«Ночью 16 января»

Ночью 16 января (fb2) - Ночью 16 января (пер. А. Молотков,Т. Ребиндер) 1080K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Айн Рэнд

Айн Рэнд

НОЧЬЮ 16 ЯНВАРЯ © Перевод Т. Ребиндер

Предисловие автора

Если бы меня попросили классифицировать «Ночью 16 января» в обычных литературных терминах, я сказала бы, что это не «романтический реализм», а скорее «романтический символизм». Для тех, кто знаком с эстетикой объективизма, я могу дать более точное определение: «Ночью 16 января» — это не философская пьеса, а пьеса о смысле жизни.

Смысл жизни — это своеобразная замена метафизики, подсознательный общий вектор отношения человека к своему существованию. Я выделила последние слова, потому что именно отношение человека к жизни — это сердцевина и движущая сила его подсознательной философии. Любое произведение художественной литературы (и, говоря шире, вообще любое произведение искусства) — это воплощение смысла жизни автора. Но оно может выражать этот смысл жизни в терминах, в том числе философских, а может дать его абстрактно общей эмоциональной составляющей. «Ночью 16 января» — это чистая абстракция.

Это означает, что события этой пьесы не следует воспринимать буквально; они раскрывают некие основные философские понятия, в умышленно утрированной ситуации, которая помогает сохранить единственную абстракцию: отношение героев к жизни. События служат лишь для того, чтобы выявить мотивы действий героев, при этом сами действия имеют второстепенное значение — важны мотивы, а не их воплощение в действии. События дают возможность увидеть две крайности, два противоположных друг другу способа существования: пылкая вера в свои силы, самоуверенность, амбициозность, отвага и независимость, с одной стороны, и консерватизм, подобострастие, зависть, ненависть и жажда власти, с другой.

Я не думаю, и не думала, когда писала пьесу, что мошенник — положительный герой или респектабельный банкир — злодей. Но для драмы конфликт независимости и послушания, и преступник — изгой общества могут стать красноречивыми символами. В этом, кстати, причина большой привлекательности для читателя «благородного жулика» в литературе: он символизирует мятеж как таковой, вне зависимости от того, против какого общества бунтует; символизирует (для большинства людей) их смутную, не вполне осознанную, неосуществленную тягу к понятию или расплывчатому образу человеческого достоинства.

То, что криминальная карьера, на самом деле, не то, за что можно уважать себя, не имеет значения, когда речь идет о смысле жизни. Смысл жизни имеет прямое отношение к сознанию, а не к реальной жизни человека; а вернее, к тому, как сознание человека воспринимает его реальную жизнь. Здесь имеет значение, что лежит в основе его сознания, а не правила поведения.

В этой пьесе смысл жизни должен был быть выражен словами, так сказать, буквально: «Твоя жизнь, твои достижения, твое счастье, твоя личность важнее всего. Поднимись на максимальную высоту, которую видишь для себя, независимо от того, с какими обстоятельствами ты столкнешься. Способность видеть с высоты самоуважения — самое восхитительное качество в человеке». Как именно подняться до высоты такого видения, как на самом деле осуществить этот принцип — вопрос, на который смысл жизни ответить не может: это задача философии. (Тех, кого интересует природа и назначение смысла жизни, я могу отослать к своим статьям «Философия и смысл жизни» и «Искусство и смысл жизни» из сборника «Романтический манифест»).

«Ночью 16 января» — это не философский моралистический трактат: я хотела донести до читателя то, что лежит в основе человеческого сознания.

Пьеса была написана в 1933 году. Все началось с того, что мне пришла в голову идея написать драму, действие которой происходило бы в зале суда, с разбором дела об убийстве, причем присяжные заседатели набирались бы из зрителей и голосованием определяли бы приговор. Естественно, имеющиеся улики и факты, указывающие на виновность или невиновность ответчика, должны были делать возможным любое решение. Но несовпадение во мнениях присяжных касательно недоказанных фактов ни в коем случае не будут продиктованы соображением какой-либо личной выгоды. Так что это становится психологической задачей.

В основу сюжета легло поражение Ивара Крюгера, или, вернее, реакция общественности на это поражение.

12 марта 1932 года шведский «король спичек» Ивар Крюгер покончил собой. Самоубийству предшествовало разорение созданной им гигантской финансовой империи и разоблачение — эта империя оказалась результатом крупных жульнических махинаций. Он был загадочной фигурой, «волком-одиночкой», прославившимся как личность выдающегося ума, непоколебимой решительности и восхитительной смелости. Его падение, подобно взрыву, подняло столп пыли и грязи — то есть столп самого гневного порицания.

Порицались не его сомнительные методы, его безжалостность и бесчестность, а его честолюбие. Его ловкость, самоуверенность и тот шарм, которым было окутано его имя и его жизнь, были выставлены на всеобщее обозрение, снабжены гипертрофированными подробностями, чтобы насытить полчище ничем не примечательных завистников, празднующих его поражение. Это было злорадное торжество. Его лейтмотивом было не «Как он так пал?», а «Как он смел так высоко подняться?» Если бы во времена Икара или Фаэтона существовала пресса, они прочли бы о себе что-нибудь в этом роде.

На самом же деле Ивар Крюгер был человеком необыкновенных способностей и изначально сколотил состояние честным путем; его погубили игры с политикой (наполовину экономикой, наполовину политикой). Желая монополизировать мировой рынок спичек, он начал давать большие ссуды правительствам европейских стран в обмен на монополию в данной стране — долги, которые ему потом так и не возвращали, расходы, которые он не смог компенсировать, и которые толкнули его на фантастические махинации с активами и бухгалтерией. Он пошел на это, чтобы скрыть убытки. Если разобраться до конца, не Крюгер наживался на крахе инвесторов, которых он обманул; нажились на них правительства различных европейских стран. (Но когда правительство занимается такими вещами, это называется не «надувательством», а «дефицитным финансированием»).

Во время смерти Крюгера меня в этой истории интересовал не политический аспект, а природа общественного порицания. Они осудили не мошенника, а само величие; и именно величие мне захотелось защитить.

Вот с какой целью я писала «Ночью 16 января»: чтобы воплотить на сцене тот смысл жизни, символом которого отчасти является Ивар Крюгер, и противопоставить ему смысл жизни, который с вульгарной открытостью выказывают нападающие на него.

Бьорн Фолкнер, главный герой, который ни разу не появляется на сцене, — это не Ивар Крюгер; он тот, кем Ивар Крюгер мог бы быть или, возможно, должен был быть. В пьесе одна из двух противоборствующих сторон представлена Бьорном Фолкнером и Карен Эндр, его любовницей-секретаршей, которую судят за его убийство, а другая — Джоном Грэмом Уитфилдом и его дочерью. Обстоятельства дела могут быть (почти в равной степени) истолкованы как указывающие на виновность, так и оправдывающие обвиняемую. Все держится на показаниях свидетелей. Присяжные должны принять решение, кому поверить, а это зависит от собственного смысла жизни каждого из присяжных.

По крайней мере, я на это надеялась. Но даже тогда я знала, что большинство не станет задумываться о таких вещах, что люди обычно непоследовательны в своих суждениях, выборе ценностей и даже смысле жизни. Я знала, что они, вероятно, перепутают основные антитезисы и будут судить, исходя из минутного порыва, не придавая своему приговору большого значения.

Я также знала, что тема смысла жизни — не самое удачное, что можно придумать для суда с присяжными-зрителями; лучше взять бы что-нибудь более подходящее для широкой дискуссии; скажем, контроль рождаемости, эвтаназия или «пробные браки». Но в данном случае у меня просто не было выбора. За всю свою жизнь я не смогла создать истории на такую узкую тему. Мой собственный смысл жизни требует сюжета с крупными личностями и потрясающей историей; я не могла разжечь в себе интерес к чему-то меньшему — не могла тогда и не могу теперь.

Еще одним мотивом для меня стало показать идеального человека. Я не считаю Бьорна Фолкнера идеальным. Но тогда я не была готова к попытке изобразить идеал — впервые он появился в моих произведениях в «Источнике», и это был Говард Рорк, за ним последовали герои романа «Атлант расправил плечи». Тогда же я была готова написать о чувствах женщины к ее идеальному мужчине и сделала это в лице Карен Эндр.

Те, кого интересует мой личностный рост, могут сравнить то, как я освещаю тему смысла жизни в этой пьесе и более поздних романах. Но мои романы не только о смысле жизни, отмечу; они включают в себя философию сознания, то есть определенный взгляд на человека и жизнь. И, чтобы проиллюстрировать эволюцию темы смысла жизни; если Бьорн Фолкнер совершил бы те же ошибки в ситуации более приближенной к реальности, он стал бы Гэйлом Винандом, самым трагическим героем «Источника»; или, если Бьорн Фолкнер был бы идеальным предпринимателем, он превратился бы во Франциско Д’Анкония из романа «Атлант расправил плечи».

Меня до сих пор периодически спрашивают (и этот вопрос всегда повергает меня в полное изумление), имела ли я в виду, что Карен Эндр виновна или невиновна. Я не предполагала, что по поводу моего вердикта могут возникнуть сомнения — конечно она не виновна. (Но это не должно удерживать будущего зрителя или читателя от того, чтобы вынести собственное решение: согласуясь с их смыслом жизни.)

Изначально пьеса называлась «Легенда пентхауса».

Это название по-прежнему остается самым удачным; оно дает представление о нереалистичной, символичной природе пьесы. Но его дважды меняли: в первый раз на «Женщину под судом», затем на «Ночью 16 января». В обоих случаях продюсеры заверили меня, что придуманное мной название будет серьезным препятствием для постановки пьесы; один из них утверждал, что публика не любит слово «легенда», и в подтверждение приводил в пример какие-то кинокартины, которые содержали в названии это слово и провалились в прокате. Мне это показалось абсурдным, но я не хотела, чтобы продюсеры работали под гнетом сомнений или страха, вызванного причиной, которой они придавали такое большое значение, хотя я и считала ее несущественной.

Теперь я об этом жалею. «Ночью 16 января» — пустое, лишенное смысла название. Однако это еще самое безобидное название из тех, что мне тогда предлагали. Позже я уже не могла его поменять — пьеса стала слишком известной. Таким образом, это название накрепко приклеилось к пьесе — но оно пустое и бессмысленное и до сих пор вызывает у меня досаду.

История театральной постановки началась с ряда отказов, которые я получила от нью-йоркских продюсеров. В то время я жила в Голливуде, но у меня был агент, который не прекращал посылать пьесу разным продюсерам. Самой оригинальной находкой этой пьесы я считала идею набрать присяжных заседателей из публики. Но именно эта идея и стала причиной, по которой продюсеры отказывались ставить мою пьесу; трюк с присяжными не пройдет, говорили они, публика на это не пойдет, это «разрушит сценическую иллюзию».

Затем, совершенно неожиданно, я получила сразу два предложения: одно от Э. Х. Вудза, известного нью-йоркского продюсера; и другое от И. И. Клайва, британского актера, который основал небольшое акционерное общество в драматическом театре в Голливуде. Но Вудз хотел иметь право вносить изменения в текст пьесы по собственному усмотрению. Так что от его предложения я отказалась и подписала контракт с Клайвом.

Голливудский театр поставил пьесу осенью 1934 года, спектакль назывался «Женщина под судом». Роль Карен Эндр исполнила звезда немого кино Барбара Бедфорд. И. И. Клайв был режиссером, и сам сыграл маленькую роль; он был блестящим характерным актером, любил мою пьесу и, казалось, даже понимал ее — по крайней мере, понимал, что в ней есть что-то необычное. Я до сегодняшнего дня глубоко признательна ему за его отношение. Но как продюсер он имел один большой недостаток — у него не было денег. Постановка была неплохой, но какой-то незахватывающей, нестилизованной и слишком реалистичной. Спектакль собрал хорошие отзывы и шел сравнительно успешно.

Поразмыслив, Э. Х. Вудз обновил свое предложение поставить пьесу на Бродвее. Пункт контракта об изменениях в тексте был переписан, но как-то своеобразно переписан; мой агент заверил меня, что теперь он означает, что все изменения могут быть внесены исключительно с моего согласия. Мне так не показалось; я была абсолютно уверена, что Вудз все-таки получил те права, что и хотел, но я решила рискнуть, полагаясь единственно на свой дар убеждения.

Дальнейшая история постановки была сущим адом.

Весь период постановки, как до, так и после премьеры, превратился в отвратительную борьбу между Вудзом и мной. Мне удалось предотвратить самые худшие из тех правок, которые он намеревался внести, но это все, что я смогла сделать. Пьеса превратилась в нелепую полукровку, которую наспех слепили из не подходящих друг к другу частей.

Вудз прославился как продюсер мелодрам. Некоторые из них были хороши, другие ужасны. Мелодрама была в моей пьесе единственной составляющей, которую он понял, но он считал, что ее там недостаточно. Так что «чтобы добавить живости», он ввел, говоря в общем, кучу старых и изношенных, совершенно не уместных мелодрамических приемчиков, которые шли вразрез со стилем пьесы, ничего не давали сюжету и служили только для того, чтобы сбить зрителя с толку — как, например, пистолет, исследование его с тем, чтобы восстановить стертый серийный номер, вульгарная сообщница и т. д. (Сообщница появлялась в последнем акте, чтобы посеять сомнение в честности свидетельских показаний Гатса Ригана, что ей, конечно, не удавалось сделать. Эту часть я не писала, ее написал режиссер спектакля.) Вудз на самом деле верил, что только пистолеты, отпечатки пальцев и прочие полицейские штучки способны удержать внимание зрителей, а «речи» справиться с этой задачей не могут. К чести его как шоумена, могу сказать только, что он считал выдумку с судом присяжных великолепной идеей, из-за которой он и купил пьесу.

Это было мое первое (но не последнее) столкновение с проявлением в литературе противопоставления души и тела, которое доминирует теперь в культуре: деление на «серьезные» и «развлекательные» произведения и уверенность в том, что, если литературное произведение относится к «серьезным», читатели обязательно умрут со скуки: а если к «развлекательным», то там не должно говориться ни о чем важном. (Что означает, другими словами, что «хорошее» должно быть неприятным, а приятное просто обязано быть весьма низкого качества.) Э. Х. Вудз был горячим приверженцем этой теории, так что при нем можно было не произносить таких слов, как «мысль», или «идея», или «философия» или «смысл жизни», когда речь шла о спектакле. Было бы неточным сказать, что он был враждебно настроен к подобным вещам, скорее, он был абсолютно глух к ним. Я была так наивна, что это меня шокировало. С тех пор мне приходилось замечать ту же глухоту в вопросе вышеупомянутого противопоставления (хотя, обычно с точки зрения «противоположного лагеря») у людей, которые имели для этого куда меньше оправданий, чем Э. Х. Вудз, — у профессоров колледжей. В то время я бросала на борьбу с этой догмой все силы и всю свою способность рассуждать. Я продолжаю вести эту борьбу и сегодня, но уже без того болезненного невероятного изумления, которое испытывала при этом в юности.

Суждения Вудза в выборе актеров были лучше его литературных взглядов. Роль Карен Эндр он отдал неизвестной тогда актрисе, которую он открыл, — Дорис Нолан. Она была очень хорошенькой (хорошенькой в том смысле, в каком надо), роль необыкновенно ей подходила, и она превосходно с ней справилась. Главную мужскую роль, Гатса Ригана, сыграл Уолтер Пиджен. Это было моим вкладом в выбор актеров. В то время, на которое пришелся переход от немого кино к звуковому, Пиджен в Голливуде считался актером, отыгравшим свое, и играл в маленьком летнем театре на Востоке. Он был одним из моих любимых актеров немого кино (где играл высоких, обаятельных, аристократичных злодеев), и я видела его на сцене в Голливуде, так что предложила Вудзу съездить и посмотреть на него в летнем театре. Первой реакцией Вудза было: «Да ну, он свое отыграл», но он поехал. К чести Вудза надо заметить, что игра Пиджена так его впечатлила, что он тут же подписал с ним контракт на «Ночью 16 января» (и сказал мне: «Да это тот парень, что надо!»). Вскоре после премьеры Пиджен подписал долгосрочный киноконтракт с Эм-Джи-Эм, и это стало его новым стартом в кино и началом его звездной карьеры. Позже он говорил мне, что этому контракту он обязан роли Гатса Ригана. (Жаль только, что Эм-Джи-Эм ограничило его «уютным» типажом а’ля «Мистер Минивер»; он достоин большего).

Это был один из немногих приятных моментов в постановке пьесы. К моменту премьеры (которая состоялась в сентябре 1935 года) пьеса была, с моей точки зрения, мертва. Я не могла испытывать по отношению к ней ничего, кроме отвращения и негодования. Это было не просто изувеченное тело, но хуже того: это было изувеченное тело, в некоторых из покалеченных конечностях которого еще читалась прежняя красота, что делало вид его крови еще более невыносимым. В вечер премьеры я сидела на последнем ряду, зевая — не от волнения, но от смертельной скуки, потому что это событие больше не имело для меня никакого значения.

Спектакль получил разные отзывы: хитом он не стал, но постановку можно было расценить как «успешную». Она шла полгода. Успех и известность ей принес, естественно, трюк с судом присяжных. Для премьеры Вудз заранее составил суд присяжных из знаменитостей (единственным из них, кого я запомнила, был Джек Демпси, бывший чемпион по боксу в супертяжелом весе). Следующие две недели Вудз держал за сценой своих присяжных, на случай если среди публики не найдется желающих. Но вскоре он понял, что это излишняя предосторожность: его офис осаждали знаменитости и никому не известные, желающие попасть в число присяжных; их было так много, что не все просьбы он мог удовлетворить.

Любопытным событием в истории пьесы стал благотворительный спектакль в пользу слепых. (Я на нем не присутствовала; просто не смогла бы увидеть это во второй раз, но мне о нем рассказывали.) Все присяжные и большая часть зрителей были слепыми; старшиной присяжных была Хелен Келлер. Грэм МакНами, известный ведущий новостей, исполнял роль переводчика, в случаях необходимости описывая словами, что происходит на сцене. В тот вечер приговор был «виновна».

В целом за время постановки в Нью-Йорке статистика приговоров была 3 к 2 в пользу оправдания — согласно помощнику режиссера, который вел подсчет.

В ту зиму Вудз организовал гастроли — в Чикаго, в Лос-Анджелесе и в Лондоне; все они прошли очень успешно.

Постановка в Чикаго запомнилась мне по неожиданной причине — там театральный критик Эштон Стивенс написал единственный в моей жизни отзыв, который мне понравился. Я сохраняю те отзывы, которые можно назвать лучшими, и некоторые из них даже глубоко меня тронули, но не было ни одного, в котором было бы сказано то, что я хотела прочесть. Именно так называемые «хвалебные» отзывы, а не злые поклепы приучили меня не ждать ничего хорошего от театральных критиков. В опусе Эштона Стивенса мне понравилось то, что он понимает технику драмы, знает, что зачем нужно, и похвалил меня за лучшие аспекты структуры пьесы; за то, что мог оценить только внимательный зритель: за мастерство. Он называет пьесу мелодрамой (в которую она к тому времени действительно превратилась); я склоняюсь к мысли, что его смысл жизни, вероятно, противоположен моему, потому что он написал: «Это не такое душевное и возвышенное произведение, как „Мэри Дуган“ („Суд над Мэри Дуган“). Не такое душещипательное. Никто из персонажей не вызывает симпатии».

Но вот за что я его люблю:

«Но это самый „крепко сколоченный“ сценарий о суде из всех, что мне встречались. Он стреляет с дюжины точек сразу, и каждый выстрел — это новая неожиданность.

Самая большая и лучшая неожиданность для зрителя, это когда заключенная — взволнованная девушка с римским профилем — Карен Эндр приходит в отчаяние, когда вооруженный человек (Гатс Риган) прорывается в суд и сообщает ей, что человек, в убийстве которого ее обвиняют, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО мертв. Тут-то, дамы и господа зрители, и ОПУСКАЕТСЯ ЗАНАВЕС ВТОРОГО АКТА. (Пунктуация его. — Прим. автора.)

Понимаете, пьеса дает зрителю понять, что его умозаключение имеет решающее значение. Она позволяет нам угадывать ход событий. Но каждый раз угадав, мы через мгновение понимаем, что ошиблись… В этой пьесе есть что-то гениальное».

Если он смог увидеть что-то гениальное в том варианте, который ему показали, я восторгаюсь его проницательностью.

Пьеса получила неожиданный успех в летних театрах: в первое лето (1936 года) ее поставили восемнадцать театров, и для многих из них она стала самой успешной постановкой. Ярким событием лета 1936 года стала неделя, проведенная в театре в Стони Крик штата Коннектикут, где роль Гатса Ригана исполнял мой муж, Фрэнк О’Коннор.

В последующие годы пьесу ставили в разных переводах во многих странах Европы. Во время Второй мировой войны ее показывали американским войскам, которые брали Берлин. Ее до сих пор иногда играют в разных уголках мира: иногда меня от этом уведомляют, иногда нет, по крайней мере, время от времени я неожиданно получаю за нее гонорары. И иногда ее все еще ставят здесь в летних театрах. Она звучала на радио, и дважды (две разные компании) снимали по ней телевизионные спектакли.

Издания этой пьесы — темная сторона ее истории. Права на нее купило издательство, которое предпочло издать ее в измененном, «почищенном» варианте. Они утверждали, что пьесу будут покупать для любительских церковных, школьных или колледжских постановок, что во всех трех случаях означает строгую цензуру (непонятно, правда, кем осуществляемую); так что любовные сцены или наличие любовницы, так же как курение на сцене, ругательства и все тому подобное, не пройдет. Например, они не позволили использовать слово «Гатс(1]», и поэтому имя моего героя поменяли на «Лэрри» Риган. Издательство адаптировало мою пьесу для того, чтобы продавать ее не в книжных магазинах или зрителям спектаклей, а исключительно любительским театрам для любительских театральных постановок. Иногда мне рассказывают (к моему беспомощному возмущению), что кому-то из моих поклонников удалось добыть экземпляр. Так что я хочу официально заявить, что любительская версия пьесы написана не мной и не является частью моей работы.

Кинофильм, снятый по этой пьесе, — другая кошмарная история. Я не имею никакого отношения к этому фильму. В нем нет ничего моего, если не считать имен героев (некоторых) и названия (которое, правда, тоже не мое). Единственная фраза из одного диалога пьесы, которая попала в фильм: «Суд переносится на завтра, на десять часов утра». Дешевая, позорная вульгарность этого фильма такова, что мне больше нечего сказать по этому поводу.

Все эти годы, пока пьеса становилась все более известной, во мне росло неприятное чувство: мне не хотелось, чтобы мое имя было связано с ней или чтобы меня считали ее автором. В то время мне казалось, что мне просто не повезло с продюсерами и другими людьми, с которыми мне приходилось иметь дело. Теперь я знаю больше: я знаю, что иначе и быть не могло, учитывая природу моей работы и тенденции современной культуры. Но больше я не позволю никому даже заикнуться о том, чтобы внести какие-либо изменения в мой текст, — этот жестокий урок я хорошо усвоила.

В течение двадцати пяти лет я ни разу не посмотрела на рукопись этой пьесы и содрогалась каждый раз, когда о ней слышала. Затем, в 1960 году, Натаниэл Брэндон по просьбе студентов попросил у меня разрешения прочесть пьесу в Институте Натаниэла Брэндона. Я не могла позволить ему прочесть вариант Э. Х. Вудза, так что мне пришлось подготовить свою окончательную версию этой пьесы. Я сравнила свой первоначальный сценарий «Легенда пентхауса», сценарий «Женщины под судом» (это был тот же текст, но с некоторыми купюрами, внесенными мною же) и сценарий пьесы. Результат поверг меня в изумление; он стал окончательным, последним вариантом; мне пришлось вырезать все правки Вудза, за исключением одной строчки и названия. Естественно, я выкинула сообщницу, пистолет и всю прочую дребедень; но я не ожидала; что даже незначительные реплики и малейшие изменения, внесенные Вудзом, окажутся настолько неприятными и потребуют моего вмешательства.

Я испытывала странную грусть, умом я возвращалась к спором, которые мы с Вудзом вели во время работы над постановкой. Мы сидели в первом ряду пустого зрительного зала, и он с возмущением восклицал: «Как вы можете быть такой упрямой? Как вы можете со мной спорить? Это ваша первая пьеса, а я работаю в театре сорок лет!» Я объясняла ему, что дело не в людях, возрасте или опыте, что важно не кто это сказал, а что сказали, и что соглашусь с его курьером, если курьер будет прав. Вудз не отвечал; я понимала, что он меня даже не слышит.

Последняя окончательная версия пьесы по тексту ближе всего к «Женщине под судом». Я не внесла изменений в сюжет и не изменила основу пьесы; изменения были в основном по тексту. Эта окончательная версия и напечатана здесь, в этой книге.

Мне приятно видеть ее изданной. Я до сих пор отношусь к ней как к незаконнорожденному ребенку, который скитается по свету. Теперь, с этой публикацией, он официально станет моим.

И хотя эту пьесу играют по всему миру, я считаю, что она ни разу не была поставлена на сцене.

Айн Рэнд Нью-Йорк, июнь 1968

Примечание для режиссеров

Эта пьеса — судебное разбирательство по поводу убийства с заранее неизвестным финалом. Присяжные должны быть выбраны из зрителей. Они как настоящие судьи должны просмотреть пьесу и вынести приговор после последнего акта. У пьесы есть две короткие финальные сцены — следует исполнить одну из них, в зависимости от приговора.

Пьеса построена таким образом, что вина или невиновность обвиняемой не становится очевидной, так что решение зависит от личных ценностей и характера членов суда. Две противоборствующие стороны, встретившиеся в суде, настолько же противоположны друг другу, как и люди, собравшиеся в любом зрительном зале, — кто-то из них примет сторону жены, а кто-то — любовницы. Любое решение вызовет протест у противоположной стороны; это должно вызвать споры и обсуждения, потому что конфликт сторон в данном случае — это основной конфликт двух частей, на которые поделено человечество. Таким образом, приговор здесь выносят зрители. И говоря словами прокурора: «Кто здесь подсудимый? Карэн Эндр? Нет! Это вы, дамы и господа, под судом, вы, кто сидит сейчас в суде. Это на ваши души будет пролит свет, когда решение будет оглашено!»

Присяжные должны сидеть на сцене, как в настоящем суде. Таким образом, публика получает впечатление присутствия на настоящем судебном процессе. Мы подогреваем интерес зрителей, оставляя приговор на их усмотрение, и вдобавок ни один зритель, ни на одном из спектаклей по этой пьесе не может с уверенностью предугадать исход дела.

Примечание душеприказчика Айн Рэнд

В 1972 году для постановки пьесы под названием «Легенда пентхауса» Айн Рэнд внесла в текст несколько дюжин незначительных редакторских правок, в основном стилистических. Как теперь стало понятно, мисс Рэнд считала текст с этими правками окончательным вариантом. По этой причине, начиная с этого издания, и во всех последующих пьеса будет представлена только в этом варианте.

Леонард Пейкофф.

Май 1985

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Судья Хиф

Окружной прокурор Флинт

Адвокат защиты Стивенс

Карен Эндр

Доктор Кирклэнд

Джон Хачинс

Гомер фон Флит

Элмер Суини

Магда Свенсон

Нэнси Ли Фолкнер

Джон Грэм Уитфилд

Джеймс Чендлер

Сигард Джанквист

Гатс Риган

Присяжные заседатели

Служащие в суде

Место действия: зал суда в Нью-Йорке Время действия: настоящее

АКТ I

Сцена представляет зал суда в Нью-Йорке. Он расположен к зрительному залу так, что зрители располагаются, как если бы присутствовали на настоящем судебном разбирательстве. В центре у задней стены на возвышении кафедра судьи, сзади нее дверь во внутреннее помещение; слева от кафедры судьи место для дающего показания (он должен находиться лицом к залу), за ним дверь в комнату присяжных. Перед кафедрой судьи место докладчика; справа стол секретаря. Сзади дверь, через которую в зал суда входят свидетели. Ближе к зрителям справа стол подсудимого и адвоката; слева — стол государственного обвинителя. Слева у стены места для двенадцати присяжных. Ближе к зрителям на той же стене дверь, через которую в зал входят присутствующие на суде. Справа (у противоположной стены) для них несколько стульев. Слева и справа от сцены ступеньки вниз. Когда поднимается занавес, все готово к заседанию, но судья еще не явился. Стороны защиты и обвинения готовы и сидят на своих местах.

Государственный обвинитель Флинт — грузный мужчина средних лет, он производит приятное впечатление уважаемого отца семейства и в то же время в его поведении проявляется сообразительность и предприимчивость ростовщика. Адвокат защиты Стивенс — высокий, седой мужчина, одет с лоском и держится с неискренней обходительностью светского человека. Он наблюдает за своей подзащитной, которая не обращает на него ни малейшего внимания, сидя за столом защиты. Спокойно, почти надменно рассматривает публику. Этой обвиняемой, Карен Эндр, двадцать восемь лет. На первый взгляд кажется, что подчинить ее себе мог бы скорее дрессировщик хищников, чем прокурор. Но при этом в выражении ее лица нет ни бунтарства, ни каких-то других чувств; оно непоколебимо спокойно; но все же напряжение, первобытный огонь, дикарская сила чувствуются в вызывающей неподвижности ее стройного тела, гордой посадке головы, копне взъерошенных волос. Ее одежда бросается в глаза строгой простотой; очень роскошной простотой, как можно заметить, но не элегантностью женщины, которая много думает об одежде, или той, что знает, что будет смотреться привлекательно в любых тряпках, и неосознанно пользуется этим.

Когда поднимается занавес, свет в зрительном зале не выключают.

Пристав. Встать, суд идет!

Все встают, когда входит судья Хиф. Пристав ударяет молоточком.

Двенадцатый Высший суд Штата Нью-Йорк. Председатель — его честь судья Уильям Хиф. Судья садится. Пристав ударяет молотком, и все садятся.

Судья Хиф. Общественное обвинение штата Нью-Йорк против Карен Эндр.

Флинт. Готов, Ваша честь.

Стивенс. Готов, Ваша честь.

Судья Хиф. Господин секретарь, вызовите суд присяжных.

Секретарь выходит на авансцену со списком в руке и обращается к публике.

Секретарь. Леди и джентльмены, вы будете судьями в этом деле. Двенадцать из вас должны исполнить эту обязанность. Будьте добры пройти сюда, занять свои места и получить указания от судьи Хифа.

Он зачитывает двенадцать имен. Присяжные занимают свои места. Если кто-то из них раздумал и не выходит, секретарь называет вместо них другие имена. Когда присяжные расселись, свет в зрительном зале гаснет. Судья Хиф обращается к присяжным.

Судья Хиф. Леди и джентльмены, вам предстоит разобраться в этом деле. По окончании слушаний вы выйдете в комнату присяжных и голосованием вынесете приговор. Каждый день по окончанию слушаний вы будете оставаться на местах до тех пор, пока пристав не отведет вас в комнату присяжных. Я призываю вас внимательно выслушивать свидетельские показания и со всей ответственностью вынести обдуманное решение. Вам предстоит определить, виновна ли обвиняемая, и ее судьба находится в ваших руках… Окружной прокурор может продолжить.

Окружной прокурор Флинт встает и обращается к присяжным.

Флинт. Ваша честь! Леди и джентльмены присяжные! Шестнадцатого января, около полуночи, когда сиял электрический рассвет бродвейских огней, тело мужчины пролетело в воздухе и упало, полностью искалеченное, под стеной Делового Центра Фолкнера. Это было тело великого шведского финансиста Бьорна Фолкнера. Он пролетел пятьдесят этажей из своего роскошного пентхауса. Самоубийство, сказали нам. Великий человек не пожелал покориться неизбежной катастрофе. Человек, который счел падение с крыши небоскреба более коротким и легким, чем падение с шаткого трона мирового финансового владыки. Всего за несколько месяцев до того за любой крупной финансовой сделкой в мире стоял этот известный человек — молодой, высокий с надменной улыбкой, держащий королевства и народы в одном кулаке, и хлыст, в другом. Если золото — это живая кровь мира, то Бьорн Фолкнер, контролирующий все ее темные, скрытые артерии, ее отливы и приливы, ее пульс, был сердцем мира. Так что, дамы и господа, у мира только что остановилось сердце. И как всегда бывает, остановка сердца произошла неожиданно. Никто не подозревал о том, на каком огромном обмане основана империя Фолкнера. Через несколько дней после его смерти земля содрогнулась от падения его бизнеса, тысячи инвесторов оказались парализованными в результате этой остановки сердца. Бьорн Фолкнер выдержал тяжелую борьбу с этим миром. Но еще более тяжелая борьба шла в его сердце, борьба, снять завесу с которой и предстоит членам суда. Две женщины определяли его жизнь — и определили его смерть. Вот одна из них, леди и джентльмены. (Указывает на Карен.) Карен Эндр, официальная секретарша Фолкнера и его печально известная любовница. Но полгода назад Фолкнер приехал в Америку для того, чтобы взять ссуду и спасти свое состояние. Судьба послала ему средство спасти собственные средства — в лице прелестной девушки, которая теперь является его вдовой, Нэнси Ли Фолкнер, единственной дочери Джона Грэма Уитфилда, нашего великого филантропа. Фолкнер думал, что обрел спасение и новую жизнь в невинной добродетели своей юной невесты. И это наглядно подтверждается тем, что через две недели после свадьбы он уволил свою секретаршу — Карен Эндр. Он порвал с ней. Но, дамы и господа, не так просто порвать с такой женщиной, как Карен Эндр. Мы можем только догадываться о том, какая мстительная ярость вспыхнула в ее сердце, но эта ярость превратилась в бушующее пламя ночью шестнадцатого января. Бьорн Фолкнер не убивал себя. Его убили. Убили те нежные и могучие руки, которые вы сейчас видите перед собой. (Показывает на Карен.) Руки, которые вознесли Бьорна Фолкнера над миром; руки, которые сбросили его с той огромной высоты, чтобы он разбился о тротуар, холодный, как сердце этой женщины. Вот это, дамы и господа, мы и докажем. (Флинт замолкает, затем восклицает): Нашим первым свидетелем будет Доктор Кирклэнд.

Секретарь. Доктор Кирклэнд!

Доктор Кирклэнд, немолодой человек, с дружелюбным и отстраненным видом пробирается к месту для свидетеля.

Клянетесь ли вы говорите правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?

Кирклэнд. Клянусь.

Флинт. Назовите ваше полное имя.

Кирклэнд. Томас Кирклэнд.

Флинт. Какова ваша профессия?

Кирклэнд. Я судебно-медицинский эксперт.

Флинт. Для чего вас вызвали по долгу службы ночью шестнадцатого января?

Кирклэнд. Меня вызвали, чтобы осмотреть тело Бьорна Фолкнера.

Флинт. Что вы обнаружили?

Кирклэнд. Полностью искалеченное тело.

Флинт. Что, по вашему мнению, стало причиной смерти?

Кирклэнд. Падение с огромной высоты.

Флинт. Сколько времени прошло со смерти Фолкнера к тому моменту, когда вы осматривали его тело?

Кирклэнд. Я был там примерно через полчаса после падения.

Флинт. Судя по состоянию тела, можете ли вы определить, как долго он был мертв?

Кирклэнд. Не могу. На морозе кровь сворачивается немедленно, и определить время с точностью до нескольких часов невозможно.

Флинт. Так, значит, возможно, что Фолкнер был мертв дольше, чем полчаса?

Кирклэнд. Возможно.

Флинт. Могла ли его смерть быть вызвана не падением, а чем-то другим?

Кирклэнд. Я не нашел этому подтверждения.

Флинт. Допустим, ему проломили череп до падения, смогли бы вы установить это при экспертизе?

Кирклэнд. Нет. При таком состоянии тела это невозможно определить.

Флинт. У меня больше нет вопросов.

Стивенс. Не обнаружили ли вы в ходе экспертизы следов более легкого ранения, доктор Кирклэнд?

Кирклэнд. Нет, не обнаружил.

Стивенс. Не обнаружили ли вы следов того, что смерть была вызвана не падением с высоты, а чем-то другим?

Кирклэнд. Нет.

Стивенс. У меня всё.

Доктор Кирклэнд выходит.

Флинт. Джон Хачинс!

Секретарь. Джон Хачинс!

Хачинс — робкий старик, опрятно, но бедно одетый; к месту свидетеля он пробирается пугливо съежившись, нервно сжимая двумя руками шляпу.

Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?

Хачинс. Да, сэр, клянусь.

Флинт. Ваше имя?

Хачинс (робко). Джон Джозеф Хачинс.

Флинт. И род занятий?

Хачинс. Я ночной сторож в Деловом Центре Фолкнера, сэр.

Флинт. У мистера Фолкнера были офисы в этом здании?

Хачинс. Да, сэр.

Флинт. Известно ли вам, кому принадлежал пентхаус в этом здании?

Хачинс. Конечно, сэр, мистеру Фолкнеру.

Флинт. А кто там жил?

Хачинс. Мистер Фолкнер и мисс Эндр, сэр. То есть, пока Фолкнер не женился.

Флинт. А когда женился?

Хачинс. Когда он женился, мисс Эндр стала там жить одна.

Флинт. Вы видели, чтобы мистер Фолкнер встречался с мисс Эндр после женитьбы?

Хачинс. Только один раз, сэр.

Флинт. Когда?

Хачинс. Ночью шестнадцатого января.

Флинт. Расскажите нам об этом, мистер Хачинс.

Хачинс. В общем, это было примерно в десять тридцать, сэр и…

Флинт. Откуда вы знаете точное время?

Хачинс. Я прихожу на работу к десяти, сэр, а это было не позже, чем через полчаса. Во входную дверь позвонили. Я вышел в холл и открыл дверь. Это была мисс Эндр, а с ней мистер Фолкнер. Я еще удивился: ведь у мисс Эндр есть свой ключ и обычно она сама открывает.

Флинт. Они были вдвоем с мистером Фолкнером?

Хачинс. Нет, сэр. С ними были два джентльмена.

Флинт. Кто это был?

Хачинс. Не знаю, сэр.

Флинт. Вы видели их раньше?

Хачинс. Нет, сэр, никогда.

Флинт. Как они выглядели?

Хачинс. Высокие и довольно худые, оба. У одного, я запомнил, были острые скулы. А у второго я лица совсем не увидел, сэр, у него шляпа была надвинута прямо на глаза. Он, видно, сильно поднабрался, сэр, не в обиду сказать.

Флинт. Что вы имеете в виду?

Хачинс. Ну, позволю себе сказать, он был под мухой, сэр. Он на ногах еле стоял, и другим джентльменам пришлось его держать. Они его еле в лифт впихнули.

Флинт. Мистер Фолкнер выглядел взволнованным?

Хачинс. Нет, сэр. Наоборот, очень счастливым.

Флинт. Был ли он похож на человека, который собирается покончить счеты с жизнью?

Стивенс. Мы протестуем, Ваша честь!

Судья Хиф. Протест принимается.

Флинт. Его спутники тоже выглядели счастливыми?

Хачинс. Да, сэр. Мисс Эндр улыбалась. И мистер Фолкнер смеялся, пока они поднимались на лифте.

Флинт. Вы в ту ночь видели, как кто-нибудь из них уходил?

Хачинс. Да, сэр. Первый ушел минут через пятнадцать.

Флинт. Кто это был?

Хачинс. Пьяный, сэр. Он спустился на лифте сам по себе. Кажется, он был уже не такой пьяный. Идти мог, но слегка шатался.

Флинт. Вы видели, куда он пошел?

Хачинс. Ну, я хотел помочь ему дойти до двери, видя, в каком он состоянии, но он меня заметил и пошел очень быстро. Сел в машину прямо у входа и рванул! Ясное дело, он далеко не уехал. Копы его точно зацапали.

Флинт. Что заставляет вас так думать?

Хачинс. Ну я видел, что сразу вслед за ним отъехала вторая машина.

Карен внезапно оживает после ледяного спокойствия. Она вскакивает с места и выкрикивает вопрос в лицо Хачинса.

Карен. Какая машина?

Судья Хиф. Обвиняемую просят соблюдать тишину.

Стивенс шепотом понуждает Карен сесть.

Флинт. Если мисс Эндр предоставит право задавать вопросы мне, я удовлетворю ее любопытство. Я как раз хотел спросить — какая машина, мистер Хачинс?

Хачинс. Большой черный седан, сэр. Он был припаркован за две машины от него.

Флинт. Кто в нем был?

Хачинс. Я видел только одного человека.

Флинт. Что заставляет вас думать, что он поехал за первой машиной?

Хачинс. Ну я не уверен, сэр. Просто забавно, что они вот так сразу обе поехали.

Флинт. Вы видели, как ушел второй гость мисс Эндр?

Хачинс. Да, сэр. Прошло еще минут десять, не больше, и он спустился на лифте.

Флинт. Что он делал?

Хачинс. Ничего необычного, сэр. Казалось, спешил. Сразу ушел.

Флинт. И что случилось потом?

Хачинс. Я начал свой обход здания, а потом — прошел, наверно, час — услышал крики на улице. Я побежал вниз и, когда вошел в холл, увидел, как мисс Эндр выбегает из лифта, все платье порвано и сама дико рыдает. Я побежал за ней. Мы протиснулись сквозь толпу, и мистер Фолкнер был там, прямо на тротуаре.

Флинт. Что делала мисс Эндр?

Хачинс. Она закричала и упала на колени. Ужас, что было, сэр. Я никогда не видел, чтобы тело так размазало.

Флинт. У меня все, мистер Хачинс.

Стивенс. Вы сказали, что ни разу не видели, чтобы мистер Фолкнер поддерживал отношения с мисс Эндр после женитьбы, за исключением той ночи. А скажите-ка мне, всегда ли вы видите всех, кто приходит в это здание по ночам?

Хачинс. Нет, сэр, я не сижу постоянно в холле, я должен делать обходы. Если придет человек, у которого есть ключ, он может спокойно войти, и я его не увижу.

Стивенс. Другими словами, мисс Эндр могла принимать гостей, включая мистера Фолкнера, и вы могли об этом не знать?

Хачинс. Да, конечно, сэр.

Стивенс. У меня все.

Хачинс встает и выходит.

Флинт. Гомер фон Флит!

Секретарь. Гомер фон Флит!

Входит Гомер фон Флит. Он высокий, не очень молодой, и самое подходящее к нему слово «правильный». Он правильно одет — достойно, но не вульгарно; у него правильные манеры — он сдержан и точен, как и подобает настоящему бизнесмену. Смесь гордости и неуверенности в себе.

Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?

Фон Флит. Клянусь.

Флинт. Ваше имя?

Фон Флит. Гомер Герберт фон Флит.

Флинт. Род занятий?

Фон Флит. Частный сыск.

Флинт. Каким было ваше последнее расследование?

Фон Флит. Я следил за мистером Бьорном Фолкнером.

Флинт. Кто нанял вас для этого?

Фон Флит. Миссис Бьорн Фолкнер.

В зале суда шепот удивления.

Флинт. Вы следили за мистером Фолкнером ночью шестнадцатого января?

Фон Флит. Да.

Флинт. Будьте добры расскажите нам об этом.

Фон Флит. Я начал в шесть часов тринадцать минут вечера.

Флинт. Откуда вы знаете время с такой точностью, мистер фон Флит?

Фон Флит. Это входило в мои обязанности. Записывать время и докладывать миссис Фолкнер.

Флинт. Ясно.

Фон Флит (говорит живо, рапортующим тоном, как если бы отчитывался начальнику). В шесть тринадцать мистер Фолкнер выезжает из дома в Лонг-Айленд. В деловом костюме. Ведет машину сам, едет один. Особые примечания: необычная скорость всю дорогу в Нью-Йорк.

Флинт. Куда же едет мистер Фолкнер?

Фон Флит. Прямо к своему Деловому Центру и входит внутрь. Это уже в семь пятьдесят семь, все офисы уже закрыты. Я снаружи, сижу в машине. Девять тридцать пять, мистер Фолкнер выходит с мисс Эндр. Мисс Эндр в деловом костюме. Особые примечания: у мисс Эндр на корсаже необычайно большие орхидеи. Они уезжают.

Флинт. Куда они едут?

Фон Флит. Никто в этом мире не совершенен.

Флинт. Что вы имеете в виду?

Фон Флит. Я имею в виду, что потерял их. Из-за скорости мистера Фолкнера и из-за аварии.

Флинт. Какой аварии?

Фон Флит. Мне в левый бок вмазал грузовик. Миссис Фолкнер оплатила мне ремонт машины.

Флинт. Что вы делали после того, как их потеряли?

Фон Флит. Вернулся к Деловому Центру Фолкнера и стал ждать.

Флинт. Когда они вернулись?

Фон Флит. Ровно в половине одиннадцатого. За ними ехала серая машина. Мистер Фолкнер вышел и помог выйти миссис Эндр. Пока она звонила в дверь, он открыл дверь серой машины, из нее вышел высокий джентльмен в костюме, и они вдвоем вытащили третьего джентльмена, тот был в темно-серой спортивной куртке. Особые примечания: вышеупомянутый джентльмен производил впечатление пьяного. Все они вошли в здание Центра.

Флинт. Что вы делали после этого?

Фон Флит. Припарковался в закусочной Гариса, через дорогу от Делового Центра Фолкнера. Следует объяснить, что во время задания я позволяю себе небольшой перекус каждые четыре часа, а с тех пор как мы выехали из Лонг-Айленда, прошло четыре часа. Я сел у окна и наблюдал за входной дверью Фолкнера.

Флинт. Что вы видели?

Фон Флит. Пятнадцать минут ничего. Затем человек в серой куртке вышел и сел в машину — в серую машину. Явно очень спешил. Поехал на юг.

Флинт. А как вышел второй незнакомец, вы видели?

Фон Флит. Да, через десять минут. Он сел в машину, которая стояла на обочине. Не знаю откуда, но у него точно были ключи, потому что он сел и уехал. На юг.

Флинт. А раньше вы видели мистера Фолкнера в обществе этих двоих?

Фон Флит. Нет. Я их вообще в первый раз видел.

Флинт. Что вы стали делать, когда они уехали?

Фон Флит. Ждать. Мистер Фолкнер в пентхаусе наедине с мисс Эндр. Мне любопытно — с профессиональной точки зрения. Решил подъехать поближе. Занял одну точку — я там уже раньше стоял.

Флинт. Где это?

Фон Флит. Около «Вершины небес». Это ночной клуб на крыше Делового Центра Брукса, в трех домах от Центра Фолкнера. Там есть открытая площадка, за танцполом. Выходишь на нее и видишь пентхаус Фолкнера как на ладони. Я вышел, посмотрел и вскрикнул.

Флинт. Что вы увидели?

Фон Флит. Свет погашен. Белое платье Карен Эндр мерцает в лунном свете. Она приподнимает тело мужчины над перилами. Мужчины в вечернем костюме. Фолкнера. Он без сознания. Не сопротивляется. Она со всей силы толкает его. Он падает на тротуар. Вниз. На улицу.

Флинт. И что вы сделали?

Фон Флит. Я бросился назад в помещение клуба. Стал кричать о том, что видел. Толпа побежала за мной к Деловому Центру Фолкнера. Мы обнаружили на тротуаре окровавленные останки и рыдающую над ними мисс Эндр, с такой убедительностью, что в театр не ходи.

Флинт. Вы с ней не заговорили?

Фон Флит. Нет. Приехала полиция, и я рассказал, что видел. То же, что рассказал вам.

Флинт. Можете задать свои вопросы.

Стивенс встает и медленно подходит к фон Флиту, не сводя с него взгляда.

Стивенс. Будьте так добры сообщить нам, мистер фон Флит, как давно вы работаете на миссис Фолкнер?

Фон Флит. С тринадцатого октября этого года.

Стивенс. Не назовете ли вы дату свадьбы мистера и миссис Фолкнер?

Фон Флит. Двенадцатое октября. За день до этого.

Стивенс. Вот именно. Всего за день до этого. Другими словами, миссис Фолкнер наняла вас шпионить за мужем на следующий день после свадьбы?

Фон Флит. Получается так.

Стивенс. Какие указания она вам дала, когда нанимала вас?

Фон Флит. Следить за всеми действиями мистера Фолкнера и подробно отчитываться о них.

Стивенс. Особое внимание следовало уделить отношениям с мисс Эндр?

Фон Флит. Нет.

Стивенс. Мистер Фолкнер контактировал с мисс Эндр после свадьбы?

Фон Флит. Да. Часто.

Стивенс. В дневное время?

Фон Флит. Изредка.

Стивенс. Вы докладывали об этом миссис Фолкнер?

Фон Флит. Да.

Стивенс. Как она на это реагировала?

Фон Флит. Миссис Фолкнер леди, и как истинная леди она никак не реагировала.

Стивенс. Она казалась взволнованной?

Фон Флит. Не думаю. (Произносит немного искусственным голосом): Мистер Фолкнер был самым преданным мужем и он нежно любил свою жену.

Стивенс. С чего вы взяли?

Фон Флит. Со слов самой миссис Фолкнер.

Стивенс. А теперь, мистер фон Флит, не могли бы вы сообщить нам точное время, в которое вы отъехали от Делового Центра к ночному клубу «Вершина небес» ночью шестнадцатого января?

Фон Флит. Ровно в одиннадцать тридцать две.

Стивенс. Сколько времени нужно, чтобы доехать от Делового Центра Фолкнера до «Вершины небес»?

Фон Флит. Три минуты.

Стивенс. В какое время вы вышли на балкон в «Вершине небес»?

Фон Флит. В одиннадцать пятьдесят семь.

Стивенс. Значит, вы вышли на балкон через двадцать пять минут. Что вы делали в это время?

Фон Флит. Конечно, в «Вершине небес» есть танцпол… и все такое.

Стивенс. Вы отвлеклись на… «все такое?»

Фон Флит. Я всего лишь выпил пару коктейлей, если это вас так интересует. Я не напивался, если вы на это намекаете.

Стивенс. Я пока ни на что такое не намекаю. Итак, вы видите, как мисс Эндр столкнула мистера Фолкнера с крыши, видите с некоторого расстояния, в темноте и при этом вы… как вы сказали, пара коктейлей?

Фон Флит. Коктейли не имеют к этому ни малейшего отношения.

Стивенс. Вы абсолютно уверены, что она его толкала? Не допускаете возможности, что они боролись?

Фон Флит. Хорошенькая борьба. Когда борешься с человеком, не приподнимаешь его над его… В общем, не приподнимаешь его.

Стивенс. Мистер Фон Флит, какие указания дала вам миссис Фолкнер, прежде чем вы пришли сюда, чтобы дать показания?

Фон Флит (с негодованием). Никаких указаний мне никто не давал. К вашему сведенью, миссис Фолкнер не было здесь, чтобы давать мне указания, если бы она и хотела. Отец увез ее в Калифорнию, лечить расшатанную нервную систему.

Стивенс. Мистер фон Флит, не думаете ли вы, что самоубийство мистера Фолкнера очень выгодно миссис Фолкнер?

Флинт. Мы протестуем!

Судья Хиф. Протест принят.

Стивенс. Мистер фон Флит, не могли бы вы сказать нам, насколько ценен для миссис Фолкнер свидетель убийства мистера Фолкнера?

Флинт (подпрыгивая). Мы протестуем. Ваша честь!

Судья Хиф. Протест принят.

Фон Флит. Я хотел бы напомнить мистеру Стивенсу, что за такие инсинуации можно и ответить.

Стивенс. Никаких инсинуаций, мистер фон Флит. Я просто так задал вопрос.

Фон Флит. Так вот — просто так — довожу до вашего сведения, что дача ложных показаний не входит в обязанности частного сыщика.

Стивенс. И никаких особых подпунктов у этого правила нет?

Фон Флит. Никаких!

Стивенс. У меня все, мистер фон Флит.

Карен. Не совсем. Я хочу попросить вас задать ему еще два вопроса, Стивенс.

Стивенс. Конечно, мисс Эндр. Какие вопросы?

Карен шепчет Стивенсу на ухо, тот изумлен.

Стивенс. На какой машине вы приехали, мистер фон Флит?

Фон Флит (изумлен не меньше). На коричневом «Бьюике седан». Прошлогодняя модель. Старая, но рабочая.

Карен шепчется со Стивенсом.

Стивенс. Вы видели какую-нибудь машину, которая последовала за джентльменом в серой куртке, когда он отъехал, мистер фон Флит?

Фон Флит. Не моту вспомнить. В это время бывает довольно много машин.

Стивенс. У меня все, мистер фон Флит.

Фон Флит уходит.

Флинт. Инспектор Суини!

Секретарь. Инспектор Суини!

К месту свидетеля подходит полицейский Суини, круглолицый, простодушного вида.

Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?

Суини. Клянусь.

Флинт. Ваше имя?

Суини. Элмер Суини.

Флинт. Род занятий?

Суини. Инспектор полиции.

Флинт. Это вас вызвали ночью шестнадцатого января, когда погиб Бьорн Фолкнер?

Суини. Да, сэр. Я прибыл на место в числе первых полицейских.

Флинт. Вы допросили мисс Эндр?

Суини. Не сразу. Прежде чем я успел что-нибудь сделать, ко мне подлетел фон Флит, крича, что он видел, как Карен Эндр сбросила Фолкнера с крыши.

Флинт. Как на это отреагировала мисс Эндр?

Суини. Она была потрясена. Стояла с глазами размером с блюдца. А потом расхохоталась, клянусь честью. Я подумал, она рехнулась.

Флинт. Что вы сделали?

Суини. Приказал задержать ее для допроса, и мы вместе с ней поднялись наверх на лифте, чтобы осмотреть пентхаус. Ну и домик!

Флинт. Вы обнаружили что-нибудь необычное?

Суини. Необычное? Да, сэр. Спальню.

Флинт. Ага. И что же вы нашли в спальне?

Суини. Ночные рубашки, сэр. Кружевные ночные рубашки, как из воздуха сотканы. Хрустальную ванну в ванной комнате. А мы включили душ — вода ароматизированная.

Флинт (улыбаясь). Вы не поняли мой вопрос, инспектор. Я не имел в виду изыски в доме. Я хотел спросить, не нашли ли вы чего-то необычного, что может быть связано со смертью мистера Фолкнера?

Суини. Да, сэр. В гостиной.

Флинт. И что же там было?

Суини. Письмо. Оно лежало на видном месте, на столе. Запечатано и подписано: «Тому, кто первый найдет».

Флинт берет письмо у секретаря и отдает Суини.

Флинт. Это то письмо?

Суини. Да, сэр.

Флинт. Будьте так добры прочесть его суду.

Суини (читает). «Если какому-нибудь историку в будущем будет интересно записать мой последний совет человечеству, я скажу, что на этой земле, на которой для меня была открыта любая дверь, я нашел только две прекрасные вещи: богатство, которое у меня есть во всем мире, и Карен Эндр. Для тех, кто может им воспользоваться, совет таков — ценить, чего это стоило человечеству. Бьорн Фолкнер».

Флинт (возвращая письмо секретарю). Может быть принято как доказательство.

Судья Флинт. Присвоено название «Доказательство А».

Флинт. Вы спрашивали мисс Эндр об этом письме?

Суини. Спрашивал. Она сказала, что Фолкнер написал письмо и оставил там, на столе, и велел ей не трогать его, а потом вышел в сад, расположенный на крыше. Она стала бороться с ним, когда поняла, что он хочет сделать, но не смогла его остановить.

Флинт. Вы спрашивали ее, кто был с ними в ту ночь?

Суини. Спрашивал. Она сказала, два джентльмена: друзья мистера Фолкнера, никогда раньше она их не видела. Он подобрал их в тот вечер в ночном клубе и привез с собой. Она сказала, что их зовут Джерри Уайт и Дик Сонтерс.

Флинт. Пытались ли вы найти джентльменов с такими именами среди знакомых мистера Фолкнера?

Суини. Мы пытались. Выяснили, что никто о них не слышал.

Флинт. А мисс Эндр говорила, как и на следствии, что видела их тогда в первый раз?

Суини. Да, сэр.

Флинт. Она утверждала это с уверенностью?

Суини. Да, сэр. С полной.

Флинт. У меня все, инспектор.

Стивенс. Мисс Эндр сказала вам, что боролась с Фолкнером, пытаясь спасти его от самоубийства. Вы заметили на ее одежде следы борьбы?

Суини. Да, сэр. Ее платье порвалось. На нем были бриллиантовые застежки на плечах, и одна из них сломалась, так что ей приходилось придерживать платье рукой.

Стивенс. Что вы думаете по этому поводу?

Суини (сконфуженно). Я должен отвечать?

Стивенс. Конечно должны.

Суини. Ну… Жаль, что он не сломал и вторую застежку.

Стивенс. Я имею в виду, выглядело ли платье как после борьбы?

Суини. Да, выглядело, сэр.

Стивенс. А теперь скажите нам, ради всего святого, зачем вы открыли воду в душе?

Суини (сконфуженно). Понимаете, мы слышали, будто у Фолкнера там текло вино вместо воды.

Стивенс (смеясь). Нельзя же верить всем легендам, которые рассказывают о Бьорне Фолкнере… У меня все, инспектор.

Суини уходит.

Флинт. Магда Свенсон!

Секретарь. Магда Свенсон!

Магда Свенсон входит и, ковыляя, идет к месту свидетеля. Это полная, средних лет женщина с плотно сжатыми губами и недоверчивым взглядом. Она производит впечатление оскорбленной добродетели. Одета просто, старомодно, с педантичной опрятностью.

Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?

Магда (говорит с явным шведским акцентом). Я клянусь. (Берет Библию, медленно подносит к губам, торжественно целует и кладет назад, проделывая всю эту церемонию с благоговейной серьезностью.)

Флинт. Как вас зовут?

Магда. Вы знаете. Вы меня только что вызвали.

Флинт. Отвечайте на вопрос, как следует, и не спорьте. Назовите свое имя.

Магда. Магда Свенсон.

Флинт. Ваш род занятий?

Магда. Я домработница.

Флинт. Кто ваши последние наниматели?

Магда. Герр Бьорн Фолкнер, а до этого его отец.

Флинт. Как давно вы у них работали?

Магда. Я в их семье тридцать восемь лет. Я помню герра Бьорна с его раннего детства.

Флинт. Когда вы приехали в Америку?

Магда. Я здесь пять лет.

Флинт. Какие обязанности возложил на вас мистер Фолкнер?

Магда. Я следила за пентхаусом. Он приезжал сюда примерно раз в год. Я осталась, даже когда он ушел, когда женился. Но вот этой я никогда не служила.

(Показывает на Карен с нескрываемой ненавистью).

Флинт. Итак, миссис Свенсон, что…

Магда (оскорбленно). Мисс Свенсон.

Флинт. Я прошу прощения, мисс Свенсон. Что вы знаете об отношениях мисс Эндр с мистером Фолкнером?

Магда (с яростным возмущением). Такая приличная женщина, как я, не должна знать о таких вещах. Но в этом мире грех не знает стыда.

Флинт. Расскажите нам об этом, мисс Свенсон.

Магда. С первого дня как эта женщина появилась, она спала с герром Фолкнером. Нехорошо, когда мужчина забывает о границах между постелью и письменным столом. А она впилась своими когтями и в то и в другое. Иногда они говорили о ссудах и дивидендах в постели; а бывало, что он запирал дверь в кабинет и сквозь не до конца опущенную ставню я видела на подоконнике ее кружевные трусы.

Стивенс (подпрыгивая). Ваша честь! Мы протестуем!

Флинт. Думаю, что мисс Эндр надо было протестовать много раньше!

Стивенс. Подобные свидетельские показания оскорбительны!

Флинт. Это факты, имеющие отношения к жизненно важному вопросу их отношений и…

Судья Хиф (стучит молоточком). Тише, джентльмены! Я попрошу свидетельницу давать более взвешенные показания.

Магда. Грех это грех, как вы его ни назовите, судья.

Флинт. Мисс Свенсон, можете ли вы назвать хоть один случай, когда поведение мисс Эндр по отношению к мистеру Фолкнеру было непорядочным, если не брать во внимание вопросы нравственности?

Магда. Могу. Попробуйте сосчитать деньги, которые он потратил на эту дамочку.

Флинт. Не могли бы ли вы привести пример расточительности мистера Фолкнера?

Магда. И приведу. Он заказал ей платье из платины. Да, я сказала — из платины. Красивая ткань, красивая и мягкая, как шелк. Она носила его на голое тело. Он разжигал огонь в камине, грел платье, а потом надевал на нее. Когда оно остывало, ее тело блестело серебром, это лучше получалось, если она надевала его на голое тело. И она просила надевать его таким горячим, как только могла вытерпеть, и если оно обжигало ей плечи, она хохотала, как язычница, — а она язычница — а он целовал ожог, как хищный тигр!

Стивенс. Ваша честь! Мы протестуем! Показания свидетеля не имеют отношения к делу и ставят единственной целью настроить суд против мисс Эндр!

Карен (очень спокойно). Пусть говорит, Стивенс. (Она смотрит на присяжных, и на какой-то миг мы видим улыбку, озорную, обаятельную, открытую, улыбку, которую не ожидаешь увидеть у такой холодной деловой женщины, улыбку, сделавшую ее очень женственной). Может быть, это настроит суд в мою пользу.

По залу проходит приглушенный гул. Стивенс ошарашенно смотрит на Карен.

Судья Хиф ударяет молоточком.

Флинт. Сочувствую мистеру Стивенсу. С его клиенткой не просто сладить.

Судья Хиф. Тишина! Возражение отклоняется.

Флинт. Каково, на ваш взгляд, было отношение мистера Фолкнера к его женитьбе?

Магда. Он был счастлив впервые в жизни. Счастлив, как приличный человек, который встал на правильную дорогу.

Флинт. Вы не замечали, что-то в это время волновало его настолько, чтобы довести до самоубийства?

Магда. Нет. Ничего.

Флинт. А теперь скажите нам, мисс Свенсон, как на ваш взгляд, восприняла женитьбу мистера Фолкнера мисс Эндр?

Магда. Молча, как каменная статуя. Она…

В зале суда волнение. В дверях для свидетелей с левой стороны появляется Нэнси Ли Фолкнер. Ей двадцать два года, она худенькая, хрупкая блондинка и похожа на дорогую фарфоровую статуэтку. Ее аристократично-бледная кожа резко контрастирует с мрачным черным цветом ее одежды; это траурный, суровый и очень элегантный костюм. Взгляды всех присутствующих обращены на нее. Карен медленно оборачивается к ней. Но Нэнси Ли не смотрит на Карен. Флинт не может сдержать возгласа удивления.

Флинт. Миссис Фолкнер!

Нэнси Ли (спокойно, мягким голосом). Я так понимаю, вы хотели меня вызвать в качестве свидетеля, мистер Флинт?

Мистер Флинт. Да, мисс Фолкнер, но я думал, вы в Калифорнии.

Нэнси Ли. Была. Я сбежала.

Флинт. Сбежали?

Нэнси Ли. Отец беспокоился о моем здоровье. Он не разрешил бы мне вернуться. Но я хочу исполнить свой долг перед памятью (чуть дрогнувшим голосом) моего мужа. Я к вашим услугам, мистер Флинт.

Флинт. Я могу только выразить мои глубочайшие соболезнования, миссис Фолкнер. Если вы будете так добры присесть, мы вызовем вас чуть позже.

Нэнси Ли. Благодарю. (Она садится на стул у стены справа.)

Флинт (Магде). Вы рассказывали о том, как восприняла мисс Эндр женитьбу мистера Фолкнера, мисс Свенсон.

Магда. Я говорю, молча. Но однажды ночью после их свадьбы я слышала, как она плачет. Плачет, рыдает — в первый и в последний раз в жизни.

Флинт. Казалось, что она… очень страдает?

Магда. Страдает? Нет. Только не она. Одним мужчиной больше — одним меньше, ей не важно. Я видела, как она изменила герру Фолкнеру в ночь после его свадьбы.

По залу суда пробегает гул. Даже Карен слушает внимательно, несколько ошеломленная.

Флинт. Изменила? С кем?

Магда. Я этого человека не знаю. Я его в ночь после свадьбы герра Фолкнера впервые увидела.

Флинт. Расскажите об этом.

Магда. Я пошла на свадьбу. Ну и красота была! Бедный мой герр Бьорн такой красивый, и молодая невеста вся в белом, прекрасная, как лилия. (Громко хлюпает носом.) Я так плакала, как будто они мои дети. (Изменившимся голосом, с яростью указывая на Карен): Но она не пошла на свадьбу!

Флинт. Мисс Эндр осталась дома?

Магда. Осталась дома. Я рано вернулась. Вошла в дверь для прислуги. Она не слышала. Она была дома. Но не одна.

Флинт. Кто был с ней?

Магда. Он. Мужчина. На крыше, в саду. Было темно, но я видела. Он ее сжимал в объятьях так, что я подумала, что он ей все кости переломает. Так наклонил ее за спину, я думала, она свалится в бассейн, прямо на свое отражение. А потом он ее поцеловал, и я думала, он в жизни не оторвется от ее губ.

Флинт. А потом?

Магда. Она отошла на шаг и что-то сказала. Я не слышала, очень тихо. Он ни слова не сказал. Только взял ее руку и поцеловал и так долго держал у губ, что мне надоело, и я пошла в комнату.

Флинт. Вы знаете, как зовут этого мужчину?

Магда. Нет.

Флинт. Вы его еще видели?

Магда. Да. Один раз.

Флинт. Когда это было?

Магда. Ночью шестнадцатого января.

В зале суда движение.

Флинт. Расскажите об этом, мисс Свенсон.

Магда. Ну, она в этот день вела себя странно. Позвала меня и сказала, что на сегодня я свободна. Это меня насторожило.

Флинт. Почему это вас насторожило?

Магда. Мой выходной вторник, и я не просила второй выходной. Так что я сказала, что выходной мне не нужен, а она сказала, что ей не нужна я. Так что я злила.

Флинт. В какое время вы ушли?

Магда. Около четырех. Но мне хотелось понять, в чем тут дело. Я вернулась.

Флинт. Когда вы вернулись?

Магда. Около десяти вечера. В доме темно, ее нет. Я стала ждать. Полчаса прошло, слышу — идут. Я увидела с ней мистера Фолкнера. Так что побоялась остаться. Но пока я еще не ушла, я видела с ними двух джентльменов. Один джентльмен пьяный Я его не знаю.

Флинт. А второго?

Магда. Второй долговязый, с острыми скулами Это он тогда целовал мисс Эндр.

Флинт (почти с торжеством). У меня все, мисс Свенсон.

Магда готова уйти, Стивенс останавливает ее.

Стивенс. Минуточку, мисс Свенсон. Вам еще надо немного побеседовать со мной.

Магда (возмущенно). Зачем? Я рассказала все, что знаю.

Стивенс. Вы можете знать ответы еще на несколько вопросов. Итак вы утверждаете, что видели, как незнакомец целовал мисс Эндр?

Магда. Да, видела.

Стивенс. Вы сказали, что, когда вы его увидели в первый раз ночью, было темно?

Магда. Да, было темно.

Стивенс. А ночью шестнадцатого января, когда вы так изобретательно шпионили за своей хозяйкой, вы говорите, увидели, что она пришла с мистером Фолкнером и поспешили уйти, чтобы вас не поймали. Я правильно понял?

Магда. У вас хорошая память.

Стивенс. Вы только мельком видели тех двух джентльменов с ними?

Магда. Да.

Стивенс. Можете описать пьяного джентльмена?

Магда. Как я могу его описать? Не было времени посмотреть на лицо, и в дверях темно.

Стивенс. Ага! То есть было слишком темно? А вы спешили? А человека, которого вы до того видели всего один раз, вы при этом с уверенностью опознали?

Магда (со всей силой оскорбленной добродетели). Ну вот что, мистер! Я, как вы сказали, под присягой, а я верующая женщина и уважаю присягу. Но я сказала, что это был тот самый человек, и повторю это еще раз!

Стивенс. У меня все. Благодарю вас, мисс Свенсон.

Магда уходит, старательно избегая смотреть на Карен. Легкое нетерпение читается во взглядах, обращенных на Нэнси Ли Фолкнер. Флинт объявляет торжественно и четко:

Миссис Фолкнер!

Нэнси Ли встает и медленно, как будто каждый шаг дается ей с трудом, подходит к месту для свидетеля. Она спокойна, но создается впечатление, что для нее это суровое испытание и что ей пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы исполнить свой долг.

Секретарь. Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?

Нэнси Ли. Клянусь.

Флинт. Как вас зовут?

Нэнси Ли. Нэнси Ли Фолкнер.

Флинт. В каких отношениях вы были с покойным Бьорном Фолкнером?

Нэнси Ли. Я была… его женой.

Флинт. Я понимаю, как это вам больно, миссис Фолкнер, и высоко ценю ваше мужество, но я вынужден задать вам много вопросов, которые пробудят тяжелые воспоминания.

Нэнси Ли. Я готова, мистер Флинт.

Флинт. Когда вы познакомились с Бьорном Фолкнером?

Нэнси Ли. В августе прошлого года.

Флинт. Где вы познакомились?

Нэнси Ли. На балу, который давала моя подруга Сандра фон Ренсслер, в Нью-Порте.

Флинт. Не будете ли вы так любезны рассказать об этом, миссис Фолкнер?

Нэнси Ли. Сандра представила нас друг другу. Помню, она сказала: «Вот тебе крепкий орешек, Нэнси. Жду не дождусь увидеть и этот скальп в твоей знаменитой коллекции». Сандра вечно преувеличивала мою популярность… В тот вечер мы с ним танцевали. Танцевали в саду и остановились у кромки бассейна. Мы были одни в темноте, и тишину нарушали только приглушенные звуки вальса «Голубой Дунай». Мистер Фолкнер наклонился, чтобы сорвать мне розу. Когда он рвал ее, его рука коснулась моего обнаженного плеча. Не знаю почему, но я покраснела. Он заметил это и извинился, так любезно, с улыбкой. Потом он проводил меня назад к гостям… Я думаю, мы без слов поняли друг друга в ту ночь, потому что больше не танцевали вместе.

Флинт. Когда вы снова увидели мистера Фолкнера?

Нэнси Ли. Через три дня. Я пригласила его на ужин к себе в Лонг-Айленд. Это был настоящий шведский ужин, и я сама его приготовила.

Флинт. После этого вы часто виделись?

Нэнси Ли. Да, довольно часто. Он стал навещать меня все чаще и чаще до того дня… (Ее голос прерывается.)

Флинт. До того дня…?

Нэнси Ли (почти шепотом). Того дня, когда он сделал мне предложение.

Флинт. Расскажите об этом, пожалуйста, миссис Фолкнер.

Нэнси Ли. Мы ехали на машине, мистер Фолкнер и я, одни. День был прекрасный, с ярким холодным светом солнца. Я вела свою машину — и чувствовала себя такой молодой, такой счастливой, что все мысли вылетели из головы. Я… (Ее голос дрожит; она молчит несколько секунд, как бы пытаясь перебороть эти воспоминания, потом продолжает с виноватой улыбкой): Простите. Мне немного… тяжело думать… о тех днях… Я была беспечной… такой беспечной, что заблудилась. Мы остановились на незнакомой проселочной дороге. Я засмеялась и сказала: «Мы заблудились. Я тебя похитила и не отпущу». Он ответил: «Выкупа, который ты хочешь получить, не существует». Потом он вдруг сжал мою руку и сказал, глядя прямо на меня: «Зачем притворяться? Я люблю тебя, Нэнси…» (Рыдания прерывают ее голос. Она закрывает лицо кружевным носовым платком.)

Флинт. Простите, миссис Фолкнер. Если вы хотите успокоиться и продолжить завтра…

Нэнси Ли (поднимая голову). Спасибо, я в порядке. Я могу продолжать… Тогда я узнала о том, что мистер Фолкнер разорен. Он сказал, что должен рассказать мне правду, что он не может предложить мне выйти за него замуж, не имея ничего, что он мог бы мне дать. Но… я любила его. Так что я сказала, что деньги не имеют для меня никакого значения.

Флинт. Мистер Фолкнер не верил в свое будущее к тому моменту, когда вы с ним огласили помолвку?

Нэнси Ли. Не совсем так. Он говорил, что моя вера в него и смелость ему очень помогают. Я сказала ему, что наш долг — спасти его фирму — наш долг перед миром, который он обманул, а не перед собой. С моей помощью он осознал прошлые ошибки и был готов искупить их. Мы вместе вступили в новую жизнь, в жизнь, полную самопожертвования во имя труда и чужого благополучия.

Флинт. После свадьбы вы остались в Нью-Йорке?

Нэнси Ли. Да. Мы поселились у меня в Лонг-Айленде. Мистер Фолкнер оставил свой пентхаус.

Флинт. Мистер Фолкнер говорил вам о своих отношениях с мисс Эндр?

Нэнси Ли. Нет, тогда нет. Но через две недели после нашей свадьбы сказал. Пришел ко мне и сказал: «Любимая, есть одна женщина — была одна женщина — я чувствую, что обязан рассказать тебе о ней». Я сказала: «Я знаю. Не говори ни слова, если тебе это неприятно, дорогой».

Флинт. А что сказал мистер Фолкнер?

Нэнси Ли. Он сказал: «Карен Эндр — причина и символ моих тяжелых лет. Я хочу ее уволить».

Флинт. А вы что ответили?

Нэнси Ли. Ответила, что понимаю его и что он прав. «Но, — сказала я, — нельзя поступать жестоко. Может быть, тебе удастся найти для мисс Эндр другую вакансию». Он сказал, что поможет ей деньгами, но никогда больше не хочет ее видеть.

Флинт. Так он сам решил уволить мисс Эндр?

Нэнси Ли (гордо). Мистер Флинт, в этом мире существует два типа женщин. И мой тип никогда не ревнует… к другим.

Флинт. Как у мистера Фолкнера обстояли дела с бизнесом после свадьбы?

Нэнси Ли. Боюсь, я мало понимаю в бизнесе. Но я знаю, что папа дал ссуду — большую ссуду — моему мужу.

Флинт. Миссис Фолкнер, могла ли, по вашему мнению, существовать причина, по которой ваш муж мог покончить с собой?

Нэнси Ли. Думаю, точно нет.

Флинт. Он говорил о планах на будущее?

Нэнси Ли. Мы вместе мечтали о будущем. Даже… даже в вечер перед… его смертью. Сидели у огня в его кабинете и говорили о годах, которые нас ждут впереди. Мы знали, что долго не разбогатеем, если вообще разбогатеем. Но нам было все равно. Мы откинули материальные заботы со всеми их последствиями: гордыней, эгоизмом, амбициями, желанием подняться выше своего ближнего. Мы хотели посвятить свою жизнь духовным ценностям. Планировали уехать из города, влиться в скромное сельское общество, быть как все.

Флинт. Это было вечером пятнадцатого января, накануне его гибели?

Нэнси Ли (с усилием произносит). Да.

Флинт. Что делал мистер Фолкнер шестнадцатого января?

Нэнси Ли. Он провел день в пригороде, ездил по делам, как обычно. Приехал домой ближе к вечеру. Сказал, что вечером ему нужно быть на деловом банкете в Нью-Йорке, так что ужинать дома он не будет. Уехал около шести.

Флинт. Что за банкет, на котором мистер Фолкнер собирался присутствовать?

Нэнси Ли. Он не сказал, а я не спросила. Я никогда не вмешивалась в его дела.

Флинт. Вы не заметили ничего необычного, когда он прощался с вами в тот вечер?

Нэнси Ли. Нет, ничего. Он поцеловал меня и сказал, что постарается вернуться домой пораньше. Я стояла в дверях и смотрела, как он уезжает. Он помахал мне, прежде чем его машина исчезла в сумерках. Я простояла там несколько минут, думая о том, как мы счастливы, и о том, какая совершенная мечта наша любовь, как хрупкая идиллия, как… (ее голос дрожит). Я не знала, что наш такой прекрасный роман… невольно… из-за ревности… станет причиной… причиной его смерти. (Она роняет голову, прячет лицо в ладонях и громко всхлипывает, когда звучит глухой голос Стивенса.)

Стивенс. Ваша честь! Мы протестуем! Это надо вычеркнуть!

Судья Хиф. Последнюю фразу свидетельницы можно вычеркнуть.

Флинт. Спасибо, миссис Фолкнер. У меня все.

Стивенс (холодно). Вы сейчас в состоянии ответить на несколько вопросов, миссис Фолкнер?

Нэнси Ли (поднимая заплаканное лицо, гордо). На столько, сколько вы пожелаете, мистер Стивенс.

Стивенс (мягко). Вы сказали, что ваш роман был как совершенная мечта?

Нэнси Ли. Да.

Стивенс. Священная верность, исцеляющая душу?

Нэнси Ли. Да.

Стивенс. Прекрасные возвышенные отношения, основанные на взаимном доверии?

Нэнси Ли (уже немного удивленно). Да.

Стивенс (изменившимся тоном, жестко). Тогда зачем вы наняли детектива шпионить за вашим мужем?

Нэнси Ли (спохватившись). Я… это… я не нанимала детектива шпионить за мужем. Я наняла его, чтобы защитить мистера Фолкнера.

Стивенс. Не могли бы объяснить поподробнее?

Нэнси Ли. Ну… понимаете… понимаете, за некоторое время до того на мистеру Фолкнеру угрожал гангстер — «Гатс» Риган, кажется его так называли. Мистер Фолкнер не обратил на это никакого внимания — его никто не мог запугать — и отказался нанять телохранителя. Но я волновалась… так что, как только мы поженились, я наняла мистера фон Флита, чтобы присмотреть за ним. Я сделала это по секрету, потому что знала, что мистер Фолкнер будет против.

Стивенс. Каким образом ищейка, следующая за ним на приличном расстоянии, могла защитить мистера Фолкнера?

Нэнси Ли. Ну, я слышала, что в преступном мире есть свои источники информации, и я подумала, если известно, что за человеком постоянно следят, на него не нападут.

Стивенс. Так что все, что требовалось от мистера фон Флита, это следить за мистером Фолкнером?

Нэнси Ли. Да.

Стивенс. А не за мистером Фолкнером и мисс Эндр?

Нэнси Ли. Мистер Стивенс, подобное предположение для меня оскорбительно.

Стивенс. Я не обращал внимания на ваши беспочвенные оскорбления, миссис Фолкнер.

Нэнси Ли. Прошу прощения, мистер Стивенс. Заверяю вас, я не намеревалась вас оскорбить.

Стивенс. Вы сказали, что мистер Фолкнер говорил, что не желает больше видеть мисс Эндр?

Нэнси Ли. Да.

Стивенс. Но все же он встречался с ней после свадьбы, встречался часто и по ночам. Разве ваш детектив не говорил вам об этом?

Нэнси Ли. Да. Я это знала.

Стивенс. Как вы это объясните?

Нэнси Ли. Я не могу этого объяснить. Откуда я знаю, чем она могла его шантажировать?

Стивенс. Как вы объясните тот факт, что мистер Фолкнер солгал вам относительно делового банкета в ту ночь шестнадцатого января и сам поехал прямо к мисс Эндр домой?

Нэнси Ли. Если бы я могла это объяснить, мистер Стивенс, не было бы необходимости в сегодняшнем судебном заседании. Мы нашли бы объяснение загадочной гибели моего мужа. Все, что я знаю, это что она каким-то образом заставила его приехать к ней домой, о чем он по какой-то причине не мог мне сказать, а потом его в ту же ночь нашли мертвым.

Стивенс. Миссис Фолкнер, я прошу вас ответить еще на один вопрос.

Нэнси Ли. Да?

Стивенс. Я хочу, чтобы вы здесь, под присягой, подтвердили, что Бьорн Фолкнер вас любил.

Нэнси Ли. Бьорн Фолкнер был моим.

Стивенс. У меня все, миссис Фолкнер.

Карен (спокойно и четко). Нет. Не все.

Все взгляды обращаются на нее.

Задай ей еще один вопрос, Стивенс.

Стивенс. Какой, мисс Эндр?

Карен. Спроси, любила ли его она.

Нэнси Ли (сидя выпрямившись, с ледяным достоинством истиной леди). Любила, мисс Эндр.

Карен (вскакивая с места). Тогда как ты можешь говорить о нем после его смерти? Как ты можешь сидеть здесь и лгать, лгать о нем, когда он не может вернуться, чтобы защититься?

Судья Хиф свирепо стучит молоточком. Нэнси Ли охает и вскакивает.

Нэнси Ли. Я этого не вынесу! Почему я должна отвечать… убийце моего мужа!

Падает на стул, рыдая. Флинт кидается к ней.

Карен (спокойно). У меня все.

Флинт. Простите, миссис Фолкнер!

Судья Хиф. Судебное заседание переносится на завтра на десять часов утра.

Все встают. Судья Хиф выходит из сала суда, Флинт помогает Нэнси Ли встать. Проходя мимо Карен, Нэнси Ли бросает на нее вызывающий взгляд. Карен стоит выпрямившись и произносит так громко, что все оборачиваются)

Карен. Одна из нас врет. И мы обе знаем кто!

Занавес

АКТ II

Те же декорации, что в первом акте. Карен сидит за столом для подсудимого, с тем же спокойным достоинством, что и раньше. Когда открывается занавес, пристав стучит молоточком.

Пристав. Встать, суд идет!

Судья Хиф входит, все встают.

Двенадцатый Высший суд штата Нью-Йорк. Председатель — его честь судья Уильям Хиф.

Судья садится. Пристав ударяет молотком, и все садятся.

Судья Хиф. Общественное обвинение штата Нью-Йорк против Карен Эндр.

Флинт. Готов, Ваша честь.

Стивенс. Готов, Ваша честь.

Судья Хиф. Окружной прокурор может продолжать.

Флинт. Если Ваша честь не возражает, обвинение представит еще одного свидетеля. Мистер Джон Грэм Уитфилд!

Входит Мистер Уитфилд в сопровождении Нэнси Ли. Уитфилд — высокий и седой, с первого взгляда видно, что он настоящей джентльмен, он прекрасно выглядит для своего возраста. Разговаривает властно, как хозяин мира. Нэнси Ли идет медленно, потупив взор. Уитфилд нежно похлопывает ее по руке, как бы стремясь ее подбодрить; он идет к месту для свидетеля, а она садится на стул справа.

Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?

Уитфилд. Клянусь.

Флинт. Как вас зовут?

Уитфилд. Джон Грэм Уитфилд.

Флинт. Ваш род занятий?

Уитфилд. Я президент банка «Уитфилд Нэйшнл Банк».

Флинт. Что свело вас с покойным мистером Фолкнером?

Уитфилд. Он был женат на моей дочери.

Флинт. Нет сомнения, мистер Уитфилд, что вы чрезвычайно компетентны в финансовых вопросах. Не могли бы вы рассказать, каково было состояние бизнеса мистера Фолкнера перед его смертью?

Уитфилд. Я бы сказал, дела были очень плохи, и всё же не безнадежны. Мой банк ссудил мистеру Фолкнеру двадцать пять миллионов долларов, чтобы спасти его предприятие. Нет необходимости говорить, что теперь эти деньги пропали.

Флинт. Что побудило вас дать ему ссуду, мистер Уитфилд?

Уитфилд. Он был мужем моей дочери; ее счастье для меня всегда было важнее всего. Но я руководствовался не только личными мотивами; видя, к каким бесчисленным трагедиям приведет это разорение для мелких инвесторов, я счел своим долгом приложить все усилия, чтобы предотвратить его.

Флинт. Рискнули ли бы вы такими большими деньгами ради предприятия мистера Фолкнера, если бы считали, что оно обречено и надежды нет?

Уитфилд. Нет конечно. Это было бы сложно сделать, но я не сомневаюсь, что с моей деловой проницательностью смог бы предотвратить его крах — если бы Фолкнер был жив.

Флинт. Значит, причиной самоубийства не могло стать состояние его бизнеса?

Уитфилд. У него были все причины жить.

Флинт. А теперь, мистер Уитфилд, скажите, пожалуйста, был ли мистер Фолкнер счастлив в семейной жизни с вашей дочерью?

Уитфилд. Мистер Флинт, я хочу сказать, что всегда считал дом и семью самым главным в нашей жизни. Так что вы можете представить, как важно было для меня семейное счастье дочери — и она была абсолютно счастлива с мистером Фолкнером.

Флинт. Мистер Уитфилд, а что думали о мистере Фолкнере вы?

Уитфилд. Могу только сказать, что я не одобрял многие из его качеств. Мы были настолько разными, насколько могут быть разными два человека; я ставлю долг превыше всего; Бьорн Фолкнер ставил превыше всего только собственное удовольствие.

Флинт. Как вы полагаете, мистер Уитфилд, мог ли мистер Фолкнер покончить с собой?

Уитфилд. Полагаю, это абсолютно невозможно.

Флинт. Спасибо, мистер Уитфилд. У меня все.

Стивенс. Мистер Уитфилд, вы хорошо относились к своему зятю?

Уитфилд. Да.

Стивенс. И у вас никогда не случалось ссор, не бывало такого, чтобы он выводил вас из себя?

Уитфилд (со снисходительной высокомерной улыбкой). Мистер Стивенс, меня невозможно вывести из себя.

Стивенс. Если я ничего не путаю, у вас с мистером Фолкнером произошло какое-то недоразумение, когда вы давали ему огромную ссуду. Это не потому, что вы отказывались дать деньги?

Уитфилд. Уверяю вас, это было чистое недоразумение. Должен заметить, мистер Фолкнер предпринял… не совсем этичную попытку ускорить процесс получения денег, в чем совершенно не было необходимости, ведь я и так с радостью дал их ему — ради дочери.

Стивенс. Вы говорили, что крах мистера Фолкнера принес и вам большие убытки?

Уитфилд. Да.

Стивенс. И ваше финансовое состояние в настоящее время не так хорошо, как раньше?

Уитфилд. Да.

Стивенс. Тогда как вы смогли позволить себе назначить вознаграждение в сто тысяч долларов за поимку и обличение Гатса Ригана?

Флинт. Я протестую! Какое это имеет отношение к делу?

Уитфилд. Ваша честь, я прошу позволить мне это объяснить.

Судья Хиф. Пожалуйста.

Уитфилд. Да, я назначал такое вознаграждение. Мной движило чувство гражданского долга. Джентльмен, известный под именем Гатс Риган, — печально известный преступник. Я счел, что можно заплатить за то, чтобы его арестовали и судили. Но я согласен с мистером Флинтом, что это не имеет отношения к делу.

Стивенс. Мистер Уитфилд, скажите, пожалуйста, почему вы так поспешно уехали в Калифорнию перед первым заседанием?

Уитфилд. По-моему, это очевидно. Моя дочь была сломлена неожиданно постигшим ее несчастьем. Я поспешил увести ее отсюда, чтобы спасти ей здоровье, а может быть и жизнь.

Стивенс. Вы очень любите свою дочь?

Уитфилд. Да.

Стивенс. Вы стараетесь по возможности исполнять все ее желания?

Уитфилд. С гордостью могу сказать, что да.

Стивенс. Если она или вы чего-то хотите, за ценой вы не постоите, верно?

Уитфилд. Мы можем себе позволить не думать о цене.

Стивенс. Так что вы бы не отказались купить ей того мужчину, которого она хочет?

Флинт. Ваша честь! Мы…

Уитфилд. Мистер Стивенс!

Стивенс. Вы не остановитесь перед тем, чтобы заплатить целое состояние за то, чтобы сломить первого несгибаемого человека, которого вы встретили за свою жизнь?

Флинт. Ваша честь! Мы протестуем!

Судья Хиф. Протест принимается.

Стивенс. А теперь, мистер Уитфилд, неужели вы станете утверждать, что ваши деньги не имели никакого отношения к увольнению мистером Фолкнером мисс Эндр? Что это не было вашим условием?

Уитфилд (его голос становится несколько менее дружелюбным и спокойным). Вы полностью ошибаетесь в своих подозрениях. Моя дочь ревновала мистера Фолкнера к мисс Эндр не больше, чем к его грязному белью. У всех мужчин иногда такое бывает!

Стивенс. Я бы не торопился с такими заявлениями, мистер Уитфилд. Не забывайте, что ваша дочь заплатила за то, что Карен Эндр имела бесплатно!

Флинт. Ваша честь! Мы…

Уитфилд вскакивает с искаженным лицом, он трясется от ярости. Судья Хиф стучит молоточком, но безрезультатно. Нэнси Ли вскакивает и истерично кричит, перебивая отца.

Нэнси Ли. Папа! Папа!

Уитфилд. Да вы… ничтожный хам… Вы хоть знаете, кто я? Что я могу раздавить вас, как таракана, как я давил и более…

Стивенс (с вызывающим спокойствием). Это все, что я хотел доказать. У меня все. Спасибо, мистер Уитфилд.

Флинт. Ваша честь! Мы настаиваем, чтобы оскорбительное замечание адвоката защиты, приведшее к этому инциденту, было вычеркнуто из протокола!

Судья Хиф. То замечание можно вычеркнуть.

Уитфилд отходит и садится около Нэнси Ли; она с нежностью берет его за руку.

Флинт (громко и торжественно). У меня больше нет свидетелей.

Стивенс. Настаиваем, чтобы дело было прекращено из-за недостаточности доказательств.

Судья Хиф. Отклоняется.

Стивенс. Протестую… Леди и джентльмены присяжные! Мы не можем выносить решение касательно Карен Эндр, прежде чем вынесем его касательно Бьорна Фолкнера. Он нарушил все существующие нормы — был ли он выше или ниже их, это вопрос, который каждый из вас решит для себя сам. Но я прошу вас помнить, что этот человек говорил, что его поступкам не нужно оправдание — он сам оправдывает себя; он говорил, что законы сделаны для того, чтобы получать удовольствие, нарушая их. Если вы будете об этом помнить, вы поймете, что жизнь, которую он вел последние месяцы, была для него так же невозможна, как невозможно тигру сесть на вегетарианскую диету. И попытка спастись от такой жизни могла привести его к самым отчаянным мерам, вплоть до самоубийства! (Стивенс замолкает, затем вызывает): Наш первый свидетель Джеймс Чендлер.

Секретарь. Джеймс Чендлер!

Входит Чендлер, педантичный мужчина среднего возраста. Он с достоинством занимает место свидетеля.

Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?

Чендлер. Клянусь.

Стивенс. Ваше имя?

Чендлер. Джеймс Чендлер.

Стивенс. Род занятий?

Чендлер. Эксперт по почерку полиции Нью-Йорка.

Стивенс (берет письмо, которое читал инспектор Суини, и протягивает его Чендлеру). Вы узнаете это письмо?

Чендлер. Да. Это письмо было найдено в пентхаусе мистера Фолкнера в ночь его гибели. Меня вызвали, чтобы подвергнуть его экспертизе.

Стивенс. Что вас просили установить?

Чендлер. Меня просили установить, написал ли это письмо Бьорн Фолкнер.

Стивенс. К какому выводу вы пришли?

Чендлер. Это письмо написал Бьорн Фолкнер.

Стивенс. У меня все.

Флинт. Мистер Чендлер, во время экспертизы вас просили обратить внимание на то, что мисс Эндр имела обыкновение сама подписывать за мистера Фолкнера незначительные по важности документы, когда работала у него секретаршей. Вы сравнивали эти подписи с настоящими подписями Фолкнера?

Чендлер. Да.

Флинт. Что вы думаете по поводу них?

Чендлер. Я восхищен виртуозностью мисс Эндр. Разница очень мало заметна.

Флинт. Учитывая, как хорошо знала мисс Эндр мистера Фолкнера, существует ли вероятность, что она могла подделать это письмо так искусно, что это не было обнаружено?

Чендлер. Это маловероятно, но не невозможно.

Флинт. У меня все.

Чендлер уходит.

Стивенс. Сигард Джанквист!

Секретарь. Сигард Джанквист!

Входит Джанквист и становится на место для свидетеля. Это мужчина немного моложе сорока, немного застенчивый, со спокойными и сдержанными манерами, с наивным лицом и постоянно удивленным взглядом. Он швед и говорит с акцентом.

Клянетесь ли вы говорит правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?

Джанквист. Клянусь.

Стивенс. Как вас зовут?

Джанквист. Сигард Джанквист.

Стивенс. Каков ваш род занятий?

Джанквист. Моим последним местом работы была должность секретаря у герра Бьорна Фолкнера.

Стивенс. Сколько времени вы проработали на этой должности?

Джанквист. С начала ноября. С того времени как он уволил мисс Эндр.

Стивенс. Где вы работали раньше?

Джанквист. Бухгалтером у герра Фолкнера.

Стивенс. Сколько времени вы работали у него бухгалтером?

Джанквист. Восемь лет.

Стивенс. Мистер Фолкнер отдал вам должность мисс Эндр, когда уволил ее?

Джанквист. Да.

Стивенс. Мисс Эндр давала вам указания относительно новой должности?

Джанквист. Да, давала.

Стивенс. Как она при этом себя вела? Она выглядела рассерженной, расстроенной или обиженной?

Джанквист. Нет. Она была очень спокойна, как всегда, и просто мне все объяснила.

Стивенс. Вы замечали какие-то недомолвки между мисс Эндр и мистером Фолкнером в это время?

Джанквист (позабавленный, добродушно, но снисходительно). Герр адвокат, между герром Фолкнером и мисс Эндр не может быть никаких недомолвок так же, как между вами и вашем отражением в зеркале!

Стивенс. Вы бывали свидетелем каких-нибудь деловых переговорах, которые вели мистер Фолкнер и мистер Уитфилд?

Джанквист. Я никогда не присутствовал при их деловых переговорах, но я видел, что герр Уитфилд много раз приезжал в офис. Герр Уитфилд, он не любит герра Фолкнера.

Стивенс. Почему вы так думаете?

Джанквист. Я слышал, что он однажды сказал. Герр Фолкнер очень нуждался в деньгах и герр Уитфилд спросил его с сарказмом, что он будет делать, если его бизнес рухнет. Герр Фолкнер пожал плечами и сказал легкомысленно: «А, покончу с собой». Герр Уитфилд так странно и холодно на него посмотрел и сказал очень тихо: «Если это сделаешь, не сомневайся, что поступаешь правильно».

Входит человек с запиской, которую отдает Стивенсу. Стивенс читает и в изумлении пожимает плечами; потом поворачивается к судье Хифу.

Стивенс. Если позволите. Ваша честь, хочу рассказать об инциденте, который кажется глупым розыгрышем и смысл которого мне совершенно не ясен. Только что по телефону позвонил какой-то человек и требовал, чтобы ему дали немедленно поговорить со мной. Когда же ему объяснили, что это невозможно, он оставил мне вот это сообщение, которое сейчас принесли. (Читает записку.) «Не допрашивайте Карен Эндр, пока я не приду». Без подписи.

Карен так поспешно вскакивает, что роняет стул, и все оборачиваются на звук его падения. Она стоит, выпрямившись, с горящими глазами, от ее спокойствия не осталось и следа.

Карен. Я хочу, чтобы меня допросили прямо сейчас!

По залу суда пробегает шепот.

Флинт. Могу я спросить почему, мисс Эндр?

Карен (не обращая на него внимания). Допросите меня сейчас, Стивенс!

Стивенс (совершенно сбитый с толку). Боюсь, это невозможно, мисс Эндр. Мы должны сначала закончить допрос мистера Джанквиста.

Карен. Так заканчивайте. Поскорее. (Она садится, впервые обнаруживая признаки волнения.)

Судья Хиф (стуча молоточком). Я попрошу обвиняемую не мешать допросу.

Стивенс. Итак, мистер Джанквист, где вы были ночью шестнадцатого января?

Джанквист. В нашем офисе в Деловом Центре Фолкнера. Работал. Я часто работал допоздна.

Стивенс. Что вы делали, когда узнали о гибели мистера Фолкнера?

Джанквист. Я хотел вызвать герра Уитфилда. Позвонил ему домой в Лонг-Айленд, но дворецкий сказал, что его нет дома. Я звонил ему в офис в городе, но там никто не подошел. Я много куда звонил, но не нашел герра Уитфилда. Потом я опять позвонил домой, и мне пришлось сказать миссис Фолкнер, что герр Фолкнер покончил с собой.

Стивенс. И когда вы сказали, какими были первые слова миссис Фолкнер?

Джанквист. Она сказала — «Ради Бога, не сообщай в газеты!»

Стивенс. У меня всё.

Карен вскакивает, готовая подойти.

Флинт. Одну минутку, пожалуйста, мисс Эндр. Куда вы так спешите? Кого вы ждете?

Карен, не отвечая, неохотно садится.

Мистер Джанквист, Бьор Фолкнер принят вас на работу восемь лет назад?

Джанквист. Да.

Флинт. Вы всегда знали, что махинации, которые проворачивает ваш босс, незаконны?

Джанквист. Нет, не знал.

Флинт. А теперь вы знаете, что он был преступником и мошенником?

Джанквист (с тихим достоинством твердой убежденности). Нет, этого я и теперь не знаю.

Флинт. Ах, не знаете? И вы не знали, чем на самом деле были его блестящие финансовые операции?

Джанквист. Я знал, что герр Фолкнер делает то, что не дано другим людям. Но я никогда не спрашивал и не сомневался. Я знал, что это не неправильно.

Флинт. Откуда же вы это знали?

Джанквист. Потому что он был герром Бьорном Фолкнером.

Флинт. И он не мог поступать неправильно?

Джанквист. Герр адвокат, когда маленькие люди, такие как мы с вами, встречают такого человека, как Бьорн Фолкнер, мы снимаем шляпу и кланяемся и иногда выполняем приказы, но мы не задаем вопросов.

Флинт. Великолепно, мой дорогой мистер Джанквист. Ваша преданность своему господину достойна восхищения. Вы ведь сделали бы для него все, что угодно?

Джанквист. Да.

Флинт. Вы также преданы мисс Эндр?

Джанквист(многозначительно). Герр Фолкнер любил мисс Эндр.

Флинт. Так что такая мелочь, как небольшая ложь ради вашего господина, это для вас пустяки?

Стивенс. Мы протестуем, Ваша честь!

Судья Хиф. Протест принят.

Джанквист (с тихим негодованием). Я не лгу, герр адвокат. Герр Фолкнер мертв и не может приказать мне солгать. Но если бы мне пришлось выбирать, я лучше солгал бы ради Бьорна Фолкнера, чем сказал бы правду ради вас.

Флинт. Я больше благодарен вам за эти слова, чем вы можете думать, герр Джанквист. У меня все.

Джанквист уходит.

Стивенс (торжественно). Карен Эндр!

Карен встает. Она спокойна. Она делает шаг к месту для свидетеля с видом королевы, всходящей на эшафот. Секретарь останавливает ее.

Секретарь. Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?

Карен (спокойно). Это бесполезно. Я атеистка.

Судья Хиф. Свидетели должны согласиться независимо от этого.

Карен (равнодушно). Я соглашаюсь.

Стивенс. Как вас зовут?

Карен. Карен Эндр.

Стивенс. Ваше последнее место работы?

Карен. Секретарша Бьорна Фолкнера.

Стивенс. Сколько времени вы занимали эту должность?

Карен. Десять лет.

Стивенс. Расскажите, как вы познакомились с Бьорном Фолкнером.

Карен. Я пришла по данному им объявлению наниматься стенографисткой. Мы познакомились в его офисе в переулке в Стокгольме. Он был там один. Для меня это была первая работа. Для него первый офис.

Стивенс. Как Фолкнер вас встретил?

Карен. Он встал, не произнеся ни слова. Просто стоял и смотрел на меня. Его губы оскорбляли меня, хотя он и молчал; его пристальный взгляд невозможно было вынести; я не знала, чего хочу, — встать на колени или дать ему пощечину. Я не сделала ни того, ни другого. Я сказала, зачем пришла.

Стивенс. И он вас нанял?

Карен. Он сказал, что я слишком молода и ему не нравлюсь. Но он бросил мне блокнот и велел приступить к работе, потому что он спешит. Так я и сделала.

Стивенс. И проработали целый день?

Карен. Целый день. Он так быстро диктовал — так быстро, как только мог говорить. Не давал мне возможности и слова вставить. Ни разу не улыбнулся и не поднял на меня глаза.

Стивенс. Когда он впервые… (Запинается.)

Карен. Впервые взял меня? В первый день знакомства.

Стивенс. Как это произошло?

Карен. Ему как будто нравилось мне приказывать. Он вел себя как дрессировщик с хлыстом в руках. И я испугалась.

Стивенс. Потому что вам это не понравилось?

Карен. Потому что мне это понравилось… Так что, когда мой восьмичасовой рабочий день закончился, я сказала ему, что ухожу. Он посмотрел на меня и ничего не ответил. А потом вдруг спросил, спала ли я когда-нибудь с мужчиной. Я сказала, что нет. Он сказал, что даст мне тысячу крон, если я зайду в его кабинет и сниму платье. Я сказала, что не пойду. Он сказал, что если я этого не сделаю, он возьмет меня силой. Я сказала, пусть попробует. Он попробовал… Потом я собрала свою одежду; но я не ушла. Я осталась. Продолжала работать.

Стивенс. И с тех пор вы работали, жили и шли к успеху вместе?

Карен. Десять лет. Когда мы заработали первый миллион крон, он отвез меня в Вену. Мы сидели в ресторане, и оркестр играл «Пой, цыганка». Когда мы заработали десять миллионов, он повез меня в Дели. Мы остановились на берегу Ганга, в двух шагах от старинного храма, в котором людей приносили в жертву богам… Когда мы заработали двадцать пять миллионов, он повез меня в Нью-Йорк. Мы наняли пилота, чтобы облететь город на самолете, и ветер трепал волосы Бьорна, как знамя над миром, лежащим у его ног.

Стивенс. Вы можете назвать сумму, которой он владел на пике своего богатства?

Карен. Нет, и он сам не смог бы; у него не было личного состояния. Он брал, сколько хотел. Когда он был должен одной из своих компаний, долг списывался со счетов и дебитов на счет других концернов. Очень просто. Мы сами проводили всю бухгалтерию.

Стивенс. Зачем такой гениальный человек, как мистер Фолкнер, прибегал к таким методам?

Карен. Он хотел создать гигантскую сеть, и быстро создать; сеть над миром, которой бы он управлял. Ему приходилось распоряжаться бесчисленными суммами денег; ему приходилось завоевывать доверие. Так что он платил дивиденды со своего капитала, платил много больше, чем мы реально зарабатывали.

Стивенс. Когда в бизнесе мистера Фолкнера начались первые затруднения?

Карен. Примерно год назад.

Стивенс. Что на этот раз привело мистера Фолкнера в Америку?

Карен. Мы взяли краткосрочный заем в десять миллионов долларов у банка «Уитдилд Нэйшнл Банк» и не могли отдать его. Нам нужна была отсрочка. Уитфилд отказывал нам. Пока в дело не вмешалась его дочь.

Стивенс. Как это случилось?

Карен. Бьорн познакомился с ней на вечеринке. Она явно дала понять, что он ей очень интересен… Так вот, однажды он пришел и сказал мне: «Карен, у нас остался всего одно финансовое поручительство, и оно у тебя в руках. Ты должна позволить мне взять его на время». Я сказала: «Конечно. А что это?» Он ответил, что это он сам. Я спросила: «Нэнси Уитфилд?» — и он кивнул. Я не сразу ответила — не так легко было это выговорить, а потом сказала: «Ладно, Бьорн». Он спросил: «Между нами это что-нибудь меняет?» Я сказала: «Нет».

Стивенс. Мистер Фолкнер сделал предложение мисс Уитфилд?

Карен. Нет. Это она сделала ему предложение.

Стивенс. Как это было?

Карен. Он мне рассказывал. Она взяла его покататься на машине и остановилась на безлюдной дороге. Она сказала, что они потерялись, что она его похитила и не отпустит. Он ответил, что выкупа, который ей нужен, не существует. Тогда она сказала напрямую: «Зачем притворяться? Я хочу тебя, и ты это знаешь. Ты меня не хочешь, и я это знаю. Но я плачу за то, чего хочу, и у меня есть цена за тебя». Он спросил: «И какова цена?» Она ответила: «Отсрочка за тот заем в десять миллионов долларов, которая тебе нужна, чтобы спасти свой бизнес. Ты можешь избежать тюрьмы за мошенничество, только находясь под опекой миссис Бьорн Фолкнер!»

Нэнси Ли вскакивает, дрожа от возмущения.

Нэнси Ли. Ложь! Бесстыдная ложь! Как ты можешь…

Судья Хиф (стуча молоточком. Тишина, пожалуйста. Каждого, кто помешает допросу я попрошу удалиться из зала суда!

Уитфилд шепчется с Нэнси Ли и усаживает ее, похлопывая по руке.

Стивенс. Что на это ответил мистер Фолкнер, мисс Эндр?

Карен. Он сказал: «Это будет тебе стоить прорву денег». Она ответила: «Деньги никогда не имели для меня значения». Тогда он сказал: «Ты не забудешь, что это деловая сделка? Ты не покупаешь никаких чувств: не жди их». А она ответила: «Они мне не нужны. У тебя будут деньги, а у меня ты». Такая сделка.

Стивенс. Жаждал ли подобной сделки мистер Уитфилд?

Карен. Бьорн сказал, что для мистера Уитфилда решение дочери стало потрясением. Но мисс Уитфилд настояла. Она всегда поступала, как хотела. Договорились об отсрочке и что Уитфилд даст Бьорну в долг на неограниченное время.

Стивенс. Иными словами, Фолкнер отдал себя под залог, как последнюю оставшуюся ценность?

Карен. Да. И, как и другие ценности, эта ничего для него не значила.

Стивенс. Вас возмутила его женитьба?

Карен. Нет. Мы всегда воспринимали бизнес как войну. К этому мы отнеслись как к нашей самой тяжелой военной кампании.

Стивенс. Почему мистер Фолкнер уволил вас через две недели после свадьбы?

Карен. Он был вынужден это сделать. Уитфилд отказался дать деньги, которые обещал.

Стивенс. Чем он объяснил этот отказ?

Карен. Тем, что Бьорн содержит любовницу. Это было условием мисс Уитфилд: меня нужно было уволить.

Стивенс. А мистер Уитфилд внес нужную сумму, когда вас уволили?

Карен. Нет. Он опять отказался. Он добавил еще одно, как он выразился, «небольшое условие».

Стивенс. Какое условие?

Карен. Он хотел контрольный пакет акций предприятий Бьорна.

Стивенс. Фолкнер с этим согласился?

Карен. Бьорн сказал, что лучше сложит все акции в одну кучу и сожжет.

Стивенс. И что же, дал Уитфилд ссуду?

Карен. Нет, не дал. Бьорн сам ее взял.

Стивенс. Как это взял?

Карен. Подделал подпись Уитфилда на ценных бумагах стоимостью в пять миллионов долларов.

Стивенс. Откуда вы об этом знаете?

Карен (спокойно). Я ему помогала.

По залу суда пробегает гул. Стивенс сражен наповал, Флинт издает смешок.

Стивенс. Это помогло мистеру Фолкнеру?

Карен. Только на время. Приближалась очередная плата дивидендов. Мы не могли заплатить. Бьорн продлевал кредит до последнего, и больше продлить его было невозможно.

Стивенс. Как мистер Фолкнер воспринял эту ситуацию?

Карен. Он понимал, что это конец.

Стивенс. Что он планировал делать?

Карен. Такой человек, как Бьорн Фолкнер, не станет раболепствовать перед управляющим конкурсной массой. И в тюрьме его не запрешь.

Стивенс. А что вместо этого?

Карен. Он не боялся мира. Нарушал все его законы. Он хотел покинуть его тогда, когда захочет, и как захочет. Он был…

Дверь для свидетелей с левой стороны открывается. Врывается высокий, худой светлоглазый молодой человек в дорожном костюме.

Риган. Я сказал подождать меня!

Карен быстро встает с места с испуганным вскриком. Флинт, Уитфилд и еще несколько человек вскакивают.

Флинт (поясняет). Гатс Риган!

Карен (в отчаянье). Лэрри! Молчи! Пожалуйста! О, пожалуйста, молчи! Ты обещал, что не придешь!

Судья Хиф стучит молоточком — безрезультатно.

Риган. Карен, ты не понимаешь, ты не…

Карен (подскакивает к судье Хифу). Ваша честь! Я требую, чтобы этому человеку не позволили давать показания!

Флинт. А почему нет, мисс Эндр?

Стивенс (подбегая к Карен). Погодите! Ни слова!

Карен (не обращая на него внимания, в отчаянье кричит, стараясь перекричать шум.) Ваша честь…!

Риган. Карен! (Стивенсу): Остановите ее! Ради Бога, остановите ее!

Судья Хиф. Тишина!

Карен. Ваша честь! Этот человек любит меня! Он сделает что угодно, чтобы меня спасти! Он солжет! Не верьте ни единому слову! (Неожиданно замолкает, с вызовом смотрит на Ригана.)

Риган (медленно). Карен, твоя жертва напрасна — Бьорн Фолкнер мертв.

Карен (диким, нечеловеческим криком). Он… мертв?

Риган. Да.

Карен. Бьорн… мертв?

Флинт. Вы что, не знали, мисс Эндр?

Карен не отвечает. Она застывает на месте, а потом падает без сознания на ступеньки места для свидетеля. В зале суда все приходят в смятение.

Занавес

АКТ III

Та же декорация, что в первых двух актах. Заседание суда вот-вот начнётся. Нэнси Ли, Уитфилд и Джанквист занимают места Карен сидит за столом для подсудимых с опущенной головой и безвольно опущенными руками. Она спокойна — это мертвое, равнодушное спокойствие. Когда она двигается и говорит, делает это так же неторопливо, как раньше; но теперь мы видим сломленного человека. Пристав стучит молоточком.

Пристав. Встать, суд идет!

Входит судья Хиф. Все встают.

Двенадцатый Высший суд штата Нью-Йорк. Председатель — его честь судья Уильям Хиф.

Судья садится. Пристав ударяет молотком, и все садятся.

Судья Хиф. Общественное обвинение штата Нью-Йорк против Карен Эндр.

Стивенс. Готов, Ваша честь.

Флинт. Если Ваша честь не возражает я хотел бы доложить, что дал предписание на арест Ригана, так как очевидно, что он соучастник этого убийства. Но он исчез. В последний раз его видели на допросе осужденной, и я бы хотел…

Риган (входит). Только не надо паники! (Спокойно подходит к Флинту.) Кто исчез? Как думаешь, зачем я приходил, просто, чтобы порадовать твоих верзил? Нечего было отдавать предписания. Я буду здесь. Если она виновна, и я виновен. (Садится за стол для ответчика.)

Судья Хиф. Защита может продолжать.

Стивенс. Карен Эндр.

Карен подходит к месту для свидетеля. От ее величия и самообладания ничего не осталось; она с трудом двигается.

Мисс Эндр, когда вы вчера настаивали на своей версии произошедшего, вы знали всю правду о том, что случилось на самом деле?

Карен (еле слышно). Нет.

Стивенс. Хотите ли вы теперь отказаться от своих показаний?

Карен. Нет.

Стивенс. Когда вы давали показания в первый раз, вы пытались кого-то защитить.

Карен. Да.

Стивенс. Кого?

Карен. Бьорна Фолкнера.

Стивенс. Вы по-прежнему считаете необходимым его защищать?

Карен (произносит с большим усилием). Нет… не необходимым… больше.

Стивенс. Вы по-прежнему утверждаете, что Бьорн Фолкнер покончил с собой?

Карен. Нет. (Убедительно): Бьорн Фолкнер не покончил собой. Его убили. Не я. Пожалуйста, поверьте. Не ради меня — мне все равно, что вы теперь со мной сделаете — но потому что нельзя, чтобы его убийца избежал наказания! Я расскажу вам всю правду. Я лгала во время следствия. Я собственному адвокату лгала. И здесь собиралась лгать, но все, что я буду говорить теперь, только правда. Я все расскажу.

Стивенс. Вы начали рассказывать о том, какими средствами мистер Фолкнер пытался преодолеть трудности, мисс Эндр.

Карен. Я говорила, что он хотел покинуть этот мир. Но он не собирался убивать себя. Я выбросила из пентхауса тело мужчины. Но этот мужчина тогда был уже мертв. Это был не Бьорн Фолкнер.

Стивенс. Пожалуйста, объясните, мисс Эндр.

Карен. Бьорн хотел официально считаться мертвым. Чтобы его не искали, не преследовали. Ему надо было скрыться. Он разыграл это самоубийство. Он долго вынашивал этот план. Для этого он сохранил десять миллионов долларов, из тех, которые получил, подделав подпись Уитфилда. Нам нужно было, чтобы кто-нибудь нам помог. Кто-то, кто совсем никак не связан с Бьорном. Такой человек был только один — Риган.

Стивенс. Почему вы считали, что мистер Риган захочет вам помогать в таком опасном деле?

Карен. Он меня любил.

Стивенс. И несмотря на это, он согласился помочь?

Карен. Он из-за этого согласился.

Стивенс. Каков был план, мисс Эндр?

Карен. Риган должен был достать труп. Но никого при этом не убивая. Мы ждали. Ночью шестнадцатого января гангстеры убили этого бандита, О’Тула, по прозвищу «Левша». Его убийц уже арестовали, и они признались, так что вы знаете, что Риган к его убийству отношения не имел. Но, может быть, вы помните из газет, что его тело исчезло из дома его матери. Вот это уже сделал Риган. Рост, внешние приметы и цвет волос у О’Тула такие же, как у Бьорна. Это его я выбросила из пентхауса.

Стивенс. Это все, чем вам помог Риган?

Карен. Нет. Он должен был достать самолет и увести Бьорна в Южную Америку. Бьорн не умел управлять самолетом. Риган раньше был пилотом… В тот день, шестнадцатого января, Бьорн перевел в три банка в Буэнос-Айрес десять миллионов долларов на имя Рэйгнера Хедина. Через месяц мы с ним должны были встретиться в отеле «Континенталь» в Буэнос-Айресе. До этого мы трое не должны были встречаться. Что бы ни случилось, мы должны были хранить тайну.

Стивенс. Расскажите, что случилось шестнадцатого января, мисс Эндр.

Карен. В тот вечер Бьорн приехал ко мне домой. Я никогда не забуду улыбку, с которой он выходил из лифта: он любил опасность. Мы вместе поужинали. В девять тридцать отправились к Ригану. У него было тело О’Тула, одетое в дорожный костюм. Мы поехали назад ко мне. Бьорн хотел, чтобы кто-то видел его входящим в дом. Так что я не стала отпирать своим ключом. Позвонила в дверь. Мы были парадно одеты, чтобы все производило впечатление веселой вечеринки. Бьорн и Риган изображали, будто покойник — это их пьяный друг. Ночной сторож отпер дверь. Потом мы поднялись наверх на лифте.

Стивенс. И что потом?

Карен. Бьорн переоделся в одежду покойника, а на него надел свою. Написал письмо. Потом они выволокли тело и оставили наклоненным над перилами. Потом… потом мы попрощались. (Голос Карен не дрожит; она не старается вызвать жалость; только легкое усилие, с которым она произносит последние слова, выдает, как болезненны для нее эти воспоминания.) Бьорн должен был уйти первым. Он спустился на лифте. Я стояла и смотрела, как загораются этажи на индикаторе — все пятьдесят этажей вниз. Потом лифт остановился. Он ушел.

Стивенс. А потом?

Карен. Через несколько минут за ним ушел Риган. Они должны были встретиться в десяти милях от города, там Риган оставил самолет. Я около часа сидела одна. В пентхаусе было так тихо. Мне не хотелось ждать снаружи в саду — с трупом… мертвецом, который как бы Бьорн. Я легла на кровать в спальне. Взяла халат Бьорна и легла на него лицом. Рядом с кроватью часы, они тикали в темноте. Я ждала. Когда прошел час, это значило, что самолет взлетел. Я встала. Порвала платье, как будто во время борьбы. Потом пошла в сад, к перилам. Я посмотрела вниз: там так много огней… мир казался таким маленьким, далеким… Потом я сбросила тело вниз. Я смотрела, как оно падает. Вместе с ним улетели вниз все беды Бьорна… Я тогда не знала, что… его жизнь тоже.

Стивенс. У меня все, мисс Эндр.

Флинт. Должен признать, мисс Эндр, что мне почти не осталось работы, вы выполнили ее за меня сами… Теперь скажите-ка нам: мистер Фолкнер не имел четкого представления о том, что хорошо, а что плохо?

Карен. Бьорн никогда не думал, о таких понятиях, как «хорошо» и «плохо». Для него существовало только: «ты можешь» или «ты не можешь». Он всегда мог.

Флинт. Ну а вы? Вы, не возражая, помогали ему в этих беззаконных действиях?

Карен. Для меня существовало только: «он хочет» или «он не хочет».

Флинт. Вы сказали, что Бьорн Фолкнер вас любил?

Карен. Да.

Флинт. А он когда-нибудь просил вашей руки?

Карен. Нет. Зачем?

Флинт. Вы не знаете, что закон предусматривает подобные случаи?

Карен. Чей закон, мистер Флинт? И для кого?

Флинт. Мисс Эндр, предупреждал ли вас ваш адвокат, что все, что вы здесь скажете, может быть использовано против вас?

Карен. Я здесь, чтобы сказать правду.

Флинт. Вы любили Бьорна Фолкнера?

Карен. Да.

Флинт. Таким, каким он был?

Карен. Потому что он был таким.

Флинт. Вот именно, мисс Эндр. А теперь скажите, что бы вы сделали, если бы какая-то женщина увела у вас мужчину, которого вы так боготворили? Если бы она воззвала к его душе, а не животным инстинктам, которые, по-видимому, так успешно использовали вы? Если бы ей удалось изменить бессовестного негодяя, которого вы любили, и приблизить его к своему идеалу порядочного мужчины? Вы бы все еще любили его после этого?

Стивенс. Ваша честь! Мы протестуем!

Судья Хиф. Протест принят.

Карен. Но я хочу ответить. Я хочу, чтобы окружной прокурор знал, что он оскорбляет память Бьорна Фолкнера.

Флинт. Вы хотите? Но когда он был жив, вы не думали о том, что оскорбляете его интрижкой с гангстером?

Риган (вскакивает). Ты, гад…

Карен (спокойно). Не надо, Лэрри. (Риган неохотно садится.) Вы ошибаетесь, мистер Флинт. Риган любил меня. Я его — нет.

Флинт. И он что, не потребовал обычной… цены за помощь?

Карен. Он ничего не потребовал.

Флинт. Вы единственная, кто знал всё о темных делишках Фолкнера?

Карен. Да.

Флинт. Так вы знали достаточно, чтобы в любой момент упрятать его за решетку?

Карен. Я никогда бы этого не сделала!

Флинт. Но могли, если бы захотели?

Карен. Думаю, да.

Флинт. Не в этом ли, мисс Эндр, кроется объяснение, почему Фолкнер ездил к вам после женитьбы? Он переродился, ему хотелось избежать катастрофы. Но вы занесли над ним меч. Вы могли разрушить его планы и разоблачить его прошлые преступления прежде, чем он успел бы искупить их. Может, это не любовь, а страх помогал вам удерживать его?

Карен. Бьорн никогда не знал, что такое страх.

Флинт. Мисс Эндр, кто знал о переводе денег в Буэнос-Айрес?

Карен. Только Бьорн, я и Риган.

Флинт. И Риган! А могли ли у Фолкнера быть вполне законные обоснованные причины, чтобы сделать этот перевод?

Карен. Я о таких не знаю.

Флинт. Хотите сказать, что вы о них не скажете. Так вот, мисс Эндр, Бьорн Фолкнер десять лет содержал вас в немыслимой роскоши. У вас были платиновые платья и другие «скромные радости». Вам больше всего на свете не хотелось менять привычный уклад жизни. Вам больше всего на свете не хотелось смотреть, как его деньги переходят инвесторам, смотреть на него бедного, да?

Карен. Я никогда не увидела бы его бедным.

Флинт. Нет! Конечно нет! Потому что вы и ваш любовник-гангстер убили бы его и получили десять миллионов, о которых никто не знает!

Стивенс. Ваша честь! Мы протестуем!

Судья Хиф. Принято.

Флинт. Вы только что слышали доказательства того, что у Фолкнера не было причин убивать себя. Тем более причин бежать от счастья, которое он встретил впервые в жизни. А вы ненавидели его за это счастье! Скажете, нет?

Карен. Вы не понимаете, каким человеком был Бьорн Фолкнер.

Флинт. Может, и не понимаю. Но давайте посмотрим, правильно ли я понял вас. Человек изнасиловал вас в первый день знакомства. Вы десять лет состояли с ним в низких и незаконных отношениях. Вы обманули тысячи инвесторов по всему миру. Вы сдружились с печально известным гангстером. Вы помогли подделать чек на двадцать пять миллионов долларов. Обо всем этом вы рассказываете нам с гордостью, даже с вызовом. И вы думаете, мы поверим, что вы не способны убить?

Карен (очень спокойно). Ошибаетесь, мистер Флинт. Я способна убить — ради Бьорна Фолкнера.

Флинт. У меня все, мисс Эндр.

Карен спокойно и равнодушно идет к столу для ответчика и садится.

Стивенс. Лоуренс Риган!

Секретарь. Лоуренс Риган!

Риган становится на место для свидетеля.

Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?

Риган. Клянусь.

Стивенс. Как вас зовут?

Риган. Лоуренс Риган.

Стивенс (немного запинаясь). Ваш род занятий?

Риган (спокойно, с легкой долей иронии). Безработный.

Стивенс. Как давно вы знакомы с Карен Эндр?

Риган. Пять месяцев.

Стивенс. Где вы познакомились?

Риган. В офисе Фолкнера. Я пришел туда, чтобы… у меня с ним были свои дела. Но я не стал этого делать, потому что познакомился с его секретаршей.

Стивенс. Как получилось, что вы с мисс Эндр подружились?

Риган. Ну нашу первую встречу дружеской не назовешь. Она не дала мне увидеть Фолкнера. Сказала, у меня денег хватило бы на букетик орхидей — и с ее боссом мы так и не встретились. Я сказал, что подумаю над этим, и ушел. Я подумал. Только не о бизнесе ее босса. О ней. На следующий день я послал ей орхидеи. Видите, к чему это привело? А началось вот так.

Стивенс. Вы знали об отношениях мисс Эндр с мистером Фолкнером?

Риган. Знал еще до того, как с ней познакомился. И что? Я знал, что это безнадежно. Но поделать ничего не мог.

Стивенс. Вы никогда не надеялись, что мисс Эндр разделит ваше чувство?

Риган. Нет.

Стивенс. Вы никогда не пытались принудить ее к этому?

Риган. Вам обязательно все знать?

Стивенс. Боюсь, что да.

Риган. Я поцеловал ее один раз. Насильно. В вечер свадьбы Фолкнера. Она была одна. Такая несчастная. А я по ней с ума сходил. Она мне сказала, что это бесполезно. Я никогда не хотел, чтобы она знала. Но она узнала. С тех пор мы об этом не упоминали.

Стивенс. Когда мисс Эндр рассказала вам, что Фолкнер собрался сбежать?

Риган. Примерно за две недели до того, как мы это провернули.

Стивенс. «Левша» О’Тул был «вашим человеком»?

Риган. Нет.

Стивенс. Вы как-то связаны с его убийцами?

Риган. Нет.

Стивенс (неуверенно). Вы действительно не знали, что его собираются убить?

Риган (с той же легкой иронией). Нет. Я просто догадался.

Стивенс. Что случилось ночью шестнадцатого января?

Риган. Все было так, как вам рассказала мисс Эндр. Но она знает только пол правды. Я знаю всю.

Стивенс. Расскажите, что было, когда вы ушли из пентхауса.

Риган. Я ушел через десять минут после Фолкнера. Он взял мою машину. Мне мой человек оставил около входа другую. Я тронулся — сразу на полную скорость.

Стивенс. Куда вы поехали?

Риган. На Мидоу-Лэйн. Десять миль отсюда, в округе Кинг. В тот вечер я заранее оставил там самолет. Фолкнер должен был приехать первый и ждать меня.

Стивенс. В каком часу вы туда приехали?

Риган. Около полуночи. Ярко светила луна. Я свернул с дороги и увидел в глине следы шин, там, где проехала машина Фолкнера. Я поехал по ним. А потом я подумал, что рехнулся: самолета не было.

Стивенс. И что вы сделали?

Риган. Я два часа кружил над следами шин. Машина Фолкнера была там — она стояла, где мы и договорились ее спрятать. Пустая, фары погашены, ключ в зажигании. Я видел на земле следы — там, где взлетел самолет. Но Фолкнер не смог бы улететь сам.

Стивенс. Вы искали какие-нибудь улики, которые могли бы помочь понять, в чем дело?

Риган. Искал, как ищейка.

Стивенс. Нашли что-нибудь?

Риган. Нашел. Одну вещь. Машину.

Стивенс. Какую машину?

Риган. Ее спрятали в кустах с другой стороны. Большой черный «Седан».

Стивенс. Что вы сделали тогда?

Риган. Я хотел узнать, чья это машина, так что выбил стекло, забрался на заднее сиденье и стал ждать.

Стивенс. Сколько времени пришлось ждать?

Риган. До утра.

Стивенс. А потом?

Риган. Потом пришел хозяин. Я видел, как он подошел. У него было странное лицо. Не было шляпы. Одежда мятая и в жирных пятнах.

Стивенс. Что вы тогда сделали?

Риган. Притворился, что сплю на заднем сиденье. Наблюдал за ним. Он подошел, открыл дверь. Потом увидел меня. Он вздрогнул и заорал, как будто ему нож в сердце воткнули. Видно, у него душа в пятки ушла.

Стивенс. И что вы тогда сделали?

Риган. Я вздрогнул, сделал вид, что проснулся, потянулся, протер глаза и говорю: «А, это ты? Ну и ну, вот так встреча!» Не думаю, что ему это понравилось. Он спросил: «Ты кто? Что ты тут делаешь?» Я сказал: «Меня зовут Гатс Риган, вы могли обо мне слышать. У меня возникли небольшие затруднения, и мне пришлось тут ненадолго спрятаться. Эта машинка пришлась очень кстати». Он сказал: «Это ужасно, но я буду вынужден просить вас выйти. Я спешу».

Стивенс. Вы вышли?

Риган. Нет. Я потянулся и спросил: «Что за спешка?» Он сказал: «Тебя это не касается». Я улыбнулся и объяснил: «Спрашиваю не для себя. Понимаешь, у меня случайно есть в друзьях журналист. Его очень заинтересует история про важного джентльмена вроде тебя, который скитается в глуши с первыми петухами. Но уверен, ему захочется узнать все».

Стивенс. Что на это сказал тот человек?

Риган. Ничего не сказал. Достал чековую книжку и посмотрел на меня. Я пожал плечами и посмотрел на него. Тогда он сказал: «Десять тысяч долларов будут достаточным знаком благодарности, чтобы ты заткнул свой рот?» Я сказал: «Достаточным. Чек на имя Лоуренса Ригана». Он выписал чек. Вот он. (Риган достает чек и отдает Стивенсу. В зале суда оживление.)

Стивенс (напряженно, с угрозой в голосе). Прошу рассматривать этот чек, как вещественное доказательство. (Отдает чек секретарю. Секретарь смотрит на него и вздрагивает)

Флинт (подпрыгивая). Что за ерунда? Кто это был?

Стивенс (торжественно). Кто это был, мистер Риган?

Риган. Пусть секретарь прочтет вам чек.

Стивенс (секретарю). Будьте так добры прочесть.

Секретарь (читает). Шестнадцатое января… Выдать Лоуренсу Ригану десять тысяч долларов. Подписано Джоном Грэмом Уитфилдом.

В зале суда гул. Уитфилд вскакивает.

Уитфилд. Это возмутительно!

Флинт. Я хочу увидеть чек!

Судья Хиф (стучит молоточком). Тишина! Если заседания еще будут прерывать таким образом, я попрошу всех очистить зал суда!

Стивенс. Мы просим рассматривать этот чек как вещественное доказательство!

Флинт. Протестую!

Судья Хиф. Протест отклоняется. Вещественное доказательство принимается.

Стивенс. Что вы делали после того, как получили чек, мистер Риган?

Риган. Положил его в карман и поблагодарил этого человека. Потом я достал пистолет, ткнул ему в ребра и спросил: «А теперь, подонок, что ты сделал с Фолкнером?» Он рот разинул, как рыба, когда ее из воды вытащат, и слова не мог сказать.

Уитфилд. Ваша честь! Разве этому человеку позволено выражаться обо мне так, публично, да еще и в моем присутствии?

Судья Хиф. Свидетелю позволено давать показания. Если будет доказано, что он лжесвидетельствовал, он за это ответит. Продолжайте, мистер Стивенс.

Стивенс. Что он ответил, мистер Риган?

Риган. Сначала бормотал: «Я не знаю, о чем вы говорите». Но я приставил пистолет поближе и сказал: «Закругляйся! Некогда с тобой возиться. Я имею к этому отношение, и ты тоже. Где ты его захапал?» Он сказал: «Убьешь меня — никогда этого не узнаешь».

Стивенс. Вам удалось добиться от него какой-то информации?

Риган. Ни слова. Я не хотел его убивать — пока. Он сказал: «Если выдашь меня — выдашь и то, что самоубийство было розыгрышем, и Фолкнера найдут». Я спросил: «Он жив?» Он сказал: «Иди спроси у него». Я убеждал его и запугивал. Без толку. Я подумал, что всегда смогу его найти.

Стивенс. Ну а Фолкнера вы пытались найти?

Риган. Я не терял ни секунды. Бросился домой, переоделся, схватил сэндвич и самолет и метнулся в Буэнос-Айрес. Я искал. Я просматривал газеты. Безрезультатно. И миллионы на имя Рэйгнера Хедина из банка никто не затребовал.

Стивенс. А обсудить это с мисс Эндр вы не пытались?

Риган. Нет. Мы пообещали друг другу, что месяц не будем выходить на связь. А ее арестовали — арестовали за убийство Фолкнера. Я расхохотался, когда об этом прочел. Я слова не мог сказать, чтобы не выдать его, если он жив. Я ждал.

Стивенс. Ждали чего?

Риган. Шестнадцатого февраля — в отеле «Континенталь» в Буэнос-Айресе. Я стиснул зубы и ждал — каждую минуту каждого часа в тот день Он не пришел.

Стивенс. И?

Риган. И я понял, что он умер. Я вернулся в Нью-Йорк. Стал искать свой самолет. Мы его нашли. Вчера.

Стивенс. Где вы его нашли?

Риган. В заброшенной долине в Нью-Джерси, в ста милях от Мидоу-Лэйн. Я опознал самолет по номеру двигателя. Его бросили там и подожгли.

Стивенс. Самолет был… пустым?

Риган. Нет. Я нашел в нем тело мужчины.

Стивенс. Вы его узнали?

Риган. Его никто не узнал бы. Ничего не осталось, только обгоревший скелет. Но рост тот. Это был Фолкнер… Я внимательно осмотрел тело — то, что от него осталось. Нашел два пулевых отверстия. Одно в ребре, где сердце. Другое прошло через правую руку. Он без боя не сдался. Его явно сначала обезоружили, выстрелив в руку, а потом, беззащитного, убили — прямо в сердце.

Стивенс (после паузы). У меня все, мистер Риган.

Флинт. Только одно — чем вы… промышляете, мистер Риган?

Риган. Хотите, чтобы я ответил?

Стивенс. Мы возражаем, Ваша честь. Свидетель имеет право не отвечать на этот вопрос.

Судья Хиф. Принято.

Флинт. Мистер Риган, что вы делаете, когда предполагаемые клиенты не хотят платить за ваше покровительство?

Риган. Я официально заявляю, что не понимаю, о чем вы говорите.

Флинт. Замечательно. Не надо понимать. Могу я спросить, читаете ли вы газеты?

Риган. Можете.

Флинт. Ну?

Риган. Спросите.

Флинт. Не будете ли вы так любезны сообщить, читаете ли вы газеты?

Риган. Иногда.

Флинт. В таком случае не доводилось ли вам прочесть, что после того, как мистер Джеймс Саттон Вэйнс младший отказался заплатить за покровительство… одного гангстера, его великолепный дом в Уэстчестере взорвали, сразу после ухода гостей, так что они все чудом избежали смерти? Что это было, мистер Риган, совпадение?

Риган. Поразительное совпадение, мистер Флинт: сразу после ухода гостей.

Флинт. Читали ли вы, что, когда мистер фон Дорн отказался…

Стивенс. Мы возражаем, Ваша честь! Такие вопросы неуместны!

Судья Хиф. Принято.

Флинт. Так вы не питали недобрых чувств к мистеру Фолкнеру из-за… того, что ваше деловое партнерство не сложилось?

Риган. Нет.

Флинт. Итак, мистер Гатс — прошу прощения, мистер Лоуренс Риган, что вы станете делать, если кто-то возьмет и изнасилует эту женщину, которую вы так любите?

Риган. Перепилю ему глотку тупой пилой.

Флинт. Вот как? И вы хотите, чтобы мы поверили, что вы, Гатс Риган, гангстер, для которого закон не писан, отброс преступного мира, отступите и широким жестом вручите женщину, которую любите, другому мужчине?

Стивенс. Ваша честь! Мы…

Стивенс рядом с местом свидетеля. Риган спокойно и с силой отталкивает его. Потом поворачивается к Флинту и говорит очень спокойно и серьезно.

Риган. Я ее любил.

Флинт. Любили? Как же вы позволили Фолкнеру ездить к ней после его женитьбы?

Риган. Мне нечего сказать по этому поводу.

Флинт. Нет? Вы двое не держали его в ежовых рукавицах с помощью шантажа?

Риган. У вас есть доказательства?

Флинт. Ваше с ней близкое знакомство — вот лучшее доказательство!

Стивенс. Возражаю!

Судья Хиф. Принято.

Флинт. Как вы убили Фолкнера в пентхаусе той ночью?

Стивенс. Возражаю!

Судья Хиф. Принято.

Флинт. Где ваш второй сообщник — человек, который изображал пьяного?

Риган. Могу дать его точный адрес: кладбище Эвергрин, семейная могила Уитфилдов; это самое шикарное местечко из всех, в которых довелось побывать бедняге Левше.

Флинт. Давайте разберемся — вы утверждаете, что человек, похороненный на кладбище Эвергрин, это «Левша» О’Тул, а человек, которого вы нашли в сгоревшем самолете, — Бьорн Фолкнер?

Риган. Да.

Флинт. А где доказательства, что все было именно так, а не по-другому? Предположим, вы действительно украли тело О’Тула? Где доказательство, что вы сами не разыграли это невероятное действо? Что вы не бросили самолет с телом в Нью-Джерси, чтобы потом явиться с этим диким рассказом, в отчаянной попытке спасти свою любовницу? Вы слышали, как она сказала, что вы сделаете для нее все, что угодно; что вы солжете ради нее.

Стивенс. Мы возражаем. Ваша честь!

Судья Хиф. Возражение принято.

Флинт. Где реальное доказательство, мистер Риган?

Риган (секунду смотрит прямо на Флинта. Когда он начинает говорить, его речь разительно отличается от того, как он говорил раньше, в ней нет той заносчивости и иронии; он говорит просто, искренне — даже с торжественной серьезностью). Мистер Флинт, вы окружной прокурор, а я… ну, вы знаете. Нам обоим приходится делать много грязной работы. Так жизнь сложилась или большая ее часть. Но неужели вы думаете, что мы оба с вами так низки, что если встретим что-то такое, перед чем люди встают на колени, мы этого не разглядим? Я любил ее; она — Фолкнера. Это наше единственное доказательство.

Флинт. У меня все, мистер Риган.

Риган возвращается к столу для ответчика.

Стивенс. Джон Грэм Уитфилд!

Уитфилд быстро, решительно подходит.

Мистер Уитфилд, вы не будете возражать, если я попрошу ордер на эксгумацию тела, которое похоронено на кладбище Эвергрин?

Уитфилд. Я бы не возражал, но его кремировали.

Стивенс (с легким ударением). Понятно. Мистер Уитфилд, где вы были вечером и ночью шестнадцатого января?

Уитфилд. Думаю, я был в Нью-Йорке по делам.

Стивенс. Кто-то может это подтвердить?

Уитфилд. Мистер Стивенс, вы должны понимать, что не в моих привычках запасаться алиби. У меня никогда не было повода оставлять следы там, где я бываю, и обеспечивать себе свидетелей. Мне не удастся найти их теперь.

Стивенс. Сколько у вас машин, мистер Уитфилд?

Уитфилд. Четыре.

Стивенс. Какие?

Уитфилд. Одна — черный «Седан», что вы, очевидно, и надеетесь услышать. Могу вам напомнить, что это не единственный черный «Седан» в городе Нью-Йорке.

Стивенс (как бы между прочим). Вы только что вернулись из Калифорнии на самолете?

Уитфилд. Да.

Стивенс. Вы управляли им сами?

Уитфилд. Да.

Стивенс. У вас есть лицензия?

Уитфилд. Да.

Стивенс. Итак, по вашей версии, история, рассказанная мистером Риганом, не более, чем ложь?

Уитфилд. Так и есть.

Стивенс (меняя интонацию, свирепо). А кто выписал этот чек на десять тысяч долларов?

Уитфилд (очень спокойно). Я.

Стивенс. Будьте так добры это объяснить.

Уитфилд. Очень просто. Мы все знаем профессию мистера Ригана. Он угрожал, что похитит мою дочь. Я предпочел заплатить ему, чем хоть в малейшей степени рисковать ее жизнью.

Стивенс. Чек выписан шестнадцатого января. В этот самый день вы объявили о вознаграждении за поимку Ригана?

Уитфилд. Да. Поймите, что помимо гражданского долга я думал о безопасности дочери, и нужно было действовать быстро.

Стивенс. Мистер Уитфилд, ваша дочь и ваше состояние — это самое дорогое, что у вас есть?

Уитфилд. Да.

Стивенс. Тогда что вы сделаете с человеком, который заберет себе ваши деньги и бросит вашу дочь ради другой женщины?

Флинт. Мы возражаем. Ваша честь!

Судья Хиф. Возражение принимается.

Стивенс. Вы ненавидели Фолкнера. Хотели разделаться с ним. Вы ведь подозревали, что он собирается разыграть самоубийство? Те слова, которые слышал от вас мистер Джанквист, это доказывают.

Уитфилд. Я ничего подобного не подозревал!

Стивенс. А шестнадцатого января вы разве не следили за Фолкнером целый день?

Уитфилд. Естественно, нет!

Стивенс. Разве вы не ездили за ним следом на черном «Седане»? И не поехали за ним, как только он отъехал от Делового Центра в ту ночь?

Уитфилд. Это фантастика! Как я смог бы узнать его, если допустить, что это был он. Его фон Флит не узнал — детектив.

Стивенс. Фон Флит не ждал подвоха. Он не подозревал, в чем дело. А вы подозревали.

Уитфилд (с величественным спокойствием). Мой дорогой мистер Стивенс, как я мог знать, что происходило в ту ночь?

Стивенс. Разве вы не располагали частично сведениями о том, чем занимался Фолкнер в это время?

Уитфилд. Никакими.

Стивенс. И ничего необычного вы в тот день не услышали?

Уитфилд. Ничего.

Стивенс. Например, что он перевел десять миллионов долларов в Буэнос-Айрес?

Уитфилд. Я никогда об этом не слышал.

В зале слышен вопль, страшный вскрик, как будто кого-то смертельно ранили. Джанквист стоит, схватившись за голову, и дико стонет.

Джанквист. Я его убил! Я убил Бьорна Фолкнера, Господи, пощади меня! Я помог этому типу его убить! (Показывает на Уитфилда, потом подскакивает к столу секретаря, хватает Библию и с безумным видом поднимает ее над головой, крича так, что это производит впечатление истеричной клятвы.) Всю правду, да поможет мне Бог!.. Я не знал! Но теперь понял! (Показывает на Уитфилда.) Он убил Фолкнера! Потому что он лжет! Он знал про десять миллионов долларов! Потому что я ему сказал!

Стивенс кидается к нему.

Флинт. Но, подождите, любезный, вы же не можете…

Стивенс (поспешно). У меня все, мистер Уитфилд.

Флинт. Вопросов нет.

Уитфилд отходит на свое место.

Стивенс. Встаньте, куда следует, мистер Джанквист. (Джанквист подчиняется.) Вы сказали мистеру Уитфилду про перевод денег?

Джанквист (истерично). Он много раз меня спрашивал про эти десять миллионов — на что они пошли. Я не знал, что это секрет. В тот день… я сказал ему… про Буэнос-Айрес. В тот день… в полдень… шестнадцатого января!

Уитфилд. Что это за сговор?

Стивенс. Вы сказали Уитфилду? В полдень?

Джанквист. Сказал, Господи, сжалься надо мной! Я не знал! Я бы жизнь отдал за герра Фолкнера! И я помог убить его!

Стивенс. У меня всё.

Флинт. Вы были наедине с мистером Уитфилдом, когда сказали ему об этом?

Джанквист (изумленно). Да.

Флинт. Так что ваше слово против слова мистера Уитфилда?

Джанквист (пораженный внезапной мыслью, невнятно). Да…

Флинт. У меня все.

Джанквист возвращается на свое место.

Стивенс. У защиты всё.

Судья Хиф. Еще свидетели?

Флинт. Нет, Ваша честь.

Судья Хиф. Защита может выступить с заключительным словом.

Стивенс. Ваша честь! Господа присяжные! Вы здесь, чтобы решить судьбу женщины. Но под судом сегодня не только женщина. Прежде, чем вы вынесете приговор Карен Эндр, подумайте над приговором Бьорну Фолкнеру. Верите ли вы, что он был из тех людей, что кланяются, берут назад свои слова и пресмыкаются перед другими? Если вы думаете так — она виновна. Но если вы верите, что в нашем печальном, бездушном мире может родиться человек, в венах которого бурлит жизнь, — негодяй, мошенник, преступник, назовите, как хотите, но все-таки завоеватель, — если вы цените силу, которая сама собой движет; смелость, которая сама собой командует, дух, который сам оправдывает себя, — если вы способны испытывать восхищение по отношению к человеку, который, какие бы ошибки ни совершил формально, никогда не предавал своей сущности: чувства собственного достоинства; если глубоко в душе вы ощущаете тягу к величественному и к чувству жизни у живых, если вам знаком тот голод, который не удовлетворит посредственность — тогда вы поймете Бьорна Фолкнера. А если поймете его — поймете и женщину, бывшую ему жрицей. Кто здесь подсудимый? Карен Эндр? Нет! Это вы, дамы и господа под судом, вы, кто сидит сейчас в суде. Это на ваши души будет пролит свет, когда решение будет оглашено!

Судья Хиф. Теперь окружной прокурор может подвести итог.

Флинт. Ваша честь! Господа присяжные! Вопреки обыкновению, я согласен с адвокатом защиты. В этом деле друг другу противопоставлены два типа личности — и ваш приговор должен будет зависеть от того, какой стороне вы предпочитаете верить. Защита просит вас принять сторону мошенника, шлюхи и гангстера, а не человека, который является образцом общественной порядочности, и женщины, которая соответствует вековым идеалам женственности. На одной стороне вы видите жизнь, наполненную работой, долгом и добродетелью; с другой — крушащий все на своем пути паровой каток потворства плотской похоти и эгоистических амбиций. Я согласен с адвокатом защиты в том, что суждение по этому дело будет вершиться глубоко в ваших душах. Если вы верите, что предназначение человека на земле в чем-то большем, чем получение удовольствия; если верите, что любовь — это больше, чем свободный секс, что любовь не ограничивается спальней, но и простирается на семью и ближних; если верите, что самоотверженное служение другим — по-прежнему наивысший идеал, которого может достигнуть человек, тогда вы поверите и в то, что простая добродетель сильнее высокомерия и что такие люди, как Бьорн Фолкнер, должны склонить перед ней голову. Пусть ваш вердикт расскажет нам, что никто не поднимет голову слишком высоко, если выбивается из наших повседневных норм!

Судья Хиф. Господа Присяжные, сейчас Пристав отведет вас в помещение для присяжных. Я прошу вас тщательно обсудить свое решение. Вы решите, виновна или не виновна Карен Эндр в убийстве Бьорна Фолкнера.

Пристав уводит присяжных из зала суда. Свет на сцене гаснет. Затем луч прожектора выхватывает из темноты разных свидетелей, одного за другим, они повторяют самые важные слова своих показаний — быстрый повтор некоторых противоречивых утверждений свидетелей с двух сторон, который дает публике возможность заново увидеть ключевые моменты, как бы моментально сменяющиеся кадры дела, по которому выносит решение суд присяжных.

Пятно света высвечивает только лица свидетелей, одно за другим, поочередно.

Доктор Кирклэнд. Меня вызвали, чтобы осмотреть тело Бьорна Фолкнера. Я обнаружил полностью искалеченное тело.

Хачинс. Ну, он был под мухой. Он на ногах еле стоял, и другим джентльменам пришлось его держать. Они его еле в лифт впихнули.

Фон Флит. Она приподнимает тело мужчины над перилами. Мужчины в вечернем костюме. Фолкнера. Он без сознания. Не сопротивляется. Она со всей силы толкает его. Он падает на тротуар. Вниз. На улицу.

Суини (читает). «Я нашел только две прекрасные вещи: богатство, которое у меня есть во всем мире, и Карен Эндр».

Магда. Он заказал ей платье из платины… Она носила его на голое тело… И если оно обжигало ей плечи, она хохотала, как язычница — а она язычница, а он целовал ожог, как хищный тигр!

Нэнси Ли. Мы откинули материальные заботы со всеми их последствиями: гордыней, эгоизмом, амбициями, желанием подняться выше своего ближнего. Мы хотели посвятить свою жизнь духовным ценностям. Планировали уехать из города, влиться в скромное сельское общество, быть как все.

Уитфилд. Я не сомневаюсь, что с моей деловой проницательностью смог бы предотвратить его крах — если бы Фолкнер был жив.

Чендлер. Что письмо было подделано маловероятно, но не невозможно.

Джанквист. Герр Фолкнер пожал плечами и сказал легкомысленно: «А, покончу с собой». Герр Уитфилд так странно и холодно на него посмотрел и сказал очень тихо: «Если это сделаешь, не сомневайся, что поступаешь правильно».

Карен. Бьорн никогда не думал о таких понятиях, как «хорошо» и «плохо». Для него существовало только: «ты можешь» или «ты не можешь». Он всегда мог. Для меня существовало только: «он хочет» или «он не хочет».

Риган. Неужели вы думаете, что мы оба с вами так низки, что если встретим что-то такое, перед чем люди встают на колени, мы этого не разглядим? Я любил ее: она — Фолкнера. Это наше единственное доказательство.

После последней вспышки света сцена несколько секунд остается темной. Затем свет зажигается, и присяжные возвращаются в зал суда.

Пристав. Суд идет!

Секретарь. Обвиняемая, встаньте и повернитесь лицом к присяжным.

Карен встает с высоко поднятой головой.

Присяжные, встаньте и повернитесь лицом к обвиняемой. Господин старшина присяжных, вы вынесли вердикт?

Старшина присяжных. Вынесли. Секретарь. Что вы скажете?

КОНЕЦ ПЬЕСЫ. ЕСЛИ ПРИГОВОР «НЕ ВИНОВНА».

Старшина присяжных. Не виновна!

Карен воспринимает оправдательный приговор спокойно. Она чуть выше поднимает голову и говорит тихо, торжественно.

Карен. Леди и джентльмены, я благодарю вас — от лица Бьорна Фолкнера.

Занавес

КОНЕЦ ПЬЕСЫ, ЕСЛИ ПРИГОВОР «ВИНОВНА».

Старшина присяжных. Виновна!

Карен не реагирует и стоит неподвижно. Стивенс вскакивает с места.

Стивенс. Мы будем обжаловать решение! Карен (спокойно и твердо). Обжалования не будет. Леди и джентльмены, меня не будет здесь, чтобы выполнить приговор. В вашем мире мне нечего ждать.

Занавес

ИДЕАЛ © Перевод Т. Ребиндер

Предисловие

Пьеса «Идеал» была написана в 1934 году, в то время, когда у Айн Рэнд были все основания, чтобы считать себя несчастной. Роман «Мы живые» издатели отвергли, как «слишком интеллектуальный» и слишком оппозиционный Советской России (это было время «Красной декады» в Америке), пьесу «Ночью 16 января» никто не хотел ставить, и ничтожные сбережения мисс Рэнд стремительно иссякали. Изначально это произведение было написано как повесть, но затем, возможно через год или два, писательница сильно изменила его и повесть превратилась в пьесу. Она никогда не была поставлена на сцене.

После темы политики, основной в ее первом изданном литературном произведении, Айн Рэнд обращается к предмету своих ранних рассказов — человеческим ценностям и их роли в жизни людей.

Она сосредоточивается на негативном, но на этот раз это не сатира, она проникновенна и серьезна. Теперь в центре ее внимания бесчестность человеческой натуры, неумение людей следовать идеалам, которые они сами же прокламируют. Тема пьесы — зло, которое вызывает разрыв идеалов с настоящей жизнью.

Одна знакомая мисс Рэнд, дама среднего возраста консервативных взглядов, как-то призналась ей, что боготворит одну знаменитую актрису и жизнь бы отдала за знакомство с ней. Мисс Рэнд усомнилась в ее искренности, и ей пришло в голову, что это могло бы стать сюжетом для драмы: знаменитая актриса, красивая настолько, что мужчины считают ее внешность воплощенным идеалом, на самом деле забирает жизни у своих поклонниц. Она дает им понять, что ее жизнь в большой опасности. До сих пор поклонницы заверяли ее в своей преданности — на словах, поскольку это ничего им не стоило. Однако теперь это не далекая мечта, а реальность и требует от них реальных действий, а в противном случае — они предательницы.

— О чем вы мечтаете? — спрашивает актриса Кэй Гонда одного героя в пьесе.

— Ни о чем, — отвечает тот. — Какая польза мечтать?

— Какая польза жить?

— Никакой. Но кто в этом виноват?

— Те, кто не умеет мечтать.

— Нет. Те, кто умеет только мечтать.

В дневниковой записи того времени (датировано 9 апреля 1934 г.) мисс Рэнд подробно развивает эту мысль:

«Я верю — и я хочу собрать все факты, это подтверждающие, — что самое страшное проклятие человечества — это способность создавать идеалы, как что-то совершенно абстрактное и далекое от ежедневной жизни. Другими словами, способность жить определенным образом и при этом думать совершенно по-другому исключает размышление из реальной жизни. Это касается не сознательных лицемеров, поступающих так умышленно, но тех еще более опасных и безнадежных людей, которые сами по себе закрывают глаза на глубокую трещину между их убеждениями и их жизнью и при этом верят, что у них есть убеждения. Это касается именно их — либо их убеждения, либо их жизнь бессмысленны; а чаще всего и то и другое».

Эти «опасные и безнадежные люди» могут называть свои идеалы «светскими приличиями» (маленький бизнесмен из пьесы) или заботой о массах (коммунист), волей Божьей (проповедник) или минутным удовольствием (повеса Каунт); они могут оправдываться тем, что добро все равно невозможно и поэтому борьба за него бессмысленна (художник). «Идеал» выразительно схватывает сущность каждого из них во всем их многообразии и показывает, как много у них общего. В каком-то смысле это произведение — проявление интеллектуальной силы автора. Это философский путеводитель по лицемерию, драматический перечень видов идеалов, свидетельствующий о бессилии идеалов, бессилии, причина которого в их оторванности от жизни.

(Но при этом перечень не дается по ходу развития сюжета. В структуре пьесы нет развития действия или обязательной связи между актами. Это ряд ассоциативных коротких эпизодов, часто очень своеобразных, но, думаю, для театральной постановки требующих определенного выстраивания.)

Дуайт Лэнгли, художник, воплощение зла, против которого обращена пьеса; на самом деле он приверженец платонизма и исповедует ту точку зрения, что прекрасное недостижимо в этом мире и совершенство недоступно. Так как он утверждает, что идеалы не могут быть воплощены на земле, он не может, что вполне логично, верить ни одному, даже когда сталкивается с воплощением идеала лицом к лицу. Поэтому, хотя он и знает лицо актрисы Кэй Гонды лучше, чем свое собственное, он (единственный из всех персонажей) не узнает ее, когда она появляется в его жизни. Слепота, причина которой философски объясняется, приводит к тому, что он предает ее, и эта превосходная конкретизация идеи пьесы завершает драматичный первый акт.

В дневниковых записях того времени мисс Рэнд выделяет религию как основную причину того, что человечество утратило честность. Из них следует, что худший из персонажей, вызывающий у нее самое большое возмущение, это Хикс — проповедник, утверждающий, что земные страдания предвещают блаженство на небесах. В замечательно продуманной сцене мы видим, что не порочность, а его религиозность, восславляющая добродетель, заставляет его требовать отдать Кэй Гонду в жертву худшему из созданий. Такое проповедование жертвенности как идеала душит мораль, и в этом случае религия, независимо от того, какие цели она изначально ставит, систематически насаждает лицемерие; она учит, что достижение своих ценностей — занятие низкое («эгоистичное»), а отказ от них — дело благородное. «Отказываться от них» на практике означает предавать их.

«Никто из нас, — жалуется один из персонажей, — не выбирал той унылой, лишенной надежды жизни, которую вынужден вести». Но, как показывает пьеса, все эти люди выбрали жизнь, которую ведут. Они оказываются лицом к лицу перед теми идеалами, к которым они, как они утверждали, страстно стремились, но это им не нравится. Их показной «идеализм» — это своего рода самообман, который позволяет им убеждать себя и других, что они стремятся сделать что-то возвышенное. Но на самом деле они не стремятся.

Кэй Гонда их полная противоположность — по ее мнению, нет ничего более жалкого, чем идеал. Ее пылкое желание жить не может примириться с уродством, болью и «унылыми маленькими радостями», которые она видит вокруг, и она испытывает страстную потребность убедиться, что она не единственная, кто так думает. Нет сомнений, что сама Айн Рэнд разделяла взгляды Кэй Гонды и часто ее одиночество и что плач Кэй в пьесе — это ее собственный плач.

«Я хочу видеть настоящее, живое, а в доме, где я провожу свои дни, я создаю это счастье, как иллюзию! Я хочу настоящего счастья! Я хочу знать, что есть кто-то где-то, кто тоже хочет его! Или какой толк его видеть и работать и сгорать ради невозможного видения? Душе тоже нужна пища. Я могу иссякнуть».

В эмоциональном плане пьеса «Идеал» не похожа на другие произведения Айн Рэнд. Но в ней внимание автора почти безраздельно сфокусировано на зле или бездарности; она наполнена одиночеством Кэй Гонды, чувствующей себя оторванной от человечества; горьким чувством, что настоящей идеалист в какой-то, очень малой, степени может быть отнесен к ряду тех предателей человеческих ценностей, диалог с которыми невозможен. С этой точки зрения главный герой, Джонни Дауэс, не типичный персонаж Айн Рэнд. Это человек, полностью оторванный от мира, добродетель которого состоит в том, что он не знает, как жить дальше (и 37 него часто появляется желание замереть). Если Лео чувствует то же самое в Советской России, на это есть политические, а не духовные причины. Но Джонни чувствует это в Соединенных Штатах.

В своих произведениях Айн Рэнд сама дала объяснение этому «глобально-злорадному» мировоззрению, как она это называла. Например, Доминик Франкон в «Источнике» очень похожа на Кэй и Джонни в своей идеалистической оторванности от мира, хотя в конце концов она находит возможность примириться со злом, выработав в себе «глобально-доброжелательное» мировоззрение. «Ты должна научиться, — говорит ей Рорк, — не бояться мира. Не быть такой зависимой от него, как сейчас. Никогда не позволять ему себя ранить, как в этом зале суда». Доминик этому научилась, а Кэй и Джонни нет; во всяком случае, не полностью. Результатом стало произведение нетипичное для Айн Рэнд, — история, написанная с точки зрения изначальных взглядов Доминик.

Без сомнения, вся сила личной борьбы мисс Рэнд в тот период — ее профессиональной и личной борьбы с мертвой и даже враждебной культурой — сосредоточилась в этой пьесе. Доминик, как говорила мисс Рэнд, это «я сама в плохом настроении». В этом смысле то же самое можно сказать о пьесе «Идеал».

Но несмотря на мрачный окрас, «Идеал» — это не только злая сатира. У пьесы есть и светлая, и даже веселая сторона, это такие сатирические персонажи, как Чак Финк, «самоотверженный» радикал, и сестра Эсси Туоми с ее Станцией Технического Обслуживания для Души. Кроме того, хотя у пьесы печальный конец, она не была написана как трагедия. Последнее действие Джонни — это все-таки действие — в этом весь смысл — действие, чтобы защитить идеал от пустых слов и мечтаний. Его идеализм — истинный, и, значит, поиски Кэй Гонды увенчались успехом. В этом отношении даже «Идеал» можно рассматривать как утверждение (хотя и облеченное в необычную форму) глобально-доброжелательного мировоззрения.

Леонард Пейкофф

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Билл МакНитт, режиссер

Клер Пимоллер, сценаристка

Сол Сальзер, сопродюсер

Энтони Фэрроу, глава киностудии «Фэрроу филм студиос»

Фредерика Сэерс

Мик Уотс, представитель по связям с общественностью

Мисс Терренс, секретарша Кэй Гонды

Джордж С. Перкинс, помощник руководителя «Дэффодил Кэнинг Ко»

Миссис Перкинс, его жена

Миссис Шляй, его мать

Кэй Гонда

Чак Финк, социолог

Джимми, друг Чака

Дуайт Лэнгли, художник

Юнис Хэммонд

Клод Игнатиус Хикс, проповедник

Сестра Эсси Туоми, проповедница

Эзри

Граф Дитрих фон Эстернэйзи

Лэйло Джэнс

Миссис Моноген

Джонни Дауэс

Секретарши, гости Лэнгли, полицейские

Место действия — Лос-Анджелес, Калифорния

Время действия — наше время, от полудня до раннего вечера следующего дня

Обзор сцен

Пролог — офис Энтони Фэрроу на студии «Фэрроу филм студиос».

Акт I, сцена 1 — гостиная Джорджа С. Перкинса

сцена 2 — гостиная Чака Финка

сцена 3 — мастерская Дуайта Лэнгли

Акт II, сцена 1 — храм Клода Игнатиуса Хикса

сцена 2 — салон Дитриха фон Эстернэйзи

сцена 3 — чердак Джонни Дауэса

сцена 4 — холл в резиденции Кэй Гонды

Пролог

После полудня. Офис Энтони Фэрроу на студии «Фэрроу филм студиос». Просторная, богато обставленная комната в утрированно модернистском стиле, которая выглядит, как мечта второсортного дизайнера по интерьеру, которому дали заказ без финансовых ограничений. Входная дверь расположена диагонально в правом углу сзади. Еще одна маленькая дверь на стене справа. Окно слева. Большая афиша с Кзй Гондой на стене в центре; на ней она стоит в полный рост, держа руки на бедрах, — необычная женщина, высокая, очень стройная, очень бледная; вся ее фигура напряжена, как бы благоговейно и пылко устремляясь к чему-то, так что афиша создает в комнате странную атмосферу — атмосферу, этой комнате не свойственную. На афише четко видная подпись — «Кэй Гонда в фильме „Запретный восторг“».

Занавес открывается, на сцене Клер Пимоллер, Сол Сальзер и Билл МакНитт. Сальзер, сорок лет, низкого роста, коренастый, стоит спиной к комнате и с безнадежным видом смотрит в окно, нервно и монотонно постукивая пальцами по оконному стеклу. Клер Пимоллер, сорок с небольшим лет, высокая, худая, с гладкой мужской стрижкой и в причудливом костюме, сидит, откинувшись на стуле, и курит папиросу через мундштук. МакНитт, который выглядит, как животное в человеческом обличии и так же держится, скорее лежит, чем сидит, в мягком кресле, вытянув ноги и ковыряя спичкой в зубах. Никто не двигается. Никто ничего не говорит. Никто не смотрит на других. Натянутая, тревожная тишина, прерываемая только стуком по стеклу пальцев Сальзера.

МакНитт (неожиданно взорвавшись). Прекрати, ради бога!

Сальзер медленно оборачивается на него и медленно отворачивается назад к окну, но стучать перестает.

Тишина.

Клер (пожимая плечами). Ну?

Никто не отвечает.

У кого-нибудь есть предложение?

Сальзер (устало). Черт!

Клер. Не вижу смысла в таком времяпрепровождении. Может, тогда поговорим хоть о чем-нибудь другом?

МакНитт. Ну, поговори о чем-нибудь другом.

Клер (с неубедительной веселостью). Я вчера видела отснятый материал «Любовного гнездышка». Это триумф, ну триумф! Вы бы видели Эрика — в той сцене, где он убивает старика и…

Внезапное резкое движение со стороны остальных.

А, ну да. Прошу прощения. (Тишина. Она, неожиданно снова заговорив.) Я вам лучше расскажу про свою новую машину. Она великолепна — такая шикарная! Простая с виду, но хромовое покрытие. Я вчера проехала восемьдесят — никаких аварий! Говорят, новый бензин Сэерса… (Остальные двое невольно шумно выдыхают. Она, глядя на их напряженные лица.) Да в чем, в конце концов, дело?

Сальзер. Послушай, Пимоллер, прошу же тебя, Пиммолер, ради бога, не упоминай его!

Клер. Что?

МакНитт. Имя!

Клер. Какое имя?

Сальзер. Сэерса! Ради бога!

Клер. А (покорно пожимая плечами), прошу прощения.

Тишина. МакНитт ломает в зубах спичку, выбрасывает ее, берет коробок, достает другую спичку и продолжает заниматься своими зубами. Из соседней комнаты слышен мужской голос.

Все поворачиваются к входной двери.

Сальзер (горячо). Это Тони! Он расскажет! Он должен что-то знать!

Энтони Фэрроу открывает дверь, но говорить начинает еще за сценой, прежде чем войти. Он высокий, среднего возраста, держится с достоинством, хорошо одет, и в нем есть неприятный лоск.

Фэрроу (обращаясь к кому-то в другой комнате). Попробуйте опять Сайту-Барбару. Не кладите трубку, пока она сама не подойдет.

Входит, закрывает за собой дверь. Трое смотрят на него с нетерпеливым ожиданием.

Друзья мои, кто-нибудь сегодня видел Кэй Гонду?

Остальные испускают разочарованный стон.

Сальзер. Значит, вот как. Ты тоже. А я думал, ты что-нибудь знаешь!

Фэрроу. Порядок, друзья. Не будем терять головы. «Фэрроу студиос» от каждого ждет выполнения своих обязанностей…

Сальзер. Проехали, Тони! Что дальше?

Клер. Это абсурдно! Ну абсурдно!

МакНитт. Я всегда ждал от Гонды что-то в этом роде!

Фэрроу. Пожалуйста, без паники. Нет повода паниковать. Я позвал вас сюда, чтобы продумать наши действия в этой критической ситуации, хладнокровно и спокойно и… (Внутренний телефон на его столе резко звонит. Он бросается к нему, его величественное спокойствие забыто, хватает трубку, взволнованно кричит.) Да?… Дозвонились? Санта-Барбара?.. Дайте ее мне!.. Что?! Это со мной мисс Сэерс не будет говорить?! Ее не может не быть, это отговорки! Вы сказали, что это Энтони Фэрроу? С Фэрроу Филмс?.. Вы уверены, что правильно расслышали? Президент «Фэрроу филмс»)… (Упавшим голосом.) Ясно… Когда мисс Сэерс ушла?.. Это уловки. Попробуйте еще раз через полчаса… И попробуйте еще раз начальнику полиции.

Сальзер (с отчаянием). Я и сам мог бы тебе это сказать! Супруга Сэерса не станет разговаривать. Если от нее газеты ничего не могут добиться, так мы и подавно.

Фэрроу. Будем последовательны. В кризисной ситуации нельзя быть непоследовательным. Давайте соблюдать порядок, спокойствие. Поняли? (Ломает пополам карандаш, который нервно крутил.) Спокойствие!

Сальзер. Это в такие времена он хочет спокойствия!

Фэрроу. Давайте… (Телефон звонит, он бросается к нему.)Да?.. Отлично! Соедините нас!.. (Очень живо.) Алло, начальник! Как дела? Я… (Резко.) Что значит, вам нечего мне сказать? Это Энтони Фэрроу!.. Ну, обычно это очень даже имеет значение! Ал… Я хочу сказать, начальник, я должен задать вам только один вопрос, и, думаю, я имею право получить ответ. В Санта-Барбаре были выдвинуты формальные обвинения? (Сквозь зубы) Очень хорошо… Спасибо. (Кидает трубку, пытаясь сдерживаться.)

Сальзер (с волнением). Ну?

Фэрроу (безнадежно). Он не станет говорить. Никто не станет говорить. (Опять в телефон.) Мисс Дрэйк?.. Вы пытались еще раз дозвониться мисс Гонде домой?.. А всем ее друзьям?.. Я знаю, что у нее нет друзей, все равно попытайтесь им дозвониться! (Делает движение положить трубку, потом добавляет.) И найдите, если сможете. Мика Уотса. Если хоть кто-нибудь знает, то это он!

МакНитт. Этот тоже не станет говорить.

Фэрроу. И нам следует взять с него пример. Тишина. Поняли? Ти-ши-на. Не отвечайте ни на какие вопросы на съемках или за их пределами. Не упоминайте о сегодняшних газетах.

Сальзер. Плавное, чтоб газеты о нас не упоминали.

Фэрроу. Пока они ничего особенного не написали. Это только сплетни. Пустая болтовня.

Клер. Но по всему городу! Намеки, шепот, вопросы. Если бы в этом был хоть какой-то смысл, я бы подумала, что кто-то специально распустил слухи.

Фэрроу. Лично я ни на минуту не верю всему этому. Однако хочу знать все, что вы можете мне сообщить. Я так понимаю, никто из вас не видел мисс Гонду со вчерашнего дня?

Остальные безнадежно пожимают плечами и качают головами.

Сальзер. Если ее газеты не могут найти, то мы тем более.

Фэрроу. Упоминала ли она при ком-нибудь из вас, что собиралась вчера вечером поужинать с Грэнтоном Сэерсом?

Клер. Да когда она кому-нибудь что-нибудь говорила?

Фэрроу. Заметили ли вы что-нибудь необычное в ее поведении, когда видели ее в последний раз?

Клер. Я…

МакНитт. Я, я заметил! Тогда мне это показалось дьявольски смешно. Вчера утром, вот когда это было. Я подъехал к ее дому у моря, а она там, несется между скал на моторной лодке. Я думал меня инфаркт хватит, когда увидел!

Сальзер. Боже мой! Это противоречит контракту!

МакНитт. Что? Чтобы меня хватил инфаркт?

Сальзер. Иди к черту! Гонда водит моторку!

МакНитт. Попробуй запрети ей! Потом забралась вся мокрая на скалу. Я ей говорю: «Когда-нибудь убьешься», а она смотрит прямо на меня и отвечает: «Это ничего для меня не изменит. И для остальных тоже».

Фэрроу. Так и сказала?

МакНитт. Именно так. «Слушай, — говорю я ей, — мне наплевать, если ты сломаешь шею, но ты же подхватишь воспаление легких прямо посреди моей следующей картины». А она смотрит на меня так жутко, как только умеет, и говорит: «А может быть, не будет больше никакой картины». И пошла прямо в дом, а меня ее проклятый швейцар не пропустил.

Фэрроу. Так и сказала? Вчера?

МакНитт. Именно так, потаскуха проклятая! Да больно надо было ее снимать! Да я…

Телефон звонит.

Фэрроу (хватая трубку). Да?.. Кто-о? Какие такие Голдштейн и Голдштейн? (Взрываясь.) Скажите им, чтобы шли к черту!.. Постойте! Скажите, мисс Гонда не нуждается ни в каких адвокатах! Скажите, что вы понятия не имеете, какого лешего они вообразили, что она в них нуждается! (В ярости швыряет трубку.)

Сальзер. Господи! Зачем мы вообще подписали с ней контракт! Одна головная боль с первого ее дня на площадке!

Фэрроу. Сол! Ты забываешься! В конце концов! Наша главная звезда!

Сальзер. А где мы ее откопали? В водосточной канаве! В водосточной канаве в Вене! И что теперь получаем за нашу заботу? Какую благодарность?

Клер. Практичности, вот чего ей не хватает! Вы знаете. Никаких возвышенных чувств. Ну никаких! Никакого товарищества. Честно говоря, не понимаю, что они все в ней нашли!

Сальзер. Пять миллионов баксов чистой прибыли за каждую картину — вот что нашел я!

Клер. Не знаю, как у нее это получается. Она же совершенно бессердечная. Вчера я ездила к ней после обеда обсудить сценарий. И что толку? Она не согласилась вставить младенца или собачку, как я хотела. Собаки такие человечные. Вы же знаете, все мы, в сущности, братья и…

Сальзер. Пимоллер права. Что-то в этом есть.

Клер. И к тому же… (Вдруг замолкает.) Подождите! Смешно! Как я раньше не подумала. Она упомянула об ужине.

Фэрроу (с нетерпением). Что она сказала?

Клер. Она встала и оставила меня одну, сказала, ей надо переодеться. «Я сегодня вечером иду в Санта-Барбару, — сказала она. Потом еще добавила: — Не люблю благотворительные миссии».

Сальзер. Господи, что она имела в виду?

Клер. Да когда она имеет что-то в виду? Так что я не смогла ей возразить, ну не смогла! Я спросила: «Мисс Гонда, вы действительно думаете, что вы настолько лучше всех остальных?» И, как думаете, что она имела наглость ответить? «Да — сказала она. — Я так думаю. Но лучше бы мне не приходилось так думать».

Фэрроу. Почему ты раньше мне не сказала?

Клер. Я забыла. Я действительно не знала, что у них что-то есть с Грэнтоном Сэерсом.

МакНитт. Старые дела. Я думал, она давно с ним порвала.

Клер. Ему-то что от нее надо?

Фэрроу. Ну, Грэнтон Сэерс, ты же его знаешь. Набитый дурак. Пятьдесят миллионов долларов три года назад. А сейчас, кто знает? Может, пятьдесят тысяч. Может, пятьдесят центов. Но хрустальные бассейны, греческие храмы в саду и…

Клер. И Кэй Гонда.

Фэрроу. Ах да, и Кэй Гонда. Дорогая игрушка или произведение искусства, это как посмотреть. Кэй Гонда была такой два года назад. Но не сейчас. Я знаю, что перед тем ужином в Санта-Барбаре вчера вечером она не видела Сэерса больше года.

Клер. Они поссорились?

Фэрроу. Нет. Не ссорились. Насколько я знаю, этот дурак трижды делал ей предложение. Она могла заполучить его, его греческие храмы, нефтяные скважины и все остальное в любую минуту, стоило ей глазом моргнуть.

Клер. А потом у нее не случилось каких-либо затруднений?

Фэрроу. Да нет, никаких. Ты знаешь, она ведь должна была сегодня подписать с нами новый контракт. Она клятвенно обещала быть здесь в пять и вот…

Сальзер (вдруг хватаясь за голову). Тони! Контракт!

Фэрроу. Что контракт?

Сальзер. Может быть, она передумала и сбежала.

Клер. Это только поза, мистер Сальзер, поза. Она так заявляет после каждой картины.

Сальзер. Да ну? Вот бы ты посмеялась, если бы тебе пришлось два месяца ползать за ней на коленках, как нам. «С меня хватит, — говорит. — Разве это что-то значит?» Пять миллионов прибыли с картины — это что-то значит?! «Разве это стоит делать?» Ха! Двадцать тысяч в неделю мы ей предложили, а она спрашивает, стоит ли это делать!

Фэрроу. Нет, нет, Сол. Следи за собой. Знаешь, я думаю, она придет в пять. Это в ее стиле. Она дико непредсказуемая. Ее поступки нельзя судить по обычным меркам. С ней все может быть.

Сальзер. Тони, а что с контрактом? Она опять настаивала… Там опять что-то было по поводу Мика Уотса?

Фэрроу (вздыхает). К сожалению, было. Нам опять пришлось это вписать. С тех пор как она с нами, Мик Уотс — ее представитель по связям с общественностью. Очень неудачный.

Клер. Все это отребье, которое она собирает вокруг себя. А никто из нас для нее недостаточно хорош! Вот теперь она попала в переделку — я рада. Да, рада! Не понимаю, почему мы должны из-за этого убиваться!

МакНитт. Мне так наплевать! Я лучше сниму Джоан Тьюдор.

Клер. А я лучше буду писать сценарии для Сэлли Суини. Она такая милашка. И…

Входная дверь распахивается. Врывается мисс Дрэйк и захлопывает ее за собой, как будто за ней гонятся.

Мисс Дрэйк. Она здесь!

Фэрроу (вскакивая). Кто? Гонда?!

Мисс Дрэйк. Нет! Мисс Сэерс! Мисс Фредерика Сэерс!

Все ахают.

Фэрроу. Что? Здесь?

Мисс Дрэйк (с глупым видом показывая на дверь). Там! Прямо там!

Фэрроу. Боже мой!

Мисс Дрэйк. Она хочет видеть вас, мистер Фэрроу. Она требует вас видеть!

Фэрроу. Так впусти ее! Впусти ее, ради бога! (Мисс Дрэйк делает движение к двери.) Стой! (Остальным.) Вам лучше уйти отсюда! Может быть, это конфиденциально. (Выталкивает их в дверь справа.)

Сальзер (уходя). Заставь ее говорить, Тони! Ради всего святого, заставь ее говорить!

Фэрроу. Не беспокойся!

Сальзер, Клер и МакНитт уходят. Фэрроу накидывается на мисс Дрэйк.

Фэрроу. Что стоишь столбом? Давай ее сюда!

Мисс Дрэйк поспешно уходит. Фэрроу плюхается за стол и пытается принять равнодушный вид. Дверь распахивается, и входит Фредерика Сэерс. Это высокая, суровая леди средних лет, с проседью в волосах, держится прямо, одета в траур. Мисс Дрэйк суетливо бежит за ней. Фэрроу вскакивает.

Мисс Дрэйк. Мисс Фредерика Сэерс, мистер Фэр…

Мисс Сэерс (отталкивая ее). Отвратительные порядки на вашей студии, Фэрроу! Так нельзя вести дела.

Мисс Дрэйк исчезает, прикрыв за собой дверь.

У ворот на меня набросились пять репортеров и преследовали меня до вашего офиса. Полагаю, теперь все, включая цвет моего нижнего белья, попадет в газеты.

Фэрроу. Дорогая мисс Сэерс! Как поживаете? Так мило, что вы зашли! Будьте совершенно уверены, что я…

Мисс Сэерс. Где Кэй Гонда? Мне надо ее увидеть. Сейчас же.

Фэрроу (смотрит на нее с потрясенным видом. Затем). Присаживайтесь, мисс Сэерс. Позвольте выразить мои глубочайшие соболезнования вашему горю в связи с преждевременной кончиной вашего брата, который…

Мисс Сэерс. Мой брат был дураком. (Садится.) Я всегда знала, что он так кончит.

Фэрроу (осторожно). Честно говоря, у меня не было возможности узнать подробности этой трагедии. Какая именно смерть постигла мистера Сэерса?

Мисс Сэерс (недоброжелательно глядя на него). Мистер Фэрроу, ваше время дорого. Мое тоже. Я пришла сюда не отвечать на вопросы. На самом деле я вообще пришла сюда поговорить не с вами. Я пришла, чтобы найти мисс Гонду. Это очень срочно.

Фэрроу. Мисс Сэерс, давайте внесем ясность. Я сегодня с раннего утра пытался с вами связаться. Вы должны знать, кто пустил эти слухи. И вы должны понимать, насколько они абсурдны. Так случилось, что мисс Гонда вчера ужинала с вашим братом. Сегодня утром его нашли мертвым, с пулей в животе. Это ужасно, и я глубоко соболезную, поверьте, но неужели этого достаточно, чтобы подозревать мисс Гонду в убийстве? На основании одного только факта, что она была последней, кто его видел?

Мисс Сэерс. И того факта, что с тех пор никто не видел ее.

Фэрроу. Она… она правда это сделала?

Мисс Сэерс. Мне нечего сказать по этому поводу.

Фэрроу. В ту ночь в вашем доме еще кто-нибудь был?

Мисс Сэерс. Мне нечего сказать по этому поводу.

Фэрроу. Боже мой! (Берет себя в руки.) Послушайте, мисс Сэерс. Я хорошо понимаю, что вы не хотите, чтобы это попало в прессу, но мне-то строго конфиденциально вы можете сказать? При каких обстоятельствах погиб ваш брат?

Мисс Сэерс. Я дала показания в полиции.

Фэрроу. Полиция отказывается что-либо говорить!

Мисс Сэерс. Должно быть, у них есть на это причины.

Фэрроу. Мисс Сэерс! Пожалуйста, постарайтесь меня понять! Я имею право знать. Что именно случилось на этом ужине?

Мисс Сэерс. Я никогда не следила за Грэнтоном и его пассиями.

Фэрроу. Но…

Мисс Сэерс. А мисс Гонду вы спрашивали? Что она говорит?

Фэрроу. Вот что, раз вы мне не говорите, то и я вам не скажу.

Мисс Сэерс. Я и не прошу вас говорить. Честно говоря, то, что вы можете сказать, не представляет для меня ни малейшего интереса. Я хочу увидеть мисс Гонду. Это для ее же блага. И для вашего, полагаю.

Фэрроу. Я могу ей что-нибудь передать?

Мисс Сэерс. Мой дорогой, вы ведете себя, как ребенок.

Фэрроу. Да что, ради всего святого, происходит? Если вы обвинили ее в убийстве, это не дает вам права приходить сюда и требовать встречи с ней! Если она прячется, то не от вас ли в первую очередь?

Мисс Сэерс. Очень жаль, если так. Очень неосмотрительно. Очень.

Фэрроу. Слушайте. Предлагаю сделку. Вы рассказываете мне все, а я отведу вас к мисс Гонде. Никак иначе.

Мисс Сэерс (встает). Мне всегда говорили, что у людей, которые работают в кино, отвратительные манеры. Чрезвычайно жаль. Пожалуйста, передайте мисс Гонде, что я пыталась. Теперь я не отвечаю за последствия.

Фэрроу (вставая за ней). Подождите! Мисс Сэерс! Подождите минутку! (Она оборачивается к нему.) Прошу прощения! Простите меня, пожалуйста! Я… я немного не в себе, вы же понимаете. Умоляю, мисс Сэерс, вдумайтесь, что это значит! Величайшая кинозвезда! Мечта всего мира! Ее боготворят миллионы. Это практически религия.

Мисс Сэерс. Я никогда не одобряла кино. И никогда его не смотрю. Развлечение для идиотов.

Фэрроу. Вы бы так не сказали, если бы почитали письма ее поклонников. Думаете, они написаны продавщицами и школьниками, как другая подобная писанина? Нет. Только не письма Кэй Гонде. Их пишут преподаватели колледжей, писатели, и судьи, и министры! Все! Грязные фермеры и мировые знаменитости! Это невероятно! Я сколько работаю, такого не видел.

Мисс Сэерс. Правда?

Фэрроу. Не знаю, что она с ними со всеми делает, но что-то делает. Для них она не кинозвезда — для них она богиня. (Перебив самого себя.) Ох, простите. Я понимаю, что вы чувствуете по отношению к ней. Конечно, мы-то с вами знаем, что мисс Гонда не безупречна. На самом деле она очень сложный человек, который…

Мисс Сэерс. Я считала ее очень привлекательной. Немного анемичная. Ей не хватает витаминов, безусловно. (Вдруг оборачиваясь к нему.) Она была счастлива?

Фэрроу (глядя на нее). Почему вы спрашиваете?

Мисс Сэерс. Я не думаю, что была.

Фэрроу. Это, мисс Сэерс, вопрос, который я задаю себе годами. Она странная.

Мисс Сэерс. Странная.

Фэрроу. Но вы, конечно, очень может быть, ненавидите ее так, что хотите уничтожить!

Мисс Сэерс. Я вообще ее не ненавижу.

Фэрроу. Тогда, бога ради, помогите мне спасите ее имя! Расскажите мне, что случилось! Так или иначе, но надо остановить эти сплетни! Давайте остановим эти сплетни!

Мисс Сэерс. Мой дорогой, это становится утомительным. В последний раз спрашиваю: позволите вы мне поговорить с мисс Гондой или нет?

Фэрроу. Извините, но это невозможно, и…

Мисс Сэерс. Или вы дурак, или сами не знаете, где она. В любом случае печально. Хорошего дня.

Она в дверях, когда распахивается дверь справа. Сальзер и МакНитт входят, вталкивая Мика Уотса. Мик Уотс высокий мужчина около тридцати пяти лет, платиновый блондин со свирепым лицом головореза и голубыми глазами младенца. Сразу видно, что он сильно пьян.

МакНитт. Вот тебе твой любимый Мик Уотс!

Сальзер. Где, ты думаешь, мы его нашли? Он был… (Быстро замолкает, увидев мисс Сэерс.) О, прошу прощения! Мы думали, мисс Сэерс ушла!

Мик Уотс (высвобождаясь из их рук). Мисс Сэерс?! (Угрожающе приближается к ней.) Что вы им сказали?

Мисс Сэерс. А вы кто, молодой человек?

Мик Уотс. Что вы им сказали?!

Мисс Сэерс (надменно). Я ничего им не сказала.

Мик Уотс. Вот и держи язык за зубами! Держи язык за зубами!

Мисс Сэерс. Это, молодой человек, именно то, что я и делаю. (Уходит.)

МакНитт (подходя к Мику Уотсу и зло глядя). Эй ты, пьяная рожа!

Фэрроу (перебивая его). Подожди минуту! Что случилось? Где вы его нашли?

Сальзер. Внизу, в отделе рекламы! Только подумай! Он пошел прямо туда, и там на него накинулась толпа репортеров, и они начали заливать в него спиртные напитки и…

Фэрроу. Господи!

Сальзер. И вот, что он им выдал в качестве официального заявления прессе! (Выхватывает лист бумаги, который мял в руках, читает) «Кэй Гонда не готовит себе еду и не вяжет одежду. Она не играет в гольф, не усыновляет детей и не содержит приют для бездомных лошадей. Она не похожа на свою дорогую старушку мать — у нее просто нет дорогой старушки матери. Она не такая, как мы с вами. Она никогда не была, как мы с вами. О такой, как она, вы, скоты, и мечтать не можете!»

Фэрроу (хватаясь за голову). Он им такое выдал?

Сальзер. Ты меня что, за дурака держишь? Мы еще вовремя его оттуда выцарапали!

Фэрроу (подходя к Мику Уотсу, заискивающе). Садись, Мик, садись. Вот молодец.

Мик Уотс шлепается на стул и сидит в ступоре, глядя в пространство.

МакНитт. Если позволите мне один раз врезать этому мерзавцу, он скажет все, что надо.

Сальзер яростно толкает его локтем, чтобы он замолчал. Фэрроу, метнувшись к шкафу, достает стакан и графин, наливает.

Фэрроу (нагнувшись к Мику Уотсу, с участливым видом предлагая ему стакан). Выпьешь, Мик?

Мик Уотс не шевелится и не отвечает.

Хорошая погода, Мик. Хорошая, но жаркая. Ужасно жарко. Может, выпьем вместе?

Мик Уотс (глухо и монотонно). Я ничего не знаю. Уберите алкоголь. Идите к черту.

Фэрроу. Ты о чем?

Мик Уотс. Я ни о чем — и это относится ко всему.

Фэрроу. Ну так можешь выпить. Мне показалось, ты хочешь пить.

Мик Уотс. Я ничего не знаю о Кэй Гонде. Ничего о ней не слышал… Кэй Гонда. Смешное имя, да? Я однажды ходил на исповедь, очень давно, и там говорили об искуплении всех грехов. Бесполезно кричать: «Кэй Гонда!» — и думать, что все грехи сняты. Просто дай две монетки — и вернёшься чистый, как снег.

Остальные переглядываются и безнадежно пожимают плечами.

Фэрроу. Я тут подумал, Мик, не буду я предлагать тебе еще пить. Лучше съешь что-нибудь.

Мик Уотс. Я не хочу есть. Я уже много лет не хочу есть. А она хочет.

Фэрроу. Кто?

Мик Уотс. Кэй Гонда.

Фэрроу (нетерпеливо). А ты случайно не знаешь, где она будет есть в следующий раз?

Мик Уотс. На небесах.

Фэрроу беспомощно трясет головой.

На голубых небесах с белыми лилиями. Очень белые лилии. Только она никогда не найдет.

Фэрроу. Я тебя не понимаю, Мик.

Мик Уотс (впервые внимательно на него посмотрев). Не понимаете? Она тоже. Только это ни к чему. Ни к чему пытаться разобраться, потому что если пытаешься, в конце концов у тебя в руках только больше грязи, которую ты хотел стереть. На всей земле не хватит полотенец, чтоб ее стереть. Полотенец не хватит. Вот в чем загвоздка.

Сальзер (нетерпеливо). Послушай, Уотс, ты должен что-то знать. Лучше бы тебе быть с нами заодно. Вспомни, тебя уволили из всех газет на том и на этом берегу…

Мик Уотс. И еще из многих посередине.

Сальзер. Так что, если что-нибудь случиться с Гондой, ты не найдешь здесь работы, если только сейчас не поможешь нам и…

Мик Уотс (безразличным тоном). Думаете, я захочу остаться с вами подлецами без нее?

МакНитт. Господи, да что они все находят в этой сучке!

Мик Уотс оборачивается и пристально-угрожающе смотрит на МакНитта.

Сальзер (примиряюще). Ну, ну, Мик, он не это имел в виду, он пошутил, он…

Мик Уотс медленно, неторопливо встает, не спеша подходит к МакНитту и бьет его прямо по лицу, так что тот летит на пол. Фэрроу бросается на помощь оглушенному МакНитту. Мик Уотс неподвижно стоит с абсолютным безразличием, опустив руки.

МакНитт (медленно поднимая голову). Проклятый… Фэрроу (удерживая его). Спокойствие, Билл, спокойствие, следи за…

Дверь распахивается, врывается запыхавшаяся Клер Пимоллер.

Клер. Едет! Едет!

Фэрроу. Кто?

Клер. Кэй Гонда! Только что видела, как ее машина свернула за угол!

Сальзер (глядя на наручные часы). Боже! Пять часов! Ну что тут скажешь!

Фэрроу. Я знал, она приедет! Я знал! (Бросается к телефону, крича.) Мисс Дрэйк! Несите контракт!

Клер (дергая его за рукав). Тони, ты ведь не скажешь ей, что я говорила? Я всегда была ее лучшей подругой! Я все сделаю, чтоб ей угодить! Я всегда…

Сальзер (хватая трубку). Соедините с отделом рекламы. Быстро!

МакНитт (кидаясь к Мику Уотсу). Я пошутил, Мик! Ты знаешь, что я пошутил. Ничего серьезного, да, дружище?

Мик Уотс не двигается и не смотрит на него. Уотс один остается неподвижным среди всеобщей паники.

Сальзер (кричит в телефон). Алло, Мигли?.. Обзвони все газеты! Пусть не занимают первую полосу! Потом скажу! (Бросает трубку.)

Входит мисс Дрэйк с бумагами.

Фэрроу (показывая на стол). Кладите сюда, мисс Дрэйк! Спасибо!

Слышны приближающиеся шаги.

Всем улыбаться! Улыбнитесь! Не дайте ей понять, что мы хоть на минуту могли подумать, что она…

Все, за исключением Мика Уотса, подчиняются, все взгляды направлены на дверь. Дверь открывается. Входит мисс Терренс и останавливается на пороге. Это педантичная, невыразительная особа женского пола.

Мисс Терренс. Мисс Гонда здесь?

Все испускают разочарованный стон.

Сальзер. О господи!

Мисс Терренс (глядя на неподвижную группу). В чем дело?

Клер (сдавленным голосом). Вы… это вы приехали на машине мисс Гонды?

Мисс Терренс (с интонацией оскорбленного достоинства). Конечно. У мисс Гонды здесь в пять часов назначена деловая встреча, и я подумала, что мой долг, как секретаря, приехать и сказать мистеру Фэрроу, что, похоже, мисс Гонда прийти не сможет.

Фэрроу (глухо). Так, так.

Мисс Терренс. Еще я хотела бы уточнить кое-что… странное. Прошлой ночью кто-нибудь со студии был дома у мисс Гонды?

Фэрроу (оживая). Нет. С какой стати, мисс Терренс?

Мисс Терренс. В этом и заключается странность.

Сальзер. В чем?

Мисс Терренс. Я не могу понять. Я спрашивала слуг, но они не брали.

Фэрроу. Не брали что?

Мисс Терренс. Если никто другой их не брал, значит, мисс Гонда возвращалась домой вчера ночью.

Фэрроу (нетерпеливо). Почему, мисс Терренс?

Мисс Терренс. Потому что вчера я видела их у нее на столе, уже после того, как она уехала в Санта-Барбару. А сегодня утром, когда я зашла в ее комнату, их не было.

Фэрроу. Что исчезло?

Мисс Терренс. Шесть писем из тех, что приходят мисс Гонде от поклонников.

Общий разочарованный вздох.

Сальзер. Вот чокнутая!

МакНитт. Я-то подумал!

Внезапно Мик Уотс начинает хохотать без видимой на то причины.

Фэрроу (сердито). Над чем ты смеешься?

Мик Уотс (спокойно). Над Кэй Гондой.

МакНитт. Да, гоните вы отсюда эту пьянь!

Мик Уотс (не глядя ни на кого). Великие поиски. Безнадежные поиски. Зачем мы надеемся? Зачем ищем, хотя были бы счастливее, если бы и не знали о существовании того, что ищем? Зачем она ищет? Почему ее должны ранить? (Внезапно оборачивается ко всем, с ненавистью.) Будьте вы все прокляты!

Занавес

АКТ I

Сцена 1

Занавес поднимается, открывая киноэкран, по которому медленно ползут строки письма. Оно написано четким, разборчивым почерком:

«Дорогая мисс Гонда!

Я не большой поклонник кино, но не пропускаю ни одного фильма с Вами. В Вас есть что-то, чему я не могу найти названия, что-то, что было и во мне, но я это утратил. И у меня есть чувство, что Вы сохраняете это для меня, для всех нас. У меня это было очень давно, когда я был очень молод. Вы знаете, как это бывает; когда ты очень молод, впереди тебя ждет что-то такое большое, что ты боишься его, но в то же время ждешь. И это ожидание делает тебя счастливым. Потом проходят годы, а оно так и не приходит. И потом, однажды, ты понимаешь, что уже не ждешь. Это может показаться глупым, потому что ты так и не знаешь, что это было, чего ты ждал. Я смотрю на себя и не знаю. Но когда я смотрю на Вас — тогда я знаю, что это было.

И если когда-нибудь, каким-то чудом, Вы войдете в мою жизнь, я брошу все и пойду за Вами, и с радостью положу за Вас свою жизнь, потому что, понимаете, я все еще остаюсь человеком.

Полностью Ваш, Джордж С. Перкинс, С. Хувер-стрит, Лос-Анджелес, Калифорния».

Когда письмо доходит до последней строчки, свет полностью гаснет, и, когда он загорается снова, экрана уже нет и сцена представляет из себя гостиную Джорджа С. Перкинса.

Это такая же комната, как тысячи других комнат в тысяче других домов, хозяева которых имеют достойный, хоть и небольшой доход и сами являются достойными, хоть и невеликими личностями.

Сзади, в центре, открытая широкая стеклянная дверь на улицу. Слева внутренняя дверь.

Вечер. На улице темно. Миссис Перкинс стоит посреди комнаты, ее фигура напряжена, и она с возмущенным видом наблюдает за Джорджем С. Перкинсом, который поворачивает ключ в замочной скважине, стоя снаружи. Миссис Перкинс похожа на костлявую хищную птицу, которая никогда не была молодой. Джордж С. Перкинс — невысокий блондин, полный и беспомощный, ему немного больше сорока. Входя, он насвистывает веселый мотив. Настроение у него очень хорошее.

Миссис Перкинс (не двигаясь, грозным голосом). Ты опоздал.

Перкинс (весело). Милая, у моего опоздания есть веское оправдание.

Миссис Перкинс (скороговоркой). Не сомневаюсь. Но послушай меня, Джордж Перкинс, ты должен как-то повлиять на мальца. У твоего сына опять тройка по арифметике. Если отцу совершенно наплевать на своих детей, то чего ждать от мальчишки, который…

Перкинс. Любимая, простим ребенка в виде исключения — просто ради праздника.

Миссис Перкинс. Какого еще праздника?

Перкинс. Как ты отнесешься к тому, чтобы стать женой помощника руководителя Дэффодил Кэнинг Ко?

Миссис Перкинс. Я бы согласилась не раздумывая. Но у меня нет надежды, что он на мне жениться.

Перкинс. Так вот, милая, ты его жена. С сегодняшнего дня.

Миссис Перкинс (неопределенно). О! (Кричит в дом.) Мама! Пойди сюда!

В двери слева появляется ковыляющая к ним миссис Шляй. Она толстая и производит впечатление дамы, хронически недовольной этим миром.

Миссис Перкинс (начинает говорить с полухвастливой-полуязвителъной интонацией). Мама, Джорджа повысили.

Миссис Шляй (сухо). Долго же мы этого ждали.

Перкинс. Вы не поняли. Я помощник руководителя (смотрит на нее, ожидая реакции, и, не обнаружив ни малейшей, добавляет, запинаясь) «Дэффодил Кэнинг Ко».

Миссис Шляй. Ну?

Перкинс (беспомощно разводит руками). Ну…

Миссис Шляй. Все, что я могу сказать, — хороший же ты выбрал способ отметить новую должность, явившись домой в такое время и заставив нас ждать тебя с ужином и…

Перкинс. О, я…

Миссис Шляй. Мы поели, не беспокойся! Никогда не видела мужчину, которого хоть немного заботила бы его семья, никогда!

Перкинс. Извините меня. Я ужинал с боссом. Мне следовало позвонить, но я не мог заставить его ждать. Понимаете, босс пригласил меня на ужин, лично.

Миссис Перкинс. А я ждала тебя здесь, хотела рассказать тебе кое-что, приготовила приятный сюрприз и…

Миссис Шляй. Не говори ему, Рози. Теперь не говори. Это будет ему уроком.

Перкинс. Но я полагал, ты поймешь. Я полагал, ты будешь счастлива. (Торопливо поправляется.) Ну, рада, что меня сделали…

Миссис Перкинс. Помощником руководителя! Господи, ты что, теперь всю жизнь будешь это повторять?

Перкинс (мягко). Рози, я ждал этого двадцать лет.

Миссис Шляй. Это, мальчик мой, не повод для гордости.

Перкинс. Двадцать лет — это долго. Любой устанет. Но теперь мы можем принять это легко… светло… (С внезапной горячностью.) Понимаете, светло… (Спохватившись, оправдывающимся тоном.) То есть легко.

Миссис Шляй. Нет, только послушайте его! Сколько вы зарабатываете. Мистер Рокафеллер?

Перкинс (с тихой мольбой). Сто шестьдесят пять долларов.

Миссис Перкинс. В неделю?

Перкинс. Да, милая, в неделю… Каждую неделю.

Миссис Шляй (впечатленная). Ну! (Резко.) Ну и что ты стоишь? Садись. Небось страшно устал.

Перкинс (оживая). Не возражаешь, если я сниму пиджак? Душновато сегодня.

Миссис Перкинс. Я принесу твой халат. Не простудись. (Уходит налево.)

Миссис Шляй. Тут надо как следует подумать. Много можно сделать со ста шестьюдесятью пятью долларами. Конечно, некоторые зарабатывают и по двести. Но и сто шестьдесят пять — это неплохо.

Перкинс. Я тут подумал…

Миссис Перкинс (возвращается с вульгарного вида полосатым фланелевым халатом.) Ну вот. Надень, будь паинькой. Мягонький и уютный.

Перкинс (послушно надевает). Спасибо… Милая, я тут подумал, что если… Я долго об этом думал, ночами, понимаешь… Строил планы…

Миссис Перкинс. Планы? А жена ничего об этом не знает?

Перкинс. Ну, я же просто мечтал… Я хотел…

Сверху слышен грохот, шум драки и детский визг.

Голос мальчика (за сценой). Нет, не дам! Не дам! Соплячка!

Голос девочки. Ма-аа-ма-а!

Голос мальчика. Я тебе задам! Я тебе…

Голос девочки. Ма-аа-ма-а! Он меня бье-оот!

Миссис Перкинс (открывает дверь слева и кричит наверх). Замолчите и марш в постель оба, или я вам обоим задам жару! (Захлопывает дверь. Шум наверху переходит в тихое хныканье.) Клянусь жизнью, я не понимаю, почему из всех детей на свете мне достались именно эти!

Перкинс. Пожалуйста, милая, не сегодня. Я устал. Я хотел поговорить… о планах.

Миссис Перкинс. Каких планах?

Перкинс. Я думал… если мы будем очень экономить, мы могли бы отправиться в путешествие… через год-другой… поехать в Европу… Ну, знаешь, в Швейцарию или Италию… (Смотрит на нее без надежды и, не видя реакции, добавляет.) Ну ты знаешь, это где горы.

Миссис Перкинс. И что?

Перкинс. И озера. И снег высоко на вершинах. И закаты.

Миссис Перкинс. А мы-то что будем там делать?

Перкинс. О… ну… думаю, просто отдыхать. И вроде как посмотрим места. Знаешь, посмотрим на лебедей и парусники. Только мы двое.

Миссис Шляй. У-гу. Только вы двое.

Миссис Перкинс. Да, Джордж Перкинс, вы всегда были мастером расшвыривать деньги. А я потом лезь из кожи вон, чтобы сэкономить каждый пенни. Лебеди, ну конечно! Прежде чем думать о всяких лебедях, купил бы нам новый холодильник, вот все, что я могу сказать.

Миссис Шляй. И миксер для майонеза. И электрическую стиральную машину. И о новом автомобиле пора подумать. Старый на куски разваливается. И…

Перкинс. Слушайте, вы не понимаете. Я не хочу ничего из того, что нам нужно.

Миссис Перкинс. Что?

Перкинс. Я хочу того, что мне совершенно не нужно.

Миссис Перкинс. Джордж Перкинс! Ты что, пьян?

Перкинс. Рози, я…

Миссис Шляй (решительно). Хватит с меня этих глупостей! Спустись на землю, Джордж Перкинс. Есть кое-что поважнее, о чем надо подумать. Рози приготовила тебе сюрприз. Скажи ему, Рози.

Миссис Перкинс. Я только сегодня узнала. Джордж. Ты обрадуешься.

Миссис Шляй. Он будет в восторге. Говори. Миссис Перкинс. Ну, я… я была сегодня у врача. У нас будет ребенок.

Молчание. Две женщины смотрят, слегка улыбаясь, на Перкинса, лицо которого медленно приобретает выражение неподдельного ужаса.

Перкинс (с отчаяньем). Еще один?

Миссис Перкинс (весело). Ага. Еще один совершенно новый малыш.

Он молча смотрит на нее, как в столбняке.

Ну?

Он не двигается.

Ну что с тобой?

Он не реагирует.

Ты не рад?

Перкинс (медленно, тяжело). Его не будет.

Миссис Перкинс. Мама! Что он говорит?

Перкинс (глухо, без выражения). Ты слышала, что я сказал. Ты не можешь рожать. Ты не родишь.

Миссис Шляй. Ты хочешь сказать то, что говоришь? Ты думаешь о… о…

Перкинс (глухо). Да.

Миссис Перкинс. Мама!

Миссис Шляй (с яростью). Ты хоть знаешь, о ком говоришь? Ты говоришь о моей дочери, а не об уличной девке! Ляпнуть такое… собственной жене… собственной…

Миссис Перкинс. Да что с тобой?

Перкинс. Рози, я не хотел тебя оскорбить. В наше время это вполне безопасно и…

Миссис Перкинс. Пусть он замолчит, мама!

Миссис Шляй. Где ты этого нахватался? Приличные люди о таком даже не знают! Слышишь, это бывает в среде гангстеров или актрис. Но в уважаемом доме, в законном браке!

Миссис Перкинс. Что с тобой сегодня случилось?

Перкинс. Не сегодня, Рози. Это случилось уже очень давно… Но теперь с этим покончено. Я способен хорошо позаботиться о тебе и о детях. Но отдых, Рози, я не могу просто выбросить это из головы.

Миссис Перкинс. О чем ты? Какое лучшее применение ты решил найти своим огромным деньгам, чем забота о ребенке?

Перкинс. Вот именно. Займись этим сама. Больница и врачи. Овощное пюре за двадцать пять центов банка. Школа и корь. Все сначала. И ничего другого.

Миссис Перкинс. Вот, что ты думаешь о своем долге! Нет ничего более святого, чем семья. Ничего более благодатного. Разве я не потратила все свою жизнь, создавая тебе домашний очаг? Разве у тебя нет всего, о чем только может мечтать порядочный мужчина? Чего тебе еще нужно?

Перкинс. Рози, это не значит, что я не ценю того, что у меня есть. Я очень ценю. Только… Ну, вот как этот мой халат. Я рад, что он у меня есть, он теплый и удобный, и мне он нравится. Мне нравится надевать его. И это все. Но нужно больше.

Миссис Перкинс. Нет, вот это мне нравится! Роскошный халат, который я подарила тебе на день рождения! Если он тебе не нравится, почему ты не купишь другой?

Перкинс. Рози, я ведь не об этом! Я о том, что человек не может прожить жизнь ради халата. Или ради вещей, которые для него стоят в одном ряду с халатом. Вещей, которые ничего ему не дают, — я имею в виду, ничего внутреннего. У человека должно быть что-то, что его пугает — пугает и делает счастливым. Это как пойти в церковь, но это не в церкви. Что-то, что можно почитать. Что-то возвышенное, Рози… да, возвышенное.

Миссис Перкинс. Ну, если тебе не хватает культурных впечатлений, то я ведь купила регулярную подписку на новые книжные издания.

Перкинс. О, я знаю, что коряво объясняю! Все, о чем я прошу, — не дай родиться этому ребенку, Рози. Для меня тогда все кончится. Если я выкину это из головы, я состарюсь. Я не хочу состариться. Не сейчас. Господи, не сейчас! Дай мне хоть несколько лет, Рози!

Миссис Шляй (налетая на нее). Рози, золотко! Не плачь так, детка! (Оборачиваясь к Перкинсу.) Видишь, что ты наделал? Чтоб ты больше не вздумал разевать при мне свой поганый рот! Хочешь убить свою жену? Вот, например, китайцы делают аборты — так у них, у всех женщин потом рахит.

Перкинс. Мама, кто вам только такое сказал?

Миссис Шляй. То есть я не знаю, о чем говорю? Я так понимаю, что только наш великий бизнесмен может объяснять нам, что есть что?

Перкинс. Я не имел в виду… Я только имел в виду…

Миссис Перкинс (сквозь рыдание). Оставь маму в покое, Джордж.

Перкинс (в отчаянье). Но я не…

Миссис Шляй. Я поняла. Я прекрасно поняла, Джордж Перкинс. Старым матерям в наше время не остается ничего, как только заткнуться и молча ждать, когда их отправят на кладбище!

Перкинс (решительно). Мама, я хотел бы, чтоб вы не пытались...(храбро) мешать.

Миссис Шляй. Вот как? Вот как значит? Я, значит, мешаю? Я тебе, значит, в тягость? Что ж, рада, что вы мне это сказали, мистер Перкинс! А я-то, бедная дуреха, прислуживаю в этом доме и воображаю, что он мой! Вот ваша благодарность. Что ж, я здесь больше ни минуты не останусь. Ни минуты. (Убегает налево, хлопнув дверью.)

Миссис Перкинс (в ужасе). Джордж!.. Джордж, если ты не извинишься, мама от нас уедет!

Перкинс (с внезапной отчаянной храбростью). Пусть уезжает.

Миссис Перкинс (смотрит на него, не веря своим глазам, затем). Так вот до чего дошло? Так вот что с тобой сделало твое большое повышение? Прийти домой, переругаться со всеми, выбросить на улицу старенькую маму своей жены! Если ты думаешь, что я стану терпеть…

Перкинс. Послушай, я терпел ее, сколько мог. Будет лучше, если она уедет. Рано или поздно этим бы кончилось.

Миссис Перкинс. Это ты послушай, Джордж Перкинс! Если ты не извинишься перед мамой, если ты не извинишься перед ней до завтрашнего утра, я не заговорю с тобой больше до конца жизни!

Перкинс (устало). Сколько раз я уже это слышал!

Миссис Перкинс выбегает в дверь слева и хлопает дверью. Перкинс с усталым видом сидит не двигаясь. Старомодные часы бьют девять. Он медленно встает, выключает свет, его тень ложится на стеклянную дверь. В комнате полумрак, но есть свет от камина. Он устало склоняет голову на руки. В дверь звонят. Это короткий, тревожный звук, как будто звонок издает его, не имея на это права. Перкинс стоит, глядя на входную дверь, удивленный и встревоженный, потом подходит и открывает ее. Прежде чем мы видим, кто пришел, он вскрикивает, ошеломленно: «Господи!» (Перкинс делает шаг назад. На пороге стоит Кэй Гонда. На ней изысканно простой черный костюм, очень современный, аскетически строгий; черная шляпа, черные туфли, чулки и перчатки, в руках черная сумочка. Ее светлые, отливающие золотом волосы и бледное лицо составляют яркий контраст с ее одеждой. У нее странное лицо и взгляд, от которого становится не по себе. Она высокая и очень стройная. Она двигается медленно, ходит легко, бесшумно. Она производит впечатление какого-то не настоящего, неземного существа. Больше похожа на привидение, чем на женщину.

Кэй Гонда. Пожалуйста, не шумите. И впустите меня.

Перкинс (глупо запинаясь). Вы… вы же…

Кэй Гонда. Кэй Гонда. (Входит и закрывает за собой дверь.)

Перкинс. П-почему…

Кэй Гонда. Вы Джордж Перкинс?

Перкинс (глупо). Да, мэм. Джордж Перкинс. Джордж С. Перкинс. Только как…

Кэй Гонда. У меня случилась беда. Вы об этом слышали?

Перкинс. Д-да… О господи!.. Да.

Кэй Гонда. Мне нужно спрятаться. На одну ночь. Это опасно. Вы позволите мне остаться здесь?

Перкинс. Здесь?

Кэй Гонда. Да. На одну ночь.

Перкинс. Но как… что… почему вы…

Кэй Гонда (открывает сумочку и показывает ему письмо). Я прочитала ваше письмо. И подумала, что здесь меня никто не будет искать. И подумала, что вы захотите помочь мне.

Перкинс. Я… Мисс Гонда, извините, пожалуйста, Вы знаете, что достаточно… Я имею в виду, если я не вижу смысла… Я имею в виду, если вам нужна помощь, вы можете оставаться здесь до конца жизни, мисс Гонда.

Кэй Гонда (спокойно). Спасибо.

Кладет сумочку на стол, снимает шляпу и перчатки, с таким невозмутимым видом, как будто она у себя дома. Он не сводит с нее глаз.

Перкинс. Вы хотите сказать… Вас действительно преследуют?

Кэй Гонда. Полиция. (Добавляет.) За убийство.

Перкинс. Я не дам им до вас добраться. Если есть что-то, что я могу…

Замолкает. За дверью слева слышны приближающееся шаги.

Голос миссис Перкинс (за сценой). Джордж!

Перкинс. Да… милая?

Миссис Перкинс. Кто там звонил в дверь?

Перкинс. Никто… никто, милая. Кто-то ошибся адресом. (Слушает удаляющиеся шаги, затем шепотом.) Это моя жена. Нам лучше не шуметь. Она не плохая. Только… она не поймет.

Кэй Гонда. Если меня найдут здесь, вам не поздоровится.

Перкинс. Не важно. (Она медленно улыбается. Он беспомощно показывает вокруг себя.) Чувствуйте себя, как дома. Спать можете здесь, на кушетке, а я буду снаружи следить, чтобы никто не…

Кэй Гонда. Нет. Я не хочу спать. Останьтесь здесь. Нам с вами есть о чем поговорить.

Перкинс. О, да. Конечно… а… а о чем, мисс Гонда?

Она, не отвечая, садится. Он присаживается на край стула, собирает полы халата, жалкий и смущенный. Она выжидательно смотрит на него, в ее глазах молчаливый вопрос. Он моргает, чистит горло, говорит решительно.

Довольно прохладный вечер.

Кэй Гонда. Да.

Перкинс. Вот вам и Калифорния… Золотой Запад… Всегда солнечно, но холодно… но очень холодно по ночам.

Кэй Гонда. Дайте мне сигарету.

Он вскакивает, достает пачку сигарет, ломает три спички, и только четвертую ему удается зажечь. Она откидывается назад, держа зажженную сигарету между пальцами.

Перкинс (беспомощно мямлит). Я… Я курю такие. Они более легкие. (Смотрит на нее несчастным взглядом. Он так много мог бы ей сказать. Ищет слова. Наконец.) Вот Джо Такер — это мой друг — тот курит сигары. А я нет. Никогда.

Кэй Гонда. У вас много друзей?

Перкинс. Да, конечно. Много. Жаловаться не приходится.

Кэй Гонда. Они вам нравятся?

Перкинс. Да, они мне нравятся.

Кэй Гонда. А вы им? Они вас одобряют и раскланиваются с вами на улице?

Перкинс. Ну… Думаю, да.

Кэй Гонда. Сколько вам лет, Джордж Перкинс?

Перкинс. В июне исполнится сорок три.

Кэй Гонда. Будет тяжело потерять работу и оказаться на улице. На темной, пустой улице, по которой ваши друзья пройдут и посмотрят сквозь вас, как будто вас нет. Тогда вам захочется закричать и рассказать о великих вещах, о которых вы знаете, но никто не услышит и не ответит вам. Правда. Это будет тяжело?

Перкинс (ошарашенный). Но почему… когда это должно случится?

Кэй Гонда (спокойно). Когда они найдут меня здесь.

Перкинс (решительно). Не беспокойтесь об этом. Никто вас здесь не найдет. За себя я не боюсь. Предположим, они узнают, что я вам помог. А кто не помог бы? Кто упрекнет меня в этом? Почему?

Кэй Гонда. Потому что они меня ненавидят. И они ненавидят всех, кто на моей стороне.

Перкинс. С какой стати им вас ненавидеть?

Кэй Гонда (спокойно). Я убийца, Джордж Перкинс.

Перкинс. Ну, если вы спросите меня, я в это не верю. Я даже не собираюсь спрашивать вас. Вы ли это сделали. Я просто в это не верю.

Кэй Гонда. Если вы имеете в виду Грэнтона Сэерса… нет, я не хочу говорить о Грэнтоне Сэерсе. Забудьте. Но я все-таки убийца. Видите, я пришла сюда, и, возможно, я разрушу вашу жизнь — все, что было вашей жизнью на протяжении сорока трех лет.

Перкинс (низким голосом). Это не много, мисс Гонда.

Кэй Гонда. Вы всегда ходите на мои фильмы?

Перкинс. Всегда.

Кэй Гонда. Вы счастливы, когда выходите из кинотеатра?

Перкинс. Да. Конечно… Нет, думаю, нет. Смешно, я никогда об этом не задумывался… Мисс Гонда, вы не станете смеяться надо мной, если я вам кое-что расскажу?

Кэй Гонда. Конечно, нет.

Перкинс. Мисс Гонда, я плачу, когда прихожу домой после фильма с вами. Я просто запираюсь в ванной и плачу, каждый раз. Я не знаю почему.

Кэй Гонда. Я знаю почему.

Перкинс. Как?

Кэй Гонда. Я говорила вам, что я убийца. Я так много всего убиваю в людях. Я убиваю то, чем они живут. Но они приходят смотреть на меня, потому что я единственная, кто заставляет их понять, что они хотят это убить. Или думают, что хотят. И это полностью их заслуга, что они так думают и говорят об этом.

Перкинс. Боюсь, я не совсем вас понимаю, мисс Гонда.

Кэй Гонда. Когда-нибудь поймете.

Перкинс. Вы правда это сделали?

Кэй Гонда. Что?

Перкинс. Вы правда убили Грэнтона Сэерса? (Она смотрит на него, улыбаясь, и пожимает плечами.) Я только предположил, почему вы могли это сделать.

Кэй Гонда. Потому что не могла больше это выносить. Бывает, что не можешь больше это выносить.

Перкинс. Да. Бывает.

Кэй Гонда (глядя прямо на него). Почему вы хотите мне помочь?

Перкинс. Не знаю… только…

Кэй Гонда. В вашем письме говорилось…

Перкинс. О! Я и не думал, что вы прочтете эту глупость.

Кэй Гонда. Это не глупость.

Перкинс. Держу пари, у вас их множество. Я имею в виду поклонников. И писем.

Кэй Гонда. Мне приятно думать, что я что-то значу для людей.

Перкинс. Вы должны меня простить, если я написал что-то дерзкое или, ну вы понимаете, слишком личное.

Кэй Гонда. Вы написали, что вы не счастливы.

Перкинс. Я… Я не собирался жаловаться, мисс Гонда, только… Мне кажется, я что-то потерял со временем. Я не знаю что, но знаю, что мне этого не хватает. Только не знаю, почему.

Кэй Гонда. Возможно, потому, что вы хотите, чтобы вам этого не хватало.

Перкинс. Нет. (С внезапной твердостью.) Нет. (Он встает и стоит, глядя прямо на нее.) Понимаете, я вовсе не несчастлив. На самом деле я очень счастливый человек — настолько, насколько возможно быть счастливым. Только что-то внутри меня знает о жизни, которой я никогда не жил, о жизни, которой никто никогда не жил, но которой следовало бы жить.

Кэй Гонда. Вы это знаете? Почему же вы ею не живете?

Перкинс. А кто ею живет? Кто может? Кому когда-нибудь удавалось получить лучшее из… из возможного для него? Мы все пытаемся купить выгодно. И мы берем второй сорт. Это все не то, что нужно иметь. Но… Бог внутри нас, Он знает другое… самое лучшее… чего никогда не будет.

Кэй Гонда. А если… если это приходит?

Перкинс. Мы хватаемся за это — потому что внутри нас есть Бог.

Кэй Гонда. А… Бог внутри вас, вы, действительно, хотите, чтобы Он был?

Перкинс (свирепо). Послушайте, что я знаю точно; пусть полицейские только придут сейчас и попробуют забрать вас. Пусть снесут этот дом. Я его построил — мне понадобилось пятнадцать лет, чтобы на него заработать. Пусть лучше снесут его, чем я позволю им забрать вас. Пусть только придут те, кто гонится за вами, кем бы они ни были…

Дверь слева резко открывается. Миссис Перкинс появляется на пороге, на ней линялый вельветовый халат и длинная ночная рубашка из грязно-розового хлопка.

Миссис Перкинс (задыхаясь). Джордж!..

Кэй Гонда встает и смотрит на них.

Перкинс. Милая, не шуми! Ради бога, не шуми… Заходи… Закрой дверь!

Миссис Перкинс. Мне послышались голоса… Я… (Она слишком потрясена, чтобы продолжать.)

Перкинс. Милая… это… Мисс Гонда, позвольте вам представить мою жену. Милая, это мисс Гонда, мисс Кэй Гонда!

Кэй Гонда наклоняет голову, но миссис Перкинс остается неподвижной, глядя на нее.

Перкинс (с отчаяньем). Ты не поняла? Мисс Гонда в беде, ты знаешь, ты слышала об этом, в газетах писали… (Замолкает.)

Миссис Перкинс не реагирует. Тишина.

Миссис Перкинс (обращаясь к Кэй Гонде, неестественно спокойным голосом). Зачем вы сюда пришли?

Кэй Гонда (спокойно). Мистеру Перкинсу придется это объяснить.

Перкинс. Рози, я… (Замолкает)

Миссис Перкинс. Ну?

Перкинс. Рози, нет причин для беспокойства, просто мисс Гонду разыскивает полиция и…

Миссис Перкинс. О!

Перкинс. За убийство и…

Миссис Перкинс. О!

Перкинс. И ей просто придется остаться здесь на ночь. Это все.

Миссис Перкинс (медленно). Слушай меня, Джордж Перкинс: или она сию же минуту уйдет из этого дома, или я.

Перкинс. Но позволь тебе объяснить…

Миссис Перкинс. Мне не нужны никакие объяснения. Я соберу вещи и детей тоже заберу. И буду молить Бога, чтобы мы никогда тебя больше не увидели. (Она ждет. Он не отвечает.) Скажи ей, чтобы ушла.

Перкинс. Рози… Я не могу.

Миссис Перкинс. А мы ведь с тобой пробивались вместе, и нам было нелегко, Джордж. Вместе. Пятнадцать лет.

Перкинс. Рози, только на одну ночь… Если бы ты знала…

Миссис Перкинс. Я не хочу знать. Я не хочу знать, почему мой муж так поступает со мной. Любовница она или убийца или и то и другое. Я была тебе верной женой, Джордж. Я отдала тебе лучшие годы своей жизни. Я родила тебе детей.

Перкинс. Да, Рози…

Миссис Перкинс. Не только ради меня. Подумай, что будет с тобой. Прикрывать убийцу. Подумай о детях. (Он не отвечает.) И о своей работе тоже. Тебя только что повысили. Мы хотели купить новые шторы в гостиную. Зеленые. Ты всегда хотел зеленые.

Перкинс. Да…

Миссис Перкинс. А этот гольф-клуб, в который ты всегда хотел вступить. Его члены только самые солидные, уважаемые люди, а не те, отпечатки пальцев которых хранятся в полицейском участке.

Перкинс (еле слышно). Нет…

Миссис Перкинс. Ты подумал, что будет, когда об этом узнают?

Перкинс (смотрит с отчаяньем на Кэй Гонду, ждет от нее слова, взгляда. Он хочет, чтобы она решила. Но Кэй Гонда остается неподвижной, как будто эта сцена не имеет к ней никакого отношения. Только ее глаза следят за ним. Он говорит, обращаясь к ней с отчаянной мольбой). Что будет, когда об этом узнают?

Кэй Гонда не отвечает.

Миссис Перкинс. Я тебе скажу, что будет. Ни один порядочный человек больше никогда с тобой не заговорит. Тебя уволят из «Дэффодил Кэнинг», тебя вышвырнут на улицу!

Перкинс (медленно изумленно повторяет, как бы издалека). На темной, пустой улице, по которой ваши друзья пройдут и посмотрят сквозь вас… и вам захочется закричать… (Он смотрит на Кэй Гонду, ее глаза широко открыты. Она не шевелится.)

Миссис Перкинс. Это положит конец всему, чем ты когда-либо дорожил. И что взамен? Проселочные дороги и темные улицы, бегство по ночам, страх и безысходность и отверженность от всего мира! (Он не отвечает и не оборачивается к ней. Он смотрит на Кэй Гонду с новым выражением.) Подумай о детях, Джордж! (Он не двигается.) А мы ведь были счастливы, Джордж? Пятнадцать лет…

Ее голос умолкает. Долгая тишина. Перкинс медленно отворачивается от Кэй Гонды и смотрит на жену. Его плечи поникли, он внезапно стареет.

Перкинс (глядя на жену). Извините, мисс Гонда, но при данных обстоятельствах…

Кэй Гонда (спокойно). Я понимаю. (Она надевает шляпу, берет сумочку и перчатки. Ее движения легки, неторопливы. Идет к двери в центре. Проходя мимо миссис Перкинс говорит спокойно.) Извините. Я ошиблась адресом.

Она уходит. Перкинс и его жена стоят у открытой двери и смотрят ей вслед.

Перкинс (обнимая жену за талию). Мама уснула?

Миссис Перкинс. Не знаю. А что? Перкинс. Думаю, надо мне пойти поговорить с ней. Вроде как посоветоваться. Она все знает о младенцах.

Занавес

Сцена 2

Когда поднимается занавес, на экране другое письмо.

Написано мелким, неровным, суетливым почерком:

«Дорогая мисс Гонда!

Необходимость исполнить свой долг побудила меня прилагать все усилия к толщ, чтобы облегчить страдания ближнего. Мне доводилось каждый день видеть трагедии и жертвы возмутительно несправедливого общественного строя. Но я набирался необходимого для моего призвания мужества, когда смотрел на Вас на экране, потому что в эти минуты я осознавал, на какое величие способен человеческий род. Ваше искусство — это символ тех скрытых возможностей, которые я замечаю в своих отвергнутых обществом братьях. Никто из них не выбирал стать тем, кем стал. Да и никто из нас не выбирал той унылой, лишенной надежды жизни, которую вынужден вести. Но мы можем лицезреть Вас и поклоняться Вам, и в этом надежда всего человечества.

Искренне Ваш, Чак Финк, Спринг стрит, Калифорния».

Загорается свет, экран исчезает, и на сцене гостиная Чака Финка. Это бедно обставленная комната в одноэтажном доме. Входная дверь сзади на правой стене, большое открытое окно на той же стене ближе к зрителям; на центральной стене дверь в спальню. Поздний вечер. В комнате есть электрическое освещение, но оно не включено, и гостиную освещает одна коптящая керосиновая лампа в углу. Видно, что жильцы комнаты переезжают: посреди комнаты свалены два чемодана и множество упаковочных коробок, шкафы и ящики открыты и наполовину пусты; одежда, книги, посуда и всевозможная нужная в хозяйстве рухлядь свалена вперемешку большими кучами на полу.

Чак Финк с беспокойством смотрит в окно; это молодой мужчина около тридцати лет, худощавый и анемичный, с густой черной гривой волос, бледным лицом и выделяющимися на нем маленькими усиками. Он с большим волнением смотрит на людей, проходящих мимо окна, с улицы слышны неразборчивые голоса. Он видит кого-то и кричит:

Финк. Эй, Джимми!

Голос Джимми (за сценой). Чего?

Финк. Пойди на минутку.

Джимми появляется у окна снаружи; это нездорового вида молодой человек в оборванной одежде, с опухшими глазами. По его лицу от рта до подбородка течет струйка крови.

Джимми. Ты, Чак? Я уж думал, коп засек. Чего надо?

Финк. Ты сегодня видел Фанни?

Джимми. Ха! Фанни!

Финк. Ты ее видел?

Джимми. Нет, с тех пор, как началось.

Финк. Она ранена?

Джимми. Может быть. Видел ее, как началось. Она засвистела им в окно кирпичом.

Финк. Что там случилось?

Джимми. Слезоточивый газ. Они захапали пикетчиков. Ну а мы им задали.

Финк. А Фанни кто-нибудь видел?

Джимми. Да ну ее к лешему, твою Фанни! Там сплошная бойня. Господи, одному такой фингалище влепили, что ого-го!

Джимми исчезает. Финк отходит от окна. С волнением ходит по комнате, поглядывая на часы. Шум на улице затихает. Финк пытается заняться сбором вещей, швыряет, не глядя, несколько вещей в коробку. Входит Фанни Финк. Это высокая, худощавая, неуклюжая девушка немного моложе тридцати лет с мужской стрижкой, бледная, встрепанная, в туфлях без каблуков и с мужским пиджаком на плечах. Она прислоняется к дверному косяку, чтобы не упасть.

Финк. Фанни! (Она не двигается.) Ты в порядке? Что случилось? Где ты была?

Фанни (ровным хриплым голосом). Меркурохром есть?

Финк. Что?

Фанни. Меркурохром. (Скидывает пиджак. Ее одежда порвана, на голых руках синяки, на плече кровоподтек.)

Финк. Господи!

Фанни. Ну не стой, как идиот! (Решительно идет к шкафу, шарит по полкам и достает маленькую бутылочку.) Хватит на меня пялиться! Нет повода для истерики!

Финк. Дай помогу.

Фанни. Не страшно. Я в порядке. (Мажет руку меркурохромом.)

Финк. Где ты была так поздно?

Фанни. В тюрьме.

Финк. Где-где?

Фанни. Мы все. Пинки Томлинсон, Бад Миллер, Мэри Фелпс и остальные. Двенадцать человек.

Финк. Что случилось?

Фанни. Мы не хотели, чтоб подключилась ночная смена.

Финк. И что?

Фанни. Начал Бад Миллер. Он размозжил череп штрейкбрехеру. Но казаки, чтоб им пусто было, были наготове. Биф только что забрал нас под залог. Сигарета есть? (Она находит сигарету и зажигает, дальше нервно курит на протяжении всей сцены.)

Финк. Но это возмутительно! Я не допущу! У нас есть права…

Фанни. Конечно. Права. Право отплатить товар при доставке. Без денег ни черта не получишь. А где их взять?

Финк (устало опускается на стул). Но это невообразимо!

Фанни. Ну, не думай больше об этом… (Оглядывается.) Не так уж ты продвинулся в сборах. Как мы управимся за вечер со всем этим чертовым барахлом?

Финк. Что за спешка? Я совсем разбит.

Фанни. Что за спешка! Если мы не выкатимся отсюда до утра, весь этот хлам вышвырнут прямо на улицу.

Финк. Мало нам было бед, а теперь еще это! Тебе надо было в это лезть! Что мы будем делать?

Фанни. Лично я собирать вещи. (Начинает собирать, почти не глядя, и с ненавистью швыряет их в коробки.) Дорогой, поселимся в отеле в Лос-Анджелесе или в Беверли? (Он не отвечает. Она швыряет в коробку книжку.) Думаю, Беверли-Сансет нам вполне подойдет… Надо будет взять номер из семи комнат. Как думаешь, мы можем себе позволить семь комнат? (Он не двигается. Она швыряет в коробку охапку нижнего белья.) Ах да, и персональный бассейн. (Со злостью швыряет в коробку банку с кофе.) И гараж на две машины! Для «Роллс-ройсов»! (Швыряет вазу, попадает мимо коробки, и ваза разбивается вдребезги о ножку стула. Она вдруг истерично вскрикивает.) Проклятие! Почему только у людей все это есть!

Финк (слабым голосом). Ребяческое бегство от действительности, дорогая.

Фанни. Героизм — это замечательно, но как мне осточертело говорить поддерживающие речи, ссылаясь на мировые проблемы, и все время трястись, что товарищи увидят, что у меня порваны чулки!

Финк. Почему бы тебе их не зашить?

Фанни. Оставь это, мой милый! Оставь свой великолепный сарказм редакторам журналов — может быть, однажды они закажут тебе статью.

Финк. Фанни, не обязательно было это говорить.

Фанни. А нечего валять дурака. У таких, как мы, есть название. По крайней мере, у одного из нас точно. Знаешь, какое? В твоем великолепном словарном запасе есть это слово? Слово «неудачник».

Финк. Любовь моя, это относительное понятие.

Фанни. Точно. Что такое арендная плата в сравнении с вечностью? (Швыряет в коробку охапку одежды.)Ты, например, знаешь, что это пятый?

Финк. Что пятый?

Фанни. Пятый раз, когда нас выселяют по суду, Сократ! Я считала. Пять раз за три года. Все, что мы делали, это платили за первый месяц, а потом ждали шерифа.

Финк. В Голливуде большинство так живет.

Фанни. Мог бы хоть притвориться, что тебя это волнует, хоть из вежливости, что ли.

Финк. Дорогая, зачем тратить душевные ресурсы, упрекая себя в том, в чем полностью повинно ненормальное устройство общества?

Фанни. Мог бы хоть не заниматься плагиатом.

Финк. Плагиатом?

Фанни. Ты взял это из моей статьи.

Финк. А, да. Твоя единственная статья. Прошу прощения.

Фанни. Ну ее хоть напечатали.

Финк. О да. Шесть лет назад.

Фанни (держа охапку старой обуви). А ты много признания получил за это время? (Сваливает обувь в коробку.) Что теперь? Какого дьявола мы будем делать завтра?

Финк. При тысячах бездомных и безработных стоит ли так убиваться об одном частном случае?

Фанни (хочет зло ему ответить, но потом пожимает плечами и отворачивается, спотыкается в полутьме о коробку). Проклятье! Мало того что они нас вышвыривают, так они еще и электричество отключили!

Финк (пожимает плечами). Частная собственность коммунальных служб.

Фанни. Хоть бы керосин не так вонял.

Финк. Керосин изобретен для бедных. Но я знаю, что в России сделали новый, без запаха.

Фанни. Конечно. В России ничего не воняет. (Достает с полки коробку, полную больших коричневых конвертов.) С этим что хочешь делать?

Финк. Что там?

Фанни (читает на конвертах). Твои документы из Института социальных исследований… Письма из профессионально-технического училища для отсталых детей, где ты консультировал… а вот по поводу твоего короткого курса по диалектическому материализму… а вот из театра самодеятельности, который ты консультировал…

Финк. Из театра самодеятельности выбрасывай. Я ими сыт по горло. Они мне больше не напишут.

Фанни (отбрасывает один конверт в сторону). А с остальным что мне делать? Запаковать или сам их понесешь?

Финк. Конечно, сам понесу. Они могут затеряться. Запакуй их мне отдельно, ладно?

Фанни (берет газеты, начинает заворачивать конверты, замирает, заметив заголовок в газете, читает). Знаешь, тут кое-что забавное про Кэй Гонду.

Финк. Что там?

Фанни. В сегодняшней газете. Про убийство.

Финк. Что? Чепуха. Она не имеет к этому ни малейшего отношения. Все это вымыслы желтой прессы.

Фанни (заворачивает конверты). У этого Сэерса денег куры не клевали.

Финк. Да уж, безусловно. Только это ему теперь уже не поможет. Я, с тех пор как помогал организовать пикет у его предприятия, знал, что этому денежному мешку несдобровать.

Фанни. Здесь пишут, что в последнее время его дела шли в гору.

Финк. Что ж, одним плутократом меньше. Тем лучше для его наследников.

Фанни (берет пачку книг). Двадцать пять экземпляров книги «Гнет и угнетатели». (Добавляет с шутливым поклоном.) Автор Чак Финк!.. Ну и что прикажешь с ними делать?

Финк (язвительно). А ты сама как думаешь?

Фанни. Господи! Еще и это тащить! Неужели ты думаешь, что в Соединенных Штатах действительно найдется двадцать пять человек, которые согласятся купить твое бессмертное произведение?

Финк. О качестве книги нельзя судить по числу проданных экземпляров.

Фанни. Нет, но о чем-то это говорит!

Финк. Хочешь видеть меня, угождающего среднему классу, как те подхалимы капитализма, которые марают бумагу в угоду массам? Ты слабеешь, Фанни. Ты становишься настоящей буржуа.

Фанни (в ярости). Это кто становится настоящим буржуа? Я сделала столько, сколько ты и не мечтал! Я не бегаю с рукописями по третьесортным издательствам. Мою статью напечатали в «Стране»! Да, в «Стране»! Если б я не похоронила себя с тобой в этой дыре…

Финк. Эта дыра, эти трущобы взрастили лидеров движения за социальные реформы, Фанни.

Фанни. Господи, Чак, ну и что? Посмотри на других. Посмотри на Миранду Люмкин. Колонка в «Вестнике» и вилла на Палм-Спрингс! А в колледже она мне в подметки не годилась! Все всегда говорили, что я умнее ее. (Показывает вокруг себя.) Вот что получают те, кто умнее.

Финк (мягко). Я знаю, дорогая. Ты устала. Ты напугана. Я тебя не осуждаю. Но ты же знаешь, в нашем деле приходится отказаться от всего. От всех мыслей о собственной выгоде и удобстве. Я так и сделал. У меня больше нет своей жизни. Все, чего я хочу, это чтобы миллионы когда-нибудь узнали имя Чака Финка и назвали его своим лидером!

Фанни (смягчаясь). Я знаю. Ты прав. Ты настоящий человек, Чак. На свете так мало самоотверженных людей.

Финк (мечтательно). Может быть, лет через пятьсот кто-то напишет мою биографию и назовет ее «Чак Финк Самоотверженный».

Фанни. И тогда какой глупостью покажется, что мы переживали из-за какого-то ничтожного калифорнийского арендодателя!

Финк. Именно. Надо уметь видеть события с точки зрения будущего. И…

Фанни (прислушиваясь к каким-то звукам снаружи, неожиданно). Ш-ш! По-моему, у нас под дверью кто-то стоит.

Финк. Кто? Нет там никого. Они нас покинули. Бросили нас на… (В дверь стучат. Они переглядываются. Финк идет к двери.) Кто там? (Никто не отвечает. Стук повторяется. Он резко, сердитым жестом распахивает дверь.) Чего вам… (Замолкает. Входит Кэй Гонда; она одета как в прошлой сцене. Он ахает.)О!.. (Смотрит на нее полуиспуганно-полунедоверчиво. Фанни делает шаг вперед и замирает. Она не в состоянии сказать ни слова.)

Кэй Гонда. Мистер Финк?

Финк (неистово кивая). Да. Чак Финк. Собственной персоной… Но ведь вы… Вы ведь Кэй Гонда?

Кэй Гонда. Да. Я прячусь. От полиции. Мне некуда пойти. Позволите мне остаться на ночь?

Финк. Разрази меня гром!.. Извините, пожалуйста.

Фанни. Вы хотите, чтоб мы вас тут спрятали?

Кэй Гонда. Да. Если вы не боитесь.

Фанни. Но почему вы выбрали?..

Кэй Гонда. Потому что здесь меня никто не найдет. И потому что я прочла письмо мистера Финка.

Финк (спохватившись). Ну конечно! Мое письмо. Я так и знал, что из тысячи писем вы обратите внимание именно на него. Правда, неплохо написано?

Фанни. Я ему помогала.

Финк (смеясь). Какое потрясающее совпадение! Я, когда писал, и не предполагал, что… Ну чего только не случается!

Кэй Гонда (глядя на него). Меня подозревают в убийстве.

Финк. О, даже не беспокойтесь об этом. Нам все равно. Мы свободомыслящие люди.

Фанни (быстро опускает ставню на окне). Вы здесь будете в полной безопасности. Вы ведь извините нам… неформальную обстановку? Мы уезжаем.

Финк. Садитесь, пожалуйста, мисс Гонда.

Кэй Гонда (садится и снимает шляпу). Спасибо.

Финк. Я мечтал о том, чтобы вот так попросту поговорить с вами. Я всегда хотел вас так о многом спросить.

Кэй Гонда. Я всегда хотела, чтобы меня так о многом спросили.

Финк. То, что говорят про Грэнтона Сэерса, это правда? Вы должны знать. Говорят, что он был извращенцем и не интересовался женщинами, а…

Фанни. Чак! Это совершенно не относится к делу и…

Кэй Гонда (с легкой улыбкой). Нет. Это неправда.

Финк. Конечно, я никого не порицаю. Я презираю мораль. Я хочу спросить у вас о другом; меня как социолога всегда интересовал вопрос влияния экономического фактора на личность. Сколько получает кинозвезда?

Кэй Гонда. То ли пятнадцать, то ли двадцать тысяч в неделю, согласно новому контракту, — я точно не помню.

Фанни и Финк обмениваются изумленными взглядами.

Финк. Какие возможности для помощи обществу! Я всегда верил, что вы великая гуманистка.

Кэй Гонда. Я? Ну, может быть. Я ненавижу гуманизм.

Финк. Вы шутите, мисс Гонда!

Кэй Гонда. Бывают люди, у которых есть цель в жизни. Их не много, но они есть. А у некоторых есть не только цель, но и честность. Их совсем мало. Мне они нравятся.

Финк. Но следует быть толерантными! Следует упитывать влияние экономического фактора. Говоря, например, о доходах кинозвезды…

Кэй Гонда (резко). Я не хочу о них говорить. (С почти жалобной ноткой в голосе.) Вы ничего не хотите спросить о моей работе?

Финк. Господи, конечно, хочу! (Вдруг посерьезнев.) Нет. Не хочу. (Кэй Гонда внимательно смотрит на него, слегка улыбаясь. Он добавляет с внезапной улыбкой, впервые искренно.) Ваша работа… о ней не надо говорить. Я не могу. (Добавляет,) Я никогда не смотрел на вас, как на кинозвезду. И никто не смотрит. Вы не Джоан Тьюдор и не Сэлли Суини, или остальные. И то, что вы делаете, это не дрянные мелодрамы (извините меня, но они дрянные), а кое-что другое.

Кэй Гонда (смотрит на него). Что?

Финк. То, как вы движетесь, и звук вашего голоса, и ваши глаза. Ваши глаза.

Фанни (с внезапной горячностью). Они такие, как будто вы не человек, не такая, как люди вокруг.

Финк. Все мы мечтаем об идеальном человеке. Но никто его не видел. А вы видели. И показываете нам. Как будто вы знаете большой секрет, который весь мир потерял. Это большей секрет и большая надежда. Человек очищается. Человек достигает высших возможностей.

Фанни. Когда я смотрю на вас на экране, я чувствую себя виноватой, но в то же время молодой, свежей и гордой. Иногда мне хочется поднять вот так руки… (Поднимает руки над головой красивым восторженным жестом.) Простите нас. Мы ведем себя, как дети.

Финк. Может быть, мы и есть дети. Но в нашей тусклой жизни нам приходится ловить каждый лучик света, везде, даже в кино. Почему бы и не в кино, величайшем наркотике человечества. Вы сделали для страдающих больше, чем любой филантроп за всю историю. Как вам это удается?

Кэй Гонда (не глядя на него). Можно долго это делать. Справляться своими силами и выдавливать надежду по капелькам, но потом тебе нужна помощь. Голос в ответ, пение в ответ, эхо. Я вам очень благодарна. (В дверь стучат. Все трое переглядываются. Финк решительно идет к двери.)

Финк. Кто там?

Женский голос (за сценой). Слушай, Чак, не одолжишь немного сливок?

Финк (зло). Проваливай! У нас нет никаких сливок. Хватает же наглости беспокоить людей в такое время! (Приглушенная ругань и удаляющиеся шаги за сценой. Финк оборачивается к остальным) Господи! Я подумал, это полиция!

Фанни. Сегодня ночью никого нельзя пускать в дом. Любой из этих голодранцев будет только рад сдать вас за… (Ее голос внезапно меняется, как будто последнее слово вылетело помимо ее воли.) За вознаграждение.

Кэй Гонда. Вы отдаете себе отчет, что вас задет, если они меня тут найдут?

Финк. Они доберутся до вас только через мой труп.

Кэй Гонда. Вы не знаете, какая опасность…

Финк. Нам не важно это знать. Мы знаем, что для нас значит ваша работа. Да, Фанни?

Фанни (стоит в стороне, глубоко задумавшись). Что?

Финк. Мы знаем, что значит для нас работа мисс Гонды, ведь так?

Фанни (без выражения). О, да… да…

Кэй Гонда (внимательно глядя на Финка). А то, что она для вас значит… вы это не предадите?

Финк. Нельзя предать лучшее, что есть в твоей душе.

Кэй Гонда. Нельзя.

Финк (заметив задумчивость Фанни). Фанни!

Фанни (вздрогнув). Да? Что?

Финк. Расскажи мисс Гонде, как мы всегда…

Фанни. Мисс Гонда, конечно, очень устала. Дадим ей лечь спать.

Кэй Гонда. Да. Я очень устала.

Фанни (с воодушевлением). Вы можете воспользоваться нашей спальней… О да, не спорьте, пожалуйста. Нам будет очень удобно вот здесь, на диване. Мы будем сторожить вас, чтобы никто сюда не вошел.

Кэй Гонда (вставая). Вы очень любезны.

Фанни (берет лампу). Пожалуйста, извините за неудобство. У нас небольшие проблемы с электричеством. (Показывая дорогу в спальню.) Сюда, пожалуйста. Вам будет удобно, и вы будете в безопасности.

Финк. Спокойной ночи, мисс Гонда. Не волнуйтесь. Мы вас посторожим.

Кэй Гонда. Спасибо. Спокойной ночи.

Уходит за Фанни в спальню. Финк поднимает ставню. Широкая полоса лунного света падает на пол. Он начинает прибираться. Фанни возвращается в комнату, закрыв за собой дверь.

Фанни (понижая голос). Ну, что ты об этом думаешь? (Он разводит руками и пожимает плечами.) А говорят — чудес не бывает!

Финк. Лучше не шуметь. Она может нас услышать…

Из-под двери в спальню видна полоска света.

Будем собирать вещи?

Фанни. Вещи теперь не имеют значения.

Он выуживает из коробок простыни и одеяла, для чего снова вываливает их содержимое на пол. Фанни стоит в стороне у окна и молча на него смотрит. Потом, тихо.

Чак?

Финк. Да?

Фанни. Через несколько дней я иду в суд. Я и одиннадцать ребят.

Финк (смотрит на нее с удивлением). Ну. Фанни. Нет смысла обманывать себя. Они нас посадят.

Финк. Да, я знаю.

Фанни. Если мы не найдем деньги на борьбу с ними.

Финк. Ну да. Но денег нет. Что об этом думать? (Короткое молчание. Он продолжает прерванное занятие.)

Фанни (шепотом). Чак… думаешь, она нас слышит?

Чак (глядя на дверь спальни). Нет.

Фанни. Ее обвиняют в убийстве.

Финк. Ага.

Фанни. Человек, которого она убила, был миллионером.

Финк. Верно.

Фанни. Полагаю, члены его семьи хотели бы знать, где она.

Финк (поднял голову, смотрит на нее). Ты о чем?

Фанни. Я тут подумала — если им скажут, где она прячется, они с радостью заплатят вознаграждение.

Финк (угрожающе наступает на нее). Мерзавка… ты что, пытаешься…

Фанни (не двигаясь). Возможно, пятьсот долларов.

Финк (замирая). Что?

Фанни (не двигаясь). Возможно, пятьсот долларов.

Финк. Ах ты, тварь! Заткнись, пока я тебя не прикончил! (Тишина. Он начинает раздеваться. Затем.) Фанни…

Фанни. Да?

Финк. Думаешь, они отстегнули бы пять тысяч?

Фанни. Не сомневаюсь. Люди платят больше этого за обыкновенных похитителей.

Финк. Да заткнись же ты! (Тишина. Он продолжает раздеваться.)

Фанни. Тюрьма и я, Чак. Месяца, может, годы в тюрьме.

Финк. Ну да.

Фанни. И остальные тоже. Бад, и Пинки, и Мэри, и остальные. Твои друзья. Твои товарищи. (Он замирает.) Они нужны тебе. Они нужны делу. Двенадцать лидеров.

Финк. Да…

Фанни. С пятью тысячами мы наняли бы лучшего нью-йоркского адвоката. Он бы выиграл дело… И нам не пришлось бы уезжать отсюда. Нам не пришлось бы волноваться. Ты сможешь продолжать служить своему великому делу… (Он не отвечает.) Подумай о двенадцати людях, которых ты отправляешь за решетку… двенадцать за одну, Чак. (Он не отвечает.) Подумай о своем долге перед миллионами братьев. Миллион за одну, Чак. (Тишина.)

Финк. Фанни..

Фанни. Да?

Финк. Как мы это сделаем?

Фанни. Легко. Мы уходим, пока она спит. Бежим в полицейский участок. Возвращаемся с копами. Легко. Финк. А если она услышит?

Фанни. Она не услышит. Но нам надо поторопиться. (Идет к двери. Он останавливает ее.)

Финк (шепотом). Она услышит, как скрипнет дверь. (Показывает на окно.) Сюда…

Они выскальзывают в окно. Комната остается пустой лишь на секунду. Потом дверь в спальню открывается. Кэй Гонда стоит на пороге. Она стоит там несколько секунд, затем проходит через комнату к двери и выходит, оставив дверь открытой.

Занавес

Сцена 3

На сцене письмо, написанное четким, уверенным почерком:

«Дорогая мисс Гонда!

Я неизвестный художник. Но я знаю, до каких высот смогу подняться ведь у меня есть святое знамя, которое не может упасть! Это знамя — Вы. Я не написал ни одной картины, на которой не были бы изображены Вы. Вы, как богиня, стоите на каждом моем холсте. Я никогда не видел Вас вживую. Мне это и не нужно. Я могу нарисовать Ваше лицо с закрытыми глазами. Потому что моя душа, это только зеркало, в котором отражаетесь Вы. Однажды Вы еще услышите, как обо мне заговорят. А пока примите первую дань от Вашего преданного слуги — Дуайта Лэнгли.

…Нормандия-авеню, Лос-Анджелес, Калифорния».

Гаснет свет, экран исчезает, и на сцене мастерская Дуайта Лэнгли. Это большая комната, вульгарно обставленная, интерьер производит впечатление театральной декорации. Сзади в центре большое окно, за которым темное небо и темные верхушки деревьев; слева дверь на улицу, на правой стене в глубине дверь в другую комнату. Множество живописных полотен и набросков развешены по стенам, стоят на мольбертах и лежат на полу; все это портреты Кэй Гонды — головные портреты, фигуры, портреты в современной одежде и в причудливых нарядах, обнаженная натура. Комната заполнена разнообразным сбродом; здесь мужчины и женщины во всевозможных видах одежды от фраков и вечерних платьев до пижам и обносков, демонстрирующих финансовые затруднения их владельцев. Всех присутствующих объединяет только одно — стакан в руке, и по всему видно, что они уже из него порядочно отхлебнули.

Дуайт Лэнгли лежит вытянувшись на диване; он молод, красив, со смуглым лицом, темными встрепанными волосами и надменной неотразимой улыбкой. Юнис Хэммонд держится в стороне от гостей, ее глаза беспрестанно с беспокойством обращаются к Лэнгли; это красивая молодая женщина, тихая, неразговорчивая, одета в изящное черное платье, явно более дорогое, чем одежда остальных присутствующих.

Когда зажигается свет, все гости поднимают бокалы в ответ на возвышенный тост за Лэнгли; сквозь их голоса пробивается сиплая музыка из радиоприемника.

Мужчина в костюме. За Лэнни!

Мужчина в свитере. За Дуайта Лэнгли Калифорнийского!

Женщина в вечернем платье. За победителя и лучшего из нас пьют веселые проигравшие!

Джентльмен с трагическим лицом. За величайшего художника всех времен!

Лэнгли (встает и делает благодарственный жест рукой, лаконично). Благодарю.

Юнис (протягивая к нему свой бокал, нежным шепотом). За тот день, о котором мы так давно мечтаем, дорогой.

Лэнгли (оборачиваясь на нее, равнодушно). А… да-да…

Чокается с ней, не глядя.

Женщина в шароварах (обращаясь к ней). Не пытайся прибрать его к рукам, Юнис. И не пытайся. Отныне Дуайт Лэнгли — достояние всего мира!

Женщина в вечернем платье. Ни в коем случае не хочу умалять заслуги Лэнни, но должна сказать, что для величайшей выставки десятилетия это было слабовато. Два-три холста с идеей, но остальные бездарности в наше время имеют наглость такое выставлять…

Женоподобный молодой человек. Боже мой! Это просто хлам!

Мужчина в костюме. Но Лэнни их всех сделал! Первая премия десятилетия!

Лэнгли (без тени смущения). Тебя это удивляет?

Джентльмен с трагическим лицом. Потому что Лэнни гений!

Женоподобный молодой человек. Абсолютно согласен! Настоящий гений!

Лэнгли идет к буфету, чтобы наполнить свой бокал. Юнис, которая оказывается рядом с ним, всовывает свою руку в его.

Юнис (тихо, с нежностью). Дуайт, мы и минуты не были наедине, и я не могла тебя поздравить. Но я хочу сказать это сегодня. Я слишком счастлива, слишком горда тобой, чтобы это выразить, но я хочу, чтобы ты понял… мой любимый… как много это для меня значит.

Лэнгли (отодвигая ее руку, равнодушно). Спасибо.

Юнис. Я не могу не думать о прошедших годах. Помнить, временами смелость оставляла тебя, а я говорила тебе о твоем будущем и…

Лэнгли. Не надо теперь об этом, ладно?

Юнис (стараясь рассмеяться). Не надо. Я знаю. Это ужасно дурной тон. (Не удержавшись.) Но я ничего не могу поделать. Я люблю тебя.

Лэнгли. Я знаю. (Отходит от нее.)

Блондинка (сидя на диване рядом с женщиной в шароварах). Иди к нам, Лэнни! Кому еще посчастливится побыть с настоящим гением!

Лэнгли (усаживается на диван между двумя женщинами). Привет.

Женщина в шароварах (обнимая его за плечи). Лэнгли я не могу забыть тот твой холст. Я все еще вижу его перед глазами. Эта проклятая вещица не дает мне покоя.

Лэнгли (покровительственно). Тебе понравилась?

Женщина в шароварах. Я в нее влюбилась. Ну и названия ты даешь! Как же она называлась? Надежда. Вера или Милость? Нет. Подожди-ка. Свобода, Равенство или…

Лэнгли. «Честность».

Женщина в шароварах. Точно. «Честность». Но что же ты, дорогой, имел в виду?

Лэнгли. Не пытайся понять.

Мужчина в костюме. Но эта женщина! Женщина с твоей картины, Лэнгли! Друг мой, это высокое произведение искусства!

Женщина в шароварах. Это бледное лицо. И эти глаза. Глаза, которые смотрят прямо сквозь тебя!

Женщина в вечернем платье. Ты, конечно, знаешь, кто это?

Мужчина в костюме. Кэй Гонда, как обычно.

Мужчина в фуфайке. Скажи, Лэнни, ты хоть раз нарисовал другую женщину? Зачем тебе сдалось вечно изображать эту?

Лэнгли. Художник говорит. Он не объясняет.

Женщина в шароварах. Слышали, там что-то забавное стряслось с Гондой и Сэерсом?

Мужчина в костюме. Держу пари, это сделала она. Здесь без нее не обошлось.

Женоподобный молодой человек. Вообразите только, как это будет выглядеть, если Кэй Гонду повесят! Светлые волосы и черный капюшон и петля. Думаю, это будет потрясающе жутко!

Женщина в вечернем платье. Новая тема для тебя, Лэнни. «Кэй Гонда на виселице».

Лэнгли (в ярости). Заткнитесь все! Она этого не делала! Не смейте обсуждать ее в моем доме!

Гости на миг затихают.

Мужчина в костюме. Воображаю, какое наследство оставил этот Сэерс.

Женщина в шароварах. В газетах пишут, он еще разбогател в последнее время. Этот «Бензин Соединенных Штатов» или как его там, давал хороший доход. Но, думаю, теперь эта компания увянет.

Мужчина в свитере. Нет, вечерние газеты сообщили, что его сестра взяла управление в свои руки.

Женщина в вечернем платье. Но чем занимается полиция? Они арестовали кого-нибудь?

Мужчина в костюме. Неизвестно.

Женщина в вечернем платье. Чертовски смешно…

Мужчина в свитере. Послушай, Юнис, в этом доме осталась еще какая-нибудь выпивка? Лэнни спрашивать бесполезно. Он никогда не знает, где что.

Мужчина в костюме (обнимая Юнис). Величайшая мамочка-сестренка-и-все-остальное-в-одном-флаконе, какой нет ни у одного художника в мире!

Юнис высвобождается, не слишком резко, но с заметным неудовольствием.

Женоподобный молодой человек. Знаете ли вы, что Юнис штопает ему носки? Да-да! Я видел пару заштопанных. Просто прелесть!

Мужчина в свитере. Женщина за троном! Женщина, которая следует за ним, стирает ему рубашки и поддерживает его дух в тяжелые времена борьбы.

Женщина в вечернем платье (женщине в шароварах, вполголоса). Поддерживает его боевой дух… и его банковский счет.

Женщина в шароварах. Нет. Правда?

Женщина в вечернем платье. Дорогая моя, это ни для кого не секрет. Откуда, как ты думаешь, он берет деньги «в тяжелые времена борьбы»? Из миллионов Хэммонда. Нет, старик Хэммонд, конечно, выгнал ее из дома, но деньги у нее все равно есть.

Женоподобный молодой человек. О да, скажу я вам. Из высшего общества ее тоже выгнали. Но она ни капельки об этом не жалеет, ни капельки.

Мужчина в свитере. Ну так как, Юнис? Где выпивка?

Юнис (с сомнением). Боюсь…

Лэнгли (встает). Она боится, что не может этого одобрить. Но мы будем пить, одобряет она это или нет. (Яростно шарит в шкафах.)

Женщина в шароварах. Ну правда, народ, уже поздно и…

Мужчина в костюме. Еще по бокальчику, и мы топаем по домам.

Лэнгли. Эй, Юнис, где джин?

Юнис (открывает буфет и достает две бутылки тихим голосом.) Вот.

Мужчина в свитере. Ура! Сначала малютке!

Все кидаются к бутылкам.

Мужчина в костюме. По одному бокальчику и сматываемся. Эй, все! Еще тост. За Дуайта Лэнгли и Юнис Хэммонд!

Юнис. За Дуайта Лэнгли и его будущее!

Одобрительный гул. Все пьют.

Все (хором). Речь, Лэнни!.. Да!.. Давай, Лэнни!.. Речь!.. Давай!

Лэнгли (забирается на стул и стоит на нем, слегка пошатываясь, говорит с наигранной честностью). Худшая минута в жизни художника — это минута его триумфа. Художник это всего лишь горн, который трубит, призывая в бой, — в бой, в который никто не хочет идти. Мир не видит и не хочет видеть. Художник умоляет людей распахнуть двери их жизни навстречу великолепию и красоте, но эти двери так и останутся закрытыми навсегда… навсегда… (Хочет что-то добавить, но потом безнадежно всплескивает руками и повторяет с выражением тихой грусти.) навсегда…

Аплодисменты. Общий шум обрывается стуком в дверь.

Лэнгли (подпрыгивает от неожиданности на стуле). Войдите!

Дверь открывается, и появляется разгневанная домовладелица в грязном китайском кимоно.

Домовладелица (жалобным ноющим тоном). Мистер Лэнгли, этому шуму необходимо положить конец! Вы хоть знаете, который час?

Лэнгли. Марш отсюда!

Домовладелица. Леди из триста пятнадцатой говорит, что вызовет полицию! Джентльмен из…

Лэнгли. Ты что, не расслышала! Убирайся! Думаешь, я останусь в твоем мерзком доме?

Юнис. Дуайт! (Домовладелице.) Мы будем соблюдать тишину, миссис Джонсон.

Домовладелица. То-то же! (Уходит сердитая)

Юнис. Правда же, Дуайт, не надо…

Лэнгли. Ах, оставь меня в покое! Отныне никто не будет указывать мне, что делать!

Юнис. Но я только….

Лэнгли. Ты становишься отвратительной, ворчливой мещанкой!

Юнис застывает, глядя на него.

Женщина в шароварах. Ну это уж ты слишком, Лэнгли!

Лэнгли. Меня тошнит и воротит от людей, которые вечно везде лезут! Ты использовала этот лживый трюк — цепи благодарности!

Юнис. Дуайт! Ты же не думаешь, что я…

Лэнгли. Я прекрасно знаю, что думаешь ты! Думаешь, ты меня купила? Думаешь, я принадлежу тебе до конца жизни в обмен на какие-то чеки в магазинах?

Юнис. Что ты говоришь! (Вдруг пронзительно кричит.) Я тебя не слышу!

Мужчина в свитере. Слушай, Лэнгли, поспокойней, ты не соображаешь, что говоришь, ты…

Лэнгли (отталкивая его). Проваливай к дьяволу! Все можете проваливать к дьяволу, если хотите! (Обращаясь к Юнис.) Ну а ты…

Юнис. Дуайт… пожалуйста… не сейчас…

Лэнгли. Да! Именно здесь и сейчас! Я хочу, чтобы они все слышали! (Гостям.) Так вы думаете, без нее я не обойдусь? Я вам покажу! С меня хватит! (Обращаясь к Юнис.) Слышала? С меня хватит! (Юнис стоит неподвижно.) Я свободен! Я возвеличусь на весь мир! Вам такого и не снилось! Я готов встретиться с единственной женщиной, которую я когда-либо хотел, — с Кэй Гондой! Я все эти годы ждал того дня, когда познакомлюсь с ней! Я жил только ради этого! И никто не встанет у меня на пути!

Юнис (идет к двери слева, выдергивает свою шляпу и пальто из груды одежды в углу, оборачивается к нему, тихо). Прощай, Дуайт… (Уходит.)

Секунду в комнате стоит мертвая тишина: первой начинает двигаться женщина в шароварах, она идет за своим пальто, потом поворачивается к Лэнгли.

Женщина в шароварах. А я думала, ты только что написал картину «Честность».

Лэнгли. Если это гнусная издевка…

Женщина в шароварах уходит, хлопнув дверью.

Ну и к дьяволу! (Остальным.) Проваливайте вон! Все! Вон!

Общая суматоха с шляпами и пальто.

Женщина в вечернем платье. Ну, если нас гонят…

Мужчина в костюме. Ничего-ничего, Лэнни немного не в себе.

Лэнгли (как-то смягчаясь). Простите. Всем спасибо. Но сейчас я хочу побыть один.

Гости уходят, сконфуженно прощаясь.

Блондинка (она уходит одна из последних. Замешкавшись, шепчет неуверенно). Лэнни… Лэнгли. Вон! Вы все!

Она уходит. На сцене никого, кроме Лэнгли, который с изумлением оглядывает руины своего интерьера. В дверь стучат.

Вон, я сказал! Чтоб духу вашего тут не было!

Стук повторяется. Он идет к двери, резко распахивает ее. Кэй Гонда входит. Она стоит, глядя на него, не произнося ни слова. Он спрашивает нетерпеливо.

Ну?

Она не отвечает.

Чего надо?

Кэй Гонда. Вы Дуайт Лэнгли?

Лэнгли. Да.

Кэй Гонда. Мне нужна ваша помощь.

Лэнгли. Что стряслось?

Кэй Гонда. Вы не знаете?

Лэнгли. Откуда я могу знать? Вы вообще кто такая?

Кэй Гонда (после паузы). Кэй Гонда.

Лэнгли (смотрит на нее и разражается хохотом). Всего лишь? Не Елена Троянская? Не мадам дю Барри? (Она молча смотрит на него.) Хватит! В чем подвох?

Кэй Гонда. Вы меня не знаете?

Лэнгли (пренебрежительно рассматривает ее, держа руки в карманах и усмехаясь). Ну что же. Вы действительно похожи на Кэй Гонду. Но и ее дублерша похожа на нее. У нее в Голливуде дюжина первоклассных дублерш. Чего вы боитесь? Девушка, я все равно не могу вас нарисовать. Я даже не могу обещать вам кинопробы. Откройте карты. Кто вы?

Кэй Гонда. Вы не понимаете? Я в опасности. Мне надо спрятаться. Пожалуйста, позвольте мне остаться здесь на ночь.

Лэнгли. По-вашему, здесь что, ночлежка?

Кэй Гонда. Мне некуда пойти.

Лэнгли. Это старая голливудская ночлежка.

Кэй Гонда. Они не станут искать меня здесь.

Лэнгли. Кто?

Кэй Гонда. Полиция.

Лэнгли. В самом деле? А почему из всех мест Кэй Гонда выбрала мой дом, чтобы спрятаться?

Она начинает открывать сумочку, но потом закрывает ее и ничего не говорит.

Откуда мне знать, что вы действительно Кэй Гонда? У вас есть доказательства?

Кэй Гонда. Никаких. Вам придется положиться на свое зрение.

Лэнгли. Кончайте молоть вздор! Зачем вы здесь? Вы берете меня на…

Громкий стук в дверь.

Кто там? Это что, заговор?

Идет к двери и распахивает ее. Входит полицейский в форме. Кэй Гонда быстро поворачивается к нему спиной.

Полицейский (добродушно). Добрый вечер. (Растерянно оглядывается.) И где этот дебош, на который нам жаловались?

Лэнгли. Боже мой! Нет никакого дебоша, офицер. Ко мне заходили несколько друзей, но они давно ушли.

Полицейский(с некоторым любопытством глядя на Кэй Гонду). Между нами, нам часто жалуются на шум, который сильно преувеличивают. По мне, так ничего страшного, если молодежь немного повеселится.

Лэнгли (с интересом наблюдая за реакцией полицейского на Кэй Гонду). Мы правда никого не потревожили. Уверен, здесь нет ничего интересного для вас. Правда, офицер?

Полицейский. Нет, сэр. Простите за беспокойство.

Лэнгли. Здесь правда нет никого, кроме нас (показывает на Кэй Гонду), меня и этой девушки. Но, пожалуйста, можете осмотреть помещение.

Полицейский. Нет, что вы, сэр. Не нужно. Спокойной ночи. (Уходит.)

Лэнгли (ждет пока стихнут его шаги. Затем разражается хохотом). Вот тебя и разоблачили, моя девочка!

Кэй Гонда. Каким образом?

Лэнгли. Коп. Если бы ты была Кэй Гонда, а полиция тебя искала, неужели он не схватил бы тебя?

Кэй Гонда. Он не увидел моего лица.

Лэнгли. Нет, он посмотрел. Ну ладно, признавайся, в какую игру ты играешь?

Кэй Гонда (становится перед ним на свет). Дуайт Лэнгли! Посмотрите на меня! Посмотрите на мои портреты, которые вы написали! Вы что, меня не знаете? Я была с вами в часы работы, ваши лучшие часы.

Лэнгли. Только не надо впутывать сюда мои произведения. Мои произведения не имеют никакого отношения к твоей жизни и к моей тоже.

Кэй Гонда. Зачем нужны произведения, которые восхваляют то, в существовании чего не нуждаются?

Лэнгли (торжественно). Послушай. Кэй Гонда — это воплощение красоты, которое я несу в мир, красоты, которой мы никогда не достигнем. Мы можем только воспевать ее, недоступную. Такова миссия художника. Мы можем только пытаться, но не можем обладать. Попытка, но никогда не достижение. В этом наша трагедия, но в отсутствии надежды наша слава. Убирайся!

Кэй Гонда. Мне нужна ваша помощь.

Лэнгли. Убирайся!!!

Она медленно роняет руки, поворачивается и уходит. Дуайт Лэнгли захлопывает дверь.

Занавес

АКТ II

Сцена 1

На экране письмо, написанное старомодным почерком с наклоном:

«Дорогая мисс Гонда!

Кто-нибудь может назвать это письмо кощунством. Но я пишу его и не чувствую себя грешником. Потому что, когда я вижу Вас на экране, мне кажется, что мы с Вами работаем ради одного и того же. Вы, может быть, удивитесь, но я простой, ничем не примечательный проповедник. Но когда я говорю с людьми о священном смысле жизни, я чувствую, что Вы несете в себе ту Истину, которую я тщетно пытаюсь объяснить словами. Мы идем разными дорогами, мисс Гонда, но в одном направлении.

С глубочайшим уважением, Клод Игнатиус Хикс… Слоссен-бульвар. Лос-Анджелес, Калифорния».

Свет гаснет, экран исчезает. Сцена представляет собой церковь, в которой служит Клод Игнатиус Хикс, стоит почти абсолютный мрак. Видны только справа на переднем плане неясные очертания двери, открытой на темную улицу. На центральной стене горит маленький крест из лампочек. Света от него достаточно, чтобы видеть лицо и плечи Клода Игнатиуса Хикса, возвышающиеся над сценой (он стоит на кафедре, но в темноте этого не видно). Он высокий, худой, одет в черное; волосы не закрывают высокий лоб. Он красноречиво говорит в темноту, вздымая руки.

Хикс. Но даже в самом злом из нас есть та Божественная искра, та единственная капля воды в бесплодной пустыне мира. И все человеческие страдания, изощренные мучения, которые люди испытывают в этой жизни, происходят от того, что они предали это сокровенное пламя. Все совершают предательства, и никто не избежит кары. Никто…(В темноте кто-то громко чихает около правой двери. Хикс обрывает себя и спрашивает испуганно.) Кто здесь?

Он нажимает на выключатель, и зажигаются два конуса со стороны его кафедры. Теперь мы видим церковь. Это узкое вытянутое помещение с голыми балками и некрашеными стенами. Окон нет, лишь одна дверь. Старые деревянные скамейки стоят рядами перед кафедрой.

Сестра Эсси Туоми стоит справа на переднем плане, около двери. Она маленького роста, пухленькая, на вид ей лет сорок. Светлые волнистые волосы спадают на плечи из-под большой и широкой розовой шляпы, украшенной ландышами. Ее коренастая фигура утопает в длинных складках голубого плаща.

Эсси Туоми (торжественно поднимает правую руку). Благословение Божие! Добрый вечер, брат Хикс. Продолжай. Не отвлекайся на меня.

Хикс (испуганно и сердито). Ты? Что ты тут делаешь?

Эсси Туоми. Я услышала тебя с улицы — твой благословенный голос, потому что ты не пытался говорить тихо. Я не хотела тебе мешать и тихонько вошла.

Хикс (холодно). Чем могу быть полезен?

Эсси Туоми. Продолжай репетировать проповедь. Она потрясающе проникновенная. Хотя немного старомодна. Недостаточно современна, брат Хикс. Я их говорю по-другому.

Хикс. Я не просил давать мне советы, сестра Туоми, и предпочитаю поинтересоваться причиной вашего визита.

Эсси Туоми. Благословение Божие! Я принесла добрую весть. Да, правда. Кое-что, что не оставит тебя равнодушным.

Хикс. Вынужден заметить, что у нас никогда не было общих интересов.

Эсси Туоми. Истинно, брат Хикс. Вы улавливаете мои слова на лету. Именно поэтому вы будете вне себя от радости. (Удобно усаживается на скамью.) Это так же верно, как и то, брат мой, что нет в округе дома, где принимали бы нас обоих.

Хикс. Первое слово правды, которое я слышу за всю жизнь из ваших уст.

Эсси Туоми. Нашим бедным заблудшим прихожанам безусловно приходится нелегко. Не могут же они поддерживать подаянием одновременно две церкви! Эти голодранцы блоху-то не прокормят.

Хикс. Неужели я смею надеяться, что в тебе наконец заговорила совесть и ты собираешься уехать отсюда?

Эсси Туоми. Кто? Я? Уехать? (Торжественно.) Ты, брат Хикс, не имеешь представления о том, как много делает мой приход. Последний из заблудших грешников, оказавшись на его пороге, возносит молитвы Богу!.. (Ехидно.) И не мечтай, брат! Я собираюсь откупиться от тебя.

Хикс. Что?

Эсси Туоми. Не то чтобы мне это было необходимо. Ты мне не конкурент. Но, думаю, пора мне прояснить этот вопрос раз и навсегда. Я хочу эту территорию.

Хикс (как бы про себя). И ты допускаешь адскую мысль, что храм Вечной Истины выставлен на продажу?

Эсси Туоми. Нет, нет, брат Хикс, давай будем современными. В таком ключе деловые предложения не обсуждают. Посмотрим на факты. Ты здесь лишний, братец.

Хикс. Я тебе растолкую…

Эсси Туоми. Какая у тебя паства? Тридцать человек, в лучшем случае пятьдесят. Посмотри на меня. Каждый вечер по две тысячи ищущих Бога душ! Две тысячи и не меньше! Я сейчас открываю новую ночную услугу — «Ночная жизнь ангелов» и думаю, наберется и три тысячи.

Хикс (сдерживаясь). В жизни каждого человека бывают минуты, когда он просто вынужден напоминать себе, что милосердным следует быть ко всем. Я не желаю оскорблять тебя. Но я всегда подозревал, что ты игрушка в руках дьявола. Моя церковь стоит тут уже…

Эсси Туоми. Я знаю. Двадцать лет. Но времена меняются, брат. Это больше того не стоит. А ты, благослови тебя Бог, продолжаешь жить в допотопных временах!

Хикс. Мне вполне подходит вера моих отцов.

Эсси Туоми. Допустим, брат, допустим. Но прихожанам она уже не подходит. Например, не надо было называть церковь «храмом Вечной Истины». Современные люди не пойдут в церковь с таким названием. А у меня. «Маленькая Церковь Уголок Радости». Их это привлекает, брат. Летят, как мухи на варенье.

Хикс. У меня нет желания это обсуждать.

Эсси Туоми. Вот хотя бы проповедь, которую ты сейчас репетировал. Да они заснут на ней. Без сомнения. Больше нельзя так проповедовать. А вот моя последняя проповедь — «Станция Технического Обслуживания для Души». Учись, брат! Я эту станцию уже построила. (Встает и идет к кафедре.) Вот здесь, на своей кафедре. Насосы, остекление, позолота, маркирование. «Чистота», «Молитва», «Молитва с добавлением Веры Супер-Смесь». И юноши в белом облачении — красавцы! — с белыми крыльями в соответствующих головных уборах. «Вероучение. Масло, Инкорпорейт»… Умно, а?

Хикс. Это святотатство!

Эсси Туоми (вступая на кафедру). А кафедра-то у тебя (пробует пальцем) хм… пыльная, брат Хикс. Плохо, так дела не делают…. А кафедра должна быть как золотой автомобиль. (Воодушевляясь.) Когда я проповедую, я говорю своим прихожанам, что мы едем по трассе жизни, и необходимо, чтобы бак был наполнен бензином веры, что ремни милосердия пристегнуты, что радиатор охлажден водой воздержания и что мотор правды работает без сбоев и еще необходимо остерегаться пути погибели. (Обычным голосом.) Вот это, мальчик мой, приводит их в восторг. Благословение Божье! Это имеет успех! И наш ящик для пожертвований, сделанный в виде канистры, всегда полон!

Хикс (с трудом сдерживая гнев). Сестра Туоми, попрошу вас сойти с моей кафедры!

Эсси Туоми (сходит). Так вот, братец, не будем тянуть резину, перейдем к делу. Даю тебе пятьсот баксов, и ты выметаешься со своим старьем.

Хикс. Пятьсот долларов за храм Вечной Истины?

Эсси Туоми. Что плохого в сумме в пятьсот долларов? Это куча денег. За пятьсот долларов можно купить хороший подержанный автомобиль.

Хикс. Ни разу за двадцать лет в этой церкви я никому не указывал на дверь. Но теперь я это сделаю. (Показывает на дверь.)

Эсси Туоми (пожимая плечами). Твое дело, братец. Имеют очи да не видят!.. Могу только посочувствовать! (Поднимает руку.) Благословение Божие! (Уходит)

Через минуту после ее ухода в дверь осторожно заглядывает Эзри. Эзри неуклюжий долговязый подросток, далеко не красавец.

Эзри (зовет шепотом). Брат Хикс!

Хикс (вздрогнув от неожиданности). Эзри! Ты что там делаешь? Заходи.

Эзри (входя, с благоговением в голосе). Вот так так! Лучше кино!

Хикс. Ты что, все слышал?

Эзри. Вот так так! Это что, была сестра Эсси Туоми?

Хикс. Да, Эзри, это была сестра Эсси Туоми. И ты никому не должен рассказывать то, что здесь слышал.

Эзри. Нет, сэр. Зуб даю, брат Хикс. (С обожанием глядя на дверь.) Ну, по мне, сестра Туоми здорово говорит!

Хикс. Не хвали ее. Сестра Туоми служит злу.

Эзри. Да, сэр… Вот так так, красивые у нее кудри!

Хикс. Эзри, ты мне веришь? Ты хочешь ходить сюда на службу?

Эзри. Да, сэр… Близнецы Крамп говорят, что у сестры Туоми в церкви настоящий аэроплан, честное слово!

Хикс (с отчаяньем). Мальчик мой, послушай меня, послушай ради своей бессмертной души…

Осекается. Входит Кэй Гонда.

Кэй Гонда. Мистер Хикс?

Хикс (не сводя с нее глаз, потрясенным голосом). Эзри, уйди.

Эзри (испуганно). Да, сэр. (Поспешно уходит.)

Хикс. Вы не…

Кэй Гонда. Да.

Хикс. Чем я обязан великой чести?..

Кэй Гонда. Убийству.

Хикс. Вы хотите сказать, что те слухи — правда?

Кэй Гонда. Если хотите, можете меня выгнать. Или вызвать полицию, если вам это больше нравится. Только сделайте это сразу.

Хикс. Вы ищете кров?

Кэй Гонда. На одну ночь.

Хикс (идет к двери, закрывает и запирает ее). Эта дверь оставалась открытой двадцать лет. Этой ночью она будет закрыта. (Он подходит к ней и молча протягивает ей ключ.)

Кэй Гонда (изумленная). Почему вы отдаете его мне?

Хикс. Дверь не откроется, если вы не захотите ее открыть.

Кэй Гонда (улыбается, берет ключ и опускает в сумочку. Затем). Спасибо.

Хикс (сурово). Нет. Не благодарите меня. Я не хочу, чтобы вы здесь остались.

Кэй Гонда (не понимает). Не хотите?

Хикс. Но вы в безопасности — если то, что вам нужно, это безопасность. Я отдаю вам это место. Можете оставаться здесь сколько захотите. Решать вам.

Кэй Гонда. Вы не хотите, чтоб я здесь пряталась?

Хикс. Я не хочу, чтобы вы прятались.

Кэй Гонда (смотрит на него задумчиво, потом идет к скамейке и садится, продолжая на него смотреть. Медленно спрашивает). Что мне, по вашему мнению, надо сделать?

Хикс (стоя перед ней, строго и проникновенно). Вы взвалили на себя тяжелую ношу.

Кэй Гонда. Да. Тяжелую ношу. И я не знаю, как долго смогу нести ее.

Хикс. Вы можете спрятаться от своих преследователей. Но ради чего?

Кэй Гонда. Так вы не хотите меня спасти?

Хикс. О, нет. Я хочу вас спасти. Но не от полиции.

Кэй Гонда. А от кого?

Хикс. От вас самой. (Она кидает на него долгий спокойный взгляд и не отвечает.) Вы совершили смертный грех. Вы убили человека. (Указывает вокруг.) Может ли это место — или любое другое — защитить вас от этого?

Кэй Гонда. Нет.

Хикс. Вы не убежите от совершенного вами преступления. Так что и не пытайтесь убежать от него. Примите его. Сдайтесь. Признайтесь.

Кэй Гонда (медленно). Если я признаюсь, меня казнят.

Хикс. А если нет, вы погибнете — погибнете для вечной жизни.

Кэй Гонда. Правда, сложный выбор? Третьего не дано?

Хикс. Выбор всегда сложен. Для каждого из нас.

Кэй Гонда. Почему?

Хикс. Потому что за земные радости мы расплачиваемся посмертными муками. Но те, кто выбирает страдания, там вознаграждаются вечным блаженством.

Кэй Гонда. Значит, мы живем на земле, только чтобы страдать?

Хикс. И чем больше страдание, тем больше добродетель. (Медленно опускает голову.) Перед вами высочайший выбор. Примите добровольно худшее, что с вами могут сделать. Бесчестие, позор, тюрьму, смертную казнь. Тогда ваше наказание обратится вам во славу.

Кэй Гонда. Как?

Хикс. Это позволит вам попасть в Царство Небесное.

Кэй Гонда. А почему я должна туда попасть?

Хикс. Если знаешь о существовании самой прекрасной жизни, как удержать себя от стремления попасть туда?

Кэй Гонда. Как удержать себя от стремления получить ее здесь, на земле?

Хикс. Мы живем в темном и несовершенном мире.

Кэй Гонда. А почему он несовершенен? Потому что не может быть таким? Или потому что мы не хотим, чтобы он таким стал?

Хикс. Этот мир не имеет значения. Все самое прекрасное, что он может нам дать, нужно лишь для того, чтобы пожертвовать этим ради великого блага, которое ждет нас впереди.

Она не смотрит на него. Он с минуту стоит, глядя на нее, потом, понижая голос, с чувством.

Вы не представляете, как вы сейчас красивы.

Она поднимает голову.

Вы не знаете, сколько часов я провел, глядя на вас на экране, с бесконечного расстояния. Я бы жизнь отдал, чтобы спрятать вас здесь, в безопасном месте. Пусть бы меня порвали на куски, чем я увидел бы, как причиняют страдание вам. И все-таки я прошу вас отпереть эту дверь и принять мученическую смерть. Это моя жертва. Я приношу в жертву самое прекрасное, что было в моей жизни.

Кэй Гонда (мягко и негромко). А когда мы с вами принесем свои жертвы, что останется на земле?

Хикс. Пример. Он осветит путь всем заблудшим душам, которые барахтаются в болоте порока. Они тоже научатся отказываться. Ваша слава велика. Историю вашего преображения узнают во всем мире. Вы искупите собой тех ничтожных и несчастных людей, которые ходят в эту церковь, и всех ничтожных людей, в каких бы далеких от вас трущобах они не жили.

Кэй Гонда. Таких, как этот мальчик, который здесь был?

Хикс. Таких, как этот мальчик. Пусть он, а не кто-то более возвышенный будет символизировать их для вас. В том тоже состоит часть жертвы.

Кэй Гонда (медленно). Что вы хотите, чтобы я сделала?

Хикс. Признайтесь в совершенном вами преступлении. Признайтесь публично, перед толпой, чтобы слышали все!

Кэй Гонда. Этой ночью?

Хикс. Этой ночью!

Кэй Гонда. Но в такое время толпы нигде не найдешь.

Хикс. В такое время… (Воодушевляясь.) Послушайте. В такое время большая толпа собирается в храме заблуждений, шесть кварталов отсюда. Это кошмарное местечко, и заправляет им самая презренная женщина из всех, что я знаю. Я отведу тебя туда. Я отдам этой женщине самую прекрасную женщину — о такой сенсации для своей публики она никогда и мечтать не смела. Ты признаешься перед ее толпой. Я отдам ей славу и почет, как будто это ее проповедь преобразила тебя. Пусть получит славу. Она последняя, кто этого заслуживает.

Кэй Гонда. Это тоже часть жертвы?

Хикс. Да.

Кэй Гонда встает. Идет к двери, отпирает и широко распахивает ее. Потом оборачивается к Хиксу и кидает ключ ему в лицо. Он попадает в него в тот момент, когда она уходит. Он стоит неподвижно, опустив голову и плечи.

Занавес

Сцена 2

На экране письмо, написанное острым, четким, вычурным почерком:

«Дорогая масс Гонда!

У меня есть все, что человек может желать в этой жизни. Я смотрю на все это и чувствую, что моя жизнь — это третьесортное шоу, снятое для не заслуживающей уважения жалкой публики. Но я не ищу смерти — только потому, что пустота могилы и смерть ничего для меня не изменят. Смерть может прийти ко мне хоть сегодня, и никто, включая меня, пишущего эти строки, не заметит разницы.

Но прежде, чем это случится, я хочу воскресить то, что еще осталось в моей душе, и наконец выразить свое восхищение вам. Вам, которая пример для подражания всего мира. Идущие на смерть приветствуют тебя.

Граф Дитрих фон Эстернэйзи Беверли-Хиллз Калифорния».

Свет гаснет, экран исчезает, и сцена превращается в салон в номере отеля графа Дитриха фон Эстернэйзи. Это большая, роскошная комната, современная и продуманно простая. Открытая входная дверь на центральной стене слева. Дверь поменьше, ведущая в спальню, на заднем плане на правой стене. На левой стене большое окно, через которое вдали виден темный парк. На первом плане справа камин. Горит одна лампа.

Когда зажигается свет, входная дверь открывается, чтобы впустить Графа фон Эстернэйзи и Лэйло Джэнс. Граф фон Эстернэйзи — высокий, подтянутый мужчина сорока с небольшим лет, и впечатление аристократизма, которое он производит, как будто призвано подчеркнуть элегантность его костюма. Лэйло Джэнс — изысканная дама, ее лицо полускрыто мягким мехом воротника из горностая, накинутого на потрясающее вечернее платье. Она входит первая, в изнеможении падает на кушетку на первом плане и очаровательным движением устало вытягивает ноги. Граф фон Эстернэйзи молча идет за ней. Она делает малозаметное движение, думая, что он возьмет у нее горностай. Но он не подходит к ней и не смотрит на нее. Она пожимает плечами и сбрасывает воротник, он медленно сползает вниз по ее голым рукам.

Лэйло (глядя на часы на столе перед собой, лениво). Только два часа… Право же, зря мы так рано ушли, дорогой…

Эстернэйзи не отвечает. Он как будто не слышит. В его молчании не угадывается враждебность, только чрезвычайное равнодушие и странная напряженность. Он идет к окну и задумчиво смотрит в него, не осознавая присутствия Лэйло. Она зевает, зажигает сигарету.

Я, наверно, поеду домой…

Нет ответа.

Я говорю, я, наверно, поеду домой… (Кокетливо.) Ну, конечно, если ты не настаиваешь… (Молчание. Она пожимает плечами и устраивается поудобнее. Говорит лениво, глядя на дым от своей сигареты) Знаешь, Рикки, нам надо поехать в Аква Кэльент. Все это время я заблуждалась относительно «Блэк Радж». Это несложно…

Нет ответа.

Кстати, Рикки, завтра надо платить зарплату моему шоферу… (Поворачивается к нему. С внезапным нетерпением.) Рикки!

Эстернэйзи (вздрогнув, оборачивается к ней. Вежливо и совершенно равнодушно). Что?

Лэйло (нетерпеливо). Я сказала, завтра надо платить зарплату моему шоферу.

Эстернэйзи (думая о другом). Да, конечно. Я об этом позабочусь.

Лэйло. Что случилось, Рикки? Все только потому, что я проиграла эти деньги?

Эстернэйзи. Вовсе нет, дорогая. Я рад, что сегодня вечером тебе было весело.

Лэйло. Но ты же знаешь, что мне всегда потрясающе везет в рулетку. Если бы мы не ушли так рано, уверена, я бы отыгралась.

Эстернэйзи. Прости. Я немного устал.

Лэйло. В любом случае, что такое эти жалкие тысяча семьдесят?

Эстернэйзи (стоит, молча глядя на нее. Потом с легкой улыбкой, как будто принял внезапное решение, лезет в карман и спокойно подает ей чековую книжку). Думаю, ты можешь посмотреть, сколько это.

Лэйло (равнодушно берет книжку). Что это? Какая-то банковская книжка?

Эстернэйзи. Посмотри, что осталось… в каком-то банке.

Лэйло (читает). Триста шестьдесят долларов… (Быстро смотрит на корешок книжки.) Рикки! Тот чек на тысячу долларов ты выписал на счет в этом банке! (Он молча, с той же улыбкой, кивает.) Тебе надо будет завтра с утра перевести на него деньги из другого банка, не откладывая ни минуты.

Эстернэйзи (медленно). У меня нет денег в другом банке.

Лэйло. Что?

Эстернэйзи. У меня нет других денег. Ты держишь все, что у меня осталось.

Лэйло (ее ленивое безразличие улетучивается). Рикки! Ты меня разыгрываешь!

Эстернэйзи. Ни в коей мере, дорогая.

Лэйло. Но… но тогда — ты сумасшедший! Такие вещи не случаются… вот так! Люди такое видят… заранее… знают.

Эстернэйзи (спокойно). Я знал. Уже два года знал. Но счастье умирает долго и мучительно. Оставалось еще что-то, что можно продать, заложить, подо что можно занять денег. Но теперь нет. Теперь ничего не осталось.

Лэйло (с ужасом). Куда же все делось?

Эстернэйзи. Откуда мне знать? Куда девается все то, что есть внутри нас, когда мы начинаем жить? Пятнадцать лет — это много. Когда меня выставили из Австралии, у меня в кармане были миллионы, но остальное, остальное, думаю, тогда уже исчезло.

Лэйло. Звучит очень красиво, но что ты собираешься делать?

Эстернэйзи. Ничего.

Лэйло. Но завтра…

Эстернэйзи. Завтра графа Дитриха фон Эстернэйзи призовут к ответу за поддельный чек. Может быть, призовут.

Лэйло. Хватит ухмыляться! Думаешь, это смешно?

Эстернэйзи. Думаю, это курьезно… Первый граф Дитрих фон Эстернэйзи пал в бою у стен Иерусалима. Второй погиб, защищая свою крепость от варваров. Последний выписал поддельный чек в казино с хромовым покрытием на стенах и плохой вентиляцией… Это курьезно.

Лэйло. О чем ты говоришь?

Эстернэйзи. О том, какая это необычная штука — вытекающая душа. Ты живешь день за днем, а она вытекает из тебя по капле. Как монеты, которые сыплются из дыры в кармане, блестящие монетки, блестящие и сверкающие, которые ты никогда уже не найдешь.

Лэйло. Черт с этим! А со мной что будет?

Эстернэйзи. Я сделал все, что мог, Лэйло. Я предупредил тебя раньше всех.

Лэйло. Ну ты же не собираешься стоять тут, как кретин, и позволить…

Эстернэйзи (мягко). Знаешь, я рад, что все так получилось. Несколько часов назад у меня были затруднения, огромные затруднения, которые я слишком устал решать. Теперь я свободен. Эту свободу я получил одним махом, сделав то, что даже не собирался делать.

Лэйло. Тебя все это совершенно не волнует?

Эстернэйзи. Если и волнует, это не страшно.

Лэйло. Так тебе страшно?

Эстернэйзи. Хотел бы, чтобы мне было страшно.

Лэйло. Почему ты ничего не делаешь? Позвони своим друзьям!

Эстернэйзи. Их реакция, моя дорогая, будет точно такой же, как твоя.

Лэйло. Ты меня же и осуждаешь?

Эстернэйзи. Вовсе нет. Я восхищаюсь тобой. Ты делаешь мое будущее таким простым — и таким легким.

Лэйло. Но, боже мой! Как же оплата моего нового «кадиллака»! И жемчуг, который ты должен был мне купить? И…

Эстернэйзи. И счет за номер. И счет за цветы. И за эту последнюю вечеринку, которую я устроил. И норковая шубка для Колет Дорсей.

Лэйло (подскакивая). Что-о?

Эстернэйзи. Моя дорогая, но ты же не думаешь, что ты была… единственной?

Лэйло (смотрит на него горящими глазами. Так смотрят, прежде чем закричать. Вместо этого внезапно закатывается издевательским хохотом). Думаешь, меня это заботит — теперь? Думаешь, я стану оплакивать жалкого…

Эстернэйзи (тихо). Не думаешь, что сейчас тебе лучше уехать домой?

Лэйло (яростным движением накидывает мех, бросается к двери, внезапно оборачивается). Позвони мне завтра, когда придешь в себя. Я отвечу, если мне захочется завтра.

Эстернэйзи. И если завтра я буду здесь, чтобы позвонить.

Лэйло. Что?

Эстернэйзи. Я сказал, и если завтра я буду здесь, чтобы позвонить.

Лэйло. Что ты имеешь в виду? Собираешься сбежать или…

Эстернэйзи (тихо, утверждающе). Или.

Лэйло. Ах, не веди себя, как дурак из мелодрамы! (Уходит, хлопая дверью.)

Эстернэйзи стоит неподвижно, глубоко задумавшись. Потом слегка вздрагивает, как бы очнувшись. Пожимает плечами. Уходит направо в спальню, оставив дверь открытой. Звонит телефон. Он возвращается, успев поменять пиджак от вечернего костюма на роскошный домашний жакет.

Эстернэйзи (снимает трубку). Алло! (Изумленно.)В такое время? Как ее зовут?.. Не говорит?.. Хорошо, пусть поднимается. (Кладет трубку. Зажигает сигарету. В дверь стучат. Он улыбается.) Войдите!

Входит Кэй Гонда. Улыбка исчезает с его лица. Он не двигается. Какое-то мгновение стоит, неподвижными пальцами держа у рта сигарету. Потом отбрасывает ее резким движением запястья — это единственное, чем он выражает свое удивление — и спокойно отвешивает светский поклон.

Эстернэйзи. Добрый вечер, мисс Гонда.

Кэй Гонда. Добрый вечер.

Эстернэйзи. Вуаль или темные очки?

Кэй Гонда. Что?

Эстернэйзи. Надеюсь, вы не позволили служащими внизу узнать вас?

Кэй Гонда (вдруг улыбается, достает из кармана очки). Темные очки.

Эстернэйзи. Гениальная идея.

Кэй Гонда. Что?

Эстернэйзи. Вы пришли сюда, чтобы спрятаться.

Кэй Гонда. Откуда вы знаете?

Эстернэйзи. Потому что это могло случиться только с вами. Потому что только вы одна обладаете тонким чувством, которое помогло вам распознать единственное искреннее письмо, которое я написал за всю жизнь.

Кэй Гонда (глядя на него). Единственное?

Эстернэйзи (открыто рассматривая ее, говорит будничным тоном, прозаично). Вы кажетесь выше, чем на экране, и менее настоящей. Волосы у вас светлее, чем я думал. Голос как будто на тон выше. Жаль, что камера не может верно отобразить цвет вашей губной помады. (Другим голосом, тепло и искренно.) А теперь, когда я выполнил свой долг фаната и среагировал, как полагается в таких случаях, садитесь и забудем о том, в каких мы необычных обстоятельствах.

Кэй Гонда. Вы действительно хотите, чтобы я тут осталась?

Эстернэйзи (глядя на комнату). Не самое плохое место. Вид из окна, правда, не очень и соседи сверху иногда шумят, но не часто. (Глядя на нее.) Нет, я не буду вам говорить, как я рад, что вы здесь. Я никогда не говорю о том, что много для меня значит. Слишком редко мне выпадала такая возможность. Я отвык.

Кэй Гонда (садясь). Спасибо.

Эстернэйзи. За что?

Кэй Гонда. За то, что вы не сказали.

Эстернэйзи. Знаете ли вы, что это я должен вас благодарить? Не только за то, что вы пришли, но и за то, что из всех ночей вы пришли именно в эту ночь.

Кэй Гонда. Почему?

Эстернэйзи. Возможно, Ваша жизнь дана вам, чтобы спасать чужие. (Пауза.) Очень давно — хотя нет, вот странно! — всего несколько минут назад я был готов убить себя. Не смотрите на меня так. Это не страшно. Но что страшно, так это чувство полного равнодушия, даже к смерти, даже к собственному равнодушию. А потом пришли вы… Думаю, я мог бы возненавидеть вас за это.

Кэй Гонда. Думаю, еще возненавидите.

Эстернэйзи (с внезапной горячностью и неожиданным чувством). Я не хочу опять гордиться собой. Я это бросил. Но теперь я горжусь. Только потому, что вижу вас здесь. Только потому, что случилось то, что я не считал возможным в этой жизни.

Кэй Гонда. Вы сказали, что не будете мне говорить, как рады меня видеть. Не говорите. Я не хочу это слышать. Я не могу слышать это так часто. Я никогда этому не верила. И не думаю, что поверила бы в эту ночь.

Эстернэйзи. Что означает, что вы всегда в это верили. Вы же знаете, верить лучшему в человеке — это неистребимое желание. Я хочу предупредить вас, чтобы вы этого не делали. Чтобы вы уничтожили в себе жажду чего-либо, кроме той гнили, которой живут все. Хочу, но не могу. Потому что вы никогда не сможете этого сделать. В этом ваше проклятие. И мое.

Кэй Гонда (и сердито и умоляюще). Я не хочу этого слышать!

Эстернэйзи (присаживаясь на край кресла, говорит мягко, легко). Знаете, когда я был молодым мальчиком — очень молодым, — я думал, что моя жизнь будет огромной и яркой. Мне хотелось преклониться перед своим будущим… (Пожимая плечами.) Это проходит.

Кэй Гонда. Проходит ли?

Эстернэйзи. Всегда. Но никогда до конца.

Кэй Гонда (смолкает и вдруг пылко и доверчиво). Однажды я увидела одного человека, когда была очень молодой. Он стоял на скале высокой горы. Стоял выгнувшись назад, вытянув руки, и показался мне произведением искусства на фоне неба. Он стоял неподвижный, в напряженной позе, как натянутая струна такой прекрасной ноты, какой людям никогда не доводилось слышать… Я никогда так и не узнала, кто это был. Я только знаю, что такой должна быть жизнь… (Ее голос замирает.)

Эстернэйзи (пылко). И?

Кэй Гонда (другим голосом). И я пришла домой, и моя мама накрывала ужин и была счастлива, потому что подливка для жаркого удалась. И она поблагодарила за это Бога… (Вскакивает, вдруг оборачивается к нему, сердито.) Не слушайте меня! Не смотрите на меня так!.. Я пыталась от этого избавиться. Я думала, что должна закрыть глаза и удержаться от чего-то и научиться жить, как другие. Чтобы стать, как они. Чтобы забыть. Я удержалась. От всего. Но не могу забыть человека на скале. Не могу!

Эстернэйзи. Мы никогда не сможем.

Кэй Гонда (пылко). Вы поняли? Я не одна? О господи! Не может быть, чтоб я была одна! (Внезапно тихо.) Почему вы от этого отказались?

Эстернэйзи. Почему люди от этого отказываются? Потому что это никогда не приходит. Что я получил взамен? Гоночные шлюпки, и лошадей, и карты, и женщин — все эти неверные союзники — проходящие радости. Все то, чего я никогда не хотел.

Кэй Гонда (мягко). Вы уверены?

Эстернэйзи. А больше ничего не было. Но если бы это пришло, если бы был шанс, последний шанс…

Кэй Гонда. Вы уверены?

Эстернэйзи (смотрит на нее, затем решительно подходит к телефону и снимает трубку). Глэдстон 2–1018… Алло, Карл?.. Те две каюты на «Императрицу Панамы», про которые ты мне говорил, ты все еще можешь это устроить? Да… да, хорошо… В полвосьмого?.. Там и встретимся… Я понял… Спасибо. (Кладет трубку. Кэй Гонда смотрит на него вопросительно. Он оборачивается к ней, говорит спокойно и буднично.) «Императрица Панамы» отправляется в Сан-Педро в половине восьмого утра. В Бразилию. Экстрадиция там не действует.

Кэй Гонда. Что вы намереваетесь сделать?

Эстернэйзи. Мы убежим вместе. Мы нарушители закона — мы оба. Теперь мне есть за что бороться. Мои предки позавидовали бы, если бы меня увидели. Потому что мой священный Грааль существует, он настоящий, живой, возможный. Только они не поняли бы. Это наш секрет. Ваш и мой.

Кэй Гонда. Вы не спросили моего согласия ехать.

Эстернэйзи. Мне не следует этого делать. Если я спрошу, у меня не будет права ехать с вами.

Кэй Гонда (мягко улыбается затем). Я хочу вам сказать.

Эстернэйзи (замолкает, смотрит на нее, пылко). Скажите.

Кэй Гонда (доверчиво глядя прямо на него, шепотом). Да, я хочу поехать.

Эстернэйзи (на мгновение ловит ее взгляд; затем, как будто умышленно отказавшись предаваться чувствам, кидает взгляд на часы и говорит опять будничным тоном.) Нам осталось подождать только несколько часов. Я разожгу огонь. Будет лучше. (Пытаясь разжечь огонь, весело.) Я соберу несколько вещей… Все необходимое вам можно будет купить на борту… У меня мало денег, но до утра мне удастся собрать несколько тысяч… Еще не знаю где, но я их достану…

Она садится в кресло перед огнем. Он на полу у ее ног и смотрит на нее.

В Бразилии ужасно яркое солнце. Надеюсь, вы не боитесь обгореть.

Кэй Гонда (счастливо и немного ребячливо). Всегда обгораю.

Эстернэйзи. Купим домик где-нибудь в джунглях. Забавно будет начать рубить деревья — это тот опыт, которого мне всегда не хватало. Я научусь этому. А ты научишься готовить.

Кэй Гонда. Научусь. Я научусь всему, что нам понадобится. Мы начнем заново, с начала мира — нашего мира.

Эстернэйзи. Тебе не страшно?

Кэй Гонда (улыбается). Ужасно страшно. Я ведь никогда раньше не была счастлива.

Эстернэйзи. Работа испортит тебе руки… твои прекрасные руки… (Он берет ее руку и поспешно роняет ее. Говорит с некоторым усилием, внезапно серьезно.) Я буду лишь твоим зодчим, твоим пажом и сторожевым псом. И ничем больше — пока не заслужу этого.

Кэй Гонда (глядя на него). О чем ты задумался?

Эстернэйзи (рассеянно). Я задумался о завтрашнем дне и о всех следующих днях… Это кажется так долго…

Кэй Гонда (весело). Я хочу дом на берегу моря. Ну или реки.

Эстернэйзи. С балконом в твоей комнате, над водой, который смотрит на рассвет… (невольно добавляет) и залитый лунным светом ночью…

Кэй Гонда. У нас не будет соседей… нигде… на много миль вокруг… Никто не станет глазеть на меня… Никто не станет платить, чтобы поглазеть на меня…

Эстернэйзи (понижая голос). Я никому не позволю на тебя глазеть… По утрам ты будешь плавать в море… одна… в зеленоватой воде… с первыми лучами солнца, падающими на твое тело… (Встает, наклоняется к ней, шепотом.) А потом я позову тебя в дом… на скалы… в мои объятья… (Хватает ее и страстно целует. Она отвечает на поцелуй. Он поднимает голову и тихо, цинично смеется.)Вот чего мы оба на самом деле хотим, ведь так? Зачем притворяться?

Кэй Гонда (смотрит на него непонимающе). Что?

Эстернэйзи. Зачем притворяться, что мы особенные? Мы ничем не лучше других. (Пытается еще раз поцеловать ее.)

Кэй Гонда. Пустите! (Вырывается.)

Эстернэйзи (с хохотом). Куда? Тебе некуда пойти!

Она смотрит на него недоверчиво широко открытыми глазами.

В конце концов, какая разница сейчас это будет или потом? Почему надо относиться к этому так серьезно?

Она поворачивается к двери. Он хватает ее. Она вскрикивает, он затыкает ей рот ладонью.

Успокойся! Тебе нельзя звать на помощь!.. Смертный приговор или… (Она истерически смеется.) Успокойся!.. В конце концов, какая мне разница, что ты будешь обо мне думать?.. Зачем мне думать о завтрашнем дне?

Она вырывается, бежит и выскакивает за дверь. Он остается неподвижен. Слушает ее смех и громкие, неосторожные шаги.

Занавес

Сцена 3

На экране письмо, написанное крутым, неровным почерком:

«Дорогая мисс Гонда!

Это письмо адресовано Вам, но я пишу его себе самому.

Пишу и думаю, что обращаюсь к той женщине, которая является единственным оправданием для существования этого мира и у которой есть мужество быть этим оправданием. К женщине, которая не надевает маску великолепия и величия на несколько часов, чтобы потом вернуться к действительности детей-ужинов-футбола-и-Бога. К женщине, которая ищет это великолепие каждую минуту и с каждым шагом. Это женщина, для которой жизнь не проклятие и не торговля, а гимн.

Мне ничего не нужно, кроме как знать, что такая женщина существует. И я написал эти строки, хотя, может быть, Вы не возьмете на себя труда их прочесть или прочтете, но не поймете меня. Я не знаю, какая вы. Но я пишу вам такой, какой вы могли бы быть.

Джонни Дауэс, Мэйн-стрит, Лос-Анджелес, Калифорния».

Огни гаснут, экран исчезает и сцена представляет чердак Джонни Дауэса. Это грязное, непривлекательного вида помещение с низким косым потолком и темными стенами с потрескавшейся штукатуркой. Чердак такой пустой, что производит впечатление необитаемого и кажется малореальным. Узкая железная кровать у правой стены, сломанный стол и несколько ящиков вместо стульев. Слева в глубине узкая дверь. Вся центральная стена представляет собой большое окно, разделенное рамой на маленькие квадраты. Из него с высоты вид на Лос-Анджелес. За темными контурами небоскребов на небе видна первая розовая полоска рассвета. Когда загорается свет, сцена пустая и полутемная. Мы плохо различаем интерьер комнаты и видим только потрясающую панораму сияющего огнями Лос-Анджелеса. Она должна привлекать внимание так, чтобы зритель забыл о комнате, и казалось, что место действия — город и небо. (Во время сцены небо медленно светлеет и полоска рассвета растет.)

Слышны шаги, поднимающиеся по лестнице. Под дверью приближающийся огонек. Дверь открывается, входит Кэй Гонда. За ней, шаркая ногами, входит миссис Моноген, старая хозяйка дома, со свечой в руке. Она ставит свечу на стол и стоит, переводя дыхание, как после подъема по крутой лестнице, с любопытством рассматривая Кэй Гонду.

Миссис Моноген. Ну, пожалте. Это здесь.

Кэй Гонда (медленно оглядывая комнату). Спасибо.

Миссис Моноген. А вы его родственница, да?

Кэй Гонда. Нет.

Миссис Моноген (злорадно). Так я и думала.

Кэй Гонда. Я никогда его не видела.

Миссис Моноген. Так я тебе скажу! Нехороший он. Он, нехороший! Бездельник-то, настоящий, он-то. Платить — это никогда. На одной работе больше двух недель не держат.

Кэй Гонда. Когда он вернется?

Миссис Моноген. В любую минуту… или никогда, откуда я знаю? Всю ночь носится, а где, один бог знает. По улицам, лодырь, шляется, по улицам. Придет, как пьяный. Но не пьяный, не! Я знаю, не пьет он.

Кэй Гонда. Я его подожду.

Миссис Моноген. Располагайся. (Смотрит на нее недобрым взглядом.) Что ль, работу ему хочешь предложить?

Кэй Гонда. Нет, у меня нет для него работы.

Миссис Моноген. Опять ему пинка дали, три дня назад. А была хорошая работа — посыльным. И надолго? Не-е. Так же официантом в «Гамбургеры Луи». Говорю тебе, нехороший. Я-то уж знаю. Получше тебя.

Кэй Гонда. Я его совсем не знаю.

Миссис Моноген. А что его с работы гонят, я их не осуждаю. Странный он. Не посмеяться, не пошутить. (Конфиденциально.) Знаешь, что мне начальник из «Гамбургеров»-то сказал? «Этот сопляк много о себе воображает, — сказал Луи, которого гамбургеры-то. — От него постоянного официанта в дрожь бросает».

Кэй Гонда. Это Луи, которого гамбургеры, так сказал?

Миссис Моноген. Чистую правду говорю. (Конфиденциально.) А знаешь что? Он же в колледже учился, парень. И не поверишь, что учился, а такую работу берет. Чему учился, один бог знает. И проку никакого. И… (Прерывается, прислушивается. Шаги поднимаются по лестнице.) Вот он! Других таких бесстыжих нет, в такое время домой являться. (У двери.) Подумай-ка. Может, сможешь для него что сделать. (Уходит.)

Входит Джонни Дауэс. Это высокий, стройный человек, немного моложе тридцати; узкое лицо с выпирающими скулами, твердо сомкнутые губы, чистый, открытый взгляд. Они долго смотрят друг на друга.

Джонни (медленно, спокойно, без удивления или любопытства в голосе). Добрый вечер, мисс Гонда.

Кэй Гонда (не может оторвать от него взгляд, и это в ее голосе звучит изумление). Добрый вечер.

Джонни. Пожалуйста, садитесь.

Кэй Гонда. Вы не хотите, чтобы я здесь осталась.

Джонни. Вы стоите.

Кэй Гонда. Вы не спрашиваете, почему я пришла.

Джонни. Вы здесь. (Он садится.)

Кэй Гонда (вдруг подходит к нему, берет в руки его лицо и поднимает его). Что случилось, Джонни?

Джонни. Теперь ничего.

Кэй Гонда. Ты не должен быть так рад меня видеть.

Джонни. Я знал, что ты придешь.

Кэй Гонда (отходит от него и устало падает на кровать. Смотрит на него и улыбается, не весело и не дружелюбно). Люди говорят, что я звезда.

Джонни. Да.

Кэй Гонда. Говорят, у меня есть все, о чем можно мечтать.

Джонни. А у тебя есть?

Кэй Гонда. Нет. Но откуда ты знаешь?

Джонни. Откуда ты знаешь, что я знаю?

Кэй Гонда. Ты ведь, Джонни, никогда не смущаешься, когда говоришь с людьми?

Джонни. Нет. Очень смущаюсь. Всегда. Я не знаю, что им сказать. Но я не смущаюсь — сейчас.

Кэй Гонда. Я очень плохая женщина, Джонни. Все, что ты обо мне слышал, правда. Все и еще больше. Я пришла сказать тебе, чтобы ты не думал обо мне то, что написал в письме.

Джонни. Ты пришла сказать, что все, что я написал в письме, правда. Все и еще больше.

Кэй Гонда (с жестким смехом). Дурак! Я тебя не боюсь… Ты знаешь, что я получаю двадцать тысяч долларов в неделю?

Джонни. Да.

Кэй Гонда. Ты знаешь, что у меня пятьдесят пар туфель и три дворецких?

Джонни. Я догадывался.

Кэй Гонда. Знаешь, что мои портреты есть во всех городах мира?

Джонни. Да.

Кэй Гонда (с яростью). Не смотри на меня так!.. Ты знаешь, что люди платят миллионы, чтобы посмотреть на меня? Мне не нужно твое одобрение! У меня масса поклонников! Я для них очень много значу!

Джонни. Ты ничего для них не значишь. И ты это знаешь.

Кэй Гонда (смотрит на него почти с ненавистью). Я это знала, час назад. (Поворачивается к нему.) Почему ты ничего у меня не спрашиваешь?

Джонни. Что ты хочешь, чтобы я спросил?

Кэй Гонда. Почему не попросишь меня устроить тебя на работу в киноиндустрии, например?

Джонни. Единственное, о чем я мог бы тебя попросить, ты для меня уже сделала.

Кэй Гонда (жестко смеется, говорит новым, странным для нее, неестественно будничным тоном). Ладно, Джонни, не будем валять дурака. Я скажу тебе кое-что. Я убила человека. Опасно прятать убийцу. Почему ты меня не гонишь?

Он сидит и молча смотрит на нее.

Нет? Это не работает? Ну что же, посмотри на меня. Я самая красивая женщина, какую ты когда-либо видел. Хочешь переспать со мной? Почему нет? Прямо сейчас. Я не стану сопротивляться.

Он не двигается.

Тоже нет? Ну слушай: знаешь ли ты, что за мою голову назначено вознаграждение? Почему бы тебе не вызвать полицию и не сдать меня? Устроишь свою жизнь.

Джонни (мягко). Ты так несчастлива?

Кэй Гонда. (идет к нему и падает у его ног на колени). Помоги мне, Джонни!

Джонни (опускается на пол рядом с ней, кладет руки ей на плечи, спрашивает мягко). Почему ты пришла?

Кэй Гонда (поднимает голову). Джонни. Если все вы, кто видит меня на экране, слышите слова, которые я говорю, и обожаете меня за них — то где их слышу я? Где мне их услышать, чтобы идти дальше? Я хочу видеть настоящее, живое, а в доме, где я провожу свои дни, я создаю это счастье, как иллюзию! А я хочу настоящее! Я хочу знать, что есть кто-то где-то, кто тоже хочет его! Или какой толк его видеть, и работать, и сгорать ради невозможного видения? Душе тоже нужна пища. Я могу иссякнуть.

Джонни (встает, ведет ее к кровати, усаживает, стоит около нее). Я хочу сказать тебе только одно: на свете мало людей, которые видят тебя и понимают. Мало кто придает смысл своей жизни. Остальные — остальные такие, какими ты их видишь. У тебя есть долг. Жить. Просто оставаться на земле. Чтобы они знали, что ты существуешь и можешь существовать. Бороться, даже если нет надежды. Нам нельзя бросать землю на тех остальных.

Кэй Гонда (глядя на него, мягко). Кто ты, Джонни?

Джонни (изумленно). Я?.. Я никто.

Кэй Гонда. Откуда ты?

Джонни. У меня где-то был дом и родители. Я плохо помню их… Я плохо помню все, что когда-либо со мной происходило. Нет такого дня, который стоит вспоминать.

Кэй Гонда. У тебя нет друзей?

Джонни. Нет.

Кэй Гонда. У тебя нет работы?

Джонни. Есть… нет, меня уволили три дня назад. Я забыл.

Кэй Гонда. Где ты жил раньше?

Джонни. Во многих местах. Я со счета сбился.

Кэй Гонда. Ты ненавидишь людей, Джонни?

Джонни. Нет. Я никогда их не замечаю.

Кэй Гонда. О чем ты мечтаешь?

Джонни. Какая польза мечтать?

Кэй Гонда. Какая польза жить?

Джонни. Никакой. Но кто в этом виноват?

Кэй Гонда. Те, кто не умеет мечтать.

Джонни. Нет. Те, кто умеет только мечтать.

Кэй Гонда. Ты очень несчастлив?

Джонни. Нет… Думаю, тебе не стоит задавать мне такие вопросы. Ты ни на один из них не получишь нормального ответа.

Кэй Гонда. Один великий человек сказал: «Я люблю тех, кто не знает, как сегодня жить».

Джонни (тихо). Я думаю, я человек, которому не следовало родиться на свет. Это не жалоба. Мне не страшно, и я не жалею. Но мне часто хотелось умереть. У меня нет желания ни изменить мир, ни быть его частью, когда он такой, как есть. У меня никогда не было такого оружия, как у вас. Я не нашел даже желания найти оружие. Я хотел бы уйти спокойно и по собственному желанию.

Кэй Гонда. Я не хочу слушать, как ты это говоришь.

Джонни. Меня всегда здесь что-то удерживало. Что-то, что должно было прийти ко мне, прежде чем я уйду. Я хочу помнить одну-единственную минуту, которая была моей, а не их. Не их унылые маленькие радости. Минута восторга, полного и абсолютного, минута, которую нельзя продлить… Они никогда не давали мне жизни. Я всегда надеялся, что сам выберу себе смерть.

Кэй Гонда. Не говори так. Ты мне нужен. Я здесь. Я никогда не позволю тебе уйти.

Джонни (после паузы, глядя на нее странным новым взглядом, сухо). Ты? Ты убийца, которую однажды поймают и повесят.

Она смотрит на него, потрясенная. Он подходит к окну, стоит и смотрит в него. За окном теперь день. Лучи света, как нимб, вокруг темных силуэтов небоскребов. Он вдруг, не поворачиваясь к ней, спрашивает.

Ты его убила?

Кэй Гонда. Нет необходимости об этом говорить.

Джонни (не оборачиваясь). Я был знаком с Грэнтоном Сэерсом. Я один раз работал на него, подавал мячи и клюшки в клубе для гольфа в Санта-Барбаре Тяжелый человек.

Кэй Гонда. Он был очень несчастным человеком, Джонни.

Джонни (оборачиваясь к ней). Кто-нибудь присутствовал?

Кэй Гонда. Где?

Джонни. Когда ты его убила?

Кэй Гонда. Обязательно об этом говорить?

Джонни. Это то, что я должен знать. Кто-нибудь видел, как ты его убила?

Кэй Гонда. Нет.

Джонни. У полиции на тебя что-нибудь есть?

Кэй Гонда. Нет. Кроме того, о чем я могла бы им рассказать. Но я им не скажу. И тебе тоже. Не теперь. Не спрашивай меня.

Джонни. Какое вознаграждение назначили за твою голову?

Кэй Гонда (после паузы, странным голосом). Что ты сказал, Джонни?

Джонни (спокойно). Я спросил, какое вознаграждение назначили за твою голову?

Она молчит, уставившись на него.

Не важно. (Он подходит к двери, открывает ее, кричит.) Миссис Моноген! Пойдите сюда!

Кэй Гонда. Что ты делаешь?

Он не отвечает и не смотрит на нее. Миссис Моноген шаркающими шагами поднимается по лестнице и появляется в дверях.

Миссис Моноген (сердито). Чего надо?

Джонни. Миссис Моноген, слушайте внимательно. Спуститесь к своему телефону. Вызовите полицию. Скажите им, чтобы скорее приехали. Скажите, Кэй Гонда здесь. Вы поняли? Кэй Гонда. Ну, поспешите.

Миссис Моноген (ошеломленно). Да, сэр… (Быстро уходит.)

Джонни закрывает дверь, поворачивается к Кэй Гонде. Она бросается к двери. Между ними стол. Он открывает ящик, достает пистолет и наводит на нее.

Джонни. Стой на месте.

Она не двигается. Он возвращается к двери и запирает ее. Она вдруг как-то поникает, продолжая стоять.

Кэй Гонда (не глядя на него, ровным безжизненным голосом). Убери его. Я не буду пытаться сбежать.

Он сует пистолет в карман и стоит, глядя на дверь. Она садится спиной к нему.

Джонни (быстро). У нас осталось около трех минут. Я теперь думаю о том, что с нами ничего не случалось и не случится. Минуту назад мир остановился, и он будет неподвижен еще три минуты. Но это — этот перерыв наш. Ты здесь. Я смотрю на тебя. Я увидел твои глаза и всю правду, доступную людям.

Она роняет голову на руки.

Прямо сейчас на земле нет других людей. Только ты и я. Нет ничего, кроме мира, в котором мы живем. Один раз вдохнуть этот воздух, двигаться, слышать свой собственный голос не отвратительным и не страдающим… Я никогда не знал благодарности. Но теперь из всех слов я хочу сказать тебе только три: я благодарю тебя. Когда уйдешь, помни, что я тебя поблагодарил. Помни, что бы ни случилось в этой комнате…

Она прячет лицо в ладони. Он молча стоит, голова откинута назад, глаза закрыты.

Слышны быстрые шаги, поднимающиеся по лестнице. Джонни и Кэй не двигаются. Громкий, энергичный стук в дверь. Джонни оборачивается, отпирает дверь и открывает ее. Входит капитан полиции, за ним два полицейских. Кэй Гонда встает, глядя на них.

Капитан. Господи Иисусе!

Они смотрят на нее, ошеломленные.

Полицейский. А я думал, опять ложный звонок!

Капитан. Мисс Гонда, я чрезвычайно рад вас видеть. Мы с ног сбились в…

Кэй Гонда. Уведите меня отсюда. Куда угодно.

Капитан (делая шаг к ней). Ну, у нас нет…

Джонни (тихо, но с суровым приказом в голосе, так что все оборачиваются к нему). Отойдите от нее. (Капитан останавливается. Джонни показывает полицейскому на стол.) Сядьте. Возьмите ручку и бумагу.

Полицейский смотрит на капитана, тот кивает, сбитый с толку. Полицейский выполняет.

Теперь пишите. (Диктует медленно, ровным безэмоциональным голосом) Я, Джон Дауэс, признаюсь, что в ночь на пятое мая, находясь в здравом уме и действуя предумышленно, убил Грэнтона Сэерса, в Санта-Барбаре, в Калифорнии.

Кэй Гонда облегченно выдыхает и охает сразу.

Последние три ночи меня не было дома, что может подтвердить моя хозяйка, миссис Моноген. Она также может подтвердить, что третьего мая меня уволили с работы в отеле «Аламбра».

Кэй Гонда вдруг начинает смеяться. Это самый легкий и счастливый смех на свете.

Год назад я работал у Грэнтона Сэерса, в гольф-клубе «Гриндэйл» в Санта-Барбаре. Будучи без работы и сильно нуждаясь в деньгах, я вечером пятого мая пришел к Грэнтону Сэерсу и попытался шантажировать его, угрожая, что придам огласке некую информацию, которая у меня есть. Он отказался дать мне денег, даже под угрозой пистолета. Я выстрелил в него. От пистолета я избавился, выбросив его в океан по дороге из Санта-Барбары. Я один совершил это преступление. Никто другой не был к этому причастен. (Добавляет.) Все записали? Дайте мне.

Полицейский дает ему признание. Джонни подписывает.

Капитан (он не может прийти в себя). Мисс Гонда, вам есть что сказать по этому поводу?

Кэй Гонда (истерично). Не спрашивайте меня! Не сейчас! Не говорите со мной!

Джонни (отдает признание капитану). Будьте добры, позвольте мисс Гонде уйти немедленно.

Капитан. Минутку, мой мальчик! Не так быстро. Вы еще многое должны объяснить. Как вы попали в дом Сэерса? И как оттуда выбрались?

Джонни. Я сказал вам все, что собирался сказать.

Капитан. В каком часу вы произвели выстрел? И что здесь делает мисс Гонда?

Джонни. Вы знаете все, что вам надо знать. Вы знаете достаточно, чтобы не впутывать в это дело мисс Гонду. У вас мое признание.

Капитан. Конечно. Но вам придется доказать это.

Джонни. Оно остается признанием, даже если я предпочту ничего не доказывать.

Капитан. Будешь упрямится, э? Ну ничего, в участке все расскажешь. Пошли, ребята.

Кэй Гонда (выступая вперед). Подождите! Теперь вы должны послушать меня. Я хочу сделать заявление. Я…

Джонни (отступает, выдергивает из кармана пистолет, наводит на них). Стоять спокойно всем. (Кэй Гонде.) Не двигайся. Не говори ни слова.

Кэй Гонда. Джонни! Ты не знаешь, что делаешь! Подожди, любимый! Убери пистолет.

Джонни (улыбается ей, не опуская пистолет). Я услышал. Спасибо.

Кэй Гонда. Я тебе все расскажу! Ты не знаешь! Я в безопасности!

Джонни. Я знаю, что ты в безопасности. Будешь. Отойди. Не бойся. Я никого не раню.

Она подчиняется.

Я хочу, чтобы вы все смотрели на меня. Через много лет вы сможете рассказывать об этом своим внукам. Вы видите нечто, чего никогда больше не увидите, и они не увидят — человека, который абсолютно счастлив! (Наводит на себя пистолет, стреляет, падает.)

Занавес

Сцена 4

Холл в резиденции Кэй Гонды. С высоким потолком, пустой, по-современному аскетичный. Никакой мебели, никаких украшений. Передняя часть — это длинная приподнятая платформа, горизонтально разделяющая комнату, и три широкие продолговатые ступеньки, ведущие на авансцену. Высокие прямоугольные колонны поднимаются впереди по бокам ступеней. Дверь в дом в глубине слева. Вся задняя стена представляет собой широкие оконные стекла, посредине входная дверь. За домом узкая тропинка между острыми скалами, тонкая полоска высокого берега и вид на океан и пылающее закатом небо. В холле полутьма. Единственное освещение — закат в окне. Мик Уотс сидит на верхней ступеньке, наклонившись к величественного вида дворецкому, который сидит внизу, на полу, с прямой спиной, держа в руке поднос с полным стаканом виски с содовой. У Мика Уотса расстегнут воротничок рубашки, галстук развязан, волосы встрепаны. Он яростно комкает в руке газету.

Он трезв.

Мик Уотс (продолжая разговор, который длится уже какое-то время, говорит ровным, безэмоциональным, монотонным голосом, серьезно и конфиденциально). …И король позвал всех их и собрал вокруг своего трона и сказал: «Я устал, и меня тошнит от этого. Я устал от своего королевства, где нет ни одного человека, которым стоило бы править. Я устал от своей бесцветной толпы, потому что ни одного луча славы нет на моей земле»… Знаешь, придурковатый был король. Некоторые вопят, как он, и вышибают свои куриные мозги из головы. Другие сражаются, как собака, которая гоняется за тенью, прекрасно зная, что тени не существует, но все равно гоняется… их сердца пусты, а ступни кровоточат. Так вот, король сказал им на смертном одре — а, нет, на смертном одре он был в другой раз, а тогда сказал: «Это конец, но я все еще надеюсь. Конца нет. Вечно буду я надеяться… вечно… вечно». (Внезапно смотрит на дворецкого, как будто только что его заметил, и спрашивает совершенно другим голосом, указывая на него.) Какого дьявола ты тут делаешь?

Дворецкий (вставая). Могу я заметить, сэр, что вы проговорили час с четвертью?

Мик Уотс. Я?

Дворецкий. Вы, сэр. Так что можно меня извинить, что я осмелился присесть.

Мик Уотс (удивленно). Ну и ну, вы все это время здесь были?

Дворецкий. Да, сэр.

Мик Уотс. Но изначально для чего-то же вы пришли?

Дворецкий (протягивая поднос). Ваш виски, сэр.

Мик Уотс. А! (Тянется за стаканом, но останавливается швыряет в дворецкого скомканной газетой, спрашивает) Вы это уже читали?

Дворецкий. Да, сэр.

Мик Уотс (отталкивает поднос в сторону, тот падает стакан разбивается). Иди к черту! Я не хочу виски!

Дворецкий. Но вы приказали принести, сэр.

Мик Уотс. Все равно иди к черту! (Поскольку дворецкий пытается забрать поднос.) Проваливай отсюда! Не важно! Проваливай! Сегодня я не хочу видеть ничьи рыла!

Дворецкий. Да, сэр. (Уходит налево.)

Мик Уотс расправляет газету, смотрит на нее, опять яростно комкает. Слышны приближающиеся шаги. Снаружи появляется Фредерика Сэерс, она торопливо подходит к двери; в руках у нее газета. Мик Уотс идет к двери и открывает ее прежде, чем она успевает позвонить.

Мисс Сэерс. Добрый вечер.

Он не отвечает, впускает ее, закрывает дверь и стоит, молча глядя на нее. Она оглядывается, затем смотрит на него как-то безразлично.

Мик Уотс (не двигаясь). Ну?

Мисс Сэерс. Это резиденция мисс Кэй Гонды?

Мик Уотс. Это.

Мисс Сэерс. Могу я видеть мисс Гонду?

Мик Уотс. Нет.

Мисс Сэерс. Я мисс Сэерс. Мисс Фредерика Сэерс.

Мик Уотс. Мне все равно.

Мисс Сэерс. Не будете ли вы так любезны передать мисс Гонде, что я здесь? Она дома?

Мик Уотс. Ее нет.

Мисс Сэерс. Когда вы ее ждете назад?

Мик Уотс. Я ее не жду.

Мисс Сэерс. Добрый человек, это становится нелепым!

Мик Уотс. Это нелепо. Вам лучше уйти отсюда.

Мисс Сэерс. Сэр?!

Мик Уотс. Она придет с минуты на минуту. Я знаю, что придет. И говорить сейчас не о чем.

Мисс Сэерс. Добрый человек, вы осознаете…

Мик Уотс. Я осознаю все, что осознаете вы, и еще кое-что. И я вам говорю, сделать ничего нельзя. Не беспокойте ее сейчас.

Мисс Сэерс. Могу я спросить, кто вы и о чем говорите?

Мик Уотс. Кто я не имеет значения. Говорю я об (показывает на газету) этом.

Мисс Сэерс. Да, я это читала, и должна сказать, это весьма странно и…

Мик Уотс. Странно? Черт, это чудовищно! Вы и половины не знаете!.. (Спохватывается, добавляет ровно.) Я тоже.

Мисс Сэерс. Послушайте, я должна разобраться до конца. Это зайдет слишком далеко и…

Мик Уотс. Это зашло слишком далеко.

Мисс Сэерс. В таком случае, я должна…

Изнутри входит Кэй Гонда. Она одета так же, как во всех предыдущих сценах. Она спокойна, но очень устала.

Мик Уотс. Ах вот вы где! Я знал, что вы сейчас вернетесь!

Кэй Гонда (тихим, ровным голосом). Добрый вечер, мисс Сэерс.

Мисс Сэерс. Мисс Гонда, это первый вздох облегчения, который я могу испустить за два дня! Никогда не думала, что настанет время, когда я буду так рада вас видеть! Но вы должны понять…

Кэй Гонда (равнодушно). Я знаю.

Мисс Сэерс. Вы должны понять, что я не могла предвидеть такого поразительного развития событий. Было невероятно любезно с вашей стороны, что вы стали прятаться, но у вас не было необходимости прятаться от меня.

Кэй Гонда. Я ни от кого не пряталась.

Мисс Сэерс. Но где вы были?

Кэй Гонда. Не здесь. Это не имело отношения к смерти мистера Сэерса.

Мисс Сэерс. Но когда вы услышали эти абсурднейшие слухи, обвиняющие вас в убийстве, вам следовало сразу же прийти ко мне! Когда в ту ночь в моем доме я попросила вас не открывать подробности гибели моего брата, у меня и мысли не было, какое подозрение может вызвать ваше молчание. Я все делала, чтобы связаться с вами. Пожалуйста, поверьте, что не я пустила эти слухи.

Кэй Гонда. Я никогда не думала, что это вы.

Мисс Сэерс. Интересно, кто их пустил?

Кэй Гонда. Интересно.

Мисс Сэерс. Я должна извиниться перед вами. Я уверена, вы думали, что мой долг немедленно открыть правду, но вы знаете, почему мне пришлось молчать. Однако дело закрыто, и я подумала, что вы первая, кому я должна сказать то, что теперь свободна говорить.

Кэй Гонда (равнодушно). Очень мило с вашей стороны.

Мисс Сэерс (поворачивается к Мику Уотсу). Молодой человек, скажите на своей нелепой студии, что мисс Гонда не убивала моего брата. Скажите, что они смогут прочесть его письмо, написанное перед самоубийством, в завтрашних газетах. Он написал, что больше у него нет желания бороться, поскольку его бизнес прогорел и единственная женщина, которую он когда-либо любил, отказалась выйти за него замуж.

Кэй Гонда. Простите, мисс Сэерс.

Мисс Сэерс. Это не упрек, мисс Гонда. (Мику Уотсу.) Полиция Санта-Барбары все знала, но они обещали мне молчать. Я должна была какое-то время не придавать огласке самоубийство брата, потому что я вела переговоры по слиянию…

Мик Уотс. …с «Юнайтед Калифорния Ойл», и вы не хотели, чтобы они узнали об отчаянном положении компании Сэерса. Очень умно. Теперь вы закрыли дело и обжулили «Юнайтед Калифорния». Поздравляю.

Мисс Сэерс (пораженная, Кэй Гонде). Этот своеобразный джентльмен все знал?

Мик Уотс. А что, это еще не понятно?

Мисс Сэерс. Тогда, ради всего святого, почему вы позволили всем подозревать мисс Гонду?

Кэй Гонда. Не думаете ли вы, мисс Сэерс, что лучше это больше не обсуждать? Это прошло. Это прошлое. Оставим это, как есть.

Мисс Сэерс. Как хотите. Хочу задать вам только один вопрос. Это совершенно сбило меня с толку. Думаю, возможно, вы об этом что-то знаете. (Показывает газету.) Это. Эта невероятная история… мальчик, о котором я никогда не слышала, убивает себя… это оговор… признание… Что это значит?

Кэй Гонда (ровным голосом). Не знаю.

Мик Уотс. Что?

Кэй Гонда. Никогда о нем не слышала.

Мисс Сэерс. Ну тогда я могу это объяснить только как акт эксцентричного человека, ненормального ума…

Кэй Гонда. Да, мисс Сэерс. Ненормальный ум.

Мисс Сэерс (после паузы). Ну, если вы прощаете меня, мисс Гонда, я хотела бы пожелать вам спокойной ночи. Я немедленно отдам свое заявление в газету и полностью обелю ваше имя.

Кэй Гонда. Спасибо, мисс Сэерс. Спокойной ночи.

Мисс Сэерс (поворачиваясь к двери). Удачи вам во всем, что вы делаете. Вы были так мужественны в тяжелых обстоятельствах. Позвольте поблагодарить вас.

Мик Уотс (свирепо) Ну?

Кэй Гонда. Не мог бы ты пойти домой, Мик? Я очень устала…

Мик Уотс. Я надеюсь, вы…

Кэй Гонда. По дороге позвони на студию. Скажи, что я подпишу контракт завтра.

Мик Уотс. Я надеюсь, вы хорошо провели время! Надеюсь, вам понравилось! А с меня хватит!

Кэй Гонда. Увидимся на студии в девять.

Мик Уотс. С меня хватит! Господи, хоть бы я уволился!

Кэй Гонда. Ты знаешь, что никогда не уволишься, Мик.

Мик Уотс. В этом и проклятие! Что вы тоже это знаете! Почему я служу вам, как пес, и буду служить, как пес, до конца жизни? Почему не могу противостоять ни одной вашей безумной прихоти? Почему должен идти и распускать слухи об убийстве, которого вы никогда не совершали? Только потому, что вы хотите что-то найти? Ну, и нашли вы это?

Кэй Гонда. Да.

Мик Уотс. Что вы нашли?

Кэй Гонда. Сколько человек посмотрело мою последнюю картину? Ты помнишь цифры?

Мик Уотс. Семьдесят пять миллионов шестьсот тысяч триста двенадцать.

Кэй Гонда. Так вот, Мик, шестьдесят пять миллионов шестьсот тысяч людей ненавидят меня. Они ненавидят меня в своей душе за то, что видят во мне то, что они предали. Для них я ничто, только живой укор… Но есть триста двенадцать других — а может быть, только двенадцать. Мало кто хочет, чтобы возвышенное было возможно, и не возьмут меньше и не станут жить по-другому… Это с ними я завтра подписываю контракт. Нам нельзя оставлять землю всем другим.

Мик Уотс (подбирая газету). А что с этим?

Кэй Гонда. Я тебе ответила.

Мик Уотс. Но ты убийца, Кэй Гонда! Ты убила этого мальчика!

Кэй Гонда. Нет, Мик, не я одна.

Мик Уотс. Но бедный дурень думал, что спас твою жизнь!

Кэй Гонда. Он спас.

Мик Уотс. Что?!

Кэй Гонда. Он хотел умереть, чтобы я могла жить. Именно так он и сделал.

Мик Уотс. Но ты хоть понимаешь, что наделала?

Кэй Гонда (медленно, глядя мимо него). Это, Мик, самый добрый поступок в моей жизни.

Занавес

1934 г.

ПОДУМАЙ ДВАЖДЫ © Перевод А. Молотков

Предисловие

Когда Великая депрессия добралась и до Нью-Йорка, она ознаменовала новый этап в жизни Айн Рэнд — годы борьбы за существование на средства, вырученные с продаж пьесы «Ночью 16-го января» и полученные благодаря работе в должности чтеца в различных кинокомпаниях. Тем не менее, когда у нее находилось свободное время, она продолжала писать. В 1935 г. она стала выполнять первые наброски к «Источнику», попутно планируя исследовательскую работу по архитектуре для данного романа. Отдавая себе отчет в том, что ей предстоит долгий и кропотливый труд, писательница не раз прерывалась и разбивала общий задуманный объем на отдельные части. В 1937 г. она написала повесть под названием «Гимн», которая была издана «Новой Американской библиотекой». В 1939 г. она написала театральную версию романа «Мы живые», которая вышла на Бродвее под названием «Непокоренные» (не снискав особого успеха). В том же самом году она написала последнюю из своих пьес, криминально-философский детектив «Подумай дважды». Спонсоров для ее постановки так и не удалось найти.

Пьеса «Подумай дважды» была написана спустя пять лет после «Идеала» и представляет собой законченную работу зрелой писательницы, в которой четко проглядываются все особенности ее стиля, которые были также характерны для романа «Источник». Среди других работ подобного жанра только эту пьесу можно считать полноценной («Красная пешка» дошла до нас в форме неотредактированного сценария, а «Идеал» не слишком показателен в этом плане). Тема произведения отражает характерный для Айн Рэнд подход к этике: в нем раскрываются такие волнующие ее проблемы, как вред альтруизма и необходимость независимого и эгоистичного существования для человека. Герой, который в данном случае обладает большей значимостью для пьесы по сравнению с героиней, представляет собой типичный для творчества Айн Рэнд образ. Быстро развивающийся и логично обоснованный сюжет преподносит читателю неожиданные повороты. Нашему вниманию предстает преданный своим идеям альтруист, который ищет возможность приобрести власть над окружающими его людьми и, как следствие, дает им множество поводов для покушения на свою жизнь. (Изначально Айн Рэнд планировала представить его немецким нацистом, но в 1950 г. решила превратить в коммуниста.) Стиль произведения отличается особой достоверностью, что удалось автору благодаря подробному описанию построения алиби, проработанному определению мотивов и тщательному сбору улик. Четкость мышления Айн Рэнд, ее чувство драмы и интеллектуальное остроумие также достойны всяческой похвалы. В пьесе имеются даже первые предпосылки к использованию научной фантастики в творчестве писательницы, в чем мы удостоверимся позже, прочтя о двигателе Джона Голта на страницах романа «Атлант расправил плечи».

Одно из самых потрясающих литературных умений Айн Рэнд, наглядно продемонстрированных на примере каждой ее работы, — это способность объединять сюжет с темой. В пьесе «Подумай дважды» это выражается в форме слияния философской составляющей и мистической. Это не шаблонный детектив с какими-то абстрактными репликами, внедренными в него для усиления эффекта. И не гостиная для разговоров, в которой диалоги то и дело прерываются какими-либо бессвязными событиями. В пьесе воссоединены и мысль и действие: философские идеи персонажей служат для них настоящей мотивацией и побуждают к действиям, которые в свою очередь проясняют эти воззрения, конкретизируют их и обнажают смысл, который благодаря этому раскрывает свое подлинное значение. В результате мы наблюдаем бесшовное соединение глубинного смысла с интригой, что одновременно делает эту работу и произведением искусства, и произведением развлекательным.

Десятью годами позже, 28 августа 1949 г. Айн Рэнд сделает в своем журнале следующую запись:

«Понятия „искусства“ и „развлечения“ являются противоположными по отношению друг к другу: искусство обязательно должно быть серьезным и скучным, в то время как развлечение — пустым и глупым, но доставляющим удовольствие. Все это согласно бесчеловечной альтруистической модели. По ней то, что хорошо, должно быть неприятно. А то, что приятно, должно быть грешным. Удовольствие — все равно что поблажка для слабых духом, за которую стоит просить прощения. Серьезность же соотносят с представлением о долге, о чем-то неприятном и, как следствие, возносящем дух. Если произведение искусства серьезно подходит к изучению жизни, то оно обязательно должно быть неприятным и неинтересным, потому что такова суть жизни для человека. Интересная и доставляющая удовольствие пьеса не может правдиво рассказывать о сокрытом в жизни смысле, она должна быть поверхностной, так как жизнью не стоит наслаждаться».

Маловероятно, что Айн Рэнд размышляла о своих первых произведениях, когда писала эти строки, но данное произведение как нельзя лучше иллюстрирует ее точку зрения. «Подумай дважды» — это интересная и увлекательная пьеса, которая правдиво рассказывает своему читателю о сути жизни.

В первый раз я прочел пьесу в 1950 г. в присутствии мисс Рэнд, которая спросила меня, кто, по моему мнению, является убийцей. И я перебрал все возможные варианты, кроме единственно верного. И каждый раз мисс Рэнд лучезарно улыбалась и говорила мне: «Подумай дважды». Когда я наконец закончил, она сказала мне, что всякий, кто был знаком с ее философией, должен был догадаться сразу. По ее собственным словам, она никогда бы не смогла написать даже несколько детективных историй подряд, потому что все бы быстро могли вычислить настоящего убийцу. «Каким образом?» — спросил я.

А теперь подумайте сами, можете ли угадать вы. После пьесы я процитирую ее ответ.

Леонард Пейкофф

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Уолтер Брекенридж

Кертис

Серж Сукин

Харви Флеминг

Тони Годдард

Стив Ингэлс

Билли Брекенридж

Флэш Козински

Эдриен Ноуланд

Хелен Брекенридж

Грегори Гастингс

Диксон

Место: гостиная в одном из домов в Коннектикуте

Время: Акт I, сцена 1 — день 3-го июля

Акт I, сцена 2 — вечер того же дня

Акт II, сцена 1 — получасом позже

Акт II, сцена 2 — следующим утром

АКТ I

Сцена 1

День 3 июля. Гостиная в одном из домов в Коннектикуте. Большая комната, не слишком богатая, но на которую явно потратились, а также неудачно попытались эффектно обустроить. В ней проглядывается величественный колониальный стиль, который выглядит чересчур напыщенно. Все предметы в ней абсолютно новые, не тронутые никем; на них наверняка до сих пор сохранились ценники. Большие двустворчатые окна, доходящие до пола, из которых открывается прелестный вид на окрестности и на озеро вдалеке. Сей благодатный вид омрачает только угрюмое небо. Лестница, на подмостках справа, ведет к двери и к другой двери на нижнем этаже, а затем на первый этаж. Входная дверь в глубине сцены слева. На авансцене неиспользующийся камин, а над ним — большой портрет Уолтера Брекенриджа.

Поднимается занавес, Уолтер Брекенридж в одиночестве стоит перед камином. Он полон достоинства, у него седые волосы, и ему под пятьдесят. Он выглядит сущим святым, в самом человеческом понимании этого слова: великодушный, обладающий чувством собственного достоинства, с хорошим чувством юмора, слегка в теле. Он стоит и смотрит на портрет, полностью поглощенный мыслями, с пистолетом в руке.

Спустя некоторое время Кертис, дворецкий, входит через дверь в правой стороне сцены и несет две пустые цветочные вазы. Кертис благовоспитан, как и любой пожилой человек его положения. Он ставит по вазе на стол и на шкаф. Брекенридж не поворачивается, а Кертис не видит пистолета.

Кертис. Что-нибудь еще, сэр?

Брекенридж не двигается.

Мистер Брекенридж…

Ответа нет.

Что-то случилось, сэр?

Брекенридж (отсутствующим голосом). Ох… нет… нет… Мне просто стало интересно… (Указывает на портрет.) Думаете ли вы, что люди и в следующие века будут думать о нем, как о хорошем человеке? (Поворачивается лицом к Кертису.) Насколько велико мое сходство с ним, Кертис?

Кертис замечает пистолет и отступает назад, слегка раскрыв рот.

В чем дело?

Кертис. Мистер Брекенридж!

Брекенридж. Да что с вами такое?

Кертис. Не делайте этого, сэр! Что бы вы ни задумали, не делайте этого!

Брекенридж (в изумлении смотрит на него, затем замечает, что держит в руке пистолет и разражается смехом). А, в этом все дело?.. Простите, Кертис. Я уже и сам забыл, что взял его.

Кертис. Но, сэр…

Брекенридж. Ох, я только что отправил шофера за мисс Брекенридж на станцию, а мне не хотелось, чтобы она наткнулась в машине на это, потому я и забрал пистолет с собой. Нам не следует рассказывать ей об этом… понимаете, о том, почему мне приходится носить его с собой. Она от этого только разволнуется.

Кертис. Несомненно, сэр. Мне так жаль. Я просто был потрясен.

Брекенридж. Я не виню вас. Понимаете, я сам терпеть не могу эту штуку. (Подходит к шкафу и кладет пистолет в выдвижной ящик.) Забавно, не правда ли? Я и правда его боюсь. А когда я начинаю вспоминать о всех тех вредных веществах, с которыми имел дело в лаборатории. О радиоактивных элементах. Космических лучах. О тех вещах, которые могли бы стереть с земли все население Коннектикута. Никогда не боялся их. По правде, я даже ничего не чувствовал. Но эта…

Кертис (укоризненно). Вы уже в возрасте, сэр!

Брекенридж. Да, Кертис, время летит, время летит. Зачем люди празднуют дни рождения? Это же просто еще одним годом ближе к могиле. А еще столько нужно сделать. (Смотрит на портрет.) Вот о чем я думал, когда ты вошел. Достаточно ли я всего сделал в своей жизни? Достаточно ли?

Открываются застекленные створчатые двери, и входит Серж Сукин. Сержу около тридцати двух лет, он бледен, у него светлые волосы, выражение лица и манеры выдают в нем пламенного идеалиста. Его одежда опрятна и ухоженна, хотя по ней в нем можно определить бедняка. В его руках огромные букеты свежесрезанных цветов.

А, Серж… спасибо… Столь любезно с вашей стороны было помочь нам.

Серж. Надеюсь, эти цветы понравятся мисс Брекенридж.

Брекенридж. Она любит цветы. У нас должно быть много цветов… Сюда, Серж… (Указывает на вазы, и Серж рассовывает по ним цветы.) Мы поставим их сюда и туда, на шкаф, а еще вон туда — у камина, всего парочку.

Серж (с сожалением). Но у нас в Москве, у нас цветы были еще прекраснее.

Брекенридж. Постарайтесь не думать об этом, Серж. Есть такие вещи, которые лучше забыть. (Обращается к Кертису.) Вы позаботились о сигаретах, Кертис?

Кертис начинает заполнять пустые упаковки сигаретами.

Серж (мрачно). Есть такие вещи, которые невозможно забыть. Но мне так жаль. Об этом нам не стоит беседовать. Не сегодня, правда? Сегодня замечательный день.

Брекенридж. Да, Серж. Для меня это замечательный день. (Показывает на кресло.) Мне кажется, ему здесь не место. Кертис, будьте добры, подвиньте его сюда, к столу. (После того, как Кертис занялся этим. Так-то лучше, благодарю. Мы должны все привести в порядок, Кертис. Для наших гостей. Для очень важных гостей.

Кертис. Слушаюсь, сэр.

Из-за кулис раздается музыка из произведения Чайковского «Осенняя песня», которую прекрасно исполняют на фортепиано. Брекенридж смотрит в том направлении, слегка раздраженный, затем пожимает плечами и поворачивается к Сержу.

Брекенридж. Сегодня вы встретитесь с интересными людьми, Серж. Мне хочется, чтобы вы с ними встретились. Возможно, это позволит вам лучше понять меня. Знаете, есть поговорка, что о человеке судят по его лучшим друзьям.

Серж (смотрит на верх лестницы, слегка мрачнея). Надеюсь, не всегда.

Брекенридж (тоже смотрит наверх). А, Стив. Постарайтесь не обращать на него внимания. Вы не должны позволить ему испортить вам настроение.

Серж (холодно). Мистер Ингэлс, он недобрый человек.

Брекенридж. Нет, Стив никогда и не был добрым. Но, если уж честно, Стив и не друг. Он мой партнер по бизнесу — просто младший партнер по бизнесу, так мы это называем, но чертовски полезный в деле. Один из лучших физиков страны.

Серж. Вы столь скромны, мистер Брекенридж. Вы самый лучший физик в этой стране. Все это знают.

Брекенридж. Возможно, все, но не я.

Серж. Вы благодетель для человечества. Но мистер Ингэлс, он не друг для мира. В его сердце для мира нет места. А сегодня миру нужны друзья.

Брекенридж. Это так, но…

Раздается звонок в дверь. На пороге стоит Харви Флеминг. Ему далеко за сорок, он высок и сухопар, он чудовищно неопрятен. Он выглядит кем угодно, но только не «важным» гостем: его лица давно не касалась бритва, одежды — утюг; он не пьян, но и не совсем трезв. За плечом у него потрепанная сумка. Некоторое время он стоит и хмуро оглядывает комнату.

Кертис (кланяясь). Добрый день, сэр. Проходите, сэр.

Флеминг (входит, не снимая шляпу. Резко спрашивает.). Билли уже тут?

Кертис. Да, сэр.

Брекенридж (подходя к Флемингу с широкой улыбкой). О, Харви! Приветствую тебя, добро пожаловать! Харви, я хочу представить тебя…

Флеминг (адресует короткий кивок в сторону Брекенриджа и Сержа). Здравствуйте. (Кертису.) Где комната Билли?

Кертис. Пройдемте за мной, сэр.

Флеминг выходит за ним через дверь в правой части сцены, не оглядываясь на остальных.

Серж (слегка возмущенно]. Но в чем дело?

Брекенридж. Не обращайте на него внимания, Серж. Он очень несчастный человек. (Нетерпеливо смотрит в сторону, из которой доносится музыка.) Мне бы правда хотелось, чтобы Тони прекратил играть.

Серж. Эта часть, она такая грустная. Совсем не подходит для сегодняшнего дня.

Брекенридж. Так попросите его прекратить, можете?

Серж уходит, а Брекенридж остается и продолжает переставлять все в комнате по своему усмотрению. Музыка смолкает, Серж возвращается, а за ним по пятам идет Тони Годдард. Тони молод, высок и строен, скромно одет, порой слишком тонко чувствующий, что он всячески пытается скрыть. Брекенридж весело заговаривает.

Ты не заметил, что рядом с фортепиано стоит граммофон. Тони? Почему ты не поставил запись с Эгоном Рихтером? Он гораздо лучше играет это произведение!

Тони. Это и была та запись.

Брекенридж. Ах, даже так. Что ж, виноват.

Тони. Я знаю, что вам не нравится слушать, как я играю.

Брекенридж. Мне? Почему мне может не нравиться, Тони?

Тони. Простите… (Безразлично, но без обвинительных ноток.) Я пожелал вам хорошего дня рождения, мистер Брекенридж?

Брекенридж. Да, конечно же, ты пожелал! Сразу как прибыл. А в чем дело, Тони? Не очень лестно с твоей стороны!

Тони. Думаю, мне не стоило переспрашивать. От этого лишь хуже. Вечно я так делаю.

Брекенридж. Что-то не так, Тони?

Тони. Да нет. Нет. (Вяло.) Где наши хозяин и хозяйка?

Брекенридж. Они еще не прибыли.

Тони. Еще нет?

Брекенридж. Нет.

Тони. По-вашему, это не странно?

Брекенридж. Что же странного. Миссис Доусон попросила меня обо всем позаботиться — это было очень любезно с ее стороны, она хотела доставить мне этим удовольствие.

Серж. Но это необычно, разве нет? — вы готовите вечер для собственного дня рождения в чьем-то чужом доме?

Брекенридж. Мы с Доусонами давние друзья, и они настояли на том, чтобы устроить в мою честь вечеринку именно здесь.

Тони. Вообще-то этот дом не выглядит таким уж древним. Он выглядит так, будто они и вовсе тут не жили.

Брекенридж. Его построили совсем недавно.

Стив Ингэлс (сверху). А еще у них отвратительный вкус.

Ингэлсу около сорока, он высок и худощав, у него серьезное и загадочное лицо. Он выглядит как человек, который должен источать деятельную энергию, но его внешность составляет резкий контраст с жестами и движениями: медленными, ленивыми, прозаичными, безразличными. На нем простой спортивный костюм. Он неспешно спускается с лестницы, пока Брекенридж резко говорит, смотря на него.

Брекенридж. Это было так необходимо, Стив?

Ингэлс. Вовсе нет. Они могли выбрать архитектора получше.

Брекенридж. Я не это имел в виду.

Ингэлс. Не будь столь наивным, Уолтер. Разве когда-то случалось так, что я не знал, что ты имеешь в виду? (Обращаясь к Тони.) Привет, Тони. Ты тоже тут? Как и ожидалось.

Серж (сухо). Это вечер по случаю дня рождения мистера Брекенриджа.

Ингэлс. Воистину.

Серж. Если вы думаете, что…

Брекенридж. Прошу, Серж. Ну правда, Стив, давай удержимся от перехода на личности хоть сегодня, хорошо? Особенно о том, что касается этого дома, и особенно когда приедут Доусоны.

Ингэлс. Когда или если?

Брекенридж. На что ты намекаешь?

Ингэлс. И еще кое-что, Уолтер. Ты ведь всегда понимаешь, на что я намекаю.

Брекенридж (не отвечает. Затем с нетерпением смотрит на дверь в правой части сцены). Надеюсь, они выведут Билли. Какого черта они там с Харви творят? (Идет позвонить в звонок.)

Тони. Приедет кто-то еще?

Брекенридж. Мы почти все в сборе, за исключением Эдриен. А за Хелен я послал шофера.

Серж. Эдриен? Это же не мисс Эдриен Ноуланд?

Брекенридж. Она самая.

Справа появляется Кертис.

Кертис. Слушаю, сэр?

Брекенридж. Пожалуйста, попросите мистера Козински позвать сюда Билли.

Кертис. Сию минуту, сэр. (Уходит направо.)

Серж. Это та самая великая Эдриен Ноуланд?

Ингэлс. У нас только одна Эдриен Ноуланд, Серж. А вот определение достаточно субъективно.

Серж. Ох, я так счастлив, что смогу встретиться с ней лично! Я видел ее в той прекрасной постановке — «Маленькие женщины». Мне всегда было интересно, какая она в настоящей жизни. Мне думалось, что она должна быть милой и обаятельной, как мадмуазель Ширли Темпл в том фильме, который я смотрел в Москве.

Ингэлс. Да ну?

Брекенридж. Прошу тебя, Стив. Мы знаем, что тебе не нравится Эдриен, но не мог бы ты попридержать свои эмоции на некоторое время?

Справа входит Харви Флеминг и придерживает дверь для Флэша Козински, который везет в инвалидной коляске Билли Брекенридж а. Мальчику пятнадцать, он бледен и худ, необычно тих и чересчур воспитан. На груди у Флэша нет гордого вымпела колледжа, но на лице у него читается «герой футбола», так что особой разницы нет. Он молодой и рослый, приятной наружности, но не обладает какими-либо особыми выделяющимися чертами. Ввозя кресло в комнату, он случайно врезается им в дверной косяк.

Флеминг. Осторожнее, неуклюжий болван!

Билли. Все в порядке… мистер Флеминг.

Брекенридж. А вот и Билли! Немного отдохнул после поездки?

Билли. Да, отец.

Ингэлс. Привет, Билл.

Билли. Привет, Стив.

Флэш (поворачивается к Флемингу. Его будто пробирает все то время, что он слушает, как они обмениваются приветствиями). Скажи, что не можешь так ко мне обращаться!

Флеминг. Чего?

Флэш. Кто ты такой, чтобы со мной так разговаривать?

Флеминг. Забудь.

Брекенридж (указывает на Сержа). Билли, ты помнишь мистера Сукина?

Билли. Как поживаете, мистер Сукин?

Серж. Доброго дня. Билли. Чувствуешь себя лучше? Замечательно выглядишь.

Флеминг. Черта с два он выглядит лучше!

Билли. Я в порядке.

Серж. Может, тебе не слишком удобно? Эта подушка лежит не на месте. (Поправляет подушку под головой Билли.) Вот так-то! Лучше?

Билли. Спасибо.

Серж. А подставку для ног надо поднять повыше. (Поправляет подставку.) Ну, как?

Билли. Спасибо.

Серж. Думаю, тут слишком прохладно. Хочешь, я принесу тебе теплую шаль?

Билли (очень тихо). Оставьте меня в покое, пожалуйста, хорошо?

Брекенридж. Ну ладно, хватит. Билли просто перенервничал в поездке. В его состоянии поездка была слишком утомительна.

Флеминг бесцеремонно проходит к буфету и наливает себе в стакан виски.

Билли (с беспокойством следя за Флемингом, низким, почти умоляющим голосом). Не делайте этого, мистер Флеминг.

Флеминг (смотрит на него, затем ставит бутылку на место. Тихо). Хорошо, парень.

Серж (Брекенриджу, стараясь говорить шепотом, хоть это у него и не выходит). Ваш бедный сын, как долго он уже парализован?

Брекенридж. Тихо.

Билли. Шесть лет и четыре месяца, мистер Сукин.

Все в смятении молчат. Флэш переводит взгляд с одного лица на другое, затем неожиданно и громко возмущается.

Флэш. Ну, не знаю, как кто из вас думает, но мне кажется, мистеру Сукину не стоило задавать такой вопрос.

Флеминг. Молчи.

Флэш. Вообще-то, я думаю…

За кулисами слышится отчаянный скрип тормозов и звук резко останавливающей машины. Дверь машины с сильным хлопком закрывается, и милый, но твердый женский голосок кричит: «Черт побери!»

Ингэлс (вежливым жестом указывая в сторону, из которой донеслись эти звуки). Представляю вам мадемуазель Ширли Темпл…

Входная дверь широко распахивается, и Эдриен Ноуланд заходит внутрь, даже не потрудившись позвонить. Она настолько отличается от экранного образа Ширли Темпл, насколько себе только можно вообразить. Девушке около двадцати восьми лет, она красива и крайне озабочена своей внешностью, движения у нее резкие, порывистые и напряженные: она полна безудержной энергии. Она носит простую одежду, которая была бы скорее характерна для провинциальной барышни, но не для эффектной актрисы. С собой она принесла маленький чемоданчик. Она врывается, словно порыв ветра, и кружится вокруг Брекенриджа.

Эдриен. Уолтер! Какого черта у них тут лошадь носится?

Брекенридж. Эдриен, дорогая! Как ты…

Тони (в то же сомов время). Лошадь?

Эдриен. Лошадь, Тони. Почему у них тут лошадь резвится посреди дороги? Я чуть не сбила насмерть бедное животное, и думается мне, что следовало бы!

Брекенридж. Мне так жаль, моя дорогая. Чья-то беспечность. Я распоряжусь, чтобы…

Эдриен (напрочь забью про него, обращается к Флемингу). Здравствуй, Харви. Ты где в последнее время прятался? Привет, Билли, дружище. Я и правда приехала, чтобы хоть раз увидеть тебя снова. Привет, Флэш.

Брекенридж. Эдриен, дорогая моя, могу я представить тебе Сержа Сукина, моего нового доброго друга?

Эдриен. Как поживаете, мистер Сукин?

Серж (притопнув каблуками, кланяется). Мое почтение, мисс Ноуланд.

Эдриен (осматривая комнату). Что ж, думаю, тут… (Ее взгляд останавливается на Ингэлсе, который стоит чуть поодаль. Она кидает запоздалую фразу, глядя на него.) Здравствуй, Стив. (Отворачивается от него до того, как он успевает ей поклониться.) Думаю, тут настолько прекрасно, насколько и ожидалось.

Брекенридж. Хочешь взглянуть на свою комнату, дорогая?

Эдриен. Я не спешу. (Снимает шляпу и кидает ее через всю комнату. Показывает на свой чемодан, обращаясь к Флэшу.) Флэш, милый, будь так любезен, убери с дороги мой чемодан, хорошо?

Флэш уходит вверх по лестнице с чемоданом. Эдриен подходит к буфету и наливает себе попить.

А где хозяин, между прочим?

Брекенридж. Мистера и миссис Доусон пока еще нет.

Эдриен. Пока нет? Новое правило в этикете. И да конечно же с днем рождения!

Брекенридж. Спасибо, моя дорогая.

Эдриен. Как там адская машина?

Брекенридж. Что?

Эдриен. То устройство с космическими лучами, о котором трезвонят все газеты.

Брекенридж. Возможно, совсем скоро о нем и правда будут трезвонить на каждом шагу. Очень скоро.

Тони. Как я слышал, это и правда гениальное изобретение, Эдриен.

Эдриен. Еще одно? Возмутительно, сколько места в газетах всегда уделялось лаборатории Брекенриджа. Но на то у Уолтера и талант — не оставаться незамеченным. Как у стриптизера.

Ингэлс. Или у актрисы.

Эдриен (разворачивается к нему, затем от него и холодно повторяет, слегка напряженным голосом). Или у актрисы.

Серж (нарушая неудобную тишину, говоря страстно, дерзко выражая свою благосклонность). Сцена — вот где настоящее искусство. Оно помогает страдающим и бедным, изгоняет горе и печаль из души, позволяя человеку забыть об этом на несколько часов. Театр — подлинное и благородное проявление гуманизма.

Эдриен (холодно взирает на него, затем поворачивается к Брекенриджу и сухо говорит). Поздравляю, Уолтер.

Брекенридж. С чем?

Эдриен. Твой новый дражайший друг — настоящая находка. Из каких трущоб ты его выудил?

Серж (сухо). Мисс Ноуланд!..

Эдриен. Но, милый, нечего так по-русски смотреть на это. Я имела в виду лишь самое лучшее. К тому же все это относится и к остальным присутствующим, ко всем нам. Уолтер нас всех отыскал в тех или иных трущобах. Вот почему он и великий человек.

Серж. Я не понимаю.

Эдриен. А вы не знали? Тут никакой тайны нет. Я была певичкой в одном захудалом ресторане, что лишь немногим, совсем немногим лучше, чем петь в борделе. Там Уолтер меня и нашел, а затем построил Брекенриджский театр. Тони у нас тут занимается изучением медицины — на стипендию Брекенриджа. А Харви отделяют от программы Боуэри для бедных и бездомных лишь деньги Брекенриджа. Вот только в программу его никто бы не взял, так же, как никто не взял бы его на работу, потому что он пьет. Ничего, Харви, я тоже, постоянно. А каш Билли…

Тони. Ради бога, Эдриен!

Эдриен. Но мы ведь среди друзей. Все в одной лодке, не так ли? Кроме Стива, само собой. Стив у нас в особом положении, и чем меньше вы о нем знаете, тем лучше.

Брекенридж. Эдриен, дорогая моя, мы знаем, у тебя великолепное чувство юмора, но к чему так усердствовать?

Эдриен. О, да я просто думала как-нибудь приободрить твоего лодочника с Волги. Разве он не присоединяется к братству? Все опознавательные черты при нем.

Серж. Все так странно, мисс Ноуланд, все это. Но тем не менее прекрасно.

Эдриен (сухо). Да, еще как прекрасно.

Сверху по лестнице спускается Флэш.

Серж. И это такой благородный поступок — построить Брекенриджский театр на этой ужасной Четырнадцатой улице, чтобы все бедные могли увидеть настоящую драму. Искусство принесено в массы, как тому и следует быть. Я часто удивлялся, как мистеру Брекенриджу удается это, с такими низкими ценами на билеты.

Ингэлс. А никак не удается. Это благородство обходится ему в сто тысяч долларов за сезон, из его собственного кармана.

Серж. Благородство? Вы о мисс Ноуланд?

Ингэлс. Да нет, Серж. Не о мисс Ноуланд, а о театре. Можно было бы вести себя более разумно. Но Уолтер никогда и ничего не просит взамен. Он нашел ее, построил для нее театр, сделал звездой Четырнадцатой улицы, сделал ее знаменитой — пожалуй, он дал ей все, кроме самого необходимо. Именно это и возмущает столь сильно, когда смотришь на Эдриен.

Брекенридж. Ну полно тебе, Стив!

Серж (обращаясь к Ингэлсу). Вы не понимаете, что означает бескорыстность?

Ингэлс. Нет.

Серж. У вас нет чувства, что это прекрасно?

Ингэлс. Я никогда не ощущал прекрасных чувств, Серж.

Серж (обращаясь к Эдриен). Изволю просить у вас прощения, мисс Ноуланд, поскольку тот, кому стоило бы, этого сделать не соблаговолит.

Брекенридж. Не принимайте слова Стива так близко к сердцу, Серж.

Серж. По-нашему, в Москве, добропорядочному человеку не дозволено оскорблять артиста.

Брекенридж. Ох, да не важно, что там говорит Стив, он все равно приходит на каждую премьеру с ее участием.

Эдриен (почти срываясь на вопль). Он… что?

Брекенридж. А ты не знала? Стив всегда приходит на всякую твою премьеру, хоть я никогда не видел, чтобы он аплодировал, но за него это делали другие; а тебе ведь всегда хватало аплодисментов, не так ли, дорогая моя?

Эдриен (смотря на Ингэлса все то время, что Брекенридж говорил. Спрашивает, по-прежнему смотря на Ингэлса). Уолтер… с кем?

Брекенридж. Прошу прощения?

Эдриен. С кем он приходил на мои премьеры?

Брекенридж. Как о Стиве вообще можно спрашивать «с кем»? Конечно же он был один.

Эдриен (обращаясь к Ингэлсу, ее голос дрожит от гнева). Ты ведь не видел меня в «Маленьких женщинах», не так ли?

Ингэлс. Да нет, дорогая моя, видел. Ты была очень мила, но жеманна. Особенно что касается того, как ты махала руками. Словно бабочка.

Эдриен. Стив, ты же не…

Ингэлс. Нет, видел. Я видел тебя в «Питере Пэне». У тебя прекрасные ноги. Видел тебя в «Дочери трущоб» — было очень трогательно, когда ты умерла из-за безработицы. Видел тебя и в «Желтом билете».

Эдриен. Да будь ты проклят, этого ты не видел.

Ингэлс. Видел.

Тони. Но, Эдриен, чем вы расстроены? Это ведь ваши лучшие выступления.

Эдриен (даже не услышав Тони). Зачем ты приходил на мои премьеры?

Ингэлс. Ну, дорогая моя, тому могут быть два объяснения: я или мазохист, или мне нужен был повод для такого разговора.

Он отворачивается от нее, беседа заканчивается, как только ему этого захотелось. Наступает тишина. Затем Флэш громко произносит.

Флэш. Ну, не знаю, как по-вашему, но мне не кажется, что эта беседа была хорошей.

Тони (до того, как Флеминг успевает накинуться на Флэша). Не обращай внимания, Харви. Я его сам для тебя задушу на днях.

Флеминг. Почему, черт побери, у Билли в наставниках должен быть такой кретин?

Брекенридж. А почему, позволь спросить, тебе надлежит вслух высказать свои опасения относительно наставников Билли, Харви?

Флеминг смотрит на него, делает шаг назад, показывая, что сдается.

Флэш (вызывающе). Кого ты назвал кретином, а? Кого?

Флеминг. Тебя.

Флэш (идя на попятную). А… ну…

Билли. Отец, можно меня отвезут обратно в комнату?

Брекенридж. Но почему? Я думал, ты не захочешь пропустить праздничный вечер, Билли. И тем не менее, если ты предпочитаешь…

Билли (безразлично). Нет. Все в порядке. Я останусь.

Раздается звонок в дверь.

Тони. Доусоны приехали?

Брекенридж (загадочно). Да, думаю, самое время Доусонам появиться.

С правой стороны на сцену выходит Кертис, подходит к входной двери и отворяет ее. Появляется Хелен Брекенридж. Ей около тридцати шести, она высокая, светловолосая; изумительно выглядит. Она идеальная дама в самом лучшем значении этого слова, образец жены, о которой всегда превосходно заботились. В руках она держит небольшой подарок в упаковке.

Хелен (в удивлении). Бог ты мой, Кертис! Что вы здесь делаете?

Кертис (кланяясь). Доброго дня, мадам.

Брекенридж. Хелен, моя дорогая! (Целует ее в щеку.) Какой приятный сюрприз, что ты приехала! По правде, для меня это всегда приятный сюрприз. Спустя вот уже шестнадцать лет совместной жизни я до сих пор никак не привыкну к этому.

Хелен (улыбаясь). Это так мило, Уолтер, так мило. (Обращаясь к остальным.) Следует ли мне поприветствовать вас всех вместе? Боюсь, я, как всегда, опоздала.

Остальные приветствуют ее. Кертис что-то шепчет Брекенриджу, а тот кивает. Кертис уходит со сцены направо.

Хелен (обращаясь к Билли). Как ты себя чувствуешь, дорогой? Поездка была утомительной?

Билли. Все в порядке.

Хелен. Я правда не понимаю, почему мне не было позволено поехать с тобой.

Брекенридж (улыбаясь). Была тому причина, дорогая моя.

Хелен. Я отлично отдохнула, уехав из города. Завидую тебе, Стив, живя в центре этого Коннектикута. Ты понятия даже не имеешь, насколько затрудненно здесь движение перед выходными. К тому же мне пришлось остановиться в книжном — и почему у них вечно нет там помощников? (Обращаясь к Брекенриджу, показывает на подарочную упаковку.) Я купила «Сколь тени глубоки» для миссис Доусон. У миссис Доусон такой прискорбный вкус в том, что касается книг. Но с ее стороны было очень любезно устроить этот вечер.

Ингэлс. Слишком любезно, Хелен, слишком, как мне кажется.

Хелен. Вовсе нет, раз даже ты выбрался из своей лаборатории. Как давно ты уже не был на подобных вечерах, Стив?

Ингэлс. Не уверен. Возможно, около года.

Хелен. А может, два?

Ингэлс. Быть может.

Хелен. Но все это ужасно грубо с моей стороны. Разве мне не следовало бы поздороваться с нашей хозяйкой? Где же она?

Все молчат. Брекенридж выступает на шаг вперед.

Брекенридж (веселым, и прискорбным тоном одновременно). Хелен, дорогая моя, это и для меня сюрприз. Ведь ты хозяйка.

Она непонимающе смотрит на него.

Ты всегда мечтала о доме за городом. Вот и он. Твой. Я построил его для тебя.

Она смотрит на него, замерев.

В чем дело, дорогая моя, что такое?

Хелен (на лице ее медленно и не слишком естественно возникает улыбка). Я… я просто… у меня нет слов… Уолтер. (Улыбка становится яснее.) Ты же не можешь думать, что я не буду немного… шокированной, правда?.. А я даже еще не поблагодарила тебя. И снова опоздала. Вечно я опаздываю… (Она оглядывается, несколько беспомощно, и замечает в своей руке подарок.) Ну что ж… думаю, мне придется прочесть книгу самой. Мне не помешает.

Брекенридж. Сегодня мне исполнилось пятьдесят, Хелен. Пятьдесят лет. Это немалый срок. Полвека. И с моей стороны… единственно верным и человечным решением было бы отпраздновать это. Не ради себя, но ради других. Как еще мы можем оставить след в истории, если не помогая другим? И вот мой подарок тебе…

Хелен. Уолтер… когда же ты начал строительство этого… дома?

Брекенридж. Ох, да почти год назад. Подумай только, от чего я избавил тебя: от проблем, забот и пререканий с архитекторами и подрядчиками, от закупки мебели и кухонной утвари вместе с оборудованием для обустройства ванной комнаты. Я просто расскажу тебе, как есть, что от этого доставалось и голове и сердцу.

Хелен. Да, Уолтер. Ты никогда не позволил бы, чтобы меня постигло такое. Ты был… так добр… И вообще… ну, я даже не знаю, с чего начать… если мне уж быть хозяйкой…

Брекенридж. Обо всем уже позаботились, дорогая моя. Здесь Кертис, а на кухне мисс Пуджет, обед заказан, напитки готовы, есть даже мыло в ванных. Я хотел, чтобы ты пришла, а все было уже подготовлено к вечеру — от гостей до самой последней убранной пылинки. Я так и планировал. Мне совсем не хочется, чтобы ты чем-либо себя нагружала.

Хелен. Тогда, думаю, вот и все…

Брекенридж (поворачиваясь к Билли). И, Билли, сегодня я не забыл бы и о тебе. Ты видел из окна своей комнаты эту лошадь на лужайке?

Билли. Да, отец.

Брекенридж. Так вот, она твоя. Это мой подарок тебе.

Эдриен судорожно вздохнула.

Хелен (с удивленным упреком). Ну право, Уолтер!

Брекенридж. Но почему вы все на меня так смотрите? Разве вы не понимаете? Если Билли сосредоточится на том, как ему хочется научиться ездить на ней, то это поможет ему поправится. Это настроит его в правильное русло и приведет к выздоровлению.

Билли. Да, отец. Большое спасибо, отец.

Флеминг (внезапно вскрикнув, обращаясь к Брекенриджу). Да будь ты проклят! Грязный ублюдок! Вшивый, гнилой садист! Ты…

Ингэлс (хватая кинувшегося к Брекенриджу Флеминга). Полегче, Харви. Успокойся.

Брекенридж (после паузы, миролюбивым тоном). Харви…

Его добродушность почти заставляет Флеминга скривиться.

Прости меня, Харви, что из-за меня тебе после этого станет стыдно.

Флеминг (после паузы, отсутствующим голосом). Приношу свои извинения, Уолтер…

Он резко поворачивается к буфету, подходит к нему и наливает себе выпивки, быстро опустошает стакан. Никто, кроме Билли, не смотрит на него.

Брекенридж. Все в порядке. Я понимаю. Я твой друг, Харви. Всегда им был.

Тишина.

Флэш. Что ж, думаю, мистер Флеминг пьян.

Входит Кертис, неся поднос с коктейлями.

Брекенридж (просияв). Думаю, в поступке мистера Флеминга все же есть здравое начало. Время нам всем выпить.

Кертис передает коктейли гостям. Подойдя к Эдриен, он останавливается возле нее и вежливо ожидает. Она погружена в свои мысли и не замечает его.

Эдриен, моя дорогая…

Эдриен (вздрогнув, возвращается к действительности). Что? (Замечает Кертиса) А… (С отсутствующим видом забирает бокал.)

Брекенридж (берет последний бокал и торжественно поворачивается к остальным). Друзья мои! Сегодня воздаются почести не мне, а вам. Не тому, каков я сам, а вам, кому я верно служил. Вам, всем вам, кто для меня стимул к существованию. За помощь собрату — как стимул к жизни у любого человека. Вот почему я сегодня выбрал вас своими гостями. Вот почему мы все выпьем за этот тост, не за меня (поднимая бокал), а за вас, друзья мои! (Пьет. Остальные молча стоят.)

Серж. Вы позволите мне также произнести тост, сэр?

Брекенридж. Раз этого хотите вы, Серж.

Серж (одухотворенно). За человека, жизнь которого посвящена служению другим. За человека, чей гений подарил миру машину для расщепления витамина X, который помогает новорожденным быть здоровее. За человека, подарившего дешевый свет беднякам благодаря своему расщепителю ультрафиолетовых лучей. За человека, который изобрел электропилу для хирургических операций, что спасло многие жизни. За друга всего человечества — Уолтера Брекенриджа!

Ингэлс. Да, пожалуй, Уолтер изобрел все на свете, кроме банкротства для соцработников.

Флэш. Думаю, это было совсем не к месту.

Эдриен (Вставая). А теперь, когда мы закончили с официальной частью, можно мне подняться в свою комнату, Уолтер?

Брекенридж. Погоди, Эдриен, хорошо? Я хочу, чтобы вы услышали кое-что еще. (Обращаясь к другим.) Друзья моя, у меня для вас объявление. Это крайне важно. Я хочу, чтобы вы первыми услышали.

Ингэлс. Еще подарки?

Брекенридж. Да, Стив. Еще один подарок. Самый грандиозный и последний. (Обращаясь к другим.) Друзья мои! Вы все слышали об изобретении, над которым я работал в последние десять лет и которое Эдриен очаровательно охарактеризовала как «устройство». Информация о нем держалась в тайне, и это было неизбежно, как вы скоро поймете. Это устройство, позволяющее ловить космические лучи. Должно быть, вы слышали, что в этих лучах содержится колоссальный энергетический потенциал, за право над обладанием которым ученые борются вот уже который год. Мне необыкновенно повезло узнать его секрет, разумеется, не без посильной помощи Стива. Меня так часто спрашивали, когда это устройство будет готово, но я отказывался отвечать. И теперь я с гордостью могу объявить: оно готово. Его подвергали испытаниям и тестам, с которыми оно справилось более чем успешно. Его возможности потрясающи. (Делает паузу. Продолжает простым языком, делая акцент.) Потрясающи. Оно также обладает огромным финансовым потенциалом. (Останавливается.)

Ингэлс. И поэтому?..

Брекенридж. Поэтому… Друзья мои, человек, контролирующий это изобретение и держащий это в тайне, не может быть богат. Богат. Но я и не собираюсь хранить его в секрете. (Делает паузу, оглядывает присутствующих и затем медленно говорит) Завтра в полдень я подарю это изобретение человечеству. Отдам, не продам. Для всех и в любое возможное использование. Безвозмездно. Всему человечеству.

Тони издает долгий свист. Флэш стоит с разинутым ртом, лишь издав невразумительное: «Ни черта себе!».

Только представьте, чему это станет предтечей. Свободная энергия, черпаемая прямиком из космоса. Она осветит самые бедные трущобы и хибарки бедняков на грани нищеты. Она закроет дорогу в бизнес для жадных до денег компаний. Это будет величайшим благословением всему человечеству. И оно не будет ни в чьем личном владении.

Эдриен. Прекрасное шоу, Уолтер. Ты всегда был настоящим мастером театральных жестов.

Тони. Но я полагаю, что это как грандиозная…

Эдриен. Опера.

Хелен. Что именно произойдет завтра в полдень, Уолтер?

Брекенридж. Я пригласил на завтра прессу в свою лабораторию. Я передам им чертежи, формулы — все, чтобы это напечатал каждый журнал.

Эдриен. Не забудь о тех, что выходят по выходным.

Брекенридж. Эдриен, дорогая моя, ты ведь не относишься к этой идее с неодобрением?

Эдриен. А мне-то какое дело?

Серж. Ох, да ведь это так прекрасно! Такому примеру нужно следовать всем миром. Мистер Брекенридж рассказал мне об этом подарке много недель назад, и я сказал: «Мистер Брекенридж, если вы так поступите, то я буду горд называться человеком!»

Брекенридж (поворачиваясь к Ингэлсу). Стив?

Ингэлс. Что?

Брекенридж. А сам ты что скажешь?

Ингэлс. Я? Ничего.

Брекенридж. Конечно же Стив не особо одобряет это. Он достаточно… старомоден. Он бы предпочел, чтобы мы хранили все это в секрете от других и сколотили целое состояние. Не так ли, Стив?

Ингэлс (вальяжно). О да. Я люблю зарабатывать деньги. Деньги — это удивительная вещь. Не вижу ничего зазорного в том, чтобы сколотить целое состояние, если ты этого заслуживаешь, а люди готовы платить за то, что ты им предлагаешь. Кроме того, я никогда не любил расставаться с вещами, раздавать их. Когда ты получаешь что-то ни за что, поблизости обязательно оказывается какой-нибудь капкан. Как в случае с рыбой, поедающей червя с крючка. Но чего уж там, я никогда не славился благородными чувствами.

Серж. Мистер Ингэлс, это невыносимо!

Ингэлс. Прекратите уже, Серж. Вы меня утомляете.

Брекенридж. Но, Стив, я хочу, чтобы ты понимал, почему…

Ингэлс. Не трать время попусту, Уолтер. Я никогда не понимал ни благородства, ни бескорыстности — ничего из подобных понятий. К тому же ты не мое состояние раздаешь, а свое. Я лишь твой младший партнер. И с твоего доллара я потеряю максимум два цента. Потому я и не собираюсь спорить из-за этого.

Брекенридж. Я признателен тебе, Стив. Я принял это решение после долгих размышлений и раздумий.

Ингэлс. Правда, что ли? (Встает.) Знаешь, Уолтер, думаю, решения принимаются быстро. И чем более важны решения, тем быстрее. (Направляется к лестнице.)

Серж (со слегка торжествующим видом). Я умолял мистера Брекенриджа поступить именно так.

Ингэлс (останавливается на ступеньках по пути наверх, смотрит на него, затем говорит). Я не удивлен. (Поднимается наверх и удаляется.)

Хелен (встает). Может показаться глупым, что сама хозяйка задает такой вопрос, но все же, к скольки будет готов стол, Уолтер?

Брекенридж. К семи вечера.

Хелен. Ты не против, если я осмотрюсь в своем доме?

Брекенридж. Ну конечно же! Сколь опрометчиво с моей стороны! Задерживать тебя здесь, когда ты, должно быть, умираешь от любопытства.

Хелен (обращаясь к остальным). Быть может, мы вместе осмотримся? Хозяйке нужен кто-то, готовый указывать путь.

Тони. Я покажу вам. Я уже побывал везде в доме. Прачечная в подвале просто чудесна.

Хелен. Может, следует начать с комнаты Билли?

Билли. Да, мама, пожалуйста. Я хочу вернуться к себе в комнату.

Флеминг и Флэш выходят и вывозят Билли к правому выходу со сцены, Брекенридж собирается проследовать за ними.

Эдриен. Уолтер, я бы хотела поговорить с тобой. (Брекенридж замирает и вздрагивает.) Всего несколько минут.

Брекенридж. Да, конечно же, дорогая моя.

Хелен и Тони уходят вслед за Билли, Флемингом и Флэшем. Серж остается.

Эдриен. Серж, когда вы слышите, как кто-то произносит: «Я хотел бы поговорить с вами», обычно подразумевается, что это должно происходить наедине.

Серж. А, ну конечно! Простите, мисс Ноуланд! (Кланяется и уходит со сцены направо.)

Брекенридж (садится и указывает на стул). Да, моя дорогая?

Эдриен (остается стоять, смотрит на него. Спустя мгновение произносит бесцветным, серьезным и безэмоциональным голосом). Уолтер, я хочу, чтобы ты расторгнул со мной контракт.

Брекенридж (откидывается на спинку). Ты, должно быть, шутишь, дорогая моя?

Эдриен. Уолтер, прошу. Прошу, не заставляй меня распинаться об этом. Не могу даже описать, насколько я далека от того, чтобы шутить.

Брекенридж. Но я думал, что все было ясно еще год назад и что мы не станем снова поднимать этот вопрос.

Эдриен. И я не поднимала его, не так ли? Еще целый год. Я пыталась, Уолтер. Но я не могу продолжать.

Брекенридж. Ты не счастлива?

Эдриен. Не заставляй меня более ничего говорить.

Брекенридж. Но я не понимаю, ведь я…

Эдриен. Уолтер. Я отчаянно пытаюсь, чтобы наш разговор не окончился тем же, чем и в прошлом.

году. Не задавай мне вопросов. Просто скажи, что отпускаешь меня.

Брекенридж (после паузы). И чем ты займешься, если я тебя отпущу?

Эдриен. Той постановкой, которую я показывала тебе в прошлом году.

Брекенридж. Для коммерческого продюсера?

Эдриен. Да.

Брекенридж. Для дешевого вульгарного коммерческого продюсера с Бродвея?

Эдриен. Для самого дешевого и вульгарного, какой только могла отыскать.

Брекенридж. Давай посмотрим. Если я правильно понимаю, ты будешь играть роль той крайне объективной молодой девушки, которая хочет стать богатой, которая пьет, матерится и…

Эдриен (представив это вживую). И как она матерится! И спит с мужчинами! И еще она честолюбива! И эгоистична! И еще она смеется! И совсем не милая. О, Уолтер! Совсем-совсем не милая!

Брекенридж. Ты переоцениваешь себя, дорогая. Ты не можешь сыграть такую роль.

Эдриен. Может, и нет. Но я попытаюсь.

Брекенридж. Хочешь чудовищного провала?

Эдриен. Кто знает. Я не хочу упустить шанс.

Брекенридж. Хочешь опозориться?

Эдриен. Кто знает. Придется так придется.

Брекенридж. А твоя публика? Что же насчет твоей публики?

Она не отвечает.

Что насчет людей, которые любят тебя и уважают за то, какой ты предстаешь перед ними на экране?

Эдриен (снова бесцветным и мертвым голосом). Уолтер, не стоит. Забудь про это.

Брекенридж. Но ты, кажется, уже запамятовала, что Брекенриджский театр существует не просто развлечения ради. Он не для того был создан, чтобы потакать твоему эксгибиционизму или моему тщеславию. На нем лежит социальная миссия. Он обращается к тем, кому это нужнее всего. Он приносит им то, чего они больше всего хотят. Ты нужна им. Они столькому учатся у тебя. У тебя есть долг, цена которому выше актерских стремлений. Разве это для тебя не имеет значения?

Эдриен. Да будь ты проклят!

Он смотрит на нее.

Хорошо! Ты сам напросился! Я ненавижу это! Слышишь меня? Ненавижу! Все это! Твой благородный театр, и твои благородные постановки, и все эти дешевые, мусорные, слащавые причитания, неподражаемые в свой прелести! Такой дикой прелести! Господи, да это как сахар у меня на зубах, и я слышу это каждый вечер! Я, честное слово, закричу во время одного из этих благородных монологов однажды вечером и сдерну занавес на сцену! Я не могу это больше выносить, будь проклят ты и твоя публика! Не могу! Понимаешь меня? Не могу!

Брекенридж. Эдриен, дитя мое, я не могу позволить тебе погубить себя.

Эдриен. Послушай, Уолтер, пожалуйста, послушай… Я постараюсь все тебе объяснить. Я вовсе не такая неблагодарная, как ты думаешь. Мне хочется нравиться публике. Но этого недостаточно. Играть лишь то, что по нраву им, просто потому, что им так хочется, этого недостаточно. Мне тоже должно быть это по нраву. Я должна верить в то, что творю на сцене. Я должна гордиться этим. Иначе ты просто не можешь заниматься какой-либо деятельностью. Это всему первооснова. А затем ты ухватываешься за шанс и надеешься, что это так же понравится другим, как и тебе самому.

Брекенридж. А разве это не эгоистично?

Эдриен (обыденным тоном). Да, думаю, эгоистично. Думаю, что я сама эгоистична. Ко от этого легче дышится, не правда ли? Ты же не дышишь ради кого-то другого, только ради себя… Все, что мне нужно, — это шанс доказать самой себе, что я способна быть сильной, живой, умной и небанальной хотя бы раз.

Брекенридж (с грустью). Я верил в тебя, Эдриен. Я прилагал все усилия ради тебя.

Эдриен. Я знаю. И мне тяжело понимать, что я причиняю тебе боль. Вот почему я все еще здесь. Но, Уолтер, этот контракт подписан еще на целых пять лет. Я не вынесу такого срока. Не смогу вынести даже и пяти дней из предстоящего сезона. Я достигла той точки, той ужасной точки предела, до которой только может дойти человек. И это невыносимо. Ты должен отпустить меня.

Брекенридж. Кто с тобой вел об этом беседы? Это все вина Стива?

Эдриен. Стива? Ты же знаешь, что я думаю о нем. Когда бы я могла решиться заговорить с ним об этом? Когда бы я могла вообще захотеть увидеть его?

Брекенридж (пожимает плечами). Просто это очень похоже на него.

Эдриен. Ты знаешь, что побудило меня поговорить с тобой именно сегодня? Та ошеломительная новость, которой ты с нами поделился. Я думала… ты столько делаешь для человечества, но все-таки… почему же люди, которые больше всего заботятся о человечестве, меньше всех выражают свою озабоченность отдельными людьми?

Брекенридж. Дорогая моя, постарайся понять. Я так поступаю ради твоего же блага. Я не могу позволить твоей карьере пойти под откос.

Эдриен. Отпусти меня, Уолтер. Дай мне ощутить свободу.

Брекенридж. Свободу для чего? Свободу, чтобы причинить себе самой боль?

Эдриен. Да, если того потребуется! Чтобы совершать ошибки. Терпеть крах. Быть одинокой. Гнить заживо. Быть эгоистичной. Но быть свободной.

Брекенридж (встает). Нет, Эдриен.

Эдриен (безжизненным, мертвым голосом). Уолтер… помнишь ли ты прошлое лето… когда я врезалась на машине в дерево? Уолтер, это не было случайным происшествием…

Брекенридж (сурово). Я отказываюсь понимать, что ты имеешь в виду. Ты ведешь себя непристойно.

Эдриен (срывается на крик). Да будь ты проклят! Будь проклят, гнилой святоша, выродок!

Ингэлс (появляется сверху на лестнице). Ты сорвешь голос, Эдриен, и не сможешь снова играть в «Маленьких женщинах».

Эдриен разворачивается и застывает на месте.

Брекенридж (следя за спускающимся по лестнице Ингэлсом). Полагаю, именно такое шоу тебе по душе, Стив. Потому я оставляю вас с Эдриен. Вы поймете, что у вас много общего. (Уходит со сцены направо.)

Ингэлс. Акустика в этой комнате великолепна, Эдриен. Творит чудеса при твоей диафрагме — и твоем активном словаре.

Эдриен (стоит и с ненавистью смотрит на него). Послушай, ты. Я хочу тебе кое-что сказать. Прямо сейчас. Мне все равно. Если ты хочешь поострить, то я сейчас расскажу тебе кое-что, насчет чего можешь злословить сколько влезет.

Ингэлс. Давай.

Эдриен. Я знаю, что ты думаешь обо мне, — и ты прав. Я просто паршивая бездарность, которая не сделала ничего достойного за свою жизнь. Я не лучше потаскушки, и не потому, что у меня нет таланта. Все гораздо хуже — потому что он у меня был, но я его продала. Продала даже не за деньги, а за чью-то глупую доброту, полную слюнявого обожания, — и меня следует презирать еще больше, чем какую-нибудь честную шлюху.

Ингэлс. Достаточно точное описание.

Эдриен. Да, и я такова. Я также знаю, каков ты. Ты бездушный, холодный и жестокий эгоист. Ты просто лабораторная машина — вся из хрома и безукоризненно чистой стали. Ты столь же эффективен, ярок и дефектен, сколь какой-нибудь автомобиль, который летит со скоростью девяносто миль в час. Только вот автомобиль как следует тряхнет, если он через кого-то переедет. А ты даже не остановишься. Ты даже не почувствуешь этого. Ты несешься на скорости девяносто миль в час каждые двадцать четыре часа, каждые сутки — по заброшенному острову, если тебя что-то и волнует. По заброшенному острову, полному графиков, чертежей, трубок, и колец, и батарей. Тебе не знакомы человеческие эмоции. Ты хуже любого из нас. Думаю, ты самый гнилой из всех людей, которых мне только довелось встретить. И я столь непростительно в тебя влюблена по уши и всегда была, все эти годы. (Она останавливается. Он молча стоит и смотрит на нее. Она дерзко кидает ему.) Ну? (Он не двигается.) Ты же не удержишься от очередного своего язвительного замечания на мой счет? (Он по-прежнему даже не шелохнется.) Хоть что-то ты собираешься выдать?

Ингэлс (говорит очень искренним и мягким голосом. Впервые из его уст исходят столь правдивые звуки). Эдриен…

Она удивленно смотрит на него.

Думаю, я не расслышал всего этого. Не могу ответить. Если бы ты сказала мне это вчера или послезавтра, я бы ответил. А сегодня не могу.

Эдриен. Почему?

Ингэлс. Знаешь, звуковые колебания из пространства никуда не исчезают. Давай представим, что то, что ты сказала, еще до меня не дошло. Оно дойдет до меня завтра. И до тех пор буду слышать эти слова, если ты будешь желать, чтобы я их услышал, — тогда я отвечу тебе.

Эдриен. Стив… в чем дело?

Ингэлс. Послезавтра, Эдриен. Возможно, даже скорее. Если не тогда, то никогда.

Эдриен. Стив, я не пони…

Ингэлс (поднимает со стола журнал и продолжает в своей обычной манере). Ты видела выпуск «Мира» на этой неделе? Тут очень интересная статья на тему прогрессивного подоходного налога. В ней раскрывается, как налог работает во имя защиты интересов заурядных людей… Проблема налогообложения, разумеется, слишком сложна.

Эдриен (отвернувшись от него и слегка опустив плечи, старается отвечать ему обычным тоном и поддерживать беседу, но ее голос звучит слишком устало). Да, я никогда не могла точно определить, в чем был допущен промах при введении подоходного налога или страхования.

Хелен, Брекенридж, Серж и Тони входят, спускаясь с лестницы.

Ингэлс. Так что? Что ты думаешь о доме, Хелен?

Хелен (без особого энтузиазма). Он очень мил.

Брекенридж(с гордостью). Нет ничего такого из того, что ей бы хотелось, о чем бы не мог подумать я.

Ингэлс. Как всегда.

Брекенридж. Ах да, нельзя об этом забыть. Я вам кое-что поведаю, пока Билли здесь нет — для него это будет небольшим сюрпризом. Сегодня, в десять вечера, когда стемнеет, я продемонстрирую вам свое изобретение. Это будет первый общественный показ. Мы начнем праздновать четвертое июля заранее, еще сегодня вечером. У нас будет салют: я расставил ракеты в линию здесь (показывает) и здесь, а еще на другой стороне озера. Я запущу их прямо из сада, не прикасаясь, посредством пульта дистанционного управления — простыми электрическими импульсами, посылаемыми в воздух.

Тони. А можно мне посмотреть на устройство?

Брекенридж. Нет, Тони. До завтрашнего дня его никто не должен видеть. Не пытайся его отыскать. Ты просто не сможешь. Но все вы станете первыми свидетелями его запуска. (Весело тряхнул плечами.) Только подумать! Если когда-нибудь о моей жизни снимут картину, мы все будем запечатлены в этой сцене вместе!

Ингэлс. Все, чего теперь Уолтеру еще не хватает, так это только покушения на жизнь.

Хелен. Стив!

Ингэлс. А что такого, однажды дело чуть не дошло до этого, так что сойдет и такое воспоминание.

Хелен. С ним… что?

Ингэлс. Ты разве не знала, что Уолтера чуть не убили около месяца назад?

Хелен (в ужасе). Нет!..

Ингэлс. О да! Кто-то пытался добраться до него. И обстоятельства были весьма загадочными.

Брекенридж. Скорее всего, это просто случайность. Зачем об этом говорить?

Хелен. Стив, пожалуйста, расскажи мне.

Ингэлс. На самом деле особо рассказывать и нечего. Уолтер и Серж вместе ехали в Стемфорд как-то вечером и заскочили в лабораторию по пути, захватить меня, чтобы свозить посмотреть на этот «дом Доусонов» — он тогда был как раз уже построен. Мы трое разбрелись по сторонам, стали осматривать все, и вдруг раздался выстрел, а после этого я заметил, что Уолтер снимает шляпу, в которой зияет здоровенная дырища. Шляпа была новой к тому же.

Хелен. Ох!..

Ингэлс. Ну мы вызвали полицию, всех рабочих обыскали, но ни того человека, ни его пистолет мы так и не нашли.

Хелен. Но это же просто фантастика какая-то! Уолтер не нажил себе ни одного врага на всем белом свете!

Ингэлс. Думаю, не стоит зарекаться.

Входит Флеминг, справа, подходит к буфету, наливает себе выпивки и молча пьет, в упор не замечая остальных.

Хелен. А дальше что?

Ингэлс. Вот и все… Ах да, было еще кое-что забавное. У меня была сумка в машине, просто маленькая сумка со всяким хламом. Когда мы вернулись к машине, то обнаружили, что замок сумки сломан. Внутри не было ничего такого, что могло кому-либо понадобиться, и кто бы это ни сделал, он явно не рылся внутри, так как все вещи лежали именно в том положении, в каком я их и оставил. Но замок все же был сломан. И кто сотворил такое, мы тоже не смогли выяснить.

Хелен. Уолтер!.. Почему ты не рассказывал мне об этом?

Брекенридж. Вот как раз поэтому, дорогая, — чтобы ты не расстраивалась так, как сейчас. Кроме того, это сущий пустяк. Просто случайное происшествие или нелепая шутка. Я рассказал об этом Кертису, велел ему не впускать в дом никаких незнакомцев, но с того момента никто и не заявлялся, ничего необычного не происходило.

Ингэлс. Я посоветовал Уолтеру носить с собой пистолет — просто на всякий случай, — но он и слушать об этом не захотел.

Хелен. Но тебе следовало бы, Уолтер!

Брекенридж. Да есть у меня один.

Ингэлс. Я в это не верю. Ты же знаешь, Уолтер боится пистолетов.

Брекенридж. Вздор.

Ингэлс. Ты сам это говорил.

Брекенридж (показывает на шкаф). Посмотри в выдвижном ящике.

Ингэлс открывает ящик и вытаскивает пистолет.

Ингэлс. Ну хотя бы раз ты был прав. (Изучает пистолет.) Хороший малый. Он поможет тебе позаботиться о себе в любой… неприятной ситуации.

Хелен. Ох, да убери его! Я и сама от них не в восторге.

Ингэлс возвращает пистолет в ящик и закрывает его.

Тони. Не вину тут смысла. Разве может за таким человеком, как мистер Брекенридж… разве кому-то может хотеться…

Брекенридж. Конечно же тут нет никакого смысла. И я не понимаю, зачем Стиву вдруг понадобилось снова поднимать эту тему, особенно в такой день, как сегодня… Ну что же, пойдемте посмотрим на окрестности. Хелен, ты не представляешь, что тебя ждет!

Хелен (встает). Конечно, пойдем.

Флеминг пропускает еще один бокал и удаляется со сцены направо.

Брекенридж. Эдриен, дорогая моя, ты пойдешь с нами?

Эдриен (бесцветным голосом). Да. Брекенридж. Ты же не сердишься, правда? Эдриен. Нет.

Брекенридж. Я знал, что все с тобой будет в порядке. Я же не злился. Нрав у актрис — как у летней грозы.

Эдриен. Да.

Она следует за Брекенриджем, Сержем и Тони через застекленные створчатые двери.

Хелен (останавливается у порога и оборачивается). Стив, идешь?

Он не отвечает, просто стоит и смотрит на нее. Потом, наконец.

Ингэлс. Хелен…

Хелен. Да?

Ингэлс. Ты ведь не счастлива, да?

Хелен (с изумленным упреком). Стив! Это один из тех вопросов, на которые никогда не стоит давать ответа — так или иначе.

Ингэлс. Я спрашиваю об этом… только в порядке самозащиты.

Хелен. …собственной защиты?

Ингэлс. Да.

Хелен (решительно). Тебе не кажется, что лучше нам присоединиться к остальным?

Ингэлс. Нет.

Она не двигается. Стоит и смотрит на него. Спустя мгновение он добавляет.

Ты же знаешь, что я собираюсь сказать.

Хелен. Нет, не знаю… Я не знаю… (Непроизвольно.) Не хочу знать!..

Ингэлс. Я люблю тебя, Хелен.

Хелен (старается выглядеть так, словно ее это забавляет). Стив, право, мы уже лет на десять опоздали с этим, не так ли? По крайней мере, что касается себя, я в этом уверена. Я думала, что уж такие вещи мне больше не будут говорить. По крайней мере, не мне точно.

Голос Брекенриджа (зовет из сада). Хелен!..

Ингэлс. Более десяти лет я хотел сказать тебе это.

Хелен. Это слишком… глупо… и банально, не правда ли? Партнер моего мужа… а я… я идеальная жена, у которой всегда все есть…

Ингэлс. Все ли?

Хелен. …а ты, казалось, никогда не замечал, что я вообще существую…

Ингэлс. Хоть я и знаю, что это безнадежно…

Хелен. Конечно, безнадежно… Это., это должно быть безнадежным…

Звук приближающихся из сада голосов. Ингэлс внезапно подходит к ней, чтобы обнять.

Стив!.. Стив, они идут назад! Они…

Голоса слышны все ближе. Он останавливает ее речь неистовым поцелуем. Первым ее стремлением было оттолкнуть его, затем тело Хелен внезапно поддается его натиску, и она вытягивает руки в осознанном стремлении обнять его — и в это самое время Эдриен, Брекенридж, Серж и Тони появляются у двери. Хелен и Ингэлс отходят друг от друга — он невероятно спокоен, она в шоке. Ингэлс первым нарушает тишину.

Ингэлс. Мне всегда хотелось знать, что в такие моменты происходит.

Серж (задыхаясь от возмущения). Это… это… это просто чудовищно!.. У меня слов нет!.. Это…

Брекенридж (не теряя самообладания). Немедленно, Серж, прекрати. Без истерик, пожалуйста. Это относится ко всем. Давайте будем вести себя соответственно возрасту. (Мягко обращается к Хелен.) Прости, Хелен. Я знаю, что для тебя это будет тяжелее, чем для кого бы то ни было другого. Я постараюсь, чтобы это обошлось без сложностей, если смогу. (Замечает, что Эдриен выглядит еще более обескураженной и сломленной, чем остальные.) В чем дело, Эдриен?

Эдриен (едва способная ответить). Ни в чем… ни в чем…

Брекенридж. Стив, я хочу поговорить с тобой наедине.

Ингэлс. Я уже давно хотел поговорить с тобой наедине, Уолтер, так давно.

Занавес

Сцена 2

Вечер того же дня. Комната в полумраке, на столе горит лишь одна лампа.

Занавес поднимается, и мы видим Брекенриджа, неуклюже сидящего в кресле, слегка усталого и апатичного. Серж сидит на низкой скамейке, немного поодаль, но почти так, как если бы он сидел у ног Брекенриджа.

Серж. Это ужасно. Слишком ужасно, мне нехорошо. Не могу ничего поделать с тем, что мне от такого становится нехорошо.

Брекенридж. Ты молод, Серж…

Серж. Разве только у молодых есть чувство достоинства?

Брекенридж. Только молодые занимаются тем, что выносят приговоры…

Серж. За ужином… вы вели себя так, словно ничего не произошло… Вы просто изумительны.

Брекенридж. Там был Билли, необходимо заботиться о нем.

Серж. А сейчас? Что сейчас случится?

Брекенридж. Ничего.

Серж. Ничего?

Брекенридж. Серж, мое положение в обществе не позволяет предавать огласке эту ситуацию. Люди верят в меня. Я не могу позволить, чтобы с моим именем связали какой-нибудь скандал. К тому же, только подумай, как это может обернуться для Хелен. Ты что, правда думаешь, что я способен себя так повести по отношению к ней?

Серж. Миссис Брекенридж, она не подумала о вас.

Брекенридж (медленно). Есть что-то в этой ситуации такое, чего я не понимаю. Это не похоже на Хелен. Но еще больше не похоже на Стива.

Серж. На мистера Ингэлса? Я от него ожидаю чего угодно.

Брекенридж. Я не это имею в виду, Серж. То, что Стив может вести себя столь бессовестно, у меня не вызывает сомнений. Но не мог же он быть таким глупым!

Серж. Глупым?

Брекенридж. Если бы Стив хотел, чтобы его роман с Хелен продолжался, он бы мог добиться этого, и так бы шел год за годом, а мы ничего бы и не поняли. Только если бы он сам не захотел, чтобы мы узнали об этом. Он умен. Он ужасно умен. Но чтобы начать… начать обниматься при свете дня, зная, что мы вернемся за ней в любой момент, — даже дурак бы так не поступил. Вот чего я не могу понять.

Серж. Что он вам ответил, когда вы с ним поговорили об этом?

Брекенридж (уклончиво). Мы говорили… о многом.

Серж. Я никак понять не могу, почему это с вами должно происходить! Как будто благодарности, ее не существует в этом мире.

Брекенридж. Ох, Серж. Нам никогда не следует ожидать благодарности. Мы должны просто делать то, что считаем нужным, ради своих товарищей — и пусть наша доброта будет лучшим тому вознаграждением.

Справа входит Флэш, везет на коляске Билли, за ними идут Флеминг и Хелен. Брекенридж встает.

Билли. Ты хотел меня видеть, отец? Брекенридж. Да, Билли. Ты не слишком устал? Билли. Нет.

Брекенридж (обращаясь к Хелен, указывает на свой стул). Садись, дорогая моя. Это самый удобный стул во всей комнате.

Хелен молча повинуется. Ингэлс появляется из сада и замирает на пороге.

Но почему же мы сидим в такой темноте? (Включает больше ламп.) Ты так легко одета, Хелен. Для такого времени года ночи необычно прохладные. Ты уверена, что не мерзнешь?

Хелен. Уверена.

Брекенридж (предлагает ей портсигар). Сигарету, дорогая моя?

Хелен. Нет, спасибо.

Ингэлс (не двигаясь). Сегодня ты особенно отвратителен, Уолтер. Хуже обычного.

Брекенридж. Прошу прощения?

Появляется Эдриен, спускаясь по лестнице, затем вдруг останавливается и следит за происходящим внизу.

Ингэлс. Знаешь, что бы я сделал на твоем месте? Я бы кричал на Хелен по малейшему поводу и без него. Я бы бранил ее. Думаю, я даже бы ударил ее. Брекенридж. Ты-то бы да.

Ингэлс. А знаешь, что бы слупилось в итоге? Ей стало бы легче.

Хелен. Прошу, Стив.

Ингэлс. Мне жаль, Хелен… Мне ужасно жаль.

Тишина. Эдриен спускается вниз. У подножья лестницы она останавливается и видит, что Ингэлс смотрит на нее. Какое-то мгновение они смотрят друг другу в глаза. Затем она резко разворачивается, проходит в комнату и садится отдельно от остальных в углу.

Флэш (беспомощно озирая всех присутствующих). Какого черта происходит в этом доме?

Брекенридж. Флэш, ты не должен браниться в присутствии Билли.

Флэш. Ничего себе. Прощу прощения. Но я кое-что чувствую. Может, вам это неизвестно, но я достаточно чувствителен.

Серж. У нас в Москве такого бы не случилось.

Ингэлс (обыденным тоном). Ну расскажи же, Серж. Я сегодня слышал кое-что интересное о каких-то твоих соотечественниках. О советской культуре и об Обществе дружбы.

Серж (некоторое время смотрит на него, затем говорит). И? Что же вы слышали?

Ингэлс. Что их поймало ФБР. Кажется, они лишь прикрытие для советской шпионской сети в нашей стране. Одни среди множества. Слышал, что ФБР накрыло их и изъяло все их файлы.

Серж. Когда? Это ложь!

Ингэлс. Сегодня.

Серж. Я не верю в это!

Ингэлс. Сейчас об этом уже должны были сообщить газеты. А со мной новостью поделился старый друг Джо Чизмен из «Нью-Йоркского курьера» — они первыми узнали об этом. Он сказал, что завтра об этом напишут на первой полосе.

Брекенридж. Никогда бы не подумал, что у тебя друзья в прессе.

Серж. У вас есть сегодняшний выпуск «Курьера»?

Ингэлс. Нет.

Серж (обращаясь к остальным). А у кого-нибу…

Ингэлс. А чего ты так заинтересовался этим. Серж? Что тебе известно о советской культуре и об Обществе дружбы?

Серж. Что мне известно! Много чего известно! Я уже давно знал, что они советские шпионы! Я знал Макарова, их президента, который был в Москве. Он был одним из худших. Когда я сбежал во время Второй мировой войны… Я потому и сбежал, что люди, такие, как он, предавали своих. У них были благородные идеалы, но такие жестокие методы! Они не верили в Бога. Они утратили дух святой матушки России. Они потеряли нашу прекрасную мечту о братстве, равенстве и распределении обя…

Брекенридж. Не стоит говорить об этом, Серж.

Серж. Все то время, что я в этой стране, я хотел рассказать полиции все, что знаю об этом Макарове и о советской культуре и об Обществе дружбы. Но я не мог этого сделать. Не мог и рта раскрыть… (Вздрагивает.) Понимаете, моя семья все еще в России. Мои мать… и сестра.

Флэш. Ничего себе, мистер Сукин! Это чудовищно.

Серж. Но если сейчас они поймали людей из этой группы, то я рад. Я так рад!.. Может быть, у кого-нибудь все-таки есть сегодняшний номер «Курьера»?

Все остальные отвечают отрицательно, качая головами.

Но я должен увидеть это! Где я могу достать нью-йоркские газеты?

Брекенридж. В такое время суток — нигде.

Ингэлс. В Стэмфорде, Серж.

Серж. Что, правда? Тогда я поеду в Стэмфорд.

Брекенридж. Ох, но Серж! Туда долго добираться — по крайней мере минут сорок пять туда и обратно столько же.

Серж. Но я так хочу прочесть их сегодня же!

Брекенридж. Вы пропустите… сюрприз.

Серж. Но разве вы не извините меня, мистер Брекенридж? Я постараюсь быть как можно быстрее!. Вы разрешите мне взять вашу машину?

Брекенридж. Конечно, если вы настаиваете.

Серж (обращаясь к Ингэлсу). Где мне найти то место, где я могу купить газеты?

Ингэлс. Просто поезжай по дороге прямо в Стэмфорд. Первая аптека на пути будет называться «Лотонс», на углу перекрестка, рядом с «Брекенриджскими лабораториями». Они продают любые газеты. Ну-ка, посмотрим… (Смотрит на наручные часы.) Последний тираж к ним приходит около десяти часов вечера. Через пятнадцать минут. К тому времени, как ты доберешься, они уже будут на прилавке. Джо Низмен сказал, что они опубликуют новость об этом в последнем сегодняшнем выпуске.

Серж. Огромное вам спасибо. (Обращаясь к Брекенриджу.) Вы меня извините?

Брекенридж. Конечно.

Серж удаляется со сцены налево.

Флэш (Так как никто, похоже, не собирается заговаривать). А что меня еще волнует, так это то, почему никто сегодня толком не поужинал. Лобстер был просто загляденье.

Вдали раздается небольшой взрыв, и за озером взлетает ракета, взмывает в небо и исчезает.

Брекенридж. Наши соседи по ту сторону озера начали праздновать слишком рано.

Билли. Я хочу это видеть.

Брекенридж. Ты увидишь гораздо большее, чем это, просто подожди.

Флэш разворачивает инвалидное кресло к стеклянным дверям. Вдали в воздух взмывает еще одна ракета. Слева появляется Тони.

Тони. Скажите, а куда Серж направился в такой спешке? Только что видел, как он отъехал.

Брекенридж. В Стэмфорд. За новой газетой.

Ингэлс. А у тебя случайно не было сегодняшнего выпуска «Курьера», Тони?

Тони. «Курьера»? Нет. (Колеблется, затем.) Мистер Брекенридж, могу я поговорить с вами? Всего лишь на минуту. Я весь день хотел…

Брекенридж. Да, в чем дело, Тони? Что такое?

Тони. Это… насчет Билли. Я не хотел… (Косится на Билли.)

Флеминг. Билли? Что такое?

Брекенридж. Разумеется, тут не должно быть никаких секретов. Рассказывай.

Тони. Если вы так желаете. Сегодня утром я видел профессора Дойла.

Брекенридж. А, ты об этом? Ты же не собираешься снова…

Флеминг. Дойл? Тот доктор, который заботится о Билли?

Тони. Да, он еще и учитель в моем колледже.

Флеминг. И что он сказал?

Брекенридж. Ну, право. Тони, я думал, мы уладили…

Флеминг. Что он сказал?

Тони (обращаясь к Брекенриджу). Он сказал, что мне необходимо поговорить с вами, умолять на коленях даже, если потребуется. Он сказал, что если вы этим летом не пошлете Билли в Монреаль и не позволите доктору Харлану сделать операцию, то Билли никогда снова не встанет на ноги.

Флеминг медленно и зловеще делает шаг вперед.

Брекенридж. Минуту, Харви.

Флеминг (странным грубым, голосом). Почему ты не рассказал обо всем этом мне?

Брекенридж. Потому что в этом не было необходимости.

Тони. Мистер Брекенридж, для Билли это последний шанс. Ему почти пятнадцать. Если мы продолжим ждать, то мышцы атрофируются, и уже будет слишком поздно. Профессор Дойл сказал…

Брекенридж. А профессор Дойл не сказал, какому риску подвергнется Билли, согласившись на эту операцию?

Тони. Да.

Брекенридж. Тогда вот вам мой ответ.

Хелен. Уолтер, пожалуйста. Прошу, подумай над этим снова. Профессор Дойл сказал, что риск не слишком велик. Это всего лишь шанс неудачи… по сравнению с определенностью будущего существования в попытках удержаться за жизнь!

Брекенридж. В том, что касается Билли, даже такой маленький шанс имеет значение. Лучше уж Билли останется таким, какой есть, чем я буду идти на осознанный риск и в случае неудачи потеряю его.

Флеминг (в ярости кричит). Это уже заходит слишком далеко, вшивый ублюдок! Тебе это с рук не сойдет! Будь ты проклят, только не это! Я требую, слышишь меня? Я требую, чтобы ты позволил им поехать на операцию.

Брекенридж. Ты требуешь? На каком основании?

Флеминг стоит перед ним, и его беспомощность явственно чувствуется при взгляде на его сухопарую фигуру.

Ингэлс (ожесточенным голосом). Вы не против, если я не стану лицезреть все это? (Поворачивается и уходит через стеклянные двери.)

Брекенридж. Я должен предупредить тебя, Харви. Если мы еще раз будем иметь дело с подобны ми… случаями, то я буду вынужден запретить тебе видеться с Билли.

Хелен. Нет, Уолтер!

Флеминг. Ты… ты этого не сделаешь, Уолтер. Ты… ты не можешь.

Брекенридж. Ты прекрасно знаешь, что еще как могу.

Билли (впервые его голос становится живым и при этом преисполненным отчаяния). Отец! Ты не поступишь так! (Брекенридж поворачивается к нему.) Прошу, отец. Все остальное мне все равно. Мне даже не нужна операция. Просто не… Мистер Флеминг, не волнуйтесь насчет операции. Я не против.

Брекенридж. Конечно, Билли. И мне жаль, что Харви тебя так расстраивает. Ты понимаешь. Все, что я могу сделать, все — только ради твоего блага. Я бы не стал рисковать твоею жизнью, испытывая на тебе какой-то еще непроверенный способ лечения. (Как только Хелен собирается раскрыть рот) Таким образом, мы считаем, что разговор себя исчерпал.

Флеминг круто разворачивается и уходит. По пути к лестнице он хватает из буфета бутылку и поднимается наверх.

Флэш. Ох, думаю, ничего себе вечеринка вышла!

Брекенридж. Нам не стоит обращать внимание на бедного Харви. Его дело гиблое. (Смотрит на часы) А теперь вернемся к более жизнерадостному событию. (Встает) Билли, дорогой мой, просто наблюдай за озером. Через несколько минут ты увидишь кое-что интересное. (Обращаясь к другим.) А теперь, прошу никого из вас за мной не следовать. Я не хочу, чтобы до завтрашнего дня кто-либо узнал, как это работает. Отсюда вам будет видно лучше всего. (Поворачивается к стеклянным дверям.) Кто знает? Возможно, то, что вам предстоит увидеть, будет иметь огромное значение для человечества. (Выходит через двери и идет направо, к саду.)

Хелен (внезапно встает, словно приняв какое-то решение, идет к лестнице, затем останавливается и говорит остальным, словно ей в голову пришла какая-то запоздалая мысль). Извините меня, пожалуйста, хорошо?.. (Поднимается по лестнице.)

Тони. Мне жаль, Билл. Я пытался.

Билли. Все в порядке… Когда ты сам станешь доктором, Тони, я все еще буду… таким. И я хочу, чтобы тогда ты стал моим доктором.

Тони (со странной горечью в голосе). Когда я стану… доктором…

Билли. Все уверены в том, что из тебя получится отличный врач. Отец говорит о тебе только самое хорошее. И о твоих руках. Он говорит, что у тебя руки великого хирурга.

Тони (смотрит на свои руки). Ну да… он так говорит… не так ли? (Резко поворачивается, чтобы уйти.)

Флэш. Скажи, ты разве не хочешь посмотреть на салют?

Тони. Иди со своим салютом куда подальше… (Уходит направо.)

Флэш (смотрит ему вслед с раскрытым ртом). Э, думаю, он имел в виду…

Эдриен. Да, Флэш. Он имел в виду именно то, что ты думаешь.

Из-за кулис справа доносится звук прелюдии Рахманинова соль минор, которую играют на фортепиано.

Билли. Не уходите, мисс Ноуланд. Все уходят.

Эдриен. Я останусь, Билл. Давай откроем двери и выключим свет, чтобы было лучше видно.

Она выключает свет, а Флэш открывает двери.

Билли. Почему Тони всегда играет такие грустные композиции?

Эдриен. Потому что он очень несчастен, Билли.

Флэш. Знаете, я не могу этого понять. Кажется, будто в этом доме нет ни одного счастливого человека.

Билли. Отец счастлив.

Величественная ракета взмывает над озером, значительно ближе, чем все предыдущие, и разрывается миллионами звездочек.

Флэш. Вот и началось!

Билли. Ах!

Ракеты продолжают взлетать с небольшим интервалом.

Флэш (восхищенно, в перерывах между взрывами). Понимаешь ли, Билли… понимаешь… вот новое изобретение твоего отца!.. Оно работает!.. Эти ракеты взлетают от дистанционного управления!.. К ним никто не прикасается… вот просто так, сигналы через пространство… Представляешь? Просто какие-то крошечные лучи разрывают эти ракеты на кусочки!

Эдриен. Прекрасная точность… прямо в цель… А что, если выбрать цель побольше… (Затем она внезапно сглатывает и глухо вскрикивает.)

Флэш. В чем дело?

Эдриен (странным голосом). Я… просто подумала кое о чем… (Она внезапно паникует совершая такое движение, будто собирается выбежать из дома, но беспомощно останавливается перед темнотой, окутывающей сад, разворачивается спросить.) А где Уолтер? Куда он пошел?

Флэш. Не знаю. Нам не следует идти за ним.

Эдриен. А где Стив?

Флэш. Не знаю. Думаю, он просто вышел на улицу.

Эдриен (кричит в сторону сада). Стив!.. Стив!..

Фейерверк теперь приобретает очертания букв высоко над озером, постепенно очертания приобретают четкость, точка за точкой. Это фраза: «ГОСПОДЬ, ХРАНИ…»

Эдриен. Мне нужно найти Уолтера!

Флэш. Мисс Ноуланд! Не стоит! Мистер Брекенридж рассердится!

Эдриен выбегает и растворяется во тьме сада. Фейерверк продолжает чертить в воздухе: «ГОСПОДЬ, ХРАНИ АМЕ…»Затем вдруг вспыхивает последняя точка и исчезает, буквы начинают дрожать и вскоре растворяются в воздухе все разом. В ночном небе лишь темнота и тишина.

Эй!.. В чем дело?.. Что случилось?.. (Они ждут, но ничего не происходит.) О, быть может, все-таки с его изобретением что-то не так? Что-то полетело к чертям. Может быть, это его открытие не такое уж великое.

Билли. Подожди немного, скоро все должно продолжиться.

Флэш. Может быть, уж лучше пускать их старым добрым проверенным способом? (Они ждут, но ничего не происходит.) Скажи, Билл, в чем дело со всеми людьми в этом доме?

Билли. Ни в чем.

Флэш. Я все в толк взять не могу этого. Вы самые прекрасные люди, которых я когда-либо встречал. Но все же что-то тут не так. Совсем не так.

Билли. Забудь об этом, Флэш.

Флэш. Возьмем, к примеру, тебя. Ту операцию. Ты же хотел на нее, и сильно, не так ли?

Билли. Думаю, да… Не знаю… Я не знаю, каково это по-настоящему хотеть чего-либо. Я всегда пытался научиться обратному.

Флэш. Билл, чего ты хочешь больше всего на свете?

Билли. Я?.. (Размышляет некоторое время, затем.) Думаю… думаю, что хочу стакан воды…

Флэш. Чего? Хочешь, чтобы я тебе дал попить?

Билли. Нет. Ты не понимаешь. Самому достать стакан воды.

Флэш смотрит на него внимательно.

Понимаешь, к чему я? Захотеть попить, но не говорить никому об этом, а самому пройти на кухню, включить кран, наполнить стакан и не просить все это сделать кого-то другого. Достать это самостоятельно, Флэш. Ты не представляешь, насколько это важно — когда ты не нуждаешься ни в ком.

Флэш. Но люди хотят помочь тебе.

Билли. Флэш, когда это происходит постоянно и связано со всем, что я делаю или чего хочу… Я не могу захотеть попить сам, не говоря никому, я не могу сам проголодаться. Я не человек. Я тот, кому помогают… Если бы я мог встать хоть раз, встать на собственные ноги и сказать им всем, чтобы шли к черту! О, Флэш, я бы так не сделал. Но просто знать, что я могу так сделать! Хотя бы раз!

Флэш. Тогда зачем же, если ты бы так не сделал? Ты несешь какую-то бессмыслицу. Люди очень добры к тебе и…

Из сада доносится отдаленный взрыв.

Вот! Снова!

Оглядывают небо. На нем ничего, кроме темноты.

Нет. Наверное, нас просто надурили.

Билли. Они добры ко мне. Это так ужасно, та доброта, которую они проявляют. Иногда я хочу вести себя несносно, просто чтобы они сорвались на мне. Но они так не поступят. Они не уважают меня в той мере, которая была бы достаточна для того, чтобы на меня разозлиться. Я недостаточно важен, чтобы меня презирать. Я лишь то создание, к которому надо непременно относиться с добротой.

Флэш. Слушай, как насчет стакана воды? Ты хочешь, чтобы я принес его тебе или нет?

Билли (роняет голову, его голос становится тусклым). Да. Достань мне стакан воды.

Флэш. Слушай, от воды тебе пользы не будет. Хочешь, я тебе поправлю настроение горячим шоколадом и небольшим тостиком?

Билли. Да.

Флэш. Вот о чем я и говорил: никто сегодня вечером ничего толком не съел. Весь этот грандиозный ужин зазря. Сумасшедший дом. (Разворачивается к двери.) Хочешь, включу свет?

Билли. Нет.

Флэш уходит направо. Билли сидит один, какое-то время не шевелясь, опустив голову. Из сада входит Ингэлс.

Ингэлс. Привет, Билл. Что ты тут один сидишь в темноте? (Включает свет) Салют уже закончился?

Билли. Что-то пошло не так. Они его остановили.

Ингэлс. Что ты? А где Уолтер?

Билли. Думаю, разбирается с этим. Он еще не вернулся. (Когда Стив подходит к лестнице.) Стив.

Ингэлс. Да?

Билли. Это не то, что я имею в виду. Ты не можешь быть таким, как те… о ком я говорю. Я имею в виду людей, которые используют доброту как оружие… Стив! Это ужасное оружие. Я думаю, хуже, чем ядовитый газ. Оно закрадывается внутрь, ранит все сильнее, а у тебя нет никакой маски, чтобы ты мог защититься от него. Потому что люди станут называть тебя глупцом, который не хочет принимать такой дар.

Ингэлс. Билл, послушай меня. Это не имеет значения. Даже если твои ноги на инвалидной коляске — это не имеет значения до тех пор, пока ты никого не пропускаешь в свой разум. Храни свой разум, Билл, храни свободным и для себя самого. Не позволяй никому помогать тебе изнутри. Не позволяй никому указывать тебе, что думать. Не позволяй никому указывать тебе, что ты должен чувствовать. Никогда не позволяй им усадить и твою душу на инвалидное кресло. Тогда с тобой все будет в порядке, что бы они ни делали.

Билли. Ты понимаешь. Стив, ты единственный, кто меня понимает.

Справа появляется Флэш.

Флэш. Ну же, Билл. Еда готова. Хочешь, принесу сюда?

Билли. Я не голоден. Отнеси ее в мою комнату, пожалуйста. Я устал.

Флэш. А, черт! А я суетился!..

Билли. Пожалуйста, Флэш.

Флэш начинает вывозить кресло.

Доброй ночи, Стив.

Ингэлс. Доброй ночи, парень.

Флэш и Билли уходят, и мы слышим голос Тони в соседней комнате.

Голос Тони. Уходишь, Билли? Доброй ночи. Голос Билли. Доброй ночи.

Тони появляется справа.

Ингэлс. Полагаю, Билли сказал, что-то пошло не так.

Тони. Ты не смотрел вместе с остальными?

Ингэлс. Нет.

Тони. Я тоже.

Наверху у лестницы появляется Хелен. На ней шляпа и пальто, и она несет с собой маленький чемодан. Она ненадолго останавливается, увидев внизу двух мужчин, а затем решительно спускается вниз.

Ингэлс. Хелен? Ты куда направляешься? Хелен. Обратно в город.

Тони. Прямо сейчас?

Хелен. Да.

Ингэлс. Но, Хелен…

Хелен. Пожалуйста, не задавайте мне вопросов. Я не думала, что здесь еще кто-то будет. Я хотела… хотела ни с кем не говорить.

Ингэлс. Да что случилось?

Хелен. Позже, Стив. Позже. Я поговорю с тобой потом. Завтра, в городе, если ты захочешь. Я объясню. Пожалуйста, не…

Откуда-то из сада доносится вопль Эдриен — вопль ужаса. Они бросаются к дверям.

Ингэлс. Где Эдриен?

Хелен. Я не знаю, она…

Ингэлс выскакивает в сад. Тони следует за ним. Флэш поднимается на сцену справа.

Флэш. Что это было?

Хелен. Я… не… знаю…

Флэш. Мисс Ноуланд! Это мисс Ноуланд!

Справа появляется Кертис.

Кертис. Мадам! Что стряслось?

Ингэлс, Тони и Эдриен заходят в дом из сада. Ингэлс поддерживает Эдриен. Она дрожит и едва дышит.

Ингэлс. Так, полегче. В чем дело?

Эдриен. Это Уолтер… он там… в саду… Он мертв.

Тишина. Все смотрят на нее.

Было темно… Я не видела… Он лежал лицом вниз… И тогда я побежала… Думаю, его подстрелили.

Хелен издает судорожный вздох и садится в кресло.

Ингэлс. Ты к чему-нибудь прикасалась? Эдриен. Нет… нет…

Ингэлс. Кертис.

Кертис. Да, сэр?

Ингэлс. Идите туда. Стойте там. Ничего не трогайте. И не подпускайте никого даже близко. Кертис. Есть, сэр.

Эдриен (указывает). Там… налево… вниз по дорожке…

Кертис исчезает в саду.

Ингэлс. Тони, проводи Хелен до ее комнаты. Флэш, иди к Билли. Не рассказывай ему. Уложи его спать.

Флэш. Д-да, сэр.

Уходит направо. Тони помогает Хелен подняться по лестнице, и они исчезают из виду, в то время как Ингэлс добирается до телефона.

Эдриен. Стив, что ты делаешь?

Ингэлс (в трубку). Дежурный?..

Эдриен. Стив! Стой!

Ингэлс (в трубку). Позовите окружного прокурора Гастингса.

Эдриен. Нет!.. Подожди!.. Стив, я…

Ингэлс (в трубку). Привет, Грег. Говорит Стив Ингэлс. Из дома Уолтера Брекенриджа. Мистер Брекенридж (Эдриен хватает его за руку, но он отталкивает ее, не жестко, но решительно) убит… Да… Да, непременно… Да, новый дом… (Кладет трубку)

Эдриен. Стив… ты же не собираешься сказать мне, что…

Ингэлс. Ну? В чем дело?

Эдриен (достает мужской носовой платок и протягивает ему). Это. (Он смотрит на инициалы на платке.) Он твой.

Ингэлс. Да.

Эдриен. Он висел на ветке — там, рядом с… телом.

Ингэлс (смотрит на платок, затем на нее). Это хорошая улика, Эдриен. (Спокойно засовывает платок себе в карман.) Улика, свидетельствующая о том, что ты все еще любишь меня, несмотря на все, несмотря на то, что случилось сегодня днем.

Эдриен (ожесточенно). Всего лишь косвенная улика.

Ингэлс. О, да. Но с косвенными уликами можно много чего добиться.

Занавес

АКТ II

Сцена 1

Через полчаса. Прежде чем открывается занавес, мы слышим этюд Шопена «Бабочка». Его громко играют на рояле: веселые ликующие ноты вырываются на волю, как радостный смех. Когда занавес открывается, музыка продолжает играть. Стив Ингэлс один на сцене. Он нетерпеливыми шагами меряет комнату, посматривает на наручные часы. Затем слышен звук подъезжающей машины. Он выглядывает в окно. Идет к входной двери слева и резким движением открывает ее в тот самый момент, когда звонит входной колокольчик.

Серж (входя, сердито). Как умно с твоей стороны. (Достает из кармана «Курьер» и бросает в него.) В «Курьере» ничего нет про советскую культуру или содружество. Или ФБР.

Ингэлс. Нет?

Серж. Нет! Я проехал это расстояние просто так.

Ингэлс (просматривая газету). Значит, Джо Чизмен меня надул.

Серж. А где все?

Ингэлс сует газету в карман и не отвечает.

Почему в доме все окна темные?

Ингэлс стоит, молча глядя на него.

В чем дело?

Ингэлс. Серж.

Серж. Да?

Ингэлс. Мистера Брекенриджа убили.

Серж (стоит не шевелясь, потом издает короткий тяжелый вздох, как зевок. Затем резко и отрывисто говорит сиплым голосом). Ты с ума сошел!

Ингэлс. Мистер Брекенридж лежит мертвый в саду.

Серж (падает на стул, обхватывает голову руками и стонет). Боже мой!.. Боже мой!..

Ингэлс. Прибереги это для других, Серж. Прибереги это для публики.

Серж (резко поднимает голову, суровым, мертвым голосом). Кто это сделал?

Ингэлс. Ты. Или я. Или любой из нас.

Серж (подпрыгнув, с яростью). Я?!

Ингэлс. Сбавь тон, Серж. Ты знаешь, что это тот единственный вопрос, который никому из нас нельзя задавать: исходя из обстоятельств. Оставь это Грегу Гастингсу.

Серж. Кому?

Ингэлс. Грегу Гастингсу. Прокурору округа. Он будет здесь с минуты на минуту. Уверен, он ответит на твой вопрос. Он всегда это делает.

Серж. Надеюсь, он хорош, надеюсь…

Ингэлс. Очень хорош. Ни одного нераскрытого убийства за всю службу. Понимаешь, он не верит в существование того, что называют идеальным преступлением.

Серж. Надеюсь, он найдет чудовище, демона, неописуемого…

Ингэлс. Позволь тебе кое на что намекнуть, Серж. Умерь свой пыл в подобных эпитетах при Греге Гастингсе. Я достаточно хорошо его знаю. Он не купится на очевидный подвох. Он всегда смотрит дальше. Он умный. Слишком умный.

Серж (сердито повышая голос). Но почему ты говоришь это мнё? Почему смотришь на меня? Ты же не думаешь, что я…

Ингэлс. И не начинал думать, Серж.

Справа входит Тони.

Тони (весело). Копы приехали? (Видит Сержа.) А, это ты, Серж, старичок, дружище.

Серж (пораженный). Прошу прощения?

Тони. Отлично выглядишь. Поездка пошла тебе на пользу. Быстрая езда ночью против ветра, когда ничто тебя не остановит, — потрясающие ощущения! Ехать быстро, так быстро — и свободно!

Серж (ошеломленный). Что это значит? (Поворачиваясь к Ингэлсу.) А, я понял! Это шутка. Это твоя ужасная шутка… (Обращаясь к Тони.) Мистер Брекенридж жив?

Тони (легко). Нет, мистер Брекенридж мертв. Мертв, как дверной гвоздь. Мертв, как могильная плита. Хорош и мертв.

Серж (Ингэлсу). Он потерял рассудок!

Ингэлс. Или только что обрел его.

Входит, спускаясь по ступенькам, Хелен.

Хелен. Тони, почему ты…

Серж. О, миссис Брекенридж! Позвольте выразить вам мое глубочайшее соболезнование по поводу чудовищной…

Хелен. Спасибо, Серж. (Теперь говорит просто, с живостью молодости, более естественно, чем когда-либо до этого.) Почему ты больше не играешь, Тони? Это было так прекрасно. Я никогда раньше не слышала, чтобы ты так играл.

Тони. Но вы еще будете меня слушать. Будете слушать — годами — годами — и годами.

Ингэлс уходит наверх по ступеням.

Серж. Миссис Брекенридж…

Хелен. Я подарю вам рояль. Тони. Теперь. Завтра.

Вдали приближающейся звук полицейской сирены. Серж нервно выглядывает в окно. Остальные не обращают никакого внимания.

Тони. Ты не подаришь мне рояль! Больше никто не станет мне ничего дарить! Я думаю, что смогу найти работу в Джимбелс, и я найду, и буду откладывать по три доллара в неделю, и через год куплю рояль — хороший, подержанный, мой собственный рояль!.. Но ты мне нравишься, Хелен.

Хелен. Да. Прости.

Серж. Миссис Брекенридж!.. Что произошло? Хелен. Мы не знаем, Серж.

Тони. Какая разница?

Серж. Но кто это сделал?

Тони. Кому какое дело?

Звонят в дверь. Тони открывает. Входит Грегори Гастингс. Ему сорок с небольшим, он высокий, обходительный, выделяется своим видом от остальных, и хладнокровный. Входит спокойно, говорит негромко, настолько просто и не театрально, насколько это возможно — не перебарщивая. Входит, останавливается, смотрит на Хелен.

Гастингс. Миссис Брекенридж?

Хелен. Да.

Гастингс (с поклоном). Грегори Гастингс.

Хелен. Очень приятно, мистер Гастингс.

Гастингс. Я искренно сожалею, миссис Брекенридж, но мне пришлось сегодня сюда приехать.

Хелен. Будем рады помочь вам, чем только сможем, мистер Гастингс. Если вы желаете опросить нас…

Гастингс. Чуть позже. Сначала мне надо увидеть место, где..

Хелен (указывая рукой). В саду… Тони, покажи, пожалуйста…

Гастингс. Нет необходимости. Я прикажу своим людям не беспокоить вас, насколько это только возможно. (Уходит налево.)

Тони. Это становится интересным.

Серж. Но… ты бесчеловечен!

Тони. Возможно.

Входит Ингэлс, спускаясь по ступенькам.

Ингэлс. Это был Грег Гастингс?

Тони. Да. Полиция.

Ингэлс. Где они?

Тони (указывая в сад). Вынюхивают следы, наверно.

Серж. Никаких следов там нет. Ничего там нет. Это ужасно.

Ингэлс. Откуда ты знаешь, что там ничего нет, Серж?

Серж. Так всегда бывает в таких случаях.

Ингэлс. Никогда нельзя сказать заранее. (Вынимает из кармана «Курьер».) Кто-нибудь хочет взять вечернюю газету, которую Серж нам любезно привез?

Тони (берет газету). В «Курьере» бывают комиксы? Я люблю комиксы. (Открывает газету на разделе юмора.) Но у них нет «Сиротки Энни». Это мои любимые — «Сиротка Энни».

Хелен (глядя ему через плечо]. Я люблю «Попай-матрос».

Тони. О, нет. «Энни» лучше. Но и в «Попай» бывают удачные места, например, когда появляется мистер Уимпси. Мистер Уимпси хорош.

Хелен. Лорд Плашботтон тоже.

Тони. Лорд Плашботтон из другого комикса.

Серж. Вот, значит, зачем я провел за рулем сорок пять минут!

Хелен. Ах да, Серне! Может, ты сам хотел почитать?

Серж. Хотел! Но теперь не хочу! В проклятой бумаге ни слова о советской культуре и содружестве!

Тони. И даже «Сиротки Энни» и «Попай-матроса».

По ступенькам спускается Флеминг. Он трезв и идет спокойно, твердой походкой. Впечатление такое, что он впервые в жизни высоко держит голову. Его одежда все еще имеет непривлекательный вид, но он побрит, и у него завязан галстук.

Флеминг. Стив, тебе случайно не нужен уборщик в лабораторию?

Ингэлс. Нет. Но нам нужен инженер.

Флеминг. Бывший инженер?

Ингэлс. Нет. Будущий инженер.

Флеминг (смотрит на него, затем низким голосом). Стив, ты…

Ингэлс. …хладнокровный эгоист. Меня никогда по-другому не называли. Если бы назвали, не знал бы, что делать. Оставим так.

Флеминг (медленно, торжественно кивает. Затем садится и подбирает газетный лист). Там, в саду, полиция. Думаю, они захотят, чтобы мы все были здесь.

Ингэлс. Да, теперь это ненадолго.

Серж (подходит к буфету и наливает себе выпить). Не хотите выпить, мистер Флеминг?

Флеминг (медленно, выразительно). Нет, спасибо.

Серж (одним глотком выпивает полный бокал. Затем). Лаборатория — кто теперь будет ею распоряжаться?

Ингэлс. Я.

Серж. А… что будет с изобретением?

Ингэлс. Ах да, изобретение. Ну, Серж, только двое знали секрет этого изобретения — Уолтер и я. Уолтер мертв.

Серж. Он хотел отдать его человечеству.

Ингэлс. Хотел. А я теперь собираюсь сидеть и бездельничать и сколотить состояние. Человечеству такое слишком жалко отдавать.

Серж. Ты не питаешь никакого уважения к пожеланию…

Ингэлс. Я не питаю никакого уважения ни к чему, Серж.

Серж (осторожно). Но если ты теперь выполнишь пожелание мистера Брекенриджа, то, вероятно, полиция не станет думать, что у тебя был мотив его убить.

Ингэлс. Ну, Серж! Ты же не думаешь, что я пытаюсь обмануть полицию?

Из сада в дом входит Гастингс. Его лицо серьезно.

Гастингс. Миссис Брекенридж...(Видит Ингэлса.) А, привет, Стив.

Ингэлс. Привет, Грег.

Гастингс. Хорошо, что ты здесь. Это все облегчает для меня.

Ингэлс. Или усложняет — если это сделал я.

Гастингс. Или делает положение безнадежным, если это сделал ты. Но я уже знаю одну или две детали, по которым тебя, по-видимому, можно исключить. (Обращаясь к Хелен.) Миссис Брекенридж, я прошу прощения, но есть факты, требующие снять отпечатки пальцев у всех присутствующих.

Хелен. Конечно. Уверена, никто из нас не станет возражать.

Гастингс. Будьте так любезны, попросите всех пройти в библиотеку — мой помощник уже там со всем необходимым оборудованием. После этого я хотел бы видеть всех здесь.

Хелен. Хорошо.

Гастингс. Стив, пожалуйста, сходи туда (показывает в сад) и взгляни на электроаппарат, который запускал мистер Брекенридж. Дворецкий дал показания касательно изобретения и прерванного салюта. Я хочу знать, что его прервало. В любом случае я хочу, чтобы ты сказал мне, в рабочем состоянии тот аппарат или нет.

Ингэлс. А мое мнение тебе понадобится?

Гастингс. Понадобится. Ты единственный, кто может нам это сказать. Кроме того, мои люди за тобой приглядят. Но сначала иди в библиотеку, у тебя снимут отпечатки пальцев.

Ингэлс. Хорошо.

Все выходят направо. Хелен уходит последней. Она гасит свет, затем следует за остальными. Несколько секунд сцена остается пустой и темной. Потом справа входит мужчина. Мы не видим, кто это. Мужчина быстро просматривает все листы газеты, сворачивает в трубочку и кидает в камин. Он достает спичку и разжигает в камине огонь. Мы видим только его руки. Он позволяет огню разгореться, а потом задувает его. Затем встает и уходит направо. Через мгновение Хелен и Гастингс возвращаются справа. Хелен включает свет. Мы видим часть газеты среди поленьев в камине.

Гастингс. Могу ли я заранее извиниться перед вами, миссис Брекенридж, за все, что я скажу или сделаю? Боюсь, это будет сложное дело.

Хелен. Вы меня простите, если я скажу, что надеюсь, это будет сложное дело?

Гастингс. Вы не желаете, чтобы я нашел убийцу?

Хелен. Думаю, я должна желать, но… Нет. Не желаю.

Гастингс. Это может означать, что вы знаете, кто это. Или это может означать что-то много худшее.

Хелен. Я не знаю, кто это. Что касается «много худшего», что ж, каждый из нас будет отрицать, что это сделал, и не думаю, что моим словам вы должны верить больше, чем словам других.

Справа входит Кертис.

Кертис. Мистер Гастингс, могу я попросить коронера пообщаться с миссис Паджет?

Хелен. Господи, Кертис! Ты же не хочешь сказать, что миссис Паджет…

Кертис. О нет, мадам. Но с миссис Паджет случилась истерика.

Флеминг и Серж уходят направо.

Гастингс. Что с ней?

Кертис. Она сказала, что категорически отказывается работать на людей, которых убивают.

Гастингс. Хорошо. Скажи коронеру, пусть даст ей таблетку. Потом возвращайся сюда.

Кертис. Да, сэр. (Уходит направо.)

Гастингс (обращаясь к Хелен). Я так понимаю, ваш сын увидел фейерверк из этой комнаты?

Хелен. Да, думаю, да.

Гастингс. Тогда боюсь, я буду вынужден попросить вас привести его.

Флеминг. И вытащить его из постели? В такое время?

Гастингс смотрит на него с любопытством.

Хелен. Ну конечно, Харви. Нельзя отказать в этом. Я попрошу Флэша разбудить его.

Флеминг. Я его разбужу.

Уходит направо, а Тони входит.

Гастингс (обращаясь к Хелен). Знаете, почему я думаю, что это дело будет сложным? Потому что мотив — всегда самое главное. Мотив — это разгадка к любому делу. И боюсь, мне придется потратить много времени, чтобы найти у кого-то хоть один-единственный мотив. Не могу представить себе причины, по которой такого человека, как мистер Брекенридж, можно убить.

Хелен. Уолтер тоже не мог. Надеюсь, тот, кто это сделал, объяснил ему причину, прежде чем он умер. (Он смотрит на нее изумленно.) Да, я действительно такая жестокая, хотя раньше этого не знала.

Справа входит Эдриен. Она бледна, в возбуждении и плохо владеет собой.

Тони. Я не знал, что взять отпечатки пальцев так просто. А ты, Эдриен? Правда, было смешно?

Эдриен (резко). Нет.

Тони (смутившись). О… Прости, Эдриен… Но я подумал… ты-то будешь чувствовать себя увереннее, чем мы все.

Эдриен (колко). Подумал?

Хелен. Эдриен, можно тебе что-нибудь налить?

Эдриен (смотрит на нее с ненавистью. Затем говорит Гастингсу). Сделайте так, чтобы я поскорее смогла отсюда уйти.

Гастингс. Постараюсь, мисс Ноуланд.

Из сада входит Ингэлс.

Что с аппаратом, Стив?

Ингэлс. Он в полном порядке.

Гастингс. С ним ничего не случилось?

Ингэлс. Ничего.

Гастингс. Не возникает впечатления, что кто-то его пытался сломать?

Ингэлс. Нет.

Кертис уходит направо.

Гастингс. Теперь я попрошу всех вас сесть и чувствовать себя настолько удобно, насколько это позволяют обстоятельства. Стенографистки, которая записывала бы чьи-то слова и жесты, не будет. Она мне не понадобится. Просто расслабьтесь и говорите искренно. (Обращаясь к Хелен.) Все здесь?

Хелен. Да, кроме Билли, его гувернера и мистера Флеминга.

Гастингс. Теперь касательно слуг. Есть дворецкий, повариха и ее муж, шофер. Это все?

Хелен. Да.

Гастингс. А кто ваши ближайшие соседи?

Хелен. Я… я не знаю.

Ингэлс. Ближайший дом в двух милях отсюда.

Гастингс. Ясно. Хорошо. Можем начать. Как вы понимаете, я не верю в расследование, проведенное за закрытыми дверями, и в попытки настроить людей друг против друга. Я предпочитаю вести честную игру. Я знаю, что никому из вас не хочется говорить. Но моя работа обязывает меня заставить вас говорить. Так что я начну с того, что подам вам всем пример. Не думаю, что это необходимо (хотя обычно так делают), скрывать от вас факты, которыми я располагаю. Зачем? Убийца их знает, а остальные захотят мне помочь. Так что я расскажу вам, что знаю на данный момент. (Делает паузу. Затем.) Мистер Брекенридж был убит выстрелом в спину. Выстрел был произведен с некоторого расстояния — вокруг раны нет характерных ожогов. Тело лежало в двух шагах от электрического аппарата, который использовал мистер Брекенридж для фейерверка. Часы с запястья мистера Брекенриджа сломались и остановились на четырех минутах одиннадцатого. Там, где упало тело, не было ничего, кроме травы и мягкой земли, так что циферблат часов не мог бы так разбиться от падения. Напрашивается мысль, что кто-то специально остановил часы. Пистолет лежал на земле, рядом с аппаратом. Кертис опознал в нем оружие самого мистера Брекенриджа. Выстрел был произведен только один. На пистолете оставлены прекрасного качества отпечатки пальцев. Скоро мы узнаем, принадлежат ли они кому-то из присутствующих. Это все пока. Теперь я бы хотел…

Справа входят Флеминг и Флэш и вносят под руки Билли. На Билли купальный халат поверх пижамы.

Хелен. Это Билли, мистер Гастингс.

Гастингс. Приятно познакомиться, Билли. Извини, что вытащил тебя из постели.

Хелен (вопросительно смотрит на Флеминга, он качает головой. Она оборачивается к Билли и говорит нежно). Билли, дорогой, тебе надо постараться спокойно и по-взрослому воспринять то, что я скажу. Это касается отца. Понимаешь, дорогой, произошел несчастный случай и… и…

Билли. Хочешь сказать, он умер?

Хелен. Да, дорогой.

Билли. Хочешь сказать, его убили?

Хелен. Нельзя так говорить. Мы не знаем. Мы пытаемся понять, что произошло.

Билли (очень просто). Я рад.

Тишина, во время которой все смотрят на него.

Гастингс (мягко). Зачем ты это сказал. Билли?

Билли (очень просто). Потому что он хотел, чтоб я остался калекой.

Гастингс (это слишком даже для него). Билли… как тебе только такое в голову пришло?

Билли. Это все, чего он для меня хотел в первую очередь.

Гастингс. Что ты имеешь в виду?

Билли (ровным голосом). Он хотел калеку, потому что калека зависел бы от него. Если вы проводите все время, помогая людям, надо, чтобы кто-то помогал вам. Если все будут независимыми, кто поможет тем, кто всем помогает?

Флеминг (сердито Гастингсу). Вы можете это прекратить? Спросите у него, что хотели, и пусть идет.

Гастингс (смотрит на него, затем). Как вас зовут?

Флеминг. Харви Флеминг.

Гастингс (оборачиваясь к Билли). Билли, кто внушил тебе такие мысли о мистере Брекенридже?

Билли (смотрит на него почти презрительно, так как ответ слишком ненормален и очевиден. Потом говорит устало). Сегодня, например.

Гастингс. Что случилось сегодня?

Билли. Они его просили, чтоб он разрешил мне сделать операцию, — последнее, что они могли сделать, или я никогда не буду ходить. Он отказался. Отказался, даже когда… (Смотрит на Флеминга замолкает.)

Гастингс. Даже когда — что. Билли?

Билли. Это все.

Флеминг. Говори, малыш. Все в порядке. Даже когда я проклял его и пригрозил ему.

Гастингс. Вы это сделали? (Посмотрел на него, потом.) Мистер Флеминг, почему вы так заботитесь о Билли?

Флеминг (удивленный вопросом, как будто ответ — это всем известный факт). Почему? Потому что я его отец.

Гастингс оборачивается посмотреть на Хелен.

Нет, не то, что вы нарисовали в своем грязном воображении. Я думал, вы знаете. Они все знают. Билли мой собственный законный сын: мой и моей жены. Моя жена умерла. Уолтер усыновил его пять лет назад. (Гастингс смотрит на него изумленно. Флеминг принимает это за упрек и продолжает сердито.) Не говорите мне, что я был полнейшим дураком, когда согласился на это. Я и сам это знаю. Но тогда не знал. Как я мог знать? (Показывает на остальных.) Как все они могли знать, что с ними произойдет? Я был без работы. Жена только что умерла. Билли год болел полиомиелитом. Я бы все на свете отдал, чтобы вылечить его. Я отдал все, что должен был, — его отдал, когда Уолтер попросил отдать его на усыновление. Уолтер был богатым. Уолтер мог взять лучших врачей. Уолтер был к нам так добр. Когда я понял правду (мне понадобилось два года, чтобы заподозрить, в чем дело), я уже ничего не мог сделать… ничего… Он принадлежал Уолтеру.

Гастингс (медленно). Понятно.

Флеминг. Нет, вам не понятно. Знаете ли вы, что мы из одного городка, Уолтер и я? Что у нас не было денег, ни у меня, ни у него? Что я прекрасно учился в школе, а Уолтер ненавидел меня за это? Что говорили, я буду великим инженером, и я хорошо начал, но у меня не было этого дара Уолтера — способности использовать людей? Что он хотел увидеть меня павшим — так низко, как это возможно? Что он помогал мне, когда я остался без работы, — потому что знал, что так я дольше на нее не устроюсь, потому что знал, что я запил, когда моя жена умерла, — но мне было все равно, и казалось, это так просто… Он знал, что я больше никогда не устроюсь на работу, и тогда отнял у меня последнее — забрал Билли, чтобы мне было легче — чтобы мне было легче! Если хотите прикончить человека, просто заберите у него все обязанности и все цели!.. Он давал мне деньги — все три года, — и я брал. Я брал! (Замолкает. Затем говорит тихим, мертвым голосом.) Слушайте. Я не убивал Уолтера Брекенриджа. Но уважал бы себя больше — всю оставшуюся жизнь, — если бы это я убил его.

Гастингс (медленно поворачивается к Хелен). Миссис Брекенридж…

Хелен (ее голос звучит ровно, без выражения). Это правда. Все правда. Понимаете, мы с Уолтером не могли иметь детей. Я всегда хотела ребенка. Помню, я как-то сказала ему, глядя на детей, играющих в парке. Сказала ему, что хочу ребенка, ребенка, который будет бегать по дому… Тогда он усыновил Билли…

Молчание.

Билли (Флемингу). Я ничего не хочу говорить… папа… (Обращаясь к Хелен, немного испуганно.) Теперь все в порядке?

Хелен (едва слышно). Да, дорогой… Ты знаешь, что это не я потребовала, чтобы ты… (Не кончает.)

Билли (Флемингу). Прости, папа…

Флеминг (кладет руку ему на плечо, и Билли прячет лицо в его руке). Все в порядке, Билл. Теперь все будет в порядке…

Тишина.

Гастингс. Извините, мистер Флеминг, я почти жалею, что вам пришлось мне это рассказать. Потому что, вы сами видите, у вас был серьезный мотив.

Флеминг (просто, равнодушно). Думаю, все знают, что был.

Тони. Что с того? Не у него одного.

Гастингс. Нет? А вас как зовут?

Тони. Тони Годдард.

Гастингс. Теперь, Тони Годдард, после того, как вы сделали подобное заявление, естественно попросить вас…

Тони. Закончить свою мысль? А зачем, как думаете, я начал? Вам не обязательно меня спрашивать. Я сам расскажу. Не уверен, что поймете, но мне все равно. (Вытягивает руки вперед.) Посмотрите на мои руки. Мистер Брекенридж говорил, что это руки великого хирурга. Он говорил, как много я могу сделать, скольким страдающим людям помочь, и он устроил меня в медицинский колледж. Очень хороший колледж.

Гастингс. Ну?

Тони. Это все. Если не считать, что я ненавидел медицину больше всего на свете. И что я хотел быть только пианистом. (Гастингс смотрит на него. Тони продолжает, спокойно и горько.) Ладно, назовите меня слабаком. А кто был бы не слабаком? Я был бедным и очень одиноким. Никто не интересовался мной раньше. Казалось, никому не интересно, жив я или умер. Мне тяжело было пробиваться, и я даже не был уверен, что у меня есть музыкальный талант. Как можно быть уверенным, когда начинаешь? Дорога кажется такой длиной и безнадежной, и так часто падаешь. А он сказал, что такой выбор эгоистичен, потому что я смогу принести много больше пользы людям, если стану доктором, а он был так добр ко мне и так убедительно говорил.

Гастингс. Но почему вместо этого он не помог вам получить музыкальное образование?

Тони (смотрит на него с некоторой жалостью, как старший на ребенка, говорит устало, без иронии). Почему? (Пожимает плечами.) Мистер Гастингс, если вы хотите, чтобы люди зависели от вас, не позволяйте им быть счастливыми. Счастливые люди — свободные люди.

Гастингс. Но если вы были несчастливы, почему не бросили все это? Что вас держало?

Тони (тем же мудрым, усталым голосом). Мистер Гастингс, вы не знаете, каким страшным оружием может быть доброта. Когда против вас враг — вы можете бороться. Но когда против вас друг — нежный, добрый, улыбающийся друг, — вы оказываетесь против самого себя. Вы думаете, что вы низки и неблагодарны. Лучшее, что в вас есть, восстает против вас. Вот что ужасно… И требуется много времени, чтобы понять. Я думаю, я это понял только сегодня.

Гастингс. Почему?

Тони. Не знаю. Все совпало. Дом, лошадь, дар человечеству… (Поворачивается к остальным.) Один из нас, находящихся здесь, убийца. Я не знаю кто. Надеюсь, никогда не узнаю, ради его же блага. Но я хочу, чтобы он знал, что я благодарен… так ужасно благодарен…

Молчание.

Гастингс (поворачивается к Ингэлсу). Стив?

Ингэлс. Да?

Гастингс. Что думал об Уолтере Брекенридже ты?

Ингэлс (спокойным, совершенно естественным голосом). Он был мне омерзителен во всех аспектах и по всем причинам. Можешь состряпать из этого любой мотив.

Гастингс смотрит на него.

Эдриен. Прекрати так на него смотреть. Обычно люди предпочитают смотреть на меня. Кроме того, я не привыкла быть на вторых ролях.

Гастингс. Вы, мисс Ноуланд? Но вы же не ненавидели мистера Брекенриджа.

Эдриен. Нет?

Гастингс. Но почему?

Эдриен. Потому что он принудил меня заниматься благородным, полезным делом, которое я терпеть не могла. Потому что у него был гениальный дар — находить у людей талант и наилучшим образом губить его. Потому что он достаточно прочно меня застолбил — пятилетием контрактом. Сегодня я умоляла его отпустить меня. Он отказался. У нас произошла серьезная ссора. Спроси Стива. Он слышал, как я кричала.

Хелен. Эдриен, мне очень жаль. Я об этом не знала.

Эдриен (смотрит на нее не отвечая, поворачивается к Гастингсу). Как скоро вы позволите нам разойтись? Здесь было достаточно плохо, пока это был дом Уолтера. Но теперь, когда он ее, я здесь не останусь.

Гастингс. Почему, мисс Ноуланд?

Тони. Эдриен, не надо…

Эдриен. О, какая разница? Он узнает рано или поздно, так что с таким же успехом может узнать теперь. (Гастингсу.) Сегодня днем мы с Уолтером и остальными вошли из сада и застали любовную сцену, очень красивую любовную сцену между Хелен и Стивом. Мне никогда не удавалось заставить мужчину поцеловать себя так. (Обращаясь к Хелен.) Стив это делает так хорошо, как можно подумать, глядя на него, да, дорогая? (Хелен продолжает смотреть на нее ледяным взглядом. Эдриен поворачивается к Гастингсу.) Вы этого не знали?

Гастингс. Нет. Я не знал ни одного из этих двух весьма интересных фактов.

Эдриен. Двух?

Гастингс. Первый — любовная сцена. Второй — то, что она произвела на вас именно такое впечатление.

Эдриен. Ну теперь вы это знаете.

Ингэлс. Эдриен, лучше прекрати.

Эдриен. Прекратить что?

Ингэлс. То, что ты делаешь.

Эдриен. Ты не знаешь, что я делаю.

Ингэлс. Нет, я знаю.

Гастингс. Не знаю, заметил ли это кто-нибудь из вас, но в этом расследовании я уже допустил одну ошибку. Я думал, никто не захочет говорить.

Ингэлс. Я заметил.

Гастингс. Да, ты заметил. (Поворачивается к Билли.) Теперь, Билли, я постараюсь не держать тебя здесь слишком долго. Но ты провел здесь, в комнате, весь вечер, так?

Билли. Да.

Гастингс. Теперь я хочу, чтобы ты рассказал все, что вспомнишь, кто и когда выходил из комнаты.

Билли. Ну, думаю… Думаю, сначала ушел Стив. Когда мы говорили об операции. Он вышел.

Гастингс. Куда он пошел?

Билли. В сад.

Гастингс. Кто выходил потом?

Билли. Папа. Он поднялся наверх.

Флэш. И унес с собой бутылку из буфета.

Гастингс. Вы гувернер Билли?

Флэш. Да. Флэш Козински. Станислав Козинский.

Гастингс. И вы были здесь с Билли весь вечер?

Флэш. Да.

Гастингс. Так кто ушел следующим?

Билли. Мистер Брекенридж. Он пошел в сад. И сказал, что не хочет, чтобы кто-нибудь шел за ним.

Гастингс. В какое время это было?

Флэш. Около десяти.

Гастингс. А потом?

Флэш. Потом встала миссис Брекенридж и сказала: «Извините меня» — и поднялась наверх. И Тони сказал, чтобы я… чтобы я сделал кое-что с фейерверком, чего я, скорее всего, не смог бы сделать, и ушел в библиотеку.

Билли. И потом мы слышали, как Тони играл в библиотеке на рояле.

Флэш. Потом фейерверк был запущен — а на него некому было смотреть, кроме нас двоих и мисс Ноуланд. А было очень красиво. И мисс Ноуланд сказала, что это прекрасная удачная стрельба по мишеням или что-то в этом роде, и вдруг она вскрикнула и сказала, что ей что-то пришло в голову, и захотела тут же найти мистера Брекенриджа.

Ингэлс делает шаг назад.

Гастингс. А… О чем вы тогда подумали, мисс Ноуланд?

Эдриен. Я подумала…. (Смотрит на Ингэлса. Он смотрит на нее).

Ингэлс (медленно). О чем ты подумала, Эдриен?

Эдриен. Я подумала… Подумала, что Стив воспользовался отсутствием Уолтера и… что Стив наверху с Хелен, и мне захотелось сказать об этом Уолтеру.

Гастингс. Ясно. И что вы сделали?

Эдриен. Пошла в сад искать Уолтера.

Гастингс. А потом?

Билли. Потом фейерверк прекратился.

Гастингс. Как скоро после того, как мисс Ноуланд ушла, прекратился фейерверк?

Флэш. Почти сразу. Практически прежде, чем она успела бы отойти на несколько шагов.

Гастингс. А потом?

Флэш. Потом мы подождали немного, но ничего не было. Мы только стали разговаривать и… (Обрывается. Охает.) Господи Боже мой!

Гастингс. Что такое?

Флэш. Господи Боже мой! Я думаю, мы слышали, когда убили мистера Брекенриджа!

Гастингс. Когда?

Флэш. Билл, помнишь неразорвавшийся снаряд? Вспомни, снаружи раздался такой треск, и я подумал, что это опять фейерверк, но ничего не было, и я сказал, что это неразорвавшийся снаряд?

Билли. Да.

Кертис. Я тоже слышал, мистер Гастингс. Но снаружи было столько выстрелов фейерверка, что я и внимания не обратил.

Гастингс. Вот это уже интересно. Вы его услышали после того, как прекратился фейерверк?

Флэш. Да, чуть позже. Минут на пять.

Гастингс. Что было потом?

Билли. Ничего. Потом Стив пришел из сада, и мы поговорили, и Флэш отправил меня в мою комнату.

Гастингс. Ты не видел миссис Брекенридж или мистера Флеминга, они не возвращались сверху, пока ты был здесь?

Билли. Нет.

Гастингс. Теперь вы, Кертис. Вы все это время были в буфетной?

Кертис. Да, сэр. Чистил серебро.

Гастингс. Видно ли оттуда лестницу, которая ведет со второго этажа?

Кертис. Да, сэр. Дверь буфетной была открыта.

Гастингс. Вы видели, чтобы кто-то спускался по лестнице?

Кертис. Нет, сэр.

Гастингс (обращаясь к Флемингу). Но, думаю, вас таким образом можно исключить.

Флеминг (пожимая плечами). Не обязательно. В моей комнате есть окно.

Гастингс. Что вы делали у себя в комнате? Напивались?

Флеминг. Оставался пьяным.

Гастингс. А вы, миссис Брекенридж, вы были у себя в комнате?

Хелен. Да.

Гастингс. Поскольку трудно представить, чтобы вы вылезали из окон, я предположу, что могу исключить хотя бы вас.

Хелен. Не обязательно. В моей комнате есть балкон, и с него ведут ступеньки в сад.

Гастингс. О… Что вы делали в своей комнате?

Хелен. Собирала вещи.

Гастингс. Что?!

Хелен. Чемодан. Я хотела вернуться в Нью-Йорк.

Гастингс. Этой ночью?

Хелен. Да.

Гастингс. Зачем?

Хелен. Потому что чувствовала, что не могу оставаться в этом доме. (Гастингс смотрит на нее. Она тихо продолжает.) Не понимаете? Я всегда хотела свой собственный дом. Я хотела маленький, очень современный домик, простой и приятный, с огромными окнами и чистыми стенами. Я хотела охотиться за новейшим холодильником, и цветным столиком для умывания, и пластиковой плиткой для пола, и… Мне хотелось работать на него месяцы, планируя каждую деталь… Но мне никогда не было позволено планировать что-либо в моей жизни… (Спохватывается. Продолжает равнодушно.) Я была готова уехать. Я спустилась вниз. Стив и Тони были там. Я уже уходила, когда мы услышали крик Эдриен… и… (Кончает жестом рукой, который можно понять, как «И случилось, что случилось»).

Гастингс. Ясно… Теперь мисс Ноуланд. Что вы делали в саду?

Эдриен. Искала Уолтера. Но я пошла не в ту сторону. Я пошла к озеру. Заблудилась в темноте. Потом вернулась и — и нашла его. Мертвым. (Смотрит на Гастингса, добавляет.) Конечно, у меня была возможность сделать все что угодно.

Гастингс. Хотите, чтоб я так думал?

Эдриен. Мне все равно, что вы думаете.

Гастингс. Знаете, я бы так и подумал, если бы не один факт. Фейерверк прекратился слишком быстро после того, как вы ушли. У вас не было времени дойти отсюда до того места, где нашли мистера Брекенриджа. И, думаю, это убийца прервал фейерверк — или обратился к мистеру Брекенриджу, и он прервался. Потому что с самим аппаратом все в порядке. Я думаю, убийца пришел туда, когда прервался фейерверк. Может, раньше. Но не позже. (Поворачивается к Ингэлсу.) Теперь Стив. Что ты делал в саду?

Ингэлс. У меня совсем нет алиби, Грег.

Гастингс. Никакого?

Ингэлс. Никакого. Я просто гулял по саду. Никого не видел, и никто не видел меня.

Гастингс. Хм… Теперь мистер Годдард. Вы играли на рояле в библиотеке?

Тони. Да.

Гастингс (обращаясь к Билли и Флэшу). Сколько времени вы слышали его игру? До того момента, как прекратился фейерверк?

Билли. Да, и еще немного после того.

Флэш. Да.

Гастингс (обращаясь к Тони). Ну вот, хоть вас можно исключить.

Тони. Не обязательно. Если посмотрите звуковые записи, найдете среди них Прелюдию си-минор Рахманинова.

Гастингс (откидывается на спинку стула, с раздражением). Есть здесь кто-нибудь, кто не хочет быть убийцей?

Флэш. О, я не хочу.

Серж. По-моему, это ужасно! Ужасно, что эти люди способны так себя вести после гибели своего благодетеля!

Гастингс (оборачивается и с любопытством смотрит на него, потом, обращаясь к Хелен). Кто этот джентльмен?

Хелен. Мистер Серж Сукин. Друг моего мужа.

Гастингс. Мистер Сукин, про вас мы, кажется, забыли. Где вы были все это время?

Серж. Меня тут не было.

Гастингс. Не было?

Билли. Правильно. Я забыл про него. Мистер Сукин ушел много раньше других. Он ездил в Стэмфорд.

Гастингс (заинтересованно Сержу). Вы ездили в Стэмфорд?

Серж. Да. За вечерней газетой.

Гастингс. Какой?

Серж. За «Курьером».

Гастингс. Когда вы уехали?

Серж. Я неуверен. Я думаю, я был…

Ингэлс. В четверть десятого. Я посмотрел на часы. Помнишь?

Серж. Точно. Да.

Гастингс. Когда вы вернулись?

Серж. За несколько минут до вашего появления.

Гастингс. То есть в пол-одиннадцатого. Ну, вы быстро уложились. Невозможно было бы сгонять в Стэмфорд и обратно быстрее. Полагаю, вы нигде по дороге не останавливались.

Серж. Нет.

Гастингс. Кто-нибудь видел, как вы покупали газету?

Серж. Нет. Это было в «Драгсторе», ну знаете, там газеты в коробке снаружи у дверей, и я просто взял газету и оставил пять центов.

Гастингс. В каком «Драгсторе» это было?

Серж. Это было… да, он назывался «Лаутон’с».

Гастингс. В «Лаутон’с» вы с кем-нибудь разговаривали?

Серж. Нет. (Начинает понимать, с секунду смотрит, уставившись на него, затем вдруг начинает смеяться.) Однако это смешно!

Гастингс. Разве?

Серж (с удовольствием). Понимаете, между этим местом и «Лаутон’с» негде купить газету.

Гастингс. Да, негде.

Серж. А мистер Ингэлс сказал, что в «Лаутон’с» не будет последнего номера «Курьера» раньше десяти, так что я не мог бы купить его раньше. И я выехал отсюда в четверть десятого. И вернулся с последним номером «Курьера». И не мог подождать где-нибудь, пока будет пять минут одиннадцатого и убить мистера Брекенриджа, потому что тогда у меня было бы только двадцать шесть минут, чтобы смотаться в Стэмфорд и обратно, а вы уже сказали, что это невозможно. И это смешно, потому что мистер Ингэлс подтверждает мое надежное алиби.

Ингэлс. Искренно об этом сожалея.

Гастингс. Где газета, которую вы привезли, мистер Сукин?

Серж. Ну, где-то здесь… где-то… (Оглядывается. Другие тоже ищут.) Странно. Она была здесь. Они ее читали.

Тони. Верно. Я видел газету. Я почитал комиксы.

Гастингс. Это был «Курьер»?

Тони. Да.

Гастингс. Кто еще ее видел?

Ингэлс. Я.

Хелен. Я.

Флеминг. Я тоже.

Гастингс. Кто-нибудь посмотрел, последний ли это номер?

Ингэлс. Я нет.

Все остальные качают головами.

Гастингс. А не осталось впечатления, что мистер Сукин не хочет, чтобы вы прочли газету, которую он привез? Не казалось, что он торопится забрать ее у вас?

Хелен. Ну, нет.

Ингэлс, Тони и Флеминг качают головами.

Гастингс. Нет. Думаю, что это совсем не мистер Сукин.

Серж (все еще ища газету). Но где же она? Она была здесь.

Гастингс. Кто-нибудь брал газету?

Все отвечают «нет» и качают головами.

Серж. Но это нелепо!

Гастингс. Думаю, мы ее найдем. Сядьте, мистер Сукин. Так что у вас превосходное алиби… если, конечно, вы не позвонили по телефону сообщнику и не попросили привести вам газету.

Серж. Что?!

Гастингс. Кто-нибудь видел, чтобы мистер Сукин говорил по телефону?

Все вразнобой отрицают.

И, конечно, не существует других мест, откуда можно позвонить, ближе чем в «Лаутон’с». Нет, нет, я не думаю, что вы звонили, мистер Сукин. Я только предположил… Как давно вы живете в Америке, мистер Сукин?

Серж. Я сбежал из России во время Второй Мировой войны.

Гастингс. Как давно вы знакомы с мистером Брекенриджем?

Серж. Примерно три месяца.

Гастингс. Чем зарабатываете себе на жизнь?

Серж. Дома я был физиком. Вот почему мистер Брекенридж проявил ко мне интерес. В данный момент я безработный.

Гастингс. На что вы живете?

Серж. Я получаю от Комитета по делам беженцев пятнадцать долларов в неделю. Мне вполне хватает.

Гастингс. А мистер Брекенридж вам не помогал?

Серж. Эх, мистер Брекенридж много раз предлагал мне помощь. Но я не принимал от него денег. Я хотел найти работу. И мистер Брекенридж хотел взять меня на работу к себе в лабораторию. Но мистер Ингэлс был против.

Гастингс. А? (Обращаясь к Ингэлсу.) Это правда, Стив?

Ингэлс. Это правда.

Гастингс. Почему ты был против?

Ингэлс. Хорошо, я скажу; я не люблю тех, кто слишком много говорит о своем гуманизме.

Гастингс. Но каким образом ты мог повлиять на решение мистера Брекенриджа?

Ингэлс. Таковы были условия нашего партнерского соглашения. Уолтер получал семьдесят пять процентов прибыли, и он один имел право распоряжаться реализацией того, что мы производили. Но в лаборатории мог распоряжаться только я.

Гастингс. Ясно… Теперь скажи, Стив, сколько часов в день ты обычно проводил в лаборатории?

Ингэлс. Не знаю. В среднем, думаю, часов двенадцать.

Гастингс. Может быть, скорее шестнадцать — в среднем?

Ингэлс. Да, возможно.

Гастингс. А сколько часов в день проводил в лаборатории мистер Брекенридж?

Ингэлс. Он ходил в лабораторию не каждый день.

Гастингс. Ну, усредним часы за год. Сколько получается в день?

Ингэлс. Около полутора.

Гастингс. Ясно… (Откидывается назад.) Что ж, это очень интересно. Каждый из вас мог совершить убийство. У большинства есть полуалиби, которые делают возможность убийства маловероятной. Тебе хуже всего, Стив. У тебя вообще нет алиби. (Замолкает, затем.) Вот что интересно: кто-то умышленно разбил часы мистера Брекенриджа. Кто-то, для кого было важно, чтобы время убийства не оставляло сомнений. Но единственный, у кого есть надежное алиби на это время, мистер Сукин: он в четыре минуты одиннадцатого сидел за рулем по дороге в Стэмфорд.

Серж. И что?

Гастингс. Я просто размышляю, мистер Сукин.

Справа входит Диксон, неся в руке какие-то бумаги. Это энергичный молодой человек, из тех, кто даром времени не теряет. Он подходит к Гастингсу и кладет одну из бумаг перед ним на стол.

Диксон. Показания шофера и повара, сэр.

Гастингс (быстро взглянув на бумагу). Что они говорят?

Диксон. Они легли спать в девять. Ничего не видели. Ничего не слышали, кроме Кертиса в буфетной.

Гастингс. Хорошо.

Диксон (протягивает ему остальные бумаги). А вот отпечатки пальцев с пистолета и других предметов.

Гастингс (внимательно рассматривает два листа Потом кладет на стол изображением вниз. Поднимает голову и медленно обводит взглядом всех присутствующих. Медленно произносит). Да. Отпечатки с пистолета принадлежат кому-то в этой комнате. (Молчание. Поворачивается к Диксону.) Диксон.

Диксон. Да, шеф?

Гастингс. Распорядись, чтобы мальчики осмотрели кусты и землю под окном мистера Флеминга. Также балкон и лестницу с него в сад. Посмотри пластинки и убедись, что среди них есть Прелюдия си-минор Рахманинова. Обыщи дом и принеси все газеты, какие найдешь. Особенно постарайся найти сегодняшней номер «Курьера».

Диксон. Да, шеф. (Уходит направо.)

Серж (внезапно подпрыгнув). Мистер Гастингс! Я знаю, кто это сделал! (Все оборачиваются к нему.) Я знаю! И скажу вам! Вы зря теряете время, все ясно! Это мистер Ингэлс!

Ингэлс. У нас в Америке, Стив, когда бросаешься такими обвинениями, от тебя ждут, что ты подкрепишь их доказательствами.

Гастингс. А теперь, мистер Сукин, расскажите, почему вы думаете, что это сделал мистер Ингэлс?

Серж. Мистер Ингэлс ненавидел мистера Брекенриджа, потому что мистер Брекенридж был прекрасен и благороден, а мистер Ингэлс холодный, жестокий и беспринципный.

Гастингс. В самом деле?

Серж. Ну разве не ясно? Мистер Ингэлс соблазнил жену мистера Брекенриджа. Мистер Брекенридж узнал об этом сегодня.

Гастингс. Мистер Сукин, у вас интересная точка зрения. Очень интересная. Между мистером Ингэлсом и мистером Брекенриджем не бывало ссор до сегодняшнего дня. Сегодня вечером мистера Брекенриджа нашли убитым. Совпадение. Слишком большое совпадение? Если бы мистер Ингэлс убил мистера Брекенриджа — не слишком ли опасно было делать это сегодня? С другой стороны, если бы мистера Брекенриджа убил кто-то другой, не выбрал ли бы он именно этот вечер, когда подозрение может легко пасть на мистера Ингэлса?

Серж. Но это еще не все! Мистер Брекенридж, он хотел отдать это великое изобретение всем бедным людям. А мистер Ингэлс хотел загребать деньги лопатой. Это ли не причина убить мистера Брекенриджа?

Гастингс. Конечно. Только Стив никогда не думал о деньгах.

Серж. Нет? И когда сам об этом говорит? Когда он об этом орал? Когда я это слышал?

Гастингс. Абсолютно верно. Я тоже это слышал. Много раз. Только вот Стив никогда не орет.

Серж. Ну, если вы тоже слышали…

Гастингс. Да ладно, мистер Сукин! Вы ведь не так глупы, как пытаетесь казаться. Кому не нужны деньги? Назовите хоть одного. Но вот в чем разница: человек, который заявляет, что хочет денег, прав. Он обычно ценит заработанное. Он не убивает ради денег. Ему это не нужно. Но посмотрите на того, кто истошно вопит, что презирает деньги. Посмотрите внимательно на того, кто вопит, что и остальные должны их презирать. В нем есть кое-что гораздо более страшное, чем любовь к деньгам.

Ингэлс. Спасибо, Грег.

Гастингс. Рано благодаришь. (Переворачивает листы с отпечатками пальцев.) Видишь, отпечатки с пистолета твои.

Все ахают.

Эдриен (подскакивая). Это ужасно! Ужасно! Нечестно! Конечно, отпечатки Стива. Стив сегодня брал в руки этот пистолет! Все это видели!

Гастингс. Ах, вот что?.. Расскажите, мисс Ноуланд.

Эдриен. Это было… сегодня днем. Мы говорили о том, что Уолтер боится огнестрельного оружия. Уолтер сказал, что это неправда и что у него есть пистолет, и сказал, чтобы Стив заглянул в этот ящик буфета. Стив достал пистолет, посмотрел на него и убрал назад. И мы все это видели. И кому-то… кому-то пришла в голову чудовищная мысль…

Гастингс. Да, мисс Ноуланд. Я тоже так думаю. (Идет к буфету, открывает ящик, смотрит и закрывает его.) Да, он исчез… Присядьте, мисс Ноуланд. Нет необходимости переживать из-за этого. Никто, кто хоть раз в жизни был в кино, не думает, что убийца станет держать пистолет голыми руками. Наконец, если бы это сделал Стив, он догадался бы стереть отпечатки пальцев, которые оставил на пистолете раньше. Но если это сделал кто-то другой, он, конечно, был бы чертовски рад оставить отпечатки Стива там, где они есть. Совпадение?.. Теперь скажите, кто видел сегодня пистолет в руках у Стива? Все присутствовавшие?

Эдриен. Все, кроме Билли, Флэша и Кертиса.

Гастингс (кивает). Интересно… Видите, Стив, что я имел в виду, когда сказал, что могу смело вас исключить из списка подозреваемых. Я увидел ваши отпечатки пальцев на пистолете и подумал, что вы не так глупы, чтобы их оставить. Я также не думаю, что вы бросили бы там пистолет в этом случае. Когда совсем рядом глубокое озеро… Ну, еще один довод — это то, что вы не стали бы стрелять человеку в спину.

Тони (ему пришла в голову внезапная мысль). Мистер Гастингс! Я тут кое о чем подумал!

Гастингс. Да?

Тони. Что, если Серж — шпион коммунистов?

Серж охает и вскакивает на ноги.

Гастингс (с осуждением глядя на Тони, качает головой). Тони, ты же не считаешь, что я не подумал об этом раньше?

Серж (к Тони). Свинья! Я — коммунист Я кто ходит в церковь? Я, который пострадал от…

Гастингс. Смотрите-ка, мистер Сукин. Давайте рассуждать логически. Если вы не агент коммунистов — вы рассердитесь. Но если вы агент коммунистов, вы рассердитесь еще больше. И к какому выводу мы приходим?

Серж. Но это оскорбление! Я, который всегда верил в Святую Русь…

Гастингс. Хорошо. Оставим это. (Обращаясь к Тони.) Видите, мистер Годдард, такая вероятность существует, но это недоказуемо. Если бы мистер Сукин был советским агентом, он бы, конечно, приехал сюда за изобретением. Но аппарат никто не трогал. Кроме того, как я понимаю, мистер Сукин горячо поддержал идею мистера Брекенриджа отдать изобретение массам.

Серж. Да, поддержал! Я гуманист.

Гастингс. Что? Еще один?

Ингэлс. Более того. Это он подкинул Уолтеру мысль, что самое главное — это дар.

Серж. Верно! Но откуда ты знаешь?

Ингэлс. Догадался.

Гастингс. Объясни мне, каково практическое применение этого изобретения? Какая от него польза?

Ингэлс. А, это источник дешевой энергии. Провести электричество в трущобы, например, или на заводы.

Гастингс. И это все?

Ингэлс. Да, все.

Гастингс. Ну вот, видите? Это явно пригодное в коммерции изобретение, так что, понятно, Советы захотят заполучить его и попытаются его украсть. Но раз мистер Брекенридж решил освободить их от этих трудностей и отдать его человечеству, он для них стал бы лучшим другом. Они тратят биллионы на промышленную разведку. Они стерегли бы его жизнь — по крайней мере, до сегодняшнего дня. Они не стали бы засылать шпионов, чтобы его убить.

Серж. Но, мистер Гастингс!

Мистер Гастингс. Да?

Серж. Я не советский шпион!

Гастингс. Хорошо. Я не говорил, что ты советский шпион. (Остальным.) Ну вот что получается. С одной стороны, у нас есть Стив, у которого был не один, а целых два возможных мотива. У него вообще нет алиби, и его отпечатки пальцев есть на пистолете. С другой стороны, у нас есть мистер Сукин, у которого великолепное алиби и никакого объяснимого мотива.

Серж. Но почему вы тогда не действуете? Чего вы еще хотите? Когда все так явно указывает на мистера Ингэлса?

Гастингс. В том-то и дело, потому что все так явно. Все слишком явно.

Серж. Почему бы вам не предоставить это на рассмотрение суда?

Гастингс. Потому что я боюсь, что среднестатистический суд с вами согласится.

Из сада входит Диксон. Он несет маленький предмет, завернутый в целлофан. Вручает его Гастингсу.

Диксон. Найдено на траве рядом с аппаратом.

Гастингс (разворачивает целлофан. Смотрит и с отвращением вздыхает). Господи!.. окурок… Не думал, что убийца там еще что-то делал. (Машет Диксону, тот уходит в сад. Гастингс достает окурок и рассматривает). «Кэмел»… его курят только ради бренда… Очень удачно… (Убирает окурок. Устало.) Ну, кто здесь курит «Кэмел»?

Ингэлс достает сигареты и показывает Гастингсу, Гастингс смотрит и кивает.

Ингэлс. Ты не удивлен этим?

Гастингс. Нет. (Остальным.) Еще кто-нибудь из вас курит «Кэмел»? (Все качают головами).

Эдриен. Я.

Ингэлс. Ты не куришь, Эдриен.

Эдриен. Курю, на сцене… Я очень хорошо делаю сценические трюки.

Гастингс. Не уверен в этом.

Ингэлс (потеплевшем тоном). Эдриен…

Эдриен (Гастингсу). Не обращайте внимание на его слова. Кто ведет расследование — он или вы? Вы уже много выяснили. Почему бы теперь для разнообразия не предоставить расследование мне?

Гастингс. Прошу вас.

Эдриен. Ну, например, посмотрите на меня. У меня два мотива. Я хотела расторгнуть контракт. Если хотите знать, как сильно я этого хотела: год назад я пыталась убить себя. Если я способна на такое, могла ли я решиться на такой же отчаянный или даже худший поступок. Сегодня я в последний раз попросила Уолтера отпустить меня. Он отказался. Одного этого достаточно? Но это не все. Я люблю Стива Ингэлса. Я люблю его уже много лет. О, я могу это сказать, потому что ему наплевать на меня. Сегодня я узнала, что он любит Хелен. (Смотрит на Гастингса.) Ну? Мне продолжать? Или дальше вы?

Ингэлс (ей). Прикуси язык.

Гастингс. Нет, Стив. Я лучше послушаю мисс Ноуланд до конца.

Эдриен. Хорошо. Достаточно ли я сообразительна, чтобы убить Уолтера и подставить Стива? Неужели я не додумалась бы, что даже если его не посадят, он никогда не достанется Хелен, потому что жениться на ней для него будет равносильно подписанию признания вины? Как насчет этого? Хорошее преступление?

Гастингс. Очень хорошее.

Ингэлс (делая шаг вперед). Эдриен…

Эдриен (сердито и резко). Теперь ты прикуси язык! (Гастингсу.) И кроме того, все эти слова о том, что убийца прервал фейерверк, не больше чем наши домыслы. Какие доказательства, что так и было? Выкиньте эту деталь, и у меня такое же никудышное алиби, как у Стива. Хуже. Потому что я вышла поискать Уолтера. Здесь все верно?

Гастингс. Да. Верно. И это хорошо.

Ингэлс. Грег, я этого не допущу.

Гастингс. Брось, Стив, это первая глупость, которую я от тебя слышу. Что с тобой стряслось? Как ты сможешь мне помешать? (Обращаясь к Эдриен.) Мисс Ноуланд, обратили ли вы внимание, что вы здесь единственная, кто противоречит собственным словам?

Эдриен. В чем?

Гастингс. Вот почему мне понравилось ваше преступление. Потому что оно не совершенно. Я не люблю идеальные преступления… В чем? Ну, если Стива подставили, я вижу для этого мотив только у двух людей. У мистера Сукина и у вас. Мистер Сукин ненавидит Стива. Вы его любите, что куда опаснее. Теперь посмотрите на мистера Сукина. Если он подставил Стива, то здесь он ведет себя, как дурак, потому что делает это слишком явно. Теперь скажите, что бы он делал, если он не дурак?

Серж (с новой неприятной передразнивающей интонацией). Он притворился бы дураком.

Гастингс (смотрит на него с возрастающем интересом, медленно). Верно. (Затем опять с легкой интонацией.) Поздравляю, мистер Сукин. Вы начинаете понимать мою логику. Может быть, вы и правы. Но есть также другие возможные проявления ума. Человек, который подставил Стива, сделал бы после этого все, чтобы показать, что защищает его.

Ингэлс. Грег!

Гастингс (его голос становится более напряженным). Все успокойтесь! Видите, мисс Ноуланд? Вы разыграли великолепную сцену защиты Стива. И все-таки это вы распространили слухи о прерванной любовной сцене. Зачем? Чтобы показать нам, что ревнуете? Или чтобы погубить Стива?

Ингэлс (таким властным тоном, что Гастингс замолкает). Довольно, Грег. Достаточно. (Его интонация заставляет всех посмотреть на него.) Хотите знать, как я могу этому помешать? Очень просто. (Достает из кармана записную книжку и кидает ее на стол. Берет ручку и останавливается, держа ее над бумагой.) Чтобы вы исключили из подозреваемых Эдриен, я напишу признание, что это сделал я.

Эдриен стоит совершенно неподвижно, как оглушенная.

Гастингс. Но, Стив, ты этого не сделаешь!

Ингэлс. Это твои заботы. Мои только в том, что она этого не делала. Я не собираюсь разыгрывать нелепую сцену ее защиты, как она пыталась защитить меня. Я не собираюсь делать намеки и осыпать себя обвинениями. Достаточно того, что она сделала это для меня. А я просто буду тебя шантажировать. Понял? Я подпишу признание, и с теми уликами, которые против меня есть, тебе просто придется засадить меня за решетку. У тебя не будет выбора. Ты, возможно, и знаешь, что я этого не делал, но суд не будет так проницателен. Суд с удовольствием ухватится за очевидное. Я ясно выражаюсь? Оставь в покое Эдриен, если не хочешь нераскрытого дела об убийстве в своем послужном списке и на своей совести.

Эдриен (это крик ужаса, восторга и облегчения, все одновременно — самый счастливый крик на свете). Стив!

Он оборачивается к ней. Они стоят и смотрят друг на друга. Их чувства понятней, чем были бы в любой любовной сцене. Они смотрят друг на друга так, как будто они одни в комнате и в мире… Потом она шепчет, потрясенная.

Стив… ты, который никогда не верил в самопожертвование… проповедовал самолюбие и эгоизм и… ты бы этого не сделал, если… если бы не…

Ингэлс (низким напряженным голосом, в котором больше страсти, чем в любовном признании). Если бы причина не была самой эгоистической в мире.

Она закрывает глаза. Он медленно отворачивается от нее. Хелен, которая наблюдает за ними, безнадежно роняет голову.

Гастингс (нарушая тишину). Спаси нас Боже от людей, которые защищают друг друга! Когда это начинается, я пас. (Кидает Ингэлсу записную книжку.) Ладно, Стив. Убери ее. Ты выиграл, но не надолго. Я еще задам тебе по этому поводу несколько вопросов, но не сейчас. (Обращаясь к Эдриен.) Мисс Ноуланд, если вы на самом деле пытались его защитить, это означает, что вы в грош не ставите мои мыслительные способности. Вам следовало бы понимать, что я не поверю в вину Стива. Я с первого взгляда отличаю подставу. (Остальным.) А в качестве информации для негодяя, который это сделал, хочу сказать, что он неописуемый дурак. Неужели он действительно надеялся, что я поверю, будто Стив Ингэлс — с его потрясающим, логическим, научным умом — мог совершить такое дурацкое преступление? Я вообще с трудом могу представить себе Стива в роли убийцы. Но если бы он совершил это преступление, это было бы самое продуманное преступление в мировой истории. Мы бы волоса не нашли в качестве улики. У него было бы алиби — настолько же совершенное, как инструмент хирурга. Подумать, что Стив мог бы оставлять отпечатки пальцев и разбрасывать окурки!.. Хочу поймать подонка, который это сделал, и оттаскать его за золи. Для меня это не преступление, а личное оскорбление!

Тони. И для Стива.

Гастингс (поднимаясь с места). На сегодня достаточно. Давайте выспимся и приведем разум в порядок. Я, конечно, прошу каждого из вас не покидать этот дом. Мои люди остаются здесь — в комнате и в саду. Я вернусь рано утром. Я не стану спрашивать у вас, кто убил Уолтера Брекенриджа. Я это и так узнаю, когда найду ответ на другой вопрос: кто подставил Стива Ингэлса?… Спокойной ночи. (Выходит в сад, зовет.) Диксон!

Пока все не спеша встают или переглядываются, Ингэлс отворачивается, идет к лестнице. Эдриен, которая все это время смотрит неотрывно только на него, делает шаг за ним. Он останавливается на лестнице, оборачивается, говорит спокойно.

Ингэлс. Я говорил тебе подождать. Звук слишком быстро распространяется, Эдриен. Не сейчас. (Отворачивается и уходит по лестнице, она стоит и смотрит вслед.)

Занавес

Сцена 2

На следующий день рано утром. Комната кажется сияющей. Сзади голубое небо, дом наполнен светом. Хелен и Флеминг сидят за столом, увлеченные разговором. Это серьезный разговор, но их голоса просты, легки и естественны.

Флеминг. Поедем на поезде или поплывем на корабле?

Хелен. Не думаешь, что лучше самолетом? Проще для Билли, и ему это понравится.

Флеминг. Не нужно ли заранее договориться с доктором Харленом?

Хелен. Думаю, да. Я позвоню ему сегодня.

Флеминг. По международному?

Хелен. Да, конечно. Почему нет?

Флеминг. Хелен… это будет очень дорого? Операция и все остальное.

Хелен. У нас нет нужды беспокоиться об этом. Флеминг. Нет, Хелен. Есть.

Хелен (смотрит на него, потом). Конечно. Прости. Дурные привычки очень прилипчивы. Флеминг. Я подумал…

По лестнице спускается Эдриен. Она идет, как будто не касаясь ногами земли. На ней веселое, простое летнее платье. Кажется, ее присутствие в комнате — достойная конкуренция солнечному свету. Но она ведет себя очень просто; это то настоящее счастье, которое может быть только очень простым.

Эдриен. Доброе утро.

Флеминг (эмоционально). Доброе утро, Эдриен.

Хелен (с легким усилием). Доброе утро.

Эдриен. Мистер Гастингс приехал?

Флеминг. Еще нет.

Эдриен (рассматривая пачки сигарет). «Кэмела» тут нет? Я думала, что бросила курить. «Кэмел» — это потрясающая штука! Благослови Господи каждый окурок «Кэмела» на свете! (Находит сигарету и закуривает.)

Флеминг. Никогда не видел, чтобы ты так выглядела, Эдриен? Хорошо спалось?

Эдриен (подходит к застекленной двери). Вообще не спалось. Не понимаю, почему люди считают необходимым спать. Настолько лучше себя чувствуешь, когда этого не делаешь. И как можно хотеть потерять минуту, хоть минуту жизни?

Флеминг. Что случилось, Эдриен?

Эдриен. Ничего. (Показывает рукой на сад.) Сегодня четвертое июля. (Уходит в сад.)

Хелен (смотрит ей вслед, потом делает над собой усилие, чтобы вернуться к разговору). Тогда мы едем в Монреаль…

Флеминг. Послушай, что я подумал, Хелен. Мне придется взять у тебя деньги на операцию Билли. Это единственный случай, когда мужчине позволительно принять помощь. Но не давай мне эти деньги. Одолжи их. Пусть отдать их станет моей целью. Это будет с твоей стороны действительно гуманный поступок.

Хелен. Да, Харви. Так и сделаем.

Флеминг (низким голосом). Спасибо.

Хелен. И конечно, выполним необходимые формальности, чтобы он снова стал Билли Флемингом… Но ты ведь не запретишь мне его навещать?

Флеминг (улыбается счастливой улыбкой, качает головой. Потом вдруг жестко). Хелен, есть еще кое-что. Все еще возможно, что они решат, что один из нас… тот…

Хелен. Да. Что один из нас убийца.

Флеминг. Ну вот… Давай договоримся, что… если одного из нас… другой повезет Билли в Монреаль.

Хелен. Да, Харви. А если ни одного из нас не… то поедем вместе.

Входит Ингэлс, спускаясь по лестнице.

Ингэлс. Доброе утро.

Хелен. Доброе утро, Стив.

Флеминг (смотрит на них обоих, затем). Билли встал?

Ингэлс. Не знаю, я не был внизу.

Флеминг. Пойду посмотрю, встал ли он. (Уходит направо.)

Ингэлс (поворачиваясь к Хелен). Хелен.

Хелен (быстро). Я знаю.

Ингэлс. Хелен, ты выйдешь за меня замуж?

Хелен (смотрит на него ошарашенно, затем медленно качает головой). Нет, Стив.

Ингэлс. Думаешь, я испугался?

Хелен. Нет. Но если я скажу тебе, что думаю, ты сильно разозлишься. Ты никогда не злишься, кроме тех случаев, когда о тебе говорят приятные вещи. (Он хочет заговорить, но она перебивает его.) Нет, Стив. Ты меня не любишь. Может быть, тебе казалось, что любишь. Может быть, ты не знал, кого любишь на самом деле. Я думаю, теперь ты это знаешь. И я это знаю. Ты не причинишь мне боли, Стив, если только не откажешься это признать. Потому что тогда я буду считать, что ты совсем меня не уважаешь.

Ингэлс (низким голосом). Прости меня, Хелен.

Хелен (медленно кивает головой. Потом заставляет себя произнести легким тоном). Кроме того, следует заметить, что я никогда не говорила, что люблю тебя.

Ингэлс. Я замечал кое-что другое.

Хелен. Да? Ну тогда ты должен быть великодушен, Стив. Ты не должен обращать против меня мою минутную слабость. В конце концов, ты ведь очень привлекательный и… и Эдриен была права относительно того, как ты целуешься.

Ингэлс. Хелен, из-за меня тебе еще тяжелее.

Хелен (спокойным голосом, с высоко поднятой головой, глядя прямо на него). Нет, Стив. Я хотела это сказать. А теперь я хочу, чтобы ты это забыл. Нет, я тебя не люблю. Я никогда тебя не любила. Я знала тебя все эти годы. Я так часто тебя видела, я смотрела на тебя, я слышала твой голос… Но я никогда тебя не любила.

Ингэлс. Хелен…

Хелен. И это все, что ты имеешь право запомнить, Стив.

Она отворачивается и идет к лестнице. В дверь звонят. Она останавливается на ступеньке. Ингэлс открывает дверь. Входит Гастингс.

Гастингс. Доброе утро.

Хелен. Доброе утро, мистер Гастингс.

Ингэлс. Привет, Грег.

Гастингс (Ингэлсу). Именно твою физиономию мне и нужно было увидеть в первую очередь. Хорошо, думаю, тобой и займемся первым. (Обращаясь к Хелен.) Вы меня извините, миссис Брекенридж? Это преступление опрокинуло вверх дном все мои теории. Мне придется вернуться к нашему разговору и допросить некоторых наедине.

Хелен. Да, разумеется. Я буду наверху, если я вам понадоблюсь. (Уходит вверх по лестнице.)

Гастингс (садится). Чтоб его, это преступление! Даже завтрак в горло не лез.

Ингэлс. А я позавтракал. Съел яйца, бекон и свежую клубнику и выпил кофе и…

Гастингс. Ладно, ладно. Это не доказательство. Ты бы хорошо позавтракал независимо от того, совершил ты это или нет. Ты это сделал?

Ингэлс. О чем ты думаешь?

Гастингс. Ты прекрасно знаешь, о чем я думаю. Но бог с этим, Стив! Если я не решу эту задачу, это тебя, а не меня бросят львам. Львам из суда.

Ингэлс. Не думаю, что я похож на святого мученика.

Гастингс. Нет. Зато вылитый убийца.

Ингэлс. А, это да.

Справа входит Диксон, он несет пачку газет и пластинку.

Диксон. Доброе утро, шеф. Вот. (Вываливает свою добычу на стол.)

Гастингс. А что там с кустарником под балконом?

Диксон. В полном порядке. Ни одной сломанной веточки. Ни одного следа. Ничего. (Вынимает пластинку. Прелюдия Рахманинова для си-минор на месте.) И газеты.

Гастингс (просматривает газеты, замирает над одной). Кто читает «Красный рабочий»?

Диксон. Миссис Паджет.

Гастингс (он просмотрел все газеты). «Курьера» нет?

Диксон. «Курьера» нет.

Гастингс. Черт. Диксон, мы должны его найти или доказать, что его и не было!

Ингэлс. Но он был. Я его видел.

Гастингс. Ну что за напасть! Слишком многие из вас видели эту газету. Я не думаю, что русский крысенок — святоша, вот так запросто мог подсунуть вам старый номер. И все-таки я знаю, что в его алиби есть какой-то подвох. Диксон, посмотрите в мусорных ведрах, в растопке, везде!

Диксон. Мы везде смотрели.

Гастингс. Посмотрите еще раз.

Диксон. Хорошо, шеф. (Уходит направо.)

Гастингс. Стив, не будь таким кошмарно благородным и расскажи мне, у кого на самом деле есть причины тебя подставлять!

Ингэлс. Если ты примешь во внимание мое мнение — на что я надеюсь, — ни у кого.

Гастингс. Ни у кого?

Ингэлс. Я бы не проголосовал за Сержа на выборах. Но не вижу причин, по которым он мог убить Уолтера, ни одной.

Гастингс. Знаешь, я уверен, что это сделал он. Посмотри, как это было сделано. Так халтурно, так очевидно. Я не вижу здесь никого другого, кто был бы способен на такую вульгарную подставу и надеялся бы при этом выйти сухим из воды. Это попахивает «Сержем». Тупое, самонадеянное коммунистическое сознание людей, которые уверены, что их высокомерие победит в борьбе с любым интеллектом.

Ингэлс. Но тебе придется это доказать.

Гастингс. Да. А я не могу. Ну что ж, давай подумаем насчет остальных. Тони Годдард? У него нет причин тебя подставлять. Флеминг? Возможно. Бесстрашный. Пьяницы не очень сильные люди.

Ингэлс. За Флеминга я проголосовал бы на выборах.

Гастингс. Миссис Брекенридж? У нее нет причины. Мисс Ноуланд?.. Нет-нет, не вытаскивай записную книжку, Стив, не отказывайся отвечать. Я вынужден спросить. Ты влюблен в Эдриен Ноуланд?

Ингэлс. Отчаянно. Безнадежно. Абсолютно. Много лет.

Гастингс. Почему «безнадежно» много лет, если она тебя любит?

Ингэлс. Потому что мы оба думали, что любим безответно… Почему ты вынужден об этом спрашивать?

Гастингс. Потому что — что это, скажи на милость, за любовная сцена с миссис Брекенридж в таком случае?

Ингэлс (пожимает плечами). Минутная слабость. Отчаянье, наверно. Потому что я не думал, что смогу когда-нибудь завоевать женщину, которую хотел.

Гастингс. Удачный денек ты выбрал, чтобы проявить слабость.

Ингэлс. Да ну?

Гастингс (вставая). Ну, думаю, теперь я немного потолкую с Флемингом.

Ингэлс. Это надолго?

Гастингс. Не думаю.

Справа входит Серж. Гастингс поворачивается к лестнице.

А, доброе утро, комиссар.

Серж (сухо). Это не смешно.

Гастингс. Нет. Но могло бы быть. (Уходит вверх по лестнице.)

Серж (видит газеты, спешит их просмотреть). А, газеты. «Курьер» нашли?

Ингэлс. Нет.

Серж. Но это невероятно! Я не могу этого понять!

Ингэлс. Не нервничай. Они ее найдут — когда время придет… Тебе не о чем волноваться. Посмотри на меня.

Серж (с любопытством). Ты волнуешься?

Ингэлс. Ну а ты бы не волновался? Для Грега типично развлекаться, выдвигая фантастические предположения, и верить в самое невероятное. Суд этого не сделает. Суд любит такие дела, как мое. Они не давят на совесть.

Серж (так убедительно, как только умеет). Это правда Думаю, в суде тебя упекут. Думаю, у тебя нет шансов.

Ингэлс. У меня мог бы быть шанс. Но нужны деньги.

Серж (заинтересованно). Деньги?

Ингэлс. Много денег. Мне нужен хороший адвокат.

Серж. Да. Тебе нужен очень хороший адвокат. А это дорого.

Ингэлс. Очень дорого.

Серж. Плохо твое дело.

Ингэлс. Очень плохо.

Серж. Ты чувствуешь в себе силы вынести это испытание?

Ингэлс. Похоже на то.

Серж. А… денег у тебя нет?

Ингэлс. Ну, думаю, сколько-то наберу, но ты же знаешь, я никогда много не зарабатывал. Не то что Уолтер. Я, что зарабатывал, вкладывал в лабораторию. Думаю, немного наличных я на ней заработать могу, но что толку? Даже если меня оправдают, я разорюсь после всего этого.

Серж. Ты не такой человек, которому приятно разориться.

Ингэлс. Совсем не приятно.

Серж. Но ты ведь осознаешь, что твои собственные интересы на первом месте?

Ингэлс. Я верю в это.

Серж (быстро оглядывается, потом наклоняется над столом — поближе к Ингэлсу — и говорит быстро, ровным, тихим, жестким голосом. Это совершенно новый Серж, даже его английский делается чище, хотя акцент присутствует.) Слушай. Никаких дурацких выходок и шуток о том, что ты знаешь и о чем догадываешься. Нет времени. А на кону твоя шкура. Пятьсот тысяч долларов — сейчас, тебе лично в руки — за это изобретение.

Ингэлс (присвистывает). Но, Серж, учитывая, что ты получаешь пятнадцать долларов в неделю, у тебя это займет…

Серж. Прекрати. Ты знаешь. Ты всегда знал. Я знал, что ты знаешь. И ничем хорошим это для тебя не кончилось, как видишь. Нет времени демонстрировать, какой ты умный. Теперь вопрос в том, хочешь ты этого или нет. И ответить надо быстро.

Ингэлс. Кажется, я и так у тебя руках?

Серж. Да. Так что не начинай говорить о своей совести, своем патриотизме и тому подобном. Ты и я, мы друг друга понимаем.

Ингэлс. Думаю, мы сразу друг друга поняли. (Посмеиваясь.) Дар человечеству, а, Серж? Только чтобы провести свет в трущобы и вывести из игры жадные компании, оказывающие коммунальные услуги?

Серж. Нет времени для шуток. Да или нет?

Ингэлс. А ты что, носишь пятьсот тысяч долларов в кармане?

Серж. Я выпишу тебе чек.

Ингэлс. Откуда мне знать, что он настоящий?

Серж. Ты в этом убедишься, когда увидишь, на какую фамилию оформлен счет. Кроме того, у тебя нет выбора. Я хочу получить чертеж немедленно.

Ингэлс. Сейчас?

Серж. Вряд ли будет удобно забрать его, пока ты будешь за решеткой. (Достает из ящика лист бумаги и карандаш и кладет на стол.) Сейчас. На этом листе. До этого чека тебе не видеть.

Ингэлс. Не боишься давать мне чек? Он может быть использован как доказательство против тебя.

Серж. У тебя было доказательство моей вины еще вчера. Ты им не воспользовался. Ты спас меня. Зачем?

Ингэлс. Думаю, ты это знаешь.

Серж. Да. Вчера ты сказал одну вещь. Когда я ее услышал, я понял, что ты у меня под колпаком.

Ингэлс. Я знаю, про что ты говоришь. Но Грег Гастингс этого не заметил.

Серж. Он многого не заметил. Конечно, мы с тобой знаем, кто убил Брекенриджа.

Ингэлс. Я уверен, что один из нас двоих.

Серж. Это сделала Эдриен Ноуланд.

Ингэлс. Да ну?

Серж. Господи, это же очевидно. Но нам, нам с тобой все равно, кто это сделал. Это случилось очень кстати, вот и все.

Ингэлс. Да.

Серж. Ну, я получу чертеж?

Ингэлс. Разве у меня есть выбор? Я думал, что воспользуюсь им в свое время, но стать мерзавцем много удобнее.

Серж. Совесть недолго будет тебя мучить.

Ингэлс. Нет, недолго… Выписывай чек.

Серж достает из кармана чековую книжку и ручку, садится за стол напротив Ингэлса, выписывает чек, затем протягивает его, показывая, Ингэлсу, но не отдает.

Ингэлс (читает на чеке). «Общество советской культуры и содружества». Подумать только! Какое совпадение.

Серж (высокомерно). Если бы я сейчас делал то, что делаешь ты, я бы, по крайней мере, не смеялся над этим.

Ингэлс. В этом твоя беда, Серж. У тебя отсутствует чувство юмора.

Серж. Ты заслуживаешь презрения.

Ингэлс. А я думал, ты и раньше это знал. (Протягивает руку за чеком.)

Серж (отдергивает руку с чеком кладет его на стол перед собой и лист бумаги перед Ингэлсом). А теперь за работу. Живо.

Ингэлс. К чему такая спешка? Мне нельзя опуститься до низости изящно?

Серж. Заткнись! Чертеж немедленно!

Ингэлс (берет карандаш). Ах да, чертеж. Ну понимаешь, лучи юмора — это такие крошечные частицы, которые облучают землю из открытого космоса, принося электрический заряд и… (Поднимает голову.) Например, мы же так и не поняли, чем вызван тот случай с выстрелом, который произошел с Уолтером месяц назад. Или мы поняли? (Серж смотрит на него. Ингэлс выдерживает взгляд. Затем). Мне писать?

Серж. Что — тот случай?

Ингэлс. Разве что-то еще у тебя вызывает такую смешную реакцию?

Серж. Что — тот случай?

Ингэлс. О, я думал, ты знаешь, что я все знаю. Ну, например, я знаю, что то, что ты запланировал тогда, удалось теперь. Блестяще, полностью и так, как ты хотел. Только все было спланировано много лучше, чем в первый раз. И случилось чуть позже. На один месяц слишком поздно. (Серж подскакивает) Извини. Тебе нужен чертеж. Лучи юмора, которые объединяются в один поток с помощью… Кстати, ты плохой стрелок, Серж. Тебе лучше даются грабежи со взломом — вернее, взломы замков на чемоданах, если говорить точнее. Тебе все-таки надо было тогда обыскать чемодан. Это бы выглядело более естественно.

Серж. Ты понял…

Ингэлс. Конечно, Серж. Если бы тот выстрел попал в цель, пистолет нашли бы в моем чемодане. А у тебя не было бы времени ломать замок после выстрела. Ты был очень предусмотрителен. Но тривиален.

Серж. Ты не сможешь это доказать.

Ингэлс. Нет. Я не смогу это доказать. И пистолет в моем чемодане тоже был бы несерьезным доказательством. Несерьезным. Зато достаточным, чтобы втянуть меня в неприятности. И тогда у тебя был бы один знающий схему, но мертвый, и другой, знающий ее и отчаянно нуждающейся в деньгах. Но ты плохо стреляешь. Тебе много лучше дается психология. Идея дара человечеству сработала проще и без опасных последствий.

Серж. Ты не сможешь доказать…

Ингэлс. Нет. Я ничего не смету доказать. И знаешь, Серж, на самом деле я не думаю, что на этот раз это сделал ты. Но твоя смешная реакция была ведь вызвана тем, что кто-то сделал это за тебя?

Серж. Мне наплевать, что ты думаешь или знаешь. Это сработало.

Ингэлс. Да. Это сработало.

Серж. Так пиши, чтоб тебе пусто было!

Ингэлс. Как пожелаешь.

Сверху слышен скрип двери. Серж резко оборачивается. Ингэлс закрывает ладонью чек на столе в тот момент, когда по лестнице спускается Гастингс.

Гастингс (сразу заметив руку Ингэлса, непринужденно). Я не помешал?

Серж стоит около стола, пытаясь скрыть волнение, что очень плохо ему удается. Ингэлс абсолютно спокоен.

Ингэлс. Нет. Нет.

Гастингс. Подумать только, вы вдвоем за дружеской беседой!

Ингэлс. О, мы говорим о том, чтобы вместе сходить на водевиль. Обсуждаем, читая мысли друг друга. Мы очень хорошо читаем мысли друг друга. Хотя, думаю, я это делаю лучше, чем Серж.

Гастингс (смотрит на правую руку Ингэлса и изображает его интонацию). У тебя интересная ладонь, Стив. Тебе когда-нибудь гадали по руке?

Ингэлс. Нет. Я не верю в гадания.

Гастингс (достает сигарету). Дай прикурить, Стив.

Ингэлс лезет в карман, достает зажигалку, зажигает огонек и подает Гастингсу — все это левой рукой.

Гастингс. Не знал, что ты левша.

Ингэлс. Я не левша. Я просто разносторонний.

Гастингс. Ладно, Стив, долго ты еще будешь валять дурака? Подними левую руку.

Ингэлс. Сержу это понравится.

Поднимает руку, и Серж бросается к чеку, но Гастингс отталкивает Сержа в сторону и хватает чек.

Гастингс (читая чек). «Заплатить Стивену Ингэлсу…» Так-так-так. Приди я минутой позже, вы были бы полумиллионером, Стив.

Ингэлс. Да. И зачем тебе надо было так торопиться?

Серж (визжит высоким голосом, поворачиваясь к Ингэлсу). Свинья! Ты нарочно это сделал!

Гастингс (с наигранным удивлением). Нет?

Серж (Ингэлсу). Ты наврал! Ты меня предал! Ты не собирался продаваться мне! Ты беспринципный и подлый!

Ингэлс. Не надо было так мне верить.

Хелен и Тони поспешно появляются на верху лестницы.

Хелен. Что тут происходит?

Гастингс. Ничего особенного. Только Серж раскидывается пятисоттысячными чеками.

Хелен охает. Тони сводит ее вниз по лестнице.

Серж (вызывающе кричит на Ингэлса и Гастингса). Ну? Что вы теперь будете делать? Вы ничего не докажете!

Справа появляется Флеминг и останавливается прямо у двери.

Гастингс. (укоризненно). Ну-ну, Серж. Мы, например, можем доказать, что ты не имеешь прав на получаемые тобой пятнадцать долларов в неделю от Комитета по делам беженцев. И мы можем доказать, что я прав, касательно тех, у кого нет мотива.

Тони (почти с сожалением). Ну вот, а я надеялся, это не Серж. Ужасно, что я буду благодарен Сержу до конца жизни.

Из сада входит Эдриен, чуть сзади нее Диксон.

Серж. Каков мотив? Что вы докажете? Что я пытался купить изобретение у убийцы, которому нужны деньги, — это все. Простая торговая сделка. Разве нет, мистер Ингэлс?

Ингэлс. Да.

Гастингс. Разрази меня гром, нам необходимо найти эту газету!

Серж. Теперь поняли, мистер Гастингс? Докажите, что я не был в Стэмфорде! Докажите! Мне наплевать, найдете вы эту газету или нет! Вашим собственным любезным друзьям придется поклясться в том, что они ее видели!

Гастингс. Они не знают, какой это был номер.

Серж. Правильно! Не знают! Так откуда им знать, что не последний? Докажите это!

Флеминг (яростно, безуспешно оглядывая комнату) — Мы обязаны перевернуть этот дом с ног на голову и найти эту мерзкую газету!

Тони присоединяется к его поискам.

Серж. Докажите, что я вам врал! Найдите суд присяжных, даже среди мерзких американских судов, который захочет рассмотреть подозрения против меня, когда они услышат об этом героическом гении (показывает на Ингэлса), который, будучи один в саду, оставляет отпечатки пальцев на пистолете!

Во время последних двух монологов Ингэлс достает пачку сигарет, берет сигарету, берет со стола коробок со спичками, зажигает спичку, зажигает сигарету и бросает спичку в камин. Эдриен, которая не сводит с него глаз все это время, следит за ней взглядом и вдруг вскрикивает, и кидается к камину, чтобы вытащить из огня обуглившиеся по краям остатки газеты.

Эдриен. Стив! Смотри!

Поднимается с колен со свернутой газетой в руке. Гастингс вырывает у нее газету. Он с неистовой поспешностью разворачивает ее, смотрит на первую страницу. С минуту остается абсолютно неподвижным и молчит. Потом поднимает голову, смотрит на остальных и говорит почти скучающим голосом.

Гастингс. Ранний выпуск «Курьера».

Тишина. Затем Серж резко кидается к нему.

Серж. Вы врете!

Гастингс (отталкивая его). О, нет, нет!

Диксон подходит к Сержу.

Гастингс (показывает заголовок газеты Сержу, но с безопасного расстояния). Сам посмотри. Но не трогай.

Серж. Это не та газета! Не та самая! То было последнее издание! Я знаю! Я посмотрел, когда покупал! Это был последней выпуск, именно он был мне нужен!

Гастингс (качая, головой). Все это, Серж, доказывает, что я прав насчет тех, у кого хорошее алиби.

Серж. Кто бросил ее в камин? Кто ее сжег? Я этого не делал! (Поворачивается к Ингэлсу.) Это он! Конечно! Я ее ему отдал! Когда я приехал, я отдал газету ему! Он ее подменил! Он бросил ее в камин и…

Гастингс. И почти сжег доказательство, которое спасло бы ему жизнь? Хватит, Серж, сколько, ты думаешь, я буду тебе верить?

Серж. Но я не…

Гастингс. Ты это сделал. Но очень плохо. Как и все остальное. Ты спешил, когда стал сжигать эту газету. Тебе помешали. Так что ты бросил ее здесь, надеясь сжечь потом. Но этого ты сделать не мог: здесь всю ночь были мои люди… Правда, я почти такой же глупец, как и ты. Знаешь, почему я серьезно воспринял это твое алиби? Потому что не думал, что у тебя хватило бы смелости все это провернуть. Выстрелить человеку в спину ты вполне бы мог. Но рискнуть показать газету всем присутствующим, когда вся твоя жизнь зависит от того, обратят ли они внимания, какой это номер или нет: это требовало смелости, которой у тебя нет. Или я так думал, что нет. За это приношу свои извинения.

Серж. Но вы не докажете, что я это сделал! Вы не докажете, что это та газета, которую я привез!

Гастингс. Хорошо, предъяви другую.

Серж. Вы не сможете посадить меня за это!

Гастингс. Моту со всеми основаниями попытаться.

Серж (впервые на его лице настоящий ужас). Вы хотите…

Гастингс. Хочу дать тебе возможность объяснить все суду.

Серж (визжа). Но вы не можете! Не можете! Послушайте! Я невиновен! Но если вы меня посадите, меня убьют, понимаете? Не ваш суд! Мое собственное начальство! Ладно! Да, я — советский агент! А они не прощают агентов, которые попадают за решетку! Они меня убьют — мои собственные начальники, дома! Не понимаете? Даже если меня оправдают, для меня это будет смертным приговором в любом случае! (Достает пистолет.) Все стойте на месте!

Серж поворачивается и выбегает из застекленной двери. Диксон бросается за ним и вынимает свой пистолет. Они исчезают в саду, Гастингс за ними. Два выстрела. Через секунду Гастингс медленно возвращается.

Гастингс. Все.

Хелен. Он мертв?

Гастингс. Да. (Добавляет.) Может, так даже лучше. Это избавило нас от долгого и болезненного разбирательства. Дело закрыто. Я рад за всех вас. (Обращаясь к Хелен.) Надеюсь, миссис Брекенридж, что, когда вы поживете здесь подольше, вы нас простите за то, что в ваш первый день здесь…

Хелен. Я еще здесь поживу, мистер Гастингс. Возможно, и подольше. Но не этим летом. Я продаю этот дом. Мы с Харви едем в Монреаль.

Тони. А я в «Гимбелс».

Гастингс отвешивает поклон Хелен, когда они с Тони уходят наверх. Флеминг выходит справа.

Гастингс (подходит к левой двери, смотрит на Ингэлса). Что я всегда говорил, Стив. Не бывает идеальных преступлений.

Ингэлс (который не отходит от камина). Нет, Грег. Бывают.

Гастингс уходит налево. Ингэлс оборачивается посмотреть на Эдриен.

Эдриен. Что теперь будешь делать, Стив?

Ингэлс. Попрошу тебя стать моей женой. (В ответ на ее движение к нему.) Но прежде чем ты ответишь, хочу рассказать тебе кое-что. Вчера, когда ты смотрела на огонь в камине и вдруг подумала о… о чем? Не обо мне или Хелен?

Эдриен. Нет.

Ингэлс. Я знал, о чем ты подумала. Понимаешь, я знаю, кто убил Уолтера Брекенриджа.

Свет совсем приглушенный. Пятно света в середине сцены. Мы не видим ничего сзади, только две фигуры — Уолтера Брекенриджа и Стива Ингэлса. Брекенридж возится с рычагами маленького электрического коммутатора. Ингэлс стоит перед ним и говорит медленно, ровным невыразительным голосом заурядной беседы.

Ингэлс. Если сегодня в полдень, Уолтер, ты отдашь это изобретение человечеству, тогда послезавтра Советская Россия, коммунистический Китай и все остальные диктатуры, вся эта пена на поверхности земли, будет владеть тайной величайшего военного изобретения в истории.

Брекенридж. Ты опять за свое? Я думал, мы днем уже обсудили все это.

Ингэлс. Днем, Уолтер, я тебя умолял. Я никогда раньше никого не умолял. Теперь я этого не делаю.

Брекенридж. Ты мне мешаешь заниматься фейерверком. Оставь, Стив. Мне не интересно.

Ингэлс. Да, тебе не интересны последствия. Гуманистам они никогда не интересны. Все, что вы видите, это электричество в трущобах и бесплатная электроэнергия на фермах. Но вы не хотите знать, что то же изобретение и тот же ваш широкий жест развеют по воздуху смерть и отправят военное снаряжение на склад, а города сотрут с лица земли.

Брекенридж. Я не имею отношения к войне. Я рассматриваю гораздо более далекую перспективу. Я смотрю сквозь века. Что с того, что одному-двум поколениям придется пострадать?

Ингэлс. Итак, в отчаянный момент истории, когда твоей стране собственная промышленная тайна и контроль над оружием так необходимы, ты отдаешь это всем и каждому.

Брекенридж. У моей страны будут равные шансы со всем миром.

Ингэлс. Равные шансы оказаться в руинах? Вот чего ты добиваешься? Но ты никогда не поймешь. Тебе дела нет до своей страны, друзей, собственности, до себя самого. У тебя нет мужества удержать то, что принадлежит тебе, удержать это с достоинством, мудро, открыто и использовать себе же во благо. Ты даже не знаешь, что такое мужество.

Брекенридж. Я не хочу это обсуждать.

Ингэлс. Тебе до человечества нет дела, Уолтер. Если бы было, ты бы знал, что когда отдаешь что-то человечеству, отдаешь это тем самым и его врагам.

Брекенридж. Тебе всегда не хватало доверия к ближним. Твой узкий патриотизм старомоден, Стив. А если ты считаешь, что мое решение так опасно, почему не пожалуешься на меня правительству?

Ингэлс. В правительстве слишком много друзей Сержа Сукина — в настоящий момент. Это я должен тебя остановить.

Брекенридж. Ты? Ты тут ничего не сделаешь. Ты только младший компаньон.

Ингэлс. Да, Уолтер, я только младший компаньон. Шестнадцать лет назад, когда мы основали свое партнерство и «Лаборатория Брекенриджа» начала работу, я был очень молод. Меня не волновало человечество, и меня не волновала слава. Я хотел отдать тебе большинство преимуществ, всю известность и дать твое имя моему изобретению, Уолтер, только моему, полностью, а об этом вне лаборатории никто не знает. Меня не волновало ничего, кроме моей работы. Ты знал, как надо управлять людьми. Я нет. И я согласился сделать все, как ты хотел, только чтобы иметь шанс на работу, которую я люблю. Ты сказал, что я эгоистичен, а ты — ты любишь людей и хочешь им помочь. Что ж, я видел, как ты помогаешь. А еще я видел, что на самом деле это я — «Я», эгоистичный индивидуалист, снабжаю человечество витамином X, и дешевой энергией, и электропилами (показывает на аппарат) и этим. А ты принимаешь за это благодарность и портишь все, к чему прикасаешься. Я видел, что ты делаешь с людьми. И это я дал тебе возможность это делать. Я развязал тебе руки. Теперь мне отвечать. Я тебя создал — и я тебя уничтожу.

Брекенридж быстро смотрит на него сверху, он понимает, отдергивает руку от аппарата и хватается за карман пиджака.

Что ты ищешь? Это? (Достает из кармана пистолет и показывает Брекенриджу. Потом сует обратно в карман.) Не двигайся, Уолтер.

Брекенридж (его голос слегка сиплый, но все еще уверенный). Ты выжил из ума? Хочешь, чтобы я поверил, что ты собрался меня убить, здесь, сейчас, в доме, полном людей в трех шагах от нас?

Ингэлс. Да, Уолтер.

Брекенридж. Ты готов к тому, что тебя за это повесят?

Ингэлс. Нет.

Брекенридж. Как ты собираешься этого избежать?

Ингэлс не отвечает, но берет сигарету и закуривает.

Хватит выпендриваться! Отвечай!

Ингэлс. Я тебе отвечаю. (Показывая на сигарету.) Посмотри на эту сигарету, Уолтер. Тебе осталось жить столько, сколько она будет гореть. Когда она сгорит до надписи на ней, я брошу ее на траву. Она будет лежать рядом с твоим телом. Пистолет найдут здесь — с моими отпечатками пальцев. Мой носовой платок будет найден здесь на ветке. Твои часы будут разбиты, чтобы зафиксировать определенное время. У меня не будет совсем никакого алиби. Это будет самое глупое и простое убийство в истории. И вот поэтому оно будет идеальным.

Брекенридж (страх подкрадывается к нему немного ближе). Ты… ты же не…

Ингэлс. Но это еще не все. Я отправлю твоего друга, Сержа Сукина, на виселицу за твое убийство. Он однажды пытался сделать именно то, что я сделаю за него. Пусть теперь понесет наказание. Я подставлю самого себя. А его подставлю так, чтобы это выглядело, как будто он подставил меня. Я дам ему алиби, а потом отниму его. Сию секунду он в Стэмфорде покупает газету. Но это ему не поможет, потому что в данный момент в моей комнате лежит предыдущий выпуск сегодняшнего «Курьера». Понимаешь, Уолтер?

Брекенридж (его голос осип и еле различим). Ты… Дерьмо!

Ингэлс. Хочешь знать, зачем я сегодня позволил тебе увидеть, как я целую Хелен? Чтобы обеспечить себе еще и своеобразный мотив. Такой, который и навел Сержа на мысль меня подставить. Понимаешь, нельзя, чтобы Грег Гастингс заподозрил мой истинный мотив. Не знал, что Хелен так хорошо сыграет свою роль. Я никогда не думал, что это возможно, иначе не стал бы этого делать. Это единственное, о чем я жалею.

Брекенридж. Ты… не… отвертишься…

Ингэлс. Главное для меня, чтобы Грег Гастингс не догадался об истиной природе моего изобретения. Если догадается, поймет, что это сделал я. Но я должен постараться. (Смотрит на сигарету.)Твое время вышло. (Бросает сигарету в сторону.)

Брекенридж (в отчаянной панике). Нет! Не надо! Не надо! Нельзя! (Делает движение убежать.)

Ингэлс (выдергивая пистолет). Я сказал тебе не двигаться.

Брекенридж останавливается.

Не убегай, Уолтер. Прими это сразу. Если побежишь — только поможешь мне. Я хорошо стреляю — и никто не поверит, что я выстрелил человеку в спину.

Теперь это настоящий Стив Ингэлс — жесткий, полный жизни и напряженной энергии, его голос звенит — изобретатель, рисковый человек, гений — когда он стоит, держа на мушке Брекенриджа.

Уолтер! Я не хочу, чтобы ты сделал с миром все то, что сделал со всеми своими друзьями. Мы можем защитить себя от людей, которые причиняют нам зло. Но спаси нас боже от тех, кто несет нам добро! Это единственный акт гуманизма, который я когда-либо совершил, — единственный, который можно совершить. Я освобождаю людей. Свобода страдать. Свобода бороться. Свобода рисковать. Но свобода, Уолтер, свобода! Не забудь, сегодня День независимости!

Брекенридж отворачивается и исчезает в темноте. Ингэлс не двигается с места, только неспешно поворачивается, поднимает пистолет и стреляет в темноту. Пятно света исчезает. Затемненная сцена. Затем зажигается полный свет. Ингэлс спокойно сидит на стуле, кончая свой рассказ. Эдриен спокойно молча стоит перед ним.

Ингэлс. Я рассказал это, потому что хочу сказать тебе, что не жалею. Если бы обстоятельства принудили меня отнять стоящую жизнь — я не колеблясь отдал бы свою взамен. Но об Уолтере я так не думал. Ни о Серже… Теперь ты знаешь, какой я. (Встает, глядя на нее.) Теперь, Эдриен, повтори — если еще раз хочешь, чтобы я это услышал.

Эдриен (смотрит на него с высоко поднятой головой). Нет, Стив. Я не могу это повторить. Я сказала, что влюбилась в тебя бесконечно, презренно, и была влюблена много лет. Я больше не могу этого сказать. Я скажу, что влюблена в тебя — так ужасно гордо и буду много лет… много… всегда.

Он не двигается, только медленно кивает, принимая это оправдание.

Занавес

«Думаешь ли ты, — спросила Айн Рэнд, кончив читать, — что я когда-нибудь отдам главную роль в своей истории кому-нибудь, кто не герой?»

1939 г.

Примечания

1

Гатс — прозвище героя, переводится как «живот, желудок» (разг.). (Прим. перев.)

(обратно)

Оглавление

НОЧЬЮ 16 ЯНВАРЯ © Перевод Т. Ребиндер

  Предисловие автора

  Примечание для режиссеров

  Примечание душеприказчика Айн Рэнд

  АКТ I

  АКТ II

  АКТ III

ИДЕАЛ © Перевод Т. Ребиндер

  Предисловие

  Обзор сцен

  Пролог

  АКТ I

    Сцена 1

    Сцена 2

    Сцена 3

  АКТ II

    Сцена 1

    Сцена 2

    Сцена 3

    Сцена 4

ПОДУМАЙ ДВАЖДЫ © Перевод А. Молотков

  Предисловие

  АКТ I

    Сцена 1

    Сцена 2

  АКТ II

    Сцена 1

    Сцена 2 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg