«Стрижка»

Стрижка (fb2) - Стрижка 315K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Иосифович Славкин

Виктор Славкин Стрижка

Посредине сцены стоит парикмахерское кресло. Рядом – столик с инструментами для стрижки и бритья. На столике стоит телефон.

Парикмахер (в кулису). Следующий!

На сцену выходит Клиент и садится в кресло. В течение всего спектакля Парикмахер может стричь одного клиента. Может быть и так, что клиенты в кресле будут меняться. К примеру, после Толстого мужчины в кресло сядет Длинноволосый парень, потом Старик, потом Высокий блондин, среди клиентов может быть и Мальчик, которого Парикмахер стрижет, посадив на специальную скамеечку… Не исключен вариант, когда вместо живого человека в кресле будет сидеть манекен, кукла, натуралистически выполненная, так что в первые мгновения стрижки можно будет подумать – в кресле сидит живой человек.

Выбор варианта, а также разработку линии поведения Клиента автор оставляет за режиссером. Неизменным остается лишь одно – монолог Парикмахера ни разу не прерывается голосом другого актера.

Парикмахер. Как вас постричь? (Однако сразу же.) Только ничего не говорите! Я все знаю. Ничего не надо говорить – сидите, молчите и не двигайтесь! Я все сделаю. Где снять, где добавить – мне все ясно. Терпеть не могу, когда клиент начинает долго объяснять, как ему сделать, чтобы он стал красивым. Ведь со стороны виднее. Вы в руках профессионала, ничего не надо говорить. (Пауза.) Впрочем, я чувствую, что вы хороший клиент. Мы с вами сработаемся. А то бывают такие – приходит один, садится и спрашивает… меня спрашивает. «Вы, – говорит, – в ленинградском Эрмитаже были?» – «Ну, был», – отвечаю. «Помните картину кисти Тициана „Страдания святого Себастьяна“?» – «Ну, помню». – «Так вот сделайте мне, как у него. Только сверху не сильно снимайте». Он забыл, что в этом Себастьяне во всех местах стрелы понатыканы. Прямо в голое тело. Я, когда брил этого клиента, я ему пару порезов нарочно нанес. Чтобы больше похож был на святого. Раз хочется человеку. А вы мне нравитесь, вы хорошо сидите, поняли, что вы в руках профессионала. Не скажу, что я парикмахер номер один, но в первую десятку вхожу. У нас в парикмахерской есть один, очень честолюбивый, мы, когда курим, заводим его. Говорим, парикмахер номер один, ну например, Иванов, парикмахер номер два – Петров, парикмахер номер три – Сидоров, парикмахер номер четыре – Семенов, парикмахер номер пять… ну, там Николаев… И тут этот наш не выдерживает: «А когда же я?!» Но мы постепенно спесь с него сбили – он теперь до парикмахера номер восемь выдерживает… (Вдруг.) Мне надо отлучиться на полминуты… за свежей салфеткой… даже секунд на двадцать, я успею… У меня к вам просьба, если мне позвонят… вот телефон… крикните меня… Или возьмите трубку, скажите, сейчас подойдет, я тут же выбегу… это близко… шагов двенадцать… даже десять… Вы скажете: «Сейчас подойдет», – и я сразу… Я жду звонка. Я привязан, понимаете, я привязан… Только не подумайте, что это повлияет на качество стрижки! Ни в коем случае! Вы в руках профессионала. У настоящего профессионала руки и сердце не связаны. Говорят, все надо делать с сердцем. А я вам скажу: нет! Каждый день в сердце творится разное… иногда такое!.. а делать я каждый день должен одинаково – одинаково хорошо! И вы, клиенты, не должны даже догадываться, что у меня на сердце сегодня. Я мигом. (Убегает за кулисы и тотчас появляется с салфеткой.) Мне никто не звонил?.. Звонка не было?.. Вы ничего не слышали?.. Фу!.. Успел, значит…

Парикмахер повязывает Клиенту салфетку, потом простыню, берет в руки ножницы, расческу, оглядывает голову со всех сторон и начинает стричь.

Вы видели «Юнону и Авось» у Захарова? У нас все мастера видели. Говорят, выдающийся спектакль. Но я сейчас больше балет уважаю. У меня один балетмейстер стрижется. Я ни одного спектакля с Плисецкой не пропустил. Правда, он лысеет, балетмейстер мой. Я борюсь с его лысиной, как лев. Я достаю ему импортные средства. Я так втянулся в балет. Как я буду жить без этого?! Вам сколько лет?.. Не говорите! Я сам отгадаю. Я думаю, мы где-то ровесники. Вы, как я, выглядите моложе своих лет. Мне в разное время суток дают разный возраст. С утра, после душа, бритья, чистой рубашки, дают тридцать пять, к обеду уже тридцать девять набегает, потом наступает такой час – ни день, ни вечер, свет такой, ни туда, ни сюда, – вот тогда, в этот час, и тридцать четыре могу схватить. Особенно в профиль и если подбородок повыше держать. Я в этот час стараюсь подбородок повыше держать, как при бритье. В этот час может все решиться. Потому что еще немного, и включат электрическое освещение, а вечером при электрическом освещении мне со стороны совсем к сороковке подходит и даже переваливает. А вообще-то мне сорок два. Это много или мало? Я считаю, для мужчины в самый раз. Мог бы иметь двадцатилетнюю дочку. Даже двадцатидвухлетнюю… Почему-то я всегда думаю, что мог бы иметь именно дочку. Смотрю на молодых девушек и представляю, что у самого могла бы именно такая… У меня есть один знакомый, большой ходок, у него поговорка: «Пусть ей даже шестнадцать, лишь бы молодо выглядела». Вот так же, как вы, пришел однажды стричься, и мы с ним подружились. Меня сначала поразили его волосы. Рыжие-рыжие. Я таких не видал. Прямо красные! Но не конопатый. Знаете, чаще всего рыжие бывают с веснушками, а у этого ничего, чистенький. Счастливчик. В детстве рыжих дразнят, а потом они становятся счастливчиками. Не, мы с вами – нормальные брюнеты, а они – рыжие. Он тоже сидел спокойно, как вы… Я слышал, где-то в Америке в одной парикмахерской над креслами висят таблички; над одними: «Для любителей послушать», а над другими: «Для любителей поговорить». Последнюю табличку над моим креслом не повесишь, верно?..

Парикмахер идет к телефону, поднимает трубку, слушает. Кладет трубку, возвращается к креслу.

Гудит. (Пауза.) Он, рыжий, был явно из любителей послушать. Потом я, правда, убедился, что и поговорить он может. Особенно про женщин. Тут он специалист… Сейчас немного потерпите, я пройдусь по вашим волосам бритвой. Вообще это ничуть не больно, но некоторым неприятно. Есть мастера, которые только бритвой и работают. Вот моя бывшая жена. Она была парикмахером. Я тут по телевизору видел – муж и жена работают на одном заводе, приходят домой, и только про мартены и блюминги у них разговор. Глупость. Все не так. Это счастье, когда муж и жена работают в одной системе. Приходишь домой, ничего не надо рассказывать, как у тебя там и что. Она все знает, и дома вы только друг для друга, и работа забыта до утра. Если в первую смену. А если во вторую, то совсем здорово. Мы, когда расписывались, мы условились: жить будем весело. И мы весело жили. Месяца через два после нашей свадьбы встречает меня товарищ и спрашивает. «Ну как, – спрашивает, – ты доволен семейной жизнью?» – «Пока да», – отвечаю. А товарищ: «А я пока нет». А он женат уже лет восемь. Мы весело жили. Мы условились: год она будет застилать постель, год – я. Я по четным годам, она по нечетным. А раз в четыре года, когда високосный и лишний день накапливается – в этот день вместе, наперегонки: я одеяло, она подушку, я простыню, она другую подушку… Весело! Но до високосного года мы не дожили. Только не спрашивайте почему. (Неожиданно. Резко.) Сидите и молчите! Как сидели. Я все сделаю сам. Здесь мы чуть уберем, – уши видны не будут, они у вас несколько… выдающиеся. (Пауза.) Я сам не понимаю: почему мы разошлись?.. Я что-то сказал, она что-то сказала, я перестал разговаривать, она перестала… И мы разъехались. Но не в этом дело… Я, знаете, до сорока лет страдал от своего характера, оттого, что он не такой, как хотелось бы. Я мягкий человек, не хватает решимости, резкости… Рубануть по столу, рявкнуть: «Нет!» – или: «Да!» Я так: «Может быть. Посмотрим…» – а то и: «Может быть, посмотрим…» Страдал от этого, понимал, что в нашей жизни надо быть потверже, но ничего не мог с собой поделать. До сорока лет я боролся со своим характером, думал – переломлю себя, и жизнь пойдет другая. А в сорок лет понял, что никакой другой жизни не будет. Что есть – то есть. Есть такой характер – все, привет, поезд ушел. Другого не будет. И как только я до этого дошел, я перестал бороться со своим характером, а стал… любоваться. Да-да, именно – любоваться. Характером своим, жизнью… «Смотри ты, – думаю, – от меня ушла женщина, а я ничего». Я даже сам себя заинтересовал. «Вот тип, – размышляю я про себя о себе. – Тут бежать надо, руками размахивать, по столу стучать, а он (это я) ходит себе на работу – обратно, на работу – обратно…» Потом замечаю, иду по улице, смотрю по сторонам – нет ли ее в толпе. «Наконец проснулся», – думаю про себя. Но не попадается. Потом смотрю, одна похожа, вроде походка ее, догнал – не она. У другой прическа сзади чуть-чуть ее напоминает. Вперед забежал – не она. И вот постепенно мне стали попадаться женщины, все больше и больше похожие на нее. Ну просто почти она! Почти двойники. «Ну, – думаю, – скоро, значит, ее встречу». Уж очень вокруг меня напряженно, должен быть взрыв. Однажды иду – бах! – она. И походка, и прическа – она! Бросился я к ней, рванулся, забыл, что характер у меня нерешительный. Но вдруг все внутри меня опало, и я прошел мимо. Нет, это была она, но… С ней рядом шел мужчина, но не в том дело, что мужчина, а в том, что он был похож на меня. Рост, походка, прическа – все мое. Но не я. Какие-то пошлые усы концами вниз, бедра широки. Одет тоже… я бы так не оделся, слишком ярко, рубашка гипюровая, вкуса нет. Короче, прошел я мимо и полюбовался на свою неудачу. Не расстроился, нет, я научился любоваться своими неудачами, полюбовался и подумал: «Что ж ты не подождала, ведь немного оставалось, и встретился бы тебе я. А мне – ты. Ведь я дождался… А тебе стали попадаться похожие на меня, ты на полпути и остановилась». И все. И как бритвой отрезало. И сразу вокруг меня исчезли женщины, похожие на нее… Между прочим, хороший дамский мастер была. Работала только бритвой. Правда, меня стригла плохо. Когда мы жили вместе, ходил как клоун, волосы во все стороны торчали. Но я не перестригался, так и ходил как клоун. Боялся обидеть. А она однажды сказала: «Волосы у тебя непокорные, зато сам ты такой причесанный…» (Взрывается.) Да, причесанный! Просто с мужской головой надо уметь работать! И она сама причешется! Волосок к волоску! Волосок к волоску!.. (Постепенно успокаивается.) Волосок к волоску… Волосок к волоску… (Теперь это уже относится к голове клиента.) Вы назад носите или вперед?.. А может, на косой пробор?.. Вы скажите – я сделаю, как захотите. Если желаете, можно и художественный беспорядок. Но я вижу, вы не из клоунов. Тогда сидите смирно, я знаю, что вам нужно.

Некоторое время Парикмахер молча стрижет Клиента.

А что, мне плохо? Я человек независимый, самостоятельный, зарабатываю хорошо. Оклад сто двадцать – сто тридцать… Но я хорошо зарабатываю! Кое-кто считает профессию парикмахера так себе… Это, я вам скажу, отсталый взгляд. У нас всякий труд в почете, любая профессия уважается. А тем более именно сейчас сфера обслуживания. Люди стали жить лучше, у многих появились деньги. Правда, откуда – вопрос. Впечатление такое, что все подпольные парикмахеры – каждый что-то стрижет. Ну, это не наше дело… А когда у человека есть деньги, он хочет иметь своего парикмахера, своего портного, своего автомеханика, своего мозольного оператора… Человеку уже не надо, чтобы его стриг случайный парикмахер и подешевле, ему хочется, чтобы прическу ему делал свой человек и брал подороже. И, кстати, чтобы разговаривал с ним при этом… Так, легкая беседа, чуть-чуть о политике, немного о сексе, слегка поюморить, продать новый анекдотец… Я для многих – свой парикмахер. Тоже вроде бы унизительно. Но он считает меня своим парикмахером, а я считаю его своим инженером. И если мне чего-нибудь нужно, то он к моим услугам. Правда, мне в ближайшее время не понадобится построить мост или там домну… Да, собственно, что мне от него может быть нужно? Скрепки, кнопки… Так что пусть он за меня держится, а не я за него. Это сейчас многие хорошо понимают. Вот один мой дружок… ну, не дружок, так, вместе ШРМ кончали… он дальше учиться пошел. Работал слесарем на заводе и в вечернем машиностроительном учился. Кончил институт, перевели его в замначальники цеха. Получал он двести – двести пятьдесят, стал получать сто сорок. Крупное повышение! Побултыхался он в начальстве, уволился, спрятал свой диплом в бабушкин сундук и пошел учиться… на парикмахера. Сейчас уже в «Чародейке» работает. Стодвадцатирублевым машиностроителям прически сооружает. Кроме того, стрижку пуделей освоил, по дипломатическим домам ездит… А кем бы он был, если бы по своему диплому пошел? Ну начальником цеха, ну главным инженером, ну директором. Деньги те же, а ответственность!.. Директора своя голова кормит, а парикмахера – чужая… Ничего, что я болтаю? Вы никуда не спешите? Если сели в кресло, спешить не надо. Я не люблю спешить. У нас тут есть один парикмахер – он спешит. Он уже стрижет в счет 1999 года. Волос у людей еще нет, а он их уже стрижет. А у некоторых к тому времени лысина будет, он и ее стрижет. У меня зуб дергает иногда, так тихонько тянет, тянет… Я не спешу идти к зубному врачу. Пока терпеть можно. А кто знает, что с нами будет завтра? Может, завтра на меня вдруг кирпич свалится. Так лучше я до этого момента поживу без этой ужасной бормашины. Но что-то в последнее время со мной случается все меньше и меньше неожиданностей. Может, возраст… Сколько раз будет снег, и сколько раз – трава, прежде чем что-нибудь изменится вокруг?.. (Пауза.) Это не мои слова.

Внезапно Парикмахер бросается к телефону, лихорадочно набирает номер. Кричит в трубку.

Бюро ремонта? Девушка, девушка, проверьте, пожалуйста, номер 72-44-50. Не прозванивается. Я знаю, мне звонят, а я не слышу, ничего не слышу… Я говорю с этого номера… Я вас слышу, очень хорошо слышу, но не прозванивается. Звонков нет. Не звонит… Нет-нет, мне должны звонить, я знаю… Проверьте, пожалуйста… (Ждет у телефона.) Все в порядке… И было все в порядке… А почему же никто не звонит?.. Вы думаете? Спасибо.

Парикмахер кладет трубку. Возвращается к креслу и некоторое время молча работает над головой Клиента.

Я иногда утром записываю свои сны. Мне снятся удивительные сны, сложные, с приключениями, с разговорами… Интереснее, чем телевизор. В последнее время я жду ночи. Что мне в этот раз покажут. В телевизоре все ясно, а здесь тайна. Правда, эту тайну я уже немножечко разгадал. Я чуть-чуть научился… заказывать сновидения. Выращивать их искусственно, как шампиньоны. Я заметил, что если перед сном попить слабого чая с айвовым вареньем под синей лампой – обязательно под синей! – почти наверняка приснится дворец в восточном стиле, а может быть, если повезет, и гарем. Такой передачи по нашему телевизору не увидишь. Специально на зиму айвы напасаю. Наварю варенья, – и я в порядке! Я сам готовлю. Все умею делать. Я ведь живу один. В однокомнатной квартире. Двадцать метров комната, девять и восемь кухня, холл, лоджия метров шесть… Я всю жизнь прожил в коммунальной квартире. Года четыре всего живу один. Иногда ночью я встаю, зажигаю везде свет и пью чай на кухне. Или поджариваю бифштекс. Вообще-то я больше отбивную уважаю, но отбивать ночью нельзя – соседи внизу… А своим бифштексом я никому не мешаю. Я люблю ночью поесть. Говорят, на ночь есть вредно. Не верьте! Надо брать пример с диких животных, они всегда спят после еды, и ни у кого из них нет лишнего веса, все поджарые, спортивные. Главное, после еды не пить. Ведь животные как – едят, спят и только потом идут на водопой. Вот и нам надо так. Если ночь теплая, я пью чай в лоджии. У меня очень удобная лоджия – с нее открывается прекрасный вид на пункт приема стеклотары. Правда, там всегда очередь. Но я приспособился, я в грозу сдаю. Когда гроза, у палатки никого нет. Я быстро мою бутылки в ванне и бегу. Промокаю, но зато без очереди! А у меня соседи напротив, муж и жена, у них окна на другую сторону, так когда хозяин идет сдавать бутылки, жена просится ко мне на балкон и в морской бинокль наблюдает, как ее благоверный продвигается к окошечку. В эти минуты она похожа на Кутузова, а наш двор с палаткой – Бородинское поле. Правда, не всегда операция «Сдача бутылок» кончается победой наших. Иногда палатка закрывается раньше времени – тары у них не хватает… Височки прямые, косые? Баки уже не носят. Все сделаю по моде… Я привык жить один. Самое дорогое, что есть у мужчины, – это свобода. Я – один. Я отвечаю сам за себя. Я ни за кого не хочу отвечать! Сам за себя! Я – один. Не одинокий, заметьте, а один. У одинокого человека никого нет, его никто не любит. А я живу в окружении любви и уважения. Ко мне очень хорошо относятся… какао, жареная картошка, – они меня любят даже больше, чем я их. У меня услужливая посуда, меня обожает мое кресло. Когда я в него сажусь, оно так обнимает меня, так согревает… Я каждый раз с кровью отрываю себя от него. А как меня любит яичница!.. Я выпускаю яйца на сковородку, и они так нежно поджариваются, желток так симметрично возвышается среди белоснежной глади белков… Только любимое существо может день ото дня доставлять такое удовольствие любимому. Бывают, конечно, у меня дома и конфликты: то кран в ванне начинает течь, то отопление загудит… Но это скорее от любви ко мне. Чтобы я обратил на них внимание, погладил их, приласкал, починил… У меня есть хрустальная ваза, очень любимая, она так отражает в себе все, что у меня есть в комнате, и это все так кружится в ней, переливается!.. Я люблю по вечерам смотреть в эту вазу, как в телевизор… Потом в один из вечеров я подошел к этой вазе и… ударил по ней молотком. (Взрывается.) Ударил! Молотком! Сильно! Вдребезги! Молотком! (Успокаивается так же мгновенно, как взорвался.) Ведь молоток я тоже любил, и он долго лежал у меня без работы, без моего внимания. Он истосковался по моей руке. Должен же я был его приласкать?.. (Снова набрасывается на Клиента.) Должен? Или нет? Отвечайте!!! Не надо! Меня не интересует ваш ответ. Вы пришли стричься, ну так и сидите смирно. Не крутитесь! (Успокаивается и переходит на обычный миролюбивый тон.) Клиенту очень важно сохранять неподвижность. Особенно когда парикмахер работает над его затылком. Затылок – очень ответственная часть тела. Если все идут в одном направлении, вас видят в основном в затылок. И судят о вас по нему. Например, вы стоите в очереди, тому, кто сзади, есть время рассмотреть ваш затылок. А вдруг сзади вас стоит хорошенькая женщина… (Игриво.) Или вам это не грозит? Не грозит? Я знаю, не грозит. Ведь если в очереди сзади вас стоит хорошенькая женщина… вы обязательно пропустите ее вперед. А?! Шутка! (Смеется.) Но все равно затылочек мы вам сделаем.

Пауза, во время которой Парикмахер тщательно обрабатывает затылок Клиента.

Так вот, сколько раз будет снег и сколько раз трава, прежде чем что-нибудь изменится вокруг?.. Это не мои слова. Я вообще ничего не жду. Все лучшее в жизни получается случайно, ничего не надо торопить, не надо насиловать события. С женщинами я тоже так. Правда, мой друг, этот рыжий, говорит: «Не надо насиловать события, надо насиловать женщин». Нет, все-таки лучшие встречи получаются случайно. Однажды я поцеловал женщину, просто так поцеловал, почти шутливо, у меня не было никаких планов на ее счет. Рука моя при этом лежала, как положено, на изгибе ее спины. И вот в момент поцелуя я поймал рукой два электрических удара. Под рукой прокатилось – раз! – и еще – раз! И я все понял. Я понял, что этот случайный поцелуй уже не случайный, что он будет иметь последствия, что это поцелуй жизни. (Пауза.) Все так и получилось. (Пауза.) Она не была парикмахершей… это та, первая, была… и я думал, у меня уже никто не появится, и вдруг эти два удара под рукой – раз! – и еще – раз! И каждый раз, когда я целовал ее потом, я ловил эти два удара. С той, с моей первой, парикмахершей, мы, когда начинали жить вместе, условились, кто будет застилать постель; с моей новой любовью мы договорились, что никогда не станем мужем и женой. Никогда! Мы были единомышленниками, мы знали, что институт брака в наши дни терпит крах, и радовались, что нашли друг друга. Я ей рассказал историю своей женитьбы, она мне – своего замужества, у меня была квартира, у нее квартира – у нас не было никаких проблем, и мы были счастливы. И вдруг однажды я заметил изменение в ее глазах. Нет, любовь не ушла оттуда. Пожалуй, ее стало даже больше, но еще в глазах появился какой-то… маникюр. В ее глазах появился какой-то незнакомый налет, такая перламутровая пленка, как маникюр. И глаза от этой пленки приобретали такое вопросительное выражение. И я понял: она ждет. Она ждет от меня… Ну, короче, чтобы я ей предложил… Предложения ждет. И я понял: когда мы с ней уславливались, что всю жизнь будем только любовниками, она меня только начинала любить, а вот теперь любит по-настоящему и теперь к ее мозгу не пробиться. Но она ничего про это не говорила, молчала, и только вот этот маникюр в ее глазах… Но как-то она все-таки проговорилась. Она сказала: «Если бы мне кто-нибудь сказал: „Подожди, и все изменится“, – я бы ждала сколько угодно. Но мне никто ничего не говорит». – «Подожди, и все изменится», – сказал я. «Нет, – сказала она, – ты не сам придумал эти слова, я тебе их подсказала». Тогда я: «Какое это имеет значение? Я сказал», – «Хорошо. Сколько мне ждать?» – спросила она. Я сказал: «Ты же сама говоришь, что это неважно, что ты готова ждать сколько угодно. Тебе хотелось иметь эти слова – считай, что они у тебя есть». Она: «Мне двадцать семь». Я: «Мне тоже… сорок. Я не считаю, что это много». Она: «А я старуха, старуха! Когда ты решишься, мне будет семьдесят. Что ты со мной будешь делать?» Я сказал: «Я решу гораздо раньше». Она: «Раньше мне тоже будет много». Я сказал… я сказал: «Ты всегда будешь для меня моей девочкой». И тут она заплакала. Я сказал ей: «Потерпи». Она сказала: «Я и терплю. Но если бы мне кто-нибудь сказал: „Подожди, и все изменится“, – я бы ждала сколько угодно». (Пауза.) А теперь я жду звонка. Из родильного дома. Она рожает. Я договорился, мне позвонят… Она сама решила изменить что-то в своей жизни. «Сколько раз будет снег, и сколько раз трава, прежде чем что-нибудь изменится вокруг?» Это ее слова. Теперь меняется. Для нее. У меня пока все по-прежнему. Утром я жарю свою яичницу, я сажусь на автобус номер семьдесят один, еду до остановки «Школа», пятьдесят два шага – и я у этого кресла. (Вдруг кричит.) Бриться будем?! Я спрашиваю: бриться будем?! (Спокойно.) Извините.

Парикмахер быстро выходит. На ходу от кресла к кулисе он снимает с телефонного аппарата трубку и кладет ее рядом на стол. Некоторое время на сцене лишь неподвижно сидящий в кресле Клиент. Возвращается Парикмахер со свежими простынями и салфетками. Набрасывает их на Клиента, готовится к бритью: взбивает пену, правит бритву… Намыливает Клиенту щеки.

Вы чем дома бреетесь: электробритвой, опасной?.. Мне надо знать. Если ваша кожа не привыкла к опасной бритве, вас надо брить по-особому. Электробритвой, конечно, быстрее, но опасная освежает, она снимает тоненький слой кожи, и у вас всегда свежее лицо. Вы знаете, рассказывают… не знаю, правда, а может быть, придумано… Короче, Хрущев, еще давно, съездил в Америку, привез оттуда электробритву «Браун», отдал на Харьковский завод и сказал: «Сделайте точно такую. Только, ради бога, не улучшайте!» «Харьков‑5», помните, такая была? Правда, все-таки кое-какую рационализацию они внесли – шнур иногда в самом основании перегорал… Я в детстве, когда смотрел, как отец мой бреется, все думал: неужели мне всю жизнь возиться с этими мыльными палочками, помазками?.. Помазок всегда мокрый, противно. Но к тому времени, когда у меня выросла борода, как раз и появилась первая советская электробритва в коробочке – «Харьков‑5». Я бреюсь опасной, но эту свою первую бритву не выбрасываю. Я – барахольщик. Я ничего не выбрасываю. Я часто меняю бритвы, часы, другие мелкие вещи, но старых не выбрасываю. Уж я часов сто пар сменил, а первого послевоенного выпуска «Победу» храню. Знаете, с красненькой цифрой двенадцать? Все цифирки черные, а двенадцать красненькая. Мне эти часы родственники в складчину подарили, когда я школу кончил. Я очень часы хотел. В детстве мне отец иногда свои большие часы поносить давал. Едем мы с ним в автобусе, а я всю дорогу переносицу левой рукой чешу – так мои часы всем видно. Смех! (Вдруг метнулся к телефону, коротким движением кинул трубку на рычаг и снова подскочил к креслу. Лихорадочно.) Они идут, эти старые часы, идут… Тютелька в тютельку… Раньше на совесть делали. Первый послевоенный выпуск, а идут, как вчера купил. Это Рыжий все, Рыжий, все этот Рыжий… Он говорил, гони, гони, говорил, не приучай, гони… Холодней, холодней… чтоб не привыкла… Усы не будем оставлять? (Кричит.) Не модно уже усы, не модно… Не носят! Относились! (Успокоенно.) У него были очень подходящие волосы для усов. Пышные. Почти у всех крысиные хвостики, а у него пышные, как на портретах у старых полководцев. Адмирал Макаров. Да я ему еще их специально обрабатывал. Роскошные усы!.. Когда он мне долго не звонил, я встречал его и спрашивал: «Почему ты мне долго не звонишь?» Он вынимал из портмоне бумажку, показывал мне список и говорил: «Ты у меня восемнадцатый». Я обижался. «Не обижайся, – говорил он, – у меня мама шестая». Я с ним познакомился прямо сразу после того, как развелся с моей первой женой, и он учил меня всем премудростям холостой жизни. Он не говорил про себя: я – холостяк; он говорил: я – плейбой. «С женщиной грубее, – говорил. – Холодно, холодно, пусть ни на что не надеется. Чуть заметит в глазах влажность – все, сядет на голову. Гладь прохладной рукой, смотри сухим глазом… Утром сразу прогнать. Может, и жалко – но прогнать. Не волнуйся – вернется, на лестнице ждать будет, как собачонка, пока придешь». Смеялся, рассказывал, что у него такие случаи бывали. Ночью возвращался к себе с другой, а предыдущая стоит под дверью. «Это соседка, – говорит он той, которую привел, про ту, которая под дверьми, – за спичками пришла». Дает той, которая под дверьми, коробок спичек и захлопывает дверь у нее перед носом. Ловко? (Пауза.) Та, которая сейчас рожает, была в его списке на первом месте. Потом он перенес ее на третье, потом на одиннадцатое, потом куда-то в конец списка… А потом он познакомил ее со мной. Потом он говорил другим: «Я попользовался, а он завяз». И очень меня за это ругал. «Сбиваешь нам ритм». А я завяз… И она завязла… Я бы на месте клиентов боялся садиться в кресло к незнакомому парикмахеру. Иногда, знаете, если у тебя бритва в руках, да клиент еще шею свою белую тянет, так легко… одно движение… так и хочется… Парикмахеров, как летчиков, надо проверять на психическую уравновешенность. Сумасшедший летчик может нажать кнопку, и начнется война. Что может сделать скромный парикмахер?.. Но знаете, что я вам скажу: скромность и рождает вот здесь и здесь (показывает бритвой сначала на свое сердце, потом на голову)… нет, скорей здесь (показывает на голову), она рождает такое… что опасная бритва может стать опасной. Сколько можно водить бритвой вверх и вниз?.. Иногда так и хочется вглубь… у вас похудение в районе макушки. Уже просматривается полянка. Пока это заметно только парикмахеру, но если вы не позаботитесь… Достаньте польское средство Л‑102 и на ночь втирайте, втирайте… Крепче втирайте! Подушка пачкается, но зато можно остановить похудение волосяного покрова. А то девушки перестанут вас любить. Девушки любят жесткие мужские кудри, они обожают блуждать в зарослях своими розовыми ноготками… А что они будут делать в пустыне? Перламутровые пальчики ныряют и выныривают в вашей шевелюре, и вот вам уже кажется, что вы океан и стадо дельфинов играет в ваших прохладных волнах… Однажды она сказала мне, что беременна. Вот бабы! Они проходят путь от первого до последнего пункта в списке одного, потом переплывают в список другого, потом третьего, потом они говорят, что беременны!.. Они только прикидываются кроткими, такими девочками-лапочками, зайчиками-зверюшками, они говорят вам: «Ты мой сладунчик, ты мой пупочек», – вмыливаются в душу, а потом попробуй выпихни их оттуда… (Агрессивно.) Их надо выпихивать!.. Выпихивать!.. Как одна засиделась – каюк! Не нарушать ритма – выпихивать! А если что – не признавайся! Сама виновата. Ищи отца в других списках. Я – эпизод. И никто не докажет. Тем более что все знают, что она была не только с тобой. Была! Была! Шлюха! Курва! Подстилка! Пошла вон! Вон!!! Вон!.. (Пауза. Спокойно.) Так он меня учил. Рыжий. И так я сделал. Не в такой грубой форме, разумеется.

Звонит телефон. Парикмахер одним прыжком оказывается у него.

Алло!.. Алло!.. Да-да, парикмахерская… Что? Кто это говорит?.. (Сникает.) Мы работаем до восьми. Но в семь двери закрываются. Так что, если хотите обслужиться, приходите до шести. У меня уже все забито, я работаю с последним клиентом… Завтра?.. Кто может знать, что будет завтра…

Парикмахер кладет трубку. Некоторое время неподвижно стоит над телефоном, уставившись на него. Потом выхватывает из кипящей ванночки распаренную салфетку и быстро набрасывает ее на лицо Клиента.

Я люблю ее!.. Я люблю ее!.. Эти списки – они меня не касаются. Я люблю ее! Это мой ребенок. Она моя жена. Я люблю ее! И ребенка люблю! (Массирует лицо Клиента. Бьет его по щекам.) Мне никого другого не надо. Я океан, и ее дельфины… Я люблю ее! Я люблю ее! Я люблю ее! Все! (Сдергивает с лица Клиента салфетку. Ровным тоном.) Вот, немного терпения, и у вас новая кожа, дышит каждая пора. Чувствуете, кожа, как у младенца, – гладкая, розовая, чистая… Вообще все не так плохо, как оно есть на самом деле. В армии у нас – я служил три года, – когда кто-нибудь чего-нибудь выкинет, сержант вызывал того перед строем и показывал ему два растопыренных пальца, вот так (показывает два растопыренных пальца – указательный и безымянный) показывал и спрашивал: «Сколько нарядов вне очереди?» Провинившийся смотрел на пальцы и говорил: «Два». – «Пять! – кричал сержант. – Римское!»

Парикмахер стремительно направляется к телефону, судорожно набирает номер, в трубку.

Ты сволочь! Я не с тобой. Слышишь, я не с тобой! Вычеркни меня из своего списка! Я – восемнадцатый. Вычеркни! Я не с тобой! (Швыряет трубку на рычаг. Возвращается к креслу.) Ну вот, сейчас мы отфрезеруем с боков – и порядок. (Стрижет.) Эту операцию я делаю всегда старой машинкой. У меня к ней рука привыкла, и особо важные операции я делаю всегда ею. Почти антикварная вещь. Старая немецкая фирма «Баумгардт». (Демонстрирует машинку.) Отец с войны привез. Он не был парикмахером, но меня стриг всегда сам. Этой машинкой. Наголо. Раньше в школе все мальчики должны были ходить остриженные наголо. Обратите внимание, на послевоенных школьных фотографиях все ребята похожи друг на друга, все под нулевку. Детскому парикмахеру легко было тогда работать. Фасон один. Я помню, как холодно было выходить на улицу после стрижки. Даже летом. Голова становилась легкой, как воздушный шарик. Казалось, вот-вот взлетит. Уж очень тщательно стриг меня отец перед экзаменами. Вот эта машинка буквально вгрызлась в мою голову. Чтоб не торчал ни один волосок. И чтобы всем было видно, что у меня две макушки. Да-да, у меня две макушки. Это сейчас не заметно, а тогда, после отцовской стрижки, они сияли, как две луны. Отец очень гордился моими двумя макушками и хотел, чтобы все их видели. Я должен был вырасти счастливым. Каждый раз после стрижки отец стучал согнутым пальцем по моей голове и говорил: «Хорош арбуз». Утром в день экзамена на нашей коммунальной кухне я глотал яичницу… Странное дело, моя любимая яичница в те утра имела вкус резины. Меня всего колотило от страха перед экзаменом. Чай проваливался в живот кусками… Такой был семейный ритуал: вечером накануне экзамена отец меня стриг, а мать стирала белую рубашку, а утром, когда я ел резиновую яичницу, она эту рубаху гладила, и я надевал ее еще теплой. Не очень-то приятно в жаркий день надевать на себя теплую рубаху… Я все экзамены сдавал в одной и той же белой рубашке – счастливой. Так считалось. Две макушки и счастливая рубашка – не много ли выпало на одного?.. Верхняя пуговица у меня была всегда расстегнута, а чуть пониже ее мама закалывала мне ворот булавкой, чтобы шея все-таки не была слишком открыта, чтобы выглядел я поскромнее. И вот эта булавка впивалась мне в шею на всех экзаменах, сюда (показывает), где ямка. Вот что осталось в памяти – булавка, впивающаяся в горло. Но как ни странно… как ни странно… как это ни странно, резиновая яичница, стриженая холодная голова и эта булавка, царапавшая иногда до крови, – все это напоминает мне… о счастье. Я был счастлив тогда. И больше ничего такого в жизни не было. «Хорош арбуз…» (Берет маленькое зеркало и демонстрирует стрижку Клиенту.) Ну, взгляните, какая у вас получилась голова. Теперь вы понимаете, что мне ничего не надо было говорить? Вы сидели, молчали, и правильно. Ведь я все сделал именно так, как вам нужно. Вы посмотрите – волосок к волоску, и, между нами, похудение в районе макушки я замаскировал. Смотрите, не видно. Теперь можете смело повернуться затылком к самой прекрасной женщине. Пусть смотрит вам вслед! И пусть жалеет, что упустила. А вы удаляйтесь, удаляйтесь, сверкая своим безукоризненным затылком. Удаляйтесь к новым целям, к новым женщинам… Мужчина должен всегда удаляться. Чего застревать? Чтобы потом все говорили: «Он завяз». С таким затылком надо идти вперед! Кто бы меня так постриг…

А мы сидим в затылочек друг другу, И непонятно, что это такое, А это лошадь бегает по кругу, Покинув состояние покоя. А мы сидим в затылочек друг другу…[1] Стрижка окончена! Прошу!

Парикмахер снимает с Клиента простыню. В этот момент раздается телефонный звонок. Парикмахер срывает трубку с рычага.

Алло! Да, я… Да, жду… Да, из родильного… Что?! Кто?.. Кто?.. Что?.. Девочка… Я знал… (Внезапно начинает кричать в трубку.) Это моя девочка!.. Это моя дочка! Вы слышите, это моя дочка! Так всем и передайте, она моя!.. Только той, только той не передавайте, только той, которая родила, не говорите. Я сам ей скажу. Расскажите мне про мою дочку… Сколько?.. Три шестьсот?.. В меня, в меня! Мне тоже килограмма четыре сбросить надо. А рост, ну, длина?.. Пятьдесят четыре?.. Во мне метр восемьдесят два – тоже сходится! Глазки голубые… Это в мать, это в мать… Волосики?.. Как? Как вы сказали?.. Что?.. Повторите… Рыженькие… Красные… Вы посмотрите, вы посмотрите внимательно, она не конопатая? Ну, рыжие всегда бывают в веснушках… Сейчас не весна?.. Но она и весной будет чистенькой… в отца. Передайте… вы меня слышите?.. передайте той, которая родила, что ее дочка будет счастливой, рыжие всегда счастливые, если только у них не две макушки…

Парикмахер кладет трубку. Подходит к неподвижно сидящему в кресле Клиенту, останавливается над ним. Стоит. Затем одной рукой нащупывает на столике машинку «Баумгардт», другой нашаривает голову Клиента и… выстригает у него борозду посередине головы. Глядя в зал, автоматическими движениями Парикмахер стрижет Клиента наголо. Медленно слетают на пол клочья волос…

Примечания

1

Стихи Л. Таракановой.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg