Ульяна Гицарева Антарктида
Памяти журналиста Юрия Ивановича Клюшникова, который никогда не был в Антарктиде
Действующие лица
Левон.
Петр Георгич Клюшников.
Отец Александр.
Мишка, якутская лайка.
Старуха, англичанка.
Радио.
Действие происходит в середине 90-х годов ХХ века на территории антарктической станции «Молодежная».
Запись 1
Левон. Каждое лето я ездил на велосипеде на Байкал. На дорогу с Урала уходил ровно один велосипед. Назад – на поезде. В конце поездки я закапывал его в землю как выдохшегося коня. Сдавать в утиль стыдно. Не по-товарищески. По дороге спал на деревьях в детской палатке. Так безопаснее и от зверя, и от человека. Детская весит меньше.
Только на велосипеде понимаешь, как мало тебе нужно вещей, чтобы жить. Чем меньше, тем легче жить. И так четыре лета подряд, каждый раз новой дорогой. Я думал, что прав. Что я езжу в свой личный космос, потому что только на дороге и в космосе ты – нигде. А быть нигде очень важно для человека, чтобы быть кем-то. Не забывать, что ты кто-то. Потому что, когда много вещей, людей и домов, то приходится все время называть их, думать о них. А называть себя забываешь.
Тут пустота… Только я, велосипед и дорожная пыль. Велосипед красный, чтобы не теряться в пыли. Я – сильный. Меня зовут Левон. Мне двадцать лет. Я верю своим ногам, я верю своим рукам. Я – есть. Солнце видит меня, дорога видит меня. Я слышу свое дыхание…
Четыре раза я думал, что прав, а на четвертый раз я встретил дядю Колю. Дядя Коля теоретически идеален. Он живет в Куликах, это край земли, у него толстые щеки и былинная борода. У него толстая жена Светочка с большой бородавкой на указательном пальце. У него толстые коровы и поросята. И толстый телевизор «Шарп» в углу залы, обшитой даже по стенам половиками. Он идеален.
Для своей идеальности он сделал две вещи. Первая – поселился в доме на краю земли, в котором он принимает сумасшедших дорожных путников по сотне в год. Они же просто святые люди без гроша за душой! То есть дядя Коля кормит святых пирогами своей жены Светочки и молоком своих коров Маркизы и Мадонны. А кормящий святого, разве сам не свят?
Вторая вещь – он смастерил бочку три на три метра, с кроватью и форточкой. Залез в эту бочку, заняв два квадратных метра своим огнедышащим телом, и поплыл до китайской границы. Мысль дяди Коли была проста: бочке не нужно управление. В конечном счете каждым капитаном корабля управляет Бог. Зачем тогда нужны эти посредники – корабль, штурвал и капитан? Пусть Бог напрямую правит бочкой дяди Коли. Так дядя Коля залез в бочку, оттолкнулся черенком лопаты от берега. А Светочка, которая прожила с дядей Колей сорок лет, родила ему двоих детей Артема и Аленку, проживающих нынче в славном городе Новосибирске и исправно звонящих родителям в свои и их дни рождения, стояла на берегу. Стояла и скулила по-бабьи, как будто ее в бок кто сапогом пнул. Боялась остаться в Куликах одна с Мадонной, Маркизой и поросятами. Ну, или любовь у нее… Любовь тоже никто не отменял… Ведь недаром у дяди Коли в сарае хранится голова его возлюбленной Светочки, которую он состряпал из муки и соли двадцать лет назад к юбилею их свадьбы. А у Светочки на шее всегда, даже когда она встает в пять утра доить Маркизу и Мадонну, болтается медальон с дяди-Колиной фотографией, где он бравый, бритый и стройный. Ровно такой, каким она видит его до сих пор… Но не про любовь я сейчас, а про бочку.
Так вот отплыл он в бочке, но поскольку на реке был абсолютный штиль, проболтался он пару суток у берега, пока не закончилась завернутая в полотенце жаренная Светочкой курица и его не выловили милиционеры. Потому что нельзя плавать без руля. Аварийная ситуация на воде может случиться. А про Бога они не слушали. В Бога они не верили, ибо есть законы наземные и наводные, а небесные им неведомы.
Дядя Коля знак Божий, а именно «Займись землей, раб Николай», понял и пошел тогда по краю Байкала собирать бутылки. Две тысячи за двое суток собрал и выложил ими у себя на огороде очертания материка Евразия, которые – он оптимистично полагал – совпадают с очертаниями Советского Союза. Снял это на камеру, подаренную Артемом и Аленкой, и послал в «Сам себе режиссер». На фоне бутылок они со Светочкой и «Вам слабо?» громко и дружно сказали. Победили. Выигранный видеомагнитофон просили в детский дом отправить. Те не отправили, конечно. Но в местной газете дядю Колю «санитаром Байкала» называли, и все равно было приятно. Заметку он вырезал и в рамку рядом с портретом Федора Конюхова у изголовья повесил.
Так вот, приехал я к идеальному дяде Коле. Он и кормил, и поил меня, как святого, потом спросил, буду ли я о нем писать. А как узнал, что не буду, обиделся. И долго мне о самобытности говорил, которую он сохраняет и через это намерен прославиться на весь наш поломанный Союз. А на прощание сказал, что жениться мне надо. Что двадцать лет мои меня уже поджимают, и не по дороге без цели на красном велосипеде надо слоняться, а детей честной и зеленоглазой делать, чтобы потом переехали они в славный Новосибирск и звонили мне исправно по праздникам. И дорогу дальше подсказал, магазины продуктовые по дороге сулил. Я три дня тащился по путям. Один заколоченный досками киоск с надписью «…дукты» встретил, где даже дохлой полевки не продавалось.
Так вот, когда я жрал мох и сырой, слава богу, коричневый гриб и проклинал дядю Колю и жену его Светочку, коров обеих и поросят каждого по отдельности, тогда я понял, что дорога – это не космос, а только космосозаменитель. И я – не Левон еще, а только Левонозаменитель. Что нет меня в городе, а на дороге только тень моя. А сам я есть только в одном месте на свете.
Вот что человек? Только точка. А точка лучше всего видна на белом листе.
Так я поехал в Антарктиду.
Запись 2
Клюшников. Левка, сукин ты сын! Дыши ровнее! Ды-ши ров-не-е! Я топлю уже руками! Видишь, топлю тебе лед! Выпьешь. Сейчас выпьешь! Барометр ты не смотрел что ли? Больше пятидесяти – нельзя без запаса воды! Все ж жилы вытянет. Не психуй! Дыши, Лева… Пей! Зубы-то разожми! Я тебе чё, мать родная зубы разжимать… А… Ну-ну. Давай сам.
Левон. …Спасибо…
Клюшников. Пей еще! Отошел? Чуешь? Давление, как у трупа, поди. Дай руку! Точно! Не геройствуй тут мне… Это, мать твою, не Тбилиси тебе… Ветер сорок узлов.
Левон. Я с Урала…
Клюшников. И не Урал, мать твою! Нечего мне тут жаркими странами хвастаться! Это Антарктида, Лева. Не натопил воды, не суйся на улицу.
Левон. Показания надо было снять. Проспал.
Клюшников. И чё теперь, сдохнуть, если проспал?
Левон… День рождения у меня.
Клюшников. Знаю. И чё?
Левон. Ничё.
Клюшников. Психанул?
Левон. Ну.
Клюшников. Не психуй. Пусть поэты да Миша Горбачев психуют… Повидло подарю тебе. Будешь?
Левон. Нет.
Запись 3
Радио. Группа наших полярников во главе с прославленным исследователем Петром Георгиевичем Клюшниковым останется зимовать на главной метеорологической станции «Молодежная» в Антарктиде. Этой полярной зимой планируется запустить еще несколько уникальных метеоракет для изучения верхних слоев атмосферы. Пятнадцать месяцев длится командировка молодых ученых. Через полгода…
Клюшников. Ага, группа полярников… Ребенок, поп и собака.
Левон. И вы.
Клюшников. Ребенок, поп, собака и я. Длинная будет ночка.
Левон. А раньше сколько было?
Клюшников. По первости-то и пять сотен приезжало. Вишь, домов сколько отгрохали. Город почти. Но это не при мне еще. При мне – тридцать советских мужиков.
Левон. Зато теперь российских.
Клюшников. Собак, детей и попов.
Запись 4
Клюшников. Я несоленое не ем. И холодное не пью. Организму надо давать то, из чего он состоит. Не противоречить. Человек состоит из соли и тепла, потому что пот и слезы соленые, а кожа – теплая.
На папиной шляпе была соль. Когда-то за ношение такой фетровой шляпы могли и посадить. Не сажали потому, что крупинки придавали ей некую инородность. Вроде как приезжий, поддерживающий наш советский лагерь. А потом его направили служить во Владивосток. Там и вовсе все было соленое.
Когда не стало мамы, отец подал в отставку. Так бывает. Нет смысла уезжать, когда тебя некому ждать.
Я видел, как мутнеют его глаза, и сам старался надолго в экспедициях не пропадать. Но однажды он приволок в дом рыжую кошку. Не просто рыжую. Как апельсин. Как будто ее сшили из клоунского парика. Кошка драла нашу хлипкую мебель, лизала просоленные обои и даже спала в той шляпе, но отец носился с ней как сумасшедший. И когда кошка стала биться в истериках по ночам, повторяя: «Кота-а… Ко-ота-а!», он бросился искать такого же бесконечно рыжего кота. Над его бумажными объявлениями смеялись, подрисовывали хоботасто-ушастые хозяйства, звонили и бросали трубку. Еда была в дефиците, что уж говорить о развлечениях. Развлекались, как могли.
Когда нужный жених таки объявился, счастью папы не было предела. Мы открыли даже завернутое в старое мамино пальто шампанское для особых случаев. Морщась от кислоты, я слушал, как разместятся четверо, а то и шестеро рыжих котят в нашей однокомнатной квартирке. Котят было трое: черный, белый и полосатый. Папа плакал и обещал их любить несмотря ни на что.
И вот тогда я понял, что могу стать таким же, если хоть секунду еще простою на покрытом линолеумом полу. Что нужно бежать далеко, чтобы знать: я по-настоящему нужен. Потому что это не жизнь, когда нет воли к выживанию. Воля выше жизни. Понимаешь? Воля – настоящая жизнь.
Так я почти двадцать лет соглашаюсь на экспедиции с зимовкой в Антарктиде. Полгода – одна ночь. Жена плачет, мы расстаемся каждый раз как последний. Тут ведь всегда смерть ближе жизни… но и воля ближе.
Выходит, что жизнь, такая… самая настоящая, чтоб пить и легкими, и желудком, и почками, и глазами… до конца… настоящая жизнь – это уже немного смерть.
А папины котята дают новый приплод.
Запись 5
Клюшников. Сколько исполнилось-то?
Левон. Двадцать три.
Мишка. Мертвый на треть.
Левон. Почему мертвый?
Мишка. Ну, сколько ты проживешь? С такой работой в лучшем случае семьдесят. Двадцать три прожил. Треть потратил. Таскаешь теперь на себе больше, чем на треть мертвого себя.
Левон. Петр Георгич, зачем вы назвали собаку Мишкой, как человека?
Клюшников. Тут и так людей нет. Когда людей мало, и собака – человек, а когда много, человек – хуже собаки. Пусть. Мишка поопытнее тебя будет, третью полярную ночь переживает. В честь Горбачева назвал.
Левон. Так назвали бы Борькой лучше. Новый путь вроде.
Клюшников. Поросячье имя. Нет, Мишка больше подходит. Гляди, какое у него пятнышко на башке! Северное, как Канада. Ай, хороший! Красавец… Хочешь косточку из супа поглодать?
Мишка. Спасибо.
Запись 6
Отец Александр. Хорошо пошло… Потеплело. С можжевельником еще бывает хорошо.
Клюшников. А у тебя есть?
Отец Александр. Нету.
Клюшников. Вот не люблю, когда говорят, а при себе не имеют. И не достать здесь. Выходит хвастовство.
Отец Александр. Простите, ради бога. Я хотел с вами книгами поделиться. У вас старые-то тут читанные-перечитанные. Даже названий на корешках не видно. А у меня вот какие. Полчемодана заняли. Новые, просто прелесть.
Клюшников. У меня старые еще не испортились.
Левон. Я возьму… Ого, Достоевский? Неожиданно…
Отец Александр. А что? Я мирского не чужд! Я ж не старообрядец! Современный священнослужитель.
Клюшников. Конечно, Достоевский-то самый писк.
Отец Александр…Мало нас. Думал, дружить будем.
Клюшников. Дружить не будем, но выжить обязаны. Нас нет, и станции, считай, нет. Со страной без трех программ – ядерной, космической и антарктической – никто считаться не будет. Это уж не держава, а так… мелкая рыбешка. Мы сейчас и так помельчали, неизвестно, что дальше…
Отец Александр. Я вот думаю, как бы на нас не напали все, кто откололся-то.
Левон. Так это как змея выходит, которая свой хвост ест. Смысла никакого… Так можно бесконечно глотать и отделяться. Снова глотать…
Клюшников. Да уж. Если бывший союзный брат на брата поднимется, оба погибнут… Но чего только в истории не бывало, мужики.
Отец Александр. Слава богу, мы тут на целом куске льда сидим… Никто ничего не делит.
Клюшников. Почему на целом? Она ж между всеми странами как пирог порезана.
Левон. Думаете, они, отколовшиеся, и тут свою начнут отвоевывать?
Клюшников. Не сейчас, конечно… Вот освоим когда, все может быть. Сахару ж у папуасов никто не забирает, а на Москву сколько ходили… Ничто никого не интересует. Да в Евразии еще всю пресную воду не вылакали, газ не сожгли… Оставят пока Антарктиду запасной. Это ж, как погреб, где все в запасе лежит.
Мишка. И холодно, как в погребе…
Отец Александр. Успеть бы храм сюда привезти да укрепить, пока мир… С божьей помощью мы тут еще венчания проводить будем.
Мишка. Вот чем мне здесь нравится? Разговоров таких нет. Только сейчас, редко. Время от времени. А в основном все по делу, без перемалывания. Чего молоть? Все перемелется, мука будет. Нас никто не спросит. Ни меня, ни вас. Одинаково. Я гречку тоже буду! Да! Спасибо!
Запись 7
Клюшников. Прием! Прием! Вы слышите?
Радио. Да! Прием!
Клюшников. Находимся в точке семьдесят два градуса южной широты, восемьдесят пять градусов восточной долготы. Пятьдесят два градуса Цельсия. За сутки пройдено санно-гусеничным путем восемьдесят километров. Люди здоровы. Техника исправна.
Радио. Возвращайтесь назад.
Клюшников. Мы показатели не все по плану сняли. Мы ж георадаром.
Радио. Вам хватит топлива?
Клюшников. Хватит. Ты думаешь, мы не считая что ли вышли?
Радио. Вам нужно прерваться.
Клюшников. Как мы тебе прервемся? Это же съемка подледного ландшафта, а не в лодочке катанье! Двигаться надо!
Радио. Поставки топлива через три недели не будет. Центр просит вас перейти в режим экономии. Снимайте оставшиеся показатели и возвращайтесь на станцию. Вам нужно сохранить что есть.
Клюшников. Ваня, это ты?
Радио. Да, Петр Георгич.
Клюшников. Ваня, ты чё несешь? Мы тут зачем работаем вообще? Ты чё до выхода-то не сказал?
Радио. Раньше не было информации.
Клюшников. А ну-ка соедини меня…
Радио. Нет его.
Клюшников. Умер?
Радио. Жив.
Клюшников. А куда ж он, родимый, делся?
Радио. Сняли… Петр Георгич, я вас прошу. Тут такие дела…
Клюшников. У тебя там дела?! Ты слышал, чё я сказал? Пятьдесят два! После пятидесяти снег песком становится и подступает, как в пустыне!
Радио. Я знаю, Петр Георгич.
Клюшников. Я не сплю, мать твою, два дня, потому что ваш пацаненок от горной болезни по ночам задыхается! И я не знаю, сдохнет он сегодня или нет! Поп ваш от снежной слепоты уже сутки не работает… Ты мне тут про дела говорить будешь?
Радио. Возвращайтесь назад, побережете соляру и кислород.
Клюшников…Ваня, чё там у вас?
Радио. Тут все… Простите. Мы сообщили, как смогли. Тут «вторник черный».
Клюшников. Чё?
Радио. Во вторник рубль рухнул.
Клюшников. Какой на хер рубль? Тут полгода черные, а у них вторник!
Радио. Соляра дешевле газводы была, а теперь бриллиантовая. Берегите все, что есть. Мы не можем помочь. Извините. Конец связи.
Клюшников. Сучонок…
Левон. Зря шли?
Клюшников. Ну!
Левон. Может, тут переночуем?
Клюшников. Ага. Как в одиннадцатом и переночуем.
Левон. Не понял.
Клюшников. Шли, переночевали. Их завалило. Откопаться нельзя, как бетон же. Ждали, пока растает. Полгода.
Левон. Полгода?
Клюшников. Ну. А потом под лед ушли, когда растаял.
Левон. И все?
Клюшников. И все.
Левон. Тогда поехали.
Запись 8
Левон. А правда, что, если тут порезаться, рана не заживет?
Клюшников. На улице – да.
Левон. И просто истечешь?.. Интересная смерть.
Клюшников. Ты охренел совсем?
Левон. Ну я так. Теоретически.
Клюшников. А ты выйди да вдохни глубоко. И все. Вот тебе и пневмония. Тут много-то не надо. И тоже очень интересно.
Левон. Вы не думайте, что я планирую.
Клюшников. А я вообще про тебя не думаю.
Левон. Это очень страшно, что они топливо не привезут?
Клюшников. Не знаю, прикинуть надо. «Молодежка» столько жрет. Пятисоткиловаттным дизелем же. Я думал на всех, океанским лайнером завезут… Не знаю. Будем, видно, здесь просто жить… Все равно до декабря ходов во льду не будет. Не заберут. Никакой работы толком. Курорт, блин.
Левон. А может у соседней станции запас взять? Может, дотянем?
Клюшников. Нашел, где эксперименты ставить. Приказ есть приказ.
Левон…Петр Георгич, а так бывало вообще? Ну, чтоб топливо не привозили?
Клюшников. Нет.
Левон. Может, изменится все еще, переломный этап. Россия меньше стала, легче все контролировать… Будем, как Швейцария. С грузом тяжело идти, а тут отбросили лишнее.
Клюшников. А чё Швейцария?
Левон. Ну, порядок у них…
Клюшников. Дурак ты, малой…
Левон. Почему? Многие так думают.
Клюшников. Дураки думают. Умные делают.
Левон. «Слова, слова, слова…»
Клюшников. Знаешь, почему в твоей Швейцарии порядок? Потому что она для порядка. Нужно делать то, для чего ты родился.
Левон. А мы для чего родились?
Клюшников. Да уж не для того, чтобы жить сыто, Лева. Это хомяк запасы делает, а зверь покрупнее убивает, ест и дальше бежит. Россия для миссии. Понимаешь? Нам цель надо. Большую, высокую. Мы за нее и голодать готовы, и Москву сжечь… Мы – лев, не хомяк. Нам не надо красиво да хорошо, нам вперед надо. Разбежались вот они, все такие независимые. И цель у нас пропала. А без цели мы сдохнем. Понял? Не от голода, а от тоски. Смысла нет… Это хуже всего. Мы же тут не просто лед в пробирки пилим. Мы для смысла. И Гагарин для смысла. И Сталин.
Левон. Сталин?
Клюшников. Да, я сказал «Сталин»! Ты не оглох! Должен быть смысл. Не у всех. У нас – должен. Сила большая, и смысл большой нужен… А сейчас… Вторник у них… на хер…
Запись 9
Отец Александр. Я десять лет работал испытателем парашютов. С помощью парашютных систем доставляли в удаленные районы все необходимое. Куда только человека не забросит, на каком только краю не прилеплено хижинки… Одной сгущенки, наверное, реку доставили… И все с Толей. Классный он был парашютист. Говорил: «Мы видим сверху все, как видит Бог»… Деревня в лесу затаилась, гроза к городу приближается… Не верил он в Бога, в общем.
А потом, перед тысячным прыжком, приснился ему сон, как летит он над землей высоко-высоко, выше неба, выше Бога… Без парашюта, сам. И видит свой родной двор, а во двор выходит Толина мать с повязанной крестом на груди шалью. Мать голову подняла, скорее шаль снимает, вытягивает ее на руках вперед и бегает, бегает кругами. Толю пытается поймать в эту шаль… А он до того расчувствовался от этой простоты и глупости, что равновесие потерял и падать начал. Падает сквозь облака, сквозь мать, сквозь траву, землю… до самого ядра. В ядре – вода. Он тонет в ней. Пьет, пытается всю воду из ядра выпить. Бога зовет, а Бога нет. Потому что сам он себе богом был.
На тысячном прыжке он и разбился. А я уверовал, сан принял.
Тяжело это: верить и Землю с высоты видеть. Глупой она кажется тогда, сломанной, некрасивой. Жаль ее, в общем. Стыдно становится перед Богом за то, что геометрией дорог землю изрезали. На Божье сетку надели. А купола из земли торчат, вроде как «извини» ему говорят. Вдруг я все, как первый раз, стал видеть.
Потом мне по телевизору сказали: на Марсе обнаружены снежные шапки. Я засмеялся даже. Шапки! Они говорят: значит, жизнь там была, это ведь как наши полюса. Значит, Марс как Земля был и погиб. А шапки остались. Пожалел, выходит, Бог марсовы шапки, залюбовался ими. И на наши сейчас смотрит. В сухих долинах, на непокрытой льдом части Антарктиды не было ни дождя, ни снега два миллиона лет… Зачем? Зачем Богом эта пустота сохранена? Самое видное Ему место… А на нем ни одного купола, ни одного «извини».
Мишка. Может, ему место надо, чтоб отдохнуть? А ты и тут заляпать хочешь?
Отец Александр. Богу отдохнуть? Нет.
Мишка. Я больше всего люблю красться за пингвинами, когда они идут строем друг за другом! Я их колонизирую! Они переваливаются с ноги на ногу, такие деловые. А тут я как подлечу! И покатились, покатились на боках, бревнами! Ду-ра-ки!
Отец Александр. Некрасиво, Мишка. Ты у них в гостях.
Мишка. А ты вообще в гостях стройку устраиваешь!
Отец Александр. Первая церковь русская должна быть, потому что Богу так угодно.
Мишка. Ты-то почем знаешь?
Отец Александр. Лазарев и Беллинсгаузен, русские, первые сюда пришли. И вера первая наша должна прийти.
Мишка. Зачем? Какая тут от нее польза?
Отец Александр. Чтоб службы за упокой проводить, в память о погибших полярниках.
Мишка. Так бы и сказал… А то заладил «купола, купола»… Раз они тут умерли, значит и их немножко это земля. Раз для них, то я согласен. А если для тебя, то извини-подвинься… Чё замолчал? Обиделся?
Отец Александр. Еще на собак я не обижался.
Мишка. Тю!.. Собака, так хуже тебя что ли? Я, думаешь, не понимаю твою амбицию? Да все я понимаю. И про купола понимаю. Я ж тут тоже не просто так великомучаюсь.
Отец Александр. В смысле?
Мишка. В том самом. В высоком. Я тоже тут голыми лапами по наледи хожу за идею. Собака – это тебе не кошка. Понял?
Отец Александр. Как не понять…
Мишка. Собака зверь особенный. И главные великомученики у нас похлеще ваших. Белка и Стрелка. В небо вознеслись, за веру в космос, в человека пострадали. Бог Сына присылал страдать за человека. Одного! А мы двоих – Белку и Стрелку! А до них сколько собак за веру погибли? Они тоже в человеков верили! Верили, что человек всесилен, и погибли! И я здесь, потому что в человека верю.
Отец Александр. Так ты погибать, что ли, сюда приехал?
Мишка. Может, и погибать. Не каждой собаке такая честь – не просто так погибнуть.
Запись 10
Отец Александр. Ты не расстраивайся, Петр Георгич. Давай яичницу пожарим?
Мишка. Давай, давай!
Клюшников. Последний десяток остался. По плану раз в неделю. А сегодня у нас что?
Мишка. Паршивое настроение.
Клюшников. Четверг. Вот в понедельник и пожарим.
Мишка. Ну и ладно, я буду гречку.
Клюшников. Дай-ка нам, Саша, с устатку.
Отец Александр. Беленькой?
Клюшников. А у тебя серенькая есть?
Отец Александр. Вот. За дружную зимовку!
Клюшников. За Ленина!
Левон. Я за него не буду.
Клюшников. А ты его видел?
Левон. Нет, конечно.
Клюшников. А ты сходи, сходи. Там теперь очереди нет. Сходи, тебе понравится.
Отец Александр. Чему там нравиться-то?
Клюшников. А ты был?
Отец Александр. В детстве.
Клюшников. И ты сходи.
Отец Александр. Так там, поди, с тех пор перемен-то немного. Лежит, как лежал. Уберет его Ельцин скоро, я думаю.
Клюшников. Его убирать нельзя, тем более сейчас. Чем хуже, тем лучше его охранять надо. Вот сунься к нам чужой, мы перед ним чем – ядерной кнопкой трясти будем? Ее из кармана-то не вынешь. А Ленин – пожалуйста, заходи, гость дорогой. Такие вот у нас тут традиции, что посередь страны вот тебе – налево храм, направо храм, а посередине вот он лежит, нас охраняет. Вы видели, как он там лежит? Не как покойники, руки сомкнувши, а так, что встанет он в любой момент. Одной рукой аж о толчковую ногу оперся. Вот-вот глаза откроет. А под ногтями кровь засохла. Видел ты, отец Александр, как кровь засохла?
Отец Александр. Ты серьезно?
Клюшников. А я вообще никогда не шучу. Не умею. Ногти у него коричневые. Там хоть на секунду пускают, а я заметил.
Левон. Это реакция какая-то, наверное. Формальдегид…
Клюшников. Лева, ты знаешь хоть, чё такое формальдегид-то?
Левон. Нет, вообще-то…
Клюшников. И зачем ты его сказал? Сказал бы «Вшивка» – то же самое.
Левон. А что такое Вшивка?
Клюшников. Река. Неважно. А важно, что не зря Ильич на площади в своем коробке лежит. Да еще по расписанию открывается. Да мальчики эти бледные из темноты по углам на посетителей шипят: «Круг обходи, не останавливайся». Круг! Понимаешь, Лева? Круг!
Левон. И что значит – круг?
Клюшников. А в том-то и дело, что ничего. Зачем тогда именно круг? Никто ж не ответит, но надо ритуальный круг без остановки. Словно утром сегодня он преставился. Словно – «Тише, не разбуди»! Такой мы, мол, дикий народец, и гордимся этим. Не подходи, мы себя не контролируем. Так вот, пока он там лежит, они нас боятся.
Отец Александр. Так живой же он был! Не Царь-пушка! У него ж душа успокоения не находит, пока он не в земле.
Клюшников. А нельзя, батюшка, каждую душу-то под одну гребенку чесать! Его б душа рада была еще сто лет тут в парче народу служить, а не без толку червей кормить.
Запись 11
Левон. Да никто на нас не нападает. Кому мы нужны… Охота на ведьм это все…
Клюшников. Чего?
Левон. Да ничего. Просто выгодно было, чтоб такие вот как вы, Петр Георгич, всегда в стойке сидели. Страх мобилизует. Вот нас и пугают.
Клюшников. Иди снегом умойся, паршивец…
Левон. Надоело слушать. Вот. Я вам докажу! Вот прочитайте тут!
Клюшников. Не тычь мне своими книжками! Старообрядец!
Левон. Прочитайте вслух! Всего абзац! Для Мишки!
Мишка. Давай-давай!
Клюшников. «Третья мировая война могла начаться в 1983 году. Советская система спутникового обнаружения дала сбой, передав сигнал о старте нескольких американских ракет. Сидящий на пульте подполковник Станислав Петров взял на себя ответственность не передавать информацию высшему руководству страны, решив, что вряд ли США будут наносить первый удар столь малыми силами, возможно, предотвратил, таким образом, ядерную войну». Ну?
Левон. Я же говорил.
Клюшников. Ты где это взял?
Левон. Места знаю.
Клюшников. А если бы нет? Если бы это был не сбой! А руководство не оповестили! Ты можешь себе представить, чем это могло закончиться? Ленин – это лирика. Я тебе не для того о нем. Так. Болтаю. Но мы тут с тобой не просто сидим. Мы за людей в ответе.
Левон. Ага… Ждем, пока стрелочка дернется.
Клюшников. Да, мать твою! Ждем! И не дай бог, Лева, она дернется! И трижды не дай бог, если мы тогда промолчим. Нет тогда смысла в нас. Зря ты тут казенную консерву хряпаешь и силы тратишь. И живешь зря! Потому что самого себя испытывать – это тебе не смысл. Это варка в собственном соку. Ну, можешь ты чего… И какой прок? Кому гордиться этим, кроме мамки твоей да тебя самого! Какой бы герой ни был, если пользы никому от этого, то живешь ты… конкретно ты, Лева, зря!
Мишка. Ты не обижайся. Не понимаешь ты еще просто. Когда не понимаешь, просто слушать надо. Я так всегда делаю.
Запись 12
Клюшников. Прием! Прием! Центр! Станция «Молодежная» срочно вызывает Центр!.. Прием! Прием! Центр? Вы слышите? Срочно!.. Прием!
Отец Александр. Не горлань, Петр Георгич. Не слышат они. Давай подождем.
Клюшников. Я те щас…
Левон. Чё кричите? Я чуть с кровати не упал.
Клюшников. Связи нет.
Левон. Что-то случилось?
Клюшников. На сейсмограф посмотри!
Левон…Вы точку уже определили?
Клюшников. Нет, южная часть Турции.
Левон. А до границы?
Клюшников. А не насрать ли, сколько там до границы, Лева? Если это семьдесят девятый, то всем хватит!
Левон. Что семьдесят девятый?
Отец Александр. В году семьдесят девятом в ЮАР – движение земной коры. Тоже «Молодежка» обнаружила. Здесь.
Левон. Землетрясение что ли?
Клюшников. Прием! Прием! Срочный вызов! Центр!
Левон. Я не понимаю…
Отец Александр. Они ядерное оружие тайно испытывали. В ЮАР. СССР зафиксировал здесь.
Клюшников. Турция-то поближе. Соображаешь?
Левон. Это что же? Нас там взрывают что ли?..
Клюшников. Надо на подстанцию ехать. Проверим и на связь, может, оттуда выйдем.
Левон. Буря начинается.
Клюшников. Пока мы здесь бури боимся, там, может…
Отец Александр. Можно я поеду?
Клюшников. Нет. Оставайтесь. Оба.
Левон. Мне надо с вами пойти.
Клюшников. Нет.
Левон. Мне очень надо.
Запись 13
Радио(голос Клюшникова). Вышли нормально. Продолжайте попытки связаться с Центром.
Отец Александр. Звоню-звоню, Петр Георгич… Не отвечают пока. До связи!
Радио(голос Клюшникова). До связи.
Мишка. И сел! Чё сел-то? Звони давай… Там, может, границу подрывают, а он сел!
Отец Александр. Центр! Вызывает станция «Молодежная»! Центр! Срочно! Прием! Вызывает станция «Молодежная»… Не идет. Видишь?
Мишка. Может, их там уже того… Нет уж, может, России-то?
Отец Александр. Прием! Центр вызывает «Молодежная»…
Запись 14
Отец Александр. Центр! Центр! Вы слышите?
Мишка. Наших набери.
Отец Александр. Подстанция! Подстанция! Прием.
Радио(голос Левона). Да! Прием!
Отец Александр. Дошли? Дошли, родимые?
Радио(голос Левона). Связались с Центром?
Отец Александр. Нет связи!
Радио(голос Клюшникова). Пробуй снова и снова. Они должны знать. Надо предупредить! Прием! Повторяю: Центр надо предупредить.
Отец Александр. Понял. Где вы?
Радио(голос Левона). Осталось десять километров. Мы скоро уточним показатели. Прием! Как поняли?
Отец Александр. Я понял. Я все понял.
Радио(голос Левона). Конец связи.
Запись 15
Левон. Петр Георгич, а зачем мы скорость скинули?
Клюшников. Здесь ледниковые трещины могут начаться. Зона опасная.
Левон. Но мы ж увидим, наверное. Зачем так уж медленно?
Клюшников. Так их снежными мосточками припорошило. Это ж как по минному полю… Не притормозишь если…
Левон. Но мы же так можем опоздать!
Клюшников. Ты мертвый войну не остановишь. Угомонись… Шел бы ты в балок.
Левон. Никуда я не пойду.
Клюшников. Нам бы лучше в разных частях находиться…
Запись 16
Клюшников. Оседаем! Сцепку заклинило. Бей в окно!.. На крышу лезь!
Запись 17
Клюшников. Ты ногами-то не очень-то…
Левон. Он еще глубже провалится?
Клюшников. Ляд его знает… Я сейчас трос на край трещины перекину, и по нему наверх первый полезешь. Понял?
Левон. А почему я первый?
Клюшников. Приказ. Не бойся… Ну как из шахты лифта. Только тут стенки поглаже будут… Вот так… Ну давай, Левон.
Левон. А трактор прямо тут кинем?
Клюшников. Дурак что ли? Нет, на память возьмем.
Левон. Руки режет.
Клюшников. А ты не торопись. Металл от холода, как веревка, рваться будет, не трепли лишний раз. Ну! Нож втыкай глубже, на него опирайся. Не на трос…
Левон. Я не вижу ничего…
Клюшников. Нормально, Лева. Нормально. Я вижу. Давай, сынок.
Левон. А!..
Клюшников. Чего ты?
Левон. Руку порезал…
Клюшников. Подтягивайся быстро! Зажми там! Давай! Доверху не истечешь.
Запись 18
Отец Александр. Центр! Прием! На связи «Молодежка»!
Мишка. Чё ж такое там у них… Нашим еще раз…
Отец Александр. Да наши тоже не отвечают…
Мишка. В Центр еще раз. Ведь не может же быть, что только мы с тобой на свете остались! Так не бывает… Кончай молиться! Звони, я сказал!
Запись 19
Клюшников. Да… поймала Антарктида. Жми сильнее.
Левон. Она ведь не свернется. Да? Не свернется?!
Клюшников. Спокойно. Завязал же. Терпи-терпи, сынок…
Левон. Отойдет, да? Я без руки буду…
Клюшников. Прекрати! Нормально. Подыши помельче.
Левон. А мы в расщелину к трактору не спустимся?
Клюшников. Зачем?
Левон. Надо же по рации, чтоб забрал…
Клюшников. А если трос второй раз не выдержит? Я тебя прошу, как мужик мужика: утихомирься. Поп знает, где мы. В Центр дозвонится и за нами двинет.
Левон. А если нет?
Клюшников. Чего нет?
Левон. Если Центра уже нет, и он никогда не дозвонится. А так и просидит, пока мы тут?
Клюшников. Нет. Всё есть. Нам нужно продержаться. Сил лишних не тратить. Понял? Повезло нам. К оттепели дело…
Запись 20
Клюшников. Так… Давай медленно, но без остановок. Наравне. Ты за мной следишь, чтобы я шел, я – за тобой. И говорить давай.
Левон. Я не могу говорить…
Клюшников. Говори, кому сказал! Сукин ты сын, Лева. Молчать будешь – и себя, и меня угробишь.
Левон. Петр Георгич… мы умрем? Да?
Клюшников. Нет, мы воспарим прямо из пупа земли и будем летать привидениями над немецкими замками.
Левон. Из пупа?
Клюшников. Конечно. Здесь же пуп! Середина земли. Вроде и место не живое, а самое нутренное, с самого начала и до самого конца одинаковое. Бодрее, Лева, иди! Бодрее! Здесь же такие твари в океане водятся, какие до нас миллионы лет жили и после нас будут. Тут главный пуп – озеро Восток – под землей полощется. Самую глубокую скважину до него копнули… Шевелись давай. Шевелись. Ать-два! Ать-два! Левой, Левка! Левой.
Левон. А замки почему немецкие?
Клюшников. Какие замки?
Левон. Ну, вы сказали – летать над немецкими замками. Это я так… Надо как-то беседу поддержать…
Клюшников. Это ты молодец. Правильно приказ понял. Над немецкими, потому что кого больше всего напугает привидение с советской речью? То-то и оно…
Левон. А мы когда умрем, наши тела найдут и похоронят? Или искать не будут?
Клюшников. Будут, Лева, конечно, будут…
Левон. Петр Георгич!
Клюшников. Ну?..
Левон. Вы шаг замедляете.
Клюшников. А? Да-да. Спасибо. Найдут. Мы ж, если замерзнем, долго сохранимся. Вот он тебе – природный морг.
Левон. Это хорошо.
Клюшников. Что ж тут хорошего?
Левон. Мне очень надо, чтобы меня где-нибудь похоронили.
Клюшников. А на кой? Сюда даже бабе твоей не прилететь на могилку. Все равно ж на материк не повезут. Тут и схоронят. Не в землю только, в металлическом ящике, к скале приварят… Есть баба-то?
Левон. Нет, не успел.
Клюшников. Еще не успел. Повторяй! Еще не успел!
Левон. Еще не успел.
Клюшников. И прыгай. Прыгай! Давай попрыгаем! Ступни гни как следует и руками, руками! Я еще не успел! Я еще не успел!
Левон. Я еще не успел! Еще не успел!
Клюшников. Молодец. Давай походим. Уф… А зачем могила-то тогда?
Левон. Я очень хочу настоящую. Я прошлым летом на Новодевичьем в Москве был. Там столько памятников, столько людей. Целый день бродил… И тоже мне захотелось, чтоб остался от меня… ну хоть камешек на поверхности… Могила – это же такое интимное… Подходишь к артисту какому или спортсмену, и видно, с кем он рядом хотел лежать, а кто с ним, как родные к нему относятся, приходят ли люди, кладут ли цветы. Такое открытое интимное. Понимаете?
Клюшников. У Высоцкого был?
Левон. Был. Он на Ваганьке.
Клюшников. А туда зачем?
Левон. Затянуло.
Клюшников. Ну и как? Нормально там у него все? Как он?
Левон. Нормально. Цветы есть. Лежит на самом краешке только.
Клюшников. Оно и понятно. Ему хватит. «Кто в океане видел только воду, тот на земле не замечает гор»… А чё ты туда поперся-то?
Левон. Да мне к Чехову надо было.
Клюшников. Писателю?
Левон. Ну.
Клюшников. А чё к нему?
Левон. Да у меня у тетки дача близко от его дачи в Мелихове. Я у нее жил. Гуляли. Она яблок в чеховском саду насобирала, уже зрелых, падучих. Таких, со сладкими гематомами… Там много… Говорит: отвези Антону Павловичу на могилку. Пусть поглядит. Хороший урожай в этом году. Я и повез.
Клюшников. Быстрее, Лева, быстрее! Не отвлекайся. И как он там?
Левон. Да так себе. Лежит почти на дорожке. Цветов нет, памятник, наверное, тот, с каким хоронили. С женой и отцом. Жаль стало.
Клюшников. А ты его не жалей. Он не один. Он с женой и отцом. Ему-то, поди, это важнее, чем памятник.
Левон. Не знаю… Напротив Гоголь, один. Торжественный до ужаса… Петр Георгич, не садитесь, не садитесь! Давайте медленнее, но останавливаться не будем!
Клюшников. Да-да… Говори, Лева. Говори… Кто там еще?
Левон. А напротив Веневитинов.
Клюшников. Тоже писатель?
Левон. Да нет. Поэт. Могилка совсем заброшенная. Он пушкинской поры. И получше Пушкина начинал, но не успел. Прожил только двадцать два года. Совсем как я. Я даже на год пережил.
Клюшников. Ты еще не прожил…
Левон. Еще не прожил… Ой! У меня ж фляжка со спиртом в сапоге! Дядя Петя, вы чё? Вставайте! Ну! Спирт есть! Вставайте!
Запись 21
Радио. Станция «Молодежная» прием!
Отец Александр. Слава Богу!
Радио. Прием!
Отец Александр. Прием! Центр! Срочно! Зафиксировано движение земной коры в южной части Турции тридцать два часа и шесть минут назад. Мы предполагаем возможное испытание ядерного заряда. Конкретные координаты: двадцать градусов южной долго…
Радио…Там землетрясение было два балла. Мы в курсе.
Отец Александр. Землетрясение?
Мишка. Это точно?!
Радио. Да, землетрясение. Кто на связи?
Отец Александр. Отец Але… Строитель-ремонтник. Почему вы не выходили на связь?
Радио. Смена кадров у нас.
Отец Александр. Чего?!
Радио. Порядок изменился.
Отец Александр. Что за люди-то вы? Порядок! А был порядок-то?! Мы думали, вы там всё уже!
Радио. Прошу прекратить панику. Центр вызывает Клюшникова.
Отец Александр. Нет его! Слышите? Вышел он на подстанцию в буран.
Радио. Такого приказа не было.
Отец Александр. Какого приказа? Мы думали вы там всё! Он на связь седьмой час не выходит! Я сижу тут, только чтобы вас предупредить! А сейчас за ним пойду.
Радио. Кто остается на станции?
Отец Александр. Собака остается!
Мишка. Я не останусь один!
Радио. Что за шутки? Прием!
Отец Александр. Никого. Мы все – я, слесарь-ремонтник, и Мишка, якутская лайка, – выходим на поиски.
Радио. Дождитесь выхода на связь.
Отец Александр. Семь часов! Если у них заглох двигатель, они часа через три в снег превратятся! Чего ждать? Ехать трупы собирать?
Радио. Центр запрещает вам оставлять полярную станцию.
Отец Александр. Идите к черту! Конец связи.
Мишка. Батюшка?
Отец Александр. Что?
Мишка. К черту?!
Отец Александр. Поехали.
Запись 22
Клюшников. Ох, ты ж мать!.. Это чё я вижу-то?
Левон. И я вижу…
Клюшников. Гитлер?
Левон. На тарелке.
Клюшников. Идем по-пластунски.
Левон. Куда?
Клюшников. Я так и знал! Всё – правда! Земля полая, а здесь ходы внутрь… Быстрее, он приземляется.
Левон. Дядя Петя, а чё он тут делает?
Клюшников. Тут подземная база СС. Убежище… Ядерные заряды готовят.
Левон. Оружие?
Клюшников. Ползи-ползи! Имплозивные заряды, говорю… Новое придумали, суки! Готовятся! Вот Союз распался, а они тут как тут. Того и ждали… Ну, ничего… Мы тебя, заячья харя, пришпилим. Сейчас-сейчас…
Левон. Как он ходит? Он же умер! Яду выпил и умер.
Клюшников. Какого яду?! Отрава отраву не берет. Он тут сидел, у подземных теплых источников. Развала Союза ждал. Хер тебе, а не ослабли мы! Понял? Капут тебе пришел!
Левон. Так сколько ж ему лет-то тогда?
Клюшников. Некогда считать, Лева! Трос готовь, я сзади перекину, а ты страхуй. Щас мы фашистскую суку удавим!
Левон. Он смотрит на меня!
Клюшников. Где? Где он?
Левон. Я не вижу!
Клюшников. Опять озоновая дыра расширяется! Закрой глаза, все выжжет к ляду!
Запись 23
Отец Александр. Что такое… Уж появиться должны, а их нет все.
Мишка. Всполохи… Ты видишь?
Отец Александр. Северное сияние это.
Мишка. Нет, это шарашуты костры жгут.
Отец Александр. Какие шарашуты? Тут тысячи километров никого…
Мишка. Воины, в подземных пещерах живут. У теплых озер. Наверх туманом выходят.
Отец Александр. Не люди что ли?
Мишка. Очень похожие, с большими белыми глазами. Они пасут земляных оленей…
Отец Александр. Не пори чушь. Тут одни пингвины. Олень не выживет.
Мишка. Земляные олени – это мамонты. Они не все умерли, они шли на север и спрятались у теплых подземных озер.
Отец Александр. Они прям по океану до Антарктиды-то пришли?
Мишка. Так это двести миллионов лет назад было, тогда мы все одним материком были.
Отец Александр. Сам придумал?
Мишка. Ты что? Мама у ненцев водителем работала, сани таскала. Они рассказали, а она – мне. Если с нашими что случилось, то шарашуты их унесут к себе и вылечат, но потом уже не отпустят. Навсегда это. Понял?
Отец Александр. Сказки какие-то…
Мишка. А чем это твоего лучше… Если что, они умрут и их тоже заберут к себе навсегда на небо…
Отец Александр. Верь во что хочешь. С собаки спрос невелик.
Мишка. Собаки в Полярную звезду верят. Но я – атеист.
Отец Александр. Почему это?
Мишка. Я в человеков верю. Может, и зря, конечно. Но мне Петр Георгич как Полярная звезда. Он меня из снежного болота вынул. После оттепели навалило снега. Бегу, а снег оседает, затягивает в эту пустоту-то, которая под ним натаяла… Все кричат: «Брось пса!» А он не бросил. Сам промок, а меня вынул.
Отец Александр. Слушай… А ведь оттепель первая уже была. Может они под снег ушли?
Мишка. Может быть. К шарашутам.
Отец Александр. Сплюнь.
Мишка. Как?
Отец Александр. По курсу идем.
Запись 24
Клюшников. Левон… Левон, открой глаза… Это вспышки. Примерещилось. Озоновая дыра же только к весне откроется. Я со страху перепутал.
Левон. А Гитлер где?
Клюшников. Умер.
Левон. Вы его задушили?
Клюшников. Ты чё? Он же в восемьдесят втором умер.
Левон. Как? Только в восемьдесят втором?
Клюшников. Да, здесь на секретной базе, в Антарктиде. Все знают.
Левон. А тарелки?
Клюшников. Да не тарелки это. Просто самолеты круглые. Способ взлететь искали. Пятьдесят же градусов. Песком. Обычный самолет начнет тормозить, лыжи от трения нагреются. Приклеится ко льду насмерть.
Левон. А это все знают?
Клюшников. В озере Восток аномалия геомагнитная. Значит, что? Значит, металл внутри. Это все знают… А уж какой…
Левон. Так он нападает на нас или нет?
Клюшников. Умер он, говорю. Успокойся.
Левон. Он ходил же… Как вы поняли-то, что умер?
Клюшников. Столба в нем нет.
Левон. Какого еще столба?
Клюшников. Я не знаю, как тебе объяснить. Может, и не столб это… Может, это вода, как в подземном озере… Но я «столб» называю. Это в лице видно.
Левон. Энергия что ли?
Клюшников. И не энергия… Это талант вроде… Черт его знает, и не талант. Какая-то такая штука… И не у каждого она в лице есть. У кого нет – не появится. А есть – пропасть может.
Левон. И что это значит, если есть?
Клюшников. Человек делом занят и себе не изменяет. А пошел поперек – всегда на лице отпечаток.
Левон. И у Гитлера был столб?
Клюшников. Был.
Левон. Так он же сволочь! Или столб и у плохих есть?
Клюшников. У разных. И у слабых, и у сильных. И у плохих, и у хороших. Вот раньше как полярников привезут на смену, я в первый же день знаю, с кем можно работать, а кто на уши сядет, сорвется или подведет. В тех столба сразу нет.
Левон. А у меня есть?
Клюшников. Да, пока что есть. А бывает, вижу, ломается у человека в лице столб. Держится просто на ниточке, но держится. Значит, сам про себя чё-то почуял. Я таких больше всего уважаю.
Левон. А без него нормально жить можно?
Клюшников. Без него даже лучше, но я с таким говорить не хочу. Пусть живет. Рука-то болит?
Левон. Не знаю. Я не чувствую ее.
Клюшников. Давай еще пошевелимся. Главное ноги. Без руки жить можно, а без ног ты – самовар. Давай-давай…
Запись 25
Левон. Боль мучать не может. Вот когда ее нет, становится по-настоящему страшно. Но если страшно, значит, еще жив. И сразу не страшно. Так можно откладывать все лишние чувства до бесконечности, все ненужное. Как лишние вещи из рюкзака. Мне в последний поход лишнего не нужно. Пока не останется последнее, главное, на самом дне: я жив.
…В ту осень была такая зима… И, как назло, работы – лопатой не перебросать. Когда круглосуточные дни закончились, я уже не мог заснуть. Мотался ночью из комнаты в кухню. Автоматически растягивал двумя пальцами резинку трусов, она шлепалась о бока, только будила меня. Надо устать, устать до самого конца, до самого предела, чтобы просто упасть, потерять сознание и посчитать это сном. Надо обнять дерево. Дерева не было, был полированный шкаф. Я обнял его, а потом открыл. Там висела бабушкина бобровая шуба шестидесятого размера. Мех в три пальца толщиной. Она – мое спасение, мой клад! Скорее! Включить свет! Съесть! Что там? Баранка? Да! Пусть! Мне нужны силы, а то я падаю с ног. А впереди много дел.
Я сошью из этой шубы комбинезон! Оставлю только дыры для глаз, чтобы снег не хлестал по щекам! А на глаза очки для плаванья! И на велосипед! И ничего с собой не нужно тащить! Я не замерзну на снегу в лесу! Бабушкин бобер спасет меня. Можно ночевать прямо так, сразу, как слез с велосипеда. Вот это будет жизнь! Даже звери считают меня за своего… Хотя нет, это уж слишком… Нужны рога… Где-то и рога же были, лосиные, на антресолях. Конечно! Вот и рога. Спилить! К черту олений лоб, рога пришить к бобровому капюшону, и мне не страшен даже медведь. Всё! Держитесь! Левон всесилен! Мне не страшна ваша зима! Нужна застежка…
И вот тут меня вырубило. А утром началась температура, и я по привычке читал проклятую Ахматову. Мама зачем-то раньше подсовывала ее, когда я болел. И теперь томик всегда лежал в ящике с лекарствами… «Шутка. Все, что было. Уйдешь, я умру…» Идиотизм… Какой идиотизм! Мечта рухнула! Я никуда не поехал. Я лежа писал курсовую, мазал нос и уши бальзамом «Звездочка» и хотел умереть. Представлял, что лежу смертельно раненый. Истекаю кровью. Смотрел на свои нитяные вены. Будто из них льется кровь. Я не могу ее остановить. Но я не умер тогда.
Запись 26
Старуха
Twinkle, twinkle, little star, How I wonder what you are! Up above the world so high, Like a diamond in the sky!Мишка. Посмотри на меня, пожалуйста, Полярная звезда. Я точно не знаю, как ты далеко и есть ли ты на самом деле. Немилосердно высоко живешь. До тебя не допрыгнули даже мои летающие братья Белка и Стрелка. Ты как алмаз во тьме ночной.
Старуха
When the blazing sun is gone, When he nothing shines upon, Then you show your little light, Twinkle, twinkle, all the night.Мишка. Когда полгода назад зашло солнце и на Антарктиду упала смертельная тьма, ты появилась. Ты единственное, что напоминает здесь о том, что ночь имеет конец. Пожалуйста, мерцай. Мерцай, Полярная звезда, всю бесконечную ночь.
Старуха.
Then the traveller in the dark, Thanks you for your tiny spark, He could not see which way to go, If you did not twinkle so.Мишка. Путешественник не сводит с тебя глаз. Он мой лучший друг. Я знаю, что лучшие друзья не возвращаются. Но мне некого больше просить, и я прошу тебя, Полярная звезда. Продолжай мерцать, чтобы он не сбился с пути и верил, что я приду за ним.
Старуха.
As your bright and tiny spark, Lights the traveller in the dark, – Though I know not what you are, Twinkle, twinkle, little star.Мишка. Отсюда ты кажешься только маленькой искоркой, в тебя сложно верить. Но нужно же во что-то верить… Посмотри на меня, пожалуйста, Полярная звезда. Я точно не знаю, как ты далеко и есть ли ты на самом деле. Пожалуйста, мерцай. Мерцай, Полярная звезда, всю бесконечную ночь.
Запись 27
Клюшников. Давай, шевелись. И говори!
Левон. Не могу больше…
Клюшников. Ну же!
Левон. Не могу…
Клюшников. Захочешь умереть – умрешь. Не захочешь – не умрешь. Хочешь умереть, сукин ты сын?
Левон. Не могу…
Клюшников. Хочешь меня тут одного оставить, предатель?
Левон. Нет, дядя Петя. Нет. Я здесь.
Клюшников. Говори мне что-нибудь, Левка… Мальчик… Говори… Ты что сделал, когда первый раз на полюс попал?
Левон. Палку воткнул и стал вокруг нее по всем меридианам бегать.
Клюшников. А я купался вот в этой водичке.
Левон. И как?
Клюшников. Горячо. Надо было одну бабку спасать.
Левон. Откуда тут бабка?
Клюшников. Да мы кругосветку шли. На разных отрезках к нам подсаживались путешественники, если не сказать, прости господи, туристы. Так вот, до полюса к нам села бабка. Мне тогда казалось, было ей лет двести. Сейчас-то старше стал, понимаю, что не больше ста. Хотела тоже вот как ты палочку воткнуть, за минуту кругосветка по меридианам. Англичанка. Богатая до поясницы. Так вот, побегала со всеми. А отчаливать стали – что такое? Тревога. Старуха в океан кинулась… Лева, ты спишь?
Левон. Нет. Я здесь. Говорите. Говорите потише. Так громко.
Клюшников. Так вот, старуха в океане. Ну, нас человек пять за ней. Не успели. Да и успели б, промерзла… Короче, лежат теперь ее косточки где-то на дне брюха синего кита. Лева?.. Лева, слышишь?
Левон. Слышу.
Клюшников. Дыши! Дыши, дурак, чаще…
Левон. Дышу. Говорите. Говорите, пожалуйста…
Клюшников. Где к ляду этот поп? Труханул что ли, не пошел за нами…
Левон. А старуха?
Клюшников. Говорю – старуха потонула.
Левон. А… Ну-ну…
Клюшников. Мы потом к ней в каюту заходим, а там письмо. Так, мол, и так. В моей смерти прошу никого не винить. Я видела все страны мира. Моей последней мечтой было увидеть полюс. Я стара, жить больше особо незачем и не для кого. Не поминайте лихом. Нет, она, конечно, «лихом» по-английски не написала, но что-то типа того по смыслу.
Левон. А почему сразу не сказала?
Клюшников. Кто ж ее знает. Боялась, может, что остановим. Суицидника на борт брать…
Левон. Дядя Петя, а кому бы ты сейчас позвонил? Жене? Если б только один звонок.
Клюшников. Начальству бы позвонил. Предупредил, что мы умираем и работа на станции приостановлена. Пусть ждут первого потепления и спасают попа с Мишкой.
Левон. А жене?
Клюшников. А что ей скажешь? Она сама все знает. Баба должна быть такая, Лева, что ты ей не позвонил, а она это поняла. Не наоборот.
Левон. Дядя Петя! Дядя Петя! Гляди! Телеграф!
Клюшников. Ого! И правда телеграф. Побежали скорее! Согреемся и всем напишем!.. Догоняй!
Левон. Ой, здравствуйте!
Старуха. Hello, Sir. Do you speak English?
Левон. Speak Russian… Советский Союз… Ой, no! Российская Федерация!
Старуха. Вы не знаете, из какой вы страны?
Левон. Нет, мы больше не знаем, из какой мы страны. Мы из… Антарктиды.
Клюшников. Фуф… Еле догнал. О! Бонжур, мадам! Знакомые все лица!
Старуха. Здравствуйте, Питер. Мы не виделись с вами, пожалуй, лет двадцать.
Клюшников. Больше, мадам.
Старуха. О, нескромно намекать даме на ее возраст.
Клюшников. Простите, мадам. Как ваши дела?
Старуха. Стабильно.
Клюшников. Как я рад. Вот. Познакомьтесь. Левон. Первый раз на полюсе. Знакомься, Лева. Это мадам Старуха-англичанка. Я говорил тебе о ней.
Старуха. Вы говорили обо мне. Как приятно!
Левон. Пару минут назад. Долго жить бу…
Старуха. …Смешной. Чего же вы хотите?
Левон. Мне надо отправить телеграмму. Тете. В Мелихово. Улица…
Старуха. Не уточняйте. Диктуйте текст.
Левон. «Тетя, я умер в Антарктиде. Яблоки из сада съел по дороге к Чехову. Нарви новых и отвези ему. У него там пусто»… Всё.
Старуха. Отправляю.
Левон. А ты, дядя Петя?
Клюшников. Давай. Пишите. «Папа, у тебя больше нет сына, только внук. Не давай ему сидеть на месте и не называй в честь меня котов». Хватит?
Старуха. Хватит. Отправляю.
Клюшников. Мы благодарим вас, мадам.
Старуха. Я сама рада. На полюсе, вы знаете, так мало работы. Новых людей приходиться ждать годами. А я ужасно скучаю без работы.
Отец Александр. Мы здесь! Мы здесь! Вы видите нас?
Мишка. Петр Георгич, мы здесь! Левон, ты что оглох?
Отец Александр. Братцы, давайте! Давайте, родимые! Мишка, поднимай!
Запись 28
Отец Александр. Ну, с Божьей помощью… Вот хоть я и верую, а все кажется, что человеку свое тело не победить… Читал как-то: на леднике одному геологу пришлось, чтобы спастись, прыгать лежа. Вроде как невозможно. А он прыгнул. Я так и понял, что это Бог его подкинул… И вы с Божьей помощью отойдете.
Клюшников. Пить дай…
Отец Александр. Пей-пей, Петр Георгич… Я как увидел, что ты весь обмороженный, еще парня на себе тащишь, глазам не поверил.
Клюшников. Чё это?
Отец Александр. Это я компотика наварил из яблок сушеных. Пей. Витамины. Подкрепляйся. Делать-то нечего… Вы трое суток спите, вот и наварил.
Клюшников. В Центр дозвонился?
Отец Александр. Да, все рассказал. У них там как раз пересменка случилась…
Клюшников. Какая, к ляду, пересменка?
Отец Александр. Местами менялись, говорят.
Клюшников. Сдурел ты что ли? Они круглосуточно дежурить должны!
Отец Александр. Петр Георгич, ты знаешь… Ну их. Главное на них не напали. Ложная тревога, мы предупредили. Бог с ними. Прости. Там, видно, серьезное дело. Не нарочно ж они… В Турции землетрясение. Просто землетрясение. Нас никто обидеть не хотел.
Мишка. Я вообще сначала подумал: всё, помер Левка. Петр Георгич его мертвого тащит. Мертвый-то без души, на тридцать два грамма легче, вот у него и хватает сил тащить. А он живой… Левка! Левка, проснись!
Клюшников. Не трогай.
Мишка. Он дышит хоть? Проверь, проверь!
Клюшников. Пусть дышит, Мишка. Не трогай…
Запись 29
Левон. Мне кажется, земли больше нет. Только снег бывает.
Клюшников. Встретитесь скоро, поцепляешь пыль на ботинки.
Отец Александр. У меня сначала аж глаз зудел. Так хотелось на что-то зеленое посмотреть. А то как в пелене. Приспособился. Вот на Достоевского почаще смотрю. Надо им в издательство потом благодарственное письмо написать, что сделали томик зеленым…
Мишка. Как хорошо, что ты проснулся…
Левон. А я всегда так болею. Как-то в детстве со скарлатиной тоже сутки провалялся. Мама говорит: думала, до снега проспишь. Я выглянул за окно и вижу, с деревьев уже все листья сошли. А прошлая осень была так давно… Я вдруг забыл, что такое вообще бывает. И спрашиваю: «Мама, как же так? И деревья скоро упадут?» Она: «Нет, деревья всегда стоять будут». «И в снег?» – «И в снег»…
Мишка. И не упали?
Левон. Нет. Только мне так с их стороны некрасиво тогда показалось остаться. Стоят такие угловатые. Только снег портят. Листья за них погибли, а им, предателям, наплевать. В Антарктиде справедливость. Ни листьев, ни деревьев.
Клюшников. М-да… Точно. Ребенок.
Левон. Ребенок, поп и собака.
Мишка. А вдруг там тоже больше нет деревьев?
Левон. Куда ж они денутся-то?
Мишка. Но если куда-то целый Советский Союз делся… Деревья-то такая мелочь… Вдруг там и правда больше ничего нет?
Запись 30
Радио. Ф… Внимание! Внимание! Центр вызывает Клюшникова! Вы слышите? Прием!
Клюшников. Центр! Я слышу вас! Прием!
Радио. У вас все в порядке?
Клюшников. Да, все показатели в норме. Работаем. Ждем вас.
Радио. Ф… на смену… ф…
Клюшников. Центр! Прием! Какие-то помехи… Прием! Вы на связи?
Радио. Повторяю. Ф… Ф-ф… на смену вам…
Клюшников. Не понял. Кому я передам смену? Зотов? Яныкин?
Радио. Нет-нет! Центр закрывает станцию.
Клюшников. Не понял…
Радио. Российская Федерация из-за недостатка финансирования прекращает работу станции «Молодежная» в Антарктиде. Как слышите? Прием!
Клюшников. Прием…
Радио. Вы поняли меня? Прием.
Клюшников. Не понял.
Радио. Россия временно замораживает станцию. Нет денег. Прием! Вы слышите? На вас нет денег. За вами приедут и помогут завершить работу. Через две недели. Пока можете сворачивать наблюдения. Вы поняли?
Клюшников. Я понял.
Радио. Конец связи. Прием.
Клюшников. Конец связи.
Левон. Дядя Петя, я не понял…
Клюшников. Они замораживают станцию.
Мишка. Еще больше? Но мы ведь и так уже до костей промерзли…
Левон. А мы?
Клюшников. Мы съездим в Россию.
Левон. Только съездим?
Клюшников. Ну, возвращаются туда, где уже были. А в этой России я еще не был.
Мишка. Я сюда больше никогда не вернусь?
Клюшников. Нет, Миша.
Отец Александр. Мишка! Мишка, ты куда ломанулся-то?
Клюшников. Пусть побегает.
Запись 31
Клюшников. Прием! Прием! ДЭС отключена, все отсеки закрыты. Мы поднимаемся. Как слышно?
Радио. Мы слышим вас. Как настроение?
Клюшников. Бодрое и печальное.
Радио. Почему печальное? Не хотите домой?
Клюшников. Тут дом.
Радио. Главное, вы возвращаетесь в том же составе.
Клюшников. Пес пропал.
Радио. Замерз?
Клюшников. Нет, пропал. Не нашли. Захотел остаться, видно.
Радио. Со следующего года вообще запретят ввоз собак на сушу и на шельфовые ледники, чтобы неместных паразитов за собой не приносили.
Клюшников. Значит, наш Мишка – последняя собака Антарктиды.
Радио. Поздравляем всю команду с окончанием зимовки!
Клюшников. Спасибо.
Радио. До связи!
Отец Александр. Шарашуты забрали.
Клюшников. Что?
Отец Александр. Вернется, говорю, едва ли…
Клюшников. А… Давай, капитан, облети еще один кружок да отчаливай. Пусть парень с Южным Крестом попрощается.
Левон. Почему попрощаюсь? Звезды же никуда не денутся.
Клюшников. Там у тебя Большая Медведица будет. А Южный Крест только здесь. Ты что? За ночь в полгода ни разу башки не поднял?
Левон. Нет.
Клюшников. Можно еще раз? Да, спасибо. Смотри, Лева. Смотри.
Запись 32
Радио. 9 июня 1999 года полярную станцию «Молодежная» закрыли. Через шесть лет работа на ней была частично восстановлена в сезонном режиме, зимовок больше не проводилось. Значительная часть ее сооружений не выдержала перерыва в работе и была разрушена талыми водами и тяжестью снега. По закону о сохранении экологии Антарктиды постройки были сожжены.
На сегодняшний день станция выполняет лишь геополитическую задачу – просто обозначает присутствие России на материке. Ведь право голоса из двадцати девяти претендующих на территорию стран имеют лишь те, кто построил достаточное количество станций, может доказать эффективность своего присутствия в Антарктиде.
Десять лет назад на материке была открыта единственная постоянно действующая церковь Святой Троицы – патриаршее подворье Троице-Сергиевой лавры. Каждый год туда на зимовку приезжают священник с помощником. По документам они – строители-ремонтники. Всю неделю работают наравне с полярниками, а в выходные ведут службу.
В 2015 году в Антарктиде проведено первое венчание.
Запись 33
Записи стерты.
Занавес.
Комментарии к книге «Антарктида», Ульяна Борисовна Гицарева
Всего 0 комментариев