«Самураи. Первая полная энциклопедия»

Самураи. Первая полная энциклопедия (fb2) - Самураи. Первая полная энциклопедия 97853K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вячеслав Олегович Шпаковский

Вячеслав Шпаковский Самураи. Первая полная энциклопедия

© Шпаковский В., 2016

© ООО «Издательство «Яуза», 2016

© ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Предисловие

Самураи – гордые рыцари древней земли Ямато, известной нам всем как Япония. Казалось бы, все про них слышали, ну а о достоинствах японского меча и обычае совершать сэппуку – ритуальное самоубийство – сегодня пишут даже дешевые таблоиды на желтой бумаге. Однако так уж выходит всегда, что чем больше мы о чем-то узнаем, тем больше возникает у нас вопросов и желания узнать еще больше, потому что отрывочные сведения нас перестают удовлетворять. Нам хочется проникнуть во все тонкости самурайского ремесла, познакомиться с многовековой историей и культурой этого самобытного военного сословия.

Впрочем, понятно, например, и так, почему Японию называют Страной восходящего солнца, хотя ее также было бы правильно называть и Страной тысячи островов либо Страной гор и лесов. И это будет отнюдь не поэтическим преувеличением – все, кому случалось наблюдать Японские острова с борта самолета, не перестают удивляться обилию лесов. Страна отличается огромной плотностью населения, и при этом 67 % ее территории покрыто лесами, а в прошлом их было ведь еще больше! Веками крестьяне и местные власти стремились сберечь древесные насаждения, потому что знали: вода для орошения рисовых полей просачивается с более высоких участков земли, из-под деревьев!

Cамурай в полном вооружении. Фотография 1860 г.

Ну а почему это Япония Страна тысячи островов? Да просто потому, что Японский архипелаг, который длинен, но узок, протянулся с севера на юг почти на 3500 км и состоит из четырех больших островов – Кюсю, Сикоку, Хонсю и Хоккайдо и почти 4000 маленьких. И при этом ¾ японской суши опять же занимают горы, причем многие из них очень высокие, а вот пахотных земель – пригодных для сельского хозяйства – здесь всего лишь 20 %, то есть очень и очень мало, вот только японцам хватает и этого. Кстати говоря, именно эти горы, вернее изолированность многих районов Японии друг от друга горными цепями, сыграла важную роль в процессе возникновения самурайского сословия. Так что горы для японских самураев это сама судьба! Кстати, в Японии находится еще и около 150 вулканов, из которых около 40 действующих.

Дух горы Фудзи женского рода, поэтому женщинам до конца XIX в. запрещалось восхождение на ее вершину, и первой из них туда забралась англичанка – леди Паркес в – 1867 г. Для религиозных японцев подъем на Фудзи – то же самое, что посещение Мекки для мусульман. В Японии есть пословица: «Тот, кто ни разу не поднимался на Фудзи, – глупец. Тот же, кто поднимался дважды, – глупец вдвойне». Вот так! Божественную красоту должно было постигать с первого раза!

«Большая волна в Канагава» из серии гравюр художника Кацусика Хокусая «Тридцать шесть видов Фудзи», где на всех гравюрах присутствует изображение этой священной горы Японии.

К числу потухших вулканов относится и Фудзияма – самая высокая (3776 м) и красивая гора в Японии. Впрочем, вулканы это еще далеко не все… Помимо частых извержений, там происходит до 3000 землетрясений в год! Случаются и очень сильные и разрушительные, каким было, например, «Великое землетрясение Канто», потрясшее район столицы страны 1 сентября 1923 года. Но, к счастью, чаще всего их подземные толчки едва ощутимы. А вот сотрясения морского дна и подводные вулканические извержения вызывают страшные приливные волны – цунами. И одно из них вместе с мощным землетрясением, как мы все это знаем, как раз и привело к разрушению атомной электростанции в Фукусиме 11 марта 2011 года. Добавьте сюда еще климат с жарким влажным летом и снежной зимой, с бурной весной и меланхоличной осенью, чтобы понять, что жить здесь человеку было совсем нелегко. Ну а в июне в Японии начинается еще и сезон дождей, и тогда там случаются катастрофические наводнения и оползни. С сентября до конца ноября дожди, напротив, идут довольно редко, но зато возможны сильные ураганы – тайфуны, приходящие с Тихого океана. К тому же зимой в Японии еще и дуют холодные ветры из Сибири, так что на северном острове Хоккайдо морозы достигают −25 ℃.

Повлияло ли такое обилие растительности, все эти вулканы, горы, струящиеся с них потоки, крошечные поля и своеобразие климата на психологию обитателей Японии и, опять-таки, тех же самураев? Безусловно, повлияло, так же, как и постоянное ожидание землетрясения, цунами или ураганов, способных разрушить все и вся. «Мы все вышли из ржаного поля!» – сказал как-то о русских наш замечательный историк В. О. Ключевский. Ну а японцы тогда, значит, вышли из… рисового?

В Японии так мало равнин, что рисовые поля находятся даже под мостами.

Для Японии всегда были характерны простота и изысканность во всем, вплоть до еды.

Неудивительно, что Японию называют Страной восходящего солнца.

И ведь, между прочим, так оно и есть, и все мы это знаем. Японцы рис едят, готовят из него опьяняющие напитки, из рисовой соломы делают маты-татами по которым они ходят у себя в доме и на которых они спят. Мы говорим – «Хлеб всему голова», имея в виду либо черный, ржаной, либо белый – пшеничный хлеб, однако японцы могут точно так же сказать: «Рис всему голова». Более того, во времена самураев их служба оплачивалась именно рисом. В традиционной Японии (то есть Японии эпохи самураев, еще не успевшей начать политику перемен и заимствований) «коку» означало количество риса, необходимое одному взрослому человеку для жизни в течение года (около 180 литров), и являлось главной мерой богатства человека. Этой мерой платили жалованье самураям и измеряли доходы с земельных участков, коку расплачивались вместо денег и… копили вместо денег! Так что не будет преувеличением сказать, что без риса не было бы и Японии. Ни древней, ни современной! Или, не будь у нее риса, это была бы совсем другая земля и страна!

Что же отличает эти две земледельческие системы так уж сильно? Всего два параметра: орошение и характер труда. Рисовым заливным плантациям нужна стоячая вода, поэтому в рисовых регионах население создает изощренные ирригационные системы, немыслимые без тесного взаимодействия между хозяйствами, и прежде всего без координации водопользования, которое в обязательном порядке должно быть общественным. Кроме того, поддерживать оросительные сети в рабочем состоянии год за годом, чистить их, дренировать, обновлять – задача, требующая постоянного, кропотливого, ежегодного труда и в целом просто непосильная для одного человека, поэтому она ложится на всю деревню в целом.

Тории – «насест для петухов» или… духовные ворота в Японию.

А вот такой в Японии закат. Тории святилища Ицукусима во время вечернего прилива.

Нигде старое и новое не переплетаются столь гармонично, как в Японии.

Сама заливная плантация, на которой выращивается рис, требует также огромных трудовых издержек; по наблюдениям антропологов, посещавших Китай до эпохи модернизации и замерявших количество часов, которые крестьяне там проводили за работой, оно было ровно в два раза больше, чем на пшеничном поле. Средневековое китайское наставление земледельцу говорит: если не хватает работников, то лучше выращивать пшеницу. Полагаться только на собственные силы в «рисовой» культуре означало голодать. Но это Китай – страна равнинная. В Японии, где равнин мало, а гор много, приходится тратить много времени еще и на создание полей – террас, уход за которыми намного сложнее.

Поэтому вряд ли стоит удивляться тому, что в таких «рисовых» регионах, как Индия, Малайзия и та же Япония, крестьяне традиционно создавали нечто вроде кооперативов трудовой взаимопомощи, чтобы обеспечить свои плантации рабочими руками в нужный момент. Семьи – участники этих союзов – координировали между собой сроки сева так, чтобы урожай созревал в разное время в разных хозяйствах. Это позволяло привлекать на помощь тех соседей, которые свой урожай уже собрали или же тех, у кого он еще не созрел. Заливные плантации делали сотрудничество экономической ценностью, мотивировали крестьян вступать в тесные социальные отношения и избегать поведения, способного породить конфликт. Ну а самураи, как, в общем-то, и все остальные японцы, вышли из крестьян и, можно сказать, с молоком матери впитали эту философию!

Япония – страна гор, часто заросших непроходимым бамбуковым лесом.

В современном мире Япония занимает второе место после США по общему объему производства, что может показаться настоящим чудом, сравни мы две эти страны на карте мира. Ведь сразу же после окончания Второй мировой войны Япония по уровню своего экономического развития находилась там же, где и Египет! Еще раньше, а именно до Русско-японской войны 1904–1905 гг., европейские страны вообще не воспринимали Японию в качестве партнера, а 150 лет назад большинство европейцев и вообще ничего не знали о японцах. Дело в том, что японские правители ревностно оберегали страну от любых внешних воздействий. Почти для всех иностранцев границы Японии были закрыты, самим японцам под страхом смерти запрещалось выезжать из страны. Смертная казнь грозила даже унесенным ураганом и затем вернувшимся на родину рыбакам. Так продолжалось до 1853 года, когда прибытие к берегам Японии американских военных кораблей вынудило правительство открыть страну для иностранцев. Японцам удалось преодолеть боязнь перемен и уже к началу XX века совершить поистине небывалый культурный и технологический рывок. Впрочем, и старая Япония тоже никуда не ушла. Она осталась в истории, и каждая из ее страниц настолько же поучительна, насколько и интересна. Во всяком случае, ее никак нельзя назвать безмятежной и тихой. Япония на протяжении многих столетий была ареной больших и малых войн, военных походов, восстаний и заговоров. И главными участниками всех этих событий как раз и были самураи, о полной драматизма судьбе которых, их своеобразной культуре, быте, традициях, вооружении и доспехах вы узнаете из этой книги.

Японская горная чаща.

Обратите внимание, какое место в этой книге уделено японским терминам. Дело в том, что большая часть западной (и прежде всего англоязычной) литературы, посвященной истории самураев, основана на хэпберновской системе ромадзи, которая представляет собой одну из систем записи японских слов латинскими буквами. Наши авторы, пользуясь почти исключительно англоязычной литературой и переводя ее на русский язык, как правило, не задумываются о правильном переводе звучания слов в их переводе с английского языка на русский. В результате получается, что японские слова содержат у нас такие звуки, как е, ш, ч, йо, дж и другие, что совершенно неправильно с точки зрения официально признанной в России системы киридзи. Отсюда «суши» вместо «суси», «Мицубиши» вместо «Мицубиси», «тачи» вместо «тати», и так далее все в этом же духе. Поэтому для описания японских терминов в этой книге используется официально признанная в нашей стране система киридзи, то есть система записи японских слов кириллицей. Согласно этой системе вместо звуков е, ш, ч, йо, дж должны быть использованы э, с, т, ё, дз; кроме того, при переводе хэпберновской системы в киридзи необходимо учитывать такие сочетания букв как: уи – ю, уо – ё, уа – я, а – дзя, и – дзю, джо – дзё, ша – ся, шо – сё, шу – сю, ча – тя, чо – тё, чу – тю, тс – ц. Буква н перед п, б и м заменяется на м: канмури – каммури. Следует также учитывать, что первая буква второй части сложных слов часто тоже может претерпевать изменения, например: ути-катана – ути-гатана. В то же время в нашем языке встречаются уже настолько устоявшиеся в их произношении японские слова, например, гейша, что их написание оставлено без изменений. В японском языке нет также склонений, однако в тексте вы встретите склоняемые японские слова, например, такие слова, как цуба, нагината, так как к их склонению приходится прибегать, следуя нормам русского языка.

Два меча, находившиеся у самурая всегда под рукой, – вот, пожалуй, самый известный, зримый и обобщенный символ рыцарей Страны восходящего солнца. Выставка «Самураи. 47 ронинов». Москва.

Ну а для того, чтобы сделать повествование этой книги более понятным, в ней приведены также краткие сведения по истории Японии, начиная с ее подразделения на исторические эпохи, основные даты и события, связанные с историей самураев с момента их появления и до отмены самого самурайского сословия в 1876 году. Кроме того, вы также встретите в тексте «Книгу в книге» – специально вставленные в него отрывки из литературных произведений о самураях и самих самураев, цель которых помочь читателю как можно глубже и в деталях понять историю рыцарей Страны восходящего солнца.

Периоды японской истории

Дзёмон – около 13 000 лет назад – III в. до н. э.

Назван по типу керамики с характерным веревочным орнаментом.

Яёй – III в. до н. э. – III в. н. э.

Назван по типу керамики, обнаруженному в местечке Яёй (район современного Токио).

Ямато – III в. н. э. – 710 г.

Название дано в честь древнего японского государства Ямато.

Нара – 710–794 гг.

Название периоду дал город Нара – первая столица Японии.

Хэйан – 794–1185 гг.

Назван по имени новой столицы Хэйанкё («Столица мира и спокойствия»).

Камакура – 1185–1333 гг.

Назван в честь города, где располагалась ставка сёгунов Минамото.

Муромати – 1336–1573 гг.

В Муромати (район Киото) находилась ставка сёгунов из рода Асикага. В этом периоде выделяют эпоху Южной и Северной династий Намбокутё (1336–1392) и Эпоху воюющих провинций – Сэнгоку Дзидай (1467–1573).

Адзути-Момояма – 1573–1603 гг.

Название эпохи происходит от названий замков правителей: Адзути (провинция Сига) и Момояма (Киото).

Эдо – 1603–1868 гг.

Назван по местонахождению ставки сёгунов в городе Эдо.

Мэйдзи – 1868–1912 гг.

Назван по девизу правления императора Муцухито – Мэйдзи, («Просвещенное правление»).

Тайсё – 1912–1926 гг.

Назван по девизу императора Ёсихото («Высшая справедливость»).

Сёва – 1926–1989 гг.

Назван по девизу императора Хирохито («Просвещенный мир»).

Хэйсэй – 1989 г. – настоящее время.

Назван по девизу императора Акихито («Установление мира»).

Основные даты в истории Японии

Эпоха Дзёмон (около 13 тысяч лет назад – 300 г. до н. э.)

Ранние японцы. Охота, рыболовство, собирательство. Керамические антропоморфные фигурки догу.

Эпоха Яёй (300 г. до н. э. – 250 г. н. э.)

Развитие сельского хозяйства (рисоводство) вызвало развитие социальной иерархии, и сотни маленьких племен начали объединяться в более крупные.

Эпоха Ямато (300–710)

300 – Возникновение в Японии единого государства.

405 – Неимевшая собственной письменности Япония признала в качестве официпального письменного языка китайский.

538–552 – Приход в Японию буддизма.

604 – Провозглашение Уложения Семнадцати Статей принца Сётоку-тайси.

645 – Реформы Тайка.

Эпоха Нара (710–794)

710 – Город Нара становится первой постоянной столицей Японии.

784 – Столица перемещается в город Нагаока.

Эпоха Хэйан (794–1185)

794 – Столица перемещается в город Хэйан (Хэйанкё – современный Киото).

1016 – Фудзивара Митинага становится регентом.

1035 – Конфликт между монахами-воинами храмов Эндзё и Энряку.

1051 – Начало войны Дзэнкунэн-но-эки, или Десятилетней войны.

1056 – Минамото Ёриёси назначен первым сёгуном в истории Японии для усмирения бунтовщиков рода Муцу.

1159 – Клан Тайра под руководством Тайра Киёмори набирает силу после войны Хэйдзи.

1175 – Появление секты буддистов Дзёдо – «Чистой Земли».

1180–1185 – Война Гэмпэй и соперничество кланов Минамото и Тайра.

1185 – Клан Тайра гибнет в морской битве при Данноура.

Эпоха Камакура (1185–1333)

1191 – Появление секты Дзэн.

1192 – Минамото-но Ёритомо становится сёгуном и устанавливает сёгунат (военное правительство) в Камакуре.

1221 – Битва Дзёкю кладет конец противостоянию императора Готоба и сёгуната Минамото. Начало правления регентов из клана Ходзё.

1232 – Введение Дзёэй Сикимоку – свода законов.

1274, 1281 – Монголы из Китая по приказу Хубилай-хана дважды пытаются завоевать Японию, но оба раза терпят неудачу из-за неблагоприятных погодных условий.

1333 – Конец сёгуната Камакура.

Эпоха Муромати (1336–1573)

1334 – Реставрация Кэмму – императору удается восстановить свое влияние на Японию.

1336 – Асикага Такаудзи захватывает Киото.

1337 – Основание императором «Южного Двора» в Ёсино.

1338 – Асикага Такаудзи становится сёгуном. Установление сёгуната Муромати и утверждение второго императора в Киото («Северный Двор»).

1392 – Объединение «Северного Двора» и «Южного Двора».

1467–1477 – Война Онин.

1471 – Возникновение секты Дзёдо-синсю (Икко-сю).

1542 – Португальские миссионеры привозят в Японию огнестрельное оружие и начинают распространять христианство.

1553 – Такэда Сингэн и Уэсуги Кэнсин встречаются в первом сражении при Каванакадзима.

1573 – Конец сёгуната Муромати.

Эпоха Адзути-Момояма (1573–1603)

1575 – Клан Такэда одерживает победу в битве при Нагасино.

1582 – Ода Нобунага убит, сёгуном становится Тоётоми Хидэёси.

1588 – Хидэёси запрещает ношение оружия крестьянам и монахам. Эта акция получила название «Охота за мечами».

1590 – Поражение клана Ходзё в битве при Одавара. Окончательное объединение Японии.

1592–1598 – Две неудачные попытки завоевать Корею.

1598 – Смерть Хидэёси.

1600 – Токугава Иэясу одерживает победу в битве при Сэкигахара.

Эпоха Эдо (1603–1868)

1603 –Токугава Иэясу становится сёгуном и основателем сёгуната Токугава. Столица переносится в Эдо (современный Токио).

1614 – Иэясу усиливает гонения на христианство в Японии.

1615 – Уничтожение клана Тоётоми после захвата кланом Токугава замка в Осака.

1637–1638 – Восстание христиан в Симабара.

1639 – Почти полная изоляция Японии от остального мира.

1688–1704 – Гэнроку дзидай – период в японской истории, который характеризуется расцветом культуры и считается золотым веком эпохи Эдо.

1767 – Крестьянские восстания и городские мятежи из-за роста цен и налогов.

1774 – На японский язык переведен учебник анатомии, написанный голландскими врачами.

1782 – Голод. За пять лет умерло, по разным оценкам, от 200 до 900 тыс. человек.

1788 – Сгорели императорский дворец и 180 тыс. домов в г. Киото.

1789 – Бакуфу издает указ о моратории на долги, превышающие шестилетнюю давность, для вассалов сёгуна (хатамото), даймё и их вассалов с целью защитить их от разорения.

1791 – Сёгунат издает указ о запрещении совместного мытья мужчин и женщин в общественных банях в г. Эдо (ныне г. Токио).

1792 – Попытка российского правительства установить торговые связи с Японией.

1796 – Инамура Сампаку издает первый в Японии голландско-японский иноязычный словарь.

1798 – Кондо Дзюдзо по приказу правительства бакуфу послан на о. Итуруп сместить российские пограничные знаки-кресты и установить японский флаг и «знаки принадлежности территории Великой Японии».

1800 – Географ Ино Тадатака по приказу правительства бакуфу начинает первое картографическое исследование всей Японии, которое завершает в 1816 г. и оформляет его в виде атласа.

1808 – Британский военный корабль «Фаэтон» входит в порт Нагасаки под голландским флагом, захватывает двух голландцев как пленников, которых освобождают в обмен на продовольствие и воду. Инцидент с британским кораблем «Фаэтон» усиливает опасения бакуфу относительно вторжения в Японию стран Запада.

1825 – Сёгун Токугава Иэнари издает указ об обстреле без предупреждения иностранных судов, приближающихся к берегам Японии.

1829 – Врач Филипп Франц фон Зибольд, служащий в голландской фактории, заключен под домашний арест за незаконное получение карты Японского архипелага и выслан из Японии.

1833 – Голод. По разным оценкам, от 200 до 300 тыс. человек в стране умирает от истощения и болезней.

1837 – Американский корабль «Моррисон», попытавшийся войти в бухту Урага около г. Эдо (ныне г. Токио), обстрелян и подожжен.

1839 – Сёгун Токугава Иэёси издает указ о жестких мерах в отношении ученых, изучающих западные цивилизации и науки и выступающих против продолжения изоляции страны от иностранного влияния.

1841 – реформы по улучшению нравов (запрещение праздничных шествий, роскошного украшения домов, курения табака и т. п.), снижение поднятых монополиями цен (роспуск в декабре 1841 г. монопольных торговых корпораций и гильдий, отмена процентов на долги самураев у торговцев рисом), передача земель, не обрабатываемых крестьянами во время восстаний, владельцам поместий.

1842 – Отмена указа (1825 г.) об обстреле без предупреждения иностранных судов, приближающихся к берегам Японии. Сёгун Токугава Иэёси издает указ о снабжении прибывающих в японские порты иностранных судов продовольствием, водой и топливом, с последующим требованием их ухода.

1844 – Голландский военный корабль прибывает в порт Нагасаки с письмом от короля Нидерландов Вильгельма II, в котором тот советовал сёгуну открыть Японию для торговли со странами Запада. Ответа не последовало. Японские гарнизоны размещены в г. Хакодатэ (о. Хоккайдо) и также на о. Кунашир.

1854 – Американский командор Мэтью Перри требует у правительства Японии открыть сразу несколько портов для развития торговли.

Эпоха Мэйдзи (1868–1912)

1868 – Начало реставрации Мэйдзи – возвращение власти императору и европеизация Японии.

1872 – Построена первая железная дорога между Токио и Йокогамой.

1877 – Смерть Сайго Такамори – предводителя восстания самураев на Кюсю.

1889 – Принята Конституция Мэйдзи.

1894–1895 – Первая японо-китайская война.

1904–1905 – Русско-японская война.

1910 – Присоединение Кореи.

1912 – Смерть императора Мэйдзи.

Эпоха Тайсё (1912–1926)

1923 – «Великое землетрясение» в провинции Канто разрушило Токио и Йокогаму.

Эпоха Сёва (1926–1989):

1931 – Инцидент в Маньчжурии.

1937 – Начало Второй японо-китайской войны.

1941 – Начало войны на Тихом океане.

1945 – Япония капитулирует после атомной бомбардировки городов Хиросима и Нагасаки.

1946 – Провозглашение новой Конституции Японии.

1952 – Окончание оккупации Японии союзниками.

1956 – Япония становится членом ООН.

1972 – Нормализация отношений с Китаем.

1973 – Энергетический кризис, вызванный военными действиями в районе Суэцкого канала.

Эпоха Хэйсэй (с 1989 г. по настоящее время)

1995 – Землетрясение в Хансине серьезно разрушает город Кобе. Члены секты «АУМ Синрикэ» используют отравляющий газ зарин в токийском метро.

2011 – землетрясение и цунами разрушают атомную электростанцию в Фукусиме, что приводит к радиоактивному заражению местности и вод Мирового океана.

2014 – Япония поддерживает экономические санкции против России из-за событий на Украине.

Актёры кабуки, изображающие самураев в доспехах, 1880 г. Раскрашенная фотография. Токийский национальный музей.

Основные события в истории самурайского сословия

Эпоха с 660 г. до н. э. Хотя между историками и существуют расхождения по вопросу о точной дате, несомненно, что Дзимму-тэнно – первый император Японии. Именно в это время он покорил часть враждебных племен в центральных районах страны и взошел на престол государства Ямато. Около 284 г. н. э. в Японию через Китай и Корею приходят такие культурные и производственные достижения континента, как конфуцианство, шелк и производство оружия. Интересно, что японские мечи этого периода, что находят в древних могильниках, совершенно не похожи на известные нам мечи воинов-самураев. Все они имеют прямую форму, и у них очень плохая закалка, что говорит о не слишком хорошей технологии их изготовления! Реформа Тайка императора Котоку (646 г.), утвердила абсолютную власть императорской семьи в Японии.

Эпоха Нара (710–794). Начало этого периода ознаменовалось появлением в Японии постоянной столицы в городе Нара в провинции Ямато; до этого времени столица определялась местом жительства царствующего императора. В стране процветает буддизм, заимствованный из Китая; недаром этот период известен как золотой век религиозного искусства, архитектуры, рисования и скульптуры.

Эпоха Хэйан (794–1185). Столица переносится из Нара в город Хэйан (нынешний Киото), а власть переходит к клану Фудзивара, сумевшему устроить браки своих дочерей с членами императорской фамилии. В течение примерно ста лет, пока представители клана Фудзивара были регентами при императорах, страна пребывала в относительном спокойствии, но непомерные амбиции и огромные расходы на содержание двора и правительства привели к массовому разорению крестьян, повсеместно бросавших свои наделы. Именно в документах этой эпохи впервые появляется слово «самурай», до этого подобных людей называли моно-но-фу, или буси. Моно – «предмет, вещь», фу – «человек». То есть это человек, имеющий дело с предметами, в данном случае – с оружием. Одно из значений слова «буси» – «вооруженный человек, воин, дружинник». В одном из документов периода Хэйан приводится список существовавших в то время профессий, и буси встречаются в нем наряду с учеными, врачами, певцами и танцорами! Но самураи изначально не принадлежали ни к землевладельцам, ни даже к вооруженным крестьянам: это были профессиональные воины, получавшие плату за свою службу.

Эпоха Камакура (1185–1336). В 1185 году после победы над кланом Тайра в войне Гэмпей клан Минамото взял власть в стране в свои руки. Затем в 1192 году Минамото Ёритомо стал первым сёгуном – главой сёгуната, или бакуфу (феодального военного правительства) со столицей в своем родном городе Камакура. Слово «сёгун» означало «главный полководец, побеждающий варваров». Раньше этот титул присваивался военачальником только на время конкретного похода, но теперь он стал постоянным, а носивший его человек – вторым лицом в стране после императора. Это было первое из трех военных правительств, правивших страной на протяжении 700 лет, вплоть до 1868 года!

С этим событием в Японии также связывают установление феодального строя и появление военной, управленческой и юридической системы сёгунат, просуществовавшей 675 лет. В 1232 году был введен Дзёэй Сикимоку – свод законов, установивший особую значимость верности слуги господину и предназначавшийся для борьбы с повсеместным падением моральных устоев. В 1274 и 1281 годах Япония пережила две попытки военного вторжения из-за моря, когда монголы Хубилай-хана попробовали ее завоевать. Японские войска нанесли им поражение, причем важную роль в разгроме захватчиков сыграли два неожиданных тайфуна, которые, по мнению японцев, были ниспосланы им богами. Эти суровые будни поставили на повестку дня вопрос о совершенствовании японского оружия и, в частности, тех же самурайских мечей. В результате кузнечные школы в провинции Сагами начали производить мечи, непревзойденные по качеству. Однако в некогда простую и суровую самурайскую жизнь именно в это время понемногу проникла развращающая роскошь, и власть сёгуната ослабела. В конце концов император Годайго с помощью клана Асикага, захватил Камакуру и на какое-то время установил в стране прежнее единовластие императоров.

Эпоха Муромати (1336–1573). Предав императора Годайго, клан Асикага восстановил сёгунат и создал свое собственное правительство с центром в Киото. Однако Годайго сбежал от Асикага на Холм Йосино, около Нара, что привело к тому, что в течение 55 лет (1336–1392) в Японии существовало сразу два императорских двора – «Северный» и «Южный», враждовавших между собой. Это был самый темный и тяжелый период в истории Японии: из-за своей слабости Асикага не могли контролировать многочисленные провинции, в результате чего в стране начался период междоусобных войн (Сэнгоку Дзидай), продолжавшийся более ста лет (1467–1573). В то же время в самом Киото под властью сёгунов Асикага искусства и ремесла продолжали процветать. Причем, во всем подражая клану Фудзивара, Асикага нередко даже превосходили его в роскоши.

Эпоха Адзути-Момояма (1573–1603). Один из полководцев Сэнгоку Дзидай Ода Нобунага – самурай далеко не самых благородных кровей – сумел добиться восстановления порядка в стране, но, не завершив этого дела, был предательски убит. Его продолжателем стал Тоётоми Хидэёси, который закончил объединение страны и железной рукой восстановил в ней закон и порядок после многолетних войн. Будучи низкорожденным, Хидэёси (одни утверждают, что он был простым крестьянином или сыном дровосека, другие считают его выходцем из низшей прослойки самураев – пехотинцем-асигару) никак не мог стать сёгуном, но получил титул регента империи – кампаку, не уступавший титулу сёгуна по значимости. Перед ним сразу возникла необходимость использовать огромную, но ставшую ненужной в мирное время армию самураев, поэтому в 1592 и 1597 годах он предпринял две неудачные попытки вторжения в Корею. Считается, что таким образом он хотел удалить из страны избыток вооруженной силы, которая после объединения страны ему уже больше не требовалась. Столица Хидэёси находилась в Осаке. Традиционные японские искусства и культура в стране процветали, но в то же время среди японцев стали распространяться такие западноевропейские новации, как огнестрельное оружие и христианская религия. И если с оружием «южных варваров», как называли в Японии европейцев, самураи еще мирились, признавая его пользу, то отношение к религии было далеко не однозначным. Правда, приняли ее не только многие крестьяне (которым христианство импонировало еще со времен Римской империи), но даже богатые и могущественные даймё. Однако тот же Хидэёси христианам не доверял, считая, что они подрывают основы самурайской морали, и даже попытался удалить христианских проповедников из страны.

Эпоха Эдо (1603–1868). После смерти Хидэёси и битвы при Сэкигахара власть перешла к влиятельному даймё Токугава Иэясу, ставшему сёгуном в 1603 году, а затем передавшему этот титул своему сыну. Токугава перенесли столицу в Эдо (современный Токио) и правили Японией в течение 250 лет. В области внешней политики был принят курс на жесткую национальную самоизоляцию – сакоку, тогда как внутри была создана уникальная классовая система, подразделявшая людей на даймё, самураев, крестьян, ремесленников, купцов и эта – неприкасаемых. Христианская религия, как вероучение противоречащее исконно самурайским духовным ценностям и подрывающее их основы, была запрещена. Длительный и относительно мирный период власти Токугава закончился в середине XIX века, когда Япония была вынуждена открыть свои границы под давлением иностранных держав, преследующих свои торговые интересы. Дело в том, что страна, лишенная экономических и культурных связей с внешним миром, впала в стагнацию и самым серьезным образом отстала от продолжавших все это время развиваться западных держав. Ну а проживание в городах среди презираемых, но более богатых и приспособленных к мирному существованию горожан, ремесленников и торговцев только развращало самураев, ведь делать в условиях мира им было попросту нечего! Что же касается финансового положения, то оно также постоянно ухудшалось по мере того, как увеличивались капиталы их кредиторов. При этом государство оказалось не в состоянии защитить элитную часть своего общества от надвигающихся грозных перемен. Усиление экономической роли низших сословий – торговцев и ремесленников – привело к возникновению в стране таких социальных отношений, в которых для самураев просто не было достойного места. Неполучающие достаточного содержания, они вынуждены были покидать службу и заниматься делами, недостойными воинов: торговать, осваивать ремесла, преподавать науки и боевые искусства. Многие становились ронинами и влачили жалкое существование. Единственным пристойным средством выжить и единственным источником существования для умелых в прошлом воинов стало преподавание боевых искусств, и они постарались сделать свои школы местом сохранения и передачи из поколения в поколение истинного самурайского духа.

Эпоха Мэйдзи (1868–1912). Император Мэйдзи, 122-й потомок императора Дзимму, сумел добиться независимости от клана Токугава, ликвидировал сёгунат, отменил деление на сословия, начал в стране политику реформ, а вскоре после этого, в 1876 году, запретил самурайские прически и ношение мечей. В 1871 году указом императора была сформирована новая армия численностью около 100 000 человек, оснащенная современным оружием. В отличие от прежних времен, воинов набирали по призыву, и не только из воинского сословия, но и изо всех остальных. Все это вызвало активное сопротивление политике реформ, начатой в стране. Но все выступающие против них с оружием в руках были подавлены вооруженной силой. На этом собственно, история самураев и закончилась, хотя в Японии даже сегодня сказать человеку, что он настоящий самурай, – значит сделать ему комплимент!

Художественное представление регалий японских императоров.

Глава 1 Начало всех начал

Среди цветов – вишня, среди людей – самурай.

Средневековая японская пословица

Эта книга посвящена самураям, но для того, чтобы понять, кем были эти суровые и храбрые воины, которых также называют японскими рыцарями, необходимо прежде всего познакомиться с историей Японии, ее культурой и традициями. Поэтому рассказ о самураях мы начнем издалека – с доисторического периода развития этой страны, с древнейшей истории Японии, с ее мифологии и религии. Дело в том, что древняя японская религия «синто» («путь богов»), основанная на почитании природных явлений и объектов и душ умерших, и распространившийся в Японии позднее буддизм оказали огромное влияние на формирование бусидо (по-японски это значит «путь воина») – кодекса чести японских самураев. Кстати, о том, что японцы издревле были храбрыми воинами, свидетельствуют уже их древнейшие мифы о происхождении мира. Ведь в них упоминаются такие виды оружия, как копье и меч, которыми и боги и герои пользуются постоянно.

Древние японские книги, «Кодзики» и «Нихон сёки», составленные в начале VIII века, повествуя о происхождении мира, рассказывают, что когда-то давным-давно на Равнине Высокого Неба появились первые боги. Причем были они невидимы, и никто не знал их имен. Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем там же появились и другие боги, и среди них Идзанаги и Идзанами – брат и сестра и первые из богов, чьи имена стали известны людям. Старшие боги поручили им сотворить землю и дали в руки волшебное копье. И вот, разглядывая с Небесного Плавучего Моста покрывающий Землю Океан, брат и сестра погрузили в него копье и взбаламутили его воды. Когда же они вытащили его из воды, с его наконечника сорвались капли, которые упали вниз и застыли, превратившись в Оногородзима – «Сам собой сгустившийся остров». Божественная пара спустилась на остров, а яшмовое копье использовала в качестве опорного столба в своем доме. Брат и сестра стали супругами и породили множество детей, и среди них – Японские острова.

Идзанами и Идзанаги. Картина художника Кобаяси Эйтаку (1843–1890).

Не надо долго вчитываться в древние хроники, чтобы встретить там и первое упоминание меча. Это оружие принадлежало Идзанаки, которым он убил своего сына, Бога огня, рождение которого причинило страшную боль Идзанами. Богиня была так расстроена случившимся, что ушла в подземный мир. В раскаянии из-за первого в мире убийства и скорбя о своей жене, Идзанаки, подобно Орфею, спустился в подземное царство, чтобы вырвать ее из когтей богов Ада. Однако его попытка не удалась; на обратном пути его преследовали восемь Богов грома и прочие злые духи, от которых он весьма искусно отбивался своим мечом. Вернувшись, он совершил многочисленные омовения, чтобы очиститься от адской скверны, и при этом породил еще трех детей, ставших впоследствии главными японскими богами. Так, из воды, омывшей его левый глаз, возникла Богиня солнца Аматэрасу, из омовения правого глаза – Бог Цукиёми, а из воды, омывшей Идзанаки нос, – Бог Сусаноо. Самая старшая из детей, Аматэрасу, получила во владение Равнину Высокого Неба; порывистому Сусаноо, Богу стихий, бурь и вод, досталось море, а Цукиёми почему-то сделался Богом луны. Аматэрасу Омиками («Великая, священная богиня, сияющая на небе») стала не только главной богиней японцев, но и прародительницей японских императоров. Дело в том, что это она послала на землю своего внука Ниниги-но Микото («Юношу – бога рисовых колосьев») и подарила ему три волшебных предмета: бронзовое зеркало (с помощью которого боги однажды выманили на свет рассерженную Аматэрасу, скрывшуюся в пещере), подвески из яшмы и «Меч Клубящихся Туч» – подарок ее брата, грозного Сусаноо.

Айны – коренные жители Японских островов. Фотография ХIX в.

Кстати говоря, добыл Сусаноо этот меч отнюдь не без труда, хотя и не столько своей силой, сколько с помощью хитрости. Дело в том, что в то время на земле в области Идзумо жил некий гигантский змей с восемью головами и восемью хвостами, и был он так велик, что его хвосты заполняли сразу восемь долин. Его глаза были подобны солнцу и луне, на хребте росли леса. Этот змей, глотавший людей целыми деревнями, особенно любил молодых девушек, и вот Сусаноо и вызвался его убить. Выбрав в качестве приманки красивую девушку, он вооружился отцовским мечом и спрятался неподалеку, однако помимо оружия припас для чудовища еще и изрядное количество сакэ. Змей приполз и, не обращая внимания на девушку, погрузил все восемь голов в чашки с сакэ (видимо, чашки эти были подходящего для него размера!) и выпил все до последней капли. Вскоре после этого он опьянел и стал легкой добычей Сусаноо, который выскочил из засады и принялся рубить обездвиженного змея на куски. Когда же он дошел до хвоста, то клинок отскочил, и он обнаружил, что там спрятан волшебный меч. Этот прекрасный клинок он подарил своей сестре, а поскольку ту часть змея, где он был найден, окутывали черные тучи, придумал ему название: «Амэ-но муракомо-но цуруги», или же «Меч Клубящихся Туч».

Что же касается Ниниги-но Микото, то на земле он женился и со временем передал все три подарка своей матери своему внуку Дзиммо, как раз и ставшему первым императором Японии. Согласно традиции он взошел на трон 11 февраля 660 года до н. э., и этот день вплоть до настоящего времени, несмотря на всю его легендарность, является едва ли не главным национальным праздником страны.

Современная археология, впрочем, дает более приземленные, но ничуть не менее убедительные доказательства присутствия человека на Японских островах на протяжении последних 100 000 лет. Первые 90 000 лет Япония была связана с Азиатским материком. Затем, в конце последнего ледникового периода, таяние ледников привело к поднятию уровня Мирового океана, и Япония оказалась отрезанной от материка теми самыми проливами, которые сыграли такую важную роль в ее дальнейшей истории. Что же касается первобытного населения, то оно появилось на островах Японского архипелага в каменном веке, около 40 000–30 000 лет назад. Жители образовавшихся Японских островов промышляли рыболовством и охотой, на морских берегах они собирали моллюсков, в лесу – орехи и ягоды, пищи им вполне хватало. Этот долгий отрезок времени, японский неолит (позднейший каменный век – время, когда все орудия делаются из камней и костей животных), получил название Дзёмон. Японцы тогда еще не владели обработкой металлов, они не знали гончарного круга, но уже умели делать горшки: скатывали из мокрой глины длинные полоски-колбаски, налепливали одну глиняную колбаску на другую и обжигали их на огне. Перед обжигом они украшали керамику, отпечатывая на глине веревки, отсюда и название периода («дзёмон» по-японски значит «веревочный узор»). Кроме того, они лепили удивительные фигурки догу, что переводится как «одеяние, закрывающееся с головой», и ученые всех стран мира до сих пор не могут решить, кого именно они изображают – то ли земных людей в ипостаси небесных богов, то ли неведовых пришельцев из космоса.

Весь уклад их жизни изменился, когда примерно около 300 года до н. э. на острова с материка стали переселяться племена, уже знавшие обработку металла, гончарный круг и умевшие выращивать рис. Между аборигенами и пришельцами, по всей видимости, сразу же начались вооруженные столкновения, настолько они были друг другу противоположны во всем.

Кто были обитавшие в то время в Японии аборигены? Ученые считают, что это были так называемые айны, или эмиси, самоназвание которых «айну» переводится с их языка как «человек» или «мужчина». Происхождение этого народа остается неясным. Их часто относят к австралоидной расе, однако последние исследования дают возможность предположить их близкие расовые связи с тунгусами, алтайцами и другими жителями Урала и Сибири. Впрочем, сами айны тоже были пришельцами, появившимися в Японии около 8–7 тысяч лет назад, и это они как раз и создали там неолитическую культуру Дзёмон. Внешне эти черноволосые и густобородые «дикари» очень сильно отличались от японцев и говорили на своем языке. Главным божеством у айнов был медведь, на которого они же и охотились. Естественно, что с пришедшими с материка переселенцами имели место и смешанные браки, чем объясняется относительная волосатость японцев по сравнению с другими монголоидами, однако полного смешения аборигенов с ними так и не произошло, а дружественные отношения между ними так и не сложились. Айны пытались уничтожить пришельцев, а те, в свою очередь, уничтожали айнов.

«Айны охотятся на оленя». Картина японского художника Бёзана Хирасавы (1822–1878), кисти которого принадлежит уникальная серия акварельных рисунков под названием «История и обычаи айнов». Он несколько лет прожил на острове Хоккайдо среди айнов, а все его работы сделаны в 1850–1860 гг. Бёзан Хирасава рисовал тушью, акварелью, гуашью, серебром, бронзой и в основном продавал свою графику иностранным туристам. В Японии сейчас имеется всего лишь четыре его рисунка, часть работ находится у нас в России, в Омске. Пока найдено только 60 рисунков. Расшифровкой сюжетов занимались этнографы, историки университета Чиба и Токийского национального музея. Эти яркие и необычные по сюжетам акварели носят ярко выраженный этнографический характер. В сюжетах своих картин Хирасава изобразил традиционный уклад жизни айну – сцены охоты, рыбной ловли, ритуальных праздников, их встречи с японцами. Используя опыт общения с этим народом, художник сумел передать их самобытную материальную и духовную культуру.

Айны охотятся на медведя, который задрал потерявшуюся лошадь. Бёзан Хирасава.

Вот как были описаны айны в японской хронике «Нихон сёки», где они фигурируют под именем эмиси/эбису; слово «эмиси», по всей видимости, происходит от айнского слова emus – «меч»: «Среди восточных дикарей самые сильные – эмиси. Мужчины и женщины у них соединяются беспорядочно, кто отец, кто сын – не различается. Зимой они живут в пещерах, летом в гнездах [на деревьях]. Носят звериные шкуры, пьют сырую кровь, старший и младший братья друг другу не доверяют. В горы они взбираются подобно птицам, по траве мчатся как дикие звери. Добро забывают, но если им вред причинить – непременно отомстят. Еще – спрятав стрелы в волосах и привязав клинок под одеждой, они, собравшись гурьбой соплеменников, нарушают границы или же, разведав, где поля и шелковица, грабят народ страны Ямато. Если на них нападают, они скрываются в траве, если преследуют – взбираются в горы. Издревле и поныне они не подчиняются владыкам Ямато». Даже если учесть, что большая часть этого текста из «Нихон сёки» («Истории Японии») является стандартной характеристикой любых «варваров», с которыми приходилось сталкиваться древним японцам, то все равно охарактеризованы они здесь достаточно подробно.

Известно, что в основе всех без исключения религий лежат три древнейшие группы верований, уходящие своими корнями еще в палеолит. Это анимизм – вера в душу и в духов, тотемизм – вера в то, что каждый человек имеет своим предком некую духовную сущность, например животное, и магия – суть которой в том, что путем неких обрядов и действий можно оказать воздействие на души живых и умерших людей и животных. Пережитки этих верований можно найти в любой современной религии и в культуре. Например, хорошо нам всем знакомые фамилии Волков, Медведев, Скворцов есть явные пережитки тотемизма, оккультизм во всех его видах – современная интерпретация анимизма, ну а различные религиозные обряды, суеверия и «плохие приметы» – это типичная выродившаяся магия. Что же касается Древней Японии, то уже ко времени правления десятого императора, которого звали Судзин (около 200 г. н. э.), в японских мифах стала преобладать примитивная форма анимизма, которая получила название синто, или «путь богов». Характерной чертой синто является то, что определенные места: водопады, вершины гор, нагромождения скал необычайной красоты или даже просто лежащие у дороги и поросшие мхом камни – считаются местом обитания духов – ками.

Книга в книге. «Что такое ками?»

– Что такое ками, Марико-сан?

– Ками необъяснимо, Анджин-сан. Это похоже на дух, но это не дух, как душа, но не душа. Может быть, это бесплотная сущность вещи или человека… вы знаете, человек становится ками после смерти, но дерево, камень или растение, картина – тоже ками. Они существуют между небом и землей и навещают землю богов или покидают ее в одно и то же время.

– А Синто? Что такое Синто?

– Ах, это тоже невозможно объяснить. Это похоже на религию, но это не так. Сначала это не имело даже имени – мы только называли это Синто, Путь Ками, тысячу лет назад, чтобы отличать от Батсудо, Пути Будды. Но хотя это и неопределимо, Синто – это сущность Японии и японцев, и хотя оно не является ни теологией, ни божеством, ни верой, ни системой этики, оно служит нашим оправданием существования. Синто – это культ природы мифов и легенд, в которые никто не верит всем сердцем, но все-таки каждый в целом их почитает. Человек есть Синто в то же самое время, если он рожден японцем.

– Вы тоже Синто, несмотря на то что стали христианкой?

– О да, конечно…

Джеймс Клейвелл. «Сёгун»

Айны на приграничном рубеже. Кодама Садаёси. Картина XVIII в. Токийский национальный музей

Такие места становились средоточием культа, и, как правило, рядом с ними строились синтоистские святилища, легко узнаваемые по характерной форме ведущих к ним ворот, напоминающих греческую букву «П» и называющихся тории. Ками не боги в том смысле, какой мы вкладываем в это слово, и переводить «ками» словом «бог» неправильно. Ками – это магические сущности, которые могут обитать в дереве, в камне, в горном потоке, ведь если душа есть у человека, то почему бы ей не быть у ветра или родника? Однако и богам в этой религии тоже нашлось место, вот только место это всегда было «где-то там», в то время как ками могли находиться рядом с людьми постоянно. Согласно учению синто, вся Вселенная едина, а святые места являются теми уголками творения, где человек может слиться с природой и почтить ее творцов. Синто не объясняет этот мир, но приглашает человека принять в нем участие, отождествляя себя с такими природными явлениями, как деревья, земля, вода, рождение, жизнь и смерть. А так как для японцев, в силу естественно-географических причин их проживания, все эти явления были намного ближе, чем, например, у тех же христиан, то и неудивительно, что эта религия настолько им понравилась, что сохраняется наравне с буддизмом в Японии до сих пор! Кстати, один из наиболее почитаемых синтоистских храмов в Японии в Исэ на острове Хонсю как раз и был, как считается, построен императором Судзином, причем японцы верят, что именно в нем хранится то самое волшебное зеркало богини Аматэрасу! Самое интересное, что для того, чтобы подчеркнуть, что этот храм не какой-то там памятник, а часть живой природы, его каждые двадцать лет сначала сносят, а затем опять отстраивают заново.

Кроме этого, древние японцы верили в то, что весь мир наполнен различные волшебными сущностями, подчас демонического характера, которые враждебны человеку, иногда безразличными к нему, а иногда и такими, которые могут помочь в трудную минуту, надо только лишь их об этом хорошо попросить!

Книга в книге. Кицунэ – лисица-оборотень!

Культурные различия, вызванные естественно-географическими причинами, бывают порой даже очень занятны. Ну вот, например, хорошо известно, что в древности все природные пространства у славян имели своих мифических хозяев. В лесу хозяйничал леший, в реках и озерах – водяной и русалки, в болоте – болотник, в поле – полевой. Обжитое человеком пространство также было заселено духами. В доме тайно жил домовой, в бане – банник, в овине – овинник. А если в доме появлялась кикимора, то его обитатели ждали беды. В озерах также водились русалки, в лесу – правда, это уже несколько более поздний персонаж – жила также Бага-яга. Но этим-то, в общем, список известных нам волшебных сущностей и ограничивается, причем все они за чем-то следят и равным образом за что-то отвечают.

А вот у японцев этих самых волшебных сущностей так много, что просто и не сосчитать, хотя у них тоже есть отвечающие за что-то духи – например, дух помоек, в силу чего он соответственно пахнет и обладает скверным характером. Но что вы скажете о том же Бакэ-дзори, который просто селится в старой обуви, за которой давно не ухаживали? Или о таком духе, как Иттан-момэн, что забирается в постиранное белье, вывешенное для просушки, и любит обвивать и душить человека?

Гуляя в японском лесу, вы можете встретить женщину с мощной гривой волос, которая, увидев одинокого путника, станет громко смеяться. Но даже не подумайте смеяться ей в ответ, потому что это Хари-онаго, людоедка. На конце каждого ее волоса – острый крючок. Стоит только засмеяться ей в ответ, как она раздерет ими несчастного на кусочки и сделает из него сябу-сябу – тушеное мясо. Впрочем, не стоит никуда ходить в лесу и просто с красивой девушкой, которую вы можете там повстречать вроде бы как случайно. Дело в том, что она может оказаться лисицей-оборотнем кицунэ, а к ней у японцев отношение двоякое. Это смесь обожания и страха. У кицунэ сложный характер, который может сделать из демона как лучшего друга человека, так и смертельного врага. В зависимости от того, с кем именно лисица собирается общаться, она может принять любой облик – красивой девушки, миловидного юноши, мудрого старика или невинного ребенка. Они способны поддержать умную беседу и, кроме того, знают толк почти в любой профессии. И в то же время нет жены милее, чем кицунэ. Полюбив, они готовы для своего избранника на любые жертвы. Кроме того, чернобурые лисы приносят удачу в торговле, а белые и серебристые вообще дали клятву божеству злаков Инари помогать всему человечеству. Очень повезет тем людям, которые по воле случая поселятся на священной для кицунэ земле. Такие счастливые семьи называют «кицунэ-моти»: лисы обязаны всюду следить за ними и охранять от всяких бед, а любого, кто обидит кицунэ-моти, ожидают болезни и несчастья.

Нельзя спрашивать в лесу и совета у ежа. Ежи в Японии отнюдь не добрые зверюшки, как у нас, а злые, и общение с ними к добру не приводит! А еще в японских лесах встречаются злобные лешие тэнгу, злые духи акурё и демоницы кидзё. Не обошлись японцы и без гномов, причем опять-таки совсем не таких, какими они были в Европе. Например, неизменными спутниками тех же тэнгу являлись тэнгу-караси – злые гномы с острым птичьим клювом и крыльями!

Зато Сунэ-косури существо вполне безобидное, и у него только лишь одно занятие в жизни – кидаться людям под ноги для того, чтобы они спотыкались. Так что если вы споткнулись в Японии, то виноват в этом, скорее всего, именно он! А вот Абуми-гути – это ожившие конские стремена, которые, если они остались после смерти своего хозяина на поле сражения, превращаются в странного вида зверька и бродят по свету в его поисках. Дзюбокко – это деревья, выросшие на полях битв. К ним также лучше не подходить, потому что они высасывают кровь из человека. Дзёре-гумо тоже живет в лесу и ночью превращается в паукообразного монстра. А вот Ко-дама – дух старого дерева – совершенно безобиден, это всего лишь лесное эхо.

Гюки – химера, похожая на быка, живет в старых прудах. Если она выберет кого в жертву, то будет преследовать, не отставая до самой смерти. А когда поймает, то выпьет тень человека-жертвы, после чего тот заболеет и умрет. Шаги гюки беззвучны. Избавиться от монстра можно только одним способом – повторяя странную фразу: «Листья тонут, камни плывут, коровы ржут, кони мычат». И вот ведь какой фантазией надо было обладать, чтобы такое придумать?!

Впрочем, покоя вам не будет даже у себя в доме. Например, если у вас есть масляная лампа, то Абура-акаго посетит вас обязательно. Выглядит он как младенец, а его дело – воровать масло из лампы. Причем это тоже дух, но дух особый. Будучи человеком, он воровал масло из святых мест и продавал его. А вот после смерти в наказание превратился в это… Тэньё-намэ имеет вид человека на очень длинных ногах, а его занятием является вылизывание потолков в комнатах. Вреда от него нет. Напротив, его появление говорит о том, что потолки пришла пора чистить.

Впрочем, император Судзин прославился не только тем, что воздвиг святилище в Исэ, но и тем, что сделал у себя в государстве два очень важных нововведения. Так, столкнувшись с угрозой мятежа, он создал институт военачальников четырех самых важных областей страны. Они стали носить титул сёгуна (что можно перевести примерно как «главнокомандующий») – и это был первый случай употребления этого термина, ставшего впоследствии таким значимым. Другое нововведение было более простым, но так же очень важным – он ввел подоходный налог.

Ничуть не менее важно, что у него был сын, а у того, в свою очередь, тоже был сын, и вот этому-то отпрыску императора Судзина, которого звали принц Ямато, и довелось сыграть очень важную роль в истории самураев, хотя сам он об этом, разумеется, даже и не подозревал. Начнем с того, что личностью он был наполовину легендарной, однако в легендах о нем отчетливо узнается характерный самурайский архетип. Ну, точно так же, как в рыцарских балладах Западной Европы, древнерусских былинах или сказаниях древних греков, посвященных их богам и героям.

Но вот что интересно. Еще философ Сократ заметил интересную особенность современной ему греческой мифологии: ее олимпийские боги ведут себя так в ней, как это не могло бы прийти в голову ни одному нормальному древнему греку. Они чревоугодничают, предаются разврату с земными женщинами, а боги-дети свергают богов-отцов вместо того, чтобы их уважать. Соответственным образом ведут себя и дети богов, например, тот же Геракл, далеко не всегда показанный в мифах объектом, достойным для подражания. Не верите? Но ведь он же использует стрелы, отравленные ядом Лернейской гидры, то есть применяет оружие, которое доблестные воины всегда осуждали. Что это? Случайность? Или так было сделано специально, чтобы показать простым смертным, как делать не следует, и то, что позволено Юпитеру, не позволено волу?!

Так, например, тот же бог Сусаноо, желая досадить своей сестре богине Аматэрасу, во-первых, снес межи на ее полях, оросительные каналы засыпал, во-вторых, в ее покоях, предназначенных для еды, испражнился и разбросал испражнения.

Впрочем, богиня, как истинная японка, не стала его за это упрекать, хотя иначе как безобразным его поведение трудно назвать, а сказала: «На испражнения похоже, но это братец мой – бог, наверное, наблевав спьяну, ты так сделал. А что межи снес, каналы засыпал, – так это, наверное, братец мой – бог, ты землю пожалел и потому так сделал» – то есть для всех этих безобразий нашла приличное оправдание. Так говорится в «Кодзики» («Записках о деяниях древности»), то есть информацию обо всех этих его некрасивых деяниях следует считать чем-то вроде тех сведений, что содержатся в Библии у христиан.

И вот теперь то же самое мы встречаем и в сказаниях о подвигах и легендарного принца Ямато Такэру. Своей храбростью он вполне мог бы соперничать с рыцарем Круглого стола Ланселотом Озерным или одним из древнерусских былинных богатырей. Вот только истинно рыцарский дух в нем почему-то совершенно отсутствует, а многие поступки его кажутся попросту странными, если не сказать больше!

Так, его карьера мастера меча началась с того, что он убил своего старшего брата всего лишь за то, что тот опоздал к обеду. И не просто убил, а задушил, оторвал ему конечности, завернул в соломенные циновки и выбросил! Этот поступок так шокировал его отца, императора Кэйко, что он отправил сына на остров Кюсю, где его воинственная натура могла бы найти себе выход в битвах с врагами императора. Первыми, кого он должен был убить по приказу отца, были братья-храбрецы Кумасо. Подобравшись к дому врага и обнаружив там три ряда стражников, он переоделся в женскую одежду, данную ему его теткой, и присоединился к пировавшим там вражеским вождям. Когда они достаточно опьянели, он выхватил спрятанный под одеждой кинжал и убил их обоих, то есть действовал не как самурай, а как самый настоящий подлый и презренный ниндзя. Затем он победил еще одного вождя в провинции Идзумо, причем опять-таки не силой, а хитростью. Сначала он с ним подружился, да так, так что тот стал считать его чуть ли не своим братом. Потом он сделал меч из дерева и стал носить его, засунув в ножны словно настоящий. В конце концов он пригласил доверчивого вождя искупаться в реке. Свои мечи они оставили на берегу, и тут, выйдя из воды, принц Ямато предложил ему в знак дружбы обменяться мечами. Вождь ответил согласием, а затем принял его коварное предложение скрестить мечи в дружеском поединке. Разумеется, он тут же обнаружил, что его новый меч сделан из дерева, но было поздно, потому что принц Ямато убил его.

Ямато Такэру в костюме служанки готовится убить вождя Кумасо. Ксилография Цукиоки Ёситоси (1839–1892).

Статуя Ямато Такэру в Keнрокуэн в Каназава, провинция Исикава.

Понятно, что все эти поступки принца Ямато откровенным образом не соответствовали идеалу самурая-воина, однако он и в дальнейшем вел себя совсем не так, как подобало бы настоящему самураю, то есть «рыцарю без страха и упрека»! Получив приказание снова отправиться в путь, он опять посетил свою тетку, верховную жрицу великого святилища в Исэ, и получил от нее священный «Меч Клубящихся Туч», то есть практически самое могущественное оружие из всех существовавших в то время. Но, даже обладая таким мечом, победу в этом походе Ямато одержал отнюдь не при помощи этого меча. Дело в том что гигантский змей, убитый Сусаноо, чудесным образом воскрес, встал у него на пути и потребовал, чтобы тот вернул ему «Меч Клубящихся Туч». Однако Ямато просто перепрыгнул через змея, а биться с ним не стал. Другим препятствием в его странствиях стала прекрасная девушка по имени Ивато-химэ, которую он страстно полюбил. Вот только вместо того, чтобы жить вместе с ней долго и счастливо, он почему-то решил ее покинуть и направился в страну Сагаму, правитель которой решил его погубить, хитростью заманил в долину, поросшую сухой высокой травой, а затем поджег ее. Вот тут-то принц наконец-то и использовал меч, скосил вокруг себя траву, поджег ее и этим спасся. Правителя и его людей он, разумеется, также всех убил и сжег их тела. А вот меч его с тех пор стал известен как «Кусанаги-но цуруги» («Меч, Раздвигающий Траву»).

На этих ксилографиях Утагава Куниёси (1798–1861) вы можете увидеть некоторых самураев из тех 47 верных вассалов, что совершили поступок, о котором в Японии спорят до сих пор. Прочитать о нем вы сможете на страницах 489–499. Ну а пока перед вами постепенно пройдет целая галерея мастерски выполненных работ этого великого мастера и коллекции музея Уолтерса.

Ято Нориканэ с копьем в руке пьет из фарфоровой чаши. Известно, что он так же мастерски владел копьем, как и мечом, а своей смелостью даже превзошел своего отца. Его поэтическим псевдонимом было имя Токухо, а сочинял он стихи в жанре хайку или хо ку.

Догу – глиняная фигурка эпохи Дзёмон с лицом в форме сердца. Токийский национальный музей.

Едва избежав смерти, он опять вернулся к Ивато-химэ. Но зная (откуда – непонятно!), что он не может остаться с ней навсегда, Ямато покинул ее и на этот раз, хотя и оставил ей на память свое величайшее сокровище – «Меч Клубящихся Туч», или «Раздвигающий Траву», который Ивато-химэ приняла со слезами на глазах и зачем-то решила повесить на тутовое дерево. Тут на героя опять напал вездесущий гигантский змей, через которого он вновь перепрыгнул, однако при этом задел его ногой. От этого у него начался жар, распространившийся по всему телу. Купание в холодном ручье принесло ему облегчение, и жар спал, но болезнь его не покидала, и он слег.

Предчувствуя скорую кончину, больной принц вновь захотел увидеть Ивато-химэ. И она перед ним появилась, поскольку, как оказалось, все это время она тайно следовала за ним в его странствиях. Принц воспрянул духом, но его здоровье продолжало ухудшаться, и в итоге он умер и превратился в белую птицу, которая улетела на юг.

Таков трагический конец жизни Ямато, описанный в эпических сказаниях о подвигах самураев, равно как и рыцарей Круглого стола, встречающиеся постоянно: герой одинок, его повсюду преследуют враги, а в итоге он умирает молодым от нелепой случайности. Причем представление о самурае как об одиноком воине-герое живо в Японии до сих пор, а принц Ямато первым стоит в ряду ее героев. Более того, его имя есть в обеих самых ранних официальных историях страны – полумифологической «Кодзики» («Записках о деяниях древности»), составленной в 712 году, самой старой из дошедших до нас японских книг, и уже упоминавшейся «Нихон сёки» 720 года. Вообще-то говоря, японская история просто изобилует подобными героями и неудачниками. Вот только не совсем ясно, зачем именно образ Ямато, с которого-то, по сути дела, как раз все и началось, был создан таким противоречивым и столь мятущимся? Возможно, правда, что это было сделано специально, и мы в данном случае опять-таки имеем дело с «принципом Юпитера и вола», и он просто был наглядно призван, чтобы показать самураям, что есть в их истории и такие примеры, следовать которым явно не следует! Или, напротив, героическое в нем (хотя в чем оно, это самое «героическое»?) должно было затмить собой все негативное в его образе? Кто знает?!

Хотя художник – автор этого изображения и неизвестен, он, безусловно, прекрасно знал историю самураев и разбирался в их вооружении. Перед нами самурай в полном боевом снаряжении, детали которого выписаны исключительно тщательно и подробно. Библиотекаконгресса США.

Глава 2 Первые воины страны Ямато, или о чем рассказывают ханива?

Меч – душа воина, зеркало – душа женщины.

Японская пословица

На протяжении 700 лет самураи были правящим классом японского общества. Однако точная историческая дата возникновения этого класса до сих пор остается предметом многочисленных и ожесточенных научных споров. Кем были предшественники самураев – представителями военной аристократии или профессиональными воинами-наемниками? Где родина самураев – в столице Киото или же на равнине Канто? В чем их сходство с рыцарями Западной Европы и чем они от них отличаются? Ученые занимаются изучением всех этих крайне важных вопросов, и многие факты, которые прежде принимались безоговорочно, теперь привлекают внимание вдумчивого исследователя, а сугубо романтические представления заменяются вполне научными.

И вот, основываясь на данных археологических находок, историческая наука сегодня говорит нам о том, что первые образцы оружия как такового появились в Японии еще в бронзовом веке в эпоху Яёй, длившуюся с III в. до н. э. по III в. н. э. включительно. Именно тогда между переселенцами с материка и местными жителями начались кровопролитные столкновения, потребовавшие как совершенных средств нападения, так и соответствующей специфической защиты.

Самый большой кофун – Нинтокурё. Это место захоронения японского императора Нинтоку, жившего в IV в. н. э. Его площадь – около 464 124 кв. м.

Сегодня нам известно, что в этот период защитное вооружение древних воинов Японии, живших за несколько веков до возникновения сословия самураев, состояло из деревянных или кожаных доспехов, имевших вид простейшей кирасы на лямках. Многие воины, особенно в холод, носили куртки из медвежьей шкуры. Но летом в них было слишком жарко, поэтому главным нарядом большинства воинов были все-таки кирасы из дерева и кожи, надевавшиеся на рубашку-безрукавку. Наспинная часть деревянных кирас выступала над плечами, в то время как кирасы, сделанные из кожи, нередко имели наплечники из кожаных полос или напуск на плечи. Подобные «доспехи» из шкур были известны у многих народов, а деревянные шлемы индейцев-тлинкитов есть даже в экспозиции Кунсткамеры в Санкт-Петербурге. Однако, зная об этом, точно описать вооружение древнейших воинов эпохи Яёй не представляется возможным: уж слишком мало данных имеется у ученых об этом периоде. Известно, что воины использовали прямоугольные дощатые ручные щиты тэ-датэ, в верхней части которых находился умбон, напоминавший солнечный диск со спирально расходящимися лучами, причем интересно, что такая форма нигде больше так и не встречалась. Кроме того, в эпоху Яёй существовало два типа однолезвийных мечей: прямой японский с широким клинком и прямой китайский с клинком массивным, длинным и узким. Археологами найдены многочисленные каменные литейные формы для изготовления этих мечей, а также золотые навершия. Однако в повседневной жизни бронзовые орудия применялись, судя по всему, достаточно редко. Преобладали каменные топоры, серпы и ножи. Археологами были найдены также каменные мечи и кинжалы, имеющие очень качественную полировку поверхности, но они, несомненно, являются ритуальными предметами. В верованиях племен острова Кюсю оружие занимало главное место, мечи обожествлялись как тело бога, поэтому неудивительно, что в погребениях и местах религиозных обрядов их найдено много. Глава родовой общины во II–III вв. н. э. имел два символа власти – меч и копье. Копье называлось хоко, прямые однолезвийные мечи – тёкуто. Известны были также заимствованные из Китая бронзовые клевцы с длинными и короткими рукоятками, а также луки и стрелы. Хотя к тому времени жителям Японии уже было известно железо, многие виды оружия вплоть до IV века все еще изготовляли из бронзы. В это же время появляются и первые ламинарные доспехи (то есть сделанные из полос металла, соединенных между собой), сделанные из железа, – танко. А вот узнать об этом ученым помог обычай погребения вождей в огромных курганах, которые так и назывались кофун, то есть курган. Они нередко обносились рвом с водой, а их размеры колеблются от нескольких метров до 400 м в длину! И вот во время становления государства Ямато[1] (IV–VI вв.) в Японии наблюдался настоящий расцвет этих курганных погребений, так что это время ученые иной раз даже выделяют в отдельную эпоху Кофун[2], продолжавшуюся приблизительно с 250 по 550 год. Причем сопровождать воинов на тот свет должны были не только их доспехи и оружие, что было в обычае у многих народов, но и ханива – фигурки из обожженной глины. Очень возможно, что они выполняли при этом ту же функцию, что и древнеегипетские фигурки ушебти, или же должны были представлять собой некие вместилища для души, хотя древняя японская традиция объясняет их появление иначе[3].

Макет погребения кофун.

Ранние кофуны имели простую форму – круга или квадрата, – но с течением времени стали сооружаться курганы более сложного вида, например, некоторые из них объединяли в себе две фигуры: два круга, круг и четырехугольник, два четырехугольника. Классическим курганом стал кофун, по форме напоминающий замочную скважину (т. е. объединяющий фигуры круга и четырехугольника). Такие курганы распространились на большей части Японских островов и называются «дзэнпо коэфун». Вопрос, где находится «родина» курганов – сооружались ли они первоначально в Китае и были «завезены» в Японию, или же это китайцы, в свою очередь вдохновившиеся японской культурой, стали хоронить своих вождей в кофунах, – до сих пор обсуждается учеными.

Что касается названия ханива (япон. «глиняный круг», хани – «глина», ва – «круг»), то оно, несомненно, связано с технологией их изготовления, так называемым методом «вадзуми», который у нас принято называть методом налепа. Глиняные кольца накладывались друг на друга стопкой, образуя полые внутри фигурки высотой от 30 см до полутора метров, неровности на них тщательно выравнивались, так что нельзя было и сказать, что их лепили именно так, а затем обжигались при сравнительно низкой температуре (около 800°). При этом сами они вели свое происхождение от глиняных столбиков, составлявших магическую ограду вокруг погребального холма. И хотя в дальнейшем их форма изменилась и одноврменно значительно усложнилась, цилиндрический столб продолжал оставаться их обязательной основой даже тогда, когда статуя-ханива получила две ноги – то есть в данном случае играла роль ее устойчивого пьедестала.

Ханива – фигурки людей и лошадей. Высота воина в центре – 131,2 см. Токийский национальный музей.

Доказано, что сюжеты ханива изменялись на протяжении веков, отражая изменения в жизни общества. Так, наиболее древние ханива обычно представляли собой символические образы-предметы. Это – щит, колчан, головной церемониальный убор, украшенные гравированным магическим узором. В период борьбы племенных вождей за власть они олицетворяли их воинскую доблесть, а нам сегодня показывают внешний вид этих предметов в то далекое от современности время. Затем в V–VI веках появились многочисленные антропоморфные изображения жрецов и жриц, а также воинов – охранителей царства, и крестьян, жертвенных животных, священных птиц и лошадей. О том, насколько важное место занимали эти скульптуры, свидетельствует их массовое изготовление в больших мастерских с привлечением многочисленных ремесленников. Так крупные погребальные ансамбли постепенно превратились в своеобразные царства глиняных статуй, вмещавших сразу по нескольку тысяч ханива.

Японские войска сёгуна Саканоуэ гонят отряды аборигенов. Иллюстрированный свод по истории храма Киёмидзудера. Токийский национальный музей.

Наиболее важные в научном отношении ханива были обнаружены в южной части Кюсю, в особенности в районе Кинай возле Нары, и также на севере острова. Они изображали дома, домашних и диких животных и птиц, зеркала, рыбу, оружие, щиты, мужчин и женщин и очень часто – вооруженных воинов. Поскольку в большинстве своем ханива предназначались для того, чтобы умилостивить духов природы, обобщенные образы, по мнению их создателей, тут явно не годились. Впрочем, это не более чем наши домыслы, а как это было на самом деле, сказать что-либо очень сложно! В любом случае важно то, что все детали на них переданы с большой точностью, будь то прически знатных дам, серпы и мотыги крестьян и, разумеется, доспехи воинов и их вооружение. Так, воины изображались в полном боевом снаряжении с нахмуренными и суровыми, зачастую полузакрытыми шлемами лицами. Их позы, так же как и традиционный жест руки, лежащей на рукояти меча, должны были символизировать отвагу и готовность к участию в бою. Но при этом древний скульптор передавал и мельчайшие, и, видимо, важные, по его мнению, детали его военного снаряжения: завязки доспехов, нашитые на нем пластины, характерные детали костюма. Кроме того, эти фигурки очень большие, что также облегчает их изучение. Например, в местечке Ота, префектуры Гумма, в регионе Канто, была найдена ханива – фигурка воина, относящаяся к V–VI векам, высотой 125,7 см – то есть практически в человеческий рост. Поэтому раскопки курганов кофун очень помогли современным археологам и историкам узнать, какими доспехами и оружием пользовались древние воины эпохи Яёй, пусть даже на обожженной глине всего и не разглядишь. Так, например, среди них часто встречаются фигурки оседланных лошадей, и вот они-то как раз и доказывают, что лошади на Японские острова попали уже в IV веке н. э., так как в погребениях японских воинов V века конская упряжь встречается. То есть в это время лошади в Японии стали активно использоваться на войне, и остается теперь только выяснить, имели в это время японские всадники стремена или нет? Последнее обстоятельство очень важно. Ведь по наличию или отсутствию стремян мы можем абсолютно точно судить о развитии военного дела у того или иного народа, но главное – определить, насколько их конница была близка к рыцарской кавалерии, характерной для Средних веков.

Фигурка ханива, изображающая воина в доспехах кейко. Токийский национальный музей.

Известно, что тяжеловооруженные всадники в эпоху Древнего мира существовали у многих народов. Имели их скифы, ассирийцы и парфяне, сарматы, в том числе и те, что находились на службе в римской армии, вот только, несмотря на все свое тяжелое вооружение, рыцарями эти всадники отнюдь не являлись, потому что не имели стремян! Даже конным лучникам, например, тем же скифам или североамериканским индейцам, стрелявшим из лука на скаку, воевать было значительно легче, нежели воинам в прочных доспехах, вооружением которых являлись длинное копье и меч!

Почему? Да просто потому, что из-за отсутствия стремян, а следовательно, и прочной посадки на спине у лошади они не могли их эффективно использовать. Так, длинные копья этим воинам приходилось держать двумя руками, поэтому когда в бою – о чем писали, например, те же римские историки – они ломали свой строй либо им приходилось действовать в распутицу, то становились легкой добычей пехоты. В далекую Европу стремена проникли только в эпоху Карла Великого, что доказывается многочисленными изобразительными источниками, а вот когда эта важная деталь всаднического снаряжения появилась в Японии?

Отвечая на этот вопрос, многие историки, и в частности британский историк Кристофер Пирс, обращают внимание на то, что на японских погребальных фигурках ханива III–V веков, изображающих оседланных лошадей, мы видим не только седла с высокими вертикальными луками спереди и сзади, но и стремена, висящие по обеим сторонам от седла. Это значит, что в то время они уже существовали. Причем служили стремена в первую очередь тяжеловооруженным всадникам, появление которых в Китае приходится на самое начало IV века н. э., то есть время распространения стремян в Японии и появления тяжеловооруженной конницы в Китае также совпадает! Интересно, что вначале стремя у китайских всадников было только одно, и оно совсем не использовалось при самой верховой езде, а служило подставкой для ноги воина в тяжелом вооружении, облегчавшей его посадку в седло. Только с течением времени стремян стало два, а применяться они стали в качестве опоры для ног всадника, сидевшего в седле. То есть японцам, можно сказать, очень повезло, что они оказались так близко от того места, где по воле судьбы было сделано это эпохальное изобретение человечества.

Сакагаки Масаката с копьем в руке. Об этом самурае известно, что он умело владел копьем, но при этом любил выпить, так что и днем и ночью от него шел сильный винный дух.

Ну а объяснить их появление и прямую связь с высоким седлом можно, только представив себе, насколько непривычными казались эти новые седла для тех, кто до этого ездил на старых, мягких седлах, да еще и без стремян. Новое седло буквально зажимало и сковывало всадника, зато его посадка оказывалась очень устойчивой, к тому же наличие высоких лук давало всаднику еще и определенную защиту, вот почему именно эти особенности и стали неотъемлемой частью рыцарского седла.

Следует отметить, что в это время (то есть приблизительно около 300 г. н. э.) китайцы уже применяли высокое жесткое седло, и именно тогда, одновременно с ним, они же начали использовать и парные стремена. До этого, как это уже отмечалось, на стремя всадник ставил ногу, забираясь в высокое седло, но для опоры при самой езде оно не использовалось. Однако потом кто-то, видимо, попробовал навесить на своего коня стремена сразу с двух сторон, а уже потом, сидя в седле, догадался просунуть в них ноги…

Впрочем, нам известны и некоторые более точные даты. Например, в биографии китайского военачальника Лю Суна сказано, что в 477 году он получил стремя в качестве сигнала о начале военных действий. Неясно, правда, было ли оно одинарным или парным, но то, что тогда стремена в Китае уже применялись, очевидно.

Использовала китайская конница этого периода и защитные доспехи, и, судя по изображению, в погребении военачальника династии Цзинь в Тун Шоу, неподалеку от границы с Кореей, датируемое 357 г. н. э., они имели вид обычной стеганой попоны. Более поздние их образцы представляют собой уже настоящую броню из пластин с характерным закруглением в верхней части, нашитых на кожу или на ткань. Именно такие доспехи у китайского всадника с настенной росписи в Танг-хуанг, датируемой примерно 500 г. н. э. Причем китайские всадники на стенах из гробниц держат копья двумя руками, точно так же, как это делали сарматские и парфянские всадники, а удары ими наносят сверху вниз, высоко поднимая правую руку над головой. В данном случае это может служить указанием, что таранный удар копьем, когда его зажимают под мышкой, эти всадники все еще не использовали, хотя наличие стремян уже позволяло так делать.

Однако вооружение – вооружением, но ведь есть же еще и политика, которую в это время проводила в Японии государственная власть, и вот она-то, как оказалась, тоже на многое оказывала влияние! Понятно, что юные отпрыски тогдашних императоров занимались не только тем, что прыгали через драконов, хитроумно убивали друг друга, а все остальное время предавались неразделенной любви. Конечно, нет, ведь у любого правителя во всякое время забот было предостаточно. Хватало их и правителям древнего государства Ямато. И вот падение в 562 году японской колонии Мимана на территории Кореи и правившей там династии Пэкче в 660 году привело к тому, что многие ее жители бежали в Японию. При этом приток беженцев был так велик, что правительство Киото, всерьез опасаясь усиления влияния чужеземцев, расселило их на равнине Канто подальше от центра. Но среди них нашлись люди, весьма сведущие в разведении лошадей, а возможно, даже и прямые потомки кочевников из Центральной Азии. Поэтому с их прибытием коневодство в Японии стало быстро развиваться, и это сразу же (не говоря о распространении в это же время стремян!) значительным образом повысило боевые возможности японских воинов в их борьбе с местными племенами эмиси. Однако случилась очень странная вещь: «варвары» также научились разводить лошадей и не просто овладели искусством верховой езды, но и сделались искусными конными лучниками! Каким это образом могло такое случиться? Наверное, примерно так же, как это произошло в Северной Америке, где какое-то количество лошадей сбежало от испанцев в прерии и там одичало, а уже после этого индейцы стали их ловить, приручать и использовать. Возможно, что, видя, какую пользу приносят лошади на войне, эмиси отбивали лошадей у японцев специально, что, кстати, говорит о том, что не такие уж они были и «дикари», не говоря уже о том, что какое-то количество лошадей просто оставалось на поле боя, и эмиси оставалось их только поймать!

Лучник. Ксилография Цукиока Ёситоси (1839–1892). Музей искусств Лос-Анджелеса.

Глава 3 Реформы Тайка и появление первых самураев

Даже если удача отвернулась от тебя, ты потерпел поражение и вот-вот расстанешься с жизнью, четко и громко произнеси свое имя, улыбнись и без тени сомнения и страха склони голову. Вот подлинный Путь Воина.

Ямамото Цунэтомо. «Хагакурэ» («Сокрытое под листьями») – наставление для самураев (1716)

Впрочем, проблемы внутри самого японского общества начались еще до того, как предки современных японцев столкнулись с этой новой напастью, а именно в 645 году, когда при дворе японской императрицы Когёку вспыхнул мятеж… в поддержку императорской власти! Заговорщики мечтали избавить Японию от засилья крупных аристократических кланов, победить в стране коррупцию и заложить основы сильного и справедливого государства. Перед глазами у них был пример Китая, который для просвещенных японцев являлся образцом для подражания во всем. Там вся власть принадлежала императору, и порядок и законность на местах поддерживали назначенные им чиновники.

Переворот удался, и в Японии наступила эпоха важных реформ, которую сами японцы назвали Тайка, то есть «Великая перемена». Проводить их начали уже по указанию следующего императора, Котоку, вступившего на престол в 645 году. Тут следует отметить, что в глазах своих подданных японские императоры были не просто светскими правителями, а властителями, правящими по воле богов. Недаром они называли правителей «тэнно», что в переводе с японского означает «повелитель всего сущего, Сын Неба». Слово «император», то есть повелитель, которым обычно пользуются для перевода слова «тэнно», не передает его точного смысла. Вот почему японцы окружали и окружают тэнно соответствующим почитанием, а к указаниям «сверху» как нужно жить относились как к воле божества.

Храм Тодайдзи (в переводе с японского «Великий храм Востока») построен по обету императором Сёму (правил в 724–749 гг.) в тогдашней столице Нара и является крупнейшим буддийским храмом в Японии.

Уже весной следующего, 646 года был оглашен императорский указ, или декрет Тайка, в соответствии с которым в стране создавалось государство нового типа с сильной централизованной властью и мощным аппаратом чиновников. Изменения в политической и экономической системе Японии были значительны, а вот и некоторые из них:

• Отменяется частная собственность на землю. Отныне вся пригодная к возделыванию земля принадлежит императору, который единолично решает, как ее использовать.

• Территория страны делится на провинции, уезды и деревни.

• Должна быть построена новая императорская столица, зримое воплощение империи и средоточие ее государственного аппарата.

• Всем представителям прежней знати разрешается поступать на государственную службу и получать жалованье. Они обязуются хранить верность императору и проявлять беспрекословное послушание.

• Все владельцы земельных наделов обязаны платить императору налоги на землю, а ремесленники – с продажи своих изделий.

• Вводится воинская повинность: каждый третий мужчина должен отслужить три года, охраняя границу.

Японские всадники устремляются в бой. Старинный японский рисунок. Токийский национальный музей

Сами реформы начались с перераспределения земельных наделов. Земля объявлялась собственностью императора (не отдельных родов, как это было прежде), а все население страны – его подданными. Частные земли после их обмера были поделены на равные наделы, которые сдавались свободным крестьянам от имени государства в аренду. При этом каждый крестьянский двор получал участок пахотной земли по числу членов семьи. Кроме крестьянских существовали еще и «привилегированные» наделы – «должностные», «за заслуги» и т. д. Центральная власть предоставляла их членам императорского дома, представителям прежней знати и крупным чиновникам. Эти наделы не подлежали налогообложению и могли передаваться по наследству. Так, постепенно, они стали превращаться в частные феодальные поместья сёэны, которые со временем становились все больше и больше.

Теперь император либо сам командовал войском, либо назначал сёгуном какого-либо военачальника высокого ранга. При этом он назначался на короткий срок, обычно только на время очередной кампании. Боевое оружие являлось собственностью государства и в мирное время хранилось на складах, откуда оно извлекалось только для войны или учений. Поскольку существовала воинская повинность, никакого сословия воинов не существовало, хотя некоторые кланы и обладали особыми привилегиями. Например, члены клана Отомо были потомственными дворцовыми стражами, но это, в общем-то, было и все, что в это время имело отношение к военному делу!

Продуманность реформ быстро привела к положительным результатам. Наступило время бурного освоения территории страны. По всей Японии прокладывались дороги, строились мосты, закладывались новые города и буддийские монастыри, поскольку именно в это же время в стране начинается и распространение буддийской религии, завезенной опять-таки из Китая. До начала VIII века в Японии не было постоянной столицы – после смерти очередного императора ее переносили в новое место. Сначала, в 710–784 годах, столицей был пышный Хэйдзё (ныне Нара), построенный по образцу китайского города Чаньань, затем, с 794 года, Хэйан («столица мира и спокойствия», ныне Киото). Здесь же, в окрестностях императорского дворца, размещались и всевозможные правительственные учреждения и храмы. Художники, ученые, поэты устремлялись в недавно основанные столицы империи и здесь легко находили себе покровителей и заказчиков, отчего науки и искусства быстро развивались. Основным учебным заведением для детей аристократов стала палата наук, находившаяся в подчинении у Ведомства церемоний. В нее входили четыре отделения: китайской классики, истории и словесности, юриспруденции, математики. Мужчина из знатной семьи должен был наизусть знать и основные труды конфуцианских классиков и сочинения китайских историков. Чтобы принимать участие в дворцовых увеселениях, нужно было уметь самому слагать стихи, играть на нескольких музыкальных инструментах, а иногда еще и уметь расписать в китайском или японском стиле веер или ширму. Впрочем, несмотря на огромное влияние буддизма, хэйанское общество ориентировалось больше на стиль, чем на моральные принципы, а добродетельность в нем стояла лишь на втором плане после соответствующего моде внешнего вида.

Иллюстрация к Гэндзи-моногатари, приписываемая Тоса Мицуоки (1617–1691).

Иллюстрация к Гэндзи-моногатари: потасовка между слугами. Оружия у них нет, но это только пока…

Фигурка ханива, изображающая воина с мечом за поясом.

Впрочем, в истории японских самураев для нас куда важнее не столько успехи, сколько неудачи реформы Тайка. Главной из них был провал земельной реформы, так как со временем все больше и больше участков земли под разными предлогами стало переходить в частное владение. Не слишком удачной оказалась и идея временного призыва на военную службу крестьян. Это было своего рода рекрутская система, когда на военную службу призывались взрослые мужчины, зарегистрированные в подворных списках, что от каждой провинции давало примерно по тысяче воинов. Всего провинций было 60. То есть в итоге получалось огромное количество солдат и офицеров, называемых гунки, и всех этих людей, которые в мирное время вроде бы и не требовались, нужно было кормить, вооружать и обучать военному делу. То есть японская армия того времени получилась явно избыточной в количественном отношении и далеко не такой эффективной, как задумывалось вначале, поскольку ради экономии она состояла главным образом из пехоты, тогда как ей противостояли конные стрелки из лука эмиси!

Портрет императора Сёму. Неизвестный художник. XIII в.

В результате прежняя практика была упразднена в 792 году (так же как и обычай хранить оружие на складах и выдавать его воинам при необходимости!) и заменена новой – кон-дэйсэй. Согласно этому нововведению, призванному снять тяжесть воинской повинности с плеч крестьян, от эффективного труда которых зависела экономика страны, правительство решило брать на службу юношей из состоятельных семей, опытных наездников и стрелков из лука.

Были ли эти новые рекруты предшественниками сословия самураев? Если вспомнить о том, что первоначально боевая тактика самураев была рассчитана именно на конных лучников, а до указанного периода упоминаний о коннице в японской истории не встречается, то можно предположить, что да и что именно в таких вот отрядах, отличающихся от прежних императорских армий, и появились первые самураи. Причем на службу в первую очередь стали принимать выходцев из Канто, славившихся своим искусством стрельбы из лука с седла, и, следовательно, первые самураи были именно оттуда!

Доспех о-ёрой периода Камакура. Святилище Касуга в Нара. Япония.

Следует также подчеркнуть то обстоятельство, о котором речь уже шла, что появление самураев в Японии было следствием не только социально-экономического развития страны, но и самым тесным образом связано с целым рядом естественно-географических причин. Глядя на карту Японии, нетрудно понять, что императорская власть, как бы она ни старалась это делать, фактически не могла контролировать отдаленные районы страны. Правительственные указы, да и посланные по запросам войска, добирались туда месяцами! Между тем жизнь в отдаленных провинциях делали опасной не только набеги конных аборигенов, но и нападения прибрежных пиратов – вако, а также многочисленных разбойников, прятавшихся в густых лесах. Немало хлопот доставляли и крестьянские восстания, особенно частые в голодные годы, вызванные неурожаем. Но аристократы из столицы Хэйан не стремились идти воевать на границу. Изнеженные придворной роскошью, они вовсе не хотели менять беззаботную, наполненную поэзией и чувственными удовольствиями жизнь при дворе императора, на походную палатку и превратности войны в диких местах среди гор и лесов.

Книга в книге. «Повесть о Гэндзи»

У каждого времени – свои песни! Подмечено это очень правильно, и роман «Повесть о Гендзи» (яп. Гэндзи-моногатари) – одно из лучших тому подтверждений. Это одно из величайших произведений японской классической литературы, появившееся в эпоху Хэйан. Авторство романа приписывается Мурасаки Сикибу, даме при дворе императрицы Сёси (годы правления – 986–1011). Ну а его влияние на японскую культуру просто огромно. И если роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин» справедливо называют «энциклопедией русской жизни», то… роман Мурасаки Сикибу можно столь же справедливо назвать энциклопедией японского высшего общества той далекой эпохи. Повседневный быт хэйанских аристократов и праздная упадочная атмосфера дворцового квартала переданы с большим мастерством. Роман показывает всю его утонченность и беспринципность, ну а сам его герой со скучающим видом (так что мода на разочарованность в жизни существовала уже тогда, в том числе и среди японцев!) покоряет всех попадающихся ему под руку женщин, начиная с податливых сановных дам и кончая дворцовыми служанками. Большим достижением автора является стиль романа – акценты расставлены так, что они лишь едва-едва заметны, чувства неуловимы, но переданы, каждая мысль словно проходит через сито придворного этикета, и тем не менее все образы зримые и насыщенные, при этом мы видим отношение автора к своим героям, хотя прямо оно нигде не высказывается. Возможно, что это была самая первая манга на свете – в тексте было много иллюстраций, хотя сам оригинал романа до нас не дошел.

«То, что она (Мурасаки Сикибу) создала «Гэндзи», представляется делом удивительным, невозможным в нашем мире. Не иначе как это чудо, сотворенное Буддой в ответ на ее молитвы» – вот как оценивали этот роман сами японцы в XIII веке!

– Дурно воспитанные люди, и мужчины и женщины, как правило, тщатся выставить напоказ все свои знания, даже самые поверхностные, – говорит Ума-но ками. – Право, ничто не может быть неприятнее. Женщина, постигшая все тонкости Трех историй и Пяти книг, в моих глазах скорее проигрывает в привлекательности. Правда, я не могу сказать, что предпочел бы иметь дело с особой, не получившей вовсе никакого образования и ничего не понимающей ни в общественных делах, ни в частных. Женщин не принято обучать наукам, но, обладая даже самой малой долей сообразительности, они могут познать многое. Достаточно лишь видеть и слышать. Находятся и такие, которые в конце концов начинают ловко писать «истинными знаками» и, потеряв всякое чувство меры, перегружают ими свои письма, причем нередко обращенные к женщине же, что вовсе недопустимо. На такое послание глядя, невольно содрогаешься от отвращения: «Право, разве пристало женщине…» Сама-то она, возможно, и не замечает, какое нелепое впечатление производит ею написанное, но стоит прочесть вслух!.. И ведь зачастую так пишут дамы самого высокого ранга.

Не правда ли, этот отрывок из романа и сегодня звучит весьма современно, и разве мы сами не встречали в своей жизни таких женщин и, что еще хуже подобных им мужчин?

Ну а какое это имеет отношение к истории самураев? Да самое непосредственное! Разумеется, все они принадлежали к воинскому сословию, но многие самураи прославились и как литераторы, и как художники. Практически все выходцы из самурайских семей одинаково хорошо владели кистью и мечом, флейтой и луком. Понятно, что, за исключением представителей придворной аристократии, немногие из тех, кто не являлся по рождению самураем, могли добиться высокого положения в обществе. Однако грубый простой меченосец не имел на это шансов вообще, хотя… иной раз, хотя и очень редко, высокого положения в Японии добивался даже выходец из самых низов!

Поэтому неудивительно, что в таких условиях и губернаторы отдаленных провинций, и тамошняя местная знать отнюдь не хотели, да и не могли полагаться на императорское правительство и лишь изредка присылаемые из столицы войска, а предпочитали собственными силами наводить на своих землях порядок. Для этого они набирали боеспособных мужчин и создавали из них небольшие военные формирования, обычно конные ввиду их высокой мобильности, находившиеся под их личным командованием. Такие военные отряды назывались бусидан, а их члены – буси. Этих проверенных в боях, смелых, презиравших смерть воинов, возглавляемых владельцами крупных поместий, также вполне можно считать первыми самураями – рыцарями Японии, избравшими в жизни путь бусидо («путь воина»). Вступая в такой отряд, воин приносил клятву верности тому, кто являлся его организатором, и таким образом становился его служивым человеком. Недаром буквальный перевод слова самурай происходит от слова сабурау – «служить» и дословно означает «несущий службу». За это он часто получал вознаграждение в виде земельного надела. Вот только у воинов этих отрядов уже фактически не было возможности самим заниматься земледелием, и за них на этих землях трудились крестьяне, платившие налог владельцам сёенов, а уже те, в свою очередь, вознаграждали служивших у них самураев.

Интересно, но у японцев в данном случае все получилось точно так же, как в свое время у англичан. Там северонорвежский термин «кнут» – слуга трансформировался в английское «найт», с аналогичным значением, и именно так и стали называть гордых рыцарей Туманного Альбиона!

Самурай в доспехах о-ёрой верхом на черном коне. Ксилография Китао Сигемаси (1739–1820). Музей искусств Лос-Анджелеса.

Таким образом, в ряде случаев первый самурай мог быть одновременно и воином, и владельцем земельного надела, и чиновником на службе, вот только земля, за которую он оказывал свои услуги, принадлежала не ему лично, а тому, кто эту землю ему дал. То есть это мог быть и тот же губернатор провинции, и просто богатый землевладелец, нуждавшийся в опытных воинах для защиты собственных земель. То есть, по сути дела, это были те же… дворяне, получавшие свой «двор» от вышестоящего лица в качестве платы за свои труды. И пока ты трудился, землю ты имел, да еще к тому же и не просто землю, а землю с крестьянами, которые ее обрабатывали вместо тебя. А вот если твоя служба заканчивалась, то землю у тебя твой господин отбирал, – все точно так же, как и у всех прочих служилых людей и на Западе, и на Востоке, и у нас в далекой от Японии снежной Московии. Ничего иного на определенном уровне развития технологии и военного дела придумать было нельзя! Ведь для того, чтобы в то время успешно воевать, требовалась лошадь, причем не одна. Хорошие лошади стоили очень дорого, и, трудясь в одиночку, заработать на несколько лошадей и вдобавок соответствующее вооружение было практически уже невозможно.

При этом согласно японской традиции все члены одного рода должны были беспрекословно подчиняться его главе, и это требование распространилось также и на самураев. Неудивительно, что эти военные отряды по праву называют еще и военными домами, вот только входили в них не только и не столько родственники, сколько посторонние люди.

Не будет преувеличением утверждать, что именно патриархальная мораль военных домов с их строгой иерархией и дисциплиной стала основой мировоззрения самураев, превыше всего ценивших верность вождям и повиновение их приказам. Согласно японской традиции все члены рода беспрекословно подчинялись его главе, и этот же обычай распространился затем и на военные отряды. Вступая в отряд, каждый новый воин приносил клятву верности не столько вождю, сколько всему роду в его лице. В этом и заключалась причина прославленной верности и преданности японских воинов, их бесстрашия, готовности умереть, повинуясь приказу вождя: ведь интересы рода, интересы семьи всегда были для японца превыше всего. Можно сказать, что именно личная преданность и послушание были источником отчаянной храбрости и бесстрашия самураев, воспетых в многочисленных героических сказаниях о них. Так, в знаменитых «Кондзяку-моногатари» («Стародавних повестях»), создание которых относят к X–XI векам, уходящий на бой воин заверяет своего господина и предводителя: «Служа тебе, готов я расстаться с жизнью; легче пуха она для меня. Доведись мне смерть ожидать с глазу на глаз с мятежниками, не повернусь я спиной к врагу, лишь бы жизнь свою сохранить». Такими самураи были в самом начале[4], такими им предписывалось быть и впоследствии!

Юкугава Мурэнори рубит мечом переносную лампу. Во время боя в доме Кира слуги последнего бросали в атаковавших их самураев-мстителей все, что попадалось им под руку, включая светильники.

Самурай стоит за станковым щитом и стреляет из лука. Ксилография Цукиока Ёситоси (1839–1892). Окружной музей искусств Лос-Анджелеса.

Глава 4 О воинах в танко и кэйко

Никогда не оценивай другого по тому, как он применяет оружие, но выбирай тех, кто им владеет легко.

Миямото Мусаси (1584–1645). «Книга пяти колец»

Известно, что вплоть до VIII века правительство Нара действовало на основании закона о воинской повинности рицурёсэй, составленного по китайскому образцу. Собственно, все лучшее пришло в Японию из Китая, и в этом предкам современных японцев, можно сказать, исключительно повезло. Стремена и буддизм, чай и письменность – все это пришло в Японию с материка, и вряд ли нужно удивляться тому, с каким пиететом относились тогдашние японцы к мудрости этой великой страны. Религия, искусство, технологии – все это внимательно изучалось и копировалось, так что даже храмы древней японской религии синто и те строились в подражание буддийским. Законы тоже старались перенимать из Китая, и вот, согласно закону рицурёсэй, в армию призывались мужчины в возрасте двадцати-тридцати лет, составлявшие отряды по тысяче человек, и такая практика продолжалась вплоть до эпохи Хэйан и появления первых самурайских отрядов. Одни воины охраняли особу императора в столице, их называли эдзи («охранные мужи»), другие – сакимори («охранители передовых рубежей») – отправлялись служить на границу.

Что же касается имевшегося в это время у воинов земли Ямато защитного вооружения и наступательного, то нужно отметить, что уже в IV веке у них появились первые железные доспехи, называвшиеся танко, или «короткая броня», сделанные из соединенных друг с другом металлических полос.

Кираса доспеха танко. V в. Токийский национальный музей.

Подобные доспехи были известны еще в Древнем Риме, где назывались лорика скуамата, и там их носили как пехотинцы-легионеры, так и тяжеловооруженные всадники-катафрактарии. Кираса танко обычно плотно облегала тело и имела хорошо выраженную талию – кстати, дошедшие до нас фигурки ханива это очень хорошо показывают! Она прочно сидела на бедрах, но была слишком жесткой, поэтому надевать ее было нелегко. Приходилось сильно разводить ее в стороны, для чего требовались немалая сила и сноровка или же помощь двух помощников. Поэтому на поздних кирасах правую переднюю половину стали делать откидывающейся на шарнире. Завязки находились спереди, поэтому закрепить на себе кирасу воин мог и без посторонней помощи. На плечах она держалась при помощи матерчатых ремней, которые сверху закрывал латный ворот с крепившимися к нему массивными наплечниками. Ниже локтей руки защищали наручи котэ, чаще всего выделавшиеся из лакированной кожи. Шлем был обычно также склепан из железных пластин, причем имел выступающую вперед над лицом V-образную пластину, из-за чего эти шлемы называли сёкаку-цуки-кабуто («шлем бодающийся баран») или просто шлем «с клювом», а его бармица (прикрытие для затылка и шеи) в свою очередь состояла из железных полос, соединенных шнуровкой. В центре тульи прикреплялось металлическое украшение в виде трезубца, а концы каждого зубца в свою очередь украшались перьями фазана. Доспехи танко имели юбку-колокол – пристегивающиеся ремнями четыре секции из пришнурованных друг к другу металлических пластин. Такая юбка была удобна для пехотинца, так как давала ему хорошую защиту для нижней части тела и при этом не стесняла его движения. Никакой защиты для ног, не прикрытых этой юбкой, на этих доспехах не предусматривалось. Ниже кирасы мы видим только лишь длинные с пузырями на коленях широкие штаны, зачем-то подвязанные под коленями.

А вот теперь представьте, каково в этой «юбке» было сидеть в седле всаднику, ведь сделать в ней полукруглые вырезы, подобные вырезам у западноевропейских рыцарских доспехов, японцы так и не догадались. Поэтому когда в Японию из Китая или Кореи завезли лошадей, там уже в конце V века наряду с доспехами танко появился и другой доспех – кэйко. Он значительно лучше подходил для конного боя и состоял из металлических пластинок, которые, однако, не нашивались на ткань, а связывались между собой кожаными шнурами или ремешками. Причем самое главное, что при этом до сих пор неизвестно, были ли представители японских правящих классов того времени переселенцами с материка или же это коренные обитатели Японии позаимствовали там чужеземные приемы вооруженной борьбы и виды снаряжения.

Кираса доспеха танко вместе со шлемом сёкаку-цуки-кабуто. V в. Токийский национальный музей.

Здесь следует отметить, что большинство пластинчатых доспехов всегда были очень похожи, так как их собирали из более или менее одинаковых прямоугольных пластин из металла или кожи, причем каждый нижний ряд закреплялся на основе или на другом ряду так, чтобы перекрывать половину верхнего ряда. Такая конструкция позволяла эффективно поглощать энергию удара и хорошо защищала от стрел. Поэтому неудивительно, что именно такие доспехи стали общим видом защитного снаряжения для огромных территорий Евразийского материка, где в качестве наступательного оружия использовались луки и стрелы. Так, абсолютное большинство найденных в Персеполе, Хорсабаде, Египте, Камир-Блуре и в скифских курганах бронзовых и железных панцирей составлены практически из одинаковых по форме пластинок с закругленным верхним концом и несколькими отверстиями для их соединения. Но точно такие же панцири носили воины и более позднего времени, в том числе и классические рыцари-феодалы Западной Европы и Востока, а также витязи Древней Руси.

Панцири из пластинок в форме чешуи использовались греческими гоплитами и римскими легионерами, причем как пехотинцами, так и всадниками. Такой панцирь, например, судя по мозаичному изображению из Дома Фавна в Помпеях, носил Александр Македонский в битве при Иссе. Причем конструкция у него была достаточно сложной: наплечники и нагрудная пластина из металла, а область талии составлена из металлических пластинок в форме чешуи, что явно было сделано для того, чтобы обеспечить торс наибольшей свободой движений.

Тибетский пластинчатый доспех. Современный рисунок.

Лук стал оружием самураев очень давно. Недаром это оружие в Японии считается едва ли не легендарным, а стрелки из лука пользовались исключительным почетом и уважением. Например, лук одного из таких стрелков – Тамэтомо Минамото – имел длину 280 см и поэтому обладал такой силой, что, по преданию, Тамэтомо градом своих стрел мог даже потопить корабль! Вроде бы левая его рука была намного длиннее правой, что и позволяло ему стрелять дальше других. Ксилография Цукиока Ёситоси. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Мабидзаси-цуки-кабуто – шлем к доспехам кэйко. Токийский национальный музей.

В римской армии броню из различных по форме пластинок использовали и пехотинцы, и всадники. При этом некоторые пластинки римских панцирей были очень малы: 1 см в длину и 0,7 см в ширину, и хотя в целом их размеры колебались от 1 до 5 см, это говорит о чрезвычайно высоком мастерстве их изготовителей. Также в этрусских памятниках (то есть предшествующих римской цивилизации) встречается множество изображений пластинчатых кирас, в то время как на рельефах колонны Траяна, находящейся в римском форуме, где изображены сцены из войн Траяна в Дакии (101–102 гг.), в пластинчатых доспехах показаны сирийские лучники и кавалерия сарматов – союзников даков. Известно, что сарматам удалось побывать на территории Британии, куда в 175 г. н. э. императором Марком Аврелием был отправлен целый «полк» тяжеловооруженных сарматских всадников. Служили они также и в других местах, и, кстати, везде без особого успеха. Для римских солдат вооружение этих всадников казалось слишком тяжелым. Недаром само их название, «клибанарии», рассматривается как проявление своеобразного солдатского юмора той эпохи, поскольку словом «клибанус» в Риме называли «духовой шкаф» для выпечки хлеба, что-то вроде известной у нас в России печки-буржуйки. В общем, как бы там ни было, но, один раз появившись, пластинчатые доспехи, как из крупных пластин, так и пластинок удлиненной формы, остались в Японии вплоть до 1867 года и последних восстаний самураев в 1876 и 1877 годах, а в горном Тибете – так и вообще до 30-х годов XX века!

Что же касается новых японских доспехов кейко, то они походили на безрукавку с разрезом спереди, где она зашнуровывалась так же, как и ламинарная лорика римских легионеров, и с точно такой же юбкой, что была и у танко, но только сделана она была не из полос, а из пластинок. Талия состояла из ряда удлиненных пластин выгнутых внутрь, что позволяло разгрузить от тяжести доспеха плечи, так как тесно прилегающий к ней ряд этих пластин, видимо, позволял перенести часть его веса на бедра. Всего таких пластинок на ранние доспехи этого типа уходило около 800, и все они соединялись между собой кожаными ремешками. Поверх кирасы надевалась комбинация из воротника и наплечников, аналогичная такой же у доспехов танко, но только уже целиком из маленьких пластинок. Наручи теперь делались не из цельных пластин, а из узких вертикальных металлических полос и без какой бы то ни было защиты для кисти. Однако уязвимым местом всадника оставались ноги, поэтому для их защиты тоже стали использовать ламеллярные секции, то есть вертикальные полосы, связанные между собой: одна коническая секция подвязывалась выше и ниже колена, другая охватывала только нижнюю часть ноги и завязывалась на ней сзади. В целом такие доспехи напоминали китайские эпохи династий Тан и Сун, хотя и местные отличия в них также несомненны.

Арбалеты в Японии были заимствованы из Китая и применялись уже в эпоху Хэйан. Но широкого распространения они здесь не получили, хотя ими пользовались даже самураи! Гравюра художника Кикути Ёсай (1781–1878).

К VIII веку пластинки, из которых делался этот доспех, стали более мелкими и узкими, так что общее их количество достигло 1500. Так появился еще один вариант этого доспеха, который состоял уже из передней и задней секций, соединенных хлопковыми плечевыми ремнями ватагами. Вырезы с боков защищались отдельными пластинами, которые надевались первыми. То есть теперь этот доспех состоял из трех отдельных деталей: двух боковых и еще одной, сразу закрывавшей грудь и спину, надевать которую следовало через голову. При этом все части доспеха удерживались на теле при помощи широких наплечных ремней, которые также закрывались пластинками из металла. Ну а подвязав на талию широкий матерчатый пояс, воин превращал всю эту комбинацию отдельных деталей в одно целое. Вот только трудно сказать, как и почему появился этот стиль доспехов, возможно, это было как-то связано с большей легкостью в ношении или в изготовлении, ведь теперь один и тот же доспех могли делать одновременно сразу три мастера.

Какое-то время танко выдерживали конкуренцию с кэйко, но позднее эти доспехи начинают преобладать. Так, в знаменитом храме Сё-со-ин в Наре, который вдова императора Сёму в 756 году построила в память о муже и для хранения его личных вещей, в то время хранилось 90 доспехов кэйко и только 10 доспехов танко. К сожалению, после того как были взяты из храма для вооружения императорских войск, их туда так и не вернули, так что ни один из них до наших дней не сохранился.

Наконечники стрел к японскому луку, слева направо: 1, 2 – наконечники для стрельбы по незащищенному доспехами противнику; 3 – сломанный наконечник – так называемая «родовая стрела» – опознавательный знак самурая; 4, 5, 6, 7 – бронебойные наконечники для стрельбы по воинам, облаченным в доспехи. Токийский национальный музей.

Очевидно, что изготовление столь сложных по конструкции доспехов было делом совсем не легким. Поэтому чуть позже, в конце VII – начале VIII века, в Японии появляются доспехи мэн-окоёри, что можно перевести как «верхняя одежда из хлопка». Существует мнение, что они были заимствованы из Китая, поскольку именно в этот период времени интерес японцев ко всему китайскому достиг своего максимума. Поскольку ни один из этих доспехов до нас не дошел, сложно судить о том, как они выглядели. Возможно это, были стеганые одеяния, напоминавшие куртки из хлопковой ткани с короткими рукавами. Либо, как мы видим это на керамических фигурах китайских воинов из гробницы Цинь Шихуан-ди, это могли быть и куртки-безрукавки, на которых металлические прямоугольные пластинки не соединялись друг с другом, а приклепывались к матерчатому основанию. При изготовлении таких доспехов существенным образом экономилось время, к тому же зимой в них было тепло. Хотя и неизвестно, находились ли эти пластины именно снаружи, как на доспехах у китайцев в той же гробнице Цинь Шихуан-ди, или же они располагались между слоями ткани так, что сами они при этом были не видны. Вполне возможно, что эти пластины в отдельных случаях выделывались из кожи, но так как ни один из таких доспехов до нашего времени, опять-таки, не сохранился, так ли это было на самом деле сказать невозможно. Соответственным образом был устроен к этим доспехам и шлем, имевший вид башлыка, обшитого кожаными либо металлическими пластинами, однако ни один из таких шлемов в руки археологов пока еще также не попал.

Вместе с кэйко появился и новый тип шлема, получивший свое название мабидзаси-цуки-кабуто из-за наличия на нем козырька. Шлем был более или менее округлой формы, плотно сидел на голове и чем-то напоминал опять-таки шлем римского легионера. Конструкция тульи шлема была похожа на конструкцию сёкаку-цуки-кабуто: стальные полосы, из которых собирался его купол, располагались также горизонтально. Отличительной чертой этих шлемов стало наличие у них козырька мабидзаси, края которого вырезались в виде лепестков и украшались геометрическим орнаментом. Защита шеи сикоро у этих шлемов была аналогичной сёкаку-цуки-кабуто.

С поздним вариантом кэйко (появившимся в VIII веке) носили шлем моко-хати-гё. Он имел китайско-монгольскую сфероконическую форму и состоял уже из вертикально расположенных пластин, а над его верхушкой возвышалась небольшая перевернутая полукруглая железная чаша. Интересно, что на некоторых фигурках ханива показано, что у сикоро этих шлемов передние секции могли завязываться под подбородком, словно нащечники, и являлись, таким образом, дополнительной защитой для лица. Защищенные всеми этими доспехами японские воины были практически неуязвимы для любого из видов тогдашнего оружия, поэтому им уже в то время не требовались щиты, как, впрочем, и западноевропейским рыцарям, в XV веке получившим «белые доспехи» из цельнокованых металлических пластин. И, кстати говоря, также имевших на них «юбку» из металлических полос.

Что же касается вооружения, то китайские летописи V–VI веков сообщают, что японские воины этого периода имели луки и стрелы с наконечниками из железа и кости, арбалеты, подобные китайским, прямые рубящие мечи тёкуто, а также длинные и короткие копья. Другой особенностью японского снаряжения, на которую обратили внимание китайские хронисты того времени, было применение доспехов из кожи, покрытых знаменитым японским лаком, причем доспехи высокопоставленных военачальников могли быть еще и позолоченными! При этом они отмечают, что главным оружием всадника в то время уже был большой (из-за чего японцы иногда так и называются – «Большой лук») и к тому же асимметричный лук (то есть одно плечо у него было длиннее другого), зачастую превышающий рост человека. Почему такие большие размеры и какой в этом был смысл? А почему длинные луки, которые, кстати, так и назывались – «long bow» («длинный лук»), были у знаменитых английских лучников эпохи Робин Гуда и битвы при Азенкуре? А дело все в том, что у англичан лук представлял собой просто согнутую палку из тиса, немного оструганную и зауженную в обе стороны. И вот для того, чтобы такой лук был бы действительно мощным, его размеры должно были быть ну никак не меньше роста человека, что бы нам ни показывали в кинофильмах про того же легендарного Робин Гуда! Ну а японцы свои луки (тоже очень простые по конструкции!) выделывали из бамбука, и у них с ними были те же самые проблемы, что и у средневековых англичан!

Ранний тип стремян эпохи Ямато. Токийский национальный музей.

Ханива, изображающая воина в доспехах кэйко. Токийский национальный музей.

То есть уже тогда верховая стрельба из лука являлась главным видом вооруженной борьбы на Японских островах. Причем произошло это, опять-таки, самым очевидным образом и в силу особенностей их естественно-географического положения, то есть специфики японской природы и климата. Сильно пересеченный рельеф местности, полупартизанский характер ведения войны с местными племенами – все это требовало умения метко стрельбы из лука, потому что только так было легче всего нанести ущерб неприятелю, а самому при этом остаться невредимым. Вот почему и первые японские самураи оказались именно конными лучниками, стрелявшими непосредственно с коня, а тот же меч, в будущем ставший «душой самурая», играл в их вооружении далеко не самую главную роль!

Ну и в заключение можно было бы добавить, что об одежде древних японцев до сих пор известно очень мало. Согласно китайским летописям, мужчины носили нечто вроде сшитого в нескольких местах полотнища и матерчатую повязку вокруг головы. Широко была распространена татуировка, служившая не только украшением, но и знаком отличия для бедных и богатых, но особенно распространенная среди воинов.

Изучение фигурок ханива позволяет сделать вывод о том, что существовала верхняя и нижняя одежда. При этом нижняя одежда состояла из рубашки и штанов, а верхняя мужская одежда – из одеяния с длинными рукавами, которое называлось кину и запахивалось справа налево, широких штанов хакама, которые перехватывались шнуром ниже колен, и различных головных уборов в виде повязок и шляп. В VII–VIII веках кимоно носили только как нижнюю одежду, но уже в конце VIII – начале XIX века кимоно стало использоваться уже и в качестве верхней одежды. Так, лишь к началу X века постепенно сформировался и японский национальный костюм сокутай, который сохранился вплоть до наших дней в качестве одежды для церемоний – лучшее свидетельство того, насколько бережно японцы относятся к своим традициям. Он состоял из нижней одежды – штанов окути и белого шелкового платья косодэ и верхней одежды – штанов хакама и платья хо.

Книга в книге. Не знаешь доподлинно – не пиши!

Самое лучшее правило для тех, кто пишет, – это писать только о том, что тебе хорошо известно. Даже если это художественное произведение, фантазировать относительно жизненных реалий нельзя. К сожалению, это правило соблюдается далеко не всегда. Вот и роман Кристофера Николя «Рыцарь золотого веера» лучшее тому подтверждение. В нем описывается, как английский моряк Уилл Адамс попадает в Японию в 1600 году, и такой факт имел место в действительности. Вот только в отношении вооружения японских воинов Николь, к сожалению, написал почему-то полную чушь, хотя книг на эту тему, изданных за рубежом на английском языке в 1973 году, когда был написан этот роман, было предостаточно.

На полу лежал круглый толстый щит, стальной шлем на кожаной подкладке, с металлической сеткой, прикрывающей шею и плечи. Забрало было сделано из тонкой, покрытой лаком стали, со съемными пластинками, защищающими нос и рот. Глаза прикрывались выступающей передней частью шлема. Для устрашения противника на лицевой части были нарисованы усы, а в середине центральной пластины мастер с большой тщательностью выгравировал изображение пушки. Герб Андзина Миуры. Эта мысль наполнила его гордостью. Сам шлем был очень большим, не менее трех футов высотой. На верхушке виднелась дыра, украшенная орнаментом в виде груши.

– Сюда будут целиться твои враги, замахиваясь мечом.

– Да? – отозвался задумчиво Уилл. Но сами доспехи были достаточно прочными. Нагрудный панцирь состоял из тонких металлических пластин, поверх которых надевалась кольчуга. Руки, ноги, живот и бедра прикрывали пластины покрупнее, соединенные витыми цепочками, на плечах – огромные свободные наплечники. Были еще и поножи, ниже которых вполне можно было носить обычные сандалии – очевидно, самураи считали ниже своего достоинства наносить противнику удары по ногам. Все доспехи, выкрашенные в светло-зеленый цвет, соединялись воедино железными застежками и шелковыми веревочками и были украшены позолоченными кисточками и блестящими знаками – в основном золотым веером Иэясу, чтобы не оставалось никаких сомнений относительно повелителя этого воина.

– Действительно, живописное снаряжение, – заметил Уилл.

– Дальше, – продолжал Тадатуне. – Вот твой лук.

Уилл взял оружие в руки. Оно было сделано из дуба самого высокого качества. Оба конца вставлялись в полуцилиндры из бамбука, опаленные для крепости в огне. Все три части скреплялись воедино ивовыми прутьями, образуя оружие замечательной легкости и еще более замечательной гибкости. Уилл начал понимать, как удавалось японцам пускать стрелы на такое же расстояние и с такой же точностью, как и из старого доброго английского лука – хотя японский был намного меньше. Тетива на нем оказалась пеньковой.

– Его тоже дарит тебе принц Иэясу, – сказал Сукэ и с великим уважением положил оружие на левую руку Уилла, рукоятью к нему. Меч был очень похож на оружие Тадатуне, которое он впервые увидел в Бунго, но здесь он мог уже и потрогать его. Он вынул клинок до половины из белых ножен. Как всегда, длинное обоюдоострое лезвие, большая рукоятка – ладони в четыре. И рукоять, и ножны украшены рисунками золотого веера и пушки. А у самой рукоятки на лезвии выбито имя – «Масамуне».

– Имя мастера, – объяснил Тадатуне. – Лучший в Японии.

Начнем с того, что, как вы это уже знаете, ни в древнюю эпоху, ни позднее японские воины не пользовались щитами. Кольчуга в Японии также не получила распространения, не говоря уже о том, что поверх нагрудника ее никогда не надевали. Японский лук никак не мог быть меньше «доброго английского лука». Наконец, японский меч хоть Масамуне, хоть кого-то еще не мог иметь обоюдоострое лезвие, так как японские мечи после X века не что иное, как сабли, заточенные только лишь с одной стороны клинка! Наконец, сам Масамуне редко подписывал свои клинки и к тому же никогда не выбивал свое имя на клинке, а делал это на его хвостовике, обычно скрытым рукояткой!

Самурай, выступающий в поход. Ксилография Цукиока Ёситоси. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Глава 5 Доспехи о-ёрой – классика японских самураев

Живет на устах Имя твое как песен слагателя! О воинской славе Только ковыль прошуршит В осеннем поле… Сайгё (Сато Норикиё, 1118–1190)[5]

Не так давно японские археологи обнаружили неподалеку от вулкана Харуна в префектуре Гумма останки воина VI века, одетого в редкие для того времени пластинчатые доспехи.

Находка была обнаружена во время строительства местной дороги в районе, пострадавшем от вулканического извержения. По словам археологов, в тот момент, когда воина накрыло облаком горячего пепла, он сидел на коленях и смотрел в сторону вулкана, поэтому его доспехи и сам скелет хорошо сохранились. Самое интересно, однако, что они были изготовлены из заходящих друг на друга металлических пластин и по конструкции относились к редкому и дорогому типу кодзанэ-ёрой. Причем такие доспехи, что носил этот воин при жизни, удалось обнаружить впервые. Ранее их находили только в местах захоронения знати как ритуальные предметы. Из этого археологи делают вывод, что воин мог быть высокопоставленным военным или даже местным правителем. Однако самое главное то, что теперь можно доказательно говорить о том, что уже в то время в Японии существовали первые доспехи из металлических пластинок санэ (общее название пластинок из кожи или металла у доспехов кодзанэ-до, как правило, покрывавшихся лаком), хотя раньше считалось, что они появились намного позднее!

Доспех о-ёрой, якобы принадлежащий легендарному самураю Минамото-но Есицунэ (1159–1189). Музей Окаяма.

О-ёрой со знаками семьи Масамуне. Музей Гленбоу. Калгари. Канада

Как уже отмечалось в предыдущей главе, самураи были конными стрелками из лука, то есть, говоря языком современности, представляли собой «части быстрого реагирования», отличавшиеся высокой мобильностью. Главным приемом ведения военных действий для них стала стрельба из лука с коня. Поэтому старые доспехи, не вполне подходившие для этого, уже в конце VIII века начали постепенно заменяться на новые – о-ёрой («большие доспехи»), максимально приспособленные именно для такого боя, хотя по-настоящему массовыми они стали только в эпоху Хэйан. Внешне новые доспехи были немного угловаты и больше всего своей формой походили на ящик. Изготовление их было даже более трудоемким, нежели изготовление доспехов танко и кэйко, но зато они прекрасно отвечали своему главному предназначению – служить защитой для воина, который стрелял из лука, сидя верхом на лошади. Выделывались они из металлических пластинок, соединявшихся кожаными шнурами в полосы длиной около 30 см. Получались наборы полос, которые затем связывались между собой вертикальной шнуровкой кэбики-одоси, причем шнуры эти (одоси) были цветными и могли создавать на поверхности доспеха красивый узор. Важной их особенностью, несмотря на гибкость соединения, была большая жесткость. То есть, хотя они и выделывались из пластин, гибкостью подобные доспехи отнюдь не обладали! Кроме того, коробчатая форма доспеха делала его не слишком удобным для ношения. Одетый в них человек в какой-то степени становился… своего рода продолжением седла. В них ему было удобно сидеть и стрелять из лука, причем как вперед, так и назад, но и ничего более!

Наплечник о-содэ крупным планом.

Пластинки для доспехов японских воинов могли быть сделаны как из кожи, так и из металла, однако и в том, и в другом случае их непременно покрывали лаком, чтобы уберечь от высокой влажности; в сыром климате металлические пластинки без такого защитного покрытия быстро ржавели и приходили бы в негодность. Также принято было покрывать их снаружи толстой прокопченной кожей намэсигава. Причем размер пластинок с течением времени уменьшался. К середине периода Хэйан (ок. X века) стандартные размеры пластинок составляли 7,5×3,0 см; а к середине периода Камакура (ок. XIII века) – уже 7,0×2,4 см. Для того чтобы соединить пластинки между собой, на них в два или три ряда проделывали отверстия, через которые потом продевали шнуры, – только таким образом и никак иначе осуществлялся этот процесс. Выгода от такой конструкции заключалась прежде всего в том, что доспехи легко можно было подогнать по фигуре: добавил пару лишних пластинок или же, напротив, убавил – вот они и сидят на тебе как влитые. В некоторых случаях металлические и кожаные пластинки чередовали, иногда из металла делали более крупные пластины, прикрывающие особо уязвимые места, а кожаные использовали на боках и на спине. Во всех случаях пластинки всегда соединялись внахлест, так, чтобы доспехи получались многослойными и обеспечивали лучшую защиту. Если пластинки перекрывали друг друга в три слоя, то такое соединение называли татэна-си – «щит не нужен» – настолько прочную защиту давали такие доспехи облаченному в них воину.

А вот здесь хорошо видны шнуры, которыми крепились о-содэ.

Если посмотреть на о-ёрой до того, как он будет надет, то можно увидеть, что он состоит всего из двух деталей, при этом передняя, левая и задняя его части соединены между собой в одно целое. Первой следовало надевать отдельную правую часть – вакидатэ, которая должна была держаться на шнуре, перекинутом через левое плечо, который завязывался под мышкой, в то время как еще один шнур удерживал ее на поясе. Затем надевалась остальная часть доспеха, которая должна была закрывать грудь, левый бок и спину и которая зашнуровывалась справа поверх вакидатэ, после чего завязывался пояс, удерживавщий доспехи на бедрах. Большие и тяжелые наплечники о-содэ, состоявшие из 6–7 рядов пластинок, играли роль своеобразных гибких щитов и крепились к наплечным ремням при помощи шнуров или ремешков. Точкой опоры для них на спине служил большой и тяжелый бант агэмаки из толстого шелкового шнура, соединявшийся с наплечниками специальными шнурами. Вне зависимости от цветов шнуровки доспехов эти шнуры, как и сам этот бант, всегда были красного цвета.

Узел агэмаки на шлеме сзади.

Кираса доспеха о-ёрой – то есть собственно нагрудная и наспинная часть панциря, называвшаяся до (или ко – так как и то и другое слово при желании можно перевести как панцирь!), обычно состояла из четырех рядов пластин, называвшихся накагава. Причем эти пластины были одинаковыми как на груди, так и на спине. Плечевые ремни, удерживавшие доспех на плечах, пристегивались к нагрудной пластине муна-ита застежками такахимо. Они представляли собой сдвоенные шелковые шнуры, одна пара которых имела на конце петлю, а другая – деревянную или костяную пуговицу овальной формы. Легко уязвимые места прикрепления застежек закрывали двумя пластинами. Правая была больше и называлась сэндан-но ита. Чтобы она была подвижной и не мешала движениям правой руки, ее собирали из трех коротких рядов мелких пластинок санэ, а вверху укрепляли небольшую железную пластину, покрытую кожей. Для левой руки подвижность была важна в меньшей степени, поэтому левая пластинка была узкой, вытянутой в высоту, делалась целиком из металла и закреплялась на доспехе неподвижно. Называлась она – кюби-но-ита. Пластины часто обтягивали кожей или тканью и украшали позолоченными медными накладками различной формы.

Лук и лакированный колчан для стрел. Выставка «Самураи. 47 ронинов». Москва.

Набедренники кусадзури состояли из пяти горизонтальных рядов пластинок. К кирасе крепились три кусадзури – по одной сзади, спереди и на левом боку. Четвертая из них являлась продолжением пластины вакидатэ.

Пластинки, из которых была сделана кираса, на груди обычно были не видны, так как их закрывал большой кусок выделанной кожи – цурубасири-до гава. Делалось это для того, чтобы при выстреле из лука его тетива (цуру) могла бы свободно скользить по коже, не рискуя при этом зацепиться за пластинки. В качестве рисунка использовались круги красного и синего цвета по палевому фону со вписанными в них стилизованными изображениями китайских геральдических львов сися голубого цветов, а сами круги были вписаны в решетку из красных или красно-синих ромбов. Стороны ромбов образовывал стилизованный растительный орнамент, то есть украшавший кожу узор был достаточно прихотливым и трудоемким. Иногда кожу красили еще до копчения; тогда краски меняли свой цвет под воздействием температуры, отчего получались куски кожи с коричневым рисунком на желтом фоне различных оттенков. Описанные выше геометрические узоры были наиболее характерны для эпохи Хэйан. В эпохи Камакура (1185–1333) и Намбокутё (1336–1392) в них стали появляться и другие мотивы, например, изображения драконов или буддийских святых. Строгой геометрии придерживаться перестали, отчего те же самые львы и растения располагались теперь в кажущемся беспорядке.

Карабицу ерой – сундук для хранения доспехов.

Очевидно, что в японских доспехах широко использовалась выделанная кожа, начиная с отделки тех же пластинок и изготовления для них шнуров и заканчивая оформлением нагрудника и прочих деталей доспеха. Обычно для этого брали оленью замшу или кожу буйвола. Интересно, что с VII–VIII веков, когда японцы переняли у китайцев буддизм, убийство животных, особенно полезных для человека, стало считаться большим грехом. Поэтому всеми занятиями, связанными с контактами с трупами людей и животных (похороны, свежевание туш, обработка шкур и выделывание кожаных частей доспеха), теперь стала заниматься каста париев, называвшихся буракумин или эта и считавшихся «недочеловеками». Однако и самураи, и буддийские монахи не отказывались от доспехов из кожи, как, впрочем, и от убийства себе подобных.

В эпоху Хэйан, особенно в самом начале, соединительные шнуры, с помощью которых пластинки доспеха соединялись между собой, делались в основном тоже из кожи, иногда крашеной или покрытой тисненным на ней орнаментом. Позднее их стали делать из предварительно окрашенной шелковой пряжи, а сам процесс шнуровки превратился в настоящее искусство, в котором тесно переплелись эстетическая и практическая стороны: по цвету шнуров и их узорам на доспехах самураи теперь легко отличали своих от чужих. Считается, что обычай различать кланы по цветам вошел в моду еще в годы правления императора Сэйва (856–876), когда семья Фудзивара выбрала своим цветом светло-зеленый, Тайра – пурпурный, Минамото – черный, Татибана – желтый и т. д. Доспехи легендарной императрицы Дзингу, например, имели темно-малиновую шнуровку, поэтому они так и назывались – «доспехи красного шитья». С другой стороны, изучение батальных полотен показывает, что воины противоборствующих сторон очень часто носили одинаковые цвета, и хотя самым предпочитаемым был красный, цвета доспехов у известных воинов могли быть самыми разными. Например, в «Неофициальной истории Японии» («Нихон гайси»), относящейся к 1184 году, написано: «…тот, что был в красных доспехах, опоясанный большим мечом, назывался Хатакэяма Сигэтада; ‹…› тот, что был в черных доспехах, назывался Кадзивара Кагэсуэ, а в желтых – Сасаки Такацуна». Причем все они никакого отношения к вышеназванным кланам не имели. И то, как выглядели доспехи этих воинов, конечно же, все знали. К тому же знать, кто и во что одет, самураю было просто необходимо: ведь в Японии X–XV веков отрубивший голову знатному противнику получал от своего сюзерена богатую награду. Существовал специальный термин, сюкю-но агэру, заимствованный из Древнего Китая и означавший «взял голову и получил повышение». Что же касается белого цвета (в Японии это был цвет траура), то его обычно носили воины, демонстрировавшие свое стремление умереть в бою либо сражавшиеся за заведомо безнадежное дело.

Карабицу ерой (с доспехом внутри).

Различались доспехи не только по цвету шнуров, но также и плотностью их плетения. И если по цвету судили о клановой принадлежности воина, то по характеру плетения – о его ранге и положении в клане. Тугая и искусная шнуровка, практически полностью закрывавшая поверхность пластинок, указывала на его высокий ранг и применялась главным образом в доспехах всадников, тогда как у пехотинцев-асигару («легконогих») она была очень редкой, да и самих шнуров, соединявших пластины доспеха, было немного. Распространенными цветами для шнуровки доспехов были ака (красный), хи (оранжевый, «огненный»), курэнай (малиновый), куро (черный), мидори (зеленый), кон (синий), ки (желтый), тя (коричневый, «чайный»), сиро (белый) и мурасаки (фиолетовый). Синий цвет, получаемый из краски индиго, был популярен более других, прежде всего потому, что эта краска защищала шелк от выцветания, тогда как марена и соя (красный и фиолетовый цвета) его разрушали, из-за чего красно-фиолетовую шнуровку нужно было восстанавливать чаще, чем любую другую. То есть носившему такие вот красные доспехи воину требовалось чаще других отдавать их мастеру в починку, что было совсем недешево! Очень элегантно выглядели и соединявшие пластинки кожаные ремешки одосигэ (что дословно означает «устрашающий волос»), сделанные из белой кожи с нанесенными на них изображениями цветов вишни красного цвета. Особым шнуром (мимиито), цвет которого отличался от цвета основной шнуровки, оплетали еще и края доспехов, и он обыкновенно был толще и прочнее, чем все остальные шнуры. Пластинки обычно также окрашивали в разные цвета, для чего использовали органические пигменты. Так, в черный цвет их красили обыкновенной сажей; в ярко-красный – киноварью, которую получали, смешивая серу и ртуть; коричневый цвет получали пропорциональным смешением красного цвета с черным. Популярность лакированных пластинок темно-коричневого цвета была вызвана распространенным в Японии обычаем пить чай и модой на старинные предметы, по традиции предпочитавшиеся новым, тогда как красно-коричневый лак позволял создать впечатление металлической поверхности, изъеденной ржавчиной. Некоторые мастера соединяли лак с рубленой соломой и добавляли в него даже толченый коралл. В особо богатых доспехах применялся «золотой лак», получавшийся от добавления в него золотой пыли или тонкого листового золота. Красный цвет считался цветом войны. На красных доспехах вблизи была не так заметна кровь, зато издали они, напротив, производили устрашающее впечатление: казалось, что одетые в них люди забрызганы кровью с головы до ног. Следует отметить, что доспехи, раскрашенные в разные цвета, были очень красивы и в полной мере отражали утонченные вкусы эпохи Хэйан, поэтому неудивительно, что они так полюбились самураям, что в течение долгого времени – с VIII по XV век – те считали их единственно достойными великих воинов.

Доспех о-ёрой с белой шнуровкой. Токийский национальный музей.

Шнуры для доспехов были двух видов: кожаные – кава-одоси и шелковые – ито-одоси. Плотное одноцветное плетение кэбики-одоси было самым популярным и одновременно наиболее простым. Плетение кожаными шнурами, когда на желтых, белых или палевых полосах штамповался мелкий рисунок в виде цветов сакуры, обычно темно-синих, коричневых или зеленых, называлось кодзакура-одоси. Это были древнейшие виды плетения, появившиеся, видимо, на рубеже X–XI веков и пользовавшиеся большой популярностью во время войн между кланами Минамото и Тайра. Если на фоне одноцветного плетения один или два верхних ряда пластинок сплетались шнурами белого цвета, то это было плетение ката-одоси. Если шнуры другого цвета располагались внизу, называлось коситори-одоси (коси означает «бедра»); а если полосы чередовались, то это уже было дан-одоси. Плетение из разноцветных полос называлось иро-иро-одоси. Вариант плетения иро-иро-одоси, при котором цвет полосы посередине заменялся другим, назывался катами-гавари-одоси – дословно «замена у половины тела». Этот тип плетения был очень популярен в эпоху Муромати. Очень сложным и элегантным было распространившееся с XII века плетение сусого-одоси, когда цвет каждой новой полосы был темнее предыдущего, начиная с верхней белой полосы вниз, причем очень часто между верхним белым цветом и более темными цветами внизу помещалась желтая полоса. Если светлые полосы были внизу, а темные сверху, то это был тип ниои-одоси, и оба этих вида плетения были популярны во время войны Гэмпей. Довольно редким было древнее плетение в виде шевронов: сага-омодака-одоси с углом верх и омодака-одоси – углом вниз. Цумадори-одоси имел шевронный узор в виде половины угла и часто употреблялся в начале эпохи Муромати. Шахматное плетение называлось сикимэ-одоси. Зигзагообразный узор на кожаных шнурах фусинава-мэ-одоси был наиболее популярен в период Намбокутё. На шнуровке мог быть изображен также герб владельца доспехов – его мон. Например, изображение японской свастики мандзю (обращенной влево) отличало клан Цугару, доминировавший на севере Японии. Линии плетения могли также идти волнами, как, например, в плетении татэвакэ-одоси, а могли составлять оригинальный цветовой узор, как, например, у плетения ката-цумадори-одоси.

Вообще-то все части доспехов должны были иметь одинаковый рисунок шнуровки, будь то рисунок на о-содэ или на кусадзури. Однако на доспехах до-мару и харамаки-до их о-содэ могли иметь один рисунок, который повторялся также и на груди и на спине, а вот на пластинах кусадзури мог быть другой. Чаще всего при этом использовался самый темный цвет полос на о-содэ.

В то время вместе с о-ёрой носили бронированный рукав, котэ, только на левой руке, чтобы правая оставалась совершенно свободной для натягивания тетивы лука. Бронированный рукав выглядел как обычный матерчатый мешок, который с внешней стороны усиливали нашитыми на него железными пластинами и который привязывался под мышкой. Под броню самураи надевали ёрои хитатарэ – украшенный вышивкой и помпонами халат. Большие мешковатые штаны хакама заправлялись в поножи, а широкие рукава затягивались шнурками у запястий. Для удобства левый рукав не заправлялся в котэ, а выпускался наружу и затыкался за пояс. Поножи представляли собой просто три согнутые железные пластины, которые привязывались к ноге. Обувь из медвежьей шкуры и кожаные перчатки для стрельбы из лука завершали вооружение самурая ниже шеи.

Конный самурай в доспехе о-ёрой и сопровождающие его пешие воины в доспехах харамаки-до. Токийский национальный музей.

С доспехом о-ёрой было принято носить тяжелый шлем кабуто, состоявший из нескольких железных пластин, скрепленных при помощи больших конических заклепок, головки которых выступали над их поверхностью. Иногда, глядя на эти заклепки, можно подумать, что они излишне велики, однако чаще всего мы видим не сами заклепки, а полушария, закрывающие их сверху ради красоты!

В тулье шлема сверху делали отверстие диаметром около 4 см – тэхэн, служившее не только для вентиляции, но и для более прочного закрепления шлема на голове. Осуществлялось это следующим образом. Волосы собирались в узел. Затем на голову надевалась шапочка самурая эбоси, и вот этот-то узел вместе с частью шапочки и выправляли наружу через отверстие на макушке шлема. И это было очень важно, так как шлемы в то время не имели подкладки и удерживались на голове только благодаря завязкам под подбородком и этому пучку волос. В период Камакура (XIII–XIV века) самураи перестали собирать волосы в узел, поэтому отверстие в шлеме утратило часть своих функций. Более того, в довольно крупное отверстие на макушке шлема могли попасть стрелы, когда самураи наклоняли голову вперед[6]. В конце концов делать это отверстие перестали; и к началу периода Муромати (XV век) об их существовании напоминали только украшения, которые крепились на его месте снаружи. Большой изогнутый, словно у римского легионера, затыльник шлема – сикоро, как и все остальные части доспеха, собирался из пластинок кодзанэ. Но обратите внимание, что его края при этом были выгнуты наружу и вверх в форме латинской буквы «U». Эти выступы – фукигаёси – покрывались тисненой кожей, так же как и козырек шлема, и защищали лицо воина сбоку. Шлем украшался еще одним небольшим узлом агэмаки, который находился у него сзади, и различными мелкими декоративными деталями из меди.

Шлем хоси-кабуто с эмблемой цветка павлонии между кувагата.

Общий вес доспехов достигал 27–28 кг; при этом нагрузку на плечи несколько снижало седло, на которое своим нижним краем опиралась кираса. Однако, когда самурай спешивался, полные доспехи оказывались слишком тяжелыми для продолжительного ведения боя. К тому же они были довольно длинными, так что существовала даже идиома «носить длинные доспехи». В любом случае нужно подчеркнуть, что доспехи о-ёрой, как, впрочем, и все остальные доспехи воинов того времени, униформой для них не являлись. Каждый комплект делался на заказ и выполнялся строго индивидуально, точно так же, как и рыцарские доспехи в Западной Европе, хотя внешне они и походили друг на друга, словно близнецы. Тем не менее среди них не было и двух одинаковых, и каждый такой доспех имел собственное название, подчеркивающее характерные особенности его устройства. Название доспеха обязательно включало цвет шнуров, название материала, из которого он был сделан, тип плетения и, наконец, тип, к которому относился сам этот доспех. Например, доспех о-ёрой с чередованием красных и синих шелковых шнуров имел следующее название: ака-кон ито дан-одоси ёрой, причем первым в нем всегда шел цвет, который находился у него сверху. А название ака-кодзакура-сиро-гава-одоси-но-о-ё-рой принадлежало доспеху о-ёрой, в котором шнуровка была выполнена кожаными ремнями одосигэ с красными цветами вишни, изображенными на белом фоне!

Шлем с таким огромным сикоро мог быть либо очень древним, либо новоделом, изготовленным на заказ. Экспонат музея искусств Чайзен университета Висконсин-Мэдисон. Висконсин.

Меч начала периода Камакура. Такой меч держали одной рукой, но он уже имеет все признаки классического нихонто – японского меча с изогнутым клинком. Токийский национальный музей.

Что касается наступательного оружия, которым пользовались воины, носившие доспехи о-ёрой, то обычно они имели при себе меч, кинжал, лук и алебарду с длинным клинком, похожим на меч, называвшуюся нагината. Меч главным оружием самурая в то время еще не считался, но уже к XI веку и его конструкция и способ употребления достигли своего совершенства. Но все же это было просто оружие, такое же, как и любое другое, и легендам о самурайском мече, как и о самих самураях, еще предстояло сложиться. Мечи ранних воинов, известные как тати, носили на поясе лезвием вниз. Это был, судя по изображениям на свитках, единственный общепринятый способ, поскольку только так его и можно было носить с громоздкими доспехами о-ёрой. К ножнам был прикреплен деревянный или плетеный диск, на который наматывалась запасная тетива для лука, поскольку именно лук был в это время главным оружием воина, и ему следовало позаботиться даже о такой «мелочи», чтобы не остаться безоружным в разгар боя! Луки были сложносоставные, как и большинство азиатских луков. Их собирали из бамбуковых планок, отдельные детали делали из других сортов дерева, и все это обматывали волокном ротанговой пальмы. Одной из любопытных особенностей японского лука было то, что при стрельбе его держали не посредине, а примерно в том месте, что находилось в трети длины от его нижнего конца. Так из него было удобнее стрелять с седла. Самураи часами упражнялись в искусстве стрельбы, пуская длинные бамбуковые стрелы со скачущей лошади. Наконечники стрел имели разную форму и, соответственно, служили разным целям. Открытые V-образные, похожие на ножницы наконечники, возможно, предназначались для разрезания скрепляющих доспехи шнуров, хотя первоначально они, вероятнее всего, использовались для охоты. Забавный наконечник в виде большой деревянной репы со сквозными отверстиями, который свистел в полете, также находился в колчане у воина, и такие стрелы использовались для подачи сигналов и устрашения врага. При этом стрелы самураи носили в колчане, который обычно подвешивали на поясе справа, а вытаскивали их из него не через плечо, как это было принято на Западе, а вниз!

Описанные здесь доспехи и оружие явно говорят о том, что мирная бюрократия, стоявшая у власти со времени Великих Реформ, постепенно стала все больше уступать давлению со стороны новых военных кланов, а те все больше и больше ощущали себя неким единым сообществом, боевым братством. Войны с аборигенами по поручению правительства давали самураям в приграничных районах хорошую практику, но настоящую военную науку они постигали в битвах с точно такими же воинами противоположной стороны. Однако влияние отдельных мятежей и восстаний на общий ход японской истории было бы незначительным, если бы оно не способствовало формированию самурайских традиций. В последующие годы самураи вдохновлялись призывом подражать деяниям предков, да так, что при вызове на поединок стало в обычае провозглашать свою родословную и историю своего дома, что придавало им большую значимость и в собственных глазах, и в глазах их противников.

На этой ксилографим Кобаяси Киочика (1847–1915), изображен самурай Тайрано-Таданори, который собирается заснуть под цветущей сакурой. Интересна она, однако, не своим сюжетом, а тем как точно выписаны на ней все детали его доспеха о-ёрой. Обратите внимание, что он сидит, не сняв пластины ваидатэ, которая закрывает ему правый бок. Хорошо видны все её завязки и способ крепления. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Глава 6 Как самурай надевал доспехи о-ёрой?

У жаровни сижу и гляжу, как под дождичком мокнет на улице князь… Кобаяси Исса (1769–1827)[7]

Почему-то в нашей отечественной научно-популярной и даже исторической литературе с легкой руки некоторых авторов утвердилось мнение о том, что японские доспехи – причем неважно, о-ёрой это или харамаки-до, – это что-то настолько совершенное, что ничего лучше и придумать нельзя. Зато западноевропейские доспехи до сих пор принято критиковать за их неудобство и тяжесть. Между тем никакое военное дело неудобства не терпит, а если и терпит, то, значит, к тому имеются определенные обстоятельства, которые эти неудобства перевешивают. Чаще всего пишут, что японские доспехи были намного легче доспехов западноевропейских рыцарей, во всех отношениях удобнее и, что самое главное, самурай, дескать, вполне мог надеть их на себя и сам, не прибегая к помощи оруженосцев, тогда как европейскому рыцарю в обязательном порядке для этого требовались слуги.

Вот почему, наверное, будет интересно познакомиться с процессом облачения воина в японские доспехи с самого начала и до конца, причем, конечно же, именно в доспехи о-ёрой, послужившие примером для всех остальных. Источником для нас послужат японские миниатюры тех лет, рассматривая которые нетрудно убедиться, что облачение в самурайский доспех было делом отнюдь не легким и не быстрым, и что оно отнимало у воина много сил и времени, точно так же, как и у западноевропейского рыцаря, одевавшегося в цельнокованные «белые доспехи». Опишем этот процесс от начала и до конца и по возможности настолько подробно, чтобы его себе можно было представить.

Дзимбаори – красивая расшитая безрукавка, которую знатные самураи надевали поверх своих доспехов. Выставка «Самураи. 47 ронинов». Москва

Процесс облачения начинался с того, что самурай надевал на голое тело набедренную повязку фундоси, которая могла быть и короткой, и длинной, а на голову – шапочку эбоси, без которой он просто не чувствовал себя воином. Поверх набедренной повязки самурая надевалась длинная шелковая рубаха ситаги и подпоясывалась длинным поясом оби. При этом самураи дважды оборачивали его вокруг тела и завязывали узлом, обычно спереди.

Поверх ситаги и оби надевались широкие свободные штаны хакама, ношение которых являлось особой привилегией самураев, которой пехотинцы-асигару, набиравшиеся из крестьян и самураями не считавшиеся, были лишены. Как, впрочем, и права носить головные уборы эбоси или каммури, что запрещалось им как простолюдинам. Принято считать, что самурайские доспехи были удобнее европейских в том плане, что их можно было надевать без посторонней помощи. На самом деле это было далеко не так. В реальной жизни самураи без помощи слуг либо родственников практически никогда не обходились, тем более что помощников у них всегда хватало. Обычно самурай сидел на кара-бицу – черном лакированном ящике, специально предназначенном для хранения доспехов, а его жена надевала на руки мужу специальные панцирные перчатки югакэ.

Полный комплект одежды, которую самураи носили под доспехами (ёрой-хитатарэ), дополняла особая парчовая куртка, имевшая широкие рукава. Тесемки правого рукава куртки затягивали на запястье, охватывая петлей средний палец, что не позволяло рукаву «убежать».

Дзимбаори. Конец XIX в. Токийский национальный музей.

После куртки наступал черед доспехов для ног: на ноги самураю надевали поножи сунэатэ, а также обувь, которая по традиции сверху была отделана мехом медведя. В том случае, если самурай надевал набедренники хайдатэ, их привязывали, во-первых, к поясу, а во-вторых, подвязывали еще и под коленями.

Левый рукав куртки самурай обычно снимал и засовывал себе за пояс, после чего надевал на левую руку особый панцирный рукав котэ. Этот рукав также имел специальную петлю, которая должна была надеваться на средний палец, и прочные завязки, которые закреплялись на правом боку.

Теперь воину следовало надеть пластину вакидатэ вместе с отдельной секцией кусадзури и все это опять-таки хорошенько на себе закрепить. В том случае, если самурай не планировал защищать лицо маской, слуга подвязывал ему нашейник (что-то вроде панцирного ожерелья) нодова, прикрывавший шею.

Ксилография Тоёхара Тиканобу (1838–1912). Бой на берегу реки.

Такеда Нобусигэ застегивает наплечник на доспехе. Ксилография Утагава Куниёси.

Затем следовали все остальные секции доспеха о-ёрой и наплечники о-содэ. Причем закрепить шнуры от них на узле агэмаки на спине самому воину было практически невозможно, это мог сделать только слуга или его помощник. Доспехи после этого требовалось очень туго затянуть на талии, чтобы их вес равномерно распределялся не только на плечи, но и на бедра.

Поверх доспехов самураи повязывали цветной пояс ува-оби – еще один знак самурайского достоинства, и к тому же именно за поясом носили мечи и кинжалы.

Первым за пояс затыкали кинжал танто или короткий меч вакидзаси – традиционное оружие самурая, парное его длинному мечу, при этом было принято пропускать ножны через отверстие кольца цурумаки, служившего для ношения запасной тетивы к луку. Затем на пояс при помощи прочного шелкового шнура сагэо привязывался меч тати – второе по значимости оружие японского всадника после лука. Колчан эбира со стрелами я (стрелы в нем могли закрываться от непогоды специальным тканым чехлом) также крепился на поясе при помощи шелкового шнура. В самом конце на лицо самурая накладывали защитную маску, а голову покрывали шлемом. Лишь после этого облачение воина можно было считать законченным, ну разве что он пожелал бы еще взять в руки боевой веер или же свой длинный лук!

Самурай в хитатарэ.

Онодэра Хидэтомо, как и все остальные 47 самураев, изображен в одежде пожарного, но на спине у него присутствует флажок сасимоно. Такие флажки служили для опознавания самураев на поле боя. В ночь битвы этот самурай, несмотря на то, что ему было уже за 60 лет, двух врагов сразил наповал и ранил многих других.

Как видно, одеться для битвы в доспехи о-ёрой самураю было не так-то легко. Этот процесс занимал достаточно большое количество времени, так что менее красочные, но более практичные доспехи европейцев XI–XV веков по сравнению с японскими доспехами даже выигрывают!

Была и еще одна очень важная проблема, связанная с конструкцией японских доспехов, на которую обратил внимание и такой английский историк, как Стивен Тёрнбулл – автор многочисленных работ по военной истории Японии.

Дело в том, что достаточно плотная шнуровка на японских доспехах, закреплявшая их пластинки, не только задерживала острие копья вместо того, чтобы дать ему соскользнуть, но еще и обильно впитывала воду в дождливую и сырую погоду, от чего вес доспехов сильно увеличивался. Оказаться под дождем в таких вот доспехах было настоящей катастрофой для воина. Но мало того, что они становились тяжелыми и вес их его обременял. Зимой, намокнув, все эти шнуры на холоде легко замерзали и доспехи ломались, а если они были сняты, то их уже было невозможно надеть. И потом, никакая стирка не могла полностью избавить их шнуровку от грязи, которая в нее набивалась. Поэтому во время долгих и дальних походов она начинала дурно пахнуть, да к тому же в ней заводились муравьи и вши, что плохо отражалось на самочувствии солдат, а это в свою очередь влияло на боеспособность всей армии!

Так что достоинства японских доспехов, появившихся в эпоху Хэйан, отнюдь не следует идеализировать. Это было вооружение, рассчитанное на ведение боевых действий в условиях именно Японии, когда война велась в основном летом и в хорошую погоду, а воины главным образом действовали верхом. Любое отклонение от этих «правил ведения войны» сразу же сказывалось на удобстве этой защиты: коробчатые о-ёрой были слишком дорогими и тяжелыми для пехотинцев, при продолжительном пользовании в них легко заводились насекомые, ну а в дождливую и морозную погоду воевать в них было просто невозможно! Хотя, да, конечно, по своей красочности они превосходили, наверное, доспехи всех прочих народов, кроме разве что индейцев ацтеков и майя, также использовавших очень яркие и красочные доспехи, украшенные перьями тропических птиц, яркими вышивками и шкурами животных.

Асикага Такаудзи в доспехах «красного шитья» и в шлеме судзи-кабуто с массивными кувагата. Цукиока Ёситоси. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Глава 7 Шлем кабуто и маски мэн-гу

В тот день Ёсицуне из Кисо облачился в красный парчовый кафтан… а шлем он снял и повесил через плечо на шнурах.

«Повесть о доме Тайра». Автор – монах Юкинага[8]

Шлем во все времена и у всех народов считался важнейшей принадлежностью снаряжения воина, и это неудивительно. Каких только их видов и разновидностей не придумали люди за свою тысячелетнюю боевую историю, причем самых разных и оригинальных. Это и простейший шлем-полусфера с козырьком, как у римлян, и богато украшенный шлем вождя с маской из Англии, захоронения в Саттон-Ху, простые по форме сфероконические шлемы и очень сложные, из нескольких пластин на заклепках, шлемы топхельм западноевропейских рыцарей. Их и окрашивали в разные цвета (для защиты от коррозии и чтобы его обладателя ни с кем другим спутать было невозможно!), украшали конскими хвостами и павлиньими перьями, сделанными из «вареной кожи», папье-маше и раскрашенного гипса фигурками людей и животных. Тем не менее можно вполне доказательно утверждать, что именно японский шлем к доспехам о-ёрой – кабуто превзошел все прочие образцы если не по своим защитным качествам, то… в оригинальности, и это – несомненно!

Впрочем, судите сами. Даже самые ранние шлемы кабуто, носившиеся самураями с доспехами о-ёрой, харамаки-до и до-мару, сильно отличались от европейских. Во-первых, они всегда были пластинчатыми, а во-вторых, никогда не закрывали полностью лицо воина. Обычно шлемы делали из 6–12 пластин, располагавшихся вертикально и соединявшихся при помощи выпуклых круглых заклепок, размер которых уменьшался к макушке, где по традиции располагалось отверстие тэхэн, или хатиман-дза, вокруг которого шел ободок – розетка тэхэн-канамоно. Переднюю пластину такого шлема украшали накладные декоративные полосы в виде стрел, обычно позолоченные и потому хорошо заметные на фоне всех остальных металлических полос, покрытых черным лаком. Эти декоративные полосы назывались синодарэ. Под ними располагался небольшой козырек мабидзаси, крепившийся к шлему заклепками санко-но бё, а шею воина сзади и по бокам закрывал назатыльник сикоро, состоявший из пяти рядов все тех же пластинок кодзанэ, связанных между собой шелковыми шнурами тех же цветов, что и у доспеха. Сикоро крепился к косимаки – пластине, образующей венец шлема. Нижний ряд пластинок сикоро был переплетен перекрестной шнуровкой и назывался хисинуи-но ита. Четыре верхних ряда пластинок, начиная с первого ряда хати-цукэ-но ита на уровне козырька, выгибались наружу почти под прямым углом, образуя отвороты фукигаэси, которые призваны были защищать шею и лицо обладателя шлема от ударов мечом, которые могли быть нанесены сбоку. Три верхних ряда фукигаэси, обращенных наружу, обычно покрывались такой же кожей, что и на кирасе до, чем достигалось полное единообразие внешнего вида доспехов. К тому же и медный позолоченный орнамент на них был везде одинаков. На голове шлем крепился с помощью двух шнуров кабуто-но-о. Изнутри шлем красился в красный цвет, который считался самым воинственным.

Типичный шлем кабуто, украшенный «стрелами» синодарэ.

А вот ниже была эта маска!

Украшением самурайского шлема могли служить и самые обыкновенные оленьи рога, причем даже и не очень большие и, напротив, огромные, сделанные из какого-нибудь легкого материала, вроде папье-маше. Известно, что такие рога отличали сподвижника объединителя Японии Токугава Иэясу – Хонда Такадатсу.

В XII веке число пластинок, из которых делался шлем, увеличилось, а сами они сделались у́же. А еще на них стали делать продольные ребра, позволяющие увеличить прочность шлема без увеличения его веса. Тогда же на шлемах появилась подкладка с ремнями, наподобие той, что применяется сегодня на касках монтажников или шахтеров. Это сделало защиту головы еще надежнее, ведь раньше удары по шлему смягчали только повязка хатимаки, повязывавшаяся перед тем, как надеть шлем, шапочка эбоси и волосы самого самурая. В конце XIV – начале XV века количество пластин в кабуто достигло 36 (причем на каждую пластину приходилось по 15 заклепок). Сами шлемы при этом стали настолько велики, что некоторые из них теперь уже весили больше 3 кг – примерно столько же, сколько и западноевропейские шлемы топхельм в форме ведра или горшка! Носить такую тяжесть на голове было не слишком приятно, и некоторые самураи нередко просто держали их в руках, используя… в качестве щита, и отражали ими летящие стрелы противника!

Маска мэмпо XVII в. Эпоха Эдо.

Хоси-кабуто XIII в. из 24 пластин эпохи Камакура. Токийский национальный музей

На шлеме часто укреплялись различные нашлемные украшения, причем чаще всего это были металлические позолоченные рога кувагата. Впервые они появились еще в конце эпохи Хэйан (конец XII века), причем тогда они имели форму буквы «V» и были довольно тонкими. В эпоху Камакура рога по форме стали походить на подкову или букву «U». В эпоху Намбокутё рога на концах стали расширяться. Наконец, в эпоху Муромати они стали просто непомерно огромными, а между ними добавился еще и вертикально стоящий клинок священного меча. Вставляли их в специальный паз, находившийся на козырьке шлема. Считалось, что они служат для украшения доспеха и, конечно, для устрашения врагов. Однако рога могли оказать самураю и реальную помощь: поскольку делались они из тонкого металла, то смягчали удары по шлему, выступая в качестве своеобразных амортизаторов. Между рогами могли также крепиться герб владельца доспехов, устрашающие лица демонов и различные символические изображения. Нередко между ними (а иногда и вместо них) располагалась и позолоченная полированная круглая пластинка – «зеркало», служившая для того, чтобы отпугивать злых духов: считалось, что, увидев в зеркале самих себя, подступавшие к самураю демоны должны будут испугаться и убежать. На задней части тульи шлема крепилось специальное кольцо (каса-дзируси-но кан) для опознавательного вымпела каса-дзируси, помогавшего различать воинов сзади.

Очень необычная кувагата.

То есть очевидно, что шлем кабуто был очень декоративной и к тому же прочной конструкции, вот только при всем своем совершенстве и наличии сикоро и фукигаёси лица воина он не защищал. В странах Востока и в Европе были также известны шлемы с лицевыми масками, выполнявшими функцию забрала, но они крепились непосредственно к шлему. У более поздних европейских шлемов бундхугель («собачий шлем») и армэ, имевших открывающееся забрало, оно могло подниматься на петлях или открываться наподобии окна. То есть оно так или иначе, но соединялось со шлемом, даже в тех случаях, когда его делали подвижным. А вот как обстояло дело с кабуто?

Очень редкое украшение – между рогами кувагата укреплена маска с лицом женщины.

Что ж, для этого у японцев существовали свои собственные защитные приспособления, а именно защитные маски хаппури и полумаски хоатэ, получившие общее название мэн-гу. Маску хаппури, которую повязывали на лоб под шлемом, воины начали использовать с периода Хэйан (конец VIII–XII век), при этом – покрытая лаком или кожей – она прикрывала лоб, виски и щеки. Для слуг эта маска и вовсе часто заменяла шлем. Затем в период Камакура (конец XII–XIV век) знатные воины постепенно сменили эти маски уже на полумаски хоатэ, которые закрывали не верхнюю, а нижнюю часть лица – подбородок и щеки до уровня глаз. Поскольку в доспехах о-ёрой, харамаки-до и до-мару горло ничем защищалось, для его прикрытия стали использовать латное ожерелье нодова, которое обычно надевали без маски, так как у тех было свое собственное прикрытие для горла ёдарэ-какэ.

Типичная маска мэмпо.

Хаппури – полумаска закрывала лоб и щеки использовалась только пехотинцами. Эта маска принадлежит периоду Эдо.

На всех этих деталях были завязки из шелковых шнуров. К XV веку маски и полумаски мэн-гу приобрели особую популярность и стали подразделяться на несколько типов. Маска хаппури не изменилась и по-прежнему закрывала лишь верхнюю часть лица и не имела защиты для горла. Полумаска мэмпо закрывала всю нижнюю часть лица, оставляя открытыми глаза и лоб. Особая пластина, защищавшая нос, крепилась на шарнирах или крючках. Полумаска хоатэ отличалась от мэмпо тем, что она не закрывала нос. Еще более открытой была полумаска хамбо – она защищала только подбородок и нижнюю челюсть. Все лицо прикрывала лишь полная маска сомэн: в этой маске, представлявшей собой пластину из кожи или металла, были отверстия для глаз и рта, а лоб, виски, нос, щеки и подбородок были полностью закрыты. Впрочем, защищая лицо, мэн-гу существенно ограничивали обзор, поэтому носили их чаще всего полководцы и богатые самураи во время больших сражений. Интересно, что на той же маске сомэн предусматривалось крепление на петлях ее центральной части, позволявших отсоединить от нее «нос и лоб» и таким образом превратить ее в более открытую маску хоате или, в просторечии, сару-бо – «морда обезьяны». У многих масок, закрывающих подбородок в его нижней части, предусматривалась трубочка для пота, и все они имели на своей внешней поверхности крючки, позволявшее закрепить их на лице при помощи шнуров.

Маска мэмпо с кольчужным прикрытием для горла. Справа – вид изнутри. Середина XIX в.

Внутренняя поверхность лицевых масок обычно покрывалась красным лаком, а вот отделка внешней поверхности могла быть самой разнообразной. Обычно маски, изготовленные из железа и кожи, воспроизводили черты человеческого лица – ведь они делались на заказ, и мастера часто стремились в них воспроизвести характерные черты идеального воина. Некоторые мэн-гу были очень похожи на маски актеров японского театра Но. Несмотря на то что они часто делались из железа, на них самым тщательным образом воспроизводились морщины, прикрепляли к ним бороду и усы, сделанные из пеньки, и даже воспроизводили зубы, которые иногда покрывали золотом или серебром. Однако портретное сходство всегда было весьма условным: молодые воины чаще всего выбирали маски стариков (такие маски назывались окина-мэн), а пожилые, напротив, носили маски юношей (варавадзура), причем были даже маски с женскими лицами (онна-мэн). Маски должны были не только защищать лицо воина, но и устрашать его врагов, поэтому большой популярностью пользовались маски леших тэнгу, злых духов акурё, демониц кидзё, а с XVI века и маски намбан-бо (лицо «южного варвара»), изображавшие европейцев, приходивших в Японию с юга.

Самурай и его слуга возвращаются из похода. На обоих доспехи харамаки-до. Ксилография Цукиока Ёситоси. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Глава 8 Доспехи для воинов победнее…

Побывав под ногой, он стал по-иному прекрасен, листок увядший… Такахама Кёси (1874–1959)[9]

Побывав в битвах, многие самураи стали отмечать не только достоинства, но и недостатки доспехов о-ёрой, что естественным образом привело к тому, что японские оружейники практически одновременно с ними начали создавать и более упрощенные виды доспехов, которые предназначались для воинов-пехотинцев, а также тех самураев, что были, скажем, так… победнее. Ведь и в самом деле невозможно себе даже представить, что все японские всадники-самураи могли одеваться в эти очень красивые, очень надежные, но слишком уж дорогие доспехи, примерно равные по стоимости доспехам европейских рыцарей, за которые, как известно, требовалось отдавать целые стада коров и лошадей.

Как бы ни хотелось самураю иметь доспехи о-ёрой, позволить себе это мог далеко не каждый. Уж очень они были сложными, а значит, и дорогими. Вот почему все те, кто не мог себе этого позволить, носили доспехи до-мару, что значит «вокруг тела», которые появились одновременно с о-ёрой или даже несколько раньше. Доспехи этого типа также состояли из нескольких рядов прикрепленных друг к другу пластинок, однако были устроены таким образом, что пластина вакидатэ оказалась в них не нужна. То есть эти доспехи представляли собой одну-единственную деталь и завязывались на правом боку, поэтому одеться в до-мару было значительно легче и быстрее, чем в более сложные доспехи о-ёрой.

Рукав ода-готэ с плетением каме-ко-гусари.

Наплечники о-содэ у них отсутствовали, а вместо них использовались пластинки гёё, имевшие форму древесного листа и крепившиеся к ватагами двумя короткими шнурами. Кусадзури делились на 7–8 секций, чтобы тому же слуге было удобнее идти или бежать рядом с конем своего господина. Правда, по опыту войн XIII века кусадзури в доспехах о-ёрой также начали разделять на дополнительные секции спереди и сзади. Однако даже в таком усовершенствованном виде они были все-таки слишком тяжелы и годились только для всадников, а не для пехотинцев. Поэтому популярность до-мару постоянно росла, так что их стали носить даже многие знатные самураи. Правда, они тут же дополнили их наплечниками о-содэ, а чтобы лишний раз подчеркнуть свое высокое положение, постарались их пышно украсить, в частности, сохранили на них кожаное покрытие нагрудной части кирасы. Так появились гибридные доспехи мару-до-ёрой. При этом пластинки гёё стали располагаться у них на груди вместо традиционных нагрудных пластин сэндан-но-ита и кюби-но-ита.

На этой ксилографии Цукиока Ёситоси из Музея искусств Лос-Анджелеса показан японский лучник, под верхней одеждой которого можно заметить доспехи из пластин, сделанных целиком из прокопченной кожи с минимумом скрепляющих их шнуров – фусубэ-кавацуцуми харамаки.

Интересно, что, создав удобный доспех до-мару, японские оружейники тут же задумались о том, как сделать его еще удобнее, причем не столько в носке, сколько в хранении! Дело в том, что представлявший собой одну большую деталь доспех до-мару было очень неудобно складывать и хранить, что для японцев, всегда живших в большой тесноте, имело большое значение. Подумав, они сделали его разбирающимся на две части, вставив между передней и задней секциями шарнирное соединение с извлекающимся из него стержнем. Доспех стал, безусловно, удобнее, но тут уже их фантазия оружейников разыгралась, отчего появились до-мару, которые можно было разнимать на три, пять и даже на шесть частей! Интересно, что такие доспехи оказалось не только удобнее хранить, но и чистить и стирать (надо было расплетать все шнуры!), а также чинить их в случае боевых повреждений.

Хоси-кабуто с эмблемой в виде цветка павлонии между рогами кувагата.

В XIV веке, когда многим самураям приходилось служить в крепостях, широкое распространение получили доспехи харамаки-до (или просто харамаки), что можно перевести как «обмотка вокруг живота». Завязывать их приходилось уже не на боку, а на спине, а так как ряды пластинок там до конца не сходились, то не было и места для узла агэмаки, а значит, и о-содэ носить с ними было нельзя. Выход нашли, разместив в этом месте узкую и длинную пластину сэ-ита, с одним кусадзури внизу. Но так как считалось, что самурай не может повернуться к противнику спиной, многие называли эту деталь «пластиной труса». Зато на ней удалось пристроить бант агэмаки, чтобы прикреплять к нему шнуры от наплечников, как обычно. В конце концов решили закреплять эти шнуры в кольцах на верхних пластинах, благодаря чему появился еще один новый вид доспеха – ёрой-харамаки.

Роль пехотинцев в армиях самураев постоянно росла, и, чтобы снабдить их хотя бы какой-то защитой, японские оружейники придумали доспехи хараатэ («защита живота»), которые больше всего напоминали фартук с небольшим передником. Как правило, в нем было шесть рядов пластин, закрепленных между слоями лакированной кожи и связанных минимальным количеством шнуров. Как и другие японские доспехи, он имел наплечные ремни на пуговицах, перекрещивающиеся за спиной. Полного комплекта кусадзури у хараатэ не было. Обычно их было всего три, а у некоторых и вовсе всего лишь одна пластина спереди, которая прикрывала воину низ живота. К особенностям этого доспеха относилось то, что с ним никогда не носили шлем, а заменяли его полумаской хаппури из черного металла, а также самые простые наручи котэ из кожи.

Впрочем, удобство хараатэ вскоре оценила и японская военная элита, в среде которой их стали носить с повседневной одеждой, вернее, под ней на случай внезапного нападения.

Типичный шлем хоси-кабуто. Хорошо видны отверстие тэхэн, головки крупных заклепок, а также внутреннее устройство шлема. Такой шлем, склепанный из восьми полос, был не очень дорог, и его могли себе позволить многие самураи.

К XV веку до-мару, харамаки и хараатэ практически полностью вытеснили доспехи о-ёрой из повседневного обихода самураев. Хотя они все еще продолжали оставаться в цене, а иметь их у себя было очень престижно, надевали их только по самым торжественным случаям, а не в бою. Теперь их владельцами были самые знатные самураи вроде даймё, а воинам попроще из-за своей астрономической стоимости столь пышные доспехи даже и не снились! По-другому и не скажешь, в особенности зная те суммы, что получали мастера за их реставрацию в середине XIX века, да и само их изготовление вряд ли было намного дешевле. Например, доспех до-мару в 1856 году стоил 215 золотых рё, за копию доспехов о-ёрой через семь лет было заплачено уже 300 рё. Поскольку рё в то время равнялся примерно 3 граммам золота, это означает, что 300 рё в нашем современном исчислении равнялись бы стоимости почти одного килограмма золота! В общем, все было точно так же, как и сейчас, когда многие бизнесмены просто обязаны иметь дорогой автомобиль престижной марки для представительских целей, хотя на самом деле эта машина им совершенно не нужна!

Самурай в доспехе харамаки-до и с боевым веером. Токийский национальный музей.

До-мару, сделанный в подражание древним образцам. В это время такие доспехи играли уже чисто декоративную роль. Конец XVIII – начало XIX в. Экспонат Музея искусств Чайзен университета Висконсин-Мэдисон. Висконсин.

Интересно, что кольчуга в Японии не была известна вплоть до XIV века, когда здесь появилась кольчуга кусари. Причина столь запоздалой инновации, по-видимому, была связана с тем, что и в соседнем Китае кольчуги не были популярны, а если и использовались, то это главным образом были трофеи. Здесь, в отличие от Европы, где именно кольчуга являлась главным средством защиты и всадников, и пехотинцев на протяжении нескольких столетий, она лишь изредка применялась в качестве цельной защиты. В большинстве же случаев ее использовали для заполнения промежутков между пластинами на второстепенных частях доспехов, при этом и сама конструкция японской кольчуги оказалась не похожей ни на какую другую. Хотя почти все экземпляры изготовлены из проволоки правильного круглого сечения (то есть ее делали с помощью волочильной доски, а ее звенья получали путем наматывания проволоки на круглый стержень, после чего полученную спираль разрезали), в отличие от европейской кольчуги звенья у японской кольчуги соединялись встык. То есть никакая клепка звеньев не производилась точно так же, как и на кольчугах древнеримских легионеров, сражавшихся у Тразименского озера в 217 г. до н. э.!

В большинстве японских кольчуг каждое круглое звено соединялось с четырьмя другими круглыми звеньями, в результате чего получалась прямоугольная конструкция ко-гусари, которая имела преимущество в том, что легко соединялась с пластинами доспехов. Там, где требовалась большая прочность, могла быть использована более крепкая проволока или же звенья могли быть сделаны из двух и более оборотов проволоки; тогда получалась кольчуга с кольцами двойного или тройного типа, называемая сэйро-гусари. Распространена была и альтернативная конструкция с шестиугольным плетением, в котором каждое звено кольчуги соединялось с шестью другими звеньями, что для Европы было вообще не характерно. Но то, что ни один из типов японских доспехов не употреблялся чаще других, заставляет предположить, что практически все эти разновидности были примерно равноценны по своим защитным качествам. Многие кольчуги собирались из колец двух видов – круглых и овальных.

Кираса к доспеху сэндай-до работы мастера Миочина Мунеа. Музей Уолтерса в Балтиморе. Мериленд.

Лишь в XVI веке японцы познакомились с европейскими типами доспехов и, соответственно, с кольчугами европейского типа, которые они стали называть намбан-гусари («кольчуги южных варваров»). Надо отметить, что это было одно из тех немногих европейских заимствований, воспринятых с большим энтузиазмом. В этой конструкции все звенья были круглые, что являлось преимуществом: все кольца были только лишь одной формы. Однако при соединении кольчуги с пластинами, как это обычно практиковалось в Японии, возникала трудность: ни одно из звеньев европейской кольчуги не лежало параллельно пластинам. Несмотря на это, намбан-гусари приобрела популярность, особенно для дешевых изделий, когда ее изготовляли из тонкой проволоки, а сами кольца просто соединяли встык, а не склепывали, как было принято в Европе. Особо прочными были кольчуги (либо какие-то части доспехов, сделанные из кольчужного плетения), выполненные в технике тиримэн-намдан-гусари, при которой диаметр колец был довольно мал, а проволоки, напротив, велик, в результате чего получалась очень прочная и плотная кольчужная ткань с самым минимальным количеством просветов.

Доспех до-мару с наплечниками о-содэ. Вид со спины. Токийский национальный музей

Еще одной чисто японской особенностью применения кольчуги было то, что она практически никогда не использовалась сама по себе, а всегда нашивалась на ткань или кожу. Чтобы предотвратить коррозию металла в сыром японском климате, кольчуги тоже покрывали лаком, причем всегда черным, что выглядело весьма впечатляюще, особенно в том случае, если ее нашивали на ярко-красную ткань. Ну а чисто кольчужные доспехи, то есть кольчужная рубашка с короткими рукавами, аналог европейских кольчуг, появились в Японии только лишь в… XVIII веке, причем носили их не воины, а полицейские, и назывались такие доспехи кусари-катабира!

Добыть голову врага и принести её своему господину всегда было главной целью самурая в бою. Ксилография Цукиока Ёситоси.

Глава 9 Новые войны и важные уроки

Кто эти дикари, явившиеся на побережье Татара? Это множество монголов. Нам не ужиться под одним небом С этими дерзкими наглецами. Гэнко («Нашествие монголов») – песня 1892 года о втором нашествии монголов на Японию

Несмотря на то что войны в самой Японии шли практически непрерывно, по своему масштабу это были достаточно мелкие столкновения. Вражеских нашествий на свою территорию страна не знала, и сёгун и его самураи никак не ожидали, что кому-то придет в голову идея завоевать их острова. Между тем такое решение принял внук знаменитого Чингисхана, монгольский хан Хубилай, ставший в 1264 году императором Китая. Покорив весь Китай, Хубилай обратил взор к Японским островам, отделенным от материка лишь узким проливом. Китайцы и корейцы предоставили войску Хубилая корабли, монголы посадили на них свою конницу и китайско-корейскую пехоту, и в 1274 году флот направился к Японии. Опустошив острова Цусима и Ики, монголы высадились на острове Кюсю.

Вот он, Асикага Такаудзи (1305–1358), положивший начало новой эпохи в истории Японии и основатель сёгуната Асикага.

Уже первые столкновения показали японским воинам, что одной только самурайской храбрости, для того чтобы победить в сражении с необычным противником, явно недостаточно. Дело в том, что самураи сражались по определенным правилам: вначале стреляли свистящими стрелами с тупыми наконечниками, а потом уже с острыми. Затем начинались поединки знатных воинов и бои между отрядами их вассалов, и только в конце все это превращалось в массовое сражение. Для монголов, воспитанных на законах Чингисхана, все эти правила и церемонии были просто смешны, и, хотя по качеству вооружения они уступали самураям, победа и в силу их многочисленности, и более высокой военной организации была бы на их стороне. К тому же они уже имели наполненные порохом железные бомбы, которые метали при помощи катапульт, и фитильные гранаты, сделанные из обожженной глины.

Книга в книге. «Воевать по традиции!»

То, как было принято воевать у самураев, хорошо описал Джеймс Клейвелл в своем романе «Сёгун», так что достаточно всего лишь закрыть глаза, чтобы все это себе наглядно представить.

Нападающие набрали скорость, защитники стояли под знаменами своих капитанов, подшучивая над «врагом», как они обычно делали, растянувшись в свободном строю шеренгой в три или четыре человека. Скоро атакующие должны будут спешиться на расстоянии полета стрелы. Тогда самые храбрые воины с обеих сторон начнут со свирепым видом подходить к противнику, бросая вызов самыми оскорбительными фразами о своем превосходстве и благородном происхождении. Начнутся отдельные вооруженные стычки, постепенно увеличиваясь в количестве участников, пока один из командиров не отдаст приказ об общей атаке, и тогда каждый человек начнет сражаться сам за себя. Обычно большинство побеждает меньшинство, тогда вводятся резервы и снова идет бой, пока нервы одной стороны не выдержат и несколько отступающих трусов не соединятся в массу отступающих, в результате чего другая сторона побеждает. Обычным делом была и измена. Иногда целые полки, следуя приказам своих командиров, переходили на сторону противника, приветствуемые как союзники – всегда желанные, но никогда не надежные. Иногда побежденные командиры ускользали, чтобы перегруппироваться для нового сражения. Иногда воюющие сопротивлялись до смерти, иногда со всеми церемониями совершали сэппуку. В плен попадали редко. Некоторые просились на службу к победителям. Иногда их принимали, но часто отказывали. Смерть была уделом побежденных, быстрая для смелых и позорная для трусов. Таков был характер всех боев в этой стране, даже самых больших битв, солдаты здесь были такие же, как и везде, за исключением того, что они были намного более свирепы и лучше подготовлены к смерти за своих господ, чем где-либо еще в мире.

На Кюсю самураи оказали монголам сильное сопротивление. Японцы понесли большие потери, но и враг не продвинулся в глубь территории. Опасаясь ночного нападения, монгольские военачальники после боя посадили свою армию на суда, чтобы спокойно дождаться утра у берега, а с восходом солнца начать новое сражение. Но ночью совершенно неожиданно налетел страшный ураган – тайфун, и весь флот захватчиков был полностью уничтожен – погибли все корабли с находившимися на них солдатами!

Прошло семь лет, прежде чем хан Хубилай решился на повторное вторжение в Японию. Во второй экспедиции участвовало более 3000 кораблей и свыше 100 000 воинов. Монголам не удалось высадиться в той же бухте, что и в прошлый раз: вдоль всего берега была воздвигнута пятиметровая каменная стена. В свою очередь японские самураи отважно выходили в море на небольших маневренных судах и брали монгольские парусники на абордаж. По мере того как приближался переломный момент кампании, для японцев становилось все более очевидным, что одного только личного мужества для победы над врагом явно не хватит, и тогда вся нация преклонила колени, моля богов спасти их от врага. Бывший император Камэяма даже обратился к основательнице своего рода и отправил посланца в храм Исэ просить божественной помощи у праматери всех императоров Богини солнца Аматэрасу. И его просьба была, очевидно, услышана. Потому, что в ту же ночь налетел страшный тайфун, получивший у японцев название ками-кадзэ («божественный ветер»), который и потопил весь вражеский флот. Тех, кто успел высадиться на берег, уничтожили сами самураи, так как количество их было невелико. Вот так по воле стихии Япония избежала печальной участи монгольского порабощения. Ну а сами японцы после этого невероятно возгордились, так как воочию убедились в том, что им покровительствуют сами боги, которые – если в критическую минуту их хорошенько попросить – обязательно им помогут и защитят землю своих потомков.

Фигура самурая из Метрополитен-музея в Нью-Йорке. На нем доспех до-мару с характерными наплечниками гёё.

На фото: пилоты-камикадзе японских ВВС с самурайскими мечами (Вторая мировая война)

Будучи конными лучниками, японские самураи сражались не только летом, но и зимой, и вот тогда-то их доспехи зачастую сильно намокали, а после замерзали и приходили в негодность. И, разумеется, каждый воин имел при себе по две тетивы для лука, чтобы намокшую в любой момент можно было заменить на запасную. Огата Гэкко (1859–1920). Японская ксилография. Музей Уолтерса в Балтиморе. Мериленд.

Прошло больше 600 лет, и японцы вновь вспомнили слово «камикадзе», пришедшее к ним из старинных преданий, вот только теперь оно наполнилось для них совершенно другим смыслом. Произошло это в 1944 году, когда Япония, являвшаяся в годы Второй мировой войны союзницей фашистской Германии и Италии, стала терпеть от армии США одно поражение за другим. Уступая американским войскам в военной мощи, японцы сделали ставку на свой высокий боевой дух. В авиацию стали вербовать добровольцев, готовых уничтожить корабли врага ценой собственной жизни. Назвали этих летчиков в память о прошлом камикадзе. Многие считают, что первый же полет у них обычно был и последним и что после взлета у их самолетов отваливалось шасси. На самом деле это не так. Целью пилота была не гибель, а нанесение максимального урона врагу. Поэтому, если он не находил достойной цели, его обязанностью было вернуться на базу: известны камикадзе, совершившие по 10–12 вылетов и тем не менее оставшиеся в живых! Причем кроме самолетов для самоубийственных атак против американцев были подготовлены и человекоуправляемые торпеды «Кайтен», и набитые взрывчаткой катера, и даже отряды водолазов, вооруженные минами на длинных бамбуковых шестах. Но все эти ухищрения японцам, по большому счету, так и не пригодились! А отчаянные усилия японского командования и жертвенный героизм летчиков так и не смогли переломить ход войны, определенный самой историей: хотя камикадзе и потопили более 30 американских кораблей, 1 сентября 1945 года Япония все равно была вынуждена капитулировать. А вот что касается душ погибших камикадзе, то считается, что они нашли свое успокоение в храме Ясукуни в Токио – в том самом храме, в котором обожествлялись души японских воинов, погибших в различных войнах.

Да, что и говорить – история порой совершает весьма хитроумные зигзаги, однако в данном случае для нашего повествования важнее то, что самураи никаких выводов из монгольского вторжения не сделали! Ну, было оно и было. Боги нам помогли? Помогли! Следовательно, как мы жили, так мы и будем жить. Ни военные приемы, ни организация монгольского войска, ни его вооружение никакого впечатления на самураев не произвели!

Наконечник стрелы с прорезным изображением мона.

Куда больше уроков в области развития военного дела они извлекли опять же из войн на своей собственной территории в сражениях друг против друга! Хотя это и понятно: ведь эволюция доспехов и оружия всегда происходит в тесной связи с историческими событиями, прежде всего внутри страны и под влиянием перемен в ее жизни. Военная наука и искусство оружейников чутко воспринимают происходящие в обществе изменения, стремясь как можно лучше соответствовать запросам времени, хотя, опять-таки, очень многие при этом оглядываются на зарубежный опыт. Ну а если такого опыта нет, то поневоле придется использовать свой собственный…

И вот чтобы продемонстрировать, каким образом политическая обстановка была способна оказать влияние на модификацию доспехов, обратимся к одному из эпизодов японской истории, известному под названием войны эпохи Намбокутё. А было так, что установление в стране господства самураев и окончание войны Гэмпэй не принесло Японии ни мира, ни покоя. Камакурский сёгунат совершил ту же самую ошибку, что и японские императоры, – допустил усиление местной знати. Противоречиями между ним и главами военных домов решил воспользоваться очередной император, мечтавший вернуть себе всю полноту политической власти. На свою сторону он постарался привлечь кланы Асикага и Нитта и с их помощью разбить войска сёгуната. Попытки 1324 и 1332 годов закончились неудачей, однако в 1333 году главе клана Асикага Такаудзи удалось наконец-то захватить императорскую столицу Киото, а его союзник Нитта Ёсидада вторгся в Камакуру. Камакурский сёгунат был низложен, в результате чего потерпевший поражение канцлер-сиккэн, правивший от имени сёгуна, и 800 его сторонников торжественно совершили ритуальное самоубийство – сэппуку.

Самурай с мечом нагамаки, у которого рукоятка была равна длине клинка. Мотонобу Канэ, 1507 г. Музей Бунко. Япония

Клан Асикага победил, и титул сёгуна перешел к Асикага Такаудзи – первому сёгуну эпохи Муромати (1335–1573). Однако, добившись победы над общим врагом, победители тут же начали сражаться друг с другом. Едва только Асикага перенес свою столицу в Киото, как это тут же вызвало новую войну – войну Северного и Южного дворов, которая пришлась на период Намбокутё (1336–1392). Власть оставалась в руках сёгунов клана Асикага, однако прочной, как раньше, она уже не была. Местные крупные феодалы даймё очень скоро приобрели практически полную независимость и начали содержать целые армии, с которыми они нападали на соседей, стремясь захватывать все новые и новые земли. В ответ на феодальные усобицы в стране начались крестьянские восстания, причем в 1428, 1441, 1447, 1451, 1457 и 1461 годах отряды крестьян – до-икки – вырывались даже на улицы Киото, и правительство вынуждено было делать им уступки. Десятилетие, с 1467 по 1477 год, было отмечено чередой непрерывных столкновений между двумя группировками японской военной знати, получивших название Войны годов Онин – Буммэй. Причем бои начались прямо в Киото и распространились затем на всю страну. Горели усадьбы, сталкивались армии. Самураи неделями не снимали своих доспехов, и вот тут-то и выяснилось, что старые доспехи нуждаются в усовершенствовании.

Сэндзаки Нориясу с копьем в руке. Про него было известно, что еще в детстве он сумел зарубить врага, чтобы отомстить за своего брата. Однако, имея воинственный и мужественный характер, он любил читать книги и с удовольствием слагал стихи вака (японская песня) и трехстишия хайку.

Прежде всего, благородным конным самураям теперь приходилось все больше сражаться не друг с другом, а против асигару – пехоты, набранной из крестьян и вооруженной длинными копьями. Вот тут-то и оказалось, что многочисленные шнуры, располагавшиеся на наружных частях доспехов, никуда не годятся: они задерживают наконечники копий и те не могут с них соскользнуть. К тому же шнуры легко намокали во время дождя и переправы через реку, из-за чего доспехи становились тяжелыми, а быстро высушить их было нельзя, к тому же зимой они смерзались от холода, что приводило к их порче. Все это было известно и раньше, но, видимо, просто не очень бросалось в глаза, либо сами «войны» велись так, что эти недостатки до этого времени не проявлялись! Однако заметить недостатки – это одно, а вот придумать, как их можно исправить (особенно если делать это вопреки традициям!), – совсем другое.

Еще одной причиной пересмотра отношения к старым доспехам стало распространение среди асигару очень длинных двуручных мечей но-дати. До этого такие мечи были исключительно у всадников, обычно действовавших парой: господин и слуга. Дело в том, что ножны меча были настолько длинными, что извлечь меч из них без посторонней помощи было неудобно: желательно было бы ножны при этом придержать. Теперь этим страшным оружием все чаще и чаще вооружались именно асигару, носившие их либо за спиной, либо на плече, причем сражались они чуть ли не нагими, поскольку для того, чтобы свободно владеть подобным мечом, требовалась большая свобода конечностей. Но зато и удары им были столь сокрушительными, что от них тогдашние доспехи уже не защищали!

И вот если мы посмотрим на доспехи самураев XIII–XIV веков, то увидим, что да, действительно, процесс развития доспехов шел непрерывно, как, собственно, и везде в мире, где от их совершенства зависела сама жизнь и никакая внутренняя изоляция была не в силах помешать этому процессу. Так, уже в начале XIV века доспехи о-ёрой получили второй панцирный рукав котэ, а на ноги – поножи сунэате с наколенниками татэ-оги (до того поножи обычно наколенников не имели). Вошли в моду маски хамбо с нашейником нодова, а сикоро на шлеме приобрело просто огромные размеры. Тогда же распространяются и доспехи смешанного типа мару до-ёрой, причем теперь уже даже штаны и те обшиваются спереди металлическими пластинками. Что же касается доспехов до-мару, то они в это время становятся по-настоящему массовыми, и с ними нередко носят нагрудные пластины от о-ёрой и наплечники о-соде. А вот панцирные набедренники хайдатэ вошло в моду завязывать под коленями так, что они стали напоминать штаны; очень популярными становятся маски хоатэ или сару-бо – «морда обезьяны», опять-таки вместе с нашейником. Если посмотреть на этих воинов в традиционных доспехах, то выглядят они достаточно защищенными.

Однако если сравнить их с пехотинцами асигару, то будет очевидно, что они проигрывают им прежде всего в мобильности: в ближнем бою они легко победили бы этих воинов. Но те, вооруженные большими мечами или длинными копьями и быстро и легко передвигаясь по тесным городским улицам, скорее всего одержали бы верх в схватке с самураями, одетыми в эти доспехи. Так сама жизнь подводила самураев к необходимости радикального изменения их доспехов, и это, пожалуй, было для них самым важным уроком: даже самые лучшие и впечатляющее доспехи прошлого необходимо было так или иначе заменять на новые!

Художник Утагава Куниёси изобразил самурая Иноуэ Масатада в доспехах до-мару, стреляющим из крупнокалиберного ружья какаэ-дзуцу. Один из дошедших до нашего времени образцов этого оружия имеет вес 3,75 кг, калибр 85 мм и длину 140 cм. Национальный музей истории Японии.

Глава 10 И снова ветер перемен

В руках самурая из дерева Адзуса лук, наследие предков, кто сумеет вспять повернуть к цели мчащуюся стрелу?! «Повесть о доме Тайра». Автор – монах Юкинага[10]

Когда внезапные тайфуны дважды погубили флот хана Хубилая, не дав монголам завоевать Японию, вряд ли кто-нибудь из обитателей Японских островов мог и помыслить о том, что стихия изменит историю страны еще раз! Однако так оно и случилось, и произошло это в самый разгар так называемого «века войн» (а войны в Японии между кланами самураев шли постоянно), в 1542 или 1543 году. Тогда сильный шторм прибил к берегу японского островка Танэгасима у Южного Кюсю китайскую джонку с тремя португальскими торговцами на борту.

В то время японцы еще ни разу не видели европейцев, поэтому неудивительно, что вид и одежда чужаков произвели на них ошеломляющее впечатление. Однако ничто не поразило воображение японцев так сильно, как привезенные португальцами фитильные ружья.

Один из свидетелей этого события впоследствии вспоминал: то, что эти «южные варвары» держали в руках, не походило ни на один из известных ему предметов, а представляло собой нечто длинное, с одним отверстием на конце и другим сбоку; последнее отверстие служило для прохождения огня. «Нечто длинное» нужно было наполнять порохом, после чего туда закладывался маленький свинцовый шарик. Теперь достаточно было поднести огонь к боковому отверстию, как это «нечто» производило оглушительный гром и выбрасывало яркое пламя, подобное молнии, а шарик попадал в то место, куда оно было направлено.

Японская аркебуза, или тэппо, с набором принадлежностей. Выставка «Самураи. 47 ронинов». Москва.

Очень даже возможно, что японцы к тому времени уже были знакомы с примитивными китайскими «ручными пушками» того времени. Следует вспомнить и то, что в 1274 году монголы обстреливали их предков разрывными бомбами. Но оружие, привезенное португальцами, было, несомненно, первым настоящим огнестрельным оружием, которое попало в их страну. Оно принадлежало к тому типу, который мы сегодня называем аркебузой, или фитильным ружьем. Оно было достаточно легким, чтобы целиться из него без опоры (сошки), которая применялась для более тяжелого мушкета. Потенциальные возможности нового оружия были оценены практически тотчас же. Да это и не удивительно, ведь главным ремеслом самураев была война. Причем и с точки зрения психологии, и учитывая тогдашний уровень технологии, аркебузы в Японию прибыли как раз вовремя. После месячного обучения даймё Танэгасима из рода Симадзу приобрел два экземпляра за огромную сумму денег и отдал ружья своему главному кузнецу-оружейнику, чтобы тот их немедля скопировал. Некоторые технические проблемы мастера сначала озадачили: например, он никак не мог придумать, каким образом закрыть задний конец ствола. Однако, когда несколько месяцев спустя на Танэгасима зашло другое португальское судно, он отдал свою дочь за несколько уроков оружейного дела, и вскоре его мастерская стала выпускать продукцию, ничем не уступающую по качеству европейским образцам!

Японский фитильный пистолет эпохи Эдо с гербом Токугава.

Понятно, что удержать это в секрете он не мог. Технология производства оружия стала быстро распространяться, и через несколько лет кузнецы уже стали ездить с Хонсю на Кюсю, чтобы учиться искусству изготовления ружей. По названию острова, где появилось новое оружие, его стали называть танэгасима, а еще тэппо или хинава-дзю («фитильное ружье»).

Японская аркебуза приводилась в действие посредством тлеющего фитиля, который поджигал порох. Фитиль, пропитанный селитрой хлопковый шнур, закреплялся на серпентине, S-образном рычаге, в изогнутый хвостовик которого упиралась боевая пружина. Когда стрелок нажимал на спусковой рычаг, тлеющий фитиль опускался к запальному отверстию, закрывавшемуся плотной медной крышкой во избежание несчастных случаев. Процесс заряжания пороха и пуль в ствол не представлял особых проблем с точки зрения безопасности, но укладка более мелкого затравочного пороха на полку, очевидно, требовала удаления фитиля на достаточное от него расстояние, поэтому и потребовался S-образный рычаг достаточно большой длины. Запасной фитиль носили, намотав его на руку или обернув вокруг пояса, поскольку для того, чтобы пользоваться ружьем в течение дня, требовалось около двух метров фитиля.

Благодаря традиционному японскому таланту подражания и совершенствования был сделан ряд нововведений, повысивших боевые возможности нового японского оружия. Так, например, японцы придумали делать лакированные футляры, закрывающие затвор, чтобы ружья, когда ими не пользуются, оставались бы сухими. Одним из важных усовершенствований, сделанных, вероятно, уже в XVII веке или позднее, стал водонепроницаемый щиток для запального отверстия. Однако куда важнее оказались патроны нового образца, которые с заранее отмеренным запасом пороха в то время на перевязи через плечо носили и европейские мушкетеры, и московские стрельцы. У европейцев это был небольшой деревянный цилиндр, обшитый для водонепроницаемости кожей, с плотно пригнанной откидывающейся крышкой. Пуля и пыж находились в отдельной сумке, а мелкий порох для запального отверстия – в пороховнице из рога. При заряжании порох высыпали в ствол из патрона, затем из сумки доставали пулю и пыж и все это поочередно отправляли в ствол.

Японцы первыми додумались объединить порох и пулю в одном патроне, что, безусловно, говорит об их потрясающей изобретательности. Внешне и перевязь, и сами патроны выглядели у них как аналоги европейских, однако это только на первый взгляд! Дело в том, что японский патрон (или зарядец, как его называли московские стрельцы) у них был просверлен насквозь, но его канал имел форму конуса. Благодаря этому в него с широкого верхнего конца, закрывавшегося крышкой, вставлялись внутрь пуля, а затем пыж, которые продвигались внутри до упора. Затем туда же насыпался заряд пороха, крышка закрывалась, и патрон был готов к употреблению.

Удобнее такая конструкция по сравнению с европейской была тем, что при заряжании не нужно было лазить в сумку за пыжом и пулей. Теперь японский стрелок сначала высыпал из патрона в ствол порох, а затем через отверстие в нем сверху просто выталкивал пулю и пыж в ствол пальцем! Оставалось прибить их шомполом, затем насыпать порох на затравочную полку – тут уж ничего лучшего японцы придумать не сумели, – и можно было стрелять. Да, времени на всем этом экономилось не так уж и много, но при массированной стрельбе экономия оказывалась ощутимой. А ведь в бою счет иной раз идет буквально на секунды!

Снаряжение аркебузира включало две пороховницы, одна побольше (собственно пороховница хаяго), для пороха, засыпаемого в ствол, и одна поменьше (натруска кути-гусури-ирэ), для мелкого затравочного пороха, из лакированного дерева или папье-маше, с трубчатой горловиной, снабженной костяной крышкой. Причем горловина пороховницы могла служить и мерным прибором для порохового заряда. К поясу прикреплялись коробочка или мешочек для свинцовых пуль (тама-ирэ), натруска и катушка с фитилем хинава-саси. Заранее отмерянные заряды пороха тамагонэ хранились также в патронах хяго. Все боеприпасы – даняку, включая порох – энсё, пули – данган, переносила за стрелками в железных ящиках бо-бия специально выделенная прислуга.

Самурай с тяжелым мушкетом. Ксилография Цукиока Ёситоси. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Интересной особенностью японской аркебузы стало отсутствие четко выраженного приклада. Ложе заканчивалось изогнутой пистолетной рукоятью дайдзири, предназначенной для прижимания к щеке, а отнюдь не к плечу, как у европейских ружей. Благодаря этому отдача приходилась на тяжелый ствол, а само оружие после выстрела двигалось назад и вниз, то есть с ним было в определенной степени легче управляться. При этом большее удобство обращения с японской аркебузой заключалось еще и в том, что ее вес по сравнению с европейскими образцами был небольшим. Хотя это не значит, что у японцев не было тяжелых мушкетов, обладающих большой дальностью стрельбы. Назывались они «стенными ружьями» и имели длину до трех метров, но, как это понятно из их названия, применялись они в основном в крепостях во время осад. Конечно, аркебуза как оружие имела немало недостатков. Процесс перезарядки, несмотря на все усовершенствования, требовал достаточно много времени, и стреляла она далеко не так метко, как лук. Тем не менее в бою это оружие применили уже в 1549 году, в 1555 году известный полководец Такэда Сингэн приобрел целых 300 аркебуз для своей армии, а в 1571 году он же отдал еще и следующий приказ своим командирам: «Отныне ружья станут самым важным оружием. Посему сократите количество копий [в ваших войсках], и пусть самые способные воины имеют ружья. Кроме того, когда вы собираете солдат, проверяйте их в стрельбе на меткость и требуйте, чтобы отбор [аркебузиров] производился в соответствии с результатами [вашей проверки]». Вот так и никак иначе, что очень хорошо показывает, что японцы, когда им это было выгодно, тоже придерживались правила «цель оправдывает средства», как и все остальные народы, и тоже поступали соответственно!

При идеальных условиях фитильные ружья имели максимальную дальность поражения около 300 м, при том, что прицельная дальность составляла всего лишь около 50 м. Но хотя эта дальнобойность по современным меркам и кажется совсем небольшой, она была вполне достаточной для того времени, когда целью являлась плотные массы войск, так как при этом в кого-то обязательно попадали, пусть даже это и был совсем не тот человек, в кого непосредственно целились. Ну а после нескольких залпов дым все равно закрывал поле сражения и мешал армиям видеть друг друга, так как использовался черный (дымный) порох. Современные экспериментаторы обнаружили, что на перезарядку фитильных ружей требовалось около двух минут, однако воины той эпохи тратили на это, несомненно, меньше времени, так как были и более тренированными и к тому же сражались за свою жизнь.

Впрочем, была и другая причина популярности аркебуз, связанная с изменением социального состава японских армий. Если раньше это были типичные феодальные дружины, то теперь в войска стали набирать и крестьян, причем во все возрастающем количестве. Поэтому неудивительно, что уже перед монгольскими вторжениями искусство стрельбы из японского лука стало приходить в упадок, а его боевой потенциал резко снизился. Одновременно с увеличением численности армий и введением более разнообразного вооружения низшие классы стали играть в них все более заметную роль. В то время как для обучения стрельбе из лука и наращивания мускулов требовались годы, научить крестьянина стрелять из аркебузы можно было всего за несколько дней, причем с меткостью, какую только могло дать это оружие. В общем, это было идеальное оружие именно для асигару, хотя первоначально это очень даже дорогое оружие рассматривалось как один из престижных атрибутов именно «современного» воина-самурая! Однако самураи очень скоро осознали, что при этом во главу угла поведения в бою ставятся отнюдь не честь и не доблесть, а торгашеский принцип «цель оправдывает средства», и отношение их к огнестрельному оружию резко изменилось!

Японские фитильные пистолеты – «пистору». На всех образцах хорошо видна крышка пороховой полки, которая закрывала расположенное на ней отверстие и открывалась непосредственно перед выстрелом. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Интересно, что скорострельность большого лука была значительно больше, чем у любой аркебузы. Кроме того, лук имел еще одно значительное преимущество: ему не требовался дорогостоящий порох. Стрелы к нему могли порой использоваться много раз, но главное – они производились в Японии, в то время как хороший же порох приходилось импортировать из Европы, как правило, из Англии, так как местный был худшего качества. Вот только пробивная сила огнестрельного оружия была значительно выше и позволяла с гарантией пробивать любые доспехи противника. Доказательством этому может служить один из эпизодов битвы при Нагасино – сражения, в котором в 1575 году встретились силы двух противоборствующих даймё: Ода Нобунага, имевшего под своим началом около 1000 стрелков, и Такэда Кацуёри, обладавшего значительным перевесом в коннице. Чтобы противостоять своему противнику, Ода Нобунага приказал перед своими позициями возвести мощные укрепления, состоявшие из трех рядов рвов, валов и частоколов, позади которых он расположил своих лучников, копьеносцев, стрелков из аркебуз. Причем последние были разделены на три отряда, каждый из которых выстроился в три шеренги.

Впоследствии родилось множество мифов, связанных с этим сражением, нашедших свое отражение даже в кинофильме режиссера Аикира Куросавы «Кагэмуся», где конница Кацуёри, размахивая мечами, скачет прямо на частокол. На самом деле все это было не так, вернее, не совсем так, как в кино. Хотя значения огнестрельного оружия в истории Японии никто и не думает преуменьшать.

Книга в книге. Ружья против конницы

Наглядно представить себе то, как в те годы воевали самураи, только что познакомившиеся с огнестрельным оружием, можно опять-таки по книге Джеймса Клейвелла «Сёгун», где об этом рассказано так:

Теперь атакующие спешились. Первые воины вышли из рядов обороняющихся, чтобы показать свою храбрость. Против них вышло равное число вражеских солдат. Потом внезапно неуклюжая масса атакующих разбилась на пять дисциплинированных фаланг, каждая из четырех рядов по двадцать пять человек, три фаланги впереди и две в резерве, в сорока шагах сзади. Как один, они обрушились на врага. На расстоянии выстрела они остановились по команде, передние ряды выстрелили, залпом оглушив окружающих. Были слышны вопли умирающих. Дзозен и его люди рефлекторно вздрогнули, потом с ужасом следили за тем, как передние ряды стали на колени и начали перезаряжать ружья, а вторые ряды выстрелили над ними, третий и четвертый ряды сделали то же самое. При каждом залпе падало все больше защитников. Долина наполнилась криками, стонами, возникла неразбериха.

– Вы губите своих людей! – Дзозен кричал, перекрывая весь этот гам.

– Это холостые заряды, не настоящие. Они все живы, но вообразите, что это настоящая атака с настоящими пулями! Смотрите!

Теперь защитники «оправились» от первого шока. Они перегруппировались для фронтальной атаки. Но к этому времени передние ряды перезарядили ружья и по команде выстрелили еще одним залпом с колена, потом второй ряд выстрелил через них, немедленно встал на колено для перезарядки, тогда стали стрелять третий и четвертый ряды, и хотя многие мушкетеры действовали медленно и ряды смешались, легко было вообразить, какую ужасную бойню могут произвести более подготовленные люди. Контратака захлебнулась, потом была отбита, и защитники отступили в притворном смятении назад к подъему, где как раз стояли наблюдатели. Многие «мертвые» остались на земле.

Дзозен и его люди были шокированы:

– Эти ружья пробьют любую линию!

Интересно, что описанный выше порядок стрельбы широко применялся также в Европе, где его называли караколе – «улитка». Вот только сами ли японцы до него додумались или их все-таки научили этому португальцы, сегодня уже не выяснить…

Впрочем, о том, какое значение сами японцы придавали самому факту покупки огнестрельного оружия у португальских купцов, свидетельствует тот любопытный факт, что японская хроника, в которой рассказывается о первых контактах японцев с европейцами, так и называется: «Тэппо ки» – «Записки об аркебузах», а на острове Танэгасима в память об их ввозе в Японию установлена каменная плита.

В своей серии «Мужественные воины» японский художник Цукиока Ёситоси мог позволить себе изображать всадников и коней чуть ли не летящих по воздуху. Однако в реальной жизни то, что изображено на этой его ксилографии, могло случиться только лишь в том случае, если в коня, скачущего во весь опор, вдруг неожиданно попала пуля…

Глава 11 Битва при Нагасино

Вы можете потерять свою жизнь, но честь – никогда!

Кто преданно служит своему господину и хозяину, тот должен ковырять в зубах, даже если он и не ел. Он должен находиться в собачьей шкуре дома и в тигровой шкуре на людях.

Ямамото Цунэтомо. «Хагакурэ» («Сокрытое под листьями») – наставление для самураев (1716)

В истории зачастую бывает так, что современные ее исследователи видят в ней то, что им почему-то хочется видеть, а совсем не то, что было на самом деле. Еще хуже, когда историей становится какое-нибудь художественное произведение. Ну, скажем, как это случилось у нас с кинокартиной Сергея Эйзенштейна «Александр Невский», художественные нелепости из которой, ничего общего с историей не имеющие, попали даже на страницы современных школьных учебников. Хотя в том 1939 году, когда этот фильм вышел на экраны СССР, искусство и исторические факты никто и не думал смешивать. В Америке все то же самое случилось с историей битвы при Литтл-Биг Хорне, а вот в Японии поистине мифической стала история битвы при Нагасино, и лишь относительно недавно произведенные на этом месте археологические раскопки позволили уточнить все обстоятельства этого сражения.

Как известно, период с конца XV до середины XVI века и позднее стал для Японии временем длительной и кровопролитной гражданской войны, получившей даже собственное название Сэнгоку («эпоха воюющей страны»), когда «все вели войну против всех», и именно тогда же в страну попало и огнестрельное оружие, завезенное португальскими купцами. В конкурентной борьбе за выживание и господство, которая завершилась лишь после победы Тоётоми Хидэёси в 1590 году, приняли участие практически все самураи, как богатые, так и бедные, которых можно разделить на следующие большие группы:

1. Предводители самурайских отрядов, которые, возвысившись, получали статус даймё, например такие, как Мори.

2. Бывшие сюго, назначенные правительством и впоследствии разбогатевшие (например, Такэда, Имагава, Отомо).

3. Бывшие приближенные феодальных властителей, прогнавшие своих сюзеренов (например, Нагао, Асакура, Асаи, Ода).

4. И, наконец, бывшие безработные самураи, разбогатевшие на войне и объявившие себя даймё, такие, как Сайто и Ходзё.

Независимо от своего происхождения, каждому такому даймё требовалась военная поддержка самураев, живущих в его провинции, чтобы не быть разгромленным своими противниками и соседями. Поэтому очень важным умением для выживания стало умение управлять союзниками и разбивать коалиции противников. В такой борьбе одной смелости было явно недостаточно, но вот что могло точно выручить в этих условиях, так это военно-техническое превосходство – то есть наличие большого количества аркебуз – и правильное использование их на поле боя.

Интересно, что на ранних этапах эпохи непрекращающихся войн даймё друг с другом им даже и не приходила мысль объединить всю страну под властью кого-то одного; однако впоследствии такая мечта появилась у выдающегося исторического деятеля Японии по имени Ода Нобунага.

В то время в Японии, причем точно так же, как и в средневековой Европе, феодалы-даймё предпочитали оборону укрепленных позиций (и в первую очередь собственных замков!) встрече с противником на поле сражения. При этом, как правило, смелым и решительным был только первый приступ, но, если его удавалось отразить, наступало затишье, после которого начиналась осада, чаще всего заканчивающаяся тем, что осаждавшие войска отступали, так как никто не хотел умирать на стенах.

Картина XVII в., изображающая битву во время смуты Хогэн.

Ода Нобунага был первым, кто создал новую тактику боя и проводил активные боевые действия. Вот почему японские историки долгое время воспевали Ода Нобунага именно как изобретателя новой тактики, хотя недавние исследования показали, что он, в сущности, был весьма консервативным полководцем. Один западный миссионер описывает его как нервного, вспыльчивого и жестокого человека, однако войну Ода Нобунага вел всегда очень осмотрительно и осторожно. И тут следовало бы в первую очередь оценить его мастерство не тактика, а стратега. Ведь до тех пор, пока Нобунага не приказал своим вассалам покинуть владения и переселиться в замки, военные кампании разворачивались лишь только после завершения или до начала работы на полях. Небогатые самураи и другие воины низшего ранга в апреле и мае были заняты севом риса, а затем убирали урожай, поэтому даймё не удавалось собрать под свои знамена столько воинов, чтобы хватило для достижения поставленных целей. Заслуга Нобунага состоит в том, что он первым из военачальников отделил воинов от земледельцев и таким образом получил возможность начинать военные действия в любое время года, кроме разве что сезона дождей.

Походы, заговоры, союзы и сражения чередовались в те годы практически непрерывно, но постепенно Нобунага пришел к выводу, что его главным и самым опасным соперником является сын Такэда Сингэна Кацуёри, напавший в 1575 году на земли союзника Токугава Иэясу – союзника Ода Нобунага. Союзников полагается защищать, и Ода Нобунага двинулся против Кацуёри.

Тот по старой традиции прежде всего осадил и предпринял попытку штурма замка Нагасино, но его упорно удерживал один из приближенных Иэясу. Тем временем объединенная армия Ода – Токугава была уже на подходе. Затем она встала лагерем в Ситарагахара, но даже не попыталась сразу напасть на войска Такэда Кацуёри, а принялась возводить полевые укрепления. Опасаясь атаки с тыла, но пренебрегая советом приближенных отступить перед численно превосходящим противником, Такэда Кацуёри снял осаду замка Нагасино и разместил армию так, что она оказалась лицом к противнику, находящемуся в Ситарагахара как раз перед его полевыми укреплениями.

Казалось бы, предстоит очередное сражение, которое должно было бы стать всего лишь одним из эпизодов в цепи многочисленных кровавых битв японской истории. Тем не менее именно эта битва занимает очень видное место в японской истории, а историки спорят о том, что там случилось, и по сей день. Как союзным войскам удалось разгромить «непобедимую» конницу Такэда? Достоверно ли показана битва в знаменитом фильме Куросавы «Кагэмуся»? Было ли участие в бою аркебузиров, скрытых за частоколом, принципиально новой тактикой или это всего лишь частный случай? Специалисты по периоду Эдо нередко преувеличивают значимость войск Токугава в этой битве, прославляя тем самым сёгунат Токугава, и именно поэтому принимать их утверждения на веру явно не следует. Более того, при внимательном изучении исторических документов того времени, подкрепленных археологическими изысканиями, историческую правду удалось все же отыскать!

Вот так или примерно так проходили сражения между самураями с применением огнестрельного оружия. Грохот выстрелов, облака порохового дыма, свинцовые пули, насквозь пробивающие тела и доспехи… Ксилография Цукиока Ёситоси. 1877 г. Музей искусств Лос-Анжелеса.

Битва при Нагасино. Оригинал (в виде шестичастной ширмы) находится в Музее искусств Токугава.

У Ситарагахара, где река Рэнгогава протекает между крутых холмов, 15-тысячная армия Такэда сошлась в бою с 30-тысячным войском Ода – Токугава, то есть у союзников с самого начала было двухкратное численное превосходство над противником! Правда, армия Такэда считалась более сильной, поскольку в ней было много конницы, поэтому военачальники Ода – Токугава, несмотря на численный перевес, заняли оборонительную позицию: рвы и частоколы защищали лучники, копьеносцы с длинными копьями и аркебузиры.

Ранее предполагалось, что в этой битве на стороне союзных войск участвовало три тысячи стрелков из ружей, но в ходе недавних исследований выяснилось, что их было значительно меньше – всего около полутора тысяч. И действительно, в исходных документах значится число 1000, то есть этим оружием была вооружена всего лишь малая часть армии союзников, вот только кто-то позднее переправил его на 3000. То есть это показывает, что применение такого необычного и мощного оружия, как аркебуза, не было решающим фактором в битве при Ситарагахара, как об этом было принято говорить!

Левая часть картины, изображающей битву при Ситарагахара (Нагасино). Войска Токугава Иэясу противостоят атакам Такэда, при этом аркебузиры находятся за частоколом. Укрепления показаны здесь излишне упрощенно, а самураи облачены в доспехи другого исторического периода. Музей замка Осака.

Еще один распространенный миф гласит, что конница Такэда атаковала укрепленные позиции союзных войск, двинувшись на них напролом, и была в буквальном смысле слова стерта с лица земли огнем аркебуз. И тут следует отметить, что да, действительно, в конце периода Хэйан и в период Камакура конные самураи с луками составляли большую часть войска, но с появлением огнестрельного оружия военачальники начали использовать в бою всадников иначе, так, чтобы по возможности уберечь их от стрельбы. К тому времени, как состоялась битва при Ситарагахара, японские самураи уже привыкли сражаться пешими и пользоваться поддержкой пехотинцев асигару – копейщиков и лучников. Возобновляемые атаки конницы, показанные в фильме Куросавы, в этих условиях были бы попросту невозможны. По крайней мере, можно с уверенностью утверждать, что после первого же неудачного нападения военачальники Такэды поняли бы, что раскисшая после ночного дождя земля малопригодна для кавалерийской атаки. Но как же в таком случае армия Такэда вообще потерпела поражение? Кроме того, ведь аркебузиры были и в армии Такэда, хотя в бою при Ситарагахара они почему-то себя никак не проявили.

Средняя часть той же картины. Войска Такэда Кацуёри атакуют укрепления противника. В армии Такэда действительно были конные отряды, однако не следует думать, что в бою при Ситарагахара они действовали таким же образом, как и французская кавалерия в битве при Азенкуре. Музей замка Осака.

Между тем топографические особенности поля боя при Ситарагахара были таковы: река, а точнее большой ручей, протекала там с севера на юг по заболоченной низине. По каждому берегу тянется узкая полоса ровной поймы, а за ней начинаются довольно крутые холмы. На западном берегу союзные войска построили целые три линии полевых укреплений: рвы, земляные валы из вынутого при строительстве рвов грунта и деревянные частоколы из бамбука.

При этом воинам армии союзников было еще и строго запрещено покидать свои укрепления и выходить навстречу противнику. Ну а раскопки в этом районе действительно показали, что за короткий срок союзникам удалось произвести поистине колоссальный объем земляных работ и создать действительно очень прочный рубеж обороны.

Шлем кавари-кабуто эпохи Эдо. Купол шлема изготовлен из 33 пластин с крупными заклепками хоси. В качестве маэдатэ используется позолоченная фигурка птицы феникс. Дополнительным украшением шлема служат два бронзовых топора с рукоятками из китового уса. Музей Уолтерса в Балтиморе. Мериленд.

Вот так, прячась за своими укреплениями, объединенные войска союзников, вооруженные луками, ружьями с фитильными замками и длинными копьями, и ждали атаки Такэда. Первую цепь, состоящую из воинов, задачей которых было прорвать эти укрепления («саперов»), буквально смели залпы аркебуз, к тому же они еще и не давали им подойти к частоколу по скользкой болотистой почве. Но следующая волна атакующих все-таки прорвалась к первому частоколу и даже ухитрилась повалить его… только лишь для того, чтобы очутиться перед следующим препятствием – рвом. Можно считать, что атаки предпринимались периодически, смельчаков уничтожали по частям, а рвы преодолевали по трупам. Многие воины были убиты залпами в упор при попытке повалить второй частокол, после чего вконец измученным войскам Такэда был подан сигнал к отступлению, после чего он отказался от мысли взять укрепления противника приступом. Вот так и развеялся миф о непобедимой армии Такэда, развеялся над рвами, заполненными телами погибших, и на грязных и скользких берегах реки Гатанда.

Вот так при помощи рога из витой морской раковины (хорагай) в средневековой Японии на поле боя подавали сигналы. На этой ксилографии Цукиока Ёситоси изображен Тоётоми Хидэёси, который трубит в хорай. Окружной музей искусств Лос-Анджелеса.

Зачем Такэда Кацуёри вообще ввязался в эту бойню, которой он легко мог избежать, если бы сразу отступил от замка Нагасино? Потому что армия союзников вынудила его сделать это, так как угрожала его тылам. Потому что Кацуёри был еще молод и горяч и слишком уверен в своей великолепной армии. Потому что всех разведчиков-синоби Такэда союзники перебили еще до того, как они успели доложить о глубине оборонительных позиций; к тому же туман, характерный для сезона дождей, заслонял ему обзор. Вспомнив о времени года, он мог бы затаиться на день-другой и дождаться сильного ливня, который вывел бы из строя огнестрельное оружие союзников, и только после этого их атаковать. Кстати, старые вассалы Такэда, служившие еще его отцу, уговаривали его не принимать бой на таких условиях, но Кацуёри их не послушал. После военного совета один из военачальников объявил, что у него нет другого выхода, кроме как атаковать, поскольку он должен повиноваться приказу, который он и выполнит, несмотря ни на что!

Какой урок извлекли японские самураи из битвы при Нагасино? Он просто лишний раз напомнил им простую истину, что никакая армия не может прорвать хорошо укрепленные позиции противника, имеющего численный перевес. Причем ни Ода Нобунага, ни Тоётоми Хидэёси, ни Токугава Иэясу или Такэда Кацуёри впоследствии ни словом не упоминали об особо эффективном применении аркебуз в этом сражении, поскольку сосредоточенный огонь не был новинкой для японских генералов, и они с успехом применяли его во многих сражениях, как до него, так и после!

Книга в книге. Нагасино в описании самих японцев.

Всегда так было и будет, что, глядя на один и тот же предмет, два разных человека и увидят его по-разному. А уж если речь идет о важном историческом событии, то тут разночтения просто обязательны. Вот, например, как показана битва при Нагасино у Хироаки Сато, который тоже ведь написал все это, опираясь на какие-то исторические свидетельства…

В пятом месяце Кацуёри оставил Масанобу с 10 000 воинов обороняться от Этиго, а сам с 15 000 окружил Нагасино и стал лагерем в храме Доко. Своему дяде Нобудзанэ он велел защищать крепость в Тобиносу. Токугава попросил у Нобунага подкреплений. Но Нобунага не выступил. Три раза посылали гонцов, а он все не соглашался. Гонцы говорили: «Если вы не поможете нам, мы сдадим Тотоми Такэда, перейдем на их сторону и захватим Овари. К тому же Сингэн мертв. Господин, чего вы так боитесь?»

Тогда Нобунага сам повел войска. Под его началом было 7000 человек. Но даже при этом он так опасался сражения с конницей Кацуёри, что построил три ряда частокола, за которым спрятал 10 000 стрелков с аркебузами.

Кацуёри рвался в бой. Нобуфуса, Масакагэ и Масатоё отговаривали его: «Враг только что подошел, и дух его высок. Лучше какое-то время избегать сражения. Или же сразу напасть на замок. Мы потеряем много воинов, но уничтожим его перед тем, как идти назад».

Двое же фаворитов сказали: «В сегодняшней битве нам суждено победить двух заклятых врагов. Не слушайте этих старых и трусливых людей». На что Нобуфуса ответил: «В сегодняшней битве мы, старые и трусливые, умрем. Вы же просто побежите».

В конце концов Кацуёри приказал Мурога Юкитоси и Оямада Масаюки остаться и окружить замок, а сам двинулся вперед и перешел реку. На следующее утро враг напал на Тобиносу с фланга. Нобудзанэ был убит. В лагере стало тревожно.

Тем временем враг бросил вызов. Масакагэ находился в авангарде на левом фланге. Он бросился вперед, прорвался через частокол, но был сражен пулей. Нобуфуса находился в авангарде на правом фланге. Вместе с Санада Нориюки и Цутия Наомура он преодолел частокол. Нориюки и Наомура также погибли от пуль. Мурога Юкитоси подбежал и спросил: «Господин, не лучше ли снять осаду?» – «Хорошо», – сказал Кацуёри. Но к тому времени большая часть его армии погибла.

Нобуфуса отправил к Кацуёри гонца, который передал его слова: «Господин! Немедленно уходите отсюда. Умоляю вас. Я же останусь здесь и умру». Нобуфуса с восемьюдесятью всадниками продолжал сражаться. Когда все они погибли, он взобрался на холм и, увидев, что Кацуёри уже далеко, громко закричал, обращаясь к врагам: «Я Баба, губернатор Мино. Убейте меня, если сможете, и вы получите большую награду!» Враги нанесли ему множество ран, и он умер.

Двое фаворитов сбежали первыми. Масанобу уже знал о поражении армии Такэда. С 8000 воинов он подошел к границе и встретил Кацуёри, чтобы вместе вернуться домой. Он напомнил Кацуёри о своих прежних предостережениях и попросил жениться на женщине из стана Ходзё, с тем, чтобы противостоять двум врагам. Кацуёри внял его совету…

Хироаки Сато. «Самураи: история и легенды»

На этой ксилографии Утагава Куниёси изображен самурай в доспехах до-мару и с накидкой хоро за плечами.

Глава 12 Доспехи тосэй-гусоку и… знаменитый японский лак

В летних горах Где-то дерево рухнуло с треском – дальнее эхо. Мацуо Басё (1644–1694)[11]

Как это хорошо видно из только что приведенного примера, даже в отдаленной и труднодоступной Японии влияние идей, людей и технологий из-за моря на протяжении всей ее истории было прямо-таки исключительно велико, а подчас и носило решающий характер. Лошади и стремена, китайская письменность и буддизм, а теперь еще и европейские аркебузы и мушкеты – все это коренным образом отражалось на жизни населения Японских островов и вызывало там постоянные изменения.

Но как известно, в извечном противоборстве того же меча и щита всегда присутствуют две стороны. Так вот как отреагировали японские самураи на новое и очень могущественное оружие, попавшее к ним из-за моря? И в первую очередь как отреагировали на его появление японские оружейники?

Тут, впрочем, следует прежде всего вспомнить о том, а чем именно (помимо того, о чем в этой книге уже было рассказано) японские доспехи отличались от всех других?! Да, разумеется, они выделывались из пластинок, которые связывались цветными шнурами. Однако какие все-таки, в отличие от европейских, пластинки в данном случае использовались и как именно они друг с другом соединялись? И у китайцев, и у европейцев в одном доспехе они все были примерно одного размера и обычно приклепывались на кожу или ткань снаружи либо изнутри, причем в последнем случае выступающие наружу головки заклепок золотились либо украшались декоративными розетками. В японских классических доспехах периода Хэйан все было по-другому: в одном доспехе их было обычно три вида – с одним рядом отверстий, с двумя и с тремя – последняя из этих пластинок была самая широкая. Большие пластинки с двумя рядами отверстий назывались о-арамэ и являлись отличительной особенностью древних доспехов. В них обычно проделывалось 13 отверстий: пять вверху (больших – кэдатэ-но-ана) и 8 внизу (маленьких – сита-тодзи-но-ана). При плетении пластинки накладывались друг на друга так, чтобы каждая пластинка наполовину перекрывала бы ту, что была у нее справа. И в начале, и в конце ряда добавлялось еще по пластинке с одним рядом отверстий, таким образом, броня японского доспеха во всех местах состояла из пластинчатой преграды двойной толщины, связанной в единое целое!

Самурай надевает доспехи тосей-гусоку. Старинная японская гравюра

Тосей-гусоку. XVII в. Токийский национальный музей.

Еще прочнее и надежнее она была в том случае, если применялись пластины сикимэ-дзане, имевшие три ряда отверстий: семь вверху (кэдатэ-но-ита) и 12 внизу (сита-тодзи-но-ана). Теперь друг на друга накладывались все три пластинки, что в итоге давало тройную их толщину! Однако и вес такой брони тоже был соответственным, поэтому при тройной толщине пластинки старались использовать кожаные. Впрочем, кожаные пластинки из прочной «подошвенной кожи», да еще и соединенные в два-три ряда, давали достаточно хорошую защиту, а вес такого доспеха был намного меньше, чем металлического.

Доспехи могами-до эпохи Эдо. Шлем эпохи Муромати. 1530 г. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

В XIII веке наметилась тенденция к изготовлению еще более тонких и меньших по размеру пластинок кодзанэ, которые имели по 13 отверстий и которые были у́же старых о-арамэ. Вес доспехов при этом уменьшился, но зато количество пластинок, которые нужно было сделать, покрыть лаком и связать между собой, соответственно увеличилось. Поэтому технология сборки доспехов из этих пластинок была тоже усовершествована и отчасти упрощена. Так, если раньше каждую из пластинок лакировали в отдельности, то теперь сначала пластинки собирали в ряды и только уже после этого покрывали лаком. Это ускорило процесс изготовления доспехов, а кроме того, они стали пусть и не намного, но дешевле. В XIV веке появились пластинки, получившие название иёдзанэ, и они вновь стали немного шире, чем кодзанэ. Процесс соединения пластинок шнурами был трудоемким и ответственным делом, хотя на первый взгляд казалось, ну что тут особенно сложного – пропускать шнуры в отверстия, присоединяя пластинки одна к другой. Однако главным в искусстве шнуровки одоси было собрать пластинки так, чтобы они со временем не провисали, а сами ряды пластинок не смещались относительно друг друга. Тем не менее в любом случае и при использовании любых шнуров, будь они кожаные или шелковые, полностью избежать провисания не удавалось, так как и кожа и ткань растягивались под весом пластинок, так что доспехи приходилось то и дело разбирать и чинить. Для большей жесткости пытались пришнуровывать пластинки иёдзанэ к кожаной полосе позади них. Но… кожа есть кожа, намокнув, она теряла прежнюю жесткость, отчего ряды пластинок расходились точно так же, как и те, что были без нее.

Кираса окэгава-до. Вверху – вид изнутри.

И вот здесь следует отметить, что какие-то другие, более радикальные приемы изготовления доспехов до поры до времени в Японии не применялись, хотя в отношении поиска отделки пластинок фантазия мастеров никаких ограничений просто не знала. То, что они покрывались знаменитым японским лаком уруси, известно издавно. Но вот о том, насколько этот процесс был трудоемким и сложным, знают далеко не все. Во-первых, собирать сок лакового дерева было очень непросто, а сам он к тому же еще и очень ядовит. Наносить лак требуется в несколько слоев, между каждым нанесением – тщательно шлифовать поверхность лакированного изделия, в данном случае – пластинок японских доспехов, при помощи небольших наждачных камней, древесного угля и воды. Однако самое сложное в работе с японским лаком – это, пожалуй, его сушка. Одна из особенностей лака уруси заключается в том, что для его полного высыхания и затвердевания ему требуются большая влажность и определенная температура, причем не очень высокая! То есть сушить изделия из него на солнце или же горячим воздухом нельзя! Японские мастера использовали для этого специальные шкафы, по стенкам которых струилась вода и где поддерживались идеальные условия для высушивания: влажность 80–85 % и температура около 30 ℃. При этом время высыхания составляло 4–24 часа в зависимости от условий. Для создания текстурированной отделки, которая не портилась бы от ударов и была приятной на ощупь, в последние слои вводились такие материалы, как обожженная глина (из-за чего возникло даже мнение, что пластинки японских доспехов имели покрытие из керамики!), песок, затвердевший лак кусочками или даже земля.

Для пущего декоративного эффекта в прозрачный лак после 2–3 первых покрытий мастера добавляли металлические опилки, кусочки перламутра или даже рубленую солому и вновь покрывали все это несколькими слоями лака: как прозрачного, так и цветного. Таким образом, им удавалось выделывать пластинки с имитацией поверхности под сморщенную кожу, древесную кору, бамбук, ржавое железо и т. п. Отделка под красно-коричневое железо особенно часто встречается на более поздних японских доспехах. Эта мода была частично результатом влияния культа чая с его упором на спокойный хороший вкус и насыщенный коричневый цвет, ну и, конечно, желанием показать свое мастерство. Ведь покрытие красно-коричневым лаком создавало полное впечатление железа, изъеденного ржавчиной, то есть отдавало традиционно любимой японцами «стариной», хотя понятно, что сама ржавчина там отсутствовала в принципе!

Кстати, и лак этот появился в Японии опять-таки благодаря принцу Ямато Такеру, убившего родного брата и дракона и совершившего еще множество всяких славных дел. Однажды на поле битвы он случайно сломал ветвь дерева с ярко-красными листьями. Красивый, блестящий сок потек из излома, и принц приказал своим слугам его собрать и окрасить им его любимую посуду. Когда это было сделано, посуда приобрела очень красивый вид и необыкновенную прочность. Согласно другой версии, принц охотился на дикого вепря, ранил его, но никак не мог добить. Тогда, сломав ветвь лакового дерева, он смазал вытекающим соком стрелу – и сразил зверя наповал, поскольку сок оказался очень ядовитым.

Так что неудивительно, что отделанные таким образом пластинки японских доспехов были очень красивы. Но можно себе представить весь тот объем труда, который требовался мастерам для того, чтобы покрыть таким образом несколько сотен (!) пластинок, которые были необходимы для доспехов традиционной конструкции, не говоря уже о тех десятках метров шнуров, которые требовались для их соединения. Так что красота красотой, но технологичность, прочность и надежность доспехов также играли далеко не маловажную роль.

Кираса хотокэ-до доспеха тосей-гусоку. Музей Гленбоу. Калгари, Канада.

Вот почему первым шагом к появлению принципиально новых доспехов стало плетение сукагэ-одоси, отличавшееся уменьшенным до минимума количеством шнуров, которые соединяли пластины. Теперь связанные между собой пластинки иёдзанэ стали заворачивать в лакированную кожу и уже только после этого скреплять между собой. Это облегчало доспехи и сокращало объем труда, необходимого для их изготовления. Вторым шагом стало появление после войны Онин (1467–1477) первых доспехов могами-до, названных так по местности Могами, где их впервые начали производить. По конструкции это были все те же самые до-мару и харамаки-до, вот только кирасу у них теперь стали собирать из длинных цельнометаллических полос на груди и на спине, лакировать которые тоже стало не в пример легче и быстрее.

Все эти полосы подгонялись по фигуре (по пять спереди и сзади), имели подкладку из кожи и соединялись с другими рациональной шнуровкой сугакэ-одоси – то есть минимальным количеством шнуров. Конструкция «юбки» кусадзури могами-до практически не изменилась. Так же как и раньше, этот доспех имел пластинчатые наплечники о-содэ, а шлем – назатыльник сикоро. Но теперь оружейники додумались применять в них пластинки кирицукэ-кодзанэ и кирицукэ-иёдзанэ, представлявшие собой имитацию старинных пластинок кодзанэ и иёдзанэ. Верхняя часть у них казалась собранной из отдельных пластин, тогда как нижняя была цельнокованой. «Подделки» были технологичнее и намного дешевле, но именно этим-то они состоятельным самураям не понравились. Поэтому для «настоящих доспехов», в которых, в отличие от подделок, использовались пластинки старого образца, придумали даже особое название – хон-кодзанэ («настоящие маленькие пластинки»).

Еще одним доспехом переходного типа стал нуинобэ-до, в котором крупные поддельные пластины иёдзанэ соединялись плетением сукагэ-одоси. Причем доспехи этого типа породили и вовсе необычную конструкцию панциря дангаэ-до, у которого в нижней части кирасы использовались мелкие пластинки, в средней части – горизонтальные полосы, а выше в два ряда размещались пластины кирицукэ-кодзанэ. Какой смысл был в столь замысловатой конструкции, а главное, какие такие особые преимущества она придавала доспеху – непонятно. Но, видимо, как это очень часто бывает, по какой-то причине так сделал один мастер, его примеру последовал второй, и ставшая сразу модной «новинка» понемного распространилась.

Наконец, в первой половине XVI века, то есть когда огнестрельное оружие в Японии уже было известно, появились и первые доспехи окэгава-до, в которых горизонтальные пластины на панцире стали соединять уже не шнурами, а ковкой при помощи заклепок. И были это уже настоящие «современные доспехи» (тосэй гусоку), тут же породившие многочисленные виды и разновидности, различавшиеся по месту производства доспехов или же принадлежавшие тем или иным мастерам. Так, если головки заклепок на поверхности кирасы были видны, то это были доспехи какари-до. Если вместо заклепок использовались крестообразные крепления (скобки) из металла либо завязки из кожи или шелка – хиси-тодзи-до. Доспехи с горизонтальными пластинами на кирасе назывались ёкохаги-окэгава-до, а с вертикальными – татэхаги-окэгава-до.

Доспех нуинобэ-до. XVIII в. Музей Гленбоу. Калгари, Канада.

Доспехи юкиносита-до, названные так по месту, где жил знаменитый оружейный мастер Мётин Хидзаэ (1573–1615), состояли из цельнокованых секций, соединявшихся на шарнирах, что позволяло их легко разбирать и хранить. Вот когда пригодился опыт изготовления шарнирных доспехов, по образцу которых эти доспехи теперь изготовлялись! При этом плечевые лямки ватагами на них были также цельнометаллическими, как и шарнирно прикрепленные к ним пластинки гёё и небольшие наплечники кохирэ, характерные именно для тосэй-гусоку. Их сразу оценили за удобство, но особую популярность эти доспехи (называвшиеся также канто-до и сэндай-до) приобрели в начале эпохи Эдо, особенно после того, как известный полководец Датэ Масамунэ (1566–1636) одел в них всю свою армию и даже сам носил простой сэндай-до черного цвета с отделкой синими шнурами! Кстати, вся разница между доспехами высших и низших рангов в его армии заключалась исключительно в качестве и способе шнуровки! Доспехи с гладкой цельнокованой кирасой назывались хотокэ-до, а их курьезная разновидность в виде обнаженного человеческого торса телесного цвета – нё-до, или «торс будды». Кираса катахада-нуги-до («кираса с обнаженным плечом») была стилизована под образ буддийского монаха: правую ее половину составляла металлическая цельнокованая пластина нё-до, тогда как левую – пластинчатый панцирь, имитирующий монашескую рясу. Известно, что желание выделиться среди прочих если не храбростью и умом, то хотя бы необычной одеждой или в данном случае доспехом было присуще людям во все времена, и Япония не была исключением из этого правила. Поэтому доспехов с кирасой катахада-нуги-до показалось недостаточно, отчего появился и такой редкий вид, как эби-до, или «креветочная кираса». Кираса в этом случае состояла из двух частей: верхней – из пластинок с тесным плетением, и нижней из пластин в стиле нуинобэ-до. Все то же самое следует сказать и про упоминавшиеся выше доспехи дангаэ-до, в которых разными были не только сами пластинки, но и соединявшая их шнуровка. Так, средняя часть кирасы шнуровалась способом хисинуи, а нижняя – из пластинок кодзанэ имела шнуровку в стиле кэбики!

Торговля с португальцами привела и к появлению доспехов намбан-до («доспехи южных варваров»), которые делались по образцу европейских. Так, например, хатамунэ-до представлял собой обыкновенную европейскую кирасу с выступающим спереди ребром жесткости и приделанной к нему традиционной юбкой – кусадзури. Причем даже в этом случае полированным металлом, как «белые доспехи» в Европе, эти латы отнюдь не блистали. Чаще всего их покрывали все тем же лаком – чаще всего коричневым, что имело как утилитарное значение, так и помогало ввести сугубо иноземную вещь в японский мир восприятия формы и содержания.

Впрочем, наличие столь обширных участков гладкого металла в доспехах, по мнению самих японских мастеров (и также, очевидно, их заказчиков), было всего лишь следствием неразвитости вкуса у европейцев. Потому что очень скоро они стали украшать их чеканкой, изображавшей змеящихся драконов, а то и наклепывать на них различные металлические украшения, например, те же моны по технологии металл на металл. В самом крайнем случае мон на кирасе европейского образца можно было просто нарисовать!

Кираса намбан-до. Эпоха Эдо. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Впрочем, для пехотинцев с ружьями все эти доспехи в любом случае были слишком дорогими и потому недоступными. Поэтому во второй половине XVI века самым популярным среди них видом доспеха сделался татами-до, или «складной доспех», состоявший из толстой матерчатой основы с нашитыми на нее прямоугольными или шестигранными пластинами из лакированной кожи или стали, часто дополнительно скреплявшихся кольчужным плетением. Но, опять-таки, такими доспехами не брезговали многие знатные самураи, хотя качество работы над ними было другим. Ну а полный набор экипировки знатного самурая, как и раньше, включал шлем с защитной маской, два непременных меча (дайсё) и ко-гусоку («мелкие части доспеха») – наручи котэ, наколенники сунэатэ и набедренники хайдатэ. Комплект доспехов теперь весил от 8,3 до 12,5 кг, то есть в среднем был в 2–3 раза легче, чем современные им западноевропейские рыцарские доспехи, хотя попадались и очень тяжелые, например особо прочные сэндай-до, защищавшие даже от пуль. При этом, как и в Европе, в Японии стало в обычае такие доспехи испытывать обстрелом. Небольшая вмятина на кирасе от расплющившейся об нее свинцовой пули стала лучшим свидетельством качества доспеха. К тому же пунктуальные японцы прикладывали к таким доспехам еще и свидетельства о том, с какого расстояния и из какого ружья выпущена эта пуля. То есть это был своего рода «технический акт» проведенного «полевого испытания» и гарантия безопасности владельца доспеха.

Во второй половине XVI века основными доспехами для пехоты стали доспехи окэгава-до из тонкой стали или даже из лакированной недубленой кожи. Слишком уж много требовалось таких доспехов для пехотинцев, поэтому чем проще и дешевле были доспехи – тем лучше! Для идентификации принадлежности их обладателя они имели изображение его герба на груди и «юбку» самой простейшей формы – гэссан, прикрепленную к кирасе до самой редкой шнуровкой сугакэ-одоси. Такие доспехи для асигару выпускались тысячами и назывались окаси-гусоку («одалживаемые доспехи»). Интересно, что эти доспехи лишь в деталях отличались от тех, что носили и европейские пикинеры, у которых защитное снаряжение состояло из шлема морион, кирасы и набедренников. Японские пехотинцы имели шлем, кирасу и прикрепленные к ней набедренники из металлических либо кожаных полос. То есть логика войны в то время и в Европе, и в Японии оказалась практически одинаковой, а вместе с ней очень похожими оказались и японские, и европейские доспехи!

Другой тип дешевых доспехов для вооружения асигару делали из маленьких пластинок, нашитых на матерчатую основу с кольчужным плетением между ними. Эти были еще дешевле, а будучи сложенными занимали совсем немного места. Таким образом, были созданы варианты и до-мару, и харамаки-до, главной особенностью которых как раз и была их компактность в сложенном виде. Называли их в зависимости от формы пластинок: карута-ганэ-до имели прямоугольные пластинки, кикко-ганэ-до – шестигранные. Общее название этих доспехов татами-до, или «складные доспехи», отражало их главную особенность и одновременно достоинство – то, что их можно было легко складывать.

Вот так в одночасье японские самураи и перешли на совершенно новые доспехи, хотя не отказались полностью от старых. Теперь их все чаще использовали полководцы (да и то не все!), стремившиеся подчеркнуть свою приверженность традициям, богатство и власть. Тем более что самим им сражаться, в общем-то, уже и не приходилось, поэтому и функции у их старых доспехов могли быть лишь чисто представительские. Такие доспехи ценились теперь уже не за какие-то там особо выдающиеся защитные качества, а исключительно за их… «древний вид» и, соответственно, стоили по принципу «чем древнее, тем дороже».

Кираса тосей-гусоку с чеканным изображением бога – покровителя самураев Бисямона. Работа мастера семьи Миотин. Музей Гленбоу. Калгари, Канада.

Интересно, что одним из показателей упадка самурайской культуры стала прежде всего и постепенная, но явная деградация японских доспехов. Если войны XVII века довели их до того, что они могли выдержать выстрел из аркебузы и при этом были удобными в носке, то теперь в условиях мира столь прочные доспехи надевать было попросту глупо. Когда на смену эпохи Адзути-Момояма пришли мирные дни эпохи Эдо, те свойства вооружения, которые делали японские доспехи удобным «боевым облачением», пришли в упадок или исчезли совсем. Например, увеличение количества украшений создавало больше мест, где мог застрять наконечник копья или какие-нибудь крючья. Использование же рельефных украшений на кирасе настолько ослабило прочность брони, что она уже не могла противостоять аркебузным пулям и являлась лишь эффектной декорацией, не больше. В результате изменившегося спроса семейство Мётин, в прошлом известные изготовители боевых доспехов, обратилось к созданию произведений искусства. Теперь их изысканные, богато украшенные изделия едва ли смогли бы принести какую-то пользу в бою. Причем их изделия, столь редкие и дорогие в наши дни, были ничуть не менее редкими и дорогими уже в то время, когда их только что сделали. Самураи, не достигшие ранга даймё, покупали лишь то вооружение, что было им по карману, а для большинства самураев понятие «полный комплект доспехов» смысла не имело вообще. То есть они выбирали у оружейников лишь те кирасы, перчатки и шлемы, которые они могли себе позволить, не влезая в долги. Потому самураи низших рангов чаще всего заказывали мастерам доспехи попроще либо использовали трофеи, которые на полях сражений с убитых самураев снимали местные крестьяне и потом перепродавали торговцам-перекупщикам.

Одним из проявлений упадка в оружейном деле было возрождение старых стилей вооружения, тенденция, получившая значительный стимул благодаря вышедшей в 1725 году книге историка Араи Хакусэки «Хонто гункико». Хакусэки обожал старые стили типа доспехов о-ёрой, и кузнецы того времени пытались воспроизводить их на потребу публики, порой создавая причудливые и невероятные смеси старых и новых доспехов, никакого практического значения не имевших. Например, сочетание флажка сасимоно XVI века за спиной и плоского «воротника» сикоро XIV века не могло не вызывать сильной боли в шее того несчастного, который вздумал бы носить подобный доспех, однако, несмотря на явную нелепость такого «одеяния» их все равно производили. Кстати, самые забавные самурайские доспехи, кстати говоря, попавшие даже во многие музеи и частные коллекции, были сделаны… после окончания Второй мировой войны и оккупации Японии американскими войсками. Тогда японские города лежали в руинах, заводы не работали, но так как жизнь продолжалась, японцы начали производить сувениры для американских солдат и офицеров. Это были прежде всего искусно сделанные макеты храмов, джонок и японские самурайские доспехи, поскольку те же мечи оккупационными властями делать запрещалось. Но не делать же сувенирные латы из настоящего металла? Его же ковать надо, да и где его возьмешь?! А вот бумаги кругом сколько угодно – и именно из нее, покрытой все тем же самым знаменитым японским лаком, эти-то доспехи и делали. Причем еще и уверяли своих покупателей, что это самая настоящая древность и так у них было всегда! Отсюда, кстати, и пошли разговоры о том, что доспехи у самураев были рекордно легкими по весу и делались из прессованной бумаги и бамбуковых пластин!

Впрочем, необходимо подчеркнуть, что у японцев никогда не было бы никаких доспехов вообще, ни из металла, ни из бумаги, если бы не… да-да, естественно-географические условия, в которых они жили на своих островах и именно благодаря которым там росло знаменитое лаковое дерево, дававшее столь нужный им лак уруси! И именно поэтому в качестве эпиграфа к этой главе и было выбрано хайку о лете. Ведь собирают его только в начале лета (июнь – июль), когда рост листвы наиболее интенсивен…

А вот так выглядит листва лакового дерева осенью. Красиво, не правда ли?!

Кстати, так и непонятно, каким образом предки сегодняшних японцев додумались использовать сок лакового дерева в качестве именно лака. Что им в этом помогло? Природная наблюдательность? Счастливый случай? Кто знает? Но, как бы там ни было, именно этому лаку Япония обязана тем, что очень многие из сделанных ее мастерами доспехов сохранились до наших дней, несмотря на все превратности ее климата, и даже сегодня радуют наш взор!

Книга в книге. «О снаряжении»

Есть особое платье, отличное от одежд торговцев или крестьян, носить которое дозволяется одним лишь воинам. Одежда и оружие самурая соответствуют его положению и званию. Каждый клан – его обычаи и воинские традиции, его старшие и военачальники – предписывает воину особый порядок и стиль ношения доспехов, снаряжения и оружия. Памятуя о древних кодексах каждого дома и наставлениях старших, самурай носит шлем, наплечники, латные нарукавники, набедренник, наголенники и подобающую обувь со специальными опознавательными знаками-эмблемами, а также две нагрудные пластинки с фамильным гербом своего господина.

Пренебрежение традициями ношения полевых знаков и поспешность при облачении в доспехи в случае опасности будут незамедлительно обнаружены, и нетрудно представить себе, как воспримут это ваши братья по оружию и военачальники.

В древних кодексах, наставлениях и преданиях рассказывается, сколь много храбрых воинов было убито своими же союзниками и погибло ни за что ни про что только из-за того, что воины-самураи забывали об эмблемах и опознавательных знаках, обязательных для ношения.

Сколь легкомысленным может быть воин, дозволяющий слугам носить оружие из дерева или бамбука, опрометчиво полагая, что им достанет и деревянного меча, ибо не их дело воевать, столь неосмотрительными могут быть и те, кто, облачаясь в доспехи, не надевает набедренников, думая, что сойдет и так. И вот что я скажу: если вы потворствуете этому, не наказывая нерадивых, это опрометчиво и недопустимо.

Что касается воина-самурая, состоящего на службе, для него еще более непозволительно пренебрегать воинскими обычаями и традициями. Неважно, идет ли речь о днях мира или войны, но раз уж вы получаете плату за воинскую службу, озаботьтесь о подобающих вашему званию и положению оружии, доспехах, снаряжении и платье. Воины, пренебрегающие обычаем и долгом, во сто крат легкомысленней тех, кто вооружается бамбуковыми мечами и не надевает набедренников.

Пренебрежение воинскими традициями и наставлениями старших неблагоразумно и чревато опасными последствиями для самурая – вот почему следует быть крайне предусмотрительным и осторожным, выбирая доспехи или меч. И вот на что следует обращать внимание воину молодому и неопытному, не обретшему пока умения отличить добротное от недобротного.

Вот воин низшего ранга вознамерился приобрести все снаряжение и доспехи, положенные ему по чину, по званию и по положению своему, и готов заплатить за это три меры золота. Надлежит ему израсходовать ⅔ на доспехи и шлем, а остаток – на нижнее платье, штаны, шапочку, перчатки, напульсники, верхнее платье и накидку дубленой кожи или замши, а также кнут, веер, посуду, деревянный сундучок для доспехов, флягу и прочее. Все платье – верхнее ли или нижнее – следует подогнать не менее тщательно, чем доспехи.

Тот, кто молод и силен, должен тем не менее избегать тяжелых многослойных доспехов кованого железа, отдавая предпочтение более легкому снаряжению – панцирям из пластин прессованной лаковой бумаги или же дерева, больших знамен с военными полевыми знаками и шлемов с массивными навершиями.

Доспех, рассчитанный на силу молодости в самом ее расцвете, бесполезен и тяжел в старости. И вот что я вам скажу: если вы ранены на поле боя или нездоровы, даже легкий пластинчатый панцирь потянет вас вниз, к земле, отягощая тело и отнимая последний остаток сил. И вот почему надлежит всячески избегать тяжелых доспехов.

Как видите, сначала доспехи самураев были достаточно тяжелыми и многослойными, но затем по мере совершенствования огнестрельного оружия облегчались и доспехи. Так было и в Японии, так было и в Европе.

Дайдодзи Сигесукэ. «Будосёсинсю»

Отака Тадао. Гравюра изображает его в боевой позе во время поединка с Кобаяси Хэйхатиро, вассалом Кира Ёсинака. Его послали наблюдать за домом, и он узнал, когда там будут чистить стены и потолки от копоти. В результате нападение было решено совершить лишь после того, как уборка закончится, и в доме все будут валиться с ног от усталости.

В то время как самурай Яманака Сика-но-сукэ молится трехдневной Луне о восстановлении земельных владений своей семьи, его слуга держит шлем своего господина. Ксилография Цукиока Ёситоси.

Глава 13 Новые шлемы для тосэй гусоку

О, беспощадный рок! Под этим славным шлемом Теперь сверчок звенит. Мацуо Басё (1644–1694)[12]

С распространением огнестрельного оружия в Японии началась эпоха новых доспехов тосэй-гусоку и, соответственно, новых шлемов, существенно отличавшихся от старых. Прежде всего по образцу шлемов из Европы японцы начали делать цельнометаллические шлемы-каски. Копировались с тех, что продавали им европейские купцы. Прежнего роскошного вида они уже не имели, и поэтому для того, чтобы выделиться среди прочих в пороховом дыму, японские самураи придумали надевать поверх этих шлемов пышные навершия из лакированной бумаги и бамбука, что делало каждого из них хорошо узнаваемым. Такие шлемы получили название кавари-кабуто, или «фигурные шлемы». Отвороты фукигаэси на них теперь не делали либо совсем, либо они стали очень маленькими, превратившись из элемента защиты всего лишь в дань традиции. Впрочем, для офицеров, как и раньше, производили роскошные шлемы из 32, 64 и даже 120 пластин, на соединение которых уходило до 2000 заклепок. Причем и в этом случае шлем выполнялся по форме головы, зато сверху на нем могли располагаться навершия самого фантастического вида, способные не столько напугать, сколько рассмешить иного врага.

Например, существовали шлемы, называвшиеся фудзисан, с навершиями в форме священной для японцев горы Фудзи. Шлемы хаккаку-каса напоминали своей формой восьмиугольный зонтик; кабуто-камасу имели навершие из циновки; шлем бооси напоминал европейский цилиндр с полями (!), но имел спереди зеркало для отпугивания злых духов. Шлем яро-кабуто был едва ли не самым оригинальным, поскольку весь целиком оклеивался мехом медведя либо конским хвостом, в то время как на шлеме тонкин-кабуто из меха делались только нашлемные украшения. Интересно, что по бокам яро-кабуто, видимо ради большего декоративного эффекта, крепилась еще и пара совершенно натурального вида розовых ушей!

Маэдате, обтянутые мехом. Выставка «Самураи. 47 ронинов». Москва.

Шлем с рядами заклепок хоси-кабуто и маской мэмпо. Выставка «Самураи. 47 ронинов». Москва.

Шлем судзи-кубуто из 62 пластин. Эпоха Муромати. Токийский национальный музей.

Существовала мода на украшения не спереди, а сзади, в то время как были и такие самураи, что носили украшения на шлеме одновременно с обеих сторон! Известны были шлемы в форме «свернувшихся слизняков», «морских раковин» и даже в форме «снежной бури» (наверное, это можно считать вершиной японского креатива!). По сути дела, данная технология мало чем отличалась от практики украшения средневековых европейских рыцарских шлемов, на которых тоже крепились самые различные фигуры и эмблемы, сделанные из «вареной кожи», раскрашенного гипса и папье-маше!

Полководец Такэда Сингэн в «мохнатом шлеме» яро-кабуто.

Впрочем, благодаря этому многие полководцы получили возможность носить столь вычурные шлемы, что их было легко узнать на поле боя, что было очень важно, особенно в густом пороховом дыму. Так, полководец Като Киёмаса (1562–1611) имел шлем, прикрытый сверху навершием в форме высокого придворного головного убора, но серебряного цвета и с изображением красного солнечного диска по обеим сторонам. Безусловно, в таком шлеме он выделялся среди общей массы самураев и был хорошо заметен издали. Похожие шлемы – один целиком золотого цвета, другой тоже «серебряный» (соответственно их рангу!) – носили Маэда Тосииэ (1538–1599) и его сын Тосинага, кроме того, назатыльники у них были отделаны бахромой из конского волоса. Известно, что такие шлемы часто водружали на древко и выносили на поле сражения, где они выполняли функции геральдических знаков, символизирующих особу полководца. Еще одним знаком полководца являлись рога водяного буйвола (обычно позолоченные!) – суигури-но-вакидатэ. А вот Курода Нагамаса (1568–1623) один из полководцев Токугава Иэясу, имел шлем форме… «отвесной скалы». По идее это должно было напоминать о сражении 1184 года, в котором один из его предков покрыл себя славой, обрушившись на противника со своей конницей с такого крутого обрыва, что все этим были поражены, как делом совершенно невозможным! Шлем другого сподвижника Иэясу, Хонда Тадакацу (1548–1610), украшали огромные оленьи рога. А вот у знатного самурая Датэ Масамунэ (1567–1635), а также у всех его солдат на шлемах красовался асимметричный золотой полумесяц!

Шлем в форме головного убора эбоси – эбоси-нари-кабуто. Эпоха Адзути-Момояма. Токийский национальный музей.

Японский cамурайский шлем кабуто период Сёва. Вес 2,5 кг.

Пехота, набранная из крестьян, имела самые простые шлемы, какие только можно себе представить. Это были главным образом железные шляпы, склепанные в виде конуса, – то есть простой соломенной крестьянской шляпы из одного металлического листа. Впрочем, их точно так же покрывали лаком для защиты от ржавчины, а спереди наносили эмблему того правителя, которому служил пехотинец. Полководец Токугава Иэясу советовал своим солдатам использовать такие шлемы, называвшиеся дзингаса, в качестве посуды для варки риса. Так что вряд ли после этого какое-либо изображение на них можно было бы рассмотреть, и, скорее всего, каждый раз перед битвой или праздником эти знаки раскрашивали заново. Впрочем, вариант дзингаса, напоминающий шляпу-котелок с волнистыми полями, не считали для себя зазорным носить даже самураи, что делалось, видимо, и под влиянием моды, и, может быть, для того, чтобы показать свою «близость к народу». Подобные примеры в истории хорошо известны не только в Японии.

Шлем судзи-кабуто с большими кувагата. Музей искусств Джорджа Уолтера Винцента Смита. Спрингфилд, Массачусетс.

Тэнкокудзан-судзи-кабуто – шлем с характерной формой бати – тульи и выступающими на её поверхности ребрами. Эпоха Муромати. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Весьма оригинальным типом шлема, который носили как самураи, так и рядовые пехотинцы асигару, был тётин-кабуто, или «складной шлем». Делались они из конической формы металлических обручей, связанных шнурами. Так что эта конструкция представляла собой… наш современный складной туристический стаканчик, и поэтому его можно было легко складывать и делать совсем плоским, и, соответственно, такие шлемы были очень удобными для транспортировки и хранения. Другой разновидностью складных шлемов были татами-кабуто («складные шлемы»), состоявшие из трапециевидных металлических пластин, соединявшихся кольчужным плетением и нашитых на прочную ткань. Их было в обычае носить с такими же складными доспехами татами-до.

Украшением самурайского шлема мог быть и вот такой дракон, расположенный на месте отверстия хатиман-дза и между рогами кувагата. Музей Гленбоу. Калгари, Канада.

Шлем кавари-кабуто в форме морской раковины. Эпоха Эдо. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Европейские шлемы типа кабассет среди японцев были довольно популярны, а назывались они намбан-кабуто – то есть «шлем южных варваров». Обычно самураи носили их вместе с европейской кирасой – намбан-до («кирасой южных варваров»), причем среди них гораздо чаще встречались изделия местных оружейников, чем собственно импортные доспехи, которые ради удовлетворения спроса на «европейские диковинки» местные мастера научились очень хорошо подделывать. Разновидностью этого шлема стал мононари-кабуто («шлем-персик»), поверхность которого нередко золотили или окрашивали. Кстати, легендарный Токугава Иэясу в битве при Сэкигахаре носил именно шлем намбан-кабуто, а также кирасу европейского образца, и ничуточки своей непатриотичной приверженности к западным доспехам не стеснялся. Правда, японцы не были бы японцами, если бы они и здесь не внесли что-нибудь свое. В данном случае это выразилось в том, что западные шлемы они надевали задом наперед, видимо, носить их именно так по какой-то причине им нравилось больше!

Намбан-кабуто. 1600 г. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Очень простой шлем дзунари-кабуто, к которому добавлена… пара ушей. Эпоха Эдо. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Впрочем, помимо цельнокованых шлемов в массовом количестве изготовлялись и шлемы, состоявшие из 8 пластинок, предназначавшиеся для экипировки целых армий, хотя большинство знатных воинов и уж тем более военачальники их презирали. Зато около 1550 года в Японии появился дзунари-кабуто («по форме головы») – очень простое и функциональное изделие, верхушка которого собиралась всего из трех деталей. По сути дела, это была самая настоящая каска, очень похожая на современные образцы, с небольшим козырьком и назатыльником, сделанная из металла такой толщины, что пули аркебуз ее не пробивали! Прочность этого шлема особенно привлекла даймё и богатых самураев, высоко оценивших его защитные качества, несмотря на столь нелюбимую ими простоту конструкции. И вот как раз ради того, чтобы скрыть этот недостаток, именно на эти шлемы они и начали взгромождать различные нелепые украшения, хотя под ними у них у всех был именно дзунари-кабуто!

На сколько японские шлемы были дорогими? Об этом можно судить из следующего примера. Только реставрация шлема мастера Миочина Нобуи, сделанного в 1534 году, в 1865-м была оценена в 19 рё, что равнялось бы стоимости 57 граммов золота. И при этом нельзя, конечно, забывать, что цена на золото с того времени сильно выросла!

Самурай с оседланной лошадью. Ксилография Цукиока Ёситоси. Окружной музей искусств Лос-Анджелеса.

Глава 14 Ко-гусоку и конское снаряжение яматогура

Торговец веерами Принес вязанку ветра – Ну и жара… Мацуо Басё (1644–1694)[13]

И старые, традиционные доспехи, и новые тосэй гусоку должны были прежде всего защищать всадника, и, разумеется, не только торс и голову, но и его конечности, для чего требовались различные «мелкие части» доспехов. В доспехах о-ёрой их обобщенно называли ко-гусоку, а входили в них следующие элементы: пластина вакидатэ с набедренником, носимая на правом боку, латное ожерелье нодова, появившаяся в конце периода Камакура, наручи котэ, наголенники сунэатэ, а также иногда перчатки и носки.

Здесь уже рассказывалось, что панцирный рукав котэ сначала носили только на левой руке, державшей лук, и только со временем их стало два. Всаднику требовалась защита и для ног, но до XII века даже всадники-самураи носили обыкновенные сандалии и плотные обмотки на икрах, которые служили не слишком надежной защитой – разве что предохраняли от колючек и стеблей травы. Только позже стали использовать поножи сунэатэ, а вместо сандалий башмаки куцу с обшивкой из медвежьей шкуры. Обычно сунэатэ состояли из трех металлических либо кожаных пластин, которые соединялись при помощи петель, а сверху покрывались лаком и расписывались. Чтобы сунэатэ не натирали ноги, под них наматывались матерчатые обмотки кяхан. В XIV веке поножи получили пластинчатые наколенники сямэ-огэ. Поскольку во время скачки пластины кусадзури в доспехах харамаки-до часто соскальзывали с бедер, их стали защищать пластинками, нашитыми на ткань штанов. Однако это было не всегда удобно, поэтому тогда же появились набедренники хайдатэ, имевшие вид раздвоенного матерчатого передника, обшитого внизу металлическими либо кожаными пластинами. Ходить, а тем более ездить верхом в хайдатэ оказалось неудобно, поэтому широкого распространения они не получили, хотя на дошедших до нас многочисленных парадных доспехах они, как правило, присутствуют. Известны были и поножи из кольчужного плетения, нашитого на ткань, – кусари-сунэатэ. Знатные воины обычно старались носить их под штанами, чтобы они не были видны. Но так как от сильных ударов мечом они не защищали, то применяли их лишь изредка.

Кираса ёкохаги-окэгава-до с изображением мона клана Ёсинаго.

В «современные доспехи» в ко-гусоку также входили наручи котэ, набедренники хайдатэ, а также лицевые защитные маски и перчатки. В XIV–XIX веках котэ усовершенствовались, а их защитные качества намного улучшились. Так, на защитной пластине для кисти тэкко появились выпуклости для косточек, и к ней теперь даже приделывалась специальная пластина для большого пальца. Теперь котэ могли целиком состоять из кольчуги, дополненной шарнирными пластинами на предплечье и рифлеными пластинками икада, которые вделывались в кольчугу для повышения ее защитных свойств (цуцу-готэ), или же, как в сино-готэ, иметь на поверхности кольчуги множество мелких и узких пластин. Иногда на предплечье и над локтем помещали крупные полые пластины грушевидной формы, устроенные таким образом, что воины в них могли держать лекарства или письменные принадлежности. Такой тип наручей назывался ода-готэ и был весьма популярен, особенно у знатных самураев. Котэ зашнуровывались на внутренней поверхности руки и тонкими шнурками связывались друг с другом на груди и на спине. Иногда их пристегивали прямо к краям кирасы при помощи деревянных пуговиц. Наиболее эффективными были похожие на европейские доспехи наручи бисямон-готэ, которые со второй половины XVI века особенно часто использовали с доспехами харамаки-до. Вся верхняя часть руки в них была закрыта широкой изогнутой металлической пластиной, внизу у нее свободно свисали еще три небольшие пластины, защищавшие локоть, когда рука была согнута. Иногда оба котэ сшивали (наручи типа аи-готэ) и даже превращали их в некое подобие жакета или рубашки с панцирными рукавами различной конструкции.

Доспехи тосей-гусоку с кирасой хиси-тодзи-до, принадлежавшие Сакакибара Ясумаса (1548–1606).

Появились наручи, защищавшие только предплечье (хан-готэ), хотя особой популярностью они не пользовались. Наголенники сунэатэ выглядели так же, как и нижняя часть котэ. С внутренней стороны ноги пластины нашивали только в верхней части голени, а нижнюю защищали толстой кожей. Верх сунэатэ, закрывавший колено, к концу XVI века перестали использовать вовсе. Поножи закреплялись двумя матерчатыми лентами, завязанными под коленом и над лодыжками. Набедренники хайдатэ в эпоху Муромати и позднее использовались повсеместно, поскольку стали легче, а значит, и удобнее в носке.

К концу XVI века хайдатэ часто состояли из одних только металлических пластин, плотно прилегавших друг к другу. Иногда секций было не две, а пять, причем верхние пластинки на них были меньше нижних. Чтобы тяжелые набедренники не сползали вперед, их петлей из тонкого шнура прикрепляли к внутренней поверхности кирасы или завязывали шнур прямо на шее, а петлями (чтобы они при ходьбе не били по ногам) застегивали их внизу под коленями на специальные пуговицы ботан.

Набедренники сино-хайдатэ.

Поножи цуцу-сунэатэ.

Латная обувь у воинов в «новых доспехах» тоже была и представляла собой надевавшийся на обувь сапог с подошвой когакэ, сделанный из железных или кожаных пластин, соединенных кольчугой или же на шарнирах. Когакэ завязывались позади пятки и вокруг щиколотки и удерживались на ноге завязками сандалий.

Что же касается асигару, то им приходилось довольствоваться матерчатыми гетрами-обмотками кяхан, так как защита, которую давали набедренники хайдатэ и поножи сунэатэ, считалась не стоящей дополнительных затрат на их снаряжение и к тому же ограничивающей подвижность «легконогих».

Впрочем, надеть на себя все эти доспехи еще не значило собраться на войну! Так, начиная с XV–XVI веков знатные воины поверх доспехов стали носить своего рода рыцарский сюрко – накидку дзимбаори. Большинство дзимбаори не имели рукавов и назывались хампи. Иногда встречались и накидки с оборками вокруг вырезов для рук – карака-баори, а также дзимбаори с рукавами – содэ-баори. На плечах этих накидок часто встречаются вставки из металлических пластинок, но главная задача этого наряда заключалась в том, чтобы демонстрировать богатство своего владельца. Дорогой шелк с изысканными узорами, китайская парча – вот те материалы, что шли на пошивку дзимбаори.

Дзимбаори в военном лагере и до и после битвы, отправляясь в поход и по возвращении из похода (особенно если оно было триумфальным), при посещении более высокопоставленного, нежели ты сам, лица, на военном совете и при поездке в качестве посла. Вероятно, что их носили и во время битвы. Ну, скажем, полководец, который боем руководил, но сам, разумеется, в нем уже не участвовал. На спине дзимбаори обычно изображался родовой герб или какой-либо известный сюжет. В XVII веке, когда в Японии распространилась мода на европейскую «экзотику», на нем нередко изображалось что-нибудь в стиле «южных варваров», и… никто таких оригиналов в то время не осуждал!

Котэ. XVI в.

Для того чтобы его узнали, командир также должен был иметь при себе особый командирский жезл, самым древним видом которого, очевидно, был сайхай – лакированная палочка с кисточкой из волос или полос бумаги. Его затыкали за пояс или подвешивали к кольцу сайхай-но-кан на правой половине нагрудника кирасы. Интересно, что на многих доспехах таких кольца два – на правой и левой половине груди, но скорее всего второе делали просто для симметрии.

Другим типом командирского жезла в Японии был обыкновенный веер. Когда именно он стал использоваться для военных нужд, неизвестно. Можно предполагать, что это случилось в период Камакура (1185–1333) и связано как раз с приходом к власти самураев. С повседневной одеждой они носили складной веер тэцу-сэн, или тэссэн, у которого внешние ребра, а порой и все ребра целиком были сделаны из железа. Такой веер мог быть использован и как средство защиты, и для нападения. На войне обычно носили боевой складной веер гунсэн. Эти веера имели 8–10 ребер, соединенных бумагой, на каждой стороне которого был изображен круг, символизировавший солнце. Для раскраски веера обычно использовали контрастные цвета: красный, черный и золотой. Впрочем, складные веера гунсэн как раз носили офицеры самого низкого ранга, которым приходилось непосредственно участвовать в бою. Более высокопоставленные офицеры и главнокомандующие в качестве знака отличия имели жесткий нескладывающийся веер гумбай-утива. Он представлял собой круглый диск либо деку от гитары на рукояти, а делали его из железа, бронзы, дерева или лакированной кожи.

Наручи сино-готэ.

Среди прочих аксессуаров можно упомянуть еще и четки, которые носили воины-буддисты. У знатных самураев они иногда достигали такого размера, что их приходилось перекидывать через плечо. Но эта причуда широкого распространения все же не имела, хотя до нас дошли изображения целого ряда известных самураев с такой вот «перевязью» из четок, перекинутой через плечо.

Часть снаряжения самурая в походе нес его слуга-новобранец – вакато, и часто не один. Простые же воины – асигару – несли все свое имущество (а также армейское снаряжение) на себе. В то же время некоторые вещи были неотъемлемой частью экипировки каждого воина, будь то самурай или асигару, необходимые как в походе, так и в бою. Разделить их можно на три категории: первая – это различные мешочки с разными нужными мелочами, а также полотенца, вторая – веревки и пояса и третья – различные знаки отличия.

Самым важным был, конечно, рисовый паек. Сваренный и высушенный рис закладывали в длинный мешок, который затем перевязывали так, чтобы каждое его отделение в виде небольшого шара содержало суточный рацион. Этот мешок – хэйрё-букуро – перекидывали наискось через плечо и завязывали сзади на спине. Пехотинец с правой стороны сзади привязывал к поясу еще и вещевой мешок катэ-букуро. Для офицеров рекомендовалась «емкость» косидзуто, сделанная из легких, перекрученных бумажных полос. В таких мешках носили плошки дня еды и питья, смену белья, шнуры для починки доспехов и маленький нож. Часто туда же клали и бумагу и кисточки для письма. С доспехами тосэй-гусоку носили мешочек ханагами-букуро, который обычно носили слева спереди, прямо над талией. В нем держали бумажные платки и разные необходимые мелочи. Поскольку пехотинцы вместо меча тати носили засунутый за пояс меч ути-гатана, он же предохранял отделку доспехов от соприкосновения с гардой меча. Поэтому, если этого мешочка не было, вместо него использовали кусочек кожи или же стеганой ткани.

В разных местах под кирасой или поверх нее носили также кошелек для денег (ути-букуро), мешочки для носовых платков (ё-букуро), лекарств и противоядий (инро). Иногда был еще и небольшой мешочек ути-гаэ с различными съестными припасами (сыром, маринованными сливами и пр.). Асигару также рекомендовалось в холод носить с собой несколько стручков красного перца, чтоб жевать его, если будет очень уж холодно. Еще одной очень важной и древней частью снаряжения был куби-букуро – мешок для… отрубленных голов, предъявлявшихся после битвы командиру. Этот мешок подвешивался к талии, если воин был пешим, или к седлу у всадника. Важной частью личного снаряжения были различные полотенца, употреблявшиеся не только по своему прямому назначению, но и в качестве различных подвязок. А еще к поясу привешивалась фляга из выдолбленной тыквы или же большой секции бамбука. Они, как правило, также покрывались лаком и украшались перламутром.

Полководец Такэда Сингэн с командирским жезлом сайхай. Старинный японский рисунок

Боевой веер гумбай утива. Период Эдо.

В конце VIII в. популярной стала ещё одна разновидность японских вееров – сэнсу или миэйдо. Их ребра делались из ценных пород древесины сандала или японского кедра и оклеивались затем японской бумагой. В ХII в. они стали предметом реквизита придворных дам, чью утонченность и чувственность очень удачно подчеркивали изящные полукруглые очертания веера. Отойдя от полной страстей жизни при дворе, многие аристократки становились монахинями храма Миэйдо, сохранив в своих руках сэнсу как одну из частей грешного мира, которые разрешалось держать в монастыре. Кроме того, древние японские легенды гласили, что именно такие веера были в руках богов, и как гумбай были отличительным признаком полководцев, так и сэнсу стали своего рода признаком родовитости человека, в чьих руках находился этот веер.

Боевая часть металлического веера тэссэн с шипами. Он не раскрывается и представляет собой замаскированную короткую дубинку исключительной убойной силы.

Японский боевой веер тэссен с двусторонним рисунком в виде золотого солнечного диска на темно-красном поле, из 10 металлических пластин. Две верхние пластины украшены гравировкой и серебряным орнаментом в виде буддийского символа. У некоторых вееров на обеих крайних пластинах могли быть ещё и шипы. Тяжелый и прочный, он предназначался для отражения внезапного нападения, а в полевых условиях – для подачи командующим сигнала о начале атаки или отступления. Техника использования боевого веера в качестве оружия самообороны – тэссэн-дзюцу и поныне является одним из популярных видов японских боевых искусств. Очень грозное оружие ближнего боя в руках воина, владеющего тэссэн-дзюцу. Эпоха Эдо. Конец XVIII в.

Очень редкий вид веера тэссен, представлявший собой ножны для ёрой яри доси – «кинжала милосердия», которым облегчали страдания тяжело раненных воинов.

Уметь плавать, сидя в седле, было одним из важных умений любого уважающего себя самурая. Ксилография Тоёхара Тиканобу.

Практически всегда неотъемлемой частью военной экипировки и всадника и пехотинца в японской армии была веревка ко-синава, которую привязывали к седлу или же носили на доспехах под поясом оби. Длиной около 1,5 м, она имела кольцо или петлю на конце и могла быть использована и как запасная подпруга для коня, чтобы связать пленника или чтобы закрепить на лице маску. Асигару и офицеры носили веревку другого типа, каги-нава, длиной около трех метров, с несколькими крюками на конце. Ее использовали, чтобы взобраться на стену, захватить лодку, подвесить доспехи и т. п. Интересным предметом был специальный спасательный пояс уки-букуро, состоявший из сушеных бычьих пузырей, которые можно было надувать и в таком виде использовать его при форсировании рек и озер. Он обвязывался вокруг талии или груди и уравновешивал вес доспехов в воде. Перевозили его у седла или обвязывая вокруг крупа коня. Надо отметить, что все эти предметы отнюдь не являлись каким-то особым снаряжением знаменитых ниндзя, как это часто пытаются представить, а были частью экипировки самого обычного японского солдата.

Никакое войско самураев невозможно даже представить без лошадей. Правда, в Японии не было в обычае заводить громоздкие обозы, характерные для армий средневековой Европы, просто само их войско было конным, хотя пехота в нем со временем и стала преобладать. И поскольку все самураи были прекрасными наездниками (причем умением ездить верхом владели не только мужчины, но и женщины из самурайских семейств!), они и передвигались, и сражались верхом на лошадях. Известно, что лошади водились на Японских островах еще в глубокой древности, но низкорослые и непригодные для верховой езды. Скаковые кони были завезены сюда с материка в V веке. Причем следует подчеркнуть, что само появление этих животных и использование их в военных целях как раз и способствовало возникновению доспехов из маленьких металлических или кожаных пластинок. Такая конструкция обеспечивала высокую подвижность всадников, облегчала стрельбу из лука с коня и одновременно хорошо защищала их от стрел других всадников!

Стремена абуми. Токийский национальный музей.

Фукуро-абуми – стремена с четко выраженным ребром спереди. Токийский национальный музей.

Книга в книге. Самураи – это тяжеловооруженные всадники!

Лишним доказательством того, что правила «Будосёсинсю» были созданы достаточно поздно, служит и то, что в них конная стрельба из лука относится к стародавним временам и, по сути, противопоставляется технике боя на мечах, метанию копий и стрельбе из ружей. Тем не менее овладеть искусством верховой езды и в это время должен был каждый самурай!

Говорят, что в стародавние времена воины-самураи всех рангов почитали стрельбу из лука и верховую езду важнейшими из всех искусств боя. Воины нынешние предпочитают совершенствоваться в технике боя на мечах и метании копья, считая их главными для самурая, однако умение ездить верхом представляется чрезвычайно важным и в наши дни. Что касается других боевых искусств, таких, как стрельба из лука, стрельба из кремневого ружья, приемы мгновенного обнажения меча и рукопашного боя – дзю-дзюцу, то молодые воины должны совершенствоваться и в них – утром и вечером, день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Помните о том, что в старости вам ни за что не удастся научиться тому, чему вы не научились в молодые годы, как бы вам того ни хотелось.

Воинам низшего ранга подобает наилучшим образом освоить искусство езды верхом так, чтобы могли они оседлать любую лошадь, даже самую норовистую и необъезженную. И вот почему. Смирные и послушливые верховые лошади крайне редки, а если они и есть, то под седлом у великих воинов, а не на коновязи воинов низших рангов. Но тот, кто достиг совершенства в искусстве верховой езды, определит хорошую верховую лошадь даже тогда, когда она не объезжена и дичится людей, и купит ее по сходной цене. Хорошая лошадь стоит дорого, а искусный наездник приобретет себе лучшую, потратив значительно меньше денег, чем мог бы себе позволить.

Вообще-то говоря, судить о статности лошади или же оценивать ее масть уместно воинам высших рангов, а рядовому воину не пристало отказываться от хорошего скакуна только из-за цвета его шерсти.

Как только воин убедится, что лошадь резва и будет хороша под седлом, ему стоит приобрести ее без долгих размышлений.

Не следует растягивать сухожилия на ногах боевого скакуна, ибо природа позаботилась о том, чтобы сухожилия растягивались сами собой во время долгих путешествий, подъемов и спусков с горы, а также и тогда, когда вы переправляетесь на другой берег реки или широкого ручья. Если же опрометчиво подрезали вы хвостовое сухожилие, будьте готовы к тому, что ременной подхвостник соскользнет и подпруга ослабнет, когда будете вы перебираться на другую сторону лощины или другой берег реки. Не забывайте и о том, что лошадь с широким крупом и навьюченным на нее снаряжением не пройдет узкой горной тропой.

Для тяжеловооруженных воинов-самураев минувших лет боевые лошади требовались прежде всего для передвижения и маневра. У них лошадь заменяла собственные две ноги. Бывало и так, что в кровавом бою лошади бывали ранены или даже убиты. Самураи жалели верных и преданных животных, выводили запаленных скакунов – давали им остыть, чистили их скребницами, вдосталь поили и сытно кормили. В наше время некоторые пополняют конюшни во время отлова диких лошадей, покупая их по сходной цене у табунщиков, или берут молодых жеребят у крестьян и отдают объездчикам, чтобы потом перепродать за большие деньги. Так поступают торговцы и купцы, а если будут барышничать еще и воины, то это еще хуже, нежели не интересоваться лошадьми вообще.

В данном отрывке на себя обращает внимание то, что автор считает самураев-всадников минувших лет тяжеловооруженными воинами, а любой такой всадник это не что иное, как аналогия западноевропейского рыцаря, ну разве что немного отличающаяся от него в деталях. Ну а законы развития такой тяжелой конницы везде одинаковы, пусть даже японские самураи и были конными лучниками, а европейские рыцари лука не знали!

Дайдодзи Сигесукэ. «Будосёсинсю»

Наруч от ода-готэ с грушевидной рифленой пластинкой сива-фукумэ. Эпоха Эдо. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Бисямон-готэ. Эпоха Эдо. Около 1790 г. Мастер Миочин Мунесада. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Бисямон-суннеатэ. Эпоха Эдо. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Наруч цуцу-готе. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Конская маска умадзура. Эпоха Эдо. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Седло кура и стремена абуми. Эпоха Эдо. Токийский национальный музей.

Седло кура вместе со стременами абуми. 1670 г. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Пластинки гёё на этом доспехе нуинобэ тосей-гусоку, как медальоны на шлеме, украшают изображения цветка павлонии, очень популярного среди самураев. Примерно 1600 г. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Кавари-кабуто. Эпоха Адзути-Момояма. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

А вот на этом доспехе XVII в. и пластинки гёё и пластину муна-ита украшают медальоны с гербом Токугава. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Седло кура, инкрустированное перламутром. 1750 г. Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Конское снаряжение японских воинов называлось яматогура и по сравнению с европейским было очень своеобразным. Прежде всего, это было седло, называвшееся кура, и сбруя багу – предметы, заимствованные японцами из Древней Кореи. Седло имело ленчик (каркас), сделанный из дерева и имевший высокие луки спереди и сзади, причем задняя лука была наклонной, чтобы всаднику было удобно стрелять из лука не только вперед, но и назад. На седло укладывалась кожаная подушка, а снизу крепились подпруга харуби и сделанный из ткани или кожи потник кицукэ, который имел форму овала или прямоугольника. Стремена абуми вначале были привычной для европейцев формы, но уже к X веку стали походить на тапочки без задников: горизонтальная пластина, на которую ставилась стопа, имела загибающийся вверх носок с кольцом для стременного ремня. Их делали из железа, нередко с деревянными вставками и тоже покрывали лаком, а еще расписывали золотом, так что стремена эти подчас выглядели как самое настоящее произведение искусства! Управлять лошадью позволяли удила куцува и поводья куцу-вадзура – в виде широких шелковых двухцветных лент (обычно один из цветов был белым). Поводья дополнял длинный гибкий прут мути, которым можно было хлестнуть заупрямившегося коня, а вот шпорами японцы не пользовались. Их, видимо, заменяли острые края стремян. Было в обычае украшать конскую сбрую пышными разноцветными кистями. При этом из-под седла с обеих сторон свешивалось еще и несколько длинных цветных лент, иногда с колокольчиками на концах, так называемые ханэ. Гриву часто подстригали в виде короткого гребня, а хвост подвязывался или убирался в мешок из яркой ткани – обукуро.

Курода Кусасигэ в шлеме с рогами победоносного полководца, в дзмбаори и с жезлом сайхай. Интересно, что на голове у него очень простой и дешевый шлем всего из шести деталей – дзунари-кабуто («шлем по форме головы»), который предназначался для массового производства и вооружения самых бедных солдат. Старинный японский рисунок. Токийский национальный музей.

Важной принадлежностью всадника была большая (приблизительно двухметровой длины) накидка хоро, которая делалась из ткани и с помощью завязок крепилась на шлеме и на талии у самурая. Во время быстрой скачки хоро раздувалась, словно парус корабля, и зрительно увеличивала фигуру воина. Скорее всего, это «приспособление» могло пугать неприятельских лошадей, хотя считается, что в первую очередь хоро защищала воина от стрел, которые могли бы попасть ему в спину. Позднее хоро стали использовать в качестве опознавательного знака, так как всадник с огромным «мешком» ярких цветов за плечами был хорошо заметен издали. Постепенно конструкция хоро изменилась таким образом, чтобы накидка как раз и превратилась в мешок. Для этого был придуман каркас из гибких ивовых прутьев, которому придавали форму перевернутой корзины, на которую затем уже натягивали ткань.

Доспехи для коня (ума-ёрой) в Японии так и не получили широкого распространения, хотя японцам они и были известны и более того – они известны и нам по дошедшим до нас изображениям. По-видимому, это было связано с тем, что японские лошади были низкорослыми, а горный рельеф Японии вкупе с обилием рек и ручьев заставлял всадников в первую очередь заботиться о подвижности и уже только потом о повышенной защищенности своих скакунов. Недаром лошадей и всадников специально обучали умению переплывать озера и реки с бурным течением, причем сам самурай должен был научиться во время переправы еще и стрелять из лука! Естественно, что ни один конь в тяжелых доспехах, подобных европейским, ничего подобного бы просто не выдержал. Изображения самураев, переплавляющихся вплавь, сидя верхом на лошади, встречаются в японском искусстве довольно часто, то есть это было делом весьма обыкновенным, не представлявшимся тогдашним художникам чем-то из ряда вон выходящим!

Другим отличием всадников-самураев от европейских рыцарей была манера садиться на коня справа, опираясь на пятку, тогда как в Европе все было наоборот. Хотя самурая при этом в седло подсаживали слуги точно так же, как это делали и оруженосцы рыцарей в Западной Европе, хотя и не всегда. Интересно, что особую роль лошади в японском обществе подтверждают даже родовые гербы – моны. Например, гербом самурайского рода Симадзу являлась такая деталь конского снаряжения, как псалия, а гербом рода Хирано был конь.

Самурай с боевым веером. Утагава Куниёси.

Глава 15 Арсенал самурая

Меч при жизни любил… Гонят теперь взбираться По веткам Древа мечей. Заграды рогатые копья, Щетинясь, впиваются в грудь. Сайгё (Сато Норикиё) (1118–1190)[14]

Если мы представим себе арсенал самурая, причем сравним его с арсеналом средневекового рыцаря из Западной Европы, то разница в количестве и качестве образцов сразу же бросится нам в глаза. Начнем с того, что арсенал самурая будет намного богаче. Кроме того, образцы находящегося там оружия будут практически не сопоставимы с европейскими. То, что меч – это «душа самурая» – наслышаны все, поскольку писали об этом не один раз. Однако был ли он их главным оружием, и если «да», то всегда ли так было? Вот меч у рыцаря – да, действительно символом рыцарства являлся всегда, но с мечом самурая все не так однозначно. Ну, во-первых, это не меч, а сабля, мы просто по традиции называем самурайский клинок мечом, а во-вторых, главным его оружием он был далеко не всегда! И вот тут лучше всего будет вспомнить… легендарных мушкетеров Александра Дюма! Называли их так потому, что главным их оружием являлся тяжелый фитильный мушкет. Однако герои романа пользуются им разве что во время обороны бастиона Сен-Жерве. В остальных главах они обходятся шпагами, и почему так – понятно. Ведь именно меч, а затем и его облегченная версия – шпага являлись в Европе символами рыцарства и принадлежности к дворянскому сословию. Причем собственно шпагу в Европе мог носить даже крестьянин. Купил и носи! Но вот того, чтобы ею владеть, нужно было долго учиться! А позволить себе это могли только лишь дворяне, но никак не крестьяне. Зато воевали мушкетеры отнюдь не шпагами, и точно так же обстояло дело и с японскими самураями. Меч среди них стал особенно популярен в годы… мира, то есть в эпоху Эдо, когда из боевого оружия он превратился в символ самурайского сословия. Воевать самураям стало не с кем, работать было ниже их достоинства, вот они и занялись тем, что начали оттачивать свое фехтовальное искусство, открывать фехтовальные школы – одним словом, культивировать искусство древности и всячески его пропагандировать. В реальном же бою самураи мечами, конечно, тоже пользовались, но вначале делали это лишь только в крайнем случае, а до того использовали лук!

Японский самурай с луком юми. Выставка «Самураи. 47 ронинов». Москва

В древних японских стихах недаром было сказано: «Лук и стрелы! Лишь они счастья всей страны оплот!» И эти строки наглядно подтверждают, насколько важным для японцев всегда считалось именно кюдо – искусство стрельбы из лука. Лучником в Древней Японии мог стать только знатный воин. Его так и называли юми-тори – «держатель лука». Лук – юми и стрела я – считались у японцев священным оружием, а фраза «юмия-но мити» («путь лука и стрел») была синонимом выражения «путь самурая», то есть «бусидо». Даже такое сугубо мирное выражение, как «семья самурая», и то в буквальном смысле при переводе его с японского означает «семья лука и стрел», да и сами японцы в китайских хрониках именовались «Большой лук».

О значении лука свидетельствует один из эпизодов «Хэйкэ Моногатари» («Сказание о Хэйкэ»), самом известном японском военном повествовании XIV века, где рассказывается, как в 1185 году, во время сражения на берегу у Ясима, главнокомандующий Минамото-но Куро Ёсицунэ (1159–1189) уронил в воду свой лук и отчаянно сражался, чтобы его вернуть. Воины противника с лодок пытались выбить его из седла, а свои воины умоляли забыть о нем, но он бесстрашно сражался с первыми и не обращал внимания на вторых. Когда же, наконец, он смог достать свой лук и вернулся на берег, то его ветераны начали открыто возмущаться подобным безрассудством и сказали: «Это было ужасно, господин. Ваш лук может стоить тысячу, десять тысяч золотых, но разве он стоит того, чтобы подвергать риску вашу жизнь?»

На это Ёсицунэ ответил: «Дело не в том, что я не хотел расставаться со своим луком. Если бы у меня был лук, подобный луку моего дяди Тамэтомо, который могли натянуть только два, а то и три человека, я, быть может, даже намеренно оставил бы его врагу. Но мой лук плохой. Если бы враги узнали, что это я владел им, они бы смеялись надо мной: «Посмотрите, и это лук полководца Минамото Куро Ёсицунэ!» Я не хотел бы этого. Поэтому я рисковал жизнью, чтобы вернуть его».

Японский фитильный пистолет XVIII в. Серпентин изогнут, его головная часть имеет паз цилиндрической формы для фитиля. Нижняя часть серпентина фиксируется в боевом положении шепталом. Спуск выполнен в виде выступа округлой формы, который имеет сквозное отверстие, спусковая скоба на пистолете отсутствует. Пороховая полка имеет крышку П-образной формы с поводком. Крышка пороховой полки закреплена на оси в передней части пороховой полки. Пороховая полка имеет щиток, защищающий глаза стрелка во время выстрела. Пистолет имеет слегка сужающийся восьмигранный бронзовый ствол с утолщением цилиндрической формы, расположенным у дульного среза. Ствол богато украшен орнаментом из золотой и серебряной насечки в виде изображения дракона на фоне облаков и имеет три короткие надписи иероглифами. Прицельные приспособления представляют собой мушку в верхней части утолщения ствола у дульного среза и целик в верхней казенной части ствола. Рукоять пистолета из лакированной древесины коричневого цвета. Поверхность рукояти украшена изображениями мона клана Токугава. Рукоять имеет сквозные отверстия округлой формы и прямоугольной формы, которые армированы бронзовыми вставками. Под стволом в отверстии рукояти имеется деревянный шомпол. Длина пистолета 346 мм.

В «Хоган Моногатари» («Сказание об эпохе Хоган»), где описываются военные действия 1156 года, о Тамэтомо (1149–1170), дяде Ёсицунэ, говорится как о лучнике настолько сильном, что после того, как его взяли в плен, враги выбили ему долотом руки из плечевых суставов, чтобы он больше не мог стрелять из лука. Звание «лучника» (юмитори) оставалось почетным титулом для отличившегося самурая еще долго после того, как на смену луку пришел меч. Так, например, военачальника Имагава Ёсимото (1519–1560) называли «Первым лучником Восточного моря».

Свои луки японцы выделывали из древесины бамбука, причем японские луки, в отличие от луков других народов, которые также использовали бамбук, делались очень большими и асимметричными – в Японии считалось, что именно так воину будет удобнее целиться и стрелять. Две трети лука находилось выше рукояти и только одна треть – ниже, что было особенно удобно для стрельбы с коня. По длине юми превосходит английский «длинный лук» и достигает иногда 2,5 метра. Истории известны случаи, когда такие луки делались еще длиннее. По легенде, у легендарного японского лучника Минамото (1139–1170) лук достигал 280 см. Согласно историческим источникам, в Средневековье лук иногда делали настолько тяжелым, что одному человеку было не под силу его натянуть. Юми, применявшиеся в морских сражениях, натягивали сразу семь человек. Сегодня японский лук изготавливается, как и в древние времена, из бамбука, дерева и кожи. Стандартная дистанция прицельного полета стрел составляет 60 метров, в руках мастера такое оружие стреляет на расстояние до 120 метров. На некоторых луках японцы укрепляли наконечники, словно у копий, что позволяло этому виду оружия, называвшемуся юми-яри («лук-копье»), совмещать в себе возможности и лука, и копья. Древки стрел выделывались из полированного бамбука или ивы, а оперение – из перьев. Наконечник ядзири нередко представлял собой настоящее произведение искусства. Изготовляли их специальные кузнецы, оставлявшие свою подпись на самом острие. Формы наконечников могли быть самыми разными, часто непривычными для европейцев, например, существовали раздвоенные наконечники. Каждый самурай носил в колчане «родовую стрелу», на которой было написано его имя. По ней узнавали убитого на поле боя так же, как в Европе это делали по гербу на щите, а победитель забирал ее в качестве трофея. Цуру – тетива лука – делалась из специальной растительной ткани и покрывалась воском. Каждый лучник носил с собой запасную тетиву гэн, которую клали в колчан или наматывали на специальное кольцо-катушку цурумаки.

Булава кумадэ представляет собой яркое слияние двух стилей китайского и японского островного оружия.

А вот здесь Утагава Куниёси, скорее всего, явно перестарался. Отдача такого орудия будет слишком велика для человека, как бы он силен ни был! Правда, известно, что в данном случае на этой ксилографии изображен театральный актер, играющий роль самурая. То есть это может быть театральный аксессуар, а размер его столь велик, чтобы он был хорошо виден со сцены!

Бронзовая булава, изготовленная в китайском стиле.

Дзюттэ – оружие японских полицейских.

Ури-дзуэ, или тигирики – «маховая трость». Практически это большой походный кистень с рукоятью в виде посоха монаха фури-дзуэ был схож с металлической или бамбуковой палкой длиной около 1 м 50 см со скрытой внутри цепью с грузиком-кистень. Это прекрасное комбинированное оружие, которым можно колоть и наносить рубящие удары. Вылетающий кистень, подвешенный на цепи, позволял застигнуть противника врасплох и нанести ему удар в тот момент, когда он к этому совсем не был готов.

А вот и немного необычное и в то же время очень характерное для японцев оружие: кинжал танто-яри, клинком для которого служил… наконечник копья!

Дзютте-сай («сила десяти рук») – культовое оружие в средневековой Японии, заменявшее самураю короткий поясной меч – вакидзаси или танто, на официальных приёмах или при посещениях ими питейных заведений, причем пользовались им самураи разных рангов. Это оружие имело большое количество вариантов, от самых простых до весьма ценных и очень дорогих, получивших по прошествии времени – титул кокухо (национальное достояние). Его часто снабжали цубой и ножнами, а в редких случаях даже приделывали клинок от короткого меча. Носили его заткнутым за пояс оби наподобие нихонто. Широкое распространение это оружие имело у полиции времен Эдо. Дзютте-сай обычно подвешивали на запястье при помощи темляка, привязанного к кольцу на рукоятке. Длина изображенного на фотографии образца 47 см. Вес 1,2 кг.

Многое в японском искусстве стрельбы из лука – кюдо, по европейским понятиям, выходит за рамки разумного и недоступно пониманию современного человека. Так, например, считалось, что стрелку в этом наполовину мистическом искусстве принадлежала лишь роль посредника, а сам выстрел осуществлялся словно бы и без его прямого участия. В стрельбе из лука выделяли четыре стадии: приветствие, подготовка к прицеливанию, прицеливание и пуск стрелы (он мог производиться из положения стоя, сидя, с колена; самурай мог стрелять, даже сидя верхом на коне, причем не из стационарного положения, а на всем скаку, как и древние скифы, более поздние монголы и североамериканские индейцы!).

Получив от оруженосца стрелу и лук, воин буси вставал со своего места и, преисполнившись чувством собственного достоинства, принимал соответствующую позу. Благодаря спокойному дыханию самурай достигал «спокойствия духа и тела» (додзикури) и был готов к выстрелу (югумаэ). Стрелок поворачивался левым плечом к цели, держа лук в левой руке. Ноги он расставлял на длину стрелы, стрелу клал на тетиву и удерживал ее пальцами, а сам тем временем, полностью расслабив мускулы рук и груди, поднимал лук над головой, чтобы натянуть тетиву. Дыхание в этот момент производилось не полной грудью, а животом, что позволяло рукам и грудной мускулатуре пребывать в расслабленном состоянии. После мгновения, предшествовавшего непосредственному пуску стрелы, производился сам выстрел – ханарэ. Физические и психические силы самурай должен был сконцентрировать на «великой цели», стремлении соединиться с божеством, но ни в коем случае не на желании попасть в цель и не на самой мишени. Произведя выстрел, стрелок опускал лук и возвращался на прежнее место.

Книга в книге. Четыре стрелы в одну цель!

Что касается меткости, то тут японские лучники показывали порой просто фантастические результаты, о чем сохранились свидетельства европейцев-очевидцев. А вот как в своем романе «Сёгун» о японской стрельбе из лука написал Джеймс Клейвелл:

«На этот раз Бунтаро не выпил. Он поставил полную чашку и посмотрел на Блэксорна своими маленькими глазками. Потом позвал кого-то со двора. Седзи тут же раскрылись. Его телохранитель, всегда бывший настороже, поклонился и протянул его огромный лук и колчан. Бунтаро взял его и что-то быстро и горячо сказал Блэксорну.

– Мой муж говорит, что вы хотели видеть, как он стреляет, Анджин-сан. Он думает, что завтра будет слишком поздно. Сейчас подходящее время. Вот там ворота вашего дома. Он спрашивает, какой столб вы выбираете?

– Я не понимаю, – сказал Блэксорн. Главные ворота находились на расстоянии в сорок шагов, через сад, но сейчас они были совсем не видны через закрытые седзи правой стены.

– Левый или правый столб? Пожалуйста, выберите, – она была как-то странно настойчива.

Почувствовав что-то нехорошее, он посмотрел на Бунтаро. Тот сидел сам по себе, забыв о них, квадратный безобразный тролль, смотрящий в пространство.

– Левый, – сказал он, заинтригованный.

– Хидари! – сказала она.

Бунтаро тут же выхватил стрелу из колчана, все так же сидя, поднял лук на уровень глаз и выпустил стрелу с дикой, почти сказочной плавностью. Стрела метнулась к лицу Марико, тронула прядь волос, пролетела мимо и исчезла, пройдя через бумагу седзи в стене. Вторая стрела была пущена почти до того, как исчезла первая, потом еще одна, каждая из них проходила в дюйме от лица Марико. Она оставалась спокойной и недвижимой, сидя, как всегда, на коленях.

Пролетела четвертая, последняя стрела. Молчание было наполнено отголосками звона тетивы. Бунтаро выдохнул и медленно откинулся назад, лук он положил на колено. Марико и Фуд-зико вздохнули и с улыбками стали кланяться и хвалить Бунтаро, он кивнул им и слегка поклонился. Все посмотрели на Блэксорна. Он знал, что был свидетелем почти что чуда. Все стрелы прошли через одну и ту же щель в седзи».

Позднее лук юми из оружия благородного всадника превратился в оружие простого пехотинца асигару, однако и в этом качестве нисколько не потерял в уважении к себе. Даже появление огнестрельного оружия не умалило его значения, так как лук был более скорострельным и надежным, чем примитивные, заряжающиеся с дула аркебузы. Интересно, что японцы знали также и арбалеты, в том числе и скопированные с китайских, многозарядные арбалеты докю, но широкого распространения они так и не получили.

Кстати, лошадей и всадников специально обучали умению переплывать реки с бурным течением, причем сам самурай должен был еще при этом и стрелять из лука! Поэтому лук обязательно покрывали лаком (обычно черным) для защиты от влаги и окрашивали. Короткие, сложносоставные луки, подобные монгольским, японцам тоже были известны, и они их применяли. Вот только их использование затруднялось тем, что в Японии большое распространение получил буддизм, и многие воины, будучи буддистами, с отвращением относились к таким вещам, как жилы и рога убитых животных, и не могли их касаться, а без этого сделать короткий, но мощный лук просто невозможно.

Секира оно с элегантным лаковым футляром для лезвия.

Секира ямабуси-оно.

Японское древковое оружие. Сверху вниз: копье дзюмондзи-яри, содэ-гарами, нагината без футляра и с футляром для длинка.

А вот в Западной Европе феодалы лук в качестве боевого оружия не признавали. Уже древние греки считали лук оружием труса, а римляне называли его «коварным и ребячливым». Карл Великий требовал от своих воинов носить лук, издавал соответствующие капитулярии (указы), однако нимало в этом не преуспел! Спортивный снаряд для тренировки мышц – да, охотничье оружие – добывать себе пропитание в лесу, сочетая приятное времяпрепровождение с полезным делом, – да, но воевать с луком в руках против других таких же рыцарей, как и он сам, – да Боже упаси! Причем и луки, и арбалеты в европейских армиях использовали, но… набирали для этого простолюдинов: в Англии – йоменов-крестьян, во Франции – генуэзских арбалетчиков, а в Византии и государствах крестоносцев в Палестине – мусульман-туркопулов. То есть в Европе главным оружием рыцаря изначально был обоюдоострый меч, а лук считался оружием, недостойным благородного воина. Более того, лучникам-всадникам в европейских армиях запрещалось стрелять с коня. С благородного животного, каким считался конь, нужно было сначала сойти, а уж потом стрелять из лука! В Японии было наоборот – именно лук с самого начала являлся оружием благородных воинов, а меч служил для самозащиты в ближнем бою. И только когда войны в Японии прекратились, а искусство стрельбы из лука, по большому счету, потеряло всякий смысл, на первое место в арсенале самурая как раз и вышел его меч, по сути дела, ставший к этому времени аналогом европейской шпаги. Конечно, не по своим боевым характеристикам, а по той роли, которую он играл в тогдашнем японском обществе.

Кусарикама – серп с цепью, применялся как самураями, так и легендарными ниндзя.

И с копьями дело обстояло примерно так же! И в самом деле, ну зачем воину копье, когда к его услугам мощный и дальнобойный лук?! Но, с другой стороны, многообразие японского древкового оружия просто поражает. Однако в отличие от западноевропейских рыцарей, использовавших копья с самого начала своей истории, в Японии наибольшее распространение копья получили лишь только в середине XIV века, когда их все чаще стали применять против всадников-самураев. Но, опять же, не сами всадники, а пехотинцы-асигару! При этом копье японского пехотинца яри могло иметь длину от 1,5 до 6,5 м. Чаще всего это было копье с обоюдоострым лезвием хо, но существовали копья и с несколькими остриями, крючьями и даже лунообразными клинками, приделанными к наконечнику и отведенными от него в стороны. Пользясь копьем яри, самурай наносил колющий удар правой рукой и поворачивал его, чтобы проткнуть им доспехи противника, а левой рукой просто поддерживал древко. Поэтому древко яри покрывали лаком, гладкая поверхность позволяла легко вращать его в ладонях. Позднее, когда появились длинные яри, ставшие оружием против конницы, их стали использовать скорее уже как ударное оружие. Такими копьями обычно были вооружены отряды пеших воинов асигару, напоминавшие древнюю македонскую фалангу с длинными пиками, уставленными одна к одной.

Формы наконечников различались, как и их длина, из которых самые длинные достигали 1 м. В середине периода Сэнгоку древко яри удлинилось до 4 м, но конным самураям было удобнее управляться копьями с короткими древками, а самые длинные яри так и остались оружием пехотинцев асигару. Другим интересным видом древкового оружия типа боевых вил была сасумата, или футомата-яри. Она имела раздвоенный, наподобие рогатки, металлический наконечник, заточенный изнутри, и часто использовалась полицейскими при задержании противника, вооруженного мечом. Придумали в Японии и нечто, напоминающее садовый трезубый рыхлитель и называвшийся кумадэ («медвежья лапа»). На его изображениях можно часто увидеть цепь, обмотанную вокруг древка, которая, по-видимому, прикреплялась к запястью или к доспехам, чтобы оно не потерялось в бою. Использовалась эта оружейная диковинка при штурме замков, во время абордажа, а вот в полевом бою с ее помощью можно было зацепить вражеского воина за рога-кувагата на шлеме или за шнуры на доспехах и стащить с коня или со стены. Другой вариант «медвежьей лапы» и вовсе представлял собой палицу с растопыренными пальцами руки, причем целиком и полностью изготовленной из металла! Полицейские применяли содэ-гарами, оружие с расходящимися в стороны от древка крюками, которыми они зацеплялись за рукава правонарушителя, чтобы не дать ему воспользоваться своим оружием. На флоте использовался подобный же абордажный крюк ути-каги.

Древковым оружием, не имевшим аналогов в Европе, были гэккэн и ягара-могара. Гэккен имел острие в форме вороньего клюва и еще одно в форме полумесяца, развернутое наружу. Таким «приспособлением» можно было захватить воина за шею и сбросить с коня. Либо ударить тычком в шею, в чем тоже было мало хорошего, даже несмотря на доспехи. Ягара-могара представляла собой самые настоящие грабли Т-образной формы, верхняя часть которых, окованная металлом, была сплошь утыкана острыми шипами. Такого оружия в арсенале европейских рыцарей не было уж точно, а вот самураи не гнушались его применять. Правда, опять-таки не столько на войне, сколько в мирную эпоху Эдо, чтобы взять преступника живым.

Поскольку щитами самураи не пользовались, копье они держали двумя руками и также обеими руками наносили им удар. Ксилография Цукиока Ёситоси.

Содэ-гарами («запутанный рукав») также применялся для поимки преступников. Сам способ работы с ним прост до гениальности. Достаточно приблизиться к противнику и с силой ткнуть в него наконечником содэ-гарами (при этом будут ли причинены ему увечья или нет, значения не имеет!), чтобы его крючья с загнутыми, словно рыболовные крючки, концами впились ему в тело. Именно таким образом и пленяли убийц, грабителей и буйных гуляк во времена Эдо. Ну а в бою содэ-гарами старались зацепить противника за шнуровку на доспехах и стянуть с коня на землю. Так что наличие на японских доспехах большого количества шнуров представляло «палку о двух концах». В определенных случаях для их обладателя оно было просто смертельно опасно!

Отдельного упоминания заслуживает и такое японское оружие, как боевые серпы, представлявшие собой клинок в форме вороньего клюва, который закреплялся на древке под прямым углом. Такой серп (кома) на длинной рукояти превращался в умелых руках в очень опасное древковое оружие. Наигама (или року-сякугама – «серп длиной в шесть сяку») имела древко длиной до 1,8 м, а о-гама («большой серп») – до 1,2 м. Эти виды оружия часто встречаются на рисунках XII–XIII веков, и соответственно о них говорится и в хрониках. Использовали это оружие обычно для подрезания ног лошадям, а во флоте – в качестве багров и для обрубания морских водорослей, затруднявших движение лодок на мелководье. Однако таким оружием можно было не только резать водоросли, но и наносить удары, подобные ударам европейским клевцом. Сюда же можно отнести и тоэй-ноборигама – древковое оружие длиной 1,7 м, с Г-образным навершием в виде узкого топора с заточенной нижней кромкой, как у серпа. Во всяком случае, те же самые крестьяне, например, могли очень легко вооружиться такими вот серпами, привязав их к длинным бамбуковым древкам.

Содэ-гарама. XVIII в.

Впрочем, серп с присоединенной к рукояти цепью – нагэ-гама или кусари-гама – также входил в арсенал самураев и применялся ими при обороне замков и крепостей: его бросали в осаждавших, а затем тут же выдергивали назад при помощи цепи. В умелых руках это оружие было также очень опасным.

На короткие древки японских копий и прочего древкового оружия обычно шла древесина дуба, на длинные – легкий бамбук. Окрашивались они в черный или красный цвет, в зависимости от цвета доспехов. У каждого наконечника, что, кстати, для европейцев было совсем не характерно, были лакированные ножны (разве что только совсем уж невероятная ягара-могара их не имела по объективным причинам!), нередко инкрустированные перламутром, и вдобавок матерчатый чехол, предохраняющий их от дождя. Инкрустировалось перламутром также и древко в районе наконечника. В том числе даже у содэ-гарами. И, кстати, тут следует заметить, что копья японских асигару были самыми длинными в мире (до 6,5 м!), то есть длиннее, чем в Европе, и значительно!

Вот так при помощи содэ-гарама полицейские эпохи Эдо и ловили опасных преступников. Старинный японский рисунок.

Метательные дротики в Японии также были известны, и, опять же, многие из них считались именно женским оружием! Например, дротик ути-нэ длиной около 45 см с оперением, как у стрелы. Его держали на специальных держателях над дверью. В случае нападения достаточно было протянуть руку, чтобы схватить его и метнуть!

А вот такое оружие, как нагината, во-первых, тоже считалось мечом (хотя в Европе ее бы однозначно назвали алебардой!), а во-вторых, еще и женским оружием! Каждая дочь самурая, выходя замуж, получала в приданое целый набор таких «алебард», а курс фехтования на них девушки проходили задолго до брака. Впрочем, применяли нагинату женщины и вступив в брак, хотя и не все, конечно. История донесла до нас имя Томоэ Годзэн – одной из немногочисленных женщин-самураев, которая сражалась с мужчинами наравне. Так, в битве при Авадзи в 1184 году, где она сражалась вместе со своим мужем Минамото Ёсинака, он, видя, что сражение проиграно, приказал ей спасаться и уйти. Однако она рискнула его ослушаться и ринулась на врага. Вступив в бой с одним из знатных самураев, она ранила его нагинатой, стащила с коня, а затем и вовсе прижала к своему седлу и отрезала голову. Только после этого она послушалась приказа своего супруга и покинула поле боя, на котором сам Ёсинака погиб!

А вот что сообщает о Томоэ Годзэн «Хэйкэ Моногатари»:

«…Томоэ была чрезвычайно красива, с белой кожей, длинными волосами, очаровательными чертами лица. Она была также искусной лучницей, а в бою на мечах одна стоила сотни воинов. Она готова была биться с демоном или с богом, на коне или пешей. Она обладала великолепным умением укрощать необъезженных лошадей; невредимая спускалась с крутых горных откосов. Какой бы не была битва, Ёсинака всегда посылал ее вперед как своего первого капитана, экипированную отличной броней, огромным мечом и мощным луком. И она всегда совершала больше доблестных деяний, чем кто-либо другой из его войска…»

Конечно, существовали и просто огромные нагинаты для мужчин, и ее более тяжелая разновидность – бисэнто со значительно более массивным клинком, которым можно было вполне отрубить голову не только человеку, но и лошади. И тот и другой вид оружия показал себя превосходным оружием ближнего боя. Благодаря широкому размаху их использовали для подрезания ног лошадям, а потом добивали всадника после его падения на землю. Однако вплоть до конца периода Хэйан (794–1185) этим оружием пользовались лишь пехотинцы и воины-монахи (сохэи). Благородные же воины (буси) оценили клинок нагината только во время войны Гэмпэй (1180–1185), ставшей своеобразной переходной эпохой между периодами Хэйан и Камакура (1185–1333). В это время она применяется особенно широко, что определенным образом даже сказалось на самурайских доспехах. Так, поножи сунэатэ потому-то и появились, что нужно было как-то защитить ноги воина от этого страшного оружия. Оно проявило себя и во время монгольских вторжений (1274 и 1281), да и в повседневной жизни нагината играла важную роль как оружие, с помощью которого женщина могла защитить свой домашний очаг.

Столь же важным оружием женщин являлся и кинжал кайкен, с которым они никогда не расставались, а прятали в широком рукаве своего кимоно. Применять его следовало также для защиты родного дома, но главным образом для совершения сугубо женского сэппуку в критических обстоятельствах, которое совершали ударом кайкеном в сонную артерию! Женщины из самурайских семейств учились владеть также и мечом, и случаи, когда они применяли его в бою, известны из истории. Впрочем, известны они также и по историческим романам, хотя насколько все описанное соответствует исторической правде, сказать очень сложно.

Книга в книге. Женщина с мечом.

А вот как такой поединок описан в романе Джеймса Клейвелла «Сёгун»:

– Подождите! – приказала Марико. Мертвенно бледная, она вышла из паланкина, подняла меч Есинаки, вынула из ножен и одна пошла вперед…

– Вы знаете, кто я! Пожалуйста, уйдите с моего пути!

– Я – Кодзима Харутомо, шестой легион, капитан. Пожалуйста, извините меня, вам нельзя здесь пройти, госпожа! – гордо заявил серый.

Она кинулась вперед, но ее удар был остановлен. Серый отступил и занял оборонительную позицию, хотя легко мог убить Марико. Он медленно отступал по переулку, она шла следом за ним, но он легко парировал все ее удары… Она еще несколько раз пыталась втянуть его в схватку, наносила рубящие, режущие удары, все время пыталась яростно атаковать, но самурай каждый раз ускользал, уклонялся от ударов, сдерживал ее, сам не атаковал, давая ей полностью себя измотать. Делал он это серьезно, с достоинством, оказывая ей всевозможные знаки уважения, которых она заслуживала. Она атаковала еще раз, но он парировал ее выпад, который прикончил бы менее искусного фехтовальщика, и отступил еще на шаг. С Марико градом струился пот. Один из коричневых выступил было вперед, пытаясь ей помочь, но командир приказал ему остановиться, зная, что никто не должен вмешиваться. Самураи с обеих сторон ждали сигнала, страстно желая вмешаться в битву…

Мальчик, стоявший в толпе, спрятал лицо в маминых юбках, но она мягко отстранила его и встала на колени.

– Смотри, пожалуйста, мой сын, – пробормотала она, – ты самурай!

Женщина-воин Томоэ Годзэн. Ксилография Гэкко Огата (1859–1920).

Впрочем, кинжалами пользовались не только женщины. Имелись они также и в арсенале у самураев, причем не только парный длинному мечу короткий клинок вакидзаси, считавшийся отнюдь не кинжалом, а мечом, но и многие другие образцы этого оружия. Например, это танто и айгути. Танто имел нормальных размеров гарду и походил на уменьшенную копию короткого меча. Айгути (буквально – «раскрытый рот»), как правило, не имел обмотки на рукояти, также покрывавшая ее кожа ската или акулы была очень хорошо видна. В связи с отсутствием гарды он не имел и шайб сэппа, а крепление на ножнах имело вид свободно свисающего кольца.

Считается, что танто носили самураи, состоявшие на службе, а айгути – те, что вышли в отставку (как доказательство, что они еще на что-то способны, потому что кинжал, пусть даже и без гарды, – это все же кинжал). Использовали самураи и оригинального вида стилет – хативара, у которого в отличие от его европейского собрата клинок был не прямым, а изогнутым, да еще и заточку имел с внутренней, вогнутой стороны. Такими тонкими клинками пробивали панцири, однако японцам были известны и обоюдоострые клинки с долом, прикрепленные на традиционную японскую рукоять – ёроидоси-танто, причем клинок его был очень похож на наконечник японского копья су-яри.

Другим «заточенным наоборот» образцом японского клинкового оружия был кинжал кубикири-дзукури. Его клинок с большой кривизной также имел заточку по вогнутой стороне, а острие так и вовсе отсутствовало. Слово «кубикири» переводится как «отрезатель головы», так что предназначение его понятно. Такие кинжалы носили слуги высокопоставленных самураев, чья работа состояла в том, чтобы с его помощью отрезать головы мертвым врагам, поскольку те служили «боевыми трофеями». Хотя такое применение было, безусловно, реальным в древние времена, к XVII веку кинжалы кубикири-дзукури носили в основном в качестве знака отличия. «Мол, вот что мне досталось от моих воинственных предков – смотрите!»

Хативара – оружие самураев. Период Эдо. Именно такими клинками самураи пробивали доспехи поверженных врагов.

Чисто японским оружием самообороны были кинжалы дзюттэ. Его цилиндрический или многогранный клинок не имел ни лезвия, ни выраженного острия, но зато сбоку у него был массивный крюк. Это оружие, обычно парное, использовалось японскими полицейскими в период Эдо для того, чтобы обезоруживать вооруженного мечом противника. С этой целью клинком и отходящим сбоку крюком ловили его меч, после чего вырывали или ломали ударом по лезвию. К кольцу на рукояти крепился темляк с цветной кистью, по цвету которой можно было судить о ранге полицейского. Существовали целые школы, развивавшие в своих стенах искусство боя на дзюттэ, и в первую очередь, – приемы противодействия этим кинжалом бойцу с самурайским мечом.

Оружием самураев мог быть даже веер тэссэн, который можно было использовать не только для подачи сигналов, но и чтобы отразить им вражескую стрелу или просто в качестве короткой дубинки, а также боевая цепь – кусари с гирей на конце, секира оно и топор масакари. Последние виды оружия могли иметь рукоятку чуть ли не в рост человека, поэтому пользоваться ими было довольно затруднительно, так же как и «бородатым» топором англо-саксонских хускарлов 1066 года. Но зато их удар разрубал, скорее всего, любые японские доспехи. Естественно, что этим оружием пользовались, чтобы пробиться через двери или ворота в укреплениях врага. Ну а еще их использовали горные отшельники-воины ямабуси, жившие в лесах и прорубавшие себе ими дорогу сквозь заросли.

Но, пожалуй, самым удивительным оружием самурая могла быть деревянная палица канабо, усаженная деревянными либо железными шипами или гвоздями, либо совсем без шипов, но с граненой поверхностью, напоминавшая по форме современную бейсбольную биту и опять-таки чуть ли не в человеческий рост длиной! Удар такой палицей оставлял противнику совсем немного шансов, и тут ему даже меч бы не помог. Интересно, что, судя по старинным японским гравюрам, пусть даже им далеко и не всегда можно доверять, как источнику, такими палицами сражались не только пехотинцы, но даже и всадники! А вот у стражей императорского дворца были железные палицы кирикобу, которые больше всего были похожи на лом, так что поговорка «против лома нет приема» была, очевидно, известна японцам еще в глубокой древности. Боевой молот в Японии был больше всего похож на пузатую бочку, насаженную на длинную рукоять. Обычно «бочонок» этот был деревянным и лишь изредка оковывался металлом. А еще, в отличие от канабо и кирикобу, это было оружие простолюдинов, вот только как сложилось такое разделение – неизвестно. Булава, похожая на европейские и ближневосточные образцы, в Японии хотя и была известна, но большой популярностью не пользовалась и символом военачалия никогда не считалась!

Следует заметить, что каждый самурай, ко всему прочему, должен был еще и уметь сражаться длинным деревянным посохом – бо, владение которым приравнивалось к умению владеть копьем и алебардой!

Знали ли японцы пистолеты? Ведь в Западной Европе рыцарскую конницу уже в том же XVI веке сменила конница латников-пистольеров, для которых именно пистолеты оказались идеальным оружием. Да, знали, и называли испорченным европейским словом «пистору». Однако большого распространения среди японцев они не получили. Дело в том, что они тоже были с фитильными замками. Вот только если для пехотинца такой замок был достаточно удобен, то для всадника он не годился, так как ему такой пистолет применять приходилось одной рукой, и что самое неприятное – постоянно следить за состоянием тлеющего в нем фитиля. К тому же эффективность такой конницы всегда была прямо пропорциональна количеству пистолетов у каждого всадника. В Европе замки у пистолетов были колесцовыми, и пистольеры могли иметь их сразу несколько: два в кобурах у седла, еще один-два за поясом и еще два за голенищами сапог. И все они были одномоментно готовы к стрельбе! Японский фитильный пистолет в этом смысле ничем не отличался от пехотной аркебузы. Поэтому больше одного такого пистолета всадник иметь не мог, а если так, то смысла в нем как в оружии не было никакого. Освоить же массовое изготовление сложного колесцового замка японцы в то время не сумели, хотя и изготовляли отдельные их образцы. Отсюда и все их проблемы с этим типом оружия. Интересно, что на Западе хотя и редко, но все же встречались комбинации благородного рыцарского меча с пистолетом, а вот в средневековой Японии их вместе не объединяли никогда, хотя само по себе комбинированное оружие там и было известно, например, пистолет-вакидзаси, пистолет – курительная трубка. Но это было оружие людей неблагородного звания. Настоящий самурай не смог бы им воспользоваться, не запятнав своей чести!

Самурай в доспехах эпохи Намбокутё и с палицей канабо в руках. Фотография 1893 года. Токийский национальный музей.

Знали японцы и об изобретении в Европе во второй половине XVII века штыка-байонета, вставлявшегося в отверстие ствола. Изготовлялись два вида такого оружия: мечеподобный байонет дзюкэн и копьевидный – дзюсо. Вот только широкого распространения и они также не получили, прежде всего потому, что любое усовершенствование огнестрельного оружия подрывало могущество самурайского сословия и очень неодобрительно воспринималось и правительством, и общественным мнением. А вот какое отражение получила информация о японских штыках в то далекое время в современной художественной литературе.

Книга в книге. Штыки в Японии в 1600 году – нонсенс!

Никакое литературное произведение, как бы мастерски оно ни было написано, не должно вводить в заблуждение читателей относительно реальных исторических фактов. Между тем в романе Джеймса Клейвелла «Сёгун» есть сцена, которую иначе как вымыслом автора и не назовешь.

– Вы откажетесь от вашего клинка Мурасамы? Или даже от подарка Торанаги?

– Чтобы победить, да. Иначе – нет.

– Тогда тебе придется убегать как можно быстрее, чтобы спастись, когда мушкет заклинит или отсыреет порох, – Дзозен засмеялся своей шутке. Ябу был серьезен.

– Оми-сан! Докажите ему! – приказал он.

Оми тут же отдал приказ. Его люди сейчас же выхватили короткие штыки-ножи в чехлах, которые почти незамеченными висели у них сзади на поясах, и вставили их в гнезда на дулах мушкетов.

– В атаку!

Самураи тут же издали свой боевой клич: «Касигиииии!»

Лес обнаженной стали замер в шаге от них. Дзозен и его люди нервно рассмеялись от внезапной, неожиданной угрозы.

– Хорошо, очень хорошо, – сказал Дзозен. Он подошел и потрогал один из штыков. Тот был очень острый. – Может быть, вы и правы, Ябу-сама. Давайте надеяться, что его не придется испробовать в бою.

Между тем хорошо известно, что первый байонет был принять на вооружение во французской армии в 1647 году (а изобретен якобы в 1641 году), так что вряд ли капитан Джон Блэксорн мог рассказать про такие штыки японцам в 1600-м! Тут надо было бы придумать нечто не такое спорное…

Интересно, что в японском арсенале были и довольно-таки странные «ручные пушки» – «какаэ-дзуцу», представлявшие собой что-то вроде аналога европейских ручных мортирок и крепостных ружей – своего рода гибрид между ними – крупного калибра, с довольно коротким стволом и пистолетной рукоятью. Стрелять из них, наверное, можно было только картечью, так как вряд ли бы нашелся человек, сумевший выдержать отдачу из этого оружия, если бы из него стреляли ядром! Правда, японские художники – мастера ксилографии – любили изображать и самураев, и актеров театра Но (изображавших самураев!) с подобного рода оружием в руках. Однако, судя по дошедшим до нас артефактам, их изображения являются не более чем плодом их художественного воображения, либо это был просто театральный реквизит, подчеркивающий, так сказать, «мощь» этого воина и то, что «современные веяния» мимо него также не прошли мимо!

А вот настоящие пушки японцы так и не научились производить, вернее научились, но слишком поздно. Так что в арсенале японских самураев пушек было очень немного. Во время ожесточенных войн за власть над страной в конце XVI – начале XVII века им пришлось покупать их у голландцев и англичан. Впрочем, они и тут проявили традиционную японскую изобретательность и вместо орудий из бронзы начали выделывать пушки из дерева! Брали для этого обычное бревно из твердых пород дерева, высверливали в нем отверстие, затем снаружи, как и лук, обматывали плетеным ротангом. Конечно, ядрами такие пушки стрелять не могли, но вот картечью и зажигательными снарядами в виде цилиндров, сделанных из бамбука с зажигательной смесью внутри них, – вполне!

Интересно, что и купленные у иностранцев пушки японцы также применяли по-своему, главным образом в качестве осадных орудий и при этом… не использовали лафеты, подобные европейским! Вместо них для ствола орудия сооружалось что-то вроде наклонной аппарели из вязанок рисовой соломы, на которую его и укладывали. Отдача воспринималась заранее вбитыми в землю деревянными кольями по принципу ранних европейских бомбард. Вертикально орудие наводили, подкладывая под него те же связки рисовой соломы, а по горизонтали – при помощи привязанных к стволу веревок, за которые по команде офицера – командира орудия его прислуга тянула то в одну сторону, то в другую! Использовались также и примитивные ракетометные установки, так что в целом аресенал различных стреляющих приспособлений был у японцев достаточно разнообразным. Вот только сами самураи огнестрельное оружие не жаловали. Научиться мастерски стрелять из того же фитильного ружья мог каждый крестьянин, причем всего за несколько дней, тогда как для того, чтобы в совершенстве пользоваться мечом и копьем и стрелять из лука, требовались годы упорных тренировок!

Поединок между двумя самураями. Ксилография Цукиока Ёситоси.

Глава 16 Меч – «душа самурая»

Клинком закаленным Меча с когтями железными, Не зная пощады, Тело разрубают наискось Кромсают… Какая скорбь. Сайгё (Сато Норикиё) (1118–1190)[15]

Теперь, когда мы проследили за развитием самурайских доспехов и образцов разного другого оружия, часто весьма самобытных и мало похожих на европейские, пришла пора рассказать и о японском мече. Все слышали выражение, что «меч – это душа самурая», или, скажем, что самурай – это «воин с двумя мечами». Но что это были за мечи, где и когда ими пользовались, как и кто их делал? И правильно ли называть мечами оружие с изогнутым клинком, а ведь именно таковы были японские мечи классического типа. Впрочем, о том, что правильнее будет назвать японский меч саблей, речь в предыдущей главе уже шла. Но к чему ниспровергать устоявшуюся точку зрения, тем более что называют так японский меч не только у нас в России, но и за рубежом, и не только в Японии, но историки таких стран, как Англия и Германия, хотя и они согласны: да, однолезвийный изогнутый клинок – это не что иное, как сабля!

Начнем с почитания японского меча, потому что, хотя в европейском Средневековье меч и считался главным оружием рыцаря, так что отношение к нему было соответствующим, в Японии степень этого почитания была на порядок выше. Лучшим примером является сравнение известной «Песни о Роланде» и случая из японской истории. В написанной в XI веке «Песне о Роланде» рассказывается о приключениях франкского рыцаря Роланда, служившего Карлу Великому. Если верить этой саге, Роланд погиб в сражении в Ронсевальском ущелье в 778 году. Чтобы его священный меч «Дурандаль» не попал в руки сарацин – на самом деле это были баски, – окруженный и смертельно раненный Роланд несколько раз пытался сломать его о скалу. Когда это не удалось, он забросил «Дурандаль» в реку, в которой тот и пропал.

Сержантский меч сингунто работы мастера Садамицу. 1937 г.

В ситуацию, похожую на ту, в которой оказался Роланд, в 1582 году попал японский князь (даймё) Акечи. Его замок был осажден и подожжен. В этой обстановке Акечи обратился с просьбой к вражескому полководцу: «У меня много великолепных мечей, которые я всю жизнь хранил как сокровище, и они не должны погибнуть со мной… Я умру счастливым, если вы на миг прервете штурм, так, чтобы я смог передать вам в подарок мечи». Просьба была удовлетворена. Мечи были спущены на веревке из горящего замка и спасены. То есть самурай лучше передаст ценный меч врагу, чем сломает его, ведь меч является хранителем своей собственной истории, и духи его прежних владельцев живут в нем. Настоящий владелец клинка – это только его хранитель, клинок следует передать в надежные руки, чтобы очередной хранитель смог бы передать его будущим поколениям. Хотя опять-таки столь трепетное отношение к этим мечам сложилось отнюдь не сразу, а неразрывным образом связано с историей всего самурайского сословия.

Вакидзаси. XVII–XVIII вв. Вверху – в сиросаэ (футляре для длительного хранения). Внизу – в ножнах сая.

Вакидзаси. XVII–XVIII вв. Клинок вместе с хабаки и линия закалки на клинке.

Итак: первые бронзовые мечи попали в Японию из Китая. У них были прямые обоюдоострые клинки. Позднее мечи той же формы начали делать из железа – в бою их держали одной рукой, точно так же, как и европейские. С III века в Японии появились и мечи с односторонней заточкой – тёкуто, однако они по-прежнему были прямыми. Носили их в ножнах лезвием вниз, подвесив к поясному ремню. Эпоха прямых мечей продолжалась до начала IX века, когда воины-всадники сделались главной ударной силой японского войска. Рубить врага на скаку было легче изогнутым и длинным клинком, поэтому-то его и затачивали только с одной стороны и делали изогнутым. Такие мечи получили общее название нихонто, и именно с их появлением и начинается история традиционного японского меча. В XIII–XIV веках стал популярен большой двуручный меч но-дати, который мог достигать двухметровой длины. Такими мечами обычно вооружали асигару, сражавшихся в одной набедренной повязке или в самых легких доспехах, не стеснявших движений. Носили их за спиной в ножнах или просто на плече. Традиция носить два меча стала привилегией всего сословия самураев, от рядового дружинника до всемогущего сёгуна, родилась она в период господства сёгунов из клана Асигака. Сначала второй, более короткий меч, заткнутый за пояс лезвием вверх, считался запасным, но потом он стал для самураев таким же необходимым, как и первый, поскольку именно им они совершали сэппуку. Меч всадника тати подвешивался к поясу лезвием вниз и был для него удобным оружием, но пехотинцам оказалось удобнее носить меч лезвием вверх, заткнутым за пояс (такой меч стал называться катана, а парным к нему стал короткий вакидзаси). Такой способ ношения позволял наносить удар одновременно с выхватыванием меча из ножен, что было жизненно важно в скоротечных японских поединках. Соответственно этому изменилась и отделка мечей: катану и меч-спутник вакидзаси помещали уже не в роскошно украшенные мехом и накладками ножны, как у тати, а в гладкие, лакированные, без каких-либо выступающих деталей. Оба меча назывались дайсё-но косимоно, то есть «большой и малый мечи, которые носят на поясе». При этом длинный меч предназначался для боя, а короткий – для отрезания голов убитых и сведения счетов с жизнью. Иногда самураи носили и нож танто, или айкути. На внешней стороне ножен большого меча нередко располагались дополнительные принадлежности, служившие самураю для разных надобностей: маленький ножик кодзука, или когатана, и острозаточенная шпилька когай. Кодзука в походной жизни употреблялась в качестве обычного ножа. Применение когая было более разнообразным. Им можно было пользоваться во время еды, выцарапывать иероглифы, закалывать волосы.

Детали оправы вакидзаси: цуба (лицевая и обратная стороны) и муфта хабаки со штрихами нэко-гаки («скребет кошка») и штампованным узором.

На поле сражения когай втыкали в труп противника, чтобы потом по нему установить имя победителя или закрепить голову убитого врага у себя на поясе. В начале XVII века, с прекращением междоусобиц, мечи постепенно утратили боевое значение, но продолжали оставаться символом сословия самураев. Даже самый бедный самурай стремился приобрести меч из наилучшей стали и в богатой оправе, сделанной по последней моде, из-за чего один и тот же клинок, передававшийся, скажем, по наследству, менял свою «оправу» по нескольку раз!

Что касается более детальной классификации японских мечей, то в Японии это считается наукой, причем есть в этой науке и своя специфика. Так, например, любое холодное оружие с клинком длиной более 15 см, с линией жесткости и хвостовиком с отверстием для шипа считается мечом. Таким образом, под это понятие наряду с большими мечами попадают короткие мечи и даже кинжалы. Длина меча (измеряемая, как у сабли) в соответствии с этим является первой отличительной характеристикой японского меча. В качестве единицы измерения при этом служит единица длины сяку (30,3 см). Японский термин «меч средней длины» отличается от европейского понятия настолько сильно, что у нас обычно путают такие термины, как «короткий меч» и «кинжал». Прогиб клинка сори измеряется как максимальное расстояние до прямой линии со стороны обуха между кончиком меча и основанием клинка. Рукоять в расчет кривизны при этом не принимается.

Такие мечи и кинжалы с оправой из кости имели чисто парадные функции.

Вот эта сторона цубы – гарды японского меча, считалась обратной, а лицевой – та, что была обращена к рукоятке.

Вот японские названия различных по длине мечей: танто (короткий меч), сёто (меч средней длины), дайто (длинный меч).

Наряду с разделением по длине японские мечи делятся по возрасту. Так, есть «древние мечи» до 900 года, называемые обычно кэн и тёкуто. Затем идет «эпоха старого меча» (кото), когда прямые мечи эпохи Хэйан были вытеснены изогнутыми клинками длиной до 120 см. По времени этот период занимает место между 900 и 1530 годами. Считается, что в это время были изготовлены самые лучшие японские мечи. Эпоха «нового меча» (синто) – 1530–1867 годы. С 1615 года в Японии наступил длительный мир. Мечи как боевое оружие больше не требовались, и внешний их вид приобрел большое значение. Внешний вид стал важнее кузнечного искусства, поэтому оправу мечей начали чрезмерно украшать, а на клинках делать гравировки, до этого совсем не характерные. Впрочем, главной особенностью японских мечей была даже не их «саблевидность» и изогнутый профиль клинка, а то, что в отличие от европейского меча они разбирались, причем без особого труда! В этом было то преимущество, что позволяло переоснастить старый меч новой «фурнитурой». При этом если меч не планировалось носить, то обычную монтировку с него снимали и заменяли ее упрощенной, специально приспособленной для хранения, чтобы именно в таком вот виде обеспечить его наилучшую сохранность! Не так было с европейскими мечами, которые, как устаревшие с военной точки зрения, так и просто вышедшие из моды, больше не переделывались. В лучшем случае их хранили как память, а в худшем отдавали на перековку в кузницу.

Детали вакидзаси. XVII в. На рукоятке под белой оплеткой хорошо видна кожа ската.

Определить возраст японского меча можно чисто визуально, по ряду характерных признаков. Так, у ранних мечей эпохи Хэйан клинок был узким, сужающимся к острию, а изгибался ближе к рукояти. Была изогнутой и сама рукоять, тогда как к острию изгиб клинка был менее заметен. Такие мечи использовали вплоть до периода Камакура, но потом форма клинка изменилась. Они стали шире и длиннее, тогда как в эпоху Намбокутё они стали длиннее (до 120 см в длину), приобрели вид правильной полуокружности и такими оставались вплоть до 1868 года. Середину эпохи Муромати, напротив, отличают самые короткие клинки, а в эпоху Адзути-Момояма длина их опять увеличилась и достигла примерно 80 см. Наконец, в эпоху Эдо они имели небольшую кривизну и длину – 70 см.

Интересно, что непонятно, в общем-то, откуда довольно широко распространилась информация о так называемых «мечах ниндзя», якобы черного цвета и к тому же… прямых! Однако реальная жизнь это совсем не то, что кинофильмы «Сёгун» и «Последний самурай», в которых ниндзя нападают целыми толпами и все вооруженные своим, специальным оружием. Да, разведчики синоби в Японии существовали, да, их называли также ниндзя, но дело свое они чаще всего делали тайно. Поэтому они чаще маскировались под тех же самых бродячих монахов или уличных торговцев, нежели совершали какие-то нападения с мечами за спиной. К тому же прямой меч не дает никаких преимуществ в бою с мечом изогнутым, хотя да, опять-таки, прямые мечи эпохи Нара известны. Более того, отправляясь на какое-то задание, ниндзя, например, вполне мог спрятать клинок в посохе, и тогда меч, конечно, был прямым. Но это особый случай, под него специально заказывалось оружие, и таких клинков просто не могло быть много. К тому же все, что делали ниндзя, всегда было тайной, и как-то выделяться, а тем более такой важной частью вооружения, как меч, означало бы просто громко заявить: «Я ниндзя!», чего, разумеется, ни один нормальный человек этой профессии делать бы не стал!

Нагината в сиросаэ.

Что же касается украшений, то ножны ранних мечей украшали различными способами. Например, так же как и рукоять, их покрывали кожей ската и украшали чеканными накладками. Как только мечи стали носить за поясом, они сразу же сделались гладкими, а все их украшения свелись к росписи по лаку. Например, их покрывали полосками золотой краски, идущих по спирали, и очень часто изображали на них мон владельца меча либо его верховного сюзерена.

Впрочем, оформление меча зависело не столько от эпохи, сколько от положения того, кто этот меч носил. Так, существовал очень строгий этикет, регламентирующий оправу придворного меча для самураев различных чинов и рангов и даже для тех или иных церемоний! Известно более 11 таких разновидностей, отличавшихся формой и способом украшения гарды, цветом и орнаментом лакировки на ножнах, числом и расположением фамильных гербов, а также стилем деталей эфеса и ножен. Так что, если самурай хотел в точности соблюдать все эти предписания, ему следовало иметь не один, а сразу несколько мечей, либо один, но к нему одновременно несколько оправ.

Меч тати. Народный музей Мюнхена.

Вакидзаси. XIII в. Эпоха Камакура. Токийский национальный музей.

Рукоятка кинжала танто. Музей искусств Джорджа Уолтера Винцента Смита. Спрингфилд, Массачусетс, США.

Например, император, кугэ, сёгун и высшего ранга даймё должны были носить богато оправленный сёдзоку-тати («придворный мундирный меч»), также называвшийся син-но-тати («настоящий тати»). При прямом или слегка изогнутом клинке он имел длинную, покрытую кожей ската рукоять, усыпанную полудрагоценными камнями, характерную гарду сито-ги-цуба в форме крестовины, а все металлические детали фурнитуры меча были обычно позолоченными или даже целиком из золота.

Придворные среднего ранга и большинство даймё, приезжавших ко двору с визитом, носили кугэ-тати или эфу-но-тати («меч дворцовой гвардии»), в общем, такой же, но без камней. Вместо них рукоять украшал ряд позолоченных шляпок гвоздей в форме кучек риса (тавара-бё). В период Муромати придворные первых четырех рангов носили сира-тати («белый тати»), который назывался так потому, что имел серебряные детали оправы. Их вассалам предписывалось иметь куро-тати с оправой из черного сплава сякудо с позолоченными украшениями на рукояти (мэнуки) и гербом владельца.

Самурай с мечом о-дати за спиной. Ксилография Цукиока Ёситоси.

С доспехами в это время носили итомаки-но-тати («меч, обмотанный ниткой»), который позднее был известен как сая-маки-но-тати («меч с ножнами, обмотанными шнуром»). Это был типичный меч всадника, у которого не только рукоять была обмотана шелковым шнуром, но и верхняя часть ножен. Обмотка была, как правило, белого цвета, но на основе из пурпурной и золотой парчи и закрывала часть ножен, за которую обычно воин брался левой рукой, вытаскивая меч. Мечи хиру-маки-но-тати имели спиральную обмотку ножен полоской кожи под лаком. У меча кава-дзуцуми-маки-но-тати кожа покрывала всю нижнюю часть ножен, а также гарду вроде бы как для защиты от непогоды и повреждений. Крупные военачальники носили меч сиридзая-но-тати, у которого все ножны ниже обмотки покрывались мехом тигра или вепря, простирающимся до самого конца. Еще одной особенностью мечей тати, например, было то, что на их ножнах никогда не крепились такие дополнения, как когай и кодзука. Известны парадные мечи, изготовленные на потребу европейцев и украшенные перегородчатой эмалью, покрывающей все ножны и даже рукоять меча, а также мечи с ножнами, сделанными из слоновой кости и такими же костяными рукоятками.

Меч катана и ножны. Современное изделие.

Другой стиль оправы меча назывался букэ-дзукури или ути-гатана косираэ. Мечи в этом стиле носили, засунув их за пояс, а не подвешенными сбоку, поэтому на ножнах отсутствовали обручи аси, а вместо них имелся выступ куриката, через который пропускался шнур сагэо. Наиболее известный вид мечей, оформленных в стиле букэ-дзукури, это катана и, соответственно, парный ему вакидзаси, который был просто уменьшенной копией большего меча, и именно вместе они образовывали пару дайсё.

Если все детали оправы дайсё были выполнены в едином стиле, то эта пара называлась дайсё-сороимоно, и ее наличие у самурая говорило о его хорошем, вернее надлежащем, вкусе. А вот разное оформление чаще всего встречалось у ронинов (самураев, лишившихся своего господина), и на это обычно смотрели с презрением.

Книга в книге. «О готовности к бою»

Как и рыцари Западной Европы, не расстававшиеся с оружием, японские самураи должны были иметь при себе меч постоянно. Дело в том, что далеко не все из них жили в замках-крепостях, как на Западе, и зачастую только меч был для них единственным средством защитить себя, своих близких и также свой дом от внезапного нападения грабителей либо противника. Вот почему наставления для молодых самураев не устают им об этом напоминать…

И вот что я скажу в назидание молодым воинам: жажда схватки с противником – вот на чем зиждется боевой дух воина-самурая. Он готов к встрече с врагом день и ночь, двадцать четыре часа в сутки. Стоит ли он на посту, спит ли в своей палатке или прогуливается на свежем воздухе – самурай никогда не забывает о возможности встречи с врагом.

Меч – символ Японии. Даже «миряне» – низшие классы феодального государства (ремесленники, торговцы и земледельцы) – хранили в своих домах проржавевший вакидзаси или сёто – малый меч – и доспехи прославленных предков, принимавших участие в кровавых боях и битвах. На протяжении многих веков на долю каждого поколения японцев приходилось огромное число больших и малых войн – больших и малых сражений. Меч – знак постоянной готовности к отражению ударов внешнего и внутреннего врага – стал неотъемлемым атрибутом быта профессиональных военных и символом веры мирных подданных империи.

В доме и поместье самурая высокого ранга – профессионального японского военного – малыми мечами вооружались даже мелкие чиновники – от воина-управителя низкого ранга до воина-арендатора дарованных самураю земель. Меч на левом боку, ставший едва ли не обязательной деталью и повседневного платья служилых самураев-чиновников, был обязателен для ношения воинами. Самурай без меча – нечто неслыханное для нравов и обычаев того времени…

Самурай всегда готов отразить нападение врага, даже когда находится в своем доме в окружении близких и друзей. Самурай удваивает или даже утраивает бдительность, покидая родной кров. И в этом нет ничего удивительного: разве кто-нибудь застрахован от того, что не встретит на своем пути дерзкого чужака или пьяного наглеца – по дорогам империи шатается немало дураков, которых следует поучить манерам, а иногда только неизменный и верный меч слева на поясе может стать гарантией безопасности. Старинная пословица гласит: «Выходишь из дома – будь готов увидеть врага».

Самурай, избравший своей судьбой «Путь воина» и никогда не расстающийся с мечом, встречает врага во всеоружии, а в его груди пылает неугасимый жар. Помните о том, что воину никогда не утолить жажды боя.

Самурай, жаждущий схватки с врагом, всегда помнит о смерти. Только тот, кто всегда помнит о смерти и никогда не забывает о неизбежности встречи с врагом, может пройти многотрудным путем воителя-буси.

Дайдодзи Сигесукэ. «Будосёсинсю»

Был и еще один совсем уже короткий меч – коси-гатана, который также носили вместе с мечом тати или катаной. Его раннее название – танто, но позднее это название перешло на кинжал типа ёрой-доси. У коси-гатана цуба отсутствовала, но иногда в ножнах были маленькие ножи. Коси-гатана использовался в ближнем бою, его носили также в помещении и применяли при необходимости для самообороны. Среди купечества, которому носить длинный меч было запрещено, большое распространение получил тиисаи-гатана. Этот меч был похож на вакидзаси, но отличался от него своей богатой оправой и аляповато украшенными ножнами, что отражало желание владельца показать обществу свою состоятельность, в противоположность более скромному (конечно, в идеале) вкусу самураев. Впрочем, некоторые ножны были подлинным произведением искусства. Например, ножны одного такого меча украшало выписанное золотом изображение бамбука, склонившегося под ветром, у основания которого сидел маленький золотой демон, выполненный из красного золота, тогда как рога, зубы и когти на лапах у него были серебряные, а глаза и обруч на шее тоже из золота, но желтого!

Японские мечи из Музея искусств Джорджа Уолтера Винцента Смита. Спрингфилд, Массачусетс, США.

Что же касается правил ношения меча, вернее, пары мечей самураем, то весь этот этикет сложился лишь к XVII веку, как раз тогда, когда мечи самураям, как оружие, по большому счету, стали и не нужны. Главным среди всех этих правил было одно: самурай расставался с мечом только лишь тогда, когда этого требовал этикет. В этом случае меч передавали прислуге во время аудиенции у сёгуна или у старшего по рангу самурая. Дома у воина мечи помещались на специальной подставке из лакированного дерева в нише токонома или возле его ложа у изголовья.

Накамура Тадатоки разрубает брошенную в него вязанку дров. Из этой гравюры можно сделать вывод, что японские мечи были очень высокого качества, ну и, конечно, сами самураи была настоящими «мастерами клинка», так как разрубить на лету вязанку хвороста – большое искусство.

Горожанам разрешалось носить малый меч только по праздникам или во время путешествий. Женщины из самурайских семей могли иметь при себе меч, если только они путешествовали в одиночку. Крестьянам носить оружие (и хранить его!) запрещалось под страхом смертной казни!

Однако как проверить, хороший ты меч приобретаешь или получаешь в подарок или плохой? Для этого было в обычае испытывать мечи на осужденных преступниках или на трупах казненных. Существовало 20 типов ударов, из которых самым легким было отсечение кисти, а самым трудным – удар рёкурума («пара колес»), рассекающий две бедренные кости и позвоночник в самой толстой его точке. Профессиональные испытатели мечей пользовались большим уважением и демонстрировали феноменальные удары. Так, мастер, вооруженный первоклассным мечом, мог одним ударом разрубить три или четыре человеческих тела, положенных друг на друга. Со временем испытания на людях отошли в прошлое и для рубки стали использовать связки соломы и бамбука, близкие по сопротивлению к человеческому телу. Высшим шиком считалось одним ударом разрубить самурайский шлем, отличавшийся большой прочностью. Ну а поэт Сайгё просто не дожил до этого времени, потому-то и написал такие стихи…

Сцена из X в.: мастер Мунэтика кует меч «ко-кицунэ-мару» («лисенок») при помощи духа-лиса. Ксилография Огата Гекко (1859–1920).

Глава 17 Самураи и кадзи

И плохому кузнецу случается выковать хороший меч.

Японская пословица

Кадзи – это кузнец-оружейник, «кователь мечей», и люди этой профессии в феодальной Японии были единственными, кто стоял на общественной лестнице в одном ряду с самураями. Хотя де-юре они относились к ремесленникам, а те по японской табели о рангах считались ниже крестьян! Во всяком случае, известно, что некоторые императоры, не говоря уж о придворных и собственно самураях, не гнушались взять молот в руки да и заняться ремеслом кузнеца. Во всяком случае, император Готоба (1183–1198) и вовсе объявил изготовление мечей занятием, достойным принцев, причем в Японии до сих пор хранится несколько клинков его работы.

О твердости и остроте японских мечей ходят легенды, так же как и о самом кузнечном искусстве. Но в принципе в их изготовлении нет уж такого большого отличия от технического процесса ковки европейского клинка. Однако с культурной точки зрения выковывание японского меча является духовным, почти священным актом. Перед ним кузнец проходит различные молитвенные церемонии, пост и медитацию. Часто он также в белом облачении синтоистского священника. Дополнительно к этому должна быть тщательно вычищена вся кузница, в которую, кстати, женщины никогда даже и не заглядывали. Это делалось в первую очередь ради того, чтобы избежать загрязнения стали, ну а женщины – это от «дурного глаза»! В целом же работа над японским клинком представляет собой некое священнодействие, при котором каждая операция в ходе ковки клинка рассматривалась как религиозная церемония. Так, для совершения последних, самых ответственных операций кузнец и вовсе облачался в придворный церемониальный костюм каригину и придворную шапку эбоси. Кузница кадзи на все это время становилась священным местом, и через нее протягивали соломенную веревку симэнава, к которой прикреплялись бумажные полоски гохэй – синтоистские символы, призванные отпугивать злых духов и призывать духов добрых. Каждый день перед началом работы кузнец в целях очищения обливался холодной водой и молил ками о помощи в предстоящей работе. Ни одному члену его семьи не разрешалось входить в кузницу, кроме его помощника. Пища кадзи готовилась на священном огне, на сексуальные отношения, животную пищу (причем не только мясо – это уж само собой, буддисты мяса не ели, но и рыбу!), крепкие напитки было наложено строжайшее табу. Создание совершенного клинка (а уважающий себя кузнец неудавшиеся клинки ломал без всякой жалости!) часто требовало работы в течение довольно продолжительного времени.

О том, насколько это время было продолжительным, можно судить по дошедшим до нас сведениям о том, что в VIII веке на изготовление полосы меча тати у кузнеца уходило 18 дней. Еще девять дней требовалось серебряных дел мастеру на изготовление оправы, шесть дней на то, чтобы лакировщик отлакировал ножны, два дня для мастера по коже и еще 18 дней для рабочих, которые обтягивали кожей ската рукоять меча, оплетали ее шнурами и собирали меч в одно целое. Увеличение времени, необходимого на ковку полосы длинного меча, отмечалось в конце XVII века, когда сёгун призывал кузнецов ковать мечи непосредственно у себя во дворце. В этом случае на изготовление только лишь одной грубо отполированной полосы меча требовалось более 20 дней. Но время производства резко сокращалось, если укорачивался сам клинок. Так, считалось, что хороший кузнец может сделать полосу кинжала всего за полтора дня.

Процессу ковки предшествовал процесс рафинирования стали, который, особенно в старину, проводили сами кузнецы. Что же касается источников сырья, то оно – магнетитовая железная руда и железосодержащий песок – добывалось в разных провинциях. После чего этот исходный материал в специальных печах татара перерабатывался в сырую сталь. Печь эта была, по сути дела, усовершенствованным образцом сыродутной печи, которую повсеместно использовали и на Западе, и на Востоке, да принцип действия у нее тот же самый. С XVI века стали чаще использоваться завозившиеся из-за границы железо и сталь, что значительно облегчило труд кузнецов. В настоящее время в Японии действует одна-единственная печь татара, в которой варят сталь исключительно для изготовления мечей.

Рукоять японского меча. Хорошо видна обтяжка шнурами, кожа ската, которой покрывалась его рукоять, крепежный деревянный штырь мэгуки и украшение мэнуки, которое крепилось под оплеткой рукояти.

Важнейший аспект при выковывании японского меча заключается в том, что лезвие имеет закалку, отличную от остального тела клинка, причем сами клинки выковываются обычно из двух частей: сердцевины и оболочки. Для оболочки кузнец выбирал железную пластину из мягкой стали и обкладывал ее кусками стали твердой. Затем этот пакет раскаляли на огне из соснового угля и сваривали путем проковки. Получившийся брусок складывали вдоль и (или) поперек оси клинка и снова сваривали, что впоследствии как раз и давало характерный узор. Этот прием повторяли примерно шесть раз. Во время работы пакет и инструменты неоднократно чистили, поэтому получалась особо чистая сталь. Вся хитрость при этом заключалась в том, что при наложении друг на друга разных по прочности слоев металла крупные кристаллы углерода разбиваются, отчего количество загрязнений в металле с каждой проковкой уменьшалось.

Здесь следует отметить, что, в отличие от европейской дамасской стали, смысл здесь не в сваривании различных по качеству сталей между собой, а в гомогенизации всех их слоев. Впрочем, некоторая часть несвязанных слоев в металле все равно оставалась, но она обеспечивала дополнительную вязкость и удивительные узоры на стали. То есть японское складывание, так же как и дамасская ковка, является процессом облагораживания металла, цель которого – улучшение качества исходного материала. Для оболочки японского меча изготовляют три или четыре таких куска, которые в свою очередь вновь проковываются и многократно заворачиваются один в другой. Различные методы складывания дают многообразие типов узоров на готовом клинке. Так и возникал кусок стали, состоящий из тысяч прочно сваренных друг с другом слоев, причем сердцевина его была из чистого железа или из мягкой стали, которую тоже предварительно складывали и проковывали несколько раз.

Следующий этап состоял в том, чтобы оболочку сварить с сердцевиной. Стандартный процесс заключался в том, что сердцевину вкладывали в оболочку, согнутую в форме буквы «V», и проковывали до получения желаемой формы и толщины. Готовый, по сути дела, клинок теперь ожидала наиболее сложная операция – закаливание. Здесь мы отмечаем существенное отличие от европейского меча. Тот опускали в раскаленном состоянии в воду или масло целиком. А вот заготовку японского меча покрывали смесью из глины, песка и древесного угля, причем слоями разной толщины – точные рецептуры этой смеси кузнецы хранили в строгой тайне. На будущее лезвие наносили очень тонкий слой глины, а на боковые и тыльные стороны – напротив, почти в полсантиметра толщины. На острие также оставляли свободным маленький участок тыльной стороны, чтобы закалить и эту его часть. После этого клинок лезвием вниз укладывали на огонь. Чтобы кузнец смог по цвету накала точно определить температуру, кузницу затемняли или же вообще работали в сумерках, а то и ночью. Этот цвет в некоторых исторических источниках указан как «февральская или августовская луна».

Когда этот накал достигал необходимой величины, клинок немедленно погружали в ванну с водой. Часть клинка, покрытая предохранительным слоем, естественно, остывала медленнее и, соответственно, оставалась мягче лезвия. В зависимости от метода сразу после закаливания следовал отпуск. Для этого клинок вновь нагревали до 160 градусов по Цельсию, а потом опять резко охлаждали. Отпуск по необходимости можно было повторять несколько раз.

В процессе закаливания кристаллическая структура стали сильно изменяется: в теле клинка она слегка стягивается, а на лезвии вытягивается. В связи с этим кривизна клинка может измениться на величину до 13 мм. Зная про этот эффект, кузнец должен до закаливания задать клинку меньшую кривизну, чем та, которую он хочет получить у готового изделия, то есть сделать его сначала менее изогнутым. Несмотря на это, в большинстве случаев клинку все равно могла требоваться доработка. Ее проводили, положив клинок тыльной стороной на раскаленный докрасна медный блок, после чего снова охлаждали в холодной воде.

Готовый клинок с большой осторожностью подвергали шлифовке и полировке (на что нередко уходило до 50 дней!), в то время как другие ремесленники делали для него монтировку. Здесь часто возникает путаница в терминах – «шлифовка» и «полировка» в Японии понятия тождественные, и это нераздельный процесс.

А вот так самураи использовали свой меч, чтобы прикончить поверженного противника.

Причем если европейские клинки обычно состоят из двух фасок, а лезвие у них образует еще одна узкая внешняя фаска, то японский клинок имеет только одну фаску с каждой стороны, то есть их всего две, а не шесть. Таким образом, при «затачивании» необходимо обрабатывать всю поверхность клинка, вот почему и затачивание и полировка являются единым процессом. Эта технология дает действительно очень острое лезвие, подобное лезвию опасной бритвы, и придает ему геометрию, великолепно подходящую прежде всего для резки. Но есть у нее и один большой недостаток: при каждом затачивании снимается поверхностный слой со всего клинка и он «худеет» и становится все тоньше и тоньше. Что же касается остроты такого клинка, то существует легенда, что когда мастер Мурамаса, гордясь непревзойденной остротой сделанного им меча, воткнул его в быстрый ручей, то плывущие по течению листья наталкивались на лезвие и разрезались надвое. Другой столь же прославленный в смысле остроты меч назывался «Боб» только из-за того, что падающие на лезвие этого меча работы мастера Нагамицу свежие бобы также рассекались пополам. В годы Второй мировой войны один из мастеров отрубил мечом ствол пулемета, о чем был вроде бы даже снят фильм, однако впоследствии как будто бы удалось доказать, что это не более чем пропагандистский трюк, рассчитанный на подъем боевого духа японских солдат.

При полировке японские мастера обычно использовали до двенадцати, а иногда и до пятнадцати шлифовальных камней с различной зернистостью, пока клинок не получал своей знаменитой остроты. При каждой полировке обрабатывается весь клинок, при этом класс точности и качество клинка с каждой обработкой повышается. При полировке применяются различные методы и сорта полировочного камня, но обычно полируют клинок так, чтобы на нем различались такие кузнечно-технические тонкости, как хамон – полоса закалки поверхности клинка из особо светлой кристаллической стали с пограничной линией, которая определяется глиняным покровом, нанесенным кузнецом; и хада – зернистый узор на стали.

Продолжая сравнивать европейские и японские клинки, мы заметим также, что они различаются не только своей заточкой, но и поперечным сечением клинков катаны, рыцарского длинного меча и различных сабель. Отсюда у них и совершенно разные режущие качества. Еще одно различие заключается в дистальном сужении: если клинок длинного меча от основания к острию становится существенно тоньше, японский клинок, и так существенно более толстый, практически не утончается. Некоторые катаны у основания клинка имеют толщину почти 9 (!) мм, а к ёкоте становятся тоньше только лишь до 6 мм. Напротив, многие западноевропейские длинные мечи имеют в основании толщину семь миллиметров, а к острию становятся тоньше и там имеют толщину всего лишь около 2 мм.

Клинок после ковки и закалки до полировки.

Клинок с хорошо заметной волнистой линией закалки хамон.

Хвостовик клинка с подписью кузнеца.

Были известны в Европе и двуручные сабли, и вот они-то ближе всего подходили к японским мечам. В то же время, сколько ни сравнивай японский нихонто и европейские сабли и мечи, однозначного ответа, что лучше, получить невозможно, ведь в боях-то они не встречались, проводить опыты на сегодняшних репликах вряд ли имеет смысл, а ломать ради этого ценные старинные мечи никто не осмелится. Так что здесь остается обширное поле для домыслов, и в данном случае заполнить его достоверной информацией скорее всего не удастся. Это как с мнением ряда историков относительно низкой или же, напротив, очень высокой эффективности японского меча. Да, мы знаем, что мертвые тела он рубил хорошо. Однако в то же время японский историк Мицуо Курэ пишет о том, что самурай, вооруженный мечом и одетый в доспехи о-ёрой, не мог ни рассечь им доспехи врага, ни прикончить его!

Кузнецы в Японии ковали не только мечи, но и множество других видов оружия, например топоры и секиры. Японская секира тэ оно. XIX в.

В любом случае для японца-самурая именно меч был мерилом всего, а клинки известных мастеров представляли собой самое настоящее сокровище. Соответственным было и отношение к тем, кто их ковал, так что социальное положение кузнеца в Японии определялось главным образом тем, какие мечи он ковал. Существовало множество школ, трепетно относившихся к разработанным у себя технологиям и бережно хранивших их тайны. Имена известных оружейников, таких, как Масамунэ или его ученика Мурамаса, были у всех на слуху, и обладать мечами их выработки мечтал едва ли не каждый самурай. Естественно, что, как и все таинственное, японский меч породил немало легенд, так что сегодня подчас просто невозможно отделить вымысел от правды и определить, где выдумка, а где реальный исторический факт. Ну, например, известно, что клинки Мурамаса отличались величайшей остротой и прочностью лезвия, но также и способностью мистическим образом притягивать к владельцам несчастья.

Мастер-полировщик работает над отделкой клинка. Фотография из фондов библиотеки университета Вермонт. Барлингтон, США.

Но Мурамаса – это не один мастер, а целая династия кузнецов. И точно неизвестно, сколько было мастеров с таким именем – три или четыре, но это исторический факт, что качество их мечей было таково, что обладать ими считали за честь самые выдающиеся самураи. Несмотря на это, мечи Мурамаса подвергались гонениям, и это был едва ли не единственный случай за всю историю холодного оружия. Дело в том, что клинки Мурамаса – и это также документально подтверждено – приносили несчастья членам семьи Токугава Иэясу, объединителя раздробленной феодальной Японии. Его дед погиб от такого клинка, отец получил серьезное ранение, сам Токугава порезался в детстве мечом Мурамаса; а когда его сына приговорили к сэппуку, то именно этим мечом его помощник отрубил ему голову. В итоге Токугава решил уничтожить все клинки Мурамаса, принадлежавшие его семье. Примеру Токугава последовали многие даймё и самураи того времени.

Более того, в течение ста лет после смерти Токугава Иэясу ношение таких мечей сурово каралось – вплоть до смертной казни. Но так как мечи были совершенны по своим боевым качествам, многие самураи пытались сохранить их: прятали, перековывали подпись мастера, чтобы можно было сделать вид, что это меч другого кузнеца. В итоге, по некоторым подсчетам, до наших дней дошло около 40 мечей Мурамаса. Из них только четыре находятся в музейных коллекциях, а все остальные – у частных коллекционеров.

Считается, что период Намбокутё стал эпохой заката великой эры японского меча, а дальше в связи с увеличением их массового производства качество их сильно ухудшилось. Как и в Европе, где клинки марки «Ульфберт» были предметом многочисленных спекуляций и подделок, так и в Японии было в обычае подделывать клинки известных мастеров. Точно так же, как и в Европе, знаменитый меч мог иметь свое собственное имя и передавался по наследству из поколения в поколение. Такой меч считался лучшим подарком для самурая. История Японии знает не один случай, когда подарок хорошего меча (знаменитого мастера) превращал врага в союзника. Ну а в итоге японский меч породил так много различных историй, как достоверных, так и вымышленных, связанных с его историей и применением, что отделить в них правду от вымысла бывает порой сложно даже для специалиста. С другой стороны, они, безусловно, очень полезны как кинорежиссерам, снимающим фильмы «про самураев», так и писателям – авторам романтических книг!

Книга в книге. «Продавец масла»

«…Блэксорн скакал через лес по хорошо утоптанной дорожке, где изредка попадались пешие крестьяне. Но вдруг измученный непогодой продавец масла на усталой взъерошенной лошади перегородил дорогу, ворча что-то про себя, не уступая ему. В горячке погони Блэксорн закричал на него, чтобы он убрался с дороги, но тот не двинулся с места, и Блэксорн грубо обругал его. Продавец масла ответил так же грубо, что-то прокричав в ответ, но тут рядом оказался Торанага, он указал на своего телохранителя и сказал:

– Анджин-сан, дайте-ка ему на минутку свой меч, – и что-то еще, чего Блэксорн не разобрал. Блэксорн тут же выполнил его просьбу. И прежде чем он понял, что происходит, самурай бросился на торговца. Его удар был так яростен и ловок, что продавец масла успел отступить на шаг, уже перерубленный надвое в талии.

Торанага стукнул кулаком по луке седла, на секунду восхитившись, потом снова впал в свою меланхолию, тогда как другие самураи, напротив, выражают громкое одобрение. Телохранитель Торанага аккуратно почистил лезвие о собственный шелковый пояс, чтобы не портилась сталь. Он с удовольствием вложил меч в ножны и вернул его, произнеся что-то, что потом объяснила ему Марико.

– Он просто сказал, Анджин-сан, что гордится тем, что ему позволили попробовать такой клинок; господин Торанага предложил вам назвать меч «Продавец масла», потому что такой удар и такую остроту меча будут вспоминать с уважением многие годы. Ваш меч теперь станет легендарным, правда?»

Оружейник за работой. Фото 1935 г. Токийский национальный музей.

В основу этого эпизода положена реальная история, когда один старый торговец маслом обругал Токугава Иэясу, за что один из его приближенных рубанул его мечом по шее. Клинок был такого качества и прошел сквозь нее так стремительно, что торговец сделал еще несколько шагов, прежде чем его голова покатилась с плеч. Так что такое в Японии было, и всякий самурай обладал правом «убить и уйти», т. е. убить любого представителя низшего сословия, совершившего, на его взгляд, оскорбительный для него поступок, и все низшие сословия волей-неволей должны были это признавать.

А вот мастера, изготавлявшие доспехи, признанием, равным кузнецам, в Японии отнюдь не пользовались, хотя там были известны целые семьи прославленных мастеров-доспешников, передававших свои навыки и секреты из поколения в поколение. Тем не менее они довольно редко подписывали свои работы, несмотря на то что производили удивительные по красоте и совершенству изделия, стоившие больших денег.

На этой гравюре художника Утагава Тойкуни (1786–1865) в правом верхнем углу хорошо видна квадратная цуба, которая обычно приписывается мечам ниндзя. На самом деле такие цубы были в ходу точно так же, как и все другие.

Глава 18 Просто цуба

…Воинские доспехи и снаряжение, отличающиеся показным великолепием, считаются свидетельством слабости и неуверенности их обладателя. Они позволяют заглянуть в сердце того, кто их носит.

Ямамото Цунэтомо. «Хагакурэ» («Сокрытое под листьями») – наставление для самураев (1716)

Любая деталь от любого оружия может немало рассказать изучающему ее специалисту. А уж если эта деталь еще и богато украшена, да еще таких деталей существует очень много, разных форм и размеров, то простор для их изучения открывается просто необъятный. В данном случае речь пойдет о цубе[16], или гарде японского клинкового оружия, такого, как катана, тати, вакидзаси, танто или нагината. Причем все эти разновидности клинкового оружия между собой тем и похожи, что имеют рубяще-колющий клинок и рукоятку, как раз и отделенную от последнего такой деталью, как цуба.

Такие прорезные цубы получили свое название от провинции Овари, родины и оплота легендарного Ода Нобунага (1534–1582). Очень многие специалисты, особенно в Японии, рассматривают данный стиль как высшее достижение самурайской эстетики, иные же считают его грубым и примитивным. Цубы из Овари отличаются отчетливым симметричным дизайном, тяжелым, хорошо прокованным железом и бросающимся в глаза тэккоцу – зернами высокоуглеродистого металла, видимыми на боковой поверхности ребра пластины.

Начнем с того, что считать цубу гардой, в том смысле как она воспринималась в Европе, можно лишь условно, исходя опять-таки из нашей, европейской традиции и наших взглядов на холодное оружие. В Японии, где все всегда было не так, как в Европе, цуба воспринималась несколько по-иному. Вообще, у древних мечей европейцев гарда как таковая, в общем, отсутствовала либо была неразвита. Так – небольшой упор для сжатой в кулак руки и не более, будь то меч из Микен, колющий римский гладиус или длинный рубящий меч сарматского всадника. И японские мечи того же периода мало чем отличались от европейских или мечей континентальной Азии. Собственно, до X века в Японии были распространены прямые мечи – цуруги, сходные с китайскими и корейскими мечами. В Средние века в Европе у мечей появились развитые перекрестия, защищавшие пальцы воина от удара о щит врага. С XVI века начали применяться гарды в форме корзины или чаши, а также сложные гарды, защищавшие кисть со всех сторон и позволяющие блокировать удары соперника. В Японии же гарды на основном клинковом оружии – мечах практически не развивались, дойдя до нашего времени почти неизменными с VIII века, в виде знакомой всем, кто хоть раз видел катану, цубы. И дело даже не в том, что в японском фехтовании удары клинка о клинок были якобы в принципе невозможны. Наоборот, такой широко распространенный дефект клинка, как кирикоми – зазубрина на задней части меча, возникающая при защите отбивом, – говорит о том, что блокировать удары катаной никто не стеснялся (хотя схватка двух настоящих мастеров действительно редко происходила под звон сталкивающихся клинков, а ее активная фаза длилась какие-то секунды). Так вот, в том, что цуба дошла до нас практически в неизменном виде, заслуга особенности японских техник фехтования, в которых большое значение уделялось ударам не в том виде, в каком они свойственны западным техникам меча, а ударам с разрезом, когда продольная ось меча во время атаки должна идти к цели не под прямым углом, а вдоль своей плоскости, нанося не только рубящий, но и режущий удар. А нанести такой удар, да еще и двуручным мечом достаточно сложно, особенно если какая-то деталь меча не позволяет расположить клинок под нужным углом.

Такие прорезные цубы получили свое название от провинции Овари.

Цуба стиля сёами – очень редкая цуба.

Итак, функционально цуба исполняла роль как упора, защищающего руки бойца от соскальзывания на лезвие клинка при колющих ударах, так и гарды, закрывающей пальцы воина от клинка противника в положении цубадзериай, когда во время поединка воины могли на уровне цубы упираться клинком в клинок и давить ими друг на друга, чтобы выиграть выгодное положение для последующего удара. Кстати, это положение встречается довольно часто в современном кендо. Но кроме выполнения таких утилитарных задач была у цубы еще одна функция – декоративная. Дело в том, что бусидо порицал ношение самураем колец, серег и прочих украшений, а также богато украшенной одежды. Однако самураи нашли выход из положения, украшая ножны и цубу. Тем самым, без формального нарушения кодекса, самурай показывал свой вкус и богатство. В исторические периоды Муромати (1336–1573) и Адзути-Момояма (1573–1603) цуба имела в исключительно функциональное, а не декоративное значение, поэтому для ее изготовления использовались самые простые материалы, да и оформление ее было столь же простым. В период Эдо (1603–1868) и с наступлением в Японии эпохи длительного мира украшению цубы стали придавать большое значение, превратившее ее в настоящее произведение искусства, а в качестве материала стали использовать такие металлы, как золото и серебро.

Ещё одна грубая железная цуба, выполненная в стиле сэами. XVIII в.

Цуба – «Краб». Токийский национальный музей.

Впрочем, они по-прежнему выделывались из таких металлов и сплавов, как железо, медь и латунь, хотя иногда в качестве материала использовалось даже дерево. Японские кузнецы достигли такого мастерства в работе с металлом, что их сплавы не уступали яркостью и красотой самоцветам и давали разнообразную гамму цветов и оттенков, в которой были и иссиня-черный сякудо – сплав меди с золотом (30 % меди и 70 % золота), и красновато-коричневый кобан, и «голубое золото» – ао-кин. Впрочем, распространенным материалом для оправ мечей, особенно самых ранних экземпляров, было и обычное железо. Среди других так называемых «мягких металлов» можно назвать такие, как гин – серебро; суака или акаганэ – чистая медь; синтю – латунь; ямаганэ – бронза; сибуити – сплав меди с золотом и одной четвертой частью серебра (слово «си-бу-ити» буквально означает «одна четвертая»), по цвету близкий к серебру; рогин – сплав меди с 50–70 % серебра; караканэ – «китайский металл», сплав меди, содержащий около 20 % олова и свинца (вариант бронзы темно-зеленого оттенка); сэнтоку – еще один вариант латуни; самбо гин – сплав меди с 33 % серебра; сиромэ и савари – твердые белесые сплавы меди, темнеющие от времени и потому особо ценившиеся именно за это качество.

А вот ни драгоценные камни, ни жемчуг, ни кораллы для украшения цуб не использовались, хотя все это окружавшая японцев природа могла бы дать им в изобилии. Ведь жемчуг, например, использовался в оформлении индийского оружия, причем не только ножен или рукоятей, но даже клинков. Соответственно, турецкое оружие часто без меры украшали кораллы, которые чуть ли не целиком могли покрывать и рукоятку сабли или ятагана, а уж о драгоценных камнях можно было бы и не упоминать. Еще в эпоху Великого переселения народов они стали украшать и рукояти и ножны мечей франкских королей и скандинавских конунгов, однако вся эта варварская пышность и подчас явная аляповатость, свойственная, к примеру, турецкому оружию, обошла стороной работу японских оружейников.

Цуба с грубо оформленной поверхностью кузнечной работы.

Правда, отличительной чертой, присущей роскошному веку третьего сёгуна Токугава Иэмицу (1623–1651), стали цуба и другие детали меча, сделанные из золота. Они были популярны среди даймё – японской высшей знати, вплоть до издания эдикта 1830 года, направленного на борьбу с роскошью. Хотя и тогда этот эдикт часто обходили, покрывая золото черным лаком. Однако не материал, а то, что окружало мастеров цубако, составляло основу их искусства: литературные произведения, природа, сценки из городской жизни: ничто не ускользнуло от их пристального внимания, все могло стать основой для оформления цубы. В результате искусство украшения цубы стала подлинно национальным художественным явлением, пережившим века, ну а мастерство их изготовления – ремеслом, которое передавалось по наследству. Кроме того, развитию этого искусства, как это бывает очень часто, помогало такое явление, как мода. Она менялась, и, соответственно, старые цубы заменялись на новые.

Конечно, при этом изящным декором покрывались и другие детали оправы меча, такие детали, как фути, мэнуки и кассира[17], но все-таки самой яркой и привлекательной из них деталью была, несомненно, цуба.

Средний диаметр цубы для катаны составлял 7,5–8 см, для вакидзаси – 6,2–6,6 см, для танто – 4,5–6 см. При этом наиболее распространенный размер цубы – 6–8 см при толщине 4–5 мм и весе около 100 граммов. В центральное отверстие накаго-ана входил хвостовик меча, а в два боковых отверстия – кодзука и когаи[18].

У меча с оправой из кости цуба тоже была костяная.

Основные элементы цубы имели следующие названия:

1) дзи (плоскость цубы);

2) сеппадаи (площадка, соответствующая сечению ножен и рукояти);

3) накаго-ана (клинообразное отверстие для хвостовика меча);

4) хицу-ана (отверстия для ножа ко-гатана и шпилек когаи);

5) мими (окантовка края цубы).

Самой популярной была цуба круглой формы (мару-гата). Однако фантазия их создателей была поистине безграничной, так что встречались и цубы как строгих геометрических форм, так и совершенно произвольные в виде листа кувшинки или даже иероглифа. Были известны цубы в виде овала (нагамару-гата), четырехугольника (каку-гата), четырехлепестковые (аои-гата), восьмигранника и т. д. Причем уже сама форма цубы с прорезанным на ней орнаментом или изображением могла представлять собой и ее главный декоративный элемент, хотя в период Эдо именно ее поверхность (как внешняя, так и внутренняя) чаще всего становилась полем работы для ее мастера.

Хотя декором покрывались обе стороны цубы, особенное внимание уделяли лицевой стороне. Только она была развернута по отношению к рукоятке, что давало возможность насладиться ее красотой окружающим, которые могли видеть меч за поясом у самурая. Задняя сторона, то есть обращенная к клинку, могла продолжать сюжет, начатый на лицевой стороне, и быть обозримой лишь с позволения владельца меча, которому, чтобы ее показать, нужно было достать меч из-за пояса или извлечь клинок из ножен.

Еще одна цуба «Краб», но только уже не в прорезном варианте, а в технике наложения одного металла на другой. XVII в. Токийский национальный музей.

Цубы стиля тёсу были столь же популярны, сколь и многочисленны. Мотив декора этих цуб, изображавшего различные природные объекты с глубоким выразительным рельефом для достижения эффекта трехмерности

За свою многовековую историю в Японии возникли многочисленные школы и стили мастеров-изготовителей цуб, были разработаны техники и сюжеты, так что рассказ о них будет неполным, если не упомянуть еще и обо всем этом. Одна из наиболее старых техник отделки цубы состоит, как это ни странно, в имитации на ее поверхности (дзи) грубой кузнечной работы, при которой на выкованной пластинке отчетливо видны следы молота без следов какой бы то ни было иной отделки. Иной мастер мог и ограничиться этим, мол, в оружии самое важное это клинок, а мог и уравновесить грубую кузнечную работу словно бы случайно упавшими на темный металл крошечными лепестками сакуры из белого металла или фигуркой маленького демона где-нибудь на самом ее краю из меди или бронзы с серебряными клыками, когтями и золотыми браслетами на руках! Сюжета тут никакого нет, но… есть прямые намеки на мастерство и одновременно… независимый характер мастера-изготовителя цуб – цубако.

Простой прорезной рисунок на поверхности цубы мог представлять собой мон – личный герб самурая, нанесенный на нее так, чтобы его было хорошо видно, когда меч самурая находился у него за поясом. При этом общая простота цубы только подчеркивала ее функциональность: в ней не было абсолютно ничего лишнего! Например, цуба большого меча о-дати была весьма большой, кованой, железной, чаще всего круглой, но очень просто, если не сказать бедно, украшенной либо лишенной украшений вообще. Со временем (когда точно, установить невозможно из-за отсутствия подписей) на ней появились украшения в виде сквозных силуэтов – иероглифов. В основном это были буддистские молитвы, но и все! В то же время фантазия мастера могла проявиться даже в столь ограниченной технике. Например, он мог вписать в окружность цубы десять малых окружностей, а затем в каждой из них выбить парный прорезной орнамент!

Цуба, фути, сэппа и цука – части меча.

Иногда все поверхности цубы равномерно или «кусками» заполняли имитацией различных искусственных или же природных материалов. Несмотря на кажущуюся простоту такой работы, нужно было иметь немалое мастерство, чтобы добиться точного соответствия с аналогом изображаемого материала, при этом ненавязчивость декора только подчеркивала изысканный вкус владельца меча.

Или мастер мог обработать ее поверхность так, что она выглядела, как если бы была сделана из куска коры или старого дерева. Этот эффект достигался путем тщательной обработки ее резцом, то есть гравировкой по металлу. При этом все неровности и слои коры вырезались настолько мастерски, что издалека казалось, будто это самое настоящее дерево, и только вблизи можно было заметить признаки ручной работы и то, что на самом деле это металл. Накаго-ана в этом случае задавало вертикальную ось, а изгибы коры слева и справа зеркально повторяли друг друга, что, конечно, было бы невозможно, если бы материалом являлось настоящее дерево.

Цуба «Гора Фудзи и одинокое дерево».

Цуба с моном Ии Наомаса. XVII в. Токийский национальный музей.

Техника нанако («рыбья чешуя») считается одной самых трудоемких, но смотрится на изделиях очень эффектно, из-за чего она была очень популярна среди богачей. Суть ее заключалась в нанесении на поверхность металла крошечных гранул не более 1 мм глубиной. Причем эти гранулы всегда были одного диаметра и упорядочены в ряды или окружности. Классическая техника нанако использовалась и для фигурных композиций, составленных из небольших по размеру «лоскутков», каждый из которых был сделал из различных гранул. Это могли быть гономе-нанако (гранулы с резко очерченными краями), и нанако-кин (гранулы, набитые на поверхность через золотую фольгу), и нанако-татэ (гранулы, расположенные в виде прямых линий) – тут фантазия цубако могла быть поистине безграничной.

Очень популярным типом оформления цубы была круговая композиция, и вот почему. Во-первых, здесь имела значение особая привязанность японцев ко всему, что так или иначе имело форму круга. Еще в древности ритуальные фигурки ханива расставляли концентрическими кругами вокруг могильников и курганов. Хождение по кругу составляло важную часть многих обрядов и ритуалов, а любые круглые отверстия в Японии всегда считались возможными дверями в мир духов. Круг символизировал не только Солнце и Луну, но еще и бесконечность, и цикличность бытия.

Во-вторых, круглая форма цуба была популярна еще и в силу своей функциональности, ведь она требовалась прежде всего как упор, а это в свою очередь заставляло ее создателя выстраивать композицию от центра к краям. Ведь самый центр цубы уже был занят накаго-ана и одной либо двумя хицу-ана, что оставляло совсем мало места для размещения вокруг них фигур и изображений. К тому же композиция должна была сочетаться и с рукоятью, и с клинком, и со всеми остальными деталями меча, что опять-таки легче всего удавалось в том случае, если располагать фигуры вдоль ободка мими на цубе именно круглой формы.

Ножны и цуба из слоновой кости. Музей искусств Джорджа Уолтера Винцента Смита. Спрингфилд, Массачусетс.

Композиция такой цубы могла быть предельно проста. Например, цветы хризантемы, расположенные по кругу, либо бегущие друг за другом завитки облаков. В то же время японский мастер не был бы японцем, если бы и цветы, и облака были бы у него все одинаковыми, поскольку такого на японских изделиях не приходится ожидать даже в принципе.

Иногда в круг может быть вписан и прорезной рисунок, весь состоящий из раздутых ветром парусов или соответственно летящих по ветру стрел. Это могли быть косые струи дождя либо два скрещенных крестьянских серпа – попавшие на нее с эмблемы-мона хозяина меча. Мог это быть и краб с раскрытыми клешнями или же стебли бамбука, на одном из которых, только если хорошо присмотреться, можно было бы увидеть исполненную из золота фигурку кузнечика или стрекозы. Впрочем, то, что изображалось на цубе, делалось обычно отнюдь не по прихоти мастера – что хочу, то и сделаю, – а содержало в себе глубокий смысл и являлось важным напоминанием о самурайских доблестях для их заказчиков. Например, цветок ириса считался символом всего самурайского сословия, тогда как бамбук – его стойкости и упорства. Поэтому-то их на цубах так часто и изображали! А выгравированное изображение хорагая – боевого рога ямабуси – воинов-монахов – имело и чисто практический и сакральный смысл. В этот рог, сделанный из большой морской раковины, трубили как на поле сражения, подавая сигналы, так и во время различных священных церемоний.

Квадратная цуба с закругленными углами. XVIII в. Национальный музей. Амстердам.

Цуба с прорезным узором. Диаметр 9,5 см. Примерно 1400 г. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Цветок глицинии в Японии исстари считается женским. Однако есть цуба, сделанная из железа в технике сукаси, на которой видны вписанные в окружность стебли и цветы глицинии. Так что даже возможное обвинение в женственности, очевидно, не являлось препятствием для того, кто заказал ее мастеру, потому что, скорее всего, он просто очень любил эти цветы! Есть цуба с изображением ветки цветущей сливы, но это тоже понятно, поскольку японцы всегда любили любоватся цветением сливовых деревьев ничуть не меньше, чем цветением знаменитой сакуры, ветки которой, равно как и цветы на цубах, тоже изображали очень часто! Кроме того, поскольку слива расцветает в Японии в самое холодное время года, когда повсюду еще лежит снег, она стала символом стойкости, благородства и силы – то есть всех тех качеств, которые были так по душе любому самураю.

Отверстия хицу-ана также очень часто привлекали внимание мастера и подчас становились связующим звеном между отдельными фигурами и изображениями в общей композиции рисунка на цубе. Например, три четверти ее плоскости мог заполнять рисунок, а отверстие хицу-ана в этом случае становилось уже самостоятельным элементом композиции и, соответственно, привлекало внимание как изысканностью формы, так и резкой очерченностью граней.

Интересно, что сюжеты, использовавшиеся мастерами, лишь очень редко изображали что-то воинственное или, скажем, такого хищного зверя, как тигр. В подавляющем большинстве случаев изображение на ней было вполне мирным, неброским и очень лиричным, о чем говорят даже сами их названия. Например, «Бабочки и цветы», «Водяное колесо», «Колодец», «Вьюнок», «Пейзаж с горой». Существует даже цуба «Храмовые ворота». Причем она вполне могла появиться после того, как самурай – владелец меча посещал храм Исэ, что являлось важнейшим ритуалом в жизни каждого японца, а он хотел, чтобы о том, что он его прошел, узнали и другие. Несколько более воинственно смотрится цуба «Лук и стрелы», с изображением лука и двух летящих стрел. Но это скорее исключение из правила не помещать на ней изображения каких-либо других средств ведения боя, хотя там, где на поверхности ее присутствуют сложные композиции с фигурками сражающихся людей и богов, можно увидеть самые различные виды японского оружия в руках у сражающихся.

Очень простая железная цуба с изображением монаха Дарумы. Эпоха Адзути-Момояма. Токийский национальный музей.

Сегодня цуба из обязательного элемента традиционного японского меча превратилась в предмет коллекционирования и зажила своей отдельной от него жизнью. Впрочем, одной из причин этого как раз и является особенность его конструкции. Ведь японский меч, в отличие от европейского, может разбираться на части. Поэтому одна цуба могла сниматься и заменяться другой, «по моде», отчего их в Японии оказалось намного больше самих клинков. Для них делают специальные экспозиционные подставки, как настольные, так и настенные, расписные шкатулки для хранения – одним словом, сегодня они являются уже более объектом прикладного искусства, нежели реальной частью смертоносного оружия. Немаловажно и то, что они довольно дорого стоят: и по 50 и по 75 тысяч рублей в зависимости от срока давности их изготовления и известности мастера, так что их коллекционирование это не только вид досуга, и… способ капитализации ваших свободных денежных средств!

Катаока Такафуса с копьем в руках. Был ранен во время боя в доме, но, несмотря на это, продолжал сражаться.

Острота японского меча вошла в поговорку, так что неудивительно, что самураи одним ударом научились отделять человеку голову от туловища. Ну а что было потом, художник Утагава Куниёси показал на одной из своих ксилографий – ведь как не посмотреть в глаза буквально только что живому врагу?!

Глава 19 Этикет японского меча

Во сне я ныне увидала, Что положила рядом с ложем Бранный меч. О, что же та примета означала? С тобой увидимся, мой друг! Такэти Курохито[19]

Хотя основным оружием Древней Японии был лук со стрелами, именно меч постепенно стал «душой самурая». В свою очередь это породило культ меча, а этот культ в свою очередь стал основой для этики меча, нарушение которой могло быть смыто только кровью.

Начнем с того, что напомним: с конца XVI века исключительное право ношения длинного меча дайто, а также пары мечей дайсё закрепилось только за самураями и придворной аристократией кугэ. Горожане могли носить лишь короткий меч, и то не постоянно, а лишь во время больших праздников или путешествий. Крестьянам в Японии, как и во всем мире, строго запрещалось иметь оружие. За исполнением закона о праве ношения мечей особенно внимательно следили в мирный период Эдо (1603–1868).

Женщинам из самурайских семей разрешалось носить меч, только когда они путешествовали в одиночку. Кроме того, придворные дамы надевали меч в случае пожара во дворце. Видимо, чтобы защищаться от мародеров, которые в этом случае могли бы попытаться ограбить дворец.

Катана, вакидзаси и танто на подставке катана-какэ.

Меч, заткнутый за пояс с правой стороны или положенный справа от себя, означал доверие к собеседнику, так как из этого положения было труднее всего привести его в боевую готовность, да и выхватывали меч из ножен именно правой рукой. Изобретались и другие положения, которые опять-таки мешали это сделать. Например, в положении стоя меч полагалось держать в правой руке за ножны возле гарды острием вперед и лезвием вверх. Сидя – меч клали справа от себя рукоятью вперед и лезвием к себе.

Книга в книге. Этикет меча

Взглянув на меч, лежащий рядом с ним, он заметил:

– Действительно, великолепное оружие, господин Тадатуне. Можно мне рассмотреть его?

Снова Тадатуне нахмурился, и снова лоб его разгладился.

– Конечно, если хочешь. Нет! – крикнул он, впервые повысив голос, когда Уилл потянулся к богато украшенной рукояти. Она вся была покрыта изображениями животных, усыпана незнакомыми полудрагоценными камнями и, судя по длине, рассчитана на хватку двумя руками сразу. – Нет, друг мой. Никто не может прикасаться к чужому мечу иначе как в битве. Я сам покажу тебе.

Вытащив из-за кушака шелковую салфетку, он обернул ею эфес. Затем, осторожно повернув оружие, медленно вытащил меч из ножен. Какой замечательный клинок открылся глазам Уилла! По красоте он не уступал эфесу, но выглядел довольно устрашающе. Не больше двух футов длиной, с тыльной стороны толщиной около четверти дюйма, он сужался к заточенному до бритвенной остроты лезвию. Очевидно, оно было укреплено сталью – Уилл заметил разницу в цвете металла на последнем полудюйме. Тыльная сторона была прямая, в то время как лезвие слегка изгибалось, а на конце было совсем скруглено. Это говорило о том, что в битве им скорее рубили, чем кололи.

Кристофер Николь. «Рыцарь золотого веера»

В дом самурая с длинным мечом за поясом мог войти только глава клана или же самурай, стоящий рангом выше хозяина. В других случаях длинный меч следовало снять (в знак своих добрых намерений) и оставить в прихожей либо отдать слуге, который с соответствующими почестями укладывал его на специальную подставку. Во время длительного визита, в исключительно дружественной обстановке, короткий меч также снимался и располагался справа от сидящего, рукоятью – к владельцу, а клинком в ножнах – к хозяину дома. Поворот меча рукоятью к противнику означал неуважение к его способностям фехтовальщика, поскольку настоящий мастер меча мог бы мгновенно этим воспользоваться. Любые движения в сторону меча гостя считались недостойными, а уж попытка его коснуться или тем более оттолкнуть в сторону однозначно воспринималась как вызов.

Самурай, готовящийся к поединку на мечах. Утагава Тоёкуни (1786–1865).

Коси-гатана – короткий меч без гарды, который носили в паре с мечом тати. Период Нам-бокутё. Токийский национальный музей.

Мечи всегда занимали самое видное место в доме любого самурая. Они стояли в специальной нише токонома в главном углу комнаты на подставке для мечей. Подставка для мечей, на которой они располагались горизонтально, называлась катана-какэ, а вертикальная – тати-какэ. При этом на тати-какэ меч полагалось ставить обязательно рукоятью вниз. На катана-какэ мечи укладывали рукоятью влево и лицевой стороной омотэ вперед. Таким образом, мечи тати на горизонтальной подставке всегда находились лезвием вниз, а мечи, оформленные в стиле букэ-дзукури, то есть те, которые носятся заткнутыми за пояс, как катана и вакидзаси, – лезвием вверх.

Когда меч находится на подставке, шнур сагэо должен быть аккуратно обвязан вокруг ножен возле крепления куриката, а не свисать вниз. При этом следовало стремиться к тому, чтобы подставка для меча контрастировала бы по цвету и украшениям с мечом на ней либо, напротив, была бы выполнена с ними в едином стиле.

Миямото Мусаси был известным на всю Японию мастером фехтования. Он отлично сражался как настоящими мечами, так и учебными – деревянными. Ко всему прочему, он был ещё и художником, а также написал книгу, в которой изложил весь свой опыт «мастера меча». Ксилография Утагава Куниёси.

Поскольку хорошие мечи стоили очень дорого и соответственно ценились очень высоко, в Японии родилась и совершенно особая церемония «любования мечом». Для хозяина меча считалось большой честью, если гости выражали восхищение его мечами. Однако при этом вся процедура осмотра мечей была строго регламентирована, а все реплики и даже жесты участников этой церемонии были расписаны так, что сделать что-то «не так» было практически невозможно либо выглядело бы верхом неуважения к присутствующим. Передавать меч кому-либо как для показа, так и на хранение можно было только рукоятью к себе. Чтобы продемонстрировать его, полагалось вытаскивать из ножен только ту часть клинка, что находилась рядом с гардой, и при этом обязательно извлекать его медленно. Клинком любовались, наклоняя его под разными углами к свету. Полностью обнаженный клинок мог быть воспринят как проявление враждебности. Ну а если владелец меча все-таки хотел показать весь клинок, то он с почтением передавал оружие гостю, с тем чтобы тот сам с многократными извинениями извлек его из ножен. И не дай бог при этом было коснуться обнаженного клинка рукой – браться за него можно было лишь только шелковым платком или листом чистой рисовой бумаги!

Книга в книге. «Позвольте мне взглянуть на меч»

Как мы это уже выяснили, в книге Джеймса Клейвелла «Сёгун» есть много неточностей, однако там достаточно и вполне правдивой информации. Например, вот как описывается там то самое «любование мечом», о котором рассказывалось выше:

«Капитан серых показал на меч Блэксорна:

– Это «Продавец масла», Анджин-сан?

– Да, капитан.

– Не разрешите ли посмотреть на клинок?

Блэксорн вытянул часть клинка из ножен. Согласно обычаю, меч не следовало вытаскивать полностью, если вы не собирались им пользоваться.

– Красивое зрелище! – восхитился капитан.

Все, кто был рядом, коричневые и серые, толпились вокруг, одинаково пораженные. Блэксорн убрал меч, – нельзя сказать, чтобы он был недоволен.

– Я польщен тем, что мне позволили носить «Продавца масла».

– А вы умеете пользоваться мечом, Анджин-сан? – спросил капитан.

– Нет, капитан. Не так хорошо, как самураи. Но я учусь.

– Это очень хорошо».

Как видите, все точно и так, как и должно быть!

Обнажение любого оружия на улице, неосторожный удар ножнами о ножны либо бряцание оружием однозначно расценивалось как вызов, за которым мог последовать ответный удар без предупреждения. Вот почему даже копья яри и нагината в Японии переносили в чехлах или в ножнах. Полагают, что даже левостороннее движение в Японии обязано своим происхождением именно этикету меча и соответствующим обычаям самураев. Ведь только в случае такого движения два самурая, столкнувшись на улице, имели шанс не задеть своими мечами друг о друга (что расценивалось как смертельное оскорбление). Кроме того, меч было легче выхватить и быстро нанести удар вправо, чем влево, к тому же при таком направлении движения левая сторона оказывалась более защищенной.

Вакидзаси (вверху) и катана (внизу). Музей искусств Лос-Анджелеса.

Во время длительного путешествия меч заворачивали в мешочек кэнэ и укладывали в деревянный лакированный футляр катана-дзуцу, который состоял из двух частей и имел уширение для гарды цуба. Иногда вместо этого футляра использовался более дешевый кожаный либо матерчатый чехол хикихада. Минимально необходимой в таком случае вещью считался чехол для рукояти кадзари-самэ, предохранявший обмотку и украшения на рукояти от капризов погоды. Его также делали из кожи ската (отсюда и его название) и обычно богато украшали. Некоторые такие чехлы стоили целое состояние, и японские даймё дарили их друг другу в торжественных случаях в качестве приятного сувенира.

Существовали определенные способы и для ношения мечей за поясом. Например, меч тати подвешивали к поясу с левой стороны, а короткий меч коси-гатана (меч-спутник тати) располагали при этом вертикально, засунув за пояс; при этом конец ножен коси-гатана должен был пройти через кольцо цуру-маки с запасной тетивой, свисавшей между кольцами аси на мече тати. Такой способ расположения мечей назывался цуру-маки-гатамэ-но-сита-хо. Мечи в стиле букэ-дзукури (катана, вакидзаси и пр.) часто просто засовывали за пояс лезвием вверх. Если носили пару мечей дайсё, то их располагали так, чтобы рукоять короткого меча находилась ближе к телу, а рукоять длинного направляли левее. Однако более удобно было использовать специальное крепление косиатэ, предназначавшееся как для одного меча (ката-косиатэ), так и сразу для двух (рё-косиатэ). Как правило, это был кусок кожи со шнурами или с нашитыми на него петлями, в которые вставлялись ножны меча. Меч, закрепленный в косиатэ или засунутый за пояс, крепко прилегал к телу и не бился о бедро при езде верхом или во время ходьбы. Кроме того, неподвижность рукояти означала, что рука могла быстрее найти ее и схватить, когда нужно было обнажить меч, а не возиться с поиском рукояти, как у меча тати.

Книга в книге. Этикет японского меча.

Написано все, в общем-то, правильно, но вот ножны у всех сторонников Токугава Иэясу иметь белый цвет ну просто не могли… Это абсолютно не типично и есть не что иное, как совершенно нелепый вымысел Кристофера Николя, автора книги «Рыцарь золотого веера».

– Его тоже дарит тебе принц Иэясу, – сказал Сукэ и с великим уважением положил оружие на левую руку Уилла, рукоятью к нему. Меч был очень похож на оружие Тадатуне, которое он впервые увидел в Бунго, но здесь он мог уже и потрогать его. Он вынул клинок до половины из белых ножен. Как всегда, длинное обоюдоострое лезвие, большая рукоятка – ладони в четыре. И рукоять, и ножны украшены рисунками золотого веера и пушки. А у самой рукоятки на лезвии выбито имя – «Масамуне».

– Имя мастера, – объяснил Тадатуне. – Лучший в Японии.

– В мире, – уточнил уважительно Сукэ.

Чем ближе разглядывал оружие Уилл, тем больше склонялся к тому, чтобы поверить этому утверждению.

– Будет лучше, если ты дашь мечу имя, – заметил Тадатуне.

– Мой зовется «Брадобрей» – он столь остр, что срежет бороду врага, прежде чем вонзится ему в горло.

– Тогда мой лучше назвать «Рассекатель воздуха», – предложил Уилл. – Вряд ли он когда-либо наткнется на что-нибудь более существенное.

– Не рассчитывай на это, – предупредил Сукэ. – Это оружие – хранитель всего, что мужчина должен считать святым для себя. Масамуне потребовалось шестьдесят дней труда и молитв, чтобы создать его.

– И молитв?

– Он должен был просить богов направить его руку на каждом дюйме клинка, на каждом рисунке эфеса. Это не просто оружие, Андзин Миура. С этого момента – это твоя душа.

– Разве не говорят, – добавил Тадатуне, – что судьба человека – в руках богов, но искусный воин не встретится со смертью?

– И еще, – заметил Сукэ, – что в последние дни твой меч – это благополучие твоих потомков.

В их лицах не было и намека на шутку. Это, понял Уилл, настоящая религия.

– Однако нужно сначала научиться обращаться с мечом, а не просто владеть им, – сказал Тадатуне. – Например, ты всегда должен оставлять большой меч слуге у ворот, прежде чем войти в дом друга, – как это сделали мы с Сукэ. Если слуги нет, меч нужно положить на циновку в прихожей, позже слуги обернут его куском чистого полотна и поместят в шкаф, где хранится оружие хозяина. Если ты в доме человека ниже тебя по положению либо незнакомца, меч не отдается, а кладётся рядом на пол, когда ты садишься.

– Как ты сделал в гостинице в Бунго, – вспомнил Уилл.

– Совершенно верно, короткий меч не снимается с пояса никогда – за исключением долгих визитов к другу. Его нужно носить на поясе рядом с кокотаной.

Он подал Уиллу короткий меч с лезвием длиной около фута и маленький нож – очевидно, для сугубо личного пользования. На ножнах и клинках того и другого были выгравированы те же рисунки, что и на большом мече. Уилл сунул их за пояс рядом с ним, нечаянно звякнув при этом ножнами.

– Осторожней, – предупредил Сукэ. – Это смертельное оскорбление. Если бы мы не были твоими друзьями, мы расценили бы стук твоих мечей друг о друга как вызов.

– Повернуть ножны на поясе так, как будто намереваешься вытащить меч, – тоже вызов, – подхватил Тадатуне. – А еще – положить меч на пол и пнуть его так, чтобы он повернулся крестовиной к другому мечу, или просто коснуться другого меча.

– И ты никогда не должен обнажать клинок, не попросив заранее извинения, – добавил Сукэ. – Ты не должен даже просить посмотреть чужой меч. Но если ты все же сделаешь это, то держать его нужно на шёлковой салфетке, как я показывал тебе в Бунго, – напомнил Тадатуне. – Ты всегда должен иметь при себе такую салфетку.

– Вам придётся быть терпеливыми со мной, друзья, – улыбнулся Уилл. – А короткий меч? Кинжал?

– Это только для выполнения сэппуку, – ответил Тадатуне.

Подобно европейским мушкетерам Дюма, самураи Японии и в мирное время ходили с гордо поднятой головой, не расставались со своими мечами и пускали их в ход, в общем-то, точно так же, как и европейские дворяне свои шпаги. Ксилография Утагава Тоёкуни.

Меч тати в ножнах коричневых тонов с добавлением в лак золотой пыли. Токийский национальный музей.

Такие мечи, как одати было невозможно носить на поясе, а потому именно на их ножнах впервые появилась деталь, ставшая характерной в будущем, – куригатана, в отверстие которой протягивали шнур, проходящий подобно портупее через плечо. Поскольку такой меч носили за спиной, то у него возникло еще одно название – сэ-ои-тати (буквально – «тати, носимый за спиной»). Большие ножны стесняли в схватке свободу движений, поэтому их сразу бросали на землю, и именно этим и объясняется особая простота их отделки.

Но, разумеется, самыми строгими и прописанными буквально до мелочей были требования этикета в отношении оружия при императорском дворе и дворе сёгуна. Для каждого обряда, торжества или приема предусматривались разные варианты оправы ножен и рукояти, цвет, орнамент, количество и даже места расположения на них монов. Например, в особо торжественных случаях основа пластины дзи-ита у рукояти ножа ко-гатана и когай должна была быть изготовлена только лишь из сплава меди с золотом (сякудо) с тонким и обязательно зернистым узором нанако. В обычных же случаях использовалась поверхность с ромбовидным узором, напоминающим камень или же просто гладко отполированная. И все это надо было знать, помнить и иметь средства на то, чтобы исполнить все эти требования этикета надлежащим образом, так что мастера меча, в общем-то, не бедствовали ни в дни войны, ни в эпоху мира и спокойствия Эдо.

На гравюре Цукиока Ёситоси 1868 года самурай Рэйсэй Токатоё умирает, сделав себе харакири. Гравюра из серии «100 воинов Ёситоси» написана под впечатлением от битвы при Уэно, свидетелем которой стал художник. Он делал зарисовки прямо на поле битвы, основываясь на своих личных наблюдениях, и надо отметить, что изобразил увиденное весьма реалистически!

Глава 20 Самураи и сэппука

Наша жизнь – росинка. Пусть лишь капелька росы Наша жизнь – и все же… Кобаяси Исса (1769–1827)[20]

Большое значение имело соблюдение этикета меча и в таком важном деле, как совершение самураем ритуального самоубийства – сэппуку. В средневековой Японии существовал кодекс чести самурая – бусидо, в котором подробно расписывались все правила поведения идеального воина. Если самурай нарушал их, свое бесчестье он мог смыть только кровью, совершив самоубийство – сэппуку. Уже ранние буси следовали своеобразному этикету смерти (как, например, у викингов, которым следовало умереть с мечом в руке), согласно которому смерть нужно было принять красиво и достойно. Смерть от старости считалась слишком банальной и недостойной настоящего воина. Важно было и не испортить «некрасивой» смертью родословную и честь своего дома. Красивой же смертью считалась смерть от меча. Но сам себя зарубить мечом самурай не мог. Поэтому в ритуале совершения сэппуку очень важная роль отводилась помощнику – кайсяку, он должен был ударом меча отрубить голову самураю, который его совершал. Такая смерть считалась достойной и полностью соответствующей духу самурайского бусидо.

К такой смерти официально приговаривались самураи, совершившие преступление, недостойное настоящего воина или каким-то образом опозорившие свое имя. При этом приговор мог быть вынесен как одному самураю, так и всем мужчинам его семьи. В то же время понимать такой приговор следует не как наказание, а как… предложенное ему оправдание! Фактически, если самураю предлагалась сэппука, то, какие бы он преступления ни совершил, покончив с собой, он считался как бы оправданным, к его семье не было никаких претензий, хотя земельные владения и могли быть при этом конфикованы. То есть для нас, европейцев, людей выросших на христианской этике и морали, это выглядит как наказание. Но в Японии того времени была другая этика и другая мораль и на сэппуку смотрели совершенно иначе.

Минамото Ёримаса готовится к сэппуку. Художник Утагава Куниёси.

Самурай Такахаси Таитиро из провинции Муцу делает себе сэппуку. Ксилография Мива Ёсицуя (1822–1866).

Самурай, потерявший в бою либо как-то иначе своего господина, также терял при этом свой самурайский статус и становился ронином, после чего ему, по идее, тоже следовало совершить сэппуку в качестве лучшего доказательства своей верности и преданности. Правда, самураи поступали так далеко не всегда. Вот почему во все времена по дорогам Японии бродили десятки и сотни ронинов, готовые наняться к любому, кто мог бы стать их новым хозяином, либо пополнявшие многочисленные разбойничьи шайки.

Кайкен – кинжал, которым во время дзигаи обычно пользовались женщины.

Обряд сэппуку проводился по строгим правилам, а его цель состояла в демонстрации самураем своего мужества перед лицом боли и смерти. Конечно, в том случае, если это происходило где-нибудь в поле, после поражения в сражении и в безвыходной ситуации, то тут было не до церемоний. Воин обнажал себе живот и вонзал в него любой меч или кинжал, что был у него под руками, поскольку и выбора-то у него часто не было. Но если сэппука совершалась по приказанию сёгуна или сюзерена, а также по решению суда, то ее стремились провести как торжественную церемонию и обставляли соответствующим образом.

Почему самоубийство начиналось именно вспарыванием живота, а не как-нибудь иначе? Дело в том, что согласно философии дзен-буддизма, сформировавшей мировоззрение самураев, центром двигательной активности человека и местоположением его души считался именно живот (по-японски «хара»). Поэтому вскрытие живота (харакири) путем сэппуку осуществлялось, чтобы показать чистоту помыслов самурая и как доказательство его правоты. То есть для него это было последней возможностью оправдаться перед небом и людьми от любых возводимых обвинений!

Церемония и правила выполнения сэппуку приобрели силу закона во времена сёгуната Асикага (1338–1573). Если ритуал проводился в комнате или храме, то пол выстилался белыми татами. Когда сэппуку совершали в саду, то вокруг покрытого песком места сооружалась загородка из кольев с натянутыми на них полотнищами белой материи либо его окружали белыми ширмами, так как белый цвет считался и считается в Японии траурным.

При самоубийстве обязательно должны были присутствовать представители сёгуна или какие-нибудь другие официальные лица, строго следившие за выполнением всех предписанных законом формальностей. При этом наибольшая ответственность возлагалась на кайсяку, который должен был стоять слева сзади с обнаженным мечом и по первому же сигналу самоубийцы отрубить ему голову, чтобы тот избежал излишних мучений. Приговоренный знал, что если все произойдет так, как положено, то долго страдать ему не придется, поэтому на роль помощника назначался тот из его близких друзей, кто мастерски владел мечом и мог обезглавить тело одним ударом.

Прежде чем совершать сэппуку, самурай должен был написать свои предсмертные стихи. Ксилография Цукиока Ёситоси.

Совершавший сэппуку самурай сидел на коленях в белом кимоно, а перед ним лежала стопка рисовой бумаги, письменные принадлежности и стояла чашка сакэ. Выпив сакэ, самурай писал свое последнее короткое послание, обычно в стихах. Затем он усаживался так, чтобы до конца ритуала не мог опрокинуться назад и умереть в некрасивой позе. На принесенном подносе перед ним лежал короткий меч, клинок которого обертывался бумагой и использовался в качестве рукояти, поскольку для этой цели он был слишком длинен и браться руками за его рукоять в этом случае было бы неудобно.

В журнале «Нива» за 1882 год приводится описание ритуала харакири, сделанное секретарем английского посольства в Японии Митфордом, присутствовавшим при этом в качестве должностного лица при самоубийстве по суду Таки-Зензабуро, офицера князя Бизена, который в феврале 1868 года самовольно отдал приказ стрелять по европейцам во время мятежа в приморском городе Кобе. Церемония харакири, утвержденная самим микадо, должна была проводиться в ночь на 30 октября 1868 года в храме в Сейфукуи, где в то время была главная квартира войск Сацума из Киото.

По словом Митфорда, это выглядело так: «Двор храма имел торжественный и красивый вид. Отряд солдат стоял вокруг зажженных костров, которые проливали таинственный свет на украшенные драконовыми головами желоба и расписные фронтоны храма. Нас пригласили следовать в главную залу храма с высоким сводом, который поддерживали колонны из черного дерева, а с потолка свисало множество золотых лампад и других обычных украшений буддийского храма. Перед главным алтарем, где пол, покрытый прекрасными белыми циновками, был приподнят на несколько вершков, лежал войлочный ковер ярко-красного цвета. Большие свечи на одинаковом друг от друга расстоянии кидали таинственный свет, достаточный для того, чтобы видеть церемонию. Семь японцев стали слева на возвышенном месте, мы – справа.

По прошествии долгих томительных минут вошел приговоренный к казни Таки-Зензабуро. Это был сильный красивый человек лет тридцати двух, с благородной осанкой, одетый в придворное платье с широкими крыльеобразными нашивками, которые обыкновенно надеваются японцами в особо торжественных случаях.

Его провожали три офицера… и кайсяку, роль которого исполнял его любимый ученик; он был выбран друзьями осужденного, так как ловко управлялся с мечом. По левую руку от кайсяку, к той стороне, где стояли японцы-свидетели, приблизился медленными шагами сам приговоренный; оба они низко поклонились им, потом, как нам показалось, поклонились еще более низко нам.

А вот такой уход из жизни был для японцев скорее исключением, чем правилом! Ксилография Цукиока Ёситоси.

Осужденный поднялся мерным шагом и с большим достоинством на помост перед главным алтарем, два раза преклонил колена, затем сел, по японскому обычаю, поджав ноги, на красный ковер, лицом к присутствующим. Кайсяку сел около него слева. Тогда выступил вперед один из офицеров, неся нечто вроде шали, служащей в храмах для жертвоприношений, и положил в нее завернутый в ткани короткий японский меч, скорее похожий на большой кинжал длиною двадцать пять сантиметров, с блестящим, острым как бритва лезвием. Это оружие он передал, распростершись на полу, приговоренному, причем последний принял его с благоговением, поднял обеими руками над головой и затем положил перед собою. После короткой тихой молитвы Таки-Зензабуро сказал тронутым от волнения голосом человека, собирающегося сделать тяжелое признание, но без малейшего признака страха или тревоги на лице, следующие слова, которые перевели: «Я и только я один, на свой страх, дал приказ стрелять в Кобе по чужеземцам и повторил его, когда они попытались бежать, за это я приговорен – исполняю над собой харакири и прошу присутствующих оказать честь быть свидетелями этого».

Снова нагнувшись, приговоренный снял верхнюю одежду и обнажил свое сильное тело до пояса. Старательно, по японскому обыкновению, он подсунул рукава своей одежды под колени, чтобы упасть вперед, как подобает благородному японцу, а не назад, затем обдуманно и спокойно взял меч и взглянул на него с благоговением. Казалось, на минуту он собрался в последний раз с мыслями и вслед за тем глубоко вонзил оружие ниже пояса, медленно проведя им слева направо, повернув его в ране и сделав еще короткий взмах в обратном направлении. Во время этой мучительной операции ни один мускул благородного лица не дрогнул. Выдернув меч, он упал вперед и вытянул шею. Тут в первый раз на его лице отразилось ощущение боли, но из груди не вырвалось ни одного стона. Тогда поднялся кайсяку, стоявший до этого рядом на коленях и следивший за каждым движением осужденного, потряс в воздухе мечом, затем меч сверкнул, раздался удар – и голова осужденного, отделившись от туловища, лежала на полу. Кайсяку отвесил глубокий поклон, вытер свой меч и сошел с возвышения. Меч, обагренный кровью, был торжественно вынут из руки Таки-Зензабуро как знак свершившейся казни».

Существовали различные способы выполнения разрезов. Самым обычным был прямой горизонтальный разрез живота, слева направо, в конце которого делался резкий рывок лезвием вверх. Таким образом открывалось место, откуда могли выпасть внутренности – хара и таким образом символически открыть истинные намерения самурая.

Сильные духом самураи применяли более сложный способ совершения сэппуку – дзюмондзи гири. После обычного горизонтального разреза они извлекали нож и делали вертикальный разрез снизу вверх по животу от пупка до диафрагмы. В результате резаные раны образовывали крест, или японскую цифру «10» – дзю.

Самурай, пытающийся смыть с себя особый позор, после выпадения внутренностей еще и омывал их в стоящей перед ним чаше с водой и вкладывал обратно к себе в живот, очищая себя, таким образом, перед смертью. Затем следовало наклониться вперед, не сгибая при этом спину. Шею следовало держать прямо, чтобы кайсяку было легче отрубить голову. Только теперь самурай мог подать левой рукой ему знак, и тот с одного удара должен был лишить его головы. При этом рубить голову следовало умеючи, чтобы оставить лоскут кожи на шее и голова при этом упала на грудь, а не покатилась по земле. Ведь она могла бы забрызгать кровью свидетелей и приглашенных, а это считалось очень дурным тоном и говорило о неумении кайсяку владеть мечом. Затем голову окончательно отделяли от туловища, приводили в порядок и… отправляли сюзерену покойного, чтобы он на нее поглядел! После совершения обряда свидетели поднимались и уходили в особое помещение, где хозяин дома или дворца предлагал им чай и сладости.

Массовое самоубийство на поле боя. Ксилография Цукиока Ёситоси.

Интересно, что сам меч, участвующий в сэппуку, тоже очищали, причем не после отделения головы от тела, а перед этим, поливая на клинок водой, что означало его очищение от какого бы то ни было зла, которое он мог бы принести самоубийце. А поскольку японцы свято верили в очищающую силу воды, то после этого клинок как бы рождался заново, и… им можно было рубить голову уже кому угодно!

Женщины также совершали сэппуку, но иначе, чем мужчины. Поскольку считалось, что они не обладают достаточным самообладанием и внутренней силой, им разрешалось умереть быстро, просто перерезав себе кровеносные сосуды на шее кинжалом кайкэн, который обычно вручался жене самурая в качестве подарка на свадьбе. Назывался такой способ самоубийства дзигай, что означает «уничтожение самой себя». Короткий меч (вакидзаси) также вручался каждой дочери самурая во время обряда совершеннолетия, и в принципе они могли им точно так же воспользоваться. Слабые духом самураи могли подать знак, даже и не вспарывая себе живот, и им тут же отрубали голову, вот только такая смерть считалась «не мужественной» и «не красивой».

Книга в книге. «Он умер лучше всех»

Даймё Касиги-ябу в романе «Сёгун» совершает предательство, и за это его сюзерен приказал совершить ему сэппуку.

Оми спешился и распаковывал голову.

– Господин Касиги Ябу выполнил ваш приказ, господин, точно перед полуднем.

Голова была свежевымыта, волосы приведены в порядок и насажена на кол, укрепленный на небольшом основании, – его обычно использовали для осмотра. Торанага оглядел врага, как делал это десятки тысяч раз за свою жизнь. Он всегда в таких случаях думал: «Какова-то будет моя собственная голова?.. Вот ее рассматривает его враг, его победитель… Что она выражает? Ужас, боль, гнев, страх? А может, все сразу? Или вообще ничего… Хорошо бы – достоинство…» На мертвом лице Ябу читалась лишь его безумная ярость, губы раскрылись в отчаянном вызове…

– Он умер хорошо?

– Лучше всех, кого я когда-либо видел, господин. Господин Хиро-Мацу сказал то же самое. Два разреза, потом третий – в горло. Без посторонней помощи и без звука. Вот его завещание.

– Вы снесли ему голову одним ударом?

– Да, господин.

– А что он написал перед смертью?

Оми прочитал:

Что – облака, Если не оправдание? Что – наша жизнь, Если не бегство от смерти?

Торанага улыбнулся.

– Интересно, – заметил он.

Урамацу Таканао сбит с ног снегом, упавшим с ветки, которую он сам же и срубил, тренируясь с мечом. Как известно, от великого до смешного всего один шаг. Впрочем, это не удивительно, поскольку ростом он был в шесть сяку – то есть 181,8 см и, несомненно, среди низкорослых японцев выглядел очень высоким и отличался большой физической силой.

Ода Нобутака (1558–1583), сын полководца Ода Нобунага, на этой гравюре Утагава Куниёси показан сидящим перед своим штандартом в виде золотого зонтика и хата дзируси с красно-белыми полосами.

Глава 21 Знамена самураев

Осенью поздней Ни один не сравнится цветок С белою хризантемой. Ты ей место свое уступи, Сторонись ее, утренний иней! Сайгё (Сато Норикиё) (1118–1190)[21]

Начнем с того, что геральдика в Японии имела то же значение, что и в средневековой Европе. Герб или эмблема помогали опознать павшего и заслужить награду его победителю, принесшему своему господину отрубленную голову в качестве свидетельства своего подвига. Такая практика издавна существовала в Японии, и вот тут-то уж без знаков опознавания обойтись было ну просто невозможно. Однако если в Европе гербы рыцарей помещались на щитах, то у японских воинов из-за их отсутствия эти знаки, моны, приходилось носить на одежде и доспехах. Что касается тех же флагов, то первыми заметными издали геральдическими штандартами полководцев стали хата дзируси, представлявшие собой узкие «вымпелы», свисавшие с горизонтальных поперечин, прикрепленных в верхней части длинного Т-образного древка. Во время сражения их несли пешие и конные воины, сопровождавшие элитные отряды конных лучников-самураев.

В отличие от европейских гербов японские моны были очень просты и легче запоминались, а кроме того, их было достаточно легко изобразить и на этих самых хата-дзируси. Черный рисунок на белом либо красном фоне – вот вам и все знамя, причем заметное даже издалека. Ничего проще нельзя и придумать, потому что изображались на этих монах черный круг на белом поле, рисовый серп, цветок павлонии, а то и просто какой-нибудь иероглиф – например, входящий в имя того, кому принадлежал этот флаг. Именно такими были, кстати, хата дзируси самых известных соперничавших кланов японского Средневековья, Минамото и Тайра. У Тайра они были красными со стилизованным изображением черной бабочки, а у Минамото – белые с растительным мотивом в виде цветка горечавки. Изображали моны также на ибаку или маку – огромных матерчатых ширмах, которыми окружали то место, где полководец со своим штабом находился во время сражения, и на кусках ткани, крепившихся на шлеме – каса дзируси («значок на шлеме»), и на обоих наплечниках содэ дзируси («наплечный значок»), ставших первыми опознавательными знаками японских самураев.

Среди японцев, людей столь тесным образом связанных с природой, изображения растений и цветов на флагах были особенно популярны. Так, например, начиная с XII века японские императоры объявили хризантему своей привилегированной собственностью, после того как ее изобразили на клинке правящего в то время микадо. Со временем цветок хризантемы стал неофициальной государственной эмблемой и символом императорского дома. Долгое время даже изображение хризантемы на ткани кимоно было привилегией монаршей фамилии, для остальных же желание украсить себя этим царственным цветком каралось смертной казнью.

Впрочем, при определенных обстоятельствах изображение хризантемы могло быть пожаловано особо отважному и преданному самураю. Так, в частности, произошло с Кусуноки Масасигэ, верным вассалом императора Го-Дайго в период его борьбы за власть. В 1336 году Кусуноки не хотел ввязываться в битву при Минатогава, но получил приказ императора и беспрекословно двинулся в бой и, потерпев поражение, совершил самоубийство.

То, что сделал Кусуноки при Минатогава, стало считаться высшим проявлением преданности императору и нашло свое отражение в его геральдике. Многочисленные живописные свитки и ширмы, сохранившиеся до наших дней, иллюстрируют его подвиги верности, и в большинстве случаев рядом с ним изображается хата дзируси в виде длинного белого флага с моном, представляющим одну из разновидностей знаменитой кикусуй (хризантемы на воде). Этот геральдический знак, присвоенный ему Го-Дайго, которому он столь преданно служил, обозначал императорскую хризантему, державшуюся на воде благодаря усилиям Кусуноки. Такое использование императорского мона, пусть даже и в измененной форме, самураем, не являвшимся членом императорской фамилии, уникально в японской истории и показывает, насколько высоко он ценился. В самом деле, в конце XIX века, в период Мэйдзи, когда происходила реставрация современной императорской власти, Кусуноки Масасигэ был «канонизирован» в качестве человека, олицетворяющего идею преданности императору, и образца для всеобщего подражания.

Опознавательные знаки японских самураев. Изображение со старинного японского свитка. Токийский национальный музей.

Вторым по значимости после императорской хризантемы был кири, изображение стилизованной павлонии, которое изначально являлся гербом императора. Поскольку клан Асикага всегда поддерживал «Северный Двор», этот знак был дарован ему первым «северным императором», которому они служили. С годами он стал символизировать императорскую службу. А когда сёгунат Асикага в 1568 году пал, другие полководцы (самым известным из которых был Тоётоми Хидэёси, будущий объединитель Японии, человек незнатного происхождения, что исключало для него возможность стать сёгуном) стали принимать его в качестве своей эмблемы. Однако в XIV–XV веках только Асикага использовали мон в виде кири, который обычно изображался черной краской на белых знаменах.

Впрочем, как и в других странах, в Японии всегда находились оригиналы, изображавшие на своих флагах символы ни с чем не сообразные и сражавшиеся под столь странными знаменами, что на них все обращали внимание, причем их описание сохранилось до нашего времени. Например, Асукэ Дзиро, активный участник войн эпохи Намбокутё, воевал под знаменем с пространным лозунгом, больше похожим на выдержку из автобиографии или перечень заслуг, традиционно оглашаемый самураями перед поединками с достойными соперниками. Вся надпись, сделанная черной тушью на белом фоне, переводится так:

«Я родился в семье воинов и возлюбил мужество, подобно юношам былых времен. Моя сила и решительность таковы, что я могу разрубить на куски свирепого тигра. Я изучал путь лука и познал все премудрости войны. Благодаря милости небес я встречался на поле боя с самыми прославленными соперниками. В возрасте 31 года, невзирая на приступ лихорадки, я прибыл в Ояма, чтобы преследовать важного врага, исполняя долг верности своему господину и не запятнав себя позором. Моя слава прогремит по всему миру и перейдет к моим потомкам, подобно прекрасному цветку. Враги снимут с себя доспехи и станут моими слугами, великого мастера меча. Да будет на то воля Хатимана Дай Босацу! Искренне ваш, Асукэ Дзиро из провинции Микава».

Поскольку со временем кроме самураев в японскую армию попало еще и множество крестьян, проблема идентификации войск на поле сражения встала особенно остро. Например, в 1572 году в армии Уэсуги Кэнсина из общего количества в 6871 человек 6200 были пехотинцами, из которых 402 являлись знаменосцами, превосходившими своим количеством даже мушкетеров! Появилась даже специальная должность хата бугё («уполномоченного по флагам»), отвечавшего за их правильное размещение на поле боя, потому что дело это при их многочисленности было совсем не простым!

Наряду со старыми хата-дзируси в XVI веке появились и новые виды флагов – например, нобори, имевший узкое полотнище, пришнурованное к древку в форме буквы «Г», благодаря чему оно не скручивалось на ветру и было хорошо заметным в любую погоду. Некоторые нобори были столь велики, что знаменосцу приходилось нести его закрепленным у себя на спине, а двум, а то даже и четырем идущим рядом с ним воинам (обычно это были асигару – то есть воины из крестьян) удерживать его за специальные растяжки! Нобори были знаменами отдельных подразделений, а вот для персональной идентификации применялся флажок похожей конструкции и тоже Г-образной формы, но меньшего размера, называвшийся сасимоно, который крепился на спине самурая в деревянном «пенале» и к тому же еще и двумя шнурами к кольцам на нагрудной пластине кирасы. Как правило, на сасимоно изображался герб того даймё, которому служил самурай, тогда как сами подразделения различались по их цветам.

Кстати говоря, в военных хрониках при описании сражений геральдические знаки упоминаются очень часто. Наглядный пример приводится в хронике семьи Курода, описывающей взятие Пхеньяна в 1592 году во время вторжения армий Хидэёси в Корею:

«Их возглавили Гото Мотоцугу, Ёсида Рокуродайфу и Тода Хейдзаэмон, которые помчались на врага. Мотоцугу, на голове его был шлем с гребнем в виде двух золотых ирисов, скакал наперевес с копьем. Рокуродайфу нес сасимоно с журавлем внутри круга, древко которого венчала фигурка медведя. Оба старались обойти друг друга, чтобы оказаться первыми, и оба врезались в ряды неприятелей, нанося во все стороны удары копьями».

Японская гравюра укиё-э. Самурай в черном кимоно, художник Утагава Тоёкуни (1786–1865). Обратите внимание на моны, изображенные на его одежде. Знак в виде рисовой чашки и двух палочек для еды использовался сразу в нескольких самурайских семействах, включая и сёгуна Асикага Ёситеру (1535–1565).

Удивительно, но помимо собственно флажков существовали еще и сасимоно в виде объемных фигур, порой самого фантастического вида! Вот тут уж фантазия самураев просто не знала себе границ! Плюмажи из перьев и меховые шары, деревянные позолоченные тыквы и золотые веера, толкушки для риса (причем огромные!), сделанные из бумаги и картона, золотые веера и деревянные молитвенные дощечки из синтоистских храмов крепились к тем же древкам, что и флаги сасимоно. Иной раз роль сасимоно играл человеческий череп, укрепленный на шесте, меховой шар или шары из черного или белого меха, павлиньи перья или… огромная репа с пучком листьев! Впрочем, и самих флагов за спиной у самурая могло быть сразу несколько: 2, 3, 5 – лишь бы только выделиться среди всех прочих! В рукопашной схватке наспинный флажок, а уж тем более какой-нибудь вычурный символ, мог мешать, и тогда его отдавали слуге, который держал его все то время, пока его хозяин сражался.

Книга в книге. Что надо знать о своем господине?

Служилому самураю, будь он новобранцем либо седым ветераном, должно интересоваться семейными преданиями и родословной своего господина, знать поименно основателей рода, кровных родственников господина до десятого колена, боковые ветви его генеалогического древа, великих воинов его дома, легенды о которых передаются из поколения в поколение. И вот почему.

Может случиться так, что вам предстоит встреча с воинами, с гордостью носящими фамильный герб другого дома, и спросят они о доме вашего господина и его прославленных предках. Каждый осудит того, кто окажется несведущим и неосведомленным о славном роде и его героях, каждый посчитает такого легковесным невежей за леность ума и памяти, даже если он слывет обученным и храбрым воином.

Дайдодзи Сигесукэ. «Будосёсинсю»

С появлением огромного количества всевозможных опознавательных знаков отличаться от прочих понадобилось и самим даймё, которые придумали себе для этого особые штандарты – о-ума дзируси («большой штандарт») и ко-ума дзируси («малый штандарт»). Они представляли собой флаги типа нобори, но могли быть не только не прямоугольной, но квадратной формы. Нередко это могли быть и некие символические объемные знаки, причем порой весьма прихотливые, а уж надписи на них могли быть самого необычного содержания. Так, «Большой штандарт» Такэда Сингэна имел вид типичного нобори синего цвета с начертанным на нем изречением китайского полководца Сун Цзы: «Быстрый, как ветер, смертельный, как огонь, молчаливый, как лес, и твердый, как скала» – ставшее потом его собственным девизом.

Всадники с хоро. Ксилография Тоёхара Тиканобу.

Токугава Иэясу узнавали по большому золотому вееру, а его противника Тоётоми Хидэёси – по штандарту «тысяча тыкв», представлявшему собой огромную связку позолоченных тыкв, каждая из которых символизировала одну его победу на поле брани, хотя всего их, конечно, и было намного меньше тысячи! А вот первый объединитель страны полководец Ода Нобунага имел большой красный зонт. Немало было в Японии и штандартов с христианской символикой, причем некоторые, в частности флаг защитников замка Хаара, самым удивительным образом сохранились до наших дней! Впрочем, буддистская символика на знаменах самураев все же превалировала. Все тот же Токугава Иэясу, например, с гордостью носил хата дзируси с девизом: «Отрекись от этого грязного мира и обретешь Чистую Землю», принадлежавшим буддийской секте Дзёдо. Хата-дзируси Оути Ёситака, даймё Суо и Нагато, было украшено родовым гербом и именами буддийских божеств. Надпись на нем можно перевести как «Мёкэн – великий будда, Хатиман – великий будда, Великий храм светлейшего Императора, Сумиёси – великий бог, Сига – великий бог». Като Киёмаса, слывший рьяным приверженцем буддистской секты Нитирэна, пользовался старинным хата дзируси белого цвета с надписью «Наму Мёхо Рэнгэ Кё» – «Да пребудет вечно Лотос Божественного Закона». Причем эта надпись, как утверждалось, была сделана самим основателем этой секты Нитирэном. Цугару Тамэнобу с крайнего севера Японии воевал под гигантской сякудзё – металлической «погремушкой», какими помощники странствующих монахов ямабуси отпугивали на горных дорогах диких зверей. Омура из района Нагасаки узнавали по огромному позолоченному колоколу, а Анкокудзи Экэй, который раньше был буддистским монахом, – по большому позолоченному фонарю.

Интересно, что благодаря столь запоминающимся и хорошо заметным эмблемам мы и сегодня можем легко узнать тех или иных деятелей той эпохи, в частности, участников битвы при Нагасино, сцены которой были запечатлены на шестисоставной расписной ширме конца XVI века. Несмотря на некоторую стилизацию, она очень живо передает и весь накал самурайской битвы, и ее конкретных участников. Так, Такэда Кацуёри с его белым стягом ведет в бой резерв. Токугава Иэясу легко узнать по его штандарту в виде золотого веера; также легко узнать Тоётоми Хидэёси, а у частокола без труда можно различить по его оленьим рогам на шлеме одного из полководцев Иэясу Хонда Тадакацу.

Большие флаги ума дзируси были очень тяжелыми и неудобными для знаменосцев. Но японцы так и не догадались поставить флаг на повозку, подобную итальянской каррочьо. Судя по изображениям на живописных ширмах, знаменосцы носили ума дзируси за спиной, закрепив в специальных кронштейнах, похожих на те, что использовались для крепления нобори. Знаменосец удерживал штандарт в вертикальном положении при помощи двух длинных веревок, ну а очень большие штандарты удерживались при помощи дополнительных веревок еще и двумя пехотинцами. Особенно трудно было носить фукинуки, длинный объемный вымпел, очень напоминающий эмблему в виде карпа с Праздника мальчиков, поскольку ветер надувал его, словно огромную колбасу.

Другая специфическая форма геральдической идентификации японских самураев получила особое развитие в период Сэнгоку Дзидай и касалась их шлемов. В своем стремлении выделиться из общей массы воинов высокопоставленные самураи стали носить богато украшенные шлемы, увенчанные весьма странными и даже удивительными нашлемными украшениями в виде позолоченных рогов, плюмажами из павлиньих перьев, масками театра Но, морскими раковинами, топорами с рукоятками из китового уса и прочими бросающимися в глаза (и подчас довольно нелепыми!) украшениями и предметами обихода. Многие из них были столь причудливы, что просто поражали воображение. Например, когда командующий корейским флотом адмирал Йи в 1592 году победил японцев в морском бою, то среди захваченных им трофеев оказалось множество необычных шлемов, и Йи в своем отчете правителю описал их в самых восторженных выражениях, настолько его поразил их внешний вид!

Самурай с сасимоно за спиной. Ксилография Утагава Куниёси.

Очень популярным украшением были большие деревянные рога, такие, как на шлемах, принадлежавших Токугава Иэясу, Курода Нагамаса и Ямамото Кансукэ и придававших им сходство с мифическими викингами, причем именно мифическими, потому что реальные викинги на своих шлемах никаких рогов не носили! Были также популярными шлемы в форме придворной шапочки или даже… хвоста сома. Като Киёмаса обладал двумя экземплярами такого впечатляющего шлема: один был серебряный с изображениями солнечного диска на каждой из сторон, а другой – черный с золотым моном като «глаз змеи». Маэда Тосииэ носил высокий позолоченный шлем, а его сын – такой же, но серебряный. Шлем Уэсуги Кэнсина украшали сразу три маски театра Но, укрепленные на тулье. При этом металлические шлемы увеличивались путем приделывания к ним деревянных каркасов, которые затем обклеивались папье-маше, а те в свою очередь раскрашивались и покрывались лаком уруси.

Свои вычурные шлемы даймё часто приказывали поднимать над полем сражения на острие копья, и в этих случаях он уже играл роль персонального штандарта, поскольку их знала вся армия; однако богато украшенные шлемы носили не только полководцы. Большой популярностью, например, пользовались шлемы, украшенные конским хвостом, причем такое украшение было доступно едва ли не каждому самураю, имевшему коня. Этому «парику» придавали форму человеческой прически, что особенно эффективно смотрелось в сочетании с «усатой» защитной маской и кирасой в стиле нё-до – то есть выполненной в виде мускулистого человеческого торса.

Помимо необычного внешнего вида шлем привлекал к себе внимание еще и тем, что на нем изображался мон. Обычно его помещали на маэдатэ, тонкой металлической пластинке на лобовой части шлема, либо при помощи цветного лака, либо путем насечки. Кроме того, его помещали на фукигаэси, отражателях на шлеме, предназначавшихся для защиты от рубящих ударов.

Были в Японии и свои «крестоносцы», причем задолго до распространения христианства. Эмблема «крест в круге» использовалась кланом Симадзу, и практически такой же знак был и у клана Нииро. Существовали и другие моны, также представлявшие знак креста или все ту же свастику. Так, крест, вписанный в круг (только концы его стенок круга не касались!), имел клан Хондо. Крест с Тау-окончаниями был у клана Юкита. Двойной косой крест, да еще и переплетенный в середине, был у клана Мацуда. Был в Японии и свой собственный «Андреевский крест», принадлежавший Нива Нагахидэ. Но он тоже не имел абсолютно никакого отношения к христианской религии, а, напротив, был чисто местным символом, так как изображал положенные крест-накрест бревна синтоистского храма! Ну а свастика, помимо клана Цугару (справа налево!), была также символом кланов Хачисука (свастика в круге) и Суда, у которого она закручивалась в противоположную сторону. Ну а косой крест из скрещенных перьев был сразу у двух родов: Асано (перья в круге) и Асо.

А теперь нам опять придется вернуться к хоро – атрибуту военного снаряжения всадников, представлявшему собой как накидку из ткани, так и нечто напоминающее большой мешок из ткани, в основе которого находился каркас из бамбуковых прутьев и который также носили за спиной, причем нередко одновременно с сасимоно! И в том и в другом случае хоро были хорошо заметны издали. Поэтому очень скоро они из средства защиты (как уже отмечалось, хоро вроде бы защищал от стрел, летящих сзади) превратились в средство опознавания: его стали носить гонцы на поле боя, чтобы их сразу же можно было отличить от других воинов. Поэтому случалось и так, что и хоро и сасимоно эти воины носили одновременно, и вот уж в этом случае не заметить такого вот вестника было просто невозможно! Впрочем, иным гонцам хватало и одного сасимоно: увеличенного размера и с хорошо известными всем символами. Например, гонцы Токугава Иэясу имели сасимоно с иероглифом го (цифра «5») – мистическое число, символизировавшее бога Фудо, причем цвета их менялись – от белого на голубом до черного на белом. Личные телохранители Иэясу вместо хоро носили позолоченный веер на древке, перечеркнутый в верхней части двумя черными полосками наискось!

Впрочем, известно и о таком употреблении этих опознавательных знаков: «Сняв голову с воина, носившего хоро, заверните ее в шелковую накидку хоро, а если это голова простого воина, заверните ее в шелковый сасимоно», – сообщается в одном из литературных источников того времени.

В итоге для того, чтобы запомнить все знаки различия всего лишь одного какого-нибудь даймё, требовалось приложить немало стараний. Так, например, хоро гонцов господина Хиротака, бывшего губернатором Нагасаки во время войны в Корее, была красного цвета с черным кругом; его пешие воины носили два белых флага с черными кругами; штандарт имел вид двойного флага с изрезанным на полоски краем, а вот нобори почему-то был белым с тремя черными кругами. Зато его моном был краб, который так почему-то нигде и не изображался!

Четвертая битва при Каванакадзима (1561). Не у всех, но у очень многих воинов за плечами видны сасимоно. Слева вверху художник показал знаменитый поединок двух предводителей сражающихся армий: Такэда Сингена и Уэсугэ Кэнсина. В пылу сражения Кэнсин подскакал к Сингэну, сидевшему на походном стуле, и нанес ему удар мечом, однако тот отразил его своим металлическим веером гумбай! Подоспевшие телохранители Такэда оттеснили Кэнсина и его воинов, и продолжить поединок им не удалось. Гравюра-триптих Эндо Хиросигэ. 1845 г.

В экспозиции Санкт-Петербургского музея артиллерии и инженерных войск есть доспехи самурая с изображением креста на отворотах шлема – фукигаэси.

Флаги почитались, но совсем не так, как в Европе! Например, при штурме какого-нибудь замка простые знаменосцы из крестьян вполне могли удостоиться самурайского звания по статусу совершенного ими подвига, если… всего лишь перебрасывали флаг через крепостную стену! То есть как бы «отдавали флаг врагу»! При взятии неприятельской крепости или замка такой подвиг квалифицировался как итибан нори («первый, кто поднялся»), так что сам замок мог быть еще и не взят, однако тот, кто сумел перебросить флаг через стену, уже удостаивался почестей!

Знаменосцы участвовали в бою наряду с другими воинами, а вовсе не стояли позади них в тылу. В хрониках постоянно сообщается о знаменосцах раненых или убитых в бою, нередко убитых в схватке друг с другом, что вряд ли бы могло случиться, если бы они не находились на передовой.

Интересно, что в целях лучшего опознавания, а также с целью психологического воздействия некоторые даймё пытались ввести в своих войсках и единую униформу. Наиболее яркий тому пример – «красные демоны» Ии Наомаса, по совету Токугава Иэясу одевшего всех своих воинов, включая и асигару, в доспехи красного цвета! К тому же его солдаты имели красные сасимоно с собственными именами, написанными золотом, или фамилиями – написанными белым. И да, действительно, в итоге их прозвали «красными демонами», и они всеми силами старались это название в бою оправдать!

На этой гравюре Утагава Куниёси хорошо видно, как сасимоно крепилось к наспинной секции японского доспеха.

У Датэ Масамунэ солдаты были одеты в одинаковые пуленепробиваемые доспехи ёкиносита-до с синей шнуровкой, что тоже, разумеется, не могло не бросаться в глаза.

Зато у Ходзё Удзиясу каждая рота несла флаг с иероглифом, причем в разных ротах цвета сасимоно были разными – желтыми, черными, синими, красными и белыми. Когда войско шло в походном порядке, то иероглифы на знаменах складывались в следующее стихотворение:

Краски боевых знамен впечатляют, но и они выцветают В нашем мире ничто не длится вечно Преодолей сегодня высокую гору жизненных заблуждений И больше не будет пустых грез, не будет опьянения

Оригинально, не правда ли? Впрочем, вряд ли стоит этому удивляться, потому что такова уж была культура Японии того времени.

С победой клана Токугава в битве при Сэкигахара в 1600 году и ликвидации наследников Хидэёси в Японии наступил долгий мир, а с ним произошло окончательное оформление геральдической системы знаков и цветов и превращение самурайского костюма в некое подобие военной формы. Изображения монов, их цвета и количество флагов, которым мог пользоваться тот или иной даймё, – все было подвергнуто тщательной регламентации, как и любой другой аспект жизни самурая в эпоху Токугава. Моны украшали теперь ножны мечей, изображались на груди и спине у катагину (плотной безрукавки с накрахмаленными плечами), и рукавах кимоно, не говоря уже о дзимбаори. Кроме того, мон теперь мог украшать паланкины даймё и использоваться в оформлении внутренних интерьеров в их жилищах.

Чаще всего, разумеется, в это время использовалось изображение мона клана Токугава, который был принят во времена Хиротада (1526–1549), отца Токугава Иэясу. Легенда гласит, что Хиротада отдыхал в доме своего вассала, который поднес ему на круглом деревянном блюде пирог, накрытый тремя большими листьями дикого имбиря. Хиротада, видимо, был большим эстетом, так как обратил внимание на оригинальное сочетание форм… и перенес их себе на мон. Обычно его называют мицу аой (три шток-розы), хотя в основе его лежат три листа имбиря. Токугава Иэясу, в свой черед, позволил своему верному вассалу Хонда Тадакацу использовать один из вариантов знака «три имбирных листа» в качестве уже собственного мона. Войн уже не было, но знаки опознавания и, в частности, флаги нобори, хорошо заметные издалека, оказались очень кстати во время «Чередующихся посещений», когда даймё должны были поочередно приезжать в столицу сёгуната Эдо и жить там в качестве заложников. Дело в том, что после установления в Японии режима власти Токугава новый сёгунат постарался не делать ошибок предыдущих бакуфу, и прежде всего, решил позаботиться о том, чтобы все прочие даймё не слишком богатели. Разорять их на законном основании можно было, заставив их содержать, например, сразу два двора: один у себя дома, а другой в столице Эдо. Кроме того, сами путешествия в столицу требовали значительных расходов. Показаться беднее других даймё, значило уронить свою фамильную честь, а бакуфу их в этом всячески поощряло!

Книга в книге. Путешествие даймё – поистине прекрасное зрелище!

Он увидел во главе процессии пять великолепных черных коней. Всадников на них не было, каждого вели под уздцы два грума – по одному с каждой стороны, а сзади шагали еще двое слуг, несших знамя с изображением золотого веера. Они поравнялись с мастерской и миновали ее, остановившись дальше по дороге. Следом двигались шестеро носильщиков, каждый одет в замечательное кимоно поверх набедренной повязки. Идя гуськом, они несли на плечах лакированные сундуки, ящики и корзины – самое необходимое из вещей принца. За носильщиками шли десять солдат, тоже двигавшихся цепочкой. Помимо своего обычного оружия, они были нагружены целым арсеналом – разнообразными мечами, пиками, аркебузами, луками, стрелами в колчанах – все разукрашено самыми дорогими и экзотичными рисунками. Даже придавленные таким грузом, воины шли церемониальным маршем, как подобает войскам, входящим в город: одну ногу закидывали назад, почти касаясь ею спины, противоположную руку выбрасывали вперед, словно собираясь плыть по воздуху. Потом нога опускалась и выбрасывалась вперед, а рука убиралась назад, и вся выматывающая процедура повторялась с другой парой конечностей. Так они маршировали всю дорогу от Эдо, отдыхая только тогда, когда это решал сделать их господин. За солдатами маршировала еще одна вереница носильщиков и еще шесть лошадей в поводу, на этот раз белых. Следом – еще трое солдат, у каждого в руках – пики с государственным штандартом принца. Концы пик, высоко поднятых над головой, были украшены связками петушиных перьев. Дальше шагал самурай в сопровождении двух лакеев. На специальной подушечке под покрывалом из черного бархата он нес шляпу принца.

Снова шестеро с сундуками – на этот раз одинаковыми, изготовленными из лакированной кожи и украшенными крестом рода Токугава. Их тоже сопровождало по двое лакеев. Затем опять самурай и два лакея – эти несли не виданный доселе Уиллом инструмент – толстую палку в чехле из водонепроницаемой ткани. Когда принц передвигался пешком, этот инструмент, раскрываясь, защищал его от дождя или от солнца. Инструмент тоже был прикрыт черным бархатом.

Теперь на дороге показался сам принц со своей свитой. Перед ним следовали шестнадцать самураев – каждый в сопровождении пажа, каждый богато разодет: целый калейдоскоп красных и зеленых, черных и серебряных, золотых и голубых цветов, проплывающих по пыльным, пропеченным солнцем улицам. За самураями виднелся норимоно Токугавы, занавешенный яркими золотыми тканями с эмблемой золотого веера. Его несли восемь человек, одетых в блистающие зеленые ливреи. За ними шли еще шестнадцать, ожидающие своей очереди нести своего господина. Следом – четыре самурая, задачей которых было помогать Иэясу входить и выходить из паланкина, за ними – три черных скакуна чистейших кровей, на одном из которых принц поедет в случае необходимости. Их седла прикрыты все тем же черным бархатом, каждого ведут под уздцы по два грума. Вслед за норимоно процессия двигалась, казалось, бесконечным потоком – носильщики с двенадцатью пустыми корзинами, символизирующими право принца взимать дань, остальные придворные его свиты, а за ними – сонм менее важной знати, домашние слуги, пажи.

Кристофер Николь. «Рыцарь золотого веера»

Реплики нобори знаменитых японских полководцев (слева направо): Исида Мицунари, Мори Терумото, Санада Масаюки, Такэда Сингэн, Токугава Иэясу.

Сасимоно с христианской символикой. Токийский национальный музей.

В результате дороги Японии часто оказывались запруженными многолюдными процессиями даймё в сопровождении челяди, двигавшимися в обоих направлениях, и было очень важно увидеть заранее, кто перед тобой, чтобы своевременно уступить дорогу тому, кто был более знатен. Количество несомых перед дайме флагов было прописано таким образом, чтобы расходы на них тоже возросли, а чтобы все знали, «кто есть кто» и какие и сколько флагов кому положено, правительство стало печатать ежегодный справочник, называвшийся «Даймё Мон Дзукуси». А в 1642 году сёгун Токугава Иэмицу даже выпустил специальный указ, согласно которому все военные кланы должны были зарегистрировать по два мона и больше их никогда и никоим образом не менять и точно так же не менять изображения на флагах.

Книга в книге. О том, что путешествия в столицу бывают опасны…

Бывает и так, что два высокопоставленных лица… встречаются у речной переправы во время путешествия или поездки. Нередки в таких случаях перепалки и перебранки между их слугами и прислужниками, иной раз заканчивающиеся потасовками и дракой. Подчас дело может зайти так далеко, что и господам их приходится браться за мечи.

Вот почему важно понимать, что «сорняки беды растут из земли», и быть осмотрительным и опасливым, сопровождая господина в поездках и путешествиях. И вот что я скажу воинам, ведущим за собой отряд самураев: будьте всегда наготове и держите своих соратников в постоянной готовности к бою. Оповестите о грозящей опасности всех своих воинов – до самого последнего щитоносца. Пусть будут они настороже, но и не ввязываются в схватку без вашего приказа, пусть не ведут они себя неподобающе и вызывающе, пусть не допустят они оплошностей и упущений, из-за которых прольется кровь.

И вот еще что: сопровождая господина в столицу и проезжая мимо высокопоставленного лица, окруженного свитой, не допускайте того, чтобы молодые и горячие воины вашего передового отряда затеяли ссору со свитой его. Вспыхни вдруг перепалка, незамедлительно примите меры и остановите ее. Однако не пристало самураю забывать о мерах предосторожности, посему примите копье из рук оруженосца, поднесите его вашему господину и будьте начеку, ибо, если не удастся остановить кровопролитие, должно вам встретить его во всеоружии. Если же пламя перепалки не угасает само собой и выхвачены уже мечи, подведите боевого коня к крытым носилкам господина, придержите стремя, дабы сел он в седло, снимите кожаный чехол и с поклоном подайте копье господину. Обнажите меч и готовьтесь к сече.

Дайдодзи Сигесукэ. «Будосёсинсю»

Впрочем, любого самурая можно было опознать и без флага – по одежде и по прическе, которыми они выделялись среди всего прочего населения Японии. Так, мужской бытовой костюм, который воины-самураи носили до конца XIX века, оформился уже к XVI веку. Он состоял из кимоно либо короткой куртки косодэ, которые заправлялись в широкие, часто плиссированные, штаны хакама, подпоясанные поясом оби. Хакама были отличительным элементом одежды самурая. Они шились разной длины, что зависело от положения самурая в социальной организации своего сословия. Если, например, рядовые самураи носили малые хакама (кобакама), то даймё и хатамото на приемах у сёгуна появлялись в нагабакама, имевших длинные штанины, волочившиеся за ними по полу. Кстати говоря, шили их такими отнюдь не только и не столько для красоты, а этот покрой предписывался дворцовым этикетом, чтобы одетый в такие штаны человек не мог бы совершить неожиданное нападение на сёгуна и убежать! В военных походах и путешествиях хакама, а также длинное кимоно самураи поднимали и затыкали для удобства за пояс. Хакама могли заправляться и в наголенники.

Сверху надевали безрукавку хаори с характерными крыловидными плечами. Самураи высокого ранга носили полуофициальный костюм суо в виде длинного халата с открытым воротом и широкими рукавами, которые в случае необходимости подвязывались шнурками, пропущенными по краю. Под доспехом носили длинную куртку ситаги и укороченные хакама с обмотками кяхан ниже колен из того же материала. Поверх ситаги знатные воины нередко надевали короткий жилет мандзюва из толстой ткани или кожи, усиленной кольчужной подкладкой. У рядовых одежда была из хлопчатобумажной ткани – некрашеной или цветной (синей, коричневой, зеленой, пурпурной, красной, часто украшенной мелким синим цветочным или геометрическим узором). Даймё и их приближенные носили одежду из дорогого шелка или узорчатой парчи. Обычной обувью самураев низших рангов были соломенные сандалии варадзи. Носки таби с отдельным большим пальцем носили только представители японской аристократии.

Самурай с каса-дзируси между кувагата. Музей города Ямагути. Япония.

В непогоду использовали широкие соломенные шляпы амигаса и накидки мино, сплетенные из рисовой соломы или осоки. Поверх доспеха знатные самураи надевали безрукавку дзимбаори, причем обычно на спине и на лацканах она была украшена фамильным гербом, что позволяло узнать ее владельца и одновременно подчеркивало его высокий общественный статус.

На кимоно и хакама сверху надевалось хаори, как правило, темного цвета. Несходящиеся полы хаори скреплялись спереди белым бантом, который гармонировал с белыми фамильными гербами. Хаори самурая имело особый покрой, отличительной чертой которого был небольшой разрез внизу на спине, а в комплексе с хакама составляло японский официальный костюм, называвшийся «хаори-хакама».

Во время важных церемоний самураи надевали поверх своего официального костюма еще и плотную накидку без рукавов с накрахмаленными плечами – катагину. Обычно хакама и катагину шили из одного материала. Такое сочетание создавало наряд камисимо – парадную одежду самурая, которую ему приходилось надевать только в особо торжественных случаях.

Парадности одежде самурая придавали и нашивавшиеся на нее моны – гербы. Такая одежда называлась «монцуки» и представляла собой в высшей степени официальный наряд, в котором регламентировалась каждая деталь. Так, в соответствии с правилами гербы следовало нашивать (либо вышивать) на одежде в пяти местах: на спине, между плечами, на груди слева и справа и на обоих рукавах, и, например, именно так расшивалась куртка дзимбаори. Но самураи, движимые тщеславием, нередко заказывали себе верхнюю одежду, которая была вся покрыта вытканными или нанесенными краской фамильными гербами. Такая одежда называлась «тобимон».

Интересно отметить, что в этом они практически ничем не отличались от западноевропейских рыцарей, носивших изображение своего герба не только на щите, конской попоне и вымпеле своего копья, но также и на седле, ножнах меча, навершии его рукоятки и на одежде. Иной раз она представляла собой один сплошной герб, в других случаях он вышивался на груди, или множество маленьких по размеру гербов покрывали все его сюрко – длиннополую налатную одежду.

Книга в книге. «Об одежде с плеча господина…»

Традиция награждать верных слуг предметами одежды, например жаловать «шубой с царского плеча», была в обычае у многих народов. Но только в Японии она, ко всему прочему, была еще и подробно регламентирована, а наставления относительно того, что и как носить воину, если он удостоился такой чести, вошли даже в самурайский кодекс!

Самураю, получившему от господина одежды, следует с благодарностью принять дар и носить одеяние, памятуя о том, что накидку с фамильным гербом господина надлежит носить с собственным платьем и собственными полевыми знаками, а платье с родовым гербом господина должно надевать под накидку с собственными опознавательными эмблемами. Тот, кто не соблюдает этого, наносит обиду своему господину, ибо носить одежды с гербами и знаками прославленного рода и дома могут только близкие родственники. И вот почему. Как пристало самураю носить в повседневной жизни костюм-рэйфуку, так он и носит его с нашитыми на одежду в пяти местах фамильными гербами-мон: на спине, между плечами, справа и слева на груди, на обоих рукавах. Получив от господина кимоно или хаори с прославленным гербом его рода, воину следует носить оба герба – свой и своего господина, дабы не оскорбить память предков своих и членов клана господина, с гордостью носящих древний герб-камон, передававшийся по наследству из века в век. Если же хаори прохудится, а кимоно обветшает, следует с почтительностью срезать гербы господина и предать их огню, дабы не осквернить их.

Дайдодзи Сигесукэ. «Будосёсинсю»

Битва самураев. Кунитика Тоёхара (1835–1900). Музей в Беркшире. Обращает на себя внимание всадник в красном дзимбаори, на котором сделано специальное отверстие для крепления сасимоно.

Самурай под флагом с изображением колокола. Музей города Сэндай. Япония.

Выделялись самураи среди остального населения Японии также и своей прической. Типы прически являлись показателем социальной градации населения; поэтому всякое самовольное нарушение установленных правил грозило провинившемуся наказанием. Внутри сословий господствующего класса прическа была также тем своеобразным мерилом, которое с первого же взгляда помогало определить ранг человека. Так что высшая знать и даймё отличались от рядовых самураев, а низшие самураи и челядь, в свою очередь, – от самураев, стоявших несколько выше.

Прическа древнего воина была проста: волосы собирали в пучок, завязывали в большой узел на макушке или делали два пучка на висках. Со временем самураи начали выбривать переднюю часть головы и делать прическу сакаяки: волосы при этом не падали на лоб и не закрывали обзор. В конце XVI века самураи стали выбривать волосы на лбу и темени, не трогая их на висках. Такая прическа называлась кобин – «локон на боку». Борода и усы считались некрасивыми. Однако отталкивающая внешность была полезной для воина, и, может быть, именно поэтому многие полумаски к шлемам снабжались устрашающими усами и бородами. Ронины – самураи, потерявшие господина, – в знак траура не стригли волосы вообще и ходили лохматыми, что тоже, разумеется, помогало их узнать еще издали!

Токуда Юкитака считался прекрасным пловцом. Это он донес голову Кира, добытую во время нападения, до моста Рёгоку-баси, где гонец предупредил мстителей, что навстречу им идет карательный отряд клана Уэсуми. Тогда три самурая взяли голову Кира и на лодке добрались до монастыря Сэнгакудзи. На нем соломенная шляпа и накидка из соломы, которыми японцы защищались от дождя вместо европейских плащей и накидок.

Теппо-асигару – пехотинец с ружьем. Иллюстрация из «Дзохё Моногатари». Токийский национальный музей.

Глава 22 Асигару и самураи

Меченосцы шумной толпой Подгоняют коня господина. Как быстро пронесся конь! Мукаи Кёрай (1651–1704)[22]

Слово «асигару» в переводе с японского означает «легконогие». То есть в этом названии содержится намек на то, что сражались они либо босиком, либо с минимумом одежды и обуви на ногах и этим-то в первую очередь и отличались от самураев, носивших традиционные штаны хакама, носки и, по крайней мере, сандалии.

О том, как сражались асигару, мы можем узнать из книги самурая Мацудайра Изу-но-ками Набуоки, написанной им в 1650 году и которая называется «Дзохё Моногатари» («Рассказ солдата»), причем историки считают, что это один из самых замечательных документов, появившихся тогда в Японии. Будучи написана очевидцем многих сражений (его отец был командующим одной из армий в сражении при Симабаре в 1638 г.), она очень правдива, чего нельзя сказать о многих других хрониках того времени. К тому же те посвящены в основном самураям, в то время как «Дзохё Моногатари» – единственная книга, повествующая именно о простых пехотинцах.

Оригинальное издание «Дзохё Моногатари» находится в Национальном музее Токио и содержит уникальные рисунки воинов асигару, одетых в цвета клана Мацудайра. Издание в деревянном переплете с иллюстрациями, выполненными графически, вышло в свет в 1854 году. В основном оно посвящено опыту ведения боевых действий и описанию того, как три специализированных подразделения асигару: аркебузиры, лучники и копьеносцы – должны вести себя перед лицом врага. И те выдержки, что приводятся ниже, впервые проливают свет на ранее неизвестную сторону военного дела японской пехоты. Описывая действия аркебузиров, автор показывает, какая большая ответственность лежала на плечах младшего офицера тэппо ко-гасиру, который вполне мог оказаться и совсем не знатным человеком: «Пока враг еще находится далеко, он раздает патроны, которые аркебузиры кладут в патронташи, находящиеся у них сбоку и расположенные таким образом, что при приближении врага их можно было оттуда быстро извлечь. Когда враг появляется, вставляют фитиль. Этот приказ отдается, когда враг находится на расстоянии 100 метров. Если же он вдруг разорвется или же неправильно будет вставлен огонь, запал может погаснуть. Поэтому солдаты должны иметь по несколько запасных фитилей. Патроны могут быть израсходованы очень быстро, поэтому чем скорее они пополнят свой запас, тем лучше. В противном случае стрельба будет идти с перерывами. Необходимо соблюдать следующие правила: сначала на одну сторону вешается кожаный чехол, в котором носят аркебузу, затем два или даже пять шомполов прикрепляются к ремню с правой стороны сбоку».

Мацудайра Набуоки дает важные советы стрелкам: «Забивая заряд, двигайте шомполом вверх-вниз до самого края ствола. Если делать это с наклоном, то можно угодить в глаз своему товарищу, поэтому лучше двигать им вертикально вверх-вниз». Дальше он пишет и как лучше стрелять: «Выстрелив сначала по лошадям, нужно перенести огонь на всадников. В этом случае будут падать как лошади, так и всадники, это нанесет врагу большой ущерб». Он признает, что, как только врагу удастся приблизиться на определенное расстояние, аркебузиры становятся бесполезными, поэтому автор советует, как лучше в этом случае сражаться под защитой копьеносцев.

Пехотинцы должны были умело пользоваться холодным оружием: «Если враг подходит близко, а на ваше место подоспели копьеносцы, временно отойдите вправо или влево, уберите шомпол, положите аркебузу в чехол и действуйте мечами. Цельтесь в шлем, но, если мечи тупые, наносите удары в руку или ногу врага, чтобы их повредить. Если враг находится далеко, можно почистить ствол; в этом случае лучше всего заранее порох в аркебузу не насыпать. Когда враг вне пределов видимости, необходимо нести аркебузу на плече». Другим подразделением в армии самураев были лучники. Они использовались как в перестрелках, так и на огневой линии. Как и в случае с аркебузирами, ими также командовал ко-гасиру. «Когда враг еще далеко, очень важно не тратить попусту стрелы. Ко-гасиру следит за этим и даст команду открыть стрельбу, когда враг подойдет ближе. Очень трудно определить, какое расстояние должно быть до противника, чтобы стрельба была эффективной. Нельзя прекращать стрельбу, иначе противник начнет стрелять в ответ. Что касается расположения лучников, то они располагаются между аркебузирами и прикрывают их, когда те перезаряжают свои аркебузы. Стрелы выпускаются как раз в тот момент, когда аркебузы перезаряжаются. Когда враг наступает плотной массой, разделитесь на две группы и открывайте огонь. В случае если вас атакует кавалерия, стреляйте по лошадям».

Тэппо ко-гасиру – офицер, командир стрелков – держит в руке пустотелый бамбук с несколькими запасными шомполами. Дело в том, что деревянные шомпола довольно-таки часто ломались. Поэтому такая предосторожность в бою была отнюдь не лишней. Иллюстрация из «Дзохё Моногатари». Токийский национальный музей.

Стрелки асигару готовятся открыть огонь из-за деревянных щитов. Старинная японская гравюра. Токийский национальный музей.

Как и аркебузиры, лучники должны быть готовы к рукопашной схватке: «Когда стрелы в колчане заканчиваются, не надо использовать все стрелы до последней, а нужно построиться в линию, которая позволяет продолжать стрельбу и вступить в рукопашный бой. Если вас вынуждают отступить, отойдите под защиту копий, затем вновь начинайте стрелять. Такая тактика приносит успех. Если вы будете вынуждены стрелять, глядя вверх на лица солдат противника, вы можете не отразить их натиск». Далее «Дзохё Моногатари» рассказывает об оружии, к которому стали прибегать недавно и которое помогло усовершенствовать технику рукопашного боя лучников. Это юми-яри – луки, к которым прикрепляется наконечник копья. О них не упоминается в военных хрониках, потому что их начали использовать в ранний период Эдо: «Со времени ведения безрезультатных войн луки превратились в копья юми-яри, которыми можно было наносить удары в щели лицевой маски и кольчуги. Затем вынимают длинный и короткий мечи и атакуют противника, нанося удары по рукам и ногам. Тетива лука должна быть свернута таким образом, чтобы она не порвалась».

Таким образом, древнее и почти что священное искусство стрельбы из лука перешло от самураев к крестьянам, которые, в свою очередь, использовали луки только затем, чтобы поддерживать своей стрельбой аркебузиров, пока они заряжали свои убийственные аркебузы. «Боезапас» для лука состоял из 25 стрел, что примерно равнялось количеству стрел и у английских, и у монгольских лучников. Однако у асигару, в свою очередь, были невооруженные новобранцы вакато и слуги комоно, таскавшие огромные колчаны наподобие ящика, которые переносились на спине и вмещали сразу по 100 стрел.

Своеобразное использование лука в качестве копья можно считать оправданным, поскольку японский лук по сравнению с другими обладал интересными особенностями: он был очень длинным, что вполне позволяло его использовать для этой цели.

Воин должен был сохранять абсолютное спокойствие и при этом не думать ни о цели, ни о попадании в нее. В луке и стрелах стреляющему полагалось видеть лишь «путь и средства» для того, чтобы стать причастным к «великому учению» стрельбы, а стрелы должны были найти себе цель сами! Несмотря на кажущуюся нам странность такого выстрела, стреляли японцы достаточно эффективно: выпущенная из японского лука стрела могла поразить цель на расстоянии около 500 м, а в мишень опытный стрелок, даже если она была размером с собаку, мог попасть даже с дистанции 150 м.

Луки даже у пехотинцев были из первосортной бамбуковой древесины. Древки стрел также делали из бамбука или ивы, оперение – из перьев орла, а наконечники – из железа, меди, рога или кости, которые если и не пробивали доспехи у всадников, то ранили их лошадей.

Последние исследования показали, что копья, которыми пользовались асигару, были намного длиннее, чем это предполагалось ранее, и были сродни европейским пикам. До перевода «Дзохё Моногатари» было невозможно сказать наверняка, как пользовались этим оружием, поскольку огромные копья с длинным клинком в случае неправильного использования могли быть одинаково опасны как для врага, так и для товарищей по оружию. Поэтому неудивительно, что некоторые из наиболее ярких описаний «Дзохё Моногатари» посвящены технике владения копьем. Длина копья асигару, которое называлось ного-яри, и необходимость синхронного владения этим оружием требовали наличия специально разработанных и заученных телодвижений.

Действовать копьями следовало так: «После аркебуз и луков в сражение вступают копья. Прежде чем вступить в бой, положите чехол от копья внутрь муна-ита (металлического нагрудника). Чехлы или ножны от копий с длинным древком должны быть прикреплены на поясе сбоку». В отличие от самураев, которые рассматривали копья как средства для нанесения удара, асигару должны были с помощью копий срывать атаки конницы противника.

При этом техника боя предполагала в первую очередь поражение именно коня. «Когда сталкиваетесь в бою с вражеской кавалерией, удар в живот лошади заставит ее встать на дыбы и сбросить всадника».

«Постройтесь в одну линию с интервалом в один метр, не потрясая каждый своим копьем, но будучи готовы встретить противника дружным частоколом копий. Если вас атакует кавалерия, постройтесь в один ряд и встаньте на одно колено, положите копье и ждите. Когда противник подойдет на расстояние чуть больше длины копья, поднимите копье, целясь наконечником в грудь лошади, и старайтесь изо всех сил удержать копье, когда оно пробьет грудь животного! И даже неважно, кого вы пронзили – всадника или лошадь, вам может показаться, что у вас вырывают копье из рук. Здесь очень важно, что бы ни случилось, обязательно его удержать, а затем расстроить атакующие ряды противника. После отражения атаки достаточно преследовать противника не более нескольких десятков метров». Эта часть описания заканчивается советом, как глубоко нужно вонзать копье в тело врага. Ограничением удара должно было служить мекуги – приспособление, которое прочно прикрепляло основание клинка к древку: «вонзайте копье в тело не далее, чем до мекуги, чтобы вы могли без особых усилий вынуть его обратно… Удачное использование копья требует хорошей подготовки и состояния постоянной боевой готовности».

Асигару за варкой риса. Иллюстрация из «Дзохё Моногатари». Токийский национальный музей.

Удаление стрелы из глаза. Иллюстрация из «Дзохё Моногатари». Токийский национальный музей.

Лучшей иллюстрацией согласованных действий асигару с копьями служит описание атаки замка Юзавы, при этом особое внимание обращается на одновременное развитие ее и с фронта, и с фланга: «Чозаемохио Садахира и Чикури Хейу Сорин с 500 самураями и с 500 воинами под командованием Есидо Магоичи и Нисино Сури построились в одну линию с копьями наперевес. Восемнадцать копьеносцев поддерживали их с флангов. Они вонзились в плотную толпу вражеских солдат и завершили их окружение». Теперь, обобщая советы асигару по технике и тактике боя с применением длинных копий, Мацудайра Набуоки дает в своей книге следующий набор рекомендаций:

1. Образуйте ряды с интервалом в один метр.

2. Обнажите оружие, сохранив ножны.

3. Кавалерию встречайте, стоя на одном колене, положив копье рядом.

4. По команде вставайте, поднимая копье.

5. Всем шеренгам держать копья ровно.

6. Направляйте копье левой рукой, наносите удар правой рукой.

7. Вонзайте копье на определенную глубину и удерживайте его.

8. Преследуйте противника, как указано.

То есть все действия японских асигару были очень похожи на действия европейской, и прежде всего швейцарской, пехоты, которая именно стеной длинных пик, установленных одна к одной, могла сорвать любую атаку рыцарской конницы. А тем временем арбалетчики и аркебузиры расстреливали ее из своего оружия, не опасаясь, что оно у них медленно заряжается. И точно так же действовали и японские пехотинцы!

Подносчики боеприпасов. Иллюстрация из «Дзохё Моногатари». Токийский национальный музей.

Поскольку копья у японских пехотинцев были очень длинны, переносили их в связках по несколько штук вдвоем, при этом на них же вещались и мешки с поклажей. Интересно, что асигару рекомендовалось нести копья по двое так, как мы носим носилки, и так же между ними привязывать кусок ткани для удобства переноски груза. На привалах копья, положенные на ветки деревьев, использовались в качестве вешалок, чтобы просушить одежду, в качестве шеста при переправах через водные преграды и даже… в качестве лестницы, с привязанными к двум древкам поперечинами. Один пехотинец мог нести свое копье так, чтобы его подток волочился по земле, но указывалось, что на каменистой дороге так делать не следует.

В то же время в отличие от европейских солдат практически все асигару, включая аркебузиров, имели защитные доспехи, хотя и более легкие, чем те, что были у самураев. Как правило, доспех асигару состоял из конического железного шлема дзингаса, который являлся точной копией крестьянской шляпы из рисовой соломы и двухсторонней кирасы-до, к которой обычно крепились детали панцирной юбки – кусадзури, очень похожей на латные набедренники европейских пикинеров. Использовались также металлические пластинки для защиты рук, ног и предплечья – либо нашитые на ткань, либо крепившиеся поверх одежды при помощи завязок из ткани. На груди и спине панциря, а также на шлеме спереди очень часто изображали эмблему клана, которому служил этот асигару.

В дополнение к описанию боевых действий «Дзохё Моногатари» подробно рассматривает походную жизнь армии. Вот несколько отрывков из этих описаний, где приводятся рекомендации для тех, кто отвечал за состояние лошадей: «При подготовке к выступлению, пока два человека занимаются самой лошадью, займитесь ее снаряжением. Сначала возьмите уздечку, удила, поводья и наденьте их на голову лошади, затем оседлайте ее как следует, закрепив подпругу. На металлическое кольцо с левой стороны седла прикрепите мешочек с рисом, к кольцу с правой стороны седла – маленький пистолет в кобуре. На такие же кольца, но только сзади, прикрепите мешочек с соевыми бобами, на переднюю луку седла – переметную суму. Сзади к седлу прикрепите мешочек с сушеным вареным рисом. Всегда держите лошадь на привязи. Возьмите небольшую полоску кожи и проденьте через удила. Когда кормите лошадь, то можете удила ослабить. Когда лошадь в движении, вы должны быть особенно осторожны. Если удила будут ослаблены, молодые лошади могут почувствовать свободу и прийти в возбуждение. Из-за этого вы можете потерпеть поражение в битве, поэтому лошади должны быть взнузданы крепко-накрепко».

О доставке продовольствия при помощи лошадей и носильщиков в «Дзохё Моногатари» написано следующее: «Обычно берите пищи не больше чем на 10 дней. Если поход продолжается 10 дней, используйте вьючных лошадей и не оставляйте их сзади. В настоящее время можно брать 45-дневные запасы продовольствия, но одна лошадь должна использоваться не более четырех дней подряд. Находясь на территории противника или территории союзников, вы должны быть всегда готовы ко всему. В таких случаях всегда берите продовольствие с собой, или вы вынуждены будете отыскивать продовольствие на территории союзников, что является большой глупостью и может быть расценено как воровство. Что касается пищи для лошадей, храните ее в специально приготовленных местах, когда делаете набеги на вражескую территорию. Ничего там не бросайте, и если страдаете от голода в лагере, кормите их растительной пищей. Лошадь может есть опавшие листья, а также очищенную сосновую кору. Что касается сухих дров, то в день на человека хватает 500 г, к тому же их можно собрать в один большой костер. Если в местности невозможно найти дрова, используйте вместо них сухой лошадиный навоз. Что касается риса, то на человека в день достаточно 100 г, соли – 20 г на 10 человек, а мизо – 40 г на 10 человек. Но когда предстоит ночное сражение, количество риса может быть больше. Можно есть рис, который хранится слугами для приготовления сакэ». Баулы с рисом везли как на вьючных лошадях, так и на двухколесных повозках, которые тянули или толкали люди-носильщики. Также использовались и большие повозки, которые приводились в движение быками. Они были также очень удобны для транспортировки тяжелых орудий. От европейских орудий обычно везли только стволы и не прибегали к помощи повозок.

Бронзовый налобник хатимаки.

Дзингаса бадзё-гаса – шлем асигару эпохи Эдо. Изготовлен из дерева и прессованой бумаги и покрыт черным лаком. Такие шлемы носили представители японской знати, демонстрируя, с одной стороны, свою «близость к простым воинам» и наличие «боевого братства» между высшими и низшими. С другой стороны, в этом был определенный смысл: такая защита была не слишком обременительной. В верхнем правом углу – изображенная на шлеме эмблема.

Иногда необходимо было прибегать к грабежу, если военная кампания затягивалась и велась на вражеской территории. Это считалось нормальным явлением. «Дзохё Моногатари» приводит несколько полезных советов, как совершать грабежи на вражеской территории: «Пища и одежда могут быть спрятаны в домах, но если все это прячут снаружи, то можно поискать в горшке или даже в чайнике. Если одежду или продовольствие закапывают в землю, приходите рано утром по свежему морозу, и там, где закопаны нужные вам вещи, вы не увидите инея, и таким образом вы найдете то, что вам нужно». Однако он предупреждает фуражиров асигару об опасности ловушек, которые могут быть оставлены врагом: «Запомните, что кровь мертвого человека может служить отравой для воды, которую вы пьете. Никогда не пейте воду из колодцев на вражеской территории. На дне колодца может лежать отрава. Вместо этого пейте речную воду. Когда меняете место расположения, позаботьтесь о воде. Если вы в лагере, то очень хорошо пить воду, которая хранится в емкости, на дне которой лежали завернутые в шелк косточки абрикоса. Или положите в горшок или сосуд несколько улиток, которых вы привезли из своей собственной местности и высушили в тени. Эта вода годится для питья. Очень важно иметь достаточное количество воды во время осады. Например, во время осады Акасаки в 1531 году произошло следующее: 282 воина покинули крепость и сдались, потому что на другой день они бы умерли от жажды».

Во время осады крепости Чокой в 1570 году решающий момент наступил тогда, когда осаждающим удалось отрезать осажденный гарнизон от источников воды. «Дзохё Моногатари» отмечает: «Во время осады горных крепостей, когда невозможно найти воду, горло становится сплошным сухим комком, и наступает смерть. Когда распределяется вода, то необходимо учитывать, что на человека необходимо 1,8 литра воды в день».

Помимо чисто военных обязанностей, очень большое количество асигару привлекалось только для того, чтобы носить флаги. Причем, судя по тому, о чем рассказывается в «Дзохё Моногатари», самым распространенным среди них был нобори, с древком в форме буквы «Г». Содержится в нем и медицинский раздел, который является убедительным доказательством того, что в самурайской армии, включая и подразделения асигару, за ранеными и больными ухаживали, а не бросали их на произвол судьбы.

Дзингаса бадзё-гаса. Вид изнутри. Внизу – способ крепления нашлемного украшения.

«Если у вас есть проблемы с дыханием, положите несколько сушеных слив на дно вашей сумки. Это всегда срабатывает. Если есть только их, то они осушают горло и сохраняют жизнь. Сушеные сливы очень помогают при болезнях дыхания».

«При ведении боевых действий может быть очень холодно, и войлочной или соломенной накидки часто бывает недостаточно. Каждое утро зимой и летом съедайте по одной горошинке перца – это прогонит холод и согреет вас. Для разнообразия можно опять использовать сушеную сливу. Если вы натретесь красным перцем от бедер до кончиков пальцев ног – вы не замерзнете. Можно натереть им и руки, но избегайте попадания в глаза».

Дзингаса с отделкой позолотой и красным лаком. Токийский национальный музей.

Самый интересный совет «Дзохё Моногатари» касается лечения змеиных укусов в походных условиях: «Если вы находитесь в лагере, в лесу или горах и если вас вдруг укусила змея, не паникуйте. А быстро насыпьте несколько горошин пороха на укушенное место, подожгите его и симптомы укуса скоро исчезнут, но в случае промедления этот способ уже не сработает». Дальше следуют советы, как лечить раны во время сражения: «Размешайте лошадиный навоз в воде и положите на рану, скоро уменьшится кровотечение, и рана очень быстро затянется. Также говорят, что если выпить лошадиной крови, то это поможет уменьшить кровотечение, потому что лошадиная кровь не проходит через человеческие ткани и закупорит раны, но если вы будете есть навоз, то это усугубит положение. Если рана болит, помочитесь в медный шлем, пусть все это остынет. Затем омойте рану, скоро боль заметно утихнет. Если кровь цвета японской хурмы, то в ране яд. В случае ранения в область вокруг глазного яблока перемотайте голову полоской смятой бумаги; приложите горячую воду».

Наиболее грубым в «Дзохё Моногатари» является описание извлечения наконечника стрелы, попавшей в глаз воину: «Головой двигать нельзя, поэтому ее надо привязать к дереву, и только когда голова привязана, можно начинать работу. Стрелу нужно вынимать потихоньку, но при этом глазная впадина будет наполняться кровью».

В общем, благодаря этому произведению мы легко можем себе представить, как выглядел обычный пехотинец-асигару эпохи Адзути-Момояма (1573–1603). Как и всякий солдат, асигару все свое снаряжение и оружие должен был нести на себе, причем некоторые вещи должны были входить в его экипировку в обязательном порядке. Так, в походе асигару должен был идти в шлеме и в доспехах, чтобы в любой момент иметь возможность вступить в бой. Самым важным после оружия был его рисовый паек из заранее сваренного и высушенного риса, который закладывался в длинный мешок в форме длинного рукава, который потом перевязывался таким образом, что каждое отделение в виде шарика содержало его суточный рацион. Этот мешок – хэй-рё-букуро – перекидывали наискось через плечо и завязывали сзади на спине. Фляжка с водой такэдзуцу делалась из пустотелого колена бамбука. Нередко асигару переносили на себе и различные инструменты и инвентарь: пилы, серпы, ножи, а также имели при себе моток веревки – тэнава длиной около 3 м, с несколькими крюками на конце, чтобы взбираться на стены или для каких-нибудь других военных надобностей. За плечами переносилась соломенная подстилка-годза и мешок для снаряжения катэ-букуру. Обязательным для воина был комплект запасных плетеных сандалий – варадзи, которые, располагаясь на отдых, требовалось снимать, как и все остальное. Обязательной принадлежностью являлся также небольшой мешочек ути-гаэ для съестных припасов. Там мог быть соевый творог, сыр, сушеные водоросли, а также стручки красного перца и зернышки черного, применявшиеся в качестве согревающего снадобья. За ним следовала коробочка с лекарствами инро и полоса хлопковой ткани нагатэнугуи, использовавшаяся в качестве полотенца. Пояс ува-оби во время еды и отдыха также полагалось снимать и в свернутом виде укладывать на циновку годза. Палочки для еды – хаси имели специальный пенал ядатэ, а ели ими из деревянной лакированной чашки ван. И самураи и асигару имели при себе кошелек кинтяку, огниво в специальном мешочке хиутибукуро. Все принадлежности для еды складывались в коробку месигори. Обычной одеждой являлось верхнее кимоно хаори или авасэ и нижнее – хитоэ, причем на рукавах хаори было в обычае нашивать опознавательные знаки аидзируси.

Японские фитильные ружья. XVII в. Музей искусств Джорджа Уолтера Винцента Смита. Спрингфилд, Массачусетс.

Впрочем, не надо забывать, когда было написано это произведение, так как в самом начале военной карьеры асигару и требования к ним были совсем другие, да и выглядели они по-другому. Дело в том, что тогда и вооружение, и доспехи пехотинцев являли собой самую пеструю смесь, какую только можно себе представить! Так, например, в одном историческом документе описывается странная толпа из 300 человек, которую заметили у святилища Удзи Дзинмэйгу в ноябре 1468 года. Каждый нес в обеих руках по копью, на некоторых блестели золотые шлемы, на головах других красовались бамбуковые шляпы с высокими красными гребнями. Грязная одежда неизвестных состояла единственно из хлопчатобумажных кимоно, под подолом которого сверкали волосатые икры. Поскольку незадолго до этого события прошел слух, что в Удзи с небес спустился бог, оборванный отряд явно прервал войну для того, чтобы побывать в святилище и помолиться об удаче. То есть кто что добыл, тот в том и воевал, и у тех военачальников, кто использовал асигару, даже и в мыслях не было, что их можно хотя бы как-то приодеть, да еще и вооружить более или менее одинаковым оружием. Все это придет значительно позже! Важно отметить, что сначала асигару были начисто лишены самурайских представлений о гордости и чести, и они могли легко перекинуться на сторону врага. Обычно они не гнушались грабежом и поджогами и храмов, и домов аристократов, так что это было довольно опасное оружие для тех, кто по каким-то причинам не мог удержать их в руках. Но так как они помогали сохранять жизни самураев, с тем, что в их армии сражается всякий сброд, состоявший из безземельных крестьян, бродяг, храмовых служек, горожан и просто преступников, которые пытались таким образом спастись от закона, военачальники с ними мирились, хотя и посылали в самые опасные места.

Шлем дзингаса. XVIII в.

Аихара Мунэфуса выполнял роль разведчика: устроившись торговать вразнос резанным табаком, продавал его слугам дома Кира дешевле, чем другим, и таким образом добывал у них нужные сведения о доме и его обитателях.

Кстати, первоначально асигару нанимали за плату, но со временем между ними и нанимателями возникали прочные узы, и наемники уже не слишком отличались от самураев. Асигару служили даймё в качестве солдат регулярной армии, а впоследствии уже получили одинаковое оружие и доспехи. Так что «Эпоха воюющих провинций» заложила еще и основы для появления в Японии первых солдат регулярной армии, которыми стали отнюдь не самураи (впрочем, и самые бедные самураи тоже!), а именно пехота асигару, главным образом состоявшая из разных аутло[23], ну и, конечно, же из крестьян.

Что же касается «Дзохё Моногатари», то эта книга является поистине уникальным описанием жизни воинов асигару, так сказать, эпохи их заката, но тем не менее она значительно обогащает наши знания о боевом искусстве средневековой Японии. Вместе с тем она же с очевидностью показывает, что здесь так же, как и на Западе, с наступлением эпохи огнестрельного оружия древнее рыцарство постепенно изжило само себя. Когда 14 октября 1866 года последний из сёгунов отказался от своего поста в пользу молодого императора Муцухито, это одновременно был и конец почти семивековой истории японских самураев. На следующий год сёгун попытался вернуть себе власть, однако первое же столкновение его сторонников с императорскими войсками, набранными из крестьян, наглядно показало, что дело самураев безнадежно проиграно. Как и столетия тому назад, они устремились в бой с луками, копьями и мечами, а их встретили огнем из современного европейского оружия – то есть все было так же, как это показали в кинофильме «Последний самурай». Наконец, самураи лишились даже чисто внешних атрибутов своего положения: в 1876 году им было запрещено ношение мечей! Институт самураев исчез, но сами они составили основу офицерского корпуса японской регулярной армии. Правда, стоит отметить, что отдельные случаи употребления офицерами самурайских доспехов имели место еще в годы Русско-японской войны 1904–1905 гг., но это были именно всего лишь отдельные, ничего не значащие случаи!

Книга в книге. Советы, как вооружать асигару

В своей книге «Будосёсинсю» Дайдодзи Сигесукэ дает самураям много различных советов, в том числе и по поводу того, как им следует экипировать на войну своих слуг и даже… пехоту асигару!

Самурай низшего ранга не может командовать большим отрядом воинов даже в случае опасности или угрозы, исходящей от врага, однако может вести в бой малый отряд воинов-копейщиков низшего ранга. Если копье сломается, то воин останется безоружным, посему имеет смысл всегда иметь при себе запасной наконечник для копья, чтобы насадить его на древко, оказавшееся под рукой на поле боя, даже на простую палку из бамбука.

И вот что я скажу: следует дать хорошо сработанный и надежный меч даже самому последнему бойцу или прислужнику из воинов низшего ранга, тяжелые панцирные доспехи и стальные шлемы – молодым, крепким и отважным воинам, грудные латы, защиту для ног и медные каски-дзингасу должно получить и воинам низшего ранга – пехотинцам-асигару, даже челядь вашу будет вполне уместно обеспечить кожаными шлемами из них был хотя бы легкий панцирь из костяных пластин.

Что же касается схватки, боя или сражения, то даже самый крепкий и надежный меч может затупиться, иззубриться или вообще сломаться, вот почему столь важно иметь при себе еще один, запасной меч. И вот что я скажу в назидание молодым самураям: когда поведете вы за собой малый отряд воинов низшего ранга, пусть оруженосец несет запасной меч ваш, а меч оруженосца – подавальщик сандалий или конюший.

Трудно, однако, себе представить более нелепый совет, чем совет носить панцирь из костяных пластинок, когда на полях сражений давно уже применялось огнестрельное оружие, от которого даже цельнометаллические панцири сэндай-до и те спасали далеко не всегда. Но… нужно было что-то советовать в эпоху мира, чтобы поддерживать боеготовность самураев, тешить их иллюзиями, что, если вдруг появится враг, даже их асигару в этих панцирях на что-то сгодятся…

На этой ксилографии Утагава Куниёси, монах-воин из монастыря Нэгородзи, при помощи палицы канабо и нагинаты отражает летящие в него мечи.

Глава 23 Самураи и сохеи

Все бегут посмотреть… Как стучат деревянные подошвы По морозным доскам моста! Мицуо Басё (1644–1694)[24]

Как и в Европе, где конные рыцари со временем разделили славу на полях сражений с пехотинцами, примерно то же самое произошло в Японии и с самураями, и с асигару. При этом даже своим вооружением они походили на европейских пикинеров и аркебузиров, что лишний раз говорит о том, что законы войны непреложны и одинаковы для всех частей света, хотя местная специфика в любом деле, безусловно, присутствует. Например, в Японии самураям значительно чаще, чем тем же самым европейским рыцарям, приходилось воевать… с монахами, которые, собственных интересов ради, прекрасно умели владеть оружием и, не задумываясь, пускали его в ход. Да, в Европе духовные лица тоже воевали – руководили войсками, а то и сами вступали в бой. Достаточно вспомнить нашего русского поединщика инока Ослябю, да и западноевропейских рыцарей-монахов. Впрочем, если уж оружие в Европе брал монах, то ему следовало придерживаться некоторых правил: ну, скажем, сражаться «без пролития крови», то есть стараться пользоваться не мечом, а булавой без шипов, хотя на рыцарей духовно-рыцарских орденов, таких, как госпитальеры или тамплиеры, это требование и не распространялось. Не следовало иноку и брать в руки арбалет, попавший под проклятие нескольких соборов, ну а во всем остальном он мало чем отличался от других воинов.

Гета – обувь монахов и крестьян.

Ну а вот в Японии в случае с монахами все было совсем не так. Получилось так, что они стали своего рода «третьей силой» в стране, хотя в основе их воинственности лежало все то же самое – жажда богатства, влияния и власти! Началось все с того, что, когда столица государства была перенесена из Нара в Киото, возникла вражда между старыми храмами Нара и новыми – основанными на горе Хиэй монастырями Энрякудзи и Миидэра. Тогда же, в августе 963 года, по приказу императора во дворце состоялся религиозный диспут, на котором обсуждались некоторые принципы веры и куда из монастырей Нара и с горы Хиэй были приглашены двадцать монахов. Но диспут оказался бесплодным, договориться на нем не удалось, напротив, он только лишь послужил поводом к новым раздорам. Не было мира и в самих монастырях. В 968 году монахи Тодайдзи даже подрались со своими соседями из Кофукудзи из-за спорного участка земли. В 981 году неудачные выборы настоятеля Энрякудзи привели к тому, что монахи в нем разделились на две партии и даже пытались убить одного из претендентов на этот пост. С другой стороны, растущие богатства храмов становились все более заманчивой приманкой для самурайских вождей, готовых ради золота на время забыть о религии. Существовала также угроза со стороны правительственных сборщиков налогов, которые гораздо смелее действовали на подлежащих налогообложению монастырских землях, чем в «дарованных» самураям владениях. Вот почему монастыри горы Хиэй посчитали необходимым создать свою собственную армию, чтобы иметь возможность дать отпор любым посягательствам со стороны. Монастырь Кофукудзи вынужден был последовать его примеру, в особенности после того, как монахи Энрякудзи напали на святилище в Киото, которое подчинялось Кофукудзи. В результате вокруг большинства самых крупных монастырей в Киото и Нара собрались многие тысячи вооруженных людей, и в течение двух последующих столетий их выступления как тревожили суеверных придворных императора, так и грозили смертью и разорением рядовым жителям Киото.

По-японски воинствующих монахов называют словом «сохей». Это слово состоит из двух иероглифов: первый – «со» – имеет значение «буддистский монах или священник», а второй – «хей» – «воин или солдат». Другое слово, которым в японских текстах обозначали воинствующих монахов, – «акусо», что переводится как «злой монах». В искусстве войны они ничуть не уступали формирующемуся в то же время сословию самураев, причем многие монастыри намеренно убеждали людей принять монашество только лишь ради того, чтобы обучиться военному делу. Этими рекрутами обычно оказывались беглые крестьяне или мелкие преступники, они же в основном и сражались за монастыри. Служение богам по традиции было делом благородных, однако даже многие священнослужители высокого ранга – гакусё (ученые-монахи) – охотно вступали в бой, если возникала такая необходимость. В Киото главным источником причиняемых монахами беспокойств была гора Хиэй, поэтому там они получили имя ямабуси («воины горы»). Нужно отметить, что изначально название «ямабуси» относилось исключительно к последователям секты Сюгендо. Эти монахи предпочитали предаваться духовным практикам и паломничеству и никогда не действовали в составе организованных армий. Но так как иероглиф «яма» означает «гора», выходцев с горы Хиэй также ошибочно называли «горными монахами», хотя они к секте Сюгендо никакого отношения не имели.

Воинствующий монах (сохей). Середина ХIX в. Токийский национальный музей.

Конечно, важным оружием монахов был страх перед богами, ведь монах мог любого проклясть, а это было очень страшно. Также у каждого из них были четки, нередко весьма крупные и тяжелые, и они были готовы в любую минуту «велеть своим бусинам» обрушить проклятие на голову того, кто их обидит, а это было «весомое проклятие»! Это особенно действовало на придворных, жизнь которых была подчинена строгим требованиям религии и которые верили во всевозможные предзнаменования и предсказания. Гора Хиэй была их священным стражем, несмотря на то что этот дом божий давно уже превратился в самое настоящее логово разбойников. Вероятно, что из каждых пяти монахов-воинов четверо даже не проходили настоящего обряда посвящения, а ограничивались только лишь символическим бритьем головы. Однако большинство мирян об этом просто не задумывалось, предпочитая видеть в каждом монахе – монаха!

Еще одним средством воздействия на непокорных, кем бы они ни были, являлся большой переносной и богато украшенный позолотой микоси (ковчег), в котором, как считалось, обитало божество. Его переносили на длинных шестах до двадцати монахов сразу. Враждебные действия против микоси расценивались как нападение на самих богов, то есть обычно на такое святотатство никто не решался. И вот такие микоси монахи просто оставляли на улице, а сами возвращались на гору. Так они и стояли там на страх горожанам, пока все требования монахов не были удовлетворены.

Впрочем, значительно чаще свою воинственность монахи проявляли не в отношении горожан, а в распрях друг с другом. Причем возникали они обычно из-за земли или престижа, а заканчивались нередко сожжением враждебного монастыря. В 989 и 1006 гг. Энрякудзи воевал против Кофукудзи. Затем в 1081 году Энрякудзи объединился против Кофукудзи с Миидэра, и во время этого столкновения монахи Кофукудзи сожгли храм Миидэра и захватили много добычи. В том же году монахи Энрякудзи поссорились с Миидэра и снова сожгли его. В 1113 году воинственные монахи Энрякудзи сожгли храм Киёмидзу из-за разногласий, связанных с выбором тамошнего настоятеля, а в 1140 году Энрякудзи вновь объявил войну храму Миидэра, в то время как в 1142 году его монахи, в свою очередь, напали на Энрякудзи. То есть получалось так, что войны между различными монастырями велись практически непрерывно.

Японский храм и крестьянский амбар для хранения запасов были внешне очень похожи…

Об ожесточенности боевых действий между монастырями свидетельствует пример с сожжением в 1081 году монастыря Миидэра, где уничтоженными оказалось 294 зала, 15 хранилищ священных сутр, 6 звонниц, 4 трапезных, 624 монашеские обители и более 1500 жилых домов – то есть, по сути дела, весь монастырский комплекс, за исключением нескольких зданий. Вслед за этим монахи Миидэра, в свою очередь, двинулись на Энрякудзи с большой армией. Правительство, сильно обеспокоенное братоубийственной войной между монахами, послало солдат, чтобы их усмирить, однако в сентябре военные действия возобновились, а в столице пошли слухи, что оба монастыря готовы объединиться и напасть на Киото. Императорский двор в полном ужасе обратился к единственной силе, способной противостоять такому вторжению, – самураям и для защиты столицы назначил сёгуном Минамото Ёсииэ. Самураи укрепили столицу, но ожидавшееся нападение так и не состоялось, и звание это с себя Минамото сложил.

Бисямон – бог – покровитель воинов. Но помогал он только храбрым, а трусов не жаловал! Выставка «Самураи. 47 ронинов». Москва.

Десять лет спустя, в 1092 году, императорский двор вновь был вынужден использовать Минамото против монахов. По поручению правительства Минамото Ёситика, второй сын Ёсииэ, конфисковал поместье в провинции Мино, недавно основанное Энрякудзи. Он вполне справедливо считал, что он всего лишь поступает в соответствии с законом, запрещавшим храмам торговать землей. Монахи тем не менее настаивали на своем и послали большое войско в Киото. Только столкнувшись с силами Минамото, они нехотя отступили.

Тем не менее, несмотря на все их бунтарство, императорская фамилия продолжала одаривать монастыри землями, золотом и серебром. Возможно, двор надеялся таким образом завоевать их расположение и заручиться поддержкой со стороны богов, однако те подарки принимали охотно, а вот с божьей помощью не спешили. Зато каждый раз, когда двор пытался вмешаться в дела духовенства, поднимался страшный шум, и ярость монахов выплескивалась на улицы столицы. Причем правительство имело силы, чтобы разоружить монастыри, но все, кто ему подчинялся, были слишком ревностными буддистами и не решались поступить с монахами так, как те явно того заслуживали.

Впрочем, страх перед божеством даже в то время имел место далеко не всегда. Например, в 1146 году молодой самурай по имени Тайра Киёмори с полным пренебрежением к религиозным предрассудкам пустил в микоси стрелу. Стрела ударила в висевший перед ковчегом гонг, раздался звон, разнося весть о неслыханном святотатстве. Разгневанные нападением на микоси, монахи Энрякудзи послали в Киото 7000 монахов-воинов, которые, выкрикивая всевозможные проклятия, потребовали немедленной высылки Киёмори из столицы. Императора уговаривали подписать указ об изгнании, однако двор, безопасность которого теперь целиком и полностью зависела от самураев, оправдал Киёмори, приговорив его лишь к выплате небольшого штрафа.

А вот это колокольня японского храма, и, как вы видите, она совсем не похожа на колокольни наших храмов.

В течение двух веков, о которых здесь шла речь, монахи Энрякудзи не менее семидесяти раз являлись во всеоружии к императору с различными требованиями, не говоря уже о столкновениях между храмами и внутри них. Именно храмы способствовали провалу земельной реформы и росту частных земельных владений и заставили двор опираться на силу самураев как в столице, так и в отдаленных провинциях. Мало того, именно монахи способствовали наступлению в Японии эпохи владычества военных кланов, так как своими нападениями на столицу они показали, что без самураев император ну просто не может теперь обойтись!

Одно из самых известных высказываний о воинственных японских монахах принадлежит отрекшемуся императору Сиракава, который, выглянув из своего дворца во время одной из их демонстраций, сказал об этом так: «Хоть я и правитель Японии, но есть три вещи, над которыми я не властен: водопады на реке Камо, падение игральных костей и монахи с горы Хиэй».

И это замечание было вполне оправданным. Мало того, что воинственные монахи участвовали во многих конфликтах X–XIV веков, они еще и смещали с трона императоров и… ничуть не уступали самураям в бою!

Примечательно, что облик буддийского монаха практически не изменился на протяжении последних двенадцати столетий: и современные монахи, которых сегодня можно также увидеть на горе Хиэй, очень похожи на своих предшественников эпохи самураев!

Существуют два иллюстрированных свитка, изображающих воинов-монахов во всех деталях. Первый из них – «Тэнгу дзоси». В нем монахи показаны в широких тяжелых рясах с закрывающими лицо капюшонами. Верхняя одежда черного или желтого цвета, иногда она подкрашивалась маслом клевера, что придавало ей светло-коричневый оттенок, иногда ее оставляли просто белой. На многих из них рясы надеты поверх доспехов, которые, судя по форме кусадзури, представляют собой простые до-мару пехотинцев. Некоторые вместо обычных капюшонов носят повязки хатимаки. Свиток «Касуга гонгэн рэйкэнки» изображает сохей Кофукудзи, защищающих свой храм. Многие из них, хотя и являются монахами, явно предпочли своим монашеским одеяниям более практичные доспехи. Традиционным оружием монахов были нагината, или, например, такой ее вариант, как собудзукири нагината, с клинком, достигавшим более метра в длину.

Итак, главной одеждой монаха являлось кимоно, под которое надевалась набедренная повязка-фундоси, неизменно белого цвета, тогда как кимоно могло быть белым, желто-коричневым или насыщенного шафранного цвета. Поверх кимоно могла быть надета черная, с широкими рукавами «мантия», которую шили из очень тонкой, полупрозрачной ткани. На ногах монахи носили белые носки-таби и соломенные сандалии-варадзи. Иногда поверх носков они надевали высокие гетры-кяхан.

Деревянные сандалии гета – специфическая японская обувь – была также очень популярна среди воинствующих монахов. Во всяком случае, многие из них изображены обутыми именно в эти забавные деревянные сандалии. Гета представляли собой миниатюрные скамеечки, но при этом их всегда вырезали из цельного куска дерева. На взгляд европейца, такая обувь выглядит очень странно, но японцы отлично умеют ее носить и считают удобной.

Судя по рисункам в рукописях того времени, чаще всего монахи носили просто панцирь до-мару, который надевали поверх одежды наподобие современного бронежилета. В некоторых случаях под просторными рукавами кимоно скрывались наручи-котэ, представлявшие собой холщовую основу, на которую нашивались металлические, покрытые лаком пластинки.

Такие канаты и сегодня плетут в храмах монахи, и это тоже объект соперничества между ними, и видно, что терпения тем, кто занят этим делом, явно не занимать!

У кого канат толще, тот, очевидно, ближе к богам.

Микоси и несущие его монахи. Фотография XIX в. Токийский национальный музей.

Вместо капюшона монахи вполне могли носить шлем, что доказывают их многочисленные изображения, где они показаны в полных доспехах и практически неотличимы от обычных самураев.

Многие монахи были искусными стрелками и активно использовали лук и стрелы, о чем, например, сказано в «Хейко Моногатари», где в описании вооружения монахов луки и стрелы опять-таки упоминаются перед всеми остальными видами оружия: «Все они отважные воины, вооружены луками и стрелами, мечами и нагината, каждый из них стоит тысячи обычных воинов, им все равно, кого встретить в бою: бога или дьявола».

Когда в Японию попало огнестрельное оружие, монахи научились им пользоваться точно так же, как и самураи, и с успехом применяли его в боях.

Характерной чертой воинов-монахов были штандарты с написанными на них буддийскими лозунгами. Обычно это были нобори, закрепленные на стандартном Г-образном древке. Чаще всего на них писалась молитва Будде: «Наму Амида Бутсу» («Приветствуем Будду-Амида»). Встречалась также надпись: «Тот, кто наступает, будет спасен, отступающий отправляется в ад», воины секты Лотоса несли на штандарте девиз: «Наму Мёхо Ренге Кё» («Приветствуем Лотос Божественного закона»), а сектанты из Исияма-Хонгандзи часто использовали на своих штандартах изображения журавля.

Фусубэ-кавацуцуми харамаки (вид спереди) – доспехи харамаки, покрытые прокопченной кожей. Харамаки состоят из двух пластин для торса, передней и задней, и «юбки» из семи пятиярусных кусадзури. Делалось это специально, так как под кожей было не видно, что и кираса и другие части доспеха собраны из самых разных пластин, позаимствованных от других доспехов. Но для асигуру и такие доспехи были хороши, поскольку на что-то ещё у них просто не было денег. Токийский национальный музей.

Хорошо известно, что знаменитый полководец Ода Нобунага выиграл множество битв и провел много успешный кампаний. Однако с самым опасным противником он встретился не на поле боя у замка Нагасино, а гораздо позже, и были этим противником опять-таки… воинствующие монахи!

Причем утверждение, что наиболее последовательным врагом Нобунага были монахи секты Икко-икки, отнюдь не преувеличение. Известно, что эта радикальная буддистская секта обосновалась в Исияма Хонгандзи, выгодно расположенном и укрепленном монастыре-крепости в Осака. В отличие от других храмов, таких, как Энрякудзи, Коюсан или Тодайдзи, в Хонгандзи не было ни собственных «монахов-воинов», ни какой бы то ни было военной организации. Защищали этот храм многочисленные приверженцы этой секты, так что на призыв ее религиозных лидеров самураи собирались к этому монастырю со всех окрестных провинций.

Конфликт Нобунага и Икко-икки начался из-за того, что он лишил эту секту давнего права разрешать политические и экономические споры на своей территории самостоятельно, без вмешательства светских властей – то есть покусился на ее права. В процессе объединения Нобунага нужны были солдаты для войны и, разумеется, деньги, чтобы платить наемникам. Раздобыть их было проще всего путем конфискации земель секты. Однако движение Икко-икки поддерживали и сухопутные, и морские торговцы, самураи низшего ранга, ремесленники и крестьяне. Затронув монахов, Нобунага одновременно затронул и их. Однако мудрость и искусство глав секты оказались таковы, что она почти десять лет выдерживала натиск многократно превосходящих их силы войск Нобунага. При этом главной ценностью секты и ее ударной силой был отряд сайгасю, состоявший из 2000 воинов, вооруженных аркебузами. То есть очевидно, что монахи, несмотря на свойственный людям религии определенный консерватизм, не только не чуждались иноземного оружия, но и научились мастерски им владеть! Причем настолько мастерски, что в 1563 году этот отряд даже вынудил Токугава Иэясу (носившего тогда еще имя Мацудайра) отступить, прекратив сражения с армией секты в Микава.

Японцы считали, что тот, кто мастерски владел нагинатой, мог отражать с её помощью даже летящие в него стрелы. Ксилография Цукиока Ёситоси. Библиотека конгресса США.

В 1576 году, когда Нобунага окружил храм Исияма Хонгандзи, аркебузиры из Сайга подстерегли его приближенного Харада Наомаса и убили в бою. Затем он провел две кампании, бросил против непокорных монахов 60-тысячную армию, но так и не сумел привести их к покорности. Понадобилось больше десяти лет борьбы и вмешательство самого императора, чтобы этот храм наконец-то сдался Нобунага, а адепты этой секты переселились в Сайга.

Книга в книге. Бусидо и воинствующие монахи

В «Будосёсинсю» есть и глава о воинах-монахах. Причем в первую очередь она интересна с исторической точки зрения. Ведь написана эта книга была в то время, когда никаких монахов-воинов в Японии практически не осталось. Мятежные монастыри сожжены Токугава Иэясу, а отряды Икко-икки – разгромлены. Но память об этом осталась, и автор использует ее, опять-таки, ради одной цели – наставить молодых самураев на путь истинный, сравнивая их – воинов-буси и воинов-монахов.

О монахах-воителях

С древних времен в Японии существовала традиция монахов-воителей. И вот что я скажу: между монахами и воинами-наемниками действительно было много общего.

Так, рядовые послушники монастырей и своего рода «семинаристы» школ Дзэн были сопоставимы по своему статусу и обученности с рядовыми воинами, пользуясь современной терминологией, – пехотой или бойцами вспомогательных частей.

Монашествующие, занимавшие в религиозной общине более высокий ранг, по своему статусу соответствовали младшему командному составу – десятникам, командирам охранных отрядов пехотинцев-самураев и так далее.

«…Дав обет вести аскетический образ жизни и приняв постриг, облачившись в монашеские одеяния, приняв знаки религиозной власти, они и сегодня зовутся «Старшими» или «Мастерами», – говорится в древней летописи.

Монахи высокого ранга соответствовали воинам-самураям, имевшим право на ношение символов власти, собственного герба, штандарта и прочих знаков отличия, и командовали подразделениями пехотинцев или отрядами лучников.

Что же касается обучения монахов и самураев, то «Путь Будды» представляется если и не предпочтительнее, то куда как продолжительнее, нежели чем «Путь воина». Поясню на примере: каждый буддийский монах имел собственного учителя-наставника; покидая его, монашествующий отправлялся в долгое странствие по стране, посещая знаменитые монастыри и отдаленные обители в горах и встречая на своем «пути обращения» множество образованнейших людей своего времени – преимущественно из религиозной среды. Главной целью многих лет странствий оставалось самосовершенствование, учеба и постижение таинств Дзэн. Проходя долгий путь от послушника к монашествующему более высокого ранга в монастырской иерархии, даже становясь «Мастером», настоятелем храма или монастыря, монах-аскет продолжал учиться до последнего дня жизни своей в ожидании Воплощения Будды на грешной земле.

Было бы в высшей степени желательно, чтобы и воины учились боевым искусствам всю свою жизнь, проходя столь же долгий путь становления и обучения от новобранцев до рыцарей-самураев. Однако же случается и так, что даже рядовые воины, не облеченные доверием господина и не имеющие званий и чинов, получают денежное содержание и стоят на довольствии, даже не занимаясь выполнением своих профессиональных обязанностей, а, попросту говоря, бездельничают или отлынивают от воинской службы. Есть у бездельников крыша над головой, которая укроет их в непогоду, есть котел, в котором варится рис. Они ни в чем не испытывают недостатка, многие из них, даже недостаточно пожив, завели себе молодых жен, имеют детей. Таким некогда заниматься боевыми искусствами и постижением «Бусидо». Главное их занятие – найти укромный уголок для послеобеденного сна, главные их дела настолько далеки от дел воинских, что просто уму непостижимо, почему эти бездельники и лодыри считаются самураями…

…Точно так же выглядел бы на исходе дней и буддийский монах, предававшийся в молодости праздности и лени. Пренебрегавший в молодости изучением трудов отцов-предстоятелей, нерадивый монах становится настоятелем только потому, что погрузнел, постарел и облысел. Заслуживает ли он звания «Мастера» и права наставлять монашествующих низших ступеней только потому, что носит церемониальные одеяния и символы власти на цветных одеждах?

Когда шарлатан вроде этого позорит и себя, и свой сан, он становится настоящим посмешищем для толпы. Но это только его собственный позор. За леность и праздность его можно лишить сана, изгнать из храма и с глаз веселящейся толпы, но он безвреден и не в состоянии нанести серьезного ущерба не только окружающим, но и общественной морали. Иное дело на поле боя. Здесь безграмотный командир, допустивший промах или совершивший ошибку в выборе позиции, представляет угрозу для жизни воинов-подчиненных и может причинить вред армии, государству и обществу.

Дайдодзи Сигесукэ. «Будосёсинсю»

Как видите, Дайдодзи Сигесукэ своей книгой постоянно пытается «исправлять» поколение молодых самураев, однако сегодня нам известно, что в этом деле он так и не преуспел потому, что государство их в итоге развалилось. И развалилось в первую очередь потому, что экономика сильнее любой морали, а он этого, увы, не понимал!

Окончательно могущество монахов было сломлено только Токугава Иэясу, и то лишь после того, как он победил своих противников в битве при Сэкигахара. До этого справиться с ними окончательно не удавалось ни одному из его предшественников.

На гравюре Цукиока Ёситоси, 1883 года, из серии «Лучшие воины Ёситоси» Хатакаяма Сигэтада, пронзенный стрелами, покидает поле боя после боя. К седлу приторочена голова убитого им противника, которую он забрал с собой, чтобы продемонстрировать своему господину.

Глава 24 Военное искусство самураев

И на жемчуге бывают царапины.

Японская пословица

Сражения самураев, то есть в принципе битвы практически не прекращавшейся в стране гражданской войны, когда один даймё пытался силой отнять что-то у другого, либо земли, либо власть, проходили в Японии не просто так, а по определенным неписаным правилам. Сначала на битву выезжал один самурай и громко объявлял, кто он, какому дому служит, чем отличились его предки и почему он бросает вызов врагам.

Принять такой вызов должен был противник, равный этому воину по доблести и положению. Когда один из самураев одерживал победу, в бой вслед за ним вступали другие самураи. Так из одиночных поединков схватка постепенно становилась всеобщей и длилась до победы одной из сторон. Управлять таким боем было практически невозможно, как, впрочем, и любым средневековым сражением, в котором главной и решающей силой оказывались рыцари, будь то японские или же западноевропейские.

Разница заключалась в отношении к смерти. Самураи, проиграв сражение и оказавшись перед выбором смерть или плен, всегда выбирали первое, тогда как западноевропейские рыцари-христиане – второе. Самоубийство для христианина было страшным грехом, хотя те же самые самураи-христиане его все равно совершали, поскольку участь сдавшихся была просто ужасна. Рыцари же в плену встречали едва ли не дружеский прием, пировали за одним столом с пленившим их феодалом и даже часто сами за себя назначали и сумму выкупа, причем не торгуясь! В Японии такое было немыслимо. Здесь ценностью были не деньги проигравшего, а его голова. И чем более высокого ранга противнику она принадлежала, тем на более высокую награду мог надеяться добывший ее в бою самурай.

Книга в книге. Недостойный самурай Небару Дзозен.

Самурай, бывший ронин, Небару Дзозен в романе Джеймса Клейвелла не сумел совершить самоубийство, оказавшись на положении пленника, и вот какая после этого была его судьба…

Он умирал недостойно, плача от страха, прося его помиловать. Убивали его медленно и жестоко. Ему разрешили бежать, потом аккуратно проткнули штыком среди общего смеха, снова заставили бежать и подрезали поджилки. После этого ему позволили уползти, потом медленно вспороли живот, пока он кричал, а кровь и слизь вытекали из него, и так оставили умирать.

После него Нага обратил внимание на остальных самураев. Трое людей Дзозена тут же встали на колени, обнажили свои животы, поставили перед собой короткие мечи, чтобы совершить сэппуку. Трое их товарищей встали сзади них как помощники, обнажив длинные мечи, они взяли их обеими руками. Нага и его люди их больше не трогали. Как только самураи, стоящие на коленях, легли на свои мечи, они вытянули шеи, и три меча, опустившись, одним ударом отрубили им головы. В упавших головах клацнули зубы, и все стихло. Тут же налетели мухи.

После этого на колени встали еще два самурая, последний из оставшихся стоял наготове как помощник. Первый из вставших на колени был обезглавлен тем же способом, что и его товарищи, как только опустился на нож. Другой сказал:

– Нет. Я, Хирасаки Кенко, знаю, как умирать – как следует умирать самураю.

Кенко был гибкий молодой человек, надушенный и миловидный, бледнолицый, волосы его были хорошо смазаны маслом и плотно заплетены в косичку. Он почтительно взялся за свой меч и частично обмотал лезвие поясом, чтобы удобней было держаться за него рукой.

– Я осуждаю смерть Небару Дзозен-сана и этих его людей, – твердо сказал он, кланяясь Наге. Он кинул последний взгляд на небо и в последний раз ободряюще улыбнулся своему помощнику: «Сайонара, Тадео». После этого он глубоко погрузил свой нож с левой стороны себе в желудок. Он обеими руками сделал полный разрез поперек, вынул его и глубоко погрузил его снова, как раз над пахом, и резко рванул вверх в полном молчании. Его вспоротые внутренности вывалились на колени, и, когда его ужасно искаженное агонией лицо ткнулось вперед, помощник опустил вниз свой меч, блеснувший широкой дугой.

Нага сам поднял за косичку голову этого самурая, отер ее от грязи и закрыл глаза. Потом он приказал своим людям проследить, чтобы голова была вымыта, упакована и отправлена Ишидо со всеми почестями, с полным отчетом о мужестве Хирасаки Кенко.

Последний самурай опустился на колени. Не было никого, кто бы помог ему совершить сэппуку. Он тоже был молод. Его пальцы дрожали, его охватил страх. Дважды он выполнял свои обязанности по отношению к своим товарищам, дважды рубил головы с большим искусством, спасая их от пытки болью и позора страха. И только что он ждал смерти своего любимого друга, который умер, как полагается самураю, принеся себя в жертву в гордой тишине, потом он опять рубил чисто, с совершенным искусством. Он никогда не убивал до этого случая.

Смерть его была быстрая, безболезненная и почетная.

Головы были подобраны. Потом вновь вернулся к жизни Дзозен. Его руки судорожно пытались заправить кишки обратно в живот.

Его оставили собакам, которые пришли из деревни.

Комментарии, как говорится излишни. Конечно, роман – это роман, однако реальность, пожалуй, была еще хуже!

Впрочем, «погоня за головами», так же как и стремление европейских рыцарей как можно больше захватить в плен своих сотоварищей, очень часто шла вразрез с требованиями военного искусства. Дело в том, что самурай, раздобывший ценную голову, обычно покидал поле битвы, так как пребывал в полной уверенности, что исполнил свой долг до конца. Между тем было бы куда лучше, если он оставался там и продолжал сражаться. Да и сама схватка нередко перерастала в неуправляемую свалку, в которой один пытался отрубить голову убитого врага, тогда как соратники последнего погибшего пытались ему в том помешать. В результате иным полководцам приходилось особым приказом запрещать этот варварский обычай, чтобы их воины занимались в битве своим прямым «делом», а не собирали эти кровавые трофеи! А вот во время войны в Корее трофейных голов было так много (только в битве при Сачхоне их отрезали 38 700!), что… вместо них в Японию отправляли отрезанные у них носы, засоленные в больших деревянных бочках.

Памятник Кусуноки Масасигэ на территории императорской резиденции в Токио.

Однако как только в войсках самураев появились отряды копейщиков, лучников и стрелков, набранные из крестьян, японские полководцы быстро переняли традиции китайского военного искусства. Так что теперь их битвы стали проводиться по плану и меньше всего напоминали былые свалки конных воинов, в которых равный старался сражаться только с равными, как это бывало и на заре феодализма в Европе!

Теперь главной целью было достижение общей победы в сражении, ну а то, что она подкреплялась несколькими тысячами отрубленных голов, воспринималось все больше как дань традиции, хотя и очень выгодной для тех, кто эти самые головы рубил и после битвы приносил своим командирам. Причем сама война становилась делом все более и более профессиональным и требовала и определенных теоретических знаний, и большой военной практики.

До этого сложные построения самурайской армии просто не требовались. Теперь они стали правилом, причем каждое из них получило свое название. Например, построение в несколько рядов, наиболее простое и пригодное для любого случая, получило название ганко («гуси в полете»). Хоси («наконечник стрелы») считался наиболее удобным для активной атаки неприятеля, а саку («замочная скважина») – для обороны. Желая окружить неприятеля, применяли построение какуёку («крылья журавля»), а при необходимости отразить нападение использовали построение кояку («ярмо»). Если полководец не решался на атаку в центре, а хотел нанести удары на флангах, то на этот случай у него был вариант построения гёрин («рыбья чешуя»). В том случае, если нападение ожидалось со всех сторон, войска следовало выстроить в порядок энгэцу («месяц»), что давало им одновременно возможность и стойко защищаться, и в случае необходимости наносить ответные удары. Другие построения, принятые военным искусством самураев, являлись разновидностями этих основных.

При этом как бы войско ни строилось, соблюдались определенные правила с размещением как самого полководца, так и сопровождающих его слуг, начиная от «слуги с водой для рук» и «слуги с полотенцем», трубача в раковину, и барабанщика, на попечении которого был большой сигнальный барабан. Здесь же находились гонцы, военный священник, старшие и младшие офицеры, дозорные, разведчики и шпионы-синоби, переодетые в крестьян или странствующих монахов, смотря по обстоятельствам.

Боевые построения самураев: 1 – ганко; 2 – хоси; 3 – саку; 4 – какуёку; 5 – кояку; 6 – гёрин; 7 – энгэцу. Схема А. Шепса.

Свои позиции на поле боя было принято всячески укреплять. Так, и лучники и аркебузиры использовали переносные щиты татэ, которые делалась из толстых досок, а сзади имели откидывающуюся деревянную подпорку. Они имели прямоугольную форму практически в человеческий рост, а их лицевая поверхность обычно украшалась гербами. Некоторые щиты XVI века были сделаны изогнутыми с двумя ребрами жесткости (горизонтальным и вертикальным) и даже с вырезом сверху для удобства стрельбы из аркебузы. Последняя разновидность обшивалась снаружи железными листами с гладкой поверхностью, чтобы пули лучше от нее отскакивали. Такие татэ использовались во всех войнах, которые велись в средневековой Японии. Воины, переносившие эти щиты, назывались татэ-моти, а их изготовители – татэнуи. Щиты устанавливали сплошными рядами, преодолеть которые не могла ни конница, ни пехота, и, используя их в качестве прикрытия, вели по противнику огонь.

На путях возможного движения конницы было обычным делом выставлять решетки из связанных между собой бамбуковых кольев. Не мешая стрелкам, они становились для нее непреодолимой преградой. Перед решетками старались по возможности выкопать ров и, мало того, забивали в землю короткие острые колышки и связывали их веревками. Получалось своего рода «минное поле», на котором лошади спотыкались, а пехотинцы вынуждены были идти медленно и глядеть себе под ноги, чтобы не упасть, и в это время представляли собой отличную мишень! Против всадников и пехотинцев использовались и металлические шипы с четырьмя остриями. Как бы их ни разбрасывали, одно острие у них было всегда обращено кверху. Наступив на него, лошади разрывали себе копыта и сбрасывали седоков, а пехотинцы, обычно сражавшиеся в соломенных сандалиях, получали тяжелые раны ступней.

Особого искусства требовала осада и штурмы замков крупных феодалов – даймё, поскольку из-за постоянных землетрясений основания и стены этих сооружений складывались из огромных валунов. Разбить их не могли никакие тараны и пушки, однако между камнями оставались углубления, да и сами стены возводились с большим наклоном, так что по ним можно было взбираться наверх, а уже там, где стены были из дерева, их преодолевали при помощи веревок с крючьями на конце. Разумеется, всему этому нужно было долго учиться, равно как и умению переплывать реки в доспехах и даже с флагами в руках, но таково было самурайское военное искусство, которому эти воины посвящали всю свою жизнь.

Маска к доспеху до-мару. Вид снаружи и изнутри.

Полный доспех самурая до-мару со шнуровкой тя-сосуго-одоси.

Кстати говоря, поскольку Япония со всех сторон окружена морем, а на ее территории много рек и озер, от самурая умение плавать требовалось в обязательном порядке, оно было для них жизненно необходимо, точно так же, как и умение сражаться различными видами оружия и ездить верхом. Однако своеобразие японской культуры проявилось и здесь: обучение плаванию самурайскими стилями было характерно только для Японии, что резко выделяло его среди способов плавания у других народов. Школ, обучающих плавать, было едва ли не столько же, сколько и школ, обучающих искусству фехтования! Здесь вряд ли имеет смысл их все перечислять, а вот о тех направлениях, что там изучали, следует рассказать обязательно.

Вот в такую деталь рукава котэ в форме груши, скорее всего, и попала стрела, пущенная в Масасигэ.

Например, в одной из школ плавания самураев обучали плавать в полном снаряжении, и пловцы должны были держать верхнюю часть туловища как можно выше над водой, чтобы воин имел возможность еще и стрелять из лука. Этот стиль нельзя сравнить ни с какими другими, поскольку он требовал от того, кто его изучал, исключительной физической силы. Ведь японские доспехи обладали особенностью намокать. И даже если сухими они были легче европейских, вода, впитавшаяся в их шнуровку, добавляла им вес и… тянула плывущего на дно! Существовала школа, учившая плаванию с большими флагами. При этом двух-, трехметровые флаги нобори держали в руках, прикрепляли к плечам или голове. Чем тяжелее был флаг, тем с большим напряжением приходилось работать пловцу. Кроме того, самурай должен был еще транспортировать с собой по воде конную сбрую и оружие, а трубач – раковину (хорагай), применявшуюся для подачи сигналов. Была и такая школа, где практиковались прыжки в воду, глубина которой обычно не превышала 1 м, причем с большой высоты.

Некоторые школы привлекали тем, что обучали какой-нибудь впечатляющей экзотике. Например, главным в обучении одной такой школы было плавание и ныряние… со связанными руками и ногами, а также борьба с противником по захвату его плавательных средств (например, лодки). В качестве тренировок служили упражнения, называемые «икада-дзумо» – «борьба на плоту». Сброшенный с плота в воду считался побежденным. Кроме того, самураи (а отнюдь не только одни лишь легендарные ниндзя!) обучались длительному пребыванию под водой (с оружием или без него).

Совсем как наш Чапаев – «Впереди, на лихом коне!». Тоётоми Хидэёси завоевывает Сико-ку (укиё-э Тоёхары Тиканобу, 1883 г.).

Другие школы ориентировались на плавание в море и учили преодолевать сильные приливные волны, прибой, водовороты, освобождать руки и ноги от вьющихся водяных растений. Кроме того, практиковался стиль, который назывался тати-оёги. Главным в нем было держать туловище так, чтобы руки оставались над поверхностью воды. В них воин удерживал меч, который должен был всегда оставаться сухим и чистым от ржавчины, так как считался «душой самурая».

Основным в упражнениях одной из школ, практикующих стиль тати-оёги, было держать верхнюю часть тела как можно выше над водой только за счет энергичной работы ног. Пловец этой школы должен был сохранить сухим переправляемый им через водную преград груз; тренировочным было упражнение, при котором ученик, находясь в воде, должен был писать иероглифы так, чтобы не замочить водой дощечку, тушь и кисть.

Существовала школа, требовавшая от воинов длительного пребывания в морской воде, то есть плавания в море на большие дистанции, тогда как у других главным приоритетом была борьба с противником в воде. Эту школу часто называли школой водного дзюдо.

Одна из четырех битв при Каванакадзима. Японская ксилография. Библиотека конгресса США.

Ну и, конечно же, самураев учили стрельбе из воды, которую им приходилось вести, когда они переплывали ров, опоясывающий замок даймё, который они штурмовали, а также плаванию в штормовом океане и преодолению больших волн.

Поскольку самураи были конными лучниками, то есть подобно скифам, туркам и монголам практиковали стрельбу из лука с коня, им нужно было постоянно практиковаться в этом умении, да и как иначе можно было достичь совершенства в этом трудном деле?! Стрельба из лука с лошади в исторических источниках называется «ябусамэ», а своего наивысшего расцвета она достигло в период Камакура, когда ее стали рассматривать как обязательное умение для самураев высшего ранга. Причем стрельба из лука с лошади была не только обязательным, но и любимым видом состязаний среди самураев и проводилась обычно в виде состязания двух команд, что отчасти напоминало европейские турниры и состязания хиппика гимнасия у древних римлян.

Обычно крупные состязания производились на скаковом кругу в храме Цуруга ока Хатиман в городе Камакура или на берегу моря во время синтоистских праздников. В качестве главного распорядителя при ябусамэ выступал синтоистский священник, а в качестве мишени ставили или доспехи воина (в период Камакура), или же вкопанный в землю деревянный столб, и стрелок, мчась на коне по кругу, стрелял в эти цели три раза с интервалом в десять секунд.

Кроме ябусамэ в разряд самурайских военных искусств входило и так называемое инуомоно – упражнение по преследованию собак. По сути, это была та же охота, но без смертельного исхода, так как стрелы использовались не боевые, а учебные. Как и ябусамэ, оно имело своей целью выработать у самурая способность быстро и метко стрелять из лука на скаку, одновременно управляя конем шенкелями, что было очень важно для воина, участвующего в сражении в составе конного отряда. Но инуомоно, в отличие от стрельбы по мишени, было намного сложнее, так как тут нужно было стрелять по движущейся цели. Всадник при этом должен был на скаку попасть тренировочной стрелой с деревянным наконечником в собаку, которую выпускали на манеж на участке для стрельбы.

Наибольшей популярности инуомоно достигло в период Муромати (1333–1573), когда стрельба из лука в сочетании с верховой ездой (кюба) считалась совершенно необходимой для буси высших рангов.

Маска сомэн мастера Миотина Мунекира (1673–1745). Музей Анны и Габриэль Барбье-Мюллер. Даллас, Техас.

Воины тренировались также в верховой езде во время традиционного отлова диких лошадей, который проводился в середине пятого месяца каждого года в день обезьяны (12-й день по циклическому отсчету) обычно при участии священников синто. Такие отловы устраивались в Средневековье на равнине Канто и имели своей целью как пополнение конюшен новыми боевыми лошадьми, так и выявление лучшего всадника (или группы всадников), принадлежавшего к дружине того или иного даймё.

Кроме того, среди самурайской знати было принято охотиться с соколами и прочими хищными птицами, которых специально отлавливали и тренировали. Такая охота осуществлялась с коня, что позволяло даймё поддерживать себя в хорошей физической форме даже тогда, когда они уже по своему возрасту и положению не участвовали ни в ябусамэ, ни в инуомоно. Кстати, большим любителем и знатоком соколиной охоты в Японии был легендарный Токугава Иэясу, ставший самым успешным из всех объединителей Японии.

Как видите, военные искусства самураев были весьма своеобразны и при этом обусловлены как естественной средой, в которой существовал японский этнос, так и той исторической обстановкой, в которой происходило формирование сословия самураев. Безусловно, обучение было очень тяжелым, как, впрочем, и сама жизнь. Но тут на помощь приходила религия: культ синто и конфуцианская идеология, а также медитация по системе дзэн. Все это психологически помогало преодолеть все эти трудности, так что обычно годы тренировок проходили не зря: в итоге получались хладнокровные, физически сильные и выносливые воины, которые и требовались для ведения кровавых феодальных междоусобиц, происходивших в Японии практически непрерывно!

А вот на этой ксилографии Цукиока Ёситоси запечатлел собаку, которая принесла самураю отрезанную голову и тот… ее осматривает при свете фонаря! Необычен и сам сюжет, и необычно изображение собаки – как правило японские художники своим вниманием собак не баловали. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Интересно, что не всегда, но довольно часто, японские военачальники приказывали устраивать своим войскам походные лагеря очень похожие на те, что в Древнем Риме строили себе на ночь легионеры. Укрывшись в такой вот полевой крепости, они вполне могли выдерживать в ней осаду, в то время как осаждавшие, не имея пушек, мало чем могли бы им повредить! Частокол вокруг такого лагеря возводился из более толстых и тонких стволов, связанных между собой так, что они образовывали прочную решетку. Сам частокол располагался на земляном банкете для стрелков, а перед ним находился довольно глубокий ров. Дома внутри лагеря деревянные, с крышей из толстых досок либо из бамбуковой дранки, то есть поджечь ее было не так-то легко. Естественно, что внутри резиденция Сингена была обнесена маку – длинными полотнищами из ткани с его эмблемой, а уж флагов в его лагере было, наверное, едва ли не столько же, сколько и самих солдат!

Вот в чем японские самураи уж точно не блистали, так это в искусстве войны на море, и почему так – понятно. Оказавшись на островах посреди океана, они тем не менее сохранили нравы и обычаи людей континентальной культуры и море недолюбливали. Да, сражения на воде они вели, имели даже собственных пиратов – вако, предприняли две заморские экспедиции в Корею и тем не менее даже с корейцами в области военно-морского искусства сравниться не могли. К тем же самым монгольским судам во время второго вторжения армады хана Хубилая самураи подходили на обычных рыбачьих судах и, нередко свалив мачту, по ней же и поднимались на палубу этих кораблей и брали их на абордаж. К строительству специальных военных судов самураи в то время даже не стремились. Правда, позднее, а именно в 1578 году, известный японский полководец Ода Нобунага предпринял строительство нескольких так называемых «железных кораблей» – боевых судов, надводная часть которых частично обшивалась железными листами. Они имели 22 м в длину и 13 м в ширину, и каждый, как сообщалось, вооружался «пушкой». Но под «пушкой», вероятнее всего, имелся в виду фитильный мушкет крупного калибра. Отомо Сорин получил в подарок две португальские пушки в 1551 году, но их оказалось трудно скопировать. Большие мушкеты, называвшиеся «стенными ружьями», достигали в длину 3 м, но на море от них было толку немного, так что получается, что эти «железные корабли» имели серьезные недостатки, связанные с их вооружением. Противостоять пиратскому флоту они могли, но когда один из них был взят на абордаж, он перевернулся. К тому же суда эти были тихоходны, так что применять их можно было разве что для местных полицейских функций. И уж, конечно, не могло быть и речи о том, чтобы что-то им подобное противостояло бы современным европейским кораблям!

Инуомоно. Картина XVIII в. Токийский национальный музей.

Сайхай – жезл военачальника.

А вот что касается сражений на суше, то здесь японцы также активно использовали китайское культурное наследие, а знаменитые трактаты о войне, подобные «Искусству войны» Сун Цзы, стали известны самураям уже в X веке. Так, именно опираясь на китайский опыт, известный японский полководец Кусуноки Масасигэ стал активно использовать разведку и агентурную сеть, а сражаясь с неприятелем, не гнушался его обманывать. Например, он и его воины показывались вражеским воинам на тощих лошадях и таким образом заставляли противника забыть об осторожности, а потом, притворно отступая, заманивали их в ловушку. Обороняя замок Акасака, он построил вокруг него две стены, причем первая была заранее подрублена и держалась на канатах. Когда посланные на штурм воины залезли на нее, канаты перерубили, и стена рухнула в ров, в результате чего из 1000 нападавших погибло около 700 человек, а остальные были ранены. Тем не менее осада была тяжелым испытанием для защитников замка, и поэтому Масасигэ опять прибег к военной хитрости. Он приказал соорудить огромный погребальный костер, на который положили трупы погибших защитников, в то время как он сам и остальные воины под покровом ночи вышли из крепости, незаметно прошли через расположение осаждающих и спаслись. Затем по сигналу Масасигэ единственный оставшийся в крепости самурай поджег костер, и он же на следующий день, указывая на заваленный трупами догорающий костер, сообщил вошедшим в крепость воинам бакуфу, что прошедшей ночью защитники крепости совершили массовое самоубийство, причем проверять, так ли это, никто не стал!

Томимори Масаката замахивается мечом, в то время как в него летит жаровня с углями. Обитатели дома Кира, подвергшиеся нападению, бросали в нападавших самые разные предметы, вплоть до жаровен с горящими углями, но их это не остановило.

А затем Масасигэ снова «воскрес», защищая замок Тихая и видя, что осаждающие строят прочный деревянный мост через ров, не стал им мешать, чем опять-таки усыпил бдительность осаждавших. Зато когда они наконец-то перебросили этот мост через ров и бросились сплошным потоком по нему к замку, задействовал пожарную помпу и стал лить на него нефть, а его воины – забрасывать мост горящими факелами! Воины в первых рядах замерли перед пламенем, но повернуть назад не могли, так как на них сзади напирали все новые ряды воинов, не понимавших, в чем дело. Спрыгнуть с моста было некуда: ров оказался слишком уж глубоким, и к тому же на дне его возвышались скалы. Тут мост переломился из-за тяжести скопившихся на нем людей и, объятый пламенем, рухнул вниз. Говорят, что зрелище сгоравших на дне рва людей было настолько ужасным, что видевшие эту картину подумали, что таков, наверное, и есть ад! Правда, в итоге Масасигэ все равно был вынужден совершить сэппуку, однако он и показал всем остальным, что война это тоже искусство и относиться к ней надо соответственно!

Не брезговали самураи и ночными нападениями. Их военное искусство и мораль вполне это позволяли! Так, например, в 1560 году во время очередной междоусобицы между кланами многотысячная армия Отомо Сорина должна была встретиться в сражении с отрядом самурая Рюдзёдзи Таканобу, который насчитывал всего лишь пять тысяч человек. На военном совете мнения разделились: одни стояли за то, чтобы сопротивляться до конца, другие предлагали пойти на мирные переговоры! При этом всем было понятно, что пяти тысячам самураев не выстоять против целой армии. Однако, пока члены совета совещались, разведчики донесли, что вечером накануне наступления в армии противника задумано большое пиршество. Талантливый приближенный Рюдзёдзи, Набэсима Нобунари, предложил ночью совершить налет на лагерь Отомо, но операция представлялась очень рискованной, и никто его не поддержал. В этот момент вмешалась мать Рюдзёдзи Таканобу, присутствовавшая на совете: «Все вы похожи на мышей при виде кота. Если вы истинные самураи, нападите на врага ночью – поставьте на кон свою жизнь, умрите или победите!» Столь смелое вмешательство (это к вопросу о роли женщин в обществе самураев – не такое уж и малое место они занимали!) женщины решило все дело, и в итоге было решено напасть на противника под покровом ночной темноты!

Дождавшись темноты, отряд Рюдзёдзи во главе с Нобунари бесшумно выскользнул из окружения и затаился за лагерем Отомо у подножия горы, причем куда в это время смотрели часовые последнего, непонятно. Склон горы был не слишком крутым, и отряд Нобунари поднялся по нему без особого труда, после чего затаился в зарослях кустарника позади лагеря авангарда. Самураи ждали до самого утра, когда заснут последние утомленные пиршеством враги. В шесть часов Нобунари приказал аркебузирам открыть огонь, и все 800 самураев, окруженных дымом и огнем своих выстрелов, бросились к лагерю врага. Застигнутые врасплох самураи Отомо не могли дать им никакого отпора, и вскоре весь лагерь был залит их кровью. Началась жестокая резня, в которой из трех тысяч воинов авангарда Отомо погибло две, при этом в суматохе боя приближенный Рюдзёдзи, Наримацу Нобукацу, убил и командира этого отряда. Пока Нобунари руководил атакой, другие приближенные Рюдзёдзи напали на войска Отомо, окружавшие замок Сага, и положили конец его осаде. Интересно, что основные силы армии противника при этом фактически не пострадали, но тем не менее Сорин отозвал их домой, настолько понизились их боевой дух и воля к победе.

Впрочем, людей, которые бросались в бой, не заботясь ни о чем другом, кроме как о демонстрации своего мужества, в Японии хватало даже и после таких поражений. Именно поэтому-то, не считая всех прочих причин, гражданские войны в стране и шли практически непрерывно. Ну а закончилась вся эта кровавая неразбериха и вовсе эпохой Сэнгоку дзидай, или «Эпохой сражающихся провинций», когда никакой центральной власти в стране уже практически не существовало, а отдельные феодалы (которых теперь стали называть даймё сэнгоку) воевали друг с другом, не оглядываясь на императорскую власть.

Три легендарных объединителя Японии (сверху вниз) Токугава Иэясу, Тоётоми Хидэёси, Ода Нобунага. Часть триптиха Тоёхара Тиканобу. 1897 г.

Глава 25 Самураи – объединители страны

Моя жизнь пришла как роса и как роса исчезнет. А вся Нанива – это лишь сон после сна. Предсмертное стихотворение Тоётоми Хидэёси (1536–1598)[25]

Всегда так было и будет, что в переломные моменты истории среди множества обыкновенных людей встречаются и такие, что благодаря личным качествам, случаю или простой удаче оказываются на самом верху пирамиды власти, и не только оказываются, но еще и соответствуют этому своему высокому положению. В Японии за ее многовековую историю это случалось не раз, однако судьбе было угодно сделать так, что когда в конце XVI века ее положение стало особенно тяжелым, нашлись сразу три человека, которые своими действиями преобразовали страну так, что она из раздробленного, раздираемого войнами и разбоем государства превратилась в «современное» по тому времени централизованное феодальное государство, в котором наконец-то наступил мир, причем не на годы – на века!

Первым среди них был Ода Нобунага (1534–1582) – наследник сравнительно маленького княжества, которое лежало на пересечении дорог между Западной и Восточной Японией, неподалеку от современного города Нагоя. Ему нельзя было отказать в тщеславии, способностях и деловых качествах. Начало его взлету положила неожиданная для его современников победа над военным князем, который выступил против Нобунаги. Лучше бы этот князь этого не делал, поскольку эту битву он проиграл. С этого времени Ода последовательно и систематически расширял сферу своего влияния, пока, наконец, в 1567 году его войска не вошли в Киото. Он поставил под свой контроль сёгунат Асикага, а позднее и вовсе изгнал несчастного сёгуна из его бывшей столицы.

Шлем Тоётоми Хидэёси, украшенный плюмажем в форме 29 лепестков ириса, символизирующих солнце. Токийский национальный музей.

В течение 20 лет Нобунага уверенно держал бразды правления в своих руках. В этом ему помогали стратегические способности и огнестрельное оружие. И так продолжалось до тех пор, пока он не попал в засаду своего собственного генерала, и ему не оставалось ничего иного, как покончить жизнь самоубийством. К этому времени под его контролем находилась почти третья часть Японии – процесс объединения страны начался.

Вторым объединителем Японии, которому удалось много больше, чем первому, стал… сын то ли крестьянина, то ли дровосека Хасиба Хидэёси (1537–1598). В молодые годы, желая стать самураем, он украл доспехи своего первого господина и нанимался на службу к разным военачальникам, пока, наконец, не нанялся к Оде Нобунаге в качестве носителя сандалий (1554). Начав с этой скромной должности, он сумел возвыситься до ранга генерала, поскольку Нобунага оценил его ум и блестящие военные способности. В 1583 году, после гибели своего хозяина, Хидэёси фактически узурпировал принадлежавшую тому власть, а затем еще и получил от императора должности регента-кампаку (1585), «великого министра» (дайдзё-дайдзин, 1586) и аристократическую фамилию Тоётоми. К 1591 году «железом и кровью» он сумел объединить под своей властью все территории Японии, то есть сделал то, что не удавалось до него никому из его предшественников!

Ода Нобунага. Цветная ксилография Утагава Куниёси.

Портрет Оды Нобунаги из коллекции храма Тёкодзи в городе Тоёта.

Хидэёси составил общеяпонский земельный кадастр, который стал основой для налогообложения населения на протяжении последующих трех столетий, приказал изъять все имеющееся у крестьян и мещан оружие, разделил японское общество на четыре сословия. Его правление ознаменовалось запретом христианства в Японии (1587) и агрессией против Кореи и Китая (1592–1598). Однако торжество его было неполным, так как он умер в 1598 году, оставив своим наследником малолетнего сына Хидэёри, хотя и успел до этого назначить до времени его совершеннолетия опекунский совет из пяти человек. На многие ответственные должности он назначил лично преданных ему людей, невзирая на их происхождение. И все это ради будущего своего сына, которое они должны были обеспечить любой ценой. Разумеется, те, кто считал себя потомком древнего рода, были возмущены тем, что ими, по сути дела, правят выскочки без рода, без племени, так что подспудная вражда между этими двумя группировками не затихала ни на миг.

Курода Нагамаса в своем знаменитом шлеме «Отвесная скала». Военачальник Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу. Старинный японский рисунок. Токийский национальный музей.

И вот как раз среди этих пяти опекунов и оказался человек, которому самой судьбой было суждено закрепить единство страны и завершить создание централизованного феодального государства в Японии – князь Токугава Иэясу (1543–1616) из рода Минамото, носивший сначала детское имя Мацудайра Такетиё; затем ставший Мацудайра Мотонобу (имя, полученное после церемонии совершеннолетия в 1556 году) и Мацудайра Мотоясу (имя, данное ему его сюзереном, Имагава Ёсимото), выбравший имя Мацудайра Иэясу в знак независимости от рода Имагава в 1562 году; и, наконец, ставший Токугава Иэясу в 1567 году. Тосё-Дайгонгэн тоже его имя, но только уже посмертное, божественное имя «Великий бог-спаситель, что озарил Восток», ставшее ему наградой за все, что он сделал для страны.

К вершинам власти он шел долго и трудно. Много лет провел заложником у более сильных даймё, рано потерял отца, при этом очень часто жизнь его висела на волоске. Однако он не терял присутствия духа, постоянно помнил, что он из рода Минамото, тогда как Хидэёси всего лишь сумевший преуспеть крестьянин, которому его свадебный наряд даже шили из знамен его господина, и что терпение и труд все перетрут! Разную сущность «трех объединителей империи» как нельзя лучше отражает следующая история: все трое стояли перед деревом, на котором сидел соловей, и хотели послушать его пение. Но соловей не пел. «Он не поет, так я убью его», – злобно подумал Нобунага. «Он не поет, так я заставлю его петь», – сказал Хидэёси. «Он не поет, так я подожду, когда он запоет», – решил Иэясу, и вот это его качество – «ждать и надеяться» оказалось для него наилучшей стратегией во всех отношениях.

Доспехи Курода Нагамаса. Токийский национальный музей.

Шлем Курода Нагамаса.

Интересно, что в отличие от Оды Нобунаги, который поддерживал отношения с Португалией и Испанией, а также не мешал распространению католичества в Японии, Токугава предпочитал иметь дело с протестантскими Нидерландами. С 1605 года консультантом Иэясу в вопросах европейской политики стал английский моряк, кормчий Уильям Адамс – тот самый, что в романе Джеймса Клейвелла «Сёгун» был выведен под именем Джона Блэксорна. Благодаря советам последнего, монополию иметь отношения и торговать с японцами получили только голландцы. В 1614 году Иэясу издал указ, который и вовсе запретил пребывание «южных варваров» и христиан в его стране. Начались репрессии и массовые показательные распятия верующих. Небольшая группа японцев-христиан бежала на испанские Филиппины, ну а большая часть под страхом смерти была силой обращена в буддизм. Формально передав титул сёгуна сыну, Токугава Иэясу занялся составлением «Уложения о самурайских родах» («Букэ сё хатто»), определившего нормы поведения самурая на службе и в личной жизни и где в сжатой форме были зафиксированы традиции военно-феодального сословия Японии (Кодекс бусидо), передававшиеся ранее устно. При нем столицей страны стал Эдо, впоследствии превратившийся в Токио. Умер он в возрасте семидесяти трех лет, приняв участие в бесчисленном количестве сражений и схваток, после заговоров и борьбы длиной в целую жизнь и став полноправным правителем Японии. Власть он передал своему старшему сыну Хидэтада, а всего клан Токугава после этого правил Японией целых 265 лет вплоть до 1868 года!

«Красные демоны» в сражении при Сэкигахара. Фрагмент расписной ширмы. Хорошо заметны большой и малый штандарты с изображением «колодца», а также красные знамена и сасимоно самураев Ии с различным гербами. В центре, верхом на коне, – Ии Наомаса.

Глава 26 Сэкигахара: предательство, решившее судьбу страны

Как сладостно! Два пробужденья – А сон один! Над зыбью этого мира – Небо рассветное. Токугава Иэясу (1543–1616) – предсмертное стихотворение[26]

Не так уж и много в истории человечества наберется сражений, последствием которых стало изменение всей жизни страны, причем даже не на годы, а на столетия. В Европе таким событием стала битва при Гастингсе в 1066 году, сделавшая Англию такой, какая она есть сейчас. А вот в Японии им стала битва при Сэкигахаре, а ей в свою очередь предшествовал целый ряд драматических событий, в итоге решивших судьбу страны, и главную роль в этом, как это бывает очень часто, сыграли амбиции и личная неприязнь.

А началось все с того, что в 1590 году ставший фактическим правителем Японии низкорожденный Тоётоми Хидэёси решил назначить сразу пять регентов, рассчитав своим по-крестьянски хитрым умом, что это шаткое равновесие сил сохранится и после его смерти, пока его сын не сможет наследовать его власть. Во главе пяти правителей стоял верный ему выдвиженец из небогатой семьи Исида Мицунари, а во главе регионов, отвечающих за его будущее, – Токугава Иэясу, происходивший из древнего рода Минамото.

Мавзолей Токугава Иэясу в Тосёгу.

После смерти Хидэёси Токугава Иэясу был назначен старшим регентом и приложил немало стараний, чтобы исподволь разжечь недовольство в среде знатных даймё, которым отнюдь не улыбалось подчиняться Исида Мицунари, так как они бы с большой охотой пошли за Токугава, принцем Минамото!

Многие из них понимали, что рано или поздно, но война между ними неизбежна. Однако, как всегда, нашелся нетерпеливец, который начал раньше других и тем спровоцировал всеобщее выступление. Им оказался сторонник Мицунари Уэсуге Кагэкацу, один из регентов, который, не спросив разрешения у старшего регента Иэясу, начал собирать вокруг себя сторонников, закупать оружие, продовольствие и боеприпасы – одним словом, готовиться к войне не прикрыто.

Владения его находились к северу от города Эдо, столицы Токугава, поэтому если бы война началась, то Иэясу пришлось бы действовать сразу на нескольких фронтах: и против Кагэкацу, и против Мицунари. Но он, пользуясь правом старшего регента, объявил Уэсуге мятежником и призвал всех вассалов Хидэёси выступить против него, поскольку он нарушает мир в стране.

Понятно, что Исида Мицунари просто не мог не поддержать верного ему человека и, в свою очередь, призвал своих сторонников к восстанию против Токугава Иэясу, которому он ставил в вину якобы имевшееся у него желание сделаться сёгуном, т. е. Верховным правителем Японии вместо законного наследника Хидэёри – сына Тоётоми Хидэёси.

Оба противника разослали множество гонцов с письмами, пытаясь заручиться поддержкой даймё в разных концах страны, однако нельзя было утверждать наверняка, кто будет искренне поддерживать ту или иную сторону, а кто рано или поздно окажется предателем. Последнего никак нельзя было исключать, поскольку все, что когда-либо было написано о чести и достоинстве самураев, отражало всего лишь их нравственный императив, но никак не реальное поведение. Как и во всех других странах, японские феодалы, равно как и чернь, за различные материальные блага были готовы на все, что угодно, а девиз «победителя не судят» вполне можно было начертать на знаменах любого из них!

Токугава Иэясу. Мигата Тосихидэ (1863–1925/1928).

Армия Токугава была разделена на две части, одной из которых командовал сам Иэясу, тогда как другой, большей, его сын Хидэтада. Выжидая, он медлил с выступлением, что было его обычной тактикой изматывания противника. Наконец, 1 сентября 1600 года его войска выступили в направлении Осаки, где находились главные силы Исида Мицунари. Сын Иэясу задержался в пути из-за стычек с вассалами Исида, но Иэясу ждать его не стал, а быстрым маршем двинулся по дороге Накасэндо с востока на запад.

Войска противников встретились у небольшой деревни Сэкигахара, в долине среди гор, вечером 20 октября («месяца без богов») 1600 года.

Поход в холодную погоду, да еще под проливным дождем и в грязь, утомил солдат обеих армий, которые сильно вымокли и продрогли. Но уже к утру войска были построены, причем расположены следующим образом: Исида Мицунари стоял на крайнем левом фланге, имея позади себя гору Сасао, а все его остальные вассалы располагались поперек дороги Накасэндо, частью располагаясь в самой деревушке Сэкигахара, а частью еще дальше к югу, занимая позиции на близлежащих холмах. Дальше всех, на правом фланге армии «запад», располагались силы Кобаякава Хидэаки, стоявшего на холме Мацуо, с которого ему было хорошо видно расстилавшееся слева от него поле будущего сражения.

Книга в книге. Место битвы

Сегодня место битвы при Сэкигахара представляет собой огромный музей под открытым небом. Для детей там есть раскрашенные фигуры воинов из бетона. Для взрослых – павильон с оружием и доспехами. Кроме того, все сколько-нибудь значимые места на поле боя обозначены соответствующими памятными знаками. То есть там все сделано примерно так же, как и у нас на Бородинском поле, кроме разве что впечатляющего количества высящихся там у нас памятников. Но место это памятное, и японцы об этой великой битве, положившей начало многовековой изоляции страны (хотя и миру тоже!), не забывают и за этим местом тщательно ухаживают.

К восьми часам дождь прекратился, и языки тумана оставались только в низинах да на вершинах холмов. Большинство вершин сияли всеми цветами радуги – флаги, бесчисленные наконечники копий, возвышающиеся над массой шлемов, заполняли их. Ряды армии «западных» выстроились в ровную цепь – от вершины горы вниз до дна долины и снизу, снова до верха гор. Дорога на Киото закупорена. Восемьдесят тысяч человек.

Ниже их – Восточная армия, почти равная сейчас по численности: подошли кланы Като и Асано. Воины «восточных» пробирались по промокшим насквозь подножьям гор, занимая позиции, выбранные для них принцем Иэясу. Некрутые подножья, но все-таки склоны, по которым приходилось взбираться. Уилл разъезжал туда-сюда вокруг своих двенадцати пушек, которые тащили уже не только быки – их тянули и подталкивали кучки обливающихся потом солдат. Каждый раз, поднимая голову, он видел молчаливые ряды копий и шлемов. Командуй он неприятельской армией, он не удержался бы от искушения кинуться сейчас всеми силами в массированную атаку. Но, очевидно, это не отвечало их понятиям о чести. А хаос, покинувший дорогу и карабкающийся по склонам, постепенно упорядочивался – каждый отряд выравнивал свои ряды, вытаскивал стрелы из колчанов, проверял тетивы луков. Но разница между двумя армиями была больше обычной из-за несмолкаемого шума, поднимающегося над рядами Восточных отрядов: команд, сливающихся одна с другой, свиста сигнальных рожков, рева труб, бесконечного бряцания оружием. Он чувствовал себя зрителем какой-то гигантской пьесы либо птицей, парящей над долиной, в которой почти двести тысяч человек собирались истребить друг друга. Хотел бы он сейчас действительно стать птицей и летать в вышине над этим морем копий, наблюдая и, возможно, смеясь над этими глупыми смертными.

Штандарты «Восток-Запад»

Штандарты «Восток»

Войска Иэясу далеко продвинулись вперед именно на левом фланге «западных», в то время как справа его собственных войск было сравнительно немного. Еще несколько подразделений «западных» – части Киккава Хироуэ и Мори Тэрумото по ряду причин оказались в тылу Восточной армии, однако при этом они находились довольно далеко от непосредственного места предстоящей схватки, и им было затруднительно принять в ней участие.

Честь начать сражение выпала четвертому сыну Токугава Иэясу Мацудайра Тадаёси, которому только что минул двадцать один год. Так нужно, посчитал Иэясу, который желал, чтобы бывшие военачальники Тоётоми, вставшие на его сторону, ясно поняли, что это война между кланами Тоётоми и Токугава, в которой один из них просто обязан будет уничтожить другого.

Книга в книге. Долг самурая превыше всего!

Сигнальный рожок залился свистом, и из рядов Токугавы на правом фланге выехал одинокий всадник. На нем были отделанные золотом доспехи, поднятое забрало не скрывало молодого, нетерпеливого лица. Его копье оставалось в чехле у левой руки, оба меча – в ножнах. Слабый ветерок с гор развевал вымпел на его шлеме, вытягивая его в длинные полоски лакированной бумаги. Его конь двигался шагом, потом, слегка пришпоренный, перешел на рысь, выбирая дорогу по некрутому склону. Вскоре, выехав на середину разделявшего две армии пространства, он остановил коня. Замерев на несколько секунд, он вглядывался в неприятеля. Позицию он намеренно выбрал такую, чтобы его видели почти все на поле битвы.

Потом с подчеркнутым тщанием он вытащил из чехла копье, перехватил его правой рукой и поднял высоко над головой.

– Слушайте меня, люди Осаки и люди Нара, люди Сацуны и Бизена, люди Тоса и Хидзена. Слушай меня, Икеда из Бизена. Я – Като Кенсин из Кумамото. Мои дядья – в числе величайших из когда-либо живших полководцев. Мой отец был вместе с Хидееси в Корее и снискал там славу. Мои предки сражались против монголов и показали себя непобедимыми воинами. Теперь я пришел сюда на битву с тобой, Икеда из Бизена, во имя величайшего из принцев, Токугавы Иэясу. Приготовься к смерти.

Трубы взорвались ревом за его спиной, и юноша, пришпорив коня, помчался вверх по склону прямо на неприятельские ряды. Вся армия, как один человек, разом исторгла громоподобный вопль, эхом отдавшийся в окрестных горах, и по сигналу рожка соратники Като Кенсина помчались за своим командиром, вверх по склону, прямо на вражеские позиции. Кенсин к этому моменту уже достиг сверкающих пиками цепей противной стороны, они расступились и тут же сомкнулись за его спиной, поглотив его, словно вода брошенный в нее камень. Уилл облизнул пересохшие губы.

– Зачем он это сделал? – спросил он Кимуру.

– Сегодня это было его долгом, Андзин Сама. Такова традиция. Теперь бой станет общим.

Кристофер Николь. «Рыцарь золотого веера»

Впрочем, то время, когда битва началась с пускания стрел, ушло уже в далекое прошлое. Теперь на поле боя обычно действовали смешанные отряды, состоявшие не только из лучников, копейщиков с длинными копьями (длина последних могла достигать 6,5 м!) и собственно самураев, вооруженных мечами и алебардами нагината, но и стрелков из аркебуз. Например, в одном из отрядов Иэясу численностью в 3000 человек, всадников было 420 человек, стрелков из аркебуз – 1200, 850 копьеносцев, 200 лучников, а о вооружении еще 330 человек не сообщается, так что, по-видимому, они занимались тем, что несли флаги и подносили сражающимся боеприпасы. Таким образом, около 40 % солдат армии Токугава были вооружены огнестрельным оружием и, соответственно, готовились сражаться с его помощью.

Исида Мицунари. Неизвестный художник.

Победоносный полководец имел право носить на шлеме вот такие рога (кадр из кинофильма «Сёгун»).

Исходя из имеющегося к этому времени у японских полководцев опыта применения аркебуз, они могли быть очень опасными против конницы, особенно если стрелки стояли за оградой из бамбуковых кольев, как и английские лучники в эпоху Столетней войны. Поэтому они стремились укрепить такими изгородями свои позиции, но в данном случае сумел это сделать только лишь Исида Мицунари, заблаговременно заготовивший такой частокол и огородивший им свой лагерь у горы Сасао. Однако маловероятно, чтобы за одну ночь перед битвой его уставшие солдаты смогли установить такие частоколы и в других местах. Поэтому можно говорить о том, что каких-то серьезных укреплений на месте сражения при Сэкигахаре не существовало, и это был типичный встречный бой, когда две армии прямо с марша и лишь немного переждав бросились одна на другую!

Едва туман рассеялся, как в восемь часов утра 21 октября тридцать всадников во главе с Мацудайра Тадаёси и Ии Наомаса выдвинулись вперед и атаковали отряд Юкита Хидэиэ из Западной армии, а вслед за ними пошли в бой 800 аркебузиров из отряда Фукусима Масанори и открыли огонь. В свою очередь левый фланг Западной армии подвергся атаке сил Отани, а Мацудайра и Ии продолжили атаку центра позиции Мицунари. Соответственно, сам Мицунари подвергся атакам отрядов Курода, Такэнака и Хосокава. Один из его военачальников, Сима Кацутакэ, в это время был ранен, но так как, по словам японского историка Мицуо Курэ, у Мицунари было несколько пушек, ему удалось отразить эту атаку. На левом фланге Иэясу отряд Фукусима Масанори также атаковал, но подвергся контратаке и был отброшен на прежние позиции.

От воинов, одетых в мокрые доспехи и разгоряченных сражением, поднимался пар, а все поле боя затянуло густым пороховым дымом. Силы «восточных» то и дело бросались на противника, однако прорвать фронт «западных» им все еще так и не удалось, в результате чего к середине дня создалась патовая ситуация, чреватая поражением как той, так и другой стороне. Исида Мицунари оказался более подготовленным к такому развитию ситуации и подал сигнал Кобаякава Хидэаки, а также Мори Тэрумото начать совместную атаку сил Иэясу во фланг и тыл. Однако ни тот ни другой с места не сдвинулись и продолжали выжидать, стоя на своих местах!

Дело в том, что, хотя Кобоякава и приходился племянником вдове Хидэёси и воспитывался в его доме как сын, хоть он и не отличался умом и отвагой, он был обязан многим именно Иэясу. Когда в результате своего бездарного командования в Корее он был лишен владений и отправлен в изгнание уже после смерти Хидэёси, именно Токугава Иэясу был тем человеком, который спас изгнанника и возвратил ему его прежнюю земельную собственность.

Незадолго до сражения Кобаякава согласился на предложение Иэясу во время боя перейти на его сторону, однако, будучи по натуре человеком весьма нерешительным, он никак не мог пойти теперь на предательство. В результате Мицунари и Иэясу один за другим слали гонцов на гору Мицуо, где находился его штаб, чтобы подвигнуть его на активные действия, однако никакого ответа не получали. Наконец, разъяренный его медлительностью, Токугава Иэясу приказал своим аркебузирам начать обстрел лагеря Кобаякава, в то время как гонец, посланный Курода Нагамаса, потребовал немедленно атаковать своих прежних союзников. И растерявшийся вконец Кобаякава наконец-то сделал свой выбор и тут же отдал приказ напасть на войска Отани.

Те ожидали предательства с его стороны и дружной контратакой отбросили войска предателя назад. Но тут, «вдохновленный» его примером, на сторону Токугава перешел Вакидзака Ясухара, а также ряд других командиров. Со всех сторон раздались крики: «Предательство!» Теперь уже «запад», насчитывающий в начале сражения около 80 тысяч человек, против 74 тысяч у Иэясу, потерял свое численное превосходство и больше уже не мог сопротивляться. Центр войск Мицунари был полностью разбит, за исключением отряда клана Симадзу с острова Кюсю, насчитывавшего первоначально 1500 человек. Симадзу Есихиро сначала хотел присоединиться к Токугава, но вышло так, что ему пришлось выступить на стороне Мицунари, поэтому он отдал приказ своим войнам врага не атаковать, но отражать каждого, кто будет нападать на них. Так они и простояли большую часть сражения в самом эпицентре, однако не двигались при этом ни вперед, ни назад. Наконец от всего его отряда осталось 500 человек, и его подчиненные начали умолять его спасаться бегством. Во главе приблизительно восьмидесяти самураев Симадзу Есихиро предпринял эту отчаянную попытку, но двинулся не назад, а вперед, справедливо считая, что в тылу у Иэясу он встретит меньше войск, нежели в тылу своей собственной отступающей армии! В погоню за ним бросился сам Ии Наомаса, командир отряда «Красных дьяволов», но, будучи в кроваво-красных доспехах, да еще и с огромными золотыми рогами на шлеме, он оказывался слишком заманчивой мишенью, и один из аркебузиров Симадзу ранил его в левую руку, да так, что он упал с коня.

С поля боя Есихиро сумел увести всего пятьдесят-шестьдесят человек, но тем не менее они спаслись и поскакали сначала по дороге, ведущей на юго-запад, а затем в обход горы Нангу.

Здесь они встретили разведчиков Киккава и Мори, прислушивавшихся к шуму битвы и пытавшихся угадать ее исход, и сообщили им, что Исида Мицунари разгромлен. Узнав об этом, Киккава тут же последовал примеру Кобаякава и перешел на сторону Токугава, а вот Мори Тэрумото, хотя и не стал предателем, но сделать уже все равно ничего не мог, поскольку войска Киккавы стояли неподалеку от него. В итоге ему пришлось отступить вслед за Есихиро, который бежал в порт Сакаи неподалеку от Осаки и благополучно переправился к себе на Кюсю.

Наконечник копья яри – дзюмондзи-яри. Токийский национальный музей.

В свою очередь, разгромленный Исида Мицунари тоже бежал с поля сражения и три дня прятался по лесам, пытаясь добраться до моря, но подхватил дизентерию и, будучи в плачевном состоянии, был выдан сторонникам Иэясу, который приказал его казнить. Однако в день своей победы при Сэкигахаре сам Иэясу еще не знал о том, каков будет конец его заклятого врага, но хорошо понимал, какая именно победа им одержана. Поэтому он сделал все, чтобы войти в историю Японии, а именно: проведя все сражение без шлема с непокрытой головой, теперь надел его и, плотно завязав шнурки, сказал: «Одержав победу, подтяните шнурки вашего шлема», намекая этим на то, что дело приведения страны в порядок с этой битвой еще отнюдь не закончено.

Затем к нему один за другим начали подходить с докладами командиры, а воины различных отрядов приносили и складывали перед ним отрубленные головы знаменитых врагов, и Токугава Иэясу приступил к традиционному в Японии «осмотру голов».

Книга в книге. «Осмотр голов»

Ниже их, на обратном склоне, ярдах в пятидесяти, столпилась группа самураев Токугавы. Они окружили поверженного вражеского генерала. Только один солдат стоял рядом с коленопреклоненным человеком – тот, который взял его в плен. Он держал обеими руками большой меч, положив его клинком на левое плечо, дыша медленно и глубоко, взмокнув от напряжения – ведь весь этот день мучительной борьбы мог пойти для него насмарку из-за какой-нибудь оплошности, допущенной сейчас.

Поскольку поблизости не было храма, пять циновок расстелили прямо на земле, и на них опустился военачальник. Наконец, вздохнув, он развязал тесемки нагрудного панциря и позволил ему соскользнуть на землю. Еще одно быстрое движение, и кимоно упало, обнажив до пояса потное тело. Холодный дождь падал на выбритую голову и плечи, заставив его быстро подавить непроизвольную дрожь.

Не поднимая глаз, генерал вытащил короткий меч, задумчиво коснулся пальцем лезвия и острия. Самураи, наблюдающие генералы – никто не шелохнулся. Отвлечь его сейчас или помешать было бы верхом бесчестья.

Он снова вздохнул. Отведя правую руку с коротким мечом в сторону, он с неожиданной силой вонзил клинок. Бритвенно-острое лезвие вошло в пульсирующий смуглый живот, и тем же движением он рванул его вправо, вспоров рану длиной в несколько дюймов. Кровь хлынула оттуда, как вода, проникающая сквозь плотину. Он продолжал глядеть в землю, продолжал вести лезвие, теперь повернув его под прямым углом вниз.

Единственным звуком был только свист воздуха, вырывающегося из ноздрей умирающего человека. Одновременно с ударом клинка он выбросил в сторону левую руку с растопыренными пальцами. По этому сигналу стоявший над ним самурай начал замах большого меча, обрушив его на шею генерала с ужасающей силой и ювелирной точностью. Голова, казалось, подскочила, повернувшись от удара лицом кверху, словно хотела взглянуть напоследок на своих врагов. Палач подхватил голову за чуб, не дав ей упасть. Из обрубка шеи фонтаном хлынула кровь, и тело упало вперед, ноги медленно вытянулись и, дернувшись, застыли.

Самурай поднял голову – по-прежнему тяжело дыша, но теперь уже с улыбкой. Он исполнил свою роль превосходно. Окружавшие его воины издали клич, на который откликнулись эхом их товарищи по всему полю. Палач вытащил из-за пояса свои палочки для еды, искусно вырезанные из дерева и украшенные гербом клана. Он воткнул их в прическу на мертвой голове и двинулся по коридору, образованному расступившимися солдатами.

Палач шагал между ликующими воинами, неся перед собой голову, из которой капала кровь, пока не подошел к всадникам. Здесь он остановился и поклонился; выпрямился, поднял глаза.

– Смотрите, мой господин Иэясу, – сказал он. – Голова Икеды из Бизена.

Иэясу улыбнулся:

– Отличная победа. Как твое имя?

– Кейко, мой господин Иэясу.

– И все?

– Все, мой господин Иэясу.

– У тебя будет и другое имя, Кейко. Оставь здесь голову Икеды и можешь рассчитывать на мою щедрость.

Кристофер Николь. «Рыцарь золотого веера»

Руку раненого Ии Наомаса он собственнолично перевязал, отдавая тем самым долг уважения его храбрости. Все замолчали, когда к нему подошел Кобаякава Хидэаки и так же молча склонился перед Иэясу. Было понятно, что именно его предательство разрушило западную коалицию, но спасло страну от ужасов долгой и затяжной гражданской войны. В тот же день в ставку Иэясу прибыл Токугава Хидэтада, и отец упрекнул его за опоздание. Сам Кобаякава, после этого продолжая демонстрировать свою преданность клану Токугава, штурмовал замок Исида Мицунари и получил в награду обширные земельные владения. Вот только на пользу ему это предательство, видимо, все-таки не пошло, так как уже через два года он вдруг сошел с ума и умер, так и не успев по-настоящему насладиться ни своим богатством, ни положением.

Зато Токугава Иэясу получил от этой победы все, чего только мог себе пожелать. В 1603 году он был торжественно провозглашен сёгуном и главой всех самураев Японии! Похоронили «Первого сёгуна» в 1616 году в возрасте 73 лет на вершине холма в Никко. Ему было дано посмертное имя Тосё-Дайгонгэн – «Великий бог-спаситель, что озарил Восток», под которым он был зачислен в список ками. А позже в честь Иэясу там был построен великолепный храмовый комплекс Тосёгу.

Главная башня замка в Осаке.

Глава 27 Последний этаж замка в Осаке…

Было сто тысяч бойцов в самурайских дружинах отборных. Были богатство, и власть, и удача в сраженьях, а ныне Все обратилось во прах, и последняя пала твердыня! «Повесть о доме Тайра». Автор – монах Юкинага[27]

После битвы при Сэкигахаре у Токугава не было больше никого, кто мог бы оспаривать его власть в стране. Однако Тоётоми Хидэёри, сын Хидэёси, по-прежнему считался потенциальным правителем Японии, а его семья являлась одной из самых богатых и влиятельных в стране. При этом большинство князей продолжало считать, что сёгунат Токугава явление временное. Правда, Исида Мицунари своими действиями несколько подпортил отношение к Тоётоми со стороны участников битвы при Сэкигахара, но тем не менее то, что сделал слуга, они по-прежнему не ставили в вину господину. К тому же Хидэёри был молод, а Токугава стар. Следовательно, молодой господин должен был в любом случае оказаться лучше старого, хотя бы уже в силу собственной неопытности, рассуждали даймё.

И надо отдать должное Токугава Иэясу, что все это он очень хорошо понимал, но при этом не спешил форсировать события. Другой на его месте, получив власть, постарался бы ее тут же упрочить, сосредоточив в единых, причем собственных руках! Но Иэясу был выше подобных мелочных расчетов. «Терпение, терпение и еще раз терпение!» – вот лозунг, которому он следовал всю жизнь, и теперь он столь же неуклонно продолжал следовать этому правилу.

«Неторопливость – свойство дьявола», – говорит испанская пословица, и надо заметить, что он в максимальной степени воспользовался этим дьявольским качеством. Прежде всего для того, чтобы усыпить бдительность клана Тоётоми, Токугава Иэясу женил Хидэёри на своей внучке и таким образом породнился с человеком, которого сам люто ненавидел. Затем он решил разорить его, прибегнув для этого к широкомасштабной акции по строительству замков по всей территории Японии. Даймё было предложено построить себе новые замки или укрепить старые, и те, конечно же, поспешили начать строительство, в результате чего архитектура Японии обогатилась, а очень многие из них вконец обанкротились! Однако клан Тоётоми оказался так богат, что, даже перестроив свой замок в Осаке, беднее не стал, что тут же подтолкнуло Иэясу к новым, причем весьма хитроумным действиям.

Вспомнив, что мечи, конфискованные во время объявленной Хидэёси «охоты за мечами» в 1588 году, были расплавлены и превращены в гвозди и болты для сооружения гигантской статуи Будды «во благо всей нации», Иэясу предложил Тоётоми закончить столь богоугодное дело. Поскольку сама эта статуя была полностью уничтожена землетрясением в 1596 году, Хидэёси вплоть до самой своей смерти мечтал о том, чтобы ее восстановить. И Хидеери и его мать Ёдогими, с которой он привык обо всем советоваться, посчитали, что да, конечно, именно так и нужно умиротворить дух их отца и мужа, однако, когда в 1602 году статуя была восстановлена до уровня шеи, каким-то образом загорелись окружавшие ее леса, и вся работа была уничтожена. Правда, в 1608 году работы возобновились, но так как занято на них было 100 000 человек и всех их требовалось кормить, то… можно себе представить, какой урон при этом понесли финансы Хидеери, как бы ни были они безмерно велики.

В 1611 году Иэясу встретился с Хидэёри в замке Фусими уже лично и понял, что когда-то маленький мальчик давно уже вырос и превратился в мужчину, вполне способного претендовать на власть. После этого дни его, можно сказать, было сочтены, а сам Иэясу начал форсировать события.

План замка Осака. Рис. А. Шепса.

Затем в 1614 году он посетовал на то, что в надписи, сделанной на огромном колоколе весом в 72 тонны для храма погибшего Будды, против него, Иэясу, было зашифровано проклятие. Сама по себе фраза на колоколе была совсем невинной: «Да будет государство мирным и процветающим», или по-китайски «кокка анко». Но дело в том, что иероглифы, которыми она была написана, включали знаки «иэ» и «ясу» (соответственно «ка» и «ко» на китайском), и вот они-то и, соответственно, имя Иэясу оказались разорванными на две части, что, по его мнению, означало для него беду! Другая фраза, что «на Востоке оно приветствует бледную луну, а на Западе прощается с заходящим солнцем», была также воспринята как намек на то, что Иэясу в Эдо на Востоке стоит рангом ниже, чем Хидэёри в Осаке на Западе. Одновременно пошли слухи о том, что Хидеери собирает ронинов, так что уже к осени стало очевидно, что разрыв и война между ними неизбежны.

Сам Хидэёри сначала не придал всему этому значения, причем в такой степени, что даже отказался от партии пороха, который был, разумеется, тут же куплен Иэясу. Потом он купил еще и четыре 18-фунтовых английских орудия и одну 5-фунтовую пушку. А уже вскоре, всего лишь между июнем и октябрем, цены на английский порох в Японии поднялась на целых 60 %, в то время как к декабрю стоимость низкокачественного японского пороха в четыре раза превысила цену английского пороха в марте!

Именно на таком колоколе, только намного больших размеров, и было выгравировано «проклятие» Токугава Иэясу.

Мон кири – цветок павлонии – был присвоен клану Асикага и широко использовался впоследствии как эмблема верности и лояльности государству и императору.

Понимая, что войны уже не избежать, Хидэёси обратился за помощью ко всем великим даймё, но за четырнадцать лет сёгуната Иэясу все настолько изменилось, что ему никто не ответил. Однако среди тех, кто участвовал в битве при Сэкигахара, нашлось немало таких, кто был наказан конфискацией своих земель и потому затаил злобу на Токугава. Среди них были Оно Харунага и его брат Харафуса, Кимура Сигэнари, брат Ода Кабунага – Ода Юраку, Тосокабэ Морисигэ и, наконец, Санада Юкимура. Именно он накануне битвы при Сэкигахара задержал сына Иэясу Хидэтада возле стен своего замка и не дал ему вовремя прибыть к отцу. Его считали талантливым военачальником, и потому Хидэёри назначил его главнокомандующим своими войсками.

Удивительно, но среди защитников осакской твердыни оказалось очень много христиан, что придало борьбе с Иэясу своеобразный характер «войны за веру». Впрочем, причина этого вполне понятна, поскольку было хорошо известно, что сын и наследник Иэясу Хидэтада не терпит христиан, так что пока их обоих еще можно было хотя бы как-то остановить, это следовало сделать!

Что же касается самого замка Хидэёри в Осаке, то он, бесспорно, был самой мощной крепостью средневековой Японии. В то время море было ближе к нему, чем сейчас, и охватывало его полукольцом с запада. Протекавшие здесь через рисовые поля реки Тэмма, Ёдо и Ямато превращали всю местность в запутанную сеть маленьких островков, между которыми тянулись сплошные залитые водой поля. Сам замок был окружен двумя рвами и массивными стенами высотой в 40 метров! Эти стены сохранились до сих пор, а вот цитадель была восстановлена уже после Второй мировой войны. Впрочем, в 1614 году она была еще чисто военным сооружением, а все жилые покои располагались в помещениях за внутренними стенами.

Ров и стена замка Осака.

Одной из оригинальных особенностей японских замков было то, что никаким артиллерийским огнем разрушить их стены было невозможно, потому что складывались они из огромных камней, которые укладывались в стену друг на друга с таким наклоном, чтобы выдержать любое, даже самое сильное землетрясение. Во время строительства осакского замка даймё соперничали между собой, желая подарить всесильному Хидэёси самый большой камень, причем их прибытие было всегда праздником, а сами камни при этом украшались гирляндами из флажков и предметами религиозного культа, как если бы они представляли собой некое переносное святилище. Самый крупный камень-великан «Тако-иси», т. е. «камень-спрут», высотой 5,5 м, шириной 11,7 м и весом почти 140 т был доставлен из провинции Будзэн на северо-востоке острова Кюсю. С острова Сёдо привезли огромный камень весом около 130 т.

Огромные камни до сих пор привлекают внимание туристов в Осаке, однако многие из них, как бы велики ни казались, на самом деле имеют небольшую толщину! Впрочем, даже и в этом случае разрушить стены, сложенные из таких вот валунов, было совершенно невозможно, потому что это было все равно что обстреливать горный склон. Но вот взобраться на такую стену большого труда не составляло, так как ее наклон, а также щели между камнями, неплотно пригнанными друг к другу, давали хорошую опору и рукам, и ногам!

Вид на стену, сложенную из огромных камней, и главную башню замка.

Готовясь к будущей осаде, Хидэёри еще больше укрепил замок, окружив его дополнительными рвами шириной 80 м и глубиной 12, заполненными водой на 4–8 м глубины! Позади этого рва была еще и стена высотой в 3 м с установленной поверх нее крышей и бойницами для стрелков, вооруженных как луками, так и огнестрельным оружием. Перед воротами замка Хатомэ Санада Юкимура выстроил дополнительный бастион, получивший название бастиона Санада. Вокруг него был ров, хотя и сухой, и частокол в три ряда: перед ним, позади и даже на дне рва! Защитники замка располагали артиллерией, купленной Хидэёри у голландцев, а через каждые 100 м на стенах стояли еще и огнеметные баллисты. Гарнизон Осаки достигал 90 000 человек.

2 ноября 1614 года Иэясу приказал Хидэтада мобилизовать все войска, находившиеся вокруг его замка в Эдо, и точно такой же приказ получили и находившиеся там даймё. Его пятый сын Ёсинао поджидал с 15 000 солдат в районе нового замка Нагоя. Потом войска начали покидать Эдо: Хидэдата с 50 000 человек, Датэ Масамунэ, знаменитый «Одноглазый Дракон», – с 10 000, Усэсуги Кагэкацу, окончательно покорившийся Иэясу, – с 5000 и Сатакэ – с 1500. Вскоре вся Восточная армия численностью в 180 000 человек – ровно в два раза больше, чем находилось в Осаке, – собралась неподалеку от замка и была готова ринуться на штурм.

Многие думают, что войско самураев, будучи феодальным по своей основе, представляло собой ту же вольницу, что и в Европе. Однако и там, и здесь, в Японии, в XVII веке положение сильно изменилось. До нас дошли приказы Токугава Иэясу, изданные им в походе в 1590 года. Вряд ли он поступал иначе и в 1615-м…

«Если кто-либо отправится на разведку без приказа, он будет наказан. Если кто-либо вырвется вперед, даже для того, чтобы совершить подвиг… он и вся его семья будут наказаны.

Всякий, кто окажется в другом отряде (на марше) без уважительной причины, будет лишен коня и оружия.

Когда войска находятся на марше, все флаги, ружья, луки и копья следует нести в соответствии с правилами.

Длинные копья не следует нести с собой, кроме как в строю».

Завершается список приказов такими словами:

«Да будут все боги Японии, большие и малые, наблюдать за нами! Да поразят они без жалости всякого, кто нарушит эти приказы! Да будет так. Иэясу».

Сначала последовали мелкие стычки, после которых Иэясу 3 января 1615 года приказал начать штурм укреплений замка с южной стороны. Войска Маэда Тосицунэ подошли к бастиону Санада перед рассветом и полезли на стену, но люди Санада скосили их огнем из аркебуз. На другом участке стены «Красные дьяволы», которыми теперь командовал Ии Наотака, все-таки сумели взобраться на стену и сбить с нее противника. Но когда они ринулись внутрь, то их здесь встретили настолько жестоким ружейным огнем, что «дьяволы» были отбиты с огромными потерями.

Такие большие камни в основании стен в японских замках не редкость.

Тогда Иэясу приказал окружить замок защитным валом, поставить частокол и приступить к его осаде. Целых три дня его непрерывно обстреливали из орудий, в то время как саперы пытались сделать подкоп под башни внешних укреплений и их взорвать. По незамерзавшей реке Ёдо курсировал сторожевой корабль, с которого тоже стреляли по замку, но успеха этот обстрел, так же как и работа минеров, не принес никакого. Да и сама блокада Осаки успеха не имела потому, что незадолго до ее начала в его амбары было загружено 200 000 коку риса, что было только частью общего запаса. Таким образом, чисто теоретически Хидэёри мог выдерживать в нем осаду в течение нескольких лет, а уж за это время большинство союзников Токугава, являвшихся таковыми больше по принуждению, нежели по своей собственной воле, конечно же, от него бы отпали. И если бы Хидэёри удалось продержаться еще какое-то время, то клан Токугава вполне мог потерпеть поражение, прежде всего из-за массового дезертирства, вызванного тяжелыми условиями осады. Источники утверждают, что у Токугава Иэясу под Осакой было около 300 орудий и что бомбардировка из них велась, не прекращаясь ни на минуту. Однако маловероятно, чтобы все эти сотни орудий были европейского образца. Известно, что первые пушки Токугава купил у капитана Уильяма Адамса, приплывшего в Японию накануне битвы при Сэкигахара. То, что он сумел войти в доверие Иэясу, нашедшего его при встрече «очаровательным собеседником», открыло в Японию дорогу и другим англичанам, и вскоре глава торговой миссии Ричард Кок осел в Хирадо, Уильям Итон в Осаке, а Ричард Викэм в Эдо. Так вот Викэм в своем письме к Итону в Осаку от 4 июля 1614 года писал, что «капитан Адамс продал Иэясу пушки и боеприпасы», а 5 декабря того же года доносил в письме в Лондон, что тот купил «четыре кулеврины и один сакер за 1400 золотых монет и 10 бочек пороха за 180…».

Кулеврины эти имели ядра весом 8 кг (17,5 фунтов), а сакер – 2,5 (5,5 фунта), при дальности стрельбы что-то около 1500–1600 м максимум. 12 орудий Иэясу получил от голландцев, так что вряд ли артиллерия, действовавшая под Осакой, была уж такой многочисленной. Хидэёри, как это уже отмечалось, также имел у себя в крепости пушки, но Стэвен Тернбулл считает, что это были уже устаревшие к этому времени казнозарядные португальские орудия, называвшиеся японцами фуранки, и что они не могли соперничать с более современными дульнозарядными пушками Токугава.

Впрочем, артиллерия и у того, и у другого вполне могла быть и более многочисленной за счет сугубо японских пушек, сделанных из дерева. Такие просверленные деревянные стволы, скрепленные сверху ротанговыми жгутами, конечно, не могли стрелять металлическими ядрами, плотно входящими в ствол, и рушить крепостные стены. Но зато японские армии с их помощью стреляли деревянными снарядами, начиненными порохом и маслом и вызывавшими сильные пожары. Кроме того, по атакующей пехоте из них же били картечью, что, в общем-то, тоже давало свой эффект.

Орудие, защищавшее замок в 1615 г.

Известны японцам были и разрывающиеся снаряды, причем первые фитильные бомбы, наполненные порохом, использовали против них еще монголы во время своих попыток вторжения в Японию. Тогда ужасная новинка вызывала шок, поскольку ни с чем подобным японцы еще не сталкивались, но вскоре они и сами научились применять подобное оружие: бросали начиненные порохом разрывные снаряды в расположение неприятеля при помощи простейших веревочных камнеметов китайского образца. Сохранилась прекрасная гравюра японского художника XIV века Такедзаки, на которой изображен момент взрыва одного из таких «громовых шаров». Видно, как верхняя половина его разлетается осколками, а нижняя все еще продолжает полет, извергая клубы дыма и языки пламени. Известно, что японцы использовали бомбы весом в 71,6 кг, которые они бросали на 200 м… и можно себе представить, с какой ужасающей силой они взрывались!

Внешне такие снаряды имели форму яйца, через которое насквозь проходила трубка с двойным колесиком на одном конце, а на другом – рукоятка, за которую эту бомбу подвозили к метательной машине, что лишний раз указывает, что ее вес, а значит, и заряд пороха были достаточно велики. Сами метательные машины были очень простыми: простейший рычаг, к короткой стороне которого крепилось множество веревок. Перед выстрелом рычаг отводили назад, в ременную петлю вкладывали снаряд, после чего прислуга машины хваталась за веревки и по команде бросалась бежать и этим резко их натягивала. Рычаг камнемета быстро проворачивался, и снаряд летел в цель. Понятно, что эффективность таких машин сильно зависела от физических возможностей людей и их количества. Монголы для этой цели обыкновенно использовали пленных, которых эксплуатировали самым безжалостным образом, а вот в самурайских войсках эту функцию выполняли самураи младших рангов и пехота асигару. Можно только изумляться слаженности действий всех этих людей, требовавшейся для производства одного выстрела, и всем тем поистине каторжным усилиям, которые при этом затрачивались.

«Зимняя кампания» против замка Осака. Рис. А. Шепса.

«Летняя кампания» против замка Осака. Рис. А. Шепса.

Это вид с самого верхнего яруса главной башни замка на современный город Осаку. Золотой карп (или дельфин) – сятихоко – символизирует у японцев долголетие, а также защищает дома от пожаров. А вот металлическая решетка установлена здесь в качестве средства против самоубийц, которые имеют обыкновение сводить здесь счеты с жизнью. Возможно, говорят сами японцы, их зовут за собой души тех, кто массово покончил здесь с собой в 1615 г. Кто знает, так ли это, но вид отсюда и в самом деле очень красив.

Одна из окованных дверей, ведущих в замок.

Интересно, что идея деревянных японских пушек впоследствии отнюдь не умерла! В годы Первой мировой войны такие орудия из бревенчатых «колод», ради прочности туго обмотанных стальной проволокой, применяли в германской армии, сильно страдавшей от нехватки траншейных видов оружия для ведения позиционной войны. Самый примитивный лафет, передающий отдачу на грунт, простейшие приспособления для наводки – и вот вам простейший миномет или бомбомет для стрельбы на небольшие расстояния. Опять-таки понятно, что плотно входящими в гладкий ствол снарядами эти «минометы» стрелять не могли, но зато в них заряжали обыкновенные цилиндрические банки… из-под мармелада, снабжавшиеся даже не взрывателем, а медленно горящим фитилем! Фитиль поджигали, потом опускали банку в канал ствола и производили из него выстрел. Силы его вполне хватало, чтобы забросить такой вот «снаряд» на расстояние в 100–200 м, а больше было и не надо! И вот примерно так же действовали и деревянные японские «минометы» эпохи Токугава. Только вот снарядами к ним служили не банки, а пустотелые бамбуковые трубки достаточной толщины.

Кроме артиллерийских орудий, стрелки с обеих сторон использовали тяжелые мушкеты, некоторые из них отличались феноменальными размерами. Известно, например, что самое длинное в Японии ружье было трехметровой длины, так что неудивительно, что из него можно было стрелять даже на расстояние в 1,5 км! Огонь таких стрелков, прятавшихся за стенами и стрелявшими через небольшие, скрытые в их толще амбразуры, был просто убийственным, но вот заряжать такие ружья было очень неудобно, и потому огонь их был достаточно редким с обеих сторон.

И надо отметить, что сам Иэясу все это прекрасно понимал, вот почему после первых же неудачных попыток штурма он попытался подкупить Санада Юкимура. Когда подкуп тоже не удался – Санада рассказал об этом в замке, как о признаке слабости Иэясу, – обратил свое внимание на мать Хидэёри и послал к ней некую даму по имени Ата Цубонэ, чтобы та убедила ее в необходимости начать переговоры о мире. А чтобы сделать ее более податливой, артиллеристы Токугава обстреляли ее женские покои, да так, что одно из пушечных ядер попало в комнату для чайной церемонии и убило двух ее служанок. А несколько дней спустя те же пушкари попали ядром в святилище, построенное в память Хидэёси, где в это время находился его сын, и едва не снесли ему голову!

Книга в книге. Пушки против замка

Насколько достоверен сам факт участия в осаде замка Осака европейских артиллеристов, сказать сегодня очень сложно. Как бы там ни было, даже не имея осадных орудий, Токугава сумел доказать этим серьезность своих намерений и вынудил Хидэёри и его сторонников начать переговоры. Возможно, что было это так…

Он подошел к орудиям, прикинул дистанцию и направление и приказал заряжать. Он собственноручно поднес фитиль к запалу первой пушки, бросив еще раз взгляд в сторону крепости. Казалось, стихли вдруг все звуки, будто обе армии затаили дыхание. Он ткнул фитилем в отверстие. Кулеврина рявкнула и, откатившись назад, опрокинулась набок. Уилл еле успел отскочить… Ядро по высокой дуге пронеслось по утреннему небу и исчезло среди гарнизонных строений, по случайности снеся заодно один из развевавшихся флагов. Армия Токугавы издала торжествующий рев, загудели сигнальные рожки, а из крепости послышался сначала вопль ужаса, тотчас сменившийся воинственными криками вызова.

– Конечно, – задыхаясь, вымолвил Уилл, – сооруди мы осадные орудия специально для этой кампании, не было бы риска, что эти наши пушки выйдут из строя. А теперь поторопитесь, парни, поставьте-ка ее на колеса.

Он шагнул ко второму орудию. Это тоже откатилось назад, но устояло. И снова ядро обрушилось на защитников крепости.

– Предупреди командиров отрядов, чтобы они были наготове, – велел Хидетада своему брату. – Если они решатся на вылазку, то это случится скоро.

Есинобу кивнул и ускакал к группе военачальников, собравшихся в стороне.

Но защитники никак не отреагировали даже после того, как все четыре орудия выстрелили и были перезаряжены.

– И что теперь, Андзин Миура? – поинтересовался Хидетата.

– Как что? Мы продолжим обстрел, мой господин сёгун. Я немного уменьшу заряд, чтобы ядра падали ближе и поражали вражеские войска – они, как я полагаю, столпились сейчас за воротами.

– Твой план замечателен, Андзин Миура. Конечно, если бы ядро взрывалось, падая на землю, то мы скоро вынудили бы Тоетоми перейти к активным действиям. Но, боюсь, эти падающие ядра – хотя они и довольно неприятная штука, – вскоре перестанут нагонять страх. Мы должны использовать их получше.

– Охотно, мой господин сёгун, знай я более эффективный способ.

– Ты чересчур скромен, Андзин Миура. Я предлагаю, чтобы ты увеличил заряды; тогда ядра минуют внутренние укрепления и достигнут самого замка. Будь уверен, именно оттуда Асаи Едогими наблюдает за полем боя. – Он взглянул на Уилла. – Не нужно притворяться, Андзин Миура. Я знаю о твоей жизни не меньше тебя самого. Принцессе пока удавалось держаться на расстоянии от превратностей войны. Но если мы обрушим ядра на эти башни…

– Мой господин, стрелять по женщинам…

– По женщинам? По величайшей шлюхе и ее менее значительным шлюхам? Во всяком случае, Андзин Миура, мы не собираемся стрелять по ним в том смысле, как если бы они стояли перед жерлами наших пушек. Мы только припугнём их немного.

– Но увеличить заряды, мой господин, – это риск и для самих орудий.

– В лагере есть еще дюжина. Я приказываю тебе направить огонь на башню, Андзин Миура.

Уилл заколебался. Но сёгун был номинальным главнокомандующим армией.

– Слушаюсь, мой господин сёгун. – Он подошел к первому орудию, прикинул взглядом направление. – Нам нужно будет повернуть пушки немного левее.

– Ну, так поворачивай поскорей, – бросил Хидетада.

Уилл отдал распоряжения, и стволы пушек медленно повернулись, нацелившись на огромную квадратную башню Осакского замка, дворца квамбаку.

– Вы, конечно, понимаете, господин сёгун, что большая часть ядер теперь будет бесцельно падать в ров по ту и другую стороны.

– Достаточно будет, если в цель попадет хотя бы одно, Андзин Миура. Открывай огонь.

Уилл взмахнул рукой, первое ядро по отлогой дуге пронеслось по небу. Дым развеялся, и они увидели, как оно, взметнув фонтан воды, шлепнулось в ров рядом с башней. Гарнизон издал презрительный вопль, а сигнальные рожки Токугавы на этот раз промолчали.

– Еще раз, – приказал Хидетада.

Громыхнуло второе орудие. Ядро ударилось о каменную наружную стену замка и отскочило вниз, во двор. Но там никого не было, и снова раздались насмешливые возгласы.

– И еще раз, – сказал Хидетада.

Третье ядро, казалось, повисло в воздухе – траектория вышла круче, чем у остальных. Потом оно ринулось вниз и обрушилось на крышу дворца. Деревянные обломки брызнули в стороны, ядро исчезло внутри башни. Насмешки сменились воплем смятения.

Хидетада улыбнулся.

– Сегодня ты сослужил нам великую службу, Андзин Миура. Тебя ждет награда. Продолжай обстреливать башню. Я извещу отца.

Он развернул коня и поскакал навстречу завываниям рожков, ведь Токугава тоже видел ущерб, причиненный выстрелом. Прикрыв рукой глаза от солнца, Уилл вглядывался в башню. Конечно, на крышу обрушился удар огромной силы, но это была счастливая случайность. Он отдал приказ командиру следующей кулеврины, и это ядро последовало за первым, исчезнув во рву. Но на этот раз смешков со стороны Тоётоми не последовало.

Советники Хидэёри доказывали, что Иэясу верить нельзя, что он уже вел переговоры о сдаче воинствующих монахов и что стороны решили, что храмам следует вернуть их первозданный вид. И как же тогда поступил Токугава? Он сжег их, заявив при этом, что «первозданный вид» – это, вне всякого сомнения, вид зеленых полей, на которых изначально не было никаких храмов. Так что что-нибудь подобное он вполне мог устроить и на этот раз.

Но… в партии Хидэёри нашлись и другие советчики, и как бы это ни казалось странным, но мнение испуганной женщины и двух братьев Оно и Ода, вопреки очевидности, возобладало над здравым смыслом. Мирные предложения Иэясу были обсуждены, приняты и подписаны, причем сам он расписался на них кровью из кончика своего пальца. Всем ронинам, воевавшим на стороне Хидэёри, давалось полное прощение, а сам Хидэёри получил свободу выбора места жительства по своему усмотрению в обмен на клятву не поднимать восстания против Иэясу. Самое важное из условий, хотя он и его представители упоминали о нем, по крайней мере, три раза, касалось засыпки внешнего, самого глубокого рва, который теперь был вроде бы как уже и не нужен. Но хотя Иэясу и говорил об этом, в окончательный вариант договора этот пункт почему-то включен так и не был, хотя осакская сторона его и признала.

Мон клана Токугава – «три листка мальвы».

Под стенами Осаки самураи Токугава были уже не те, что раньше, поскольку, скованные железной дисциплиной своего вождя, превратились в самых настоящих солдат. Былые подвиги, впрочем, вызванные не столько вдохновением, сколько отчаянием, там совершали ронины Хидэёри, которым в случае поражения было просто нечего терять. Однако старые традиции так просто не умирают, и вот один из примеров этому…

В составе армии Иэясу был самурай по имени Фурута Сигэнари, известный мастер чайной церемонии и храбрый самурай. И вот он как-то раз обходил частокол, окружающий замок. Среди кольев его внимание привлек изящный ствол бамбука, из которого можно было сделать изящную чайную ложку, и он нагнулся, чтобы его срубить. Стрелок из замка успел прицелиться и выстрелить ему в голову. Пуля попала в назатыльник шлема Сигэнари, однако тот остался невозмутим. К изумлению сопровождавших его воинов, он вытащил из-под доспехов пурпурный платок и вытер кровь со щеки, как если это была пустяковая царапина!

Уже на следующий день после подписания мирного договора, 22 января 1615 года, Иэясу сделал вид, что распускает свою армию. На самом деле он лишь отвел часть войск до ближайшего порта, в то время как основные его силы тут же принялись засыпать внешний ров и разрушать передовую линию укреплений. Сделано это было всего за неделю, после чего солдаты Иэясу тут же начали засыпать уже и второй ров. Представители Осаки выразили протест, однако, занимавшийся этим военачальник ответил им в том смысле, что его офицеры, видимо, «неправильно» поняли отданный им приказ. Теперь уже настала очередь жаловаться Едогими, однако пока жалоба и жалобщики ездили туда-сюда, работавшие как черти люди Иэясу успели засыпать и второй ров. А вот о том, чтобы его опять копать, в договоре не было ни слова. Таким образом, всего лишь через 26 дней после начала работ второй ров был уничтожен точно так же, как и первый, причем без единого выстрела, а все укрепления замка сведены к одному-единственному рву и стене!

Тоётоми Хидэёри (1593–1615) – самурайский полководец средневековой Японии периода Сэнгоку. Сын Тоётоми Хидэёси – объединителя и правителя Японии от наложницы Ёдо, племянницы генерала Ода Нобунага. Традиционная историография называет Хидэёри сыном Хидэёси. Однако многие современные историки ставят его отцовство под сомнение. Дело в том, что тот имел несколько десятков наложниц, ни одна из них не забеременела в течение 30 лет его карьеры. Лишь одна из них, госпожа Ёдо, родила ему двух сыновей, причем самому Хидэёси к этому времени перевалило уже далеко за пятьдесят.

Токугава Иэясу принимает доклад Хонда Тадакацу во время битвы при Осаке. Гравюра Гинко Адати. 1885 г.

После того как внешние оборонительные укрепления замка Осака были снесены, Иэясу появился под его стенами уже через три месяца. Теперь ему нужен был лишь предлог, и он, разумеется, нашелся в виде слухов о том, что ронины Осака вернулись назад и вот-вот отправятся грабить столицу. А Хидэёри и в самом деле удалось привлечь под свои знамена больше ронинов, чем всего лишь полгода назад, так что численность его войск достигла 120 000 тысяч – на целых 60 000 больше того, что было у него во время его неудачной зимней кампании. Причем среди них было опять-таки много христиан. Изображения креста украшали шесть больших знамен, стоявших на стене замка, кроме того, внутри крепости находилось несколько иностранных священников. Правда, как утверждают японские источники, силы Токугава вполне могли достигать четверти миллиона человек!

Впрочем, единого мнения среди историков о численности войск, сражавшихся возле замка Осака, нет до сих пор. Вышеназванную численность приводит известный английский японист Стивен Тернбулл, тогда как японский историк Мицуо Курэ сообщает, что у Токугава было 120 000 против 55 000 у защитников замка. В любом случае превосходство одной стороны над другой сомнений не вызывает, а это в данном случае самое главное.

Первыми в наступление на этот раз перешли войска Осака. 28 мая Оно Харифуса повел 2000 солдат в провинцию Ямато, рассчитывая разбивать отдельные отряды Токугава, спешившие к замку, по частям. Но из-за численного превосходства последнего план этот так и не удался, и в итоге все наступавшие войска Тоётоми вынуждены были отступить и укрыться за стенами замка, вернее всего, лишь за одной стеной, хотя часть внешнего рва людям Хидэёри и удалось опять раскопать.

Настольная диорама в музее замка Осака изображает воинов, когда-то штурмовавших этот замок. Обращают на себя внимание характерные эмблемы конных самураев – саси-моно из двух флажков у первого, и хоро, имеющего цвет обыкновенного мешка, у второго. Причем кроме хоро у него есть еще и сасимоно, состоящее из трех тыкв. Музей замка Осака.

Асигару с ружьями прячутся за укреплением из вязанок рисовой соломы. Музей замка Осака.

На военном совете, собранном 2 июня 1615 года, было решено встретить войска Токугава в открытом поле и дать ему решающее сражение. И вот именно этой битве, которую называют битвой при Тэннодзи, по названию поля, где оно происходило, как раз и суждено было стать тем, за что нередко принимают Сэкигахара, – последним сражением столь большого количества самураев в истории страны. План был разработан следующий: Санада, Оно и другие командиры атакуют по всему фронту, после чего Акаси Морисигэ совершает широкий обход и нападает с тыла, а сам Хидэёри наносит фронтальный завершающий удар. Утром 3 июня в соответствии с этим войска вышли из замка на равнину, в то время как силы их противников растянулись на ней от реки Хирано до самого морского берега. По мнению самого Иэясу, эта битва должна была дать практический опыт двум его младшим сыновьям – Ёринобу и Ёсинао.

Сам он на этот раз выступал под простым белым флагом, а главнокомандующим армией назначил своего старшего сына Хидэтада.

Никакого тумана на этот раз не было, не было беспорядка, вызванного плохой видимостью, a был ясный летний день. Дым от фитилей аркебуз поднимался к небу, а обе стороны все стояли и никак не могли решиться начать сражение, пока ронины Мори Кацунага, находившиеся ближе всех к неприятелю, не начали в него стрелять. Санада, не желавший преждевременного начала битвы, которая должна была идти строго по плану, чтобы Акаси успел выйти в тыл войскам Иэясу, приказал им прекратить огонь, но те лишь удвоили свои усилия, как если бы и вовсе не поняли приказа. Мори обсудил создавшееся положение с Санада, и оба решили, что раз уж битва началась, то она должна продолжаться и следует использовать приподнятое настроение людей, чтобы атаковать по всему фронту. Мори отдал приказ, его войска двинулись вперед и вскоре прорвали передние ряды армии Токугава. Сам Санада повел самураев против рекрутов из провинции Этидзэн и тоже добился полного успеха, который отчасти был связан с появлением на левом фланге Токугава идущих к нему на помощь частей Асано Нагаакира. Они были союзниками, однако их неожиданное появление позади атакованного фланга многим очень показалось похожим на «предательство с горы Мацуо», когда Кобаякава атаковал с фланга ряды Западной армии, и крики «Предательство! Предательство!» вновь раздались точно так же, как и на поле при битве Сэкигахара!

Началась бестолковая и очень опасная рукопашная схватка, больше всего похожая на свалку, в которой побеждала то одна, то другая сторона. Токугава Иэясу был настолько обеспокоен происходящим, что лично принял участие в этом бою, чтобы своим примером ободрить солдат своей армии. Считается, что он был тогда даже ранен копьем, которое прошло рядом с почкой. В любом случае то, что такой выдержанный человек, каким являлся Иэясу, вынужден был так поступить, свидетельствует о том, что положение действительно было очень серьезным.

Спас ситуацию молодой военачальник Хонда Тодатомо, который, хотя и был тоже ранен копьем, сумел ободрить своих самураев и вместе с воинами провинции Этидзэн оттеснить Санада и его бойцов. Сам Санада был так измотан, что уже не мог больше сражаться, и присел отдохнуть на походный стул. Здесь его и увидел самурай из Восточной армии по имени Нисио Нидзэмон, тут же вызвавший его на поединок. Однако Санада слишком устал, чтобы его принять. Он смог только представиться и снять шлем, после чего Нисио отрубил ему голову.

Весть о смерти столь прославленного воина моментально разлетелась между войсками, и части «западных» начали отступать. Теперь уже Восточная армия двинулась вперед: отряды Ии Наотака и Маэда Тосицунэ, который долго медлил, но теперь принял в битве самое активное участие, а на левом фланге – старый и надежный Датэ Масамунэ.

Акаси удалось блокировать, благо силы Иэясу это позволяли, а посланное к Хидэёри письмо с требованием выступить немедленно затерялось в дороге. Поэтому, когда он появился со своими солдатами в воротах замка, было уже поздно: превосходящие силы Восточной армии оттеснили гарнизон Осаки к самым его стенам!

Затем началась ожесточенная схватка возле стен замка, после чего части «восточных» сумели прорваться во внутренний двор. Южные ворота замка пали, и превосходящие силы самураев Токугава устремились внутрь, а гражданские и прислуга в страхе побежали от них кто куда. Хидэёри с горсткой приверженцев отступил в цитадель. Но ее начали обстреливать из орудий, к тому же там начался пожар, который, как сообщает Стивен Тернбулл, устроил его же повар. Никакой надежды на спасение у них уже не осталось, и вскоре и сам Хидэёри, и его мать, а также ряд приближенных покончили с собой, совершив самоубийство, в то время как сам замок сгорел до основания. Восьмилетний сын Хидэёри был обезглавлен, поскольку являлся последним из Тоётоми, и пощадить его – означало сохранить для Токугава угрозу на будущее. Кроме того, были казнены и все ронины, сражавшиеся на стороне его отца, а их головы выставлены вдоль дороги от Киото до Фусими, что наглядно продемонстрировало всем недовольным силу нового правительства.

Битва у стен замка Осака. Музей замка Осака.

Что же касается судьбы великолепного замка в Осаке, то он, пережив самую великую осаду в истории Японии, был вскоре восстановлен по личному указанию ставшего сёгуном Токугава Хидэтада, причем его стена надо рвом должна была вдвое превысить старую. Потом в конце XIX века он вновь пережил большие разрушения, вызванные землетрясением. Сегодня у него полностью восстановлена главная башня, внутри которой расположен великолепный музей, рассказывающий о драматических событиях 1614–1615 годов, а сохранившиеся с тех самых пор рвы и каменные стены представляют обширный исторический комплекс в самом центре современной Осаки. Туристы идут сюда сплошным потоком и обязательно поднимаются на восьмой, самый верхний ярус главной башни замка. Каждый по-своему представляет себе, что видел и чувствовал молодой Хидэёри, стоявший примерно так же высоко и на этом же самом месте, когда смотрел на лагерь своего врага и думал о том, по какому пути пойдет Япония после победы Токугава. Во всяком случае, он не мог не думать о том, почему судьба несправедлива к одним и так благоволит к другим и, самое интересное, что эта тайна истории не разгадана до сих пор!

Кимуры Сигенари после взятия замка Осака. Цукиока Ёситоси. Региональный музей искусств Лос-Анджелеса.

Ну а дальше события развивались так: уже вскоре после падения Осакского замка 4 июня 1615 года, а именно в 1623 году, англичане закрыли свою недавно же и открытую торговую факторию в Хирадо, поскольку торговля с Японией не приносила им прибыли. В 1624 году из страны были изгнаны испанцы, а в 1638-м – португальцы. В 1641 году голландцам было запрещено покидать островок Десима в Нагасакской гавани, где они фактически находились на положении узников. Но, как того и хотел Токугава Иэясу, сёгунат рода Токугава укреплялся и процветал, и правили его потомки больше 265 лет. Когда их династия наконец-то пала в 1868 году, то случилось это из-за появления 8 июля 1853 года в заливе Эдо иностранных военных кораблей, и вот тут-то они оказались совершенно бессильны!

Усиода Таканори прославился как мастер боя на копьях. Во время нападения на дом Кира он первым, забросив на ворота веревку с крюком, перебрался через них, после чего снял засовы и распахнул двери для всех остальных, а затем храбро сражался с самураями Кира.

Мемориал Адамса в Джиллингеме.

Глава 28 Андзин-Миура – самурай-англичанин

Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут. Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень Суд. Но нет Востока, и Запада нет, что – племя, родина, род, Если сильный с сильным лицом к лицу У края земли встает? Редьярд Киплинг (1865–1936)[28]

До сих пор здесь рассказывалось о самураях, родившихся и выросших на японской земле. Однако истории было угодно сделать так, что одним из самураев стал… англичанин Уильям Адамс! Более того, войдя в доверие к могущественному правителю Японии Токугава Иэясу, он в течение многих лет был его ближайшим советником, он не только оказывал влияние на внешнюю политику японского правительства, но и стал источником, из которого японцы черпали столь необходимые им научно-практические знания в области географии, математики, навигации и кораблестроения. В этом смысле он сделал больше, чем любой из его предшественников португальцев и испанцев, пришедших в Японию задолго до него!

Удивительно, но японцы помнят о нем и поныне! Вблизи Токио есть невысокий холм, который называется Андзинцука – «Холм штурмана», названный в честь Уилла Адамса, которого японцы знают под именем Миура Андзин – «Штурман из Миура», где находилось его имение, пожалованное Токугава Иэясу. Ежегодно 14 апреля здесь проводится праздник в его память! В городке Ито на полуострове Идзу стоит воздвигнутый на берегу залива Сагами памятник Адамсу, который в 1605–1610 годах строил здесь первые в Японии килевые суда. В самом Токио один из кварталов города, где некогда стоял его дом, носит название Андзин-те – «Квартал штурмана». И, наверное, все это не просто так. Недаром о нем и романы написаны, а поставленный по мотивам романа одноименный многосерийный телефильм пользовался и пользуется большой популярностью у японских телезрителей, так как передает их историю и культуру очень точно и в таких мельчайших подробностях, словно в распоряжении его создателей была фантастическая «машина времени».

И почему так, скорее всего, понятно: дело в том, что он своим примером опроверг слова, которые много позже написал его соотечественник: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут…» Временами кажется, что в лице Адамса и Запад и Восток, две незнакомые друг другу цивилизации, не только встретились, но и отлично уживались друг с другом!

Ну а начался этот процесс на рубеже XVI–XVII веков, когда Япония поддерживала внешние связи уже с народами шестнадцати стран. Дело не ограничивалось одной торговлей. Шел процесс весьма активной экспансии Японии, принимавшей различные формы – от неудачных завоевательных походов Хидэёси в Корею и набегов японских пиратов на соседние земли вплоть до создания постоянных японских поселений подчас в весьма отдаленных от Японии странах. Такие поселения возникли на Филиппинах, в Сиаме, на восточном побережье Индокитайского полуострова. Японцы пытались обосноваться даже на островах Индонезии и побережье Малайи. Особенно сильным влиянием пользовались японцы в странах Индокитая, внешние связи которых в значительной мере находились в их руках. Короче говоря, японцы активно выходили за пределы национальных границ. И стимулировался этот процесс теми же факторами, которые толкали европейских купцов и мореплавателей все дальше и дальше от родных берегов: ускоренным развитием товарных отношений, зарождением в недрах феодализма хозяйственных связей нового типа.

Именно в это время произошла и первая встреча японцев с европейцами, познакомивших их с огнестрельным оружием, а уже спустя шесть лет после этого в Японии прибыл португальский иезуит Франсиско Ксавье, чтобы распространять там христианство. Однако быстрое распространение нового вероучения не понравилось Тоётоми Хидэёси, который увидел в нем опасность подчинения Японии иностранному влиянию и в конечном счете утрату национальной независимости. Это побудило его в 1597 году издать указ, решительно запрещающий христианство. Феодальным князьям под страхом смертной казни было запрещено принимать новую веру. Всем иезуитам предписывалось немедленно покинуть страну. Десятки христианских проповедников – японцев и иностранцев – были казнены, а многие церкви разрушены. Но тут Хидэёси умер, и в стране вновь началась смута закончившаяся битвой при Сэкигахара в 1600 году! И тут у берегов Японии появилось судно «Лифде» («Милосердие»), единственный корабль, уцелевший из целой эскадры, на борту которого в Японию как раз и прибыл Уильям Адамс.

Комплект японских доспехов для короля Якова I, подаренный Токугава Хидэтада капитану Джону Сэрису 19 сентября 1613 г. во время его посещения Эдо. Королевская оружейная палата. Тауэр. Лондон, Великобритания.

Точная дата его рождения неизвестна, но, согласно записи в приходской книге города Джиллингема, мальчика окрестили 24 сентября 1564 года, то есть он родился в тот же год, что и Уильям Шекспир. В двенадцать лет Уильям Адамс покинул родные места и уехал в Лаймхаус – город-порт на берегу Темзы. Там он поступил в ученики к Николасу Диггинсу, известному корабельных дел мастеру. Ученичество в те времена продолжалось довольно долго. Однако уже в 1588 году он отправился в первое самостоятельное плавание в качестве шкипера на судне «Ричард Даффилд», водоизмещением 120 тонн, с командой из 25 человек. Конечно, первое судно, которое доверили Уильяму Адамсу, было небольшим, но то, что ему поручили командование в 24 года, говорит о его способностях и что он имел прекрасные рекомендации от своего наставника. Занимался «Ричард Даффилд» тем, что подвозил боеприпасы и продовольствие английским кораблям, сражавшимся против испанской «Великой Армады», так что ему довелось участвовать и в этом эпохальном историческом событии.

Уже через год он обвенчался с девушкой по имени Мэри Хин в церкви Св. Данстона в Степни. Но Мэри редко видела молодого супруга. С 1589 года он почти все время находился в море. А в 1598 году он уже участвует в смелом проекте: достичь Дальнего Востока через Атлантический и Тихий океаны. Неизвестно, сам ли он предложил свои услуги голландским торговцам или они первыми обратились к нему с предложением принять участие в этом походе. Но в итоге Адамс стал штурманом на одном из кораблей этой экспедиции. Этот шаг изменил всю его дальнейшую жизнь и привел к тому, что он уже больше никогда не видел родную Англию. В то время экспедиция на Дальний Восток считалась чрезвычайно рискованным мероприятием. Дело осложнялось тем, что участники экспедиций являлись протестантами, а путь лежал через Южные моря, где господствовали католики-испанцы. На этот раз предстоящая разлука была особенно тяжелой для Мэри – ведь совсем недавно она родила дочь, которую назвали Деливеренс. Да и самому Адамсу наверняка было нелегко покидать жену и ребенка, чтобы отправиться в столь далекое и опасное плавание, хотя для моряков расставания – дело привычное.

Здесь вряд ли имеет смысл пересказывать все перипетии этого плавания. Важно, что, когда единственному уцелевшему судну экспедиции наконец-то удалось достичь берегов Японии, японцы сняли с него носовую фигуру и поместили ее в одном из храмов. У них не было сомнений, что это изображение Катэки-сама, бога – покровителя мореплавания, и они оказывали ему должные почести. В течение многих лет в Японии поклонялись этой статуе как божеству, прежде чем ее из храма перенесли в императорский музей в Токио, где она находится до сих пор.

О том, что это было за плавание, говорит тот факт, что, когда 19 апреля 1600 года «Лифде» достигло берегов Японии, только семь человек, включая самого Адамса, хотя бы как-то держались на ногах. Остальные в последние дни лишь ползком передвигались по судну, а некоторые не способны были даже на это. Из 24 членов экипажа «Лифде», которых поднявшиеся на борт японцы застали в живых, трое умерли на следующий день, несмотря на все их усилия спасти им жизнь, а спустя несколько дней за ними последовали еще трое. Наверное, Адамсу пришлось вынести немало упреков и оскорблений в последние, особенно страшные недели похода, ведь именно он был самым ярым сторонником довести экспедицию до конца.

Но Уильям Адамс и не подозревал, что он и его друзья оказались у берегов Японии как раз в то самое время, когда в стране шла гражданская война. Как раз когда их корабль подходил к берегам Японии, один из величайших японских даймё – Токугава Иэясу – находился с визитом вежливости у юного Хидэёри в замке Осака. Однако на самом деле он только о том и думал, как бы поскорее избавиться от этого малолетнего наследника великого Хидэёси. Так что прибытие «Лифде» оказалось весьма кстати. Услышав о появлении иностранного корабля, Иэясу приказал доставить к нему старшего по команде. Человеком, представшим перед ним, оказался не кто иной, как Уильям Адамс. От него Иэясу узнал, что на корабле находится такой ценный товар, как пятьсот фитильных мушкетов, пять тысяч пушечных ядер, триста цепных ядер, пять тысяч фунтов пороха и триста пятьдесят зажигательных снарядов.

Товар пришелся Иэясу по душе. Он прекрасно понимал всю его важность, так как еще в 1542 году португальцы завезли в Японию огнестрельное оружие, и у японцев было достаточно времени и возможностей научиться им пользоваться. Иэясу тут же завладел всем этим вооружением и боеприпасами и, поссорившись со всеми членами регентского совета, начал войну, исход которой решился 21 октября 1600 года в ходе великой битвы при Сэкигахара. Историки отрицают факт использования Иэясу пушек с корабля Уилла Адамса (хотя в романе Кристофера Николя «Рыцарь золотого веера» именно его пушки приносят Иэясу победу!), но, как бы там ни было, он выиграл это сражение и стал единовластным правителем Японии. Три года спустя император официально признал власть Иэясу и пожаловал ему титул сёгуна. Покончив в 1615 году с Хидэёри и обеспечив будущее своему сыну, Иэясу занялся проблемой укрепления могущества Японии. Достаточно мудрый правитель, он понимал, что, развивая в стране торговлю, он тем самым будет способствовать не только процветанию страны, но и умножит свое личное богатство и могущество, а это, несомненно, еще больше укрепит его клан. Поэтому Иэясу стремился наладить торговлю с различными странами. Ради нее он на первых порах был готов попустительствовать миссионерской деятельности испанцев и португальцев и даже терпел иезуитов. Кстати, именно от них европейцы как раз и получили первую значимую информацию о Японии и о японцах, которые в целом произвели на них благоприятное впечатление. Об этом свидетельствуют два приведенных ниже письма: одно было написано Франсиско Ксавье в ноябре 1549 года, а второе – португальским иезуитом Алессандро Валиньяно в августе 1580 года. Франсиско Ксавье о японцах писал: «Из того, что мы узнали, живя в Японии, я могу сообщить следующее: прежде всего люди, с которыми мы здесь познакомились, гораздо лучше всех тех, с кем до сих пор нам доводилось сталкиваться, и я считаю, что среди язычников нет нации, равной японской. У них хорошие манеры, в подавляющем большинстве они добропорядочны и незлобливы. Достойно удивления их представление о чести, которую они ставят превыше всего. В основном они бедны, но ни среди дворян, ни среди других слоев населения бедность не считается чем-то постыдным. И бедные дворяне, и богатые простолюдины выказывают столько же почтения бедному дворянину, сколько и богатому, – подобного отношения не встретишь ни у одной христианской нации. И дворянин никогда не женится на девушке из другого сословия, какие бы деньги ему за это ни сулили, поскольку, по его мнению, женившись на представительнице низшего сословия, он тем самым унизит свое достоинство. Это, несомненно, свидетельствует о том, что честь для них превыше богатства. Они невероятно учтивы друг с другом, очень ценят оружие и во многом полагаются на него. Независимо от положения с четырнадцатилетнего возраста никто из них не расстается с мечом и кинжалом. Они не выносят оскорблений и пренебрежительных слов. Люди незнатного происхождения с большим уважением относятся к дворянам, которые, в свою очередь, считают для себя за честь верой и правдой служить своему сюзерену, которому они безоговорочно подчиняются. Мне кажется, подобное повиновение обусловлено не страхом перед наказанием за непослушание, а недопустимостью для них запятнать свое доброе имя недостойным поведением. Они мало едят, но много пьют, причем употребляют исключительно рисовую водку, поскольку обычных вин у них нет. Они никогда не играют в азартные игры, так как считают это бесчестным. Ведь игрок стремится получить то, что ему не принадлежит, значит, он вор. Японцы редко дают клятвы, а если все же и клянутся, то Солнцем. Многие здесь умеют читать и писать, что немало способствует быстрому запоминанию ими молитв и вообще восприятию истинной веры. В этой стране лишь в некоторых провинциях, да и то крайне редко, можно услышать о воровстве. Это достигается благодаря суровым законам правосудия, которое жестоко наказывает виновных – вплоть до смертной казни. Поэтому к такому пороку, как воровство, они испытывают особое отвращение. Японцы отличаются доброжелательностью, общительностью и тягой к знаниям; любят слушать рассказы о Христе, особенно если они им понятны. Я за свою жизнь объездил немало стран, но нигде: ни в христианских государствах, ни в языческих странах – не встречал таких честных людей, как японцы. Большинство из них почитают древних мудрецов, которые (насколько я понимаю) вели жизнь философов; многие поклоняются Солнцу, некоторые – Луне. Они любят слушать о том, что не противоречит разуму; вполне допускают, что грешны и порочны, и когда указываешь им на то, что является злом, – соглашаются…

Выдержка из письма Уильяма Адамса на Хирадо в Японии Ост-Индской компании в Лондоне, 1 декабря 1613 г.

Эти люди ведут очень здоровый образ жизни и доживают до весьма преклонного возраста. Японцы представляют собой убедительный пример того, как человеческая природа может довольствоваться малым, даже если это малое не слишком приятно».

Описание, сделанное Ксавье, справедливо и сегодня и в целом совпадает с тем, что 30 лет спустя написал о них другой иезуит, Алессандро Валиньяно: «Люди здесь – благородны, учтивы и чрезвычайно воспитаны, и в этом они намного превосходят все другие известные нам народы. Они умны от природы, хотя науки здесь развиты довольно слабо, поскольку японцы – самая воинственная и драчливая нация на свете. Начиная с пятнадцатилетнего возраста все мужчины, и богатые и бедные, независимо от общественного положения и рода занятий, вооружены мечом и кинжалом. Более того, каждый мужчина, благородного происхождения или низкого, имеет такую неограниченную власть над своими сыновьями, слугами и другими домочадцами, что может, если того пожелает, убить любого из них без малейшего повода и завладеть его землей и добром. Они являются полновластными хозяевами своей земли, хотя часто сильнейшие объединяются, чтобы противостоять своим сюзеренам, которые в результате не всегда вольны поступать, как того хотят. Япония поделена между многочисленными правителями и феодалами, поэтому страну разрывают бесконечные междоусобные войны, процветает измена, и никто не чувствует себя в безопасности даже в своем собственном поместье…

Жители настолько бедны, что трудно даже представить, на какие скудные средства живут их короли и феодалы. Они так делят свои земли между своими вассалами, что даже при условии, что вассал служит сюзерену бесплатно, все равно доход последнего чрезвычайно мал. В то же время японцы с таким почтением и уважением относятся ко всем людям, и в частности к дворянам, что диву даешься, как это они, несмотря на страшную бедность, умудряются сохранять опрятный вид и хорошие манеры. Но их одежда, еда, обряды, поведение, обычаи так резко отличаются от того, что принято в Европе и у других известных нам народов, что создается впечатление, будто они специально все это придумали, чтобы только не походить ни на кого другого. Поэтому все мы, прибывшие сюда из Европы, оказались в положении малых детей, которым приходится учиться всему заново: как принимать пищу, сидеть, вести беседу, одеваться, демонстрировать хорошие манеры и тому подобное. Именно их самобытность и мешает нам, глядя на них из Индии или из Европы, разобраться в проблемах этой страны. Невозможно даже представить, что здесь происходит, так как это совершенно иной мир, другой образ жизни, обычаи и законы. Многое из того, что в Европе считается вежливым и достойным, здесь воспринимается как невероятное оскорбление и обида.

И наоборот, то, что здесь является общепринятым и без чего невозможно никакое светское общение с японцами, в Европе расценивается как нечто низкое и недостойное, особенно в религиозной среде.

Люди здесь привыкли жить так, как хотят, поскольку и мужчины, и женщины с детства воспитаны в абсолютной свободе: детям разрешается делать все, чего те пожелают; родители ни в чем их не сдерживают, не бьют и не бранят… Помимо всего прочего, они никогда не обсуждают свои дела непосредственно – только через посредника; даже отец и сын никогда не интересуются делами друг друга, не обсуждают никакие проблемы, не дают друг другу советов и ни о чем не предупреждают – все делается исключительно через третьих лиц. Поэтому всякое серьезное деловое общение с ними очень замедлено и затруднено. Местные обычаи и законы так необычны и так противоречат здравому смыслу, что научить их жить в соответствии с нашими законами чрезвычайно трудно…»

Естественно, что в планы португальских иезуитов не входило, чтобы кто-либо из европейцев, а тем более голландцы или англичане, нарушали их монополию в Японии на торговлю и на распространение христианства. По словам Адамса, иезуиты представили японцам команду «Лифде» как пиратов и разбойников, которые явились в Японию не торговать, а грабить и убивать. Когда же иезуиты узнали о запасах оружия и боеприпасов, хранящихся в трюмах «Лифде», то воспользовалась этим, чтобы очернить участников экспедиции еще больше, утверждая, что мирное торговое судно никогда не имело бы на борту столько оружия и боеприпасов, а раз так, то они не торговцы, а пираты.

Однако Токугава Иэясу не поддался на уговоры убить чужестранцев. Движимый естественным любопытством узнать, что это за люди, которые отличаются от португальцев и так им ненавистны, он повелел доставить к нему командира корабля. Голландец Якоб Квакернак, капитан «Лифде», был еще слишком слаб после перенесенных испытаний и вряд ли выдержал бы такое путешествие. Поэтому выбор и пал на Адамса. Ему поручили эту миссию не только потому, что он оказался вторым по старшинству после капитана, но еще и потому, что он хорошо говорил на португальском языке, который в то время был главным средством общения между японцами и европейцами.

В письме, которое Адамс отправил своей жене в Англию в октябре 1611 года, свою первую встречу с Токуга Иэясу он описал так: «12 мая 1600 года я прибыл в город, где проживал великий король, который приказал доставить меня ко двору. Его дворец – прекрасное здание, богато украшенное позолотой. Он встретил меня очень приветливо, даже, я бы сказал, благосклонно, подавая мне различные знаки, часть которых я понял. Наконец появился человек, говоривший по-португальски. Через него король задал мне ряд вопросов: откуда мы родом, что побудило нас отправиться в столь далекое путешествие и прибыть в его страну…»

Адамс объяснил, что он англичанин, и вкратце рассказал об Англии и о том, где эта страна расположена. Затем мореплаватель сообщил, что англичане уже давно хотят торговать со странами Дальнего Востока, так как производят такие товары, которых нет на Востоке, и, наоборот, в восточных странах имеются такие товары, что пользуются большим спросом у англичан. При таких обстоятельствах торговля была бы выгодной для обеих сторон.

Иэясу слушал очень внимательно. Он понял, что пытается объяснить ему Адамс. Однако в глубине души у него оставалось сомнение в правдивости его слов. Возможно, он думал, что торговля – не главная цель их прибытия в Японию. И кто знает, может быть, обвинения португальцев не лишены оснований, ведь нельзя отрицать, что трюмы «Лифде» набиты оружием и боеприпасами, что само по себе уже подозрительно… Поэтому Иэясу спросил Адамса, участвует ли Англия в каких-либо войнах. Ответ англичанина последовал незамедлительно, и он весьма понравился Иэясу:

– Да, – сказал Адамс, – Англия воюет, но не со всеми странами, а только с испанцами и португальцами. С остальными народами англичане живут в мире.

Иэясу был удовлетворен этим ответом и перевел разговор на другую тему. Он задал Адамсу вопрос, поклоняется ли он каким-нибудь богам, и смелый моряк честно и просто ответил, что верит лишь в одного бога – создателя небес и земли. Иэясу вновь переменил тему и попросил Адамса показать ему путь из Англии в Японию. Англичанин предусмотрительно взял с собой карты и лоции и показал маршрут своего плавания от берегов Голландии через Атлантический океан, Магелланов пролив и Тихий океан в Японию. Иэясу, знания которого в области географии были самыми посредственными, нашел этот рассказ довольно увлекательным, хотя и с трудом поверил в его правдивость. Близилась полночь, и Иэясу дал понять, что на сегодня его любопытство вполне удовлетворено.

Однако перед тем как отпустить Адамса, он задал ему еще один вопрос. Он хотел точно знать, какие товары для торговли находились на «Лифде». Адамс зачитал список товаров, который был у него с собой. Затем, понимая, что аудиенция подходит к концу, Адамс смело попросил разрешения для него и голландцев торговать с японцами, как это делали испанцы и португальцы. Иэясу ответил что-то слишком быстро, и Адамс ничего не понял. Затем без дальнейших объяснений Адамса вывели от сёгуна и заточили в тюрьму, где он должен был ждать решения своей судьбы и судьбы своих товарищей.

Надо сказать, что на Иэясу англичанин произвел весьма благоприятное впечатление, хотя его и не покидали сомнения относительно истинных целей иноземцев. Ему особенно не давало покоя большое количество оружия и боеприпасов, которое те привезли на своем судне. Поэтому через два дня он вновь приказал привести к себе Адамса и на этот раз долго и много расспрашивал его о войнах, которые ведет Англия, и о причинах вражды между англичанами, с одной стороны, и испанцами и португальцами – с другой. Адамс подробно ответил и на эти вопросы, и снова Иэясу остался им доволен. Тем не менее его опять отправили в ту же тюрьму, только теперь был отдан приказ обращаться с ним вежливо.

Хотя Адамс и заметил значительную перемену к лучшему в обращении с ним, его пребывание в тюрьме на этот раз было особенно тяжелым. Оно длилось шесть недель, и он ничего не знал о том, что происходит за ее стенами: каковы замыслы иезуитов и удалось ли им склонить Иэясу на свою сторону. Каждый день Адамс ждал смертного приговора, а эта перспектива была не из приятных, тем более что он был немало наслышан о тех страшных пытках, которым в Японии подвергают приговоренных к смертной казни.

Памятный монумент на месте дома Адамса в Токио.

Наконец шесть мучительных недель полного неведения истекли, и Иэясу вновь послал за Адамсом и опять имел с ним продолжительную беседу, во время которой задавал ему много вопросов. В ходе встречи последние сомнения Иэясу в искренности слов Адамса рассеялись, и он выказал ему благосклонность и с готовностью удовлетворил его просьбу позволить ему присоединиться к своим товарищам.

Пока Адамс находился в заключении, «Лифде» по приказу Иэясу отвели в порт Осака, где находились и остальные члены его экипажа, оставшиеся в живых. Когда моряки увидели Адамса, радость их была столь велика, что некоторые не могли сдержать слез. Адамса весьма удивило такое бурное проявление чувств. Но друзья поведали ему, что до них дошли слухи, будто он убит по приказу Иэясу, и они уже не чаяли увидеть его живым.

После того как радость встречи утихла, Адамс решил узнать, что стало с его личными вещами, оставленными на судне. Он очень огорчился, увидев, что все, в том числе морские инструменты и книги, исчезло. У Адамса остались лишь те карты, которые он брал с собой к Иэясу, да та одежда, что была на нем. Остальные члены команды также лишились своего имущества, поэтому моряки обратились с жалобой к Иэясу, и тот приказал, чтобы европейцам немедленно вернули все, что у них украли. Однако из страха перед наказанием виновные еще надежнее спрятали награбленное, и лишь очень немного из вещей было возвращено потерпевшим. Но зато им заплатили 50 тысяч испанских дублонов, которые почти полностью пошли на оплату питания и жилища за то время, что команда прожила в этой стране.

Вскоре среди голландцев начался ропот, который усилился, когда японцы официально объявили, что никто из членов экипажа не имеет права покидать их страну. После этого известия трое или четверо голландцев потребовали, чтобы все оставшиеся деньги были поделены между членами команды. И хотя Адамс и капитан «Лифде» Якоб Квакернак как могли противились этому требованию, им пришлось уступить, так как они оказались в меньшинстве. Поэтому все, что осталось от 50 тысяч дублонов, было поровну разделено между моряками, после чего они распрощались друг с другом и разошлись по стране. И вот что интересно: ни о ком из них, кроме Адамса, Квакернака и еще одного моряка, с тех пор ничего не известно. Впрочем, чтобы как-то помочь морякам, Иэясу проявил такую щедрость, что распорядился назначить каждому из них небольшую годовую пенсию и ежедневный рисовый паек в два фунта. Судьба, однако, благосклонно обошлась с Адамсом, он был обласкан Иэясу, так как сёгун ценил в нем интересного собеседника и часто за ним посылал. Как-то во время одной из таких бесед Иэясу намекнул: неплохо было бы, если бы Адамс построил ему корабль по европейскому образцу, поскольку из рассказов англичанина следовало, что он учился в Англии корабельному делу. Адамс всячески отрицал свои способности к плотницкому ремеслу, объясняя, что он всего лишь штурман.

Но Иэясу все чаще возвращался к этой теме. Он успокоил Адамса, сказав, что в случае неудачи тот не будет нести никакой ответственности и репутация его из-за этого нисколько не пострадает. И Адамс приступил к работе. С помощью старательных японских мастеров по образцу «Лифде» был построен корабль водоизмещением восемьдесят тонн. Это был настоящий успех, и Иэясу остался очень доволен. Он все больше и больше доверял Адамсу, посвящал в свои секреты, и вскоре англичанин стал не только другом великого правителя, но и его советником. Более того, одаренному моряку пришлось испытать свои силы и на учительском поприще: он преподавал Иэясу основы математики, которой тот весьма заинтересовался. Позже Адамс стал придворным переводчиком сёгуна и в этом своем новом качестве вытеснил занимавшего до него эту должность иезуита Родригеса Цудзу.

Такая разнообразная деятельность заслуживала награды, и она поистине оказалась царской. Для начала он дал Адамсу новое имя – Андзин-сама, что значит «Главный штурман», а позднее подарил большое поместье Миура в Хэми (современный город Йокосука, префектура Канагава), около 80–90 крестьян и два меча, подтверждавшие его статус самурая. Также Адамс был удостоен звания «хатамото». Иэясу постановил, что отныне шкипер Уильям Адамс мертв и рожден самурай Андзин Миура, так как мужчине в Японии при посвящении в самураи дается новое имя, более соответствующее его положению. Причем гербом Андзина Миуры по личному указанию Иэясу Токугавы стала пушка.

Теперь положение Адамса стало таким прочным, что он решил жениться, тем более что шансов когда-либо вернуться на родину у него практически не оставалось. Выбор его пал на влюбленную в него дочь Магомэ Кагэю – чиновника, ведавшего почтовой станцией на одной из главных дорог Японии. Магомэ Кагэю, несмотря на ответственный пост, не принадлежал к числу японской знати, поэтому нет никаких сомнений в том, что, взяв в жены его дочь, Уильям Адамс не преследовал корыстных целей, а женился по любви. Миссис Адамс оказалась любящей женой и прекрасной матерью. Она родила ему сына Джозефа и дочь Сюзанну, и брак их был счастливым. Тем не менее, у Адамса от другой японской женщины родился еще один ребенок. Эта женщина жила в Хирадо, в небольшом городке на западном побережье острова Кюсю, однако в Японии это было в порядке вещей.

Хотя по воле Иэясу Адамс стал крупным землевладельцем, жизнь сельского жителя его совсем не привлекала. Он интересовался торговлей и в связи с этим купил себе дом в Нихомбаси, одном из районов Эдо. Вскоре Уильям стал настолько влиятелен, что португальские иезуиты начали всерьез беспокоиться, удастся ли им заставить этого англичанина покинуть Японию. Они предложили ему свои помощь, но Адамс отказался от их предложения, ссылаясь на то, что по многим причинам император просто не даст ему разрешения на отъезд.

Однако Адамса часто мучила тоска по дому, и тогда желание вернуться на родину, снова увидеть жену и ребенка, друзей и знакомых становилось просто невыносимым. В 1605 году, после очередного приступа ностальгии, он еще раз обратился к Иэясу с просьбой разрешить ему покинуть Японию, но тот был непреклонен в своем решении не расставаться с Уильямом Адамсом.

Однако он разрешил Якобу Квакернаку и Мельхиор ван Сантворту покинуть Японию, чтобы найти своих соотечественников и установить с ними связь. Они взяли с собой письмо от Иэясу, в котором тот приглашал голландцев торговать в Японию, и, конечно же, письма Адамса к жене и друзьям в Англию.

Их миссия удалась, так что и письма Адамса и Иэясу были доставлены куда надо, а вскоре в Японию пришли сразу два голландских корабля. Адамс сопровождал прибывшую на них делегацию, и только благодаря его содействию Иэясу предоставил голландцам право торговать во всех портовых и даже отдаленных от моря городах, а также разрешил основать постоянно действующий торговый пост в Хирадо. Таким образом Адамс оказал неоценимую услугу голландцам в их переговорах с Иэясу, да и не только в этом. Он был настолько любезен, что предложил им остановиться в Эдо и жить в его доме во время переговоров. Адамс столько времени тратил на голландских купцов, что совсем забросил собственные дела. Голландцы понимали это и были ему весьма благодарны за все те усилия, которые он прилагал, чтобы обеспечить успех их предприятия. В знак признательности они преподнесли ему в подарок несколько рулонов ткани. Завязавшаяся таким образом на японской земле тесная дружба между Адамсом и голландцами продолжалась до самой его смерти.

Даже когда голландцы и англичане начали соперничать друг с другом за господство на морях Дальнего Востока и голландские корабли привели в гавань Хирадо захваченные в плен английские суда, Адамс не изменил этой дружбе, хотя его поведение в такой ситуации вызвало крайнее негодование соотечественников. Следует отметить, что руководство голландской Ост-Индской компании весьма ценило услуги Адамса и старалось выполнить любую его просьбу, если англичанин к ним обращался, хотя, находясь далеко от Японии, не было с ним лично знакомо и поддерживало лишь чисто деловые отношения. Но именно неоценимость услуг Адамса компании и явилась причиной того, что голландцы делали все, чтобы как можно дольше сохранить в тайне от него тот факт, что и англичане стали торговать в Ост-Индии. Голландцы не хотели, чтобы их английские конкуренты узнали о чрезвычайно выгодном японском рынке, и прилагали все усилия, чтобы сведения о нем не дошли до англичан. Они даже запретили членам экипажей голландских судов передавать письма из Японии в Европу и обратно. Адамс и не подозревал, что письма, которые он доверял своим голландским друзьям, уничтожали чиновники компании, чтобы не допустить в Японию англичан.

Поскольку в это же самое время дорогу в Японию проложили испанцы, Адамс поспешил убедить сёгуна в том, что их цель состоит в следующем: в те страны, которые они намереваются захватить, сначала посылают монахов-францисканцев и иезуитов, в чьи обязанности входит обратить как можно больше людей в католичество. Когда же эта задача успешно решена, король Испании отправляет туда войска и местные новообращенные им в этом помогают!

Адамс поведал, что при помощи такой тактики испанцы уже подчинили себе огромные территории в Европе, Америке и Азии. А так как голландцев и англичан возмущают цели и методы испанцев, то они совместно борются против этих завоевателей. Адамс высказал также и собственные опасения относительно предложения испанцев провести картографирование японского побережья. Он считал неблагоразумным разрешать испанцам продолжать эту работу, утверждая, что ни один европейский монарх не позволил бы такого испанцам, так как ни у кого не возникло бы сомнений: подобное исследование прибрежной линии ведется лишь для того, чтобы обеспечить успешную высадку своих войск при нападении на эту страну.

В итоге испанцы в Японии потерпели неудачу и в октябре 1613 года покинули Японские острова. Они отплыли, едва простившись с Адамсом, которого считали виновником своих бед и обвиняли его в том, что он настроил сёгуна против их миссионерской деятельности в Японии и что именно по его милости им не удалось склонить Иэясу на свою сторону.

Позднее португальские и испанские хроникеры с возмущением писали, что Адамс представил в глазах Иэясу папу римского и испанского короля как двух самых страшных разбойников на свете, и называли моряка самым «ужаснейшим еретиком, какого только можно себе представить». Такую репутацию он заслужил за нескрываемую неприязнь к римскому католицизму, и, видимо, по меркам того не толерантного времени это было действительно так.

В 1614 году в Урага произошел забавный случай с одним самоуверенным молодым францисканским монахом, который попытался взять верх над непокорным еретиком. Этот монах в одной из своих душеспасительных бесед с Адамсом старался убедить его, что искренняя вера может творить чудеса. Адамс с презрением высмеял его, и тогда монах, чрезвычайно задетый таким отношением, необдуманно пообещал воочию доказать неопровержимость своих слов. На вопрос, как он собирается это сделать, монах ответил, что пройдет по морю, аки посуху, и докажет всесильность истинной веры. Скептически настроенный Адамс, рассмеявшись, спросил о дате и месте представления, которое он был бы не прочь посмотреть. Монаху пришлось назначить время для своей «морской прогулки». Известие об этом молниеносно разнеслось по округе, и когда в назначенный час монах пришел на берег моря, там, кроме Адамса, собрались целые толпы любопытных.

Надо отдать должное мужеству монаха, отстаивавшего свои убеждения, – он сдержал слово и появился на берегу с большим деревянным крестом. С благоговением приложившись к нему, он торжественно вошел в море под любопытными взглядами собравшихся. Но, увы, святому отцу так и не удалось пройти по волнам – он тотчас же погрузился в пучину. Монах наверняка утонул бы, не подоспей друг Адамса Мельхиор ван Сантворт, который вскочил в лодку, поплыл за ним и вскоре выудил поборника истинной веры из воды. На следующее утро Адамс пошел навестить незадачливого монаха, дабы осведомиться, как тот себя чувствует после купания. Его ждал довольно холодный прием. Монах продолжал упорствовать в своей теории чудес, утверждая, что чуда не произошло лишь по вине Адамса, чье неверие испортило все дело.

Подобный религиозный фанатизм не мог не беспокоить Иэясу, который исповедовал традиционную японскую религию, считал ее основой для поддержания общественного и политического порядка в стране и опасался, что распространение новой веры может подорвать власть сёгуната. Кроме того, ему не давал покоя рассказ Адамса о том, как испанский король использует иезуитов и францисканских монахов для завоевания других стран. Несмотря на твердую уверенность в неуязвимости Японии, Иэясу беспокоили те последствия, к которым могла привести религиозная активность испанцев и португальцев, и в конце концов он решил с ней покончить.

В 1614 году Токугава Иэясу отдал приказ всем миссионерам-христианам покинуть Японию, а их церкви закрыть. Под угрозой смерти он запретил японцам исповедовать христианство. Однако он не слишком рьяно проводил свой указ в жизнь, опасаясь, что это может помешать торговле с испанскими колониями. Настоящие гонения на христианство начались позднее.

Между тем руководство Ост-Индской компании, получив сведения о том, что в Японии живет Уилл Адамс, отправило туда английский корабль под командованием капитана Сэриса. В инструкции, выданной ему, указывалось: «…желательно, чтобы, прибыв в Японию, Вы нашли удобную и безопасную гавань, где можно было бы вести торговлю, предложив для продажи ткани, свинец, железо и другие наши отечественные товары, и постарались бы при этом выяснить, какие товары пользуются там наибольшим спросом… а также поговорить и посоветоваться с представителями других факторий, в особенности с Уильямом Адамсом, англичанином, который в настоящее время проживает в этой стране и, как мы слышали, пользуется неограниченным расположением короля. В частности, крайне важно выяснить у него, каким образом можно вручить письма Его Величества, которые мы с Вами посылаем, какие и кому преподнести подарки, кто должен их вручать и как вообще должна происходить эта церемония… Далее, если вышеупомянутый Уильям Адамс, хорошо знакомый с жизнью и обычаями этой страны, заверит Вас в успехе предприятия и гарантирует его безопасность со стороны королевской власти, и если Вы будете уверены, что товары Компании найдут хорошего покупателя и принесут немалый доход, то с согласия Ричарда Кокса и других представителей Компании, находящихся на борту Вашего судна, можете основать там факторию, оставив в Японии на Ваше усмотрение наиболее подходящих представителей Компании для организации предприятия, а также необходимое количество товаров для налаживания торговли и функционирования фактории… Кроме того, в том случае, если Уильям Адамс перед Вашим отплытием из Японии обратится к Вам с просьбой отвезти его на родину, чтобы навестить жену и детей, предоставьте ему удобную каюту и обеспечьте, насколько это возможно, всем необходимым…»

Отправившись в путь 18 апреля 1611 года, Сэрис 24 октября того же года прибыл в Бантам в Ост-Индии. После того как пряности и другие товары были погружены в трюмы «Гектора» и «Томаса», согласно инструкции он отправил их назад в Англию, а сам на «Клоуве» 15 января 1613 года покинул Бантам и взял курс на Японию. 12 июня 1613 года судно прибыло в Хирадо. Наконец-то мечта Адамса сбылась. Его соотечественники, подобно представителям других крупнейших морских держав Западной Европы, прибыли в Японию, чтобы вести с ней выгодную торговлю, и в этом была немалая заслуга самого Адамса.

Однако прошло немало времени, прежде чем Адамс узнал о прибытии английского корабля и смог подняться на его палубу. Встречали Уильяма с большими почестями, и даже дали торжественный залп из трех орудий. На борту «Клоува» его ждали Сэрис и другие английские купцы. Нетрудно представить себе, какие чувства охватили англичанина в ту минуту, когда после столь длительного перерыва он вновь услышал родную речь. Наконец все были представлены друг другу; отзвучали последние слова взаимных приветствий и поздравлений. Сэрис пригласил Адамса и купцов последовать за ним в дом, который он арендовал у японцев в качестве английской резиденции. Когда они подъехали к зданию, «Клоув» еще раз дал залп в честь Адамса, на этот раз из девяти орудий. Таким образом, Сэрис продемонстрировал глубокое уважение к Адамсу всем жителям этого японского города, собравшимся посмотреть, как процессия англичан шествует в свою резиденцию. Сэрис ступил на порог английской резиденции с чувством удовлетворения – он сделал все от него зависящее, чтобы Адамс остался доволен.

Однако радость от встречи оказалась весьма кратковременной. Впоследствии Сэрис записал в своем дневнике, что Адамс разговаривал и вел себя как «настоящий японец», а Адамсу не понравились высокомерие и заносчивость его соотечественников.

Чтобы придать больший вес своей миссии, руководство Ост-Индской компании поручило Сэрису передать сёгуну письмо, подписанное королем Англии Яковом I, в котором говорилось: «Яков I, волею всемогущего Господа, король Великой Британии, Франции и Ирландии, защитник христианской веры, и прочее, и прочее, приветствует светлейшего и могущественного императора Японии и т. д.

Высочайший и светлейший Император!

Ничто на свете так не способствует приумножению славы и доброго имени суверенных монархов, как распространение их славы среди других далеких народов, поэтому, узнав в последние годы от некоторых наших подданных, которые ведут торговлю с различными странами, соседствующими с Вашей страной, о величии и могуществе Вашей державы, мы осмеливались поручить нашим подданным отправиться в Вашу страну, чтобы снискать Вашу дружбу и наладить с Вами отношения, дабы обмениваться такими товарами наших стран, которые представляют взаимный интерес для обеих держав. Мы не сомневаемся, что Ваше великодушие и расположение будут настолько велики, что Вы не только примите наших представителей со всей благосклонностью, но и окажете им всяческую поддержку и покровительство, дабы помочь им основать в Вашей стране торговую факторию, обладающую такой свободой и гарантиями, которые способствовали бы получению взаимовыгодных прибылей для обеих сторон. Что касается нас, то мы со своей стороны готовы создать все необходимые условия в нашем государстве и в странах нашего королевства для тех Ваших подданных, которые пожелали бы наладить с нами отношения. Мы молим всемогущего бога благословить Вас и ниспослать Вам всяческого процветания и побед над врагами. Написано в Вестминстерском дворце января восьмого года нашего правления Великобританией, Францией и Ирландией».

Ответ сёгуна королю Якову I был написан в поэтическом, витиеватом восточном стиле и гласил следующее: «Минамото-но Иэясу из Японии отвечает Его Чести Правителю Игаратэйра (Англии) через морского посланника, проделавшего изнурительный и долгий путь. Мы впервые получили от Вас письмо, из которого узнали, что правительство Вашей почтенной страны, как это явствует из письма, следует истинному пути. Я лично получил многочисленные подарки от Вашей страны, за что чрезвычайно признателен. Я последую Вашим советам относительно развития дружественных отношений и налаживания взаимных торговых контактов между нашими странами. Несмотря на то, что нас разделяют десять тысяч лиг туч и волн, наши страны, как оказалось, близки, друг Адамс. Я посылаю Вам скромные образцы того, что может производиться в нашей стране. Все перечислено в сопроводительном листе. Выражаю свое почтение. Берегите себя: все в этом мире изменчиво.

18-й год эры Кэйте (4 октября 1613 г.)».

Впрочем, английский король Яков I с присущей ему шотландской подозрительностью не поверил тому, о чем после этого сообщалось из Японии. Более того, он прямо заявил, что никогда в жизни ему не приходилось сталкиваться с такой наглой ложью. Ну а капитан Сэрис в итоге так и не сумел подружиться с Уиллом Адамсом, не слушал его советов, а тот, в свою очередь, был этим страшно возмущен. Не понравилась ему и сумма в 100 фунтов стерлингов, которую ему удалось выторговать у Сэриса, поскольку он сам считал, что его услуги стоят намного больше. Дошло до того, что, когда Токугава Иэясу после многих настойчивых просьб все-таки разрешил Уиллу вернуться в Англию, тот отказался, а в письме домой, отправленном домой в 1614 году на том же «Клоуве», написал, что отказ вернуться на родину был вызван «различными оскорблениями в мой адрес, к которым я не привык…».

Ну а кроме действительных и мнимых обид на Сэриса существовала и еще одна очень важная причина, удерживавшая его в этой стране, – жена-японка и дети, которых он, без сомнения, очень любил. В конечном счете все это повлияло на его решение остаться в Японии.

Он подписал контракт с английский Ост-Индской компанией и в письме, которое вскоре после этого написал своим новым работодателям, заверил их, что в его лице они найдут честного и преданного работника, подобного тем, которые служили в компании до него. И пока он живет в Японии, товары и вся собственность Ост-Индской компании останутся в сохранности и за ними будет такой же тщательный присмотр, как за домом и товарами самого сэра Томаса Смита, главы Ост-Индской компании, а все намеченное компанией будет выполнено, так как сам сёгун обещал Адамсу свою поддержку… А вот Сэрис, напротив, постарался всячески его принизить и оклеветать, но когда он вернулся на своем судне в Англию, оказалось, что он и сам далеко не безгрешен. Нарушив строгие инструкции, он купил за свой счет много товаров в надежде выгодно продать их в Англии. К тому же в результате обыска, произведенного в его каюте, было обнаружено множество порнографических книг и картинок сюнга, которые он приобрел в Японии. Руководство Ост-Индской компании было так этим шокировано, что специально созванное заседание постановило «изъять у Сэриса всю грязную литературу» и подвергнуть ее публичному сожжению!

Сам Адамс в 1614–1619 годах совершил несколько плаваний в Сиам, причем вел вахтенный журнал, который, к счастью для нас, уцелел и в настоящее время находится к Оксфорде, в Бодлеанской библиотеке. Журнал состоит из 79 листов японской рисовой бумаги, на которых Адамс ежедневно записывал все происходящее; встречаются и грубо сделанные рисунки, которые иллюстрируют ту или иную запись. Первое же его путешествие (в целом неудачное) привело к неожиданному открытию в совсем иной области: Адамс обнаружил, что на островах Рюкю растет съедобный клубень, гораздо более сладкий и крупный, чем картофель, найденный европейцами в Северной Америке. Адамс привез в Японию несколько таких съедобных клубней, и там их посадили в саду при английской фактории в Хирадо. Таким образом, батат впервые попал в Японию благодаря именно Уильяму Адамсу, и уже только за одно это японцы должны были быть ему весьма благодарны.

Между тем друг и покровитель Адамса Токугава Иэясу незадолго до этого умер, и сёгуном стал его сын Хидэтада, чье отношение к европейцам было совсем не таким, как у его отца. К тому же он не особенно благоволил и к Адамсу, так как испытывал к нему тайную ревность из-за того влияния, которое тот оказывал на его отца. Была и еще одна причина охлаждения нового сёгуна к Адамсу и его соотечественникам – религия. Хидэтада гораздо враждебнее, чем Иэясу, относился к католикам, да и вообще к христианам, так что все вместе это лишь усилило подозрительность Хидэтада. Тем не менее земельного участка, дарованного Иэясу Адамсу, он его не лишил. Ну а о том, как выглядел этот участок, мы знаем из дневника Ричарда Кокса, руководителя фактории в Хирадо: «Около 10 часов утра мы направились в сторону Оренгава (Урага) и часа за два до того, как стемнело, прибыли в Фебе (Хэми), где провели всю ночь. Нас принимала жена капитана Адамса и двое его детей. Фебе – владение, дарованное капитану Адамсу покойным императором на вечные времена. Оно перейдет по наследству к его сыну Джозефу. Имение состоит из более чем ста ферм, или хозяйств, не считая мелких дворов, на которых работают его вассалы, и Адамс полноправен распоряжаться их жизнью. Они его рабы, и он обладает над ними неограниченной властью, подобной той, которую любой князь в Японии имеет над своими вассалами. Его многочисленные арендаторы преподнесли мне в качестве даров фрукты: апельсины, фиги, груши, каштаны и виноград, который в изобилии произрастает в этих местах…»

Вскоре после этого Адамс решил прекратить деловые отношения с Ост-Индской компанией. По условиям подписанного 24 декабря 1613 года контракта он обязывался служить компании в течение двух лет, но когда формальный срок договора истек, Адамс продолжал свою деятельность в интересах компании, хотя никакого официального продления контракта не было. Но условия службы устраивали его все меньше и меньше, и в итоге его сотрудничество с ней закончилось. Между тем его положение в Японии тоже пошатнулось. Хидэтада заявил, что не предоставит англичанам больших привилегий, чем те, которыми пользуются прочие иностранцы в Японии, и ограничил английскую торговлю портом Хирадо. В дополнение к этим неприятностям советники сёгуна сообщили Адамсу, что Хидэтада не будет отвечать на письмо короля Якова I, поскольку оно адресовано его отцу Иэясу, который к тому времени уже скончался. Подобные неудачи могли бы сломить любого, но только не такого стойкого человека, как Адамс. Он с подлинно японским стоицизмом и настойчивостью продолжал оставаться при дворе, почтительно умоляя сёгуна: если он не может даровать привилегию неограниченной торговли, то пусть, по крайней мере, будет настолько благосклонен, чтобы выдать англичанам два разрешения на торговлю (госён): одно – для плавания в Сиам, а другое – в Кохинхину. В конце концов настойчивость Адамса принесла свои плоды, и Хидэтада согласился выдать два таких разрешения. Правда, Хидэтада оставил за Адамсом статус японского вельможи и торговые ограничения на него не распространялись. Поэтому Адамс продолжал собственноручно покупать и продавать товары по всей Японии и время от времени, делая одолжение своим старым друзьям, провозил также товары Ост-Индской компании и продавал их, выдавая за свои собственные.

Из бухгалтерских книг, которые вел Ричард Кокс в Хирадо, можно увидеть, что с декабря 1617 года по март 1618 года Адамс очень помог Ост-Индской компании в сбыте ее товаров в разных частях Японии; кроме того, он собирал для компании долги в Киото и других местах. Причем Уильяму Адамсу, ради того чтобы помочь фактории в Хирадо, часто приходилось идти на значительный риск. Так, в декабре 1617 года он воспользовался своими связями с японским губернатором города Сакаи, чтобы добиться от него разрешения купить большое количество оружия и амуниции для отправки через Ост-Индскую компанию в Сиам. Подобные торговые сделки были весьма выгодны, но в то же время и крайне опасны, поскольку сёгун строго-настрого запретил экспорт оружия и снаряжения из Японии.

И все же произошел случай, который свидетельствует о том, что, хотя Хидэтада лично не питал добрых чувств к Адамсу, в какой-то мере он сохранял суеверное уважение к бывшему поверенному своего отца. Пока Адамс ожидал при дворе ответа на очередную просьбу о разрешении на выезд, в небе над Токио появилась комета, и Ходэтада был так напуган этим знамением, что призвал к себе Адамса и попросил истолковать его смысл. Адамс сказал, что кометы – это предвестники войны, но тут же поспешил заверить сёгуна, что в данном случае войны произойдут в Европе, а не в Японии. (Удивительно, но это случилось в том самом 1618 году, когда в Европе действительно началась опустошительная Тридцатилетняя война!)

Хотя Адамс пытался воспользоваться этой неожиданной аудиенцией для того, чтобы вновь обрести расположение сёгуна, он в итоге все-таки потерпел неудачу, поскольку Хидэтада больше уже никогда не обращался к нему за советом. Время, когда этот англичанин имел огромное влияние в Японии, безвозвратно прошло.

16 марта 1619 года, приблизительно месяца через три после посещения двора сёгуна, Адамс вновь ушел в плавание, которое на этот раз оказалось для него последним. Вернувшись из него, он почувствовал, что болен, и, проболев какое-то время и ощущая скорый конец, пригласил двух служащих фактории в качестве душеприказчиков. Завещание, которое у него хватило сил продиктовать и подписать начиналось так: «Во имя Господа Бога, аминь. 16 мая 1620 года. Я, Уильям Адамс, моряк, который прожил в Японии 18–20 лет, будучи телесно больным, но в здравом уме, – да воздадим хвалу всемогущему господу, – делает настоящее завещание, содержащее мою последнюю волю, в следующей форме и порядке. Во-первых, я вверяю свою душу всемогущему Господу, моему создателю и избавителю, с надеждой, что любящий его сын заслужил вечную жизнь. Далее завещаю, чтобы мое тело было предано земле, откуда оно и произошло.

…я желаю, чтобы мои деньги и все, чем я владею здесь, в Японии, или в любой другой восточной стране, было поделено на две равные части, из коих одну завещаю моей любимой жене и дочери в Англии, а другую – моим двум любимым детям Джозефу и Сюзанне, проживающим в Японии…»

Далее в завещании говорилось о многочисленных подарках друзьям и знакомым, как в Японии, так и в Англии. Так, глава фактории Ричард Кокс получил прекрасный длинный меч Адамса, пожалованный ему Иэясу как самураю, его карты, лоции и небесный глобус; его помощнику Итону достались книги Уильяма и навигационные инструменты; Джон Остервик, Ричард Кинг, Абрахам Сматх и Ричард Хадсон, которые находились у постели больного, стали обладателями самых лучших его кимоно. Не забыл он и о своих японских слугах. Слуге Энтони он даровал вольную и преподнес небольшую сумму денег, чтобы тот мог начать новую жизнь, а служанке Джугасе подарил деньги и одежду. В заключение он распорядился, чтобы все его мечи, за исключением того, который был подарен Коксу, были переданы его сыну Джозефу.

Через шесть дней после смерти Адамса, согласно его воле, Кокс и Итон составили полную опись его движимого имущества, которое оценивалось приблизительно в 500 фунтов стерлингов – весьма значительную сумму по тому времени. Учитывая, что Адамс владел большим поместьем в Хэми, собственными домами в Эдо и в других районах страны, становится ясно: он умер довольно богатым человеком, хотя большая часть его состояния была, безусловно, вложена в землю и недвижимое имущество.

Кокс и Итон добросовестно выполнили все условия завещания. Английской жене Адамса была выслана сумма денег, составляющая ее долю от наследства супруга. Однако Кокс позаботился, чтобы эти деньги достались не только одной миссис Адамс, а были поровну поделены между нею и дочерью. В письме от 13 декабря 1620 года, адресованном на имя Ост-Индской компании, Кокс пояснил последнюю волю Адамса: «Он не хотел, чтобы его жена получила все наследство – ведь она могла снова выйти замуж, и в таком случае ребенок остался бы без гроша; поэтому Адамс пожелал, чтобы наследство было поровну поделено между матерью и дочерью…»

Оказалось, что кроме состояния, которым Адамс владел в Японии, он оставил имущество, хотя и не столь значительное, в Англии. Оно было оценено приблизительно в 165 фунтов стерлингов, и 8 октября 1621 года английская миссис Адамс унаследовала его в соответствии с английским законом.

Таким образом, вдова Адамса в Англии не осталась обиженной. Да и, в сущности, с того самого момента, как Адамс установил постоянный контакт с Англией, он не забывал о жене и дочери, которых оставил на родине. Адамс регулярно посылал им деньги через Ост-Индскую компанию. Так, например, 3 мая 1614 года компания выплатила миссис Адамс 20 фунтов стерлингов от имени ее мужа. Кроме регулярной материальной поддержки правление Ост-Индской компании назначило ей ежегодную пенсию в размере 5 фунтов. Адамс всегда честно компенсировал компании все эти расходы: в некоторых случаях деньги удерживались из его жалования, которое он получал в Японии, а иногда он сам посылал ей деньги домой через лондонское отделение Ост-Индской компании.

Книга в книге. «Чистый Восток и очень грязный Запад»

В романе Джеймса Клейвелла «Сёгун» Джон Блэксорн (по сути дела, это тот же Уилл Адамс) все время вынужден сравнивать – «у них и у нас», и получается так, что при всех кажущихся ему несообразностях японской культуры она оказывается выше европейской, и это не японцам следует учиться у них, европейцев, а им, европейцам, следует учиться у японцев!

– Кику-сан говорит, что ваше мнение так много значит для нас. Я согласна с ней, Анджин-сан. Вы сегодня заставили меня почувствовать гордость за нас, японцев. Но, конечно, это совсем не так ужасно, как вы рассказываете.

– Это хуже. Это трудно понять, еще труднее объяснить, вы никогда не жили там. Видите ли – на самом деле… – Блэксорн обратил внимание, как они смотрят на него, терпеливо ждут, одетые в яркие разноцветные одежды, такие милые и чистые, комната такая яркая и опрятная, уютная. Мысленно он стал сравнивать все это с его английским домом: солома на земляном полу, дым из открытого кирпичного очага, поднимающийся к отверстию в потолке; только три новых очага с трубами было тогда во всей его деревне, и то только в самых богатых домах. В коттедже две маленькие спальни и одна большая неопрятная комната, служившая кухней, столовой и гостиной одновременно. Ты входил в морских сапогах, летом и зимой, не замечая грязи, навоза, садился на стул или скамейку, дубовый стол был захламлен так же, как и комната, здесь же три или четыре собаки и двое детей – его сын и дочь его умершего брата Артура, ползающих, падающих и играющих на полу. Фелисите готовит, ее длинное платье волочится по грязи и соломе, служанка шмыгает носом и путается под ногами, а Мэри, жена Артура, кашляющая в соседней комнате, лежит при смерти, но никак не умрет.

Фелисите, милая моя Фелисите. Ванна раз в месяц, и то летом, в медном корыте. Но лицо, руки и ноги она моет каждый день. Фелисите, всегда прячущая тело до шеи и запястий, закутанная в толстые шерстяные одежды, которые не стираются месяцами или годами, воняющая, как все, искусанная вшами, как все, страдающая от чесотки.

И все глупые поверья и убеждения, что чистота может убить, что вода может вызвать простуду и принести чуму, открытые окна могут привести к смерти, что вши и блохи, мухи и грязь, и болезни – все это Божье наказанье за грехи на земле.

Блохи, мухи, свежая солома каждую весну, но каждый день – в церковь, а в воскресенье дважды, чтобы выслушать Слово, вкладываемое в вас: ничто не важно, кроме Бога и спасения.

Рожденная в грехе, живущая в стыде, обреченная на жизнь в аду, вымаливающая прощение и спасение, Фелисите столь предана Богу и так полна страха перед ним и так стремится на Небо. Потом идет домой обедать. Снимает кусок мяса с вертела и, если он падает на пол, поднимает его, стирает грязь и ест, если собаки не успеют схватить первыми, но всегда бросает им кости. Отбросы все на полу, откуда выметаются и выбрасываются на дорогу. Спит чаще всего в том, в чем ходила днем, и чешется, как собака, все время чешется. Стареет такой молодой и так безобразна уже в молодости, а умрет совсем молодой. Фелисите. Сейчас ей двадцать девять, поседела, осталось уже мало зубов, старая, морщинистая и худая.

Возникает вопрос, знала ли английская миссис Адамс о существовании своей японской соперницы, и если знала, то что она об этом думала? Если знала, то, видимо, принимала деньги по принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок», потеряв всякую надежду когда-нибудь вновь увидеть своего неверного супруга. К сожалению, не сохранилось сведений, позволяющих утверждать, что ей хотя бы что-то было известно о его японской семье, и мы так никогда и не узнаем всех подробностей этого необычного любовного треугольника.

О судьбе обеих жен Уилла Адамса после его смерти известно также очень мало. Вполне вероятно, что английская миссис Адамс снова вышла замуж, так как одна из двух записей в приходской книге церкви Св. Дастона в Степни в 1627 и 1629 годах вполне могла бы относиться к ней. Первая запись, датируемая 20 мая 1627 года, гласит, что Мэри Адамс, вдова, вышла замуж за Джона Экехеда, булочных дел мастера. Вторая запись констатирует, что 30 апреля 1629 года еще одна Мэри Адамс, причем тоже вдова, вышла замуж за Генри Лайнса, моряка из Рэтклиффа. Нет никаких сведений и о судьбе дочери Адамса – Деливеренс, за исключением одного упоминания ее имени в протоколах заседания Ост-Индской компании от 13 августа 1624 года, где говорится, что дочь Уильяма Адамса, Деливеренс, подала прошение на имя Ост-Индской компании по поводу имущества отца. Это единственное упоминание о ней, обнаруженное в исторических документах.

Немного известно и о судьбе японской миссис Адамс и двух ее детей. Сёгун утвердил право сына Адамса на владение имением в Хэми, где Джозеф провел большую часть жизни, возвращаясь из плаваний. Да-да, сын Адамса пошел по стопам отца, выучился на штурмана, и с 1624 по 1635 год не менее пяти раз плавал в Кохинхину и в Сиам. Последние сведения о нем относятся к 1636 году, когда он поставил в Хэми надгробный памятник своим родителям, возможно, в одну из годовщин их смерти. О японской дочери Адамса Сюзанне имеется всего лишь одно упоминание: 1 февраля 1622 года капитан Кокс, который ее очень любил, записал в своем дневнике, что подарил ей отрез тафты и… все.

Магомэ, японская жена Адамса, умерла в августе 1634 года и была похоронена в Хэми. Вполне вероятно, что позднее, а возможно, и перед ее смертью останки Адамса были перевезены из Хирадо в Хэми, так как там было поставлено два надгробных памятника, а много лет спустя, в 1798 году, еще и два каменных фонаря. Согласно буддийскому обычаю, Уильям Адамс получил посмертное имя Дзюрё-манъин Гэндзуй-кодзи, а его жена – Кайка-оин Мёман-бику, и в память о них в храме Дзёдодзи близ Хэми стал регулярно куриться фимиам. Со временем их могилы пришли в запустение и фактически были заброшены до тех пор, пока в 1872 году их не обнаружил английский купец Джеймс Уолтер. Благодаря его усилиям, а также помощи японцев и англичан, проживавших в Японии, они были восстановлены. В 1905 году эта территория была выкуплена на деньги, собранные общественностью, и на ней разбили небольшой парк: посадили деревья, цветы и приставили постоянного служителя, в обязанности которого входило следить за состоянием могил.

В 1918 году в этом же парке установили каменную колонну высотой в 10 футов. Торжественное открытие состоялось 30 мая того же года. На колонне высечена длинная надпись на японском языке, повествующая о жизни Уильяма Адамса. Перед смертью он якобы оставил следующий наказ: «Причалив в своих скитаниях к этой земле, я до последней минуты жил здесь в покое и достатке, всецело благодаря милости сёгуна Токугава. Прошу похоронить меня на вершине холма в Хэми, чтобы моя могила был обращена на восток и я мог взирать на Эдо. Мой дух из загробного мира будет защищать этот прекрасный город».

К сожалению, нет никаких доказательств достоверности этих слов: молчит об этом дневник капитана Кокса, да и все другие источники об этом тоже не сообщают. С другой стороны, существование такого наказа не исключается. Недаром на одной из сторон мемориальной колонны мы находим строки, написанные японским поэтом и адресованные уже самому Уильяму Адамсу – стражу города:

«О, штурман, избороздивший немало морей, чтобы прибыть к нам. Ты достойно служил государству и за это был щедро вознагражден. Не забывая о милостях, ты в смерти, как и в жизни, остался таким же преданным; и в своей могиле, обращенной на восток, вечно охраняешь Эдо».

Такой надписи в Японии мог быть удостоен самурай, и это было бы не удивительно. Но ведь в данном случае речь идет об иностранце… Удивительно, но Уильям Адамс, родившийся в Англии, оказался настоящим самураем, и именно это японцы и оценили в первую очередь!

А вот в самой Англии почтить его память решили лишь только в 1934 году. В тот год на его родине в Джиллингеме были собраны средства на постройку мемориальной башни-часов на Уэтлинг-стрит, на старой римской дороге, которая пересекает весь город и выходит к реке Медуэй, с детства знакомой Уильяму Адамсу.

Таким образом, Адамсу наконец-то воздали должные почести как у себя на родине, так и в стране, которая его усыновила. И он вполне это заслужил, так как положение, которого он добился в Японии, было беспрецедентным и вызывало удивление и восхищение его современников. Кокс выразил эти чувства в письме Ост-Индской компании от 14 декабря 1620 года следующими словами: «Я не могу не сожалеть о потере такого человека, как капитан Уильям Адамс, ибо он находился в такой чести у двух японских императоров, как никто из христиан в восточных странах. Он мог свободно входить к ним и вести с ними беседу, в то время как даже многие японские короли не осмеливались на это…»

Ну а затем два с лишним века спустя, когда американцы нарушили затворничество Японии, на которое ее обрекли сёгуны Токугава, их примеру последовали и англичане. В 1855 году в воды Японии вошла английская эскадра, после чего был подписан англо-японский договор, по которому англичанам разрешалось торговать в Нагасаки и Хакодатэ. Позднее эти торговые привилегии распространились на всю страну, и таким образом англичане вновь обрели право на торговлю с Японией.

Что же касается культуры и искусства, то свой след Уилл Адамс оставил и здесь. В 1975 году американский писатель Джеймс Клейвелл опубликовал роман «Сёгун», прообразом главного героя Джона Блэкторна как раз и стал Уильям Адамс. В 1980 году роман был экранизирован в виде одноименного мини-телесериала «Сёгун», в котором роль Джона Блэкторна сыграл Ричард Чемберлен. Несколько более точная история Уилла Адамса, где он назван своим именем, изложена в книге Кристофера Николя «Рыцарь золотого веера», однако там что-то уж слишком много эротики…

Увидеть такого самурая для россиян было, конечно же, весьма удивительно… Ксилография Тоёхара Кунитика. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Глава 29 Путешествие Дайкокуя Кодаю

Запад, Восток – Всюду одна и та же беда, Ветер равно холодит. (Другу, уехавшему на Запад) Мацуо Басё (1644–1694)[29]

Те, кто читал роман Джеймса Клейвелла «Сёгун» либо видел его экранизацию, несомненно, заметили, что главной идеей этого кинофильма является столкновение двух культур – грубой протестантской культуры Англии конца XVI века и японской, синоистской и буддистской, впитавшей в себя многие китайские традиции и, несомненно, значительно более древней и изысканной. Далеко не сразу английский моряк кормчий Блэкторн начинает понимать, что варвары – это не японцы, а что варвар – он сам и… во многом изменяет свои взгляды. А вот случалось ли в истории так, чтобы не европеец попадал в Японию, а японец в Европу? Да, в прошлом бывало и такое, причем этим отважным путешественником в эпоху сёгунов Токугава стал японец совсем незнатного происхождения!

А было так, что в 1783 году японская шхуна «Синсё-мару» попала в сильный шторм и затем семь месяцев (вы только себе представьте – семь месяцев!) скиталась по Тихому океану, после чего ее выбросило на берег принадлежавшего России острова Амчитка.

От смерти спаслись капитан Дайкокуя Кодаю и несколько членов его экипажа. Затем им повстречались русские промышленники, за которыми через три года должен был прийти корабль. Других вариантов выбраться с острова не было, и оказавшиеся на острове японцы вынуждены были здесь и остаться, и постепенно начали осваивать русский язык. Они признали, что язык у нас красивый, емкий, но очень уж трудный, потому что «в русском алфавите буквы хотя и имеют звук, но совершенно не имеют смысла». Кроме того, в японском языке нет следующих русских звуков: согласных – в, ж, л, ф, ч, ц, ш, щ; гласных – е, ы, и им надо было научиться их произносить!

Спустя три года долгожданный корабль наконец-то пришел, но… разбился возле самого входа в бухту. Экипаж «Синсё-мару» уже пережил гибель своего судна, и гибель русского корабля стала для него ударом. Перспектива провести еще несколько лет здесь, на острове, в ожидании еще одного русского корабля была слишком тяжелым испытанием и для русских, и для японцев, поэтому из обломков корабля они за два года своими руками и почти без инструментов сумели построить новый корабль и на нем добрались до Камчатки! Однако вопрос о возвращении японцев домой мог быть решен только лишь в Санкт-Петербурге, а значит, их «старшему» предстояло ехать туда!

В 1789 году шесть оставшихся в живых японцев (остальные умерли от цинги и лишений) прибыли в Иркутск, где встретили других своих соотечественников, которые приняли православие и решили навсегда поселиться в России. Их примеру последовали и некоторые члены из экипажа капитана Кодаю (так, матрос Седзо стал Федором Степановичем Ситниковым, а Синдзо – Николаем Петровичем Колотыгиным). Причем сделали они так отнюдь не из-за любви к бескрайним русским просторам, а в силу суровой необходимости. В Японии действовал закон, запрещавший простым японцам удаляться без разрешения властей от берега дальше, чем на три дня по времени пути, дабы они за больший срок не смогли встретить на море европейцев и, не дай бог, научиться у них чему-нибудь плохому. Причем нарушевшего этот закон по возвращении вполне могла ждать и смертная казнь!

Картинки из книги Кодаю – предметы, которые он видел в России, и русский военный корабль. Токийский национальный музей.

В Иркутске они познакомились с членом Петербургской академии наук Кириллом Густавовичем Лаксманом, который принял в их судьбе самое живое участие и отправил в столицу прошение о возвращении японских моряков на родину. Непонятно почему, но ответ не пришел, и Лаксман предложил Кодаю поехать в Петербург самому. 15 января 1791 года они вместе покинули Иркутск и выехали в столицу.

За время долгого путешествия к столице Российской империи Кодаю – человек купеческого звания, но образованный и начитанный, смог как следует изучить и Россию, и ее народ. Конечно же, он восторгался просторами русских земель, которые по сравнению с Японией, где экономили каждый клочок земли, казались ему просто необъятными. Он оказался внимательным наблюдателем и заметил и меньшую плодородность почвы, и многие другие тяготы нашего земледелия, но вот малое употребление русскими риса посчитал за свидетельство нищеты.

Русских людей он описывал как высоких, белокожих, голубоглазых, с крупными носами и каштановыми волосами. В целом они показались ему людьми уважительными, миролюбивыми, отважными, решительными, не любящими праздности и безделья. То есть во многом его описание решительно расходится с тем, что писали о нас западноевропейские путешественники, побывавшие в России и до него, и позднее.

В июне 1791 года прибывшего в столицу капитана Кодаю торжественно пригласили в Царское Село. Прием был длительный и чинный и произвел на японца, явившегося ко двору в своем национальном костюме и с самурайскими мечами за поясом, очень сильное впечатление. Впрочем, равно как и то, что его историю близко к сердцу приняла сама императрица Екатерина Великая. А когда она еще и подала ему руку для поцелуя, то он, не зная, чего от него хотят, трижды ее лизнул, выразив, таким образом, глубочайшее почтение (сущность поцелуя в то время была для японцев совершенно непостижима – вот сколь глубокими были отличия в ментальности европейцев и японцев того времени).

Тем не менее Кодаю, который привык к сложным ритуалам у себя на родине, показалось, что в России императорские особы держатся очень просто. А когда после одного из приемов радушный наследник престола Павел Петрович посадил его в свою карету, да еще и сидел с ним бок о бок, это стало для него настоящим потрясением, поскольку для любого японца подобная ситуация была равносильна настоящему святотатству по отношению к божественной императорской особе.

Кодаю охотно рассказывал о своей родине в университетах, школах, на светских приемах и даже в публичных домах. Японец понимал, что вызывает интерес своими экзотическими странствиями и принадлежностью к далекому неведомому народу, и стремился поддержать достоинство своей страны. Поэтому, хотя он и не являлся самураем, вел он себя, как самый настоящий самурай и на все светские рауты являлся в традиционном японском костюме – шелковом кимоно, японских шароварах хакама и с коротким мечом вакидзаси за поясом.

Японский корабль. Картина японского художника. 1634 г. Военно-морской музей. Токио.

Впрочем, было чему изумляться у нас в стране и японцам. Например, они столкнулись с тем, что в России для прививок от оспы использовали гной из оспенной язвы крупного рогатого скота. Что больше половины населения брали для хозяйства воду прямо из реки, тогда как колодцы копали только в сельской местности. Обратили они внимание и на то, что все русские очень любили хвастаться и рассказывать о своем богатстве. И что в России было мало нищих, а подаяние просили тюремные арестанты. Удивительным было и то, что люди после бани обсыхали в исподнем. Поэтому когда Кодаю облачился после нее в юката (легкий халат), то произвел этим самую настоящую сенсацию, а его примеру последовали многие окружающие.

Чего он совершенно не увидел в России, так это паланкинов. Причем русские не хотели верить тому, что в Японии они служат для переноски людей: «Не может быть, чтобы люди заставляли других людей возить себя, это же грешно!» Удивило японцев, что в России молятся изображениям бога (иконам) и носят на груди его фигурку (крестик). Дело в том, что к этому времени христианство, распространившееся в Японии усилиями иезуитов, было из нее уже давно изгнано, а исповедовать что-то другое, кроме буддизма, было опять-таки строго-настрого запрещено!

Ксилография Кацусика Хокусая. Японский корабль. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Как это ни странно, но о знаменитом русском пьянстве Кодаю в своих записках о жизни в России не упомянул ни разу, как если бы его не существовало в природе, то есть знаменитого русского пьянства он вроде бы как и совсем не заметил (это к вопросу о том, где в это время больше пили!), но зато очень много рассказывал о публичных домах, которые, по его словам, ему очень понравились, существовали вполне легальным образом и пользовались большой популярностью у русских людей самого различного звания и достатка. Поразило японца богатое убранство этих заведений, а также обходительность девушек, которые не только не брали с него платы, а, напротив, даже сами дарили подарки.

Он также очень подробно описал все встречавшиеся ему за время путешествия… отхожие места, поразившие его прямо-таки в самое сердце. Дело в том, что в Японии было в обычае строить их на четырех столбах, приподнимая их над землей, а падающие вниз фекалии собирать и… набрав их достаточно, продавать в качестве удобрений для рисовых полей! Никто из японцев не пил коровьего молока, крупного рогатого скота было очень мало, а лошадей имели только самураи. Поэтому чем же удобрять поля? Вот этим самым они их и удобряли! А тут столько «богатства», и зимой это все просто так замерзает, а летом так и вовсе пропадает безо всякой пользы! Впрочем, он отметил, что благодаря наличию стольких отхожих мест в России нет проблем с добычей селитры (ее в то время получали из земли, которую копали в окрестностях «заходов»!) и благодаря ее высокому качеству и порох в России был отличный! Еще одного обстоятельства, так сказать «интимного свойства», Кодаю также не понял. Вернее, он очень удивлялся тому, что если послушать российских мужчин, то все они то и дело говорят о… «дзоппа эбёто», но стоит им только это самое предложить (а среди самураев сексуальные контакты мужчины с мужчиной считались делом совершенно нормальным!), как они в смущении, а то даже и с гневом отказывались! То есть делать это плохо, а вот говорить, значит, хорошо?! «Тогда зачем же об этом говорить, если не делать?» – удивлялся самурай Кодаю.

Хаяно Цунэнари был прекрасным лучником, однако на этой гравюре Куниёси изображен с копьем, которым он пронзает завязанный снаружи сундук… в поисках спрятавшегося Кира. Поскольку Кира был совсем не мальчик, он мог бы так не стараться, но в горячке боя подумать об этом ему было, наверное, некогда…

Не понял он и российскую систему финансов и кредита. Само понятие «банк» так и осталось для него не более чем красивым зданием. А вот чем конкретно там занимались, он уяснить себе не сумел.

Наконец, после знакомства с жизнью столицы капитан все же получил разрешение вернуться на родину. Императрица подарила ему на прощание табакерку, золотую медаль, 150 червонцев и непонятно почему микроскоп.

Правительство решило использовать сложившуюся ситуацию для установления отношений с Японией, и 20 мая 1792 года вместе с оставшимися в живых тремя японцами на борту бригантины «Екатерина» первое русское посольство отправилось к ее берегам. Чтобы в случае неудачи не было ущерба престижу России, ему придали полуофициальный характер.

9 октября 1792 года посольство прибыло в Японию. Его ограничили в перемещении по городу и установили за ним строгий надзор, а всем прибывшим с ним японцам было запрещено возвращаться в родные места и рассказывать обо всем, что они увидели за пределами своей страны. Вот как строго японские власти старались в то время ограждать свою страну и свой народ от влияния чужеземной культуры.

Затем русский корабль отправился обратно, а вот вернувшихся домой японцев принялись допрашивать обо всем, что с ними случилось. В этих допросах участвовал придворный врач Кацурагава Хосю, который со слов Кодаю написал большой труд «Хокуса Бонряку» («Краткие вести о скитаниях в Северных водах»), состоявший из одиннадцати разделов. Но это уникальное сочинение было тут же засекречено и хранилось в императорском архиве вплоть до 1937 года, когда его наконец-то напечатали, хотя и очень ограниченным тиражом.

Интересно, что капитаном Кодаю был составлен и первый русско-японский словарь. Кстати, в нем содержался и обширный набор ненормативной русской лексики, показавшейся ему, однако, вполне употребительной!

Русское посольство пробыло в Японии до конца июля 1793 года, и ему удалось даже получить разрешение на доступ в Нагасаки одного русского корабля в год. Однако российское правительство этим разрешением так и не воспользовалось, а со смертью в ноябре 1796 года Екатерины Великой о Японии в России все просто позабыли, так как уж очень она была от нас далеко! Сейчас можно только лишь гадать, как изменился бы ход истории, если бы России и Японии удалось бы в то время наладить между собой дипломатические и торговые отношения. Возможно, изменилась бы и вся последующая история человечества, и мир бы сегодня был совсем другим? С другой стороны, для того, чтобы контакты между нашими государствами могли сохраняться и развиваться, требовался взаимный интерес. А вот его-то практически и не было! Ну что могла предложить Российская империя японцам с такой территории, как Дальний Восток? Традиционные русские меха, порох, оружие? Меха им были не нужны, потому что такова была их культура, а порох и оружие в эпоху Эдо японцам также не требовались, потому что в стране царил мир, а воинственные иностранцы до нее еще не добрались. А нет общих точек для соприкосновения, нет и взаимного интереса, нет и контактов на политическом, культурном и всех прочих уровнях, без чего прочные связи двух стран невозможны!

Миямото Мусаси убивает нуэ (мифическое чудовище). Художник Утагава Куниёси.

Глава 30 Миямото Мусаси – мастер меча

Если бы мы отвергали любого, кто однажды совершал ошибку, то, вероятно, у нас бы вообще не было полезных людей. Человек, который однажды оступился, будет вести себя намного благоразумней и принесет больше пользы, потому что испытал раскаяние. Человек, который ни разу не ошибался, – опасен.

Ямамото Цунэтомо. «Хагакурэ» («Сокрытое под листьями») – наставление для самураев (1716)

Всегда так было и будет, что кто-то имеет от рождения особые способности в какой-то области. Кто-то обладает хорошим голосом, кто-то уже в раннем детстве обладает талантом художника, ну а кто-то родится с талантом фехтовальщика. И если он заметит, к чему у него, так сказать, «лежит душа», и разовьет врожденные способности посредством упражнений, то… мастерство такого человека возрастет стократ!

В Японии таким человеком стал Синмен Мусаси-но-Ками Фудзивара-но-Генсин, более известный как просто Миямото Мусаси («Миямото из Мусаси»), родившийся в деревне Миямото в провинции Мимасака в 1584 году. Предками Мусаси были члены ветви сильного клана Харима на Кюсю, южном японском острове. Дед Мусаси служил у князя в замке Такеяма, причем тот настолько высоко ценил Хираду, что даже выдал за него свою дочь.

Когда Мусаси было семь лет, его отец, Мунисай, то ли умер, то ли оставил семью. А вскоре умерла и мать мальчика, и малолетний Бэнносукэ, как в детстве звали Мусаси, остался на попечении своего дяди по матери, который был монахом. Сейчас неизвестно, привлекал ли тот его к занятиям кендо или Мусаси научился владеть оружием самостоятельно, но известно, что он убил человека, когда ему было всего тринадцать лет. Его противником оказался Арима Кихей, самурай из школы воинских искусств Синто-рю, искусный во владении мечом и копьем. Мальчик швырнул его на землю и, когда тот попытался подняться, с такой силой ударил палкой по голове, что Кихей умер, захлебнувшись собственной кровью.

Различные виды деревянных мечей боккэнов.

Следующий бой Мусаси состоялся, когда ему было уже шестнадцать лет. Тут он нанес поражение прославленному бойцу Тадасима Акиме, а затем покинул свой дом и отправился скитаться по стране, совершая так называемое «паломничество самурая». Суть его заключалась в том, чтобы, встречаясь с мастерами из разных школ, набраться у них опыта, а может быть, и, выбрав себе школу по вкусу, остаться там в качестве ученика на какое-то время. Надо сказать, что подобных ему ронинов, то есть «бесхозных» самураев, бродило в то время по Японии во множестве, и кто-то, как Мусаси, путешествовал в одиночку, а кто-то в сопровождении товарищей, как, например, знаменитый фехтовальщик XVI века Цукахара Бокуден, имевший свиту в сотню человек.

Конец жизни Мусаси провел вдали от общества, посвятив себя поискам просветления на Пути меча. Озабоченный лишь совершенствованием своего мастерства, он жил в нечеловеческих условиях, продуваемый ветром и поливаемый дождями, в горной пещере, не причесываясь, не глядя на женщин, не занимаясь ничем, кроме оттачивания своего боевого мастерства. Говорят, в это время он даже ванны не принимал, чтобы его не застали врасплох без оружия, и потому приобрел дикий и жутковатый вид.

Впрочем, таким он стал в конце своей жизни. А по молодости Мусаси вступил в ряды Западной армии, чтобы сражаться против грозного Токугава Иэясу. В битве при Сэкигахара, сражаясь в качестве копьеносца-асигару, он уцелел буквально чудом, но, что еще более удивительно, сумел не попасться победителям после сражения.

В столицу Японии, Киото, Мусаси попал, когда ему исполнился двадцать один год. Здесь ему довелось встретиться в поединке с мастером-фехтовальщиком Сейдзиро, причем тот бился настоящим мечом, Мусаси – деревянным, учебным. И тем не менее Мусаси удалось опрокинуть Сейдзиро на землю, после чего он отлупил его своим деревянным мечом. Слуги отнесли хозяина домой, где тот от стыда отрезал свой самурайский узел волос на макушке.

Миямото Мусаси – автопортрет. Современники сообщают, что Миямото Мусаси был рослым мужчиной около 190 см и крепкого телосложения, что, в общем-то, для японца было не характерно.

Брат Сейдзиро вызвал Мусаси на поединок, чтобы отомстить за этот позор, но тоже пал жертвой деревянного меча своего противника. Тогда семья Сейдзиро послала Мусаси еще один вызов – теперь уже от лица юного сына Сейдзиро. И хотя тот был еще подростком и ему не исполнилось еще и двадцати лет, слава о нем как о мастере-фехтовальщике была едва ли не выше славы его отца. Схватка должна была состояться в сосновой роще, прилегающей к рисовому полю. Мусаси явился на место задолго до назначенного времени и спрятался там, поджидая противника. Молодой Ёсиока прибыл туда в полном боевом снаряжении, в сопровождении хорошо вооруженных слуг, с твердым намерением убить Мусаси. Но тот ждал, скрытый тенью, до тех пор, пока все не решили, что он испугался и не придет. Тогда Мусаси неожиданно выскочил из своего укрытия и зарубил противника. Быстро, действуя двумя мечами, он пробился через толпу его слуг и исчез.

Затем Мусаси продолжил свои странствия по Японии, став легендой еще при жизни. Он провел более шестидесяти схваток еще до того, как ему исполнилось двадцать девять лет, и во всех вышел победителем. Самые ранние описания этих поединков содержатся в «Нитен Ки» – «Хрониках Двух Небес», которые были составлены его учениками вскоре после его смерти.

В 1605 году Мусаси посетил храм Ходзоин на юге столицы. Здесь у него состоялась схватка с учеником монаха секты Нитирен. Монах был мастером копья, но не шел ни в какое сравнение с Мусаси, который дважды опрокинул его ударами своего короткого деревянного меча. Тем не менее Мусаси остался в этом храме на некоторое время, изучая новую для него технику фехтования и наслаждаясь беседами с монахами. До сегодняшнего дня сохранились наставления для упражнений с копьем, практикуемые монахами этого храма.

Когда Мусаси путешествовал по провинции Ига, он встретился в поединке с искусным бойцом, владевшим серпом на цепи по имени Сисидо Байкин. Сисидо взмахнул цепью, но Мусаси с быстротой молнии выхватил короткий меч и вонзил его в грудь своему противнику. Наблюдавшие за схваткой ученики кинулись было на Мусаси, но он разогнал их прочь, размахивая сразу двумя мечами.

В Эдо боец по имени Мусо Гоносуке встретился с Мусаси, предлагая ему поединок. Мусаси строгал в это время деревянную заготовку для лука и в ответ на просьбу Гоносуке объявил, что использует ее в качестве меча. Гоносуке провел яростную атаку, но Мусаси, отмахнувшись, пошел прямо на него и нанес сильный удар по голове, от которого Гоносуке замертво упал на землю.

В провинции Идзумо Мусаси попросил разрешения у местного даймё Мацудайра сразиться с самым сильным его фехтовальщиком. Желающих попытать счастье в схватке с непобедимым Мусаси оказалось немало. Выбор пал на человека, дравшегося восьмигранным деревянным шестом. Схватка состоялась в саду библиотеки. Ударами деревянных мечей Мусаси загнал самурая на ступени веранды, а потом сделал выпад, угрожая ударом в лицо. Тот отшатнулся, и тогда Мусаси ударил его по рукам и раздробил ему обе кисти.

К удивлению всех собравшихся, Мацудайра попросил Мусаси сразиться и с ним. Понимая, что действовать тут нужно с большой осторожностью, Мусаси сначала оттеснил князя на террасу, а когда тот ринулся в ответную атаку, ударом «огня и камня» сломал его меч. Даймё ничего не оставалось, как признать свое поражение, но, видимо, зла на него не затаил, так как Мусаси в течение некоторого времени оставался у него в качестве учителя фехтования.

Нагината против меча. Ксилография Цукиока Ёситоси. Конец периода Эдо.

Самый известный поединок Мусаси состоялся в 17-й год эры Кейте, в 1612 году, когда он находился в Огуре, небольшом городке провинции Бунзен. Его противником был Сасаки Кодзиро, молодой человек, разработавший изумительную технику фехтования, известную как «пируэт ласточки» – название, связанное с движениями хвоста ласточки в полете. Поскольку Кодзиро находился на службе у местного даймё, Хосокава Тадаоки, Мусаси обратился к нему за разрешением сразиться с Кодзиро через одного из его самураев, некоего Сато Окинага, который когда-то учился еще у отца Мусаси. Разрешение было получено, причем сражаться было решено на небольшом островке в нескольких милях от Огуры в восемь часов следующего утра. В ту же ночь Мусаси покинул свое жилище и отправился пировать в дом Кобаяси Дзаэмона. Это тут же истолковали, что в страхе перед филигранной техникой Кодзиро Мусаси позорно бежал.

И да, действительно, на следующее утро Мусаси проспал и не явился на место схватки к назначенному часу. Пришлось посылать за ним гонца, причем Мусаси с трудом добудились. Он встал, выпил воду из тазика для умывания и забрался в лодку. Пока Сато Окинага вез его на островок, Мусаси подвязал бумажными лентами рукава своего кимоно и выстрогал себе некое подобие деревянного меча из запасного весла. Сделав это, он прилег отдохнуть.

Когда лодка причалила к берегу, Кодзиро и его секунданты были поражены видом представшего перед ними Мусаси. С растрепанными волосами, кое-как перехваченными полотенцем, он выскочил из лодки и, размахивая обрубком весла, бросился к своему противнику. Кодзиро обнажил меч – изумительного качества клинок работы мастера Нагамицу из Бидзена и при этом отбросил ножны в сторону. «Тебе они больше не понадобятся», – кивнул ему Мусаси и тоже устремился вперед.

Кодзиро сделал выпад, но Мусаси уклонился в сторону и тут же опустил меч из весла на голову своего противника. Когда Кодзиро падал, его меч задел полотенце на голове Мусаси и рассек пояс его широких штанов. Поняв, что с Кодзиро покончено, он кивнул секундантам и, сверкая голой задницей, направился к лодке. Некоторые источники утверждают, что, убив Кодзиро, Мусаси отбросил весло, сделал несколько резвых прыжков, выхватил боевые мечи и с криком замахал ими над поверженным противником. По другим источникам, Мусаси провел этот бой настолько быстро, что Кодзиро не успел даже вытащить свой меч из ножен!

После этого Мусаси совсем перестал пользоваться в поединках настоящими боевыми клинками, а бился только лишь одним деревянным мечом боккэн. Однако даже и с деревянным мечом в руке он был непобедимым и, сделав из этого для себя определенный вывод, всю свою дальнейшую жизнь посвятил поискам совершенного понимания «Пути меча». В 1614 и 1615 годах он воспользовался случаем снова испытать себя в бою, но только теперь уже на стороне Токугава Иэясу, осадившего замок Осака. Мусаси участвовал и в зимней, и в летней кампании, сражаясь теперь против тех, за кого он бился в молодости в битве при Сэкигахара.

Памятник на месте поединка Миямото Мусаси и Сасаки Кодзиро.

Сам о себе Мусаси написал, что пришел к пониманию стратегии боя, когда ему было уже около пятидесяти, в 1634 году. В это время он вместе со своим приемным сыном Иори, беспризорным мальчишкой, которого он подобрал, путешествуя по провинции Дэва, окончательно поселился в Огуре и больше уже острова Кюсю не покидал. А вот его приёмыш пошел на службу к Огасавара Тададзане и в качестве капитана армии Тададзане сражался с христианами во время восстания Симабара в 1638 году, когда Мусаси было уже около пятидесяти пяти. Князья южных провинций всегда стояли против власти Токугава и выступали зачинщиками интриг с иностранцами и японцами-христианами. Сам Мусаси во время этого восстания находился в штабе военного совета при Симабара, то есть верой и правдой послужил сёгунату Токугава.

После шести лет жизни в Огуре Мусаси был приглашен к Тюри, к владельцу замка Кумамото, родственнику Хокасавы. Он провел у князя несколько лет, занимаясь живописью, резьбой по дереву и обучением самураев влиятельного феодала. В 1643 году мастер меча стал отшельником, удалившись в пещеру под названием «Рейгендо». Там он написал свою знаменитую книгу «Го Рин Но Се» («Книга Пяти Колец»), которую посвятил своему любимому ученику Тэруо Нобуюки. Через несколько дней после того, как книга была завершена, 19 мая 1645 года, Мусаси умер. Завещание, которое он оставил своим ученикам и которое он назвал «Единственный верный Путь», содержит следующие наставления:

Не идти наперекор неизменному Пути всех времен.

Не искать удовольствий плоти.

Быть беспристрастным во всем.

Убить в себе жадность.

Никогда ни о чём не сожалеть.

Не испытывать неуверенности в себе.

Никогда не завидовать другому ни в хорошем, ни в плохом.

Не испытывать грусти в разлуке.

Не испытывать неприязни или враждебности к себе или к другим.

Никогда не иметь любовных влечений.

Ничему не отдавать предпочтения.

Никогда не искать для себя удобств.

Никогда не искать способов ублажить себя.

Никогда не владеть драгоценными вещами.

Не поддаваться ложным верованиям.

Никогда не увлекаться каким-либо предметом, кроме оружия.

Посвятить всего себя истинному Пути.

Не ведать страха смерти.

Даже в старости не иметь желания владеть или пользоваться чем-либо.

Поклоняться буддам и духам, но не надеяться на них.

Никогда не отходить от истинного Пути воинского искусства.

Что касается его книги, то называется она так потому, что состоит из пяти частей: «Книги Земли», «Книги Воды», «Книги Огня», «Книги Ветра» и «Книги Пустоты». Что же касается самого Мусаси, то он до сих пор известен в Японии как «Кенсей», то есть «Святой Меч», а его «Книга Пяти Колец» стоит в начале любой библиографии по кэндзюцу. И хотя, по словам самого Мусаси, это всего лишь «руководство для мужчин, которые хотят научиться искусству стратегии», это настоящий философский труд, написанный так, что чем больше читаешь эту книгу, тем больше в ней находишь. Это завещание Мусаси и одновременно ключ к тому пути, которым он прошел. Причем ему еще не было и тридцати, когда он стал непобедимым бойцом, но он лишь с еще большим усердием погрузился в дальнейшие поиски еще более высокого уровня мастерства. Даже в конце своих дней он презирал роскошь и два года жил в горной пещере, погрузившись в глубокое самосозерцание подобно буддийским аскетам. Даже его враги отмечают, что поведение этого бесстрашного и упрямого человека было, несомненно, скромным и искренним, хотя кого-то оно и шокировало тем, что нарушало привычные правила.

Книга в книге. «Книга Пяти Колец. Введение»

Я много лет изучал Путь стратегии, называемый Нитэн Ити-рю, и теперь в первый раз собрался письменно изложить его основы. Я решил посвятить изложению первые десять дней десятого месяца двадцатого года Канэй. С этой целью я поднялся на гору Хиго на острове Кюсю, чтобы воздать должное небесам, помолиться бодхисаттве Каннон и в благоговении преклониться перед Буддой.

Я самурай провинции Харима, Синмэн Мусаси-но-ками Фудзивара-но Гэнсин, шестидесяти лет от роду. С молодых лет мое сердце питало склонность к Пути стратегии. Мой первый поединок состоялся, когда мне было тринадцать лет. Тогда я победил воина синтоистской школы по имени Арима Кихэй. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я одолел известного воина Тадасима Акаяма. Когда мне был двадцать один год, я отправился в столицу, где участвовал в поединках со многими мастерами и ни разу не потерпел поражения. Впоследствии я путешествовал из провинции в провинцию и мерялся силами со стратегами многих школ, и при этом, проведя не меньше шестидесяти поединков, не уступил ни одному из них. Вот что я делал в возрасте от тринадцати до двадцати девяти лет. Когда мне исполнилось тридцать, я оглянулся на свое прошлое и осознал, что все это время побеждал не потому, что в совершенстве овладел стратегией. Возможно, победами я был обязан своим естественным способностям, воле неба или тому, что стратегия других школ была заведомо слабее. После этого я посвятил каждый свой день с утра до вечера поискам принципа и, когда мне исполнилось пятьдесят, постиг подлинный Путь стратегии. С тех пор я жил, не следуя какому-то конкретному Пути. Овладев стратегией в совершенстве, я практикую многие искусства и техники, не признавая учителей. При написании этой книги я не прибегаю к закону Будды и учению Конфуция, к летописям древних войн и к учебникам по стратегии боевых искусств. Я берусь за кисть, чтобы изложить подлинный дух школы Ити, которая отражает Путь Неба и сострадание бодхисаттвы Каннон.

Написано ночью десятого дня десятого месяца в час тигра.

Доспех ёкохаги окегава-до с гербом мон-кири.

Мусаси писал: «Когда обретаешь Путь Стратегии, нет ничего, чего бы ты не смог понять». И еще: «Ты будешь видеть Путь во всем». Действительно, сам он стал мастером во всем. Он создал замечательные живописные работы тушью, которые сами японцы оценивают очень высоко. На его картинах с большим мастерством написаны бакланы, цапли, синтоистский бог Хотей, драконы, цветы и птицы, птица на высохшем дереве, Дарума (Бодхидхарма) и многое другое. Мусаси стал искусным каллиграфом, свидетельство чему – его произведение «Сэнки» («Воинственный дух»). До нашего времени дошли вырезанные им деревянные скульптуры и изделия из металла. Более того, он основал школу изготовителей цуб для мечей. Считается, что он являлся автором большого количества поэм и песен, вот только ни одна из них, к сожалению, до нашего времени не сохранилась. Рассказывают также, что сёгун Иёмицу специально заказывал именно Мусаси написать восход солнца над своим замком в Эдо. На его картинах обычно стоит печать «Мусаси» либо его псевдоним «Нитэн», что значит «Два неба». Он также является основателем школы фехтования, известной как «Нитэн рю», или «Энмей рю» («Чистый круг»).

Доспех ёкохаги окегава-до – вид сбоку.

Доспех ёкохаги окегава-до – вид сзади.

Артисты театра Кабуки изображают бой самураев. Старинная японская гравюра.

Книга в книге. «Книга Пяти Колец» о том, как биться на мечах

Когда противник нападает, а ты сам решаешь атаковать, ударь своим телом, ударь своим духом, ударь из Пустоты своими руками, мощно увеличивая скорость. Это – атака «Никаких намерений, никаких концепций». Это – наиболее действенный способ проведения атаки. Он часто используется. Ты должен упорно тренироваться, чтобы понять его.

Атака «Текущей Воды»

Атака «Текущей Воды» используется, когда ты схватился с противником клинок к клинку вплотную. Когда он разрывает контакт и быстро отходит, стараясь нанести стремительный удар своим длинным мечом, расширь свое тело и дух насколько возможно и бей по врагу, но медленно, повторяя его движения, как прибывающая вода. Если ты научишься этому, ты сможешь атаковать наверняка. Тут важно ясно видеть уровень квалификации противника.

Продолжительная атака

Когда ты атакуешь и противник нападает тоже, когда ваши клинки устремились навстречу друг другу, одним движением старайся поразить его голову, руки и ноги. Когда бьешь в несколько точек тела врага одним взмахом меча, этот выпад называется «продолжительной атакой». Ты должен отработать этот прием; его используют часто. Непрестанно упражняясь, ты добьешься успеха.

Атака «Огня и Камней»

Атака «Огня и Камней» означает вот что. Когда твой длинный меч и меч противника столкнулись, ты наносишь удар так мощно, как только можешь, не поднимая меча ни на йоту. Это означает атаковать стремительно руками, торсом и ногами – все эти части тела участвуют в броске. Если будешь тренироваться достаточно упорно, сможешь добиться сокрушительной мощи удара.

Атака «Красных Листьев»

Атака «Красных Листьев» означает намерение: сбить вниз меч противника. Когда враг стоит перед тобой, держа меч в одном из положений, готовый атаковать, наносить удары и парировать их, обрушь на его клинок атаку «Огня и Камней», действуя в духе «никаких намерений, никаких концепций». Если ты собьешь вниз конец его меча с неким «прилипающим» ощущением, он непременно выронит оружие. Длительные тренировки помогут тебе в будущем.

Тело вместо длинного меча

А также «меч вместо тела». Обычно мы приводим в движение тело и меч одновременно, чтобы поразить противника. Однако, в зависимости от метода нападения врага, ты можешь сперва броситься на него голым телом, а потом пустить в дело клинок. Если его корпус неподвижен, можешь сначала ударить мечом, но лучше бей телом. Ты должен хорошо изучить практику этой атаки.

Рубящий и режущий удары

Рубить и полосовать – две разные вещи. Рубящий удар, каким бы он ни был, – решителен, его наносят с твердым намерением завершить схватку. Режущий удар лишь касается противника. Даже если ты полоснул сильно, и даже если враг мгновенно умер, это «полосование». Когда рубишь, твой дух решителен. Ты должен принять это. Если ты сначала полоснул по ногам или рукам противника, сразу же наноси мощный рубящий удар. Дух режущего удара – тот же, что и у касания. Когда ты поймешь это, они станут неразличимы. Хорошо изучи сказанное.

Тело китайской обезьяны

«Тело китайской обезьяны» (имеется в виду короткорукая обезьяна) – это настроение невытягивания своих рук. Это решимость проникнуть за линию обороны противника, нисколько не распрямляя рук до того, как противник пойдет в атаку. Если ты внимателен к тому, чтобы не вытягивать руки, ты находишься на достаточно большом расстоянии от врага. Настраивайся «войти» всем телом. Когда проникнешь в зону поражения рукой, за ней легко потянется тело. Хорошо изучи этот прием.

Атака «клея и лаковой эмульсии»

Прием «клея и лаковой эмульсии» состоит в том, чтобы срастись с противником и не отделяться от него. Сблизившись с врагом, прочно «прилипни» к нему головой, телом и ногами. Люди склонны быстро продвигать вперед конечности, тело же остается позади. Ты должен прилипнуть к врагу намертво, так, чтобы не оставалось ни малейшего зазора между твоим и его телом. Обдумай это положение.

Борьба за высоту

Под «борьбой за высоту» понимается следующее: когда ты сблизился с противником, борись с ним за господствующее положение без страха. Распрями ноги, бедра, втяни шею – надвигайся на него лицом. Когда решишь, что выиграл, мощно «ломай» врага. Подумай о сказанном.

Ощущения липкости

Когда противник атакует, атакуй и ты, бей с ощущением липкости и фиксируй свой меч на лезвии клинка врага, гася его атаку. Дух липкости – не в том, чтобы нанести мощный удар, а в том, чтобы мечи ваши трудно разъединялись. Тут лучше всего действовать возможно более спокойно. Различие между «липкостью» и «сцеплением» в том, что прилипание прочно, а сцепление слабо. Ты должен понять это.

Удар телом

Удар телом означает: достать противника сквозь брешь в его защите. Намерение состоит в том, чтобы ударить его своим корпусом. Слегка отверни лицо и ударь противника в грудь выставленным левым плечом. Подходи с намерением отбросить врага прочь, бей так мощно, как только сможешь, согласовав удар с дыханием. Если ты освоишь такой метод сближения с противником, ты сможешь отшвырнуть его на 3–6 метров. Можно бить врага, пока он не умрет. Тренируйся тщательно.

Три способа отразить атаку

Вот три метода парировать атаку: отбивать меч противника вправо от себя, как бы целясь в его глаза, когда он наносит удар. Или парировать нападение, отбивая меч противника к его правому глазу, с ощущением отсекания его шеи. Или, когда у тебя короткий «длинный меч», не беспокоясь о том, чтобы отвести клинок врага, быстро сближаться с ним, ударяя его в лицо левой рукой.

Вот три метода отражения наскока. Ты должен помнить, что всегда можешь сжать левую руку в кулак и ударить противника в лицо. Поэтому необходимо хорошо тренироваться.

Укол в лицо

«Уколоть в лицо» означает намерение поразить врага в лицо концом своего меча с линии клинков. Если ты собираешься нанести такой укол, значит, лицо и тело противника уязвимы. Когда противник становится доступен, он побежден. Сосредоточься на этой мысли. Не забывай об уколе в лицо. Ты поймешь ценность этой техники, упражняясь.

Укол в сердце

«Уколоть в сердце» означает следующее. Когда в бою возникают помехи сверху или с боков, и вообще, когда трудно применить рубящий удар, – коли. Бей в грудь противника, не давая концу своего меча колебаться. Покажи врагу тыльную сторону гарды, отклоняя его меч. Применение этого способа полезно, когда мы устаем или когда наш меч по каким-то причинам не может рубить. Ты должен освоить эту технику.

Как видно из этого отрывка, Мусаси предлагал не столько рубить, сколько думать, что как раз и характерно для настоящего мастера!

Мусаси советовал: «Изучи Пути всех профессий», и сам он именно так и поступал. Он перенимал жизненный опыт не только знаменитых мастеров меча, но и монахов, военачальников, художников и ремесленников, стараясь расширить круг своих познаний до бесконечности, насколько это позволяет сделать ему жизнь.

Интересно, что текст его книги приложим не только к военной стратегии, но и к любой жизненной ситуации, где требуется принятие решения. Японские бизнесмены и сейчас используют «Книгу Пяти Колец» как руководство по деловой практике, проводя кампании сбыта товаров как военные операции, и пользуются при этом его методами. Обычным людям Мусаси казался человеком странным и даже жестоким, так как не понимали тех идеалов, к которым тот стремился, и… что самое смешное, большинству людей сегодня успешный бизнес также кажется непременно бессовестным делом, поскольку им известно только два способа обогащения: «воровать» и «продавать»!

Так что учение Мусаси продолжает оставаться актуальным и в XX веке точно так же, как и на средневековых полях сражения, и приложимо не только к японцам, но и ко всем другим народам и культурам, а потому имеет общечеловеческое значение. Ну а его дух можно выразить всего двумя словами – это скромность и упорный труд.

Ядзама Мицукадзэ изображен с флажком сасимоно за спиной, на котором, однако, изображен отнюдь не герб, а написано его «посмертное имя» – Сякусо тэйсинси («Чистый и преданный муж, почитающий Будду»). Это было в обычае самураев, которые шли в бой, из которого было мало шансов вернуться живым.

Асано Наганори в парадном облачении с длинными, как шлейф, штанинами нагабакама, которые предписывались этикетом, чтобы их носитель не мог совершить предательское нападение на сёгуна и убежать! Гравюра Утагава Куниёси из его знаменитой серии «Сэйтю гисидэн» («47 ронинов», или «Биографии преданных вассалов»).

Глава 31 47 самураев

Жизнь господина весомее тысячи гор. Моя же – ничтожна Даже в сравнении с волосом. Оиси Кураносукэ – глава 47 преданных самураев[30]

У многих народов есть предания о героях, честно выполнявших свой долг. Однако вспомним, что главный долг самурая заключался в том, чтобы в случае нужды умереть за своего господина. То есть и отвага, и тот же самый героизм для них, конечно, были важны, и даже очень важны, но преданность ставилась гораздо выше. И вот о том, к чему это иной раз приводило в Японии, повествует хотя бы известная всем японцам история 47 самураев. Причем о том, кто там был прав, кто виноват и в чём именно, даже сами японцы спорят до сих пор.

А было так, что перед рассветом пятнадцатого дня пятнадцатого года Гэнроку (1702) сорок семь самураев ворвались в дом некоего царедворца Кира Ёсинака в городе Эдо и убили и его самого, и многих его слуг. О своем поступке они немедленно сообщили властям, представив им список участников нападения и объяснив его причину: они убили Кира, чтобы отомстить за своего господина Асано Наганори. Причина же смерти Асано была та, что ровно за год и восемь месяцев до этого, будучи на приеме во дворце сёгуна, он напал на Кира и нанес ему несколько ударов своим малым мечом, но не убил его.

С точки зрения закона Асано, несомненно, совершил серьезный проступок: он обнажил оружие в покоях сёгуна, а делать это категорически запрещалось. Посовещавшись, власти вынесли решение: приговорить Асано к смерти и похвалить Кира за сдержанность. При этом следует иметь в виду, что в это время существовал судебный порядок кэнка рёсэибаи, или равной ответственности за одно преступление. Было известно, что Кира жадный взяточник и вымогатель и что он пользуется своим положением при дворе, чтобы получать деньги с тех, кто должен был предстать перед сёгуном, за то, что знакомил их с правилами дворцовых церемоний. Асано бросился на него, потому, что Кира оскорбил его, то есть вынудил совершить этот поступок. Поэтому в соответствии с правилами к смерти нужно было присудить обоих, однако по непонятной причине присудили только одного!

На этой гравюре Утагава Куниёси жена Онодэра Дзюнай, одного из 47 ронинов, готовится совершить самоубийство – дзидай. Обратите внимание, что колени у нее связаны вместе: сэппуку, совершаемое женщиной, предписывало ей достойную позу во время смерти.

Оиси Кураносукэ – глава 47 преданных самураев.

По военному обычаю, его приговорили совершить сэппуку, которую он и сделал, оставив после себя следующие стихи:

С ветром играя цветы опадают, Я еще легче с весной прощаюсь И все же – почему?[31]

Японский короткий меч вакидзаси.

Однако не все приближенные сёгуна одобрили такое решение. Многие говорили, что закон одинаков для всех и что Кира виноват не меньше, так как это он спровоцировал Асано. Но что было делать, если несправедливость уже совершилась?! У семьи Асано было 300 вассалов, и смерть их господина означала смерть и для них. Конечно, каждый из них вполне мог остаться в живых и жить, превратившись в ронина. Однако в глазах людей они при этом были бы опозорены навсегда. И надо сказать, что многие так и поступили – то есть сразу же после этого разбежались из замка Асано кто куда. Но нашлись и те, что решили сдать замок сёгуну, сделать вид, что жизнь для них дороже чести, а затем любой ценой добраться до Кира и убить его. После этого, обо всем договорившись, сорок семь самых верных самураев Асано разошлись в разные стороны и притворились, что избрали путь бесчестья. Чтобы усыпить бдительность тех, кто мог бы за ними следить, некоторые из этих самураев предались пьянству, другие стали завсегдатаями веселых домов, а один так и вовсе изображал из себя сумасшедшего. Прошел год и восемь месяцев, прежде чем все подозрения в отношении его вассалов улеглись и за ними перестали следить. Вот тогда-то, переодевшись пожарными (только им можно было расхаживать по улицам столицы ночью и с оружием в руках), они и вошли в Эдо и атаковали дом Кира, где обезглавили его самого, ранили его сына и убили множество слуг. На следующее утро они отправились в храм Сэнгаку в Сиба и положили голову Кира перед могилой своего господина. Одновременно с этим они отправили письмо местному губернатору и объявили, что ожидают решения сёгуна. Власть была в затруднительном положении: с одной стороны, их поступок в точности соответствовал букве и духу бусидо; с другой стороны, они ослушались приказа сёгуна, проникли в Эдо с оружием и напали на придворного чиновника. Из-за растущей в народе популярности этих сорока семи, сёгун получал множество прошений за них, но, как и ожидалось, приговорил заговорщиков к смерти. Но хотя сёгун и решил, что все они виновны в неуважении к властям, им было позволено провести благородный обряд ритуального самоубийства, как надлежало самураям, и, разумеется, все они тут же совершили сэппуку, вместо того чтобы быть казнёнными как обычные уголовники.

47 самураев нападают на дом Кира. Ксилография Утагава Хиросигэ.

47 самураев убивают Кира. Ксилография Утагава Хиросигэ (1797–1858). Музей искусств Лос-Анджелеса.

Интересно, что после убийства Кира властям сдались только лишь 46 человек, а вот о последнем, Тэрасака Китиэмоно, все говорят по-разному. Одни считают, что он испугался и сбежал после того, как его товарищи ворвались в дом Кира, другие – что он получил особые указания от их вождя Оиси и покинул отряд уже после того, как акт мести был совершен, чтобы в случае чего восстановить истину о своих товарищах.

То есть месть свою они совершили, и тем не менее об этом поступке спорят до сих пор! Ведь обстоятельства дела таковы, что Асано напал на Кира из личной ненависти, будучи во дворце сёгуна, и этим самым нарушил закон. Он вытащил меч за спиной Кира и ударил его сзади, причем так неловко, что даже не убил. Некоторые поэтому говорят, что он был лишен отваги и искусства и что наказание, постигшее его, было вполне заслужено. Что до самого Кира, то он не обнажил меча, хотя и был в сознании, а упал на пол с побелевшим лицом. То есть то, как он отреагировал на это нападение, – позор, который для настоящего самурая хуже смерти.

47 самураев идут в храм Сэнгаку, исполнив свой долг. Ксилография Утагава Хиросигэ. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Что до того, как люди оценивают этот поступок сорока семи, то одни считают их героями. Другие, напротив, утверждают, что если понимать долг самурая буквально, то мстить за господина им следовало бы тут же, а не многие месяцы спустя, а после этого покончить с собой, не дожидаясь решения сёгуна. Неужели не ясно, говорят те, кто придерживается подобной точки зрения, что если нарушен закон, то незачем ждать указаний, ведь эти люди не дети. Значит, они поступили так специально, рассчитывая на милость, так как этот Кира был жаден и хитер, а эти качества недостойны самурая, и тогда, возможно, их действия посчитали бы оправданными. Правда, все сходятся во мнении, что поскольку из-за него погибло так много людей, а в Эдо произошло смятение, то он поистине заслуживает ненависти и презрения. Но, продолжают они, ведь есть кодекс Бусидо, и в нем четко сказано, что слуга господина обязан отомстить за его смерть. Поэтому и Оиси, и его люди должны были действовать сразу, не раздумывая, и не искать хитроумных путей, достойных торговцев, но никак не самураев. А так получается, что вассалы Асано прежде всего думали о том, чтобы утвердить свою честь и тем самым добиться славы и удачи, и что это очень бесцеремонно с их стороны. Потом, когда они все же убили Кира, исполнили свой долг и добились поставленной цели, они рассуждали, наверное, так: «Если мы умрем, то по закону. А может быть, за исполнение столь трудного дела к нам отнесутся по-другому, и тогда зачем же нам тогда умирать заранее?» С другой стороны, эти воины успокоили прах своего господина и уже только за это они достойны похвалы, утверждают другие. Кстати, сын Оиси и его жена также совершили сэппуку, посчитав, что им следует последовать примеру отца и мужа. А вот какова история надгробной эпитафии Ядзама Мотооки – самурая, на долю которого выпала честь собственноручно расправиться с Кира. На его могилу пришла жена, написала на бумажной полоске тандзаку следующие стихи:

За господина Ты – воин, чуждый сомнений, – Отдал жизнь, Но оставил Доброе имя.

И, возложив на могилу мужа эту эпитафию, совершила сэппуку. Так что крови из-за Кира и Асано пролилось действительно очень много… Ну а сами сорок шесть ронинов были похоронены в том же монастыре, что и их господин. Их могилы с тех пор являются объектом поклонения, а одежду и оружие, как говорят, до сих пор хранят монахи Сэнгаку. Доброе имя рода Асано было восстановлено, а его семье даже вернули часть прежних владений.

Интересно другое – верность долгу и даже смерть из-за невозможности исполнить свои обязанности перед господином были характерны и для рыцарства, а затем и дворянства Европы, но там мало кто, выходя на смертный бой, слагал прощальные стихи, тогда как в данном случае их оставили очень многие из этих сорока семи. Так, один из самураев, Обоси Канэхидэ, в ночь нападения более всех покрыл себя славой, а после совершения мести отправился со своими соратниками – преданными вассалами – в храм Сэнсэй-дзи, куда настоятель доставил им вино и еду. И вот во время этого пиршества он сложил следующие стихи:

Как радостно! Печальные мысли уходят: Покинув тело, превращусь в облако, Плывущее в этом призрачном мире Рядом с луной.

Другой самурай – Киура Садаюки – и вовсе отличился тем, что на рукавах у него были написаны китайские стихи собственного сочинения, причем отмечалось, что складывать их умели лишь немногие:

Душа моя в холодном облаке движется к Восточному морю. В этом мире тлена и суеты жизнь оправдана лишь преданностью. Сколько лет тащился по жизни, созерцая цветы, вкушая вино! Время настало! – Ветер, иней и снег на заре. Знал я и прежде: Встав на путь воина, Встречусь, по воле Будд, С такой судьбой!

Впрочем, слабости этим мстителям тоже были отнюдь не чужды, по крайней мере некоторым из них. Так, в предсмертной записке, которую в ночь нападения написал Урамацу Хидэнао, было сказано: «Отдать жизнь за господина – это долг самурая. И хотя в ста случаях из тысячи хотелось бы избежать этого, но долг велит не дрожать над своей жизнью». Для человека 62 лет от роду, а именно столько в тот момент было этому самураю, вполне разумная мысль, не так ли? Однако он тут же устыдился этих слов и сложил вот такие мрачные, проникнутые пессимизмом стихи:

Судьбы не изменишь! Ничего избежать Невозможно!

Одним словом, понять всех этих людей до конца могут только лишь сами японцы, да и то не все. Такая вот в то время была у самураев странная на наш сегодняшний взгляд и в высшей степени самобытная культура!

Тиба Сабурохэй Мицутада стоит, держа в руках шлем с капюшоном и копье.

Ксилография Цукиока Ёситоси «Поединок с тенью», и, если отбросить мистику, это будет практически очень точное изображение внезапного нападения ниндзя на самурая. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Глава 32 Самураи и синоби

Вот уж совсем не к месту – У парня длинный кинжал! Мукай Кёрай (1651–1704)[32]

У так называемых ниндзя – тайных японских шпионов и убийц – поистине завидная судьба. Они окружены таким количеством откровенных выдумок, мифов и легенд, что просто удивительно. К тому же практически все о них слышали, в японских кинофильмах их то и дело показывают, в продаже есть «мечи ниндзя», однако мало кто знает, что 80 % информации о них носит сугубо вторичный характер! На это обратил внимание еще английский историк Стивен Тернбулл, сам написавший немало книг о военном деле Японии в стародавние времена. Он отметил, что слово «ниндзя» и синонимичное ему слово «синоби» довольно часто встречаются в японских исторических хрониках. Причем название «ниндзя» появилось сравнительно недавно – в начале XX века. До этого момента в разных регионах феодальной Японии они назывались по-разному: уками, дакко, курохабаки, кёдан, нокидзару. К XIX столетию наиболее частым стало употребление названия синоби-но-моно, или же «тот, кто крадется». Сообщается, что многие политические убийства совершались именно ниндзя. Но это и все, другой более конкретной информации о них попросту нет, и почему так, в общем-то, если подумать, понятно.

У благородных воинов, какими являлись (или должны были являться) японские самураи, коварные удары исподтишка были не в чести, хотя к ним и прибегали очень часто. Но как совместить благородство в помыслах и в делах с обращением к людям низшего сословия (а ниндзя, естественно, к самураям не принадлежали), которые должны сделать для тебя такую грязную работу, которую ты сам, однако, сделать не мог? А ведь обращаясь к ниндзя, самурай ставил себя от них в зависимость, которая вряд ли была ему по вкусу. Так что неудивительно, что самураи предпочитали о ниндзя особо не распространяться, а тем, в свою очередь, громкая слава была и вовсе не нужна. Но они все-таки в Японии были? Да, были, но не совсем такими, какими их рисуют многие романисты, а также наше современное кино!

Обычно древние источники сообщают, что тогда-то и тогда-то… в нужное место пробрался «весьма искусный синоби, который и поджег храм», или же напротив, что ниндзя-неудачника зарубили в таком-то замке, но это и все! Есть, впрочем, очень подробное описание убийства в стиле ниндзя, вот только совершил его 13-летний мальчик, желающий отомстить за своего отца. Поскольку убить ему предстояло монаха-послушника, жившего в том же монастыре, что и он сам, этот мальчик по имени Кумавака сначала притворился больным, а затем, дождавшись ветреной и дождливой ночи, приступил к исполнению своего замысла.

Естественно, что стражники в эту ночь спали. Жертва – некий Хомма Сабуро – в ту ночь спальню поменял, однако мальчик его все равно обнаружил, но почему-то у него не оказалось при себе ни ножа, ни кинжала. Тогда он подумал воспользоваться мечом Сабуро, но решил, что если он вытащит его из ножен, то блеск его клинка, на который может упасть свет от горящей в комнате лампы, может Сабуро разбудить. Он обратил внимание на множество ночных бабочек, прилипших снаружи к раздвижным дверям, приоткрыл их, и насекомые тут же залетели в комнату, затмив свет. После этого Кумавака осторожно вытащил меч из ножен и покончил с ненавистным Сабуро, после чего, опять-таки в стиле ниндзя, сбежал. Поскольку ров был для него слишком широким и глубоким, подросток забрался на росший на краю бамбук и начал подниматься по его стволу, отчего тот согнулся под его тяжестью, и он перешел на противоположную сторону рва! Однако следует подчеркнуть, что он нигде специально не учился, как не учились специально на ниндзя и те воины-самураи, которых их военачальники посылали разведать неприятеля в ходе военных действий.

С другой стороны, у каждого японского феодала были, скорее всего, специальные люди, создававшие шпионские сети в других княжествах, чтобы их господин был осведомлен о замыслах тамошних властителей. Они же проводили поджоги, отравления, похищения и убийства, распространяли ложные слухи, подбрасывали фальшивые документы – то есть делали все, чтобы сбить врагов с толку и посеять между ними раздоры. Естественно, что это были люди «вне общества», поскольку признать их существование значило бы нарушить все писаные и неписаные законы, и вот поэтому-то так и сложилось, что они превратились в весьма замкнутую и таинственную касту, корни которой опять-таки ведут в Древний Китай!

Каллиграфическая надпись «ниндзя».

А было так, что примерно в VI веке там оказалось очень много бродячих буддийских монахов, с которыми местные власти повели серьезную борьбу, обвиняя их в извращении учения Будды и в колдовстве. Монахи, однако, активно сопротивлялись и заходили в борьбе с властями так далеко, что примыкали к отрядам повстанцев или к шайкам разбойников. Постепенно в их среде сложилась своеобразная система выживания в экстремальных условиях, включавшая искусство маскировки и перевоплощения, методы врачевания, приготовления лекарств, технику гипноза и вхождения в транс и еще многое другое, что помогало им выживать среди опасностей, подстерегающих их на каждом шагу. Когда же они оказались в Японии, то и там эта история повторилась. Дело дошло до того, что многие крестьяне стали считать самозваных монахов, этих бродяг и отшельников, единственными истинными последователями учения Будды, а правительство обрушилось на них с репрессиями, от которых тем пришлось скрываться в горах. Так возникли целые кланы воинствующих монахов («сохей»). В них культивировались различные боевые искусства, и прежде всего ниндзюцу («искусство скрытности»), выходящее за рамки того, что умели самураи, и… вот так-то ниндзя на свет и появились! То есть сначала это были различные школы боевых искусств, а затем те люди, что в них обучались, нашли себе «занятие по вкусу»! Причем, обобщая высказывания японских мастеров ниндзюцу, можно сказать, что это всего лишь один из путей духовного и физического совершенствования человека с целью обретения им способности управлять своим телом и… другими людьми с целью обеспечить выживание самому себе, своей семье, своему роду и клану.

То есть изначально школы ниндзюцу не имели ничего общего с военными организациями ни по методам подготовки своих адептов, ни по свойственной им философии. Изменения произошли в 1460–1600 годах, когда в Японии шли войны, был большой спрос на людей подобных специальностей, а всего по стране насчитывалось около 70 кланов ниндзя. Наибольшую известность тогда получили кланы уезда Кога и провинции Ига. Уезд Кога контролировала коалиция кланов «53 семьи Кога», а провинция Ига была разделена сразу между тремя крупными кланами: Момоти на юге, Хаттори в центре и Фудзибаяси на севере. В этих же двух районах сформировались и такие важнейшие школы ниндзя, как Кога-рю и Ига-рю. Ну а задания «воины ночи» выполняли самые разные и далеко не всегда это были именно заказные убийства. Например, они пробирались в деревни, которыми владели чужие даймё, и пересчитывали дома, чтобы затем понять, как много людей князья смогут призвать в свои отряды в случае войны. Любопытно, что прежде, чем считать дома вдоль улицы, они прятали в левый и правый рукава две горсти камешков, а поравнявшись с постройкой, роняли один из них. Пройдя улицу, считали, сколько камней осталось. Недостача равнялась числу домов. Так что ниндзя умели также и считать, и считали неплохо!

Но при этом ниндзя никогда не были ничьими слугами, которыми господин мог помыкать, как ему заблагорассудится, они только брались выполнить ту или иную работу за деньги. Политически воины-монахи, пошедшие по этому пути, были вне системы феодальных отношений, хотя свою клановую организацию, внутри которой царила строгая иерархия, безусловно, имели. Высшим звеном, лидером ее был дзёпин. Его ближайшими помощниками – тюнины. Они передавали приказы гэнинам – бойцам – и следили за их исполнением. Со временем ряды гэнинов и даже тюнинов стали пополнять пришлые, посторонние люди, прежде всего ронины – «самураи, потерявшие своего господина». Женщины, – и те становились ниндзя. В этом случае их называли куноити, а действовали они не только, вернее, не столько полагаясь на силу, сколько за счет своих женских чар.

Со временем у них также выработалась и своя философия (ничуть не уступающая по содержанию философии обычных, «не воинственных» монашеских школ) и свои собственные, специфические приемы обучения. Например, считалось, что следует побеждать ситуацию, а не противника. Прямой поединок с врагом отнюдь не входил в намерения мастера ниндзюцу ни при каких обстоятельствах, кроме самых уж крайних. Противника устраняли, если этого требовали интересы дела, а также тогда, когда он явно мешал исполнению планов. Грамотно проведенная операция не должна была оставлять после себя никаких компрометирующих следов, за исключением тех случаев, когда внимание на таких следах специально акцентировалось, чтобы посеять в умах врагов желаемые мысли и настроения. Соперник воспринимался чаще всего лишь как одушевленное препятствие, но не как объект действия. Победить – значит выполнить порученное тебе дело, а не прикончить возникшую на твоем пути живую помеху.

Знаменитый «водяной паук» из книги «Бансэн Сюкай».

Все действия следовало подчинять одной цели и так, чтобы они были бы строго рациональны. Зачем тратить силы на схватку с противником, если его можно просто ослепить и ускользнуть? Для чего подкрадываться к часовому по шуршащей траве, ежесекундно рискуя быть услышанным, если в него можно бесшумно выстрелить ядовитой иглой из духовой трубки? К чему ввязываться в групповой бой, когда легче направить преследователей по ложному следу? Весьма целесообразным считалось использование специального оружия и приспособлений, которые позволяли нейтрализовать противника еще до того, как он вошел в прямой контакт с мастером ниндзюцу. Кроме специальных средств и приспособлений ниндзя широко использовали любые подвернувшиеся под руку предметы. Умение пользоваться подручными средствами значительно облегчает проведение многих приемов: так, удушение палкой намного быстрее и эффективнее удушения руками, а удар камнем мощнее удара пустым кулаком.

На всех дорогах средневековой Японии, у всех городских и деревенских ворот стояли заставы. Подозрительных путников подвергали тщательному обыску. Поэтому ниндзя должны были действовать тайно, ничем не выделяться среди окружающих, а также всячески избегать столкновения с ними. Поэтому ниндзя имел при себе минимум снаряжения. Кусок веревки или цепь, полотенце, посох, короткий крестьянский нож, может быть – серп, немного еды и лекарств, кремень для высекания огня – вот и все, что могли позволить себе передвигавшиеся по дорогам Японии ниндзя. С таким грузом они могли не опасаться проверок, ну а уже на месте назначения ниндзя из подручных средств делал нужные ему приспособления, а оружие (если в том была необходимость) отбирал у врага. Выполнив задание, он уничтожал или прятал свое «оборудование» и вновь принимал облик безобидного путника, идущего по своим делам!

Вот почему одними из самых главных видов их вооружения (если не самым главным) были различные посохи, а отнюдь не меч. Существует путаница в отношении их размеров. Так вот, чтобы ее избежать, возьмем за основу тот факт, что средний рост японского мужчины в начале XVII века составлял примерно 150 см (это сегодня японцы стали намного выше благодаря пище, богатой животными белками). Длина посоха не превышала длины человеческого роста (плюс высота деревянных сандалий – «гэта»), но чаще всего равнялась расстоянию от земли до плеча. Иными словами, она колебалась в пределах 140–160 см. Но кроме деревянного шеста, это мог быть и посох буддийского монаха, и в этом случае эффективность его как оружия, благодаря имевшимся на нем металлическим деталям, обычно возрастала. Нередко применяли одновременно и два серпа: «о-гама», серпом на длинной ручке (до 120 см), парировали и отклоняли вражеские удары, а малым серпом, «ната-гама» (лезвие 15–30 см, ручка 20–45 см), наносили удары противнику.

Весьма «продвинутыми» (как это принято сегодня говорить) были нинзя и в применении различных оружейных новинок. Так, они очень активно использовали огнестрельное оружие, в частности, пытались застрелить из мушкетов Ода Нобунага, и также применяли разрывные снаряды нескольких типов. Среди них были «бомбы» в мягкой, матерчатой оболочке, наполненные порохом и человеческими экскрементами, взрывы которых сеяли панику и отвлекали внимание, и настоящие «гранаты» в виде металлических шаров, с порохом и мушкетными пулями внутри. Поджигались они фитилем, пропитанным селитрой, а их взрыв внутри помещения мог привести к серьезным последствиям, будь то разрушения, а также ранения и гибель людей. Использовались разбрасываемые в траве и в темных коридорах металлические шипы, смазанные навозом либо ядом, метательные стрелки, выдуваемые из воздушных трубок, – одним словом, самые разные приспособления, позволяющие эффективно и быстро умертвить своего ближнего.

Рукопашный бой ниндзя включал в себя удары руками и ногами в самые уязвимые места тела, а также захваты, броски, болевые воздействия, разнообразные уклонения от захватов противника, падения, кувырки с перекатами и даже прыжки. Причем все, что бы ни делал при этом ниндзя, должно было быть полной неожиданностью для противника!

Самое забавное, что ниндзя, действовавшие по ночам, никогда не надевали черных обтягивающих костюмов, так популярных в художественных кинофильмах и романах. «Ночью все кошки серы», – было замечено еще в незапамятные времена. Вот почему ночные одеяния ниндзя были пепельных, желтовато-коричневых или темно-серых цветов и оттенков, в то время как абсолютно черный костюм не применялся – он резко выделяется в темноте на фоне более светлых предметов. При этом одежда была мешковатой, скрадывающей очертания фигуры. Ну а днем ниндзя, естественно, носили повседневную одежду, позволяющую им сливаться с толпой.

Не всем известно, что великий японский художник Кацусика Хокусай включил в свой объемистый «Манга» (альбом для зарисовок) изображение ниндзя, взбирающегося по канату в классическом для ниндзя стиле, но почему-то только одно…

Что касается устрашающего черного костюма, приписываемого ниндзя, то это есть не что иное, как одеяние мастеров-кукловодов японского кукольного театра бунраку. Кукловод, одетый во все черное, находится прямо на сцене, и зрители его «не видели». Поэтому, когда в пьесе уже другого театра – кабуки, нужно было показать убийство, совершенное ниндзя, убийцу одевали в костюм кукольника – этим подчеркивалось, что его никто не видел!

Что еще входило в снаряжение ниндзя, так это шесть очень важных предметов (рокугу), хотя он и не всегда имел их при себе все. Это амигаса (плетеная шляпа), кагинава («кошка»), сэкихицу (грифель для письма) или ядатэ (чернильца с пеналом для кисти), якухин (небольшая сумка с медикаментами), цукэдаке или утидакэ (контейнер для переноски тлеющих углей) и сандзяку-тэнугуи (полотенце), поскольку в Японии климат душный и влажный.

Самое интересное, однако, заключается в том, что формирование сословия ниндзя шло параллельно со становлением сословия самураев, однако в японской культуре их всегда противопоставляют друг другу, и вот почему. Если самурай считал безнравственным убивать из засады, то за него это делал ниндзя. Если самурай считал для себя непристойным тайно проникнуть в дом врага, то он опять-таки нанимал для этого ниндзя. Ну а в итоге получалось так, что белое оставалось белым, а черное – черным. Честь самурая оставалась незапятнанной, а враг лежал на татами с кинжалом в груди. То есть друг без друга они обходиться не могли, ведь самураи обеспечивали ниндзя заработком, но и для самураев признать наличие своей зависимости от ниндзя было совершенно невозможно.

Путь самурая был прям, как пущенная из лука стрела. Путь ниндзя – извилист, подобно движению змеи. Самураи старались быть рыцарями и открыто сражались под своими знаменами. Ниндзя предпочитали действовать под знаменем врага, под покровом ночи, смешавшись с воинами противника. Однако мастерство – всегда мастерство, и им нельзя не восхищаться. Восхищение мастерством ниндзя проглядывает в старинных японских повествованиях, скрыть его оказалось просто невозможно.

Например, вот что в «Букэ Мэймокусё» написано о разведывательной и шпионской деятельности ниндзя во время войны: «Синоби-мономи были людьми, используемыми в тайных операциях; они поднимались в горы, маскируясь под сборщиков дров, и собирали информацию о противнике… Они были непревзойденными мастерами, когда дело касалось передвижения по вражеским тылам в ином обличье».

Нередко лазутчики проникали в замки врага под видом комусо – нищенствующих монахов, игравших на флейтах. Первое документальное свидетельство о действовавших подобным образом ниндзя из Ига или Кога приводится в дополнении к «Ноти Кагами», летописи сёгунов Асикага: «Что касается ниндзя, говорят, что они были из Ига и Кога и свободно проникали во вражеские замки. Они наблюдали за тайными событиями и воспринимались окружающими как друзья».

Здесь же упоминается о специфической военной операции с участием людей из Ига: «В лагере сёгуна Ёсихиса при Магари находились синоби, чьи имена были известны по всей земле. Когда Ёсихиса атаковал Рок-каку Такаёри, семья Каваи Аки-но-ками из Ига, служившая ему при Магари, перед всей великой армией сёгуна зарекомендовала себя в качестве умелых синоби. С той поры все восхищались потомками людей из Ига. Таково происхождение славы людей из Ига». В «Сима кироку» читаем, что «сю[33] из Ига тайно проникли в замок и подожгли его – это стало сигналом для взятия главной башни и второго внутреннего двора», а в «Асаи Сан-дайки» говорится: «Мы наняли синобо-но-моно из Ига… Они должны были поджечь замок».

Казнь ниндзя Гоэмона Исикавы и его сына. Ксилография Утагава Кунисада. Середина XIX в. История сюжета такова: однажды к Гоэмону, чья слава гремела по всей Японии, обратился за помощью верховный советник (кампаку) Тоётами Хидэцугу, не поладивший с дядей и решивший отделаться от него при помощи «невидимых убийц». По его заданию Гоэмон пробрался в резиденцию Хидэёси в замке Момояма, но убийство не состоялось – ниндзя был раскрыт, схвачен и брошен в котел с кипящей водой вместе со своим единственным сыном. Но ему удалось спасти мальчика, которого он сначала держал над собой на вытянутых руках, а затем бросил в собравшуюся толпу. Эта страшная казнь надолго сохранилась в народной памяти как свидетельство лютой ненависти властителей Японии к ниндзя, услугами которых они пользовались, но одновременно и не считавших их за людей.

Из этих текстов видно, что самураи, вернее, скажем так – военачальники самураев, могли нанимать синоби для поджога замков, которые самураи собирались штурмовать, и… открыто восхищались их мастерством. Да и было чем восхищаться! Так, во время осады замка Саваяма группа ниндзя из 92 человек проникла внутрь замка, используя в качестве пропуска бумажные фонари с изображением мона его хозяина. До этого один из них украл такой фонарь, по образцу которого были сделаны его копии, с которыми, держа их в руках, они спокойно прошли через главные ворота замка. Понятно, что те, кто их видел, приняли за своих. Оказавшись внутри и не привлекая к себе внимания, ниндзя подожгли замок сразу в нескольких местах, что вызвало не только сильнейший пожар, но и панику среди его защитников!

Тем не менее эти «люди из Ига» не находились в вассальной зависимости ни от одного даймё, а были именно наемниками, которым за службу платили, причем не так, как самураям, получавшим, как известно, рисовые пайки за все время службы, а за конкретно выполненную работу. Правда, в какой форме осуществлялись эти платежи – деньгами или в тех же коку – неизвестно, самураи считали непристойным делом говорить о деньгах и вслух эту тему никогда не обсуждали.

Кроме поджогов в период Сэнгоку, как отмечается в военных хрониках, синоби, или ниндзя, использовались для выполнения самых различных задач. Например, в качестве кантё (шпионов), находившихся в глубоком тылу врага, в качестве тэйсацу (разведчиков), действовавших в прифронтовой полосе, в качестве кисё («нападающих из засады»), то есть тайных убийц, жертвами которых становились люди из начальствующего состава противника, и даже коран («сеятелей слухов») – своего рода агитаторов древности. Однако нужно различать профессиональных ниндзя, передающих свои навыки от поколения к поколению, типичными представителями которых как раз и были ниндзя из Ига, и обыкновенных самураев, выполняющих секретную миссию по приказу своего господина.

Книга в книге. Священники – шпионы

– Эй, ты! Стой! – послышался приказ темноты. Урага остановился, внезапно испугавшись. Серые вышли на свет и окружили его:

– Куда направляешься, священник?

– В восточную часть города, – запинаясь, объяснил Урага, у него вдруг пересохло во рту. – К нашим ничиренским святыням.

– А, ты ничиренин, да?

Какой-то самурай грубо заявил:

– Я не этих. Я дзен-буддист, как и господин генерал.

– Дзен… ах да, дзен лучше всего, – откликнулся другой. – Хотел бы я хоть что-нибудь понимать в этом. Слишком трудно для моей старой головы…

– Он немного потлив для священника. Почему так потеешь?

– Вы имеете в виду, что священники не потеют?

Они посмеялись, кто-то поднес факел к нему поближе.

– А с чего бы им потеть? – ударился в рассуждения грубый самурай. – Они только и делают, что спят весь день и развлекаются всю ночь: с монашками, детьми, собаками, сами с собой – со всем, что они могут получить, и все время набивают брюхо едой, хотя ее и не зарабатывают. Священники – паразиты, все равно что блохи.

– Эй, оставьте его!

– Сними шляпу, священник!

Урага окаменел:

– Почему? И чем вам плох человек, который служит Будде? Будда не сделал вам ничего дурного.

Самурай воинственно вышел вперед:

– Я сказал – сними шляпу!

Урага повиновался. Его голова была свежевыбрита, как это делают священники, и он благословил ками, или духа, или озарение Будды, которые побудили его принять дополнительные меры предосторожности, на случай, если его остановят за нарушение комендантского часа.

Как видите, достаточно было обрить себе голову, соответственно одеться, взять в руки посох и… можно было где угодно ходить, за всем наблюдать, нарушать комендантский час, и никто тебя ни в чем не мог заподозрить!

Джеймс Клейвелл. «Сёгун»

Кстати, ответ на вопрос, почему среди ниндзя было так много людей из Ига и Кога, опять-таки лежит в плоскости естественно-географических причин. Это труднодоступный район гор и лесов, куда было трудно добраться армейским частям, где было трудно воевать, а вот защищаться от врага и прятаться, напротив, очень даже легко! Здесь также следует отметить, что именно профессиональных ниндзя никогда не было много. Токугава Иэясу нанял однажды 80 ниндзя школы Кога, чтобы те пробрались в замок клана Имагава. Известны отряды в 20, 30 и даже 100 человек, но и не больше, тогда как во многих художественных произведениях, будь то роман или кинофильм, ниндзя нападают чуть ли не целыми толпами.

Книга в книге. Нападение ниндзя

Нападение на занимаемую коричневыми часть замка началось в самое темное время ночи – за два-три часа до рассвета. Первая группа из десяти ниндзя – подлых тайных убийц – поднялась на крыши противоположной стены, которую перестали охранять серые. Ниндзя – наемники, мастера в воровстве, специалисты во всяких малопочетных занятиях – шпионаже, проникновении в охраняемые места, организации внезапных смертей.

Эти десятеро бросили обмотанные тряпками крюки-кошки с веревками на соседнюю крышу и переправились через улицу между этими домами, как черные пауки по паутине: плотно обтягивающие черные кимоно с черными же таби, черные маски, руки и лица покрыты черной краской… Легкое вооружение – ножи с цепочкой и хариканы, маленькие, в форме звезды метательные приспособления с игольно острыми, намазанными ядом концами, и диски размером с ладонь – облегчало их задачу и не мешало переправе, как и рюкзаки на спинах и короткие тонкие дубинки.

Все десять бесшумно достигли цели. Они собрали кошки, четверо опять забросили кошки за выступ и тут же скользнули на веранду, в двадцати футах под ними. Как только они оказались там, все так же не произведя ни малейшего звука, их товарищи отцепили крюки, бросили их и двинулись по черепицам дальше… Но вот черепица под ногой одного треснула – и все мгновенно замерли. Во дворе, тремя этажами и шестьюдесятью футами ниже, Сумиери, делавший обход часовых, остановился и посмотрел наверх… Глаза его впились в темноту, он ждал не шевелясь, приоткрыв рот, чтобы лучше слышать, и медленно обводил крышу взглядом… Крыша, где затаились ниндзя, была в тени, луна светила очень слабо, звезды едва видны во влажном воздухе…

Темные фигуры стояли абсолютно неподвижно, бездыханно, почти столь же безжизненные, как и черепицы под их ногами…

Сумиери опять обвел все глазами, настороженно прислушиваясь, потом снова, все еще не убедившись, вышел на середину двора – отсюда лучше видно. Теперь в поле его зрения попали четверо ниндзя на веранде, но они были так же неподвижны, как все вокруг, и Сумиери их не заметил.

– Эй! – окликнул он часовых у ворот – засовы надежно заперты. – Вы ничего не видели и не слышали?

– Нет, капитан, – отвечали встревоженные часовые. – Черепицы на крыше часто потрескивают, – может, от сырости или от жары сдвигаются…

Сумиери приказал одному них:

– Поднимись наверх и посмотри! Поосторожней! Скажи часовым на верхнем этаже – пусть пошарят там на всякий случай!

Часовой убежал. Сумиери еще раз внимательно посмотрел наверх, пожал плечами и, несколько успокоившись, продолжал обход. Самураи разошлись по своим местам, следя за тем, что происходит снаружи.

На коньке крыши и на веранде ниндзя лежали все в том же положении, замерев как вкопанные, – они даже не моргали: их обучали часами оставаться в неподвижности – это входило в программу постоянных тренировок. Но командир сделал знак – они сразу задвигались, с помощью крюков и веревок спокойно пробрались на следующую веранду, откуда проскользнули внутрь через узкие окна в гранитных стенах. Ниже этого верхнего этажа все остальные окна – укрытия для лучников – были так узки, что через них не прополз бы и уж. По следующему сигналу пробрались одновременно еще две новые группы…

Обе комнаты были в темноте, аккуратными тесными рядками здесь спали десять коричневых. Их убили быстро и почти бесшумно, большинству хватило одного удара ножом в горло – убийцы были хорошо подготовлены, безошибочно нашли своих жертв… Через минуту лишь один самурай начал отчаянно отбиваться, но его тревожный крик был заглушен в самом начале. Проверили всю комнату, двери, командир вынул кремень и трут, зажег свечу и, прикрывая ее руками, осторожно поднес к окну, откуда трижды просигналил в ночь. За его спиной ниндзя еще дважды убедились, что все коричневые наверняка мертвы.

Командир повторил сигнал, отошел от окна и, сделав знак, чтобы все подошли к нему, заговорил на языке жестов… Ниндзя развязали мешки и приготовили оружие для нападения – короткие ножи серповидной формы, обоюдоострые ножи с цепочкой, прикрепленные на конце рукоятки, с грузом на другом конце, и хариканы – метательное оружие. По следующему приказу некоторые достали и вынули из чехлов дубинки – это оказались телескопические пики и воздушные ружья, которые с удивительной скоростью вытягивались на полную длину. Закончив приготовления, каждый садился на колени, устраивался лицом к двери и без видимых усилий замирал в неподвижности… Наконец все подготовились, и командир задул свечу.

Когда городские колокола отбили середину часа тигра – четыре часа, час до рассвета, – в замок просочилась вторая половина ниндзя. Они бесшумно выскользнули из заброшенной водопропускной трубы – по ней когда-то поступала вода для искусственных ручейков в саду. Эти ниндзя вооружены были мечами, как и остальные, спрятавшиеся в тени, они заняли позиции среди кустов и мелких деревьев, сразу же став неподвижными и почти невидимыми. В это же самое время еще одна группа из двадцати человек забросила с земли веревки с крюками и стала забираться на стену, откуда просматривались двор и сад.

На стенах двое коричневых внимательно наблюдали за пустыми крышами через дворовый проход. Один оглянулся и увидел сзади крючья…

Встревожившись, он показал на них товарищу, тот открыл было рот, чтобы закричать, но молниеносно в амбразуру проник ниндзя… Хлещущим движением кисти он бросил вертящийся харикан в искаженное от крика лицо самурая…

Мгновенно он бросился к другому самураю – его вытянутая рука представляла собой страшное оружие, – вытянул большой и указательный пальцы и парализовал противника ударом в шею… Еще один страшный удар с сухим треском сломал ему шею… Ниндзя прыгнул на первого, агонизирующего самурая, уцепившегося за харикан – колючки глубоко впились ему в рот и лицо, яд уже оказывал свое действие… Последним, нечеловеческим усилием умирающий самурай выхватил короткий боевой меч и нанес удар. Ниндзя, несмотря на глубокую рану и на то, что стал задыхаться, ударил коричневого в шею… Голова самурая откинулась назад, позвоночник сломался… Самурай умер, будучи еще на ногах… Ниндзя истекал кровью, но не издал ни звука и все еще держал мертвого коричневого… Он стал осторожно опускать его на каменные плиты, становясь рядом с ним на колени. К этому времени все ниндзя уже поднялись и стояли на стене. Они обошли раненого товарища и убедились, что на стене больше никого нет. Раненый все еще стоял на коленях около мертвых коричневых, держась за бок. Командир осмотрел его рану – она сильно кровоточила. Он покачал головой и что-то сказал ему на языке жестов, ниндзя кивнул и с трудом пробрался в угол, оставляя за собой широкий кровавый след. Там он устроился поудобнее, облокотившись на камень, и вынул харикан. Несколько раз оцарапав тыльную сторону руки шипами с ядом, он достал нож, нащупал нужную точку на горле и обеими руками изо всех сил вонзил его снизу вверх…

Что ж, для романа написано очень хорошо, но… далеко не все исторически верно и уж тем более оправданно. Но вот так в массовом сознании мифы и рождаются!

Джеймс Клейвелл. «Сёгун»

Кстати, и сам Токугава Иэясу никогда не стал бы сёгуном, если бы не ниндзя из Ига. Именно ниндзя из Ига во главе с Хаттори Хандзо провели Иэясу тайными тропами по провинции Ига до безопасной для него провинции Микава и тем самым спасли ему жизнь. Зато с наступлением в Японии «мира Токугава» спрос на их услуги сразу же резко упал, а их искусство стало приходить в упадок. И хотя в военном законодательстве сёгуната от 1649 года была даже статья, разрешающая даймё с доходом в 10 000 коку нанимать ниндзя к себе на службу, никакой особой нужды в этом уже не было. Зато именно в это время по аналогии с героизацией своего самурайского прошлого в Японии начинают распространяться самые нелепые мифы о ниндзя, якобы умевших летать и ходить по воде «яко посуху».

Известна, например, книга «Бансэн Сюкай» (что в переводе означает «Десять тысяч рек впадают в море») – своего рода пособие по ниндзюцу с многочисленными рисунками, снабженными пояснениями. Однако относиться ко всему тому, что там написано, следует критически, причем в большей степени, чем это позволил себе тот же британский историк Стивен Тернбулл. Например, в одной из своих книг он приводит иллюстрацию из этой книги с изображением «водяного паука» (мидзугумо) – сборно-разборного приспособления для ног, позволявшего ниндзя якобы без особого труда «ходить по воде». На самом деле достаточно всего лишь внимательно посмотреть на это устройство и вспомнить школьный курс физики, чтобы понять, что тот, кто его придумал, сам никогда им не пользовался.

Более того, известно, что все современные опыты с мидзугумо окончились неудачей. И дело здесь даже не в том, что люди, участвовавшие в его испытаниях, не знают всех тонкостей обращения с «водяным пауком». Просто подъемной силы такого мини-плотика, изготовленного из дерева, хватает лишь на то, чтобы поддерживать на поверхности предмет весом не более 2,5 кг, но никак не взрослого мужчину! Так что вывод всех японских специалистов однозначен: это приспособление совершенно непригодно ни для хождения по воде, ни для форсирования болот.

Зачем же тогда автор «Бансэн Сюкай» поместил описание мидзугумо в свою книгу? Над этой загадкой историки бьются по сей день. Возможно, он лично никогда не проверял эффективность «водяных пауков», возможно, что-то напутал, а может быть, и просто пошутил, хотя внешне на первый взгляд эта его идея и выглядит очень привлекательной.

Столь же неудачен и способ форсировать водную преграду, засунув ноги в две деревянные шайки – тару-икада, связанные между собой веревкой, чтобы они не разъезжались. Стивен Тернбулл указывает, что это плавучее средство «должно быть весьма неустойчивым», однако на деле оно просто не работает по той же самой причине, что и мидзугумо!

С другой стороны, в этой книге есть ряд интересных и легко реализуемых предложений по части тайнописи, связи флажками и разведки вообще. Но разве не о том же самом писал в свое время и Роберт Баден-Пауэлл, основатель скаутского движения и автор 32 книг по скаутингу и искусству выживания в экстремальных условиях. Вот только его советами пользоваться можно, а удивительным и внешне эффектным мидзугумо разведчиков синоби, увы, нельзя!

В различных книгах по ниндзюцу можно найти впечатляющий список самых разных приспособлений, которыми они якобы пользовались. Это всевозможные фонари, потайные светильники, «огненные свечи», стрелы, факелы, трубки для дыхания под водой и подслушивания, сборно-разборные лодки (причем на некоторые вроде бы должны были даже устанавливаться орудия!), имей ниндзя все это в своем арсенале на самом деле, за ними в поход выступал бы целый караван, набитый снаряжением. Так ведь и этого мало. В 1977 году Хацуми Масааки включил в свою книгу про ниндзя целый ряд таких оригинальных видов вооружения и снаряжения, упоминаний о которых не найти ни в одном старинном тексте или трудах других исследователей. В принципе, эта его книга была рассчитана на детей, и вполне возможно, он просто дал в ней волю фантазии. Однако очень многие восприняли его работу серьезным образом, да так, что на эту удочку попался даже известный американский исследователь японских боевых искусств Донн Дрэгер, который в своей книге «Нин-дзюцу: искусство быть невидимым» дал описания некоторых из этих «аппаратов», совершенно явно изобретенных господином Хацуми. А из его книги эту «ценную информацию» позаимствовали, к сожалению, и многие наши российские авторы.

Тут вам и подводное судно, у которого над водой выступал только нос в форме огромного дракона, приводимое в движение при помощи весел с балластом из мешков с песком. Запас воздуха был рассчитан на несколько часов, но этого вполне хватало, чтобы приблизиться к вражескому кораблю и провести атаку: ниндзя буравили отверстия в его днище, выйдя из своей подлодки через специальный шлюз.

Кагю – «огненный бык» – был еще интереснее. Это была туша деревянного быка на колесах, из пасти которого под напором воздуха, сжимаемого специальным устройством, извергалась горящая нефть. Бык приводится в действие двумя ниндзя, которые толкали его сзади. Но где и когда у ниндзя могла появиться возможность, во-первых, это «огнедышащее чудо построить», а во-вторых – его применить?

Огромный камень, согласно описанию Хацуми, подвешенный на опорах, должен был отводиться назад при помощи каната, а затем, подобно маятнику, устремлялся вперед. Его непрекращающихся сокрушительных ударов не выдерживали даже самые прочные сооружения. Однако для того, чтобы действие этого тарана было бы действительно разрушительным, камень должен был двигаться по дуге с большого расстояния и большой высоты. Следовательно, эта «адская машина» должна была быть просто нереалистично огромной.

Хацуми Масааки рассказывает, что ниндзя нередко привязывал себя к стропам огромного воздушного змея ямидако и кружил над вражеской территорией, изучая расположение построек и вдобавок стреляя по наземным целям из лука, а при возможности еще и незаметно (!) высаживался в тылу противника. Иногда, для устрашения врага, запускали змея с чучелом или рисунком ниндзя. Это помогало отвлечь внимание и незаметно проникнуть в замок другим способом. Действительно, японцы издревле умели запускать больших воздушных змеев. Поэтому вполне логично предположить, что они могли сконструировать такого змея, который способен поднять человека на некоторое время в воздух для наблюдения за врагом, и в том же российском Военно-морском флоте в начале XX века такие змеи с человеком на борту в целях наблюдения на море запускали. Но зачем это нужно было ниндзя, которые в одежде монаха могли попасть куда угодно, – непонятно.

Ниндзя также якобы усаживался в легкий планер, который запускали с помощью приспособления из гибких бамбуковых шестов и канатов. Когда концы шестов высвобождались, планер вместе с пассажиром взмывал в воздух и перелетал через высокую стену. Кроме того, с высоты ниндзя мог еще и сбрасывать бомбы на головы врагов.

Наконец, что это именно ниндзя придумали прообраз танка, о котором Дрэгер на основе книги Хацуми сообщает следующее: «Для быстрого и эффективного проникновения во вражеский лагерь, расположенный в глубоком ущелье или у подножия горы, использовалось «большое колесо» дайсярин – повозка на больших деревянных колесах. Между колесами была подвешена небольшая гондола с бойницами, из которых ниндзя могли вести ружейный огонь или бросать гранаты. Когда со склона неожиданно устремлялись вниз десятки таких повозок, теряли голову даже самые стойкие бойцы. Не только огневой удар, но и сами тяжелые повозки наносили им потери, сминая на своем пути людей, лошадей и орудия».

Тут уж, как говорится, ни убавить, ни прибавить, и это, скорее всего, даже уже не история и не фантазия, а… клиника! Узнай обо всем этом сами самураи, они бы, наверное, просто умерли со смеху, тогда как у нас еще и сегодня всю эту чушь очень многие воспринимают вполне серьезным образом!

Ну а если говорить серьезно, то известно, что последний раз ниндзя были использованы правительством Японии в 1853 году, когда к ее берегам подошла эскадра коммодора Мэтью Перри, в составе четырех кораблей Военно-морского флота США с 250 орудиями на борту, чтобы «открыть» ее для иностранцев. Тогда на борт флагманского корабля проник ниндзя Савамура Ясусукэ, которому было поручено добыть тайные бумаги непрошеных гостей. Он с блеском выполнил поставленную задачу, добыл бумаги, но оказалось, что содержат они не секретные приказы, а стихи фривольного содержания, неприличные для прочтения в кругу дам, и вот их-то, как оказалось, американский коммодор хранил куда надежнее секретных документов…

Кстати, напомним, что первым японским ниндзя с полным основанием можно считать и первого самурая – принца Ямато-Такеру, который, как известно, переоделся женщиной и с помощью этого маскарада убил двух братьев Кумасо…

Достоинством и одновременно недостатком традиционного японского дома были раздвижные стены – седзи. Преградой они являлись чисто номинальной, зато позволяли хозяину поразить врага, едва лишь увидев на них его тень! Цветная ксилография Цуки-ока Ёситоси.

Глава 33 Усадьба самурая

Ничегошеньки нет В моем доме – только прохлада и душевный покой. Кобаяси Исса (1769–1827)[34]

В свое время российский историк Ключевский показал, что различия в культуре разных народов связаны прежде всего с географией: мы, русские, вышли из ржаного поля, а вот японцы – из рисового. Однако для того, чтобы познать саму душу народа, надо знать не только что он ест, но и в каких домах он живет.

В Японии, особенно в ее южных районах, летом очень жарко и душно, поэтому сложность и вычурность сооружений для жилья здесь издревле была не в чести. Обилие лесов и вод, живописные ландшафты подвигали японцев строить свои дома так, чтобы они находились в гармонии с природой. А поскольку в Японии часты землетрясения и тайфуны, то дома там требовались такие, чтобы их можно было не только легко починить, но и самому не погибнуть под их обломками. Поэтому традиционный японский дом ханка это в идеале четыре столба, накрытые островерхой крышей из тростника, хорошо защищающей от дождя и дающей в жаркое время года благодатную прохладу. Пол поднимали над землей, чтобы его не затопило потоками дождевой воды во время сезона дождей, причем на уровне пола обычно весь дом окружала терраса. Ее опоры придавали дополнительную прочность всему каркасу дома и в то же время ничего вокруг не заслоняли. А вот стены в традиционном японском доме были либо съемными, либо раздвижными. Их делали в виде открытых панелей из тонких планок, а то и вовсе заклеивали рамочные конструкции промасленной бумагой. В случае необходимости такие стены можно было легко раздвинуть и убрать, и обитатели дома могли, не покидая крова, любоваться природой. Правда, зимой в таком доме было довольно холодно, поскольку никаких печек в нем не предусматривалось. Поэтому веками японцы согревались по ночам при помощи толстых пуховиков – футонов и керамических грелок – ютампо, придуманных еще в Китае и завезенных в Японию в XV–XVI веках. Огромную роль в жизни японцев играло омовение горячей водой в деревянной бочке фуро. Для купания использовались отдельные домики либо специальные комнаты с решетчатым полом, через который вверх шел нагретый воздух от топки, расположенной внизу. Еще один домик, который японцы старались по возможности иметь на своем участке, предназначался для чайной церемонии. Располагался в самом живописном месте сада, среди деревьев и обязательно около воды и замшелых камней, которые для украшения сада зачастую специально покупали или… принимали в дар!

Усадьба самурая. Рис. А. Шепса.

Книга в книге. «Будосёсинсю» о строительстве дома

Как и в Библии, в этой книге есть ответы абсолютно на любой вопрос, который может волновать молодого самурая. Ну, скажем, о чем надо помнить, если вы собираетесь строить дом?!

Когда служилый самурай вознамерится строить дом, уместно придать ему вид, приличествующий званию воина. И ворота, и караульное помещение, и комната отдохновения, и зал для приема гостей – все это должно услаждать глаз, радовать цветом и пропорциями.

И вот почему. Вот дома ремесленников и купцов в городе, обнесенном высокими крепостными стенами, здесь бывают многие и многие из других мест и отдаленных провинций, однако стража не пустит их дальше второго круга укреплений, могущих служить последним оплотом для осажденных. Каждому из мирных горожан или крестьян дозволялось войти в крепость и осмотреть ее. Если дом воина красив и добротен, как и жилища всех почтенных и богатых граждан города, то каждому понятно – господин и владелец замка богат, силен и могущественен.

Вместе с тем внутренние покои дома самурая, где обитают жена его, дети и домочадцы, не должны быть излишне роскошными. Уместно обустраивать свое жилище, памятуя о бережливости, так, чтобы крыша над головой защищала от дождя, а стены – от ветра. И все это для того, чтобы затратить как можно меньше денег.

И вот почему. В годину лихолетья даже Великий сёгун помнил о том, что враг может окружить крепость, взять ее в осаду и попытается штурмовать бастионы. Вот почему дома воинов, расположенные во внутреннем кольце обороны и в самой цитадели, возводились низкими, с узкими окнами-бойницами и были сложены из легкого материала, подчас только из тростника или бамбука. Такими всегда были дома защитников крепости внешнего кольца обороны. Перед тем как укрыться за толстыми крепостными стенами, каждый воин поджигал свое жилище, дабы не было оно осквернено врагом. Вот почему не было нужды возводить добротные, на века, жилища, и вот почему многие дома самураев по крепости стен своих уступали многим и многим лачугам городской бедноты, ибо воину нужны только крыша над головой – от дождя и стены – от ветра.

Даже сейчас, в эру покоя, благоденствия и мира, самураю не следует строить себе такой дом, как если бы он собирался поселиться здесь на долгие дни, месяцы и годы. И вот что я скажу в назидание молодым воинам: если скромная хижина – убежище и крыша над головой вашей и головами членов семьи вашей – пострадает от пожара или сгорит в огне, вы без особого труда построите себе новую из тростника или бамбука; если же вы наделали долгов, лишь бы только построить добротное и богатое жилище, дотлевающее после набегов и пожаров, значит, выбросили вы на ветер деньги. Все скажут, что вы поступили неблагоразумно, недальновидно и забыли о бережливости.

Дайдодзи Сигесукэ. «Будосёсинсю»

Конечно, такие дома в прошлом были далеко не у всех японцев, ведь для того, чтобы разместить все эти постройки хотя бы на некотором расстоянии друг от друга, требовался совсем не маленький участок земли. В XVII–XIX веках таким могло быть поместье не слишком богатого, но и не самого бедного самурая или, напротив, разбогатевшего купца, производителя сакэ или содержателя публичного дома. В такой усадьбе помимо самого хозяина, его супруги и детей обычно также жили слуги господина и служанки госпожи, самураи-охранники, повар, конюх, садовник, плотник, два привратника, а также еще их жены и дети. Вся территория усадьбы обносилась высоким и прочным забором. И каждый, кто ее покидал, получал при этом специальную бирку, сдававшуюся при возвращении. Таким образом, всегда можно было точно установить, кто из домочадцев и почему отсутствует, и своевременно поднять тревогу.

Давайте заглянем в одну из таких самурайских усадеб, которая могла бы принадлежать хатамото – «знаменосцу», самураю – вассалу даймё или самого сёгуна, «заработная плата» которого составляла 200 коку риса в год (один коку равнялся по весу 150 кг). На эти 200 коку годового дохода владелец такой усадьбы по предписанию 1649 года должен был выставлять на войну одного конного самурая в доспехах, одного копейщика-асигару и трех человек простолюдинов в качестве прислуги. Таким образом, отряд, выставлявшийся владельцем поместья, показанного на нашем рисунке, должен был насчитывать не меньше шести человек, включая и самого хатамото.

Книга в книге. Сколько это в коку?

Известно, что коку – это примерно 150 кг риса. Зная это, нетрудно подсчитать стоимость воинского снаряжения самураев в 1649 году, да и вообще – оценить стоимостную эффективность их службы. И вот как, оказывается, ее следовало оценивать, по мнению автора «Будосёсинсю» Дайдодзи Сигесукэ, который хотя и жил в несколько более позднее время, но пишет как раз о середине XVII века.

Еще пятьдесят или же шестьдесят лет тому назад прошение «о заводной лошади», поданное самураем «без сёгуна» или ронином, означало только одно: воин-наемник готов служить за мизерное жалование в 500 коку риса. Прошение «о любом, даже заморенном коне» означало готовность ронина служить за 300 коку риса в год. Если же воин умолял господина «позволить ему взять в руки хотя бы заржавленную пику» – значит, был готов он служить задарма – за 100 и меньше коку риса в год.

И вот что я скажу: обычаи воинов сохранились издавна, а их выражения исходят от нежелания уподобляться купцу и говорить о цифрах. В стародавние времена говорили: «Голодной курице просо снится, но даже оголодавший сокол никогда не станет клевать зерно».

То есть, по его мнению, 1500 кг риса в год – это служба даром, а усадьба с доходом 200 коку – всего лишь «в два раза больше, чем задарма!»

Дайдодзи Сигесукэ. «Будосёсинсю»

На этой цветной ксилографии Мигата Тосихидэ знаменитый полководец, покоривший Корею, и участник многих военных кампаний, Като Киёмаса (1562–1611), изображен в умиротворяющей обстановке собственного дома.

Дорожка к дому в идеале должна была быть из «настоящих камней».

Разумеется, были усадьбы и победнее, и побогаче. В любом случае на территории такого поместья в обязательном порядке должен был находиться господский дом, крытый бамбуковой черепицей, а то и рисовой соломой или тростником – в использовании этих материалов ничего зазорного не было, – а также дом для прислуги. Амбар, птичник, конюшня – все эти служебные помещения могли быть объединены под одной крышей, однако само это здание было лишь немногим более прочным, нежели жилые строения, ну разве что стены у него могли быть глинобитными. Другое дело кухня, стены которой иной раз возводили из камня, чтобы защитить усадьбу от пожара. В Японии часты землетрясения, в результате которых в прошлом сильные пожары возникали очень часто, поэтому такая предосторожность была не лишней. Перед господским домом должен был в обязательном порядке располагаться хотя бы небольшой садик с бассейном, а вокруг находятся посадки либо просто несколько валунов и ровно рассыпанный гравий. Огород в усадьбе был обязателен, ведь с него шла зелень к столу и господину, и его слугам. Банный и чайный домики старались не только расположить поближе к воде, но и по возможности устроить их так, чтобы они выглядели более старыми, чем они есть на самом деле, в особенности домик для чайной церемонии, потому что все старое в Японии того времени ценилось намного дороже. В больших домах отхожие места могли находиться даже в самом доме, так же как и ванная комната. Однако в небольших усадьбах это считалось бы явным излишеством и признаком изнеженности. Обычно их ставили на столбах и никакой ямы под ними не рыли, чтобы было удобнее собирать фекалии. Да-да, из-за отсутствия в достаточном количестве крупного рогатого скота и лошадей в Японии XVII века человеческие экскременты самым тщательным образом собирали, продавали и… использовали на рисовых полях в качестве удобрения. Естественно, что прислуга имела свой отдельный туалет, а господин и его семья – свой. Впрочем, по устройству они практически ничем не отличались. Забор мало того что был высоким, он нигде не должен был соприкасаться со строениями – правило, неукоснительно соблюдавшееся в Японии веками.

Минка – традиционный японский дом простолюдина. Однако в нем вполне мог жить и не очень состоятельный самурай.

Книга в книге. Что бывает, когда нет коров?!

Их процессия двигалась на север по извилистой, оживленной, суетливой Токайдо, через самую большую рисовую житницу империи. Плоские аллювиальные равнины изобиловали водой, каждый дюйм земли здесь возделывался. Воздух теперь был горячий и влажный, тяжелый от зловония человеческих испражнений, которые крестьяне разводили водой, заботливо поливая посадки.

– Рис дает нам пищу, Анджин-сан, татами для сна, сандалии для ходьбы, одежду, чтобы укрываться от дождя и холода, солому, чтобы утеплять наши дома, бумагу для письма. Без риса мы не могли бы существовать.

– Но такая вонь, Марико-сан!

– Это небольшая цена за такую щедрость, да? Просто делайте, как мы, – открывайте свои уши, глаза и голову. Слушайте ветер и дождь, насекомых и птиц, слушайте рост насекомых и мысленно представляйте ваших потомков, приближающихся к концу жизни. Если вы это сделаете, Анджин-сан, вы скоро начнете чувствовать красоту жизни. Это требует практики… но вы станете совсем японцем, не так ли?

– Ах, благодарю вас, госпожа моя! Но должен признаться, что я уже начинаю любить рис, – да-да, я, пожалуй, предпочитаю его картофелю… И вы знаете еще, что я не так скучаю без мяса, как раньше. Разве это не странно? И я не так голоден, как был.

Джеймс Клейвелл. «Сёгун»

Ну а зачем зажиточным японцам требовались подобные (и многие другие) предосторожности, станет понятно, если мы вспомним о том, что успех одного вызывает обычно зависть у другого. Причем характерно это было для всех народов, а не только для японцев или же наших соотечественников, живущих в России. Другое дело, что если у нас в России от нежелательных визитеров обычно защищал высокий забор и злые собаки, то в Японии, стране тайных наемных шпионов и убийц синоби, от них даже такие заборы не спасали. Состоятельному хозяину приходилось быть постоянно начеку, потому что наслать на него ниндзя мог и завистливый сосед, и недовольный им вассал, не говоря уже о том, что в его дом могли проникнуть и обыкновенные разбойники, просто ради того, чтобы его ограбить.

Спят в традиционных японских домах на матрацах – футонах, которые утром убирают в шкаф – оси-ирэ. Также в комплект спальных принадлежностей входит подушка (раньше в качестве таковой часто использовалось небольшое полено) и одеяло.

Традиционный японский завтрак: как и триста лет назад, так и сегодня, практически подается все примерно то же самое. Набор продуктов зависит не от вкусов, а от сезона!

Женщинам в японском доме очень часто приходилось оставаться одним. И вот для того, чтобы развлечься и принести пользу семье, они очень часто занималась в это время тем, что совершенствовались в боевых искусствах. «Дамы дворца Тиеда. Тренировочный бой на нагинатах» – ксилография Тоёхара Тиканобу.

Кошка ловила мышей в амбаре и в доме и потому считалась очень ценным и полезным животным, пользовалась всеобщей любовью и была частым персонажем японских гравюр.

«Мой дом – моя крепость», – говорили англичане, и в это можно было поверить, глядя на типичный английский дом – каменные стены, зарешеченные окна, толстая дубовая дверь. Но как мог быть крепостью японский дом с его соломенной крышей и стенами из бумаги? Оказывается, даже при этих обстоятельствах японский дом мог стать не только крепостью, но и настоящим оружием против любого, кто решился бы на него напасть.

Начнем с того, что в доме самурая, а уж влиятельного князя тем более, в коридорах, обязательном порядке устраивались так называемые «соловьиные полы». Тщательно натертые и на вид очень надежные, они были устроены так, что скрипели даже под самыми легкими шагами. Поэтому ни подобраться к комнате господина, ни даже просто подслушать за тонкой бумажной стеной было нельзя!

Боевой веер тэссэн на подставке. Вес 1150 г. Длина 30 см. Вполне мог находиться где-нибудь в доме самурая так, чтобы быть всегда под рукой.

План типичного дома знатного самурая.

Главный приемный зал обычно хорошо охранялся. За ширмой в стене имелась потайная дверь в соседнюю комнату, откуда стражник мог наблюдать за всем, что происходило в зале, и в случае чего мог прийти своему господину на помощь. Потолок делали специально не очень высоким, чтобы нападающим было бы неудобно замахнуться традиционным мечом. Одна из досок рядом с местом хозяина поднималась специальной пружиной, а в углублении под ней скрывался меч. Было в обычае оставлять свои мечи у входа в комнату на специальной стойке, поэтому безоружный на вид хозяин имел перед гостем явное преимущество, не говоря уже о том, что в тайнике мог быть не только меч, но и небольшой уже заряженный арбалет дайкю, а позднее и кремневый пистолет европейского производства.

Если же врагов было много, то у хозяина дома было несколько способов исчезнуть так, чтобы они его не нашли. В коридор внутри помещения обычно вели тяжелые внешние раздвижные двери, а сам коридор – в анфиладу помещений, разделенных между собой бумажными ширмами. Однако в конце коридора, где в стене была устроена фальшивая дверь (и куда домочадцам заходить, естественно, запрещалось!), находилась ловушка-люк, провалившись в которую непрошеный гость попадал на торчащие кверху металлические острия. И там же, под полом коридора, был устроен потайной лаз во двор, где среди декоративных камней и зарослей были заблаговременно приготовлены хитроумные тайники для хозяев дома.

Кусари-кама – оружие легендарных ниндзя, хотя применяли его также и самураи.

Впрочем, и в самом этом доме тоже можно было надежно спрятаться, причем понять, куда из той или другой комнаты исчез человек, было подчас совершенно невозможно. Например, в потолке комнаты могла быть устроена опускающаяся лестница, ведущая на чердак. Сделана она была по принципу детских качелей, так что достаточно было потянуть за короткий шнурок, свисавщий с потолка, как она тут же опускалась. Шнурок же из отверстия, поднявшись, вытягивали, после чего лестница вставала на место, да так плотно, что догадаться о том, что здесь не простой потолок, а что-то еще, было практически невозможно. Использовались также специальные люки, ведущие на чердак, через которые сверху спускались веревочные лестницы. Человек, оказавшийся в такой комнате и знавший про ее секрет, опять-таки, мог потянуть за известный только ему одному шнурок, после чего люк в потолке открывался и оттуда свешивалась лестница, по которой он мог подняться наверх и спастись.

В оштукатуренных стенах верхнего этажа имелись прорези-бойницы для стрельбы, а непосредственно в самом его помещении мог находиться целый арсенал! Иногда, особенно когда речь шла об охране особо знатного или уж очень состоятельного господина, то прямо над залом для приемов устраивалась специальная комната для охраны. Оттуда через тонкую завесу из плетеного конского волоса специальные стражники наблюдали за гостями своего господина, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств сразу же прийти ему на помощь.

Сюрикены. Без этих метательных «звездочек» сегодня не обходится ни один из фильмов о самураях и ниндзя, причем форму они порой имели самую прихотливую. Токийский национальный музей.

Не лишними были и различные другие предосторожности. Например, у японского даймё острова Хирадо Мацуура Сигэнобу в ванной комнате всегда под рукой была дубинка. Известный полководец Такэда Синген имел привычку спать в комнате с двумя выходами и советовал не расставаться с кинжалом, даже находясь наедине с женой!

Известно, что легендарному ниндзя Исикава Гоэмону едва не удалось отравить объединителя Японии Ода Нобунага, когда он, спрятавшись на потолке его спальной комнаты, пустил тонкую струйку яда в полуоткрытый рот спящего. Рот Нобунага после этого держал закрытым даже во сне! Так что дом самурая подчас походил не столько на жилище, сколько на самую настоящую шкатулку с секретом, да и немудрено, ведь ценой беспечности могла стать верная смерть хозяина такой усадьбы от рук наемного убийцы!

Штурм войсками сёгуна замка Хара. Старинная гравюра.

Глава 34 Замки самураев

Вешние ливни. Каким полноводным вдруг стал ров вокруг замка. Масаока Сики (1867–1902)[35]

Самураи, как и любые помещики, жили в усадьбах, однако очень богатые и влиятельные князья – даймё – должны были позаботиться о том, чтобы построить себе замок и хорошенько его укрепить. Ведь еще в VIII веке, когда правительство Киото пыталось установить свою власть стране, его армиям часто приходилось сталкиваться с «варварами», как их называли, и, соответственно, войска, находившиеся на завоеванных территориях, должны были строить там укрепления. Так накапливался опыт, а наиболее эффективные решения в области строительства становились всеобщим достоянием. И надо сказать, что то, что придумали древние японцы уже тогда, оказалось настолько совершенным, что конструкции этих укреплений оставались неизменными на протяжении сотен лет. Даже в знаменитой битве при Ситарагахара (1575), где объединенные армии Ода и Токугава встретились с конницей Такэда Кацуёри, их полевые укрепления выглядели точно так же, как и в VII–VIII веках.

А впрочем, что еще тут можно было придумать такого, чего не применяли бы и все остальные народы, которым то и дело требовалось воевать, причем в лесистой и горной местностях? Именно поэтому основными элементами японских укреплений точно так же, как и в средневековой Европе, и даже во времена Древнего мира, служили ров, вал и частокол. Очень часто защитники валили деревья и устраивали засеку, направляя неспиленные торчащие ветки, да к тому же еще и специально заостренные, в сторону врага. Известно, что таким образом укрепил свои позиции у города Алезия Юлий Цезарь, создавший вокруг осажденного города сразу два кольца укреплений: внешнее – против тех, кто пытался прорвать кольцо осады, и внутреннее, удерживавшее осажденных. Тогда ни тем, ни другим римские укрепления прорвать не удалось, но следует отметить, что, окажись там японские самураи, они не увидели бы в них для себя ничего нового или, скажем так, ничего необычного! Как правило, войска обустраивали позиции на вершинах холмов, чтобы оттуда стрелять в надвигавшегося противника из луков. Разнообразные ловушки должны были тормозить его продвижение. При этом, если позволяло время, рядом с укреплениями строили еще дополнительные сторожевые башни. До появления огнестрельного оружия и защитники, и нападающие широко применяли переносные щиты размерами примерно 1,4×0,45 м. Эти щиты ставили в ряд вплотную друг к другу. Причем в бою на открытом поле их переносили оруженосцы или крестьяне, прикрывая самураев с метательным и огнестрельным оружием, пока те целились, стреляли или же его перезаряжали. Поскольку тактика самурайских войн была широко известна, все знали, что укрепления служат главным образом для того, чтобы преграждать путь конным самураям и защищать от них пехоту.

До сих пор в префектуре Фукусима сохранилось 3 км двойных рвов, сооружение которых приписывают войскам Минамото Ёритомо в войне 1189 года. Подсчитано, что для того, чтобы выкопать такие рвы, требовалось не меньше месяца упорного труда 5000 землекопов; кроме того, рабочие руки нужны были для строительства валов, частоколов и башен. Массивные укрепления возводили и раньше, во время войн Гэмпэй 1180–1185 годов. После второго вторжения монголов в Японию в 1281 году бакуфу Камакура приказало возвести в заливе Хаката каменные стены. Они имели длину 20 км, высоту 2 м и ширину по верху 1,2 м; причем позади за стенами были выкопаны еще и рвы. Эти укрепления предназначались для того, чтобы воспрепятствовать высадке и участию в бою монгольской конницы.

Замок в Осаке – современный вид.

В период Хэйан жилища самураев также очень часто окружали частоколами и рвами. Такие укрепленные дома обычно строили посреди поля, чтобы держать под контролем принадлежавшие владельцу усадьбы земельные угодья. Ну а в конце периода Камакура (XIII в.) отдельно стоящие дома стали усиленно укреплять уже специальными конструкциями, но основные элементы остались прежними: это были ров, вал, ограда и башня. Для самурая такое жилище представляло и крепость, и одновременно склад, в котором он хранил запасы риса, ну и, конечно же, свои богатства. Как и в странах Западной Европы, строительство замков в Японии имело свою историю, но и свои особенности, связанные с естественно-географической средой. Поскольку 80 % территории страны это горы, то стоит ли удивляться тому, что и первые японские феодальные замки – ямадзиро – были построены именно в горах. Ландшафт использовали разумно и экономно, причем имела место и оригинальная комбинация горного замка с построенным на равнине – хираямадзиро (горно-равнинный замок). Все сооружения таких замков, начиная со стен и заканчивая жилыми строениями, возводились из дерева. Крыши были из соломы. Интересно, что японские хроники сообщают о применении при штурме таких замков арбалетов юми, стрелы которых не только убивали самураев, но и вызывали пожары, но вот о метательных машинах не говорится ни слова. То есть их попросту не применяли, в этом просто не было нужды, поскольку судьба замка обычно решалась либо штурмом, либо осадой. Причем на стены взбирались в том числе и ночью, но вот проламывать их не проламывали. В лучшем случае – как это было сделано при штурме замка Тихая – к их воротам через ров перебрасывался мост… Позднее метательные машины все же изредка применялись, но здесь, в Японии, они не были настолько популярны, как в Европе.

В период Муромати развитие торговли и городской экономики привело к накоплению богатства и появлению так называемых сюго-даймё. Сюго – это представители исполнительной власти в провинциях, назначаемые бакуфу Муромати, а даймё – крупные землевладельцы. (Следует отметить, что некоторые исследователи переводят «даймё» как «большое имя», но «мё» – это разновидность поместья, а не совсем имя.) Обычно такие феодалы воздвигали крепости на холмах, а их подданные жили внизу, на равнине. В мирное время и сам даймё тоже жил в доме у подножия холма, но в случае угрозы нападения врагов перебирался наверх в крепость и ждал, когда ему на помощь прибудет подкрепление его союзников. Цифры количества построенных в это время замков впечатляют: в начале периода Сэнгоку на территории Японии насчитывалось 30–40 тысяч крепостей на вершинах холмов и гор, в то время как во всей Европе, включая Палестину и остров Кипр, их было около 15 тысяч!

Принято считать, что первым замком с массивными каменными стенами и высокой главной башней стал Адзути, построенный по приказу Ода Нобунага возле озера Бива. Он как нельзя лучше подходил для наблюдения за подступами к Киото с севера и востока, к тому же Бива – это крупнейшее озеро Японии, и здесь быстро развивалась торговля с лодок. Под защитой этого замка Нобунага впоследствии выстроил большой город, в котором поселил своих приближенных, воинов и слуг. Таким образом, Адзути выполнял несколько функций: служил жилищем, крепостью, наблюдательным пунктом, торговым центром и символом власти правителя. Со временем к нему прибавились богато украшенные храм, часовня и башня, так что неудивительно, что очередной период в истории Японии был назван Адзути-Момояма!

После смерти Нобунага в 1582 году, когда власть в Японии перешла к Тоётоми Хидэёси, новый владыка Японии решил выстроить себе еще более сильную крепость, чем замок Адзути. На следующий год началось строительство замка Осака, причем на том же самом месте, где до этого стоял храм Исияма Хонгандзи.

Храм был очень удачно расположен с тактической точки зрения. Близость реки Ёдо давала Хидэёси иметь надежную водную связь с Киото и озером Бива и также способствовала развитию торговли: ведь теперь сюда через Внутреннее море из Китая повезли ценные товары. Следуя его примеру, и другие даймё тоже начали строить себе замки в географически благоприятных для торговли местах. Самым живописным и гармоничным по пропорциям стал замок Химэдзи близ Кобэ. Икэда Тарумаса приказал приступить к его строительству в 1601 году, а закончен он был постройкой в 1616-м. Причем построен он был таким прочным, что его подлинный деревянный внутренний каркас от времени почти не пострадал. Всех, кто его видел и в нем побывал, замок Химэдзи и сегодня поражает грандиозностью своих оборонительных сооружений и богатством внешней отделки.

Замок Мацуэ – очень редкий черно-белый замок, значительно уступал по размерам поистине грандиозному замку в Осаке.

Из-за естественного износа стены деревянных замков приходилось чинить практически каждые пять лет, вот почему уже в XVI веке замки в Японии начинают строить из камня. Вот только технология строительства таких замков существенным образом отличалась от европейской. Там каменный замок мог быть построен хоть на равнине, хоть в горах. Например, знаменитый замок Святого Иллариона – одно из очень интересных мест этого плана на острове Кипр, располагается на вершине горного утеса высотой 732 м над уровнем моря, и забраться на самый его верх не всякому под силу! Однако, где бы ни был построен европейский замок, его конструкция была повсюду примерно одинаковой. Стены возводили на прочном фундаменте, скрепляя их известкой, причем самих стен было две – внешняя и внутренняя, а между ними засыпались щебенка и битый камень. Благодаря такой конструкции стены получались и толстыми, и прочными, вот только японцы из-за частых и разрушительных землетрясений строили свои замки совсем по-другому. Обычно для этого выбирали холм подходящего размера и обкладывали его камнем, а уже потом на этом основании возводили главную башню, являвшуюся центром замка и его главным жилым помещением для его хозяина. По этой же причине внешние поверхности каменных оснований японских замков делались наклонными так же, как и внешние поверхности стен артиллерийских бастионов в Европе, однако объяснения причин такого наклона будут совершенно различными. Для европейского бастиона наклон был связан прежде всего с поиском идеального угла, чтобы можно было вести огонь без «слепых зон». В Японии наклон стен был вызван тем, что камни друг на друга укладывались без какого бы то ни было скрепляющего раствора и держались только лишь за счет сил трения и гравитации. Но зато и землетрясениям разрушить эту «гору камней» было очень непросто, поскольку камни свободно сдвигались относительно друг друга. Камни при этом обрабатывались так, чтобы они как можно плотнее прилегали друг к другу, при этом массивным валунам отдавалось предпочтение. В результате получались сооружения высокой прочности, хотя с точки зрения военного дела забраться на такую стену, используя для этого неплотности между камнями, было намного легче, нежели взбираться по лестницам на вертикальные стены европейских крепостных сооружений. Именно наличие огромных каменных оснований, а не какие-то там специфические постройки отличали японский замок от всех других. Причем высота их стен в ряде случаев достигает 40 м!

Книга в книге. Японский замок – большой замок!

Многие из тех, кто имели возможность побывать в средневековых рыцарских замках или увидеть их развалины, обычно с большим удивлением замечают, что в большинстве своем они очень невелики по размерам. Да, большие замки в Европе существовали, так же как и мощные крепости, такие, как, например, замок Каркассон на юге Франции, в центре которого еще возвышался замок графов Транкавелей. Но это было скорее исключением из общего правила. А вот в Японии, как правило, замок феодала представлял собой исключительное по размерам сооружение, и первые европейцы, когда туда попадали, обычно бывали сильно изумлены.

Вскоре они подошли к замку. Сукэ говорил о нем как об одном из мощнейших в стране, но без особых эмоций – что предполагало, по крайней мере, наличие множества похожих. Но ни Мельхиор, ни он сам в жизни своей не видели ничего подобного ни в одной из стран. Здесь лакированного дерева не было. По подземному мосту они пересекли глубокий ров и прошли сквозь ворота в нависающей над мостом башне. Вправо и влево тянулась высокая стена, сложенная из гигантских валунов, ничем между собою не скрепленных – ни цемента, ничего другого не было видно. Через равные интервалы виднелись амбразуры. Но все это было только первым, внешним оборонительным поясом. Через триста шагов возвышалась вторая, не менее мощная стена, а за ней – еще одна, на этот раз двенадцати футов высотой. В последней, внутренней, стене открывались ворота на большой двор, с одной стороны которого размещались конюшни, а с другой – казармы и склады оружия. Они сами были как маленькие деревни; по числу вооруженных часовых, по количеству женщин и детей Уилл прикинул, что тут может быть постоянный гарнизон в несколько тысяч человек, если только вообще можно допустить такую мысль. Но когда он спросил Сукэ, тот лишь пожал плечами и сказал, что регулярный гарнизон составляет двадцать тысяч солдат.

Двадцать тысяч солдат! Может быть, ложь? Рай или ад? Вся армия королевы Елизаветы не насчитывает двадцати тысяч солдат, а расположить их в одном постоянном лагере представило бы непреодолимую проблему по части провизии и болезней. Здесь же эти двадцать тысяч помещались в стенах крепости, а воздух был так же чист и свеж, как и в Бунго.

Но мощь крепости, количество защитников показались неважными, как только они дошли до центральной башни. Она возвышалась внутри еще одного окруженного рвом с водой бастиона, на холме, господствовавшем над остальной крепостью, посреди огромного двора – не менее четверти мили в поперечнике, по периметру которого располагались многочисленные постройки и склады. Сама башня была шести этажей в высоту, над каждым нависала слегка загнутая кверху крыша, что делало всю башню похожей на огромную пагоду, хотя вместо окон были бойницы. Но что самое удивительное – башня была сделана из дерева. Огромные толстенные доски, двери, способные выдержать удар пушечного ядра, – все из дерева. Наверное, не было никакого риска, что враг когда-либо проникнет в сердце обороны квамбаку.

Кристофер Николь. «Рыцарь золотого веера»

Главная башня замка Окаяма. Это один из самых известных «черных замков», хотя его главная башня и представляет собой реконструкцию из бетона, а первоначальное строение было разрушено во время воздушного налета в 1945 году. Замок был построен в 1597 г. по приказу даймё Укита Хидэиэ, главнокомандующего японскими войсками в Корее. Интересно, что в основании шестиярусной главной замковой башни лежит не квадрат, а неправильный пятиугольник. Помимо главной башни в замковый комплекс входили еще 34 второстепенные башни и 21 ворото, что для того времени представляло собой сооружение прямо-таки огромных масштабов.

Что же касается самой технологии постройки таких вот «замков на основе холма», то она была проста, но очень эффективна. Во-первых, склоны выбранного холма аккуратно стесывали уступами в соответствии с профилем будущей стены. Затем в основание укладывались самые большие камни, определявшие наклон стены. После этого стену надстраивали вверх (для этого использовали строительные леса), а вот пространство между камнями и склонами холма засыпалось булыжником, на который опирались большие камни. Наконец, когда стена достигала вершины, предварительно вырытый вокруг земка ров заполняли водой.

А вот выше, на этих каменных основаниях, было в обычае устанавливать относительно невысокие стены, сделанные из прутьев, глины и битого камня, которые окрашивали в белый цвет при помощи штукатурки. Вот в них-то и были проделаны бойницы для ведения огня по противнику: треугольные для стрелков из ружей и прямоугольные для лучников. Сверху их покрывали крышей из черепицы, бамбуковой дранки либо соломы. Другой особенностью этих стен были посаженные прямо за ними деревья, обычно сосны. Такой вот «живой забор» служил для защиты от пуль и стрел, а кроме того, препятствовал наблюдению за тем, что происходило за стенами замка. В любом случае это только лишь прибавляло японским замкам экзотики – ров, наполненный водой и обрамлявший замок, над ним массивное наклонное основание, нам ним – белая беленая стена, а выше – зеленая стена из сосен, за которыми обычно прятались фруктовые деревья, пополнявшие запрасы провианта! Обычно стены для стрелков выполнялись двухъярусными. При этом стрелки нижнего яруса располагались под помостом и стреляли по противнику сидя, а вот те, что находились на самом помосте, опять же, могли стрелять и сидя, через бойницы, и стоя, поверх крыши, прикрывающей стену от непогоды. Все это позволяло на атакуемых участках вызвать на стену максимум стрелков и вести по неприятелю практически непрерывный огонь!

Замок Химэдзи. Хорошо виден значительный угол наклона стены.

По углам стен располагались другие, двух– или трехъярусные башни, известные как суми ягуро (угловые башни), они являлись важным элементом обороны замка. Они часто имели иси отоси (отверстия для сбрасывания камней) – японский аналог навесных бойниц-машикулей. Была специальная башня над главными воротами в замок. Называлась она ватари ягура, что означало «башня-мост», поскольку через ворота этой башни обычно можно было выйти и на ведущий к воротам мост. Ну а сами ворота всегда делались из очень прочных и массивных деревянных брусьев, подвешивались на железных петлях и вдобавок ко всему укреплялись железными пластинами с острыми шипами.

Книга в книге. Ворота в замок

А вот какими увидел ворота в замок Осаки герой романа Джеймса Клейвелла «Сёгун» кормчий Блексорн:

Перед ним были гигантские каменные ворота замка. Они были сделаны в тридцатифутовой стене с перекрывающими друг друга зубцами, бастионами и внешними укреплениями. Огромная, обитая железом дверь была открыта, кованая решетка поднята. За ней был деревянный мост, в двадцать шагов шириной и двести длиной, проходивший надо рвом с водой и кончавшийся у огромного подъемного моста и других ворот, во второй стене, такой же большой…

…Уровень воды во рву был на глубине 50 футов, ров тянулся на 300 шагов в каждую сторону, дальше шли стены, так как там был поворот на север, и Блэксорн подумал: «Боже мой, не хотел бы я попробовать идти здесь в атаку… Боже мой, наружные стены, должно быть, охватывают площадь в квадратную милю и имеют толщину, видимо, двадцать-тридцать футов, и внутренняя стена такая же. И она сделана из огромных каменных блоков. Каждый из них должен иметь размер десять на десять футов! По крайней мере! И вырезаны очень точно и поставлены на место без всяких скрепляющих растворов. Они должны весить, по крайней мере, пятьдесят тонн. Это лучше всего, что могли бы сделать мы.

Как видите, автор в данном случае довольно точен. Вокруг осакского замка и ров широк и стены до сих пор выглядят как новые!

Ров с водой вокруг замка Химэдзи.

Самая большая башня во всех японских замках – аналог европейского донжона, называлась тэнсюкаку, или «главная башня». Слово «тэнсюкаку» означает «верховный небесный защитник», и высота башни – это обычно главная ее особенность, на которую обращаешь внимание. По сути дела, главная башня действительно является центром японского замка, притягивающим взгляд еще до того, как человек приблизится к его воротам или стенам, поскольку она почти всегда является самой высокой постройкой во всем замковом комплексе и может быть видна за много километров. В некоторых замках только главные башни и сохранились, что может стать причиной появления неправильного представления о том, как японский замок выглядел в действительности. Типичная главная башня состояла, по крайней мере, из трех ярусов, хотя число последних могло достигать и семи. И опять-таки внешний вид башни чаще всего не соответствовал ее конструкции и внутреннему устройству, так как у нее могло быть и несколько подземных этажей, хотя число этажей над землей обычно не отличалось от видимого. Тэнсюкаку имела следующие основные функции:

1. Служила наблюдательным пунктом.

2. Выступала в роли последнего оборонительного рубежа.

3. Символизировала могущество даймё.

4. Использовалась как хранилище запасов и сокровищница.

Португальский иезуит Жоао Родригиш, посетивший один такой японский замок, по этому поводу написал так:

«Здесь они хранят свои сокровища, и здесь собираются их жены во время осады. Когда они больше не могут выдерживать осаду, они убивают своих женщин и детей, чтобы те не попали в руки врагам; затем, после поджога башни с помощью пороха и других материалов, чтобы даже их кости не уцелели, они вспарывают свои животы».

Сохранившиеся до наших дней главные башни снаружи обычно окрашены в белый цвет; однако это совсем необязательно, что именно таково было их оригинальное цветовое решение. Известно, что замки Адзути и Осака были выкрашены в яркие цвета с узорами в виде тигров и драконов. Исключение составляют так называемые «черные замки», например, такие, как Кумамото и Окаяма, где цвет черного дерева преобладает над белой штукатуркой, а единственным украшением является резной мон их даймё на фронтонах.

С военной точки зрения японские замки отличались от европейских еще и тем, что в них, даже в самых поздних, не предусматривалось мест для установки артиллерийских орудий. На врага, подступившего к стенам, сбрасывались камни, изредка использовались простейшие катапульты, но этим «тяжелое вооружение» замка, обычно и ограничивалось. Другое дело, что японцы и при штурме замка и при его обороне использовали тысячи аркебузиров и лучников, поддерживавших со стен непрерывный огонь по противнику, в то время как его воины, пользуясь покатыми стенами замка, пытались взобраться по ним наверх с мечами в руках!

Еще одним недостатком японского замка была его относительная доступность для шпионов-ниндзя, для которых проникнуть в него не составляло особого труда. И дело здесь не только в наклонной каменной облицовке основания, по которой он мог взобраться наверх без особого труда, но также и в том, что стоящие поверх него внешние стены с бойницами для мушкетеров и лучников, также не представляли для него преграды, поскольку такова уж была их конструкция. Ведь сделаны они были из прутьев, обмазаны глиной и покрыты штукатуркой, так что, имея соответствующие инструменты, ниндзя мог быстро проделать в такой стене отверстие достаточного размера, чтобы пробраться через него внутрь. Конечно, по стене ходили часовые. Но люди есть люди, далеко не всегда они бывают столь бдительны и внимательны, как этого требует дисциплина, так что для умелых и опытных людей, какими были ниндзя, преградой эти стены отнюдь не являлись!

Что же касается жилых помещений, то парадные залы обычно отделывались с роскошью, производившей на европейцев очень сильное впечатление. Например, португалец Луиш Фроиш после посещения одного такого замка написал: «Никакие дворцы и дома, которые я видел в Португалии, Индии и Японии, не могут сравниться с этими по роскоши, богатству и чистоте». Затем следовало длинное описание с перечислением гостиных и садов, составлявших дворец Нобунага у подножия высокой горы, на которой стояла главная башня этого замка. Когда Фроиш посетил замок Адзути, то описал обильное использование золота, а также о том, что все было «красивым, превосходным и сверкающим». Он также не забыл отметить крепость каменных оснований, и (так же как и другие посетители замков в Эдо и Осаке) особенно выделил мощь и крепость замковых ворот.

Обычно самураи пользовались очень большими луками в рост человека и больше. Но здесь самурай Масэ Масааки изображен стреляющим из небольшого ханкю. Это, вероятно, самая знаменитая гравюра серии «Сэйтю гисидэн», посвященная 47 верным вассалам, поскольку ракурс ее для жанра укиёэ является редким: фигура развернута в фас, так что он стреляет прямо «в зрителя».

Другой португалец, Родриго де Виверо-и-Веласко, имел аудиенцию у Токугава Хидэтада, второго сёгуна Токугава, в замке Эдо в 1609 году и первую комнату, в которую он вошел, описал следующим образом:

«На пол они кладут татами, вид красивых циновок, украшенных золотой парчой, атласом и бархатом и вышитых множеством золотых цветов. Эти циновки имеют квадратную форму, как небольшой столик, и так удачно подходят друг другу, что производят чрезвычайно приятное впечатление. Стены и потолок покрыты деревянными панелями, которые украшены разнообразными сценами охоты, написанными золотыми, серебряными и другими красками, так что самого дерева практически не видно».

Впоследствии, в эпоху Токугава, было установлено правило: «Одна провинция – один замок», в результате чего многие замки были разрушены, но зато другие стали настоящими резиденциями провинциальных даймё со своими садами, парками и декоративными прудами. Многие замки пострадали от бомбардировок американской авиации в годы Второй мировой войны, однако впоследствии были восстановлены, хотя целый ряд – с применением железобетона и современных методов строительства. В то же время другие замки были восстановлены с использованием исторически достоверных материалов, в силу чего они являются очень ценными памятниками средневековой замковой архитектуры Японии. Наиболее красивым замком считается Химэдзи – замок, расположенный к западу от Осаки, главная башня которого датируется 1601 годом. Замок же в центре Осаки, тот самый, что осаждал Токугава Иэясу для того, чтобы покончить с наследником Тоётоми Хидэёси, сначала сгорел, а затем подвергся сильным разрушениям. Но главная его башня сегодня восстановлена во всем своем великолепии, сохранились также стены и широкий ров вокруг замка, заполненный зеленой водой, так что впечатление от его посещения можно получить полное.

Книга в книге. «Постижение боевых искусств и фортификации – наипервейший долг самурая»

Изучение фортификации также входило в программу обучения самурая, так что с этой точки зрения его военная подготовка была поистине всеобъемлющей!

И вот две составляющие службы самурая – военное дело и фортификация. В годину войны, когда преломляются копья и иззубриваются мечи, когда баталии и сечи идут кровавой чередой день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, а одно побоище сменяется другим, когда нет и дня передышки, некогда воину перевести дух и оглядеться.

И тактика боя, и стратегия сражения зависят и от того, как глубок крепостной ров и насколько прочна кладка башен, как высок земляной вал и насколько крепки форты. Подготовка к бою – труд изнуряющий, труд изматывающий, когда воины всех рангов гнут спины на фортециях от зари до зари.

В дни мира, когда не застят лик солнца тысячи и тысячи смертоносных стрел, нет нужды воинам возводить защитные или осадные укрепления, посему и несут они предписанную им службу по охране дома господина и семьи его, обходят дозором владения господина, служат посланниками, где поставит их господин. Непосвященные думают, что это и есть главная обязанность рыцаря, однако наипервейшим долгом воина и в дни мира остается постижение боевых искусств и фортификации.

Дайдодзи Сигесукэ. «Будосёсинсю»

Как и многие другие самураи, Уэсугэ Кэсин был не только прекрасным полководцем, но и ничуть не менее хорошим поэтом. Цветная ксилография Утагава Куниёси.

Глава 35 Самураи и поэзия

Как же это, друзья? Человек смотрит на вишни в цвету А на поясе длинный меч! Мукаи Кёрай (1651–1704)[36]

Самураям с детства прививали не только верность воинскому долгу и учили всем тонкостям военного ремесла, но также их учили и релаксации, ведь не может человек только тем и заниматься, что думать о смерти или убивать себе подобных! Нет, в них воспитывали еще умение видеть прекрасное, ценить его, любоваться красотами природы и произведениями искусства, поэзией и музыкой. Причем любовь к искусству была точно так же важна для самурая, как и военное мастерство, тем более если воин-самурай хотел стать в мирное время хорошим правителем. Из его дома, как правило, открывался красивый вид на природу, необычный сад, например, а если таковой отсутствовал, то садовнику особыми приемами следовало создать в нем иллюзию далекого пейзажа. Для этого маленькие деревья и большие камни располагали в особом порядке, сочетая с прудом или ручьем с небольшим водопадом. В свободное от ратных дел время самурай мог наслаждаться музыкой, например, слушать игру на биве (лютне) и также песни и стихи какого-нибудь бродячего музыканта, зашедшего к нему в усадьбу. Сам он при этом просто сидел на татами и попивал чай, наслаждаясь покоем и понимая, что нет ни прошлого, ни будущего, а только всего лишь одно-единственное «сейчас». Нельзя было и не знать поэзии известных поэтов, не говоря уже о том, что, совершая сэппуку, самурай был просто обязан оставить свои собственные предсмертные стихи. А если он этого сделать не мог, то, значит… умирал некрасиво, а «некрасиво» – значит, недостойно!

Поэтому неудивительно, что древние классические рассказы о самураях, как и некоторые другие японские повествования, наполнены еще и стихами. Включение в текст стихов – отличительная черта буддийских сочинений, впрочем, китайские историки и писатели тоже любили вставлять их в ключевые места повествований. Авторы хроник и рассказчики Древней Японии были хорошо знакомы и с теми, и с другими, и вполне возможно, что именно у них они и позаимствовали этот старый риторический прием. В результате и самурай, и поэзия стали практически неотделимы друг от друга.

Впрочем, нечто подобное наблюдалось и с рыцарями Западной Европы, да и витязями Руси. Там были в почете песни менестрелей, а многие рыцари слагали баллады в честь своих прекрасных дам либо… посвящали свою музу Христу, особенно те из них, кто отправлялся в Крестовые походы. При этом разница заключалась даже не в содержании (хотя в нем она также присутствовала), а в размере поэтических произведений.

В VII веке, а некоторые ученые полагают, что еще раньше, основой японского стихосложения стали строки по 5 и 7 слогов. Поначалу в длинных стихотворениях комбинация 5 и 7 слогов использовалась произвольно, но к IX веку самой распространенной поэтической формой стала танка, или «короткая песня», ритмический рисунок которой выглядит так: 5-7-5-7-7. Танка сделались очень популярны. Однако вскоре после того, как танка превратилась в стандарт стихосложения, возникла тенденция «разбивать» ее на два полустишия: 5-7-5 и 7–7. В стихосложении участвовали два поэта, которые составляли каждый свое полустишие самостоятельно, затем их «соединяли», часто меняя при этом их порядок: вначале 7–7, а затем 5-7-5. Так появилась новая поэтическая форма рэнга – «соединенный стих». Позднее два полустишия стали связывать до пятидесяти раз, и таким образом даже возникали целые поэмы из ста частей, а участвовало в их написании до десяти человек.

Один из самых простых способов понять стиль рэнга (в минимальной комбинации из двух полустиший) – представить себя и своего друга составляющими подобие детской загадки, но в поэтически изощренной форме: один произносит первую строку, другой быстро говорит вторую. Игра слов при этом весьма существенна. Например, в «Хэйкэ-моногатари» есть рассказ о поэте-самурае Минамото-но Ёримаса (1104–1180), который убивает из лука фантастического зверя, спускающегося на черном облаке на крышу императорского дворца и приносящего самому императору кошмарные сны. Император благодарит Ёримаса за его искусство и дарит ему меч. Меч, чтобы вручить его Ёримаса, берет министр Фудзивара-но Ёринага (1120–1156) и идет вниз по ступенькам. В этот момент в небе дважды кукует кукушка, предвещающая лета. Министр тут же откликается следующей строкой (5-7-5): «Кукушка кричит над облаками». Ёримаса почтительно встает на колени у подножия лестницы и соответственно ему отвечает (7–7): «И серп луны исчезает».

Вы думаете, что эти женщины играют в карты? Нет, они играют в… стихи! И эта игра остается любимой среди японцев до сих пор.

Если бы стихотворение составлял один поэт, то это была бы танка, и танка замечательная. Сложенная двумя людьми, она превращается в рэнга, при этом игра слов, несомненно, украшает ее. Ёринага вообще был мастером рэнга. Например, у него есть полустишие юмихаридзуки, что означает «луна, изогнутая подобно луку», то есть это лунный серп в любое время между новолунием и полнолунием, но особенно первую или последнюю четверть луны; и оно же перекликается с образом «натянутого лука». Иру означает и «затемняться», «исчезать», но также и «стрелять». Поэтому строка 7–7, кажущаяся отвлеченной, на самом деле несет в себе самоуничижительный смысл: «Я лишь натянул лук и выстрелил, ничего более».

Составление длинных рэнга в XIV веке стало страстью многих самураев, и, хотя правила становились все сложнее, эта забава продолжала пользоваться большой популярностью и в период «Сражающихся царств». Военачальник Хосокава Фудзитака (позднее Юсай; 1534–1610), ученый и поэт, вспоминал, как его друг, воин и поэт Миёси Тёкэй (1523–1564), участвовал в состязании рэнга: «[Он] сидел бы подобно статуе, положив веер у коленей чуть наискось. Если бы было очень жарко, он бы очень тихо взял веер правой рукой, левой рукой искусно раскрыл бы его на четыре или пять палочек и обмахивался бы им, стараясь не создавать шума. Затем он закрыл бы его, вновь левой рукой, и положил бы обратно. Он исполнил бы все предельно аккуратно, так что веер не отклонился бы от того места, где лежал вначале, даже на ширину одной соломинки татами».

Может показаться забавным, что Тёкэй был одним из самых энергичных военачальников своего времени и многого достиг именно благодаря тому, что был мастером рэнга. Восхитительные описания Тёкэя сообщают нам об одном важном моменте в классическом японском стихосложении. Рэнга, как групповая игра, возлагала на участников строгие правила соблюдения протокола и этикета. Основной смысл, основное наслаждение этой игрой – именно в том чувстве соучастия, духовного единения и с другими людьми, и с самой этой традицией. Насколько мы можем судить по сочинениям, соперничество было вторичным, а если и первичным, то лишь постольку, поскольку поэт мог при этом уловить традиционные предписания.

Впрочем, и собственно танка никто не отменял, а чувство традиции в написании танка было ничуть не менее необходимо. Известно, например, что в 1183 году, спасаясь от наступающей с востока огромной армией Минамото, клан Тайра покинул столицу и бежал на запад, захватив с собой ребенка-императора Антоку (1178–1185) и оставив после себя лишь пылающий город. Однако один из главнокомандующих армии Тайра – Таданори (1144–1184) повернул обратно, чтобы нанести прощальный визит своему учителю поэзии, Фудзивара-но Сюндзэю (1114–1204). Согласно «Хэйкэ моногатари», войдя в комнату Сюндзэя, он сказал: «Долгие годы вы, учитель, благосклонно вели меня по пути поэзии, и я всегда считал ее самым важным. Однако последние несколько лет в Киото – волнения, страна разорвана на части, и вот беда коснулась и нашего дома. Поэтому, никоим образом не пренебрегая обучением, я не имел возможности все время приходить к вам. Его величество покинули столицу. Наш клан погибает. Я слышал, готовится собрание поэзии, и думал, что, если вы проявили бы снисходительность ко мне и включили в него одно мое стихотворение, это было бы величайшей честью всей моей жизни. Но вскоре мир обратился в хаос, и когда я узнал, что работа приостановлена, то очень огорчился. Когда страна успокоится, вам суждено продолжить составление императорского собрания. Если в том свитке, что я принес вам, вы найдете что-нибудь достойное и соблаговолите включить в собрание одно стихотворение, я возрадуюсь в своей могиле и оберегу вас в отдаленном будущем».

На этой гравюре (Цукиока Ёситоси, 1886 г.) самурай в полном вооружении играет на биве.

Великая битва. Утагава Ёсикадзу. Триптих. 1855 г. Обратите внимание, какой поистине огромной палицей канабо сражается её центральный персонаж. Понятно, что таких воинов можно было прославлять и в живописи, и в стихах.

Когда он уезжал, то взял с собой свиток, на котором было записано более ста стихов из тех, что он составил за многие годы и которые, он думал, достаточно хороши. Теперь он достал его из-под доспехов и почтительно передал Сюндзэю. Сюндзэй, будучи лучшим знатоком поэзии своего времени, действительно получил от удалившегося от дел императора Госиракава указание составить седьмую императорскую антологию японской поэзии. Далее в «Хэйкэ» говорится, что он включил в «Сэндзай сю» – антологию, которую он закончил, когда в стране наступил мир, – одно стихотворение Таданори, правда, как произведение «неизвестного поэта», ибо Таданори, к тому времени уже погибший, считался врагом императорского дома. Что же это было за стихотворение? Описание жизни воина-самурая? Смятение чувств могущественного клана, от которого неожиданно отвернулась судьба? Страдания людей, вовлеченных в кровопролитную войну кланов? Нет. Оно гласило:

Сига, столица журчащих волн, опустела, но вишни в горах остаются прежними[37].

Само же это стихотворение было всего лишь откликом на события 667 года, когда император Тэндзи (626–671) перенес столицу страны из города Сига в Оцу. Ко времени Сюндзэя Сига уже давно стала «поэтическим именем», намеком на «дела давно минувших дней», и стихотворение, составленное на тему «Цветы в родном городе», оказалось более чем типично: в нем сочеталась ностальгия по брошенной столице и красота вечных цветов вишни. Более того, можно с уверенностью сказать, что среди всех остальных ста с лишним стихов, столь тщательно собранных Таданори, ни один не выходил за рамки тем и языка, считавшихся приличествующими придворной поэзии.

Самураи любуются цветущей сакурой. Ксилография Утагава Куниёси.

Другое подобное стихотворение принадлежит Хосокава Фудзитака. Оно, возможно, было его прощальным посланием миру:

В мире, что и ныне неизменный с древних времен, листья-слова сохраняют семена в человеческом сердце[38].

Фудзитака написал это в 1600 году, когда его замок был окружен превосходящими силами врага. Он послал стихотворение к императорскому двору, расписав все, что ему было известно о «тайном смысле» первой императорской антологии японской поэзии «Кокинсю». Составлена она была в начале X века и полна всяких недомолвок и намеков, смысл которых к тому времени люди стали уже забывать, и вот Фудзитака, хотя он и был воином, написал обо всех этих трактовках и разночтениях императору, то есть провел своего рода сложный и контент-анализ. Император Гоёдзэй (1571–1617), известный своей ученостью, сильно опечалился, когда узнал, что такой знаток древней поэзии может погибнуть; он попытался спасти Фудзитака, и в конце концов ему это удалось, хотя поначалу Фудзитака отказывался пойти на недостойную воина сдачу в плен.

И опять-таки, что важно: стихотворение, хотя и было написано при чрезвычайных обстоятельствах, лишено даже намека на военную тематику или на предположение, что оно создано самураем, осажденным в собственном замке. То есть этот воин видел в поэзии нечто большее, чем средство излить в стихах свою душу либо просто поведать миру о своих злоключениях! Хотя, разумеется, как и во всяком обществе, просто лихих рубак, пьяниц и людей не слишком благородных и достойных среди самураев было гораздо больше, нежели талантливых поэтов, знатоков искусства и подлинных «мастеров меча».

Хорошими поэтами были и многие японские полководцы. Например, Уэсугэ Кэнсин после взятия замка Ното решил дать своим воинам немного отдохнуть. Он приказал раздать им сакэ, собрал командиров, после чего в разгар пира сложил следующее стихотворение:

В лагере холодно, осенний воздух свеж. Чередой пролетают гуси, полночная светит луна. Горы Этиго, теперь вот взята Ното. Все равно: возвращаясь домой, люди помнят о походе[39].

Затем он отобрал воинов с хорошим слухом и велел им спеть эти стихи! Более того, можно сказать даже так, что без стихов не обходилось ни одно сколько-нибудь значимое событие в истории японских самураев. Например, убийца объединителя Японии Ода Нобунага сделал свое дело после соревнования в стихосложении, причем обнаружил свое тайное намерение именно в стихах, хотя в тот момент их тайного смысла не понял никто. Зато после пышных похорон, устроенных Ода Нобунага после его гибели, в его честь было опять-таки устроено состязание рэнга, в котором каждый из участников написал по следующей строчке:

Окрашенный в черное вечер покрывает росой мой рукав. Фудзитака Над полем скорбят и луна, и осенний ветер. Рёго-ин Когда возвращаюсь, в тени горько рыдают сверчки. Сёхо[40]

Заповеди секретов жизненного успеха, составленные Токугава Иэясу. Из коллекции храма Тосегу.

Книга в книге. «На ветке без листьев…»

А вот проходили состязания в стихосложении в стиле рэнгу во дворцах самураев:

– А потом не соблаговолите ли вы и все здесь присутствующие быть его гостями на состязании поэтов? А регенты – стать судьями?

Все бурно зааплодировали.

– Благодарю вас, но не предпочтительнее ли, чтобы роль судей выполнили вы и принц Огаки с кем-нибудь из дам.

– Очень хорошо, если вы так пожелаете.

– Тогда, госпожа, какую же выбрать тему? И первую строку стихотворения? Поэтический дар Кийямы славился не менее, чем его искусное владение мечом и отвага в боях.

– Пожалуйста, Марико-сан, может быть, вы ответите господину Кийяме? – Все опять восхитились находчивостью Ошибы, – она была посредственной поэтессой, тогда как Марико – искусной, что известно всем.

Марико это обращение польстило. Она задумалась на минуту.

– Тема – о сегодняшнем вечере, госпожа Ошиба, и первая строка – «На ветке без листьев…»

Ошиба и остальные похвалили ее выбор. Кийяма подобрел:

– Превосходно, но мы будем очень стараться выиграть у вас, Марико-сан.

– Надеюсь, вы простите меня, господин, но я не стала бы участвовать в состязании.

– Конечно, вы должны участвовать! – Кийяма не принял ее слов всерьез. – Вы одна из лучших поэтесс в государстве. Без вас совсем не то».

Дж. Клейвелл. «Сёгун»

Ну а потом японцы решили: зачем много слов, если «краткость – сестра таланта»? Поэтому они сократили форму рэнга до одной только «начальной строфы», и вот так-то и родилась поэзия «хокку» (или хайку). С начала периода Эдо (XVII век) хокку стали существовать уже как самостоятельная поэтическая форма, а сам термин «хайку» предложил поэт и критик Масаока Сики в конце XIX века для различения этих двух форм. Правда, это время пришлось уже на закат самурайства как социального института, но сами-то самураи ведь никуда не пропали, и многие из них поневоле сделались поэтами, пытаясь прокормиться хотя бы продажей собственных стихов.

Масэ Масатапу держит в руках деревянный молот на длинной рукоятке. Принято считать, что главным оружием самурая был его меч, и это действительно так. Но самураи не брезговали применять и другие, подчас весьма и весьма прихотливые виды оружия.

Но так ли уж сильно отличалась японская поэзия от поэзии европейской? И если самураи писали стихи, готовясь к самоубийству, а то и просто так, ради развлечения, то разве не занимались тем же самым и рыцари Западной Европы? Ведь там тоже были поэты и певцы, причем известно, что по крайней мере некоторые из них так хорошо владели искусством стихосложения, что разъезжали по замкам Европы и зарабатывали себе на жизнь тем, что читали их в присутствии гостей того или иного барона или графа. А в итоге получали за это и кров, и звонкую монету, а то и признательность знатной госпожи, владелицы замка! Все это так, однако, сравнивая их поэзию, сразу замечаешь, что, если любовь и те и другие воспевали, в общем-то, примерно одинаково (хотя японцы и не так многословно, как европейцы!), о своем ратном деле самураи предпочитали особо не распространяться. А вот на Западе драматические поэмы, воспевавшие рыцарские доблести, были в большом почете. Вот, например, какие стихи слагал о рыцарской схватке поэт Бертран де Борн:

Мне пыл сражения милей Вина и всех земных плодов. Вот слышен клич: «Вперед! Смелей!», И ржание, и стук подков. Вот, кровью истекая, Зовут своих: «На помощь! К нам!» Боец и вождь в провалы ям Летят, траву хватая, С шипеньем кровь по головням Бежит, подобная ручьям…[41]

Не были для самураев характерны и стихи религиозного содержания во славу Будды, не говоря уж тем более во славу Христа. Или, например, такие, в которых рассказывалось о переживаниях рыцаря-крестоносца, готового пойти в Крестовый поход в Палестину. Так что никто из японских поэтов-самураев выспренным слогом Будду не славил и не говорил, что «без него ему не мил белый свет». Подобного «душевного стриптиза» самураи просто не допускали! А вот европейские их собратья по мечу – да сколько угодно!

Смерть нанесла мне страшный вред, Отняв Христа. Без Господа не красен свет И жизнь пуста. Утратил радость я свою. Кругом – тщета. Сбылась бы разве что в раю Моя мечта. И я взыскую рая, Отчизну покидая. Пускаюсь я в дорогу. Христу спешу я на подмогу[42]. О, рыцари, вставайте, настал деяний час! Щиты, стальные шлемы и латы есть у вас. Готов за веру биться ваш посвященный меч. Дай сил и мне, о боже, для новых славных сеч. Богатую добычу я, нищий, там возьму. Мне золото не нужно и земли ни к чему, Но, может быть, я буду, певец, наставник, воин, Небесного блаженства навеки удостоен[43].

А теперь посмотрите на образцы поэзии эпохи Эдо, эпохи мира (хотя они мало чем отличаются от тех, что были написаны, например, в период Сэнгоку!) и, без преувеличения, расцвета японской культуры. Вот, например, какие стихи писал Мацуо Басё (1644–1694), признанный мастер рэнга и создатель жанра и эстетики хокку, родившийся, кстати, в самурайской семье.

На голой ветке ворон сидит одиноко. Осенний вечер. Как стонет от ветра банан, Как падают капли в кадку, Я слышу всю ночь напролет.

Хаттори Рансэцу (1654–1707) – поэт школы Басё, о котором тот высоко отзывался, также родился в семье сильно обедневшего самурая, в конце жизни стал монахом, но писал отличные стихи в жанре хокку.

Вот листок упал, Вот другой летит листок В вихре ледяном[44].

Что тут можно еще добавить? Ничего!

Комната для чайной церемонии.

Глава 36 Самураи и чай

Верещанье цикад. Со мною чай распивает тень моя на стене… Маэда Фура (1889–1954)[45]

Поскольку любой рассказ о японских самураях это прежде всего рассказ о воинах, то неудивительно, что у кого-то может поневоле создаться впечатление, что они только тем и занимались, что фехтовали на своих замечательных мечах, пускали стрелы в цель и рассматривали свои пышные доспехи, дабы они всегда были готовы к бою. Ну, может быть, еще в часы редкого досуга либо перед смертью они писали стихи, причем очень короткие, а все мысли у них были только лишь о смерти, ну и еще немного о том, как бы это получше «уйти». На самом деле это совсем не так. Многие самураи вообще меча в руки не брали, понимая учение Будды буквально. Другие же, хотя и прославились военными подвигами, отнюдь не были мрачными убийцами и кровожадными маньяками, которые только тем и занимались, что в накидках хоро таскали своим господам отрубленные головы врагов десятками.

Да, действительно, японцы и сегодня, несмотря на стремительный ритм своей жизни, не забывают поразмышлять о бренности всего сущего и о смысле жизни. Однако у них вот уже более тысячи лет существует традиция, называемая ханами – ежегодное японское любование цветами. Причем традиция эта возникла в Японии еще в период Нара (710–784), то есть очень давно.

И, разумеется, то, каким самурай был на поле боя и каким в мирной жизни, представляло собой большую разницу. В мирное время самураи точно так же, как и все, вставали по утрам и ложились спать вечером. Много времени они уделяли своему туалету, например прическе, поскольку она говорила об их статусе. Могли подолгу любоваться цветами или просто смотреть на закат, то есть обладали развитым чувством прекрасного, но могли и от души посмеяться на представлениях театра кабуки, порой напивались сакэ, любили пошалить с женщинами и даже плотно покушать. То есть они были вроде бы обыкновенными людьми и в то же время не совсем обыкновенными, поскольку жили в стране не совсем обычной по своим природным условиям, и не вполне обычным, на взгляд тех же самых европейцев, было и их воспитание.

Японский чайный домик.

Что требовалось от рыцарей Западной Европы? Они должны были уметь ездить верхом, охотиться, владеть оружием, играть в шахматы и… все! Арабские рыцари фарис должны были уметь все то же самое. Ну а еще – «оценить благородство лошадей и красоту женщин», причем лошади шли первыми. Однако грамотных среди первых было немного. Сам император Карл Великий и тот был неграмотен, хотя и складывал буквы, видимо, рассчитывая, что все же их освоит. Были среди них поэты и сказители? Да, были, и много, но все равно меньше, чем среди японских самураев! И быть такими их обучали с самого раннего детства. А кто по каким-либо причинам чего-то не умел, получали еще и дополнительное образование, находясь на службе у своего господина. Рыцарь, во всяком случае, в течение достаточно долгого времени считал, что грамотность – удел клириков, но никак не воинов, таких, как он сам. До семи лет он чему-то учился дома, затем был пажом у сеньора, потом становился оруженосцем и рыцарем. Самураи же, напротив, очень рано оценили преимущества образования и до 18 лет продолжали обучение в учебных заведениях типа гимназии. Причем они изучали не только боевые искусства, но и китайский язык, аналог латинского языка в Японии, и труды китайских классиков!

Книга в книге. «Самурай должнен быть сведущ в искусствах мира!»

Вполне возможно, что разговора, подобного этому, между представителями самурайской знати на самом деле никогда и не происходило. Однако то, что Джеймс Клейвелл включил его в свой роман «Сёгун», весьма показательно. В Японии все нижеперечисленные искусства самым серьезным образом зачастую изучали не юноши, но зрелые мужи!

– Я использую их время для тренировок в стрельбе из лука, фехтовании, верховой езде и стрельбе из ружей.

– Я добавляю сюда поэзию, владение пером, аранжировку цветов, чайную церемонию. Самурай должен быть хорошо сведущ в искусствах мира, чтобы быть сильным в искусстве войны.

– Большинство моих людей уже более чем искусны в этих вещах, – сказал Ишидо, сознавая, что сам он пишет плохо и его познания ограничены. – Самураи рождены для войны. Я хорошо разбираюсь в военном искусстве. В настоящий момент этого достаточно. Этого и повиновения воле господина.

Рядом с чайным домиком всегда было очень желательно иметь родник, ведь какой же может быть чай без чистой и свежей воды!

В общем, уже понятно, что самураям было время заниматься и войной, и досугом. В этом они были похожи и на древних спартанцев, не знавших ничего иного, кроме досуга и войны, и тех же европейских рыцарей-феодалов, хотя и были гораздо их образованнее. Но вот чего совершенно не было у рыцарей, так это обыкновенного чая. Горячий, душистый, свежезаваренный чай… Он и согревает, и успокаивает, и придает силы. И вот как раз японские самураи очень любили чай; ни один другой напиток не отвечал так потребностям их жизни воина, как этот: он успокаивал, освежал, взбадривал и помогал расслабиться в минуты отдыха. Употребление чая в Японии с самого начала оказалось связанным с религиозной культурой буддийской школы Дзэн.

Книга в книге. Искусство чайной церемонии

Теперь об искусстве чайной церемонии. С древних времен, начиная с эры Великих сёгунов Киото, была она любимым времяпрепровождением многих и многих поколений японцев. Может случиться и так, что окажетесь вы гостем в чьем-нибудь доме или, будучи избранным в число приближенных господина, попадете на празднество или торжество. Вот почему надлежит вам знать все тонкости: как приближаться к комнате для чайных церемоний и входить в нее, как рассматривать ее убранство, как совершать трапезу, как пить чай.

Более того, в комнате для чайных церемоний следует наслаждаться царством отрешенности и покоя, которым чужды мирские богатства, положение в обществе и слава. Как бы ни был богат хозяин, будь он даже правой рукой сёгуна, в его дворе вы увидите лишь виды гор, лесов, ручьев и равнин. Бамбуковые стропила, нетесаные колонны, соломенные крыши, окна из дранки, грубые двери и плетеные ворота из веток, вся аскетичность убранства – основа чайных покоев. Даже приборы для чая лишены внешней красоты; пусть отринет воин материальный мир и наслаждается чистотой и незамутненностью естества. Так юноши и созревают в воинов.

Готовя место для чайной церемонии, будьте готовы насладиться простым крепким напитком настоящего воина – будь то среди роскоши или в простоте, на серебре или с простой глины…

Так было и так будет: всякое сложное начинается с простого, так же как и всякое незначительное становится в конце концов важным и значительным. Бойтесь привыкнуть к роскоши, не успев осмыслить этого; опасайтесь мелочей, могущих заставить вас возжелать новый чайник для заварки вместо разонравившегося вам, но еще годного старого. Вслед за малым последует и большее, и скоро не захотите и не сможете вы отказать себе в красивых и дорогих вещах. За большим последует еще большее, и начнете вы искать роскоши, заключать сделки с тем, чтобы заполучить вожделенное по сходной цене. Потом начнете вы присматриваться к старинным и красивым вещам в домах своих друзей и знакомцев, начнете выпрашивать их или просить уступить вам задешево. Станете вы покупать и обменивать, позабыв о приличиях и долге, уподобляясь менялам и купцам, озабоченным одними лишь прибытками и выгодой. Так и сбиваются с пути рыцарского, с пути доблести и чести воинской те, кто возжелал роскоши и пышности.

Так не лучше ли воину вообще не знать, что такое чай, и не пить его вовсе, чем превращаться в менялу и купца, рыщущего по друзьям и знакомцам в поисках вещей изысканных, утонченных и дорогих? И вот что я скажу в назидание молодым и дерзновенным, идущим «Путем воина»: даже если вы не настолько благовоспитанны, чтобы знать все без исключения тонкости чайной церемонии, это все равно не помешает вам стать воином доблестным и отважным и не собьет с пути истинного – «Пути воина».

Дайдози Сигесукэ. «Будосёсинсю»

К роднику, даже если он находится где-то далеко в лесу, обязательно прилагается аккуратный деревянный ковшичек для воды.

Монахи этой школы и привезли чай в Японию из Китая: ночью они пили чай, чтобы не заснуть, этот обычай переняли и самураи. В Японии была разработана особая чайная церемония – тядо, или «путь чая». Человек, собравшийся участвовать в чайной церемонии, должен был сосредоточиться, отрешиться от всего дурного, прийти к полной гармонии с природой. Для того чтобы ничто не мешало созерцанию и спокойной беседе, чайные домики тясицу устраивали в глубине сада, подальше от шумных мест и суеты внешнего мира. Самураи не должны были входить туда с мечами: их требовалось оставлять у порога, так как в чайной комнате царил мир. Считалось, что первым условием совершенства тяною была чистота, вторым – простота, последним, и самым важным, – соответствие обстановки конкретным гостям: чаепитие должно быть встречей друзей, имеющих общие вкусы и наклонности. Вначале чайную церемонию совершал сам хозяин дома, позднее даже возникла профессия устроителя чайной церемонии, представители которой имели большой авторитет у высшей аристократии в среде самураев. Многие считали, что тядзин («мастер чая») способен разрешить чуть ли не все проблемы поведения и вкуса и сделать так, что враги после чайной церемонии станут друзьями.

Росинка на траве. Для японца и раньше и сейчас это по-настоящему поэтичный образ, прекрасный и неуловимый, как и сама жизнь.

Женщины за чайной церемонией. Художник Мицуно Тосиката (1866–1908).

Единственным украшением интерьера чайного домика мог быть свиток с красиво написанными иероглифами, или гравюра, или букет цветов, определявший тему церемонии. Вазам для этих букетов уделялось не меньшее внимание, чем чашкам и чайницам. Рассказывали, что самурай Узда Сигэясу однажды слез с коня под огнем неприятеля только для того, чтобы срезать приглянувшийся ствол бамбука, из которого можно было сделать вазочку для чайного домика! Скромные, но изысканные вазочки для чайной церемонии могли быть бамбуковыми или керамическими.

Чай нередко пили где придется, но настоящая чайная церемония требовала чаепития в особом чайном домике. Главным в его оформлении были аскетичность и простота. Слабый, рассеянный свет создавал атмосферу спокойствия, сосредоточенности, умиротворенности. Посуда не должны была быть вычурной. Сделать скромную, но элегантную чайницу или чашку было делом не простым, и изделия прославленных мастеров были дороги: подчас хороший чайник ценили выше хорошего меча. Суть самой церемонии сводилась к тому, чтобы с достоинством выпить свежезаваренный чай, насладиться его вкусом и всей обстановкой, а также пообщаться с гостями. Обычно на жаровне или треножнике кипел старинный литой чайник. Он «пел», и дело тядзина было сделать так, чтобы довести этот звук до полного совершенства, для чего на дно чайника укладывались даже специально подобранные кусочки железа. Когда гость проходил, склонившись, в чайную комнату (низкая притолока заставляла всех склонять голову, словно уравнивая людей), ему на лакированном подносе подавалась легкая закуска, соответствовавшая сезону, настроению или вкусу мастера тяною. Сначала нужно было полюбоваться содержимым тарелки, после еды – сполоснуть руки и рот и только тогда пить чай. Поданный чай надо было пить не спеша, наслаждаясь его ароматом и вкусом, после чего поинтересоваться, откуда посуда, каким мастером изготовлена. Чашки гостям подавались самые разные, среди них не было и двух одинаковых. Старые, с щербинками, считались особенно ценными, предназначались особо почетным гостям.

Чайник с изображением вороны. XV–XVI вв. Токийский национальный музей.

Принадлежности для чайной церемонии. Выставка «Самураи. 47 ронинов». Москва.

Сухой зеленый чай отмеряли бамбуковой ложкой, пересыпали в фарфоровые чашки и заливали кипятком из чайника. Эту массу взбивали бамбуковым веничком до появления светло-зеленой пены. Затем в чашку доливали ложку холодной воды, и это было все, что требовалось для того, чтобы чисто по-японски наслаждаться чаем! Хотя, конечно, каждый мастер делал все это по-своему…

Книга в книге. «Учиться никогда не поздно!»

Он скинул кимоно, положил мечи и начал убираться. Сначала небольшая приемная комната и кухня с верандой. Потом извилистая тропинка и камни мостовой, которые были уложены во мху, и наконец, камни и окружающий их сад. Он тер, мел веником и щетками до тех пор, пока все не стало безукоризненно чистым, без единого пятнышка, захваченный смирением ручного труда, которое является началом тя-но-ю, где хозяин должен довести все до полного совершенства. Первым требованием была абсолютная чистота.

К сумеркам он закончил основные приготовления. Потом тщательно вымылся, выдержал ужин и пение у Торанаги и как можно скорее переоделся в более темное платье и поспешил в сад, заперев ворота. Прежде всего он поменял фитили в масляных лампах. Потом тщательно увлажнил камни мостовой и обрызгал водой деревья, чтобы они отсвечивали в разных местах, пока маленький сад не стал сказочной страной, с росинками, танцующими под теплым летним бризом. Бунтаро поменял местами несколько светильников и, наконец, удовлетворившись, отпер ворота и пошел в прихожую. Тщательно выбранные кусочки древесного угля, аккуратно уложенные в пирамиду, горели на белом песке так, как и было задумано. Цветы в токонома казались подобранными совершенно правильно. Он еще раз вымыл уже безупречно чистую посуду. Чайник завел свою песню, и он обрадовался этому звуку, который ему удалось довести до совершенства, тщательно расположив на дне несколько кусочков железа…

…Оставшись, наконец, одна, Марико критически оглядела огонь, угли под треножником лежали тлеющей горкой в море застывшего белого песка. Уши различали свистящий звук огня, сливающийся со звуком закипающего чайника над ним, и из невидимой кухни шуршание полотенца о фарфор и плеск воды. Некоторое время ее глаза блуждали по ряду изогнутых стропил, бамбуку и соломе, образующим крышу домика. Тени от нескольких ламп, которые он умышленно расставил в кажущемся беспорядке, делали маленькое большим и незначительное редким, изысканным, все вместе создавало удивительно гармоничное целое. После того как она все рассмотрела и приняла всей душой, Марико вышла в сад, к маленькому бассейну, который природа веками выдалбливала в камне, и еще раз сполоснула руки и рот прохладной свежей водой, вытеревшись свежим полотенцем.

Когда она снова устроилась на своем месте, Бунтаро спросил:

– Не выпьете ли сейчас чаю?

– Это будет для меня большой честью. Но, пожалуйста, не надо так беспокоиться из-за меня.

– Вы оказываете мне большую честь. Вы моя гостья».

Если даже демонические сущности в Японии имели обыкновение пить чай, то что же тогда говорить о самураях…

Прекрасно все описано, не правда ли? Очень верно подмечено, что эти люди чувствуют и ценят красоту и у них приятные манеры. Зато потом эти же люди вполне могли пойти на верную смерть за своего господина, причем не рассуждая, не задумываясь ни о выкупе, ни о том, что «живой пес лучше мертвого льва»! Вот в этом самураи и отличались в первую очередь от рыцарей и Запада и большинства других стран Востока.

Ну а потом в Европу тоже пришла мода на чай, появились чайные клиперы, с наивозможнейшей скоростью доставлявшие туда из Азии чай нового урожая, чайные биржи и мода на чайную посуду из Японии. Но это уже другая история, в которой воинам-самураям места уже не нашлось!

Раскладной столик для чайной церемонии. XIX в. Японский лак, инкрустация перламутром.

Женщина, пьющая сакэ. Ксилография Китагава Утамаро (1753–1806). Художественный музей Гонолулу.

Глава 37 Сакэ – напиток богов и японцев

Стойкий к выпивке, напиваясь новым сакэ и старым сакэ, Глубоко предан школе памятования о Будде Амиде. Ёсида Канэёси. «Цурэдзурэгуса» («Записки на досуге»), XIV в.[46]

Кто, где и когда впервые придумал алкоголь, неизвестно. И точно так же неизвестно, кто, где и когда придумал его дистиллировать. В Китае первое упоминание о каком-то дистиллированном виде «алкоголя» встречается уже в IV в. н. э. в писаниях китайского алхимика Гэ Хуна. На Западе его открытие приписывалось то нормандским рыцарям, перегнавшим вино на спирт в 1066 году перед вторжением в Нормандию, то алхимику Раймонду Луллию. Но в данном случае для нас важно лишь то, что крепкие напитки люди научились делать из самого различного сырья: ром – из сахарного тростника, коньяк и чачу – из винограда, кальвадос – из яблочного сока, тутовку – из ягод шелковицы, сливовицу – из слив и т. д. Но научились довольно поздно – вначале напитки сбраживались исключительно естественным способом.

Только в 1334 году врач-алхимик из Прованса Арно де Вилльгер (г. Монпелье, Франция) получил винный спирт из виноградного вина и предлагал его в качестве целительного средства. Что же касается водки – традиционного напитка россиян, то считается, что ее изобрели в 1448–1474 годах. Но в то время она представляла собой разбавленный хлебный спирт, поэтому имела другое название – хлебное вино, или хлебная водка, и крепость у нее тоже была поменьше. То есть и тут без традиционного русского «хлебного поля» не обошлось.

А вот что тогда пили японские самураи, если поле у них было рисовое? А у них был свой напиток под названием сакэ, и самое раннее упоминание о нем встречается как раз в том мифе, где бог ветра и бури Сусаноо побеждает дракона. Правда, вместо того, чтобы сражаться с ним не на жизнь, а насмерть, он попросту напоил все его восемь голов, а когда опьяневший дракон уснул, Сусаноо изрубил его на куски.

Сакэ называют рисовой водкой, и это совершенно неправильно, так как при производстве данного напитка перегонка (дистилляция) не используется в принципе. За нее ошибочно принимают обычную для традиционного метода изготовления сакэ пастеризацию. Сакэ называют также рисовым вином, что опять-таки тоже неверно, так как его технология включает ферментацию плесневелыми грибками (не путать с брожением) и создание затора из рисового солода, пропаренного риса и воды. Так что это что-то вроде пива, имеющего крепость 12–20 градусов. В древности главными производителями этого напитка в Японии были синтоистские храмы. В каждом храме готовили свой сорт, чем монахи очень гордились и ревностно оберегали секреты своих технологий. Причем вначале сакэ готовили по китайским рецептам – из пшеницы и выдерживали его 3–5 лет, отчего оно получалось более крепким. Но затем на смену пшенице пришел местный рис, однако и тогда технология его изготовления очень сильно отличалась от современной – его пережевывали во рту и сплевывали в специальные емкости, где потом и происходило брожение. Примерно так же делали свой знаменитый напиток кава и полинезийцы. Но позднее был найден особый вид плесневого гриба – кодзи, который стал применяться вместо слюны для инициации процесса брожения.

Уникальный процесс приготовления сакэ на основе рисового солода имеет очень долгую историю – впервые о нем упоминается в памятнике начала VIII века «Харима-но куни фудоки» («Описание нравов и земель провинции Харима»). Затем 200 лет спустя в законодательном своде «Энгисики» («Уложение годов Энги») был описан способ приготовления сакэ при дворе императора. В XII веке метод приготовления сакэ распространился за пределы двора: так в дневнике одного монаха, жившего в середине XVI века, упоминается прозрачный алкогольный напиток, очень похожий на тот, что японцы пьют и сейчас.

То есть распространение сакэ пришлось как раз на эпоху становления государства самураев, и нет ничего удивительного в том, что напиток, который пили монахи и крестьяне, полюбился и японским воинам. В XVII веке сакэ начинают производить в больших объемах на продажу, а район Кинки (территория современных префектур Киото, Осака, Нара и Хёго) стал главным центром его производства. Сакэ сопровождало самураев с момента рождения и до смерти, его пили на праздниках, его жертвовали богам и храмам, его пили в бане и после нее, одним словом, со временем сакэ превратилось в национальный напиток всех японцев, так что они даже придумали для него особое название – нихонсю («японское вино»), тогда как напитки иностранного происхождения называются ёсю («вино европейцев»).

Кавари-кабуто из пяти частей в форме боевого рога из раковины хорагая. Музей Уолтерса в Балтиморе. Мериленд.

Поскольку сакэ напиток уникальный, то и ингредиенты для него тоже требуются особые, и прежде всего рис. И если в Японии выращивают около 200 сортов риса, то для изготовления сакэ подходит только треть из них. Выращивают такой рис в «экстремальных» условиях, на горных равнинах и холмах. В таких местах днем жарко, а ночью холодно.

Вода тоже подходит для сакэ не всякая. К ней мастера сакэ предъявляют массу требований. Так, например, приветствуется содержание в ней калия, магния, фосфора и кальция, потому что плесневые грибы эти элементы «любят». Жесткая вода области Нада благоприятствует бурному размножению гриба, потому сакэ здесь крепкое, «мужское». А вот в Фусими, например, готовят сакэ для женщин: здешняя мягкая вода дает низкий градус. Используются и специальные водные «коктейли» из разных типов воды, рецепты которых передаются из поколения в поколение.

Как отмечают сами японцы, тонкий вкус напитка объясняется большим числом слагающих его компонентов – их более 600, тогда как в виски и бренди их около 400 компонентов, а пиво и вино содержат около 500. При изготовлении сакэ японцы используют три вида микроорганизмов – плесень, дрожжи и бактерии, и вот очень важный вопрос: а как они до этого додумались? Ведь было бы куда проще сбраживать рис с обыкновенными дрожжевыми грибками, а полученное сусло нагревать и перегонять. Ведь при приготовлении любого другого спиртного напитка, будь то пиво, виски, бренди, водка, джин, текила или ром, применяется всего один тип микроорганизмов – дрожжи. А тут изготовители сакэ помимо дрожжей применяют еще и споры кодзи для получения плесени, и кисломолочные бактерии.

Как же делают сакэ? А вот как: сначала рис тщательно шлифуют, так как даже для самого ординарного сакэ с каждой рисинки требовалось снять до 30 % ее поверхности. А уж для дорогих сортов в расход идет около 60 % каждого зернышка. И все это раньше делалось вручную.

Затем весь следующий день рис варят на пару, потом его охлаждают и какую-то его часть помещают в комнату с высокой температурой и влажностью. Споры кодзи насыпают на него сверху и накрывают все это тканью для поддержания температуры, нужной для размножения этого грибка. Когда на рисе образуется плесень, его перекладывают в деревянные корыта кодзи-бута. Сусло готовится в другом, более прохладном помещении, после чего плесень риса с плесенью кодзи, воду, молочную кислоту (для уничтожения вредоносных бактерий), дрожжи кобо и оставшуюся часть сваренного на пару риса перемешивают и оставляют на 16 дней, в течение которых дрожжи продолжают размножаться, а вся эта масса – бродить. В результате кодзи превращает рис в глюкозу, которая под действием дрожжей преобразуется в спирт. Вот так сакэ и получают, но потом его еще и очищают, и настаивают, и только потом, уже после всего этого, пьют.

Конечно, крестьяне употребляли сакэ качеством пониже, им некогда, да и незачем было его настаивать и ловить тонкие оттенки вкуса. Другое дело самураи – ради хорошего, выдержанного сакэ они могли и подождать, закупать его партии в разных провинциях, то есть познавать все особенности и вкусовые качества этого напитка.

Возникла среди них и своя культура пития. Одни предпочитали вкушать сакэ из миниатюрных фарфоровых чашечек, другие – из небольших квадратных кадушек, добавляющих к аромату сакэ приятный смолистый запах сосновой живицы. Выбор надлежащей посуды определялся в этом случае не столько аппетитом пьющего, сколько выбранным сортом напитка – вот даже как. Впрочем, пили сакэ и из больших чашек, это уж чаще всего, чтобы постараться споить гостя и после этого над ним посмеяться. Обычно в романах о Японии все без исключения пьют сакэ в подогретом виде. Однако летом его и в прошлом, и теперь предпочитают пить охлажденным. А вот в прохладное время года, да, действительно обычно подогревают до 36 и более градусов. Считается, что в процессе разогрева из него частично испаряются сивушные масла, от которых на следующий день как раз и трещит голова. Разливали же его по чашкам либо из своеобразных чайников, либо небольших бутылочек, как раз и удобных тем, что их было легко подогревать.

Книга в книге. Когда чашечки бывают слишком маленькие…

– Саке! – приказал Блэксорн.

Они пили еще. Много больше, чем прежде. Бунтаро пил теперь как-то беззаботно, сакэ сильно действовало на него…

Он глянул на Марико, которая что-то говорила своему мужу. Бунтаро слушал, потом, к удивлению Блэксорна, он увидел, что лицо самурая исказилось ненавистью. Не успел он отвести свой взгляд, как Бунтаро взглянул на него.

– Нан дес ка? – Слова Бунтаро прозвучали почти как обвинение.

– Нани-мо, Бунтаро-сан. (Ничего). – Надеясь загладить свою оплошность, Блэксорн предложил всем сакэ. Женщины снова взяли чашки, но пили очень умеренно, Бунтаро сразу же покончил со своей чашкой, выражение его лица было ужасным. Потом он обратился с длинной речью к Марико.

Выйдя из себя, Блэксорн спросил:

– Что с ним? Что он говорит?

– О, извините, Анджин-сан. Мой муж спрашивает о вас, вашей жене и наложницах. И о ваших детях. И о том, что случилось после того, как мы выехали из Осаки. Он, – она остановилась, подумала и добавила другим тоном: – Он очень интересуется вами и вашими взглядами.

– Меня тоже интересуют он и его взгляды, Марико-сан. Как вы с ним встретились, вы и он? Когда поженились? Вы… – Бунтаро перебил его нетерпеливым потоком слов на японском.

Марико сразу перевела, что он сказал. Бунтаро подошел и плеснул сакэ в две чайные чашки, налив их доверху, потом сделал знак женщинам, чтобы они взяли другие чашки.

– Мой муж говорит, что иногда чашечки для сакэ бывают слишком маленькими, – Марико налила доверху и остальные чайные чашки. Она стала пить мелкими глотками из одной, Фудзико из другой.

Джеймс Клейвелл. «Сёгун»

Впрочем, подогревать сакэ тоже нужно уметь, и дело это не простое. Для каждой степени нагретости сакэ существуют специальные термины, и, разумеется, приносить в них что-то свое просто нельзя. К примеру, если напиток имеет температуру человеческого тела, то он зовется итохадакан (т. е. «человеческая кожа»). Хинатакан (солнечный) чуть холоднее: 30 ℃. Еще есть нурукан («чуть теплое»), дзёкан («теплое») и ацукан («горячее»). Самый горячий вариант сакэ – тобикирикан («экстра») нагревают до 55 ℃.

Чашечка сакэ являлась обязательным атрибутом отдыха самурая в японской бане на горячих источниках. Расслабленно нежась в бассейне с горячей минеральной водой, они время от времени освежали горло глотком охлажденного сакэ. Во время религиозных празднеств и церемоний сакэ и просто пили, и подносили в качестве дара, и даже брызгали друг на друга или на землю, сопровождая этим празднование какого-либо события, вознесение молитв, ритуальное очищение тела или усмиряя гнев богов. Во время праздников сакэ пили из специальных чашечек, и лучшим примером такого обычая, дошедшего до наших дней, служит обмен чашками между женихом и невестой, называемый сан-сан-кудо («три глотка, три чашки»). А как можно было тому же самураю оценить прелесть цветущего вишневого сада, если под руками у него не было традиционной чашки с сакэ? Как общаться с гостями? Так что роль сакэ в японском обществе и прошлого, да и настоящего переоценить невозможно. А что касается его сравнительно небольшой крепости, так ведь японцы относятся к монголоидной расе, а одной из характерных ее особенностей является недостаток фермента, расщепляющего алкоголь в желудке человека на углекислый газ и воду. Именно поэтому алкоголь так сильно воздействует и на американских индейцев, и на филиппинцев, и на японцев, и более крепкий напиток им до знакомства с европейской цивилизацией просто не требовался!

Интересно, что среди японок во времена самураев существовало убеждение, что мужчинам время от времени полезно напиваться, что от этого они становятся добрее и покладистее. Очевидно, что, живя среди постоянных табу, чувства долга и будучи все время настороже, они испытывали сильный стресс, который в первую очередь отражался на них, женщинах. А так… они испытывали массу положительных эмоций, приводя своего грозного супруга в порядок, и испытывали над ним чувство собственного превосходства, потому что уж с ними-то такого не случалось никогда!

Книга в книге. «Когда вино бывает к месту? Всегда!»

Когда любуешься луной, утренним снегом или сакурой и ведешь неспешный разговор, чарка бывает к месту. В день, когда одолевает скука или когда к тебе нежданно явился друг, вино умягчает сердце. Приятно, когда в доме высокопоставленного господина из-за бамбуковых занавесей любезно выносят тебе вино и плоды. Отрадно выпить от души, когда зимой сидишь в тесной комнатке вместе с сердечным другом, а на очаге дымится еда. Остановившись во время путешествия на отдых, выбравшись за город, скажешь: «Чем закусывать станем?» Да тут же, усевшись прямо на траву, и выпьешь. Хорошо! Забавно видеть человека, который все отнекивается и отнекивается, а ему все подливают и подливают. Приятно, когда воспитанный человек скажет тебе: «Еще по одной? Ваша чарка пуста». Удача, когда человек, с которым хочешь стать поближе, оказался любителем выпить – вот и подружились.

Ёсида Канэёси. «Цурэдзурэгуса» («Записки на досуге»), XIV в. Перевод А. Мещерякова

Еще одна замечательная ксилография Тоёхара Тиканобу с изображением женщины-воина Томоё Годзэн. Музей Уолтерса. Балтимор, Мериленд, США.

Глава 38 Самураи, секс и женщины

Холод до сердца проник: На гребень жены покойной В спальне я наступил. Ёса Бусон (1716–1783)[47]

Ну а теперь, после того, как мы познакомились с тем, как самураи отдыхали от битв телесно и духовно, самое время узнать о том, а как… они продолжали свой род. Считали ли они совокупление мужчины и женщины грехом или же, напротив, предавались ему с восхищением этим даром богов. Имели ли какие-то особые правила в сексе или необычные, диковинные для нас привычки… Наверное, все это будет интересно узнать, ведь даже самому успешному и суровому самураю время от времени требовалось не только сакэ или чай, но и, безусловно, ласки женщины.

Здесь уже говорилось о том, что уже в самом начале истории Японии древние японские боги не обошлись без оружия – разглядывая с Небесного Плавучего Моста покрывающий Землю Океан, брат и сестра Идзанаги и Идзанами погрузили в него яшмовое копье и взбаламутили им его воды. После чего капли, упавшие с него, породили первую земную твердь. Ну а о том, чем они занимались на этой тверди, дальше в хронике «Кодзики» рассказывается так: «Идзанаги (мужчина) спросил у Идзанами (женщину): – Как устроено твое тело? И она ответила: – Мое тело росло, росло, но есть одно место, что так и не выросло. Тогда Идзанаги ответил ей, что у него тоже тело росло, но есть одно место, которое слишком выросло: – Думается мне, – сказал он, – что нужно то место, что выросло, вставить в то, что не выросло, и родить Тану». Так из этого воссоединения родились все боги и все сущее в Японии. И это, между прочим, куда естественнее, чем изготовление людей из глины или той же Евы из мужского ребра. Важно и то, что боги эти во всем человекоподобны и им есть и что вставить, и куда вставить, хотя для христиан, прибывших в Японию, было очень странно услышать, что мир, по вере японцев, создал не один-единый творец, а два, да еще к тому же и столь незамысловатым способом!

Дальше – больше! Оказывается, и само супружество придумали эти же два божества, хотя по отношению к соитию, увы, этот акт и был вторичен! «Тут бог Идзанаги-но микото произнес: «Если так, я и ты, обойдя вокруг этого небесного столба, супружески соединимся», и далее: «Ты справа навстречу обходи, я слева навстречу обойду», – произнес, и когда, условившись, стали обходить, богиня Идзанами-но микото первой сказала: «Поистине, прекрасный юноша!», а после нее бог Идзанаги-но микото: «Поистине, прекрасная девушка!», и после того, как каждый сказал, [бог Идзанаги] своей младшей сестре возвестил: «Нехорошо женщине говорить первой». И все же начали [они] брачное дело, и дитя, что родили, [было] дитя-пиявка. Это дитя посадили в тростниковую лодку и пустили плыть».

«Нихонги» вносит в этот эпизод существенное уточнение: Идзанаги и Идзанами хотели совокупиться, половая близость была нормальным делом и для богов тоже, не говоря уже о людях, но вот не знали как! И тут на помощь им пришла трясогузка! Она стала подрагивать своим хвостом, и боги, увидев это, обрели путь соития!

Дальше выяснилось, что неудача в первых детях у юных богов случилась от того, что… женщина (пусть даже и богиня!) заговорила первой. То есть подчиненное положение женщины по отношению к мужчине идет у японцев оттуда, от богов! От них же идет в Японии и поклонение фаллосу, поскольку существует легенда о некоем кузнеце, выковавшем огромный железный фаллос, с помощью которого у одной из синтоистских богинь были выбиты совсем некстати появившиеся на причинном месте зубы и – можно только лишь подивиться фантазии древних японцев, сумевших все это выдумать!

Но что бы вы думали? В Японии до сих пор существует храм Канаяма-дзиндзя, на территории которого стоит сразу несколько наковален и изображения огромного фаллоса, пользующийся огромной популярностью. Причем храм такой в Японии далеко не один – их много. И если японцы продолжают посещать их даже сегодня, то можно себе представить, насколько свободными их нравы были в далеком прошлом, когда совокупление воспринималось в этой стране не как нечто греховное, как в христианских странах, а как действие, ставящее человека в один ряд с богами: ведь они занимались тем же самым! Более того, это не подразумевается, а на это прямо указывается в тех же «Кодзики»: «Сношение мужчины и женщины символизирует единение богов во время создания мира. На ваше занятие любовью боги взирают с улыбкой и довольны вашими наслаждениями. По той же причине муж с женой должны ублажать и удовлетворять друг друга».

Муж и жена. Иллюстрация Судзуки Харунобу к поэме Киохара-но Мотосукэ. Ксилография XVIII в. Токийский национальный музей.

Замечательно, не правда ли? Куда нашей христианской морали с ее заповедями воздержания и греха, возведенными в Средние века, да и позднее едва ли не в Абсолют. А здесь все просто и понятно: совокупляются мужчина с женщиной – и боги на это смотрят с улыбкой! Главное – это доставить друг другу удовольствие. А так как удается это далеко не всегда, то нет ничего удивительного в том, что изобретательные японцы очень давно придумали харигата – искусственный фаллос, который мог быть сделан из самых разных материалов и не только заменял отсутствующего мужа, но и помогал женщине в тех случаях, если мужчина думал только о себе. Кстати, спартанцы, отлучавшиеся из дома на войну, также снабжали своих женщин приспособлением аналогичного предназначения, вот только изобретательные японцы превзошли их в этом на порядок!

Книга в книге. «Обыкновенные харигата»

В романе Джеймса Клейвелла «Сёгун» эротические моменты появляются постоянно, и это неудивительно, учитывая огромную разницу в менталитете ее главного героя и тех японцев и японок, что его окружают!

Кику вернулась с обшитым шелком ящиком. Она открыла его и вынула внушительного размера пенис, вырезанный из слоновой кости, и другой, эластичный, из материала, которого Блэксорн никогда не видел. Она небрежно отставила их в сторону.

– Это, конечно, обычные харигата, Анджин-сан, – сказала Марико, не задумываясь, ее глаза были прикованы к другим предметам.

– Это… на самом деле? – спросил Блэксорн, не зная, что еще сказать. – Матерь Божья!

– Но это только обычные харигата, Анджин-сан. Конечно, у ваших женщин тоже они есть!

– Конечно, нет! Нет, у них их нет, – добавил он, пытаясь не терять чувства юмора.

Марико не могла поверить в это. Она объяснила Кику, которая была не менее удивлена. Кику что-то долго говорила, Марико соглашалась.

– Кику-сан кажется это очень странным. Я должна согласиться, Анджин-сан. Здесь почти каждая девушка пользуется ими для обычного облегчения, без всякой задней мысли. Как еще девушка может оставаться здоровой, если она ограничена в своих возможностях там, где нет мужчин? Вы уверены, Анджин-сан? Вы нас не обманываете?

– Нет – я, э, уверен, что наши женщины их не имеют. Это было бы, боже мой, это, ну, мы… они этого не имеют.

– Без них жизнь должна быть невероятно трудной. Мы говорим, что харигата подобен мужчине, но лучше его, потому что это точно как его лучшая часть, но без всего остального. Не так ли? И они также превосходны, потому что не все мужчины имеют такую силу, как харигата. Они нам преданы и никогда не устают от нас, как мужчины. Они могут быть какие угодно: грубые или мягкие. Анджин-сан, вы обещали, помните? Про юмор!

– Вы правы, – ухмыльнулся Блэксорн, – ей-богу, вы правы. Пожалуйста, извините меня. – Он поднял харигата и внимательно рассмотрел его, невыразительно насвистывая. – Вы говорили, Учительница-сан, он может быть грубым?

– Да, – сказала она убежденно, – он может быть грубым или мягким, как вы пожелаете. Кроме того, харигата намного более выносливы, чем любой мужчина, и никогда не устают!

– О, это интересный факт!

– Да. Не забывайте, не каждой женщине повезло встретить сильного мужчину. Без помощи одной из этих штучек, удовлетворяющих обычные страсти, нормальная женщина скоро теряет физическое равновесие, и это, конечно, нарушает ее настроение и тем вредит ей и ее окружению. Женщина не имеет той свободы, которую имеет мужчина – в большей или меньшей степени, – и правильно, да? Мир принадлежит мужчинам, не так ли?

– Да, – он улыбнулся, – и одновременно нет.

– Извините, но мне жалко ваших женщин. Они ведь такие же, как и мы. Когда вернетесь домой, вы должны научить их, Анджин-сан. Ах да, скажите королеве, она поймет. Мы очень чувствительны в вопросах секса.

– Я упомяну об этом Ее Величеству. – Блэксорн отложил харигата в сторону, сделав вид, что ему не хочется этого делать. – Что еще?

Кику вынула связку из четырех больших круглых бусин из белого нефрита, нанизанных через определенные промежутки на крепкую шелковую нить. Марико внимательно слушала объяснения Кику, глаза ее раскрылись шире, чем когда-либо, веер замелькал. Когда Кику закончила, она с любопытством посмотрела на бусы:

– Ах, со дес! Ну, Анджин-сан, – твердо начала она, – эти бусы называются кономи-синзу, жемчужины наслаждения, и сеньор или сеньора могут одинаково пользоваться ими. Сакэ, Анджин-сан?

– Спасибо.

– И женщина, и мужчина могут пользоваться ими, бусины аккуратно помещают в задний проход и потом, в момент Облаков и Дождя, бусины медленно, одну за другой, вытаскивают.

– Что?

– Да, – Марико положила бусы перед ним на подушку, – госпожа Кику говорит, очень важно выбрать время, и всегда… Я не знаю, как вы это называете, ах да, всегда надо использовать масляную смазку… для удобства, Анджин-сан. – Она посмотрела на него и добавила: – Она говорит также, что жемчужины наслаждения могут быть разных размеров и что, если их правильно применять, они правда могут дать очень хороший результат.

Он шумно расхохотался и выразился по-английски:

– Ставлю бочонок дублонов против кучки свиного дерьма, что в это никто не поверит!

– Извините, я не поняла, Анджин-сан.

Когда он смог говорить, то произнес по-португальски:

– Я ставлю гору золота против травинки, Марико-сан, что результат очень значительный на самом деле. – Он поднял бусы и внимательно их рассмотрел, не замечая, что насвистывает. – Жемчужины наслаждений, да? – Через минуту он отложил их. – Что там еще?

Кику была рада, что ее эксперимент удался. После этого она показала им химитсу-кава, секретную кожу:

– Это кольцо наслаждения, Анджин-сан, которое мужчина использует, чтобы поддерживать эрекцию, когда он устал. С ним, – говорила Кику, – мужчина может удовлетворять женщину, даже когда он прошел свой пик или его желание ушло. – Марико следила за ним: – Не так ли?

– Абсолютно, – просиял Блэксорн, – господь Бог защищает меня от этого и от невозможности удовлетворить женщину. Пожалуйста, попросите Кику-сан купить мне три штуки – прямо в ящике!

Затем ему показали хиро-гумби, снаряжение для усталых, тонкие высушенные стебли растения, которые, если их намочить и обмотать вокруг Несравненного Песта, разбухали и делали его крепким на вид. Потом там были всякие стимулирующие средства – средства создавать или усиливать возбуждение – и всякие смазки – для увлажнения, для увеличения объема, для усиления.

– Никогда не ослабевает? – спросил он с еще большим весельем.

– О, нет, Анджин-сан, это неземное ощущение!

Затем Кику вынула другие кольца, которые используют мужчины: из слоновой кости или эластичные, шелковые кольца с шариками, щетинками, ленточками и расширениями и отростками разных видов, сделанные из слоновой кости, конского волоса, семян или даже маленьких колокольчиков.

– Кику-сан говорит, что почти каждая из этих вещей превратит самую скромную даму в распутницу.

Ну а потом в Японию из Китая и Кореи проник буддизм, а вместе с ним буддийские трактаты и… китайские наставления по искусству любви. Было, например, разработано наставление, содержащее 48 поз, причем только основных, а всего их было ровно 70! Их изображали на свитках, гравюрах и даже вырезали в виде нецке (миниатюрных статуэтках из кости), которые, часто изображая людей одетых, имели скрытый эротический смысл. А дело все в том, что основной сюжет мог находиться на внутренней стороне нецке, и рассмотреть его можно было, только если перевернуть фигурку, внешне вполне приличную. Например, «Любовники под покрывалом». На композиции с разных сторон покрывала видны только головы и руки. На эротический контекст указывает книга, лежащая сверху, на которой изображены грибы – традиционный фаллический символ. В то же время основное действие спрятано с внутренней стороны, а именно обнаженные тела в соитии.

Женщина и самурай в салоне зубочисток. Судзуки Харунобу. Ксило-графия XVIII в. Токийский национальный музей.

Почему поз так много? Да просто потому, что люди очень быстро ко всему привыкают, пресыщаются и нуждаются во все новых и новых впечатлениях, причем подчас весьма экстравагантного свойства, откуда, кстати, происходит и такое явление, как скотоложство, и более известный и распространенный гомосексуализм. Кстати говоря, гомосексуализм уже тогда был в Японии весьма распространенным явлением, точно так же, как и в Древней Спарте, и это хотя и не поощрялось, но и не осуждалось открыто. Японцы (и японки!) понимали, что этот путь не самый удачный, но если существует охота, то как ее сдержать, а потому давали советы практического свойства по удержанию мужчин, выказывающих слабость к мужеложству: «Молодая жена должна время от времени предлагать ему свой зад для подобного рода сношения. При этом она должна уделять особое внимание своей чистоте и тщательно смазывать себя кремами».

Для тех мужчин, кто был мужественен во всех отношениях, хорошая жена должна была всегда находить одобряющие слова, адресуемые не столько поэтическим талантам своего супруга, сколько его физическим достоинствам: «Какой же ты мужественный! Какое счастье быть женой такого мужчины!» Или даже еще конкретнее: «…какой он у тебя большой, мой милый! Он гораздо больше, чем у моего отца: я помню, видела его, когда он ходил купаться…»

Впрочем, сами мужчины при этом считали, что мужественность доказывается мечом в руке, а то, чем занимается самурай у себя в спальне, это сугубо его личное дело!

Книга в книге. «Может быть, он хочет утку?»

Различия в культуре порой могут носить настолько невероятный характер, что их едва можно себе представить. Вот и следующая сцена в романе Джеймса Клейвелла «Сёгун» наглядно показывает реакцию людей, впервые сталкивающихся с ними.

Марико нахмурилась:

– Вы любили только один раз с тех пор, как приплыли сюда?

– Да.

– Вы должны чувствовать себя очень скованным, да? Одна из этих женщин будет рада отдаться вам, Анджин-сан. Или все они, если вы пожелаете.

– Что?

– Конечно. Если вы не хотите никого из них, не надо беспокоиться, они, конечно, не будут обижены. Только скажите мне, какого типа женщину вы хотели бы, и мы распорядимся.

– Спасибо, – сказал Блэксорн. – Но не теперь.

– Вы уверены? Пожалуйста, извините меня, но Киритсубо-сан дала четкие инструкции о том, чтобы ваше здоровье было сохранено и улучшено. Как можно быть здоровым без секса? Это очень важно для мужчины, правда? О, конечно, да.

– Спасибо, но, может быть, позднее.

– У вас много времени. Я с удовольствием зайду позднее. У нас будет масса времени для разговоров, если вы пожелаете. Вы еще имеете четыре стика времени, – сказала она ободряюще. – Вам не надо уезжать до захода солнца.

– Спасибо. Но не теперь, – сказал Блэксорн, пораженный прямотой и отсутствием деликатности в этом предложении.

– Им действительно будет приятно угодить вам, Анджин-сан. О! Может быть, вы предпочитаете мальчиков!

– Что?

– Мальчика. Это очень просто, если это то, чего вы хотите. – Ее улыбка была бесхитростна, ее голос деловит.

– Что это значит? Вы серьезно предлагаете мне мальчика?

– Ну да, Анджин-сан. В чем дело? Я только сказала, что мы пришлем сюда мальчика, если вы хотите этого.

– Я не хочу этого! – Блэксорн почувствовал, как кровь прилила к лицу. – Разве я похож на проклятого Богом содомита?

Его слова разнеслись по комнате. Все уставились на него ошеломленно. Марико низко поклонилась, держа голову у пола.

– Пожалуйста, простите меня, я сделала ужасную ошибку. О, я обидела, тогда как пыталась только сделать приятное. Я никогда не разговаривала с иностранцами, кроме как со святыми отцами, поэтому я не могла узнать ваших… ваших интимных обычаев. Меня никогда им не учили, Анджин-сан, – отцы не обсуждали их. Здесь несколько человек иногда хотят мальчиков – священники время от времени имеют мальчиков, наши и некоторые из ваших, – я по глупости предположила, что ваши обычаи такие же, как и наши.

– Я не священник, и это не наш обычай.

Командир самураев Казу Оан наблюдал за всем этим с неудовольствием. Ему были поручены безопасность чужеземца и его здоровье, и он видел своими собственными глазами невероятное благорасположение, которое господин Торанага выказывал Анджин-сану, а теперь Анджин-сан был в ярости.

– В чем дело? – спросил он вызывающе, так как было очевидно, что глупая женщина сказала что-то, что обидело его очень важного подопечного.

Марико объяснила, что она сказала и что ответил Анджин-сан.

– Я правда не понимаю, что так обидело его, Оан-сан, – сказала она ему.

Оан недоверчиво поскреб свою голову.

– Он стал похож на сумасшедшего быка только потому, что вы предложили ему мальчика?

– Да.

– Тогда извините, но, может быть, вы были невежливы? Может быть, вы сказали что-то не то?

– О нет, Оан-сан. Я совершенно уверена. Я чувствовала себя ужасно. Я совершенно точно провинилась.

– Здесь должно быть что-то еще. Что?

– Нет, Оан-сан. Только это.

– Я никогда не пойму этих чужеземцев, – сердито сказал Оан. – Ради всех нас, пожалуйста, успокойте его, Марико-сан. Видимо, это потому, что он так долго не имел женщину.

– Вы, – он приказал Соно, – вы дайте еще сакэ, горячего сакэ и горячих полотенец! Вы, Рако, погладьте шею этому дьяволу. – Служанки бросились выполнять его указания. Внезапно он сказал:

– Хотел бы я знать, не потому ли это, что он импотент. Его история о приключении в деревне была достаточно туманная, правда? Может быть, бедняга взбесился потому, что он действительно импотент и вы затронули больное место?

– Извините, но я так не думаю. Доктор сказал, что он очень силен.

– Если бы он был импотент – это бы все объясняло, правда? Этого мне было бы достаточно, чтобы я раскричался тоже. Да! Спросите его.

Марико немедленно сделала, как он приказал, и Оан ужаснулся, когда кровь снова бросилась чужеземцу в лицо, и поток омерзительно звучащей чужеземной речи заполнил комнату.

– Он… он сказал «нет», – Марико перешла почти на шепот.

– И все это означало только «нет»?

– Они… они используют много разных длинных проклятий, когда возбуждены.

Оан начал потеть от беспокойства, так как он отвечал за чужеземца.

– Успокойте его!

Еще один самурай, более старый, сказал с надеждой:

– Оан-сан, может быть, он из тех, кому нравятся собаки, а? Мы слышали странные истории в Корее о поедающих чеснок. Да, они любили собак и… Я вспоминаю теперь, да, собак и уток. Может быть, эти золотоголовые похожи на тех, поедающих чеснок, они так же пахнут, правда? Может быть, он хочет утку?

При этом японские мужчины, включая и буддийских монахов, отдавали должное важности любовных отношений, формируя свои представления об идеальном герое-любовнике следующим образом: «Мужчина, который не знает толк в любви, будь он хоть семи пядей во лбу, – неполноценен и вызывает такое же чувство, как яшмовый кубок без дна. Это так интересно – бродить, не находя себе места, вымокнув от росы или инея, когда сердце твое, боясь родительских укоров и мирской хулы, не знает и минуты покоя, когда мысли мечутся то туда, то сюда; и за всем этим – спать в одиночестве и ни единой ночи не иметь спокойного сна! При этом, однако, нужно стремиться к тому, чтобы всерьез не потерять голову от любви, чтобы не давать женщине повода считать вас легкой добычей»[48].

Ксилография Цукиока Ёситоси. Проститутка и клиент с косой. Музей Уолтерса. Балтимор, Мериленд, США.

Интересно, что в том же романе «Сёгун» японская женщина очень точно показана одновременно и чуть ли не рабыней своего мужа-самурая, и при всем при этом его госпожой, без помощи которой он не мог ступить и шага и от которой зависел буквально во всем, кроме разве что своих собственно воинских обязанностей! Происходило это вследствие того, что мальчиков и девочек в японских семьях готовили к выполнению совершенно различных обязанностей. Да, служить господину и те и другие должны были одинаково, то есть путем беспрекословного подчинения. Однако способы были для этого совершенно разные. Мужчина должен был сражаться, в то время как женщина вела его дом, заботилась о его деньгах, управляла многочисленной прислугой и вдобавок ублажала мужа в постели. Однако и тут были свои нюансы. Жена самурая должна, например, была воспринимать как должно и то, что ее супруг в походе, который мог длиться по нескольку месяцев, наверняка изменял ей с другими женщинами, и также то, что, когда рядом не было женщин, вполне мог обратить свои взгляды на мужчин. Ну что ж, значит, такова ее карма, думала она в этом случае, сосредотачивая внимание исключительно на том, чтобы ее мужу было тепло, светло и удобно. Ведь только в этом случае он мог эффективно выполнять обязанности слуги вышестоящего лица точно так же, как и она выполняла свои обязанности служанки в доме у мужа!

Книга в книге. Брак и развод по-европейски и по-японски

В средневековой Японии феодалы точно так же, как и их европейские собратья, заключали браки не столько по любви, сколько по политическим соображениям, ну а удовольствие получали, имея многочисленных наложниц. Кроме того, они имели право на развод, которого были лишены европейцы, причем не только католики, но также и протестанты. Конечно, лазейки существовали и в Европе. Например, можно было опротестовать само заключение брака, если имелись свидетели, которые могли показать под присягой, что церковные врата во время совершения брачной церемонии были закрыты. Были и другие способы, позволявшие аннулировать брак, доступные, разумеется, исключительно знати, так как дело о разводе решал не кто-нибудь, а сам римский папа!

Марико засмеялась и сказала ему, что действительно японские семейные взаимоотношения очень запутаны, так как усыновление было нормальным явлением, семьи часто обменивались детьми, разводились, снова женились. При таком большом количестве официальных наложниц и легкости развода – особенно если это приказ сюзерена – все семьи скоро становились невероятно взаимосвязанными.

– Чтобы распутать семейные связи семьи господина Тора-наги, потребуется несколько дней, Анджин-сан. Только подумайте, какие сложности: в настоящее время он имеет семь официальных наложниц, которые родили ему пять сыновей и трех дочерей. Некоторые из наложниц были вдовами или замужем до того и имели своих детей – некоторых из них Торанага усыновил, некоторых нет. В Японии вы не спрашиваете, приемный он или нет. Действительно, какое это имеет значение? Наследование всегда происходит по воле главы дома, так что приемный сын или нет, какая разница? Даже мать Торанаги была разведенной. Позже она снова вышла замуж и имела еще трех сыновей и двух дочерей от второго мужа, все они теперь тоже женаты! Ее старший сын от второго брака – Затаки, господин Синано.

Блэксорн задумался над этим. Потом он сказал:

– Развод для нас невозможен. Невозможен.

– Святые отцы говорят нам то же самое. Извините, но это неразумно, Анджин-сан. Случаются ошибки, люди меняются, это карма, да? Почему мужчина должен терпеть мерзкую жену или жена неприятного мужа? Глупо быть связанными навеки мужчине и женщине, правда?

– Да.

Джеймс Клейвелл. «Сёгун»

Интересно, что и в знаменитом «Хагакурэ» Ямамото Цунэмото любовь самурая подразделяется на романтическую – любовь к своему наставнику, своему господину, и физиологическую, низменную, имеющую цель продление рода, но и не более того. Существовало ли что-то похожее на это в Средние века в Европе? Да, там существовал культ прекрасной дамы, причем чаще всего это была не молодая невинная девушка, а почтенная во всех отношениях жена сюзерена. И вот рыцарь, принесший ему свою ленную присягу, обожал ее на расстоянии совершенно платоническим образом: например, слагал в честь дамы своего сердца стихи и читал их в ее присутствии или (если у него к этому был талант!) пел ей любовные песни. Что-то большее… да, конечно, тоже случалось, однако половая близость в данном случае как главная цель такой любви не рассматривалась. Рыцарь просто «служил прекрасной даме», а уж прекрасна ли она была на самом деле, особого значения для рыцаря обычно не имело. С другой стороны, рыцари перед женщинами в Европе преклонялись, а вот преклонялись ли перед женщинами самураи? Ну да, конечно, по-своему они их любили, но преклоняться? Ну уж нет, чего не было – того не было!

Интересно, что для современной Японии принципы семейной жизни, сформированные в эпоху Токугава, во многом актуальны до сих пор. Например, муж говорит жене «омаэ» – «ты», в то время как она говорит ему «аната» – «вы». Брачный союз в то время прежде всего имел политическое значение. Заключался контракт между семьями, а романтический аспект являлся излишним, точно так же, как это происходило и в феодальной Европе. Считалось, что любовь в браке вообще возникать не должна, потому что чувство влюбленности сопровождает внебрачные связи и порицается обществом, причем негативно воспринимался даже не сам факт существования таких связей, а возникающее при этом чувство любви, бесконтрольное и толкающее людей на разные необдуманные поступки и преступления. Впрочем, мужчины в Японии имели возможность забыть обо всех приличествующих их положению условностях в… квартале Ёсивара!

Ёсивара – один из известнейших «веселых кварталов» средневекового Эдо, хотя понятно, что подобные «ёсивары» имелись в Японии повсеместно. Пожары не раз уничтожали его дотла, тем более что деревянные японские дома горели очень хорошо, но всякий раз Ёсивара бывал восстановлен. Самым страшным был пожар 2 марта 1657 года, который оставил без крова пятую часть жителей станицы. Квартал Ёсивара также исчез в огне, но уже в сентябре был отстроен заново и получил название Нового Ёсивара. Именно там побывали чуть ли не все самые прославленные художники – мастера японской ксилографии и… отобразили в своих работах жанра укиё-э. Территория «веселого квартала» размером в 1577 гектаров была в полтора раза больше прежней и состояла из пяти улиц, вдоль которых выстроились дома свиданий, чайные домики, рестораны, а также жилые дома для разного рода «обслуживающего персонала».

Интересно, но большую часть времени в Ёсивара мужчины проводили отнюдь не за занятиями сексом (вот даже как!), а за чашками сакэ, танцами, песнями и весельем. Это были и самураи, и торговцы, и купцы – кто ты, значения не имело, главное – имел ли ты деньги, чтобы заплатить! Ну а приходили они сюда, чтобы провести время в веселой компании, вне рамок и условностей, какие были у них дома, где отношения между супругами были строго регламентированы, а излишняя веселость могла привлечь внимание соседей и неблагоприятно повлиять на воспитание детей. Поэтому, кроме собственно проституток, с самого появления квартала Ёсивара в нем работали и мужчины, совмещавшие функции массовиков-затейников и музыкантов, аккомпанировавших пьяным песням клиентов. Этих мужчин называли гэйся («искусники»), а также хокэн («шуты»). Однако в 1751 году в киотском квартале Симабара появилась первая женщина-заводила. А затем в 1761 году уже в Ёсивара появилась вторая такая женщина-гэйся. Известно, что ее звали Касэн из дома Огия, причем сначала она работала в качестве юдзё, но сумела выплатить все долги и начала вести собственное дело. Вскоре женщины-гэйся стали так популярны, что полностью вытеснили с этой работы мужчин. Уже к началу XIX века термин «гэйся» (или гейша, как принято писать в России) стал обозначением исключительно женской профессии. В отличие от куртизанок – юдзё, гейши могли работать не только и не столько в «веселых кварталах», а приходили по вызову туда, где мужчины собирались на дружеские вечеринки (гейши называли их дзасики – буквально это переводится как «комната», а их клиенты – энкай, «банкет»). Главным умением гейш было весело и остроумно поддерживать беседу и развлекать собравшихся, пока они пьют. При этом они шутили, читали стихи, пели песни, танцевали, аккомпанировали мужскому пению и заводили немудреные, но веселые групповые игры. Они играли на разных музыкальных инструментах, но главным для гейши был трехструнный сямисэн, немного похожий на увеличенных размеров мандолину. И хотя услуги гейши стоили недешево, по общему мнению, они того стоили!

Книга в книге. Примерно так же развлекались в Ёсиваре…

Третий, более красивый, аккорд, на пробу. «Ясно, – сказала она себе тут же, – его это не радует». Она позволила аккорду замереть и начала петь без аккомпанемента, ее голос метался, неожиданно меняя темп. Она училась этому годы. Марико опять была поражена, он – нет, так что Кику снова остановилась…

– Трудно общаться без слов, но не невозможно, да? Ах, я знаю! – Она прыжком вскочила на ноги и начала изображать комические пантомимы – дайме, носильщика, рыбака, уличного торговца, чванливого самурая, даже старого крестьянина, и она делала это настолько хорошо, с таким чувством юмора, что Марико и Блэксорн сразу же начали смеяться и хлопать в ладоши. Потом она подняла руку, стала с озорством изображать, как мужчина мочится, держа член в руках или отпуская его, схватывает, удивляется его малой величине или недоверчиво взвешивает в руках, во всякую пору своей жизни, начиная с ребенка, который только мочит постель и хнычет, потом спешащего молодого человека, потом еще одного, убирающего его, потом другого – с большим, потом еще одного с таким маленьким, до точки «откуда все идет», и, наконец, до очень старого человека, стонущего в экстазе от того, что вообще может помочиться. Кику поклонилась на их аплодисменты и отпила чаю, смахивая капли пота со лба.

Джеймс Клейвелл. «Сёгун»

И все-таки положение женщин в Японии эпохи самураев в определенной степени было лучше, чем у женщин в Европе эпохи рыцарей! В период Хэйан, например, женщины играли очень важную роль во взаимоотношениях между аристократическими кланами, выступая в качестве посредников между ними. Дочь безоговорочно подчинялась родителям даже после замужества, поэтому через замужнюю дочь ее семья оказывала влияние на семью зятя. Например, она гостила у своих родителей и… получала от них инструкции относительно того, что именно сказать своему мужу, и, соответственно, тот через нее же и таким же образом передавал ответ. Уже в то время в японском обществе вдова могла унаследовать поместье и состояние мужа. В период Камакура (XII–XIV вв.) женщина, принадлежавшая к сословию самураев, имела право явиться ко двору и потребовать защиты ее прав на наследство. При камакурском бакуфу существовал особый чиновник, разрешающий споры из-за наследства. Правда, потом за соблюдением прав женщин следить перестали. Несмотря на это, женщины спешили в Камакура через всю страну, чтобы добиться справедливости; в этом опасном путешествии их сопровождали приближенные и слуги, и вот тогда-то они так же, как и самураи, могли носить меч. Некоторые вдовы самураев яростно защищали от посягательств унаследованные поместья и командовали отрядами своих вооруженных слуг.

На севере Кюсю, кстати, точно так же, как и в средневековой Европе, существовало немало женских монастырей и святилищ. В древние времена суеверные японцы поклонялись целому пантеону богинь, подобному греческому, а религиозными обрядами руководили верховные жрицы. Упоминания о жрицах можно найти и в источниках, относящихся к концу периода Муромати (XIV–XVI вв.). Это обстоятельство делает возможным предположение, что на протяжении всей истории страны общество на севере Японии было более патриархальным, в то время как на юге преобладал матриархат. Интересно отметить, что на юге Японии развивалось в первую очередь земледелие и выращивание риса, требовавшее «женской руки», в то время как жители севера занимались в основном охотой, хотя со временем эти различия, вызванные естественно-географической средой, и выровнялись под воздействием социальных обстоятельств.

Нужно отметить, что в любом иерархическом обществе всегда находились сильные духом и решительные женщины, стремившиеся к власти и добивавшиеся ее любыми путями. После смерти Минамото Ёритомо его вдова Масако сумела войти в бакуфу с помощью своего отца Ходзё Токимаса. В сущности, Масако пользовалась большей властью, чем даже ее отец, так как занимала очень почетное положению вдовы сёгуна и матери его сына. В период Муромати жена сёгуна Асикага Ёсимаса по имени Хино Томико стала самой богатой и влиятельной женщиной Японии. Правда, в период Сэнгоку, с конца XV и до середины XVI века, когда судьбу провинций решала только лишь военная сила и экономическая мощь, женщины постепенно утратили власть. Последней из плеяды влиятельных женщин-правительниц Японии была Ёдогими, мать Тоётоми Хидэёри, которая покончила с собой в 1615 году вместе со своим сыном, когда замок Осака сдался Токугава Иэясу.

Да, женщины в Японии были полностью подчинены мужчинам, подчинены настолько, что… сами выбирали своим мужьям наложниц и вели переговоры с хозяйками «веселых домов» о стоимости оказанных им услуг. Однако где, в какой стране мира их положение от этого отличалось? Пышными были свадьбы и европейских феодалов, и русских бояр, ну а владыки-многоженцы были известны как на Западе, так и в допетровской Московии. Но там это носило характер исключительности, тогда как в Японии и разводы (почти немыслимые в христианской Европе, где правом на расторжение брака папой пользовались разве что исключительно короли!), и наложницы, не говоря уже о гомосексуальных отношениях, никого не удивляли и считались абсолютно естественным делом! Причем последние практиковали даже не столько сами самураи, сколько… буддийские монахи в монастырях, о чем отец Франциско Ксавье в своем письме в штаб-квартиру ордена иезуитов сообщал еще 5 ноября 1549 года: «Похоже, что миряне здесь совершают гораздо меньше грехов и больше слушают голос разума, чем те, кого они почитают за священников, которых они называют бонзами. Эти [бонзы] склонны к грехам, противным природе, и сами признают это. И совершаются они [эти грехи] публично и известны всем, мужчинам и женщинам, детям и взрослым, и, поскольку они очень распространены, здесь им не удивляются и [за них] не ненавидят.

Кесаи Эйсен (1790–1848) Типичная сюнга.

Те, что не являются бонзами, счастливы узнать от нас, что это есть мерзкий грех, и им кажется, что мы весьма правы, утверждая, что они [бонзы] порочны и как оскорбительно для Бога совершение этого греха. Мы часто говорили бонзам, чтобы не совершали они этих ужасных грехов, но все, что мы им говорили, они принимали за шутку, и смеялись, и нисколько не стыдились, услышав о том, каким ужасным является этот грех.

В монастырях у бонз живет много детей знатных вельмож, которых они учат читать и писать, и с ними же они совершают свои злодеяния. Среди них есть такие, которые ведут себя как монахи, одеваются в темные одежды и ходят с бритыми головами, похоже, что каждые три-четыре дня они бреют всю голову, как бороду»[49].

Конечно, подобная «толерантность» на первый взгляд весьма удивляет, а кого-то может просто шокировать. Но все познается в сравнении, и чем в этом плане лучше «оборотная медаль» отношения к сексу у нас на Руси, где святые отцы церкви и их последователи любые формы интимных контактов приравнивали к блуду. При этом не был исключением и секс между супругами, состоящими в законном браке, и освященном церковным же таинством! Более того, непонятно, зачем в требнике XV века в «Сказе как подобает исповедовать» около 95 % текста было посвящено выпытыванию подробностей интимной жизни исповедующегося. Ну а само начало исповедального чина было таково: «Как, чадо и братие, впервые растлил девство свое и чистоту телесную осквернил, с законною женою или с чужою… Како в первых растлил девство свое: блудом ли или с законною женою, ибо блуд бывает всякий?» Вот с таких вопросов исповедь у нас в то время и начиналась, причем исповедник не просто спрашивал о грехе вообще, он требовал подробного рассказа о каждом из видов прегрешений, в которые включались практически все известные на сегодняшний день извращения и просто способы разнообразить сексуальную жизнь. Все остальные грехи умещались в одной короткой фразе: «А после этого всех спросить об убийстве, и о воровстве, и о захвате золота или кун». А вот более позднее примерное «Исповедание женам» из требника уже XVI века: «И наузы (амулеты, считавшиеся проявлением язычества!) на себе носила, и осязание своими руками тайных уд у своего мужа и у чужих, и целовала их, и у себя также повелевала. И со ближним в роду в любодеянии и в прелюбодеянии блудила всяким содомским блудом, на них взлазила и на себя вспускала, и созади давала, и в задний проход давала, и язык в рот вдевала, и во свое лоно язык влагать давала, и у них тако же творила… Блудила на девицах и над женами, на них взлазила и на себя вспускала блудити, и целовала их во уста, и за груди, и в тайные уды с похотию до истечения похоти, и своею рукою сама во свое тело блудила»[50].

И что же, неужели во всем этом было больше чистоты, нравственности и морали? И неужели расписанные в деталях за все это епитимьи людей от их совершения останавливали, или, скажем так, все они, узнав на исповеди обо всех этих грехах, одномоментно от них сразу и навсегда отворачивались? Кстати, тех же монахов на исповеди надо было вопросить о рукоблудии, а также задать ну просто удивительный вопрос: «Не смотрел ли с похотию на святые иконы?» Комментарии к этому, как говорится, в данном случае излишни! Но можно вспомнить притчу о бревне и соломинке в глазу, очень уместной именно в этом случае.

Интересно, что одежды невесты в Японии были издавна белого цвета, причем даже раньше, чем белый цвет сделался цветом невесты в Европе (например, во Франции XIV века белый цвет считался символом вдовства!). Причем белый цвет в Японии имел сразу два толкования – непорочность и чистота, с одной стороны, и цвет смерти – с другой. Двойственное значение в данном случае объясняется тем, что девушка, выходя замуж, умирает для своей семьи и возрождается в семье мужа. При этом на кимоно невесты очень часто изображали журавлей и сосновые ветви как символ счастья и семейного благополучия в память о Тэё и Мацуэ. При этом саму свадьбу обычно проводили по синтоистскому обряду, так как синтоизм считался религией жизни, а вот хоронили людей по буддийскому, так как считалось, что буддизм – «религия смерти».

Книга в книге. Японская свадьба: что может быть важнее обряда?

В этот момент мужчины и женщины по обе стороны дорожки начали толочь рис в своих ступках, каждое движение – выверенное и отточенное, каждый удар – в строго определенное время, так как паланкин уже приблизился к воротам. На крыльце две женщины из семьи Симадзу зажгли по свече, стоя по правую и левую стороны коридора, ведущего в покои новобрачных.

Наконец четверо мужчин из рода Магоме внесли во двор паланкин, совершенно укрытый от взоров богато украшенными занавесками. Когда его пронесли мимо толокших рис слуг, находившиеся слева от дорожки передали свои ступки на правую сторону, и содержимое двух чанов было смешано в одном сосуде.

У крыльца паланкин опустили на землю. Занавески раздвинули, и Магоме Сикибу шагнула на землю. Она была в белом шелковом кимоно с ромбовидной вышивкой, сшитом из подаренного Тадатуне на свадьбу отреза. Под ним виднелся нижний халат, тоже из белого шелка. Белая шелковая вуаль закрывала лицо, оставляя открытым для взоров только верх прически. Сикибу медленно поднялась по ступенькам между двумя поклонившимися ей женщинами. Когда она миновала их, левую свечу пронесли над правой и, соединив их вместе, потушили. Уилл и Симадзу но-Таканава, все родичи Симадзу и Магоме, собравшиеся на свадьбу, – все склонились в поклоне, когда Сикибу шла к ним по коридору. Сегодня она была самой почетной персоной среди присутствующих, и ей воздавались соответствующие уважение и почести. Она прошла мимо, не поднимая вуали, и две женщины из Симадзу проводили ее в специальную комнату, превращенную на время в комнату невесты. Оправив платье и подкрасившись, она вновь появилась среди гостей и, поднявшись на возвышение, села на вышитой циновке.

…На возвышении уже стояли два прикрытых полотном подноса. Между ними находился лакированный столик с блюдами из птицы и рыбы, а также две бутылочки сакэ, три чашки и два чайника для подогревания вина. Женщины опустились на колени перед новобрачными и передавали им сушеную рыбу и водоросли, которые те должны были съесть. Каждое блюдо сопровождали короткими речами, восхвалявшими красоту, трудолюбие, добродетель Сикибу, а также мужество, доблесть и славу Андзина Миуры, и заверяли присутствующих в том, что этот брак останется почитаемым союзом на многие века – пока стоит Япония.

Стоя так на коленях, обе женщины – одна Симадзу, другая Магоме – взяли по бутылке сакэ и передали их в нижнюю часть комнаты. Служанки забрали и чайники, чтобы подогреть вино. Женщины прикрепили к одной бутылке бумажную бабочку-самку, к другой – такую же бабочку-самца. Затем самку сняли, положили ее на спину и из этой бутылки вылили вино в чайник. Потом самца положили на самку, а вино вылили в тот же чайник, тщательно все перемешав. После этого его перелили во второй чайник и поставили его на пол.

Служанки расставляли маленькие лакированные столики перед каждым гостем, перед Сикибу и Уиллом и перед двумя женщинами, игравшими роль подружек невесты. Наконец Сикибу сняла вуаль с лица. Но и теперь она ни разу не взглянула на Уилла, не поднимая глаз от стоящего перед ней столика. Под слоем белил невозможно было понять выражение ее лица.

Одна из служанок поставила перед Уиллом три чашки – одна в другой. Он отпил два глотка из первой, потом отлил немного вина из полного чайника в пустой. Затем он снова наполнил чашку, на этот раз почти до краев, и отпил половину. Служанка передала чашку Сикибу, и та, допив остаток вина, в свою очередь, отлила из полного чайника в пустой.

Потом подали приправы, и церемония с вином повторилась – на этот раз начала Сикибу, используя вторую чашку. Потом еще раз все сначала – опять Уилл, но из третьей чашки. Покончив с этим, Уилл заметил сигнал Тадатуне и вышел с ним на крыльцо, вытирая пот со лба.

Кристофер Николь. «Рыцарь золотого веера»

Самурай, сакэ и женщины – вот так это представлял себе художник Китагава Утамаро (1753–1806).

Существовали в Японии и прекрасные легенды о взаимной и неразделенной любви, не уступающие по накалу своих страстей трагедиям Шекспира. Например, есть легенда, повествующая о дочери рыбака Мацуэ, которая любила сидеть на берегу под старой сосной и смотреть на море. Однажды волны вынесли на берег юношу по имени Тэё. Девушка спасла несчастного и не дала ему умереть. Больше он никогда не покидал Мацуэ. Их любовь с годами становилась все крепче, и каждый вечер при свете луны они приходили к сосне, которая помогла встретиться их сердцам. И даже после смерти их души оставались неразлучны.

А вот другая, очень похожая на эту история, связанная с популярным на Западе (да и в России!) сюжетом любви японки и иностранного матроса. Эту прекрасную историю художник Тории Киенага услышал в Минами – «веселом квартале» в южной части Эдо. И эта коротенькая повесть о первой любви так вдохновила молодого и малоизвестного художника, что он написал картину, назвав ее «В квартале Минами». Сама же история эта звучит так. Однажды португальские моряки оказались в Минами. Среди них был юнга. Его познакомили с самой юной гейшей по имени Усуюки, что означает «Тонкий снежок». Молодые люди полюбили друг друга с первого взгляда. Но они не понимали чужой речи. Поэтому всю ночь влюбленные провели в созерцании, не проронив ни слова.

Наутро они расстались. Однако в комнате Усуюки осталась подзорная труба ее возлюбленного, и наивная девушка подумала, будто бы тем самым юноша хотел сказать, что когда-нибудь обязательно вернется к ней. С тех пор она каждое утро выходила с подругами к реке Сумида, высматривая португальский корабль.

Шли годы, и много воды унесла река Сумида, а Усуюки продолжала ходить на берег. Жители города часто видели ее там и постепенно стали замечать, что годы совершенно не изменили девушку. Она оставалась такой же молодой и красивой, как и тогда, когда познакомилась со своим возлюбленным. Японцы говорят, что Великая любовь остановила для нее быстро текущее время… В Японии все было точно так же, как и в других местах! Хотя когда в дела двоих вмешиваются традиции и воспитание, как раз и происходит то, что нас сегодня больше всего и удивляет!

Книга в книге. Жены не для удовольствия…

Пожалуй, ни в чем различия в культуре не проявляются так сильно, как в вопросах, связанных с сексуальными отношениями, хотя – и это удивительнее всего – люди везде одинаковы. Но именно в этой области больше всего недомолвок и недопонимания, причем так было всегда!

– …жены не для удовольствия, их удел – растить детей и вести дом и хозяйство.

– Жены не ожидают, что их будут удовлетворять?

– Нет. Это было бы необычно. Это для дам из Ивового Мира, – Марико обмахнулась веером и объяснила Кику, что она сказала. – Она спрашивает, у вас то же самое? Долг мужчины доставлять удовольствие женщине, так же как ее долг доставлять удовольствие мужчине?

– Пожалуйста, скажите ей, что, к сожалению, у нас не так, а совсем наоборот.

– Она говорит, что это скверно. Еще сакэ?

Поэтому вряд ли приходится удивляться тому, что герой романа «Сёгун» европеец Джон Блэксорн далеко не сразу сумел понять и принять чужую культуру, тем более такую древнюю и сложную, как японскую.

Джеймс Клейвелл. «Сёгун»

Что касается японской «зримой эротики», то с ней также было куда проще, чем в странах Европы. Например, на картинках с изображениями богов головы многих из них нарисованы так, что она у них похожа на «нечто мужское»… С довольным выражением лица, в красивых одеждах они сидят в окружении множества куртизанок и гейш, то есть своим присутствием все это одобряют. А на одном из старинных рисунков несколько богов и куртизанка изображены моющимися в бане. Ну, и, конечно же, тут просто нельзя не упомянуть свитки сюнга – «весенние картинки», или свитки невест. В них изобразительными средствами описывалось все то, что должно было пригодиться молодой девушке в первую и последующие брачные ночи. В Японии по свиткам сюнга даже обучались врачи, так как сюжеты их выполнялись с предельной анатомической точностью. Японцы всегда подчеркивали и подчеркивают, что в их стране далеко не все очевидное есть именно то, чем оно кажется, а полутона важнее полной ясности. Именно поэтому в сюнга изображения полностью обнаженных любовников очень редки. Куда чаще на картинке различить, особенно европейцу, где мужчина, а где женщина, бывает нелегко – одежда и прически очень похожи, и определить место расположения любовников относительно друг друга можно только по их гениталиям (иногда с удивлением обнаруживаешь, что любовники однополы). Однако даже полураспущенное кимоно или халат с задранными полами должны были подробно и анатомически точно – со всеми сосудами, складками кожи, волосами и прочими физиологическими подробностями – показывать и гениталии главных персонажей сюнга, как правило, преувеличивая их размеры до грандиозных пропорций. Если изображалась финальная фаза свидания, на переднем плане мог возвышаться немного не доходящий до размеров своего обладателя фаллос, из которого мощным потоком изливалась сперма – чем больше, тем более мужественным был герой фрески. Тот же самый фактор могли подчеркивать многочисленные листки специальной впитывающей бумаги, во множестве разбросанные вокруг любовников.

Уже в эпоху первого сёгуната Камакура сюнга пользовались большой популярностью в среде самураев. Небольшие книжечки «карманного» формата воины носили под шлемами. Не только для развлечения в часы досуга, но и как амулеты, защищающие от злых духов и приносящие удачу. Примерно тогда же и закрепилась традиция изображать половые органы в увеличенном виде. На маленьких картинках карманного формата иначе просто было бы невозможно их разглядеть. Кроме того, уже тогда существовало стойкое убеждение, что мужское и женское тела очень мало отличаются друг от друга, особенно без одежды. И основное различие между ними – это именно гениталии. Именно потому-то на картинах сюнга гениталии обычно и изображались непропорционально большого, подчеркнуто аффектированного размера.

Внимание к второстепенным деталям – еще одна отличительная черта сюнга. На первый взгляд шокирующие картинки довольно скоро убеждают в небольшом выборе основных сюжетов, хотя есть и совсем необычные, любовно запечатлевающие, например, акт дефекации, а вот детали и фон происходящего не знают себе равных по богатству выбора. Здесь и романтические пейзажи, которыми по традиции любуются печальные любовники в момент неспешного соития, и классические сцены из жизни Ёсивары (квартала публичных домов) – от обычного свидания до внезапной страсти во время пьяной драки. И также многочисленные варианты вуайеризма, начиная с нескромного взора ребенка, обращенного на оттопыренный палец на ноге взрослой женщины (в Японии это символ женского эротизма!), и заканчивая наблюдением оргазмирующих партнеров за соитием кошачьей пары у них перед глазами. Есть наполненные юмором сценки, когда, например, мужчина входит в лоно массажистки, делающей в это время прижигания на спине клиентки, или когда крестьянская семья обсуждает происходящее на их глазах изнасилование. Вообще, на гравюре обычно присутствуют несколько действующих лиц, хотя сцены группового секса крайне редки – это еще одна из особенностей японского отношения к любви.

Женщина в летнем кимоно. Хасигути Геё (1880–1921). Художественный музей в Гонолулу.

Среди сюжетов сюнга присутствуют картинки разных эпох, включая и те, что в эпоху Эдо показывали связь японок с иностранцами, есть обучающие девушек почти медицинские пособия, показывающие развитие женского организма до самой старости, нередко в действии присутствует врач с соответствующим гинекологическим инструментом, вступающий после наблюдения в связь с пациенткой. Немало гравюр посвящено использованию девушками из Ёсивары заменителей мужчин – различных фаллоимитаторов – харигата, включая и такую оригинальную вещь, как маску длинноносого и краснолицего демона тэнгу, нередко использовавшуюся раньше самураями в качестве боевой маски сомэн, а затем вот нашедшую себе применение не только в театре, но и… в постели!

Интересно, что при всей такой явной распущенности в средневековой Японии та же зоофилия совсем не распространилась! И причина здесь отнюдь не в какой-то особой японской морали, а в… естествеенно-географических особенностях этого региона, главной сельскохозяйственной культурой которого был рис. Рисоводство и рыбная ловля, а не охота – вот главные занятия японцев, ну а самураи если и охотились, то использовали хищных птиц! Поэтому та же самая собака в Японии никогда не считалась, да и теперь не считается «другом человека». Она не смогла стать другом японскому крестьянину, как не стали нужными ему существами лошади и козы – животные весьма характерные для «животной» зоофилии центральноазиатского энтноса, и, кстати, те же сюнга есть прямое этому доказательство! В то же время скрученную из бумаги фигурку собаки в домах Ёсивары девушки использовали для странного колдовства. Ее укладывали на шкаф или полку и вопрошали, повернув мордой к клиенту, находившемуся в соседней комнате, – уйдет он или останется? После этого нужно было взглянуть на завязки коси-маки (пояса), и если оказывалось, что они завязаны узлом, то это означало ответ – гость обязательно должен будет уйти!

Интересно, что правительство, ничего не имевшее против Ёсивары, картинки сюнга запрещало, вот как! Но не преуспело в этом, поскольку примерно половина всей печатной продукции средневековой Японии носила откровенно сексуальный характер, и как тут было за всем уследить? Первые сюнга появились еще в начале XVII века и были черно-белыми, но затем их стали печатать уже в цвете, над ними работали самые известные мастера своего дела, и, конечно, никакими запретами остановить выпуск все новых и новых «весенних картинок» стало невозможно!

Хара Мототоки с мечом в одной руке и копьем в другой. Самураев с детства обучали сражаться одновременно двумя руками и разными видами оружия, одновременно используя и меч, и копье и для нападения, и для защиты.

Для европейцев такое спокойное отношение к наготе и сексу (в том числе и на стороне, в квартале Ёсиваре) было абсолютно непонятным, в то время как для японцев любые сексуальные отношения были совершенно нормальным явлением – «актом гармонизирующим мироздание» и позволяющим сохранить телесное здоровье и бодрый дух! В Европе присутствовало ханжеское отношение к сексу. Например, в соответствии с английские взглядами на половые отношения в семье «леди в постели не двигается», поэтому за чем-то «живее» можно и нужно обращаться к публичным женщинам. Но не говорить об этом и уж тем более не возвращаться домой вместе с двумя проститутками, которым ты же еще и не заплатил и которым за их работу заплатит… твоя жена! Причем такое себе позволяли в прошлом не только японские самураи, но и сегодня, случается, позволяют японские менеджеры.

Книга в книге. Бусидо и отношение к женщине

Хорошо известно, что самурай был волен в жизни и смерти своих близких, а уж поколотить ту же «неразумную жену» ему вроде бы и вовсе не возбранялось. Да, не возбранялось! Однако осуждалось как недостойное поведение, тогда как доброе отношение к женщине, по мнению автора «Будосёсинсю», являлось основой благополучия в доме всякого самурая!

Если жена воина ведет себя неподобающим образом и ее поведение не нравится самураю, ему надлежит вразумить несмышленую женщину и объяснить ей причину своего недовольства таким образом, чтобы она поняла. Если речь идет о вещах мелких, особого внимания не заслуживающих, возможно и простить ее, с присущими воину мудростью и терпением. Если же она желчна, склочна, глупа и не желает меняться в лучшую сторону, самураю следует развестись с ней и как можно быстрее отправить назад – в родительский дом. И это исключительный случай.

Того, кто не следует этому мудрому совету, а вместо этого кричит на жену, ругает ее или даже бранит – подчас и грязными словами, – вместо того чтобы с честью относиться к хозяйке дома самурая, – уподоблю грязному кули, прозябающему в грязи и нечистотах на задворках скотного двора. И это неподобающее поведение для рыцаря-самурая. Но хуже всего, когда воин обнажает меч не для битвы, а угрожает им своей неразумной жене. Есть и такие, кто поколачивает своих жен кулаками или палкой. И это – отвратительное поведение воина трусливого и малодушного.

И вот что я скажу. Женщина, рожденная в семье воина и достигшая возраста замужества, не стала бы безропотно терпеть побои и поношения, будь она мужчиной. Однако статус жены и замужней женщины не предоставляет ей иного выбора, кроме как со слезами и болью в сердце молча переносить неподобающее обращение. Не пристало доблестному воину осыпать бранью беззащитного и безответного, тем более женщину. Назову трусом всякого, кто не признает этого, отвергая путь воина доблестного и справедливого.

Дайдодзи Сигесукэ. «Будосёсинсю»

Замечательные слова для своего времени, не правда ли?

Интересно, что самое незавидное положение в обществе самураев японские женщины занимали отнюдь не в эпоху войн, а в мирные времена периода Эдо, что полностью соответствовало конфуцианскому учению. Несмотря на их ум и житейскую мудрость, за ними признавали лишь право быть прислугой, и… все. Точно также и расцвет гомосексуализма в Японии пришелся не на «век войн», а на самый конец XVIII века, то есть опять-таки мирное время. Ну а принципов, отводивших женщинам вторую роль в обществе, японцы придерживались и во второй половине XIX века, после реставрации Мэйдзи. Сами самураи в это время из жизни ушли, а вот их принципы и отношение к женщинам, увы, остались, причем очень и очень надолго!

Самурай Окудо Танадори спасает Токугава Иэясу. Самое интересное на этой ксилографии даже не сама эта сцена – спасти раненого сюзерена было первейшей обязанностью каждого самурая, а… штаны Окудо, на которых в несколько рядов нашиты какие-то черные пластинки. Из чего они сделаны, сказать нельзя: кожа, металл, даже дерево, которые покрыты черным лаком, – любой из этих материалов в данном случае мог быть использован. Другой вопрос – зачем? Неужели вот эти самые пластинки могли серьезным образом защитить от меча, стрелы, ружейной пули и нагинаты? Однако такое, несомненно, было, иначе бы Цукиока Ёситоси так не нарисовал. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Глава 39 Самураи и бусидо

И ветвью счастья и цветком любви Украшен древа жизни ствол, но корни Без них засохнет ветвь, падут цветы Мечтай о счастье и любви и ты Но помни корень жизни долг. Александ Казанцев. Роман «Фаэты», 1968 г.

Нет, наверное, на свете ни одной такой страны, история которой на 80 % не состояла бы из мифов, и почему так – понятно. Просто у людей есть врожденная особенность забывать все плохое и помнить хорошее. Вот почему по прошествии какого-то времени плохие события из памяти людской стираются так, что их уже не помнят даже летописцы, а кроме того, ведь существует еще и так называемый «социальный заказ». Мол, какой смысл писать о плохом, если можно писать о хорошем? Причем плохое вроде бы даже и известно, но его просто не выпячивают так, как выпячивается хорошее. А в итоге получается, что история нашего общества есть не что иное, как сказка! Сказка о мудрых правителях, отважных воинах, смелых мореходах, ну и так далее – кому какой вариант нравится!

Между тем смелый воитель, если посмотреть внимательно, на самом деле при всей своей смелости был жадным и жестоким завоевателем, который ни в грош не ставил человеческую жизнь, смелый мореход тоже был смел, этого никто не отрицает, но промышлял пиратством и работорговлей. Ну а мудрый правитель на самом деле был далеко не мудр, к тому же полностью лишен каких бы то ни было нравственных качеств.

Возьмем для примера историю французских «проклятых королей» и тех же самых наших князей Рюриковичей. Нет такого преступления, которым бы себя не запятнали и те, и другие, и то же самое проделывали правители и смежных и сопредельных стран. Они приносили клятвы на Библии и тотчас же их нарушали, предавались порочным связям и пьянству, однако разве такими они в большинстве своем показаны в наших учебниках? Почему, например, ни один из европейских государей, то есть королей, не участвовал в том же Первом крестовом походе, а вместо них его возглавили герцоги и графы? Да просто потому, что они все в это время находились под папским отлучением от церкви, и им это было просто запрещено, как самым последним богохульникам, грабителям и убийцам!

Между тем о японских самураях у многих не слишком осведомленных в их истории людей сложилось устойчивое мнение о том, что вот уж они-то были выше всех этих средневековых пороков. Потому что, мол, у них был кодекс бусидо – «Путь воина», некий непреложный свод правил, который им это категорически запрещал. А если они его каким-то образом нарушали, то сразу же должны были покончить жизнь самоубийством, вот поэтому-то они этого и не делали!

Почему существует такое мнение, тоже вполне понятно. При недостатке информации людям хочется верить, что есть некое исключение из общего правила, которое, дескать, только лишь его подтверждает, и вот как раз самураи и были этим приятным исключением. То есть они не предавали, не нарушали клятв, не предавались грабежу и убийству, «содомскому греху», скотоложству и пьянству (ну, пьянству может быть, как же без него!), то есть в большинстве своем были некими людьми без страха и упрека. Из нашего жизненного опыта нам хорошо известно, что разрыв между идеалами и реальностью всегда велик. Но нам хотелось бы, чтобы где-нибудь он был бы хоть чуточку меньше, и вот далекая и таинственная Япония оказалась идеальным кандидатом на роль такой страны.

И да, действительно, никто и не спорит с тем, что результатом кристаллизации системы нравственных ценностей самурая стал именно кодекс бусидо.

На этой ксилографии Цукиока Ёситоси изображен воин в доспехах тосей-гусоку со шнуровкой сугакэ-одоси и копьем дзюмондзи-яри в руке. Музей Уолтерса в Балтиморе. Мериленд.

Книга в книге. «Сокрытое под листьями» открывает нам истину»

В знаменитом тексте «Хагакурэ» («Сокрытое под листьями») термин «бусидо» объясняется как идеализация смерти, однако на самом деле это совсем не так. Да, действительно, написавший ее Ямамото Цунэтомо (1659–1721) совершенно ясно пишет в ней о том, что путь самурая – это смерть. В ситуации «или – или» следует без колебания выбирать смерть. Однако цель этого «смертного пути» у Цунэтомо отнюдь не сама смерть, а служение своему господину, о чем он далее пишет следующее:

Мой долгий опыт свидетельствует: пока дела идут хорошо, очень многие проявляют себя на службе господину, отдавая ему свою мудрость, решительность, мастерство. Но как только господин удаляется от дел или умирает, сколь многие поворачиваются к нему спиной и начинают искать расположения нового господина! Одно воспоминание о таких вызывает во мне отвращение. Люди высокого и низкого положения, умудренные знаниями и опытом, часто почитают себя преданными слугами, но когда нужно отдать жизнь за своего господина, у них начинают трястись коленки. Поэтому бывает, что иной бесполезный человек становится несравненным воином, когда отрекается от своей жизни и во всем следует воле господина. Во времена смерти Мицусигэ был такой человек. Я оказался тогда единственным преданным слугой господина. Потом другие пошли по моим стопам. Я видел, как высокомерные и корыстные отвернулись от своего хозяина, стоило только смерти смежить ему глаза. Говорят, что для слуги в отношениях с хозяином главное – преданность. Хотя преданность может поначалу казаться тебе недоступной, в действительности она у тебя перед глазами. Если ты однажды решишь довериться ей, в то же самое мгновение ты станешь безупречным слугой.

Далее еще интереснее:

Во владениях Набэсима запрет на самоубийство после смерти господина стал частью устава клана в 1661 г., когда умер один из членов клана Ямаги Наохиро и выяснилось, что тридцать шесть из его вассалов хотят покончить с собой: Мицусигэ, глава дома, которому тогда было двадцать девять лет, узнав об этом, отправил послание тридцати шести воинам. Его аргументы ярко отражают особенности самурайского духа того времени:

Наш господин [Мицусигэ] узнал о том, что вы, помня о милостях вашего хозяина, решили покончить с собой и последовать за ним. Он восхищается этим божественным решением.

Однако наш господин не ведает, приказывал ли вам Ямаги покончить с собой после его смерти. Если да, то он желал бы знать об этом. Если вы не забыли о великих милостях Ямаги, помните, что его сын Осукэ еще молод, защищать его и служить ему, чтобы он мог унаследовать дом Ямаги, – вот лучший путь отплатить за благодеяния Ямаги и сохранить верность Осукэ. Поэтому вам следует отказаться от мысли о самоубийстве.

Если же вы откажетесь подчиниться и все-таки покончите с собой, ваши потомки будут лишены права наследования. Конечно, наверное, некоторые из вас столь глубоко преданы своему господину, что покончат с собой, невзирая на прерывание линии потомков и славных домов. Но если хотя бы один из вас покончит с собой, Осукэ будет лишен права унаследовать дом Ямаги, и дом вашего господина перестанет существовать. И вы в таком случае предадите своего господина. Подумайте об этом.

Тридцать шесть самураев в слезах согласились отказаться от своего намерения. Масасигэ был очень доволен, узнав об этом, и официально запретил самоубийство в связи со смертью господина. Два года спустя, в 1663 г., сёгунат Токугава, внося исправления в «Правила военных домов», последовал этому и дополнил поправки «устным распоряжением» сёгуна Иэцуна:

«С древности мы предупреждали, что кончать жизнь самоубийством вслед за смертью господина неверно и бесполезно. Но поскольку никто не сделал такое суждение явным, в последние годы слишком много человек покончило с собой в связи со смертью господина. Впредь хозяева должны твердо и настойчиво убеждать тех своих слуг, что вынашивают подобные мысли, не лишать себя жизни после их смерти. Если же и тогда кто-нибудь в будущем покончит с собой, ответственность будет возложена на покойного господина. Кроме того, его сын, унаследовавший дом, будет считаться недостойным этой чести, как неспособный предотвратить самоубийство».

Позднее запрет был включен в «Правила» отдельной статьей[51].

То есть получается, что умереть самурай мог (и был обязан!) только лишь тогда, когда на смерть его посылал хозяин, а сам он был не волен в своей смерти даже тогда, когда, опять же из чувства верности, собирался последовать за ним на «тот свет». Естественно, что подобные крайние проявления верноподданнических чувств были очень выгодны правящей верхушке японского общества и всеми силами пропагандировались. Ну а в период Эдо кодекс бусидо в крайних проявлениях поддерживало обладающее абсолютной властью бакуфу. Ведь как иначе было заставить самураев ждать неведомо чего «с оружием у ноги»? С другой стороны, если вспомнить, как жили и умирали члены клана Минамото, то станет совершенно ясно, что они были просто убийцами, а их образы были всего лишь героизированы впоследствии. Причем героизированы прежде всего теми, кому такая героизация была очень выгодна, то есть – правительством! По мнению японского историка Мицуо Курэ, если заняться изучением жизни других, не самурайских сословий в Японии периода господства государства самураев, нельзя не заметить, сколько яростных протестов этот пресловутый кодекс вызывал у всех остальных. Чего, конечно, не было, если бы он действительно вел человека по высоконравственному пути верности и чести. На самом деле это была замаскированная философия в стиле Никколо Макиавелли, суть которой – все можно, цель оправдывает средства, если только ты что-нибудь делаешь не сам, а в интересах своего господина, который тебе приказывает сделать то-то и то-то! Ну а проанализировав исторические предпосылки возникновения этого кодекса, мы, несомненно, придем к одному и тому же выводу, а именно – что он есть не что иное, как иллюзия или же просто тщательно лелеемый миф, причем не просто миф, а миф еще и очень выгодный!

Лучник-самурай стреляет на скаку с коня. Неизвестный автор 1347 года. Токийский национальный музей.

Ну а на вопрос, почему многим все-таки нравятся принципы бусидо, ответить несложно, содержащиеся в нем элементы присущи не только самурайскому кодексу: все это общечеловеческие ценности, такие, как преданность, верность слову и сила духа. Но не следует путать романтическую иллюзию с реальностью: на самом же деле средневековые самураи были суеверны, неразумны, подвержены многочисленным порокам, и, что самое главное, они ни в грош не ставили человеческую жизнь.

Более того, обратившись к истории Японии, мы увидим, что сначала никакого кодекса бусидо у них просто не было. Просто ряд не записанных правил, которые опять-таки больше декларировались, нежели имели реальное значение. Затем какие-то нормы и правила были записаны и приобрели функцию закона, но, как и всякий закон, нарушались. После реставрации Мэйдзи самураи слились с общей массой населения, но правительство по-прежнему обращалось к самурайскому кодексу как к некоторой освященной веками идеологии. В иерархическом обществе, где император пользовался абсолютной властью, кодекс бусидо был идеальным орудием для управления людьми. Тем более что большинству этих самых людей было совсем невдомек, что пропагандировался моральный кодекс развалившейся страны и погибшего класса, всем ходом истории доказавшего полную несостоятельность своего мировоззрения!

Принятая в 30-е годы XX века в Японии система образования, построенная на доведенных до крайности догматах бусидо, в сочетании со стремлением к господству и власти, которые милитаристский режим насаждал через средства массовой информации, заставили молодых солдат фанатично сопротивляться противнику во время Второй мировой войны. Апогеем этого сопротивления стали штурмы под крики «банзай» и атаки смертников-камикадзе. Идеология самураев была представлена в совершенно искаженном виде: в прошлом самураи не считали капитуляцию и даже переход на сторону врага вопиющим преступлением и даже более того – можно сказать, что постоянно только этим и занимались, главным для них было выжить любой ценой! Если самураи проигрывали бой, они бежали с поля боя и готовились к следующему сражению, а отнюдь не совершали массовых самоубийств. При внимательном прочтении исторических источников становится ясно, что бой до последней капли крови, да еще и с последующим за ним самоубийством в случае поражения представлял собой совершенно нетипичный для самурая поступок. Возможно, что самураев и вдохновляли возвышенные принципы бусидо, но в реальной жизни следовали им очень редко.

Вот так следовало воспитанному самураю вести речь перед сёгуном или императором. Ксилография Цукиока Ёситоси. Токийский национальный музей.

Интересно, но то, что так оно и было позднее, удалось доказать в 1944–1945 годах, когда американский Военно-морской флот провел даже специальное историческое исследование социальных отношений в феодальной Японии, целью которого было выяснить, сможет ли Верховное командование японской армии капитулировать перед США или же отдаст приказ сражаться до последнего солдата. Дело в том, что поведение японских солдат в прошедших боях исключало саму мысль об их массовой капитуляции. Американцы знали, что японским войскам постоянно внушалась идея о недопустимости сдачи в плен и что их воспитывали в самурайских традициях кодекса бусидо, который считал сдачу в плен позором, гораздо худшим, чем смерть. О том, что это идеологическое воспитание принесло свои плоды, можно было судить по тому, как действовали в сражениях многие японские части. Однако американцы точно узнали, что потерпевший поражение клан всегда сдавался. Эта историческая информация была использована при составлении оперативных планов американского командования по сдаче в плен японцев и очень помогла при его осуществлении.

Что же касается упомянутого выше свода правил для военных домов, то называется этот исторический документ «Букё сёхатто» («Несколько законов для военных домов»). Впервые они были зачитаны перед собранием даймё Токугава Иэясу в 1615 году в замке Фусими, когда он уже сложил с себя звание сёгуна и передал его своему сыну Хидэтада. Причем впоследствии их не раз переиздавали, стараясь при этом все более ограничить права даймё.

1. Потомок рода самураев должен посвятить себя соответствующим воинским искусствам, подобающим аристократии, – стрельбе из лука, искусству фехтования, искусству боя верхом и классической литературе.

2. Развлечения и приятные занятия должны проходить в разумных пределах, и на них не должно тратить чрезмерные суммы.

3. Феодальный надел (хан) не должен быть пристанищем беглецов и бандитов.

4. Из ханов должны изгоняться мятежники и убийцы.

5. Даймё не должны иметь никаких дел ни с простолюдинами, ни с самураями из других доменов.

6. Замки могут быть отремонтированы, но об этом нужно доложить сёгунату. Перестраивать и расширять замки запрещается.

7. О появлении банды заговорщиков в соседних областях необходимо сообщать в сёгунат без промедления, равно как и об усилении защитных сооружений или увеличении количества военных сил.

8. Браки между даймё, равно как и лицами, облеченными властью, а также соответствующим положением, не должны осуществляться в частном порядке.

9. Даймё обязаны периодически являться в Эдо для службы сёгуну.

10. Соглашения касательно формальной униформы должны соблюдаться.

11. Разнополые лица не должны ездить в одном паланкине.

12. Самураи должны повсеместно практиковать бережливость.

13. Даймё должны отбирать людей на должности администраторов и чиновников по их способностям.

Вот каково содержание указов 1615 года, и можно сказать, что все они связаны с самурайским кодексом поведения, причем аналогичная политика распространялась также и на простолюдинов и все эти законы многократно переиздавались и дополнялись в течение всего периода Эдо.

Безусловно, читая все того же Ямамото Цунэтомо, нельзя не заметить, что на многие вещи он смотрит весьма здраво. По его мнению, поскольку самурай может в любую минуту пасть в бою, он должен о себе заботиться, то есть мыться каждый день, брить голову, подстригать ногти на руках и ногах. Причем следить за собой должны были и стар и млад.

Поединок самураев. Реннский музей искусств. Франция.

Также вполне разумные вещи он пишет и о воспитании детей в семье самурая. Например, он считал, что в детях с младенчества нужно поощрять смелость, никогда не дразнить и не запугивать. Ведь если ребенок с детства привыкнет бояться, он пронесет этот недостаток через всю жизнь. Ошибку совершают те родители, которые учат детей бояться молнии, запрещают им ходить и темноте или рассказывают ужасы, чтобы те перестали плакать. Кроме того, если ребенка много бранить, то он станет застенчивым.

Нужно избегать формирования у детей плохих привычек. Ведь если плохая привычка укоренилась, то сколько ни упрекай ребенка, он не исправится, и это действительно так. За все прошедшие века тут абсолютно ничего не изменилось и звучит по-прежнему актуально. Что же касается правильной речи и хороших манер, то нужно приучать детей к ним постепенно. Пусть ребенок не ведает о корыстолюбии. Если в этом отношении он будет воспитан правильно, все остальное приложится само собой.

Ребенок, выросший, пишет Цунэтомо, в неблагополучной семье, будет непослушным, потому что это естественно. Ведь даже птицы и звери подражают поведению окружающих их людей. Кроме того, отношения между отцом и сыном могут ухудшиться вследствие неправильного поведения матери. Мать любит свое дитя превыше всего на свете и поэтому склонна заступаться за него, когда отец делает ему замечания. Если мать становится на сторону ребенка, между ним и отцом не будет согласия. Соответственно, мать часто заботится только о том, чтобы ребенок опекал ее в старости, а ей, по его мнению, следует думать о том, чтобы интересы своего господина он ставил выше собственных, и даже выше долга перед родителями. Правда, с другой стороны, он тут же призывал их почитать, потому что, если нет почтения к родителям, не будет его и по отношению к господину!

Здесь надо заметить, что в Японии всегда царил культ детей, их всегда любили и очень любят, но… воспитание их там было и остается довольно-таки своеобразным, то есть чисто на японский манер. Ну как вам, к примеру, понравится сказка для детей, повествующая о том, что в одной такой явно неблагополучной семье, в которой ребенок, мальчик, жил с мачехой, она захотела поесть свежей рыбы, а время было зимнее, и реку вблизи их дома сковало льдом. Тем не менее мальчик пошел на реку, увидел вмерзших в него рыб, разделся, растопил лед своим телом и… принес мачехе желаемую рыбу!

В другой истории родителям в их спальне очень докучали комары. И тогда их сын опять-таки разделся и лег рядом с ними для того, чтобы приманить их на себя и тем самым дать родителям выспаться. Матери – чтобы она могла как можно лучше позаботиться об отце, а отец – да, совершенно верно, был бы поутру добр и свеж, чтобы лучше служить своему господину! Цель, как вы видите, в обоих случаях одна – воспитать человека, все мысли которого направлены на одно – выполнение предначертаний начальства!

Парадный шлем в стиле судзи кабуто. 1800–1850 гг. Музей Виктории и Альберта, Лондон.

Книга в книге. «Будосёсинсю» об образовании самураев

Каста воинов стоит выше трех остальных каст – как по своему положению, так и по заслугам. Хорошему воину надлежит быть распорядителем рачительным и мудрым, устроителем предусмотрительным и ответственным, посему путь воина есть путь образования, путь обретения знаний, широкого кругозора и умения проникать в скрытый смысл вещей и событий.

Воин принимает первый бой свой в пятнадцать или шестнадцать лет – вот почему наставники опытные и дальновидные берутся приобщать его к ратному делу с двенадцати или тринадцати лет. У воинов, седеющих и стареющих на поле брани, нет и не может быть времени на учебу, посему многие из них так и остаются неграмотными до скончания века своего.

В эпоху Внутренних войн многие прекрасные воители были настолько не образованны, что не могли прочесть ни одного иероглифа в воинском наставлении.

Причиной того была не их собственная нерадивость или плохое воспитание в родительском доме, а необходимость с детских лет полностью и без остатка посвятить себя постижению воинского искусства.

Не могу утверждать, что воины нынешние, родившиеся и выросшие на мирной и процветающей земле, уделяют недостаточно много времени изучению и достижению боевых искусств, хотя и нет сегодня необходимости принимать бой в столь раннем возрасте, как это было раньше. Вот почему в наше время – эру процветания и мира – надлежит воину-самураю обучаться грамоте, а не только умению владеть копьем или мечом. Выучиться чтению и письму, изучать классическую литературу с семи или восьми лет.

Когда будущему воину исполнится пятнадцать или шестнадцать лет, его следует обучать верховой езде, стрельбе из лука и прочим искусствам боя. Вот в чем и состоит главная цель обучения детей-воинов во времена мирные и спокойные. Было так, что неграмотность или малограмотность воинов эпохи смуты и Гражданских войн имела свою причину. Ныне же, в эпоху мира, процветания и благоденствия, нет и не может быть причин для оправдания неотесанности и малограмотности воинов. Дети неповинны в своей неграмотности – вина ложится на плечи нерадивых родителей их, позабывших о долге своем перед обществом и пренебрегающих родительским долгом своим. Все это происходит потому, что несчастные отцы и матери не знают, как следует растить и воспитывать своих собственных детей.

Чем объяснить такие странности японской культуры? Вопрос кажется сложным, ответ неочевидным, хотя на самом деле он очень простой. Причина в суровых исторических условиях, как раз и породивших и все эти странности, в том числе и сам кодекс бусидо. Все вместе, то есть природа и история, ставшая следствием естественно-географических особенностей Японских островов, особым образом сформировали весь этот несколько странный для нас менталитет японской нации, однако несправедливо судить о характере японцев только в таком разрезе – это все равно что оценивать целый народ исключительно по трагическим страницам его истории. На самом деле куда больше истории и культуры осталось за этим кодексом, вот только о реалиях именно этой жизни мы можем судить лишь по косвенным признакам и опять-таки через культуру самураев как господствующего класса. О жизни же всего японского народа, как, впрочем, и русского, а также англичан и французов, да и всех остальных, всей правды мы, скорее всего, не узнаем уже никогда!

Известно, например, что на японскую культуру очень сильное влияние оказала философия китайского мыслителя Конфуция (552–479 гг. до н. э.), который как-то сказал: «Всегда непоколебимо делай правое дело», так как считал, что порядок следует поддерживать не столько наказаниями, сколько посредством определенного ритуала, а также наставляя людей добродетели. Тогда «люди будут знать, что такое стыд, и вести себя пристойно». И это правило вошло буквально в плоть и кровь отнюдь не только самураев, но и простых японцев, что очень наглядно проявилось в годы Второй мировой воины, а позднее и в условиях знаменитого «японского чуда», заставившего говорить о себе весь мир, хотя понять, откуда оно пошло, оказалось совсем не так просто.

Два самурая, и один позволяет себе бить другого веером. Что ж – если он старше по положению, то он мог себе это позволить! Ксилография Тории Киёмицу (1735–1785). Музей восточных искусств. Венеция.

Так, когда американцы оккупировали Японские острова, среди прочих военных трофеев им досталось немало японских кинофильмов, в том числе и откровенно пропагандистского содержания, специально снятых по заказу японских военных для поднятия духа японских солдат. Американцы решили их посмотреть и были откровенно шокированы их содержанием. Чаще всего в них показывалось, как молодой японский парень шел в армию, оставляя дома престарелых родителей и красавицу невесту. На фронте он мок под дождем, валялся в грязи, испытывал страдания и лишения. После чего, обычно раненый, умирал на соломе в бараке. Более откровенно антивоенных фильмов американцы не видели, сразу же запретили их к показу и долгое время просто не могли себе представить, что подобные фильмы хотя бы у кого-то могли поднимать воинский дух. По их мнению, любому фильму был просто необходим традиционный «хэппи-энд», с награждением героя в конце фильма и, что было бы просто замечательно, его счастливым бракосочетанием! Однако японцы им объяснили, что психология японцев сильно отличается от американской. Главное для японцев – долг перед страной и императором. И видя в кино все свои будущие невзгоды, японец переполняется чувством гордости, что именно ему все это суждено преодолеть. Чем больше лишений, объяснили им японцы, тем тверже наше «кодзе» – чувство самоуважения и уверенности в своей правоте, ставшее неотъемлемой частью их менталитета еще со времен самураев.

Однако сам-то кодекс бусидо… Разве он не был записан? Ведь был же, поскольку тогда откуда же взяты все те отрывки, что рассыпаны в тексте этой книги? Что ж, о собственно кодексе бусидо мы знаем из сочинения Дайдодзи Сигесукэ (1639–1730), который как раз и является автором знаменитого произведения «Будосёсинсю». Родился он в знатной самурайской семье, ведущей свой род от клана Тайра, а военную науку изучал в Эдо (ныне Токио) с 1658 по 1672 год в школе Обата Кагенори и Ходзё Удзината, слывших величайшими стратегами своего времени. После учебы Юдзан много путешествовал по стране, занимался преподаванием и служил клану Асано и клану Мацудайра. Кроме «Будосёсинсю» также написал расположенные в хронологическом порядке истории о Токугава Иэясу и история Иэясу, его сподвижников и построенного им города и замка Эдо. Его кисти, поскольку японцы в то время писали исключительно кисточкой, а не пером, принадлежали также «Записки о великих полководцах» и «Сведения о пяти вассалах». Известен он был и своими стихами. Затем его книгу перевели на английский язык, а уже с английского языка на русский[52].

Ёсида Канэсукэ был одним из начальников на самураями Асано, и неудивительно, что на этой гравюре он отдает приказ о начале атаки, причем делает это при помощи веера, что было в традициях самураев, использовавших веер также и для этой цели!

Самурай в накидке из соломы и с мотыгой в руках. Что ж, очевидно, Утагава Куниёси, автор этой гравюры, имел в виду, что в руках самурая даже крестьянская мотыга может стать эффективным оружием и использоваться в бою!

Глава 40 «Семь самураев» – классика кино навсегда!

Спит крестьянин в горах – под головою мотыга. Жаворонок поет. Кобаяси Исса (1769–1827)[53]

Закончилась эпоха самураев, но… такая богатая тема, как их боевая история, конечно же, не могла не стать достоянием такого искусства, как кино! Идеи верности, стойкости и презрения к смерти как нельзя лучше прижились в Японии XX века, агрессивная политика которой явилась своего рода реакцией на очень долгий изоляционизм. Десятки, если не сотни самых различных фильмов «про самураев» были сняты там в 20–30-е годы прошлого столетия только с одной-единственной целью: показать населению страны, что, имея столь богатую историю и военные традиции, Страна восходящего солнца просто не может не победить в новой войне за господство в Азии и, таким образом, то, что в свое время не удалось Тоётоми Хидэёси, обязательно удастся сейчас.

Однако сокрушительное поражение Японии в 1945 году заставило японских кинематографистов всерьез задуматься, а по тому ли пути они шли все это время? Правда, в годы войны они снимали так называемые фильмы «для победы», учитывавшие менталитет японской нации, так что сложные психологические киноленты им удавались. Причем настолько хорошо, что американцы, ознакомившиеся с трофейными японскими кинофильмами периода войны, категорически запретили их к показу у себя на родине, посчитав, что это самые лучшие… антивоенные фильмы в истории кино! Другое дело, что в мирное время требовались и новые фильмы, и новая интерпретация событий собственной истории и все того же самурайского прошлого. И вот тут-то понадобились и новые подходы, и новые идеи, и новые сюжеты. А найти все это и объединить в одной киноленте было совсем нелегко. Начнем с того, что сюжетов, как в литературе, так и в кино, совсем мало, и что-то новое придумать тут очень трудно. Однако есть такие талантливые и творческие люди, что им удается даже и в такой вот сложной обстановке, когда, кажется, ничего нового уже не придумать, создают шедевры, переживающие их самих.

Семь самураев рассматривают свой флаг. Кадр кинофильма «Семь самураев».

Вожак семи самураев – Камбэй Симада.

Более того, в той же в истории кино есть такие кинофильмы, которые справедливо вошли в мировой фонд киноискусства, хотя многие из них и полностью лишены модных сегодня «спецэффектов», и даже сняты в черно-белом формате. В нашей стране начало такому «кино» положил «Броненосец «Потемкин», который во многих странах в свое время был запрещен, как «произведение, способное вызвать государственный переворот». А вот в Японии в разряд «кино навсегда» попал фильм режиссера Акира Куросава «Семь самураев», снятый более 60 лет тому назад!

История фильма началась с того, что кинорежиссер Акира Куросава, снявший до этого картину «Расёмон», получившую «Золотого Льва» и премию «Оскар» Американской академии киноискусства (1951) за лучший иностранный фильм года, решил продолжить эту тему и снять еще один фильм в жанре «дзидайгэки» (исторические фильмы про самураев). Причем он захотел сделать его не только увлекательным по форме, но и наполненным глубоким смыслом. Сначала это должно было быть чем-то вроде притчи про один день жизни самурая. Причем в конце тот должен совершить харакири из-за маленького промаха, который он в этот день и допустил-то случайно. Но идея такого фильма что-то никак у него не складывалась, мотивировки поступков смотрелись как-то «не так», и тогда Куросаве приглянулся новый сюжет: о самурае, который за еду и кров нанимается к крестьянам защищать их от разбойников. Но одного самурая для этого ему показалось мало. И тогда на потребу публики, причем именно западной, а не японской (в Японии священное число – восемь!), он одного самурая превратил сразу в семь! Как и положено всякому японцу, Куросава отнесся к своей работе со всей надлежащей серьезностью. Написал подробные биографии всех героев фильма, а также придумал, какую одежду кто носит, как именно говорит, и даже какую пищу он предпочитает. И хотя все это в самом кинофильме не показывалось, такая проработка образов, безусловно, очень помогла актерам в них вживаться и отлично сыграть свои роли.

Кикутиё и Камбэй. Кадр из фильма.

Премьера фильма в Японии состоялась 26 апреля 1954 года и сразу имела большой успех. Он быстро завоевал популярность, как в Японии, так и за границей, и сразу сделался объектом многочисленных подражаний, самым известным из которых стала ковбойская версия «самураев» «Великолепная семерка» американского режиссера Джона Стерджеса и последовавшие за ней продолжения. В советском прокате фильм показали лишь в апреле 1988 года. Оригинальная версия «Семи самураев» длится 203 минуты, поэтому для массового проката в Японии ее сократили практически вдвое, а полностью показывали только в самых крупных городах. Другой сокращенный вариант – 141 минута – сделали на экспорт, и именно в таком сокращенном виде он шел в Европе и в США. Ну а полную авторскую версию «Семи самураев» зрители увидели только в 1975 году, так что путь «самураев» к сердцам зрителей оказался довольно долгим.

В фильме показывается Япония эпохи Сэнгоку дзидай – «войн всех против всех», второй половины XVI века, когда государства как такового в стране не существовало. Жители деревни узнают о готовящемся на них нападении конной банды, которая уже как-то побывала у них и забрала часть урожая и молодую женщину – жену крестьянина. Закон запрещает носить им оружие: за это положена смерть. Сами они, конечно, могли бы сделать себе копья из бамбуковых палок с наискось срезанными концами, поскольку такое дозволялось. Но они понимают, что им все равно не одолеть самураев, владеющих военным делом. И тогда крестьяне решают нанять ронинов – самураев, потерявших своего князя, и предложить им еду, поскольку им больше нечего было им дать. В городе, куда отправляются посланные деревней крестьяне, они встречают ронина-самурая Камбэя Симада, и тот из сострадания к их горю соглашается на их предложение. Вторым оказывается Кацусиро Окамото, юный самурай из аристократической семьи, который выбрал Камбэя себе в учителя, а третьим – бродяга Кикутиё с огромным мечом о-дати, который также тянется к Камбэю, видимо, считая его за образец для подражания. Камбэй, впрочем, этого бродягу сначала не принял, но тот все равно остается где-то поблизости, ведь ронину обычно просто некуда идти.

Умение скупыми штрихами показать весь драматизм происходящего – большое достоинство фильма Акира Куросава. Кадр из фильма.

Понимая, что вдвоем бандитов им не одолеть, Камбэй начинает искать других самураев. Бойцами его отряда в итоге становятся добродушный силач Горобэй Катаяма, старый боевой друг Камбэя Ситиродзи, Хэйхати Хаясида, не очень способный воин, но человек остроумный и находчивый. Затем в него вступает мастер меча Кюдзо, ну а последним к ним присоединяется бродяга Кикутиё, который с помощью сомнительной родословной пытается выдать себя за настоящего самурая. Судя по тому, что в ней написано, ему всего 13 (12 на наш счет) лет, и понятно, что все шестеро над ним смеются. Однако он упорно следует за самураями; и они к нему привыкают и в конце концов принимают его в отряд. Могло ли такое случиться на самом деле? Да, скорее всего, могло. Крестьянский труд в Японии всегда был почетен, многие самураи в свое время были крестьянами, так что ничего зазорного в том, что сделали эти самураи, не было. Однако Акира Куросава был первым режиссером, который придумал совершенно новую сюжетную линию в киноискусстве (а линий таких существует совсем немного!), суть которой заключается в том, что за опасное дело принимается небольшая группа людей с разными способностями, все вместе они делают одно общее дело, причем часть из них при этом погибает!

Флаг семи самураев.

Прибыв в деревню, самураи начинают учить крестьян азам воинского ремесла, планируют ее оборону, окружают заграждениями и рисуют свой флаг – традиционный флаг самураев нобори. Кикутиё оказавшийся крестьянским сыном, самовольно объявившим себя самураем, обозначен на нем треугольником, а шесть законнорожденных самураев – кружками. Но именно благодаря энергичному Кикутиё, который прекрасно знает и жизнь, и страхи, и заботы крестьян, ронины находят с ними общий язык и преодолевают их недоверие. Вскоре в стычке с разбойниками от выстрела из ружья погибает первый самурай – Хэйхати Хаясида. Вечером самураи и крестьяне торжественно хоронят его на холме у деревни. Все опечалены, что подчеркивается звучащей мелодией. И тут Кикутиё вспоминает о флаге семи самураев и водружает его над крышей: ветер расправляет полотнище, лица крестьян и самураев светлеют, мелодия становится ритмичной и боевой. Это означает, что деревня принимает вызов и готова сражаться до конца! И тут на окрестных холмах появляются бандиты…

На этой гравюре Цукиока Ёситоси изображен день смерти генерала Акэти Мицухидэ (1528–1582), бежавшего с поля боя в битве при Ямадзаки, когда его войска были полностью разбиты армией Тоётоми Хидэёси. Акэти Мицухидэ, лучший генерал Оды Нобунаги, «изменник», предательски напавший на «объединителя Японии» в храме Хоннодзи, пытавшийся взять власть в свои руки, но удержавший ее только 13 дней (за что он и получил прозвище «Дзюсан» – «Сёгун 13 дней»), был убит бамбуковым копьем – традиционным оружием крестьян – из засады возле деревни Огурусу в провинции Ямасиро. Есть сведения, что на гравюре Ёситоси изображен крестьянин Сакуэмон, который выследил и убил Акэти.

На подступах к деревне начинается схватка, но возглавляемые самураями крестьяне отбивают одну вражескую атаку за другой. Но у разбойников есть три фитильных ружья, хотя два из них самураям все же удается у них отбить. Тактика Камбэя заключается в том, чтобы понемногу пропускать атакующих разбойников в деревню, где на них тут же набрасывается целая толпа вооруженных бамбуковыми копьями крестьян, выстоять против которых им не под силу. В фильме нет потоков крови, отрубленных рук и ног, однако батальные сцены сняты в нем настолько мастерски, что веришь – так было! Нет в этих сценах и ударов мечом о меч, ведь мечи самураев для фехтования не предназначались, и Акира Куросава показал это очень правдиво!

Когда в банде остается всего 13 человек разбойников, Камбэй решает, что для деревни наступил решающий момент сражения и что следующий день станет последним. Он сообщает об этом крестьянам, и те подносят самураям сакэ и закуску из своих спрятанных запасов, о которых говорил Кикутиё, и все они вместе пируют в ночь перед боем, объединенные братством воинов. Ну а молодой Кацусиро проводит ночь с крестьянской девушкой, которая ему понравилась еще до этого и с которой у него складываются очень сложные отношения. Она ему вроде бы и нравится (как и он ей), однако он все же самурай, а она – всего лишь простая крестьянка.

Утром в деревню намеренно пропускают всех бандитов, причем бой с ними очень реалистично идет под проливным дождем и в жидкой грязи. Самураи несут потери, но и разбойников при этом уничтожают одного за другим. Закалывает своего первого врага молодой Кацусиро. Но бандиты врываются в дом, где крестьяне прячут женщин и детей, и стреляют оттуда из своего последнего ружья. Погибает мастер меча Кюдзо, смертельно ранен пулей Кикутиё, однако из последних сил он все же убивает атамана банды своим мечом.

После битвы в живых остаются лишь трое самураев: предводитель отряда Камбэй, его старый друг Ситиродзи и юный Кацусиро. В последних кадрах он бежит за крестьянской девушкой, но останавливается на мосту. Камбэй и Ситиродзи наблюдают за тем, как крестьяне с песнями сеют рис. Самураи им больше не нужны. Камбей говорит, что крестьяне празднуют победу. «Они победили, не мы!» Затем камера показывает могильник, в верхней части которого видны четыре курганные насыпи. В них воткнуты мечи, а меч, вонзенный в крайнюю правую от зрителя насыпь, развернут в сторону, противоположную остальным. Ветер гонит пыль. История семи самураев закончена. Притча получилась, и суть ее такова: крестьянский производительный труд во все времена выше труда ратного. Любой воин, пусть даже он отважный самурай, оказывается всего лишь слугой у крестьян!

Заключение

Вот и подошел к концу наш рассказ о самураях – рыцарях Дальнего Востока. Мы не случайно называем этих воинов рыцарями – ведь между ними и их европейскими собратьями было очень много общего, а к рыцарскому служению японцы относились даже серьезнее, чем европейские воины. В Японии, как и в Европе, также существовала система рыцарского воспитания, идеология воинов была основана на осознании ими собственного превосходства над низшими сословиями, а самурайский кодекс бусидо требовал от японца много больше, чем европейский кодекс чести. Во всяком случае, от европейских рыцарей не требовалось умирать при поражении сюзерена, и поражение не считалось позором. Продолжая сравнение, можно сказать, что собственные интересы были для европейских рыцарей важнее всего, ради приобретения богатства, земель, влияния и власти они подчас были готовы пойти и на преступление. Нечто подобное было и в Японии, но как исключение, а не правило – вот в этом рыцари Западной Европы и японские самураи существенно различались. Для последних на первом месте был долг перед своим господином и перед самим собой. Совершив предательство или нарушив кодекс чести, японский рыцарь был готов предать себя смерти и этим искупить свою вину, тогда как для европейца в измене господину подчас и вины-то особой не было!

Конец сословия самураев в Японии ознаменовался кровавыми битвами и был настоящей трагедией для очень многих людей. Цветная ксилография Утагава Куниёси.

Для самурая главным трофеем в бою являлась голова противника, которую он мог положить к ногам своего господина, а то даже и самого сёгуна – военного вождя всех самураев. Европейские же рыцари в бою себе подобных по возможности не убивали, а старались взять их в плен, чтобы потом взять и отпустить за выкуп. Более того, убивать рыцаря рыцарю считалось даже как-то и неприлично. Вот пехотинцы, лучники, арбалетчики, «флористы» (люди, рассыпавшие на пути конницы железные колючки) – тех можно было убивать и калечить безо всякой жалости. Например, английским лучникам, попавшим в плен к французам, те отрубали два пальца на руке, чтобы они не могли больше стрелять из лука, и именно поэтому-то те, у кого они еще были, перед боем их своим противникам и показывали. Мол, видите – у нас есть чем стрелять, и мы вас сейчас «раскатаем»! Вот так в Европе и родился знаменитый знак «V». А вот в Японии такого не могло быть по определению. Там отрезали не пальцы, а сразу головы, а пленных брали в исключительных случаях. К тому же брать деньги за выкуп никто бы из самураев просто не осмелился, да вроде бы и случаи такие в истории Японии неизвестны. Вот с честью умереть за своего господина или даже просто за самого себя – это да, почетно! А зарабатывать таким вот образом деньги или даже просто о них думать – это позор!

Битва при Сирояме – решающее сражение между правительственными войсками императора Японии и самураями Сацумы под предводительством Сайго Такамори, произошедшая 24 сентября 1877 г. Абсолютное численное превосходство императорских войск привело к полному разгрому повстанцев. На этой японской картине Сайго Такамори, руководивщий своим отрядом, изображен в черно-красной форме европейского образца в правом верхнем углу.

Впрочем, главное, и самое фундаментальное различие в культуре западноевропейских рыцарей и японских самураев заключалось в том, что они принадлежали не только к двум различным земледельческим цивилизациям, но и абсолютно разным исторически сложившимся военным культурам. Самураи – типичные представители народов-лукофилов, причем лукофилия у них дошла до крайней степени – обожествления лука и искусства стрельбы из него. Рыцари Западной Европы представвляли собой другую крайность – людей-лукофобов. Рыцарь брался за лук лишь в исключительных случаях, никогда не стрелял из лука с коня и рассматривал его лишь в качестве оружия для охоты и спортивного снаряда, но не средства войны. Такое разделение возникло еще в глубокой древности, в незапамятные времена и стало самым наглядным, хотя и далеко не самым очевидным, примером влияния на общественное развитие социальных предрассудков, пришедших к нам из далекого прошлого. Рыцарь считал достойным противником только того, кто выступал против него лицом к лицу и сражался тем же оружием, что и он сам. Убивать на расстоянии можно было только простолюдинов и язычников, против которых «все средства были хороши». Для самураев оружие в принципе значения не имело. Оно было лишь средством обеспечить «путь к победе», а лук ли это, копье или меч, значения не имело, хотя применение ядов, безусловно, осуждалось как недостойное воина. Лучников нанимали, так же как и арбалетчиков, причем перед выстрелом из лука европейский «коный лучник» должен был обязательно сойти с коня. Сидеть на благородном животном, даже если это и была простая деревенская кобыла, и стрелять из лука в Европе было нельзя!

Примеры социального жеманства, аналогичного тому, что проявлялии западноевропейские лучники в отношении лука, имели место и в Японии. Например, многие историки считают, что конструкция японского лука юми связана с буддийской традицией не касаться мертвечины. А поскольку склеить небольшой, но мощный монгольский лук без копытного клея нельзя, кроме того, желательно обтянуть его еще и кожей, то самураям было противно всего этого касаться, и они предпочитали луки рессорного типа из бамбуковых пластинок, обмотанных волокнами ротанговой пальмы. Однако как же тогда быть с нагрудником из кожи доспеха о-ёрой и вообще с доспехами из кожи, что были у них в ходу? Значит, в одном случае отвращение к коже и копытному (либо рыбьему) клею место имело, а вот в другом почему-то нет?! Или же причина была в чем-то другом, или же причин было сразу несколько?

Если мы обратимся к социальным отношениям между самураями и остальным населением и сравним их с европейскими, то увидим, что менее трудные условия жизни в Европе привели к тому, что феодальное право здесь было несколько мягче, чем в Японии. Долг обязывал самурая по первому требованию умереть за своего господина, но зато в отношении крестьян он обладал правом «убить и уйти»: то есть был абсолютным хозяином их жизни и смерти, о чем европейская знать не могла и мечтать. С другой стороны, японские феодалы, как и европейские, обитали в укрепленных замках и точно так же, как западные рыцари, чуждались огнестрельного оружия. Причина их отрицательного отношения к достижениям технического прогресса проста и понятна: огнестрельное оружие противоречило их философии. Мысль сойтись лицом к лицу с достойным противником и победить его никогда не покидала японских рыцарей, а ружья превращали сражение в бойню, где самый умелый воин мог пасть жертвой слепой пули. А значит, и все их рыцарское искусство уже не являлось столь значимым, так же как и бесценные мечи, и родовые доспехи из металлических пластин, стоившие целое состояние.

Сад храма Нинна-дзи все так же радует глаз, как и сто, и двести лет назад. Здесь, кажется, ровным счетом ничего не изменилось.

Кстати, говоря о доспехах, следует сказать, что племена тунгусов и якутов, жившие на северо-востоке Евразии, также очень широко использовали защитную одежду из железных, кожаных, костяных и роговых пластинок, покрытых слоями рыбьего клея, которые они с помощью уже знакомых нам кожаных шнуров связывали между собой. Известно, что и якуты – самый северный среди тюркских народов, вытесненный на север с территории Забайкалья, и южные тунгусы (эвенки) были хорошо вооруженными конными воинами. Оружие нападения у них состояло из большого и сложного лука, копья, а также пальмы – длинного ножевого клинка на укороченном копейном древке, очень похожего на японскую нагинату.

Пальма заменяла им и копье, и меч, хотя прямые однолезвийные мечи якуты и эвенки тоже знали. Ну а якутское железо, вырабатывавшееся из болотной руды, русские первопроходцы считали по качеству равным немецкому и во много раз лучше их собственного. Воины защищали себя высокими железными шлемами и панцирями из кожи, на которую также нашивались железные пластины. В бою они использовали деревянные палицы, очень похожие на японские канабо, и мечи с однолезвийной заточкой.

На крайнем северо-востоке российские землепроходцы столкнулись с воинственным народом – чукчами, от чьих набегов страдали берега Берингова пролива. Боевые лодки выбрасывали на берег могучих воинов в тяжелых доспехах: шлемах, наручах и поножах из толстых костяных полос, соединенных ремешками; панцири на лямках, сделанные из костяных полос, сплетенных ремешками, либо из полос толстой и твердой моржовой кожи. Эти доспехи весьма напоминали доспехи самураев, что лишний раз свидетельствует об общности законов развития военного дела в разных районах мира и о влиянии на него не только социальных и экономических, но и естественно-географических факторов.

И точно так же, как и в других местах, покончить с конными латниками довелось пехоте, получившей в свои руки огнестрельное оружие. Рыцари Дальнего Востока вынуждены были уйти, как ушли и все остальные, хотя именно в Японии они задержались дольше всего… Дело в том, что события жизни Японии в начале XVI века постепенно изменили облик страны и повлияли на судьбу самураев. Объединение феодальной Японии, начатое еще в XVI веке великим полководцем Ода Нобунага и продолженное его соратником Тоётоми Хидэёси, привело к установлению четкого социального деления всех слоев общества. На его верхушке, сразу вслед за императором и аристократами, стояли самураи. Они получили множество привилегий. Именно при Тоётоми Хидэёси право ношения воинами двух мечей было подтверждено законом. Однако государству, в котором установился мир, так много воинов не требовалось. Уже в XVIII веке многие самураи вынуждены были оставить службу и заниматься делами, которые прежде считались недостойными воинов, – торговлей, ремеслами, преподаванием наук и боевых искусств.

Последней войной в истории самураев стала Гражданская война 1868–1869 гг., когда был свергнут последний сёгун: Токугава Ёсинобу. Самураи тогда сражались в армиях обеих сторон, однако независимо от того, кому досталась победа, само их сословие было уже обречено. Император Мэйдзи, пришедший к власти в 1868 году, решил реформировать государство по западному типу. Эти реформы коснулись и самураев: в армию солдат теперь набирали по призыву, из всех сословий. В 1876 году самураям было запрещено ношение мечей, и на этом их эпоха завершилась. Последняя битва самураев под командованием Сайго Такамори состоялась 24 снтября 1877 года, но понятно, что при всей своей храбрости победить они современную армию просто не могли. Зато в наши дни Сайго Такамори в Японии поставлен памятник, а связанные с его восстанием события отражены в кинофильме «Последний самурай».

Неожиданный и весьма быстрый крах государства самураев породил в свое время немало хитроумных теорий. Однако разгадать эту загадку ученые, похоже, сумели только лишь сейчас, когда в их распоряжении оказались самые совершенные приборы для самого точного химического анализа.

Ну, а в итоге все красочное вооружение самураев попало в магазины для иностранцев, в музеи и частные собрания. На этой фотографии – японский магазин самурайского военного снаряжения. 1890 г.

Скорее японские самураи, по крайней мере те, что принадлежали к верхушке самурайского сословия, исчезли из истории точно так же, как и когда-то в древности римляне, ставшие жертвами такого металла, как… свинец. Они пили воду, которая поступала к ним в дома по свинцовым трубам, хранили вино в свинцовых сосудах, считая, что это улучшает его вкус, и даже расчесывались свинцовыми гребнями, чтобы красить волосы в металлический цвет. В итоге их женщины совсем перестали рожать детей, служить в римской армии стало некому – вот варвары некогда могучий Рим и завоевали. Ну а жены самураев, как и многие женщины в других странах в старину, пользовались косметикой, сделанной на основе хлорида ртути и так называемого «белого свинца». Белоснежным у них должно было быть не только лицо, но и та часть груди, которая могла быть видна во время кормления. Чтобы отбелить кожу, использовались белила, содержавшие все эти ядовитые компоненты. Поэтому одновременно с кормлением грудью они травили своих детей свинцом, в результате чего те вырастали слабыми, больными и умственно отсталыми. Они не могли решать сложные политические задачи, вставшие перед ними в середине XIX века, и многие другие проблемы, которые поставила перед ними эта эпоха. После известного кризиса 1853–1867 гг., в результате которого рухнула система сёгуната, они быстро утратили свою силу и власть и сошли с исторической арены так же, как и римляне, причем пали жертвой обыкновенной для того времени женской косметики, утверждает Тамидзи Накадзима, сотрудник японского Университета окружающей среды и здоровья. Он тщательно изучил кости как взрослых самураев, так и их детей, и обнаружил, что в костях детей свинца было в десятки раз больше, чем у их отцов и матерей. Причем у детей до трех лет содержание свинца в костях превышало уровень этого очень ядовитого металла в костях их же матерей в среднем в 50 раз. Неудивительно, пишет в связи с этим газета «Daily Mail», что уровень свинца в костях взрослых женщин был вдвое выше, чем у мужчин.

Самураи продают свои пышные доспехи торговцу. Утагава Хиросигэ. Музей искусств Лос-Анджелеса.

Ядзама Мотооки сразу же после того, как с Кира было покончено. Именно он нашел его в тайном убежище и отрубил голову, после чего дал сигнал свистком остальным своим товарищам, что в это время рассыпались по дому.

Впрочем, как бы там ни было в прошлом, дух самураев живет в Японии до сих пор. Дети продолжают овладевать навыками классического фехтования на мечах (кэндо), стрельбы из лука (кюдо) и рукопашного боя (дзюдо) – все это входит в школьную программу физического воспитания! А какой японский клерк, покорно выполняющий распоряжения начальника, не мечтает, чтобы его называли самураем? Ведь именно так сегодня в Японии говорят о людях, твердо стоящих на своем. И все же время самураев давным-давно ушло в прошлое. Впрочем, не совсем так, потому что в прошлое оно ушло не так уж и давно. Дело в том, что последним носителем самурайского духа считается подпоручик Онода. В конце 1944 года ему дали задание вместе с двумя подчиненными укрыться в горном районе острова Лубанг (Филиппины) и терроризировать местное население. Вышел Онода из джунглей только лишь спустя тридцать лет. Он продолжал воевать, и ничто не помогало – ни приезд на остров его отца и брата, ни разбрасывание газет и листовок. И только личный визит майора, отдавшего приказание в далеком 44-м сражаться до конца, решил исход дела. Майор зачитал Оноде приказ, и подпоручик сложил оружие. Последний самурай был торжественно встречен в Японии и стал ее национальным героем. Об убитых им филиппинских крестьянах никто, разумеется, даже не вспомнил.

Да, долог был путь от легендарного принца Ямато до Сайго Такамори, но образ героя-самурая каким был, таким и остался. Герой все так же одинок, и он всегда трагически погибает в неравном бою с врагами. Стандартная фраза «жили долго и счастливо» – не для него! Но в этом как раз и заключается весь дух самурайского сословия, и тот, кто мечтает именно о таком вот конце, может радоваться: по крайней мере, от настоящего японского самурая в нем есть хотя бы что-то! Но если мы обратимся к тексту великой хроники самурайского героизма, «Хэйкэ моногатари», то там все то же самое будет сказано в традициях тех же самураев немного иначе, а именно так: «Звук колокола Гионсодза отражает непостоянство всех вещей. Цвет тикового дерева говорит о том, что тем, кто сейчас процветает, суждено пасть. Да, гордые живут лишь мгновение, как вечерний сон в разгар весны».

Так что недаром считается, что нет лучшей эпитафии самураям, чем первые строки из «Повести о доме Тайра» (XIII век) в переводе А. Долиной:

Недолог был век закосневших во зле и гордыне, снам быстротечным уподобились многие ныне. Сколько могучих владык беспощадных, не ведавших страха, ныне ушло без следа – горстка ветром влекомого праха!

Вкладка

Самураи в бою (Иллюстрация предоставлена ООО «Звезда»)

Атака самураев (Иллюстрация предоставлена ООО «Звезда»)

Командиры самураев (Иллюстрация предоставлена ООО «Звезда»)

Штаб армии самураев (Иллюстрация предоставлена ООО «Звезда»)

Конные самураи (Иллюстрация предоставлена ООО «Звезда»)

Конные самураи-лучники (Иллюстрация предоставлена ООО «Звезда»)

Самураи с но-дати (Иллюстрация предоставлена ООО «Звезда»)

Самураи с нагинатами (Иллюстрация предоставлена ООО «Звезда»)

Самураи-лучники (Иллюстрация предоставлена ООО «Звезда»)

Асигару-лучники (Иллюстрация предоставлена ООО «Звезда»)

Самураи-пехота (Иллюстрация предоставлена ООО «Звезда»)

Ниндзя (Иллюстрация предоставлена ООО «Звезда»)

Великий герой северных походов XI века Минамото Ёсииэ был также известен как Хатиман Таро, «старший сын бога войны Хатимана»

Дух Тайра-но Томомори возвращается в бухту Даймоцу

Усикава и Бэнкей бьются на мосту Годзе

Минамото Ёсицунэ изучает боевые искусства на горе Курамаяма под руководством Соджобо великого Тэнгу

Минамото Ёсицунэ сражается с Бэнкеем

19 сподвижников Ёсицунэ

Битва в заливе Дан между войсками родов Тайра и Минамото

Последний бой клана Кусуноки

Самурай, отражающий стрелы

Тоётоми Хидэёси на коне

Тоётоми Хидэёси завоевывает Сикоку

Тоётоми Хидэёси завоевывает Сикоку

Сайто Тосимото и китайский генерал борются под водой

Самурай с отрубленными головами

Иси-ё, жена Обоси Ёсио, с нагинатой

Саса Наримаса верхом на могучем коне, копыта которого вязнут в глубоком снегу

Всадник-самурай с копьем

«Меч против веера». Поединок Уэсуги Кэнсина и такэда Сингэна в Четвертой битве при Каванакадзима, 1561 г.

Поскольку самураи не пользовались щитами, они держали копье двумя руками и также обеими руками наносили им удар

Битва под сосной

Самурай, отрезающий голову

Самурай с якимори

Битва у стен замка Осака, 1614 г.

Миямото Мусаши сражается с Сасаки Гонрюю

Самурай на коне

Ночная атака 47 самураев

47 самураев разбивают ворота в усадьбу Кира

Сикамацу Юкисигэ овладел всеми боевыми искусствами, но особых успехов добился в стрельбе из лука, так что попадал в птицу на лету

Ёсида Канэсада разрубает летящие в него стрелы

Хотя Токуда Сигэмори было более пятидесяти лет, что для того времени уже старость, он сражался, не уступая молодым

В ночь знаменитой атаки 47 верных вассалов самурай Обоси Ёсиканэ проявил незаурядную доблесть и сразил множество врагов. И конечно, он был преданным вассалом своему господину и почтительным сыном, ибо это основа всего, как учил Лао-цзы

Масэ Тюдаю Массаки, целящийся из лука

Каида Ядаэмон Томонобу защищается от стрел с помощью кото (музыкального инструмента) в шелковом чехле

Дзюнай Хидэтомо с мечом в руке вглядывается в даль

Катаока Дэнгоэмон Такафуса в окровавленной головной повязке, опирающийся на свое обагренное кровью копье

Битва при Хакодатэ, 1869 г.

На ксилографии изображены самураи Сацума, сражавшиеся с императорскими войсками и даже в 1877 году использовавшие традиционное самурайское военное снаряжение

Самурай пишет хайку

Ритуал сэппуку

Сэппуку

Глоссарий терминов

[54]

Абуми – стремя

Агэмаки – бант на спине кирасы

Аибики – крепления плечевых ремней

Аи-готэ – пара наручей, соединенных тканью

Айкути – кинжал без гарды

Акабэ-ёрой – латный ворот, защищающий шею и грудь

Амигаса – плетеная шляпа из соломы или бамбука

Асигару – пехотинец, легковооруженный воин

Багу – конская сбруя

Бакуфу – правительство сёгуна

Бисямон-готэ – наручи с пластиной для защиты верхней части руки

Боси – линия закалки на острие меча

Буси – воин, самурай

Бусидо – буквально: «путь воина», кодекс чести самурая

Вайдатэ – пластина, прикрывающая правый бок в доспехах о-ёрой

Вакидзаси – короткий меч

Варавадзура – буквально: «лицо мальчика», тип мэн-гу

Варадзи – плетеные сандалии

Ватагами – плечевые ремни

Ватакуси – наконечник стрелы с зубцами, отогнутыми назад

Гета – деревянные сандали наподобии современных сланцев, но с деревянной платформой, имеющей вид скамеечки на двух опорах: популярная обувь воинов-монахов

Гёё – наплечники в доспехах до-мару и харамаки

Гумбай-утива – военный веер, используемый для подачи сигналов во время боя

Гунсэн – складной военный веер

Гусоку-бицу – ящик для доспехов тосэй-гусоку

Гэн – тетива

Дайкю – большой лук высотой более 2 м

Даймё – буквально: «большое имя», крупный феодал

Дайсё – пара мечей, включающая меч длинный и меч короткий

Дайто – большой меч, входящий в пару дайсё

Дангаэ-до – кираса из тосэй-гусоку, в верхних и нижних секциях которой используются разные стили шнуровки

Дан-одоси – чередование двух цветов в шнуровке одоси

Дзи – поверхность между лезвием и ребром клинка меча

Дзимбаори – распашная куртка без рукавов, надеваемая поверх доспехов

Дзингаса – конусообразный шлем пехотинцев асигару

Дзюхацу – тонкая часть на концах лука, на которую наматывается тетива

До – кираса

Докэн – бронзовый меч, распространенный в Японии в эпоху Яёй

Докю – магазинный арбалет

До-мару – буквально: «вокруг тела», ламеллярные доспехи, застегивающиеся под правой рукой

Ёдарэ-какэ – защищающий горло доспех, крепившийся к маске

Ёкотэ – линия, отделяющая острие от остальной полосы меча

Ёкохаги-окегава-до – доспех, в котором заклепки, соединяющие его пластины, не были видны

Ёрой-но саки – передняя часть доспеха тосэй-гусоку

Ёрой-харамаки – доспех, открывавшийся сзади и не имевший пластины, прикрывавшей место соединения

Ёрой-хитатарэ – надевавшаяся под доспех одежда с длинными широкими рукавами

Иёдзанэ – пластинки, собранные с минимальным нахлестом

Икада – прямоугольные пластинки, укрепленные на кольчуге

Иро-иро-одоси – разноцветная шнуровка

Ито-одоси – шелковая шнуровка

Кабуто – шлем

Кабуто-но о – шелковый шнур для крепления кабуто

Кава-одоси – кожаная шнуровка

Кавари-кабуто – шлем необычной формы

Кабуто-камасу – шлем с навершием из циновки

Каго-ханкю – короткий лук

Кайкэн – маленький кинжал, носившийся под одеждой

Какари-до – доспехи, состоящие из кованых горизонтальных пластин, разновидность тосэй-гусоку

Камикадзэ – буквально: «божественный ветер», японский летчик-смертник времен Второй мировой войны

Камисимо – официальный костюм, состоящий из штанов хакама и безрукавки катагину

Каммури – остроконечная шапочка

Канабо – длинная деревянная палица, окованная железом

Канто-до – кираса с внешними шарнирами, разновидность тосэй-гусоку

Кара-бицу – ящик для доспехов

Каримата – раздвоенный наконечник стрелы

Карута-ганэ-до-мару – доспехи из прямоугольных лакированных металлических пластинок, нашитых на ткань

Каса-дзируси – продолговатый флажок с личным девизом воина, крепившийся к шлему

Каса-дзируси-но кан – кольцо на затылке шлема для каса-дзируси

Ката – плечо лука

Катагину – накидка-безрукавка, часть камисимо

Ката-ёрой – защита для плеч и верхней части рук, часть доспеха танко

Катами-гавари-одоси – тип цветной шнуровки, при котором цвет менялся посредине полосы

Катана – длинный меч, носившийся за поясом

Катануги-до – кираса, сделанная в виде полуобнаженного торса, разновидность тосэй-гусоку

Ката-одоси – тип шнуровки, при котором два ряда одного цвета чередуются с рядом другого цвета

Катанумадори-одоси – тип трехцветной шнуровки

Кикко-ганэ-до – аналогичного рода доспехи, но только из шестигранных пластинок. Поскольку и те и другие доспехи легко складывались, то оба этих типа более известны под общим названием татами-до («складные доспехи»)

Кимоно – традиционная японская одежда: плечевой халат, удерживаемый поясом

Кира-ха-хира-нэ – широкий плоский наконечник стрелы с узким острым лезвием

Кирикобу – железная палица, оружие стражников императорского дворца

Кирицукэ-иёдзанэ – металлическая полоса, имитирующая ряд пластинок иёдзанэ

Киринукэ-кодзанэ – металлическая полоса, имитирующая ряд пластинок кодзанэ

Киссаки – острие

Кицукэ – конский потник

Когай – маленький нож-шпилька

Когатана – маленький кинжал

Ко-гусоку – мелкие части доспеха тосэй-гусоку

Кодзакура-одоси – тип разноцветной шнуровки с рисунком из цветков вишни

Кодзан-до – японские ламеллярные доспехи

Кодзанэ – маленькие пластинки, из которых делались ламеллярные доспехи

Кодзука – рукоять кинжала когатана

Косимаки – горизонтальная полоса, образующая нижний край шлема

Коситори-одоси – тип шнуровки, при котором один-два нижних ряда выполняются контрастным по отношению к основному цветом

Косодэ – белое нижнее кимоно с узкими рукавами

Котэ – наручи

Кофун – погребальный курган

Кохирэ – маленькие наплечники в доспехах тосэй-гусоку

Кувагата – рога на шлеме кабуто

Кугэ – придворная аристократия

Кура – седло

Кусадзури – часть доспеха, пластинчатая юбка, закрывающая бедра

Кусари – кольчуга

Куцу – башмаки, для самураев высокого ранга зачастую изготавливались из медвежьей шкуры

Куцува – удила

Куцува-дзура – поводья

Куцумаки – обмотка древка стрелы под наконечником

Кэбики-одоси – плотная шнуровка

Кэйко – древние ламеллярные доспехи

Кэн – древний обоюдоострый прямой меч

Кюби-но ита – железная пластина, защищающая крепление левого плечевого ремня доспеха о-ёрой

Кюдо – искусство стрельбы из лука

Кяхан – обмотки для ног

Мабидзаси – металлический козырек шлема кабуто

Мандзюва – надеваемая под доспехи накидка, защищающая грудь и подмышки

Мару-до-ёрой – доспехи, представляющие собой нечто среднее между о-рой и до-мару

Масакари – боевой топор на длинном топорище

Мими-ито – шнур, идущий по краю доспеха

Могами-харамаки-до – переходный тип доспехов конца XV – начала XVI в. из изогнутых горизонтальных полос металлических полос, соединенных шнуровкой (упрощенное название – могами-до)

Мон – герб

Муна-ита – верхняя пластина в кодзан-до, защищающая грудь

Мунэ – обух клинка меча

Мунэ-тори-окегава-до – разновидность доспеха окегава-до, в котором для придания ему большей гибкости три верхние металлические полосы заменены набором пластинок

Мути – гибкий прут для управления лошадью

Мэй – клеймо мастера на хвостовике меча

Мэкуги-ана – отверстие в нижней части меча для крепежного штыря

Мэмпо – полумаска, закрывающая лицо ниже глаз

Мэн-гу – защитные маски и полумаски

Нагината – японская алебарда

Накагава – часть кирасы, охватывающая туловище

Накаго – хвостовик полосы меча

Накаго-дзири – оконечность хвостовика

Намбан-до – «кираса южного варвара», разновидность тосэй-гусоку

Намбан-кабуто – «шлем южного варвара», разновидность шлема доспехов тосэй-гусоку

Нё-до – кираса, сделанная в форме обнаженного торса, разновидность тосэй-гусоку

Нихонто – меч с изгибом клинка

Нодати – меч с клинком более 1 м, носившийся на плече или за спиной

Нодова – латное ожерелье, защищающее шею

Нуинобэ-до – кираса, состоящая из передней и задней частей

Оби – пояс

Ода-готэ – наручи котэ с гофрированными пластинами на рукаве от кисти до плеча

Одоси – шнуровка

Одосигэ – шнур для одоси

О-ёрой – буквально: «большие доспехи», доспехи ламеллярной конструкции, распространенные среди самураев в IX–XII вв.

Окина-мэн – «лицо старика», тип мэн-гу

Окэгава-до – кираса, состоящая из горизонтальных или вертикальных цельнометаллических полос, разновидность тосэй-гусоку

Омодака-одоси – шнуровка в виде разноцветного треугольника

Они-дамари – верхняя пластина передней части тосэй-гусоку

Онна-мэн – «женское лицо», тип мэн-гу

Оно – секира с широким лезвием

О-содэ – большие содэ, носившиеся с о-ёрой

О-тати – меч особо большого размера

Отоканэ – рога лука

О-юми – большой лук, то же, что дайкю

Ойкаго – рама из тонких реек для натяжения хоро

Пистору – пистолет

Сага-омодака-одоси – тип плетения, при котором шнуры образуют треугольник, направленный вершиной вверх

Сагэо – шнур на ножнах меча

Санко-но бё – заклепки, прикреплявшие козырек к тулье шлема

Сару-бо – «обезьянья морда», тип полумаски хоатэ

Сасимоно – прямоугольный флажок с гербом, крепящийся за спиной

Сая-мати-но тати – меч тати, у которого верхняя часть ножен обмотана шелковым шнуром

Сёгун – военный правитель

Сёдзи-но ита – вертикальные пластины, защищавшие шею от ударов сбоку, часть доспеха о-ёрой

Сёто – малый меч, входящий в пару дайсё

Сикимэ-одоси – шахматное плетение

Сикоро – назатыльник шлема кабуто

Синоги – ребро клинка меча

Синоги-дзи – поверхность полосы клинка меча между ребром и обухом

Сино-готэ – кольчужные котэ с узкими пластинками на предплечьях

Синодарэ – декоративные металлические полосы в форме стрел, идущие из тэхэн

Ситаги – рубашка, надевавшаяся под доспехи

Содэ – наплечники

Сомэн – маска, полностью закрывающая лицо

Сори – кривизна клинка меча

Сугакэ-одоси – редкая шнуровка в виде парных переплетений с перекрестными узлами

Судзи-кабуто – шлем, состоящий из множества пластинок

Сунэатэ – поножи

Сусого-одоси – тип плетения, при котором каждый более низкий ряд выполняется шнуром более темного оттенка

Сэ-ита – узкая пластина для защиты спины в харамаки

Сэндай-до – разновидность кирасы тосэй-гусоку с креплением деталей на шарнирах

Сэппа – две металлические шайбы, охватывающие хвостовик по сторонам от гарды

Сэппуку – харакири, ритуальное самоубийство воина

Таби – носки с отделенными большими пальцами

Танко – ламинарные доспехи IV–VIII вв.

Танто – кинжал, который мог иметь гарду цуба, а мог и не иметь ее

Танэгасима – см. Тэппо

Татами – циновка из соломы

Татами-до – складывающийся панцирь, разновидность тосэй-гусоку

Татами-кабуто – складной шлем

Тати – длинный изогнутый меч с односторонней заточкой, который носили привешенным на пояс лезвием вниз

Татэ – большой деревянный щит с упором

Татэ-огэ – наколенник

Татэхаги-окэгава-до – кираса, состоящая из вертикальных цельнометаллических полос, разновидность тосэй-гусоку

Татэ-эри – ворот для защиты шеи

Тёкуто – древний прямой однолезвийный меч

Тётин-кабуто – шлем, сделанный из горизонтальных складных полос

Тётин-хоро – в XV–XVI вв. хоро на легкой раме ойкаго и креплением по принципу сасимоно

Тогари-я – узкий заостренный наконечник стрелы

Токонома – ниша для хранения мечей в доме

Токин-кабуто – шлем с маэдатэ из медвежьего меха

Тосэй-гусоку – буквально: «современные доспехи», распространившиеся с XVI в.

Тэ-датэ – ручной щит

Тэкко – пластина, защищающая кисть

Тэнсюкаку – главная башня замка

Тэппо – фитильное ружье

Тэппо-юми – небольшой арбалет

Тэссэн – боевой железный веер без рукояти

Тэхэн – круглое отверстие на макушке шлема

Тэхэн-канамоно – медное позолоченное кольцо вокруг отверстия тэхэн

Тэхэн-акода-нари-бати-кабуто – шлем с раздутой задней частью и вдавленной вершиной, а также нашлемными украшениями усиро-датэ, которые в отличие от маэ-датэ крепились не спереди, а сзади

Ува-оби – пояс, который самураи носили поверх доспехов

Фудзисан – шлем с навершием в форме священной для японцев горы Фудзи

Фукигаэси – отвороты горизонтальных пластин кабуто

Фундоси – набедренная повязка

Фусинава-мэ-одоси – диагональная шнуровка светло-зеленым, белым и темным шнурами

Фути – муфта на рукояти

Ха – лезвие меча

Хайдатэ – набедренник

Хакама – традиционные штаны самурая

Хаккаху-каса – шлем в форме восьмиугольного зонтика

Ха-мати – край лезвия

Хамбо – полумаска, прикрывающая подбородок и нижние челюсти

Хамбури – защитная налобная пластина, прикрывшая не только лоб, но и виски

Хамон – граница закалки лезвия меча

Хан-готэ – съемные половинные наручи, защищавшие предплечье

Ханэ – ленты, свешивающиеся из-под седла

Хаори – накидка, принадлежность парадного костюма

Хаппури – маска, закрывающая лоб, виски и щеки

Хараатэ – простейшие доспехи, защищавшие только грудь и живот воина

Харакири – см. Сэппуку

Харамаки-до – ламинарные доспехи, имевшие разрез сзади, использовались до XVI в.

Харикакэ-кабуто – шлем, украшенный декоративной надстройкой

Харуби – подпруга

Хатамунэ-до – кираса с ребром посредине

Хатараки – рисунок структуры металла, появляющийся в процессе ковки и закалки клинка

Хатимаки – головная повязка

Хатиман-дза – см. Тэхэн

Хати-цукэ-но ита – верхний ряд сикоро

Хикимэ – деревянный свисток, использовавшийся в свистящих стрелах

Хинава-дзю – другое название тэппо – ружье с фитильным замком

Хисунуи-но ита – нижний ряд доспехов с редким плетением

Хитаи-атэ – налобная повязка с защитной пластиной – простейший вид защиты лица, использовавшаяся самыми бедными самураями и асигару

Хо – наконечник древкового оружия

Хоатэ – полумаска, закрывающая нижнюю часть лица

Хоко – копье

Хон-кодзанэ – настоящие пластинки

Хоро – накидка, крепившаяся к доспехам всадника

Хоси – заклепки на шлеме кабуто

Хотокэ-до – гладко отлакированная кираса, цельнометаллическая либо состоящая из вертикальных или горизонтальных полос, разновидность тосэй-гусоку; у хотокэ-до могла быть какая-либо часть из пластин на шнуровке вверху или внизу. Если эта шнуровка была вверху, то эти доспехи при первом варианте назывались мунэ-тори-хотокэ-до, а при втором – коси-тори-хотокэ-до

Цуба – гарда меча

Цука – рукоять меча

Цука-ито – обмотка рукояти

Цумадори-одоси – тип шнуровки, при котором изображается половина шеврона

Цуру – тетива лука

Цурумаки – кольцо с запасной тетивой

Цуцу-готэ – котэ с тремя большими пластинами, крепящиеся на шарнирах и закрывающие руку от локтя до кисти

Эбоси – шапочка

Эрива – латное ожерелье

Эттю-дзунари-кабуто – шлем с продольной пластиной сверху

Югакэ – кожаная перчатка для стрельбы из лука

Юдзука – рукоять лука

Юкиносита-до – пластинчатая кираса, состоящая из пяти секций, разновидность тосэй-гусоку

Юми – лук

Юми-тори – буквально: «держатель лука», знатный воин

Юми-яри – копейный наконечник с втулкой, закреплявшейся на конце лука

Юхадзу – концы-лука

Я – стрела

Ябанэ – оперение стрелы

Ягара – древко стрелы

Ядзири – наконечник стрелы

Якиба – закаленная часть клинка меча

Яматогура – конское снаряжение

Я-но нэ – наконечник стрелы

Яри – копье

Яро-кабуто – шлем, покрытый медвежьей шкурой

Я-саки – острие стрелы

Ясури-мэ – насечки на хвостовике меча

Я-хадзу – ушко на стреле для тетивы

Список использованной литературы

Bottomley, I. A remarkable armour // Royal armouries yearbook. Vol. 2. L. Royal Armouries Pub. Co., 1997. P. 147–152.

Bottomley, I. An Introduction to Japanese Armour. Leeds. Royal armories Museum. The Тrusteers of the armouries, 2002.

Bottomley, I., Hopson, A. P. Arms and Armour of the Samurai. The history of Weaponry in Ancient Japan. New York, 1998.

Brayant, A. Early Samurai 200–1500 AD. L.: Osprey (Elite № 35), 1996.

Brayant, A. Samurai 1550–1600. L.: Osprey (Warrior 7), 1994.

Fuller, R., Gregory, R. Military swords of Japan, 1868–1945. London, 1993.

Hawley, W. M. 150 Japanese Polearm Terms. Hollywood, 1997.

Kapp, L., Kapp, H. Yoshihara, Y. The Craft of the Japanese Sword. Tokyo; New York, 1987.

Newark, T. Why knights never used bows (Horse Archery in Western Europe) // Military illustrated. 1995. № 81, February. P. 36–39.

Peers, C. J. Medieval Chinese armies 1260–1520. L.: Osprey (Men-at-arms series № 251), 1992.

Peers, C. J. Imperial Chinese armies: (1) 200BC – 589AD. L.: Osprey (Men-at-arms series № 284), 1995.

Peers, C. J. Imperial Chinese armies: (2) 590–1260AD. L.: Osprey (Men-at-arms series № 295), 1992.

Ratti, O., Weatbrook, A. Secrets of the Samurai. Edison, NJ: Castle Books, 1999.

Robinson, B. W. The Arts of the Japanese Sword. L.: Faber and Faber, 1961.

Turnbull, S. R. Chines influence on Japanese siege warfare// Royal armouries yearbook. Volume 3. L.: Royal armouries Pub. Co., 1998. P. 145–158.

Turnbull, S. R. The Mongols. L.: Osprey (Men-at-arms series № 105), 1980.

Turnbull, S. R. Samurai armies 1550–1615. L.: Osprey (Men-at-arms series № 86), 1979.

Turnbull, S. R. Samurai Armies 1550–1615. L.: Osprey (Men-at-arms series № 151), 1984.

Turnbull, S. R. Japanese Warrior Monks AD 949–1603. Oxford, Osprey (Warrior 70), 2003.

Turnbull, S. R. War, trade and piracy: military and diplomatic relations between China, Korea and Japan and their influence on Japanese military technology // Royal armouries yearbook. Volume 2. L.: Royal armouries Pub. Co., 1997. P. 147–155.

Turnbull, S. R. Secrets of Samurai Warfare // Military illustrated. 1997. № 110, July. P. 33–39.

Vucsik, V., Grbasdik, Z. Cavalry. The history of fighting elite (650BC – AD 1914). Cassel, 1993.

Yumoto, J. M. The Samurai Sword. A Handbook. Rutland & Tokyo, 1997.

Баженов, А.Г. История японского меча. СПб.: Атлант; Издательский дом «Балтика», 2001.

Брайант, Э. Самураи. М.: АСТ / Астрель, 2005.

Козыменко, А. Япония. Цуба и поэзия. Харьков: Колорит, 2009.

Куршаков, А.А. Доспех тосэй-гусоку // Сержант. 2000. № 14, 41.

Куршаков, А.А. Классический японский доспех // Сержант. 1999. № 10, 39.

Курэ, М. Самураи. Иллюстрированная история / Мицуо Курэ; Пер. с англ. У. Сапциной. М.: АСТ / Астрель, 2007.

Лубченков, Ю. Самураи // Колесо времени. 1998. № 3.

Носов, К.С. Вооружение самураев. М.; СПб.: Полигон, 2003.

Носов, К.С. Японский меч. М.: Рейттаръ, 2000.

Рати, О., Вестбрук А. Секреты самураев. Боевые искусства феодальной Японии. Ростов-на-Дону: Феникс, 2000.

Робинсон, Р. Доспехи народов Востока. История оборонительного вооружения / Пер. с англ. С. Федоровой. М.: Центрполиграф, 2006.

Современный японско-русский словарь / Под ред. Б.П. Лаврентьева. М., 1998.

Спеваковский, А.Б. Самураи – военное сословие Японии. М.: Наука, 1981.

Тернбулл, С. Ниндзя 1460–1650. М.: АСТ / Астрель, 2006.

Тернбулл, С. Самураи. Военная история. Спб.: Евразия, 1999.

Тернбулл, С. Символика японских самураев. М.: АСТ / Астрель, 2002.

Тернбулл, С. Самураи. Военная история Японии / Пер. с англ. Р. Марков, О. Серебровская. М.: Эксмо, 2013.

Тернбулл, С., Деннис, П. Японские замки 154–1640 / Пер. с англ. А. Шевченко. М.: АСТ / Астрель, 2005.

Успенский, М.В. Самураи Восточной столицы. Калининград: Январский сказ, 1998.

Хироаки, С. Самураи: история и легенды / Пер. с англ. Р.В. Котенко. СПб.: Евразия, 2003.

Шпаковский, В.О. Рыцари Востока. М.: Поматур, 2002.

Шпаковский, В.О. Атлас самураев. М.: Росмэн-Пресс, 2005.

Шпаковский, В.О. Рыцари. Замки. Оружие. М.: Росмэн-Пресс, 2005.

Автор выражает свою признательность компании «Антиквариат Японии» (-japan.ru/) за информационную поддержку и предоставленные ею фотографии.

Сноски

1

Государство Ямато, которое появилось в конце V в., отличалось мощными родовыми группами (кланами) «годзоку», во главе которых стояли старейшины – главы рода, – «удзиками», выполнявшие в честь ками – покровителей рода священные обряды – и обеспечивавшие тем самым долгосрочное благополучие каждому клану. Управление всеми кланами, в свою очередь, осуществляли члены аристократии и император Ямато.

(обратно)

2

К концу марта 2001 года в Японии было обнаружено 161 560 гробниц кофун разных размеров, причем большинство из них – в префектурах Хёго, Тиба, Тоттори, Фукуока и Киото.

(обратно)

3

В своде «Нихон сёки» приводится следующие объяснение происхождения ханива. Во время правления императора Суйнина умер его дядя и в соответствии с древними обычаями вместе с ним была живьем похоронена и вся его свита. Еще в течение нескольких дней окрестности оглашали мучительные вопли умиравших в земле слуг, что Суйнину крайне не понравилось. Поэтому, когда скончалась его супруга, он приказал заменить ее слуг на их глиняные копии и похоронить их вместо живых людей. Археологических доказательств этой легенды так и не было найдено, поэтому достоверность этой истории, равно как и само существование этого императора, вызывает большое сомнение.

(обратно)

4

Лучшей современной иллюстрацией заключению соглашения между человеком, поступавшим на службу в такой «военный дом», и господином может служить итальянская мафия с ее обычаем целовать руку главе семьи, в ответ на что тот с большой важностью заявляет: «Добро пожаловать в семью!» Хотя в Японии того времени все обстояло, конечно же, иначе.

(обратно)

5

Перевод А. Белых.

(обратно)

6

Интересно, как о возможном попадании стрел в отверстие тэхэн говорится в «Хэйкэ Моногатари» («Повесть о доме Тайра»): «Возьмитесь за руки и переправляйтесь цепочкой. Если голова коня скроется под водой, поднимите ее; если враг выпустит стрелу, не хватайтесь за лук, чтобы сделать ответный выстрел. Наклоните голову, и стрела скользнет по назатыльнику шлема, но не наклоняйтесь слишком низко, иначе стрела попадет в отверстие на макушке».

(обратно)

7

Перевод А. Долиной.

(обратно)

8

Перевод И. Львовой.

(обратно)

9

Перевод А. Долиной.

(обратно)

10

Перевод И. Львовой.

(обратно)

11

Перевод А. Долиной.

(обратно)

12

Перевод А. Долиной.

(обратно)

13

Перевод А. Долиной.

(обратно)

14

Перевод В. Марковой.

(обратно)

15

Перевод В. Марковой.

(обратно)

16

Напоминаем, что в японском языке нет склонений, однако в некоторых случаях к ним приходится прибегать и изменять японские слова, следуя нормам русского языка.

(обратно)

17

Фути – муфта между цубой и рукоятью. При работе мечом рука с рукояти не должна заходить за фути; мэнуки – декоративные вставки на рукояти под оплеткой; кассира, или цука-гасира – колпачок на конце рукояти.

(обратно)

18

Кодзука и когаи – рукоять ножика ко-гатана, хранящегося в ножнах короткого меча вакидзаси. Длиной обычно 10 см, почти всегда прямоугольные. Это изысканные украшения меча, на которых часто изображались хризантемы, цветущие деревья, животные и даже целые сюжеты. Когаи располагались на лицевой стороне ножен и представляли собой своего рода иглу или шпильку. Характерными деталями когаи является расширение к вершине и изящная шишечка – ложечка на конце рукояти для прочистки ушей. Украшались они точно так же, как и кодзука.

(обратно)

19

Перевод А. Глускиной.

(обратно)

20

Перевод В. Марковой.

(обратно)

21

Перевод В. Марковой.

(обратно)

22

Перевод В. Марковой.

(обратно)

23

Человек вне закона (англ.).

(обратно)

24

Перевод В. Марковой.

(обратно)

25

Перевод автора.

(обратно)

26

Перевод О. Чигиринской.

(обратно)

27

Перевод А. Долиной.

(обратно)

28

Перевод Е. Полонской.

(обратно)

29

Перевод В. Марковой.

(обратно)

30

Перевод М. Успенского.

(обратно)

31

Перевод всех приведенных в тексте стихов 47 самураев принадлежит М. Успенскому.

(обратно)

32

Перевод В. Марковой.

(обратно)

33

Воинское подразделение (яп.).

(обратно)

34

Перевод А. Долиной.

(обратно)

35

Перевод А. Долиной.

(обратно)

36

Перевод В. Марковой.

(обратно)

37

Хироаки Сато. Самураи: История и легенда / Пер. Котенко Р. В. СПб.: Евразия, 2003.

(обратно)

38

Хироаки Сато. Самураи: История и легенды / Пер. Котенко Р. В. – СПБ.: Евразия, 2003.

(обратно)

39

Там же.

(обратно)

40

Хироаки Сато. Самураи: История и легенды / Пер. Котенко Р. В. – СПБ.: Евразия, 2003.

(обратно)

41

Бертран де Борн. Перевод В. Дынник.

(обратно)

42

Гартман фон Ауэ. Перевод В. Микушевича.

(обратно)

43

Вальтер фон дер Фогельвейде. Перевод В. Левика.

(обратно)

44

Перевод стихов Басё и Рансэцу В. Марковой.

(обратно)

45

Перевод А. Долиной.

(обратно)

46

Перевод А. Мещерякова.

(обратно)

47

Перевод В. Марковой.

(обратно)

48

Кэнко-хоси. Записки от скуки / Пер. с яп. В. Н. Горегляда // Григорьева Т. Красотой Японии рожденный. М.: Искусство, 1993.

(обратно)

49

Александр Куланов, Нацуко Окино. Обнаженная Япония: Эротические традиции Страны солнечного корня. М.: АСТ / Астрель, 2008. С. 137.

(обратно)

50

Цит. по: Занков Д. Блуд бывает всякий // Родина. № 12. 2004.

(обратно)

51

Хироаки Сато. Самураи: История и легенды / Пер. Р. В. Котенко. СПб.: Евразия, 2003. С. 256–258.

(обратно)

52

В русскоязычном переводе, к сожалению, в японских именах присутствует буква «ш», но с этим уже ничего не сделаешь – обилие суши-баров в России говорит в данном случае само за себя.

(обратно)

53

Перевод А. Долиной.

(обратно)

54

Глоссарий терминов содержит термины, имеющие отношение к наступательному и защитному вооружению японских воинов, и дополняет их объяснения, сделанные в тексте. Сопутствующие термины, связанные с бытовой стороной японской культуры, в нем не приводятся и объясняются в тексте.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава 1 Начало всех начал

Глава 2 Первые воины страны Ямато, или о чем рассказывают ханива?

Глава 3 Реформы Тайка и появление первых самураев

Глава 4 О воинах в танко и кэйко

Глава 5 Доспехи о-ёрой – классика японских самураев

Глава 6 Как самурай надевал доспехи о-ёрой?

Глава 7 Шлем кабуто и маски мэн-гу

Глава 8 Доспехи для воинов победнее…

Глава 9 Новые войны и важные уроки

Глава 10 И снова ветер перемен

Глава 11 Битва при Нагасино

Глава 12 Доспехи тосэй-гусоку и… знаменитый японский лак

Глава 13 Новые шлемы для тосэй гусоку

Глава 14 Ко-гусоку и конское снаряжение яматогура

Глава 15 Арсенал самурая

Глава 16 Меч – «душа самурая»

Глава 17 Самураи и кадзи

Глава 18 Просто цуба

Глава 19 Этикет японского меча

Глава 20 Самураи и сэппука

Глава 21 Знамена самураев

Глава 22 Асигару и самураи

Глава 23 Самураи и сохеи

Глава 24 Военное искусство самураев

Глава 25 Самураи – объединители страны

Глава 26 Сэкигахара: предательство, решившее судьбу страны

Глава 27 Последний этаж замка в Осаке…

Глава 28 Андзин-Миура – самурай-англичанин

Глава 29 Путешествие Дайкокуя Кодаю

Глава 30 Миямото Мусаси – мастер меча

Глава 31 47 самураев

Глава 32 Самураи и синоби

Глава 33 Усадьба самурая

Глава 34 Замки самураев

Глава 35 Самураи и поэзия

Глава 36 Самураи и чай

Глава 37 Сакэ – напиток богов и японцев

Глава 38 Самураи, секс и женщины

Глава 39 Самураи и бусидо

Глава 40 «Семь самураев» – классика кино навсегда!

Заключение

Вкладка

Глоссарий терминов

Список использованной литературы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg