Кан Кикути Любовь Тодзюро
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ТОДЗЮРО САКАТА – руководитель труппы актеров Кабуки в театре Мандаюдза в Киото, прославленный актер.
СЭНДЗЮ КИРИНАМИ – главный исполнитель женских ролей,[1] красивый молодой человек.
СИРОГОРО НАКАМУРА, САНДЗЮРО АРАСИ, ТЁДЗЮРО САВАМУРА, ГЭНДЗИ СОДЭДЗАКИ – ведущие актеры театра.
ОЁ КИРИНАМИ, ИТИЯ САКАТА – исполнители ролей молодых женщин.
УГЭНДЗИ ОНОГАВА, КОХЭЙДЗИ ФУДЗИТА – исполнители ролей молодых мужчин.
ЯГОСИТИ СЭНДА – исполнитель комических ролей.
ДЗИРОЭМОН ХАТТОРИ – исполнитель ролей злодеев.
КИТИДЗАЭМОН КАНЭКО – драматург театра Мандаюдза.[2]
ВАКАТАЮ МАНДАЮ – владелец театра Мандаюдза.
ЗАВЕДУЮЩИЙ АРТИСТИЧЕСКИМИ УБОРНЫМИ.
РАБОЧИЕ СЦЕНЫ.
АКТЕРЫ, ИСПОЛНЯЮЩИЕ РОЛИ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ.
УЧЕНИКИ АКТЕРОВ.
СЛУЖАНКИ ИЗ РЕСТОРАНА «МУНЭСЭЙ».
О-КАДЗИ – хозяйка «Мунэсэй», красивая женщина.
НЕСКОЛЬКО ВТОРОСТЕПЕННЫХ ПЕРСОНАЖЕЙ.
Действие происходит в десятый год Гэнроку[3] в столичном городе Киото, в районе Кавара Накадзима на Четвертом проспекте.[4]
Картина первая
Большой зал ресторана «Мунэсэй»[5] при театре Мандаюдза. Февральский вечер. Актеры собрались на вечеринку, чтобы познакомиться с пьесой, которая готовится к постановке в месяце яёи.[6] Несколько серебряных подсвечников с множеством свечей ярко освещают зал. На футоне[7] изящной формы, восседает Тодзюро Саката, красивый белолицый мужчина. Волосы уложены в прическу «чайная метелочка»,[8] одет в платье серого шелкового крепа, сверху хаори черного шелка «хабутаэ»[9] из Кага, затканное крошечными куколками, пояс цвета китайского чая.
Справа от Тодзюро сидит Сэндзю Киринами, главный исполнитель женских ролей. Поверх белого косодэ[10] на нем два кимоно лилового бумажного крепа, сверху бархатное хаори, на голове пурпурно-лиловая шапочка-повязка.[11] Он выглядит поистине прелестной женщиной. Рядом с Тодзюро и Сэндзю расположились Сирогоро Накамура, Сандзюро Араси, Тёдзюро Савамура, Гэндзи Содэдзаки, Оё Киринами, Ития Саката, Угэндзи Оногава, Кохэйдзи Фудзита, Ягосити Сэнда, Дзироэмон Хаттори, Китидзаэмон Канэко. Поодаль – актеры, исполняющие роли молодых людей, и мальчики – ученики. Вакатаю, владелец театра Мандаюдза, распоряжается угощением.
Красивый молодой актер бьет в барабан, и под его аккомпанемент пятеро других запевают:
Люби легко, живи легко, Беги от пламенных страстей! Багряный лист, огнем объят, Под ветром упадет скорей!..Все аплодируют. Раздвигаются двери, появляется служанка со шкатулкой для доставки писем,[12] к которой прикреплена красная бумажка.
Служанка. Письмо господину Тодзюро.
Вакатаю (принимая шкатулку). Дело, как видно, спешное.
Тодзюро (принимая шкатулку от Вакатаю). Действительно, что-то срочное. Посмотрим. Извините, пожалуйста. «Господину Тодзюро Саката». Подписано: «Сорин», стало быть, письмо от господина Тикамацу.[13] (Читает про себя, потом вслух.) «Новая пьеса очень меня тревожит, поэтому пишу Вам это письмо и посылаю с нарочным. Помните: если Вы уступите в мастерстве молодым актерам, это будет не только Вашей собственной неудачей, но и бесчестием для всей столицы Киото, родины театра Кабуки. Прошу, вложите в роль все Ваше высокое мастерство, не жалея сил». (В задумчивости снова перечитывает письмо.) Станет бесчестием для столицы!.. Значит, господин Тикамацу тоже неуверен, сумею ли я сыграть эту роль?…
Сэндзю (говорит женским голоском). Еще бы, ведь даже такой автор, как господин Тикамацу, и то целых три дня и три ночи страдал, создавая эту пьесу. В самом деле, не следует с пренебрежением относиться к вашим недоброжелателям.
Ягосити (кривляясь). Дело в том, что пьеса-то неслыханная, о тайном любовнике. На сей раз господину Тодзюро, не знающему себе равных в изображении гуляк, придется изрядно потрудиться, играя страстного влюбленного. Любовь в веселом квартале мимолетна, как весенняя ночь, а здесь – жаркая летняя страсть, зной, опаляющий тело!
Сирогоро. Пожалуй, даже не летний зной – скорее, жуткая зимняя ночь. Любовь, которая ставит на карту жизнь!
Сандзюро. Конечно, такая любовь опасна… Малейшая неосторожность – и дело может окончиться распятием в Аватагути.[14]
Угэндзи. Вчера иду я по улице Миякава, а впереди меня двое, похоже, торговцы благовониями, с таким увлечением рассуждают, как ахнет публика, увидев покорителя куртизанок господина Тодзюро в роли настоящего влюбленного.
Тодзюро. Аристократы, привыкшие к Тодзюро в наряде посетителя веселых кварталов, злословят, что, дескать, он переигрывает. Воображаю, в какое изумление они придут от новой пьесы!
Дзироэмон. А уж больше всего радует то, что мы утрем нос Ситисабуро Накамуре из театра Хандзаэмондза, где с весны нет отбоя от зрителей. До чего приятно думать, что завсегдатаи того театра теперь бросятся к нам!
Сирогоро. Все это так, но сыграть в этой пьесе будет, пожалуй, нелегко даже такому мастеру, как господин Тодзюро. Ведь господин Тикамацу разрушает привычный для театра Кабуки круг сюжетов[15] с его неизменными пьесами о красивых мальчиках, веселых кварталах, любовных забавах и комических происшествиях. К тому нее в основе пьесы подлинные события в доме широко известного в Киото торговца календарями. Да, такая пьеса не может не волновать!
Вакатаю. Господин Сирогоро совершенно прав. (Не вставая, пододвигается ближе к Тодзюро.) Примите, прошу вас, эту чарку! Я хочу заранее вас поздравить. Вы превзошли всех в премудростях веселых кварталов, а теперь, в роли истинного любовника, ваш талант засверкает новыми гранями! (Смеется.)
Тодзюро становится все мрачнее. Он молча принимает чарку, предложенную Вакатаю, и молча ее осушает.
Сэндзю (заметив недовольство на лице Тодзюро, мягко). Правда, правда, верно сказал Вакатаю… У господина Тодзюро, несомненно, уже разработан план этой роли. А нам достаточно будет просто послушно следовать его указаниям.
Вакатаю (как бы ободренный словами Сэндзю). В сравнении с новой пьесой прежние кажутся глупыми и пресными. Пьеса о тайном любовнике – вот это да! Чувствуется рука самого господина Тикамацу! К тому же у господина Тодзюро есть, наверное, опыт и в такой необычной любви. (Смеется.)
Тодзюро (раздраженно, словно задетый последней репликой). С чего ты взял? Я создан природой для любви, но мне еще не приходилось соблазнять чужих жен.
Вакатаю, хотевший просто пошутить, смущенно умолкает.
Сэндзю (вновь пытаясь разрядить обстановку). В самом деле, правильно говорит господин Тодзюро… Мне тоже не доводилось любить замужнюю женщину.
Все смеются.
Ягосити. Да и никому из нас… Если сохнешь по женщине, зачем, спрашивается, подбираться к чужой жене и рисковать головой? Куда лучше податься к певичкам с улицы Миякава или к вдовушкам, в квартал Муромати, а то – к хозяйкам веселых домов в Гионе или к девочкам на Четвертом или Пятом проспекте. Подружек у актеров – что звезд на небе! (Смеется.)
Угэндзи. Нет, не согласен! Недаром говорится, что на свете есть четыре соблазна – воровство, любовница, служанка и жена. Украденное всегда кажется слаще, поэтому замужними женщинами тоже ни в коем случае не стоит пренебрегать.
Тодзюро. Выходит, тебе такая любовь знакома?
Гэндзи. Ничего подобного. Однако страх быть распятыми за прелюбодеяние, как видно, не удерживает людей от греха… И вот вам доказательство – О-Сан и Моэмон, которые выведены в этой пьесе. Да, любовь – дело особое! (Смеется.)
Вакатаю (стараясь скрыть свое испорченное настроение). Что-то скучно стало… Ну-ка, молодежь, покажите нам танцы.
Несколько молодых актеров начинают танцевать. Тодзюро сидит молча, словно в раздумье над новой ролью. Когда все увлеклись танцем, он поднимается, раздвигает перегородки и украдкой выходит на галерею. Молодые актеры продолжают танцевать. Все громче звучит барабан.
Ягосити (встает, скорчив смешную мину). Пожалуй, и я тряхну стариной.
Сирогоро. Красавцы юноши и лысый господин Ягосити! Ничего не скажешь, загляденье! А я за барабан возьмусь.
Кривляясь и гримасничая, Ягосити кружится вместе с молодыми актерами. Все смеются, звонко переговариваются.
Сцена поворачивается.
Картина вторая
Уединенная комната в доме хозяина «Мунэсэй». Слева виднеется часть пересохшего русла реки Камогава. Справа – длинная галерея, ведущая в главный дом. Шелковый фонарь озаряет красивое убранство комнаты. Тодзюро идет по галерее, скрестив руки на груди. То и дело в задумчивости останавливается, репетирует жесты. Доходит до покоев. Раздвигает перегородки и, убедившись в том, что никого нет, тихими шагами входит в комнату. Достает из кармана текст роли.
Тодзюро (сопровождая чтение жестами). «…Пусть мне грозят ужасные мучения…» (Бросает листок, раздумывает. Вновь сосредоточенно читает.) «Пусть угрожает смерть – согласен, лишь бы ты была со мной!..» (В отчаянии опять бросает бумагу и обхватывает голову руками. Встает, репетирует, но роль, видимо, ему не дается. Он садится, заложив руки за спину, и со вздохом что-то шепчет. Затем, словно решив на время прервать работу, берет из ниши подставку,[16] опирается на нее локтем и ложится.)
Пауза.
Из гостиной главного дома доносятся отдаленные звуки барабанов. Тодзюро тихонько закрывает глаза. Внезапно в галерее слышатся шаги. Тодзюро притворяется спящим. В галерее появляется О-Кадзи, хозяйка «Мунэсэй». Ничего не подозревая, она раздвигает перегородки.
О-Кадззи (удивляется, увидев Тодзюро). Как, это вы, господин Тодзюро! Какую оплошность я допустила! Извините, пожалуйста. (Хочет уйти, но вдруг останавливается.) До чего же небрежны эти служанки! Как бы вам не простудиться, здесь такой холод… Погодите, сейчас я подам вам одеяло. (Хочет достать одеяло из стенного шкафа в углу комнаты.)
Тодзюро (приподнимается, приводит себя в порядок). О, это вы, госпожа… Прошу меня извинить…
О-Кадзи. Не беспокойтесь. Пожалуйста, отдыхайте, ложитесь.
Тодзюро вдруг останавливает взгляд на О-Кадзи. Нежный цвет кожи, изящная линия бровей, прекрасный овал лица… Взор Тодзюро, сперва выражавший просто искреннее восхищение, становится все пронзительнее.
О-Кадзи (не замечая неожиданной перемены в Тодзюро, набрасывает ему сзади на спину стеганое шелковое одеяло). Отдыхайте, пожалуйста. А я велю служанкам принести вам воды и все, что нужно. (Спокойно направляется к выходу.)
Тодзюро (вдруг окликает ее, как будто в голову ему пришла какая-то мысль). Госпожа О-Кадзи! Погодите, прошу вас!
О-Кадзи (немного удивлена, простодушно). У вас ко мне дело, господин Тодзюро? (Садится.)
Тодзюро (сбрасывая с плеч одеяло). Я хочу кое о чем сказать вам. Нельзя ли попросить вас придвинуться чуть поближе?
О-Кадзи (почувствовав беспокойство, колеблется, не решаясь приблизиться к Тодзюро, но голос ее звучит по-прежнему простодушно). О, как торжественно!.. Какое же у вас ко мне дело? (Смеется.)
Тодзюро (тихим, но решительным тоном). Я хочу спросить вас кое о чем. Еще немного поближе.
О-Кадзи. Почему у вас такое загадочное лицо? Не собираетесь ли вы говорить со мной о ваших проделках? (Придвигается ближе.) Ну вот… Так в чем же дело?
Тодзюро (совершенно серьезно). Госпожа О-Кадзи! Выслушайте исповедь Тодзюро! Уже двадцать лет, как я таюсь от вас. Но сегодня я хочу, чтобы вы непременно узнали о моих чувствах. Помните, то было осенью… Вам было шестнадцать лет, а мне двадцать… Не могу забыть, как тогда мы с вами танцевали на празднике Гион[17] в балаганчике на берегу реки… (Пристально вглядывается в лицо О-Кадзи.)
О-Кадзи (мечтательно). Да, действительно, вспоминаю…
Тодзюро. В тот день я впервые увидел вас. Я давно уже слышал молву о том, что ни один самый прекрасный актер, исполняющий женские роли, не стоит мизинца госпожи О-Кадзи, певицы с улицы Миякава. Но ваша красота превзошла все мои ожидания! Даже я, так гордившийся своей внешностью, немногого стоил рядом с вами… (Потупился.)
О-Кадзи, вспыхнув, молчит.
(С чувством). С той поры вы для меня самая красивая женщина на свете.
О-Кадзи все ниже опускает голову. Ее охватывает дрожь.
Тодзюро (с бесстрастным лицом, немыслимым у по-настоящему влюбленного мужчины, холодным взглядом смотрит на поникшую женщину, в то время как голос его дрожит от страсти). Я жаждал случая объясниться, но я был молод и должен был подчиняться строгим законам старших. Сердце мое сгорало от нетерпения, но в конце концов я решил, что мне остается только положиться на волю судьбы. А тем временем вас, не ведавшую о муках безвестного юноши, полюбил хозяин этого дома, господин Сэйбэй. Тогда меня охватило такое отчаяние, что и сейчас одно воспоминание о нем разрывает сердце. (Кажется, будто Тодзюро не находит себе места от волнения, однако взгляд его по-прежнему остается холодным, фиксируя каждый вздох женщины, малейшее ее движение.)
О-Кадзи, немного успокоившись, поднимает голову. Ее побледневшее было лицо теперь постепенно заливает румянец; глаза горят.
В душе я тщетно старался обуздать страсть к вам, потому что грешно любить чужую жену. Но, увы, смертный человек слаб!.. Вот уже двадцать лет не было ни единого дня, чтобы я не думал о вас. (Жесты Тодзюро так выразительны, словно он превзошел самого себя на сцене, в голосе заучат тревога и страх – ведь он соблазняет замужнюю женщину.) Каким бы повесой ни называла меня молва, я боролся с собой, не давая волю сердцу, пылающему дни и ночи запретной страстью к замужней женщине… Но мне уже сорок пять. Истекает предназначенный судьбой срок. И если в этой жизни я не поведаю вам о своей любви, которую таил на протяжении долгих двадцати лет, то кому же, когда, в каком грядущем существовании я расскажу о ней?… При мысли об этом я готов сойти с ума! Госпожа О-Кадзи! Умоляю, хоть одно слово, если у вас есть ко мне сострадание! О, госпожа О-Кадзи! (Ломает руки, придвигается ближе к женщине. Только взгляд по-прежнему холоден как лед.) О-Кадзй (сжавшись в комок, как испуганная птичка). Я, я… (Падает в слезах.)
Тодзюро пристально вглядывается в рыдающую женщину. Лицо его остается холодным, и тем не менее голос и жесты соответствуют поведению мужчины, обезумевшего от любви.
Тодзюро. Госпожа О-Кадзи! Неужели, услышав признание, идущее из самой глубины сердца, вы не сжалитесь над любовью Тодзюро? Над любовью, выстраданной двадцатилетним молчанием? Тогда вы жестоки.
О-Кадзи плачет. Молчание.
Слышно лишь чириканье слетевшихся на огонь птиц тидори,[18] похожее на пощелкивание серебряных ножниц.
(С грустной улыбкой, словно смеясь над самим собой.) Простите, я, кажется, вел себя недостойно… Что и говорить, вы стойкая женщина… Да, на сцене я несравненный мастер в любовных делах, но в жизни вы без труда меня оттолкнули! (Смеется.)
О-Кадзи (поднимает голову, на лице ее написана отчаянная решимость; едва слышно, срывающимся голосом). Господин Тодзюро, неужели вы говорите правду?
Тодзюро. Зачем бы я лгал? Если я решился заговорить о любви с замужней женщиной, значит, ради этой любви я готов на смерть! (Приподнимается. Колени его слегка дрожат.)
О-Кадзи смотрит на Тодзюро и вдруг задувает фонарь. Во мраке воцаряется напряженное ожидание. О-Кадзи, трепеща всем телом, ждет приближения Тодзюро. Он тоже взволнован, почти дрожит; наконец встает и подходит к О-Кадзи. Женщина почти лишается чувств, но Тодзюро, обойдя ее, на ощупь находит двери и выходит в галерею.
О-Кадзи (тихо). Господин Тодзюро! Господин Тодзюро! (Хочет броситься следом.)
Тодзюро, услышав ее шаги, задвигает за собой перегородки. О-Кадзи содрогается от слез. Тодзюро в смятении стремительно идет прочь. Рыдания О-Кадзи сливаются с щебетанием птиц тидори.
Картина третья
Прошло семь дней. За кулисами театра Мандаюдза. Слева видны двери актерских уборных. Одна из них, украшенная занавесом с гербом в виде цветка сливы,[19] ведет в комнату Тодзюро. В середине – помещение для рабочих сцены. Справа – выход на сцену, до половины, занавешенный голубым занавесом. Спектакль еще не начался, но уже слышны звуки флейты, грохот большого и малого барабанов.[20] Драматург и несколько второстепенных актеров озабоченно хлопочут на сцене. Служители разносят костюмы. Из комнаты Тодзюро выходит владелец театра Вакатаю. Сталкивается с заведующим уборными.
Заведующий. Поздравляю! Сегодня опять не успел пробить шестичасовой утренний колокол, а у входа в театр уже полно зрителей.
Вакатаю. Радость какая! А все благодаря господину Тодзюро. Столичные гетеры в полном восторге от него в роли любовника.
Заведующий. Ну, теперь актеры театра Хандзаэмондза от изумления рты разинут. При таком огромном успехе пьесу можно давать не то что сто, а все двести дней кряду. Определенно!
Вакатаю. Как бы то ни было, нам сильно повезло. Хорошенько присматривай за порядком в кулисах. Чтобы никаких оплошностей! При таком столпотворении особенно часто случаются и пожары и кражи.
Заведующий. Слушаюсь.
Расходятся. Справа появляется приказчик торгового дома в сопровождении мальчика-посыльного.
Приказчик (заведующему). Эй, послушайте, где тут уборная господина Тодзюро?
Заведующий. А вы откуда? Уборная – вот, направо.
Приказчик. Я приказчик торгового дома Бидзэнья в квартале Муромати, на Четвертом проспекте.
Заведующий. А-а, так вас прислал богач купец из квартала Муромати? Проходите, пожалуйста. Вторая дверь слева.
Приказчик. Да, в самом деле… герб в виде цветка сливы!
Входит к Тодзюро. Из соседней комнаты появляются Сирогоро Накамура в костюме Исюна, торговца календарями, и Гэндзи Содэдзаки в костюме служанки О-Тама.
Сирогоро (хватая Гэндзи за рукав). Никак не дается мне эта сцена заигрывания. Спектакль идет уже третий день, а я так и не вошел в роль. Вчера попросил было совета у господина Тодзюро, но он сказал, что каждый актер должен до всего доходить своим умом. Давай-ка прорепетируем перед началом этот эпизод?
Гэндзи. Отчего же… Охотно… Когда спрашиваешь господина Тодзюро об актерском мастерстве, он почти всегда сердится. «Сам постигай суть роли!» – вот его излюбленные слова.
Сирогоро. Помнишь, в позапрошлом году… Кёэмон Ямасита перед отъездом в Эдо зашел проститься к господину Тодзюро и сказал, что значительно усовершенствовал свое мастерство, так как многое перенял из опыта господина Тодзюро… А он, как обычно в таких случаях, нахмурился и ответил: «Подражание всегда хуже оригинала. Вы должны создать свою собственную манеру исполнения». Сказал как отрезал. Меня и сейчас смех разбирает, как вспомню растерянную физиономию Кёэмона.
Гэндзи. Ну, давай повторим эту сцену еще разок, пока нам не досталось от господина Тодзюро.
Сирогоро (мгновенно преобразившись). «А ты хозяйку не бойся! Ревность жены, что приправа к лапше, – дело обычное. Ради тебя я не то что до красного – до белого каления готов дойти…»
Гэндзи (принимая соответствующую позу). «Знать ничего не хочу. Вот пожалуюсь на вас госпоже О-Сан!.. Госпожа О-Сан! Госпожа О-Сан!..»
Сирогоро (не меняя позы). «Да замолчи ты, не ори так! Не дай бог, узнает О-Сан!.. Она меня живьем съест!» (Внезапно поворачивается к партнеру.) Вот это место никак не получается.
В сопровождении распорядительницы чайного домика при театре слева входит молодая девушка.
Распорядительница. А-а, господин Гэндзи! Как чудесно, что мы вас встретили. Это та самая барышня из лавки Омия в Тонодоин, о которой я недавно вам говорила.
Гэндзи (смущенный присутствием Сирогоро). Спектакль вот-вот начнется… В другой раз, пожалуйста…
Распорядительница. Что это вы такие жестокие слова говорите! Каких трудов стоило проникнуть за кулисы, так уж перемолвились бы словечком…
Гэндзи (нерешительно обращаясь к девушке). Добро пожаловать.
Девушка молчит, застенчиво опустив голову.
Распорядительница. Ну, пойдемте, пойдемте! Загляните на минутку в мой чайный домик… Да нет, на минуточку только… Мы вас не задержим.
Гэндзи. Нет, никак не могу. Сейчас начнется спектакль.
Распорядительница. Когда еще он начнется!.. Пойдемте!
(Берет за руку Гэндзи и уводит его с девушкой в левую дверь.)
С правой стороны сцены появляются Яг сити Сэнда, исполняющий роль Дзёэмона, и актеры, играющие роли приказчиков и подмастерьев.
Первый актер. Нынешние молодые девицы – отчаянный народ! Влюбилась в актера, да так, что не постеснялась за кулисы явиться!..
Второй актер. Да, счастливчик наш господин Содэдзаки. Позавидуешь, коли такая прелесть по тебе вздыхает.
(Смеется.)
Третий актер. Слышал, как зрители шумят?… Театр прямо битком набит!
Сирогоро (оставшись без партнера, стоит в растерянности). Хотел бы я, чтобы этот сбор увидели Эдосские актеры – молодые и те, что считают себя в расцвете сил!
Ягосити. Еще бы!.. Ведь по сравнению с нашей пьесой такой спектакль, как, например, «Вершина Асама» – просто детский лепет.
Сирогоро. Да, можно сказать, что дымок, курившийся над вершиной Асама, день ото дня становится все тоньше и тоньше!.. (Смеется.)
Из своей уборной плавно выходит Сэндзю Киринами в костюме красавицы О-Сан, в сопровождении служанки.
Ягосити. На днях слышал в одном месте, будто господин Тодзюро, намучившись с новой ролью, в конце концов разыграл любовь перед женщиной из чайного домика, чтобы усвоить таким образом, что чувствует и как ведет себя тайный любовник. Любопытно, правда ли это?
Сирогоро. Точно не знаю, а вот господин Сэндзю, наверное, слыхал. Было такое?
Сэндзю. Слышал краем уха, люди болтали. Сам господин Тодзюро ничего об этом не говорит. Помните вечеринку в «Мунэсэй»? Господин Тодзюро, погруженный в раздумья о новой роли, ушел с пирушки… А когда вы все, уже изрядно напившись, разошлись, он вернулся к столу бледный, едва дыша… Залпом осушил несколько чарок и сказал мне: «Успокойтесь, господин Сэндзю. Теперь я знаю, как играть в этой пьесе». Никогда я не видел у него такого жуткого выражения лица, как в тот вечер… (Как бы в недоумении пожимает плечами, но, заметив входящую О-Кадзи, умолкает.)
Ягосити (шутовски кривляясь). Кого я вижу, кого я вижу! Госпожа О-Кадзи! Добро пожаловать! Позвольте полюбопытствовать, не с вами ли, достопочтенная, господин Тодзюро упражнялся в новой роли?
О-Кадзи (сдерживая волнение). В чем дело, господин Ягосити? Вы задаете какие-то нелепые вопросы.
Ягосити (по-прежнему ломаясь). Говорят, будто господин Тодзюро поиграл в любовь с чужой женой, чтобы войти в роль для нынешней пьесы. Притворился влюбленным, уговорил женщину, а сам – поминай как звали. Не вы ли случаем были предметом любви Тодзюро?
О-Кадзи (с достоинством, не выдавая истинных чувств). Даже если он притворялся, любая, кого господин Тодзюро полюбит хотя бы на миг, будет, пожалуй, счастлива, что родилась на свет женщиной.
Ягосити. Хорошо сказано, госпожа О-Кадзи! (Смеется.)
Сэндзю (пытаясь смягчить неловкость). Не будь вы той женщиной, которую молва давно превозносит как образец добродетели, можно было бы заподозрить, что вы просто-напросто пошутили. У вас к нам какое-нибудь дело? Пожалуйста, мы к вашим услугам, госпожа О-Кадзи.
О-Кадзи. Да, у меня поручение от одного из зрителей к господину Сандзюро Араси.
Сэндзю. А, вот как? Пожалуйста, пройдите к нему.
О-Кадзи, поклонившись, направляется к комнатам актеров и сталкивается лицом к лицу с Тодзюро, выходящим из своей уборной. Оба на мгновение застывают на месте. О-Кадзи, чуть поклонившись, молча проходит мимо.
Тодзюро смотрит ей вслед.
Сирогоро (увидев Тодзюро). Сегодня опять про вас говорили… Слыхали, что болтают в связи с этой новой пьесой?
Тодзюро (не теряя величия, подобающего руководителю труппы). Понятия не имею.
Ягосити. Странно: виновник молвы – и вдруг ничего не знает.
Сэндзю. Не надо передавать эти сплетни господину Тодзюро!
Ягосити. Все равно рано или поздно узнает… Послушайте, господин Тодзюро! Говорят, будто вы притворились влюбленным в чужую жену, чтобы войти в новую роль.
Тодзюро (с веселой улыбкой). Бесстыдный вздор! Не первый раз такое случается. Помните, в одной пьесе я так ловко ухаживал за раненым воином, которого играл Сандзюро Араси, что распустили слух, будто я на самом деле хирург. Искусство актера в том и состоит, чтобы правдоподобно изображать даже то, в чем он совершенно не искушен. Например, роль торговца маслом следует играть так, чтобы выглядеть настоящим торговцем, – это и есть искусство. Что же, выходит, если у тебя нет опыта в любви или воровстве, значит, невозможно сыграть влюбленного или вора? Если ты не принадлежишь к аристократическому роду, то не сможешь стать аристократом на сцене? Нелепость! Злословие столичных сплетников. Такие выдумки могут, чего доброго, доставить много неприятностей женам моих близких друзей. Вы должны решительно опровергать подобные сплетни!
Сэндзю. Господин Тодзюро прав.
Ягосити. Слова, достойные господина Тодзюро! В самом деле, если актер не может на сцене преображаться то в правителя страны, то в самого последнего простолюдина, значит, он не настоящий актер.
Приказчик (выходя из уборной Тодзюро). Разрешите откланяться.
Тодзюро. Спасибо за труды. Поблагодари от меня господина купца.
Приказчик с мальчиком уходят. До начала спектакля остаются считанные минуты, по сцене снуют рабочие, костюмеры.
Господин Сэндзю, в тот момент, когда в полумраке я впервые беру вас за руку, не могли бы вы изобразить сильное волнение? Женщины в подобных ситуациях теряют голову даже больше, чем мужчины.
Сэндзю (послушно). Да-да, понимаю. Вложу всю душу в роль, ведь сегодня в зале присутствует сам автор пьесы, господин Тикамацу!
Тодзюро. Ну что же, скоро начало.
Берет Сэндзю за руку и поворачивается, чтобы идти на сцену. Неожиданно в кулисах поднимается шум. «Самоубийство! Самоубийство! Женщина покончила с собой!» – кричат рабочие и ученики актеров, бросаясь к уборным.
Заведующий (растерянно вбегая). Тихо! Зрители всполошатся, и тогда начнется суматоха. Успокойтесь!
Ягосити (s неизменной шутовской манере, но несколько более взволнованно). Хорошенькое дельце! Самоубийство здесь, за кулисами, да еще и женское! Откуда женщина в театре?[21] У нас и кошки женского пола нет.
Сэндзю (тоже недоуменно). Самоубийство женщины? Невероятно!
Тодзюро, побледнев, словно до него дошел смысл случившегося, молчит. Служители выносят тело О-Кадзи. Из уст в уста передается: «Жена хозяина «Мунэсэй»!
Что?! Хозяйка «Мунэсэй»? (Словно осененный догадкой, оглядывается на Тодзюро.)
Тодзюро, избегая взгляда Сэндзю, отворачивается.
Ягосити. И впрямь госпожа О-Кадзи… Пронзила себе грудь ударом кинжала.[22]
Сирогоро. Минуту назад разговаривала здесь с нами – и вдруг мгновенная смерть… Взгляните, господин Тодзюро! Не знаю причины самоубийства, но какой прекрасный, какой редкий для женщины конец!
Тодзюро медленно, словно против воли, приближается. Не находя слов, пристально вглядывается в покойную.
Вакатаю (подбегает, едва переводя дыхание). Что случилось? В чем дело? Как – самоубийство?! А-а, хозяйка «Мунэсэй»! Наверное, у нее были причины покончить с собой, но зачем же делать это здесь, за кулисами нашего театра?
Сэндзю. В самом деле, счеты с жизнью можно было бы свести в другом месте. (Поймав взгляд Тодзюро, умолкает.)
Ягосити. Слухи об этом несчастье повредят популярности пьесы. А ведь какой был успех!
Вакатаю. Вот неприятность! Прошу всех держать язык за зубами.
Тодзюро (молча смотрит на труп О-Кадзи; внезапно, как бы придя в себя). Какие могут быть неприятности! Разве смерть какой-то женщины может повредить славе искусства Тодзюро? (Берет за руку Сэндзю.) Сэндзю, пора на сцену!
Сэндзю (ласково, как настоящая женщина). Слушаюсь, господин.
Тодзюро энергичной походкой направляется на сцену. На секунду оглядывается на тело О-Кадзи и удаляется с решительным видом. В тот же миг слышится стук колотушек, возвещающий начало спектакля в театре Кабуки.
Занавес
1919
Примечания
1
Так как все амплуа в театре Кабуки были строго определены, то и актеры, играющие женские роли (так называемые «оннагата»), тоже имели свою классификацию: исполнители ролей главных героинь, старух, коварных злодеек и т. д.
(обратно)2
Каждая труппа имела своего штатного драматурга, а иногда даже нескольких – главного и его помощников.
(обратно)3
В феодальной Японии система летосчисления строилась по так называемым эрам, имевшим каждая свое наименование. Годы Гэнроку соответствуют 1688–1704 гг. европейского календаря, следовательно, десятый год Гэнроку соответствует 1697 году. В истории японской культуры годы Гэнроку считаются «золотым веком».
(обратно)4
В этом районе Киото имелись многочисленные театры, соперничавшие между собой.
(обратно)5
При театрах Кабуки, пользовавшихся огромной популярностью у городского населения, имелись рестораны, обслуживавшие в первую очередь самих актеров, но также и их многочисленных поклонников из публики.
(обратно)6
Третий месяц по лунному календарю, принятому в феодальной Японии. В репертуаре театра Кабуки каждому сезону соответствовали определенные пьесы.
(обратно)7
Футон – плоская подушка для сиденья на полу.
(обратно)8
«Чайная метелочка» – своеобразная мужская прическа, когда волосы, собранные в толстый жгут, перевязаны на макушке шнуром или узкой лентой, а концы волос свободны. Свое название такая прическа получила за сходство с миниатюрной метелочкой, которой пользуются при заварке зеленого чая.
(обратно)9
Шелк «хабутаэ» – тонкий блестящий шелк.
(обратно)10
Косодэ – нижнее кимоно с узкими рукавами; обычно надевалось под верхнюю, более нарядную одежду.
(обратно)11
По специальному указу правительства исполнители женских ролей обязаны были выбривать волосы надо лбом, дабы выглядеть «менее привлекательно» (приказ объяснялся борьбой за «чистоту нравов»). Однако артисты, исполнявшие женские роли, стали закрывать выбритую часть головы шапочкой-повязкой лилового цвета, что, по утверждению современников, напротив, лишь придавало им особую красоту.
(обратно)12
В XVII в. не существовало почтовой связи в современной форме. Письма пересылались с нарочным, с оказией, с посыльными в деревянных шкатулках.
(обратно)13
Тикамацу (1653–1724) – классик японской драматургии, автор пьес для театра Кабуки и театра кукол. Драмы Тикамацу, материалом для которых часто служили события современной жизни, принесли ему славу еще при жизни. Его нередко именуют «японским Шекспиром». «Сорин» – один из многочисленных псевдонимов, которыми он подписывал свои произведения, особенно в ранний период творчества.
(обратно)14
Замужнюю женщину, изменившую мужу, закон карал смертной казнью вместе с любовником. Казнь через распятие на кресте была обычной расправой с подозреваемыми в исповедовании запрещенной христианской религии, но, кроме того, таким способом казнили и других преступников, а также уличенных в прелюбодеянии женщин. Аватагути – место публичных казней в Киото.
(обратно)15
Драматургия Тикамацу произвела, можно сказать, переворот в репертуаре японских театров своего времени. Вместо легковесных мелодрам, главной темой которых были любовные перипетии искателей приключений или псевдоисторические истории, Тикамацу создал полноценные, психологически достоверные характеры современников в обстановке типичных конфликтных ситуаций своей эпохи.
(обратно)16
Подставка (точнее – подлокотник) служила опорой человеку, уставшему от долгого сидения в почти неподвижной позе, как это было принято в ту эпоху.
(обратно)17
Праздник Гион – праздник в честь божеств популярного в Киото храма Гион, ежегодно отмечаемый с 17 по 24 июля. Пышная процессия, нарядно убранные колесницы, множество ряженых превращают этот праздник в народный карнавал, привлекающий и в наше время множество зрителей и туристов.
(обратно)18
Тидори относятся к разряду куликов. Неоднократно воспеты в японской поэзии.
(обратно)19
Знаменитые артисты Кабуки могли иметь свой герб, которым отмечались принадлежащие ему предметы – платки, полотенца, занавес перед входом в театральную уборную и т. п.
(обратно)20
Так возвещалось о начале спектакля. В настоящее время, как правило, перед началом представления в театре Кабуки раздается только стук специальных деревянных колотушек.
(обратно)21
Имеется в виду закулисная половина театра, то есть актеры, среди которых, согласно закону, не могло быть женщин. В зрительном же зале всегда было очень много женщин, для которых посещение театра являлось желанным и почти единственным развлечением.
(обратно)22
В феодальной Японии способ самоубийства тоже был регламентирован, хотя и неофициально. Женщинам из самурайского или городского сословия полагалось кончать жизнь с помощью кинжала, крестьянки чаще всего топились в колодце.
(обратно)
Комментарии к книге «Любовь Тодзюро», Кикути Кан
Всего 0 комментариев