«Записки рыболова»

Записки рыболова (fb2) - Записки рыболова 526K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Юрьевич Анисимов

Андрей Анисимов Записки рыболова

О чем и почему

Не стоит воспринимать эту книгу, как пособие начинающему рыболову. Конечно, за пятьдесят лет ужения, делу которому я никогда не изменял, чего не могу сказать о многих других делах, некоторый опыт и наблюдения появились. Рыбы как и люди имеют разные замашки и потому, направляясь за ними на охоту, это следует учитывать. Например, плотва дура, дурой и надо только знать что она ест в данном водоеме в данное время. Но даже если и этого не знать, все равно поймаешь ее на тесто, хлеб, или ручейника. Другое дело хитрый линь. Этот тихоня осторожен и привередлив. Он словно вечно напуганный буржуа всегда ждет подвоха. Простофиля, лещ придет на прикормку, и характерно приподнимет поплавок трубой своих губищ, а потом плавно потащит вниз.

Щука жадина и обжора. Я не раз вытаскивал щук, в брюхе которых было по несколько крупных плотвиц. В Одессе говорят: «Жадность фраера сгубила». Сгубила она и не одну щуку. Окунь бесцеремонен и смел. Хватает и червяка и малька, только найди его стаю. Форель умница. За ней по быстрым речкам придется потопать. Раз забросил, не поймал, больше не возьмет.

За свой рыбацкий стаж я исколесил не только Россию. И куда бы я ни ехал, если даже цель поездки была вовсе не рыбацкой, в багажнике машины (а машин изъездил больше дюжины) всегда рыболовные снасти.

Если перечислить водоемы, куда довелось забрасывать крючок с наживкой, придется заполнить не одну страницу. Среди них Тиса и Буг, Кубань и Волга, Волхов, Гауя, Кейла, Взыбь, Кура, Аму-Дарья и Медведица, Балтийское, Азовское, Черное, Средиземное море, озера Селигер, Сиваш, Унгури, Чудское и множества мелких без известных названий.

Но опыт опытом, а тонкого спортивного изощрения от меня здесь ждать не следует. Вообще спорт ли рыбалка? Конечно за время рыбацкого стажа выпало не мало приключений – пришлось выплывать в ураганный ветер, бегать на веслах до одурения в поисках кружков, пробираться сквозь колючки на горных речках в погоне за форелью, промокать в палатке, застревать и вытягивать машину. Все элементы приключенческого жанра в рыбацкой судьбе присутствуют. Помню с Сенежского последнего льда, который к полудню раскис, меня добывали местные танкисты на военной амфибии… А сколько раз случалось тонуть – отдельная повесть. Но при всем при этом, я рыбалку как спорт не воспринимаю. Рыбалка это страсть. Если нет поблизости водоема, мне такое место для жизни, а еще точнее, для полной жизни даром не нужно. В этих записках я, конечно, поделюсь своими рыбацкими хитростями, но кроме самого ужения в рыбацких походах очень много всего помимо рыбы. Это и удивительные встречи, удивительные судьбы, невероятные ситуации. Сколько я повстречал людей в своих поисках рыбы. В основном это конечно мужчины. Поэтому я и назвал свою книгу «МУЖИК и РЫБА». Каждое место, запомнившееся по рыбацкому сюжету, тянет и воспоминания о встречах. Чаще всего такие встречи больше не повторяются. Коснулся человек твоей судьбы и исчез. Эта книга еще и дань этим встречам.

Свои романы и повести я всегда стараюсь наполнить острыми сюжетными коллизиями, считая, что художественная литература без увлекательного сюжета, словно кастрированный кот в квартире старой девы. Рыбацкие записки это особый жанр. Но для рыбака каждая рыбалка имеет свой острый сюжет и потому, рыбаки со мной согласятся, что описание события вполне можно назвать остросюжетным, а читателю к рыбацкой теме равнодушному, я бы вообще не советовал брать эту книгу в руки. Для него в моей прозе найдется немало других названий.

Треска и феи

Друзья ничего не смыслящие в рыбалке, сочувственно спрашивают, когда я возвращаюсь со смехотворным уловом – Ты, наверное, сидел в лодке и думал о будущих книгах? Чтобы не огорчать друзей, киваю головой. На самом деле должен честно признаться, когда гляжу на поплавок, в голове не одной мысли. Ни только о будущей книге, а просто ни одной.

Что же за радость сесть в лодку, подобраться к заветному камышу или омуту, забросить удочку и задуматься о посторонних вещах?! Поплавок тем и хорош, что эта замечательная штука поглощает тебя с потрохами. Не приобщенная к нашему таинству публика, ухмыляется, когда супружница сообщает, будто ее муж отбыл на рыбалку. Обыватель уверен, что супруг взял удочки для блезиру и направил свои стопы к свежей деве, дабы супружница приелась. Помню бородатый анекдот: – малолетний детеныш вопрошает у маменьки:

– Мама, есть ли такая рыба, маникюрша?

– Нет, сыночек.

– Почему же папа сказал, что они вчера поймали маникюршу и жарили всю ночь?

Подобных анекдотов сколько угодно. Кстати, не только в русском бытовом фольклоре рыбак ассоциируется с гулякой и бабником. Французское «pecher» также несет двоякий смысл.

Не хочу говорить за всех, но за себя скажу с полным основанием, что очень редкая женщина может заставить отказаться меня от рыбалки. Пожалуй, лишь в ранней юности я пытался совместить оба увлечения и брал барышень и удочки. Но очень быстро разобрался, что эти удовольствия надо делить. Свои убеждения я неоднократно поверял практикой. Могу привести совершенно конкретный случай. В конце восьмидесятых, мой приятель, начальник солидной организации, пригласил меня выйти в море с лирической целью. Его учреждение имело приписанный кораблик и вечно готовую к отплытию команду.

– Можно я вместо лирики займусь рыбалкой? – Спросил я. В те годы выход в море был делом мудреным и требовал множества пограничных формальностей. Я резонно заметил, что лирикой можно заниматься и на берегу, а вот треску ни на берегу, ни в речках поудить нельзя.

– Делай, что хочешь… – Улыбнулся мой друг: – Я захвачу для страховки еще одного парня, но и ты не зарекайся. – Он был абсолютно уверен, что прелестные феи, которых он пригласил в плавание, заставят меня забыть о треске. Но не тут то было. Треску я в жизни ловил первый раз. Чего о феях сказать не могу.

Я спросил, пожилого ветерана, возившего моего приятеля на казенной черной «Волге», какую нужно брать снасть. Старый водитель ни в первой выходил в море, и пока хозяин предавался греховным радостям, тягал треску.

– Бери спиннинг пожестче, леску потолще и блесну потяжелее. – Посоветовал он. Я точно выполнил наказ и вот мы на борту. В каюте, за уютно накрытым столом, мне представили юных прелестниц. Я поцеловал им ручки и стал готовить снасть. За пятнадцать минут, пока суденышко миновало пограничную вышку и я на палубу выходить не имел права, поскольку плыл без разрешения «зайцем», успел сделать дивам несколько банальных комплиментов и выпить с компанией рюмку водки. Ветеран готовился к ловле не палубе. Он имел все необходимые разрешения, и пограничники это знали. Кораблик вышел, примерно, на километр, в глубь залива. С моря Таллинн выглядел сказочно. Но долго красотами я любоваться не стал. Суденышко выключило двигатели и легло в дрейф. Ужение трески не требует особых выкрутасов. Жесткий спиннинг с киевской катушкой, тяжелая блесна метров на двадцать летит вниз. Дальше необходимо делать движение мормышечника у лунки. Разница лишь в том, что движения эти гораздо размашистей и крупнее. Ни удара, ни поклевки я не ощутил. Ощутил тяжесть.

– По-моему зацеп, – сказал я ветерану.

– Треска – невозмутимо ответил он. Я принялся наматывать лесу на катушку. Тяжесть двигалась, но без живого трепета рыбы. Наконец, еще в глубине, я заметил, как ко мне снизу идет треска. Ее белое брюхо вращалось и мерцало сквозь голубую толщу. Рыбина все ближе. Вот ее голова вышла из волны.

– Теперь поднимай на борт. – Приказал ветеран. У него тоже села треска, и он скручивал лесу. Действительно, самым трудным оказалось поднять рыбину на борт. Хорошо, что я послушал знатока и взял стальной спиннинг. И он согнулся до предела. Пластик я бы, конечно, поломал.

Не без напряжения подтягиваю треску. Вот она прыгает по палубе. Килограмма на три – сообщаю я.

Не больше двух. – Отвечает водитель, и вытаскивает на борт рыбину, вдвое больше моей. От волнения лезу за сигаретой.

– Лови, под нами косяк. Курить успеешь. – Советует мой наставник. Я снова опускаю блесну. Рыбалка превращается в работу. Две, три, четыре. За час выуживаю девять рыбин. Вес каждой от двух до четырех килограмм. Основная часть трески – голова. Она и весит половину. Случалось, я покупал треску на таллиннском рынке. Варил уху и жарил, но особого наслаждения от результата не испытывал. Теперь, попробую свеженькую. Мне часто доводилось слышать, что свежевыловленная треска замечательна на вкус и резко отличается от покупной. Должен признаться – никакой разницы. Волокнистая, мочалистая рыба. Одна радость, костей мало. Возможно, дальневосточная трека съедобнее. Но там я ее не ловил, и врать не хочу. Не могу сказать, что и сам процесс ужения трески оставил необычайное впечатление, но и спустя годы готов твердо заявить, что никогда не жалел о своем выборе в тот день между рыбалкой и лирикой. Тем более, что теперь косяки этой рыбы обходят наш залив стороной, и рассказы о ее ловле отошли в область рыбацких преданий.

Стакан водки и головастики

Если совмещение рыбалки и лирики к хорошему не приводит, то еще меньше радости совмещать рыбалку с горьким пьянством. На эту тему народ придумал не меньше анекдотов. Самый распространенный из них: друзья собрались на рыбалку и в машине спрашивают один у другого:

– Огурчики взял?

– Взял.

– Колбаску взял?

– Взял.

– Минералочку взял?

– Взял.

– Водочку взял?

– Обижаешь! Пять бутылок…

– А удочки?

– Забыл.

– Ну и хер с ними. Возвращаться дурная примета…

В студенческие годы мы собрались на Шатурские озера с компанией ребят из биофака МГУ. Двое из них учились на вечернем, а днем подрабатывали лаборантами. Кроме снастей в их рюкзаках покоилось литровые бутылки с медицинским спиртом. Пить мы начали прямо в вагоне. Молодые организмы принимали спирт легко. Нехитрая закуска вроде «частика в томате» вполне удовлетворяла. Девок среди нашей компании не было, и мы рассказывали мужские похабные анекдоты, до слез хохотали и с каждым десятком километров нас грело все больше и больше. Кто-то запел. Все шло прекрасно. В Шатуре мы вывалились из поезда, радуясь, что даже контролеры оставили нас в покое. Ехали мы, естественно, без билетов. Видно, шесть дюжих, сильно поддавших молодцов двум проверяющим дамам показались опасной бандой и они, пожурив нас, ретировались. Шатура для опасной банды не являлась конечным пунктом маршрута. Память, сильно затуманенная спиртом, не может восстановить события достаточно точно. Помню, что требовалось еще километров сорок преодолеть на местной кукушке по узкоколейке. Гогоча и выкрикивая всевозможные глупости, мы двинулись по шпалам узкоколейки пешком. Сколько шли, и почему приняли такое решение, теперь объяснить не могу. Но отчетливо помню, что паровозик запыхтел сзади, выпуская злобный дым и надрываясь гудком. Рельсы мы не уступили, и составу пришлось остановиться. Мат машиниста компания восприняла как очередную шутку. Отбранив нас, он все же дождался, пока мы погрузимся, и за стакан спирта согласился остановиться у нужного места. Там начиналась цепь небольших озер, и официальной остановки не имелось. К приглянувшемуся озерцу мы притопали, когда солнце село. Если учесть, что большая часть спирта нами уже была освоена. можно представить, как мы ставили палатки…

Проснулся оттого, что у меня горит бок. Для устрашения комаров я чадил кубинскую сигару. Сигары в те времена продавались в каждом ларьке и стоили копейки. Когда я повернул горящий бок к земле, раздалось шипение и, пошел дым. Видно, сигару затушил не до конца и сунул в карман, а палатку мы умудрились поставить на болоте.

Когда, наконец, рассвело, оказалось, что мы встали биваком на берегу большой болотной лужи, глубина которой не превышала 30 сантиметров, и кроме головастиков и плавунцов в ней ничего не водилось.

Обратно ехали молча, каждый проклинал себя и всю честную компанию. С тех самых пор напиваться в рыбацких походах я завязал. Это вовсе не значит, что вечером у костра не позволить себе под уху чарку, другую. Стакан водки, выпитый на природе перед сном, прекрасно венчает удачный рыбацкий день и вовсе не приводит к тупому опьянению. В темноте ночи, когда кончаешь ловить, переставая видеть поплавок, уха с чаркой и беседа с рыбаками большое удовольствие. Без таких костров и таких чарок рыбалка стала бы куцей. Но напиваться до дури – значит портить себе охоту, и сводить на нет, все ради чего потрачено столько усилий. Усилий убедить семью и получить отгул, выкроить несколько дней для упоительного хобби, собраться, наконец, как следует, проехать сотни километров… Зачем? Для того чтобы напиться, достаточно позвать собутыльника, спуститься в магазин или открыть холодильник…

Родственники жены – не всегда зло

Теперь о памяти. Не знаю как у других рыбаков, а я отчетливо помню все хоть чем-нибудь замечательные рыбалки. Я не признаю рыбалки зимней. Понимаю, что в ней есть свой азарт и свои радости. Но я должен видеть воду, чувствовать, как она движется, где у нее водовороты и обратные течения, мели и перекаты, где тихие заводи. Очень люблю ловить в быстрых реках, но иногда стеречь леща, карпа или сазана в тихой воде не менее увлекательно.

Конечно, лучше запоминаются крупные трофеи. Но не только уловом замечательно это хобби. Простите за иноземное слово, русский язык не имеет синонима. Хотя считаю, что все остальное в моей жизни хобби, а рыбалка и есть то, ради чего стоит жить.

Я не раз думал, почему кусочек пенопласта, окрашенный в яркий цвет, так завораживает? Или это просто дикарская жадность к добыче, словленной собственными руками? Нет, тогда я не брезговал бы сетью или телевизорами. А мне сеть совершенно не интересна, да и рыба, вытянутая из нее, не кажется такой желанной, словно куплена в магазине. В рыбацкой памяти застревают и совсем мелки штрихи, и целые события связанные с ужением. Иногда и не рассчитываешь, что произойдет чудо, а оно происходит. Иногда едешь на заведомо чудесную ловлю, а приезжаешь пустой и без рыбы и без впечатлений. И еще одна особенность рыбацкой натуры – хочется поделиться. Поделиться с понимающим тебя собеседником. Тоже рыбаком. Другой – не поймет. Случаи, о которых пойдет речь, произошли в моей рыбацкой судьбе в разные годы, и я не стану соблюдать хронологию, потому что для данной темы хронология не имеет ни малейшего значения…

У моей первой жены родственники каким-то образом проживали в Николаеве. Я упросил ее отправиться к ним, в надежде, что смогу по их наводке найти на Буге рыбачьи места и вдоволь поудить разную рыбу. Хотелось выловить такую рыбину, которая не водится в нашей средней полосе.

Милый частный домик в плюще и винограде. Хлебосольный хозяин – редактор местной газеты. Его, только что вернувшийся после армии, сын, дюжий молодец, похожий на Микулу из Гоголя. Сын на днях сыграл свадьбу. Его новобрачная, еще совсем ребенок с голубыми глазками удивленно раскрытыми в мир и хорошенькой головкой, вовсе не приспособленной к мыслительному процессу. Нашу хозяйку, жену редактора, я совершенно не помню. Отсидев положенные три часа за столом, что само по себе является для меня испытанием терпения и воли, я упросил наших любезных хозяев поскорее вывести нас на Буг. Нас привезли к маяку и поселили в домике для отдыха, возле смотрителя. Служитель маяка имел две коровы, что облегчало проблему питания. Коровы это и молоко, и простокваша, и творог, да и само присутствие этих милых и доброжелательных тварей, делает существование надежным и уютным.

В Буге я никогда не рыбачил и не знал, что там водиться. Но всегда возил с собой поплавочную удочку и спиннинг. Знаю, что рыбаки делятся на поплавочников и спиннингистов. Я типичный поплавочник. Блеснить не люблю, но на хищника охочусь с удовольствием. Спиннинг использую как удочку, с большим поплавком и тяжелым грузом. Спиннингом я ловлю хищника на живца. Настоящие спиннингисты гордятся меткостью и точностью заброса. Должен сказать, что живца тоже шныряю изрядно и могу попасть в оконце травы за пятнадцать, двадцать метров. Заброс наживки под берег, не менее сложен, требует особой меткости и глазомера. Кроме того, ловить на живца вовсе не значит бросить крючок с приманкой и ждать поклевки. Но об этом я расскажу в другом месте. На Буге же, мне из спиннинга пришлось делать донку, потому что здесь все ловят на донку. Первая проблема, с которой сталкиваешься в засушливых степных районах – насадка. Добыть червяка в сухом песчаном грунте затея безнадежная. Червей приходится копать в реке. Это довольно хлипкие плоские оранжево – желтые создания. Они легко рвутся, и добыть их труд еще тот. Берешь лопату и по колено в воду. Зачерпнул и на берег. Ком песка разваливается на части, и сразу видишь, есть или нет. Если повезет, и нападешь на место, в одном заходе получишь два три червяка.

В Буге водится много разных пород рыбы. Водится в нем и большой бычок – ротан. Эта рыбка достигает двухсот грамм, весьма прожорлива и нахальна. Ее можно ловить и на резку, – кусочки рыбы. Это я узнал у смотрителя маяка, благо тот совмещал свое смотрение с рыбалкой. С вечера приготовил все. Несколько раз прошелся по берегу, оглядывая широченный Буг. От волнения предстоящей охоты заснуть сразу не удается. Долго ворочаюсь, предвкушая утренний поход. Несколько часов тревожного сна и долгожданный рассвет. В лодке поплавочное удилище, спиннинг, переделанный в донку и снабженный несколькими крючками десятого номера. Червяки в плоской черной коробке с дырочками, приобретенной много лет назад в Москве на Новоконной площади. О знаменитом московском «Птичьем рынке» еще поговорим. Кроме удилищ, на дне лодки подсачек, корзинка с творогом, бутылка молока, в кармане непочатая пачка сигарет. Во время рыбалки очень курится. Не знаю, как уйти от этого вредного занятия, но ничего не могу поделать. В отдельном целлофановом пакете коробок спичек, зажигалка может отказать, кончится газ или вылетит кремень. В последний раз проверяю поклажу, и отпихиваюсь от берега. Огромная река бесшумно плывет навстречу розовым туманом. Накануне, выспросил у своего хозяина, каков рельеф дна. Знаю, что гребу над мелью. Эта мель уходит в глубину песчаной косой и там уже метра два, затем глубины. Меряю дно шестом. Пока мелко. Медленно продвигаюсь в задуманном направлении. Еще вчера, решил, что стану на краю отмели.

Во-первых, на меня не наткнется пароход, во-вторых, конец отмели и начало глубины, излюбленные места кормежки разных рыб. Не знаю, как объяснить это чувство – настоящие рыбаки меня поймут. Даже на незнакомом водоеме, не слишком представляя характер местного рыбьего народа, подспудным, нутряным зрением, находишь место. Опускаю шест, и он не достает дна. Подаю назад. Шест нащупывает крепкий грунт. Бросаю якорь с носа, устанавливаю лодку вдоль конца мели и бросаю второй груз с кормы. Теперь не будет мотать ни течением, ни ветром. Расправляю удилище. Не терпится забросить снасть… Тогда можно затянуться и первой сигаретой. Вот только кину прикормку… Но где она? Ведерко с пареным комбикормом, смешанным с песком я приготовил еще вчера. Мой хозяин любезно показал, где лежат в сарае мешки для коровьего рациона. И теперь в самые волнительные минуты понимаю, что ведерко оставил на берегу. Внутренний голос произносит по адресу собственной персоны весь имеющейся в глубинах памяти джентльменский набор. Ругаться вслух не дает удивительная красота утра. Край солнца только появился и клубящийся туман ползущими клочьями то открывает край светила, то размывает его. Герценовский вопрос – что делать – встает неотвратимо. Возвращаться – плохая примета. Так хорошо поставил лодку. Снова вытаскивать грузы? Но, пересилив сомнения, – без прикорма серьезной рыбалки может и не получиться – решаюсь.

Полчаса потеряно. Прикормка в лодке. Внутренний голос понемногу перестает извлекать ненормативные характеристики в собственный адрес. Снова отыскиваю конец мели. Нахожу его, но не в том месте. Здесь не только кончается мель, но и течение дает обратный ход. Широченный круг, тихая воронка катит струи в радиусе двадцати метров. Такое может лишь присниться в рыбацком сне. Глубина подо мной метра полтора и дальше яма. Снасть уже приготовлена. Наживляю плоских оранжевых червяков и забрасываю поплавочную удочку. Через секунду поклевка. Я еще не успел запалить сигарету. И полное разочарование – обыкновенная плотва. Рыбка граммов на пятьдесят. Где-нибудь на подмосковной Яузе это трофей. Но тут, на далеком мощном Буге, плотвичка выглядит, как насмешка. Вспоминаю советы смотрителя, достаю ножик и разрезаю рыбку на небольшие кусочки. Заряжаю крючки донки и забрасываю снасть в глубину ямы. Пока вожусь с поплавочным удилищем, конец спиннинга начинает нервно дрожать. Хватаю спиннинг – есть. Наматываю катушку. На двух крючках сидят грязно коричневые бычки. Я не знал, что они бывают такие огромные. Жадные пасти не хотят отпускать кусочки плотвы. Первый трофей падает в садок. Забрасываю поплавочную удочку. Снова поклевка, но не быстрая, а с кладкой поплавка. Подлещик, грамм на четыреста. Это уже нечто. Снова забрасываю донку, с теми же кусочками плотицы. Я выдрал их из цепких бычачьих ротиков. За ротики их тут и кличут ротанами. Снова бычки. На этот раз все три. Два больших коричневатых с разводами, а один меньше, но черный, и не такой головастый. Понимаю, что с двумя удилищами, поплавком и донкой не справлюсь. Любовь к поплавку пересиливает. Донку откладываю в сторону. Поплавок тянет течение, он то движется, то тормозит грузом за дно. Поклевка резка, не успеваю заметить. Подсекаю. Что-то очень солидное. Ведет себя не привычно. Тяжело и тупо сопротивляется. Дрожащими руками наматываю обороты на катушке. Через минуту вывожу нечто черно-белое и плоское. Камбала. Рыбина грамм на семьсот, но за счет плоского тела, которым она упирается, ставя его поперек, кажется килограмма на три. Беру подсачком, разглядываю. Какая же красивая тварь. Это совсем не та серая подошва, что мы привыкли видеть в рыбных отделах московских магазинов. Густо черная с коричневым спина, и ослепительно белое брюхо. Маленький ротик так цепко держит крючок, что приходится повозиться, чтобы достать его. Пять бычков, подлещик и камбала минут за пятнадцать ловли. Да Буг, это не Клязьма. Наконец торопливо выкуриваю сигарету и только после этого снова забрасываю. Минуты три поплавок болтается по кругу течения. Потом останавливается. Странно… Это место он проходил несколько раз без задержки. Жду. Ничего. Поплавок словно прилип на месте. Поднимаю удочку, чуть подсекаю, опасаясь зацепа. Снасть бешено рвется вглубь. Чувствую, что на этот раз рыба серьезная, а я даже не успел подсечь путем. Не ожидал поклевки. Рыба выходить из воды не хочет. То затягивает под лодку, то уходит в яму. Беспокоюсь, что она зацепит мне леску за канаты груза. Пока умудряюсь этого не допускать. Но сил у рыбины полно и она не думает подтягиваться к сачку. Чувствую, что рвать нельзя, леска не выдержит. Но подлый рыбацкий азарт заставляет добавить усилие и сразу легкость… Эту гнусную легкость, после длительной борьбы с рыбой знает каждый рыбак. Что простительно новичку, то не прощается опытному мастеру, а я наивно считал себя таковым. Матерюсь и восстанавливаю снасть. От волнения долго маюсь с ушком крючка. Что за рыбу я упустил? На наших водоемах гадать бы не пришлось, а тут, на Буге, когда после обыкновенной плотвы, на крючок садится морская камбала, не знаешь, что и думать. Хоть какую-то информацию могла бы дать поклевка, но поклевки как таковой не было.

Солнце выползло, разгоняя туман. Соседний берег, далекий как в перевернутом бинокле, белеет точками хат. На бугре деревенька. По берегу плакучие ивы. Но мне не до пейзажа. Забрасываю удочку, добавляю подкормки. Поплавок продолжает свой танец. Поклевка следует через минуту. Характерная лещовая. Поплавок приподнимается, ложится, затем привстает и медленно ползет в глубину. Подсекаю. Лещ. Вываживаю за несколько минут. Поднятый он перестает сопротивляться. Красивый, золотистый, кило на полтора. Кладу его в садок и долго тру руки о штанины. Слизь у леща особенная. Руки липнут. Штаны не лучшее, что есть на свете для вытирания рук, но тряпку я не взял. Следующий час лещи и подлещики клюют не переставая. Один возле двух кило, остальные около килограмма и меньше. Садок уже тяжело поднимать. Но не оставляет азарт снова получить упущенную рыбу. Та по руке не меньше трех, четырех кило. Клев леща внезапно кончается. Бросаю подкормку. Поклевки больше не мешают выкурить сигарету. Проходит минут пятнадцать, и поплавок продолжает болтаться в водовороте без всяких признаков жизни. Начинаю расслабляться и оглядывать пейзаж. Где-то за маяком затарахтел трактор. По Бугу потянулись самоходные баржи река-море. Расслабуха на рыбалке опасна. Поплавок ныряет вглубь, без колебаний. Так берет щука на живца. Подсекаю, и снова замирает сердце. Противник в глубине что надо. По повадке чувствую, что это мой старый знакомый. Но теперь я хладнокровен. Я готов побороться и не спешить. Мы пробуем друг друга, чьи нервы окажутся крепче. Рыбалка и так удалась. В садке килограммов двенадцать рыбы. Что с ней делать не понятно. С женой мы столько съесть не сможем, а нашего хозяина рыбой не удивишь. Стараюсь не давать слабины в леске. Рыба рвется под лодку, затем в яму. Это продолжается пять, десять, пятнадцать раз.

Понемногу зверюга устает. Но стоит мне подвести ее к полуметру от кромки воды, снова рвется в глубину. Чертов зверь. Вот он. Голавль. Рыбина килограмма на два не больше, а какая силища. Думал килограмм шесть выну. Беру его сачком, он уже готов, лежит на боку, показав светлое брюхо и кроваво красный нижний плавник. Красавец. Не могу положить в садок, вдоволь не налюбовавшись. Снова дрожь в руках, достаю сигарету. Все, больше сегодня ловить нельзя. Пропадет вкус. Такая великолепная точка должна стать последней. Теперь можно и расслабиться. Возле нашего маяка какие-то люди. Хозяин заводит машину, они садятся и уезжают.

Медленно шевеля веслами, плыву к берегу. Удовлетворение от такой охоты можно сравнить лишь с чувством удачно законченной книги. Эта рыбалка ляжет веселой памятью в рыбацкую копилку. Многое забудется за годы, а черно-белая камбала и последний голавль, словленный на Буге, запомнятся до конца дней.

Партийный карп на буковине

Как появляется география рыбацких путешествий? Наверное, по-разному. Это зависит и от характера рыбака, и от его рода занятий. У меня случались самые неожиданные встречи и от них возникали новые маршруты. Я вдруг попадал в места, о которых не имел понятия. Однажды в Москве, сев в такси, я ехал в Переделкино, неожиданно разговорились. Добродушный водитель, оказался родом из Черновцов. Слово за слово – рыбак рыбака видит издалека. Таксист, став москвичом, сохранил в душе тоску по родным местам, которые с годами еще и идеализировал.

– Рыбалка на Буковине, это тебе скажу, рыбалка. Я выловил короба на десять кило, когда в прошлом году ездил на родину в отпуск.

Я, конечно, развесил уши. Приехав в Переделкино, мы еще полчаса сидели в машине, дабы счетчик считал в те годы копейки, а беседа на рыбацкую тему была мне куда дороже. Кончилась встреча тем, что я записал московский телефон водителя, адрес его брата в Черновцах и пригласил моего нового знакомого со мной отобедать. Таксист был на линии и еще не набрал план. Московские таксисты во времена развитого социализма должны были рублей двести привезти в парк и еще что-то положить себе в карман. Немалая толика уходила мелким начальникам и диспетчерам, подкармливать приходилось и механика и сменного мастера. Мой новый знакомый, поэтому, пообедать со мной не смог и больше я его никогда не видел. Прошел год или два, я с режиссером готовил сценарий для Ташкентской студии. Работать мы решили на Эльбрусе, в доме моего отца, заядлого горного лыжника и страстного фаната гор. Летом его дом пустовал за отсутствием снега, и я пригласил туда режиссера. Кроме него, я приволок и своего тбилисского друга, который должен был по ходу жизни обучать меня английскому. Я готовился в заграничное турне и нуждался в языке. За режиссером увязалась некая ташкентская дама, приписанная к картине в качестве редактора. Даму звали Ириной, и осталась она у меня в памяти благодаря тому, что требовала написания слова Аллах с маленькой буквы. Не по причине атеизма, а от безграмотности. Был я молод, самоуверен, и любил компании. Мой тбилисский приятель привез с собой невесту балеринку. Тогда она была просто его девушкой, а невестой стала в процессе путешествия. Они живут до сих пор, и, кажется счастливы. И так, режиссер, дама редактор, тбилисский друг с девушкой и еще, в качестве лирического дополнения, моя приятельница Наташа. Этой веселой компанией мы оказались в поселке Терскол Кабардино-Балкарской АЭССР, в пустом доме моего батюшки. Из окна дома в безоблачную погоду виднелись обе главы белоснежного великана Эльбруса, и было не жарко, что после Ташкента казалось раем. До обеда мы с режиссером честно сидели за сценарием, а по вечерам предавались всяческому веселью, не брезговали и Бахусом.

Я не любитель горных лыж, и к стыду рода носящего фамилию одного из горнолыжных корифеев державы, кататься на них не умею, Батюшка не раз пытался меня вовлечь, но очереди на канатных дорогах плюс невероятная скученность народа возле трасс, меня раздражали, и папаньке пришлось смириться. И потом, рыбак – это уже образ жизни. Изменять рыбалке я не хотел.

Днем, если сценарий заходил в тупик, мы с тбилисским другом нанимали местных лошаденок и объезжали окрестность. Особенность четвероногого транспорта заключалось в его необычном упрямстве. Лошадки не желали сворачивать с троп привычных маршрутов и возили седоков от шашлычной, до шашлычной. Сдвинуть их в сторону никакой возможности не было. Не помогали не ласки, ни поощрения сахаром, ни угрозы кнута. Пришлось смириться и трусить от шашлычной Азау, до кафе возле канатки Чегета. Но нас это не угнетало, поскольку пейзажи были восхитительны, и каждое облачко или тучка изменяли их до неузнаваемости.

Если не считать даму редакторшу, она в нашу компанию не вписывалась, за десять дней совместной горной жизни мы так сладили наш быт, что, закончив сценарий, не хотели расставаться. Решили продолжить отдых совместным путешествием. При раздумьях о маршруте, я вспомнил московского таксиста и его брата в Черновцах. Девушка тбилисского друга, балерина, должна была отметиться в театре, чтобы не упустить зимних ролей в грядущим сезоне. Мы договорились, что она к нам присоединиться в Черновцах но, поскольку не знали, где остановимся, условились общаться через центральный узел связи.

К всеобщему удовольствию, дама редактор сошла, к родственникам в Ростове. Тепло попрощавшись с ней на перроне, мы отплясали дикий танец радости и поехали дальше.

На Западной Украине мне раньше бывать не доводилось, и я до сих пор не перестаю радоваться своему бездумному экспромту. С годами способность к подобным поступкам утрачиваешь. Черновцы, к моему удивлению, имели вовсе не провинциальный, сильно ополяченный шарм. И поляков в них и вправду, было много. Пред нами случилось с польскими путешественниками курьезное приключение, и мы слышали о нем неоднократно. Молодая пара катила в машине с домиком прицепом. Ночью на трассе, муж остановился и, открыв капот, проверил уровень масла в двигателе. Его молодая супруга, спавшая в домике, ощутила остановку и в чем мать родила, а дело было ночью, вышла до кустиков. Поляк не предполагавший об отлучке суженной, закрыл капот и продолжил путь. Молодая панночка, облегчившись, с ужасом обнаружила себя голой на совершенно пустой трассе. К счастью, деревенька оказалась не очень далеко. Панночка постучалась и, сильно напугав семейство хаты, получила приют и рубище в качестве одежды.

Язык Буковины схож с польским, и женщина кое-как смогла объяснить свое положение. Тем временем муж, утомившись у руля, решил отдохнуть и, войдя в домик-прицеп, обнаружил отсутствие супруги. Путем дедуктивных размышлений, сообразительный шляхтич понял, что случилось, но не вспомнил место своей остановки. В работе по воссоединению семьи из братской Польши приняло участие огромное количество самых разных людей, и история закончилась хэппи-эндом.

В Черновцах, европейском с готическим налетом городке, мы без труда разыскали брата таксиста, и тот конвейером дружеских связей, поселил нас на прудах в охотничьем доме, принадлежавшем партийным тузам Буковины. Домик стоял километрах в тринадцати от города, имел несколько комнат увешанных рогами, холодильник, много диванов и своим балконом выходил на каскад прудиков. Налет своеобразного партийного шика казался нам необычайно комичным, а прудики скорее декоративными. Рано утром я взял удочку и вышел на разведку. Червяков в сухой пыли разыскать мне не удалось. Зная, что карась, а присутствие его в водоеме наблюдалось невооруженным глазом, не откажется от хлебной приманки, я сделал из хлеба нечто вроде массы, и забросил нехитрую снасть с бережка. Через минуту я вынул карасика размером с ладонь. Улов заставил меня развеселиться. Проехать столько верст, для такого скромного трофея, мне показалось смешным. Следующий заброс доказал, что я не прав. Поплавок ушел под воду, а спуск и глубина прудика, где я начал ловлю не превышал метра. Я подсек. В результате что-то без всяких усилий, не напрягаясь, оборвало мою леску. Я перестал веселиться, ручонки мои затряслись. Я снова нацепил мякиш и закинул удочку. Карасик с ладошку ни заставил себя упрашивать, но я уже не расслаблялся. Компания продолжала спать, поскольку раннее утро, время рыбака, а рыбаком в компании числился я один. Сторож домика, поселив нас, с удовольствием отбыл в город, а никого другого в радиусе десяти километрах я не видел.

К одиннадцати часам натаскал ведро карасиков. Все они, как близнецы были одного размера и мерцали золотом бочков. Закончив с рыбалкой, я бросил остаток хлеба в пруд, и уже хотел отправиться будить компанию и требовать помощи в зачистке улова, как замер пораженный. Плавающий кусок хлеба внезапно исчез. Причем, не растащенный стайкой карасиков, а одним махом. Огромный круглый рот засосал ломоть, оставив на воде легкие расходящиеся круги. Я побежал в дом, отломал корку хлеба, привязал к концу снасти несколько мелких крючков и, сняв груз, направился обратно к прудику. Забросил хлеб без груза, и он поплыл слабо гонимый ветерком. Прождав, я снова сменил хлеб, и снова забросил, поскольку старый намок и начал притопляться. Я, конечно, сообразил, что гигантский, круглый рот может принадлежать только карпу. Но обладатель такого ротика обязан был весить больше десяти килограммов.

Напрасно друзья и дама сердца требовали моего участия в застольях и беседах. От пруда, стойко вынося остракизм компании, я не отходил целый день. Должен сказать, что мой соавтор по написанию сценария, режиссер, Владимир Сергеевич Иогельсен (увы, его уже нет в живых) человек необычайной судьбы и большой мастер, как бы теперь сказали, приколов. Он был на много старше меня. Учился в довоенном Ленинграде вместе с такими корифеями, как режиссер Борис Равенских, артист Аркадий Райкин, и единственный из живущих ныне Никита Богословский. Страсть последнего к розыгрышам давно стала легендой. Иогельсен в этом искусстве не очень отставал. Хотя в его судьбе веселого было мало. Оказавшись на гастролях с театром в окруженном немцами Пятигорске, Владимир Сергеевич попал в плен и провел остаток войны в Гамбурге. Там, под бомбами американских союзников, играл пьесы для заключенных в русской труппе вместе с загадочной Ольгой Чеховой. После освобождения Красной армией провел пятнадцать лет в лагерях, уже наших. После смерти вождя народов Владимира Сергеевича выпустили на свободу и дали курс в Ташкентском театральном институте. Пережив блокаду, немецкий плен и наши лагеря, он умудрился сохранить оптимизм и острый наблюдательный глаз режиссера. А мой вид, в носовом платочке вместо панамы, с покрасневшим от чрезмерного загара пузом, и с удочкой в дрожащей руке, повод для издевательств давал. Но ни его уничижительные насмешки в присутствии дамы сердца, ни соблазн холодного пива в тени террасы, ни жаркое настырное солнце не могли оторвать меня от прудика. Часов в шесть вечера я своего дождался. «Рот» взял хлеб и я подсек. Леска не порвалась. Но в долю секунды с треском лопнул пластик удилища и его конец, под моим удивленным взглядом, скрылся в пучине. Затем, в центре пруда огромный карп вылетел на пол метра и, с грохотом разметая фонтаны брызг, ушел под воду. Поплавок и конец удилища я извлек, зайдя по шею, но карпа на леске давно не было. Следующий день я снова дежурил на берегу. Карасики растаскивали мою корку, но ОН больше не появлялся. Через три дня вернулся сторож и поведал, что в этих прудах рыбачить смертным запрещено, и карп здесь вырастает до пятнадцати килограммов. Ловить его можно на жмых. Но если я очень хочу, он возьмет сеть и карп наш. От этого предложения я с возмущением отказался. Победить рыбу таким нечестным способом, мне казалось недостойно.

– Секретарь райкома не рыбак. – Сообщил сторож. Поэтому дальнейшая судьба великана могла сложиться удачно.

Прожив в партийном домике четыре дня, мы поехали на машине брата московского таксиста в Черновцы, и там мой тбилисский друг нашел письмо своей балеринки. Она уже два дня томилась на частной квартире. Встреча друга с возлюбленной навернула слезы на наши глаза. Вечером на террасе охотничьего домика состоялась помолвка, и мы наутро, с трудом свинтив организмы после ночного застолья, отправились в Кишинев. В этом путешествии случилось еще немало всевозможных приключений, но к рыбной теме они отношение не имели, и рассказывать о них я тут воздержусь.

От волжского мата к семейному скандалу

Есть такие кусочки земли, которые почему-то привязывают тебя на много лет. Туда тянет, как домой, и ты начинаешь вить там, пусть временное, но свое гнездо. Таким местом для меня стало озеро Селигер. До Селигера я обживал Волгу. Рыбачил в ближайшей под Москвой Новомелкове, тащился на мешочном рыбинском поезде с Савеловского вокзала до Скнятина. В Скнятине егерем служил мужик Саша вместе с Кантария нацепивший красный флаг над поверженным Рейхстагом. Там, в охотхозяйстве Министерства обороны я наблюдал, как упрямый генерал, с раннего утра краснея, и наливаясь злостью, дергал шнурок своего лодочного движка, а к полудню получил удар и отошел в иной мир. Забирать тело бедняги прибыл военный оркестр.

Генералы там бывали часто. Я это помню, потому, что Саша, строя шалаши для генеральской охоты волновался, какие приедут чины и каких размеров у них живот. Шалаш маскирует стрелка от утки и живот охотника должен в шалаше умещаться.

Долгая привязанность к Волге скорее запомнилась местными жителями, необычайно колоритным и нежным матом. Тот же Саша, переправив меня через реку, поезд останавливается с другой стороны, поднимался в свою деревню. Тяжелый мотор он играючи нес на плече. Возле крыльца стояла заплаканная девочка с хилыми русыми косичками, тонкими кривыми ножками и выразительной соплей в одной ноздре меленького курносого носика. Девочка плакала, потому что не могла открыть дверь.

– Матушка, идтить твою мать. – Обратился к ней Саша, опуская мотор. – Что ж ты тут, бля плачешь? Пошла бы на хер в избу, взяла бы, идтить твою мать каши и бля покушала.

После этого, сказанного проникновенным ласковым тоном утешения, девочка перестала плакать и исполнила совет дедушки. Саша не ограничился только устным наставлением, но еще снял со стены полотенце и нежнейшим образом утер нос ребенку.

Персонажи Волги запомнились надолго. Но о самой рыбалке, о множестве рыбалок рассказать по сути нечего. Были удачные клевные зори, были пустые, но ничего острого не запомнилось.

На Селигер же я попал случайно. Имел два свободных дня, сел в машину и поехал. Я только закончил ремонт квартиры. Шел семьдесят восьмой год. Ремонт требовал в те времена не только финансовых затрат, но и огромных связей, что тогда именовалось блатом. Завмаги получали министерские почести, на них только не молились. Ложи большого театра, злачные выставки, банкеты и юбилеи знаменитостей были для них раскрыты настежь. Достать приличную плитку, кухонную мебель или обои можно было только с черного хода в качестве милости этих всесильных господ. Пришлось дружить с этим народом и мне. Жена требовала комфорта и я, наступив на горло своей Музе и своей Лени, совершил этот подвиг. Естественно, что пару дней я имел в качестве награды. Супруга никуда ехать не желала, она обживала ремонт. Часа за три с половиной я добрался до Осташкова. С Ленинградки от Торжка, который так часто посещал Александр Сергеевич Пушкин, и где советовал кушать пожарские котлеты, ровная бетонка тянется к Селигеру и заканчивается в Осташкове. Городок этот чрезвычайно мил и уютен. Улыбку вызывает названия улиц. Например, в Осташкове мне запомнился Ленинский проспект. Он тянется примерно с километр и являет собой дорогу крытую битым асфальтом, две грузовые машины на которой, разъезжаются с трудом. По бокам проспекта, стоят высокие, волжского типа избы, с заборами и тесовыми воротами. В магазине уцененных товаров на Ленинском проспекте Осташкова я купил себе роскошную панаму и складной нож, заплатив за все покупки пять рублей.

Осмотрев городок и причал, с которого открывался вид на основную чашу, я вернулся по шоссе несколько километров назад и, не доезжая моста через озеро, повернул направо. Дорога перешла в проселок, проселок в две колеи и эти колеи уперлись в деревню Селище, что на самом берегу озера. Селигер здесь скорее похож на широкую реку. Подъехав к берегу на самый край деревни, я увидел тощего мужика по имени Гриша. Я попросил молока. Мне вынесли и молоко, и краюху хлеба, и картоху, сваренную в мундире, и соленый огурец. Оглядев яства, я намекнул, что это уже закуска… Гриша быстро смекнул и ответил:

– Сбегаю.

– Если оставишь ночевать – беги. – Согласился я, понимая, что за руль сесть уже не смогу, а уезжать, не порыбачив, мне вовсе не хотелось. Так я познакомился с Гришкой, его женой Верой, сыновьями Колей, Петей и дочкой Наташкой. Сыновьям и дочке было девять, одиннадцать и двенадцать. Позже, я пронаблюдал, как Наташка вышла замуж, а Петька с Колей уехал после армии в Ленинград, и, женившись там, устроились работать в порту. К родителям на Селигер они наведывались летом, Петя важно раскуривал капитанскую трубку, а Коля слушал в наушниках шлягеры. Не могу не поделиться тут своим весьма поучительным наблюдением. Гришка пил, что само по себе на Руси не диковина. Пил он загульно, запоями, доводя себя до крайней степени свинства. По всему такое поведение переходит из разряда пьянства в разряд болезни. Я знаю, что вылечить алкаша практически невозможно. Все методы, включая новомодных экстресенсов, обычно ни к чему не приводят. Во всяком случая, я о бросивших пить алкаголиках байки слыхал, но на личном опыте всегда убеждался в обратном. Какого же было мое удивление, когда, посетив семью через много лет, я узнал, что Гриша в рот не берет спиртного. Причем не год, не два, а почти десять.

По приезде, я по обыкновению достаю бутылку и, подмигнув хозяину, приглашаю его разделить радость встречи. А тут чудо! Вместо того, чтобы выдать идиотскую улыбочку и быстро воспользоваться приглашением, Гриша опасливо оглядывается, и с криком: «Ты чего, не знаешь!? Не пью я!» – быстро удаляется.

Причина оказалась проста. Сыновья выросли. Однажды, приехав уже со своими чадами в отпуск, они застали папаню в подзаборной луже, и жестоко его выпороли. А на другой день вызвали протрезвевшего родителя для резюме и сообщили, что если Гриша позволит себе еще хоть раз опозорить их гордую фамилию Гореловых, они папаню пришибут до смерти. И Гриша завязал. Вот тогда я и понял, что существует радикальное средство против национальной беды.

Но это все было потом, а в тот день я выпил с Гришей водки, закусил огурцами с творогом, да и поплыл на свою первую рыбалку на Селигере. Я настроился на леща, поскольку давно и много слышал о нем от рыбаков, залипших к Селигеру.

К Селигеру именно залипаешь. Он засасывает, и не сразу разберешься чем. Либо очарованием городка Осташков, либо уютными заливчиками и протоками, при наличии огромной водной чаши, может быть людьми, а возможно всем этим вместе взятым. Уж больно настоящая тут Русь. Недаром главная река державы берет в этих местах свое начало.

Предвидя добротного леща, я зарядил крепкую леску. Красных навозных червяков нашел в избытке за скотным сараем. Комбикорм у Гореловых в хозяйстве тоже имелся. Намешав прикормки, я стащил лодку на воду и, погрузив в нее все необходимое, отпихнулся от берега. Время шло к вечеру. Озеро, поросшее камышом, то расширялось, то сужалось. Я плыл на своем надувном катамаране, которым очень гордился. Американская лодка, фирмы НАУТИЛСПОРТ легко несла небольшой моторчик по кличке «САЛЮТ». Я облюбовал заводь и уткнулся носом в камыши. Заводь меня приманила травяными зарослями, и я примостился недалеко от края травы, зная, что лещ такие места уважает. Бросив подкормку, не спеша, размотал два удилища, раздвинул перископы, привязал поплавки, надел грузики. Обстоятельно отладил заглубление поплавка. Я ловлю на скользящий поплавок, просовывая леску только в одном месте, в ушко. Многие пропускают ее в два отверстия. Через два в том случае, если налипнут водоросли, или другой мусор, леска часто застревает и груз идет ко дну рывками. Если в водоеме много верхоплавающей сорной рыбы, наживка может быть съедена, не добравшись до глубины. Обычно все эти приготовления я делаю дома, но в этот раз, не зная, что и где стану ловить, от предварительной подготовки отказался. Вертлявых, красных червяков я забросил одного на дно, другого рядом с дном. Оба поплавка пошли вглубь одновременно. Я схватил одну удочку, затем другую. Добычей оказались два окунька, немного больше коробки со спичками каждый. Мне это не понравилось. Во-первых, я настроился на леща и бросил подкормку, во-вторых, прекрасных вертлявых червяков с оранжевыми прожилками я имел не так уж много. Окуньков, поначалу я не выбросил, а положил в ведерко, вспомнив о наглом рыжем коте в Гришином хозяйстве, который за время нашей трапезы выказывал мне всяческие знаки внимания. Лез на колени, терся о брючины, и вел откровенный подхалимаж. Но количество рыбешек казалось бесконечным, я решил, что ужин для наглого котищи становится слишком обильным. и начал отпускать окуньков обратно. Наконец наступила пауза в их клеве и я полез в карман за сигаретами. Но закурить не успел. Правый поплавок прилег, потрогал концом воду, как трогает ее стрекоза попкой, и плавно попер вглубь. В первый раз на Селигере я намочил подсачек. Это очень приятный для рыбака момент. Подлещик тянул граммов на шестьсот. Для четырех часов езды от нашего столичного мегаполиса, где в радиусе полутора сотен километров загажено, или отравлено почти все живое, это добыча. Следующий подлещик оказался мельче. Граммов на триста. Таких я вытянул с пяток. Потом взял лещ. Это была уже рыба. На взгляд килограмма полтора или немного больше. В садке он стал быстро краснеть. Бока его позолотились. Клев оборвался внезапно. Я подбросил еще подкормки. Солнце шло к лесу. Рыбачить оставалось не больше часа. Я боялся в темноте не найти Гришкин, заросший камышом причал. Ведь эти места я осваивал впервые.

Поплавок прыгнул неожиданно и резко. Я подсек. Удилище согнулось в дугу. Рыба не ходила кругами на вытянутой леске, а тянула как лебедка. Я не смог с ней справиться. Крючок был оборван. Я осмотрел снасть, прекрасная японская леска, превратилась в спираль или пружину. Я никогда не видел такого. Кто же это мог быть?

Конечно угорь. Я вспомнил, что на Селигере его ловят. Но ловят на переметы ночью. Перемет, крючков на сто, ставится затемно, чтобы мелочь не сбила червяка. Ночью мелочь спит.

Я привязал крючок, и не успел затянуть третий узел, как поплавок другой удочки нырнул. Подсекаю, та же тяжесть. В тот первый вечер я вытащил трех угрей. Один из них весил больше кило. Когда я пытался вынуть крючок из его железной губы, угорь уцепился хвостом, как ногой за дощечку в деревянном настиле лодки. Моя надувная лодка имела сборный, красного дерева пол. Угорь потянул хвостом и вырвал леску из крючка. Невероятной силы рыба. Но это было не последнее и далеко не худшее зло, сотворенное этой тварью.

На пристани меня ждали Гриша и кот Васька. Рыжий бандит с урчанием принялся за окуньков, отогнав миловидную черно-белую Мурку. Мурку пришлось кормить в стороне. Гриша истопил баню и ждал меня париться. Если дом Гореловых находился почти на берегу, то банька торчала в поле метров за триста от воды. Таскать туда ведрами воду стоило немалых усилий. Банька топилась по черному. Пока я норовил миновать голым задом соприкосновения со слоем сажи, Гришка пояснил, что баня осталась от их отца, дом которого находился тут же. Дом, оправдывая фамилию рода, сгорел, а банька осталась. Не строить же другую, раз есть?

Я этот разговор запомнил. Через год на берегу, прямо возле мостков стоял странный домик. Одна его половина предназначалась для семейной бани Гореловых, а в другой имелась моя личная опочивальня. Высокая кровать, что соорудили столяры из театра им. Образцова, позволяла лежа наблюдать в окна зеркальную гладь вод озера. Но домик я построил через год, а первый раз спал в маленьком шалашике, в котором игрались дети хозяев. Потеснив тряпичных кукол, я устроил свой надувной матрас и, спросив марлю, перегородил комариному воинству доступ к собственному телу. Гриша и Вера предлагали перинную кровать с шишечками в доме, но, глотнув спертого, от времен постройки непроветриваемого воздуха, я вежливо отказался. Угри мои были посажены в металлический садок с мелкой сеткой и опущены в воду. Из любого другого они бы смылись.

Рассветным утром, копаясь на берегу с лодкой, подкачивал ее после прохладной ночи, я заметил сутулого мужичка с ленинской лысинкой, бредущего к соседним мосткам. Он волок удилища из ободранных и просушенных орешин. Такими удилищами городские давно уже не ловят. «Ленин» вычерпал из своей плоскодонки березовым черпаком воду и подошел ко мне. Оглядев мой «НАУТИЛСПОРТ», он уважительно поздоровался и спросил:

– Рыбачить?

По тем предметам, что виднелись в моей надувной лодке ответ и так был ясен. Я понял, что «Ильич» желает беседы, и с удовольствием его поддержал в этом желании. «Ленина» звали Пантелимонычем, и он сильно жаловался, что теперь рыбы мало и не та, а раньше было много и той. Я, имея в садке килограммов шесть вчерашнего улова, не слишком поверил старику. Но, увы, он оказался прав. И причиной грустного явления явилось вовсе не доброе старое время, а подлая рыбацкая артель и ее гнусный кораблик. Эта артель электрической сеткой с мельчайшей ячейкой раз в месяц выгребала из всех закоулков Селигера все живое. Угри шли к барскому кремлевскому столу, а мелочь паковалась в ящики, и свозилась на утиную птицефабрику. Чем объяснить такой варварский подход к собственному водоему, я не знаю. Возможно, спецификой русского характера. Через десяток лет поймать кроме пятидесяти или в лучшем случае стограммовых подлещиков на Селигере стало удачей. Это одна из причин, что я перестал там бывать.

Пателемоныч, как я потом узнал, не без основания, слыл лучшим добытчиком рыбы во всей округе. Он, на своей дырявой плоскодонке, дальше ста метров от берега не отплывал. Когда я вернулся с первой Селигеровской зорьки, в его садке оказалось десяток лещей не менее полутора кило, а один был не меньше трех. Я же в то утро добыл десяток подлещиков не дотянувших до килограмма и еще одного угря, что вызвало завистливое удивление даже у Пантелемоныча. Днем я покатался по озеру на моторе, оглядывая места для будущих рыбалок, а к десяти вечера уже подъезжал к Москве. Живые угри во влажной мешковине доехали в полном здравии. Я показал жене мешок и вывалил змеевидных рыб в ведро с водой.

– Зачем ты притащил в дом змей, – закричала моя женушка. Я гордо пережил отсутствие восторга супруги, поставил ведро с угрями на кухню и пошел в ванную.

Наслаждаясь душем, я снова услышал крик любимой, но уже с нотками ужаса. Выскочив намыленным из ванны, я застал бледную жену стоящей на нашем супружеском ложе в туфлях.

– В чем дело? – испугался я.

– Их там нет! – крикнула женщина и указала перстом в сторону кухни.

Я отправился в указанном направлении и заглянул в ведро. Угри исчезли. Мы вместе обшарили всю квартиру. Беглецов нигде не было. Потом я залез под только что установленную мойку, и обнаружил плотное кольцо из змееподобных тел. Вытаскивая угрей, я пошевелил сантехнику, и ночью нас разбудил крик уже за дверью. Оказывается, вытягивая рыбу, я что-то нарушил в трубах, и нижняя квартира оказалась залитой. Угри обошлись мне дорого. Ремонт нижних соседей пришлось оплатить. С тех пор я живых угрей домой не привозил, а заставлял Гришку коптить их на берегу. Но эта первая рыбалка на Селигере привязала меня к озеру на много лет.

Пусть сильнее грянет буря, когда я в тепле и под крышей.

Немало разного случалось со мной на Селигере. Он одаривал не только спокойным и комфортным ужением. Однажды я на своей надувной лодке совершил путешествие через Очаков, пересек большую чашу и остановился на острове с монастырем и милой деревенькой. Пожилые пенсионеры Иван и Серафима предоставили мне свою терраску для ночлега. На острове я собирался пробыть трое суток. К концу третьего, дня меня ждал товарищ, чтобы забрать на своей машине. Ехать в Москву с лодкой, мотором и снастями поездом, тяжело и хлопотно. Для того, чтобы попасть на свидание с ним вовремя, я должен был пересечь основную чашу. Моя машина стояла в ремонте и любезность товарища меня очень устраивала. Ловил я в тот раз не много. Однажды вытащил на зимнюю мормышку двухкилограммового леща из глубокой ямы, но больше времени проводил, разглядывая новые места, и пописывал этюды. Фотографировать я не люблю, поэтому, чтобы сохранить память о местах полюбившихся, берусь за кисть. Утром третьего дня проснулся от гула. На часах около шести, но рассветать, не собиралось. Гул шел от Селигера. Шквальный ветер бросал на берег пенные брызги. Плыть на моем кораблике в такую погоду я не предполагал. Но товарищ специально пропилит из Москвы около трехсот верст, а я не явлюсь. Очень скверно получится. Я решил плыть. Серафима с Иваном долго меня отговаривали, но поняв, что я упрям и не поддаюсь резонам, отстали. Я упаковал документы в целлофан, заправил бачок моего «салютика» смесью бензина с маслом, и в десять часов утра кое-как отпихнулся от мостков причала. «Салют» жалобно завыл и потянул в озеро. Селигер бушевал по-настоящему, волны путались и крутили. Очень трудно было держать лодку носом к волне. Через минуту я промок. Сидел я на канистре с бензином, который надо доливать по ходу, поскольку на семь километров бачка не хватает. Постепенно моя резиновая посудина, начерпывая бортами, стала набирать воду. Но держалась на волне она молодцом, точно утка. Американцы дело знают. Я проверял лодку, наполнив ее водой. Став плавучей ванной, она все равно меня удержала, да еще не одного. Зная это, потонуть, не боялся. Идти пришлось против ветра. Слабый моторчик надрывался. Временами я не понимал, стою я на месте, или все же двигаюсь. Тучи поднялись. Они неслись над головой с бешеной скоростью. Иногда, в рваных дырах, проглядывало солнце. Но от этого пейзаж выглядел еще злее. Самым тяжелым испытанием оказалась заправка горючим. Я имел воронку и пытался через нее наполнить бочок, но ветер рвал бензин, не давая ему течь. Половину, как ни грустно признаться, я пролил мимо в лодку, и не малую толику в озеро. Это был единственный случай, когда я нанес вред водоему. Дозаправляться пришлось дважды. Пока я пытался влить смесь в бочок «салютика» ветер злобно гнал меня обратно. Я шкурой чувствовал, как вырванные у Селигера метры он отнимает у меня назад. Плыл я часа четыре и еще не видел Осташкова. Значит, дотянул только до середины чаши. Очень хотелось курить. Но вынуть сигарету, значит намочить ее. Зажигалка, на таком ветру бесполезна, спичка тем более. Кроме того, я сильно полил вокруг бензиновой смесью, и искра могла дать вспышку. Правда, это опасение, скорее всего, неосновательно. Вода заливала все. Я промок до нитки. Дождевик пришлось снять, капюшон и плащ парашютили и создавали лишнее сопротивление. От воды плохо видели глаза. На момент пришла мысль, что Селигер меня прикончит, но тут показался Осташков. Он мучительно медленно вырастал на горизонте, но один его вид вселил уверенность и прогнал упаднические мысли. Красный «жигуленок» моего товарища я заметил издалека. Удивительное чувство победы охватило меня. Последние десятки метров я прошел, как на параде, с приспущенной в воду задницей (в лодке ее скопилось вдоволь) и с гордо поднятой головой.

Уже в машине, раздетый и укутанный в плед, с бутылкой армянского коньяка в руке, предусмотрительно приобретенной товарищем в осташковском гастрономе, я млел от дивного чувства преодоления стихии. По сути, я совершил глупость, но почему такая радость именно оттого, что я ее совершил?!

На другой день в Москву пришла телеграмма с острова. Иван и Серафима просили сообщить, жив ли я? В тот ураган на озере затонуло семь «казанок» и девять человек погибло. Перечитав два раза телеграмму, я подумал, что не прав Алексей Максимович Пешков. Буря, может явление и впечатляющее, но наблюдать ее приятнее из окна теплого и крепкого дома.

Преодолевая склероз и время

Вспоминая водоемы, на которых в прошедшие годы пришлось рыбачить, невольно воспринимаешь свой возраст, как мешок за плечами. Если в нем порыться, можно извлечь немало любопытного. Мне пятьдесят восемь. Из них я, наверное, пятьдесят два с удочкой. Первого пескаря поймал в речке Сходня шестилетним господином. Но это событие в памяти размыло. До сих пор помню другой эпизод из тех доисторических времен. Над сходненским оврагом нависла тучка. Основная часть неба чистая и голубая, но тучка приближается. Молодой мужик, а может быть, подросток, на меня тогда и пятнадцатилетний производил впечатление взрослого, пришел на берег и распутал свою удочку. Вскоре пошел дождь. Но туча солнца не спрятала, и струи дождя сверкали в солнечных лучах. Парень забросил снасть в быстрое течение и сразу поймал пескаря, за пескарем, подуста, потом голавля. Что ни заброс, то поклевка. Я стоял, разинув рот в прямом смысле, и следил за каждым его движением. Года через три и сам наловчился.

В Подрезкове жила моя бабушка. Репрессированную бабушку, после амнистии, в Москву не пускали, но дали возможность жить на собственной даче, оставив за ней две комнатки на втором этаже. Дача была старая, барская, комнат там было много. В те доисторические пятидесятые годы, дачная станция Подрезково по Октябрьской железке, считалась не ближним Подмосковьем. Москва кончалась на месте нынешней погорелой останкинской телевизионной вышки. Дальше шли пригороды. Канал и Химки находились, по тогдашним понятием, далеко за городом. Там строили дачи. Электричек еще не водилось. Дачников развозил паровичок. Платформы на станциях были низкие, и мне в мои шесть лет забираться в вагон всегда было волнительно. Почему-то больше всего запомнились поездки в Подрезково с неродным дедом Василием Алексеевичем, которого я звал деда Вася. Василий Алексеевич садился в вагон для курящих. В дачном поезде один вагон предназначался курильщикам. Там дед доставал портсигар, извлекал из него плоскую сигарету, типа «Примы», резал ее на две части. Одну часть убирал обратно, а второю засовывал в мундштук. Так он сидел довольно долго, потом закуривал. Окна в вагонах открывались, но помимо свежего воздуха, туда затягивало паровозный дым. В вагоне, кроме вони от курильщиков, еще пахло паровозной гарью. Запомнилась висевшая на лавке рядом с дедом, неизменная авоська с продуктами. Снедь возилась на дачу из Москвы. Как я уже отметил, на даче бабушки, хозяйка которой она была до красного переворота, имелось десять комнат. После конфискации в них поселили несколько семей, среди которых была семья школьного учителя физики. Имени его я, конечно, не помню, но прекрасно помню, что он был заядлый рыбак. Заметив мое сильное увлечение рыбацким делом, учитель однажды взял меня с собой. Если река Сходня текла рядом, в овраге, то до Клязьмы надо было топать километра три. Сначала до Ленинградского шоссе и деревни Черкизово, затем, перейти шоссе и дальше в сторону нынешнего аэропорта Шереметьева. Никакого аэропорта в те времена там не было и в помине. Самолеты летали с аэродрома в Тушино. Но поляны и перелески сохранились до сегодняшнего дня. Конечно, сильно порубленные и потесненные дачными «товариществами», но загаженные не до конца, чему «виной» зона аэродрома. Клязьма там течет и сегодня, но есть ли в ней рыба, предполагать опасаюсь.

Свой детский поход на Клязьму с рыбаком учителем, помню подробно. На берег мы вышли на закате. Солнышко висело низко, и до сумерек оставалось часа полтора. Учитель насадил червяка и забросил. Я внимательно отследил за его манипуляциями и постарался повторить. Первого окуня он поймал через минуту. Мне тоже окунь попался минут через пять. Скоро я понял глубину и приноровился к течению. Окуней в тот раз я словил штук двадцать, учитель в два раза больше. В те времена места вокруг нынешнего Шереметьева оставались дикими. Рыбаков на Клязьме было мало, а окуней тьма. На следующий день я путешествие на речку повторил самостоятельно. Урок умелого рыбака сильно подвинул мое рыбацкое обучение.

Лет двенадцати от роду, я рыбачил на красивейшей подмосковной речке с лирическим названием Вологуша. Эта речка течет внизу Парамоновских оврагов, недалеко от станции Турист Савеловской железной дороги. Мать снимала избу под дачу в деревне Григоркове, что в двух с половиной километров от речки. Каждый день, взяв ломоть хлеба и кусков десять сахара, отправлялся я туда на рыбалку. Ловил и приносил домой красноперку, голавликов и пескарей. С бугра, если смотреть на Вологушу, можно было наблюдать, как полукилограммовые голавли замерли у самого верха. Они держались в метрах пяти от переката и ждали, что приплывет к ним в пасть. Крупные мне не попадались, но мелких я наловчился ловить на слепней. Пускал слепня по течению без поплавка и смотрел, когда он очутится в пасти у голавля. На Вологуше я поймал свою первую крупную рыбу. Ей тоже оказался голавль. Я ловил пескарей, и забросил червяка в водоворот. Вода под прибрежными кустами пенилась и кипела. Там и взял голавль. Я вытянул его на камешки плоского берега. Детское сердечко от рыбацкого восторга долго колотилось. Не передать, с какой гордостью я нес свою добычу домой. В той же самой деревеньке Григорково помню и свое первое браконьерство. В те дохрущевские времена, сразу после смерти Сталина, деревня начала оживать. Маленков, которого старые крестьяне до сих пор считают благодетелем, снял страшные налоги и вернул паспорта. Огромных, придуманных Хрущевом, колхозов-монстров еще не сотворили. Были колхозы деревни. Имелся колхоз и в деревеньке Григорково. Хрущевские перемены пришлись как раз на мое дачное детство. Мне было лет двенадцать, когда Григорково слили еще с десятком деревень. Председатели сменяли один другого, но за время своего короткого правления, кроме воровства, каждый что-нибудь выдумывал. До сих пор помню фамилию Сметанин. О нем григорковцы говорили «наворовал себе на дом и ушел». Этот самый Сметанин решил возле нашей деревни запрудить ручей, что тек внизу. Запрудить и развести в нем карпов. Запруду соорудили и запустили малька. На второй год плотину прорвало, и двухгодовалые карпята разбрелись по ручью. Ручей образовал маленькие прудики, местные звали их бочагами. Не знаю, уж из каких соображений, но ловить карпят в бочагах строго запрещалось. Ребятам этот запрет только добавлял азарта. Ловил карпов и я. Это были рыбы граммов по триста, все одинаковые и клевали они на червяка отменно. Бабулька, хозяйка избы-дачи, бабка Вера, жарила мой улов с удовольствием. Однажды на меня настучали, и в избу приперся колхозный бригадир с милиционером. Карпы как раз шкворчали на сковородке. Бабка Вера засекла в маленькое избяное окошко надвигающуюся опасность, открыла люк подпола и, сиганув туда, как девочка, спрятала сковородку. Вера была сухенькой старушкой и в деревне имела прозвище «Сухарик». Проверяльщики, хотя запах жареной рыбы унюхали, ушли ни с чем.

Карпы были для меня по тому времени рыбой крупной, но их домашнее происхождение уважение к добыче принижало. Все-таки первой крупной рыбой я по-прежнему считаю голавля с Вологуши.

С того дня прошло почти пятьдесят лет, подмосковные реки из чистых и рыбных превратились в сточные канавы. На удивление, в одной из таких, Пехорке, с горячей, незамерзающей водой и сегодня можно выловить сазана кило за семь. Но съесть его отважится только самоубийца. Хотя на трассе местные жители пытаются всучить карася и сазана проезжающим. Рыба из Пехорки представляет лишь химический интерес на предмет содержания всевозможных несъедобных элементов.

Грустно сознавать, что молодые люди не увидят чистых быстрых рек поблизости от столицы, лесов с ландышами весной и грибами летом, а, заглянув в так называемую лесопарковую зону, найдут там кучи дряни, мусор, пластиковые бутылки и другие следы хама. Такая же картина на берегах живописных подмосковных прудиков. В пруду, например, известного дачного поселка Кратово, я лицезрел, помимо самых разнообразных человеческих отходов, и ржавеющие остовы брошенных легковушек. Мне кажется, что пока наши люди не обретут чувство эстетической брезгливости и не перестанут обитать среди помоек и свалок, никакой президент или государственный строй Руси не поможет.

Встреча с морским волком

Рыбалить на быстрых реках очень интересно. Начинал я эту охоту с той же ошибки, что очевидно, свойственна всем начинающим. Я пытался забросить наживку как можно дальше. Много лет понадобилось мне, прежде чем я освоил ловлю под берегом. Если кто-нибудь еще не пробовал, – рекомендую. Найдите берег, о который бьет течение. Такой берег, обычно, подмыт и идет в воду отвесно. Постарайтесь погнать наживку прямо в берег. Пускай поплавок бьется о стенку берега, или болтается рядом, уверен, поклевка обеспечена. Рыба любит покусывать отвесные берега, искать там корм. И щука редко стоит на гладкой воде. Она, обычно, прячется в прибрежную зелень, высовывая только голову. Проведите живца или малька рядом с такой береговой травкой и щука ваша. На чистой воде с прикормкой берет лишь плотва. Но плотва – дура. Ее только ленивый не поймает. Правда, уха из плотвы, выловленной в чистых речках, удивительно хороша. Щука не так вкусна, зато охота на нее одна из самых завлекательных. Я уже говорил, что не спининнгист, а поплавочник. Даже встреча на кубанских лиманах с великим мастером блесны не совратила меня. И я продолжаю охотиться на нее с живцом. О ловле щуки мне есть, что рассказать, но сперва – о встрече на лиманах.

Я все на той же надувной, только уже не американской – «Наутилспорт» свое отработал и его останки хранятся в моей мастерской – а на югославской, тоже катамаранной и под мотор, но супротив американской она калоша. «Наутилспорт» и под веслами ходил прекрасно, а югославскую против ветра не сдвинешь. Это я хорошо знаю, поскольку пришлось поработать бурлаком. О чем еще расскажу после. Под городом Темрюк начинается разветвление Кубани и уход ее в лиманы. Кубанские лиманы это сложнейший лабиринт водоемов, разделенных узкими протоками. Протоки идут сквозь камыши и тростник вышиной с деревья. По ним плывешь, как по аллеям. В тот день, я не захотел навешивать мотор на свою лодку, в надежде, что стану ловить недалеко от рыбацких домиков. Но погода была тихая, клевать близко рыба не желала, и я незаметно для себя утяпал черти куда, да еще и заблудился в протоках. Внезапно начался ливень. Я метался в поисках дороги назад, когда, злой и промокший, услышал рокот движка. На моторке летели двое.

– Что, борода, промок? – дружелюбно спросил один из них, совершив вокруг меня умопомрачительный вираж.

– Промок, заблудился, сигареты кончились, жрать не взял и вообще… – Ответил я и не успел оглянуться, как меня вместе с лодкой заволокли на борт моторки и через пятнадцать минут я был в своем рыбацком домике. Мои спасители оказались морскими офицерами. Их база находилась рядом с рыбацкими вагончиками, поэтому, переодевшись, я взял пузырь и пошел отдавать долг благодарности. Как звали второго офицера, не помню, но того, который со мной заговорил, звали Степаном. Я это запомнил, потому что и его вид и его рост соответствовали герою михалковского бестселлера. Степан пригласил меня поехать утром с ним за щукой. Я признался, что спиннингист липовый.

– Научу, – ободрил Степан и поведал, что хорошей щуки близко нет. Надо идти минут сорок на моторе и знать куда.

Насчет знать куда, я охотно поверил, поскольку только что заблудился. Степан меня поразил не только своей доброжелательной манерой общения и органическим желанием прийти на помощь. Я знаю немало военных и дружу с ними, а вот военного моряка встретил впервые. Это совершенно особый тип людей. Полная умелость и ловкость в любом деле – готовка еды, уборка, вязка снасти, ориентировка, начитанность – великолепное знание литературной и музыкальной классики. Если представить себе ловкого и умелого интеллигента, что само по себе фантастично, то получится военный моряк.

В пять утра Степан дернул шнурок своего «Вихря», и мы помчались по лиманам. Вел лодку Степан так, как будто мы выступали в шоу. Он лихо входил в протоки, ни разу не коснувшись камыша, делал развороты, от которых у меня захватывало дух, хотя и сам с моторами разными встречался и толк в них знаю. Но это было запредельно. Наконец, Степан заглушил движок, лодка тихо по инерции прошла последнюю протоку и оказалась в очередном лимане. Я взял с собой спиннинг и приладил блесну, но так ни разу и не бросил. Наблюдать, как работает Степан, было гораздо увлекательнее. Примерно с середины лимана, продолговатой чашки метров сто в ширину и метров четыреста в длину, убранную в камыши, как и все чаши лиманов, Степан клал, он именно не бросал блесну, а клал ее будто пальцами, и это метров на двадцать пять. На третий заброс он вынул щуку. Опять же не выудил, а вынул. С точностью часового механизма он подвел ее к лодке, я даже не заметил, как он взял в руки, кода успел подготовить подсачек. Одно движение – и щука в сачке, второе движение – она в лодке. Третье движение – новый заброс.

– Гляди, идет, стерва, рядом с блесной, а не берет… – сказал Степан.

Я ничего не видел, и только, когда моряк поднял блесну, заметил, как щука нырнула в глубину. Она, и вправду, шла за блесной. За час Степан накидал пятнадцать щук. Мы приплыли назад, я и не заметил времени.

– Семь твои, – приказал Степан. Именно приказал.

– Я не ловил, и зачем мне здесь семь щук? – Возразил я.

– Рыбачили вместе, рыба пополам, – тем же тоном отрезал он.

Я понял, что так надо, и взял щук. В деревне я выменял их на яйца и творог. Пока я отлучался в деревню и занимался «бизнесом», Степан уехал. На базе мне сказали, что ему предстоит большое плавание, и скоро в Россию он не вернется. К сожалению, не успел обменяться адресами, и теперь, часто вспоминая встречу с морским офицером, весьма жалею об этом. Имея такого друга, чувствуешь себя на земле гораздо увереннее. Пожалуй, после встречи со Степаном, я до конца понял смысл слова ЗАЩИТНИК. Такой, точно, защитит. Больше Степана я никогда не видел.

Бегом к инфаркту

Если пошла речь о щуке, меня не остановишь. Хочу рассказать еще один «щучий» эпизод, где в роли Степана пришлось быть самому. Дело было, теперь уже в заграничной, Латвии. Километрах в семи от города Цейсис. Это небольшой милый городок со средневековыми улочками, карманным базарчиком и районом частных коттеджей есть озеро Унгури. Это очень глубокая прозрачная чаша, окруженная сосновым бором. Но вернемся в Цейсис. В центре городка, недалеко от старинной крепости, основной городской достопримечательности, есть огромный парковый пруд. Это обстоятельство для моей щучьей рыбалки имело особый смысл. На Унгури я приезжал именно за щукой и ловил ее там на кружки. Кружечная ловля – это моя единственная измена поплавку. Но если пенопластовый кружок считать большим поплавком, то и измены нет. Диаметр озера километров пять. Дальний берег от кемпинга, где я снимал домик, болотистый и поросший травой. Другие берега отвесны, и глубина начинается сразу. Кемпинг открывался на лето, и в нем обитали из года в год одни и те же персонажи. Я несколько раз бывал там и со всеми перезнакомился. Заядлых рыбаков там кроме меня не проживало. Кинооператор документалист из Ленинграда увлекался грибами. Две старые девы из Риги уничтожали ягоду и запасались ей на зиму. Несколько семейств совмещало ягоды и грибы. Был среди живущих московский врач. Он просто вел отдыхательный образ жизни, с утра купание, обтирание, затем с женой и маленьким лопоухим сыном садился в машину и ехал в маленькие окрестные городки по магазинам.

В тот день я ловил удачно. Ветер дул слабый и гнал кружки от кемпинга в болотистый конец чаши. Это самый длинный прогон. За одну ходку можно взять много. Первая поклевка произошла, пока я опускал второй кружок. Я бросился к нему и вытащил щучку грамм на семьсот. Дальше перевороты шли один за другим. Было много сходов, но десяток рыбин я добыл. Самая крупная была на два двести. Крупных я всегда взвешиваю. Два кило это средний размер щуки для Унгури. Тут попадаются и на три и на четыре. Крупнее четырех на Унгуре не ловил. Такое изрядное количество рыбы в кемпинге имело применение, поскольку кроме меня, рыбу никто не поставлял. Я же в качестве добытчика получал приглашение на сладкие ужины, обеды и не отказывался, дабы здесь это входило в негласный «протокол» отдыха.

Вернувшись с рыбалки, я улегся спать. Проснулся от стука в дверь. Милая, молодая женщина, пожалуй, ее можно даже назвать красивой, нерешительно стояла в проеме двери и молчала. Женщину эту я видел впервые.

– Заходите, пожалуйста. – Любезно пригласил я ее в свое логово с раскиданными вещами, где шмотки, хлеб и снасти лежали вперемежку, – Извините, что не очень чисто, но я даму не ожидал увидеть, а то бы прибрался, – сообщил я игривым тоном. Поскольку к дамам, особенно красивым, всегда относился с интересом.

Гостья не поддержала моей игривости, а оставалась такой же грустной, но в домик вошла.

– Мне очень неудобно к вам обращаться… – начала она и замолчала.

– Обращайтесь. Ко мне обращаться удобно, – ободрил я женщину.

– Мы приехали вчера. Мой муж – доктор наук, физик, но у нас несчастье. Ему всего сорок один и три инфаркта.

– Что я должен сделать? – мне показалось, что сейчас придется везти ее мужа в больницу, и я стал мучительно вспоминать, где больница в Цейсисе, как туда быстрей доехать и есть ли у меня бензин. Потом я подумал, что среди отдыхающих есть врач и разумнее доверить ему доставку больного… Но ехать в больницу, как выяснилось, нужды не было.

– Вы тут один заядлый рыбак, – продолжала женщина.

– Пожалуй, – ответил я.

– У меня к вам странная просьба. В двадцати километрах от Унгури есть большое озеро, на которое муж собирался до болезни. Он тоже заядлый рыбак. Не могли бы вы поехать с нами и составить мужу компанию? Только учтите, что ему нельзя грести, поднимать больше килограмма, и всю тяжелую часть работы вам придется взять на себя. Я, конечно, буду готовить еду и всячески вам помогать.

Слишком тяжелой работы в рыбалке я не вижу. Единственное, что я попытался выяснить, не придется ли мне носить мужа? К подобному подвигу я подготовлен не был.

– Нет, он ходит и выглядит вполне здоровым, поэтому и стесняется кого-нибудь обременять просьбами. Он не знает, что я здесь. Можете сделать так, чтобы инициатива исходила от вас. Мне необходимо щадить его самолюбие.

– Я и сам с удовольствием махну на новый водоем. Очень рад, что вы мне составите компанию.

Мы познакомились. Женщину звали Диной, а мужа Димой. Дина и Дима… – звучит, подумал я и пошел дипломатничать с мужем. Дима оказался поджарым, спортивного вида молодым человеком. Я рассчитывал увидеть развалину, а жал руку энергичному молодцу.

– Я слышал, вы знаете тут хороший водоем. Не будете ли так любезны, показать его мне, устроим совместную рыбалку?

– С радостью, – сказал Дима, – но у меня есть проблемы со здоровьем. Боюсь быть обременительным.

– Ерунда, – заверил я, и мы условились завтрашним утром отправиться на Димино озеро.

Если для ужения поплавочной удочкой нужна наживка в виде червяков, теста или каши, то для ловли кружками, необходим живец. Мелкая плотва, которую на Унгури с трудом удавалось добыть, на крючке быстро засыпала, и переставала играть. Щука сонного живца не воспринимает. Самый хороший живец, которого мне довелось пользовать – карасик. Этот может жить сутками в ведерке, на крючке работает непрерывно и ловится без проблем. Для поимки карася я очень рано, с рассветом, отправлялся в Цейсис. Пока сторожа не заступили на утреннюю вахту, я, как самый отъявленный хулиган, подбросив прикормки, и собрав возле себя доверчивый городской карасиный народ, делал свое черное дело. Надо отметить, что карасей в этом декоративном водоеме водилась тьма. И не я один промышлял там живцом, однако, сократить численность карасиков удочкой трудно. Иногда рыбаки задерживались позже восьми и, тогда, сторожа бегали за нами и свистели в свисток. Картина весьма комичная: взрослый бородатый мужик улепетывает с удочкой, и, как заправский гангстер, бросившись в машину, с визгом рвет с места.

В то утро я натаскал около полусотни карасей. Их пришлось рассадить в разные емкости, чтобы рыбки не задохнулись. Ехать решили на одной машине. Дина настояла, чтобы этой машиной стал их «Москвич». Бензин тогда стоил копейки, об амортизации никто не думал. Наверное, женщина решила, сев за руль, хоть как-то компенсировать мои хлопоты.

Я, к сожалению, забыл название озера и городка, возле которого оно берет начало. Но само озеро помню прекрасно. В отличие от Унгури, оно раза в три больше и не глубокое, а плоское, как лужа. Метра полтора-два – и песчаное дно.

По дороге я выслушал грустную историю Димы. Его спортивная внешность стала результатом многолетних физкультурных занятий. Здесь уместно задуматься, всегда ли спорт приносит пользу. Летом Дима бегал. Бегал по десять километров каждое утро, поскольку на работе сидел и почти не двигался. Зимой он пробегал то же расстояние на лыжах. Один раз, когда снег лежал мокрый и «тяжелый», Дима почувствовал, что ему не очень легко дается привычная дистанция, но заставил себя десять километров добить. Добил и получил первый инфаркт. Затем второй и третий. Я с грустью наблюдал за этой семьей. Женщина очень любила мужа. Ее любовь была заметна по мелочам в их отношениях. Она не просто ухаживала за больным супругом, а старалась сделать вид, что оказывает обычные знаки женской заботы, вовсе не связанный с его здоровьем. Дина знала, что муж обречен. Таких печальных серых глаз я ни раньше, ни потом ни у одной представительницы прекрасного пола не видел. Дима очень рано стал доктором наук. В семидесятые годы защитить докторскую в тридцать четыре мало кому дозволялось. Наверное, он был очень талантливый ученый.

Мы катили около часа, когда на горизонте показался острый шпиль лютеранской церкви, и Дима сообщил, что мы уже на месте. И действительно, через десять минут перед нами открылась панорама озера. Не доезжая до городка, мы свернули на проселок и через пять минут подкатили к берегу. Плотный песок давал возможность доехать до самой воды. Я вынул из багажника надувную лодку, быстро накачал ее помпой. Чтобы Дима не чувствовал неловкости от бездействия, я поручил ему отобрать три десятка карасиков и поменять воду остальным. Плоская железная банка для живцов служила мне ни один год. В ней живец хорошо сохранялся. Кружки я положил в корзину, предварительно проверив. Для щуки, кроме толстой лески, необходим стальной поводок. Теперь есть разные мягкие поводки. В те времена они делались из скрученной сталистой проволоки. Груз-маслинка закрепляется на леске выше поводка. Тройники для такой ловли неудобны. Лучше ставить большие двойники. Они не привязываются, а вдеваются в ушко поводка. Поводок просовывается карасику под жабры, и после этого надевается двойник. Он торчит из-под жабер рыбки, и щука не чувствует его, пока не зацепится. Я спустил лодку на воду. Пологий бережок позволил Диме без труда усесться на корму. Я дал ему канистру с живцами, себе под ноги положил корзину, где покоились кружки, отпихнул лодку, и уселся на весла. Мы отошли метров на двести от берега и принялись за работу. Дима одевал карасика, я опускал кружок. Дул легкий, ровный ветерок и кружки, притапливая края, с которых спускалась леска с живцом, бойко побежали по легкой волне. С глубиной проблем не было, метра вполне достаточно. Это в глубоком Унгури, приходилось опускать живца в воду метра на два с половиной.

Я старался держать лодку в пределах видимости всех кружков. Мой армейский бинокль позволяет заметить, перевернут кружок или нет, но искать с помощью его кружки на большой воде занятие скучное. Я ловлю на самодельные кружки, собственного изготовления. Делаю, я их, из пенопласта, вырезая круглую кубышку из цельного листа. Затем углубляю «талию», убирая лишний материал – и кружок готов. Можно по центру воткнуть палочку, чтобы лучше видеть переворот. Но мне и так ясно, взяла щука или нет. Если не взяла, бочок кружка, как пояс, делит темная леска. После поклевки щука леску разматывает, и кружок становится белым. Пенопластовые кружки выше сидят на воде, чем заводские, и их дальше видно.

Дима следил за живцами и теми кружками, что уже шли по озеру. Я греб, чтобы не отставать от снасти, и тоже высматривал поклевку. Кружки, словно солдатики, строем парусили по ветру. Вдруг, один отделился и помчался вперед. Я погнался за ним. Волна не давала видеть, размотана леска или нет, но его «поведение» выглядело подозрительно.

Вдвоем на надувной югославской лодке быстро не погребешь. Я шлепал веслами, что было сил, а кружок продолжал удирать. Дима явно стеснялся, что не может мне помочь.

– Еще не хватает тут грести вдвоем. Эта калоша просто не умеет плавать… – успокаивал я напарника, продолжая весельную работу.

Гонка длилась не менее получаса. Когда, наконец, кружок приблизился, я увидел, что он размотан. Осторожно поднимаю его из воды и тяну леску – веса рыбы нет. Начинаю сматывать – и тут удар. Я еле удержал кружок в руках. Рыбина пошла кругами, разворачивая за собой лодку. Тогда еще не вышел фильм «Челюсти», иначе я бы подумал, что в этом озере водится акула. Вываживая пленницу, я бросил взгляд на Диму. На бледных щеках ученого появился румянец. Глаза его горели. И не удивительно, такую щуку я тоже выводил впервые. Подтащив рыбу к лодке, мы не могли засунуть ее в подсачек, умещалась только голова. Диме пришлось держать сачок с щучьей головой, а туловище я подцепил корзиной. Обессиленная рыбина лежала на боку, и я боялся, когда она почувствует прикосновение, то снова рванет. Но она рванулась уже в лодке. Остальные кружки без признаков поклевок чинно плыли нам навстречу, потому что мы повернули назад. Я посчитал – семь штук. Должно быть восемь. Одного кружка нет.

Щука хулиганила в лодке и мешала нам. Пришлось взять ножик и ударить рыбу по голове. Ее огромная пасть рядом с нашими руками и ногами ничего хорошего не сулила. Я собрал кружки и принялся плавать в поисках последнего. Тщетно. Восьмой кружок исчез.

Когда мы вернулись в кемпинг, на наш трофей пришли смотреть все его обитатели. Мы взвесили щуку. Она потянула на десять двести. Я держал хищницу за жабры, пасть доходила мне до носа, а хвост лежал на земле.

Дина, когда Дима зашел в свой домик, пожала мне руку и сказала:

– Я вам так благодарна. Не представляете, какой он сегодня счастливый. Я его таким давно не видела. Может, это последняя рыбалка в его жизни.

– Ну, зачем вы так. Он сильный парень, молодой, поправится…

– Я надеюсь, но врачи сказали, что он больше года не протянет. Это наши знакомые врачи. Они говорят правду, чтобы я была к этому готова (сердечных операций типа ельцинской, тогда еще не делали).

– Ерунда, – уверенно заявил я, – Если Дима вытянул такую щучищу, ему море по колено. Он нас переживет, – глаза у Дины на секунду вспыхнули и опять погасли.

– Приходите к нам есть рыбу. Я ее поджарю к ужину.

– Может в другой раз? Спать охота… – Приглашение на ужин я воспринял без радости. Во-первых, устал и, правда, хотел спать, а во-вторых, старая щука в гастрономическом смысле жуткая мерзость. Унгури особое озеро. Здесь из щуки и в четыре кило получается вполне сносное блюдо. Ее можно бесхитростно жарить. Обычно щуку такого размера положено или молоть в котлеты, или долго и нудно по-еврейски фаршировать, превращая в рыбу фиш. Мне всегда хотелось спросить, почему евреи так назвали свое любимое блюдо. Фиш – и есть рыба, если перевести на русский. Получается рыб, рыба… Но как бы евреи не назвали щуку, еда эта у умелых хозяек превосходная. Что можно сделать за час в кемпинге со щучьей «бабушкой», я не представлял, но согласился, чтобы не обидеть Диму и Дину. После чего, убрался в свой домик, прилег и уснул как убитый. В сумерках Дина меня решительно разбудила и потребовала к ужину. Мои отговорки и жалобы не спасли. Дина желала праздник мужа довести до конца. Все, как будто он здоров: порыбачили, съели трофей и с «чувством полного удовлетворения» разошлись…

Щука оказалась еще гадостней, чем я опасался. Она воняла тиной и имела мерзкий привкус. И только счастливые глаза Димы и встревоженно-заботливые глаза Дины заставили с отвращением глотать эту гадость. После омерзительного пиршества долго не находил себе места. Пришлось прибегнуть к древнеримскому способу, засовывая два пальца в глотку. Потом несколько лет от запаха жареной щуки меня выворачивало наизнанку. Уснул на рассвете.

Утром семейство болезного ученого отбывало домой в Ленинград. Диме предстоял очередной больничный арест, перед которым он и упросил жену съездить на озеро Унгури. Оказывается, Дима пытался ловить с мостков окунят, но без лодки на Унгури делать нечего, а весла Диме запрещены.

На следующее утро я на рыбалку не пошел, а спал до десяти. Видно, спал крепко, так крепко, что не услышал, что ко мне входили. Проснувшись, обнаружил на стуле рядом с койкой великолепный немецкий спиннинг и записку без подписи «Спасибо!».

Я был рад, что Дина не оставила своих координат. Господь послал меня Диме случайно, на подарок я не рассчитывал и платы за свое участие не желал. От рыбалки на Димином озере и сам получил удовольствие. Лишь мерзкий вкус щуки и вынужденная трапеза некоторым образом взятку в виде спиннинга оправдывала. Иногда я вспоминаю эту пару. Печальные серые глаза Дины. Немного на свете женщин, так тактично и самоотверженно умеющих быть рядом с мужчиной в беде. А рыбалка больному физику запомнится до конца дней, и неважно, сколько дней ему осталось. Такую рыбину поймать случается не каждому рыбаку даже за долгую рыбацкую жизнь.

Адольф Гитлер и речная форель

Если в Латвию я намеренно ездил ловить щуку на озеро Унгури, то на горную речку в Абхазии попал для себя неожиданно. Привел меня туда сам Адольф Гитлер. Я вовсе не шучу. В середине семидесятых я написал повесть, в которой рассказывалось, что Гитлер не покончил жизнь самоубийством, а сбежал в Россию и под видом полусумасшедшего служил на живодерне. В восемьдесят девятом году я понял, что повесть можно печатать. Режим менялся и цензура поослабла. Она и была напечатана в таллиннском журнале «Радуга» и в столичном сборнике издательства Московский рабочий «Цех фантастов» за тысяча девятьсот девяностый год. Но это было потом.

Перечитав свой опус, я сообразил, что за двадцать лет многое изменилось, и хоть фашизм не потерял актуальности и до сего дня, повесть требует серьезной редакции. Такая редакция невозможна в суете жизни, и я намеревался куда-нибудь удрать недели на две. В это время я уже купил домик в Эстонии и построил свою керамическую мастерскую. В моем поселке существовал совхоз. Этот совхоз имел в Абхазии что-то вроде базы отдыха. Мне сказали, что сейчас там пусто, дали письмо к сторожу абхазцу, и я, сложив в свою «пятерку» шмотки, печатную машинку и, конечно, удочки, рванул из Эстонии в Абхазию. Ночевать я решил в Москве в своей квартире на Варшавке. Но никому не стал сообщать о том, что еду, опасаясь, что друзья задержут. По плану в пять утра я собирался дальше на Юг. В столицу я добрался часов в семь вечера. Границы тогда не ввели, и путь занимал часов четырнадцать. В пустой и унылой квартире я раскрыл окна и балконную дверь, чтобы избавиться от застоявшегося воздуха и приготовился принять душ. В это время зазвонил телефон. Я взял трубку, поскольку думал, что звонят из Эстонии мать или жена с беспокойством, как я доехал. Но звонил мой старый приятель, большой начальник в автоинспекции.

– Ты дома!? – И как будто мы только что расстались, спросил:

– Что делаешь?

– Иду мыться… – ответил я.

– Ни в коем случае! – Заорал он в трубку.

Я несколько опешил от такого, но приятель тут же пояснил свое заявление. Оказывается, вся наша старая банная компашка собралась во втором номере Центральных бань и лишь меня не хватает.

– Только что отмахал тысячу километров, побойся Бога! – Взмолился я, но безуспешно.

В бане, как полагается, мытьем не ограничились. После долгой разлуки наотмечали встречу, чередуя застолье с парилкой и холодным бассейном. Приятель, выманивший меня в баню, приехал на казенной «Волге» с сиренами, мигалками и прочими гаишными причиндалами. Изрядно набравшаяся ватага расселась по своим машинам и, пристроившись в бампер мигающей «Волги», покатила по домам. Наш покровитель построил свой маршрут, чтобы каждый из нас был доставлен домой. Подъехавший отваливал от колонны – и прямиком в свой двор. И так вся цепочка понемногу отвалила. Я добрался последним, потому что Варшавка оказалась самым дальним концом маршрута. Наутро понял, что перестарался с бассейном, в результате кашляю и с трудом глотаю. Хорошо, если получил только ангину и бронхит. Температуру мерить не стал, а в пять утра, как и наметил, покатил по пустой Москве. До Тулы ехал сносно. К Курску начался озноб. Температура ползла кверху. Заехал в курскую аптеку, накупил антибиотиков и ел их горстями. Не доезжая столицы Краснодарского края, зашел в медпункт и померил температуру. Градусник показал чуть меньше сорока. Отмахав большую часть пути, обидно возвращаться. Решил жать до конца. Тяжелее других дался отрезок над Черным морем. Дорога петляла в горах, глаза слезились, руки с трудом вписывали руль в резкие повороты. За Туапсе чуть не врезался в грузовик, на вираже, вынесло на встречную. Остановился на берегу, умылся в море и двинул дальше. В Абхазию въехал ночью. Собрав последние силы, докатил до Очамчир и стал смотреть указатели. Мое местечко должно было начаться через десять километров после этого городка. Проехал мост через реку Бзыбь, теперь по указке в письме – первый поворот налево. Эстонскую базу углядел даже в темноте. Домики, состоящие из сплошной крыши, абхазы не построят. Десяток таких вигвамов, огороженных высокой сеткой забора, освещала одна тусклая лампочка. Обитель сторожа виднелась напротив. Это был типичный дом абхазского крестьянина. Он стоял на высоких сваях в окружении мандариновых деревьев. Под брюхом дома чинно лежали буйволы и пилили свою жвачку. Хозяева спали. Я решился стучать. Сперва залаяли разбуженные стуком тощие абхазские собаки. Здесь собак кормить не принято, и они бегают, демонстрируя ребра и всю остальную костяную конструкцию. Наконец, дверь открылась, и на терраске показался хозяин. Мужчина лет сорока пяти, в белых подштаниках и майке. Меня шатало, но я все же протянул письмо. Хозяин взял его, но вместо того, чтобы читать, пристально оглядел меня орлиным взглядом. Зрелище я, видно, представлял жалкое, потому что через секунду меня подняли и куда-то понесли. Очнулся я на постели оттого, что мне растирают грудь чем-то вонючим.

Лечить простуду тут умели. Семья хозяина возилась со мной, как с родным сыном, и через три дня я встал на ноги. Слабость еще сохранялась, но я уже был совершенно здоров.

Меня поселили в один из домиков-крыш в центре пустого эстонского поселка. Вигвам состоял из двух сносных лежанок, креслица в стиле «советского» модерна семидесятых и шкапчика-тумбочки. Розетка позволяла надеяться на присутствие электроэнергии, что вскоре, к моему удовольствию, и подтвердилось. Хозяин посоветовал поставить машину плотно к дверям и предупредил, что деревенские пацанята достаточно ловки, чтобы преодолеть высокую сетку забора, и не слишком знакомы с содержанием библейских заповедей. В правоте его слов, я вскоре имел возможность убедиться. К счастью, у меня появился личный телохранитель. Но все по порядку. А пока я обустраивался. Убранство домика в две койки меня вполне удовлетворяло. Жена тоже после моего отъезда отправилась в путешествие, она летела навестить своих родственников в Батуми. Сухуми находится на расстоянии нескольких часов езды, и мы договорились, что, предварительно дав телеграмму, супруга ко мне оттуда приедет. И тогда мы заживем в вигваме вдвоем. Впереди неделя свободы, и это чувство наполняла мою эгоистичную душу несказанной радостью. Я совершенно забыл о своей дорожной болезни, у меня была машинка, и я имел неделю холостяцкого житья. О чем же еще мечтать?

Первым делом я перенес в домик из багажника все, что могло представлять интерес юных Робин Гудов. Первыми в списке, естественно, значились удилища и рыболовные снасти. Кроме лежанок, то есть мебели, в доме имелась электроплитка и нехитрый набор посуды. Но плитку я возил свою, проверенную в предыдущих походах. Кроме того, я имел шмель. Маленький примус, способный на стакане бензина трудиться долго и плодотворно. Оглядев хозяйским оком свое новое жилище, я запер домик и покатил на местный рынок за провиантом. Вырулив на трассу, заметил мост. Остановился и вышел на разведку. Горная речка, местами, сужавшаяся до ручья, неслась по перекатам. Стаи мелких рыбешек при моем появлении, испуганно помчались вверх по течению. Я прошелся по берегу и обнаружил несколько достаточно широких и глубоких ям. В прозрачной, как слеза воде, нагло и открыто бродили раки. Их изобилие поражало. Раки средних размеров, скорее мелкие, чем крупные, пятились, плавали и ползали не обращая на меня никакого внимания. Я чуть не полез за ними, но кроме карманов, никой тары не прихватил. Решив, заняться ими на обратном пути, тут же вернулся в машину, и поехал на базар.

Абхазские базарчики радуют разнообразием зелени, овечьего сыра и всевозможных фруктов. Любопытно, что цена на обыкновенную картошку тут выше цены на гранаты, кукурузу, уж не говоря о грушах и яблоках. Набрав продовольствия, я тронулся в обратный путь, и у речки притормозил. Теперь у меня был припасен целлофановый пакет, и я принялся собирать дармовой живой деликатес. Выбирал я особей покрупнее, и, тем не менее, минут за сорок пакет свой объем исчерпал. Раки шуршали, протыкали острыми клешнями целлофан, но выбраться не успели. Слишком близко текла от эстонских домиков эта речушка. Как порядочный человек, после базарчика и легкой трапезы, я планировал усесться за машинку. Но с поимкой раков трапеза превращалась в пир. Пировать одному, по привычке голодного послевоенного детства, мне всегда совестно. Я пошел приглашать сторожа и его домочадцев, но сперва поставил кастрюлю с водой на плитку. Сторож оказался дома, рядом хлопотала и его супруга, дети учились, а представительница старшего поколения, матушка сторожа, страдала больными ногами и дальше двора не выходила. Сделав приглашение, вернулся, забросил в закипающую воду лавровый лист, укроп, соль, немного перца и стал ждать. Когда в кастрюле забурлило и пошел пар, я начал забрасывать в нее живых раков, которые мгновенно краснели.

Вообще я человек не злой и, наверное, вовсе не жестокий. Как эти качества уживаются с такими варварскими приемами гастрономии, я себе объяснить никогда не пытался. Любой рыбак и охотник меня без труда поймет. В наших забавах сохранилось немало от первобытного человеческого звериноподобия. Рыбу и раков не жалею. Мне случалось отпускать добычу обратно в ее стихию. Но происходило это вовсе ни от сентиментальности, а от здравого смысла. Если ты выудил двух-трех окуньков по сорок граммов и больше не поймал, что остается делать? Ухи из них не сваришь, зачем зря губить?

В охоте бывают гораздо более трагические моменты. Один из них отвратил меня от стрельбы навсегда. Раненный мной зайчик, поднятый за уши, кричал голосом ребенка, и из его глаз текли крупные прозрачные слезы. С тех пор я ружья в руки не брал. Но к рыбе, к собственному стыдливому удивлению, жалостливых чувств не испытываю. Поймав маленькую рыбку, недрогнувшей рукой цепляю ее на тройник и забрасываю в качестве живца. Правда, если живец перестает «играть», я меняю его на другого, а этот получает свободу. Но, уверен, ослабевшая рыбка долго свободой наслаждаться не сможет, а достанется на обед щуке или судаку. Если же она совсем плоха и загнется, ночью ее отыщет налим, или растерзают те же самые раки.

Прошу прощение за стыдливое отступление. Остановился я на том, что варил раков и ждал гостей.

Завидев сторожа с супругой, я принялся доставать красных раков из кастрюли и выкладывать их на листы белой бумаги. Те листы, на которых надо бы стучать повесть о Гитлере. Завидев мои манипуляции, абхазская семья остановилась. В глазах женщины появился ужас, в глазах мужчины отвращение.

– Ты собираешься есть этих тараканов?! – спросил хозяин таким тоном, если бы я на его глазах заглатывал живую гадюку…

– Это же раки… Очень вкусно. – Промямлил я.

Но абхазцев и след простыл. Пришлось мне пировать одному. Свою бестактность я компенсировал на другой день, явившись в дом сторожа с огромным тортом. Этот отягощенный кремом гигант вызывал у меня не меньшее отвращение, чем раки у четы сторожа, но я съел кусок, и, радуясь, что, наконец, угодил, нахваливал торт вовсю. Но это было уже на другой день. А в день пира я все же нашел друга. Им оказался хромоватый и вислоухий пес, пришедший неизвестно откуда. Он с жадностью набросился на пустой панцирь рака и в секунду его заглотил.

Мне стало стыдно. Я нашел в посуде миску, наболтал в горячем раковом бульоне хлеб, немного колбасы, насыпал туда овсяных хлопьев и поставил перед псом. Скорость, с которой содержимое миски исчезло в его пасти, была так велика, что глаз не успевал отследить процесс. Погремев пустой миской, зверь вопросительно посмотрел мне в глаза. Не понять смысла этого взгляда мог только полный кретин. Я скормил весь хлеб, большую часть сыра, запас овсяных хлопьев, заготовленный на всю поездку, но скотине было мало. Так изголодался бедняга. Прозвал я его Жором. Жор успокоился только после того, как догрыз оставшиеся от обглоданной кукурузы сердцевины. Больше от домика пес не отходил. И в первую же ночь отработал провизию сполна. Мальчишки-таки пробрались к машине и попытались открутить эмблему «Жигулей», но были изгнаны Жором, который свирепо преследовал их до забора. Одному из бессовестных воришек он порвал штанину на заднице в тот момент, когда злоумышленник, оставив на время свой беззащитный зад псу, завис на заборе.

Столько впечатлений – трапеза, состоящая из пурпурных раков, появление ненасытного Жора – не дали стимула к литературному труду. И пообещав себе, что завтра уж наверняка засяду, я намылился на рыбалку.

Червяков я отыскал в грядках хозяйского огорода. Это были жесткие белые шнурки, привыкшие к твердым и сухим грунтам. Я отправился на речку сразу после короткого послеобеденного отдыха. Горные речки Абхазии описать легче кистью художника, нежели пером сочинителя. Они сине-голубые, как южное небо. Очень холодные, потому что текут с гор. Их изгибы и каменные перекаты просятся на полотна итальянцев. А вьющийся, колючий на ощупь и шелковистый на глаз растительный мир шепчет о вечности и терпко пахнет югом.

Я осторожно подошел к омуту. Постарался так устроиться, чтобы куст меня маскировал. Хотел присесть на камень, но почему-то не присел, и хорошо сделал. На камне что-то зашевелилось, превратилось в маленькую зеленоватую змейку и шмыгнуло в колючки. Это что-то, на самом деле весьма ядовитое существо, имеющее свое абхазское название. Русские эту змею здесь зовут медянкой. Змейка освободила мне место, но я еще некоторое время оглядывался.

Глубина омута не превышала метра. Я забросил правее. Там, мне показалось глубже, но тоже метра полтора. Течение тихо кружило и устремлялось в сторону порога. Поплавок не лежал, а немного «присел». Это означало, что свинец груза достал дна. Решил не менять глубину, а подождать. Я не имел ни малейшего представления, что за рыба может оказаться на крючке. Породу рыбьей молоди, которую спугнул накануне, я определить не смог. Для форели тут слишком тепло. Форель так низко к морю не опускается. Может быть, отловлю хариуса. Я его никогда раньше не ловил, или еще кого… Неизвестность всегда придает дополнительный шарм рыбалке на незнакомом водоеме. Поплавок дрогнул, привстал, не прекращая дрожать, и поехал в сторону. Я подсек. Круглая длинная рыбка граммов на пятьдесят, слегка смахивающая на голавля, но мягкая и мясистая, с мелкой серебристо-розовой чешуей. Я положил ее в ведерко и снова забросил. Минут через десять опять поклевка и добыча та же. В этом омуте я отловил три таких рыбки и перешел к следующему. Там вся охота повторилась. Я прошел метров двести и за вечер выудил около двадцати рыбешек.

Вернувшись домой, я был радостно облапан Жором, который прыгал на своих костлявых голенастых ногах и норовил улизнуть меня в лицо, чему я отчаянно противился. Почищенная и обжаренная рыба оказалась очень вкусной и почти без костей, что от нашего голавля ее приятно отличало. Южная ночь наступает сразу. Небо из бирюзового превращается в черное и обсыпается звездами. Начинаются концерты. Кричат цикады, им вторят древесные лягушки. Это маленькие изумрудные создания с темными влажными глазками. Днем они прячутся под листьями цитрусов, а ночью поют. Сразу после войны родители привезли меня младенцем в Абхазию. Они убегали из голодной столицы, и я был одной из главных причин их бегства. Мать устроилась работать фотокорреспондентом в «Советскую Абхазию» а для приработка ходила с отцом по деревням с аппаратом, добывая нелегкие деньги съемкой ребят в школах и вообще всех желающих. Мы арендовали домик в местечке Гумиста под Сухуми. Человеческая память странно хранит впечатления. Не много осталось в голове сюжетных эпизодов. Хорошо помню наших домашних животных. Хрюшку Минку принесли нам в подарок крошечным существом. Она тут же попала в мышеловку и жалобно верещала. Потом Минка выросла в огромную свинью, но о том, чтобы ее зарезать, не могло быть и речи. Минка стала членом нашей семьи и ходила с нами на пляж и горные прогулки. Многие полагают, что свиньи всю свою недолгую жизнь готовят себя, чтобы стать колбасой. Увы, эти мысли – ханжеское самооправдание нашей кровожадности. На самом деле свиньи очень умные, общительные существа и трогательно привязываются к человеку не меньше собаки. Перед отъездом домой в Москву мать продала свинку женщине, обещавшей сохранить ее в качестве производителя поросят. Но с первого раза это не удалось. Свинья вырвалась из рук новой хозяйки и, проделав десять километров, вернулась к нам. При расставании с ней я ревел белугой. Кроме Минки, в нашем хозяйстве прижилась коза Верка. Она тоже ходила с нами гулять на любые расстояния. Но Верка терпеть не могла моря. Когда мы залезали в воду, она бегала по прибрежной гальке, орала, не закрывая рта, и от волнения беспрестанно приседала и мочилась. В отличие от свиньи Минки, Вера угощала нас прекрасным жирным молоком. Ее тоже продали в «хорошие руки», и она так же несколько раз обрывала веревку и возвращалась к нам. Верку я почему-то любил меньше. Свинья Минка была детской душе роднее. Прекрасно помню рыжую дворнягу наших хозяев по кличке Джек. Джека никогда никто не привязывал, но со двора пес не отлучался и сторожил дом верой и правдой. Это был удивительно умный и преданный зверь с чувством собственного достоинства. Со мной он обращался терпеливо и снисходительно. Мне было четыре, потом пять лет. Наших соседей я почти не помню, но прекрасно помню запахи Абхазии и ее ночные звуки. Засыпая в вигваме, я словно уносился в детство. Только тогда к песням цикад добавлялся истошный вой шакалов. Шакалы и волки подходили к самым домам. Еще я помню рой звездочек, летящих в разные стороны. Это были удивительные создания насекомого царства – светлячки. В русском лесу в жаркие летние ночи я тоже встречал светлячков, но те сидели в траве и никуда не летали.

Засыпая на эстонской лежанке в темноте абхазской ночи, я слышал, как Жор, покружив по терраске, плюхнулся у дверей спать. Ночью он пару раз свирепо лаял и бросался куда-то к забору. Жор нес службу. В следующий вояж на базарчик ему уже покупались личные кости и требуха. Жор был поставлен на довольствие.

Три дня я провел в утренних и вечерних походах на речку примерно с одинаковым успехом, а днем стучал на машинке. Работа над повестью пошла резво. На четвертый день я сел писать с утра. Монотонность и однообразие охоты на «абхазских голавликов» мне приелась. Я решил, что первую половину дня поработаю, а после обеда покачу на Бзыбь. Эта серьезная мощная абхазская река обещала быть разнообразнее в рыбном ассортименте. Но в полдень меня прервали. Нагловатые, но доброжелательные и радушные местные начальники прознали, что у них завелся «московский писатель из Эстонии» и приперлись выказывать гостеприимство. Делать нечего, пришлось ехать с ними на торжественный обед в свою честь. Я прекрасно понимал, что моя персона хороша тем, что вносит разнообразие в их сытый быт и дает смысл и повод очередному застолью. Но вида не подавал. Напоили и накормили меня чрезмерно. День и вечер были испорчены.

На следующий день повторилось тоже самое. Я уже хотел запрятать вежливость и скромность гостя подальше и сказать этим милым бездельникам, что приехал вовсе не есть и пить, а творить. Но не успел. Мучители заметили удочки:

– Ты рыбак?

Пришлось признаться.

– Тут ловить нечего, разве это рыба!? – Зацокали они и покачали головами: – Хочешь, организуем тебе рыбалку в горах?

– Форель!? – Дрожащим голосом спросил я.

– Конечно, форель, – прозвучало в ответ. Из ненавистных мучителей мои новые друзья превратились в самых желанных. На следующее утро я, кутаясь в плащ, трясся в грузовике по горному серпантину. Машина, дергаясь и надрывая движок, тянула вверх по каменистой дороге. Часа за три, вытряхнув из меня все потроха, водитель Резо доставил до места. Его командировка радовала, поскольку он совмещал приказ доставить меня на горную речку с возможностью навестить своих стариков. Домик родителей Резо оставался единственным жилым в этих горах. Другие горцы спустились к морю. Гордые старики не захотели перебраться в более цивилизованные районы, и доживали свой век без электричества и других радостей комфорта. Я вылез из кабины. Впереди, в лучах восходящего солнца блистали, слепя глаза, кавказские хребты. Снега начинались далеко, но казалось, вытяни руку и достанешь. В горах расстояния воспринимаются иначе. Реку видно не было, но шум пенящейся воды отчетливо доносился из ущелья. Я попытался разглядеть русло, но тьма еще не отступила, и из ущелья тянуло мраком и холодом. Резо пригласил меня в дом. Я, сперва испугавшись новой порции южного гостеприимства, решил отказаться, но еще раз взглянув в неуютную темноту, согласился.

Милые пожилые горцы по-русски почти не говорили, но были гостеприимны и доброжелательны. В отличие от новых друзей-начальников, их гостеприимство было достойным и очень тактичным. Я с удовольствием отведал кукурузной каши с сыром и ткемали, выпил маленький граненый стаканчик чачи за гостеприимных хозяев и зашагал на свою рыболовную охоту. Не терпелось встретиться с форелью, не в искусственных местах ее разведения, а с живой и дикой.

Я уже знал, что очень крупных экземпляров тут ждать не надо. Горная речная форель весом в сто граммов считается прекрасной добычей. Экземпляры большего размера попадают в рыбацкие легенды. Насадку мне выдали удивительную. Обыкновенную красную икру. На маленький крючок нанизывается несколько икринок и вся наживка. Резо сказал, что я могу спуститься километра на три-четыре и затем ловить, поднимаясь наверх. Если пойду сверху вниз, форель мое присутствие спугнет. Я полез вниз. Именно полез, поскольку прогулкой передвижение по камням сквозь колючки, перелезание через поверженные деревья и прочие препятствия назвать нельзя. Это тяжелый, изнуряющий спуск потребовал не менее полутора часов.

Река билась в каменных навалах. Возле крутых порогов брызги доставали меня метров за пять от кромки берега. Но местами, образуя ямы и омуты, река немного затихала. Но и это ее затишье, по сравнению с нашими самыми быстрыми реками, казалось водопадом. Колючий кустарник и камни удобству заброса не способствовали. Я расправил свой телескоп. Все запасные причиндалы и снасти покоились в мешке на моей груди. Мешок мне выдал страж наших домиков. Он же и провел небольшой инструктаж. Расправив удочку, и размотав снасть, я занемевшими пальцами нанизал две икринки и бросил в поток. Поплавок сразу закрутило и понесло по кругу. В пенной воде я его различал с большим трудом. Стало светлее, но до полного света еще далеко. Возле кипящей холодной пеной реки чувствуешь себя, словно в мерзлой пещере или склепе. Неожиданно поплавок исчез. Я дернул. Видно дернул резко и поздно. Леска с поплавком и грузилом молнией вылетела из воды и зацепилась за колючки. Полчаса ушло на распутывание. Второй заброс результата не дал. Подождал минут пятнадцать и решил идти дальше. Меня предупреждали, что форель, почувствовав подвох, больше не клюет. Другой рыбы здесь водится не могло. Что рыба взяла, я понял не по поплавку, его могло затянуть течением при зацепе. Чистота крючка свидетельствовала о поклевке.

Передвигаться с раздвинутым удилищем не давали кусты и колючки. Пришлось собрать телескоп. Метров через двадцать, после бешеной стремнины, я увидел сказочный омут. Он был метров пятнадцать в ширину и немного больше в длину. В этом омуте имелся и легкий водоворот и почти тихая вода. Вот это место! Нутром рыбака всегда чувствуешь желанные рыбьи приметы. Снова расправляю телескоп. Насаживаю икринки и, прячась за огромный валун, осторожно забрасываю. Поклевка следует сразу. Будто икринки и не успели коснуться дна. Подсекай. Есть! Форелька граммов на семьдесят прыгает по камням. Она соскочила с крючка. Бросаюсь к ней, чтобы не успела шлепнутся в воду. Наверное, зрелище не для слабонервных – здоровый бородатый мужик летит с растопыренными руками на камни. Я победил. Держу эту принцессу горной реки. Она прекрасна! Радужные бочка покрыты красноватыми веснушками, хищноватый кривой ротик и несколько черных полосок от спины к бочкам. Укладываю добычу в мешок на груди и достаю сигареты. Это первая настоящая речная форель в моей рыбацкой жизни. Такое надо отметить. Отмечаю сигаретой и забрасываю снова. Ничего. Минут десять как в ванне. Осторожно поднимаю снасть, делаю несколько крадущихся шагов вдоль берега и забрасываю снова. Тут уже есть течение, и поплавок тянет к большому камню. Пенопласт касается серой ноздреватой щеки камня и останавливается. Только хочу перебросить, резкая поклевка. Подсекаю и чувствую сильную рыбу. Это не может быть пятидесятиграммовая форель. Рыба не идет из воды. Медленно вывожу, собираю телескоп, чтобы сделать удилище короче. Рыба сопротивляется, но тянется к берегу. Граммов двести, не меньше. У меня начинают трястись руки.

Неужели моя добыча войдет в местные легенды? Увы, тщеславные мысли бог не прощает. Форель делает рывок и уходит вместе с крючком. Снова лезу в мешок, теперь уже и за сигаретой и за новым крючком. Только рыбак поймет, что творится у меня на душе, какие слова находит внутренний голос. На другом берегу слышу какую-то возню и треск веток. Вглядываюсь в кустарник и вижу семейство диких свиней. Звери, толкаясь и похрюкивая, движутся к реке. Я замираю. Крупный лохматый кабан заходит по колени в мой омут и тянет рылом воду.

К нему присоединяются еще три свиньи. Картинка заставляет меня забыть о том, что форель сперла мой крючок. Отпив, семейство удаляется, продолжая похрюкивать, и подталкивать друг друга. Какое все же удивительное дело рыбалка! Не будь я рыбаком, разве вошло бы в мою жизнь это горное утро, эти удивительные добрые старики, родители Резо, это свиное семейство, наконец. И эта форелька на моей груди. И пусть я не смогу похвастаться двухсотграммовой удачей, но я ее видел, я пережил горечь от того, что рыбина меня переиграла. Какой же далекой ерундой отсюда кажутся все столичные проблемы. Ты и природа – это счастье. Но философия и лирика хорошо, а крючок надо привязывать и ловить дальше. Утро только начинается. Омут приходится покидать. После схода рыбы и «свинского» визита мне тут больше делать нечего. За омутом грохочет стремнина. Кажется, что вода ворочает огромные камни. Тут не только ловить, подойти страшно. Пробираюсь метров на двадцать выше. Река стихает. Два лежачих ствола создают нечто вроде запруды. Крадусь к берегу. Снова заброс. Груз, видимо, цепляя грунт, тормозит поплавок, течение тянет его к бревнам. Поклевка следует почти у бревна. Есть. Такая же, как в моем мешке. Забрасываю снова, и снова поклевка. Эта рыбка немного поменьше. Больше поклевок нет. Снова сдвигаю телескоп и – вверх. По рассказам, местные рыбаки при ловле форели поплавком не пользуются. Леска, крючок и маленький грузик. Но для меня поплавок это вроде символа рыбалки. Без него ловить гораздо скучнее, а может это мое личное пристрастие. Я и так надел очень легкий поплавок-перышко. Тяжелый потребует тяжелого груза. Заброс с тяжелым грузом осторожную форель испугает. Снова метров пятьдесят стремнины. Шум воды и передо мной картина, которую в реальной жизни и не мечтаешь встретить. Метров десять отвесной каменной стены и водопад. Солнце уже поднялось и несколько косых лучей бросает на струи, зажигая переливы радуги. Радуга ползет и по водяной пыли, что разбрызгивает водопад. Внизу огромная чаша с ровной темной голубой водой. На несколько мгновений рыбак во мне умирает и просыпается живописец. Черт возьми! Тут и рисовать ничего не надо. Бери этот кусок природы в раму, и ты гений. Серые, почти черные камни, обрамляющие чашу своей мрачной фактурой, лишают этот божественный пейзаж слащавости. Камни тревожны и суровы. «Не трогай чашу, она прекрасна, но в ней яд», – словно предупреждают они.

Пора заканчивать любование и – к делу. Забросить снасть в такую голубую чашу. Господи, и ни кто об этом не узнает!? Все же как обидно пользоваться такой красотой в одиночестве! Осторожно подкрадываюсь и замираю. Ну, как тут ловить? Пять или шесть прекрасных рыбин застыли у поверхности. Они крупнее моей добычи, но какое зрелище. Пока раздумываю, как поступить, воды касается летающая живность, толи гигантский комар, толи мотылек. Рыбины мгновенно кидаются к насекомому. Одна, вылетев из воды, хватает его на лету. После чего все уходят в глубину. Очень странное чувство овладевает мной. Я никогда не понимал рыбаков подводников. Мне кажется злым и скучным втыкать гарпун в рыбу, которая тебе видна, и занята своим нормальным рыбьим делом. Весь азарт и интерес в рыбалке для меня в неизвестности. Поплавок тянет на дно и пескарь, и огромная щука. Отгадать добычу по поклевке, помериться с ней силой на тонкой леске – вот мое удовольствие от рыбалки. А после того, как форель показалась во всей своей красе, ловить ее вроде неприлично… Но теперь рыбы на поверхности нет. Забрасываю свою деликатесную наживку. Ноль внимания. Жду. Ничего. Здоровенный комар зудит рядом, возле камня. Ловлю его. Сдвигаю груз к самому поплавку, забрасываю. Комар некоторое время не тонет. И сразу рывок. Да это одна из тех красавиц, что таились в засаде у поверхности. Грамм на сто. Прячу в мешок и ищу комара. Комара нет. Нахожу жука. Насаживаю. Жук скучно возится на крючке. Он никому не нужен. Снова надеваю икринки. И опять тишина. Хочу уже менять место. Внезапная поклевка, подсекаю. Ничего.

Теперь уже точно надо уходить. Снова складываю удочку и карабкаюсь на уступ. Так, переходя от омута к омуту, часа за три вытаскиваю еще десяток форелей. Руки и лицо исцарапано колючками. Ноги ноют от непривычных каменных троп. Пора «сматывать удочки». Солнце уже высоко. В плаще жарко и неудобно. Поднимаюсь к тому месту, где, по моим соображением, должен стоять домик родителей Резо. Но домика нет. Ничего не понимаю. Похоже, заблудился. Пока раздумываю, как поступить, слышу вдалеке голос. Прислушиваюсь – Резо зовет меня. Долго иду на голос. Наконец вижу крышу домика и грузовик. Оказывается, в пылу рыбалки я поднялся километров на пять выше. Вот уж вправду, охота пуще неволи. Выясняется, Резо меня ищет уже час. Мой трофей вызывает уважение. Мама Резо чистит рыбок и жарит их в масле на огромной чугунной сковороде. На столе зелень, сациви и чача. Жареные рыбки как будто вовсе без косточек и удивительного вкуса. Такой вкусной форели я не ел ни до, и ни после. В Эстонии морская форель размером в кило и больше, свежей, продается на рынке по вполне доступной цене. Я брал ее для жарки и солил для московских друзей. Морская форель замечательна на вкус, но рыбки из горной речки, выловленные мною тогда, даже сравнивать с морской эстонской форелью нет смысла. Это нечто другое. Наверное, Людовику подавали его придворные повара именно речную, дикую форель. Это поистине королевское блюдо.

С тех пор прошло более двенадцати лет, и я много где побывал за это время, но рыбалка в горах помнится, будто это произошло вчера. Очень не хочется думать о том, что в этих самых местах прекрасные гостеприимные люди и абхазы, и грузины взяли в руки оружие, чтобы убивать друг друга. Не хочется думать и не хочется верить. Удивительная природа Кавказа умеет служить людям и доставлять огромное наслаждение своей первозданной красотой. Не может быть цели, ради которой эту природу нужно разрушать и гадить бомбами и танками. И никто мне никогда не докажет, что мудрый Аллах и всепрощающий Христос благословили на это своих верующих.

Вернувшись в поселок к эстонским вигвамам, я вызвал такую радость Жора, что мне стало неловко за свое отсутствие. Воспоминания, связанные с этой собакой, и сейчас вызывают у меня слезы. Через три дня после поездки в горы пришла телеграмма от жены. Она ехала с подругой и приятелем подруги. Сначала обилие приезжавших меня испугало, но потом именно это меня и выручило. Взявшие надо мной опеку начальники получили для «издевательства гостеприимством» благодатный материал. Они возили жену и ее друзей по достопримечательным местам, устраивали пиры и застолья, а я писал.

Когда я привез компанию с аэродрома, Жор, не поняв наших отношений с женой, а она взяла меня за руку, слегка жену цапнул. В здешних местах случалось бешенство. Врачи вкатили супруге предварительный укол и потребовали, чтобы Жор был на десять дней привязан, дабы отследить его на предмет бешенства. Я привязал собаку и привязался к ней сам. Никакого бешенства у пса не нашли. Если бы в машине было место, Жор непременно укатил бы в Эстонию. Уверен, что Шварц его бы принял. Мой черный терьер был добрым малым. За невольный укус жена давно Жора простила. Она тоже привязалась к собаке. Но машина оказалась полна.

Четыре пассажира и вещи с трудом вмещали салон и багажник. Сказать же нашим знакомым, что бы они поехали поездом, мы не решились. Сердце надрывалось, когда машина выезжали за ворота. Жор бежал за нами несколько километров. За две недели он отъелся и превратился в сильного и красивого пса. Экзюпери писал: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Великий грех за Жора сидит пожизненным укором. Пишу и снова пускаю слезу.

Черный Шварц с птичьего рынка.

Вспомнив Жора, не могу не рассказать о собаке, которая разделяла со мной рыбацкие походы много лет. Но сперва все по порядку.

Есть места, которые манят тебя по жизни и не теряют детской притягательной силы до старости. Таким местом являлся для меня Птичий рынок. В школьные годы страсть к рыбалке я делил с увлечением аквариумными рыбками. Это было не только развлечение, но и заработок. Мать растила меня одна, и я рано понял, что денег в доме мало, а на мои ребячьи радости их нет вовсе. К рыбоводству я относился очень серьезно. Рыбок разводил, выставлялся на выставках, и меня принимали в свою касту корифеи этого дела. Рыбками я торговал, что среди нашей братии считалось нормой. Среди рыбоводов было немало известных солидных людей. На всю жизнь запомнился эпизод, когда я посетил перед одной из выставок аквариумистов Сергея Владимировича Образцова. Хозяин впустил меня в квартиру и быстро вернулся в кабинет, где стояло множество аквариумов. Видно, я оторвал Сергея Владимировича от ответственной процедуры пересадки дорогой рыбки из одного аквариума в другой. Продолжив прерванное занятие, Народный артист подхватил рыбешку сачком, но подхватил неловко, и она выскочила на пол. Экзотических рыбок руками профессионалы не берут. Великий кукольник нагнулся, встал на колени, осторожно взял рыбешку губами и начал подниматься. Он намеревался плюнуть беглянкой в нужный аквариум, но поперхнулся и рыбку проглотил. Если кому-нибудь рассказать, что взрослый, солидный человек, известный руководитель театра, Народный артист Советского Союза, может с горя лечь на пол, капризно кричать и бить по полу ногами, мало кто поверит. Но я знал цену рыбке, которую проглотил маэстро. Сергей Владимирович часто гастролировал за границей. Возить живность через границы запрещено. Но Образцов правдами и не правдами протаскивал редкие породы аквариумных рыбок через таможенные барьеры. Редкие породы и на рынке стоят дорого. По этой причине первое время их разводил сам Народный артист. Лично он на «Птичке» не торговал, но его рыбками на рынке торговал брат. Поэтому Образцов не только страдал как азартный любитель экзотических рыбок. Он, к тому же, вполне осознавал ущерб, нанесший его бумажнику несанкционированный заглот производителя редкой породы. Потом, уже будучи взрослым человеком, я несколько раз встречался с Сергеем Владимировичем уже в качестве театрального художника, но он меня не узнал, а я напоминать нашу встречу в его кабинете поостерегся.

В дни моего детства на Новоконную площадь, где раскинулся Птичий рынок, ходил трамвай номер пятнадцать. Сначала его маршрут пролегал по Бульварному кольцу мимо нашего дома на Никитском Бульваре. Затем рельсы на Никитском убрали, и к остановке трамвая номер пятнадцать приходилось шагать до Пушкинской. Там, за зданием бывшего АПН, трамвай делал круг, и тащился на рынок через Трубную и Таганскую площади. Теперь трамвай от центра туда не ходит, потому что в центре больше трамвайных путей нет. Во взрослом возрасте я уже ездил на рынок машиной, и как попасть к нему городским транспортом представлял слабо.

В последние годы бывал на «Птичке» реже, но все равно, оказавшись в толчее рынка, испытывал детский восторг. Чего там только не увидишь!? Аквариумные рыбки всегда занимали значительное место. Но кроме рыбок, певчие птицы, попугаи, голуби. И все это в огромном разнообразии и количестве. А звери!? Ряды кошек, кроликов, собак. В наши дни на рынке можно было найти обезьяну, лисицу, и даже тигренка. Я уж и не говорю о крокодилах и прочих гадах. Кроме живности, там бывала представлена огромная индустрия прикладных товаров связанных с миром животных. Для охотника и рыболова на «Птичке» раздолье. Есть все, и цены много ниже, чем в новомодных фирменных магазинах. Трудно уехать с Новоконной площади с пустыми руками. Особенно я млел возле щенков. Кажется, купил бы всех. Однажды и купил за три рубля щеночка дворняги, которого продавали мальчишки. Продавцы вели себя с псинкой очень бесцеремонно. Я подумал, что, оставив щенка в их руках, обреку его на мучения и издевательства. Возможности возиться с очаровательным, пушистым и очень веселым существом у меня не было. К счастью, через два дня после покупки мой приятель, корреспондент немецкой газеты в Москве, отмечал свой юбилей. Я знал, что он заканчивает работу и скоро уедет на родину. Приятель как-то высказал пожелание увести из России собаку. Я и подарил ему щенка. Малыша они с женой назвали Султаном. Трудно было не улыбнуться, услышав, как звучит кличка «Султан» с немецким акцентом. Пес вырос в здоровенную дворнягу. Судьба псины сложилось сказочно. Его поселили в трехэтажном доме, недалеко от Дюссельдорфа. Цепью пса не ограничивали, и он разгуливал по городку свободно. Напротив приятеля жил бывший президент ФРГ, Вилли Бранд. Султан начинал свою прогулку, поднимая ногу на забор президента. Мог ли мечтать об этом пушистый щенок дворняги с Птичьего рынка?

Если Султан прогостил у меня всего несколько дней, то история со Шварцем затянулась на многие годы.

Сама история начиналась совсем невинно. На Птичий рынок мы с женой в то воскресенье решили ехать с утра. Это был первый год нашей совместной жизни. Оба были заняты, и побыть воскресный день вместе почитали за праздник. Еще в субботу решили съездить на «Птичку». Покупать ничего не намеревались. Хотя для меня там всегда найдется что-нибудь по рыбалке, а жена просто любила зверюшек, и хотела получить положительные эмоции от их осмотра. Потолкавшись вдоволь по кошачьим и собачьим рядам, мы уже собрались домой, но заметили толпу, окружавшую цыганистого вида мужичонку. Тот держал на поводке рослого черного терьера. Пес, довольный вниманием публики, демонстрировал чудеса дрессировки и сообразительности. Мы тоже поглазели на него минут двадцать, вышли с рынка, сели в машину и покатили домой. Прогулка нагнала аппетит, и мы дома уселись обедать. Ехать я в этот день ни куда не собирался, и за обедом мы себе «позволили». Позволив, вспомнили занятного пса и его проделки.

– А слабо тебе взять эту собаку? – Вдруг спросила жена, уже изрядно повеселевшая.

– Мне? Слабо? – Завелся я с полуоборота.

– Тогда поехали. – Сказала жена.

Я встал из-за стола, и мы двинули. За руль я садиться уже не мог, потому взяли такси. Мы оба были уверены, что взрослого пса за сто пятьдесят рублей (зарплата инженера в то время) никто не купит. Но на рынке, с места, где терьер творил чудеса, народ разошелся, и собаки не было.

– Значит, не судьба. – Грустно констатировала жена.

– Выходит, что так. – Тоже невесело, согласился я. Мысль, что с нами, в только что отремонтированной квартире, заживет милый и разумный пес, почему-то легла на сердце, и расставаться с ней не хотелось. Мы пошли к выходу и вдруг я заметил цыганистого мужичонку.

Тот стоял, без собаки, и с кем-то беседовал.

– Продал? – Спросил я.

– Назад отвел. – Ответил он.

Выяснилось, что владельцем собаки продавец не был. Он был другом знакомого владельца. История пса такова. Терьера двухнедельным щенком купил себе генерал. Чтобы не замочить паркет генеральской квартиры, отдал щенка на вырост своему егерю. Тот разводил легавых, и за одно мог вырастить терьера. Собаку генерал назвал Шварцем и больше никогда ее не видел. Началась Афганская война, и вояке было не до собак. К псу егерь относился, как к игрушке, научил его приносить веник и тапочки, охранять брошенные вещи и другим забавам. Вырастив терьера до шести месяцев, он понял, что веселый нрав подрастающего щенка дурно влияет на его молодняк и попросил друга продать пса. Черный терьер своей компанией портил легавых щенков. Тех пора натаскивать, а терьеру эта наука ни к чему.

Цыганистый мужичок полез в карман и извлек красную пачку «примы» с несколькими цифрами телефона. Цифр было на три меньше. Они или стерлись, или мужичок, их по рассеянности, не дописал.

– Я вспомню. Войду в телефонную будку и вспомню. – Пообещал чернявый. И вспомнил. Для меня было совершенно не понятно, как это у него получилось. Но он испробовал несколько комбинаций и попал. Я записал адрес и поехал за собакой, а жену отправил домой готовиться к встрече с нами. Цыганистый мужичонка получил комиссионный четвертак и отправился его пропивать.

Шварц дожидался меня в квартире недалеко от Заставы Ильича. Я поднялся на четвертый этаж. Обшарпанные стены, потертые полы. В доме одна женщина, жена егеря. Хозяин у себя в лесу. Приезжает в город не каждую неделю.

– Где собака? – Спрашиваю я, оглядывая квартиру.

– Я его боюсь. Заперла в ванной. – Отвечает женщина.

Протягиваю ей сто пятьдесят. Она берет деньги, но с места не двигается.

– Давай собаку. – Требую я свое. Деньги-то отдал…

– Берите. Я же сказала, он в ванной. – Повторила хозяйка и, быстро шмыгнув к себе в комнату, заперлась.

Открываю ванную. В квартире собака кажется в два раза больше. Здоровенный черный пес еле умещается в ванной комнатке. Зверюга сидит. Из-под косматой челки на меня смотрят два темных настороженных глаза.

– Привет, Шварц. Пора знакомиться, раз я тебя купил. – Говорю я и делаю шаг к собаке. При звуке своего имени, пес поворачивает голову на бок и прислушивается.

– Тебе не надоело тут торчать? Гулять пойдешь? – При слове «гулять», терьер вскакивает и начинает махать тем местом, где полагается быть хвосту.

– Я стучу в комнату хозяйке: – Повод и ошейник он имеет?

– У дверей все висит. На гвоздике. – Кричит она из комнаты.

Поводок и ошейник я вижу. Беру и зову:

– Шварц, ко мне.

Пес моментально подходит и подставляет голову. Без всяких проблем, надеваю ошейник и пристегиваю поводок.

– Рядом, Шварц. – Собака с полным пониманием идет со мной.

– До свидания. – Кричу я хозяйке. Она не отвечает, но слышу, дверь за нами запирает проворно.

– Первый таксист нас брать отказывается. Второй оглядывает меня, псину и называет тройную цену.

В доме нас ждут. Жена постелила в прихожей одеяльце и поставила миску с водой. Шварц долго и жадно хлещет воду. С его языка капли летят на новые обои.

– Место. – Говорю я нашему новому жильцу и указываю на одеяльце. Шварц спокойно укладывается. У меня такое впечатление, что он понимает и то, что мы говорим между собой.

– Может он оборотень? – Спрашивает супруга.

Ответа я не знаю. Садимся пить чай. Шварц тихо встает и осторожно идет на кухню. Молча наблюдаем, что он намерен делать. Он намерен залезть под стол и развалиться. Ноги нам девать уже некуда.

– На место, Шварц. – Говорю я строго. Шварц встает и поднимает спиной стол. Ели успеваем схватить чашки. Пес послушно возвращается в прихожую и ложится на место.

На другой день рано веду его гулять. У меня много дел, а вечером самолет в Тбилиси. Завтра выгуливать собаку придется жене. Мы договариваемся, что перед моим отъездом прогуляем его вместе. Наша квартира на Спасской улице, невдалеке площадь трех вокзалов. Люди с мешками, бредущие мимо нашего дома, не редкость. Шварц при виде такого прохожего злобно бросается на него. С трудом оттаскиваю.

– Ты не любишь бродяг, приятель. – Догадываюсь я. Запустив собаку в квартиру, уезжаю по делам. Вернувшись к обеду, застаю следующую картину. Жена заперлась. Шварц развалился под столом, миска его перевернута. Услышав, что я пришел, жена приоткрывает щелку.

– Я одна с этой собакой не останусь. Вези его назад.

Начинаю выяснять, что было.

– Я стала подметать кухню, он забрал у меня веник, улегся в дверях и не отдает. Я крикнула. Он зарычал, показав свои клычищи, и ни с места.

Шварц очень внимательно слушает наш разговор. Снимаю поводок:

– Шварц, ко мне. – Подходит, но нехотя. Цепляю поводок и вывожу его к машине. Я тогда ездил на «двушке». Первый итальяно-советский фургон-универсал. Открываю заднюю дверцу. Собака запрыгивает так, словно, катается на машинах каждый день.

– Кто там? – Спрашивает хозяйка. Увидев нас, долго не хочет пускать. Деньги за собаку она вернуть не может. Отдала мужу. Объясняю, что денег не прошу, но уезжаю, а жена пса боится.

– Я сама его, как черта, боюсь. – Признается хозяйка, но дверь открывает. Шварц заходит со мной, его спина и уши выражают крайнее уныние. Снимаю поводок, вешаю на гвоздик и быстро ухожу из квартиры. Отдавать кобеля мне жалко, но оставить пса с женой после его фокусов не могу. Быстро спускаюсь вниз и иду к машине. У меня три часа до вылета.

Открываю дверцу, и в этот момент вижу, что Шварц несется ко мне со всех ног. В машину он успевает раньше меня.

Возвращаемся домой вместе. Я отложил свой вылет на несколько дней. Остаток дня пес ведет себя идеально. На следующий день повторяется все с начала. Вечером жена в слезах, Шварц на кухне. Миска перевернута. Понимаю, придется применить силу. Зову собаку, беру за ошейник, сажусь ему на спину, и луплю поводком. Он пытается вырвать морду, и цапнуть меня за руку. Изо всех сил прижимаю его башку к полу. Надо победить, иначе хозяин в доме будет Шварц. Сил хватило. Больше за десять лет я его ни разу не ударил. Он этого своим джентльменским поведением не допустил.

Любовь к рыбацким выездам Шварц проявил скоро. Он обожал машину и за два дня знал, что мы куда-то едем. Попутчиком он был великолепным, правда, по началу не все шло гладко. Я сажал пса сзади. Он высовывал морду в окно и наслаждался потоками встречного воздуха, но при первом резком торможении, влепил мне своими клычищами в затылок. В глазах у меня потемнело. Пришлось привязывать его так, чтобы его башка до моего затылка дотянуться не могла. В рыбацких походах он чувствовал себя превосходно. С удовольствием ел уху и вареную рыбу, смешно выталкивая из пасти косточки. Пожалуй, так же, как машину он обожал воду. Смелости собака оказалась необычайной. За палкой летел в реку или озеро с любого обрыва, ни минуты не задумываясь. К сожалению, эта смелость стала причиной болезни, которая на пару лет укоротила его жизнь.

Ранней весной мы выехали на Волгу. Река после зимы не прогрелась. На берег, где я остановился на пару часов, свернула шикарная иномарка, из которой хозяин выпустил трех холеных и невероятно породистых понтеров. Легавые бегали по берегу и дружелюбно нюхались со Шварцем. Собаки затеяли совместную игру. Мой терьер рос у егеря с охотничьими щенками, и относился к ним, как к друзьям. Самодовольный тип из иномарки, из тех, кто в советское время долго живал за границами, поднял палку и, подозвав своих псов, бросил ее в воду:

– Апорт! – Его легавые закрутились на берегу, жалобно заскулили, но прыгать в реку не стали. В Волгу бросился Шварц. Естественно, палку он принес мне. Посрамленный иномарочник быстро уехал.

Я вытер кобеля тряпкой, но тряпка в машине была маловата. Шварц простудился. Той весной я быстро его вылечил, но видно, не до конца. После каждого купания в холодной воде, пес хворал легкими. А удержать его от купания я не мог.

Он объездил со мной полдержавы. Где мы только с ним не побывали. Поначалу случались трудности. Километров четыреста Шварц ехал с удовольствием. Потом начинал брехать. Я довольно быстро понял, что он требует пить. Останавливался у водоема и раскрывал дверцу. Шварц летел к воде, залезал в нее по грудь, жадно и долго лакал. Затем, набрав ила, тины и песка, нес все это на своей длинной шерсти мне в машину. Мысль завести большой термос пришла не сразу, но оказалась удачной. Я наливал в термос холодной воды, и когда пес требовал пить, останавливался на чистой травке и наливал ему из термоса в миску. Шварц пил, и мы ехали дальше.

Удивительный зверь умел терпеть долго. Он часами сидел со мной в лодке и не мешал ловле. Но потом за это желал компенсации. Большего удовольствия, чем бегать и приносить палку, у него не было. Память имел прекрасную. Когда я переехал в Эстонию, и Шварц зажил вольной жизнью на участке дома, прогулки в лес с киданием палки в ритуале остались. Поздней осенью мы устраивали последний поход в ельник, и после игры я клал палку высоко на сучья деревьев. Весной он бежал в это место и показывал: «Бери мою старую палку и давай играть!».

В загородном доме сторожем Шварц работал в дневное время. Ночью он крепко спал. Храп собаки из будки был слышен далеко. Ложился спать он не сразу. Перед сном обходил участок и в каждом углу громко и злобно брехал. Так он запугивал разбойников впрок. Совершив обход участка, лез в будку и храпел со спокойной совестью. Однажды сосед-эстонец зашел ко мне поздно. Я сидел в бане и долго не мог расслышать его звонков и стука в дверь. Когда я, наконец, впустил соседа, тот изумленно спросил:

– Где твоя собака?

– Спит. – Ответил я. Выражение лица соседа я помню до сих пор. А прошло лет десять.

Собаки у меня были и после Шварца. Но такого замечательного, умного и веселого попутчика больше по жизни мне повстречать не пришлось. И никогда я не жалел, что вернулся за ним на Птичий Рынок.

К сожалению, наш трудолюбивый аккуратист, мэр Москвы, Птичий Рынок прикрыл. Его хозяйскому оку неприятен шальной и неорганизованный торг на Новоконной площади. Наш мэр человек достойный во всех отношениях. Но понять, что в хаосе «Птички» жил дух старой Москвы и что беспорядок Птичьего Рынка по-своему красив и аристократичен, наш мэр не смог. Я готов простить ему «Горбушку». Ей не так уж много лет. А вот Птичий рынок, наверное, простить не смогу.

Подлость одного капитана

Чтобы уйти от грустных размышлений о судьбе «Птички», перейду к истории повеселее.

В Крыму, недалеко от прекрасной Ялты, есть милый городок Гурзуф. Этот городок облюбовал когда-то талантливый русский художник Константин Коровин и построил себе дом на самом берегу. В советские времена домик превратился в дом творчества Союза Художников. Я не был членом Союза художников, а состоял в Горкоме графиков на Малой Грузинской. Эта крыша укрывала от властей многих неформалов, ставших теперь мировыми знаменитостями. «Бульдозерные выставки» вошли в историю бунтарского авангарда, но, должен признаться, что лично я никогда с государством не воевал и система власти меня интересовала мало. Я жил сам по себе, что и позволило сохранить интерес к жизни и легкость пера. Но за юридическую свободу Горкому Графиков до сих пор благодарен. Имея в художнической среде множество друзей и знакомых, я и был пригрет в домике Коровина.

Окрестности Гурзуфа, и впрямь весьма живописны. Торчащие из моря камни-скалы за АРТЕКОМ писало множество живописцев. Улочки Гурзуфа, ведущие то вверх, то вниз заставляют тебя передвигаться на цыпочках, и быстро снимают с толстяков лишние килограммы. Я тоже там сбрасывал вес, но вовсе не на улочках. Достопримечательностью Гурзуфа, кроме коровинского домика, Артека и виноградников, была личность по прозвищу Капитан. Эта личность носила морскую фуражку и полосатую морскую фуфайку. Уникален был Капитан двумя вещами. Он мог выпить безумное количество красного вина и имел шлюп. На шлюпе доживал свой век антикварный керосиновый движок. Кроме того, на нем имелось несколько пар весел. Художники, проживавшие в доме творчества, делились на графиков, живописцев и рыбаков. Естественно, я принадлежал к последним. На шлюпе Капитана мы ходили брать ставриду. Ловля ставриды имеет одну особенность – ставриду надо найти. Причем найти в море. Признаков, по которым ее найти легко, нет. Можно ориентироваться по чайкам. Бывает, что они кружат над косяком. Но эта примета срабатывает не всегда. Для ловли ставриды нужен спиннинг, снабженный примитивной катушкой, и самодур – свинцовая дура грушевидной формы. Самодур привязывается к концу лески. Выше, на поводках, вяжутся с десяток крючков. Наживки на ставриду не нужно. Она ловится и на голый крючок, но для собственного удовлетворения рыбаки украшают крючки перышками, красными ниточками или еще чем придумают. Наверное, профессиональная рыбацкая гордость не позволяет ловить на пустой крючок. Слово «наживка» столь много значит для рыбацкого сердца.

Собрав вышеописанную снасть и ведро для добычи, группа художников персон в десять, включая и автора этих строк, поутру отправлялась выискивать капитана и, обнаружив его в самых разнообразных местах, вела к шлюпу. Капитан собирал с души по рублю, усаживал всех в шлюп и магически запускал антикварный движок. Чудо техники имело странную особенность: оно не любило возвращаться. Шлюп выходил в море, и поиск ставриды брал старт. Опустив снасть, и не обнаружив косяк, мы требовали передвижение. Капитан снова заводил движок, и мы меняли место, пройдя метров на пятьсот вдаль или в сторону. Наконец, стая накрывалась, и компания принималась за ловлю. Самодур тянул леску вниз, катушки разматывались, два три подергивания и леска наматывается на катушку. С конца удилища идет милая сердцу рыбака дрожь. На крючках две три ставриды. Если везет, то и все крючки возвращаются с рыбками. Ведро начинает наполняться. Каких-нибудь полчаса и рыбалка завершена. Художники-рыболовы довольно потирают свои усталые руки. Возраст компании самый разнообразный. Младшему немного за тридцать, старшему много за семьдесят. Капитан возрастному определению не поддается. Он просто Капитан. Это его и пол, и возраст, и все остальное. Комплекция участников рыбалки так же не однородна. Есть два толстяка графика, тощий жилистый и бородатый живописец, не толстый, но брюхатый скульптор. Я сам не то и ни се… Художники добыли по ведру ставриды. Пора домой. Капитан дергает шнур движка – безрезультатно. Техника отказывает. Эту «вредную» повадку мотор демонстрирует при каждом выходе в море. Он прекрасно работает, когда шлюп идет от дома. С полуоборота заводится, когда мы ищем рыбу. Причем, для такого поиска иногда приходится делать более десяти остановок, и мотор заводится, как часы все десять раз. Но как только рыбалка завершена и надо плыть к причалу, движок умирает. Что мы только не говорили Капитану, чем его ни стращали. Однажды, сговорившись, сделали вид, что собираемся его утопить… Каждый раз Капитан божился, что уж завтра этого безобразия не повторится, но, увы, его обещания оставались обещаниями и вся честная компания, кряхтя и матерясь, усаживалась за весла. Пыхтели, покрываясь капельками пота, тучные графики, скрипел зубами жилистый живописец, гнусаво матерился автор этих строк, и в злобном и напряженном сопении служителей муз слышались нудные команды Капитана:

– Раз-два. Наляжем, братцы. Раз-два…

Медленно приближались клыки торчащих из моря скал Ай-Длагов. Издали казалось, что они почти у берега. Но когда шлюп подтягивался к одной из них, оказывалось, до берега еще грести и грести. В доме творчества имелся замечательный обычай. Рыбаки сдавали свой улов на кухню и получали к обеду великолепно зажаренную ставриду. Рыба доставалась и тем, кто сидел за столиком рыбака. Поэтому за такое место среди нерыболовных художников шло тихое соревнование.

Думаю, что эти походы Капитана с его капризным антикварным двигателем запомнили многие художники. Прочтя эти строки, если книга случайно попадет им в руки, с удовольствием восстановят картины, связанные с гурзуфской ставридой. Жив ли Капитан? Количество красного вина отмерено для любого организма. Не исчерпал ли наш морской волк свой лимит? Как мы ни поносили его тогда, я вспоминаю его с улыбкой. Да и с благодарностью. Выйти в море в те годы мог не каждый. У Капитана с пограничниками существовал «сговор», и они к нему не придирались. А сколько прекрасных минут выпало на долю нашей компании, не говоря уже о самой рыбалке. Грести к дому иногда приходилось против ветра, и в большую волну. Мы вдоволь насмотрелись на горный крымский пейзаж. Гурзуф с моря прекрасен в любую погоду. Особенно осенью, когда на склонах, в лучах закатного солнца, пылает пурпур виноградников, или в дождь, когда на горы наползают тучи, прозванные здесь хмарями. Хмари вползают в городок и, как одеялом, укрывают его. Тяжелый свинец неба и моря создают удивительные романтические марины. Все это остается в сердце и делает человека богаче. И никакой лопнувший банк эти богатства отнять не сможет.

С чем рифмуется слово бурлак?

Есть на карте юга России городок под названием Темрюк. Как и Селигер, эта часть русской южной земли прихватила меня надолго. В Темрюк я ездил на машине. Из Москвы туда можно попасть двумя путями. Один чисто сухопутный через Краснодар, другой через Керчь и Керченский пролив на пароме. Этот путь дольше, но зато по дороге возможны изрядные приключения. Об одном из них мне хочется вспомнить, поскольку к рыболовной теме это приключение имеет самое прямое отношение. Чтобы приехать в Темрюк со стороны Керчи, надо миновать знаменитый Сиваш. Эта уникальная голубая чаша всегда завораживала, когда я мчал по шоссе вдоль его берега. Кстати, тут можно дешево купить десяток круглых спелых «колхозниц». Сивашскую «колхозницу» я предпочту любой другой. Дынь на своем веку я попробовал. Проведя несколько лет в Средней Азии, имел возможность откушать сотни медовых, прозрачно восковых, сладчайших красавиц. Такие дыни, словно золотые снаряды дальней артиллерии Аллаха, прекрасны на вкус, но круглое бронзовое ядро сивашской «колхозницы» для меня желаннее. Этот странный фрукт, выросший в солоноватом песке, имеет сложнейший букет. О «колхознице» я могу писать поэмы. Кто поедет по этой дороге, рекомендую проверить и сличить мои ощущения со своими. Еще по берегам Сиваша вечно стоят бабы и дети со связками вяленных и свежих бычков и мелкой камбалушки. Мне всегда хотелось сделать возле Сиваша привал и порыбачить. Как может рыбак купить рыбу, которую можно поймать самому? В одну из поездок в те края я решил заранее, что на озере устрою привал. Ехал я в Темрюк с женой. Она намеревалась плавать в Азовском море, за что мне разрешалось сидеть в болотистых лиманах Кубани. Об этих лиманах я уже немного писал, вспоминая морского офицера спиннингиста. И возможно, вернусь к ним еще ни раз в дальнейшем.

Решил я сделать привал на Сиваше еще и потому, что завел новую лодку. Американская надувная, как я упоминал, долго радовала меня, но все на свете имеет конец. Пришел конец и этому прекрасному надувному катамарану, спасшему мне на бушевавшем Селигере жизнь. Я приобрел югославский катамаран «Меестраль», похожий на «американку» и решил проверить его на Сиваше. К Сивашу мы добрались часов в десять утра. Погода стояла тихая и теплая, как в начале сентября случается в этих широтах. Все свободные емкости в машине уже заполнили «колхозницы» и кукуруза, которую мы, без зазрения совести, воровали в пути. Я вынул лодку, еще совсем новую, бережно, так бережно как относятся только к новым вещам, развернул ее на колючих злаках, возле песчаного берега, и принялся накачивать помпой. В американской лодке на полу надувался киль и выкладывался набор деревянного пола. Может быть, именно в киле был секрет ее судоходных качеств. В югославской надувался весь пол и превращался в нечто, вроде надувного матраса. Каждый борт и пол имели свой клапан. Закончив «надувательство», я сложил в лодку удочку, припасенных еще с России червяков, садок с мелкой сеткой и толкнул лодку в озеро. Но не тут-то было. Оказалось, что начало воды имеет столь мизерную глубину, что ни в состоянии поднять даже этот надувной «матрас». Пришлось разуться и вступить в озеро. Прекрасная голубая чаша, как ядовитый цветок, таила в себе гнусный сюрприз. Дно Сиваша – это мерзкий и очень глубокий ил черного цвета. Отмыть ноги после погружения в эту массу почти немыслимо. Но я уже залез. Пока лодка не поплыла, я тащил ее метров десять в озеро. Наконец, толща воды в несколько сантиметров подняла надувное судно, но радоваться было рано. Я попробовал усесться, и лодка снова тут же погрузилась в ил. Пришлось переть ее в озеро пехом. Не помню, сколько времени потребовалось, чтобы начать плавание. Наконец, усевшись на борт, я принялся отмывать ноги. Отвратительная липкая черная пленка смываться соленой водой Сиваша не желала. Отмыться я не смог, но слой ила на своих ногах свел к минимуму. Прекрасный апельсиновый цвет нового катамарана после моей посадки выглядел гнусно. О новенькой чистенькой игрушке пришлось забыть навсегда. Даже несколько лет спустя я обнаруживал признаки сивашского ила в швах и других труднодоступных для чистки местах лодки.

Долго еще выгребая к центру озера, я черпал веслами этот отвратительный ил. Представляю, как выглядели коммунары, бравшие знаменитый Перекоп. Думаю, что даже выстрелов не понадобилось. Попробуйте вообразить, что белые увидели выходящих из озера вовсе не красных, а совершенно черных. При небольшой доле суеверия, белая гвардия вполне могла принять выходцев со дна озера за чертей и кинуться врассыпную.

Мне надоело грести, и я остановился. Глубина за бортом ужасающая – сантиметров сорок. Насаживаю червяка, забрасываю. Ждать не пришлось. Жирный аппетитный бычок крепко сидел на крючке. Снова заброс и снова бычок. Пошла работа. Пятый заброс, и на крючке камбалушка. Размер с ладошку. Снова бычок. Один другой третий и опять камбалушка. На одного червяка удавалось вытянуть до десятка рыбок. Внезапно, на безоблачное небо наползло длинное темное облако. Когда половина неба была им расчерчена, подул ветерок. Сперва слабый, но с каждой минутой крепчавший. Ветерок дул именно с того берега, где стояла машина. Я вынул груз и налег на весла. Но лодка стояла. Тут я и понял, что купил нечто совсем отличное от своего прежнего катамарана. Против ветра лодка двигаться не желала. Попробовал идти к берегу под углом. Лодка пошевелилась, но ее стало относить. Я плюнул, ругнулся, и, спрыгнув в воду, погрузился в гнусный черный ил по грудь. Теперь уж я полностью повторял подвиг коммунаров. Бурлачить надутую калошу против ветра, в мелкой черной жиже, такого мне даже в страшных снах не снилось. Теперь можно и посмеяться, но тогда было не до смеха. Когда я, с перекошенной от отвращения рожей, приблизился к берегу настолько, чтобы слышать голос жены, то получил совет:

– Ты бы лодку сдул. Легче бы было.

В первые годы нашего брака моя суженная никак не ожидала, что ее интеллигентный на вид супруг способен так отвечать даме. Но я себе представил, как стану тащить сдутую резиновую кучу, и не сдержался.

Кажется, обиды хватило на несколько дней. И только войдя в море и совершив первый заплыв, жена смилостивилась и простила. Плавать она любила больше всего на свете, что и спасло еще на годы наш неустоявшийся брак. Эта ее страсть к плаванию давала мне возможность выбирать для отдыха такие места, где я мог заниматься своей любимой рыбалкой. Семейный режим подразумевал мою утреннюю свободу. До обеда я мог рыбачить, а потом обязан был вывозить жену на пляж. Тупо торчать на песке, я лично, терпеть не могу. Купаюсь с удовольствием, но не бесконечно. К своему стыду, должен сознаться, что плавать я не научился. Хотя и выплывал несколько раз, когда лодки, на которых рыбачил, переворачивались. Но то было в реках, где до берега десяток метров. Не знаю, чем объяснить эту мою неумелость. Все свободное время проводя на воде или рядом с водой, сие удивительно и не понятно. Но факт остается фактом. При этом воды не боюсь, попав в нее, от страха не каменею. Супруга же, наоборот, превосходно плавая, все время выспрашивала, не водится ли в Азове акул, осьминогов или каких других опасных морских монстров. Я пытался объяснить, что местная акула катран не больше средней щуки и опасности для моей благоверной не представляет. Но жена поглядывала на меня недоверчиво, явно пытаясь уличить во лжи. Понемногу ее страхи улеглись и, заходя в море, она перестала с тревогой взирать в пучины. В Азове, к моему удовольствию, можно рыбачить. Пока жена пеклась на песке, я сидел в лодке, метрах в трехстах от берега, и таскал на удочку тарань. Это та же плотва, только морская и грубее вкусом. Занятие довольно монотонное, сюрпризов не ждешь, поэтому я иногда уходил мыслями к завтрашней зорьке. Я разрабатывал маршрут в кубанские лиманы, желая половить линя. За этими мыслями и не придал значения коровьему вздоху, раздавшемуся за спиной. Потом я вспомнил, что вдалеке от берега корове делать нечего. Я оглянулся. Мой взгляд с удивлением проводил огромную черную блестящую спину ныряющей махины. Характерный плавник мог принадлежать только дельфину. Это и был очень крупный экземпляр, прибывший за таранью, как и я. Стая тарани привлекла дельфина, и он кружил возле лодки. Я глянул на берег и в тревоге отметил, что жена плывет ко мне. Дельфина она, конечно, не заметила, а когда он ухнет перед ней своей огромной тушей, она, окаменев от страха, может пойти ко дну. Отличить дельфина от акулы женщина не сумеет, да я и не был уверен, что она понимает разницу. «Муж врал, акул нет, а они есть…» – и конец. Я судорожно соображал, что делать. Ничего не придумал и стал быстро выгребать ей навстречу. Жена успела ввалиться ко мне в лодку и игриво поинтересоваться:

– Не помешала? – Но, увидев мое бледное лицо, смолкла. Дельфин снова ухнул метраж в десяти от нас. Теперь побледнела жена:

– Акула!

– Дельфин.

– А какая разница?!

Я похвалил себя, что верно сконструировал ход женских мыслей. Больше в тот день жена в море не входила.

Рыбалка и гарем

Мы несколько лет подряд ездили на Азов в район Темрюка. В станице Голубицкой, на берегу Азова нас принимала на постой одна и та же хозяйка. Однажды жена упросила взять с нами из Москвы ее университетскую подругу. Имя подруги я сохраню в тайне, назову ее Сашей Горановой, что весьма созвучно настоящему имени. В те годы Саша – незамужняя, крупная девушка-филолог.

Кроме того, она подрабатывала журналистикой, для чего имела набор тетрадок со штампами текстовых заготовок. Когда она писала статью или рецензию, то пользовалась этим запасом так самозабвенно, что иногда о самой теме забывала.

По причине своего большого роста Саша имела нарушение вестибулярного аппарата. Можно было идти с ней рядом, беседуя о чем-то, и через некоторое время обнаружить, что Саши рядом нет. Обернувшись, вы замечали девушку в горизонтальном положении. Саша тихо пыталась подняться, не взывая о помощи. Еще один удивительный феномен отличал молодого филолога. Саша боялась голода. Горанова не застала послевоенных голодных лет, она была младше меня лет на двенадцать, и этот страх я объяснить не мог. Сам по себе он меня не беспокоил, но запасы, которые Саша делала загодя, приводили меня в трепет. Совершенно уверенная, что на Азове отсутствует продовольствие, она за месяц стала вносить в нашу квартиру банки с тушенкой, всевозможные консервированные супы и каши. К поездке продовольственный мешок Саши так заматерел, что я с трудом доволок его до машины. Надо сказать, что базар городка Темрюк, одно из увлекательных для меня мест. Обилие всевозможной птицы, рыбы и фруктов там поразительное. Цены довольно низкие, и единственным недостатком базара является рань, с которой он торгует. К одиннадцати часам утра торг подходит к концу, и базарчик пустеет.

Я пытался доказать Саше, что с голоду на Азове нам погибнуть не удастся. Девушка легко соглашалась, но мешок с провизией «на всякий случай» настоятельно просила прихватить. Естественно, что консервы так и вернулись в Москву не тронутыми. На мое счастье, Саша оказалась большим любителем рыбы в гастрономическом смысле. Она по-настоящему радовалась улову, чем грела мое рыбацкое сердце, за что я легко простил ей мешок с консервами и внезапные лежки во время прогулок.

С рыбой, к удовольствию Саши, в ту поездку везло. Я очень люблю искать новые водоемы. Поэтому с утра, предварительно расспросив местных, отправлялся на поиск. Один дед, житель станицы Голубицкой, посоветовал съездить на приток Кубани по названию Казачий Ялик. Ранним утром тихо, чтобы не будить гарем, я собрал снасти, прихватил творогу, молока и хлеба для легкого обеда и выехал из Голубицкой. Мои рыбацкие отлучки в связи с присутствием Саши могли значительно удлиняться. Жене было с кем поговорить и отсутствие мужа для нее остроту теряло. За это я тоже был Саше весьма благодарен. Не скрою, когда жена предложила взять подругу с собой, я это обстоятельство подло учитывал.

Но ехать ловить рыбу сразу я не мог. Нужно копать наживку. Добыть тут червяков – работа. Обыкновенных огородных червей в сухой пыльной почве не найдешь. Копать надо возле болот в камыше. Очень тяжелый и плотный грунт поддается с большим трудом. Зато червяки в нем длинные, крепкие, черного цвета с блестящей кожицей. Такого с крючка не стянешь. Доезжаю до болота, вынимаю из багажника походную лопатку – и за дело. Если раза два отрезал грунт и ничего не нашел, нужно переходить. Но если повезло, рой рядом. Камышовые червяки народ компанейский.

Банка с наживкой есть. Присыпаю влажными кусками грунта свою добычу и двигаю на поиск Казачьего ялика. Маршрут я нарисовал со слов моего информатора, и теперь еду, поглядывая на самодельную карту. После первого поворота замечаю недалеко от дороги в поле парня с удочкой. Останавливаюсь и иду глядеть, что он там делает. Передо мной что-то вроде оросительного канала. У заржавевшей плотины канал расширяется и создает похожий на залив тупик. Берега покрыты редким камышом. Глубина начинается у берега.

Парень сидит на берегу. В его ведерке пяток карасиков и плотвичка. Стая рыбьей мелочи ходит у поверхности воды. Вдруг у противоположного берега раздается всплеск. Это уже не мелочь. Похоже на хищника. Иду в машину, достаю ведерко, кусок хлеба. Переоборудую удочку самым маленьким крючком. Бросаю кусок хлеба в воду. Мелочь принимается его жадно теребить. Смачиваю кусочек хлеба без корки и замешиваю серое тесто. Насаживаю хлебный катушек и, убрав глубину, забрасываю. Секунда, и поплавок тянет в сторону. Подсекаю. Маленькая с пальчик красноперка, через пять минут у меня в ведерки их больше десятка. Снова иду к машине и достаю коробку со снастями. Маленький крючок заменяю на поводок с тройничком, и снасть на хищника готова. Подхожу к берегу, цепляю красноперку к тройничку, ставлю глубину сантиметров сорок, и забрасываю к водорослям. Поплавок не успевает выпрямиться, как его тянет в глубину. Неужели моя красноперочка так сильна? На всякий случай подсекаю. И не зря. Сильная рыба сгибает удилище. Подвожу ее к берегу – щука. Зверь на кило. Бегу за садком в машину. Заодно прихватываю подсачек. В этих канальчиках можно всякого ждать. Снова забрасываю. Теперь немного правее. Снова мгновенная поклевка, но сейчас она типично щучья. Поплавок ныряет, исчезая из глаз. Подсекаю. Эта рыбка покрупнее. Беру ее сачком. В моем садке уже две щуки, а ловлю я тут, с учетом времени потраченного на красноперку, не больше получаса. Новый живец и новый заброс. Опять не успевает поиграть. Снова резкая поклевка. Щука килограмма на полтора занимает свое место в садке. Пора перекурить, а то и минуты свободной нет. Жадно затягиваюсь, но сам не дождусь, когда кончится сигарета. Все. Можно снова в бой. Забрасываю живца подальше от берега, и глубину ставлю побольше. Поплавок подергивается и вальсирует то в одну, то в другую сторону. Это играет красноперочка. Живец крутится на одном месте. Жду, но недолго. Поплавок, как и в первый раз, начинает медленно погружаться. На секунду замирает притопленный, и снова в глубину. Подсекаю. Ни живца, ни поводка, ни тройника. Вот тебе на! Как щука могла это сделать? Какая же пасть должна быть у рыбы, чтобы заглотнуть живца вместе с поводком. Гадать приходится недолго. Щука килограмма на три вылетает из воды и, хлюпнув, уходит в глубину.

Опять плетусь к машине. Парнишка за мной.

– Дядь, у тебя нет тройничка?

– Есть. – Выдаю мальчишке тройник с поводком. Беру и для себя. Возвращаемся.

– Дядь, а у меня поплавка нет. – Хнычет парень.

– Возьми щепку. – Советую я. Поплавок мне давать жалко. Во-первых, их немного, а во-вторых, я каждый выбирал, как пижон выбирает галстук к костюму. На поплавки я жмот.

– Дядь, а у меня и груза нет. – Продолжает ныть парнишка. За грузом к машине мне возвращаться просто лень. Не охота терять время. Но свинца мне не жалко:

– Чего сразу не попросил, теперь жди, или пробуй без груза.

– А можно? – Удивляется парень.

– Ты у щуки спроси. – Отвечаю я и забрасываю живца. Теперь он у противоположного берега, там я и услышал всплеск хищника. Минута и поклевка. Я засовываю в садок двухкилограммовую щуку. Парень смотрит.

– Чего не ловишь? – Спрашиваю я.

– Без груза не получится.

– Дай сюда. – Я отбираю его бамбуковую удочку, иду туда, где он ухватил своих малявок. Берег здесь крутой и травы нет. Забрасываю под берег. Красноперочка кругами уходит в глубину, потом наверх, и так несколько раз. На очередном подъеме на нее нападает щука. Я боюсь, что тонкая бамбуковая удочка не выдержит. Катушки на удилище нет. Как же давно я не ловил на такую примитивную снасть!

– Тащи подсачек! – Кричу я парню, а сам пытаюсь утомить рыбу, не давая слабину леске. Мальчишка подбегает с моим сочком. Кое-как вдвоем мы выуживаем щученку. Парень счастлив. Потом он смотрит на меня и говорит:

– Дядь, так она ваша.

– Почему?

– Вы поймали, да и крюк ваш, – отвечает малец, и напряженно ждет моей реакции.

Я успокаиваю:

– Щука принадлежит тебе по праву. Да и вообще, если бы не ты со своей удочкой, я бы никогда здесь не остановился. С дороги щучьего заповедника не видно.

Мы оба, довольные друг другом, расходимся по своим местам.

До Казачьего Ялика я в то утро так и не доехал. В садке, полном рыбы, я потерял щукам счет. Дома считали все вместе. Рыбин оказалось восемнадцать. Решили делать котлеты, но пяти для этой цели хватило с избытком, даже учитывая отменный апатит Саши.

Я вспомнил, что когда-то выменял щук, подаренных мне морским офицером Степой, на деревенские продукты. Жена и подруга с удовольствием откликнулись на мое предложение, и пока я занимался разделкой рыбы, гарем отправился по деревне. Через час красавицы вернулись, с трудом волоча ведро слив, корзинку с яйцами и большую крынку молока. Яйцами мы были обеспечены до конца пребывания.

На Казачий Ялик я попал только через два дня. Это была типичная южная река с желтоватой от глины водой, быстрым течением и крепкими берегами.

Я люблю ловить на реках с течением. Пуская насадку с грузом у самого дна, можно, тормозя поплавок, добиться того, чтобы наживка, болтаясь по течению, привлекала, рыбу своей активностью. Рыба очень резко реагирует на это. Видно, поедать дохлятину не любит никто. И окунь, и язь, и лещ всегда предпочтут вертящегося червячка поникшему шнурку. Поэтому менять насадку, если клев ослабевает, полезно. На течении, затормозив поплавок можно получить очень серьезную добычу.

Я зарулил под старую иву. Здесь солнце не накалит салон до температуры духовки. Вышел, выгрузил и накачал лодку, выложил в нее из машины все что нужно и отпихнулся от берега. На середине, против течения выгрести трудно, но поближе к берегам, где вода давала задний ход, или затихала, греблось легко. Я заметил островок из камышей и осоки и, прицепившись к нему, забросил снасть. Круговорот обратного течения под нависшей над водой Ракитой, выглядел заманчиво. Я не знал глубины, не обследовал дна. Это был пробный заброс для разведки. Поплавок встал, после этого, не опускаясь и не меняя ватерлинии, быстро поплыл. Меня удивило, что поплыл не туда, куда несло течением всякую мелочь. Такая мелочь часто скапливается в водоворотах – листики, палочки, пена. Поплавок странно продвигался в противоположном направлении, будто его подводный конец взяли чьи-то пальцы и двигали по воде. Я на всякий случай подсек. Первое впечатление – зацеп. Но еще секунда, и я почувствовал мощный рывок. Прочная японская леска не подвела. Я немного ослабил катушку, но далеко рыбу не отпустил. Мне казалось, что смогу ее удержать. Я привстал на колени и двумя руками удерживал удилище, а рыба ходила кругами. На крючке, в качестве наживки, червяк. Случается, что на червяка берет щука, но без поводка она мгновенно режет леску. Через пару минут показавшихся мне вечностью, я рискнул укоротить расстояние между мной и рыбой. Рыбина не захотела, но и порвать снасть не могла. Так прошло еще несколько мгновений. Я пересилил желание торопить события, заставил себя успокоиться и действовать осмотрительно. Мне кажется, что таких мгновений и ждет любой рыбак. Они снятся по ночам в долгие зимние месяцы. Это и есть «мужик и рыба». Интересна и может захватить охота на разную добычу. Даже средний и мелкий окунек доставляет азартное удовольствие, но ждешь именно РЫБУ. Ждешь когда неизвестно кто кого, а когда дождешься, потом вспоминаешь всю жизнь. Я снова потянул, намотав несколько метров на катушку. Рыбина нехотя подалась. Еще и еще. Глаза уже ищут ручку подсачека, хотя кого я зацепил, пока не знаю. Вот, наконец, пленница выходит наверх. Огромный золотистый бок, голова с усиками, темная спина – сазан! Господи, такой сазанище и с первого заброса! Вот когда задрожали руки. После того, как увидел – упустить особенно жалко. Но сазан взял крепко. Подтягиваю. Рыба, собрав силы, снова рвется в глубину, но сил уже немного и я упрямо возвращаю ее назад. Медленно складываю коленца телескопа. Удилище укорачивается. Опускаю подсачек, осторожно ввожу в него голову сазана. Его тушка умещается лишь до половины. Пытаюсь поднять и не могу. Приходится, отложив удилище, помогать себе второй рукой. Ух… Сазан в лодке. Теперь чувствую, как дрожат не только руки, но и все внутренности. До чего ж хорош зверь! Он лежит неподвижно, будто и не мотал меня минут десять. Но эта неподвижность обманчива. Рыба бьет хвостом, и я от неожиданности чуть не выпадаю за борт. Сазан занял все свободное место на дне лодки. Достаю сетку садок, и запихиваю в него рыбу, затем завязываю. Теперь уж не уйдет. Выкурив сигарету, понимаю, что больше сегодня ловить не хочу. После такого сазана любая рыбка покажется насмешкой. Плыву к машине, привязываю садок к колышку и спускаю в воду. Сазан лениво шевелится в сетке садка. Достаю из багажника весы. Очень уж не терпится взвесить пленника. Вместе с садком чуть меньше десяти килограммов. Пожалуй, это была, после щуки в Латвии, вторая по величине рыба в моей рыбацкой судьбе. Опять опускаю пленницу в воду и отвинчиваю клапаны лодки. Со свистом выходит воздух и лодка, сморщившись, превращается в сдутый резиновый матрас. Издалека зудит чей-то мотор. Звук нарастает. Через пару минут из-за поворота показывается казанка. Поравнявшись со мной, мужик в тельняшке глушит движок и, развернувшись на месте, кричит:

– Борода, гляди! – Поднимает со дна моторки белое, похожее на березу, бревно и с трудом выжимает его на вытянутых руках. Я не сразу понимаю, что это бревно – гигантский судак. Я таких судаков никогда не видел. Через секунду, опомнившись, иду к реке и достаю вместе с садком своего сазана:

– Гляди, моряк! Он смотрит на сазана и на меня, потом, швыряет рыбину на дно лодки и хохочет. Хохочу и я. Когда мы успокаиваемся, мужик в тельняшке оказывается возле берега:

– Надо отметить! Борода!

– Дело, моряк.

– Газуй по этой дороге прямо вдоль берега, через два километра станица, мой дом второй у реки.

– Слушай, моряк, не хочу в дом. Давай прямо здесь.

– А у тебя есть?

– Есть.

Упрашивать мужика долго не пришлось. У него с собой помидоры. У меня щучьи котлеты, краюха хлеба и бутылка водки. «НЗ» из Москвы.

Пили из одной жестяной кружки. После первой я спросил:

– На что ты его?

– Жерлица. – Ответил моряк: – Жерлицу на карасика. Вчера поставил. Слышал, как он в омуте бьет. Ну, думаю, чертяка завелся. И поставил. А ты своего?

– На червяка…

Познакомились после третьей. Моряка звали Ганей.

– Вообще-то моя кличка Крюк. – Добавил моряк и усмехнулся. По имени давно не обращались… Все Крюк да Крюк.

– Что, из-за рыболовной твоей страсти? – поинтересовался я, закусывая помидором.

– Ясное дело. – Согласился моряк. – Ну, теперь полегчало. Хоть поделился. Сколько рыбы не словил, а такую впервые.

– И я впервые…

– Ну, давай еще по одной, чтоб не стала последней…

Мы допили бутылку. Моряк пожевал мою котлету:

– Щучьи?

– Точно.

– Сам словил?

– Обижаешь…

– Ладно, борода, будешь еще, заходи. Мой дом второй у речки. Спросишь Крюка, каждый покажет.

Он сел в лодку и, оттолкнувшись от берега, дернул шнурок движка. Вместе с рокотом мотора, когда лодка скрылась за поворотом, до меня донеслась казацкая песня. Моряк Ганя Крюк пел. Я подумал, что и мне стало легче. Сам бог послал нас друг другу, одарив перед встречей знатным уловом. Поделиться, и вправду, хотелось. Я понимал, что мои дамы выскажут восхищение сазаном, но просмаковать удачу с рыбаком – это совсем другое дело.

Хорошие мы рыбаки, ребята

Рыбак – это особый человеческий вид. Казалось, взрослый человек с седеющей бородой, а вот иду по Невскому ранним утром. С моста Фонтанки рыбаки забросили свои снасти. Останавливаюсь, и, как завороженный, смотрю на их поплавки. Рядом великолепные архитектурные ансамбли. Кони Клодта, Елисеевский магазин с роскошными витринами, а я уставился в поток. Вот один поплавочек дернулся. Рыбак подсек, и на асфальт петербургского моста вылетел крошечный окунек. Его осторожно упрятали в целлофановый пакет, и поплавок снова в канале. Иду дальше и улыбаюсь. Иногда наблюдать за рыбаками не менее интересно, чем удить самому. Помню роскошный закат на юге Франции. Средиземное море мерцает бирюзой и золотом. Пишу этюд, стараюсь успеть за убегающим светом. Но вот на берег выходит смуглый, с торчащей черной бородой, мужчина и что-то забрасывает в море. После чего усаживается на корточки и замирает. Я пишу свой этюд, а краем глаза слежу за рыбаком. Что рыбак, ясно сразу. Только непонятно что и на что он ловит. Примерно, через полчаса черный француз вскакивает и начинает нервно тянуть леску. Делаю несколько шагов в его сторону. Через минуту из воды появляется что-то странное. Это странное шевелит щупальцами и упирается. Рыбак хватает это что-то и засовывает в такой же пакет, как рыбаки петербургского канала своих окуньков. В пакете выловленная французом тварь шевелится и шуршит. Тот засовывает пакет за пазуху, и решительным шагом покидает берег. Кого он вытащил? Осьминожку, кальмара? Спрашивать неловко, да и мой французский, для тонких профессиональных бесед слабоват. Кого выудил черный бородач, для меня так и осталось загадкой. Я лишь понял, свой ужин француз добыл. А вот что будут делать рыбаки с Невского с малюсенькими окуньками, не знаю…

Песня об окуне

Кстати, окуня ловить я люблю.

Этот смелый, решительный представитель рыбьего народа ловится весело, сопротивляется бурно и доставляет немало приятных минут. Мне запомнилась окуневая охота в милых сердцу кубанских лиманах. Это был конец поездки. Оставалась последняя зорька. Я тогда жил в домиках рыболовной базы. Домики стояли на сваях, в одной из проток. Фанерные коробочки с железными койками. Посреди поселка цистерна с питьевой водой, в которую воду раз в неделю завозили. Общая кухня и комары. Рыжие огромные комары тут не жужжали вокруг, словно сигналя, вот он я комар, сейчас ужалю. Они как пикирующие бомбардировщики, запускают в тебя жало с лету. Никакой гвоздичный одеколон да мази им ни помеха. Правда, нападали они не все время, а в определенные часы вечерних и утренних зорь. Прокусывало их жало не только рубашки и свитера, но и прорезиненные плащи. Укусы этих бандитов долго чесались и вызывали зуд.

Тем утром я выдержал настоящую атаку. Пока садился в лодку и выбирался из тростниковых зарослей на чистую воду, был искусан зверски. В середине лимана комары отвязались. Я плыл от места к месту, и везде полная тишина. Рыба не клевала. Хотя погода стояла отменная. Туман говорил о приближающемся солнечном дне, и причин для отсутствия клева не наблюдалось. Я постоял в протоке, поджидая линя, и побросал живца под камыши.

Никто не заинтересовался моей наживкой. Понемногу туман поднимался. Комариное воинство, выпив изрядно крови, поуспокоилось. Когда не клюет, начинаешь размышлять о посторонних вещах – и конец рыболовному настрою. Конечно, красоты природы хороши и сами по себе, но для сердца рыбака необходим клев. Ветра не было, и зеркальная тишь воды понемногу освободилась от тумана и отразила голубизну небес. В центре небольшого лимана совершил прыжок огромный толстолобик. Грохот и брызги от его пируэта сморщили водную гладь и создали волнообразные круги. Толстолобика на удочку не ловят. Считается, что ни одну из известных приманок он не берет и чем его приманить, непонятно.

Я медленно переплывал от протоки к протоке. Солнце начало припекать, и я решил возвращаться. Такой кислой последней рыбалки, здесь, в Кубанских лиманах, я не помнил. Решив, что ловить безнадежно, я, не торопясь, греб в сторону базы. Мне предстояло проплыть две узких протоки и две лиманных чаши. Последняя, перед базой, была самой длинной и широкой.

Войдя в протоку и разглядывая все вокруг, я заметил, как у камышей, возле правого берега вскипела вода. Это малек брызнул врассыпную и создал кипение. Я насторожился и тихо пришвартовался к камышу. Привязываться смысла не было. Ни ветра, ни течения. Я просто согнул пару камышинок и пристроил их себе под зад. Сначала забросил снасть без наживки, вымерил глубину Она была вполне приличной – около двух метров. Установил скользящую трубочку над поплавком так, чтобы она прекратила его скольжение, когда червяк окажется возле дна. Насадил длинного и подвижного черного камышового червя и забросил. Поплавок принял вертикальное положение и, сразу стал погружаться, уходя в сторону камышей. Я подсек. Живая тяжесть не очень крупной рыбы. Вывожу и поднимаю снасть. – Окунь граммов на двести. Это красивый трофей, темно-зеленый, с черной спиной, темными штрихами на боках, и ярко-красным нижним плавником. А верхний, словно поднятая шерсть недовольного зверя. Только об эту «шерсть» легко пораниться, поэтому снимать с крючка окуня следует осторожно. Уколы его острых плавников болезненны и не скоро заживают. Опустив красавца в садок, снова забрасываю. Насадка не пострадала. Жесткий камышовый червяк вышел из окуневой пасти живым и подвижным. Следующую поклевку пришлось ждать не более минуты. Поплавок дрогнул и уверенно пошел вниз. Опять окунь, на сей раз поменьше, граммов на сто. И он в садке. Червяка приходится обновить. Не всегда везет. И рыбку поймать и насадку сохранить. Снова поплавок вздрагивает и решительно уходит в глубину, но не вертикально, а в сторону, постепенно погружаясь.

Подсекаю. Удочка в дугу. Рыба настоящая. Тянусь к подсачику. Вывожу. Окунь грамм на четыреста. Такой экземпляр в окуневом народе сильнее двухкилограммового леща. Побороться с ним одно удовольствие.

Как все изменилось за несколько минут! И солнце теперь не кажется унылым, и рыбацкий кураж заставляет замирать сердце. Снова забрасываю и снова поклевка. Следующий стандартный, грамм на сто пятьдесят, через пол часа в моем садке их больше дюжены. Оторваться не могу, забрасываю снова и снова. Нет времени перекурить. Солнце к полудню, а клев окуней не ослабевает. Делаю маленький перерыв, лопаю дыню и бутерброд с копченой колбасой. «Колхозница» заменяет и чай и кофе. Закончив легкую трапезу, закуриваю и одновременно забрасываю снасть. Снова поклевка, привычным движением подсекаю. Рыба сгибает удилище и тянет в камыши. Тут уже не четыреста грамм. Стараюсь остановить, не дать забиться в камышовый лес, но рыба сильнее. Она рвет леску, и я грустно вижу, как мой поплавок безжизненно всплывает на поверхность. Это, пожалуй, точка. И даже обычная рыбацкая досада не омрачает моего настроения. В садке штук тридцать окуней, и ни одного меньше ста граммов. Несколько в два и три раза больше. Так уходить с водоема, даже с оборванной снастью, не слишком грустно. В последней рыбалке должно что-то приключиться. Теперь полный порядок. Кто же мне порвал снасть? Конечно, окунь. Экземпляры до полутора килограммов среди окуней встречаются, а силища у такой рыбины неимоверная. Моя леска выдержала, если бы не камыши. Пусти я его в камыши, он бы там леску все равно порвал. У меня не было выбора, и укорять мне себя не за что. Возвращаюсь на базу. Что делать с окунями? Свежими их в Москву не довезешь. Решаю жарить. И тут начинается самая неприятная часть окуневой охоты. Чистятся окуни отвратно. Их жесткая чешуя не желает расставаться со шкурой хозяина. Единственный способ облегчить дело – это кипяток. В емкость с кипящей водой опускаешь рыбу, взяв ее за хвост. Опускаешь на одну секунду и после этого чистишь. Ошпаренная чешуя отходит легко.

Я нажарил целую корзину окуней и с удовольствием лопал их на дорожных привалах. Окунь почти без костей. С южным помидором и зеленью это настоящий пир. По дороге всех съесть не смог. В Москву мои жареные трофеи приехали свеженькими той первой свежестью, к которой призывал Михаил Булгаков в своем бессмертном романе.

Есть немало способов доставки рыбы. Это и крапива, в которую укладывают улов перед дорогой, и легкий подсол. Единственно, что нужно делать непременно, так это чистить и мыть рыбу. Если по дороге встречаются холодные и прозрачные ключевые ручьи, неплохо остановиться и промыть улов. Так больше шансов довести его в сохранности.

Я не помню случая, чтобы я загубил свою добычу. Настоящая проблема с пойманной рыбой у меня возникла всего один раз, но то отдельная песня.

Рыбец в одесском гарлеме

Дело было на Буге, но не там, где я описывал рыбалку, когда мы остановились у смотрителя маяка. Случай, о котором пойдет речь, произошел напротив Очакова на Русской косе.

Я уже не помню названия деревеньки, где мы с женой сняли комнатку. Днем я писал этюды, а утренними и вечерними зорьками рыбачил. На Русской Косе мы оказались без машины. Из Очакова нас привез маленький кораблик, два раза в сутки переплывающий Буг. Буг в этих местах широченный, поскольку граница его вод и вод Черного моря размыта. Рыбачить без лодки с берега на огромной реке тоскливо, и чаще всего я получал жалкие трофеи в виде мелкого подлещика, густерки, плотвы и бычков. После русской косы наш путь лежал в Одессу, в которой я раньше не бывал и куда очень рвался. Последние два дня дул штормовой ветер, и я на берег не выходил. Но на третий мне надоело сидеть и ждать погоды. Назавтра нам предстояло ехать в Одессу, и просидеть так последний день – перспектива не из радужных. Я взял спиннинг и, жмурясь от ветра и, сплевывая песок, пошел удить. На берег катили настоящие морские волны, шипела пена и летели брызги. Ловить без лодки я мог только донкой. Спиннинг, оснащенный тяжелим грузом и несколькими крючками, и служил этой донкой.

Я нанизал червяков на все крючки и что было силы метнул груз. Метров на двадцать мне удалось закинуть свою приманку. Спиннинг я держал в руках, чтобы почувствовать поклевку. Но волны дергали леску, и понять, что происходит на конце удилища, было затруднительно. В какой-то момент мне показалось, что я почувствовал не механическое движение от волн, а живое подергивание. Я лениво, так на всякий случай, подсек, рыбы не ощутил, но снасть вынул. Крючки сказались голые. Это придало интерес моей безнадежной затее. Насадив крепче свою насадку, я метнул снова и теперь очень внимательно кончиком удилища «слушал». Подергивание не заставило ждать. Я подсек и понял, на крючке рыба. По тяжести это не могли быть бычки.

Я начал скручивать катушку. Берег был пологий, и из пены волн показались две серебристых рыбины граммов на восемьсот каждая. Я их внимательно разглядел. Эту рыбу я раньше никогда не ловил – рыбец. Я видел ее множество раз на базаре, но сам поймал впервые. Ни ведра, ни сумки я особой, не брал, не слишком веря в удачу, и теперь пришлось копать в песке яму и класть добычу туда. За два часа я израсходовал всю наживку и натаскал штук тридцать пять. Иногда все крючки выходили из воды с уловом. Вытянуть три рыбца из волн – это уже работа. Экземпляры как на подбор, одного размера и веса. Отправившись в домик нашей хозяйки, я добыл холщовую сумку. Вернулся, а яму с рыбой найти не могу. Ветер занес ее песком, сровнял с берегом и так замаскировал, что и следа не осталось. Я почти отчаялся. Но превратить свой улов в песчаный могильник не хотел. Не знаю, может быть, если бы я не отыскал рыбцов, это сильно бы облегчило нашу дальнейшую бродячую жизнь. Но я их отыскал. Хозяйка наотрез отказалась от подарка. Свежую рыбу она не ела. По совету старушки, я засолил улов в большом тазике. Наутро мы переложили рыбца в пакеты и потащили солеными и мокрыми к пристани. Пакеты с рыбой весили не менее двадцати килограммов. Добавляя этот вес к нашей поклаже, неожиданный трофей создавал серьезный дискомфорт. Я вообще ничего не люблю таскать в руках, а тут вещи и рыба. Жена героически пыталась взять на себя часть груза, но я из джентльменских привычек не дозволил. Кроме веса, соленая рыба еще и изрядно воняла. Эта была вонь не испорченного продукта, просто рыбий запах. В Одессе мы намеревались остановиться у незнакомого мне пожилого живописца (однокашника моего тестя) и его супруги. Я знал, что жена художника негритянского происхождения. Ее ребенком привезли в Союз родители, поверив в сталинскую симпатию к чернокожим. Теперь это была уже пожилая дама. Квартира четы в старом мемориальном доме располагалась на третьем этаже, что в нашем современном градостроительстве соответствует шестому. На счастье, негритянка не относилась к любительницам стерильной чистоты. По белому кафелю кухни из прекрасного мрамора уверенной поступью прогуливались тараканы. Я никогда не бывал в Гарлеме, но думаю, что после одесской квартиры моих хозяев, меня там удивить было бы нечем. Поэтому наш рыбный багаж даму не напугал. В апартаментах имелся балкон, где сушились внушительных размеров предметы интимного туалета негритянки. Для вяленья наших рыбцов веревки на балконе были любезно освобождены. Но вывесить рыбу – это только полдела. Еще предстояло уберечь ее от назойливых одесских мух, которые не сомневались, что рыбцы предназначены для продолжения их навозного рода. Все время пребывание в легендарном городе я изобретал, как оградить мой улов. Теперь, когда рыба проделала с нами такое путешествие, отдать ее мухам – просто позор. Марля, уксус – все пошло в дело. Улов сохранить мне все же удалось, но ценой прогулок по дневной Одессе. Через три дня рыба настолько завялилась, что ее уже можно было убрать в холодильник и везти в Москву. Чета терпеливо снесла мои рыбацкие хлопоты, но за это я был наказан приглашением в мастерскую хозяина-живописца, где тот целый день показывал мне свои тоскливые холсты и требовал восхищенного участия. Я, борясь со сном, таращил глаза и говорил банальности. Позволить себе высказать мои настоящие мысли в данном положении я не смел.

Рыбцы благополучно добрались до столицы и оказались весьма привлекательными на вкус. Они подавались к пиву почти целый год. Но когда я вспоминаю цену, которую мне пришлось заплатить за последнюю рыбалку на Русской Косе, меня охватывает ужас.

Тере, кейла!!!

Записывая давние рыбацкие приключения, я никак не подберусь к собственной речке, на которой живу уже около двадцати лет и которая стала основным местом моих рыболовных подвигов. Речку эту зовут Кейла, и она протекает у меня под окнами. Все началось с того, что я решил завести себе загородный дом.

До конца восьмидесятых литературным трудом я кормиться не мог, потому что никогда не умел писать то, чего было можно печатать. Писал в стол, а зарабатывал ремеслом керамиста, поскольку по образованию художник. Керамика требует печей и мастерской. Такая мастерская у меня имелась и находилась в подвале жилого дома на Ленинском проспекте в Москве. Но работать в подвале весьма неприятно и для здоровья не пользительно.

Я решил завести себе загородный дом. Сперва думал о Подмосковье, но друзья из Эстонии присоветовали завести его там. Границ тогда не было, езды одна ночь и пятнадцать рублей купе, а на машине и еще дешевле. Бензин стоил копейки. Преимущества жизни в загородном доме в пригороде Таллинна очевидны. В сельском поселке магазины, прачечные, почта и все необходимое. Деревенские дома в Эстонии снабжены водой и канализацией. Я могу рыбалить в самых глухих и дикарских местах и относиться к быту с неприхотливостью питекантропа, но жить и работать постоянно без чистого клозета и горячей воды не умею. Все это и склонило к решению приобрести дом в прибалтийской Республике. Друзья дали объявление в газету о намерении купить недвижимость. Я наезжал на несколько дней и оглядывал предложенные адреса. Дом на берегу речки Кейла сразу ответил всем моим пожеланиям. Нет, не сам дом. Он был не достроен, многое предстояло доделывать, но под окнами река! О таком рыбацкая душа может только мечтать. Я не долго раздумывал – и не жалею. Двадцать лет жизни тому доказательство. Лучших соседей, чем эстонцы, трудно себе представить. Говорят, что они хмуры и нелюдимы. Ничего подобного. Простые эстонцы тактичны и застенчивы. Они очень бояться нарушить твой покой и потому дружескую инициативу проявляют осторожно. Конечно, сперва они сторонились русского и опасались проявлений национального характера. Ждали, когда я начну напиваться, играть на гармошке и поджигать их дома. Но, поняв, что у меня по жизни другие планы, стали общительными и с удовольствием помогали мне обживаться. Сосед, мастерская которого упирается в мой забор, сам художник, специалист в выделках кож, стал моим хорошим другом. Но это вовсе не значит, что мы каждый день пьем вместе водку. В гости друг к другу мы заходим всего несколько раз в год. А зачем? Все местные новости мы сообщаем в беседах у забора. Такие беседы случаются часто, поскольку дел на участке у каждого хватает. Моей маме восемьдесят пять лет и, уезжая, я оставляю ее на своих эстонских соседей. Матушка, пока, дай Бог, вполне самостоятельна, но пожилой человек может приболеть, в доме возможны сбои техники – отопление, вода, электричество и прочее. Я абсолютно спокоен, зная, что соседи моментально придут на помощь и днем и ночью.

Вообще, должен признаться, что за двадцать лет жизни в этой милой и уютной стране я ни разу не столкнулся с так называемым национализмом. Это я могу утверждать. Вовсе не значит, что у русских, постоянно живущих в республике, нет проблем. Я в другом положении. Я дачник, свою московскую прописку и Российское гражданство менять никогда не помышлял. Русским, постоянно живущим в Эстонии, приходится учить язык. А как наши люди любят это делать, известно. Многих загнали сюда на военные заводы. Эти заводы теперь никому не нужны и закрыты. У людей нет работы. Все же эти проблемы скорее социального, чем национального характера. Развал огромной страны пришелся на наше поколение и принес немало горя в жизни многих людей. Но принес и такое, о чем двадцать лет назад я не мог и мечтать. В первую очередь, он принес мне возможность писать то, что я думаю, и забыть слово цензура. Поверьте, ни в одной из строчек этой книги нет оглядки, понравятся мои записки властям или нет. Я пишу людям и пишу, как думаю. Именно этого двадцать лет назад я не мог себе представить…

Но, назвав книгу МУЖИК и РЫБА, нельзя так сильно уклоняться от темы. Прошу прощения, заболтался.

Закончив оформление своей покупки, и переночевав в собственном полупостроенном доме, я в первую же зорьку отправился на речку. В каждом водоеме свои особенности. Я забросил удочку в симпатичном месте. Наживка – червячок, сижу жду. Ничего. Рыбы полно. Она играет, плещет, по заводям щука бьет малька. Стаи уклеек бегают у поверхности. Вода чистая, река глубокая. А поплавок спит. Наконец он немного задергался и нырнул. На крючке крошечный ершик. Вот тебе и улов – загрустил я. Мимо на плоскодонке проплывал вдоль берега пожилой дядька. Когда он подплыл поближе, я понял, что он с лодки ловит на зимнюю удочку. Этот мужик, как я потом узнал, являлся чем-то вроде общественного хозяина этих мест. Он сам свято исполнял инструкции и ненавязчиво советовал это другим. Щуку меньше тридцати сантиметров он выпускал за борт. Таких щурят по закону тут ловить не положено. В нерест от рыбалки воздерживался. Это все я узнал потом. Теперь мы мило переговариваемся, приветствуя друг друга на реке, и ведем себя, как старые знакомые. Хотя имени его я до сих пор не знаю. В ту первую зорьку от «хозяина» реки я получил ряд ценных советов.

На червяка тут ловится только окунь, но его надо искать. Плотва берет на тесто и ручейника, щука на блесну и живца.

Надо сказать, что река Кейла в наших местах не быстрая. До самого моря множество плотин. Примерно каждые пять километров плотина или запруда. Эти плотины и запруды строили владельцы имений, что располагались вдоль берегов. Имения принадлежали немецким баронам, а местные эстонцы на этих имениях работали. Немецкие бароны в отличие от российского барства, никогда не предавались безделью. Каждый из них имел специализацию в своей деятельности. Наш участок, длиной километров в восемь, запрудили две плотина. В начале поселка – водяная мельница.

Эта мельница – единственная работающая до сих пор во всей республике. Такая же мельница, но уже не работающая, перегородила Кейлу в восьми километрах выше по течению. Там барон, кроме мельницы, владел спиртовым заводиком. Наши два барона содержали один коптильню, другой бумажную фабрику.

Мне повезло, бумажная фабрика гадила в реку ниже по течению за мельницей. Моя часть оставалась нетронутой отходами, благодаря тому, что и спиртовой заводик немецкого барона и коптильня другого, пребывали в запустении. Река Кейла впадает в Балтийское море примерно в сорока километрах от моего дома. Я там бывал. Перед устьем Кейла совсем другая. Она быстрая, каменистая, с живописным водопадом в местечке Кейла-Йоа. Во времена Советов устье закрыли пограничники, и точку впадения реки в море я увидел не так давно. Страшным и унылым выглядел пограничный поселок с выбитыми окнами в блочных бараках, разрушенными досками «почета» и другой атрибутикой тоталитарной монархии. «Наши» ушли, оставив мрачный след, особенно в контрасте с прекрасным парком и водопадом.

После первой неудачной рыбалки я неделю удочки в руки не брал. Хватало строительных хлопот – я намеревался зимовать в доме, а для этого многое требовало доводки. Но главное – я решил сначала понять свой водоем и пошел в разведку. Неделю спустя, разобравшись с местными рыбацкими хитростями, я прикупил мешочки с фанеровочными сухариками. Такой мешочек стоил копейки. Смешав его с песком, я получал ведро подкормки.

Знаю, профессора ужения лепят прикормку из глиняных шаров. Но я так не делаю, поскольку уверен – моя смесь работает эффективнее. Правда, время ее действия короче. С вечера я замесил тесто. На мой взгляд, тесто надо готовить так, чтобы оно оставалось почти жидким и лишь не липло к рукам. На охоту я решил взять удилище-телескоп с тонкой леской, скользящим поплавком и небольшим крючочком. Скользящий поплавок требует увесистого груза и перед рыбалкой нужно тщательно отладить снасть. Я предпочитаю низко утопленный поплавок, где бы над водой высовывалась антенка, но «тело» поплавка, его макушка еле пробивалась из воды. Такая загрузка дает возможность легко представлять себе рельеф грунта. Если грунт поднимается то, и тушка поплавка выходит из воды. Кроме удилища с поплавочной снастью, я приготовил и спиннинг, оборудовав его мощным поплавком, серьезным грузом, но не таким, как на снасти удилища.

Готовя спиннинг на живца, нужно учитывать вес и самого живца. Если груз чрезмерный, рыбка будет топить поплавок, создавая иллюзию щучьей поклевки. Поэтому не стоит поплавок перегружать. Рыбалить на этот раз я решил с лодки. Кроме снастей, не надо забывать о подсачеке. Такая рассеянность иногда дорого обходиться. Здесь стоит учесть и теорию бутерброда. Забыл – обязательно клюнет крупная рыба.

Впервые я спустил свой надувной корабль перед самым восходом. До чего же хороша Кейла в эти ранние часы! После моего дома всего несколько строений и – лес. Легкий туман бежит над водой. Где-то хлюпнула крупная рыба. Испуганная утка взлетела и, подняв страшный крик, опустилась рядом. Вглядываясь в прибрежную осоку, я заметил коричневатые, пушистые комки, отчаянно спешащие за утиной матушкой.

Глаза разбегаются, кажется, и здесь прекрасное место, а тут еще лучше. Поглядишь вокруг и не знаешь, где начать. Уж слишком много красивых рыбных уголков. С лодки заметно движение воды. Кейла, несмотря на запруды, имеет разное по скорости течение. Есть на ней и перекаты и мелководье, есть и глубокие ямы. Но все это в несколько странном ритме, вроде замедленной съемки. Наконец решаюсь. Встану здесь. Врезаюсь в осоку. Перед ней водоросли, а за ними чистая вода. Кому из рыбаков не знакомо это легкое приятное волнение перед первым забросом. А если этот заброс в данной реке первый? Перед тем, как приступить к ловле, делаю замер глубины. Намного больше метра. Хорошая глубина. Сыплю свой песок-прикормку. Она идет ко дну небольшими комками, оставляя облако хлебной мути. Напяливаю на крючок капельку теста, на самое цевье. Тесто немного свисает. Давно заметил – так, меньше сходов. Забрасываю. Ждать не приходится. Поплавок несколько раз вздрагивает и антенка притопляется. Подсекаю – плотва грамм на семьдесят. Вот когда оправдывается правильная отгрузка поплавка. Он становится очень чувствительным к поклевке, а при ловле на тесто, которое легко сбить, это особенно важно. Минут двадцать клюет не преставая. Много мелкой, но я ее не отпускаю – нужен живец. Клев становится менее интенсивным. Подбрасываю прикормку – и опять одна за одной. Интересно клюет плотва. Поплавок тянется в медленную проводку. Задерживаясь, когда снасть цепляет дно. Поклевка следует в одном и том же участке проводки.

Рыбки в ведерке напряженно дышат. Воздуха им не хватает. Сортирую улов. Крупных, от семидесяти грамм варварски запихиваю в пакет. Мелкоте меняю воду и оставляю ее в ведре. Пора переходить ко «второму». Складываю удилище и принимаюсь за спиннинг. Проверяю поплавок, хорошо ли он скользит по леске. Поводок с леской соединен не узлом, а карабином. Щуку я ловлю на тройничок и маленький двойничок. Двойник закрепляю выше и цепляю им живца за губу. Тройник цепляю за спинку. Когда ловил на один тройник, имел много сходов. Такая снасть гораздо эффективнее. Не меняя места, забрасываю живца. Плотвичка весело гуляет на своем поводке, тянет то в одну сторону, то в другую. Вот поплавок прилег. Это рыбка пытается подняться в верхние слои воды и тут же следует резкая поклевка. Поплавок с хлюпом исчезает, едва дав глазу это заметить. Подкручиваю леску катушкой и, только почуяв вес рыбы, подсекаю. Глаза ищут рукоятку сачка. Вижу – не прав. Сетка сачка не расправлена, это придется делать по ходу. Щучка приличная, немного разворачивает лодку. Пытается выпрыгнуть, возле борта и отчаянно трясет пастью. Но тройник глубоко в жабрах, и шансов у щуки нет. Подхватываю ее сачком – и рыба в лодке. Первая щука на моей Кейле. Сколько же я их достану за двадцать лет, но эта первая. В тот первый удачный рыбацкий день я получил три щуки, и все – больше килограмма. Двадцать лет назад щуки в реке было множество. Не знаю, почему ее теперь меньше. Эстонцы сетей не ставят. Воду не травят, но сегодня мне приходится немало погрести по реке, побросать живца в излюбленные щучьи места, а уж теперь про эти места я все знаю, прежде чем удастся вытянуть две-три щучки. Да и размеры экземпляров стали скромнее. Помню рыбалки, когда щучьи поклевки следовали одна за другой. Стоило бросить живца – и больше трех минут не ждешь. Конечно, бывали и раньше дни, когда щука клевать не желала. Но теперь, даже в «клевные» зори, такого количества поклевок нет. Правда, за эти годы, на нашем отрезке реки произошло одно событие. Ручей, впадавший в нее, иногда мутнел, и распространял слабый, но неприятный запах. Это дрожжевой заводик в пяти километрах от поселка очищал свои отстойники. Вредных веществ в этих сбросах не было, а малек плотвы его жадно поглощал и рос в прямом смысле, как на дрожжах. Да и вся рыба в районе впадения ручья вела себя менее осторожно. Привыкшая к постоянной подкормке, она утрачивала подозрительность. Жители много писали о безобразии, к реке приезжали корреспонденты и нюхали воду. Для того чтобы дрожжи не попадали в радиус поселка, требовалось отвезти отходы в другой ручей, впадавший километра на три ниже плотины. Но тогда дрожжевой запашок пришлось бы вдыхать старым большевикам. Их дачки располагались на пути его следования. Как только Советы развалились, и нагадить старым большевичкам сделалось для новых властей особым удовольствием, отходы моментально потекли к ним. Наш ручей стал прозрачным и светлым, как слеза младенца. Но рыба сделалась дикой и осторожной. Так демократия повлияла на экологию Кейлы. Но количество крупной рыбы сократилось не от смены режима. Причину я обнаружил совсем недавно, вернее недавно сообразил соединить свои наблюдения и сделать вывод. Несколько последних лет мне доводилось часто видеть в нашей реке выдр. Наблюдать, как они резвятся в воде – огромное удовольствие. Но эти милые твари – злейшие конкуренты рыболова. Вылавливая небольших щучек, я иногда замечал следы странных травм у этой наглой хищницы. Сперва я предположил, что это следы нападения гигантской щуки, но, выудив рыбину больше килограмма и заметив и на ней свежие отпечатки острых зубов, догадался, что моя добыча побывала до меня в лапах выдры и сумела вырваться. «Вот кто уничтожает поголовье крупной щуки, плотвы и окуня», – наконец понял я.

Но хоть рыбы стало меньше, за двадцать лет способ ловли у меня почти не изменился, и главной добычей остается плотва и щука. Но иногда происходили неожиданности. Окуня в Кейле много, но, во-первых, он ходит стаями и его надо отыскать. Во-вторых, он тут ловится в определенное время и не слишком подолгу. С главным окунятником я читателя уже знакомил. Этот рыбак, наблюдающий по совместительству за порядком на речке, на своей плоскодонке плывет от мельницы до спиртового заводика. Это восемь верст реки. Ловит он летом мормышкой на зимнюю удочку. Окунь в Кейле странно выходит на берег. Он держится на мелководье, под растениями, и жрет там малька. Однажды, когда снасть моя порвалась от зацепа, я навязал на леску мормышку и, пристроив червяка, стал ловить по-зимнему, опуская мормышку в оконца травы. Первым попался щуренок на двести грамм, и я его отпустил. Минут через десять после щуренка на крючок мормышки села крупная рыба. Я был уверен, что это окунь не менее полкило весу. Рыба вела себя весьма агрессивно и перед тем как уступить, изрядно меня помаяла. К моему удивлению, на крючке оказался линь, и весил этот линь без малого килограмм. Вот уж вовсе не ожидал его тут поймать. Мой сосед, проживший здесь чуть ли не всю жизнь, очень удивился, когда я показал ему свой трофей.

– У нас такой рыбы нет. – Убежденно заявил он. Но подобные случаи в практике ловли на Кейле единичны. Плотва, щука и окунь – основное меню здешней охоты.

Другие местные рыбаки специализируются еще уже. Есть плотвяники, есть щукари, есть и окунятники. За эти годы я со всеми перезнакомился. Это было нетрудно. Рыбаков на Кейле не много. И в большинстве – наши, русские. Среди эстонцев людей, праздно проводящих время, сыскать труднее. Несколько эстонцев в числе рыбаков, конечно, есть, но это из породы чудаков. Правда, в последние годы появился на реке «новый эстонец». Дочка моего соседа, художника по коже, выросла, вышла замуж за молодого лесопромышленника, который оказался азартным рыбаком. Он специализируется по хищнику и очень смешно, когда, сидя в лодке, молодой бизнесмен отдает по мобильному телефону распоряжения сотрудникам своей фирмы. Мелодичный звонок его трубки заставляет меня вздрагивать и оглядываться. Звонок слышен далеко, и я не сразу понимаю, почему на реке телефон. На своем джипе он несколько раз вывозил меня в труднодоступные районы Эстонии, и мы подружились на совместных рыбалках. Вспоминая свои подвиги на реке, что течет возле окон моего домика, должен рассказать о двух запомнившихся мне до боли обидных рыбацких эпизодах.

Если плыть в сторону поселковой мельницы, а не леса, то попадешь в часть реки, которая петляет по самому поселку. Но за заросшими берегами домики эстонцев не видны. В одном таком домике семья разводила уток. Зная меня как заядлого щукиного врага, мне пожаловались, что вблизи утиной фермочки завелась огромная рыба, таскающая чуть ли не взрослых уток. Я не слишком поверил, но рыбалку на живца стал начинать от них. Огромная щука взяла именно тогда, когда я забыл подсачек. А таких случаев в моей рыбацкой практике можно насчитать единицы. Я медленно плыл по течению, подбрасывая живца под берег. В тот момент, когда я потянул снасть для нового заброса, щука схватила. Минут пятнадцать она вращала мою лодку, но я не сдавался. Наконец, рыбье полено выдохлось и, повернувшись брюхом, потянулось к борту. Я хотел положить ее рядом с лодкой и, прихватив руками за «талию», бросить на дно. Когда щука валялась рядом, я с грустью заметил, что весь поводок у нее в пасти, и я тяну ее голой леской. При первой попытке ухватить рыбину она немного пошевелилась, и леска была перекусана. Теперь щука лежала рядом с лодкой, почти такой же, как и лодка, длины, но нас больше ничего не связывало. Я смотрел на щуку, щука на меня. Как только моя ладонь скользнула рыбе под брюхо, щука ударила хвостом и нырнула под воду. Я чуть не плакал. Даже ругаться сил не нашлось.

Рассеянность с сачком стоила мне огромной рыбины. На взгляд, там были все десять килограммов. Немного меньше, но тоже очень крупную рыбу я упустил уже во всеоружии. Подсачек у меня был. В тот день клевало плохо. Я забыл про живца и начал думать о другом. Когда попытался отыскать глазами поплавок, его на воде не оказалось. Подобрав леску, сделав подсечку, я почувствовал, что дело будет! Выводил я щуку долго. Работал грамотно, и рыба вышла из воды без сил. Я взял подсачек и принялся засовывать в него щучью голову. Но сак запутался, я никак от волнения не мог расправить его мотню. Ковыряя рыбу, я снял ее с тройника собственными руками. За время борьбы тройник в пасти растянул отверстия, и цевье легко отцепилось от щучьей щеки. Тут уже я позволил себе выражения, о которых эстонцы лишь догадывались. Такого жуткого мата Кейла, скорее всего, не слыхала ни до, ни после.

Был и еще один трагикомический случай с элементами мистики на щучьей охоте. Я ловил на кружки. Щучий жор был в разгаре, и несколько рыбин я уже достал. Кружки медленно плыли по течению. Живцом служил карасик, которого мне любезно привозил телефонизированный молодой бизнесмен. Карасик-живец – долгоиграющий, за его работу можно не беспокоиться. Впереди перевернулся кружок. Это был не самодельный пенопластовый бочонок, а из магазина. Стандартный заводской кружок. Он перевернулся и стал медленно раскручиваться. Я, не торопясь, дабы дать щуке ухватить карася, приближал лодку. Рука потянулась к кружку, как вдруг этот кружок, словно пробковый поплавочек, нырнул в глубину. Я отплыл и стал ждать, где и когда он вынырнет. С той рыбалки прошло более пяти лет. Кружек не вынырнул до сих пор.

Но одну гигантскую щуку в своей речке я все же добыл. Добыл с трудом, поскольку рыбина забилась в тину. Около часа я подкручивал леску и по сантиметрам поднимал щуку из водорослей. Весила она семь восемьсот, и жители поселка приходили ее разглядывать.

На плотвиной охоте тоже случались приятные сюрпризы. Плотва в Кейле попадается до килограмма. Это уже серьезная рыба. Она сильно сопротивляется, и без сака ее не возьмешь. Крупная плотва клюет обычно весной и поздней осенью, клюет на перекатах. Когда вода в реке поднимается, течение становится быстрее, крупная плотва выходит кормиться. Такую плотву я ловил на ручейника в проводку. Поставишь лодку посередине реки и от кормы пускаешь наживку. Крупная плотва для меня здесь желаннее, чем щука. Плотва в нашей реке очень вкусная. Щука тоже не плохая, тиной до трех килограммов не пахнет, и мясо ее не мочалит. Но все равно плотва куда вкуснее. На тесто очень крупную плотву мне ловить не доводилось. Не более трехсот граммов. Ловить на быстром течении на тесто сложно, слишком слабо наживка держится на крючке.

Вспоминая встречи, связанные с рыбалкой, не могу не вспомнить зверюшек, с которыми сталкивался при самых различных обстоятельствах. О выдрах я уже упоминал, поэтому расскажу о других обитателях местной фауны. Обычно, когда сидишь в лодке тихо, звери тебя не замечают. Берега нашей речки местами сильно поросли осокой. Эта осока растет с мелководья. По правому берегу домики поселка тянуться дальше, по левому уже лес, а по правому еще жилая часть. Я сидел в осоке и ждал щучьей поклевки. Из леса осторожно вышла косуля и, потрогав копытцем воду, совсем как кокетливая барышня, вошла в реку и поплыла в мою сторону. Она направлялась в огород полакомиться овощами. Когда косуля переплыла реку и по шею в воде стала выбираться сквозь осоку на берег, я ее пристыдил:

– Как тебе не стыдно воровать на огородах…

Косуля находилась в трех шагах, но меня не замечала. А после моих слов пришла в страшное волнение. Осока бежать ей не давала. И косуле еще довольно долго пришлось выслушивать мои нравоучения. Не знаю, поняла ли эстонская косуля (здесь их зовут киц) мои русские наставления, но выглядела она жалко.

Так же ранним утром, не заметив меня, пришла утолять жажду к речке матерая лиса. Но, лакая воду, через секунду почувствовала мой взгляд и пулей смылась. Когда мне надоедало рыбачить возле дома, я садился в машину, и ехал на соседние реки. Ближе всего от меня Пирита. Путь к ней идет по проселку. Возвращаясь с рыбалки с включенными фарами, я заловил в свет зайца. Он бежал впереди, никуда не сворачивая. Я поглядел на спидометр – стрелка показывала сорок. Так я проехал минуты три и остановился, выключив свет, дабы зайчишка мог убраться восвояси. Но он так утомился, что, соскочив на обочину, сидел и тяжело дышал. Его белый хвостик от тяжелого дыхания смешно подергивало. Я тоже не отказал себе в удовольствии прочесть ему нотацию о том, что на дорогах надо соблюдать осторожность и не лезть под машины.

Помню ужасно комичный эпизод, когда я вез по проселочной дороге своего московского друга. Время было к сумеркам, мы ехали по пустынным местам, и приятель попросил остановки по естественным причинам. Дорога шла по косогору, кругом ни души, приятель решил разрешить свою проблему, не удалясь от машины. Направив струю вниз косогора, он вдруг закричал. И было от чего. Влага побеспокоила огромного сохатого, беспечно дремавшего внизу. Мы долго не могли опомниться, но и лось, видимо, был сильно обижен.

Как-то я рыбачил на лодке под деревом черемухи. Стоял конец лета, и дерево было густо усыпано спелыми черными ягодами. Не замечая моего присутствия, на черемухе обедала белка. У меня произошла поклевка, и я подсек. Белка от неожиданности, что под ней сидит мужик, упала в лодку, затем вскочила на корму и минуту сверлила меня своими бусинками.

Реакция животных настолько разнообразна и любопытна, что кажется, будто они прекрасно все понимают, но не хотят, чтобы люди об этом знали.

Но бывают встречи, от которых может и не поздоровиться. В Эстонии в июне белые ночи. Я около полуночи возвращался с моря, солнце стояло в положении заката, но заходить не собиралось. Впереди дорогу переходило семейство дикой свиньи. За ней следовало штук десять пятнистых поросят. На едущую машину свинья внимания не обращала, но когда я затормозил, чтобы полюбоваться поросятами, она подняла на загривке шерсть и поперла на машину.

Помню, на Волге я спускался с удочкой к заливу через лесок. В заливе у меня стояла арендованная плоскодонка, и я шел рыбалить. Внезапно передо мной возник лось. Его рев и движения не сулили ничего хорошего. Я припустил, как мог, лось за мной. Карьера тореадора меня не прельщала, поэтому скорость я, видимо, развил изрядную. С разбега я вскочил в лодку и шестом отпихнулся от берега. Лось зашел в воду по грудь, и затем нехотя повернул назад.

Был случай, когда я испугался задним числом. Я гостил у приятельницы-искусствоведки в Ивановской области. Утром отправился обследовать незнакомую речку, в руках удочка и банка с червяками. Река сильно заросла кустарником. Я нашел просвет и уселся удить. Сзади меня тянулось поле, и я слышал щелканье хлыста и мат пастуха. Внезапно меня накрыла тень. Я оглянулся и в проеме кустов увидел быка. Но не всего, проем был не велик, а только ту его часть, по которой у коровьего народа определяется пол. Это были весьма внушительные признаки. Они повисели надо мной несколько мгновений, затем опять стало светло. Через минуту ко мне заглянул пастух:

– Ты так здесь и сидишь!? – удивленно спросил он.

– Так и сижу, – ответил я.

– И он тебя не забодал!? – еще больше удивился пастух.

– Вроде нет, – неуверенно ответил я.

– Повезло… Он у нас никого не пропускает.

Помню еще очень смешной эпизод, связанный с бычьей опасностью. Дело было под Москвой на реке Пятница. Река эта не большая, но впадает в водохранилище, и рыба в ней есть. Ранней весной шла плотва. Рыбаки с двух сторон облепили реку. Из соседней деревни, угрожающе мыча и подрывая копытом землю, брел бык. С морды его капала пена, и вид он имел угрожающий. Дорожка, по которой он шел, тянулась рядом с берегом. Мне посчастливилось сидеть на стороне противоположной. Бык приближался, и рыбакам ничего не оставалось, как по ледяной воде переходить на другую сторону. Лишь один мрачный мужик так и не двинулся. Он сидел на металлическом ящике для зимней рыбалки и не пошевелился. Бык подошел к нему сзади, поревел, порыл копытом землю и отправился дальше. Матерясь и причитая, народ вернулся на свой берег, поскольку, снасти и причиндалы никто с собой взять не успел. Примерно через час бык решил вернуться. Все повторилось в точности. Мужичок, не обративший внимания, опять с места не двинулся. Когда бык прошел, я не выдержал и спросил мужика:

– Не боишься?

– Хули его бояться… – ответил тот невозмутимо.

Ответ показался мне исчерпывающим, и я продолжил рыбалку.

Еще до того, как я обосновался в Эстонии, я часто летом посещал балтийские Республики. По латышской реке Гауе спускался на лодке. Это было очень впечатляющее путешествие, поскольку Гауя удивительно живописная речка. Она течет среди красных скал. В ней много порогов и перекатов. Путешествовал я в гордом одиночестве. В лодке плыла палатка, и я выбирал для ночлега особенно уютные и живописные берега. Уникальных трофеев того плаванья не помню, но на уху рыбы всегда хватало. Однажды я поставил палатку на берегу ручья, впадающего в Гаую. Ручей создал овраг. На одном из его склонов, я и обосновался. Место это было заповедное, для охоты запрещенное, но я узнал об этом позже. Ранним утром меня пробудила странная возня возле палатки. Я осторожно поднялся и подполз к брезентовой дверце. Сквозь щель, приоткрыв молнию, я обнаружил следующую картину.

Предрассветный свет. Буквально в пяти метрах от меня три волчонка затеяли возню. Они валили друг друга, покусывали, катались на спине. Взрослого волка я увидел не сразу. Волчица наблюдала за своими отпрысками издалека. Минуты через три я ее заметил. Зверь сидел под елкой и, прищурившись, следил за возней малышей. Картина идеалистическая, если не считать, что волк – это не белка и не косуля. Посидев возле щели минут пять, я решил не рисковать и улегся на свой матрас. Засыпая, я слышал возню и урчание. Когда проснулся, солнце уже осветило верхушки деревьев. Возле палатки никого не было. Я вышел и попытался найти логово, но безрезультатно. Единственное, что мне удалось обнаружить, это перья разодранной птицы. Видимо, сойки. Наверное, волчата ею и позавтракали.

За один поступок, когда я его вспоминаю, мне становится стыдно. Он тоже связан с живым существом, которое я совершенно несправедливо и бессмысленно обидел.

Дело было на Дону, вблизи Волгограда. На то место меня вывела молодая и очаровательная актриса, которая репетировала роль в моей пьесе. Иногда я режиссирую собственную драматургию. Она родом из Волгограда, и в случайном разговоре в перерыве между репетициями я от нее узнал, что Дон в своем верховье протекает рядом с ее родным городом. Отец актрисы – заядлый рыбак – на отпуск выезжает с палаткой на Дон, и девушка собирается к нему. Их семья из года в год так проводит отпуск. Я, конечно, навязывался в компанию. Режиссеру не откажешь – и вот я на Дону. В местах, о которых идет речь, Дон быстрый и ничем не отравленный. Пароходов и барж нет, судоходство начинается ниже. Наш берег имел веселый песчаный пляж. Рыбачить я уплывал на другую сторону. Противоположный берег был дик, завален коряжником, и мне он казался для рыбалки привлекательным. Одна неприятная особенность этого берега заключалась в невероятном количестве водяных змей. Столько змей я раньше никогда не видел. Они были небольшого размера, с маленькой элегантной головкой. Прекрасно плавали и ныряли, питались мелкой рыбешкой. Нередко я видел змейку с мальком во рту. Эти гады мне не были симпатичны, так как змей вообще не очень люблю, а этих еще и не знаю. Ядовитые они или не ядовитые, агрессивные или не агрессивные. Меня раздражало их настойчивое внимание, пугала неожиданность, с которой они выныривали рядом с моей лодкой. Единственное, что я понял об этом змеином народе, это то, что он весьма любознателен, или даже любопытен. Змейки могли часами за мной наблюдать, высунув из воды свою элегантную головку. Я животных люблю, и их общество меня радует, но общество следящих за тобою гадов, радости не доставляло. Однажды я оставил на берегу свою кепку. Небо было облачно, и в кепке от солнцепека я не нуждался. Я не забыл головной убор. Просто, оставил на безлюдном берегу несколько вещей. Перед тем, как плыть домой, я намеревался кепку, и вещи забрать. Когда я подплыл к берегу и вылез из него, то с негодованием обнаружил на своей кепке водяную змею. Она там устроилась с полным комфортом. Придя в бешенство от такого змеиного нахальства, я ударил змейку концом удилища. Она скатилась в воду, и из воды удивленно на меня уставилась. Мне стало очень стыдно. Змея ничего плохого мне не сделала, это желание пообщаться с человеком было просто трогательным. Свой поступок я вспоминаю с горечью.

Старый Оскол или омут с зонтиком

Я часто с удовольствием путешествую один, но есть у меня друг, с которым это делать очень приятно. Мы не молодеем, все больше обязанностей по жизни нас разделяет, и потому выбрать совместно время, устраивающего каждого, нелегко. Мой друг не художник, а физик, но сын у него музыкант и вырос при мне. Я даже могу похвалиться, что сына к рыбалке приобщил я. Молодой человек музицирует в популярном коллективе, объездил весь мир и где мог, забрасывал удочку. Его рассказы во время наших совместных рыбацких вояжей весьма увлекательны. Вот такой странной компанией – физик, музыкант и не то художник, не то писатель – мы иногда выбираемся на рыбалку. Мое последнее открытие – река Старый Оскол. Попал я туда так. Мой старинный друг, человек весьма солидный и не молодой, имел в тех краях зубоврачебную практику. Будучи вдовцом, он познакомился с молодой и красивой девушкой и вскоре на ней женился. Несмотря на умопомрачительную разницу в возрасте, они счастливо живут много лет. Жена приятеля оставила мать и домик в селе Уразово. Женщина каждый год ездила помогать матери с приусадебными хлопотами, а к осени часть урожая отправлялась оказиями в Москву. В качестве такой оказии оказался и я. Когда я услышал, что можно поглядеть новые места и порыбачить в незнакомой реке, то с радостью принял предложение по доставке урожая. Я пристегнул прицеп, и мы ранним утром выехали из Москвы. Местечко, куда мы держали путь, находится на самой границе России и Украины. Медвежий угол Белгородчины. Главный город области со смешным названием Валуйки. Главная река – Старый Оскол. Удивительна природа юга России. По дороге в Краснодар или Грузию, ни раз пересекал меловые горы и любовался ландшафтом. Всегда возникало желание остановиться и побыть там подольше. Но законы трассы суровы – сел за руль, пили до места. А тут судьба устроила сюрприз. Река Старый Оскол течет в окружении меловых гор. Это быстрая сильная река. Берега ее покрыты кустами терновника, тополиными рощами и ракитами. Вечерами под луной меловые горы являют неземной пейзаж. Село Уразово, где находился домик моих друзей, стоит на притоке Оскола и этот приток протекает прямо за огородом. К Старому Осколу из селения ведет множество песчаных дорог, в которых легко запутаться. Я не имел много времени для рыбалки. Но в реку я влюбился. На следующий год я подговорил друга-физика и его сына, и мы рванули на Старый Оскол. Это не ближний путь. От Москвы до Воронежа километров пятьсот, а до места еще триста. От Воронежа по холмистым степным просторам едешь недолго. Хороший асфальт, и мало машин. Человек там незаметен, слишком широки и величественны ландшафты. Мы не стали заезжать в Уразово. Я в предыдущую поездку разведал чудесный уголок. Местные зовут его Дворянским. На берегу реки в зарослях терновника на прекрасной нетронутой лужайке мы прожили неделю и не увидели ни одного человека. По дороге мы закупили все необходимое. Если кому интересно, что я считаю необходимым в такой поездке, могу поделиться. Для курящего это, конечно, курево. Не дай бог, его не хватит. Все удовольствие насмарку. Но куревом можно запастись перед поездкой дома, а продуктами я бы не советовал. Если иметь большие бутыли от минеральной воды, они теперь легкие, объемные, я бы порекомендовал бутылок пять заполнить по дороге молоком. Это можно сделать в любой симпатичной деревеньке. Свежим молоко сохраниться недолго, но в качестве простокваши оно больше недели прекрасно утолит жажду и еще послужит быстрой и сытной закуской. Главное блюдо на рыбалке – рыба. Уха и жарка. Для ухи нужна картоха. Ее на трассе стоит выбрать и закупить. Затем лук. Специи можно взять дома. Хорошо иметь много укропа. Уху он украсит и придаст ей особый аромат. Нельзя забывать о моркови.

Овощи продают на дорогах, и их запасти легко. Рыбацкая жизнь устроена так, что утром возиться с едой долго некогда, надо рыбачить. На завтрак прекрасно идет вчерашняя вьюшка. Если вы любите рыбу, я бы советовал никакой колбасы не брать. Несколько банок тушенки, но только как н.з. В моей практике не бывало, чтобы, попав на стоящий водоем, я остался без рыбы. Случалось, что улов скромен, но на уху всегда хватит. Неплохо по дороге закупить десятка два яиц. Необходим чай или кофе. Кто что любит. Я на природе предпочитаю чай. Этот напиток на дикарскую жизнь ложится органичнее.

Сластенам посоветую пряников или печений. Сам сластена, но из-за страха вырастить брюхо ограничиваюсь медом. Так же по дороге надо купить как можно больше фруктов. На рыбалке великолепно идут и груши, и сливы, и яблоки. Фруктов много не бывает. Необходимо растительное масло. Прожив несколько лет в средней Азии, рекомендую возить с собой казан вместо котелка. Очень универсальная посуда. И уху сварить, и рыбу поджарить. Ну и не подумайте, что забыл водку. Без водки из города выезжать нельзя. Местная водка штука рискованная, хотя в Уразово есть свой водочный завод с великолепной водкой, но за другие ручаться не стану. Водка нужна как для личного пользования, так и в качестве валюты. За бутылку водки вам везде на Руси окажут услуг больше и с большим удовольствием, чем за деньги. Из посуды, кроме казана, я бы рекомендовал сетку для печки рыбы. Жареная в масле, она может утомить и не всем жареное полезно. Для людей с желудочными проблемами печеная рыба больше показана.

Теперь, если что и забыл, припомню, освежая в памяти ежедневное меню. Все понимают, что без соли и спичек на природу выезжать нельзя. Если не знают, пусть поверят мне на слово. Спички и соль, а потом все остальное. Если вы путешествуете на машине, неплохо кроме палатки, возить надувные матрасы. Можно обойтись ветками, но матрас быстрей подготовить для сна и комфортнее. Спальники удобней одеял, но при наличии надувных матрасов, это не принципиально. Итак, утром вы проснулись. Если вы на реке первый день и вчерашней вьюшки у вас нет, можно выпить простокваши, съесть яйцо и бутерброд с медом.

Вечерний костер обязательно тлеет до рассвета, поэтому легко раздуть огонь и вскипятить чай. Горячий чай утром вас приятно согреет и разбудит. Теперь не теряйте время и – на реку. Клев закончится часов в одиннадцать. Тогда и займетесь обедом, а чтобы не умереть с голода в лодке или на берегу, пожуйте фрукты. Тут-то они вас и выручат. После утренней рыбалки займитесь серьезной готовкой. Почистите рыбу, сварите уху. Я сперва режу овощи, режу их мелко. Рыбу кладу, когда овощи почти готовы. Долго варить рыбу не надо. Она развалится, и вы будете плеваться костями. После того как уха готова, очень удобно извлечь рыбу и есть ее отдельно. Днем под уху много пить дурно. С трех часов снова начинает клевать. Пьяному ловля не в кайф. Сто граммов не помеха, больше – испортишь себе вечернюю зорьку. После обеда из ухи, печеной картошки и отварной рыбы приятно подремать. Это в том случае, если у вас все готово к вечернему клеву. Не готово – надо готовиться и спать некогда.

Если на утренней зорьке рыбы поймано много и в уху она не употреблена, почистите ее и положите в прохладное место. Надо иметь в виду, что на реке вы не один. Множество всевозможных воришек внимательно следят за каждым вашим движением. В первую очередь, это водяные крысы.

Они ловки и вороваты. Продукты храните с учетом этого. Воруют и сороки. Птица может утащить довольно крупную рыбу. Причем сделает это под вашим носом. После обеда, при свете дня, позаботьтесь о дровах. В темноте их поиск превратится в проблему. Топор, хорошие ножи на природе совершенно необходимы. Не думайте, что рыба начинает клевать к закату. В четыре часа дня клев уже в разгаре. Только нужно найти место.

После вечерней рыбалки, когда вы досидели до темноты, разведите костер и, если послушались моего совета и взяли казан, налейте в него масла. Не жалейте полбутылки и подвесьте казан над костром, дождитесь, когда масло закипит, и смело бросайте туда чищеную рыбу. Через несколько минут она будет готова, и ужин вам обеспечен царский.

Теперь, когда вы прожили целый день на реке, стакан водки вполне уместен. Но это уже по силам организма. Жареную рыбу очень украсят огурцы, помидоры и зелень. Про них по дороге мы и забыли. Надо было покупать.

Помидоры выбирают не очень спелые. Огурцы хранятся лучше. И то и другое в тень и во влажную мешковину. Если есть корзина, безопаснее пристроить ее с овощами на дереве Арбузы и дыни тоже старайтесь пристроить повыше. Коровы, если их пасут в местах вашего стойбища, весьма уважают бахчевые культуры. С комарами каждый борется по-своему. Я, по старинке, использую одеколон типа «ГВОЗДИКА». Существуют и мази. Палатку надо проветривать днем, когда комары спят.

Среднюю и мелкую рыбу здорово печь на сетке. На следующее утро у вас уже есть холодная вьюшка. Это самый великолепный завтрак. Простоквашу оставьте на день, когда жара вызовет жажду. Но если вы перестарались с водкой, можно стаканчик и утром. Хотя вьюшка и тут работает безотказно. Если у вас закончились припасы, и вы собрались на местный базар, имейте в виду, что на юге России базары ранние. Обычно к восьми утра уже заканчиваются, а начинаются в пять. После базара вполне можно еще захватить утренний клев. Местные базары хороши творогом и сметаной, там нормальный мед. Если надоела рыба, есть возможность купить курицу. Ее тоже несложно приготовить на костре, если сделать из толстых сырых веток два шампура и крутить курицу над огнем. Ее нельзя оставлять без движения – сгорит. Два шампура, чтобы тушка курицы не прокручивалась. Если лень держать в руках, придется дождаться углей. Тогда, можно птицу положить, и печь, но следить и переворачивать, все равно придется. Любителей пива хочу огорчить. Содержа бутылки в воде, его можно сохранить холодным, но если начнете днем хлестать пиво, рыбалки не получится. На ночь еще хуже. Спать, напившись пива, – тоже самое, что спать, налопавшись дрожжей. Если вы уж и не можете обойтись без него, то пейте в городе, а на природе дайте организму отдых.

Теперь о дороге. Если собрались на юг России, надо учитывать, что там всегда проблемы с бензином, особенно в глубинках. К осени эти проблемы обостряются. Приходиться ловчить и наполнять канистры впрок.

Нередко слышишь о воровстве и грабежах во время стоянок. Мой стаж поездок насчитывает не один десяток лет. Только однажды у меня под Тулой с крыши машины уперли мешок с яблоками. Это произошло потому, что я из-за жуткого тумана стоянку совершил случайную. Останавливаться на ночлег вблизи жилья нельзя. Но особенно опасно спать на специальных стоянках. Ворье именно на них и ходит. Найдите самое безлюдное место, как можно дальше от населенного пункта. Никогда не ночуйте на берегах рек и озер возле дороги. Эти места также «станичниками пристреляны». Вы можете там остановиться, умыться, набрать воды, но – не спать. Для сна надо найти отдаленное от любых злачных центров место, и машина ваша должна встать так, чтобы с трассы ее не было видно. И с уверенностью гарантирую, утром у вас все окажется в сохранности. Только вдали от трасс, в глухих местах, где обитает народ деревенский и вам знакомый, можете спокойно останавливаться и на берегу рек и озер. И про такие места тоже неплохо иметь предварительную информацию.

Я надеюсь, что мое отступление принесет читателю практическую пользу, если же нет, прошу за него прощения. Я начинал с воспоминаний о том, как я с другом физиком и его сыном отправился на Старый Оскол. За прошлую, короткую поездку в Уразово, не только река и меловые горы покорили мое сердце. Покорили его и люди. Село или станица Уразово тянется вдоль притока до самого Оскола. Исследуя дорогу к реке, я понял, что сцепление моей машины требует ремонта. Тащить тяжелый прицеп с неисправным сцеплением предприятие безнадежное. Автомобилисты меня поймут. Местный умелец механик Вася жил на берегу реки в самом конце села. Помимо механического мастерства он оказался мастерским рыбаком. Ловил Вася крупного голавля на быстром течении, забрасывая донку с наживкой из раковой шейки. От него я и узнал о Дворянском. Видно из названия, Дворянское – это бывшая усадьба. На самом деле усадьбы давно нет – или ее сожгли, или война, одним словом – погибла. Но и другого жилья там тоже нет, а есть одичавший парк с могучими вязами и прекрасными полянами, кое-где поросшими терновником. От Васиного дома до Дворянского около двадцати пяти километров. Пока Вася возился со сцеплением, я многое узнал. Узнал, что кроме голавля в реке водится сом, жерех и щука. Много крупного леща и окуня, есть судак. Узнал я и дорогу к Дворянскому и на другой день, после ремонта, отправился туда. Мост, ориентир Васи, нашел быстро, переехал его и свернул в сторону реки по чуть заметному следу автомобильный покрышек. Дорогой этот след назвать трудно. Местами колеи ныряли под низкие ветки орешника и акаций. Временами казалось, дальше пути нет, но заросли расступались, открывая следующую поляну еще живописнее предыдущей. Подъезда к реке я никак не мог отыскать.

Тогда я вышел из машины и зашагал пешком. Примерно через километр, пройдя очередной древесный туннель, я оказался возле омута Старого Оскола. Река там делала резкий поворот и через перекат входила в омут. Сердце любого рыбака сжалось бы от волнительного азарта при виде этого места. Я вернулся к машине и подогнал ее к омуту. Теперь машина стояла в трех метрах от воды в естественном гараже из терновника, великолепно замаскированная от постороннего глаза.

Я достал удочки и уселся над водой. Ловят здесь летом на пареную пшеницу. Я забросил два удилища – одно на пшеницу, другое на червяка. Поймал несколько окуней, голавлика и подлещика на полкило. Но ловил не больше часа и днем. Надо было возвращаться. На другой день мы с нагруженным прицепом уезжали в Москву.

Теперь, когда с другом физиком и его великовозрастным чадом мы подъезжали к Осколу, я решил рулить прямиком к Дворянскому омуту. Когда мы подъехали к мосту, солнце клонило к закату. Примерно там, где я сворачивал к реке или мне так показалось (все же прошел год), я обнаружил не одну колею, а две. Причем шли они сперва параллельно, затем расходились в стороны. Я выбрал левую, в надежде, что именно она выведет к омуту. Потянулись поляны перерезанные рощами из акаций и терновника. Каждая, как две капли воды, похожая на другую. В прошлом году я запомнил огромный вяз в надежде использовать его как ориентир. Но таких вязов нам попалось не меньше пяти, а омута не было. Я уже начал злится, и говорить ненормативные слова. Сказывалась дорога – восемьсот километров от Москвы и еще моя тысяча от Эстонии. Восемьсот мы рулили по очереди. Все трое – водители, а свою тысячу я отмахал сам. Солнце тем временем скрылось и синеватые сумерки легли на поляны и акации. Ужасно обидно, что ты рядом и никак не найдешь место. Вечерняя рыбалка, на которую мы рассчитывали, уплывала вместе с солнцем. Я решил поступить также как в прошлый раз: вышел из машины и через десять метров обнаружил знакомый омут. Чтобы встать в тот самый «гараж», пришлось включать фары. Факт находки поднял нам настроение. Река мерцала рядом. С переката доносилась журчащая песенка Оскола. Отец с сыном принялись за палатку. Я решил спать в машине. Ящик с червяками, которых мы накопали на скотном дворе за селом Хлевное, что недалеко от Воронежа, поставил под машину. На поляны опускался туман, и жара сменилась легкой прохладой. Приготовив жилье, мы развели костер и поджарили яичницу. Яичница, на мой взгляд, одно из самых великих изобретений человечества. С помидорами, огурцами, зеленью возле костра она еще прекраснее. Выпив по кружке водки, мы завалились спать. Лежа в машине, я без конца слышал шуршание и подозрительный писк возле догорающего костра. Но усталость взяла свое, и я отрубился.

Проснулся я на рассвете легко, а выходить из теплой машины не хотелось. Но не пропускать же утреннюю зорьку! Пересилил лень, встал, разбудил спящих в палатке и уселся раздувать костер. Огонек выпрыгнул, как чертик из тлевших углей и побежал по сухому тростнику, который я наложил сверху золы. Пламя разгорелось быстро. Через пять минут чайник уютно шипел и мурлыкал. Над омутом рос старый кривой вяз. Под ним мы и устроили столовую. Раскладной столик и стулья – приятная вещь на природе. Позавтракав, быстро надули лодки. Рыбачить поплыли вдвоем, я и сын физика. Сам физик любил бывать на рыбалке, но удил мало. Сперва меня это раздражало, и я пытался склонить его к нашему делу, но потом понял, на хозяйстве мой друг незаменим. Он, и вправду, умел все и от работы никогда не отказывался. За что и получал. Чистка рыбы, мытье посуды, утилизация мусора – ложились на его плечи. Делал он эту работу безропотно и с видимым удовольствием. Но, оставшись на берегу, все же удочку забрасывал и иногда ловил одну-две рыбешки.

Мы расплылись в разные стороны. Юный музыкант погреб вниз по течению и растворился в тумане. Я встал за перекатом. На червяка сразу схватила крупная плотва, за ней красноперка. Обе граммов по двести. Больше поклевок не наблюдалось. Я бросил под берег и поймал окунька, затем еще. Но окуньки шли мелкие, и мне это быстро надоело. Пшеницу, распаренную в термосе, я тоже прихватил. Встав на тихую яму, и бросив подкормку, я закурил и затаился. Подлещик подошел минут через пятнадцать.

Грамм по триста, четыреста. К одиннадцати набралось килограмм шесть, но ничего исключительного. Зато уха знатная. Днем удалось подремать, в четыре снова в лодку. Довольно быстро нашел стаю окуньков. Штук десять грамм по сто пятьдесят. Надоело, насадил живца. Утром приметил место, где била щука. Поклевка мгновенная, но прозевал, утащила живца в осоку и запутала снасть за листья кувшинки. Выругался и забросил снова. Ничего.

Пришлось доловить окуней. Штук двадцать в садке. Юный музыкант тоже приплыл с окунями и с порванной снастью. Крупный окунь ему не дался.

Окуней чистили всей компанией. Пекли их на сетке и выпили бутылку водки. За ужином все заметили странное движение вокруг нашего стола. Иногда что-то проносилось мимо с бешеной скоростью. Шуршание и писк не прекращались. Мы взяли корку хлеба и положили ее на гладкую глиняную площадку под вязом. Минуту подождали и навели туда фонарик. Три рыжие взлохмаченные крысы уплетали хлеб. От света фонаря они смылись. Теперь мы знали, кто создает шуршание и писк. Вместо войны мы объявили им мир и на третий день были вознаграждены доверием. Рыжая смешная крыса вывела пред наши очи свой выводок. Крысята не бежали за ней, а прыгали как кенгуру. Картина была настолько комичная, что мы прыснули. Крыса обиделась и больше своими крысятами не хвалилась.

Наступила последняя ночь рыбалки. Всю неделю мы ловили с переменным успехом. Крупная рыба не шла. Или мы не освоили водоем, или погода ей не нравилась. Утром я проснулся от тихого стука по крыше машины. Шел дождь. Он шел все утро и весь день. В три часа мы испугались, что поляны, а главное колеи, в древесных туннелях, размоет, и мы засядем. Решили выезжать. Жирный чернозем размок, и колеса буксовали. Приятель газанул, и педаль газа отвалилась. Я такого за двадцать лет шоферства не видал. Долго держали совет. Приварить педаль на месте было нечем. Выбраться без нее мы не могли. Ближайшего механика, которого я знал, звали Васей и жил он в последних дворах Уразова, за двадцать пять километров от нас. Ни физик, ни его сын дороги туда не знали. Не слишком и я представлял себе пеший маршрут, но решил идти. Физик предложил составить компанию, но я не видел смысла. Идти надо было сразу, чтобы застать Васю ночью. Утром он мог уехать. Механика я видел год назад, да и вообще видел один раз и представить себе его жизненное расписание не мог. Предстоял будний день. Вполне вероятно – он утром укатит и придется ждать до вечера. Мне выдали зонт. Злые струи дождя гнал резкий порывистый ветер. По полянам до моста я добрался резво. Ветер дул попутный и зонт не столько прикрывал от воды, сколько тянул меня своим парусом вперед. Зрелище я представлял собой еще то. За мостом дорога совершала поворот, теперь ветер бил мне в морду, и зонт тормозил и мешался. Пока я промок не до конца, желание скрыться от дождя зонт в открытом положении удерживало. По пустынному шоссе не нагнала ни одна машина. Надежда на попутку тихо гасла. Шлепая по лужам, я быстро промок. Больше от воды прятаться смысла не было. Зонт я закрыл. Идти стало легче.

Привычка к машине и отсутствие пеших походов и тренировок я осознал километров через пять-шесть. Ноги гудели, хотелось сесть в кресло. Но где его взять? Маршрут я себе представлял весьма приблизительно и, что иду правильно, уверенности не имел. На дороге ни транспорта, ни людей. Кому придет в голову шляться в сумерках по такой погоде? Хмурое темное небо прятало солнце, часов я никогда не ношу и обычно время ощущаю точно, но тогда чувство времени сбилось, и я не знал иду час, два, или десять. Наверное, я протопал больше половины пути, когда пришло второе дыхание. В походке появилась упругость, ритм прибавился. Темнело, и я не понимал, сгущаются тучи или заходит солнце. Вдали показались огни. Я тайно надеялся, что это Уразово, но, подойдя ближе, понял: другая деревня. До моей еще десять километров. В Уразово вошел в полной темноте. Село рассыпалось по склону отдельными хуторками, мелкими группами домиков и хат. Эта неорганизованная система тянулась на многие километры до Старого Оскола и заканчивалась целью моего похода – жильем механика Васи. Везде кромешная тьма и у редких хуторов одинокие фонари. Они не помогали ходьбе, а только слепили, и под ногами я ничего не видел. Лужи я давно не обходил, а пер напролом. Намокнуть больше было невозможно. Дурацкий зонт бессмысленно висел в руке. Мне чудилось, что я весь состою из дождевой воды. Адский голод, мучивший в середине дороги, притупился, и есть я уже не хотел. Вообще никаких чувств и желаний не осталось. Вот и дом супруги моего приятеля, который и вывел меня в прошлом году на Старый Оскол. Я знал, что его жена сейчас здесь. Желание постучать в ворота было огромное. Но я переборол соблазн. Войду, расслаблюсь и не сумею заставить себя доплестись до механика. Утром могу его проспать. Если бы по поселку шла нормальная улица, я бы давно добрался до места. Но такой улицы не имелось. По степи кружило множество песчаных дорог. Я скоро заблудился и несколько лишних километров проплутал. К шуму ветра и дождя прибавился злобный лай уразовских собак. Они передавали меня от одной к другой, и чем дальше я брел, тем больше псов брехало сзади. Последние метры протопал сомнамбулой. Как потом выяснилось, в окошко Василия я поступал далеко за полночь. Из чего следует – мой поход длился восемь часов. В доме Василия крепко спали. Только минут через двадцать зажегся свет, и в дверях появилась его заспанная физиономия. Василий долго не мог меня узнать. И не мудрено. Думаю, что и родная мать меня бы сразу не узнала. С мокрой бороды стекала вода, остатки волос залипли, глаза покраснели и слезились. Если учесть, что Вася видел меня один раз в прошлом году, да еще днем, при машине, то удивляться его рассеянности оснований нет. Механики вообще сильней запоминают машину, а уж по машине могут припомнить и хозяина. Наконец он врубилсяся. Я рассказал о нашем несчастии и, заручившись его обещанием начать день с нас, пошел к хате своих знакомых. Разбудить жену друга Лиду и ее мамашу оказалось непросто. Женщины наработались в саду и спали «без задних ног». Я с остервенением долбил в железные ворота, бил в деревянные ставни, лупил палкой по забору. И уже отчаялся, когда скрипнула дверь и появилась сонная хозяйка. Со страху (в доме только две бабы) долго спрашивала через забор, кто и зачем? Наконец, ворота открылись, и незваный гость был запущен во двор.

Я получил стакан молока, драный, но сухой спортивный костюм и лежанку в летней кухне. Заснул я раньше, чем лег, просунув в шаровары только одну ногу.

К рассвету Вася за мной заехал. В шесть утра мы уже катили на грузовике к Дворянскому. Мои друзья, отсырев за ночь в палатке, собрали ее и перебрались в машину. Весь наш скарб так же был погружен, и тратить время на сборы не пришлось. Умелый физик открутил обломок педали. Вася оглядел поломанную деталь и спросил:

– Водка есть?

Неприкосновенную бутылку в качестве валюты, именно на непредвиденные осложнения, я сохранял свято. Вася взял бутылку, поврежденную деталь и, забравшись в кабину грузовика, укатил. Из-под колес в нашу сторону полетели комья влажного чернозема. Немного времени понадобилось Василию для ремонта. В ближайшем селе за бутылку ему деталь приварили. Но выбраться самостоятельно с места стоянки мы не смогли. Машина буксовала и садилась все глубже. Васе пришлось тянуть нас на веревке до асфальта. По пути к дому мы вынуждены были повторить мой пеший поход. Но теперь уже на колесах. Тогда, в машине я и осознал, что совершил мелкий подвиг. И еще осознал свои возможности – тридцать километров пехом осилю. Это осознание ничего в моей жизни не изменило, но уверенности в себе добавило. А это дорогого стоит….

Два убийцы

Никто меня не переубедит и не переспорит в том, что на свет рождаются не только роковые женщины, но и роковые вещи. У меня дважды произошла такая встреча. Одна с машиной, а другая с лодкой.

Начну с лодки. Я уже не раз упоминал об американском надувном катамаране. Он однажды спас мне на Селигере жизнь, верой и правдой отработал много лет, и мы оба друг друга любили. Заменив его югославской калошей, я не раз жалел о своей «американке». Но и вторая надувная лодка, хоть и уступала по качеству первой, но служила. Это была бездарная, но работящая вещь. Когда я купил дом на эстонской речке, имело смысл завести не надувную, а обыкновенную посудину. Проживая на реке, смешно каждый день надувать лодку.

«Ерш» появился у меня с подачи Васи. Так уж получилось, что автомеханики с таким именем мне не раз попадались по жизни. Вася был другом и автолекарем моего приятеля Гриши, о котором я здесь еще вспомню, и достался от него в наследство. Гриша уехал в Америку. О самом Васе можно писать романы. Это тучный, весьма обстоятельный мужчина с пристрастием к добротным, вечным вещам. Вася обожал «двадцать первую Волгу» и не раз склонял меня к ее покупке. Но я героически антиквариату на колесах сопротивлялся. Если Вася ехал на рыбалку – а то, что Вася рыбак, и послужило нашему сближению – он брал с собой прицеп с «необходимыми вещами». В список этих вещей входили несколько газовых плит и примусов, самодельно сваренная коптильня, складная мебель – стулья, стол, и раскладушки. С десяток всевозможных шашлычниц, котелков и чайников. Две-три палатки времен первой мировой войны и еще масса вещей, предназначение которых было понятно лишь самому Васе. В поездках он своим набором не пользовался, но иметь его под руками, считал необходимым. Делал все Василий тоже чрезвычайно обстоятельно. Если он брал у вас машину для ремонта, и не важно, серьезного или пустячного, сначала ее тщательно мыл. На это уходило часа два. Потом он готовил вокруг машины все нужные инструменты. Это тоже брало время. Гаража Вася имел два. В одном стоял его вечный «лендровер», видимо, попавший в Россию от союзников по ленд-лизу. В другом лежали автодетали про запас. Но основную часть пространства занимали вещи мне совершенно непонятные. Но если что-нибудь требовалось для машины, унитаза, газовой плиты, газонокосилки, трактора, бензопилы – все это Вася мог из гаража добыть. Добирался до нужной детали Вася долго. Чтобы нужную хреновину извлечь, ему приходилось разбирать все остальное. Потом все это надо снова вернуть на место. Вася помнил и знал местонахождения любой детали, вплоть до винтика. Запас гаража постоянно пополнялся, и, в конце концов, сам Вася, даже боком, войти в гараж не мог. Запасливость механика меня поражала. Создавалось впечатление, что Василий собрался жить вечно. Хотя со здоровьем у него было неважно. Вася любил покушать и выпить. Помимо железок, в гараже всегда имелся запас консервов. Брюхо мешало механику работать, но образ жизни он менять не желал.

Теперь, после некоторого знакомства с портретом Васи, можно снова возвращаться к лодке. Вася знал, что я ее ищу. В шесть утра, а Вася вставал рано, меня разбудил его звонок.

– На Войковской, в спорттоварах, есть лодка, что тебе нужна. Я за тобой заеду к десяти. Надо успеть к открытию, а то перехватят.

Я продрал глаза, посмотрел на часы, и заснул снова. Вася приехал минута в минуту. Он был точен.

Лодка называлась «ЕРШ». Сделана ладья была из металла и напоминала бочкообразное корыто. Для непотопляемости к двум скамейкам крепились пустые металлические поплавки.

Лодку я купил, хотя восторга от ее внешности не испытал никакого. Но быть разбуженным в шесть утра, тащиться на Войковскую и не сделать покупку мне казалось обидным. Да и огорчать Васю не хотелось.

Перед поездкой я поставил на крышу машины багажник, взгромоздил туда лодку, привязал ее покрепче и попилил в Эстонию. В машине я себя чувствовал так, словно еду в большой кепке. Козырек лодки нависал над капотом. Тень от машины, которая бежала рядом, до смешного напоминала фуражку. Понятно, что в такой «шляпе» особенно гнать не будешь. Против четырнадцати часов обычного времени пути до места, я ехал уже семнадцать, и только миновал Нарву. От Нарвы, до моего дома еще двести. Время было летнее, и хоть прибалтийские ночи светлы, спать захотелось ужасно. Километров через пятьдесят трасса вырывается к морю. После Москвы морской пейзаж выглядит фантастикой. Решив прикурнуть на свежем морском воздухе, я съехал с трассы и, повернув «шляпу» козырьком к морю, откинул сидение и отключился. Через час был разбужен ревом моторов. Два крытых грузовика, лихо крутанув с асфальта, замерли с двух сторон от меня. Из крытых кузовов стали ловко выпрыгивать автоматчики. Когда мой автомобиль с лодкой был окружен плотным кольцом и взят на прицел, в окно постучали. Офицер требовал документы. Затем был приказ открыть багажник и показать лодочный мотор. Но моторы на нашей эстонской речки запрещены, и салютик я оставил дома. Мои объяснения, что мотор мне не нужен, впечатления не произвели. Только после того, как вся машина была обшарена, я начал догадываться, в чем дело. Берега Советской Социалистической Эстонской Республики охранялись сурово. Охранялись они не только от тех, кто хотел незаконно нарушить границу с внешней стороны, но и от тех, кто решил из Социалистического рая слинять. Эти волновали погранвойска даже больше. Я вспомнил, что две недели назад в Таллинне тихо передавалась друг другу новость о том, что две молодых пары слиняли из яхт-клуба Пириты в нейтральные воды, где их на яхте поджидал родич из Швеции. Видимо пограничные стражи решили, что меня вдохновила удачная операция молодых, и я решил бежать. Но желание бежать в море на моем корыте без мотора даже для подозрительных пограничников показалось странным. Офицер не знал, с чем бы еще привязаться, и потребовал документы на лодку. Обычно квитанции, гарантии магазина и прочую бумажную канитель я выбрасываю. Тут же чудом сохранил и злорадно предъявил офицеру.

– Можете следовать дальше. – Козырнул пограничник.

– Но я еще не выспался. – Ответил и понял, что не прав. Офицер с трудом сдерживался от желания перейти на мат.

– Найди себе место не в пограничной зоне и дрыхни хоть неделю. – Разрешил он.

Но спать я больше не стал. Военизированный захват моей «шляпы» пробудил меня окончательно. В пять утра я въехал на свой участок. Черный терьер Шварц храпел в будке, как пьяный матрос.

Лодку я пристегнул на замок и оставил на речке. Но сидения-поплавки снял. Местным ребятам они могли приглянуться. Первую неделю я их брал из дома и, страхуя свое корыто от потопления, чинно устанавливал перед рыбалкой. Но скоро мне это надоело, я взял дощечку и садился на нее.

С утра шел дождь. Поднявшись в пять утра, я с тоской посмотрел в окно, и завалился снова в постель. Дождь лупил до обеда. К трем выглянуло солнце, и я решил порыбачить. Но сразу не повезло.

Устроившись над большой ямой, за лежачим деревом, я порвал об ветку снасть и потянулся за уплывающим поплавком. Лодка перевернулась мгновенно. Железное корыто накрыло меня. Мир погрузился в мокрую темноту. Понимая, что с моими способностями пловца эта рыбалка может стать последней, я высунул руку и, фыркая, отогнал от себя корыто. Оно тут же затонуло. До лежачего дерева на взгляд было метров шесть. Их я с грехом пополам преодолел. Уцепившись за ствол, на руках пошел к берегу. Вид у меня был, наверное, еще тот. Мокрый, с тиной в волосах и весь в илистой глине. Шварц, не узнав хозяина, чуть не вцепился мне в ляжку. К вечеру мы с соседом лодку достали. Помог ориентир лежачего дерева, веревка с крюком и лодка соседа.

Мой дом, как я уже сообщал, стоит прямо на реке. Рядом имеется мостик, который эстонцы почему-то зовут «еврейским». Название он получил задолго до моего приезда, поэтому связывать название со своей персоной не могу. За мостиком раскинулся парк бывшего немецкого барона. Огромный дом барона тоже сохранился, но требовал ремонта. В здании находилось нечто вроде сельского дворца культуры. Милый эстонец, директор здания, восстанавливал его с фанатичным упорством. К сожалению, директор так же фанатично поклонялся Бахусу, поэтому успел поменять крышу и умер от цирроза печени. В работниках у него служила русская семья. Мужик исполнял обязанности плотника, кровельщика, штукатура, истопника и дворника. Но водку пить, не смотря на многочисленные обязанности, успевал. Детей у них было столько, что я запутался и не пытался их считать. Жена работника, сколько я ее помню, ходила с пузом. Мужичок, ко всем неприятностям, оказался страстным рыболовом. Он не раз просил у меня лодку. Причем приходил в самые неподходящие моменты моей личной жизни. Мне это надоело, и я выдал ему второй ключ.

Однажды, вернувшись из Таллинна, а столица Эстонии находилась от моего дома в тридцати минутах автомобильной езды, я обнаружил необычное скопление людей на берегу. Подошел ближе. Среди собравшихся – все мои соседи. Они стояли и напряженно смотрели на воду. Мне сказали, что на дне сейчас работает водолаз.

– Кто утонул? – Спросил я, чуя неладное.

Мне назвали незнакомое эстонское имя. Я уже решил, что меня эта трагедия лично не касается. Но все оказалось не так. Работник с усадьбы барона, изрядно выпив, посадил в мою лодку жену, кучу своих детей и на середине реки перевернулся. На берегу в тот момент оказался незнакомый мне эстонец. Мужчина бросился в воду и по одному спасал детей и женщину. Последней он выпихнул наверх старшую дочь пьяницы, а сам пошел ко дну. Эстонец не так давно вернулся с ранением из Афганистана, и сил выплыть у него не хватило.

Лодку из реки так и не достали. Через два года я ее увидел. Корыто стояло в километре вниз по течению, перекрашенное и пристегнутое на цепь. Я не стал выяснять, кто и как поднял лодку. Иметь «ЕРША»-убийцу я больше не хотел.

Попалась мне по жизни и роковая машина.

В те далекие годы, когда я стал автомобилистом, купить новую машину в магазине возможности не было. В развитом социализме все держалось на дефиците. К частным автомобилям это относилось в первую очередь. Государство не продавало машины, а поощряло ими благонадежных граждан. В эту категорию, слава Богу, попали и ветераны войны. Среди родителей моих друзей ветераны были. Одна милая дама, теща моего приятеля, прошедшая войну врачом полевого госпиталя, записалась на машину по моей просьбе. Не помню, уж по какой причине, но я сам взять автомобиль из магазина не мог, и получать машину поехал мой приятель, зять дамы ветерана. Звали приятеля Гриша. Это был тот самый Гриша, который познакомил меня с Васей механиком. Григорий был очень опытный водитель. Он, как и вся семья, о которой идет речь, давно выехал из страны и обитает в Америке. Здесь Гриша занимался подпольным бизнесом, там стал водителем автобуса. Подпольный бизнес в Америке оказался не выгодным. Я это пишу для того, чтобы подтвердить тезис о профессиональном шоферском классе Гриши. Помню, что Григорий подогнал мне машину, вторую модель «Жигулей», к мастерской на Ленинском проспекте. Вошел он в мастерскую с задней дверцей в руках.

– Получи в придачу. Когда выезжал из магазина, в меня воткнулся грузовик и немного помял тебе заднюю дверь, – сообщил он.

Я вышел на улицу. Вмятина была ерундовой, и менять дверь я не стал. Эта деталь много лет валялась в моей мастерской, надолго пережив саму «двушку». Универсалов я по жизни изъездил несколько. Гришкин был не первым. Наступала весна. Я со своим другом, скульптором огромного роста, отправился на новой машине на юг. Сто пятьдесят килограмм живого веса друга кренили подвеску в его сторону, и я чувствовал себя на катере, идущем по боковой волне. Маршрут у нас был не близкий. Мы ехали рыбачить и писать этюды. Я хотел застать весну в Грузии, пока листва не закроет прекрасные грузинские церкви, крепости и монастыри. Без особых приключений мы добрались до Тбилиси, переночевали там у друзей и направились в Кахетию. Кахетинская долина – родина всех знаменитых грузинских вин. По дороге проезжаешь деревни, словно этикетки на бутылках. Кинзмараули, Саперави и так далее. Венчает долину селение Цинандали, известное не только своим вином. В этом имении, поэт и гуманист, князь Чавчавадзе вырастил кроме винограда дочку Нино, ставшею женой и через год вдовой великого Грибоедова. Нино вышла замуж шестнадцати лет от роду, вдовой стала в семнадцать, и долгую оставшуюся жизнь хранила верность памяти автору незабвенного «Горя от ума». Похоронена вдова драматурга и дипломата на святой горе Тбилиси, и надпись на ее могиле так же обращена к Грибоедову: «Помыслы и дела твои бессмертны. Но зачем пережила тебя любовь моя».

В Кахетию мы прибыли в первых числах мая. И весну упустили. Тут давно все отцвело, и листья раскрылись. Два дня мы все же порисовали. Величественный храм Ала-Верды и летняя зелень скрыть не может. И вернулись в Тбилиси.

– Хотите застать весну? Катите в горы. – Посоветовали нам друзья, и мы двинули в Сванетию. Для того, чтобы описать эту горную страну, не хватит отдельной книги. Скажу только, что столица сванов, город Местия, стоит на быстрой горной реке. На вопрос, ловите ли вы в ней рыбу, молодой сван ответил: «Конечно, ловим. Нужен хороший кинжал».

О том, что форель надо ловить кинжалом, я раньше не слышал. Нетрудно догадаться, что техника местной рыбалки требует сноровки, которой у меня нет. Не по мне лезть в ледяную воду и тыкать кинжалом под камни. Мы ограничились живописью. И этюдов пописали вдоволь. Обратная дорога, по началу, не предвещала ничего исключительного. Машина бежала прекрасно. Мы спустились с гор и за сутки докатили до нашей средней полосы. Уже перед самой Кольцевой мой приятель внимательно изучил календарь и неожиданно изрек:

– Рано приехали.

Я не сразу понял, о чем речь. Оказалось, что огромный скульптор обещал жене вернуться к определенному сроку. Этот срок еще не наступил, и приятель огорчен быстрым возвращением. Спешить в семейное лоно ему не хотелось. Маршрут нашей прошлогодней поездки проходил через Киев. Проезжая окрестности Брянска, мы сделали часовой привал на милой и уютной речушке, названия которой я не знаю. Речушка петляла между сосен, имела чистые песчаные берега и была глубокой. За этот час я успел забросить в нее снасть, и сразу произошла поклевка. Рыба снасть порвала. Мы уехали, но память о речке сохранили.

– Давай закатимся сейчас под Брянск. Переночуем, вечер и утро порыбачим, и тогда в Москву. – Жалобно предложил скульптор. Я поглядел на часы. Время было обеденное, под Брянск на вечерний клев, мы успевали, и я согласился.

Пришлось тащиться по Кольцевой (тогда эта дорога еще была узкая и забитая транспортом) до Киевского шоссе и, повернув на него, катить назад от Москвы. «Нехорошо возвращаться», – подумал я. Есть приметы, которые у каждого работают. Для меня возвращение назад всегда чревато. Но машина пока не огорчала. Мы прошли около пяти тысяч и новый движок обкатали. Киевское шоссе имело приличный асфальт. Через час населенные пункты прекратились, и я шел сотню. До речки добрались за два с половиной часа. Провизией мы запаслись по дороге, черешню и клубнику слопали не всю, поэтому наш ужин на Брянщине выглядел весьма живописно. Метров за триста от нас компания жарила шашлыки. Как потом выяснилось, местные начальники развлекали дам, приехавших с министерской проверкой из Москвы. Откушав «подхалимажного» шашлыка, обе чиновницы решили размяться, и подошли к нам. Наша мужская идиллия, видно, им не понравилась. Дамы не знали, что бы нам такого сказать. Наконец одна заявила:

– И как вас жены отпускают?

– Вот вы тут торчите с вашими красками, а рядом есть очень красивое озеро. Вот вам где бы малевать. – Добавила другая.

Озеро носило название Белые Берега. Мой друг клюнул и упросил меня утром туда заехать. В мутный предрассветный час мы тронулись с речки. Озеро и поселок Белые берега находятся напротив Брянска. К областному центру надо поворачивать направо, а к Белым Берегам налево. Узкая бетонка тянется к озеру километра полтора. Видимость в серое предрассветное утро так себе, встречных машин не попадалось. Я рулил посередине бетонки, чтобы не залетать в ямы. Знак переезда увидел заранее, скинул скорость и так же посередине, взобрался на переезд. Удар снизу произошел неожиданно. Скорость была невелика. Я ткнулся грудью в руль, скульптор достал лбом ветровое стекло. Выйдя из машины, я обнаружил, что мы сидим верхом на рельсе. Подвеска рельсой разрезана, и колесики жалобно развалились.

– Приехали. – Сказал я и вспомнил о примете.

Зачем посередине бетонки на переезде вмонтировали рельс, я узнал позже от инспектора. Сделано это было для того, чтобы водители соблюдали рядность. Перед началом рельсины полагался знак кружка со стрелкой. Но детвора этот знак хронически отламывала, и капкан из рельсы работал. По словам инспектора, мы еще легко отделались. ДТП здесь случаются еженедельно.

– В прошлый четверг подзалетела «Волга». Московский водитель погиб, два пассажира в больнице. Нарушал, гнал сильно. – Покачал головой инспектор, вспоминая прошлую аварию.

Помню, как меня поразило участие и доброжелательность брянского народа. Все, включая и инспекторов, помогали совершенно бескорыстно. Пока составлялся протокол, нас на машине ГАИ покатали вокруг и показали озеро, до которого мы не доехали сто метров. Инспектор объездил со мной все местные автомастерские. Но механики советовали везти машину в Москву и ремонтировать ее на месте. На посту гаишники остановили «Камаз», и жители поселка Белые Берега на руках затащили «жигули» в кузов «Камаза». Помогать нам вышли семьями. Мужчины тянули машину, жены отгоняли от них ветками комаров. Комары жрали ужасно. Я пытался на прощание сунуть мужикам деньги на водку, но те категорически отказались.

– С каждым может случиться, – пояснили они свой альтруизм.

В Москве машину я отремонтировал. После ремонта решил ее продавать. Узнав об этом, приятель Марик из кукольного театра выпросил у меня ее в рассрочку. Я отдал ему «двушку» по доверенности. Через два месяца после описанных событий меня разбудил ночной звонок: «Забирайте вашу машину, или то, что от нее осталось». Я позвонил Грише, и мы вместе примчались в указанное место. Половину улицы закрывал бетонный забор. Изувеченная «двушка» на машину уже не походила. Рядом дымился троллейбус. Марик умудрился в него въехать, и троллейбус загорелся. Он не заметил бетонного забора, а когда заметил, было поздно. Навстречу шел троллейбус. Марик решил, что троллейбус мягче и решил рулить на него. Он не сообразил, что бетонная масса оставалась на месте, а троллейбус шел навстречу.

– Что с водителем? – Допытывался я.

– В Градской. – Ответила женщина, сидевшая в кабине троллейбуса. Я помчался в Градскую и стал допытываться, где лежит друг. В реанимации его не оказалось. Мой приятель лежал в травматологии. Ночью туда не пускали. В семь утра я увидел его. Загипсованный и подвязанный, Марик походил на персонаж Никулина из «Бриллиантовой руки». Открыв глаза, он удивленно спросил:

– Что ты тут делаешь?

– А что тут делаешь ты? – Поинтересовался я и хотел добавить кое-что, но воздержался.

Искореженный корпус машины привезли к театру имени Образцова. Марик подлечился и за копейки продал останки «двушки» мастерам с Дмитровского автомобильного полигона. Те восстановили машину. Но ездили на ней недолго. Через месяц – новая авария и три смерти. Так, начав с ерундовой вмятины у задней дверцы, «роковая двушка» набирала обороты, и, как лодка «ЕРШ», закончила убийством.

За границей «чужая» русская вода

В начале записок, я заметил, что не считаю рыбалку спортом. Свое мнение я не изменил и готов объяснить почему. В спорте заранее известны правила. Спорт без правил немыслим. В рыбацком деле предсказания и правила бесполезны. Природа может нарушить или изменить все твои замыслы за пять минут и превратить пустячную прогулку в нелегкое испытание.

Совсем недавно я попал на Чудское озеро. Слыхал я о нем немало, но рыбачить не доводилось. С возрастом новые друзья заводятся не так легко, как в юности, поэтому мне особенно дорога дружба с таллиннским семейством. Семейство состоит из двух отпрысков, весьма любопытных молодых людей, мужа Бориса, скорее ученого, чем гуманитария, хотя и распевающего в хоре, и его супруги Люси, учительнице, но абсолютной богемы по складу своего характера и, возможно под воздействием своего профессора. Женщина закончила Тартуский университет. Когда ее после окончания вуза распределили учительницей на остров, Люся была совсем девочкой.

Остров Пиирсаар место особенное. Триста лет назад здесь осели гонимые Петром первым староверы. С тех пор они живут на острове по своим законам, молятся так, как молились их прадеды, а для живота растят лук и ловят рыбу. Моя приятельница, уже взрослая женщина, продолжает пользоваться любовью своих бывших учеников. Ученики тоже подросли, стали папами и мамами и уже их дети учатся в вузах Тарту. Университетский Тарту не только самый близкий от острова город, но еще и признанный культурный центр. Лекции тартуского профессора Лотмана по телевизору слушала вся интеллигенция бывшего Союза. Моя приятельница училась у него.

Чудское озеро меня притягивало давно. Поэтому, когда Люся пригласила составить ей компанию и побывать на Пиирсааре, я с радостью согласился. После повторного обретения Эстонией своей государственности, остров перешел к ней. Границы с Россией на Чудском озере настолько сложны и запутаны, что, даже не имея злого умысла, нарушить их весьма просто. Но такое невинное нарушение влечет за собой вполне серьезные неприятности. Помимо границы, население острова не слишком жалует чужаков. Попасть туда без рекомендации – затея бесперспективная. Островитяне народ своеобразный, к жизни и смерти относятся философски. Жизнью, так, между делом, каждый мужчина-островитянин рискует десятки раз за год. Женщины тоже, но не так часто, потому что меньше путешествуют. Раньше на остров летали самолеты, и катер ходил ежедневно. Но это было при Советах. Теперь с большой землей староверы зимой связаны льдом, по которому ездят на автомобилях и «буранах». Летом на остров ходит маленький катер, но только два раза в неделю. В пятницу привозит желающих, в воскресение увозит. Ледовый, зимний путь непредсказуем. Льды Чудского подвижны, могут за короткое время образовать трещины и полыньи. Грузовик с моей приятельницей затонул, и водитель героически спас ее со дна, ныряя в ледяную воду.

Люся рассказывала, что машина еще долго стояла на дне с включенными фарами. И свет этих фар она помнит всю жизнь. И хотя эта страшная история приключилась в дни Люсиной молодости, ее на острове по-прежнему зовут учительницей, которая тонула.

Вот такая долгая предыстории моего рыбацкого вояжа на одно из самых огромных озер в наших широтах.

До Тарту мы доехали на машине. В городе нам предстояло взять бывшего ученика Люси, моего тезку, и продолжить путешествие с ним. Андрей имел в Тарту современную квартиру, уютную и чистую, но душой оставался на острове и рвался туда в каждую свободную минуту. Дети у него учились в городе. Красавица дочка – на врача. Сын добивал школьную программу. Мальчик поразил меня «похожестью» на молодого Сергея Есенина. Поэтическую внешность дети получили в наследство. Их отец, рыбак на острове и сварщик в городе, в душе поэт. Его рассказы можно записывать и печатать, не изменив ни слова. Внешне Андрей и его жена Вера, кстати, тоже бывшая Люсина ученица, люди удивительно красивые и ласковые.

От Тарту, до пристани предстояло проехать около семидесяти километров, из них сорок, по проселку. Проселки в Эстонии от русских сильно отличаются. Это крепкие грунтовые дороги, посыпанные щебенкой, без ям и глубоких луж. Единственное зло этих дорог – пыль. Встречная машина выдает пылевую завесу и окна приходится задраивать. Перед пристанью есть хутор, где за небольшую плату машину берут на стоянку. На остров в пятницу едут только родственники. Это в основном молодежь, как и везде, сменившая на город прежнюю деревенскую жизнь. Заработка луком и рыбалкой не хватает, и город манит работой. Нужно учить детей. По старинке живут родители и деды.

На мои удочки островитяне поглядывали с нескрываемой иронией. Рыбу тут ловят сетями, профессионально. Баловаться удочками им некогда.

Андрей привез нас с Люсей в дом своей матери. Суровая, сдержанная женщина оказалась гостеприимной хозяйкой. Мы были напоены и накормлены, после чего мне указали мое спальное место и лодку, которой я могу пользоваться для рыбалки.

Лодка достойна более подробного описания. В небольшом заливчике, куда вели ступени заднего дворика дома, привязная к колу покачивалась огромная деревянная шлюпка. Ее размеры меня насторожили. Но когда мне показали весла, стоящие возле сарая я совсем призадумался. Это были два бревна, здоровенных и круглых. Только сами весельные лопатки на их концах вытесаны топором.

Я поглядел на борта шлюпа и не обнаружил уключин. Вместо уключин из бортов торчали два кругляка рогаткой.

Вот между ними и нужно было просовывать весельные бревна. Никакой фиксации не предусматривалось. Потом я понял, что без мотора этим шлюпом не пользуются, но просить мотор постеснялся. Вечер нашего приезда заканчивался, и выходить в озеро на вечернюю зорьку резона не было. Я принялся готовить снасть и все свое хозяйство к утру. Положили меня спать на верхотуре. Из сеней вела лестница на палатья, где стояла удобная кровать с белоснежным бельем. Проблема заключалось в том, что свет гасился и зажигался в сенях. В темноте спускаться и подниматься к ложу, поначалу мне было затруднительно. Особенно я маялся к рассвету, когда, кое-как спустившись в сени, забыл, где находится выключатель. Как слепой котенок, я тыкался в разные двери, попадая, то в чулан, то в баню. Андрей тоже собирался утром на рыбалку. Его сборы состояли в проверке сетей. Метод его ловли предрассветной побудки не требовал. Он и мне советовал не заниматься глупостями, а довериться сетям. Тут я проявил презрение и гордость, чем вызвал снисходительную улыбку.

Первый раз выйти в Чудское озеро без душевного трепета нельзя. Кое-как мне объяснили, где тянется невидимая граница, и предупредили, что за мной на воде следят два радара. Один на острове – эстонский, другой на том берегу – «иностранный» русский.

Заметив нарушение, и те и другие пограничники не заставят себя ждать. Известно, что без визы пересекать границу иностранного государства не дозволено. И как ни комично выглядят эти формальности на острове русских староверов, ставших гражданами суверенной Эстонии, шутки здесь кончаются арестом и огромным штрафом. Кроме того, можно попасть как нарушитель в компьютер и надолго лишиться права посещать Эстонию. А для меня это значит лишиться права жить в собственном доме. Поэтому мне было не до шуток, и я старался держаться подальше от невидимой линии границы.

Ветерок тянул еле, ели, гладь озера спокойно дремала в ожидании светила. Я просунул весла-бревна в кругляки уключин и почувствовал себя лилипутом в стране Гулливеров. Но делать нечего, хоть бревна и крутились с непривычки в ладонях, пришлось грести. Ловить я решил на банального червяка. Стоял сентябрь. Я думал, что окуня я, уж наверняка, словлю, а там посмотрим, червяка вся рыба уважает.

Плыл я, имея свой вечный набор из удочки и спиннинга, оборудованного под живца крупным поплавком, крепкой леской и стальным поводком с маленькими тройниками.

Выйдя метров на двести в озеро, я встал, и попробовал глубину. Она была не больше метра. Тогда я отошел еще немного и снова померил.

Сантиметров сорок до дна добавилось. Я решил забросить. В озере имелось течение. Это меня удивило. Моя прикормка с песком рассчитана на тихую воду.

Постояв минут двадцать безо всякого результата, я двинулся вдоль берега острова. Этот берег, поросший камышами, из которых торчали верхушки ив и вязов, не был ровным, а изобиловал мелкими островками и заливчиками.

Неожиданно заросли камыша появились передо мной вдалеке от берега. Я встал возле них и опять забросил. Глубина не изменилась. Поплавок тянуло по течению и, поклевка не заставила ждать. Плотвичка грамм на сорок мною была пренебрежительно отпущена. Потом я вспомнил – это неплохой живец, но было поздно. Предварительно, в вечерней беседе за чаем, я выспросил Андрея, и знал, что недалеко от его дома в озеро впадает река. Она течет по острову, и ее устье может оказаться привлекательным для рыбы.

С грехом пополам освоив греблю веслами-бревнами, я плыл поуверенней и в километре от начала пути обнаружил заросли камыша, а в них протоку метров десяти шириной. Протока смахивала на русло реки, и я в нее вошел. Распугав стаю водяных курочек, приткнулся к камышу и, померил веслом глубину. Протока глубину имела. На глаз до дна больше двух метров. Это открытие меня сильно порадовало, и я устроился, основательно, привязав шлюпку к связке камыша. Течение в протоке оказалось быстрым. Гораздо сильнее, чем в самом озере. Я, все же, бросил прикормку, наживил червяка и сделал первый заброс. Поплавок шел в проводку, резкая поклевка произошла, когда он поравнялся с бортом шлюпки. Я подсек и почувствовал рыбу. Пришлось брать сак. Попалась плотва грамм на триста. Частые поклевки крупной плотвы меня разбудили. Предыдущие попытки своей унылой безнадежностью нагнали сон. Огромное озеро, где другого берега не видно, заманчивые камышовые заросли и ни одной рыбки, а тут настоящий клев. В садке штук пять крупной плотвы. Неожиданно течение приостановилось. Небольшая пауза, и поплавок потянуло обратно. Такого я раньше не встречал. Течение менялось каждые сорок минут. Объяснить этого явления я не мог, но понял, что никакого русла я не нашел. Нашел глубокую протоку. Теперь я держал снасть на течении. Поплавок на напряженной леске ушел под воду, я подсек. Тяжелая рыба потянула вглубь. Я отпустил катушку и, тормозя леску, дал рыбе немного свободы. Но не ослаблял. Поняв, что можно рыбу остановить, понемногу подкрутил катушку. Тяжело сопротивляясь, пленница двигалась ко мне. Крупный золотистый бок, блеснувший в воде определить, кто стал трофеем, мне не позволил. Это не лещ, потому что длиннее и толще. Голавль не золотой, а серебряный. И голавль такого размера вел бы себя агрессивнее. Подсак с трудом вместил добычу. В лодке, разглядывая трофей, я, наконец, сообразил, что поймал язя. Меньше двух, но больше одного килограмма, решил я на глаз. Сигарета победы, и новый заброс. Спешу, пока течение не изменилось. Рыбалка сразу обрела смысл. По крайней мере, насмешки Андрея меня уже не ждут. Снова поклевка, но рыба не та. Хоть и упирается вовсю. Достаю окуня граммов на двести, но жду настоящую рыбу. Теперь я знаю – она тут есть. Через пять минут снова язь. Его крепкая губа держит крюк отменно. Подвожу, как и первого и он мой. Азарт забирает меня целиком.

Первый «блин» на Чудском не вышел комом. Даже если я больше ничего не поймаю, рыбалка получилась. Но язь берет снова. Опять вывожу и достаю сачком. Потом следую три поклевки мелочи. Мелочь не беру. Знаю, на живца ловить не стану. Щуку я добуду и на речке под окнами моего дома, а язь для меня редкость. За всю рыбацкую практику он мне попадался всего несколько раз. Опять забрасываю, но течение снова меняется. Язь брать перестает. Крупная плотва продолжает. Снимаю со спиннинга поводок, цепляю крючок десятку и прибавляю груз. Кидаю на середину протоки, в сторону течения. Насадка ложится на дно, поплавок ложится на воду. Решаю глубину не менять. Поклевка странная, поплавок пляшет на месте, затем идет по течению. Подсекаю – язь. Это уже четвертый. Достаю печенье, бутерброд и бутылку холодного чая. Солнце давно взошло и можно снять куртку. Летнее тепло в сентябре приятный подарок. Надо мной пролетает стайка уток. Они хотят сесть, но заметив человека, шарахаются в сторону. Это не моя река в поселке, где утки живут нагло и открыто, как домашние. Эстонцы уток возле дома не стреляют, а подкармливают. На Чудском они – дичь.

Течение поворачивает назад. Забрасываю и жду. Поклевка минут через шесть. По тяжести – мой язь. За полчаса ловлю еще трех. Затем клев прекращается.

Даже плотва не желает моего червяка. Отвязываюсь и, взяв в руки бревна, гребу к дому. Работенка еще та. С погодой везет. Озеро тихое и нежное. По тому, как берега возле жилищ обложены валунами, понимаю, что оно таким бывает не всегда. Староверы зря столько булыжников на берег не притащили бы. На пристани меня встречает Люся. Желание похвалиться уловом огромное, но, понимая, что на этом острове народ сдержанный и чувств показывать не привык, молча подгоняю лодку.

– Как успехи? – Спрашивает Люся.

– Немного есть, – скромно отвечаю я. Люсе было приятно, что ее протеже не подкачал.

Первая рыбалка изменила отношение ко мне на сто восемьдесят градусов. Андрей из своих сеток добыл десяток судачков-карандашиков грамм по триста. Я же привез около десятка двух килограммовых язей, и еще килограммов пять плотвы с окунями. Днем топили баню, и Андрей коптил рыбу. Затем мы с Люсей погуляли по острову, и она мне показала свою школу, дом, где жила молодой учительницей. Рассказала о шалостях своих учеников. Они могли привязать телегу на трубу дома, где жил не симпатичный им учитель или кто другой. Могли заморозить зимой дверь неугодного, залив ее водой, чтобы дверь замуровал мороз, и прочие детские шутки.

Я с трудом верил, что мой степенный и поэтичный тезка Андрей на такое способен, но именно он и ходил в заводилах и слыл не последним выдумщиком подобных затей.

Суровая на вид, наша хозяйка днем сходила в церковь. Староверы праздновали один из своих праздников. Церковь, окрашенная в зеленый цвет, находилась рядом. На острове все близко. Но только одна половина его жилая. Делит остров на части жилую и не жилую, протока. Почему люди не селились за протокой, членораздельно никто не объяснил. Вечером на рыбалку не пошел. Баня и легкое застолье входило в протокол. Я как гость обязан ему следовать. Но должен признаться, что делал это с удовольствием. Люди на острове замечательно интересны. Тут случаются и любовные драмы, и удивительные поступки. Рыбаки-островитяне, бывшие ученики Люси продолжают «шутить». Если косяк с рыбой, по их мнению, объявился за чужой русской границей, нарушают и ловят заграничного леща и судака. Бывает, и попадаются пограничникам. Тогда их сажают в местную, миниатюрную тюрьму. Я когда-нибудь обязательно о них напишу отдельную книгу. В этот же раз рыбацкая тема меня ограничивает. Да и маловато одной поездки, чтобы по-настоящему понять жизнь острова. Что она не ординарна и заслуживает писательского интереса, несомненно.

Воскресная зорька не предвещала перемены погоды. Реабилитировав рыбалку с удочкой перед лицом моих хозяев, я получил к шлюпке мотор. Теперь до своей протоки, а я направился именно туда, добрался за десять минут, против вчерашнего часа. Вместе с краем солнца, на небе появились облачка, а за ними пошел ветерок. Имея мотор, я решил, перед тем как встать на знакомое место, немного покататься и осмотреться. Без труда обнаружил устье реки, к которому вчера стремился. Устье оказалось мелководным и заросшим кувшинками. Между тем, ветерок крепчал. Я вернулся в свою протоку и встал под камыш. Тут было тихо, но течение в протоке неслось бешено. Эта была совсем другая вода, и ловить надо было по-другому. Клев не обнадеживал. Плотва не брала, но язя я через полчаса выловил. И больше поклевок не было. Ветер уже добрался и сюда. Камыши шуршали и их верхушки ложились к воде. Единственный катер уходил с острова в два часа дня. Имея мотор, я рассчитывал добраться минут за десять. Постояв еще час без клева, решил плыть домой. Ветер становился ураганным.

Отвязавшись, я сразу попал в сильное течение протоки, и меня понесло назад. Движок завелся с полуоборота и я, выровняв шлюп, понесся в открытое озеро. Тут меня ждала настоящая морская волна, с пенными барашками на гребнях. Внезапно мотор смолк. Я поглядел, что случилось, и увидев шланг для горючего, отскочил от бака. Воткнув шланг покрепче, снова дернул за шнурок. Безрезультатно. Подкачал бензин и повторил попытку. За время этих манипуляций меня здорово отнесло назад. Мотор завелся, но скорость включаться не желала. Я дернул рычаг посильнее. Он встал куда надо, но холостые обороты продолжались. Я очень опасался испортить чужую вещь и как поступить, не знал. Тем временем меня несло назад при работающем двигателе.

Шлюпку повернуло боком к волне, и пол-лодки быстро покрыла вода. Я выключил мотор и бросился к веслам. Тяжелые бревна вертелись в руках. Мне удалось повернуть нос по волне. Упершись ногами в перегородку, я принялся выгребать против ветра. Минут на двадцать меня хватило. Небо заволокло тучами, и озеро из голубого стало свинцово-серым. О прежней, ласковой воде, странно было вспоминать. Пейзаж становился зловещим. Я помнил свой Селигер в шторм, но он по сравнению с Чудским – просто чайное блюдечко. Волна покатила такая, что поднимала меня, и я оглядывал остров и его ландшафт сверху. Когда я плыл по тихой воде, кроме камыша и верхушек деревьев не видел ничего.

Я выгребал на волну и ветер движение останавливал. Шлюпку сдувало назад. Невероятным трудом мне удалось подойти немного ближе к береговым камышам. Ветер здесь дул не меньше, но волна катила пониже. Я продвигался, побеждая ветер по метру. Наконец показался мыс. Невероятными стараниями, собрав остатки сил, дотянул до него. За мысом дуло слабее. Лодка моя пошла шибче, но и сил уже не осталось. Я знал, что катер ждать не будет. Люсе завтра на работу. На большую землю другого пути нет. Я должен доплыть. Внезапно потерял весло. Оно выскользнуло из рук, плюхнулось в воду, и гонимое ветром, помчалось назад. Матерясь и отплевываясь от брызг, поворачиваю шлюп, и как байдарку, одним веслом, гоню за пропажей. Весло я выловил, но метров триста пришлось выгребать заново.

Когда показалась бухточка Андрея, я увидел, что там, на моторной лодке, мужики готовятся к отплытию. Это Андрей собрал соседей меня спасать. Я крикнул, что нужды в этом нет. Через двадцать минут я был в тихой заводи и увидел взволнованные глаза Люси. Тут не знали меня в таких ситуациях и потому предполагали разные кошмары: гость перевернулся, или ветер угнал его на «чужую» русскую территорию. В первом случае я мог оказаться на дне, во втором – в тюрьме…

Этой весной меня приглашал уже сам Андрей. Но, увы, погода не дала ловить и ему. А весенняя путина – единственный способ заработать немного денег на весь год. Андрей прекрасный сварщик, но обучать двоих детей в теперешнее время, удовольствие не из дешевых. Жена Вера тоже работает много и трудно. Иногда в ночные смены. Но все равно, без весенней рыбы семье концы с концами не свести.

Весной на остров я так и не попал. Но уверен, если Бог мне позволит, обязательно еще побываю на нем и переживу не одну минуту рыбацкого счастья.

P.S.

Меня предупредили, что книжка с рыбацкими рассказами актуальна весной. Я не согласен. Весной надо ловить, а читать о рыбалке, гораздо приятнее длинными, зимними вечерами. Те, кто ловит зимой, со мной не согласятся и будут правы, но любители открытой воды меня поймут и, перелистывая эти страницы, вернутся в рыбацкое лето и вспомнят о своих приключениях, которых у каждого рыбака с избытком.

Москва – Кохила Эстония 2002 год

Оглавление

О чем и почему

Треска и феи

Стакан водки и головастики

Родственники жены – не всегда зло

Партийный карп на буковине

От волжского мата к семейному скандалу

Пусть сильнее грянет буря, когда я в тепле и под крышей.

Преодолевая склероз и время

Встреча с морским волком

Бегом к инфаркту

Адольф Гитлер и речная форель

Черный Шварц с птичьего рынка.

Подлость одного капитана

С чем рифмуется слово бурлак?

Рыбалка и гарем

Хорошие мы рыбаки, ребята

Песня об окуне

Рыбец в одесском гарлеме

Тере, кейла!!!

Старый Оскол или омут с зонтиком

Два убийцы

За границей «чужая» русская вода Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg