, выносливее…

Грубый мужской голос (сверху, слева). Эту речугу тебе надо бы произнести для богачей!

(Все поворачивают головы влево)

Фалк. Я и говорил это богатым. Я не приноравливаю моих слов ни к чьим вкусам, не потакаю ни богатым, ни бедным.

Грубый мужской голос. Да, но мы-то не желаем слушать эту пасторскую патоку!

Женский голос (тоже сверху, справа). А ты бы лучше послушал, олух! Ведь ты самый грязный бес во всей преисподней!

Грубый мужской голос. Да заткни ты свою глотку, стерва!

Фалк. А сможете ли вы совладать с темными силами, которые вызывает отчаяние? Нет! Не сможете! Как не сможете совладать с морем! Теперь я скажу вам, что уже сейчас среди нас есть люди — они побывали у меня, — которые рады бы вернуться на работу…

Пер Стюа. Что ж! Пусть попробуют!

Многие голоса (один за другим). Неужели? Правда?

Фалк. Правда!

Почти все. Да! Да! Пусть попробуют!

(Начинается сильнейшее волнение.)

Пусть возвращаются на работу! Кто эти люди? Назовите имена! Назовите их! Назовите их!

(Этот крик повторяется много раз).

Фалк (делает властный жест рукой, и шум стихает). Итак, вы уже были не прочь применить насилие? Если бы вы узнали имена этих людей, вы расправились бы с ними. Да! Тут уже недалеко и до убийства!

(Полная тишина.)

А что бы из этого получилось? Многие из вас стали бы только еще несчастнее. И дети ваши, и бедные ваши жены…

Слепой Андерс. Что правда, то правда.

Ханс Бро. За все должны ответить те, что наверху!

Фалк. Да, конечно, если вам удастся заставить их понять, что они должны ответить!

Пер Стюа. Это им придется понять!

Аспелюнд. Придет денек, когда они поймут!

Фалк. Но сейчас ожидать этого вы не можете. Вы принуждены принять все существующее как оно есть — и людей и условия жизни. Река не может начать течь быстрее, чем она течет. Мне представляется, что господь бог наш желает испытать вас в терпении; и тогда придет его час. Придет, когда вы менее всего будете ожидать его.

Грубый голос (сверху, слева). Заткнись ты, во имя сатаны!

Фалк. Призывая сатану, добрые люди, вы далеко не уйдете! Вы должны обратиться к тому, кто терпеливо разрешает своему солнцу светить и для добрых и для злых…

Женский голос (сверху слева). Вон идет Братт!

Многие голоса. Идет? Идет?

Ханс Бро. Да! Он обещал прийти сегодня!

Один из присутствующих (отбежав на задний план и глядя за кулисы). Идет! Идет!

(Всеобщее волнение. Некоторые бросаются вверх по тропинке — за ними другие, затем навстречу Братту бегут все, кроме трех старух.)

Фалк. Ну! И вы тоже пойдете?

Одна из женщин (пристыжено). Нет, ты добрый!

Фалк. Только три… они искренни… (Спускается вниз.)

Ханс Бро (сверху, где он стоит на дороге). Уррааа Братту!

(Раздается неистовое «ура!» Справа появляется Братт, делает жест рукой, стараясь успокоить толпу, но безуспешно. Под нестихающий восторженный шум толпы направляется к лестнице.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Братт (поднимается на лестницу, на которой прежде стоял Фалк. Наступает тишина). Я стоял наверху и слышал фразу, которой мой предшественник закончил речь: он сказал, что господь терпеливо позволяет своему солнцу светить и для добрых и для злых.

Для начала я скажу, что, например, здесь вот солнце никогда и не светит.

(В толпе смех. Многие повторяют последние слова Братта.)

Я действительно встречал таких людей, которые не знают, что мы живем на дне глубокой реки, когда-то здесь протекавшей. Перед своим впадением в море река образовала здесь водопад, и сила водопада буравила почву все глубже и глубже. Так и возникло ущелье, в котором мы живем. А между тем неслыханные богатства были открыты в горах по обе стороны реки. Течение реки отвели и начали прокладывать проходы в недрах земли. Тогда-то и вырос там, наверху, большой город. Но в награду за все, что рабочие добыли из недр земных, — сами рабочие были низринуты сюда, в ущелье. Они так обогатили других, что для них самих, для бедноты, жить наверху стало не по карману. Им пришлось удовольствоваться тем, что можно было найти здесь, внизу, где землю давали даром. Но солнца здесь никогда не бывает.

(Говор в толпе.)

Ханс Бро. Да, это верно!

Фалк (прежде чем уйти). Осторожнее, Братт!

Брат (взглянув мельком на Фалка, продолжает). Со временем получилось так, что всех тех, кто там, наверху, попадал в беду или брал на себя задачи свыше своих сил, — тех сбрасывали сюда, вниз, как…

Ханс Бро.…отбросы человечества…

Братт.…сюда, в преисподнюю, как вскоре назвали эту местность. Здесь темно и холодно. Здесь мало кто трудится с надеждой на будущее, здесь труд никому не приносит радости. Детям не нравится здесь. Они стремятся к морю, они карабкаются вверх, поближе к солнцу. Им нужно солнце. Но скоро и они смиряются и начинают понимать, что им нет спасения. С самого детства здесь узнают, что тот, кто сюда низвергнут, лишь редко выбирается наверх.

Многие голоса. Это правда!

Братт. И вот мы стоим тут. Но те, что наверху, те, что владеют просторами, залитыми солнцем, теперь заявили нам, что эти просторы не для нас. А на самой вершине, на холме, где стояла древняя крепость. Холгер построил свой новый замок.

(Волнение среди присутствующих.)

В этом замке сегодня вечером собираются представители фабрикантов всей страны. Они будут обсуждать вопрос, как пригнуть вас, как унизить вас, чтобы вы уже больше никогда не могли подняться.

Грубый голос (слева). Пусть-ка попробуют!

Братт. Я умоляю вас, ради бога, дайте им там собраться. Этот замок построен в то время, когда по всей стране росла нищета. Он построен как будто на зло! Похоже, что дело обстоит так: они соберутся там, чтобы дать оттуда ответ! Я слыхал, что сегодня вечером они предполагают иллюминировать весь замок.

Все. Пусть только попробуют. Это им не пройдет. Это им не пройдет!

(Шум и всеобщее волнение.)

Братт. Но разве вы не понимаете, друзья мои, что все это нам на руку: после того как мы сегодня проводили на кладбище Марен и ее двух детей…

Слепой Андерс. О! Марен! Марен! Да, да, да!

Братт. Так пусть же устраивают иллюминацию!

(Волнение, злобные крики.)

Пусть они так поступают! Зато мы приобретем много друзей среди тех, кто прежде был далек от нас. Да, да! Многие устрашатся бога, над которым так издеваются! Пусть устраивают иллюминацию! Это ведь они отняли у нас солнце!

(Ропот в толпе.)

Вы ведь хорошо знаете, что все вредоносное особенно быстро развивается там, где не бывает солнца? Солнце убивает микробы и духа и плоти; солнце делает сильным и изобретательным; солнце залог единения людей! Солнце дает веру! Богатые, живущие наверху, отлично знают это со школьной скамьи, и все-таки они заставили вас жить здесь! Они заставили вас жить, как червей. И вот — дети ваши бледны, мысли ваши мрачны. Одежды и чувства ваши покрылись плесенью. У них есть священники и церкви, псалмы и молитвы, у них есть даже кое-какая благотворительность, но бога у них нет.

(Волнение среди слушающих.)

Долго ли вы будете ожидать, чтобы они обратились к богу? Из поколения в поколение вы погрязаете здесь в нищете и грехе… Что произошло тут, внизу, три дня тому назад? По ком звонил сегодня похоронный колокол. И мы еще спрашиваем себя, не подождать ли нам ещё? Если они построили для старых и увечных рабочих несколько приютов — разве это спасет от нужды и лишений тысячи других? Где залог того, что скоро наступит облегчение?

Вы надеетесь на их молодежь? Послушайте, что отвечает вам эта молодежь: «Мы хотим веселиться!» Что говорят книги? Ведь молодежь и книги — это будущее. Что же говорят их книги? То же самое, что и молодежь. «Веселитесь! Свет и счастье, цветы и радости жизни принадлежат нам!» — вот что говорит молодежь и ее книги. И они правы! Все принадлежит им. Нет такого закона, который не позволял бы отнимать у бедняков солнце и радость жизни. Ведь закон создан именно теми, кто завладел солнцем. Но тогда нам остается только вскарабкаться повыше, чтобы с нашим участьем был написан другой закон!

(Громовое ура.)

Нужно только, чтобы одно поколение нанесло решающий удар, это приблизит все последующие поколения к животворящему солнцу.

Все. Да! Да!

Братт. Но каждое поколение перекладывало это дело на плечи другого. Пока мы не взяли на себя все жертвы, все муки, даже смерть! Мы с вами видели только что человеческое существо, павшее под тяжестью бремени. Но знайте, что Марен умерла не напрасно. Ее отчаяние всколыхнуло сознание многих! Встревожило совесть! Никогда еще приток вспомоществований бастующим не был тал велик, как вчера и сегодня! Многие пожертвовали большие суммы! Один даже внес сегодня две тысячи крон!

(Всеобщее ликование.)

Слепой Андерс. Подумать только! Господи боже мой!

Братт. Разве мы имеем право забыть ее страдания и ужас? Ее горе — это наше горе! Да будет память о ней призывом минувших поколений! Отчаянным призывом о спасении!

Все. Да! Да!

(Волнение.)

Братт. Давайте же научимся жертвовать все, что в наших силах. Мне лично достаточно половины того, что я расходовал прежде. Другую половину я отдаю. Никто не знает, как долго нам придется терпеть лишения. Я уговорил многих последовать моему примеру. Они согласны со мной. Они чувствуют, что тем самым посвящают себя великому делу. Вот и сейчас я ощущаю небывалую силу, это как бы огонь, как бы электрический ток во всем теле. Чувства мои стали обостренней, все мои способности преобразовались, напрягаясь в жертвенном порыве. Так учитесь переносить лишения! Помните; когда вы управляете собой, вы способны управлять другими, теми, кто нуждается в том, чтобы ими управляли. А таких немало! Мужайтесь! Каждый день приносит новые достижения! Никогда еще рабочие не были так близки к цели. Никогда еще у нас не было такого единения, такого сильного оружия, такой могучей поддержки! О, если мы окажемся тем поколением, которое поднимет рабочих из мрака и плесени подвалов, чтобы солнце светило и для них!

(Всеобщее волнение.)

(Некоторое время стоит, закрыв лицо руками. Отводит руки и говорит тихо.)

Теперь идите в стачечное бюро. Сегодня всем выдается пособие.

(Веселое оживление.)

А когда получите пособие, выберите делегацию, которая сегодня же отправится к господину Холгеру и поговорит с ним. Помните, мы должны ответить ему сегодня.

(Всеобщее возбуждение. Многие подходят к Братту, когда он спускается с лестницы, и пожимают ему руки; толпа уходит по направлению к городу, громко и оживленно разговаривая.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Братт тоже собирается уйти. Входит Элиас.

Элиас (выходит из дома справа). Братт!

Братт. Элиас!

(Спешит ему навстречу и выводит ею на авансцену.)

Наконец-то! Где же ты был? Именно тогда, когда ты был нам особенно необходим, ты куда-то ушел!

Элиас. Я делал то, что должен был делать.

Братт. Неужели ты думаешь, что я сомневаюсь в этом?

Элиас (улыбаясь). Впрочем, ты меня видел…

Братт. Сам того не ведая?

Элиас. Да. Но зачем я тебе нужен?

Братт. Прежде всего я опасался, что деньги, которые мы получили… а ты знаешь, там весьма порядочная сумма… я опасался, что все эти деньги от тебя… Я хотел предупредить тебя, Элиас…

Элиас. Спасибо! А знаешь, кто был последний человек, с которым перед смертью говорила Марен Хауг?

Братт. Ты?

Элиас. Я.

Братт. Что же она сказала тебе? Она была действительно в отчаянии?

Элиас. Она сказала: кто-нибудь должен умереть. Вот что она сказала. Иначе они не обратят на нас внимания.

Братт. Она так сказала?! Значит, она вполне сознательно стала мученицей? И ты веришь этому?

Элиас. Да, я верю этому.

Братт. Но среди мучеников многие были психически ненормальными.

Элиас. И это верно.

Братт. Притом, она была пьяна. Она пила в последнюю минуту. Это все подтверждают.

Элиас. Пила, чтобы набраться смелости совершить задуманное! Мне кажется, это еще одно доказательство!

Братт. Но почему она не обратилась за помощью? Ведь ей помогли бы.

Элиас. Я сам предлагал ей помощь.

Братт. И что же?

Элиас. Я не хочу отнимать у других, — отвечала она.

Братт. В самом деле? Нет, в этой женщине было что-то необыкновенное! В ней было какое-то величие. Вообще здесь среди простого люда очень много величия. Ведь она пожертвовала собой для общего дела?

Элиас. Это несомненно.

Братт. Я вижу, все это произвело на тебя слишком тяжелое впечатление.

(Элиас молча кивает головой.)

Ты плохо выглядишь. Тебе следовало бы пойти к сестре. Ты давно ее видел?

Элиас. Последние дни я ее не видел. Ты ведь помнишь, что приехали дети Соммера — примечательные юные существа.

Братт. Конечно. Разве их можно забыть.

Элиас. Их там больше нет.

Братт. Что ты хочешь этим сказать? Разве не твоя сестра взяла их?

Элиас. Нет, их взял к себе дядюшка.

Братт. Холгер? Но ведь последняя воля Соммера была, чтобы их взяла именно твоя сестра!

Элиас. Это ничего не значит. Дядюшка взял их к себе. Он говорит, их родители умерли и теперь их родители — это он. Он сделал их своими наследниками и намерен воспитать их по-своему.

Братт. Воспитать по-своему! Мучителями рабочих!

Элиас. Конечно. Такие, как он, пытаются отнять у нас будущее. Эта мысль преследует меня днем и ночью. Больше, чем мысль о Марен. Их замыслы еще страшнее. Подумай: они стараются отнять у нас даже будущее.

Братт (смотрит в упор на Элиаса). Такие чувства нужно превращать в дела, Элиас!

Элиас (выдерживая его взгляд). Не сомневайся в этом!

Братт (берет его под руку). Помнишь, как ты и твоя сестра пришли ко мне сюда?

Элиас. Как странно…

Братт. Что странно?

Элиас. То, что ты заговорил об этом. Я ведь думал об этом весь день.

Братт. Вы пришли ко мне такие сияющие: вы только что получили наследство от тетушки из Америки. Вы стали богатыми.

Элиас. И мы пришли к тебе посоветоваться, что нам делать.

Братт. А я показал вам, что делаю я. Сестра твоя сперва не соглашалась; она говорила, что этот путь еще не проверен. И она решила купить дом и устроить больницу там, наверху… Но ты…

Элиас (кладет руку на руку Братта). Я выбрал иной путь: я остался с тобой.

Братт. Ты был такой радостный в тот день, когда купил этот маленький бедный домик.

(Указывает на дом направо, из которого вышел Элиас.)

Элиас. И я ни одного часа не раскаивался в этом. Для меня это единственная жизнь, которая стоит того, чтобы называться жизнью.

Братт (серьезно). Но как могло случиться, Элиас, что между мной и тобой стала какая-то преграда?

Элиас. Что ты хочешь сказать?

Братт. Я слышу это даже в тоне твоего голоса! Я увидел и понял это, прежде чем ты успел произнести одно слово — кто-то отнимает тебя у меня!

Элиас (высвобождает руки). Ничто не может стать между мной и тобой… Ничто, кроме смерти.

Братт. Но, значит, что-то произошло?..

Элиас. Да… произошло…

Братт (испуганно). Что же?

Элиас (после короткого раздулся). Ты задаешь мне множество вопросов, а я спрошу тебя только об одном.

Братт. О чем, дорогой?

Элиас (с особенной силой). Мы с тобой оба верим, что бог это сила, которую мы должны заставить проявиться в нас.

Братт. Да.

Элиас. Что бог проявляется в вечных закономерностях мирозданья, а в применении к человеческой жизни это означает, что бог проявляется в справедливости, в возрастающей справедливости.

Братт. И в доброте.

Элиас. Но тогда бог — это борьба! Разве он может быть тогда вне борьбы?

Братт. Это твой вопрос?

Элиас. Да.

Братт (внимательно посмотрев на Элиаса). Есть разные способы борьбы.

Элиас. Мой способ: пожертвовать собой, чтобы сломить тех, кто хочет зла,

Братт. Ты хочешь знать, согласуется ли такой метод борьбы с идеей справедливости?

Элиас. Да.

(Человек в коричневом осторожно вышел на сцену, незаметно приблизился к Элиасу и Братту и в тот момент, когда они смотрят друг на друга, просунул голову так, что его лицо оказалось между ними.)

Братт. Фу! Что это такое? Почему он всегда так неожиданно появляется??

Человек в коричневом (быстро садится на корточки, кладет руки на колени и хохочет). Ха-ха-ха-ха-ха-ха!

(Вскакивает, подпрыгивая.)

(Элиас делает знак рукой, и он исчезает.)

Братт. Что это такое? С тобой невозможно говорить наедине.

Элиас. А что же я с ним поделаю? Он ко мне привязался. Это все, что ему осталось на свете. Ведь не гнать же мне его?

Братт. Нет, зачем же. Но ты мог бы отучить его появляться тогда, когда ты разговариваешь с другими? Это уж слишком!

Элиас. Ему кажется, что это забавно. Что же с ним поделаешь? Ему так невероятно трудно приходится. Я сегодня пообещал ему, что ни жизнь, ни смерть не разлучат нас.

Братт. Что ты хочешь сказать?

Элиас. Видишь ли, временами у него бывают такие необычайно ясные мысли. Я ему многим обязан… и не мог не пообещать…

Братт. Ты слишком добр, Элиас!

Элиас. Нет, нет! Я не слишком добр, вовсе нет! Но людям причиняют слишком много зла! Вот и с ним так. Он один из тех, кого Холгер выгнал, потому что они голосовали за наш список. Он не вынес этого и свихнулся… И его столкнули вниз…

Братт. Я знаю.

Элиас. И вот с этого момента он следует за мной по пятам, куда бы я ни пошел. Сидел перед моим домом, как собачонка. Ну, я позвал и взял его к себе.

Братт. Если ты будешь растрачивать свои силы на всех и вся — ты слишком ослабишь себя, а ведь именно сейчас…

Элиас (перебивая его). Прости, что я перебиваю тебя! Мне сегодня так тревожно! Я не могу молчать и слушать. И у меня осталось так мало времени. Я ведь заходил-то сюда только для того, чтобы повидаться с тобой. Мне так хотелось еще раз увидеть тебя!

Братт. А то, о чем мы говорили, Элиас?

Элиас. Нет, не стоит больше говорить об этом!

Братт. Не стоит больше говорить об этом?!

Элиас. Со временем ты поймешь меня. Я не могу вынести всей той несправедливости, которую мне приходится видеть! Я не могу вынести мысли о том, что те, другие, победят…

Братт. А разве они победят?! Неужели ты хотя бы на мгновение можешь допустить возможность их победы?

Элиас. Да… Я дошел до этого… да!

(Хватается руками за голову.)

Тебя я люблю! Люблю за все, чем ты был для меня! С самого первого дня, когда ты взял меня сюда… люблю даже и этот твой страх…

Братт. Да, Элиас, ты…

Элиас. Я должен прервать тебя! Я люблю тебя, потому что у тебя хватает смелости верить всегда и вопреки всему, хватает смелости быть таким, каким ты должен быть согласно своей вере! Люблю тебя за то, как ты веришь в истину. Когда ты берешься за дело, сотрясается вся страна. Ты имеешь доступ к душам человеческим, призывая их к бодрости. А для молодежи это звучит призывом идти еще дальше вперед!

Братт (испуганно). Но, Элиас, идти еще дальше вперед — это означает иной раз…

Элиас. Ни слова более! И я не скажу ни слова!

(Обнимает его, прижимает к себе, отпускает на минуту, потом опять обнимает его голову, дважды целует, снова отпускает и, быстро вскочив, оставляет его.)

Братт. Но, Элиас! Элиас! Да ты же не имеешь права ты не имеешь никакого права уходить, не объяснив в чем дело? Идти еще дальше вперед? Сейчас? Это опасно, очень опасно!

(Бросается вслед за Элиасом.)

Этого нельзя!

Этого нельзя допустить!

(Изо всех сил кричит вслед Элиасу.)

Элиас!

Занавес медленно опускается

(Продолжает кричать.)

Элиас! Элиас! Элиас!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Высокие стены красиво обставленной библиотеки. На заднем плане занавес. Налево готическое окно от пола до потолка. По обе стороны окна полки с книгами тоже от пола до потолка. Направо около самого окна стрельчатая дверь. По обе стороны двери тоже полки с книгами. Налево на переднем плане стол; на столе лежат планы построек.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Холгер (в большом кресле за столом; спиной к книжным полкам). Значит, осталось перестроить еще только своды подвалов.

Халден (стоя перед ним). Да, и это мелочи. Но потребуются еще некоторые пристройки…

Холгер. Пристройки! Никаких пристроек не будет. Разве я забыл сказать вам об этом?

Халден. Да…

Холгер. Пристройки предназначались для детей моей сестры. Тогда мы еще предполагали, что они будут жить у фрекен Санг.

Халден. А разве они не будут жить у фрекен Санг?

Холгер. Они будут жить у меня.

(Пауза.)

Халден. Тогда почти все закончено.

Холгер. Значит, фрекен Санг может перебираться? Так?

Халден. Насколько я понимаю, она перебирается сегодня.

Холгер (внимательно взглянув на него). Вы не разговаривали с нею?

Халден (стараясь не смотреть на Холгера). Давно уже не разговаривал.

(В дверь стучат. Халден спешит открыть дверь.)

Холгер (быстро встает с кресла). Возможно, что это она?

(Халден открывает дверь. Снаружи слышен голос Бро: «Холгер здесь?»)

(Снова садится в кресло.)

Здесь.

Халден. Это депутация от рабочих.

Холгер. Я слышу.

Халден. Можно им войти?

Холгер. Пускай входят!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Входят Ханс Бро, Аспелюнд, старый Андерс Хэл, Хенрик Сэм, Ханс Улсен и Пер Стюа.

Холгер (сидя в кресле). Кто этот слепой старик? Бро. Это Андерс Хэл, отец той, которая… Холгер. Он работает на какой-нибудь фабрике в нашем городе?

Бро. Нет; но его дети…

Холгер. Я вступаю в переговоры только с рабочими.

Бро. Он отец Марен, которую мы сегодня похоронили — похоронили ее и двух ее детей… Так что нам показалось, что само собою разумеется, что он должен идти с нами и говорить…

Холгер. Возможно, что вам так и показалось. Выведите этого человека.

(Никто не отвечает. Никто не шевелится.)

Андерс Хэл. Это что, меня вывести?

Бро. Да, вот он так говорит.

Андерс Хэл (тихо). А кто же лучше меня знает про нашу жизнь…

Бро. Но он не хочет слушать, понимаешь ли! Андерс. А-а! Вот как! Он хорошо знает, что потерял я не одну только Марен…

Холгер. Выведите этого человека, и тогда мы сможем начать переговоры. Ясно?

Халден. Идем, Андерс, я помогу тебе выйти…

Андерс Хэл. А ты кто такой? По голосу я тебя будто бы узнаю?

Халден. Идем со мною, Андерс.

Андерс Хэл. Нет, я не уйду. Меня выбрали!

Многие голоса. Уходи! Уходи! Тебе придется уйти!

Бро. Если ты не уйдешь, — понимаешь ли! — мы ничего не сможем обсудить.

Андерс Хэл. Не можете? А, вот как! Ну тогда я первый скажу несколько словечек.

Халден. Да нет же, не надо, Андерс!

Многие голоса. Не надо! Не надо!

Андерс Хэл. Вы так считаете, что не надо? А я ведь хотел сказать, что если бы здесь была она, которая…

Холгер (встает с кресла). Уходите все! Ясно?

Аспелюнд. Слышишь, какой строгий приказ? Ты нам все испортишь!

(Холгер садится в кресло.)

Андерс Хэл. Ну что ж! Мы. сквитаемся! За то, что сделано, ответите…

Халден. Образумься, Андерс, пойдем со мной!

Андерс Хэл. А ты-то кто такой?

Бро. Это Халден, помнишь?

Андерс Хэл. Ах, во-от как! Так это Халден? Он, кажется, славный парень. Да, да… За Халденом я пойду, пойду, так и быть…

Халден. Вот это умно! Тебе, пожалуй, надо бы подкрепиться?

Андерс Хэл. А разве мы сейчас не в доме Холгера?

Халден. Да, конечно.

Андерс Хэл. Нет! Не пройдет! Я, правда, за эти два дня не съел и корки хлеба… но скорее уж я… прежде чем я съем хоть кусок или выпью хоть глоток под этой крышей, скорее уж я сделаю то, что сделала… (взволнованно) что сделала моя дочка…

Халден. Да ведь угощаю-то тебя я!

Андерс Хэл. А, вот как? Да, да, да… Вот как…

Халден. Ну так пойдем? А?

Андерс Хэл. Ну, пойдем!

(Делает шаг вперед, оборачивается.)

Но я кое-что все-таки выскажу этому Холгеру! Где он тут расселся?

Многие голоса. Иди, иди себе, Андерс!

Андерс Хэл (стараясь перекричать всех). Они обе честнее тебя — тебя и твоих приспешников! Вот! Теперь я пойду. Теперь я сказал, что хотел.

(Медленно уходит с Халденом.)

Холгер. Ну так чего же вы хотите?

Бро. Мы ведь сегодня должны были встретиться.

Холгер. А-а-а! Вот как! Я это позабыл.

Бро. Мы сперва искали вас в городе, но нам сказали, что вы здесь.

(Пауза.)

Холгер. Так. Вы, вероятно, знаете, что я теперь имею полномочия от всех фабрикантов. Ясно?

Аспелюнд. А мы имеем полномочия от всех рабочих. Так что с этой стороны все в порядке.

(Пауза.)

Холгер. У вас есть какие-нибудь предложения?

Бро. Да, есть.

Аспелюнд. И не мало.

Холгер. В чем же они заключаются?

Бро. Мы должны вместе избрать третейский суд.

(Холгер не отвечает.)

Мы полагали, что можно бы внести такой законопроект… Чтобы это стало законом, понимаете?

(Холгер молчит.)

Нам, рабочим, кажется, что в этом заключено наше будущее…

Холгер. Но нам так не кажется.

Аспелюнд. Нет… вы, значит, не хотите, чтобы… кто-то был судьей между вами и нами.

Холгер (не обращая внимания на его слова). Есть еще какие-нибудь предложения?

Бро. Мы уполномочены спросить, есть ли предложения у вас.

Холгер. Предложения? У меня? Нет!

Бро. Значит, все остается по-старому?

Холгер. Нет, не по-старому…

Аспелюнд (тихо и робко). А есть что-нибудь новое?

Холгер. Новое, только не предложение. Предложений мы не делаем. Ясно?

Бро (напряженно). А о чем же речь?

Холгер. Мы ставим условия.

(Рабочие переглядываются. Бро говорит тихо и задумчиво.)

Бро. А нельзя ли послушать, что это за условия?

Холгер. Вы же еще не покончили с забастовкой. Так что говорить об условиях будет пока что бесполезно.

(Рабочие тихо переговариваются между собой.)

Бро. Мы порешили между собой, что мы хотели бы выслушать условия…

Холгер. Условия? О, их много.

Аспелюнд (изменившимся голосом). Пусть много ведь не мешает нам узнать, что там за условия. Чем раньше, тем лучше.

Холгер. Мешает то, что только мы, фабриканты этого города, согласны между собой. А мы желали бы, чтобы согласны были все фабриканты, я разумею — фабриканты всей нашей страны. Нынче вечером у нас будет совещание. Мы учредим союз фабрикантов, у нас тоже будет свои союз.

Бро. Понятно… Но, поскольку ваши условия более всего касаются именно нас, то, я полагаю, мы могли бы их услышать

Аспелюнд. Да, и мне так кажется

Хенрик Сэм и Ханс Улсен. Да, да.

Холгер. Как хотите… Первое условие, чтобы ни один из рабочих, занятых на фабриках, не был членом союза, возглавляемого Браттом, или иного подобного союза, который мы не одобряем. Рабочие смотрят друг на друга, но не говорят ни слова и не делают ни одного движения. Следующее условие: рабочие не должны подписываться на газету Санга или на иные газеты, которых мы не одобряем.

Ханс Улсен. А в церковь нам тоже нельзя будет ходить?

Бро (делает Хансу Улсену знак предупреждения). Ну и что мы получим, если мы примем все эти условия?

Холгер. Вы получите то, что имели до сих пор. Ясно? Впрочем, я хочу предупредить вас, что этими условиями дело еще не исчерпывается.

Аспелюнд. Мне кажется, будь я на вашем месте, я все-таки постарался бы найти какой-нибудь другой путь… Сделать бы как-нибудь народ посчастливее…

Холгер. Не в нашей власти сделать вас счастливее.

Аспелюнд. Почему же? Почему же? Вы только дайте нам право участвовать в прибылях и отведите нам наверху участки для застройки.

Холгер. Люди, завидующие своим ближним, никогда не бывают счастливы. Ясно?

Ханс Улсен. Зато те, кто захватил чужое, счастливы вполне!

Холгер (ударив рукой по столу). А разве я захватил чужое? Да что бы с вами всеми было, не будь меня? Кто сделал все, что вы видите, — вы или я?

Ханс Улсен. Да ведь делать-то помогали и другие. И с самого первого дня помогали. Так что труд здесь вложили тысячи…

Холгер. Вложили? Тогда можно сказать, что и моя чернильница тоже «вложила» свой труд, и машины, и телеграфные провода, и сила пара, и, конечно, корабли, и рабочие. Но рабочих я называю на последнем месте, потому что именно они, как правило, всегда стремятся все разрушать и портить. Ни чернильница, ни сила пара, ни машины, ни телеграфные провода этого не делают! Они не так глупы!

Аспелюнд. Крупно играете. Ничего не скажешь!

Холгер. Здесь можно бы сыграть и покрупнее. Ясно? Тогда, пожалуй, капитал в союзе с гением мог бы создать должные жизненные условия для рабочих.

Ханс Улсен. Да, условия преисподней… да…

Бро (Хансу Улсену). Если мы будем говорить в таком духе, ничего из наших переговоров не получится!

Аспелюнд. Да что уж может здесь получиться, кроме вреда! Эх, кабы вы хоть раз спустились к нам, да посмотрели бы как мы живем!

Холгер. Ну, а зачем, вы бастуете? Вы ведь уничтожаете этим больше ценностей, чем нам нужно было бы, чтобы помочь вам.

Бро. А почему вы ничего не предприняли, прежде чем мы забастовали?

Аспелюнд. Сделайте что-нибудь теперь — и все обойдется!

Холгер. Это равнялось бы тому, что я внес бы деньги в вашу кассу для вспомоществования бастующим? Так? Нет! На сей раз вы испытаете на себе все последствия того, что вы совершили! Теперь командовать буду я, лично я! Ясно?..

Бро (обращаясь к остальным рабочим). По-моему, нам нечего больше здесь делать. Пойдем. Здесь мы больше ничего не добьемся.

Аспелюнд. Да. Мы добились не большего, чем слепой Андерс, который ждет нас на улице.

Холгер. Я тоже полагаю, что ничего нового мы друг другу сказать не можем. Когда вы покончите со своей забастовочной болтовней — приходите. Ясно?

Бро. Словом, вы хотите нас на этот раз сломить? А ведь может случиться, что это не выйдет.

Аспелюнд. У нас ведь тоже чувство чести имеется! Правильно сказал старый Андерс.

Ханс Улсен. Что это ты тут болтаешь? У нас есть честь? Да где она? Всю честь забрали они — те самые молодцы, которые совращают наших женщин… и потом отправляют их в Америку.

Холгер. Хотя это не имеет никакого отношения к вопросам забастовки и никак меня не касается — о чем я вам сразу же заявляю, — я отвечу и на это. Тем более что вы вторично возвращаетесь к этому вопросу… и об этом постоянно говорится в вашей газете… У всех слоев общества есть честь, но именно по женщинам можно определить, в каких размерах честь у нас имеется: какова наша честь, таковы и наши женщины.

Аспелюнд. Да, это бывает…

Холгер. А если ваши женщины таковы, что их можно взять, как неоперившихся птенцов, голыми руками, — какая же после этого у вас честь?

Пер Стюа (до сих пор не сказавший ни одного слова). Нет, черт меня подери, если я это снесу!

(Бросается на Холгера через стол.)

(Тот вскакивает и пригибает его к столу, меж тем как Бро и Аспелюнд из всех сил тащат Пера Стюа назад.)

Бро. Оставь! Оставь!

Аспелюнд. Погоди! Наше время еще придет!

Холгер. Вон отсюда!

Халден (вбегает в комнату). Что случилось?

Аспелюнд. Тут завязалась драка из-за чести…

Ханс Улсен (разгоряченный). У всех этих богачей в Америке много сыночков, о которых они и знать не хотят. Но ни один не явится растолковать им, что такое честь.

Холгер (одергивая на себе костюм, выходит из-за стола). Вывести их, Халден! Ясно?

Бро (подходя очень близко к Холгеру). Я все-таки должен еще кое-что сказать вам.

Холгер. Ладно. Но все остальные должны немедленно убраться отсюда.

Ханс Улсен. Да мы и сами-то не собираемся здесь оставаться! Подумаешь.

(Уходит.)

Пер Стюа. Мы еще сюда придем! Но совсем иначе! Совсем иначе!

Бро. Ну, иди, иди!

(Пер Стюа уходит.)

Аспелюнд (говорит про себя, идя к двери). Да, да, да! Крупно вы играете!

(Выходит.)

Холгер (резко обращается к Бро). Ну, что там у вас?

Бро. Вы теперь сами видели, что среди этих людей есть такие, которых сдержать уже невозможно. Об этом следовало бы подумать.

Холгер. Что ж, думайте! Ясно?

Бро. Тут случиться может такое, от чего избави нас всех бог!

Холгер. Меня это не пугает! По-моему, это лучшее, что могло бы случиться!

Бро. Многие тысячи…

Холгер. Чем больше, тем лучше!

Бро. Я слышал и это!

Холгер. Вы слишком близко подобрались к нам. А так мы отбросим вас обратно — по крайней мере на жизнь одного поколения. Тем временем многое может произойти.

Бро. Да, теперь мне больше нечего сказать.

(Уходит.)

Холгер (Халдену). Я всегда думаю, когда вижу этого парня, что в нем есть господская кровь. И Пер Стюа такой же. Все, в ком есть смелость, все, кто осмеливается восстать, — это люди, в жилах которых есть кровь господ. Неосторожное скрещиванье, Халден!

Халден. Неосторожное.

Холгер. Мне они даже нравятся. Особенно тот, что бросился на меня. Смелый парень. Хотелось бы мне знать, кто его настоящий отец? Или дед? Кровь господ; Я ручаюсь! Мне кажется, я могу определять это даже по профилю. Ясно? Все остальные просто рабы. Прирожденные рабы. Без примеси. Вы, кажется, хотели мне что-то сказать, Халден?

Халден. Фрекен Санг уже давно ожидает вас.

Холгер. О, почему же вы мне этого сразу не сказали?

(Спешит к двери, открывает ее, но никого не видит и выходит из комнаты. За сценой слышен его голос.)

Уверяю вас, что это не моя вина! Если бы я только знал, что вы…

Ракел (голос ее вначале тоже слышен за сценой). Халден пытался доложить о моем приходе. Но я не хотела помешать рабочим говорить с вами.

(Оба входят.)

Холгер. Да, они угощали меня горьким пивом, которое наварила их газета!

(Ракел слегка вздрагивает, Холгер не замечает этого и ведет ее к стулу; сам садится возле нее.)

Я имел удовольствие выслушать, что они создали мое благосостояние, что я просто-напросто крупный вор. Ясно? Веселенькая история! Я даю работу многим тысячам. Прибавьте к этому тех, кто кормится возле них, — и получится целый город. И вот в один прекрасный день, прежде чем я успел завершить, что хотел, все эти люди набрасываются на меня и заявляют, что все принадлежит им! Ясно? И поскольку я не сразу пошел на все возможные уступки — они возмущаются, поднимают бунт. Наконец я кое в чем уступаю им, и все улаживается, но тут появляется неведомо откуда какой-то полоумный пастор и начинает им проповедовать божеские законы. А божеские законы эти сводятся к тому, что все следует перевернуть вверх дном. Словом, нам нельзя больше жить, где нам нравится и как нам нравится, ибо мы этим самым отнимаем у них солнце! Видите ли, для них нужно построить дома в солнечной части города — обязательно в той самой солнечной части города, которая является его украшением и утехой. А почему бы и не поселить их в наших домах? Если это «божеские законы», так почему бы не переселить их уж прямо на небеса? а?

(Встает.)

Я скажу вам, фрекен, если бы им удалось отобрать все, чем мы владеем, — все, до нитки, — не прошло бы и года, как все наши заводы, фабрики, предприятия, вся наша торговля — все погибло бы и все мы стали бы бедняками — все скопом! Ясно? Простите меня, дорогая фрекен, что я угощаю вас не менее горьким напитком, чем тот, которым угостили меня. Только преподношу его немного по-иному.

(Садится.)

Поверьте мне, ни к кому я не питаю большего уважения, чем к вам, но такова уж моя натура: некоторая пылкость — это часть моей, так сказать, силовой энергии… А когда накопляется столько событий и впечатлений, как во время только что состоявшейся встречи…

Ракел (улыбаясь). Право же, в эти дни я понемногу выслушиваю все и выслушиваю каждого!

Холгер. Я ведь думал, что вы уже перебрались сюда, фрекен. Я спешил сюда только для того, чтобы передать вам бумаги о вводе вас во владение. Они вчера оформлены.

(Берет со стола большой лист бумаги.)

Теперь и парк, и дом принадлежат вам по закону. Для меня большая радость и честь передать вам этот документ.

(Оба встают)

Ракел. Какой щедрый подарок! Теперь моя больница обеспечена. Я сама ведь ничего не смогла бы сделать. Искренне благодарю вас, Холгер!

(Пожимает его руку.)

Холгер. Бумага, как вы изволите видеть, тоже в своем роде произведение искусства. Этим занимался Халден,

Ракел (разворачивает бумагу). Да, замечательно! Ее нужно вставить в красивую раму, и повесить у самого входа. Большое, большое, большое спасибо!

(Оба кланяются друг другу.)

Но разве все это на мое имя?

Холгер. Конечно.

Ракел. Но ведь дар предназначен для больницы?

Холгер. Дар предназначен вам. А вы вправе распоряжаться своим имуществом, как пожелаете.

Ракел. Да, теперь мне остается только приложить силы.

Холгер. Вы доказали, что это вы сумеете! Когда вы намереваетесь переехать сюда?

Ракел. Я думала… сразу же… если только вы не возражаете.

Холгер. У меня здесь остались только книги, которые я возьму. И больше ничего.

Ракел. Вы даже представить себе не можете, как обрадовались все мои больные! Сегодня мы пробили ход в стене между больницей и парком. И все, кто только мог встать с постелей, вышли в сад, сидели и смотрели.

Холгер. Вам еще предстоит много хлопот, и поэтому мы с Халденом вас покинем.

Ракел. Мне бы хотелось попросить вас кое о чем. Холгер. Хотя вы обычно не прислушиваетесь к моим просьбам…

Холгер. На свете нет ничего, что я выслушал бы более охотно.

(Приглашает ее сесть.)

Ну, так в чем же дело?

(Садится рядом с ней.)

Ракел. Я прошу вас… сегодня вечером не проводите совещания в замке! И не устраивайте празднества! Не делайте иллюминации!

Холгер. Но замок одно из красивейших зданий в нашей местности. И старая крепость тоже очень хороша! Ясно?

Ракел. Да, конечно. Господин Халден вправе гордиться тем, что он создал. Все это так… Но…

Холгер. Но господа рабочие провозгласили, что это сооружение не что иное, как насмешка над ними.

Ракел. В крепости совершалось немало жестокостей.

Холгер. Все это теперь сгладилось и прикрыто красотой старины. В чем же состоит преступление?

Ракел. Но в какие времена строился замок…

Холгер. В какие времена? В трудные времена самое лучшее — предоставить народу работу. Разве и это преступление?

Ракел. Это было истолковано по-другому. Помните, что произошло при открытии?

Холгер. Ну, немножко динамита. Пустяки. Ров старой крепости достаточно широк — теперь к замку не подобраться…

Ракел. Не нужно, чтобы такое повторилось.

Холгер. Повторится праздник и иллюминация. Более того, я пригласил еще три оркестра…

Ракел. О, нет, не надо! Не надо!

Холгер (встает с места). Что? Я испугаюсь какого-то покушения? Отступить перед преступными покушениями? Нет, пока я здесь командую, такого не будет. Ясно? В такие времена наш замок и должен кое о чем напоминать этим людишкам. Вы видели его, когда он иллюминирован?

Ракел. Нет. Я никуда не выходила.

Холгер. Напрасно.

(Ходит взад и вперед по комнате.)

Но, к счастью, я пригласил художника, который нарисовал все это. Неплохой художник. Вот, смотрите.

(Холгер отдергивает занавес, который скрывал стену на заднем плане. На стене открывается замечательная картина: замок в средневековом стиле с башенками и зубчатыми стенами и с широким крепостным рвом. Самая высокая башня освещена электричеством, и все стены иллюминованы. Внизу, у моря, раскинулся город с глубоко уходящим в море молом. На моле тоже электрические фонари. Вся картина в светлых тонах осеннего вечера.)

Ракел (встает). Да, это прекрасно! Это в самом деле прекрасно!

Холгер. Вот так, я думаю, будет выглядеть вся земля, когда на ней снова найдется место для сильных личностей, которые посмеют и сумеют проявить себя. Так будет, когда эпоха муравьев и тысяченожек с ее иллюзиями останется позади. Назад, к гениальным личностям и сильной воле!

Ракел. Это захватывающе!

Холгер. Для меня самое главное, самое значительное в этой борьбе — дать личности возможность без удержу выявить свои силы. Вот, смотрите: перед нами старинное здание, построенное в те времена, когда личность могла быть силой. Смотрите-ка: эти башни высятся и властвуют! Вот стены, всей массой своей воплощающие власть и могущество! Ясно? Вы желаете, чтобы картина осталась здесь или убрать ее?

Ракел. Я хотела бы, чтобы вы ее убрали.

Холгер (оскорбленно). Вы этого желаете?

Ракел. Да.

Холгер (обращаясь к Халдену). Вы слышали? Будьте добры позаботиться, чтобы картину немедленно унесли отсюда.

(Халден понимающее кивает.)

Я имею в виду немедленно. Ясно?

(Халден снова выразительно кивает и выходит.)

В нем есть что-то такое…

(Останавливается и смотрит вслед Халдену.)

Ракел. Вы не любите Халдена?

Холгер. А вы это заметили?

Ракел. С первого раза, когда я увидела вас вместе.

Холгер. М-да… Что ж, не удивительно. Видите ли, когда ваша больница возникла здесь около самого парка, меня заинтересовала молодая особа, расходующая свое состояние на такие цели. Ясно? И я решил посетить больницу. И кого же я там увидел рядом с вами? Халдена! Оказалось, что он ваш архитектор! А мне он об этом не сказал ни слова.

Ракел. Он вообще не разговорчив.

Холгер. Что же сделало его таким скрытным?

Ракел. Не знаю, право. Он сам выбился в люди.

Холгер. Все мы так…

Ракел. Но в Америке это, вероятно, труднее.

Холгер. Почему он стал вашим архитектором?

Ракел. Он сам выразил желание и согласился работать бесплатно.

Холгер. Он работал бесплатно?

Ракел. Совершенно бесплатно.

Холгер (нервно прохаживаясь). Что же, он сам к вам явился и предложил свои услуги?

Ракел. Нет… мне об этом сказал другой человек…

Холгер (вздрогнув). Вы можете назвать мне этого человека? Что? Или не можете?

Ракел. Могу. Это мой брат.

Холгер. Значит, Халден встречается с вашим братом?

Ракел. Да. Впрочем, — нет. Я не знаю! Мой брат только рассказал мне о его предложении; вот все, что я знаю.

Холгер. Я часто задумываюсь, — с кем близок этот человек? Одно мне ясно: не со мной.

(Берет свою шляпу.)

Ракел. Не знаю…

Холгер. Желаю вам чувствовать себя здесь самым лучшим образом — вам и вашим выздоравливающим.

Ракел. Большое спасибо. Заходите к нам, когда мы тут как следует устроимся, чтобы все могли поблагодарить вас.

Холгер. Зайду.

Ракел (подходит к нему ближе). Я не повредила Халдену тем, что сказала о его знакомстве с моим братом? Я ведь даже не уверена, насколько близко они знакомы!

Холгер. Вы так тревожитесь о судьбе Халдена?

Ракел. Я не хотела бы причинять зло кому бы то ни было.

Холгер. Можете быть спокойны.

Ракел. А другая моя просьба? Холгер, прошу вас ради всех тех, кто может не устоять перед искушением…

Холгер. Я уже сказал вам, что охотно выслушаю любую вашу просьбу. Но, вы же знаете, мы с рами люди разной веры. Ясно?

Ракел. Люди перепуганы. Говорят, что под замком есть древние подземные ходы.

Холгер. Подземные ходы есть почти под всем городом.

Ракел. Значит, если бы они задумали…

Холгер (глядя прямо на нее). Это было бы самое лучшее, что только может случиться!

Ракел (отступает). Вы страшный человек!

Холгер. Это — религия господ, фрекен.

Ракел. И детям своей сестры вы собираетесь преподать ту же религию?

Холгер. А почему бы и нет? Я постараюсь научить их тому, что спасет всех нас.

Ракел (настойчиво). Сделав это, вы совершите такой серьезный проступок, чудовищное преступление… Вы не имеете права так поступать.

Холгер. Не имею права? Да неужели? Я отдаю этим молодым людям все, что имею.

Ракел. Даже если бы вы дали им вдвое больше того, что вы им дали, Холгер, вы не приобрели бы права отнять у них душу живую!

Холгер. Подобного я еще никогда не слышал!

Ракел. Да как вы решитесь? Отнять у этих прекрасных молодых людей все их мечты, все их идеалы?

Холгер. Для того, чтобы дать им нечто более ценное.

Ракел. Но они оба испытывают к этому отвращение, Холгер. Никто не имеет права насильно навязывать людям их грядущую судьбу. Так нельзя поступать.

Холгер. Пусть этот вопрос будет решен борьбой.

Ракел. Вы будете бороться, чтобы отнять детей у родителей?

Холгер. В данном случае родители умерли.

Ракел. Немногие живые родители имеют на своих детей такие права, как эти мертвые. И вы это хорошо знаете, Холгер.

Холгер. Но разве я обязан уважать фантазии этих родителей? Их фантазии и чудачества? Одни имена детей чего стоят! «Кредо»! «Спера»! Что можно сказать о родителях, которые способны назвать своих детей «Кредо» и «Спера». Ясно?

Ракел. А разве их имена уж так фантастичны? «Верю», «Надейся»! Разве это чудачество? Ведь родители решились так их назвать, ещё прежде чем дети появились на свет. Нам бы следовало относиться к этому с уважением, Холгер.

Холгер. Относиться с уважением к фантазиям? Да и о какой вере и надежде тут идет речь?

(Весело.)

Поверьте мне, фрекен: «последние станут первыми, а первые — последними» где-нибудь в другом мире, но только не на земле.

Ракел. Об этом вы не можете судить, Холгер! Будущее принадлежит миллионам! Именно миллионам!

Холгер. Хм! И этот вопрос будет решен борьбой.

Ракел. Это бурный поток, которого нам не остановить.

Холгер (весело). Ну, во всяком случае, этих двух детей я спасу из этого «потока».

Ракел. Вы осмелитесь так поступить, Холгер?

Холгер. Да, осмелюсь! И я попрошу вас не мешать мне!

Ракел. Вы не позволили мне взять их; с этим я еще могла примириться. Но запретить мне оказывать на них влияние — нет! Это вам не удастся!

Холгер. Это мне не удастся? Ясно. Дети не станут мне повиноваться? Ясно. Тогда им придется уехать!

Ракел (испуганно). Уехать? Им придется уехать?

(Взволнованно.)

Холгер! Вы достигнете вашим поступком только одного! Вы сделаете всех нас троих ужасно несчастными! После потери, которую они только что перенесли! За что? Зачем? Нет, вы этого не сделаете!

Холгер. Я этого не сделаю? Да немедленно же сделаю! Как мне ни тяжело в чем-либо вам отказывать, но… Вы принуждаете меня к этому.

Ракел. Каждый раз, когда я особенно горячо прошу вас о чем-нибудь, я получаю отказ. И каждый раз вы говорите, что это вам тяжело.

Холгер. Я не уважал бы вас так, как уважаю, если бы вы были другой, чем вы есть. Я смею надеяться, что и вы оказываете мне ту же честь. Фрекен!

(Уходит.)

(Она тихо плачет.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

В большое окно стучат. Ракел подходит к окну, и лицо ее веселеет.

Ракел. Открыть? (Открывает окно и вскрикивает.) Нет! нет! нет! Не делайте этого!

(Отступает от окна.)

Кредо (одним прыжком вскакивает в комнату). С добрым утром, Ракел!

Спера (также впрыгивает в комнату). С добрым утром! С добрым утром!

(Все трое восторженно обнимают друг друга.)

Кредо. Что с тобой? Чем он тебя огорчил?

Ракел. А вы это заметили?

Оба. Конечно!

Ракел. Я огорчилась из-за вас. Из-за вас!

Кредо. Он запрещает нам приходить к тебе!

Спера. Это ему не поможет!

Ракел. Нет. Еще хуже. Он хочет, чтобы вы уехали отсюда. От меня!

Оба. Он хочет отослать нас?

Ракел (взволнованно). Да, чтобы вы не общались со мной.

(Оба обнимают ее.)

Кредо. Это ему не удастся!

Спера. В этом мы никогда не подчинимся ему!

Кредо. Ах, как жаль, что мы еще не умеем летать!

Спера. Ничего! Если он помешает нам посылать тебе письма по почте — мы будем посылать голубей! И будем вести для тебя дневник.

Ракел. Да, да, конечно!

Кредо. Ну а ты, тебе ведь нельзя запретить приезжать к нам? Ты будешь приезжать к нам? Правда?

Ракел. Да как же я смогу не приехать! Если вы такие… такие…

(Они снова обнимают друг друга.)

Кредо. Я что-нибудь такое изобрету, чтобы наши голоса можно было услышать лучше, чем через микрофон. Знаешь, микрофон передает не голос, а только как бы цветное отражение голоса. Я изучал этот вопрос; я, кажется, уже понимаю, в чем тут дело. О, если я это изобрету, ты в своей комнате будешь слышать наши голоса! Ты будешь всегда чувствовать, что мы с тобой, Ракел! Ракел!

Ракел. А вы будете каждый день получать от меня телеграммы и письма. Это уж я вам обещаю!

Кредо. Пока он не поймет, что разлучать нас бессмысленно.

Спера. И тогда он, может быть, опять позволит нам быть вместе? Правда?

Ракел. Вы внесли в мою жизнь что-то новое и прекрасное. Теперь я уже не в силах жить без вас!

Оба. А мы — без тебя!

Кредо. Ты единственный человек, к которому мы можем обратиться со всем, что нас волнует!

Спера. А знаешь, почему мы сейчас здесь?

Ракел. Нет.

Спера. Кредо сделал игрушечную модель.

Ракел. Ну и что ж, она летает?

Спера. Да, да. Облетела всю комнату, летает под самым потолком!

Кредо. Принцип найден!

Спера. Уверяю тебя — летает, летает, летает вокруг всей комнаты — не натыкаясь ни на что!

Кредо. Понимаешь: я научился управлять моделью! Управлять!

Ракел. Этого еще никогда не бывало, да?

Кредо. Это открытие принесет в будущем все новые и новые плоды! Подожди только!

Ракел. Словом, пока что ты сумел заставить свою модель двигаться по кругу и можешь по своему желанию увеличивать или уменьшать круг? Так?

Кредо. Именно так!

Спера. Ему теперь нужно только научиться останавливать модель!

Ракел. А можно мне посмотреть?

Спера. Ну конечно! Для этого мы и пришли сюда! Ты, только ты и должна посмотреть!

Кредо. Мы ведь пришли за тобой.

Ракел. Но я теперь, пожалуй, не смогу…

(Слышен звонок.)

Идите! идите! Не нужно, чтобы вас здесь видели!

Спера (выпрыгивая в окно). До свиданья!

Кредо (с восторгом). Да здравствует прекраснейшая женщина на земле!

(В дверь стучат.)

Ракел. Войдите!

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Элиас входит в комнату.

Ракел (бросается к нему). Элиас! Наконец-то!

Элиас (бросается к ней). Ракел! О моя Ракел!

(Они молча крепко обнимают друг друга.)

Ракел (гладя его по волосам). Как ты побледнел, Элиас! И какой у тебя утомленный вид! Что с тобой?

Элиас (улыбаясь). Время трудное, а сил — мало,

Ракел. Как мы давно не виделись!

Элиас. И все по той же причине: я выбился из сил.

Ракел. Вижу, как ты истомлен работой!

Элиас. Особенно теперь, когда у меня заняты и ночи.

Ракел. Тебе приходится работать по ночам?

Элиас. Притом мы и едим не досыта.

Ракел. Но, дорогой, разве и это необходимо?

Элиас. Нужно учиться приносить жертвы — так говорит Братт. И он прав. Но результат может получиться совершенно неожиданный!

Ракел. Почему же ты, все-таки, не спишь по ночам?

Элиас (не отвечая). Так, значит, ты теперь будешь жить здесь, Ракел? Он подарил все это тебе? Одной тебе? А нам он отказывает во всем.

Ракел. Он подарил не мне, а больнице. Здесь будут жить выздоравливающие.

Элиас (обходит комнату и рассматривает). И это он сделал именно теперь. Как будто никто никаких других требований ему не предъявлял! Ты будешь жить здесь, Ракел? В этой вот комнате?

Ракел. Ну да. А спальня моя рядом. Ты прошел мимо двери.

Элиас. Ты избрала благую участь, Ракел.

Ракел. Не такую уж благую, Элиас. У меня большая ответственность и очень много дела.

Элиас. Я знаю, Ракел, я знаю. Я только хотел сказать… Я просто не могу понять, что можно жить так, как он жил в этом большом доме. Не могу понять, что кто-то смеет так жить, в то время как другие… Ты слышала о Марен Хауг и ее детях?

Ракел. Да, да! Я знаю обо всем. Ах, Элиас, всеми моими мыслями я была с тобой в эти дни!

Элиас. Может быть поэтому у меня последнее время обострилось чувство тоски по родине. Меня так и тянет в родные места. Даже больше чем в те годы, когда отец и мать еще были живы, а мы с тобой жили в городе.

Ракел. Это потому, что тебе так плохо. Скажи мне правду, Элиас: ты веришь в забастовку?

Элиас (впервые смотрит ей прямо в лицо). А ты — веришь?

(Ракел опускает голову.)

(Тоже опустив голову.)

Это будет самое ужасное поражение, какое только могло быть. Марен Хауг это предвидела. Она — первая. И еще многие, многие не переживут этого.

Ракел. Как ты страдаешь, Элиас! Я ведь вижу!

Элиас. У тех, кто живет наверху, в городе, не такая совесть, как у нас, Ракел. Чтобы разбудить в них совесть, нужно нечто другое…

Ракел. А Братт тоже понимает это?

(Элиас молчит, опустив голову.)

И давно ты понял это?

Элиас. С тех пор как я перестал видеться с друзьями, даже с тобой и с ним.

Ракел (огорченно). Ты и с Браттом не видишься?

Элиас. Сегодня я в первый раз за все это время поговорил с ним.

Ракел. Об этом?

Элиас. Нет… Но оставим все это! Давай побудем хоть несколько минут в далеком прошлом, Ракел!

Ракел. Ах, я так понимаю тебя!

Элиас. Сядь здесь! А я сяду рядом с тобой. Давай поговорим о далеком и милом сердцу. Я уже сказал, что тоскую по родным местам.

Ракел. Элиас, давай поедем туда когда-нибудь? Съездим домой?.. Снова посмотрим на свое детство. Фиорд… Крутые горные дороги, белые ночи, кладбище на берегу моря… и церковь. Место обвала уже, наверно, поросло травой. Трава разрослась, наверно, и в других местах. Ах, какое это будет прекрасное путешествие! Природа встретит нас — печальная, дикая, вечная… А сколько воспоминаний! Чистых, высоких воспоминаний — таких, какими были наши отец и мать. Элиас, давай съездим домой! Ты ведь теперь свободен! И ты так утомлен! Съездим, Элиас?

Элиас. Я не свободен, Ракел.

Ракел. Я говорю «свободен» в том смысле, что ты уже ничего не можешь исправить и спасти.

Элиас. Это еще не известно.

Ракел. Помоги им деньгами; но это ты сможешь сделать через Братта. О Элиас, давай уедем!

Элиас. Что ты говоришь, Ракел!

Ракел. Это тебя излечит.

Элиас. Я дам тебе ответ завтра.

Ракел. Подумай только: мы могли бы снова увидеть все любимые места наших детских игр?

Элиас. Я особенно часто вспоминал именно об этом, когда испытывал тоску по родным местам.

Ракел. Помнишь, о нас с тобой говорили, что никто не видит нас порознь — везде мы вдвоем и всегда об руку.

Элиас. И болтали мы без умолку! Наши голоса были слышны издали.

Ракел. А ты помнишь все свои мечты и выдумки? Чего только не приходило тебе в голову, Элиас?

Элиас. Да, но ты была всегда предводителем! Да, да — именно ты. Вообще ты всегда руководила мной — до того момента, как мы расстались.

Ракел. А помнишь гагар? Какие они были ручные!

Элиас. Я помню каждое гнездо!

Ракел. Помнишь, как мы заботились о них!

Элиас. И защищали их. И приносили им пищу. А помнишь, как в первый раз птенцы стали плавать. А мы наблюдали за ними из лодки!

Ракел. И отец тогда был с нами! Он ведь всегда оставался взрослым ребенком!

Элиас. Это он определил все направление нашей жизни. Его слово руководило нами — нашими поступками и мыслями. Для нас земля и небо не оставались разобщенными; чудеса соединяли их, как радуга. Мы видели рай собственными глазами…

Ракел. Да, отец и мать казались нам витающими среди ангелов. Или, вернее, нам казалось, что ангелы спускались к ним. Мы верили в это!

Элиас. Нам ведь казалось, что сам господь говорил с нами. Все, что с нами происходило, — все ниспосылал он. Хорошая погода, гром и молния, цветы и все, все, что мы имели, — все мы получали от него. И когда мы молились — мы были с ним лицом к лицу. Везде мы встречали его! В море, в полях, на небе. Все дышало им, все было им.

Ракел. А помнишь, когда начинали звонить колокола, мы верили, что это ангелы звонят на небе? И сзывают народ.

Элиас. О Ракел, те, кто все это пережил, везде чувствуют себя изгнанниками.

Ракел. Да… изгнанниками. Ты прав.

Элиас. И теперь ничто не может нас удовлетворить! Мы не успели стать взрослыми, как все исчезло без возврата. Все холодно и пусто. И всюду сомнения. Но вот что я скажу тебе. Единственное, что у нас осталось теперь — это стремление к бесконечному.

Ракел. Быть может, это и так — для тебя. Я же бегу от этих мыслей. И, помнишь, когда умерли отец и мать и все было разбито, — ты тоже не выдержал и бежал.

Элиас. Да, тогда мы еще теснее прильнули друг к другу. Мы не смели больше ничему верить, даже тому, что видели собственными глазами.

Ракел. Да, мы были напуганы.

Элиас. Ты помнишь?

Ракел. Больше всего мы боялись, что каждый, увидев нас, начнет плохо говорить об отце и матери…

Элиас …которых никто не понимал. А потом, когда мы вдруг получили огромное наследство после смерти тети Ханны, — помнишь, как опять в нашу жизнь ворвалось ощущение безграничного?

Ракел. Да, да, ты прав. Тогда перед нами вдруг словно не оказалось никаких границ.

Элиас. Помнишь, тогда мы разыскали Братта. И под его влиянием это чувство окрепло. И с тех пор оно продолжает расти.

Ракел. В тебе. Но не во мне. Во мне идея безграничного вызывает только священный трепет, но не ощущение счастья.

Элиас. Не имеет смысла бежать от этого, Ракел: это вокруг нас и в нас самих.

Ракел. Наша земля несется в безграничном пространстве и находит свой путь… Почему же не найти своего пути и нам?

Элиас. Знаешь, Ракел, порой мне чудится, будто у меня есть крылья, и нет никаких границ… нигде!

Ракел. Смерть всему ставит границы, Элиас!

Элиас. Нет — и за пределами смерти. Именно за пределами смерти!

Ракел (вставая). Что ты хочешь этим сказать?

Элиас (решительно). Я хочу сказать — все, что мы хотим утвердить в жизни, должно пройти сквозь смерть.

Ракел. Пройти сквозь смерть?

Элиас. Если хочешь утвердить жизнь — умри за нее! умри во имя ее! Христианство обрело свою жизнь на кресте. Родина черпает свою жизнь от павших на полях сражений. Не может быть возрождения без смерти.

Ракел. Но разве это применимо в данном случае?.. Чего же ты хочешь? Чтобы рабочие умирали за свое дело?

Элиас. Если бы они на это отважились, их дело было бы выиграно. Они сразу победили бы.

Ракел. Значит — революция?

Элиас. Рабочие и революция?! Господи боже ты мой! Какой у нас сегодня день? Понедельник. Да, да, воскресенье еще не завтра. До воскресенья у нас еще целая неделя. И всю эту неделю надо работать.

Ракел (подходя к нему ближе). Есть только один способ работать для других, Элиас: подавать пример! Добрый пример.

Элиас (отворачиваясь от нее). Если бы ты подозревала, как верно то, что ты сейчас сказала.

(Смотрит прямо в ее лицо.)

Научить их переступить границу, вот что необходимо! Подать пример!

Ракел. Переступить границы жизни?

Элиас. Ну да! Сперва перешагнуть один барьер, потом другой. Разве не так все начинается? Сперва десятки, потом сотни, а там и тысячи. Нужны сперва тысячи — для того, чтобы миллионы поднялись и бросились в борьбу. И тогда они непобедимы. И тогда настанет воскресенье, и тогда здесь будет все: аллилуйя, триумф, всеобщее благодарение господу! Сперва Иоанн Креститель, а за ним Иисус, а за ним — двенадцать учеников, а за ними — семьдесят, а за ними многие сотни, а там многие тысячи и потом уже — все и каждый, все и каждый! Обновление жизни покупается недешево.

Ракел. Люди сильны; они крепко держатся за свое; они не выпускают из рук того, что захватили, завоевали, этот закон жизни непреложен — так же как и закон движения земли. Но именно так создаются условия для того, чтобы жизнь шла по своему определенному пути, как земля кружится по своей орбите.

Элиас. Но все-таки самые сильные — те, кто ищет нового. Вечный огонь — взрывчатая сила! Это несут в себе люди будущего, передовые борцы. Все дело в них. Чем смелее вожди, тем большее количество людей поведут они за собой.

Ракел. К смерти?

Элиас. Иного пути нет. Почему? Потому что верят только тем, кто решается умереть; когда жертвуют жизнью — тогда верят. Оглянись вокруг: есть ли люди, которым верят? Те, кто близко знает Братта, верят ему! это правда. Но те, кто знает его меньше? Как раз те, которым следовало бы обратиться в новую веру! Они и не пошевельнутся. Они не выказывают ни малейшего желания даже послушать, что он там такое говорит. Он может, конечно, вызвать то, что называется движением, и все-таки они даже не пошевельнутся. Они предпочитают, чтобы его слушала полиция!

Ракел. Ты прав. Это так.

Элиас. Но когда к ним обращаются «с того света» — тогда они начинают шевелиться! Из могилы слава звучит громче; там лучше резонанс. Великие люди, которые хотят быть выслушанными, должны сперва оказаться в могиле. Там настоящая трибуна жизни, оттуда возвещают законы жизни так, чтобы их услышал и понял весь мир. Чтобы самые тугоухие услышали и поняли.

Ракел. Но это все-таки ужасное учение…

Элиас. Ужасное?

Ракел. Я хотела сказать — оно может привести к ужасным последствиям.

Элиас. Ничего не может случиться ужаснее того, что уже есть. То, к чему я призывал, — это религия мучениства…

Ракел. Да. Сама по себе это великая религия.

Элиас. Более того: если только ты проникся ею, для тебя уже не существует ничего иного. Ничего иного.

Ракел. И с того момента, как ты пришел к этому убеждению, ты разуверился в забастовке?

Элиас. Я делал для забастовки все, что было в моих силах, — ты можешь не сомневаться.

Ракел. Я не сомневаюсь в тебе, Элиас!

(Обнимает его.)

Но я боюсь за тебя. Там внизу тебе не место.

Элиас. Я бы не хотел быть ни на каком ином месте.

Ракел (продолжая обнимать его). Давай поедем вместе в родные места. Поедем сейчас же! Слышишь? Сейчас же! Как хорошо будет снова подышать морским воздухом, Элиас! Там и думаешь по-иному, и чувствуешь себя иначе, чем внизу, во мраке, уверяю тебя! А какая смена впечатлений и настроений! Ты ведь помнишь, как нам было хорошо…

Элиас (все время внимательно и пристально смотрит на нее). Все меняется, а ты не изменилась, Ракел. Ты сегодня же могла бы снова возиться с нашими гагарами…

Ракел. Да, если бы ты был со мной!

Элиас. Дай мне взглянуть на тебя!

Ракел. Элиас!

(Притягивает его к себе.)

Элиас. В тебе есть что-то от гагачьего пуха. Помнишь, когда мы заглядывали в гнезда, как мы бывало удивлялись, что птенцы покидают этот мягкий пух. Помнишь?

Ракел. Да! Но все-таки они улетали вдаль!

Элиас. Они все-таки улетали вдаль…

(Тихо и ласково.)

Прощай, Ракел!

Ракел. Ты уже уходишь?

Элиас. Я должен идти. Но мне трудно оставить тебя.

Ракел. Так останься!

Элиас. Есть нечто в жизни, что нам с тобой не досталось на долю.

Ракел. Помолчим об этом. Насколько больше то, что дано нам!

Элиас. Пусть нам дано величайшее: бывают минуты, когда душа полна лишь тоской о том, что нам не дано.

Ракел. Минуты слабости.

Элиас. Минуты слабости.

(Целует ее.)

Я целую в тебе все самое прекрасное, — то, что мне не было дано. И целую тебя… только тебя!

(Еще раз целует ее долгим поцелуем.)

Прощай, Ракел!

Ракел. Значит, до завтра?

Элиас. Да… завтра ты обо мне услышишь.

Ракел. Но ведь ты же придешь сам?

Элиас. Если смогу… Ах, гагачий пух.

(Быстро обнимает и целует ее. Уходит. В дверях останавливается.)

Ракел. Что с тобой, Элиас?

(Элиас делает рукой прощальный жест и уходит. Ракел некоторое время стоит молча и смотрит на дверь. В окно стучат. Она приходит в себя и оглядывается. Идет к окну и открывает его.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Спера (прыгая из окна в комнату). Кто это был, Ракел?

Кредо (прыгая за нею). Это твой брат, правда?

Ракел. Да.

Спера. Его гнетет какая-то забота, правда?

Ракел. Ты это заметила?

Кредо. О! К чему он стремится?

Спера. К чему-то очень большому!

Кредо. А куда лежит его путь?

Спера. Куда-то далеко, далеко — правда?

Ракел. Мы отправимся вместе.

Оба. Куда? Когда?

Ракел. В родные места, на север. Может быть, завтра…

Кредо. Но почему же он так прощался с тобой?

Спера. Словно он больше никогда тебя не увидит?

Ракел. Разве он так прощался? Нет, вы не поняли! Он всегда такой, когда он несчастлив. Всегда. Тогда ему особенно трудно уходить от меня.

(Раздается звонок. Оба в одно мгновение выпрыгивают в окно.)

(Ракел закрывает окно. В дверь стучат.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Ракел. Войдите!

Братт (входит взволнованный, задыхаясь). Его здесь нет?

Ракел. Вы спрашиваете о моем брате?

(Быстро.)

Что-нибудь случилось?

Братт. Он был здесь?

Ракел. Да… Разве вы его не встретили?

Братт. Он был здесь. Так… все сходится… Что он говорил? Что он замыслил?

Ракел. Вы спрашиваете: что он собирается делать?

Братт. Я вижу, что вы ничего не знаете; об этом он с вами не говорил…

Ракел. Нет… но завтра он придет опять…

Братт (настороженно). Завтра?

Ракел. Он придет или пришлет мне весть о себе.

Братт. Что он имел в виду?

(Внимательно глядя на нее.)

Он упоминал обо мне, Ракел?

Ракел. Нет. Впрочем, пожалуй, упоминал о вас… мимоходом.

Братт. Только мимоходом.

(Решительным тоном.)

Значит, он что-то скрывает.

Ракел. Он сказал, что сегодня видел вас. А до того давно уже не разговаривал с вами.

Братт. А он сказал, что я встретил его и не узнал? Сказал он об этом? Сказал, что он был переодет?

Ракел (с улыбкой). Элиас? Переодет? Не верю.

Братт. Он не бывает дома по ночам.

Ракел. Об этом он говорил. Он говорил, что давно не спал. Но, господи! Что же происходит? Братт?

Братт. Мне трудно это объяснить. Вы, пожалуй, сразу и не поймете. В сущности, у меня нет никаких определенных данных для предположений. Никаких его высказываний, никаких конкретных поступков…

Ракел. Но если у вас нет никаких доказательств…

Братт. Да… да… и тем не менее я почти уверен… О, как ужасно, что мне пришлось стать таким подозрительным… Подождите немного… я все вам разъясню. Ведь я для этого и пришел. Как мы с ним любили друг друга, Ракел! И чем он был для меня!

Ракел. Разве это уже в прошлом?

Братт. Его у меня отняли… и я знаю кто!

Ракел. Что вы говорите?

Братт. Сначала я ничего не понимал. Да и как я мог бы понять? Элиас! Пока мы сегодня не встретились… И тогда я вдруг все понял. Чем больше он говорил, тем мне становилось яснее…

Ракел. И все-таки я еще ничего не понимаю!

Братт. Его у меня отняли. И я знаю кто. Это так же верно, как то, что за летом следует осень, а за осенью — смерть. Его соблазнили гигантскими химерами! Все более и более воспламеняя его безграничную энергию. Как же мог он после этого остаться и жить среди нас обычной жизнью? Он жаждал совершить что-то безмерное — совершить сразу, одним ударом!

Ракел (испуганно). Но что же он собирается сделать?

Братт. Элиаса так легко увлечь, он так доверчив…

Ракел. Да, да… но кто же…

Братт. Тот, кто убедил его, что забастовка — слишком слабая мера, ошибка или даже нечто худшее. Это смутило Элиаса, и он стал терзаться угрызениями совести. Он был не в силах больше глядеть на страдания и нищету, которые окружали его. Вероятно; именно так все и происходило. И вот он задумал все исправить — одним поступком, который заставил бы весь мир обратить внимание на нашу нищету. Он задумал совершить что-нибудь новое, неслыханное! Вероятно, все это получилось именно таким образом.

Ракел (все больше и больше пугаясь). Но в чем же дело? в чем дело?

Братт. Подождите! Если я не сумею правильно объяснить все, что хочу сказать, вы неправильно поймете его. Ведь все это не его вина. Он не сказал мне ни слова! Правда, мы оба несем ответственность, значит, и вина у нас общая… Он ни в чем не упрекнул меня… Он хотел все исправить один, совершенно один, принеся неслыханную жертву! Вы знаете, что он отдал нам все свое состояние?

Ракел. Элиас! Все свое состояние?

Братт. И вот тут-то несколько сказанных им слов навели меня на мысль. А теперь я убедился. Да, это так. Он отдал нам все, до последней кроны, все, что имел. Вчера у него оставалось еще две тысячи крон; сегодня он отдал и их… все сразу.

Ракел (с восхищением). Жалеть о своем поступке ему не придется!

Братт. Дело не в этом. Но он ведь и нас вводил своими пожертвованиями в заблуждение. Он ежедневно присылал нам такие суммы то с запада, то с востока, то с юга, то с севера — чтобы мы верили, что у нас есть сильные друзья. Но завтра всему наступит конец. Завтра еще хватит денег на самое необходимое, а потом — ничего! Одна нужда, беспросветная нужда!

Ракел. Бедный мой друг!

Братт. Да, вы вправе это сказать, потому что именно я всему виною. Его ни в чем не надо винить! Никто не должен перекладывать вину на него. Вот почему я и хочу все объяснить вам…

Ракел. Я слушаю.

Братт. Недавно еще я был совершенно уверен в своей абсолютной правоте. В такие минуты чувствуешь, что сам бог помогает тебе. Я сознавал свои силы; ощущал их, люди доверяли мне — а ведь нет ничего прекраснее! И вдруг явился Элиас, и я не успел опомниться, как он вырвал почву из-под ног моих…

Ракел. Дорогой друг мой!

Братт. Но как могло случиться, чтобы человек, переживший все то, что пережил я, чтобы такой человек сразу поверил вновь? И, быть может, чем глубже были прежние заблуждения, тем сильнее оказалась новая вера? Я сказал себе: вот истина! Это уже не заблуждение!

(Закрывает лицо руками.)

Ракел. Друг мой! Добрый друг мой!

Братт. Порой передо мною встает вопрос: могу ли я найти верный путь? Могу ли я вести других по верному пути?

(Ракел отступает назад.)

(Идет к ней.)

Скажите же мне: ведь и вы сомневались в этом?

Ракел. Да.

Братт. И потому вы отошли от меня?

Ракел. Да.

Братт (ближе подходит к ней, она отступает). Я не помогаю людям, я только увлекаю их. Я никуда не привожу, я только совращаю с пути. Я делаю как раз противоположное тому, что я хотел бы сделать. Мои стрелы всегда летят дальше цели. Я умею только вызвать брожение — затем наступает отчаяние. Ведь так? И вот неизбежный результат — я повержен, и тысячи людей, поверженных вместе со мной, проклинают меня.

Ракел (подходя к нему). Что бы ни случилось вы мне всегда дороги. Вы были мне дороги с первой минуты…

Братт. И все-таки вы отошли от меня?

Ракел. Вы большой человек, вы честный человек но возле вас я лишаюсь сил.

Братт. Вот! Вы сами говорите это!

Ракел. Да, вы увлекали меня к тому, чего я сама не могла разглядеть.

Братт. В этом все дело!

Ракел. Но такова ваша натура. Вы ничего не можете поделать с собой.

Брат. А как вы думаете, если самой сильной натуре детства прививать здравые идеи, стремление вникнуть в суть подлинной жизни, а не в суть миров иных, — как вы думаете, сможет ли и такая натура сбиться с пути?

Ракел. Нет.

Братт. А вот мы, едва выпутавшиеся из тысячелетнего тумана, стремимся принести спасение миру А мир стал таким пестрым, пока мы пребывали вдали. Наш мозг еще не приспособлен к этому новому миру. Вот какая мысль все время витала передо мной, когда я взбирался сюда на гору. У нас перенапряжена фантазия или перенапряжена воля. Поэтому в нас всегда живет что-то такое, что свыше наших сил. Мы видели людей, устремляющихся на небеса в золотых колесницах, и ангелов в облаках, дьяволов в вечном пламени, мы жаждем чудес, но у не хватает разума, чтобы осмыслить простую жизнь. Нет, нет, мы достойны жалости, Ракел. У нас нет правильного глазомера, мы бросаемся наугад, куда попало. Совесть уже не достаточно верный руководитель для нас: ей нет места на земле в наше время. Мы направляем свой путь в царство утопий, в безграничное!

Ракел. В безграничное?

Братт. Теперь вы понимаете?

Ракел. Элиас?

Братт. Да, да! Я завлек его слишком далеко. Я не понял, что такая натура, как он, вступив на какой-либо путь, никогда не может остановиться.

Ракел. Никогда!

Братт. Вот он и бросится в безграничное, увлекая за собой всех нас. Близится что-то ужасное. Он отдал все, что имел, теперь он отдаст самого себя.

Ракел. Самого себя? Элиас?

Братт. Он пожертвует собой, чтобы принудить и побудить к тому же сотни других. Возможно, что это давно уже было подготовлено, но теперь это должно произойти. Понимаете?

Ракел. Нет.

Братт. Неужели вы не понимаете?

(Ракел вдруг в ужасе вскрикивает и падает.)

О, если бы и мне упасть рядом с тобой — и никогда не очнуться!

(Бросается на колени около Ракел.)

Занавес опускается

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Обширный зал. Налево возвышение, похожее на трон; вокруг возвышения и вдоль всех трех стен расположены скамьи с высокими резными спинками. Кроме того, в комнате много стульев. На заднем плане большие стрельчатые окна; под ними тоже скамьи. С обеих сторон, в глубине сцены, входные двери в том же стиле, что и окна. Потолок с резными украшениями, роскошный и богатый. Стены празднично украшены коврами, щитами, флагами и свежей зеленью.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Холгер на возвышении для председательствующего; перед ним маленький столик. На скамьях и стульях сидят представители разных фабрик страны. В дверях время от времени появляются новые лица и стоят по обе стороны дверей. Каждый раз, как дискуссия оживляется, они потоком вливаются в зал, а затем постепенно снова уходят. Слуги, одетые в костюмы позднего средневековья, разносят прохладительное питье в высоких кувшинах, разливая его в бокалы и кружки. Анкер стоит на маленькой трибуне под председательским местом, продолжает ранее начатую речь. Направо от него, за столом, сидят два секретаря.

Анкер.…однажды по весьма существенному поводу было сказано: «Вельзевулом нельзя изгнать Вельзевула». Это — мой символ веры. Мы не должны отвечать злом на зло. Доброе начало в народе мы этим не пробудим. А если мы не пробудим доброе начало, то у нас не будет основы, на которой можно строить будущее. И у нас не будет будущего.

(Спускается с трибуны при полном молчании зала.)

Холгер. Слово имеет господин My!

(My поднимается на трибуну. Многие, до сих пор стоявшие в дверях, поспешно входят в зал.)

My. Я имею честь от имени четырнадцати — да, четырнадцати — фабрикантов моего города поддержать предложение господина Холгера. Мы поддерживаем это предложение от всего сердца!

(Возгласы: «Слушайте!»)

Если рабочие организуют профсоюзы против нас, то и мы организуем свой союз против них.

(Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)

Мы согласны с предложением господина Холгера в целом и с каждым пунктом этого предложения — в частности! Я в высшей степени удивлен речью господина Анкера.

(Возгласы: «Правильно! Правильно!»)

Каждый владелец фабрики должен понимать, насколько ценно предложение выбрать общее руководство, которое могло бы поддержать нас в минуту опасности. Все должны понять и преимущество такого положения, когда каждый спор с рабочими рассматривается этим руководством, которое является в одно и то же время высшим судом и административной властью. Мы теряем свою свободу, но мы приобретаем безопасность. От всего сердца мы присоединяемся к предложению господина Холгера! Пусть рабочие узнают, что если они затеют беспорядки, в дело вмешается такая сила, которая не остановится ни перед чем. Их это сделает более покорными, а нам создаст больший престиж. Как только мы добьемся того, что владельцы фабрик в других странах тоже заключат подобные союзы, — мы немедленно объединимся с ними. В конце концов образуется таким образом один большой союз фабрикантов всех цивилизованных стран. Предложение Холгера грандиозно, и я (поворачивается в сторону Анкера) — я лично вовсе не боюсь возможных последствий! Господин Анкер сказал, что тем самым «меньшая часть человечества объявляет войну большей части». Но это просто колоссальное искажение фактов! Колоссальное! Ведь есть же на земле и другие люди, кроме фабрикантов и фабричных рабочих! И нет никакого сомнения, к кому им будет выгоднее примкнуть — к нам или к рабочим.

(Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)

А мы и все эти прочие — мы и есть государство. Государство принадлежит нам — так было и так будет! От всего сердца я присоединяюсь к предложению господина Холгера!

(Возгласы: «Слушайте! Слушайте! Слушайте!» Му спускается с трибуны под возгласы шумного одобрения и оживленные разговоры присутствующих.)

Холгер. Слово имеет господин Юхан Сверд!

Голос с места. Голосовать!

Многие голоса подхватывают: «Да, да, голосовать!»

Все. Голосовать!

Юхан Сверд (поднимается на трибуну с портфелем, который он кладет перед собой). Не нужно так откровенно выражать свои чувства, уважаемые! Ситуация мне ясна! Как техник я привык заниматься анализом.

(Смех в зале.)

Если я сейчас просил слова, то лишь потому, что обещал моим коллегам, которых я имею честь здесь представлять, доложить собранию их точку зрения.

Голос с места. Которую вы сами им продиктовали!

Второй голос с места. Диктатор!

Юхан Сверд. Кроме диктатуры лица, может быть диктатура убеждения!

My. И вы желаете таковую испробовать?

Юхан Сверд (весело). Ежели мне это позволит высокочтимое собрание! Да! Испробую! Дело в том, что у меня имеется аргумент, которому не сумеет противостоять ни один умный человек.

Многие голоса. Ах, вот что?!

Юхан Сверд. Сейчас вы все услышите! Наши фабрики, как знает высокочтимое собрание, находятся в сельской местности. Рабочие этих фабрик имеют, в сущности, все, или приблизительно все, о чем здесь идут споры.

(Пауза.)

Голоса с мест. Да, в сельской местности! Там иные условия.

Один голос (покрывающий все голоса). Мелкие предприятия — там все иначе!

My. Давайте материалы!

Юхан Сверд (указывая на свой портфель). Я принес с собой засвидетельствованный отчет за последний год. Из этого отчета можно убедиться, что дела идут скромно, но все-таки идут!

Многие голоса. Весьма скромно! Да! Весьма скромно!

Юхан Сверд. Да, мы довольствуемся скромной прибылью, и, возможно, именно в этом основное расхождение между нами и высокочтимым собранием.

Многие голоса. А, вот как! Ого!

Один голос. Эй ты, не лезь в чужие дела!

Юхан Сверд. Я могу сообщить вам еще кое-что. Все наши рабочие являются членами союза, организованного Браттом, и все выписывают газету Элиаса Санга. Да, именно так! Но горы, среди которых мы живем, и водопады, которые нам служат, выглядят от этого не хуже. А теперь самое ужасное — и мы, владельцы фабрик, являемся тоже членами союза, организованного Браттом, и платим ему членские взносы.

(Возгласы бурного негодования.)

Многие голоса. Нечего его слушать! Чего ему тут надо? Социалисты! Анархисты! Довольно! Долой!

Юхан Сверд. Оказывается, умных людей здесь меньше, чем я полагал.

(Смех, возмущенные выкрики со всех сторон.)

My (покрывая все голоса). Вы всегда были наглецом!

Другой голос (покрывая все). Пусть он позаботится лучше о собственном разуме! Он принадлежит к семейству идиотов!

Юхан Сверд. Если я принадлежу к семейству идиотов, то у меня здесь много родственников!

(Смех.)

Я очень высокого мнения об этом семействе и надеюсь, что оно столь же высокого мнения обо мне и позволит мне подвергнуть краткой критике предложения господина Холгера. Первое, что я хочу сказать об этом предложении, — союз всех фабрикантов одной страны или даже всего мира может существовать лишь при условии, если к нему присоединятся все фабриканты.

Му. На этот счет вы можете не беспокоиться!

Один голос. Вас принудят присоединиться.

Анкер. Никакого принуждения.

Многие голоса. Да! Именно принуждение! Только принуждение!

(Шумные разговоры в зале.)

Юхан Сверд. Господин председательствующий!

(Тот сидит неподвижно.)

Анкер (громко). Но что, если банки согласятся помочь им?

Многие голоса. Они не решатся! Они в этом раскаются!

Юхан Сверд. А торговцы?

Многие голоса. Пусть попробуют!

Юхан Сверд. Тогда у нас будет еще два новых союза: Союз банков и Союз торговцев!

My. Первый мы будем бойкотировать, а второй подавим дешевой продажей!

Юхан Сверд. Вот еще одна область, где придется использовать запасной фонд! А конфликт со всей либеральной партией? Тут уже начинается политика!

My. Это всегда было политикой!

Юхан Сверд. Нет! Тут уже есть нечто совершенно новое! Союз фабрикантов, осуществляющий насилие над членами союза, насилие над рабочими, бойкот банков, борьбу с торговцами и так далее! Это нечто совершенно новое!

Анкер. Это никогда в жизни не удастся!

Многие голоса (ожесточенно). Удастся! Удастся!

Юхан Сверд. Допустим, что это удастся! Удастся блестящим образом! Вы будете управлять фабрикантами, рабочими, рынком, а вместе с этим косвенно местными общинами и государством. Но какие же будут последствия и результате превышения власти со стороны кого-либо из высокочтимых управителей, — а такая полнота власти побуждает неминуемо к превышению власти — в результате превышения власти вспыхнет восстание более ужасное и жестокое, чем были религиозные воины наших предков! И где мы тогда окажемся? Впереди? Нет, далеко позади. Мы окажемся в мире дикарей, где все машины будут разбиты на куски, все фабрики сожжены, все руководители убиты — кое-что из этого нам довелось увидать, потому что уже происходит перестрелка между передовыми отрядами.

Анкер. Да, да, это правда!

Юхан Сверд. А какая это будет война? Кто останется цел? Кто будет уничтожен? Обе стороны — и хозяева и рабочие. К тем же результатам можно прийти с меньшей затратой сил: пусть все сидят по домам — и фабриканты и рабочие — и только пошлют кого-нибудь в назначенный час поджечь и взорвать все, чем они владеют, чтобы пожар запылал вовсю и охватил весь город, в котором они жили, и обессилил страну, для которой они работали!

(Возгласы невольного одобрения.)

Му. Скажите это рабочим!

Юхан Сверд. Обеим сторонам следует сказать, что они летят вверх тормашками в пропасть! Положение становится невероятным! Противоестественным! Вероятно, это унаследованный слепой инстинкт, родственный тому инстинкту, который имеет величие и поэзию в «сверхъестественном». Но я скажу вам, что придет такой день, когда люди поймут, что величие и поэзия заключаются именно в естественном и реально возможном, каким бы скромным оно ни выглядело, а не в космическом начале, в какой бы форме это начало ни выступало — от самого древнего мифа о солнце до недавней проповеди на эту тему. Если обе стороны не будут удаляться от непосредственной действительности, что они откроют? Они поймут, что враг, ищущий погибели тех и других, находится вне их; мы усиливаем его, ослабляя друг друга; тем самым он начинает все более безраздельно властвовать над нами. Я имею в виду капитал.

Высокий тенор. Не упоминайте о капитале!

Юхан Сверд. Высокочтимые слушатели! А почему же, скажите на милость, я не должен упоминать о капитале? Ведь мы же все знаем, что в нашей еще молодой промышленности большинство пользуется заемными капиталами и с великой радостью освободилось бы от этой зависимости, но капитал…

Высокий тенор. Не упоминайте о капитале!

Юхан Сверд (тем же тоном). А почему же? Разве это святыня?

(Смех.)

My. Я совершенно согласен, что бесцельные и бесконечные жалобы на капитал…

Юхан Сверд (несмотря на то, что My продолжает говорить)…жалобы на капитал?

Высокий тенор. Не упоминайте о капитале!

(Взрыв смеха.)

Юхан Сверд. Господин председатель! Неужели вы не можете прекратить эти бессмысленные выкрики?

(Холгер не обращает на его слова никакого внимания. Смех, выкрики: «Браво!»)

Я констатирую, что здесь нет свободы слова! Я утверждаю, что ни председатель, ни само собрание не предоставляют ораторам свободу слова!

(Крики: «Слушайте! Слушайте!» Смех.)

Я предвидел это заранее и поэтому пригласил стенографа. После его слов начинается настоящая буря.

Все (кричат). Это не разрешается! Собрание тайное! Здесь ничего не разрешается записывать!

Юхан Сверд. Если нарушается свобода прений, приходится обращаться к гласности.

(Кричит во весь голос.)

Я принес с собой и микрофон.

(Спускается с трибуны, посмеиваясь, держа портфель под мышкой.)

Все (кричат). Мефистофель! Шарлатан! Этого от него можно было ожидать! А вы еще разговариваете о свободе!

Холгер (перекрикивая шум голосов). Слово имеет господин Кетил!

(Крики: «браво!», рукоплескания. Кетил долгое время стоял позади; обращается к Юхану Сверду, который собирается покинуть собрание в сопровождении двух человек, один из них несет ящик.)

Кетил (к Юхану Сверлу). Вы уходите?

Юхан Сверд (весело). Да.

Кетил. Но я хотел в своем выступлении ответить именно вам.

Юхан Сверд. В зале остается немало слушателей, которые получат от этого полное удовольствие.

(Раскланивается и уходит.)

(Многие провожают его смехом.)

Кетил (поднимается на трибуну). Мы с вами только что слышали, как будет ужасно, если мы сделаем то, что рабочие сделали уже давно.

Многие голоса. Слушайте! Слушайте!

Кетил. Мы уже давно слышали и знали, что мы не смеем ничего предпринять первыми против рабочих. Но о том, что мы не имеем права сделать даже то, что они уже сделали, — этого мы еще не слыхали. Это что-то совсем новое!

(Всеобщее веселое оживление.)

Наше дело только повиноваться рабочим. Все прочее — чрезвычайно опасно! Итак, повысим их заработную плату, чтобы они больше пьянствовали!

(Смех и восклицания: «Слушайте! слушайте!»)

Я не стану утомлять вас упоминанием еще и о том, что рабочие имеют право на участие в прибылях, — особенно тогда, когда прибылей нет.

(Веселое возбуждение в зале.)

Вообще же из всего вышесказанного с неизбежностью следует, что мы должны допустить их к управлению фабриками. Тогда банки с особенной готовностью предоставят нам кредит.

(Веселое оживление.)

Именно сейчас, когда конкуренция стала острее, чем когда-либо, — нам следовало бы сбросить с себя бремя прибылей и трудности управления. Тогда дела пойдут хорошо.

(Общее веселье.)

Да и что означают крупные средства в одних руках, как не рабство другой части населения? Не лучше ли, чтобы ни у кого не было никаких денежных средств, и чтобы все были одинаково бедны? Разве это не идеал?

(Несмолкающие крики одобрения.)

Свобода несовместима с властью денег! Нищета и свобода! Вот идеал человечества!

(Снова восторженные возгласы.)

Господин Анкер, человек богобоязненный, волнующе рассказал нам о пороках богатства, вернее, о пороках тех, кто либо сам богат, либо надеется стать богатым в скором времени. Леность, расточительность, чревоугодие и распутство, властолюбие — вот основные пороки богатых. Это пороки, которые, как правило, сопутствуют богатству. Хорошо! Но обратимся к порокам рабочих — ибо, в простоте душевной, я полагаю, что какие-то пороки имеются все же и у рабочих. Какие же это пороки? Нечистоплотность, лень, рабские инстинкты, зависть, пьянство, воровство, драки, нередко заканчивающиеся убийством… А в наши дни, когда к прежним порокам рабочих прибавился еще и анархизм, — массовые убийства. Я не могу сказать, какие из этих пороков я предпочитаю — наши или их? Но уж поскольку и мы, и они имеем свои пороки, — зачем же упоминать только о пороках, сопутствующих богатству? Быть может, это делается только потому, что пороки рабочих гораздо отвратительнее?

(Громкий смех и крики одобрения.)

Или, быть может, господин Анкер, как истинно богобоязненный человек, полагает, что все пороки рабочих мгновенно исчезнут, как только они получат свою часть в прибылях? Быть может, он полагает, что работа с участием в прибылях — лучшее средство от греховности? И для них, и для нас?

(Всеобщее шумное одобрение.)

Я нахожу подобного рода разговоры — простите мне за искренность — доказательством слабоумия.

(Смех.)

…как и все моральные нравоучения, которые преподносят нам каждый раз, как мы собираемся предпринять решительные меры. На мой взгляд, именно мораль-то нам и мешает.

(Громкий смех.)

Опасность, о которой здесь так много говорилось, заключается именно в том, что мы в каждом частном случае оказываемся удивительно нравственными, ужасающе нравственными.

(Крики: «Да! Да!», возгласы одобрения.)

Это именно и мешает нам защищать существующий порядок вещей, общество и отечество, в том виде, в каком мы их получили от отцов и должны передать нашим детям, защищать так, чтобы все знали, — существует нечто такое, к чему они не смеют прикасаться. До тех пор никакой мир невозможен!

(Спускается с трибуны, провожаемый громом оваций.)

(Многие встают и шумно обмениваются мнениями.)

Холгер (когда шум стихает). Теперь… господин Анкер снова просит слова.

Один голос с места. Не нужно нам больше Анкера!

Многие голоса. Не нужно больше Анкера! Второй голос с места. Хватит с нас Анкеров! Не надо нам его сладкой водицы!

(Смех.)

Третий голос. Пусть лучше кто-нибудь другой! Четвертый голос. Нет! Нет! Не надо больше! К голосованию!

Все. К голосованию! К голосованию!

Анкер (встает с места). А все-таки вам бы следовало попробовать и моей сладкой водицы. То вино, которое вам только что подавали, сдается мне, весьма сомнительного качества, хотя оно и красиво пенилось. Но в наши дни, как все вы знаете, даже самую простую воду можно заставить пениться!

(Возгласы: «Ого! Как же!» Многие начинают громко разговаривать друг с другом.)

Новое время, новое положение вещей, которое наступает независимо от того, желаем мы этого или нет, — заключается именно в том, что не будет ни большого богатства, ни большой бедности; ибо между ними есть нечто среднее, и это среднее теперь грядет. По мере того как новый порядок будет наступать, отомрут и пороки, сопутствующие и богатству и бедности. Если бы мы вовремя пошли на это, нас не постигли бы многочисленные опасные потрясения. Один из предыдущих ораторов сказал, что с нами, видно, не все обстоит благополучно, раз мы так редко умеем избрать правильный путь. Он разумел, что многое, таящееся в нас, свыше наших сил. Да, и я так полагаю, — независимо от причин. На мой взгляд, дикие военные налоги, ужасающие государственные бюджеты, расточительность в частной жизни — это веские свидетельства; все мы ведем жизнь, которая свыше наших сил. Не будь этого обстоятельства, анархизм был бы совершенно невозможен. Безответственность, беспечность, с которой богатые люди расшвыривают миллионы, словно во всей стране нет никого, кроме них и тех, кто помогает им развлекаться, — это ведь тоже грубый анархизм, попрание законов божеских и человеческих. Этим они как бы призывают всех: «Делайте все, что желаете, — вы тоже!»

Кетил (поднимается с места). Можно мне слово!

(Председатель делает знак согласия. Всеобщее одобрение.)

Анкер. Обратите внимание на то, что и литература богачей и состоятельных людей, так называемых «образованных», — в тех случаях, когда она того же сорта, — проповедует только неуемный индивидуализм, призывает к разрушению, к уничтожению законов и добрых нравов — это тот же анархизм, что и анархизм, убивающий с помощью динамита.

Голос с места. Господин председатель! Мы как будто удалились от темы!

Многие голоса. К порядку дня! К порядку дня!

Многие голоса. Голосовать! Голосовать!

Многие (входят в зал и кричат). Голосовать! Голосовать!

Анкер. Никто в мире не имеет права делать со своей собственностью абсолютно все, что ему лично вздумается!

Голос с места. А вот мы имеем!

Анкер. Нет, не имеем! Над нами есть и писанные и неписанные законы! Я боюсь, что вы оскорбите все законы, и в особенности законы неписанные, если согласитесь предъявить рабочим те требования, которые предлагает господин Холгер.

Многие голоса (перебивая и перекрикивая друг друга). Ну! ну! Не запугивайте нас! Нас не очень-то запугаешь!

Анкер. Я считаю условия, поставленные рабочим, возмутительными! Это насилие над писанными и неписанными законами! Я уверен, что здесь есть многие, согласные с моим мнением!

(Спускается с трибуны.)

Холгер (встает). Я полагаю, что наступило время проверить это!

Большинство. Да! Да!

(Все, до сих пор находившиеся в боковых комнатах, толпясь, входят в залу.)

Холгер. Могу я попросить тех, кто согласен с мнением господина Анкера, заявить об этом.

(Молчание.)

Я разумею: высказать свое согласие вслух!

(Пауза, снова смех.)

Один из присутствующих (несмело). Я согласен с господином Анкером!

(Громкий смех.)

Холгер. Итак — один-единственный человек!

(Восторженные возгласы, некоторые топают ногами.)

Анкер. Поскольку это так, я приношу извинение всему собранию, что напрасно отнимал у вас время!

(Идет к двери.)

(Его единомышленник следует за ним.)

Голос с места. Счастливого пути!

Анкер (остановившись в дверях). Я не решаюсь пожелать вам того же!

(Выходит.)

Холгер. Собрание неоднократно просило приступить к голосованию!

Все. Да, да!

Холгер. Не будет ли собранию угодно сперва выслушать господина Кетила?

Все. Да! Да! Да!

(Рукоплескания.)

Холгер. Но прежде чем дать слово господину Кетилу, я предоставлю слово господину Блуму.

(Молчание.)

(Встает почтенного вида элегантный господин в черном. До того он не принимал участия ни в каких изъявлениях чувств и демонстрациях. Несколько раз он вставал, как бы прося слова, но его не замечали ни во время последнего выступления Анкера, ни во время выступления Кетила.)

Я предполагаю, что вы также согласны с моим предложением?

Блум. Да.

Холгер. Слово имеет господин Блум.

Блум (поднимается на трибуну). Можно мне попросить стакан воды!

Холгер (оглядывается, многие тоже оглядываются). Куда исчезли слуги?

(Некоторые спешат к дверям и выглядывают в разные стороны.)

My. Вот один! (Делает знак рукой.)

(Подходит слуга.)

Блум. Можно мне получить стакан воды! Холодной!

(Слуга выходит.)

Наша страна уже потеряла миллионы. Миллионы. Убытки уже равны годовому доходу наших фабрик. И даже превышают их!

Голос с места. Даже превышают их.

Блум (вежливо). И даже превышают их. Легкий, чтобы не сказать легкомысленный, тон… тон, который характеризует наше собрание, поэтому и поразил меня чрезвычайно!

Голос с места. Чрезвычайно!

Блум (вежливо). Чрезвычайно. Мы сможем выйти из кризиса, который уже начался… начался, только при наличии самообладания и дисциплины!

Голос с места. Дисциплины!

Блум (вежливо). Дисциплины!

(Смех.)

Если мы сумеем проявить самообладание и дисциплину — тогда, и лишь тогда, мы можем рассчитывать, что на нашей стороне… на нашей стороне будет та сила…

(Слуга входит с великолепным кувшином и бокалом на подносе, наливает и подает.)

…которая в данный момент является самой значительной, а именно…

(Берет бокал и пьет.)

Голос с места. А именно?

Другой голос с места. Армия?

Третий голос с места. Король?

Четвертый голос с места. Избиратели?

Пятый голос с места. Женщины?

(Смех.)

Шестой голос с места. Деньги?

(Новый взрыв смеха.)

Блум (ставя стакан на поднос). Я разумею — церковь!

Многие голоса. А, попы!

Блум. Я разумею церковь! Только проявив самообладание и дисциплину, сможем мы привлечь церковь на свою сторону!

Голос с места. На свою сторону.

Блум (вежливо). На свою сторону.

Голос из задних рядов. Если попам не удается держать рабочих в страхе, так на кой черт они нам нужны?

Многие голоса. Слушайте! Слушайте!

Третий голос с места. Да, так для чего они нам?

Блум (невозмутимо). Церковь не становится на сторону рабочих. Это мы видим. Это мы видим. Но церковь не становится и на нашу сторону, ибо сами мы лишены той выдержки и дисциплины, которой мы требуем от рабочих, от рабочих. Но если мы пожелаем, церковь поможет нам.

Голос с места. Поможет нам.

Блум (вежливо). Поможет нам. Я в общем согласен с выдвинутым предложением. Но если мы не обеспечим себе помощь церкви, нам не удастся это предложение провести в жизнь.

Голос с места. Провести в жизнь.

Блум (вежливо). Провести в жизнь. Таково мое мнение.

(Спускается с трибуны.)

Холгер. Слово имеет господин Кетил!

(Всеобщее одобрение. Все спешат в залу через обе двери.)

Кетил (тем временем поднимается на трибуну). Итак, значит, это нам недостает дисциплины!

(Смех, возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)

А попики-то бедные, церковь-то, бедняжка, — не знает, как ей быть, не знает, как помочь нам, потому что у нас нет выдержки и дисциплины!

(Смех, возгласы: «Слушайте! Слушайте».)

Вот, значит, почему церковь оказывала помощь тем, кто имел власть. Ведь все, кто имел власть, всегда имели выдержку и дисциплину!

(Веселое возбуждение.)

Так возьмем же, наконец, власть в свои руки, тогда мы сможем быть вполне уверены в помощи церкви.

(Всеобщий восторг.)

То же самое можно сказать и относительно рабочих. Когда правительство в Париже расстреляло десять тысяч рабочих, а именно десять тысяч самых худших подстрекателей, неугомонных и непримиримых, — то настал мир, длившийся много лет. В некоторых случаях кровопускание весьма невредно.

(Смех, возгласы: «Слушайте! Слушайте!» Шумные разговоры в зале.)

Может быть, оно скоро произойдет — там, внизу!

(Смех.)

Сейчас такие меры еще едва ли нужны. Но это зависит от нас. Если мы сумеем сегодня же взять власть в свои руки и если мы покажем, что готовы охранить здоровье государства даже ценою кровопускания, тогда, я надеюсь, нам удастся избежать этого. В противном случае — не удастся.

(Громкие возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)

Здесь только что говорилось, будто мы виновны в анархизме рабочих, что и у нас есть свой анархизм, что и тот и другой разрушает национальное благосостояние. Да. Но что означают средства, которые может прокутить за несколько лет тот или иной богатый дурак или еще больший дурак — его сын…

(Приглушенный смех.)

…что значат, повторяю я, эти средства, по сравнению с теми средствами, которые расточаются в результате нескольких недель забастовки? А в Англии, и в особенности в Америке, — даже за несколько дней забастовки? А именно, когда забастовщики уничтожают сырье и машины, сжигают товары огромной ценности, останавливают целые отрасли промышленности, нарушают торговлю всего мира! И вот этого-то зверя, всегда дремлющего в рабочих, какими бы безобидными они ни казались, мы должны допустить к управлению предприятиями и к прибылям, считая это гарантией нашей безопасности? И перед лицом таких людей у нас еще могут быть колебания — должны ли мы взять власть в свои руки и использовать ее на благо всем?

(Громкие возгласы одобрения.)

Не я один присоединяюсь к каждому слову предложения господина Холгера; я предлагаю голосовать за все предложение en bloc.[10]

(Спускается с трибуны под шумны; овации.)

(Все, кроме Блума, встают.)

Голос с места. Мы принимаем предложение с восторгом.

Все. Да! Да! (Рукоплескания.)

My. Да здравствует господин Холгер! Да здравствует наш великий вождь! Урра!

(Все собрание присоединяется к нему. Даже Блум, который встает со стула.)

Анкер (вместе со своим единомышленником внезапно появляется в дверях) Простите, господин председатель, мы не могли выйти.

Холгер. Вы не могли выйти?

Анкер. Тут везде заперто.

Холгер. Но где же швейцар? В чем дело?

Анкер. Швейцара нигде не найти.

Холгер. Да что это такое? Куда девались все слуги? В чем дело?

Анкер. Мы нигде не видели никаких слуг.

(Всеобщее беспокойство.)

My. Но один, кажется, только что был здесь?

(Некоторые поспешно идут к дверям и смотрят по сторонам.)

Один из присутствующих. Вот он! (Делает знаки рукой.)

(Слуга входит.)

Холгер. Это один из специально нанятых слуг. (К слуге) Проводите этих двух господ до двери!

(Слуга смотрит на часы, затем выходит с Анкером и его спутником.)

И найдите мне швейцара! Ясно? Господа! Вы можете быть совершенно спокойны. Я велел, чтобы все двери были заперты, во избежание незваных гостей. Вокруг здания полиция. К обеду слуги соберутся.

Многие голоса (облегчённо). А! Вот как! Вот оно что!

Холгер. Это маленькое происшествие помешало мне поблагодарить всех вас немедленно, как мне хотелось, за овацию, которую вы мне устроили. И за то доверие, которое вы проявили по отношению ко мне, приняв моё предложение; надеюсь, что вы не обманетесь во мне! Я также хочу поблагодарить вас за помощь, оказанную мне во время неожиданных дебатов, здесь возникших.

(Смех.)

Одно из бедствий нашего времени — это игра в парламент. Все идеи оглупляются, высокие цели опошляются. Очевидно, все, что на основе выборов порождено посредственностью, и не может действовать иначе!

(Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)

Я попрошу вас, господа, занять свои места!

(Часть присутствующих садится, многие остаются стоять.)

Принятое нами здесь решение я считаю эпохальным. На мой взгляд, это — огромное событие. К этой цели я стремился всю жизнь.

(Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)

Незадолго до того как я имел честь встретиться с моими коллегами, у меня была встреча с рабочими, и я выслушал еще раз, что фабрики создали не мы, а они; они создают то, чем мы живем. Мы давно уже знаем, что и общество создали они, и поддерживают существование общества они же! Мы только живем за счет того, что они делают. Разобщенный труд, однако, никогда и нигде ни на что такое не был способен. Он никогда не создавал большего, чем то, что насущно необходимо для поддержания жизни отдельных людей. Только организованный труд оказался способен на большее, мог поставить перед собой цель производить для многих. В старину организаторами труда были преимущественно крупные землевладельцы и крупные цехи. Эти могучие силы создали общество. Войны частично помогали этому процессу, частично мешали ему, духовенство делало то же самое — частично помогало, частично мешало. Но мы с вами являемся одновременно и наследниками знати, и наследниками цехов. В наше время мы — представители организованного труда. Теперь мы создатели крупных состояний. Благодаря нам строятся города и села, благодаря нам живут рабочие. От нас проистекает то благосостояние, избыток которого идет на пользу наукам и искусству.

(Шумные, длительные овации.)

Пока мы управляем крупными и крупнейшими состояниями, все то, что создается ими, индивидуально, свежо, разнообразно. Каждый следует своим вкусам и каждый осуществляет свои замыслы. Но вообразите себе на нашем месте кого-то «единого» — будь то коммуна или государство! Единственный заказчик, единственный покупатель, единственный вкус! Притом — единственная мера ценности! Да это же будет сущий ад! Жизнь круглый год будет одним скучнейшим праздником.

(Смех.)

Люди станут под конец настолько похожи друг на друга, что всем будет совершенно все равно, в каком муравейнике жить, и мы не сможем различать жителей одного муравейника от жителей другого, не обнюхав друг друга самым тщательным образом!

(Смех.)

Впрочем, в конце концов, и это различие сотрется — и оно тоже! Ясно?

(Снова смех.)

Когда к нам взывают, стараясь убедить нас, что все должно быть так, как того хочет большинство, — мы отвечаем тем, кто называет себя большинством: насекомых в мире тоже большинство!

(Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)

Итак, если такое большинство придет к власти, путем выборов или каким-либо иным способом, большинство, лишенное традиций господства, лишенное того, что порождено этой традицией, — широты взглядов и стремления к прекрасному, лишенное вековых привычек к порядку и законности в большом и малом, — если такое большинство придет к власти, мы скажем спокойно, но твердо: готовьте пушки!

(Все встают и кричат, аплодируют, теснятся вокруг Холгера.)

А теперь, господа, начинается праздник!

(Поворачивается и нажимает кнопку.)

(В ту же минуту слышен первый из трех выстрелов, и оркестр начинает играть праздничный марш, сочиненный по этому случаю.)

Позволю себе пригласить вас к столу!

(Спускается с трибуны и предлагает руку господину Кетилу.)

(Все присутствующие становятся парами.)

Анкер (со своим спутником снова появляется и останавливается в дверях). Мы все-таки не можем выйти!

(Все останавливаются.)

Теперь мы даже не можем пройти в нижний этаж. Мы побывали у обеих лестниц.

Xолгер. Так взломайте двери!

Анкер. Оказывается, двери закрыты железными засовами снаружи.

Холгер (оставляет руку Кетила). Да в чем же дело? Где же слуга?

Анкер. Он исчез.

(Среди присутствующих заметна тревога.)

My (указывая пальцем). Да вон он стоит!

Холгер (повелительным тоном). Подите сюда!

(Слуга подходит.)

Многие голоса. Что все это значит? Что происходит?

Холгер (спокойно и властно). Тише!

(Берет слугу и отводит в сторону.)

Объясни! Что все это значит!

(Многие присутствующие, которые пошли следом за Холгером и слугой, восклицают: «Да, да, что все это значит?»)

Слуга. Не держите меня!

(Высвобождает руку.)

Вы желаете знать, что все это значит?

Все присутствующие. Да! Да!

(Слуга поднимается на трибуну.)

Голоса собравшихся. Он поднимается на трибуну!

Слуга. Так вы хотите знать, в чем дело?

Все присутствующие. Да, да!

Слуга. Мы заперты снаружи.

Холгер. Но где же швейцар? Где прислуга?

Слуга. Они ушли.

Холгер. Добровольно ушли? Или не добровольно?

Слуга. Одни добровольно, другие нет. Те, что ушли добровольно, позаботились о своих товарищах. А теперь в доме никого нет.

(Пауза. Растущая тревога.)

Все присутствующие (наперебой). Но полиция! Полиция! Позовите полицию!

(Сперва к окнам подбегает несколько человек, потом бросаются многие. Окна раскрывают настежь, высовываются из окон.)

Один из присутствующих. Мы не видим полиции!

Многие голоса. Мы никого не видим! Нигде никого нет!

Все (наперебой). Но в чем же дело? Разве мы заперты?

Му (выходит вперед, подходит к слуге и кричит, перекрикивая всех). Объясни в чем дело! Полиции нет! Никого нет!

(Все снова окружают слугу.)

Кетил. Скажите, вы и о полиции позаботились?

Слуга. Да, полицейский кордон сильно отодвинут.

Холгер. Это сделано от моего имени?

Слуга. Да, это сделано от вашего имени.

Все присутствующие (теснясь ближе). Это что-то дьявольское! Что же готовится? Что же такое готовится? Мы преданы! Что теперь делать?

My (вскакивая на стул). Тише вы все! (К слуге.) Что готовится?

(Все сразу замолкают. В полной тишине отчетливо слышен веселый праздничный марш.)

Нельзя ли прекратить эту сумасшедшую музыку.

(Жестикулирует.)

Многие голоса. Прекратите музыку!

Все присутствующие. Прекратите музыку!

Блум (кричит, высунувшись в окно). Надо прекратить музыку! Прекратить!

(Все замолкают. Праздничный марш продолжает звучать.)

Му (в отчаянии). Но неужели же никто не может заставить их замолчать?

Холгер. Нужно послать кого-нибудь на крышу — оркестр там!

Кетил. Это уже сделано.

(Снова пауза. Оркестр продолжает играть.)

My. Никак не унимаются! Друзья, кто еще пойдет?

(Три-четыре человека бросаются к нему.)

Слуга (обращается к Блуму, возвратившемуся в залу). А играют-то как плохо!

Блум. Нет! Этого я не нахожу! Не нахожу! Но это как-то жутко…

(Музыка прекращается.)

My. Наконец-то!

Многие голоса (с облегчением). Ну вот!

Му (к слуге). Ответите вы нам теперь, что все это значит?

(Полная тишина.)

Слуга. За вами прислали!

(Полная тишина. Наконец My почти шепотом спрашивает.)

My. Кто?

Слуга. Марен Хауг — та, которую мы сегодня утром похоронили. Она просит вас последовать за нею!

(Снова тишина.)

My (продолжая стоять на стуле). Да что же, что же все это значит?

Слуга. Когда строили этот замок, электрическое освещение подводили снизу — через подземный ход. Ну вот, теперь этот подземный ход использовали и за последние несколько ночей его заполнили.

(Глубокая тишина.)

Холгер (все время стоявший не двигаясь). Кто руководил этим?

Слуга. Тот, кто прокладывал провода…

Холгер. Он сейчас здесь?

Слуга. Нет! У него еще много дел!

My (резко). А кто ты такой?

Слуга. Это не имеет значения. Я ведь не мечтаю о бессмертии.

My. Растерзаем его! (Спрыгивает со стула.)

(Многие бросаются на слугу с криками: «Негодяй! Убийца!»)

Холгер (загораживает дорогу). Нет, нет! Подождите! Я сказал: подождите!

(Наступает некоторое спокойствие.)

Позвольте мне поговорить с этим человеком наедине.

(Обращаясь к слуге.)

Пожалуйста, сойдите вниз и поговорим.

Слуга (смотрит на часы). Но разговор должен быть очень короткий.

(Слуга спускается с трибуны, подходит к Холгеру, и оба выходят на авансцену. Холгер делает знак тем, кто стоял ближе к нему, чтобы все они отошли подальше. Они отходят.)

Холгер. Какую цену вы возьмете за то, чтобы выпустить нас отсюда? Имейте в виду, вы можете запросить немало! Требуйте любой гарантии. Деньги будут выплачены вам, где вы захотите. Отсюда вы отправитесь тайно от всех на специальном пароходе сегодня же вечером. Отвечайте!

Слуга (отходит от него и занимает председательское место). Теперь командовать буду я! Путешествие будет происходить под моим руководством! Держитесь покрепче! Будет качка!

(Все в ужасе, тревожно перешептываются.)

Кетил. Разрешите мне задать один вопрос?

Слуга (смотрит на свои часы). Только поскорее.

Кетил. Какой будет… какой будет от этого прок?

Слуга. От воздушного путешествия?

Кетил. Ну да… Для чего это нужно?

Слуга. Для предостережения.

(Многие голоса повторяют шепотом: «Предостережения?»)

Кетил. Я позволю себе заметить, что это предостережение обойдется вам дороже, чем нам.

Слуга. О, за этим предостережением последуют многие! Это возьмут на себя массы. Но сами вы станете предостережением, сверкнув на всю округу, как солнце. Подумайте, какая незаслуженная честь — умереть, уподобившись солнцу.

Холгер. Это произойдет сейчас?

Слуга. Да! Все это произойдет сейчас. Высокочтимые спутники солнца! Внимание!

(Хочет сойти вниз.)

Холгер. Нет! Подать сигнал тебе не удастся!

(Раздается четыре револьверных выстрела, один за другим. После первого выстрела слуга хватается за грудь, потом за живот. Поднимает обе руки над головой и кричит.)

Слуга. А! Это хорошо!

(Падает.)

(Холгер подходит ближе, так что слуга оказывается у его ног. Все бросаются посмотреть на упавшего. Некоторые поднимаются на трибуну, некоторые становятся на стулья, чтобы смотреть через головы впереди стоящих. Около упавшего появляется вдруг Человек в коричневом (из первого явления первого действия).)

Человек в коричневом. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

(Опускается на корточки; подпрыгивая, ударяет себя по коленкам, потом стремительно бросается прочь, вправо.)

(Холгер два раза стреляет ему вслед.)

My (в крайнем ужасе). Значит, их тут много?

Многие голоса. Их здесь много! Их здесь много! Что теперь будет?!

(Ужасное смятение.)

Му (невольно взобравшийся выше других, прислушивается). Тише! Тише!

Некоторые голоса. Что такое?

Му. Тише! Тише! Мне показалось, что я слышал как кто-то звал нас снаружи?

(Бросается к одному из настежь открытых окон и смотрит куда-то, высунувшись из окна.)

Многие голоса (радостно). Там кто-то есть? Нам помогут?

(Многие стараются протиснуться к окну.)

Му. Тише, я вам говорю! Женщина! По другую сторону рва стоит женщина! Слушайте! Смотрите!

Один голос. Она машет нам!

Му. Да тише вы там!

(Пауза.)

(Издали доносится тревожный женский голос: «Скорее прочь отсюда! Под замок подведены мины!»)

Слуга. Ракел!

Холгер (стоявший над ним, говорит тихо). Еще жив?

Многие голоса (кричат). Мы не можем выбраться отсюда!

My. Говорите по очереди!

(Кричит.)

Мы не можем выйти отсюда! Пошлите кого-нибудь открыть двери.

Многие голоса. Пошлите кого-нибудь открыть двери!

(Некоторые снова бросаются к окнам.)

Му. Тихо! Тихо!

(Становится тихо.)

Голос женщины. Никто не может войти: мост поднят.

Слуга. Ракел.

Холгер (стоящий неподвижно, говорит тихо). Неужели это ее брат?

Все (бросаются прочь от окон, взволнованно восклицая, перебивая друг друга). Мост поднят! Заперты и отрезаны! Что нам делать? Нет ли где-нибудь веревки, по которой можно бы спуститься? Ведь есть же где-нибудь тут пожарные лестницы?

Один голос (перекрикивая других). Нет ли тут веревки, чтобы кто-нибудь спустился и добыл пожарную лестницу?

Холгер. Боюсь, что веревок здесь нет. Все здесь заново отделано,

Му. На кой черт вы нас сюда привели?

Один голос. Это же какой-то притон убийц!

Многие голоса. Вы не должны были приводить нас сюда! Это ваша вина!

Многие голоса. Если мы погибнем — это ваша вина!

My. Виной всему ваше колоссальное легкомыслие и упорство!

Почти все. Это ужасно!! Вы должны что-то придумать, чтобы спасти нас! Вы знали заранее, что здесь опасно! Мы доверились вам! Вы должны сделать все, что можете! Это ваша обязанность!

Холгер (спокойно). Господа! Постарайтесь принять все происходящее несколько спокойнее! Больше выдержки, господа! Помните, что взрыв мины не сможет повредить все здание! Помните, что тот, кто должен был дать сигнал к взрыву, лежит здесь.

(Слуга при этих словах делает усилие подняться.)

Один голос (кричит). Так он еще жив?

Многие голоса. Он еще жив?

(Все бросаются к слуге.)

Первый. Он хочет что-то сказать! Подождите! Тише!

Слуга. Я… Я не один!

(Снова бессильно опускается на пол.)

Один из присутствующих (шепотом). А где же остальные?

Многие голоса (тихо). Где же остальные? Где подложены мины, чудовище?

Некоторые голоса. Может быть, они здесь?

Другие голоса. Да, да, здесь! Конечно, они здесь!

My (внезапно разражается громким хохотом). Как это мне раньше не пришло в голову! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

(Бросается к одному из окон и, прежде чем кто-либо успевает удержать его, выпрыгивает вниз.)

Многие (бегут к окну и, отшатнувшись, бросаются назад). Разбился о камни! Разбился! Разбился!

(Эти крики раздаются вперемежку; те, кто ничего не видел, кричат: «Ужасно!» «Что теперь с нами будет?» Один из присутствующих бросается к окну и тоже пытается выпрыгнуть. У окна завязывается борьба.)

Холгер (властно). Остерегайтесь! Отчаяние заразительно!

(В разных концах раздаются голоса: «Да, да! Заразительно! Остерегайтесь!»)

Постарайтесь встретить неизбежное с достоинством. Все мы должны когда-нибудь умереть, а такая смерть больше послужит на пользу порядка в нашей стране, чем кто-либо из нас мог послужить самой длинной жизнью. Народу, который способен решиться на такое дело власть никогда не достанется! Помните это! Поэтому мы можем умереть счастливыми. Смерть наша вызовет в наших согражданах ту горечь и ту стойкость духа, которая одна может сейчас спасти общество! Да здравствует общество!

(Все присутствующие кричат: «Да здравствует общество!» Как только крики стихают, справа слышен злой и страшный смех.)

Один из присутствующих (мгновенно). Это он! Бесспорно он!

(Бросается туда, откуда слышен смех.)

Несколько человек. Это он! Это он!

(Бросаются туда, откуда слышен смех.)

Многие. Это он! Скорее за ним!

(Бросаются туда откуда слышен был смех.)

Все. Это он! Поймайте его! Убейте его!

(Все бросаются вправо в диком неистовстве. Блум идет медленно вслед за ними.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Холгер, Анкер, Кетил.

Кетил (обращаясь к Холгеру). Они уже сами не знают, что делают.

Холгер (смотря вслед убежавшим). Да! Они стремятся избежать смерти! Это естественно!

Анкер (кротко). Теперь, друзья мои, теперь нам ничего не остается, как положиться на милосердие

Кетил. Ну и сделайте это, папаша. Я старый моряк и уже не раз встречал смерть лицом к лицу!

(Анкер опускается на колени и начинает молиться.)

Холгер (ходит взад и вперед по комнате. Мимоходом взглядывает на слугу). Он умер… этот.

(Все с минуту молчат.)

Кетил. Так… Значит, выбраться отсюда нет никакой возможности?

Холгер (рассеянно, продолжая ходить взад и вперед). Никакой возможности…

Кетил. Нет… Я тоже так думаю. Что ж? Когда эти глыбы начнут качаться… Тогда я сяду куда-нибудь в уголочек и не двинусь с места, и пусть будет, что будет.

Анкер (оборачивается к нему). Не будь заносчив в последние минуты, милый друг мой! Лучше подойди сюда и помолись о душе своей!

Кетил. Не очень-то я верю, что это поможет. Душа-то ведь от этого не изменится. Не так-то легко ее спасти. Даже если кто-нибудь этим и займется, то едва ли его можно будет одурачить несколькими словами, сказанными в последнюю минуту.

(Резкий смех раздается над ними. Затем шум и крики испуганных людей.)

Холгер (внимательно прислушивается. Затем медленно подходит к Кетилу). И из-за этой трусливой сволочи…

Кетил. Да, цена им не велика.

Холгер. Это я знал всегда, но пока они подчинялись… ясно?

Кетил. Ну да, — они в свое время кое на что годились. Но стоило им перепугаться…

Холгер. …и они разбежались, визжа, как трусливые псы. Да, я теперь вижу это.

Кетил. Здесь нужно что-то другое.

Холгер (помолчав). Мне все-таки хотелось бы еще пожить немного.

Анкер (на минуту перестав молиться, оборачивается к ним). Давайте помолимся о детях наших! Их ведь ждет такое горе! О, помолимся, чтобы господь утешил их и, чтобы в их время не было столько зла, сколько было в наше время. О, давайте помолимся об этом!

(Теперь резкий хохот слышен слева, совсем близко. Затем доносятся крики и вой бегущих людей; шум быстро приближается. Наконец слева врываются бегущие в дикой ярости. Позади медленно, степенно идет Блум.)

Холгер (пристально смотрит вслед пробегающим). И те и другие — все сволочь.

Кетил. Здесь нужны люди с чрезвычайно сильной волей.

Холгер. Достаточно одного — и он явится. Анкер. Поспешите присоединиться к моей молитве! Помолиться вместе со мной о том, чтобы господь помог добрым и чтобы они просветили тех, кто страдает! Господи, спаси отчизну нашу! Господи…

(Слышен глухой подземный гул и крики о помощи. Кетил взлетает вместе со стулом, на котором он сидел, и исчезает. Холгер падает и тоже исчезает. Почти сразу же клубы пыли скрывают их обоих. Анкер постепенно тускнеет, кажется, будто он уходит в стену. Но до последней минуты слышится его голос, повторяющий: «Господи, сохрани нашу отчизну! Господи, сохрани…»)

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Под деревьями в большом парке. Вокруг некоторых деревьев скамейки. Еще до поднятия занавеса издали слышна тихая печальная музыка. Она сопровождает все действие, как далекий хор.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Ракел медленно входит в сопровождении Халдена. Разговаривая, Ракел то ходит, то останавливается; Халден часто прислоняется к деревьям, изредка присаживается на скамейки.

Ракел. Спасибо!

(Оглядывается вокруг.)

Как хорошо, что у меня есть этот парк. В доме горе просто подавляет меня; я очень плохо провела ночь. Я и проснулась с тяжелым настроением. Здесь я как-то оживаю. Эта глубина неба, этот весенний воздух. О, вот это приносит мне облегчение.

Халден. Природа всегда приносит утешение.

Ракел (взглянув на него). Но природа, в противоположность людям, не пытается отнять у нас нашу печаль. Она только умеряет ее своей непреходящей мощью, напоминает о том, чему дано пережить прошедшее. Чему дано пережить…

Халден. Но ведь это и есть самое главное. Скорбь должна раствориться в тех силах души, которые устремлены вперед.

Ракел. Моя печаль не может исчезнуть. Да я и не хочу этого. Выслушайте и поймите меня: именно в печали моей я возвращаю его себе. Я ведь не могла сопровождать его в жизни, и я отпустила его от себя в тот последний вечер, потому что не понимала его. Он верил по-настоящему. Он проповедовал не какое-либо учение, а только то, что сам намеревался свершить. Вера — это действие. Но тот, кто не верит, с большим трудом понимает тех, кто верит. И вот я отпустила его от себя. Никогда я не прощу себе этого, никогда не перестану скорбеть об этом. Это горе причиняет мне боль — физическую боль. Что-то колет и сверлит во мне, а вокруг меня раздаются рыдания и крики. Иной раз мне кажется, что я под развалинами вместе с ним, иной раз — что мы медленно скользим в густой толпе, под градом проклятий, которыми сотни тысяч людей сейчас осыпают его, как ударами хлыста. Но его эти проклятия не достигают. Он заранее знал: то, что он собирался совершить, будет понято лишь немногими. Но это в еще большей мере побуждало его действовать— только так его поступок становился жертвой. Ведь он был горд с людьми, но скромен в служении своему делу. Я уверена, что даже тем, кого он вел на верную смерть, он не открылся до конца. Он был слишком стыдлив. Удары хлыста не тронут его. Но меня, меня они настигают. О, как я могла! Как я могла до такой степени ошибаться! Почему любовь к нему не обострила мое зрение, мои чувства?

Халден. Что же ожидает вас? Вы должны взять себя в руки!

Ракел. Что меня ожидает? Если мне удается уснуть ночью — страдания мои обостряются с наступлением утра. А если мне не удастся уснуть — я умру. И плакать я ведь тоже не могу: слезы подступают к горлу, а плакать я не могу. Но мне и это страдание дорого: я как будто этим тоже служу Элиасу.

Халден. Если бы он был жив, он сказал бы: печалься не обо мне, а о…

Ракел (прерывая его). Да, он так сказал бы. Он был именно таким. Спасибо, что вы произнесли эти слова. Он и умер, как жил, — для других. Но я не могу думать об этих других. Я знаю, что те, во имя которых он умер, теперь несчастнее, чем когда-либо, но я не могу печалиться о них. Только мысль о нем владеет мною. А человек, толкнувший его на этот путь! Боже! В писании сказано о соблазняющих одного «из малых сих», что им лучше было бы, если бы на шею им повесили мельничный жернов и ввергли их в пучину морскую. Но что же нужно сделать с тем, который ведет по ложному пути энергичного, смелого юношу, стремящегося ко всему высокому? Что нужно сделать с таким человеком?

Халден. Они оба, вероятно, думали, что поступают хорошо, что это нужно для чьего-то спасения.

Ракел (перебивая его). Разве таким путем можно кого-нибудь спасти? Если люди доходят сперва до такого озлобления, что жаждут гибели других, что же тут можно после этого спасать? Если искоренять зло, сея еще большее зло, — из чего же тогда произрастет добро?

Халден. Но если то, что произошло, пробудило совесть…

Ракел. И он это говорил. Разве это не были его слова? Пробудить совесть?! Семья и религия существуют уже тысячелетия, а мы не умеем пробудить совесть иначе, как… А вы, молчаливые, возвышенные свидетели всего происходящего, вы, внимающие и не дающие ответа, вы, взирающие на нас и остающиеся бесстрастными, — почему вы указуете мне ввысь? Нет пути, который вел бы ввысь из этой пучины страданий. Есть только бесконечное пространство вокруг — и я в нем гибну!

Халден. Ввысь это значит — вперед.

Ракел. Но и впереди ничего нет. Мы вернулись к варварству. Снова погибла всякая вера в счастье и будущее. Приглядитесь к людям, порасспросите их. Самое худшее в таком извержении зла не то, что много погибших, много страдающих. Хуже всего то, что из мира изгоняется мужество. Исчезает милосердие, все взывают к мести. Справедливость, доброта, прощение — все светлое, что было в нас, все исчезло. Воздух заражен… В воздухе носятся клочки искалеченных тел, а из напоенной кровью почвы вырастает военщина. Все остальные покорно склоняют голову. Я не могу перевязывать больных, не вспоминая… Я не могу слышать стоны — мне становится дурно. Я теперь поняла, я знаю: что бы я ни делала, это никому не приносит помощи. Это не приносит помощи.

Халден. Да, ничто не приносит помощи. Эта мысль особенно мучила его.

Ракел. И потому-то он решил возложить бремя своего мученичества на всех нас? Всех нас лишить мужества? Можно ли было нанести более глубокую рану людям? Что значит смерть по сравнению с жизнью, когда нет мужества жить? Когда я смотрю на единственного человека, который спасся, когда я вижу его — парализованного, молчаливого, в колясочке, — человека, когда-то обладавшего необычайным мужеством, когда я вижу рабочих, выпрашивающих у него милости, — тех самых рабочих, которые еще недавно были уверены, что победят его… А вокруг столько солнца. Весна. С того самого ужасного вечера стоит чудесная погода — и днем, и ночью… я не запомню такой прекрасной погоды. Как будто природа хочет сказать нам: позор! позор! Вы пачкаете кровью листву моих деревьев, вы нарушаете мои песни предсмертными криками и хрипеньем. Вы оглашаете воздух воплями и стонами. Вот что говорит нам природа. Вы оскверняете даже весну! Ваши болезни и ваши злые мысли пробираются всюду — леса и поля наполнены ими. Нищета и убожество ваши повсюду заражают зловонием воздух, как стоячая вода. Вот что говорит нам природа. Ваша жадность и ваша завистливость — это две неразлучные сестры, враждующие с самого рождения, — вот что говорит нам природа. Только мои самые высокие горы, только мои песчаные пустыни, только мои ледяные поля не знают о них. Только они. А на любом другом клочке земли виднеются следы крови и слышатся дикие крики. Посередине вечного сиянья человечество создало ад, и этот ад всегда полон обитателями. То, что должно было быть совершенством, превратилось в отбросы и стало проклятием. Наконец-то я могу открыто крикнуть это всем! До сих пор я ведь только слушала и помогала, только молчала и убегала. Я ведь знала, что звучать здесь может только голос скорби.

Халден. Какою же безмерной была ваша скорбь, что сделала вас такой несправедливой.

Ракел. От этого становится легче. Как будто от слез.

Но вы правы: горе эгоистично. Все посторонние либо не существуют для нас либо мешают нам. Но я злоупотребляю вашей добротой…

Халден. Не говорите так!

Ракел. Но в ваших словах было что-то… что-то… Я ненавижу рассуждения, в которых оперируют огромными числами. Они пренебрегают человеческим, хотя только в человеческом есть спасение. Я боюсь всего нечеловеческого. Разве это не ужасно? Элиас выстрадал вместе со мною все, что только можно выстрадать при виде чуда в его нечеловеческой сути. А потом бросился в теории… запутался… Теперь только я начинаю догадываться, как это произошло. Мало что даст, если мы скажем, что кто-то злоупотребил его стремлением пожертвовать собой. Этим ведь нельзя объяснить того, что он все-таки избрал именно этот путь. Нет. Тут было ещё что-то другое. Они использовали его врожденный восторг перед всем, что обладает сверхъестественным величием. Он был в этом отношении совершенно таким же, как наш отец. Оба они как дети тянулись к сверхъестественному. Что для рядовых людей просто мечты — для него становилось верой. Он не видел спасения в том, чтобы нести миллионам рабочих мир и просвещение. Он считал, что освободить людей способны только могучие характеры, сильные воли, грандиозные поступки. Потому-то он сразу отдал свое значительное состояние — и умер смертью Самсона. И сделал он это тайно, незаметно. Ему казалось, что величие именно в этом. Да, они увлекли его фантазию идеей, которая грандиозней всего грандиозного! И этим ввели его в нечеловеческий мир. Здесь уже не нужно было переступать никаких границ. Кому-то было известно, как легко увлечь человека с таким стремлением к сверхчеловеческому. И это использовали. Но разве это не то же самое, что дать ребенку в руки бритву?..

Халден. Нет, нет. Все случилось совсем не так.

Ракел. Я никого не осуждаю. Кого может осуждать сестра Элиаса Санга? Но скажите мне, Халден, если добро прибегает к динамиту, то где же добро и где зло? Величие добра в том, что оно творит, а не разрушает. Добро отдает себя на радость другим, одаряет людей, порождая радость, создавая, быть может, избыток воли. Но если добро убивает? О, зачем мой злосчастный Элиас попал в руки этого ужасного человека! А я ведь стояла у крепостного вала, когда весь огромный замок взлетел на воздух. Я стояла рядом с Браттом. Нас отбросило силой взрыва, мы оба упали, а когда он пришел в себя — он был уже безумен. Если бы мне сразу же не пришлось взять на себя заботу о нем, я сама, наверное, тоже сошла бы с ума. Как вы думаете, если бы Элиас видел нас обоих именно в ту минуту, он все-таки сделал бы то, что задумал? Я помню его лицо в последний вечер, когда он был у меня! В его глазах была мольба о помощи. Теперь я это понимаю. Есть ли в мире что-нибудь более жестокое, чем эта сила внутри нас, которая побуждает нас к тому, против чего возражает все наше существо, вся наша природа? Возможно ли счастье на земле, прежде чем рассудок наш станет настолько здравым, что никакие силы не смогут принудить нас к этому? О, как мне больно! Почему же я не могу выплакать это страдание! Если бы тот, кто это сделал, был здесь! Если бы он слышал, как я кричу, чтобы не. задохнуться от горя. — быть может, он услышал бы в моих стонах вопли тысяч? Но если бы он был здесь, я не сказала бы ему ни одного недоброго слова. Все люди живут в тумане своей мечты. Из-за тумана они ничего не видят. Так нас воспитали. Я никого не осуждаю. Но бог, которого мы тем лучше понимаем, чем дольше живем, — и пресветлый день, предвечная красота, и справедливость, и разумность, — бог всегда с нами, в наших страданиях, причиняемых нам всем тем противоестественным, бессмысленным и нечеловеческим, что есть в мире. Мне говорят об этом пресветлый день, сияющий над нами, бодрость и красота. Чем больше, чем чаще, чем сильнее мы ропщем — тем глубже мы чувствуем бога. Вот потому-то ты и принес пользу своей смертью. Не ту пользу, в которую ты поверил под влиянием этого ужасного человека, нет, ты пробудил скорбь, ты дал выход горю. Никакая сторона жизни не станет нашей, пока горе не осенит ее. Не может быть идеала, которого не коснулось бы дыхание горя. Мы ничего не понимаем, пока горе не заглянет нам в глаза. Наш внутренний мир — это комната, в которой полно гостей, но когда войдет горе, осторожно или грубо, все постороннее исчезает, комната становится нашей собственной, и мы оказываемся у себя дома. Элиас! Элиас! только теперь я понимаю, чем ты был. Теперь я никогда не покину тебя. И не отступлюсь от дела, во имя которого ты умер. Наши страдания очистят его, наши слезы будут сиять, как звезды, и сделают его священным для тысяч людей. Мои стремления превышают мои силы. Я не могу больше. Мною снова овладевает слабость. И для горя нужны силы!

Халден. Несут Холгера.

Ракел (сразу же идет влево навстречу Холгеру). Бедный! Это его утренняя прогулка.

(Халден отступает назад, влево — так, чтобы Холгер не видел его.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Холгер в дорогом удобном кресле, которое несут двое слуг. Другие слуги следуют за ним. Голова его забинтована; правая сторона тела неподвижна.

Ракел (берет его за левую руку). Он хочет здесь передохнуть.

(Слуги опускают кресло.)

Холгер (сделав попытку поднять правую руку.) Я всегда забываю, что моя правая рука не двигается. Я хотел было подать знак слугам, чтобы они…

Ракел (наклоняется к нему и прислушивается к его словам. Слугам). Будьте добры, отойдите немного.

(Слуги уходят.)

Холгер (говорит медленно). Мне нужно кое-что сказать вам.

Ракел. Что именно, дорогой Холгер?

Холгер. Когда меня откопали… и когда оказалось, что только я один остался в живых, вы попросили, чтобы меня поместили на излечение к вам.

Ракел. Да.

Холгер. Так что… я не знал заранее, что попаду сюда… и вот оказался первым пациентом в этом доме и в этом парке, которые я сам подарил вам.

Ракел (опускается перед его креслом на колени). А разве вам здесь нехорошо дорогой? Разве вам здесь нехорошо?

Холгер. Нет… но… Мне очень трудно сказать вам это…

Ракел. Что сказать?

(Пауза.)

Холгер. Тело вашего брата нашли?

Ракел. Да. Ужасно обезображенное.

Холгер. Так что нельзя распознать… от чего он умер?

Ракел (настороженно). А разве он умер не так, как другие?

Холгер. Он говорил с нами. Он сказал нам, что в подземелье будет дан сигнал. И его застрелили.

Ракел (отшатнувшись). Его застрелили?

Холгер. Я не узнал его.

Ракел (мгновенно вскакивая). Его застрелили вы?

Холгер. Я не узнал его. Я не знал… что это ваш брат. Но, боюсь, что даже если бы я знал это… я все равно застрелил бы его.

Ракел (шепотом). О. как ужасно! Как ужасно!

Холгер. Он умер с необычайным мужеством. Смертельно раненный, он сказал: это хорошо!

Ракел. О, как он должен был страдать!

Холгер. Он слышал ваш голос; он произнес ваше имя. Вы два раза закричали, и оба раза он произнес ваше имя.

Ракел. Элиас, Элиас!

Холгер. Теперь вы оттолкнете меня?

Ракел (наклоняется над ним). Нет, нет!

(Разражается рыданиями.) О, я плачу! Я наконец плачу! И скажу, как он: это хорошо!

(Рыдает. Потом поднимается с колен)

Элиас, Элиас! Ты скрыл от меня свои страдания, но теперь ты освободил меня от страданий!

(Рыдает.)

Холгер. Идите сюда! Сюда! Унесите меня!

(Слуги спешат на его зов и медленно уносят его вправо Ханс Бро и Аспелюнд входят слева и следуют за Холгером — вправо; видно, что они говорят друг другу два-три слова, проходя по сцене!)

Ракел (не видя их). Значит, он произнес мое имя! Я не знаю… не знаю, что это… но с той минуты, как я услышала об этом…

(Начинает снова плакать; садится.)

(Халден выходит на сцену. Останавливается и смотрит на нее. Потом почтительно опускается перед нею на колени и протягивает к ней руки. Ракел сначала не замечает этого; потом, увидев, невольно поворачивается к Халдену.)

Халден. Вы правы!

Ракел (едва слышно). В чем?

Халден. И я преклоняюсь перед вами.

Ракел (тихо). Что вы хотите этим сказать?

Халден. Это значит больше, чем вы думаете.

(Поднимается с колен.)

(Ракел смотрит на него. В этот момент слышен голос Братта; он появляется на заднем плане. Халден делает жест рукой и уходит влево.)

Братт (как будто говоря с кем-то, идущим рядом). Ах, вот как! Так вы в этом уверены? Ну и что же?

Ракел (смотря вслед Халдену). Что это? Но я разучилась читать в сердцах других людей. Это вы, дорогой Братт?

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Братт (выглядит жалким. Говорит глухо, медленно). Да… и господин Ласаль. Позвольте мне представить вас: фрекен Санг — господин Ласаль.

(Кланяется сам влево и вправо.)

Ракел. Вы ведь уже представляли его мне не раз.

Братт. Да, да, весьма возможно. Но, по-моему, это были не вы. Это был господин Холгер-младший. Ведь это он только что был здесь?

Ракел. Холгер-младший?

Братт. Ну да… Тот, который проводил электрическое освещение…

Ракел (вскакивает и говорит шепотом). Что вы говорите?

Братт (отступая на несколько шагов). Вы меня испугали.

Ракел. Кто здесь был только что, по вашему мнению?

Братт. Тот, который… тот, который…

Ракел. Он стоял здесь? Кто же это?

Братт. Да, в самом деле? Кто же это был? Бывают моменты, когда я не в силах…

Ракел (подходит ближе и спрашивает мягко, но настойчиво). Кто же это стоял здесь?

Братт. Вы позволите мне спросить у господина Ласаля?

Ракел. Да, да, спросите у него!

Братт (слегка наклоняясь вправо). Простите, господин Ласаль, но я хочу спросить у вас: кто это был… ну, вот тот, который первым пустил в ход руины?

Ракел. А, вот как?

(Опускается на скамейку.)

Братт (подходит к ней ближе). Потому что руины ведь вошли теперь в моду?

Ракел. Вы по-прежнему каждый день ходите смотреть на руины?

Братт. Ну да, конечно, ведь там все это и исчезло.

Ракел. Как вы себя чувствуете сегодня?

Братт. Ничего… Спасибо. Ничего. Если бы это не погибло… то, чего я никак не могу теперь найти.

(Подпирает левой рукой левую щеку, смотрит то вперед, то себе под ноги.)

Это именно то, чего я искал столько лет. Правда? А теперь вот я никак не могу вспомнить, что же это было? Разве это не тяжело?

Ракел (встает, подходит к нему, треплет его по плечу). Дорогой мой! Здесь, у меня, вам будет хорошо!

Братт. Да, мне хорошо. Вот если бы только я мог найти и вспомнить…

Ракел. Ласаль поможет вам!

Братт. Господин Ласаль советует поискать под руинами…

Ракел. Но ведь как раз там все исчезло.

Братт. Да, там все исчезло.

Ракел. Вы сейчас пойдете туда?

Братт. Да, да, конечно, если только господин Ласаль? Да, да! Прощайте.

(Идет, как бы прислушиваясь к тому, что говорит кто-то идущий рядом.)

Вы уверены? Но я ведь говорил вам, что я неустанно ищу — и до сих пор не могу найти. То, к чему я так стремился, так…

(Последние слова слышны за сценой, влево.)

(Появляется слуга.)

Ракел (слуге). Его нельзя выпускать отсюда!

(Слуга идет влево.)

У меня больше нет сил! Я больше не могу притворяться! И даже если бы и могла — не хочу! Вернитесь, мои скорбные мысли! Черные птицы, слетающиеся со всех концов! Скройте меня! Элиас! Я не сумела быть для тебя тем, чем наша мать была для отца. У нее было мужество! У нее была самоотверженность! А у меня ничего этого не было, — и ты, жалуясь, повторял мое имя в свой последний час. Ведь звать меня тогда, в минуту последних судорог, означало воззвать к тому, что исчезало незавершенным, к тому, что не удалось создать, и все это ты связал с мыслью обо мне, с моим именем! Элиас! Твои глаза преследуют меня; я вижу твой взгляд — тот последний взгляд — умоляющий и жалующийся. Ты лежал один, всеми покинутый, жить оставалось несколько мгновений, и ты произносил мое имя, я была для тебя последним прибежищем. Мне кажется, что и мне осталось жить всего несколько мгновений, и я — всеми покинута, и я зову тебя!

(Идет, шатаясь, как в бреду, садится.)

(Музыка, звучавшая в продолжение всего монолога печальным мотивом, становится светлее; последующие сцены идут под аккомпанемент этой музыки.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Кредо и Спера. Оба быстро входят. Увидев Ракел, они останавливаются, затем осторожно обходят дерево с двух сторон и подойдя к Ракел, становятся на колени с обеих сторон.

Ракел. Вы здесь?

(Привлекает обоих к себе.)

А я ведь даже позабыла о вас! Спасибо, что вы пришли! Спасибо! Спасибо!

(Начинает плакать и выпускает Кредо и Сперу из своих объятий.)

(Они молча ждут.)

А вам позволили прийти сюда?

Кредо и Спера. Да!

Спера (бережно). Мы пришли сюда навестить дядю…

Кредо (так же). А когда мы пришли…

Спера. Вот только что…

Кредо. Он сказал, что теперь…

Кредо и Спера. Мы останемся с тобой.

Ракел. А, вот первый луч рассвета!

Спера. Он сказал, что все должно быть так…

Кредо и Спера…как захочешь ты.

Ракел (снова привлекает их к себе). Друзья мои!

(Пауза.)

Спера (очень бережно). Ах, мы все это время только о тебе и говорили!

Кредо (так же). И придумывали, что мы сказали бы тебе, если бы нам позволили прийти.

Спера. Мы ведь так боялись, что ты ни с кем не в состоянии говорить.

Кредо. Что тебе это слишком больно!

Ракел. Да, мне это тяжело. (Заливается слезами.)

(Кредо и Спера ласково обнимают ее и молча ждут.)

Спера (тихо). Мы знаем, мы не сможем заменить тебе его. Но мы сделаем все, что в наших силах.

Кредо. Мы постараемся стать такими, какими ты захочешь нас видеть. Мы будем разделять с тобой все, и радость и горе!

Спера. Отец и мать научили нас этому!

Кредо. Мы еще откроем вместе так много нового!

Ракел. Нет, нет, у меня уже нет ничего впереди!

Кредо и Спера. У тебя есть мы.

Спера. И наше будущее!

Ракел. Перед вами открыт весь мир.

Спера. Но ты, Ракел! Ты ведь открыла будущее людям!

Кредо. Всем, кого ты любишь.

Спера. Всем, кто окружает тебя…

Ракел. Я никого не могу даже видеть. Я попыталась, но я не в состоянии. Да если бы я и смогла — к чему это?

Спера. Сделать людей бодрыми и счастливыми?!

Кредо. Да ведь в мире нет ничего более высокого!

Спера. Если бы ты слышала, как говорил об этом наш отец!

Кредо. Он всегда говорил, что главное — это победить в человеке отчаяние! Победить то, что он называл «отчаяние народа»…

Ракел (настороженно). Отчаяние народа?

Кредо (осторожно). Ведь оно погубило и твоего брата…

Ракел (повторяет как бы про себя). Отчаяние народа…

Спера (осторожно)…отчаяние теперь так возросло! С людьми даже и говорить опасаешься.

Ракел. Какое удивительное слово! И что же говорил об этом ваш отец?

Кредо. Он считал, что отчаяние — величайшее несчастье. Прежде всего надо бороться с отчаянием.

Спера. Он считал, что для этого именно и следует жить.

Ракел. Но что же он хотел противопоставить отчаянию?

Кредо и Спера. Изобретения.

Спера. Да, да, прежде всего изобретения!

Кредо. Он внушил нам это с самого детства.

Спера. Кредо уже так много знает!

Кредо. Да, я занимаюсь этим! Это то, над чем я работаю каждый день!

Ракел. Но каким же образом изобретения…

Кредо. Сделают людей счастливее? Тем, что благодаря им жизнь станет дешевле, а следовательно, и легче.

Спера. Когда всего один квадратный метр земли сможет прокормить человека.

Ракел. А разве это возможно?

Кредо. Когда платья возможно будет делать из листьев травы, шелка — без шелковичных червей, шерсть — без овец, когда дома будут обходиться раз в двадцать дешевле, а отопление станет даровым, — ты не веришь что это значительно облегчит жизнь?

Спера. А железные дороги!

Кредо. Когда мы откроем способ сверлить скалы так же дешево, как землю, когда рельсы начнут делать из более дешевого материала, чем железо, когда добывать железо станет легче, когда силовая энергия почти ничего не будет стоить — тогда железные дороги превратятся в улицы; проезд будет совершенно бесплатный… Тогда как бы не будет расстояний.

Спера. А воздушные корабли, Кредо?

Кредо. Да, да, ведь знаешь, Ракел, мы скоро будем путешествовать по воздуху, как по морю!

Спера. Кредо изобретет! Вот увидишь!

Кредо. Если путешествия станут очень дешевыми — жизнь окажется наполненной развлечениями.

Спера. Люди должны забыть о голоде, мраке, холоде, горе; люди должны перестать носить одежду, уродующую их. Только тогда можно будет мечтать о большем.

Кредо. Ну, вот, Спера, расскажи, что ты собираешься делать?

Спера. Нет, прежде расскажи ты!

Кредо. Я собираюсь основать союзы молодежи!

Ракел. Что?

Кредо. Союзы молодежи по всей стране! Радостной, бодрой молодежи! Начинать надо со школы, потому что уже в школе нужно учить людей жить друг для друга. Школы должны объединиться друг с другом, чтобы у них было о ком заботиться: и о себе, и о других. И вот, будет нечто, о чем должны заботиться все школы по всей стране. Понимаешь? И это движение распространится на ремесленников, рабочих, матросов, служащих, студентов, — все они должны заботиться о себе и о всех других! Ведь, правда, хорошо? Все будут работать и гордиться своей работой! Но у всех этих союзов будет еще и общая единая, объединяющая цель… Ну, теперь твоя очередь рассказывать, Спера!

Спера (застенчиво). Я так хотела бы научиться хорошо говорить. Тогда я попыталась бы объяснить женщинам, что и они должны жить для чего-нибудь большого, значительного, начиная со школьной скамьи. Например, одна школьница или несколько школьниц вместе могут взять на себя заботу о какой-нибудь маленькой девочке, как будто она им родная, понимаешь?

Ракел. Ах ты, милая ты моя! Дай я тебя поцелую!

(Целует Сперу.)

Уж одно то, что есть такие, как вы — это залог вечного обновления жизни!

Кредо. Ты только подумай: что значат трудности нашего времени по сравнению с трудностями и страданиями прошлых поколений!

Спера. И ведь преодолели же люди все эти страдания! И поднялись на высшую ступень! Теперь настало время по-настоящему начать новую жизнь!

Ракел. Ах ты, милая девочка!

Кредо. А знаешь, что говорил отец? Он говорил: подумайте только, если не будет войн, не будет армий, и вся молодежь станет работать вместе с нами! Сколько появится новых открытий! И как возрастет благосостояние!

Спера. А потом он говорил…

Кредо (делает ей знак, чтобы она замолчала). Потом он говорил, что все это еще ничто по сравнению с тем временем, когда люди наконец вернутся с небес на землю!

Спера. Он ведь говорил, что небо — это будущее человечества и все то, что мы делаем для будущего!

Ракел. Все люди охвачены стремлением!

Кредо. Стремлением к лучшему! Но ведь это и доказывает, что впереди нас ожидает большое счастье. Ведь правда же?

Ракел. Когда вы так говорите, я вижу Элиаса!

Кредо. А знаешь, как мы чтим память отца и матери?

Спера. Мы должны продолжать начатое ими дело…

Ракел. Вы думаете, что и я должна продолжать его дело, я, которая не…

Кредо. Да, Ракел! Именно потому, что ты была в таком отчаянии!..

Ракел. Ты так думаешь?..

Спера. О, расскажи, Ракел, что было после «железного века»!

Кредо. Нет, уж лучше об антихристе…

Спера. Можно и об антихристе… это то же самое.

Кредо. Люди всегда знали, что в минуты самого глубокого безверия и отчаяния как раз и наступает обновление, появляются силы для обновления! Именно тогда!

Спера. Все могучие племена и народы испытали это на себе.

Кредо. И написали об этом священные книги.

Спера (осторожно). И ты тоже скоро это испытаешь…

Ракел (встает). Сейчас я пойду к Холгеру и поблагодарю его за это счастье…

(Спера и Кредо встают.)

Кредо. Мы пойдем туда все трое.

Спера (осторожно, робко ласкаясь к Ракел). Мы пойдем все четверо!

Ракел (целуя ее). Спасибо, все четверо! И знаете, что мы сделаем?

Кредо. Нет…

Спера. Что же мы сделаем?

Ракел. Мы попросим его, чтобы он принял обратно всех рабочих…

Кредо и Спера. Да, да, да!

Ракел. Должен ведь кто-нибудь простить первым.

Кредо и Спера (тихо). Должен же кто-нибудь простить первым.

(Все вместе уходят вправо. Музыка приглушенно сопровождает их издали, словно привет из грядущего. Музыка не прекращается, пока не опустится занавес.)

Занавес

― НОВАЯ СИСТЕМА ―

Det nу System

Перевод В. Кошкина

Пьеса была написана в Аулестаде зимой 1878/79 г. В октябре и ноябре 1879 года вышли подряд два ее издания, причем во втором автор произвел некоторые сокращения. Вскоре появились переводы на немецкий, французский, шведский и чешский языки. В России пьеса впервые была опубликована в петербургском альманахе «Наблюдатель» в 1893 году.

Первым театром, поставившим «Новую систему», был Резиденц-театр в Берлине (премьера состоялась в декабре 1878 года). Кристианийский театр показал пьесу лишь в 1886 году; вскоре примеру столичной труппы последовал Норвежский театр в Бергене. Годом позже пьеса была поставлена в Стокгольме, в Новом театре Шьернстрема, а в 1890 году — в копенгагенском Королевском театре и в Городском театре Гельсингфорса. В Национальном театре в Осло «Новая система» ставилась дважды — в 1906 и 1942 годах. В 1905 году пьеса шла на сцене петербургского Малого театра. Заслуживает внимания авторский комментарий, данный Бьёрнсоном в одном из писем: «Я намерен изобразить мелочные пропорции маленького общества, мелочные мысли, бескрылую фантазию, прирученую волю; борьбу, которая никогда не перерастает в нечто серьезное и поэтому никогда не приносит полной победы; большие, сильные характеры, но — готовые на компромиссы, и озлобленных унылых людей. Я изображаю это, выводя на сцену семейные группы так, что одни и те же человеческие типы излучают одни и те же свойства в различных (часто противоположных) обстоятельствах, но все они определены условиями того общества, в котором эти люди выросли».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Рийс, генерал-директор.

Камма Рийс, урожденная Равн, его жена.

Фредерик, их сын.

Карен, их дочь.

Кампе, инженер.

Ханс, его сын, тоже инженер.

Фредерик Равн, инспектор водных путей.

Ларсен, начальник канцелярии.

Карл Равн, инженер.

Анна, его жена.

Гости на обеде инженеров у генерал-директора:

Фру Уле Равн, ее называют «тетя Уле», мать Айны,

Пройс, инженер,

Его жена, урожденная Равн,

Фру Томас, урожденная Равн,

Фру Станге, также урожденная Равн,

Карс, Ланге, Крафт — инженеры.

Председатель железнодорожного комитета

Фрекен Нура Холм.

Фрекен Лисе Гран.

Слуга в доме генерал-директора.

Служанка в доме генерал-директора.

Служанка в доме Кампе.

Множество гостей у генерал-директора.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Приемная, продолжением которой служит веранда, выходящая на море. Виден берег и прибрежные островки.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Кампе, его сын Ханс и Фредерик Равн сидят за столом.

Равн. Я тебе вот что скажу: когда ты нападаешь на генерал-директора, — а нападать на его «новую систему», значит нападать на него самого, хотя система-то и не его, и не новая, — так вот: когда ты нападаешь на генерал-директора…

Кампе. А не поднесут ли нам по стаканчику?! Мари!

Ханс. Потом, отец. Сейчас слишком жарко.

(К вошедшей Мари.)

Пару бутылок сельтерской, пожалуйста.

Равн. Да слушай же ты меня! Когда ты нападаешь на «новую систему» высокочтимого зятя моего, хоть она и не его, и не новая, ты забываешь, что такое у нас, в нашем крохотном мирке, генерал-директор.

Кампе. Совершенно верно!

Равн. Сразу видно, что ты семь лет не бывал на родине. Так ты себя ведешь.

Кампе. Так оно и есть!

Равн. Сразу видно, что ты из Америки приехал!

Кампе. All right![11]

Равн. И ты воображаешь, что тамошнее свободомыслие можно прихватить сюда с собой, что и здесь, как в большом мире, оно окажется действенным. Короче говоря, ты ведешь себя как глупец.

Кампе. Хм… Такое заключение…

Ханс. Я беседовал с инженерами, которые не разделяют твоего мнения.

Равн. Ты, видно, говорил с такими наивными простаками, как мой племянник Карл. Нет, инженеры здесь такие же, как везде. Они или уже получили казенную должность, или тянутся к ней. А кто на частной службе, так и те — или делают карьеру, или стремятся ее сделать. И в том, и в другом случае люди не ссорятся с теми, у кого власть.

Ханс. Когда я думаю обо всех тех, с кем я учился за границей…

Равн. Но теперь большинство из них переженилось. А у женщин чутье на выгоду еще безошибочней.

Не забывай, что ты приехал на родину. Здесь ты встретишь мелкие души маленького мирка, — убого, как репа, произрастают они на своих грядках.

Кампе. Вот по этому поводу, думается мне, надо бы выпить чего-нибудь крепкого. Мари!

Ханс. Не надо, отец, еще совсем рано.

(К вошедшей Мари.)

Принесите сигар! Я согласен, что в маленьком мирке труднее говорить правду.

Равн. Труднее? Совершенно невозможно!

Кампе. Хм?

Равн. Может быть, ты имеешь в виду те дешевые истины, которых идет по сотне на фунт? А вот истины большие, — те, что угрожают взрывом, — таких истин здесь не выскажет никто.

Кампе. Высказать-то выскажут…

Равн. А что толку? Они горят, как порох, если его из патрона высыпать: полыхнут и погаснут. А настоящей, здоровенной правды маленькое общество не выдержит, уверяю тебя, такого эксперимента оно не снесет — лопнет ко всем чертям. Здесь нужны реторты покрепче.

Ханс. Величайшая из истин принесена в мир малым народом.

Равн. Так вот он по всем правилам и лопнул.

Ханс. Он не от этого лопнул.

Кампе. Суховато что-то получается. А может, нам…

Ханс. Отец прав.

Кампе. Наконец-то!

Ханс.… мы слишком отошли от сути дела.

Кампе. Вот тебе и на!

Ханс. Я чувствую, что будут трудности. Что люди пренебрегут сутью дела и станут нападать на личности. Ну, а если я все это выдержу?

Равн. Да, и запутался же ты! Говорил я папаше Кампе: не держите мальчика так долго за границей, не следует ему так долго путешествовать. Он поплатится за это, когда вернется. Разве не так?

Кампе. Так. (Встает, несколько раз проходит по комнате и, будто случайно, выходит.)

Равн. И вот, пожалуйста: во всеуслышание нападать на такое авторитетное лицо!..

Ханс. Ну, такое и раньше видывали.

Равн. Конечно, видывали! Но ты — молодой человек, никому еще не известный! А!.. Да что там! Утихомиришься.

Ханс. Пока я жив — никогда!

Равн. Что ж, топчись тогда в одиночку.

Ханс. И буду, пока не найду себе сторонников. Или, быть может, здесь сторонников не найдешь, в «нашем маленьком мирке», как ты говоришь? Может, здесь и партий не бывает?!

Равн. Как не быть — да еще и со всеми пакостями, какие при этом полагаются. Как же, как же…

Ханс. Так же, как и в большом мире.

Равн. Нет, не так, как в большом; там — настоящая борьба, часто жестокая борьба, а в борьбе всегда есть душевный подъем. Что все потоки лжи и грязи, когда силы и способности напряжены до крайности?! Тогда ли думать о ранах, бояться тюрьмы?! Гибнешь или побеждаешь вместе с тысячами, но знамя всегда развевается в вышине, и из каждого нового поколения сбираются под него все новые полчища. Так создаются большие характеры, закаленные бойцы, так куются государственные мужи, писатели, люди искусства со своими мыслями и своей целью. А здесь? А ну, взгляни-ка на здешних: несколько сломленных, больных, ожесточившихся людей, с которыми едва ли можно сработаться, и — несколько одиночек.

Ханс. Пусть так, но если они победят?

Равн. Победят! Ах ты, наивная душа! Где нет никакой борьбы, не может быть и победы. Бесконечные обвинения в ереси, извращения, ложь, лицемерие… И возни хватает, и шуму, а борьбы нет. Я тебе сказал: каше маленькое общество просто не вынесет борьбы! Все эти ненадежные заклепки, которые его держат, повыскакивают и — бах!

(Встает.)

Ханс. Да, изрядно тебя разъели сомнение и уныние!

Равн. Ты так думаешь?

Ханс. Думаю! Ведь я же помню тебя таким смелым… таким смелым, как сейчас твой племянник Карл.

Равн. Придет и его черед.

Ханс. Мне прежде казалось, что ты такой яркий, прямо сверкающий весь. Как алмаз!

(Смеется.)

Равн. Алмаз в слишком твердой оправе: если по нему молотить, он в куски разлетится. Впрочем, это довольно удачное сравнение. Оно дает представление о семье энтузиастов, живущей в маленьком мирке.

Ханс. Но все же эта, как ты говоришь, семья энтузиастов достигла уважения и богатства.

Равн. Это было в иные, деятельные времена. Давным-давно! С нами было то же, что бывает с великими людьми, — они ведь тоже энтузиасты. Разве ты не замечал? Но если верно, что великие государства не могут существовать, не принося в жертву тысячами маленьких людей, то малые страны, наоборот, не могут выжить, не жертвуя многими из великих и величайших сынов своих. Это верно не в меньшей степени!

Ханс. Хм?

Равн. Да! Постарайся только понять это. Пользоваться у нас успехом могут лишь покорные или хитрые. Только те достигают нынче высот, кто умеет вкрадчиво, по-женски, улыбаться.

Ханс. Ты имеешь в виду своего зятя?

Равн. Да нет, я не думаю, что именно он улыбается больше других. А вот сына его ты видал? Моего тезку, Фредерика? В мою честь назвали стервеца. Правда, это еще в те дни было.

Ханс. Ну, и что же с ним?

Равн. Ага, вот какой теперь тон зазвучал? Так ты слышал о…

Ханс. Ты имеешь в виду дело с…

Равн. Договаривай!

Ханс. Сам договаривай!

Равн. Могу и я: с Анной, дочерью моей хозяйки. Ей теперь в Америку собираться приходится.

Ханс. Об этом я слышал.

Равн. Но он уже опять улыбается.

(Берет сигару.)

Ханс. Да, Фредерик наверняка добьется удачи! Я вчера слышал, что его отец и министр уже подыскали ему невесту.

Равн. Ничего невероятного. Его отец и сам так сделал.

Ханс. Что сделал? Он что, тоже…

Равн. Бросил молодую девушку для карьеры. Так-то. А знаешь, кто это была? Тетка Анны!

Ханс. Старая Мария?

Равн. Тсс, кто-то идет!

Ханс. Карен!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и Карен Рийс. Позднее Кампе.

Карен. Извините!

Ханс. Фрекен, вы, здесь?!

Равн. Смотрите-ка!

Карен. Ваш дом лежит у самой дороги…

Ханс. Это верно, но мы никогда ранее не имели чести… Во всяком случае, после моего возвращения.

Карен. Мои подруги и я, мы… Здравствуй, дядя!

Равн. Здравствуй, детка!

Карен. Мы проходили мимо, и нам ужасно захотелось покататься на лодке. Ах, позвольте нам взять лодку!

Ханс. С величайшим удовольствием! Да, правда, ключ у отца. Я…

Равн. А вон старик идет.

Карен. Здравствуйте!

Кампе. Здравствуйте, фрекен! Вы…

Карен. Можно нам с Нурой Холм и Лисе Гран взять ненадолго лодку, да?

Кампе. Можно ли вам лодку? Разлечься там и романы читать?

Xанс. Конечно, вы получите, лодку! Принеси ключ, а я…

Кампе. Ключ я принесу.

(Уходя.)

Так, значит, будут в лодке лежать и читать?

Карен. Здесь совсем ничего не изменилось.

Xанс. Вы находите?..

Карен. Всего доброго.

Xанс. Всего доброго! Было так приятно увидеть вас, хотя бы мельком.

Карен. Этому трудно поверить с тех пор, как вы перестали приходить к нам. Всего доброго, дядя!

Равн. Всего доброго! Но будьте осторожны!

Карен. А Фредерик так вас любит!

Кампе (за сценой). Так что же у вас с собой, действительно роман? Ну не говорил ли я этого?

Карен (заторопилась). Неужели они в самом деле читают, пока меня нет?

Xанс. Такая интересная книга?

Кампе (за сценой). Приключения?

Xанс. Приключения?

Карен (смеется). Да еще и какие! — Женщина спасает мужчине жизнь. Это для разнообразия. Прощайте.

(Уходит.)

Ханс. Прощайте.

(Остается на том же месте.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Ханс, Равн, потом Кампе.

Равн (подходит к Хансу, хлопает его по плечу). Перед тобой открываются такие перспективы, а ты собираешься объявить войну ее отцу!

Ханс. Не ему — его системе. Понимаешь ли, я постараюсь быть осторожным.

Равн. Ой-ой. Нет, пусть уж Карен будет той женщиной, которая «спасает мужчину», а этим мужчиной должен быть все же ты, Ханс.

Ханс. Это легкомысленно. Я могу доказать, что так называемая «новая система» стоит стране миллионы. Я один-единственный все это досконально изучил и, во всяком случае, я — единственный, желающий поднять свой голос. А ты теперь советуешь мне молчать и жениться на его дочери. И говоришь еще, что это много лучше.

Равн. Я, родной ты мой, этого бы тебе не советовал, если бы так не было лучше для самого дела. Если ты выступишь уже сейчас, не имея еще никакого веса, ты все погубишь. Подожди!

Ханс. Чего?

Равн. Подожди, дорогой, пока заграница свое слово скажет. Если эту затею осудят там, то через десять-двадцать лет ее осудят и у нас. Подожди, пока приговор заграницы не доставят сюда, пока его не выгрузят, тихо-мирно, вместе с тюками хлопка, шелком, пухом и прочим нешумным товаром. На свой риск маленький народ ничего не смеет решать.

Ханс. Но он же принял «систему»?!

Равн. А почему он ее принял? Да потому, что сперва иностранные-то инженеры и рекомендовали ее, а их одурачил некий наш отечественный фрукт. Тупицы!

Кампе (входя). Вы что, все еще не наговорились? Тогда вам, ей-же-ей, надо подкрепиться. Я тут как раз бутылочку обнаружил.

(Идет к выходу.)

Ханс. Отец!

Кампе. Подожди, сынок!

(Уходит.)

Равн. Я пытался, можешь мне поверить. И безрезультатно.

Ханс. Хм!

Равн. Значит, и ты хочешь за это взяться. Ну, да. Ты вернулся набитый фантазиями. Так же было и со мной когда-то, точно так же. В давние годы… Но вот, возьми своего отца. В железнодорожных делах он у нас, бесспорно, разбирается лучше всех, да он и сделал тут больше всех.

Ханс. С этим я согласен. Я поражаюсь ему.

Равн. Да, но он никогда не был, по общему мнению, достаточно представительным и солидным. А почему? Да потому, что он, как и ты, начал говорить правду. Ну, точь-в-точь, как ты. Вот он и спился от этого. Только того и достиг.

Ханс. Тсс!

Кампе. А вот и бутылочка! Присоединяйтесь! Да не убегайте, не упрямьтесь! Такая штука живо украсит весь наш мирок, да так, что он еще и за большой мир сойдет. Ваше здоровье!

(Пьет.)

(Равн пьет с ним. Ханс смотрит в сторону моря.)

Кампе. Он там читающих девиц высматривает, наш Ханс.

Равн. А почему ты с ними так неласково обошелся?

Кампе. Да мне пришло в голову, что вот читают романы, вечные романы о мужестве, о вдохновении, обо всем таком, а сами ни на что не годны, разве что жеманиться.

Равн. А я здесь ничего удивительного не вижу. Они же в таком кругу живут, где никто ничего не смеет, никто даже возразить ничего не решится.

Ханс (перебивает). Ну уж, за Карен я ручаюсь! Помню, она еще совсем ребенком убежала из дому, потому что отец велел ей сделать что-то такое, что она считала неправильным. Она прибежала ко мне. Я тогда увез ее на лодке далеко-далеко.

Кампе. Это и я помню.

Равн (взял свою трость). В Карен больше нашей крови. Но воспитание, условия жизни… Ты все же води с ними знакомство! Издавай свою книгу! Счастливо!

(Протягивает руку.)

Ханс (не протягивая свою). Об одном обстоятельстве ты все время забываешь, говоря о моей книге, — о риксдаге.

Равн. О риксдаге? Нет, я не забываю о нем. Я ведь и сам депутат.

Ханс. Я изложу суть дела так четко и ясно…

Равн. Я пошел, Ханс. Спасибо, что моего совета спросил.

Ханс. И это определенно?

Равн. Определенно.

Кампе. А ты не вып…

Равн. Нет, спасибо. Счастливо!

Кампе. Всего хорошего!

Равн (Хансу, провожающему его). А как с отцом? Когда книга выйдет, любой инженер поймет, что расчеты сделаны им. Его уволят.

Ханс. Да. Об этом я как раз сейчас хочу поговорить с ним.

Равн. Поговори! До свидания,

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Кампе, Ханс.

Кампе. Ну, как? Что ты о нем думаешь?

Ханс. Сколько горечи в человеке!

Кампе. Да, таких здесь много кругом.

Ханс. И это он, прежде такой ярый энтузиаст, — впрочем, как и вся его семья!

Кампе. Я, черт подери, знаю, каково у нас приходится энтузиастам. Все они в конце концов этим кончают. Да, да! Спаси, господи, всю нашу братию!

(Пьет.)

Ханс. Отец!

Кампе. Что?

Ханс. Брось ты это.

Кампе. Да что именно?

Ханс. А вот это самое.

Кампе (пьет еще). Ерунда, сынок. Со мной уже покончено. А церемоний я не люблю.

Ханс. Но я хочу теперь…

Кампе. Ни слова больше об этом! Давай о тебе поговорим. Ты здесь столкнешься со всем тем, о чем он сейчас говорил. Но это вовсе не значит, что надо отступиться. Если мы в нашей стране не начнем когда-нибудь высказывать свое мнение, свое собственное мнение, мы далеко не уйдем. Это теперь моя новая система.

Ханс. Это довольно старо…

Кампе. Да, но всегда и ново. Говори правду! А там — будь что будет! Ты знаешь, в честь кого ты носишь имя?

Ханс. Нет.

Кампе. Я расскажу. Женившись, я вошел в утонченную семью твоей матери. Я не чувствовал себя хорошо среди ее родных. К тому же, семья плохо влияла на мать, и я не смог продвинуться в жизни. А стремление у меня было. И вот, когда уже совсем невмоготу становилось, я отправлялся на охоту. Моим постоянным спутником был старый хусман[12] Ханс, самый порядочный человек из всех, кого я встречал. В его честь тебя и назвали. Я пригласил его, когда праздновали твое рождение, поднял за него тост… был большой скандал… а впрочем, забавно было!.. Так вот, когда мы по голым скалам карабкались за оленем… нас пронизывал холодный осенний ветер… а мы все же лезли, выслеживали добычу… он говорил мне: «Смелей, малый!» И теперь я тебе так говорю.

Xанс. Но ведь я никуда не взбираюсь.

Кампе. Называй как хочешь! Но — вперед. У меня это не вышло. Ладно, хватит об этом.

(Пьет.)

Ханс. Но я и вперед не двигаюсь. Ведь я ничего не предпринимаю.

Кампе. Не предпринимаешь? Что ты хочешь сказать этим? Неужели карканье Равна в самом деле испугало тебя?

Ханс. Нет, отец. Это ты меня пугаешь.

Кампе. Я? А, а… Ты имеешь в виду мой пример… Не тревожься об этом, Ханс, ты ведь не женат и не споткнешься там, где я упал. А впрочем, никаких громких фраз! Да и что тебе до меня?!

Ханс. Отец!

Кампе. Болтовня! Я вывел тебя на дорогу. И больше всего радости это принесло мне самому. Ты делаешь свое дело, я — свое.

(Наливает себе.)

А если вечером я опрокину «колпачок» на ночь, то что тебе с того?

Ханс. Ладно — тогда и я налью себе «колпачок».

(Наливает и прикладывается.)

Кампе. Ты, Ханс?

Ханс. Да, я. Я приехал домой, чтобы жить одной с тобой жизнью.

Кампе. Так ты хочешь, как я…

(Замолкает.)

Ханс. Так же, как и ты, буду каждый вечер пьяным отправляться в постель. Рядышком с тобой.

Кампе. Я запрещаю тебе это, Ханс!.. Не смей шутить, ты так напугал меня.

Ханс. Но за что бы я ни взялся, пока ты вот такой, — далеко ль я уйду?

Кампе. Да черта ли тебе до меня?!

Ханс. И это ты спрашиваешь! Ты, желающий, чтобы я стал чуть не реформатором! Что скажут люди? «Это он-то реформатор?! Пусть начинает у себя в доме!»

Кампе. Они так скажут?

Ханс. Не знаешь ты нашего общества?! Они скоренько выяснят, кто я таков, и решат, что я личность ненадежная: я ведь сын…

(Запинается.)

Кампе. Пьяницы. Договаривай! — тут ничего не поделаешь. Придется тебе примириться.

Ханс. Примириться! Ну, нет! Отдать родного отца людям на посмешище?! Не для того я трудился!

Кампе. Хуже, чем есть, быть не может, нет. Эх, Ханс, если уж твоя мать не сумела!.. Довольно об этом! Ты что думаешь, я не пытался? Господи Иисусе!

Ханс. Пока ты не сделаешь попытку завоевать себе новое, самостоятельное положение, до тех пор ты еще ничего не попытался сделать.

Кампе. Как это понять?

Ханс. Я говорил тебе, что стал представителем крупнейших машиностроительных заводов Англии и Америки.

Кампе. Говорил, да не нравится мне это; ты создан для большего.

Ханс. Но я взялся за эту работу для тебя.

Кампе. Для меня?

Ханс. Ты будешь управлять нашей конторой. Мы объединимся. Фирма «Кампе и сын». Я никогда больше не покину тебя, отец, ни на один день. Это я говорю, глядя тебе в глаза, вспоминая о матери.

Кампе. Ханс, мальчик мой!.. Но все это ни к чему. Ты не должен жертвовать собой ради меня.

Ханс. Жертвовать собой? Да если есть для меня путь к чему-нибудь высокому, так вот он, этот путь. Поверь мне, я знаю, что делаю.

Кампе. Мой Ханс! Ах, как замечательно, что ты вернулся домой… Нет, чушь, громкие фразы. Я подведу тебя. Я ведь знаю себя.

Ханс. Но я не отступлюсь. Я буду заботиться о тебе еще больше, чем мама.

Кампе. Для тебя это будет обуза, Ханс. А заодно и мне будет тяжело. Да, да, не спорь! Рассказал бы я тебе… Ну, да в другой раз. Уф, как это утомляет! Надо…

(Идет к столу.)

Ханс. Отец!

Кампе. Да уж, как видишь. Дело зашло уже так далеко, что я ничего не могу поделать. И это для меня-то ты хочешь пожертвовать будущим?! Вздор, чушь. Брось со мной возиться.

(Снова идет к столу.)

Ханс. Ну, а если бы мать была жива, отец?

Кампе. Зачем ты меня мучишь?! Думаешь, я забыл?!

(Закрывает лицо руками.)

Ханс. Я не могу понять, почему ты после смерти матери…

Кампе. Да замолчи ты! Тебе не понять! Это было, когда стряслось самое худшее… Но я не хочу говорить об этом. Не хочу, чтобы вмешивались.

Ханс. Отец!

Кампе. Ты не имеешь права вмешиваться. По службе у меня все в порядке? Ну, а остальное время — мое. И никаких отчетов я не даю. Никаких!

Xанс. Что это вдруг на тебя нашло, отец?

Кампе. Не потерплю я этого. Кто, кроме меня самого, может знать, отчего я такой? Мне так нужно — коротко и ясно. И никого я спрашивать не собираюсь.

(Пьет.)

Ханс. Нет, этого я не вынесу.

Кампе. Тебе не мешало бы узнать, что мне довелось вынести из-за тебя.

Ханс. Тебе? Из-за меня?

Кампе. Ты вот сейчас сказал, что я — помеха твоей карьере.

Ханс. Нет, не это…

Кампе. Не нет, а именно это ты имел в виду. Тебе не пришло в голову быть со мною помягче.

Ханс. Но послушай, отец…

Кампе. Нет уж, теперь я хочу полностью свести счеты. Я отправил сына посмотреть мир и должен был работать, но работа эта превратилась в ад. Мне, благодаря которому наше высокое начальство достигло сейчас тех высот, которых оно достигло, мне пришлось убираться. Меня, бывшего когда-то ближайшим доверенным лицом, куда меня только ни швыряли, и вот я, наконец, стал помесью надсмотрщика и кассира на новых участках, и приходилось терпеть — ведь мой сын все время просил: еще одно путешествие, еще один годик…

А в добром стаканчике много горя можно утопить, знаешь ли… Так вот оно и шло. Понятно? И не тебе меня упрекать. Того, что я вытерпел ради тебя, ты — ради меня — никогда бы не смог. А потому — помалкивай.

(Идет к столу и снова берет бутылку.)

Ханс. Вот что, отец, будешь пить еще — я уйду.

Кампе. Ну, так у тебя ничего не выйдет. Командовать собой я не позволю.

Xанс. А я не собираюсь. Я просто уйду.

Кампе. Уйдешь? Куда же?

Ханс. Совсем уйду, навсегда.

Кампе. Ты так бессердечен? Тогда уходи!

Ханс. Боже милосердный, и ты говоришь о бессердечии, когда я просто не в силах видеть тебя таким! Возвращаясь домой, я и понятия не имел о том, как здесь скверно. И если я хочу разделить свое будущее с тобой, то это не долг, не жертва — или как ты там это называешь, — нет, это самая дорогая мечта моя. Ничем бы я так не гордился, как если бы мне удалось опять поднять тебя на ноги.

Кампе. Ханс!

Ханс. А ты даже слушать меня не хочешь, не оторвешься от стакана даже на то время, пока я говорю с тобой. Тебе даже не стыдно было сказать мне, что все это по моей вине. А если так, то нечего мне здесь делать. Да и опасно здесь оставаться, — вот какое у меня появилось ощущение. Так что я уеду, отец.

Кампе. Не понимаешь ты меня. Если я и упираюсь, так это затем, чтоб не казаться привлекательнее, чем я есть. Уж лучше изобразить себя похуже, чтоб тебя не обманывать.

Ханс. Неужели ты даже попытаться не можешь?

Кампе. Боже мой, если бы я не знал, что это бесполезно! Эх!

Ханс. Хочешь ты меня выслушать?

Кампе. Хочу.

Ханс. Сейчас конец квартала. Ты как раз сдал свой отчет. Напиши, что ты увольняешься, именно сейчас напиши. Если они поднимут шум, не обращай внимания. Лучшего они не заслуживают. Вечером упакуем вещи, а утром уедем. Поездим месяц-два за границей.

Кампе. Ханс!

Ханс. А пока напечатают мою книгу. Приезжаем, а тут и книга выходит. Откроем свою контору. Твое имя придаст вес. Вот мы и сами себе господа; будем драться за то, во что оба верим, будем работать. Что ты скажешь на это, а?

Кампе. Ах, какая мечта! Если бы это свершилось, Ханс! О!

Ханс. А ты что, не хочешь?

Кампе. И ты еще спрашиваешь?! Но я слишком низко опустился.

Ханс. Сперва надо попытаться. У тебя еще много сил, отец.

Кампе. Ты в это веришь?

Xанс. Еще бы! Скорей вырывайся отсюда.

Кампе. Если бы я мог поверить в себя сам!

Ханс. Пусть тебе поможет мысль, что я — это ты сам в молодости. Ну, как?

Кампе. Да что же тут говорить?! Но я не решаюсь… Я ведь сорвусь, я знаю!

Ханс. Но мы всегда будем вместе. Кампе. Ах, как это было бы…

(С моря доносится крик: «На помощь! Сюда!»)

Оба. Это с моря?

Xанс. Кто-то из купающихся.

Голос. Помогите!

Кампе. Он запутался в водорослях! Он тонет!

Ханс. Но вон лодка. Нет, они гребут прочь! Ну и ну!

(Спрыгивает вниз.)

Кампе (спрыгивая следом). Это те самые дамы! Они гребут к берегу. А, что я говорил?

(Снаружи.)

Сюда лодку! Сюда, сюда! Не мешкайте там! Налегай, налегай! Голос. Спасите!

Голос Кампе. Мы сейчас!

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Карен Рийс, Нура Холм, Лисе Гран, испуганные, входят в левую дверь. Карен беспрерывно мечется по комнате.

Нора. Ты видишь его? Мне страшно туда взглянуть!

Лисе. Нет. Он утонул!

Карен. Нора. Утонул!

Карен. Мы должны были спасти его!

Нора (плача). Но мы ж не могли, Карен!

Карен. Это скверно, скверно, скверно! Никогда в жизни я не найду себе оправдания. — Ты видишь его?

Лисе. Нет.

Нора. Тонущие обычно два раза показываются на поверхности.

Лисе. Но он же запутался в водорослях!

Карен. В том-то и дело, ах, в том-то и дело! Лодки не видно?

Лисе. Вот она!

Нора. Вот она!

Карен. Слава богу!

Лисе. Как раз к тому месту гребут!

Нора. Вон старик ныряет!

Карен. О!..

(Тишина.)

Нора (шепотом). Его так долго нет!

Лисе. Вот он!

Карен (пришла в себя, подходит и смотрит на море). Спас он его, да?

Лисе. Он уже достиг лодки!

(Все вскрикивают, хватаясь друг за друга.)

Нора. Лодка опрокинется!

Лисе. Ой, старик сорвался'

Карен. Ханс уже держит того.

Hора. Старик с другой стороны вынырнул.

Лисе. Руку протягивает!

Карен. Ханс уже втянул его в лодку! Слава тебе господи!

(Рыдает.)

Лисе. Сколько лодок собралось!

Нора. А народу сколько! Куда же мы пойдем? Туда нам нельзя. Где мы?

Лисе. Ну, Карен! Приди в себя!

(Карен рыдает.)

Нора. Нам только отсюда бы выйти! Но в какую дверь?

Лисе. Карен, милая моя Карен!

(Уходят направо.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Через некоторое время. Справа выходит Кампе, босой, в потемневшей, волочащейся по полу одежде. Мокрые волосы свисают на лоб. Быстро идет к двери в левой стене.

Ханс (снаружи). Отец, постой!

Кампе. Я только переоденусь.

Ханс. Постой же!

(Вбегает в комнату.)

Ну то о чем мы говорили прежде, чем все это случилось, — обещай мне теперь!

(Обнимает отца.)

Кампе. Ты весь вымокнешь, мой мальчик!

Xанс. Так обещаешь, старина?

Кампе. Попробую.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Кабинет в доме генерал-директора на берегу моря.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Рийс, фру Рийс, Фредерик.

Рийс стоит у большого письменного стола посредине комнаты, просматривает какие-то документы, карты: часть из них складывает в саквояж, время от времени подходит к большому стеллажу, что-то ищет там.

Рийс. В жизни не все получается так, как в книгах и в юношеских мечтах. Мало кто, например, женится по любви.

Фру Рийс (за вышиванием). Милый Рийс, но ведь мы-то и в самом деле поженились по любви.

Рийс. Мы, дорогая, староваты уже о любви разговаривать.

Фру Рийс. Староваты? Будто есть возраст, чтобы поздно было говорить о любви! Вот чтобы чувствовать любовь… да, бывает.

(Вытирает глаза.)

Рийс (Фредерику). Коль скоро девушка все-таки уезжает, то вся эта история должна закончиться, мне кажется, — Боже, какая нелепость!

Фредерик (стоит вполоборота к отцу, держа за концы рейсшину). Я не знал до конца, как я люблю ее. И вот она уезжает, и мне кажется, что я этого не вынесу.

Рийс. У кого не случалось подобных историй…

Фру Рийс. Нет, Рийс, не надо так говорить.

Рийс. Я не говорю о нас, милая; в нашей жизни всегда есть некое упорядочивающее начало, направляющее нас на верный путь, если мы сбиваемся с него. Наши отношения, царящее у нас обоюдное согласие… Ты думаешь, я был бы тем, что я есть, если бы не смирял свои страсти?

Фру Рийс. Но уж одной-то страстью человек должен обладать, Рийс, — страстью к добру.

Рийс. Совершенно верно, милая, но для Фредерика добро — это его будущее. Он должен со страстью — здесь это слово поистине подходит — заботиться о своем будущем. Общественное положение его отца — уже само собой для него ступенька вверх. Теперь пусть сам стремится выше.

Фру Рийс. Не всегда в этом счастье, дорогой Рийс.

Рийс. Нет, не всегда. Но горе тому, кто пренебрег этим! Ведь пренебречь этим, в сущности, значит изменить своему назначению.

Фру Рийс. Наше назначение, дорогой, удостоиться вечной жизни за гробом.

Рийс. Именно так. Но потому-то и нет греха в том, чтобы быть насколько возможно счастливым и здесь, на земле.

Фру Рийс. Верно, но ведь тогда мы должны следовать лучшим побуждениям сердца, дорогой!

Рийс. Мать права. (Встает и начинает расхаживать по комнате, проходя мимо сына.) Эта история для тебя балласт, мой мальчик.

Фру Рийс. Она ведь на самом деле хорошая девушка, и я думаю поэтому, что и мы, родители, ничего не можем иметь против нее. Не так ли, Рийс?

Рийс. Я, конечно, ничего не говорил твоей матери о… Разве ты, милая, не согласна со мною в том, что Фредерику не стоило бы теперь связывать себя?.. Он должен сберечь свое сердце для более возвышенных порывов.

Фру Рийс. Я хотела бы познакомиться с нею.

Рийс (снова проходя мимо сына). Упаси бог! Я не считаю, что мы можем принимать такое близкое участие в этом деле, мать. Она вскоре уезжает за границу…

Фру Рийс. Бедняжка! Куда же она едет?

Рийс. В Америку, к каким-то родственникам.

Фру Рийс. Ну, а если у Фредерика и впрямь настоящее чувство, тогда как?

Рийс. Пусть он его проверит! Разве ты со мной не согласна?

Фру Рийс. Согласна вполне. Ибо сказано: «Испытай сердце свое». Боже, как это верно!

Фредерик. Отец, мне хотелось бы поехать с тобой и поговорить обо всем поподробнее.

Рийс. Так пожалуйста!

Фредерик. Тогда, если ты согласен, я сейчас же соберусь, ладно?

Рийс. Но разве Хольсты не устраивают на днях пикник? Я знаю, что уже арендован пароход.

Фру Рийс. Какие Хольсты? Семья министра?

Рийс. Да.

Фредерик. Мне не очень-то хочется…

Рийс. Поехать с ними? Обязательно надо!

Фру Рийс. И я так думаю. Молодежи надо развлекаться. Потом нахлынет столько забот.

Рийс. Кстати о развлечениях: когда мы даем обед для инженеров?

Фру Рийс. Я как раз и пришла поговорить с тобой об этом вечере. Да и еще кое о чем. Сколько ты проездишь?

Рийс. Дней десять, я думаю. Во всяком случае, не больше двенадцати. Как ты думаешь, может быть, назначить обед в пятницу, через две недели? Постой-ка, это будет восемнадцатое.

Фру Рийс. Вчера, на благотворительном базаре, я говорила с фру Хольст.

Рийс. С женой министра?

Фру Рийс. Да, с Магдой. Они пойдут причащаться всей семьей как раз восемнадцатого. Я подумала: не пойти ли и нам в этот день?

Рийс. Ты так думаешь? Пойдем! Я надеюсь, и дети пойдут.

Фру Рийс. Пойдут. Так приятно видеть в церкви всю семью, со взрослыми детьми.

Рийс. Так не забудь, Фредерик, через две недели, в пятницу.

(Фредерик молчит.)

А когда же наш большой вечер?..

Фру Рийс. Ну, на пару дней раньше. В среду? И тогда будем свободны в пятницу.

Рийс. Чудесно все складывается. Без меня все придет в должный вид.

Фру Рийс. Именно так я и хотела.

Рийс. Ты умелая хозяйка, Катима. Когда же придет начальник канцелярии?

(Глядит на часы.)

Правда, время еще есть…

Фредерик. Так мне можно ехать с тобой?

Рийс. Откровенно говоря, Фредерик, у министра на тебя рассчитывали, сейчас я вспомнил об этом.

Фредерик. А вы там говорили обо мне?

Рийс. Говорили. Может быть, там есть еще некто, рассчитывающий на тебя? А, вот где он!

(Берет свой бинокль.)

Надо иногда и вдаль посмотреть.

(Ставит его рядом с саквояжем.)

Фредерик. Во всяком случае, мы увидимся на перроне.

Рийс. Да, да.

(Фредерик уходит.)

Фру Рийс. Послушай, Рийс, а я ведь хотела поговорить с тобой серьезно о Карен.

Рийс. Она еще сегодня сюда не заходила? Что, она опять нездорова?

Фру Рийс. А ты и не заметил? Она опять как прежде — бледна, не ест, не спит.

Рийс. Опять? Я думал, все прошло.

Фру Рийс. Одно время все это и было позади.

Рийс. А что же опять?

Фру Рийс. Я не знаю. Она молчит. А ты не мог бы с нею поговорить?

Рийс. Я поговорю. Пригласи ее сюда.

Фру Рийс. Вот этого-то я и хотела.

(Собирается выйти.)

Рийс. Скажи, Кайма, она не встречала Ханса Кампе? Они снова вернулись — оба, и он, и его отец. Сегодня они поместили в газете объявление, я читал: фирма «Кампе и сын». Она что-нибудь говорила о них?

Фру Рийс. Нет,

Рийс. Так ты позовешь ее.

(Жена выходит.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Слуга с письмом и двумя пакетами.

Рийс. Один пакет для фрекен.

Слуга. И был еще один для господина инженера. Он взял его сам.

Рийс. Пакет для фрекен пусть лежит здесь. А чемодан снесли вниз?

Слуга. Да.

Рийс (глядит на часы). Через полчаса подайте лошадей. Принесите сюда саквояж.

(Слуга уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Рийс, фру Рийс, Карен.

Рийс. Что с тобой такое, дочка?

(Карен склоняет голову ему на грудь.)

Это все… Это та глупая история на море?

(Карен прячет лицо на груди отца.)

Но ведь ни один человек в городе не говорил об этом.

Карен. По-моему, весь город ни о чем другом и не говорит.

Рийс. Будь же разумной! Хочешь быть откровенной со мной?

Карен. Да.

Рийс. Ханс Кампе, когда побежал к лодке, сказал тебе что-нибудь?

Карен. Нет.

Рийс. Нет?! Ни единого слова?

(Карен отрицательно качает головой.)

А все же?

Карен. Он только взглянул на меня.

(Прячет лицо.)

Рийс (глядит на жену). Ты встречала его — уже после его возвращения?

Фру Рийс. Я встретила вчера старого Кампе, и он так хорошо выглядел, так…

Рийс. Значит, это был не он. Ханса ты не встречала?

(Карен отворачивается.)

Так как же он взглянул на тебя? Упрекающе? Или как?

(Карен отходит от него.)

Ужасно! — Послушай, дочка! Чуточку такта и у меня есть. Мое положение требует такта, и оно воспитывает такт. А следовательно, и я вправе высказать свое мнение о подобном происшествии, и, быть может, мое мнение поценнее мнения господ Кампе и сына. И я уверяю тебя — и смею сказать, это точка зрения хорошего общества, — что трем молодым дамам ничего и не оставалось делать, кроме как грести к берегу за помощью и по возможности скорей. А вы так и сделали.

Карен. Но представь, что он утонул бы!

Рийс. Ну, и…

Фру Рийс. Доктору почти полчаса пришлось приводить его в себя.

Рийс. Представь, что он утонул бы! Ну, и кто был бы виноват? Он сам. Каждого, кто погибает вблизи нас, не спасешь — будь то на море или на суше. И не юным девицам заниматься такими делами!

Карен. Я тысячи раз думала об этом снова и снова. Ах, чего только я не передумала за весь этот долгий месяц! И чего только не открыла!

Рийс. Так вот в чем дело! «Открыла»!

Фру Рийс. Быть может, это происшествие ниспослано, чтобы пробудить тебя, Карен!

Карен. Да, я воистину пробудилась! До чего же я пуста и никчемна!

Рийс. Так! Так! Как сверхторжественно. Какая же ты экзальтированная! Тебе следует каждый день ездить верхом. Это так помогало тебе раньше. Начни снова! Никчемная, неспособная — да что ты, Карен? Ты всегда была самая толковая среди своих однолеток! Это говорили почти все твои учителя!

Карен. Ты подумай, отец! Видал ли ты, чтобы человек, в самом деле стоящий, был бы кривлякой? Нет! Это только мы, никчемные, неспособные, мы — трусы и кривляки. Мы читаем и мечтаем, и… О, до чего же мы фальшивы!

Рийс. Даже фальшивы!

Фру Рийс. А ведь она в чем-то права, Рийс!

Рийс. Смотри-ка!

Фру Рийс. Да, потому что у нас столько идеалов и всего такого, а на поверку все — пустота. Именно пустота!

Карен. Мама права.

Рийс. Ясное делю, мама права, — от маминой сумасшедшей семейки у тебя все и идет. Я начинаю терять терпение.

Фру Рийс. Всегда ты ругаешь мою семью, Рийс.

Рийс. Ну, пожалуй, в твоей семье есть и кое-что превосходное. Тебя-то дала мне она. Но ты послушай меня, Карен, я ведь желаю тебе только добра.

Фру Рийс. Неужели моя семья хотела чего-нибудь, кроме добра, тебе или кому другому?

Рийс. Да нет, конечно же добра, только добра. Так вот, Карен, ты бы положилась немного на меня, на твоего отца. Ведь я не хочу, чтобы ты сбилась с дороги.

Фру Рийс. Ну уж, Рийс, ты не можешь сказать, чтобы моя семья сбивала кого-нибудь с дороги.

Рийс. Этого я тоже не сказал, дорогая. Ты должна преодолеть слабость своей натуры; таков долг каждого человека. А твоя слабость заключается в том, что ты…

Фру Рийс. Но ведь не хочешь же ты сказать, Рийс, что недостатки она переняла от моей семьи?

Рийс. Вовсе нет.

Фру Рийс. Еще бы! Это было бы так несправедливо! Столько энергии, столько веры, как…

Рийс. Вот, вот! Ты не хочешь ограничить себя тем, чем тебе надлежит заниматься! И ты выдумываешь себе несуществующие обязательства, а отсюда проистекают неудовлетворенность и пустые мечтания…

Фру Рийс. Но ведь мы действительно не делаем многого из того, что должны бы делать. Правда, ведь это так, правда!

Рийс. Конечно.

Фру Рийс. Взять хотя бы помощь беднякам. Мы не делаем для них того, что следовало бы. Нет, совсем не делаем.

Рийс. Те, дорогая моя, кто стоит у вершины общества…

Фру Рийс. Ибо, хотя сказано, что надо возлюбить ближнего как самого себя…

Рийс. …люди, стоящие у вершины общества, должны поддерживать друг друга…

Фру Рийс (одновременно). …мы не выполняем этого. Ах, ничуть, ни в малейшей мере!

Рийс (пока жена говорит)…а уж прежде всего — дитя родного отца.

Фру Рийс (одновременно). Любви-то нам и не хватает, да — любви!

Рийс (в то же время). Вот мы и до любви добрались! Я настоятельно хочу внушить тебе, Карен, что в жизни надо держаться определенных границ…

Фру Рийс (пока он говорит). Живем только для себя, да, да! — Откупаемся мелкой монетой и мелкими делами от большого долга.

Рийс (одновременно с нею)…нельзя выпархивать в жизнь, подобно слепой летучей мыши, мечущейся в полумраке.

Фру Рийс (пока он говорит). Как тяжело (всхлипывает) сознавать, что человек не может стать таким, каким он должен быть.

Рийс (одновременно с нею). Теперь она плачет! Путаница в голове, вот и лезем помогать всем и каждому.

Фру Рийс (запевает псалом). В жизни нас ведет любовь…

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Фредерик.

Фредерик (выходит из двери справа. В руках книга). Отец!

Рийс. Что там такое?

Фредерик. Ты разве не получил эту книгу?

Рийс. Эту книгу? Мне принесли какую-то и Карен тоже.

Фредерик. Подумать только, он набрался наглости прислать ее еще и Карен.

Карен. Кто? В чем дело?

Рийс (читает). «Ханс Кампе, инженер».

Карен. Ханс? (Берет и вскрывает свой пакет.)

Рийс. «О так называемой новой системе…» Вот как?!

Фредерик. Я перелистал ее. Ты не можешь себе представить, что это за постыдная вещь.

Рийс. Ну, что же, чудесно! Нам это весьма на руку!

Фредерик. Да нет, ты не так меня понял: книга учтивейше написана, со всей видимостью справедливости, понимаешь. В том-то и дело! И так вот — хваля тебя, беспрестанно отзываясь о тебе в самых почтительных выражениях, — он коварно внушает читателю свои доказательства. И прежде чем ты поймешь, куда он клонит, — система повергнута, а он уже холодно, умно и холодно, рассчитывает, сколько страна на этом ежегодно теряет. А заканчивает красивыми рассуждениями о том моральном воздействии, которое система оказывает на инженеров. Они, мол, теперь соглашаются и участвуют в том, во что в душе своей не верят, и вообще вся система держится только на сомнительной честности бухгалтерской отчетности.

Рийс. Он так сказал?

Фредерик. В книге он приводит примеры.

Рийс. Ну! Их мы еще посмотрим!

Фредерик. И это — мой друг, лучший изо всех, что у меня были! Я им так восхищался! Ах, господи, никогда в жизни я так не обманывался! Нет, все остальное — пустяки по сравнению с этим.

Рийс. Я всегда говорил тебе, Фредерик, когда ты так его расхваливал: он — достойный сын своего отца. Так ведь и бывает.

Фредерик (отвернулся и разглядывает свой экземпляр). Нет, как это все мерзко, даже переплет!

Рийс. Переплет?

Фредерик. Не видишь разве, книга переплетена?! Подумай, прислать ее нам, прислать Карен и — переплести! Как будто это нечто такое, что мы должны беречь!

Рийс. Да, если подумать, так ты, в сущности, прав.

Фредерик. И поступить так с Карен и со мной… Что же мы сделали ему плохого?.. А тебе, отец, тебе, поддержавшему его пьяницу папашу, хотя он всегда был действительно скандальной личностью…

Фру Рийс. Только не в делах, Фредерик! Мы не можем говорить о ближнем хуже, чем…

Фредерик. Ах, не ищи извинений!..

Фру Рийс. Нет, Фредерик, мы обязаны любить даже врага своего.

Фредерик. Я сейчас не в силах такое слышать! — Но и я тоже…

Карен. Фредерик!

Рийс (одновременно с нею). Тихо, тихо, тихо! Ну, Карен? Так каким взором посмотрел на тебя Ханс Кампе, инженер, что ты захотела стать совсем другой?

(Карен выбегает в левую дверь.)

Фру Рийс. Тебе не следовало ей этого говорить.

Рийс. Почему же? Ей это на пользу.

Фредерик. Бедняжка Карен! Но что касается меня!..

Рийс. Никаких глупостей, Фредерик, слышишь! Сейчас, как и прежде, — управляй своими страстями! Или ты далеко не пойдешь.

Фру Рийс. Но как же страсть к справедливости, Рийс?

Фредерик. Да, да, мы будем бороться.

Рийс. Бороться? Ну нет, бороться совершенно не к чему!

(Стучат в дверь.)

Войдите! Это начальник канцелярии. Нет, борьбы мы их не удостоим.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Те же и начальник канцелярии Ларсен.

Рийс. Ну, и как?

(Ларсен пожимает ему руку.)

Ну, и как?

(Ларсен подходит к хозяйке и пожимает ей руку.)

Ну, и как?

(Ларсен проделывает ту же церемонию с Фредериком.)

Ну, и как?

Ларсен. Что прикажет господин генерал-директор?

Рийс. Книга? Что вы скажете о книге?

Ларсен. Осмелюсь спросить, какую книгу имеет в виду господин генерал-директор?

Рийс. Эту, конечно.

Ларсен. Смею ли я спросить у господина генерал-директора разрешения посмотреть, что это за книга?

Фредерик (быстро). Ну, конечно же, это книга Ханса Кампе об отцовской системе.

Ларсен. Это она?

Рийс. И что вы о ней скажете?

Ларсен. Ничего.

Рийс. Как? Вы не читали ее?

Фредерик. Нет, он прямо…

Ларсен (одновременно). Читал. Но только два раза.

Рийс. И ничего особенного вам не бросилось в глаза при первых чтениях?

Ларсен (невозмутимо). Нет.

Рийс. Вы солидный человек, Ларсен. Если вы во что-либо верите, так это и для других служит примером.

Фредерик. Совершенная правда!

Ларсен. Я не думаю, что господин «Ханс Кампе, инженер» в силах научить меня чему-нибудь, относящемуся к новой системе.

Рийс. Я, черт побери, тоже этого не думаю! Ясно, что ни вас, ни меня он ничему здесь научить не может, Я только что сказал Фредерику: никакой горячности, никакой борьбы.

Ларсен. Боже сохрани!

Рийс. Вот видишь! А мне вот что пришло в голову (жене, только что вошедшей из той комнаты, куда скрылась Карен): мы было не хотели приглашать старого Кампе на вечер инженеров, а теперь пригласим обоих, и его, и сына.

Фру Рийс. Вот я и опять узнаю тебя, Рийс; мы должны любить тех, кто нас ненавидит.

Ларсен. Совершенно верно, фру, то есть, если мы можем их любить.

Фредерик. Ха-ха-ха!

(Про себя.)

Нет, я не могу!

Рийс. Фредерик!

Фредерик. Да? (Поворачивается к отцу.)

Рийс. Не забудь, что я еду.

Фредерик. Да, правда!

(Глядит на часы.)

Только я встречусь с тобой теперь не на перроне, а поеду вместе с тобой на вокзал.

Рийс. У меня кое-какие дела к вам, господин начальник канцелярии. И если вы соблаговолите сесть в мою коляску, то я смогу дать вам дорогой несколько указаний.

Ларсен. Сочту за честь.

Рийс (вешает бинокль на шею, берет книгу Кампе). Книгу вот не забыть!

Ларсен. Дорожное чтение.

(Хихикает.)

Рийс (раскрыл книгу). Тут приведены расчеты, которые мог знать только тот, кто работает в конторе. О-о-о!

Фредерик. Это, конечно, старик дал расчеты! Они оба заодно!

Рийс. Я рассмотрю подробнее.

(Кладет книгу в карман.)

А не может ли тут быть чего такого, что старик хотел бы прикрыть этим маневром, а?

Ларсен. Не надо сразу подозревать людей. Но раз уж вы высказали определенные подозрения, то, признаюсь, читая эту книгу, я подумал, что отчетность господина Кампе надо бы срочно ревизовать.

Фру Рийс. Но, дорогой мой! Нельзя же сразу думать самое худшее о ближнем, если он всего лишь, возможно, совершил неверный шаг!

Фредерик. Ах, мама, ты в этом совсем ничего не понимаешь!

Рийс (про себя). Одно только, что о ревизии пойдут толки — уже стоит больше, чем десять выступлений против этой книги! Чудесно!

(Ларсену.)

Послушайте, Ларсен, пусть двое ревизоров пока подготовят материалы. Может быть, мы позднее и проведем ревизию. Только в полной тайне, а то жаль все ж беднягу, а?

Ларсен. Будет исполнено, господин генерал-директор!

Фру Рийс. Но в полной тайне, — вот это правильно!

Рийс. Ну, счастливо оставаться, милая! В добрый час!

Фру Рийс. Послушай, Рийс, ты ведь так добр, неужели ты До отъезда не скажешь Карен пару добрых слов? Она…

Рийс. Нет, дорогая, не скажу! Пусть поразмыслит над тем, каково верить людям больше, чем родному отцу. — Так-то! Добрая ты моя!

(Целует ее.)

До свиданья! Ну, не плачь!

(Фредерик берет его саквояж, зонтик. Ларсен, ждавший у дверей, не хочет выйти первым.)

Рийс. Пожалуйста!

Ларсен. Нет уж, пожалуйста, вы, господин генерал-директор!

Рийс. Да полно вам! У меня в доме!

Ларсен. Слишком много чести!

(Прощается за руку с хозяйкой.)

Всего доброго, фру!

Фру Рийс. Я провожу вас.

Ларсен. Пожалуйста.

Фру Рийс. Ларсен! Так помните: в полной тайне!

Рийс. Ну, конечно же, милая! Не угодно ли сигару, Ларсен?

Ларсен. Большое, большое спасибо!

Рийс. А ты, Фредерик?

Фредерик. Я никогда не отказываюсь от твоих сигар, отец!

Рийс. А ты, плут, ты уже заглянул сегодня в ящичек для сигар. Я это сразу заметил!

(Ларсен хихикает.)

Фру Рийс (с укором). Фредерик!

Рийс. Ну, вот! Да будет мир в доме!

(Уходят.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Перемена декораций. Приемная у Кампе, как в первом действии.

Ханс Кампе работает. Входит Карл Равн.

Карл Равн. Вы дома? Позвольте мне поблагодарить вас.

Ханс. Так вы прочли книгу?

Карл Равн. Я вчера принес ее в клуб инженеров. Кое-кто из тех, что помладше, договорились собраться. Я там читал ее вслух.

Ханс. И что же?

Карл. Мы оставались до двух ночи. Никогда я еще такого не видывал.

Ханс. В самом деле?

Карл. Представляете, как бывает, когда целая группа людей живет под каким-то гнетом, смутно чувствует что-то неладное. И вдруг кто-то выходит вперед и громко высказывает свое сомнение. Это влило в нас мужество, мы почувствовали, будто можем переделать весь мир!

Ханс. Как вы меня радуете!

Карл. На молодежь вы можете рассчитывать.

Ханс. В самом деле?!

Карл. Я во всяком случае считаю себя обязанным помочь вам. Моя жена со мною целиком согласна. Впрочем, вы ведь мою жену не знаете?

Ханс. Не имел чести.

Карл. Мы все утро только об этом и говорили. Я непременно должен был к вам забежать!

Ханс. Спасибо!

Карл. Для нас ведь это не ново.

Xанс. Если б вы знали, как вы меня радуете! Вы — первый, кто принес мне весть о моей книге, воистину первая ласточка…

Карл. И ласточку зовут Карр-л!

Ханс. А, вы мне напомнили: нет, вы не первый. Книгу читали еще до ее выхода, — ее читал ваш дядя, Фредерик Равн.

Карл. Да он, верно, отговаривал вас издавать ее?

Xанс. Самым настоятельным образом. Он не верил в инженеров, даже в молодежь.

Карл. Ну, разумеется нет! Он ни в кого не верит! Но, знаете, хотя… Да нет, вам я скажу!

Ханс. Что такое?

Карл. Я и сам по чистой случайности узнал об этом, так что молчать я ничуть не обязан. До сих пор я ни одной душе об этом не сказал, кроме жены, естественно, ей-то я все рассказываю…

Xанс. Вы меня уже заинтриговали.

Карл. Ведь мой дядя Фредерик как раз и виноват, что систему, «новую систему», в свое время ввели и у нас, и в других странах. Именно он расхваливал ее в иностранных журналах.

Ханс. Старый Равн? Фредерик Равн? Инспектор водных путей?

Карл. Да, да, называйте его как хотите. Именно он!

Ханс. Блестящие статьи, которые мы читали в институте, статьи в английских и немецких журналах?!

Карл. И, которыми мы так невероятно гордились там, на чужбине!

Ханс. Гордились! Потому что, наконец, и наш маленький народ дал что-то небывалое, новое!

Карл. Ну вот, эти статьи он и написал.

Ханс. Я не думаю, чтоб даже мой отец знал об этом.

Карл. Нет, это тайна его жизни. Он сделал огромную ошибку, и она подломила его.

Ханс. Но такая светлая голова? Как он мог?..

Карл. А вот как! В маленькой стране, где никогда не бывает мощных движений, такие энтузиасты не всегда полезны: они очертя голову хватаются за нереальные, фантастические проекты, потому что нуждаются в деятельности.

Ханс. И это говорите вы?..

Карл. Так ведь я женат, вот что! Моя жена меня спасла!

Ханс. Но ведь и она из той же семьи?

Карл. Своего рода кровосмешение! Своего рода кровосмешение! Вы, кстати, мою тещу не знаете?

Ханс. Не имею чести.

Карл. Она оригинальный человек. Вы обязательно должны навестить нас!

Ханс. Именно это я и собираюсь сделать в самую первую очередь.

Карл. Благодарю вас! Приходите завтра вечером, а? Я тогда соберу у себя кое-кого из молодых инженеров.

Ханс. Благодарю!

(Пожимают руки.)

Карл. Мне надо бежать. Я страшно занят.

Ханс. Я никогда не забуду нашего разговора!

Карл. Мне он был необходим!

(Уходя.)

Точно так же, как теперь мне необходимо написать об этом!

Ханс. Но генерал-директор в какой-то мере приходится вам родственником?

Карл. Хотя бы поэтому!

(Возвращается к Хансу.)

Наша-то семья и оказала ему тогда поддержку, вся беда отсюда и пошла.

Ханс. Да каким образом все это произошло? Трудно представить себе более противо…

Карл. А теперь надо все исправлять. И это будет сделано.

Xанс. Спасибо вам!

Карл. Я так заговорился! А ведь я страшно занят! (Бросается к выходу, останавливается.) Но я должен сначала рассказать, что сказала моя жена. «В маленьком обществе труднее говорить правду, чем там, где кипит большая жизнь». Так она сказала. Вы согласны?

Xанс. Безусловно.

Карл. Но вы ведь все-таки верите и в силы маленького общества? Ах, у меня совсем нет времени! Вот приходите и поговорите с моей женой. Она, правда, не так уж и много говорит. Вероятно, потому, что мамаша говорит слишком много. Да и я тоже! Но нет, это уж по другим причинам! Ха-ха-ха! Пока!

(Выбегает направо, встречается со старым Кампе.)

Добрый день, старина!

Кампе. Вы уходите?

Карл. Мне некогда.

(Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Кампе и Ханс.

Ханс. Если здесь у нас много такой смелой молодежи, то мы наверняка создадим систему и в самом деле новую.

Кампе. Он необычайно проворный молодой человек. Но я пришел потому, что издали увидел Фредерика Рийса в аллее. Войди в дом; дай, я его приму. Говорить и выслушивать грубости — в этом, слава богу, у меня немалый опыт.

Ханс. Если он ищет меня, пусть и со мной повидается.

Кампе. Хочешь скандала?

Xанс. Фредерик — добросердечный человек.

Кампе. И чертовски вспыльчивый!

Ханс. Да, не хотелось бы мне повстречаться с ним так скоро. Но, коли так…

Кампе…то так!

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и Фредерик Рийс.

Он входит в дверь справа; не здоровается.

Кампе. Доброе утро!

(Фредерик не отвечает.)

Необычайно вежливый юноша! Как ваши дела? А отец? Как он поживает?

Фредерик (Хансу). Мне надо поговорить с тобой.

Кампе. Необычайно вежливый юноша.

Ханс. Ну, пожалуйста, отец!

Кампе. Знал бы ты, сколько я от них натерпелся, Ханс!

Xанс. Ну, сейчас ты иди!

Кампе. В точку попал! Всего хорошего!

(Уходит в дверь направо.)

Фредерик. Ты, верно, не ждал меня?

Ханс. Нет, ждал. Но мне хотелось, чтоб ты пришел не сразу.

Фредерик. Если бы мне не нужно было провожать отца на поезд, так я бы пришел раньше.

Ханс. Тебе сначала следовало бы подумать над тем, что я написал.

Фредерик. Ты, я надеюсь, не воображаешь, будто тебе удастся убедить меня, что мой отец — обманщик?

Ханс. Об этом там нет ни слова.

Фредерик. Неправда.

Ханс. Нет, правда.

Фредерик. Нет, дело обстоит так, как я говорю. Все сводится к этому. Но ты убедил меня в другом — показал мне, кто ты таков и как ужасно, да, ужасно я ошибся в тебе.

Ханс. Я думал, что ты сможешь понять.

Фредерик. Понять? А тебе не пришло в голову, что сначала стоило бы объясниться со мной?

Ханс. У меня была причина не делать этого.

Фредерик. Не сомневаюсь! Ты более искушен в холодном искусстве тонких расчетов, чем я предполагал.

Ханс. Я знаю, что тебе тяжело. И поэтому я стерплю от тебя многое.

Фредерик. А, человек без сердца всегда все стерпит. И подумать только — ты мог это сделать! Выступить против нас, никогда не причинивших тебе зла; против меня, да — против меня, а ведь мы всегда были вместе до тех лет, что ты пропутешествовал. И как же я радовался, когда узнал, что ты, наконец, возвращаешься домой

Xанс. Спасибо, Фредерик!

Фредерик. И вот приезжаешь, едва здороваешься с нами, потом не заходишь ни разу, а затем — присылаешь эту книгу, и похоже на то, что ты написал ее еще там, до приезда домой.

Ханс. Да, я написал ее там.

Фредерик. По сведениям и расчетам твоего отца?

Ханс. По всем ведомственным материалам.

Фредерик. А частные материалы?

Ханс. Приходилось и их привлекать.

Фредерик. И ты присылаешь книгу, не предупредив об ее выходе, отцу, сестре, мне. За сестру мне обидней всего.

Ханс. Могу я ответить тебе?

Фредерик. Взглянул бы ты на Карен! Наверно, тогда ты бы понял, что сделал.

Xанс. Фредерик…

Фредерик. Неужели ты хоть на минуту мог забыть, что ее-то задеваешь больше всего?!

Ханс. Я дал себе слово, что не увижусь ни с Карен, ни с тобой, ни с отцом твоим, пока книга не выйдет. Я не мог возвратиться домой, не исполнив того, что было моим непременным долгом, — чего бы это мне ни стоило.

Фредерик. Да ты что, совсем спятил? Неужели ты еще думал, что кто-нибудь из нас станет с тобою знаться после этого?

Ханс. Я думал, что через некоторое время вы лучше поймете, какую цель я себе поставил, и увидите, что я ничего плохого не сделал.

Фредерик. Ах, не надо громких слов!

Ханс. Мне было ясно, — я так и написал, — что дело идет об ошибке, которая дорого стоит, о несчастной ошибке, замалчивать которую — преступление. Твоему отцу есть чем гордиться и помимо «новой системы».

Фредерик. Да, красиво говоришь. И ты думаешь что мы можем удовлетвориться этим утешением после того как ты отнял у отца то, чем он в жизни более всего гордился?

Ханс. А если тут нечем было гордиться, Фредерик?

Фредерик. Ну, это ты кому-нибудь втолковывай, но не мне. Нет, Ханс, давай поговорим начистоту! Все дело в твоем честолюбии, оно заставило тебя всем пренебречь

Ханс. Может быть, я ошибся…

Фредерик. Да, ошибся!

Xанс. Но когда я вернулся домой и увидел, во что превратился отец, когда я подумал, что ты не предупредил меня об этом…

Фредерик. А чем бы это помогло?

Ханс. Если бы это был твой отец, а я бы.

Фредерик. Нет, постой: давай-ка не сравнивать твоего отца с моим. Это уже смешно!

Ханс. Вот, вот! А теперь постарайся понять что дружба такого сорта мне больше не нужна. А здесь и еще кое-что открылось.

Фредерик. Вот как?

Ханс. В детстве мы играли: вы с сестрою и я — с одной маленькой девочкой, как говорится, из простых Но она была самым красивым ребенком из всех, что я видел и она была благородной девочкой: она ведь потом трудом своих рук содержала свою мать.

Фредерик. Слушай, это не твое дело.

Ханс. Это мое дело, когда я решаю вопрос, знаться ли мне с тобою впредь, или нет.

Фредерик. Что ты говоришь?.. Как ты смеешь?

Ханс. Если бы ты на ней женился.

Фредерик. Это мое дело! Впрочем, не следует думать, будто я не хочу жениться на ней. Тут виноваты другие люди, в том числе и она сама.

Ханс. Да, она слишком горда, чтоб позволить жениться на себе из жалости.

Фредерик. Довольно! Твой проповеди я издавна знаю. Не суй свой нос в чужие дела. Займись лучше своими собственными.

Xанс. Попытаюсь!

Фредерик. Вот что?! А знаешь ли ты, в каком состоянии отчетность твоего отца? Да в таком, что, вернее всего, будет создана чрезвычайная комиссия для ревизии!

Ханс. Что ты говоришь? Моего отца подозревают в…

Фредерик. А, чувствуешь, каково слышать грязные вещи о своем отце?!

Ханс. Но это несправедливая, вздорная болтовня!

Фредерик. Как и твоя.

Ханс. Что? Я занимаюсь вздорной болтовней?! Докажи!

Фредерик. Доказательства заключены уже в тех официальных документах, которые ты извратил.

Ханс. Извратил, говоришь?

Фредерик. Знаешь, что больше всего говорят о твоей книге? Говорят, что она задумана, чтобы покрыть художества твоего отца. Он знал, что вот-вот назначат ревизию, и вы издали книгу, чтобы ревизия выглядела местью.

Xанс. Ах, так вот как? Вот ваш козырь! Какая мерзость! Ведь это снова доведет отца до крайности…

Фредерик. Значит, задело? А на что, позволь спросить, он живет? Без пенсии? Здесь есть чему удивиться, поверь.

Xанс. Нет, это уже слишком. У отца есть недостатки, конечно, но он человек чести.

Фредерик. Да ну?

Ханс. Мой отец, да будет тебе известно, никогда не соблазнял простую девушку, чтоб бросить ее потом — только для карьеры.

Фредерик. Ханс!

Ханс. И он не смог бы дать погибнуть человеку — только из соображений приличия.

Фредерик. Как ты смеешь…

Ханс. Да, он еще и никогда не был бы в состоянии ввести в жизнь заведомо неправильную систему — только из честолюбия. Вот тебе ваша семья и ваша мораль.

Фредерик (бросается на него). Тебе за это…

(Опускает руки.)

(Молчание.)

Ханс (поправляя одежду). Ты еще не бросил свои мальчишеские выходки?

Фредерик. Я тебя прошу — не дразни меня!

Ханс. Ты становишься таким всякий раз, как только услышишь правду. Это я уже давно знаю.

Фредерик. Сейчас ты узнаешь еще кое-что. Или ты докажешь мне сейчас, здесь же, что мой отец ввел в жизнь заведомо неправильную систему, или тебе придется плохо.

Ханс. Доказательство у тебя есть — оно в моей книге. Хочешь взглянуть?

(Берет книгу.)

Фредерик. В твоей книге? Что мой отец?..

Ханс. Вот здесь. (Ищет нужное место.)

Фредерик. Что, не можешь найти?

Ханс. Мне бы следовало держаться поспокойнее, но… А, вот! Страница сорок девятая, в самом низу.

Фредерик (берет книгу). Ничего не вижу.

Ханс. Там подчеркнуто. И подчеркнул, между прочим, не я.

Фредерик…Общий расчет различия веса рельс, давление ведущих колес, мертвый вес, диаметр колес…

Ханс. Ты дальше прочти! Это точные данные, да!

Фредерик. Дальше? — Доклад отца на большом собрании железнодорожников в Париже. Что же, и здесь не чисто? Он так восхитил тогда инженеров! Я считал, что его выступление там было честью для всех нас!

Ханс. Верно, это я и сам говорю. Но здесь он приводит несколько иные данные. Сравни, увидишь! В том-то вся загвоздка — здесь он с понимающими людьми дело имел. Тонко сделано.

Фредерик. И что же? Хотя бы и так?

Ханс. Хотя бы и так? Два доклада с несовпадающими данными, сделанные в одном и том же году, одним и тем же человеком?

Фредерик. Моим отцом!

(Читает.)

Ханс. Вот, в брошюре указано: текст проверен самими выступавшими.

Фредерик. Лжешь!

Ханс. Так читай же!

Фредерик (читает). Все равно лжешь.

(Бросает книгу.)

Это какое-то дьявольское, гнусное недоразумение! Мой отец никогда не смог бы сделать подобное. Мой отец — джентльмен. Никогда. Ни-ког-да!

(Разражается рыданиями.)

И зачем я пришел сюда? Ты — дурной человек! Бессердечный, вероломный. Твое безграничное честолюбие толкает тебя на любую мерзость. Я ненавижу тебя, ты мне противен.

(Уходит направо.)

Ханс. Нельзя было поддаваться порыву. Он принудил меня… Кто это? Неужели Карен?!

(Слева входит Карен.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Ханс, Карен.

Карен. Его здесь нет?

Ханс. Фредерика? Карен. Его здесь нет?

Ханс. Нет… он…

Карен. Карл Равн зашел к нам и сказал, чтоб я спешила сюда: он видел, как Фредерик ворвался в дом. Здесь могло случиться что-нибудь ужасное. Так его здесь даже и не было?

Ханс. Нет, он был здесь.

Карен. Что-нибудь случилось?

Ханс. Уверяю вас.

Карен. Ах, как я боялась!

Ханс. Вы отдохнуть не хотите?

Карен. Нет. Прошу вас никому не говорить, что я была здесь!

(Хочет уйти.)

Ханс. Карен!

Карен. Я вам запрещаю так называть меня.

Ханс. Простите, фрекен! Но я так живо вспомнил наше детство, когда мы, мальчишки, дрались, ваш брат и я, а вы бросались нас разнимать.

Карен. Непостижимо, как вы смеете говорить о нашем детстве!

Ханс. Что ж, договаривайте все, а тогда я тоже…

Карен. Мне вам совершенно нечего сказать. Я только запрещаю вам что бы то ни было говорить мне.

(Хочет уйти.)

Ханс. Карен!

Карен. Вот это я вам и запрещаю!

Ханс. Простите! Но я был уверен — вы сможете понять, что я сказал только то, за что я ручаюсь.

Карен. Я понимаю одно: никакою ценой меня бы не заставили публично выступить против вашего отца — хотя и у него есть недостатки.

Ханс. Дорогая Карен!

Карен. Нет, это возмущает меня!

Ханс. Я только хотел…

Карен. Вы можете сколько угодно нападать на отца, гели это так уж вам необходимо. Но не притворяйтесь же тогда, что я для вас что-то значу!

Ханс. И все же…

Карен (возмущенно). Всего один вопрос, и вы сможете все решить сами. Если б это был не мой, а ваш отец, вы поступили бы так же? Сделали бы это публично?

Ханс. Что вы! Мой отец?!

Карен. Вот видите! Потому что… да, мне не легко говорить вам это, но сказать надо! — если бы какая-нибудь женщина была для вас тем, что и… что я запретила вам говорить…

Ханс. Была бы для меня дорога…

Карен.…то ее отец был бы ведь и вашим отцом.

Ханс. Но…

Карен. Поймите меня верно! Это не упрек, далеко нет! Я сама так пуста и так никчемна, до преступления! Но я восхищалась вами, потому-то это было таким страшным ударом для меня… не оттого, что ты напал на отца, но оттого, что и ты тоже, Ханс, ты не… Я потеряла последнее, во что верила!

(Убегает.)

Ханс. Но, Карен! Ты же должна выслушать меня! Как же ты так?!

(Останавливается.)

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Комната в доме генерал-директора.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Со всех сторон доносится шум — громкие голоса, шаги, звон посуды. Мужской разговор прерывается звуками фортепиано и веселой песней сопровождаемой смехом и аплодисментами.

Карен (входит, за ней служанка несет поднос с угощением для дам). Ставь сюда. Вот так. А теперь пойди к Фредерику и скажи ему, что мужчинам накрыто в саду.

(Входит Ханс во фраке, со шляпой в руке.)

(Не сразу замечает его).

Извините, господин Кампе, эта комната для дам. Мужские разговоры для нас утомительны.

Ханс. Мне надо сказать вам два слова.

Карен. Вы ведь знаете, что я не хочу их слышать.

Ханс. Заверяю вас, здесь нет ничего такого, что вы не могли бы выслушать.

Карен. Я не верю вам! То, что вы и ваш отец сегодня здесь… это… такая… такая дерзость, что я не знаю что и думать.

Ханс. Я пришел сюда только для того, чтобы поговорить с вами, а отец счел нужным прийти, раз его пригласили. Так можно ли мне поговорить с вами?

Карен. Вы можете говорить, но я не могу слушать… Гости в саду…

Ханс. Я вас пугаю своим встревоженным видом. Я пережил тяжелое время с тех пор, как мы в последний раз говорили.

Карен. Вы?

Ханс. Не удивительно, что вы меня не понимаете. Я сам себя не понимал. Да, да, — взгляните на меня! Я не подумавши говорил с вами в тот раз, я неверно ответил, ввел вас в заблуждение, а теперь я хотел бы скорее поправить дело! Вы разрешите?

Карен. Ну, если вы не…

Ханс. Не беспокойтесь! Я сказал, что если бы это был не ваш, а мой собственный отец, то я бы не напал на него публично.

Карен. Да?

Ханс. А теперь я все обдумал, я и с отцом говорил, и мы вполне единодушны. Если бы он ошибся по службе, и его ошибка повлекла бы ущерб для общества — миллионные потери для страны, например, — и никто бы не мог или не хотел выступить против него, то моим долгом, непременным долгом было бы разоблачить его. Так я теперь думаю.

Карен. Что вы говорите?

Ханс. Я говорю как есть — это был бы мой непременный долг.

Карен. Ужасно! Вы могли бы публично напасть на родного отца!

Ханс. Поймите меня правильно! Это был бы мой долг, но я бы не смог сделать этого! Нет, — не будь моя книга уже написана до возвращения домой, не будь она издана до моего разговора с вами, — я не стал бы ни издавать, ни даже писать ее.

Карен. Вот видите!

Ханс. Ибо только сейчас открыл я, что и у меня столь же сильные страсти, как и у моего отца, и что я столь же подвержен искушениям. Они только ждали, чтобы их вызвали к жизни. Я пал бы так же низко, как отец, когда он попытался говорить правду. Но я стал бы ещё гораздо несчастнее, чем был он.

Карен. Но, Ханс!

Ханс. Да, я это почувствовал! Моя книга — плод многолетних размышлений. Написать ее — значило приступить к свершению дела всей моей жизни. Если бы я отступил сейчас, я отступился бы от всего. Ибо здесь — мои способности, мои знания, все, к чему я предназначен и за что я в ответе. Я никогда бы уже не поднялся.

Карен. Этого я не знала.

Ханс. Я сам не знал этого! Но еще меньше знал я о… Мы вместе выросли…

Карен. Не надо, Ханс!

Ханс. Дай мне сказать все! Ты была для меня такой привычной, что о многом я и не думал. Но в тот раз, когда ты убежала от меня!.. и сразу же после — когда я понял, как ты меня любишь…

Карен. Не надо, Ханс!

Xанс. Когда такое поймешь, можно забыть все, что угодно! Я мог бы сжечь свою книгу!

Карен. Ты мог бы?

Ханс. Я мог бы… Мне стыдно признаться… Я мог бы пасть так же низко, как мой отец, еще ниже! Неужели ты хотела бы этого?!

Карен. Нет, нет!

Xанс. Ты мне веришь, Карен! Карен. Да.

Ханс. Потому что, если бы ты мне не поверила… Ты должна поверить, что я не был по отношению к тебе предателем, я просто еще не знал тогда, что ты для меня значишь. Поверь, если б я знал это, я мог бы ради тебя…

Карен. Ни слова больше, Ханс!

Ханс. Я должен открыть тебе все. Ты должна увидеть, как я жалок, увидеть самое худшее во мне. Ты могла бы заставить меня трусливо умолкнуть, могла лишить меня самоуважения — это наследственное!

Карен. Но, Ханс!..

Ханс. Только со мной все было бы еще во много раз хуже. Я не мог бы, как отец, катиться вниз нечаянно и постепенно, я бы ринулся в пропасть, сознательно отрекаясь от всего. Знай это! Можешь меня презирать, только верь мне!

Карен. Я верю, я верю тебе! Я чувствую, ты говоришь под влиянием страшного испуга.

Xанс. Да, боже мой, да!

Карен. Я уверена в этом! Ты заблудился во тьме мрачных воспоминаний, и ты испугался.

Ханс. Ты так думаешь?

Карен. Я уверена, уверена! И только одно я вижу во всем: какой ты сильный и цельный! Да, Ханс, я в самом деле люблю тебя!

(Обнимает его.)

Ханс. Карен!

Карен. Я люблю тебя!

Ханс. Я люблю тебя!

Карен. Кто-то идет!

(Выпускают друг друга из объятии и отходят. Когда фру Рийс открывает дверь, они стоят далеко друг от друга.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же и фру Рийс.

Фру Рийс. Ну, Карен! Где ж ты там? Еще не все готово?

Карен. Готово, мама, я…

(Замолкает.)

Фру Рийс. Так что же ты не придешь сказать мне? Может быть, вы тут тоже спорите о чем-нибудь? А? Все сегодня только и спорят. Вы наговорили друг другу плохого? А я, Ханс, тобой недовольна.

Ханс. Фру Рийс!

Карен (кидается ей на шею). Мама!

Фру Рийс. В чем дело, Карен?

(Карен все крепче прижимает ее к себе.)

Дорогая, что с тобою? Уж не согласилась ли ты?..

Карен. Да, мама!

Фру Рийс. Боже, Карен!

(Садится.)

Карен. Что ты, мама!

(Становится на колени и прижимается к ней.)

Фру Рийс. Ты не должна была делать этого.

Ханс. Это моя вина, фру Рийс!

Фру Рийс. Какая это беда для меня!

(Плачет.)

Карен. Для тебя, мама?

Ханс. Для вас?

Фру Рийс. Он теперь скажет, что это я виновата.

Ханс. Вы?

Фру Рийс. И моя семья. Он всех моих всегда обвиняет в вероломстве. И правда, с ним они такие и есть. Но что же я тут могу поделать?

(Плачет.)

Карен. Дорогая, милая мама!

Фру Рийс. А если теперь еще и дети начнут! Но это не я внушила тебе, Карен!

Карен. Мама!

Фру Рийс. Потому что это тоже вероломно с твоей стороны, право же, вероломно!

(Карен прячет лицо в ее коленях,)

(Гладит ее волосы.)

Я не хочу причинять тебе боли. Но я должна сказать это.

Ханс. Фру Рийс!

Фру Рийс. Ты не должен был допустить это, Ханс. Тебе бы следовало получше владеть собой.

А теперь, дети, надо забыть об этом, как будто ничего не было. Иначе мне придется сказать отцу. Я же не могу лгать ему.

Ханс. А вы не можете сказать ему?

Фру Рийс. Могу, но ведь это же все на мою голову! Вот если бы он согласился, если бы… А он не потерпит. У него и без того достаточно неприятностей. Нет, этому не бывать. Здесь ничего не произошло, вы слышите меня, дети? Ничего!

Ханс. Но, фру Рийс!

Карен. Мама права!

(Снова прячет лицо в коленях матери.)

Фру Рийс. Да, я права. А ты, Ханс, ты не смеешь забирать у него детей. Не смеешь. Это несправедливо, Ханс.

Голос (снаружи). А здесь прохладнее!

Карен (вскакивает, показывает налево). Иди! Торопись!

Ханс. Но мне же надо поговорить с тобой!

Карен. Нет! Иди, иди!

(Ханс уходит.)

(Горячо обнимает мать.)

Мама!

(Мать поднимается с места. Карен выбегает направо.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Фру Рийс, фру Уле Равн, фру Пройс.

Тетя Уле. А, вот вы где! Мы идем незваные, в саду нельзя уже больше терпеть жару и споры. Что с тобою, милочка?

Фру Рийс. Ах!

Тетя Уле. Ты — самая лучшая женщина в мире. Но ты всегда занята сразу двумя делами. Это — единственный твой недостаток. А ведь у тебя такой хороший муж, Камма!

Фру Рийс. Муж у меня действительно хороший, Уле! Но не все хорошо к нему относятся. Вот в чем дело.

Тетя Уле. Да, бог знает что! Настоящий скандал! Но не горюй! Если кто и может со всем этим справиться, так это Рийс. Он всегда окажется на высоте.

Фру Рийс. Да, Рийс — великий человек.

Тетя Уле. Еще бы! Ум, такт, доброта! Ты обратила внимание, каков он был сегодня за столом?

Фру Рийс. Мне на столько вещей приходилось обращать внимание…

Тетя Уле. Я как раз вчера говорила зятю и Анне: ваша семья может гордиться им, как никем другим. Ну, а вы? — говорю я им, — вы терзаете его, как воронье! Вы и есть воронье! Вас зовут Равны — в злобе нет вам равных!

Фру Рийс. Это они не по злобе делают, тетя Уле.

Тетя Уле. Бог их знает, отчего они это делают.

Фру Рийс. Нет, тетя Уле, они не злы, ни один из них. Они порядочные люди.

Тетя Уле. Да, ты так любишь свою семью, ты восхищаешься ею. Больше, чем я. Это — твой единственный недостаток. А, твое варенье! Никто не умеет варить варенье, как ты.

Фру Рийс. Ешь, пожалуйста! Я пойду за другими.

(Уходит.)

Тетя Уле. Кушай, милочка, это так вкусно! Ты еще не положила себе?

Фру Пройс. Давно уже.

Тетя Уле. Ах, я так устала от всей этой болтовни. До сих пор в ушах звенит.

Фру Пройс. А мне было очень забавно, право тетя.

Тетя Уле. Забавно? Цифры не могут быть забавными, милочка, если это не о твоем добре речь идет. Но видит бог, они и тогда редко забавляют. А тут цифры и диаметр колес, цифры и кривые, цифры и ширина колеи трение, мертвый вес — ой! Я это и во сне буду видеть, так уже вся напичкалась.

Фру Пройс. Ты ведь тоже была за инженером, как и все мы.

Тетя Уле. Ох, эти инженеры! Особенно молодые! Это же последние люди на свете!

Фру Пройс. Да что вы, тетя! Ха-ха-ха!

Тетя Уле. Ни к чему нет уважения, никто для них не авторитет! И все безбожники. Вот почему они даже простых приличий не знают.

Фру Пройс. Приличий?

Тетя Уле. Я не считаю приличным, когда осмеливаются нападать на новую систему у генерал-директора в доме.

Фру Пройс. Но он же сам так хотел! Он это сам предложил.

Тетя Уле. Предложил он, черта с два!

Фру Пройс (она не замолкала). Он ведь и за столом призвал их к спорам, когда говорил тост, призвал спорить сколько душе угодно!

Тетя Уле. Как ты трещишь, милочка! Просто ужас! Если у него достало такта держаться, как ни в чем не бывало, не следует же им быть бестактными. Но они невоспитанны. Я повторяю: им не хватает благопристойности. Это естественные науки, скажу я тебе, так влияют.

Фру Пройс. Что ты, тетя, такого я никогда не слышала, ха-ха-ха!

Тетя Уле. Не много же ты, значит, слышала. А, это вы?

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Тетя Уле, фру Пройс, фру Станге, фру Томас Равн, фру Карл Равн, позднее фру Рийс.

Тетя Уле. Здесь бесподобное варенье. В этом году Камма превзошла себя.

Фру Пройс. Тетушка сегодня не в духе: сдвигает свои очки то на лоб, то на нос.

Фру Станге. У тебя плохое настроение, тетя?

Тетя Уле. У кого? У меня? Да мне деться во всем доме некуда, кругом перебранка. Но я говорила Камме: не приглашайте в этом году дам на обед инженеров. Там только и будет толков, что о новой системе, а это — не для дам.

Все. Да почему же, тетя?

Фру Карл (одновременно со всеми). Да почему же, мама!

Тетя Уле. Поглядите-ка! Да вам здесь и делать-то нечего, ни одной из вас.

Фру Пройс. Но как же, тетя? Это же общественный вопрос, и мы, женщины, тоже обсуждаем его.

Тетя Уле. Ни слова не понимая из всего. Да, так оно нынче и повелось со всеми общественными вопросами: их решают те, кто в них не разбирается.

Фру Карл (с полным ртом). Да разве ты сама не усердствуешь больше всех, мама?

Тетя Уле. И ты туда же? А я вот скажу тебе, дочь моя, что была глубоко потрясена, когда увидела, как ты и твой муж держитесь. Неужели так поступают порядочные люди? Он-то каков: на людях выступить против родственника! Другие хоть не идут дальше болтовни за спиной…

Фру Карл. А я никак не пойму, причем тут родство?!

(Дамы угостились и одна за другой принимаются за рукоделие.)

Тетя Уле. Но все же твоему мужу следовало бы поддержать генерал-директора, а не этого пьянчужку американца.

Голоса. Американца?

Тетя Уле. А, это я так его называю. Он ведь оттуда и не считается с авторитетами. Это вполне по-американски, как я слышала.

Фру Карл. Ну, это еще вопрос — авторитеты они или нет!

Тетя Уле. Помолчать бы вам! Тебе, и твоему мужу; и ему, и тебе.

Фру Пройс. Ты всегда ругаешь своего зятя, тетя. И зачем ты взяла его в зятья?

Тетя Уле. А это я тебе сейчас расскажу, доченька! Когда дочери глупы, мать часто и сама глупеет. А впрочем парень был бы неплох, если бы не был так эксцентричен! Но это неудивительно — весь их род такой.

(Входит фру Рийс.)

Все они такие, кроме тебя, милочка. Ты воистину лучше их всех, вместе взятых. Остальные просто невыносимы.

Фру Рийс (серьезно). Но, тетушка, ты ведь не говоришь о своем покойном муже, что он был просто невыносим.

Тетя Уле. Господь благослови его честную душу. Но он как-то раз в полном параде явился к премьеру и заявил, что тому теперь пора выйти в отставку: он перестал понимать свое время. Ах, покойный муж немало натворил в таком роде.

Фру Пройс. Он ведь и к королю ходил?

Тетя Уле. Да, и убеждал его сделать одного из принцев ремесленником: это был бы, видите ли, такой благородный пример… Мне не оставалось ничего, как самой взять все в свои руки. Меня всегда мутило от всего этого идеализма… И вот, деточка, должна тебе сказать, что если есть у тебя капля разума, так это от меня.

Фру Рийс. Я собственно, пришла передать прощальный привет от Рийса. Ему пришлось уехать семичасовым.

Тетя Уле. Ну вот, господи боже, они его и выжили!

Фру Рийс. Нет, он просто забыл, что у него важное дело…

Тетя Уле. Вздор! Он сбежал от хамства наших инженеров. Он слишком тонкая натура, наш Рийс.

Фру Станге. А может быть, он хотел, чтобы свободнее спорили, поэтому и ушел?

Тетя Уле. Вполне на него похоже! Всегда предупредителен! А другие? Ну, как раз наоборот!

Фру Рийс. Но ведь когда гости собрались, Рийс сам призвал их говорить обо всем этом.

Тетя Уле. Так противно, что ты всегда всех защищаешь! При тебе хоть рта не раскрывай.

Фру Рийс. Но, тетя!..

Тетя Уле. Но зато это единственный твой недостаток! Подойди и поцелуй меня!

(Целуются.)

Ну вот! — Как ты мила!

(Похлопывает ее по плечу.)

(Фру Рийс уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Те же, кроме фру Рийс, и Карл Равн.

Карл. Ты здесь?

Фру Пройс. А ты думал, она убежала?

Фру Томас. Ничуть не бывало!

Карл (смеется). Нет. Но мы же не виделись. Вот я и захотел узнать, где она и как поживает.

Фру Карл. Спасибо, все хорошо! А ты? Тебе весело?

Карл. Отлично! Конечно, было бы лучше, если бы они говорили только о сути, а не искали бы без конца…

Тетя Уле. Скрытых побуждений? Видит бог, тут без этого не обойтись. Ведь если бы старый пьянчуга вел дела честно, сейчас ничего бы и не нужно было расхлебывать! В этом-то все и дело.

Фру Карл. Тут ты наслушаешься, как у нас, у дам, проходят дискуссии.

Тетя Уле. Ну, не только мы так говорим, — весь город, а то и вся страна.

Карл. Тсс, тсс, тсс!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Те же и Кампе.

Кампе. Нет ли здесь нашего хозяина?

Карл. Нет, он уехал.

Кампе. Уехал? Он уехал…

Карл. Случилось что-нибудь?

Кампе. Нет, ничего особенного. Его сын, Фредерик, рассказал мне только что, будто… будто…

Голоса. Что такое?

Кампе. Будто создается комиссия для проверки того… того… правильно ли я вел счета.

Фру Карл (поднимается). Это говорят только… только… ну, чтобы что-нибудь сказать.

Карл. Именно так.

Кампе. Он сказал, что все уже знают, что все говорят об этом. Правда? Я очень хотел бы знать, правда ли это?

Фру Карл. Но вы же не будете обращать внимания на всякую болтовню?!

Кампе. Значит, об этом говорят. Вы слышали об этом, фру Равн?

Тетя Уле. Я правды не могу утаить: я слышала.

Кампе. Значит, и вы слышали? Молодой человек был прав. Так! Мне учинят допрос! Еще и это мне предстоит! естественно…

Фру Карл. Но послушайте, Кампе!

Кампе. Я знаю, вы хотите мне добра, мне и сыну. Спасибо вам! Итак, старому Кампе учинят допрос…

Фру Карл. Если вы так будете принимать это, то они добьются, пожалуй, своей цели.

Кампе. Они добьются больше того, на что рассчитывают.

(Уходит.)

Фру Карл. Иди за ним, Карл! Уведи его отсюда!

Карл. Иду.

Фру Карл. Если не пойдет — позови сына!

Карл. Так и сделаю.

(Уходит.)

Фру Карл. О, это заговор.

Тетя Уле. Заговор? Кто же затеял его?

(Фру Карл садится.)

Фру Пройс. Фредерик не должен был говорить ему.

Фру Томас. Во всяком случае, не здесь.

Фру Станге. Фредерик так вспыльчив.

Тетя Уле. Фредерик любит своего отца!

Фру Пройс. Да, уж это так!

Тетя Уле. Я не удивляюсь, что ему кровь бросилась в голову, особенно после хорошего обеда. Он видит что отца окружают завистники и клеветники, да еще, к сожалению, и родственники среди них.

Фру Пройс. Мы завидуем генерал-директору?

Фру Томас. Мы клевещем на него?

Фру Пройс. Ты энергично выражаешься, тетушка.

(Смеется.)

Тетя Уле. А иначе я не могу назвать это.

Фру Станге. Может быть, теперь разрешат сказать кое-что и мне?

Тетя Уле. Нет, детка, тебе не разрешат. Потому что, если ты начнешь, то прощай тогда мир и покой.

Фру Пройс и фру Томас. Ха-ха-ха!

Фру Станге. Что это ты такое говоришь, тетя Уле? Разве не я все время воюю за мир и покой среди нас?! Потому что за это надо воевать, иначе здесь ничего не добьешься, особенно, когда ты с нами, тетушка.

Фру Пройс и Фру Томас. Ха-ха-ха!

Тетя Уле. Ах ты, скандалистка ты этакая! Разве тот, кто защищает человека, нарушает покой и мир?

Фру Станге. Да, потому что ты скверная. Ты всегда клевещешь и злословишь, тетя Уле, да, да, именно ты!

Тетя Уле. Вот так здорово! Я сижу здесь и защищаю генерал-директора от клеветы целый день! Что ты говоришь, Анна?

Фру Карл (сидит сбоку от матери, совершенно спокойно). Ничего, мама.

Фру Станге. От тебя всегда исходит столько гадостей, у тебя такой злой язык.

Тетя Уле. Я не могу быть медлительной и торжественной как привидение…

Фру Пройс и Фру Томас. Ха-ха-ха!

Тетя Уле.…но я как раз всегда боролась против всех гадостей, как ты выражаешься, с тех самых пор, как я сюда приехала. Что ты говоришь, Анна?

Фру Карл. Я? Я ничего не говорю, мама!

Тетя Уле. О, я вижу тебя сквозь твои очки. Ты тут укрылась за своим рукоделием.

Фру Карл. Я близорука, мама. Это у меня от тебя.

Фру Станге. Да, видит бог, тут много и злословия, и зависти. Это очень плохо; правда, плохо. Но и мы, женщины, виноваты, и ты, тетя Уле, ты похуже нас всех, вместе взятых!

Фру Пройс и фру Томас. Ха-ха-ха!

Тетя Уле. Ты прямо дрожишь от ярости! Но позвольте вас спросить, кто, как не я, защитит генерал-директора от его собственного завистливого семейства?

Фру Пройс. Ну, уж этого ты не имеешь права говорить!

Фру Томас. Нет, не имеешь, тетя!

Фру Станге. Но она же без конца говорит это!

Тетя Уле. Ну и всполошился курятник, как только я семейство задела! Удивительная семейка — у них патент на всю добродетель в Норвегии! Что ты говоришь, Анна?

Фру Пройс. А ведь ты знаешь, тетя Уле, что без нашей семьи генерал-директор не поднялся бы так высоко.

Тетя Уле. Ну, ясно же, нет! Вы нас из сточной ямы вытащили, да-да! Господи, как же я этого не знала до приезда сюда! До сих пор досадую.

(Входит фру Рийс.)

Это ты? Ты тут одна порядочная, одна из всех!

Фру Рийс. О чем вы беседуете?

Тетя Уле. Конечно, все о том же. Я говорю, что их семье надо стыдиться их отношения к твоему мужу. А они еще мне говорят, что он ничем бы не стал без расчудесных Равнов!

Фру Рийс. Ну, так они, конечно, не говорят, тетя.

Тетя Уле. Так и говорят! Спроси их! В одном-то они все согласны, хотя во всем остальном — нет, что род Равнов один только и стоит чего-то. Что ты говоришь?

Фру Карл. Я? Мне кажется, ты что-то говорила?

Тетя Уле. Довольно злить меня! Я-то наблюдала за всей семейкой с тех пор, как это у них началось с генерал-директором. Я могу кое-что порассказать о них.

Фру Пройс и фру Томас. О, расскажите, тетушка Уле!

Фру Станге. Да, да, расскажи-ка!

Фру Рийс. Дорогая, давайте хранить семейный мир!

Фру Станге. Как раз мы-то его и храним, именно мы.

Тетя Уле. Да, потому что вы все хотели бы втоптать его в грязь — вы все, до единого.

Фру Карл. Ну, вот, значит, и еще одна вещь, в корой мы все согласны!

Фру Пройс. Ха-ха-ха!

Тетя Уле. Это потому, что у вас всех в голове чего-то не хватает.

Фру Карл. Ха-ха-ха!

Фру Станге и фру Томас (в то же время). Верно сказано, тетя Уле!

Фру Пройс. Что ж, продолжай! Ты не впервые заговариваешь об этом!

Тетя Уле. Так, так!

Фру Пройс. Но, дорогая тетя! Ты сейчас явно горячишься.

Тетя Уле. Один мечтает, пока не сойдет с ума; другой — сомневается и размышляет, пока не сойдет с ума; третий погряз в вечных торговых махинациях, пока — ну, вам ясно, о ком я…

Фру Станге. Сейчас же перестань, тетя!

Тетя Уле. Хочешь затеять драку? Этого не хватало! Четвертый пустился в изобретательство и прочий вздор — пока с ума не сошел. Пятый…

Фру Карл. Ха-ха-ха!

Фру Пройс и Фру Томас (одновременно). Ну, скажи же и о пятом!

Фру Станге (одновременно). Я догадываюсь, кого ты имеешь в виду. Это некрасиво!

Тетя Уле. Пятый — проповедник мира и любви…

Фру Рийс. Да, любви, тетя Уле! Пребывайте в любви!

Тетя Уле. Ой, отстань от меня со своей болтовней о любви! Ты как раз из пятых! И скучнее всех прочих!

Фру Карл, Пройс, Томас. Ха-ха-ха!

Фру Станге (одновременно). Но ты же только что говорила, что…

Тетя Уле. И ты тоже! Хотя и вовсе ведьма!

Остальные (кроме фру Рийс). Ха-ха-ха!

(Слышатся громкие голоса.)

Тетя Уле. Они и сюда идут, господи помилуй! Где же нам обрести себе покой?!

(Все встают.)

Пошли в спальни! Туда они не придут!

(Все, кроме фру Рийс, смеются. Тетя Уле тоже.)

Фру Карл (выходя). Так-то мы обсудили железнодорожный вопрос!

(Все хохочут, включая тетю Уле. Выходят налево.)

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Входят председатель железнодорожного комитета, рядом с ним Карс и Пройс с одной стороны, Ланге и Крафт с другой.

Карс. Надо опираться на доказательства, вот что!

Ланге. А если одни доказательства опровергаются другими доказательствами?

Пройс. Цифры! Цифры, говорю я вам! А цифры не лгут.

Крафт. Ну, а если одни цифры опровергаются другими цифрами?

Карс. Вот от ваших-то доказательств, от ваших цифр Ханс Кампе не оставил камня на камне.

Ланге. Ни тени подобного! Его исходные пункты ложны.

Пройс. Его исходный пункт — официальные документы.

Ланге. Тут нечего доказывать. Особенности местности…

Крафт. …И движения!

Пройс. Что ж, возьмем южную ветку. Именно здесь Кампе доказал…

Ланге. Именно здесь доказал начальник канцелярии Ларсен!

Председатель комитета. Господа!

Карс. Расчеты старого Кампе — это нечто иное, чем расчеты начальника канцелярии Ларсена…

Ланге и Крафт. Что вы имеете в виду?

Ланге. Я верю в точность расчетов Ларсена, как…

Пройс. Как в бога, так?

Ланге…как в математическую аксиому! Вот так!

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и начальник канцелярии Ларсен, Фредерик Равн, Карл Равн. Участники прежней беседы отходят к авансцене и беседуют тише.

Карс. Лучше поверьте отчетам инженеров тяги.

Крафт. А что там у них?

Пройс. Отчеты составлены самым убийственным образом!

Крафт. Ну да, их составил тот хитрец, что сейчас вошел, зять генерал-директора.

Ланге. Я утверждаю, что это тоже подлог!

Пройс. А я утверждаю, что вы больше не отдаете себе отчета в своих словах!

Председатель комитета. Господа!

Ланге. Ни одна душа не сомневается в том, что мы имеем дело с заговором, что этим заговором руководит пьяница и что причиной всему является семейная вражда.

(Одновременно с их приглушенным разговором вновь пришедшие, медленно входя в зал, беседуют громко.)

Фредерик Равн. Зайдите как-нибудь ко мне и ознакомтесь! Я сопоставил отчеты инженеров тяги.

Ларсен. Мы их тоже сопоставили.

Фредерик Равн. Но не так. Зайдите и взгляните!

Ларсен. Я зайду, раз вы разрешаете.

Фредерик Равн. Я знаю, вас интересует только истина в этом деле.

Ларсен. Надеюсь, господин инспектор водных путей.

(Карл Равн незаметно приближается к шепчущейся группе.)

Карл Равн (весело). Семейная вражда? А ну-ка, говорите вслух!

Ланге (громко). С удовольствием скажу. Вопросы надо разбирать, исследуя их нравственные истоки. В нашей маленькой стране это возможно, и в этом — наше большое преимущество.

Карл Равн. Во всяком случае, это в духе нашей нации.

Пройс. Вероятно, это тоже входит в понятие любви к отечеству?

Ланге. Не упоминай этого слова всуе! Если б среди нас жила любовь к отечеству, мы бы придерживались того, что в самом деле наше.

Фредерик Равн. Наших ошибок, например?

Ланге. Чего же вы придерживаетесь? Бредовых идей какого-то пьяницы?!

Председатель комитета. Прошу прощения! Я привык в риксдаге исключительно к парламентским выражениям.

Ланге. Можно и в риксдаге говорить правду.

Председатель комитета (улыбаясь). Ну нет, этого-то там и нельзя.

(Многие смеются.)

Крафт. Кстати о риксдаге! Какое там настроение? Что они решат?

Председатель комитета. Риксдаг оказывается в тяжелом положении, когда мнения специалистов прямо противоречат друг другу.

Пройс. Так вы считаете, что они — специалисты, эти наши железнодорожные деятели?

Карс. Ужасно грубо!

Крафт. То-то что «ужасно!» Но что решит риксдаг, по-вашему?

Фредерик Равн. Это очень легко сказать. Риксдагу приходится решать вопрос о двух дорогах. И для одной он проголосует за новую систему, а для другой — за старую.

Председатель комитета. Короче говоря, в любом случае дело не будет решено в принципе.

Фредерик Равн. Совершенно верно. А что у нас в принципе-то решается?

Карл Равн. Ну! Опять ты на все ворчишь, папаша!

Ларсен (подошедший тем временем к председателю комитета). Но, прошу прощения, могут ли быть истинными два противоположных суждения одновременно?

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Те же и Кампе.

Кампе. Раз, два, три, четыре, пять — вышел зайчик погулять!

Карл Равн. Опять он тут?

Пройс. И пьян? Они говорили, что он исправился!

Карс. За столом он и не пригубил ни разу.

Кампе (поет). Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus.[13]

Ланге (говорит в это время председателю комитета). Позволите ли представить вам человека, от которого весь сыр-бор загорелся?

Председатель комитета. Он так низко пал?

Ланге. Да, его быстро скрутило. Всего за несколько лет.

Кампе. Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus.

Фредерик Равн. Что это такое?

Кампе. А это я, папаша, я! Магнус Холм Кампе.

(Фредерик Равн что-то тихо говорит Карлу Равну, тот выбегает из комнаты.)

Ларсен (опять подошел к председателю). Прошу прощения, но могут ли быть истинными два противоположныхх суждения одновременно?

Кампе. О, да уж не (копирует Ларсена) сам ли Его Торжественность Принцип собственной персоной тут у нас, а?

Ланге (Крафту). А ну-ка, пригласите сюда весь железнодорожный комитет, будьте любезны.

Крафт. Мигом! Великолепно!

Ланге. Пусть Фредерик Рийс вам поможет.

Крафт. Я попрошу его.

(Уходит.)

(Фредерик Равн пытается отвести Кампе в сторону и что-то шепчет ему.)

Кампе. Чушь!

(Равн снова шепчет. Кампе смеется.)

Вы все мальчишки по сравнению с моим сыном!

(Равн снова шепчет.)

Повредить? Никто здесь не сможет повредить ему! Он станет и генерал-директором, и министром! Всем, чем угодно, станет. — Ха-ха-ха! Gaudeamus igitur…

Ланге (председателю). Слышите, какие планы. Председатель, Как не слышать! Фредерик Равн. Да он же все погубит! Куда же делся Ханс?

Пройс. Я его сейчас…

Фредерик Равн. Я послал за ним Карла. Но и ты тоже беги!

Пройс (бежит к выходу, сталкивается в дверях с несколькими желающими войти). Сюда входить нельзя! Нечего здесь смотреть!

Фредерик Рийс (показываясь в дверях). В чем дело? Уж не запретишь ли ты нам войти?

(Пройс отступает, те входят внутрь.)

Кампе (взирает на общество с невозмутимейше-радостной физиономией, какую только можно вообразить). У вас у всех такой кислый вид? А вы делайте, как я: пропустите колпачок на ночь, и уж так-то хорош мир станет! Да!

Фредерик Рийс. Браво!

Кампе. Не так ли, а, Ланге? Нет, ты слишком туп, слишком. Ты — живое олицетворение колесной пары на оси, вот ты кто. Ты…

Инженеры. Браво!

(Аплодируют.)

Кампе. Чего ради нам, инженерам, сердиться? Что это у нас за государство, коли оно за наши глупости платить не может?

(Смеется сам и кое-кто вместе с ним.)

Не так ли, ты, пррринцип?

(Тычет в сторону Ларсена пальцем.)

Пррр!

Фредерик Рийс. Но риксдаг, папаша, разве он не контролирует?

Кампе. Риксдаг? Что свинья понимает в апельсинах? Разве они инженеры, те, что там сидят? Пустомели они!

(Смеется.)

Инженеры. Браво, браво!

Фредерик Равн. Фи, Кампе!

Кампе. «Фи»?! Кто-то сказал «фи»?

Фредерик Равн. Пойдем со мной.

Кампе. Вот жили бы мы в большом государстве, так был бы я министром труда. А ты? — Моим секретарем.

(Смеется.)

Один из инженеров. Вы только послушайте его!

Много голосов. Браво, браво!

Кампе. А знаете, чем были бы вы?

Голоса. Нет.

Кампе. Пустым местом, мальчики, пустым местом.

Голоса. Браво, Кампе!

Карен (пробилась вперед). Что это? Почему вы не уведете его?

Фредерик Равн. Невозможно.

Кампе (разыскал что-то в записной книжке). Вот сейчас вы кое-что услышите. Или, может, вы это раньше слышали?

Голоса. Нет!

Ланге (председателю комитета). По меньшей мере двадцать раз. Он всегда это читает, когда напьется.

Кампе.

Там, где жизнь течет привольно,

Ввысь влекут людей таланты.

Но в глухом углу задушат

Их ничтожные ошибки.

(Прерывает чтение.)

Я никому не позволю смеяться над этим!

Карен. Ну, уговорите же его!

Фредерик Равн. Ты думаешь, я не пробовал?

Карен. Фредерик!

Кампе (читает).

Судно самое большое

Загниет в воде стоячей.

(Смех, крики «браво!».)

Фредерик Равн. А вот Ханс!

(Входят Ханс, Карл Равн и Пройс.)

Карен (навстречу ему). Ханс!

Кампе. Ханс! Иди сюда, Ханс! Взгляните-ка на него! Прочь с дороги!

Ханс. Но, отец!..

Кампе. Ну?

Ханс. Отец!

Кампе. Ну и что же? А, держись веселей, Ханс! Я так рад, Ханс, когда вижу тебя.

Ханс. Ты не помнишь, что ты обещал мне?

Кампе. Я? Обещал тебе?

Ханс. И ты не помнишь?

Кампе (вскрикивает. Шепотом). Верно.

(Его поддерживают.)

Фредерик Равн. Дайте ему пить.

Карен (подбежав к столу, за которым сидели дамы, несет графин с водой и стакан). Вот вода!

Ханс. Спасибо, Карен!

Карен. Выпейте немного!

Кампе. Нет… мне не надо… Это было только…

Фредерик Равн. Теперь он протрезвел.

Xанс. Что здесь было?

Кампе. Я просто… вспомнил.

Ханс. Но что случилось? Я же видел — ты был такой спокойный и радостный.

Голоса. Да, да.

Кампе. Это, видишь ли, Фредерик Рийс.

Карен. Ты?

Кампе.…он сказал… что… мои счета будут ревизовать, что будет создана комиссия…

Карен. Фредерик, ты…

Кампе.…следственная комиссия по делу старого Кампе. Обычной ревизии тут недостаточно…

Карен (шепотом). О Фредерик!

Кампе. Ну вот… для меня это было слишком. И вот я забыл про тебя, Ханс, и про то, что я тебе обещал. Я слишком жалок, чтоб кому-нибудь что-нибудь обещать…

Ханс. Здесь много народу, уйдем…

Кампе. Нет, пусть слышат! Они же видели мой позор. Я тебя предал. Пусть слышат, как я говорю это.

Ханс. Но, отец!..

Кампе. Завтра слух пойдет по городу. Я, твой отец, погубил тебе все дело.

Ханс. Отец!

Кампе. Со мной ты ничего не добьешься. Уезжай! Не оставайся здесь.

Ханс. Я останусь!

Кампе. Не говори так! Молчи!

Ханс. Не буду молчать. Я никогда не оставлю тебя!

Кампе. Не делай этого, Ханс! Не делай этого!

Xанс. Ни за что не оставлю!

Председатель комитета. Вот два настоящих характера!

Кампе. Ханс, ты не поверишь мне еще один раз?

Xанс. Сейчас больше, чем когда-либо.

Кампе. Так вот, я тебе обещаю… Нет, я ничего больше не обещаю. Но я прошу тебя: не оставляй меня одного! Вот сегодня — где ты был?

Ханс. У меня было свое горе.

Кампе. У тебя? Кто мог тебе…

Ханс. Пойдем отсюда теперь, и вместе — домой.

Кампе. Пойдем. Ты простишь меня?

Ханс. Чтоб я забыл о тебе хоть на минуту?! Пойдем!

(Уходят, взявшись за руки.)

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Гостиная у Рийсов.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Рийс (во фраке, при орденах), фру Рийс (в черном вечернем платье).

Фру Рийс (читает). «Ибо слушаться ты должен сердца своего. Дети мира сего забывают об этом. Столь многое уводит их от помыслов о долге своем; в ответ на предостережение ищут они забав, а призванные к ответу, не признают вины своей. В лучшем случае пытаются они исправиться сами, хотя никто из нас ничего не может сделать сам».

Рийс. В высшей степени верно! Сами мы ничего не можем, это так! Послушай, Камма, времени уже много, а в церкви мы, наверняка, пробудем долго — не закусить ли нам пока что?

Фру Рийс. Ты же знаешь, милый Рийс, что мы не едим перед тем, как идти в храм. Так более подобает идти к причастию.

Рийс. Ну, как хочешь. Ах, да!.. Если б у нас не было утешения в религии от непостоянства и фальши мирской!.. А ведь сейчас самый разгар дебатов в риксдаге, надо думать?

Фру Рийс. Давай не думать о риксдаге, дорогой. Эти решения, принимаемые людьми, — какая им всем цена?

Рийс. Ты права, моя девочка, ты права. Это превосходнейшая книга, из которой ты сейчас читала. Да, ничего не стоит все то, что мы, люди, делаем. Ах, хорошо тому, кто может разделаться со всем этим сразу, отряхнуть от себя весь этот прах!

Фру Рийс. Ты имеешь в виду загробную жизнь, Рийс?

Рийс. Не то, чтобы загробную, но — покой, мир.

Фру Рийс. Да, тебе покой необходим; тебе, который столько работал. Но разве ты не можешь уйти в отставку?

Рийс. Как тебе пришло это в голову? Кто-нибудь говорил об этом?

Фру Рийс. Нет, насколько я помню.

Рийс. Наверняка, да! Подумай! Фредерик?

Фру Рийс. Фредерик за последнее время такие вещи стал говорить! Он прямо не в себе.

Рийс. Он уже больше не верит своему отцу в той мере, как верил раньше. Вот и вся причина, дорогая!

Фру Рийс. Не говори так, Рийс. У Фредерика свои тревоги.

Рийс. Не надо говорить обо всем этом в такую минуту, будем думать только о том, что ниспосылает мир.

Фру Рийс. Почитать дальше?

Рийс. О нет! Хотя это и очень хорошая книга.

Фру Рийс. Может быть, ты сам почитаешь?

Рийс. Нет. Но не пора ли нам уже идти?

(Глядит на часы.)

Фру Рийс. Еще не меньше часа осталось.

Рийс. А разве не принято приходить пораньше?

Фру Рийс. Почему же, можно,

Рийс. Все-таки в церкви легче собраться с мыслями. У меня это никак не получается. Как-никак, а ведь сейчас там, в риксдаге, обсуждается труд всей моей жизни.

Фру Рийс. Я как раз думала о том, как это великолепно, Рийс, что ты, в то самое время, как они преследуют и мучат тебя, невозмутимо и спокойно идешь к обители мира.

Рийс. Но как тяжко, что наши дети не с нами. Министру вот везет во всем. Он идет со всей семьей. А я будто и ничего не создал, ничего не свершил.

Фру Рийс. Как ты можешь говорить такое?! А что до министра, так тут больше заслуга его жены. Магда много сильнее и деятельнее, чем я.

Рийс. Не принимай это близко к сердцу, дорогая. Ты уж, конечно, сделала все, что могла. И мне кажется, что ради одной тебя дети должны были пойти с нами.

Фру Рийс. Ах, они совсем не привыкли считаться со мной.

Рийс. Не говори этого! Не надо!

Фру Рийс. Мне так больно оттого, что я не могу убедить их быть с тобой в эти дни.

Рийс. Верная ты душа, Камма! Ну, не плачь же! Будет видно, что ты плакала.

Фру Рийс. Я ведь не так одарена, как ты и как дети.

Рийс. Ты добра, вот что: добра. Многое еще должно преобразиться. Я думал об этом. Я не всегда жил так, как следовало бы.

(Подает ей руку.)

Фру Рийс. Дорогой Рийс!

Рийс. Ну, не плачь! Люди могут истолковать это ложным образом. Неужели мы ни о чем другом не можем говорить?

Фру Рийс. Можем, но вон идут дети!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Те же, Фредерик и Карен.

Рийс. Да, верно, дети. Решили все же пойти?

Фру Рийс. Я была уверена в этом. Но что у тебя за вид, Карен?

Рийс. И опять ты плохо спала ночь. Чем же она кончится, дитя мое, твоя бессонница? А?

Фру Рийс. Пойдем с нами! Это принесет тебе мир, в котором ты нуждаешься.

Карен. Я бы очень хотела. Но я не могу. Сейчас не могу.

Рийс. Что с тобою? Вы что-нибудь услышали? Еще ведь не могло быть решения?

Фредерик. В риксдаге? Я там не был.

Рийс. Так, значит, ты не был…

Фру Рийс. Лучше пусть он с нами пойдет. Ты должен поддержать отца в трудную минуту, Фредерик.

Рийс. Нет, пусть он со мной не считается! Если собственное сердце не заставило его пойти послушать, как решают дело его отца…

Фру Рийс. Скажи лучше: пойти с отцом в церковь.

Рийс. Ты права, это важнее.

Фру Рийс. Для своего отца можно кое-чем и пожертвовать.

Рийс. Абсолютно не к чему! Я уже сказал: для меня пусть никто ничего не делает. Он свободен целиком и полностью!

Фру Рийс. С твоей стороны это благородно, Рийс, но если свобода слишком велика…

Рийс. Любовь должна быть свободной, безусловно свободной.

Карен. Об этом Фредерик и хочет поговорить с тобой, отец.

Рийс (удивленно). О чем?

Карен. О своей любви! К Анне.

Рийс. Я полагал, вы…

Фру Рийс. Но, Карен, замолчи же!

Рийс. И вы пришли с этим — сейчас!

Фру Рийс. Вот чего не следовало делать!

Фредерик. Мы думали, Карен и я…

Фру Рийс. Довольно!

Фредерик.…что сегодня, сейчас, когда вы оба настроились на то, чтобы…

Рийс. То следует нас огорчить? Так?

Фру Рийс. Вы только мучаете отца, больше ничего!

Рийс. Тебе не кажется, что у меня уже и так хватает забот? Ты думаешь, это так легко, мой милый Фредерик, сейчас, именно сейчас, собраться с мыслями и думать о чем-либо серьезном, — когда мои преследователи, быть может, в это самое время, в это самое мгновение…

Фру Рийс. Ведь ты разумный человек, Фредерик! Ты же должен принять во внимание…

Рийс. Ах, ах!

Фредерик. А я думал, что именно сегодня вы лучше всего поймете то, что для меня важнее всего.

Рийс. Значит, вот что для тебя самое важное?

Фру Рийс. Так тебе важнее всего не отец?!

Рийс. Дорогая, не говори ты обо мне!

Фредерик. Отец, если мне суждено чего-то добиться в жизни, то начинать надо с этого. Вот что мне теперь стало ясно.

Рийс. Ну, конечно же, именно с этого!

Фру Рийс. Любить отца, идти по его стопам — вот с чего надо начинать жизнь!

Рийс. Ах, что тут говорить обо мне! Но придумать такое! Да, уже тогда-то ты добьешься в жизни чего-то! Именно тогда из тебя, жалкого существа, ничего не получится! Потеряешь свое положение, погубишь всю свою будущность! Из-за какой-то белошвейки!

Карен. Но она хорошая, отец!

Рийс. Хорошая? Она? Ты меня в высшей степени удивляешь, Карен! Хорошая? Она, которая…

(Бросает взгляд на жену. Тихо.) Да. (Громко.)

Не может быть хорошей, дочка, та, которая втирается в порядочную семью.

Фредерик. Она и не думает об этом.

Карен (одновременно с ним). Нет, вот уж нет! Она твердо решила ехать к родственникам в Америку. Она ни за что не согласится, чтобы ее приняли в наш дом из сострадания. Она хорошая девушка.

Рийс. Тем лучше! В чем же тогда дело? Она ведь сама не хочет?

Фру Рийс. И я так же думаю. Когда она едет?

Фредерик. Да, но я хочу! И стоит мне только сказать: «Мои родители ничего не имеют против, они добрые», — она будет моей. Если бы вы могли понять… нет, я не могу выразить.

Рийс. Да возьми же себя в руки, Фредерик!

Карен. Но это так — я знаю, я их видела вместе!

Рийс. Ты совсем больна, Карен, у тебя лихорадка. Тебе было бы полезнее полежать в постели. Знаете, давайте не будем сейчас горячиться, давайте, дети, если можно, выберем другое время.

Фру Рийс. Нам с отцом надо в церковь.

(Рийсу.)

А что если они в самом деле любят друг друга, что тогда?.. Боже мой, ведь любовь — самая великая вещь в жизни.

Рийс. Фредерик говорит, что любит, да? Фредерик на словах и нас любит.

Фру Рийс. Он и вправду нас любит.

Рийс. И он даже не пошел в риксдаг послушать, в благоприятном ли положении дело всей жизни его отца! Так велика его любовь!

Фредерик. Отец!

Рийс. Нам, родная, не стоит волноваться по поводу его заверений в любви, даже если это касается не нас, а других.

Фредерик. Отец!

Карен. Ты его неправильно понял!

Рийс. А как мне еще понимать? Не прикажете ли с почтением относиться к подобным связям?

Фредерик. Отец!

Рийс. Нет уж, выслушай от меня правду!

Фредерик. Так хоть бы это правда была…

Рийс. Что ты говоришь?

(Молчание.)

Фру Рийс. Фредерик, дорогой, ты иди сейчас!

Карен. Нет, отец, я не могу больше выносить все это!

Рийс. Что? Ты больна, вот что.

Карен. Да, я больна. Больна! Но больна потому, что мы не можем быть искренними друг с другом.

Рийс. Ну вот, ну вот — она опять за свое!

Фру Рийс. Но, Рийс?..

Рийс. Да, я постараюсь быть терпеливым. Уверяю тебя, Карен, все эти разговоры насчет искренности, насчет истины, — это чаще всего лишь фразы, пустые фразы.

Карен. Пустые фразы?! Это?!

Фру Рийс. Но, Рийс?..

Рийс. Да, да, пойми меня правильно. Я не знаю, как мне все это объяснить вам. Вы же видите, что я довольно многого добился в жизни! Не правда ли? Так не кажется ли вам, что мне должно быть хорошо известно, каким образом это было достигнуто?

Фру Рийс. Конечно, дорогой!

Рийс. Может быть, вы думаете, что я преуспел оттого, что ходил да всем и каждому говорил в глаза правду? Нет уж, так бы я далеко не ушел.

Карен. Я совсем не это имела в виду

Рийс. Ну, а что же тогда? Ох, неужели конца этому нет?!

Карен. Я хочу сказать, что мы сами между собою, в себе самих…

Рийс. Что же случилось с нами самими?

Карен. Я не могу это так сразу объяснить… сейчас. Я так… я… я так…

(Волнуется.)

Фру Рийс. Да, да, Рийс! Это верно, что наша жизнь не зиждется на истине и любви, нет, не зиждется на них!

Рийс. Вот-вот, как что не ясно, ты уже тут как тут! Уж этого ты не упустишь!

Фру Рийс. Рийс!

Рийс. Прости меня! Я имел в виду только то, что, когда мы рассуждаем об истине, то сами совсем не знаем, о чем говорим!

Фру Рийс. Но…

Рийс. Погоди! Я — математик и привык к точности. Вы думаете, что бывают абсолютно правдивые люди?

Фру Рийс. Да, дорогой Рийс!

Рийс. В здравом ли ты уме? Извини, конечно! Но взгляни на любой слой общества. Возьмем самый высший: короля и его отношение со всеми нами. Он произносит перед нами речи, мы тоже обращаемся с речами к нему. А вот выскажет ли он все то, что он о нас думает? Или мы — все то, что могли бы сказать ему? Да это и законом запрещено! Нас покарают, да! Естественно! А он? Если он захочет сказать нам что-нибудь посерьезнее комплиментов, так он обратится к министрам, а они парни не из болтливых. Или возьмем другую, тоже высокую сферу — церковь.

Фру Рийс. Ну, уж здесь-то все — искренность.

Рийс. Безусловно. Здесь все искренне. Но если священник станет проповедовать не то, что требуют писание и церковная присяга, а начнет делиться с нами своими сомнениями (ибо у кого нет сомнений?) — хорошенькая была бы история, а? А такой священник ведь был бы весьма искренним! А мы сами — начни каждый из нас изливать ближнему все свои сомнения? Весь мир превратился бы в сплошной бедлам, так что ни минуты покоя бы не было. Нет, надо жить, как это заведено и положено, ну там в большей или меньшей степени. Вся задача состоит в том, чтобы все шло своим путем. И если только захочешь, чтобы все было в порядке, то все и будет в порядке.

Карен. Но ведь…

Рийс. Да, ты больна. Но разве же я не прав? Взять хотя бы нас самих!

Фру Рийс. Милый Рийс, мы ведь воистину не лицемерим друг перед другом!

Рийс. Это мы-то? Да если б я говорил тебе правду, голубушка, полную, неограниченную правду — мы бы дня вместе не прожили…

Фру Рийс. Что ты, Рийс!

Карен (одновременно). Что ты, папа…

Рийс.…мирно не прожили бы, я имею в виду. И — vice versa.[14] И не потому, что ты или я хуже, чем остальные люди. Может быть, мы даже лучше большинства людей, если говорить одну правду, то все разлетится вдребезги — семья, общество, государство, церковь все вдребезги! Да мы и сами опустимся до животных, потому что вот тогда-то заговорит в нас низменное начало!

Карен. Да выслушай же меня, я совсем о другом думала.

Фру Рийс. Мы совсем о другом думали.

Рийс. Да, все вы думаете о другом, когда вам ясно покажут, что за штука — правда; это я хорошо знаю! Но теперь-то, может быть, вы поняли, что скрывается за всеми этими завлекающими фразами? Жизнь настолько далека от правды, что все существование человека основано на молчаливом соглашении не высказывать полной истины. Быть более правдивым, чем принято, то же самое, что устроить скандал, сделать неприличность, сказать глупость. Это просто опасно.

Карен. Так дай же мне ответ…

Рийс. Постой! Искусство, великое искусство жизни заключается как раз в том, чтобы балансировать, маневрировать — м-да, «маневрировать» — это слово получило дурной привкус, посему скажем лучше балансировать!

Фру Рийс. Рийс!

Рийс. Господи боже, уж я-то столько лет имел дело и с выше- и с нижестоящими, я-то знаю, что к чему! Самое главное: не биться лбом в стенку. Конечно, нельзя делать и того, что неправильно: ошибаться — всегда большая глупость, а кроме того, это еще и против закона.

Фру Рийс. И против того учения, которое мы с детства…

Рийс. И против него, конечно, тоже. Самое главное — изящно, порядочно, гуманно выпутаться из всей этой истории. Уфф!

Фредерик. Осмелюсь спросить: в чем смысл всех этих рассуждений? Как их применить на практике?

Рийс. А смысл здесь вот в чем: ты совершил глупость…

(Подходит ближе к сыну.)

Вот уж «истинная» глупость, смею думать!

Фредерик. Отец!

Рийс. Конечно, это было бы целиком в духе правды и истины, если бы ты теперь женился, нисколько не сомневаюсь!

Фредерик. Знаешь, все же…

Рийс. Но только это тоже будет глупостью, потому что тебе некуда будет с нею деться, разве что в облака податься. А там балансировать не легко.

Фру Рийс. Сейчас уже, наверное, пора в церковь, Рийс?

Рийс. Да, пора. Не тем мы тут занялись, чем бы следовало сейчас, ну да нет худа без добра, даже в этом случае. Хоть отвлекся от своих мыслей. Ах, да! Ты, Фредерик, помоги мне надеть пальто, а сам отправляйся в риксдаг, послушай, скоро ли там решение? Мне думается, мои друзья будут в большинстве. Подумай, кстати, добился бы я этого, если бы начинал свою жизнь таким образом, как собираешься начать ты? Поправь-ка мне пальто сзади! Та-ак.

Фру Рийс. Дорогой мой, где же ты? Пойдем!

Рийс. Да, да! Ах, нет даже времени приготовиться как подобает. Прощайте, дети! Господь да пребудет с вами!

(Карен разражается судорожным смехом.)

Рийс. Что такое?

Фру Рийс. Карен!

Фредерик. Так я и знал!

(Обнимает ее.)

Карен. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Перемена декораций. Комната в доме Кампе. Ханс работает за столом. Входит начальник канцелярии Ларсен.

Ларсен. Извините.

Xанс. Пожалуйста!

(Встает.)

Что, жарко? Может, принести вам…

Ларсен. Ничего не надо, спасибо!

Ханс. А все-таки?

Ларсен. Нет, спасибо.

Xанс. Садитесь, пожалуйста.

Ларсен. Спасибо, я сейчас.

(Молчание.)

Xанс. Господин начальник канцелярии желает, очевидно, говорить с моим отцом?

Ларсен. Нет!

(Молчит.)

Xанс. Господин начальник канцелярии был сегодня на галерее риксдага?

Ларсен (подумав). Да.

Xанс. Еще ничего не решено, наверное?

Ларсен. Нет.

Xанс. Ну, я же тут ни при чем?

Ларсен. Мм-да. Ни при чем? Нельзя ли мне увидеть французский, подлинный французский отчет о речи господина генерал-директора в Париже, на большом съезде железнодорожников?

Ханс. Я цитирую ее в моей книге.

Ларсен. Это мне известно. Но мне нужен только подлинник. Если он, конечно, существует.

Ханс. Как раз сегодня я случайно пользовался этим номером.

(Идет к столу.)

Ларсен (идет за ним). Мне можно посмотреть его?

Xанс. Сделайте одолжение!

Ларсен. Вы мне позволите сесть?

Xанс. Ну, конечно!

Ларсен. Спасибо! (Садится.) Итак, это тот самый журнал?

(Изучает обложку.)

Французский? Да, Париж. Хм.

(Разглядывает указание на место издания журнала, оглавление, номер на обложке. Перелистывает журнал. Сравнивает отдельные места.)

Xанс. Кажется, он сопоставляет шрифты! Уж не думает ли он, что я сделал вставку в текст?!

(Громко.)

Там у меня обведено.

Ларсен. Вижу.

Xанс. Может быть, вам угодно проверить, верно ли я перевел?

(Берет свою книгу.)

Ларсен. Спасибо.

Ханс. Страница сорок девятая, внизу. Обведено.

Ларсен. Нашел.

(Сравнивает.)

Ханс. Ну как, есть там ошибки?

Ларсен. Пока нет.

Ханс. И дальше не будет.

(Ларсен с долгим вздохом откладывает книгу. Снова погружается в изучение журнала.)

Xанс. Остального не стоит и читать. Все нужное обведено. Но этого вполне достаточно,

Ларсен. Если бы это была правда — то достаточно.

Ханс. Если правда?! Вы все еще не верите?

Ларсен. Нет.

Xанс. Но послушайте, любезнейший господин Ларсен! Разве вы не видите, что отчет записан во время доклада и согласован с докладчиком?

Ларсен. Да, так здесь написано.

Ханс. А вы все еще не верите?

Ларсен. Нет.

Ханс. Вы думаете, что журнал или часть его подделаны? Что отчет вставлен потом?

Ларсен. Этого я не знаю. Но я верю генерал-директору.

Ханс. С чем вас и поздравляю!

Ларсен. Я мог бы сказать сейчас, что генерал-директор — человек настолько высоконравственный, настолько заслуживающий уважения, настолько внушающий доверие, что он не мог сделать ничего такого, но говорить это в подобном случае, значит — оскорблять его. Ограничусь поэтому тем, что назову его человеком слишком умным, чересчур умным для такого поступка. Я не знаю человека умнее, чем он.

Ханс. Умен-то он действительно, но если вы…

Ларсен. Я не собираюсь пускаться в дискуссии! Ни с вами, ни с кем бы то ни было! Я верю тому, что я знаю.

Ханс. Но не тому, что вы видите?

Ларсен. Я не видел ничего.

Xанс. Бесподобно! Если его слова, подписанные им самим слова…

Ларсен. Я их не видел. Ибо, прежде чем сказать: «Я видел», я исследую то, что я видел. Вы не дадите мне временно этот номер?

Ханс. С удовольствием.

Ларсен. Спасибо!

(Берет журнал.)

Ханс. Но — при условии, что…

Ларсен. Нн-е-е-т. Я не соглашусь ни на что, похожее на условия. Я не даю никаких обещаний.

(Кладет журнал на стол.)

Xанс. Подобное обещание нетрудно выполнить. Я хотел бы, чтобы вы, если обнаружите то, что обнаружил я. признали бы это открыто.

Ларсен (снова берет журнал). Я не могу обещать того, что само собой разумеется. Я никого не хочу обманывать, ни людей, ни самого себя. Будьте здоровы!

(Берет шляпу.)

Ханс. Таким я вас и считал, господин начальник канцелярии.

Ларсен. Я вовсе не нуждаюсь в ваших суждениях!

(Собирается уходить, сталкивается с Фредериком Равном.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же и Фредерик Равн.

Равн. Ага! Столкнулись два принципа.

Ларсен (возвращается). Я протестую против любого оскорбления, особенно же исходящего от вас!

Равн. Да что вы? Причем тут оскорбление?

Ларсен. Я не принцип. Если у меня хватает самообладания, чтобы придерживаться в жизни известных правил, так это не значит, что я принцип. Я — живой человек.

(Идет к двери.)

Равн. Ну, если вы сами это говорите, придется поверить.

Ларсен (возвращается). Вы, стало быть, ранее этого не знали?

Равн. Знал, знал, знал!

Ларсен. Ну, стало быть, это вы все-таки знали!

(Уходит.)

Равн. Ха-ха-ха!

Ханс. Ха-ха-ха!

Равн. Что же случилось?

Ханс. Это я должен у вас спросить! Он ведь уже сюда пришел в страшном волнении. Из риксдага.

Равн. Я его видел. Чего он хотел?

Ханс. Французский журнал, где…

Равн. Ах, так! Это — естественное следствие…

Ханс. Следствие чего?

Равн. Речи председателя железнодорожного комитета.

Ханс. Вот как! Но, милый мой, как же тебе удалось прийти? Сейчас, посреди заседания?

Равн. У нас перерыв на час. Дай мне водички.

Ханс. Пожалуйста. Больше ничего?

Равн. Нет, спасибо.

Ханс. Ты выступал?

Равн. Председатель железнодорожного комитета выступал.

Ханс. Он и должен был выступать.

Равн. Ты меня не так понимаешь. Он уже почти за тебя. Он изменил свою точку зрения.

Ханс. Изменил? Председатель комитета?

Равн. Ну, наполовину изменил. Большего мы не добились. Но и это большое дело.

Ханс. Еще бы! Что же заставило его? Газеты?! Ты думаешь, что тут могли сыграть роль газеты? Простая же ты душа! Нет, у нас подобные вещи решают случайные личные впечатления и связи. Перемена его взглядов идет от того обеда у генерал-директора.

Ханс. С тех пор? Почему же?

Равн. Тогда он увидел вас с отцом и почувствовал к вам доверие. А раньше он его не имел.

Xанс. Вот видишь!

Равн. Дорогой мой, подожди ликовать.

Xанс. Но теперь ведь и ты выступишь?

Равн. В основном председатель сказал все то, что мог бы сказать и я.

Ханс. Но все же?

Равн. Откровенно говоря, Ханс, мне бы не хотелось публично выступать против своего зятя

Xанс. Что-о?

Равн. Никого нельзя принуждать к тому, что не соответствует его природе. А пойти на скандал — это не по мне. Какая у вас тут вода хорошая.

Ханс. Но тебе же надо голосовать?

Равн. Я решил не участвовать в голосовании и зашел сказать тебе об этом. Есть у тебя сигара? Спасибо. Ну, не стой же так и не пяль на меня глаза. В личном порядке я могу с ним не соглашаться, и я не соглашаюсь. А публично я молчу — причину я уже изложил. Это самый благородный или, вернее, единственно благородный выход.

Ханс. А интересы страны?

Равн. Страна, страна! Что же, и личные отношения тоже ей подчинить? Ведь и от глупостей часто зависит честь и благополучие многих семей. Это поважнее денег.

Ханс. Но за этими деньгами стоят…

Равн. Налогоплательщики — знаю. Это далекая связь, они и сами часто о ней не помнят. Да я ведь, конечно, не думаю, что эти глупые порядки надо оставить навсегда. Я думаю только, что не к чему входить в такой раж и тем самым приносить еще больше вреда. Все утрясется, дайте только срок. Я начинаю уставать от всего этого шума.

Ханс. А мне известно, что ты зять этих «глупых порядков» и…

Равн. Как, как ты меня назвал?

Ханс.…и что именно ты был их крестным отцом.

Равн. Я?

Ханс. Ты первый расхваливал их за границей. Потому что, если бы они не явились оттуда, здесь бы они не привились. А привились они так, что ты и сам призадумался. Но ты молчал. Дорого стоило это молчание и тебе, и стране.

Равн. Как ты узнал об этом, черт возьми? Фу, какая крепкая сигара.

(Бросает сигару.)

Ханс. А теперь я жду от тебя ни больше, ни меньше, как того, чтобы ты выступил в риксдаге и признался в той роли, которую ты сыграл в этой злосчастной истории.

Равн. Да ты, по-моему…

Xанс. Сказал бы, что это позор, что ты не выступил раньше…

Равн. Но, Ханс!

Ханс.…призвал бы остальных сделать то же самое, то есть признать, что они совершили ошибку и слишком долго молчали о ней.

Равн. Что ж, нам догола раздеться? Ах ты, сентиментальнейший король болтунов! Примите мои всеподданнейшие поздравления! И в этом состоит «новая система молодого поколения»? А?

Ханс. А ты не шути: признаваться придется.

Равн. Скажите пожалуйста!

Ханс. А не признаешься сам — я помогу тебе.

Равн. Осмелюсь спросить, Ваше Глубокомыслие каким образом?

Xанс. Я перепечатаю твои тогдашние статьи я их нашел, и изучил ту роль, которую они сыграли, проследил оказанное ими влияние; все это я освещу в печати — и укажу автора. А теперь — выбирай!

Равн. Да ты спятил, по-моему. Ты такой дурак каких свет еще не видывал.

(Входит Кампе.)

Кампе. Почему у вас такой вид? Что у вас тут происходит? Я думал — ты в риксдаге.

Равн. У нас перерыв на час.

Кампе. Что-нибудь случилось с тех пор как…

(Умолкает.)

Xанс. Я скажу.

Равн. Нет.

Ханс. Расскажу. Знаешь ли ты, что именно папаша Равн когда-то…

Равн. Ни слова об этом вздоре! Это мое дело а не твое.

Кампе. Что тут происходит?

Равн. А-а, это чертовская история, а он — бешеный пустомеля, взбалмошный идеалист, неисправимый скандалист, болван! Короче говоря, — твой сын. Прощайте.

(Берет шляпу.)

Кампе. Да в чем же дело?

Ханс. Это он когда-то расхвалил пресловутую систему за границей и тем самым навлек всю беду.

Кампе. Что ты говоришь?!

Ханс. Это был он и никто другой! И он себе преспокойно помалкивал все эти годы, а теперь, когда, наконец, подвернулся случай исправить все, он хочет не участвовать в голосовании.

Равн (возвращается). Так ведь одной речью или одним голосом больше или меньше — сейчас неважно: система все равно на сей раз не провалится. Оставьте меня в покое.

Ханс. Нет, обсуждение вопроса сейчас и есть самое главное. Любое дело должно обсуждаться так, чтобы мы продвинулись вперед в моральном и интеллектуальном отношении.

(Равн идет к выходу, Ханс — за ним.)

Возвращайся в риксдаг. Существует единственный путь, который может вывести нас из нашего тупика, — признаться во всем.

Кампе. Равн! Ты должен это сделать.

Равн. Ах, черт побери всю твою безмозглую болтовню!

Ханс. Ну и не надо! Я это сделаю за тебя.

Равн (подходит к Кампе). Слыхал ты что-нибудь подобное? Что за молодежь пошла?

Кампе. Мы в наше время были слишком вялыми, а эти, пожалуй, немного резковаты.

Равн. Он губит себя, как погубил себя ты, разве что другим способом. Ладно, мне пора. У тебя есть сигара? Хотя нет, они слишком крепкие.

Кампе. Прощай.

Ханс (одновременно). Так ты выступишь?

Равн. Ну, знаешь, я не привык объявлять наперед, что я сделаю. Пустомеля!

(Уходит налево.)

Кампе. Неужели он..

(Умолкает.)

Ханс. Ну что, видишь теперь? Даже те, что слывут у нас свободомыслящими, так же трусливы, как и прочие. Только в другом роде немножко.

Кампе. О-хо-хо!

Ханс. Слушай, кто это там?

Кампе. Что-о? Карен?!

Ханс. Взгляни, на кого она похожа!

Кампе. Она, должно быть…

Ханс. Да что же это такое? Отойди немного. Карен!

(Справа входит Карен.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Те же и Карен. Она без шляпы, и у нее такой вид, точно она только что очнулась после обморока.

Карен. Никто не должен видеть меня. Я пришла тайком. Мать думает — я сплю. Скорее, Ханс!

Ханс. Куда?

Карен. Прочь отсюда… Куда-нибудь вдаль! Скорей!

Ханс. Да, да.

Карен. Я не хочу больше жить дома. Нет, не хочу.

Ханс. Как же так?!

(Кампе делает Хансу знаки, показывая сначала на Карен, потом на себя, потом в сторону ее дома, и уходит.)

Ты больна?

Карен. Да, я больна! У меня болит здесь… И особенно здесь… Ах, как больно! О, эти вечные споры!

Ханс. Но ты бы подождала, пока выздоровеешь.

Карен. Нет, дома мне не поправиться, нет. Они говорят — у меня бессонница. Но причина не в этом, нет. Я знаю, в чем причина, давно знаю. Но я не хотела говорить этого. Тебе я могу сказать, но чтоб никто не слышал.

Ханс. Никто не услышит.

Карен. Помнишь, когда мы детьми уплыли на лодке?

Ханс. Помню.

Карен. А сейчас нельзя, Ханс? Пойдем?

Xанс. Карен.

Карен. Как хорошо, что ты взял меня за руку. Ах. как хорошо! Как в детстве! Я каждый день вспоминаю о тех временах. А ты нет?

Xанс. Карен!

Карен. Только бы уплыть далеко-далеко, и все будет опять как тогда.

Ханс. Но разве ты не хотела бы сначала отдохнуть? Ты устала.

Карен. Вовсе нет! Только голова вот… О, как это было хорошо, как хорошо! А теперь я успокоилась, Ханс.

Ханс. Правда?

Карен. Да, мне ведь было так плохо. Ах, эти споры, эти споры!

Ханс. Может быть, ты отдохнешь?

Карен. Я и так теперь отдыхаю.

Ханс. Садись, тебе будет удобней.

Карен. Ты забыл, нам же надо ехать!

Xанс. Сейчас! Посиди здесь.

Карен. Нет, сядь ты сначала.

Ханс. Хорошо.

(Садится.)

Карен. А я сяду тут.

(Садится на софу.)

Ханс. Ну вот!

(Не выпускает ее руку.)

Карен. Бедная мама.

Ханс. Не сообщить ли нам ей?

Карен. Не надо. Бедная, бедная мама.

Xанс. Да, она добрая.

Карен. Ты меня любишь?

Ханс. Я никогда не любил никого другого.

Карен. Зачем же ты тогда начал этот спор?

Ханс. Но ведь раньше ты была со мной согласна!

Карен. Мы, женщины, так страдаем от этого…

Ханс. Дорогая!

Карен. Это плохо с твоей стороны, Ханс!

Ханс. Карен!

Карен. Ах, так плохо, так плохо! Ханс. Она спит.

(Фредерик быстро входит из задних дверей. Ханс знаком останавливает его.)

Карен. Что там, Ханс?

Ханс. Я думал — ты спишь. Тебе неудобно?

Карен. Мне удобно.

(Молчание.)

Фредерик. Она спит?

(Ханс кивает головой.)

Фредерик. Хорошо!

(Тихо подходит, протягивает Хансу обе руки.)

(Ханс подает ему свободную руку.)

Карл Равн (вошел слева). Иди скорее в риксдаг! Дядя Фредерик хочет…

Фредерик и Ханс. Тс-с-с.

Карл Равн (остановился и заметил Фредерика). Ты здесь? Как это так?

Фредерик и Ханс. Тс-с-с.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Контора генерал-директора в его доме у моря.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Рийс (с крайней вежливостью провожает какого-то человека к дверям и на улицу. Медленно возвращается, становится посреди комнаты, широко расставив ноги). Итак, его превосходительство сомневается!.. Я это предчувствовал… В его глазах светился вопрос — не сомневаюсь ли я и сам, в глубине души.

(Резким движением сдвигает ноги вместе, идет по комнате.)

Сомнение! Да, сомнение! Что есть несомненного в мире?.. И в конторе то же самое. Точно такие же взгляды. Весь этот сброд кормился вокруг системы. Теперь им туго приходится, они потеряли свою веру и подтачивают мою. Кровососы! Кто же поддерживает меня? Ларсен, да, Ларсен. Он верит. Но если такая основательная, точная натура, как Ларсен, может верить, — то должно же быть в системе, боже ты мой, нечто достойное доверия. Должно быть… И я тоже сомневался, сразу же, еще тогда, да, да, сомневался, слишком мне это казалось грандиозным… Но другие уверились и вдохнули уверенность в меня. Так что, в сущности говоря, это вина их всех, общая вина. Да, да, именно так! И — довольно об этом!..Все так быстро стало делом национальной важности, что никто и моргнуть не успел. Мы привыкли верить и смеялись над сомнениями. Славное было время. Ах, славное… А потом? Потом приехал из Америки зеленый юнец, стакнулся со старым пьяницей — большего здесь не требовалось, — и завертелось колесо, прямо как в сказке. Шила в мешке не утаишь — вот и разгорелась борьба… А теперь, когда все осталось позади, я стою как «мост над сушей».

(Останавливается, стоит, широко расставив ноги, потом быстро меняет позу.)

Что за дурацкая привычка! Но что же мне теперь делать, держаться так, будто ничего не случилось? Невозможно, — эти проклятые глаза преследуют меня. Если бы я сам верил… Ларсен верит! Но, если Ларсен верит, должно же здесь быть что-то, во что можно верить? И я ведь доказал, что оно есть. Да, я доказал, и — довольно об этом!.. Ларсен — такой цельный человек, он верит в себя… Это искусство — верить в себя так, как верит Ларсен. Да, да — настоящее искусство, настоящее искусство.

Но что за дьявольщина, — почему я сам не владею этим искусством?!

Ведь я же сам дал Ларсену те доказательства, на основании которых он верит мне. Да, но я больше в них не верю!.. Не верю… хотя… нет… не верю… верю не так, как надо… Что-то здесь есть… Ха, опять я стою, раздвинув ноги…

Мост над сушей!.. Мне кажется, что все люди смотрят теперь на мои ноги, после той фотографии в газетах…

(Быстро сдвигает ноги, опять начинает ходить.)

Ах, если б около меня был кто-нибудь, кто бы верил! Камма! Она верит. Это хорошо, но… (вздыхает) но… Мари! Да, сейчас ты была бы мне нужна. Мне бы тогда и дела бы не было до всей этой ерунды! Ты была такой умной, такой сильной… Ты была мне верной опорой. При тебе бы дело так далеко не зашло! Ведь вся суть в этой родне, в этой проклятой родне!

Упаси господи всех и каждого попасть к энтузиастам в руки! Нет более вероломной публики, а они еще зовут свое вероломство честностью!

Даже мои собственные дети… Фредерик вот… Ах, Фредерик! Он следит за мною глазами раненого зверя. И он, он тоже сомневается… И помочь ему я не могу!

Они его отравили, отравили, потому что он близок им по натуре — им, вероломцам, грабителям!

(В дверь стучат.)

Слава богу, кто-то идет. Страшно сейчас одному. Войдите!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Входят Ларсен и Фредерик Равн.

Рийс. Ларсен? Это вы? Как хорошо, что вы пришли. Как раз вас-то мне и было нужно! Что же, риксдаг частично оказался против нас, но не в принципе, Ларсен.

Ларсен. Не в принципе.

Рийс. Когда человек трудится, у него большие связи, добрый мой Ларсен, а когда еще у человека дело — дело, в которое веришь…

Ларсен. Да, все зависит от этого…

Рийс. От этого! (Заметил Фредерика Равна, вошедшего вслед за Ларсеном.) Ты? Ты здесь?

Равн. А почему бы и нет?

Рийс. И ты еще спрашиваешь? Ты, который во всеуслышание… Нет, это уже слишком!

Равн. Слишком? А мне кажется, что у меня теперь больше права быть здесь, чем прежде.

Рийс. В самом деле? Ну, нет…

Равн. Теперь мы будем правдивее в наших отношениях. Но, боже меня сохрани, если ты будешь все принимать на такой торжественный лад, то я могу и уйти.

Ларсен. Это я позволил себе пригласить господина инспектора водных путей прийти со мной.

Рийс. Вы, Ларсен? Что это означает?

Равн. Мы с Ларсеном обсудили вопрос… Ты знаешь, что мы обсуждали?

Рийс. Нет, не знаю.

Равн. Не знаешь? Ну что ж, посмотри, что у нас за бумаги с собой. Видишь ли: среди нас всех посеяно сомнение, и мы хотим, чтоб ты разрешил его. Можно нам сесть?

(Собирается развернуть какие-то бумаги.)

Рийс. Да уж не допрос ли ты мне учинить собираешься?

Равн. Ну вот, я же вам говорил, Ларсен, что он так это и воспримет.

Рийс. Что все это значит?

Ларсен. Я надеялся на гуманность, на снисходительность, которую вы всегда проявляли, господин генерал-директор… Ваша объективность…

Рийс. Да к чему все это?! Если вы, именно вы, добрый мой Ларсен, хотите что-то услышать от меня, то вы же знаете, где меня найти.

Равн. Видишь ли, дело в одном спорном пункте.

Рийс. Я жду, что господин Ларсен продолжит свои объяснения.

Равн. Это означает, что мне надо уйти?

Рийс (подумав). Ты брат моей жены, и если ты забыл об этом, то я должен это помнить — ради нее.

Равн. Великолепно!

Ларсен. Вот я и опять узнаю вас, господин генерал-директор. Я никогда не видел вас иным. И потому я осмеливаюсь говорить с вами открыто.

Рийс. Да, Ларсен, говорите открыто! Мы ведь с вами всегда были заодно.

Ларсен. Да, были, господин генерал-директор. И я этим гордился всю жизнь. Потому что в вас — да будет мне позволено сказать это — я видел человека, который стоял на вершине того, что мы называем техническим уровнем эпохи.

Рийс. Вы всегда меня переоценивали, Ларсен.

Ларсен. И несмотря на это, вы держались всегда так дружески… Да, я всегда, позвольте мне сказать, ведь я чрезвычайно… как бы сказать?.. я в состоянии чрезвычайного… Я всегда питал к вам безграничное доверие, господин генерал-директор.

Рийс. Так же, как и я к вам, добрый мой Ларсен.

Ларсен. Крайне вам благодарен, но я не заслужил этого.

Рийс. Нет, заслужили.

Ларсен. Нет, уж извините! Мне лучше знать. Нет, не заслужил. Я человек нетвердый, я всегда нуждался в поддержке. Вы настолько выше меня, что вам даже не понять, что это значит.

Рийс. Не говорите так, Ларсен.

Ларсен. Нет, скажу. Если я чем-либо в мире и восхищался, так это той духовной твердостью, которую вы всегда сохраняли; тогда как я задыхался под грузом сомнений.

Рийс. Вы?..

Ларсен. То, что вы могли собирать оппозицию, так сказать, в вашем собственном доме!.. Ваша улыбающаяся уверенность… да, именно, в самом деле, — улыбающаяся! Вот что значит верить, говорил я сам себе.

Рийс. Но скажите, Ларсен, вы… не верите?

Ларсен. Я хочу быть откровенным, господин генерал-директор.

Рийс. Вы всегда были откровенным, Ларсен.

Ларсен. Да, то есть настолько, насколько у меня хватало сил на это. Ибо я часто сам не знал, что я за человек… верю я или нет.

Рийс. Вы, Ларсен?

Ларсен. Но, взглянув на вас, я обретал снова силы, господин генерал-директор.

Рийс. На меня?

(Забывшись.)

Вам не следовало так поступать, Ларсен!

Ларсен. Господь с вами, господин генерал-директор, почему же нет?

Рийс (совершенно забывшись). Потому что это я верил в вас, Ларсен!

Ларсен (испуганно). В меня? Вы?!

Равн. Дело становится забавным.

Рийс. Нет! О нет! Это — страшнее всего!

(Подбегает к нему.)

Да вы тогда, что ж, прожженный обманщик?

Ларсен. Что вы… что вы говорите?!

Рийс. А как же это назвать? Ведь вы внушали людям, внушали мне, что верите в то, во что не верили?

Ларсен. Я не верил? О, как я верил!

Рийс. Черт возьми, да во что вы верили? Вы верили в меня!

Ларсен. В одном я видел другое. Так всегда бывает в жизни.

Рийс. То есть, одну ложь в другой! И я дал себя так обмануть!

Ларсен. Обмануть? Да, один из нас обманут! Ваша новая система…

Рийс. Моя? Она не моя.

Ларсен. Чья же она, если не ваша?

Рийс. На практике она задолго до меня была в ходу.

Равн. Верно.

Ларсен. Но ввели-то ее вы?

Рийс. Я? Разве я правительство? Разве я — риксдаг? Могу ли я вводить подобные вещи?

Равн. Дивно!

Ларсен. Но ведь это было… это ведь… это ведь введено комиссиями, в которых вы…

Рийс. А что, разве я назначал комиссии? Или я один за всю комиссию в ответе?

Ларсен. Значит, все рушится!

Равн. Чудесно! Браво!

Ларсен. Но ведь там… там… все дело было в неверных расчетах!

Рийс. Это скверная история! Потому что все расчеты дело ваших, Ларсен, рук, ваших и конторы. Если об этом и забыли, то это записано везде, где надо.

Ларсен. В конце… в конце концов, я же и оказался во всем виноватым?

Рийс. Да ведь не я же, черт побери, не я же!

Ларсен. И вам-то я так верил!

Рийс. А я вас не просил об этом!

Ларсен. Как он заговорил! Так вот он каков?!

Рийс. Да, это — «правдиво», это — без обмана, в этом уж будьте уверены! Если правда нынче в моде, то и я хочу следовать моде!

А теперь — вон, Ларсен, или моя «правдивость» дойдет до того, что я вас вышвырну!

Ларсен. Прощайте, господин ге… генерал-директор!

(Уходит.)

Равн. Я думаю, что бумаги могу забрать себе. Нам они явно больше не нужны.

(Собирает бумаги.)

Рийс. Иди, иди ко всем чертям со всем этим добром!

Равн. Могу и туда. А интересно бывает до дна души человеческой добраться.

Рийс. Я достаточно долго терпел и сдерживался. Но к чему это теперь?

Равн. К чему? Сделай-ка лучше то, что сделал я,

Рийс. А именно?

Равн. Полное, абсолютное признание.

Рийс. Мне нечего признавать.

Равн. Ах, так? Счастливо оставаться!

Рийс. Признаться? Эге! Да он спятил!

(Равн выходит.)

Кто там? Ты?

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Рийс, фру Рийс, несколько позже Фредерик.

Рийс. И ты тоже? Ты-то что плачешь? Что еще случилось? У меня сейчас нет ни времени, ни настроения.

Фру Рийс (плачет). Фре-де-рик…

Рийс. Ну, и что он? Что он?..

Фру Рийс.…сказал мне все.

(Плачет.)

Рийс. Что — все?

(Входит Фредерик.)

В чем дело?

Фредерик. Это об Анне, отец.

Рийс. Ах, вот что! Что ж, давайте все сразу. Вы выбрали как раз подходящий момент.

Фру Рийс. Речь не может идти ни о чем ином, дорогой мой, как о том, чтобы Фредерик срочно поехал вслед за нею!

Рийс. Ну, это переходит все границы! Никуда он не поедет! Можно подумать, что у Фредерика обязательства перед кем угодно, только не передо мной! Я еще готов перенести предательство…

Фредерик. Что такое?

Фру Рийс (одновременно). Рийс!

Рийс. Да, сегодня и я говорю «правду»! Я могу вынести предательство, пока только я это знаю. Но уехать сейчас — похоже на бегство с тонущего корабля, Ни за что на свете я на это не соглашусь.

Фредерик. Тогда я еду без разрешения.

Фру Рийс. Что ты, Фредерик!

Рийс. Попытайся! Нет, подобного еще никогда не приключалось, вероятно, ни с одним человеком.

Фру Рийс. Будь же милосердным, Рийс!

Рийс. Ах, отвяжись ты со своей болтовней о любви и милосердии!

Фредерик. Нет уж, теперь-то и я…

Рийс. Да у вас тут заговор! И все это идет от несчастной вашей семьи.

Фру Рийс. И вечно ты ругаешь мою семью!

Рийс. Не от нее ли все мои беды? И мне, несчастному, пришлось оказаться в одной лодке со всеми ними! Чего я только не делал, чтоб сохранить равновесие? Чтоб любой ценой сохранить внешнее благополучие? А сейчас? Когда все рушится, приходят еще и мои собственные дети во главе с мамашей. Одна кидается в объятия худшего врага моего…

Фру Рийс. Но она же сама не сознавала, что делала…

Рийс. Второй — в объятия проститутки.

Фредерик. А ну-ка, оставь нас, мама!

Фру Рийс. Фредерик! Прости его! Ему так тяжко сейчас! Рийс, я тебя никогда таким не видела!

Рийс. Нет, таким ты меня еще не видела! Но когда всю жизнь терпеливо выносишь немыслимый бред… хоть один-то единственный раз могу и я сказать, что я думаю, или нет?!

Фру Рийс. Но этого ведь ты не думаешь, Рийс! Я знаю, что не думаешь!

Рийс. Нет, думаю! Я считаю, что ты лишила меня детей!

Фру Рийс. Я?

Рийс. Ты и твои родные, да! Еще до появления детей на свет!

Фру Рийс. Мой милый, я ничего не могу поделать, если дети похожи на мою семью.

(Плачет.)

Рийс. Ах, любила бы ты меня больше, чем своих родных, то и дети бы были ближе ко мне, чем к ним.

Фредерик. А теперь, мама, тебе надо уйти. Иди же!

Фру Рийс. Ты не должен говорить с отцом без меня.

Фредерик. Нет, мне надо поговорить с ним. (Уводит ее.)

Фру Рийс. А Карен? Мне же еще надо…

Фредерик. Я поговорю о Карен.

Фру Рийс. Не забывай, как ему тяжко сейчас приходится!

Фредерик. Мама! (Обнимает и целует ее, провожает. Возвращается.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Рийс, Фредерик.

Рийс. Я ни о чем не желаю с тобой беседовать.

Фредерик. Но я желаю этого.

(Вынимает из кармана какое-то письмо.)

Рийс. Надеюсь, ты поймешь, что мое терпение истощилось.

Фредерик. Мое тоже.

(Вынимает из первого письма второе.)

Рийс. Уходи!

Фредерик. Вот тут письмо от женщины по имени Мари.

Рийс. Мари?

Фредерик. Так она подписалась. Я никогда ее не видел, но она — тетка Анны, и письмо это — для Анны.

Рийс. Мари?

Фредерик. Ты ее знаешь, конечно.

(Читает.)

«Твоя мать, милая, пишет мне о твоей любви к Фредерику Рийсу, сыну генерал-директора. Она пишет, что он обещает жениться на тебе».

(Прерывает чтение, обращается к отцу.)

Извини, мне приходится…

(Читает дальше.)

«Когда-то его отец обещал то же самое мне. И, тем не менее, он меня оставил, женившись на деньгах. Это у них в крови, девочка моя. Берегись его сына!»

(Отцу.)

Не угодно ли почитать дальше?

Рийс. Нет.

Фредерик. «Это у них в крови». Я это, к сожалению, чувствовал. Теперь мне остается радоваться тому, что я больше унаследовал от матери. Я еду вслед за Анной. Такой ценой делать свою карьеру я не хочу. В конце концов из этого получилась бы некая несостоятельная система!

Рийс. Сын мой!

Фредерик. Я знаю: совсем недавно я лучше дал бы убить себя, чем произнес такие слова. И я должен уехать отсюда, хотя бы потому, что не вынесу такого еще раз.

Рийс. Фредерик!

Фредерик. Перестань третировать мать! Рийс (шепотом). Что ты сказал?

Фредерик. Перестань третировать мать! Ты начал с обмана…

Рийс. Но, Фредерик…

Фредерик. Она еще не знает этого. Ей так мало нужно! — она же верит, что все в порядке. А какой бы могла стать наша мать! О, тебе бы следовало научить нас верить в нее. В своем неведении и неразвитости она все же лучшая из людей, наша мать!

(Рийс заметно волнуется.)

Будь добр к ней! Будь добр, отец!

(Рийс подходит к нему. Они обнимаются.)

Спасибо за все, что ты для меня сделал! Со мной ты всегда был добр.

Рийс (взволнованно). Я хотел только самого лучшего.

Фредерик. Я знаю. Но теперь подходи ко всему несколько по-иному! Начни с Карен!

Рийс. Хорошо.

(Пожимают друг другу руки.)

Фредерик. Спасибо! Воспоминание об этой минуте когда-нибудь вернет меня домой.

(Вновь обнимаются. Молчат.)

Но сначала я займу какое-то место в жизни.

Рийс. Ты не сразу едешь?

Фредерик. Нет, не сразу. Отец, можно я пришлю к тебе Карен?

Рийс. Можно.

(Фредерик открывает дверь для Карен и уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Рийс, Карен.

Карен. Не надо сердиться, отец, — я только хотела просить, чтобы ты мне позволил уехать.

Рийс. И ты тоже, Карен!

Карен. Я подала прошение — дать мне место учительницы, и думаю, что получу его.

Рийс. Учительница? Ты? Почему учительница?

Карен. Потому что это единственное, что я могу, если я и это смогу, конечно.

Рийс. Но тебе же это совершенно не нужно.

Карен. Мне нужно чувствовать себя самостоятельной.

Рийс. Неужели ты здесь несамостоятельна? Ты ведь делаешь все, что хочешь!

Карен. Я вовсе ничего не делаю. А потом…

(Умолкает.)

Рийс. А потом?

Карен. Сейчас мне надо работать.

Рийс. Но работать ты можешь и здесь, дома.

Карен. Да, но…

(Умолкает.)

Рийс. Что же «но»?

Карен. Я не могу оставаться дома.

(Разражается плачем.)

Рийс. У нас станет лучше! Уверяю тебя, у нас станет лучше.

Карен. Отец, позволь мне уехать!

Рийс. Как хочешь.

(Садится.)

Значит, и ты покидаешь меня.

Карен (садится к нему на колени). Никто не покидает тебя. Мы покидаем лишь то, что погрязло во лжи.

Рийс. Ах, Карен!

Карен. Ради тебя я на многое способна теперь. Мать научила меня самопожертвованию.

Рийс. Значит, тебя я тоже сделал несчастной!

Карен. Вот пройдет год, посмотрим.

Рийс. Пройдет год… Что останется от меня через год?!

Карен. Через год, может быть, ты будешь иначе думать.

Рийс. Понимаю, ты не веришь…

Карен. Не сердись, отец, но ты сам — веришь?

Рийс (встает). Да!

(Карен встает тоже; Рийс снова садится.)

А теперь — иди, Карен!

(Карен уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Рийс, фру Рийс.

Фру Рийс (просовывает голову в дверь справа). Ты один?

Рийс. Да, милая.

Фру Рийс (входит). Не надо так падать духом от этого, мой хороший. Такое ведь случается со всеми благородными и сильными людьми. Так испытывается их вера и — Да, Рийс! — так испытывается их любовь.

Рийс. О, нет же, нет, нет!

Фру Рийс. Тебе тяжело? Только я могла бы утешить тебя, но ведь жена всегда только то, что сделал из нее муж, а порой этого бывает недостаточно.

Рийс. Ты иногда говоришь… да, не будем сейчас об этом. О, господи, да! Да, да, да, да!

Фру Рийс. И время настало такое странное. Ничего больше нет устойчивого.

Рийс. Пора сомнений, переходная пора.

Фру Рийс. Но не всякая ли пора, в сущности, переходная? Каждое время имеет свою систему.

Рийс (вскакивает). Не произноси этого слова!

(Опомнился.)

Прости меня. Будь со мной терпелива, все наладится. Уверяю тебя!

Фру Рийс. Дорогой мой, не думай, что я не верю тебе.

Рийс. Я так не думаю. Ты-то мне веришь. Одна ты.

Фру Рийс. Ну, а ты, ты сам, Рийс? Пока человек сам уверен в себе, никто его не одолеет. Уж это верно. Что с тобой, милый?

Рийс. Мне надо… Я хочу… Хотя, куда же? Мне ведь некуда идти.

Фру Рийс. А на берег? К морю. В нем есть что-то вечное, нескончаемое, в море. Разве нет, милый?

Рийс. Да… да, верно. Что ж, пойдем тогда к морю.

Фру Рийс. Пойдем, я с тобой.

(Берет его за руку.)

Рийс. Да, мы — пойдем.

(Уходят.)

Занавес

Примечания

1

Хевдинг — член знатного рода (у древних скандинавов).

(обратно)

2

Кальмарская уния — состоявшееся 20 июля 1397 г. в шведском городе Кальмаре объединение трех скандинавских государств (Дании, Швеции и Норвегии) под властью единого короля при политическом главенстве Дании.

(обратно)

3

В средние века в германских языках вельскими назывались романские народы (французы, итальянцы и т. д.). Здесь, по всей вероятности, имеются в виду французские рыцарские романы, которые на рубеже XIV в. стали известны в Скандинавии.

(обратно)

4

Специйдалер — крупная норвежская серебряная монета, служившая до 1875 г. основой денежного обращения в стране.

(обратно)

5

Амтман — чиновник, управляющий амтом — административным округом.

(обратно)

6

Поздравление запаздывает (нем.).

(обратно)

7

Совершившийся факт (фр.).

(обратно)

8

Курульным креслом в древнем Риме называлось сделанное из драгоценных материалов кресло, только восседая на котором высшие должностные лица (консулы и др.) могли творить суд, выслушивать просителей и т. д.

(обратно)

9

Учитель пития, главный пьяница (лат.).

(обратно)

10

Целиком, в общей сложности (фр.).

(обратно)

11

Хорошо, правильно, все в порядке (англ.).

(обратно)

12

Хусман — безземельный крестьянин-арендатор.

(обратно)

13

Будем веселиться, пока мы молоды…(лат.) Начальные строки знаменитой студенческой песни, написанной на старинную мелодию немецким писателем Киндлебеном в 1781 г.

(обратно)

14

Обратно, напротив (лат.).

(обратно)

Оглавление

― ХУЛЬДА-ХРОМОНОЖКА ―

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

― БАНКРОТСТВО ―

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

  ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

― СВЫШЕ НАШИХ СИЛ ―

  Часть первая

    ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

    ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  Часть вторая

    ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

    ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

    ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

    ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

― НОВАЯ СИСТЕМА ―

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

  ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg