Жан Ануй Потасовка
La Foire d’empoigne: Jean Anouilh (1958)
Перевод с французского Марии Зониной
Действующие лица:
Наполеон.
Людовик XVIII.
Фуше.
Д'Анувилль.
Герцог де Блакас.
Маршал.
Французский часовой.
Французский сержант.
Английский часовой.
Английский сержант.
Английский офицер.
Камер-лакей.
Рустан.
Слуга.
Дворец Тюильри. Это занавес. Ворота во двор. На сцене — часовой в медвежьей шапке. Все персонажи, как на английских карикатурах той эпохи, пузатые, лица шаржированы.
Слышно, как подъезжает карета. Часовой вытягивается по стойке смирно, кричит.
Часовой. Да здравствует король!
Сержант (входит). Поздно. Карета его величества короля Людовика XVIII мчится во Фландрию через ворота де ля Виллет.
Часовой. Да здравствует император! Знаете, сержант, нам, французам, не привыкать.
Сержант. Рановато. Карета его величества императора только въехала на улицу Сен-Оноре в окружении исступленной толпы, которая полгода назад так же горячо встречала королевскую семью…
Часовой. Тогда, да здравствует Республика! Мне-то что! Наш брат всякое видал.
Сержант (сурово). О Республике и речи быть не может. Четыре дня гауптвахты. За вольнодумство… И запомните, я с вас глаз не спущу! (Выходит.)
Входят Фуше и д'Анувилль.
Д'Анувилль. Сколько вы ему даете, мсье Фуше?
Фуше. Сто дней. Ровно.
Д'Анувилль (иронически). Сдается мне, вы посвящены в тайны истории?
Фуше (подмигивает). Отчасти. (Добавляет, ухмыляясь.) Я ее делаю.
Д'Анувилль. Вам это нравится?
Фуше. Нравилось бы, будь в этом хоть капля неожиданности. Но, когда известно, какие силы приведены в действие, колебание чаши весов под тяжестью фортуны может удивить разве что глупцов…
Д'Анувилль (задет). Я один из них. Признаюсь вам, возвращение императора…
Фуше. А вы думали, он кончит отставным командиром батальона с тысячей солдат на острове Эльба, такой актер? Вы не знаете театра. Он понимает, что проиграл, но хочет уйти эффектно. В первый раз это у него не вышло.
Д'Анувилль. Но прощание в Фонтенбло… Я был там. Я плакал.
Фуше (улыбаясь). И было над чем, молодому-то человеку! Сцена получилась неплохая, хотя на мой вкус немного примитивная. Я предпочитаю более изысканные формы. Впрочем, что-то такое мелькнуло, в самом конце, у кулис, лицом к публике… Но это бегство по враждебному, гикающему Провансу… Поджав хвост, переодевшись русским офицером… Человек, столь дорожащий своей ролью, не может так кончить. Он вернулся, чтобы предложить нам другой финал, более кровавый, если выйдет, и уж, во всяком случае, отмеченный благородной печатью рока. Во вкусе классической трагедии, привитом ему еще Тальма на уроках дикции. Будьте уверены, именно для этого он и вернулся.
Д'Анувилль. Вы думаете, он действительно… не надеется?
Фуше. У него куча недостатков, но он не дурак. И прекрасно понимает, что его ждет. К тому же для финала ему нужны статисты. Он всегда отдавал должное массовым сценам. Кстати сказать, Франция добилась от союзников уступок благодаря ловкому фокусу, когда все мы предстали несчастными жертвами тирана! Границы девяносто второго — неплохое приданое для монархии. А вот когда через три месяца союзники вернутся, и Франция в очередной раз кинется им на шею, как мидинетка — солдафону, от этих милых выдумок ничего не останется. Осмелюсь заметить, на этот раз условия будут кровавыми. Нас захватят, сомнут, выжмут, изнасилуют… Я имею в виду дам.
Д'Анувилль. По-вашему, он об этом не подумал?
Фуше. Может быть, и подумал, но ему плевать. Франция никогда его не волновала. Он работает на дом Бонапартов!
Д'Анувилль (задет). Вы суровы.
Фуше (улыбается). А вы слишком чувствительны, мой милый лейтенант. Этим и объясняется ваше присутствие здесь. Вы не успели его узнать.
Д'Анувилль (агрессивно). А ваше?
Фуше. Что мое?
Д'Анувилль. Ваше присутствие здесь. Как вы его объясните?
Фуше (тихо). Ну, это урок для старших классов, вам рано знать. Мне не хотелось бы вас портить. Я люблю благородную молодежь, впрочем, как все государственные деятели. Не будь таких, как вы, кто бы пошел за нами… Наши блестящие планы полетели бы ко всем чертям. Было бы досадно.
Д'Анувилль (презрительно). Значит, следовать за вами то туда, то сюда?
Фуше. Нет. Только туда, куда мы идем сейчас. А когда направление меняется, находится другая молодежь, столь же влюбленная в свой идеал. Другой идеал. Их всегда достаточно. Но пойдем во дворец, надо вынуть из ваз геральдические лилии. Боюсь, их аромат будет ему неприятен… Вы мне очень симпатичны. Я и матушку вашу любил, впрочем, безответно…
Д'Анувилль. Какая честь, мсье Фуше.
Фуше (улыбаясь). Это старая история. Я был еще ораторианцем. Смейтесь, смейтесь… Поносите меня. Обожаю, когда молодежь меня поносит. Это обостряет политическое чутье. Служите вернувшемуся императору, мой ангел. Месяца через два, может, два с половиной, я подам вам знак. Вовремя, не беспокойтесь.
Д'Анувилль. Надеюсь, герцог, избавить вас от хлопот. Европа навалится на нас — десять против одного. Месяца через два, два с половиной я, скорее всего, буду мертв. И незапятнан.
Фуше. Какие громкие слова для такой омерзительной вещи! Не стремитесь умирать, юноша. Надо жить. Это куда забавнее. Особенно в такой стране, как наша. Одно удовольствие наблюдать за французами после очередной политической катастрофы.
Входят во дворец. Часовой вытягивается в струнку, берет на караул. Появляется Наполеон в сопровождении Рустана и сияющего маршала.
Часовой (после секундного колебания, кричит). Да здравствует… император!
Наполеон. Отлично, молодец. Вот крик души… Это я люблю. Ты мой первый парижский часовой. Кто тебя здесь поставил?
Часовой. Начальник личной стражи вашего величества, ваше величество. Герцог Дюрас.
Наполеон. Первый раз слышу. Во всяком случае, реакция у тебя хорошая. Как тебя зовут?
Часовой. Дюпон.
Наполеон. Я знал одного Дюпона под Эйлау. Славный был малый. Я ущипнул его за ухо на поле битвы. Видишь, какая у меня память. Старых друзей я не забываю.
Часовой. Наверное, это было ухо моего отца, ваше величество. Или дяди. Я призыва тринадцатого года.
Наполеон (задет). Какая разница? Я сделаю тебя капралом. Маршал, запишите фамилию этого человека. Ты свободен.
Часовой. Кто меня сменит?
Наполеон. Никто. Я возвращаюсь как отец семейства к своим чадам. Мне охрана не нужна.
Часовой отдает честь и выходит. Маршал задумчиво просматривает записи.
Маршал. Мы забыли спросить его имя. После Гренобля у меня уже сто тринадцать Дюпонов. Не считая Дюранов. Это осложнит производство в чин и наверняка его затянет… или у нас останутся одни капралы.
Наполеон делает знак Рустану, тот раскладывает походный кожаный стульчик.
Наполеон. Франция терпелива, маршал.
Маршал. Вы не войдете, сир?
Наполеон. Не сразу. Устрою тут привал. И подожду, пока уберут. Кажется, Людовик занимал мою спальню… А поскольку он, должно быть, уезжал в спешке, я рискую уткнуться носом в его шлепанцы с лилиями… Воспитанный вроде человек, а так бестактен! В первую же ночь улегся в мою кровать.
Маршал. Эта кровать принадлежала раньше его брату, ваше величество.
Наполеон. Ошибаетесь. Ненавижу стиль Людовика XVI. Я заменил ее. На моей кровати подпись — Фонтен и Персье. Стиль ампир. И сфинксы. То-то они рты разинули, когда на мое место вскарабкался этот толстяк!
Маршал. Ну, сфинксов, положим, трудно удивить, ваше величество. Они всякое повидали.
Наполеон (окидывает его взглядом). Не нравится мне ваше настроение. Вы жалеете, что не арестовали меня, как поклялись Людовику?
Маршал. Я никогда ни о чем не жалею, сир. Я иду вперед. Впрочем, наугад.
Наполеон. Я вышел к вашим солдатам. Я крикнул им: «Стреляйте в своего Императора!» и распахнул сюртук. Возможно, это был лишний жест, признаю. Вам оставалось только скомандовать: «Огонь!»
Маршал. Мои солдаты не стали бы стрелять. Они уже знали, как это было в Лионе, и не захотели бы отстать от товарищей. И вообще было поздно. Я снова встретился с вами.
Наполеон (стремительно поднимается и внезапно кричит). Не смейте говорить обо мне, как о девке! Я не желаю строить Франции глазки. Я не могу щипать всех за ухо и ублажать, словно шлюха! (Распаляется.) А императрица? А мой сын, римский король? А сенат? Никто и не подумал о них в мое отсутствие! Между тем все было предусмотрено!
Маршал. Но вы были уже не вы…
Наполеон (с ненавистью смотрит на Тюильри, шепчет). Ему достаточно было показаться здесь десять месяцев назад, ему, всеми забытому толстяку, не одержавшему ни одной победы… только показаться… И он даже не дал себе труда позаботиться о всплеске народного энтузиазма! Старинный род… Вы правы, маршал. Это его дворец. Я снова врываюсь сюда, как взломщик. Пошли. (Быстро входит в Тюильри, за ним следуют маршал и Рустан.)
Занавес поднимается. Спальня Людовика XVIII, где Наполеона уже ждет Фуше. Слуга сметает груды мусора. Наполеон нетерпеливо ходит из угла в угол, Фуше молчит.
Что он подметает, этот человек?
Фуше (небрежно). Секретные бумаги короля — старье, сир. В предотъездной спешке он, видно, не успел их сжечь.
Наполеон. Вы их прочли?
Фуше. Разумеется.
Наполеон (улыбаясь). Глупый вопрос! В былые времена, внезапно входя в свою комнату, я всегда заставал вас на четвереньках перед корзинкой.
Фуше (тоже улыбается). Один-единственный раз, сир, и это послужило мне уроком. Вы вышвырнули меня вон. Под зад коленкой.
Наполеон. Думаете, я поверю, будто вы на этом остановились?
Фуше. Нет, сир. Я не намерен вас убеждать, не то вы окончательно потеряете ко мне доверие. Рыться в корзинах для бумаг — моя обязанность, обязанность министра полиции. После того случая я стал осторожнее, только и всего.
Наполеон (смотрит на слугу, который выметает мусор). Вы уверены, что там не осталось ничего интересного?
Фуше. Все интересное у меня в кармане. К услугам вашего величества.
Наполеон (когда слуга выходит). Покажите.
Фуше (вынимает бумаги из одного кармана, тут же спохватывается). Нет, не эти. Прошу прощения.
Наполеон (хватает его за руку, грубо). Эти! Именно эти, герцог Отрантский! Меня интересует именно этот карман.
Фуше (жалобно, пытаясь высвободить руку). Ваше величество! Эти грубые игры, право, неуместны. В нашем-то возрасте! Мне не хватает сил сопротивляться, и вы этим пользуетесь.
Наполеон. Конечно! Мне всю жизнь приходится чем-то пользоваться. Я-то не на троне родился!
Фуше (выпускает бумаги, злобно). Людовик такого бы себе не позволил. Что ни говори, королевская кровь…
Наполеон (усмехаясь). Что верно, то верно. Мы с вами проходимцы, герцог. Вы уже жалеете о своем кириле? Впрочем, если память мне не изменяет, предыдущего вы отправили на гильотину?
Фуше (задет, потирает запястье). Заметьте, что такой человек, как я, вполне мог притвориться, будто ошибся карманом. Чтобы вас надуть.
Наполеон (садится, чтобы спокойно прочесть бумаги). Не беспокойтесь, я разберусь. Вы же меня знаете, я обшарю оба. (Восклицает.) Как интересно, Фуше! Ну-ка, взгляните!
Фуше (нехотя приближается). Я уже читал. Это какой карман?
Наполеон. Нужный, нужный.
Фуше (читает через плечо). Да, нужный.
Наполеон. Список подозреваемых составлен три недели назад. (Читает.) «Герцогиня де Сан-Ле, мадам Гамлен, Карно, Реньо де Сен-Жан-д'Анжели, Лаваллет, Монталиве», двенадцать сенаторов. Полный список тех, кто готовил мое возвращение. Людовик знал это три недели назад! И пальцем не пошевелил… Вот недотепа! По мне надо было всю эту веселую компанию бросить в Венсенские рвы, уничтожив план в зародыше, и… я бы не вернулся. (Восклицает.) Ах, будь я на его месте!
Фуше (спокойно). Вы уже на нем, сир.
Наполеон (задумчиво). Кто мог дать ему этот список?
Фуше. Вряд ли мы это когда-нибудь узнаем. (Поспешно.) Второй документ вы прочли?
Наполеон (изучает список, внезапно вскрикивает). Не-ет, постойте-ка! Фуше. Сир?
Наполеон. Вас-то тут нет.
Фуше (в некотором замешательстве). Ваше величество, наверное, пропустили.
Наполеон молча протягивает ему лист.
(Делает движение.) Как глупо, я забыл очки. Наполеон. Тут крупно написано.
Фуше читает, поднеся список к самым глазам.
Фуше. Вот, видите, тут вписано имя.
Наполеон. Ламарк переправлен на Лемаршана. И никакого «ф». Как ни бейся, это «л».
Фуше (уныло констатирует). «Ф» нет! Необъяснимая забывчивость.
Наполеон (лукаво смотрит на него). Что вы на это скажете, господин министр полиции? Вы же у нас мастер на такого рода умозаключения.
Фуше. По-моему, это просто оскорбительно. Мной пренебрегли. Надеюсь, мой император достаточно великодушен, чтобы не продолжать этого разговора.
Наполеон (холодно). Как бы не так! Я вас арестую! (Звонит.)
Фуше (спокойно). Зря звоните, ваше величество. Мы только прибыли, тут еще персонал Людовика.
Появляется камер-лакей.
Наполеон. Кто вы?
Камер-лакей. Первый королевский камер-лакей, сир.
Наполеон. Позовите начальника стражи.
Камер-лакей (с большим достоинством). Господин герцог Дюрас в отъезде.
Наполеон (нетерпеливо). Позовите первого солдата, которого увидите в окно. Пусть поднимется.
Камер-лакей выходит. Наполеон молча меряет шагами комнату.
Фуше (мягко). Вы совершаете необдуманный поступок, сир. Я вам нужен, у вас совсем нет людей.
Входит часовой.
Наполеон. А, Дюбуа! Мой старый товарищ по Ваграму!
Часовой. Дюпон, ваше величество. По Эйлау. Ну… его сын.
Наполеон (поправляется, раздраженно). Дюпон. Какая разница. (Указывает на Фуше.) Арестуй этого человека. Отведи в кордегардию. У тебя еще есть сержант?
Часовой. Конечно, ваше величество. Я у него единственный солдат, так что он не отстает от меня.
Наполеон. Сдай ему арестованного и скажи, что он отвечает за него головой.
Часовой, бряцая оружием, приближается к Фуше, тот пожимает плечами и выходит первым.
(Лихорадочно листает бумаги, время от времена вскрикивая. Внезапно.) Ничего себе! Фуше! Взгляните-ка! (Осматривается, снова зовет.) Фуше! (Звонит.)
Входит Д'Анувилль.
Вы кто?
Д'Анувилль (вытянулся). Лейтенант д'Анувилль, второй стрелковый.
Наполеон (приятно удивлен). Второй стрелковый еще существует?
Д'Анувилль (краснея, словно девушка). Это — я.
Наполеон (восхищенно). Как сказано! Это — я… Ах, Париж, Париж!.. С тех пор, как я спрыгнул с лодки в Гольф-Жуан, на мою сторону перешло тридцать полков. Я вывернул, как перчатку, шестьдесят муниципалитетов. Ко мне стекались толпы крестьян, воняющих луком, вооруженных косами… что лишено, заметьте, тактического смысла… Но ты, твоя улыбка… она вернула мне Париж. Ты — моя армия, лейтенант. С тобой мы совершим великие подвиги. Ты будешь по уши в славе. (Щиплет его за ухо, кокетливо.) Любишь своего императора?
Д'Анувилль (тает от блаженства, но отнюдь не смешон, просто очень молод). Сир, я хочу умереть за вас!
Наполеон (без тени иронии). Хорошо, очень хорошо…
Д'Анувилль. Еще в детстве, в Императорском лицее, я учился для императора. Каждую задачу по математике — я ничего в ней не смыслил, но просиживал ночи напролет, чтобы разобраться, — я посвящал вам, сир, как свою жизнь.
Наполеон (словно стареющая кинозвезда). Как это мило… Как мило… Маленький ученик Императорского лицея отдает жизнь, вместе с тетрадками, своему императору. Неплохой сюжет для песенки… Беранже, например! Надо ему подать идею. Мы совершим великие подвиги, малыш. Ты будешь по уши в славе. (Внезапно холодно.) Впрочем, я это уже говорил.
Д'Анувилль (на грани обморока). О, сир! Погибнуть за вас…
Наполеон (похлопывает его по плечу, но думает уже о другом). Посмотрим, посмотрим…
Д'Анувилль. Ах, сир, какое счастье — шагать сквозь мрак и холод, с раненой рукой, как в России… оберегать ваш сон… а если на вас нападут, умереть вместо вас… так чтобы вы даже не проснулись… и пусть потом забудут назвать вам мое имя… или быть наказанным вами, пусть несправедливо, и никогда не роптать…
Наполеон (рассеянно). Прекрасно. Прекрасно. Все это продиктовано добрыми чувствами. (Решительно переходит к другому.) Так! На чем мы остановились? Я звал Фуше. Этот дворец полон неожиданностей. Вы кто?
Д'Анувилль (оторопев, вытягивается). Лейтенант д'Анувилль, второй стрелковый.
Наполеон. Да, действительно. Ваш полк будет переформирован в кратчайшие сроки. Скажите маршалу, чтобы он пришел, как только я кончу с герцогом Отрант-ским. (Удаляясь.) Скажите ему также, что я произвожу вас в капитаны.
Д'Анувилль (скромно). Сир, у меня будет случай проявить мужество в бою. Я предпочел бы заслужить звание капитана, совершив подвиг.
Наполеон (оборачивается, слегка озадачен). Вы здесь — вот ваш первый подвиг.
Д'Анувилль (четко). Нет, сир, мне просто повезло. Счастливое совпадение. Я хотел бы сделать для своего императора нечто большее.
Наполеон холодно смотрит на него, молчит, неприятно удивленный. Наконец произносит другим тоном.
Наполеон. У вас твердые принципы, это хорошо. (После паузы.) Хотя за время своего правления я заметил, что от прохвостов больше толку. Кроме того, с ними приятно поболтать. Вот, к примеру, Фуше: не успел я арестовать его за измену, как он опять мне нужен. (Смотрит на застывшего д'Анувилля.) Вы останетесь лейтенантом, мой мальчик. (Раздраженно.) И раз уж вы решили поиграть со мной в солдатики, предупреждаю— капитаном вы станете нескоро.
Д'Анувилль. Я ничего не прошу.
Наполеон. Ах ты боже мой! Ненавижу! Я люблю покупать, когда мне этого хочется. От совести никакого проку. Последнее время за участие в кампании мои маршалы требовали кто полмиллиона, кто миллион, как актеры на разовом ангажементе. Вот это я понимаю! Так спокойнее. И я позволял им воздвигать себе памятники — для народа, который любит историю в картинках. (Вдруг, взволнованно.) Вы думаете, старый скряга Людовик дал им больше, когда они перешли к нему?
Д'Анувилль. Ваши маршалы — герои и патриоты, сир. И если они сочли должным поступить по велению сердца и совести…
Наполеон (раздраженно кричит). Говорю вам, меня тошнит от людей с совестью! Рано или поздно она становится помехой в управлении. Я люблю героев, которые меня боятся и требуют денег. Так спокойнее. Бескорыстные люди мне не по карману. (Улыбается.) Нет, толстяк не мог заплатить им больше, он был нищ, как церковная крыса. Им просто-напросто пришлось продаться за право сохранить то, что дал им я. Он получил их по дешевке. Как мою кровать. (Ходит, задумчиво.) История Франции — сплошная потасовка, кто кого… Тем она и дорога мне, вся целиком, от ханжи Робеспьера до коннетабля де Бурбона. (Ходит по комнате мягкими шагами, быстро и изящно поворачивается, руки за спиной, живот вперед.) Лейтенант, я снова беру в свои руки прекрасную Францию! (Декламирует, расхаживая.) «Ты помнишь Францию под солнцем Мессидора,/Ты, корсиканец молодой,/— Неукрощенную и полную задора…»[1](Останавливается.) Напомните-ка мне имя идиота, который это написал.
Д'Анувилль. Барбье, сир.
Наполеон. Барбье! Стансы. Смотри, какой прыткий! Надо будет о нем подумать — завтра утром, когда мой министр полиции выйдет из тюрьмы.
Д'Анувилль (печально). Ваше величество собирается подчистить свой двор?
Наполеон (пораженно). Подчистить? Это слово не пришло мне в голову. (Смотрит на д'Анувилля.) А вы не лишены таланта, малыш. Жаль только, витаете в облаках, а то бы я вас использовал. До сих пор говорили только о расправах. Это слишком резко. (Смакует.) Подчистить… В этом есть что-то гигиеническое. Недурно! У вас есть при себе таблички? (д'Анувилль протягивает ему таблички.) Надо записать. (Повторяет восхищенно.) Подчистить. (Внезапно его осеняет.) А может, промыть? Нет, грубо, напоминает о колите. (Удовлетворенно.) Подчистить. Да, и надо пометить имя этого идиота, пока я не забыл. Как вы сказали? Барбье? (Пишет, потом спохватывается и вычеркивает.) Нет! Не сразу. Нельзя начинать с писателей. Они и так слишком много о себе думают. Я отправлю его на гильотину вместе с актерами и судебными исполнителями. Там поглядим. С кого следует начать, как вы думаете? С маршалов?
Д'Анувилль. Они все перешли на сторону нового режима, сир.
Наполеон. Все как один вернулись ко мне! Дураков нет! И потом они мне нужны, мы еще повоюем. Нет, это было бы неверно. (Кричит.) Все! Кроме Мармона! Он последовал за толстяком в Ганд. (Пишет, радостно.) Вот, у нас уже есть первое имя. Герцог Рагузский. Титул я ему оставлю. Народу нравится, когда приговоренный — человек именитый. Ну, дальше? (Думает.) Талейран? Хорошо. Только этим никого не тронешь. Его хотели убрать по крайней мере при трех режимах. (Мрачнеет.) Черт побери, в конце концов вы же были здесь, когда вернулись Бурбоны! Я требую, чтобы вы назвали имена сообщников! Можете вы предложить кого-нибудь или нет?
Д'Анувилль (четко). В данном случае — нет, сир. Я могу предложить только одну жизнь — свою. Наполеон (меряет его взглядом, с отвращением). Еще и идеалист! Вам решительно повезло, что у меня нет под рукой никого другого. Мне необходимо, чтоб кто-то подавал реплики. (Восклицает.) Ну, а что касается августейшего милосердия… Вы в него верите? (Начинает с пафосом декламировать.) «Сюда, о Цинна, сядь, и трезвою душою…»
Д'Анувилль. Мне кажется, только объединение преобразит Францию. Император не может вести себя как глава группировки.
Наполеон. Друг мой, мы не в театре. А если и в театре, то играем не трагедию, но мелодраму, как на бульваре Тампль. Я — актер исторической драмы. Я работаю не на горстку избранных, а на всю Францию! На Францию мидинеток, которые умиляются, ничего не понимая в пьесе, на Францию трудяг, обожающих освистать с галерки предателя, предварительно опрокинув стаканчик. Я отвечаю перед своей публикой. Ваш Людовик мог вернуться на девятнадцатый год своего мнимого правления, выпятив брюхо, надев корону, и заявить: «Кто старое помянет…», включая смерть братца. Очень благородно. Но такой фортель мог выкинуть только законный наследник, хотя он все равно не справился. Никто и спасибо ему не сказал. Но, может быть, моему сыну, этому блондинчику — весь в Габсбургов! — случится сыграть подобную роль, если… все пойдет нормально. Ах, будь я собственным сыном! Все было бы куда проще… (Спохватывается, жестко.) Но я создавал себя сам, засучив рукава! Меня хотят видеть в другой роли. Вы замечали, у великих актеров вечно одни и те же штучки. Они заставили полюбить себя в определенном амплуа и уже не могут от него отказаться. Иначе — прощай, успех! Я хочу быть грозным. Как после казни Энгиена. Вы тогда еще под стол пешком ходили… (Смакует.) Знали бы вы, какое безмолвие царило тогда в Париже… Слышно было, как шпики крадутся. Я люблю безмолвие страха. Они тоже. Франция всегда дерет глотку, когда получает свободу, но совершенно не умеет ею пользоваться. И счастлива, когда у нее поджилки трясутся. Если бы этот тюфяк Людовик понял… Впрочем, это уже другая история. (Задумывается.) Хотя есть нюанс… Я не призову в Париж пока ни императрицу, ни римского короля. И обойдусь без двора. Мои братья рухнули, как карточные короли, — они ими и были. Пусть валяются, я не стану их подымать. Сейчас я разыграю карту Революции. (Радостно.) А это идея, молодой человек! Вот мой главный козырь против толстяка Луи! Дошло? Паперть церкви Сен-Рок еще помнит мои пушки! Я — щуплый генерал, вынырнувший на поверхность в Тулоне. Они у меня попляшут! (После паузы.) И уж потом взнуздаю Францию, эту «кобылу дикую», как сказал наш идиот. Оп-ля! (Делает соответствующее движение. Смеется, но прекращает, видя застывшего д'Анувилля.) Я люблю, чтобы мои приближенные смеялись вместе со мной. Вам не смешно?
Д'Анувилль. Нет, сир. Мы ждем от вас славы и крови. А не кухни.
Наполеон (враждебно смотрит на него). Нет, вы немыслимо глупы! Приведите Фуше.
Д'Анувилль (вытянувшись). Где я найду герцога Отрантского?
Наполеон. Герцог Отрантский кормит вшей в караулке. Он арестован. Пусть сидит здесь, под рукой. С ним хоть поболтать можно.
Д'Анувилль отдает честь и выходит. Наполеон звонит в колокольчик. Появляется Рустан.
Рустан, маршал здесь? Пусть войдет. (Задумчив, нюхает табак.)
Рустан молча выходит и вводит маршала.
Маршал, вы мне нужны, я составляю список для подчистки.
Маршал (удивленно). Для подчистки?
Наполеон (в восторге). Да! Я нашел новое слово. Отныне никаких расправ, мне это не подходит. Понимаете, я вернулся с острова, остался там незапятнанным, — впрочем, у меня не было другого выхода, — и я хочу очистить Францию от тех, кто переметнулся на сторону правительства, бывшего на жаловании у оккупантов. Ясно?
Маршал. Очень много получится. Хартию приняли почти все.
Наполеон. Виновны те, на кого мы укажем. Это успокоит остальных — они сразу почувствуют себя в относительной безопасности. Это я и называю единством. Единством страха. Ну, скажем, в армии… Я уже записал Рагуза. Кого вы предлагаете?
Маршал. Мне неприятно называть имена своих товарищей, сир. И тем более — подчиненных.
Наполеон (сухо). Прекрасно. Я понимаю. Я спрошу простого полковника. Хорошо служат только те, кто ждет места… (Ходит.) Я, впрочем, разовью эту идею. Спрошу у художника-неудачника, предпочтительно члена Академии — имена художников. У писателя — имена писателей. У неимущего педагога — список преподавателей. У юриста, застрявшего в заместителях, — имена прокуроров. Так что недостатка в претендентах не будет.
Маршал. Если вам назовет их зависть, это будут таланты, сир. Вы обезглавите страну.
Наполеон (раздраженно). Головы отрастут! Вы меня раздражаете. И вы тоже. Можете идти.
Маршал выходит, в дверях сталкивается с Фуше, которого вводит д'Анувилль.
Маршал. Вас уже освободили?
Фуше. Да. А вас еще не арестовали?
Маршал. Хоть бы война поскорей! Попробуй, пойми тут что-нибудь! (Выходит.)
Наполеон (пожимает плечами, к Фуше). Он хорош только в арьергарде, как в России, с ружьем в руках, — этакий стойкий солдатик. Но они тоже нужны. Подойдите, Фуше.
Фуше невозмутимо подходит к нему.
Я как-то сказал Талейрану, что он дерьмо в шелковых чулках. Он — вельможа, настоящий. А на вас и шелковых чулок-то нет.
Фуше (с достоинством). Я сын народа, сир. А это сейчас в цене. Кстати, если я правильно понял нашего юного лейтенанта?..
Наполеон (игриво). Вы одобряете?
Фуше (улыбаясь). Именно это я и предложил бы вашему величеству, будь у нас время поговорить серьезно. Я снова чувствую себя в Лионе!
Наполеон. Вы знаете, как надо подчищать?
Фуше (развязно). Немного, сир. В девяносто третьем, на площади Брото я их поставил в ряды по десяти. И ррраз!
Наполеон (весело). И ррраз! Оставьте нас, лейтенант. Мы должны серьезно поработать.
Д'Анувилль выходит. Они остаются вдвоем, как старые приятели.
(Угощает Фуше табаком. Провожая взглядом д'Анувилля, раздраженно.) И чего он вечно тут торчит? Вы ему покровительствуете?
Фуше. Он верный человек, сир.
Наполеон. Я успел это заметить. Скучно.
Фуше (продолжает). Он преклоняется перед вашим величеством. Первым пришел во дворец встретить вас. (После минутного колебания.) Кроме того, я когда-то хорошо знал его мать.
Наполеон (глаза его загораются). Ну-у? Проказник… (Угощает его табаком.) У нас столько работы — необходимо слегка развеяться. Давайте. Обожаю пикантные истории…
Фуше (делает движение). Ну, этой уже лет сто… Я был еще ораторианцем.
Наполеон (строго). Осторожнее! Ни слова против религии! Я люблю вольности, как все французы, но религию — ни-ни!
Фуше. Даже теперь?
Наполеон. Никогда. Революцию, мать нашу, — сколько угодно. Великие принципы и всю эту говорильню — ради бога, это не опасно и может даже развлечь. Но религию… Она слишком полезна. Я ее оплачиваю и защищаю. Владеешь священником — владеешь женщиной, владеешь женщиной — мужчина у тебя в руках. Девять из десяти.
Фуше. Ну тогда я расскажу вам только начало, оно в духе галантных историй прошлого века… говорят счастливого… У них был замок в моем приходе. Я исповедовал мать и дочь. Дочь сопротивлялась.
Наполеон. Ее можно понять. Большего урода мне встречать не приходилось.
Фуше. Никогда не надо отчаиваться, сир. Признаюсь, я по уши влюбился в эту девушку. Возможно, это было моим единственным искренним чувством в жизни. Ну, а потом я встречаюсь с ней в Лионе, в разгар террора, она, конечно, замужем, сажаю обоих в самую поганую тюрьму — из тех, откуда не выходят. Ему грозит смертельная опасность. Классическая ситуация! Я спасаю мужа.
Наполеон (усмехаясь). А расплачивается жена!
Фуше (с притворным огорчением). По совершенно непонятной оплошности секретаря суда, его имя осталось в списках революционного трибунала. Бюрократическая неувязка. Жену, разумеется, освободили. Я даже распорядился вернуть ей состояние. В Лионе все было в моей власти. Через девять месяцев она родила виконту, так сказать, посмертно сына, и я теперь наблюдаю за ним издалека.
Наполеон (усмехаясь). Какая чудовищная история! Быть вашим сыном, Фуше… А мать вы больше не видели?
Фуше. Нет. Красивее я не стал. Прибавьте к этому ужас случайной смерти, бессмысленность жертвы… Надежды не было никакой. Я купался в деньгах и титулах, благодаря щедротам вашего величества, и в любовницах у меня не было недостатка. И надо сказать, попадались красотки! Будь хоть трижды уродом, когда бренчишь мелочишкой власти, есть из кого выбрать. Не считая этой первой, которая, если спокойно разобраться, была девицей весьма незначительной, ваш министр полиции, сир, прожил жизнь почти что девственником.
Наполеон (смотрит на него, холодно). Грустная история. Я такие не люблю.
Фуше (после паузы, с досадой). Мне, видимо, не следовало быть столь откровенным, ваше величество.
Наполеон (холодно). Безусловно.
Фуше (с тенью улыбки на тонких губах). Но чтобы загладить свою неловкость, насколько это возможно, добавлю, что упомянутая дама — креольского происхождения, — была близкой подругой мадмуазель Ташер де ля Пажери, когда та еще не стала женой виконта де Богарне. От нее я узнал многие вещи, которые известны только нам с вами, ваше величество.
Они словно две змеи, гипнотизирующие друг друга.
Наполеон (глядя ему в глаза). Мы слишком много и давно знаем друг друга, господин герцог Отрантский. Только у меня руки длиннее и память лучше.
Фуше (тоже смотрит на него). Вы правы, сир. Но мои архивы, на случай внезапной утраты памяти, в надежном месте.
Наполеон (жестом прерывает этот разговор). Ладно, хватит. На чем мы остановились, на счастливом известии о рождении ребенка? Вы ведь не собирались приглашать меня в крестные отцы?
Фуше (улыбаясь). Нет, ваше величество. У него есть крестный отец. Мадам д'Анувилль была также близкой подругой Талейрана, который с радостью согласился подержать ее сына над купелью.
Наполеон (с горечью). Сеть, я вижу, не рвется.
Фуше (расслабившись). Не рвется, сир. Так что мы можем свободно продолжить наш разговор.
Наполеон (решает на время оставить эту тему). Вы правы. Вернемся к нашим баранам.
Фуше (улыбаясь). Чтобы свернуть им шею…
Наполеон (поднимает палец). Чтобы их постричь! Я объявлю набор и введу новые налоги. Европа навязывает мне войну. Я вынужден защищаться. Франции нужны солдаты и деньги!
Фуше. Как всегда.
Наполеон (подходит к нему). Вот теперь-то и начинается серьезный разговор. Казна, кажется, в порядке… Я надеюсь, вы туда не заглядывали без меня?
Фуше. Заглянул. С этого всегда начинаешь. Она в порядке, сир. Невероятно, но так. Знаете, что сделал герцог де Фельтр, управляющий королевского дома? Взял из казны сумму, необходимую для поездки в Ганд, и больше ни гроша, да еще расписку оставил — для Франции…
Наполеон (усмехается). Идиот! Борьба с такими людьми не доставляет никакого удовольствия. Каково у них служить, а, Фуше? Вы б сдохли от скуки, насколько я вас знаю.
Фуше (задумчиво). Трудно сказать, сир… Как у всех стареющих и хорошо обеспеченных негодяев, у меня, должен признаться вашему величеству, в глубине души тлеет нечто вроде ностальгии по чести. Может быть, этот молодой человек напомнил мне юность.
Наполеон (снова холоден, прерывает его). При мне никакой ностальгии, прошу вас. Это не мой жанр. (Лукаво.) Тем более что вы мне проиграли сейчас очко. Насколько я понял, молодой человек понятия не имеет, чей он сын? Печально будет, если он вдруг узнает, а?
Фуше (склоняет голову, с кривой усмешкой). Я к вашим услугам, сир.
Наполеон (садится и берет бумаги). Что ж, воспользуемся. Неизвестно, насколько вас хватит. Начнем, наконец, наш список. Надеюсь, у вас-то есть имена? (Потирает руки.)
Фуше (смеется). Целый справочник, сир!
Они принимаются за работу. Занавес с изображением Тюильри опускается, скрывая их от зрителей. Часовой занимает свой пост, шагает перед занавесом. Отдаленный грохот пушек. Внезапно все стихает. Шум подъезжающей кареты. Часовой вытягивается и кричит, как вначале.
Часовой. Да здравствует король!
Сержант (входит). Хорошо! Но не кричи слишком часто. При императоре — дело другое, хоть каждые пять минут — приходилось поддерживать атмосферу энтузиазма. За вернувшихся Бурбонов можешь быть спокоен. Тут и русские и прусские… У Бурбонов столетия позади, а может, и впереди. Так что не надрывай глотку. Стой навытяжку, бери на караул, как предписывает внутренний распорядок, и достаточно. (Осматривает его и добавляет.) А четверо суток гауптвахты ты все-таки отсидишь… за третью пуговицу. (Выходит.)
Часовой (горько). И это называется сменой власти!
Поднимается занавес «Тюильри». Фуше стоит на том же месте, но вместо Наполеона — Людовик XVIII.
Людовик. Господин герцог, мне ваш проскрипционный список ни к чему.
Фуше. Позволю себе почтительно заметить, что если бы ваше величество обратили внимание на первый список, неофициально переданный мною за несколько недель до ста дней, Бонапарт не добрался бы до Тюильри. Я нашел этот документ в мусорной корзине вашего величества.
Людовик (просто). Да… В предотъездной суматохе никто не удосужился сжечь бумаги. Они у вас?
Фуше. Я обошел покои вашего величества — из элементарной предосторожности — и спас все, что представляло малейший интерес. Все у меня, в полной сохранности, к услугам вашего величества.
Людовик (просто). Хорошо. Будьте так любезны, положите все обратно в корзину.
Фуше (неохотно подчиняясь). Как будет угодно королю. (Почти встревоженно.) Ваше величество даже не спрашивает, не оставил ли я что-нибудь у себя, считая, что это может пригодиться?
Людовик (так же). Зачем? Я взял вас в свое министерство, мсье Фуше, несмотря на сильное сопротивление преданных мне людей. Несмотря также, простите, и на собственное отвращение, что вы, я полагаю, способны оценить. Но король не должен считаться с личными чувствами, еще раз простите, которые граф Прованский в данном случае вправе испытывать к убийце своего брата. Льщу себя надеждой, что при нынешнем положении дел вы, с вашими достоинствами и вашими недостатками, можете, быть полезны стране. Этого довольно. Все прочее — мелочи, не достойные внимания короля Франции.
Фуше. Покорно благодарю, ваше величество.
Людовик (прямо). Отношения у нас будут чисто деловые. Поэтому благодарности тоже ни к чему. Но раз вы мне служите, я возложу на вас, мой милый герцог, непривычное бремя — бремя моего доверия. Оно будет безграничным. Я бы даже сказал — детским. Не скрою, что рассчитываю смутить вас этим новым чувством, мсье Фуше. Я просил положить бумаги в корзину. Они там… Все до единой. Теперь поговорим о деле.
Фуше (смущенно, даже растерянно роется в карманах). Вот еще две, сир, — вылетело из головы. (Бросает бумаги в корзину.)
Людовик (улыбаясь). Прекрасно. Видите, в этой игре другие правила. (По-прежнему с улыбкой.) И даже самая последняя, которую вы оставили у себя, вам ни к чему. Вы отлично знаете — я навсегда вернулся на наследственный престол. Наши английские друзья взяли Бонапарта на себя, а с ними, вам это известно, шутки плохи. Так что, как ни крути, остается служить одному господину — мне. Согласитесь, это сильно упрощает дело.
Фуше вздыхает и после паузы бросает в корзину последний листок.
Я стар, мсье Фуше. Почти инвалид. Я еще люблю вкусно поесть, несмотря на подагру, но с дамами, увы… кончен бал. О других благах этого мира нечего и говорить. Я так привык к ним в детстве, что теперь — наверное, по контрасту, — легко без них обхожусь. Я всякого насмотрелся и немало передумал о людях, мучаясь от бессонницы во время девятнадцатилетних скитаний.
Король бескорыстен по своей сути и предназначению. Если бы мы занимались пропагандой, как ваш бывший хозяин, можно было бы воспользоваться этим аргументом. А мне лично еще легче быть бескорыстным. Будь у меня сын — дело другое. Но бог не дал. Мой брат — не стану говорить, что я о нем думаю, вас это не касается — унаследует престол ненадолго. Он стар. Племянники… Если богу так угодно! Мне остается только молиться, ибо подумать страшно, что герцог Орлеанский дорвется до пирога. Слишком уж долго и гнусно он этого добивался.
Но к делу. Не опьяняясь высокими речами, к которым были так склонны господа из Конвента, логично допустить, что я намерен трудиться те несколько лет, что мне остались, на благо Франции. Если бы мне удалось навести какой-то порядок в этой лавочке прежде, чем я предстану перед господом богом, с меня было бы довольно. Вы так же стары, как и я. И так же, как я, побывали в переделках. И позаботились стать достаточно богатым, чтоб эта грызня из-за денег вас больше не занимала. Мы оба познали всю тщету почестей и пресный вкус крови. Так почему бы вам не служить мне честно? В вашей столь разнообразной и бурной жизни вам только и осталось, что насладиться бескорыстием и порядочностью, этой высшей роскошью. Вам было до сих пор в этом отказано из-за вашего низкого происхождения и той борьбы, которую вы вынуждены были вести, чтобы вырваться из своего сословия… Это окажется так ново для вас — поправьте меня, если я слишком наивен. Я сделал на это ставку, вот и все.
Надуть меня проще простого, я ничего не стану проверять, господин герцог. Разве что по вашим глазам. Это, повторяю, будет так просто, что вы потеряете, полагаю, интерес к интригам. Готов держать пари. Итак, на чем мы остановились? Повторяю, ваш проскрипционный список мне не нужен. Генрих IV, войдя в Париж, расцеловал членов Лиги, хотя на его теле еще не зарубцевались следы их кинжалов. Не от величия души, душа здесь ни при чем — он ведь был беарнец, но потому, что мыслил здраво и был хитер. Вернуться во Францию со словами ненависти может только неумный человек. И посредственный политик…
Фуше. И все же… Возьмем хоть маршала, ваше величество. Вы доверили ему свои основные силы. Он обещал привезти Бонапарта в железной клетке.
Людовик (улыбаясь). Южанин… К тому же нельзя не считаться с чувствами. Он питал к этому человеку поистине женскую привязанность.
Фуше. Но… общественное мнение?
Людовик (более серьезно). Вот это, возможно, довод. Вы говорите, он скрывается в Оверне?
Фуше. У меня есть его адрес.
Людовик. Ему передали паспорта, как я приказал? Один швейцарский, другой голландский. На два разных имени. Не так плохо, черт возьми!
Фуше. Паспорта у него, но он тянет.
Людовик. Как люди опрометчивы! Я понимаю — ему не хочется покидать Францию. Можно подумать, мне хотелось… Этого приговорят к смерти домашние туфли. Променять Швейцарию на трибунал! Он мог бы завести там часовую мастерскую, самое подходящее дело для человека, который не понял, какой час бьет на гренобльской колокольне!
Фуше. Если ваше величество не отдаст приказ об аресте, станут говорить не о милосердии, а о слабости.
Людовик. Я не слаб, не хочу быть слабым, не имею права! Но кровопролитие — хлопотная вещь. Сейчас оно к тому же бесполезно и даже вредно. Дайте ему как-нибудь знать, что у него есть еще неделя, чтобы убраться ко всем чертям. В конце концов пусть возьмет с собой свои домашние туфли.
Фуше. Повинуюсь приказу короля.
Людовик. Впрочем, если вы хорошо выполняете свои обязанности, никто нe знает, что мы знаем, где он.
Фуше. Ваша правда, сир. Но если узнают, как бы нам не потерять лица.
Людовик (улыбаясь). Ну, я не так кокетлив, как Бонапарт. И, слава богу, не на сцене. Во всяком случае, не на разовом ангажементе. И свое старое лицо я унаследовал от предков, а не сам сделал. У меня меньше оснований бояться за него. Именно поэтому короли, которые выходят один из другого, если можно так выразиться, могут делать свое дело куда спокойнее, чем узурпаторы. Они могут даже позволить себе роскошь проглотить горькую пилюлю, не моргнув глазом… как я сегодня утром… (После паузы.) Камин перед вами. Сожгите-ка бумаги, и забудем о них.
Камер-лакей скребется в дверь и входит.
Камер-лакей. Герцог де Блакас ожидает приема.
Людовик. Пусть войдет.
Камер-лакей вводит герцога де Блакаса. Тот входит с тройным поклоном.
(Делает изящный жест в сторону Фуше.) Господин герцог Отрантский — вы, наверное, узнаете его, Жюль, даже ммм… со спины. Он сжигает бумаги.
Блакас подчеркнуто отворачивается к окну.
(К Фуше.) Благодарю, господин герцог, за это веселое пламя. Оно прекрасно. Я прослежу за ним.
Отвесив тройной поклон и бросив косой взгляд на Блакаса, Фуше пятясь выходит.
Ну, дорогой друг, вот мы и вернулись. (Величественно указывает Блакасу на стул, не двигаясь.) Вы просили аудиенции — я слушаю вас.
Блакас (тощий как жердь, высокопарный и спесивый, восклицает). Сир, мы должны отомстить за кровь святого Людовика!
Людовик (комически воздевает руки к небу). У нас столько дел! (Внезапно его осеняет.) Поручим это святому Людовику! Согласитесь, неплохая мысль. Ему это, пожалуй, проще.
Блакас (дрожащим голосом). Сир, ваш августейший брат погиб на эшафоте, а цареубийца на корточках разжигает огонь в вашем кабинете!
Людовик (спокойно). Разжечь огонь приказал я. На корточках, потому что камин низкий. Он голосовал за смерть короля вместе с тремя сотнями своих единомышленников, но первым был в моем кабинете, когда я вернулся. Более того, Блакас, — он мой министр! Да сядьте же, вы такой длинный, что у меня голова кружится.
Блакас (падает на стул, мертвенно бледный). Нет, лучше умереть!
Людовик (крайне любезно). Жаль, мой друг, не могу поймать вас на слове… Со святым Людовиком вам было бы легче.
Блакас (выпучив глаза). Не понимаю, что хочет сказать король. Сир, я представляю здесь эмиграцию. И преданность. Мы были с вами в Миттаве и Кобленце, мы были с вами в Лондоне! Что король собирается сделать для нас?
Людовик (по-прежнему любезно). Проявить неблагодарность.
Блакас. Сир, я не могу поверить, что королю угодно смеяться над старым слугой, которого он когда-то называл другом…
Людовик (мило улыбаясь). И сейчас тоже, Блакас…
Блакас (гнет свое). Сир, мы вернулись во Францию, исполненные надежд!
Людовик (обрывает его). Я тоже! Но я, мой милый, сразу столкнулся с реальными проблемами. Заметьте, я не жалуюсь. Я люблю жизнь, у нее вкус хлеба.
Блакас (в восторге от такого перехода). Я о хлебе и говорю вам, сир! О хлебе для наших детей!
Людовик. А, ах! (Смеется.) Вот мы и снова в Версале. К королю приходят всегда за одним — просить денег.
Блакас. Только тех, что принадлежат нам по праву, сир. Как собирается поступить король с владениями эмигрантов?
Людовик (вкрадчиво). Блакас, будь я простым дворянином, я стал бы, наверное, таким же старым безумцем, как вы. Я тоже — из бывших. Но я не могу быть королем горстки людей, хоть они и остались верны мне, мне или своей ненависти — не будем уточнять. Я не король лондонской эмиграции. Я король миллионов людей, которые волей-неволей остались здесь и вынуждены были применяться к обстоятельствам. Эмиграция, в общем-то, была роскошью. Из нее сделали предмет гордости. Пусть так. Но, согласитесь, если бы во Франции никого не осталось, это было бы довольно неприятно! Блакас (задет). Те, кто остался, так или иначе — предали!
Людовик (делает движение). Они выжили! А это всегда непросто. И что бы ни делали те, кто провел здесь те девятнадцать лет, которые для нас обернулись только антрактом, Францией все это время были именно они. Я их король. И я работаю на них. Блакас. Правильно ли я понял, сир, — вы не вернете эмигрантам их владения?
Людовик. Правильно. Я сожалею, возможно, это и несправедливо, но экономическая необходимость всегда несправедлива. Нет, Блакас, не верну. Единственная вещь, с которой во Франции не шутят, это кубышка. Заберите у французов последнего сына, они руки по швам: «Пусть погибнет за отчизну!» Но едва им покажется, что вы вознамерились тронуть их карман…все полетит к чертям! Как вы думаете, когда родилась Республика? В девяносто втором все еще были роялистами. Республика родилась в тот день, когда они осмелились купить национализированное имущество бежавших и казненных. Тут-то Франция и пустилась в плавание с кубышкой на борту! Государственные интересы поэтому требуют сейчас, чтоб те, кто скупил национализированные земли, могли спать спокойно.
Блакас (поднимается, визжит). Легитимистская Европа опустит на лицо траурную вуаль!
Людовик (спокойно). И хорошо сделает. Не так уж она красива. Я жду после вас послов моих добрых братьев — русского, прусского и австрийского монархов. Они хотят получить по счету. Разговор будет нелегким, помяните мое слово! Я буду препираться из-за каждого су, встану на четвереньки и не сдвинусь с наших запасов зерна, вцеплюсь ногтями в камни каждой крепости. Они хотят растащить Францию по кусочкам, округлить свои и без того тучные государства. Аппетит приходит во время еды.
Блакас. Но законно было бы за наши огромные услуги…
Людовик (внезапно в гневе). Что вы мне тут поете? Законно… Законно любыми средствами отдать как можно меньше. Для того я их и принимаю. Мне смешны все эти якобинцы с их «эмигрантскими обозами». Уж если они заклеймят… Я мотался, уцепившись, как последний воришка, за рессоры этих обозов, потому что это был единственный вид транспорта, и соскочил на ходу, едва мы пересекли границу. Терпение, мой милый Блакас! Я дворянин, но я не собираюсь поступать как Людовик XV в Амьене. Я буду изворачиваться, как настоящий барышник. (Потирает руки.) Парочка махинаций благому делу не повредит! Королю нечасто такое выпадает.
Блакас (с возмущением). Король будет торговаться со своими союзниками?!
Людовик (нарочито вульгарно). И еще как! Вы знаете, что задумали мои братцы? Взорвать Иенский мост!
Блакас (решительно ничего не понимает). Да. До меня дошла эта счастливая весть.
Людовик. Счастливая? Вы находите, что господа военные со своими гениальными планами еще мало мостов взорвали после Вальми?! Нам предстоит отремонтировать пятьсот двенадцать!
Блакас (возмущенно). Но, сир, мост Иена — напоминание о грандиозном поражении!
Людовик (смеясь.) Пруссии! Не путайте, мой милый. Вернитесь, наконец, из Лондона! Мы в Париже…
Блакас. Но войска узурпатора…
Людовик (делает движение). Французские войска! И потом мост есть мост. Это якобинцы взяли моду обращать в символ каждый камень. Сейчас я вас повеселю. Угадайте, что я просил передать моим милым братцам? Что в среду я сам, на собственных распухших ногах стану посреди моста Йена. У них глаза на лоб полезли. Все это мещане, мелкие дворянчики, выскочки! За плечами сто пятьдесят, ну, двести лет династии… Боятся скандала — провинция… А я не боюсь. У меня в этом смысле хорошая наследственность. Пусть не беспокоятся, я буду на мосту в среду, на рассвете. И такой им шум устрою — посмотрим, запалят ли они свои петарды!
Блакас (обмяк). Подданный обязан подчиниться королевской воле, но да будет позволено мне, как другу, сказать — больно слышать, сир, как король Франции рассуждает словно «патриот».
Людовик. Не смешите меня. Что такое «патриот»? Мост Йена — мой! Это и есть патриотизм.
Блакас. Он увековечивает победу Буонапарте!
Людовик. Говорите — Бонапарта, как все люди, раз уж он этим дорожит. (Внезапно орет, ударяя по столу.) Победы Бонапарта — мои победы! Вы что, с луны свалились? Я вижу, больше всего хлопот у меня будет с роялистами. Франция увенчала себя славой за годы, что я томился ожиданием. Меня вышвыривали из очередной страны после каждого мирного договора, заключавшегося моими добрыми братцами. Так не отказываться же мне от этой славы из-за того только, что меня при сем не было. Я засчитываю себе войны Империи! И революцию тоже! Я ее перевариваю. Иногда попадается кость, вроде Фуше. Меня рвет. Но потом я глотаю. Мне не пристало воротить нос. Я — желудок Франции! И обязан все переварить.
Блакас (качает седой припудренной головой, возмущенно). Нашего короля подменили!
Людовик (улыбаясь). Ну, разумеется. Номер, во всяком случае. Вместо шестнадцатого — восемнадцатый. Многое изменилось, милый Блакас, и надо иметь мужество смотреть правде в лицо. Мужество — вот единственное, что нам осталось.
Блакас (визгливо). И честь!
Людовик (спокойно). Что такое честь, решать мне. Франции она ни к чему. (Смотрит на него.) Я допускаю, что вы из тех дряхлых, ощипанных птиц, которым ничего не понять. Мир движется слишком стремительно… Но неужели вы окончательно утратили здравый смысл и мужество? Ваши отцы обладали этими качествами. (Задумывается.) А все Людовик XIV. Заставлял вас простаивать часами в Версале в надежде на хорошее место и большую пенсию — вот и попортил нервишки дворянству. Когда-то во Франции были настоящие мужчины. Немного буйные, но одна-две головы в год… и порядок. А потом, в один прекрасный день остались одни канатоходцы. И теперь внуки оплачивают счета своих прадедушек. Вокруг них пустыня. (Кричит.) У меня нет Ришелье! Вернее, Ришелье есть, да никуда не годный. Вот я и беру Фуше. Руки буду мыть потом. Бонапарт создал дельную администрацию. Гениально, вся Европа нам завидует! Я присвою эту администрацию. Он принял прекрасный Гражданский кодекс? Взято! У вас есть на примете что-нибудь еще? Скажите, я беру всё. Тут главное — кто кого! Было бы желание! И как я ни толст, на своих толстых ногах, которые меня уже не держат, я вырвусь в первый ряд. У меня двадцать семь миллионов. Мне все мало, только подавай!
Блакас (еле слышно). Сир, у меня опускаются руки.
Людовик (смеется). Ну и опустите, хватать-то нечего. Двора нет. Я уже не могу танцевать и не хочу, чтобы другие танцевали у меня под носом. Пенсиям конец. Свиту я сокращу. Кроме того, я буду скуп. Для Бурбона это нечто новое. Сладострастно скуп. Нам понадобится долгий мир, чтобы привести себя в порядок. Потом посмотрим. А сейчас кровь Франции — ее деньги. И я намерен пускать ее по капле.
Блакас (высокопарен и смешон). Сир, я глубоко скорблю. На небесах сорок королей, ваших предков, отводят взгляд.
Людовик. Они на небесах. А я на земле. Я — сорок первый, и кухня сейчас на мне, моя очередь стряпать. (Звонит. Появляется камер-лакей.) Их превосходительства уже прибыли?
Камер-лакей. Да, сир.
Людовик. Пусть господин герцог Дюрас проводит их в зал для посольских приемов. Всех вместе. Так быстрее управимся. (Камер-лакей выходит, Блакасу.) Всего хорошего, мой милый. Помогите мне подняться. (Берет его за руку, делает вместе с ним несколько шагов к окну. Надевает свою нелепую шляпу.) Бог мой, трудно поверить, что мы ночи напролет танцевали и любезничали в Трианоне! Вы постарели и страдаете подагрой, я вынужден работать… (Ласково похлопывает его по руке.) Угадайте, что я сделаю с тремя ожидающими встречи со мной победителями? Я буду поддерживать каждого из них по очереди против двух других. А когда они вцепятся друг другу в волосы, я отыграю свои пешки. Впрочем, не я это придумал. Старый негодяй Талейран все детально разработал еще в Вене.
Разговаривая, словно закадычные друзья, они тихо приближаются к окну. В этот момент со двора доносится выстрел. Звон разбитого стекла.
(Подносит руку к шляпе, просто.) Мимо. Но он продырявил мне шляпу, скотина.
С улицы слышен шум, быстро входит Фуше.
Фуше. Сир, я пришел вас успокоить. Это молодой офицер — несчастный, у него помутился разум. Но ваше величество может не волноваться, он стрелял в меня.
Людовик (насмешливо восклицает). Вот что значит преданный министр! Надеюсь, вы ранены?
Фуше. Нет, сир.
Людовик. Это хуже. Мне лично молодой человек прострелил шляпу. Где он?
Фуше. Схвачен.
Людовик. Приведите. Я хочу на него взглянуть.
Фуше. Государь, было бы неосторожно…
Людовик. Это мое дело. А ваше дело — отобрать у него пистолет и привести сюда, раз король приказывает.
Фуше кланяется и выходит.
Блакас (он смешон в своем порыве). Я остаюсь, сир! Я заслоню вас своим телом.
Людовик (ласково похлопывает его по плечу). Безумный старик. Вы так худы, мой бедный Блакас, а я так толст, что самый бездарный стрелок найдет способ в меня попасть. Так что ваша жертва бесполезна. Идите, идите, не бойтесь, у него отобрали оружие. (Легонько подталкивает Блакаса к выходу. Оставшись в одиночестве, просовывает палец в дырку на шляпе, шепчет.) Чуть ниже, и французы получили бы Карла!
Входит д'Анувилль в сопровождении, расстроенного Фуше и вытягивается по стойке смирно.
(Смотрит на него, иронически-) Выправка у вас отменная, но стреляете вы плохо, лейтенант.
Д'Анувилль. Сир, я стрелял в господина герцога Отрантского.
Людовик. Он цел и невредим. Вы плохо стреляете. Какой полк?
Д'Анувилль (все также вытянувшись). Второй стрелковый.
Людовик (не проявляя нетерпения). А до?
Д'Анувилль. До? Второй стрелковый. (Добавляет слегка вызывающе.) А во время первого возвращения вашего величества — Рояль-Сардень.
Людовик. Полковник — маркиз де Понторсон. Я ему рекомендую вас.
Д'Анувилль (агрессивно). Надеюсь, меня расстреляют.
Людовик (с легким нетерпением). Все-таки, если мы этого пожелаем, мой милый. Я допускаю, что вы стреляли по убеждению, а не просто из дерзости. С Бонапартом вы тоже говорили в таком тоне?
Д'Анувилль. Я преклоняюсь перед императором.
Людовик (успокоившись). Но не перед королем? Это модно… С тех пор, как его нет, он стал воплощением всех добродетелей. Для начала, вольно. (Д'Анувилль не двигается.) Говорю вам — вольно. Ему, возможно, это нравилось, но я лично ненавижу разговаривать с людьми, когда они стоят навытяжку. Реверансы — сколько угодно, это, может, и смешно, но, по крайней мере, грациозно. Стоять по стойке смирно как-то глупо, по-моему. Это меня стесняет. (Смотрит на него.) Так что же вам не по душе в герцоге Отрантском? Можно подумать, он один тут такой…
Д'Анувилль (снова вытягивается). Он предал.
Людовик. Кого? Вы знаете? Вам можно позавидовать.
Д'Анувилль. Императора.
Людовик. Очевидно, и меня тоже, дитя мое. Подумаешь, большое дело! Я же не намерен устраивать скандал из-за этого.
Фуше (выходит вперед). Сир, мне кажется, разговор с этим юным фанатиком неприятен вашему величеству.
Людовик. Вам — может быть. А меня он очень даже забавляет. (Снова, улыбаясь, разглядывает д'Анувилля.) Ну станьте нормально, мой мальчик. Вы же действительно еще совсем мальчик. Видите, я сел. (Делает знак Фуше, тот придвигает д'Анувиллю кресло, он садится.) Боюсь, если мы будем стоять, наша беседа примет неподобающе торжественный характер. Кроме того, у меня болят ноги. Сколько вам лет?
Д'Анувилль. Двадцать два, сир.
Людовик (удивленно смотрит на него). И уже стреляем?
Д'Анувилль. Я участвовал в Итальянской кампании и сражался при Ватерлоо. И в России — правда, тогда я еще не был произведен в офицеры.
Людовик (мягко). Знаю, знаю. У Бонапарта начинали рано. Как вас зовут?
Д'Анувилль. Д'Анувилль.
Людовик. Вы не родственник виконтессы Бюнье д'Анувилль?
Д'Анувилль (напрягся). Это моя мать, сир.
Людовик. Я знал ее. Ваш отец, если мне не изменяет память, погиб на эшафоте.
Д'Анувилль. Да, сир, в Лионе.
Людовик (подается к нему). Во времена мсье Фуше?
Д'Анувилль. Да, сир.
Людовик. И вы стреляли в него, чтобы отомстить за Бонапарта? Не за отца?
Д'Анувилль молчит.
Фуше. Сир, этот разговор представляется мне неуместным. Должен напомнить вашему величеству — герцог Дюрас уже ввел в зал послов союзных держав.
Людовик (раздраженно). Подождут! У них будет время подготовиться к наступлению. Мне необходимо знать молодежь, мсье Фуше. В данный момент я образовываюсь. (Обращается к д'Анувиллю.) В том, что вы мне говорите, я нахожу одно противоречие. Когда вы служили Бонапарту, и герцог Отрантский также ему служил, вы встречались с ним каждый день и не испытывали отвращения?
Фуше (все больше волнуясь). Этот молодой человек одержим. Он не может мне простить, что я перешел к вашему величеству. Если бы у меня была хоть малейшая необходимость в удостоверении своей искренности и лояльности…
Людовик (обрывает его). У вас есть необходимость в таком удостоверении, Фуше, и я вовсе не уверен, что этот пистолетный выстрел дает вам его. Оставьте нас.
Фуше. Сир, я сожалею, но забота о вашей безопасности и моя глубочайшая ответственность как министра полиции не позволяют мне подчиниться вашему приказу. Молодой человек мог спрятать оружие…
Людовик (сухо). Если вы хорошо выполнили свои обязанности, сознавая свою глубочайшую ответственность, то обыскали его и обезоружили. Идите, или я прикажу вышвырнуть вас вон.
Фуше (кланяется, встревоженно, с горечью). Сир, я останусь возле двери.
Людовик. Сколько угодно. Только не подслушивайте, там камер-лакей.
Фуше выходит.
(Смотрит на д'Анувилля, с внезапной тоской.) Почему вы не роялист, мальчик мой? Вы мне нравитесь. Наверное, не следует говорить вам это, но я люблю ангелочков с пистолетами. Если бы детям не хотелось стрелять, нам не на что было бы надеяться. Сыновья моих друзей строят из себя львов, как того требует мода, но… ни зубов, ни когтей.
Д'Анувилль. Сир, я буду верен императору до самой смерти.
Людовик (улыбаясь). Она так далеко…
Д'Анувилль. Надеюсь, я сделал все возможное, чтобы ее приблизить.
Людовик. И я и министр полиции — не знаю, правда, почему, но узнаю, — расцениваем это иначе. У меня такое впечатление, что ваш подвиг останется между нами.
Д'Анувилль (сдержанно). Я отказываюсь от помилования.
Людовик (улыбаясь). Ну-ну, попробуйте. Если вы уговорите взвод солдат и офицера… ради бога. Организуйте сами всю мизансцену. Я посмотрю, как вы заставите себя расстрелять. Не так-то это легко, поверьте мне. (Улыбается.) Слушайте, я предлагаю вам сделку. Ответьте мне откровенно, и я прикажу выдать вам паспорт, чтоб вы могли присоединиться к своему кумиру. Идет? Вы знали, что именно Фуше подписал приказ о казни вашего отца?
Д'Анувилль (сдержанно). Моя служба не предоставляла мне возможности близко узнать герцога Отрантского.
Людовик. Так знали или нет?
Д'Анувилль. Я думал, что имя отца просто было в огромных списках приговоренных, которые действительно подписывал герцог Отрантский, когда Конвент послал его подавлять Лионское восстание. Я никак не связывал отца и Фуше.
Людовик. А потом вы что-то узнали?
Д'Анувилль (готов расплакаться). Я не имею права отвечать. Это не моя тайна.
Людовик. Фуше знал вашего отца?
Д'Анувилль. Нет. Он знал мою мать. Поэтому я и стрелял в него. Я раньше понятия не имел обо всем этом. (Разрыдавшись, падает в кресло.)
Людовик. Ну будет, будет… Меня ноги не держат… (С трудом поднимается, опираясь на стол и трость, и прихрамывая приближается к д'Анувиллю, гладит его по голове. Внезапно ласково, смущенно.) Дитя мое. Бедный малыш. Не знаю, что вам сказать. Мы пережили страшные времена, когда никто толком не понимал, что делает. Нельзя требовать от человека, чтобы он оставался чистым в тюремной грязи. Тюрьмы всегда полны невинными. Преступники — те, кто загоняет туда себе подобных во имя идей. Но куда денешься? Я знал вашу матушку в первые месяцы ее замужества. При нашем весьма фривольном дворе она блистала своей добродетелью. Об этой молодой женщине мы поговорим с вами, если вы захотите остаться у меня.
Д'Анувилль (всхлипывает). Я хочу умереть. Мне стыдно.
Людовик (мягко). Ну, конечно. В вашем возрасте считают, что таким образом можно все уладить. Во-первых, ничего этим не уладишь, во-вторых… Я стар, мой милый, и в один блеклый зимний день на меня обрушились позорная смерть брата, потом сестры, потом королевы, моей невестки, моего кузена Энгиена и множества друзей… Меня самого долго унижали, обманывали, высмеивали. Я прожил жизнь. (Гладит его по голове.) Не могу больше оставаться с вами. Тут за стеной послы моих братцев — они прибыли, чтобы обворовать меня. Поверьте, всегда можно найти нечто лучшее, чем смерть. Останьтесь вечером во дворце. (Д'Анувилль собирается вскочить, но Людовик жестом останавливает его, твердо.) Я так хочу. В конце концов я ваш король и опекун, поскольку виконт д'Анувилль был моим дворянином. Мы вернемся к этому позже, ночью, после парадного ужина, где я буду восседать между братцами-хапугами этаким добрячком в пышных одеждах. Вы вообще как спите? Ну сегодня, конечно, вам глаз не сомкнуть… Я-то никогда не сплю. У нас будет масса времени. Я научу вас, что следует делать в наши дни молодому человеку: вернуться домой, жениться, если подвернется милая девушка, завести детей и служить, либо заниматься своим ремеслом. Уже не скучно! Когда-то такой и была жизнь мужчины. Пока французы не увлеклись политикой и не начали воспринимать жизнь театрально. Те, кто скажет вам, что юность нуждается в идеалах, — дураки. Пустое, у нее один идеал — она сама и волшебное разнообразие жизни. Личной жизни, единственно подлинной. Идеи — это для них. А вам нужно жить. (Грустно.) Если мои слова вас не убедят, даю слово короля, вы получите паспорт, чтобы присоединиться к своему императору. (Делает шаг, останавливается.) Я сказал «императору»… Вы, наверное, и не заметили. Впервые я признал за генералом Бонапартом этот титул. Чтобы доставить вам удовольствие, потому что вам двадцать лет и вы плачете.
Д'Анувилль краснеет, ему стыдно. Он вскакивает и застывает по стойке смирно.
Д'Анувилль. Извините, сир.
Людовик (добродушно). Ничего. Стойте смирно. Это глупо, но хоть слезы высохнут. (Спохватывается, приближается заговорщически.) Герцог Отрантский не замедлит прийти. Он подслушивает за дверью. Врежьте ему как следует, если вам от этого станет легче. Но… вы уверены, что у вас нет другого пистолета… а, шалун?
Д'Анувилль. Нет, сир. У меня ничего больше нет.
Людовик. Ну и хорошо. Я вам верю. Мне этот мерзавец нужен для дела. (Выходит, сильно хромая.)
Входит Фуше.
Фуше. Дитя мое, не надо выносить сор из избы.
Д'Анувилль. Я не ваше дитя.
Фуше. Смотрите пожалуйста! Я стал любовником вашей матери в тюрьме Кармелиток. Виконт д'Анувилль уже три месяца сидел в мужской половине, она — в женской. Лионские тюрьмы не шутка, поверьте мне. За них отвечал я. А вы появились на свет через девять месяцев после… моего допроса.
Д'Анувилль (бледнеет, глядя в сторону). Я вас ненавижу!
Фуше (глухо). Ну конечно. Я и не ждал, что вы броситесь мне на шею. Но я хочу, чтобы вы знали, милый лейтенант, чей вы сын. Каждый должен нести свой крест. Я нес свой. Я стал любовником вашей матери вследствие гнусного — вы вправе так считать — шантажа. Я, допустим, позволил убить того, чье имя вы носите. На ваши сыновние чувства мне рассчитывать не приходится. Но я ос-ставил тайное завещание, по которому вы получите несметные богатства. Насколько я успел вас узнать, вы, наверное, откажетесь, мой маленький герой. Я просто хотел сказать вам, что наблюдаю за вами все эти двадцать два года. Вы были любимы, мой милый стрелок, хоть и не подозревали об этом. (Ждет, спрашивает глухо.) Могу ли я узнать, каковы ваши намерения?
Д'Анувилль (не двигаясь). Получить завтра утром паспорт и присоединиться к императору.
Фуше (бесстрастно). Я все еще министр полиции и обладаю достаточной властью, хотя толстяком Луи управлять потруднее, чем вашим гением. Мне проще простого помешать вам добраться до Рошфора. Но я не стану делать этого. (Глухо, словно смущаясь.) Мне придется полюбить страдания. И все благодаря вам. (Добавляет загадочно.) И потом, я очень рассчитываю, что ваш кумир сам отомстит за меня.
Освещение меняется. Занавес падает, но это уже не дворец Тюильри, а высокий мрачный борт «Беллерофона» на пристани в Рошфоре. Английский часовой — его играет тот же актер, что и французского, только он гладко выбрит, тогда как у первого были пышные усы, — печатая шаг, подходит к трапу и берет на караул. За ним следует офицер.
Офицер (рявкает). Как стоите! Четверо суток гаутвахты! (Выходит.)
Появляется Наполеон в сопровождении д'Анувилля. Понятно, что они уже давно ходят вместе по пристани.
Наполеон (рассеянно, словно кость приставшей собаке, бросает д'Анувиллю). Очень мило с вашей стороны, что вы приехали, лейтенант. Но право, не стоило беспокоится.
Д'Анувилль. У меня, кроме вас, никого нет.
Наполеон. У меня тоже.
Д'Анувилль (ошарашен, понимает по-иному). О, сир!
Наполеон (смотрит на него, раздраженно). Я хочу сказать, что у меня тоже никого нет, кроме самого себя. Вы что же, полагаете — Монголов, Маршан и еще четыре идиота на борту — подходящая компания для такого человека, как я? Дудки! Ах, если бы я мог взять с собой хотя бы Фуше! Кстати, что с ним стало? Я успел его расстрелять?
Д'Анувилль. Нет, сир.
Наполеон. Я, как сумел, устроил допрос помощнику капитана. На ломаном английском — вот он на меня вылупился! Я прикинулся дурачком — сцена моего гнева будет более впечатляющей в открытом море, а не на этом загаженном причале, — но я уже знаю, они не повезут меня в Америку. Высадят на острове, на юге Атлантики, на скале, у черта на куличках!
Д'Анувилль (в отчаянии). Сир, я вас больше не увижу!
Наполеон (холодно). Все возможно… Единственное, что меня забавляет, — это рожи моих верных дураков и их дам, которые поднялись на борт в надежде совершить увлекательный туристический вояж в Новый Свет. (Замечает солдата и берет д'Анувилля под руку.) Может, попробуем выведать у часового? Про них всегда забывают, не отличая от будки. А ведь часовые все слышат — мимо них проходят, обсуждая судьбы мира… Они все знают! История полна часовыми, которые были в курсе дела раньше министров. (Подходит к часовому, тот тут же вытягивается по стойке смирно. Спрашивает с чудовищным акцентом.) Какой полк?
Часовой. Второй королевский шотландский, сэр.
Наполеон. Ваше имя?
Часовой. Смит, сэр.
Наполеон. Я знал одного Смита в начале битвы при Ватерлоо. Он был… (Сомневается в слове, спрашивает у д'Анувилля.) «rannend» — ранен?
Д'Анувилль. Ранен — «wounded», сир.
Наполеон. Он был ранен, и я передал для него собственную фляжку с ромом. Это были вы?
Часовой. Нет, сэр. (Добавляет бесстрастно.) Я не был при Ватерлоо.
Наполеон (задет). Какая жалость! (Поворачивается к д'Анувиллю, констатирует, холодно.) Счастье изменяет мне, лейтенант! Был один шанс на тысячу, но в былые времена я напал бы на того самого Смита. (Молча шагает, внезапно.) О чем мы говорили?
Д'Анувилль (вздрагивает, с надеждой). Я рассказывал вам, сир, как я страдал, как нуждался в вас!
Наполеон (рассеянно нюхает табак). Ах ну да, да… Так чей вы сын в итоге?
Д'Анувилль. Фуше.
Наполеон. Да, действительно. Он мне говорил, не помню когда… Вы знаете, я вот давно думаю — может быть, я сын господина де Марбеф? Хотя мадам моя матушка была такова, что в это трудно поверить. Многие из нас в подобном положении. И к чему знать? Настоящий мужчина сам себе отец. (Продолжает.) Как вы считаете, свою затею с островом они преподнесут мне до того, как поднимут якорь, в каюте адмирала, или уже в открытом море? Каюта тесновата для сцены моего гнева. Я вижу ее скорее на палубе, в разгар бури…
Д'Анувилль (потерянно). Не знаю, сир.
Наполеон (раздраженно). Вы никогда ничего не знаете! Зато уж упрямы — с места не сдвинешь. Впрочем, сохраните свою твердость. Может пригодиться. Ничем не следует пренебрегать. Больше всего я боюсь, что они объявят мне об этом до моих слов. «Подобно Фемистоклу, я присел у очага британского народа. Англия всегда была самым достойным моим противником…» и так далее. Я ими очень дорожу. Для истории важно, чтобы я поразил их доверием прежде, чем они поразят меня островом. Если я успею сказать первым — публика моя. Вы слушаете?
Д'Анувбилль (краснеет, словно девушка, решается). Ах, сир! Я бы хотел последовать за вами, и посвятить вам свою жизнь.
Наполеон. Об этом и речи быть не может. Я уже сто раз подавал списки всех, кого беру с собой. Я думал, только французская бюрократия занимается бумагомаранием. Но поди ж ты — за границей нам ни в чем не уступают! Кроме того, не скрою от вас, на пустынном острове с таким занудой, как вы, я просто не выдержу. Там мне потребуется масса оптимизма.
Д'Анувилль (в слезах бросается к нему в объятия). О, сир! Сир! Мой император…
Наполеон (отталкивает его, раздраженно). Только без слез, без слез! Слишком мокро. (Вытирается.) Я этого никогда не любил. От вас, само собой, я жду достойного прощания. Молодой офицер расстается со своим императором. Надеюсь, зрители все же будут. Пока мы одни, воспользуемся этим. Милый лейтенант, не знаю, откуда вы свалились и почему я повсюду на вас натыкаюсь, но будь я вашим отцом… Кто он, кстати? недосказали свою историю.
Д'Анувилль (убито). Фуше, сир.
Наполеон. Да, действительно. Ну и негодяй же он! Так вот, будь я вашим отцом, я дал бы вам парочку советов. Вам они просто необходимы. Во-первых, никаких слез. Затем, никакой любви. Все это выдумки старых дев. Никто никого не любит. Вы не любите меня. Думаете, что любите, потому что вы маленький безмозглый ягненок. У вас просто небольшой эмоциональный кризис, это бывает… у девушек.
Д'Анувилль (задет). Сир, я солдат! Я сражаюсь с самой России!
Наполеон. При чем тут это? Уж солдат я повидал на своем веку — все они девчонки, что касается чувств. Мужчины у нас редкие птицы. Вы восхищаетесь своим императором. Прекрасно! Это было вашим долгом — он вел вас в бой. Прекрасно! Но теперь английское золото одержало над ним победу, и он отправляется в ссылку, где кончит свои дни. Не надо плакать. Сейчас, когда моя нога ступает на трап этой проклятой посудины, которая навсегда увезет меня, я думаю об одном — чтобы удалась моя сцена. Не с Фемистоклом и пустынным островом. Это только первая пьеска — с актерами второго состава, всего лишь прелюдия высокой драмы. Мой настоящий уход, соло — там. Одним словом, надо, чтобы я сдох красиво.
Д'Анувилль (бросается к его ногам, стонет). Я умру вместе с вами, сир!
Наполеон (брезгливо). Да нет же, нет! У вас еще есть время, кроме того, на это мне начхать. Сейчас вообще смерть не такая уж редкость.
Д'Анувилль (всхлипывает). Я не могу без вас!
Наполеон. Да перестаньте же! Мне больше не нужны люди. Я приближаюсь к финальному монологу. Один на сцене. Помощник капитана сказал, что чиновник, приставленный ко мне, некий Хадсон Лоу, он его хорошо знает, — они дальние родственники. Так вот, этот Лоу, вроде бы славный малый, немного педант, правда… Вы представляете мой — мой! — финал подле славного малого, немного педанта, с которым я после ужина играю в вист? Нет, они меня еще не знают! Пятый акт мы завершим вдвоем, на скалистом острове. Я превращу этого человека в монстра, в палача — потомки проклянут его! Можете не сомневаться! Я, исхудалый, небритый, с туберкулезом или раком желудка… Надо только захотеть. Человек умирает, когда хочет, как хочет и от чего хочет! Я покажу англичанам, если они еще не знают этого, как можно нахлебаться с заключенным, который умеет заставить говорить о себе!
С трапа спускается английский офицер.
Офицер (с сильным акцентом). Генерал, контр-адмирал приказал просить вас подняться на борт. Мы снимаемся с якоря. (Отдает честь и вытягивается по стойке смирно.)
Наполеон (ворчит). Генерал… За это они будут расплачиваться не одно столетие. Не грустите, мой мальчик, так всегда в потасовке главное — кто кого… (Оглядывает пустынную пристань, разочарованно.) Жаль только, сегодня вечером так мало публики. Ничего не поделаешь… Сколько есть… Увенчайте себя славой, если она еще существует. Стрельните в толстяка Луи или станьте карбонарием. За якобинцами, я уверен, — будущее. Франция еще не до конца выжала этот лимон. Желаю удачи! Напишите, что вы собираетесь делать, если будет почта.
Д'Анувилль (по стойке смирно, со слезами на глазах). Я уже знаю, сир. Я женюсь, и у меня будут дети.
Наполеон (поднимается по трапу, безразлично). Что ж, и это выход. Но прошу вас, не слишком дурите мальчикам голову своими идеалами. С таким багажом им придется трудновато.
Часовой вытягивается по струнке. Наполеон в сопровождении английского офицера поднимается на борт «Беллерофона». На корабле военный оркестр, встречая его, играет «Господи, храни короля». Д'Анувилль печально замирает на берегу.
Занавес
Примечания
1
Огюст Барбье
(обратно)
Комментарии к книге «Потасовка», Жан Ануй
Всего 0 комментариев