«Военная контрразведка. Вчера. Сегодня. Завтра»

Военная контрразведка. Вчера. Сегодня. Завтра (fb2) - Военная контрразведка. Вчера. Сегодня. Завтра 1781K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Николаевич Лузан

Николай Лузан Военная контрразведка Вчера. Сегодня. Завтра

Автор выражает глубокую признательность здравствующим и ушедшим из жизни героям этой книги, вдохновившим на ее написание

В нерушимом строю

19 апреля 2003 года. Москва. Лубянская площадь. Дом № 2

На седьмом этаже дома № 2 на Лубянской площади в этот день было непривычно многолюдно. Генералы и офицеры, облаченные в парадные мундиры, собрались в коридоре и приемной руководителя Управления военной контрразведки ФСБ России генерал-лейтенанта Александра Безверхнего. Стрелки неторопливо ползли по циферблату часов и приближались к 12:00, когда с лестничной площадки донеслись звуки лифта. Разговоры затихли, и в воздухе прошелестело:

«Едут… Едут».

Дежурный по управлению встрепенулся, поднял трубку и доложил:

— Александр Георгиевич, ветераны уже здесь!

Прошло мгновение. Дверь кабинета распахнулась. В приемную стремительной походкой вышел генерал Безверхний, на выходе задержал шаг, строгим взглядом прошелся по подчиненным, остался доволен их внешним видом и направился к лестничной площадке. Навстречу из лифта вышли убеленные благородными сединами и сохранившие военную выправку ветераны-фронтовики: генерал-лейтенант Иван Лаврентьевич Устинов, генерал-лейтенант Александр Иванович Матвеев и генерал-майор Леонид Георгиевич Иванов. Они при жизни стали легендами военной контрразведки. Их сопровождал полковник Александр Ракитин.

— Товарищи офицеры! — прозвучала короткая команда.

Генералы и полковники застыли в торжественном строю и обратили взгляды на ветеранов. Безверхний тепло приветствовал их и проводил к себе в кабинет. Переступив порог, Устинов сделал несколько шагов и остановился. Его глаза повлажнели, а уголки губ дрогнули. Он пробежался взглядом по обстановке кабинета. Она почти не изменилась с тех пор, когда он в сентябре 1970-го возглавил 3-е Управление (военная контрразведка) КГБ при Совете министров СССР. В течение трех с лишним лет на плечах генерала Устинова лежала огромная ответственность за сотни контрразведывательных и разведывательных операций, проводившихся его подчиненными и направленных на защиту Вооруженных сил Советского Союза от разведывательно-подрывной деятельности иностранных спецслужб.

Реакция Устинова не осталась незамеченной Безверхним. Он бережно взял его, Матвеева, Иванова под руки и подвел к праздничному столу. На нем не было изысканных разносолов и элитных напитков. Черный хлеб, армейская тушенка «привет второму фронту», алюминиевые кружки и фляжки с неизменными «ста граммами наркомовских» возвращали ветеранов в их далекое фронтовое прошлое. Прошлое, опаленное огнем и порохом Великой Отечественной войны, живущее в их сердцах болью невосполнимых потерь боевых товарищей и согретое радостью Великой Победы над фашизмом.

После небольшой суеты ветераны и действующие контрразведчики заняли места за столом, наполнили кружки водкой и обратили взгляды на Безверхнего. В его глазах снова вспыхнул задорный огонек. Выдержав паузу, он обернулся и кивнул Ракитину. Тот поиграл пальцами на клавиатуре магнитофона, и через мгновение тишину кабинета нарушил бой московских курантов, а затем зазвучал незабываемый голос Юрия Левитана.

Чеканные, исполненные огромной внутренней силы слова легендарного диктора о победе советского народа в Великой Отечественной войне не могли оставить равнодушными ни ветеранов, ни новое поколение военных контрразведчиков. На их лицах застыло одно и то же благоговейное выражение. Они, затаив дыхание, внимали каждому слову той великой, исторической речи.

Запись закончилась. В кабинете снова воцарилась особенная, торжественная тишина. Спустя десятилетия голос Левитана и грандиозность самого события по-прежнему производили на присутствующих огромное впечатление. Затянувшуюся паузу нарушил Безверхний. Он поднялся из-за стола; встали все, и произнес тост.

— За Великую Победу, товарищи!

— За Победу! — дружно прозвучало в кабинете.

Звякнули кружки. Ветераны выпили до дна. У них на глазах навернулись слезы. Нет, не от крепкого градуса. Голос Левитана вернул их в суровое прошлое. Им они гордились по праву. На своих плечах они вынесли всю тяжесть жестокой войны, выстояли и победили самого сильного врага. Врага, перед которым покорно склонилась вся Европа.

Бесконечно долгих 1418 дней и ночей они шли фронтовыми дорогами к великой цели, чтобы в ликующем и цветущем мае 1945 года вбить осиновый кол в гроб фашизма. И когда отгремел победный салют над поверженным Берлином, победители возвратились домой. На родине их ждали могилы близких и чудовищная разруха. Но они снова нашли в себе силы, чтобы самоотверженным трудом поднять страну и сделать ее великой экономической и военной державой мира.

В тот день, 19 апреля 2002 года, воспоминания нахлынули на ветеранов. В лице Безверхнего и его подчиненных они нашли благодарных слушателей. Устинов вспомнил свой первый бой. Он произошел 22 июня 1941 года у железнодорожной станции Осиповичи. Ему — лейтенанту-контрразведчику — пришлось принять на себя командование разрозненными группами красноармейцев и затем с боями пробиваться из окружения.

В те роковые для нашего Отечества часы за сотни километров от Осиповичей, на советско-румынской границе, старший лейтенант-контрразведчик Иванов вместе с пограничниками в течение суток отбил пять атак врага и не отступил с рубежа.

23 июня 1941 года жестокой бомбардировке подвергся флагман советской промышленности — город Запорожье. Секретарь Запорожского горкома комсомола Матвеев, ни минуты не раздумывая, отказался от брони и добровольцем ушел на фронт.

Вспоминая те трагические дни, ветераны сходились в том, что только духовное и идейное единство, высочайший патриотизм всех слоев советского общества не позволили фашистской Германии осуществить военный блицкриг в отношении Советского Союза. Они, все как один, встали на защиту Отечества. Устинов, Матвеев и Иванов приводили десятки примеров героического поведения и самопожертвования своих боевых товарищей. В какой-то момент взгляд Устинова задержался на дате календаря — 19 апреля. Легкая тень легла на его лицо, а в голосе появилась горечь.

— Сегодня исполняется 60 лет, как была создана военная контрразведка Смерш. Но ни в прессе, ни по телевидению никто не сказал даже слова! Как же так, Александр Георгиевич? Как же так, товарищи?

— Обидно и несправедливо! — поддержал его Матвеев и подчеркнул: — Если бы не Смерш, то неизвестно, как бы сложилась судьба Курской битвы, и не только ее.

— А все из-за козней партийных бонз! Все Хрущев! Для него Смерш был что кость в горле! Мерзавец! — не мог сдержать гнев Иванов.

— Это по его вине и вине Тимошенко в мае 42-го под Харьковом рухнул фронт и откатился к Сталинграду! Мы тогда такой кровью умылись. Такую цену заплатили… — у Матвеева не нашлось больше слов.

— А могло все сложиться по-другому, если бы вняли доводам Селивановского. А он предупреждал о провале харьковского наступления, — вспомнил Устинов об одном из самых трагических периодов Великой Отечественной войны.

— Слава Богу, этого не повторилось под Сталинградом. На этот раз Сталин прислушался к голосу контрразведчиков — докладу Николая Николаевича Селивановского. Беспрецедентный случай в истории отечественных спецслужб, — подчеркнул Матвеев.

25 июля 1942 года на южном фланге советско-германского фронта сложилось катастрофическое положение. Возникла угроза прорыва гитлеровцев к Сталинграду. По мнению начальника особого отдела Сталинградского фронта Николая Селивановского, причина состояла в профессиональной некомпетентности командующего генерала Гордова — протеже Тимошенко и Хрущева. Судьбу сотен тысяч солдат и офицеров Красной армии, самого Сталинграда определяли уже не дни, а часы. Селивановский решился на отчаянный шаг. Через головы начальника Управления особых отделов НКВД СССР Виктора Абакумова и грозного наркома внутренних дел Лаврентия Берии он направил шифровку на имя Сталина, в которой изложил свою оценку положения дел на фронте. Решение последовало незамедлительно: Гордова сняли с должности, а командование Сталинградским фронтом перешло к генерал-полковнику Еременко.

Спустя 11 лет Хрущев, став высшим руководителем в советском государстве, не простил Селивановскому того, что ему пришлось испытать в июле 1942 года перед разгневанным Сталиным. Николая Николаевича вычеркнули не только из истории отечественной военной контрразведки, но и из активной жизни. Его имя находилось под жесточайшим запретом.

— Если бы вычеркнули одного Селивановского! Так нет же, вместе с ним вычеркнули всех нас — контрразведчиков Смерша! После войны вышло два издания «Истории Великой Отечественной войны», и ни в одном нет даже слова про Смерш! Будто нас и не было! — негодовал Устинов.

Безверхний, чтобы смягчить боль ветеранов, предложил тост.

— За военных контрразведчиков и их боевых товарищей — генералов, офицеров и солдат Красной армии! За всех тех, кто в годину испытаний выстоял и победил!

— За них! За победителей! — присоединились к Безверхнему остальные.

«Прицеп» к «ста граммам наркомовских» для некоторых современных контрразведчиков оказался тяжеловат, и они закашляли. Безверхний, подождав, когда наступит тишина, снова обратился к ветеранам.

— Уважаемые Иван Лаврентьевич, Александр Иванович, Леонид Георгиевич! Вы гордость и слава нашей военной контрразведки! Ваше самоотверженное служение Отечеству и сама ваша жизнь являются ярким примером для нового поколения военных контрразведчиков! Ваш подвиг…

— Извините, Александр Георгиевич, — перебил его Устинов. — Мы, как и все, выполняли свой долг.

— Да, да! Мы жили только одним: выстоять и победить! Так нас воспитали! — поддержал его Матвеев.

— И все-таки, уважаемые наши ветераны, позвольте, я продолжу, — попросил разрешения Безверхний и заявил: — То, что совершили вы, наши отцы и матери, — это величайший подвиг! Красная, Советская армия сломала хребет фашизму…

— Именно она, а не американцы! Сегодня они пытаются украсть нашу победу! К сожалению, нашлись мерзавцы и у нас! Эти «гозманы» и «суворовы» переписывают историю и хотят извалять нашу Великую Победу в грязи! А мы молчим! Ну сколько это можно терпеть?! — негодовал Иванов.

Гнев плескался в глазах Устинова и Матвеева. Безверхний обратил взгляд на Ракитина. Тот понял все без слов, стремительно шагнул к шкафу, достал три большие, обтянутые кожей папки с золотым тиснением и положил на стол. Безверхний бережно, словно к ребенку, прикоснулся к ним и объявил:

— Уважаемый Леонид Георгиевич! Уважаемый Александр Иванович! Уважаемый Иван Лаврентьевич! Дорогие наши ветераны! Сегодня от имени военных контрразведчиков я имею честь доложить: вот наш ответ всем недоброжелателям и хулителям вашей и всего советского народа Великой Победы над фашизмом!

Взгляды присутствующих обратились к папкам. Безверхний выдержал паузу, открыл одну из них и достал альбом-книгу. На обложке бросались в глаза емкое и хлесткое, как сам выстрел, слово «Смерш» и алая, будто кровь ее павших сотрудников, пятиконечная звезда.

— Смерш! Смерш! — прозвучало в кабинете.

Безверхний открыл первые страницы и пояснил:

— В этой книге, книге истории Смерша нашел отражение огромный труд коллектива энтузиастов! Они больше года работали в архивах ФСБ! То, что открылось перед нами, не может оставить равнодушным даже каменное сердце! Мы не могли даже представить… — голос Безверхнего дрогнул. — Это трудно выразить словами! Перед нами открылась захватывающая книга человеческих судеб и подвигов! Книга, которую писали вы, наши уважаемые ветераны, и ваши боевые товарищи! Мы возвращаем вам и нынешнему поколению контрразведчиков подлинную историю героического Смерша! Смерш был фантастической спецслужбой! Он, по сути, стал иммунной системой Красной армии! Он…

Ветераны ловили каждое слово Безверхнего. Их лица светлели, а на глаза наворачивались слезы.

— Сегодня Смерш по праву возвращается на заслуженный пьедестал в истории отечественных спецслужб! Я не сомневаюсь, что завтра он заживет своей жизнью в художественных произведениях и в кинофильмах, — Безверхний закончил свое эмоциональное выступление.

В кабинете установилась особенная, торжественная тишина. Телеоператор и фотограф воспользовались паузой и спешили запечатлеть это действительно историческое событие в жизни отечественной военной контрразведки и ее сотрудников.

Безверхний взял книгу-альбом «Смерш» и прошел к Устинову. Тот поднялся и, принимая подарок, склонил голову, а когда поднял, то на его суровом лице появилась счастливая улыбка. Он затуманенным взором прошелся по Безверхнему, генералам, офицерам — новому поколению военных контрразведчиков — и заговорил. Голос ветерана, не раз смотревшего смерти в глаза, срывался от волнения.

— Уважаемый… дорогой Александр Георгиевич… Примите от нас, ветеранов, самую глубокую благодарность за этот великий памятник Смершу. Памятник руководителям и рядовым сотрудникам, кто погиб на войне и кто не дожил до наших дней. Мы ждали этого события долгих 60 лет. Смерш — это прежде всего люди. Они самоотверженно защищали Отечество и по праву заслужили, чтобы о них знали и помнили.

— Александр Георгиевич, у меня нет слов, — голос Матвеева наливался силой. — В мире не найдется весов, на которых можно было бы измерить заслуги Смерша! Я счастлив, что эта книга-эпопея наконец вышла в свет!

— Она станет достойным ответом всем клеветникам! — присоединился к боевым товарищам Иванов.

Рука Леонида Георгиевича опустилась на страницу 75. Шестьдесят лет назад на передовой неизвестный военный фотограф запечатлел молодцеватого капитана Леонида Иванова вместе с боевыми товарищами из 51-й ударной армии.

— Как будто все было только вчера. Как будто вчера, — повторял Леонид Георгиевич и бережно прикасался к страницам.

Он, Устинов и Матвеев всматривались в фотографии, вчитывались в документы, находили знакомые лица и фамилии. Цепкая профессиональная память снова возвращала их в прошлое, в весну 1943 года.

В тот год в центральные регионы европейской части СССР весна пришла рано. В середине марта с юга повеяли теплые ветры и согнали с неба свинцово-сизые тучи. Яркое весеннее солнце в считаные дни растопило снега. Зима спряталась на дне оврагов, балок и напоминала о себе легкими заморозками по утрам. Макушки холмов покрыла изумрудная зелень молодой травы. Обочины дорог полыхали жаром одуванчиков. Берега рек, речушек и озер окутала золотисто-нежная вуаль распустившейся вербы. Весна решительно наступала на Среднерусскую равнину. В конце марта, напоминая раскаты артиллерии, вскрылись верховья рек.

Сами пушки в основном молчали и лишь изредка тревожили зыбкую тишину на южном фланге и в центральной части советско-германского фронта. Противники, Красная армия и вермахт, пока еще жалящими ударами прощупывали оборону друг друга. Пауза в боях продолжалась третий месяц и напоминала затишье перед бурей. Боевой опыт подсказывал Устинову, Матвееву и Иванову, что скоро тишине придет конец и советские войска перейдут в решительное наступление. Однако их сердца не покидала тревога. Противник был невероятно силен, не смирился и надеялся отыграться за прошлые поражения.

Весной 1943 года военная машина фашистской Германии пока работала без сбоев. Гитлер и его окружение, одержимые реваншем, бросили на чашу войны все собственные, а также материальные и людские ресурсы покоренных стран Европы. В обстановке глубочайшей тайны на секретных заводах создавалось германское «чудо-оружие» — танки «Тигр» и «Пантера». Этот «бронированный зверинец», как полагали в Берлине, должен был порвать в клочья оборону советских войск и поставить Москву на колени. Узким кругом генералов вермахта разрабатывался план стратегической наступательной операции «Цитадель». По замыслу ее разработчиков, она должна была вернуть вермахту утраченную инициативу на Восточном фронте.

В мае 1943 года советское руководство уже располагало общей информацией об этих планах гитлеровцев. Первые данные поступили из Лондона от знаменитой «кембриджской пятерки» разведчиков. Позже их подтвердила резидентура, действовавшая в Швейцарии. Об активной концентрации гитлеровских войск на участках Брянского, Центрального и Воронежского фронтов сообщали военные контрразведчики, а также разведывательно-диверсионные резидентуры 4-го управления, выполнявшие специальные задания в тылу противника.

Перед лицом смертельной угрозы гитлеровской армады руководители Советского Союза вынуждены были принять энергичные меры, затронувшие не только армию, но и отечественные спецслужбы. Накануне решающего сражения Великой Отечественной войны — Курской битвы — Верховный Главнокомандующий Иосиф Сталин сделал выводы из трагических уроков мая 1942 года, когда харьковская наступательная операция обернулась чудовищной катастрофой, и принял решение о создании качественно новой спецслужбы. По его замыслу, ей предстояло надежно защитить планы советского командования от вражеской агентуры, обеспечить своевременной и объективной информацией Ставку Верховного Главнокомандования и одновременно проникнуть под завесу тайны, окутывавшую военные замыслы гитлеровской верхушки.

И такая структура была создана. В истории отечественных спецслужб она известна как Смерш — «Смерть шпионам».

19 апреля 1943 года за № 415-138сс Сталин утвердил Постановление Совета Народных Комиссаров (СНК) об образовании Смерша. В нем указывалось:

«Управление Особых Отделов НКВД СССР изъять из ведения НКВД СССР и передать Народному Комиссариату Обороны СССР, реорганизовав его в Главное Управление Контрразведки НКО «Смерть шпионам».

Руководителем новой спецслужбы в ранге заместителя наркома обороны СССР был назначен 35-летний комиссар государственной безопасности 3-го ранга Виктор Абакумов.

До начала Курской битвы оставалось чуть больше двух месяцев. У Виктора Абакумова и его подчиненных не оставалось времени на раскачку. В условиях жесточайшего противоборства с врагом и лимита времени сотрудникам новой спецслужбы пришлось решать важнейшие задачи, связанные с защитой советских войск от гитлеровской разведки, предотвращением измены Родине и антисоветских проявлений, а также обеспечением сохранности в тайне плана советского контрнаступления под Курском и Орлом.

Новая спецслужба блестяще справилась с этими задачами. Агентам противника не удалось проникнуть даже в штаб дивизии, не говоря уже о вышестоящих звеньях Красной армии. В Берлине терялись в догадках о том, когда, на каком направлении и чем ответят русские, но так и не смогли разгадать замысел контрударов советского командования, получивших кодовые названия «Кутузов» и «Полководец Румянцев». Смерш смог в кратчайшие сроки создать надежную и эффективную систему защиты секретов на пути гитлеровских агентов.

Военные контрразведчики не только успешно оберегали Красную армию от проникновения в ее ряды шпионов, диверсантов и террористов, они также вели результативную разведывательную работу. Через зафронтовых агентов им удалось проникнуть под завесу тайны, окутывавшую операцию «Цитадель». В результате в Ставке Верховного Главнокомандования заблаговременно узнали о замыслах противника, что во многом предопределило успех Красной армии в одной из решающих битв Великой Отечественной войны. Под ударами советских войск фашистская «Цитадель» не устояла и пала. На огненной Курской дуге окончательно сгорели планы гитлеровского командования вернуть себе стратегическую инициативу на Восточном фронте. В этом была немалая заслуга Смерша.

В последующей своей оперативно-боевой деятельности Смерш доказал, что являлся самой эффективной спецслужбой мира. За три года военными контрразведчиками было выявлено и разоблачено: более 30 000 шпионов, свыше 6000 террористов и около 3500 диверсантов; привлечено к уголовной ответственности более 80 000 военных преступников; проведена фильтрация 5 016 935 военнопленных и 5 290 183 советских граждан, оказавшихся в плену и угнанных на работу в Германию.

Смерш стал первой спецслужбой, развернувшей масштабную войну в эфире. В ходе осуществления 183 радиоигр на советскую территорию удалось вывести свыше 400 кадровых сотрудников и агентов гитлеровских спецслужб, захватить десятки тонн взрывчатки, боеприпасов и тысячи единиц оружия.

В час испытаний для Отечества время выдвинуло на передний край борьбы с жестоким и опытным врагом именно эту силу — Смерш. Она надежно защитила армию и флот от вражеских агентов, террористов и диверсантов. И не росчерк пера Сталина, а они — бывшие летчики, пограничники, артиллеристы, пехотинцы и моряки, военные и гражданские, мобилизованные войной в органы госбезопасности, — своим самоотверженным служением Отечеству создали легендарную контрразведку Смерш.

Спустя 60 лет усилиями руководителей ФСБ России, военной контрразведки ФСБ России и ветеранов Смерш был возвращен на заслуженный пьедестал в истории отечественных спецслужб. Об этом генералу Безверхнему и его подчиненным с благодарностью говорили Устинов, Матвеев и Иванов. Но в их голосах прорывалась тревога. Нет, не за себя, а за страну и дорогую их сердцу военную контрразведку.

Цифры и факты, приведенные генералом Безверхним, рассеяли опасения ветеранов. Только за последние несколько лет военные контрразведчики разоблачили десятки агентов иностранных спецслужб. Среди них оказались матерые американские и британские шпионы.

Новое поколение российских военных контрразведчиков показало себя не только профессионалами высочайшего уровня, способными обеспечить сохранность важнейших секретов, а людьми долга и чести. Как и в годы Великой Отечественной войны, они плечом к плечу с армейскими товарищами сражались с общим врагом — террористами и бандитами. В трудную минуту, когда гибли командиры подразделений, контрразведчики брали на себя командование, организовывали оборону и контратаки, вступали в рукопашные схватки.

11 января 2000 года старший оперуполномоченный капитан Игорь Яцков, выполняя специальное задание, в составе разведдозора 136-й отдельной мотострелковой бригады в районе населенного пункта Кири Чеченской Республики попал в засаду боевиков. После гибели командира он, организовав оборону, приказал части личного состава отойти, а сам с оставшимися бойцами прикрывал их отход. В ходе боя Яцков получил тяжелые ранения, но не оставил позицию, отстреливался до последнего патрона и погиб.

Указом Президента Российской Федерации от 19 февраля 2000 года за мужество и героизм, проявленные при исполнении служебного и воинского долга, капитану Яцкову Игорю Владимировичу было посмертно присвоено звание Героя Российской Федерации.

Этой высокой чести удостоились еще четверо военных контрразведчиков: адмирал Угрюмов Герман Алексеевич, генерал-лейтенант Хоперсков Григорий Константинович, генерал-лейтенант Дуканов Олег Михайлович и капитан Громов Сергей Сергеевич (посмертно).

Наряду с участием в боях военные контрразведчики занимались операциями, связанными с освобождением из плена российских и иностранных граждан. За один только 2000 год им, членам Комиссии при Президенте Российской Федерации по военнопленным, интернированным и пропавшим без вести, а также сотрудникам территориальных органов безопасности удалось вырвать из лап бандитов и террористов 78 военнослужащих и 22 гражданских лица.

Важное место в деятельности военных контрразведчиков занимала полная смертельного риска разведывательная работа в среде незаконных военных формирований. Временной оперативной группой (ВОГ) Управления военной контрразведки ФСБ России в Северо-Кавказском регионе только за 1999–2000 годы было выявлено 57 баз боевиков, 6 укрепрайонов, 65 блиндажей, около 60 укрытий и 230 схронов и тайников с оружием. В ходе последующих войсковых операций значительная их часть была уничтожена. Через надежные оперативные источники в незаконных военных формированиях были выявлены и затем перекрыты каналы финансирования и переправки наемников через государственную границу.

19 апреля 2003 года для ветеранов и действующих сотрудников военной контрразведки ФСБ России ознаменовалось не только знаковым событием, связанным с восстановлением исторической справедливости и возвращением из небытия славной контрразведки Смерш. В тот день само время оказалось не властно перед нерушимым строем военных контрразведчиков. В тот день в их лице прошлое соединилось с настоящим, а будущее не пугало грядущими вызовами.

Часть 1

Бой после Победы

16 апреля 1945 года. 5:00.

Время московское. 20 км до Берлина

Шел 1393-й день Великой Отечественной войны. Командир 47-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майор Василий Щугаев и начальник отдела военной контрразведки Смерш майор Александр Матвеев бросали нетерпеливые взгляды на часы. Стрелки, как им казалось, медленно ползли по циферблату и отсчитывали последние минуты в заключительной стратегической операции советского командования — штурме столицы фашистской Германии — Берлина.

Матвеев прильнул к окуляру стереотрубы. В блеклом свете луны и отблесках осветительных ракет передняя линия обороны гитлеровцев напоминала огромное чудовище. Она бугрилась чешуей бетонных дзотов и дотов, таращилась темными глазницами-амбразурами, щетинилась густой сетью проволочных заграждений. За ней, всего в двадцати с лишним километрах, находилась заветная для миллионов советских солдат, офицеров и генералов цель — Берлин. Александр Иванович шел к ней долгие четыре года по полным невзгод и невосполнимых потерь фронтовым дорогам.

22 июня 1941 года вероломная война, начатая фашистской Германией, беспощадно ворвалась в мирную жизнь секретаря Запорожского горкома комсомола Александра Матвеева. Не заводские гудки, а надрывный вой сирен воздушной тревоги и разрывы авиабомб подняли на ноги запорожцев. Страшная беда пришла в их дома и в дома миллионов советских людей.

23 июня Матвеев, отказавшись от брони, прибыл на сборный пункт военкомата и в числе первых добровольцем отправился на фронт. Волевой, смышленый и имеющий опыт работы с людьми, он сразу привлек к себе внимание военных контрразведчиков. После прохождения краткосрочных курсов специальной подготовки его зачислили на службу старшим оперуполномоченным особого отдела НКВД в 983-й стрелковый полк. Матвееву на ходу пришлось осваивать сложнейшее искусство контрразведки. Уже в августе он разоблачил своего первого вражеского агента. Им оказался бывший советский военнослужащий, попавший в плен, завербованный абвером (гитлеровская военная разведка и контрразведка) и с диверсионным заданием проникший в состав экипажа бронепоезда. Спустя месяц во время ожесточенного боя Александр Иванович заменил погибшего командира батальона, руководил организацией обороны, а когда фашисты ворвались в окопы, вступил с ними в рукопашную схватку.

Весь 1941-й и следующий, 1942 год Матвеев провел на передовой и не выходил из боя. Вместе с боевыми товарищами он вынес на своих плечах всю тяжесть обороны Сталинграда. Его жизнь не один раз подвергалась смертельной опасности. После контузии он категорически отказался отправиться в тыл, остался в строю, продолжал беспощадно бороться со шпионами, диверсантами и не позволил измене проникнуть в ряды красноармейцев.

Личное мужество, результаты оперативно-боевой деятельности, профессионализм и организаторские способности Матвеева не остались незамеченными начальником особого отдела Сталинградского фронта старшим майором госбезопасности Николаем Селивановским. В августе 1942 года его приказом Александр Иванович был назначен на должность заместителя начальника особого отдела НКВД СССР 99-й стрелковой дивизии.

В боях под Сталинградом Матвеев сформировался как руководитель. После разгрома фашистов вместе с подчиненными прошел фронтовыми дорогами по землям Украины, Белоруссии и Польши. В июле 1944 года он был назначен на должность начальника отдела контрразведки Смерш 47-й гвардейской стрелковой дивизии. К тому времени на его счету находились десятки разоблаченных вражеских шпионов, диверсантов и террористов. Несмотря на высокую должность, Александр Иванович не отсиживался в кабинете. В сложных ситуациях он брал на себя ответственность и вступал в схватку с противником.

Однажды сотрудниками Матвеева была задержана группа матерых диверсантов. Под конвоем их доставили на допрос в особый отдел. Воспользовавшись нерасторопностью конвоиров, диверсанты разоружили их. Матвеев не растерялся, в борьбе с одним из них завладел автоматом и вступил в бой. Одному из диверсантов — Грачу — удалось скрыться. Впоследствии он сыграл зловещую роль в судьбе Александра Ивановича. После окончания войны судьба так распорядилась, что Матвееву снова пришлось вступить в схватку не только с Грачом, а и с французской спецслужбой, стоящей за спиной предателя. В той полной смертельного риска операции Смерша Александр Иванович вышел победителем.

Она была еще впереди, а тогда, 16 апреля 1945 года, Матвеева и его боевых товарищей отделял всего один марш-бросок от логова фашизма — Берлина. В эти последние мгновения перед решающей схваткой Александр Иванович испытывал сложные чувства. Пьянящее чувство грядущей победы кружило голову, а леденящий холодок окатывал спину. Предстоящий бой мог стать для Матвеева последним. Он гнал прочь мысль о смерти, посматривал на часы и торопил время.

Секундная стрелка стремительно бежала по циферблату. На часах было 5:00. В чернильное небо взметнулись две сигнальные ракеты. Через мгновение Матвееву и Щугаеву показалось, что небеса рухнули на землю. Рев тысяч орудий 1-го Белорусского фронта взорвал тишину, и огненный вал обрушился на позиции противника. Узкая полоска земли, зажатая между рекой и холмами, как клокочущая лава в вулкане, вздыбилась и зловещими тюльпанами выплеснулась в равнодушное к безумству человека небо. В воздухе смешались бетон, металл и человеческая плоть. Надрывный вой бомбардировщиков, разрывы бомб и снарядов слились в ужасающуюся какофонию. В 5:29 она, как по мановению дирижерской палочки, прекратилась. Наступившая вязкая тишина плющила и прижимала к земле.

Оглохшие, ошеломленные этой невиданной за годы войны мощью, Матвеев и Щугаев распахнутыми ртами хватили упругий, как резина, воздух и пытались сохранить равновесие на все еще ходившей ходуном земле. И когда пелена пыли и дыма рассеялась, то перед их глазами открылись апокалипсические картины. В зареве бушующих пожаров позиции гитлеровцев напоминали каменоломни, по которым прошлась гигантская лапа, выпотрошившая наизнанку доты, дзоты, танки, самоходки и машины. Прошло мгновение, и они исчезли в ослепительно яркой вспышке. На часах было 5:30. Сотни зенитных прожекторов, направленных на оборонительные порядки 56-го танкового корпуса вермахта, сделали слепыми тех, кто уцелел после артиллерийского и авиационного цунами. Настал черед для частей 8-й гвардейской армии 1-го Белорусского фронта перейти в наступление.

Щугаев снял трубку полевого телефона и объявил:

— Я Первый! Слушать всем! — и после паузы приказал: — Вперед, ребята! Дайте прикурить фрицу, да так, чтоб у него загорелось в заднице!

Опустив трубку на телефонный аппарат, он обратился к Матвееву:

— Ну что, Александр Иванович, пришел и наш час! Твои орлы готовы?

— Да, находятся на исходной позиции, — подтвердил Матвеев.

— Может, дать тебе еще взвод?

— Спасибо, Василий Минаевич, не надо. Достаточно тех сил, что есть.

— Ну как скажешь. Удачи, Саша! — пожелал Щугаев и покинул наблюдательный пункт дивизии.

Вслед за ним вышел Матвеев и поспешил в расположение сводной десантно-штурмовой группы. Она состояла из военных контрразведчиков, танкистов и пехотинцев. Ей предстояло выполнить особую задачу, поставленную начальником отдела Смерш 8-й гвардейской армии генерал-майором Витковым, а именно прорваться в тыл противника и захватить архив гитлеровских спецслужб. По данным советской разведки, в нем хранились совершенно секретные сведения о шпионской сети агентов, оставленных Главным управлением имперской безопасности Германии на освобожденных советскими войсками территориях Белоруссии, Украины, Польши и Чехословакии. Архив, как сообщали зафронтовые агенты Смерша, гитлеровцы вывезли из Берлина и хранили в пригороде — Целендорфе, в одном из корпусов сельскохозяйственного института.

Выполняя приказ генерала Виткова, Группе Матвеева предстояло на плечах 47-й дивизии прорвать оборону противника, преодолеть не менее 12 километров по территории, насыщенной гитлеровскими войсками, прежде чем достичь цели — Целендорфа. На подготовку к операции было отведено чуть больше суток. Матвееву пришлось на ходу формировать оперативно-боевую группу. Ее ядро составили наиболее опытные и, что немаловажно на войне, удачливые подчиненные: старшие оперуполномоченные Голубцев, Коратуев, Маринин, Шишин и переводчик Васильев, прикомандированный из разведотдела 47-й дивизии. Для усиления Группы командующий 8-й армией генерал Чуйков выделил мотострелковый батальон капитана Орлова и танковую роту старшего лейтенанта Петрова.

Покинув наблюдательный пункт дивизии и избегая открытых мест, Матвеев пробрался в расположение Группы и вызвал к себе командиров рот и батальона. Опытные, прошедшие огонь, воду и медные трубы, они не задавали лишних вопросов, развернули карты и ждали указаний. Матвеев посчитал, что настал час довести до армейских товарищей конечную цель операции, и объявил:

— Товарищи, перед нами стоит следующая задача: на плечах дивизии войти в прорыв и, не ввязываясь в бой, пробиться к пригороду Берлина — Целендорфу. Там мы должны захватить важный объект и удержать до подхода наших основных сил. Задача ясна?

— Так точно! — подтвердили командиры.

— В таком случае сверим по карте маршрут нашего движения, — предложил Матвеев.

Офицеры, подсвечивая фонариками карту, внимательно следили за его карандашом. Он, описав замысловатую петлю, остановился на юго-восточной окраине Целендорфа.

— Расстояние до цели около 12 километров, — сообщил Матвеев и уточнил: — Какие есть вопросы?

— Разрешите, товарищ майор? — обратился Петров.

— Слушаю тебя, Иван.

— Товарищ майор, а почему бы не пройти вот здесь? Так будет короче, — рука Петрова опустилась на карту.

— По данным нашей разведки, на первом маршруте наименьшая концентрация немецких войск, — пояснил Матвеев.

— Можно еще вопрос, товарищ майор? — спросил Орлов.

— Да, Владимир Николаевич.

— Если не секрет, что находится на объекте?

— Уже не секрет: часть архива Главного управления имперской безопасности Германии.

— Ничего себе! — воскликнул Петров и уточнил: — А что в том архиве?

— Все продажные шкуры прописаны! — сообщил Матвеев и, завершая постановку задачи, распорядился: — Владимир Николаевич, если со мной что случится, командование Группой переходит к капитану Коратуеву.

— Все будет нормально, товарищ майор! Прорвемся, где наша не пропадала! — заверил Орлов.

Его дружно поддержали остальные офицеры.

— Будем живы, не помрем! — с улыбкой произнес Матвеев и перешел к инструктажу. — Товарищи, объявляю порядок движения! Во главе колонны следует рота танкистов старшего лейтенанта Петрова. За ней поротно двигается батальон капитана Орлова. Я нахожусь в центре колоны. Капитан Коратуев возглавляет, а капитан Шишин замыкает ее. Вопросы по порядку движения есть?

— Никак нет, — последовал дружный ответ.

— Раз нет, то по местам! Командирам проверить связь по колонне и ждать моей команды! — приказал Матвеев и вместе с Голубцевым, Марининым и Васильевым отправился в расположение второй роты батальона.

Командиры заняли свои места в подразделениях. Группа Матвеева изготовилась к броску. Все взгляды обратились на запад. Багровые всполохи рвали и терзали предрассветный полумрак. Между разрывами снарядов и мин прорывалась пулеметная и автоматная стрельба. Матвеев внимательно вслушивался в эту особую мелодию войны, чтобы не пропустить тот, только ему одному известный, миг, когда на чаши весов жизни и смерти придется положить души своих подчиненных. Она ему говорила: наступление советских войск успешно развивается.

Раскатистое «У … ра!» все дальше отдалялось на запад. Полки генерала Щугаева одним стремительным броском преодолели нейтральную полосу и ворвались на передний край обороны противника. Советская артиллерия и авиация превратили его в сплошное месиво. Подавив редкие очаги сопротивления, штурмовые группы 47-й дивизии устремились вглубь боевых порядков 56-го танкового корпуса вермахта.

Матвеев решил: пришло его время, и дал команду на марш. Первые полтора километра были пройдены без боя, а дальше на пути Группы встали силы второго эшелона обороны противника. И здесь десантников выручило мастерство танкистов Петрова. Точным залпом они накрыли пулеметные точки противника и, сметая блок-посты, устремились к Целендорфу.

Ошеломленные их дерзостью и напором гитлеровцы не успевали выстраивать на пути Группы заслоны из грузовиков и повозок. Танкисты Петрова разметали их в стороны. Под гусеницами и колесами стремительно исчезали километры. Матвеев напрягал зрение и пытался в предрассветном полумраке отыскать ориентиры. Промелькнула и осталась позади развилка дорог. Впереди возникла серая громада элеватора. От нее до Целендорфа оставались считаные километры. Он бросал нетерпеливые взгляды на часы и торопил время. Наконец, слева показалась кирха, за ней потянулись одноэтажные коттеджи, прятавшиеся в глубине садов.

Начались окраины Целендорфа. Опасения Матвеева, что Коратуев и Петров запутаются в лабиринте узких улочек, рассеялись. Прошло несколько минут, справа возникла высокая металлическая ограда, за ней угадывались корпуса сельхозинститута. Стрелки часов показывали 6:17 московского времени.

Ночь подошла к концу. Звезды трепетно задрожали и исчезли. Яркая вспышка разорвала утренний полумрак, и в следующее мгновение алая полоска зари прорезала небосклон на востоке. Над горизонтом мучительно медленно прорезалась багрово-грязная кромка диска солнца. День вступил в свои права. Порывистый ветер развеял утреннюю дымку, и перед глазами Матвеева отчетливо проступил главный корпус института. Ему не потребовалось давать команду на штурм. Коратуев и танкисты Петрова с марша перешли в атаку. Головной танк вышиб ворота, смял сторожевую будку с часовыми, вылетел на середину площади и грозно повел стволом. Вслед за танкистами на территорию института ворвались пехотинцы. Их появление стало шоком для гитлеровцев. Они не оказали сопротивления, сложили оружие и безропотно выполняли команды Матвеева.

В руках Группы оказались пять бронетранспортеров, девять грузовых машин, в кузовах находилась часть архива и свыше 100 человек военных и гражданских под командованием подполковника Анкла. Отправив пленных в подвал под замок и спрятав архив в подвал, Матвеев вместе с Орловым и Петровым занялись организацией круговой обороны. Десантникам предстояло продержаться до подхода основных сил 47-й дивизии, но они завязли в обороне противника. Об этом Матвееву говорили слабые разрывы артиллерийских снарядов, доносившиеся с востока. Чем тут же не преминуло воспользоваться командование гарнизона Целендорфа. Гитлеровцы пришли в себя и, подтянув артиллерию, открыли шквальный огонь по позициям Группы. Обстрел продолжался около двадцати минут, а затем семь танков при поддержке пехоты пошли на штурм, но, встретив упорное сопротивление со стороны десантников, дальше внешней ограды не пробились и залегли.

Передышка длилась недолго. В течение дня гитлеровцы четырежды поднимались в атаку. Последняя и самая продолжительная была предпринята вечером. Пользуясь сумерками, под прикрытием минометного и пулеметного огня они прорвались к основному рубежу обороны десантников и вступили в рукопашную. Клубки тел извивались на земле. Противники в слепой ярости кусали, терзали, кололи тесаками и ножами друг друга. Чужая и своя кровь хлестала по лицам и по рукам. Пощады не знал никто. Пришедшие на выручку пехотинцам танкисты Петрова решили исход рукопашной. Гитлеровцы отступили, наступило временное затишье.

Вечерние сумерки сгустились и черным покрывалом укрыли поле боя, усыпанное воронками и телами убитых. Наступила ночь. Яркая россыпь звезд проступила на чернильном небосклоне. Эта ночь могла стать последней для Матвеева и его товарищей. У танкистов закончились снаряды, из девяти танков уцелело только четыре. Еще хуже было положение в батальоне. Он потерял больше половины личного состава. Матвеев отдавал себе отчет: еще один такой штурм гитлеровцев, и Группа перестанет существовать. Но оставалась надежда на то, что полки Щугаева успеют прийти на помощь.

В ту ночь Матвеев так и не сомкнул глаз, обходил посты, подбадривал бойцов и с тяжелым сердцем ждал, возможно, последнего в своей жизни восхода солнца. Перед рассветом, сморенный свинцовой усталостью, он прикорнул в спортзале. На ноги его поднял шум боя, начавшийся у восточного корпуса института. Передернув затвор трофейного автомата и проверив патроны в магазине пистолета — их осталось всего два, — Матвеев спустился в подвал и занял позицию перед окном.

В сизой дымке за оградой серой мышиной стаей стелилась вражеская пехота. Десантники встретили ее скупым огнем, на счету был каждый патрон. Матвеев вскинул автомат, выискивал цели и не находил. Они будто растворились в утреннем тумане. Перестрелка, так же внезапно, как началась, прекратилась. Насупила особенная, звенящая тишина. Ее нарушил грохот кирпичей, и через мгновение в дверном проеме возник Коратуев. На изможденном закопченном лице Михаила застыла счастливая улыбка. На помощь десантникам прорвался арьергард 47-й дивизии. Во двор института, подняв облако пыли, влетел танк. И когда пыль рассеялась, то алая звезда на его борту сказала десантникам, что все самое страшное осталось позади.

Матвеев опустил автомат, в изнеможении откинулся на стену и закрыл глаза. Как сквозь вату, до него доносились голоса Коратуева, Шишина и Орлова. Они тормошили его и что-то говорили. В ответ он улыбался блаженной улыбкой. В эти мгновения на перепаханном гусеницами танков и осколками снарядов клочке земли, усеянном телами врагов и своих, Матвеев чувствовал себя самым счастливым человеком. Он был счастлив тем, что остался жив, что выстоял и победил.

Как в тумане, перед ним возник Витков. Собравшись с силами, Матвеев пытался доложить о выполнении задания. Генерал махнул рукой и стиснул его в своих объятиях. Витков что-то говорил, но Матвеев не слышал. В его сознании, как в калейдоскопе, смешались машина, баня и пахнущее хлоркой нательное белье. После завтрака, засыпая на ходу, он рухнул в постель и впервые за последние недели уснул безмятежным сном.

На следующий день вместе с Коратуевым, Голубцевым и Шишиным Матвеев возвратился в отдел и с головой окунулся в фильтрационную работу среди захваченных в плен гитлеровцев и власовцев. Их количество было огромным. С раннего утра и до глубокого вечера контрразведчики занимались поиском среди военнопленных фашистских бонз, сотрудников и агентов специальных служб и карательных органов Германии, пытавшихся скрыть свою волчью личину под безликой армейской формой.

Просматривая протоколы допросов, Матвеев обратил внимание на показания перебежчиков-коллаборационистов Беспалова и Мустафаева. Они носили подробный характер и касались главарей так называемой «Русской освободительной армии» (РОА). Желая искупить вину, Беспалов и Мустафаев рвались оказать помощь контрразведчикам в поиске и задержании Власова, Малышкина и других предателей рангом пониже.

Матвеев снова и снова перечитывал их показания, и в его голове все отчетливее вырисовывался замысел будущей операции. Ключевую роль в ней он отводил Беспалову и Мустафаеву. Еще раз взвесив все за и все против, Матвеев утвердился в своем мнении, снял трубку телефона и доложил Виткову.

Генерал внимательно выслушал и охладил его пыл.

— Не пори горячки, Александр Иванович! Остынь!

— Так время же уходит, Григорий Иванович! Сбегут же, гады! — горячился Матвеев.

— Саша, я же сказал: остынь! Дальше виселицы не убегут! День-два ничего не решают.

— Для нас — да. А для Беспалова и Мустафаева имеет значение каждый час. Он работает против них.

— Вот только не сгущай краски. Сейчас не 41-й, а 45-й год, и бардака у фрицев хватает. Беспалов и Мустафаев как-нибудь да отбрешутся. А вот с Власовым — этой гнидой — раньше времени прокукарекаешь наверх, потом сам не рад будешь. Тут, Саша, с кондачка решать нельзя, — предостерег Витков и заключил: — Сделаем так: я доложу твои соображения наверх, генералу Вадису. Как он решит, так и будет.

— Григорий Иванович, так, может, я предварительно переговорю с майором Михайловым? Он на таких делах собаку съел, — предложил Матвеев.

— А ты его хорошо знаешь?

— Вместе работали, когда готовили Отто для зафронтовой работы.

Витков задумался. В трубке монотонно журчал эфир. Матвеев теребил карандаш и с нетерпением ждал ответа. Он не хотел упускать уникальный шанс захватить предателя № 1, бывшего советского генерала Власова, и торопил события. Но многоопытный Витков не спешил с решением и, взвесив его последствия, приказал:

— Значит так, Александр Иванович, никакой самодеятельности! На Михайлова пока не выходи. А то как бы раньше времени волну не погнать. Беспалова и Мустафаева готовь к переброске за линию фронта. К работе с ними привлеки самых опытных сотрудников. Задача ясна?

— Так точно, товарищ генерал! — подтвердил Матвеев.

— Все материалы, полученные на Мустафаева и Беспалова, а также свои соображения по их оперативному использованию в отношении Власова и его своры немедленно доложи шифром лично на мое имя!

— Есть доложить шифром! — принял к исполнению Матвеев.

— Жду, не затягивай! — закончил разговор Витков.

Спустя два часа шифровка Матвеева в отношении Беспалова и Мутафаева и с замыслом операции по захвату предателя Власова поступила в отдел Смерш 8-й армии. Ее содержание развеяло последние сомнения Виткова. Он не стал медлить и по ВЧ-связи вышел с докладом на начальника управления Смерш 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта Вадиса. Профессионал, прошедший все служебные ступеньки и находившийся на фронте с первого дня войны, тот с полуслова оценил важность полученной информации. Война с фашистами подходила к концу, и на первый план перед органами Смерша выходила задача по поиску и аресту военных преступников.

В тот же день по распоряжению Вадиса в отдел Смерш 47-й дивизии был направлен майор Владимир Михайлов. Один из самых опытных сотрудников управления Смерш 1-го Белорусского фронта, он занимался подготовкой и проведением активных контрразведывательных и разведывательных мероприятий. Прибыв на место, Михайлов сразу же приступил к делу: выслушал доклад Матвеева, прочел показания Беспалова и Мустафаева, потом побеседовал с ними и пришел к заключению о возможном их использовании в операции по поиску главарей РОА. Свои соображения он доложил шифровкой Вадису. Тот изучил их и дал санкцию на вербовку Мустафаева и Беспалова. Ее провели Михайлов и Матвеевым вместе и затем продолжили подготовку теперь уже зафронтовых агентов Смерша к выполнению задания.

В ночь на 21 апреля Мустафаева и Беспалова под легендой вырвавшихся из окружения советских войск вывели в тыл противника через «окно» на линии фронта. Дальнейшую работу с ними предстояло вести Михайлову. Он возвратился в управление Смерш фронта, чтобы готовить операцию по связи с агентами. Матвеев вместе с подчиненными продолжил фильтрационную работу с военнопленными и одновременно занимался систематизацией архива Главного управления имперской безопасности, захваченного в Целендорфе.

24 апреля ничем отличалось от предыдущих дней. Работа отдела Смерша по 47-й гвардейской стрелковой дивизии шла своим чередом. Время подошло к полудню, когда в кабинете Матвеева зазвонил телефон. Он отложил протокол допроса полковника Вайса, снял трубку и услышал голос дежурного по отделу:

— Товарищ майор, это капитан Волков. Разрешите доложить?

— Слушаю, слушаю тебя.

— Александр Иванович, тут такое дело…

— Ну говори! Говори!

— Одна немочка просит ей помочь.

— Помочь? А что случилось?

— Она говорит, шо наши бойцы не дают ей прохода.

— Вот же кобели! — в сердцах произнес Матвеев и приказал: — Бойцов в комендатуру, а ее отправить к родителям!

— Александр Иванович, та дело в том, шо она не местная, из Берлина.

— И что? Мы контрразведка, а не пансионат для благородных девиц. Дай ей охрану и направь в комендатуру. Пусть там разбираются.

— Извините, Александр Иванович, но она просит, шоб ее принял начальник русского абвера.

— Чего-чего? Иван, ты ничего не напутал?

— Никак нет, товарищ майор. Дамочка шпарит по-нашему не хуже нас, — оправдывался Волков.

«Русский абвер? Говорит по-русски? Любопытно! Очень даже любопытно!» — заинтересовался Матвеев и распорядился: — Ладно, проводи ее ко мне!

В коридоре раздался дробный стук каблучков. Дверь в кабинет Матвеева приоткрылась. В щель заглянул Волков и спросил:

— Александр Иванович, позвольте войти гражданке Лонге?

Матвеев махнул рукой. Волков отступил в сторону. Робко переступив через порог, в кабинет вошла девушка лет 20–22-х. Поздоровавшись на отменном русском языке, она представилась:

— Рената Лонге.

Матвеев кивнул и задержал взгляд на ней. Под тонким облегающим плащом угадывалась точеная фигурка. Ее украшала горделиво вскинутая головка с тонкими чертами лица. На нем выделялись небесной голубизны глаза. Волосы пшеничного цвета топорщились задорным хохолком.

«Хороша! Ничего не скажешь! Можно понять наших бойцов, мимо такой не пройдешь», — признал в душе Матвеев.

Отпустив дежурного, он предложил Лонге сесть. Она опустилась на краешек стула и под его строгим взглядом нервно затеребила рукав плаща.

«Волнуешься? С чего это вдруг? Русский абвер? Откуда тебе это известно? Кто ты?» — размышлял Матвеев и обратился к Лонге:

— Так кто вас обидел, Рената?

— Господин майор! Господин майор, только не надо их наказывать! Они… они… — Лонге смешалась и потупила взгляд.

— Как так не наказывать? Это недопустимо! Виновные должны понести заслуженное наказание!

— Не надо! Не надо! Они ничего плохого не сделали! — воскликнула Лонге и всплеснула руками.

— Ладно, разберемся, — не стал настаивать Матвеев и поинтересовался: — А теперь, Рената, объясните, как вы, не местная жительница, оказались в прифронтовой полосе?

— Я… я бежала, куда глаза глядят. Там невозможно оставаться! Там… — осеклась Лонге.

Она была столь искренна и непосредственна в своих чувствах, что подозрения, возникшие было у Матвеева о ее возможной связи с абвером, развеялись. Перед ним находилась одна из множества безвинных жертв войны. Его больше интересовало другое — блестящее знание русского языка Лонге. Он смягчил тон и отметил:

— Рената, вашему знанию русского языка можно позавидовать. Вы что, жили в Советском Союзе?

Лонге встрепенулась, на лице появилась робкая улыбка, и девушка призналась:

— Нет, в вашей стране я никогда не была, господин майор.

— Для вас я Александр Иванович, — ушел от официального тона Матвеев и уточнил: — Рената, а где вы научились так хорошо говорить по-русски?

— На филологическом факультете Берлинского университета. Я еще знаю французский и понимаю английский. Мне языки как-то легко даются.

— Такое не каждому дано, это талант. А откуда у вас столь чистое произношение? Ему невозможно научиться в университете, — допытывался Матвеев.

— Этим я обязана нашим соседям. Они были русскими, из Санкт-Петербурга. Бедные, бедные, погибли во время бомбежки.

— М-да, война, к сожалению, не разбирает, кто прав, а кто виноват, — признал Матвеев и уточнил: — Так, значит, вы из Берлина?

— Нет! Нет! Я там только училась, — лицо Лонге снова исказила гримаса, и она выплеснула весь тот ужас, что испытала несколько часов назад. — Там!.. В Берлине настоящий ад! Мертвые люди повсюду. Их никто не убирает! Это невозможно…

Голос Лонге сорвался, и на ее глаза навернулись слезы. Матвеев налил из графина воды в стакан и подал ей. Всхлипывая, она пила мелкими глотками. Он исподволь наблюдал за девушкой; в нем опять заговорил контрразведчик, и он пытался понять, кто находится перед ним: несчастная жертва войны или гитлеровский агент. Заострившиеся черты лица, запавшие щеки, ссадина на правой руке, пятнышко сажи на лбу и прорехи на плаще убедительно свидетельствовали о том, что Лонге действительно каким-то чудом сумела вырваться из ада, в который погрузился Берлин. Еще недавно она находилась между жизнью и смертью. Подозрительность, проснувшаяся в Матвееве, уступила место простым человеческим чувствам. Он видел перед собой юную девушку, бежавшую от ужасов войны, снял трубку телефона; ответил дежурный по отделу, и Матвеев распорядился:

— Иван, срочно найди бинты, йод или зеленку!

— Вы сказали — бинты, Александр Иванович? А что случилось? — уточнил Волков.

— Ничего! Делай, что тебе говорят! — потребовал Матвеев.

— Понял! Есть!

— А-а, и еще, Иван, поищи мыло, мыло надо женское.

— Извините, Александр Иванович, вы сказали — женское?

— Ну не наше же хозяйственное! От него даже у мужика шкура слезет!

— Так у Головко такого нет.

— Иван, ты служишь в контрразведке или где?! — начал терять терпение Матвеев.

— Все понял, Александр Иванович, найду!

— Другое дело! А сейчас ко мне в кабинет кофе и бутерброды. И еще, ты не забыл, как за дамами надо ухаживать?

— Э-э, ну…

— Постарайся.

— Понял! Есть! — принял к исполнению Волков.

Матвеев положил трубку на аппарат, обратился к Лонге и предложил:

— Рената, пройдите к дежурному по отделу, капитану Волкову. Вам окажут медицинскую и другую необходимую помощь.

Девушка ответила благодарным взглядом и покинула кабинет. Матвеев остался один, и в нем снова заговорил контрразведчик.

«…Интересно, как это ты вырвалась из Берлина? Каким образом перешла линию фронта? И этот твой русский абвер! Что за всем этим стоит?»

Вместе с вопросами ожили и прежние подозрения.

«…А если ты подстава абвера? Перед такой красавицей редкий мужик устоит. Вот бойцы и поймались на твой крючок, а дальше ты разыграла сцену. Русский абвер — это уже приманка для меня. Ничего не скажешь, с умом разработана легенда…»

Стук в дверь прервал размышления Матвеева.

— Войдите! — разрешил он.

Это был помощник дежурного по отделу. Он внес поднос с кофейником и бутерброды с ветчиной. Вслед за ним в кабинет возвратилась Лонге. За несколько минут она преобразилась. Роскошные волосы пышной волной ниспадали на плечи. Щеки окрасил нежный румянец, а в глазах появилась живинка. О прежней Ренате напоминала белоснежная повязка на правой руке.

«Женщина есть женщина!», — отметил про себя Матвеев, разлил кофе по чашкам, кивнул на тарелку с бутербродами и предложил:

— Угощайтесь, Рената.

Она деликатно откусила маленький кусочек и запила кофе. Но голод дал о себе знать, и, съев бутерброд, девушка потянулась ко второму. Матвеев наблюдал за ней и возвращался к мысли о возможной связи Лонге с германской разведкой.

«…Если ты подстава на вербовку, то кто за тобой стоит? Главное управление имперской безопасности? Тайная полевая полиция? Гестапо? Вряд ли. Слишком тонкая комбинация. В лучшие времена они этим не занимались, а сейчас и подавно…»

Поведение Лонге и обстановка на фронте оставляли все меньше места для подозрений.

«…Нет, ты, Рената, не гитлеровский агент! Не агент, но есть все, чтобы стать им. Умна! Хороша собой! В сложной обстановке не теряешься. Это же надо, сумела выбраться из Берлина и перейти линию фронта?! Такое не всякому мужику под силу. Готовая разведчица!» — пришел к этой мысли Матвеев.

Теперь его занимало другое: насколько Рената способна выполнить разведзадание — проникнуть в спецслужбу союзников, пригревших под своим крылом немало фашистских недобитков. В поисках ответа на вопрос он принялся прощупывать Лонге наводящими вопросами. Она, утолив голод, разговорилась. Советский майор-контрразведчик — высокий, статный, со строгими, правильными чертами лица и умными глазами, в которых читалось сочувствие, располагал к себе. Мирная обстановка заставила Лонге на время забыть об ужасах войны. Разговор приобретал все более непринужденный характер. Матвеев внимательно слушал, а его цепкий, гибкий ум контрразведчика выделял в рассказе Лонге то, что могло подвигнуть ее к сотрудничеству со Смершем.

«…Выросла в семье, не отличающейся большой набожностью и фанатизмом. Отец — инженер-электрик, никогда не носил военный мундир и не принимал участия в сборищах нацистов. Всю сознательную жизнь проработал на заводе. Мать — швея, абсолютно аполитичный человек. Сама ты во время учебы в институте не состояла в молодежных нацистских организациях. Свободно владеешь тремя языками: немецким, русским и французским. Готовый переводчик. Наши горе-союзнички не пройдут мимо тебя. Однозначно возьмут на работу, — размышлял Матвеев…

Для тебя даже не требуется отрабатывать легенду прикрытия. Все складывается естественным образом. Ты вырвалась из Берлина и возвращаешься домой, к родителям. Они проживают в южной Баварии — настоящее змеиное гнездо, куда бежит вся нечисть. Там хозяйничают американцы и французы. Они пригрели у себя фашистских недобитков и антисоветскую сволочь…

Тоже мне союзники! Мы проливаем кровь, а они торгуются с подонками! Выходит, вы ничем ни лучше этой фашистской мрази!»

Основания для такого вывода у Матвеева имелись, и весьма веские. В его памяти до точки, до запятой отложились последние шифровки. В них Главное управление контрразведки Смерш ориентировало подчиненные органы о враждебной деятельности французских спецслужб.

«…Из показаний репатриированных бывших военнослужащих Красной армии Павлова А. И. и Беляева И. М. было установлено, что некое «Бюро партизанских отрядов Франции» (г. Марсель) снабжает служивших в РОА и немецкой армии изменников Родине аттестатами, удостоверениями, что они состояли в партизанских отрядах и боролись против немецких захватчиков.

Одновременно ведут обработку советских граждан с целью склонения их к невозвращению на Родину.

Наряду с этим их активно вербуют для проведения шпионской деятельности против советских войск в Германии…»

В другой ориентировке сообщалось:

«…По данным нашего резидента в Париже, удалось установить, что только в одном Париже имеется 22 вербовочных пункта. В них осуществляется вербовка репатриантов. Особенно активная роль отмечается со стороны эмигрантского бюро Маклакова, швейцарского и шведского консульств и многочисленных французских и англо-американских разведпунктов…»

Враждебная деятельность спецслужб союзников, направленная против Советской армии и Советского Союза, подтверждалась в ходе фильтрационной работы, непосредственно проводимой управлением Смерш 1-го Белорусского фронта в среде репатриантов, возвращающихся в СССР из районов, освобожденных от нацистов армиями США, Великобритании и Франции. За последние несколько месяцев среди них контрразведчики, в том числе и подчиненные Матвеева, выявили десятки агентов, завербованных разведками Франции, США и Великобритании.

В этих условиях Лонге являлась редким подарком судьбы, и Матвеев решил воспользоваться им сполна. Подлив кофе в чашки, он продолжил прощупывать ее наводящими вопросами:

— Рената, а почему вы обратились в русский абвер? Кстати, почему абвер?

Девушка лукаво улыбнулась и ответила:

— Но я же не ошиблась, Александр Иванович? У вас я нашла защиту, не так ли?

— Все так. Но, извините, вы не ответили на мой вопрос.

— Почему русский абвер? Так назвал русский капитан, который привел меня к вам.

— Значит, наш абвер. А с настоящим абвером вам приходилось сталкиваться?

Вопрос-крючок не вызвал напряжения на лице Лонге и изменений в интонации голоса. Она не отвела взгляда в сторону и призналась:

— Да, я слышала о нем, но никого из сотрудников не знала.

Матвеев сменил тему и поинтересовался:

— А что вы намереваетесь делать дальше?

Лонге развела руками и, пряча глаза, призналась:

— Извините, но мне негде и не на что жить. Кроме вас, Александр Иванович, я никого не знаю.

Бесхитростный ответ Ренаты создавал хорошую основу для развития с ней оперативного контакта. В том, что он мог стать перспективным, у Матвеева оставалось все меньше сомнений. С такими яркими внешними данными и знанием языков Лонге была обречена попасть в поле зрения иностранных спецслужб. Будь то американская, британская или французская, большого значения это уже не имело, все они дули в одну — антисоветскую — дуду. Удача в лице Лонге сама плыла в руки Матвеева. Он не собирался упускать ее, задержал взгляд на забинтованной руке Лонге и посетовал:

— М-да, быстро же мои подчиненные забыли, как правильно накладывать перевязку.

— Ну что вы, Александр Иванович, она вовсе меня не беспокоит. Я чувствую себя хорошо, — заверила Лонге.

— Кто вас перевязывал?

— Ваш капитан.

— Который? — уточнил Матвеев.

— Ну такой, светленький.

— А-а, Маринин. Лучше бы черненький — старший лейтенант Лазарев, кстати, он холостой.

Рената улыбнулась и, стрельнув лукавым взглядом в Матвеева, обронила:

— У вас, Александр Иванович, есть и более симпатичные, чем он.

Он сделал вид, что не заметил, и поинтересовался:

— Ранка, как, не беспокоит?

— Нет-нет. Я не чувствую боли.

— И все-таки вам надо проехать в наш госпиталь. Пусть вас осмотрят специалисты, — настаивал Матвеев.

— Спасибо, Александр Иванович, но не стоит беспокоиться.

— Придется побеспокоиться, и не только о вашем здоровье. Я так понял, здесь у вас нет ни родных, ни знакомых?

— Да.

— Рената, а как вы посмотрите на то, чтобы временно поработать медсестрой в нашем медсанбате?

— Я-я?! — растерялась Лонге.

— Да, вы. Освоите новую специальность, а там и война закончится.

— Я… я, право, не знаю… Нам говорили, придут русские и… — голос Ренаты дрогнул.

— Больше не будут говорить! Мы люди, а не звери! — отрезал Матвеев, снял трубку телефона и приказал: — Иван, срочно пришли ко мне Лазарева!

— Есть! — принял к исполнению Волков.

Не успела Рената прийти в себя от столь неожиданного предложения, как в кабинет вошел старший лейтенант и спросил:

— Вы меня вызывали, Александр Иванович?

— Да, Володя. Твоя задача с этой девушкой, ее звать Рената, проехать в медсанбат. Пусть медики осмотрят ее рану и поменяют повязку.

— Есть! — принял к исполнению Лазарев.

— Это еще не все. Поставь Ренату на все виды довольствия. И еще, найди Коратуева, пусть зайдет ко мне. Вопросы есть?

— Никак нет, Александр Иванович.

— Действуй! — распорядился Матвеев.

Прошло несколько минут, и нему прибыл капитан Коратуев.

— Проходи, присаживайся, Миша! — пригласил к столу Матвеев и уточнил: — Чем сейчас занимаешься?

— Перелопачиваю архив из Целендорфа.

— Отложи, есть срочное поручение. Ты видел девушку в отделе?

— Ага.

— Это Рената Лонге.

— Немка, что ли?

— Неважно. Твоя задача договориться с начальником медсанбата, чтобы он взял Лонге медсестрой. Это первое. Второе — обставь ее так, чтобы мимо наших ушей не пролетело ни одно слово, а мимо глаз не прошел ни один контакт. Ясно?

— Так точно, Александр Иванович, обеспечим.

— И еще, подсели Лонге к лучшему нашему агенту. Она должна быть душевным человеком. Найдешь?

— Да, Ромашка.

— Сколько ей лет?

— Почти ровесница Лонге.

— Не пойдет. Агент должен быть по возрасту как ее мать. В этом случае мы можем рассчитывать на откровенность Лонге.

— Трудно, но я постараюсь, Александр Иванович, — заверил Коратуев.

— Старайся, Миша. По результатам доложить! — потребовал Матвеев.

Оставшись один, он сел за составление шифровки на имя генерала Виткова. В ней изложил результаты беседы с Лонге, подробно остановился на ее оперативных возможностях и в заключение предложил осуществить вербовку в качестве агента Смерша с последующим внедрением в иностранную спецслужбу.

Витков на шифровку среагировал оперативно. Через два дня из управления Смерш 1-го Белорусского фронта в отдел к Матвееву прибыл майор Владимир Михаилов. Проанализировав все имеющиеся на Лонге материалы, он согласился с замыслом операции. Но, прежде чем выходить на ее вербовку, предложил провести дополнительную проверку. Разработанный им план не отличался особой оригинальностью, но позволял получить ясный ответ о надежности будущего агента. В его замысел, помимо Матвеева, был посвящен сотрудник аппарата управления Смерш фронта капитан Климов. По соображениям конспирации в отделе он не появился.

24 апреля план проверки Лонге был введен в действие. Она, ничего не подозревая, продолжала старательно осваивать специальность медсестры. После завершения утреннего обхода палат врачом отделения она вместе с другими медсестрами занялась процедурами.

Перед обедом в приемное отделение доставили партию раненых. Среди них был пленный немецкий капитан. После тяжелой контузии он с трудом держался на ногах и плохо говорил. Сопровождал его старший лейтенант Лазарев. При обыске он обнаружил у капитана выполненный от руки план-схему незнакомой местности с загадочными пометками. Немец оказался убежденным нацистом и отказался отвечать на вопросы. Лазарев распорядился выставить охрану у дверей палаты, поручил Лонге наблюдать за капитаном и поспешил с докладом в отдел.

Матвеев, выслушав его, предложил взять паузу и продумать новую тактику допроса. Сделать этого Лазарев не успел. Спустя час в отдел позвонил начальник медсанбата и сообщил, что медсестра Лонге просит о срочной встрече с сотрудником Смерша. О цели она категорически отказалась говорить. Матвеев распорядился, чтобы Лазарев немедленно выехал на место и, не привлекая внимания, доставил Лонге в отдел.

Не прошло и двадцати минут после его отъезда, как из коридора донеслись торопливые шаги. Дверь кабинета Матвеева распахнулась. На пороге возник взъерошенный Лазарев. За ним стояла Лонге. От волнения у нее подрагивали губы, а глаза, казалось, стали еще больше.

— Оставь нас одних, Володя! — распорядился Матвеев и потребовал: — Передай дежурному: ко мне в кабинет кофе, только не эрзац, и к нему что-нибудь вкусное!

Дверь за Лазаревым захлопнулась. Матвеев шагнул к Лонге и подал руку. Ее изящные пальчики коснулись его ладони и затрепетали. Волнение, нежным румянцем окрасившее щеки, и тревога, плескавшаяся в больших голубых глазах, придавали девушке еще большее очарование.

«Настоящая принцесса из сказки!» — признал в душе Матвеев и пригласил:

— Присаживайтесь, Рената!

Девушка не замечала стула, осталась стоять, извлекла из рукава блузки бумажный комочек и срывающимся голосом произнесла:

— Э-этот капитан. Он грозил убить меня, если я не передам записку! Он…

— Успокойтесь, Рената! Здесь вам ничто не угрожает. Вы садитесь, садитесь! — Матвеев пододвинул к ней стул.

Лонге присела. Он налил из графина воду в стакан и подал ей. Сделав несколько глотков, она взяла себя в руки и сообщила:

— Я думаю, это важно, Александр Иванович! Капитан знает какую-то большую тайну!

— Какой капитан? — уточнил Матвеев.

— Немец. Его сегодня привезли в медсанбат.

— Понятно. И что это за тайна? Почему вы так решили?

— Он обещал заплатить 500 марок, если я передам схему и записку одному человеку.

— Какую схему? Какую записку? Где они? — торопил Матвеев.

— Вот, смотрите! — Рената развернула бумажный комочек.

На клочке бумаги нетвердой рукой была нарисована схема, и имелось короткое пояснение.

— Интересно! Очень интересно! — отметил Матвеев и достал из ящика стола такую же схему.

Ту, которую обнаружил Лазарев при обыске капитана. Она в деталях совпадала с той, что предоставила Лонге. Матвеев, продолжая играть роль, сличил их, поднял голову, согрел девушку теплым благодарным взглядом и похвалил:

— Какая же вы молодец, Рената!

Лонге зарделась и спросила:

— Я все правильно сделала, Александр Иванович?

— Рената, вы просто умница!

— Я поняла, что эта записка очень важна вам, Александр Иванович! Что мне делать дальше? Что?! — торопила Лонге.

— Ничего!

— Как ничего?! А записка? А схема? Я же должна передать их?! Этот капитан… Он страшный человек!

— Я же сказал: вам нечего бояться, Рената. Мы вас защитим. Записку и схему передаст по назначению наш человек.

— Русский?! Но это же… — глаза Лонге округлились.

Матвеев улыбнулся и заверил:

— Будет такой русский, что не отличишь от немца.

— Понятно, понятно. А если капитан потребует еще что-то выполнить? Как мне быть?

— Не потребует. Сегодня же его переведут в армейский госпиталь. Так что вам нечего опасаться.

— Спасибо. Я могу идти? — спросила Рената и поднялась из-за стола.

— Погодите! Погодите! — остановил ее Матвеев и пояснил: — В интересах вашей безопасности придется на время задержаться. Если не возражаете, могу предложить кофе.

— Кофе, с вами?

— А вы против?

Рената присела, и в ее голосе зазвучали кокетливые нотки:

— И что, только кофе?

— Не только, будет и шоколад, — в тон ей ответил Матвеев и потянулся к трубке телефона.

Напоминать о своем распоряжении дежурному по отделу ему не понадобилось. Раздался стук в дверь, и на пороге кабинета появился помощник дежурного. В руках у него был поднос. На нем над чашками с настоящим кофе вился ароматный парок, а на тарелке румяными бочками аппетитно лоснились пончики. Матвеев пригласил Ренату к журнальному столику. В тот день они выпили не одну чашку кофе и съели не один пончик. В непринужденной беседе, в которой воспоминания Ренаты о прошлом переплетались с настоящим, незаметно летело время.

Конец беседе положил Лазарев. Он доложил об отправке пленного немецкого капитана в армейский госпиталь. Матвеев распорядился вызвать машину и, расставаясь с Ренатой, вручил ей плитку советского шоколада. Оставшись один, он возвратился к состоявшемуся разговору, анализировал каждое ее слово, жест и утверждался в том, что она способна выполнить задание Смерша — внедриться в иностранную спецслужбу и добыть ценную информацию. Подтверждение тому Матвеев находил в отчете Климова, безупречно сыгравшего роль пленного немецкого капитана, и агента Верной, проживавшей с Ренатой в одной комнате.

29 апреля 1945 года в спецсообщении на имя начальника управления контрразведки Смерш 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта Вадиса Матвеев доложил о завершении проверки Ренаты Лонге, ее вербовке в качестве агента под псевдонимом Hoffnung (Надежда) и готовности для участия в будущей разведывательной операции. Окончательное решение оставалось за Вадисом.

Лицом к лицу

«Лично

Совершенно секретно Начальнику УКР НКО Смерш

1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанту

тов. А. Вадису

СПЕЦСООБЩЕНИЕ

29 апреля с.г. после проведения оперативной проверки и специального мероприятия «К» мною осуществлена вербовка в качестве агента органов Смерш под псевдонимом «Hoffnung» («Надежда») гражданки Германии Лонге Ренаты Альфредовны 1923 года рождения, немки, уроженки гор. Тюбингена, земля Бавария, незамужней, с незаконченным высшим образованием, студентки 5-го курса филологического факультета Берлинского университета. В совершенстве владеет немецким, русским и французским языками.

Вербовка Лонге осуществлена на основе материальной зависимости. В последующем ее планируется перевести на идейно-патриотическую.

В качестве первого задания «Hoffnung» («Надежде») будет поручено выехать по месту жительства родителей в гор. Тюбинген, где, используя знания иностранных языков, а также внешние данные, устроиться на работу в оккупационные органы Франции или США.

В ходе дальнейшего сотрудничества с «Hoffnung» («Надеждой») предусмотрено ее продвижение в поле зрения иностранных спецслужб с целью выявления кадровых сотрудников немецко-фашистских разведывательных и контрразведывательных органов, а также главарей антисоветских организаций, скрывающихся от возмездия и пользующихся покровительством должностных лиц вышеуказанных стран.

В процессе проверки Лонге компрометирующих материалов на нее не получено. Твердых политических убеждений не имеет. К нацизму и фашистским вождям относится резко негативно. Освободительную миссию Советской Армии приветствует.

Прошу Вас утвердить вербовку Лонге под псевдонимом «Hoffnung» («Надежда») и санкционировать дальнейшую работу с ней.

Начальник ОКР НКО Смерш 47

гв. сд. майор Матвеев

29 апреля 1945 года»

Через сутки этот документ лег на стол генерала Вадиса. С того дня начался отсчет в одной из самых важных операций Смерша послевоенного времени. Она будет полна самых невероятных, рискованных и драматичных поворотов в судьбах главных ее героев: Александра Матвеева, Владимира Михайлова, Ивана Устинова и, конечно же, Ренаты Лонге.

В те победные апрельские дни 1945 года, когда фашизм доживал свои последние часы, они вряд ли думали об этом. Радость от окончания войны и наступающей мирной жизни кружила им головы. Вместе с ними миллионы советских, американских, английских и французских солдат, испивших до дна горькую чашу всемирной бойни, наивно верили, что вскоре наступит эра всеобщего милосердия. К сожалению, их надежды оказались наивной мечтой.

В то время когда 756-й полк под командованием полковника Зинченко штурмовал последний оплот и символ ненавистного фашизма — рейхстаг, в тиши правительственных лондонских и вашингтонских кабинетов циничные политики кроили на новый лад карту будущего мироустройства. Выполняя их заказ, спецслужбы США, Великобритании и Франции собирали под свои черные знамена скрывшееся от справедливого возмездия отребье: матерых нацистов, коллаборационистов и националистов всевозможных мастей, повязанных кровью своих граждан.

Первыми ветры грядущей холодной войны ощутили сотрудники советских спецслужб и потому готовились к предстоящей тайной схватке. Смелый замысел участия агента Надежды в операции по проникновению в разведорганы Франции и США, предложенный Матвеевым, поддержали в руководстве Смерш 1-го Белорусского фронта. Изучив материалы на Надежду, начальник управления генерал-лейтенант Александр Вадис распорядился вызвать Матвеева на доклад.

Ранним утром 3 мая Матвеев, вооружившись автоматом и гранатами, покинул кабинет; к нему присоединились два автоматчика из отделения охраны отдела. Он вышел на крыльцо и замер. Гулкая тишина ошеломила его. Впервые за 1413 дней и ночей Великой Отечественной войны не было слышно грозного гула авиационных моторов, гнущего к земле рева «катюш», барабанной трескотни пулеметов и автоматов, в воздухе отсутствовал едкий запах пороха и гари. Безжалостные жернова Молоха войны, перемоловшие десятки миллионов человеческих жизней, остановились.

Багровое зарево, полыхавшее над Берлином, погасло. 2 мая его гарнизон и командующий генерал Вейдлинг капитулировали перед советскими войсками. После неудачной попытки прорыва из окружения сложили оружие и сдались в плен фанатики из «боевой группы Монке», державшие оборону рейхсканцелярии. Вечером столица Германии содрогнулась от канонады, но она не несла смерть. Победители — командиры и бойцы 1-го Белорусского фронта — салютовали из всех видов оружия. Это были самые счастливые мгновения в их жизни. Пройдя через немыслимые испытания и страдания, они выстояли и победили самого жестокого врага — фашистскую Германию и ее сателлитов.

Матвеев вдохнул в полную грудь воздух победы, воздух мирной жизни, закрыл глаза. В нем все затрепетало, а голова пошла кругом. Ее кружили запах весны и необыкновенного счастья.

«Неужели конец всем страданиями и мучениям??? Неужели конец войне?!.. Конец!..» — он все еще не мог поверить и не решался открыть глаза.

Звонкая трель птиц и скрип тормозов подъехавшей легковушки ГАЗ М-1 заставили его встрепенуться. Он открыл глаза и обернулся к автоматчикам. Ими владели те же чувства, об этом говорили их просветлевшие лица. Радость переполняла Матвеева. Он не мог сдержать себя и воскликнул:

— Братцы, все, конец! Конец войне!

— Конец! Конец! — срывающимися голосами повторяли автоматчики.

По их щекам и щекам Матвеева катились слезы. Они не замечали их и тискали друг друга в объятиях.

— Все, ребята, хватит! Задушите, не доживу до победы! Ну все! Все! — добродушно повторял Матвеев и, вырвавшись из объятий, распорядился: — В машину! Оружие снять с предохранителя и держать наготове!

— Есть! — приняли к исполнению автоматчики и заняли места в машине.

Матвеев сел на переднее сиденье и обратился к водителю:

— Коля, если со мной что случится, портфель с документами не должен попасть в руки врага!

— Та все будет нормально, Александр Иванович! Долетим как на крыльях! — заверил Николай и утопил педаль газа до пола.

Опасения Матвеева оказались излишними. За всю дорогу над их головой не появилось ни одного вражеского самолета, а из перелесков не прозвучало ни одного выстрела. Николай блеснул мастерством, ловко уходил от воронок, и через полтора часа они были в расположении управления Смерш 1-го Белорусского фронта. Поручив машину и автоматчиков коменданту, Матвеев поднялся на второй этаж, доложил дежурному о прибытии и, сгорая от нетерпения узнать решение Вадиса по замыслу операции, поспешил в кабинет к майору Михайлову. Тот был один и занимался тем, что перебирал гору папок.

— Хо, Александр Иванович, легок на помине! — добродушно пробасил Михайлов.

— Здравствуй, Володя! — приветствовал Матвеев и поинтересовался: — Как служба?

— Не мед. Звезд с неба не хватаю, сейчас они катятся на погоны тем, кто там, — с сарказмом произнес Михайлов и ткнул пальцем в потолок.

Матвеев хмыкнул и заметил:

— Ладно, не прибедняйся, ты же не в подвале сидишь.

— А-а, надоело в кабинете штаны протирать и пыль с бумаг сдувать.

— Ну ты это брось, Володя. Кому-кому, а тебе грех жаловаться, сидишь на активных мероприятиях.

— Вот именно, сижу. Надоело, хочется в поле повоевать.

— Какие твои годы, еще навоюешься. Лучше скажи, как оценили мои предложения по Надежде, только не томи, — торопил с ответом Матвеев.

Михайлов улыбнулся и спросил:

— Что, на мое место метишь?

— Не говори глупостей, мне и на своем месте хорошо. Так что скажешь?

— Предложения интересные. Замысел операции толковый. Ввод в поле зрения спецслужбы оригинальный. Если все сложится и французы клюнут, то можешь вертеть дырку на кителе под орден.

— Да ладно, — отмахнулся Матвеев и уточнил: — А какое мнение на этот счет у Александра Анатольевича?

— Резолюция положительная. Деталей не знаю, услышишь на докладе.

— Ясно. С резолюцией можно ознакомиться?

— К сожалению, нет. Все материалы по Надежде у моего сменщика, а он ушел в штаб фронта.

— Сменщика?!.. А ты куда собрался?! — опешил Матвеев.

Михайлов плотно прикрыл дверь и, понизив голос, сообщил:

— Ухожу на нелегальное положение в Баварию. Как говорится, на новый фронт.

— Так война, можно сказать, закончилась?

— Да, для армии она закончилась, а у нас только начинается, но другая война! Вот возьми, почитай! — Михайлов открыл сейф, достал синюю папку с документами, швырнул на стол и в сердцах сказал: — Союзники хреновы! Если вчера исподтишка гадили, то сегодня уже норовят нож в спину воткнуть!

Матвеев присел за стол и обратился к ориентировкам, поступившим из Главного управления контрразведки Смерш. В них приводились факты не просто недружественных шагов спецслужб союзников по антигитлеровской коалиции, а откровенно враждебных действий с использованием бывших сотрудников абвера, Главного управления имперской безопасности Германии и их агентов. Взгляд Матвеева скользнул по строчкам, и его глаза округлились.

Москва ориентировала управления Смерш на местах.

«…В ходе проведения оперативно-войсковой операции частями НКВД в западной части Литвы было уничтожено 122 участника бандитско-террористического подполья. В плен захвачено 15 человек. Среди них выявлено 2 агента английской разведки. В схронах обнаружено 4 английские портативные, коротковолновые радиостанции, 2 радиомаяка, а также более двух миллионов рублей…»

В другой ориентировке сообщалось, что в западных областях Украины за 1944-й и первые месяцы 1945 года войсками НКВД:

«…Проведено более 6,5 тысячи оперативно-войсковых операций. В ходе них убито свыше 30 тысяч участников ОУН — УПА, около 45 тысяч захвачено в плен, 3,5 тысячи явились с повинной…

С марта 1945 г. отмечается воздушная заброска авиацией США и Великобританией, а также наземным путем с территории Польши агентов, оружия и боеприпасов бандитско-повстанческому подполью, действующему на территориях Львовской, Тарнопольской и Ровенской областей…»

Читая следующую ориентировку, Матвеев не мог поверить своим глазам.

«…По перепроверенным оперативным данным, командование союзнических войск не предпринимает мер по расформированию частей вермахта и разоружению военнослужащих, сдавшихся в плен.

С начала апреля с.г. на территориях земли Шлезвиг-Гольштейн и в Южной Дании размещено с сохранением штатных и организационных структур 13–15 немецких дивизий. Они находятся в специальных лагерях под началом прежних командиров. С участием офицеров-инструкторов армий США, Великобритании, Франции с ними регулярно проводится учебно-боевая подготовка.

Вооружение этих немецких дивизий не уничтожено и не вывезено, а хранится в исправном состоянии на складах на территории лагерей…»

— Они, что, воевать с нами собрались?! Но это же… — у Матвеева не нашлось слов.

— Вот такие союзники, мать их… — выругался Михайлов.

— Володя, но это же ни в какие ворота не лезет! — к Матвееву вернулся дар речи.

— Да какие на хрен ворота, Саша! Вот, почитай, только никому не говори! — предупредил Михайлов, достал из сейфа еще один документ и положил на стол.

Гриф особой важности и подпись руководителя Смерша Виктора Абакумова говорили сами за себя. Матвеев впился глазами в текст.

«…По данным резидентуры НКГБ СССР, в Лондоне в начале апреля 1945 с.г. в резиденции премьер-министра Великобритании состоялось строго конфиденциальное совещание с участием членов Объединенного штаба планирования военного кабинета. На нем премьер-министр У. Черчилль поручил разработать план операции по нанесению внезапного удара по СССР. Операция получила кодовое название «Unthinkable» («Немыслимое»). Ее замыслом предусмотрено…»

Матвеев вчитывался в ориентировку, а в голове не укладывалось, как такое возможно. То, что замыслили в Лондоне, было верхом цинизма и низости. Скрип двери заставил его встрепенуться. В кабинет вошел сухощавый капитан. Твердый подбородок, спокойный и уверенный взгляд серых глаз, упрямый ежик волос говорили о волевом характере, а высокий лоб — о недюжинном уме. Орден Отечественной войны I степени, Красной Звезды и Красного Знамени свидетельствовали: капитан нюхал порох не на стрельбище, а на передовой. Выправка выдавала в нем кадрового военного.

— О, Иван Лаврентьевич, легок на помине! — воскликнул Михайлов и объявил: — Знакомься, Александр Иванович, это и есть мой сменщик!

— Начальник отдела Смерш 3-го отдельного учебного танкового полка Устинов. Откомандирован для исполнения обязанностей начальника 3-го отделения, — доложил капитан.

— Начальник отдела Смерш по 47-й гвардейской стрелковой дивизии, — представился Матвеев.

— Теперь все вопросы по Надежде к капитану Устинову, Александр Иванович, — сообщил Михайлов.

Матвеев сложил ориентировки в папку и обратился к Устинову:

— Иван Лаврентьевич, как вы оцениваете материалы и мои предложения по Надежде?

— На мой взгляд, они заслуживают серьезного оперативного внимания, — Устинов ограничился общей фразой.

— А можно более конкретно?

— Да. Сомнений нет, агент перспективен. Замысел операции хорошо продуман. А вот по организации связи есть вопросы.

— М-да, согласен, — признал Матвеев и пояснил: — Это вызвано тем, что я плохо представляю обстановку в районе будущих действий Надежды.

— Понятно. Поэтому, если доработать эту позицию, то можно рассчитывать на хороший результат, — заключил Устинов.

В его голосе, как показалось Матвееву, угадывался характерный уральский говорок. Ему вспомнилась командировка на знаменитую «Магнитку», и он поинтересовался:

— Иван Лаврентьевич, вы случайно родом не с Урала?

— Да, из Асбеста. Есть такой поселок в Свердловской области, — подтвердил Устинов и спросил: — А вы откуда будете, Александр Иванович?

— Из Ленинградской области. Родился и учился там. Незадолго до войны перевели на Украину, работал в Запорожье, в горкоме комсомола. Оттуда ушел на фронт. Первый бой принял 30 июля под Кривым Рогом.

— А я всю жизнь прожил на Урале. В сорок первом закончил Камышловское военное пехотное училище. Войну встретил 22 июня под Осиповичами.

— Ну что, товарищи контрразведчики и разведчики, будем считать, что познакомились, — вмешался в разговор Михайлов и с глубокомысленным видом изрек: — А теперь ответьте мне, разведка — это искусство или ремесло?

Матвеев переглянулся с Устиновым и сказал:

— Все зависит от человека. Для ремесленника — это ремесло.

— А для того, кто творчески мыслит, она — искусство! В этом нет сомнений! — был категоричен Устинов.

— Правильно мыслите…

Требовательный звонок телефона не дал договорить Михайлову. Он снял трубку — на связи находился дежурный по управлению — и ответил:

— Да, здесь!.. Оба… Когда?.. Прямо сейчас?.. Со всеми материалами? Есть!

Устинов и Матвеев догадались, что их вызывает начальник управления. Михайлов положил трубку на аппарат и поторопил:

— Ребята, ноги в руки и со всем, что есть на Надежду, к генералу!

Устинов открыл сейф и принялся отбирать документы на доклад. Воспользовавшись паузой, Матвеев ознакомился с резолюцией Вадиса на материалах на Надежду. Она в целом была положительной. Вопрос был только один, и он касался организации с ней связи на территории, оккупированной союзниками. Это была ахиллесова пята в будущей операции, и здесь Матвеев рассчитывал на опыт разведывательной работы Вадиса и сотрудников его аппарата.

Сложив материалы на Надежду в папку, Устинов присоединился к Матвееву с Михайловым, и они отправились на доклад к генералу. Он был один и разговаривал по телефону правительственной связи.

— Да, товарищ нарком!.. Нет никаких сомнений!.. Да, труп Геббельса!.. Так точно, Лаврентий Павлович!.. Достоверность подтверждается личным врачом Гитлера профессором Хаазе!.. Гитлер?.. Тоже мертв! Так утверждает Хаазе… По словам Хаазе, труп Гитлера сожжен и находится где-то в котловане убежища!.. Есть найти, товарищ нарком! — Вадис принял к исполнению приказ Берии, положил трубку на аппарат и в сердцах произнес:

— Вот же мерзавцы! Ушли от расплаты!

Прокашлявшись, он обратил взгляд на офицеров. Матвеев сделал шаг вперед и доложил:

— Товарищ генерал, майор Матвеев прибыл по вашему приказанию.

— Здравствуй, Александр Иванович, — ответил Вадис крепким рукопожатием и пригласил: — Проходите, товарищи офицеры, присаживайтесь!

Они заняли места за столом заседаний. Вадис присоединился к ним. Профессионал по призванию, а не по должности, начинавший службу в органах госбезопасности в далеком 1930 году, Александр Анатольевич Вадис за своей спиной имел десятки сложных контрразведывательных и разведывательных операций. Эта, очередная, могла занять особое место в их ряду. Ее успех во многом зависел от мастерства его подчиненных и исполнителя — агента Надежда. Он прошелся внимательным взглядам по лицам офицеров и открыл совещание.

— Здесь собрались опытные профессионалы, поэтому обойдемся без лозунгов и призывов! Ситуация с нашими так называемыми союзниками, надеюсь, товарищи, вам понятна?

— Так точно! — подтвердили офицеры.

— Володя, ты ознакомил Александра Ивановича с последними ориентировками Центра по этому вопросу? — обратился Вадис к Михайлову.

— Так точно, Александр Анатольевич! — подтвердил он.

— Александр Иванович, что-то надо пояснять? — уточнил Вадис.

— Никак нет, товарищ генерал, все понятно! — ответил Матвеев.

— В таком случае перейдем к делу. Замысел операции поддерживаю. Агент Надежда заслуживает доверия. Ее потенциал позволяет выполнить задание. Что касается выхода резидента на контакт с ней и организации связи, то надо признать, Александр Иванович, они тобой проработаны недостаточно.

— Виноват, товарищ генерал, опыта не хватает, — признался Матвеев.

— А я тебя не виню, это дело Устинова и Михайлова. Они занимаются разведкой, им и карты в руки.

— Александр Анатольевич, у нас с Иваном Лаврентьевичем есть проработанные предложения, — доложил Михайлов.

— Предложения — это хорошо. Главное, не забывайте про ахиллесову пяту, чтобы нам не просмотреть Париса.

— Будем стараться, товарищ генерал! — заверил Михайлов.

— Одного старания будет мало. Важно получить результат! — подчеркнул Вадис и снова обратился к Матвееву: — Тебе, Александр Иванович, спасибо за работу с Надеждой. Молодец, что не прошел мимо. Из нее может получиться перспективный источник информации.

— Я верю в Надежду, товарищ генерал! Она настоящая оперативная находка! — без тени сомнения заявил Матвеев.

— Находка или нет, покажет время. В общем, Александр Иванович, ты свое дело сделал, дальше его будут продолжать Михайлов и Устинов.

— Ясно, товарищ генерал.

— Как, не обижаешься на нас?

— Так не на что. На обиженных, как говорится, воду возят.

— И то верно. Но за тобой, Александр Иванович, остается один важный вопрос — обучить Надежду навыкам оперативной работы.

— Есть, товарищ генерал, — принял к исполнению Матвеев.

— Что касается тебя, Иван Лаврентьевич. Перед выводом Надежды в зону оккупации союзников надо будет выехать в отдел к Матвееву и на месте в деталях проработать вопрос организации связи с резидентом. Ясно?

— Так точно, товарищ генерал! — подтвердил Устинов.

— Ну раз всем все ясно, но том и закончим, — подвел итог Вадис, на его лице появилась загадочная улыбка, и он спросил: — Может, кто-то что-то хочет сказать?

Офицеры переглянулись, но промолчали. Вадис поднялся из кресла; вслед за ним встали и они. Он прошел к окну, распахнул настежь створки и потеплевшим голосом произнес:

— Вы только послушайте, какая тишина. Мирная тишина.

Ее нарушали заливистая трель соловья и гомон голубиной стаи. Во внутреннем дворе раздавались хлесткие удары по мячу и звучали задорные голоса. Бойцы из роты охраны управления самозабвенно играли в футбол. Где-то за околицей мирно тарахтел трактор.

— Даже не верится, что конец войне, — обронил Устинов.

— Конец! Конец, Иван Лаврентьевич, можешь не сомневаться! — воскликнул Вадис, возвратился к журнальному столику и смахнул салфетку.

Под ней оказались бутылка «Столичной» и четыре рюмки. Вадис сорвал пробку, разлил водку по рюмкам и ворчливо заметил:

— И долго мне ждать? Присоединяйтесь, товарищи офицеры! Генерал не каждый день наливает!

Матвеев, Устинов и Михайлов подошли к столику и подняли рюмки. Лицо Вадиса смягчилось, в голосе зазвучали непривычно мягкие нотки.

— За победу мы еще скажем, а сейчас выпьем за тишину и мир!

— За мир! — дружно прозвучало в кабинете.

В эти минуты мира и покоя они, выжившие и победившие в жестокой войне, были по-настоящему счастливы. Покидая управление, Матвеев испытывал смешанные чувства. Высокая оценка работы с Надеждой, высказанная Вадисом, наполняла сердце гордостью. Вместе с тем к этому примешивалась грусть: дальше вести перспективного агента предстояло другим сотрудникам.

В таком настроении Матвеев пребывал недолго. После капитуляции фашистской Германии и с наступлением мира на немецкой земле ему вместе с подчиненными наряду с решением оперативно-боевых задач пришлось с головой окунуться в уже позабытые за годы войны житейские дела. Они обустраивали служебные помещения отдела и жилые, вели поиск и организовывали отправку на родину — СССР — малолетних детей и подростков, потерявших родителей, налаживали отношений с местной гражданской администрацией Целендорфа, решали множество других проблем, которые каждый день подбрасывала сама жизнь.

По вечерам, когда большинство подчиненных могли, наконец, позволить себе отдых — любимым занятием стали футбол и волейбол, — Матвеев лишь изредка появлялся на спортивной площадке. Выполняя указание генерала Вадиса, он после ужина отправлялся на конспиративную квартиру и занимался подготовкой Ренаты Лонге к выполнению задания. Она оказалась способной ученицей, на лету хватала особенности и тонкости оперативной работы. И если первоначально ею двигали любопытство, ореол романтики, окружавший профессию разведчика, а также чувство благодарности к Матвееву, то к концу учебы они переросли в нечто большее. Она смотрела на советских людей совершенно иными глазами, чем еще месяц назад.

Здесь важную роль сыграла ее работа в медсанбате. Не на словах, а на деле Рената убедилась, что они — с кем она ежедневно общалась, — вовсе не изверги, какими их рисовала гитлеровская пропаганда, а люди с широкой душой и добрым сердцем. Они принесли на истерзанную войной землю Германии не только мир, но и сострадание. Врачи и медсестры медсанбата не делили раненых на своих и на чужих, а были милосердны, как к раненым советским солдатам и офицерам, так и к военнослужащим вермахта. Это окончательно стерло из сознания Ренаты остатки нацистских клише, на окружающий мир она смотрела глазами советских людей. Ее возмущали попытки западных политиков разделить немецкий народ и посеять в нем вражду. Поэтому у Матвеева оставалось все меньше сомнений в готовности Ренаты выполнить задание.

15 мая он доложил Вадису о завершении подготовки Надежды к участию в операции. На следующий день, по указанию генерала, в отдел прибыл Устинов. Вместе с Ренатой он занялся детальной проработкой выхода на контакт с резидентом и вопроса организации связи. На это ушли еще сутки. 18 мая Матвеев последний раз видел Ренату. В тот день она покинула Целендорф, присоединилась к беженцам, следовавшим в зону оккупации союзников. Теперь успех операции находился в ее руках и в руках Михайлова. Владимиру в качестве резидента предстояло легализоваться в Баварии и взять на личную связь Надежду.

Работа с Ренатой Лонге в памяти Матвеева осталась одним из наиболее ярких эпизодов в профессиональной деятельности, а сердце согревали теплые воспоминания о замечательной девушке. Шли дни, месяцы, одни события наслаивались на другие, и ее образ становился все туманнее.

Мирная жизнь кроила судьбы советских военнослужащих в Германии на новый лад. В августе 1945 года, после четырех лет разлуки, Матвеев, наконец, соединился с семьей, к нему приехали жена с сыном. Он был безмерно счастлив и с головой погрузился в приятные семейные хлопоты. На службе также все шло своим отлаженным чередом. По итогам девяти месяцев отдел Смерш по 47-й гвардейской стрелковой дивизии вошел в число лучших в управлении. В сентябре Матвееву было присвоено звание подполковника. Впереди его ждало новое и более высокое назначение. И здесь свое веское слово сказала непредсказуемая судьба военного человека.

Осенью 1945 года Владимир Михайлов погиб при загадочных обстоятельствах в западной зоне оккупации Германии. В руководстве Смерша подозревали, что его выдал кто-то из агентов, и на операции, казалось бы, был поставлен крест. К тому времени отношения между бывшими союзниками вряд ли можно было назвать партнерскими. Советские, американские, британские и французские военнослужащие еще продолжали брататься, а спецслужбы уже сошлись не на жизнь, а на смерть в тайной схватке. Ее интенсивность нарастала с каждым днем.

Чтобы эффективно противостоять противнику, в Главном управлении контрразведки Смерш приняли организационные и кадровые решения. Управления Смерш 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов реорганизовали и объединили в Управление Смерш Группы советских оккупационных войск в Германии (ГСОВГ). Вслед за этим последовали изменения и в руководстве. Генерал-лейтенант Вадис убыл к новому месту службы в Забайкалье. Его сменил генерал-лейтенант Павел Зеленин. Профессионал более чем с 24-летним стажем службы в органах госбезопасности, он свежим взглядом посмотрел на материалы операции и принял решение возобновить ее. При выборе резидента остановился на кандидатуре Матвеева. В пользу Александра Ивановича говорили четыре года, проведенные на войне, отличный послужной список, а главное, его хорошо знали Лонге, Беспалов и Мустафаев.

Об этом решении Зеленина Матвеев не догадывался и готовился к поездке в третий полк, чтобы на месте оказать помощь старшему лейтенанту Лазареву в проверке материалов на майора С., поддерживавшего подозрительный контакт с капитаном британской Миссии связи. На выходе из кабинета Матвеева остановил телефонный звонок. Он снял трубку. Звонил дежурный по Управлению Смерш ГСОВГ и, не объясняя причины, передал распоряжение генерала Зеленина — срочно прибыть к нему. Матвеев связался с Устиновым, чтобы прояснить причину столь внезапного вызова. Но тот также ничего конкретного сказать не мог. Неопределенность и крутой нрав нового начальника управления будили тревогу в душе Матвеева. Он мысленно перебирал недоработки по службе, терялся в догадках и в таком подвешенном состоянии выехал в Управление.

Под стать настроению была и погода. Осень, до последнего дня цеплявшаяся за свои права, с наступлением декабря сдалась на милость зимы. И та властно заявила о себе. Свинцово-сизые тучи скрыли солнце и стелились над землей. Свирепые ветры налетали со стороны Северного моря, сметали с улиц и площадей ворохи бумаг и листьев. Поля, города и все вокруг стало серым, унылым и напоминало о недавней войне. Она скалилась на Матвеева гнилым оскалом пожарищ и обнаженными нервами металлической арматуры.

Струи дождя наотмашь хлестали по лобовому стеклу. Дорога раскисла. Водитель что-то бормотал под нос и, проклиная Гитлера, пытался ускользнуть от очередной колдобины. Матвеев не обращал внимания ни на него, ни на сумасшедшую тряску и ушел в себя. Он искал причину срочного вызова, не находил и, устав от предположений, положился на судьбу. Прибыв в Управление, доложил дежурному и поспешил в кабинет к Устинову. Не успели они переброситься парой фраз, как их затребовал Зеленин.

В приемной им не пришлось ждать, генерал освободился и пригласил к себе. Устинов открыл дверь тамбура и пропустил вперед Матвеева. Тот вошел в кабинет, представился и по лицу генерала попытался понять, к чему готовиться. Его суровый вид не сулил ничего хорошего. Пожав руку, Зеленин пригласил Матвеева к столу заседаний. Рядом присел Устинов. Генерал, выдержав долгую паузу, начал разговор с дежурного вопроса.

— Александр Иванович, как складывается оперативная обстановка на объектах и в их окружении?

— Товарищ генерал, руководящий и оперативный состав отдела Смерш по 47-й гвардейской стрелковой дивизии осуществляет оперативно-боевую деятельность, исходя из… — начал доклад Матвеев.

— Погоди! Погоди с этим, Александр Иванович! — остановил Зеленин, и в его голосе зазвучали непривычно мягкие интонации. — О результатах работы отдела я знаю из твоих докладных. Ты мне скажи, как у тебя дела на семейном фронте?

— В каком смысле, товарищ генерал? — был озадачен таким неожиданным поворотом Матвеев.

— В прямом, Александр Иванович. Ты же не монах. Как семья?

— Нормально, им не привыкать к переездам.

— Значит, говоришь, не привыкать. Как чувствует себя Антонина Георгиевна? Как сын? Уже обжились?

— Потихоньку осваиваются.

— Может быть, есть какие-то проблемы, трудности?

— Все нормально, Павел Васильевич, разве что у сына со школой…

— А что такое?

— Учителей не хватает, по физике и биологии.

— М-да, есть такая проблема, — признал Зеленин и уточнил: — Что еще беспокоит?

— В остальном все нормально, товарищ генерал, — заверил Матвеев и уже не знал, что и думать.

А Зеленин продолжал говорить загадками.

— Александр Иванович, а как ты посмотришь на то, чтобы поменять место и характер службы?

— Ну… — помявшись, Матвеев ответил: — Товарищ генерал, я человек военный, как прикажете, так и будет!

Зеленин оживился, суровые складки на его лице разгладились, и он отметил:

— Молодец! Другого ответа я и не ждал.

— Спасибо, Павел Васильевич! Разрешите вопрос?

— Да, пожалуйста.

— Что за служба и где?

— Разведка, — объявил Зеленин.

Матвеев не знал, что сказать, и признался:

— Совершенно неожиданное предложение, товарищ генерал.

— Ну так как, пойдешь?

— Извините, товарищ генерал, я с трудом представляю себя в этом качестве. У меня нет опыта!

— Не беда, голова у тебя светлая, научишься. Не боги горшки обжигают.

— Разрешите еще вопрос, Павел Васильевич?

— Да, пожалуйста.

— Если не секрет, с чем связано такое назначение и почему выбор пал на меня?

Лицо Зеленина помрачнело. Он перевел взгляд на Устинова. Тот открыл папку, достал документ и подал Матвееву. Это было разведывательное донесение Михайлова, датированное 17 октября 1945 года. Устинов тяжело вздохнул и пояснил:

— В тот день Володя последний раз выходил на связь. Можно предположить…

— Да погоди ты со своими предположениями, Иван Лаврентьевич! — перебил Зеленин и заявил: — С тем, что произошло с Михайловым, еще разбираться и разбираться! Сейчас важно не потерять наши источники информации. Они тебе, Александр Иванович, хорошо известны — это Лонге, Беспалов и Мустафаев.

— Да, я их вербовал, — подтвердил Матвеев.

— Вот потому, Александр Иванович, на тебя и пал выбор. Теперь ясно?

— Так точно!

— А раз так, то тебе и продолжать работу Михайлова!

— Я готов, товарищ генерал! Когда приступить к выполнению задания?

— Время не ждет! Сегодня!

— Есть!

— Будешь работать под крышей руководителя нашей миссии по репатриации во французской зоне оккупации. Легенду, документы прикрытия обеспечит Иван Лаврентьевич.

— Ясно, товарищ генерал.

— И последнее. Чтобы не произошло твоей расшифровки для семьи и подчиненных, ты срочно убываешь на учебу, на специальные курсы. Приказ я подпишу сегодня. Вопросы ко мне есть?

— Никак нет, товарищ генерал.

— Удачи тебе, Александр Иванович! — закончил беседу Зеленин.

В приемную Матвеев вышел в смешанных чувствах. С одной стороны, совершенно новый участок работы вызывал живой интерес, с другой, риск оказаться в положении Михайлова и расставание с семьей давили на него невидимым прессом. Человек военный, он был приучен выполнять, а не обсуждать приказы, и принял решение Зеленина как должное. По возвращении в Целендорф его ждала шифровка. В ней предписывалось подполковнику Матвееву в течение суток сдать все дела заместителю и срочно убыть на курсы переподготовки. Жена и сын со стоическим пониманием отнеслись к предстоящей командировке. Они даже не догадывались, что вместо учебной аудитории в Москве ему предстояло один на один сойтись в тайной схватке со спецслужбой Франции, да еще на ее поле.

Сдав дела заместителю, простившись с подчиненными и с семьей, Матвеев на следующий день ранним утром выехал в Управление Смерш ГСОВГ и приступил к разведывательной подготовке. Она заняла три дня. После ее завершения он покинул Восточный Берлин и отправился в зону оккупации западных союзников.

На календаре было 9 декабря 1945 года. В город Тюбинген, расположенный в Баварии, в зоне оккупации французских войск, Матвеев прибыл под легендой армейского офицера — подполковника Смирнова Николая Федоровича — и возглавил советскую Миссию по репатриации. Ее сотрудники занимались организацией возвращения на родину — СССР — бывших советских военнопленных и граждан, угнанных на работы в Германию. Наряду с официальной деятельностью ему предстояло найти и восстановить связь с агентами Лонге, Мустафаевым, Беспаловым и организовать работу с ними. Но это была только одна часть задания, существовала и другая, не менее сложная и не менее опасная. Она заключалась в том, чтобы приобрести новых агентов, способных внедриться в спецслужбы Франции и добыть неопровержимые данные об использовании бывших сотрудников германской разведки и контрразведки, их агентуры для проведения шпионской, диверсионной и террористической деятельности против СССР и стран Восточной Европы.

Ознакомившись с обстановкой в советской Миссии и побеседовав с ее сотрудниками, Матвеев нанес визит командующему союзными войсками в Баварии генералу Де Кюну. Встреча носила представительский характер и свелась к общим декларациям. На следующий день Матвеев посетил Бюро по перемещенным лицам, где и проходил основной фронт работ. Его глава — Эдуард Лонгле — оказался человеком общительным и встретил русского коллегу доброжелательно. В завязавшемся разговоре он ненавязчиво прощупывал Матвеева наводящими вопросами. Их характер подсказывал опытному контрразведчику, что Лонгле, вероятно, связан с французскими спецслужбами, но он не подал вида и продолжал играть роль советского армейского офицера.

После обсуждения вопросов, связанных с порядком взаимодействия представительства советской Миссии и Бюро, Лонгле предложил Матвееву познакомиться со своими сотрудниками, организацией их работы и провел по кабинетам. В одном из них внимание Матвеева привлекла элегантная, модно одетая молодая фрау. Присмотревшись, он не поверил своим глазам — это была Рената Лонге. Она мало походила на ту скромную девушку, которую он впервые увидел в Целендорфе. Перед ним находилась словно сошедшая с глянцевой обложки дорогого журнала фотомодель.

Они встретились взглядами. На лице Ренаты не дрогнул ни один мускул. Она скользнула по Матвееву безразличным взглядом и снова обратилась к документам.

«Неужели не узнала?! Но этого не может быть! Или не хочет узнавать? Но почему?» — недоумевал Матвеев.

Он гнал прочь мысль, что вместо друга и соратника в лице Ренаты он встретил врага. Но, к сожалению, опыт контрразведывательной работы все меньше оставлял места для сомнений.

…Так где же ты была настоящей? В Целендорфе или здесь? Вот это влип!» — вихрем пронеслось в голове Матвеева, и леденящий холодок окатил спину.

Лонгле не заметил произошедшей в нем перемены и продолжал рассказывать о проблемах, возникающих в работе с перемещенными лицами — выходцами из Прибалтики и Западной Украины. Матвеев слушал вполуха и думал о том, как вести себя с Ренатой. Она неторопливо листала документы и делала пометки. На миг их взгляды встретились, и ему показалось, в глубине ее глаз вспыхнул и погас знакомый задорный огонек.

«Узнала! Значит, не все потеряно, Саша! — оживился Матвеев и искал предлог, как остаться наедине с Ренатой, но Лонгле следовал за ним как тень, и от этой затеи пришлось отказаться.

В Миссию Матвеев возвращался в смешанных чувствах. К радости встречи с Ренатой, казавшейся щедрым подарком судьбы, примешивался тяжелый осадок подозрений о ее возможной связи со спецслужбами Франции. Для подозрений имелись веские основания. То, что на работу в Бюро брали сотрудников не с улицы, для Матвеева не составляло тайны. Не составляло тайны и то, они подвергались тщательной проверке в контрразведке. И здесь у него снова возникли серьезные сомнения в том, что неопытная Рената могла ее выдержать. Косвенным подтверждением тому служила загадочная гибель резидента Михайлова.

Матвеев снова и снова пытался осмыслить сложившуюся ситуацию, чтобы определиться, как действовать дальше и не угодить в западню французской спецслужбы. Здесь многое, если не все, зависело от первого шага, который мог стать и последним. Об этом ему напоминала судьба Михайлова. В своей оккупационной зоне французы не церемонились, при малейших подозрениях действовали жестко и не прощали ошибок.

«Так кто ты, Рената Лонге? С кем ты?» — задавался вопросами Матвеев и не находил ответов.

За семь месяцев, прошедших с того дня, когда агент Hoffnung (Надежда) с заданием Смерша отправилась во французскую оккупационную зону, многое изменилось. Ветры холодной войны, повеявшие между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции, стремительно меняли мир и саму Германию. Страна, разделенная на оккупационные зоны, все больше напоминала два враждебных лагеря. Пропасть отчуждения между восточными и западными немцами становилась все глубже. Они снова оказались жертвами новой, пока еще тайной войны. Счет потерь шел на десятки, первыми гибли разведчики и их агенты.

«Так что же делать?! Что?» — искал выход Матвеев.

На помощь товарищей-контрразведчиков рассчитывать не приходилось, они находились за сотни километров, в Восточной Германии. Сотрудники Миссии — армейские офицеры, сержанты и рядовые — в деле разведки тоже были не помощники. О его тайной деятельности они не подозревали. Взвесив все за и все против, Матвеев решил взять паузу и понаблюдать за тем, как поведет себя французская спецслужба. В течение следующих четырех дней при выходах в город и поездках по лагерям, где содержались репатрианты, он бросал ложные следы — зацепки, чтобы обнаружить слежку. Она себя никак не проявила, это укрепляло уверенность Матвеева в надежности агента Надежды — Лонге. Теперь его занимало другое: как так организовать явку, чтобы не привлечь к ней внимания Лонгле и французской спецслужбы.

Наступила пятница. Впереди были выходные — подходящий повод для коллективного выезда сотрудников Миссии на рыбалку. Матвеев решил воспользоваться этим обстоятельством, чтобы найти подходящее место для встречи с Ренатой. Он обратился к карте. Его взгляд остановился на озере Шварцвальд. По рассказам бывалых рыбаков — сотрудников Миссии, оно славилось отличным клевом. Но главное достоинство озера состояло в том, что неподалеку от него проживали родители Ренаты. Более подходящего для конспиративной встречи места трудно было найти.

Рабочий день подходил к концу. Матвеев бросал взгляды на часы, торопил время и сгорал от нетерпения поскорее провести разведку местности. Стрелки приближались к 18:00. В кабинетах Миссии началась оживленная суета: звучали веселые голоса, из кладовок извлекались и проверялись рыболовные снасти, гремели котелки, во фляжках булькала водка. За окнами, во дворе урчали двигатели машин.

У заядлого рыбака Матвеева уже чесались руки поскорее взяться за удочку, когда заработал телефон. Звонил Лонгле, его голос срывался. Ссылаясь на конфиденциальность информации, он не решался раскрыть содержания происшествия, произошедшего в Бюро, и просил немедленно приехать.

Чертыхаясь и проклиная в душе Лонгле, Матвеев швырнул снасти в шкаф, переоделся и спустился к машине. На выезде из Миссии его остановил старший лейтенант Константин Борисов и сообщил о массовых беспорядках среди репатриантов, произошедших в лагере под городом Ульм.

«Час от часу не легче! Не многовато ли ЧП для одного дня?» — подумал Матвеев, и в нем ожили недобрые предчувствия. — А что если это провокация? Через Лонгле тебя заманивают в ловушку! Все, Саша, хватит себя накручивать! Надо ехать! Но страховка не помешает», — решил Матвеев и распорядился:

— Костя, пересаживайся ко мне!

— Как скажете, товарищ подполковник, — принял к исполнению Борисов и уточнил: — Куда едем?

— В Бюро, там тоже ЧП.

— ЧП?! Так у них, кроме бумаг, ничего нет!

— Давай не будем гадать, на месте разберемся! Садись! Садись, поехали! — торопил Матвеев.

По дороге к Бюро он строил разные предположения, худшее из них — провокация — не подтвердилось. Об этом говорил потерянный вид Лонгле и его сотрудников. И тому имелась веская причина: накануне отправки очередной партии репатриантов в Советский Союз были ошибочно сожжены учетные дела на два десятка человек. Задержка с их отправкой могла вылиться в крупный скандал и грозила Лонгле серьезными последствиями. Матвеев не преминул воспользоваться ситуацией, чтобы в лице начальника Бюро хотя бы не иметь противника. Он предложил, не поднимая лишнего шума, восстановить уничтоженные дела по учетным карточкам, хранившимся в Бюро. Лонгле, как за спасительную соломинку, ухватился за предложение.

Весь вечер Матвеев провел в Бюро и нисколько не жалел о сорвавшейся рыбалке. Он рассчитывал еще на один шаг стать ближе к явке с Ренатой. Лонгле поручил ей и еще двум сотрудницам восстановление сожженных дел на репатриантов, подлежащих отправке в СССР. Исполненный благодарности, что скандал не вышел за стены Бюро, он пригласил к себе в кабинет Матвеева с Борисовым, выставил на стол бутылку дорогого коньяка и деликатесы с черного рынка. Они приняли его предложение и не остались в долгу. Борисов сходил к машине и принес походный сухпаек. Лонгле разлил коньяк по рюмкам и не без пафоса произнес тост за взаимопонимание. Матвеев поддержал его и в ответном слове отметил крепнущее плодотворное сотрудничество между Миссией и Бюро.

С каждой выпитой рюмкой атмосфера за столом становилась все более непринужденной, а поведение Лонгле — все более раскованным. Крепкий градус и доброжелательное отношение советских офицеров развязали ему язык. В перерыве, когда Борисов вышел из кабинета, чтобы покурить, Лонгле подался к Матвееву и, понизив голос, обронил:

— Николай, будьте осторожны в общении с моими сотрудницами Лонге и Краузе.

— Это же почему, Эдуард? — насторожился Матвеев, и от хорошего настроения не осталось и следа.

— Они не только мои подчиненные, — с многозначительным видом произнес Лонгле.

— А чьи еще?

— Видите ли… — Лонгле мялся и не решался сказать.

— Вы, что, им не доверяете? Но почему? — допытывался Матвеев.

— Они… они связаны с одной очень серьезной службой.

— Какой?

— Вы, наверно, догадываетесь, о какой именно службе я говорю. Вам ее надо опасаться, — выдавил из себя Лонгле и, похоже, пожалел.

В его глазах плескался страх, а лицо уродовали гримасы. Матвеев поежился. Его подозрения, что Рената совершила предательство и пошла на сотрудничество с французской спецслужбой, подтверждались. Не подав виду, он повел свою игру, махнул рукой и беспечно заявил:

— А мне нечего бояться, Эдуард! Я всю войну прошел, и ни одной царапины.

Лонгле покачал головой и, прижав палец к губам, перешел на шепот:

— Вы ошибаетесь, Николай. Они на все способны.

— Кто — они?

— Майор Гофре и капитан Рой. Они… — Лонгле осекся и изменился в лице.

— И почему я должен их бояться? Ну говорите, говорите же, Эдуард! — торопил Матвеев.

— Нет! Нет! Я и так сказал больше чем надо! Николай, я вас умоляю, только никому ни слова. Они… они ни перед чем не остановятся. Я… я… — срывалось с дрожащих губ Лонгле.

— Успокойтесь, Эдуард! Успокойтесь! Этот разговор останется между нами.

— Я надеюсь на вас, Николай. Только никому ни слова. Я прошу вас, Николай, — умолял Лонгле.

— Хорошо! Хорошо! Слово советского офицера! — заверил Матвеев и разлил коньяк по рюмкам.

Они выпили. Лонгле обмяк и студнем расплылся по стулу. Попытки Матвеева расшевелить его и вывести на разговор о Гофре и Рое не дали результата. С возвращением Борисова разговор снова вернулся к рабочим вопросам и все больше тяготил Лонгле. Матвеев тоже чувствовал себя не в своей тарелке и с трудом дождался завершения работы по переоформлению дел на репатриантов. Расписавшись в их приеме, он и Борисов покинули Бюро и выехали в Миссию.

По дороге Матвеев терзался мыслью о предательстве агента Надежды и пытался предугадать, чего ждать от Гофре и Роя. Об их принадлежности к спецслужбам Франции до сегодняшнего дня ни ему, ни Управлению Смерш по ГСОВГ не было известно. Слабым утешением служило то, что в их лице он теперь знал своего противника. Предупрежден — значит вооружен. С этим Матвеев поднялся к себе в кабинет и, несмотря на поздний час, — в понедельник предстояло формировать эшелон с репатриантами для отправки в Советский Союз — занялся рассмотрением дел. И здесь его ждал неожиданный сюрприз. В одном из них он обнаружил короткую записку: «Я Ваш друг. Можете быть уверены. Р.».

Почерк не оставлял сомнений, записка принадлежала Ренате. Пометки на закладках, выполненные той же рукой, являлись тому подтверждением.

Матвеев перечитал записку. Теплая волна поднялась в груди, а через мгновение схлынула.

«Дурак! Чему радуешься?! — вспомнил он о предупреждении Лонгле. — А если Лонгле провокатор и действует по заданию Гофре или Роя? Но тогда зачем подставлять Ренату? Зачем?!.. Так кто ты, Рената Лонге?! Кто?..»

От этих вопросов голова у Матвеева шла кругом.

По лезвию бритвы

Выходные, наступившие в Миссии, мало чем отличались от будней. Перенос срока отправки эшелона в Советский Союз добавил работы всем сотрудникам. Матвеев провел выходные за изучением дел на репатриантов и формированием команд по вагонам. Понедельник не принес неожиданных сюрпризов. Утро началось с рутинного совещания, а день закончился на железнодорожной станции. После отправки эшелона с репатриантами на родину — СССР — в работе Миссии и Бюро наступило временное затишье. Изредка его нарушали телефонные звонки и курьеры, доставлявшие почту. Лонгле, испугавшись своих откровений, избегал личных встреч и старался как можно меньше напоминать о себе. Это лишний раз убеждало Матвеева в том, что угроза, исходившая от Ренаты, Гофре и Роя, не являлась пьяной болтовней главы Бюро.

К этой угрозе добавилась еще одна, и не менее серьезная. Оговорки и неосторожно оброненные фразы Лонгле и его заместителя Коха наводили опытного контрразведчика Матвеева на мысль, что среди его подчиненных действует агент французской спецслужбы и, возможно, не один. В состав Миссии входило 17 человек. Двенадцать являлись боевыми офицерами и солдатами Советской армии. Все они достойно проявили себя в боях, прошли серьезную проверку в Смерше и вряд ли могли быть завербованы французской спецслужбой. Другое дело обслуживающий персонал: завхоз, официантка, повар, садовник и дворник, в условиях тотальной безработицы в Тюбингене достойная зарплата в Миссии являлась пределом мечтаний для местного населения. Прием на работу зависел не только от Матвеева, но в значительной степени от местной власти и полиции. Они находились под полным контролем французской оккупационной администрации. В ней в этих вопросах первую скрипку играли сотрудники спецслужбы Гофре и Рой. Поэтому, как полагал Матвеев, они, более чем вероятно, использовали сложившуюся ситуацию, чтобы внедрить своего агента в Миссию.

В этих условиях, когда управление Смерш с его оперативными и техническими возможностями находилось далеко, Матвееву приходилось рассчитывать только на свой профессиональный опыт и интуицию. Занимаясь поиском французского агента, он внимательно наблюдал за поведением обслуживающего персонала и по отдельным признакам составлял его психологический портрет. Под эту модель попадали двое: официантка Гертруда Вольф и повар Вальтер Шток. Чтобы вывести их на чистую воду, Матвеев решил разыграть перед ними небольшой спектакль. В разговоре с Борисовым в их присутствии он намеревался поделиться своими подозрениями о принадлежности репатрианта Гарбуза к ГФП — тайной полевой полиции — и его участии в карательных акциях гитлеровцев против советских партизан и мирного населения на Западной Украине.

Такого рода информация представляла несомненный интерес для французской спецслужбы, активно рекрутировавшей в ряды диверсантов, террористов и шпионов бывших пособников фашистов. Как полагал Матвеев, Гофре и Рой должны были среагировать на информацию по Гарбузу, взять его под свое крыло, перевести в специальный лагерь, где активно велась вербовочная обработка. Свой замысел Матвеев намеревался осуществить в ближайшие выходные, во время выезда на пикник. Первым он решил подвергнуть проверке Штока, но его планам помешали изменившиеся обстоятельства.

В четверг от Командующего союзными оккупационными войсками в Баварии генерала Де Кюна поступило приглашение посетить его штаб-квартиру и принять участие в торжественном вечере. Мероприятие было намечено на субботу. В короткой программе, доставленной курьером, помимо протокольных мероприятий, значились: просмотр документального фильма, снятого западными операторами и посвященного окончанию войны, концерт и фуршет. Официальность мероприятия, казалось, исключала возможность для провокации со стороны французской спецслужбы, и Матвеев принял приглашение.

Наступила суббота. Завершив текущие дела, он вместе с сотрудниками Миссии, оставив на месте дежурного и помощника, после обеда выехал на встречу. В штаб-квартире Командующего, к своему изумлению, Матвеев увидел в свите Де Кюна не кого-нибудь, а Ренату Лонге. Пьяные откровения Лонгле оказались не пустым сотрясением воздуха. Немке занять должность переводчика, да еще при Командующем, без участия французской спецслужбы — такое было невозможно представить. Подозрения, что Рената ведет двойную игру, нашли еще одно подтверждение. От хорошего настроения Матвеева не осталось и следа. Он напрягся в ожидании грязной провокации. На эти мысли его наводило присутствие на церемонии группы журналистов из ряда известных французских газет и изданий.

После взаимного представления сторон Де Кюн выступил с короткой приветственной речью. Он с пафосом говорил о совместной с Советским Союзом победе над фашизмом, об огромных жертвах, понесенных во время войны, и необходимости построения в Германии свободного от тоталитаризма демократического общества.

Ответное слово взял Матвеев. Его упоминание об отважных французских летчиках эскадрильи «Нормандия — Неман», воевавших против люфтваффе крыло к крылу с советскими асами, заставило расчувствоваться сурового Де Кюна и вызвало дружные аплодисменты у присутствующих. После завершения официальной части сотрудники российской Миссии и штаб-квартиры обменялись сувенирами, прослушали концерт, а затем прошли в банкетный зал. За фуршетом разговоры приобрели более непринужденный характер, официальность постепенно уступила месту живому общению.

В какой-то момент Матвеев почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Холодный, ускользающий, он принадлежал высокому французу с тонкой ниточкой усов под крючковатым носом. Де Кюн представил его как господина Гофре, исполняющего обязанности координатора Центрального бюро по вопросам репатриации. Несмотря на строгий гражданский костюм, выправка выдавала в Гофре военного человека. Матвеев напрягся, с этой минуты ощущение опасности не покидало. Оно еще больше усилилось, когда Де Кюн пригласил участников встречи пройти в кинозал.

В качестве почетного гостя Матвеев занял место в одном ряду с генералом. Их разделяла Рената. За ними, за спиной сел Гофре. Слева, в ложе расположились журналисты. Они постреливали любопытными взглядами на сотрудников советской Миссии, и, как казалось Матвееву, в фокусе их внимания находится он. В разыгравшемся воображении все происходящее представлялось ему коварным сценарием французской спецслужбы, который должен завершиться громким международным скандалом. На глазах журналистов Ренате Лонге предстояло разоблачить Матвеева как сотрудника Смерша.

Прошла минута, другая. Суета в зале улеглась. Наступила тишина. Светильники погасли. Луч света прорезал сгустившуюся темноту и упал на экран. Зазвучала величественная мелодия, перед глазами зрителей замелькали кадры кинохроники военных лет. Матвеев с облегчением вздохнул — провокация, видимо, отменялась — и сосредоточился на фильме. Высадка союзников в Нормандии, бои в Арденнах, прохождение воинских колонн торжественным маршем по улицам освобожденного от гитлеровцев Мюнхена… Эти кадры скорее выглядели рекламной постановкой, чем кинохроникой. Новенькая, поблескивающая свежей краской военная техника, сменяющие друг друга бравые летчики, моряки и танкисты в чистенькой, наглаженной форме были на одно лицо — лицо знаменитого голливудского актера Марлона Брандо.

Матвеев терял интерес к фильму. И здесь на своей руке он ощутил легкое, подобно дуновению ветерка, прикосновение пальцев Ренаты.

«Вот оно?!.. Началось!.. Провокация!..» — напрягся Матвеев.

Бумажный комочек упал ему в ладонь и, подобно угольку, жег кожу. В его разыгравшемся воображении рисовались фотовспышки, торжествующие физиономии журналистов и Гофре. Прошла секунда-другая. В зале по-прежнему царил полумрак, тишину нарушал монотонный голос диктора, а на экране продолжали мелькать кадры кинохроники.

«Спокойно, Саша! Возьми себя в руки! Хватить себя накручивать! Надо рисковать! Рената дает сигнал, она готова к выполнению задания… А если это провокация французской спецслужбы?.. Надо подстраховаться. Но как?» — вихрем пронеслось в голове Матвеева.

Поерзав по стулу, он опустил руку, засунул записку в ботинок и оставшиеся до конца сеанса минуты провел как на иголках. После завершения сеанса Де Кюн пригласил участников встречи на ужин. Он затянулся на несколько часов. Боевым советским и французским офицерам было что вспомнить и о чем поговорить. Поздним вечером сотрудники Миссии покинули штаб-квартиру Командующего, заняли места в машинах и выехали в Тюбинген.

Свежий ветерок овевал разгоряченное лицо Матвеева. Он в полную грудь вдыхал бодрящий вечерний воздух, в котором смешались запахи трав и полевых цветов, и не замечал ничего вокруг. Его душа пела, а голова кружилась от радости. Подозрения о двурушничестве Ренаты, мутившие ему душу, остались в прошлом. Она не предала и осталась верна своему слову. Он сгорал от нетерпения прочесть ее записку и уже предвосхищал будущие результаты работы с Ренатой. Ее близость к генералу Де Кюну позволяла советской разведке находиться в курсе планов командования оккупационных войск не только Франции, но и США и Великобритании. Не меньший оперативный интерес представляла связь Ренаты с Гофре. С ее помощью, как полагал Матвеев, у него появлялась возможность вскрыть разведывательную сеть французских спецслужб из числа репатриантов, созданную в Советском Союзе.

Он бросал нетерпеливые взгляды на часы. Водитель Николай Муравлев без слов понимал его и выжимал из машины все что можно. Серая лента шоссе с тихим шипением стремительно исчезала под колесами. Придорожный кустарник слился в сплошную зеленую линию. За ним мелькали ухоженные дома бюргеров и расчерченные, словно по линейке, поля. Война обошла стороной Баварию, все вокруг напоминало пасторальные пейзажи с полотен Ахенбаха и Ширмера.

Впереди, наконец, показались окраины Тюбингена, через несколько минут машины въехали во внутренний двор Миссии. Муравлев не успел остановиться, как Матвеев выскочил из машины и, срываясь на бег, поднялся в кабинет, закрыл дверь на ключ, достал записку Ренаты и глазами впился в текст:

«За Вами следят, будьте осторожны. Готова помочь, но не знаю, как с Вами встретиться незаметно. Особенно обратите внимание на Гофре и Роя. Эти лица мне известны как сотрудники французской разведки. Опасайтесь Штока».

Матвеев снова и снова перечитывал записку, и каждый раз натыкался на фразы: «За Вами следят, будьте осторожны. … Опасайтесь Штока». Слежка со стороны французской спецслужбы его не страшила. На связь с агентами Беспаловым и Мустафаевым он не выходил, а значит, опасность их расшифровки исключалась. Она не грозила и будущим агентам. В вербовочном плане со своими контактами среди немцев и французов Матвеев еще не определился. В личном плане он не испытывал страха перед Гофре и Роем. Что касается их агента в Миссии, то им, судя по записке Ренаты, являлся Шток. Он, действительно, представлял серьезную опасность. На его глазах проходила вся внутренняя жизнь Миссии.

«Значит, все-таки Шток! — размышлял Матвеев. — Похоже, что так и есть. Из всей обслуги ты наиболее уязвим.

…Содержать трех дочерей, одна из которых тяжело больна, трудно и сложно… Сам инвалид… Слов нет, повар ты отличный. Но при той безработице, что в Тюбингене, на твое место найдется десяток претендентов.

…Выходит, ты и есть агент Гофре!» — склонялся к такому выводу Матвеев.

Подтверждение тому он находил в поведении и действиях Штока. Он под различными предлогами пытался задержаться в столовой, когда в ней находились офицеры, был излишне услужлив, не один раз пытался по своей инициативе принести обед и ужин в их кабинеты. Обращал на себя внимание и тот факт, что его отлучки из Миссии по времени совпадали с провокациями, которые у ее стен устраивали украинские и прибалтийские националисты. Чтобы окончательно утвердиться в своих подозрениях, Матвеев решил с помощью Борисова провести незатейливую оперативную комбинацию и посмотреть на ее результат. Откладывать дело в долгий ящик он не стал.

Наступило воскресенье, и весь состав Миссии, за исключением дежурного и его помощника, выехал на пикник. Вместе с ними отправился Шток и там поймался на наживку с бывшим карателем Гарбузом. Реакция французской спецслужбы последовала незамедлительно. Не прошло и четырех дней после разговора-мистификации Матвеева с Борисовым, как Гарбуз бесследно исчез из лагеря для перемещенных лиц. Теперь Матвееву осталось найти убедительный предлог, чтобы избавиться от Штока. Его увольнение лишь на время снимало проблему, но не решало ее. Сомнений в том, что Гофре быстро найдет замену провалившемуся агенту, у Матвеева не возникало. Выход из положения он видел в том, чтобы навязать французской спецслужбе свою игру — перевербовать Штока.

С того дня Матвеев приступил к его обработке: несколько раз предоставлял машину для хозяйственных нужд, увеличил размер премии и помогал с лекарствами для больной дочери — Марты. А когда ее состояние резко ухудшалось, оплатил услуги врача. Все это не могло не тронуть сердца несчастного инвалида войны и многодетного, с кучей проблем отца. Штоку становилось все труднее скрывать свои чувства, они были написаны на его лице. Однако Матвеев не форсировал событий и терпеливо ждал своего часа. Однажды он наступил.

Очередной рабочий день в Миссии начался с совещания. После него Матвеев поднялся к себе в кабинет и занялся изучением дел на репатриантов. За работой не заметил, как пролетело время и к концу подошел обеденный час. Сложив дела в сейф и закрыв на ключ, он спустился в столовую. Обедать пришлось в одиночестве.

Шток подал борщ. Над тарелкой вился ароматный парок. Матвеев наклонился и, причмокнув, произнес:

— Как пахнет! Будто дома побывал. Молодец, Вальтер!

— Благодарю, господин подполковник, — поблагодарил Шток и, польщенный похвалой, склонился в поклоне.

— Вальтер, если так дальше пойдет, то вам самое место в лучшем московском ресторане.

— Благодарю, господин подполковник.

— Присаживайтесь, Вальтер! Как у нас говорят, в ногах нет правды, — пригласил к столу Матвеев.

— Извините, господин подполковник, я не могу себе такое позволить. Кто я, и кто вы. Нет! Нет! — отнекивался Шток.

— Вальтер, бросьте эти буржуазные замашки! Присаживайтесь!

— Нет! Нет, господин подполковник.

— Вальтер, вы где работаете?

— Э… э… в советской миссии.

— Вот именно, советской! А у нас все равны! Присаживайтесь!

— Благодарю, господин подполковник.

— Товарищ, — поправил Матвеев и кивнул на стул перед собой.

Шток бочком присел и не знал, куда девать свои большие, натруженные руки. Матвеев неторопливо ел борщ, нахваливал и, расспрашивая о положении дел в семье, поинтересовался:

— Как чувствует себя Марта?

— Пока непонятно, господин, извините, товарищ подполковник, прошло еще мало времени, — печально обронил Шток.

— Не отчаивайтесь, Вальтер! Мне обещали прислать из Берлина самое лучшее лекарство. Оно обязательно поможет.

— Я вам так благодарен, товарищ подполковник. Но… — нервные спазмы перехватили горло Штока, и он просипел: — Я… я виноват перед вами. Очень виноват.

— В чем, Вальтер?

— Это все они… Это… — Шток осекся и судорожно глотал воздух.

— Вам плохо, Вальтер?! — Матвеев подхватил его под руку и вывел в сад.

Весна уже смело заявила о своих правах. Теплые ветры, повеявшие с Атлантики, очистили небо от свинцово-сизых туч. Оно налилось густой синевой. В нем беззаботно плескалось солнце. Под его яркими лучами природа стремительно пробуждалась к новой жизни. Изумрудная зелень травы покрыла лужайки. Обочины дорожек полыхали жаром одуванчиков. Кроны деревьев гудели от гомона птиц.

Матвеев провел Штока в беседку и усадил на лавку. Бедняга медленно приходил в себя. Краски постепенно возвращались на лицо. Несмотря на прохладу, на его лбу выступила обильная испарина. Матвеев с сочувствием смотрел на Штока. Под его участливым взгляд бедолага не находил себе места, в конце концов, не выдержал и, глотая слова, срывающимся голосом, взмолился:

— П… остите м… я. Простите.

— За что, Вальтер? Вы отличный поварю. У меня нет к вам претензий, — заверил Матвеев.

— Я… я перед вами очень виноват, господин подполковник. Они заставили меня делать это.

— Кто — они?

— Гофре! Рой!

Матвеев сделал вид, что не понимает, о ком идет речь, и продолжил игру.

— Первый раз о них слышу. Кого они представляют?

— Э… э, французскую разведку. Они угрожали мне.

— Угрожали?

— Да! Да! Гофре грозил, если я не стану выполнять, что он говорит, то сообщит вам, господин подполковник, как я служил на Восточном фронте. Но я не воевал против вас! Я никого не убивал. Я повар. Это правда! Правда!

— Успокойтесь, Вальтер! Успокойтесь! Я ни в чем вас не обвиняю.

— Это все Гофре. Он заставил меня делать это!

— Что именно?

— Следить за вами.

— Следить?! Но зачем? Я и мои сотрудники не делаем ничего противозаконного. Мы помогаем советским гражданам возвратиться на родину. Вы это сами видите.

— Гофре утверждал, что вы не тот, за кого себя выдаете.

— Не тот?! — не мог скрыть удивления Матвеев.

— Он говорил, что вы страшный человек.

— Я страшный?! Но почему?

— Гофре не сказал. Он требовал, чтобы я сообщал, с кем вы встречаетесь и о чем говорите. Все! Я не буду делать этого! С меня хватит! Хватит! — сорвался на крик Шток.

— Тише! Тише, Вальтер! — успокаивал его Матвеев.

Штока била нервная дрожь, а с губ срывалось:

— Так как мне быть?.. Как, господин подполковник?.. Они не пожалеют мою семью. Бедная Марта. Бедная Марта…

Глухие рыдания сотрясали Штока. На лице застыла страдальческая гримаса. Волей обстоятельств он стал еще одной несчастной жертвой тайной войны спецслужб. Но Матвеев не имел права на слабость, она могла обернуться слишком тяжелыми последствиями для дела и самого Штока. Французские спецслужбы не простили бы ему отказа от сотрудничества. Наступил решающий момент, когда надо было принимать решение, и Матвеев предложил:

— Вальтер, давайте поступим так: вы продолжите выполнять поручения Гофре. Но…

— Как?!.. Зачем?! — опешил Шток.

— Вы хотите помочь мне разобраться, какие цели преследует Гофре?

— Да! Да! Говорите, что надо делать!

— Первое — успокоиться и никому не рассказывать о нашем разговоре.

— Да! Да! Конечно! — энергично кивал Шток и торопил: — Так что делать, товарищ подполковник?

— Ничего сверхъестественного. Сообщать мне все, что поручит вам Гофре. Ясно?

— Да, конечно, — подтвердил Шток и, помявшись, признался: — Он платит мне за каждое сообщение. Как быть с деньгами?

— Не отказываться, брать, чтобы не вызвать подозрений.

— Понял.

— Вот и договорились, — завершил разговор Матвеев и предложил: — А теперь сделаем так: все, что от вас требовал Гофре, изложите мне письменно. Это будет ваша страховка от шантажа.

— Да, конечно, товарищ подполковник! Я готов! — заверил Шток.

— Не сейчас, вечером, когда ваши земляки покинут Миссию. Поднимитесь ко мне в кабинет, но постарайтесь сделать это незаметно.

— Понял. Я принесу вам ужин, не возражаете?

— Конечно, нет. Итак, до вечера, — завершил разговор-вербовку Матвеев и согрел несчастного повара теплой улыбкой.

Шток встрепенулся, на его лицо возвратилось привычное добродушное выражение, и он бодрым шагом направился к подъезду. Матвеев вздохнул с облегчением, и яркий румянец появился на щеках. Его рискованный замысел по перевербовке агента французской спецслужбы удался. Он испытывал одновременно облегчение и радость. У него, наконец, появился первый негласный помощник, и не просто помощник, а агент противника. С легким сердцем Матвеев поднялся к себе в кабинет и взялся за текущие дела. Они легко и быстро спорились.

Незаметно к концу подошел рабочий день. Приближалось время ужина, когда в дверь осторожно постучали, это был Шток. В его руках был поднос, а под салфеткой ужин. В тот вечер он и Матвеев засиделись допоздна. История вербовки и сотрудничества Штока с французской разведкой ничем не отличалась от историй других ее агентов из числа немцев. Гофре сыграл на его отцовских чувствах и тяжелом материальном состоянии семьи. Об этом Шток откровенно написал в своем отчете и затем подробно изложил задания, которые получал от французской спецслужбы. Они касались не только Матвеева, но и других сотрудников Миссии. Отчет Штока стал первым документом, который лег в дело агента Смерш Друга.

Имея в его лице помощника, а не противника, Матвеев сосредоточился на главном — организации работы с Ренатой. Основным препятствием на пути к ней являлась слежка французской спецслужбы. Избавиться от нее он решил с помощью все того же Штока. Для этого им пришлось разыграть небольшой спектакль перед Гофре и Роем. Во французской спецслужбе знали о страстном увлечении Матвеева рыбалкой. Этим он решил воспользоваться, чтобы избавиться от слежки и провести встречу с Ренатой. Невольным актером в этом спектакле предстояло стать приятелю Штока — Минке. Хозяин небольшого озера, он посчитал для себя за честь принять руководителя советской Миссии и разрешил рыбачить в «удобное для господина подполковника время».

Матвеев не замедлил воспользоваться предложением Минке и в первый же выходной вместе со Штоком отправился на рыбалку. По пути на озеро он не обнаружил за собой слежки. Это обстоятельство и бешеный клев подняли настроение. Он едва успевал менять наживку на крючках. Прошло два часа, и садок был наполовину заполнен карасями и карпами. Главный же итог рыбалки состоял в том, что Гофре, положившись на Штока, снял с Матвеева наружное наблюдение. В результате он получил в свое распоряжение почти три часа, но не спешил назначать явку Ренате. Во время следующей поездки на озеро Матвеев провел разведку местности. Оставив Штока рыбачить, он проехал в сторону Шварцвальда, где жили ее родители, и выбрал место встречи — на 74-м километре шоссе, в лесу. После этого ему оставалось определиться со способом связи с Ренатой. Перебрав все возможные варианты, Матвеев остановился на том, что использовала она, — на обмене записками.

Наступил четверг. Отправляясь в Бюро, он заблаговременно подготовил свое обращение к Ренате. Оно содержало двусмысленный характер и, если бы попало в руки Гофре, то скорее вызвало бы подозрение в любовной, чем шпионской связи.

«Можем встретиться на полпути к Вашим родителям, шоссе № 85 на 74 км, в начале Шварцвальда, поворот вправо, 300 метров. Желательно в воскресный день. Возможно ли это? Напишите».

Спрятав записку в материалы на репатриантов, Матвеев выехал в Бюро. Там он уже чувствовал себя как дома и уверенно направился к кабинету Ренаты. И надо же такому случиться, что на его пути появился Лонгле. Он пребывал в хорошем настроении и после обмена любезностями вызвался лично оказать помощь в работе над делами репатриантов. Записка для Ренаты выдавала Матвеева с головой. Все решали мгновения. Лонгле открыл дверь к себе в кабинет и склонил голову в поклоне. Этого Матвееву хватило, чтобы вытащить записку из дела и спрятать в карман.

Лонгле ничего не заметил. Заняв место за столом, он надел очки и занялся просмотром дел. Рутинная процедура уточнения и согласования данных на репатриантов затягивалась. Матвеев проклинал Лонгле за его инициативу и искал предлог, как отлучиться из кабинета и передать записку Ренате. Она опередила его. Телефонный звонок нарушил шуршание бумаги. Лонгле снял трубку. По его репликам можно было понять, что возникла запутанная история с делами репатриантов. Отодвинув трубку в сторону, он обратился к Матвееву.

— Извините, Николай, Лонге обнаружила несоответствие наших данных с вашими на репатриантов Петренко и Калинина.

— Каких именно? — уточнил Матвеев.

— У Петренко по месту рождения, а у Калинина по году рождения.

— Разберемся. Что еще?

Лонгле снова вернулся к разговору с Ренатой.

— Что-что?.. Непонятные сокращения в анкете на Горохова. Какие именно?

— Эдуард, давайте не будем играть в испорченный телефон, — вмешался в их разговор Матвеев и предложил: — Может, я пройду к Лонге, и мы на месте разберемся?

— Да, конечно, — согласился Лонгле.

Матвеев прошел в кабинет к Ренате. Она была одна. Но он не стал пренебрегать конспирацией и, уточняя неясности в анкетах на Петренко, Калинина и Горохова, указал Ренате на свою записку. Он поняла все без слов и, внося поправки в документы репатриантов, на обратной стороне записки написала:

«Согласна. Время могу сообщить через день-два, место знакомое. Ждите звонка».

Разобравшись с делами на репатриантов, Матвеев возвратился к Лонгле и после короткого разговора покинул Бюро. Приехав в Миссию, он занялся текущими делами и с нетерпением ждал сигнала от Ренаты.

Прошло два дня с их разговора. Она хранила молчание. Наступила пятница, когда, наконец, раздался долгожданный звонок. Рената сообщила, что материалы на очередную партию репатриантов готовы, и их можно забрать. В обед Матвеев заехал в Бюро. На этот раз, избежав встречи с Лонгле — тот находился в отъезде, — он прошел в кабинет Ренаты. Она оказалась не одна, и снова им пришлось прибегнуть к хитрости. Прежде чем передать документы, Рената дала пояснения по своим пометкам и жестом обратила внимание Матвеева на закладку в одном из дел на репатриантов. Он перевернул страницу и увидел короткую запись.

«Завтра в 11 часов буду ждать. Мое авто «фольксфаген» НА 34–25 серого цвета».

Продолжая только им одним понятную игру, Матвеев попросил чистый лист бумаги и пояснил:

— Рената, я дам еще несколько фамилий. По ним требуется уточнить, есть ли они в ваших лагерях. Ответ желательно дать письменно.

— Одну минуту, — она подала ему чистый лист бумаги.

Он написал фамилии репатриантов, подозреваемых в связях с фашистами, и в конце дописал: «Желательно с подробностями».

Рената ответила ему многозначительным взглядом и заверила:

— Я постараюсь выполнить вашу просьбу в кратчайшие сроки.

— Спасибо, — поблагодарил Матвеев, пожелал Ренате и ее коллегам приятных выходных, покинул Бюро и возвратился в Миссию.

До конца рабочего дня он занимался текущими делами, а из головы не шли мысли о предстоящей встрече с Ренатой. В чистом поле они представляли идеальную мишень для любой провокации со стороны французской спецслужбы. Малейшая ошибка с его стороны несла смертельную угрозу смелой девушке. Матвеев настойчиво искал варианты подстраховки, но ни один из них не гарантировал ее безопасность. Положившись на удачу, он ждал сигнала от Ренаты.

Наступила суббота. Ранним утром, сложив в машину рыболовные снасти, Матвеев и Шток выехали на озеро. Прибыв на место, они разошлись по насиженным местам. Клев не радовал. Поплавки лениво поплясывали на воде. Матвеев больше обращал внимание не на поклевку, а на часы. Стрелки, как ему казалось, мучительно медленно ползли по циферблату и, наконец, показали 10:00. Пришло время для действий. Он выбрался из кустов, сел в машину и выехал на встречу с Ренатой. Несмотря на то, что Шток находился на подстраховке, а слежка отсутствовала, на душе было тревожно. Явка проводилась без прикрытия, да еще на территории противника. В этих условиях он и Рената представляли идеальную мишень для провокаций французской спецслужбы. Страхуясь, Матвеев взял с собой трофейный парабеллум и гранату.

Приехав на место, он осмотрелся, следов засады не обнаружил и успокоился. Дурманящий запах цветущих ландышей кружил голову. Он спустился к ручью — белоснежный ковер из цветов устилал землю, собрал букетик и возвратился к машине. В 11 часов со стороны дороги донесся шум автомобильного двигателя. За деревьями мелькнул «фольксфаген» и через минуту въехал на поляну.

Из машины вышла Рената. Она словно возникла из солнечных лучей и пьянящего голову весеннего воздуха. Ее движения были исполнены необыкновенной грациозности. Элегантный брючный костюм подчеркивал достоинства точеной фигуры. Опасность придавала девушке особое, ни с чем не сравнимое очарование. Матвеев не мог скрыть восхищенного взгляда, его сердце встрепенулось. Они шагнули навстречу и, поддавшись порыву, обнялись. Каждой клеточкой своего сильного молодого тела он ощущал зов ее плоти. Усилием воли ему удалось совладать с могучим влечением к прекрасной земной фее. Он отстранился. Какое-то время они не могли произнести слова.

— Я… я так рад, Рената! — первым заговорил Матвеев.

— Я тоже, — призналась она и зарделась.

Смущаясь, он подал букет.

— Какая прелесть! Как замечательно пахнут! — воскликнула Рената и, лукаво улыбнувшись, спросила: — Александр, вы правда рады меня видеть?

— А вы, что, сомневаетесь?

— Да, были некоторые сомнения.

— Это когда же?

— На приеме у генерала Де Кюна.

— А почему?

— У вас, Александр, был такой вид, будто увидели не меня, а Медузу Горгону.

Матвеев рассмеялся и признался:

— Сознаюсь, в первый момент я потерял дар речи, но, заметьте, не окаменел.

Рената расхохоталась, а затем подмигнула и спросила:

— Александр, ну согласитесь, что я не Горгона и меня бояться не следует.

— Сейчас вы мне больше напоминаете прекрасную лесную фею. Но осторожность нам не помешает, Гофре и Рой — опасные противники, — напомнил Матвеев.

Улыбка исчезла с лица Ренаты, и в голосе появилась тревога.

— Да, да, Александр! Эти негодяи замышляют против вас какую-то грязную провокацию.

— Провокацию?! Какую? С какой целью?

— Этого я не знаю. Мне известны только фамилии провокаторов, это немцы: Фогель, Шварц и Гросс. Берегитесь, Александр!

— Предупрежден — значит вооружен. Спасибо, Рената, — поблагодарил Матвеев и перешел к разведывательному заданию. — Рената, вам удалось выяснить, кого из репатриантов Гофре и Рой готовят на вербовку?

— Сейчас, одну минуту, — Лонге открыла дамскую сумочку, достала из нее тюбик с губной помадой и пояснила: — В нем я спрятала списки репатриантов, с которыми они ведут индивидуальную работу. И еще, у Гофре есть информатор в вашей Миссии.

— Шток?

— Не только.

— Кто еще?

— Он из ваших, русских. Его имя мне неизвестно, но я постараюсь узнать.

— Это очень важно! Очень! Только будьте осторожны, Рената, не проявляйте излишнюю активность! — предостерег Матвеев и уточнил: — Насколько вам доверяет Гофре?

— Полагаю, больше чем остальным переводчикам, — подумав, ответила Рената.

— А почему?

— По нескольким причинам. Первая — это моя молодость. И, как он полагает, моя неискушенность.

— Не будьте так наивны, Рената, это спецслужба, — напомнил Матвеев.

— Я понимаю. Есть и другая причина, почему Гофре доверяет мне. В нем и во мне течет одна кровь, моя мама наполовину француженка.

— О, это существенное обстоятельство.

— И еще, он взял с меня подписку о неразглашении. Я строго соблюдаю обязательства.

— Правильно, так и поступайте дальше, — одобрил Матвеев и, завершая встречу, поинтересовался: — Это место вас устраивает?

— Да, вполне. Всегда можно объяснить, что еду к родителям.

— В таком случае когда и в какое время встречаемся в следующий раз?

— Все зависит от того, как быстро мне удастся выполнить ваше поручение.

— Тогда сделаем так: когда я буду в Бюро, запиской дайте знать, что готовы к встрече.

— Хорошо.

— Ну что, расходимся?

— Да, — печально обронила Рената и шагнула к машине.

Матвеев распахнул перед ней дверцу «фольксфагена». Рената остановилась и не решалась сесть за руль. Слова замерли у нее на губах, за нее говорили глаза. Шум машины, донесшийся со стороны шоссе, заставил девушку встрепенуться. Она порывисто подалась к Матвееву. Легкое, подобно дуновению ветерка, прикосновение губ Ренаты к щеке опалило его жаром. Перед глазами возникло и исчезло волшебное белокурое облачко с глазами небесной синевы. Через мгновение об отважной девушке напоминал сизый дымок выхлопных газов.

Шорох за спиной заставил Матвеева встрепенуться. Рука скользнула в карман плаща и коснулась парабеллума. Он обернулся. На ветке покачивалась белка и смотрела на него любопытными глазенками.

— Надеюсь, ты нас не выдашь, — с улыбкой произнес Матвеев и, подмигнув белке, возвратился к машине.

Обратно к озеру он возвращался в приподнятом настроении. Душа пела от радости, а сердце согревала теплота от встречи с Ренатой. Он снова и снова вспоминал каждый ее жест, каждый ее взгляд и в мыслях продолжал находиться в волшебном мире светлых чувств и образов. Военная колонна, двигавшаяся навстречу, вернула его из мира грез к суровой действительности. Встрепенувшись, Матвеев бросил взгляд на зеркало, хвоста за собой не обнаружил и утопил педаль газа до пола. Через десять минут он подъехал к озеру. Шток находился на месте и исправно отрабатывал легенду прикрытия, продолжал ловить рыбу. Матвееву было уже не до рыбалки. Он сгорал от нетерпения поскорее ознакомиться с сообщением Ренаты. Смотав удочки, они покинули озеро.

Возвратившись в Миссию, Матвеев заперся в кабинете и занялся изучением материалов, представленных Ренатой. За скупыми строчками сообщения скрывалась огромная работа, лишний раз говорившая ему, что в ее лице Смерш имеет ценнейший источник информации. Список завербованных и готовящихся к вербовке агентов французской разведки перевалил за полтора десятка. Обработав и зашифровав личным кодом сообщение Надежды, Матвеев положил его в сейф, а подлинник сжег. После этого ему оставалось запастись терпением и ждать выхода на связь курьера из Управления Смерш ГСОВГ.

Следующие два дня для Матвеева прошли в поездках по лагерям, во встречах с лагерной администрацией и в беседах с репатриантами. Они проходили строго по графику, согласованному с командованием оккупационных войск, Бюро, и носили рутинный характер. Очередная поездка в лагерь, расположенный под городом Ульм, не предвещала неожиданностей. В четверг после завтрака Матвеев, отдав необходимые распоряжения сотрудникам Миссии, с водителем — сержантом Муравлевым — отправился в поездку. За несколько километров до лагеря они попали в аварию. Она не была следствием неисправности машины или стечения обстоятельств. При осмотре колес и шоссе они обнаружили острые металлические «ежи».

«Провокация!» — Матвеев вспомнил о предупреждении Ренаты и предостерег Муравлева.

— Коля, от машины не отходи!

— Вот же гады! Как специально сделали! Шоб их… — выругался Муравлев.

— Коля, ругайся не ругайся, а этим делу не поможешь. Запаски у тебя есть?

— Ага. Как знал, взял аж две.

— Сколько тебе надо времени, чтобы поменять колеса?

— Думаю, шо минут за двадцать справлюсь.

Но успели они приступить к ремонту, как со стороны леса донеслись громкие голоса. Они звучали все громче, через минуту на опушке показалась враждебно настроенная толпа репатриантов. Воздух сотрясли злобные выкрики:

— Ну чо, суки, приехали!

— Бей комиссаров!

— Бей гадов!

Толпа приближалась. Ее намерения не оставляли сомнений у Матвеева, что его и Муравлева изобьют до полусмерти. Об этом говорили перекошенные ненавистью физиономии провокаторов и палки в их руках. Их было не больше десятка, и они верховодили толпой. Матвееву и Муравлеву рассчитывать на помощь не приходилось. Дорога будто вымерла, а до лагеря было больше километра. Толпа сомкнула вокруг них кольцо. Отступать было некуда. Матвеев выхватил из кобуры пистолет и кивнул Муравлеву. Николай метнулся к машине, достал саперную лопату и занял позицию за кузовом. В ответ толпа взорвалась злобным ревом и качнулась вперед. Матвеев прижался к бамперу, вскинул пистолет, выстрелил в воздух и предупредил:

— Дальше стреляю на поражение!

Толпа отпрянула и замерла. Над дорогой установилась звенящая тишина. Ее нарушали тяжелое дыхание, сопение и скрип песка под ногами. Решительный вид Матвеева и Муравлева не оставлял сомнений, что они будут биться до последнего патрона и до последнего вздоха. Это остудило горячие головы, и раздались трезвые голоса. Вперед выступил рыжеволосый богатырь и предложил:

— Погодь палить, подполковник! Давай погутарим!

— Мыкола, та чо с ними базарить! Бей комиссарскую морду! — не унимались провокаторы.

— Заткнитесь! — рыкнул здоровяк с буйной шевелюрой и обратился к Матвееву: — Эт ты начальник, шо отправляет нас в Сибирь?

— Я! — подтвердил Матвеев и заявил: — Не в Сибирь, а на родину.

— Ага, знаем мы ту родину! В лагеря! За колючку! — загалдела толпа.

— Это наглая ложь! Даю вам слово советского офицера, поедете домой! — заверил Матвеев.

— Та знаем мы то слово! Поставишь к стенке и в расход! Не верьте ему, хлопцы! Цэ чистая комиссарская брехня!

— Не верите мне, так спросите у моего водителя. Он, как и вы, до февраля сорок пятого сидел в фашистском лагере, а теперь служит в Советской армии.

— Та такого не может быть! Брехня! Чо его слушать! — провокаторы продолжали подзуживать толпу.

— Коля, покажи свои документы! — приказал Матвеев.

Муравлев передал здоровяку с буйной шевелюрой красноармейскую книжку. Тот, полистав ее, воскликнул:

— Цэ правда, хлопцы! Вин сидел у фрицев!

Книжка пошла по рукам.

— А и правда, братцы! Он сидел, як и мы, у фрица в лагере! Выходит, брехал Нильсон, шо нас отправят в Сибирь! — катилось по рядам.

— Домой, домой поедете! Можете не сомневаться, ребята! — продолжал убеждать Матвеев, достав пачку папирос «Казбека», и пригласил: — Подходите, ребята! Закуривайте!

К пачке потянулись десятки рук. Где-то в глубине толпы провокаторы еще пытались подать голос, но их заставили замолчать. Матвеев достал вторую пачку папирос, и она тоже пошла по кругу. Его спокойствие, доброжелательный тон и награды — орден Отечественной войны II степени, два ордена Красного знамени и два ордена Красной Звезды — внушали уважение. Завязался оживленный разговор, но продолжался недолго.

Со стороны лагеря донесся вой сирен. По дороге мчалась кавалькада машин, и, когда облако пыли рассеялось, из них высыпало два десятка американских военных полицейских во главе с майором. Размахивая пистолетом над головой, он приказал толпе расступиться. Его требование подкрепили полицейские, они грозно повели стволами автоматов. Репатрианты нехотя подчинились. По живому проходу майор прошел к Матвееву, нагло, в лицо обвинил его в организации массовых беспорядков и потребовал следовать за ним.

Назревал новый конфликт. Матвеев решил не отступать, наотрез отказался выполнять приказ майора и потребовал прекратить провокацию. Американец взбеленился, обернулся и махнул рукой полицейским. Они вскинули автоматы и нацелили на Матвеева с Муравлевым. И тут произошло невероятное. Толпа, еще несколько минут назад готовая растерзать их, не испугалась автоматов. Людское море всколыхнулось, в глубине его поднялась яростная волна гнева и выплеснулась грозными раскатами:

— Сволочи!

— Фашисты!

— Пошли вон!

Людское кольцо сомкнулось вокруг машин и полицейских. Они растерялись и опустили автоматы. Майор запрыгнул в кабину и махнул рукой. Под оглушительный свист и улюлюканье американцы ретировались. Эта послевоенная победа Матвеева, Муравлева и тысяч русских людей, бывших военнопленных сопровождалась громовым «Ура!».

В окружении тысячной толпы Матвеев триумфатором вступил на территорию лагеря. Попытка его начальника — полковника Нильсона и охраны — воспрепятствовать встрече с репатриантами провалилась. На плацу стихийно собралось около 20 тысяч. Разговор Матвеева по душам с ними, без вины виноватыми, продолжался несколько часов. В Миссию он возвратился смертельно усталым и едва держался на ногах, но был счастлив от того, что тысячам несчастных, попавших в безжалостные жернова войны он вернул надежду на встречу с родными и близкими.

Уходящая неделя для Матвеева оказалась весьма плодотворной. Вторая часть его деятельности, известная только в Управлении Смерш ГСОВГ, после восстановления связи с Надеждой и вербовки Друга — Штока получила практическое подкрепление. С очередным курьером он направил на имя Зеленина шифрованную записку, в ней сообщил о результатах своей разведывательной работы и готовности к выходу на связь с курьером управления. Генерал не замедлил с ответом. В нем он предписывал, чтобы Матвеев 14 мая выехал в Нюрнберг и там вышел на связь с сотрудником Управления. Явка была назначена на 17:00 в кафе «Георг».

Перед тем как отправиться на встречу, Матвеев, чтобы ввести в заблуждение французскую разведку, проехал в Бюро, передал материалы на очередную партию репатриантов и предупредил, что вечером заедет за ними. Бросив один ложный след, с помощью Штока он сделал второй, на подъезде к Миссии, в укромном месте они поменялись машинами.

В Нюрнберг Матвеев прибыл за час до явки, оставил машину на стоянке, прогулялся по городу и, убедившись в отсутствии слежки, направился на встречу с курьером управления. В уютном кафе неподалеку от церкви Святого Лаврентия было немноголюдно. Заказав кофе, он пил мелкими глотками и постреливал взглядами по сторонам. Две пожилые супружеские пары и трое подростков никак не тянули на агентов французской наружки.

Стрелки показывали 17:00. С немецкой пунктуальностью на входе появился курьер. Элегантно одетый и постриженный по последней моде, он мало походил на того Ивана Устинова, которого Матвеев видел пять месяцев назад. В руках он держал журнал концерна «Mercedes-Benz» — пароль для явки. Они обменялись коротким рукопожатием, за них говорили глаза, в них плескалась радость. Устинов присел за столик, сделал заказ, развернул журнал и многозначительно произнес:

— Посмотри. Есть интересные снимки.

Среди страниц лежала семейная фотография. С нее Матвееву улыбались жена и сын. Задержав взгляд, он сделал вид, что рассматривает последнюю легковую модель «Mercedes-Benz», потом, полистав страницы, перешел к докладу. Он и Устинов разговаривали на языке, понятном только профессионалам.

— Наши надежды, — здесь Матвеев сделал акцент, — полностью оправдались. Теперь у нас есть хорошие позиции в штаб-квартире конкурентов.

— Отлично! — принял эту игру слов Устинов и уточнил: — Как продвигаются дела в работе с двумя другими партнерами?

— Ищу выходы на них. Но есть новый партнер, он из местных — хороший Друг. Мы нашли с ним общий язык.

— Кто он?

— Состоял в компании конкурентов, но разочаровался и сейчас работает на нас.

— Ты не поторопился? — в голосе Устинова появилась озабоченность.

— Все нормально, я подстраховался. Он представил письменный отчет по конкурентам, — поспешил развеять его опасения Матвеев и пояснил: — Через него они контролируют меня.

— Причина?

— Пока не могу понять, разбираюсь.

— А как идет работа с Надеждой? Не ведет ли она двойную игру?

— Нет! Нет! Исключено! От нее поступает исключительно ценная информация по конкурентам. Она же предупредила меня о провокации конкурентов.

— Какой еще провокации?! — насторожился Устинов.

К столику подошел официант и принес заказ: два бокала пива и неизменные баварские сосиски. Устинов перевел разговор на машины и, когда они снова остались одни, вернулся к своему вопросу.

— Так что за провокация?

— Позавчера конкуренты натравили на меня толпу репатриантов.

— И… и что… — голос Устинова сорвался.

— Обошлось. Они оказались нормальными людьми. Все закончилось разговором по душам, — пытался рассеять его опасения Матвеев, но не сдержался и дал волю чувствам: — Какие же они мерзавцы! Врут безбожно и запугивают людей!

— Если бы только это. Для них нет ничего святого! Нет, тебе надо сворачивать дела! Эти мерзавцы на провокации не остановятся, они пойдут дальше!

— Ничего, Бог не выдаст, а свинья не съест. На войне бывало и хуже.

— Пойми, сейчас идет другая война. В ней нет правил.

— Выиграли ту войну, выиграем и эту, — стоял на своем Матвеев, достал из кармана пачку французских сигарет, передал Устинову и пояснил: — В них отчеты: мой, Надежды и Друга.

— Сегодня они будут у нас, — заверил Устинов.

— У нас, говоришь. Эх, сейчас бы наши грамм сто и к ним огурчик, а не их пиво, — с грустью произнес Матвеев.

— Будет и двести, потерпи. А пиво здесь, кстати, отменное, — отметил Устинов и поднял бокал.

Чтобы не привлекать внимания, они, договорившись о следующей встрече, покинули кафе. В Тюбинген Матвеев возвращался в приподнятом настроении. Плечо боевого товарища и стоящая за ним мощь Управления Смерш придали ему уверенность в том, что удастся переиграть Гофре и Роя. Он уже думал о том, как найти и подключить к работе резидентуры Мустафаева с Беспаловым. И здесь ему понадобилась помощь Ренаты. Ее доступ к общему банку данных на репатриантов мог облегчить их поиск.

Не столь оптимистично были настроены как Устинов, так и руководство управления Смерш ГСОВГ. К ним все чаще поступали данные о том, что спецслужбы США, Франции и Великобритании в своих оккупационных зонах развернули настоящую охоту на советских военнослужащих и гражданский персонал, заподозренных в принадлежности к органам госбезопасности. Подтверждением тому являлась провокация против Матвеева. В том, что они и французская спецслужба не остановятся на этом и пойдут дальше, у Устинова не возникало сомнений. Чем закончится их очередная пакость, он не хотел гадать, так как был твердо убежден, что Матвеева надо немедленно отзывать. Окончательное решение оставалось за Зелениным. Выслушав доклад Устинова, изучив донесения агентов Надежды и Друга, которые представляли исключительную ценность, генерал, полагаясь на опыт Матвеева, решил продолжить операцию.

Такого же мнения был и сам Александр Иванович. Соблюдая предельную осторожность и рассчитывая на помощь Штока, он по уже отработанной схеме провел очередную явку с Ренатой. Ее результаты предвосхитили самые смелые его ожидания. Она привезла с собой не только полный список репатриантов, которых Гофре и Рой готовили на вербовку, но и смогла раскрыть причину их враждебного отношения к Матвееву. Все оказалось до банальности просто: его как сотрудника Смерша опознал разоблаченный им в 1943 году гитлеровский агент Грач. Тот самый, что бежал из-под стражи. Негодяй — он уцелел в мясорубке войны и перешел в услужение к французской спецслужбе.

Легенда армейского офицера — подполковника Николая Смирнова уже не давала Матвееву никаких преимуществ. Но он не отступил и продолжил тайную схватку с Гофре и Роем. Его не страшила опасность, исходившая от них и их подручных. За годы войны она стала неизменным спутником Матвеева. Воспринимая ее как должное, он, однако, не мог позволить себе рисковать жизнью Ренаты. Его сердце разрывалось между долгом разведчика и ответственностью за судьбу девушки. Он всячески оттягивал то время, когда придется свернуть работу с Ренатой. А она будто чувствовала это и на каждую новую явку доставляла все более важную информацию.

Одна из них не имела цены. Из тени Гофре и Роя проступила ключевая фигура — фигура главного вербовщика агентов. Им оказался некий Малиновский. Выходец с Западной Украины, гражданин Франции, он служил ей не за страх, а на совесть. Знание украинского, польского, русского языков и психологии позволяло Малиновскому в короткие сроки добиваться результата, склонять к вербовке самых несговорчивых. Кроме того, в его руках, как выяснила Рената, находилась совершенно секретная картотека на «особый контингент» — агентов, предназначенных для длительного оседания в СССР. Она и стала целью № 1 для Матвеева.

Шли дни, а с ними таяла надежда, что ему удастся заполучить данные из картотеки. Но случилось чудо, и его совершила Рената. Матвеев долго не мог поверить своим глазам, когда она привезла на встречу копии 120 карточек на агентов и кандидатов на вербовку из картотеки Малиновского. В них было все, чтобы коллеги из контрразведки Украины и Белоруссии могли быстро выйти на след шпионов, диверсантов и террористов, заброшенных в СССР по каналу репатриации.

Вскоре уже сам Матвеев столкнулся лицом к лицу с Малиновским. Произошло это во время посещения лагеря для репатриантов, расположенного в окрестностях города Золингена. Знакомство состоялось за обедом. Малиновский, представившись помощником начальника лагеря, предложил Матвееву помощь в проработке списка лиц, место содержания которых не было установлено. В ходе работы и затем за ужином он был сама любезность, охотно рассказывал о себе, доброжелательно отзывался об СССР и его руководителях, не преминул отметить, что является членом французской социалистической партии, а в годы войны в составе сопротивления боролся против нацистов.

В следующий приезд Матвеева в лагерь Малиновский передал данные на семерых репатриантов, считавшихся без вести попавшими. Позже по своей инициативе представил сведения на трех репатриантов, которые, по его мнению, могли сотрудничать с гитлеровцами. Эту активность Малиновского и симпатию к советскому строю Матвеев расценил как хитрую игру французской спецслужбы и принял ее. Вскоре в порыве «откровенности» Малиновский рассказал о родственниках, якобы проживающих во Львове, и высказал просьбу, чтобы организовать ему поездку на Украину для их поиска.

В его «просьбе» как Матвеев, так и руководство управления Смерш — с мая 1946 года особых отделов МГБ СССР по ГСОВГ — усмотрели попытку французской спецслужбы провести инспекцию работы агентов, засланных в СССР. Подтверждением тому служило то, что в числе лиц, подвергшихся вербовочной обработке Малиновским и Гофре, находились выходцы с Западной Украины. На Лубянке согласились с мнением Зеленина и поручили разработку многоходовой операции. Ее замыслом предусматривался вывод Малиновского в СССР, вскрытие агентурной сети французской спецслужбы и ее ликвидация.

Матвеев блестяще справился с поставленной задачей. Подыгрывая Малиновскому, он «добился» разрешения на его поездку во Львов. С очередным эшелоном репатриантов Малиновский выехал в СССР. С первых шагов по советской земле за ним, как нитка за иголкой, неотступно следовали разведчики наружного наблюдения. Постепенно перед контрразведчиками, словно паутина в лучах солнца, проступала агентурная сеть французской разведки. В один день, в одно и то же время оперативно-боевые группы управлений госбезопасности по Львовской, Тарнопольской и Волынской областям провели аресты французских агентов. Для самого Малиновского поиск «родственников» завершился в камере львовской тюрьмы.

За этим успехом Матвеева последовали другие. Он уже не надеялся отыскать в живых Мустафаева и Беспалова, полагая, что оба сгорели в топке войны, а они восстали из мертвых. Настойчивость Ренаты увенчалась успехом: среди сотен тысяч фамилий в списках репатриантов она нашла их. Матвеев выехал в лагерь и встретился с Мустафаевым и Беспаловым.

Оставшись без связи, они на свой страх и риск продолжали выполнять задание, которое им отработал Михайлов. Особо ценные сведения представил Мустафаев. Он передал Матвееву тетрадь, в которую были внесены данные на кадровых сотрудников гитлеровских спецслужб, находящихся на содержании французской, американской и британской разведок, а также фамилии и клички бывших гитлеровских агентов из абвера и «Цеппелина».

После встречи с Мустафаевым и Беспаловым Матвеев возвратился в Миссию и занялся подготовкой шифрованного донесения в Управление для Зеленина. Объем информации, представленный Ренатой, Беспаловым и Мустафаевым, оказался настолько значительным, что для ее обработки понадобилось два дня. Наконец он поставил последнюю точку в донесении и занялся изготовлением тайника — контейнера, когда с улицы донеслись шум и крики. Матвеев выглянул в окно.

Подобно нечистотам, изо всех щелей к Миссии стекалась враждебно настроенная толпа из числа украинских и прибалтийских националистов. Провокаторы выкрикивали оскорбления и антисоветские лозунги. Несколько десятков человек перебрались через забор и принялись бросать в окна камни, гнилые фрукты и овощи. Увещевания Матвеева и других сотрудников Миссии не действовали. Толпа, подобно грозовой туче, наливалась ненавистью. Ее агрессивность нарастала с каждой минутой. До отделения полиции было не больше нескольких сотен метров, но она бездействовала. На звонки Матвеева не отвечали ни дежурный, ни начальник полиции.

Ситуация приобретала все более угрожающий характер. Толпа, подстрекаемая провокаторами, перешла от угроз к действиям. Больше сотни человек проникли на территорию Миссии, сорвали решетки на окнах, проломили дверь на первом этаже и ворвались внутрь. Матвеев и сотрудники отступили на второй этаж, забаррикадировались в конференц-зале и готовы были стоять насмерть. Вряд ли стареньким маузером, парабеллумом и неисправным карабином им бы удалось остановить опьяненную ненавистью и безнаказанностью толпу, и они готовы были погибнуть в рукопашной, но не сдаться.

Матвеев предпринял еще одну попытку дозвониться до полиции. На его вызовы по-прежнему никто не ответил. Сотрудникам Миссии ничего другого не оставалось, как только рассчитывать только на самих себя. Они готовились достойно принять свой последний бой. От него их отделяли мгновения. Под ударами лома и топора трещала и разлеталась в щепки единственная преграда — массивная входная дверь на лестничной клетке второго этажа.

Матвеев бросил прощальный взгляд за окно — за ним яркой синевой расплескалось безмятежное небо, прошелся по лицам товарищей и задержался на киноаппаратуре. Ее не убрали после просмотра советского фильма «Парад Победы на Красной площади». Подчиняясь какому-то внутреннему голосу, он приказал киномеханику включить киноаппарат, дать звук на полную громкость и открыть окна.

Сухой щелчок камеры потонул в грохоте трещавшей двери и в истошных воплях толпы. Створки окон распахнулись настежь. Осколки стекол посыпались на головы беснующихся во дворе штурмовиков. В следующее мгновение, перекрывая сумасшедшую какофонию, зазвучала величественная мелодия. Она, зычные команды советских полководцев и чеканная поступь парадных расчетов по Красной площади произвели на толпу ошеломляющее впечатление. Дверь перестала трещать под ударами лома и топора. Вопли прекратились. Прошла минута-другая, и толпа исчезла, как чудовищный мираж. Полиция, вне всякого сомнения участвовавшая в грязной игре — провокации французских спецслужб, прибыла к шапочному разбору.

На следующий день Матвеев выехал в штаб-квартиру Командующего генерала Де Кюна и выразил ему решительный протест. Он и Гофре, присутствовавший на приеме, принесли свои извинения и заверили, что предпримут меры, исключающие подобные инциденты в будущем. На следующий день перед Миссией был выставлен постоянный пост полиции. В конце недели с визитом вежливости приехали Гофре и Рой. Они были сама любезность, еще раз принесли извинения от имени генерала Де Кюна и пригласили Матвеева вместе сотрудниками Миссии на рыбалку в одно из живописнейших мест Баварии, на озеро Бодензее. Временное перемирие в тайной войне позволяло продолжить работу по укреплению резидентуры, и он принял предложение. Участие в рыбалке генерала Де Кюна, как полагал Матвеев, исключало возможную провокацию.

В субботу во второй половине дня Матвеев вместе с сотрудниками Миссии на двух машинах отправился на озеро. На въезде на виллу их встретил вооруженный пост, сама территория была огорожена высоким забором, что само по себе исключало появление провокаторов. На ступеньках роскошного особняка Матвеева и сотрудников Миссии встретил Рой. Он постарался не ударить в грязь лицом. В банкетном зале от обилия блюд и напитков разбегались глаза. Отсутствие генерала Рой объяснил занятостью по службе, заверил, что он вместе с Гофре подъедет позже, и пригласил на ужин.

Застолье продолжалось несколько часов. Поднимались тосты за победу в войне, за Советскую армию, за дружбу. Время шло, а Де Кюн и Гофре так и не появились. Рой от их имени принес извинения. Это не могло не насторожить Матвеева. Ожидая подвоха, он призвал своих сотрудников к бдительности, перед сном осмотрел спальню, ничего подозрительного не обнаружил, запер дверь на ключ, окна на шпингалеты и лег спать.

Ночь прошла без происшествий. Ранним утром хозяев и гостей поднял на ноги мелодичный звонок колокольчика. В банкетном зале их ждал легкий завтрак и новость. Ее сообщил Рой. В ближайшие часы к ним должны были присоединиться генерал Де Кюн и Гофре. Это добавило настроения Матвееву. Теперь его мысли занимала рыбалка. К этому времени туман над озером рассеялся. Зеркальную гладь тут и там морщили большие и малые круги. Рыба активно играла. Азарт, проснувшийся в рыбаках, гнал их к воде. Роль распорядителя взял на себя Рой. Он распределил гостей по лодкам, для Матвеева персонально выделил гребца. Ухватками тот походил на борца, отвесив поклон, перенес рыболовные снасти в лодку и сел за весла. Матвеев занял лавку на корме, они поплыли к камышам и там стали на якорь.

Место было прикормленное, уже первый заброс оказался удачным. Судак весил не меньше килограмма. Следующий оказался еще больше. Начался бешеный клев. Садок на глазах наполнялся рыбой. Азарт охватил Матвеева. Он уже ничего не замечал и не видел ничего, кроме поплавка, и здесь под ногами захлюпала вода. Она фонтаном била из днища лодки. Гребец запаниковал, совершал несуразные движения, и через мгновение оба оказались в воде.

Сапоги и намокшая куртка тянули ко дну. Стащив их с себя, Матвеев вынырнул на поверхность и перевернулся на спину, чтобы перевести дыхание. Метрах в десяти от него барахтался гребец. На воде он держался плохо. Его голова то исчезала, то появлялась над поверхностью. Матвеев поплыл к нему на помощь, но тут чья-то рука ухватила за щиколотку и потащила вниз.

«Гады! Решили утопить! — обожгла его догадка, и яростная волна поднялась в груди. — Не на того напали! Сволочи!»

Он извернулся, чтобы освободиться от захвата. Перед глазами возникли лицо в маске, акваланг и неправдоподобно длинное тело в сером гидрокостюме. Аквалангист, вцепившись Матвееву в ногу, тащил ко дну. Завязалась отчаянная борьба. Они все глубже уходили под воду. Воздуха уже не хватало, когда рука Матвеев нащупала на поясе аквалангиста нож. Выхватив его из ножен, он принялся наносить беспорядочные удары. Хватка на ноге ослабела. Собрав последние силы, Матвеев всплыл на поверхность. Здесь его подстерегала другая опасность — гребец. Он уже не барахтался и уверенно держался на воде. Выражение его физиономии не оставляло сомнений, чем обернется «помощь». Угрожая ему ножом, Матвеев звал на помощь. Первыми на двух лодках подплыли сотрудники Миссии, подняли на борт его и гребца и поплыли к берегу.

На пирсе их встретил Рой. Его лицо напоминало застывшую маску ужаса. Он что-то лепетал в свое оправдание. Матвеев его не слышал. В нем все клокотало от гнева. В качестве доказательств покушения ему нечего было предъявить Рою. Аквалангист так и не всплыл на поверхность, а дыру в днище резиновой лодки всегда можно было объяснить тем, что она напоролась на корягу. Матвеев промолчал. Рой предложил новую смену белья и пригласил на обед. Предложение было отвергнуто. Сотрудники Миссии покинули озеро и отправились к себе.

О происшествии Матвеев доложил в первом же донесении на имя Зеленина. Реакция генерала последовала незамедлительно.

17 августа 1946 года в кабинет Матвеева вошли Устинов, новый руководитель Миссии — армейский офицер подполковник Васильев и его заместитель — сотрудник военной контрразведки майор Ковалев. В течение двух часов шла передача дел и их ознакомление с обстановкой. Затем Матвеев представил коллективу новых руководителей. И когда он и Устинов остались одни, тот довел приказ Зеленина — немедленно убыть в Берлин.

— Как это — немедленно? Я же должен передать на связь Ковалеву агентуру: Штока, Беспалова, Мустафаева и Лонге! — настаивал Матвеев.

— На это у нас нет времени! — был неумолим Устинов.

— Ну хоть сутки, Иван!

— Нет! И еще раз нет!

— Но это же это предательство по отношению к Ренате и Вальтеру! — возмутился Матвеев.

— Саша, не говори глупости! Ты никого не предал! Им пока ничего не угрожает! Пойми же, ты сейчас для них самая большая гроза! Гофре обложил Миссию со всех сторон! Мышь не проскочит!

— Ну не по-людски это, Иван! Не по-людски! — терзался Матвеев.

— Саша, своим упрямством ты только угробишь Ренату и Вальтера! Ковалев — опытный работник и сам восстановит с ними связь. Тебе надо уходить! Уходить немедленно!

— Но должен же быть какой-то другой выход? Должен!

— Нет! Есть приказ Зеленина, и его надо выполнять! — был непреклонен Устинов.

— Значит, уходить, — потерянно произнес Матвеев.

— Да! И первое, что нам надо сделать, так это оторваться от хвоста Гофре!

— Понятно. Каким образом?

— Садишься со мною и Ковалевым в машину. Ее вплотную подогнали к запасному выходу, чтобы с улицы не было видно. Едем до вокзала, там Ковалев соскочит и отвлечет на себя хвост.

— Ясно. Что дальше?

— Кирха, представляешь, где находится?

— Да, конечно. Две минуты хода от вокзала.

— Там ждет Коратуев с машиной и группой прикрытия.

— Миша?! — оживился Матвеев.

— Он самый. Пересаживаешься к нему, и дальше уходите на запад.

— Отвлекающий ход! Гофре наверняка бросит своих псов на восток.

— На то и расчет, — подтвердил Устинов и поторопил: — Собирайся, Саша! Уходим через десять минут!

Они разошлись. Матвеев поднялся к себе в комнату и переоделся. С собой взял трофейный парабеллум и ручную гранату, спустился к запасному выходу. Вплотную к нему стоял «опель». Его дверцы были распахнуты. Устинов и Ковалев своими телами закрыли проход от чужих глаз. Матвеев стремительно проскользнул на заднее сидение. Устинов занял место водителя, рядом сел Ковалев.

«Опель» взревел двигателем и на скорости вылетел за ворота Миссии. За ним тут же увязался хвост французской спецслужбы. У вокзала Ковалев покинул машину и увел его в сторону. Хвост оказался не единственным. Слежка продолжалась. За Матвеевым и Устиновым неотрывно следовал еще один мерседес. У них было всего несколько секунд, чтобы остаться вне поля зрения французских агентов наружного наблюдения. Впереди показалась кирха. Наступил решающий момент. Устинов резко взял влево и сбросил скорость. Они оказались в мертвой зоне. Этого хватило Матвееву, чтобы на ходу покинуть машину и через проходной двор выскочить на соседнюю улицу. Там его встретил Коратуев. Через несколько секунд они сидели в «мерседесе» и мчались на запад. Спустя сутки, избежав ловушек, Матвеев благополучно добрался до Восточного Берлина и прибыл в Управление особых отделов по ГСОВГ.

Часть 2

Повторный «штурм» Берлина

12 июня 1953 года. Восточный Берлин

Условный знак на автобусной остановке — начальные буквы инициалов имени и отчества Ивана Устинова, исполненные на немецком языке синим красителем, — говорил опытному военному контрразведчику о том, что агент Fridericus (Фридерикус) вызывает его на срочную явку. Согласно ранее достигнутой договоренности, она должна состояться в тот же день, когда появился знак, в 20:00, на явочной квартире, находящейся в американской Миссии связи. В случае срыва встреча переносилась на сутки, на то же самое время.

В том, что Фридерикус — сотрудник американской разведки — располагает важной информацией, у Устинова сомнений не возникало. По пустякам агент не стал бы бить тревогу, об этом говорили его солидный послужной список и бескорыстное отношение к сотрудничеству с советской контрразведкой. Социалист по убеждениям, Фридерикус ненавидел фашизм, и когда Германия вероломно напала на Советский Союз, добровольцем пошел в армию. Служил в морской пехоте. 6 июня 1944 года принимал участие в операции «Нептун» — высадке десанта западной коалиции: США, Британии, Канады и их союзников в Нормандии. Воевал храбро, был ранен. Отказался от эвакуации на родину, лечение проходил в полевом госпитале, восстановившись, снова возвратился в строй. После окончания войны продолжил службу в составе американских оккупационных войск в Германии.

В конце 1940-х годов в жизни и службе Фридерикуса произошел крутой поворот. Он возвратился в США, но уже в качестве офицера американской разведки, работал в ее центральном аппарате — Лэнгли. В начале 1951 года его снова направили в Германию. Блестящее знание русского языка предопределило новое назначение Фридерикуса. Ему была поручена организация разведывательной деятельности на одном из самых сложных участков — советском.

Контингент, с которым Фридерикусу пришлось иметь дело, составляли бывшие сотрудники гитлеровских спецслужб: абвера и «Цеппелина», головорезы из карательных зондеркоманд, во время войны залившие кровью мирных жителей земли России, Украины, Белоруссии, Словакии и Польши, а также коллаборационисты разных мастей. Весь этот сброд пригрели под своим крылом разведки США, Великобритании и Франции. Фридерикусу пришлось окунуться в этот омерзительный омут человеческих отбросов, вербовать из них агентов и затем засылать за «железный занавес» — страны советского блока — с заданиями: шпионить, совершать диверсии, травить скот и заражать источники питьевой воды. Для боевого офицера, когда-то бок о бок вместе с русскими сражавшегося против фашистов, подобная грязная работа становилось все более невыносимой. Его политические убеждения и нравственные установки все дальше расходились с теми целями и задачами, что преследовали руководители ЦРУ. Пришло время делать выбор, и Фридерикус принял решение выступить против своих начальников.

Толчком послужила акция, затеянная американской спецслужбой в отношении одного из агентов, использовавшегося в оперативной разработке сотрудника особого отдела управления МВД Группы советских оккупационных войск в Германии (ГСОВГ). Агента заподозрили в двойной игре и отдали на растерзание палачам-садистам из бывшей зондеркоманды. Пытками они добились от него признания в сотрудничестве с русскими. С того часа агент превратился в живца, на которого в ЦРУ рассчитывали поймать капитана-особиста.

Фридерикус хорошо знал советского капитана, питал к нему симпатию и потому решился на отчаянный шаг. Во время одной из встреч представителей американской и советских военных Миссий в Германии Фридерикус предупредил его о грозящей опасности. Так было положено начало их дружбе. Вскоре она переросла в сотрудничество Фридерикуса с советской военной контрразведкой. Действовал он бескорыстно, в согласии со своей совестью и убеждениями. Представляемая им информация спасла не одну человеческую жизнь и сорвала не одну операцию американской спецслужбы.

Участившиеся провалы в работе центрально-европейских резидентур не могли не насторожить руководство ЦРУ. В Германию из Лэнгли зачастили специальные комиссии. Одно за другим следовали служебные расследования. Возникшая опасность разоблачения не остановила Фридерикуса. Смертельно рискуя, он продолжал снабжать капитана-особиста, а затем его преемника — Устинова — ценной разведывательной информацией. В последнее время ее значимость значительно возросла, и тому была причина.

После смерти Сталина 5 марта 1953 года американская, британская и французская спецслужбы активизировали свою разведывательно-подрывную деятельность на территории ГДР. Ее острие было направлено против ГСОВГ. Число провокаций в отношении военнослужащих и попыток их вербовки исчислялось десятками. В последние дни из западного сектора Берлина огромными партиями завозились и распространялись среди населения ГДР листовки антисоветского содержания. В них очернялась роль Советской армии в победе над фашизмом и дискредитировались идеи социализма.

Все вместе взятое говорило руководству управления особых отделов ГСВОГ, что западными спецслужбами готовится крупная провокация в Восточном Берлине. Вскоре тому последовало подтверждение. 12 июля началась забастовка строителей и каменщиков блока № 40 в районе Сталиналле. На первый взгляд их требования носили чисто экономический характер. Бастующие требовали от властей снижения установленных месяц назад норм выработки. Но у Устинова и его коллег не возникало сомнений в том, что за забастовкой стоят западные спецслужбы и их агентура. На встрече с Фридерикусом он рассчитывал получить исчерпывающий ответ на этот и другие вопросы, касающиеся подрывной деятельности антисоветских организаций: НТС и ОУН-УПА.

За два часа до явки Устинов покинул управление и вышел в город. Его безопасность обеспечивали коллеги: майор Семен Бурдо и капитан Юрий Николаев. Они следовали за ним по пятам и наметанными взглядами пытались обнаружить слежку. Она себя никак не проявила. На подходе к дому, где находилась явочная квартира, Устинов, проверившись на входе и не заметив признаков засады, вошел в подъезд. Глаза освоились с полумраком, и он шагнул на ступеньку. Где-то наверху хлопнула дверь. Устинов надвинул шляпу на глаза и двинулся по лестнице, поднялся на верхний этаж, никого не встретил, возвратился к явочной квартире и нажал на кнопку звонка. Прошла секунда-другая, из коридора донеслись торопливые шаги, дверь приоткрылась, и в щель проглянуло настороженное лицо хозяйки. Узнав Устинова, она отступила в сторону. Он вошел в прихожую и поздоровался. Эльза ответила поклоном и проводила в гостиную. Сотрудничающая не первый год с советской военной контрразведкой, хозяйка явочной квартиры не привыкла задавать лишних вопросов и отправилась на кухню, чтобы приготовить легкий ужин и сварить кофе.

Устинов остался один, осмотрел комнату, а затем выглянул в окно. Ничего настораживающего в глаза не бросилось, и он сосредоточился на предстоящей встрече с Фридерикусом. Он мысленно пробежался по ранее отработанному заданию и пытался предвосхитить содержание будущей информации. О том, что она будет заслуживать самого серьезного внимания, Устинову говорила обстановка в Восточном Берлине. Она стремительно осложнялась. О том, какие цели преследовали западные спецслужбы, он рассчитывал узнать от Фредерикуса.

Стрелки перевалили за 20:00, а агент так и не появился. В голове Матвеева зароились тревожные мысли. От них на время отвлекла Эльза. Она внесла в гостиную поднос с тостами, кофейник с кофе и удалилась в другую комнату. На часах было 20:11. Устинов уже не мог усидеть на диване, нервными шагами ходил из угла в угол и прислушивался к тому, что происходило на лестничной площадке. В какой-то момент ему показалось, что за дверью произошло движение. Слух его не подвел. Он подался вперед, стал за дверной косяк и опустил руку на кобуру.

Прошла секунда-другая. Дверь стремительно распахнулась, и на пороге возник размытый мужской силуэт. Пальцы Устинова коснулись рукояти пистолета, и в следующее мгновение вздох облегчения вырвался из груди. Парик и очки изменили Фридерикуса до неузнаваемости, но жесты и движения остались прежними. Устинов шагнул навстречу. Обменявшись крепким рукопожатием, они прошли в гостиную. Он предложил Фридерикусу кофе и тосты. Тот отказался, снял очки, парик и тяжело опустился на диван. Обычно сдержанный в эмоциях, на этот раз агент не походил сам на себя. В глазах застыла тоска, а пальцы нервно теребили пуговицу на пиджаке. Владевшее им волнение передалось Устинову. Он торопил с ответом.

— Что произошло, Генри? Что?

Гримаса исказила лицо Фридерикуса, и он глухо обронил:

— Плохи дела, Иван Лаврентьевич. Очень плохи. Нельзя исключать того, что в ближайшие дни, возможно часы, в Берлине возникнет крупный военный конфликт.

— Что?! Военный конфликт?! — выдержка изменила Устинову, и леденящий холодок окатил спину.

— Да, — подтвердил Фридерикус и пояснил: — Вчера вечером в наши части поступил приказ скрытно перевести их в повышенную боевую готовность.

— Приказ?!.. Письменный?!

— Пока устный. Его довели только до офицеров. Перевод легендируется как подготовка к учениям.

— Они, что, с ума сошли?! — только и мог произнести Устинов, а дальше в нем заговорили эмоции. — Сумасшедшие?! Воевать в центре Европы. У нас в одной только Германии пятьсот тысяч боевых штыков!

— Их они не остановят. В Белом доме полагают, что после смерти Джо — Сталина пришло время перекроить карту Европы на свой лад.

— А-а, вон оно что! Карту надумали кроить! Пусть только попробуют! Мы еще не забыли, как надо воевать!

— Иван, наших ястребов в Белом доме и в Пентагоне это не остановит. Они… — Фридерикус понизил голос. — Они готовы применить даже атомную бомбу.

— Но… но это же… — Устинов не находил слов.

Гнев душил его. В памяти были еще свежи воспоминания о недавней жестокой войне, унесшей десятки миллионов человеческих жизней. За окном о ней напоминали развалины Берлина. Но для политиков в Вашингтоне это, видимо, ничего не значило. В своей ненависти к СССР они готовы были развязать новую, чудовищную по своим последствиям войну. Подобные замыслы могли показаться горячечным бредом натовских генералов, но объективность Фридерикуса не вызывала сомнений. Предыдущие его сообщения находили подтверждение. Устинов взял себя в руки и уточнил:

— Генри, насколько точна информация о том, что Пентагон готов развязать войну против нас и применить атомное оружие?

— Вот так однозначно я не могу утверждать. Но то, что в Лэнгли давно ходят слухи о неизбежной войне с СССР, так это факт, — подтвердил Фридерикус.

— Слухи — они и есть слухи. А какие есть тому документальные свидетельства?

— Когда я работал в Лэнгли, то уже тогда в Пентагоне существовал план применения атомного оружия против вашей страны. Он назывался Dropshot — «Дропшот». За это я ручаюсь!

— Мерзавцы! Негодяи! Неужели им мало одной войны?!! — негодовал Матвеев.

— Выходит, мало. После смерти Сталина в Вашингтоне, видимо, посчитали, что настал момент, чтобы покончить с вами.

— Гитлер тоже так считал. Чем это для него закончилось, хорошо известно.

— К сожалению, Иван, прошлая война ничему не учит.

— Поучим! Да так, что запомнят не на один век! — отрезал Устинов и продолжил опрос:

— Генри, а что тебе известно о содержании плана «Дропшот»?

— Немного. Только то, что после того, как начнется военный конфликт с одним из сателлитов СССР в Восточной Европе, будет применено атомное оружие. В качестве целей выбраны Москва, Ленинград, Челябинск и другие крупные города.

— И такой локальный конфликт зреет в Берлине? — предположил Матвеев.

— Все идет к тому, — подтвердил Фридерикус и сообщил: — В настоящее время ЦРУ и СИС приступили к выполнению своей части плана Dropshot — «Дропшот».

— В какой форме и как?

— Со вчерашнего дня в Восточный Берлин внедрены группы провокаторов.

— Сколько их, и кто в них входит?

— Не меньше двух десятков. Костяк составляют бывшие эсэсовцы, члены антисоветских организаций: НТС, Восточного бюро и Союза немецкой молодежи. Они вооружены стрелковым оружием.

— Какова их задача?

— Спровоцировать участников забастовки на массовые беспорядки.

— Той, что проходила на Сталиналле?

— Да.

— Вряд ли это удастся. В забастовке участвовало меньше тысячи человек, и они уже разошлись по домам, — усомнился Устинов.

— Иван, все очень серьезно! Очень! Завтра их будут десятки тысяч! — горячился Фридерикус.

— Ты хочешь сказать, их поддержат провокаторы из Западного Берлина?

— Да! Да! Со вчерашнего дня ведется формирование штурмовых отрядов. Они комплектуются бывшими нацистами, действующими немецкими полицейскими и безработными. За участие в погромах и в беспорядках их участникам обещано по 75 марок, безработным — два пособия по безработице, пострадавшим — лечение в клиниках.

— Ну негодяи! Ну негодяи! И когда этот сброд бросят на Восточный Берлин?

— Все зависит от развития ситуации. Обозначен крайний срок, 16 июня. И еще, это касается Джона Краузе. О нем я уже сообщал.

— Да, помню. Матерый зверюга, специалист в области диверсий и терактов.

— Так вот, в лагере особого назначения он уже больше недели занимается подготовкой спецгруппы.

— Для проведения диверсий? Где? Когда?! — торопил с ответом Устинов.

— Не знаю. Информация по группе строго засекречена. А мои отношения с Краузе не располагают к откровенности.

— Но группа — она же не иголка в стоге сена! Кто-то что-то сказал. Кто-то что-то видел. Должен же быть какой-то след. Его надо найти! Надо, Генри!

— Я постараюсь.

— Только будь осторожен.

— О’кей.

— Следующую встречу проводим по ситуации. Условный сигнал, как обычно, на остановке, — предложил Устинов.

— О’кей, — согласился Фридерикус и, отказавшись от кофе, поспешил на выход.

Устинов, проводив его до двери, возвратился в комнату и не находил себе места. Информация агента требовала немедленных действий. С трудом высидев положенные инструкцией по конспирации пятнадцать минут и убедившись в отсутствии слежки, Устинов покинул явочную квартиру, через запасной выход вышел на улицу и поспешил в управление.

Время было позднее. На месте находились только дежурная служба и охрана. Вид Устинова говорил сам за себя. Дежурный по управлению не стал задавать лишних вопросов и направил посыльного на квартиру начальника — Николая Железникова. Тот не заставил себя ждать. Вместе с генералом Устинов поднялся в кабинет и доложил информацию, представленную Фридерикусом. Она заставила Железникова забыть о сне. Он распорядился немедленно подготовить шифровку в Москву.

Глубокой ночью с грифом «Особой важности» и пометкой «Только лично» она была направлена на имя начальника 3-го управления (военная контрразведка) МВД СССР генерал-полковника Сергея Гоглидзе. Утром ее расшифровка лежала у него на столе. Через несколько минут с содержанием спецсообщения Железникова ознакомился первый заместитель Председателя Совета министров СССР, Министр внутренних дел СССР, всесильный Лаврентий Берия. Он оказался перед сложным выбором. В те дни его борьба с Первым секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым за власть над партией и огромной страной обострилась до предела и грозила перерасти в вооруженное противостояние. Поэтому, ограничившись общими указаниями: «товарищу Гоглидзе обеспечить непрерывный контроль за оперативной обстановкой в ГДР и не допустить массовых беспорядков», Берия сосредоточился на схватке с Хрущевым.

Тем временем события в далеком Берлине развивались по тому сценарию, о котором предупреждал Фридерикус. С каждым часом они приобретали все более угрожающий характер для властей Восточного Берлина.

13 июня забастовку строителей со Сталиналле поддержали на ряде других столичных предприятий. Функционеры правящей в ГДР партии СЕПГ по-прежнему вяло реагировали на происходящее. Зато в западных секторах Берлина не дремали. Десятки антисоветских организаций, пригретых западными службами, ждали только повода, чтобы, спустя несколько месяцев после смерти Сталина, проверить твердость политической воли новых советских вождей и испытать на прочность созданную им гигантскую империю. По замыслу организаторов, «восстание в Восточном Берлине» должно было разбить вдребезги «рекламную витрину» системы социализма — ГДР — и доказать его несостоятельность.

В течение 13–14 июня митинги в Восточном Берлине продолжались и приобретали все более массовый характер. Пока их участники не шли дальше требований об отмене постановления правительства ГДР «О повышении норм выработки строительным рабочим на 10 %». Премьер-министр Гротеволь и партийные функционеры горкома СЕПГ Восточного Берлина отреагировали на них пустым решением: «О проведении утром 16 июня разъяснительной работы среди рабочих».

Наступивший пасмурный, но теплый день не предвещал бурных событий. Несколько мелких краж и хулиганств, произошедших за ночь в Восточном Берлине, вполне укладывались в рамки дежурной полицейской статистики. На улицы, как обычно, первыми вышли дворники, заработало метро, открылись магазины, к проходным заводов потянулись рабочие. Лишь на Сталиналле и Фридрихсхайне толпы строителей, как растревоженный пчелиный рой, гудели у проходных и с нетерпением ждали ответа власти на свои требования. Городское и высшее руководство СЕПГ продолжали хранить гробовое молчание. МГБ и Народная полиция по-прежнему выжидали и не решались производить аресты и задержания активистов рабочего движения.

Время ультиматума, установленное манифестантами для власти, истекало. Не получив ответа, они в 11:30 выстроились в колонну, развернули плакат «Мы требуем снижения норм» и направились к Дому правительства. По пути толпа увеличивалась подобно снежному кому. К магистратуре подошло не менее пяти тысяч человек. Воздух сотрясли гневные возгласы: «Мы рабочие, а не рабы!», «Долой нормы!»

Растерянный лепет представителей горкома СЕПГ, вышедших к рабочим для проведения «разъяснительной работы», только еще больше распалил их. Манифестанты двинулись дальше по Лейпцигерштрассе к Дому правительства. Дорогу им преградил полицейский заслон. Рабочие остановились, враждебно поглядывая на таких же, как и они сами, немцев, но не решались прорвать оцепление.

К манифестантам обратились министр тяжелой и горнорудной промышленности Зельбаум и статс-секретарь министерства строительства Вольф. Они пытались довести до бурлящей от негодования толпы запоздалое решение Политбюро ЦК СЕПГ, отменяющее злополучное постановление правительства ГДР от 28.05.1953 года «О повышении норм выработки строительным рабочим на 10 %». Манифестанты не захотели их слушать, принялись свистеть и бросать камни. Двоих полицейских, попытавшихся навести порядок, жестоко избили. И только после выступления секретаря Берлинского горкома СЕПГ по пропаганде Брандта толпа угомонилась и стала расходиться. К вечеру обстановка в Восточном Берлине, казалось, нормализовалась. В этом верховная власть ГДР жестоко обманулась.

16 июня с восходом солнца из той части города, что находилась под контролем западных оккупационных войск, в воздух поднялись сотни воздушных шаров с листовками, в них содержались призывы к восстанию. Пропитанные ядом ненависти и вражды, они усыпали восточные земли Германии. Позже, на Потсдамербрюкке, перед биржей труда собралась разношерстная толпа безработных. К ней присоединились провокаторы и штурмовики, подготовленные западными спецслужбами. В 8:30 к сборищу подъехали три легковые машины, из них вышли американские офицеры.

Спустя несколько часов на допросе у следователя МГБ ГДР один из задержанных погромщиков — Кальковский — показал:

«…Американский офицер, называвший себя мистером Хайфером, выступал на ломаном немецком языке и призывал направиться в демократический сектор Берлина. Всем, кто примет участие в этом деле, обещал продукты и бесплатный отдых с семьями в курортных местах».

Подчиняясь распоряжениям американских офицеров, подручные из числа немцев принялись выстраивать толпу в колонны. После завершения построения на площадь подъехали грузовые машины, из них «демонстрантам» раздали «коктейль Молотова» — бутылки с зажигательной смесью и металлические прутья. Возбужденная толпа, подогреваемая провокаторами, ринулась в восточный сектор Берлина, смела заградительные барьеры, цепь полицейских и принялась крушить все на своем пути. Самую грязную работу — убивать, поджигать и провоцировать — американские и британские спецслужбы поручили тем, кто должен был отбывать пожизненный срок: бывшим эсэсовцам, карателям из зондеркоманд, сотрудникам абвера и Главного управления имперской Германии (фашистской).

Все тот же Кальковский рассказал следователю МГБ:

«…С августа 1952 года я не имею постоянной работы, получаю лишь незначительное пособие по безработице и при наличии семьи из 9 человек, естественно, испытываю большие материальные трудности. Этим воспользовался один мой знакомый из Западного Берлина, который подтолкнул меня на преступный путь, пообещав прилично заплатить за участие в подстрекательстве населения демократического сектора Берлина к массовым беспорядкам. Его фамилия Гюттинг Пауль, во время войны служил в войсках СС, имел чин унтер-штурмфюрер.

До осени 1952 года он проживал в советской зоне оккупации, а затем поселился в американском секторе Берлина. На мой вопрос о причине смены жительства он дословно выразился, что по заданию «Группы борьбы против бесчеловечности» занимался отравлением скота, а сейчас периодически выезжает в города ГДР, откуда привозит интересующую Запад информацию.

16 июня 1953 года, после 6 часов вечера, в мою квартиру явился Гюттинг и предложил мне принять участие в организации массовых беспорядков в демократическом секторе Берлина, чтобы начавшуюся там забастовку превратить в восстание. При этом он добавил, что за организацию всего этого получил 2000 западных марок, но от кого, не уточнил.

Мне лично в случае принятия его предложения Гюттинг пообещал заплатить. Затем, видимо для моего успокоения, Гюттинг сказал, что я не один, а многие из проживающих в западном секторе Берлина немцы соберутся завтра утром на Потсдамербрюкке, чтобы принять участие в переходе границы сектора и организации беспорядков».

Другой задержанный, также житель западного сектора Берлина, Гетлинг признался:

«…16 июня я посетил биржу труда, отдал женщине рабочую книжку, чтобы поставить штамп, она сказала мне, чтобы я зарегистрировался у того господина, который сидел в отдельной комнате. Я спросил женщину, кто этот господин, и получил ответ, что американский офицер. Когда я подошел к американскому офицеру, последний спросил меня, когда я последний раз получал пособие как безработный. Я ему ответил, что последний раз получал пособие неделю назад, а сегодня должен получить за прошлую неделю.

Американец мне ответил, что деньги я получу в том случае, если приму участие в забастовке в демократическом секторе. Желая получить деньги, я решил принять участие. Только после этого я получил рабочую книжку со штампом и пособие как безработному 39 западных марок. Кроме того, американский офицер сказал, что за участие в забастовке получу дополнительно еще 78 марок».

Бесчинства толпы продолжались весь день. Только к вечеру 16 июня Народной полиции и органам МГБ ГДР удалось обуздать ее и восстановить порядок на улицах Восточного Берлина. Ночь прошла спокойно. Власти ГДР перевели дыхание, им представлялось, что с насилием покончено. Это была иллюзия, порожденная в высоких кабинетах, где властвовал дух махровой бюрократии.

Наступило 17 июня. С приходом дня дождь над Берлином прекратился. За густой пеленой тумана, поднимавшегося над Шпрее, проглядывал оранжевый диск солнца. Звонкую утреннюю тишину нарушили веселый перезвон трамвайных стрелок и басистый звук автомобильных клаксонов. Приближалось начало рабочего дня, но на улицах было непривычно малолюдно. Город, словно в предчувствии большой беды, не хотел просыпаться после мирной ночи. Стрелки часов приближались к 9:00. К этому времени в западных секторах Берлина, а также на Сталиналле, Маркс-Энгельс плятц снова собрались толпы безработных и строительных рабочих. Подстрекаемые провокаторами, они, подобно грозовым тучам, наливаясь ненавистью, двинулись к центру Берлина.

Партийные функционеры СЕПГ в качестве щита двинули навстречу толпе три автомашины с радиоустановками. Ораторы-пропагандисты фактически были отданы на расправу. Власть не выделила им охраны. Они двигались навстречу своей трагической судьбе, призывали демонстрантов прекратить забастовку и сесть за стол переговоров. Призывы только распалили кипящую от злобы толпу. Она опрокинула первые две машины и принялась их крушить. Третью радиоустановку захватила группа боевиков. Они растерзали женщину-диктора, жестоко избили водителя и призвали демонстрантов к восстанию и захвату правительственных зданий.

К полудню значительная часть Восточного Берлина перешла под власть организаторов массовых беспорядков и западных спецслужб. Общее количество участников антиправительственной демонстрации, по данным МГБ ГДР, достигло 50 тысяч. Они смели полицейский кордон и, выкрикивая: «Долой СЕПГ!» «Долой эксплуатацию!», «Долой правительство голода!», ринулись к зданию правительства ГДР. Впервые за время забастовки прозвучали угрозы в адрес советских патрулей: «Советские войска — вон из Берлина!», «Оккупанты — домой!» Опьяненные безнаказанностью отряды штурмовиков разоружили полицейских и захватили здание центрального комитета СЕПГ. На его ступенях прозвучали первые выстрелы, и пролилась первая кровь.

«…Юрген Ганс выхватил из внутреннего кармана плаща пистолет и стал стрелять. Стреляли из толпы и другие лица, но я их не знаю.

Еще будучи на Потсдамербрюкке, я в разговоре с Гюттингом поинтересовался личностью Юргена, и Гюттинг ответил мне, что Юрген является западноберлинским полицейским, так как он ранее неоднократно встречал его в форме. Гюттинг сказал также, что нас будут сопровождать несколько таких полицейских», — свидетельствовали задержанные погромщики Кальковский, Шнайдер и Еншински.

Подобно лесному пожару, массовые беспорядки перекинулись на другие города ГДР. В Дрездене толпа попыталась захватить здание окружного отдела МГБ. Ее атака была отбита силами правопорядка. В Бранденбурге погромщикам удалось завладеть зданиями суда, отдела МГБ, райкома СЕПГ и разоружить полицейскую охрану. В Герлице 10-тысячная толпа разгромила райком СЕПГ, райотдел МГБ, напала на городскую тюрьму и освободила десятки преступников.

Одновременно с погромами активизировалась деятельность агентурных сетей западных разведок. Советская радиоконтрразведка фиксировала небывалую интенсивность работы в эфире Мюнхенского разведцентра. На связь с ним в течение дня трижды выходил радист, находившийся на районе города Гросспашлебене. На место выехали военные контрразведчики и захватили его во время работы на рации. Им оказался некий Винтцлер. Он входил в состав американской резидентуры. В эти же часы оперативная группа Уполномоченного МВД СССР в Германии задержала другого ее агента-радиста — жителя города Галле Эккариуса. Оба передавали в разведцентр информацию о ходе массовых беспорядков в ГДР. На следствии они сознались, что были (один в 1951-м, другой — в 1952 году) завербованы сотрудниками американских спецслужб во время выездов в Западный Берлин.

К 13:00 17 июня ситуация в ГДР обострилась до предела. Информация, поступавшая с мест к Уполномоченному МВД СССР в Германии полковнику Ивану Фадейкину, напоминала фронтовые сводки.

«…в гор. Магдебурге демонстранты штурмуют здание почтамта и тюрьмы.

В гор. Биттерфельде бастующие совершили нападение на здание окружного отдела МГБ ГДР, смяли охрану и захватили ее оружие.

В гор. Лейпциге мятежники ворвались в здание суда, захватили городскую радиостанцию и передают выступление с антиправительственными призывами.

В гор. Мерзебурге толпа ворвалась в городской отдел МГБ, разгромила его и забрала с собой начальника горотдела Клауберга. В настоящее время толпа штурмует Мерзебургскую тюрьму. Идет перестрелка. Разгромлен окружной комитет СЕПГ.

На Мюлленштрассе (демократический сектор Берлина) мятежники арестовали заместителя премьер-министра ГДР, председателя Христианско-демократического союза ГДР Отто Нушке и сдали его в 109-й участок штурмовой полиции (Западный Берлин).

Банды западноберлинской молодежи прорвались на стадион имени Людвига Яна и занялись погромами. Около моста Свободы, соединяющего Потсдам с территорией американского сектора Берлина, с американской стороны собралось до трех тысяч немцев…» — докладывал Фадейкин очередное спецсообщение в Москву.

Резкий телефонный звонок ВЧ-связи вызвал болезненную гримасу на его осунувшемся от усталости лице. Он снял трубку и по голосу узнал Гоглидзе. Несмотря на то, что Берлин и Москву разделяли тысячи километров, усилившийся акцент в речи выдавал волнение генерала. Гоглидзе обрушился на Фадейкина с вопросами.

— Как обстановка в Бэрлинэ, Иван Анисимович? Какие мэры руководство ГДР принимает для ее нормализации? Как вэдут себя амэриканцы?

— За последние часы резко обострилась, товарищ генерал-полковник. И не только в Берлине, но и в других городах, — сообщил Фадейкин и обратился к последнему донесению. — В городе Магдебурге толпа штурмует здание почтамта и тюрьмы…

— Я прочел твою шифровку! — перебил Гоглидзе и потребовал: — Доложи, что дэлают наши нэмэцкие товарищи — Улбрэхт и Гротэвол?

— К сожалению, товарищ генерал-полковник, они не контролируют ситуацию в стране.

— К-ак?! Что, вообщэ?!

— Да.

— Засранцы! Обосрались! А нам тэпэрь их говно разгрэбать! — дал себе волю Гоглидзе и, остыв, спросил: — Но хоть что-то они прэдлагают?

— Час назад на совещании в Ставке Верховного Комиссара Семенова товарищи Ульбрихт и Гротеволь обратились к нему с просьбой ввести в Берлине военное положение.

— Просят, а что им еще остается. Ладно, сэйчас нэ до них. Главное внимание амэриканцам! Ты понял, Иван Анисимович?

— Так точно, товарищ генерал-полковник! — принял к исполнению Фадейкин.

— При получении информации о передвижениях американских и британских войск немедленно сообщать мне! — приказал Гоглидзе и закончил разговор.

Фадейкин опустил трубку на аппарат и поспешил присоединиться к участникам совещания, проходившего в Ставке Верховного Комиссара Семенова. На нем в полном составе присутствовали все члены Политбюро ЦК СЕПГ во главе с Ульбрихтом и Гротеволем, чуть позже подъехал Главнокомандующий советскими оккупационными войсками в Германии генерал Андрей Гречко. В ходе обсуждения ситуации в ГДР ее руководители подтвердили, что она вышла из-под их контроля, и настаивали перед советской стороной на немедленном введении в Берлине и ряде других городов военного положения.

В 14:00 17 июня Фадейкин в очередной шифровке, направленной лично на имя Берии, отмечал: «руководство ГДР полностью утратило контроль за положением в стране». В заключительной части он сообщил:

«…Верховным Комиссаром т. Семеновым по согласованию с т. Гротеволем, Ульбрихтом и другими членами Политбюро ЦК СЕПГ принято решение передать власть командованию советских войск».

В Кремле согласились с предложением «товарищей из ЦК СЕПГ».

В 15:00 17 июня 1953 года советские танки выдвинулись на улицы Восточного Берлина и ряда других городов ГДР. Их появление толпа встретила ругательствами и оскорблениями. В некоторых местах запели фашистский гимн — «Дойчланд, Дойчланд, юбер аллес!» В районе Францозишештрассе и Егерштрассе в танки полетели камни и бутылки с зажигательной смесью. Группы молодчиков забирались на броню, ломали антенны и заливали нечистоты в щели. Танкистам пришлось открыть предупредительный огонь. Он отрезвил толпу, она отступила, и только провокаторы продолжали нагнетать обстановку.

В Москве, в Кремле и в Ставке Верховного Комиссара в Берлине с возрастающим напряжением ждали реакции Запада на вмешательство советских войск в «берлинский кризис». Она внушала все большую тревогу. Из МГБ ГДР и советской военной контрразведки к Фадейкину поступали сведения о сосредоточении американских, британских и французских войск на границах оккупационных зон. В воздухе снова повеяло большой войной. Эти опасения подтверждали два перебежчика — капралы американской армии Брюкнер и Браукманн. На допросе в управлении особых отделов МВД ГСОВГ они показали:

«…15 июня через гор. Фульда в направлении гор. Бишофсхайм с 6 ч. утра до 12 ч. дня беспрерывно двигались моторизованные американские воинские части, которые, не доезжая этого города, сворачивали по проселочной дороге в лес. С 12 часов в том же направлении, вслед за моточастями, также двигались артиллерийские части».

Об угрозе войны также сообщали коллеги из разведки МГБ ГДР. По ее данным, накануне в западном секторе Берлина на совещании с участием бывшего гитлеровского генерала Клейнрата его организаторами было заявлено:

«…на территории ГДР действует против коммунизма разведывательная подпольная военная организация, которая учитывает опыт 17 июня и готовит более крупное событие. Забастовки возникнут в пограничных городах ГДР и Польши для одновременных действий, как в Польше, так и в ГДР».

17 июня 1953 года могло стать последним мирным днем. Все вместе взятое не оставляло у Фадейкина сомнений в том, что военная машина США, Великобритании и Франции пришла в движение. Угроза новой крупномасштабной войны в Европе была, как никогда, близка.

«Неужели снова придется воевать?!» — подумал Иван Анисимович, и щемящая боль сжала сердце.

В это время снова зазвонил телефон ВЧ-связи. Фадейкин снял трубку. Это опять был Гоглидзе. Разговор он начал без предисловий.

— Иван, что у тэбя есть, кроме показаний Брюкнэра и Браукманна?

— Только что от коллег из МГБ поступила информация, американцы вслед за ГДР собираются поднять восстание в Польше.

— Что-о?! Чтоб их… — выругался Гоглидзе и вернулся к своему вопросу. — Так чэм еще подтвэрждаются данные Брюкнэра и Браукманна?

— Последними докладами из наших особых отделов. Слышна работа тяжелых моторов.

— Танки? Самоходки?

— Да, — подтвердил Фадейкин.

После затянувшейся паузы Гоглидзе произнес:

— Нэужэли они рэшатся развязать войну, как думаешь, Иван?

У Фадейкина перехватило дыхание. Слишком велика была цена ответа. Он был одним из немногих в ГДР, кто располагал всей полнотой информации о ситуации в республике и замыслах западных спецслужб. Для него становилось все более очевидным, что только чрезвычайные меры могли предотвратить катастрофу. В городах ГДР властвовала стихия толпы, умело направляемая западными спецслужбами. Единственной силой, способной остановить разгул насилия и восстановить порядок, оставались части Советской армии. Набравшись мужества, Фадейкин вынужден был признать горькую правду и ответил:

— Товарищ генерал-полковник, СЕПГ, полиция и МГБ полностью утратили контроль над ситуацией.

— Сволочи! Трусы! Как жрать нашэ мясо и хлэб, так они пэрвые! А как в задницэ припэкло, так в кусты! — взорвался Гоглидзе.

— Это не совсем так, товарищ генерал-полковник, — возразил Фадейкин. — Сотрудники МГБ мужественно сражаются, есть жертвы. Но их сил недостаточно, чтобы остановить волну насилия и массовых беспорядков.

— Ладно, с ними потом разберемся. Как обстановка в наших войсках?

— Они действуют решительно.

— Панычеэские настроения есть?

— Никак нет, товарищ генерал-полковник.

— Пэрэбэжчики?

— Нет. По докладам из особых отделов, морально-политический дух личного состава находится на высоком уровне.

— А что Грэчко, нэ даст задний ход?

— Нет. Час назад я говорил с Андреем Антоновичем. Он настроен решительно, по-боевому, — заверил Фадейкин.

— Как ситуация в Бэрлине?

— Наступил перелом в нашу пользу.

— Что в других городах?

— Наиболее сложная обстановка в Магдебурге и Лейпциге.

— Разберемся! Я вылэтаю к тэбэ со спэцгруппой! — распорядился Гоглидзе и закончил разговор.

В ту ночь ни Фадейкин, ни глава Ставки Верховного Комиссара Семенов так и не сомкнули глаз. Не спали и в управлении особых отделов МВД ГСОВГ. В кабинете Железникова собрались: его заместитель генерал Петр Прищепа, начальник 2-го отдела (аналитического подразделения) подполковник Василий Киричук, сотрудники центрального аппарата: подполковник Иван Устинов, майор Семен Бурдо, капитан Юрий Николаев и капитан Виктор Тарасов. От хронической бессонницы и усталости у них под глазами залегли темные круги, щеки запали. Даже у крепыша Николаева иссякали силы, чтобы не уснуть, он пощипывал себя за руку.

Железников, пробежавшись испытующим взглядом по подчиненным, остановил его на Киричуке и потребовал:

— Василий Васильевич, доложите о состоянии обстановки в наших частях и в их окружении на текущее время.

Киричук не стал обращаться к справке-обзору, подготовленной подчиненными — память пока не давала сбоев, — и приступил к докладу.

— По состоянию на 23:15 из докладов особых отделов на местах следует, что наиболее напряженное положение сохраняется в Берлине, Мерзебурге и Магдебурге. Имеют место вооруженные нападения на наших военнослужащих и попытки…

— Наши потери, — перебил Железников.

— Есть раненые, в том числе и тяжело. Извините, товарищ генерал, точную цифру не могу назвать, их число уточняется, — признался Киричук.

— Факты дезертирства и неповиновения имеют место?

— Никак нет, товарищ генерал! Личный состав частей и подразделений проявляет высокий морально-боевой дух.

— Это обнадеживает. Какова обстановка в других городах ГДР?

— Она практически полностью взята под контроль наших войск, МГБ и Народной полиции ГДР. В Берлине с 20:00 наблюдается резкое снижение напряженности. Лишь в отдельных местах: у моста Свободы, у стадиона и у Бранденбургских ворот имеют место вооруженные вылазки, но они не находят поддержки у населения.

— Выходит, основная масса рабочего класса и подавляющая часть сельского населения не поддержали провокаторов и их хозяев из западных спецслужб, — заключил Железников.

Его вывод вызвал оживление в кабинете. Заскрипели стулья. Послышались бодрые реплики. В глазах участников совещания загорелся огонек. Под строгим взглядом Железникова он погас. Наступила пауза. Генерал посмотрел на Николаева — тот подобрался — и заявил:

— Рано радуемся, товарищи! Те, кто заварил эту мерзкую кашу, так просто не отступят. Они готовы пойти на все. Повторяю, на все, чтобы столкнуть Советскую армию с немецким народом! — и, обращаясь к Николаеву, Железников распорядился:

— Юрий Алексеевич, доложите полученную вами информацию!

— Есть! — ответил Николаев и поднялся из-за стола.

— Сидите, сидите, Юрий Алексеевич. Мы вас слушаем, — остановил Железников.

Николаев, прокашлявшись, приступил к докладу.

— Товарищ генерал, товарищи офицеры, сегодня на явке с агентом Максом мною получены сведения, заслуживающие серьезного оперативного внимания…

— Юрий Алексеевич, ближе к делу! Сейчас не до политесов! — поторопил Железников.

— Понял. Есть! — принял к исполнению Николаев и продолжил доклад. — Из сообщения Макса следует, что американской разведкой подготовлена специальная группа диверсантов. В ее задачу входит: проникновение на наш военный аэродром, захват нескольких самолетов и бомбардировка жилых кварталов Берлина. Цель: поднять новую волну беспорядков и спровоцировать население на восстание против частей Советской армии.

Чудовищность этой провокации потрясла даже бывалых фронтовиков. В кабинете прозвучал шелест возмущенных голосов. Бурдо не сдержался:

— Вот же твари, хуже фашистов! Не осталось ничего человеческого! Как такое возможно?!

— Возможно, Семен Денисович! Еще как возможно! — с ожесточением произнес Железников и обратился к Устинову: — Иван Лаврентьевич, теперь тебе ясно, чем занимался Джон Краузе и для чего готовил группу диверсантов?

— Так точно, Николай Иванович. После сообщения Макса все стало на свои места, — подтвердил Устинов и признал: — К сожалению, Фридерикус больше того, что сообщил, не знает.

— Но есть еще Макс! Юрий Алексеевич, насколько агент близок к группе диверсантов и насколько способен контролировать ее действия? — уточнил Железников.

— О диверсии он узнал случайно, подслушав разговор Краузе с диверсантами, — пояснил Николаев.

— Жаль, очень жаль, — посетовал Прищепа.

— Некогда жалеть, Петр Калинович! Надо действовать! Действовать немедленно! Жду ваших предложений, товарищи! — обратился к присутствующим Железников.

Его слова повисли в воздухе. Для всех было очевидно — диверсию надо пресечь. Как и какой ценой — на этот вопрос пока не находилось ответа. У диверсантов имелась масса вариантов, чтобы осуществить свой замысел. Но какой именно будет использован, это контрразведчикам предстояло разгадать. Железников задержал взгляд на Прищепе — за его спиной было участие в десятках операций, связанных с захватом групп агентов из разведшкол спецслужб фашистской Германии, — и спросил:

— Петр Калинович, как думаешь, что предпримут диверсанты, чтобы проникнуть на аэродром?

— Лобовой вооруженный прорыв можно исключить! — был категоричен Прищепа и пояснил: — Для этого необходимо иметь не меньше роты, а она не иголка в стоге сена. Мы имеем дело с отъявленными головорезами, а это значит, что они будут действовать дерзко и использовать отвлекающий маневр.

— И какой же? — допытывался Железников.

— Для того чтобы понять, необходимы схемы аэродрома и постов.

Железников кивнул и потребовал:

— Юрий Алексеевич, документы на стол!

Николаев открыл папку и развернул перед участниками совещания схемы расположения аэродрома и постов охраны. Прищепа склонился над ними. К аэродрому вели три дороги: одна основная и две вспомогательные. Охрана периметра осуществлялась девятью стационарными постами. В связи с осложнением обстановки она была усилена четырьмя подвижными патрулями. Центральное КПП и наиболее угрожаемые направления прикрывали танки. В охране, казалось, не имелось уязвимых мест. Но Железников не питал иллюзий на сей счет. Он и его подчиненные хорошо знали, с кем имеют дело. Изучая схемы, они пытались понять, как будут действовать диверсанты. И здесь снова слово взял Прищепа.

— Николай Иванович, чтобы просчитать все возможные варианты, нам необходимы еще схемы коммуникаций и сливной канализации аэродрома.

Железников оживился:

— Петр Калинович, ты хочешь сказать, таким путем диверсанты могут проникнуть внутрь?

— Да, если позволит диаметр труб.

— А что, вариант! — согласился Железников и поторопил: — Юрий Алексеевич, немедленно свяжись с инженерно-технической службой и уточни этот вопрос.

— Есть! — принял к исполнению Николаев и покинул кабинет.

Совещание продолжилось. Его участники рассматривали различные варианты действий диверсантов и сошлись на том, что они будут действовать двумя группами. Одна — основная, попытается проникнуть на аэродром под видом военной или рабочей команды. Другая — резервная, предпримет отвлекающий маневр и тем самым обеспечит выполнение задачи основной группе. Какой и где, Железников мог только предполагать, и потому решил не распылять силы, а сосредоточить их и на самом аэродроме. Для подстраховки, чтобы исключить саму возможность бомбардировки Берлина, он связался с Главнокомандующим советскими оккупационными войсками в Германии генералом Гречко. Тот с полуслова понял всю опасность замысла диверсантов, распорядился слить из баков самолетов керосин и усилить охрану хранилищ с боезапасом.

После того как план нейтрализации диверсантов был доработан в деталях, Прищепа, Бурдо, Николаев и еще четверо сотрудников выехали на аэродром. Им предстояло на месте организовать засаду и сорвать диверсию. Там к ним присоединились рота отборных автоматчиков и отделение связистов, присланные Гречко для подкрепления. Они заняли ангары неподалеку от стоянки самолетов. Теперь, когда все были в сборе, Прищепа собрал штаб операции на верхнем этаже пункта управления полетами. Коротко сообщив о готовящейся диверсии, он вместе с армейскими офицерами занялся организацией обороны. Одними этими мерами Прищепа не ограничился, распорядился установить прожектора на крышах ангаров и направить их на самолеты. Чтобы не насторожить диверсантов, одна из эскадрилий имитировала подготовку к полетам. К часу ночи контрразведчики и командование сделали все возможное и невозможное для охраны аэродрома. Теперь им оставалось запастись терпением и надеяться, что диверсия будет предотвращена.

Стрелки часов медленно ползли по циферблату, а диверсанты никак себя не проявляли. Короткая июньская ночь подошла к концу. Звезды трепетно мигнули. Унылый диск луны поблек. Порыв ветра, прошелестев в кронах лип, волчком крутнулся на взлетной полосе и умчался в поле. Безмятежную утреннюю тишину нарушали отрывистые команды и металлический стук — это экипажи эскадрильи имитировали подготовку к полету.

Прищепа, не докурив папиросу, с ожесточением растер окурок по пепельнице и бросил свинцовый взгляд на Николаева. Тот поник головой и развел руками: кроме того, что агент Макс сообщил о готовящейся диверсии, ему нечего было добавить. Резкое слово замерло на губах Прищепы. Требовательно зазвонил телефон прямой связи с КПП. Он снял трубку и поторопил:

— Давай, по существу, сержант!.. Не понял, повтори! — брови Прищепы поползли на лоб.

— …Подполковник Васильев из управления особых отделов?.. Что?!.. Показал удостоверение?..

— Сержант, дай Васильеву трубку! — потребовал Прищепа и в следующее мгновение взорвался: — Как, проехали?!.. Сколько?!.. Две машины!.. Мудак!.. Я тебя…

Сердце Николаева екнуло. Страшась догадки, он схватил второй телефон и набрал номер. Ему ответил дежурный по управлению особых отделов — подполковник Васильев. Сердце Николаева бухнуло и провалилось куда-то вниз. Он только и нашелся что сказать:

— Ты, Саша?..

— Ну я! Я! Как у вас обстановка, Юра?..

Николаев его уже не слышал и воскликнул:

— Это диверсанты, Петр Калинович! Диверсанты!

В подтверждение почти одновременно зазвонили все телефоны. В трубках отчетливо была слышна стрельба.

— Сволочи!.. Обдурили!.. — прорычал Прищепа.

На их с Николаевым глазах перед пунктом управления полетами промчались два грузовика в сторону взлетной полосы. В них находились диверсанты. Они действовали стремительно, на ходу выпрыгивали из кузова и, рассыпавшись в цепь, устремились к двум крайним бомбардировщикам и складу боезапаса.

— В ружье! — взревел Прищепа.

— В ружье!.. — эхом отзывалось в трубках.

— Юра, поднимай группу Бурдо! Любой ценой отсечь гадов от склада боезапаса!

— Есть! — принял к исполнению Николаев и кубарем скатился по лестнице.

На первом этаже он столкнулся с Бурдо и выпалил:

— Семен! Диверсанты на крайних стоянках! Их надо отсечь от склада боезапаса!

— Понял, Юра! — ответил Бурдо и призвал: — Группа захвата, на выход!

Не прошло и минуты, как он вместе с автоматчиками занял место в машине, и они исчезли в предрассветном полумраке. Николаев возвратился к Прищепе и доложил о выполнении приказа. Генерал шагнул к окну и впился взглядом в разворачивающуюся перед ним схватку с диверсантами.

Над горизонтом появилась багрово-алая кромка солнца, яркая вспышка разорвала предрассветный полумрак, и картина боя предстала перед Прищепой и Николаевым как на ладони. Группа Бурдо и рота автоматчиков действовали стремительно и слаженно. Они отрезали диверсантам все отходы и взяли их в кольцо.

На взлетном поле аэродрома завершался последний акт берлинской драмы. Диверсанты не собирались сдаваться и оказывали ожесточенное сопротивление. Некоторым удалось прорваться к одному из бомбардировщиков. Проникнув внутрь, они предприняли попытку взлететь. Рев двигателей перешел в визг и сорвался. Керосина в баках хватило только на то, чтобы вырулить на взлетную полосу. По инерции бомбардировщик продолжал катиться. На него обрушился град пуль. В кабине вспыхнул пожар. Живые факелы спрыгивали на землю и катались в предсмертной агонии. Последний очаг сопротивления диверсантов был подавлен у складских ангаров.

Прищепа смахнул со лба обильно выступивший пот и снял трубку телефона, чтобы доложить Железникову о ликвидации диверсантов. Чудовищная провокация, готовившаяся в недрах западных спецслужб, была сорвана военными контрразведчиками. В управлении особых отделов ГСОВГ, в ставках Верховного Комиссара Семенова и Главнокомандующего советскими оккупационными войсками в Германии вздохнули с облегчением.

18 июля 1953 года еще один, на этот раз мирный, день вступил в свои права. Мрачная тень новой крупномасштабной войны в центре Европы двух ядерных держав — СССР и США — исчезла в лучах восходящего солнца. Волна массовых беспорядков в Восточном Берлине и других городах резко пошла на спад. Советские военнослужащие, сотрудники МГБ и Народной полиции ГДР к полудню взяли ситуацию под свой полный контроль. Их действия были столь стремительны, что американские, британские и французские ударные части не успели сосредоточиться на границах оккупационных зон.

О трагических итогах «берлинского кризиса» Фадейкин коротко доложил в Москву.

«Совершенно секретно

Из Берлина по «ВЧ»

Товарищу БЕРИИ Л. П.

Докладываю об обстановке в ГДР по состоянию на 18 июня с.г.

В результате действий советских войск и введения военного положения в Берлине и ряде других крупных городов положение в республике почти нормализовано…

Особым отделом МВД Группы советских оккупационных войск, а также органами МГБ ГДР арестовано всего 1.397 чел. В настоящее время производится фильтрация арестованных с тем, чтобы сосредоточить следствие на наиболее важных арестованных, с целью выявления и дальнейшего изъятия организаторов мятежа.

По предварительным данным, в результате столкновения мятежников с нашими войсками в Берлине убито 2 и ранено 28 чел. В Магдебурге убито и ранено 56 чел. По остальным городам сведения собираются и будут сообщены дополнительно.

Во исполнение Вашего задания нами организованы следственные группы, которые приступили к работе. Командированный Вами т. ГОГЛИДЗЕ с группой работников прибыл сегодня в 7 часов утра в Берлин и приступил к работе. О дальнейшем буду докладывать.

УПОЛНОМОЧЕННЫЙ МВД СССР В ГЕРМАНИИ

ФАДЕЙКИН».

Потери понесла и правительственная сторона. В массовых беспорядках погибло 7 и получил ранение 151 человек из числа сотрудников немецкой Народной полиции, МГБ и партийных активистов.

К исходу 25 июня, когда жизнь ГДР полностью вошла в нормальное русло, правоохранительные органы ГДР и советской военной администрации подвели окончательные итоги противостояния. Число участников антиправительственных выступлений оказалось значительно больше, чем это казалось во время массовых беспорядков 17–20 июня.

В Восточном Берлине и по всей территории ГДР в акциях протеста приняло участие: 17 июня — свыше 470 тысяч человек, 18-го — свыше 242 тысяч, 19-го — около 50 тысяч и 20 июня — 13 тысяч. Всего было задержано 8844 человека. В первые дни, когда на улицах городов происходили массовые беспорядки, по приговорам Военных трибуналов было расстреляно 18 наиболее активных участников. После фильтрации 3369 человек вышли на свободу, 1832 остались под арестом и после завершения следствия были преданы суду.

На этом фоне на время ушли в тень не менее важные и знаковые события, происходившие в те дни в Москве. После завершения «берлинского кризиса» подковерная борьба за власть в партии и в стране между соратниками Сталина выплеснулась на поверхность.

26 июня 1953 года первый заместитель Председателя Совета министров СССР, министр внутренних дел СССР — всесильный Лаврентий Берия, не подозревая о коварной ловушке, подготовленной Первым секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым и его сторонниками, прибыл на совещание Совета министров СССР. В зал заседаний он вошел без охраны и без оружия. Один вид Берии и стоявшая за ним мощь органов государственной безопасности внушали трепет его «соратникам» — противникам. Совещание началось нервно, с рассмотрения рутинных хозяйственных вопросов. Председательствующий Маленков никак не решался произнести ключевое слово. И тогда, набравшись смелости, Хрущев первым обрушился на Берию с обвинениями. «Верный сталинский нарком» был заклеймен во всех смертных грехах: в ревизионизме, попытке реставрации капитализма в стране, антисоциалистическом подходе к кризисной ситуации, возникшей в ГДР, шпионаже в пользу Великобритании и растлении малолетних. Осмелев, к Хрущеву присоединились остальные. Берия, оправившись, перешел в наступление и потребовал созыва пленума ЦК КПСС. Исход схватки решили военные во главе с маршалом Георгием Жуковым, находившиеся в соседнем помещении. По сигналу Хрущева они вошли в зал заседаний и арестовали Берию.

В тот же день волна арестов накрыла верхушку советских органов госбезопасности. В камеры отправились ближайшие подручные Берии: Меркулов, братья Кобуловы, Цанава, Мешик и десятки других генералов. Гоглидзе постигла та же участь. Под предлогом участия в совещании его пригласили в кабинет маршала Советского Союза Соколовского, арестовали и в наручниках спецрейсом доставили в Москву. Суд над ним, Берией и его ближайшим окружением был скорый и вряд ли правый, так как у самих Хрущева, Молотова, Маленкова, Кагановича и остальных партийных бонз экземпляром мельче, подписывавших «расстрельные списки», руки также были по локоть в крови.

Чистка рядов руководителей и сотрудников органов госбезопасности на Берии, Гоглидзе, Меркулове, Цанаве и других не закончилась. Хрущев безжалостно ломал систему госбезопасности и поганой метлой выметал неугодных, кого в тюрьму, а кого на улицу с «волчьим билетом». Места профессионалов занимали партийные функционеры. Одним из них был Георгий Цинев. Партия поручила ему руководить управлением особых отделов МВД ГСОВГ.

На момент назначения Циневу исполнилось 46 лет. За его спиной были богатый послужной список и безупречная партийная биография. Рабочая косточка — он начал трудовую деятельность в 18 лет чернорабочим на Днепропетровском металлургическом заводе. Долго в подмастерьях не ходил, смышленый и хваткий паренек после окончания металлургического института быстро пошел в гору. Несмотря на его небольшой росточек — 157 сантиметров, на него обратили внимание в Днепропетровском обкоме ВКП(б) и взяли на партийную работу. За два года с 1939 по 1941 год ему удалось сделать головокружительную карьеру, от заведующего отделом до второго секретаря обкома партии. На всех участках он настойчиво проводил в жизнь «линию товарища Сталина» и решительно боролся как с «левым», так и с «правым уклоном».

Когда началась война, Цинев не стал отсиживаться в кабинете, в числе первых добровольцев пошел на фронт. Службу начинал комиссаром 824-го артполка Юго-Западного фронта. Принимал участие в боевых действиях, проявил личное мужество, был награжден 7 орденами. Победу встретил в Австрии в должности начальника политотдела 57-й армии 3-го Украинского фронта и потом продолжил службу в составе Союзнической миссии. Испытанный и преданный боец партии, он беспрекословно принял новое для себя назначение.

Вся «шпионская рать»

21 сентября 1953 года генерал-майор Георгий Цинев, прибыв к новому месту службы — в Берлин, попал из огня — советской военной Миссии в Австрии, находившейся под прицелом всех, какие там только действовали, западных разведок, да в полымя. После ареста Гоглидзе от руководства управлением особых отделов МВД ГСОВГ были отстранены один за другим генералы Железников, Кравченко и Мисюрев. В самом Восточном Берлине и ГДР обстановка после «берлинского кризиса» все еще продолжала оставаться сложной и напряженной. Иностранные спецслужбы во главе с США и Британией, потерпев поражение в лобовой атаке, перешли к тайным подрывным акциям. Их острие было направлено против частей Советской армии, сорвавших планы западных политиков, рассчитывавших разбить вдребезги рекламную витрину социалистического блока — ГДР.

Цинев не спасовал перед трудностями, это было не в его характере. С присущей ему энергией и настойчивостью он взялся за освоение совершенно нового участка деятельности. Стремясь как можно быстрее разобраться в особенностях и тонкостях организации работы контрразведки, он, в недавнем прошлом генерал-политработник, первым делом провел обстоятельные беседы-знакомства с сотрудниками аппарата управления. В дальнейшем, при выездах на места, в особые отделы армий и корпусов в деталях вникал в оперативную обстановку, чтобы понять, откуда исходят наибольшие угрозы и как им противостоять. Следуя испытанному партийному правилу: «кадры решают все», он особое внимание уделял тем, с кем предстояло служить бок о бок — сотрудникам центрального аппарата. После ареста Берии, несмотря на жесточайшую чистку рядов контрразведчиков, основной их костяк в управлении сохранился. Его составляли опытные агентуристы, в большинстве своем прошедшие школу Смерша.

Беседы с ними и внимательное изучение оперативных материалов о разведывательно-подрывной деятельности иностранных спецслужб, добытых управлением, не оставляли у Цинева ни малейших сомнений в том, что противник, потерпев неудачу в «июньском восстании», не оставит своих попыток взорвать ситуацию в ГДР. Где и каким образом это могло произойти, генерал искал ответ у тех, кто не один год вел контрразведывательную работу в Германии.

В кабинет руководителя управления особых отделов ГСОВГ, пустовавший третий месяц, Цинев вызвал единственного из заместителей Железникова, сохранившего свое место, — генерала Петра Прищепу, а также начальника 2-го отдела подполковника Василия Киричука. В его подразделении концентрировались материалы оперативных разработок на агентов и резидентов иностранных спецслужб, действующих против советских войск на территории ГДР. Помимо Киричука, на совещании присутствовали: освобожденный секретарь парткома управления подполковник Иван Устинов, ведущие аналитики: майор Семен Бур-до, майор Иван Галютин, капитан Сергей Усанов и капитан Юрий Николаев.

Пройдясь строгим взглядом по их лицам, Цинев задержал его на Устинове. Он — партийный вожак управления, казался ему наиболее близким по духу среди матерых профессионалов-контрразведчиков. После отзыва в Москву бывшего руководства управления Устинов фактически оставался наиболее осведомленным человеком, на которого, как считал Цинев, можно было положиться. С обращения к нему он начал совещание.

— Иван Лаврентьевич, доложите об оперативной обстановке в частях Группы советских оккупационных войск в Германии и их непосредственном окружении!

Устинов поднялся из-за стола, одернул гимнастерку и обратил взгляд на Цинева. Тот махнул рукой и распорядился:

— Товарищи офицеры, разрешаю докладывать с места. Итак, слушаю, Иван Лаврентьевич.

— Товарищ генерал, после известных июньских событий оперативная обстановка в ГДР в целом стабилизировалась. Вместе с тем отмечается устойчивая тенденция…

— Иван Лаврентьевич, если вы имеете в виду политическую область, то она мне известна, — остановил его Цинев. — Меня интересует обстановка, выражаясь вашим языком, на основных направлениях противодействия разведывательно-подрывной деятельности иностранных спецслужб.

— Ясно, товарищ генерал! В этом плане могу ответственно доложить: ее интенсивность в последнее время значительно возросла. Наиболее активно работает американская разведка.

— На что направлены ее основные усилия? — уточнил Цинев.

— В первую очередь на части постоянной боевой готовности. Для сбора информации о них и других наших подразделениях иностранные спецслужбы активно используют агентов из числа местных жителей: агентов-наблюдателей и агентов-маршрутников. Новой особенностью в их разведдеятельности является значительно возросшее количество вербовочных подходов к нашим военнослужащим. В этом плане опять-таки выделяются американская и британская разведки, — отметил Устинов и подчеркнул: — Они все чаще пытаются привлечь к сотрудничеству наших офицеров.

— И много таких подходов?

— Десятки, если не сказать сотни. Более точными данными располагает 2-й отдел.

Цинев перевел взгляд на Киричука и поинтересовался:

— Василий Васильевич, вы располагаете такими данными?

— Так точно, товарищ генерал! — подтвердил Киричук и доложил: — В настоящее время в оперативной разработке находится 93 контакта. Из них: 12 — старшие офицеры, 31 — младшие офицеры, остальные — сержантский и рядовой состав. Наряду с этим со стороны британской, американской разведок и «Организации Гелена» имеют место попытки создания резидентур из числа граждан ГДР в окружении наших воинских частей.

— Ясно. Но это, так сказать, шпионское направление. А что есть по другим позициям, Василий Васильевич? — допытывался Цинев.

— В последнее время опять-таки американцы активизировали работу по склонению наших военнослужащих к бегству на Запад. Последний случай имел место в 12-й гвардейской танковой дивизии с инструктором политотдела капитаном Дудиным.

Цинев нахмурился и после затянувшейся паузы с раздражением произнес:

— Коммунист, инструктор политотдела — предатель?! Да как такое могло произойти? Позор! Чем вы тут только занимались?!..

Под градом этих обвинений офицеры поникли головами. Киричук нашел в себе мужество и признал:

— Наши оперативные средства вовремя не среагировали на подозрительную связь Дудина с местной гражданкой.

— Значит, такие ваши оперативные средства! Я еще могу понять, если бы сбежал рядовой, их сотни тысяч, а тут офицер! Безобразие! — негодовал Цинев.

— Георгий Карпович, то, что произошло с Дудиным, это единичный случай, — пытался сгладить ситуацию Прищепа.

Но Цинева было не остановить.

— И еще называетесь контрразведчиками! Позор! Партия и лично товарищ Никита Сергеевич Хрущев требуют от нас бдительности и еще раз бдительности! Я не допущу расхлябанности в наших рядах! С Берией и его бандой покончено раз и навсегда! Вам это ясно?

Гнетущее молчание решился нарушить Киричук. Переглянувшись с Прищепой, он заявил:

— Товарищ генерал, мы сделали необходимые выводы из речи товарища Хрущева! На прошедшем партийном собрании управления коммунисты единодушно осудили враждебную деятельность врага партии и советского народа — Берии. Что касается работы, то в систему контрразведывательных мер внесены существенные коррективы, и это дало результат.

— И какой же, позвольте узнать?

— В период июньского кризиса в Берлине мы не допустили ни одного ухода наших военнослужащих на Запад. Лица, вынашивавшие подобные намерения, через оперативные средства были своевременно выявлены и откомандированы в СССР.

— Это уже обнадеживает, — сбавил тон Цинев и подчеркнул: — Товарищи, мы не должны обольщаться имеющимися результатами. Против нас действует противник, хорошо организованный и координирующий свою подрывную деятельность. Мы обязаны противопоставить ему системную и рассчитанную на упреждение работу. Ваше подразделение, Василий Васильевич, — это мозг управления. Я надеюсь, что оно оправдает свое предназначение.

— Так точно! — заверил Киричук.

— Товарищи, враг не дремлет! Он действует! Перед лицом смертельной угрозы мы должны противопоставить ему единство наших партийных рядов и оперативную мощь управления! За работу! — закончил совещание Цинев.

Кадровый политработник, прошедший многие карьерные ступеньки, и опытный организатор, — он, не будучи профессионалом в области контрразведки, отдавал себе отчет, что эффективно противодействовать масштабной разведывательно-подрывной деятельности иностранных спецслужб одними только силами управления было сложно, более того, невозможно. Выход из положения Цинев видел в том, чтобы объединить усилия военных контрразведчиков с коллегами из МГБ. В тот же день он отправился на встречу с министром госбезопасности ГДР Эрнстом Волльвебером.

В его лице Цинев встретил яркого, неординарного человека и профессионала высочайшего уровня. За спиной Волльвебера было почти 35 лет полной риска борьбы со спецслужбами Германии, а затем США и Великобритании. В 1918 году, во время революции в Германии, он входил в состав штаба, поднявшего восстание на флоте. После поражения военный трибунал приговорил его к смертной казни. Волльвеберу пришлось уйти на нелегальное положение и покинуть Германию.

Вторую родину он нашел в СССР и в рядах советской разведки продолжал борьбу с фашизмом. Во время гражданской войны в Испании созданные им в крупных портах Западной Европы разведывательно-диверсионные резидентуры успешно провели семь диверсий на судах, доставлявших грузы для мятежной армии генерала Франко.

Провал в Гамбурге группы доктора Михаэлиса вынудил Волльвебера перенести центр управления операциями в Норвегию. Обосновавшись в Осло, он продолжал руководить диверсионной деятельностью резидентур. Они действовали против фашистов, как в самой Германии, так и на оккупированных территориях. Масштаб диверсионной деятельности нарастал и доставлял гитлеровским спецслужбам все больше проблем.

10 июля 1941 года начальник Главного управления имперской безопасности Германии (РСХА) группенфюрер СС Гейдрих при докладе своему шефу — рейхсфюреру СС Гиммлеру о диверсиях и акциях саботажа сообщил:

«…Наряду с созданными английской секретной службой группами саботажников, целью которых в мирное время было уничтожение немецких судов, существовала еще более разветвленная, созданная Коминтерном террористическая организация, главной задачей которой было уничтожение судов тех государств, которые в свое время примкнули к Антикоминтерновскому блоку…

Руководителем этой организации является немецкий эмигрант Эрнст Волльвебер. Он в значительной степени несет ответственность за организацию и активную деятельность созданных по указанию из Москвы групп саботажников в Германии, Норвегии, Швеции, Дании, Голландии, Бельгии, Франции и бывших прибалтийских государствах-лимитрофах. Он осуществлял в широких масштабах закупку и транспортировку взрывчатых веществ и других материалов для саботажа и располагал большими денежными средствами, ассигнованными Коминтерном для финансирования этой организации и для оплаты агентов…

Деятельность этих распространившихся на всю Европу коммунистических террористических групп включает в себя акты саботажа против 16 немецких, 3 итальянских и 2 японских судов, которые в двух случаях привели к их полной потере».

На Волльвебера была объявлена настоящая охота. Она закончилась безрезультатно. Он снова ушел от идущих по его следу летучих групп убийц Главного управления имперской безопасности Германии и возвратился в Москву. После нападения фашистской Германии на СССР принимал деятельное участие в подготовке разведывательно-диверсионных резидентур 4-го управления НКВД — НКГБ. Две из них, «Техники» и «Арнольд», легализовавшись в Германии, добывали ценную развединформацию.

В мае 1945 года Волльвебер в составе группы немцев-антифашистов вместе с частями Советской армии с боями вошел в Берлин. С того дня для него начался новый этап в жизни, связанный с защитой молодого социалистического государства на немецкой земле. В сжатые сроки из числа боевых соратников он создал национальную спецслужбу — МГБ ГДР. Вскоре она превратилась в грозного противника для западных разведок.

Беседа с Волльвебером стала для Цинева еще одной и важной ступенькой на пути к вершинам профессионального мастерства. В ее ходе у него возник замысел будущей совместной масштабной контрразведывательной операции, направленной на противодействие ЦРУ и СИС и другим западным спецслужбам. Он был поддержан на Лубянке. Операция получила кодовое название «Весна» и не имела аналогов не только в истории спецслужб СССР и ГДР, но и в мировой практике.

Прежде чем ее начать, руководство советской контрразведки приняло меры по укомплектованию управления особых отделов МВД ГСОВГ профессионалами. На должности заместителей Цинева прибыли опытный контрразведчик полковник Сазонов Елисей Павлович и в прошлом военный разведчик полковник Мелентьев Борис Иванович. С их приходом работа управления приобрела большую динамику и результативность. Основные усилия сотрудников центрального аппарата, в первую очередь 2-го отдела, были сосредоточены на выявлении лиц, возможно, причастных к иностранным спецслужбам.

В этой связи подполковнику Киричуку и его подчиненным с октября и до конца 1953 года большую часть времени пришлось провести на местах, в особых отделах армий и дивизий. Они тщательно анализировали все имеющиеся в производстве оперативные материалы, первичные «зацепки» на лиц, которые, при тех или иных обстоятельствах, могли оказаться в поле зрения американской, британской и французской разведок, а также т. н. «Организации Гелена». В последнее время она все более активно проявляла себя.

В ее лице сотрудники управления столкнулись с серьезным противником. «Геленовцы» имели огромный опыт борьбы с советской контрразведкой, который приобрели в годы Великой Отечественной войны. Во главе организации стоял один из наиболее талантливых руководителей гитлеровских спецслужб — генерал Рейнхард Гелен. С апреля 1942 года он возглавлял 12-й отдел — «Иностранные армии Востока» вермахта — и занимался оперативной разведкой на советско-германском фронте.

Весной 1945 года для Гелена стал очевиден крах фашизма. В то время когда в Берлине фанатики-нацисты умирали за фюрера, он искал пути, как сохранить себе жизнь и обеспечить не только благополучное, но и безбедное будущее. Пользуясь неразберихой в верхах, Гелен вместе с семьей и небольшой группой преданных ему подчиненных, прихватив документы секретного архива 12-го отдела, скрылся в Баварии. 22 мая 1945 года, когда над головой рассеялись грозовые тучи — русские армии остановились на Эльбе, он сдался американцам. Явился к ним не с пустыми руками, а с самым востребованным «товаром» — картотекой на агентуру, завербованную в СССР и в странах Восточной Европы. Затеяв торг, Гелен сделал предложение, от которого американцы не смогли отказаться. Он предложил сформировать из бывших разведчиков-нацистов «службу противодействия агрессивным устремлениям СССР в Европе» и, опираясь на агентурную сеть, созданную 12-м отделом, «вести подрывную работу против «советского блока».

В Лэнгли готовились к новой — холодной войне с СССР, и потому предложение Гелена и его архив восприняли как щедрый подарок судьбы. Стервятники тайных операций быстро сговорились. Американская разведка в лице Гелена и бывших его подчиненных получила еще один важный инструмент для борьбы с советскими спецслужбами. Сам Гелен и его «псы тайной войны», выговорив для себя индульгенцию от преследования Нюрнбергского трибунала, развернули активную разведывательно-подрывную деятельность против СССР и его союзников. Плацдармом для нее стали территории ГДР и Польши.

С каждым днем она приобретала все больший размах и несла все большую угрозу для безопасности советских войск. В отличие от американских спецслужб, решавших проблемы количеством долларов, Гелен и его подчиненные действовали более изобретательно и более изощренно. Они хорошо знали: деньги рано или поздно заканчиваются, страх со временем проходит, а вот любовь к фатерлянду живет в немце вечно, и на этом вербовали ценную агентуру. Вдвойне опасными Гелена и его «шпионскую рать» делало то, что они обладали важным козырем, которым не располагали ни американские, ни британские спецслужбы. Бывшие «псы тайной войны» — асы шпионажа, диверсии и тайных операций из фашистских спецслужб — знали, как никто другой, силу и слабость преемника грозной контрразведки Смерш — управления особых отделов МВД ГСОВ — и на этой основе выстраивали глубоко законспирированную агентурную сеть.

Последние разоблачения агентов из «Организации Гелена», действовавших в частях Советской армии, как полагал Цинев, являлись лишь видимой частью шпионского айсберга. О том, насколько густая шпионская паутина была сплетена иностранными разведками, ему приходилось только догадываться. Ее нити — здесь у него не возникало сомнений — держали в своих руках опытные резиденты. Они пока оставались недосягаемыми для управления. И тут свое веское слово сказал «господин Великий Случай».

Наступил очередной рабочий день. После завтрака по установившейся привычке Устинов направился к газетному киоску. Несмотря на ранний час, начало девятого, хозяин — Гюнтер Шнайдер — находился на месте. Разложив на прилавке газеты, журналы, почтовые марки и канцелярию, он занялся приготовлением кофе. Аромат, витавший в воздухе, не оставлял сомнений: кофе был настоящий, а не эрзац.

«Может, мой», — Устинов вспомнил о своем подарке Шнайдеру. На прошлой неделе он вручил ему баночку настоящего бразильского кофе. Сделал это не только из сочувствия к многодетному отцу и инвалиду, а с дальним прицелом. Бывший фельдфебель во время войны служил в штабе армейского корпуса, отвечал за сохранность секретных документов и знал многих бывших сослуживцев, обосновавшихся в Западном Берлине и ФРГ. Среди них могли находиться и те, кто скрывался от справедливого возмездия: военные преступники, бывшие сотрудники абвера и Главного управления имперской безопасности Германии. Для них, перешедших в услужение к спецслужбам США и Великобритании, газетный киоск, находившийся в Восточном Берлине, да еще на бойком месте, мог стать идеальной «почтовой точкой» для связи с агентами.

Руководствуясь проверенным правилом: «лишних контактов, тем более в чужой стране, не бывает», Устинов, поздоровавшись, начал разговор с дежурных фраз.

— Как дела, Гюнтер? Как здоровье Изольды?

— Спасибо, лучше, герр подполковник, — потерянно ответил Шнайдер.

Выглядел он неважно, ростом стал как будто меньше, на осунувшемся лице проступила щетина, а обычно аккуратно уложенные волосы растрепались.

— Похоже, сегодня у вас не лучший день, Гюнтер. Вы плохо выглядите, — посочувствовал Устинов и поинтересовался: — Что-то случилось?

Гримаса исказила лицо Шнайдера, губы задрожали, и с них сорвалось:

— Будь он проклят! Мерзавец!

Устинов насторожился. Обычно выдержанный и корректный Гюнтер сейчас не походил сам на себя. Причина такого поведения вряд ли имела бытовой характер. До последнего времени семья Шнайдеров не испытывала больших трудностей, более того, старший сын — Альфред — успешно развивал бизнес, а жена — Изольда — пошла на поправку. Но что-то подсказывало Устинову: нервный срыв Гюнтера, видимо, связан с прошлым бывшего фельдфебеля.

— Так что случилось, Гюнтер? — вернулся к своему вопросу Устинов.

— Этот мерзавец… — Шнайдер осекся.

К киоску направлялся покупатель. Устинов прервал разговор, принялся листать журналы и, когда они остались одни, продолжил его. Шнайдер мялся, не решался рассказать и потерянно повторял:

— Бедный Альфред. Бедный мой мальчик…

— Так что с ним произошло, Гюнтер? Говорите, не бойтесь, это останется между нами, — заверил Устинов.

— Э-это все мерзавец Крюгер! — выдавил из себя Шнайдер.

— Крюгер? Кто такой?

— Бывший капитан, служил в абвере.

— В абвере?!

— Да.

— И чего он добивается от Альфреда?

Шнайдер судорожно сглотнул, и в воздухе еле слышно прозвучало:

— Альфред должен получить у Крюгера взрывчатку, привезти в Восточный Берлин и спрятать.

— Что-о?! Взрывчатку? Я не ослышался, Гюнтер? — не поверил своим ушам Устинов.

— Бедный Альфред… Бедный Альфред… — как заведенный, повторял Шнайдер.

Горе несчастного отца было неподдельным. Трясущимися руками он налил воды в стакан, расплескивая, выпил и студнем расплылся по стулу. Его вид не оставлял у Устинова сомнений в том, что Альфред стал еще одной жертвой в тайной войне спецслужб. Бедняга Гюнтер совсем потерял голову и находился в отчаянии. Устинов пытался его успокоить и в ответ слышал:

— Герр подполковник, вы не представляете, какой это страшный человек! Он ни перед чем ни остановится! Он пойдет на все!

— Возьмите себя в руки, Гюнтер! — потребовал Устинов и заверил: — Мы вам поможем! Мы не допустим диверсии! Но для этого я должен знать, когда и где готовится диверсия.

Шнайдер пришел в ужас, всплеснул руками и воскликнул:

— Господи! Да что такое вы говорите, герр подполковник?! Какая диверсия?!

— Тише, Гюнтер! Тише, Гюнтер!

— Да, да, — лепетал Шнайдер и, выпив воды, срывающимся голосом произнес:

— Г-говорите, г-говорите, что делать, герр подполковник. Я-я все сделаю, только чтобы не пострадал мой мальчик.

— Мы этого не допустим. Но сначала скажите, кто, кроме вас и Альфреда, знает о взрывчатке? — допытывался Устинов.

— Никто! Никто! Клянусь, герр подполковник!

— Тогда слушайте меня внимательно, Гюнтер!

— Да! Да! Говорите! Говорите, герр подполковник! Говорите! — торопил Шнайдер.

— Нам надо встретиться, но не здесь. Это необходимо в интересах вашей безопасности.

— Я понимаю! Я все понимаю! Говорите, где и когда?

— В 14:00 я подъеду на синем «опеле» и остановлюсь на противоположной стороне улицы. Мы проедем в одно место, где никто не будет нам мешать. Вы подробно изложите все, что вам известно о Крюгере. Как, вы согласны?

— Да! Да, герр подполковник! Я сделаю так, как вы говорите, только помогите моему мальчику!

— Вот и договорились. О нашем разговоре никому ни слова, даже Альфреду.

— Понимаю. Я все понимаю, герр подполковник.

— И еще, Гюнтер, когда будете садиться ко мне в машину, постарайтесь, чтобы поблизости не было ваших знакомых, — напомнил о конспирации Устинов и, расплатившись за газеты, поспешил в управление.

Он с трудом сдерживал себя, чтобы не сорваться на бег. В голове билась только одна мысль: «Не допустить диверсии!» На входе в управление ему встретился капитан Николаев и напомнил о предстоящем соревновании по стрельбе с коллегами из управления Уполномоченного МВД СССР в Германии. Устинов его не слышал, бегом поднялся по лестнице и, забыв постучать, ворвался в кабинет Цинева. Резкое слово замерло на губах генерала. Вид Устинова говорил, что произошло что-то чрезвычайное. Отложив текущие дела, Цинев внимательно выслушал его доклад.

Признание Гюнтера Шнайдера заслуживало самого серьезного внимания. Диверсия, замышлявшаяся западными спецслужбами, могла взорвать и без того сложную обстановку в Восточном Берлине. Поэтому Цинев решил лично выслушать Шнайдера.

Выполняя его указание, Устинов разыскал Семена Бурдо — одного из самых опытных оперативных сотрудников управления — и вместе с ним занялся разработкой плана обеспечения встречи Цинева со Шнайдером. Состав групп контрнаблюдения, прикрытия и порядок их взаимодействия не вызвал затруднений. Он в деталях был отработан во время проведения явок с агентурой из числа немцев. Что касается места встречи, то им пришлось поломать головы. Они обратились к карте-схеме Восточного Берлина. Это была особая карта, понятная только контрразведчикам. В одних местах она полыхала алым цветом — где, возможно, у западных спецслужб находились посты наблюдения. В других — окрашенных в синий цвет — чаще всего отмечалось появление американских, британских и французских военнослужащих. В третьих — коричневого оттенка — проходили маршруты проезда транспорта западноевропейских и американской Миссий связи.

Рассмотрев несколько вариантов, Устинов и Бурдо остановились на районе зеленого цвета. Он располагался в лесопарковой зоне у озера Ванзее. Густая сеть дорог у границ обширного парка представляла широкое поле для маневра и давала возможность легко уйти от слежки. Предыдущий успешный опыт проведения явок с агентами в этой части Берлина позволял надеяться, что встреча Цинева со Шнайдером также завершится благополучно. Взвесив все за и против, Бурдо и Устинов остановили свой выбор на парковке перед аллеей, ведущей к «Павлиньему острову». Доложив свои предложения Циневу, они приступили к практическому выполнению плана: комплектовали сотрудниками группы контрнаблюдения и прикрытия, согласовывали маршруты движения.

До начала операции оставался еще час. Горячка прошла, и в голове Устинова зароились тревожные мысли. Информация Шнайдера о Крюгере и взрывчатке уже не казалась столь убедительной. На память приходили, как теперь представлялось, наигранность в его поведении и недосказанности в разговоре. Чем меньше времени оставалось до встречи, тем все большее беспокойство испытывал Устинов. Вероятность стать легкой добычей геленовцев или американцев, да еще с генералом Циневым — худшего завершения операции трудно было представить. Успокаивал себя Устинов тем, что поблизости, на подстраховке будут находиться Бурдо и испытанные товарищи.

Стрелки часов, наконец, дотащились до 12:30. На 12:45 Цинев назначил встречу в своем кабинете. Устинов переоделся в гражданское платье и бросил взгляд на зеркало. В нем отражался типичный берлинец. Прихватив в шкафу куртку и шляпу — за окном сгустились тучи и начал накрапывать дождь, поднялся в приемную Цинева. Генерал пробежался по нему взглядом — в костюме Устинов походил на клерка — и с усмешкой произнес:

— Никак маскируешься, Иван Лаврентьевич?

— Да, чтобы не слишком выделяться на общем фоне, — подтвердил Устинов.

— А уральскую физиономию куда денешь?

Помявшись, Устинов ответил:

— Шляпой и очками прикрою, товарищ генерал.

— Ну-ну. Ох и мастера же вы, контрразведчики, тень на плетень наводить. Пол-Берлина ходит в форме, — не удержался, чтобы не съязвить, Цинев и затем распорядился: — Ладно, мистер Икс, поехали!

Они спустились во внутренний двор, к машине — старенькому «опелю». Генерал поморщился, но ничего не сказал и сел на заднее сиденье. Устинов занял место за рулем. Ключ в замке зажигания легко повернулся, форсированный двигатель, прятавшийся под капотом, утробно загудел. Одновременно пришли в движение группы контрнаблюдения и прикрытия. Прошло не больше минуты, и двор управления опустел. Через центральные ворота два «мерседеса» один за другим выехали на улицу и принялись раскручивать карусель. Этим маневром Бурдо и Николаев рассчитывали запутать возможное наружное наблюдение противника.

Вслед за ними пришла пора действовать Устинову. Он махнул рукой дежурному контролеру. Тот громыхнул металлическим засовом и распахнул створки запасных ворот. За ними начиналась стройка. В том хаосе, что творился на ее территории, легко было затеряться. Устинов выехал за забор, и машину затрясло на ухабах. Они вызвали на лице Цинева недовольную гримасу. С губ вот-вот готово было сорваться крепкое словцо. Стройка закончилась, и генеральский гнев угас. Устинов с облегчением вздохнул, выехал на улицу и влился в автомобильный поток. Первая часть плана удалась: его тренированный взгляд не обнаружил слежки. Страхуясь от случайностей, он продолжал накручивать круги по городу. Это все больше раздражало Цинева. Он ерзал по сиденью, в конце концов, не выдержал и разраженно бросил:

— Иван, и долго мы будем кататься?

— Извините, товарищ генерал, так положено по правилам конспирации, — пояснил Устинов и заметил: — Осталось чуть-чуть, и будем выходить на маршрут.

— От этого твоего чуть-чуть меня уже тошнит! У нас, что, в управлении другой машины не нашлось? Я, генерал, битый час трясусь в какой-то колымаге! Ты, что, специально это делаешь?! — наливался гневом Цинев.

— Товарищ генерал, у меня и в мыслях такого не было! Это же требования…

Слова замерли на губах Устинова. Из-за поворота на встречную полосу движения вылетел грузовик. Устинов ударил по тормозам, резко взял вправо и чудом избежал столкновения. «Опель» вынесло на тротуар и болтало из стороны в сторону. Устинову удалось удержать машину и не врезаться в фонарный столб. Под колесами хлопнула и разлетелась в клочья картонная коробка. Испуганные пешеходы шарахнулись в стороны. «Опель» пролетел рядом с ними, чиркнул крылом о фонарный столб и, покорившись руке Устинова, скатился на дорогу. Холодная испарина выступила у него на лбу. Он боялся посмотреть на Цинева. В зеркале отражалось его перекошенное лицо. Прошла секунда-другая, генерал пришел в себя и просипел:

— И-иван, ты все-таки решил меня доконать.

— Извините, товарищ генерал, но вы же сами все видели. Я тут ни при чем, — выдавил из себя Устинов.

— Нет, на этой колымаге только дрова возить, а не генералов!

— Но это требования конспирации, товарищ генерал. Ваша машина представительская, ее за версту видно, — искал оправдания Устинов.

— Конспирация? Черт бы ее побрал!

— Это не мной установлено, товарищ генерал. В приказе…

— Приказы. Конспираторы, — ворчал Цинев, но сбавил тон. — Ты как?

— Нормально. А вы, товарищ генерал?

— Как видишь, жив пока.

— Вы уж извините, товарищ генерал.

— Можно сказать, родились в рубашках. Извини, Иван.

— За что, товарищ генерал?

— Ну, за колымагу. Привычка, как говорится, вторая натура. Никак не привыкну, что служу не в Миссии, а в контрразведке. Там все время на виду, вот и приходилось держать марку перед буржуями.

— Понимаю, товарищ генерал. В контрразведке все наоборот, надо находиться в тени.

— Тогда тебе легче, чем мне, генералу. Но если думаешь, что генерал — это звание, то ошибаешься. Генерал, будь оно неладно, — это луковое счастье.

— Луковое? Это же почему?

— Станешь генералом, вот тогда и узнаешь.

— О чем вы, Георгий Карпович? Еще одна такая поездка, и как бы в майоры не разжаловали.

— Иван, не зарывайся!

— Извините, товарищ генерал, к слову пришлось.

— А ты словами не бросайся. Сейчас не война, и слово бывает опаснее пули, — заметил Цинев и напомнил: — Вон ваш Казачкин один раз поддакнул Гоглидзе и где сейчас? Тот и другой — враги народа, замышлявшие заговор против партии.

— Товарищ генерал, ну какой Казачкин враг народа! — возразил Устинов. — Его отдел по 1-й гвардейской танковой армии в прошлом году был признан одним из лучших в управлении! И на тебе — враг! Как же так?

— Иван, ты этого не говорил, я этого не слышал. Все, закрыли тему! — оборвал разговор Цинев.

Устинов замкнулся в себе, внутри него все кипело от возмущения. То, что в последние месяцы происходило в органах госбезопасности, вызывало внутренний протест. Волна арестов на Лубянке докатилась и до управления особых отделов в Германии. Полковник Казачкин, которого он знал не понаслышке, оказался далеко не единственным, кого арестовали и под конвоем отправили в Москву. Его вина состояла в том, что он положительно отзывался о деятельности Гоглидзе на посту руководителя военной контрразведки. Как Казачкина, так и бывших руководителей управления обвинили во «враждебной, террористической деятельности органов госбезопасности, ставших преступным орудием в руках врагов партии и советского народа, которые пытались реставрировать капитализм в стране».

По заявлениям новых советских вождей Хрущева, Маленкова, Булганина и других, выходило, что Казачкин, Железников, Мисюрев, Гоглидзе и сотни других сотрудников Смерша, воевавших с фашистами с первого дня войны, оказались тем самым «преступным орудием». Эти нелепые, абсурдные обвинения подогревались на партийных собраниях, проходивших в воинских частях ГСОВГ. В своих выступлениях ораторы с праведным гневом призывали разоблачать «затаившихся бериевцев». Трещина недоверия и отчуждения между армейскими и коллективами военных контрразведчиков с каждым днем становилась все шире. В отдельных частях доходило до того, что командиры запретили допускать оперативных сотрудников в расположение войск. Вслед им нередко звучало презрительное: «Пошел вон, бериевец!»

От этой вопиющей несправедливости у многих оперативных сотрудников и начальников особых отделов опускались руки. Они — военные контрразведчики, находящиеся на переднем крае тайной войны, — оказались без вины виноватыми и заложниками в борьбе за власть над партией и страной высших сановных вождей. Цинев, Устинов, Бурдо, Тарасов и тысячи других сотрудников органов госбезопасности в подавляющем своем большинстве происходили из крестьянских и рабочих семей. Советская власть, вырвавшая их из беспросветной нищеты и широко распахнувшая перед ними все дороги в новой жизни, была и оставалась для них своей, родной. Они искренне надеялись, что рано или поздно справедливость восторжествует, и, сцепив зубы, терпя напраслину, продолжали добросовестно исполнять свой долг — боролись со шпионами, диверсантами и террористами.

В те последние месяцы 1953 года делать это становилось все сложнее. Главное оружие контрразведки — агентура — все чаще давало сбой. Кампания по разоблачению «преступной деятельности врагов советской власти, пробравшихся в органы госбезопасности», привела к массовому ее отказу от сотрудничества, а некоторые военнослужащие, кому оно предлагалось, чуть ли не с кулаками лезли в драку с сотрудниками контрразведки.

В этих условиях обстановки признание Шнайдера в шпионской деятельности и его готовность оказать помощь в изобличении Крюгера стали по-настоящему большой удачей для военных контрразведчиков. В оставшиеся минуты до встречи с ним Устинова больше занимало то, чтобы в последний момент Гюнтер не дрогнул и вместе с сыном не бросился в бега. Он торопил время и бросал нетерпеливые взгляды на часы. Стрелки приближались к 14:00. Впереди показался хорошо знакомый газетный киоск; окошко было открыто. Устинов вздохнул с облегчением, припарковал машину в обусловленном месте, на противоположной стороне улицы, и не стал выключать двигатель. Прошла минута-другая. Из киоска вышел Шнайдер.

— Георгий Карпович, он на месте! — сообщил Устинов.

Цинев подался к окну и спросил:

— Который?

— В синем плаще, что прихрамывает.

— А, вижу.

— Наши тоже здесь. Семен Бурдо и Юра Николаев ведут контрнаблюдение.

— А они где?

— Юра в машине. Черный «мерседес», что стоит у парикмахерской. Семен с газетой, сидит на лавочке у киоска.

— Вижу… А Шнайдер, это куда он?! — воскликнул Цинев и проводил его недоуменным взглядом.

Шнайдер прошел мимо «опеля» и свернул в магазин.

— Проверяется, товарищ генерал, чтобы не напороться на знакомых, — пояснил Устинов и сосредоточил свое внимание на Бурдо и Николаеве.

Они находились на местах и не подавали сигналов об опасности. Устинов перевел взгляд на тех, кто вслед за Шнайдером вошли в магазин — они не походили на агентов наружного наблюдения противника — и снова обратил на Бурдо. Семен словно почувствовал его, покинул лавочку, прошелся перед витриной магазина и затем переложил газету из одной в другую руку. Его сигнал означал, что за Шнайдером нет слежки. Устинов оживился и доложил:

— Товарищ генерал, все идет по плану! Шнайдер чистый.

— Чистый или грязный, где он столько болтается? — начал терять терпение Цинев.

— Так положено по правилам конспирации.

— Иван, ты мне своей конспирацией уже плешь проел. Ну где этот Шнайдер болтается?

— Сейчас, сейчас подойдет, товарищ генерал, — заверил Устинов.

Шнайдер, как будто услышав, неожиданно возник перед «опелем», распахнул дверцу и втиснулся на сиденье. Устинов тронул машину, свернул за угол и утопил педаль газа до пола. Вслед за ним последовал «мерседес», в нем находился Николаев. Он не подал сигнала об опасности. Устинов бросил взгляд на зеркало — в нем отражался Шнайдер — и не узнал его.

Присутствие генерала ввело его в ступор. В первые минуты он не смог произнести ни слова. Цинев, не имеющий достаточного опыта в вопросах контрразведки, но искушенный в человеческой психологии, быстро нашел к нему нужный подход. Доброжелательный тон и участливое выражение на лице генерала располагали к откровенности, и Гюнтер разговорился. Цинев терпеливо выслушал трагическую историю того, как семья Шнайдеров оказалась втянутой в шпионскую деятельность «Организации Гелена».

Началась эта история два года назад, когда Гюнтер поставил торговый киоск в одном из бойких мест Восточного Берлина. Прошло несколько месяцев, и в числе его деловых партнеров появился знакомый по прошлой службе в армейском корпусе, бывший капитан абвера Карл Крюгер. Он проживал в западном секторе Берлина, привозил на продажу канцелярию, пользовавшуюся большим спросом, и часть ее сдавал Шнайдеру. С течением времени ассортимент товаров расширился. Торговля набирала обороты. Вскоре в числе деловых партнеров Шнайдера появились сотрудники советского «Военторга». Они закупали канцелярию крупными партиями, особым спросом пользовались авторучки. Объем торговли стремительно рос. Он уже не справлялся один и привлек к работе старшего сына — Альфреда. Тот оправдал надежды. Счастливый отец радовался его успехам и не подозревал, что западногерманская разведка взяла их под свой прицел и до поры до времени использовала втемную, в качестве почтового ящика для связи с агентами на территории ГДР.

Тайная сторона деятельности Крюгера стала явной для Гюнтера, когда сын угодил в его шпионскую сеть. Произошло это пять месяцев назад. Очередная поездка за товаром в Западный Берлин могла обернуться для Альфреда не просто большим скандалом, а тюрьмой. Кладовщик склада канцелярских принадлежностей обвинил его в воровстве. Все попытки Альфреда опровергнуть абсурдные обвинения ни к чему не привели. Он был арестован и доставлен в полицейский участок. Впереди его ждали следствие и суд, итог которого был предопределен. Судьи Западного Берлина особо не церемонились с «осси» и выносили гражданам ГДР суровые приговоры.

Альфред пришел в отчаяние, и тут на помощь пришел Крюгер. Ему удалось убедить кладовщика склада отказаться от своих прежних обвинений. Он изменил показания, и конфликт свелся к ошибке при подсчетах. Альфред вышел на свободу и готов был целовать ноги своему благодетелю — Крюгеру. Тот проявил «великодушие» и ограничился прозаической просьбой — наладить продажу канцелярии в советские воинские части, находящиеся за пределами Восточного Берлина, в первую очередь в Вюнсдорфе и Потсдаме.

Альфред с энтузиазмом взялся за освоение нового участка в бизнесе. При этом как он, так и его отец не подозревали, что настойчивое стремление Крюгера продвинуть бизнес в Вюнсдорф и Потсдам преследовало вполне конкретную разведывательную цель — как можно ближе подобраться к секретам высшего советского военного командования в ГДР.

Очередная крупная партия дефицитной канцелярии, полученная Альфредом от Крюгера, была рассчитана на вкусы советских покупателей и сулила солидную прибыль. Гюнтер решил не упускать такую возможность и поднял все свои связи в «Военторге». Новое направление в бизнесе быстро набирало обороты. Со временем у самого Альфреда появились постоянные покупатели в Вюнсдорфе из числа работников административно-хозяйственных подразделений штаба управления ГСОВГ.

До поры до времени успехи сына, а еще больше растущие доходы радовали Гюнтера, пока беда не вошла в дом. Случилось это накануне. Альфред признался отцу, что не просто торгует канцелярией, а выполняет шпионские задания Крюгера — выведывает сведения служебного и секретного характера у партнеров из «Военторга» и военнослужащих штаба управления ГСОВГ. Но это была только одна часть задания, вторая, еще более опасная, состояла в том, чтобы подыскивать места для закладки тайников. Через них западногерманская разведка обеспечивала как действующих, так и агентов из «спящих ячеек» радиостанциями, деньгами и оружием. Последняя встреча Крюгера с Альфредом завершилась тем, что он поручил ему оборудовать тайник для взрывчатки и составить схему расположения хранилищ ГСМ танковой армии ГСОВГ. И здесь нервы сдали у Альфреда. Он рассказал отцу о тайной стороне своего бизнеса. С той минуты жизнь Шнайдеров превратилась в ад.

Выплеснув владевший им ужас, Гюнтер сообщил Циневу все, что знал про прошлое и настоящее Крюгера, назвал адресатов его посылок в Восточном Берлине и других городах ГДР. Они, как подозревали Цинев и Устинов, могли составлять шпионскую сеть «Организации Гелена». Но не столько она, сколько последнее задание Крюгера несло наибольшую угрозу и требовало незамедлительных действий. Вопросы к Гюнтеру следовали один за другим. Под их тяжестью бедняга потерял голову и окончательно запутался в ответах. Полную ясность мог внести только сам Альфред. Гюнтер готов был немедленно отправиться домой и уговорить сына на встречу. Цинев не стал форсировать события, так как поспешный, непродуманный шаг грозил сорвать рождавшуюся в его голове рискованную оперативную комбинацию. Он рассчитывал перевербовать Альфреда и с его помощью заманить в ловушку Крюгера. Первым шагом в операции должна была стать встреча с Альфредом. По предложению Устинова, ее намечалось провести неподалеку от дома Шнайдеров, на выходе из парка. Договорившись с Гюнтером о времени встречи, они возвратились в город и расстались. С той минуты семья Шнайдеров была взята под негласное наблюдение контрразведчиков. Цинев и Устинов возвратились в управление, где их ждали с докладами Николаев и Бурдо. За все время встречи с Гюнтером ими не было обнаружено признаков слежки.

Наступившая ночь также не принесла неожиданностей. Утром на стол Цинева легли сводки наружки. По данным разведчиков наружного наблюдения, никто из членов семьи Шнайдеров не покидал дом. После завтрака сотрудниками поста технического контроля было зафиксировано два телефонных звонка. Разговаривал Гюнтер. Его собеседники были известны Устинову — оба являлись постоянными покупателями из числа работников «Военторга». Содержание их разговоров также не вызывало подозрений. Летели секунды, шли минуты, а звонок, которого с нетерпением ждал Устинов, от Гюнтера все не поступал. Он теребил разведчиков наружного наблюдения, дежуривших у дома Шнайдеров. Очередное их сообщение заставило его понервничать.

Гюнтер и Альфред уединились в саду. Разговор между ними, судя по жестикуляции, носил бурный характер. Опасения Устинова, что они попытаются скрыться, рассеялись, когда в кабинете раздался телефонный звонок. Он сорвал трубку и услышал долгожданную условную фразу:

— Материалы для вас готовы. Могу передать, как договаривались, — несмотря на волнение, прорывавшееся в голосе, Гюнтер строго соблюдал конспирацию.

— Понял! До встречи! Все будет нормально! — подбодрил его Устинов, и теплая волна окатила грудь.

Шнайдеры решились на встречу. Он поспешил с докладом к Циневу.

— Ну что, Иван Лаврентьевич, семейный подряд Шнайдеров готов к работе с нами? — встретил его улыбкой Цинев.

— Да, Георгий Карпович! Только что звонил Гюнтер! — подтвердил Устинов.

— Позвонил, это хорошо. А что докладывает наружка?

— Основной разговор, похоже, состоялся в саду. Проходил бурно.

— Так… Так, со Шнайдерами понятно. А геленовцы, они как-то проявились?

— По докладам наружки все чисто.

— Будем надеяться, так оно и есть, — не стал обольщаться Цинев и уточнил: — Где сейчас находятся Шнайдеры?

— Оба дома.

— Их машина на месте?

— Да, стоит в гараже.

— Значит, говоришь, Шнайдеры готовы к встрече?

— Так точно! Разрешите действовать, товарищ генерал?

— Хорошо, приступай! — распорядился Цинев и напомнил: — Только прошу тебя, Иван Лаврентьевич, не горячись и будь осторожен. Ошибка нам может дорого обойтись.

— Все будет нормально, Георгий Карпович! — заверил Устинов и спустился во внутренний двор.

Две группы — контрнаблюдения и прикрытия — находились в готовности к выполнению нового задания. Их возглавляли Бур-до и Николаев. Устинову не пришлось объяснять им новую задачу. Действовать предстояло по схеме, отработанной на Гюнтере. Первой в город выехала группа прикрытия — Бурдо, за ней контрнаблюдения — Николаева. Вслед за ними на «опеле» тронулся Устинов. Сорок минут он кружил по городу и, не обнаружив слежки, направился на «контрольную точку». От нее до места встречи со Шнайдерами оставалось меньше километра.

К этому времени на дворе сгустились вечерние сумерки, предметы утратили привычные очертания. Чтобы не пропустить «контрольную точку», Устинов сбавил скорость и внимательно посматривал по сторонам. В тусклом свете фонарей справа возникла автобусная остановка. Он принял к обочине, остановился и стал ждать сигнала от группы прикрытия. Прошло несколько минут, с ним поравнялся «мерседес», в нем находился Бурдо. Он сообщил об отсутствии засады и проехал дальше.

Теперь, когда все опасения остались позади, Устинов сосредоточился на предстоящей встрече. От нее отделяли всего несколько минут и всего несколько сот метров. Азарт гнал вперед, и он с трудом выдерживал график движения. «Опель» с черепашьей скоростью катил вперед. Слева осталась безликая фабричная стена. Справа возникла серая громада многоэтажки. За ней начинался парк. Перед ним на стоянке Устинову предстояло забрать Шнайдеров. Он принял к обочине и взглядом пробежался по площади перед колоннадой. В тусклом свете уличных фонарей все прохожие казались ему на одно лицо. Проехав светофор, Устинов притормозил. Стрелки показывали 21:00.

По Шнайдерам можно было сверять часы. Они появились из-за колоннады. Впереди, припадая на правую ногу, шел Гюнтер. За ним трусил высокий худощавый юноша. Озираясь по сторонам, Шнайдеры направились к стоянке. Устинов посигналил фарами и распахнул заднюю дверцу. Первым не сел, а ввалился Альфред, за ним втиснулся Гюнтер.

Тяжелое дыхание Шнайдеров потонуло в реве двигателя. Устинов утопил педаль газа до пола. «Опель», набирая скорость, устремился в отрыв. За ним следовал Николаев на «мерседесе» и страховал от возможных неожиданностей. На «контрольной точке», где дежурил Бурдо с группой прикрытия, Устинов, получив сигнал об отсутствии слежки, свернул к управлению. Шнайдеры пришли в себя, обменивались короткими репликами и настороженными взглядом постреливали в Устинова. Он отвечал им улыбкой. Страх в глазах юноши на время исчез и снова появился, когда машина остановилась перед воротами управления.

Вооруженная охрана на входе, строгий кабинет Цинева с парадным портретом Сталина на стене и сам суровый вид генерала лишили Альфреда дара речи. Вжавшись в кресло, он затравленным взглядом смотрел на Цинева и заговорил, только когда на столе появились бутерброды и кофе. Присутствие отца и доброжелательный тон беседы помогли Альфреду преодолеть страх. Опытный Цинев начал разговор с житейских вопросов и постепенно перевел на тему его сотрудничества с «Организацией Гелена». Каждое слово Альфреду давалось трудом, Циневу приходилось вытаскивать из него чуть ли не клещами. Он сохранял терпение и упорно шел к цели — выяснению содержания задания Крюгера.

То, что оно не являлось результатом воспаленного сознания Альфреда, подтверждалось подробным описанием деталей готовящейся диверсии. Крюгер намеревался осуществить ее в ближайшие дни. Встречу и передачу взрывчатки Альфреду он назначил на субботу. Она должна была произойти на границе западного и восточного секторов Берлина. Время также было выбрано с расчетом — 11:00. В эти часы десятки тысяч берлинцев, подобно вышедшей из берегов реке, захлестывали оба сектора огромного мегаполиса. Найти Крюгера в людском водовороте было равносильно тому, что искать иголку в стоге сена. Само место встречи также создавало массу проблем для наружного наблюдения и группы захвата. Заброшенная мельница располагалась на пустыре, подходы к ней лежали как на ладони.

Теперь, когда Цинев имел полное представление о том, где будет проходить встреча Крюгера и Альфреда, ему осталось найти тот вариант действий, который бы обеспечил успех предстоящей операции. И здесь многое, если не все, зависело от надежности и способностей Альфреда. Слово генерала, гарантировавшего ему освобождение от уголовной ответственности, оказалось весомым аргументом. Отец и сын подтвердили свою готовность изобличить Крюгера. Встреча завершилась тем, что Шнайдеры дали на него подробные письменные показания и глубокой ночью покинули управление. Устинов вывез их в город и высадил неподалеку от дома.

Ранним утром в кабинете Цинева собрались Сазонов, Киричук, Бурдо, Николаев, чтобы обсудить план операции. Главная ее цель состояла в том, чтобы захватить Крюгера с поличным и не допустить диверсии. Рассмотрев все возможные варианты, они остановились на том, что предложил Сазонов. Сложный в исполнении, он имел одно неоспоримое преимущество: сводил к минимуму угрозу риска для жизни Альфреда и группы захвата.

С наступлением сумерек Устинов, Бурдо, Николаев вместе с минерами проехали в район мельницы. Пользуясь темнотой, они незаметно проникли внутрь и в поисках сюрпризов от западногерманской разведки обследовали мельницу от конька крыши и до подвала. Пригодным для встречи оказался только подвал. При свете мощных фонарей им пришлось прощупать каждый подозрительный бугорок и простучать каждый сантиметр стен. Труд не пропал даром. За одним из стеллажей Николаев обнаружил потайной ход. Он вел из подвала к берегу реки и таил опасный для жизни сюрприз. При осмотре входа минеры обнаружили замаскированное взрывное устройство и обезвредили его.

Работы по обследованию мельницы и тайного хода продолжались до рассвета. По их завершении Устинов, Бурдо и Николаев возвратились в управление и доложили Циневу результаты работы. Выслушав их, изучив схему помещений мельницы и размещения участников группы захвата, он распорядился построить на территории гаража управления макет подвала. В течение суток указание было выполнено. Два следующих дня для Устинова, Бурдо и Николаева прошли в напряженных тренировках. Чтобы взять Крюгера живым и не допустить подрыва, они до автоматизма отрабатывали каждое свое движение и каждый свой шаг. В пятницу после обеда Цинев прекратил тренировку, собрал у себя участников операции, заслушал их доклады и утвердил план ее проведения.

В субботу с первыми лучами солнца члены оперативного штаба, участники групп наблюдения и захвата заняли исходные позиции. Устинов, Николаев и Бурдо по потайному ходу проникли на мельницу и расположились в подвале в готовности к действиям. Оперативный штаб операции во главе с Сазоновым находился поблизости и занимал несколько кабинетов здания строительной конторы. Еще одна группа сотрудников вела наблюдение за домом Шнайдеров.

Его хозяева, для непосвященных в операцию, вели повседневную жизнь. После завтрака младшие дети занялись уборкой двора и сада. Альфред помог отцу погрузить товар в машину и отвез к киоску, а затем, следуя инструкциям Крюгера, некоторое время кружил по городу. Следовавшие за ним по пятам разведчики наружного наблюдения не обнаружили признаков слежки западногерманской разведки. Это был обнадеживающий знак, который говорил Сазонову, что Крюгер не подозревает о подготовленной для него западне. Поэтому все внимание контрразведчики сосредоточили на Альфреде. Он пока не давал поводов для беспокойства, оставил машину на стоянке, пересел на автобус, проехал до ближайшей к мельнице остановки и дальше пошел пешком.

На часах было 10:45. Стрелки отсчитывали последние минуты перед операцией. Альфред выбрался на пустырь перед мельницей и, прячась за кустарником и развалинами, осторожно подбирался к ней. Устинов уже без бинокля отчетливо наблюдал Альфреда. Юноша находился на взводе, об этом говорили его судорожные движения. Поравнявшись с водонапорной башней, он стремительно нырнул в проем и провалился как сквозь землю. Прошли секунда-другая, Альфред так и не появился. Первым не выдержали нервы у Бурдо.

— Вот же гад! Сдрейфил! Сбежал!

— Погоди! Погоди, Иван! Ну что ты так сразу в крайности бросаешься! Сейчас появится! Сейчас! — скорее себя, чем его, убеждал Устинов.

— А может, он страхуется от Крюгера? — предположил Николаев.

— Юра, о чем ты?! Ему же русским языком было сказано: ждать в подвале! Испугался, засранец! — негодовал Бурдо.

— Вижу! Идет! Идет! — оживился Устинов и вздохнул с облегчением.

Альфред вынырнул из кустов и, озираясь по сторонам, подкрадывался к мельнице.

— По местам, ребята! — распорядился Устинов и спрятался в нише, искусственно оборудованной в стене.

Рядом с ним затаились Бурдо и Николаев. Прошло несколько секунд, со двора донеслись осторожные шаги, и серая тень пала на стену. В дверном проеме возник Альфред. Пробежавшись взглядом по подвалу, он спустился и прошел к окну. Нервно переминаясь, он бросал нетерпеливые взгляды на часы.

Истекло время встречи, установленное Крюгером. Напряжение, владевшее не только Альфредом, но и группой захвата, нарастало. Мысли, одна тревожнее другой, не давали покоя Устинову. Скрип дверцы потайного хода ударил по напряженным нервам. Он приник к смотровой щели и затаил дыхание. Приближался кульминационный момент в операции. Многое, если не все зависело от того, как поведет себя Альфред.

Тот вздрогнул и обернулся на скрип дверцы. Из подземелья, подобно призраку, возник силуэт. Луч света упал на лицо «призрака». Характерный твердый подбородок, длинный прямой нос и волнистые, зачесанные назад волосы не оставляли сомнений у Устинова — это был Крюгер.

Матерый шпион настороженным взглядом обшарил подвал, вытащил правую руку из кармана куртки — в нем угадывался пистолет — и шагнул к Альфреду. Бедняга испуганно хлопал глазами и, как рыба, выброшенная на берег, распахнутым ртом глотал воздух. Крюгер рассмеялся и, похлопав его по плечу, отпустил едкую шутку. Альфред вымученно улыбнулся и невнятно пробормотал. Крюгер подхватил его под руку, подвел к окну, достал из кармана куртки пачку сигарет, вытряхнул из нее скрученный в трубку листок бумаги и разложил на подоконнике. Это была инструкция, как оборудовать тайник и как заложить в него взрывчатку.

Устинов приник к деревянному щиту, ловил каждое слово и ждал момента, который они отрабатывали на тренировках множество раз. Он наступил, когда два взрывных устройства, закамуфлированных под булыжники, перешли из рук Крюгера к Альфреду. Опасность самоподрыва стала минимальной. Пришло время для действий группы захвата. Деревянные щиты, прикрывавшие ниши, рухнули на пол. Устинов, Николаев и Бурдо ринулись к Крюгеру. Он опешил. В тусклом свете они действительно походили на чертей из преисподней. Это сходство дополняла раскраска на лицах, придуманная Николаевым.

Внезапное появление контрразведчиков вызвало шок у Альфреда. Его глаза раскатились на пол-лица, в них плескался ужас. Нервы Крюгера оказались крепче. Его тренированное жилистое тело, подобно пружине, разжалось. Швырнув Альфреда на Бурдо, он ринулся к потайному ходу. Его опередил Николаев. Блестящий волейболист, он рыбкой скользнул по полу, схватил Крюгера за ноги и дернул на себя. Шпион потерял равновесие и рухнул на пол. Сверху на него кошкой прыгнул Устинов. К нему присоединился Бурдо. После короткой и ожесточенной борьбы они скрутили Крюгера и защелкнули наручники на руках.

Очередная операция управления особых отделов МВД СССР по ГСОВГ не дала сбоя и завершилась без боевых потерь. В тот день бывший капитан абвера, кадровый сотрудник «Организации Гелена», оказавшись перед беспощадным выбором — сгинуть в бескрайней сибирской тайге или сотрудничать с советской военной контрразведкой, выбрал последнее. Крюгер стал ее агентом под псевдонимом Наш.

«Весна» на нашей улице

Наступивший 1954 год для подполковника Устинова складывался более чем удачно. По службе, помимо агента Нашего был завербован еще один кадровый сотрудник из «Организации Гелена». Новогодние праздники Устинов и его семья встретили с хорошим настроением и надеждами на улучшение жилищных условий. В очереди на жилье произошли существенные подвижки. В конце января семью Устиновых ждал поистине царский подарок. После многолетних мытарств по чужим углам они получили квартиру. И не просто квартиру, а в их представлении настоящий дворец. Трехкомнатная, с высоченными, трехметровыми потолками и ванной с горячей водой, она казалась Устиновым предметом мечтаний. Сам дом располагался в одном из живописнейших районов Потсдама. Из окон гостиной открывался прекрасный вид на сквер с вековыми липами. Но больше всего сердце Ивана Лаврентьевича и Анастасии Никитичны радовали жизнерадостные голоса детей — Олега и Юрия. После тесной каморки в общежитии им было где разгуляться в просторных комнатах. В редкие свободные от службы минуты Устинов безоглядно отдавался во власть детских фантазий сыновей и на время забывал о шпионах, диверсантах и террористах, продолжавших из-за угла наносить свои подлые удары по частям советских войск в Германии.

В последнее время контрразведчикам управления все чаще удавалось одерживать победы в тайных схватках с иностранными спецслужбами и их агентами. Немалая заслуга в этом принадлежала Устинову и находившемуся у него на связи агенту Нашему — Крюгеру. Имевшие место опасения, что после пере-вербовки он скроется или поведет двойную игру, так и остались опасениями. Оперативные источники МГБ ГДР в «Организации Гелена» подтверждали достоверность материалов, поступавших от Нашего.

Результаты сотрудничества с ним становились все более весомыми. Представляемые им разведывательные данные заслуживали самого серьезного внимания и, как правило, докладывались в Москву. Причина столь высокой результативности в работе Нашего заключалась не столько в его зависимости от советской военной контрразведки и размера денежного вознаграждения, которое существенно возросло, сколько в изменившихся мотивах сотрудничества. С течением времени они приобрели духовно-нравственную основу. Ключевую роль в этом сыграла поездка Нашего на родину, в Восточные Судеты, организованная Устиновым. Посещение могил родителей, а также встречи с друзьями детства и однокашниками по университету, проживающими в ГДР и активно участвующими в строительстве первого социалистического государства на немецкой земле, оказали значительное влияние на его взгляды. Беседы с ними, кто прошел через лагеря смерти фашистов и остался жив, кто в рядах сопротивления сражался в подполье с авбером и Главным управлением имперской безопасности Германии, оставили значительный след в душе Крюгера. После этих поездок и встреч с однокашниками советские контрразведчики в его лице приобрели не просто ценного агента — Нашего, а соратника.

К осени 1954 года его разведывательные возможности существенно расширились. Он получил назначение на вышестоящую должность в «Организации Гелена» и отвечал за подготовку агентов, забрасываемых на территорию ГДР и Польши. Явка, проведенная с ним накануне, также оказалась результативной. Наш принес с собой копии учетных карточек. В них содержались сведения на семерых агентов с их настоящими и фиктивными установочными данными. Он также раскрыл перед Устиновым легенды прикрытия, а также места оседания агентов в ГДР и Польше. Дальнейшая совместная с МГБ оперативная разработка и последующая нейтрализация шпионов были лишь вопросом времени.

Вчитываясь в убористый почерк Нашего, Устинов готовил спецсообщение в Москву, когда зазвонил телефон. Он снял трубку. Ответил дежурный по управлению и довел распоряжение Цинева: прибыть к нему в кабинет. Устинов сложил документы в сейф, закрыл на ключ и поднялся в приемную. Генерал находился один и принял без задержки. Судя по благодушному выражению лица, он пребывал в хорошем расположении духа. Кивнув на кресло, Цинев поинтересовался:

— Чем занимаешься, Иван Лаврентьевич?

— Готовлю спецсообщение по результатам последней явки с агентом Наш.

— Что он сообщает?

— В ГДР и Польшу готовится заброска очередной шпионской стаи.

— Говоришь, шпионской стаи, — повторил Цинев и, выдержав паузу, огорошил вопросом: — Иван Лаврентьевич, а ты не хочешь стать щукой в той самой стае?

— Извините, Георгий Карпович, но я не понял вас. В каком смысле щукой? — признался Устинов.

— В прямом, Иван Лаврентьевич, — продолжал говорить загадками Цинев.

— Извините, товарищ генерал, опять не понял.

— Сейчас поймешь. Ты кто по профессии?

— Как кто? Контрразведчик!

— И какая твоя главная задача?

— Защищать Родину, Вооруженные силы от шпионов, террористов, диверсантов…

— Правильно! — перебил Цинев. — Но ведь можно защищать, находясь не только в обороне, а и в наступлении. Тем более некоторый опыт в этом деле у тебя уже был.

— То есть вести разведывательную работу? — догадался Устинов и заметил: — Георгий Карпович, но, согласно штатно-должностной сетке, такая функция в управлении не предусмотрена.

— Это пока. Для тебя не секрет, что с образованием КГБ серьезному пересмотру подвергаются структура и задачи военной контрразведки.

— Знаю, но только в общих чертах.

— Так вот, Иван Лаврентьевич, практически решен вопрос о создании в системе 3-го управления КГБ нового подразделения. На него будут возложены разведывательные функции. Нам выпала честь одними из первых приступить к реализации этой важной задачи. Ее выполнение я хочу возложить на тебя, Иван Лаврентьевич. Как, справишься?

Предложение Цинева застало Устинова врасплох. В первое мгновение он не нашел, что сказать. Мало того что у него отсутствовала серьезная разведывательная подготовка, так еще хромало знание немецкого языка, а английский не выходил за рамки школьного учебника. Не решаясь посмотреть в глаза Циневу, он признался:

— Если честно, Георгий Карпович, я не готов.

Цинев нахмурился и сухо заметил:

— Коммунист всегда обязан говорить правду. Вместе с тем он не должен пасовать перед трудностями.

— Товарищ генерал, поймите меня правильно. Я не хочу подвести вас и быть не на своем месте, — искал оправдание Устинов.

— Время покажет, на своем ты или на чужом месте. Я вот тоже всю жизнь шел по партийной линии. Но ЦК посчитал нужным направить меня в контрразведку, и я здесь. Так вот, Иван Лаврентьевич, принимай это как приказ партии! Готовься к поездке в Москву! Выезжаешь завтра!

— Есть, товарищ генерал! — принял к исполнению Устинов и поднялся из-за стола.

— Погоди! Присядь! — остановил его Цинев и, тщательно подбирая слова, продолжил: — Запомни, Иван Лаврентьевич, в Москве на беседе с руководителем военной контрразведки товарищем Леоновым ты будешь представлять не только себя, но и партийную организацию нашего управления.

— Товарищ генерал, я отдаю себе отчет и не подведу.

— Надеюсь. Так вот, в Москве ни у кого не должно быть ни малейших сомнений в том, что коммунисты управления полностью поддерживают линию ЦК и лично Никиты Сергеевича Хрущева на искоренение искривлений социалистической законности. Мы осуждаем попытки бывших руководителей органов госбезопасности поставить себя над партией. Или у тебя на этот счет иное мнение?

— Никак нет, товарищ генерал! Принятые партией и лично вами кадровые и организационные меры оздоровили обстановку в коллективе управления.

— И еще, Иван Лаврентьевич, когда будешь общаться с руководителями в Москве, не забывай, — Цинев поднял указательный палец кверху и многозначительно заметил: — Там имеет значение не только слово, но и взгляд. Ты меня понял?

— Так точно, товарищ генерал.

— Не вздумай даже заикаться о Железникове, Мисюреве, Казачкине и остальных из банды Берии. Ясно?

— Так точно!

— И последнее. Внимательно изучи последние выступления Никиты Сергеевича. В их свете выстраивай свои ответы на вопросы о деятельности органов госбезопасности и нашего управления в частности. Помни, в Москве ты будешь представлять всех нас. Так что, Иван, не подведи! — закончил беседу Цинев.

Устинов покинул кабинет в смятенных чувствах. В его отлаженной жизни и службе намечался совершенно неожиданный поворот. За последние 14 лет ему, казалось бы, было не привыкать к превратностям судьбы и ее зигзагам. Но до сегодняшнего дня это происходило в рамках хорошо отлаженной системы, где он исполнял строго определенные функции и знал все от а и до я. О будущей работе у него имелось смутное представление, а главное, ее предстояло организовать на голом месте. Предложение Цинева вызывало у Устинова сложные и противоречивые чувства. С одной стороны, испытать себя в ином, чем контрразведчик, качестве и принять участие в создании нового направления в оперативной деятельности, что представлялось заманчивым и интересным. С другой стороны, он опасался потерпеть фиаско и оказаться в положении неудачника.

В тот день Устинову было не до явок с агентурой. Закончив работу над спецсообщением по материалам Нашего и передав его в секретариат, он прошел в «Ленинскую» комнату и в поисках выступлений Первого секретаря ЦК КПСС Хрущева обратился к подшивкам газет «Правда», «Известия» и «Красная Звезда». Проштудировав их, сделал выписки в блокнот и отправился домой.

Время было позднее, дети спали крепким сном. Устинов прошел на кухню. Жена подала на стол ужин. В сковородке пузырилась и потрескивала яичница. В воздухе витал аромат кофе. На плите сердито сипел чайник и со свистом пускал струйку пара. Вяло ковыряясь вилкой в сковородке, он ел без аппетита, мысленно возвращался к разговору с Циневым и оставлял без ответа вопросы жены. Его вид и поведение будили у нее тревогу, и не беспочвенно. В последние дни в гарнизоне ходили упорные слухи о новой волне чистки управления военной контрразведки. Чем она могла обернуться для семьи, Анастасии Никитичне не приходилось гадать. На ее глазах семьи арестованных генералов Железникова, Мисюрева и полковника Казачкина в одночасье стали изгоями. Их, без вины виноватых, как опасных преступников, погрузили в первый же эшелон и отправили в Советский Союз.

Умоляющий взгляд Анастасии Никитичны искал ответ в глазах Устинова и не находил. Он ограничился общими фразами о стажировке в Москве. После ужина остался на кухне, обратился к выпискам из выступлений Хрущева и, предвосхищая вопросы, которые могли задать в Москве, готовил ответы. В спальню отправился, когда было далеко за полночь, и долго ворочался с боку на бок. В воображении возникали картины того, как он впервые в своей жизни переступает порог кабинета руководителя военной контрразведки и ведет беседу. Диалог-фантазию прервал звонок будильника. Жена была уже на ногах и хлопотала на кухне. После завтрака Устинов прибыл в управление, получил командировочное предписание и выехал на вокзал.

Фирменный поезд Берлин — Москва отправился точно по расписанию. На календаре был декабрь 1954 года. В столице Германии зима только намеревалась вступать в свои права и пока извещала о себе легкими утренними заморозками. Чем дальше поезд продвигался на восток, тем все заметнее становились ее приметы. В Белоруссии она вела себя как полновластная хозяйка, шершавым языком поземки стелилась по дорогам и пригоршнями бросала мокрый снег в окна вагона.

Москва встретила Устинова настоящей русской метелью. На перроне Белорусского вокзала сугробы росли прямо на глазах. Пронизывающий до костей северный ветер забивал дыхание, забирался под шинель и покалывал жалящими иголками. Надвинув шапку на брови и подняв воротник, Устинов поспешил к метро. Людская река подхватила его, скатила по эскалатору к платформе и внесла в вагон. Через пятнадцать минут он был в центре столицы и вошел в гостиницу. Номер для него был забронирован в крыле, отведенном для военных. Побрившись и приняв душ, Устинов спустился в ресторан, позавтракал и отправился на Лубянку.

Метель к этому времени стихла. Небо прояснилось. Морозный ветер спал. Весело поскрипывающий под ногами снег, бодрый перезвон трамвайных стрелок и задорный смех стайки студентов подняли настроение. Устинов бросил взгляд на часы — до встречи с руководителем военной контрразведки оставалось больше часа — и решил пройтись пешком. Направляясь к площади Дзержинского, он с живым интересом вглядывался в Москву, в лица прохожих и искал приметы новой, после эпохи Сталина, жизни.

Минуло почти два года со дня его смерти. В тот мартовский день, когда диктор Левитан сообщил по радио о кончине Сталина, в далеком Берлине Устинов и те, кто находился рядом, испытали настоящее потрясение. В их душах поселились смятение и тревога. Ушел из жизни тот, кто был для них символом несгибаемости духа в борьбе с врагами, пытавшимися блокадой задушить молодое советское государство. Не стало того, вместе с кем они вырвали страну и себя из повального невежества и ужасающей нищеты, а потом самоотверженным трудом подняли ее из вселенской разрухи и сделали привлекательной звездой — мечтой для трудящихся всего мира на мрачном капиталистическом небосклоне. Вместе с ним они победили самого жестокого врага — фашизм — и освободили от него Европу. После неисчислимых потерь и немыслимых страданий они снова нашли в себе силы, чтобы после чудовищной войны и, казалось бы, невосполнимых потерь возродить страну.

Заканчивался второй год, как они жили без него — Сталина, ставшего при жизни земным богом. Его ближайшие соратники Хрущев, Молотов, Каганович, вставшие у руля страны, клялись в верности его делу и заверяли в неизменности намеченного им курса. Однако чувство тревоги не покидало Устинова. Он испытывал сомнения в том, что они, принявшие у Сталина тяжкую эстафету власти, будут так же твердо держать ее в руках и смогут выстоять в новой — холодной войне, развязанной политиками Запада.

Устинов искал ответы на эти и другие вопросы в облике Москвы, в лицах и поведении москвичей. Столица напоминала ему одну огромную стройку. Она вздымалась к небу лесом огромных башенных кранов. Ее улицы и проспекты походили на реки в половодье. Автомобильный вал ревел, гудел тысячами моторов и, казалось, что вот-вот выплеснется из каменно-бетонных берегов. Витрины магазинов пестрели непривычно яркими красками рекламы. Цвет хаки уходил в прошлое. В стильных шапочках и пальто московские модницы походили на первые весенние цветы и выступали пока еще робкими предвестниками новой, послесталинской эпохи.

Москва 1954 года отличалась от той, которую Устинов видел три года назад. Она становилась другой. Какой? Он пытался понять, пристально вглядывался в лица москвичей, прислушивался к их разговорам и отмечал, они стали в чем-то другими. На их губах все чаще появлялись улыбки, а в голосах звучал оптимизм. В сердце Устинова все меньше оставалось места для тревог и сомнений. После смерти Сталина, какой бы она ни казалась трагедией, жизнь брала свое. Люди смотрели в будущее без страха и с надеждой на лучшее.

Этот могучий, динамичный пульс столицы придал уверенности Устинову. Он прибавил шаг, миновал гостиницу «Метрополь», Китай-город и вышел на площадь Дзержинского. Ее главной доминантой являлась величественно-суровая громада могущественнейшей спецслужбы мира — знаменитое здание № 2. Перед ним в бессменном карауле застыла бронзовая статуя основателя ВЧК Феликса Дзержинского. Устремленная в небесную высь, она напоминала надежный в ближнем бою и беспощадный к врагу штык винтовки.

Устинов остановился, задержал взгляд на этих особых символах советской эпохи и испытал сложные чувства. Из стен Лубянки вышли сотни, тысячи тех, кто ценой своей жизни в боях на фронтах, а в мирное время в тайной схватке с противником боролся за страну и создавал ее величие. Но было и другое, когда «меч Лубянки», выполняя волю партийных вождей, превращался в кистень, которым крушили и правых, и виноватых.

13 марта 1954 года в очередной раз Хрущев и его окружение подвергли его «перековке». В тот день прекратил свое существование гигантский монстр — МВД СССР, объединявший структуры внутренних дел и госбезопасности. Еще недавно одно их название вызывало у граждан страх и трепет. Указом Президиума Верховного Совета СССР был образован Комитет государственной безопасности (КГБ) при Совете Министров СССР. К новой спецслужбе перешли функции разведки и контрразведки. Ее поставили под строгий партийный контроль и подвергли жесткой организационной и кадровой перестройке. В течение полугода было упразднено 3500 городских и районных аппаратов бывшего МГБ — МВД СССР и более чем наполовину сокращена штатная численность личного состава. В военной контрразведке — 3-м управлении — также произошли значительные изменения. Многие ее руководители были освобождены от должностей и уволены, некоторых отправили на гражданку с «волчьим билетом» — лишили пенсий, званий и права занимать руководящие должности. Военную контрразведку возглавил не профессионал, а партийный назначенец, член Военного совета Ленинградского военного округа генерал-лейтенант Дмитрий Леонов.

К нему в приемную на 7-м этаже здания № 2 и поднялся Устинов. Помощник руководителя военной контрразведки смерил его строгим взглядом, уточнил фамилию, доложил Леонову и, получив разрешение, кивнул на дверь. Устинов перешагнул порог кабинета и представился. Леонов прошел ему навстречу, приветливо поздоровался, пригласил к столу заседаний и предложил чай. Столь доброжелательное отношение, видимо, было связано с положительными рекомендациями генерала Цинева.

Поведение и манера общения Леонова отличались от стиля руководителей — профессионалов-контрразведчиков. Беседу он начал с житейских вопросов, поинтересовался тем, как Устинов добрался до Москвы и устроился в гостинице. В дальнейшем разговоре расспрашивал о положении в семье, о жизни советских военнослужащих в ГДР, об их отношениях с немцами. И, когда эти темы были исчерпаны, Леонов перешел к профессиональным вопросам. Его в первую очередь интересовали обстановка в коллективе управления и мнение сотрудников о происходящих радикальных изменениях в структуре системы органов государственной безопасности.

Устинов не стал кривить душой и откровенно рассказал о тех сомнениях и переживаниях, которые владели им и товарищами по службе до недавнего времени. Говоря о нынешнем состоянии обстановки в коллективе, он отметил, что с приходом генерала Цинева она изменилась к лучшему, и значительно. Принятые им меры положительно сказались на работоспособности управления и позволили добиться конкретных результатов. Устинов обратился к основным показателям и содержанию оперативных разработок.

Леонов остановил его и поинтересовался:

— Иван Лаврентьевич, а как вы лично и сотрудники управления расцениваете события, имевшие место в Берлине в июне прошлого года?

— Как попытку западных спецслужб и политиков империалистических держав нанести удар по социализму в ГДР, товарищ генерал-лейтенант, — заявил Устинов.

— Все это так, но есть одно но, — Леонов сделал паузу и, внимательно посмотрев на Устинова, уточнил: — Иван Лаврентьевич, а насколько адекватно действовало руководство управления в той сложной ситуации? Это первое, и второе — почему кризис приобрел столь большой размах?

— Товарищ генерал, надо признать, что в управлении в полной мере не владели оперативной обстановкой и не учли сил противника — западных спецслужб, — честно признал Устинов.

— Почему? В чем причина?

— На мой взгляд, и это подтвердила последующая практическая работа управления, на тот момент мы не располагали агентурой, способной добывать упреждающую информацию о планах и намерениях противника. В настоящее время такие меры принимаются. Приобретен ряд ценных источников, имеющих прямой выход на спецслужбы: «Организацию Гелена» и ЦРУ. Так, агент Наш, бывший капитан абвера, ныне сотрудник западногерманской разведки, состоящий у меня на связи, представил ряд ценных материалов, позволивших выйти на шпионскую сеть в ГДР. Сейчас…

— Это частности, Иван Лаврентьевич, — остановил его Леонов и подчеркнул: — Нам не надо ждать, когда вражеские шпионы окажутся в поле зрения нашей контрразведки! Необходимо действовать с упреждением, проникать в разведывательные центры противника! Такая тактика позволит заблаговременно знать его замыслы, а не гоняться за каждым агентом.

— Товарищ генерал, как приоритетная, такая задача перед управлением не стояла. Но если она будет поставлена, то необходимый кадровый потенциал в управлении есть. Ряд сотрудников имеет опыт разведывательной работы.

— И где его приобрели?

— В период службы в Смерше! Там была хорошая школа! — оживился Устинов, но не заметил, как затвердело лицо Леонова, и продолжил: — В Смерше имелась целостная и хорошо продуманная система подбора специальных агентов. Они назывались зафронтовыми агентами. Их подготовкой занимались…

— Забудьте о Смерше, Иван Лаврентьевич! — перебил Леонов и отрезал: — Смерш — это не та организация, о которой следует говорить?

— Но почему, товарищ генерал?!

— Ее бывший руководитель — Абакумов — осужден как враг народа и вчера был расстрелян.

— А-а как же все мы, кто служил в Смерше?! Как?! — только и нашелся, что сказать Устинов.

— Иван Лаврентьевич, задавать такие вопросы вам негоже. Вы секретарь партбюро, представитель партии в управлении и обязаны твердо проводить ее линию в массы. С абакумовщиной и всем тем, что с ней было связано, надо покончить раз и навсегда! От этого позорного прошлого не должно остаться даже духа! Надеюсь, вам это понятно?

Устинов потупил взгляд и обронил:

— Так точно, товарищ генерал.

— Раз понятно, тогда перейдем к делу! События июня 1953 года в Берлине наглядно показали, что без активной, наступательной работы против иностранных спецслужб мы не гарантированы от повторения подобных эксцессов. И не только в ГДР.

— Такое понимание в управлении есть. Генерал Цинев в беседе со мной также акцентировал внимание на данной проблеме.

— Молодец Георгий Карпович! Он не ждет указаний, а смотрит вперед и проявляет инициативу. Вашему управлению выпала честь одним из первых выполнить решение партии об организации в военной контрразведке подразделения разведки. В качестве ее руководителя Георгий Карпович рекомендовал вас. Как, справитесь с задачей, Иван Лаврентьевич? — спросил Леонов и пытливо заглянул ему в глаза.

Устинов не отвел взгляда в сторону и заявил:

— Я оправдаю высокое доверие партии и ваше, товарищ генерал.

— Надеюсь, что ваши слова не разойдутся с делом, Иван Лаврентьевич. Мы бойцы партии, мы ее боевой отряд, и для нас не должно быть невыполнимых задач! Не так ли?

— Так точно, товарищ генерал!

— Тогда за дело. Сейчас вы пройдете в секретариат и изучите Постановление ЦК КПСС и приказ Председателя КГБ об организации в системе военной контрразведки разведывательного подразделения. Его условное название — 3-й отдел.

— Есть! — принял к исполнению Устинов.

— С завтрашнего дня для вас будет организована стажировка в разведывательном управлении КГБ. Понимаю, срок небольшой, но у нас нет времени на раскачку. Что не успеете взять здесь, у нас, то доберете на месте, в Германии. У наших коллег из МГБ накоплен достаточный опыт.

— Ясно! Есть!

— При комплектовании будущего разведоргана основное внимание уделите кадрам. Как говорится, кадры решают все. Что касается организационной структуры, то мы не будем загонять вас и генерала Цинева в жесткие рамки. При ее формировании исходите из складывающейся оперативной обстановки. Хотел бы вам напомнить слова Владимира Ильича Ленина — бюрократизм погубит социализм! Поэтому никакого бюрократизма!

— Товарищ генерал, я приложу все силы, чтобы не подвести вас и генерала Цинева! — заверил Устинов.

— Успехов вам, Иван Лаврентьевич, — пожелал на прощание Леонов.

Покинув его кабинет, Устинов прошел в секретариат, получил документы и занялся их изучением. Они носили общий характер, и потому многое ему приходилось додумывать. На следующий день он приступил к стажировке в управлении разведки КГБ. Она имела неоценимое значение в его становлении как разведчика. С ним делились практическим опытом живые легенды, которые не один год провели на нелегальном положении и выполняли задания, внедрившись в спецслужбы противника. Незадолго до нового года стажировка завершилась. Устинов покинул Москву. По возвращении в Берлин его ждал приказ о назначении начальником 3-го, разведывательного отдела управления.

Будущая профессия захватила Устинова и пробудила жгучее желание испытать себя на новом поприще. Не дожидаясь окончания новогодних праздников, он взялся за дело, за разработку будущей структуры отдела. Основное место в ней отводил подразделениям, в задачу которых входило оперативное проникновение в спецслужбы главных противников: США, Великобритании, Франции и ФРГ. Одновременно с этим внимательно изучал личные дела на руководителей среднего звена и оперативный состав — они, по его замыслу, должны были составить костяк будущей разведки. И когда работа подошла к концу, он доложил свои предложения Циневу. Тот внес небольшие коррективы и утвердил их.

Все последующие дни и до конца января 1955 года Устинов посвятил поездкам по особым отделам управления. На местах он вникал в оперативные материалы, из которых усматривался выход на иностранные спецслужбы, а по вечерам беседовал с кандидатами на службу в 3-й отдел. При этом он не замыкался только на сотрудниках контрразведки, а вел поиск будущих разведчиков среди армейских офицеров. Главным критерием при отборе кандидата являлись его надежность, умение быстро находить контакт с людьми, разными по взглядам и интересам, способность импровизировать в сложной ситуации, склонность к иностранным языкам и, конечно же, желание служить в разведке.

К февралю 1955 года большинство из 47 вакантных должностей отдела были укомплектованы. Опираясь на опыт и помощь коллег из МГБ ГДР, Устинов вместе с подчиненными приступил к организации разведывательной работы. Основное внимание они сосредоточили на Миссиях связи США, Великобритании и Франции. Они состояли при Главнокомандующем советскими войсками в Германии и представляли интересы своих стран. Миссии располагались в одном из самых живописных районов — Потсдаме, занимали отдельные здания, охранялись собственной военной полицией и комплектовались в основном военнослужащими. По данным МГБ ГДР, их принадлежность к армиям США, Великобритании и Франции в большинстве случаев служила прикрытием, фактически это были кадровые сотрудники спецслужб либо их агенты. Используя свое официальное положение, они осуществляли на территории ГДР визуальную, техническую разведку с легальных позиций, занимались сбором информации о состоянии боеготовности частей Советской армии, осуществляли вербовки агентов и проводили с ними операции по связи.

Настоящую головную боль для Устинова и сотрудников 3-го отдела представлял гигантский черный рынок. Он занимал огромную территорию, располагался за Бранденбургскими воротами, в Западном Берлине. По выходным там скапливалось до нескольких десятков тысяч человек. Среди них частыми покупателями и продавцами выступали советские военнослужащие и их жены. В мутной стихии черного рынка разведчики западных спецслужб чувствовали себя как рыба в воде и, пользуясь этим, ловили свою «рыбку» — будущих агентов, подсаживали их на контрабандную наживку, а затем завлекали в шпионскую сеть.

В первые месяцы 1955 года Устинову и его подчиненным пришлось забыть про выходные и заниматься созданием разведывательных позиций в западных спецслужбах. Основное внимание они сосредоточили на оперативной разработке «гнезд шпионажа» на территории ГДР — Миссий связи, в первую очередь США и Великобритании. Это был сложный, трудный, но зато самый короткий путь к главным тайнам противника. Вербовка агента из числа кадровых сотрудников позволяла контролировать разведывательные операции ЦРУ и МИ-6, а самое главное, обеспечивала прямой доступ к святая святых любой спецслужбы — агентурной картотеке.

Прежде чем требовать от подчиненных результатов, Устинов сам занялся этой работой. Присутствуя на приемах, участвуя в повседневной деятельности совместных комиссий, он под легендой советского армейского офицера устанавливал контакты с сотрудниками западных Миссий. В ходе общения прощупывая друг друга наводящими вопросами, ловя неосторожно оброненное слово и по другим признакам в поведении представителей западных стран Устинов и его сотрудники по крупицам накапливали информацию на будущих кандидатов на вербовку. К концу февраля в аналитическом отделении 3-го отдела управления были обобщены материалы на десятерых кадровых сотрудников западных спецслужб, заслуживающих серьезного оперативного внимания.

Один из них, капитан британской Миссии Джон Робертсон, и был взят в активную оперативную разработку. В прошлом боевой офицер, участник войны с Германией, он активно шел на контакт с военнослужащими советской Миссии, живо интересовался событиями, происходящими в СССР, критически отзывался о деятельности руководителей своей страны. Прошлый опыт контрразведывательной работы подсказывал Устинову, что в лице Робертсона он имеет дело с кадровым сотрудником британских спецслужб. Этому выводу вскоре нашлось подтверждение, оно было предоставлено коллегами из МГБ ГДР. Устинов взял на себя дальнейшую оперативную разработку Робертсона. Их общение — общение двух профессионалов, которые понимали друг друга с полуслова, скорее напоминало игру в кошки-мышки.

Очередной прием в британской Миссии проходил рутинно и не предвещал неожиданностей. Официальная часть закончилась и его участники — советские, британские, американские и французские сотрудники — неспешно дефилировали между фуршетным столом и залами. Благостный покой под величественными сводами особняка нарушали звон столовых приборов, веселый смех и монотонный гул голосов.

Устинов и Робертсон, наполнив бокалы прекрасным французским вином, прошли на летнюю веранду. Они были одни, никто и ничто не мешало им любоваться зимним садом. В нем ощущалось близкое и волнующее дыхание грядущей весны. Глаз радовала изумрудная зелень травы на лужайках. Набирающее жар солнце веселыми зайчиками скакало по стенам. Легкий ветерок шаловливо поигрывал шторами и лохматил волосы на головах Устинова и Робертсона. Они не обращали на это внимания и в полную грудь вдыхали бодрящий воздух просыпающейся после зимней спячки природы. Устинов подставил лицо солнцу и, нежась в его благодатных лучах, произнес:

— Замечательный сегодня день! Не правда ли, Джон?

— Однажды он станет последним в нашей жизни! — мрачно обронил Робертсон.

Устинов встрепенулся, с недоумением посмотрел на него и заметил:

— Джон, я не узнаю тебя. Что это за апокалипсический прогноз?

— Нисколько, Иван.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что сказал, — буркнул Робертсон и замкнулся в себе.

Это заявление и выражение его лица насторожили Устинова и заставили напрячься. Обычно жизнерадостный, сегодня британец не походил на себя. Внутри него происходила мучительная борьба. Губы кривили гримасы, а на скулах играли желваки. Робертсон силился что-то сказать, но спазмы сводили ему горло. Интуиция и профессиональный опыт подсказывали Устинову: сейчас или никогда. Он согрел Робертсона сочувствующим взглядом и спросил:

— Дружище, что с тобой происходит? Я тебя не узнаю, куда девался твой оптимизм?

— Его убили эти мерзавцы! Негодяи! У них ничего святого! — выпалил Робертсон.

— О ком ты, Джон?

— О моих начальниках.

— При чем тут они?

— Мерзавцы! Они сталкивают лбами нас и наши страны! За что мы воевали с фашистами? За что погибали наши парни? За что?! — гнев душил Робертсона.

«А если это только игра, Иван?» — подумал Устинов, решил принять ее и заметил:

— Джон, но ты же понимаешь, это не наш выбор. Его сделали в Лондоне и Вашингтоне.

— Понимаю! Понимаю, Иван! От этого вдвойне мерзко. Если бы ты знал, на какие подлости готовы пойти эти мерзавцы — политики!

— Готов послушать, если это не испортит аппетит, — с улыбкой произнес Устинов.

— Иван, мне сейчас не до смеха, — не принял его тон Робертсон и, понизив голос, сказал: — Я располагаю очень важной информацией. Она представляет большой интерес для твоей службы.

«Провокация?!.. А если это предложение к сотрудничеству?! — пронеслось в голове Устинова. Он продолжил игру и уточнил:

— Если не секрет, что это за информация?

— Она касается операций МИ-6 в Восточном Берлине и в Магдебурге.

— Ты имеешь в виду британскую разведку?

— Иван, ну к чему эта игра? Мы же профессионалы, и ты прекрасно понимаешь, о чем идет речь!

— Допустим. А где гарантия, что это не провокация твоих коллег?

— Здесь?! На вашей территории?

— Ну, не совсем нашей. Миссия — юридически территория Великобритании.

— Да, но она окружена вашими танками.

— Ладно, не будем спорить. Но я не пойму, зачем ты это делаешь? Ты же рискуешь, Джон?

— Это, наверно, звучит наивно, но я испытываю большую симпатию к вашей стране и уважение к тому, что вы делаете.

— Извини, Джон, для профессионала это не аргумент?

— Иван, мне можно верить! Я ваш искренний друг! — горячился Робертсон. — Мне осточертело вариться в шпионском дерьме! Мне осточертело подчиняться идиотам начальникам! В июне 53-го они и эти скоты в Лондоне и Вашингтоне чуть не столкнули нас лбами! Они готовы были начать ядерную войну! Они готовы повторить все снова! Зачем?! Чтобы всем сгореть в атомной топке?!

Интонации в голосе Робертсона не были наигранными. Он был искренен в своем порыве. Наступил момент истины. Кадровый британский разведчик сам шел на контакт. Устинов отбросил последние сомнения и сделал шаг навстречу.

— Я согласен с тобой, Джон. По вине ваших политиков в июне 53-го мы находились в полушаге от большой войны! И что, они готовы повторить все опять?

— Да! Да! Иван, этих сумасшедших надо остановить!

— Но как? Как, Джон?

— Я готов вам помочь. У меня есть доступ к документам высшей степени секретности.

— Каким?

— Они относятся к нашим секретным операциям, которые проводятся в Восточной Европе, и тем, где участвует ЦРУ.

— Ты готов передать нам эти материалы?

— Да! Да! Иван, мы должны сделать все, чтобы ястребы в Пентагоне перестали размахивать ядерной дубиной!

— Неужели Вашингтону мало урока 1953 года? Безумцы! — возмутился Устинов.

— Да! Да! Они готовы пойти на все, чтобы заставить вас уйти из Восточной Европы! Они готовы стереть вас с лица земли! Они… — голос Робертсона срывался.

— Ты не преувеличиваешь, Джон?

— Нет! И еще раз нет!

Поведение и выражение глаз Робертсона не оставляли сомнений, что он говорит правду. Устинов, справившись с эмоциями, заговорил в деловом тоне.

— Джон, что тебе известно об этих планах?

— Пока немного! Но я постараюсь добыть их!

— Погоди, Джон! Не спеши, это может закончиться провалом! Остановимся пока на материалах об операциях МИ-6 в Восточном Берлине.

— О’кей, — согласился Робертсон и, торопя события, уточнил: — Когда и где мне передать их?

— В Миссии — исключено! На территории Западного или Восточного Берлина тоже! Это несет для тебя большие риски. А что если в нейтральной стране, например в Австрии?

— О’кей, самый оптимальный вариант! Я туда часто выезжаю в командировки, и это не вызовет подозрений.

— Договорились! Место и время встречи в Вене я назову тебе позже, — предложил Устинов.

— О’кей, — принял предложение Робертсон.

— Господа, прошу вашего внимания! — голос главы британской Миссии положил конец разговору двух разведчиков.

Они возвратились в зал и присоединились к участникам встречи. Устинов с трудом дождался ее окончания и поспешил в управление. Цинев находился на месте. Устинов поднялся к нему в кабинет и доложил о содержании разговора с Робертсоном. Это был пока первый и беспрецедентный случай в работе управления, когда британский разведчик сам предложил сотрудничество, и оно сулило фантастические результаты. Выслушав Устинова, Цинев распорядился немедленно подготовить спецсообщение в Москву. Получив его, генерал Леонов приказал приступить к организации операции по привлечению Робертсона к сотрудничеству. Подготовка к ней началась одновременно в Берлине и в Вене.

Устинов вместе с коллегами из МГБ ГДР занялся проработкой канала своего выезда в Австрию и легенды прикрытия. В подразделении оперативной документации опытные специалисты изготовили ему документы на новую фамилию и имя — армейского офицера ГСОВГ.

Одновременно с Устиновым в Вене энергичный и деятельный заместитель начальника управления особых отделов КГБ при Совете Министров СССР Центральной группы советских войск полковник Виталий Федорчук занялся поиском подходящего места для встречи с Робертсоном и организацией ее оперативно-боевого прикрытия.

Вместе с тем как в Вене, так в Москве и в Берлине не спешили обольщаться многообещающими предложениями, поступившими от Робертсона. Коварство британской спецслужбы было общеизвестно. Поэтому на первый план выходила задача, связанная с обеспечением безопасности Устинова и недопущением того, чтобы он попал в хитроумно подстроенную ловушку британцев. Сотрудник советской спецслужбы, и не просто сотрудник, а начальник разведывательного отдела в руках МИ-6 мог стать серьезным козырем в грязной игре западных политиков, а его провал обернулся бы значительным политическим ущербом для СССР.

Чтобы не исключить захват Устинова, Федорчук отправился на место будущей встречи с Робертсоном, чтобы убедиться в том, что принятые его подчиненными меры безопасности достаточны. Оно находилось в нескольких сотнях метров от управления, что позволяло оперативно-боевой группе в считаные минуты нейтрализовать возможную угрозу для Устинова. Результатами осмотра Федорчук был удовлетворен. Удобное расположение дома обеспечивало хороший обзор за подходами. В подъезде было два входа: парадный и запасной. Сама конспиративная квартира занимала две комнаты на втором этаже и окнами выходила на улицу и во внутренний двор. В случае опасности Устинов мог покинуть ее через запасной вход, в крайнем случае через балкон. Чтобы исключить любые неожиданности со стороны Робертсона и британской спецслужбы, Федорчук распорядился дополнительно оборудовать в квартире на третьем этаже пост для группы прикрытия.

В первых числах марта все приготовления к встрече Устинова с Робертсоном были завершены. В Москве, на Лубянке, утвердили ее план. Устинову оставалось согласовать день и время встречи в Вене. Это произошло во время приема, проходившего в советской Миссии. Он и Робертсон договорились встретиться 14 марта. За два дня до срока Устинов военно-транспортным самолетом ВВС ГСОВГ под легендой и по документам армейского офицера вылетел в штаб Центральной группы советских войск. На аэродроме его встретил Федорчук и, чтобы исключить любую утечку информации об операции, не заезжая в управление Центральной группы советских войск, разместил в городе на конспиративной квартире. Там же они, с участием руководителей групп наблюдения и обеспечения безопасности, провели совещание и окончательно согласовали порядок действий. Оставшись один, Устинов, чтобы не привлекать к себе внимания, провел все оставшееся время в четырех стенах и занимался тем, что штудировал вопросы, которые планировал вынести на явку с Робертсоном.

Наступило 14 марта. За полтора часа до встречи Устинов покинул конспиративную квартиру и вышел в город. В этот ранний час на улицах было немноголюдно. Под лучами яркого весеннего солнца сиреневая дымка, окутывавшая город, рассеялась, и он предстал во всем своем великолепии. Устинов впервые находился в Вене, на время забыл об опасности и, прогуливаясь по городу, любовался архитектурными шедеврами, созданными гением Отто Вагнера, Фридриха Шмидта и Камилло Зитте.

Вынужденная прогулка подходила к концу, когда от группы наблюдения поступил сигнал об отсутствии слежки. На часах было 8:16. До контрольной встречи с Робертсоном оставалось 14 минут. Устинов направился к месту ее проведения — скверу, свернул на боковую аллею и сосредоточил внимание на входе. Стремительно летели секунды и минуты. И чем меньше времени оставалось до встречи, тем все тревожнее становилось на душе. Мысль, что Робертсон испугался и не придет, не давала покоя Устинову.

Стрелки показывали 8:30. В какой-то момент на входе в сквер, как ему показалось, среди пешеходов мелькнула знакомая фигура. Устинов присмотрелся и не ошибся. Это был Робертсон. Внешне он выглядел спокойно. Первое впечатление оказалось обманчиво. Когда они сблизились, то волнение, владевшее Робертсоном, стало заметно. Его выдавали лихорадочный блеск глаз и бисеринки пота на лбу.

Устинов встретил его с улыбкой и, поздоровавшись, отметил:

— Джон, ты не немец, но по тебе можно сверять часы.

Робертсон с облегчением выдохнул и многозначительно произнес:

— Для нас, Иван, гораздо важнее, чтобы отсчет времени вели мы.

— Безусловно! Это в наших интересах! — согласился Устинов и поинтересовался: — Как добрался?

— Без проблем. За мной все чисто.

— У меня тоже. Каким временем ты располагаешь?

— Сегодня свободен. Три следующих дня буду свободен только вечером.

— Отлично! Как ты посмотришь на то, чтобы встретиться в более подходящем месте?

Хмыкнув, Робертсон уточнил:

— Надеюсь, это будут не застенки КГБ?

Устинов, сохраняя невозмутимый вид, в тон ему ответил:

— Увидишь и не пожалеешь.

— Ха-ха, — рассмеялся Робертсон и заявил: — Согласен, в любом случае на старости лет будет что вспомнить!

— В таком случае, если не возражаешь, то давай продолжим встречу в другом, более подходящем месте, — предложил Устинов.

— О’кей. Где?

— Рядом, — Устинов кивнул на дом напротив и пояснил: — Центральный подъезд, второй этаж, квартира направо.

— О’кей. Я готов, идем.

— Давай через час.

— О’кей.

— Договорились, жду, — закончил разговор Устинов.

Они разошлись. В дело вступили разведчики наружного наблюдения Федорчука. Без их внимания не остался ни один шаг Робертсона. Пока он не давал оснований для подозрений в двойной игре. Это добавило настроения Устинову. В конспиративную квартиру он поднялся в твердой уверенности, что удача на его стороне. В 9:30 к нему присоединился Робертсон. Он пришел без разведывательных материалов, но заверил, что готов представить как подлинники, так и копии секретных и совершенно секретных документов, в подтверждение своих слов привел выдержки из них. Ряд из них касался операций МИ-6 в ГДР. Очередную встречу они договорились провести на следующий день в 20:00.

Она состоялась и заняла несколько часов. Робертсон принес с собой портфель документов. От грифов секретности в глазах Устинова вскоре стало рябить. Ему понадобилось четыре фотопленки, чтобы переснять все материалы. В ту ночь он и Федорчук так и не сомкнули глаз, вместе с переводчиками занимались изучением материалов Робертсона. Даже поверхностный анализ того, что оказалось в их руках, говорил: сведения не имеют цены. В документах британской разведки содержались подлинные и вымышленные имена агентов и резидентов, их донесения, содержание заданий, места закладки тайников, а также фамилии советских военнослужащих, членов их семей и граждан ГДР, на вербовку которых нацелилась МИ-6.

На две последующие встречи Робертсон пришел также не с пустыми руками. Помимо материалов, относящихся к разведывательно-подрывной деятельности британской разведки и ЦРУ, он передал важные документы, раскрывающие военные планы НАТО в отношении группировок советских войск, находящихся на территории ГДР, Польши, Чехословакии, Венгрии и Австрии. О важности представленной им информации Устинову говорил тот факт, что после завершения обработки она немедленно отправлялась в Москву специальным самолетом.

16 марта состоялась заключительная их встреча. В ходе нее Робертсон принял предложение советской военной контрразведки о негласном сотрудничестве и для конспирации избрал себе псевдоним Друг. Договорившись о следующей явке в Вене, они разошлись. В тот же день Устинов вылетел в Берлин. По возвращении ему было не до отдыха. Он, сотрудники управления и коллеги из МГБ приступили к поиску агентов и резидентов британской разведки, на которых дал наводку Друг. К тому времени ей удалось внедрить их во многие государственные структуры ГДР и ближайшее окружение советских воинских частей.

Надежным компасом в поиске шпионов для советских и восточногерманских контрразведчиков служила информация Друга. Она позволила сотрудникам особых отделов 2-й и 4-й гвардейских механизированных армий, дислоцировавшихся на территории Ростокского округа, выявить широкоразветвленную резидентуру МИ-6, действовавшую как в их окружении, так и территории воинских частей. В ее состав входило 17 агентов. Объем добываемой ими информации был настолько велик, что резидент вынужден был использовать трех радистов.

Другая резидентура МИ-6 насчитывала 20 агентов. Некоторым из них удалось внедриться в хозяйственно-тыловые подразделения советских войск, находящихся на территории Галльского округа. Имея прямой допуск в воинские части и используя свои связи среди офицерского состава, шпионы добывали важную информацию о состоянии боеготовности и планах командования.

Еще одна резидентура МИ-6 действовала на территории Лейпцигского округа. Она состояла из девяти человек. Руководили ею братья Глинке. Питер, занимавший неприметную должность на одном из народных предприятий, являлся резидентом. Клаус — дежурный офицер комендатуры Лейпцигского вокзала, наряду со сбором сведений о железнодорожных воинских перевозках исполнял роль курьера — доставлял их в Западный Берлин сотрудникам британской спецслужбы.

Несомненным успехом контрразведчиков стал захват кадровых сотрудников западных спецслужб. Перевербовав агента «Организации Гелена», они вывели на территорию ГДР куратора нескольких резидентур Моргана Хорста. Отправляясь на явку, он был настолько уверен в своей неуязвимости, что прихватил с собой портфель с документами. В них содержалось описание образцов советской боевой техники, ее фотографии, схемы расположения военных объектов и т. п. Они предназначались для инструктажа резидента и агентов. Во время проведения явки Морган Хорст был задержан с поличным группой захвата управления особых отделов по ГСОВГ. На допросе он показал:

«…Перед филиалом разведоргана, где я работал, стояла задача обеспечения эффективного агентурного наблюдения за советскими военными объектами в землях Мекленбург и Бранденбург. Агентура вербовалась лишь в местах дислокации войсковых частей с целью сбора сведений об аэродромах, полигонах, местах учений, о воинских железнодорожных перевозках. Особый интерес представляли новые виды вооружений, которые предполагалось фотографировать с использованием любых возможностей».

Вскоре в результате совместной операции сотрудников управления особых отделов по ГСОВГ и МГБ ГДР был захвачен с поличным другой кадровый разведчик — Франкоф Отто. Обнаруженные при нем шпионские материалы, а также показания резидента и агентов, находившихся у него на связи, не оставляли ему другого выбора, кроме как дать показания о разведывательно-подрывной деятельности «Организации Гелена» против ГДР.

Важную роль информация Друга сыграла в разоблачении ряда агентов и резидентов британских, американских и западногерманских спецслужб, которые ранее попадали в поле зрения советской контрразведки и МГБ, но в силу тех или иных причин доказать их шпионскую деятельность не представлялось возможным. Одним из них был переводчик строительной конторы Ной-Руппинского гарнизона Зигфрид Винберг.

Первичную наводку на него дал другой арестованный агент американской разведки. Представленная им информация носила общий характер. Помимо общего описания внешности и фамилии, то ли Венке, то ли Вулко, другими данными управление особых отделов по ГСОВГ не располагало. Поиск агента велся почти два года, но безрезультатно. Дополнительная информация Робертсона о том, что таинственный американский агент был родом из Прибалтики, сузила круг лиц до четырех лиц.

Устинов и капитан Юрий Николаев, проанализировав все имеющиеся в управлении оперативные разработки и первичные материалы по шпионской линии, пришли к выводу, что этим таинственным агентом мог быть Зигфрид Винберг. Внешне он походил на Венке-Вулко. Цинев не стал медлить и распорядился, чтобы Николаев выехал в особый отдел по 12-й гвардейской танковой дивизии и организовал работу по изобличению шпиона. На ее территории велись строительные работы той самой Ной-Руппинской конторой, где в должности переводчика состоял Винберг.

Прибыв на место, Николаев встретился с начальником особого отдела подполковником Виктором Маниным. Выслушав его доклад о результатах проверки Винберга — они были неутешительными, Николаев обратился к самим оперативным материалам. В тощем деле, насчитывавшем не больше двух десятков листов, на первый взгляд не за что было зацепиться. Винберг вел скромный образ жизни, в друзья к советским военно-служащим не набивался, повышенного интереса к деятельности танковой дивизии не проявлял. Складывалось впечатление, что наводка Робертсона была ошибочна либо в лице Винберга контрразведчики имели дело с очень опытным в деле разведки противником.

Чтобы это понять, Николаев снова и снова перечитывал материалы дела, анализируя их, искал малейшую зацепку, но так и не обнаружил. Но что-то, чему не находилось объяснения, не давало ему покоя. Он обратился к аналитической схеме и задержался на графе «поездки «В» в Западный Берлин». За два года их набралось 19. В этом Винберг ничем не отличался от сотен тысяч других граждан ГДР. По выходным многие из них отправлялись за покупками в западный сектор. Ездил и Винберг, обратно возвращался с дежурным набором вещей и продуктов. Казалось бы, все становилось на свои места, но не для пытливого ума Николаева. Он обратил внимание на то, что поездки совершались в строго определенные дни. В этом, возможно, и крылась разгадка. Его размышления прервало появление Манина. Бросив взгляд на дело Винберга, аналитические схемы, составленные Николаевым, он скептически заметил:

— Дохлое дело, Юра! Бесполезно копать!

— Я бы не спешил с выводами, Виктор Алексеевич, — возразил Николаев.

— Спеши не спеши, в итоге пустая трата времени. В этих материалах кто только ни копался, но так ничего и не нашел.

— И все-таки маленькая зацепочка есть.

— А-а, сколько их уже было, — отмахнулся Манин.

— И все-таки, Виктор Алексеевич, ты посмотри вот на это, — Николаев предложил ему аналитическую схему, составленную по выездам Винберга в Западный Берлин.

Манин пробежался по ней взглядом и, пожав плечами, спросил:

— И что в ней такого?

— А вот что, обрати внимание, Винберг совершил 19 поездок за два года, и это только те, что нами установлены.

— Удивил! Туда половина Ной-Руппина каждые выходные мотается.

— Я не о том, Виктор Алексеевич.

— А о чем?

— Заметь, свои поездки Винберг совершал в строго определенные дни.

— Так-так! Уже интересно, — оживился Манин и предположил: — Хочешь сказать, Винберг ездил на явки?

— Пока это только версия. Если проводить аналогию, то… — размышлял Николаев.

— Какую? Не томи, Юра! — торопил Манин.

— Она простая. Вот ты, Виктор Алексеевич, как проводишь явки со своей агентурой — по плану или по настроению?

— Что? Ты… — осекся Манин и через мгновение сорвался на крик: — Капитан, не борзей! Не тебе меня проверять! Есть начальники повыше твоего!

— Виктор Алексеевич, какая муха тебя укусила? Какая еще проверка? Успокойся! Я имел в виду совсем другое, — пытался образумить его Николаев.

— Тоже мне, нашел дурака! Думаешь меня на липе подловить? Вот смотри мою рабочую тетрадь! В ней график явок с агентурой расписан на два месяца вперед! — негодовал Манин и дернулся к сейфу.

— Погоди, Виктор Алексеевич! Остынь! Ну сам подумай, если ты планируешь явки с агентами, то что тогда говорить о немцах. Вывод только один, Винберг ездил на явки.

Манин замер. В одно мгновение на его лице сменилась целая гамма чувств. Он хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Юра, ты гений!

— Ну перестань. Гениями становятся после смерти. А я жить хочу, — отшутился Николаев и пояснил: — Просто надо было посмотреть на материал под другим ракурсом.

— Да! Да, ты абсолютно прав. Извини, Юра, за то, что наговорил.

— Да и я тоже хорош, не оттуда зашел.

— Забыли! Главное, мы движемся туда, куда надо! За Винбергом надо немедленно пускать наружку! — заключил Манин.

— Да! — согласился Николаев.

Свои выводы и предложения по дальнейшей проверке Винберга они доложили заместителю начальника управления полковнику Сазонову. Тот находился в отделе с проверкой. Выслушав, он оказался перед сложным выбором. В Западном Берлине хозяевами положения являлись западные спецслужбы. Поэтому любая ошибка разведчиков наружного наблюдения могла дорого обойтись и обернуться серьезным политическим ущербом. Сазонов решил рискнуть и распорядился направить за Винбергом наружку.

Наступили выходные. Отправляясь в Западный Берлин, шпион не подозревал, что за ним следит не одна пара внимательных глаз. Его поведение говорило опытным разведчикам наружного наблюдения, что перед ними далеко не обыватель. Тихий, как мышь, переводчик строительной конторы оказался матерым американским агентом. Винберг квалифицированно проверялся, петлял по улицам и проходным дворам, менял транспорт. Не заметив разведчиков наружного наблюдения, он вошел в аптечный киоск «Дрогерия» на Грольманштрассе и находился в нем около полутора часов.

На следующий день сводка наблюдения легла на стол капитана Николаева. Он сверил адрес, где задержался Винберг, с оперативным учетом управления, и все стало на свои места. Аптечный киоск «Дрогерия» был известен советским контрразведчикам как явочная квартира американской спецслужбы.

Теперь основное внимание Николаева, Манина и его подчиненных было сосредоточено на выявлении и документальном закреплении шпионской деятельности Винберга. Но оказалось, что сделать это не просто. Шпион не пользовался фотоаппаратом, не пытался похищать служебные документы или снимать с них копии, а полагался на свою феноменальную память.

Манин и Николаев ломали головы над тем, как изобличить Винберга, и придумали оперативную комбинацию. Неделю назад шпион на своей машине попал в аварию. Ее ремонт требовал значительных материальных затрат. Они стали совсем неподъемными, когда владелец авторемонтной мастерской, не без подсказки военных контрразведчиков, обнаружил ряд серьезных неисправностей в двигателе. Надежный агент МГБ в Ной-Руппинской строительной конторе еще более усугубил ситуацию для Винберга. Он нашел к чему придраться в работе переводчика и лишил его квартальной премии.

Под грузом проблемы шпион потерял равновесие. В первый же выходной день он отправился в Западный Берлин на встречу с резидентом американской разведки и вернулся ни с чем. В ЦРУ за воздух отказались платить. Николаев и Манин посчитали, что пришло время ввести в действие вторую часть задуманной ими оперативной комбинации.

В конце рабочего дня в кабинете Винберга появился хорошо знакомый ему майор Резник из военно-строительного управления ГСОВГ. Он был навеселе, и тому имелась причина. Заканчивался срок службы в ГДР, и ему предстояло возвращение на родину, в Прибалтику, в Ригу. Перед отъездом он не мог не заехать и не проститься с земляком, «душкой Зигфридом». Из пузатого портфеля Резник извлек и выставил на стол бутылку водки «Столичная». Вслед за ней появились свертки с закуской. Внимание Винберга привлекли не столько они, сколько мелькавшие перед глазами документы с грифами «секретно», «для служебного пользования». Это, как ему представлялось, был тот самый шанс разом решить свои материальные проблемы и поднять ставку перед американцами.

Не поскупившись, Винберг достал из холодильника сосиски, бутылку шнапса, разлил по рюмкам и произнес тост «за друга Дмитрия». Резник расчувствовался, заплетающимся языком лепетал о скорой встрече с семьей. Винберг поддакивал и не забывал подливать в рюмки. Вскоре Резника развезло. Он отвалился на кушетку и заснул. Шпион коршуном вцепился в портфель, выскочил в соседнюю комнату и вытряхнул его содержимое на стол. Лиловые штампы «секретно», «для служебного пользования» говорили Винбергу, что в его руки попало настоящее сокровище. Достав кальку, он принялся лихорадочно снимать копии. Пошел второй час, от напряжения ломило спину, перед глазами плясали черные точки, а он все не мог остановиться. Скрип кушетки заставил его похолодеть. Придя в себя, Винберг непослушными руками запихнул документы в портфель, копии спрятал под курткой и возвратился в комнату.

Резник медленно приходил в себя. Усевшись на кушетке, он осоловело хлопал глазами и что-то невнятно бормотал себе под нос. Винберг юлой крутился вокруг него и заглядывал в глаза. В них была пустота. Сунув портфель в руки Резника, Винберг проводил его к машине и вместе с водителем с трудом втиснул на заднее сидение.

Прошло мгновение, и о «ротозее» советском майоре напоминало сизое облачко выхлопных газов. Винберг с облегчением вздохнул и запустил руку под куртку. Шелест листов копировальной бумаги стал для него самой сладкой музыкой. Нет, это был не сон, в ближайшую субботу копии «секретных» документов должны были обратиться в десятки тысяч марок. Блаженная слабость охватила Винберга. Он закрыл глаза, в его воображении возникли новая машина и новый двухэтажный дом, а когда он их открыл, то похолодел. Они появились словно из-под земли. Их было четверо, чем-то неуловимо похожих друг на друга, и они взяли Винберга в плотное кольцо.

Так бесславно завершилась карьера еще одного шпиона. С каждым днем, подобно снежному кому, росло количество агентов западных спецслужб, выявленных советскими военными контрразведчиками и МГБ. Такого размаха разведывательно-подрывной деятельности не могли припомнить даже бывалые фронтовики-сотрудники Смерша. Агенты-вербовщики, агенты-маршрутники, агенты-курьеры, агенты-наблюдатели и резиденты, вся эта шпионская рать резидентур ЦРУ, СИС и «Организации Гелена» густой сетью покрывала территорию ГДР. Особенно высока ее плотность была вокруг мест дислокации частей ГСОВГ.

С наступлением весны 1955 года оперативные разработки управления военной контрразведки и МГБ позволили начать масштабное наступление против западных спецслужб. Замыслом операции «Весна» предусматривалась одновременная нейтрализация их разведывательно-подрывной деятельности на всей территории ГДР. В один день сотни оперативно-следственных групп провели аресты резидентов и агентов. За несколько суток американская, британская и западногерманская спецслужбы полностью лишились своих разведывательных позиций. Так, в апреле 1955 года «Весна» на «улице» контрразведчиков завершилась раньше срока.

Свидетельские показания тайной «шпионской рати», а также вещественные доказательства: радиостанции, оружие, боеприпасы, взрывчатые вещества, яды и инструкции, изъятые при обысках у агентов и резидентов, убедительно раскрывали подрывную деятельность западных спецслужб против молодого социалистического немецкого государства — ГДР.

12 апреля 1955 года, опираясь на результаты контрразведывательной операции «Весна», руководство ГДР выступило с жестким заявлением. Оно обвинило правительства США, Великобритании и ФРГ во вмешательстве во внутренние дела суверенного государства и нагнетании военной напряженности в центре Европы. Результатом стало то, что градус холодной войны на время снизился.

По итогам операции «Весна» генерал-лейтенант Георгий Цинев доложил в Москву отдельной докладной запиской. Она занимает всего две страницы, но заслуживает того, чтобы привести ее.

«Совершенно секретно

Экз. № 1.

Только лично

Начальнику 3-го управления КГБ при СМ СССР

Генерал-лейтенанту тов. Д. С. Леонову

О реализации материалов оперативной разработки по делу «Весна»

В ходе проведения совместной с МГБ ГДР операции в рамках оперативной разработки по делу «Весна» арестовано свыше 500 вражеских агентов, в том числе:

• американской разведки — 221;

• английской — 105;

• «Организации Гелена» — 45;

• «Ведомство Бланка по охране конституции» — 22.

Арестована большая группа агентов западногерманских подрывных организаций:

• радиостанции «РИАС» — 71;

• так называемой «Группы борьбы против человечности» — 56;

• «Следственного комитета свободных юристов» — 36.

В результате проведенных оперативных комбинаций на территорию ГДР выведено 11 официальных сотрудников, резидентов, агентов-вербовщиков и агентов-наводчиков. В их числе официальный сотрудник 904-го филиала 902-го представительства «разведки Гелена» Морган Хорст, а также официальный сотрудник так называемого «Архива советской зоны оккупации» Франкоф Отто.

Ликвидированы:

• 4 резидентуры американской разведки;

• 5 — английской:

• 3 — ФРГ;

• 10 — западногерманских подрывных центров.

В числе арестованных:

• 15 резидентов;

• 31 курьеров, связников;

• 15 агентов-вербовщиков;

• 9 радистов.

В ходе обысков изъято: 14 комплектов агентурных радиостанций с кодами, шифрами и письменными инструкциями по их использованию; огнестрельное оружие: пистолеты и автоматы; яды и зажигательные составы; вспомогательные средства для организации связи; шпионские фотоаппараты; симпатические чернила; тайнописная бумага…»

Приведенные выше сухие цифры не могут в полной мере отразить той колоссальной организаторской, оперативной и следственной работы, что проделали сотрудники МГБ и советской военной контрразведки: Георгий Цинев, Василий Киричук, Иван Устинов, Сергей Усанов, Юрий Николаев, Семен Бурдо, Иван Галютин, Александр Крюков и многие другие.

В наши дни цифры разоблаченных ими агентов иностранных спецслужб, содержащиеся в докладной Цинева, даже профессионалам-контрразведчикам могут показаться фантастическими, не говоря уже о злопыхателях и тех, кто пытается переписать историю нашего Отечества и контрразведки. К сожалению, рассказать о той выдающейся операции ни Цинев, ни Николаев, ни Киричук, ни Бурдо и другие ее участники уже не смогут. Они, с честью выполнив свой земной долг, ушли в бессмертие. К счастью, остались архивы отечественных спецслужб — эта приоткрытая страница из славного прошлого нашей военной контрразведки. Они убедительно свидетельствуют о высочайшем профессионализме Георгия Карповича и его подчиненных и о том огромном вкладе, который ими был внесен в обеспечение безопасности Советской армии и Отечества.

Именно там, в Германии, закалилась в тайной войне с западными спецслужбами и выросла блестящая плеяда будущих руководителей отечественных органов государственной безопасности.

Генерал-лейтенант Георгий Карпович Цинев — с мая 1961 по июль 1967 года заместитель, начальник 3-го управления КГБ при Совете министров (военная контрразведка), с 1970 по 1985 год заместитель, Первый заместитель Председателя КГБ при Совете министров СССР, с 1978 года КГБ СССР. Генерал армии. Герой Социалистического труда.

Виталий Васильевич Федорчук — с февраля 1966 по сентябрь 1967 года начальник управления особых отделов КГБ при Совете министров по ГСВГ, с сентября 1967 по июль 1970 года начальник 3-го управления КГБ при Совете Министров СССР, с мая по декабрь 1982 года Председатель КГБ СССР. Генерал армии.

Иван Анисимович Фадейкин — с 1963 по 1966 год начальник 3-го управления КГБ при Совете министров СССР. Генерал-лейтенант.

Иван Лаврентьевич Устинов — с февраля 1968 по февраль 1973 года заместитель, начальник 3-го Управления КГБ при Совете министров СССР. Генерал-лейтенант.

Александр Иванович Матвеев — с 1970 по 1980 год первый заместитель начальника 3-го управления КГБ при Совете министров СССР, с 1978 года КГБ СССР. Генерал-лейтенант.

Юрий Алексеевич Николаев — с 1972 по 1975 год заместитель начальника 3-го управления КГБ при Совете министров СССР. Генерал-лейтенант.

Семен Денисович Бурдо — с 1977 по 1981 год первый заместитель начальника особого отдела КГБ СССР по Киевскому Краснознаменному военному округу. Генерал-майор.

Часть 3

Разговор с Андроповым

22 сентября 1973 года. Москва. Лубянка

Золотая осень, властвовавшая почти месяц, продолжала радовать москвичей погожими днями, бархатистым теплом и ярким багрянцем увядающей листвы. Короткий дождь, пролившийся над Москвой незадолго до рассвета, прекратился. Небо очистилось от туч и на востоке окрасилось в бледно-розовый цвет. Прошло мгновение, и из-за горизонта нехотя показался выгоревший за знойное лето диск солнца. Туман, клубившийся над Москвой-рекой и косматыми языками облизывавший древние крепостные стены Кремля, рассеялся. Солнечные лучи бесстрашно проскользнули между могучими сторожевыми башнями и заполыхали жаром на куполах Архангельского собора. День вступил в свои права.

Жизнь гигантского мегаполиса — Москвы — пришла в движение. К станциям метро, автобусным и троллейбусным остановкам заструились людские ручейки. Из автопарков и дворов выплеснулась автомобильная река и бурными потоками захлестнула улицы и проспекты. Она вынесла машину начальника 3-го управления КГБ (военная контрразведка) генерал-лейтенанта Ивана Устинова на площадь Дзержинского и прибила на служебную стоянку. Дежурный постовой вскинул кверху жезл и молодцевато приветствовал генерала.

Устинов кивнул, на ходу надел китель, вошел в подъезд знаменитого здания № 2 и на лифте поднялся на седьмой этаж. В приемной его встретил дежурный по управлению, коротко доложил об оперативной обстановке и передал сводку за ночь. Она прошла без серьезных происшествий в органах военной контрразведки, частях Министерства обороны, в пограничных и во внутренних войсках МВД. Устинов прошел к себе в кабинет и, подробно ознакомившись с ее содержанием, отдал дежурной службе необходимые распоряжения. Затем, по установившемуся порядку, к нему прибыли начальники секретариата, шифротдела и представили документы на рассмотрение.

Оставшись один, Устинов первым делом занялся изучением материалов по главной линии — борьбы со шпионажем. Он внимательно вчитывался в последние ориентировки, поступившие из 1-го Главного управления КГБ (внешняя разведка). Из них усматривалось, что противник — спецслужбы, в первую очередь США, в последнее время настойчиво стремились добыть информацию о характере и содержании масштабной модернизации, проводимой в Ракетных войсках стратегического назначения — ядерном щите СССР.

Об этом же Устинову говорили данные из докладной записки по материалам оперативной разработки на Инженера — подполковника, сотрудника ведущего военного НИИ Министерства обороны, в стенах которого создавались новейшие образцы ракетного оружия. Он подозревался в шпионской связи со спецслужбами США. Основанием для подозрений служили сведения из сводки наружного наблюдения за установленным разведчиком резидентуры ЦРУ в Москве — Секретарем. Американец работал под дипломатическим прикрытием третьего секретаря посольства. Две недели назад он, по данным наружки, имел «кратковременный, конспиративный контракт с Инженером». Произошло это в час пик, в метро, на станции «Белорусская». Они на ходу обменялись неустановленными предметами.

Вскоре после той встречи Инженер, используя приятельские связи в секторе «П» НИИ, пытался получить доступ к совершенно секретной документации подвижного, грунтового боевого ракетного комплекса (БРК) «Пионер». Свой интерес к ней он объяснил агенту Котову тем, что для написания докторской диссертации ему необходимы материалы по результатам летных испытаний бортовых систем управления БРК. Они проводились осенью 1972 года на государственном центральном полигоне Капустин Яр. Первоначально обращение Инженера к Котову за помощью выглядело естественным. Но когда он попытался ознакомиться с особо важными данными, то это не могло не насторожить агента. О своих подозрениях он сообщил оперативному работнику. Все вместе взятое не оставляло сомнений у контрразведчиков, что в лице Инженера они имеют дело со шпионом.

Устинов внимательно изучил фотографии с места встречи Секретаря с Инженером — они свидетельствовали о том, что контакт между ними носил не случайный характер — и снова обратился к докладной записке. Прочитав, задержал внимание на последнем абзаце, подчеркнул предложение «…Во время очередной явки Инженера с Секретарем осуществить их захват с поличным при передаче материалов» и, подумав, снял трубку прямой связи. Ответил генерал Юрий Николаев.

Устинов распорядился:

— Юрий Алексеевич, зайдите, надо посоветоваться! Это касается материалов на Инженера!

— Хорошо! Сейчас буду, — принял к исполнению Николаев.

Положив телефонную трубку на аппарат, Устинов еще раз взвесил все за и против операции по захвату шпионов с поличным и утвердился в мысли, что с этим не следует спешить. По своим функциональным обязанностям Инженер не имел прямого доступа к сведениям, составляющим государственную тайну, тем более к закрытым разработкам по БРК «Пионер», а это расширяло поле для оперативного маневра в игре с резидентурой ЦРУ. Здесь важно было не заиграться, чтобы не допустить утечки секретной информации к американской разведке, и потому Устинов обратился к справочным материалам по БРК.

Над его созданием с конца 1960-х годов трудились лучшие конструкторские и инженерные умы. К началу 1973 года в обстановке строжайшей секретности им удалось воплотить свой гениальный замысел в металле. Уникальность БРК «Пионер» состояла в его неуязвимости для средств поражения противника. Он был способен в считаные минуты покинуть пункт постоянной дислокации (ППД), скрытно занять полевые позиции (ПП) в глухих лесах Белоруссии и нанести по агрессору ответно-встречный ядерный удар. В руках руководителей советского государства БРК «Пионер» являлся грозным оружием возмездия. Но это пока.

По сведениям 1-го Главного управления КГБ — разведки, несмотря на беспрецедентные режимные и оперативные меры безопасности, предпринятые командованием РВСН и военной контрразведкой, к американцам просочилась информация о существовании ракетного комплекса «Пионер». ЦРУ и РУМО (военная разведка) лезли из кожи вон, чтобы узнать, как советским конструкторам и инженерам удалось совершить, казалось бы, невозможное. Как они сумели совместить могучий МАЗ с мощным носителем ядерного заряда — ракетой, разработать уникальную систему управления пусковой установкой, которая автоматически производила расчет маршрута движения, осуществляла пуск с полевых позиций, преодолевала ПРО и точно поражала цель за тысячи километров.

Анализируя материалы на Инженера, Устинов искал пути и способы, как не допустить того, чтобы секреты БРК «Пионер» стали достоянием ЦРУ. Звонок из приемной нарушил ход его мыслей. Дежурный по управлению доложил о прибытии Николаева. Тот стремительной походкой вошел в кабинет. Его ладная, спортивная фигура лучилась задором и энергией. Устинов задержал взгляд на нем и с теплотой подумал:

«Молодец, Юра! Перед тобой даже время пасует. Рыбку делаешь на волейбольной площадке так же, как и 20 лет назад. И не только на площадке… — улыбка тронула губы Устинова. — Ловко же ты на мельнице подсек Крюгера!»

Добродушный вид Устинова не ввел в заблуждение Николаева. За многие годы совместной службы он хорошо узнал его и понимал с полуслова. Выражение лица Устинова говорило, что предстоит важный разговор. Николаев подобрался и мысленно пробежался по проблемным вопросам. Опыт и интуиция ему подсказывали, что речь пойдет об оперативной разработке на Инженера, и он не ошибся. Устинов взял материалы дела, докладную записку Николаева, прошел к столу заседаний и кивнул на стул. Они сели. Устинов, выдержав паузу, заявил:

— Материал на Инженера серьезный. Дальше тянуть с его разработкой нельзя. Я внимательно изучил ваши предложения, Юрий Алексеевич, они обоснованы. И все-таки, может, не будем спешить с задержанием Секретаря и Инженера, как вы думаете?

— Что-то не так, Иван Лаврентьевич? — насторожился Николаев.

— Все так. Есть все основания для завершения оперативной разработки. Но, допустим, арестовали Инженера. В отношении Секретаря нота протеста посольству США. А дальше что? Это не остановит американцев. Они будут искать другие каналы выхода на секреты «Пионера».

— Иван Лаврентьевич, я так понимаю, вы предлагаете использовать Инженера втемную и через него завязать оперативную игру с ЦРУ? — предположил Николаев.

— Втемную или как, это покажет время, — подтвердил Устинов и подчеркнул: — По подвижным ракетным комплексам мы опередили американцев минимум на пять лет. «Пионер» уже в «железе» и несет опытно-боевое дежурство. У них, по сведениям наших разведчиков, его аналог пока только на бумаге.

— А чтобы он как можно дольше оставался в таком состоянии, надо через Инженера поводить американцев за нос. Я правильно вас понял, Иван Лаврентьевич?

— Совершенно верно, Юрий Алексеевич. А будет еще лучше, если завести их разработки в тупик. Для этого надо подбросить ЦРУ выверенную дезинформацию.

— С этим будет сложнее. Если ЦРУ можно еще как-то провести, то что касается их ученых и конструкторов, то их на мякине не проведешь.

— Вы правы, Юрий Алексеевич. Но не будем забывать, на их умников у нас всегда найдется свой Левша. Вот только где его искать? Где? У Челомея? Янгеля? У кого? — задался вопросом Устинов.

Николаев задумался и, просветлев лицом, предложил:

— А что если обратиться к академику Надирадзе? Его КБ в свое время занималось разработкой аналогичного ракетного комплекса. Его условное название — «Курьер»!

— Но от него отказались, вот только запамятовал, на каком этапе?

— На этапе летно-конструкторских испытаний.

— А по какой причине?

— В программном обеспечении возникал системный сбой. Его характер так и не удалось установить, — пояснил Николаев и предложил: — Иван Лаврентьевич, а что если эти материалы через Инженера довести до американцев, а дальше они пусть кувыркаются.

— Как вариант, пойдет. Вот только надо все тщательно просчитать, чтобы не оказать нашим ракетчикам медвежьей услуги, — согласился Устинов и распорядился: — Юрий Алексеевич, займитесь этим вопросом, и немедленно!

— Ясно! Есть! — принял к исполнению Николаев и обратился с вопросом: — Иван Лаврентьевич, разрешите доложить по исполнению июньского решения Коллегии КГБ.

— Да, пожалуйста.

— На сегодня нашей группой завершена подготовка предложений в проект приказа КГБ о совершенствовании контрразведывательного обеспечения РВСН.

— Молодцы, оперативно сработали! — похвалил Устинов и уточнил: — Есть ли проблемные вопросы?

— Да! — подтвердил Николаев и пояснил: — При анализе состояния контрразведывательной работы в дивизиях и в полках выявилась существенная проблема. Она значительно снижает ее эффективность.

— И в чем она состоит?

— Я бы назвал ее организационно-управленческой.

— Юрий Алексеевич, давайте с этого места более подробно, — оживился Устинов.

— Полки и дивизии РВСН, особенно на Урале, разбросаны по большой территории, в том числе открытой для посещения иностранцев. В этих условиях особое значение приобретает организация контрразведывательной работы в их окружении.

— С этим никто не спорит. А в чем, собственно, проблема?

— В том, что в данной области фактически образовался вакуум.

— Это почему же?

— На бумаге все выглядит гладко.

— Да, забыли про овраги.

— Так точно, Иван Лаврентьевич! На практике получается: лебедь, рак и щука. Военная контрразведка…

— Погодите! Погодите, Юрий Алексеевич! Мне при докладе на Коллегии будет не до басен Крылова! — остановил Устинов и потребовал: — Давайте по существу проблемы!

Николаев зашелестел документами, достал аналитическую таблицу, подал Устинову и пояснил:

— Проведенный нашей группой анализ работы особых отделов на местах однозначно говорит, что на направлении окружения длительное время нет весомых результатов. Причина — отсутствие должного взаимодействия с местными территориальными органами безопасности.

Устинов снова обратился к таблице, приведенные в которой цифры говорили красноречивее всяких слов, и признал:

— С фактами не поспоришь! И какой же выход?

— С учетом того, что основные секреты сосредоточены на объектах РВСН, где мы непосредственно организуем контрразведывательную работу, то логично распространить данную нашу функцию на ближайшее к ним окружение и обязать к этому территориальные органы безопасности.

— Ну вы замахнулись, Юрий Алексеевич! У территориалов и без того своих задач хватает. Не знаю, не знаю.

— Так одно же дело делаем, Иван Лаврентьевич!

— Одно-то одно, а табачок, как говорится, врозь. Ладно, повоюем, не первый раз, — согласился Устинов и распорядился: — Юрий Алексеевич, проработайте данный вопрос до мельчайших деталей. Жду от вас доклад в четверг.

— Есть, — принял к исполнению Николаев и, собрав документы, покинул кабинет.

Оставшись один, Устинов обратился к подготовленному Николаевым проекту приказа об организации контрразведывательной работы в боевых частях, академиях и военных училищах, на полигонах и в НИИ РВСН. Лаконичный стиль документа и отточенные фразы, а главное, предложенная им комплексная система контрразведывательных мер по борьбе со шпионажем, по защите секретов и надежному поддержанию боевой готовности и ядерной безопасности не вызывала сомнений в своей действенности. Камнем преткновения, как это и отмечал Николаев, являлась организация работы в ближайшем окружении позиционных районов полков, дивизий, бригад и полигонов. Наделение особых отделов на местах функциями координаторов при взаимодействии с территориальными органами безопасности выглядело вполне логичным, но не учитывало одного — аппаратного веса различных управлений в системе КГБ.

Устинов отдавал отчет в том, что, отстаивая эту важную позицию в будущем приказе КГБ перед могущественным 2-м Главным управлением, ему предстояло немало потрепать себе нервы. Но это его не останавливало. На всех участках своей деятельности он прежде всего руководствовался интересами дела и потому не собирался отступать. Внимательно изучив все, в том числе и справочные материалы, подготовленные группой Николаева, Устинов убедился в обоснованности ведущей роли особых отделов на местах в организации контрразведывательной работы в окружении объектов РВСН. Он окончательно утвердился в решении добиваться того, чтобы это важное положение будущего приказа Председателя нашло поддержку у Юрия Андропова на предстоящей Коллегии КГБ.

За три года руководства военной контрразведкой Устинов, отставая ее позицию и защищая кропотливый труд своих подчиненных, немало поломал аппаратных копий. Профессионал с более чем тридцатилетним стажем он, как никто другой, знал истинную цену результатов контрразведывательной деятельности. За его плечами была суровая школа Смерша. Он проходил ее не в тиши кабинета и не за студенческой скамьей, а на фронтах Великой Отечественной войны. Позже, в ГДР, Устинов и его товарищи по управлению особых отделов КГБ по ГСВГ сошлись в непримиримой тайной борьбе с многоопытными спецслужбами США, Великобритании, ФРГ, других стран НАТО и одержали не одну важную победу. Блестяще проведенная ими и коллегами из МГБ операция «Весна» на несколько лет парализовала деятельность ЦРУ, МИ-6 и БНД.

Важную роль в том успехе сыграл 3-й — разведывательный отдел, которым руководил Устинов. Это оценили в Москве, и новое назначение не заставило себя ждать. Он возвратился в Советский Союз и приступил к исполнению обязанностей заместителя начальника особого отдела по 69-й воздушной армии Краснознаменного Киевского военного округа. На новом месте ему вместе с подчиненными наряду с решением традиционных задач, связанных с защитой секретов, борьбой со шпионажем, пришлось заниматься оказанием помощи командованию в модернизации военной техники. С этими задачами Устинов также успешно справился. В руководстве военной контрразведки не остались незамеченными результаты труда, и его направили на более ответственный участок работы.

С 1957 и по 1968 год Устинову вместе с семьей пришлось сменить четыре места службы. Их география была самой обширной, от благословенной Украины и до сурового Дальнего Востока. Он не искал теплых мест и не скользил по придворному паркету, а отдавался всей душой любимому делу и того же требовал от подчиненных. Высочайшая самоотдача, творческий подход к организации работы, без чего невозможна контрразведка, позволяли руководимым им коллективам добиваться весомых результатов. Вскоре то, о чем мечтает каждый оперативный сотрудник и руководитель, а именно получить назначение в Центр, где сходятся нити большинства операций, где служат лучшие из лучших, для Устинова стало реальностью.

Студеным февральским утром 1968 года он прибыл в Москву, но не в качестве командировочного, а заместителя начальника военной контрразведки страны — 3-го управления КГБ. На новом месте Устинову не пришлось долго осваиваться. Неоценимую помощь в его становлении оказал испытанный соратник и непосредственный начальник — Виталий Федорчук. Тот самый, с которым в далеком 1955 году в Вене они привлекли к сотрудничеству кадрового британского разведчика Робертсона и обеспечили получение от него ценнейшей информации. Профессионалы Федорчук и Устинов быстро нашли общий язык, и потому когда Виталий Васильевич был выдвинут на должность Председателя КГБ Украины, вопрос о преемнике не стоял. Он сдал свой пост начальника 3-го управления Ивану Лаврентьевичу.

Под руководством Устинова военная контрразведка не только сохранила высокую результативность в оперативно-боевой деятельности, но и существенно повысила. На ежегодных итоговых совещаниях Председатель КГБ Юрий Андропов, скупой на похвалу, в числе лучших отмечал 3-е управление.

Оперативная разработка на агента американской разведки Инженера, вне всякого сомнения, обещала стать еще одним и весомым вкладом военных контрразведчиков в обеспечение безопасности Советской армии. Устинов снова обратился к докладной Николаева по материалам на Инженера, и тут заработал телефон ВЧ-связи. Он поднял трубку.

— Добрый вечер, Иван Лаврентьевич, — по голосу он узнал помощника Председателя КГБ.

— Здравствуйте! — ответил Устинов и подобрался.

Из аппарата Председателя к нему редко обращались, поэтому этот звонок не мог не насторожить и означал только одно: впереди предстоял серьезный разговор. И тому последовало подтверждение. Помощник, задав дежурный вопрос об оперативной обстановке в управлении и получив стандартный ответ, сказал главное:

— Иван Лаврентьевич, на 17:45 вас приглашает к себе Юрий Владимирович Андропов.

«Зачем?! Что случилось?!» — пронеслось в голове Устинова, и он севшим голосом уточнил:

— Позвольте узнать, по какому вопросу и какие материалы необходимо представить на доклад?

— Материалы не требуются. Цель беседы вам лично сообщит Юрий Владимирович, — уклонился от ответа помощник и закончил разговор.

Устинов опустил телефонную трубку на аппарат и несколько секунд не мог пошелохнуться. Внезапный вызов к Председателю пробудил в сердце тревогу. Он с трудом мог вспомнить, когда последний раз был у него на докладе. Как правило, даже по самым проблемным вопросам и нештатным ситуациям ему приходилось обращаться к заместителю Председателя КГБ Георгию Циневу, курировавшему военную контрразведку. Неожиданное приглашение к Андропову и форма, в какой оно было сделано, говорили Устинову, что вряд ли вызов связан с оперативно-боевой деятельностью управления. Опыт и интуиция подсказывали ему, что, скорее всего, на предстоящей встрече будет обсуждаться острый организационный или кадровый вопрос. Какой именно, Устинов ломал голову и не находил ответа. Рука потянулась к телефону прямой связи с Циневым.

«Стоп, Иван! А не с этой ли стороны дует ветер!» — подумал он.

В последние месяцы их отношения трудно было назвать не то что доброжелательными, а и деловыми. Поводов для конфликта, как казалось Устинову, не существовало. Его и Цинева связывали давние и в недалеком прошлом теплые отношения. В общении с ним он строго соблюдал субординацию, пунктуально выполнял все указания, а если возникали разногласия, то они не выходили за стены кабинета. Причину возникшего антагонизма Устинов скорее видел не в себе, а во взаимоотношениях Цинева с Министром обороны маршалом Андреем Гречко. Какая между ними пробежала кошка, ему было неведомо, но то, что министр не просто пренебрежительно относился к заместителю Председателя КГБ, а игнорировал его, так то было заметно невооруженным глазом. Циневу не находилось места не только за праздничным столом, но и в президиуме служебных совещаний, проводимых Гречко. Нередко это место занимал Устинов. Несмотря на разницу в званиях и должностном положении, маршал не скрывал своей симпатии к руководителю военных контрразведчиков. Он доброжелательно воспринимал его информацию о недостатках в организации деятельности войск, о недоработках на боевой технике и специальном вооружении, в обеспечении сохранности государственных секретов и оперативно принимал меры по их устранению.

В неформальных, уважительных отношениях двух заслуженных фронтовиков свою и немалую роль сыграла история досрочного присвоения лейтенанту Устинову звания старшего лейтенанта. Она была известна Гречко. Он, прошедший Великую Отечественную войну с первого и до последнего дня, знал истинную цену фронтовых наград и званий. Для того чтобы получить их в роковом для страны 1941 году, когда Красная армия терпела одно поражение за другим, требовалось проявить незаурядное мужество и талант командира. Устинов обладал и тем и другим.

Он — лейтенант, выпускник Камышловского военного пехотного училища, пройдя за четыре дня курсы оперативной подготовки при особом отделе по 16-й армии и беседы с начальником — полковником Василием Шилиным, в качестве контрразведчика 22 июня 1941 года отправился в 6-ю кавалерийскую дивизию. Она была расквартирована под городом Белостоком. До места Устинов не доехал. Эшелон на станции Осиповичи попал под бомбежку фашистской авиации.

В тот день война беспощадно вторглась в его жизнь и в жизнь миллионов советских граждан. Она безжалостно разделила их — военных и гражданских — на живых и мертвых. Под Осиповичами Устинов первый раз заглянул в глаза смерти. Он, как и сотни красноармейцев, кто находился рядом, испытал ужас и страх. Надрывный вой пикирующих самолетов плющил и вдавливал в землю. Но она не спасала и зловещими черными тюльпанами взметалась к небу. Пулеметные очереди свинцовым дождем проливались на беззащитных людей. Стоны раненых, мольба матерей, плач детей слились в одну ужасную какофонию. Обезумев от страха, люди метались по полю и не находили спасения. Всеобщий хаос усиливали действия разведывательно-диверсионных групп фашистов. Они нападали из засад, смешивались с отступающими советскими частями, убивали командиров и распространяли панические слухи.

В этих условиях обстановки многие красноармейцы и командиры теряли головы. Лейтенант Устинов сохранил присутствие духа, сказывались твердый уральский характер и хорошая выучка в военном училище. Он, проявив твердую волю и смекалку, поставил на место паникеров, привел в чувство растерявшихся, а тех, кто сохранил присутствие духа, независимо от званий, назначил командирами подразделений. В течение нескольких недель отряд под командованием Устинова с боями пробивался из окружения. К линии фронта он вывел свыше тысячи бойцов и командиров. В его подчинении находились рядовые, сержанты, капитаны, майоры и даже подполковники. Война — этот самый строгий экзаменатор — безошибочно определяет каждому свою цену.

Пройдя через земной ад, Устинов и его боевые товарищи своим примером показали, что не так страшен черт, как его рисует воображение, что фашистов можно не только бить, а и побеждать. За проявленный героизм и умелое командование ему досрочно присвоили звание старшего лейтенанта. Командующий 16-й армией, будущий маршал Константин Рокоссовский поручил Устинову выступить перед командирами и начальниками штабов бригад, дивизий и рассказать, как надо воевать с врагом, численно превосходящим.

Спустя 28 лет Устинову предстояло держать оборону, на этот раз в кабинете Председателя КГБ, и он был далеко не уверен, что выйдет без потерь. После разговора с помощником Андропова все валилось из рук, и, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Устинов занялся рутинным делом: обратился к статистическим отчетам. Цифры путались в голове, а глаза невольно тянулись к напольным часам. Стрелки с тихим шорохом отмеряли секунды и минуты. В 17:30 он сложил документы в сейф, включил сигнализацию и покинул кабинет, на выходе из кабинета осмотрел себя в зеркале и, поправив галстук, направился в сектор Председателя.

Рабочий день подходил к концу. Кабинеты пустели. В приемной Андропова царила тишина. Его помощник встретил Устинова вежливой улыбкой, предложил присесть на диван и доложил Председателю. Андропов не заставил себя ждать и принял без задержки. Расправив складки на кителе, Устинов прошел через широкий тамбур, остановился на входе и представился. Андропов, пожав руку, пригласил занять место за журнальным столиком. На нем стояли чашки с чаем. В воздухе ощущался аромат напитка. Неформальная обстановка предстоящего разговора и внимание, проявленное к нему Андроповым, сбивали с мысли. Устинов терялся в догадках о том, чем закончится встреча, и искал ответ на лице Председателя. В глубине его глаз, как показалось Устинову, таилась грустинка.

— Иван Лаврентьевич, вы что будете пить, чай или кофе? — нарушил затянувшееся молчание Андропов.

— Спасибо, Юрий Владимирович, я предпочитаю чай, — смущаясь, ответил Устинов.

— И правильно! Чай отменный! Наш, краснодарский! Угощайтесь! — предложил Андропов.

Устинов последовал его примеру. Чай, действительно, оказался превосходным и смягчал сухость, внезапно возникшую во рту. Он пил мелкими глотками, исподволь посматривал на Андропова и с напряжением ждал начала разговора. Тот после паузы опустил чашку на столик и, задержав взгляд на Устинове, поинтересовался:

— Как обстановка в войсках, Иван Лаврентьевич?

Устинов распрямился в кресле и приступил к докладу.

— Товарищ Председатель, оперативная обстановка находится под нашим контролем. В войсках идет плановая учебно-боевая подготовка…

— Иван Лаврентьевич, давайте обойдемся без официальности. У нас неформальный разговор, — остановил его Андропов.

Его предложение породило в душе Устинова еще большее смятение. Справившись с волнением, он продолжил:

— Серьезных нарушений в вопросах ядерной безопасности и боевой готовности войск не выявлено. В последнее время отмечается активизация разведывательной деятельности иностранных спецслужб, направленная на получение информации о работах, связанных с модернизацией Ракетных войск стратегического назначения и подводного флота. В рамках оперативных разработок на подозреваемых в шпионской деятельности лиц нами…

— Достаточно, Иван Лаврентьевич! — прервал доклад Андропов и озадачил вопросом: — Сколько вы находитесь в должности руководителя военной контрразведки?

«К чему бы это? Это же чисто кадровый вопрос! Похоже, Цинев решил тебя дожать», — с горечью подумал Устинов.

Память возвратила его к одному из последних разговоров с Циневым. Он прошел на повышенных тонах. На следующей встрече они к нему не возвращались. Более того, Цинев без возражений принял его предложения по совершенствованию организационно-кадровой структуры разведывательного и отдела, курирующего РВСН. Устинову показалось, что конфликт исчерпан. Но это оказалось глубоким заблуждением, подтверждением тому служила беседа с Андроповым. Ее неформальный характер не мог ввести в заблуждение.

«Так куда же меня сошлют?» — от этой мысли колючий ком подкатил к горлу Устинова. Он потупил взгляд и обронил:

— По состоянию на сентябрь будет ровно три года, товарищ Председатель.

— Срок небольшой, — отметил Андропов и подчеркнул: — Однако вам, Иван Лаврентьевич, и вашим подчиненным удалось сделать многое. Военная контрразведка — это передовой, боевой отряд Комитета государственной безопасности. Она успешно и качественно решает задачи, поставленные партией и Леонидом Ильичом Брежневым.

— Спасибо за столь высокую оценку нашего труда, Юрий Владимирович!

— Она вполне заслуженная. В прошлом году военная контрразведка и вы лично, Иван Лаврентьевич, внесли весомый вклад в результаты нашей общей работы по обеспечению безопасности армии и страны.

— В текущем году они будут не менее весомыми! — обронил Устинов.

— В этом у меня нет ни малейших сомнений. Но… — Андропов тщательно подбирал слова. — Видите ли, Иван Лаврентьевич, в любой, и в нашей, отличающейся особой спецификой управленческой деятельности, существенное значение имеют межличностные отношения между руководителями. В одних случаях они способствуют повышению эффективности труда. В других, к сожалению, случается и такое, недопонимание между ними приводит к тому, что страдает дело, а в коллективах формируется нездоровая атмосфера.

«Нездоровая атмосфера? В управлении?! По состоянию воинской дисциплины и соблюдению социалистической законности к военной контрразведке серьезных нареканий нет. Да, есть отдельные недостатки. Но кто не без греха. А тут, нездоровая атмосфера?» — обида захлестнула Устинов.

Это отразилось на его лице и в глазах. Что не осталось без внимания Андропова. Прокашлявшись, он как-то в сторону сказал:

— Иван Лаврентьевич, я имею в виду ваши отношения с Георгием Карповичем. В последнее время они далеки от нормальных?

— Извините, Юрий Владимирович, но, как мне кажется, я не даю для этого повода. Все указания генерала Цинева исполняю и строго соблюдаю субординацию.

— Видите ли, Иван Лаврентьевич, — Андропов тщательно подыскивал слова. — Ваши отношения с министром обороны Андреем Антоновичем Гречко ставят Георгия Карповича в двусмысленное положение.

— Юрий Владимирович, они носят сугубо рабочий характер! Я не претендую на большее!

— Иван Лаврентьевич, ваша порядочность не вызывает сомнений. Но согласитесь, что не нормально, когда на совещании высшего командного состава Вооруженных Сил, где вы присутствовали, Георгию Карповичу, курирующему военную контрразведку, не нашлось места. К сожалению, это не единичный случай, — заметил Андропов и сделал многозначительную паузу.

Устинов молчал и не искал оправданий, это не имело смысла. Цинев, судя по всему, был настроен положить конец затянувшемуся конфликту. В сложившейся ситуации Андропов вряд ли готов был идти на его обострение. И тому была веская причина, за спиной Цинева стояла могущественная тень самого Брежнева. Их связывали давние личные, дружеские отношения. Своими корнями они уходили в далекое прошлое, когда оба работали в Днепропетровском обкоме партии. Для Устинова не составляло тайны и то, что Цинев, а не Андропов, был вхож в семью Брежневых. Поэтому, не желая обострять и без того непростые отношения Председателя с заместителем, Устинов готов был принять любое его решение и заявил:

— Юрий Владимирович, если надо, то я напишу рапорт!

Напряжение, которое, казалось, витало в воздухе, исчезло. Андропов встрепенулся, согрел Устинова взглядом и сказал:

— Спасибо за понимание, Иван Лаврентьевич. Но вопрос так не стоит. С вашим богатым профессиональным опытом и отношением к делу вы будете востребованы на другом важном участке.

— Я приму любое ваше решение, Юрий Владимирович.

— Еще раз спасибо. Как вы посмотрите на то, чтобы возглавить наш самый боевой участок — управление особых отделов по Группе советских войск в Германии?

Устинов с облегчением выдохнул. Он оставался в строю и заявил:

— Я готов, Юрий Владимирович! Но как быть с генералом Лялиным? Я выдвигал его на эту должность, а теперь, извините, получается, задвигаю.

— Ценю вашу щепетильность, Иван Лаврентьевич. Вопрос с Серафимом Николаевичем находится в стадии проработки и будет решен без ущерба для его служебной деятельности, — сообщил Андропов.

— Ясно. Как скоро произойдет назначение? — уточнил Устинов.

— В ближайшие месяцы. Так что, Иван Лаврентьевич, готовьтесь к работе на новом — старом месте. Кстати, сколько вы прослужили в Германии?

— Если считать с войной, то в общей сложности больше 12 лет.

— Вы сказали с войной, — повторил Андропов, и в его голосе зазвучали жесткие нотки. — Сегодня в ГДР проходит самый острый фронт — фронт холодной войны! Под постоянным прицелом находится наша Группа войск!

— Это было всегда. В свое время маршал Малиновский сказал: ГСВГ — это острие нашего копья, направленное на агрессивный блок НАТО.

— Очень точное и очень образное сравнение! — согласился Андропов и подчеркнул: — Противник предпринимает все, чтобы затупить его! В условиях разрядки, провозглашенной нашей партией и Леонидом Ильичом, спецслужбы Запада смещают центр тяжести борьбы в область идеологической диверсии. Поэтому одной из главных ваших задач и задач управления должна быть защита идейно-духовного стержня наших военнослужащих. Вместе с политорганами мы не должны допустить его эрозии!

— Юрий Владимирович, я сделаю все, что в моих силах, чтобы оправдать ваше доверие! — заверил Устинов.

— В этом у меня нет и тени сомнений! Я очень надеюсь на вас, Иван Лаврентьевич, — подчеркнул Андропов, поднялся из кресла, прошел к столу, взял инкрустированный серебром пенал, в нем хранилась ручка с золотым пером, и как-то по-человечески сказал: — Это мой скромный подарок в память о нашей совместной работе.

За долгие годы службы Устинов удостаивался самых разных наград. Эта служила знаком особого расположения к нему Андропова. Оно проявлялось во взгляде и в словах.

— Иван Лаврентьевич, не жалейте о том, что произошло, — тепло, без казенщины, говорил Андропов. — У каждого своя дорога. И не столь важно, где ее закончить, на площади Дзержинского или в Кремле. Гораздо важнее, как по ней пройти. Только дела и поступки имеют значение. Вы, Иван Лаврентьевич, с достоинством идете по жизни.

Устинов ловил каждое слово Андропова. Они шли искренне, от сердца. Его душа оттаивала, из нее уходили горечь и обида. Он был растроган до глубины и не мог сдержать своих чувств.

— Спасибо, Юрий Владимирович! Спасибо за все. Я жил и служил по правде. Я старался делать свое дело на совесть. Я не держу обиды! Вы правы, у каждого своя дорога! Я ее пройду по совести и по чести!

— Вот и договорились, Иван Лаврентьевич. Впредь можете рассчитывать на мою поддержку, — закончил разговор Андропов и на прощание крепко пожал руку.

Покидая кабинет Председателя, Устинов испытывал сложные и противоречивые чувства. Возвратившись к себе, он долго не мог успокоиться. Давно закончился рабочий день. В приемной стихли телефонные звонки. Но что-то продолжало удерживать его в кабинете. В нем в течение трех лет им принимались решения, определявшие характер службы больших коллективов и результаты десятков важных контрразведывательных и разведывательных операций. В этих стенах проходила большая часть его жизни — интересной жизни. Теперь все это остается в прошлом. Завтра кабинет займет другой, и уже он будет направлять деятельность военной контрразведки.

«Кто ты? Военный контрразведчик? Назначенец из ЦК? Сможешь ли приумножить успехи военной контрразведки?» — задавался вопросами Устинов.

«…Да разве это главное, Иван? Главное — это вера в правоту своего дела! В сорок первом она и только она позволила нам выстоять и в мае сорок пятого вбить осиновый кол в гроб фашизма! Но это было тогда. А сегодня смогут ли они, идущие на смену нам — фронтовикам, знающие войну только по книгам и кино, так же как и мы, сохранить преданность революционным идеалам и верность долгу?» — искал ответы на эти вопросы Устинов, и в его сердце возникала тревога.

Ее будили бухнущий на глазах бюрократический аппарат, славословие партийных функционеров в адрес Брежнева, масштабы теневой экономики и приписки в отчетности. Они, подобно раковым метастазам, поражали общество и сознание людей. Не в лучшем настроении Устинов отправился домой.

Его состояние не осталось без внимания жены — Анастасии Никитичны. Новость о предстоящем новом назначении мужа в ГДР не слишком ее огорчила. Она с женским прагматизмом усмотрела в нем добрый знак. Нервотрепка, которую он испытывал на службе в последнее время, отражалась на семье. Радость и покой покинули стены дома. С отъездом в Берлин, как полагала Анастасия Никитична, все напасти должны были остаться в прошлом. Поддержка семьи прибавила настроения Устинову. Мысленно он уже жил предстоящей работой в ГДР. Теперь его больше занимало то, как достойно покинуть пост руководителя военной контрразведки страны.

На следующий день, как обычно, в 8:15 Устинов вошел в приемную, принял доклад дежурного по управлению, ознакомился с текущей оперативной сводкой и затем с головой погрузился в дела. Своим первоочередным долгом он считал успешное завершение оперативных разработок на шпионов Инженера и Карфагена. Агенты американской разведки — они своими действиями наносили существенный ущерб обороноспособности и национальным интересам страны.

Наиболее сложно давалась оперативная разработка Карфагена — кадрового разведчика ГРУ, майора Анатолия Филатова. Для него — профессионала — не существовало секретов в сложнейшем искусстве тайной деятельности. Поэтому, чтобы разоблачить шпиона, от подчиненных Устинова требовались изобретательность и незаурядные способности. Существенно осложняло разработку Филатова и то, что он проходил службу за границей, в Алжире. В этой стране, пусть и дружественной СССР, в силу объективных причин возможности военных контрразведчиков были существенно ограничены. Для откомандирования Филатова в Москву у Устинова пока не имелось веских оснований. Оперативные данные на шпиона не подкреплялись прямыми вещественными доказательствами. В их поиске Устинов снова взялся за изучение материалов оперативной разработки на Филатова и обратил взгляд на фотографию шпиона. На ней было запечатлено, на первый взгляд, ничем не примечательное лицо.

«Разведчик и не должен бросаться в глаза…» — отметил про себя Устинов, но задержал внимание на фотографии.

Правильные черты лица, волнистые волосы, смазливая физиономия — такой тип мужчин нравился многим женщинам. Похоже, что дамский угодник…

Тонкие, твердо сжатые губы говорили о скрытном и мелочном характере.

«Зануда и жмот! Хитрый и скользкий тип!» — заключил Устинов.

К этому выводу пришел не только он, а также опытные психологи и аналитики из ЦРУ, которые и взялись за его разработку. Она началась не сегодня и не вчера, а несколько лет назад. В поле американской разведки Филатов попал не столько по внешним признакам, сколько как человек, склонный к стяжательству. Оно проявилось во время его службы в Лаосе. Там он не брезговал мелкой контрабандой, но это осталось вне поля зрения руководителей ГРУ. По возвращении в Москву Филатов поступил в Военно-дипломатическую академию Советской армии и после завершения учебы получил новое назначение в Алжир.

Появление в советском посольстве нового сотрудника — помощника военного атташе Филатова — не осталось без внимания алжирской резидентуры ЦРУ. Из архивов американской разведки всплыли прошлые его грешки по Лаосу. Смазливый вид дамского угодника натолкнул резидента ЦРУ на мысль об использовании в отношении Филатова «медовой ловушки». На него началась охота.

В тот день агенты наружки американской резидентуры с раннего утра заняли посты наблюдения у советского посольства и ждали появления Филатова. Он и не подозревал, что всего через несколько часов совершит первый шаг на пути к предательству. Позавтракав, Филатов присоединился к коллегам и отправился на совещание. Оно проходило в кабинете руководителя резидентуры ГРУ генерала Думова. После завершения летучки резидент распорядился, чтобы Филатов задержался. Причина оказалась до банальности простой и никак не была связана с оперативной работой. В далекой Москве новый куратор по алжирской линии затребовал направить в его адрес книги и научные статьи, раскрывающие историю, культуру и общественно-политическую обстановку в стране. Думов поручил Филатову заняться поиском таких материалов. Он с готовностью взялся за исполнение поручения, так как устал протирать штаны в кабинете, переоделся и вышел в город.

Солнце только-только поднялось над крышами домов. Бриз, потягивавший со стороны моря, приносил бодрящую прохладу. В воздухе еще сохранялась утренняя свежесть. Филатов неспешно прогуливался по улицам, по пути заглядывал в книжные лавки в поисках литературы. Солнце начало припекать. Он разомлел, в последний момент услышал скрип тормозов за спиной, отскочил в сторону и обернулся. Из «рено» на него испуганными глазами смотрела голубоглазая рыжеволосая красотка.

Филатов, забыв о поручении генерала Думова, пожирал ее плотоядным взглядом. Она срывающимся голосом принесла ему свои извинения. Он галантно шаркнул ножкой и поспешил рассеять ее страхи. Они разговорились. Нади выразила готовность оказать помощь «Анатолю» в поиске необходимой литературы. Филатов, забыв одно из правил разведки — красивая женщина — это мина замедленного действия, подорвался: сел к ней в машину. «Медовая ловушка», задуманная резидентурой ЦРУ, сработала.

Американка с русскими корнями Нади даже на кадрах скрытой фотосъемки службы безопасности советского посольства в Алжире выглядела эффектно. Перед такой не то что Филатов, а и сам Василий Семенович Лановой, о котором завистливые языки судачили, что он рожден для жизни половой, вряд ли бы устоял.

Не устоял и Филатов. Он и Нади объехали все известные книжные лавки, но так и не нашли нужной литературы. Филатов, зная крутой нрав генерала Думова, приуныл. Выручила Нади. Она готова была подарить «Анатолю» книги из библиотеки родителей. Они оказались специалистами по Алжиру. В Филатове заговорил разведчик. В родителях Нади ему виделся будущий важный источник оперативной информации. Вторая наживка ЦРУ также сработала. Филатов в нарушение служебной инструкции, не поставив в известность Думова, отправился в дом Нади.

Ее родителей на месте не оказалось. Несколько часов назад они выехали в порт и отправились в морской круиз. Филатов не придал значения этому обстоятельству. Не насторожила его и обстановка в квартире. По своему интерьеру она больше напоминала конспиративную квартиру для встреч с агентами. Профессионал-разведчик Филатов пал жертвой чар Нади. Скрытые видеокамеры американской разведки фиксировали каждое произнесенное им слово и плотоядное выражение на физиономии. Он больше следил за соблазнительными телодвижениями Нади, чем занимался поиском книг. В библиотеке их не оказалось. Нади заверила Филатова, что в ближайшее время подберет необходимую литературу и в качестве компенсации за потерянное время предложила ланч. Сработала очередная «домашняя заготовка» резидентуры ЦРУ. Филатов остался. Хорошее вино, приятная музыка и волнующая близость красивой девушки окончательно вскружили ему голову. В тот раз пока еще советскому военному разведчику стоило немалых усилий, чтобы не поколебать свои моральные устои, сохранить верность коммунистической партии и жене.

После ухода Филатова в американской разведке внимательно изучили видеозапись и пришли к выводу, что не ошиблись в расчетах. Нади исполнила свою роль безупречно. Филатов запал на нее. Опытная искусительница, она, выполняя задание резидента, не спешила затаскивать в постель «душку Анатоля» и умело разжигала в нем низменные чувства. Во время очередной встречи, проходившей на квартире и сопровождавшейся легким ужином, она заверила, что в следующий раз уж точно найдет необходимую литературу. Обещание она сдержала. Филатов выполнил поручение Думова, но ни словом не обмолвился о встречах с Нади. Плоть одержала верх над долгом разведчиком. Сгорая от нетерпения, Филатов с нетерпением ждал новой встречи с Нади.

Шли дни. Наступила пятница. В кабинете американского резидента и на постах наружного наблюдения перед советским посольством напряжение достигла предела. Разрядка наступила, когда на выходе из проходной появился Филатов. До встречи с Нади оставалось больше часа. На пути к ней он несколько раз проверялся, заглянул в книжную лавку, побыл около 15 минут, а затем по проходным дворам выбрался на соседнюю улицу. На стоянку машин, где стояло «рено» Нади, Филатов пришел без опозданий.

Их поездка по городу завершилась на «квартире родителей Нади» — конспиративной квартире резидентуры ЦРУ под объективами скрытых видеокамер. Ее фильмотека пополнилась новыми непристойными кадрами. Филатов об этом не подозревал, продолжал предаваться любовным утехам и набивать желудок деликатесами за счет оперативных расходов американской разведки.

На следующий день запись легла на стол Эдварда Кейна — ведущего сотрудника резидентуры ЦРУ в Алжире, работавшего под прикрытием 1-го секретаря посольства. Он непосредственно отвечал за оперативную разработку Филатова. Как полагал Кейн, устойчивая интимная связь советского военного разведчика с гражданкой США вела не только к краху карьеры и самой службы. Еще одним важным мотивом, который мог подвигнуть Филатова к сотрудничеству, являлась его патологическая жадность. За время общения с Нади он не сделал ей дорогого подарка, а после завершения вечеринок не стеснялся уносить с собой бутылку-другую вина. С этими оценками Кейна согласился резидент и доложил в Лэнгли — штаб-квартиру ЦРУ предложения по вербовке Филатова. Его шифровка не затерялась в бюрократических лабиринтах и поступила на стол Директора ЦРУ Уильяма Колби. Он не оставил ее без внимания. Алжир занимал значимое место в борьбе США и СССР за этот регион. Вскоре в адрес резидента последовало распоряжение Колби — осуществить вербовку Филатова. Директор, полагаясь на опыт сотрудников алжирской резидентуры, не стал присылать ей в помощь «костыли» — сотрудников центрального аппарата, специалистов по советской линии и предоставил Кейну право самостоятельно избрать форму вербовки и место ее проведения. Резидентура ЦРУ в Алжире приступила к выполнению распоряжения Колби.

В тот роковой для Филатова день, отправляясь на тайное свидание с очаровательной Нади, он не подозревал, что вместо постели окажется на адской жаровне. На месте встречи — автостоянке — его ждал сюрприз. В машине вместо Нади оказался Кейн. Она, сделав свое дело, ушла в тень. Филатов пытался ерепениться, но быстро сник, когда перед глазами замелькали фотографии обнаженных тел в самых непристойных позах. Жена, возможно, и простила бы ему супружескую неверность, но не партийный комитет и руководство ГРУ. Филатов поплыл. Страх и алчность терзали его мелкую душонку. В конце концов, верх одержала алчность, когда Кейн назвал сумму шпионского гонорара. Он превышал зарплату советского майора в несколько раз. В тот день разведывательная сеть ЦРУ в СССР пополнилась агентом Алексом.

Этих подробностей операции американской разведки по вербовке Филатова Устинов и его подчиненные не знали. Они пока располагали оперативными данными о его встречах с гражданкой США Нади Михайлофф и 1-м секретарем американского посольства в Алжире Эдвардом Кейном. Последний, по данным 1-го Главного управления КГБ, являлся кадровым разведчиком ЦРУ.

Все вместе взятое не оставляло у Устинова сомнений в том, что в лице Филатова он имеет дело со шпионом. Опыт работы по другим американским агентам говорил, что ЦРУ не станет утруждать себя постепенным втягиванием Карфагена — Филатова в сотрудничество, а уже на первых встречах станет выжимать его как лимон. А он знал немало — всех сотрудников резидентур ГРУ, КГБ и их дипломатические прикрытия. Особую опасность для деятельности советских спецслужб представляла осведомленность Филатова в ряде операций, которые проводились как в Алжире, так и в других странах Северной Африки. Любая, даже малейшая утечка информации о них нанесла бы существенный ущерб национальным интересам СССР в этом регионе. В условиях цейтнота времени Устинов вынужден был прибегнуть к испытанному способу — коллективному мозговому штурму, снял трубку телефона внутренней специальной связи. Ему ответил первый заместитель управления военной контрразведки, давний и испытанный соратник генерал-лейтенант Александр Матвеев.

— Добрый день, Иван Лаврентьевич, — поздоровался он.

— Здравствуйте, Александр Иванович. К сожалению, день не очень добрый, — посетовал Устинов.

Матвеев насторожился:

— Что случилось, Иван Лаврентьевич? По докладам с мест, оперативная обстановка находится под контролем и серьезных угроз безопасности не выявлено.

— Это пока. Вы последние материалы по Карфагену смотрели?

— Да. Он, похоже, поплыл. Если его еще не завербовали, то все идет к тому.

— Как бы там ни было, его заплыв нам может дорого обойтись.

— С учетом его осведомленности, да.

— Хуже всего то, что близость Карфагена к Думову фактически полностью раскрывает деятельность резидентуры ГРУ перед ЦРУ.

— Как говорится, Карфаген должен быть разрушен и как можно скорее! — решительно заявил Матвеев.

— Поэтому, Александр Иванович, прошу ко мне, помозгуем! Пригласите также Николаева. Пришло время принимать решение и по материалам на Инженера! — распорядился Устинов, опустил телефонную трубку на аппарат и задержал взгляд на фотографиях, оставленных помощником.

Они напомнили Устинову о встрече с однополчанами по службе в ГДР, состоявшейся два дня назад. С фотографий ему улыбались бывшие руководители, заслуженные ветераны: Николай Железников, Борис Мелентьев и нынешние сослуживцы: Семен Бурдо, Виктор Тарасов, Юрий Николаев и Александр Матвеев. В тот день им было что вспомнить и о чем поговорить. Сегодня, возвращаясь к встрече, Устинов испытывал грусть. В ближайшее время ему предстояло расставание с испытанными соратниками — Матвеевым и Николаевым. С точки зрения как дела, так и обстановки в коллективе 3-го управления, как полагал Устинов, назначение Матвеева на должность первого руководителя было бы оптимальным решением. В военной контрразведке, и не только в ней, а и во всем КГБ, трудно было найти руководителя, который бы имел больший оперативно-боевой опыт, чем он. Его авторитет как у руководителей, так и среди оперативного состава особых отделов был непререкаем. Матвеев не клонил головы перед самыми высокими начальниками и смело отстаивал свое мнение. В службе не терпел расхлябанности, проявлял требовательность и жесткость, но они не вызывали обид у починенных, так как были справедливы. Он не искал теплых мест, служил честно, с полной самоотдачей на всех участках, куда его направляли.

В 1946 году, вырвавшись из западни, устроенной французской спецслужбой, Матвеев не помышлял об отдыхе и сразу взялся за работу. Но ее пришлось свернуть. Угроза его жизни сохранялась и была реальной. Не только разведка Франции, а США и Великобритании вели за ним охоту. Вслед за семьей Матвеев вынужден был покинуть ГДР и возвратиться на родину.

В 1952 году в возрасте 36 лет он возглавил особый отдел по Горьковскому военному округу. Его аналитические и организаторские способности не остались незамеченными. В том же году Матвеев был переведен в центральный аппарат военной контрразведки и назначен начальником ключевого — 2-го отдела. С 1954 по 1959 год руководил особым отделом Московского округа ПВО. Следующее назначение стало важной ступенькой в его карьере. В 1959 году Матвеев возглавлял одно из крупнейших управлений особых отделов — Дальневосточного военного округа. С этой ответственной задачей он также успешно справился и был направлен на самый острый участок тайной войны. Спустя шестнадцать лет изменчивая военная судьба снова привела его в ГДР. С 1962 по 1966 год Матвеев проходил службу в управлении особых отделов ГСВГ в должности первого заместителя, а затем начальника. В канун праздника 23 февраля 1966 года он прибыл в Москву и приступил к исполнению обязанностей заместителя, с сентября 1970 года первого заместителя начальника 3-го управления КГБ СССР.

За время совместной службы Устинов смог убедиться, что Матвеев по уровню организаторской работы и мышления мог стать достойной ему заменой. Но окончательное решение о назначении принималось не им и даже не Андроповым, а в административном Отделе ЦК КПСС. А там в последнее время все больше исходили не из профессиональных способностей кандидата на должность, а из личной преданности. Какого мнения о Матвееве были партийные функционеры, заседавшие в высоких кабинетах на Старой площади, Устинов не знал и потому терзался мыслью, сказать или не сказать ему о вчерашнем разговоре с Андроповым. С учетом того, что определяющая роль в назначении будущего руководителя военной контрразведки принадлежала Циневу, он решил не затрагивать с Матвеевым эту болезненную тему. И потому, когда он и Николаев вошли в кабинет, Устинов начал совещание с состояния организации работы по оперативным разработкам.

— Товарищи, нет необходимости напоминать вам о ситуации, сложившейся вокруг Карфагена! Вероятность его сотрудничества с ЦРУ весьма велика!

— Две встречи с Кейном — лишнее тому подтверждение, — отметил Матвеев.

— Предыдущие контакты Карфагена с Нади Михайлофф также следует рассматривать как подготовку к вербовке, — предположил Николаев.

— Здесь нет ничего нового, старо как мир! Медовая ловушка! — заключил Матвеев.

— И еще, за последний месяц, по данным агента Кудрявцева, Карфаген сделал несколько дорогих покупок, — обратил на это внимание Николаев.

— Важный факт, и он существенно усиливает шпионскую версию, — заключил Устинов.

— Иван Лаврентьевич, так может, хватит миндальничать с Карфагеном! Третий месяц топчемся вокруг да около! Карфаген должен быть разрушен! — настаивал Матвеев.

— Вы правы, Александр Иванович, мы затянули его проверку, — согласился Устинов и задал вопрос: — Какие есть предложения?

Матвеев и Николаев не спешили с ответом, так как отдавали себе отчет, насколько выверенными должны быть принятые ими решения. В лице Филатова они имели дело не с дилетантом, а с профессионалом, прослужившим в разведке не один год. Малейшая ошибка с их стороны грозила тем, что шпион, почувствовав грозящую опасность, мог перебежать к американцам. Сделать это в условиях Алжира ему не составило бы большого труда.

Первым нарушил затянувшееся молчание Матвеев и предложил:

— Иван Лаврентьевич, надо срочно отправлять в помощь Морозову группу опытных разработчиков во главе с подполковником Стороженко.

— Александр Иванович, может, пока ограничимся одним Стороженко, чтобы не насторожить Карфагена? — возразил Николаев.

— Да, пожалуй, пока ограничимся одним Стороженко, — поддержал это предложение Устинов и уточнил: — Вот только под каким прикрытием его отправим?

— По мидовской линии и на чисто канцелярскую должность, чтобы не привлекал внимания ни Карфагена, ни резидентуры ЦРУ! — предложил Матвеев.

— Александр Иванович, Иван Лаврентьевич, а может, не будем спешить со Стороженко? — Николаев все еще сомневался в целесообразности его отправки в Алжир.

— Это почему же, Юрий Алексеевич?

— Карфаген в этом году не был в отпуске. Сентябрь подходит к концу, в ближайшее время, надо уточнить в кадрах ГРУ, он и семья приедут в Москву. Здесь и отработаем его по полной программе.

— А что, дельная мысль! — оживился Устинов.

— Иван Лаврентьевич, я думаю, это мало что нам дает, — возразил Матвеев.

— Ну почему, Александр Иванович. За месяц отпуска Карфагена можно много чего сделать.

— Только зря потопчем ноги за ним. Вряд ли ему назначат явку в Москве. Я не вижу резона для ЦРУ так рисковать, когда через месяц Карфаген возвратится в Алжир.

— И то правда, — признал Устинов.

— Иван Лаврентьевич, Александр Иванович, и все-таки есть вариант, как подтолкнуть московскую резидентуру ЦРУ на контакт с Карфагеном, — не сдавался Николаев.

— Каким образом, Юрий Алексеевич?

— Через наши оперативные возможности в руководстве ГРУ задержать Карфагена в Москве и направить на курсы усовершенствования. Есть еще вариант: во время диспансеризации обнаружить у него болячку и пустить по кругу у врачей.

— Пустая трата времени! Ничего это не даст! — отмахнулся Матвеев и, хмыкнув, заявил: — Чего уж тут мелочиться, надо залечить его до смерти!

Устинов улыбнулся и с иронией заметил:

— А что, смерть шпиона в нашей статистике будет звучать весомо.

— Иван Лаврентьевич, зря только время и силы потратим! Карфаген всего ничего сотрудничает с ЦРУ. Американцы вряд ли пойдут на риск, чтобы устанавливать с ним связь в Москве, — стоял на своем Матвеев.

— Александр Иванович, ну не будьте столь категоричны. То, что предлагает Юрий Алексеевич, — это все-таки шанс изобличить Карфагена! Мы обязаны использовать его! — положил конец спору Устинов и потребовал: — Товарищи, прошу вас с учетом высказанных предложений до конца недели представить мне план дополнительных агентурно-оперативных мероприятий по разработке Карфагена! И последнее, это касается разработки Инженера. Юрий Алексеевич…

Заработал телефон ВЧ. Устинов снял трубку. На связь с ним вышел начальник особого отдела по Оренбургской ракетной армии полковник Виктор Тарасов. Бодрым голосом он доложил об успешном завершении испытаний модернизированной межконтинентальной баллистической ракеты Р-14. Она предназначалась для замены выслужившей свой срок предыдущей модели 8К67 боевого ракетного комплекса с отдельным стартом («ОС») шахтного базирования.

Стартовав с учебно-боевой позиции на Центральном испытательном полигоне Байконур, Р-14 вывела на заданную орбиту головную часть (ГЧ), и она в установленное время точно поразила цель на полигоне Кура, на Камчатке. Это был несомненный успех советских конструкторов, инженеров и боевого расчета пуска. С вводом Р-14 в боевой состав РВСН был достигнут ядерный паритет с США.

По своим тактико-техническим характеристикам новая ракета существенно превосходила американские аналоги. Все процессы на ее борту были автоматизированы. Уникальный бортовой цифровой вычислительный комплекс (БЦВК) за одно мгновение производил десятки тысяч вычислений. Главное преимущество Р-14 перед американской «Минитмен» состояло в том, что она была оснащена самой совершенной системой преодоления ПРО и несла не один, а несколько ядерных зарядов. Каждый из них наводился на цель по специальной индивидуальной программе.

Доклад Тарасова поднял настроение Устинову. Об этом важном успехе конструкторов, инженеров и ракетчиков он немедленно доложил Циневу и затем продолжил совещание. Обращаясь к Николаеву, Устинов поинтересовался:

— Юрий Алексеевич, как продвигается работа по Инженеру?

— Есть хорошая динамика, Иван Лаврентьевич, — доложил Николаев.

— Это обнадеживает. Что конкретно сделано?

— Вчера я провел встречу с главкомом Толубко. Он с пониманием отнесся к нашей просьбе по подготовке дезинформации и дал необходимые указания начальнику главного штаба РВСН.

— Хорошо! А как обстоят дела с наукой?

— Параллельно со мной полковник Брагин встречался с академиком Надирадзе. Александр Давидович подтвердил, что наработки по «Курьеру» можно использовать в операции с ЦРУ, и это не нанесет ущерба нашей обороноспособности.

— Юрий Алексеевич, насколько нам хватит их информационного обеспечения? — уточнил Матвеев.

— У КБ Надирадзе на исследования ушло почти полтора года. Сколько точно времени потратят американцы, Александр Давидович затруднился точно сказать. Но с учетом того, что в США разработки по подвижному грунтовому ракетному комплексу находятся в зачаточном состоянии, то, по его мнению, при самых смелых прогнозах американцам понадобится не меньше трех лет.

— Отлично! Достаточный для операции срок! — заключил Устинов и распорядился: — Завтра жду вас с конкретными предложениями!

В тот и на следующий день Матвеев, Николаев и Брагин подготовили свои предложения по дальнейшей оперативной разработке Карфагена и Инженера. Заслушав их, Устинов внес ряд дополнений в планы агентурно-оперативных мероприятий. До конца недели они были согласованы с другими службами КГБ. После чего вся мощь военной контрразведки обратилась против шпионов.

Филатов об этом не подозревал. В начале октября он приехал в отпуск и, как только сошел на эскалатор в аэропорту «Шереметьево», тут же попал под незримый колпак контрразведки. Каждый его шаг и телефонный звонок контролировались. Одновременно разведчики наружки усилили наблюдение за сотрудниками резидентуры ЦРУ в Москве.

Шли дни. Устинов с нетерпением ждал сообщений о выходе Филатова на контакт с американской разведкой. Но ни его поведение, ни действия резидентуры ЦРУ не давали оснований для подозрений о проведении ими операции по связи. Незадолго до ноябрьских праздников шпион собрался к родителям в Саратовскую область. В оперативном штабе эту поездку рассматривали как уловку и предполагали, что во время движения Филатов произведет обмен информацией с сотрудниками посольской резидентуры. Но и эта версия не нашла своего подтверждения. В поезде не оказалось ни то что ни одного американца, а даже иностранца.

Подошел к концу октябрь, наступил ноябрь. Отпуск Филатова завершился, а вместе с ним растаяла надежда Устинова на изобличение шпиона. Оправдывался прогноз Матвеева: резидентура ЦРУ не стала рисковать своим агентом. Филатов возвратился в Алжир. Вскоре вслед за ним отправился опытный охотник за шпионами подполковник Стороженко. Ему и майору Морозову предстояло добыть доказательства преступной деятельности Филатова.

Более результативно шла оперативная разработка Инженера. Главком РВСН генерал Владимир Толубко и Генеральный конструктор БРК «Пионер» Александр Надирадзе сумели обеспечить контрразведчиков фундаментальными дезинформационными материалами. Дальнейший успех операции зависел от артистизма и выдержки агента Котова. Данные оперативно-технического контроля за его встречей с Инженером свидетельствовали о том, что агент успешно справился со своей ролью. Шпион, получив часть дезинформационных материалов, не заподозрил подвоха. Подтверждением тому стала проведенная им 15 ноября 1973 года закладка тайника в парке «Сокольники».

Для Устинова и оперативного штаба операции наступило время томительного ожидания. Ее успех зависел не столько от аналитиков американской разведки, сколько от того, как оценят материалы по БРК «Курьер» американские разработчики-ракетчики. Шли дни, недели. Наступила зима. 12 декабря после окончания рабочего дня Инженер снова появился в парке «Сокольники», прогулялся по центральной аллее, на мгновение задержался у забора карусели, что-то подобрал с земли и спрятал в карман пальто. Разведчикам наружного наблюдения удалось зафиксировать предмет, он походил на кусок кабеля.

В оперативном штабе операции сделали вывод, что Инженер забрал контейнер с новым заданием резидентуры ЦРУ. Через два дня версия подтвердилась. Шпион под предлогом работы над докторской диссертацией обратился к агенту Котову за «помощью», и тот ее оказал — ознакомил его с новым блоком дезинформационных материалов. Для Устинова это стало сигналом, что задуманная им, Матвеевым и Николаевым операция достигла своей цели. Американские разработчики подвижного грунтового ракетного комплекса ухватились за «ценные материалы» Инженера. При этом ни он, ни они не догадывались, что стали жертвами грандиозной мистификации, подготовленной советскими контрразведчиками, учеными и ракетчиками. Сколько им предстояло блуждать в научных потемках, на этот вопрос могло ответить только время.

Для Устинова оно начало свой новый отсчет. Отшумели и остались позади суматошные новогодние праздники. Наступил 1974 год. Он стал еще одной важной вехой в жизни семьи Устиновых. Состоялся приказ Председателя КГБ о его назначении на должность начальника управления особых отделов КГБ по ГСВГ. К этому Устинов отнесся как к должному и покидал Москву с легким сердцем. «Пост» руководителя военной контрразведки, так распорядилась судьба, он передал в надежные руки. Генерал-лейтенант Николай Душин хоть и был посланцем партии, последние годы работал заведующим сектором Отдела административных органов ЦК КПСС, по духу являлся контрразведчиком. Свою службу Николай Алексеевич начинал не в обозе, а в должности оперуполномоченного управления Смерш Дальневосточного фронта. До 1970 года, до назначения на партийную работу, вся его предыдущая жизнь была связана с военной контрразведкой.

Сам генерал Устинов спустя двадцать лет возвращался к старому — новому месту службы. Деятельный и энергичный по характеру, он уже жил будущей работой. Она не сулила ему спокойной жизни. Война на тайном фронте, особенно в ГДР, приобретала все более ожесточенный и изощренный характер.

Двадцать лет спустя

Морозным февральским утром 1974 года генерал Иван Устинов покинул Москву. На борту армейского самолета он с группой инспекторов Генштаба Советской армии вылетел в Берлин к новому месту службы, чтобы вступить в командование управлением особых отделов КГБ по ГСВГ. Монотонный рокот моторов настраивал на благодушный лад. Будущая работа не вызывала у него серьезного беспокойства. Этот один из самых сложных участков деятельности военной контрразведки постоянно находился в центре его внимания. Он в деталях владел ситуацией по каждой контрразведывательной и разведывательной операции, проводившейся управлением. Ему также хорошо был известен и его кадровый потенциал. Назначение большинства руководителей звена — корпус, армия — инициировалось и поддерживалось им лично. Вместе с тем он испытывал беспокойство по поводу того, как коллектив воспримет его в новом качестве. У него не возникало сомнений в том, что любая неудача или промах не останутся без внимания генерала Цинева. Об этом Устинов старался не думать и торопил время.

Современный лайнер стремительно покрывал расстояние. Далеко внизу до самого горизонта простиралось белое безмолвие, изрезанное темными пунктирами шоссейных и автомобильных дорог. В морозной дымке города и поселки походили на цветную мозаику. Вскоре под крылом на белоснежном покрывале, укутывавшем землю, все чаще начали возникать рыжие проплешины. Атлантика теплым дыханием напоминала о себе. Позади осталась Польша. Впереди, напоминая шахматную доску, возникли земли ГДР. Турбины надсадно взревели, и самолет пошел на снижение. Прошло несколько минут, и, заполняя все свободное пространство, из земли вспучилась серо-бетонная громада Берлина. Подобно гигантскому спруту, город раскинул на десятки километров щупальца-пригороды. Уродливым ударом-шрамом его рассекала печально знаменитая Берлинская стена. Она безжалостно разделяла город не просто на два государства, а на два совершенно разных, враждебных лагеря. Берлинская стена стала передовой в тайной войне западных спецслужб и советского блока.

Устинову предстояло занять в ней свое место. Он подался к иллюминатору. Земля стремительно приближалась. Самолет зашел на посадку. Справа промелькнула башня управления полетом. Внизу возникла серая полоса бетонки. Самолет слегка качнуло. Опытный экипаж мягко совершил посадку и после рулежки заехал на специальную стоянку. Прошла минута-другая, за бортом громыхнул трап, и основной люк открылся. В салоне повеяло бодрящей прохладой. Пассажиры потянулись на выход.

Устинов шагнул к люку и бросил взгляд вниз. У трапа его встречал заместитель начальника управления особых отделов КГБ по ГСВГ генерал-майор Борис Гераскин. На душе Устинова потеплело. Начинавший свою службу еще в Смерше, Борис Васильевич был известен ему не понаслышке. Полтора года назад, когда возник вопрос об укреплении управления особых отделов КГБ в ГСВГ, где от руководителей требовались не только высокий профессионализм и оперативность в реагировании на изменения в обстановке, но и дипломатические способности, кандидатура Гераскина не вызвала сомнений. Эти свои качества Борис Васильевич в полной мере проявил при исполнении обязанностей начальника особого отдела КГБ Закавказского военного округа. Его командующий генерал Андрей Стученко отличался крутым нравом и неуживчивым характером. Гераскину удалось найти с ним не только общий язык, но и выстроить отношения на деловой и принципиальной основе. Поэтому Устинову не пришлось ломать копья с руководством управления кадров КГБ при назначении Гераскина в ГДР. Как показало время, в своем решении он не ошибся. Непосредственный начальник, генерал Лялин, а также коллеги из МГБ ГДР отзывались о Гераскине только положительно.

Судьба снова свела их вместе, но уже в новом качестве. Им предстояло трудиться бок о бок. Устинов сошел с трапа. Гераскин шагнул навстречу и представился. В его прямом взгляде и на открытом лице читались искренняя радость и удовлетворение. Устинов оживился, поздоровавшись, выслушал доклад об оперативной обстановке в управлении, частях ГСВГ и направился к машине.

Опытный водитель так выбирал маршрут, чтобы новый начальник управления мог ознакомиться с городом. Берлин 1974 года разительно отличался от того, который Устинов видел весной 1945 года и до середины 50-х годов. Столица ГДР — Восточный Берлин — стремительно отстраивалась. О прошедшей войне напоминал лишь мрачный остов рейхстага. Ближе к Потсдаму, где находилось управление особых отделов КГБ по ГСВГ, ее страшные отметины вовсе исчезли. Уже ничто не напоминало об ожесточенных боях, проходивших здесь в апреле 1945 года.

Устинов обратился к прошлым воспоминаниям. Гераскин поддерживал разговор, деликатно не затрагивал последних назначений, произошедших в руководстве военной контрразведки, и все не решался доложить о ЧП. То, что произошло несколько часов назад, не укладывалось ни в его голове, ни в голове начальника особого отдела армии полковника Бойчука. 2 февраля во время выезда сотрудников военной контрразведки на разведывательную рекогносцировку в Западный Берлин из поездки не вернулся капитан Алексей Мягков.

Гераскин не хотел верить в худшее — в измену Мягкова. Но первые предварительные результаты расследования оказались неутешительными. Из сейфа Мягкова исчезли секретные документы и личное оружие. Это наводило на мысль, что его действия носили продуманный и тщательно спланированный характер. Гераскин исподволь поглядывал на Устинова — тот с живым интересом рассматривал город — и искал подходящий момент, чтобы доложить о ЧП.

Машина вырвалась на широкий автобан, водитель прибавил скорость. Деревья слились в сплошную линию. Устинов обернулся к Гераскину и заметил:

— Надо отдать должное немцам, дороги в Германии всегда в отличном состоянии.

— М-да, — обронил Гераскин и, собравшись с духом, решился сказать:

— Товарищ генерал, позвольте доложить о происшествии?

— А-а… Что вы сказали? — не расслышал Устинов.

— В управлении произошло происшествие.

— Что-о?! Происшествие?! Какое?!

— Пропал, извините, не вернулся из разведывательной рекогносцировки в Западный Берлин капитан Мягков.

— Так он пропал или сбежал?! — в голосе Устинова не осталось и следа от благодушного настроения.

— Есть основания полагать, что Мягков совершил измену Родине!

Гримаса исказила лицо Устинова, и он отрезал:

— Да погоди ты, Борис Васильевич, ярлыки на него навешивать!

Гераскин смешался и пробормотал:

— Извините, товарищ генерал, это пока одна из версий.

— С версиями потом! От кого поступила информация?

— От наших сотрудников. Они вместе с Мягковым совершали рекогносцировочную поездку.

— Где это произошло?

— На автобусной остановке у дворца Шарлоттенбург. Мягков пошел в туалет и не вернулся.

— Не вернулся? А если с ним произошел несчастный случай? Может, сердце прихватило, и его поместили в местную больницу? Мало ли что, — Устинов не хотел верить в худшее.

Однако выражение лица Гераскина не оставляло надежды на благоприятный исход ситуации. Тяжело вздохнув, он доложил:

— К сожалению, товарищ генерал, версию измены Родине подтверждают факты. При вскрытии сейфа Мягкова его начальник полковник Бойчук и члены комиссии не обнаружили личного оружия и ряда секретных документов.

В машине воцарилась тишина. Губы Устинова сошлись в тугую складку, а на скулах заиграли желваки. На его памяти во время прошлой службы в ГДР происходили подобные случаи. В августе 1952 года инструктор политотдела 12-й гвардейской танковой дивизии капитан Дудин под влиянием сожительницы-немки и ее родителей покинул часть и скрылся в Западном Берлине. В него тут же вцепилась британская разведка. Но партийный инструктор, мало что знавший, кроме трудов Ленина и Сталина, большого разведывательного интереса для нее не представлял и годился разве что на то, чтобы поливать грязью СССР и социалистическую систему. Надолго Дудина не хватило, британская разведка отказалась его содержать и выставила на улицу. Оставшись без средств к существованию, он вынужден был мыкаться по чужим углам и зарабатывать на хлеб на угольной шахте. Жизнь на чужбине оказалась далеко не сахар, и через четыре года Дудин, покаявшись, возвратился обратно.

Мягков, в отличие от армейского офицера Дудина, представлял гораздо более серьезную угрозу. Он имел прямой доступ к планам боевого применения полка и дивизии в особый и военный периоды. Эти данные относились к совершенно секретным сведениям. В условиях острого идеологического и политического противоборства между странами советского блока и НАТО его измена умаляла престиж СССР как основного борца за разрядку международной напряженности. В профессиональном плане предательство Мягкова представляло угрозу для агентуры из числа немцев, находившейся у него личной связи, и могло сорвать ряд разведывательных операций управления, проводившихся на территории Западного Берлина и ФРГ.

Поэтому первое, чем руководствовался Устинов, так это тем, чтобы спасти от разоблачения агентов-немцев и свести до минимума ущерб для операций управления. Погасив вспышку гнева, он обратился к Гераскину.

— Борис Васильевич, какое отношение имел Мягков к нашим разведывательным операциям?

— Никакого, Иван Лаврентьевич! В этом я могу вас твердо заверить! Все пять лет прослужил опером в мотострелковом полку, — сообщил Гераскин.

— Уже легче. Имел ли он на связи агентуру из числа граждан Западного Берлина? Выполняла ли она задания по маршрутированию в ФРГ?

Помявшись, Гераскин признался:

— Извините, Иван Лаврентьевич, не готов так сразу доложить. Надо уточнить.

— Уточняй! И сделайте это поскорее! — потребовал Устинов и продолжил опрос: — А что вы можете сказать о самом Мягкове?

— Если коротко, то звезд с неба не хватал. На уровне управления его фамилия не звучала. По отзыву непосредственного начальника полковника Бойчука, нормальный оперативный работник… — Гераскин смешался и поправился, — якобы был нормальным.

— Вот именно был! — отрезал Устинов и в сердцах произнес: — Нормальные пашут, а не бегут на Запад!

— Извините, товарищ генерал. Виноват, просмотрели.

— А-а, у нас всегда так, до поры до времени хороший, а потом, как выясняется, клейма негде ставить! Так что все-таки подтолкнуло Мягкова к бегству?

— Видимых причин не просматривается.

— Видимых, а как глубже копнешь, так в дерьме можно захлебнуться! Ну да ладно, будем разбираться! Откуда он пришел в контрразведку?

— Из десантников.

— Значит, рубаха-парень. А внешне как выглядит?

— Здоровый мужик, симпатичный.

— Как говорят французы, шерше ля фам — ищите женщину, — заключил Устинов и распорядился: — По приезде в управление я попрошу вас, Борис Васильевич, немедленно выехать на место и взять на личный контроль проведение расследования по Мягкову.

— Есть, — принял к исполнению Гераскин и замкнулся в себе.

У Устинова тоже не было желания продолжать разговор. На первых его шагах в новой должности капризная судьба подставляла ножку. Вместо доклада о ходе контрразведывательных и разведывательных операций ему предстояло разбираться с ЧП. Он торопил время и бросал нетерпеливые взгляды на часы.

Серая лента автобана стремительно исчезала под колесами «волги». Впереди показались пригороды Потсдама. Его фантастическая красота заставила Устинова на время отвлечься от мрачных мыслей. Талант реставраторов и мастерство строителей вернули былое величие бывшим резиденциям бранденбургских курфюрстов и прусских королей. Настоящей жемчужиной Потсдама являлся парк Сан-Суси. «Прусский Версаль» представлял собой синтез лучших достижений в архитектуре и в ландшафтном дизайне. Драгоценным алмазом в этой величественной короне архитектурного-паркового ансамбля Потсдама являлся дворец Цецилиенхоф. Под его величественными сводами с 17 июля по 2 августа 1945 года проходила встреча глав правительств СССР, США и Великобритании. По ее итогам была принята судьбоносная Потсдамская декларация, определившая на многие десятилетия вперед послевоенное устройство мира.

«Мир! Каким же хрупким ты оказался. В 53-м и 61-м здесь, в центре Европы, дважды едва не разверзся атомный Армагеддон. Сегодня ситуация не намного лучше», — с горечью подумал Устинов и, проводив взглядом Сан-Суси, сосредоточился на предстоящей встрече с коллективом управления.

Он искал нужные слова, которые бы сделали их единомышленниками и мобилизовали бы на активную работу. Скрип тормозов заставил его встрепенуться. Лихач пронесся в нескольких метрах от них. Водитель «волги», чертыхнувшись, справился с управлением и после светофора свернул направо. Впереди возникли знакомые Устинову ограда и ворота. Створки автоматически откатились в стороны. Машина с Устиновым и Гераскиным въехала на территорию закрытого военного городка советских военных контрразведчиков и остановилась перед центральным подъездом главного корпуса. На входе их встретил дежурный с рапортом. Приняв доклад, Устинов поднялся в кабинет начальника управления. В нем также мало что изменилось с тех пор, когда полковник Устинов последний раз переступал его порог. Новыми были стол для заседаний и стулья, а на месте портрета Сталина на дальней стене, над креслом весел портрет нынешнего руководителя СССР — Леонида Брежнева. Устинов не задержался в кабинете и распорядился, чтобы Гераскин немедленно выехал в Фрейенвальд и приступил к расследованию, а дежурный через пять минут собрал на совещание руководящий состав управления.

Повесив шинель в стенной шкаф, Устинов прошел в конференц-зал и сосредоточился на предстоящем выступлении перед подчиненными. Оно было далеко не рядовым. Его изменившийся должностной статус и напряженная обстановка в управлении, сложившаяся после бегства Мягкова, требовали особого подхода к выступлению. Он искал нужные слова, которые бы сплотили коллектив.

Из коридора донесся шум шагов и приглушенные голоса. Двери конференц-зала открылись. Устинов отошел от окна, обернулся и по лицам подчиненных пытался понять, какие настроения владеют ими. Одни прятали глаза, бочком проскальзывали у стены и занимали задние ряды, другие — постреливали настороженно-любопытными взглядами и рассаживались ближе к трибуне. Последним вошел помощник начальника управления по кадрам полковник Григорьев. Он был не в своей тарелке, лицо горело пунцовыми пятнами, а на скулах играли желваки. Предательство Мягкова било по нему напрямую. Он присел с края и не решался поднять головы. В зале установилась звенящая тишина. Все внимание было приковано к Устинову.

Он не отвел взгляда в сторону и не занял оборону на трибуне, а шагнул к первому ряду и этим показал: «Я с вами». И начал скорее не выступление, а разговор по душам. В его голосе не было ни ожесточенности, ни злости. Устинов говорил короткими, рублеными фразами и называл вещи своими именами. Предательство в собственных рядах — это позор, за который должны ответить конкретные должностные лица, но никак не коллектив. Заявление о том, что управление имеет большой потенциал и ему по силам смыть позорное пятно, вызвало оживление в зале. Сначала робко, а затем все увереннее зазвучали вопросы. Обмен мнениями, носивший откровенный и предметный характер, продолжался около часа. После завершения общего совещания и перерыва на обед Устинов собрал в своем кабинете руководителей ведущих подразделений и заслушивал их по вопросам организации работы на основных направлениях контрразведывательной и разведывательной деятельности. В большинстве докладов содержались конкретные фактические данные. Они достаточно полно отражали особенности оперативной обстановки и говорили Устинову, что те, на кого ему предстояло опираться, хорошо знают свое дело. Оставшись один, он занялся изучением материалов оперативных разработок, после ужина возвратился в кабинет и продолжил работу.

Было далеко за полночь, когда из Фрейенвальда возвратился Гераскин и доложил результаты предварительного расследования в отношении Мягкова. Они не оставляли сомнения в том, что предатель действовал осознанно и тщательно готовил свой побег. Печальным оказалось то, что при более внимательном отношении руководителей особого отдела к его поведению вне службы можно было бы предотвратить фактически зревшее на их глазах ЧП. На поверку оказалось, что обстановка в семье Мягковых оставляла желать лучшего. Мало того что он злоупотреблял спиртным, так еще оказался неразборчив в своих связях. Его интимные отношения с проститутками являлись секретом полишинеля.

Выводы по результатам предварительного расследования по Мягкову Устинов доложил в Москву начальнику 3-го управления генералу Николаю Душину. Тот не опустился до разгромного разноса, потребовал довести расследование до конца, в деталях разобраться с обстановкой в коллективе отдела, где служил Мягков, по результатам представить свои предложения по наказанию виновных и разработать меры, исключающие подобные ЧП. В тот и на следующий день Устинов ощущал себя неуютно, когда начинал звонить телефон ВЧ-связи. Каждый раз, поднимая трубку, он ожидал услышать гневный голос заместителя Председателя КГБ Цинева. Тот хранил молчание.

Грозовые тучи начальственного гнева, сгустившиеся было над головой Устинова, рассеялись. Теперь он мог без оглядки отдаться работе и вникнуть в ход операций, находившихся на личном контроле Председателя КГБ. Ряд из них, в первую очередь разведывательные, ему были известны по докладным предшественника — генерала Лялина. Теперь же, когда на столе лежали сами дела оперативных разработок, его больше интересовали детали. Прошлый опыт разведывательной работы говорил Устинову, что их знание позволяет существенно расширить оперативные возможности агента, а саму операцию вывести на качественно иной уровень.

Вникая в материалы оперативных наработок управления, Устинов лишний раз убеждался в верности прогноза Юрия Андропова, высказанного при личной беседе в сентябре 1973 года. Процесс разрядки международной напряженности в Европе привел к значительной активизации разведывательно-подрывной деятельности западных спецслужб. С недавнего времени ей благоприятствовало и объективное обстоятельство — Соглашение по Западному Берлину, заключенное правительствами ГДР, ФРГ и Западного Берлина. Оно вступило в силу в 1972 году и существенно упростило режим поездок между гражданами этих и других стран. С началом действия Соглашения за два с небольшим года Германскую Демократическую Республику посетило несколько миллионов иностранных граждан и еще больше проследовало транзитом через ее территорию. Чем тут же воспользовались западные спецслужбы и активизировали вербовочную работу, как среди граждан ГДР, так и военнослужащих ГСВГ. Одновременно они изменили и стратегию своих действий. Наряду с традиционной шпионской деятельностью их операции все чаще носили долговременный характер.

То, с чем Устинову и его товарищам приходилось сталкиваться в конце 40-х годов — саботаж, диверсии, отравление источников питьевой воды, скота, — ушло в прошлое. В агентурной работе БНД, ЦРУ и СИС на передний план выходила вербовка агентов влияния и их продвижение на руководящие должности в партийно-хозяйственные органы ГДР. Эта же тактика все чаще использовалась ими против советских военнослужащих. И здесь преуспели ЦРУ и БНД. Они строили свою деятельность на перспективу и исходили из того, что в большинстве случаев агент-офицер после завершения первого срока командировки в ГДР рано или поздно снова возвратится в ГСВГ и, как правило, на вышестоящую должность. Подобный подход открывал перед западными спецслужбами прямой доступ к важным планам советского командования. Как правило, с такого уровня агентурой работали опытные кадровые сотрудники, строилась она на строго конспиративной основе, что существенно осложняло контрразведывательную деятельность управления.

Наряду с этим Устинов обратил внимание на еще одну особенность в тактике действий противника. Она состояла в том, что резидентуры, действующие в окружении советских гарнизонов, все шире использовались для выявления морально нестойких, склонных к наживе военнослужащих. В дальнейшем они втягивались в незаконные коммерческие сделки, а затем подвергались шантажу с целью склонения к бегству в Западный Берлин и в ФРГ. С каждым годом число перебежчиков росло. Они, выступая в пропагандистских радиопередачах «Голос Америки», Би-би-си, «Немецкая волна», обличали «тоталитарный советский режим», призывали бороться с ним и тем самым наносили не меньший ущерб, чем шпионаж. Как следствие этих и других акций западных спецслужб, происходила эрозия сознания граждан СССР и стран социалистического блока.

В этих новых реалиях обстановки Устинову и его подчиненным приходилось выстраивать свою организационно-оперативную деятельность на качественно другом уровне. Чтобы противостоять опытному и многоликому противнику в лице ЦРУ, БНД и СИС, они в основу работы положили стратегию комплексных наступательных действий. Основное внимание уделялось не только перевербовке агентов, резидентов противника, а и кадровых сотрудников. Последующее их использование в оперативных играх с западными спецслужбами стало нормой в деятельности управления. Наряду с этим все шире осуществлялись подставы проверенных агентов из числа советских военнослужащих на вербовку ЦРУ, СИС, БНД и проведение с их помощью дезинформационных мероприятий. Одновременно была качественно улучшена информационно-аналитическая деятельность управления, что позволило минимизировать собственные потери и выстраивать работу на перспективу. В конечном итоге усовершенствованная система контрразведывательных и разведывательных мер позволила управлению занять передовые позиции в военной контрразведке по итогам 1974 года. В последующем оно стало неоспоримым лидером в системе КГБ в борьбе с разведывательно-подрывной деятельностью спецслужб НАТО в Восточной Европе.

Очередного и крупного успеха Устинову и его подчиненным удалось добиться в 1978–1979 годах. В тощем деле оперативной разработки, поступившем вслед за полковником ГРУ Сергеем Канавиным, прибывшим для прохождения дальнейшей службы в ГСВГ, имелось всего несколько документов. В ориентировке 1-го управления КГБ (разведка) коллеги сообщали:

«…в период службы в Таиланде в качестве сотрудника аппарата военного атташе Канавин имел несанкционированный контакт с сотрудником посольства США Сэмом Бруком, подозреваемым в принадлежности к военной разведке США (РУМО)».

Второй документ — сообщение агента Консула, состоящего на связи в 1-м отделе управления по ГСВГ. В частности, он информировал:

«…во время поездки делегации офицеров управления ГСВГ в Западный Берлин и встречи с командованием американских войск Канавин имел кратковременный контакт с подполковником армии США Эвальдом Шраммом. Из характера их беседы усматривается, что они знакомы».

Два эти факта давали Устинову основания подозревать, что Канавин, вероятно, является американским шпионом. Его должностное положение, степень осведомленности в секретах представляли серьезную угрозу и требовали принятия незамедлительных действий. Устинов снял трубку телефона — ответил дежурный — и распорядился вызвать Гераскина и второго заместителя — генерала Соколова. Они находились на месте, в управлении, и через несколько минут прибыли в кабинет.

Их пометки на материалах дела оперативной разработки на Канавина не вызывали необходимости обращаться к содержанию документов, и потому Устинов сразу перешел к предметному обсуждению.

— Товарищи, какие есть мнения по материалам на Канавина?

— В том, что он работает на американцев, у меня почти нет сомнений! — был категоричен Гераскин.

— Фактура более чем убедительная, — признал Соколов.

— М-да, с Канавиным нам придется помучиться. Он профессионал, и на сборе секретов мы вряд ли его возьмем, — посетовал Гераскин.

— И выбор у нас небогатый. Остается один вариант: брать его с поличным на передаче информации, — заключил Соколов.

— Вот только как и где? — задался вопросом Устинов.

— Начнем плотно работать, вот и узнаем, — заметил Гераскин.

— Нет у нас на это времени, Борис Васильевич! Канавин допущен к важным секретам и каждый день работает против нас, — напомнил Устинов.

— А если ему затруднить доступ к секретам? — предложил Соколов.

— Тоже не вариант, Михаил Кузьмич! С таким стреляным воробьем, как Канавин, мы только насторожим его, — возразил Гераскин.

— Это в лучшем случае, а так заляжет на дно, и нам только и останется, что отправить дело пылиться в архив, — признал Устинов и заявил: — Надо искать нестандартный ход!

— Иван Лаврентьевич, а давайте подтолкнем Канавина к активным действиям и вынудим к выходу на связь с американцами, — предложил Соколов.

— Каким образом, Михаил Кузьмич?

— Через нашего надежного агента доведем до Канавина атомную дезу?

— Атомную?! Однако смело, — заметил Устинов и обратился к Гераскину. — Борис Васильевич, а вы как считаете?

— С учетом уровня осведомленности Канавина сделать это будет нелегко, — признал Гераскин.

— Есть тут проблема, но ее надо как-то решать. Давайте думать, — не сдавался Устинов.

Соколов бросил взгляд на календарь и обратил внимание:

— С 21 сентября начнутся масштабные учения. В них примут участие высшие руководители нашего министерства обороны. Не исключено, что сам министр Устинов. Уже само по себе это важное событие.

— Привязать к ним атомную дезу и обыграть это перед Канавиным. А что, хорошая мысль, Михаил Кузьмич, — согласился Устинов.

— Да, Иван Лаврентьевич.

— Но как? Вот в чем вся загвоздка!

— Я так думаю, ее можно разрешить.

— Ну-ка, ну-ка, поделись секретом! — оживился Устинов.

— С помощью нашего агента Блинова. Он находится в хороших отношениях с Канавиным. А для того не секрет, что Блинов в оперативном управлении Группы занимается разработкой учебно-боевых планов.

— Да, Блинов один из самых грамотных оперативников! — признал Гераскин.

— Допустим, через Блинова доведем до Канавина дезу. Но какую, вот в чем главный вопрос. Здесь надо не семь, а семьдесят раз отмерять, чтобы потом не пришлось нам локти кусать, — подчеркнул Устинов.

В кабинете воцарилась напряженная тишина. Он, Гераскин и Соколов искали варианты, как разрешить проблему с информационным обеспечением агента Блинова. С одной стороны, перед Канавиным нельзя было раскрывать истинные учебно-боевые планы командования, с другой — дезинформация не должна вызывать подозрений у такого осведомленного человека, как он.

— Разрешите, Иван Лаврентьевич? Есть одна мысль, — нарушил затянувшееся молчание Гераскин.

— Да. Пожалуйста, Борис Васильевич.

— Четыре года назад у нас проводились подобные масштабные учения. На них отрабатывались действия частей в случае применения войсками НАТО тактического ядерного оружия. Я предлагаю построить дезу на этой фактуре, — доложил Гераскин.

— Отличная мысль, Борис Васильевич! — подержал Устинов. — Но остается один вопрос — осведомленность Блинова. Не может ли она вызвать подозрения у Канавина?

— Я думаю, что нет, — ответил Соколов.

С ним согласился Гераскин и пояснил:

— Я подработаю этот вопрос с начальником штаба, и он поручит Канавину подготовку материалов по данной теме.

— В таком случае, товарищи, будем считать, что вопрос с информационным обеспечением закрыт, — подвел первый предварительный итог Устинов и продолжил совещание. — Остается еще одна важная проблема. Нам надо понять, где и когда может состояться выход Канавина на Шрамма. Какие на этот счет есть соображения?

— Территорию ГДР можно смело исключить! — без тени сомнений заявил Соколов.

— Полностью согласен с Михаилом Кузьмичом! — поддержал его Гераскин и подчеркнул: — Посылать к такого уровня агенту, как Канавин, агента-маршрутника или агента-связника американцы вряд ли рискнут.

— В таком случае остается Западный Берлин и ФРГ. И здесь снова встает вопрос: когда, где и каким образом будет организована встреча Канавина со Шраммом? — возвратился к изначальной проблеме Устинов.

— М-да, наружка за ним все ноги истопчет, — посетовал Соколов.

— Если бы только это. Канавин профессионал. Где гарантия, что она не засветится? — заметил Гераскин.

— Выход один, Канавина надо выводить на контакт с Шрам-мом на контролируемом нами объекте, — заключил Устинов.

— Других вариантов не остается, — признал Соколов.

— Выбор у нас небогатый. Рабочая встреча делегаций. Поездка на экскурсию. Очередная годовщина. Что еще у нас остается, Сергей Кузьмич? — искал варианты Гераскин.

— В принципе подойдет любой! Вот только это надо обыграть перед Канавиным и не насторожить. Как? — задался вопросом Соколов.

— М-да, придется поломать голову, — признал Устинов.

— Иван Лаврентьевич, а если Канавина подтолкнуть к такому решению? — предложил Гераскин.

— Это как же, Борис Васильевич?

— Он разведчик. В ГДР прибыл недавно и, естественно, будет использовать любую возможность, чтобы изучить оперативную обстановку в Западном Берлине.

— Логично! И если Канавин будет рваться в поездку, то мы получим пусть косвенное, но еще одно подтверждение его шпионской связи! — заключил Устинов и уточнил: — Через кого доведем до него информацию о предстоящей поездке?

— Через агента Консула! — без тени сомнений заявил Гераскин.

— Хорошо! — согласился Устинов и попросил: — Михаил Кузьмич, вы возьмите на себя работу с агентом Блиновым и командованием по подготовке дезинформации в части плана действий наших частей в случае применения частями НАТО тактического ядерного оружия.

— Ясно, Иван Лаврентьевич.

— Сколько вам понадобится времени на это?

— День-два, не больше. Что касается Блинова, то он опытный агент и все ловит на лету. Задержка будет с согласованием с командованием содержания дезы. На это уйдет не меньше недели, а то и больше.

— Время терпит, — не стал торопить события Устинов и обратился к Гераскину. — Борис Васильевич, вы займитесь формированием и подготовкой группы для поездки в Западный Берлин. Включите в нее, помимо Консула, еще двух-трех агентов, чтобы они контролировали каждый шаг Канавина.

— Есть, Иван Лаврентьевич! — принял к исполнению Гераскин и уточнил: — Инициативу по включению Канавина в группу отдадим ему самому или подыграем через Консула?

— Чтобы не произошло сбоя, подключайте Консула. Но сделать это надо очень аккуратно! — потребовал Устинов и завершил совещание.

На следующий день группа сотрудников управления приступила к практическому выполнению замысла предстоящей операции. Соколов с помощью агента Блинова и офицеров штаба ГСВГ занялись подготовкой дезинформации. Гераскин решал не менее сложную задачу по формированию группы офицеров для поездки в Западный Берлин, в которую бы вошел Канавин. Сам Устинов вникал в последние материалы, поступавшие на Кана-вина от агентуры, а также содержащиеся в сводках по его телефонным переговорам, и пытался понять, что могло подтолкнуть перспективного советского офицера на путь измены Родине.

В личном деле офицера, полковника Сергея Александровича Канавина, на первый взгляд, не за что было зацепиться. С лейтенантской и более поздних фотографий на Устинова смотрело спортивного вида, с твердым волевым подбородком лицо. В нем не просматривались очевидные пороки. Служебные характеристики не оставляли сомнений, что Канавин — настоящая военная косточка. Родился и воспитывался в благополучной семье, и не просто в благополучной, а в семье заслуженного фронтовика. Отец Канавина прошел войну от первого и до последнего дня. Служил долгое время в ГДР и закончил службу в начале 60-х годов в должности командира бригады ПВО и в воинском звании полковник. Мать до последнего времени работала учителем в средней школе и преподавала русский язык. Они воспитали троих детей. Двое — Сергей и Павел — пошли по стопам отца, в разное время поступили и успешно окончили Харьковское высшее военное танковое училище. Как отмечал начальник курса в выпускной аттестации,

«…Канавин проявил себя с положительной стороны. В совершенстве овладел воинской профессией. Показал себя политически грамотным и зрелым курсантом. На четвертом курсе в числе лучших был принят в ряды КПСС».

После выпуска из училища Канавин проходил службу в частях Северо-Кавказского военного округа в должностях: командир взвода, командир роты и командир батальона. В этом качестве он также зарекомендовал себя только с положительной стороны. За достигнутые успехи в боевой и политической подготовке командование дважды представляло его к досрочному присвоению воинского звания «старший лейтенант» и «майор».

На седьмом году службы на перспективного офицера, владеющего немецким языком, обратили сотрудники ГРУ и предложили перейти в военную разведку. Канавин принял предложение и поступил в Военно-дипломатическую академию Советской армии. После завершения учебы был направлен для прохождения дальнейшей службы в Индию, в состав делийской резидентуры ГРУ.

Этому, а также периоду службы Канавина в Таиланде Устинов уделил особое внимание. В служебных аттестациях и представлениях к назначению на должность он опытным контрразведывательным взглядом пытался обнаружить между строк то, что эзоповским языком отразили начальники Канавина. В них по-прежнему, как и в первой, выпускной аттестации указывалась, что он,

«…обладает высокими морально-политическими качествами. Делу КПСС предан. В повседневной оперативно-служебной деятельности настойчиво проводит в жизнь линию партии.

…В профессиональном плане проявил себя грамотным агентуристом. Провел ряд перспективных вербовок и обеспечил получение ценной оперативной информации, которая направлялась начальнику Генерального штаба и Министру обороны СССР».

Близкие к этим оценки личности Канавина и результатов его работы содержались в представлении на должность заместителя резидента ГРУ в ГДР. Из общего ряда положительных характеристик выпадала ориентировка 1-го управления КГБ, в ней сообщалось:

«…в период службы в Таиланде в качестве сотрудника аппарата военного атташе Канавин имел ненесанкционированный контакт с сотрудником посольства США Сэмом Бруком, подозреваемым в принадлежности к военной разведке США (РУМО)».

Этот контакт Канавина не нашел отражения ни в одном из документов ГРУ.

«Почему? В чем причина?» — задавался вопросами Устинов и находил ответ в том, что контакты Канавина с американцем, возможно, оказались вне поля зрения руководства аппарата военного атташе либо оно не захотело выносить сор из избы. Как бы там ни было, но факт оставался фактом.

Наряду с этим внимание Устинова привлек ряд штрихов в характере Канавина. Их отмечали как начальник курса Харьковского высшего военного танкового училища в выпускной характеристике, так и резидент ГРУ в Дели. Они указывали, что Кана-вин, «…бывает категоричен в оценках и склонен переоценивать свои возможности».

Последнюю фразу Устинов подчеркнул жирной чертой и задумался. Если для армейского офицера-командира эти недостатки в строгой вертикали власти вряд ли существенно влияли на результаты деятельности подчиненного подразделения, то в разведывательной работе, где сотрудник имел достаточную свободу действий, они могли привести к нежелательным, порой трагическим последствиям. На памяти Устинова, прошедшего в разведке все ступеньки от А и до Я, был не один пример, когда даже самые опытные и блестящие сотрудники становились жертвами отдельных недостатков своего характера или вредных привычек.

В случае с Канавиным его категоричность и излишняя самонадеянность могли быть причиной того, что он угодил в ловушку, ловко расставленную ЦРУ, и затем был принужден к сотрудничеству. Пытаясь найти тому подтверждение, Устинов обратился к последним оперативным материалам: сообщениям агентов, которые контролировали поведение Кана-вина как на службе, так и в быту, сводкам оперативно-технического и наружного наблюдения. За скупыми сухими строчками документов Устинов пытался найти то, что указывало бы на проведение Канавиным шпионской деятельности, и не находил.

В общении с офицерами-секретоносителями Канавин не пытался провоцировать их на разглашение сведений или под различными предлогами получить доступ к сведениям ограниченного пользования. Установленные в служебном кабинете скрытые видеокамеры не зафиксировали с его стороны действий по копированию или фотосъемке материалов, представляющих разведывательный интерес для ЦРУ.

Последующий ход событий поставил Устинова в тупик. Задуманная им, Гераскиным и Соколовым оперативная комбинация в отношении Канавина только еще больше все запутала. Усилия по подготовке дезинформационных материалов, связанных с планами командования ГСВГ по защите войск в случае применения войсками НАТО тактического ядерного оружия, оказались потраченными впустую. Канавин никак не среагировал на «разглашение» сведений агентом Блиновым. Недоумение вызывала и его пассивная позиция при формировании группы для поездки в Западный Берлин. Ожидания контрразведчиков, что Кана-вин будет стремиться попасть в нее, чтобы затем выйти на связь со своим куратором из ЦРУ, не оправдались. Более того, он пытался уклониться от поездки в Западный Берлин.

«Почему ты так пассивен? В чем причина такого твоего поведения? Возможно, мы где-то подсветились, и ты насторожился?» — ответов на эти и другие вопросы Устинов не находил и рассчитывал, что поездка Канавина в Западный Берлин, наконец, прояснит ситуацию.

17 сентября 1978 года она состоялась. Канавин в составе группы из управления ГСВГ выехал с экскурсионной поездкой в энтографический музей. Помимо агента Консула, за Канавиным наблюдали еще три пары внимательных глаз: два других агента и сотрудник управления особых отделов. Он был включен в группу под легендой офицера Генштаба, прибывшего из Москвы в командировку. На себе он носил специальную киноаппаратуру, которая фиксировала поведение и действия Канавина.

Сделав все, что было в его силах, Устинов с нетерпением ждал результата. Томительно медленно тянулись минуты и часы. С облегчением он вздохнул, когда группа возвратилась из поездки в полном составе. Подспудно жившее в нем опасение, что Канавин, почувствовав опасность, скроется, не подтвердилось. Через несколько часов на стол Устинова легли сообщения агентов и материалы скрытой киносъемки. Они обнадеживали и не оставляли сомнений в том, что Канавин имел кратковременный конспиративный контакт с Эвальдом Шраммом. На этот раз удача сопутствовала контрразведчикам. К изумлению Устинова, Эвальд Шрамм оказался как две капли воды похож на Сэма Брука.

Круг замкнулся. Он, Гераскин и Соколов занялись анализом материалов, полученных на Канавина. Наибольшее внимание привлекла скрытая киносъемка. Они по косточкам разбирали каждый жест и мимику лиц Канавина и Шрамма — Брука. Не требовалось быть опытным физиономистом или психологом, чтобы понять, что разговор между ними носил явно недружественный характер и происходил на повышенных тонах. Поведение Канавина вызывало все больше вопросов. Устинов отложил их до утра и покинул управление, когда было далеко за полночь.

На следующий день их стало еще больше. После поездки в Западный Берлин Канавин обратился в госпиталь. Он пожаловался на острые, доводящие до тошноты головные боли и был помещен на лечение. Оно продолжалось все то время, пока в ГСВГ шли командно-штабные учения с участием заместителя министра обороны СССР. За это время Канавин попыток воспользоваться напряженной обстановкой, чтобы покинуть госпиталь и выйти на связь со Шраммом — Бруком, не предпринимал. По завершении лечения консилиум врачей так и не пришел к единому мнению о характере его заболевания и поставил диагноз:

«…головные боли неясного генезиса. Для уточнения диагноза необходима ангиография сосудов головного мозга».

После выхода из госпиталя Канавин обратился с рапортом по команде и в нем ходатайствовал о переводе в СССР для прохождения углубленного медицинского обследования. Такой поворот дела немало озадачил Устинова. Складывалось впечатление, что Канавин не столько болен, сколько пытается уклониться от контактов с американской разведкой. Одно не вызывало сомнений у Устинова: в душе Канавина происходит серьезная борьба мотивов, и, взвесив все за и против, он решил сыграть на опережение. При этом он серьезно рисковал, так как не имел на руках неопровержимых вещественных доказательств шпионской деятельности Канавина. Но в случае успеха у Устинова появлялся шанс перехватить инициативу в противоборстве с американской спецслужбой и навязать ей свою игру.

14 октября 1978 года Канавин, как обычно, после завтрака направился на службу. Погода выдалась ясная. Солнце нежным теплом ласкало землю. Теплый ветерок игриво трепал его кудри. Под ногами шуршал багряно-золотистый ковер из опавших листьев. В воздухе появилась особенная легкость и прозрачность, которая бывает здесь только в это время года. Кана-вин отдался во власть природы, и в его душе ненадолго воцарился покой.

Скрип тормозов за спиной заставил Канавина встрепенуться. Он обернулся. Рядом с ним остановился армейский УАЗ. Из него, как черти из табакерки, вскочили трое. Они действовали стремительно, скрутили ему руки, набросили на голову непроницаемый черный колпак и затолкали в машину. Внутри у Кана-вина все похолодело, голова пошла кругом. Время для него, казалось, остановилось. Он плохо помнил, как вывалился из УАЗа, на непослушных ногах поднялся по лестнице и опустился на стул. Чьи-то цепкие пальцы сняли с него наручники, а с головы сдернули колпак.

Яркий дневной свет ослепил Канавина, и, когда глаза освоились, то перед ним возникли четверо. Одного из них он узнал — это был руководитель военных контрразведчиков генерал Устинов. Он молчал и немигающим взглядом сверлил Канавина. За его спиной горой возвышался майор не меньше двух метров ростом, в плечах косая сажень. Двое других — капитаны — занимали позицию рядом с Канавиным и стерегли каждое его движение. Он, наконец, пришел в себя и, поерзав по стулу, осипшим голосом произнес:

— Я арестован, товарищ генерал?

— Все зависит от вас, Сергей Александрович, — уклончиво ответил Устинов.

— В чем я обвиняюсь?

Ответа Канавин не услышал. Устинов кивнул головой. Майор-здоровяк прошел к треноге, на ней был закреплен проектор, включил, а затем опустил жалюзи на окне. В полумраке, воцарившемся в комнате, на стене мелькали кадры залов энтографического музея, экспонатов и посетителей. Среди них выделялась группа советских офицеров. Объектив скрытой кинокамеры неотрывно следовал за Канавиным и зафиксировал его встречу с Бруком — Шраммом. Оператору удалось записать даже выражение на лицах собеседников. Они явно были не в духе.

Здесь выдержка изменила Канавину, и он сорвался на крик:

— Хватит! Остановите!

— Борис Сергеевич, остановите запись! — распорядился Устинов и впился пронизывающим взглядом в Канавина.

Тот был раздавлен. Пот ручьями лился по лицу. Грудь судорожно вздымалась. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Ее нарушали тяжелое дыхание Канавина и скрип стула под ним. Устинов выдержал паузу и, стремясь развить успех, нанес следующий сокрушительный удар.

— Сергей Александрович, мне надо пояснять вам, кто такой Брук — Шрамм?

— Н-нет, — обронил Канавин.

— Дальше как, вы сами все расскажете? — продолжал вести тонкую игру Устинов.

Канавин сгорбился и ушел в себя. Устинов напрягся. Многое, если не все решалось в эти несколько мгновений. Канавин мог замкнуться в себе и уйти в отказ. Веские, тем более вещественные доказательства его шпионской деятельности у Устинова отсутствовали. Встреча, пусть даже с разведчиком ЦРУ, — это еще не аргумент, чтобы обвинять в шпионаже. Рискованная игра, затеянная им, строилась на эффекте неожиданности и, похоже, дала сбой. Канавин встрепенулся, поднял голову и заявил:

— Товарищ генерал, вы ошибаетесь. Я не шпион.

У Устинова хватило выдержки, чтобы сохранить внешнее спокойствие. Сохраняя ровный тон, он потребовал:

— Потрудитесь объяснить, Сергей Александрович!

— Да, Сэм Брук здесь, в Германии, он работает под фамилией Шрамм, действительно является сотрудником военной разведки США. С ним я….

— С ним вы знакомы со времен службы в Таиланде! — перебил Устинов и, чтобы удержать инициативу в своих руках, заявил: — Брук специализируется на вербовках советских военнослужащих!

— Да, — признался Канавин и упавшим голосом произнес: — Вам и это известно.

— И не только, а гораздо больше, чем вы думаете, Сергей Александрович. Продолжайте, я вас слушаю.

— Во время службы в Таиланде я готовил на вербовку одного местного офицера. Он казался мне ценным источником информации. Она действительно представляла разведывательный интерес. Это была не только моя, но и оценка нашего резидента. И когда я вышел на его вербовку… — голос у Канавина сорвался. — Я мог… Мог понять, что он подстава! Самоуверенный болван! Я купился на его информацию. Будь проклят тот день, когда мы встретились!

Нервы у Канавина сдали. Он схватился руками за голову и, покачиваясь из стороны в сторону, завыл на одной ноте.

— Борис Сергеевич, подайте воды Сергею Александровичу! — распорядился Устинов.

Майор налил в кружку воды. Канавин дрожащей рукой принял ее и, расплескивая на пол, выпил до дна. Смахнув с подбородка и куртки капли воды, он поднял голову. В его глазах, казалось, застыла мировая скорбь. Собравшись с силами, Канавин продолжил:

— На ту нашу встречу майор пришел не один, а с Сэмом Бруком. Этот мерзавец стал меня шантажировать и принуждать к сотрудничеству! Но я отказался! Честно! Прошу мне поверить, товарищ генерал!

— Но если вы, Сергей Александрович, отвергли сотрудничество, то почему не доложили о вербовочном подходе со стороны РУМО?

— Испугался! Вы же понимаете, после всего того, что произошло, на моей карьере можно было ставить крест. До окончания командировки в Таиланде оставалось чуть больше месяца, и я думал, что дотяну. Но они достали меня здесь. Дурак! Теперь расплачиваюсь за все! — сокрушался Канавин.

— Сергей Александрович, сколько раз вы встречались с Бруком — Шраммом? — уточнил Устинов.

— Три раза! Всего три! Первый — в Таиланде. Второй — на торжественном приеме. Третий — в энтографическом музее.

— Какие задания давал вам Брук — Шрамм?

— Я отказался их выполнять! Я послал его куда подальше! Сволочь! В следующий раз я набью ему морду! Клянусь, товарищ генерал!

— С клятвами, Сергей Александрович, давайте не будем спешить, — остудил его Устинов и многозначительно заметил: — Давайте вместе поищем выход из ситуации.

Канавин встрепенулся, смахнул с лица пот и спросил:

— Товарищ генерал, если я вас правильно понял, вы намерены использовать меня в игре против американцев?

— Использовать? В игре? Нет, Сергей Александрович, вам предлагается совместная работа в интересах обеспечения безопасности нашего государства! — подчеркнул Устинов и напомнил: — Вы как профессионал понимаете, что в сложившейся ситуации, чтобы избежать уголовного наказания и достойно завершить службу, работа с нами — ваш единственный выход.

— Понимаю! Понимаю! Я согласен! Я выйду на контакт с Бруком! Я выполню ваше задание, товарищ генерал! Я…

— Погодите! Погодите, Сергей Александрович! После вашего последнего разговора с Бруком подобная сговорчивость может только насторожить его.

— Понимаю! Взамен на информацию я потребую от него американский паспорт. Он обещал.

— Одного этого будет мало. Затребуйте с него несусветную цену и торгуйтесь. Брук — капиталист, для него это вполне естественно.

— Я заломлю с него такую цену, что в нашей «Березке» будет хоть шаром покати! — заявил Канавин, и впервые на его лице появилась улыбка.

— Это уже перебор, Сергей Александрович. Аппетит придется убавить. Нашим гражданам надо хоть что-то оставить, — шутливо заметил Устинов и распорядился: — А сейчас я вас попрошу письменно и подробно изложить все, что вам известно о Бруке.

— Да! Да, конечно! — согласился Канавин и занялся составлением отчета.

С того дня началась его подготовка к явке с Бруком — Шраммом. Устинов рассчитывал, что она может состояться в ближайшее время, на совместной советско-американо-британской встрече в советской Миссии связи в канун 61-й годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции — 6 ноября 1978 года. Надежда не оправдалась. Брук отсутствовал на церемонии, а его коллеги не предприняли попыток выйти на контакт с Канавиным. В последующем, в течение всего ноября и до наступления рождественских праздников, Брук — Шрамм никак себя не проявил. В оперативном штабе советских контрразведчиков воцарилось уныние. Сам Канавин находился на грани нервного срыва и всячески пытался убедить Устинова в том, что не ведет двойной игры.

Возникшие было сомнения и подозрения в отношении Кана-вина рассеялись в первый день Рождества. На приеме, состоявшемся в Миссии связи США, наконец, появился Брук — Шрамм. Между ним и Канавиным состоялся короткий разговор. Американец принял его условия сотрудничества и дал первое задание. Оно касалось планов командования ГСВГ по размещению на территории ГДР новейшего комплекса ПВО С-125. Для обеспечения безопасной связи он предложил дальнейшие контакты поддерживать на территории Восточного Берлина и ГДР, в качестве партнера рекомендовал своего коллегу — сотрудника ЦРУ Джорджа Формана, работавшего под дипломатическим прикрытием второго советника посольства США в ГДР. Канавин согласился и, в свою очередь, выдвинул условия: американский паспорт, половину вознаграждения передавать ему наличными, а вторую зачислять на личный счет в банк Швейцарии. После короткого торга Брук — Шрамм принял их. Встреча закончилась тем, что они обменялись номерами телефонов и согласовали пароль для связи с Форманом. В ЦРУ посчитали, что их разведывательная сеть в советском блоке пополнилась еще одним ценным агентом — Тумановым.

Дерзкий замысел советских контрразведчиков осуществился. Операция «Корсары», такое название она получила в управлении особых отделов по ГСВГ, была взята на личный контроль Председателем КГБ Андроповым. В управлении готовились к организации следующей встречи Канавина с американским разведчиком Форманом и сосредоточились на формировании блока дезинформационных материалов.

Отшумели и остались позади рождественские и новогодние праздники, закончился январь, а в ЦРУ не спешили выходить на связь с агентом Тумановым — Канавиным. Это дало основание Устинову считать, что в лучшем случае в американской спецслужбе, вероятно, дополнительно проверяли вновь завербованного агента, в худшем случае — заподозрили его в двойной игре.

8 февраля 1979 года на квартире Канавина раздался телефонный звонок. Неизвестный, представившись другом «нашего общего знакомого», произнес условную фразу-пароль: «…Я с нашим общим знакомым 10 февраля буду в Берлине. Вы бы не могли составить нам компанию?»

В дальнейшем разговоре Канавин и неизвестный договорились о месте и времени встречи. Она должна была состояться в 11:00, в Сан-Суси, в Картинной галерее, в зале итальянской живописи, у картины Караваджо «Неверие апостола Фомы».

Советские контрразведчики все-таки поверили, что со стороны американской спецслужбы это был не розыгрыш. С той минуты значительная часть сил управления была сосредоточена на обеспечении встречи Канавина с коллегой Брука — Шрамма. Им, как полагал Устинов, мог быть Форман. В своем прогнозе он не ошибся. В обозначенное время тот появился в зале итальянской живописи у картины Караваджо «Неверие апостола Фомы». Назвав пароль, Форман незаметно передал Канавину рекламный буклет картинной галереи. Буклет оказался бутафорией. Внутри в нем находились: инструкции по организации дальнейшей связи, бумага для тайнописи и задание. Его содержание обнадежило советских контрразведчиков. Американская спецслужба проявила интерес к их наживке — «планам командования ГСВГ по размещению на территории ГДР новейшего комплекса ПВО С-125».

Форман убедительно просил:

«…Глубокоуважаемый Друг. Мы были бы Вам весьма признательны, если бы Вы к нашей следующей встрече предоставили копии тех документов, о которых говорили ранее. Будьте осторожны! Ваша безопасность для нас превыше всего! Да поможет вам Господь».

Последняя фраза у коммунистов Устинова и Канавина вызвала улыбки, а результаты встречи с Форманом добавили энтузиазма. Операция «Корсары» вышла на качественно иной, стратегический уровень. Она позволила советским военным контрразведчикам и их коллегам из МГБ в течение года вводить за нос руководство ЦРУ и командование стран НАТО относительно военных планов руководства стран «Варшавского договора». Наряду с этим, помимо Формана, была вскрыта резидентура ЦРУ, действовавшая под дипломатическим прикрытием на территории ГДР, выявлены ее формы и методы работы с особо ценной агентурой. В ходе операции «Корсары» также удалось нанести серьезный финансовый ущерб: сотни тысяч долларов, выплаченных Туманову — Канавину, в дальнейшем использовались для обеспечения разведывательных операций 1-го управления КГБ непосредственно в самих США. Не менее важен был и политический итог операции. Во время очередной встречи Канавина и Формана, проходившей в парке Сан-Суси, американского разведчика задержали с поличным. При обыске у него обнаружили секретные и совершенно секретные документы. Это послужило причиной для важных политических заявлений и решений правительства ГДР. Форман, а также ряд других сотрудников американской разведки были объявлены персонами нон грата.

Эта и десятки других сложнейших контрразведывательных и разведывательных операций потребовали от Устинова и его подчиненных полного напряжения сил и ума. Они оказались на высоте своего положения. В противоборстве с симбиозом западных спецслужб — ЦРУ, СИС, БНД — успех чаще сопутствовал военным контрразведчикам управления. Под руководством Устинова, во взаимодействии с МГБ ГДР, за восемь лет они разоблачили свыше 70 агентов иностранных спецслужб, не допустили утечки важных секретов, раскрывающих планы командования ГСВГ, и обеспечили высокую боевую готовность войск.

Годы службы в ГДР стали для Устинова самыми насыщенными, плодотворными и интересными не только в профессиональной деятельности, а и в жизни. Он познакомился и сдружился с живыми легендами МГБ: министром госбезопасности Эрихом Мильке, руководившим спецслужбой больше 30 лет, и выдающимся организатором разведывательной работы Маркусом Вольфом. Оба являлись цельными людьми, несмотря на все превратности судьбы — крушение ГДР, они честно исполняли свой долг и навсегда остались верны идеалам коммунизма. Совместную с ними службу и дружбу Устинов расценивал как щедрый подарок судьбы и нисколько не жалел о решении, принятом в кабинете Председателя КГБ Юрия Андропова в далеком сентябре 1973 года. Не сожалел Устинов и о том, что другие, более удачливые, перегнали его в воинских званиях и должностях. Он всегда жил конкретной, практической работой и тяготился политическими политесами, которые требовалось соблюдать на властном московском паркете. Независимый по характеру, Устинов предпочитал свободу в решениях и действиях. В ГДР, за тысячи километров, ее было в избытке.

Восемь лет службы и жизни на немецкой земле пролетели для Устинова как один день. Больше чем он, в должности начальника управления особых отделов КГБ по ГСВГ еще никто не служил. Уральское здоровье и неукротимая энергия позволяли ему работать и дальше на переднем крае тайной войны. До поры до времени слово Андропова ограждало его от козней Цинева, поднявшегося к самой вершине властного олимпа. Он стал Первым заместителем Председателя КГБ и играл все большую роль в деятельности спецслужбы и военной контрразведки, в частности.

Наступили 80-е годы. В коридорах Кремля и на Лубянке повеяли тревожные ветры. Новая смена властного караула в Москве рекрутировала в свои ряды совершенно иные кадры. В подавляющем своем большинстве они знали о войне только понаслышке. Запах пороха, исходивший от фронтовиков, вызывал на их физиономиях брезгливые гримасы. Поэтому судьба Устинова и тысяч профессионалов с боевым опытом была предрешена. Одного за другим их отправляли на гражданку.

Дошла очередь и до Устинова. В июле 1981 года его перевели в действующий резерв КГБ и затем назначили на вновь учрежденную должность советника при председателе Госплана СССР Николае Байбакове. В этом своеобразном «Генштабе» советского правительства разрабатывались стратегические планы страны. Заступив на новый для себя пост, Устинов с присущей ему энергией и напором принялся формировать коллектив службы безопасности. Ее костяк составили опытные контрразведчики: Павел Ворошилов, Владимир Стучилов, Юрий Подопригора и другие. Вместе с ними Устинов разработал и внедрил в Госплане эффективную систему контрразведывательных мер по защите сведений, многие из которых составляли государственную тайну. За 10 лет работы они не только не допустили утечки важных секретов к спецслужбам иностранных государств, но и специфическими оперативными средствами способствовали осуществлению важных экономических проектов.

Август 1991 года стал самым трагическим месяцем в жизни генерала Устинова. Произошло немыслимое. На глазах рушилось дело всей его жизни — Советский Союз. Идеалы, которым он не изменил ни на йоту и за которые сражался не щадя жизни, были преданы анафеме. То, что фашистам не удалось сделать в 1941 году — войти в Кремль, осуществили без единого выстрела конфиденты Запада. Подобно саранче, они заполняли властные кабинеты. Вместе с ними, как у себя дома, свободно разгуливали по коридорам десятки сотрудников ЦРУ и РУМО.

25 августа группа сторонников президента России Бориса Ельцина во главе с директором Центра информационных и социальных технологий при Совете Министров — Правительстве России Сабуровым ворвалась в Госплан. Их действия напоминали карательную акцию фашистской зондеркоманды. Они сменили охрану, опечатали сейфы, кабинеты и, не считаясь ни с чем — возрастом, прошлыми заслугами, полом, обыскали сотрудников и выставили на улицу.

В те окаянные дни и месяцы уходящего 1991 года воцарившаяся в Кремле самозваная, аморальная и преступная кучка авантюристов и карьеристов, наплевав на итоги всесоюзного мартовского референдума, когда большинство населения СССР высказалось за сохранение страны, упиваясь властью, алчно растаскивала по национальным квартирам общенародное достояние. Вышвырнув из Кремля изжившую себя партийную верхушку КПСС, Борис Ельцин и его окружение бахвалились тем, что «вбили последний гвоздь в гроб коммунизма». Мутанты, не помнящие родства, они, подобно Иуде Искариоту, вбивали гвоздь в героическое и трагическое прошлое своих матерей и отцов, тех, кто ценой огромных потерь отстояли Отечество в годину тяжких испытаний.

Боль и отчаяние владели Устиновым. Он и его поколение были бессильны остановить это торжество бесовщины. Их слабый голос тонул в остервенелом вое своры властных гиен, рвущей на части некогда великую страну. Страна, которую поколение Устинова вырвало из вековой отсталости и невежества, отстояло в Великой Отечественной войне, а затем нашло в себе силы поднять из чудовищной разрухи и сделать сверхдержавой, катилась в тартары. На Северном Кавказе, в Поволжье и в Сибири подняли головы сепаратисты. Они провозглашали независимые республики и кроили территории таможенными и заградительными блок-постами. Заводы, фабрики остановились, на улицах оказались миллионы озлобленных безработных. Провинция погрузилась в ужасающую нищету и была отдана во власть жестоких банд. Москва, Санкт-Петербург, Екатеринбург и другие мегаполисы напоминали Чикаго 1930-х. На улицах средь бела дня происходили перестрелки вооруженных до зубов бандитов, на воздух взлетали машины криминальных главарей и новоявленных нуворишей. Понятия уголовной зоны заменили закон, а расстрельные команды киллеров выступали его исполнителями.

Россия все глубже погружалась в чудовищную воронку хаоса. По ее окраинам разгоралось пламя кровопролитной гражданской войны. Вскоре она подобралась и к Москве. Промозглым октябрем 1993 года в самом сердце — Москве — в непримиримой схватке за власть сошлись президент Борис Ельцин и Верховный Совет. Никто не хотел уступать, и тогда на смену грозным политическим заявлениям пришло бряцание оружием. Вокруг здания Верховного Совета по распоряжению президента Ельцина были выставлены заслоны из ОМОНа. В ответ парламентарии отрешили его от власти и призвали на помощь своих сторонников. Ельцин закусил удила. На улицы Москвы вышли танки. 4 октября заговорили пушки.

Устинов остановившимся взглядом смотрел на дергающийся экран и не замечал слез, катившихся по щекам. На его глазах танки с русскими экипажами прямой наводкой били по зданию Верховного Совета России, где находились такие же, как и они, русские. Чудовищность всего происходящего не укладывалась в голове.

«Почему?!.. За что?!.. Ради чего?!» — терзался этими вопросами Устинов и не находил ответов.

Внутри него все заледенело. Он не находил себе места, в ту ночь так и не смог уснуть. Она превратилась в сплошной кошмар, где чудовищное настоящее переплелось со славным прошлым. Устинов метался по квартире и не решался выйти на улицу. За ее стенами со звериным оскалом нарождалась чуждая ему жизнь. Как сквозь вату, до него донесся звонок телефона. Непослушной рукой он снял трубку и услышал молодой, с мягким южнорусским выговором голос. Звонивший, поздоровавшись, представился как военный контрразведчик полковник Александр Безверхний и вежливо поинтересовался:

— Иван Лаврентьевич, вы можете говорить?

— Да, — обронил Устинов.

— Извините, что беспокою, но мне рекомендовали обратиться к вам генералы Широков и Яровенко.

— Кто? Кто?

— Генералы Широков и Яровенко.

— Э… по какому вопросу?

— Профессиональному. Я отправляюсь в Германию работать на том участке, где вы в 50-х годах организовывали работу, — соблюдая конспирацию, говорил Безверхний.

«Какая работа?!.. Какая Германия?!.. Когда свою страну потеряли!.. О чем он говорит?!» — не укладывалось в голове у Устинова.

— Иван Лаврентьевич, вы меня слышите? Мы можем встретиться и поговорить? Я готов подъехать, куда вы скажете! — вежливо, но настойчиво звучал голос в трубке.

— Александр… как вас там… Георгиевич. Так вот, Александр Георгиевич, о какой работе вы говорите, когда страны нет! — сорвалось с губ Устинова.

Из трубки доносилось тяжелое дыхание. И после долгой паузы прозвучало:

— Иван Лаврентьевич, пока есть армия и военная контрразведка, мы страну — Россию — никому не отдадим!

Сердце Устинова встрепенулось. Уверенность, звучавшая в голосе неизвестного ему полковника, смягчила душевную боль. Он прокашлялся и предложил:

— Александр Георгиевич, если вас не затруднит, то приезжайте ко мне домой. Знаете, где я живу?

— Да, товарищ генерал, — подтвердил Безверхний и сообщил: — Буду через час.

В оговоренное время состоялась первая встреча двух знаковых в истории военной контрразведки руководителей и личностей. Один из них — генерал Иван Устинов — уже сыграл важную роль в ее деятельности, другому — полковнику Александру Безверхнему — еще предстояло пройти через множество испытаний и затем в течение пятнадцати лет успешно руководить Управлением, Департаментом военной контрразведки ФСБ России.

В тот день двум патриотам и профессионалам было что обсудить. Беседа вернула Ивану Лаврентьевичу надежду на то, что новая Россия, в бореньях себя обретая, выстоит и победит. Для Александра Георгиевича встреча с заслуженным ветераном-контрразведчиком также имела большое значение. Она приоткрыла ему некоторые страницы из закрытой до недавнего времени партийными печатями истории Смерша. Они потрясли Без-верхнего и оставили в душе глубокий след.

В годину испытаний для страны Устинов и его боевые товарищи совершили невозможное. В условиях войны, тяжелейшего положения на фронтах, в непримиримой схватке с могучим и многоопытным противником — фашистскими спецслужбами, они не только выстояли, но и создали эффективнейшую систему борьбы с ними — Главное управление контрразведки Смерш. Беседа с Устиновым и пример работы Смерша на многие годы вперед предопределили стиль управленческой и организаторской деятельности будущего руководителя военной контрразведки ФСБ России, будущего генерал-полковника Александра Безверхнего.

Часть 4

Второе рождение Смерша

Зима 2002 года в Среднем Поволжье выдалась не только морозной, но и снежной. После короткой оттепели в начале февраля она снова показала свой суровый норов. К концу месяца тридцатиградусные морозы, державшиеся больше недели, спали, и на Республику Марий Эл один за другим обрушились снежные циклоны. Она утонула в сугробах. На дорогах наступил коллапс, всякое движение прекратилось. Республиканские власти предпринимали титанические усилия, чтобы вернуть жизнь в нормальное русло. Маломощная снегоуборочная техника городской коммунальной службы, давно отслужившая свой век, безнадежно застряла в снежных заносах. На помощь пришло командование Киевско-Житомирской ордена Кутузова III степени ракетной дивизии стратегического назначения. Мощные армейские БАТы вышли на дороги, и движение вскоре восстановилось.

На службу я выехал с опозданием. Испытанный трудяга — армейский УАЗ, несмотря на солидный возраст — 11 лет (страна, а вместе с ней армия и военная контрразведка переживали не лучшие времена), бодренько катил по укатанной лесной дороге. Тринадцать километров, отделяющих штаб ракетной дивизии и отдел военной контрразведки от города, остались позади. Чертова дюжина нисколько не смущала ни меня, ни моих сотрудников, ни военнослужащих-ракетчиков. И на то имелись веские основания, дивизия являлась единственной в своем роде в Ракетных войсках стратегического назначения. Ее жилой городок располагался не в забытом Богом «медвежьем углу», а на окраине Йошкар-Олы — столицы прекрасного лесного края с множеством дивных по своей красоте озер. Она своей неспешной, размеренной жизнью напоминала сказочное Берендеево царство.

Первопроходцы, выбравшие место для военного городка «Дубки», были людьми не без чувства юмора и остановили свой выбор на дубовой роще. Среди могучих исполинов на глазах местных жителей в невиданно короткие сроки выросли комфортные жилые дома, величественный дворец культуры, школа и три детских садика. Построенные из силикатного кирпича, они походили на белоснежные айсберги, каким-то чудом оказавшиеся в мире прошлого — в старой части города с его почерневшими от времени деревянными лачугами и тротуарами из пеньков.

Вид закрытого военного городка и магазины ГУТ «Военторг» с московским снабжением порождали среди йошкаролинцев слухи о земном рае в «Дубках». Они завидовали черной завистью людям в погонах и в своем бессилии при случае и без него злословили: «дуболомам» самое место среди дубов. В ответ военные снисходительно посмеивались, не лезли за словом в карман и отвечали: «человек в погонах должен быть могуч и крепок, как дуб».

Щедрый дар судьбы и добрая воля высокого начальства, изменившего правилу: «селить секретных ракетчиков от людей подальше, чтобы не видели; от леса, чтобы не повесились; от реки, чтобы не утопились», обязывали их «рубиться» на службе не за страх, а на совесть. Как результат, дивизия регулярно входила в число лучших соединений РВСН. Свой вклад в ее успех вносили военные контрразведчики. Они обеспечивали сохранность важнейших секретов, содействовали командованию в поддержании высокой боеготовности мобильного грунтового ракетного комплекса «Тополь» — преемника легендарного ракетного комплекса «Пионер».

Этот ядерный монстр, блуждающий в марийских лесах, являлся головной болью для иностранных спецслужб. Чтобы добраться до его секретов, они использовали любые возможности, в том числе инспекционные поездки в дивизию. Под их прикрытием кадровые сотрудники ЦРУ, РУМО (военная разведка) и их агенты занимались сбором развединформации о состоянии и боевых возможностях БРК «Тополь».

На неделе предстояла очередная инспекция, и я мысленно выстраивал модель контрразведывательных мер. За размышлениями не заметил, как подъехал к отделу. Дежурный — старший оперуполномоченный подполковник Александр Ковальцов — гроза местных коррупционеров, доложив об обстановке в дивизии, сообщил: начальник управления ФСБ России по Оренбургской армии генерал-майор Александр Рудаков распорядился срочно выйти на связь.

Александра Юрьевича и меня связывали 22 года службы и проверенная временем дружба. В военную контрразведку мы пришли почти одновременно и начинали ее в одном ракетном полку Нижнетагильской ракетной дивизии. В 1992 году я убыл на Украину, а он принял у меня эстафету начальника особого отдела и успешно руководил коллективом. Участие в разоблачении американского шпиона майора Дудника и в других операциях способствовали его заслуженному росту по служебной лестнице.

Возвратившись с Украины в Россию, я продолжил службу под началом генерала Рудакова. Возникшая между нами должностная дистанция не отразилась на дружеских отношениях, но это не отменяло субординации.

Приняв рапорт Ковальцова, я поспешил в кабинет, снял трубку телефона ЗАС (засекречивающей аппаратуры связи) и поторопил телефонистку соединить с генералом Рудаковым. Прошла секунда, другая, в трубке раздался характерный щелчок, и зазвучал знакомый голос. Судя по интонациям, у Александра Юрьевича было хорошее настроение, но они не рассеяли владевшей мной тревоги. Поздоровавшись, я прямо спросил:

— Александр Юрьевич, что-то случилось?

— Случилось, Николай Николаевич, — многозначительно произнес он.

Я перебирал возможные прегрешения и приготовился к разговору с оргвыводами. Рудаков, выдержав томительную паузу, заявил:

— Дописался ты, Коля!

— Что-о?! — я пришел в замешательство.

Рудаков не давал мне опомниться.

— Тебе надо быть на Лубянке уже завтра.

— Я?!.. На Лубянке?!.. Зачем?

— Это тебе объяснит генерал Безверхний.

— Безверхний?! Э-э… — у меня пропал дар речи.

Между мной — «окопным полковником» и им — генерал-лейтенантом Безверхним, находившимся на самой вершине властного Олимпа и возглавлявшим Управление военной контрразведки ФСБ России, была огромная дистанция. Проглотив колючий ком, я севшим голосом спросил:

— Саша, ты шутишь?

— Какие могут быть шутки. Это его личное распоряжение.

— Личное?!

— Да. Лично ему доложишь, как дописался до такой жизни.

— Какой?! Я Безверхнему ничего не писал! Это недоразумение! — твердил я.

— Недоразумение, говоришь! А книга «Несостоявшаяся командировка» — твоя, или отказываешься? — в трубке раздался добродушный смех.

— Ну… ну, ты, Саша… — только и мог сказать я.

— Ладно, не обижайся, Коля. Уже и подколоть нельзя. С подчиненными это не всегда позволишь, подумают, генерал выжил из ума, а со старшими начальниками, сам понимаешь, себе дороже, — отшутился Рудаков.

— Ну спасибо, добавил мне седых волос, — ворчал я.

— Благородная седина украшает настоящего мужчину.

— Саша, а если серьезно, при чем моя книга и вызов к Без-верхнему?

— Слышал про Смерш?

— В общих чертах.

— Безверхний намерен создать документальный проект «Смерш».

— Так это же здорово! — оживился я и уточнил: — А ко мне какое это имеет отношение?

— Возможно, самое прямое.

— Уже интересно! А как мое имя всплыло у Безверхнего?

— Бывшего своего подчиненного Писаренко помнишь?

— Васю? Разве такого правдоруба забудешь!

— Так это он рекомендовал тебя Безверхнему. Я поддержал, так что запасайся ручками. В архиве тебя ждет богатейший материал.

— Саша, ты не шутишь?

— Чистая правда, — заверил Рудаков.

— А откуда такая уверенность? — я не мог поверить в столь неслыханную удачу.

— Александр Георгиевич читал твою «Несостоявшуюся командировку» и хорошо отозвался.

— Ну… ну, я один из авторов.

— Теперь у тебя есть возможность блеснуть индивидуальным мастерством. Удачи, Коля, и не потеряйся в лабиринте архива. Сам знаешь, с кадрами у нас туго, — закончил разговор Рудаков.

В трубке зазвучали короткие гудки. Я их не слышал. Голова шла кругом. Получить доступ в центральный архив ФСБ России — о таком можно было только мечтать. Я бросил взгляд на часы: до отправления поезда Йошкар-Ола — Москва оставалось меньше десяти часов. Пригласил к себе заместителя — полковника Владимира Жирнова и, поручив взять на контроль текущие оперативные вопросы и подготовку к американской инспекции, сам прошел в спецбиблиотеку отдела. Просмотрев всю литературу, я не нашел ни слова о Смерше. Складывалось впечатление, что его вообще не существовало в истории отечественных спецслужб. Пришлось обратиться к фундаментальным трудам. В дивизионной библиотеке обнаружились два многотомных издания о Великой Отечественной войне. И снова поиск не дал результата. Чья-то безжалостная рука, казалось, навсегда вычеркнула Смерш.

Оставался еще один источник — Интернет. Я погрузился в его информационное море и едва не захлебнулся в мутных инсинуациях о Смерше. Во мне все восстало. На память приходили беседы с участниками войны, ветеранами-контрразведчиками подполковниками Федоровым, Васильевым и старшиной Дроздовым. Их скупые рассказы о том суровом времени никак не вязались с «исследованиями» предателей Резуна (Суворова), Гордиевского и других, певших с чужого голоса — голоса спецслужб США и Великобритании. В поисках ответа-отповеди я рассчитывал найти его в центральном архиве ФСБ — управлении РАФ.

Перед отъездом я заслушал полковника Жернова по вопросу подготовки к американской инспекции на объектах дивизии и затем отправился на вокзал. По пути заехал домой, поужинал и прихватил в дорогу книгу Владимира Богомолова «Момент истины». В ней, по словам ветеранов Смерша Дроздова и Васильева, в художественной форме нашла отражение деятельность сотрудников Смерша.

В купе я оказался один и, заказав чай, погрузился в захватывающий мир героев Богомолова. Прочел книгу на одном дыхании и под убаюкивающее покачивание вагона не заметил, как задремал. Проснулся от запаха кофе и глянул в окно. За ним мелькали заснеженные пригороды Москвы. Зима и здесь проявила суровый нрав. Метель, бушевавшая накануне, занесла дачные домики почти по крыши. Монотонный пейзаж оживляли сельские церкви, они напоминали пасхальные куличи. Стрелки часов показывали 8:18. Солнце поднялось над макушками елей и озорными зайчиками беззаботно скакало по купе и нежным теплом ласкало лица пассажиров.

Хорошая погода и крепкий кофе прибавили мне настроения. Я торопил встречу с генералом Безверхним, мысленно набрасывал план беседы и не заметил, как справа возникла платформа Казанского вокзала. Пассажиры потянулись на выход. Я присоединился к ним. Людской водоворот подхватил меня, закрутил, вынес к метро и через двадцать минут выплеснул на Лубянскую площадь.

До назначенной встречи с генералом Безверхним оставалось около часа, я зашел в кабинет генерал-майора Анатолия Сердюка. Он сыграл важную роль в моей судьбе, помог вернуться с Украины в Россию и восстановиться на службе. Анатолий Алексеевич принял меня радушно, за чаем с башкирским медом живо интересовался обстановкой в отделе, положением дел в семье, спросил о здоровье ветеранов Густава Федорова, Виктора Трындикова и дал рекомендации по предстоящей встрече с генералом Безверхним. До нее оставалось десять минут. Поблагодарив Сердюка за советы, я поднялся в приемную руководителя военной контрразведки.

Она находилась на седьмом этаже здания № 2 на Лубянке. Из соседней комнаты — дежурной службы — доносились непрерывные телефонные звонки. Офицеры принимали доклады из управлений по военным округам и флотам. Интенсивность звонков говорила: после лихолетья 90-х годов российская армия уверенно становилась на ноги. Вместе с ней набирала былую силу и военная контрразведка.

Поздоровавшись с дежурным, я представился. Он обратился к списку посетителей, кивнул на диван и предложил:

— Присядьте, генерал Безверхний сейчас освободится и примет вас.

Я остался стоять и пробежался взглядом по приемной. Мое внимание привлекли фотографии тех, кто на протяжении 85 лет руководил отечественной военной контрразведкой. Их было 28. Девять, выполняя волю советских вождей, впоследствии сами стали жертвами чудовищных репрессий и были расстреляны. Десятый — Николай Селивановский, ему выпала горькая участь быть заложником в аппаратной борьбе советских вождей. Без вины виноватый он провел два года во внутренней тюрьме на Лубянке, впоследствии был реабилитирован. Одиннадцатый — Анатолий Михеев, погиб на фронте в рукопашной схватке с фашистами осенью 1941 года. Вместе с подчиненными, сотрудниками особого отдела Юго-Западного фронта он прикрывал прорыв из окружения командующего и его штаба. Остальные руководители военной контрразведки благополучно завершили службу. Двое, в свое время, возглавляли: Виталий Федорчук — КГБ СССР, а Петр Ивашутин — ГРУ Генштаба Министерства обороны Советского Союза.

Генерал-лейтенант Александр Безверхний стал 29-м руководителем военной контрразведки и получил назначение на столь ответственную должность в 50 лет. Начинать работу ему пришлось в один из тяжелейших периодов в жизни страны, когда на развалинах некогда могущественного Советского Союза в муках нарождалась молодая российская государственность. Вместе с ней происходило становление новых институтов власти и военной контрразведки, в частности. Охотников сделать ее «карманной» нашлось немало. Поэтому первым ее руководителям — генералам Алексею Молякову и Владимиру Петрищеву — понадобились дар Златоуста и хитрость Одиссея, чтобы не допустить этого.

Александр Георгиевич принял от них нелегкую эстафету на рубеже веков. Закончилось XX столетие, принесшее России и ее народу множество страданий и бед. К этому времени президент Борис Ельцин покинул Кремль. Вскормленная им ненасытная свора олигархов, алчно рыча, готовилась и дальше безнаказанно растаскивать по офшорам национальные богатства страны. Препятствием на их пути стали молодой президент Владимир Путин и стоящие за ним генералы и офицеры ФСБ. Началась война не на жизнь и даже не на смерть. Цена ее была неизмеримо больше — сохранение самого Российского государства. Сбившись в кровожадную стаю — пресловутую «Семибанкирщину», Ходорковский, Березовский, Гусинский и другие олигархи экземпляром поменьше бросили против президента Путина и его гвардии — сотрудников спецслужб — огромные финансовые, информационные ресурсы и проиграли. Свою и важную роль в той победе сыграли военная контрразведка и генерал Безверхний. Они не позволили «Семибанкирщине» сделать игрушками в своих руках некоторых генералов Российской армии и внутренних войск МВД.

В те дни, полные неимоверного напряжения сил в борьбе с иностранными спецслужбами и олигархами, злой рок нанес страшный удар по семье Безверхних. Из жизни трагически ушел сын. Выдержав и это испытание, Александр Георгиевич твердой и разумной рукой уверенно вел корабль военной контрразведки в бурном политическом море. В награду за стоицизм в квартире Безверхних вскоре снова зазвучал дорогой им голосок — сына Егорушки.

Мой взгляд, пробежавшись по фоторяду, снова возвратился к фотографии руководителя Смерша — Виктора Абакумова. Пока Александру Георгиевичу удалось вернуть из небытия только его имя. Чего это стоило, знали только он и директор ФСБ России Николай Патрушев.

— Товарищ полковник! — обратился ко мне дежурный и предложил: — Проходите, генерал Безверхний освободился.

Справившись с волнением, я открыл массивную дверь, оказался в просторном тамбуре и, толкнув вторую, вошел в кабинет.

Яркий солнечный свет свободно лился через три больших окна и теплыми бликами поигрывал на деревянных панелях большого прямоугольного кабинета. Дальнюю его стену занимала карта мира. Та ее часть, что не была закрыта шторой, пестрела множеством загадочных разноцветных обозначений. Они говорили: интересы военной контрразведки России простираются далеко за пределы границы. У левой стены стоял большой книжный шкаф, за стеклами тускло поблескивали корешки фолиантов. Из глубокой ниши выглядывал сейф, за его содержимое любая разведка отдала бы многое. На рабочем столе, рядом с электронной панелью, горкой высилась стопка папок. Строгость обстановки смягчалась любительской, от того еще более трогательной, фотографией юноши. Она занимала центральное место на журнальном столике. В юноше угадывались черты самого Безверхнего.

Мой взгляд остановился на хозяине кабинета. В спортивной, подтянутой фигуре не было и намека на начальственную сановность. Высокий, открытый лоб говорил о недюжинном уме, а крепкий подбородок — о твердой воле. Спокойный взгляд карих глаз, в глубине которых таилась лукавая улыбка, не оставлял сомнений: каждое решение генерала Безверхнего было глубоко-продуманным и имело «изюминку». И если бы не строгая военная форма, то он скорее походил не на беспощадного к шпионам и террористам руководителя военной контрразведки России, а на художника или ученого из большой науки.

Александр Георгиевич являлся ярким представителем своего поколения, пережившего чудовищную послевоенную разруху и полуголодное детство. Оно впитало в себя дух Великой Победы, которую одержали их отцы и матери в войне с фашистами. Оно воспитывалось на примерах тех, кто устоял перед всеми испытаниями, выпавшими на их и долю и долю страны, и нашел в себе силы самоотверженным трудом сделать ее великой.

Родился Александр Георгиевич в 1950 году в Молдавии, в простой семье, с детства познал, что такое тяжелый крестьянский труд. Учился в обыкновенной школе. После ее окончания был призван на срочную службу в армию. Там с ним произошел курьез, в итоге обернувшийся счастливым случаем. Комсомолец, активный общественник Безверхний неожиданно попал под подозрение военных контрразведчиков.

Увлечение сержанта Безверхнего французским языком молодой оперативный работник расценил как подготовку к «измене Родине» — бегству во Францию — и взял в проверку. Она быстро завершилась. Опытный начальник особого отдела усмотрел в занятии сержанта иностранным языком стремление к самосовершенствованию и к работе над собой. Это и предопределило дальнейший жизненный путь и успех Александра Георгиевича.

По направлению военной контрразведки паренек из глубинки отправился покорять Москву, и не просто Москву, а Высшую Краснознаменную Школу КГБ при Совете Министров СССР. Успешно сдав вступительные экзамены, слушатель Безверхний старательно грыз гранит чекистской науки. Грыз успешно, об этом говорили отличные оценки в зачетных ведомостях.

После окончания учебы в 1976 году лейтенант Безверхний был направлен для прохождения службы в управление особых отделов КГБ СССР Московского военного округа. Начинал ее в гарнизоне города Воронежа. За короткий срок пребывания в должности он проявил себя хватким, способным агентуристом. Новое назначение не заставило себя ждать.

В 1980 году капитан Безверхний под легендой специалиста выехал в загранкомандировку, в Лаос. Там ему пригодились знание иностранных языков, опыт оперативной работы, там же в полной мере раскрылся талант прирожденного разведчика. В прямом противостоянии с противником проявились его способности малыми силами успешно решать задачи и выходить победителем в жестоких поединках. Четыре года напряженной работы в Лаосе на много лет вперед предопределили дальнейшую военную судьбу Александра Георгиевича.

Вскоре после вывода из Республики Афганистан советских войск подполковник Безверхний был направлен в Кабул для выполнения специальных заданий. В 1989–1991 годах страна напоминала кипящий котел, в котором все воевали против всех. С риском для жизни он успешно справился с поставленными задачами и возвратился домой, но уже в другую страну.

В роковом августе 1991 года рухнул Советский Союз. Это стало тяжелейшей трагедией и незаживающей раной для людей в погонах. Прекратило существовать Отечество, которому они давали присягу на верность. Лживые, аморальные политиканы предали и разменяли его на национальные квартиры. Многие генералы и офицеры в отчаянии срывали с себя погоны, швыряли на стол удостоверения, хлопали дверьми и бросались в мутные воды бандитского капитализма. Но были и те, к их числу относился Александр Безверхний, кто, несмотря на все тяготы и лишения, ушаты помоев, выливавшиеся на органы безопасности и ее сотрудников, сцепив зубы, продолжали выполнять свой гражданский и служебный долг.

В 1992 году опытный, обстрелянный полковник Безверхний возглавил ключевой, 3-й, разведывательный отдел в управлении ФСБ России Группы советских войск в Германии. В те окаянные годы наши части, находившиеся за границей, подвергались невиданным по своим масштабам и изощренности атакам спецслужб стран НАТО. В той сложной, стремительно меняющейся оперативной обстановке в полной мере раскрылись способности и организаторские таланты Александра Безверх-него. Он сохранял выдержку и спокойствие в критических ситуациях, малыми силами эффективно решал большие задачи, умел сплотить вокруг себя коллектив и обеспечить его результативную работу.

Пройдя через горнило Германии, Александр Безверхний получил новое высокое назначение в центральный аппарат Управления военной контрразведки. Участие в сложных оперативных разработках иностранных разведчиков и их агентов способствовало дальнейшему совершенствованию его профессионального мастерства, а результаты — служебному росту. В 2000 году генерал Безверхний по праву возглавил одну из самых боевых структур ФСБ России — военную контрразведку.

Уже одно это вызывало уважение и подогревало мой интерес к нему. Мои глаза освоились со светом, я сделал шаг вперед и представился:

— Товарищ генерал-лейтенант, полковник Лузан прибыл по вашему распоряжению!

— Здравствуйте, Николай Николаевич, — поздоровался Без-верхний и шагнул навстречу.

Энергично пожав руку, он пригласил к столу для служебных совещаний и начал разговор с дежурного вопроса:

— Как обстановка в отделе, в дивизии?

Я начал доклад по установленной форме.

— Оперативная обстановка в отделе, на объектах Киевско-Житомирской, ордена Кутузова III степени ракетной дивизии стратегического назначения и в их окружении характеризуется активной разведдеятельностью иностранных спецслужб. Основные усилия руководящего и оперативного состава…

— Николай Николаевич, об этом мы поговорим в другой раз! — остановил меня Безверхний и с улыбкой продолжил: — Речь идет об обстановке, так сказать, на литературном фронте. Над чем сейчас работаете?

Я перевел дыхание — опасность «подорваться на минном поле» профессиональной деятельности миновала — и сообщил:

— Над историческими очерками из прошлого Республики Абхазия.

— Очень хорошо! Очень! Тема, которой предстоит заняться вам и коллективу авторов, также историческая.

— История Смерша? — забежал я вперед.

— Да, но ее не следует рассматривать как сугубо историческое исследование, — здесь Безверхний сделал паузу, оценивающим взглядом посмотрел на меня и продолжил: — Вам придется работать с уникальными материалами, но будет большой ошибкой с вашей стороны искать в них жареные факты. За каждым документом стоят конкретные люди и их судьбы. Поэтому надо отнестись максимально объективно, я бы сказал, бережно. Постарайтесь пропустить материалы через душу и сердце.

— Чтобы Смерш предстал перед читателем с человеческим лицом? — уточнил я.

— Образное сравнение.

— А как будет называться книга?

— Названия пока нет.

— Товарищ генерал, а почему бы не назвать «Смерш», а дальше многоточие? — решился я на предложение.

Безверхний оживился и уточнил:

— А почему многоточие?

— В том смысле, что мы — военные контрразведчики — являемся продолжателями дела Смерша.

— Мысль интересная, а что касается названия, то не будем забегать вперед. До недавнего времени на теме Смерша лежало политическое табу. Одна из причин — фигура ее руководителя, Виктора Семеновича Абакумова.

— Недавно я читал статью, так в ней он представлен каким-то монстром, — вспомнил я.

— Это не так. К сожалению…

Зазвонил телефон ВЧ-связи. Безверхний прошел к аппарату, снял трубку, и его лицо затвердело. Он заговорил отрывистыми фразами. Судя по ним, речь шла о важной операции, проводимой его подчиненными против агента американской разведки. Тот вышел на явку с сотрудником московской резидентуры ЦРУ. Она проходила в Химках, у магазина IKEA. В какой-то момент шпионы оказались в мертвой зоне и выпали из поля зрения наружки. Вопрос о вещественных доказательствах преступной деятельности агента остался открытым. Безверхний отменил операцию захвата, возвратился к столу и продолжил разговор.

— К сожалению, ряд авторов в погоне за сенсацией, а некоторые преднамеренно, стремятся очернить деятельность Смерша и бросить тень на современную контрразведку. Мои беседы с ветеранами войны, изучение архивных материалов дают основания полагать, что будущая книга перевернет бытующее негативное представление о Смерше.

— Товарищ генерал, а допуск к особым папкам будет открыт?! — загорелся я.

— Директор Николай Платонович Патрушев, выслушав мои доводы и доводы ветеранов Смерша, снял все ограничения.

— И даже по материалам на Абакумова?!

Александр Георгиевич посмотрел на меня с укором и заметил:

— Николай Николаевич, понятно ваше желание предложить читателю некий бестселлер. Но задача состоит в ином: объективно разобраться и представить правдивую историю Смерша, какой бы горькой она ни была.

— Извините, товарищ генерал, — смутился я.

— Вместе с тем не надо забывать, в Смерше служили живые люди. В годы тяжких испытаний они плечом к плечу с армией выстояли и победили фашизм.

— Об этом времени я знаю не понаслышке, а от ветерана нашего отдела Густава Дмитриевича Федорова.

— Вот потому, работая над материалами, будьте деликатны в оценке действий сотрудников Смерша. Нельзя мерить их дела мерками нашего мирного времени.

— Постараюсь, товарищ генерал! — заверил я.

— Удачи вам! — пожелал Александр Георгиевич, крепко пожал руку и, завершая разговор, распорядился: — К работе приступить сегодня и без раскачки. В архиве все подготовлено для вашей работы. В помощь вам выделен сотрудник.

— Спасибо, — поблагодарил я и, от радости не чувствуя под собой ног, покинул кабинет.

В приемной меня ждал сюрприз — полковник Василий Писаренко, тот самый, с легкой руки которого я оказался в числе редких счастливцев, допущенных к тайнам Смерша. Подвижный как ртуть, он сгорал от нетерпения и, забыв поздороваться, накинулся с вопросами:

— Ну как? Как прошла встреча?! Вас включили в группу авторов?

Счастливая улыбка на моем лице служила ответом.

— Поздравляю! Здорово! — разделял мою радость Писаренко.

— Спасибо, Василий Григорьевич, за царский подарок. О таком я даже мечтать не смел, — признался я.

— Так как прошла встреча? — допытывался Писаренко.

Сумбурно пересказав разговор, я не удержался от распиравшей меня гордости и сообщил, что предложил название будущей книги.

— И какое? — уточнил Писаренко.

— Смерш с многоточиями.

— И как к этому отнесся Александр Георгиевич?

— Сказал, что с названием не следует спешить.

— Да, это сложная тема. Вокруг нее до сих пор ломаются копья.

— Уже сломали, Александр Георгиевич сказал: проект «Смерш» поддержал Николай Платонович…

Здесь напомнил о себе дежурный. Он довел распоряжение руководителя УРАФ генерала Василия Христофорова.

— Николай Николаевич, вас ждут в архиве.

Простившись с Писаренко, я в сопровождении дежурного поспешил в центральное хранилище, чтобы с головой погрузиться в находившийся под семью печатями мир Смерша. Подчиняясь воле генералов Безверхнего и Христофорова, передо мной пали один за другим режимные барьеры. Я замер на пороге перед бесконечными рядами стеллажей. На полках, уходящих под потолок, хранились тысячи, десятки тысяч пухлых томов. В них — в спецсообщениях, донесениях, отчетах, сводках и докладных записках — содержалась подлинная история Смерша.

Встретил меня сотрудник архива, старший лейтенант. Неспешный в движениях и лаконичный в выражениях, он, поздоровавшись и представившись Иваном Степановым, предложил пройти в небольшую комнату. Обстановка в ней была более чем скромная: стол, стул и настольная лампа времен зловеще памятного наркома НКВД Николая Ежова. Дав пояснения о порядке обращения и работы с архивными материалами, Степанов покинул меня.

Я топтался перед тележкой с россыпью «брильянтов» — делами с материалами операций Смерша — «ЗЮД», «Арийцы», «Десант», «Янус», «Оркестр», «Туман», «Загадка» — и дрожащими руками перебирал пухлые тома. С пожелтевших страниц на меня повеяло обжигающим дыханием суровых военных лет. Невольно на память приходили слова Александра Георгиевича: «Смерш — это прежде всего люди, действовавшие в условиях экстремальной обстановки». Забыв об обеде и не замечая времени, я вчитывался в секретные, совершенно секретные и особой важности документы. Страница за страницей передо мной открывалась необыкновенная, захватывающая книга человеческих судеб, какой я еще никогда не читал.

За работой стремительно летели дни и, как в лучах восходящего солнца, из забвения проступала подлинная история военной контрразведки периода Великой Отечественной войны. Бесстрастное время, подобно кузнечному горнилу, сметало окалину клеветы с подлинной истории Смерша и ее предшественника — Управления особых отделов НКВД СССР.

22 июня 1941 года военная контрразведка встретила обескровленной репрессиями. С 1936 по 1939 год из четырех ее руководителей трое подверглись арестам, а затем были расстреляны. Коса репрессий не остановилась на них и дошла до последнего батальонного опера. На их места назначались партийные и комсомольские работники, не имевшие профессиональной подготовки.

В отделе военной контрразведки по 6-й кавалерийской дивизии, куда 22 июня 1941 года получил назначение выпускник Камышловского военного пехотного училища оперуполномоченный особого отдела лейтенант Иван Устинов, подавляющее число сотрудников не имело не то что профессиональной, а и военной подготовки. Ему, лейтенанту, пришлось на ходу обучать их «…владению оружием и другим боевым навыкам».

Не менее сложная обстановка с командными кадрами сложилась и в Красной армии. В ноябре 1938 года нарком обороны маршал Семен Тимошенко, выступая на Военном Совете, сообщил следующие цифры о чистке в армии и на флоте: «…из Красной Армии и Военно-морского флота «вычистили» 40 тысяч человек и репрессировали около 45 % командного состава и политработников РКК».

Следствием массовых репрессий стало то, что накануне войны в звене дивизия около 37 % командиров находились в должности менее 6 месяцев, а на таком важнейшем оперативном участке, как армия, их было 50 %. Еще более удручающее положение сложилось в авиации. В звеньях авиакорпус — авиадивизия эти цифры достигали 100 % и 91,4 %. 13 % командиров вообще не имели военного образования.

Поэтому в первые месяцы войны контрразведчикам зачастую приходилось заниматься не только оперативной работой — выявлять вражеских шпионов, диверсантов, террористов, но и принимать на себя командование подразделениями. Об этом Устинов с заслуживающей уважения прямотой писал в своей книге «Крепче стали».

«…по ходу отступления под Вязьмой до 1000 военнослужащих из разных частей оказались без единого командования… многие из них находились в растерянном состоянии, а некоторые проявляли явные признаки подготовки побега к противнику, до которого оставалось не более 500–800 метров.

Обстановка требовала неотложных мер с использованием всех прав, моральных и физических возможностей. Я открыто и громко объявил себя представителем военной контрразведки, к отдельным применил решительные угрозы использования боевого оружия при любой попытке сдачи в плен к противнику, что дало возможность объединить вокруг себя немалую группу воинов, готовых пойти на прорыв окружения».

Отряд под командованием Устинова, в который входило 73 человека начальствующего состава от младшего лейтенанта и до подполковника, в течение трех недель с боями пробивался на соединение с частями Красной армии. К сожалению, таковы были командные кадры, когда старший лейтенант (редчайший случай — Ивану Лаврентьевичу досрочно присвоили это звание) командовал майорами и подполковниками.

В сложившихся условиях обстановки у особистов, так в армейской среде называли военных контрразведчиков, казалось бы, не было шансов на успех в борьбе с могущественными спецслужбами Германии: Главным управлением имперской безопасности и абвером (армейская разведка и контрразведка). Это положение усугубила гибель комиссара госбезопасности 3-го ранга Анатолия Михеева. 23 сентября 1941 года он и большинство сотрудников особого отдела Юго-Западного фронта, прикрывая отход командующего генерал-полковника Михаила Кирпоноса и его штаба, погибли в неравном бою с фашистами.

В тот трудный час для военной контрразведки начальник Управления особых отделов НКВД СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Виктор Абакумов, несколько месяцев назад назначенный на должность, в короткие сроки восстановил боеготовность рядов особистов. Пережив вместе с Красной армией тяжелые поражения первых дней и недель войны, они не только эффективно выявляли вражеских агентов, проникших в воинские части, а и с помощью зафронтовых разведчиков предпринимали попытки по внедрению в «осиные гнезда» — разведцентры и школы противника.

Так, в конце июня 1941 года начальник 3-го отдела особого отдела 14-й армии Ленинградского фронта бригадный комиссар Николай Клочев сумел организовать зафронтовую разведдеятельность против финских спецслужб. Спустя два месяца от агента, ведренного к противнику, он получил информацию о подготовке десанта для захвата важной железнодорожной станции Лоухи и сумел не допустить этого. Диверсанты, высадившиеся на 120 моторных лодках, попали в засаду, организованную Клочевым, и были уничтожены.

В целом одним только особым отделом Ленинградского фронта за 1942 год было арестовано: шпионов — 318, диверсантов и вредителей — 25, террористов — 138; предотвращено случаев измены Родине — 724.

С лучшей стороны контрразведчики проявили себя и во время Сталинградской битвы, особыми отделами Сталинградского и Донского фронтов было обезврежено 650 вражеских агентов.

Победа Красной армии под Сталинградом окончательно положила конец мифу о непобедимости вермахта. Затем последовали его поражение на Северном Кавказе. Весной 1943-го чаши весов в войне на Восточном фронте на время застыли. Противники готовились к решающей схватке — Курскому сражению.

Важная роль в обеспечении скрытности операции «Цитадель» отводилась немецким спецслужбам: Главному управлению имперской безопасности Германии и абверу. Они должны были сохранить в тайне ее замысел и одновременно проникнуть под завесу секретности, окутывавшую планы командования Красной армии. Несмотря на предпринятые гитлеровскими спецслужбами беспрецедентные меры безопасности, подготовка вермахта к наступлению не составляла большой тайны для Москвы.

Первые сведения об операции «Цитадель» поступили к советскому военно-политическому руководству из Лондона в мае 1943 года. Их добыли блестящие разведчики из ныне знаменитой «кембриджской пятерки» — Ким Филби и его четверо товарищей. На основе разведданных лондонской резидентуры 7 мая 1943 года в Государственный Комитет Обороны (ГКО) из наркомата госбезопасности (НКГБ) за № 136/М поступило спецсообщение.

В нем нарком Всеволод Меркулов докладывал:

«…Резидентура НКГБ СССР в Лондоне сообщает полученный агентурным путем текст телеграммы, отправленной 25 апреля из Южной группы германских войск за подписью генерал-фельдмаршала фон Вейхса в адрес оперативного отдела верховного командования армии…»

Далее раскрывалось ее содержание:

«Для противодействия осуществлению плана «Цитадель» противник располагает приблизительно 90 соединениями, находящимися к югу от линии Белгород — Курск — Малоархангельск.

Наступление частей группы армий «Юг» встретит упорное сопротивление в глубоко эшелонированной и хорошо подготовленной оборонительной зоне с многочисленными зарытыми в землю танками, с артиллерийскими и местными резервами. Основные усилия по обороне будут сосредоточены в главном секторе Белгород — Томаровка…»

Ценные разведывательные сведения о подготовке гитлеровцами наступления были получены Управлением особых отделов НКВД СССР (военная контрразведка) в ходе проведения радиоигры «Загадка» и от зафронтовых агентов, внедренных в абвер и ГФП — тайную полевую полицию.

Эта, а также другая информация, поступавшая в ГКО из разведывательных и дипломатических источников, у советского военно-политического руководства не оставляла сомнений в том, что летом 1943 года вермахт перейдет в решительное наступление. В полосе фронта протяженностью 65 и 75 километров планом «Цитадель» предусматривалось сосредоточить до 50 дивизий, в том числе 16 танковых и моторизованных, более 10 тысяч орудий и минометов, 2700 танков, свыше 2 тысяч самолетов и около 900 тысяч солдат и офицеров. Эта колоссальная мощь потрясала воображение даже бывалых фронтовиков.

Перед лицом смертельной угрозы гитлеровской армады руководители Советского государства вынуждены были принимать энергичные меры, затронувшие не только армию, но и отечественные спецслужбы. Накануне решающего сражения Великой Отечественной войны — Курской битвы — Сталин сделал необходимые выводы из трагических уроков июня 1941 года и мая 1942 года, когда харьковская наступательная операция обернулась еще одной чудовищной катастрофой и привела к тому, что Красная армия, понеся огромные потери, вынуждена была отступить к Сталинграду и горам Северного Кавказа. Одной из причин этих и ряда других поражений стало то, что информация военных контрразведчиков об истинном положении на фронте и реальном состоянии советских войск терялась и зачастую не получала адекватной оценки в огромном бюрократическом аппарате НКВД. Чтобы избежать повторения прошлых роковых ошибок, Иосиф Сталин решил взять на себя руководство военной контрразведкой.

31 марта 1943 года он — Верховный Главнокомандующий и глава Совета Народных Комиссаров СССР (правительства) — принял руководителей наркомата внутренних дел (НКВД) Лаврентия Берию, госбезопасности (НКГБ) Всеволода Меркулова и начальника Управления особых отделов НКВД (военная контрразведка) Виктора Абакумова. По результатам обсуждения вопроса о будущей спецслужбе Меркулову было поручено разработать проект постановления. В нем предусматривалось отразить основные задачи будущей контрразведки, ее структуру и порядок подчиненности.

1 апреля Меркулов доложил свои предложения Берии. Тот их утвердил и за № 334/Б от 2 апреля отправил Сталину на рассмотрение. По замыслу Меркулова и Берии, новая спецслужба должна была формироваться на базе Управления особых отделов НКВД СССР и войти в состав Народного комиссариата государственной безопасности под названием «Смеринш» (Смерть иностранным шпионам).

Сталин проект не утвердил. Меркулов, с учетом высказанных им замечаний, 4 апреля за № 340/Б представил новый вариант будущей спецслужбы. Структурно он ничего не изменил, а только предложил усилить ее техническую оснащенность и создать подразделение для ведения зафронтовой разведывательной работы. Но и этот вариант не нашел поддержки у Сталина. Как дальновидный политик и стратег, он был выше ведомственных интересов НКВД и НКГБ. В условиях, когда под Курском и Орлом решалась не только судьба важнейшей военной операции, но и страны, концентрация в одних руках сил армии и спецслужбы выглядела вполне логичной.

Нельзя исключать и того, что Сталин, возможно, руководствовался и другим немаловажным соображением — сохранением собственной власти. Жуков, Василевский, Рокоссовский и другие будущие «маршалы победы» — свидетели его грубых просчетов, допущенных в 1941–1942 годах, приобрели непререкаемый авторитет в войсках и почувствовали свою силу. Силу, которая могла представлять угрозу авторитарной власти Сталина, и поэтому за «маршалами победы» требовался глаз да глаз. Таким глазом предстояло стать новой спецслужбе с ее широчайшими полномочиями, а главное — разветвленным негласным аппаратом, пронизавшим все армейские звенья — от стрелкового отделения до Генерального штаба.

Прежде чем принять окончательное решение, 13 апреля Сталин вызвал на совещание ряд руководителей особых отделов фронтов и центрального аппарата военной контрразведки. Документальных свидетельств о его ходе не сохранилось. Что касается названия будущей спецслужбы, то, как вспоминал ветеран-контрразведчик Сергей Остряков.

«…Предложения были разные. Большинство склонялось к тому, чтобы наименование сделать максимально кратким и составить из начальных букв широко известного тогда лозунга «Смерть немецким шпионам!» Получалось что-то вроде «Смернеш».

В заключение обсуждения Сталин заметил:

— А почему, собственно говоря, речь должна идти только о немецких шпионах? Разве другие разведки не работают против нашей армии? Давайте назовем «Смерть шпионам», а сокращенно «Смерш».

Желающих возразить ему не нашлось. Название било не в бровь, а в глаз.

19 апреля 1943 года за № 415–138сс Сталин утвердил окончательный вариант Постановления. В нем указывалось:

«Управление Особых Отделов НКВД СССР изъять из ведения НКВД СССР и передать Народному Комиссариату Обороны СССР, реорганизовав его в Главное Управление Контрразведки НКО «Смерть шпионам».

Этим решением Управление особых отделов было выведено из состава НКВД и преобразовано в Главное управление контрразведки Народного комиссариата обороны (ГУКР НКО Смерш). Его руководителем был назначен 35-летний комиссар государственной безопасности 3-го ранга Виктор Абакумов в ранге заместителя наркома обороны — Сталина.

На Смерш возлагались следующие задачи:

«…а) борьба со шпионской, диверсионной, террористической и иной деятельностью иностранных разведок в частях и учреждениях Красной армии; б) борьба с антисоветскими элементами, проникшими в части и учреждения Красной армии; в) принятие необходимых агентурно-оперативных и иных (через командование) мер к созданию на фронтах условий, исключающих возможность безнаказанного прохода агентуры противника через линию фронта, с тем чтобы сделать линию фронта непроницаемой для шпионских и антисоветских элементов; г) борьба с предательством и изменой Родине в частях и учреждениях Красной армии (переход на сторону противника), укрывательство шпионов и содействие работе органов Смерш…».

Через двое суток, 21 апреля 1943 года, Постановлением ГКО СССР № 3222 сс/ов было введено в действие Положение о Главном управлении контрразведки НКО Смерш СССР. Новая спецслужба представляла собой строго централизованную организацию, ее подразделения на местах подчинялись только вышестоящим органам. Они наделялись самыми широкими полномочиями, которые диктовались чрезвычайной обстановкой военного времени. При этом строго соблюдались нормы действовавшего Закона — аресты военнослужащих в обязательном порядке согласовывались с прокурором и командиром соответствующего уровня.

27 апреля Сталин утвердил организационно-штатную структуру Смерша. Центральный аппарат включал в себя 14 оперативных отделов, секретариат, подразделения, отвечающие за шифросвязь и использование оперативно-технических средств, а также кадровый орган. Общая его численность составляла 646 человек, в управлении Смерш фронта она не превышало 130 человек, отдела армии — 57, а в управлении (отделе) военного округа (в зависимости от его категории) колебалась от 102 до 193 человек.

В интересах конспирации форма одежды, погоны и другие знаки отличия сотрудников Смерша соответствовали тем, что носили военнослужащие частей, где они вели контрразведывательную работу. Эта традиция в военной контрразведке сохранилась до наших дней.

Особый характер деятельности органов Смерш подчеркивался самим названием — отдел (управление) контрразведки. Оно обозначало главную функцию органа — контрразведывательную. До образования Смерша это слово не так часто использовалось в обиходе сотрудников особых отделов.

Вчитываясь в архивные материалы, я все больше убеждался в том, что Смерш возник не на пустом месте и не по мановению росчерка пера Сталина. Его создали своим самоотверженным трудом вчерашние командиры рот и батальонов: пехотинцы, танкисты, летчики, артиллеристы и моряки, мобилизованные самой войной в ряды военной контрразведки.

Новая спецслужба была обречена стать эффективной и результативной. Смерш — это прежде всего люди. В первые месяцы войны Управление особых отделов потеряло значительную часть личного состава; при этом ни один сотрудник не сдался в плен и не перешел на сторону врага. Понесенные потери восполнялись боевыми армейскими офицерами, в основном командирами ротного и батальонного звена. В подавляющем своем большинстве они были умелыми организаторами, выполняли задачи с минимальными потерями и потому обладали непререкаемым авторитетом у личного состава. Их возвращение в части в качестве сотрудников контрразведки не вызывало отторжения у бывших однополчан. Армейские офицеры и бойцы знали им истинную цену и принимали как своих.

С первых дней своего существования Смерш уверенно заявил о себе как грозная сила для шпионов, террористов, диверсантов и изменников. Подтверждение тому члены авторского коллектива находили в шифровках, спецдонесениях и докладных. Чем больше они вчитывались в документы, тем сильнее в душах росло возмущение против партийных вождей. По их злой воле на 60 лет были вычеркнуты не только из истории Великой Отечественной войны, а из жизни десятки тысяч живых и павших на фронте сотрудников военной контрразведки.

С этими чувствами не только я, но и остальные члены авторского коллектива собрались в кабинете генерала Безверхнего. Заняв места за столом заседаний, мы теребили в руках справки-докладные по результатам работы с архивными документами. Александр Георгиевич не спешил начинать совещание, пытливым взглядам прошелся по нашим лицам и, выдержав паузу, обратился к начальнику отдела управления и регистрации архивных фондов (УРАФ) ФСБ России подполковнику Матвееву.

— Олег Константинович, как продвигается работа, что удалось сделать?

— Практически по всем разделам имеется хороший задел. Есть некоторые проблемы по материалам Смерш в НКВД, но они будут устранены в ближайшее время, — доложил Матвеев.

— Молодцы! Хороший набрали темп, — похвалил Безверхний и обратился с просьбой: — А теперь, товарищи — мастера слова и пера, я бы хотел услышать ваше мнение, только без всяких политесов, о деятельности Смерша и его сотрудников.

— Нет ничего общего с той грязью, что льют на него!.. Это были профессионалы высочайшего уровня!.. Фантастически результативная спецслужба!.. Есть чем гордиться! — наперебой заговорили мы.

— Тише! Тише, товарищи! Давайте не будем спешить с выводами! — остудил нас Безверхний и предложил: — Давайте опираться на факты.

— Александр Георгиевич, их предостаточно! — был категоричен подполковник Владимир Макаров. — Статистика говорит сама за себя! К концу 1944 года Смерш начисто переиграл абвер и Главное управление имперской безопасности Германии! За один тот год разоблачили около 10 000 агентов!

— Массовые репрессии и расстрелы, о которых вещают всякие там суворовы и гозманы, — абсолютная чушь! После завершения фильтрационной работы Смерша среди бывших советских военнопленных почти 90 % потом направлялись в армию или домой, — не мог сдержать возмущения я.

— Более того, по ходатайству Абакумова перед Сталиным большинство гитлеровских агентов, кто покаялся или пришел с повинной, не были расстреляны, а использовались в операциях против абвера и «Цеппелина», — поддержал меня ветеран Смерша полковник Борис Сыромятников.

И снова в кабинете раздался гул негодующих голосов:

— Ряд из них был награжден высокими правительственными наградами!.. В ГУКР Смерш велось специальное дело № 1 «Заявлений, поступивших в правительственные инстанции»!.. В Краснодарском спецлагере № 205 за халатность и формализм, проявленные при фильтрации, был снят с должности начальник отдела Смерш!..

— Спокойно, товарищи! Спокойно! — утихомирил нас Безверхний и подчеркнул: — Обелять наших коллег-ветеранов — такая задача не стоит и не должна стоять. Они в этом не нуждаются. За них говорят дела. Ваши отчеты и те материалы, что я изучил, убеждают: военная контрразведка во время войны оказалась на высоте своего положения.

— А по-другому не могло и быть! В Смерш брали лучших из лучших армейских офицеров, тех, кто с умом воевал и дорожил жизнями подчиненных! — был категоричен Сыромятников.

— И все-таки, Борис Александрович, давайте не будем спешить с выводами, — предостерег Безверхний и еще раз обратил наше внимание: — Мы не должны навязывать читателям свою точку зрения на Смерш. Главная задача состоит в том, чтобы на основе документов и выверенных фактов представить общественности подлинную историю военной контрразведки Смерш. Ясно?

— Так точно! — дружно прозвучало в ответ.

— Какие есть еще вопросы?

— Разрешите, товарищ генерал? — обратился полковник Анатолий Сучилин.

— Пожалуйста, Анатолий Алексеевич.

— Александр Георгиевич, возникла проблема с доступом к некоторым особой важности документам, — посетовал Сучилин.

Безверхний обратил взгляд на Матвеева. Тот кивнул головой и доложил:

— На работу с ними требуется дополнительное разрешение.

— Я обсужу с Василием Степановичем процедуру доступа к ним, и, думаю, мы найдем выход, — заверил Безверхний и, обращаясь к Сучилину, распорядился: — Анатолий Алексеевич, подготовьте на имя начальника УРАФ генерала Христофорова перечень особой важности документов, которые требуются для работы.

— Есть! — принял к исполнению Сучилин.

Работа авторской группы завершилась составлением дополнительного плана. Мне, не без участия Матвеева, предстояло заняться операциями Смерша по агентурному проникновению в спецслужбы Германии. Первая, с материалами которой я ознакомился, относилась к началу войны. У ее истоков стояли контрразведчики особого отдела НКВД СССР Юго-Западного фронта. Передо мной лежали два пухлых тома в зеленой обложке, на них крупными буквами было выведено «ЗЮД». Начав читать постановление о заведении дела, я уже не смог оторваться от материалов операции…

И один в поле воин

Заканчивался пятый месяц войны. 27 ноября 1941 года на участке обороны 6-й армии Юго-Западного фронта ненадолго установилось хрупкое затишье. Серая мгла опустилась на передний край. Бойцы и командиры забылись в коротком сне. Бодрствовали только часовые, они вслушивались в обманчивую тишину, чтобы не прозевать вылазку разведывательно-диверсионных групп противника. На этот раз ночь прошла спокойно. Алая полоска зари прорезала чернильный небосклон на востоке. Занялся хмурый рассвет, и тут в тылу гитлеровцев вспыхнула беспорядочная стрельба. Прошло несколько минут, и из тумана, подобно призракам, возникли размытые силуэты. Заросшие, изможденные лица, истрепанное обмундирование и трофейное оружие говорили сами за себя — это были окруженцы.

Командовал ими техник-интендант 1-го ранга — лейтенант Петр Прядко. Подчиненный ему отряд прошел с боями по тылам гитлеровцев свыше 500 километров. Совершить такое было под силу только человеку мужественному и незаурядных способностей. Это оценил опытный контрразведчик, начальник особого отдела НКВД СССР по 6-й армии Юго-Западного фронта капитан Павел Рязанцев. Он увидел в Петре не только умелого командира, а и прирожденного разведчика, способного вести не только войсковую разведку, но и совершить гораздо большее — под видом изменника проникнуть в разведцентр противника. В те дни, когда гитлеровцы находились на подступах к Москве, замысел подобной операции мог бы показаться безумием. Но не Рязанцеву и его начальникам, они верили, что неудачи на фронте — это временное явление, что рано или поздно Красная армия и военная контрразведка перейдут в наступление. В это верил Прядко и без колебаний дал согласие стать зафронтовым разведчиком.

Но гитлеровцы были не лыком шиты, и, чтобы не оказаться игрушкой в руках абвера, Рязанцев подверг Петра суровой, но необходимой проверке. Он предложил ему снова возвратиться в ад — провести разведку передовых укреплений противника. Прядко выполнил задание, после чего под руководством Рязанцева прошел специальную подготовку, и в ночь с 14 на 15 января 1942 года зафронтовой разведчик Гальченко «перебежал» к гитлеровцам.

Так началась одна из первых операций особого отдела Юго-Западного фронта, связанная с внедрением в абвер — абвергруппу-102. Она получила кодовое название «ЗЮД». Оказавшись в фашистском сборно-пересыльном пункте, Петр испил до дна горькую чашу военнопленного, прежде чем попал в поле зрения гитлеровских вербовщиков. Голод и холод, унижения со стороны охраны — но не они стали главным испытанием, а презрение товарищей по несчастью, когда они узнали, что лейтенант Прядко пошел на сотрудничество с гитлеровцами.

Расчет капитана Рязанцева на то, что офицер, «обиженный на советскую власть», будет представлять интерес для абвера, оправдался. После беседы-вербовки, проведенной начальником абвергруппы-102 подполковником Гопф-Гойером, теперь уже агента абвера Петренко стали готовить для заброски в советский тыл.

26 января 1942 года Петр под покровом ночи перебрался через линию фронта, вышел в расположение наших частей и вскоре оказался в кабинете Рязанцева. Прибыл он не с пустыми руками, доставил сведения о структуре абвергруппы-102, данные на ряд кадровых сотрудников и на 12 агентов.

14 апреля с дезинформацией, подготовленной контрразведчиками и офицерами штаба 6-й армии, он возвратился в абвергруппу-102. К тому времени она располагалась в Славянске. Гопф-Гойер высоко оценил представленные Петренко «ценные сведения», привел в пример другим агентам и назначил командиром разведгруппы.

17 мая ее забросили в тыл советских войск. Радист группы Погребинский передал в эфир радиограмму об «успешной легализации». Все последующие его сообщения в абвергруп-пу-102 шли под диктовку военных контрразведчиков.

Операция «ЗЮД» набирала обороты. О важной роли в ней Прядко начальник особого отдела Юго-Западного фронта старший майор госбезопасности Николай Селивановский доложил в Москву. В спецсообщении говорилось:

«…В расположение Особого Отдела НКВД 6-й армии вернулся из тыла противника агент «ГАЛЬЧЕНКО».

«ГАЛЬЧЕНКО» по заданию ОО НКВД 6-й армии в январе с.г. посылался в тыл противника по внедрению в немецкие разведорганы…

Вторично, с соответствующими дезинформационными материалами, «ГАЛЬЧЕНКО» был послан в тыл противника 14 апреля с.г., оттуда возвратился 17 мая с.г.

Вернувшись из тыла противника, «ГАЛЬЧЕНКО» привел с собой двух немецких шпионов — ЧУМАЧЕНКО и ПОГРЕБИНСКОГО, которые нами перевербованы. Он также принес ряд данных о разведоргане 17-й немецкой армии, разрабатываемом нами по агентурному делу «ЗЮД»…».

Операция «ЗЮД» вышла на качественно новый уровень. Контрразведчики получили возможность вести игру с гитлеровской спецслужбой на двух полях: через Петра в абвергруппе-102 и перевербованного Погребинского на своей территории. Но трагическое развитие событий на фронте помешало их замыслу. Контрнаступление вермахта под Харьковом обрушило советский фронт. 6-я армия и особый отдел оказались в «котле». Капитан Рязанцев и его подчиненные отстреливались до последнего патрона и погибли.

Петр не знал о его смерти и продолжал выполнять задание. В очередной раз оказавшись в окружении, он покинул отступавшие части Красной армии и отправился навстречу опасности. Он смертельно рисковал, так как в руках гитлеровцев мог оказаться архив особого отдела. К счастью, Рязанцев успел уничтожить документы.

В абвергруппе-102 Петра встретили как героя и назначили в святая святых — начальником канцелярии по подготовке документов прикрытия на агентов, забрасываемых в советский тыл. Оставшись без связи, он доказал: умный, смелый, и один в поле воин. Петр действовал дерзко и изобретательно.

В Ростове-на-Дону, куда передислоцировалась абвергруппа-102, он, смертельно рискуя, подобрал себе помощника из числа обслуживающего персонала. Перед передислокацией Группы в Краснодар через него передал советским контрразведчикам ценное разведдонесение.

Петр использовал любую возможность, чтобы дезорганизовать деятельность абвергруппы-102. Инструктор Лысый соответствовал своей фамилии. Как на его голове не было ни волоска, так и за душой ни осталось ничего святого. Фанатик-националист, он люто ненавидел русских, отличался особой жестокостью по отношению к тем, кто был заподозрен в симпатиях к советской власти. Подготовленные им агенты в большинстве своем готовы были без колебаний совершать диверсии в тылу Красной армии и проводить теракты против командного состава. Чтобы нейтрализовать его, Петр избрал простой способ: подложил в личную папку листовку антигерманского содержания. Ее обнаружил капитан Рудель. Объяснения Лысого не убедили его в том, что это чья-то провокация. Он был арестован и затем расстрелян.

Позже, когда абвергруппу-102 перебросили в Краснодар и нацелили на совершение диверсий, Петр сорвал одну из них и не допустил, чтобы нефтехранилище в Туапсе взлетело на воздух. Накануне выхода группы диверсантов на задание он предложил ее инструктору Шевченко отметить это событие. Накачав его до беспамятства, Петр вытащил из папки документы на диверсантов и разбросал по двору. Утром их обнаружил дежурный по группе и доложил начальнику — капитану Гессу. Прядко и Шевченко арестовали. Три дня шло расследование. По его результатам группу диверсантов отстранили от выполнения задания, Шевченко расстреляли, Петра наказали в дисциплинарном порядке и лишили премии.

Особый интерес для советских контрразведчиков представляла гитлеровская агентура, которая предназначалась для выполнения наиболее важных заданий. Ее подготовкой занимались только немцы-инструкторы. Списки на нее находились у капитана Гесса. Петру удалось добыть их, и для этого не понадобилось взламывать сейф. Он получил их в другом, совершенно неожиданном месте — у финансиста фельдфебеля Аппельта. У него хранились денежные ведомости по выплатам премий этой категории агентуры. Аппельт не отличался пунктуальностью в работе с документами, зачастую не сдавал их в секретную часть, а брал с собой на дом. Петр не преминул воспользоваться этим, проник в его комнату и унес денежные ведомости. Так была раскрыта особо ценная агентура, а Аппельта отправили искупать вину на фронте.

В Краснодаре, куда абвергруппа-102 была перебазирована из Ростова-на-Дону, Петр простым приемом надолго дезорганизовал ее деятельность. Перевербовав водителя одного из заместителей Гесса — Василия Матвиенко, он вместе с ним в ночь на католическое Рождество вывесил на фасаде штаба плакат:

«Здесь живут шпионы во главе с Гессом и прочими бандитами.

Вам не уйти от кары».

Скандал вышел грандиозный. Из Варшавы, из штаба «Валли-1» в Краснодар прибыла специальная комиссия. Злоумышленников она не нашла, но меры приняла решительные. Весь набор агентов снова отправили в лагерь для военнопленных, а капитана Гесса сняли с должности.

И таких ситуаций за 21 месяц пребывания Петра в абвере было множество. Провалы следовали один за другим. Гестапо настойчиво искало советского агента. Кольцо неумолимо сжималось вокруг разведчика. Под Полтавой, куда передислоцировалась абвергруппа-102, Прядко и Матвиенко решили уничтожить командный состав, поджечь гостиницу, где жили офицеры. Роковая ошибка Матвиенко сорвала их план. Он привлек к акции своего земляка Коваля, тот проговорился о предстоящей акции своему другу. «Друг» оказался осведомителем и донес начальнику абвергруппы-102 оберлейтенанту Штайну. Матвиенко и Коваля арестовали. Шансов спастись у них не было, на руках у гитлеровцев находились неопровержимые улики — емкости с бензином. Их жестоко пытали, но они не выдали Петра.

Он не стал больше испытывать судьбу, под предлогом поездки к родственникам 23 сентября 1943 года покинул абвергруп-пу-102 и направился к линии фронта. Возвращался к своим Петр не с пустыми руками. Под подкладкой мундира он спрятал учетные данные на 28 кадровых сотрудников, 101 агента и 33 фотографии. На третьи сутки отважный разведчик вышел в расположение стрелкового батальона Юго-Западного фронта.

Капитан-пехотинец с удивлением смотрел на странного «фрица», не выпускал из рук пистолета, с изумлением наблюдал, как на стол с тихим шелестом сыпались фотографии людей в форме бойцов Красной армии, бланки служебных документов с оттисками хищных орлов. Последняя фотография, как осенний лист, легла на горку документов.

Петру уже не требовалось таиться, выверять каждое слово и взвешивать каждый свой шаг. Он находился среди своих и доложил: «…зафронтовой разведчик Гальченко прибыл после выполнения задания в абвергруппе-102».

Результаты работы Петра Ивановича были настолько значимы, что руководитель Смерша Виктор Абакумов представил по ним отдельную докладную Верховному Главнокомандующему — Сталину.

24 июня 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР за «проявленное мужество и героизм в тылу противника» Петр Иванович Прядко был награжден орденом Красного Знамени.

В июне 1996 года приказом Директора ФСБ России Николая Патрушева ему было присвоено звание «Почетный сотрудник контрразведки». И только после этого Петр Иванович был «рассекречен». Его деятельность как разведчика нашла отражение в документальном сериале «Зафронтовые разведчики», в сборнике «Смерш» и художественной книге «О нем доложили Сталину».

«Загадка» для Гиммлера

4 марта 2002 года, закончив работу над материалами о за-фронтовой работе Смерша, я возвратился домой, в Йошкар-Олу. Вслед за мной специальной почтой из центрального архива УРАФ ФСБ России был доставлен контейнер с делами Смерша. Сгорая от нетерпения поскорее обратиться к страницам этой захватывающей книги человеческих судеб, я, не дожидаясь, когда секретарь отдела старший прапорщик Александр Малышев доложит о регистрации материалов, прошел к нему в кабинет. Вместе мы занялись выборкой дел.

Одно из них — на обложке которого было выведено «Загадка» — уже самим своим названием вызывало неподдельный интерес. Судя по первым документам, операция продолжалась свыше двух лет и находилась на личном контроле у руководителя Смерша — Абакумова. Интриги добавляло и то, что результаты работы докладывались как Сталину, так и… Гиммлеру?! В тот день я не поехал домой, весь вечер и ночь провел за изучением дела…

Размытый силуэт «небесного тихохода» У-2 описал полукруг над лесной чащобой, скованной небывалой для ноября стужей, и пошел на второй заход. Армейский разведчик Виктор Бутырин приник к плексигласовому колпаку кабины и пытался отыскать огни сигнальных костров. Ночная тьма бархатным покрывалом укутала землю. Изредка среди туч проглядывал унылый диск луны и призрачным светом заливал окрестности.

Эти места Виктору были хорошо знакомы. В начале осени 1941 года здесь, у деревни Пендяковки, насмерть стоял его батальон. Трое суток гитлеровцы гусеницами танков утюжили передовые позиции рот ленинградских ополченцев и лишь на четвертые сломили их отчаянное сопротивление. Те, кто выжил, искал спасение в лесах, в их числе стрелок-пулеметчик младший сержант Бутырин. Тайными тропами, по ночам он и его боевые товарищи на седьмые сутки сумели пробиться в расположение частей Красной армии. Там их ждало фильтрационное «сито» особистов, искавших среди окруженцев гитлеровских агентов. Виктор благополучно прошел проверку, а вот у майора Гусева из разведотдела штаба Северо-Западного фронта к нему возникли вопросы. Беседа завершилась самым неожиданным образом: Виктора направили на краткосрочные курсы подготовки зафронтовых разведчиков. Подобного поворота он никак не ожидал.

Три месяца назад его жизнь висела на волоске. Поднимаясь по ступенькам мрачного особняка на Литейном, младший научный сотрудник центральной лаборатории гидродинамики Бутырин мысленно попрощался со свободой. Колючий взгляд следователя и «убойные вопросы», казалось, не оставляли ему шансов уйти от зловещей 58-й статьи Уголовного кодекса. Допрос, которому, казалось, не будет конца, завершился. Виктор плохо помнил, как оказался на улице. От безжалостной мясорубки репрессий, в которую угодили родители, его спасла война.

7 июля красноармеец Бутырин в составе маршевой роты отправился на фронт. Три месяца в окопах и ни одной царапины — это было чудом. Следующее произошло, когда армейский разведчик майор Гусев остановил на нем — сыне «врагов народа» — свой выбор. В пользу Виктора говорили не столько знание немецкого языка, навыки работы на рации, сколько месяцы, проведенные на передовой. Гусев в нем не ошибся. К ноябрю 41-го за спиной разведчика Бутырина были три заброски в тыл к гитлеровцам. Он оказался одним из немногих, кому удалось добыть ценные разведданные о противнике и вывести из окружения сотни красноармейцев.

На этот раз перед Виктором стояло более сложное задание. Ему предстояло легализоваться на оккупированной фашистами территории и наладить работу резидентуры военной разведки штаба Северо-Западного фронта по сбору информации о частях вермахта и организовать проведение диверсий на транспорте в районе Мга — Кириши и Мга — Тосно.

Самолет продолжал кружить над лесом, когда, наконец, внизу проглянул сплюснутый в вершине треугольник из костров. Пилот снизился. Виктор махнул на прощание и нырнул в темную бездну. Поток воздуха подхватил его и потащил в сторону озера. Огни сигнальных костров пропали из вида. Земля стремительно приближалась. Лес щетинился мохнатыми пиками елей. Виктор сжался в комок и в следующую секунду врезался в дерево. Острая боль пронзила позвоночник, и он провалился в темноту.

Сознание медленно возвращалось к нему, как сквозь вату, доносился остервенелый лай собак. Виктор с трудом открыл налившиеся, будто свинцом, веки. Перед глазами плыла и двоилась багровым оскалом волосатая пасть. Рука дернулась к пистолету и плетью упала на снег. Сознание снова покинуло его.

Очнулся Виктор в каменном мешке — камере тайной полевой позиции, ГФП 501. Ее начальник майор Карл Гофмайер, его заместитель обер-лейтенант Функ пронзительными взглядами сверлили парашютиста. На обмороженном и опухшем от кровоподтеков лице Виктора жили одни глаза, в них полыхал огонь лютой ненависти. Пытками упрямого русского не удалось сломить, и тогда Гофмайер перешел к шантажу. Перед глазами Виктора двоился его портрет в гитлеровской форме, а ниже был напечатан текст. В нем он призывал красноармейцев сдаваться в плен. Оказавшись перед беспощадным выбором, Виктор повел свою игру и согласился на сотрудничество. Под псевдонимом «Попов» Гофмайер направил его с заданием к партизанам.

Добравшись до базы отряда «дяди Вани», в беседе с командиром Виктор рассказал, что выполняет разведзадание командования Северо-Западного фронта. Первым же самолетом его переправили на «Большую землю». Он терзался перед выбором: рассказать Гусеву или промолчать о том, что произошло с ним во время последней заброски? Как поступают с гитлеровскими агентами, ему было известно. Враг стоял на подступах к Ленинграду, и военные трибуналы не скупились на смертные приговоры. Шли дни. Нести груз невольного предательства становилось невыносимо, и тогда Виктор обратился к военным контрразведчикам.

В особом отделе Северо-Западного фронта на слово ему не поверили и взяли в проверку. Ее результаты, прошлый послужной список убедили контрразведчиков, что с помощью Бутырина им удастся завязать важную оперативную игру с гитлеровской спецслужбой. Теперь уже в качестве зафронтового разведчика военных контрразведчиков Северова ему предстояло включиться в многоходовую операцию, задуманную на Лубянке. Главным козырем в ней выступал дядя Виктора — «Леонов», один из высших руководителей министерства путей сообщения СССР (НКПС). По замыслу контрразведчиков, «Леонов» и Северов должны были стать для гитлеровцев источником стратегической дезинформации. С этой целью Виктору отработали неординарное задание, позволявшее уйти из ГФП — сугубо карательного органа, в разведку: в абвер или «Цеппелин».

При встрече с Гофмайером ему предлагалось сообщить:

«…Мне поручено выкрасть командира ГФП 501. За выполнение задания обещано звание Героя Советского Союза».

9 апреля 1942 года после подготовки Виктора забросили в район станции Дно. Приземлившись, он нашел Гофмайера в деревне Скугры и «порадовал» заданием советской спецслужбы. Тот не рискнул держать рядом с собой будущего «героя» и рекомендовал «перспективного агента Попова» в разведшколу абвера. Замысел контрразведчиков начал воплощаться.

На специальной базе под Ригой Виктор в течение нескольких месяцев обучался ведению «глубинной разведки на территории противника». Проявленное им рвение не осталось незамеченным, вскоре его назначили командиром группы. Ей отводилась особая роль: после высадки в Республике Коми диверсантам предстояло освободить из ГУЛАГа выходцев из республик Прибалтики, оборудовать аэродром и обеспечить прием самолетов с частями вермахта.

В сентябре 1942 года группу в полном составе возвратили в Ригу, в распределительный пункт «Абверштеллеостланд». Три месяца она находилась в готовности для заброски в советский тыл. Виктор воспользовался ситуацией и принялся формировать основу для вербовки кадрового сотрудника, выбор остановил на Николае Дуайте — Юрьеве.

Отец Николая был немцем, а мать — русской и родом из Санкт-Петербурга. На этой почве Виктор сблизился с ним. Под предлогом изучения книги фюрера «Майн Кампф» просил его разъяснять ее положения. При обсуждении высказывал сомнение в идеях нацизма и искусно подогревал недовольство Дуайта тем, что его, полукровку, «истинные арийцы» держат за черную кость. Избранная тактика дала результат. В декабре 1942 года Дуайт сам предложил установить контакт с советской разведкой. Опасаясь провокации, Виктор после долгих «сомнений» принял предложение, но реализовать задуманное им не удалось.

В январе 1943 года группу Попова передали из абвера в Главное управление имперской безопасности (РСХА), в подразделение «Цеппелин-Норд». Им руководил опытный разведчик гауптштурмфюрер СС Мартин Курмис. Находясь в Гатчине, позже в Пскове, Виктор и Николай продолжали заниматься сбором разведданных и поиском выхода на местное подполье и едва не провалились. Девушку, которая, как полагал Виктор, могла иметь отношение к подпольщикам, арестовало гестапо. И тогда он решил использовать свой последний козырь, чтобы подтолкнуть Курмиса к заброске на советскую территорию: рассказать ему о «Леонове». Опытный профессионал, тот мог заподозрить подвох, ибо после четырех месяцев молчания подобное заявление Попова выглядело бы странным, если не сказать больше — подозрительным. Чтобы усыпить бдительность Курмиса, Виктор и Николай разыграли незатейливую комбинацию.

Подходил к концу очередной рабочий день в «Цеппелин-Норд». Штаб постепенно пустел. Курмис задержался в кабинете, занимаясь подготовкой докладной в Берлин. Энергичный стук в дверь оторвал его от этого занятия. В кабинет не вошел, а ворвался инструктор Дуайт — Юрьев и с порога выпалил о будущем исключительно важном источнике информации — «Леонове», в Москве, в наркомате путей сообщения. О нем в только что закончившемся разговоре случайно проговорился Попов.

Опытный разведчик Курмис с полуслова понял, какой перспективный агент находится у него в руках, но, прежде чем доложить в Берлин, вызвал к себе Попова — Бутырина и подверг пристрастному допросу. Информация Дуайта — Юрьева полностью подтвердилась. Более того, Попов признался, что вместе с дядей-«Леоновым» неоднократно бывал в гостях на даче у самого наркома, любимца Сталина — Лазаря Кагановича. В глазах Курмиса все вышесказанное выглядело настоящей информационной бомбой, и потому у него не вызвало подозрений предыдущее молчание Попова. Будущая операция с участием Попова и «Леонова», вырисовывавшаяся в голове Курмиса, в случае успеха могла существенно изменить положение на Восточном фронте. При провале она грозила неминуемой смертью Попову. В завершение беседы-допроса Курмис потребовал, чтобы он письменно подробно изложил все, что касается служебных возможностей «Леонова», взаимоотношений с Кагановичем и системы его охраны.

В общежитие Виктор возвратился глубокой ночью, чувствовал себя как выжатый лимон, без сил рухнул на кровать и тут уснул. Первый шаг в операции, задуманной на Лубянке, был сделан. Теперь ему оставалось запастись терпением и ждать реакции начальников Курмиса. Она последовала на следующий день.

Шифровка Курмиса на Потсдамер-штрассе, 29, где размещалось 6-е управление РСХА (внешняя разведка), вызвала серьезный интерес. Вечером того же дня с предложениями ведущего специалиста по русской агентуре штурмбанфюрера СС Вальтера Курека она легла на стол руководителя «Цеппелина» (разведывательно-диверсионный орган при Главном управлении имперской безопасности Германии) оберштурмбанфюрера СС доктора Гайнца Грефе. Он, рассмотрев их, согласился с мнением Курека о перспективности агента Попова и потребовал немедленно командировать его и Дуайта — Юрьева в Берлин.

Поднятые дежурным среди ночи, они сонно хлопали глазами, настороженно поглядывали на Курмиса и не знали, чего ждать. Он был краток: потребовал от них не быть идиотами, проявить себя с наилучшей стороны и дал сорок минут на сборы. Во втором часу ночи Виктор и Николай выехали на вокзал.

Прифронтовой Псков провожал их перекличкой ночных патрулей и лязгом затворов автоматов. К вокзалу они добрались одновременно с приходом поезда. Паровоз, сердито попыхивая парами, стоял на первом пути. Из тамбуров бледными полосками пробивался свет. На ступеньках свечками застыли кондукторы и, помахивая фонарями, выкрикивали номера вагонов.

Виктор и Николай поднялись в полупустой вагон — на фронте шли затяжные бои, командиры не баловали подчиненных отпусками в фатерлянд — и заняли купе. Сиплый свисток паровоза потонул в грохоте и лязге металла. Под мерный перестук колес Виктор не заметил, как уснул, проснулся поздно. Солнце веселыми зайчиками скакало по стенкам купе. Он выглянул в окно. За ним все напоминало о войне. К вечеру пейзаж изменился, поезд въехал в Восточную Пруссию. По сторонам тянулись расчерченные будто по линейке, ухоженные поля и словно сошедшие с картинок фольварки.

В Берлин они прибыли на следующие сутки. На перроне их встретил худощавый оберштурмфюрер, на вид не больше лет двадцати. При ближайшем рассмотрении курьер для особых поручений из специальной команды Главного управления имперской безопасности Германии Алоиз Гальфе оказался не настолько юн. Под его холодным взглядом Виктор почувствовал себя неуютно. В глазах Гальфе сквозило холодное презрение к провинциалам. Кивнув, он направился к машине. Виктор и Николай последовали за ним.

Заняв места в «опеле», они с живым интересом смотрели по сторонам. Берлин жил мирной жизнью, на улицах мало что напоминало о войне. За городом исчезли последние ее признаки. Перед глазами мелькали благостные сельские пейзажи. Не доезжая до Ораниенбурга, водитель свернул на лесную дорогу. Она серой змейкой запетляла среди соснового бора и закончилась перед высокими металлическими воротами.

В глаза, как в лагере «Цеппелин-Норд», не бросались караульные вышки с часовыми, а слух не оглушал лай сторожевых псов. Густой забор из лип скрывал крепостную стену. Внимательный глаз мог заметить серебристую нить проводов высокого напряжения, идущих поверх парапета, в угловых башнях угадывались искусно замаскированные пулеметные гнезда. Сам замок и примыкающие к нему постройки дышали патриархальной стариной и напоминали загородный пансионат для ветеранов нацистской партии. Глухие хлопки, доносившиеся из подземного тира, где будущие шпионы и диверсанты «вострили себе глаз и набивали руку», нарушали заповедную тишину и напоминали, что здесь находится лагерь особого назначения Главного управления имперской безопасности Германии.

В холле гостиницы Виктора и Николая встретил громила с непроницаемым лицом, проводил на второй этаж, открыл дверь комнаты и оставил одних. Обстановка в ней была скромная: две кровати, два стула, стол, встроенный в стену, и душевая комната с туалетом. Не успели они расположиться, как в коридоре раздались тяжелые шаги. На пороге появился Гальфе и отступил в сторону. Из-за его спины скорее не вошел, а выкатился рыжеволосый крепыш с фигурой борца — начальник лагеря гауптштурмфюрер СС Карл Зигель. Окатив новичков цепким взглядом, он, как хорошо заученный урок, довел правила поведения и, предупредив о неукоснительном их соблюдении, покинул комнату. После обустройства Виктор и Николай в сопровождении дежурного прошли на ужин, затем прогулялись и отправились спать.

Утро для них началось с раннего подъема и энергичной зарядки. После завтрака последовали изматывающие душу допросы. Опытные психологи пытались поймать Виктора на мелочах. Так продолжалось два дня, на третий он присоединился к Николаю и под руководством инструкторов занялся радио и минно-взрывным делом, учился искусству восточных единоборств, овладевал навыками шифрования.

В течение двух недель, с утра и до позднего вечера, они крутились, как белки, в колесе бесконечной череды тренажей. Редкие свободные минуты Виктор использовал на то, чтобы хоть что-то узнать о лагере и его обитателях, но натыкался на глухую стену. Все, что ему удалось выяснить, так это расположение зданий в секторе «Z», фамилию заместителя Зигеля оберштурмфюрер СС Генриха Рейнгольда. По числу стульев в столовой и обрывкам английской, французской и польской речи Виктор догадался, что в секторе «Z» проходят подготовку еще 15 агентов.

Единственной нитью, связывавшей Виктора и Николая с внешним миром, был штурмбанфюрер СС Вальтер Курек. Он курировал ход их подготовки и, подобно клещу, вытаскивал из Виктора малейшие детали, относящиеся к «Леонову». Приманка, подготовленная на Лубянке, сработала. В «Цеппелине» видели в высокопоставленном чиновнике НКПС источник важной информации и нацелились на его вербовку.

Замысел Курека и Грефе строился не на песке. У «Леонова» имелась своя «ахиллесова пята». Незадолго до войны он находился в длительной командировке в США. Она завершилась для него трагически. Колесо массовых репрессий накатилось и на него. По возвращении в Москву «Леонова» арестовали и предъявили стандартное обвинение в «американском шпионаже». Смена «караула» на Лубянке, приход Берии к руководству НКВД спасли его от печальной участи. С «Леонова» сняли все обвинения и восстановили на работе в НКПС на еще более высокой должности. В «Цеппелине» посчитали, что страх «Леонова» снова оказаться в тюремной камере мог стать основой для вербовки. В 1943 году, когда победа вермахта уже не выглядела столь очевидной, Курек и Грефе склонялись к тому, что его вербовка от имени Германии маловероятна. Поэтому они рассчитывали привлечь «Леонова» к сотрудничеству под «чужим флагом» — американским.

Это была одна часть задания, стоявшая перед группой «Иосиф», под этим названием в «Цеппелине» проходили агенты Попов и Волков, вторая — более рискованная — преследовала далеко идущую цель. С их помощью в Берлине рассчитывали обезглавить советское руководство. По замыслу Грефе им предстояло осуществить теракт против наркома НКПС Лазаря Кагановича, а при удачном стечении обстоятельств уничтожить самого Сталина. С этой целью лучшие инженерные умы «Цеппелина» ломали головы над разработкой орудий убийства и остановились на бесшумном пистолете, распыляющем отравляющий газ. От смерти Виктора должен был спасти антидот, который ему надо было принять за два часа до акции. Позже, когда препарат оказался в руках советских специалистов, они установили, что в ампуле содержался медленно действующий яд. Не подозревая об этом, Виктор и Николай продолжали готовиться к выполнению задания.

Утро 18 июня не предвещало ничего необычного, разве что на этот раз занятия начались без Курека. В конце первого часа в классе появился Зигель. Судя по выражению его лица, произошло нечто из ряда вон выходящее. Он лично сопроводил Виктора и Николая на вещевой склад. У них запестрело в глазах от военной формы: русской, английской, американской. Кладовщик подобрал два мундира офицеров Красной армии. Переоблачившись, они поднялись в кабинет Зигеля, там их ждал еще один сюрприз — живой, из плоти и крови, Курмис.

Новое назначение и новое звание — штурмбанфюрер, казалось, сделали его на полголовы выше. Придирчиво осмотрев бывших подчиненных, он остался доволен и потребовал следовать за ним. Во дворе их ждал вышколенный водитель. Он распахнул дверцы «мерседеса», они заняли места и покинули лагерь. На вопросы о цели поездки Курмис отделывался общими фразами. Ясность наступила, когда машина остановилась у мрачной громады — Главного управления имперской безопасности Германии.

Советский разведчик Северов — Бутырин стал первым и единственным, кто без наручников переступил порог самой могущественной спецслужбы фашистской Германии. Вслед за Курмисом Николай и Виктор вошли в просторный холл. Дорогу им преградил часовой. На его лице не дрогнул ни один мускул — будто перед ним каждый день десятками проходили советские офицеры. Проверив документы, он отступил в сторону.

Курмис еще слабо ориентировался в лабиринте коридоров и, поплутав, нашел приемную главы «Цеппелина». После доклада дежурного он проводил Николая и Виктора в кабинет оберштурмбанфюрера СС Грефе. Тот напоминал старого кота, его движения были по-кошачьему мягкими и пластичными. На невзрачном, землистого цвета лице выделялись глаза — холодные и неподвижные, они невидимыми щупальцами цепко хватали собеседника. Грефе заговорил на сносном русском языке и был немногословен. Его хлесткие вопросы не оставляли Виктору и Николаю времени на обдумывание ответов. Пристрелкой Грефе, похоже, остался доволен, а затем огорошил — им предстояла встреча с всесильным шефом Главного управления имперской безопасности Германии Эрнстом Кальтенбруннером, и приступил к инструктажу. Стрелки приближались к 11:00, и ему на ходу пришлось давать последние указания Виктору и Николаю.

Сбиваясь на бег, они поднялись в особый сектор. Здесь все, начиная с исполинского часового и заканчивая мрачными серыми стенами коридора, было пропитано духом аскетизма и суровой неподкупности. На пороге приемной Кальтенбруннера Грефе суетливо поправил сбившуюся нарукавную повязку и нервно повел плечом. Имя «беспощадного Эрнста» нагоняло страх не только на врагов рейха, но и на соратников по партии. В последнее время он находился не в духе, и тому имелись причины.

До начала операции «Цитадель», которая по замыслу Берлина должна была сломать хребет упрямому русскому «медведю», оставалось меньше месяца. Совещания у фюрера заканчивались одним и тем же: он требовал от разведки разгадать планы коварного Сталина. Несмотря на массовую засылку агентуры в тыл Красной армии, результаты ее работы оказались мизерными. Поэтому агента Попова — Бутырина и его родственника — «Леонова» Кальтенбруннер воспринял как подарок судьбы. Вербовка заместителя наркома НКПС открывала доступ к советским стратегическим секретам. Планы воинских перевозок, о которых был осведомлен «Леонов», позволяли германской разведке заблаговременно знать о направлениях и силе будущих ударов русских армий. Гиммлер также заинтересовался группой «Иосиф» и взял на личный контроль подготовку к операции. Чтобы не опростоволоситься, Кальтенбруннер решил собственными глазами посмотреть на Попова — случай беспрецедентный в Управлении — и убедиться в его способности выполнить задание.

Первым в кабинет вызвали Дуайта — Юрьева, вместе с ним вошел Грефе. Растерявшись, Николай на первые вопросы Кальтенбруннера отвечал невпопад. Тот сохранял терпение, и вскоре разговор вошел в рабочее русло. Шефа Главного управления имперской безопасности интересовали мотивы сотрудничества Попова — Бутырина с «Цеппелином», его надежность и готовность к выполнению задания. Дальше беседа носила чисто профессиональный, рабочий характер. Кальтенбруннер пытался понять: «…С чем связан большой отсев среди кандидатов в агенты из русского контингента?.. Почему многие их них проваливаются на начальном этапе выполнения задания?.. Из-за чего уровень представляемой ими информации невысок?» И таких «почему» было бы еще больше, если бы не прозвучал звонок: Кальтенбруннера вызывали в ставку Гитлера. Прием закончился. Группе «Иосиф» дали зеленый свет.

В ночь на 19 июня 1943 года плотные облака, казалось, стелились над землей. В них, как в вате, тонул надсадный гул моторов крадущегося в кромешной темноте «Хейнкеля-111» — самолета из особой эскадрильи Гиммлера. На его борту находилась разведывательная группа «Иосиф» — Виктор Бутырин и Николай Дуайт — Юрьев. При подлете к подмосковной железнодорожной станции Егорьевская самолет сбросил скорость. Прошло несколько секунд, и в ночном небе серыми тюльпанами распустились купола двух парашютов. Вскоре молочная пелена поглотила парашютистов. Налегая на стропы, они приземлились на берегу озера.

Через четыре часа Виктор и Николай уже находились на Лубянке, в приемной начальника 4-го отдела Смерш (контрразведывательная работа в тылу противника) полковника Георгия Утехина. Возвращение из небытия зафронтового разведчика Северова — в качестве немецкого агента Попова, да еще с кадровым сотрудником «Цеппелина» Дуайтом — Юрьевым, порождало у него больше вопросов, чем давало ответов. Он не исключал, что они могли оказаться подставой «Цеппелина», поэтому, руководствуясь испытанным правилом: доверяй, но проверяй, решил поселить их в Москве и организовать проверку. Местом жительства Виктора и Николая стала квартира в доме в Тихвинском переулке.

В то время когда подчиненные Утехина Андрей Окунев и Сергей Сафронов устраивали Виктора и Николая на квартире, сам он совещался с начальником 3-го отдела Смерш (разработка агентов-парашютистов и организация радиоигр) полковником Владимиром Барышниковым. В итоге они решили использовать в задуманной ими проверочной оперативной комбинации перевербованного агента «Цеппелин-Норд» Герасимова.

Виктор не подозревал, что его ждет очередное испытание, и после прогулки по Москве, уставший, но счастливый уснул безмятежным сном. Утро для него и Николая началось не с рыка инструкторов, а с задорного трезвона будильника и аппетитных запахов, доносившихся с кухни. Там колдовал над сковородками Сафронов. После завтрака он рассадил Виктора и Николая по разным комнатам и дал листы-опросники с перечнем вопросов. Ответы заняли полдня. После обеда Сафронов уехал на Лубянку, а они вышли на прогулку. На следующий день все повторилось, так продолжалось почти неделю.

25 июня, как обычно, в восемь на квартире появился Сафронов. На этот раз он не стал утомлять Виктора и Николая вопросами, бегло просмотрев отчеты, забрал с собой и отправился на Лубянку. Они тоже не задержались, вышли в город и сели в трамвай. Маленькая тучка, возникшая над Ленинскими горами, быстро набухала, и через несколько минут хлынул проливной дождь.

Небо, казалось, обрушилось на землю. Яркие вспышки молнии слепили глаза. Асфальт пучился, словно свинец во время плавки. Улицы превратились в бурлящие потоки. Стена воды встала перед трамваем, он пополз как черепаха. Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Над западными окраинами еще продолжало громыхать, а в центре о былом ненастье напоминали стайки легких облаков, робко жавшиеся к краю горизонта, и лужи на асфальте.

Трамвай остановился недалеко от Пушкинской площади. Николай с Виктором выбрались из душного вагона и окунулись в жизнерадостную толпу. Веселыми ручейками она растекалась по скверу и закручивалась водоворотами у летних павильонов. Аппетитный запах сдобы привел Виктора в очередь за чебуреками. Николай задержался у памятника Пушкину, в какой-то момент почувствовал на плече чью-то руку и, когда обернулся, то не поверил своим глазам. Перед ним стоял агент псковской разведшколы Герасимов. Он тихо обронил пароль: «Норд» и, предупредив: «Через неделю на этом же месте и в этот же час», исчез в толпе.

О появлении в Москве еще одного агента «Цеппелина» — Герасимова — Дуайт немедленно сообщил Сафронову. Задуманная Утехиным проверка завершилась. Ее результаты, сведения Виктора и Николая в отношении 26 кадровых сотрудников и 133 агентов «Цеппелина», а также специальный пистолет с отравляющими зарядами подтверждали их надежность. С этим Утехин и Барышников отправились на совещание к руководителю Смерша Виктору Абакумову.

Перед решающей схваткой под Курском он работал на износ. Его богатырское здоровье с трудом выдерживало колоссальные нагрузки. Глаза от хронической бессонницы воспалились, щеки запали, лицо осунулось и напоминало пергаментную маску. Кивнув на стулья, Абакумов, выслушав доклады Утехина и Барышникова, не спешил с решением. Надежность Дуайта продолжала вызывать у него сомнения. Он не исключал того, что через Дуайта, а через Бутырина втемную «Цеппелин» ведет тонкую игру. В ней вербовка «Леонова» являлась ложным ходом и преследовала цель отвлечь внимание Смерша от теракта против советских руководителей. Опасения Абакумова, что в Москве затаилась группа других гитлеровских агентов, ждущая своего часа — сигнала от Дуайта, не давала ему покоя.

Помочь разгадать эту головоломку «Цеппелина» могли только время и радиоигра — одна из самых сложных по исполнению и эффективная по результатам операция. По замыслу Абакумова, ей предстояло стать не просто классической многоходовкой, а первой для Смерша гроссмейстерской партией. В ней требовалось связать воедино незримыми нитями агентов-радистов, агентов-курьеров и офицеров Генштаба — разработчиков планов советского наступления. В задуманной им сложнейшей оперативной игре каждому из них отводилась своя роль. Малейший просчет грозил тяжелыми последствиями, поэтому, прежде чем принять окончательное решение, Абакумов снова обратился к рапорту Утехина.

«…В связи с тем, что группа «Иосиф» имеет очень интересное задание, по которому можно осуществить серьезные контрразведывательные мероприятия, такие как вызов, например, квалифицированных вербовщиков, данную группу целесообразно включить в радиоигру.

Первую радиограмму установить 26-го июня т[екущего] г[ода], передав радиограмму следующего содержания: «Приземлился хорошо. Следующая связь 2 июля в 21 час». Текст будет передан на немецком языке… Прошу Вашей санкции».

Перечитав рапорт, Абакумов задержал взгляд на первом предложении, взял красный карандаш, размашисто написал «Согласен» и расписался. Радиоигра получила условное название «Загадка».

27 июня 1943 года на служебной даче Смерша в Малаховке в 0:45 в эфире прозвучали позывные радиста группы «Иосиф».

«Легализация прошла успешно. «Л» в служебной командировке до 25 июля. Ищем других знакомых и постоянную квартиру. PR 7».

Спустя час радиограмму расшифровали в Берлине. Первым о ней узнал Курмис. На его счету были десятки успешных забросок агентов в советский тыл, но эта носила особый характер, она находилась на личном контроле самого Кальтенбруннера. Две скупые строчки из донесения «Иосифа» звучали для Курмиса самой сладкой музыкой. Отсутствие на месте «Леонова» не омрачило настроения, его возвращение в Москву было делом времени.

Как только Грефе появился в управлении, Курмис поспешил к нему. Выслушав доклад, он не проявил особой радости. Донесение «Иосифа» пока ни на шаг не приблизило германскую разведку к главной цели — секретам русских. До начала операции «Цитадель» — сокрушительного удара по большевикам — оставалась неделя, а Грефе пока нечего было доложить Кальтенбруннеру. Ждать возвращения «Леонова» из командировки в Москву он не стал и распорядился направить «Иосифу» радиограмму с требованием немедленно выехать в Тбилиси и провести вербовку. Курмис в душе был против, поездка грозила провалом для агентов, но, зная шаткое положение Грефе — тому едва ли не каждый день приходилось отдуваться на «ковре» у Кальтенбруннера за провалы агентуры и отсутствие результатов — промолчал.

30 июня на конспиративной даче Смерша в Малаховке Дуайт — Юрьев принял радиограмму, подписанную Грефе. В тот же день она легла на стол Утехина. Теперь ему предстояло сделать ответный ход. Он взял паузу, чтобы просчитать все риски.

3 июля в эфире снова зазвучали позывные «РR 7». «Иосиф» сообщал:

«Леонов» до конца командировки будет находиться в Тбилиси, предпринятая нами попытка выехать к нему едва не привела к провалу».

Грефе ничего другого не оставалось, как отменить приказ и отложить вербовку «Леонова» до его возвращения в Москву.

Прошло двое суток. В «Цеппелине» стало не до «Иосифа». Гигантская пружина войны, сжатая до предела под Курском и Орлом, с чудовищной силой распрямилась. 5 июля, в 2 часа 20 минут предрассветную тишину расколол залп десятков тысяч орудий. В адской какофонии звуков слились воедино душераздирающий вой «катюш», разрывы тяжелых авиационных бомб и артиллерийских снарядов. Ничто живое, казалось, не могло уцелеть в смерче огня Красной армии, бушевавшем на позициях гитлеровцев. Но «Цитадель» вермахта устояла, и, оправившись от удара, миллионная армада обрушилась на Брянский и Центральный фронт. Танковые клинья, неся огромные потери, вгрызались в оборону советских войск. Сил на ответный удар вермахту хватило на неделю. 12 июля части Брянского, а 15 июля — Центрального фронта перешли в контрнаступление.

Операция «Цитадель», на которую в Берлине бросили все ресурсы Германии и ее сателлитов, рухнула. В штабе вермахта и в гитлеровских спецслужбах царили растерянность и уныние. Поэтому сообщение «Иосифа» о возвращении «Леонова» в Москву в «Цеппелине» восприняли без энтузиазма. Грефе, вяло подтвердив свое распоряжение о его вербовке, сославшись на болезнь, слег в госпиталь. Ответственность за операцию легла на плечи Курека с Курмисом, и они насели на «Иосифа».

В руководстве Смерша не спешили форсировать события и оставляли поле для маневра. Ссылаясь на перемены в настроении «Леонова» после победы под Курском, «Иосиф» предлагал «Цеппелину» пока использовать его втемную. В Берлине, скрипя зубами, согласились. В течение нескольких недель шел дежурный обмен радиограммами. Однако до бесконечности тянуть время в Смерше не могли, и, по распоряжению Абакумова, радиоигру активизировали.

По согласованию со Сталиным и Генштабом Красной армии в Смерше подготовили стратегическую дезинформацию. В августе «Иосиф» передал ее в Берлин. Она касалась крупных перемещений советских войск в полосе наступления войск Западного фронта.

Спустя два месяца «Иосиф», ссылаясь на «Леонова», сообщил в «Цепеллин» очередную «стратегическую информацию»: о «прибытии 23 ноября 1943 года в Москву четырех эшелонов танкового корпуса и переброске в район Могилева крупных сил для подготовки наступления».

Радиограмму доложили Кальтенбруннеру. Его резолюция на докладной Грефе не оставляла сомнений: она будет направлена Гиммлеру и начальнику штаба сухопутных войск генерал-полковнику Цейтцлеру. Два восклицательных знака на полях докладной свидетельствовали о важности добытых «Иосифом» разведданных.

Радиоигра «Загадка» набирала обороты. Группа «Иосиф» продолжала интенсивно снабжать «Цеппелин» дезинформацией. Грефе и Курек не скупились на благодарности и настойчиво требовали данные из высших штабов Красной армии.

Абакумов решил, что пришло время ввести в операцию «Леонова». Дуайт — Юрьев передал в Берлин срочную радиограмму.

«Л» дал принципиальное согласие на сотрудничество, но только с американцами, при условии получения паспорта гражданина США, пятнадцати тысяч долларов наличными и открытия счета на его имя в одном из банков Швейцарии».

В ответной радиограмме Курек рассыпался в благодарностях:

«Выражаем восхищение Вашей блестящей работой и передаем личную благодарность обергруппенфюрера Кальтенбруннера…»

С учетом важности и возросшего объема информации, поступающей от группы «Иосиф», Курек распорядился направить ей в помощь опытного кадрового сотрудника. Выбор пал на Алоиза Гальфе. 10 февраля 1944 года «Цеппелин» радировал:

«Новый усовершенствованный самолет подготовлен. Работайте завтра. Сообщим срок старта. «Л» будут сброшены 5000 долларов, крупные суммы денег в рублях и все требуемые вещи. Задержите «Л» в Москве».

Спустя сутки «Иосифу» поступило новое указание:

«Отправляйтесь к месту выброски. Костры жечь 12 февраля в 23 часа по московскому времени. Если выброска 12 февраля не произойдет, костры жечь на следующий день».

12 и 13 февраля — самолет не прилетел. В планы гитлеровской разведки вмешивались то погода, то обстановка на фронте.

1 марта «Цеппелин» в очередной раз обнадежил «Иосифа»:

«А.Г. скоро прибудет с вещами. Дайте советы, как ему вести себя на вокзале «Е».

«Иосиф» рекомендовал:

«А.Г. сбросьте в форме ст. лейтенанта авиации в районе Егорьевска. Вещи пусть спрячет на месте. Рубли, доллары и другие ценные вещи возьмет с собой и утром прибудет на пассажирский вокзал в «Е». Встретимся на перроне между 12 и 13 часами».

Прошла неделя, а «Цеппелин» все тянул с отправкой Гальфе. В Смерше решили подхлестнуть и в очередной радиограмме сообщили:

«Л. был на приеме у зам. наркома НКПС. Ему предложили остаться в Москве заместителем начальника Управления НКПС. Он колеблется. Я уговариваю согласиться. Намекнул, что все гарантии будут выполнены».

Берлин немедленно отреагировал:

«Для оказания помощи в вербовке «Л» в ночь на тридцатое марта будет направлен известный вам А.Г. Он доставит запасную радиостанцию, чистые бланки фиктивных советских документов, 5 тыс. долларов США и 500 тыс. рублей. Встречайте его на железнодорожной станции «Е» в тринадцать ноль-ноль. В случае срыва явки повторная встреча на том же месте на следующий день».

30 марта в 12:45 Виктор вышел на перрон станции «Егорьевская». В толпе пассажиров промелькнули лица Окунева и Сафронова. Группа захвата находилась на месте. Истек контрольный срок, когда за штабелем шпал мелькнула знакомая фигура. Это был Гальфе! Виктор отыскал взглядом Окунева, дал знак и двинулся навстречу курьеру. Гальфе поднялся на платформу. Рука на кобуре пистолета и бисеринки пота над верхней губой выдавали его волнение. Первая явка на вражеской территории могла стать последней. Виктор шагнул ему навстречу и подал руку. Гальфе пожал ее, с облегчением вздохнул, перебросил с плеча на плечо вещмешок — в нем находились: радиостанция «Осло», бланки советских документов, 5000 долларов и 500 тысяч рублей, и последовал за Виктором. Они вышли на привокзальную площадь и остановились у «эмки» с зашторенными окнами. Виктор распахнул перед Гальфе заднюю дверцу. Тот наклонился, в следующее мгновение в воздухе мелькнули испачканные в глине подошвы сапог гитлеровского курьера, и он угодил в руки дюжих контрразведчиков.

Через несколько часов за спиной Гальфе захлопнулась дверь камеры внутренней тюрьмы Лубянки. Безликие тюремные стены, забранное паутиной решетки крохотное оконце под потолком отрезали его от прежней жизни, в которой он решал чужие судьбы. Теперь решалась его.

31 марта «Иосиф» сообщил в «Цеппелин»:

«Друг прибыл на станцию в 13:20. Инструмент в исправном состоянии. Благодарим за подарки. Передали их «Л». Он охотно принял, но настаивает на паспорте».

Берлин не замедлил с ответом:

«А.Г. поступает в ваше распоряжение. С его помощью активизируйте подготовку вербовки «Л». В интересах вашей безопасности подыщите для А.Г. другую квартиру».

На Лубянке не стали испытывать терпение руководителей «Цеппелина» и порадовали долгожданным сообщением:

«В предварительном порядке «Л» дал согласие на сотрудничество. В ближайшее время пообещал предоставить подробные данные по американским и английским военным поставкам за январь, февраль и март сорок четвертого года. Взамен требует сообщить название банка, в котором открыт его именной счет, перечисленную на него сумму, и настаивает на предоставлении американского паспорта».

Берлин поспешил заверить «Иосифа» в своих гарантиях и сообщил:

«Берем на себя гарантии, что «Л», в случае опасности, будет доставлен за границу и потом получит документы. Достаньте нам через «Л» фамилии и адреса начальников отделов».

В ответной радиограмме от 19 апреля «Иосиф» доложил:

«О работе с «Л» договорились. Вербовал А.Г. от имени американцев. Вручил «Л» 5000 долларов и 20 000 рублей. На его вопрос о документах убедил не беспокоиться, гарантировал, что паспорт он получит, как только возникнет необходимость в бегстве из СССР».

Вербовка «Леонова» стояла особняком в безликой и, как оказалось, никчемной «тайной армии» гитлеровских агентов. В руках «Цеппелина» появился ключ, позволявший открыть «дверцу» к тайнам высшего командования Красной армии. Ку-рек, сменивший Грефе на посту руководителя «Цеппелина», торопил с предоставлением информации.

В руководстве Смерша решили не затягивать с ответом. 15 июля 1944 года «Иосиф» сообщил:

«Л» имеет у себя план воинских перевозок на июль, август и сентябрь. По его словам, из плана можно определить направления потоков грузов, их характер, размеры и т. п. После долгих уговоров «Л» согласился, чтобы мы в его присутствии сфотографировали эти материалы с условием вручения ему 15 тысяч долларов наличными и чека на 25 тысяч долларов в одном из американских банков. Этой возможностью «Л» будет располагать до 19 июля. 20-го утром он должен возвратить план руководству, и больше такой возможности может не представиться».

Радиограмма «Иосифа», как горячий блин, жгла руки Куреку. Он, как на крыльях, несся по лестницам в кабинет Кальтенбруннера. Реакция главы гитлеровской спецслужбы последовала незамедлительно. На следующий день, по распоряжению Кальтенбруннера, на Темпельгофском аэродроме была начата подготовка к вылету специального самолета «Хенкель-111» из личной эскадрильи Гиммлера. В сейфе Курека поблескивало последнее слово в шпионской технике — миниатюрный фотоаппарат, а к нему десяток фотопленок. В соседнем кабинете Курмис заканчивал работу с заинструктированным до одури курьером Кенигсбергской школы разведчиков, бывшим старшим лейтенантом Красной армии Иваном Бородавко.

17 июля 1944 года из «Цеппелина» в адрес «Иосифа» ушла радиограмма:

«В ночь с 19 на 20 июля в районе Егорьевска будет сброшен наш курьер «Б», лейтенант-пехотинец. При нем будет фотоаппарат, чек на пятнадцать тысяч долларов и пять тысяч фунтов стерлингов наличными. Встречайте его так же, как и А.Г., у киоска».

20 июля 1944 года стал последним днем на свободе очередного курьера «Цеппелина». Бородавко, так же как и Гальфе, конспиративно арестовали на станции Егорьевская и доставили во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Перед лицом Гальфе в тюремной робе и Бутырина — в стильном костюме, вид которого говорил, что со Смершем можно и нужно дружить, крепкий орешек «Цеппелина» — Бородавко раскололся на первых минутах. Спасая свою шкуру, он дал подробные показания, сообщил сигнал опасности на случай если бы работал под контролем советской контрразведки, и затем отправился в камеру, чтобы, когда придет время, предстать перед очередным курьером «Цеппелина».

21 июля «Иосиф» передал в Берлин:

«Друг прибыл. Привез все! Материалы сфотографированы. Всего 97 листов в таблицах. Часть денег вручена «Леонову».

При этом в Смерше не стали акцентировать внимание Куре-ка и Курмиса на мелком жульничестве: на поверку фунты стерлингов оказались фальшивыми. Абакумов и его подчиненные продолжили игру. Они рассчитывали, используя стратегическую приманку — данные о железнодорожных перевозках боевой техники и советских войск, вытащить на свою территорию высокопоставленных кадровых сотрудников гитлеровской спецслужбы, а также завладеть особой моделью самолета «Хенкель-111» и секретной аппаратурой на его борту.

Этот расчет полностью оправдался. 28 июля берлинский радиоцентр радировал «Иосифу»:

«Самолет наготове. В ближайшие дни заберем».

Закончился июль, наступил август, но самолет так и не прилетел. В Смерше ломали головы, как заставить гитлеровцев активизироваться. Продолжать бомбардировать «Цеппелин» радиограммами не имело смысла. Решение об отправке самолета и спецгруппы принималось как минимум на уровне Кальтенбруннера. Вдохнуть свежее дыхание в операцию можно было только неординарным ходом, и его нашли.

3 августа «Иосиф» через голову руководства «Цеппелина» направил радиограмму лично Кальтенбруннеру, случай беспрецедентный. В радиограмме «Иосиф» не скупился на хлесткие оценки работы бюрократов от разведки:

«Господин обергруппенфюрер Кальтенбруннер! В момент, когда Германия находится в опасности, нам удалось добыть ценный материал. Этот материал не используется уже 14 дней. Он стареет. Мы в Мисцево, у площадки, уже четыре дня. Когда мы приехали на площадку, то нам предложили искать другую. Мы предложили забрать из М. контейнер с материалами и, несмотря на это, два дня не получаем никаких указаний. Мы вынуждены Вас обеспокоить просьбой о немедленном решении».

Тот день стал черным для Курека и Курмиса. Они не находили себе места в кабинете Кальтенбруннера. Он не хотел слушать никаких объяснений. Их попытки свалить все на летчиков, не сумевших подготовить самолет, и на плохую погоду только распалили его. За то время, что бушевал Кальтенбруннер, Курек и Курмис «побывали» на Восточном фронте и были «разжалованы» в рядовые. «Возвратившись» к себе, они срочно подготовили и направили радиограмму в адрес «Иосифа»:

«Ваша обеспокоенность доложена обергруппенфюреру. Он выражает восхищение вашим мужеством. Сохраняйте терпение. Мы делаем все возможное, чтобы забрать вас и материалы. В ближайшее время за вами будет направлен самолет и специальная группа из сотрудников «Цеппелина». Координаты площадки остаются прежние».

Рискованный ход, задуманный в Смерше, оправдал себя. 8 августа из Берлина поступила дополнительная радиограмма:

«Ждите самолет в ночь с десятого на одиннадцатое».

В ту ночь группа захвата Смерша напрасно жгла костры в лесу у деревни Михали. Самолет так и не прилетел. На следующий день «Цеппелин» поспешил успокоить «Иосифа» и сообщил:

«Приносим свои извинения за ту опасность, которой подвергаем вас. Летчики ошиблись с районом. Сохраняйте терпение и выдержку. Мы до конца остаемся с вами. Операцию повторим в ночь с 14 на 15».

14 августа 1944 года, ранним утром, оперативная группа Смерша под командованием полковника Барышникова выехала в район посадки самолета и подготовила капкан. Наступила ночь. С запада донесся приглушенный рокот авиационных моторов. На поляне все пришло в движение. На взлетной полосе вспыхнули сигнальные костры. У засады, канавы, выкопанной по курсу посадки, залегла группа захвата. Прошла минута, другая, и на поляну обрушился рев авиационных моторов. Самолет соскользнул на землю, не докатился до канавы-ловушки и начал разворот. Асы из спецэскадрильи Гиммлера решили брать группу «Иосифа» на «крыло». И здесь прозвучал случайный выстрел. Барышников не стал медлить и дал команду на захват, но было поздно. Самолет был не «Хейнкель-111», а «Арадо-232», имевший укороченный взлет. Экипаж и те, кто находился на борту самолета, открыли ураганный огонь. Фонарь пилотской кабины в отблесках пламени костров, словно глаз раненой птицы, наливался багровым цветом. Тяжело оторвавшись от земли, «Арадо-232» взмыл в небо.

На поляне воцарилась звенящая тишина, ее нарушал треск пламени и стоны раненых. Барышников в бессильной ярости скрипел зубами. Самолет и спецгруппа «Цеппелина», почти находившиеся в его руках, ускользнули. Досадная оплошность, допущенная в расчетах летчиком-инженером, свела на нет усилия контрразведчиков.

К Абакумову Барышников вошел, боясь посмотреть ему в глаза. В кабинете находились его заместитель Николай Селивановский и Утехин. Абакумов кивнул Барышникову на стул за столом заседаний. Он присел. В кабинете воцарилась гнетущее молчание. Все взоры сошлись на Абакумове. На его затвердевшем лице трудно было прочесть какие-либо эмоции. Гнев, владевший им, выдавали желваки на скулах. Сдержавшись, он не стал устраивать разнос Барышникову. Жизнь и служба научили Абакумова держать удар, не пасовать перед трудностями и искать выход из, казалось бы, безвыходного положения. Надеясь сохранить операцию «Загадка», он вместе с подчиненными искал пути ее развития и нашел.

22 августа из района Ряжска «Иосиф» радировал в Берлин:

«Самолет приняли в обусловленном районе. Передать собранные материалы не удалось. Попали под огонь автоматчиков. Пришлось прорываться с боем. Гальфе убит. Бородавко потерялся. «Попов» ранен в шею, но может передвигаться. В Москву решили не возвращаться, опасаемся попасть в засаду. Сейчас находимся в районе Ряжска. Патроны и продукты на исходе. Несмотря на очень тяжелое положение, по-прежнему остаемся преданными нашему делу. После получения необходимой помощи готовы выполнять любые задания. Переходим на запасной вариант связи. Ждем вас в условленное время по нечетным дням».

Минули сутки, вторые, «Цеппелин» молчал. Сбывался один из худших прогнозов руководства Смерша. В Берлине, видимо, не поверили в случайность провала и чудесное спасение «Иосифа». Но, как оказалось, затяжка с ответом была связана со служебным расследованием. Остыв, Кальтенбруннер не стал раздувать скандал. Требовался козел отпущения, и исчезнувший Бородавко, как никто другой, подходил на эту роль, поэтому ситуацию спустили на тормозах.

25 августа 1944 года в адрес «Иосифа» ушла радиограмма:

«Мы гордимся вашим мужеством и стойкостью. Примите искреннее восхищение обергруппенфюрера вашей преданностью делу. Мы скорбим о гибели Алоиза. Бородавко — предатель. При встрече ликвидировать. Сохраняйте терпение и рассчитывайте на нашу поддержку и помощь. Согласны с вашим решением покинуть Москву. Продвигайтесь на запад. В интересах нашего дела закрепитесь у крупного транспортного узла».

Так операция «Загадка» получила второе дыхание. До марта 1945 года группа «Иосиф», для руководства «Цеппелина» блуждавшая в тылах Красной армии, представляла в Берлин «ценную информацию, совершала диверсии» и тем самым оттягивала на себя ресурсы германской разведки. В ее адрес по воздуху были сброшены сотни килограммов взрывчатки, оружие и боеприпасы, продовольствие и несколько миллионов настоящих рублей.

22 марта 1945 года «Цеппелин» последний раз вышел на связь. Обращение Курека скорее походило на некролог:

«Соратники. Долгие месяцы мы вместе с вами вели самоотверженную борьбу с ненавистным большевизмом. Но обстоятельства и судьба так распорядились, что сегодня мы вынуждены отступить. С горечью в душе мы должны сообщить о прекращении оказания вам помощи. Каким бы ни было наше будущее, мы должны жить надеждой. Да поможет вам Бог».

Фашистский режим корчился в предсмертной агонии. В Берлине стало не до агентов, даже самых ценных, каждый спасал свою шкуру. «Загадка», что загадал Смерш, так и не была разгадана спецслужбами Германии. В тот день, 22 марта, Виктор не думал об этом. В купе поезда, мчавшего его, Дуайта и Окунева к Москве, он после 42 месяцев нечеловеческого напряжения стал самим собой и учился радоваться мелочам жизни. Голова Виктора не кружилась от мысли, что он был главным действующим лицом в одной из самых блистательных операций Смерша, что его имя звучало в докладах самому Сталину. Ему было наплевать, что его «самоотверженная работа» удостаивалась наивысших похвал фашистских бонз. А они числили группу «Иосифа» по высшему разряду.

Спустя три месяца, 26 июня 1945 года, на допросе у следователя Смерша высокопоставленный сотрудник «Цеппелина» Александр Джон показал:

«В разговорах с сотрудниками отдела забросок я постоянно слышал такое мнение, что «Иосиф» — лучшая агентурная группа. До июля 1944 г. группа «Иосиф» давала ценные сведения, которые докладывались шефу службы безопасности Кальтенбруннеру и, не исключено, что Гиммлеру».

Ошибался Джон только в одном: группа «Иосиф» действительно работала блестяще, но на Иосифа Сталина.

Радиоигра «Загадка» была одной из 183, что провели органы Смерш за время войны. Ряд из них сыграл важную роль в наступательных операциях Красной армии. В ходе радиоигр на советскую территорию удалось вывести около 400 кадровых сотрудников и агентов гитлеровских спецслужб, захватить тысячи единиц оружия и тонны взрывчатки.

Важную роль в этой беспрецедентной по своим масштабам и размаху операции Смерша сыграл зафронтовой разведчик «Северов» — Виктор Бутырин. Выполнив задание, которое длилось почти два года, он возвратился в Ленинград и вместе с выжившими сотрудниками гидродинамической лаборатории занялся ее восстановлением. Прошло чуть больше месяца, и служба в Смерше, которая, как ему казалась, осталась в прошлом, снова позвала в боевой строй.

Ранним утром 10 мая 1945 года с подмосковного аэродрома в небо поднялся транспортный самолет и взял курс на Берлин. В числе пассажиров находился разведчик «Северов». Боевые офицеры снисходительно поглядывали на гражданского штафирку, скромно сидевшего в конце пассажирского салона. Накрыв походный стол, они сдвинули кружки, в них плескалась водка, и подняли тост «За победу!» Пригласив Виктора к столу, они выпили за работников тыла, не подозревая, что его ждала новая война — тайная.

Провинциальный баварский городок Розенгейм бои обошли стороной. Жизнь в нем текла своим неспешным чередом. Здесь в конце апреля 1945 года нашел себе прибежище Курмис. Бывший специалист по агентурной работе в России, он пришелся ко двору американской разведки. Ее не смущала принадлежность бывшего штурмбанфюрера СС к одной из самых зловещих организаций фашистской Германии. В тайной войне против Советского Союза западным спецслужбам потребовались такие как Курмис. Получив документы на имя гражданина Австрии Альфреда Линке, он вздохнул свободно и занялся привычным делом: вербовал агентов среди бывших советских военнопленных.

18 мая после завтрака Курмис отправился на службу. Бодрящий утренний воздух, напоенный запахом цветущих садов и сирени, кружил голову. Впереди показался ресторанчик «Подкова». Несмотря на ранний час, на летней террасе сидели завсегдатаи. Курмис скользнул по ним взглядом и не поверил собственным глазам. Исхудавший, в потрепанном костюме, на него смотрел раскатившимися на пол-лица глазами агент «Попов» — Бутырин. Прошла секунда, другая, и они шагнули навстречу друг другу.

В тот день в адрес Барышникова поступила шифровка.

«17 мая с. г. «Северов» вышел на контакт с «Арийцем». По мнению «Северова», он не вызвал подозрений у «Арийца». На 21 мая назначена встреча на конспиративной квартире. Жду дополнительных указаний.

Олег».

В операции «Искатель» контрразведка Смерш сделала свой ход.

Прочитав последнюю страницу последнего тома радиоигры «Загадка», я, сгорая от нетерпения, взялся за работу над документальным очерком. Строчки легко ложились на бумагу, я написал его на одном дыхании. Захватывающие сюжетные линии, яркие образы героев — Виктора Бутырина, Георгия Утехина, Владимира Барышникова и Виктора Абакумова — воплотились в очерк «Загадка для Гиммлера». Значительно сложнее работа шла над двумя другими: «Большое сито» Смерш» и «Чистилище». Пришлось тщательно изучить материалы нескольких десятков томов центрального аппарата — 2-го отдела (работа органов Смерш среди военнопленных, фильтрация находившихся в плену и в окружении) ГУКР Смерш НКО и его фронтовых подразделений. Главная трудность состояла не в огромном количестве документов, а в их содержании. Я невольно окунулся в море человеческого горя и испытал все те ужасы, через которые прошли они — русские люди в фашистских лагерях и застенках.

Сотни, тысячи отчетов, спецдонесений и докладных записок наглядно отражали поистине титаническую деятельность начальника 2-го отдела полковника Сергея Карташова и его подчиненных. В короткие сроки им удалось создать эффективную систему поиска среди военнопленных сотрудников вражеских спецслужб и их агентуры. За годы войны через «большое сито» проверок Смерша прошло 5 016 935 человек военнослужащих Германии, Японии и их сателлитов. В процессе фильтрации контрразведчики выявили свыше двух тысяч бывших сотрудников разведорганов и других специальных служб фашистской Германии, около 900 — Японии, 37 тысяч военных преступников были изобличены и понесли справедливое наказание.

Не меньший масштаб работ сотрудники Смерша выполнили при проведении фильтрации среди советских граждан, находившихся в плену и на принудительных работах в Германии. Через это «чистилище» прошло 5 290 183 человека. Сухая статистика из отчетов не оставляет камня на камне от инсинуаций о якобы огульном, повальном преследовании данной категории лиц.

Так, с сентября 1944 года по май 1945 года фильтрации Смерша подверглись 1 448 933 человека. Подавляющее их число — 927 783 — после проверки возвратились домой, 394 936 убыли на пополнение частей действующей армии и только 126 114 были направлены для углубленной проверки в спецлагеря НКВД.

В конце марта 2002 года я, завершив работу с архивными материалами, направил очерки на рассмотрение редакционной комиссии. Ее возглавляли генерал Александр Безверхний и начальник УРАФ ФСБ России генерал Василий Христофоров, и я с нетерпением ждал их решения.

17 апреля позвонил генерал Рудаков и сообщил, что 19 апреля мне надлежало прибыть в распоряжение кадров управления военной контрразведки. При этом он шутливо заметил: парадную форму брать не обязательно, а вот хороший аппетит не помешает.

Дата — это был знак! Генерал Безверхний, видимо, давал понять всем вовлеченным в проект «Смерш», что на этот раз она должна стать событием. В приподнятом настроении, предвкушая радость от интересных встреч и открытие новых тайн из деятельности Смерша, я отправился в Москву.

В просторном кабинете генерала Безверхнего не осталось свободных мест. Помимо членов авторского коллектива, присутствовали: ветераны Смерша, представители Центра общественных связей ФСБ России, телекомпании и газеты «Красная звезда». Всего за два месяца история Смерша вышла за стены Лубянки. После представления участников совещания Александр Георгиевич пригласил всех к столу на праздничный фуршет.

Ветераны переглянулись, и генерал Иванов заметил:

— Александр Георгиевич, без «ста граммов наркомовских» юбилей Смерш — не юбилей.

Безверхний лукаво улыбнулся, кивнул полковнику Александру Ракитину — как по мановению волшебной палочки появились армейские кружки, водка — и шутливо заметил:

— Леонид Георгиевич, как видите, мы, ваши преемники, не подкачали. Будут не только сто грамм наркомовских, а еще и прицепы. Так что можно дернуть, насколько хватит здоровья.

Иванов засмеялся. Улыбались остальные. Обстановка становилась все более непринужденной. Я и другие авторы делились своими творческими замыслами, а наши взгляды невольно тянулись к внушительной стопке папок на столе Безверхнего. В них находились написанные нами статьи и заметки к будущей книге-альбому «Смерш». Это не осталось без внимания Александра Георгиевича. Он обратился к наработкам авторов, отметил, что в подавляющем своем большинстве они содержат богатый фактический материал, объективно и полно отражают характер деятельности Смерша, довел план дальнейшей работы над проектом и в заключение подчеркнул:

— Товарищи, Смерш до сегодняшнего дня — это была закрытая книга необыкновенных человеческих судеб. Вы прочли многие ее захватывающе интересные страницы. Они написаны выдающимися зафронтовыми разведчиками Виктором Бутыриным, Петром Прядко, Александром Козловым, Иваном Даниловым и другими. Но будет несправедливо по отношению к руководителям и сотрудникам Смерша, кто готовил этих и других разведчиков для выполнения задания, кто разрабатывал операции, если не отразить их деятельность. Сделать это надо не казенным языком.

— Совершенно справедливо, Александр Георгиевич! В первую очередь это руководители Смерша и рядовые сотрудники сделали ее самой эффективной спецслужбой! — поддержал его ветеран генерал Александр Матвеев.

— Это прежде всего заслуга Виктора Семеновича Абакумова! Давно пора снять табу с имени Абакумова! — решительно заявил Иванов.

— Виктор Семенович был блестящим руководителем и заслуживает того, чтобы рассказать о нем правду, — присоединился к ним их боевой товарищ генерал Иван Устинов.

— Александр Георгиевич, будет несправедливо, если в будущей книге не отразить и вашу подвижническую деятельность по возвращению Смерша из небытия, — заметил Матвеев.

— Спасибо за честь, Александр Иванович, — поблагодарил Безверхний и категорично отрезал: — Нет! И еще раз нет!

— Ну почему, Александр Георгиевич?! Вы столько сделали, чтобы Смерш вернуть не только нам — ветеранам, но и широкой общественности. Надо, Александр Георгиевич! — настаивал Иванов.

— Вы, Александр Георгиевич, совершили невозможное! Мне, в бытность руководителем военной контрразведки СССР, несмотря на все усилия, так и не удалось этого сделать, — признался Устинов.

— Спасибо на добром слове, Иван Лаврентьевич. Мне повезло, времена изменились. Не будь поддержки Директора — Николая Платоновича Патрушева, то вряд ли бы этот проект увидел свет.

— И все-таки, Александр Георгиевич, ваша весомая оценка деятельности Смерша в виде предисловия или вступительной статьи будет важна нынешнему поколению контрразведчиков, — подчеркнул Матвеев.

— Я подумаю над этим вашим предложением, Александр Иванович, — не стал возражать Безверхний и, улыбнувшись, обратился к представителям СМИ: — А вы с кем, мастера слова?

— Ну, конечно, со Смершем! С военной контрразведкой! С вами, Александр Георгиевич! — дружно отвечали журналисты.

Завязался оживленный разговор. В нем наряду с книгой о Смерше возникли еще два проекта. Представители телевизионной компании «Звезда» выразили готовность подготовить к 60-й годовщине создания Смерша цикл документальных фильмов, посвященных его наиболее выдающимся сотрудникам и знаковым операциям. Главный редактор газеты «Красная Звезда» Николай Ефимов взялся опубликовать серию статей на основе очерков, написанных авторским коллективом.

Кабинет руководителя управления военной контрразведки ФСБ России участники совещания покидали полные новых творческих замыслов.

Приоткрытая книга необыкновенных человеческих судеб

После завершения встречи в кабинете генерала Безверхнего я и другие авторы проекта снова обратились к архивам и живым свидетелям тех далеких героических и трагических лет, чтобы по крупицам собирать материал, раскрывающий образы руководителей и сотрудников Смерша. При этом всеми нами двигало одно общее желание, которое очень образно и точно выразил Александр Георгиевич:

«…товарищи, постарайтесь ярко и убедительно отрыть для широкого круга читателей страницы из летописи Смерша — еще вчера закрытой книги необыкновенных человеческих судеб, написанной самым беспристрастным автором — войной».

В числе первых, чья судьба привлекла мое внимание, был бессменный заместитель руководителя Смерша генерал-лейтенант Николай Николаевич Селивановский. На нескольких фотографиях из его личного дела и чудом сохранившихся снимках общего плана был запечатлен настоящий богатырь. Статью он походил на кузнеца. Роста в нем было не меньше 190 сантиметров, в плечах косая сажень. Грозный вид Селивановского смягчали волнистые каштановые волосы, зачесанные назад, и добродушное выражение лица.

При предыдущей работе с архивными материалами я часто находил документы, исполненные Николаем Николаевичем, изучал его решения по операциям. Они не оставляли ни малейших сомнений в том, что Селивановского можно было смело отнести к блестящей плеяде руководителей отечественных органов государственной безопасности, которые сформировались в борьбе с жестоким и опытным противником — спецслужбами Германии и ее сателлитов. Но даже среди лучших из лучших его фигура стояла особняком. То, что совершил Николай Николаевич в одни из самых тяжелых дней битвы за Сталинград, было образцом профессионализма, мужества и гражданской позиции.

«СТРОГО СЕКРЕТНО

ПОДЛЕЖИТ ВОЗВРАТУ В 48 ЧАС.

Снятие копий воспрещается.

Отправлено: Из ОО НКВД Сталинградского фронта 19:41. 25.07.1942 г.

ШИФРОВКА

В ходе боевых действий частей и соединений Сталинградского фронта на ряде участков сложилась критическая ситуация. Из-за отсутствия достаточных разведывательных данных о противнике, плохой связи и низкой организации управления войсками со стороны штаба Сталинградского фронта и лично командующего генерал-лейтенанта В. Гордова имеют место неоправданно большие потери.

Своими приказами и распоряжениями В. Гордов вносит сумятицу в управление войсками и дезорганизует их оборону, как результат, возникла угроза прорыва противника к Сталинграду…

Начальник Особого Отдела НКВД СССР

Сталинградского фронта старший майор госбезопасности Селивановский».

Поздним вечером 25 июля 1942 года Николай Селивановский направил эту шифровку на имя Сталина не только через голову непосредственного руководителя — начальника Управления особых отделов НКВД СССР комиссара госбезопасности 3-го ранга Виктора Абакумова, а и самого наркома внутренних дел Лаврентия Берии.

В тот день ситуация на Сталинградском фронте грозила обернуться катастрофой еще более чудовищной, чем та, что произошла полтора месяца назад после провала Харьковской наступательной операции. Как тогда, так и сейчас советский фронт трещал по всем швам. Ранним утром 23 июля 14-й танковый корпус вермахта нанес сокрушительный удар по правому флангу 62-й армии генерала Колпакчи, прорвал ее боевые порядки и, круша все на своем пути, вышел на берег Дона в районе станицы Каменки. Еще более драматичнее развивались события на участке обороны, занимаемом 64-й армией генерал-лейтенанта Чуйкова. На плечах отступающих советских войск гитлеровцы ворвались в город Калач. Путь на Сталинград был открыт.

Причину сложившегося положения Селивановский видел не столько в превосходстве гитлеровцев в живой силе и технике, сколько в действиях командующего Сталинградским фронтом генерал-лейтенанта Гордова. Граничащее с самодурством использование им скудных резервов вело к неоправданным потерям, а противоречивые приказы порождали дезорганизацию боевого управления войсками. Обвиняя подчиненных в трусости, он бездумно гнал их в передовые цепи и терял командные кадры, под пулями противника погибли: 4 командира дивизии, 8 заместителей командира дивизий и 38 командиров полков.

Селивановский был твердо убежден в том, что дальнейшее пребывание Гордова в должности усугубит и без того тяжелое положение советских войск. Он, настаивая на этом в своем спец-сообщении, ставил под сомнение решение Верховного Главнокомандующего — Сталина. Два дня назад тот назначил Гордова командующим Сталинградским фронтом. Поэтому какова будет его реакция, Селивановский не брался гадать. В том, что она последует незамедлительно, сомнений у него не возникало. Чтобы избавиться от мрачных мыслей, он обратился к документам, но карандаш спотыкался на каждом слове.

Не в силах усидеть на месте, Селивановский прошелся по кабинету, чтобы собраться с мыслями, и здесь требовательно зазвонил телефон ВЧ-связи. Он снял трубку и не успел открыть рта, как из нее хлынул поток брани. Несмотря на непрерывные бомбежки, правительственная связь работала без сбоев, в кабинете отчетливо звучало каждое слово. Акцент в голосе не оставлял сомнений — это был Берия.

— Мудак! Ишак карабахский! — не выбирал выражений он. — Ты хто такой?! Гдэ ты и гдэ товарищ Сталин?! Нэ твое собачье дэло совать нос в его дэла! Фронтами собрался командовать! Тоже мнэ полководец нашелся!

— Товарищ нарком, я… — пытался вставить слово Селивановский.

— Тамбовский волк тэбэ товарищ!

— Товарищ нарком…

— Молчать! Самый умный нашелся! Завтра! Нэт, сегодня быть в Москве! Я посмотрю, что ты тут запоешь! Паныкер!

Последняя фраза наркома звучала как приговор. Несколько минут Селивановский не мог пошелохнуться, придя в себя, нетвердой рукой снял трубку полевого телефона, потребовал соединить с командующим авиацией Сталинградского фронта генералом Руденко и, когда тот ответил, распорядился подготовить самолет на Москву. По дороге на аэродром и потом в полете Селивановский искал дополнительные аргументы в отношении Гордова для доклада Берии, но каждый раз спотыкался о фамилию Тимошенко.

Фигура маршала — военного и политического тяжеловеса, предложившего Сталину назначить вместо себя на должность командующего Сталинградским фронтом Гордова, казалось, перевешивала все доводы Селивановского. В лице Тимошенко он имел могущественного оппонента. История конфликта с ним имела давние и глубокие корни. Впервые они серьезно разошлись во взглядах на военно-политическую обстановку на южном фланге советско-германского фронта в апреле 1942 года.

В тот год бурная весна пробудила у командования Красной армии надежду на успех в предстоящей летней военной кампании. И на то имелись основания — победа над гитлеровцами под Москвой. Она и яркая звезда триумфатора того успеха — Жукова, взошедшая на унылом в то время советском полководческом небосклоне, вскружили голову престарелому маршалу.

В марте 1942 года Тимошенко обратился в Ставку с предложением о проведении операции по освобождению Харькова. Перед его аргументами, а скорее прошлым авторитетом, не устояли как Генштаб, так и сам Сталин.

С того дня в обстановке строжайшей секретности в штабе Юго-Западного направления приступили к разработке плана наступления. И если со своими силами и резервами все было понятно, то в отношении вермахта у Тимошенко отсутствовала ясность. Однако он направлял в Москву бодрые доклады об успешной подготовке Харьковской наступательной операции.

Его оптимизм не разделял Селивановский — начальник особого отдела НКВД СССР Юго-Западного фронта. Для этого у него имелись серьезные основания. Информация зафронтовых агентов, результаты допросов немецких военнопленных вызывали серьезную тревогу в успехе советского наступления. Для гитлеровцев оно не составляло большого секрета, и они принимали контрмеры. Командование группы армий «Юг» вермахта наращивало свои силы вокруг Барвенковского выступа. Этой же позиции Селивановского придерживался начальник оперативного отдела штаба Юго-Западного направления полковник Рухле. Не найдя понимания у Тимошенко, он представил свои расчеты военным контрразведчикам — майору Белоусову. Содержащиеся в них данные говорили: наступление советских войск на Харьков не обеспечено ни людскими, ни материальными ресурсами и грозит обернуться катастрофой. Своими опасениями Селивановский поделился с Тимошенко и членом Военного совета фронта Хрущевым. Те посчитали его аргументы несостоятельными, Рухле обозвали паникером и продавили в Ставке план операции. Это не остановило Селивановского. Он продолжал бить тревогу и доложил Абакумову.

Цепкая память Николая Николаевича воспроизвела до точки, до запятой содержание того спецсообщения:

«…Планируемая операция преждевременна. Наступление из Барвенковского выступа опасно. Оттуда вообще следовало бы вывести 57-ю армию. Вокруг выступа немцы за зиму создали глубоко эшелонированную оборону и подтянули к его основанию значительное количество войск, которые в любую минуту могут нанести удар в тыл ударной группировки, парировать такой удар мы не сможем — нет достаточно сильных резервов.

Вывод: подготовленное сражение мы проиграем и этим развяжем руки противнику для крупного наступления на Сталинград и Кавказ…».

Абакумов, получив это донесение, не стал обострять отношения с Тимошенко, позвонил по ВЧ-связи Хрущеву и высказал обеспокоенность в успехе предстоящей операции. Голос контрразведчиков тогда не был услышан.

12 мая ударная группировка Юго-Западного фронта перешла в наступление. На шестые сутки на отдельных участках гитлеровцы отступили на 25–50 километров. Об этих успехах Тимошенко бодро рапортовал в Москву и предлагал подключить к операции части Брянского фронта. Казалось бы, Селивановский и Рухле с их предостережениями были посрамлены.

Наступило 18 мая. Ночь на фронте на удивление прошла спокойно. Гитлеровцы не пытались контратаковать. Части 6-й и 9-й армий Юго-Западного фронта после короткой передышки сосредотачивались для нанесения нового удара, и здесь разразилась катастрофа.

Ранним утром ударная группировка «Клейста» нанесла сокрушительный удар в стык между частями Юго-Западного и Южного фронтов. Отразить его Тимошенко было нечем, все резервы подошли к концу. Танковая армада гитлеровцев устремилась в прорыв. В немецком котле оказалось свыше 270 тысяч советских военнослужащих, а для вермахта открылся путь на Сталинград и Кавказ. За провал операции ответили, конечно, не Тимошенко с Хрущевым, а «стрелочники». Виновниками назначили командующего 9-й армией генерала Харитонова и полковника Рухле, их отдали под суд военного трибунала.

Сегодня виновником мог стать сам Селивановский. Из головы не шла фраза Берии: «Я посмотрю, что ты тут запоешь! Паныкер!» Подтверждение тому он нашел на подмосковном аэродроме. Люк самолета распахнулся, и перед Селивановским возникли трое. Сердце екнуло. Они представились. Сержанты оказались водителями, а старший лейтенант — дежурным из комендатуры наркомата внутренних дел.

«Значит, не все потеряно, Коля», — подумал Селивановский, с облегчением вздохнул, сошел по трапу и сел в машину. Она на бешеной скорости везла его навстречу неизвестности. По сторонам мелькали перелески, вскоре показались окраины Москвы. Он на время отвлекся от мрачных мыслей, вглядывался в столицу и пытался понять, чем и как она живет.

Москва представляла разительный контраст с тем, что сейчас происходило в Сталинграде и на подступах к нему. Там в схватке не на жизнь, а на смерть сошлись две могучие и непримиримые силы. В гигантских жерновах кровавого Молоха войны ежеминутно, ежечасно перемалывались сотни, тысячи человеческих жизней. Здесь же, в Москве, мало что напоминало об этом. Буднично, мирно звенели стрелки трамваев. На остановках толпился народ, утренняя смена спешила на заводы и фабрики. Глаз не резал цвет хаки. И только частые комендантские патрули и серые туши аэростатов в небе напоминали о войне.

Ближе к центру Москва все больше походила на мирный город. С киноафиш задорно улыбались герои музыкальной комедии «Волга-Волга». Из витрин магазина «Детская игрушка» знаменитый клоун Карандаш корчил забавные рожи. Впереди серебристой лентой блеснула безмятежная гладь Москвы, слева промелькнули кремлевская стена, впереди возникла серая громада Лубянки. Селивановский поежился, через несколько минут ему предстояло предстать перед грозным наркомом.

Машина остановилась у центрального подъезда. Селивановский ступил на мостовую и ощутил в ногах противную дрожь. Собрав волю в кулак, он поднялся в подъезд и вошел в лифт. Кабина поползла верх и замерла на этаже, где располагался кабинет наркома. По малиновой ковровой дорожке, гасившей шум шагов, Селивановский прошел в приемную. Лощеный подполковник стрельнул любопытным взглядом в бунтаря-особиста и кивнул на кресло. Селивановский остался стоять на ногах. В эти последние мгновения перед встречей с Берией в памяти промелькнула вся жизнь.

Провинциальное местечко Хойники Минской губернии. Убогая хибарка семьи конторщика-кондуктора. Тесный класс церковно-приходской школы. Едва научившись читать и писать, Коля шагнул во взрослую жизнь. В 13 лет, и не потому, что рос не по годам крепким парнишкой, а нужда заставила его пойти на работу, сначала истопником, а потом, когда поднабрался силенок, лесорубом в бригаду лесозаготовителей.

Революция 1917 года раз и навсегда изменила жизнь юноши и миллионов граждан бывшей Российской империи. Советская власть, провозгласившая свободу, равенство и братство, позвала их строить новый доселе невиданный мир. Со свойственным юности энтузиазмом Николай встал на ее защиту. В марте 1920 года добровольцем пошел в армию, воевал на Западном фронте, проявил себя смелым и умелым бойцом. После окончания войны учился в Москве в пехотной школе ВЦИК, там на него обратили внимание сотрудники ОГПУ.

В феврале 1923 года после окончания ускоренных курсов специальной подготовки Селивановский получил назначение на должность оперуполномоченного 13-го стрелкового корпуса в далекую Бухару. Дальнейшая его служба проходила в особых отделах ОГПУ-НКВД. И будь то Средняя Азия или центральный аппарат, Николая Николаевича на всех участках отличали творческий подход к делу и человечное отношение к подчиненным.

В критические осенние месяцы 1941 года Селивановского ждало очередное серьезное испытание. В экстремальной ситуации он проявил себя как руководитель, способный действовать эффективно и результативно. После трагической гибели начальника особого отдела Юго-Западного фронта Анатолия Михеева, а с ним 44 сотрудников Николаю Николаевичу, назначенному на эту должность, фактически пришлось начинать работу с нуля. В кратчайшие сроки он пополнил ряды контрразведчиков отличившимися в боях армейскими офицерами, обучил их азам контрразведки и к середине октября восстановил оперативные позиции в соединениях и объединениях фронта. В январе 1942 года Николай Николаевич одним из первых подготовил и осуществил операцию «ЗЮД» по внедрению зафронтового разведчика Петренко (Петра Прядко) в абвергруппу-102.

Но сейчас, когда Селивановский находился в приемной наркома, его прошлые заслуги ничего не стоили. Он посмел поставить под сомнение решение самого Сталина.

— Заходите, товарищ старший майор! — голос помощника наркома заставил встрепенуться Николая Николаевича.

Расправив складки на кителе, он шагнул вперед, пройдя через широкий тамбур, оказался в просторном кабинете и осипшим голосом представился. Берия долго буравил его гневным взглядом и, грозно блеснув стекляшками пенсне, обрушился с обвинениями на дерзкого особиста. Выплеснув все, что накипело, нарком остановился у окна. Прошла секунда, другая, им, казалось, не будет конца. Наконец Берия повернулся, вперился немигающим взглядом в Селивановского и спросил:

— Майор, ты готов отвэчать головой за то, что напысал в шыфровке?

Николай Николаевич судорожно сглотнул и подтвердил:

— Так точно, товарищ народный комиссар.

— А ты хоть понымаэшь, что голову можэшь потэрять?

— Так точно, товарищ народный комиссар.

— И нэ жалко?

Селивановский потупил взгляд. Берия перекатился с каблука на носок, подался к нему и бросил в лицо:

— Зарвался ты, майор! Тэбэ, что, Абакумов уже нэ указ?

— Никак нет, товарищ народный комиссар.

— А почэму отправыл шифровку через его голову?

— Виноват, товарищ нарком.

— Выноват он. Ты мнэ так и нэ ответил. Так почэму?

— Товарищ народный комиссар, если я ошибся в оценке положения на Сталинградском фронте, а оно критическое, то отвечать мне.

— Ышь ты какой. Что, Абакумова выгоражываэшь?

— Никак нет, товарищ народный комиссар.

— Ладно, разбэрэмся, кто из вас врет, ты или Гордов. Но если шельмуэшь командующего, пойдешь под трыбунал!

— Товарищ народный комиссар, я приму любое ваше решение. Положение на Сталинградском фронте близко к критическому!..

— Хватыть паныковать! Вон! — рявкнул Берия и махнул рукой на дверь.

Селивановский на непослушных ногах покинул кабинет, потерянным взглядом поискал конвой и остановился на подполковнике. Тот что-то сказал. Селивановский не слышал, в ушах бешено молотили тысячи невидимых молоточков. Он тряхнул головой, и как сквозь вату прозвучало:

— Товарищ Селивановский, вас вызывает товарищ Абакумов.

Николай Николаевич пришел в себя и поднялся в приемную руководителя военной контрразведки. В ней находилась группа офицеров. История с его шифровкой Сталину не составляла секрета, они смотрели на Селивановского как на выходца с того света. У дежурного глаза раскатились на пол-лица. Нервно сглотнув, он снял трубку телефона и доложил:

— Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, тут майор Селивановский,

— Селивановский? Он, что, еще живой? — отчетливо прозвучало в приемной.

— Так точно!

— Ну раз живой, пусть заходит! — распорядился Абакумов.

Селивановский повел плечами, будто освобождаясь от тяжкого груза, вошел в кабинет и, помявшись на пороге, выдавил из себя:

— Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, старший майор госбезопасности Селивановский прибыл по вашему приказанию.

— Проходи, — коротко бросил Абакумов, поднялся из кресла, шагнул навстречу, внимательным взглядом прошелся по Селивановскому и спросил:

— Значит, живой?

— Вам виднее, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, — обронил Селивановский.

— Виднее, говоришь. А раньше ты куда смотрел, когда пулял шифровку товарищу Сталину?

— Виноват, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга.

— Он виноват! Если своя голова не дорога, так о других бы подумал! Ты хоть соображаешь, что натворил? — голос Абакумова наливался гневом.

— Я готов ответить за каждое слово шифровки. Я готов понести…

— Он готов! А пока отвечаю я! Кто тебе дал право меня и наркома посылать?! Кто?

— Я не хотел вас подставлять!..

— Чего-о?!

— Я не хотел вас подставлять, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга! Я отвечу за…

— Он ответит! Тоже мне, адвокат нашелся!

— Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, ситуация на фронте критическая. Командующий Гордов не в состоянии взять ее под контроль. Его приказы дезорганизуют оборону и вносят…

— Да кто ты такой, чтобы давать такие оценки?! Кто? Я тебя спрашиваю! Кутузов? Суворов?

— Это не только моя, а и оценка подчиненных Гордова, — стоял на своем Селивановский. — У меня есть их показания. Они в один голос твердят: командующий не пользуется авторитетом и своими действиями дезорганизует управление войсками.

— Да что ты заладил — дезорганизует! Он, что, вредитель, предатель?

— Нет, самодур.

— И много у тебя таких показаний?

— Достаточно, в том числе генералов и офицеров штаба фронта.

— Ладно, правдоискатель, — сбавил тон Абакумов. — Докладывай, чем все закончилось у наркома!

— Докладывать, собственно, нечего. Товарищ Берия сказал: если я шельмую командующего, то отвечу головой.

— А ты как хотел, чтобы он тебя по ней гладил?

— Никак нет.

— Что он еще сказал?

— Если я ошельмовал Гордова, то пойду под трибунал.

— Легко отделался, Тимошенко стал горой за Гордова.

— Так он же рекомендовал его товарищу Сталину.

— Кто и куда рекомендовал, не твоего ума дело! Ты понял?

— Так точно!

— Ну раз понял, то нечего тут глаза мозолить кому не следует! Возвращайся в Сталинград и не вздумай высовываться! Сиди тихо, как мышь, пока шум не утихнет! — распорядился Абакумов.

— Есть! — ответил Селивановский и, выдохнув, покинул кабинет.

В приемной его ждал помощник дежурного по управлению. Вместе они спустились к машине и выехали на аэродром. В ночь на 27 июля Селивановский возвратился в Сталинград и приступил к работе. Прошел день, за ним второй, а решения Берии все не было. Наступило 3 августа. В тот день, по распоряжению Сталина, из Москвы в Сталинград прибыла группа сотрудников центрального аппарата НКВД во главе с Абакумовым. Не задержавшись в штабе Сталинградского фронта, они разъехались по частям и приступили к перепроверке информации Селивановского. Она полностью подтвердилась.

7 августа перед отлетом в Москву Абакумов довел до Николая Николаевича распоряжение Ставки. Оно носило беспрецедентный характер: впервые за время войны начальнику особого отдела фронта предоставили право прямого доклада об обстановке руководителю Генштаба Красной армии.

Вслед за этим решением Ставки последовали другие. 10 августа Гордов был освобожден от должности командующего Сталинградским фронтом. Его части перешли в оперативное подчинение командующего Юго-Западным фронтом генерал-полковника Еременко.

Спустя полгода принципиальность Селивановского, организаторские способности и безусловный талант контрразведчика были учтены Сталиным при комплектовании руководства Смер-ша. Со дня образования 19 апреля 1943 года и до реорганизации 7 мая 1946 года Николай Николаевич являлся бессменным заместителем Виктора Абакумова.

После выдвижения Виктора Семеновича на должность министра госбезопасности СССР он рекомендовал Селивановского на место руководителя военной контрразведки. Впоследствии Николай Николаевич за это жестоко поплатился. После ареста Абакумова пришел и его черед. 2 ноября 1951 года он оказался в тюремной камере. Ему предъявили абсурдное обвинение во «вредительской работе в органах МГБ, направленной на подрыв государственной безопасности СССР».

После смерти Сталина 23 марта 1953 года Николай Николаевич был освобожден и позже реабилитирован. До последних дней своей жизни ни он, ни другие ветераны Смерша, кто выжил на войне и вырвался из мясорубки партийно-бюрократической машины, не хулили и не кляли советскую власть. Они не связывали ее с переродившимися партийными функционерами.

2 июня 1997 года Николай Николаевич ушел из жизни, но не из истории военной контрразведки. В газете «Красная звезда», на телеканале «Звезда», в журнале «ФСБ. За и Против» появились статьи о нем и его участии в организации оперативных игр Смерша. В канун 70-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне руководство Департамента военной контрразведки ФСБ России и общественная организация ветеранов военных контрразведчиков, возглавляемая настоящим подвижником Касимом Яхиеном, организовали реставрацию памятника Николаю Николаевичу и публикацию статей в СМИ…

* * *

30 июня с наступлением рассвета командующий 11-й армии вермахта генерал Эрих Манштейн бросил на штурм Севастополя отборные силы из состава 54-го армейского корпуса. Наступлению предшествовала мощная артподготовка. Рев орудий перекрывал адский гром сверхтяжелой 800-мм пушки. Это чудовище, весившее свыше 1000 тонн, в тайне доставили из Германии и разместили на специальной позиции, вырубленной в скале. Снаряды производили чудовищные разрушения, пробивали земную толщу не менее чем на 30 метров. Очередной взрыв напоминал землетрясение. Земля долго ходила ходуном. После прекращения обстрела над позициями советских войск нависла плотная пелена из пыли, а когда осела, казалось, что в развалинах не уцелело ничего живого.

Манштейн махнул рукой и приник к стереотрубе. Тишину, царившую на командном пункте, взорвали отрывистые команды и телефонные звонки. Под прикрытием танков в атаку поднялись штурмовые группы. За 246 дней и ночей боев в штабе 11-й армии уже потеряли счет попыткам сломить сопротивление защитников Севастопольского оборонительного района (СОР).

Перелом в сражении наступил 17 июня, когда на южном участке фронта фашисты пробились к Сапун-горе, а на северном — захватили форт «Сталин», подножие Мекензиевых высот и батарею ББ-30. В результате под огнем вражеских артиллерийских орудий оказались рейд и вход в Северную бухту — единственный морской путь, по которому осуществлялось снабжение частей Севастопольского оборонительного района. Отчаянная попытка прорыва, предпринятая экипажем быстроходного лидера «Ташкент» в ночь с 26 на 27 июня, стала последней. Он доставил пополнение, боеприпасы и, приняв на борт более 2100 человек, фрагменты знаменитой «Панорамы обороны Севастополя 1854–1855 гг.», вышел в море. С того дня снабжение защитников Севастополя практически прекратилось. Оставался еще воздушный мост, связывавший Большую землю с аэродромом в районе мыса Херсонес, но он не мог обеспечить даже минимальных потребностей защитников бессмертного гарнизона.

30 июня командующий Севастопольским оборонительным районом вице-адмирал Филипп Октябрьский в последнем боевом донесении Верховному Главнокомандующему и наркому Военно-морского флота докладывал:

«…3. Захватив Севастополь, противник никаких трофеев не получил. Город как таковой представляет груду развалин.

4. Отрезанные и окруженные бойцы продолжают ожесточенную борьбу с врагом и, как правило, в плен не сдаются. Примером чему является то, что до сих пор продолжается борьба в районе Мекензиевых гор и Любимовки.

5. Все защитники с достоинством и честью выполнили свой долг перед родиной…»

Оставшись без поддержки с моря и воздуха, защитники Севастополя не намеревались сдаваться и продолжали оказывать отчаянное сопротивление противнику. Манштейн не отрывался от стереотрубы и наблюдал, как передовая цепь штурмовых групп приблизилась к позициям русских. Казалось бы, после ураганного артиллерийского огня и бомбардировки эта атака, наконец, должна была завершиться успехом. Но произошло чудо, русские устояли и на этот раз, из каждой щели, из каждой норы, из подвалов звучали выстрелы и летели гранаты.

В течение дня фашисты предприняли несколько атак на позиции последних защитников Севастополя, но, встретив упорное сопротивление, отступили. Манштейн рвал и метал. Вся мощь артиллерии и авиации оказалась бессильна перед стойкостью русских. И тогда он бросил против них огнеметчиков и специальные зондеркоманды. Они залили развалины отравляющими веществами, морем огня и зловонными фекалиями. Смрад стоял невыносимый, штурмовые группы пришлось отвести в тыл. Наконец ветер снес к морю удушающую пелену, и атака на позиции русских возобновилась. Она захлебнулась; подобно птице Феникс, они восстали из пепла и ответили огнем.

Манштейн яростно сверкнул белками глаз. За его спиной были бои во Франции, Польше, но то, с чем он столкнулся сейчас, было выше его понимания. В окуляры стереотрубы он видел истлевшее обмундирование, лохмотьями висевшее на телах, покрытых струпьями и клубками отвратительных вшей. На лицах, заросших свалявшимися бородами, жили одни глаза. В них, воспаленных от бессонницы и пороховых газов, полыхал огонь такой лютой ненависти, что его не могли загасить ни тонны взрывчатки, ни зловонные фекалии, ни отравляющие газы.

Подчиняясь воле Манштейна, на позиции последних защитников Севастополя снова обрушилась лавина невероятного по мощи огня. На этот раз у него не оставалось сомнений в том, что их сопротивление будет сломлено. Ждать помощи им было неоткуда. С горизонта исчезли корабли Черноморского флота, и не потому, что вход в бухту и рейд находились под прицелом артиллерийских батарей вермахта. К причалам невозможно было пристать, в воде плавали тысячи, десятки тысяч трупов. Они находились в вертикальном положении, в такт волне покачивались, и, казалось, что мертвые маршируют в своем последнем строю.

30 июня исчезли не только корабли, в небе перестала появляться советская авиация. Все вместе взятое убеждало Манштейна в том, что в далекой Москве, в Ставке приняли решение оставить Севастополь. Отчаянное сопротивление остатков гарнизона русской морской твердыни на Черном море уже ничего не решало. Вопрос о ее падении шел не на дни, а на часы. Свидетельством тому служили доклады командиров штурмовых групп, они звучали все более бодро. Подтверждение им Манштейн находил в том, что наблюдал в стереотрубе.

Под ударами артиллерии и разрывами 1500-килограммовых авиационных бомб узкая полоска земли, зажатая между морем и горами, подобно клокочущей лаве в вулкане, выплескивалась в безоблачное бирюзовое небо. В воздух взлетали бетонные глыбы, искореженные куски металла и части человеческих тел. Густая пелена дыма и пыли окутала последний очаг сопротивления русских на мысе Херсонес.

Внимание Манштейна было приковано не к этому адскому котлу, где варились и сгорали дотла тысячи его подчиненных и русских, а к аэродрому, крошечному островку в море смерти. Он распорядился прекратить его обстрел и отдал приказ силами пехоты захватить в плен гарнизон. По данным разведки и показаниям пленных красноармейцев, в эти самые минуты на аэродроме готовилась эвакуация уцелевших членов Военного совета Черноморского флота и командования Севастопольского оборонительного района вице-адмирала Филиппа Октябрьского и генерала Ивана Петрова.

Приникнув к стереотрубе, Манштейн не отрывал взгляда от того, что происходило на взлетной полосе. У самолетов в кольце автоматчиков суетился человеческий муравейник, шла посадка командного состава, грузились ящики с документами. Артиллеристы бросали нетерпеливые взгляды на Манштейна и ждали команды, чтобы одним залпом накрыть самолеты и советское командование. Он медлил и наблюдал за действиями штурмовых групп.

Несмотря на огромные потери, на северо-восточном направлении им удалось вклиниться в оборону аэродрома. Метр за метром они пробивались к взлетной полосе. Еще одно усилие, еще один бросок, и в руках Манштейна окажется все командование Черноморского флота и Севастопольского оборонительного района. Он уже предвкушал будущий триумф, когда доставит в Берлин закованных в кандалы Октябрьского с Петровым и, как во времена блистательного Рима, швырнет их к ногам фюрера. Манштейн снова и снова бросал в атаку штурмовые группы. До самолетов оставалось чуть больше километра, но русские поднялись в контратаку. Завязалась отчаянная рукопашная схватка. Не выдержав бешеного натиска, отборные немецкие коммандос вынуждены были отступить. Этого времени летчикам хватило, чтобы вырулить на взлетную полосу. Манштейн вышел из себя. Ему уже было не до лавров триумфатора. Все решали секунды, он распорядился открыть огонь по аэродрому. Команда запоздала. Летчики, маневрируя между воронками и уходя от разрывов артиллерийских снарядов, набрали скорость и взмыли в небо. Совершив разворот, самолеты ушли в сторону моря и вскоре исчезли в бирюзовой дали. В приступе ярости Манштейн приказал стереть с лица земли последний оплот русских. После артобстрела в атаку пошли штурмовые группы.

Им противостоял сводный отряд, ядро которого составляли чекисты, моряки и парашютная группа особого назначения ВВС Черноморского флота под командованием старшего лейтенанта Квариани. Они, обеспечивая прикрытие эвакуации командного состава Черноморского флота и Севастопольского оборонительного района, не покинули рубеж и приняли свой последний бой.

Сотрудник особого отдела Черноморского флота Павел Силаев, полуоглохший, полуослепший, с трудом выбрался из-под завала и, приходя в себя, тряхнул головой. Перед глазами все двоилось, в ушах продолжали стучать тысячи невидимых молоточков. Это было чудо, что он уцелел. Снаряд разорвался перед бруствером траншеи. Все осколки принял на себя лафет пушки-сорокопятки. Павла зацепило вскользь в левое плечо. Из раны сочилась кровь и грязными ручейками стекала на рукав гимнастерки. Он не чувствовал боли, в нем все помертвело. Там, где еще несколько секунд назад находилась Прасковья — жена и надежный боевой товарищ, был бугорок земли.

Судороги сотрясли тело Павла, из груди вырвался стон — крик. Боль, отчаяние сменились приступом бешеной ярости. Он вскочил на ноги, вскинул автомат и дал очередь по ненавистным мундирам мышиного цвета. Прячась за танками, штурмовые группы серой мышиной стаей наползали на позиции отряда. И здесь земля на холмике пришла в движение, на поверхности появилась кисть руки. Забыв про фашистов, Павел, сдирая ногти, принялся раскапывать Прасковью. На помощь пришли два моряка. Она была жива, но контужена. Умыв лицо остатками воды из фляжки, Павел перенес ее в подвал и вернулся на позицию.

Ситуация на левом фланге сложилась критическая. Подавив пулеметные точки, фашисты ворвались в окопы и вступили в рукопашную с моряками и десантниками. Силаев, собрав тех, кто мог стоять на ногах, бросился на выручку. Перепрыгивая через воронки, трупы, он не слышал свиста пуль и жил только одним: стрелять, бить и рвать зубами ненавистные мышиные мундиры. Рядом с ним бежали бойцы. Судороги сводили побагровевшие от напряжения лица, выдавливали глаза из орбит, а руки бугрились узлами мышц. У них не осталось других чувств, кроме ненависти.

Противники сошлись лицом к лицу. Звериный вой вырвался из сотен глоток, и в следующее мгновение русские и немцы схлестнулись в рукопашной схватке — самом жестоком испытании войны. Мат, предсмертные хрипы, скрежет металла, треск костей слились в дикую какофонию. В слепой ярости противники кусали, терзали, кололи тесаками и ножами друг друга. Чужая и своя кровь хлестала по лицам и по рукам. Стоны раненых и мольба умирающих неслись из-под ног, на них не обращали внимания.

Выпустив последний патрон в набегавшего фашиста, Павел помутившимися глазами искал нового врага. На него напал верзила с карабином наперевес. На солнце зловеще блеснуло лезвие. Павел, защищаясь, выбросил вперед саперную лопатку. Металл о металл брызнул снопом искр. Немец потерял равновесие. Павел кулаком сбил его с ног, со всего маха рукоятью лопатки размозжил голову и бросил взгляд вправо. В нескольких шагах, вцепившись друг в друга мертвой хваткой, по земле катались моряк и фашист. Павел ринулся на помощь, в последний момент заметил, как на него нацелился рыжий фельдфебель, и успел уклониться от удара тесака. Острие, порвав гимнастерку и оцарапав левый бок, прошло мимо. Фельдфебель по инерции пролетел вперед. Павел вдогонку вонзил ему в спину лезвие саперной лопаты, а затем ногой сшиб немца, душившего моряка. Не выдержав натиска, фашисты отступили.

Над позициями защитников аэродрома ненадолго воцарилась затишье. Наступившая вязкая, гнетущая тишина плющила и прижимала к земле. Ее нарушали треск пламени и стоны раненых. Воспользовавшись передышкой, Павел и уцелевшие моряки, десантники и военные контрразведчики подобрали тех, кто был жив, и снесли в подвал. К этому времени Прасковья пришла в себя и готова была стать в строй. Силаев оставил ее ухаживать за ранеными, поднялся наверх и собрал последних защитников последнего русского рубежа на крымской земле. Их осталось меньше пяти десятков. В глазах боевых товарищей Павел читал один и тот же ответ: они готовы были стоять насмерть. Для него — офицера — наступило время беспощадного выбора: сражаться до последнего бойца или пойти на прорыв. У измотанных боями, измученных жестокой жаждой людей уже не оставалось силы на то, чтобы пробиться к горам. На открытой местности, где простреливался каждый метр, у них не было ни единого шанса, Павел распорядился заняться оборудованием позиции.

Короткая июльская ночь подошла к концу. Над далекими горами занялся хмурый рассвет. С восходом солнца фашисты снова пошли в атаку, она также захлебнулась. В течение дня они еще трижды предпринимали попытки захватить аэродром и каждый раз, неся потери, отступали.

Для горстки храбрецов закончился еще один бесконечно длинный день. На землю, истерзанную осколками и гусеницами танков, опустились вечерние сумерки. Уставшее летнее солнце скатилось за горизонт. Алая кромка диска последний раз вынырнула из моря и скрылась. Воды окрасились алым цветом, цветом крови, которой были политы руины древнего Херсонеса. На короткое время Павел и его боевые товарищи забылись в тревожном сне. Зыбкую тишину изредка нарушали грохот камней под неосторожной ногой и перекличка часовых, внимательно вслушивавшихся в зыбкую ночную тишину и ловивших малейший подозрительный шорох.

С первыми лучами на позициях отряда снова разверзся земной ад. Артиллерийские обстрелы сменялись атаками штурмовых групп. Трое суток фашисты безуспешно пытались сломить сопротивление последних защитников Севастополя, продолжавших драться за каждый пятачок земли.

Павел давно потерял счет времени и двигался как автомат. Кровь запеклась на растрескавшихся от жажды губах. При каждом вдохе горло драло словно наждаком. Соленый пот выел глаза, их застилала туманная пелена. В сумеречном сознании плескались озера кристально чистой холодной воды и низвергались струи водопадов. Мука жаждой, а не артобстрелы и атаки фашистов, становилась все невыносимей. Павел и оставшиеся в живых бойцы решили пробиваться к морю.

В ночь на 4-е июля все, кто мог стоять на ногах, пошли на прорыв. Ненависть и жажда жизни придали им дополнительные силы. Дерзкий замысел удался. Полтора десятка человек, в их числе Павел и Прасковья, вырвались из кольца окружения и пробились к берегу моря. Перед ними простиралась безмятежная даль. Напрасно их взгляды искали корабли Черноморского флота. Подступы к Севастополю, подобно стае щук, стерегли немецкие торпедные катера и эсминцы.

Павлу и его боевым товарищами ничего другого не оставалось, как сдаться в плен либо умереть с честью. Они решили сражаться до конца и продолжили бой. Зажатые со всех сторон на открытой местности, последние защитники Севастополя представляли удобную мишень. Подвергнув их минометному огню, гитлеровцы пошли в атаку. Павел и Прасковья, расстреляв все патроны, не думали о том, как сохранить свои жизни. Они жили только одним: забрать с собой в будущее бессмертие как можно больше врагов. Спрятав в карманы гранаты, он и Прасковья поднялись навстречу фашистам. Их окружили плотным кольцом и отвели в штаб. Последнее, что увидели Павел и Прасковья, — это тусклый блеск серебра офицерских погон. В следующее мгновение мощный взрыв потряс командный пункт гитлеровцев.

В наши дни о подвиге Павла Силаева, Прасковьи Горошко и сорока четырех военных контрразведчиков, погибших под Севастополем, напоминают надгробная плита с их фамилиями и скромная стела, установленная в Херсонесе обществом ветеранов военных контрразведчиков и местной администрацией. Она устремлена в бесконечную небесную высь, куда вознеслись души Павла, Прасковьи и их боевых товарищей.

Таких памятников с каждым годом становится все больше. Стелы, обелиски и часовни — это молчаливое эхо давно прошедшей войны, как часовые памяти, стоят на «Невском пятачке», на волгоградской, смоленской, крымской и других землях. За последние десять лет руководством Департамента военной контрразведки ФСБ России, обществом ветеранов-контрразведчиков возведено 47 памятников и одиннадцать часовен. Новое поколение военных контрразведчиков свято чтит память о своих героических предшественниках, кто плечом к плечу с боевыми товарищами-офицерами и бойцами Красной армии стояли насмерть и не покорились врагу. Эти символы воинской доблести напоминают ныне живущим, что нет святее уз, чем боевое братство, и нет выше чести, чем отдать жизнь за друга своего и свободу Отечества…

* * *

19 декабря 1954 года. Внутренняя тюрьма ленинградского управления КГБ при Совете министров СССР.

Зловещую тишину мрачного коридора, напоминавшего спуск в преисподнюю, нарушили монотонный металлический перестук, тяжелое дыхание и шарканье ног. В окружении трех дюжих палачей с трудом передвигался закованный в кандалы и походящий на бледную человеческую тень узник. Даже в этом состоянии он внушал страх тем, кто обрек его на немыслимые муки и страдания.

Служивший не за страх, а на совесть партии и ее вождю — Сталину, гроза шпионов, террористов, диверсантов и изменников Родины, бывший министр госбезопасности СССР, бывший руководитель Смерша, бывший генерал-полковник, бывший кавалер множества орденов и медалей Виктор Абакумов, собрав оставшиеся силы, шел навстречу смерти. Сорок пять минут назад ему объявили приговор — абсурдный по своему содержанию. Его, всю сознательную жизнь боровшегося с врагами советской власти, обвинили в измене, вредительстве и контрреволюционном заговоре международных сионистов.

В эти последние мгновения жизни Абакумов не славил товарища Сталина, ни о чем не просил, не молил о милости и не проклинал тех, кто коварными интригами сверг его с вершины властного Олимпа и бросил в земной ад. Наглухо отрезанный тюремными стенами от остального мира, Абакумов не знал, что еще год назад один из его главных врагов — Лаврентий Берия — был уничтожен.

23 декабря 1953 года пуля генерал-полковника Павла Батицкого поставила последнюю точку в головокружительной карьере и невероятной судьбе бывшего «выдающегося организатора советской атомной промышленности», бывшего маршала, бывшего Героя Социалистического Труда, бывшего первого заместителя главы советского правительства Лаврентия Павловича Берии. По твердому убеждению бывших «товарищей» по партии Никиты Хрущева, Вячеслава Молотова и других, он, «английский шпион, готовил заговор с целью свержения советской власти и реставрации капитализма в стране», — заслуживал только одного — смертной казни.

Вслед за Берией в мир иной отправилось еще несколько десятков высших чинов министерства госбезопасности. Некогда всесильное, устрашавшее обывателя одним своим названием ведомство было низведено до уровня Комитета госбезопасности при Совете министров СССР и поставлено под жесткий партийный контроль. Сотни тысяч заключенных, содержащихся в ГУЛАГЕ, вышли на свободу. В стране, задыхавшейся в тисках сталинизма, повеяло «хрущевской оттепелью». Но она не согрела Абакумова. Он слишком много знал о неблаговидном прошлом советских вождей, пришедших на смену Сталину. Под расстрельными списками стояла не только его, а и их подписи. Заметая следы, они лишили Абакумова даже имени. Он был известен надзирателям как узник № 15.

Прошло полтора года, как не стало Сталина, а Абакумова продолжали держать в кандалах, стерегли день и ночь. Наступило 19 декабря 1954 года. За стенами камеры-одиночки бывшие коллеги Абакумова — военные контрразведчики — готовились отмечать 26-й юбилей образования Особых отделов ВЧК — КГБ СССР. Именно в этот день с иезуитской изощренностью судьи, подчиняясь воле Хрущева и его окружения, вынесли Абакумову смертный приговор. Он выслушал его с каменным лицом. Кому, как не ему — бывшему министру госбезопасности, — было не знать, как работает безжалостная машина уничтожения. Абакумов не проронил ни слова, сутулясь, с трудом передвигаясь на изуродованных пытками ногах, отправился на свою Голгофу. До него тем же путем прошли тысячи виновных и безвинных жертв, числившихся в расстрельных списках, под которыми стояла его подпись — министра госбезопасности СССР Виктора Абакумова.

Как в тумане, двоясь и покачиваясь, перед его глазами проступила глухая стена. Ее, подобно плющу, увивали толстые пеньковые канаты. За годы репрессий в страшном конвейере смерти были отработаны мельчайшие детали. Ушлые тыловики из хозяйственного управления, посчитав до последней копейки смету расходов, пришли к заключению: проще и дешевле менять канаты, чем ремонтировать выщербленную пулями стену.

С трудом, сделав еще шаг, Абакумов остановился. Что он испытывал в эти последние земные мгновения жизни? Облегчение? Горечь? Сожаление? Или выжженную пустоту в душе? Об этом не суждено узнать. Был ли ошибочным тот его первый шаг в далеком прошлом?..

Тридцать три года назад, в октябре 1917 года, рабочего парнишку с московской окраины Виктора Абакумова, как и миллионы его сверстников из крестьянских и рабочих семей, революция вырвала из беспросветной нужды и повальной безграмотности. Она позвала под свои знамена, освященные такими притягательными словами, как Свобода, Равенство и Братство!

Сын больничного истопника и прачки Виктор в возрасте 13 лет добровольно вступил в Рабоче-Крестьянскую Красную армию (РККА), позже в составе частей особого назначения (ЧОН) ВЧК воевал с разношерстными бандами контрреволюционеров. В 1923 году уволился с военной службы и в течение семи лет работал упаковщиком, разнорабочим, заместителем заведующего торгово-посылочной конторы наркомата внутренней торговли РСФСР.

Активная жизненная позиция Абакумова не осталась незамеченной товарищами по работе, они избрали его секретарем первичной комсомольской организации штамповочного завода «Пресс». Вскоре на энергичного и деятельного вожака молодежи, имевшего военную закалку, обратили внимание старшие товарищи из Московского горкома ВКП(б). В октябре 1930 года Виктора направили на новый ответственный участок работы — руководить военным отделом Замоскворецкого райкома ВЛКСМ.

1932 год в судьбе Абакумова стал переломным. Молодого коммуниста районная партийная организация рекомендовала на еще более ответственный участок работы — в органы Объединенного государственного управления (ОГПУ). Ему, уже сложившемуся руководителю, пришлось начинать все сначала. Азы контрразведки он осваивал в должности оперуполномоченного экономического отдела ОГПУ СССР. В дальнейшем Абакумов быстро поднимался по служебным ступенькам, и незадолго до войны, 25 февраля 1941 года, в возрасте 33 лет стал заместителем наркома внутренних дел СССР, а через пять месяцев, 19 июля 1941 года, возглавил Управление особых отделов НКВД СССР (военная контрразведка).

В столь, казалось бы, стремительном взлете Абакумова к вершинам власти могущественной спецслужбы был период, когда его карьера, да и сама жизнь едва не пошли под откос. В 1934 году из-за высказываний антисемитского характера и проявленную пассивность в изобличении своего начальника, «замаскировавшегося троцкиста», Абакумова отстранили от работы. После завершения служебного разбирательства направили на тупиковую должность «вечного опера» в 3-е отделение Главного управления лагерей (ГУЛАГа).

Убийство в Смольном 1 декабря 1934 года популярного среди коммунистов и народа руководителя ленинградской парторганизации, члена Политбюро, Оргбюро и секретаря ЦК ВКП(б) Сергея Кирова вызвало повальную чистку в НКВД. Коса «большого террора» безжалостно прошлась по рядам чекистов. После нее в коридорах и в кабинетах на Лубянке, управлениях НКВД на местах царила гнетущая тишина.

К тому времени остановка в мире серьезно осложнилась. В Германии и Италии к власти пришли фашисты. Реальный враг заставил советских руководителей в пожарном порядке комплектовать органы госбезопасности. Младшего лейтенанта Абакумова возвратили в боевой строй. Новые руководители НКВД закрыли глаза на «приложение к справке по личному делу и материалам спецпроверки на Абакумова».

В ней заместитель начальника отдела кадров НКВД СССР капитан госбезопасности Грибов указывал:

«…по сообщению третьего отдела ГУГБ от 10/1V-37 г. № 188944 якобы АБАКУМОВ был замечен в антисемитских высказываниях; «в каких» конкретно и в чем это выразилось не установлено…

В 1936 году поступил агентурный материал о связи АБАКУМОВА с женой германского подданного НАУШИЦ /выслан в Германию/. Наушиц и его жена подозревались в шпионаже.

АБАКУМОВ в своих объяснениях связь с женой НАУШИЦА отрицает, но этим объяснением АБАКУМОВА установлено, что он был знаком с некой гражданкой МАТИСОН, с которой 2 раза встречался в деловом клубе в Москве.

Проверкой установлено, что ее муж был расстрелян за к.р. деятельность, а второй муж проживает за границей…»

На фоне «злодеяний, совершенных Ягодой (бывшим главой НКВД) и бандой заговорщиков, пробравшейся в органы госбезопасности», прегрешения Абакумова выглядели детским лепетом.

15 апреля 1937 года его возвратили в Секретно-политический отдел (4-й) ГУГБ НКВД СССР. Службу на новом месте он начал с должности оперуполномоченного, на ней не задержался, благодаря деловой хватке и организаторским способностям быстро поднялся по ступенькам служебной лестницы.

Войну Абакумов встретил в звании комиссара государственной безопасности 3-го ранга, в качестве руководителя военной контрразведки. После тяжелейших потерь, понесенных в первые месяцы войны, он железной, но разумной рукой навел порядок в рядах военных контрразведчиков. Его, а также усилиями заместителей Н. Селивановского, И. Бабича, а также П. Ивашутина, И. Устинова, А. Матвеева и В. Федорчука, впоследствии занявших ключевые посты в отечественных спецслужбах, была создана самая эффективная контрразведка того времени.

К середине 1944 года Смерш начисто переиграл спецслужбы фашистской Германии и ее сателлитов. Абакумов и его подчиненные сформировали надежную систему контрразведывательных мер в частях Красной армии. Как результат, ни абвер, ни «Цеппелин» не смогли внедрить своих агентов даже в штаб дивизии, не говоря уже о звене армия — фронт — флот.

Не менее результативно Смерш действовал и на таком направлении, как разведка. Ее зафронтовые разведчики проникли практически во все разведывательные и диверсионные школы абвера и «Цеппелина», расположенные не только на оккупированной территории СССР, а и в большинстве стран Восточной Европы. На основании добытых ими данных во второй половине 1944 года в Смерше подготовили уникальный документ — «Сборник материалов об органах германской военной разведки, действующих на советско-германском фронте». В нем содержались подробные сведения не только о местах дислокации и характере деятельности разведцентров (школ) абвера, «Цеппелина», ГФП, других специальных органов, но и приводились установочные, характеризующие данные, описание внешних примет и привычек кадровых сотрудников.

Профессионализм Абакумова и его подчиненных, их блестящая организаторская работа не позволили гитлеровским и другим спецслужбам добыть значимых сведений ни об одной важной операции советского командования. Это признавал такой компетентный противник, как начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами Германии генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель. В июле 1945 года на допросе у следователя Смерша он признал:

«Данные нашей агентуры касались только тактической зоны, и ни разу не было получено сведений, которые бы оказали серьезное воздействие на развитие военных операций».

Эффективная работа Смерша и его руководителя — Виктора Абакумова — не остались без внимания Сталина. При реорганизации советских спецслужб он учел их несомненные заслуги во время войны. Выбирая будущего главу министерства госбезопасности МГБ СССР, Вождь, видимо, руководствовался еще тем, что Смерш имел огромную негласную армию — агентуру, внедренную во все армейские звенья, от стрелкового отделения и до Генштаба. Десятки тысяч агентов — рядовых, офицеров и генералов — ловили каждое неверно сказанное слово в адрес вождя и линии партии на строительство социализма «в отдельно взятой стране» — СССР.

15 марта 1946 года Наркомат внутренних дел был преобразован в министерство госбезопасности. В его состав, помимо контрразведки, вошли внутренние войска, милиция, пограничные войска и другие подразделения. Этот монстр с неограниченными оперативными и людскими ресурсами 4 мая 1946 года, возглавил генерал-полковник Абакумов. Ранее, 9 июля 1945 года, ему было присвоено это столь высокое звание. В новом качестве он обратил всю мощь МГБ не только против агентов и диверсантов иностранных спецслужб, ликвидацию бандподполья на Западной Украине и в Республиках Прибалтики, а и против тех, кто имел иную, чем Сталин и его окружение, точку зрения на положение в стране и пути ее дальнейшего развития.

После завершения войны она появилась не только у «маршалов и генералов победы», но и у рядовых. В поверженной Германии они увидели свинарники и коровники, которые выглядели лучше, чем хибары в стране «полностью, но не окончательно победившего социализма». В их глазах непогрешимость Сталина уже не казалась столь бесспорной. На память приходили его роковые ошибки 1941 года, оплаченные огромной ценой.

В армейской среде началось брожение. Об этом Абакумову говорили донесения агентуры и данные прослушивания телефонов и квартир советских военачальников. Он незамедлительно доложил Вождю о новой угрозе. Тот не стал медлить и первым делом задвинул двух выдающихся полководцев — маршалов Георгия Жукова и Константина Рокоссовского. Они пользовались всенародной славой, а в войсках — непререкаемым авторитетом, по одному их слову армия готова была бы штурмовать не только Кремль, а и небо.

В июле 1945 года Рокоссовского «сослали» на историческую родину — в Польшу, чтобы формировать Северную группу войск. С 1949 года он возглавил министерство обороны страны. За это время пережил два покушения и бесчисленные нападки со стороны националистов. Поляк по национальности, Рокоссовский оказался чужим среди своих и был втянут в бесконечные козни «польского двора», перед которым блекли интриги некогда знаменитого «мадридского». Так был нейтрализован один из самых популярных советских маршалов. Сталин не хуже Черчилля представлял, чего стоит польская правящая элита. Бывший британский премьер, как никто другой, знал ее истинную цену и позже в своих воспоминаниях писал:

«…Героические черты польского народа не должны заставлять нас закрывать глаза на его безрассудство и неблагодарность, которые в течение ряда веков причиняли ему неизмеримые страдания… Слава в периоды мятежей и горя, гнусность и позор в периоды триумфа. Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнуснейших! И все же всегда существовали две Польши: одна из них боролась за правду, а другая пресмыкалась в подлости».

Рокоссовскому пришлось иметь дело и с теми, и с другими. Человек честный и не терпевший интриг, он вынужден был с головой уйти в военные дела и держаться подальше от политики.

В отношении другого прославленного маршала — Георгия Жукова — Сталин использовал более грубый, но безотказно действовавший прием. В июне 1946 года МГБ начало расследование по т. н. «трофейному делу». По его результатам Абакумов доложил Вождю:

«…Жуков, используя служебное положение, вывез из Германии в значительных количествах мебель, произведения искусства, различное другое трофейное имущество для своего личного пользования».

Позже в объяснительной записке, представленной на имя секретаря ЦК ВКП(б) Андрея Жданова, прославленный маршал пояснял:

«…Я признаю себя очень виноватым в том, что не сдал все это ненужное мне барахло куда-либо на склад, надеясь на то, что оно никому не нужно. Я даю крепкую клятву большевика — не допускать подобных ошибок и глупостей… Я уверен, что я еще нужен буду Родине, великому вождю товарищу Сталину и партии…»

Покаяние проштрафившегося Маршала Победы Сталин принял и поставил его в общий строй. 9 июня 1946 года Жуков был снят с должности Главкома сухопутных войск — замминистра Вооруженных Сил СССР и назначен командующим войсками Одесского военного округа. Спустя восемь месяцев, в феврале 1947 года, на Пленуме ЦК ВКП(б) его вывели из числа кандидатов в члены ЦК ВКП(б).

Выполнив эту задачу Вождя, Абакумов и подчиненное ему МГБ следующий удар нанесли по партийной организации города трех революций — Ленинграду. Выходцы с берегов Невы — новое поколение молодых советских руководителей: секретарь ЦК ВКП(б) Алексей Кузнецов, член оргбюро ЦК ВКП(б), председатель Совета министров РСФСР Михаил Родионов и первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Павел Попков — во время войны вместе с жителями отстояли свой город. Они не раз смотрели смерти в глаза, потому не боялись смотреть в глаза высокому партийному начальству и предлагали смелые реформы. Этот вызов ленинградцев «старой гвардии» — Молотову, Маленкову, Кагановичу и самому Сталину — дорого им обошелся.

Первым 13 августа 1949 года в кабинете секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова арестовали Кузнецова. Вслед за ним в течение нескольких недель в камеры отправилось несколько сот партийных и хозяйственных работников Ленинграда. Сакральной жертвой пал один из самых талантливых и молодых руководителей новой генерации управленцев, член политбюро ЦК ВКП(б), председатель Госплана и заместитель главы правительства, выходец из Ленинграда Николай Вознесенский. Ему и остальным «заговорщикам предъявили обвинение в том, что они:

«…объединились в антисоветскую группу с целью превратить ее в опору по борьбе с партией и Центральным Комитетом ВКП(б) … отрыве ленинградской организации от ЦК ВКП(б) и в намерении превратить Ленинградскую организацию в свою опору для борьбы с партией … взорвать партию изнутри и узурпировать партийную власть…»

30 сентября 1950 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Вознесенского, Кузнецова, Родионова, Попкова и еще 19 других участников, проходящих по т. н. «ленинградскому делу», к высшей мере наказания. На следующий день их расстреляли, остальные «заговорщики» — 85 человек — получили разные сроки — от 5 до 25 лет, а еще 105 отправились в ссылку на срок от 5 до 8 лет.

Казалось бы, Абакумов с блеском выполнил очередное задание Сталина. Но это была иллюзия. Власть, тем более тоталитарная, не терпит свидетелей своих неблаговидных дел, и потому Абакумов, как и его предшественники — руководители НКВД Генрих Ягода и Николай Ежов, был обречен. Споткнулся Абакумов на очередном «заговоре», вызревавшем в воспаленном сознании Сталина, — «заговоре международного сионизма».

Известный советский кардиолог профессор Яков Этингер, оказавшийся одной из жертв этого «заговора», был арестован и помещен в камеру внутренней тюрьмы на Лубянке. Следствие в отношении него вел старший следователь по особо важным делам подполковник Михаил Рюмин. Он применял к Этингеру весь пыточный арсенал, но так и не добился признательных показаний. В этой связи Абакумов распорядился перевести упрямого подследственного в Лефортовскую тюрьму, отличавшуюся более суровым режимом содержания.

В марте 1951 года, находясь в карцере, Этингер скончался. «Бдительный» Рюмин заподозрил неладное и сигнализировал наверх:

«…Абакумов, чтобы скрыть улики сионистского заговора, распорядился установить для Этингера более суровый режим и распорядился поместить в самую холодную и сырую камеру, что и привело, особенно после приступов грудной жабы, к смерти Этингера».

Сигнал не остался без внимания тех, кто опасался дальнейшего усиления Абакумова. Не без помощи Берии и Маленкова «бдительный следователь» подготовил письмо-разоблачение на имя Сталина. В нем Рюмин писал:

«…арестованный еврейский националист врач Этингер признал, что при лечении т. Щербакова А. С. имел террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому, чтобы сократить его жизнь. Абакумов не сообщил ЦК о показаниях Этингера и помешал тем самым выявить законспирированную группу врачей, выполняющих задания иностранных агентов по террористической деятельности против руководителей партии и правительства».

Реакция Сталина последовала незамедлительно. 4 июля 1951 года Абакумова отстранили от дел, 12-го арестовали вместе с женой Антониной Смирновой — дочерью известного эстрадного артиста. Не пощадили даже малолетнего сына. Он тоже оказался в камере. Абакумову и семье пришлось пройти все земные круги ада, на которые он обрекал других, будучи министром госбезопасности.

19 декабря 1954 года Абакумов оказался на месте своих жертв. За спиной сухо лязгнули затворы пистолетов. Он напрягся. Мгновение между жизнью и смертью, казалось, превратилось в вечность. Пальцы палачей легли на курки, и одновременно громыхнули три выстрела. Слепящая тьма поглотила бывшего министра госбезопасности, бывшего руководителя Смерша, бывшего бойца ЧОН, простого рабочего парня, когда-то поверившего в столь притягательные для юной души слова: Свобода, Равенство, Братство!

Более 60 лет на имени Виктора Абакумова и на всем, что он делал, лежало политическое табу. Всевластное время и сама история нашей страны — героическая и трагическая, определили его место в ней и вынесли окончательный вердикт — возвратили из небытия. Виктор Семенович являлся человеком своего времени. Времени сурового, лишенного полутонов и компромиссов. Он был предан советским вождям и добросовестно исполнял, как понимал, свой гражданский и служебный долг. Он никого не предал и не изменил ни идеалам, ни Родине. Это родина в лице вождей изменила Виктору Семеновичу.

В тот роковой день образования отечественной военной контрразведки, 19 декабря 1954 года, когда Виктор Абакумов был расстрелян, казалось, что вместе с ним были навсегда вычеркнуты не только из жизни, но и из летописи Великой Отечественной войны не только его имя, но и сам Смерш.

С тех пор минуло 60 лет. В 2003 году Директор ФСБ России и руководитель Управления военной контрразведки ФСБ России предприняли смелый шаг. Они восстановили историческую справедливость, сделали достоянием широкой общественности имя Виктора Семеновича.

Спустя десять лет общество ветеранов военной контрразведки в результате длительных поисков в одной из безымянных могил на Левашовской пустоши в Санкт-Петербурге обнаружили прах Виктора Семеновича. 19 апреля 2013 года он упокоился на родной московской земле.

Виктор Семенович Абакумов, Николай Николаевич Селивановский, Александр Иванович Матвеев, Леонид Георгиевич Иванов, уже ушедшие в мир иной, ныне живущие Иван Лаврентьевич Устинов, Виктор Григорьевич Тарасов и другие прожили сложную, заслуживающую глубокого уважения жизнь. Они были преданными сыновьями своего сурового и бурного времени. Они без страха и упрека служили великим целям и идеалам, которыми тогда жила страна. Находясь на самом острие тайной войны, они остались верны своим друзьям, принципам, делу и, как истинные рыцари, скромно ушли в тень истории нашей страны и отечественных спецслужб.

Сегодня они возвратились к нам и зажили новой жизнью на страницах альбома-книги «Смерш», в десятках других литературных произведений, на экранах телевизоров и в документальной телелетописи отечественных спецслужб «Легенды госбезопасности».

9 Мая они — ветераны Смерша, действующие и ушедшие в мир иной, — занимают свое почетное место рядом с нами в живом строю «Бессмертного полка».

Часть 5

Противник старый — вызовы новые

28 июля 2006 года. Тбилиси

Прокаленный знойным июльским солнцем Тбилиси задыхался не столько от жары, сколько от горячих новостей, приходивших из Кодорского ущелья. Они напоминали сводки с линии фронта. Би-би-си, другие западные СМИ и грузинское телевидение тиражировали кадры с мятежником, бывшим главой региона Западная Сванетия Эмзаром Квициани. Он и крикливые бородачи, увешанные оружием, как рождественская елка, не стесняясь, лезли под объективы кинокамер иностранных корреспондентов. Не стесняясь в выражениях, они клеймили «тирана» — президента Грузии Михаила Саакашвили — и требовали, чтобы он ушел со своего поста.

К исходу шестых суток бои в верхней части Кодорского ущелья между мятежниками и грузинской армией грозили перерасти в крупномасштабную войну. В нижней его части сосредоточилось свыше 400 абхазских добровольцев. Они ждали подхода своей армии, чтобы атаковать агрессора и восстановить территориальную целостность Абхазии.

Пружина войны на Южном Кавказе сжалась до предела. И тут сценарий «полицейской операции по восстановлению законности в Западной Сванетии» вышел из-под контроля «Главного режиссера» — ЦРУ. Вслед за дядей — Квициани — взбунтовалась его племянница. Возмутившись цинизмом тбилисской власти, для которой жизни жителей села Чхалта ничего не значили, когда на кону стояли миллионы баррелей нефти, она рассказала журналистам правду, что жертвами «полицейской операции» стали не «международные террористы и абхазские боевики», а мужчины-сваны, женщины и дети, «уставшие жить в резервации».

Ее поддержала оппозиция. Один из лидеров — Нателашвили — обратился к Генсеку ООН с требованием: «…предать президента Грузии Саакашвили международному трибуналу за преступления против человечности, — а армию призвал — сложить оружие и выйти из Кодори».

Окончательно план ЦРУ и властей Грузии по «восстановлению конституционного порядка в сепаратистской Абхазии и вытеснению с ее территории России» сорвал глава непризнанной Республики — президент Сергей Багапш. Несмотря на все попытки грузинских спецслужб и армии спровоцировать заводных абхазов на ответный удар, чтобы потом обвинить «сепаратистский режим Сухума в поддержке международных террористов», Сергей Васильевич сумел удержать свою армию от выступления против агрессора.

В министерстве обороны России, чьи миротворцы пытались остановить вторжение грузинской армии в верхнюю часть Кодорского ущелья и понесшем потери — погибли капитан Марченко и с ним пять военнослужащих, также проявили выдержку. Командующий российскими миротворческими силами в Абхазии генерал Сергей Чабан не стал, очертя голову, бросаться в капкан, хитроумно поставленный ЦРУ и властями Грузии. Москва в очередной раз проявила благоразумие и не позволила втянуть себя в международные дрязги с самыми непредсказуемыми последствиями. В Кремле посчитали, что поражение в бою — это еще не проигрыш битвы. В итоге борьба за сферы влияния на Южном Кавказе из военной области переместилась в политико-дипломатическую.

К 29 июля 2006 года о «мятеже» в Кодорском ущелье напоминали лишь дымящиеся развалины крестьянских домов и свежие могилы на окраине села Чхалта. Но о них в грузинских государственных СМИ не было сказано ни слова. Словесные баталии в стенах парламента и за ними как по команде утихли. Чего нельзя было сказать о резидентуре ЦРУ в Тбилиси.

Ее ведущие сотрудники и руководители грузинских спецслужб собрались на конспиративной квартире американской разведки. Высокая кирпичная стена надежно ограждала старинный особняк от городской суеты и непрошеных гостей. Холодные глазки видеокамер бдительно стерегли подходы, а плотно закрытые жалюзи на окнах скрывали обитателей от любопытных глаз. Переведя систему наблюдения из ручного в режим автоматического контроля, старший дежурной смены Роберт Шульц доложил резиденту Джону Ахерну:

— Сэр, все о’кей, можно приступать к работе.

— Боб, ты гарантируешь, что русские не услышат ни одного нашего слова? — уточнил Ахерн.

— Джон, ты же знаешь, гарантию дает только Господь, а я законченный грешник, — хмыкнул Шульц.

— Боб, хватит паясничать! Ты гарантируешь конфиденциальность или нет? — ледяным тоном отрезал Ахерн.

Шульц поежился. Слова Ахерна стали для него холодным душем. Корректный в общении, он редко позволял себе подобные выражения. Сегодня у него, похоже, сдали нервы. Причиной, как полагал Шульц, могли стать последние события в горах Абхазии. В существо операции «Троянский конь» его не посвящали, но, судя по реакции Ахерна, с какого-то момента все пошло не так. Внезапное появление в Тбилиси «пожарной команды» из Лэнгли во главе со специальным представителем Директора ЦРУ Джо Фрезером уже ничего не решало. Операция провалилась, и все громы-молнии обрушились на Ахерна.

— Прости, Джон, ляпнул не то, — извинился Шульц.

— Так что скажешь? — буркнул Ахерн.

— Сделаю все, что в моих силах! — заверил Шульц.

— О’кей, — обронил Ахерн и поднялся в зал совещаний, где собрался самый ядовитый цвет шпионских ведомств США и Грузии.

У большинства присутствующих на лицах было такое выражение, будто они пришли на похороны. Правая рука резидента — Майкл Чемберс — опустил голову и нервно теребил костистыми пальцами ручки кресла. Не в своей тарелке чувствовал себя и неисправимый жизнелюбец Гарри Смит. Он непосредственно курировал работу с группой Квициани. Сегодня от его оптимизма не осталось и следа. Уголки рта скорбно обвисли, а в серых глазах разлилась смертная тоска. Его худенькая, почти мальчишеская фигурка съежилась и будто уменьшилась в размерах. Смиту оставалось чуть больше года до пенсии, но теперь, после провала операции «Троянский конь», он мог остаться без цента в кармане.

На фоне их похоронного вида поведение Пита Брауна выглядело вызывающим. Он отсутствующим взглядом вперился в потолок. Ахерна так и подмывало рявкнуть на надменного выскочку, но он воздержался. У Брауна имелась серьезная поддержка в центральном аппарате ЦРУ. Только этим можно было объяснить перевод середняка-оперативника из заштатной резидентуры в Португалии на такой перспективный участок, как кавказский.

Особняком от них сидели грузинские партнеры. Разные внешне — худощавый, по-спортивному подтянутый шеф Главного управления контрразведки Грузии (ГУКРГ) Леон Табидзе и вальяжный, с холеной физиономией глава Специальной службы внешней разведки Грузии (ССВРГ) Георгий Джапаридзе, они походили друг на друга масляными взглядами, обволакивающими собеседника, и вкрадчивыми голосами. Оба тоже чувствовали себя не в своей тарелке. Их оптимистичные заявления, звучавшие накануне операции «Троянский конь», на поверку оказались сотрясанием воздуха. Агентура грузинских спецслужб в Абхазии годилась разве что на то, чтобы таскать бумаги из корзин для мусора и передавать сплетни, гулявшие на «брехаловке» Сухума.

«Ну и рожи, как на похороны собрались. Похороны? Твои похороны, Джон», — вынужден был признать Ахерн и перевел взгляд на Джо Фрезера. Лицо спецпредставителя Директора ЦРУ напоминало непроницаемую маску. Ахерн тяжело вздохнул и обратился к нему.

— Сэр, позвольте начать?

Тот кивнул. Ахерн начал выступление с дежурной фразы.

— Господа, нам предстоит подвести предварительные итоги операции «Троянский конь». Не буду напоминать присутствующим, в каких неблагоприятных условиях обстановки проходила ее подготовка.

— Да! Да! — дружно поддержали Джапаридзе и Табидзе.

Американцы промолчали. А на физиономии Брауна, как показалось Ахерну, появилась ухмылка.

«Скотина! Думаешь, не знаю, что под меня копаешь! Не выйдет! На тебя дерьма тоже хватает!» — в душе Ахерн готов был разорвать Брауна на части, но сдержался и продолжил доклад.

— Преодолев известные трудности, резидентуре и нашим грузинским партнерам удалось решить ряд этапных задач. Похвалы заслуживает работа подчиненных господина Джапаридзе. Вербовка агента Дока позволила нам получить важные данные о 58-й армии южной группировки русских.

— Он оправдал наши надежды! Войска Северо-Кавказского военного округа еще не были приведены в боевую готовность, а мы уже располагали информацией, — Джапаридзе не преминул подчеркнуть заслуги агента.

— Наряду с Доком я должен выделить еще одного агента наших грузинских коллег. Казбека представил…

— Джон, речь идет не о том, кто и что делал! — грубо вмешался Фрезер. — Я должен доложить Директору о причинах провала операции «Троянский конь». Повторяю: провала!

— Как провала?! Но это не совсем так! Нам удалось добиться некоторых результатов, — искал оправдание Ахерн.

— Как это не так?! А почему в Сухуми по-прежнему правят сепаратисты?! Почему русские все еще находятся в Абхазии?!

— Сэр, мы сделали все, что могли. Резидентурой совместно с грузинскими коллегами приобретены агенты в министерстве обороны и других учреждениях Абхазии.

— И что? В итоге сели в лужу! Этот болван Квициани оказался полным ничтожеством! — прорычал Фрезер.

— Сэр, причина не в нем, — возразил Джапаридзе.

— Что-о?! А в чем?

— Платить надо больше! За те деньги, что дали Квициани, дураков класть свои головы не нашлось. Кавказ — это вам не банановая республика! — буркнул Джапаридзе.

Фрезер поиграл желваками на скулах, но не стал ввязываться в перепалку и обрушил свой гнев на резидента.

— Джон, как это понимать?! Ты же докладывал, что сепаратисты поддержат мятеж Квициани!

Ахерн окончательно сник и промямлил:

— Это была ошибка, сэр. Мы слишком положились на Квициани.

— Положились? И это говорит разведчик?! — здесь Фрезер дал волю своим чувствам: — Профессионалы! Сборище дилетантов! Кто вел этого болвана Квициани? Кто?!

В кабинете воцарилась гробовая тишина, Все взгляды сошлись на Смите. Бедолага съежился, его лицо пошло пунцовыми пятнами, на нем жили одни глаза, а в них плескалась безысходная тоска. Мучительно медленно, словно под невидимым прессом, Смит поднялся и с трудом выдавил из себя:

— Я-я, сэр.

— Ты-ы?! — Фрезер произнес таким тоном, что не только Смиту, а и остальным стало ясно — полетит не только его голова.

Специальный представитель Директора ЦРУ был далеко не рождественским Санта-Клаусом, об этом красноречиво говорил весь его вид. Фрезер яростно сверкнул глазами и обрушился с обвинениями на очередную жертву:

— Тэйлор, это ты работал с агентурой среди абхазов и русских?

— Да, сэр, — потухшим голосом произнес тот.

— И где результат? Где? Я тебя спрашиваю!

— За последние месяцы было завербовано 8 агентов и…

— К черту твоих агентов! Они ничего не стоят! Нужен был один, всего один агент! Тот, который бы повел стадо баранов Квициани, куда мы прикажем!

Тэйлор, пролепетал что-то невнятное. Остальные опустили головы. И только Табидзе пытался еще возражать:

— Господин Фрезер, абхазы — не стадо баранов!

— Да-а? — брови специального представителя Директора ЦРУ поползли вверх. Он с нескрываемым интересом посмотрел на главного грузинского контрразведчика, а затем с сарказмом произнес: — Любопытно, а кто же?

— Кавказцы.

— Тем более, коллега. Кому, как ни вам, знать своих соседей. Мне сейчас пытаются запудрить мозги кучей никчемных агентов. Но они не стоят и одного агента влияния! Повторяю: ни одного!

— Господин Фрезер, здесь присутствуют профессионалы! А они знают цену настоящему агенту! — с вызовом заявил Табидзе и предложил: — Давайте не будем искать крайнего, а разберемся в причинах неудачи.

— Неудачи? — Фрезер грозно свел брови, но ему хватило благоразумия не накалять обстановку, и сбавил тон. — О’кей, Леон. Так в чем причина провала миссии?

— Провала? На мой взгляд, это слишком категоричная оценка, — не согласился Табидзе.

— Да-а?! Ты так считаешь?

— Несмотря на то что главная цель операции не была достигнута, нам удалось решить ряд важных, этапных задач.

— И каких же? Мы почему-то в Лэнгли об этих ваших успехах ничего не слышали, — с иронией заметил Фрезер.

Табидзе не стал отвечать на выпад и методично, словно забивая гвозди, продолжил:

— Во-первых, в мировом общественном мнении удалось скомпрометировать сепаратистский режим в Сухуми и российские миротворческие силы. Это ведь под их крылом свили себе бандитское гнездо Квициани и международные террористы. Во-вторых, армия Грузии на законных основаниях закрепилась в верхней части Кодорского ущелья. В-третьих, создан стратегически важный плацдарм для восстановления в будущем полного контроля над территорией всей Абхазии.

Аргументы Табидзе произвели впечатление на Фрезера. Он изменил не только тон, но и ушел от жесткой оценки операции «Троянский конь». В его голосе зазвучали нотки примирения:

— О’кей, Леон. Я могу согласиться с твоими доводами, но только отчасти. Будущее — это весьма расплывчатая категория. А сегодняшние реалии таковы, что пока сепаратистские режимы Сухуми и Цхинвали, поддерживаемые Москвой, нависают над маршрутом транспортировки углеводородов из Каспийского бассейна, проект «Набукко» находится под вопросом. В него уже вложено 7 миллиардов долларов, и никто не позволит, чтобы их выбросили на ветер. Миссия по зачистке территорий от сепаратистских режимов в Абхазии, Южной Осетии и вытеснению России из региона должна быть выполнена в ближайший год, максимум два! — потребовал Фрезер.

— Да, сэр! — подтвердил Ахерн и заверил: — Мы извлечем уроки из ошибок и внесем необходимые коррективы в нашу работу.

Специальный представитель Директора ЦРУ никак на это не отреагировал и снова обратился к Табидзе и Джапаридзе.

— Господа, что надо сделать, чтобы миссия была безусловно выполнена?

Они переглянулись. На этот раз инициативу взял на себя Джапаридзе и прямо заявил:

— Деньги и еще раз деньги, сэр!

— Снова деньги! Мы и так их не жалеем ни на вашу армию, ни на спецслужбы, — возразил Фрезер.

— Сэр, речь не об этих деньгах. Работа с Квициани еще раз показала: исполнители такого уровня не способны решать сверхзадачи. Президентов Багапша и Кокойты не купить, но за большие деньги в их окружении найдутся те, кто взорвут ситуацию и направят ее в нужное для нас русло.

— Ты уверен в этом, Георгий?

— Да, сэр! Такие сигналы из окружения Багапша и Кокойты к нам поступают. Вопрос только в цене и гарантиях их безопасности! — настойчиво проводил эту мысль Джапаридзе.

— О’кей, Георгий, я доложу Директору твои предложения, — согласился Фрезер и напомнил: — Господа, наряду с приобретением агентов влияния в Сухуми и Цхинвали необходимо качественно укрепить агентурные позиции в русской армии. От того, как она поведет себя при кризисной ситуации в Абхазии и Южной Осетии, будет зависеть исход нашей миссии. Ее успех решит не количество, а качество агентуры! Вербовать надо штабных генералов и офицеров!

— Сэр, мы работаем над этим вопросом и имеем несколько перспективных кандидатов на вербовку, — поспешил заверить его Джапаридзе и снова коснулся финансовой стороны. — Но и здесь тоже не обойтись без значительных затрат. В противном случае…

— Георгий, я тебя услышал! — остановил его Фрезер. — Эта позиция будет доведена до Директора, и я уверен, она найдет поддержку.

— В таком случае у меня нет вопросов. Все остальное в наших силах! — бодро заявил Джапаридзе.

— Рад слышать! — голос Фрезера потеплел, и впервые на его лице появилась улыбка. Завершая совещание, он потребовал: — Господа, прошу сделать серьезные выводы из сегодняшнего обсуждения и немедленно приступить к работе!

В ответ прозвучал общий вздох облегчения. Сгустившиеся грозовые тучи начальственного гнева на время рассеялись. Совещание закончилось на минорной ноте, и его участники дружно повалили на выход.

Табидзе с Джапаридзе вышли во двор. На их лицах играли довольные улыбки. Им удалось не только выйти сухими из головомойки Фрезера, но и подбросить ему идеи, которые укрепили их позиции и сулили заманчивые перспективы. Тот денежный дождь, что лился на спецслужбы Грузии из специальных фондов ЦРУ, мог стать еще обильнее.

Спустя сутки после совещания, когда ушли эмоции, Джапаридзе трезвым взглядом оценил результаты своих подчиненных. На поверку они оказались мизерными. Поэтому он прекрасно отдавал себе отчет — не только Ахерну, но и ему предстояло ответить за провал операции «Троянский конь». Хорошо зная крутой нрав президента Саакашвили, Джапаридзе понимал: спастись от его гнева и восстановить в глазах ЦРУ подмоченную репутацию можно было только одним способом — получить быстрый результат.

«Результат! Где только его взять? Сколько у меня осталось времени? Сколько? — терзался Джапаридзе. — Месяц? Неделя? Какой месяц?!.. Какая неделя?.. Да кто тебе их даст! Миша ждать не станет, завтра же вышвырнет из кресла. Надо что — то делать! Валить на резидентуру ЦРУ? Глупо! Кусать руку, тебя кормящую, — себе выйдет дороже. Перевести стрелки на Ахерна? Нет, Гия! Потом их переведут на тебя! Не вариант. Надо вести свою игру. Стоп! Фрезер долдонил об агентах влияния. Вот мой козырь!»

Утвердившись в этой мысли, Джапаридзе направился к несгораемому сейфу и набрал комбинацию цифр. После короткого щелчка массивная дверца бесшумно открылась. За ней находилась святая святых ССВРГ — материалы на ее агентов в России, Абхазии, Южной Осетии, Армении и других странах, куда простирались интересы США и Грузии. Он достал дюжину тощих дел и принялся изучать.

Без пяти девять из приемной позвонил референт и доложил:

— Георгий Зурабович, заместитель и руководители отделов прибыли.

— Пусть заходят! — распорядился Джапаридзе.

Дверь в кабинет открылась. На пороге возник первый заместитель — Константин Чиковани. Он занял место за приставным столиком. Вслед за ним, постреливая настороженными взглядами на шефа, вошли остальные и, переминаясь, встали у стены.

— Чего мнетесь? Садитесь! — Джапаридзе раздраженно мазнул рукой на места за столом для заседаний и тяжелым взглядом пробежался по хмурым физиономиям подчиненных. На них читалось: результаты разноса, устроенного Фрезером, непостижимым образом просочились за стены конспиративной квартиры ЦРУ. Джапаридзе остановил взгляд на Чиковани и спросил:

— Константин, почему я не вижу Ломинадзе? Где он болтается?

— В Зугдиди. Разбирается с делом Квициани, — сообщил Чиковани.

— Нашел с кем разбираться?! Облажался с головы до ног! — сорвался на крик Джапаридзе и, потрясая списками агентуры, обрушился на притихших подчиненных с новыми обвинениями: — Разве это агентура? Презервативы одноразового пользования! Вербуете всякую шваль! Нам нужны агенты, за которыми пойдет не десяток наркоманов, а толпы, которые сметут марионеток Москвы в Сухуми и Цхинвали!

— Георгий Зурабович, но ведь не все зависело от нас! Если бы Ахерн прислушался к тому, что мы предлагали, то… — попытался вставить слово Чиковани.

— Нашел кого вспоминать! Не сегодня, так завтра как Ахерна, так и нас выметут поганой метлой! — бушевал Джапаридзе.

Последняя его фраза повисла в воздухе и сказала многое. Даже Сосо Ахалая, назначенному на должность начальника отдела неделю назад, стало ясно: провал операции «Троянский конь» одним только сегодняшним разносом не закончится. Джапаридзе, поняв, что брякнул лишнего, тут же отыграл назад:

— Господа, несмотря на трудности, мы не должны опускать руки! Этого народ Грузии не простит нам! Спецпредставитель Директора ЦРУ господин Фрезер в целом положительно оценил наши усилия и поддержал мои новые предложения. Они касаются вербовки агентов влияния в руководстве сепаратистов и приобретения ценных источников информации среди русских военных.

— Георгий Зурабович, так мы об этом не один раз говорили Ахерну! Но все упиралось в деньги! — напомнил Чиковани.

— То было вчера, а сегодня моя позиция получила полную поддержку у Фрезера! Деньги будут, и немалые. Дело за нами!

— Так это же другое дело! Давно бы так! Теперь можно работать на перспективу! — зазвучали бодрые голоса.

— Тихо — тихо, господа! — успокоил Джапаридзе и, заканчивая совещание, строго предупредил: — С этого дня никакой расхлябанности! Все должно быть подчинено интересам дела! Это мое последнее слово!

Здесь он взял на себя лишнего — последнее слово оставалось за президентом Саакашвили. А тот держал паузу. Больше недели Джапаридзе находился в подвешенном состоянии. Начальственное кресло, качнувшееся под ним, устояло. Этому поспособствовали Фрезер и новый резидент ЦРУ Дик Дуглас, сменивший Ахерна. На встрече с Саакашвили они отстояли Джапаридзе.

Получив карт-бланш, глава грузинской разведки с утроенной энергией взялся за дело. За два месяца его подчиненные вывернули Грузию наизнанку. На пограничных пунктах, в аэропортах, в паспортных столах они искали родственников тех, кто проходил службу в российских спецслужбах, армии, а также лиц, близких к руководству Абхазии и Южной Осетии.

16 ноября 2006 года на стол Джапаридзе лег список из 21 человека. Они были не чета десяткам ранее завербованных агентов-контрактников и прапорщиков. Будущие кандидаты в агенты представляли сливки российской армии. Маркер Джапаридзе энергично двигался по списку и подчеркивал: подполковник Куршидзе — офицер штаба, подполковник Мачидзе — офицер штаба, подполковник Балашвили — старший офицер разведотдела армии… Он остановился — старший лейтенант Алиев. Джапаридзе поднял голову, с недоумением посмотрел на Чиковани и спросил:

— Константин, а этот старлей как сюда попал?

— Шифровальщик, — пояснил Чиковани.

— Хорошо, оставить! — согласился Джапаридзе и спросил: — С кого начнем?

— С Балашвили, — предложил Чиковани и пояснил: — Имеет доступ к важным секретам, располагает информацией об агентах ГРУ в Грузии и знаком с нашим агентом Доком. Через Дока мы изучим Балашвили и подготовим вербовку.

— Согласен. А каковы перспективы по Москве?

— Есть серьезные наработки. Через некоторое время можно будет говорить о конкретных лицах. Я полагаю, что в ближайшие месяцы в Москве у нас появится несколько крупных агентов.

— Крупные агенты — это хорошо, но, с другой стороны, они — большая головная боль. Руководить такими агентами из Тбилиси слишком рискованно — засветим перед ФСБ.

— А если встречи проводить в Украине?

— Нет, тоже не выход. Агенты подобного уровня на виду у командования и контрразведки. Остается один путь — создавать резидентуры в России.

— И работать с ними с позиций нашего посольства в Москве? — подхватил эту мысль Чиковани.

— Нет! Только нелегальные резидентуры! — отрезал Джапаридзе.

— Это же такие деньги!..

— Но не наши же. Вот пусть американцы и раскошелятся!

— Хорошо. А кто резиденты: Док? Казбек?

— Исключено! Слишком велика цена. Только кадровые сотрудники!

— Кадровые?!

— Именно кадровые, Константин! Профессионалы, прошедшие через боевые операции в Абхазии и Южной Осетии, имеющие опыт работы в России и готовые пойти на жертвы.

— Сложнейшая задача. Вот только как ее решать? — признал Чиковани и задумался.

Он мысленно перебирал своих подчиненных. Профессионализм большинства из них был проверен в операциях. Надежность также не вызывала сомнений. Тех, кто посматривал в сторону России, еще при Шеварднадзе вымели из разведки антироссийской метлой. Смелости и решительности многим тоже было не занимать.

— Так кто, Костя? — торопил с ответом Джапаридзе.

Чиковани развел руками.

— А если твоего Херкеладзе?

— Заместитель начальника Оперативного управления?! Так это же фигура! — воскликнул Чиковани.

— Вот именно! Но дело не в должности, а в профессионализме и надежности Зазы. И потом, Костя, не забывай, после провала в Абхазии мы с тобой висим на волоске. Ход с резидентурой и такой кандидатурой, как Херкеладзе, снимет все вопросы у президента и ЦРУ.

— А что, вариант! Мы сразу убиваем двух зайцев! — загорелся Чиковани.

— Да! Поэтому подготовкой Херкеладзе займись лично! — распорядился Джапаридзе и предупредил: — О его миссии должны знать только четыре человека: президент, я, ты, а у американцев — Дуглас. Для всех остальных и даже родственников Херкеладзе уволился и занялся бизнесом в Украине.

— Понял! Не подведу, Георгий Зурабович! — заверил Чиковани.

С того дня в глубокой тайне грузинской разведкой и резидентурой ЦРУ в Тбилиси была разработана и осуществлена операция по переводу на нелегальное положение кадрового сотрудника — заместителя начальника Оперативного управления Специальной службы внешней разведки Республики Грузия Зазы Херкеладзе.

17 февраля 2007 года рейсовым автобусом Донецк — Ростов-на-Дону на территорию России въехал ничем не примечательный пассажир. Первому нелегальному резиденту грузинской разведки Шота — Херкеладзе предстояло под видом коммерсанта осесть в городе Владикавказе, взять на связь агента Дока и с его помощью создать шпионскую сеть в 58-й армии Северо-Кавказского военного округа (СКВО).

На следующие сутки Херкеладзе был уже на месте. Столица Осетии встретила его не по-февральски ярким солнцем и теплом. О зиме напоминали снежные шапки на вершинах гор и хрустящая под ногами тонкая корка льда на лужах. Воздух, бодрящий своей свежестью, придал ему уверенности. Жившее в глубине души опасение, что первая явка с Доком может стать последней, а день закончится в камере следственного изолятора ФСБ, утихло. Херкеладзе набрал номер телефона агента и с нетерпением ждал ответа. Вызов прошел, и он услышал голос. Несмотря на двадцать лет, прожитых в России, в нем сохранился характерный акцент. Херкеладзе назвал пароль, после паузы услышал отзыв, и они договорились о встрече. Отправляясь на явку, он мысленно обращался к досье агента Дока — подполковника Хвичи Имерлишвили.

— «…родился сорок лет назад в селе Шиндиси Горийского района — на родине Сталина. Это тебе не пижонский Сухуми или Батуми. В селе слюнтяи не растут. Там куется характер…

В 1986 году поступил в военное училище и закончил с красным дипломом. Выходит, далеко не дурак. С девяностого года на офицерских должностях. Службу начинал в Советской армии, значит, свой среди русских. Дети родились в России — еще один твой плюс. Контрразведка не будет цепляться…

Подполковник — это тебе не «ванька-взводный» — располагаешь важными связями среди старших офицеров, а может, и генералов…

Помощник командира части (армейского военного госпиталя) по материально-техническому обеспечению — начальник отдела. К сожалению, в твоем отделе боевые планы не разрабатывают. Хотя как сказать. Подхватил генерал или штабная «шишка» триппер — и ты незаменимый человек…

Во Владикавказе четвертый год. Срок немалый. При твоей придворно-воровской должности — это крутые связи с выходами на ФСБ и МВД».

Размышляя, Херкеладзе наслаждался теплом и в полную грудь вдыхал воздух, в нем ощущалось дыхание близкой весны. Но капризная природа недолго радовала. Со стороны гор наползли тучи, подул пронизывающий до костей ветер. Херкеладзе поежился и бросил взгляд на часы. До явки оставалось пятнадцать минут, и леденящий холодок — невидимого дыхания российской контрразведки — окатил спину. Нет, это не был страх, он остался в Тбилиси, когда Чиковани сделал ему предложение сменить теплый кабинет на непредсказуемую и полную риска работу нелегального резидента. После этого состоялась встреча с президентом Саакашвили. Тот с особой теплотой и проникновенностью говорил о его великой миссии — «освобождении от сепаратистских режимов и российских оккупантов Абхазии и Южной Осетии». Каждое слово из речи президента намертво врезалась в память Херкеладзе. Готовясь к явке с Доком, он опасался только одного: чтобы возложенная на него миссия, не успев начаться, закончилась.

Впереди показалась знакомая по фотографиям вывеска кафе. Страхуясь от возможной засады, Херкеладзе обошел вокруг и свернул в магазин напротив. Из него просматривались вход и подходы к зданию. Наступило время обеда. Дверь в кафе почти не закрывалась. Херкеладзе, чтобы не пропустить агента, мысленно повторял его приметы:

«Рост выше среднего. Плотное телосложение. Лицо квадратное с мощными скулами — морда бульдога. Уши большие, оттопыренные. Такую рожу трудно не заметить…»

Агент Док был точен, в 12:00 появился на входе в кафе. Прежде чем войти, он суетливо осмотрелся по сторонам и затем прошмыгнул в дверь. Теперь все свое внимание Херкеладзе сосредоточил на том, что происходило вокруг кафе. Прошла минута-другая. Его профессиональный взгляд не заметил ничего такого, чтобы свидетельствовало о том, что Док притащил за собой хвост. Херкеладзе покинул магазин, вошел в кафе, поискал взглядом агента и подсел к нему за столик. Док заметно нервничал и невпопад назвал отзыв на пароль, постепенно успокоился, и разговор перешел в деловое русло. Агент сообщил полученную информацию и дал вербовочные наводки на сослуживцев. Затем на его машине Херкеладзе проехал на съемную квартиру. Она стала для него временным прибежищем. И пока он вживался в образ коммерсанта и осваивался с обстановкой в городе, Док занимался подготовкой встречи с будущим агентом в агентурную сеть ССВРГ — офицером разведывательного отдела армии подполковником Марленом Балашвили.

Она состоялась 2 марта в ресторане «Кавказ». Тот, кого с нетерпением ожидал Херкеладзе, пришел с небольшим опозданием. В жизни кандидат в агенты выглядел солиднее, чем на фотографии из досье грузинской разведки. Дальнейшее наблюдение за ним сказало Херкеладзе: вербовка будет непростым делом. Балашвили не волочился за первой попавшейся на глаза смазливой бабенкой, к концу вечера не упал головой в тарелку с салатом. Все вместе взятое породило у Херкеладзе больше вопросов к кандидатуре будущего агента, чем он получил ответов.

Прошла неделя, и в операции ССВРГ был сделан очередной шаг. Агент-связник доставил Херкеладзе аппаратуру спутниковой кодированной связи, фотоаппарат для съемки секретных документов и деньги.

12 марта 2007 года резидент Шота вышел в эфир. В шифровке, адресованной лично Джапаридзе, он сообщал:

«…Даде

Доехал и устроился хорошо. Дядя организовал смотрины жениха. Жених оказался с характером. С деньгами у него туго, и держит обиду на отца. Тот не разрешил ему перебраться в Москву. При хорошем приданом, полагаю, что жених согласится. Дядя убеждает его съездить на смотрины невесты. Как определимся со сроком, сообщу дополнительно.

Шота».

Ее радиоперехват российской контрразведкой давал основания полагать, что на территории СКВО активизировалась агентурная сеть, предположительно грузинской разведки. Спустя неделю это предположение руководителя Департамента военной контрразведки ФСБ России генерал-полковника Александра Безверхнего подтвердила ориентировка Службы внешней разведки России. В ней сообщалось:

«…в июле 2006 года, в Тбилиси, с участием спецпредставителя Директора ЦРУ Д. Фрезера состоялось совещание руководства Специальной службы внешней разведки Грузии, Главного управления контрразведки Грузии и резидентуры ЦРУ.

По итогам встречи принят ряд организационно-оперативных решений. В частности, Специальной службой внешней разведки Грузии планируется наращивание агентурных позиций в России. Организационно они будут сведены в резидентуры. Возглавят их кадровые сотрудники разведки.

Основная цель резидентур — проникновение в органы боевого управления Северо-Кавказского военного округа и внутренних войск МВД, а также активизация подрывной деятельности незаконных вооруженных формирований, действующих на территории Северного Кавказа…»

Опытнейшему профессионалу Безверхнему скупые строчки документа говорили о многом. Провал операции «Троянский конь» в Абхазии не охладил захватнический пыл правителей Грузии и их патронов из НАТО. Подтверждением тому служила воинственная риторика президента Саакашвили, грозившего своим соседям — абхазам и юго-осетинам — встретить Новый год в Сухуме и Цхинвале. Эти угрозы не были дежурной страшилкой. Подтверждение тому Безверхний находил в докладах, поступавших из управлений контрразведки округов. В них сообщалось о росте числа агентов грузинских спецслужб, выявленных среди личного состава российской армии. Большинство из них составляли военнослужащие-контрактники и прапорщики. В этом Безверхний усматривал не только стремление руководителей разведки Грузии количеством агентов оправдать перед хозяевами из ЦРУ свою состоятельность, но и попытку отвлечь внимание российских контрразведчиков от крупных шпионов. Свидетельством тому являлась ориентировка СВР. Резиденты — кадровые сотрудники ССВРГ Грузии явно предназначались не для руководства одноразовыми агентами.

Безверхний оторвал взгляд от ориентировки. Его высокий лоб пробороздила глубокая морщина, губы сложились в тугую складку, в глазах вспыхнули тревожные огоньки. Он положил палец на кнопку переговорного устройства, вызвал дежурного по Департаменту и распорядился:

— Геннадий Васильевич, пригласите ко мне генералов Шепеленко, Сердюка и полковника Писаренко.

— Есть! — прозвучало в ответ.

Прошло несколько минут. В кабинет первым вошел генерал Юрий Шепеленко. Невысокого роста, крепко сбитый — он лучился неукротимой энергией.

«Руководил оперативно-боевыми операциями против боевиков в Чечне. Хорошо знает обстановку на Северном Кавказе. Со многими руководителями управлений ФСБ этого региона установил деловые отношения, пользуется у них авторитетом. Лучшего руководителя опергруппы, чем Юра, не найти!» — решил Безверхний и перевел взгляд выше.

Над Шепеленко горой нависал Анатолий Сердюк. В его карих глазах читался недюжинный ум, а в спокойных движениях ощущалась основательность и уверенность в себе.

«Толя нужен в Москве! Ходячая энциклопедия шпионских дел, съел собаку на них. Блестящая память и аналитические способности. Начальник оперативного штаба!» — утвердился в своем выборе Безверхний и перевел взгляд за спину Сердюка.

Из-за его плеча торчал усыпанный поздней сединой ежик Василия Писаренко. Несмотря на свои 57 лет, он был по-юношески худощав и подвижен. В его черных, как переспелая смородина, глазах полыхал задорный огонек.

«С критическим складом ума и неистребимым стремлением докопаться до истины Василий растормошит и мертвого. Будет третьим, но не лишним!» — заключил Безверхний.

Выражение его лица им, прослужившим с ним много лет, говорило многое. У Писаренко в глазах появился азартный огонек. Сердюк и Шепеленко обменялись многозначительными взглядами.

«Профессионалы! Догадываются, что предстоит важное дело», — с удовлетворением отметил Безверхний и с улыбкой произнес:

— Ну что, три богатыря, не засиделись?

— Есть немного, Александр Георгиевич, — признался Шепеленко и поинтересовался: — Что, супостат серьезный появился?

— Да, придется повоевать, — подтвердил Безверхний и пригласил к столу заседаний: — Проходите, товарищи, садитесь.

Они заняли места. Он кивнул на папку с ориентировкой и предложил:

— Ознакомьтесь! Царский подарок от наших разведчиков.

Шепеленко впился глазами в текст. Сердюк и Писаренко присоединились к нему. Прочитав, они переглянулись. Первым слово взял младший по званию — Писаренко.

— Серьезная заявка, товарищ генерал-полковник! — оценил он ориентировку СВР, но не удержался и посетовал: — Жаль только, что конкретики маловато.

— Василий Григорьевич, ты слишком многого хочешь. Осталось только назвать явки и пароли, — с иронией произнес Шепеленко.

— Россия большая, где только искать тех резидентов? — буркнул Писаренко.

— У наших южных границ и в Москве, — очертил круг поиска Сердюк.

— Итак, будем считать, что с географией определились. А что скажете по объектам поиска? — допытывался Безверхний.

— Там, где сосредоточены секреты: штабы, пункты боевого управления, разведподразделения, шифр- и ЗАС-органы… — принялся перечислять Писаренко.

— Василий Григорьевич, нельзя объять необъятное! На это у нас нет времени! — остановил его Шепеленко.

— Сил тоже не хватит! — отметил Сердюк и предложил: — Полагаю, что необходимо сосредоточиться на двух главных направлениях. Первое — это установить выходцев из Грузии, осевших в окружении особо важных объектов в последние месяцы, и взять их в активную проверку. Второе — продолжить разработку секретоносителей, имеющих родственные связи в Грузии.

— И эту работу надо начать с 58-й армии и объекта «Х»! — подхватил его мысль Шепеленко.

— Я бы при этом не забывал про фигурантов дел, проходящих по госизмене и шпионажу, — напомнил Писаренко.

— Это уже третье направление, — поддержал Сердюк.

— Боюсь, что все три мы не потянем, — высказал опасение Шепеленко и вопросительно посмотрел на Безверхнего.

Пока шло обсуждение, тот слушал и что-то набрасывал на листке бумаги. То была схема поиска резидента. Внеся в нее последний штрих, Безверхний пододвинул к офицерам. Они склонились над схемой.

— Так это же ключ! — загорелся Писаренко, но быстро потух и, помявшись, заметил: — Извините, Александр Георгиевич, есть одно но.

— Ну-ка, ну-ка, и какое? Мы тебя слушаем, Василий Григорьевич.

— На каком уровне надо провести черту, чтобы не потерять темп проверки? — пояснил Писаренко.

— Так, товарищи, давайте сразу договоримся: никаких черт не проводить! — отрезал Безверхний и заявил: — Контрразведка — это искусство, а ее в рамки не загонишь! К проблемам надо подходить творчески.

— Александр Георгиевич, а как быть с теми агентами, что пришли с повинной? Не исключено, что с их помощью грузинская разведка ведет с нами двойную игру, — предположил Сердюк.

— И не только! Они могут быть ширмой для высокопоставленных шпионов! — выдвинул еще одну версию Шепеленко.

— Правильно мыслишь, Юрий Дмитриевич! — одобрил Безверхний и потребовал: — Поэтому не будем распылять силы и сосредоточимся на поиске резидента. Ниточкой к нему будет канал связи. Выйдем на резидента, через него поднимем всю агентурную сеть!

— Как, Александр Георгиевич? У нас нет ни шифра, ни малейшей наводки! У нас нет ничего! Так как искать? — задавался вопросом Сердюк.

— Ошибаешься, Анатолий Алексеевич! Есть зацепка! — возразил Писаренко. — Это курьер, который доставит резиденту аппаратуру спутниковой связи.

— А его след надо искать на погранпереходе «Верхний Ларс»! — заключил Шепеленко.

— Вариант Украины тоже нельзя исключать. В последнее время операции по связи с ценной агентурой грузинская разведка проводит на ее территории, — напомнил Писаренко.

— Все так, молодцы! — похвалил Безверхний и распорядился: — Анатолий Алексеевич, запроси у пограничников списки лиц, въехавших в Россию за последние шесть месяцев из Грузии и Украины. Будем искать среди них курьера и резидента грузинской разведки!

— Сегодня же подготовлю запрос, — заверил Сердюк.

— Александр Георгиевич. Есть еще один возможный канал связи — сотовый. Дела на Моль и Сноба наглядное тому подтверждение, — сослался Писаренко на пример разоблаченных год назад агентов грузинской разведки.

— Резидент, Василий Григорьевич, это тебе не Моль — прапорщик с вещевого склада! Резидент — это фигура! С ним работать на открытом канале связи не станут! — возразил Шепеленко.

— Как сказать, Юрий Дмитриевич. Все зависит от ситуации, — стоял на своем Писаренко.

Конец спору и совещанию положил Безверхний. Его указания были лаконичны и требовали немедленных действий. Обращаясь к Сердюку, он распорядился:

— Анатолий Алексеевич, ты остаешься в Москве! На тебе анализ оперативной информации и координация работы групп разработчиков по поиску резидентов.

— Есть! — с грустью произнес Сердюк.

Поработать в «поле» ему не удалось. Это не укрылось от Без-верхнего. Он добродушно заметил:

— Не расстраивайся, Анатолий Алексеевич, отведешь душу, когда выйдем на резидента, — и затем обратился к Шепеленко: — Ты, Юрий Дмитриевич, завтра вылетаешь в Ростов, к Аниченко бортом начальника Генштаба. На месте проанализируй все материалы на предмет зацепки на резидента и окажи помощь в организации их проверки. Задача ясна?

— Так точно! — подтвердил Шепеленко.

— А мне что делать, Александр Георгиевич? — спросил Писаренко.

— Не волнуйся, Василий Григорьевич, без дела не останешься. Ты отправляешься в Краснодар. Задача та же. Особое внимание объекту «Х».

— Есть! Отработаю все позиции, Александр Георгиевич! — заверил Писаренко.

— И еще, когда будете на местах, то задействуйте в своей работе перспективных сотрудников. Возраст пусть не смущает. Талантливые ребята — это наша сила и наше будущее! Яркие личности — эффективная система. Серые, посредственные работники — серая система. В военной контрразведке этого не должно быть! — подчеркнул Безверхний и, завершая совещание, распорядился: — Доклад ежедневно Анатолию Алексеевичу. Если что горящее, то немедленно мне!

— Есть! — дружно ответили офицеры и двинулись на выход.

Безверхний, проводив их теплым взглядом, снял трубку ВЧ-связи и потребовал:

— Соедините с генералом Аниченко!

В телефоне послышался слабый шорох, и затем раздался слегка искаженный шифратором голос начальника Управления ФСБ по Северо-Кавказскому военному округу.

— Здравия желаю, Александр Георгиевич! — поздоровался он.

— Здравствуй, Василий Сергеевич, — ответил Безверхний и начал разговор с дежурного вопроса: — Как обстановка?

— Под нашим оперативным контролем, — доложил Аниченко и напрягся.

Опытный руководитель, он знал, что по пустякам руководитель военной контрразведки звонить не будет. Хорошо понимая, что за общим вопросом кроется нечто большее, Аниченко забросил удочку:

— Что-то случилось, Александр Георгиевич?

— С чего ты взял, Василий Сергеевич?

— Интуиция подсказывает.

— Правильно она подсказывает, — усмехнулся Безверхний и перешел на деловой тон: — Завтра к тебе вылетают Шепеленко и Писаренко. Шепеленко поработает в аппарате управления, а Писаренко на местах, в Краснодаре и на объекте «Х». Так что встречай.

— Есть! Разрешите уточнить цель их командировки? — и опять тревожные нотки зазвучали в голосе Аниченко.

— Они скажут тебе лично.

— Лично-о?!

— Да не переживай ты, Василий Сергеевич! Рабочий вопрос, но требует повышенной конспирации. Окажи им всю необходимую помощь. Успехов! — пожелал Безверхний и, закончив разговор, окунулся с головой в водоворот повседневных дел.

Выполняя его указания, Сердюк с группой аналитиков занялся изучением материалов по т. н. «грузинской линии». Шепеленко, перелопатив дела, поступившие в Департамент из управления ФСБ по СКВО, ранним утром армейским бортом вылетел в Ростов-на-Дону. Вслед за ним гражданским рейсом Писаренко отправился в Краснодар.

В течение двух недель оперативные группы под руководством Шепеленко и Писаренко работали в аппарате управления и на местах в отделах безопасности СКВО. Тщательно, от корки и до корки, они изучили как дела оперативных разработок, так и первичные материалы на военнослужащих округа, которые могли попасть в поле зрения Специальной службы внешней разведки Грузии, Департамента контрразведки министерства обороны Грузии, Департамента конституционной безопасности МВД Грузии. По оперативным данным, некоторые из них при прохождении пограничного контроля подвергались психологическому давлению со стороны грузинских спецслужб или вовлекались в компрометирующие ситуации. Все вместе взятое давало Шепеленко и Писаренко основания полагать, что эти российские военнослужащие находились в вербовочной ситуации. Свои выводы они изложили в итоговой справке и по приезде в Москву представили ее Безверхнему.

В списке значились 17 военнослужащих. В большинстве своем они являлись старшими офицерами, занимали высокие должности и имели допуск к сведениям, составляющим государственную тайну. По мнению Шепеленко и Писаренко, четверо из них представляли особый контрразведывательный интерес. С этим согласился и Безверхний. Все четверо имели близких родственников в Грузии и в последнее время активно посещали их. У двоих значительно улучшилось материальное положение семей. Все без исключения проявляли повышенный интерес к тем сведениям, которые не входили в круг служебных обязанностей.

Безверхний внимательно вчитывался в материалы справки, и за лаконичными строчками служебного документа его пытливый ум искал тот контрразведывательный оселок, на котором бы его подчиненные смогли бы доказать или опровергнуть версию о шпионской деятельности подозреваемых лиц. То, что это сделать будет нелегко, ему говорили их личности. Все они были битые жизнью и службой старшие офицеры, прошедшие через «Крым и Рым».

Наибольший контрразведывательный интерес представлял офицер разведывательного отдела армии подполковник Марлен Балашвили. Уже одна должность говорила сама за себя. Поэтому, чтобы разоблачить его, требовалось недюжинное мастерство.

Мало чем уступал Балашвили и помощник командира части (армейского военного госпиталя) по материально-техническому обеспечению — начальник отдела подполковник Хвича Имерлишвили. За многие годы его службы на «расстрельной» должности ни она комиссия так и не смогла вскрыть в его деятельности серьезных недостатков. Более того, по результатам проверки хваткий тыловик неоднократно поощрялся командованием армии.

Заслуживали серьезного оперативного внимания и два других подполковника: Гадчидзе и Куршидзе. Оба проходили службу в штабе 58-й армии и имели доступ к секретам.

Контрразведывательную работу по ним вели молодые, но опытные и хваткие сотрудники: майоры Сергей Долуга и Валерий Бацкий. Несмотря на возраст, за их спиной уже был богатый опыт оперативно-боевой работы в Чечне и Абхазии. Поэтому, и не без оснований, Безверхний полагал, что с помощью непосредственных руководителей на местах Долуге и Бацкому удастся в короткие сроки выяснить причастность Гадчидзе и Куршидзе к грузинским спецслужбам.

В том, что они являются агентами ССВРГ, Шепеленко, Писаренко и Безверхний были недалеки от истины. Но это еще требовалось доказать. К тому времени, когда Гадчидзе и Имерлишвили попали в поле зрения российской военной контрразведки, они уже активно сотрудничали с грузинской разведкой. Пошли они на это не по собственной воле. Как в отношении одного, так и другого подчиненные Джапаридзе использовали стандартный набор из вербовочного арсенала. Родственникам Гадчидзе и Имерлишвили были искусственно созданы трудности с работой, жильем и оформлением собственности. Во время очередного приезда на историческую родину Гадчидзе и Имерлишвили взялись решать эти проблемы, а в итоге угодили в искусно созданную грузинской спецслужбой скандальную, криминальную ситуацию. Оказавшись в безвыходном положении, они пошли на сотрудничество. По возвращении в Россию, на службу Гадчидзе и Имерлишвили первое время вели себя тише воды и ниже травы. Постепенно страх перед разоблачением прошел, и они приступили к выполнению задания — сбору информации об учебно-боевой деятельности частей СКВО. Во время приездов в Грузию они сообщали ее кураторам из грузинской разведки и давали вербовочные наводки на земляков-военнослужащих.

Одним из них был старший офицер разведывательного отдела армии подполковник Марлен Балашвили. Для ССВРГ он стал целью № 1. Предстоящее его повторное поступление на учебу в Военный учебный центр сухопутных войск «Общевойсковая академия Вооруженных сил Российской Федерации» в Москве открывало для нее большие перспективы. На Балашвили началась настоящая охота.

И здесь глава грузинской разведки Джапаридзе рассчитывал на резидента Херкеладзе. Тот за короткий срок сумел легализоваться в качестве гражданина России. Через коррупционные связи Имерлишвили в местном управлении Федеральной миграционной службы он получил российский паспорт, а затем обзавелся надежной крышей. Не без помощи все того же Имерлишвили на деньги грузинской разведки Херкеладзе взял в аренду по сходной цене ресторан с претенциозным названием «Леди Фокс». Леди, если в нем и появлялись, то весьма сомнительного поведения, а сэрами и пэрами там вовсе не пахло. Будучи профессионалом, резидент оценил другие достоинства ресторана. В нем часто проводили досуг офицеры 58-й армии и внутренних войск МВД. Суровый армейский жаргон, звучавший под крышей ресторана, стал для Херкеладзе самой желанной музыкой. Скрытые микрофоны фиксировали каждое слово будущих агентов, а видеокамеры — их слабости. Предприимчивый резидент надеялся вербовать агентов прямо на месте.

Первым из них должен был стать Балашвили. С помощью Имерлишвили, который быстро сошелся с кандидатом в агенты, Херкеладзе провел его повторные смотрины. Они проходили на нейтральной территории, в ресторане «Золотая форель», расположенном в одном из живописнейших мест Северной Осетии, на 23-м километре шоссе Владикавказ — Ардон. Опытному резиденту не составило большого труда определить уязвимые в вербовочном плане места в пока еще российском военном разведчике. По характеру честолюбивый и амбициозный, Балашвили затаил глубокую обиду на командование. Год назад при поступлении в Военный учебный центр сухопутных войск «Общевойсковая академия Вооруженных сил Российской Федерации» он не сумел сдать вступительные экзамены. По его твердому убеждению, причиной стали не слабые знания, а фамилия и близкие родственники, проживающие в Грузии. Другим движущим мотивов для вербовки Балашвили, как полагал Херкеладзе, могла бы быть проблема, возникшая у его близких родственников и связанная с оформлением в собственность квартиры в Тбилиси.

Эти свои соображения резидент доложил в очередной радиограмме руководству ССВРГ. Джапаридзе согласился с его мнением и поторопил с организацией поездки Балашвили в Грузию. Выполнить это задание снова взялся Имерлишвили. Он убедил Балашвили в том, что ни на границе, ни на родине у него не будет проблем, и обещал через свои связи в Тбилиси решить квартирный вопрос. Будущий агент, не подозревая о западне, согласился. Наступили выходные, и они отправились на историческую родину. По приезде, в тот же день у них состоялась встреча с «решалой» — Гиви Коладзе.

Она произошла 13 ноября 2007 года в ресторане «Старый Тбилиси». Импозантный метрдотель, склонившийся в заискивающем поклоне перед Гиви, и официант, посыпающий мелким бисером, отдельная кабинка, а не общий зал ресторана, лишний раз убеждали Балашвили в том, что перед ним находится «хозяин жизни». Чарующая национальная мелодия и приторный елей, тонко лившийся из медовых уст Гиви в тоскующую душу земляка, «мыкающегося на чужбине за грошовую зарплату», вскружили голову пока еще российскому военному разведчику. В воображении Балашили вместо прокуренного армейского кабинета вырисовывались респектабельный офис и длинноногая секретарша в приемной. Окончательно он поверил в неограниченные возможности Гиви, когда в его руках появилась заветная справка. В ней черным по белому было написано, что родственники Балашвили — Гобелидзе являются законными собственниками квартиры в Тбилиси. В порыве благодарности он предложил Коладзе и Имерлишвили тут же отправиться к Гобелидзе и отметить столь счастливое событие. Они вежливо отказались. Гиви объявил новый тост:

— За будущие наши общие успехи!

Имерлишвили присоединился и со смешком добавил:

— А у нас, в тылах, так говорят: чтобы все было и за это ничего не было!

Здесь у него зазвонил сотовый телефон.

— А-а, это ты, — недовольно произнес он и осекся: — …Когда?! В сознании?! Что? Бабки? Я решу! Жди, выезжаю!

— Хвича, что-то случилось с матерью? — предположил Коладзе.

— Да, — подтвердил Имерлишвили и поднялся с дивана.

— Едем вместе! — вызвался помочь Коладзе.

— Не надо, я сам.

— Тогда возьми мою машину!

— Спасибо, Гиви, — на ходу обронил Имерлишвили, взял ключи и скрылся за дверью кабинки.

— Бедняга Хвича, только-только на ноги поднял мать, и тут такое, — сочувствовал Коладзе.

— Извини, Гиви, я тоже пойду. Спасибо тебе за все, — поблагодарил Балашвили и, помявшись, спросил: — Что с меня?

— О чем ты, Марлен?!

— Не хочу быть неблагодарным. Что с меня причитается?

— Ну перестань! Давай лучше выпьем за дружбу и твое блестящее будущее, — предложил Коладзе.

— О чем ты, Гиви? Какое там будущее! До дембеля умирать на подполковничьей должности, — с кислой миной на лице произнес Балашвили.

— Ну зачем так мрачно, Марлен? Завтра перед тобой могут открыться совершенно другие перспективы.

— Какие к черту перспективы, когда тебе за сорок. Был шанс прорваться в академию, и тот зарубили.

— Да плюнь ты на этих козлов! На академии свет клином не сошелся. За твои будущие успехи! — многозначительно сказал Коладзе.

Они выпили и навалились на закуску. Коладзе с явным удовольствием ел сочный шашлык. Балашвили вяло жевал. Загадочные намеки Коладзе заинтриговали его. Не выдержав, он спросил:

— Гиви, так о каких таких моих перспективах идет речь?

Коладзе прекратил жевать, откинулся на спинку дивана, его лицо затвердело, а в голосе появился металл:

— Они у тебя будут, но сначала надо помочь нашей родине!

— Что-что?! Какой еще родине… — Балашвили осекся.

— А родина у нас, Марлен, одна! Грузия! Не так ли?

— Так ты… — у Балашвили не нашлось больше слов.

Профессиональный разведчик — он все понял. За высокими словами Коладзе о родине крылось банальное вербовочное предложение. Балашвили побледнел и осипшим голосом спросил:

— Значит, из разведки. Как же я сразу не догадался!

— Молодец, быстро соображаешь, — хмыкнул Коладзе и повторил вопрос: — Ну так как, Марлен, поможешь Родине?

— Родине — да! Тебе — нет! Я на вербовку не пойду! — отрезал Балашвили, швырнул на стол справку на квартиру Гобелидзе и подхватился с места.

— Сядь! Я не все сказал! Значит, не пойдешь на вербовку? А ты сам сколько наших завербовал? Сколько?! — сорвался на крик Коладзе.

Балашвили смешался, лицо пошло бурыми пятнами, и он промямлил:

— Я выполнял свою работу и не больше!

— Работу? У нас она называется шпионажем.

— Это еще надо доказать.

— Докажем! Не отвертишься! — пригрозил Коладзе, но не стал обострять ситуацию и предложил: — Марлен, давай не будем накручивать друг друга. Поговорим как профессионалы.

Балашвили ничего не ответил, поиграл желваками на скулах и тяжело опустился на диван. Остановившимся взглядом он смотрел на Коладзе. Тот, выдержав паузу, зашел с другой стороны.

— Марлен, эта ситуация с тобой, как понимаешь, возникла не на пустом месте. Мы ее готовили и, не сомневайся, доведем до конца. Вопрос только в том, с какими для тебя последствиями. Можно пойти по варианту пьяного дебоша или изнасилования молоденькой непорочной девушки. Дальше перечислять, во что еще ты вляпаешься?

Балашвили студнем расплылся по дивану. В его глазах разлилась смертельная тоска. Коладзе поспешил развить успех и, потрепав его по плечу, снисходительно сказал:

— Марлен, расслабься и не делай трагедии из того, что произошло. В наше время все продается и покупается, только у каждого своя цена.

— Для меня она обойдется в двадцать лет за решеткой, — буркнул Балашвили.

— Ну зачем так мрачно, Марлен? Мы профессионалы, и нас голыми руками не возьмешь. Все будет о’кей. Ты не пожалеешь, — убеждал Коладзе и, пододвинув справку, потребовал: — Забирай и порадуй Марго с Кахой!

Рука Балашвили опустилась на стол. В глазах Коладзе вспыхнул победный огонек. Он с нетерпением ждал, что скажет Балашвили. Тот молчал. В нем происходила острейшая борьба мотивов. Коладзе не стал настаивать и предложил:

— Марлен, отдохни, а завтра поговорим о нашей будущей работе. Встретимся в это же время в отеле «Старый Тбилиси», в номере 117.

Балашвили сгреб со стола справку на Гобелидзе, сунул в карман и побрел на выход. При его появлении в общем зале за одним из столиков произошло движение. Молоденькая парочка поднялась и двинулась вслед за ним.

После ухода Балашвили из ресторана для Коладзе, Джапаридзе и Чиковани потянулись часы томительного ожидания. Доклады агентов наружного наблюдения ясности в перспективу вербовки Балашвили не внесли.

Объект Здоровяк — Балашвили, как сообщали агенты наружки:

«..3 часа 15 минут бесцельно ходил по городу, много и нервно курил, потом вышел на набережную Куры и 1 час 10 минут просидел на лавке. После чего никуда не заходил и возвратился на квартиру Гобелидзе. За это время ни с кем в контакт не вступал и никому не звонил…

На следующий день, в 12:05 объект «Здоровяк» вышел из подъезда, в течение 30 минут прогуливался по городу, затем 25 минут толкался в торговых рядах супермаркета. Все это время квалифицированно проверялся».

В 13:20 Джапаридзе и Чиковани, наконец, вздохнули с облегчением. Доклад агентов наружки не оставлял сомнений: Балашвили направляется к отелю «Старый Тбилиси». Там в отдельном номере томился в ожидании Коладзе. Звонок Чиковани поднял его на ноги. Проверив аппаратуру скрытой видеозаписи, он выставил из холодильника на стол закуску и бутылку с чачей. Скрип двери заставил Коладзе обернуться. На пороге стоял Балашвили. Его вид говорил сам за себя. Румянец сошел, щеки запали, а под глазами после бессонной ночи образовались мешки.

— О, Марлен, как ты кстати! — воскликнул Коладзе и широким жестом пригласил к столу.

Балашвили, сделав вид, что не заметил протянутой ему руки, вошел в номер, тяжело опустился в кресло и немигающим взглядом уставился на Коладзе. Тот потянулся к бутылке и нарочито бодро предложил:

— Ну что, для разгончика выпьем самогончика?

— Нет! — отрезал Балашвили и потребовал: — Говори, чего вы от меня хотите?

— Хотим? Не хотим, а предлагаем.

— И что же?

— Смотри! — Коладзе открыл металлический кейс, достал пухлый пакет и встряхнул.

На стол посыпались 100-долларовые купюры. Их горка росла. В глазах Балашвили вспыхнул и погас алчный огонек. Это не укрылось от Коладзе: денежная наживка оказалась сильнее любви к родине, и он небрежно бросил:

— Это только аванс.

Балашвили, облизнув губы, спросил:

— И сколько здесь?

— Три тысячи баксов. Кстати, Марлен, у русских ты много получаешь?

— 21 тысячу рублей, а с премией выходит 23.

— Ха, это же копейки. Мы будем платить тысячу баксов, плюс отдельный бонус за каждую важную информацию.

— Сколько всего?

— С твоими возможностями хватит, чтобы купить крутую тачку и виллу в Батуми.

— Виллу? — гримаса исказила лицо Балашвили, и он мрачно обронил: — Скорее камеру в Лефортово.

— Марлен, ну к чему такие страсти? Мы с тобой профессионалы! И потом наша работа займет не больше года.

— Года?! А что потом?

— Потом ФСБ и России будет не до тебя. Мы их окунем в такое дерьмо, что им век не отмыться.

— Значит, год? — уточнил Балашвили.

— Да, — подтвердил Коладзе.

— Ладно, я согласен. Как будем поддерживать связь?

— О, это уже деловой разговор! — заявил Коладзе, снова потянулся к бутылке с чачей, разлил по рюмкам и произнес тост: — За наш общий успех!

Балашвили залпом выпил и даже не поморщился, давало знать о себе нервное напряжение. Коладзе, закусив сулугуни, принялся подсовывать ему закуски. Балашвили мотнул головой и просипел:

— Наливай еще.

— Легко, — живо откликнулся Коладзе и снова наполнил рюмки чачей.

Они выпили. Балашвили закусил и повторил вопрос:

— Так как будем поддерживать связь?

— Во Владикавказе есть проверенный человек, через него…

— Хвича, что ли? — перебил Балашвили.

— Да.

— Он ваш агент?

— Не совсем, — уклонился от ответа Коладзе и пояснил: — Важно, что он каждый месяц мотается через границу.

— Вот это и плохо. ФСБ рано или поздно за него зацепится, начнет копать и выйдет на меня. Нет, так не пойдет! — отказался Балашвили.

— Это на первое время. Через месяц-другой мы организуем более надежный канал связи, — поспешил развеять его опасения Коладзе и, двинув по столу горку долларов, поторопил: — Давай-давай, сгребай капусту, пока не прокисла!

Балашвили ответил кривой ухмылкой и принялся рассовывать деньги по карманам. И когда стол опустел, Коладзе подал ему бланк, ручку и пояснил:

— Марлен, осталась одна техническая деталь. Поставь свой автограф, а сумму напиши прописью.

— Какой еще автограф? Не буду! — заартачился Балашвили.

— Марлен, но ты же понимаешь, деньги любят счет. Твоя расписка — чистая формальность.

— Знаю, я эту формальность — крючок, чтоб я не сорвался, — буркнул Балашвили, вписал в бланк сумму полученных долларов и, помявшись, поставил подпись.

Коладзе положил расписку в кейс, разлил чачу по рюмкам и предложил тост за успешное сотрудничество. Они выпили, и затем он принялся опрашивать Балашвили по его сослуживцам — офицерам разведотдела армии. Грузинскую разведку интересовали их сильные и слабые стороны, положение в семье, перспективы по службе, а главное, закордонная агентура ГРУ, действующая в Грузии.

Во Владикавказ Балашвили — теперь уже агент Специальной службы внешней разведки Грузии — возвратился с заданием: собирать сведения о боевой и мобилизационной готовности частей СКВО и военных формирований Республики Южная Осетия. В понедельник он вышел на службу. К этому времени страх перед возможным разоблачением прошел, а что касается угрызений совести, то они его не мучили. Ее остатки были безвозвратно утеряны в номере отеля «Старый Тбилиси».

Три тысячи долларов, полученные от Коладзе, и обещание выплачивать отдельные бонусы за каждую дополнительную, помимо задания, секретную информацию подогрели денежные аппетиты Балашвили. Воспользовавшись ситуацией, он сделал электронную копию с совершенно секретного документа, содержащего сведения о мобготовности частей округа, и перебросил на флешку. На этом шпион не остановился и сканировал электронный справочник с данными на руководителей силовых структур Республики Северная Осетия. На очередной встрече с Имерлишвили, проходившей в ресторане «Леди Фокс», Бала-швили передал ему собранную информацию, но только ее часть. Начинающий шпион быстро сообразил, как можно подзаработать на грузинской разведке, и решил выдавать секреты дозированно.

Имерлишвили было не до таких расчетов. Секреты — флешка Балашвили — жгли ему карман. Он спешил избавиться от нее, под предлогом оказания помощи больной матери взял отгул в части и, когда наступили выходные, выехал в Грузию.

В Гори его встретил сам Чиковани. Их встреча проходила по уже отработанной схеме. После обеда в ресторане они продолжили разговор на конспиративной квартире. Имерлишвили передал Чиковани флешку Балашвили. При этом он не забывал про свой денежный интерес, сообщил сведения, которые получил на последнем совещании, проходившем в штабе 58-й армии. Чиковани не спешил раскошелиться и предложил провести расчет после того, как с материалами ознакомятся специалисты.

На это ушло два дня. В Генеральном штабе Министерства обороны Грузии подтвердили подлинность материалов, предоставленных Балашвили. Теперь у Чиковани и Джапаридзе не оставалось сомнений в том, что в его лице они имеют ценный источник информации. В тот же день Чиковани вызвал Имерлишвили на встречу; она проходила все на той же конспиративной квартире, вручил ему новую флеш-карту с заданием для Балашвили и деньги. Вечером агент-курьер выехал во Владикавказ.

Вслед за ним по спутниковому каналу связи за подписью Джапаридзе в адрес резидента Херкеладзе ушла радиограмма. В ней ему предписывалось: взять на личную связь агента Балашвили и организовать с ним системную работу по получению информации об изменениях в мобилизационных планах командования 58-й армии. Дополнительно резиденту предлагалось, используя возможности Балашвили, уточнить информацию, полученную американскими партнерами с помощью технических средств разведки, о возможном наличии в горном массиве Горячий Ключ — Туапсе — Абинск важного военного объекта «Z». С этой же целью Херкеладзе поручалось восстановить связь с агентом Земеля, завербованным в Абхазии, ныне проживающим в Краснодарском крае, а затем использовать в доразведке объекта «Z».

Совсем не олимпийские игры

В сентябре 2007 года усилия подчиненных начальника управления ФСБ по Северо-Кавказскому военному округу (СКВО) генерала Василия Аниченко, полковника Петра Борисова и старшего оперуполномоченного по особо важным делам майора Валерия Бацкого в оперативной разработке старшего офицера штаба 58-й армии подполковника Джамала Гадчидзе принесли результат. Ими были получены документальные материалы, указывающие на возможное проведение им шпионской деятельности.

Об этом Аниченко сообщил во внеочередной шифровке на имя руководителя военной контрразведки ФСБ России генерала Александра Безверхнего:

«…13 сентября 2007 года отделом безопасности 58-й армии УФСБ РФ по Северо-Кавказскому военному округу получены данные в отношении старшего офицера оперативного отдела штаба армии подполковника Джамала Гадчидзе, заслуживающие серьезного оперативного внимания и указывающие на возможное проведение им шпионской деятельности.

В частности, накануне в кабинете оперативного отдела штаба армии он осуществил копирование на личную флеш-карту документов ограниченного пользования, а затем вынес ее за пределы части.

15 сентября при проведении негласного осмотра гаража Гадчидзе был найден тайник. В нем хранились: 2 шифрблокнота, один — основной, другой — резервный и флеш-карта. После расшифровки пароля на ней обнаружены 3 секретных документа-директивы командующего Северо-Кавказским военным округом.

В числе связей Гадчидзе установлен гражданин Грузии Вахтанг Надибаидзе. С июня текущего года Надибаидзе регулярно посещает Южную и Северную Осетию. Для прикрытия возможной шпионской деятельности использует занятие коммерцией. С учетом этого нами…»

Прочитав шифровку, Безверхний не стал медлить и распорядился, чтобы Сердюк и Писаренко отправились во Владикавказ, там уже находился Аниченко, и включились в оперативную разработку Гадчидзе и Надибаидзе. Предстоящие масштабные учения частей СКВО не оставляли времени на раскачку. На следующий день Сердюк и Писаренко армейским бортом вылетели из Москвы и, спустя два часа в аэропорту Беслан у трапа самолета их встретил начальник отдела ФСБ 58-й армии полковник Петр Борисов. Месяц назад он окончил курсы подготовки руководящего состава при академии ФСБ и по возвращении из Москвы сразу включился в оперативную разработку шпионов. Его буквально распирало от гордости; далеко не каждому контрразведчику за время службы удавалось выйти на матерого шпиона. На пути к отделу Борисов спешил поделиться с Сердюком и Писаренко своим успехом. Поэтому в кабинет, где их ждал Аниченко, они вошли, имея достаточно полное представление о ходе проверки Гадчидзе и Надибаидзе.

Встретил их генерал среднего роста, крепкого сложения, неторопливый в движениях и с суровым выражением лица. Внешне Аниченко производил впечатление человека основательного и жесткого. Несмотря на то что лето недавно закончилось, кожа его лица имела бледный цвет, а под глазами залегли темные круги. С момента назначения на должность в 2005 году он не ходил в отпуска и работал без выходных. На плечи Аниченко лег груз огромной ответственности за деятельность управления ФСБ самого крупного военного округа в российской армии — СКВО. Он простирался: на севере — до Дона, на юге — до границ с Грузией и Азербайджаном, на западе — до Азовского, а на востоке — до Каспийского морей. Округ продолжал сражаться и в мирное время. Война с бандподпольем на Северном Кавказе шла не на жизнь, а на смерть. Об этом в вестибюле управления напоминала памятная доска с портретами погибших сотрудников.

«Без разведки армия слепа, а без контрразведки беззащитна» — этому девизу Аниченко и его подчиненные неукоснительно следовали в своих делах. Их общими усилиями была создана эффективная система контрразведывательных мер, направленная на обеспечение надежной сохранности в тайне учебно-боевых и мобилизационных планов командования СКВО и выявление агентуры иностранных спецслужб. В руках Аниченко сходились нити многих операций, проводившихся контрразведчиками на Северном Кавказе. Он со свойственным ему педантизмом вникал в детали и направлял работу своих подчиненных. О его колоссальной работоспособности ходили легенды, а злые языки болтали: «у Аниченко две страсти: любимая жена — работа, а нелюбимые дети — разоблаченные шпионы и террористы».

Коротко поздоровавшись с Сердюком и Писаренко, он сразу перешел к делу и распорядился:

— Петр Николаевич, доложи коллегам из Москвы последние наработки на Штабиста и Коммерсанта!

— Василий Сергеевич, полковник Борисов по дороге в отдел рассказал нам суть материалов. Поэтому есть предложение сразу сосредоточиться на планируемых мероприятиях, — высказался Сердюк.

Аниченко сурово сдвинул брови и коротко бросил:

— Повторение — мать учения! Борисов молодой начальник, пусть учится докладывать, а не рассказывать.

Борисов ринулся к сейфу, достал документы и принялся раскладывать по столу. Аниченко нетерпеливо махнул рукой и потребовал:

— Петр Николаевич, перестань трясти бумагами! Доложи устно!

Борисов смешался, отложил документы в сторону и, собравшись с мыслями, приступил к докладу:

— Товарищи генералы, товарищ полковник, в целях выявления шпионской деятельности Штабиста и Коммерсанта спланирован и проводится следующий комплекс оперативно-розыскных мероприятий. Он включает в себя…

— Петр Николаевич, мы не в академии! Лекций о контрразведывательной деятельности читать нам не надо! Докладывай по существу! — перебил Аниченко.

— Есть! — ответил Борисов и, сосредоточившись, продолжил:

— По состоянию на 15 сентября установлена связь Гадчидзе — гражданин Грузии Вахтанг Асландиевич Надибаидзе. С июня Надибаидзе регулярно посещает Южную и Северную Осетию. Для прикрытия шпионской деятельности использует занятие коммерцией. Последняя его встреча с Гадчидзе состоялась в кафе «Мираж». К настоящему времени…

— Погодите, Петр Николаевич, давайте вернемся к встрече! О чем на ней шла речь? — остановил его Сердюк.

Борисов, помявшись, глухо обронил:

— К сожалению, установить не удалось.

— Жаль, — посетовал Сердюк и предложил: — Продолжайте, Петр Николаевич!

— К настоящему времени с санкции окружного военного суда кабинет Гадчидзе оборудован техническими средствами контроля в целях документирования фактов сбора им секретной информации.

— Это все хорошо, Петр Николаевич. А что вами сделано по документальному закреплению факта незаконного хранения Гадчидзе секретных материалов? — торопил события Писаренко.

Борисов сник и бросил потерянный взгляд на Аниченко. Тот поморщился и в сердцах сказал:

— А ничего!

— Как так?! — в один голос воскликнули Писаренко и Сердюк.

— А вот так! Профукали!

— И те, что хранились в тайнике гаража?! — не мог поверить Писаренко.

— Хранились, а вчера испарились! Сами не знаем как, — признался Аниченко.

— М-да, дела, — только и мог что произнести Сердюк и, переглянувшись с Писаренко, задался вопросом: — Так что будем делать, Василий Сергеевич?

— Уж точно не станем посыпать пеплом головы! — отрезал Аниченко и заявил: — Я вижу только один выход — острый оперативный эксперимент! Помашем перед носом Гадчидзе зубодробильными секретами и посмотрим, как он поведет себя!

— Василий Сергеевич, как бы нам самим зубы не обломать! Гадчидзе не воробей, его на мякине не проведешь, — выразил обеспокоенность Сердюк.

— Анатолий Алексеевич, и ты взялся читать лекции! — начал терять терпение Аниченко. — Я еще понимаю Борисова, он после академии и все еще витает в контрразведывательных облаках. Но мы-то ходим по земле, где не ангелы, а такие негодяи, как Гадчидзе, ползают. Поэтому надо действовать! Острый оперативный эксперимент снимет все вопросы!

— Но они могут появиться у прокурора. Я уже не говорю про адвоката, — все еще колебался Сердюк.

— С чего это вдруг?

— А не посчитают ли они наш эксперимент за провокацию? Здесь надо не семь, а семьдесят семь раз отмерять, прежде чем ее затевать.

— Анатолий Алексеевич, ты, обжегшись на молоке, дуешь на воду. Мы спецслужба, а не институт благородных девиц. Тут не о целомудрии надо думать, а как закон соблюсти и мерзавца под монастырь подвести. Приказ генерала Безверхнего я должен выполнить — Надибаидзе и Гадчидзе сядут в тюрьму до начала учений! — заявил Аниченко.

— М-да, приказы не обсуждаются, а выполняются, — признал Сердюк и поинтересовался: — Так как будем выполнять, Василий Сергеевич?

— Первым делом надо подготовить секреты для Гадчидзе, — перешел к конкретике Аниченко и обратил взгляд на Борисова.

Тот вскочил свечкой.

— Да не подскакивай ты, Петр Николаевич, в глазах уже рябит! — махнул рукой Аниченко и спросил: — Ну так как, найдешь такие секреты, чтобы Гадчидзе повелся на них?

— Так точно, Василий Сергеевич! Я с Бацким предварительно проработал данный вопрос. Осталось, чтобы командующий армией разрешил использовать этот дезинформационный материал, — доложил Борисов.

— Решу! — не стал вдаваться в детали Аниченко и уточнил: — А исполнитель, тот, кто потрясет секретами перед Гадчидзе, у тебя есть? Он ключевая фигура. С ним мы не должны ошибиться.

— Да! Агент Светлов. Находится на связи у майора Бацкого. Вы, Василий Сергеевич, проводили с ним явку.

— Помню. Подходящая кандидатура, — согласился Аниченко и перешел к следующему вопросу. — Где будем проводить эксперимент?

— Кабинет оперативного отдела, где сидит Гадчидзе. Помещение уже оборудовано оперативной техникой, — продолжил доклад Борисов.

— В таком случае у меня нет больше вопросов, — принял план эксперимента Сердюк.

— У меня тоже, — присоединился к нему Писаренко.

— Ну раз у матросов нет вопросов, — на лице Аниченко впервые появилась улыбка, и, завершая совещание, он распорядился: — За дело, товарищи!

Весь оставшийся день и следующие сутки он, Борисов и Бац-кий занимались подготовкой к оперативному эксперименту. Их работу осложняла предстоящая инспекция частей 58-й армии. Офицеры оперативного и отдела боевой подготовки штаба вынуждены были сутками пропадать на службе. Вводные, поступавшие от командования армии, призванные продемонстрировать высокому московскому начальству его полководческие таланты, с невероятной скоростью пожирали запасы бумаги на складе административно-хозяйственной части. О том, с какой интенсивностью работала армейская мысль, свидетельствовал густой черный дым, курившийся над трубой «сжигалки». В ее пламени исчезали десятки секретных замыслов, похеренных придирчивым начальником штаба армии. Запутавшись в бесконечных поворотах его полководческой мысли, несчастные «боевики» и «оперативники» готовы были обрушить этот девятый бумажный вал на извечного противника — американцев. Подобный «подарок» для ЦРУ и Пентагона мог бы оказаться страшнее ядерного удара боевых ракетных комплексов «Сатана» и «Тополь». Яйцеголовые американские ястребы сошли бы ума, запутавшись в хитросплетениях бесчисленных планов ответно-встречных и встречных ударов командования 58-й армии.

Пока же полководческую мысль начальника штаба армии приходилось разгадывать офицерам боевого и оперативного отделов. Сам он, потеряв надежду поразить ею высокую московскую комиссию, пошел проторенной колеей: решил сверкнуть «армейским сапогом». В отделе боевой и оперативной подготовки в срочном порядке принялись переклеивать обои и менять мебель, оставшуюся со времен покорения Кавказа генералом Ермоловым. В учебном корпусе, на стендах, отражающих учебно-боевую деятельность войск, вместо черно-белых фотографий, с которых уныло смотрели т. н. профессионалы — худосочные контрактники с физиономиями вчерашних пьяниц, появились цветные с жизнерадостными лейтенантами, жаждущими стать генералами. Окончательно убедить московских генералов в высокой боевой готовности 58-й армии должен был центральный вход в штаб. Титаническими усилиями местного гения дизайна он превратился в нечто похожее на императорскую ложу из нашумевшего голливудского фильма «Гладиатор» и одновременно на величественную арку ВВЦ.

Штурм-ремонт помещений штаба привел к радикальным перемещениям офицеров «боевиков» и «оперативников», но не по карьерной лестнице, а по кабинетам. В оперативном отделе они носили самый масштабный характер. Офицеры сидели друг у друга буквально на головах. За одним столом с Гадчидзе теснились агент Светлов и подполковник Солнцев. Солнцева, не выдержавшего тягот и лишений службы, хватил удар, и он слег в госпиталь. Это нисколько не облегчило положения Гадчидзе и Светлова. Обливаясь потом в тесном кабинете, они в четвертый раз перерабатывали замысел комплексного занятия и не подозревали, что к нему приложили руку контрразведчики Аниченко.

18 сентября появление на пороге кабинета оперативного отдела полковника Федорова с очередной бумажной «простыней» ничего, кроме зубовного скрежета, у агента Светлова не вызвало. Оно не добавило энтузиазма и Гадчидзе. У него на вечер была назначена встреча с земляками. Федоров принес новый вариант совершенно секретной директивы с личными пометками командующего на проведение учений «Кавказ. Стабильность-2007». Вручив его Светлову, он, как всегда, был лаконичен: «чтоб к утру было сделано»! Лучшему программисту оперативного отдела снова пришлось подтверждать это ставшее для него проклятием звание. Гадчидзе повезло больше, ему предстояло свести в сводную таблицу данные по результатам инвентаризации имущества частей, обеспечивающих боевые действия 58-й армии.

Не прошло и часа с начала работы, как в кабинете раздался телефонный звонок. Звонил Федоров. Он срочно потребовал к себе Светлова, чтобы дать ему еще более ценные указания. Гадчидзе остался один. В задуманном контрразведчиками оперативном эксперименте наступил момент истины.

Находившиеся на командном пункте Аниченко, Сердюк, Писаренко и Борисов впились взглядами в экран дисплея. Видеокамеры скрытого наблюдения, установленные в кабинете оперативного отдела, бесстрастно фиксировали каждое движение Гадчидзе. После ухода Светлова он, помедлив, бросился к двери, закрыл их на ключ и ринулся к его компьютеру.

Писаренко первым заметил в руках Гадчидзе флешку и, не сдержавшись, воскликнул:

— Достал! Вставляет!

— Клюнул! Клюнул! — торжествовал Борисов.

— Тихо! Не на рыбалке! — цыкнул Аниченко и сосредоточился на том, что происходило в кабинете оперативного отдела.

Гадчидзе, оглядываясь на дверь, лихорадочно двигал пальцами по клавиатуре ПЭВМ Светлова. Контрразведчики постарались максимально усложнить ему работу, и с помощью Федорова насытили «простыню» таблицами.

— Как бы не запутался… — в голосе Сердюка звучала тревога.

— А нет ли лишнего на ПЭВМ? — задался вопросом Писаренко.

Аниченко бросил взгляд на Борисова. Тот энергично замотал головой и заверил:

— Я лично проверял ПЭВМ перед тем, как вернуть ее Светлову. Все подлинные секретные материалы удалены.

— Надеюсь, — буркнул Аниченко и распорядился: — Петр Николаевич, скажи технарям, пусть дадут картинку крупнее.

Борисов позвонил на пункт технического контроля. Через мгновение на экране возникло потное лицо Гадчидзе, а затем экран ПЭВМ. На нем высветился план комплексного занятия с расчетами пуска дивизиона ПВО. В запале шпион не остановился на нем и продолжил копировать другую дезинформацию — директиву командующего.

— Зарвался, мерзавец! Василий Сергеевич, надо заканчивать! — предложил Сердюк.

— Да, — согласился Аниченко и потребовал: — Петр Николаевич, звони Федорову, пусть запускает Светлова.

Борисов снова засел за телефон. Гадчидзе словно что-то почувствовал, прекратил копировать документы. Когда Светлов возвратился в кабинет, то он уже занимал место за своим столом и делал вид, что вносит изменения в учетные таблицы. На командном пункте операции перевели дыхание и расслабились, но ненадолго. Секреты жгли карман Гадчидзе, ему не сиделось на месте. Сославшись на острую головную боль, он покинул кабинет.

На выходе из штаба Гадчидзе ждали разведчики наружного наблюдения. Их доклад добавил настроения контрразведчикам. Шпион не заподозрил, что стал объектом их хитроумной комбинации. Заполучив «информационную бомбу», он забыл о головной боли и спешил поскорее избавиться от опасного груза. Это подтвердил доклад из службы радиоперехвата.

— Первый, докладывает Второй, — вышел на связь с КП операции руководитель группы радиоперехвата.

— Второй, Первый слушает, — ответил Аниченко.

— Штабист позвонил Коммерсанту и попросил о срочной встрече, — доложил Второй.

— Сработало! — воскликнул Писаренко и потер руки.

— Молодцы ребята! Не подкачали! — оживился Борисов.

— Ну тише, вы! — цыкнул Аниченко и продолжил опрос: — Второй, где и на какое время назначена встреча?

— Кафе «Мираж». На 20:20.

— Понял! Взять на контроль все переговоры Коммерсанта. Особое внимание тем, что пойдут в Грузию!

— Первый, я уже дал такую команду.

— Спасибо за инициативу, — поблагодарил Аниченко.

— Василий Сергеевич! Третий, наружка сообщает: Штабист движется в направлении противоположном от «Миража», на север! — воскликнул Борисов, и в его голосе зазвучала тревога: — Может, он что-то заподозрил?

— Скорее проверяется, — предположил Писаренко.

— Не будем гадать, подождем, — не спешил с выводами Сердюк.

— Первый, докладывает Третий. Штабист развернулся и следует в направлении на юг, — новый доклад руководителя наружки развеял опасения Борисова.

У Гадчидзе ненадолго хватило терпения накручивать круги по городу. Он спешил на встречу с Надибаидзе. Приближался решающий момент — захват шпионов с поличным. Аниченко бросил нетерпеливый взгляд на часы, схему Владикавказа, по ней ползла зеленая точка — машина Гадчидзе, остановил на Борисове и спросил:

— Петр Николаевич, группа захвата готова?

— Так точно, товарищ генерал! — подтвердил Борисов.

— Где она?

— Внизу, с Бацким.

— Бацкий? Валерий Георгиевич?! Я не ошибся? — воскликнул Писаренко.

— Он самый, — заверил Борисов.

— Помню его по Абхазии! Хваткий был работник! Как он, Петр Николаевич?

— Молодец, старается. Стоит в резерве на выдвижение. Не сегодня так завтра…

— Так, товарищи, закончили вечер воспоминаний! — перебил Аниченко и приказал: — Петр Николаевич, действуй!

— Есть! — принял к исполнению Борисов, кубарем скатился по лестнице, выскочил во двор, где находилась группа захвата, и на ходу прокричал:

— Бацкий! Валера! Ребята! Все по машинам!

Через мгновение во внутреннем дворике отдела ФСБ 58-й армии о группе захвата напоминал лишь тающий в воздухе сизый дымок. Взгляды членов штаба оперативного эксперимента обратились к схеме. Она, словно живая, пульсировала и переливалась разными цветами. Три машины — две с группой захвата и одна — со шпионом, будто связанные незримыми нитями, сближались, чтобы сойтись на стоянке перед кафе «Мираж».

Борисову и Бацкому удалось опередить Гадчидзе. В зал они вошли за несколько минут до его приезда. В этот час в нем почти не осталось свободных мест. Борисов пробежался взглядом по публике и заметил Надибаидзе. Он занимал столик в углу, вяло ковырялся вилкой в тарелке и бросал нетерпеливые взгляды на вход. Борисов кивнул бойцам группы захвата; они рассредоточились по свободным местам, сам он с Бацким направился к служебному входу. На их пути встал громила. Коротким апперкотом Бацкий приземлил его и ногой распахнул дверь кабинета директора кафе. Он был один, его перекошенная физиономия ничего хорошего не сулила. Борисов махнул перед ним красной корочкой, в следующее мгновение директор уже напоминал спущенный мяч. С его губ срывался невнятный лепет. Бацкий навис над ним и рявкнул:

— Мужик, ты чего? За тобой в следующий раз придем!

— Валера, прекрати! — потребовал Борисов и спросил перепуганного насмерть директора: — Тебя как звать?

— Э-э, Муса, — выдавил из себя тот.

— Муса, даю минуту! Он, — Борисов кивнул на Бацкого, — должен стать официантом!

— Ка-ак? — остолбенел Муса.

— А вот так! Время пошло!

Муса дрожащей рукой потянулся к телефону, набрал номер и пролепетал:

— Э-э, Хайдар, бегом ко мне.

Прошла секунда, другая. За дверью кабинета раздался дробный топот, и на пороге появился запыхавшийся официант. Борисов пробежался по нему оценивающим взглядом — по фактуре Хайдар оказался близок к Бацкому — и распорядился:

— Раздевайся!

— Чего-о? — оторопел официант.

— Давай, давай! Раздевайся! Трусы оставь себе! — прикрикнул Валерий.

— Хайдар, делай, что тебе говорят. Я тебя прошу, — умолял Муса.

Официант испуганно хлопал глазами и не мог сдвинуться с места. У Бацкого иссякло терпение. Он выхватил у него рушник, стащил пиджак и, спустя минуту, с подносом в руках появился в зале. Появился вовремя. На входе возник Гадчидзе, поискал взглядом Надибаидзе и направился к нему. Валерий, не спуская глаз со шпиона, пристроился к нему. Лавируя между столиками, он стерег каждое движение Гадчидзе и Надибаидзе. За ними неотступно следили шесть пар глаз бойцов группы захвата.

Гадчидзе суетливо оглянулся по сторонам и присел за столик Надибаидзе. Валерий напрягся и уже не замечал нетерпеливых жестов клиентов и не слышал оклика: «Официант!» Он видел только шпионов. По их лицам и руке Гадчидзе, скользнувшей в карман рубашки, Валерий догадался: «Сейчас!» Подтверждением догадки стала блеснувшая серебристой рыбкой флешка. Руки шпионов сошлись. Валерий стремительно шагнул к ним. Горка тарелок с салатами, громоздившаяся на подносе, обрушилась на спину Надибаидзе. Возмущенный возглас застыл у него на губах. Валерий всем телом припечатал шпиона к столу. В следующее мгновение на помощь к нему, сметая все на своем пути, неслись бойцы группы захвата.

Арест для шпионов стал шоком. Вещественное доказательство — флешка с секретными материалами — не оставляла им шансов на свободу. Первым заговорил Гадчидзе. Недолго упорствовал и Надибаидзе. Его показания не принесли удовлетворения контрразведчикам. Он не был связан с резидентом, а выполнял лишь функцию агента-курьера грузинской разведки.

20 сентября армейским бортом Сердюк и Писаренко, а вместе с ними Гадчидзе с Надибаидзе, под усиленным конвоем вылетели в Москву. После приземления на авиабазе Чкаловская контрразведчики отправились на доклад к Безверхнему, а шпионы заняли камеры в Лефортовской тюрьме. На следующий день в войсках СКВО начались крупномасштабные учения. Приказ Без-верхнего: «до начала учений шпионы должны сидеть в Лефортово» — Аниченко и его подчиненные выполнили.

Однако резидент грузинской разведки и его агенты по-прежнему оставались на свободе. О том, какие должности они занимали в войсках округа и к каким секретам имели доступ, контрразведчики могли только догадываться. У них не вызывало сомнений, что провал Гадчидзе и Надибаидзе не остановит спецслужбы Грузии, и их разведывательная деятельность будет только нарастать. Подтверждением тому являлся курс руководства Грузии. Он приобретал все более антироссийский характер. В своем прогнозе Аниченко и Бацкий не ошиблись.

Сообщение резидента Херкеладзе об аресте Гадчидзе и Надибаидзе Джапаридзе воспринял болезненно, но трагедии из этого не делал. Его мало беспокоила их дальнейшая судьба, они являлись пешками в большой и рискованной игре, затеянной спецслужбой Грузии и ЦРУ на Южном Кавказе. В сложившейся ситуации Джапаридзе больше занимало собственное будущее, а оно было далеко не безоблачным. Об этом ему говорил срочный вызов на конспиративную квартиру ЦРУ в Тбилиси. Ничего хорошего от предстоящей встречи с ее резидентом Дугласом он не ожидал. Чтобы удержаться на плаву, Джапаридзе подготовил новые предложения по активизации агентурной работы в России. На пути к конспиративной квартире американской разведки он мысленно выстраивал цепочку аргументов в пользу новой операции, которая бы прикрыла его от разноса Дугласа, и не замечал волшебного очарования сентябрьского Тбилиси.

После изнурительной августовской жары и последовавших за ней коротких, теплых дождей город выглядел помолодевшим. Глаз радовали яркими красками поздние цветы на клумбах. Небо завораживало нежными красками. Легкие перистые облачка водили робкие хороводы вокруг холодно блистающих горных вершин Большого Кавказского хребта. Предгорья полыхали золотисто-багровым багрянцем увядающей листвы. Горожане высыпали на улицы и скверы, чтобы насладиться последними днями загулявшего в сентябре лета.

Погода подействовала и на охрану конспиративной квартиры ЦРУ. Джапаридзе пришлось постоять перед воротами, когда, наконец, дежурный заметил машину. Створки медленно раскатились, он въехал во двор и поднялся на крыльцо. Его никто не встретил.

«Плохой признак», — отметил про себя Джапаридзе, поискал взглядом и не нашел охраны. Помявшись, он вошел в холл. В нем царила тишина. Прошла минута, другая. На втором этаже скрипнула дверь, и на лестничной площадке наконец появился Дуглас. Сухо поздоровавшись, он пригласил:

— Поднимайся, Георгий.

Джапаридзе тяжело, будто его ноги налились свинцом, вслед за Дугласом прошел в библиотеку. Резидент кивнул на диван и холодно спросил:

— Что будешь пить? Есть кофе, чай, вода без газа.

— Может, сразу яду, чтобы не мучиться? — с вымученной улыбкой ответил Джапаридзе.

Дуглас не принял шутки, выставил на стол бутылку с водой, стакан, сел в кресло и, откинувшись на спинку, немигающим взглядом уставился на главного грузинского разведчика. Джапаридзе заерзал по сидению дивана и с надрывом произнес:

— Дик, в ближайшее время мы компенсируем понесенные потери!

На лице резидента не дрогнул ни один мускул. После затянувшейся паузы с его губ слетело:

— Гадчидзе и Надибаидзе знали резидента Шота?

— Нет! С ним строжайше соблюдается конспирация! — заверил Джапаридзе и поспешил заявить: — Работу резидентуры мы не намерены сворачивать!

— В Лэнгли о ней уже не хотят слышать. Скоро будет год, как Херкеладзе в России, а у него на связи один агент!

— Два — Имерлишвили и Балашвили, — возразил Джапаридзе.

— Балашвили? И какой от него прок? Забился в Москву, как крот в нору!

— Он работает.

— Георгий, разве это можно называть работой! Когда от него последний раз поступала информация?

Джапаридзе пустился в пространные объяснения:

— Дик, ну ты же знаешь ситуацию. Поступление в академию, перевод к новому месту службы. Балашвили было не до активной работы. Сегодня, когда он обосновался в Москве, перед нами открываются блестящие перспективы. Балашвили будет нашим ценнейшим источником информации. Надо только…

— Вот именно, будет! Но когда? — потерял терпение Дуглас и в сердцах бросил: — Георгий, пойми меня тоже, я устал кормить обещаниями чугунные задницы в Лэнгли.

— Дик, я уже дал указание Херкеладзе направить в Москву Имерлишвили, чтобы активизировать работу Балашвили.

— О’кей, — смягчил тон Дуглас.

— Это еще не все, на подходе четыре агента из числа офицеров 58-й армии и 42-й дивизии. После вербовки они будут переданы на связь Херкеладзе.

— Это процесс, и он мало кого интересует в Лэнгли. Там нужен результат. Понимаешь, Георгий, результат!

— Понимаю. Но работать против русских — все равно, что пером щекотать в пасти у льва.

— Ты еще скажи, что они твоих агентов живьем пожирают, — отмахнулся Дуглас и потребовал: — Наша задача, несмотря ни на что, обеспечить безусловное выполнение миссии. До ее начала осталось совсем ничего. Сейчас, как воздух, необходима информация о боевых возможностях русской армии. Если в ближайшее время ты ее не представишь, то я за твое будущее не ручаюсь.

Джапаридзе изменился в лице, но быстро взял себя в руки, достал из папки справку с предложениями по новой операции и, положив перед Дугласом, предложил:

— Ознакомься, Дик. Это обеспечит прорыв в работе.

Дуглас, пододвинув к себе документ, внимательно вчитывался. Джапаридзе не спускал с него глаз и следил за реакцией. Она обнадеживала. Лицо резидента оттаяло. Он энергично подчеркивал маркером отдельные места в тексте. Это прибавило настроения Джапаридзе. Он налил минеральной воды в стакан, пил мелкими глотками и пытался предвосхитить вопросы Дугласа. Тот дочитал документ до конца, но ничего не сказал и задумался. Джапаридзе сгорал от нетерпения и торопил с ответом.

— Ну так что скажешь, Дик?

— Весьма интересное предложение, Георгий. Но… — и, покачав головой, Дуглас заметил: — И весьма рискованное.

— Наша работа, особенно в России, — это постоянный риск, — напомнил Джапаридзе.

— Да. Но с Алиевым мы можем потерять все, что наработали за последнее время. Затевая с ним свою игру, как бы потом нам не пришлось вести ее по сценарию русских.

— Дик, с подполковником из разведотдела 58-й армии ситуация была схожая, и ты не возражал.

— Алиев — шифровальщик, и каждый его шаг находится под контролем ФСБ, — подчеркнул Дуглас.

— Да, есть риск, — согласился Джапаридзе, но продолжал гнуть свое. — Зато в случае успеха мы получим доступ к главным секретам русских!

— Алиева еще надо завербовать. А его, как и Балашвили, в Грузию не вытащить. Ты не хуже меня знаешь, шифровальщик — не выездной!

— Так в том и состоит особенность этой операции! Ему не надо никуда выезжать! Вербовку проведем на месте!

— Если с помощью Херкеладзе, то я категорически против! Не хватало еще потерять резидента!

— Обойдемся без него. Вербовку Алиева проведем с помощью матери.

Дуглас поморщился и раздраженно сказал:

— Георгий, ты можешь обойтись без этого ужасного жаргона русских?

На кислой физиономии Джапаридзе впервые за время встречи появилась улыбка. Он с иронией заметил:

— Дик, я и не подозревал, что ты такой знаток русского языка.

— Георгий, прекрати! Мне сейчас не до шуток.

— Я не шучу, Дик. Вербовку проведет Ирина Алиева — мать нашего шифровальщика.

— Мать?! Интересно! Очень интересно! Это же каким образом?

— Поедет во Владикавказ и завербует сына. Она у нас на хорошем крючке.

В глазах Дугласа вспыхнул азартный огонек, и он признал:

— А что, очень нестандартный вариант!

Джапаридзе просветлел лицом и с гордостью заявил:

— Наша разведка всегда славилась нестандартными подходами. Учитель у нас был еще тот — Лаврентий Павлович Берия. Настоящий гений разведки и контрразведки. Это уже потом русские сделали из него злодея.

— Георгий, оставь этого гения-злодея в покое, — не стал углубляться в тему Дуглас и уточнил: — Ирина Алиева — опытный агент?

— Нет. Но мы с ней активно работаем.

— Не знаю, не знаю. Пока комбинация с ней и сыном построена на песке.

— Дик, я тебе обещаю, мы завербуем этого шифровальщика! Он будут работать на нас! Даю слово! — с жаром убеждал Джапаридзе.

Дуглас не спешил с ответом. Старательно подбирая слова, он начал издалека.

— Георгий, мне трудно что-либо обещать. Сам понимаешь, в Лэнгли через наших бюрократов сложно продавить что-то новое и нестандартное.

— Понимаю. И потому прошу только об одном — дай мне карт-бланш.

— О’кей, твои предложения будут доведены до руководства ЦРУ. Это все, что я могу сделать для тебя.

— Дик, я твой должник.

— Не спеши, Георгий, еще ничего не решено.

— Спасибо уже за то, что не отказал. У нас все получится! Я клянусь! — заверил Джапаридзе.

— Надеюсь, — был более сдержан в оценках Дуглас и, заканчивая встречу, рекомендовал: — Георгий, активизируй работу с Херкеладзе, он пока твой единственный козырь.

После встречи с резидентом ЦРУ Джапаридзе с утроенной энергией взялся за дело. В очередной шифровке, направленной Херкеладзе, он потребовал, чтобы тот направил Имерлишвили в Москву и организовал системную работу с Балашвили по получению разведывательной информации.

Выполняя задание, Имерлишвили вылетел в Москву и в аэропорту Внуково провел встречу с Балашвили. Получив от него сведения, собранные за время учебы в академии, он передал новое задание. Оно касалось вопросов оперативно-тактического планирования учебно-боевой деятельности Сухопутных войск России. Встреча земляков-шпионов завершилась здесь же, в ресторане. Расплачивался Балашвили деньгами грузинской разведки.

Активизировав работу резидентуры Херкеладзе, Джапаридзе и Чиковани вплотную занялись подготовкой вербовки Алиева. Их рискованный замысел по привлечению его к сотрудничеству в Лэнгли — штаб-квартире ЦРУ — поддержали. С помощью матери — Ирины Алиевой — грузинской разведке удалось склонить Алиева к нелегальной поездке на Украину. Воспользовавшись отгулами по службе, он в тайне от командования части покинул Ростов-на-Дону и на перекладных добрался до Одессы. Там и состоялась его встреча с опытным сотрудником — вербовщиком ССВРГ Звиади. Ему при активной помощи Ирины Алиевой удалось склонить лейтенанта, шифровальщика российской армии Давида Алиева к сотрудничеству с грузинской разведкой. Так шпионка-мать вместе с сыном-шпионом организовали семейный шпионский подряд. Он собирал сведения, касающиеся учебно-боевой деятельности частей СКВО. Она исполняла роль агента-курьера между сыном-шпионом и своими патронами из ССВРГ.

Позже, после ареста, на допросах о роли матери в вербовке Давид Алиев показал:

«…в течение всего разговора с Звиади моя мама вела себя спокойно. У меня складывалось впечатление, что ей заранее было известно о том, что будут мне говорить…»

В последующем, во время приездов к сыну в Ростов-на-Дону, Ирина Алиева каждый раз требовала от него секретную информацию для своих хозяев из грузинской разведки. Об этом Давид Алиев также рассказал на допросе.

«…меня очень расстраивали попытки моей матери получить от меня сведения, и каждый раз я надеялся, что она приезжает только потому, что хочет увидеть меня, а не выполняя задание грузинской спецслужбы…»

Чем ближе становилась роковая дата — 8.08.2008 года, тем все более активно, бесцеремонно и жестоко действовали спецслужбы Грузии и их патроны из ЦРУ.

В марте 2008 года подполковник Курашидзе — российский гражданин и военнослужащий 42-й мотострелковой дивизии Северо-Кавказского военного округа — возвращался из Батуми, где проживали его родные, к месту службы, и был задержан на границе сотрудниками спецслужб Грузии. Особо не утруждая себя дипломатическим протоколом, они устроили ему форменный допрос: пытались получить данные о штатной численности 42-й дивизии, о состоянии ее боеготовности, а также характеризующие данные на командный состав. Не добившись ответа, стали напирать на национальные чувства Курашидзе, а когда не сработал и этот грязный прием, перешли на откровенный шантаж, угрожали ему самому и пугали будущими проблемами у родственников.

Родина у подполковника российской армии Курашидзе и сотрудников грузинских спецслужб оказалась разная. Он оказался верен раз и навсегда данной присяге и наотрез отказался «сотрудничать». Мелко мстя, они порвали его общегражданский и заграничный паспорта. Курашидзе вынужден был возвратиться в Батуми. Но и там грузинские спецслужбы не оставили его в покое. На домашний телефон Курашидзе постоянно поступали звонки с угрозами расправы над ним и его родными. И только после вмешательства МИД России ему позволили выехать к месту службы.

С сержантом-контрактником российской армии Мукутадзе грузинские спецслужбы тоже не стали церемониться. В отпуск на родину он отправился с легким сердцем. Служба на новом месте ладилась, в кармане завелась лишняя копейка, и появилась возможность помочь родственникам в хлопотном хозяйстве. Первыми в аэропорту Батуми его встретили не они, а сотрудники спецслужбы Грузии. Не успел он снять чемоданы с ленты транспортера, как его тут же взяли в крутой оборот. Сначала давили на патриотизм Мукутадзе, но не нашли отклика и тогда, угрожая проблемами у родственников, пытались получить от него информацию о части. Он отделался общими фразами и, с облегчением вздохнув, отправился домой.

Прошло несколько дней. И все те же сотрудники грузинской спецслужбы позвонили по сотовому телефону и назначили Мукутадзе встречу в машине. На этот раз они не стали с ним церемониться и взяли в жесткий оборот. Угрожая, вынудили Мукутадзе сообщить установочные и характеризующие данные на командиров и сослуживцев. Особый интерес проявили к военнослужащим 12-й военной базы российской армии, выведенной в Россию из Батуми. В заключение «дружеского» разговора сотрудники спецслужбы в качестве испытательного теста задали Мукутадзе вопрос: «Если война с Россией, за кого воевать будешь?» Он растерялся. Они дожали его и под угрозой расправы над родственниками навязали шпионское задание по сбору секретной информации о российских войсках на Северном Кавказе.

После «отпуска» на родине к месту службы сержант Мукутадзе возвратился, как говорится, «с камнем на сердце» — заданием: «…сообщать о движении российских войск в случае войны». Но его докладов в грузинской спецслужбе так и не дождались. Мукутадзе не стал медлить и обратился в отдел военной контрразведки. В беседе с ее сотрудниками он, ничего не скрывая, рассказал о том «теплом» приеме, который ему организовали земляки — шпионы на родине. В российской контрразведке с пониманием отнеслись к его положению. После проверки, подтвердившей, что Мукутадзе не предпринял практических действий для выполнения задания грузинской спецслужбы, он продолжил службу на прежнем месте.

Подобным образом грузинские спецслужбы вербовали другого российского военнослужащего — старшего прапорщика Шарамидзе, проходившего службу в 12-й военной базе МО РФ в Батуми. 14 ноября 2007 года, накануне ее вывода в Россию, у Шарамидзе был день рождения. Грузинская спецслужба по-своему решила поздравить его. Некий Георгий позвонил ему и, представившись сотрудником разведки, назначил встречу. На нее Георгий приехал не один, а с напарником. Вдвоем они принялись обрабатывать Шарамидзе, и когда обращения к его национальным чувствам не нашли поддержки, принялись шантажировать и запугивать проблемами у родственников. Под их давлением он вынужден был согласиться. Возвратившись в часть, Шарамидзе обратился в отдел военной контрразведки и, так же как Мукутадзе, нашел понимание и поддержку.

Офицер российской армии и грузин по национальности Д. приехал на родину навестить родителей, но радость встречи была недолгой. В тот же вечер на квартире появились сотрудники грузинской спецслужбы и в грубой форме потребовали следовать за ними. Он, чтобы не подвергать опасности родных и близких, вынужден был подчиниться. Доставили его в местное отделение Департамента контрразведки и принялись бесцеремонно расспрашивать: о характере службы, задачах, решаемых частью, и тактико-технических характеристиках боевой техники. Не получив ответов на свои вопросы, сотрудники прибегли к уже отработанным методам — шантажу и запугиванию. Угрожая расправой над родителями, а самому Д. арестом за «незаконное хранение оружием», его вынудили заучить «роль», а потом озвучить на видеокамеру. Он «признавался» в том, что:

«…по заданию российских спецслужб занимался вербовкой противников нынешней власти, оборудовал схроны с оружием и взрывчаткой с целью убийства президента Грузии Саакашвили и готовил антиправительственные выступления».

Для большей убедительности этой омерзительной лжи грузинскими спецслужбами было подготовлено еще несколько дублеров из числа российских военнослужащих на роль ниспровергателей существующей в Грузии власти. Они, так же как и Д., «оборудовали схроны с оружием и готовили покушение на президента Саакашвили». Их использование «режиссеры» фарса-драмы под названием «Восстановление конституционного порядка в Южной Осетии и Абхазии», видимо, намечали на финал военной операции «Чистое поле» — вооруженного захвата этих республик. Подобные фальшивки должны были убедить последних скептиков на Западе, что «маленькая, но гордая Грузия» 8 августа 2008 года вынуждена была защищать себя и своего «неустрашимого» президента от «свирепого русского медведя».

И таких как Шарамидзе, Мукутадзе и Д., прошедших через конвейер грузинских спецслужб, было немало. Они, ставшие агентами по принуждению, вынуждены были пойти на сотрудничество не из патриотических побуждений, на которые каждый раз напирали вербовщики из ССВРГ и ДКР, а из-за опасения подвергнуть своих родных и себя преследованиям.

В последующем подавляющее большинство из них ничего не сделало для выполнения заданий. Более того, возвратившись из отпуска в часть, многие тут же обратились в органы безопасности и честно обо всем рассказали. Те, кто посчитал, что все произошедшее с ними на родине — дурной сон и промолчали, в день агрессии не стали обрывать докладами телефоны вербовщиков из грузинских спецслужб. Своими глазами они убедились, какого рода демократию несли нынешние руководители Грузии народам Южной Осетии и Абхазии, и потому вместе с сослуживцами выступили на их защиту.

В последние июльские дни 2008 года доклады о разоблаченных в частях российской армии агентах грузинских спецслужб и тех, кто явился с повинной, поступали в Департамент военной контрразведки ФСБ почти еженедельно. Это был крайне тревожный признак, подтверждавший информацию Службы внешней разведки России о том, что руководство Грузии замышляет серьезную провокацию в отношении непризнанных Республик Абхазия и Южная Осетия. Еще одним свидетельством тому служили оперативные сводки, представляемые отделами военной контрразведки миротворческих сил, находившимися в зонах грузино-абхазского и грузино-югоосетинского конфликтов. В последнее время они скорее напоминали сводки с места боев. С наступлением августа количество вооруженных провокаций со стороны армии и спецслужб Грузии возросло кратно.

Тревога поселилась в сердце генерала Безверхнего. В последние дни он и его заместители практически не покидали кабинетов на Лубянке. И этот, казалось, не имеющий конца день — 7 августа — подошел к концу. Вечерние сумерки сгустились за окном. Безверхний бросил взгляд на календарь, перевернул лист и зябко повел плечами.

«Три восьмерки! Три ноля! Совпадение? Злой рок? Или…» — о худшем развитии ситуации в Южной Осетии и в Абхазии ему не хотелось думать. Он надеялся, что в Тбилиси и в Вашингтоне возобладает здравый смысл.

6 августа проявились его проблески. Резко снизилось число провокаций со стороны грузинской армии и спецслужб на границах непризнанных республик. Здесь свою положительную роль сыграли масштабные учения российских войск «Кавказ. Стабильность-2008», завершившиеся 4 августа. Они охладили воинственный пыл ястребов в Тбилиси и Вашингтоне. Президент Саакашвили умерил агрессивную риторику. 7 августа он выступил по телевидению с обращением к народам и руководителям Южной Осетии и Абхазии и предложил отказаться от взаимных обвинений, претензий и сесть за стол переговоров. Вечером грузинская армия начала отвод тяжелой техники с позиций на господствующих высотах у Цхинвала. В верхней части Кодорского ущелья Абхазии резко пошла на убыль разведывательно-диверсионная деятельность грузинских спецслужб. В столицах непризнанных республик вздохнули с облегчением. Угроза войны, казавшейся им неотвратимой, была отодвинута. Руководители и народы Южной Осетии и Абхазии наивно верили, что святые идеалы древних Олимпиад будут соблюдены. Что на время проведений пекинской Олимпиады забудутся распри и прекратятся вооруженные провокации.

До наступления 8 августа 2008 года оставались считаные минуты. К сожалению, эти цифры — 8.08.2008 — в человеческой памяти останутся не только годом выдающихся по своим масштабам и спортивным достижениям XXIX Олимпийских игр. Они еще долго будут напоминать о вероломстве и подлости тбилисских правителей. Саакашвили и «компания», вскормленные могущественными покровителями из США, замышляя захват Южной Осетии, а затем Абхазии, самонадеянно полагали, что в громе олимпийских фанфар не будут услышаны залпы орудий и зов о помощи юго-осетинского и абхазского народов.

В ту августовскую ночь миллиарды землян, независимо от цвета кожи, расы и языка, легли спать в предвкушении фантастического праздника красоты, силы и радости, что так щедро дарит Его Величество Спорт. С особой надеждой ждали этого события в затерянной среди суровых гор крохотной Южной Осетии, истерзанной непрерывными провокациями. В полуразрушенном Цхинвале и приграничных с Грузией юго-осетинских селах впервые за последние месяцы уснули безмятежным сном, полагая, что в ближайшие недели не придется вздрагивать от разрывов артиллерийских снарядов и искать спасения в подвалах.

Ночная мгла легла на горы. Густая россыпь ярких, южных звезд высыпала на чернильном небосклоне. На дне глубоких ущелий клубился туман. За вершины гор косматыми языками зацепились облака. В густом кустарнике, соревнуясь друг с другом, стрекотали цикады. Все дышало миром и покоем. И только очень чуткое ухо могло уловить в обманчивой тишине приглушенный гул моторов и лязг гусениц. Грузинская армия под покровом ночи возвращалась на исходные позиции и ждала часа «Ч». И когда он пробил, море огня обрушилось на многострадальный Цхинвал.

Предчувствие войны не подвело генерала Безверхнего. Не успел стихнуть зуммер телефона ВЧ-связи, как его рука сорвала трубку. В следующий миг гримаса исказила его лицо и судорогами отразилась на лицах генералов: Шепеленко, Кубанского и Сердюка. Несмотря на расстояние, в наступившей звенящей тишине были слышны срывающийся голос начальника отдела военной контрразведки российских миротворческих сил в Южной Осетии подполковника Владимира Гридина и глухие разрывы артиллерийских снарядов.

Война, в которую отказывался верить здравый смысл, вероломно, подло, среди ночи сотнями снарядов артиллерийских систем «Град» обрушилась на спящий Цхинвал и расположение российских миротворцев, находящихся в Республике Южная Осетия по мандату ООН. В первые часы боя под обломками зданий погибли десятки мирных жителей и 14 российских военнослужащих — миротворцев 2-го батальона 135-го мотострелкового полка 19-й мотострелковой дивизии. Но они не отступили ни на шаг. Четыреста русских «спартанцев» XXI века под командование командира батальона подполковника Константина Тимермана оказывали отчаянное сопротивление вооруженной до зубов 12-тысячной армаде грузинских войск.

Это подтверждал и Гридин. Его голос тонул в грохоте разрывов и отрывистых командах, далеким эхом звучавших в московском кабинете. Судя по ним, бой с грузинскими штурмовыми группами шел вблизи штаба 135-го батальона, располагавшегося в «южном лагере» миротворческих сил.

— Владимир Иванович! Владимир Иванович, сколько можете продержаться? Сколько? — добивался ответа Безверхний.

— Что-о?!.. Ты это кончай!

Губы Безверхнего исказила гримаса. Кубанский не сдержался и выругался. Ручка, зажатая в кулаке Сердюка, хрустнула, и на стол посыпались обломки. Шепеленко заиграл желваками на скулах.

— Володя, выбрось это из головы! Не смей даже думать! — потребовал Безверхний и пытался докричаться до Гридина. — Володя, ты меня слышишь?.. Держись! С минуты на минуту будет решение о вводе в Южную Осетию 58-й армии!.. Да! Так и передай всем! Россия вас не бросит! Это пока все, чем могу помочь!.. Нет! Перестань, не пори горячки! Береги себя и людей! Молодых под пули не бросай и…

В трубке что-то хрястнуло. Безверхний мотнул головой и, плотнее прижав к уху, потребовал:

— Повтори! Правильно! Другое дело! Еще раз прошу, головы под пули не подставлять! Держитесь! Авиация и десантники уже на поле и ждут приказа! Что-о?.. Не сомневайся, свернем им башку!

— Александр Георгиевич, последняя информация, — вмешался в разговор Шепеленко и сообщил: — На текущее время псковские десантники генерала Колпаченко находятся на борту. Двигатели разогреты!

— Володя, десантники уже на крыле! Ты слышишь, на крыле! — обратился Безверхний к Гридину. — Да!.. Молодец! Как обстановка у Рокского тоннеля?.. Нет связи? С какого часа?

Пальцы Безверхнего забарабанили по столу. Он мучительно искал выход.

— Александр Георгиевич, у Рокского тоннеля должна находиться резервная группа Савельева, — вспомнил Кубанский.

Безверхний встрепенулся и снова обратился к Гридину:

— Владимир Иванович, у Рокского должна находиться группа Савельева!.. Что?! Когда последний раз он выходила на связь?.. Час назад! И каково было положение?

Слушая доклад Гридина, Безверхний сделал жест Шепеленко и распорядился:

— Юрий Дмитриевич, вывернись наизнанку, но свяжись с Савельевым! Тоннель — это ключ! Если эти сволочи его закупорят, то нашим хана!

— Пытаюсь, Александр Георгиевич, но на всех каналах сильнейшие помехи, — доложил Шепеленко.

— Работает только сотовая. Остальное все глушится, — сообщил Сердюк и заметил: — Мерзавцы! Специально оставили сотовую, чтобы слушать наши переговоры!

— Плевать! Юрий Дмитриевич, выходи на сотовый Савельева! Мне и Директору надо знать ситуацию у тоннеля! — потребовал Безверхний.

— Так перехватят же, Александр Георгиевич! — предостерег Шепеленко.

— Поднимут вой и обвинят нас во всех смертных грехах! — поддержал его Сердюк.

— Да пошли они на… — взорвался Безверхний.

— Понял, Александр Георгиевич, сейчас же займусь связью! — заверил Шепеленко и выскочил из-за стола.

— Погоди, Юрий Дмитриевич! — остановил Безверхний, и в его голосе появилась сталь. — Прямым текстом сообщи Савельеву про 58-ю армию и десантников! Пусть эти мерзавцы в Тбилиси и в Вашингтоне слушают! Политесы закончились! Доигрались, засранцы! Вмажем так, что на всю жизнь запомнят!

— Понял, Александр Георгиевич! — принял к исполнению Шепеленко и ринулся в приемную.

Безверхний проводил его взглядом и снова обратился к Гридину:

— Ты все слышал, Владимир Иванович? Вот и молодец!.. Так и действуй! — одобрил Безверхний и, положив трубку, в сердцах сказал: — Как же так мы прошляпили? Как?!

— Выходит, информация об операции «Чистое поле» не была дезой и шантажом спецслужб Грузии, — признал Кубанский.

— Подлецы! Как фашисты в сорок первом! «Чистое поле»? Ну мы устроим им похоронное поле! — негодовал Безверхний.

Свинцовая волна ненависти к вероломному агрессору поднялась в его груди и яростным огнем расплескалась в глазах. Пальцы сжались в кулаки, а кожа от напряжения побелела на костяшках. В эти мгновения он всем своим существом находился там, в объятом пламенем пожарищ Цхинвале, рядом с подчиненными. Те же чувства испытывали Кубанский и Сердюк. Напряженную обстановку в кабинете разрядило появление Шепеленко. Он с порога выпалил:

— Александр Георгиевич, есть связь с Савельевым! Он докладывает, Рокский тоннель наш! Только что отбили атаку грузинской штурмовой группы!

В кабинете раздался общий вздох облегчения. Рокский тоннель — ключ к Южной Осетии — находился в руках разведроты ГРУ и открывал проход для частей 58-й армии СКВО, 76-й Псковской воздушно-десантной дивизии и батальона «Восток» чеченского спецназа. Ситуация в Южной Осетии не выглядела столь уж безнадежной. Дальнейшее ее развитие зависело от стойкости бойцов подполковника Тимермана, югоосетинских ополченцев и неумолимого времени. Оно таяло на глазах и требовало решительных действия. Безверхний встал из-за стола. Вслед за ним поднялись генералы. Он прошелся по кабинету. Его внезапное ледяное спокойствие заставило их подтянуться. Безверхний прошелся строгим взглядом по ним — испытанным соратникам — и заговорил короткими, рублеными фразами:

— Сегодня, не побоюсь сказать этого слова, для нашего Отечества настал час испытания! У нас нет права дрогнуть и отступить! Сегодня прогнемся в Южной Осетии. Завтра они будут испытывать нас на прочность на наших границах! Мы обязаны преподать им жестокий урок!

— Чтобы впредь неповадно было! — с ожесточением произнес Шепеленко.

— Да, Юрий Дмитриевич. И поэтому, как это принято в военной контрразведке, в трудную минуту мы обязаны быть в войсках. Стать рядом, плечом к плечу с нашими подчиненными и армейскими товарищами.

Генералы дружно кивали. В их глазах была непоколебимая решимость выполнить свой долг. Безверхний согрел их теплым взглядом и распорядился:

— Юрий Дмитриевич, немедленно убываешь в Южную Осетию и берешь на себя координацию действий всех подразделений военной контрразведки с армейским командованием!

— Есть! — принял к исполнению Шепеленко и шагнул на выход.

— Задержись, Юрий Дмитриевич! Задержись, Юра! — в голосе Безверхнего было что-то такое, что заставило не только его, а и Кубанского с Сердюком напрячься.

Безверхний шагнул к Шепеленко. Он скорее просил, чем приказывал:

— Юра, прошу тебя, береги людей! Мы и так уже понесли неоправданные потери. Они лежат на нашей совести. Нам смотреть в глаза их матерей!

— Я сделаю все, что в моих силах, Александр Георгиевич! — поклялся Шепеленко.

— И еще, Юрий Дмитриевич, за наших павших ребят эти мерзавцы должны заплатить самую большую цену! Повторяю, самую большую! Пусть мерзавцы раз и навсегда зарубят на своем поганом носу: за одну только мысль тронуть контрразведчика им до конца жизни не расплатиться!

— Есть, товарищ генерал!

— Удачи тебе, Юрий Дмитриевич. Возвращайся живой! — пожелал Безверхний и, обращаясь к Сердюку и Кубанскому, объявил: — Я на доклад к Директору, а затем в Моздок, ближе к войскам! Анатолий Алексеевич, ты оправляйся в Абхазию, возьмешь на себя координацию наших действий с армейским командованием. Николай Валентинович, ты остаешься в Москве. На тебе все текущие вопросы!

В ту бесконечно длинную, полную драматизма и колоссального напряжения ночь 8 августа 2008 года военные контрразведчики стали плечом к плечу с товарищами по оружию — военнослужащими Вооруженных сил России.

Августовские дни 2008 года стали роковыми для Специальной службы внешней разведки, Департамента контрразведки и Департамента военной разведки Министерства обороны Грузии. На их вызовы перестали отвечать резидент Херкеладзе и ценные агенты Имерлишвили и Балашвили. Во время обысков, проведенных сотрудниками ФСБ и Следственного комитета, нашли полное подтверждение оперативные данные о проведении ими враждебной деятельности, направленной против обороноспособности Российской Федерации. Обнаруженные по местам их жительства вещественные доказательства не оставляли шпионам шансов уйти от ответственности за совершенные преступления. Под давлением неопровержимых улик они начали давать подробные показания о том, кем, когда и при каких обстоятельствах были завербованы и какие задания грузинских спецслужб выполняли. Вслед за арестами Херкеладзе, Балашвили и Имерлишвили российской контрразведкой были проведены задержания других агентов.

11 августа 2008 года Директор ФСБ России Александр Бортников доложил президенту Дмитрию Медведеву об аресте 9 шпионов, в том числе и нелегального резидента Херкеладзе. Всего девять, кто поддался соблазну денег, испугался угроз и, изменив присяге, стал выполнять шпионские задания грузинской разведки. Но были и другие грузины — военнослужащие российской армии. Для них отпуск на историческую родину также закончился вербовкой, но по возвращении в Россию они обратились в органы безопасности с признанием о вынужденном сотрудничестве с спецслужбами Грузии и рассказали о полученных шпионских заданиях. Ни один из них не был подвергнут уголовному преследованию, более того, они продолжили службу на прежних должностях. Счет оказался явно не в пользу шпионских ведомств Саакашвили!

Во время боевых действий в Южной Осетии и Абхазии они, грузины-военнослужащие, своими мужественными поступками — участием в боевых действиях против агрессора — доказали, что есть другая Грузия, и это не Грузия Саакашвили. Грузинские шпионские сети Специальной службы внешней разведки, Департамента военной разведки Минобороны, Департамента контрразведки МВД Грузии оказались дырявыми.

Взращенные в натовских разведпитомниках сотрудники спецслужб Грузии, меряющие любовь к родине цифрой банковского счета и холуйской преданностью к калифам на час, пребывали в мире, отличном от мира большинства грузин. Представления о нем честных людей, таких как Шарамидзе, Мукутадзе и многих других грузин, разительно отличались и будут отличаться от представлений господ: Саакашвили, Мерабишвили, Табидзе, Лордкипанидзе, Джапаридзе. Для этих «розовых» господ с этикеткой «Made in USA», видимо, американский штат Джорджия оказался ближе, чем земля предков и многовековые братские связи с Россией.

Об этом раздвоении Грузии и земляков с горечью писал в своем заявлении контрразведчикам гражданин России, бывший агент Специальной службы внешней разведки старший прапорщик Шарамидзе:

«Саакашвили под дудочку америкосов пляшет. Но где америкосы, и где Грузия? Народу что надо — снял урожай мандаринов, продал в Россию и, считай, уже перезимовал. Виноград то же самое — вино сделал, привез в Россию, продал. А сейчас куда везти? Гниют мандарины, под деревьями валяются. А на рынках России — марокканские. Цвет есть, а вкуса нет. И что мне сейчас делать? У жены гражданства нет российского, загранпаспорт ей не дают — в Россию ее не вывезти. Одна надежда на то, что власть в Тбилиси поменяется, а нас перестанут считать изменниками родины».

Шарамидзе был не одинок в своих выводах и оценках. Большая группа военнослужащих-грузин, проходивших службу в 42-й мотострелковой дивизии Северо-Кавказского военного округа, не побоявшись преследований со стороны спецслужб Грузии, выступила с коллективным обращением к соотечественникам. В нем они призывали:

«Мы, нижеподписавшиеся, грузинская диаспора военнослужащих 42 СМД, крайне недовольны нынешней властью и проводимой политикой в Грузии в лице ее президента Саакашвили М. Н., поскольку последние события в Южной Осетии показали, что президент Грузии — не самостоятельное лицо, а лишь марионетка в руках руководства США.

Грузинская нация на грани полного морального и духовного разложения. Такую же участь Саакашвили хотел навязать и другим коренным нациям и народностям Кавказа, а именно гражданам Абхазии и Южной Осетии…

Это делается не случайно и не по глупости правителей, а осмысленно и точно. Все исполняется по задуманному плану руководства США и блока НАТО. Каждый удар чужими руками по России нацелен без промаха.

Проводимая на данный момент в Грузии политика — это хорошо продуманная их покровителями, четко спланированная исполняемая программа уничтожения и истребления народов Абхазии и Южной Осетии, попытка втягивания России в конфликт и дестабилизации обстановки на Северном Кавказе, чтобы очернить ее в глазах мирового сообщества.

Обращаемся ко всем Вам, нашим соотечественникам, и призываем Вас не оставаться равнодушными и безучастными к происходящему в Грузии. Остановите Саакашвили! Не дайте ему опозорить нашу нацию».

Под этим обращением стоят подписи старшего прапорщика Мамуладзе, младших сержантов Сурманидзе, Тобидзе и еще двадцати семи грузин-военнослужащих.

Они — истинные сыны своего народа, руки которых истосковались по виноградной лозе, а душа изболелась по задушевной беседе, когда за чаркой доброго вина не надо было опасаться, что слово, неосторожно оброненное слово в адрес власти Саакашвили, будет грозить расправой, — нисколько не ошибались в оценках «отмороженных временщиков от власти». Власти, для которой собственный народ являлся лишь «пылью у ног».

Подтверждением тому служит то, что в день агрессии против Южной Осетии Специальная служба внешней разведки и Департамент военной разведки Минобороны позволили себе то, чего до этого не делала ни одна другая спецслужба. Они безжалостно «палили» своих агентов. На них — Шот, Ках, Гоч — обрушился шквал телефонных звонков. Господам из грузинских спецслужб было наплевать на то, что эфир находился под электронным «колпаком» и через час-другой содержание переговоров становилось достоянием российской контрразведки. Они настаивали, угрожали и требовали от агентов информацию о направлениях движения частей Северо-Кавказского военного округа, их боевом составе и состоянии техники. В ответ под разрывы артиллерийских снарядов и ликующие возгласы грузинских штурмовых групп, поливавших свинцом Цхинвал, в их адрес неслись проклятия.

Двенадцатитысячная грузинская армия, подобно стае бешеных псов, спущенных с цепи Большим Хозяином — Вашингтоном, набросилась на батальон российских миротворцев и юго-осетинское ополчение. Эфир взорвался торжествующими воплями вандалов XXI века. Вооруженные до зубов штурмовые группы танковыми клиньями разрывали на части зыбкую оборону защитников города. Казалось, еще одно усилие, и он перейдет под их контроль. Проходил час, другой, а перелом в бойне так и не наступил. Российские миротворцы, занявшие круговую оборону в «южном лагере», сидели как кость в горле у грузинских генералов.

Стойкость русского солдата, стоявшего насмерть, сорвала замысел тех, кто замышлял блицкриг — военную операцию «Чистое поле». Ценой своей жизни он задержал агрессора и обеспечил возможность частям 58-й армии Северо-Кавказского военного округа и 76-й воздушно-десантной дивизии прийти на помощь юго-осетинскому народу. 67 молодых, полных сил и светлых надежд парней уже никогда не вернутся домой, чтобы дать новую жизнь новому поколению защитников Отечества.

На пятый день война в Южной Осетии для грузинской армии обернулась сокрушительным поражением. Не помогла горе-воякам и самая боеспособная пехотная бригада, спешно переброшенная американскими ВВС из Ирака. К тому времени «Чистое поле» превратилось в «Гуляй-поле». Хваленые грузинские рейнджеры, натасканные натовскими инструкторами, разбежались по окрестным лесам. Воинство Саакашвили исчезло, будто чудовищный, сюрреалистический мираж. На поле боя остались горы искореженной бронетехники и груды штабной документации. Военная машина агрессора, созданная и вскормленная Большим Хозяином — Вашингтоном, разбилась вдребезги о политическую волю руководителей России, мужество российских солдат, офицеров и юго-осетинских ополченцев.

Покой нам только снится

Короткий весенний дождь, водопадом пролившись над Москвой, умчался в сторону Серпухова и напоминал о себе веселыми стайками легких облаков, круживших в вальсе в небесной вышине. Яркое солнце согревало землю нежным теплом, беззаботно плескалось в лужах и озорными зайчиками скакало по стенам домов и лицам прохожих. Молодая листва радовала глаз нежным изумрудным цветом. В воздухе разлился бодрящий запах трав и цветов. Сама природа словно радовалась грядущим майским праздникам.

Приближалось время обеда. Пестрая, многоголосая людская река выплеснулась на улицы и площади. Веселый смех, громкие голоса тонули в реве автомобильной лавины. Время от времени она взрывалась надрывным воем сирен неотложной помощи, истошным визгом тормозов и, казалось, готова была вот-вот выплеснуться из каменно-бетонных берегов Садового кольца. Этот могучий, динамичный голос столицы врывался в кабинет и не позволял начальнику управления военной контрразведки полковнику Валерию Бацкому сосредоточиться.

Он прошел к окну, плотно закрыл створки, возвратился к столу и продолжил изучение материалов оперативной разработки на Лаборанта. В поле зрения управления военной контрразведки кандидат технических наук, старший научный сотрудник лаборатории № 7 особо режимного объекта «Д» Министерства обороны Эдуард Невмержицкий попал год назад. Он ни много ни мало подозревался в сотрудничестве с американской разведкой. Его проверка затягивалась и грозила привести к утечке важных секретов в области разработки гиперзвукового оружия. Несмотря на то, что оперативные данные неопровержимо свидетельствовали о преступной деятельности Невмержицкого, для ареста не хватало самого главного — прямых вещественных доказательств о передаче им секретных сведений резидентуре ЦРУ в Москве.

Бацкий снова и снова анализировал материалы на Лаборанта и искал пути, как остановить шпиона и не допустить, чтобы американская разведка завладела новейшей научной разработкой. Последние сводки наружного наблюдения, схемы перемещения по Москве Невмержицкого и сотрудника резидентуры ЦРУ Пита Берга, работавшего под прикрытием второго секретаря посольства США в Москве, не вызывали сомнений у Бацкого в проведении ими тайниковой операции. Об этом опытному контрразведчику говорил ряд фактов. За последние четыре месяца трижды, с интервалом в несколько минут, маршруты шпиона и американского разведчика пересекались в одних и тех же места. Дважды это произошло на железнодорожном переходе у станции метро «Петровско-Разумовская» и один — в Петровском парке.

Другим весомым подтверждением преступной деятельности Невмержицкого стал результат оперативного эксперимента, проведенного контрразведчиками в конце прошлой недели. Шпион принял за чистую монету «рассеянность» агента Светланова, забывшего положить в сейф материалы по последним исследованиям системы боевого управления изделия Х-10/ОВ. Скрытые камеры видеонаблюдения, искусно вмонтированные в светильники лаборатории № 7, зафиксировали, как шпион сканировал содержание «Журнала учета экспериментальных данных» и затем перебросил к себе на флешку. Она жгла карман шпиона, и поэтому он поторопился избавиться от опасного груза. После окончания рабочего дня Невмержицкий отправился не домой, а в гараж и находился внутри несколько минут. Это дало основание Бацкому считать, что в нем, вероятно, шпион оборудовал тайник.

С наступлением ночи оперативная группа провела негласный осмотр гаража. Результаты полностью подтвердили предположение Бацкого. За задней стенкой, в нише были обнаружены: 20 000 долларов, список сотрудников лаборатории с их телефонами, домашними адресами, фотоаппарат и, наконец, самое главное вещественное доказательство — флешка с материалами из «Журнала учета экспериментальных данных». Теперь, как полагал Бацкий, шпион должен был дать сигнал резидентуре ЦРУ о готовности к выходу на связь. В своем прогнозе он не ошибся. Страх и одновременно жажда заполучить миллион долларов гнали Невмержицкого на явку с Бергом.

В субботу вечером шпион покинул квартиру, около часа, меняя маршрут, кружил по линиям метро. Его уловки не могли запутать опытных разведчиков наружного наблюдения. Они неотступно следовали за ним, и их старания не пропали даром. На станции метро «Динамо» Невмержицкий поднялся наверх, прошел к автобусной остановке и на боковой стенке по ходу движения оранжевым красителем нанес треугольник размером 15 на 15 сантиметров.

Минули сутки, и стационарный пост разведчиков наружного наблюдения, установленный вблизи той самой автобусной остановки, зафиксировал появление на маршруте машин посольства США. Дважды, сбавляя скорость, они проехали мимо нее. В понедельник в час пик на остановке появился Берг. Несмотря на маскировку — парик и очки, по походке и фигуре разведчики наружки опознали его. Потолкавшись среди пассажиров, Берг, поставив под треугольником оранжевый круг, отправился в Петровский парк и около десяти минут прогуливался по аллеям. Дважды он прошелся по той самой аллее, на которой два месяца назад закладывал тайник для Невмержицкого.

В тот же день после окончания работы домосед-шпион не спешил к семье, а устроил для наружки «скачки с препятствиями». Больше часа Невмержицкий кружил по линиям метро и, не обнаружив слежки, вышел на станции «Динамо». После короткой прогулки по Петровскому парку спустился на остановку, автобусом проехал к станции метро «Белорусская», пересел на кольцевую линию и дальше, не меняя маршрута, отправился домой.

На следующее утро сводки наружного наблюдения за Бергом и Невмержицким легли на стол Бацкого. Их анализ давал ему основания полагать, что в ближайшее время резидентура ЦРУ проведет тайниковую операцию по связи со своим агентом. Более подходящего случая, чтобы захватить их с поличным, могло и не представиться. Взвесив все за и против, Бацкий доложил это предложение своему непосредственному руководителю — генералу Гурьеву. Тот согласился с ним и на докладной записке наложил резолюцию:

«Согласен. При реализации материалов на Лаборанта прошу Вас не допустить с его стороны передачи секретных сведений резидентуре ЦРУ. Наряду с этим необходимо обеспечить закрепление недружественных действий сотрудников посольства США в Москве, наносящих ущерб безопасности Российской Федерации».

Выполнить эту задачу Бацкому было непросто. Берг был опытным разведчиком, а Невмержицкий обладал звериным чутьем на опасность. Но даже не это осложняло захват шпионов. Самая большая сложность состояла в том, что Бацкий не знал, когда и в каком месте Москвы резидентура ЦРУ будет проводить операцию по связи с агентом. Поэтому он снова и снова обращался к сводкам наружного наблюдения, схемам маршрутов движения Берга и Невмержицкого, но так и не смог определиться. Выход из положения Бацкий видел в том, чтобы использовать испытанный метод — коллективный мозговой штурм, и вызвал к себе в кабинет: заместителя — полковника Александра Первушина, старшего оперуполномоченного по особо важным делам подполковника Владимира Дудку и оперуполномоченного Владимира Винника.

Они находились в управлении и через несколько минут прибыли в кабинет Бацкого. Он довел до них сущность последних материалов, полученных на Невмержицкого. Обсуждение было недолгим. Содержание оперативной разработки было хорошо известно всем участникам совещания. Общий вывод, к которому пришли все без исключения, состоял в том, что медлить с захватом шпиона с поличным дальше нельзя. Камнем преткновения стало место проведения операции. Бацкий не спешил высказывать свое мнение и обратился к Дудке. Тот вел дело на Лаборанта и знал его малейшие нюансы.

— Позвольте продемонстрировать это наглядно, Валерий Георгиевич? — предложил Дудка.

— Да, пожалуйста, — согласился Бацкий.

Дудка выставил на стол ноутбук, включил, вывел на экран аллею в Петровском парке, потом укрупнил и задержал стрелку — указатель на пятой от центрального входа лавочке — и пояснил:

— Анализ предыдущей тайниковой операции, проведенный резидентурой ЦРУ с Невмержицким, дает основания полагать, что на данной лавочке и был заложен контейнер со шпионской информацией. В пользу такой версии говорит следующий факт. По данным наружки, именно на эту лавочку с интервалом в несколько минут присаживались Берг и Невмержицкий.

— Допустим, — не спешил принимать версию Бацкий и уточнил: — В таком случае, где и как крепился контейнер с закладкой?

— Скорее всего, использовался магнит, а крепление осуществлялось к левой стойке лавочки, — предположил Дудка.

— Владимир Алексеевич, я бы не исключал вариант закрепления контейнера к днищу лавочки, — заметил Первушин.

— Как вариант, да, — согласился Дудка.

— Это уже детали, товарищи, — не стал заострять внимания Бацкий и продолжил: — Владимир Алексеевич, какие есть соображения по закладке тайника на железнодорожном переходе у станции метро «Петровско-Разумовская»?

Дудка склонился над ноутбуком — на экране возник пролет железнодорожного перехода — крупным планом вывел вторую лестничную площадку и заявил:

— Под данной площадкой закладывался контейнер со шпионским снаряжением!

— Однако весьма категоричное утверждение. Какие для него есть основания? — допытывался Бацкий.

— Поведение Невмержицкого и Берга. На этой площадке они задерживались на короткое время и совершали различные манипуляции. Берг опускал рюкзак и подтягивал ремни. На этом же месте Невмержицкий останавливался и отряхивал брюки.

— Интересно, очень интересно. А есть ли другие доказательства в пользу версии, что на переходе «Петровско-Разумовской» осуществлялась закладка и выемка тайника?

— Да, Валерий Георгиевич.

— Мы внимательно слушаем, Владимир Алексеевич.

Дудка снова обратился к ПВЭМ, но картинка получилась размытой, и устно доложил:

— Я внимательно изучил видеозапись наружки. Она не очень четкая, разведчики работали с большого расстояния. Но на стоп-кадре, пусть смазанно, но видно, как Невмержицкий запустил руку под площадку и что-то взял.

— О, это уже существенный признак! — оживился Бацкий, задержал взгляд на Виннике — тот порывался что-то сказать — и спросил:

— Владимир Петрович, у тебя есть что дополнить?

— Товарищ полковник, может, я ошибаюсь, но мне кажется, есть еще один важный признак, подтверждающий, что на «Петровско-Разумовской» действительно состоялась тайниковая операция.

— Интересно! И какой же?

— Товарищ полковник, я полагаю, что в контейнере лежали деньги и новое задание для Невмержицкого. Об этом говорит… — Винник осекся под тяжелым взглядом Дудки.

— Продолжайте! Продолжайте, Владимир Петрович! Мы вас внимательно слушаем, — поддержал его Бацкий.

Прокашлявшись, Винник сообщил:

— Я получил информацию о том, что у Невмержицкого появились большие деньги. А недавно он сделал дорогую покупку. Об этом…

Здесь его перебил Дудка. Он не мог сдержать возмущения.

— Владимир Петрович, что за дела?! Почему я, ведущий разработку Невмержицкого, ничего об этом не знаю?

Винник смешался и, понурив голову, тихо произнес:

— Извините, Владимир Алексеевич, но мне только вчера об этом сообщил агент Песков.

— Так, товарищи, тут не тот случай, кто первый, а кто второй, — вмешался Бацкий и обратился к Дудке.

— Владимир Алексеевич, ваши благородные седины, безусловно, вызывают уважение, а стальной взгляд даже меня с Александром Васильевичем порой бросает в дрожь. Я уже не говорю о молодых работниках. Вы с Владимиром Петровичем работаете на одном объекте. И у кого, как не у вас — нашего самого опытного работника, ему учиться.

Дудка заерзал на стуле и, пряча глаза, пробормотал:

— Товарищ полковник, мне с Владимиром Петровичем делить нечего. Чем могу, тем помогаю. А то, что взгляд такой, так извините, таким родился.

— Ну, если следовать вашей логике, Владимир Алексеевич, то так мы дойдем до Адама и Евы. Сейчас не время с этим разбираться, — не стал обострять разговор Бацкий и снова обратился к Виннику: — И какой же это важный признак, Владимир Петрович?

— Товарищ полковник, это только мое предположение. Может, я ошибаюсь, — мялся Винник.

— Не ошибается тот, кто ничего не делает. Продолжай, Владимир Петрович.

— После того как Невмержицкий побывал на эстакаде у «Петровско-Разумовской», он сделал дорогую покупку, купил новую модель BMW 5.

— Молодец! Очень важный шпионский признак! Так может, Владимир Петрович, ты знаешь и то, какое задание получил Невмержицкий?

Винник смешался. Румянец проступил на его щеках.

— Давай, давай выкладывай, Владимир Петрович! Если тебя смущает взгляд Владимира Алексеевича, так он у него с детства такой, — с улыбкой сказал Бацкий.

— Товарищ полковник, я могу только предполагать, что задание связано с Х-10/ОВ.

— И на чем основано твое предположение?

— После тайниковой операции Невмержицкий в последней беседе с агентом Светлановым проявил повышенный интерес к результатам его полигонных испытаний.

— Еще раз молодец! Тут точно прослеживается логическая связь! — похвалил Бацкий и решительно заявил: — Товарищи, эта тайниковая операция должна стать последней для шпионов!

— Да, пора завершать операцию, а то как бы не заиграться, — согласился Первушин.

— Все так, Александр Васильевич! Поэтому садитесь вместе с Владимиром Алексеевичем и готовьте план захвата шпионов с поличным! Особое внимание задержанию. Важно сохранить улики и не покалечить Берга. Он хоть и матерый шпион, но иностранец.

— Ну с ботаником Невмержицким я не вижу проблем. А вот с Бергом придется повозиться, он здоровый бычара, — посетовал Первушин.

— В таком случае, Александр Васильевич, готовь заявку в Центр специального назначения ФСБ. Ребята там крутые, скрутят в бараний рог и не такого как Берг! — распорядился Бацкий.

— Валерий Георгиевич, может, обойдемся своими силами? А то ведь утонем в согласованиях.

— Своими, говоришь? А хватит ли их, чтобы одновременно закрыть две точки и двух фигурантов? — усомнился Бацкий.

— Хватит. У Владимира Петровича первый разряд по боксу, а у Стрельцова — первый по борьбе.

— Чернов и Сазонов — призеры чемпиона Департамента по карате, — напомнил Винник.

— В конце концов, Валерий Георгиевич, вы со своим знаменитым хуком придете на помощь, — с улыбкой произнес Первушин.

Бацкий хмыкнул, прошелся лукавым взглядом по подчиненным и сказал:

— Признаюсь, бывают моменты, ох как кулаки чешутся. Но кабинет — не ринг. Да и не наш это метод воспитания.

— Ну так что, Валерий Георгиевич, формируем свои группы захвата? — уточнил Первушин.

— Да, — согласился Бацкий и продолжил: — Прошу только учесть…

Здесь требовательно зазвонил телефон оперативной связи. Бацкий снял трубку и в следующее мгновение изменился в лице.

— Что-о?!.. Повтори, Глеб! Повтори! — потребовал он

Интонации в его голосе говорили о том, что произошло чрезвычайное происшествие. Первушин, Дудка и Винник напряглись. С каждой новой фразой Бацкого леденящий холодок окатывал им спины. Накануне майских праздников случилось даже не ЧП, а нечто невообразимое, нечто невероятное. На особо режимном объекте «Д» Министерства обороны, в главном корпусе, в секторе «Б», где велись исследовательские работы в области создания гиперзвукового оружия, забаррикадировался безумец и грозил поднять все на воздух. И если они — опытные руководители и работники — находились в шоке, то что же было говорить об оперуполномоченном старшем лейтенанте Глебе Вольском?.. Он столкнулся лицом к лицу с невменяемым террористом, действия которого не поддавались никакой логике. Любой неверный шаг со стороны Вольского грозил обернуться непоправимой бедой.

Бацкий искал нужные слова, которые бы помогли неопытному работнику, и, как заклинание, повторял:

— Спокойно, Глеб! Спокойно! Никаких штурмов!.. Что?!.. Какой еще взвод охраны?! Немедленно убрать!.. Какой еще майор Поляков?.. А комендант?.. Чего?.. Не подчиняется! — Бацкий взорвался: — Пошли его на… Да, это мой приказ! Операция по нейтрализации переходит под наше управление! Я выезжаю к тебе!

— Валерий Георгиевич, надо доложить в Департамент, — напомнил Первушин и потянулся к трубке телефона ВЧ-связи.

— Погоди! Погоди, Саша! — остановил Бацкий и снова обратился к Вольскому: — Глеб, так сколько Беднов требует?.. Полтора?.. А, рублей… В каком банке?.. Как?.. Счастье? — уточнил он и метнул взгляд на Винника.

Тот понял все без слов, обратился к сотовому телефону в поисках координат банка «Счастье». Дудка сверкнул глазами, на скулах заиграли желваки, и его густой бас зарокотал в кабинете.

— Гады, чтоб они подохли со своим долбаным счастьем! Довели мужика до ручки! Сволочи, чтоб…

— Владимир Алексеевич, перестань накручивать! И без того тошно! — осадил его Бацкий и, срываясь на крик, требовал:

— Глеб, еще раз повторяю, никаких действий! Только переговоры! Ты понял?.. Что?.. На операцию для дочери!.. Два часа дал! — Бацкий посмотрел на часы, затем на Дудку и распорядился: — Владимир Алексеевич, одна нога тут, другая в финслужбе! Через десять минут полтора миллиона должны лежать в микроавтобусе!

— Так финики без бумажки и рубля не дадут, — заикнулся Дудка.

— Бегом! Под мою ответственность!

— А если не хватит, Валерий Георгиевич?

— Тряхни Пряхина! У него в заначке не одна сотня лежит! И бегом! Бегом, Володя!

— Есть! Понял! — на бегу ответил Дудка и ринулся к двери.

Проводив его взглядом, Бацкий снова обратился к Вольскому:

— Глеб, слушай меня внимательно! Я буду на объекте! Буду с деньгами. Передай Беднову, пусть не дурит! Получит он свои полтора миллиона! Ты понял?.. Ты понял?.. Что?!.. Никому не верит! Скажи, это слово полковника военной контрразведки Бац-кого. Он меня должен помнить. Жди! Еду! — закончил разговор Бацкий, положил трубку на аппарат и обратился к Первушину: — Александр Васильевич, доложи в Департамент следующее: на объекте «Д», в секторе «Б» старший лаборант лаборатории № 7 майор Беднов на почве семейных проблем прогорел в банке «Счастье». Будь оно неладно! Он заблокировался в лаборатории и выдвинул ультиматум — полтора миллиона рублей. В противном случае грозит поднять все в воздух.

— Понял, Валерий Георгиевич! Будет выполнено! — заверил Первушин.

— Да, и еще, чтобы не накалять обстановку, доложи, деньги есть! Я выезжаю на место для переговоров, — бросил на ходу Бацкий.

Не прошло и нескольких минут, как он вместе с внештатной оперативно-боевой группой управления и деньгами выехал на место происшествия.

Автомобильная река крутила микроавтобус в водоворотах, швыряла к обочине, но водитель каким-то чудом находил свободные места и выжимал из машины все, что можно. Бац-кий торопил время и мысленно молил: «Только бы у Беднова не сдали нервы! Только бы у Вольского хватило терпения и нужных слов, чтобы удержать от непоправимого шага отца несчастной девочки!»

Автобус резко качнуло на повороте. Водитель перестроился в крайний ряд. Вскоре впереди справа возникла ажурная металлическая ограда. За ней, за стеной из голубых елей угадывались корпуса объекта «Д». Бацкий напрягся. Сердце забухало в груди. В ближайшие несколько минут все должно было решиться.

«Главное, не ошибиться с первым словом и на первом шаге! Он них зависит много, если не все! Спокойно, Валера! Спокойно!» — мысленно повторял Бацкий, и цепкая память возвратила его к событиям почти двадцатилетней давности…

Он — в недавнем прошлом армейский офицер, старший лейтенант Бацкий — стал военным контрразведчиком. Непредсказуемая военная судьба, словно испытывая, забросила его за тысячи километров от родного дома в Грузию. В конце XX века эта бывшая курортная жемчужина СССР напоминала кипящий котел. Ее терзали межнациональные войны и поднимали на дыбы военные мятежи. Бацкий получил назначение на должность оперуполномоченного в отдел ФСБ России Коллективных сил СНГ по поддержанию мира в зоне грузино-абхазского конфликта, дислоцировавшийся в столице Республики Абхазия в городе Сухуме.

Два дня у него ушло на освоение функциональных обязанностей и знакомство с коллективом военной контрразведки. После сдачи зачета он убыл к месту службы — в российский батальон миротворческих сил, располагавшийся на территории Зугдидского района Республики Грузия. В обстановке, близкой к боевой, Бацкому пришлось на практике овладевать сложной профессией контрразведчика. Шли дни, месяцы службы. В кругу повседневных забот и проблем он не заметил, как подошла к концу вторая декада октября 1999 года. Вместе с ней заканчивался срок командировки в Грузии. Бацкий уже сидел на чемоданах и готовился к отъезду в Россию.

Под стать чемоданному настроению выдалась и погода. Разгулявшееся бабье лето никак не хотело покидать благодатные земли Западной Грузии и щедро одаривало теплом. Осень щеголяла в умопомрачительном наряде и яркими красками словно бросала вызов грядущим промозглым серым дням, до поры до времени таившимся в утренних туманах, на дне глубоких ущелий. Дубовые, буковые и каштановые леса полыхали разноцветьем увядающей листвы. На полях яркой бронзой отливали стога кукурузы. Вдоль побережья к югу тянулись бесконечные косяки перелетных птиц. Небо, омытое теплыми сентябрьскими дождями, очистилось от туч и манило в бесконечную бирюзовую даль. Над этим земным раем, как и миллионы лет назад, безраздельно властвовала величавая громада южных отрогов Кавказских гор. Накануне их вершины, покрывшиеся белоснежной вуалью первого снега, холодно блистали в небесной вышине и своим олимпийским спокойствием напоминали о бесконечности времени и скоротечности человеческой жизни.

Умиротворение и покой, воцарившиеся в природе, не принесли мира и спокойствия на эти благодатные земли. Кровопролитная грузино-абхазская война, закончившаяся шесть лет назад, продолжала безжалостно напоминать о себе. С наступлением сумерек из мрачных ущелий, куда даже в полдень не заглядывал луч солнца, вместе с туманом выползало безжалостное Зло. Диверсионные группы грузинского спецназа и отморозки из банды Шенгелия, выбравшись из «крысиных нор», нападали на посты российских миротворцев и опорные пункты сил безопасности Республики Абхазии.

Взрывы гранат и фугасов вздыбливали землю. Трассеры автоматных и пулеметных очередей терзали бархатистую темноту ночи. Ожесточенные перестрелки, то затихая, то возобновляясь с новой силой, продолжались до рассвета. С приходом дня вместе с туманом исчезала и бандитская нечисть. Хрупкая тишина ненадолго воцарялась на линии разграничения между противоборствующими сторонами. О ночном аде на этой райской земле напоминали исклеванные пулями и осколками стены блок-постов, искореженные остовы бронетехники, зловещие черные тюльпаны, колыхавшиеся над пожарищами, и скромные обелиски погибшим российским офицерам и солдатам.

Прошедшие выходные для российского батальона миротворцев, занимавшего здания бывшей птицефабрики, прошли на редкость спокойно. За субботу и воскресенье, как в Верхней — горах, так и в Нижней зоне — на побережье, не произошло ни одного подрыва боевой техники, ни одного нападения на блок-посты. Мелкие провокации со стороны местной националистически настроенной молодежи в счет не шли.

Наступил понедельник, 20 октября 1999 года. После завтрака в кабинете командира батальона подполковника Борзова собрались: начальник штаба майор Шацкий и старший лейтенант Бацкий. Склонившись над картой Западной Грузии, они обсуждали порядок выдвижения мотоманевренной группы в квадрат № 4 Верхней зоны. Накануне при проведении воздушной разведки в нем была выявлена группа вооруженных людей.

Ход совещания внезапно прервали выстрелы, стреляли из тяжелых орудий. Через мгновение черный тюльпан из камней и земли поднялся во внутреннем дворе, другой — у ворот автопарка. Третий снаряд угодил в здание бывшего инкубатора, вздыбил крышу, и по ее краям заплясали языки пламени.

Следующий орудийный залп потряс здание штаба батальона. Стекла в окнах жалобно задребезжали, пол и стены заходили ходуном. Борзов, Шацкий и Бацкий хлопнулись на пол и руками прикрыли головы. Прошла секунда, другая, и они, кто в дверь, кто через разбитые окна выскочили на улицу. Борзову не потребовалось отдавать команды. За время тренировок личный состав батальона узнал, что и как делать. Командиры взводов и их подчиненные рассредоточились по позициям. Борзов, Шацкий и Бац-кий заняли места на КП и приникли к смотровым щелям.

Порыв ветра рассеял утренний туман над рекой, и то, что они увидели, заставило сжаться сердца. На противоположном берегу ближайшие к лагерю высоты занимали танки и БТРы. Их было тринадцать. Сколько еще таилось в низинах, об этом командованию батальона оставалось только догадываться. Силы были явно неравны. В распоряжении Борзова находились девять БТРов и рота пехоты, две другие несли службу за десятки километров, в Верхней и в Нижней зонах.

Намерения противника не оставляли сомнения: он готовился к штурму. Это подтвердил усиленный электрическими ваттами голос:

— Слушай меня, русские! Я, полковник Акакий Элиава, заместитель командира танковой бригады Минобороны Грузии! Мы идем на Тбилиси! Мы скинем этого педераста Шеву! Мы разгоним к…

Прозвучала тирада отборного мата. В ней нашлось место всем близким и дальним родственникам президента Грузии Шеварднадзе. Дальше Элиава говорил о восстановлении в стране свободы слова и власти Верховного Совета. Борзов, Шацкий и Бацкий слушали поток брани, политических лозунгов и пытались понять, чего добивается от них мятежный полковник. Разразившись очередной гневной тирадой в адрес Шеварднадзе, Элиава выдвинул ультиматум:

— Слушай меня, русские! Мне не нужны ваши жизни! Мне нужны ваши гусеницы и колеса! Мне нужны ваши снаряды! Мне нужна ваша горючка, чтобы добраться до Тбилиси и кончить Шеву. На размышление даю десять минут! Будете упираться, урою вас, уродов! Время пошло!

В подтверждение слов Элиава стволы орудий и пулеметов танков и БТР грозно качнулись и нацелились на лагерь миротворцев.

— Что будем делать, ребята? — вопрос Борзова повис в воздухе.

Решительность противника не оставляла сомнений в том, что он приведет в исполнение свою угрозу. Чем она обернется, опытным, обстрелянным офицерам не требовалось объяснять. Под огнем тяжелых орудий, на открытой местности батальону было не продержаться. На помощь командования миротворческих сил не приходилось рассчитывать. Оно находилось за сотню километров, в Сухуме, и было связано по рукам и ногам руководством Миссии наблюдателей ООН. Его глава — в прошлом натовский чиновник — откровенно потворствовал провокациям грузинской стороны.

— Так что будем делать, ребята? Что?! — торопил с ответом Борзов.

— Тянуть время, командир, а там, глядишь, придет подмога, — предложил Бацкий.

— Каким образом, Валера?

— Вступить в переговоры с Элиава.

— С этим отморозком? А где гарантия, что нас не возьмут в заложники? — возразил Шацкий.

— Гарантий никаких, — согласился Борзов и, тяжело вздохнув, признал: — Но и долго нам не продержаться.

— Командир, но не все же среди них, отморозков, найдутся бывшие советские офицеры. Надо вступать в переговоры! — настаивал Бацкий.

— Да, другого выхода нет, — признал Борзов и спросил: — Валера, ты со мной?

— Обижаешь, командир. Мы с тобой в одном окопе.

— Ладно, забудь.

— Командир, может, лучше мне вместо Валеры поехать? — предложил Шацкий.

— Саша, все решено. Еду я! — отрезал Бацкий.

— Ну ты же особист!

— И что с того?

— Ну так если это зверье пронюхает, так они с тебя с живого кожу сдерут.

— Саша прав. Тебе, Валера, лучше остаться, — согласился Борзов.

— Ну нет. Я предложил, и я же в кусты! Решено, командир, я еду с тобой! — стоял на своем Бацкий.

— Ладно, где наша не пропадала! — согласился Борзов и поторопил: — Едем, а то времени совсем не осталось!

Шацкий первым двинулся на выход.

— Стой, Александр Николаевич! — остановил его Борзов и распорядился: — Ты остаешься за меня! Если с нами что случится, сам знаешь, что делать.

— Перестаньте, Петр Иванович! Мы с вами… — искал нужные слова Шацкий.

— Так вот, если мы не вернемся, женщин и ребят с весеннего призыва в бронники, снять с позиции и отправить на абхазскую сторону.

— Понял!

— И еще, свяжись со штабом в Сухуме и доложи обстановку!

— Есть доложить обстановку.

— И последнее. Держать оборону до подхода основных сил! Это приказ!

— Есть! — принял к исполнению Шацкий.

В то время как он пытался выйти на связь со штабом миротворческих сил в Сухуме, Борзов и Бацкий, положив гранаты в карманы бушлатов, ринулись в автопарк. К ним присоединились механик-водитель и стрелок дежурного БТРа. В последний момент они вспомнили о белом флаге. Стрелок стащил с себя нательную рубаху, привязал к сучковатой палке и принялся прилаживать к башне БТРа. Под слабым порывом ветра она трепыхнулась и обвисла.

— Сережа! — окликнул Борзов старшину Горохова.

— Я! — отозвался тот.

— Миша, тащи сюда простынь! Бегом! А то с этим флажком мы дальше кладбища не доедем!

— Есть! — принял к исполнению Горохов и помчался в каптерку.

Часы неумолимо отсчитывало время, отпущенное Элиава. До истечения ультиматума оставалось меньше трех минут, когда БТР с Борзовым, Бацким и экипажем покинул расположение батальона. Позади остался мост через речку, слева, в метрах трехстах, на холме возник танк. В утренней дымке он походил на громадного носорога. Его ствол дернулся и, как привязанный, сопровождал БТР. Оставшимся четырем сотням метров до бывшего бетонного завода, где расположился Элиава, Бацкому и Борзову казалось, что не будет конца. Они перевели дыхание, когда въехали во двор, но ненадолго. Выбравшись из БТРа, угодили в окружение агрессивно настроенной толпы. Под дулами автоматов их провели по захламленному коридору в кабинет директора завода. Там Борзов и Бацкий столкнулись лицом к лицу с мятежным полковником Элиава. За его спиной галдели полтора десятка офицеров. Многие из них были пьяны и едва держались на ногах.

Элиава прошелся тяжелым взглядом по Борзову, задержал на Бацком; на его небритой физиономии появилась гримаса, и он сквозь зубы процедил:

— Т… ты чо, борзеешь, старлей?

Бацкий напрягся, нащупал пальцами чеку на гранате и, поиграв желваками на скулах, промолчал. Элиава грозно блеснул белками глаз и рявкнул:

— Как стоишь перед полковником, старлей?! Вытащи руки из карманов.

— Может, еще каблуками щелкнуть? — огрызнулся Бацкий, и мутная волна гнева к ряженому пугалу поднялась в груди.

— Чтооо?! Ты чо там вякнул? Ты… — задохнулся от ярости Элиава.

— Та чо с ними базарить, Акакий? Мочить их надо! Мочить! — взорвалась толпа.

Все решали мгновения. Не сговариваясь, Борзов и Бацкий выхватили гранаты из карманов и отступили к стене. Их решительные лица не оставляли сомнений: они заберут с собой не одну чужую жизнь. Элиава судорожно сглотнул и осипшим голосом выдавил из себя:

— Э…э, не надо кипиша! Давай договариваться.

— Давай, — согласился Борзов.

Несколько секунд гробовую тишину нарушали тяжелое дыхание и стук мухи, бившейся о стекло. Противники сверлили друг друга тяжелыми взглядами. Элиава не спускал глаз с левой руки Бацкого — в ней была зажата граната — и заговорил первым. Он потребовал передать в его распоряжение боевую технику батальона, снаряды и ГСМ.

— Это невозможно! — отрезал Борзов.

— Подполковник, ты чо, жить не хочешь?! Мне хватит пяти минут, чтобы разнести твой курятник! — угрожал Элиава.

— Жить хочу. Но не хочу идти под трибунал.

— Какой на хрен трибунал в этом бардаке! О чем ты? Станешь героем, когда я скину Шеву.

— Я давал присягу.

— Значит, добром не дашь?

— Нет!

— Ну тогда, подполковник, молись Богу, — прорычал Элиава.

Борзов бросил взгляд на Бацкого, прочел ответ в его глазах и, потрясая гранатой, заявил: — Если только с тобой, а там Господь пусть разбирается, кому в рай, а кому в ад.

— Ну ладно! Ладно! Не кипишись, подполковник, может, сойдемся на половине, — затеял торг Элиава.

— Нет, — отрезал Борзов.

— Ну ты и упертый! Тогда заберу все!

— Попробуй! Мои ребята сожгут половину твоих танков. И с чем ты пойдешь на Тбилиси?

Элиава заскрипел зубами. Несколько мгновений, показавшихся Борзову и Бацкому вечностью, шла молчаливая перестрелка взглядами. Звенящую от напряжения тишину нарушили нетерпеливые возгласы:

— Акакий, та черт с ними! Мы только время зря теряем! Давай двигать на Кутаиси! Там возьмем все, че нам надо!

Элиава поиграл желваками на скулах, поднялся со стула, покачиваясь с пятки на носок, сплюнул на пол и, махнув рукой, прорычал:

— Ладно, вам повезло, русские! Валите на хрен!

Борзов и Бацкий на непослушных ногах, пятясь, отступили к двери, с трудом помнили, как забрались в БТР и тронулись к лагерю. За их спинами раздался рев мощных моторов. Танки мятежников, выстроившись в колонну, двинулись на Кутаиси…

Грохот открывшихся ворот заставил Бацкого встрепенуться. Не дожидаясь остановки микроавтобуса, он и бойцы оперативно-боевой группы выскочили на площадку и ринулись к главному входу. Навстречу им бежал начальник объекта «Д» полковник Соколов и кричал:

— Слава Богу, все закончилось! Закончилось, Валерий Георгиевич! Сдался Беднов!

Бацкий перешел на шаг, с его плеч словно гора свалилась, и торопил с ответом.

— Где Вольский? Где Беднов? Что с ними?

— Живые! Сидят в лаборатории.

— Где взрывчатка?

— Та не было никакой взрывчатки! Пукалка какая-то! — сообщил Соколов.

— Ведите к нему, Федор Сергеевич! — потребовал Бацкий.

По длинному извилистому коридору они проследовали в сектор «Б» и остановились перед дверью лаборатории. За ней царила тишина. Бацкий распорядился, чтобы бойцы оперативно-боевой группы остались в коридоре, и вошел внутрь. Среди разбросанных по помещению стульев и приборов, сжавшись в жалкий комочек, в углу сидел Беднов. Тщедушное тело горе-террориста сотрясали судороги, а в глазах застыла смертная тоска. Ожесточение, которое Бацкий испытывал еще мгновение назад, ушло. Он поднял стул, присел и распорядился:

— Глеб, принеси нам чай, только покрепче.

Вольский бросил участливый взгляд на Беднова и, помявшись, спросил:

— Валерий Георгиевич, а может, что покрепче?

Бацкий покачал головой и с горькой улыбкой заметил:

— Алкоголь отягощает вину. Только чай.

— Понял. Сейчас сделаем, — заверил Вольский и вышел в коридор.

До приезда следователей из Следственного комитета ему и Бацкому пришлось выслушать печальную историю семьи Бедновых. Она ничем не отличалась от сотен других вкладчиков злосчастного банка «Счастье». Оказавшись перед беспощадным выбором — жизнь или смерть дочери, — Беднов решился на отчаянный шаг.

Возвращаясь в управление, Бацкий не испытывал ни радости, ни облегчения, на душе было муторно. В тот день он позволил себе выпить на службе. Но обстановка не оставляла времени на переживания. Действия шпионов Невмержицкого и Берга грозили обернуться утечкой важных сведений и требовали быстрых и решительных мер. Бацкий достал из сейфа материалы дела, вызвал к себе Первушина, Дудку, Винника и продолжил обсуждение плана операции по захвату шпионов с поличным. Точкой отсчета в ней должен был стать выход Невмержицкого на связь с Бергом. И когда последние детали плана были обсуждены и согласованы, контрразведчикам осталось только запастись терпением и ждать, когда шпионы начнут действовать.

Во вторник и среду шпион так и не появился в гараже. Наступил четверг. В 18:47 видеокамера, установленная в гараже, зафиксировала, как Невмержицкий достал из тайника контейнер с флешкой. Он был закамуфлирован под металлическую гайку. Это стало сигналом для контрразведчиков, что шпион приготовится передать секретные сведения Бергу. С той минуты бригады наружного наблюдения заняли исходные позиции. Группы захвата выдвинулись к местам возможной закладки тайника. Бацкий и Первушин заняли места на командном пункте.

Он располагался здесь же, в управлении, на втором этаже, в конференц-зале. На одной из стен располагалась большая интерактивная доска. Она, как живая, пульсировала и перемигивалась разноцветными цветами. На ней в режиме реального времени отражались перемещения Невмержицкого, он обозначался оранжевой точкой, и четырех автоэкипажей с сотрудниками резидентуры ЦРУ. Они выписывали на схеме замысловатые зигзаги и пока не соприкасались.

Невмержицкий действовал по знакомой для Бацкого схеме, петлял по линиям и станциям метро. Для бригады наружного наблюдения слежка за ним не составляла труда. Намного сложнее ситуация складывалась с автоэкипажами американцев. Ими управляли настоящие профи, знающие Москву как свои пять пальцев. Уследить за ними для разведчиков наружки становилось все труднее. Карусель, раскручиваемая резидентурой ЦРУ, набирала обороты. Бацкий уже не сомневался, что в одной из машин находится Берг, но в какой именно, пока установить не удалось. Прошло больше часа этой игры в наперстки, а ясности все не наступало. Начали сгущаться вечерние сумерки. Вести слежку становилось все сложнее. Бацкому оставалось уповать, что расчеты оперативного штаба операции подтвердятся и пути шпионов пересекутся в двух местах: на объекте «Переход» либо «Парк».

— Валерий Георгиевич, похоже, картина проясняется! Обратите внимание, оранжевая, синяя и красная точки сближаются, — первым заметил этот обнадеживающий знак Первушин.

Все три экипажа, словно невидимым магнитом, притягивало к Ленинградскому проспекту.

— Похоже, ты прав, Александр Васильевич! — согласился Бац-кий и задался вопросом: — Интересно, в какой из машин находится Берг?

— Скоро узнаем. Он же не Дух святой, рано или поздно материализуется, — заряжался оптимизмом Первушин.

— Сплюнь три раза, Александр Васильевич, а то как бы черт не вмешался, — предостерег Бацкий, склонился к микрофону и распорядился: — Внимание всем подвижным группам и Беседке! Коробочки и Лаборант стягиваются к объекту Парк! Готовность полная!

— Есть готовность полная! — прозвучало в ответ.

Теперь Бацкому и Первушину оставалось запастись терпение и ждать дальнейшего развития событий. Они сосредоточились на Петровском парке и том, что происходило поблизости от него. Оператор будто прочел их мысли и крупным планом вывел на экран лавочку, на которой шпионы должны были обменяться контейнерами. Поблизости от нее находилась беседка. Она была установлена накануне после «серьезного разговора» Дудки с директором парка. В ней затаилась и ждала своего часа группа захвата.

На часах было 20:43, когда в штаб операции от бригады наружного наблюдения поступил долгожданный доклад:

— Лаборант появился на входе в Петровский парк!

Взгляды Бацкого и Первушина обратились к экрану. Шпион не сразу направился к лавочке. Нервы у него оказались далеко не железные. Он продолжал нарезать круги по аллеям.

— Чего он менжуется? Когда же он сядет?! — терял терпение Первушин.

— Спокойно! Спокойно, Саша! Похоже, он выбирает время, — сохранял спокойствие Бацкий.

Его догадку подтвердил очередной доклад наружки:

— На выходе из метро станция «Динамо» появился объект Очкастый. Тот, что выскочил у Маяковки из красной коробочки. Приметы: рост 180–185, крепкого сложения, носит усы, в очках. Возраст около сорока. Одет в темные джинсы и темную куртку. Направляется в сторону Петровского парка.

— Но это же не Берг! А где он?! — воскликнул Первушин.

— Непонятно. Ну ничего, поймаем, спросим! — сохранял спокойствие Бацкий и следил за тем, что происходило на экране.

Очкастый вошел в Петровский парк, прогулялся по центральной аллее и заглянул в бар.

На часах было 21:00. Невмержицкий, суетливо осмотревшись по сторонам, плюхнулся на лавочку и, прикрепив контейнер с флешкой к левой стойке, поспешил на выход, к станции метро «Динамо». Прошла минута, другая, Очкастый покинул бар и вышел на аллею. Бацкий напрягся и не спускал с него глаз. Очкастый вел себе более чем странно. Размахивал руками и поводил плечами, так, будто в рюкзаке лежало шило.

— Что это с ним? — недоумевал Первушин.

— На пьяного не похож. Что-то тут не так. Но что? — пытался понять Бацкий.

— Цирк какой-то!

— Сейчас, Саша, этот цирк должен закончиться! — предположил Бацкий.

Очкастый приблизился к лавочке, на которой несколько минут назад сидел Невмержицкий, сбавил шаг, а затем сбросил с плеч рюкзак, опустил на сиденье и принялся перевязывать лямки. Оператор крупным планом вывел на экран правую стойку лавочки. На ней, напоминая большую гайку, был закреплен контейнер, оставленный Невмержицким.

Бацкий замер и ловил каждое движение шпиона. Это был не Берг, но у него не возникало сомнений, что перед ним находится сотрудник резидентуры ЦРУ. Это подтверждалось действиями американца. Он правой рукой поправлял лямку рюкзака, а левой шарил по стойке, нащупав контейнер, сорвал и запихнул в карман куртки. Сосредоточившись на тайнике, шпион не заметил, как из беседки, подобно ящерицам, выскользнули трое. Шорох за спиной заставил его обернуться. Яркий луч мощного прожектора, установленного на крыше беседки, ослепил шпиона. Этого мгновения хватило бойцам группы захвата, чтобы припечатать его к асфальту. Он, извиваясь ужом, отчаянно сопротивлялся, но не смог противостоять троим крепким парням, Они быстро скрутили его, защелкнули наручники на руках, на голову набросили колпак и потащили к машине.

Так же стремительно и слаженно действовала вторая группа захвата. Она задержала Невмержицкого на входе в метро. Он не оказал никакого сопротивления. Арест стал для него шоком. Шпион тряпичной куклой обвис на руках дюжих парней, и через несколько секунд они исчезли в чреве закрытого автофургона. Прошла минута, и уже ничто не напоминало о завершении очередной операции военной контрразведки.

Бацкий с облегчением вздохнул, снял трубку аппарата ВЧ-связи и доложил генералу Гурьеву о завершении операции. Его похвала — «Молодцы!» — служила для Бацкого и Первушина лучшей наградой. Поднявшись в кабинет, они бросали нетерпеливые взгляды на часы и ловили звуки. Наконец из коридора донеслись возбужденные голоса и топот ног. Дверь распахнулись, и в кабинет не ввели, а втащили два тела. Одно — Невмержицкого — скорее напоминало бесформенный куль. Ноги его не держали и волочились по полу. Американцу удалось сохранять присутствие духа. Он упирался и на отменном русском сыпал угрозами. Бацкий оставил их без внимания и приказал:

— Невмержицкого — в соседний кабинет! Александр Васильевич, подключай следователя и займись оформлением протокола!

— Есть, Валерий Георгиевич! — принял к исполнению Первушин и вслед за Невмержицким вышел в коридор.

Бацкий смерил суровым взглядом американца, перевел на Винника и, хмыкнув, распорядился:

— Владимир Петрович, покажи-ка мне его личико!

Винник усадил американца на стул, сдернул с его головы колпак и стал рядом. Несмотря на маскировку, длинный с горбинкой нос и подбородок боксера не вызывали у Бацкого сомнений: перед ним находился Берг. Его вид мог бы вызвать улыбку; сломанные очки чудом держались на левом ухе, накладные усы отклеились и сползли на рот. Берг яростно сверкал глазами, а рот щерился злобным оскалом. Бацкий подался к нему.

— Валерий Георгиевич, ближе лучше не подходить. Он бешеный, чуть мне палец не откусил, — предостерег Стрельцов.

— Сейчас приведем его в чувство, — многозначительно произнес Бацкий и, чеканя каждое слово, объявил: — Господин Берг, от имени Российской Федерации я уполномочен заявить: вы задержаны в связи с деятельностью, несовместимой с дипломатическим статусом! Вы обвиняетесь в шпионаже!

Берг ожег Бацкого испепеляющим взглядом, сдул ус и просипел:

— Снимите с меня этот маскарад.

— Владимир Петрович, помогите господину Бергу привести гардероб в порядок! Да, и включите верхний свет! — распорядился Бацкий.

Винник снял со шпиона очки и убрал усы. Берг поднял голову, и в следующее мгновение его глаза округлились. То же самое произошло с Бацким. Слово замерло на губах. Он не мог поверить своим глазам. Перед ним находился не кто иной, как в прошлом военный наблюдатель Миссии ООН в зоне грузино-абхазского конфликта лейтенант Грэг Бейкер. Тот самый, что чудом остался жив после авиационной катастрофы, произошедшей в верхней части Кодорского ущелья Абхазии. Спасла его от смерти оперативная группа старшего лейтенанта Бацкого, первой добравшаяся до места крушения вертолета. Она доставила Бейкера в Сухум, где находился военный госпиталь российских миротворческих сил. Дальше за его жизнь боролись хирург майор Александр Вишняков и медперсонал хирургического отделения.

Спустя двадцать лет непредсказуемая судьба свела Бацкого и Берга — Бейкера в Москве. Прошла секунда, другая, и испепеляющий огонь, полыхавший в глазах американца, погас. В них разлилась смертная тоска, и он сник.

Обвинения, которые Бацкий собирался предъявить американскому разведчику, так и не прозвучали. Образ противника в его глазах померк, и из глубин памяти всплыла палата военного госпиталя в Сухуме. Он и Бейкер лежат рядом. Вишняков и две операционные медсестры хлопочут над ними. Кровь русского офицера возвращает к жизни американского лейтенанта. И она заговорила в Бацком. Она рождала неподдающуюся холодной логике дерзкую мысль.

— Олег Викторович, Владимир Петрович, снимите наручники с господина Берга и оставьте нас одних! — потребовал Бацкий.

— Как?! Но он же, товарищ полковник… — мялся Стрельцов и потрясал укушенной рукой.

— Олег Викторович, делай то, что я сказал! — потребовал Бацкий.

Стрельцов снял с Берга наручники и вместе с Винником покинул кабинет. Бацкий прошел к холодильнику, налил воды в стакан и подал Бергу. Тот пил судорожными глотками, отрешенно смотрел перед собой, и с его губ срывалось:

— От судьбы уйдешь… Не уйдешь…

— Смотря какой, — многозначительно заметил Бацкий.

— В Абхазии ты меня спас, а здесь, в Москве, хоронишь, — обронил Берг.

Тон, каким это было произнесено, давал Бацкому слабую надежду на то, что его дерзкий замысел может осуществиться. Он подался к Бергу, их взгляды встретились, и он сказал:

— Не спеши хоронить себя, Грэг.

Берг встрепенулся, в его глазах смешались недоумение с подозрением, и спросил:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Пока только то, что из любого положения есть выход, и его надо найти.

— Х-а, — хмыкнул Берг, его лицо затвердело, и он с презрением бросил: — Знаю я этот выход, стать агентом ФСБ! Ну уж нет!

— Есть и другие варианты, — не терял надежды Бацкий.

— Сдать своих агентов в России и на них заработать! Никогда! — вскипел Берг. — Ты за кого меня принимаешь, Валерий?! Агент — это святое, а ты предлагаешь ими торговать.

— Спокойно, Грэг! Спокойно! Речь не о них, — сохранял выдержку и терпение Бацкий.

— Тогда о чем?

— Грэг, ты один из лучших оперативников резидентуры. С твоим мнением и оценками считается не только резидент, но и Лэнгли.

На лице Берга появилась гримаса, а в голосе зазвучал сарказм:

— Однако вы хорошо осведомлены в наших делах. У вас, что, есть крот? Где? В резидентуре? Или в нашей конюшне — Лэнгли?

— Неважно. Значение имеет только то, что ты не последняя фигура в ЦРУ.

— К чему ты клонишь, Валерий? Если тебе не нужны мои агенты, то тогда что или кто?

— Грэг, я не забыл, каким ты был в Абхазии, — ушел от ответа Бацкий.

— И каким же?

— О таких как ты, у нас говорят: с тобой я бы пошел в разведку.

— Все, отходился, — глухо произнес Берг, и дальше его прорвало: — Будь проклят тот день, когда я перешел в ЦРУ! Мы цвет нации! Мы карающая десница! Мы вездесущи! Мы найдем и уничтожим врагов великой Америки, в какие бы норы они не забились! Все обман! Все дерьмо! Я покупал и продавал чужие души, но каждый раз что-то терял в своей. Проклятая профессия! Везде фальшь! Везде ложь! Те, кто еще вчера пел мне дифирамбы, завтра открестятся и вышвырнут меня на помойку. Все, Валерий, вызывай посла!

— Погоди, Грэг! Погоди! Давай не будем спешить! То, что я предлагаю, это не предательство, — искал новые, более весомые аргументы Бацкий. — Вспомни Грузию и Абхазию! Вспомни наши разговоры!

Гримасы уродовали лицо Берга, а в голосе звучала тоска.

— Валерий, все это осталось в прошлом. Его не вернуть.

— Да, прошлое не вернуть, но можно изменить будущее. Оно страшнее и опаснее того, что было двадцать лет назад. Нынешние политики ведут мир к еще большей катастрофе, чем та, что произошла в Грузии и Абхазии. Тогда война унесла тысячи жизней. Завтра она унесет миллионы!

— Ты предлагаешь мне выступить в Конгрессе и сделать наших ястребов голубями? Смешно! О чем ты, Валерий?

— Сегодня такое невозможно, но завтра это может стать реальностью. С твоим мнением считаются в Лэнгли. Пройдет время, и ты займешь то место, которое позволит влиять на политиков.

Лицо Берга опять исказила гримаса, а в голосе снова зазвучал сарказм.

— С вашей помощью? Ну уж нет. Я не Иуда!

— Нет, Грэг, это будет совместная работа ради того, чтобы изменить отношения между нашими странами. Ты не хуже меня понимаешь, конфронтация между США и Россией истощает нас. Если это не остановить, то завтра мы окажемся на задворках истории!

— Но как, Валерий? Эти самовлюбленные болваны в Вашингтоне только и думают о том, как усидеть в Белом доме! Мы не в силах изменить наше будущее! От нас ничего не зависит!

— Ты не прав, Грэг! Вспомни Карибский кризис! Тогда наши страны стояли на грани ядерной войны. Остановил ее простой смертный — советский разведчик полковник Георгий Большаков. Ему поверил президент Кеннеди! Почему бы и нам не повторить это? Давай попытаемся! — убеждал Бацкий.

Берг — Бейкер ничего не ответил и ушел в себя. Мучительная борьба мотивов отражалась на его лице. В эти решающие мгновения судьбы из глубин памяти возник армейский вездеход — УАЗ. Он каким-то чудом удерживался на узком серпантине горной дороги. Внизу, в мрачной бездне, зажатая в каменных теснинах, бесновалась река Кодор. Над головой, теряясь в заоблачной вышине, каменными клыками вызверились скалы. Ухабы острой болью отзывались в поврежденной спине, и она нестерпимым огнем разливались по раненой ноге. Рана оказалась глубокой, несмотря на тугую повязку, кровь продолжала сочиться, вместе с ней жизнь покидала Бейкера. Валерий выжимал из УАЗа все, что можно. В военный госпиталь в Сухуме они домчались меньше чем за час. От смерти американского лейтенанта Бейкера спасли хирург Вишняков и кровь русского старшего лейтенанта Бацкого. Спустя двадцать лет она заговорила в Берге — Бейкере. Затянувшееся молчание нарушили тяжелый вздох и скрип стула. С его губ еле слышно сорвалось и прошелестело:

— Валерий, предположим, я приму твое предложение. А что дальше?

Эти несколько слов для Бацкого значили гораздо больше, чем все клятвенные заверения. В первое мгновение он не нашелся что сказать. За него говорили глаза. В них Берг не увидел торжествующего блеска победителя, в них было участие. Поддавшись простым человеческим чувствам, Бацкий пожал руку Бергу и прочувствованно сказал:

— Грэг, нас проверило время двадцать лет назад. Оно самый беспристрастный судья.

В тот день два профессионала поднялись выше сиюминутных успехов и поражений в тайной борьбе спецслужб. Движимые высшими интересами своих народов и стран, они сохраняли надежду на то, что благодаря их усилиям мир станет более безопасным и более предсказуемым. Новая операция российской контрразведки получила название «Надежда».

«Мы — русские, какой восторг!»

Накануне знаковой, столетней годовщины образования отечественной военной контрразведки я оказался в Москве. Оказался не случайно, по уже сложившейся традиции начальник кафедры контрразведывательного факультета Голицынского пограничного института ФСБ России полковник Виталий Евгеньевич Малышев пригласил меня на встречу с курсантами. По счету она стала четвертой. На этот раз на ней присутствовали не только третий-четвертый, но и остальные курсы. Встреча началась с просмотра документального фильма. В нем участники операции — действующие оперативные работники и руководители подразделений военной контрразведки — рассказывали о разоблачении матерого шпиона британской разведки, бывшего полковника ГРУ Сергея Скрипаля.

Фильм вызвал самый живой интерес, дополнительно его подогрел Виталий Евгеньевич. Он сообщил аудитории, что история предательства, а также разоблачения Скрипаля подробно изложена в моей книге «Чертова дюжина контрразведки», в очерке «Крот» в «Аквариуме». По словам Малышева, она может служить хорошим пособием для будущих контрразведчиков. После такого представления на меня обрушился шквал вопросов. Среди них были самые разные: наивные — много ли шпионов выявлено за последние годы, их задавали первокурсники, и вполне профессиональные — что послужило основанием для оперативной разработки Скрипаля, как он поддерживал связь с британской разведкой и на чем провалился — они поступали от курсантов старших курсов.

Во время встречи-беседы и потом, когда группа курсантов провожала меня от аудитории до кафедры и продолжала засыпать вопросами, я не заметил равнодушных лиц. Нынешние ребята отличались от тех, с кем мне довелось беседовать первый раз в 2013 году. Я присматривался к моим собеседникам, прислушивался к их оценкам, суждениям и пытался понять, а в чем, собственно, состоит эта разница.

Красивая, словно с иголочки, форма, ладно сидевшая на спортивных, подтянутых фигурах ребят, была той же, что и пять лет назад. Они носили ее с гордостью, как курсанты времен моей далекой армейской юности, и всем своим видом давали понять гражданским штафиркам: мы не такие как вы, мы особенные. Эта особенность была хорошо заметна в поведении и походке пятикурсников. Шаг и взгляд у них был тверже, чем у первокурсников, речь звучала лаконично, в ней прорывались командные нотки.

Так что же их отличало от тех, с кем мне пришлось встречаться в октябре 2013 года? Я снова и снова задавался этим вопросом? Может быть, тем, что они — нынешние старшекурсники — ясно представляли, что ждет их впереди и какую Россию им предстоит защищать? Но и те ребята из 2013 года не понаслышке знали жизнь человека в погонах. Как и тогда, так и сейчас почти четверть аудитории представляла семьи контрразведчиков, почти половина являлись детьми военнослужащих армии, национальной гвардии и правоохранительных органов. Большинство из них провели детство и юность в дальних гарнизонах и на примере своих отцов знали о том, какие тяготы и лишения будущей военной службы ждут их впереди.

Так в чем же состояла эта разница? Что такого произошло за пять лет и так изменило взгляды и мировоззрение ребят? Ответ, который я нашел, вряд ли можно просчитать даже на самом суперсовременном компьютере. Он не поддается холодной и бездушной логике. Это неистребимо и веками живет в русском человеке. Россию можно разорить дотла, она может стать жертвой внутренних распрей, ее можно бросить в долговую кабалу, но рано или поздно в сердце русского возрождается исполинский дух великих предков, и тогда никто и ничто не в силах остановить и победить его. Наперекор всему и всем он совершит, казалось бы, невозможное и невероятное. И это невероятное, и это невозможное произошло ликующей крымской весной 2014 года.

В лучах яркого южного солнца, под бесконечным куполом бирюзового неба на экранах телевизоров миллионов россиян возник этот рукотворный храм вершинам мужества и несгибаемости русского духа — легендарный Севастополь. В тот день, казалось, даже камни лучились радостью и счастьем. Счастье и радость переполняли сердца и души десятков тысяч горожан, заполнивших приморскую набережную, площади перед Владимирским и Покровским соборами, Константиновский равелин и 35-ю береговую батарею. Долгих 23 года севастопольцы, а вместе с ними жители Крыма ждали, верили и надеялись, что наступит этот час, этот незабываемый миг, когда они снова смогут с гордостью произнести столь бесконечно дорогие и близкие для их сердец слова: «Я русский!» Они звучали повсюду: над морем, над Графской пристанью и над Малаховым курганом.

Нет сомнений, что те же чувства испытывали в Москве, в Калининграде, во Владивостоке, в самом отдаленном уголке земли русской. Миллионы восхищенных глаз наблюдали на экранах телевизоров за тем, как слаженно действовали морские пехотинцы, демонстрировавшие приемы рукопашного боя, как корабли Краснознаменного Черноморского флота безукоризненно держали строй, как пилотажные авиагруппы «Стрижи» и «Русские витязи» виртуозно выписывали немыслимые пируэты в небесной вышине.

В 2014 году, наконец, закончилось лихолетье для России и для людей в погонах. Возвращение легендарного Севастополя, освященного кровью многих поколений русских по духу и крови, в родную гавань — Россию, не могло оставить равнодушным никого. События весны 2014 года стали знаковыми и пробудили души прекрасные порывы в сердцах для чести живых. Они нашли самый горячий отклик у будущих у вчерашних школьников — нынешних курсантов контрразведывательного факультета Голицынского пограничного института ФСБ России.

В этом я еще раз убедился во время разговора с курсантом пятого курса Владимиром Ставропольским. Он вез меня в Москву, на встрече не присутствовал и потому с живым интересом расспрашивал о ней. Характер вопросов, суждения Владимира и его горячее желание как можно быстрее окунуться в оперативную работу утверждали меня в том, что в самые окаянные, в самые смутные времена в России всегда найдутся ее верные и бесстрашные защитники.

История, казалось бы, обыкновенной семьи Ставропольских служила тому подтверждением. Владимир рос в большой семье. Родители воспитывали четверых детей. Они жили, как и все, терпеливо переносили трудности, радовались скромным успехам, ближе к окончанию школы строили планы на будущее. Кто-то из ребят собирался идти по стопам отца-строителя, кто-то — намеревался стать программистом, а кто-то — менеджером. Никто из них не связывал себя со службой в армии, на флоте или органах безопасности. Но однажды страшная беда вошла в дом Ставропольских и безжалостно нарушила мирное течение жизни.

Произошло это в 1999 году. Рядом с домом Ставропольских, в Чеченской Республике, шла война. Ее отголоски отзывались на всем Северном Кавказе терактами и похоронками. Беда до поры до времени стороной обходила семью Владимира и его родных. Однажды хмурым осенним утром у ворот их дома остановилась машина — ГАЗ-66. Из нее вышли четверо военных. На рукавах шинелей был страшный знак — траурные повязки. Смерть безжалостно напомнила о себе: в бою с боевиками погиб родной брат отца. В тот день еще мальчик — Владимир — решил занять место дяди в боевом строю защитников Отечества.

После восьмого класса Владимир отправился в Волгоград и поступил в Суворовское училище. Первый шаг на пути к своей благородной цели он сделал. Успешно закончив учебу, провинциальный мальчик дерзнул покорить один из лучших военных вузов Москвы — Пограничный институт. Судьба-злодейка подставила ему ножку. Владимир заболел, вынужден был возвратиться домой, но от своей мечты стать военным не отказался. На следующий год он, оставив институт, повторил попытку и поступил на контрразведывательный факультет Голицынского пограничного института ФСБ. В своем выборе Владимир не разочаровался. Об этом я судил по его профессионально поставленным вопросам и тому, с каким интересам он слушал рассказы о моей прошлой службе в органах безопасности и особенностях организации контрразведывательной работы в войсках.

За беседой незаметно пролетело время. Впереди возникло здание управления военной контрразведки. Владимир свернул на стоянку и остановился. Тепло попрощавшись, мы расстались. Короткая содержательная беседа с ним добавила еще один яркий штрих в мою жизнь. В лице Владимира я видел будущего офицера, для которого честь и долг перед Родиной были превыше всего. Он же утвердился во мнении, что более почетной и интересной профессии, чем военный контрразведчик, нет и не может быть.

Несмотря на усталость, я в приподнятом настроении поднялся в номер ведомственной гостиницы. В ней, пользуясь добрым отношением полковника Валерия Бацкого — руководителя управления военной контрразведки центрального подчинения, я останавливался, когда следовал в командировки. Скромность непритязательного номера меня нисколько не смущала, гораздо важнее была окружающая меня атмосфера. Гостиница располагалась в самом управлении, и, кажется, даже ее стены пропитались духом дорогой для моего сердца военной контрразведки. В ней я не просто прослужил, а прожил тридцать лет интересной и содержательной жизнью.

На часах было 20:15. Но, как оказалось, день, насыщенный интересными встречами и беседами, для меня не закончился. Я не успел снять куртку, как в номер постучал помощник дежурного по управлению. Извинившись за беспокойство, он сообщил, что Бацкий приглашает подняться к нему в кабинет на чай.

Со дня нашего знакомства Валерий Георгиевич был внимателен ко мне и заботлив в мелочах. Но не только это вызывало у меня симпатию к нему. Уважение внушали сам его внешний вид и стиль общения. Богатырской стати, он напоминал мне знаменитых волгарей с картин великого русского художника Ильи Репина. Неспешный в движениях, скупой в словах, но меткий в выражениях Бацкий даже короткий разговор делал интересным и увлекательным. В общении подкупали его простота и доступность. И это несмотря на то, что до возвращения в военную контрразведку ему почти восемь лет пришлось работать в самых высоких властных кабинетах. В свое время мне не единожды приходилось бывать на Старой площади и наблюдать, как власть меняла хорошо известных мне людей. В их речи появлялись безапелляционные суждения, а в поведении начинал сквозить снобизм. Бацкий избежал того и другого. Он остался земным человеком, и это прослеживалось в его отношениях как с рядовыми оперативными сотрудниками, так и руководителями отделов и отделений. С особой теплотой он относился к ветеранам. В стенах управления уже много лет работала общественная организация ветеранов военной контрразведки Московского региона. Ее проблемы и заботы зачастую взваливали на свои плечи Бацкий и его подчиненные.

Забыв про усталость и предвкушая содержательную беседу, я поднялся в кабинет Бацкого. Он был не один, места на диванах занимали четыре матерых полковника, и я оказался под прицелом цепких и оценивающих взглядов. Суровость выражений их лиц смягчалась обстановкой, она была почти домашняя. В углу на журнальном столике добродушно попыхивал самовар. На блюде янтарными дольками отсвечивали апельсины. В воздухе витал аромат чая.

Валерий Георгиевич извинился, что побеспокоил меня, и затем представил своих собеседников. В прошлом все они начинали службу в военной контрразведке, а в настоящее время занимали высокие должности в центральном аппарате ФСБ. Обменявшись с ними крепким рукопожатием, я обратил взгляд на Бацкого. Он предложил занять свободное кресло, потом прошел к книжному шкафу, снял с полки несколько моих книг: «Фантом», «Чертова дюжина контрразведки» и «Один в поле воин». В их основе лежали материалы операций, проводившихся российской контрразведкой в отношении агентов американской, британской и германской спецслужб. Валерий Георгиевич пояснил коллегам-друзьям, что перед ними находится автор, что вызвало у них живой интерес. Они обратились к книгам, пробежались по оглавлениям, документам, приведенным по тексту. В дальнейшем разговоре выяснилось, что двое коллег-друзей Бацкого принимали непосредственное участие в нескольких операциях, описанных в «Чертовой дюжине контрразведки».

Беседа приобретала все более свободный и многоплановый характер. В ней затрагивались не только сугубо профессиональные, а и вопросы настоящего и будущего нашей страны. Она вызывала во мне все больший интерес. Впервые за последние годы я мог близко наблюдать сразу в пяти разных ипостасях крупных руководителей органов безопасности. В недалеком будущем, в чем у меня не возникало сомнений, им предстояло возглавить большие коллективы, завершить начатые контрразведывательные, разведывательные операции и начать новые, еще более масштабные, против иностранных спецслужб. Я слушал их и ловил себя на мысли: а хватит ли им, которым только вчера исполнилось сорок лет, воли, мужества и способностей, чтобы противостоять всей той бесовщине, что ополчилась против нашей страны?

Прислушиваясь к их суждениям и оценкам, я невольно сравнивал Валерия Георгиевича и его товарищей с моим поколением руководителей, и сравнения были не в нашу пользу. В роковом для страны августе 1991 года мы прогнулись под тяжестью ответственности, нам не хватило мужества и смелости выполнить требования Присяги и защитить страну — СССР. Страну, которую ценой огромных жертв спасли наши отцы от фашизма. Мы преступно предали их Великую Победу и покорно склонили головы перед кучкой политических демагогов и авантюристов. Нам — руководителям и рядовым сотрудникам, знавшим, что на самом деле скрывалось за ширмой так называемой гласности, ускорения и перестройки, не хватило мужества сказать людям правду и стоять за нее до конца.

Наши бездействие и попустительство привели к тому, что поколение Валерия Георгиевича, будучи еще мальчишками, пережило крушение духовных и нравственных идеалов. В окаянные 90-е на них обрушились водопады лжи и клеветы. Однако они нашли в себе силы выбраться из омута забвения, но впереди их ждали новые испытания. Им — юным лейтенантам — пришлось сойтись в жестокой, не на жизнь, а на смерть, схватке с международным террористическим интернационалом и бандитским отребьем всех мастей. В них стреляли. Их подрывали. Их шельмовали. А они без страха и упрека мужественно выполняли свой гражданский и воинский долг. На Северном Кавказе, в Абхазии и Сирии, в непримиримых схватках с безжалостным и коварным врагом выросло и возмужало новое поколение контрразведчиков — российских контрразведчиков.

Я слушал Валерия Георгиевича, его товарищей, наблюдал за ними, и в моей памяти возникали образы ветеранов Смерша: Ивана Лаврентьевича Устинова, Александра Ивановича Матвеева, Леонида Георгиевича Иванова. Их разделяли два поколения и почти пятьдесят лет. Как и тогда, в годину тяжких испытаний для Отечества, так и сейчас нынешнее поколение военных контрразведчиков выстрадало свою правду, свою Россию и закалилось, как сталь.

Они — поколение 70–80-х годов, познавшее горечь утраты великой страны, пережившее потерю боевых товарищей, на зубах вытащившее Россию из вселенской разрухи и кровопролитной войны, — оказались сильнее и достойнее нас. У меня не возникало даже тени сомнений в том, что если для нашего Отечества наступит час испытаний, то Валерий Георгиевич и его товарищи лягут костьми, но не допустят той трагедии, что произошла со страной и народом в окаянном августе 1991 года.

Подтверждение тому я находил в гениально простой фразе нашего великого полководца Александра Васильевича Суворова. Произнес он ее более двухсот лет назад: «Мы — русские, какой восторг!»

В ней отражена суть нашего народа и страны. В истории человечества вряд ли можно найти подобные примеры, когда бы государство трижды рушилось, теряло территории и население. С нашим Отечеством это происходило в 1612, 1917 и 1991 годах. Но проходило время, и оно, подобно птице Феникс, возрождалось вновь.

Оглавление

В нерушимом строю

Часть 1

  Бой после Победы

  Лицом к лицу

  По лезвию бритвы

Часть 2

  Повторный «штурм» Берлина

  Вся «шпионская рать»

  «Весна» на нашей улице

Часть 3

  Разговор с Андроповым

  Двадцать лет спустя

Часть 4

  Второе рождение Смерша

  И один в поле воин

  «Загадка» для Гиммлера

  Приоткрытая книга необыкновенных человеческих судеб

Часть 5

  Противник старый — вызовы новые

  Совсем не олимпийские игры

  Покой нам только снится

  «Мы — русские, какой восторг!» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg