«Готы. Первая полная энциклопедия»

Готы. Первая полная энциклопедия (fb2) - Готы. Первая полная энциклопедия 12102K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Константинович Нефедкин

Александр Нефёдкин Готы. Первая полная энциклопедия

Quibus tanta exstitit magnitudo bellorum, et tam extollens gloriosae victoriae virtus, ut Roma ipsa victrix omnium populorum, subacta captivitatis jugo, Geticis triumphis accederet, et domina cunctarum gentium illis ut famula deserviret [1].

Isid. Hist. Goth., 67

Рецензенты:

доктор исторических наук Н.Н. Болгов (БелГУ)

доктор исторических наук А.Б. Егоров (СПбГУ)

В оформлении переплета использована иллюстрация И. Варавина

© Нефёдкин А. К., 2017

© ООО «Издательство «Яуза», 2017

© ООО «Издательство «Якорь», 2017

© ООО «Издательство «Эксмо», 2017

От автора

Данная книга появилась незапланированно, можно сказать, неожиданно. Первоначально планировалась серия статей, посвященных различным аспектам военного дела готов, однако по мере работы над материалом стало ясно, что объем отдельных сюжетов стал превышать формат обычной статьи. Сделалось ясно, что нужно объединить материал в отдельную книгу, целью которой явился сбор материала по теме, что послужит для последующего анализа данных сюжетов. Поскольку работа планировалась как коллективный труд, то части, посвященные вооружению и военной организации, должен был писать не я, но поскольку они так и не были написаны по плану, то мне пришлось сделать это.

Хронологические рамки работы обусловлены, с одной стороны, серединой III в., когда готские племена столкнулись с Римской империей и информация о них появилась в позднеантичных источниках, а с другой стороны – началом VIII в. – о военном деле этого столетия рассказывают испанские и арабские источники. Я базировался именно на нарративных источниках не только потому, что я историк и мне ближе греко-латинские тексты, но еще и вследствие того, что готская археология очень скудна, а зачастую спорна, репрезентативные же памятники практически отсутствуют, что составляет дополнительную сложность.

Следует сказать и о названиях готов, используемых в данной книге. Поскольку данная работа базируется в основном на источниках, то и в названиях народов я предпочел следовать позднеантичной традиции. Последняя в весьма обобщенном виде говорит нам следующее. Для III в. никого разделения на западных и восточных готов еще нет. В следующем столетии первых именовали тервинги, а вторых – гревтунги, тогда как в V в. западные стали называться везе, вези или, чаще, визи, а восточные – остроготы. Позднее италийский историк и политический деятель VI в. Кассиодор превратил первый этноним в везе— или визиготов (Jord. Get., 82; 130). В VI—VII вв. жителей Галлии и Испании именовали в источниках визиготы, а жителей Италии, в отличие от первых жителей – просто готы. Пара остро- и визиготы под пером немецких ученых превратилась в западных и восточных готов, Ost- и Westgoten, что явилось смысловым переводом двух позднеантичных названий[2]. В данной работе я буду придерживаться позднеантичной традиции и этнонимов визи- и остроготы. Впрочем, надо учитывать, что данные наименования достаточно условны для IV и VI вв.

Хотелось бы сказать и несколько слов о методе, которым выполнена данная работа. Особенностью данного подхода является реальное, а не декларативное использование сравнительно-исторического метода. При взвешенном сопоставлении этот метод дает неплохие результаты, которые позволяют понять плохо или совсем неизвестные стороны военного дела. Ведь homo sapiens везде оставался человеком со своими психологическими и физическими особенностями, что ясно видно в традиционном военном деле. На войне же особое значение имеет психологический фактор, где действуют обычные стереотипы поведения индивидуума в экстренной ситуации, коей и является обстановка боя. Поэтому при схожем уровне развития военной культуры возникают и аналогичные явления в боевой практике, что дает право широко привлекать данный компаративный метод, вкладывая в него реальное содержание. Естественно, данный феноменологический подход особенно ясно проявляется в описании тактики сражений, где главным действующим лицом оказывается воин, тогда как в остальных аспектах военного дела его трудно отличить от традиционного сравнительно-исторического метода.

Александр Нефёдкин, доктор исторических наук

Введение: источники и историография

1. Источники

Позднеантичные и ранневизантийские источники с разной степенью полноты характеризуют готское военное дело начиная с середины III и заканчивая серединой VI в. Лишь сопоставляя информацию различных авторов между собой, можно создать сколько-нибудь цельную картину военного развития готов в этот период. Вместе с тем в сохранившихся источниках весьма плохо прослеживается эволюция военного дела, хотя, естественно, она происходила. Античные авторы просто фиксируют состояние развития в данный исторический момент, который описывается в сочинении, – само военное дело их, за исключением Маврикия, не интересовало.

Военное дело III в., за исключением полиоркетики, освещено в источниках крайне скупо. Один из важнейших источников по военному делу III в. – это «Скифская история» Публия Герения Дексиппа (ок. 210—270 гг.). Автор сам был участником так называемых Готских войн и вдохновителем обороны Афин от нападения герулов в 267 г. В его произведении описывались события вторжения с 238 по 270 г., в частности готов, которых он первый назвал «скифами», поскольку они обитали на севере, в скифских странах. К сожалению, работы этого великого историка не дошли до нас в отрывках. Из интересующих нас сюжетов сохранились в извлечениях об осадах готами городов Маркианополя, Филиппополя и Сиды, в которых описываются изобилующие подробностями различные приемы варварской полиоркетики. Также исторические события сохранились у Требеллия Поллиона (Scriptores historiae Augustae), Зосима, у византийских историков Георгия Синкелла (рубеж VII—VIII вв.) и Иоанна Зонары (XII в.), а также, возможно, у Иордана.

Скупые свидетельства высокопоставленного чиновника (комит и эксадвокат фиска) и в то же время историка Зосима (вторая половина V в.) также важны для изучения нашей темы. «Новая история» Зосима охватывает значительный период римской истории от Августа до завоевания Алариха. Тут в первой книге дается связная картина готских нашествий III в. Из данного описания мы можем узнать некоторые подробности о тактике и стратегии готов, их морском деле. Кроме того, в пятой и шестой книгах некоторые элементы военного дела готов упомянуты и в связи с походами Алариха на рубеже IV—V вв.

Для IV в. наиболее важным и подробным источником являются «Деяния» последнего крупного историка Античности грека из Антохии Аммиана Марцеллина (ок. 330 – ок. 400 гг.). Этот труд описывал события с 96 по 378 г., от которых сохранились лишь рассказ 353—378 гг. (XIV—XXXI книги), в частности нашей темы касаются события 376—378 гг. Для нас ценно не только то, что автор был высокообразованным человеком, но и то, что он являлся профессиональным военным, штабным офицером, принимавшим участие в военных кампаниях. В целом его описания сражений компетентны, хотя под влиянием своего образца для подражания, Тацита, они риторически обработаны и поэтому иногда не совсем ясны. В самом труде следует выделить подробные описания битв при Салициях (377 г.) и Адрианополе (378 г.).

Определенное количество интересных деталей о военном деле готов рубежа IV—V вв. разбросано в произведениях последнего великого латинского поэта Г. Клавдия Клавдиана (ум. около 404 г.). Клавдиан, находясь при дворе императора Гонория под покровительством всесильного Стилихона, писал стихи высокого штиля, в которых говорится и о борьбе с готами – одним из основных противников империи того времени.

Свидетельства V в. также весьма немногочисленны. Надо выделить обширные фрагменты «Византийской истории» Малха Филадельфийского, который рассказывает о современных ему событиях на севере Балкан во второй половине 470-х гг., связанных с противостоянием фракийских остготов Теодориха Страбона, паннонских готов Теодориха Амала и византийцев.

Современником описываемых им событий является и Г. Соллий Модест Аполлинарий Сидоний (430—485 гг.). Он происходил из знатной галло-римской фамилии, был с 469 г. епископом Клермона. В его письмах и стихах, написанных рафинированной латынью, мы найдем немало упоминаний о различных элементах военного дела визиготов.

Военное дело готов VI в. освещено в источниках лучше всего благодаря творчеству Прокопия Кесарийского (ок. 500 – после 565 гг.), повествующему об отвоевании Италии византийцами у остроготов. Прокопий, будучи с 527 г. секретарем византийского полководца Велизария, сам находился в эпицентре событий (в Италии – в 536—540 гг.) и даже не гнушался давать военные советы своему патрону. Отвоеванию Италии посвящены книги V—VIII его работы «Войны», рассказывающие о событиях с начала кампании Велизария до битвы при Везувии (октябрь 552 г.). Произведение Прокопия – это, по существу, энциклопедия военного дела готов, в которой отразились самые различные, подчас весьма неожиданные, элементы военного дела. Несколько интересных деталей мы найдем в истории адвоката, писателя и поэта Агафия Миринейского (ок. 536 – ок. 582 гг.), продолжающего повествование Прокопия и завершающего рассказ о событиях в Италии (552—555 гг.).

Бесценным источником для изучения военной системы остроготов в Италии являются Variae Флавия Магна Аврелия Кассиодора (ок. 490 – ок. 583 гг.) – римского сенатора, руководителя канцелярии (magister officiorum) при дворе короля Теодориха Великого и позднее префекта претория в 533—537 гг. Двенадцать книг его под названием Variae (537 г.) – это сборник указов, постановлений и формул королевской канцелярии первой трети VI в., который живо освещает различные военно-хозяйственные аспекты жизни королевства[3].

Нельзя не обойти стороной сочинение гота-католика Иордана. Его небольшое, но с исторической точки зрения информативное произведение «О происхождении и деяниях гетов» (обычно именуется сокращенно – «Гетика») – это сокращенный пересказ несохранившейся истории готов Кассиодора в двенадцати книгах, который начинается с переселения готов из Сканзы и заканчивается 551/2 г. Впрочем, надо признать, что Иордана интересовали исторические события, а не этнографические описания, которые для него, по-видимому, были банальны для их упоминания. Поэтому в его труде мы обнаружим сведений о военном деле готов значительно меньше, чем можно было бы ожидать.

Некоторое число интересных сведений о нашей теме имеется у знатока и любителя античной литературы Исидора (ок. 570—636 гг.), епископа Севильи. Эти данные разбросаны в его большом компилятивном труде «Этимологии» и в очень краткой «Истории готов, вандалов и свевов». Естественно, тема военного дела мало интересовала епископа и данные об этом встречаются лишь ad hoc.

Относительно других периодов много сведений о военном деле визиготов начала VIII в. мы найдем в работах испанских и арабских средневековых хронистов, рассказывающих о завоевании Испании мусульманами, то есть той части визиготской истории, которую не описал Исидор и на которую, в свою очередь, опирались в своих рассказах более поздние христианские историки. В основе арабской традиции описания завоевания Испании стоял труд историка Ахмада ибн Мухаммада ибн Мусы ар-Рази (889—955 гг.), который сохранился в переводах на латинский и португальский языки (XIV в.). Из работ же наиболее подробной оказывается первая часть исторического труда магрибского историка Абу-л-Аббаса ибн Мохаммеда аль-Маккари (ок. 1591—1632 гг.), который собрал обширный материал из более древних арабских сочинений, и где упоминаются различные реалии военного дела, отсутствующие у других авторов.

Материал для сравнения можно найти в «Песне о Хлёде» – части древнеисландской «Саги о Хейдреке (или Хервёр)» (XIII в.). В этом эпическом произведении повествуется о битве готов с гуннами. Естественно, пройдя через героический эпос, сам ход события претерпел существенные изменения, сохранив лишь сюжет: война между готами и гуннами в эпоху Великого переселения народов. Военные же реалии в эпосе обычно приближены ко времени жизни рассказчика сказания, ведь последний, как и его слушатели, должен был ясно представлять себе вид оружия, способ пользования им и т. д. Хотя какие-то элементы военного дела все же могли пройти сквозь мглу веков[4]. До полутора сотен других письменных источников, в которых также можно найти хоть какие-то сведения о рассматриваемом сюжете, читатель найдет в соответствующих местах книги.

Археология и иконография также весьма скупо иллюстрируют развитие вооружения, которое, конечно, связано с изменениями в различных сферах военного дела. В отличие от многих других народов у готов и в языческую, и в христианскую эпоху не было обычая хоронить умерших с оружием, – а именно в могилах археологи находят большую часть оружия, по которому можно судить о комплексе вооружения. Находки оружия обычно случайны и немногочисленны. С территорий, занимаемых готами, дошло немного репрезентативных памятников искусства. Римские фигурные мозаики на полах вил и фресковая живопись ушли в прошлое, сохранившиеся саркофаги украшены христианскими мотивами, обычно не связанными с военным делом, как и мозаики равеннских базилик VI в., и рельефы немногочисленных визиготских церквей VII в. Некоторая информация о снаряжении представлена на позднеантичных изделиях из слоновой кости, где в библейских или современных сценах показан правитель, охраняемый гвардейцами, или же восточные и западные варвары, приносящие дань. В частности, можно выделить обкладки кафедры равеннского архиепископа Максимиана (546—556 гг.), представляющие сцены из жизни Иосифа в Египте, где показаны стражи в варварской одежде, но с оружием преимущественно римским[5].

Ценнейшим источником информации о готском вооружении и вообще военном деле рубежа IV—V вв. могла бы быть пятидесятиметровая колонна императора Аркадия, воздвигнутая в Константинополе в 402 г., – тринадцать витков ее рельефов повествовали о подавлении мятежа Гайны и его готского войска в 399—400 гг. К сожалению, сама колонна была разрушена землетрясением в 1719 г. – от нее остались лишь постамент и полрегистра от нижнего витка рельефов, однако сохранилось несколько зарисовок колонны, интерпретация которых представляет определенную сложность. Наиболее полно с западной, южной и восточной сторон колонна представлена на трех эскизах, хранящихся в библиотеке Тринити-колледжа в Кембридже, которые были сделаны австрийским послом в Стамбуле Д. У. фон Цонеком в 1574 г., впрочем, конкретные детали вооружения подверглись при прорисовке упрощению, что ясно видно при сравнении с более тщательным рисунком венецианского посланника ко двору Мехмеда II (1451—1481 гг.) из Национальной библиотеки в Париже (№ 4951), который показывает даже некоторые сюжеты с недостающего северного фаса. Также два верхних витка северо-западной стороны колонны изобразил Мельхиор Лорих – австрийский посол ко двору Сулеймана I в 1556 и 1561 гг. Проблему для атрибутации представляют 16 рисунков, опубликованных в 1702 г. от имени художника Дж. Беллини, изображающих триумфальную процессию победивших римлян с пленными и добычей. Эти изображения не оригинальны, а базируются на несохранившихся рисунках итальянского художника (ок. 1560—1570 гг.), но они настолько отличаются от остальных прорисовок рельефов колонны, что итальянский искусствовед Дж. Бекатти даже предположил, что перед нами изображение другой несохранившейся колонны, воздвигнутой императором Феодосием I в 386 г. и представлявшей осаду римскими войсками «скифского» города. Между тем рисунки Дж. Беллини отличаются по стилю и сюжету от нескольких рельефов, сохранившихся от колонны Феодосия. Поэтому, видимо, стоит поддержать мнение немецкого искусствоведа Й. Кольвица о том, что эта триумфальная процессия представляет собой вольную интерпретацию выхода войск Гайны из Константинополя, показанного на нижних витках колонны Аркадия[6]. Очевидно, что с определенной степенью осторожности прорисовки колонны надо использовать для подкрепления и пополнения уже имеющейся у нас информации.

Для реконструкции внешнего вида визиготских воинов историки используют миниатюры «Эшбёрнхемского (Турского) Пятикнижия», хранящегося в Национальной библиотеке в Париже (Ms. N. A. Lat. 2334)[7]. Согласно традиционной точке зрения манускрипт был написан в Испании или Северной Африке в конце VI – начале VII в. Еще в 1986 г. Ф. Рикерт в своей диссертации на основании анализа стиля рисунков и представленной на иллюстрациях фауны доказывал, что рукопись была создана в Испании в VII в., однако, согласно двум недавним исследованиям американского искусствоведа Д. Веркерк и испанского автора Б. Наркисса, которые провели анализ не только иконографии, но и палеографических особенностей манускрипта, последний был создан в Италии, в Риме или Равенне, в самом начале VII в., как считает первая исследовательница, или во второй половине V в., как думает второй автор[8]. На восемнадцати миниатюрах Пятикнижия представлены персонажи в обычной позднеримской одежде: тунике с длинными рукавами, коротких штанах и плаще. Голова с короткой стрижкой обычно непокрыта, борода и усы также отсутствуют (исключая патриархов). Обычно ноги босые, но в походных условиях обуты в высокие сапоги. Из всех миниатюр особый интерес представляет изображение воинов фараона, тонущих в Красном море[9], которые защищены железными или бронзовыми шлемами с гребнями и чешуйчатыми панцирями, вооружены круглыми щитами, сложными луками и висящими справа колчанами. Они одеты в рубахи с длинными рукавами, штаны и башмаки. Каких-то особых типичных этнических признаков (исключая, пожалуй, того, что среди них присутствуют негры) нет – вероятно, показан обобщенный образ вооружения позднеантичного воина.

В целом, как видим, материал письменных источников по военному делу готов относится к разным временным пластам. Нам лучше известно военное дело визиготов последней четверти IV в. и остроготов первой половины VI в. – при таком разбросе в источниках будут как временные, так и региональные особенности, которые необходимо учитывать. Однако поскольку промежуточные сведения часто отсутствуют, то приходится говорить об определенном военном аспекте в целом, практически без его исторического развития, которое, естественно, происходило. Лишь сопоставляя эти разнообразные свидетельства между собой, мы можем представить более или менее полную картину военного дела готов, а подчас и его развитие.

2. Историография

Историографию военного дела готов нельзя назвать очень обширной, я упомяну наиболее важные, на мой взгляд, работы. Естественно, западная историография по теме значительно богаче отечественной. Существует значительное количество работ, посвященных отдельным археологическим находкам, различным видам оружия и их классификации. Из обобщающих работ, каталогизирующих оружие, которое считается принадлежавшим готам, нужно отметить статью польских археологов Петра Качановского и Якуба Заборовского об оружии вельбаркской культуры и его культурных связях, статью другого польского археолога Анжея Коковского, в которой автор собрал сведения о сохранившихся артефактах с территории вельбаркской и черняховской культуры, а также работы Б. Г. Магомедова и М. Е. Левады и О. А. Радюша, рассматривающих оружие той же черняховской культуры[10].

В военно-исторических работах о германцах затрагиваются различные аспекты военного дела, включая и готские сюжеты. Данную информацию можно найти как в научных[11], так и в научно-популярных работах[12]. В общих работах по готской истории также имеются главы, посвященные состоянию военного дела[13]. Естественно, готский материал входит и в книги, специально посвященные военному делу поздней Античности и Средних веков[14]. Визиготское военное дело, естественно, является сюжетом общих очерков истории испанской армии[15]. Можно отдельно выделить диссертацию швейцарского историка Урса Мюллера, защищенную на философском факультете Цюрихского университета в 1996 г., которая посвящена влиянию сарматов на военное дело, вооружение, ремесло, язык и религию германцев, преимущественно восточных. Автор, приводя историографический обзор каждого из элементов этого влияния, весьма осторожно замечает, что последнее прослеживается достаточно плохо в нарративных источниках, несколько лучше – по археологическим данным, о чем, вероятно, говорит появление у германцев каркасного шлема, длинного меча и кольчуги[16].

Работ, специально посвященных нашей теме, не так много. Военное дело западных готов, ставшее частью культуры народов Пиренейского полуострова, стало темой работ испанских историков. Ряд статей, написанных археологами, рассматривают военное дело испанских визиготов[17]. В одной статье известный испанский историк Клавдио Санчес-Альборнос рассматривает развитие визиготской конницы, а в другой, более пространной, – структуру визиготского войска в связи с развитием общества и переходом от поздней Античности к феодализму[18]. Отдельная монография об эволюции визиготской военной системы в связи с социальным развитием общества, начиная с позднеримского времени и заканчивая эпохой Толедского королевства, написана исследователем из Саламанки Дионисио Пересом Санчесом[19]. Автор подробно разбирает состояние позднеримской армии и ее варваризацию, состав готской армии в Галлии и, позднее, Испании, а также процесс феодализации армии. Научно-популярная обзорная книга объемом 95 страниц Роберто Муньоса Боланоса снабжена большим количеством цветных иллюстраций, не внушающих, впрочем, особого доверия к реконструкциям воинского снаряжения[20].

Ряд французских и немецких авторов также рассматривали готское военное дело. Небольшая, но фундированная статья историка-иезуита Жюля Телана посвящена общей характеристике сюжета[21]. Французский медьевист Казимир Баррьер-Флави в специальной статье рассмотрел оружие и одежду визиготов в V—VI вв.[22]. Небольшая (52 страницы) диссертация немецкого историка Ойгена Ольденбурга анализирует сведения античных источников по тактике, вооружению, системе снабжения, военному праву визиготов IV—VI вв.[23]. Немецкий нумизмат Вильгельм Райнхарт усмотрел на монетах визиготских королей два типа богато украшенных шлемов, конический и сферический[24]. Михаэль Фредхольм фон Эссен посвятил военному искусству готов две статьи, которые были опубликованы в английском журнале общества реконструкторов «Slingshot». Несмотря на популярный характер издания, статья достаточно серьезная, хотя и не свободна от излишних исторических интерполяций и слишком вольных военных сравнений. Она рассматривает военное дело готов до эпохи Теодориха Великого не только по античным источникам, но и согласно скандинавским сагам[25].

Отечественная историография военного дела готов гораздо беднее западной. Из современных исследований следует упомянуть небольшую статью А. М. Ременникова, рассматривающую военное дело дунайских оседлых и кочевых племен – и германцев и сарматов, что, естественно, привело к достаточно пестрой картине[26]. Работы С. В. Белоусова, базирующиеся на его диссертации, посвященной военному делу германцев в IV—VI вв., включая, естественно, и готов[27]. Интересные замечания о древнегерманских дружинах можно найти в статье В. Н. Дряхлова, базирующейся на свидетельствах Аммиана Марцеллина[28]. В. П. Никоноров собрал в отдельной статье упоминания готского оружия у позднеантичных авторов[29]. В процессе написания данной книги автор этих строк также опубликовал несколько работ, материал которых в расширенном и переработанном виде приводится тут, в основном базируясь на тексте научно-популярной книги, изданной в 2012 г., которая рассматривает военное дело готов лишь до падения их государства в Италии[30]. Ссылки на работы по конкретным темам заинтересованный читатель найдет в соответствующих частях настоящей книги.

Таким образом, видим, что основными направлениями в изучении германского военного дела вообще и готского в частности являются изучение оружия, чем занимаются в основном археологи, а также анализ сведений исследования различных аспектов военного дела по нарративным источникам. Однако до сих пор, насколько мне известно, нет обобщающей научной монографии, посвященной военному делу готов, где были бы собраны все или большая часть сведений о военном деле готов на всем протяжении истории последних, с III до начала VIII в., что и является задачей данной работы.

I. Хронологическая таблица (важнейшие события военной истории готов)[31]

238 г. – разграбление готами Истрии к югу от устья Дуная. Начало так называемых Готских войн, продлившихся до 271 г.

248 г. – король готов Острогота, недовольный прекращением римских субсидий, со своим племенем перешел Дунай, опустошил Мезию и Фракию, осадил Маркианополь; от готов откупились.

250—251 гг. – новая война римлян с готами. Предводитель готов Книва с большим войском форсировал Нижний Дунай, вторгся в Мезию; взял и разграбил Филиппополь; разбил при Абритте (совр. Хисарлык) армию императора Деция, убив его самого (июнь 251 г.); готы ушли с добычей за Дунай.

253 г. – готы, недовольные сокращением выплат со стороны римлян, вновь перешли Дунай и проникли в глубь империи вплоть до Фессалоник, которые подверглись осаде.

254 г. – готы, бораны, карпы и некие уругунды (бургунды?) опустошили Иллирию и Италию, нападая и по суше, и по морю.

257 г. – морская экспедиция за добычей «скифов» (боранов и готов) по восточному берегу Черного моря, с высадкой десанта и захватом и разграблением Питиунта и Трапезунда. Спокойное возвращение «скифов» назад.

258 г. – «скифы», согласно Георгию Синкеллу (p. 717), – герулы, среди которых, впрочем, были и готы (SHA, XXIII,13, 6—7), совершают очередное морское нашествие на города западного побережья Черного моря и Малую Азию (взяты Халкедон, Никомедия, Никея, Апамея, Пруса, опустошен Хиос).

263 г. – поход готов вдоль западного побережья Черного моря, переправа с Балкан в Малую Азию, разрушение Халкедона, Трои, разграбление Эфеса, переправа обратно во Фракию и ее разграбление; возвращение домой[32].

Вторжение варварских народов в Римскую империю.

Воспроизведено по: Ременников 1954 г.

264 г. – морской поход готов, их высадка и нападение на Каппадокию, Галатию и Вифинию.

266 г. – высадка готов в Вифинии, около Гераклеи, опустошение Азии. Готы разбиты в морских сражениях и потрепаны бурями, оставшиеся вернулись назад с добычей.

267/8—270 гг. – очередное морское нашествие «скифов» с Тиры (Днестра) по западному побережью Черного моря; неудачные нападения на Томы, Маркианополь и Кизик. Корабли готов, прорвавшиеся в Эгеиду, разделились на три «эскадры». Первая группа, высадившись, осадила Кассандрию и Фессалонику. Вторая герульско-готская группа, высадившись на берег, опустошила Аттику, а затем разорила Пелопоннес. Третья группа отправилась в Малую Азию, напала на Крит и Родос, осадила Сиду в Памфилии и дошла до Кипра. Разгром второй группы готов Клавдием II у Наисса (269 г.) в Верхней Мезии; остатки готов, преследуемые и уничтожаемые римлянами, уходят в Македонию; оставшиеся в живых поселяются на территории империи во Фракии и Иллирике. Лишь бойцы из третьей группы вернулись домой.

271 г. – новый император Аврелиан окончательно разгромил остатки готских отрядов.

276 г. – новая война римлян с «меотийцами». Возможно, последних призвал император Аврелиан (апрель 275 г.) для персидского похода, но с его гибелью «меотийцы» оказались невостребованными. Они по восточному берегу Черного моря, перейдя через Фасис, вторглись в восточную часть Малой Азии, но были разбиты новым императором Тацитом и изгнаны его преемником Флорианом[33].

291 г. – к этому году готы раскололись на два народа: живших к востоку от Днестра гревтунгов (остроготов) во главе с королевским родом Амалов и на тервингов (визиготов), возглавляемых Балтами и живших у Нижнего Дуная[34].

римскую Паннонию[35]

место для поселения[36]

вандалов-асдингов[37]

в Паннонии[38]

в феврале 489 г.[39]

в чреве бронзового быка в Толедо[40]

совр. Сеута[41]

568—711 гг. – Толедское королевство визиготов в Испании.

570—577 гг. – отвоевание королем Леовигильдом (569—586 гг.) в ходе ежегодных кампаний части областей и городов на юге полуострова от византийцев, в частности Медины-Сидонии и Кордовы.

574 г. – завоевание Леовигильдом Кантабрии.

581 г. – поход Леовигильда на васконов.

585 г. – вторжение франкского короля Бургундии Гунтрамна в Септиманию, окончившееся провалом и контратакой готов, захвативших крепость Угерн на Роне.

585 г. – ликвидация свевского государства в Галисии, низложение последнего короля, визиготское – единственное независимое королевство на Пиренейском полуострове.

589 г. – вторжение франков в Септиманию, их поражение под Карказоной (совр. Каркасон) со стороны немногочисленного отряда дукса Лузитании Клавдия, неожиданно напавшего на врага и захватившего неприятельский лагерь.

между 592 и 602 гг. – война с васконами[42].

ок. 614—615 гг. – две успешных кампании короля Сисебута (612—621 гг.) против византийцев на юге полуоcтрова, разрушение приморских городов[43].

Карта вестготской Испании. Воспроизведено по: Leˆvi-Provenзal E.

Histoire de l’Espagne musulman. T. I. Leiden, 1950. P. 4.

625 г. – окончательное отвоевание у византийцев, проигравших полевое сражение, областей на юго-востоке Испании, захват столицы провинции – Картахены.

631 г. – помощь франков бургундского королевства в гражданской войне готской знати во главе с Сисенандом против короля Свинтилы (621—631 гг.), армия которого перешла на сторону противника. Франки дошли до Сарагосы, но по избрании Сисенанда королем вернулись назад.

673 г. – восстание в Септимании во главе с дуксом Павлом против короля Вамбы (672—680 гг.), неудачный рейд франков на помощь восставшим.

Между 672 и 680 гг. – арабы на 270 судах совершили нападение на прибрежные области Испании, однако набег отбит, а корабли сожжены.

697 г. – нападение византийского флота, вероятно, пытавшегося отвоевать Картахену, отбито готом Теодимером[44].

709 г. – первый разведывательно-грабительский рейд на двух судах отряда из Африки на побережье Испании в район Альхесираса.

Июль 710 г. – разведывательно-грабительский набег на испанское побережье по направлению к Альхесирасу мусульманского отряда во главе с бербером Тарифом ибн Малуком, состоявшего из 400 пехотинцев и 100 всадников, переправившихся через Гибралтар на четырех судах[45].

711 г. – 27 апреля – высадка семитысячного берберского войска Тарика ибн Зияда в Испании у подножия Гибралтара. Завоевание окрестных местностей. Прибытие пятитысячного подкрепления к мусульманам. 19 (или 23) июля – разгром превосходящей по численности готской армии в битве у реки Гвадалета, в которой погиб визиготский король Родерик. Бежавшие с поля боя воины Родерика оказали ожесточенное сопротивление Тарику в Эсихе. Но затем, не встречая организованного сопротивления, Тарик разделил армию на четыре корпуса, которые постепенно захватывают города, покинутые в панике жителями. Некоторое сопротивление оказала Кордова, которая была взята в августе 711 г. Без сопротивления Тарик входит в покинутую жителями столицу Толедо; заняв Гвадалахару, достигает Асторги – столицы Астурии – и на зиму возвращается в Толедо. Поскольку войск у завоевателей не было достаточно, они ставят в крепостях в качестве гарнизонов местных иудеев (Гренада, Кордова, Севилья, Толедо), так как последние имели все основания для недовольства бывшей королевской властью вследствие религиозных преследований, фактически сделавших их маргиналами. В июне 712 г. в Испанию переправился губернатор Ифрикии Муса ибн Нусайр с армией из 18 000 арабов и берберов; он захватил Мидину-Сидонию, провел несколько месяцев, осаждая Севилью, а затем Мериду, занятую по договору 30 июня 713 г. Сын Мусы Абд-эль-Азис подчинил Малагу и Гранаду, лишь защищавший Ориуэлу гот Теoдимер хотя и проиграл полевое сражение, но смог заключить с противником договор о сохранении под своим контролем семи городов (в совр. Мурсии), которые в обмен на поставку податей мусульмане оставили не разграбленными (апрель 713 г.). В Толедо Тарик присоединился к Мусе и встал во главе авангарда последнего. В ходе кампании 714 г. Муса захватил Сарагосу и местности в долине Эбро, присоединил Астурию и Галисию. В 714—716 гг. Абд-эль-Азис, оставленный отцом, отозванным в Дамаск, управлять Испанией, покорил северо-восток Испании. К 719 г. мусульмане завоевали Септиманию[46].

II. Военная организация

Весьма разрозненные сведения сохранились о военной организации готов и о ее развитии. Зачастую какое-то явление известно нам только в определенный период в связи с каким-то эпизодом, но как оно появилось, эволюционировало и исчезло, не ясно. В общем, развитие военной организации готов отчетливо делится на племенную и государственную. Первая во многом совпадает с социальной структурой этноса, а вторая имеет отличия в большей или меньшей степени романизации, ведь ничто так не зависит от социального строя, как военная организация: комплектование, наличие различных родов войск, командование ими и т. д.

В догосударственном обществе социальная структура обычно совпадает с военной. Это касается системы командования. Если у восточных готов-гревтунгов король был командующим, то у западных готов-тервингов не было королевской власти, но носителем властных функций был избираемый судья, имевший ограниченные полномочия. Он мог командовать войском в том случае, если война велась всем народом на своей территории. При полководце во время похода действовал военный совет из старых опытных ветеранов, которые не стеснялись высказывать свое мнение (Claud., XXVI (De bel. Goth.), 479—556). Ниже по социальному статусу стояли главы отдельных племен kuni, а деревни возглавлялись особым поселковым советом. Хозяин дома выходил на войну вместе со своими домочадцами и зависимыми, составляя тем самым элементарную единицу ополчения. В IV в. вождей по древней германской традиции сопровождала свита, неотъемлемой частью которой были дружинники. Так, готский предводитель Сар в начале V в. командовал отрядом в 200—300 воинов (Sozom., IX, 9, 3; Olymp. frg., 3 = Phot. Bibl., 80, 51a)[47]. Такая дружина не была однородной внутри. В. Н. Дряхлов доказывает, что уже во второй половине IV в. у германцев вообще и у готов в частности внутри дружина делилась на немногочисленных телохранителей вождя, старших дружинников, обычных бойцов и эпизодически привлекаемых на войну рабов (ср.: Amm., XXXI, 5, 5—7)[48].

У готов существовало традиционное для индоевропейцев десятичное деление внутри одного отряда, как пешего, так и конного. Нам, в частности, известно, что у визиготов в Испании войско делилось на подразделения по 1000, 500, 100 и 10 воинов, каждое из которых возглавлялось своим отдельным командиром (LV, IX, 2,1—5). Данную десятичную структуру следует считать традиционной германской, существовавшей независимо от позднеримского влияния, а тем более сарматского или гуннского[49]. Немецкие историки, правда, полагают, что организация в тысячи не являлась исконно германской, а была заимствована от римлян, когда готы были на службе империи[50]. Иногда считается, что десятичное деление визиготской армии пришло на смену традиционному племенному[51], однако в действительности одна другую не исключает: децимальная система являлась традиционной и для племенного общества.

Первобытный принцип народа-войска был общегерманским, характерным и для готов: все взрослые мужчины с 15—16 лет до старости и/или потери боеспособности были бойцами[52]. По каким принципам собиралось ополчение, если оно не было всеобщим, не известно. Однако мы располагаем сведениями, что, отправляясь в грабительский набег, не санкционированный руководством племени, сам предводитель набирал отряд. Так, в 470 г. будущий король Теодорих, видимо даже без воли отца, выступил против сарматов на левом берегу Дуная, собрав шеститысячный отряд из спутников отца, клиентов и просто добровольцев (Jord. Get., 282). Следовательно, если набег организовывался неким предводителем, то основу отряда составляли его дружинники и зависимые соплеменники, к которым присоединялись просто любители приключений и легкой наживы. В данном случае присутствие ветеранов, соратников отца, должно было поднять престиж мероприятия и показать серьезность последнего. Позднее, в 478 г., уже будучи королем, Теодорих собрал в поход против столицы империи 12 000 готов и воинов из других народностей (Fredeg., II, 57).

Золотой юбилейный медальон Теодориха Великого, отчеканенный в Риме около 507 г. На аверсе показан сам король в имперском панцире и плаще, держащий державу с Викторией; надпись гласит: Rex Theodericus Pius princis (= princeps invictus semper или princeps invictus/ invinctissimus). На реверсе показана опять же Виктория и надпись: Rex Theodericus Victor gentium. Медальон был переделан в фибулу. Воспроизведено по: Göbl R. Antike Numismatik. Bd. II. München, 1978: 226–227. Taf. 126. 2679.

Участвовал ли слабый пол в боевых действиях? Казалось бы, вопрос праздный. Но в племенном обществе женщины не были рабынями гинекея, а у германцев они традиционно играли важную роль в жизни социума (Tac. Germ., 7—8). Готские женщины также обладали высоким социальным статусом: вспомним, например, как они бранили своих мужей, сдающихся византийцам в 540 г. (Procop. Bel. Goth., II, 29, 34), а до этого фактически руководила Италией Амаласунта, регенша при своем малолетнем сыне Аталарихе (526—534 гг.). В «Песне о Хлёде» (с. 390, §16) вообще правительница пограничной области Хервёр сражается с гуннами во главе своих войск. Если говорить об армии, то, естественно, женщины вместе с семьями сопровождали готов во время переселений и находились в вагенбурге, исполняя свои повседневные обязанности.

В описании грандиозного триумфа императора Аврелиана в 274 г. рассказывается: «Вели и десять женщин, которых пленили сражавшимися среди готов в мужской одежде, тогда как большинство из них было убито; надпись свидетельствовала, что они были из рода амазонок» (SHA, XXVI, 34,1). Действительно, согласно историку VI в. Иордану, амазонки причислялись к предкам гетов-готов (Jord. Get., 44—58; ср.: Roder. Hist. Hisp., I,12), так что для самого готского историка не было ничего странного в наличии женщин-воительниц. Со своей стороны, римляне также хорошо знали легенды об амазонках и верили в них, поэтому для жителей империи опять же не было ничего странного в наличии женского племени, тем более среди северных варваров, женщины которых по своей природе воинственны[53]. Более того, автор «Хроники Фредегара» в середине VII в. полагал, что лишь сто лет назад полководец Велизарий был женат ни много ни мало как на амазонке (Fredeg., II, 62). Однако следует обратить внимание на мужскую одежду воительниц, то есть они в общем-то скрывали свою женскую природу и сражались среди готских мужчин. Причем они, скорее всего, выходили именно на поле боя, а не участвовали в обороне обоза, где женщины находились с семьями, от нападающих врагов. Иначе зачем надевать одежду противоположного пола? Да и времени для переодевания обычно не бывает, когда враг атаковал лагерь. Х. Вольфрам на основании данного источника даже считает, что у готов существовало некое подразделение, состоящее из женщин, большинство из которых погибли[54]. Однако из процитированного пассажа – единственного свидетельства о данном явлении – нельзя сделать такой вывод, ведь если некоторые представительницы слабого пола в критических обстоятельствах и сражались вместе с мужчинами своего рода, то вряд ли они составляли отдельное подразделение – это было не в германских и даже не в сарматских традициях. Имя же «амазонок» победители им дали просто по аналогии с женщинами-воительницами, которые по представлению древних жили в Причерноморье, хотя биограф не забыл указать, что сражались они все же среди готов.

Подобное участие женщин в сражениях известно в военной истории, и в них нет ничего уникального. Чаще это происходило в критических для социума обстоятельствах, которыми можно посчитать окончательный разгром готов Аврелианом в 271 г. Намного позднее, в 713 г., «князь» Теодимер, потерпев поражение в полевом бою, вынужден был отойти в Ориуэлу, для защиты которой у него было недостаточно боеспособных мужчин. Поэтому для создания у мусульман впечатления о многочисленности гарнизона он поставил на стены города несколько позади воинов женщин, вооруженных копьями. Стратегема сработала, и враги приняли стоящих на парапете стены за многочисленных бойцов и заключили с Теодимером приемлемое для испанцев соглашение о подчинении области (Ajbar Machmuâ, p. 26; el-Athir, p. 45; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 17; al-Makkarí, p. 281).

Положение готского социума изменилось с образованием государств в Италии, Галлии и Испании. Теперь племенная структура наложилась на государственную, создав определенный симбиоз. Племенной предводитель теперь стал еще и правителем своих новых подданных-«римлян», которые рассматривали нового короля как наследника императорской власти. Готы стали привилегированной нацией, обязанной служить в армии[55]. В первой четверти V в. визиготы, оказавшись в среде католического римского населения Галлии, пытались сохранить свою этническую идентичность: в первую очередь религию-арианство, язык, обычаи и т. д., что нашло свое отражение в кодексе короля Эвриха (466—484 гг.), проводившего политику этнической сегрегации и запретившего даже смешанные с римлянами браки[56]. С другой стороны, в Италии готское руководство до войны с Юстинианом придерживалось, в общем, политики паритета между обоими народами и межнациональные браки не были редкостью[57]. Поскольку войско состояло из готов, то и военным языком был готский, именно на нем отдавали приказания (Procop. Bel. Goth., I,10,10). Однако письменные приказы в Италии писались на латыни, о чем красноречиво свидетельствуют Variae Кассиодора, и они должны были пониматься остроготами. В Испании же готский язык существует дольше, но, как считается, выходит из употребления к началу VII в., когда визиготское этническое меньшинство ассимилируется с испаноримлянами[58]. Очевидно, к этому времени и языком армии стал латинский.

Предводитель остроготов Теодорих направился в Италию против Одоакра в качестве римского полководца (magister militum) и патрикия (Fredeg., II, 57)[59]. Затем, в 497/8 г., он принял от императора Анастасия королевскую одежду и украшения дворца, которые Одоакр ранее отослал в Константинополь (Anon. Vales., 64: praesumtione regni et omnia ornamenta palatis), получив тем самым легитимное признание своей власти над Италией со стороны византийского двора. Хотя Теодорих не принял императорского титула и официально именовался Flavius Theodoricus rex, но он представлял свое государство как продолжение Римской империи, а себя выставлял в качестве римского принцепса (Anon. Vales., 60)[60]. Покорив Италию, Теодорих сохранил столь необходимый в управлении римский бюрократический аппарат, но поставил его под свой контроль. На военные должности теперь назначались готы, которые стали носить имперские титулы illustres, spectabiles, clarissimi и другие. Новый правитель Италии располагал на германский манер свитой из придворных-maiores domus regiae и рассылал из нее с различными военными и гражданскими поручениями готских комиссаров-сайонов. Провинциями руководили готы-комиты (comes Gothorum provinciae), которые наряду с римской администрацией выполняли гражданские, а также военные функции. При комитах состояли доместики (domestici), которые выполняли различные поручения губернаторов и составляли его стражу (Cassiod. Var., V, 14, 8; IX, 13), а также воины (milites). Во главе же Реции стоял дукс, который командовал варварскими подразделениями, бывшими сначала римскими, а затем готскими федератами (ругии, аламанны, баварцы, бреоны и др.). Обычно дуксы же были полевыми военачальниками. В целом же местная администрация подчас функционировала параллельно: римская и готская[61].

Король был верховным главнокомандующим. Его при провозглашении поднимали на щите, обнажая мечи (Cassiod. Var., X, 31, 1—2). Данный обычай Л. Шмидт рассматривает как чисто германский[62]. Другим германским обычаем был способ одобрения воинами избрания короля путем потрясания и бряцанием оружия (Jord. Get., 215; ср.: Tac. Germ., 11, 6)[63]. Население, как римское, так и готское, приносило присягу на верность монарху по его восшествии на престол (Cassiod. Var., VIII, 2; 5). Теодорих, завоевав Италию, перестал сам лично возглавлять военные экспедиции, а стал направлять во главе них своих дуксов, обычно готов. При последних остроготских королях акцент опять стал делаться на национальный этос, в противовес римскому, и они обычно сами возглавляли войско в бою, хотя остроготский король, как настоящий полководец, а не племенной вождь, мог сам не вмешиваться в битву, фактически оставляя тем самым армию без управления, но руководил войсками из тыла (Procop. Bel. Goth., I, 29, 16).

Вероятно, при дворе Теодориха существовало некое подобие «пажеского корпуса»[64]. Фредегар однажды упоминает, что из дворца был послан puer с определенным поручением (Fredeg., II, 57). Кассиодор рассказывает (527 г.), что сыновья знатного римлянина патриция Киприана обучались вместе с готами во дворце военным упражнениям и даже умели говорить по-готски, чтобы общаться со своими сверстниками и, видимо, слушать учителей (Cassiod. Var., VIII, 21, 6—7). Этот институт был достаточно древним и, с одной стороны, мог возникнуть из простой системы заложничества, когда знать должна была посылать своих детей в свиту правителя, а с другой – из свиты древнегерманского вождя, в которой юноши проходили и определенное обучение. При Теодорихе формальным поводом для посылки детей ко двору служило обучение, но фактически это был тот же вариант заложничества, позволявший воспитать будущих руководителей в духе верности монарху и его преемнику. В общем же готская знать в своей массе не была склонна давать детям классическое образование: готские старейшины выразили решительный протест против намерений обучить юного короля Аталариха грамматике, понимая, что это сделает его невоинственным, в противоположность тому, каким должен быть их предводитель, обязанный вести их в бой (Procop. Bel. Goth., I, 2, 6—17). Молодежь готов обучалась в первую очередь военному делу, которое они получали в гимназии, где их, в частности, учили стрелять из лука, а потом юноши проходили практику в чистом поле (Cassiod. Var., V, 23). Для молодежи устраивались показательные выступления по метанию копий в присутствии короля (Ennod. Paneg., 19, 83—84), где они могли показать свое умение.

Бронзовые монеты остроготского короля Аталариха (526—534 гг.) достоинством 10 нуммов, отчеканенная в Риме. Аверс: бюст Ромы в шлеме, реверс: Аталарих в шлеме, кирасе и плаще, держащий копье и овальный щит.

Воспроизведено по: Wroth 1911: 69. Pl. VIII,21—22.

Нам известна судьба одного из бывших пажей, знатного гота Тулуина. Сначала он состоял при службе в покоях короля (ad sacri cubiculi), затем, в 505 г., участвовал в экспедиции на Сирмий под руководством комита Питцама, после чего стал военным советником в королевском совете, посылался в две военные экспедиции, в последнюю, в 523 г., как командующий, после чего за службу получил земельные пожалования в новозавоеванных областях и был представлен королем Аталарихом в конце 526 г. к званию патриция (Cassiod. Var., VIII, 10). В целом, пройдя обучение при дворе и войдя в доверие правителю, знатный гот вполне мог стать оруженосцем-armiger – гвардейцем короля, как это было с будущими королями Тевдисом – «оруженосцем» Теодориха и Витигисом – «оруженосцем» Теодохада (Jord. Get., 302; 309)[65]. Возможно, справедлива идентификация данной должности с мечниками-спатариями (spatharii), служившими при дворе Теодориха Великого, как раз которым, по Кассиодру, и был Витигис (Cassiod. Orat., p. 476, l. 10)[66]. Прокопий, похоже, именует этих телохранителей короля согласно греческой традиции копьеносцами-δορατοφόροι, тогда как епископ Павии Эннодий – по римской традиции – оруженосцами-armigeri (Procop. Bel. Goth., III,1,43; Ennod. Carm., II,17). Спатариями были особо доверенные люди, которым король поручал важные и наиболее сложные задания. Так, известно, что «мечник» Унигис должен был навести порядок в Южной Галлии в 508 г. (Cassiod. Var., III, 43). Звание спатария было почетной должностью при дворе в Равенне, о чем упоминает Кассиодор (Cassiod. Orat., p. 476, l. 11), но и, видимо, одной из обязанностей ее носителя была все же реальная охрана монарха (ср.: Procop. Bel. Goth., III, 1, 47). Можно отметить, что на рельефных пластинках из слоновой кости, изображающих сцены из жизни библейского Иосифа, которые являются обкладками кафедры епископа Максимиана (546—556 гг.) в архиепископском дворце в Равенне, за правителем стоят стражи с варварской прической и в штанах, считающихся готскими; они вооружены длинным мечом, а не копьем, которое носят другие воины[67], что номинально напоминает должность спатария. Хотя происхождение данной придворной должности подчас связывается с германской военной традицией, но само название заставляет предполагать позднеримско-византийское влияние[68]. Спатарии существовали при дворе вплоть до конца существования королевства: папа Григорий Великий в «Диалогах» дважды упоминает спатариев Тотилы, состоявших во время экспедиции в его свите (comitatus). При этом примечательно, если комиты стояли справа и слева от короля, то спатарии и остальные члены кортежа находились позади (Greg. Dial., II, 14,1; III, 6, 2), что ясно указывает на их более низкий статус.

Из римской военной системы в Италии сохранились дворцовые части силенциариев, схолариев и доместиков, которые получали жалованье от государства и служба которых стала наследственной (Procop. Hist. arc., 26, 27—28). Первые во время империи, в V в., насчитывали три отряда по десять человек в каждом, носили сенаторское звание и являлись охраной личных покоев императора, вторые составляли стражу дворца, а третьи были выше рангом – штаб-офицерами, которые служили как в пешем, так и конном строю, что специально отмечается в одном из писем Теодориха (Cassiod. Var., I, 10, 2). Данные подразделения квартировались в Риме, тогда как столица готского государства находилась в Равенне, поэтому они, очевидно, являлись не реальной боевой силой, а просто парадной стражей («одно только название войска», по словам Прокопия), которая напоминала гражданам Вечного города о продолжении существования римского государства. Действительно, определенное время даже должность командира доместиков (comitiva domesticorum) была вакантной, а затем ее на какое-то время, в период между 507 и 511 гг., занял Либерий, – в общем, гражданский чиновник (Cassiod. Var., II, 16, 2), что было бы сложнее сделать, если бы пост командира был реальным боевым. Эти отряды были распущены за ненадобностью уже после завоевания Италии византийцами (Procop. Hist. arc., 26, 30)[69].

В формуле для магистра оффиций Кассиодор упоминает, что в шествиях магистр идет впереди «преторианских когорт и милиции городской префектуры» (Cassiod. Var., VI,6,7: praetorianes cohortes et urbanae praefecturae milites). С одной стороны, данную формулу можно посчитать чисто теоретической, описывавшей ситуацию, существовавшую в Римской империи[70], но с другой – она предназначалась для современного Кассиодору использования и, таким образом, должна была описывать обычаи, существовавшие в готское время. Если milites городской префектуры еще можно рассматривать как чиновников, то сложно согласиться с предположением, что и praetorianes cohorts означают неких чиновников[71]. Если действие происходило в Риме, то это вполне могли быть воины схол, которые упомянуты в этой же формуле (Cassiod. Var., VI, 6,1), а если в Равенне, то готская гвардия Теодориха. Поскольку речь в документе идет об особенностях службы при дворе, то, похоже, подразумевается столица Равенна. По крайней мере наряду с телохранителями из спатариев Теодорих, скорее всего, располагал и обычной лейб-гвардией. Ведь еще на Балканах его повсюду сопровождала стража (custodia), например в персональной разведке (Fredeg., II, 57).

В одной купчей из Равенны, датированной 539 г., в качестве владельца имения около Фавенции упоминается гот Виттерит-скутарий (scutarius Witterit), носящий титул vir devotus. Этого скутария Л. Шмидт относит именно к схолариям[72]. Однако в таком случае получается, что среди почетной италийской стражи дворца в Риме были германцы. Возможно, впрочем, скутарии были готским подразделением, выполнявшим определенные функции в равеннском гарнизоне или даже дворце.

В войске должны были служить в первую очередь готы (Cassiod. Var., XII, 5, 3—4). Гот, находясь в боеспособном возрасте, получал ежегодное денежное жалованье (donativum), однако, как только воин уходил в отставку, выплата донативов прекращалась (Cassiod. Var., V, 36)[73]. Сколько получал рядовой – неизвестно, но для сравнения можно указать, что моряку при создании флота в 525/6 г. Теодорих постановил платить пять солидов (Cassiod. Var., V, 16, 4—5), которые Ф. Дан рассматривает как аналог солдатского жалованья[74]. В ходе кампании воин получал еще и продовольственное содержание (annona), что теоретически должно было избавить страну от мародерства (Cassiod. Var., IX, 25, 9). Нам известно, в частности, что раздаче подлежали вино, пшеница и мясо (Cassiod. Var., XII, 26, 2), – вероятно, основные компоненты готской диеты в кампании. Кассиодор, кроме того, сообщает, что доместики готских комитов при Теодорихе получали большое годовое содержание в размере 10 аннон и 200 солидов, к которым по указу Аталариха в 527 г. было прибавлено еще 50 солидов (Cassiod. Var., IX, 13).

Срок службы, очевидно, определялся боеспособностью каждого воина и соответственно ограничивался его совершеннолетием, с одной стороны, и неспособностью служить – с другой. По крайней мере наиболее именитых воинов сам король отправлял в отставку. Так, между 523 и 526 гг. гот Старцедий, носивший титул vir sublimis, направил заявление на имя короля с просьбой освободить его от службы по старости. Прошение было удовлетворено (Cassiod. Var., V,36). Другой ветеран, направивший жалобу на имя короля в эти же годы, был слепым (Cassiod. Var., V, 29). Можно предположить, что и сама отставка произошла из-за ослабления или потери зрения.

С целью поддержания боеспособности воинов периодически собирали на смотры в присутствии короля, в частности известны сборы в начале июня, когда бойцы получали по образцу федератов старой римской армии ежегодные донативы (Cassiod. Var., V,26—27; Procop. Bel. Goth., I,12,48; Isid. Hist. Goth., 35); это происходило в одном из трех центров пребывания короля: в Равенне, Вероне или Павии[75], которые соответственно были ближе расположены к основным областям расселения готов в Пицене и Самнии; Венетии; Лигурии. Данное мероприятие, восходящее корнями к древнегерманскому собранию воинов, прямо указывает на существование особых регистрационных списков боеспособного населения, как это было и у визиготов[76]. Причем, видимо, месяц получения донативов был выбран не случайно: именно в июне армия Теодориха обычно отправлялась в поход (Cassiod. Var., I,24; V,17,4; 18,2; 19), к чему были приурочены смотр и выдача жалованья. Вероятно, этим и объясняется то, что не все готы прибывали ко двору за донативами (Cassiod. Var., V, 27), а только те, кто потом отправлялся в поход[77]. По сравнению с началом военных действий, например у римлян, июнь выглядит достаточно поздней датой открытия кампании. Была ли это какая-то особая традиция, или Теодорих просто рассчитывал быстро, в «сезон», завершить очередную кампанию, или это было вызвано тщательной подготовкой экспедиции – не ясно.

Из структуры военной организации остроготов нам известно лишь, что готов, поселенных в Пицене и Самнии, возглавляли тысячники-millenarii, которые прибывали ко двору в Равенне и получали жалованье за тех, кто сам не явился туда (Cassiod. Var., V,27). По мнению У. Гоффарта, эти «тысячники» не были реальными военными командирами, а лишь получателями военного «жалованья» с определенного земельного участка millena, с чем опять же согласны далеко не все исследователи[78]. Однако вполне возможно, что они возглавляли свои подразделения на королевском смотре, который должен был происходить, судя по указу, 6 июня между 523 и 526 гг., и вместе с тем тысяцкие же получали донативы за тех из готов, кто не представал пред глазами монарха. Заметим, что тысячники напрямую подчинены королю, а не местным комитам, что говорит о значимости этой должности в государственной системе. Хотя остальная структура остроготских военных подразделений нам неизвестна, однако, вероятно, именно тысячи, как у визиготов и вандалов, были базовой военной единицей.

У знатных остроготов были свои свиты-отряды. Вспомним, что в 500 г. Теодорих послал свою сестру Амалафриду в жены вандальскому королю в сопровождении тысячи знатных готов, у которых было еще 5000 бойцов (Procop. Bel. Vand., I, 8,12; Theophan., p. 187, ll. 11—15). Следовательно, в среднем получается, что у одного знатного гота было по пять дружинников, которые, видимо, представляли ближнюю свиту.

Прокопий рассказывает, что, придя в Италию и разгромив армию Одоакра, Теодорих отдал готам для поселения треть земель, принадлежавших до этого перебитым воинам Одоакра (Procop. Bel. Goth., I,1, 4—8; 28)[79]. Подобное распределение земель связывается с позднеримской «системой госпиталитета» (hospitalitas), представлявшей собой правила, согласно которым солдаты, находившиеся не в лагерной стоянке, получали постой у населения (398 г.). Обычно так расквартировывались вновь прибывшие на территорию империи варвары-федераты. Канадский историк У. Гоффарт предложил пересмотреть традиционную точку зрения. Он, в частности, отметил неясность древних документов о процессе данного наделения и, исходя из предположения о том, что вряд ли новый монарх стал бы разорять своих подданных, лишая государство таким образом налоговых поступлений, доказывал, что готы просто встали на постой, получая от римлян треть земельного налога. Данное предположение, наглядно представляющее действие системы госпиталитета, было поддержано и другими исследователями[80], однако не всеми. С. Барниш и В. Либешуц, в частности, показали на лучше известном нам италийском материале, что современные событиям источники – Прокопий (Procop. Bel. Goth., I,1, 28), Кассиодор (Var., II,16, 5) и Эннодий (Epist., IX,23) прямо говорят о наделении готов земельными участками, а не столь значительное количество вновь прибывших, по В. Либешуцу, 25 000—30 000 человек, не привело к социальным конфликтам при наличии пустующих и государственных земель. Готские поселения располагались в Западной Паннонии, Далмации, Коттийских Альпах, в районе Милана и Павии, западнее Равенны, но особенно в Пицене и Северном Самнии (ср.: Procop. Bel. Goth., II,29,2)[81]. В целом можно заметить, что даже при всей дискуссионности вопроса источники все же говорят именно о наделении готов землей.

В Variae Кассиодора (I,24) сохранился уникальный документ – мобилизационный приказ Теодориха, изданный королем в первой половине 508 г.: «Сражения более свойственны готам, нежели переговоры, ведь воинственному роду представляет радость подтвердить это: конечно, не уклонится от труда тот, кто возжаждал славу доблести. (2) И поэтому мы при поддержке бога – создателя, благословляющего всё, – постановили определить ради общей пользы войско для Галлий, чтобы одновременно и вам была возможность продвижения по службе, и нам гарантировать это, увидев сосредоточение ваших заслуг. Ведь в мирное время похвальная храбрость незаметна и тогда проявиться она не имеет возможности – скрыт весь блеск заслуг. Вот поэтому мы распорядились через нашего сайона Нанда известить, чтобы вам всем количеством во имя Бога двинуться в поход достаточно снаряженными по традиционному способу оружием, конями и всеми необходимыми вещами в восьмой день до наступления июльских календ, с покровительством Бога, так, чтобы проявилась заключенная в вас доблесть родителей ваших и наш приказ успешнее исполнился. (3) Побудите юношей ваших к марсовой науке: пусть они увидят у вас то, что смогут передать потомкам; ведь что в юности не выучено, в зрелом возрасте незнакомо. Даже сами стервятники, пищей которых всегда является добыча, гонят своих отпрысков, слабых от рождения, из гнезд, чтобы они не привыкли к безмятежному покою. Крыльями они бьют оставшихся, заставляя молодых птенцов летать, как им и подобает существовать, от чего можно представить их материнскую заботу. Вы же, которых и природа возвысила, и любовь к славе побудила, стремитесь оставить таких сыновей, которых, как известно, отцы ваши в вас сохранили».

Как видим, указ отчетливо делится на три части. В преамбуле постулируется справедливое положение о том, что готам более свойственно состояние войны, нежели пребывание в мире, поскольку они еще не утратили воинственный племенной дух. Центральное место в документе занимает сам приказ о мобилизации. Этот приказ не конкретный, а достаточно общий. В нем не обозначено ни место сбора войска, ни конкретные меры приготовления к походу. Видимо, частные указания должен был дать сайон Нанд, а приготовления воинов к походу были традиционны и не нуждались в дальнейшей конкретизации. Сам указ обращен ко всем готам, а не к отдельным командирам (например, тысячникам), которые могли быть ответственны за мобилизацию. Это – своего рода декларация о проведении мобилизации. Ведь указ составлен на официальном языке готской Италии – латыни, которую вряд ли понимали все рядовые готы, к которым фактически обращен документ. Последняя часть указа (§ 3) обращена в будущее: она призывает готов воспитывать юношество в традиционном воинственном духе и исполнять службу так, чтобы быть образцом для подражания молодежи. Данный акцент на воспитании подрастающего поколения в племенном духе должен был быть особенно актуальным в связи с тем, что уже в течение полутора десятка лет готы находились в среде римлян и подвергались культурному влиянию последних в различных областях, в том числе в сфере образования и воспитания. Поддержание традиционных племенных ценностей в этой области оказывалось особенно актуальным для поддержания этнического самосознания народа. Именно в данной части указа присутствует риторика, которая в принципе неуместна в военном документе, что, с одной стороны, может объясняться желанием короля образно подчеркнуть значимость темы, а с другой – нельзя исключить, что тут присутствует просто литературная обработка указа самим Кассиодором. В целом письменный приказ представляет собой римскую традицию работы военной канцелярии, а не готскую племенную, хотя, естественно, текст составлен для данного конкретного случая.

Согласно мобилизационному указу Теодориха, готы должны были выступать с войском, «снабженным по установленному обычаю в достаточной мере оружием, конями и остальными необходимыми вещами» (Cassiod. Var., I, 24, 2). Очевидно, готы должны были снабжать себя конем, оружием и снаряжением[82], поскольку они получали донативы и владели землей, с которой, собственно говоря, они и несли службу. Кроме того, государство по-прежнему располагало оружейными фабриками, как и в имперское время находившимися под государственным контролем со стороны магистра оффиций (Cassiod. Var., VII,18—19). Согласно Notitia dignitatum (Oc., IX, 24—29) в позднеримское время фабрика по производству стрел располагалась в Конкордии, луков – в Тицине, щитов – в Кремоне, наступательного оружия и тех же щитов – в Вероне, панцирей – в Мантуе, спат – в Лукке. Вероятно, эти производства продолжали функционировать и выпускать вооружение[83]. В ходе кампании интендантство обеспечивало своих воинов оружием и конями (Cassiod. Var., I, 40; VII, 18—19; Procop. Bel. Goth., I, 11, 28) – это, естественно, уже изменение в военном устройстве по сравнению с более древним племенным – прямое продолжение римской системы снабжения армии (ср.: Cassiod. Var., I, 1, 3).

Согласно официальной идеологии Теодориха и его преемников гот должен был служить, а римлянин – наслаждаться миром (Cassiod. Var., VII, 3, 3; VIII, 3, 4; IX, 14, 8; XII, 5, 4), но это можно было декларировать, пока страна не подвергалась нападению и не находилась в кризисе. В реальности и римляне должны были нести военные обязанности. Поскольку Теодорих обладал властью принцепса над римлянами, то он предписал последним служить как при императорах (Anon. Vales., 60)[84]. Несмотря на то что основой армии во время Поздней империи были варварские подразделения, а также отряды, набранные из добровольцев и сыновей солдат, воинская повинность не была отменена. Судя по указам Валентиниана III от 440 и 443 гг., боеспособных рекрутов должны были поставлять сельские местности, за что несли ответственность местные магнаты и власти (Nov. Val., 6,1—2)[85]. Готское правительство в случае большой необходимости привлекало к службе римлян (Procop. Bel. Goth., V,11, 28), которые обычно занимались постройкой и починкой укреплений (Cassiod. Var., I,17; 25; 28; III, 44; XII,17). Положение изменилось в ходе войны на Апеннинах. В ходе войны при дефиците живой силы каждый умевший обращаться с оружием представлял ценность. Уже во времена Витигиса известен знатный римлянин, которой сражался на стороне готов, видимо, не в качестве простого рядового (Procop. Bel. Goth., II, 6, 3). Вероятно, служили в первую очередь добровольцы (Procop. Bel. Goth., I, 28,1; 29, 23)[86]. Для увеличения численности боеспособных солдат Тотила зачислял в войско с равными с готами правами и с сохранением имущества воинов из сдавшихся ему гарнизонов (Procop. Bel. Goth., III, 30, 21—22; 36, 24—28; 37,14), а также дезертиров из византийской армии (Procop. Bel. Goth., III, 23, 3).

Позднеримское законодательство во избежание внутренних мятежей пыталось ввести запрет на ношение оружия гражданскими лицами, исключая его использование на охоте и во время путешествий или плаваний (Digesta, 48, 6,1)[87]. В 364 г. указом Валентиниана I и Валента было запрещено применение оружия без особого императорского разрешения (CTh., XV,15,1). Однако, в связи с невозможностью государства обеспечить безопасность своим подданным, этот запрет был ослаблен: в 391 г. было позволено защищаться от мародеров (CTh, IX,14, 2), в 440 г. Валентиниан III даровал провинциалам право защищаться самим против совершающих набеги вандалов (Nov. Val., 9; ср.: Nov. Maior., 8); согласно другому указу Валентиниана от 445 г. для западноафриканских областей, запрещалось набирать частные военные отряды, кроме как для борьбы с врагами империи (Nov. Val., 13,14). Учитывая нестабильную обстановку в государстве, последние стали постоянным атрибутом богатого магната. В последней трети V в. частные армии стали нормальным явлением в неспокойной тогда Галлии, в частности сын Авита Экдиций сумел собрать на свои средства значительные силы в 471 г. (Sidon. Epist., III,3,7)[88].

Первоначально в готской Италии римляне могли носить оружие, однако после еврейских погромов в Риме и Равенне (519—520 гг.) Теодорих запретил его ношение (Anon. Vales., 60; 83). С одной стороны, подобный запрет объясняется тем, что правитель не особо доверял римлянам, опираясь на свое племенное войско, а также тем, что у него не было такой острой необходимости привлекать дополнительные силы из римлян для ведения боевых действий. В случае же угрозы войны боеспособность местного населения специально поддерживалась. Так, Теодорих в 507—511 гг. приказал своему комиту Осуину обучать жителей Салон, столицы Далмации, владению оружием (Cassiod. Var., I, 40). Речь явно шла не о готах, которые служили в гарнизоне и которые и так умели владеть оружием, а о мужском боеспособном населении, которое, получив оружие из государственных арсеналов, должно было поставлять подкрепления в минуты опасности. Знатные римляне в процессе своего обучения не только продолжали получать физическое воспитание в гимнасии, но и обучались владению оружием (Cassiod. Var., IX, 23, 3: armis exercuit). Они даже устраивали показательные выступления со стрельбой из лука и метанием дротика с накрученным на нем ремнем-аментумом для увеличения длины броска (Ennod. Paneg., 19, 84).

Должны были служить и национальные меньшинства. В 536 г. евреи Неаполя яростно сражались на стороне остроготов, достаточно лояльно относившихся к иудаизму, против византийцев (Procop. Bel. Goth., I,10, 24—25). А племянник Витигиса Урайя в 539 г. пошел на помощь осажденной Равенне не только с готами, до этого охранявшими альпийскую границу, но и с 4000 лигурами (Procop. Bel. Goth., II, 28, 31).

Невольники, как часть италийско-готского социума, также участвовали в кампаниях. Они в походе сопровождали своих господ и, пользуясь неразберихой и изменчивостью походной жизни, бежали в массовом порядке, о чем говорит специальный указ Теодориха спатарию Унигису о возвращении беглых в 508 г. (Cassiod. Var., III, 43). Видимо, рабы были обычными обозными, а не воинами. Впрочем, в экстренных случаях в армию набирали даже рабов, как это делал Тотила в 546 г. c перешедшими на его сторону невольниками (Procop. Bel. Goth., III,16,14—15; 25). Данная политика, впрочем, не уникальна: в позднеимператорскую эпоху в случаях опасности рабов также зачисляли в армию, обещая свободу[89].

Поскольку товаро-денежные отношения были не так развиты, как ранее, то и наемничество не было распространено в постримских государствах у Теодориха. Кассиодор, однако, упоминает гепидов, нанятых королем для службы в Южной Галлии, видимо в 523 г., которые получали подорожные в размере трех солидов на товарищество-condoma (Cassiod. Var., V,10—11), тогда как сами готы не получали во время похода наличные[90].

Развитие военной структуры в визиготском государстве, хотя оно и существовало три века, достаточно сложно проследить в источниках, специально об этом не говорящих, но все же эта эволюция проглядывает в них. Еще будучи в Аквитании, готы воспользовались римской «системой госпиталитета», согласно которой, как можно понять из источников, расселявшиеся среди римлян варвары получили две трети обрабатываемой и половину необрабатываемой земли[91]. Однако У. Гоффарт доказывает, что по крайней мере в V в. эта система была лишь обычным старым налогом, две трети которого теперь шло воину на содержание, а одна треть – властям, в частности королю[92]. Более убедительным, однако, представляется мнение чилийского историка Р. Кригера, который в своей диссертации достаточно убедительно доказывает, что владение землей в государстве визиготов в Аквитании развивалось постепенно: сначала на короткое время готы воспользовались правом госпиталитета в домах римлян, потом получили в пользование треть земельных владений, а после становления государства, около 426 г., – две трети, которые через полвека перешли в собственность новых владельцев[93]. В любом случае готы могли приобретать или получать в дар земельные владения, становясь после этого собственниками (LV, X,1,8) и уже платя налоги государству (LV, X,1,16)[94].

При короле Эврихе (466—484 гг.), правление которого пришлось на неспокойное время падения Западной Римской империи, оформляются структуры государства со столицей в Тулузе, теперь уже не связанного с Римом стесняющими союзными договорами, предоставлявшими по существу лишь внутреннюю автономию. Уже при предшественнике Эвриха, Теодорихе II (453—466 гг.), существовал королевский двор с придворными, составлявшими и руководство государства, и свиту короля (officium palatini). Нам известен комит оруженосцев (comes armigeri – Sidon. Epist., I,2,4) – возможно, командир гвардии, которая охраняла короля при приемах и несла вахту у сокровищницы и вокруг дворца по ночам (Sidon. Epist., I, 2, 4; 10). В свите короля находились не только готы, но и римляне, которые с 460-х гг. занимали также многочисленные посты в гражданской администрации, продолжавшей функционировать по старому образцу[95], ведь фактически готское руководство было поставлено над существовавшим местным бюрократическим аппаратом распоряжением центральных имперских властей согласно договорам.

В последней трети VI в. король Леовигильд наряду с дворцовым церемониалом установил (или, скорее, реорганизовал) по византийскому образцу и дворцовые должности. Система управления государством стала еще более сложной. При самом дворце – palatium (aula) regis – выделился аппарат управления officium palatinum, состоявший из придворных различных рангов: primates (optimates, primi, maiores), mediocres и minores palatii, которых назначал король по своей воле (Conc. Tolet. XIII, c. 2, Vives 1963: 416—419)[96]. Для нас представляют интерес военные должности двора. Среди подписавших постановление VIII Собора в Толедо (653 г.) упоминаются два комита спатариев (comes Spatariorum), Кумефренд и Куниэфред (Conc. Tolet. VIII, Vives 1963: 289). Поскольку и среди других подписавших постановление комитов из одного и того же «департамента» оказывается по два-три человека, то можно предполагать, что часть их носили лишь почетные титулы, а не служили при дворе в определенной должности[97]. По крайней мере если принять версию, которую приводит Родриго де Рада, о том, что Юлиан был comes spatariorum (Roder. Hist. Hisp., III,19), то последний был губернатором Сеуты в Африке и лишь наезжал ко двору. Происхождение должности комита спатариев Х. Вольфрам связывает с реформированием более древнего comes armiger тулузского двора[98], впрочем, наименование spatarii, скорее, говорит об их положении при дворе, сходном с позднеримским-византийским, по образцу которого они и были сформированы как лейб-гвардия короля[99]. Внутренняя организация спатариев в источниках не упоминается. По предположению испанского историка К. Санчеса-Альборноса, они составляли по имперскому образцу несколько scholae Palatinae, ведь существовало несколько комитов, каждый из которых как раз и командовал одной схолой[100], однако спатариев не могло быть очень много. Судя по подписям под постановлением XIII Толедского собора (683 г.), этот род службы был крайне почетен и занимали ее обычно готы: шесть человек были еще одновременно комитами, а один, гот Сисимир, еще и дуксом (Conc. Tolet. XIII, Vives 1963: 435: spatarius et comes).

Х. Вольфрам полагает, что уже при тулузском дворе существовала должность констебля (comes stabuli), известная нам лишь среди подписей под постановлением XIII Толедского собора, когда ее носил гот Гискламунд[101]. Действительно, упоминается, что в 415 г. король Атаульф был убит готом Дубием, возможно конюхом, «проводя, как привык, время в конюшне» (Olymp. frg., 26 = Phot. Bibl., 80, 60a), позднее Теодорих II в свободное время любил осматривать свою конюшню (Sidon. Epist., I, 2, 4), в которой должен был работать некий персонал. Однако, возможно, должностная структура Тулузского королевства еще не была конституализирована, а сама должность констебля восходила к позднеримскому comes sacri stabuli (CTh, XI,1, 29; 17, 3), которую, например, при Юстиниане занимал Велизарий (Fredeg., II, 62). В Толедском королевстве король располагал своей конюшней, а возможно, и своими лошадиными заводами, которыми и заведовал констебль. Работали же на королевских конюшнях рабы (stabularii), которые даже обладали определенными привилегиями, в частности освобождением от пыток при даче показаний (LV, II, 4, 4).

Арабские авторы позволяют предположить, что по крайней мере при последних двух монархах существовала должность главнокомандующего, не прослеживающаяся по собственно испанским источникам. Родерик, по словам ибн Кутийи, был «каидом войск монарха», которого аль-Маккари именует «командиром конницы» Витицы, рассматривая по средневековой традиции каждого воина как всадника (Kouthya, p. 430; al-Makkarí, p. 254). Против высадившего Тарика Родерик, уже будучи королем, направил племянника, «своего главного командира» (Al-Bayano’l-Mogrib, p. 12), а согласно Кутейбе, Тудмир (= Теодимер) был оставлен управлять страной, когда Родерик пошел походом на басков (Koteybah, p. LXX). Видимо, в неспокойное время последних лет существования Толедского государства происходила определенная милитаризация государственного аппарата, выражением которой как раз и явилось появление данной должности, скорее всего перманентной, а не временной, на период конкретной кампании.

При королевском дворе в столице Толедо существовал «пажеский корпус», напоминавший, вероятно, pueri regis Меровингов. Возможно, в какой-то форме он существовал уже при тулузском дворе. По крайней мере Сидоний упоминает, что «мальчик»-puer подавал королю лук (Sidon. Epist., I,2,5), что вполне соответствует обязанностям пажа. Арабская традиция единодушно рассказывает о том, что у готской знати существовал обычай посылать ко двору в Толедо своих сыновей для обучения, службы монарху и последующего производства в командные должности, а также дочерей – для образования, помощи по хозяйству и последующего замужества на сыновьях той же знати. Как замечает «Ахбар Маджмуа», «дети знати тут получали образование, они одни имели право прислуживать монарху», а Идари уточняет: «юноши использовались для внешних служб, а девушки делали работу внутри дворца»[102]. Если говорить о программе обучения, то оно базировалось на христианской латинской культуре (теология, латинский язык, грамотность). Раннесредневековый трактат по воспитанию Institutionum disciplinae, авторство которого приписано Исидору Сивильскому, однако, по мнению П. Рише, написанный позднее, во второй половине VII в., для идеального обучения чада некоего знатного князя, уделяет внимание не только умению читать и петь, а также обучению риторике, философии, медицине, астрономии, математике, но и гимнастическим упражнениям в плестре, верховой езде, метанию и даже сражению[103]. Видимо, молодежь при дворе воспитывалась вместе с наследным принцем, с целью последующего составления его свиты из надежной и дружественно настроенной молодой знати, что было особенно важно, учитывая шаткое положение визиготских монархов. С другой стороны, девушки пребывали в женских покоях и составляли свиту принцессы, о чем упоминает в своей поэме, посвященной принцессе Гелесвинте, дочери короля Атанагильда (555—567 гг.), Венанций Форнунат (Venant. Fortun. Carm., VI, 5, 37—38; 83—84; 117—118; 135—136). В целом же юноши проходили процесс социализации под присмотром монарха, который затем выбирал согласно их способностям кандидатов в будущие командиры, а заодно они получали необходимый набор знаний и умений, не в последнюю очередь связанных с военным делом. Как и у остроготов, этот институт, скорее всего, развился из обычный системы заложничества.

Готская монархия родилась из военного лидерства, и эта традиция продолжалась на всем протяжении существования государства западных готов. Даже в VII в. короля формально выбирали (Julian. Hist. Wamb., 2—3; Chron. Alfons., 1)[104]. За трусость же, проявленную в бою, короля могли просто отстранить от власти или даже убить (Isid. Hist. Goth., 37; 40). Король являлся в первую очередь верховным главнокомандующим, который сам возглавлял войско в крупных кампаниях. При монархе в походе функционировал военный совет, состоящий в первую очередь из seniores, то есть комитов и дуксов – военачальников и командиров подразделений, а также гардингов (Julian. Iudicum, 5; Hist. Wamb., 9)[105]. Хотя считается, что обычно дружинники в совете не участвовали[106], но по крайней мере наиболее опытные из них, так сказать, унтер-офицеры, вполне могли принимать участие в заседаниях военного совета, делясь своим боевым опытом. Именно на этом совете обсуждались планы будущей кампании (Julian. Hist. Wamb., 9). После чего назначалось время и место сбора войска (Julian. Hist. Wamb., 7). Если же король сам не отправлялся в поход, то посылал вместо себя представителя королевского дома, доверенного дукса или комита. Этим военачальником не обязательно был опытный военный. Так, в 673 г. отряд войска Вамбы в Септимании возглавлял комит виночерпиев Вандемир (Julian. Hist. Wamb., 15)[107]. При короле Виттерихе (603—610 гг.) отправление отдельного военачальника как главы похода стало правилом (Isid. Hist. Goth., 58).

В готской Испании комиты являлись градоначальниками, которым подчинялись и отряды, стоящие в контролируемых ими районах. Войска провинции возглавляли губернаторы-дуксы. Комитами обычно назначались готы, тогда как дуксами – и готы, и римляне[108]. В «Житии святого Фруктуоза», написанном во второй половине VII в., упоминается некий «дукс войска провинции» (Vita Fructuosi, 14: dux exercitus provinciae; ср.: 2: dux exercitus Spaniae), которого некоторые исследователи рассматривают как особого военачальника, руководившего войсками провинции в военное время[109], однако, вероятно, это простое описательное название, а не точное обозначение должности наместника, ведь по крайней мере нам известно, что в 589 г. дукс Лузитании командовал войсками (Joan. Biclar., а. 589, 2), а в 673 г. – дукс Таррагонской провинции (Julian. Hist. Wamb., 7; 11). Как и в поздней империи, должностные лица были одновременно и судьями своих подчиненных, это, в частности, касается и военных командиров. В целом можно вслед за испанским исследователем Л. Гарсией Мореной говорить об общей милитаризации государственного управления в Толедском королевстве, когда военные занимали значительную часть должностей в бюрократическом аппарате[110].

В V в. армия Тулузского королевства отчетливо делилась на три составляющих: сами готы, варвары-федераты и привлекаемое на службу римское население. Все готы по племенной традиции оставались военнообязанными. Они, в первую очередь знать, должны были приносить клятву верности королю, которая впервые упомянута в постановлении IV Толедского собора в 633 г. (Conc. Tolet. IV, c. 75, Vives 1963: 218—219; ср.: Julian. Hist. Wamb., 8). Как видно из «Жития святого Авита», во времена существования Тулузского королевства всех воинов, получавших донативы, вносили в отдельный регистр (Vita Aviti, p. 362), что, впрочем, вполне естественно для избежания недоразумений и двойной оплаты. Позднее Исидор Севильский однажды упоминает, что для службы в военном отряде (in legionem) сначала нужно было зарегистрироваться в специальных «табличках»[111]. Вероятно, местные власти вели более-менее строгий учет военнообязанных, внося и вычеркивая их из специального списка, за что несли ответственность перед центральным правительством (ср.: Vita Fructuosi, 14). Причем из сообщения Исидора ясно, что в списки заносили не при рождении мальчика и не в его детские годы (в таком случае все должны были бы служить безоговорочно), а гораздо позднее: возможно, по достижении совершеннолетия. Впрочем, остается неясным, во сколько лет юный гот считался совершеннолетним. Согласно законам за убийство простого человека наибольший штраф полагался, когда жертва была в возрасте 20—50 лет, тогда как сумма, выплачиваемая за убитого мужчину в возрасте старше 50 и младше 15 лет, была значительно меньшей (LV, VIII, 4,16). Данный закон ясно говорит о трудоспособном возрасте населения, который обычно совпадает с призывным возрастом. Это подтверждают и свидетельства разночтений в двух манускриптах закона Эрвига (LV, IX, 2, 9), согласно которым магнат должен был приводить в армию десятую часть рабов в возрасте 20—50 лет[112]. Видимо, данный указ устанавливал определенные параметры для отбора сервов, препятствуя господам приводить в армию менее ценных слишком молодых или очень старых рабов, ведь, судя по этому же закону Эрвига, верхний лимит службы у свободных воинов не был чисто возрастным, а устанавливался потерей боеспособности по возрасту или болезни.

Как уже говорилось, в визиготских законах середины VI – второй половины VII в. упоминаются воинские подразделения в 1000, 500, 100 и 10 воинов (LV, II,1,27; IX, 2,1—5). Однако по какому принципу и на какой основе они комплектовались, законодательство не сообщает – эта информация была бы тут излишней. По крайней мере ясно, что принцип набора воинов был территориальный и подразделения организовывались на десятичной основе местными военными властями. Десяток (decania) был наименьшей организационной единицей, аналогичной современному взводу, во главе которого стоял десятник (decanus). Видимо, десять десятков объединились в сотню (centena) – аналог роты, – возглавляемую сотником (centenarius). Сотня уже могла быть тактической единицей, действовавшей самостоятельно в мелких военных операциях. Когда речь в источниках идет об отрядах в триста-четыреста бойцов, мы можем предполагать, что он состоял из сотен. Аналогом батальона была полутысяча во главе с пятисотником (quingentenarius). И логично представить, что данное подразделение состояло из пяти сотенных отрядов. Стоит обратить внимание, что в одном из «древних» (то есть эпохи короля Леовигильда) законов при наборе войска тиуфад имеет дело с сотником, а тот с десятником (LV, IX, 2, 5) – пятисотник не упомянут. Из этого можно сделать предположение, что набором занимались те командиры, подразделения которых были реальными боевыми единицами, тогда как полутысяча могла быть просто определенной административной единицей.

Высшей организационной единицей армии была тысяча – аналог полка. Логично предположить, что она состояла из двух пятисотенных отрядов. Именно тысячи были основной тактической единицей, которая могла действовать на поле боя со значительной долей самостоятельности. Поэтому и король Сисебут в своей поэме именовал рядового бойца «тысячным воином» (Sisebut. De libro rotarum, l. 5: miles millenus). Должность тысяцкого (millenarius) в Толедском королевстве исследователи обычно идентифицируют с тиуфадом (thiuphadus), который возглавлял «тиуфу» (thiupha) (LV, IX,2,1). Тысяцкий лишь дважды упомянут в визиготских документах, да и то в связи со своими судебными полномочиями: в Кодексе Эвриха (CE, 322) и в законе короля Реккесвинта (649—672 гг.) (LV, II,1,27), но при этом в переложении первого закона в кодексе Леовигильда эта должность опущена – его функции исполняет судья iudex (LV, IV, 2,14). В законе же Реккесвинта thiuphadus, а затем millenarius упомянуты вместе наряду с рядом других военных и гражданских чиновников, выполнявших судебные функции, что исключает их полную идентификацию в середине VII в. А если принять, что должности чиновников поставлены в порядке убывания их значимости по иерархической лестнице (dux, comes, vicarius, pacis adsertor, thiuphadus, millenarius, quingentenarius, centenarius, defensor, numerarius), то тиуфад был старше тысячника. По предположению немецкого историка Д. Клауде, в VII в. тиуфад стал областным командиром в «графствах», под руководством которого находилась не тысяча, а меньшее количество воинов, варьировавшееся от региона к региону[113]. В указе короля Эрвига тиуфад упомянут как персона «низшего ранга» (inferior) наряду с вербовщиком (LV, IX, 2, 9). Это выглядит несколько странным, учитывая, что тысяцкий, судя по остроготским и вандальским аналогам, был значимой персоной. Возможно, это объясняется тем, что в данном законе высокопоставленными военными чиновниками считаются дуксы и комиты, а не стоящие ниже их тиуфады.

Поскольку законы не сообщают, об организации пехоты или конницы идет речь, то логично предположить, что имеются в виду оба рода войск, обладавшие одинаковой десятичной организацией. Очевидно также, что списочный состав отряда, зарегистрированный в «табличках», в любом случае мог отличаться от реального боевого в сторону уменьшения количества воинов, которые выбывали из подразделения в ходе кампании.

Можно предполагать, что тысячные отряды объединялись в корпуса по 10 000 человек во главе с дуксом если не на постоянной основе, то по крайней мере для выполнения тактических операций. Нам известно, что в 673 г. Вамба выделил из основной армии передовое соединение в 30 000 воинов во главе с четырьмя дуксами и еще потом десятитысячный отряд под командованием другого дукса (Julian. Hist. Wamb., 12—13). В таком случае можно предположить, что каждый дукс командовал своим корпусом на равных правах с другими или же один из дуксов был облечен верховным командованием и ему подчинялись трое остальных. Поскольку в ту эпоху, насколько мы это знаем, подобные большие армии собирались нечасто, то и десятитысячные корпуса, вероятно, не были постоянными. Они, видимо, набирались в отдельных провинциях и находились под командованием дукса данной провинции (Joan. Biclar., а. 589, 2; Julian. Hist. Wamb., 7; 11).

Д. Перес Санчес доказывает, что в VI в. в Испании существовала постоянная армия, которая в VII в. эволюционировала в войско, состоящее из ополчений магнатов[114], впрочем, данное предположение справедливо подвергается критике[115]. Как о более или менее постоянных силах, скорее, можно говорить лишь о гарнизонах и королевской гвардии.

Основу постоянной армии готов Испании составляли королевские дружинники, именуемые германским словом gardingi. Хотя само название упоминается лишь в документах последней трети VII в.[116], но, очевидно, они существовали и ранее. Причем гардинги входили в число palatini, но находились не среди высшей знати, а стояли ниже на иерархической лестнице, являясь mediocres или даже minores palatini (Conc. Tolet. XIII, c. 2, Vives 1963: 416: ex palatini ordinis; LV, IX, 2, 9)[117]. В качестве своего содержания гардинги получали отчуждаемые земельные наделы[118]. Еще в середине VII в. король мог даровать поместье именитому человеку с обязанностью последнего служить, даже секуляризировав эти земли у монастыря (Vita Fructuosi, 3). Гардинги, вероятно в своем большинстве, пребывали при дворе, по месту службы, а не в своих поместьях[119], как и другие готские магнаты (Kouthya, p. 432). Какое-то время или по определенным причинам гардинги могли пребывать в своих поместьях, поскольку указ Вамбы предусматривает мобилизацию воина из поместья, расположенного в зоне мобилизации (LV, IX, 2, 8). Как и другие знатные готы, гардинги должны были приводить свою челядь в армию, вероятно, из своего же поместья (LV, IX, 2, 9). Вообще же, можно заметить, что визиготская знать проводила часть времени в своих поместьях, ведя хозяйство, например считая стада (Vita Fructuosi, 2). И уж во всяком случае часть испанских готов постоянно жили в деревнях, о чем свидетельствуют погребения в сельской местности, которые рассматриваются именно как готские[120].

К постоянным силам Толедского королевства нужно отнести и не столь многочисленные гарнизоны, которые находились в «городах или крепостях» (LV, IX, 2, 6). При Теодорихе Великом во время фактического объединения обоих королевств остроготские отряды стояли в визиготских городах (Cassiod. Var., V, 39, 3). Гарнизоны также могли устанавливаться и на время, когда определенной части страны угрожала опасность. Так, гот Теодимер должен был защищать северный берег Гибралтарского пролива от вторжения мусульман, что он и сделал сразу же после высадки Тарика в апреле 711 г. (al-Makkarí, p. 268). Хотя пост, занимаемый Теодимером, неизвестен, он мог быть комитом города и защита территории входила в его обязанности, что он исполнил еще раз позднее, героически обороняя Ориуэлу.

Визиготы, получив от империи во владение Аквитанию, наследовали римские институты управления, позволившие им организовать свое территориальное королевство. Сами готы были относительно немногочисленны: по прикидкам в диссертации К. Ф. Штрохекера, в третьей четверти V в. они составляли лишь 2 % населения своего государства, выставляя при этом до 30 000 воинов[121]. Поэтому, естественно, при необходимости готы вынуждены были привлекать для ведения боевых действий местное население, используя при этом авторитет местной же знати. Из-за фрагментарности и сложности интерпретации источников среди исследователей нет единого мнения, когда это произошло: во второй половине V в. (во время правления Эвриха или Алариха II), в VI в. или даже в VII в.[122]. В Бревиарии Алариха (Lex Romana Visigothorum), изданном в 506 г. и представлявшем собой компиляцию материалов имперского Кодекса Феодосия, предназначенного для использования римскими подданными готского короля, статьи о мобилизации отсутствуют, что, казалось бы, говорит об их неактуальности и изменении самой системы набора[123]. Причем сам Кодекс обладал силой вплоть до его аннуляции Реккесвинтом в 654 г. или даже несколько позднее[124]. Однако источники показывают нам другую реальность: уже во время существования Тулузского королевства на службе у готского короля присутствует сенатская знать со своими отрядами, которая добровольно или нет оказывалась в действующей визиготской армии. Римская знать, ранее занимавшая высокое положение в административном управлении провинциями, теперь получила такой же при дворе визиготского короля, который, по существу, являлся наследником того же губернатора с аналогичными функциями управления.

Новая власть могла производить при необходимости мобилизацию, набирая новобранцев даже против их желания, в V в., вероятно используя старые римские принципы набора. Так, нам известно, что накануне войны с франками и своего окончательного разгрома при Пуатье, тот же Аларих II стал собирать армию: «кто из военного сословия (ex militari ordine) был способен силами, тому надлежало волей или неволей принять донатив короля и быть призванным вестниками с помощью настоятельного убеждения. Поэтому блаженный Авит, обладая большим цензом (censu majore), по рождению имея всадническое достоинство, должен был по принуждению следовать военному предписанию и, как ранее Мартин, служить ради получения донатива, будучи зарегистрированным среди прочих, с целью сражаться против вражеского войска франков» (Vita Aviti, p. 361—362). Как видим, система набора действовала принудительно и все боеспособные мужчины, которые подлежали призыву согласно своему социальному статусу, набирались волей или неволей в армию. Еще ранее, в 474 г., знакомый Сидония Аполлинария знатный галлоримлянин Кальминий был против воли мобилизован готами и как лучник должен был сражаться против своих же сограждан из Клермона (Sidon. Epist., V,12). В битве при Пуатье (507 г.) сын Сидония, комит Орвени, возглавлял многочисленный контингент из Клермона, который во главе с сенаторами сражался против франков на стороне визиготов (Greg. Turon. Hist. Franc., II, 37).

При надобности в визиготскую армию привлекались и национальные меньшинства. В 507—508 гг. стены Арля обороняли от франков и бургундов не только готы и местные жители – римляне, но и иудейский отряд (Vit. Caesar., I, 31: caterva Iudaica), что, очевидно, было вызвано особо сложными обстоятельствами осады, вынудившими призвать к оружию всех. Естественно, у отрядов из местных жителей были свои командиры и своя внутренняя организация, соответствующая позднеримской.

Сложной для интерпретации представляется фраза из указа в законах короля Эврига о том, что королевские сборщики войск «призывают готов идти в армию», о римлянах речи нет (LV, IX,2,2). Сам закон обозначен в кодексе как «древний», то есть восходящий еще ко времени Леовигильда[125]. Вероятно, в законе готы упомянуты как главные и традиционные субъекты, подлежащие воинскому призыву, к которым был обращен указ короля и к которым сборщики прибывали персонально. Возможно, еще в это время была определенная традиционная разница в процессе призыва в армию готов и римлян, что осталось актуальным даже в 680-е гг. По мере унификации общества явно и система набора должна была стандартизироваться. Сначала, в 546 г., были официально разрешены браки между двумя народами, затем, в 589 г., готы приняли католичество, право унифицируется по крайней мере в 654 г. и в то же время идет интенсивная ассимиляция германского меньшинства: как считается, уже к началу VII в. исчезла всякая разница между готами и испанцами – оба народа стали даже говорить на одном романском языке[126]. И, естественно, условия службы должны были стать одинаковыми.

В VII в. армия комплектовалась в значительной степени из ополчений магнатов, которые состояли из трех важнейших частей: персональной охраны, дружины и выводимых на войну сервов из своих латифундий. Наличие дружинников-буккелариев (buccellarii) по позднеримскому образцу было узаконено законодательством во второй половине V в. (CE, 310; LV, V, 3, 1). Буккеларии получали оружие, коней, часть добычи, а позднее и земельные наделы от своих господ. Эта полученная земля могла передаваться по наследству на условиях службы потомков, но при переходе к другому сеньору буккеларий должен был все полученное вернуть обратно (LV, V, 3, 4). Вероятно, сами буккеларии пользовались относительной свободой в выборе патрона. Визиготские сайоны, в отличие от буккелариев и их италийских «тезок», получали оружие в личную собственность от своего господина (CE, 311; LV, V, 3, 2) и, видимо, жили в его доме, составляя таким образом лейб-гвардию и свиту магната.

Самих воинов-дружинников могло быть очень значительное количество. Так, наместник Теодориха Великого в Испании будущий король Тевдис (531—548 гг.) набрал из иберийских поместий своей богатой супруги 2000 «дорифоров» (Procop. Bel. Goth., I,12, 51), – вероятно, буккелариев[127]. У дукса Лузитании «римлянина» Клавдия прямо в доме было в наличии «большое множество» сопровождающих (Vit. part. Emeret., V, 10, 8), вероятно сайонов свиты, однако позднее, в походе против франков в 589 г., он располагал отрядом в 300 воинов (Joan. Biclar., а. 589,2). Вероятно, это и есть данное «множество» или по крайней мере избранная для похода его часть. В 711 г., накануне вступления мусульман в город, в Кордове остался «один патриций с четырьмя сотнями конных воинов и людьми низкого происхождения»[128]. Эти 400 всадников были личной охраной губернатора Кордовы, вероятно, теми буккелариями и/или сайонами. Градоначальник располагал еще и пехотинцами из ополчения, по словам аль-Маккари, «инвалидами и стариками», которым явно не придавали особого значения. Во время похода Мусы на север Испании у некоего правителя «скалы Галисии» осталось менее 300 человек (Al-Bayano’l-Mogrib, p. 19), видимо также гвардейцев, преданных своему сеньору.

В Тулузском королевстве по римскому образцу воины получали донативы во время службы, что ясно видно на примере вынужденной службы блаженного Авита. При Теодорихе Великом также и в Испании готы получали жалованье на тех же основаниях, что и в Италии (Procop. Bel. Goth., I,12, 48—49). Это служило одним из стимулов привлекательности военной службы. Однако в период Толедского королевства, насколько можно судить, воины уже не получали денежное содержание от короля, однако гарнизонам выдавали пайки-анноны, которые поставляли города и общины, за что отвечали комиты или специальные чиновники аннонарии (LV, IX, 2, 6: annonarii)[129]. Также во время боевых действий работала интендантская система снабжения армии оружием, в первую очередь наиболее быстро расходуемым метательным. Cохранилась надгробная надпись знатного гота Оппилы, который в сентябре 642 г. вез в армию груз метательных снарядов (jacula), но погиб при нападении басков[130]. Естественно, воины получали еще и свою часть от добычи, что служило определенной наградой за службу.

О попытке наладить систему снабжения армии накануне мусульманского вторжения, видимо, свидетельствует на первый взгляд странное сообщение Луки Туйского о том, что Родерик, опасаясь восстаний, издал эдикт, предписавший изъять оружие и коней у населения и посылке их в Галлию и Африку (Luca Tud. Chron., III, 62). Вероятно, к этому постановлению относится характеристика, данная марокканским историком второй половины XIII – начала XIV в. ибн Идари образу правления Родерика, который «изменил законы правления и извратил традиционные обычаи королевства» (Al-Bayano’l-Mogrib, p. 4). Очевидно, население до этого времени не было разоружено, а приходило в армию со своим оружием, которое хранилось дома, что, с одной стороны, упрощало и ускоряло систему снабжения армии, а с другой – представляло собой возможность потенциального вооруженного мятежа. Простое изъятие оружия можно было бы объяснить желанием короля создать некую стабильность своему положению, но посылку оружия не в арсеналы, а в пограничные области, этим объяснить нельзя. За данным актом может стоять нечто другое, а именно: наличие потенциальной угрозы со стороны этих областей южным и северо-западным рубежам государства, куда и должны были отправиться вооружение и лошади с целью создания запасов и/или раздачи их неимущим или бедным воинам, обязанным служить в данных областях при вторжении врага. А поскольку времени было мало, приходилось прибегать к простой конфискации. Угроза из Африки понятна: это – арабы, которые совершили набеги на Испанию в 670-х гг. и в 710 г., угроза со стороны Галлии – не столь ясна: это могли быть франки или, скорее, конфликт с «альтернативным» монархом Агилой II, область правления которого располагалась как раз тут. И действительно, согласно рассказу ар-Рази, Родерик по совету герцога Юлиана отправил не только оружие, но и боеспособных воинов на границу с Африкой и Францией (Razi, 138 (p. 346—347).

Оттиск печати Алариха II, датированный, вероятно, вскоре после 484 г. Король показан, видимо, в панцире с наплечниками. Надпись гласит: Alarichus rex Gothorum («Аларих король готов»). Wien, Kunsthistorisches Museum.

Воспроизведено по: Roth 1979: 145—146. Taf. 54b.

Теодорих Великий в начале VI в. в письме к визиготскому королю Алариху II говорил о низкой боеспособности войска визиготов в связи с отсутствием у них военного опыта после Каталаунской битвы (Cassiod. Var., III,1,1). Видимо, все остальные многочисленные кампании восточных готов в Галлии и Испании во второй половине V в. италийский король считал незначительными. Хотя для поддержания воинов в боевой готовности небольшие локальные воины даже лучше, чем крупномасштабные боевые действия, ведущие к крупным потерям и ротации боевого состава (ср.: Isid. Hist. Goth., 54). Для поддержания боеспособности готов с оружием, видимо, собирали на смотры перед королем (Isid. Hist. Got., 35). И уж во всяком случае по прибытии контингента к месту сбора его осматривал военачальник (LV, IX, 2, 9).

Проблема уклонения от службы, а также дезертирства во время похода стояла остро уже при короле Эврихе, о чем свидетельствуют статьи из его кодекса (LV, IX, 2,1—4), а позднее и указы Леовигильда (LV, IX, 2, 5). Поскольку военнообязанные продолжали всячески отлынивать от службы, то король Вамба издал 1 ноября 673 г. указ, согласно которому все, включая клир, в областях, расположенных на расстоянии до 100 миль (ок. 150 км) от района боевых действий, должны были выходить по призыву властей в поход (LV, IX,2,8). Причем указ о мобилизации развозили специальные уполномоченные conpulsores exercitus, которые по своему статусу являлись королевскими рабами – servi dominici (LV, IX, 2, 2) и, вероятно, получали копии указа прямо из царской канцелярии. Если человек не явился в армию, то клириков в качестве наказания следовало отправить в ссылку, а мирян – лишить свободы, имущество же направить на возмещение ущерба, причиненного врагами. Удовлетворительной причиной для неявки в армию служила лишь болезнь, наличие которой должны были подтвердить свидетели. Но и при этом магнат все же должен был отослать свою дружину в армию (LV, IX, 2, 8).

В указе ясно говорится, что епископы, пресвитеры, диаконы и клир, не состоящий в духовной должности, должны служить в армии в случае оборонительной войны. Нам известно, что несколько ранее, в середине VII в., человек, уходя в монахи, выбывал из числа военнообязанных, о чем ясно свидетельствует случай со святым Фруктуозом (ум. 665 г.), во вновь основанный монастырь которого Ноно на самом юге Иберийского полуострова приходило столько желающих стать монахами, что дукс провинции выразил протест королю, аргументируя свою позицию тем, что в его регионе некому будет нести военную службу (Vita Fructuosi, 14). Согласно Исидору, если желающий стать монахом уже был внесен в военный регистр, то он должен был тем не менее служить (Isid. Regl., IV, ll. 85—89). Таким образом, получается, что уже в первой трети VII в. даже часть черного духовенства должна была служить, в чем можно видеть отголоски римской традиции: указ императора Валента второй половины 370-х гг. о призыве монахов в армию (Oros. Hist., VII,33,1—3). На IV Толедском соборе (633 г.) священникам запретили под страхом заточения в монастырь применять оружие в ссоре (Conc. Tolet. IV, c. 45, Vives 1963: 207), что ясно свидетельствует о том, что священнослужители умели пользоваться оружием и что оно было у них в наличии под рукой и, можно полагать, неоднократно использовалось как аргумент в ходе дискуссии, чем, собственно говоря, и было вызвано появление данного постановления. Указ же Вамбы обязал служить духовенство, оказавшееся в зоне мобилизации для боевых действий. Речь в указе идет о белом духовенстве: епископы, пресвитеры, диаконы и клирики без звания (episcopis, presbiteris et diaconibus… clericis) – на монашество указ не распространялся. На XII Толедском соборе (681 г.) монахам вообще запретили воевать[131]. В целом в документе не делается никакого различия в условиях службы между священниками и мирянами – и те и другие упоминаются в одном ряду и несут соответствующее наказание за уклонение от службы. Поэтому кажется, что они должны были и служить одинаково: сражаться во главе своих сервов. По крайней мере ар-Рази утверждает, что исход битвы при Гвадалете решило вступление в бой сил Юлиана и «епископа Опаса» (Razi, 39. p. 350), которого надо сопоставить с одним из сыновей Витицы. В общем, указ Вамбы показывает существенное отличие от классического Средневековья, в котором клир, как правило, не призывался в армию, ограничивая свою службу душевным попечительством[132]. С другой стороны, документ явно показывает, с какой сложностью шел набор живой силы в действующую армию.

Однако и после указа Вамбы численность войск оказывалась недостаточной, и для увеличения численности армии король Эрвиг 21 октября 681 г. обнародовал указ, постановлявший, чтобы каждый именитый воин, будь то дукс или комит, гардинг или королевский раб, или даже вольноотпущенник, выходил в поход в сопровождении десятой (а не двадцатой, как раньше) части своих сервов, которых следовало вооружить за счет господина. Если же господин привел меньшее количество рабов, то, по исследовании вопроса, «разницу» должны были отобрать в пользу правителя. Более того, в законе специально указывалось, что военнообязанные должны приходить в определенное время и в назначенное место. В противном случае особа высокого звания отправлялась в изгнание, а его имущество конфисковывалось королем, лица же более низкого статуса наказывались двумястами ударами плетьми и штрафом в фунт золота, за неимением которого человека обращали в рабство. Если же человек был болен, его должен был освидетельствовать местный епископ (LV, IX, 2, 9).

Если указ Вамбы касается только оборонительной войны или восстания и ограничивается определенным радиусом действия, то закон Эрвига, очевидно, распространяется на все виды боевых действий, независимо от территории их проведения. Согласно указу Вамбы, все боеспособные мужчины, живущие в радиусе до 100 миль от района боевых действий, должны были выходить в поход. Это позволяло при внешней агрессии собрать войска в достаточно короткий срок: из наиболее удаленных частей мобилизационной зоны отряды дошли бы до места сбора за пять суток, считая скорость их движения по 30 км в день. Причем в указе, видимо, имеются в виду локальные боевые действия, которые могли посчитаться местными властями не столь опасными, как, например, набег горцев, а не крупное вторжение противника на визиготскую территорию. В подобном набеге горцы могли просто просочиться через области, контролируемые пограничными гарнизонами, и напасть на гражданское население. Которое и должно, согласно указу, с помощью своих соседей встать на борьбу.

Данные два закона можно считать военной реформой, усиливавшей не только контроль за набором армии, но призванной увеличить ее количественный состав[133]. Эти меры, очевидно, были вызваны определенным упадком сложившейся военной системы у испанских готов, которые теперь служили на одинаковых условиях с римлянами. В VII в. количество свободных, то есть военнообязанных, уменьшилось, а блага цивилизации значительно сократили былую варварскую воинственность, и потенциальные бойцы более ценят свое богатство и покой, нежели абстрактное государственное благо, на что и сетуют авторы обоих документов.

Эти два документа официально распространили воинскую повинность даже на священнослужителей, которым следовало со своими дружинами выступать в поход. Теперь все свободное взрослое население страны должно было служить под страхом наказания, включая вольноотпущенников, которые по своему социальному статусу были ближе к рабам, чем к свободным (LV, V, 7,12—14). Воин должен был приходить в армию в сопровождении 10 % своих рабов (если такие имелись)[134], что в два раза больше, чем требовалось до этого. Еще во второй половине V в. рабы находились в действующей армии вместе со своими господами, впрочем, видимо, в основном для прислуживания последним во время похода (CE, 323; LV, IV, 2,15; VIII,1, 9). Известно, в частности, что в 642 г. того же Оппилу в походе сопровождали клиенты и рабы. Армия становится теперь во многом состоящей из ополчений сеньоров: собственно дружин и сопровождающих их сервов. Если первые, скорее всего, были конными и составляли основу контингентов магнатов, и соответственно армии, то сервы были просто пехотинцами, ведь господин обязан только снабдить их оружием, но не конями (LV, IX, 2, 9). По крайней мере в процессиях сервы шли пешими впереди коня, на котором восседал их господин (Vit. part. Emeret., V,11,19). Видимо, они, в основной своей массе не обладая военной закалкой, использовались главным образом на вспомогательных военных службах, в первую очередь таких, как осады[135]. Можно полагать, что реально в бою участвовала примерно двадцатая часть сервов (4,8 %), которая, согласно двум манускриптам закона Эрвига (LV, IX, 2, 9), должна быть защищена доспехами[136]. Эта 1/20 часть и составляли собственно «боевых холопов» магната. И, естественно, подчинялись эти контингенты не непосредственно военачальникам, а своим господам, которые из-за этого обладали политическим весом в армии.

Монета короля Родерика (710—711 гг.), отчеканенная в Толедо, на аверсе которой показан бюст короля, а на реверсе – крест.

Воспроизведено по: Miles 1952: Pl. XXXVIII, 9.

Подобная система должна была позволить королям при нужде выставить значительное по масштабам раннего Средневековья количество войск. По оценкам американского историка Г. Холселла, в целом полевая армия постримских варварских королевств варьировалась в пределах 10 000—20 000[137]. В армии же Родерика, которая была выставлена против Тарика в июле 711 г., большинство арабских хронистов насчитывают 100 000 воинов, которых аль-Маккари именует «всадниками», видимо, по средневековой традиции, когда воином считался именно всадник, однако, по сведениям историка XIV в. ибн Халдуна, у Родерика было лишь 50 000! Подобное количество выглядит явно завышенным для Западной Европы того времени, просто исходящим из положения, что врагов должна быть тьма-тьмущая[138]. Более приемлемую численность полевой армии можно найти лишь в рассказе Юлиана о кампании Вамбы против восставших в Семптимании в 673 г.: король из основной армии выделил для быстрейшего взятия Нима сначала передовой отряд численностью в 30 000 воинов во главе с четырьмя дуксами, а потом еще послал к ним подкрепление почти из 10 000 человек во главе с дуксом Вандемиром (Julian. Hist. Wamb., 13; 15). В целом это была армия, собранная для войны с басками в горах, то есть не особо многочисленная, не предназначенная для крупных боевых столкновений и операций, вероятно, состоявшая в подавляющем большинстве из пеших, которым было сподручнее вести боевые действия на пересеченной местности. Причем из самой армии еще в Испании был выделен корпус дукса Павла, посланного на подавления мятежа (Julian. Hist. Wamb., 7), но затем присоединившегося к восстанию, а позднее, в ходе боевых действий, – еще три корпуса для самостоятельных операций против восставших (Julian. Hist. Wamb., 10), соединившиеся с армией позднее. При осаде же Нима к городу сначала был послан передовой мобильный отряд, который защищающиеся предполагали даже атаковать, но, опасаясь засады, отказались от этого намерения (Julian. Hist. Wamb., 13), затем подошел отряд Вандемира, а уже после взятия города – основные силы короля, в первую очередь гвардия[139]. В 711 г. Родерик также получил известие о вторжении армии Тарика в Памплоне, когда он воевал с басками, но он сначала отошел в Кордову, где подождал подкреплений «из различных областей его королевства», а затем, когда все князья готов присоединились к нему, пошел на врага[140]. Значит, армия Родерика могла быть немалой по своей численности, даже учитывая тот факт, что часть территории страны на северо-востоке находилась под контролем другого короля – Агилы II (710—713 гг.).

III. Рода войск

Готский воин в частности да и древнегерманский вообще не был единицей, жестко включенной в общее построение и поэтому не имеющей собственного тактического значения, как гоплит в македонской фаланге или пехотинец регулярной армии в Европе Нового времени, он был индивидуальным бойцом, имевшим боевое значение в качестве самостоятельной единицы. Он мог сражаться один в поединке или даже в одиночку отражать натиск врагов при благоприятных условиях местности (Procop. Bel. Goth., II, 5,14). Это объяснялось в первую очередь героическим этосом, характерным для варварских народов. Этос призывал воина к открытому бою, в котором можно было помериться силами с врагом и показать свою доблесть[141]. Отсюда же вытекало стремление каждого и всех как к единоборствам, так и к генеральному сражению, презрение к различным военным хитростям (Mauric. Strat., XI, 3, 7), которое, впрочем, не мешало готам периодически их применять в сложных боевых обстоятельствах.

Естественно, и индивидуальные воины не сражались в одиночку, они были инкорпорированы в родо-племенные отряды. Такой отряд сплачивала не военная дисциплина, строго карающая за проступки, а родовое единство (Tac. Germ., 7; Mauric. Strat., XI,3,1; 4). Стремление к доблести, возведенное в рамки племенной идеологии, не позволяло воину не только бежать, но даже сражаться не в полную силу, ведь с ним тут же в одном отряде стоят его родичи, которые видят, как он бьется (ср.: Mauric. Strat., XI, 3,1—6; Leo Tact., XVIII, 84). Для противника был наиболее страшен первый натиск германцев и готов в частности, которые при этом стремились произвести на врага максимальный психологический эффект своим яростным боевым кличем и решительным внешним видом (ср.: Plut. Marius, 11,13; Mauric. Strat., XI, 3,1; 6). Именно для увеличения силы своего натиска готы старались занять возвышенности, с которых легче было атаковать (Amm., XXXI,7,10). Отступать из битвы в IV—VI вв. готам не позволяла родовая спайка и, прежде всего, клятва, произнесенная перед сражением, которая с образованием королевства стала клятвой на верность монарху (Cassiod. Var., VIII,3—5). Отступление считалось трусостью и презиралось, куда как почетнее было лечь костьми на поле боя и заслужить посмертную славу (Mauric. Strat., XI, 3,1). Во времена же Тацита отход для произведения последующего натиска не считался зазорным (Tac. Germ., 6; ср.: Caes. B.G., V, 34—35; Dio Cass., LVI,21,3). Это был тактический маневр. В III в., возможно, готы еще имели больше общегерманских черт военной психологии. Причем пешие готы могли атаковать даже конницу врага, как это было в битве при Кандавии (Malch. frg., 18). Хотя Велизарий в изложении Прокопия (Bel. Goth., I, 27,28) и отрицает такую возможность, но, видимо, византийский стратиг на гребне своего успеха недооценивал силы врага и не сталкивался еще с подобной тактикой остроготов.

Итак, и пехота, и конница – два рода войск у германцев и у готов – строились по племенным отрядам. Как отмечал еще Тацит, боевая линия германцев состояла из клиньев (Tac. Germ., 6: Acies per cuneos componitur). Слово cuneus не имело у древних латинских авторов жесткого терминологического значения «клин». Обычное значение слова – «глубокий строй» (ср.: Isid. Orig., IX, 3, 61). Эту же терминологию употребляет и архаизирующий свое повествование Аммиан Марцеллин[142]. Более того, Т. Ливий (XXXII,17,11), Кв. Курций Руф (III, 2,13) и Арриан (Tact., 12,10) называют даже македонскую фалангу клином. Клиньями же именуют пешие отряды визиготов Алариха и Клавдиан, противопоставляя их конным турмам (Claud. XXVIII (De VI cons. Honor.), 253), также и Эннодий называет отряды Теодориха cunei (Ennod. Paneg., 7, 30; ср.: 19, 87: hostium cuneis), впрочем, этот же автор анахронично называет силы короля остроготов легионами (Ennod. Paneg., 6,24: legiones). Вместе с тем клин как боевое построение реально встречался у германцев. Так, в битве при Казулине (554 г.) все войско франков было построено гигантским клином (Agath., II, 8). Некоторые исследователи считают клин типичным боевым построением готов, о чем, видимо, cвидетельствует имя знатной остроготской женщины, упоминаемой в письме короля Теодахада императору Юстиниану (535 г.), – Ranilda (от *rana – «кабанье рыло») (Cassiod. Var., X,26,3)[143]. Как справедливо показал еще Г. Дельбрюк, само клинообразное построение произошло вследствие того, что вождь с дружиной в силу своего статуса должен был сражаться впереди остальной массы войск, своим примером воодушевляя соратников на борьбу (Procop. Bel. Goth., IV,35,26)[144].

Таким образом, «клинья» у германцев состояли из племенных отрядов. Видимо, в каждом клине стоял отряд из особого племени, на что ясно указывает Тацит: Цивилис «поставил каннинефатов, фризов и батавов в собственные клинья» (Tac. Hist., IV,16: Canninefatis, Frisios, Batavos propriis cuneis componit). Эти племенные отряды по фронту образовывали прямую линию с небольшими интервалами между ними[145]. Флавий Меробавд именует отряд визиготов, обороняющих лагерь, когортой (Merob. Paneg., II,158: cohors), но, по-видимому, это просто фигуральное выражение, а не военный термин, связанный с определенным количеством бойцов в отряде. Эннодий также именует отряды Теодориха когортами (Ennod. Paneg., 12, 64). По-видимому, это все же не простая дань традиции, а некое количество воинов в племенном отряде, возможно, несколько десятков. Вспомним, что германцы Ариовиста были построены в плотные отряды примерно по 300 бойцов (Dio Cass., XXXVIII, 49, 6). Воины внутри клина, очевидно, были построены достаточно плотно (Amm., XVI,12, 20: quos cum iam prope densantes semet in cuneos nostrorum conspexere ductores). Однако, по сравнению с плотным построением римской пехоты, готские щитоносцы были все же построены менее сплоченно (Amm., XXXI,7,12). Ведь позднеримско-ранневизантийские армии, несмотря на их полиэтнический состав, умели соблюдать строй лучше готов, чем вызывали изумление последних (Procop. Bel. Goth., IV,30,7). Прокопий рассказывает, что пешие готы строились в глубокое построение (Procop. Bel. Goth., I,22, 4; IV, 35,19). Поскольку этот автор именует строй готов фалангой, а Аммиан (XXXI,13,2) образно сравнивает его с кораблем, то, по-видимому, в нем также не было больших интервалов между отрядами (Procop. Bel. Goth., IV,35,19). На подобный плотный и равномерный строй белокурых народов указывает и Маврикий (Strat., XI, 3,5). Очевидно, такое построение было типичным для готов и для других германских народов.

Пехотинцы со щитами, вооруженные различного вида копьями, а также мечами, составляли основную массу готской пехоты[146]. По античному определению, они являлись тяжеловооруженными воинами-гоплитами. Таково было традиционное германское вооружение воина, которому даже в качестве подарков на совершеннолетие дарили щит и копье-фрамею (Tac. Germ., 13), ведь основным оружием германца еще в I в. было копье, которым он учился обращаться с младенчества (Seneca Epist., IV, 7 (36), 7).

Как видно из фрагмента «Скифской истории» Дексиппа (frg., 18), который приводит письмо императора Траяна Деция (249—251 гг.) предводителю жителей Филиппополя Луцию Прииску (250 г.)[147], готы уже в середине III в. обладали и легковооруженными воинами (yiloí). Если исходить из классического понимания термина yiloí, которым, по-видимому, руководствовался в своем описании историк[148], то основное отличие легко- от тяжеловооруженных состоит в том, что первые обычно не имели щита и защитного вооружения. Псилами же были пращники, лучники, метатели дротиков и камней. Поскольку готские воины, вооруженные метательными копьями и дротиками, обычно имели щит и, таким образом, должны были считаться тяжеловооруженными[149], то, скорее всего, речь в пассаже Дексиппа шла о лучниках. Насколько они были многочисленны в середине III в., сказать сложно. Возможно, стрелков еще не было много, ведь армию Деция, увязшую в болоте, забрасывают копьями и дротиками, а не стрелами (Zosim., I, 23, 3). Однако уже в последней четверти IV в. лучников в готском войске было достаточно (Veget., I, 20; ср.: Amm., XXXI,13,12; 15; Oros. Hist., VII, 33,14), но они опять же не составляли основы готской пехоты[150]. Еще в Италии остроготы специально обучали лучников (Cassiod. Var., V,23). О том, как взаимодействовали в бою стрелки и щитоносцы, нам сообщает Прокопий (Bel. Goth., I, 27, 27), передавая слова византийского стратига Велизария: «Лучники, будучи пешими, идут в бой прикрытыми со стороны гоплитов». Таким образом, готы, по-видимому, усвоили обычную римскую тактику, согласно которой в бою лучники стреляли через головы впередистоящих тяжеловооруженных пехотинцев (Arr. Ac., 18; Agath., II, 8; Mauric. Strat., XII, 8,16, 9). При этом, естественно, рассчитывали не на точность попадания, а на массу стрел, которая должна была своей густотой поразить кого-либо из врагов (Arr. Ac., 25—26). Видимо, лучники примыкали сзади к строю щитоносцев, а не составляли отдельной линии[151]. Ведь, судя по всему, готская пехота строилась в одну линию. Пехота готов обычно сражалась с пешими противниками, однако при необходимости она могла даже атаковать конницу врага, как это было в битве на горе Кандавии в Эпире (Malch. frg., 18).

Конница, очевидно, известна готам уже в середине III в. Во всяком случае Дексипп (frg., 18) в уже упоминавшемся письме Деция к Приску отмечает «многочисленную конницу» готов. Вероятно, это именно конница, а не верховая пехота. Возможно, упоминание в письме многочисленности конницы – это преувеличение. Поскольку во время вторжений готов в середине III в. на территорию империи наш лучший источник, «Новая история» Зосима, не упоминает готских всадников. Кроме того, готы отбиваются от римской конницы не с помощью своих всадников, а посредством вагенбурга (Zosim., I, 23—46). Хотя, естественно, всадники у готов были, ведь и биограф Клавдия II упоминает, что у готов были захвачены знаменитые кельтские кобылицы (SHA, XXV, 9, 6). В последней четверти IV в. во время действий на Балканах наиболее действенной была конница остроготов. Во главе с Алафеем она вместе с аланским отрядом Сафрака оказала решающее влияние на исход битвы при Адрианополе (Amm., XXXI,12,12—13; 17; 13, 2—5). У визиготов в этот период конница не была так развита, хотя у вождей и их сопровождающих кони были[152]. Еще в середине V в. подавляющая масса визиготских войск была пешей (Merob. Paneg., I, frg. II B, l. 20). С другой стороны, во второй половине V в. у остроготских воинов – римских федератов во Фракии – было уже по два-три коня (Malch. frg., 15). В 517 г., по-видимому, именно отряд готских всадников опустошил всю Македонию и Фессалию вплоть до Фермопил (Marcel. Com., a. 517: Getae equites)[153]. И, наконец, в Италии во второй трети VI в. основная масса остроготских воинов была конной. Это, очевидно, объяснялось тем, что коней и оружие готам выдали от государства (Procop. Bel. Goth., I,11,28; ср.: III, 8, 20). Считается, что визиготы под влиянием соседей обладали сильной конницей уже к началу V в.[154], но точно известно, что лишь в VI в. основную военную силу визиготов составляли всадники (Isid. Hist. Goth., 69—70), которыми, очевидно, были знатные люди и их дружины, тогда как сервы, согласно указу Эрвига (LV, IX, 2, 9), получали лишь оружие от господ[155]. Вместе с тем Маврикий (Strat., XI, 3, 3) прямо указывает на любовь белокурых (= германских) народов именно к традиционной пешей битве, которая, по их представлениям, являлась основным видом боя.

Очевидно, всадник был в большем почете у остроготов в последней четверти V в., чем пехотинец, – об этом упоминает в своей речи Теодорих в изложении Малха (frg., 15). И, по-видимому, готы, как позднее и византийцы, в общем стремились раздобыть коня и стать всадниками (ср.: Procop. Bel. Goth., I, 28, 21—22). В Италии остроготское правительство для войны с византийцами выдало коней воинам (Procop. Bel. Goth., I,11, 28). Возможно, постепенно грань между всадником и пехотинцем стиралась и боец становился универсальным, могущим сражаться и верхом и на земле. Отчетливая разница имелась лишь между воинами и некомбатантами[156].

О делении конницы готов на тактические подразделения у нас имеется достаточно скудная информация. Уже Цезарь и Тацит называли отряды конницы германцев турмами (Caes. B.G., VII,80; Tac. Germ., 7). Аммиан Марцеллин (XXXI, 5, 8; 13, 5), Клавдий Клавдиан (XXVIII (De VI cons. Honor.), 253), Пруденций (Contra Symm., II, 701) и Флавий Меробавд (Paneg., I, frg. II B, l. 21) называют отряды готских всадников turmae[157]. Согласно римским представлениям, turma – это подразделение из 32 всадников (Veget., II,14). Поскольку конница, если она не являлась дружиной предводителя, делилась на родо-племенные отряды, то можно, вслед за Г. Дельбрюком, посчитать, что Прокопий (Bel. Vand., I,18, 8) упоминает такие отряды (summoría), рассказывая об отступлении вандалов отрядами по 20—30 всадников (ср.: Sidon. Carm., II,364: Vandalicas turmas)[158]. Впрочем, также вероятно, что такие немногочисленные группы имели уже не племенную, а социальную основу: знатный всадник со своим сопровождением (ср.: Olymp. frg., 26 = Phot. Bibl., 80,59b; Procop. Bel. Goth., I, 8, 3). Племенными отрядами, скорее, могли быть алы, упоминаемые Эннодием в «Панегирике Теодориху» (8,45), ведь последние подразделения в римской армии по штату насчитывали полтысячи всадников (Arr. Tact., 18, 3; Ioan. Lyd. De magistr., I, 46). «Гетская ала» под командованием Трибигильда, упоминаемая Клавдианом (XVIII (In Eutrop., II), 176—177), рассказывающим о событиях 399 г., была расквартирована в Малой Азии и могла быть отрядом или отрядами (если поэт именует тут конницу «алой» собирательно), организованными на римский лад, или, скорее, состоять из собственных подразделений, традиционных для гревтунгов.

Прокопий (Bel. Vand., II,17, 7) полагает, что рассеянное построение конницы, по-видимому отдельными отрядами, является характерным признаком варваров. Об этом же нас информирует и военный специалист – автор «Стратегикона» (XI, 3, 4—5; 7; ср.: Leo Tact., XVIII, 84). В общем, строй конницы готов, судя по всему, тактически делился на небольшие отряды, первоначально состоявшие из родо-племенных групп. Конные отряды внутри были также построены достаточно плотно, ведь Аммиан именует их «сплоченными турмами» (Amm., XXXI,13,5: in confertas hostium turmas mergebant). Как строились всадники внутри турмы, источники прямо не говорят, впрочем, Г. Г. Гундель считает, что наездники, как и пехотинцы, формировали клин[159]. Действительно, Сидоний именует готские конные отряды под Клермоном cunei turmales (Sidon. Epist., III, 3, 7), но все же вряд ли епископ использует строго военное значение слов, а не описательное выражение.

Естественно, всадник должен быть более искусным воином, нежели пехотинец, ведь ему приходилось не только сражаться, но еще и скакать на лошади. Для тренировки и показа своей доблести остроготские всадники устраивали конские скачки, которые проводились в присутствии короля (Procop. Bel. Goth., III,37,4: ἀγὠv ὁ ἱππικός; ср. с франками: III, 33, 5). Такая тренировка помогала и в традиционных конных поединках воинов перед битвой (Procop. Bel. Goth., III,4, 21—29)[160]. О визиготах Исидор также пишет (Isid. Hist. Goth., 70): «Ведь они особенно предпочитают упражняться с дротиками (telis) и битвы начинать ими. Они ежедневно ведут полезные боевые состязания». Следовательно, восточноготская знать, живя в Испании, также держала себя в форме, организуя регулярные воинские турниры.

Уже Тацит (Germ., 6) отмечал особенности тренинга германцами своих коней: «Но коней не учат, как у нас в обычае, идти по-разному кругами: их ведут прямо или с одним правым поворотом, образовав круг так, чтобы никто не был последним»[161]. Как готы умели управлять конем, показывает джигитовка опытного воина и короля остроготов Тотилы в начале роковой для него битвы при Тагине в 552 г. (Procop. Bel. Goth., IV, 31,19—20): «И он, едущий на необыкновенном коне, искусно забавлялся посреди войск игрой с оружием, ибо он и кружил по кругу конем, и, поворачивая на другую сторону, опять производил бег по кругу. И, скача, он подбрасывал на воздух копье и, ловя там еще трясущееся, затем часто передавал его из одной руки в другую; и опытно меняя упражнение, он гордился таким упражнением, закидывая голову, широко расставляя ноги и наклоняясь в стороны, словно с детства был тщательно обучен таким упражнениям на арене». Таким образом, и готы обучали коней скакать по кругу, причем в разные стороны, направо и налево. При этом основное внимание обращалось на движение всадника. Ведь поскольку последний, судя по всему, не был снабжен щитом, то он должен был искусно уклоняться от ударов копья вражеского конника, наклоняясь в разные стороны. Кроме того, в ходе боя всадник, по-видимому, мог перекладывать копье из одной руки в другую, в зависимости от того, с какой стороны был противник. Копье же на быстром аллюре подбрасывалось достаточно высоко и немного вперед для того, чтобы всадник успел его перехватить кистью для поражения противника другим видом укола[162]. Подобная сноровка во владении длинным копьем была характерна для «природных» всадников некоторых этносов, в частности для казахов[163].

Итак, уже в I в., судя по тренингу, германцы употребляли два вида конных атак, которые позднее использовали готы. Первая – это фронтальная атака на построение врага. Подобным образом действовала остроготская конница еще в битве при Тагине (Procop. Bel. Goth., IV, 32, 7). Причем при такой атаке для придания ей особой мощности и скорейшего перехода врукопашную с целью уничтожения противника первым натиском иногда приказывалось не пользоваться метательным оружием. Обычно же готская конница атаковала по-иному: первая атака сменялась второй. Тацит отмечает, что германцы обучают лошадь скакать с правым поворотом по кругу. Это не случайно. Скача слева направо, можно кидать во врага копья, при этом прикрываясь щитом – типичным оружием германского всадника (ср.: Plut. Marius, 26). Сам же тренинг-скачка по кругу имитирует возобновление атаки всадников, которые после первого нападения, повернув по кругу, производят повторную атаку. Готские всадники, которые, как увидим, в своем большинстве не имели щита, могли атаковать подобным образом, когда бой был метательным[164].

Как конкретно происходила гиппомахия, нам рассказывает Прокопий (Bel. Goth., II, 2,11), описывая схватку всадников Велизария и конных готов под Римом в 537 г.: «Долгое время бой не становился рукопашным, но противники наступали и отступали друг перед другом, и обе стороны, производя быстро меняющиеся преследования, казались желающими потратить на это все оставшееся время дня». Таким образом, перед нами типичное сражение конницы, которое может длиться достаточно длительное время. Сначала стороны атакуют друг друга, затем происходит стычка и более слабый противник отступает, его преследует победитель, но до определенного момента, поскольку можно было оторваться от своих тылов и попасть в окружение. Затем теснимая сторона, приведя себя в порядок, наступала, и если противник встречал ее, стоя на месте или на менее резвом аллюре, то она обращала его в бегство, в свою очередь производила преследование. Затем все повторялось вновь. В это же время к обеим сторонам могли подходить подкрепления, которые вовлекались в борьбу. Подобный бой мог длиться долго, особенно если силы сторон были примерно равны. При этом действовали как метательным, так и оружием ближнего боя, смотря по обстоятельствам, но преимущественно первым (также см.: Procop. Bel. Goth., I,18, 6—9; 27,27; 35). Если в ходе кампании всадники противников неожиданно представали друг перед другом, то такая встреча могла перерасти врукопашную без предварительной метательной фазы боя (Procop. Bel. Goth., III, 26, 6—7; 28,10).

Готские всадники могли атаковать и пехоту врага. Перед битвой при Тагине (552 г.) конница готов, производя периодические атаки, пыталась разбить пешую черепаху византийцев, стоящую на возвышенности, и тем самым выбить врага оттуда. Однако многочисленные атаки всадников не приводили к успеху. После того как конники первого отряда устали и понесли значительные потери, был послан второй, затем третий и последующие отряды, но все безуспешно, поскольку пехотинцы стояли сплоченно и отбивали противника выставленными копьями (Procop. Bel. Goth., IV, 29,15—21). Отметим, что для действия против данного отряда Нарзеса следовало бы послать пехоту или спешить всадников, но Тотила не сделал этого, видимо, полагая, что всадники и так справятся.

Хотя вообще готские всадники могли спешиваться, как это они сделали в последней битве с византийцами при Везувии (Procop. Bel. Goth., IV, 35,19). Спешивание всадников было древней германской традицией и применялось в тех случаях, когда их конница не могла противостоять вражеской (Caes. B.G., IV,2; 12). В 54 г. до н. э., например, таким образом 800 всадников тенктеров и узипетов обратили в бегство 5000 конников Цезаря (Caes. B.G., IV,12)[165]. Вероятно, этим и объясняется спешивание готов при Везувии, которые решили сражаться насмерть с более многочисленной армией Нарзеса. Впрочем, данный случай скорее исключение, чем правило для остроготов.

Мы можем найти даже упоминание о колеснице у готов. В триумфе императора Аврелиана в 274 г. проехала и «колесница, запряженная четырьмя оленями, которая, как говорят, принадлежала царю готов» (SHA, XXVI, 33, 3). Нет особых оснований полагать, что данная колесница была боевой, вероятнее, если эта колесница существовала, она была культовой (cр.: SHA, XVII, 28, 2)[166]. А если согласиться с мнением о том, что вождь выполнял еще и жреческие функции[167], то тогда данная колесница могла действительно использоваться королем.

Как сообщает арабский историк IX в. ибн Абд аль-Хакам, последний король визиготов Родерик в полном царском облачении в бою восседал на передвижном троне-повозке из слоновой кости, возимой двумя мулами[168]. Хотя слово serír, которым аль-Маккари, в частности, именует средство передвижения короля, можно перевести и как «трон», и как «колесница», и даже как «паланкин» или «диван»[169], видимо, речь идет о специальной четырехколесной повозке-троне, которой правитель пользовался в походе, напоминавшей позднеримско-византийскую (Theophan., p. 9, ll. 5, 7), откуда и могла прийти подобная традиция, введенная, как считается, во время реформ Леовигильда[170]. В отличие же от римской конной квадриги визиготская повозка была более скромной: ее везли всего лишь два мула, хотя она была украшена пластинами, вероятно, с рельефами из слоновой кости. Наличие же паланкина можно подозревать только в случае болезни короля, как это сообщается в другом арабском источнике[171], и то в ходе похода, а не боя. Аль-Маккари далее утверждает, что готский король в окружении гвардии восседал на троне во время боя, когда Тарик собственноручно убил его (al-Makkarí, p. 273). Да, конечно, можно представить, что Родерик, как Дарий III при Гавгамелах, находился на повозке-троне в центре войска, что предоставило бы ему лучший обзор за ходом битвы и позволяло бы руководить войсками, но согласно другим источникам, он сражался «в первой линии» (Hist. Silense, 16; Luca Tud. Chron., III,62), да и после разгрома готов нашли его оседланного боевого коня (Ajbar Machmuâ, p. 22; al-Makkarí, p. 274), что, очевидно, говорит против данного предположения. Родерик был известен своей храбростью, за что ему, согласно ряду источников, готы и вручили власть (Hist. Silense, 15; Roder. Hist. Hisp., III,18; Naweiri, p. 345), да и не в традициях готских предводителей было управление битвой с повозки.

Итак, в середине III в. в готском войске доминировала тяжеловооруженная пехота, однако в войсках имелись лучники и всадники. К последней четверти IV в. пехота со щитами остается главной силой готских войск, однако лучники получают большее, чем ранее, распространение. Конница в этот период была сильной, особенно у остроготов, которые, вероятно, научились конному военному делу у аланов, вместе с которыми они воевали. У остроготов в отличие от древних германцев не было всадников, с которыми сражались прикрепленные к ним пехотинцы (Tac. Germ., 6). После начала такого сражения у древних германцев в бой вступала основная масса пехоты. Подобной тактики мы уже не наблюдаем у готов.

В 505 г. остроготский король Теодорих послал своего комита Питцама на помощь герулам против византийцев с отрядом в 2000 пехотинцев и 500 всадников (Jord. Get., 300)[172]. Следовательно, на одного конника приходилось четыре пехотинца – пропорция довольно значительная для древности. Однако у некоторых германских племен она могла быть и большей. К примеру, у наиболее сильных конницей ютунгов соотношение пехоты и конницы было 2 : 1 уже в 270-х гг. (Dexipp. frg., 22). А в 322 г. 500 всадников-тайфалов одни, без поддержки пеших, совершили набег на империю (Zosim., II, 31, 3). Таким образом, конница уже могла действовать без поддержки пехоты, проводя конные набеги на манер кочевников, рассчитывая, очевидно, на внезапность нападения. Ко второй трети VI в. у готов в Италии конница вышла на первую роль, а пехота оказалась вспомогательным родом войск. Видимо, эволюция в сторону увеличения роли всадников была вызвана не только общеисторическим процессом, когда под влиянием соседей и социального развития приходилось наращивать силы конницы, но и ускорена созданием государства, которое обеспечивало своих воинов конями. Также на этот процесс влияло и то, что готы захватили богатые лошадьми области. Конница готов обычно не спешивается, за исключением чрезвычайных случаев, каким можно посчитать битву при Везувии.

IV. Внешний вид, одежда и вооружение

Для многих народов древности комплекс вооружения – наиболее изученный военный сюжет, обычно хорошо известный по репрезентативным и археологическим памятникам, а также по письменным источникам, однако этого нельзя сказать о готах: письменные свидетельства об их оружии немногочисленны – в основном термины и названия, археологические находки – скудны, изображений практически нет.

Сначала обратимся к внешнему облику готов, ведь позднеантичные авторы в первую очередь обращали внимание на те черты внешнего вида, которые отличали готов от римлян, отделяли от общей массы жителей империи. Основная особенность гота в греко-римской историографии – это образ северного варвара с характерными для него признаками во внешнем виде, одежде, манере поведения. Готы, как и германцы вообще, превосходили своим ростом жителей империи, и это прежде всего бросалось в глаза имперским воинам, ведь более рослые люди обычно пугают менее высоких[173].

Как у и прочих германцев, волосы у готов были белокурые, что было признаком северных варваров[174]. Готы в отличие от жителей империи носили сзади длинные волосы, закрывающие уши[175]. Синезий (De Reg., 20) сравнивал прическу «скифов» (то есть готов) с эвбейской, описанной у Гомера (Il., II,542). Последняя, очевидно, была короткой спереди, оставляя длинные волосы сзади (Plut. Thes., 5). Действительно, на изображениях воинов, которых можно посчитать готами, последние имеют простую прическу: спереди волосы ровно обрезаны на лбу, тогда как сзади они спускаются до плеч, закрывая уши[176]. В Италии знатные готы носили стрижку «под горшок», как мы видим на золотом медальоне Теодориха, отчеканенном, видимо, в 509 г.[177], что отличалось от стандартной римской стрижки, которая была короткая, оставляя уши незакрытыми. Длинные же волосы рассматривались римлянами как абсолютно варварский обычай, и император Гонорий своим указом в декабре 416 г. даже запретил носить их в черте священного города Рима (CTh, XIV,10, 4).

Исидор Севильский (Orig., XIX, 23,7) сообщает об особенностях убранства головы готов (видимо, западных), говоря, что они имеют «косички и циннабар» (granos et cinnabar Gothorum). Данное свидетельство единственное, информирующее нас о том, что визиготы носили косички и что это было показателем их национальной принадлежности[178]. Поскольку первый термин Исидор употребил во множественном числе, а второй – в единственном, то вследствие данного обобщения можно полагать, что готы заплетали свои волосы, носимые по германскому обычаю длинными, не в одну, а в две или более косы для удобства ношения. О том, что в период существования Толедского королевства мужчины продолжали по германскому обычаю носить волосы длинными, свидетельствуют и другие факты. В 633 г. постановлением IV Толедского собора священникам Галисии было запрещено носить длинные волосы по образцу мирян, но с тонзурой (Conc. Tolet. IV, c. 41, Vives 1963: 207). Следовательно, на бывшей свевской территории данный обычай был настолько силен, что ему следовал даже клир, который в остальной части Испании носил короткую стрижку. Еще в начале VIII в. молодежь в восточной части Испании носила длинные волосы, ведь в 713 г. защищавший Ориуэлу Теодимер приказал женщинам «оставить свои волосы распущенными», взять копья (или, по аль-Маккари, луки) и встать на стены города рядом с мужчинами, чтобы враги думали о том, что гарнизон многочисленный (Ajbar Machmuâ, p. 26; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 17; al-Makkarí, p. 281). Женщины в подобной ситуации должны были показаться мусульманам безбородыми юношами, носившими волосы, ниспадавшие до плеч или даже ниже.

Если интерпретация первого слова, употребленного Исидором, не вызывает затруднений, то значение второго (cinnabar) определить сложнее. Первоначально его связывали с наименованием карминовой краски, «драконовой крови» (cinnabari), добываемой из сока деревьев, а позднее – с немецким Kinnbart, обозначающим бакенбарды Backenbart или, по мнению, поддерживаемому Х. Вольфрамом, испанскую бородку на подбородке[179]. Возможность покраски волос визиготами отрицают арабские источники, которые в новеллистической форме рассказывают, что в июне 713 г. Муса три раза принимал посольства жителей Мериды по поводу сдачи города, будучи то с белой бородой и седыми волосами, то с рыжими, а то с черными, чем вызвал удивление испанцев, не знавших обычая покраски волос (Ajbar Machmuâ, p. 29—30; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 22—23; al-Makkarí, p. 285).

На прорисовках Дж. Беллини большинство готов носят небольшую бороду и усы, некоторые, впрочем, показаны без них (юноши?)[180]. Испанскую бороду, охватывающую подбородок, мы видим на изображениях апостолов на капителях колонн визиготской церкви Сан-Педро де ла Нава (провинция Замора), построенной в VII в.[181] О наличии бороды, носимой мужчинами в зрелом возрасте, свидетельствует и наказание, согласно которому она подвергалась сбриванию, как это было сделано с мятежным дуксом Павлом и его сподручными в 673 г. (Julian. Hist. Wamb., 30)[182]. Готы и ранее носили бороды, и Эннодий (Carm., II, 57) осмеивал римлянина Иовиниана, который, подражая варварам, носил ее. Разместившись на территории империи, готы стали испытывать влияние римской моды. Так, уже в 455 г. король визиготов Теодорих II брился, возможно, под влиянием римских обычаев (Sidon. Epist., I, 2, 2). Судя по медальону Теодориха и монетам Теодахада, короли италийских готов делали то же, хотя и носили в отличие от римлян небольшие усы[183].

Германские мужчины не стремились надеть на себя особые украшения, как, например, кельты. И источники особо не концентрируют свое внимание на этой детали убранства германцев и готов в частности. Лишь арабские авторы упоминают, что после битвы при Гвадалете мусульмане захватили большую добычу, состоящую из колец, сделанных из золота, которые носила готская знать, из серебра – у воинов не столь именитых и из меди – у сервов и полусвободных (Fath al-Andalus, p. 13; al-Makkarí, p. 274—275). Действительно, кольца найдены в испанских погребениях готского времени, иногда они украшались христианскими символами. Г. Цайсс, в частности, отмечает, что на кладбище Памплоны позднеримско-готского времени обнаружены три десятка колец, без указания, правда, в каких погребениях, женских или мужских, они были найдены[184]. Исидор, подробно рассказывая о кольцах, ничего не говорит об этом готском обычае, концентрируясь лишь на римских украшениях (Isid. Orig., XIX, 32). Можно полагать, что подобная презентативная деталь убора возникла у готов под римским влиянием в процессе стратификации общества. Знатный воин стал носить золотое кольцо или кольца, свободный человек – серебряное, а серв – медное. Однако была ли это только мода или символ принадлежности к определенному классу, не ясно. По крайней мере арабские авторы рассматривают эти кольца во втором значении.

Бронзовая монета достоинством 40 нуммов короля Теодахада,отчеканенная в 536 г. в Риме. Аверс: бюст короля в короне с двумя звездами, платье с ожерельем и крестом, реверс: Виктория с пальмовой ветвью.

Воспроизведено по: Wroth 1911: 75. Pl. IX,13.

Согласно ибн Кутийи, Муса, отправляясь из Испании к халифу в Сирию, повел с собой «четыреста сыновей готских начальников, украшенных венцами и поясами из золота» (el-Kouthya, p. 438). Можно лишь гадать, являлись ли венцы неким статусным украшением испанских магнатов или просто Муса велел украсить таким образом головы юношей, исходя из своих представлений о красоте и особенно в стремлении показать халифу, как много правителей новых стран он для него покорил (Koteybah, p. LXXXI). Пояса же знатных готов вполне могли быть украшены золотыми или, скорее, золочеными пряжками и накладками, подобные металлическим пряжкам с узорами, которые зафиксированы археологически[185]. Причем в остроготском королевстве пояс являлся и символом ранга, так патриций должен был носить особый пояс, представляющий его сан (Cassiod. Var., VI, 2, 2).

На римской службе готы получали стандартные римские награды – гривны. Так, император Феодосий I наградил своих воинов «золотыми ожерельями» (Zosim., IV,40,8: περιαυχένια)[186], очевидно, гривнами – типичной римской военной наградой за доблесть (Veget., II, 7: torques aureus solidus).

Готский историк Иордан упоминает древнее разделение готов на знать-pilleati – «носящие шапки», которое противопоставляется простому народу capillati – «волосатым», то есть людям с непокрытой головой (Jord. Get., 40; 71—72; Roder. Hist. Hisp., I, 15)[187]. Готов древние авторы считали потомками гетов, как вследствие сходства названий, так и места жительства к северу от Дуная (Oros. Hist., I,16, 2; Jord. Get., 39—41; ср.: Procop. Bel. Vand., I, 2, 2; Isid. Hist. Goth., 66). Поэтому и подобные наименования, характерные для гетов, стали переносить на готов. Действительно, знатные геты носили шапки-пилосы (Dio Chrys. Orat., LXXII, 3; Isid. Etym., XIX, 23, 7). Хотя, естественно, между фракийцами-гетами и германцами-готами не было никакой связи в этногенезе. Впрочем, подобный перенос произошел, очевидно, не только из-за древней теории готского происхождения. Это, видимо, соответствовало и готским обычаям. Ведь основная масса их мужчин по древней германской традиции ходила с длинными волосами без головного убора. Сами готы, по сообщению того же Иордана, по традиции именовали себя «волосатыми» (Jord. Get., 72). При обращении к готам еще Теодорих использовал в одном из своих указов наименование capillati (Cassid. Var., IV, 49), что прямо указывает на актуальность использования слова, а не на его чистый литературный характер даже в начале VI в. И, таким образом, тут мы, скорее всего, просто наблюдаем совпадение германских и фракийских обычаев, а не какое-то влияние гетской традиции на образование новой готской.

Насколько можно понять источники, у готов, как и у многих народов с традиционной культурой, одежда воинов по своему составу и покрою принципиально не отличалась от повседневной. Различие могло состоять, например, в отсутствии неудобных и/или длинных верхних одежд. Из всех элементов костюма писатели прежде всего замечали верхнюю одежду из шкур, которую носили готы[188]. Причем эта одежда была настолько обычной и привычной, что ее носила знать (Claud., XXVI (De bel. Goth.), 481—482) и королевские дружинники (Sidon. Carm., VII, 218; Epist., I, 2, 4). Даже на римской службе готы не расставались с этой привычной для них одеждой (Synes. De reg., 20; Sidon. Carm., VII,349). Аларих, согласно Пруденцию (Contra Symm., II, 699), обещал облечь римскую знать в овечьи шкуры. Со времен Цезаря (B.G., IV, 1) одежда из шкур была типичной для германцев, причем Тацит (Germ., 17) отмечает, что это были шкуры диких зверей. Возможно, и у готов были также шкуры, ношение которых могло иметь не только функциональную, но и эстетическую функцию. Клавдиан (V (In Ruf. II), 79) упоминает некую рыжую шкуру, носимую на груди по варварской, очевидно готской, моде. Синезий (De reg., 20) отмечает, что варвары даже в столице носили овечьи шкуры, поверх которых одевали тоги, что наводит на мысль о том, что шкуры диких животных не были обязательным атрибутом. Причем последние носили знатные люди, что говорит о функциональном, а не символическом значении данного одеяния. Вместе с тем сами римляне следовали варварской моде и в одежде, и даже в гигиене, на что сетовал блюститель нравов Сальвиан (De gubernat. dei, V, 21; ср.: Sidon. Epist., V, 7, 4). Однако, естественно, одежда из шкур рассматривалась римлянами как варварская и была даже запрещена к ношению внутри римской городской черты указом от имени обоих императоров в декабре 416 г. (CTh., XIV,10, 4).

Сидоний Аполлинарий (Carm., VII, 452—457), описывая одеяние визиготских старейшин, отмечает, что они носили грязную полотняную одежду, шкуры, которые не достигали икр ног, и обувь из сыромятной конской кожи, закрепленную узлом под обнаженным коленом. Естественно, у стариков-старейшин одеяние могло отличаться от обычной мужской одежды, но основной комплекс мужской одежды был один и тот же: рубаха, одежда из шкур, обувь. В общем, комплекс одежды готов был аналогичен германскому, который, судя по многочисленным римским изображениям первых веков новой эры, был весьма прост: длинные штаны, рубаха, туфли, плащ из ткани (ср.: Tac. Germ., 17). Одежда готов была аналогична древнегерманской, отличаясь накидкой, не из грубой ткани, а из шкур (ср.: Procop. Bel. Pers., II, 21, 6). Об облике этой одежды из шкур можно, по-видимому, судить по позднеримским изображениям на диптихах, где показаны мужчины в варварской одежде, носящие меховые куртки до колен, как накидку на плечах. Причем руки, судя по всему, не продевали в рукава, так как последние выглядели очень длинными[189]. Такова, вероятно, была одежда знатных готов. Надевали еще и меховую куртку с рукавами, как можно увидеть, если посчитать готами изображение покоренных варваров на западной стороне базиса колонны Аркадия[190].

Северо-западная сторона постамента обелиска Феодосия в Константинополе, возведенного в 390 г. Внизу варвары, приносящие дары, слева – персы, справа, как считается, – готы. Воспроизведено по: Reinach S. Voyage archéologique en Gréce et en Asie Mineure sous la direction de M. Philippe Le Bas. Paris, 1888. P. 112—113. Pl. 125.

Кроме традиционной верхней одежды из меха, готы носили лацерну (lacerna) – простой подпоясанный плащ, иногда с капюшоном (Ennod. Carm., II, 57), и хламиду – первоначально короткий плащ, надеваемый всадниками, а в позднеримскую эпоху – длинный плащ, закрывавший левую половину туловища, обычно носимый официальными лицами, у остроготов в Италии, например, комитами (Synes. De reg., 20; Cassiod. Var., VIII, 9, 3; Procop. Bel. Pers., II, 21, 6). Видимо, именно хламида показана на рисунках Дж. Беллини у пленных готов, носящих длинный плащ, застегнутый круглой фибулой на правом плече[191].

Особым шиком считалась дорогая импортная шелковая одежда (Olympiod. frg., 24 = Phot. Bibl., 80,59b). Некий богатый италиец Стефан в 564 г. располагал наряду с холщовыми штанами рубашкой из полушелковой ткани (camisa tramosirica), окрашенной в алый и зеленый цвета, и еще шелковой одеждой с короткими рукавами (sacera misticia cum manicias curtas)[192]. Вероятно, эта одежда носилась и ранее, во времена господства остроготов. Рубахи из шелка были даже посвящением в центральном соборе в Толедо (al-Makkarí, p. 283), что ясно говорит о ценности этой одежды. В последней трети VI в. епископ Мериды гот Масона был так богат, что на Пасху в праздничной процессии «перед ним, словно перед королем, шли многие слуги, одетые в цельношелковые хламиды» (Vit. part. Emeret., V, 3,12: clamides olosericae). Можно полагать, что гвардейцы и/или придворные, которые на торжественных шествиях шли перед королем, одевались в подобные плащи[193].

Рисунок Дж. Беллини по более древней прорисовке итальянского художника (ок. 1560—1570 гг.) рельефа колонны Аркадия в Константинополе (402 г.), представляющий шествие готских пленных и римский военный корабль.

Воспроизведено по: Kollwitz 1941: Beilage 10,2.

Готская (по Л. Шмидту, вестготская) рубаха была достаточно распространенной одеждой, ее рекомендовал своим пехотинцам автор «Стратегикона» (XII,8,1,1): «Нужно носить им или готские рубахи (zwst£ria Gotqik£), или короткие до их колен армелавсии (àrmelaÚsia)»[194]. Исидор (Orig., XIX, 22, 28) так объясняет вид последнего одеяния: «В просторечье называемая «армилавса», так как она впереди и сзади разрезана и открыта, а заканчивается только у плеча». Впрочем, насколько эта одежда была похожа на готскую рубаху, не ясно, хотя само латинское слово armilausia считается заимствованным из германских языков[195]. Видимо, последняя была также выше колен, что было необходимо для удобства движения. На изображении поражаемого Викторией германца последний имеет рубаху, разрезанную у шеи и спереди подола, что говорит и о наличии подобных разрезов у варварского одеяния; но рукава тут все же длинные[196]. Естественно, поверх рубахи носился пояс (Procop. Bel. Pers., II, 21, 6). Прорисовки Дж. Беллини показывают пленных готов, носящих рубаху с короткими рукавами или кафтаны с отложным воротом, застегнутые на пару застежек выше пояса, которые носились поверх рубахи[197].

Согласно папирусу из Равенны, датированному уже византийским периодом (564 г.), Гудерит, видимо гот, владел цветной шелковой одеждой (sacera tuncticia), украшенной рубахой (camisia ornata), а также плащом (sagello)[198]. Судя по обкладкам кафедры Максимиана, остроготы носили рубахи, украшенные широким цветным кантом по плечам, рукавам, груди и подолу[199]. В Испании в середине VII в. одежда была разноцветной или же костюм состоял из частей различного цвета, например рубахи и штанов. Эта мода была настолько распространена, что даже клир стал носить цветное одеяние, что было запрещено постановлением X Толедского собора в 656 г. (Conc. Tolet. X, c. 4, Vives 1963: 311—312). Позднее мусульмане облачились в дорогие трофейные шелковые или разноцветные одеяния (Prim. crónica gen., 559), что свидетельствует о распространении этих видов мужского одеяния в начале VIII в. в Испании. На иллюстрациях «Эшбёрнхемского Пятикнижия» обычно мужчины показаны в рубашках, штанах и плащах разных цветов, тогда как в особо торжественных случаях, таких как, например, прием у правителя, рубахи персонажей украшены точечным орнаментом другого цвета[200].

Иллюстрация из «Эшбёрнхемского (Турского) Пятикнижия», представляющая библейский переход израильтян через Красное море. Италия, вторая половина V— начало VII в. (Ms N.A. Lat. 2334, fol. 68, Bibliothиque Nationale, Paris). Вверху израильтяне в страхе от войска фараона поднимают руки кверху; ниже – женщины и дети наблюдают из палаток за гибнущими в море египтянами, тогда израильтяне уже перешли море (справа снизу).

Воспроизведено по: Narkiss 2007: 132, Lámina 30.

Судя по тому, что Сидоний упомянул обнаженные колени старейшин, которые вследствие старческих болей в суставах должны быть закрыты в первую очередь, то штаны были короткие, до колен[201], вряд ли речь шла о дырках на коленях: старейшины на коленях не ползали. В указе императора Гонория о нормировании одежды, в которой должны были ходить мужчины внутри Рима, от 7(?) апреля 397 г. запрещалось носить штаны-braccae (CTh, XIV,10, 2; cp.: 10, 3). Поскольку указ явно связан с распространением варварской, в первую очередь готской, моды, то можно полагать, что braccae – в классическом значении: штаны, закрывающие ногу чуть ниже колен (Isid. Orig., XIX, 22, 29) – были одним из видов типичной готской одежды. По крайней мере на миниатюрах «Эшбёрнхемского Пятикнижия» данный вид одежды являлся непременным атрибутом мужчин, которые носят обычный италийский костюм. Да и у других восточногерманских народов обычным одеянием были короткие штаны: в частности, у вандалов в V в. (Vict. Vit. De persec. Wand., I, 39: femoralia); у лангобардов же длинные штаны первым стал носить король Адебальд (616—626 гг.) (Catalog. rerum Lang., p. 491; ср.: Paul. Diac. Hist. Lang., IV, 22).

Видимо, и у готов длинные штаны появились позднее, нежели короткие. На прорисовках Дж. Беллини готы или вообще показаны без данного элемента одежды, или носящими длинные штаны, завязанные под коленом, а иногда еще и выше лодыжки[202]. Длинные штаны явно рассматривались как некая выходная одежда, по крайней мере в готской Италии. На изображениях кафедры Максимиана стражники носят длинные штаны, украшенные вышитым кантом, а на миниатюрах «Эшбёрнхемского Пятикнижия» длинные одноцветные штаны являются атрибутом воинов, чиновников и правителей[203]. Готы в армии Велизария не отличались в этой части одежды от фракийцев, иллирийцев, вандалов и герулов (Procop. Bel. Pers., II, 21, 6), и можно полагать, что штаны у них были длинными.

Примечательна и обувь из кожи коня, которую Сидоний именует perones, то есть высокие, до щиколоток, или несколько выше ботинки со шнуровкой, о способе крепления которых Аполлинарий замечает, что узел находился у колена (ac poplite nudo / peronem pauper nodus suspendit equinum – «убогий узел крепит лошадиный башмак на голом колене»). Это, очевидно, подразумевает завязки, обматывающие голени. Для образованного римлянина Сидония обувь готов была perones, то есть типичной крестьянской обувкой (Serv. ad Verg. Aen., VII, 690; Isid. Orig., XIX, 34, 13). Однако эта обувь была весьма удобной, и позднее автор «Стратегикона» (XII,8,1,2) специально рекомендовал своим воинам носить именно ее, говоря: «Обувь их готская, кожаная, не заостренная, просто сшитая, с двумя и не более язычками». По предположению историка германского костюма Г. Гирке, такая обувь шилась из одного куска кожи без подметки и была закрытой сверху[204]. У Маврикия речь могла идти о кожаных туфлях с более или менее тупым носком и с двумя язычками спереди по бокам для продевания шнурка, крепившего обувь к ноге. Обувь со шнуровкой по центру показана у стражников на украшениях кафедры епископа Максимиана[205]. На колонне же Аркадия, судя по рисункам Дж. Беллини, готы носят туфли без завязок, спереди имевшие высокий язычок, а сзади – высокий задник[206]. Даже в жаркой Испании готы всегда носили обувь, а ее отсутствие воспринималось как признак беглого преступника, находящегося в конфликте с законом (Vita Fructuosi, 11).

Еще один тип обуви упомянут в указе Гонория о нормировании одежды в Риме. Этим указом от имени обоих императоров было запрещено носить наряду со штанами обувь-tzangae в черте священного города Рима (CTh, XIV,10, 2; cp.: 10, 3). Данный тип обуви известен был в Риме как восточный. В частности, среди даров императору Клавдию II упоминаются zancae Parthicae (SHA, XXV,17, 6), а в 522 г. у царя лазов «цангии были по обычаю его страны украшенными жемчугом на персидский манер» (Chron. Pasch., p. 614, ll. 5—6; ср.: Malal., p. 413, ll. 17—19; Theophan., p. 168, ll. 26—27). Персидская обувь эпохи Сасанидов, судя по рельефам, была закрытой и представляла собой полусапожки с завязками и пряжкой. Г. Гирке колеблется определить, какой вид имела обувь, упомянутая в указе, «готский или персидский»[207]. Вместе с тем запрещенная обувь справедливо считается германской или даже конкретно готской[208] – предполагать далекое персидское влияние на моду в Риме нет особых оснований, тогда как влияние наиболее близкого и опасного противника-союзника готов, вполне вероятно. Можно полагать, что появление указа было вызвано не столько массой нахлынувших в город германцев, но, скорее, тем, что сами римляне стали подражать им в ношении штанов и обуви, чем стали искажать образ вечного римского города. Ясно, что с восточной обувкой германские цанги должен объединять сам тип обуви – закрытый, возможно с пряжкой и/или завязками.

Бронзовая монета достоинством в 10 нуммов короля Тотилы, отчеканенная в Риме в 545 г. Аверс: бюст короля в пилосе-короне, украшенной шариком, реверс: король стоит с копьем и овальным щитом в руке, одетый в шлем и плащ.

Воспроизведено по: Wroth 1911: 93. Pl. XI,30.

Естественно, готский правитель по мере конституализации власти стал надевать особые инсигнии[209]. Императорские же знаки власти еще Одоакр отослал в Константинополь. И первоначально варварские короли не обладали символами власти, подобными имперским. Теодорих Великий, судя по изображению на медальоне, не носил диадемы, хотя, возможно, уже он облачался в пурпур, который чуть позднее, у его преемников, рассматривался как царственный цвет династии Амалов (Ennod. Paneg., 3,11; 14; 21, 89; 93; Cassiod. Var., I, 2,1; VIII, 5, 2; IX,1, 2; X,1, 2)[210]. Во времена правления Витигиса и Ильдибада пурпурное одеяние было обычным для короля (Procop. Bel. Goth., I, 29, 5; II, 30, 17), а Тотила носил еще и войлочную ермолку, усыпанную драгоценными камнями (Procop. Bel. Goth., IV, 31,18; Theophan., p. 228, l. 22). Ее мы видим, в частности, на монетах Теодахада и Тотилы, где представлена невысокая шапочка с округлой тульей, украшенная крестообразным узором, венчаемым сверху шариком, а на полях – звезды. Хотя А. Альфёльди рассматривает данный головной убор как «шлем-инсигнию» остроготских королей, начиная с Теодориха, но, по мнению, которого придерживается Л. Шмидт, так выглядела собственно германская корона[211]. Во время боев остроготский король мог выделяться своим статусным одеянием, как Тотила в битве при Тагине: «Он надел на себя снаряжение из оружия и фаларов, крайне насыщенное золотом; убранство пилоса и копья – пурпурное и, кроме того, королевское одеяние ниспадало весьма восхитительно» (Procop. Bel. Goth., IV, 31,18). Пурпурный цвет был по римской традиции символом власти, и монарх в первую очередь выделялся именно этим признаком. Причем пурпурным был головной убор, то есть часть облачения, которая наиболее отчетливо различима окружающим. Именно окровавленный плащ и шапочку Тотилы послал Нарзес после победы при Тагине в Константинополь как символы своего успеха (Malal., p. 486, ll. 14—18; Theophan., p. 228, ll. 19—23). Кроме пурпурного облачения в походе Тотила выделялся также своими башмаками (calciamenta), которые он приказал надеть своему спатарию Ригго наряду с королевским плащом, чтобы его приняли за монарха (Greg. Dial., II,14,1—2). Возможно, обувь была также по византийскому образцу королевского цвета[212]. Она могла быть шелковой, по крайней мере комиты носили башмаки (calcei) из этого дорогого материала (Cassiod. Var., VIII, 9, 3). Украшение оружия золотыми бляшками – это черта не только королевского снаряжения, знатные остроготы также украшали свое военное одеяние этим металлом (Procop. Bel. Goth., II, 23, 36), но, видимо, не столь обильно, как король. Вместе с тем для ближнего боя Тотила переоделся в более подходящее снаряжение (Procop. Bel. Goth., IV, 32, 2; 22—23; 34). Однако, возможно, это был простой психологический ход: не привлекать к себе внимание и удары врагов, ведь в случае смерти короля войско падет духом, а так каждый будет думать, что король сражается рядом в обычной одежде, что укрепит дух воинов (Procop. Bel. Goth., IV,32). В отсутствие царских регалий даже остроготский король носил одеяние, схожее с одеждой простых воинов (Agath., I, 20), что говорит о стандартном комплекте повседневной одежды короля.

Изображение трех визиготских королей Хиндасвинта (642—653 гг.), Реккесвинта (653—672 гг.) и Эгики (687—702 гг.) из Codex Conciliorum Albeldensis seu Vigilanus, составленного в монастыре Св. Мартина в Альбельде в 976 г. и хранящегося в Эскориальской библиотеке (ms. Escorialensis d I 2, fol. 428).

Воспроизведено по:

.

До реформ Леовигильда визиготский король также по одежде не отличался от воинов (Roder. Hist. Hisp., II,14). Леовигильд окончательно порвал с номинальной зависимостью от империи, но и сам повел политику на империализацию монархии. Он не только стал чеканить золотые монеты от своего имени (что считалось императорской прерогативой), но и ввел по римско-византийскому образцу монаршьи символы власти, одеяние, соответствующий дворцовый церемониал и службы. Король стал носить мантию, восседать на троне и использовать в качестве символов своей власти скипетр и корону (Isid. Hist. Goth., 51; Roder. Hist. Hisp., II,14)[213]. Уже для Исидора (Orig., XIX, 30, 3) золотая корона – обычный символ как римского императора, так и варварского короля. Наряду с короной обычной одеждой правителя стало платье, вышитое золотом и серебром (Koteybah, p. LXXXI), а также золотой пояс (el-Kouthya, p. 438). Пурпурный плащ – paludamentum – стал обычным атрибутом монарха, на что позднее намекает в эпитафии королю Хиндасвинту (642—653 гг.) епископ Евгений Толедский (Eugen. Carm., 25, l. 18). Однако одеяние из пурпура у визиготов не было только монаршей прерогативой, его носили богатые миряне и даже клир, что последнему было запрещено в 589 г. постановлением Собора в Нарбонне (Conc. Narbon., c. 1, Vives 1963: 146). Согласно арабо-испанской традиции король визиготов Родерик в своем походе в 711 г. носил золотую корону, пурпурную королевскую мантию из сукна, вышитую золотом, жемчугом и рубинами, и обувь (сандалии или башмаки-calciamenta), также украшенную золотом, рубинами и изумрудами, видимо с завязками, еще и перчатки[214]. Подобная богато украшенная королевская обувь напоминает изукрашенные пурпурные сапожки позднеримских-византийских императоров (Theophan., p. 9, ll. 17—18). Белые невысокие сапоги с небольшими отворотами или разрезами голенища показывает у трех визиготских королей испанский Codex Vigilanus (Albeldensis), составленный в 976 г.[215] Вероятно, таковой была не парадная, но будничная обувь монарха. Поскольку после битвы мусульмане обнаружили королевскую мантию Родерика, то кажется вполне вероятным, что он носил ее в ходе сражения, надев поверх доспехов, в качестве своеобразного опознавательного знака для своих воинов.

В целом, говоря о внешнем виде и манере одеяния в середине I тыс. н. э., ясно виден процесс романизации варваров и готов в частности и в то же время варваризации самих римлян. Исходя из данных, полученных в ходе раскопок кладбищ, считается, что к концу VI в. испанские визиготы полностью переняли средиземноморский тип одежды, более пригодный к климату Южной Европы, перестав носить свою одежду из шкур[216]. Уже для Исидора – одежда из шкур (renones) – германская, но не готская характерная одежда (Isid. Orig., XIX, 23,1; 4). А святого Фруктуоза, одетого в козью шкуру, однажды во время молитвы у обрыва охотник без колебаний принял за дичь (Vita Fructuosi, 5), что еще раз говорит о необычности одежды из шкуры в Испании в середине VII в.

Монета-антипианиан Клавдия II Готского (268—270 гг.), отчеканенная в Кизике. Аверс: бюст императора в кирасе, реверс: Трофей с двумя пленными и надписью Victoriae Gothic(ае) («Готские победы»).

Воспроизведено по: Mattingly, Sydenham 1968: 232, № 251. Pl. VI,86.

Монета Антониана Клавдия II, вероятно, кизикской чеканки. Аверс: бюст императора Клавдия, реверс: надпись Victor German («Победитель Германии») и два пленных, сидящих под трофеем, со связанными назад руками.

Воспроизведено по: Robertson 1978: 79, № 86. Pl. 21,86.

Теперь рассмотрим вооружение основных родов готских войск, которые делились на тяжелую и легкую пехоту, а также конницу. Сначала обратимся к вооружению пехоты. У готов пехотинцы, вооруженные по германской традиции щитами, различного рода копьями и мечами, составляли основную массу пехоты. Такую паноплию мы обнаруживаем во многих описаниях. Элементы наступательного вооружения пешего бойца III в. описываются в биографии императора Клавдия II (268—270 гг.), где в приводимом тут письме упоминаются щиты, мечи и небольшие копья (SHA, XXV, 8, 5). Подобный комплекс вооружения существовал и позднее, и у визиготских пехотинцев в 370-х гг., судя по описанию Аммиана Марцеллина (XXXI, 5, 9; 7,12). Еще позднее автор «Стратегикона» в главе, рассказывающей о белокурых народах, пишет: «Вооружаются они щитами, копьями и короткими мечами, висящими у них на плечах» (Mauric. Strat., XI, 3, 2). Данное свидетельство «Стратегикона», как и остальную информацию о белокурых народах, сложно точно датировать. П. В. Шувалов относит их к основному «урбикиеву» блоку сведений в трактате, то есть к рубежу V—VI вв.[217] Под «белокурыми» явно подразумеваются германские народы. Объединение же их в одну главу трактата, в общем, логично, ведь многие черты военного дела германцев, в частности тактика и вооружение, были во многом схожи, однако, естественно, существовали и различия, связанные с природными условиями, с преобладанием того или иного рода войск и т. д. Об этой схожести, с точки зрения внешнего наблюдателя, военной культуры (остро)готов, вандалов, визиготов и гепидов прямо говорит Прокопий (Bel. Vand., I, 2, 2—5), видимо, передавая традиционное мнение: «Все они, как сказано, отличаются друг от друга именами, а во всем остальном ничем не различаются». Очевидно, автор «Стратегикона» имел в виду и готов. Причем без различия пеших, конных воинов, хотя короткие мечи подходят, скорее, для вооружения пехотинца, а не всадника.

Имеется и еще более позднее свидетельство, подробно перечисляющее элементы визиготской паноплии, – указ короля Эрвига (680—687 гг.), предписывающий, как следует вооружать господам тех сервов, которых они выводят с собой на войну (681 г.): «Некоторую часть надо защитить броней или панцирями, но большинство – снабдить щитами, мечами, тесаками, копьями и стрелами, а некоторых также снаряжением для пращей или другим оружием» (LV, IX, 2, 9). В указе имеется четкое противопоставление немногочисленных воинов в броне с прочими, вооруженными щитами, наряду с древковым, клинковым, а также метательным оружием. Хотя из текста документа явно не следует, что метатели были без щитов, но возможно, это так, учитывая практику готов в Италии (Procop. Bel. Goth., I,27,27). Впрочем, такое положение вещей вовсе не было обязательным, те же стрелки могли иметь щиты, которые при стрельбе могли забрасываться за спину (ср.: Procop. Bel. Pers., I,1,13). Хотя все же первое предположение, учитывая готскую традицию, выглядит более убедительным.

Еще один «комплекс» вооружения готов приводит епископ Павий Эннодий в «Панегирике Теодориху» Великому (8,42), написанном около 507 г., где описывается, как король снаряжался в битву: «…тогда ты заключал грудь в стальные прикрытия, тогда вооружался поножами, тогда меч приспосабливался к твоему боку…». Естественно, панегирик – литературное произведение, где отбор информации подчинен авторской задаче и правилам стихосложения. Из данного абстрактного описания не ясен ни способ ношения меча, ни тип панциря, что, впрочем, не входило в авторскую задачу панегириста. Очевидно, не все элементы «паноплии» упомянуты в данном пассаже, в частности нет столь необходимого шлема. С другой стороны, упоминаемые в тексте поножи не являлись германским оружием, – это, если описание адекватно, италийский элемент. С другой стороны, несколько позднее короли лангобардов наряду со шлемом и панцирем также защищались поножами (Paul. Diac. Hist. Lang., V, 40), что, впрочем, также можно объяснить местным итало-византийским влиянием. Вместе с тем стоит не забывать, что Теодорих, будучи правителем, мог иметь и неординарное вооружение, скорее всего, римского образца, которое обычные готы не носили. Вспомним, что на золотом медальоне Теодорих изображен в чешуйчатом панцире, как римский император[218].

Похожий на римский комплекс вооружения представлен у воинов, показанных на реверсах бронзовых десятинуммовых монет королей Атанариха и Тотилы; причем сами изображения воинов считаются изображениями этих монархов[219]. Насколько можно различить, на монетах Атанариха воин носит римский панцирь с птеригами, защищающими верх рук и бедра, видимо, с офицерским шарфом. Тип шлема напоминает «Монтефортино» с большим назатыльником, маленьким козырьком и шариком сверху тульи. Воин вооружен недлинным копьем и большим щитом, ближе к центру которого расположен кружок, который можно атрибутировать как умбон на щите, повернутом лицевой стороной к зрителю. С одной стороны, подобное изображение воина на реверсе монеты можно посчитать простым подражанием римской чеканке, ведь оно известно ранее, в позднеримскую эпоху, в частности на бронзовой монете Максимиана Дазы (305—310 гг.), на которой, как считается, показана Доблесть в военном платье[220]. С другой стороны, можно считать, что действительно остроготы, по крайней мере в официальной обстановке, использовали римское снаряжение, ведь стражники правителя, показанные на уже упоминавшейся обкладке кафедры равеннского архиепископа Максимиана, носят римские панцири с птеригами, шлемы с козырьками, короткий плащ типа sagum и в то же время варварскую одежду: рубаху с длинными рукавами, штаны и башмаки.

В целом основной комплекс вооружения готского пехотинца с течением четырех веков не изменился в своих основных элементах – это был все тот же щитоносец, вооруженный древковым и клинковым оружием. Подобный комплекс вооружения представляет, например, погребение из Оселивки (Черновицкая область) черняховской культуры, где сохранились не только остатки прямоугольного с закругленными краями щита, но и наконечник копья и меч[221].

Нательное защитное вооружение готов упоминается нечасто, что, очевидно, соответствует действительности и у основной массы пехоты его не было, как и во времена Цезаря и Тацита. Щит был основным, а зачастую и единственным оборонительным оружием готского пехотинца. Какой он был формы? Греческие авторы используют для обозначения готского щита слово ἀσπίς, тогда как латинские – обычно scutum[222]. Если первое слово как термин обозначало большой круглый щит, то второе – вытянутый, однако данные названия часто использовались не как термины, а просто как обозначение данного вида оружия. Поэтому приходится обратиться к тем свидетельствам, которые несут дополнительную информацию о форме щита, тем более что последняя могла изменяться со временем в силу развития вооружения и тактики. Военный-профессионал Аммиан Марцеллин именует щиты готов то scutum (XXXI, 7,12), то parma – в обычном понимании – округлый кожаный щит (XXXI, 5, 9). Если в первом случае мы можем подозревать простое обобщение, поскольку Аммиан в данном пассаже упоминает оружие обоих противников сразу (готов и римлян), то употребление слова во втором случае вполне может быть термином. Более поздние авторы именуют щиты визи- и остроготов clipeus, то есть круглым щитом, латинским эквивалентом греческого ἀσπίς (Merob., II,158; Cassiod. Var., IV, 2, 2; X, 31,1; Julian. Hist. Wamb., 18; Agnell., 94). Согласно Исидору «clipeus является большим щитом» (Isid. Orig., XVIII,12,1), то есть получается, что различие между видами было не в форме, а в величине.

Судя по не столь многочисленным упоминаниям щита, получается, что он был круглым. Ведь круглый щит диаметром 80—90 см вообще считается типичным оружием для эпохи переселения народов[223]. Еще Тацит (Germ., 43), рассказывая о вооружении готонов и соседних народов, упоминает у них «округлые щиты» (rotunda scuta). Как показал польский археолог Б. Конты, информация латинского историка о форме щита соответствует несколько более ранним реалиям I в. до н. э. и, в общем, показывает связь готонов со Скандинавией, где использовались большие круглые щиты (судя по находкам, диаметром 88—104 см) еще в раннеримский период[224]. Щит из села Беленькое черняховской культуры (начало IV в.) был, судя по деревянному тлену, круглым диаметром 80 см с умбоном диаметром 17 см и высотой 4 см, за которым на внутренней стороне находилась железная рукоятка, крепившаяся к дереву двумя заклепками[225]. Видимо, наряду с круглой использовалась и вытянутая форма щита, особенно интенсивно в первые века новой эры. Модель щита раннеимператорского времени из Новы Тарг (вельбаркская культура) представляет нам четырехугольную форму с закругленными краями с небольшим круглым умбоном, за которым расположена горизонтальная рукоятка[226]. Щит из Оселивки, судя по сохранившейся железной оковке, также был прямоугольным с закругленными краями[227]. В целом щиты черняховцев были деревянными, обтянутыми кожей со сфероконическим или цилиндрическим умбоном, напротив которого внутри была рукоятка из жести с деревянной основой[228]. На монете Клавдия II кизикской чеканки (270 г.), прославляющей готскую победу императора, показан трофей, на котором висят два эллипсовидных щита с умбонами. Однако, видимо, данное изображение является лишь символическим трофеем, не учитывавшим определенные этнографические особенности противника, ведь тут же показан шлем с гребнем и поножи, которые, насколько мы знаем, нельзя посчитать типично готским оружием. Кроме того, практически идентичный трофей представлен и на другой кизикской монете, отчеканенной в честь германской победы Клавдия[229].

В любом случае щиты готов должны быть достаточно велики, чтобы образовать их обычное боевое построение – стену щитов (фактически черепаху без крыши), которое упоминается у многих античных авторов (Dexipp. frg., 19; Amm., XXXI,7,12; Procop. Bel. Goth., I, 29, 35; IV, 5, 19). В Италии у остроготов щит для пешего боя также был достаточно большим и прочным, о чем свидетельствует эпизод боя при Везувии, когда Тейя, стоя перед своим войском, оборонялся щитом, в который воткнулось двенадцать копий противника (Procop. Bel. Goth., IV, 35, 22—29). По крайней мере на реверсах уже упоминавшихся монет Аталариха и Тотилы показаны овальные или круглые щиты, вероятно с круглым умбоном, прикрывающие стоящего воина от земли до пояса, длиной (или диаметром) около метра. На фрагменте передней стороны саркофага из испанской Алькаудеты, обычно датируемой концом V—VI в. и представляющем библейские сюжеты, воины носят большие овальные щиты с окантовкой и круглым умбоном[230].

Видимо, сама основная форма щита прошла определенную эволюцию. В общем, в первые века новой эры щит был овальным или вытянутым угольным, после чего, около III—IV вв., произошла адаптация обычного для эпохи переселения народов большого круглого щита с умбоном. Такой щит делался из деревянных дощечек и укреплялся металлической окантовкой. Возможно, особенностью вооружения готонов и других народов южного побережья Балтийского моря уже на рубеже эр был круглый щит, в VI в. обычным щитом готов оставался большой круглый или вытянутый овальный, лучше прикрывающий от метательного оружия врага[231].

Фрагмент лицевой стороны саркофага, украшенного библейскими сюжетами: погребение Лазаря, Даниил во рву со львами, Давид перерезает горло Голиафу. Рельеф происходит из Алькаудеты и датируется концом V—VI в. Museo Arqueolуgico Nacional, Madrid.

Воспроизведено по: Ars Hispaniae. 1947: 239, fig. 240.

Эннодий – единственный наш источник, описавший битву Теодориха с гепидами на реке Ульке, – упоминает, что неприятельская «ланцея, движимая мощными руками, пронзала изголодавшиеся плетенки грудей (ieiunas pectorum crates)» (Ennod. Paneg., 7,31). На основании данного пассажа предполагается, что остроготы при форсировании реки для защиты от метательного оружия использовали плетеные обычные или специальные осадные щиты[232]. Однако если считать, что обычный щит готов был увенчан умбоном, то для подобной конструкции требуется крепкая деревянная, а не плетеная основа. Осадные мобильные щиты также использовались остроготами, например при осаде Рима в 536 г. (см. далее), но их конструкция нам неизвестна, скорее всего, она также была на прочной деревянной основе. Вероятнее все же, что у Эннодия под эпическим эпитетом «плетенки грудей» скрываются просто беззащитные груди воинов, которые пронзали вражеские копья[233].

Как уже отмечалось, нательное защитное вооружение со времен Цезаря и Тацита не было характерным для германцев, и готы не были исключением. Достаточно упомянуть, что остатков доспехов, судя по опубликованным материалам, не обнаружено ни среди материалов вельбаркской, ни черняховской культуры[234], что, впрочем, может свидетельствовать и об их отсутствии и о том, что они были из органических материалов, в частности из кожи. При этом, естественно, надо помнить, что оружие в могилу обычно не клали вообще. Вместе с тем защитное вооружение упоминается в источниках, в частности шлемы и панцири.

Так, в общем, о наличии защитного вооружения у готов нас информирует Вегеций (I, 20), рассказывая о современной ему римской пехоте: «Ведь если оружие (arma) всадников улучшилось по примеру готов, аланов и гуннов, то пешие, как известно, остались голыми». Время написания «Эпитомы военного дела» Вегецием чаще датируется либо 380-ми гг. либо второй четвертью V в.[235], и соответственно речь у него шла о защитном вооружении римской армии, в которой конница его имела, а пехота не носила, на что, собственно говоря, и сетует автор. Если тип панциря готов и гуннов неизвестен[236], то доспех сарматского всадника, наоборот, хорошо знаком нам по археологическим находкам и репрезентативным памятникам, правда, в основном для более раннего времени, для I—II вв. Обычно это кольчуга, часто с пластинчатым или чешуйчатым усилением или просто чешуйчатый доспех, представлявший собой рубаху выше колен с короткими или длинными рукавами. Видимо, Вегеций полагает, что подобный доспех был у всех трех народов, участвовавших в войне с империей в 377—382 гг. Для готов это еще объясняется и сарматским влиянием на них в области вооружения.

Доспехи готов редко упоминаются в источниках. Аммиан Марцеллин (XXXI,13, 3), описывая битву при Адрианополе, упоминает секиры, которыми обе стороны проламывали шлемы и панцири друг друга (galeae, loricae). С готской стороны доспехи, скорее всего, могли быть трофейными римскими (Amm., XXXI, 5, 5; 9; 6, 3; Oros. Hist., VII, 34, 5)[237]. Готские военачальники активно использовали римские офицерские панцири. Позднее Аларих обещал снять панцирь, лишь войдя в Рим (Claud. XXVI (Bel. Goth.), 82). Впрочем, армия Алариха в 401 г. была снабжена имперским оружием (копьями, мечами, шлемами) из мастерских Иллирика, военным магистром которого на рубеже IV—V вв. был готский вождь (Claud., XXVI (De bel. Goth.), 534—539). На золотом медальоне бюст Теодориха Великого представлен в парадном чешуйчатом доспехе с рядом птериг, защищающих верх руки, железный панцирь, прикрывавший грудь комита Пицама, упоминает Эннодий (Ennod. Paneg., 12, 65). Панцири италийских готов, знати, командиров и всадников неоднократно упоминает в своем повествовании Прокопий (Bel. Goth., I,16,11; 22, 4; 23,9; II, 5,14; III, 4, 21), однако тип доспеха не называет ни разу. Это мог быть кольчатый, чешуйчатый или пластинчатый доспех. Причем, по-видимому, наиболее популярный среди знати был последний тип, представлявший собой рубаху с полами выше колен, с короткими рукавами или без них. Такую броню мы обнаруживаем на всаднике, изображенном на блюде из Изола-Рицца (Италия, VI в.), у гвардейцев лангобардского короля Агилульфа, показанных на налобной части шлема, и даже во франкской могиле из Крефельда-Геллепа (Германия, VI в.), где был найден доспех примерно из 1100 пластин[238]. Фрагменты железного византийского доспеха были обнаружены в Картахене в слоях второй половины VI – первых десятилетий VII в. Тут были найдены 114 прямоугольных с закругленными краями пластин длиной 6—7 см и 2 см шириной с тремя парами отверстий для крепления. Они, по предположению Х. Вискайно Санчеса, входили в состав доспеха, состоявшего из 500 пластин, закрепленных в 30 рядов и весивших примерно 16 кг[239]. Подобный доспех вполне могли носить и визиготы. Видимо, у готов в Италии во время войны с Византией мы можем предполагать определенную стандартизацию вооружения, в том числе и защитного, поскольку тогда государство снабжало воинов оружием. А на фабриках вполне могли продолжать делать доспехи по старым римским лекалам. По крайней мере на обкладке из слоновой кости кафедры архиепископа Максимиана гвардейцы правителя носят панцири римского образца с птеригами, защищавшими верх рук и бедра[240].

Всадник, изображенный на серебряном блюде из Изола-Риццы в Италии диаметром 41 см (VI в.). Всадник одет в пластинчатый панцирь и шлем с небольшим султаном. Он поражает своим копьем, удерживаемым в двух руках, идущего перед ним противника. Судя по облику, всадник – византиец, поражающий остроготских пехотинцев.

Воспроизведено по: Нефёдкин 2012: 81.

Упоминание о защитном вооружении мы еще найдем в указе вышеупомянутого визиготского короля Эрвига, согласно которому господа должны были вооружать некоторых из своих сервов, приводимых в армию, панцирями: zaba или lorica (LV, IX, 2, 9), которые О. Ольденбург считает кожаной броней и панцирной рубашкой, тогда как первый вид доспеха, по мнению Э. Бивара, являлся кольчугой, а по предположению Р. Муньоса – чешуйчатым панцирем до колен[241]. Латинское слово lorica обозначало просто панцирь, без какого-либо указания на его форму, для чего требовалось специальное пояснение. Термин же ζάβα известен в византийской военной литературе с VI в., когда он также обозначал «доспех» без конкретного указания на его вид (Suid. s. v. ζάβα). Как предполагает Т. Колиас, этимология этого нового слова восходит к персидскому, а то, в свою очередь, к тюркскому наименованию панциря džebe[242]. «Византийский аноним VI в.» отмечает, что забы были сделаны из войлока или кожи (De re strat., 16, 9), а согласно «Тактике» императора Льва (Tact., V, 4), панцири (λωρίκια) должны быть по возможности кольчужными либо из рога или кожи. Причем, как заметил еще Ш. Дюканж, λωρίκιον и ζάβα у Льва синонимы[243]. Следует обратить внимание, что в этом указе не значатся шлемы, хотя остальной набор оружия, в том числе дорогие доспехи, присутствует. Это может указывать на наличие у доспеха капюшона, известного уже Маврикию (Strat., I, 2, 2), и в таком случае речь, скорее всего, шла о кольчугах. Вспомним, что найденные археологически аламаннские раннесредневековые кольчуги имели капюшоны[244]. Видимо, в указе Эрвига имелись в виду два разных вида кольчуги или же один из панцирей был не кольчатым, а другого вида, возможно, неметаллическим, кожаным или войлочным либо же железным, но чешуйчатым. Если доверять договору между эмиром Андалузии Абд ар-Рахманом и христианами в 759 г. (и переводу с арабского языка также), то раз в год в течение пяти лет арабы получали среди прочей дани тысячу кольчуг[245], что явно говорит о распространении этого вида защитного доспеха.

Исидор в главе «О панцирях» (Isid. Orig., XIX,13: De loricis) упоминает лишь кольчугу и чешуйчатый панцирь. Последний он описывает особо: «Чешуйчатым является железный панцирь, составленный из железных или медных пластин в виде чешуи рыбы и названный так из-за самого блеска и схожести чешуи». Таким образом, получается, что для автора интересны и, вероятно, актуальны лишь эти типы панциря, остальные типы его не интересовали или даже были плохо либо вообще неизвестны ему. Скорее всего, именно к чешуйчатому типу панциря относились позолоченные вотивные доспехи, которые арабы захватили в кафедральном соборе в Толедо (al-Makkarí, p. 283). Последние в первую очередь носили знать и королевская гвардия, которых аль-Маккари рисует «одетыми в сверкающую сталь» (al-Makkarí, p. 271, 273). Видимо, доспех был все же не так редок у визиготов этого времени, ведь согласно указу Эрвига даже часть сервов должны были его носить, согласно двум манускриптам, небольшая – 1/21 от всех.

Остроготский железный Spangenhelm с медными частями, первая половина VI в. Высота без нащечников – 17,5 см, диаметр – 18—19,5 см, толщина нащечников – 1 мм, полос сверху – 2,7 мм. Найден в 1922 г. в саду около Торричелла-Пелинья.

Воспроизведено по: Bierbrauer 1975: 320—322, № 34. Taf. XXVIII,1.

Сведения источников о готских шлемах также скудны. Уже Тацит (Germ., 6) отмечал, что шлемы у германцев встречались, хотя и редко. Как указывалось, Аммиан Марцеллин (XXXI,13, 3) в описании битвы при Адрианополе упоминает это прикрытие головы, хотя и в общем риторическом пассаже. Клавдиан упоминает шлемы как типичное оружие визиготской армии Алариха (Claud., XXVI (De bel. Goth.), 35; 535; 537: galea). Прокопий по ходу повествования также отмечает наличие шлемов у италийских готов (Procop. Bel. Goth., I, 23, 9; III, 4, 21). Для определения формы шлема нужно обратиться к артефактам. Характерным для эпохи переселения народов был Spangenhelm, то есть металлический каркасный сферический шлем с нащечниками, часто со втулкой сверху, в которую вставлялся султан. Очевидно, и готы носили именно этот тип шлема. В. Рейнхарт усматривает на монетах визиготских королей, начиная с Леовигильда и заканчивая Родериком, шлем данного типа[246], хотя более вероятным кажется, что на монетах представлены все же парадные головные уборы монархов. Однако в Италии среди случайных находок имеется пара железных шлемов с медными декорирующими тулью частями, один с нащечниками, но оба без назатыльников, возможно, последние были кольчужными и крепились отдельно. Они принадлежат типу Spangenhelm, к виду, называемому Baldenheim, и датируются как раз готским периодом: концом V – первой половиной VI в.[247].

Остроготский шлем типа Spangenhelm, состоящий из шести медных стоек и шести железных пластин с рисунками. Кольчужный назатыльник не сохранился. Высота шлема – 18,5 см, да еще 1 см приходится на штырь вверху, толщина стоек – 1,7—2 см, железных частей – 2,5 см, общий вес – 1,255 кг. Первая половина VI в.

Случайная находка в 1896 г. в Монтепагано в провинции Терамо. Воспроизведено по: Bierbrauer 1975: 288—292, № 17. Taf. LVII.

Основным наступательным оружием готского щитоносца в течение всего рассматриваемого периода было древковое. Имеется два блока сведений о вооружении готов копьями для ближнего и для дальнего боя. Иордан считал контос обычным оружием гота, противопоставляя его мечу гепида, дротику руга и стреле гунна[248]. В классическом значении «контос» – это длинное неметательное копье всадников, достигавшее значительной длины, о чем сказано ниже. Если обратиться к археологии, то среди находок черняховской культуры остатками копий считаются железные наконечники длиной 12—24 см с диаметром втулки 3 см[249]. Видимо, это обычное копье.

Масса свидетельств говорит нам о том, что у готов были распространены метательные копья. Уже биограф императора Клавдия (SHA, XXV, 8, 5) сообщает о вооружении в 269 г. щитоносцев lanceolae – небольшими ланцеями, явно предназначенными для метания. Аммиан Марцеллин, повествуя о событиях 370-х гг., отмечает на вооружении готов tela – общее наименование для метательного оружия, jaculum – обычный дротик, verrutum[250] – в римской армии, согласно Вегецию (II,15), – метательное копье с наконечником длиной 5/12 фута (12 см) и древком – в 3,5 фута (1 м). Клавдиан (XXX (Laud. Seren.), 235) именует копья визиготов пилумами (pila) – стандартное наименование для римских метательных копий. По определению Вегеция (II,15; ср.: I, 20) – это оружие представляло собой метательное копье с древком длиной 5,5 фута (1,6 м) и наконечником 9/12 фута (22 см). У острогота в ходе Каталаунской битвы в руках оказывается дротик-telum (Jord. Get., 209), а у визиготов, оборонявших укрепление в 439 г., – метательные hastilia (Merob., II,158). В VI в. Эннодий (Paneg., 12,65—66) в качестве обычного оружия упоминает ланцею – преимущественно метательное копье (ср.: Veget., III,14; 24; IV,29; Vit. Caesar., II,10). Прокопий отмечает в качестве оружия италийских готов δοράτιον – легкое метательное копье (Procop. Bel. Goth., III,11, 24) или даже просто дротик – ἀκόντιον (Procop. Bel. Goth., II, 23, 37). Причем у этого автора данные слова, скорее всего, синонимы (Procop. Bel. Goth., II, 2,14; 30). Исидор называет копье визиготов telum. Епископ Юлиан именует дротики, используемые при осадах в 670-х гг., spicula и lanceae, а Григорий Турский, описывая события 584 г., – jacula (Greg. Turon. Hist. Franc., VI,43; Isid. Hist. Goth., 31; Julian. Hist. Wamb., 13; 17). Хотя Вегеций (II,15) отмечал, что копье-spiculum является поздним названием пилума, но, скорее всего, епископ не придерживался подобной терминологии. Как видим, значительное число из названий древкового метательного оружия на обоих языках встречаются у греко-латинских авторов. Естественно, данные наименования лишь приблизительно описывают внешний вид варварского оружия, сопоставляя его с римскими типами, а, скорее всего, даже просто используя соответствующие названия. Дротиками в черняховской культуре считаются наконечники с различной формой лезвия общей длиной 22—33 см со втулкой диаметром 2 см[251]. Около села Комаровка в нижнем течении Свапы найден двушипный наконечник дротика – редкий экземпляр для черняховской культуры[252]. В Млаве (Северная Польша) был найден интересный наконечник копья, датированный второй половиной III— началом IV в., напоминавший более поздний франкский ангон: длинный, более 60 см, наконечник с небольшим, около 7 см, острием с двумя шипами[253]. Это, без сомнения, метательное оружие, предназначенное для застревания в теле или защитном вооружении противника. Сложно сказать, имел ли кто-либо из авторов в виду копье с подобным наконечником. Однако, судя по вышеприведенному описанию Вегеция, этот наконечник не может считаться пилумом, как это обычно делается[254].

Польский исследователь Я. Банашкевич предполагает, что визиготы, шедшие на совет к королю Эвриху, держали копья зеленого, красного, желтого и черного цветов, что соответствовало четырем сторонам света и четверичной структуре общества[255]. Подобным образом автор объясняет свидетельство Гидация о чуде, произошедшем на собрании готов, когда наконечники оружия (tela) в руках собравшихся готов внезапно изменили свой цвет (Hydat. Chron., a. 243; Isid. Hist. Goth., 35). Ни Гидаций, ни Исидор, вставивший это описание в свою «Историю готов», никак не комментируют данное чудо. У Гидация речь шла о чудесном изменении цвета наконечников копий (tela), так же понимал это событие, как изменение цвета наконечников, и Исидор. Отсутствие пояснений у обоих авторов как раз и говорит о магическом характере превращения и невозможности его логично интерпретировать. Можно ли воспринимать описание Гидация как свидетельство о наличии у различных племенных групп визиготов копий разных цветов, не ясно, скорее всего, нет.

Если щитоносец имел одно копье, то он им и сражался (Procop. Bel. Goth., IV, 35, 22), а когда воин метал или ломал это оружие, он переходил к бою мечом. Поскольку дальний бой мог быть длительным, то у щитоносца могло быть более одного копья. Вегеций (I,20) рассказывает: «Варвары же, пешие щитоносцы, используют преимущественно те копья, которые называют «бебрами», и даже носят их в битвах по два и по три». Наименование копий – bebrae, – встречающееся только в вышеприведенном пассаже, не помогает нам в определении этнической принадлежности этих врагов, ведь этимология слова неясна и считается произошедшей из кельтского или германского языка[256]. Однако Вегеций и не говорит, кто были эти «варвары», но из упоминания в этой же главе готов, разгромивших римлян, можно понять, что речь идет о них.

Вспомним, что в богатом погребении 86 с трупосожжением в Компанийцах (Полтавская область) обнаружены не только умбон, украшенный серебром и бронзой, и рукоятка щита, но также длинный меч, топор, листовидный наконечник копья и болтовидный – дротика[257]. Данная находка, очевидно, и представляет нам комплекс вооружения щитоносца с двумя копьями, одно из которых было легким, метательным. В визиготской могиле 11 в Даганзо-де-Арриба (пров. Мадрид, VII в.) наряду с мечом и скрамасаксом найдены два узких наконечника дротика, один длиннее (37 см), другой короче (23 см)[258]. Видимо, у визиготов вооружение копьем, оружием преимущественно для ближнего боя, могло сочетаться с дротиком для дальнего боя.

Подчас мы можем найти в источниках использование и других видов метательного оружия. Так, Амман Марцеллин (XXXI,7,12), описывая битву при Салициях, упоминает, что готы метали «огромные обожженные дубины (clavae)». М. Шпайдель так и полагает, что германцы действительно использовали метательную палицу[259], которую упоминают, комментируя название cateia у Вергилия (Aen., VII,741), Сервий (ad h. l.) и Исидор Севильский (Orig., XVIII, 7, 7), однако, возможно, речь идет об особом виде германского метательного копья (Aul. Gel., X, 25, 2), который был плохо понятен поздним комментаторам[260]. С другой стороны, Исидор прямо сопоставляет данное слово с возвращающимся назад бумерангом, который считается согнутой палицей[261], однако это уже другое оружие. У Аммиана же речь, скорее всего, шла не о каких-то нехарактерных для германцев метательных палицах, а об обычных дротиках, обожженных на конце для предания им прочности. Это оружие использовали германцы еще во время Цезаря и Тацита (Caes. B. G., V, 43; Tac. An., II,14; Germ., 45). Именно на это экзотическое для римского воина оружие и обращает внимание Марцеллин. Объясняется же появление этого вида копья у готов тем, что при переправе через Дунай последние были разоружены по императорскому указу и после восстания оружия на всех не хватало. Поэтому восставшие вынуждены были вернуться к использованию дреколья, ведь метательных копий требовалось много, а взять их было, видимо, негде[262]. Вспомним, что обычно гревтунги были хорошо вооружены (Zosim., IV, 38, 1; 386 г.).

Когда оружие дистанционного боя было использовано, сражались клинками. В источниках есть многочисленные свидетельства о наличии мечей у готов, однако тут используются абстрактные термины: латинские gladii и enses или греческое ξίφη[263]. Требеллий Поллион упоминает мечи-spatae в качестве основного оружия ближнего боя готов (SHA, XXV,8,5), позднее этот же тип меча описывает Кассиодор (Var., V,1,1), упоминают его и визиготские источники (LV, IX, 2, 9; Vit. part. Emeret., V,10,13). Эти свидетельства не несут в себе конкретную информацию о конструкции мечей. Спаты были длинными прямыми двулезвийными мечами. Причем у знатных готов мечи могли иметь дорогую рукоятку из слоновой кости (Claud. XXVI (De bel. Goth.), 487). Конструкцию мечей мы можем представить по археологическим находкам. В материалах пшеворской культуры польский археолог М. Биборский насчитал 11 типов длинных двулезвийных и 4 типа длинных однолезвийных мечей[264], в черняховской культуре мечи середины III – середины IV в. имели длину 80—95 см с черенком до 12 см; они носились в ножнах из дерева, иногда с металлическим наконечником[265]. Визиготский меч VII в. из погребения 11 в Даганзо имел длину 87 см с рукояткой, обшитой деревом и кожей. Он носился слева в кожаных ножнах с серебряными накладками[266]. О подобной длине меча говорит и тот факт, что на меч могли опираться при разговоре (Claud. XXVI (De bel. Goth.), 487). Высококачественные стальные клинки служили дипломатическими подарками. Вспомним, как в 523 или 526 гг. Теодорих восхищался качеством и внешним видом мечей, присланных ему варнами (Cassiod. Var., V,1,1)[267].

Богиня Виктория поражает варвара-германца, вооруженного скрамасаксом. На втором плане стоит другой германец, скорее всего гот, одетый в меховую куртку. Вероятно, фрагмент диптиха, середина V в.

Воспроизведено по: Volbach 1952: 36, № 46. Taf. 12,46.

Достаточно сложно атрибутировать свидетельство автора «Стратегикона» о «коротких мечах, висящих… на плечах» у воинов белокурых народов (Mauric. Strat., XI, 3, 2). При этом автор длинные мечи вообще не упоминает, и это странно, так как у германцев середины I тыс. н. э. спаты были обычным оружием. Мы также не можем думать, что в данном пассаже автор сопоставляет хорошо известные его читателям длинные византийские мечи с германскими, которые при таком сравнении оказывались более короткими; насколько нам известно, длина спат в Европе была примерно одинаковой[268]. Не мог ли автор «Стратегикона» по античной традиции архаизировать свою информацию и сообщать о сведениях, взятых из более древних источников? Ведь Тацит (Germ., 44) упоминает, что готоны и соседние народы отличаются своими короткими мечами (breves gladii), которые Б. Конты сопоставляет с короткими однолезвийными мечами из Померании конца старой эры[269]. Также в поселении Ягнятин (Житомирская область) обнаружен меч со следами ремонта общей длиной 60 см[270]. Однако эта находка единична, и, кроме того, она имеет достаточно более раннюю датировку[271]. Уж не полумеч-semispatha ли это? Подобный короткий меч, висящий слева на поясе в ножнах со скобой, мы видим у варвара – персонажа диптиха с изображением деяний св. апостола Павла[272]. Впрочем, учитывая, что в других местах «Стратегикона» описываются современные автору враги империи (что неудивительно для военного руководства, своего рода устава), и говорить об архаизации у автора только в описании оружия, по-видимому, не стоит.

Можно подумать, что Маврикий говорит о кинжалах, ведь последние отличались от недлинных мечей не столько формой, сколько меньшей длиной. Впрочем, кинжалы обычно носились не на плечевой портупее, а на поясе, ведь это не такое тяжелое оружие, как меч, и для него вовсе не обязательна отдельная портупея. Однако считается, что испанские визиготы в VI—VII вв. носили кинжалы и ножи на правом боку именно на плечевой портупее[273]. В визиготской Испании ножи и кинжалы длиной 12—24 см – наиболее часто встречающийся среди археологических находок элемент вооружения, что говорит об их распространении[274].

В уже упоминавшемся указе короля Эрвига речь шла о длинных однолезвийных тесаках, названных в документе scrami, которые также состояли на вооружении готов. В Испании в VII в. эти тесаки двух типов, длиной 36—75 см, считаются появившимися тут под франкским влиянием[275]. Хотя для более раннего времени нельзя говорить о большом значении скрамасакса в готской паноплии.

Однажды хронист третьей четверти VII в., известный под именем Фредегара, упоминает некое готское оружие, именуемое им уникальным словом uxus (Fredeg., II, 58). Это оружие посол Хлодвига Патерн заметил в руках визиготов вместо посохов на приеме у короля Алариха II. Какой вид оружия имел в виду хронист, остается только гадать: в руках у знатных готов во время приема могло быть в первую очередь рубящее оружие типа мечей, хотя также нельзя исключить и древкое – копья. Фредегар еще раз упоминает это слово, рассказывая о поединке императора Ираклия с неким персидским «патрицием» летом 626 г. (Fredeg., IV, 64). Император, выйдя на единоборство, спросил перса, почему тот направляется на поединок не один, заставив его обернуться, а сам в это время, пришпорив коня, отсек противнику голову с помощью uxus. Комментаторы Фредегара обычно рассматривают данное слово как обозначение короткого меча или даже скрамасакса, а само слово возводят к персидскому ākus – «зубило»[276]. Действительно, отсечь голову можно было достаточно мощным клинковым оружием или же секирой. Посмотрим, как этот же эпизод описывает константинопольский архиепископ Никифор (VIII—IX вв.) в своем Бревиарии. В изложении Никифора появляются другие детали. Персидский военачальник Ризат стал вызывать византийцев на единоборство. Поскольку никто не откликнулся, то пришлось выйти самому императору, которого перс стал обстреливать из лука. «Сам же Ираклий стал погонять коня, но кто-то из его копьеносцев, опередив царя, отсек плечо Ризата мечом, а царь поразил его, упавшего, копьем и тут же отсек его голову» (Nicep., p. 19, ll. 12—15). Вряд ли император стал спешиваться, чтобы отрубить голову – для этого у него были телохранители. Можно полагать, что он просто наклонился с коня и обезглавил труп врага неким достаточно длинным оружием, каковое могло быть как мечом, так и секирой.

Вооружение готов кинжалами упоминает Аммиан Марцеллин (XXXI,7,12: mucrones; ср.: Salvian. De gubernat. dei, V, 57). Также о некоем гетском, то есть готском, ноже рассказывает Марцеллин Комит как об орудии убийства (Marcel. Com., a. 514, 3: culter Geticus). Кинжалы, обнаруженные в материалах черняховской культуры, имеют длину 34—44 см; лезвие у них обоюдоострое с вырезами у пяты[277]. М. Б. Щукин объясняет назначение вырезов на обеих сторонах лезвия тем, что это орудие использовалось при двуручном фехтовании для удержания неприятельского клинка[278]. Однако данное предположение нельзя поддержать, учитывая, что, во-первых, основная масса готов была щитоносцами и левая рука у них была занята; во-вторых, судя по опубликованным данным, меч не встречен в одном погребении с кинжалом в материалах черняховской культуры[279], а в-третьих, у нас нет данных о подобном способе действий не только готов, но германцев вообще.

Готские пехотинцы могли использовать и секиры во время боя. Так, в уже упоминавшемся пассаже Аммиана Марцеллина (XXXI,13,3), рассказывающем о битве при Адрианополе, говорится, что «взаимными ударами секир (secures) проламывались шлемы, а также панцири». По тексту Аммиана получается, что идет речь о секирах обоих противников, но поскольку упоминаемое защитное вооружение более характерно для римлян, то секиры, скорее, должны принадлежать их врагам. Б. В. Магомедов полагает, что топоры, 24 штуки которых найдены в материалах черняховской культуры, являются именно оружием, а не рабочим инструментом[280]. Однако, судя по письменным источникам, секира – оружие, не характерное для готской паноплии, ее могли применять спорадически, в частности на охоте (Procop. Bel. Pers., II, 21,7). В данной битве появление этого оружия у готских воинов опять же можно объяснить нехваткой оружия, которое изъяли римские власти при переправе через Дунай. На войне секиры использовали как шанцевый инструмент, например для снятия засова с ворот (Procop. Bel. Goth., III, 20,15) или даже как метательное оружие при обороне города (Agath., I, 9). Причем в последнем случае это, скорее всего, не было специальным метательным оружием типа франкской франциски, а простым топором, который бросали со стены наряду с камнями, бревнами и прочими тяжестями, которые попадались под руки (Agath., I, 9).

Железная секира визиготского времени из гробницы № 14 в некрополе Деза (испанской пров. Сория). Воспроизведено по: Zeiss 1934: Taf. 27,16.

Исидор (Orig., XVIII, 6, 9; ср.: XIX,19,11) отмечает, что секиры «испанцы называют францисками по происхождению из-за использования их франками». Учитывая военные контакты и конфликты готского юга Франции с франкским королевством в VI—VII вв., было бы вполне логично предполагать, что и готы могли также использовать это оружие[281]. Однако если обратиться к археологическим находкам, то окажется, что, как указывал еще У. Дамлос, специально исследовавший это оружие, франциска археологически не обнаружена не только в бедной находками оружия Испании, но и в самой Франции[282]. Лезвия топоров встречаются среди оружия черняховской культуры. Форма этого оружия простая: асимметричное лезвие расширяется книзу, обух чаще прямой, реже трапециевидный или округлый. Подобная же форма встречается и в материалах вельбаркской культуры[283]. Секира с длинным загнутым книзу бойком, обнаруженная в визиготском погребении 14 в Дезе (пров. Сория), также рассматривается как инструмент, а не оружие[284]. Однако и ее могли использовать как настоящее оружие. По крайней мере папа Григорий Великий (590—604 гг.), передавая сведения, полученные им из Испании, рассказывает, что сына короля Леовигильда Герминигильда убили в темнице, ударив секирой в голову в 585 г. (Greg. Dial., III,31,4: securis; ср.: Paul. Diac. Hist. Lang., III, 21), что сделал, согласно Иоанну Бикларскому, Сисберт, вероятно, знатный гот (Joan. Biclar., а. 585).

Древние германцы имели на вооружении палицы, которые были ударным оружием[285]. Видимо, и готы спорадически использовали данное оружие. Так, в 587 г. ариане во главе с епископом Мериды Сунной составили заговор против католиков, идейным руководителем которых был епископ Масона; для исполнения замысла около ворот города были поставлены телеги, сверху нагруженные зерном, а внутри – мечами и палицами (Vit. part. Emeret., V,11, 3: gladii et vectes, gladii vel fustes). Очевидно, данное оружие не предназначалось для настоящего сражения, а просто для бойни среди народа, справлявшего Пасху. Подобное оружие могло быть и не настоящим боевым, а просто использовавшимся спорадически при нехватке настоящего снаряжения.

Германцы, вооруженные палицами, в римской армии Траяна. Рельеф колонны Траяна (113 г.).

Воспроизведено по: Speidel 2004: 90, fig. 7. 2.

Древние германцы никогда не славились как лучники, и готы тут не составляли исключения: стрелки никогда не были для них значимым родом войск. Как видно из фрагмента «Скифской истории» Дексиппа (frg., 18), готская армия уже в середине III в. обладала легковооруженными воинами, очевидно, лучниками (Dexipp. frg., 17b), но насколько они были многочисленны тогда, не ясно. Возможно, не очень, впрочем, археологи полагают, что именно с III в. роль лука у германцев растет[286]. Иордан (Get., 43) также отмечал древнюю страсть готов натягивать тетиву лука, однако ссылаясь при этом на римского поэта I в. н. э. М. Аннея Лукана (VIII, 221), у которого, естественно, речь шла о собственно гетах. Видимо, готский историк VI в. действительно полагал, что лук был типичным готским древним оружием. На рубеже IV—V вв. поэт Клавдиан (XXI (De cons. Stilich. I), 112), рисуя характерные черты и вооружение варваров-противников, также выделил «гетов», как он именовал готов, натягивающих лук. Уже в последней четверти IV в. лучников было достаточно много в готском войске, на что обратили внимание латинские авторы, рассказывающие о разгроме римлян под Адрианополем, которых поражали тучи стрел[287]. Действительно, знатные визиготы учились стрелять из игрушечного лука в детстве, как это делал Аларих (Claud. XXVI (De bel. Goth.), 495—496). Молодой король Теодорих II (453—467 гг.), хотя и презирал лук как негероическое оружие, метко стрелял из него на охоте[288] и даже умел натягивать тетиву двумя способами (Sidon. Epist., I, 2, 5). Визиготы и позднее, в VII в., охотно использовали луки для пешей охоты (Vita Fructuosi, 5). И, как мы помним, именно стрелы упоминаются в указе Эрвига, перечислявшем вооружение сервов. В это время лук, видимо, перестал считаться визиготами неким маргинальным оружием, ведь около 614 г. король Сисебут послал патрикию Цезарию – губернатору византийской провинции (Magister militum Spaniae) – в качестве посольского дара в честь заключения мира свой лук, а позднее, в 711 г., в толедском кафедральном соборе мусульмане наряду с прочим вотивным оружием обнаружили и луки (Epist. Wisig., 4; al-Makkarí, p. 283).

Однажды в визиготском законодательстве упоминается арбалет (ballista): речь идет об охотничьем оружии, которое (как и лук) скрытно стационарно устанавливается на звериных тропах (LV, VIII, 4, 23). Поскольку закон обозначен как «древний», то можно полагать, что арбалет был в активном использовании в охотничьих целях во времена Леовигильда, то есть в третьей четверти VI в., и, возможно, сохранился в качестве охотничьего оружия еще с римских времен. Нельзя исключить, что он применялся и в военных целях, хотя явно был не так распространен, как лук, ведь арбалет не упоминается среди основного набора оружия, которым господа должны были вооружить своих сервов, но, видимо, подразумеваются под «прочим оружием» (LV, IX, 2, 9).

Несомненно, особенно эффективны лучники были при действиях во время обороны (Merob., II,159). Еще в 670-х гг. визиготы продолжали активно использовать лучников во время осад: стрелы наряду с легкими копьями и камнями были основным оружием дальнего боя, что, впрочем, и естественно (Julian. Hist. Wamb., 12; 13). Италийское государство также заботилось о стрелках. Еще во второй половине V в. (остро)готы на римской службе при необходимости использовали луки (Malal., p. 371, ll. 16—18; Joan. Nic. Chron., 89). А в 525/6 г. указ Теодориха префекту претория Абундацию предписал отправить сайона Таты с лучниками к комиту Вилиарию для усиления сил последнего, по мнению Х. Вольфрама, гарнизона Неаполя (Cassiod. Var., V, 23)[289].

Часть иллюстрации из «Эшбёрнхемского (Турского) Пятикнижия» (Ms N.A. Lat. 2334, fol. 25,Bibliothèque Nationale, Paris). Вверху слева: Исаак посылает Исава на охоту. Справа снизу: Исав возвращается с добычей на плечах.

Воспроизведено по: Narkiss 2007: 94, Lamina 22.

Письменная традиция более чем скудна в отношении информации о конструкции лука и стрел – данные иконографии и археологии более информативны. В целом для древних германцев характерным был простой лук. Однако три десятка луков, найденные в жертвенном месте Вимозе (Дания), имеют на концах усиления из рога или железа[290]. Судя по находке костяной накладки из погребения 50 у села Беленькое, лук мог быть составным с накладками, так называемого гуннского типа[291]. Обычно такой лук был сложносоставным, имел большой размер, 1,2—1,5 м, с костяными накладками на кибить для усиления мощности[292]. В 378 г. во время штурма Адрианополя лук у готов по размеру был аналогичен римскому, поскольку готы брали стрелы противника и стреляли ими обратно (Amm., XXXI,15,11). Подобный лук был достаточно мощным. Вспомним, что брат короля Тейи Алигерн, считавшийся отличным лучником, поразил из укрепления византийского командира, пробив при этом щит и железный панцирь (Agath., I, 9). Рельеф обкладки кафедры Максимиана показывает у исмаилита в библейской сцене продажи Иосифа братьями большой сложносоставной лук гуннского типа, это же оружие для охоты использует Исав на миниатюре «Эшбёрнхемского Пятикнижия»[293]. Видимо, данный мощный лук остроготы действительно использовали. А. Хоффмейр на основании мозарабских миниатюр (X в.), изображающих визиготские сюжеты, также предполагает, что в готской Испании использовали Σ-видный азиатский лук[294]. Судя по миниатюре Пятикнижия, лук носился в налучье восточного типа слева у пояса.

Стрелы носились в колчане (Claud., XXVI (De bel. Goth.), 495—496; Sidon. Epist., V,12,1: pharetra). Колчаны из жертвенного места на Вимозе были сделаны из кожи или дерева, вмещая 20 стрел[295]. Исав на вышеупомянутой миниатюре носит прямоугольный, закрытый, сужающийся кверху колчан с левого боку у пояса или слева за спиной. В последнем случае можно предполагать простой походный способ ношения, когда оружие не предполагалось прямо сейчас использовать.

Обкладки из слоновой кости кафедры равеннского архиепископа Максимиана (546—556 гг.), представляющие сцены из жизни Иосифа в Египте. Вверху: Иосиф, сидящий в кресле, встречает своих братьев, ниже: Иосиф наблюдает за наполнением мешков зерном; поясняет сон фараону; обнимает своего отца Якова, позади которого стоят сыновья последнего.

Воспроизведено по: Schapiro 1979: 41, fig. 5—6.

О конструкции стрел источники почти ничего не говорят. Аммиан (XXXI, 7,14) в описании битвы при Салициях называет стрелы обоих противников «тростниковым оружием», что может быть просто метафорическим описанием оружия, но, учитывая тот факт, что тростник был весьма распространенным материалом для древка, можно посчитать данную информацию корректной. Один раз Прокопий, описывая ранение одного из щитоносцев Велизария готской стрелой, упоминает, что древко было снабжено наконечником, «имеющим сзади три острия» (Procop. Bel. Goth., II, 2,17; 28). Видимо, под «тремя остриями» имеются в виду не шипы, последовательно идущие снизу от наконечника, которые не характерны для европейского оружия, а три лопасти, срезанные под острым углом к черешку. Из существовавших в середине I тыс. н. э. типов стрел данная характеристика лучше подходит к трехлопастному ступенчатому (ярусному) наконечнику с треугольной боеголовкой и с тремя срезанными лопастями. В причерноморских степях и в Венгрии найдено несколько подобных наконечников, появление которых связано с гуннами, ведь подобная форма господствовала в Забайкалье и Монголии[296]. В другом пассаже Прокопий (Bel. Goth., II, 5, 25—27) упоминает железный наконечник, «имеющий большое и длинное острие», которое застряло в лице под глазом, тогда как слабо закрепленное древко выпало; само же острие стало при этом невидимым. Хотя автор и называет наконечник большим, но при таком ранении он, очевидно, имел длину всего лишь несколько сантиметров. Не ясно, специально ли наконечник слабо крепился к древку, чтобы оно специально выпадало из раны, оставив острие в ране, или просто был слабо закреплен. Поскольку готы не использовали отравленные стрелы, то второй вариант представляется более вероятным. О типах наконечников стрел свидетельствуют материалы черняховской культуры, в которых найдены плоские железные черешковые или втульчатые наконечники с листовидным или ромбическим острием, иногда с двумя шипами[297].

Лук и стрелы были наряду с метательными копьями основным оружием дистанционного боя, однако готы использовали и другое оружие дальнего боя. Аммиан Марцеллин (XXXI, 7,14), описывая битву при Салициях, упоминает, что раны воинам наносились пулями из пращи. Так не могли ли у готов быть воины, вооруженные пращей? Вспомним, что хотя праща и не была распространенным оружием у германцев, тем не менее ею пользовались[298]. Сами готы при недостатке метательных снарядов и необходимости вести метательный бой при осадах просто метали камни рукой, как в середине III в. (Dexipp. frg., 17b), так и в последней трети VII в. (Julian. Hist. Wamb., 12; 13; 18). Для этого способа метания не нужно было учиться, как для стрельбы из пращи, впрочем, он был менее дальнобоен. Однако, видимо, метали камни те же щитоносцы, которые вынуждены были вести дальний бой и использовать сподручные средства. Если бы существовали какие-то специальные пращники, то они могли быть упомянуты авторами при подробных описаниях осад в III в. Пули же для пращи, упомянутые Марцеллином (glandes), очевидно, относятся к римским метателям, тогда как раны – к их противникам готам[299]. Однако позднее, согласно указу Эрвига, господа должны вооружать некоторых из своих сервов, приводимых в армию, наряду с прочим оружием еще и пращами (LV, IX, 2, 9). Впрочем, можно полагать, что это была местная, а не готская традиция, пращой были вооружены испанцы[300].

Теперь обратимся к комплексу вооружения всадника. Надо заметить, что большинство германских народов были сильны пехотой, а не конницей. Германский конник был по традиции верховым щитоносцем с копьем в качестве главного наступательного оружия (Tac. Germ., 6). Всадники, хотя и немногочисленные, имелись у готов уже в середине III в. Позднее, в последний четверти IV в., во время действий на Балканах наиболее эффективна была конница остроготов, тогда у визиготов всадниками были в основном вожди и их сопровождающие. В Италии во второй трети VI в. основная масса остроготских воинов была уже конная, как и визиготская знать в Испании[301].

Самого коня считали большой ценностью еще древние германцы, именно его подносили в качестве ценного дара (Tac. Germ., 15). По данной традиции между 507 и 511 гг. Теодорих подарил королю герулов «коней, мечи, щиты и прочие орудия войны» (Cassiod. Var., IV, 2, 2). А король тюрингов послал в качестве свадебного дара Теодориху даже целый табун особо ценных белых коней. В своем письме италийский король описывает высокие качества этих животных, «у которых груди и голени подобающе украшены шарами мяса; ребра вытягиваются на достаточную ширину; живот подтянут; голова повторяет облик оленя, подражая быстроте которого, они кажутся похожими на него. Они из-за большой мясистости мягче и ездоки не утомляются их бешеной скоростью; отдыхать на них лучше, чем работать, и соединенные с приятным управлением, они позволяют быстроте постоянно длиться» (Cassiod. Var., IV,1, 3 (507 или 511 г.); ср.: Jord. Get., 21; Paul. Diac. Hist. Lang., II,9). Тут описываются плотные, вероятно, невысокие кони, которые отличаются быстрой и продолжительной скачкой. Вегеций (Mulomed., III, 6, 2) по выносливости ставил тюрингских и бургундских коней на второе место после степных гуннских.

В древнегерманском религиозном мировоззрении конь занимал особое место как животное, связанное с высшими силами, которое способно донести до людей небесные знамения. И белый конь был наиболее ярким солярным символом[302]. На ценных белых конях разъезжали военачальники и цари. Патрикий и префект претория Востока в 528—529 гг. Мена так рассказывает о военных обычаях современных ему франков: «У галлов, очень сильного народа, до сего дня существует закон, не позволяющий никому, кроме как царю, конным в построениях показываться, скача на белом коне, чтобы наиболее заметным он был для врагов, что противоположно обычаю, существующему на войне у других народов; это, видимо, является свидетельством величайшей храбрости и смелости» (De scientia politica, IV, 43)[303]. Вероятно, патриция удивило то, что лишь король мог конным идти в сражение на столь заметном белом жеребце. Однако использование в качестве боевого животного монарха белого коня отнюдь не было лишь франкским обычаем: готские правители также скакали на конях этой же масти. Остроготский король Витигис восседал на белом с черной гривой коне (Cassiod. Orat., II, p. 473, ll. 18—21— p. 474, l. 1). Очевидно, грива не стриглась, о чем упоминает однажды Фредегар (Fredeg., II,57). Намного позднее, в последней битве у визиготского короля Родерика также была белая лошадь по кличке Orelia, как свидетельствует Родриго Хименес де Рада (Roder. Hist. Hisp., III, 20; ср.: Prim. crónica gen., 557; Ajbar Machmuâ, p. 22).

Обычные же лошади были других, менее редких окрасов. Прокопий (Procop. Bel. Goth., I,18, 5—6) описывает боевого коня Велизария, особенно пригодного для битвы, «который имел все тело темного цвета, а весь лоб с головы до ноздрей – светло-белый. Его эллины называют «фалион», а варвары – «балас»». Греческое слово, согласно Гезихию (s. v. φαλαρός), имело значение «белолобый». «Балан» же считается готским словом *bala-, Blässel, то есть «лошадь с пятном»[304]. Эннодий даже посвятил отдельное стихотворение гнедому коню с подобным пятном, который, «рожденный для воинской пашни, …плавно шествует, изящный своими благородными членами, и радует своим приятным образом на службе» (Ennod. Carm., II,136: De equo badio et balane).

Иногда считается, что уже в визиготское время испанские лошади были знамениты и их вывозили на экспорт[305]. И если опять доверять договору Абд ар-Рахмана с христианами, то последние раз в год в течение пяти лет должны были среди прочей дани также поставлять благородных коней и мулов[306]. Если же обратиться к сведениям гиппиатриков и Вегеция, сообщающих о наиболее благородных конях классической древности и поздней Античности, то увидим, что собственно коней готов они вообще не упоминают: Вегеций хвалит гуннских, персидских, а из германских – только бургундских и тюрингских лошадей (Veget. Mulomed., III, 6). Во времена Клавдия II у готов были захвачены знаменитые кельтские кобылицы (SHA, XXV, 9, 6). Опять же, если следовать источнику буквально, то лошади были кельтскими, а не готскими. С другой стороны, тот же Вегеций хвалит испанских коней, которые особенно пригодны для колесничных гонок, в чем они не уступят ни сицилийским, ни африканским (Veget. Mulomed., III, 6). И, очевидно, источник знаменитых впоследствии испанских коней надо искать в испано-римской среде (ср.: Hipp. Berl., I,13; Hipp. Cantab., I, 8). Уже Исидор Севильский, воздавая хвалу Испании и описывая ее богатства, восклицал: «У тебя – источник рождения коней», которые в бегах не уступят другим (Isid. Orig., prolog., 3). Знатные же готы в Испании тем не менее импортировали коней. Так, согласно сообщению ибн Кутийи, Юлиан поставлял Родерику из Африки не только соколов, но еще и благородных коней (Kouthya, р. 435; ср.: Al-Bayano’l-Mogrib, p. 10). Это были знаменитые в древности выносливые нумидийско-мавританские животные (ср.: Veget. Mulomed., III, 6). Муса в диалоге с халифом Сулейманом (715 г.) указывает, что наиболее быстрыми конями, которых он видел в Африке и в Испании, были рыжие (Al-Bayano’l-Mogrib, p. 27; ср.: Koteybah, p. LXXXVIII: гнедые). Именно на коне этой масти пытался скрыться от Могита губернатор Кордовы, знатный гот королевской крови, и лишь после того, как его конь упал и сломал себе шею, градоначальник был взят в плен (Ajbar Machmuâ, p. 27; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 16; al-Makkarí, p. 280). Вероятно, подобные рыжие кони были и наиболее ценными, тогда как цена обычной лошади была не столь большой: в законах упоминаются три солида как эквивалентная плата за животное (RV, 13). С другой стороны, визиготское законодательство предусматривало наказание в случае порчи чужой лошади: даже если кто-либо отрубал у чужого животного хвост или гриву, он должен был вернуть хозяину новую лошадь (LV, VIII,4, 3).

Деталь конской сбруи, посеребренная в центре, визиготского времени из Солосанчо.

Воспроизведено по: Zeiss 1934: Taf. 27,3.

Железные удила, местами посеребренные, исходя из монограммы W T I A, считаются принадлежавшими королю Витице (702—710 гг.). La Armerнa del Palacio National de Madrid, F 123.

Воспроизведено по: Bruhn de Hoffmeyer 1972: 94, fig. 67.

О снаряжении готского всадника нам известно по скудным археологическим находкам. В IV—V вв. удила черняховской культуры были простыми двучастными с кольцами на концах для крепления вожжей. Судя по материалу из Беленького, могли использовать и архаические костяные псалии, и трофейные римские, как показывает находка из Косановского могильника[307]. Позднее, в VI – начале VIII в., визиготы использовали железные удила с двусоставным грызлом и прямыми псалиями, наиболее богатые варианты которых украшены серебряной аппликацией, а также мундштучный тип, позволявший строго контролировать животное, как это видно по декорированному экспонату из Метрополитен-музея в Нью-Йорке, который даже считается иранским экспортом[308]. Сбруя лошади в Испании скреплялась бронзовыми пряжками, иногда богато украшенными геометрическим или фигурным орнаментом[309]. Всадники использовали седло, правда без стремян, которые тогда еще не распространились в Западной Европе, а были принесены в Западную Европу аварами во второй половине VI в.[310]. Ленточные обкладки передней луки седла, считающиеся готскими, декорированные в стиле клуазоне, обнаружены около мавзолея Теодориха в Равенне[311]. Может быть, как раз подобными накладками из золота (или парчой, вышитой золотом, по версии «Ахбар Маджмуа»), с украшением из рубинов и изумрудов, было обито седло короля Родерика в последней его битве (Ajbar Machmuâ, p. 22; al-Makkarí, p. 274). Всадник управлял конем с помощью плети (Procop. Bel. Pers., II, 21, 7) и шпор (ср.: Paul. Diac. Hist. Lang., II, 27). Некоторые готы могли умело управлять слабообъезженным конем лишь ногами (Evag. Hist. eccl., III, 25). Шпоры у черняховцев были трех типов и делались из железа или бронзы, у знати – из серебра. Наиболее распространенным типом были шпоры с пирамидальным шипом, крепящиеся к ноге с помощью кнопок на конце боковых дужек и крючка сзади, – тип, достаточно широко встречающийся в римской Европе[312].

Железные, украшенные серебром, мундштучные удила из визиготской Испании конца VII – начала VIII в. The Metropolitan Museum of Art, Fletcher Fund, 47.100.24.

Воспроизведено по: Harper 1978: 82, fig. 27b.

Золотые обкладки, выполненные в стиле клуазоне, из гробницы некрополя Равенны около мавзолея Теодориха и реконструкция их расположения. Воспроизведено по: Bierbrauer 1975: S. 303, Abb. 31 и Taf. XXX.

Переходя к рассмотрению вооружения всадника, нужно заметить, что древние германцы для боя с коня не использовали пики, а сражались копьем и щитом (Tac. Germ., 6). Если обратиться к сценам битвы на верхних витках колонны Аркадия, то увидим, что некоторые из всадников обеих противоборствующих сторон носят овальный (а может быть, и круглый из-за условности изображения) щит с умбоном[313]. В целом же из-за отсутствия четких изображений сложно выяснить, продолжали ли использовать показанные тут всадники готов щиты по германской традиции или нет. А если использовали, то в какой период и в каком комплексе вооружения. Исторические письменные источники также прямо не упоминают наличие этого элемента защитного вооружения у рядовых всадников италийских готов, а Прокопий вкладывает в уста Велизария такую характеристику готских конников: «…всадники, если не происходит рукопашная, не имея, чем защищаться против противников, использующих луки, и легко обстреливаемые, гибнут» (Procop. Bel. Goth., I, 27, 27). Из данного пассажа, как кажется, явствует, что в VI в. щиты всадники остроготов не использовали. Об этом же говорит и то, что во время военно-цирковых конных упражнений, которые демонстрировал в начале битвы при Тагине Тотила, он перебрасывал копье из одной руки в другую (Procop. Bel. Goth., IV, 31,19—20), что было бы сложно сделать при наличии щита в левой руке. Когда готы спешивались, они брали в руки щит, который королю подносили оруженосцы (Procop. Bel. Goth., IV, 35, 22—29). Естественно, в определенной мере отсутствие щита могло быть компенсировано наличием у конных воинов панцирей и шлемов (Procop. Bel. Goth., I,16,11; 22, 4; 23, 9; II, 5,14; III, 4, 21).

Две прорисовки двенадцатого и тринадцатого витка южной стороны колонны Аркадия в Константинополе. Слева рисунок из папки Э. Фрешфилда, а справа – рисунок из Национальной библиотеки в Париже. Нижний регистр: сцена битвы с решающей ролью конницы в ней; верхний регистр: император-победитель со свитой. Воспроизведено по: Liebeschuetz 1990: Pl. 7.1—2.

Вместе с тем использование щита всадниками готов можно найти в сложно и различно интерпретируемых пассажах «Стратегикона» Маврикия и в истории архиепископов Равенны, написанной священником Агнеллом в IX в. Маврикий (Strat., III, 5, 6) рекомендует прикрывать передовым всадникам голову и конскую морду щитом от вражеских снарядов, положив при этом копье на плечо, как это делают «белокурые народы». Впрочем, можно полагать, что использование щита тут является византийской практикой, тогда как с германцами кавалеристов объединяет лишь манера несения копья в скачке; да и вообще автор «Стратегикона» мог сравнивать данный прием с германцами вообще, а не с готами. Агнелл еще в начале IX в. видел во дворце Теодориха в Павии мозаику, представляющую конного короля, одетого в панцирь и держащего копье в правой руке, а в левой – щит (clipeus), который был украшен изображением богини Ромы, носящей шлем и копье. По бокам от короля стояли персонифицированные изображения городов Равенны и Рима. Агнелл также знал, что Карл Великий вывез из Равенны статую Теодориха, сидящего на позолоченной бронзовой лошади, который держал в правой поднятой руке копье, а в левой – щит (scutum) (Agnell., 94). Эта статуя была перевезена в Аахен в 701 г., где украсила дворец Карла. Однако опять же сложно сказать, насколько изображения вооружения Теодориха совпадало с реальным: и мозаика, и статуя явно несли на себе идеологическую нагрузку, прославляющую власть короля, и были сделаны по позднеримским образцам[314]. Кроме того, королевское вооружение могло отличаться от стандартной паноплии рядового всадника.

Полковник Х. Гарате Кордова полагает, без указания, впрочем, на источник, что визиготские легковооруженные всадники в Испании имели на вооружении щиты, копья и мечи[315]. Ничего невозможного в этом нет. По крайней мере арабские источники упоминают, что губернатор Кордовы, пытаясь спастись бегством от мусульман на коне, имел на вооружении щит, видимо, не малого размера, поскольку градоначальник, упав с коня, лежал (или, по другой версии, сидел) именно на щите (Razi, 140 (p. 354); Ajbar Machmuâ, р. 27; Roder. Hist. Hisp., III, 23 (clipeus); Al-Bayano’l-Mogrib, р. 16; al-Makkarí, р. 280). Однако вооружение столь знатной персоны, да еще королевской крови, опять же могло отличаться от обычного.

Для германцев защитное вооружение для коня – совершенно инородное явление, однако, возможно, готы в Италии его все же использовали. Прокопий (Bel. Goth., I,16,11) отмечает, что Витигис пошел под Рим, «ведя конных и пеших не менее, чем пятнадцать мириадов, и из них большинство было бронированными вместе с конями». Справедливо считается, что речь идет о всадниках, скакавших на конях с защитным вооружением[316]. Однако оборонительное вооружение для коней не было распространено даже у византийцев, в том же VI в. у них рекомендовалось прикрывать железной или неметаллической броней груди, шеи и морды животных только у офицеров и отборных (De re strat., 17, 3; Mauric. Strat., I, 2, 6), то есть должны были защищены кони всадников, стоящих на фронте, наиболее уязвимые к поражению со стороны врагов. Если понимать фразу Прокопия как свидетельство существования у готов коней, прикрытых защитой, то последнее, скорее всего, как и у византийцев, состояло из налобника, нагрудника и «ошейника». Поскольку для германцев защита коней не характерна и если она появилась у италийских готов, то ее, скорее всего, выдали из государственных фабрик. Цель подобного мероприятия была ясна: защитить не только человека, но и коня от византийских лучников, которые значительно превосходили своим мастерством готов.

В IV—VI вв. всадники западных и восточных готов имели на вооружении копья-контосы, о чем сохранились свидетельства источников, и мечи[317]. Данное копье было длинным, о чем сообщает Прокопий (Bel. Pers., II,18,24; ср.: Procop. Bel. Goth., II,2,22; III,30,13; IV,29,26—27; 32,6; 8). Говоря о терминах, используемых нашим главным источником – Прокопием для обозначения копья, надо заметить, что сам Прокопий, архаизируя свой язык, называет пику не κοντός или по современной ему византийской традиции – κοντάριον, он именует ее просто – «копье» (δόρυ), тогда как термин κοντός у него имеет первоначальное значение – «шест»[318].

Очень приблизительную длину пики всадника мы можем определить из описания Прокопием (Bel. Goth., III, 4, 21—29) поединка двух конных копьеносцев, византийского Артабаза и готского Валариса. При сближении Артабаз ранил гота в правый бок (это, скорее всего, говорит о том, что всадники скакали друг на друга, имея противника справа), а копье гота, упершись концом в камень и встав почти вертикально, поразило византийца в шейную артерию, пройдя через панцирь. Принимая высоту человека на коне около 2,5 м, можно примерно подсчитать, что длина копья гота была более этой величины, так как оно все же не могло стоять абсолютно вертикально. Изображение всадника на блюде из Изола-Риццы не может служить точным индикатором длины копья, так как само изображение вписано в круг, этим и обуславливается длина копья, которая в видимой части, судя по пропорциям всадника, составляла около 2,5 м. Согласно Прокопию копье всадника имело железный наконечник, который мог пробить вражеский панцирь (Procop. Bel. Goth., III, 4, 26). Видимо, наконечник был небольшим, приспособленным к проникновению через защитное вооружение противника, но в то же время он представлял собой перо, способное нанести кровообильную рану. Как явствует из материала погребения № 196 с удилами из Компанийцев, копья всадников могли иметь и простой, достаточно узкий листовидный наконечник[319].

Обычно полагают, что контос появился у готов под сарматским влиянием[320]. И, следовательно, мы можем говорить о двуручном копье, подобном тому, что изображено на блюде из Изола-Риццы. Действительно, нельзя отрицать сильного влияния соседей-сарматов на готов в области не развитого у последних всаднического искусства. Подобное влияние сарматы также оказали на германцев-квадов, воины которых к середине IV в. стали всадниками (Amm., XVII,12, 2—3). Мы даже можем говорить о появлении в Италии у готов катафрактов, сражавшихся на защищенных конях длинным копьем.

Нельзя исключить и того, что длинное копье имело петлю для удобства ношения. Ведь по версии Евагрия о смерти Теодориха Страбона (481 г.), последний, упав с коня, погиб, наткнувшись на «приготовленное к бою копье», которое «было для него привешено за петлю перед палаткой по варварскому образцу» (Evag. Hist. eccl., III, 25: δόρυ διηγκυληµένον; ср.: Joan. Ant. frg., 211,5; Theophan., p. 126, ll. 17—19). Скорее всего, копье, приготовленное для предводителя остроготов, было предназначено для боя верхом. Вспомним, что автор «Стратегикона» (Mauric. Strat., I,1, 5; 2, 2) рекомендовал своим всадникам иметь копье с петлей для забрасывания оружия за плечо, когда нужно было стрелять из лука, действуя двумя руками. Видимо, Маврикий говорит в данном пассаже главным образом об опыте аваров, от которых подобный способ ношения копья за центральную петлю заимствовали византийцы, ведь по Маврикию (Strat., XI, 2, 6), подобный способ ношения копья был известен «скифам», то есть гуннам, аварам и тюркам в VI в. Если информация Евагрия верна, то уже к 481 г. готы заимствовали от кочевников подобный способ ношения копья. Хотя надо отметить, что гунны, как и другие средневековые кочевые этносы, копья практически не использовали[321]. А если у Маврикия речь шла об аварах или тюрках, то, судя по временной шкале, непосредственно от них заимствование в V в. произойти не могло. Тем более что использованию петли, казалось бы, противоречит свидетельство Маврикия (Strat., III, 5, 6) о том, что у «белокурых народов» всадники при скачке в ходе наступления, но еще вдали от врага, держали копье на плече. Впрочем, возможно, перед атакой копье держали на плече, поскольку так удобнее было пустить его в действие и – главное – рука не так уставала. Подобный способ ношения пики мы, например, видим, на надгробии всадника-контария I алы каннинефатов, германцев, по происхождению батавов, установленных к концу I в. в Герулате в Верхней Паннонии (совр. Словакия, II в.)[322]. Кажется поэтому вероятным, что обычные пики всадников были без петли, которая распространится позднее, в VI в.

Даже у италийских готов, несмотря на государственное обеспечение оружием, не все всадники были вооружены длинными копьями. Так, из некоторых пассажей Прокопия вытекает, что конники имели на вооружении небольшие копья δορατία, которые подчас синонимично именуются собственно ἀκόντια – «дротиками» (Procop. Bel. Goth., I,18,7; 27, 27; II, 2,11; 30; III,11, 24). Последние готы действительно метают во время конного боя (Procop. Bel. Goth., I,18,10). У визиготских всадников еще на рубеже VI—VII вв. на вооружении были не только копья для ближнего боя, но и метательные, причем последние были любимым оружием, как об этом заметил современник, епископ Исидор (Hist. Goth., 69—70): «Впредь они достойны внимания в искусстве владения оружием и сражаются верхом не только копьями, но и дротиками. И удивляют не только конной, но и пешей битвой. Хотя более они полагаются на стремительную скачку (praepeti cursu) всадников, отчего и поэт сказал: «Гет, который выступает на коне». Ведь они особенно предпочитают упражняться с дротиками (telis) и битвы начинать ими. Они ежедневно ведут полезные боевые состязания». Таким образом, для визиготских всадников была характерна стремительная атака с метанием древкового оружия. Такой способ действия подтверждается, видимо, и рассказом Григория Турского (Hist. Franc., II, 37) о битве при Пуатье в 507 г., где визиготы предпочитали сражаться издали, а франки – вблизи. Возможно, всадники, вооруженные не пикой, а более легким копьем, могли иметь на вооружении еще и щит, продолжая тем самым древнегерманскую традицию конного боя, тогда как конные пиконосцы появились у готов под иноземным влиянием. Во всяком случае, в погребении № 11 в Даганзо-де-Арриба было найдено два наконечника копья и длинный меч в богатых ножнах[323]. Поскольку визиготская знать сражалась на конях, то, вероятно, молодой человек, погребенный здесь, был именно всадником, вооруженным парой копий.

Еще одним элементом чужого, в данном случае кочевого, влияния следует признать использование готами в боевых действиях аркана. Так, Иоанн Малала (p. 364, ll. 11—17) рассказывает об одном эпизоде из истории римско-персидской войны 421—422 гг., о поединке гота Ареобинда, комита федератов, и перса из отряда бессмертных Ардазана: «И вышли оба конными и вооруженными. Ареобинд носил еще и аркан по готскому обычаю. Первым же перс двинулся с контосом, но Ареобинд, повернувшись на правую от него сторону, поймал его арканом и, скинув с коня, заколол». Таким образом, готский командир действовал арканом весьма умело: он увернулся от удара вражеской пики и, накинув аркан на противника, сбросил его на землю, а затем заколол. Причем Малала указывает, что ношение аркана было именно готским, а не обычаем какого-то другого этноса, что говорит о типичности использования ими этого оружия по крайней мере в представлении авторов VI в.[324]. Также, вероятно, в начале V в. визиготы короля Атаульфа использовали арканы, которыми (а не щитами или мешками, как иногда полагают) был пойман военачальник Сар, о чем можно судить по чтению манускрипта А «Библиотеки» патриарха Фотия, пересказывающего здесь «Историю» фиванца Олимпиодора (Olymp., frg. 17 = Phot. Bibl., 80, 58b)[325].

Могла ли существовать у готов легкая конница в виде верховых лучников? Учитывая кочевое, в первую очередь гуннское, влияние, нам хотелось бы предполагать существование и такого вида войск. Действительно, Прокопий (Bel. Goth., III, 30,12—13) рассказывает, что в 548 г. Тотила для недопущения высадки византийцев расставил конных воинов, вооруженных копьями или луками на побережье. Эти бойцы, очевидно, должны были обстреливать пытающихся высадиться, а затем напасть на причаливающихся. Кроме того, Прокопий (Bel. Goth., IV, 32, 7), пересказывая приказ Тотилы коннице в битве при Тагине (552 г.), говорит, что король велел не пользоваться «стрелами и другим» оружием, но только копьями, при этом как бы подразумевая, что всадники могли использовать и луки. Подобное вооружение верховых готов луками представляет собой разительное исключение из общего правила, которое сформулировал тот же Прокопий, пересказывая речь Велизария при обороне им Рима в 537 г. (Procop. Bel. Goth., I, 27, 27): «Неким образом почти все римляне и союзники-гунны являются хорошими конными лучниками, а у готов это дело никто не практикует, но их всадники обычно пользуются только доратионами и мечами». Подобная ситуация могла быть в начале войны в Италии, позднее, видимо, были попытки изменить вооружение для адекватного противостояния византийской армии. Хотя практику использования луков всадниками можно было бы посчитать кочевым влиянием, но, скорее всего, данное вооружение было вызвано конкретными обстоятельствами: противостоянию конным лучникам противника, против которых стали использовать соответствующий вид конницы. Хотя, естественно, эта попытка введения нового рода войск не принесла коренного перелома в военном противостоянии с византийцами. Проще было бы нанять природных конных лучников-кочевников.

В целом можно сказать, что основная масса готской пехоты по древнегерманской традиции представляла собой щитоносцев, вооруженных различного рода копьями в качестве оружия для дальнего боя и мечом и кинжалом для ближнего. Большой щит достаточно надежно защищал бойца, делая не необходимым прочее защитное вооружение. Именно с помощью такого большого щита готы составляли свое традиционное боевое построение – «стену щитов», эффективно прикрывавшее против метательных снарядов врага. Дальний бой вели лучники, на вооружение и умение которых оказали влияние соседние народы. По источникам, складывается впечатление, что стрелки были более развиты у визиготов, чем у их западных сородичей. Можно поддержать традиционное мнение о том, что конница была более развита у остроготов, у которых она получила развитие под сармато-аланским кочевым влиянием. Если в конце V в. готские всадники были во многом ездящей пехотой, то после завоевания Италии и налаживания государственного снабжения оружием и конями они отчасти стали даже катафрактами с конями, защищенными на византийский манер и вооруженными по сарматскому образцу пиками, предпочитавшими ближний бой, на ведение которого накладывал отпечаток племенной героический этос. Визиготы в более чистом виде сохранили германские военные традиции, а конница приобрела у них значение позднее, в Галлии и в Испании. Однако она продолжала сражаться в основном с помощью метательного оружия, тогда как конные копейщики, вооруженные, возможно, по римско-сарматскому образцу, пользовались меньшей популярностью.

V. Военные музыкальные инструменты и боевые значки

Очень мало сведений сохранилось о военной сигнальной системе готов, об использовании ими боевых музыкальных инструментов и значков. Античных авторов данная тема особо не интересовала, и они упоминают интересующий нас сюжет ad hoc. Естественно, названия, используемые источниками, лишь приблизительно сопоставляются с античными аналогами. Причем, с одной стороны, готы должны были продолжать германскую традицию военной музыки и музыкальных инструментов, а с другой – испытывать влияние римлян. Впрочем, из-за скудости источников отделить одно от другого очень сложно. На внешний же вид штандартов, конечно, оказало влияние и принятие христианства с его традиционной символикой.

Боевые аудиосигналы, подаваемые различными духовыми инструментами, использовали не только германцы, но и другие жители древней Европы. Этими сигналами подавали основные команды для ведения боевых действий. Начало боя ознаменовывалось специальными сигналами. Аммиан Марцеллин (XXXI, 7,10), рассказывая о битве при Салициях, упоминает сигнал, подаваемый lituus, – по римским представлениям, рожком с изгибом на конце раструба, которым в римской армии подавали сигналы коннице[326]. Аммиан же говорит о подобном сигнале взяться за оружие, не только имея в виду конницу, но в большей мере пехоту. Марцеллин также употребляет данное слово, когда говорит о сигналах для сбора войска (Amm., XXIII, 5,15), выступлении (Amm., XXIV,1,1), о начале атаки на лагерь противника (Amm., XXVII, 2, 3), об отступлении (Amm., XIX,11,15), о впуске в город отступающих (Amm., XIX, 6,10). Причем аналогичные сигналы подавались в его описании и трубами. Согласно этому же автору трубы (tubae) подавали сигнал к наступлению, как в полевом сражении (Amm., XVI,12,7; XXIV,4,15; XXVII,10,12—13; XXXI, 8,10), так и при штурме (Amm., XVI,12, 27; XX,11,8; 21; XXI,12,12), а также при отступлении (Amm., XIX, 6, 9) и при сборе воинов перед трибуналом полководца (Amm., XXI,13, 9). Вероятно, Аммиан не рассматривал оба названия в качестве терминов, которые были жестко связаны с конкретным видом военного инструмента, аналогичного римскому[327]. Автор затруднялся подыскать термин, который бы точно соответствовал готской изогнутой трубе. В письменных источниках мы встречаем боевые трубы уже у кимвров в конце II в. до н. э. (Plut. Marius, 27, 6). А в I в. римский поэт М. Анней Лукан замечает о подобных изогнутых назад бронзовых трубах германцев: «…свирепые батавы, которых возбуждают шипящие медным изгибом трубы» (Lucan., I, 431—432). Наряду с кривой трубой готы пользовались и обычной прямой, причем оба вида труб показаны в качеcтве германских трофеев еще на римских изображениях I—II вв.[328].

Упоминание рогов и труб как военных музыкальных инструментов у готов мы найдем и у более поздних авторов. Сначала отметим, что сам Марцеллин однажды упоминает, что сигнал к возобновлению штурма подавался рожком, который он именует buccina (Amm., XXXI,15,13), то есть в классическом понимании – крутоизогнутый небольшой рожок, который употреблялся у римлян при смене караула. Клавдиан в целом именует визиготские военные инструменты рогами cornua (Claud., V (In Ruf., II), 58). Эннодий (Paneg., 12, 66), описывая бой остроготов с болгарами, замечает, что сигнал к атаке у готов подавался рожками litui. В другом пассаже панегирика воины Теодориха приготовились утром к бою по сигналу bucina (Ennod. Paneg., 8, 41), а затем их в бой позвали litui (Ennod. Paneg., 8, 41; 12, 66). Наконец, стоит обратить внимание на то, что в переводе Библии Ульфилы упоминаются рога put-haurn как музыкальные инструменты, что прямо указывает на знакомство с ними готов[329].

Согласно Гермию Созомену (IX,7) труба подавала готам сигнал к выступлению (ср.: Sidon. Carm., VII, 412—413). В «Песнь о Хлёде» (с. 388—389, §15) трубой подают знак тревоги. В первой половине VI в. в Италии трубы (tubae) были у остроготов самым обычным военным музыкальным инструментом (Cassiod. Var., X, 31, 2; Ennod. Paneg., 12, 60). В 549 г. остроготские трубачи, подойдя к стенам Рима, должны были возвестить врагу о начале штурма (Procop. Bel. Goth., III, 36, 9). Сигналы трубой подавались к штурму и позднее, во время подавления мятежа дукса Павла в 673 г. (Julian. Hist. Wamb., 13; 17).

В качестве некоего вида сигнала у готов Аммиан упоминает classicum – в римской армии сигнал различными инструментами для сбора войск у претория (Liv., VII, 36, 9; Amm., XXI, 5,1). Упоминая этот римский сигнал у готов, Аммиан рассказывает о начале их восстания, когда готы «подняли, по обычаю, значки и сурово звучали звонкие классики» (Amm., XXXI, 5, 8: vexillis de more sublatis auditisque triste sonantibus classicis; ср.: Ennod. Paneg., 8, 39). По-видимому, речь шла о сигнале «к бою» или «в поход», который играли различные музыкальные инструменты. Впрочем, в другом пассаже Аммиан говорит об этих же сигналах непосредственно в бою, во время очередной атаки батавов (Amm., XVI,12, 45; также см.: XXIV, 6,11), а также при остановке войска на бивуак (Amm., XXIV, 8, 7).

В целом, судя по источникам, в качестве боевых музыкальных инструментов готы использовали два вида труб, прямую и искривленную, а также рог. Поскольку сохранились лишь краткие упоминания, нельзя с уверенностью сказать о том, повлияла ли на использование какого-то из вышеупомянутых инструментов римская военная традиция. Все эти инструменты уже были известны древним германцам, а поскольку готы использовали их уже в первые годы своего поселения на территорию империи, то кажется более вероятным, что использование данных инструментов представляет все же неримскую традицию. Видимо, управление войсками с помощью музыкальных инструментов у готов в последней трети IV в. не было очень развито, имелись сигналы для основных команд, чтобы воины не путали в суматохе боя: к бою, по которому шли в атаку, возможно, также «к оружию». В ходе битвы сигналов было немного: к наступлению, к отступлению. Все это, видимо, говорит о слабой координации частей армии на поле боя и о несильной дисциплине.

Другим способом наблюдения за подразделениями на поле боя и управления ими являлись значки, которые показывали место, где находится определенный отряд в данный момент. Уже кимвры располагали многочисленными боевыми значками, 33 из которых захватили римляне после битвы при Верцеллах в 101 г. до н. э. (Plut. Marius, 27, 6; Eutrop., V, 2, 2). Также и Цезарь упоминает о наличии у германцев «боевых значков» (Caes. B. G., IV,15: signa militaria). У визиготского отряда, оборонявшего лагерь от римлян около Тулузы в 439 г., был знаменосец, хотя не было предводителя (Merob. Paneg., II,155: signifer). Речь, следовательно, идет о значке определенного подразделения. Эннодий также упоминает, что в конце V—VI вв. значки были у отдельных подразделений, показывающие их место в строю (Ennod. Paneg., 7, 32).

Вообще же функции штандартов развивались с течением времени. Аммиан (XXXI, 5, 8), рассказывая о визиготах, выходящих в поход, говорит, что они, «по обычаю», подняли значки (vexilla). Можно, конечно, это понять в прямом смысле, что значки взяли в руки и понесли их, но можно представить это и как определенный культовый акт поднятия знамени. Ведь еще у древних германцев для битвы из священных рощ извлекали «изображения и значки» (Tac. Germ., 7: effigiesque et signa). По-видимому, это связано с религиозным представлением германцев о том, что в бою вместе со сражающимися присутствует Бог, который пристально наблюдает за ними (Tac. Germ., 7). Видимо, у кимвров подобным священным атрибутом был медный (бронзовый) бык, на котором они клялись (Plut. Marius, 23, 7). У готов в III—IV вв., вероятно, еще сохранялась первоначальная культовая функция знамени, которая сохранилась с принятием христианства, претерпев, впрочем, идеологическую эволюцию. Теперь значок носил христианские символы и считался носителем божьей благодати и освящался в церкви у алтаря. Царский же значок визиготов и вообще нес в себе реликвию – кусочек Креста Господнего (Lib. ord., col. 151—152) – символ и источник победы. Причем сами значки в мирное время, видимо, хранились в преторианской церкви Петра и Павла, расположенной в предместьях Толедо, ведь во время торжественной церемонии отправления короля с армией в поход штандарты получали именно в этой церкви (Lib. ord., col. 152).

С конституализацией государственной власти у германцев появляется и личный значок короля. Так, у короля герулов Родульфа в 508 г. был свой «vexillum, который называют bandum» (Paul. Diac. Hist. Lang., I, 20)[330]. Известен личный знаменосец остроготского корoля Тотилы (Procop. Bel. Goth., III, 24, 23). Восставший дукс Павел не находит королевский значок среди осаждавших Ним (Julian. Hist. Wamb., 16), что говорит об уникальности последнего. При Гвадалете Родерик находился с гвардейцами «среди изобилия знамен и штандартов» – живописует Ахмед аль-Маккари (al-Makkarí, p. 273). Действительно, по мнению визиготов второй половины VII в., в походе «король не может продвигаться без значков (signis)» или «значков знамен (bandorum signa)» (Julian. Hist. Wamb., 16). Поскольку у короля был лишь один персональный штандарт – золотой крест, – то можно предположить, что остальные значки принадлежали гвардейским подразделениям, которые должны были сопровождать царя в его передвижениях. Причем значок носился не позади, а впереди короля (Lib. ord., col. 152). Причем сама форма королевского штандарта, вероятно, восходит к позднеримской традиции, согласно которой Константин после получения небесного знамения велел сделать новый значок – золотой крест, с которым он победил Максенция (Theophan., p. 14, ll. 5—6). Можно также предполагать, что у главнокомандующего также был свой значок (Kouthya, p. 430). Следовательно, у знамени существовала и вторая функция – указание места, где стоит военачальник.

Относительно внешнего вида значков гота можно в первую очередь судить по терминам, используемых авторами. Так, Аммиан Марцеллин (XXXI, 5, 8) называет значки визиготов vexilla, то есть речь идет о распространенном среди германцев виде знамени, имеющем горизонтальное полотнище, укрепленное у конца древка. Подобную же форму можно подозревать и у визиготских bandorum signa (Julian. Hist. Wamb., 16; ср.: Lib. ord., col. 152: bandi)[331].

Кроме того, Сидоний упоминает драконов у остроготских войск Валамира в 459 г. (Sidon. Carm., II, 232—233). Данный вид штандарта был в наличии у германцев уже во времена Марка Аврелия, когда появляется на монетах и рельефах, представляющих трофеи (Dobiáš 1938: 169—173). Если придерживаться предположения о том, что данные трофеи представляют некое реально использовавшееся конкретными противниками империи оружие, то в этом случае эти штандарты надо рассматривать как появившиеся под влиянием сарматов – союзников маркоманнов. Самими же готами данный штандарт, скорее всего, был заимствован от их постоянных противников-союзников: сарматов или римлян[332].

Конечно, позднее на внешний вид штандартов оказало влияние принятие христианства, которое имело свою традиционную символику. В VII в. у лангобардов в Италии, судя по бронзовой обкладке щита из Лукки, существовал штандарт с крестом вверху, увенчанным изображением птицы[333]. Похожая христианская символика на штандартах могла существовать и у готов. Нам известно, что в Толедском государстве королевским значком был «золотой крест, в котором заключено было древо от священного креста, который с королем всегда в походе передвигался» (Lib. ord., col. 152).

В целом можно полагать, что значки готов первоначально не имели тактического значения, они не были предназначены для облегчения маневрирования на поле боя отдельными отрядами. Возможно, их основной функцией в сражении была религиозная – символ Бога, присутствующего в битве и помогающего своим воинам. При постоянных войнах с империей германцы познакомились с римской военной организацией и стали использовать значки по римскому образцу для маневрирования, о чем говорит Тацит (An., II, 45), описывая войско Арминия[334]. И, естественно, готы также должны были прийти к этой функции знамени, к которой по мере конституализации королевской власти прибавилась еще и функция обозначения места полководца в строю.

VI. Готы в походе

В кампании лишь незначительное количество времени уходило на бои и столкновения, основную массу времени занимало передвижение войск или осады. Именно походный быт являлся важнейшей составляющей кампании, в которой люди проводили большую часть времени, однако в источниках мы находим самую общую информацию об этом. Это в полной мере касается готов. Информация о походе разбросана у Аммиана Марцеллина, Scriptores Historiae Augustae, в частности в биографии императоров Галлиена и Клавдия, Малха Филадельфийского и Прокопия Кесарийского. Лишь собрав свидетельства источников, мы можем составить далеко не полную, зачастую отрывочную, картину о действиях готов в походе. Свидетельства археологии могут носить вспомогательный характер – например, расположение жилищ в поселении могло отчасти воспроизводиться в таборе, а детали повозок расскажут об их конструкции, однако для готов эти данные неясны.

О походной колонне готов нам известно мало. Судя по прорисовкам изображения колонны Аркадия в Константинополе (402 г.), всадники ехали по бокам, а пехота шла в центре[335]. Это можно объяснить как тем, что с боков ехали предводители, так и просто боевым охранением пешей колонны (ср.: Arr. Ac., 4; 9). Поскольку конники носят короткие накидки (видимо, меховые куртки), чем они отличаются от пеших, то можно склониться к первому предположению. Мы располагаем информацией о колонне остроготов Теодориха Страбона в Эпире (479 г.). Во главе ее идет конница, выполняющая роль разведки и при необходимости сбивающая вражескую стражу; в авангарде основной части находился полководец, центр и арьергард также имели своих начальников[336]. Большая часть обозных, по-видимому, шла в середине, а большая часть повозок в конце колонны (Malch. frg., 18)[337]. Во время похода на повозках везли скарб, на них же сидели женщины и дети (Procop. Bel. Goth., I,1,12). Если женщины ехали верхом, то сидели они также по-женски, амазонкой[338]. На повозки же было нагружено оружие, наконечники которого торчали в стороны (Marcel. Com., a. 481,1). Причем во время похода попеременно часть людей сопровождали повозки пешком, а часть отдыхали, едучи на них (Zosim., IV, 25, 3). Малх также отмечает, что в походной колонне остроготов были просто обозные, шедшие пешком, но были и едущие на повозках (Malch. frg., 20: τοῖς ἐπὶ τῶν ἁµαξῶν καὶ τοῖς ἄλλοις σκευοφόροις). Когда же в походе готов не сопровождали их семьи, они грузили свое не столь многочисленное имущество на мулов, что позволяло передвигаться быстрее, чем с повозками, как это показывают рельефы колонны Аркадия[339].

Второй снизу регистр рельефов южной и восточной сторон колонны Аркадия из папки Э. Фрешфилда в Тринити-колледже в Кембридже, показывающий выход из Константинополя готов.

Воспроизведено по: Liebeschuetz 1990: Pl. 4.2—3.

На закате готской истории обоз продолжал оставаться достаточно многочисленным, особенно когда в поход двигался король, «со всеми своими войсками, стражами и жителями», по выражению Идари (Al-Bayano’l-Mogrib, р. 12). Под последними вполне можно подразумевать обозных – слуг и рабов знатных господ, которые должны были сопровождать своих патронов в походе. Согласно другим авторам, обоз Родерика переносили мулы – животные достаточно быстрые (Al-Kortobí, p. XLVII); они были запряжены в повозки, на которых король «вез все свои сокровища и военные запасы» (al-Makkarí, p. 271) или же «сокровища и гардероб» (Al-Kortobí, p. XLVII; ср.: Koteybah, p. LXX). Очевидно, в поход с королем двинулись и походная казна, и запасы боеприпасов, в первую очередь метательных снарядов, которых должно было хватить на первое время. Под наименованием «гардероб» (wardrobe), если попытаться его интерпретировать, вполне можно увидеть не только, да и не столько платья, сколько тяжелые доспехи, которые в походе были положены на телеги. Естественно, на телегах везли и захваченную добычу (Julian. Hist. Wamb., 27).

Система охранения и разведки у походной колонны готов в целом не была организована (Mauric. Strat., XI, 3,12; ср.: XI, 3, 7), и для их создания требовался специальный приказ (Amm., XXXI,3, 5)[340]. Когда ожидалось нападение врага или подозревались засады, готы строились в agmen quadratum (Amm., XXXI,16, 4: formas quadratorum agminum insidiarum metu servantes). Данное выражение Марцеллин во всех остальных случаях использует применительно к римской армии, где оно обозначает походный порядок из трех колонн с авангардом и арьергардом или же просто построение армии в каре[341]. Оба порядка были достаточно близки друг другу: в первом случае речь о каре с колонной посередине, а во втором – без него. Сложно сказать, какой из видов походного порядка визиготов мог иметься в виду, ведь и тот и другой служили для предотвращения внезапных нападений и засад (Amm., XXIV,1, 2; XXVII, 2, 8). Поскольку в первом случае Аммиан употребляет множественное число, а во втором – единственное, то, скорее всего, и походное построение готов было также в три колонны, которые имели прикрытия в авангарде и арьергарде. Однако не ясно, были ли повозки обоза при этом у внутренней или у внешних колонн войск или у всех трех. Возможно, большая часть обоза все же шла в центральной колонне, тогда как в крайних колоннах находились более многочисленные воины.

Рисунок Дж. Беллини по более древней прорисовке итальянского художника (ок. 1560—1570 гг.) рельефа колонны Аркадия в Константинополе (402 г.), представляющий триумфальную процессию римских солдат с мулами, нагруженными оружием, и с пленными готами.

Воспроизведено по: Kollwitz 1941: Beilage 9,2.

Естественно, при необходимости из колонны выделяли мобильный отряд, который выполнял самостоятельные тактические функции. Так, Теодорих в 479 г. выделил 6000 воинов (Malch. frg., 18). Гораздо позднее, в 673 г., Вамба переходил Пиренеи, сам идя у берега по старой римской дороге, но, выслав вперед три авангардных отряда, шедших тремя разными путями (Julian. Hist. Wamb., 10). Еще чуть позднее в ходе этой же кампании в Септимании король из основной армии выделил для взятия Нима сначала значительный по численности передовой отряд, а потом еще послал к ним подкрепление (Julian. Hist. Wamb., 13; 15), что, очевидно, диктовалось поспешностью, с которой король хотел захватить город.

Человек всегда стремился огородить от опасностей свое местопребывание, особенно если оно находится на враждебной территории и если идет перемещение не только мужчин, но и их семей. Поскольку германцы не имели традиции возводить полевые укрепления вокруг лагеря, то они стали применять вагенбург в качестве средства полевой защиты.

У германцев в походе обычно существовал большой обоз. Во время своего переселения в конце II в. до н. э. кимвры и тевтоны, по-видимому, уже составляли свои повозки в виде некоего полевого укрепления. В битве при Верцеллах (101 г. до н. э.) жены кимвров, когда их мужья были разбиты римлянами и враги подошли к лагерю, обороняли последний, выставив повозки повсюду и взобравшись на них. Флор так описывает этот бой: «Битва с их [кимврами] женами была не менее яростной, чем с ними самими, когда, выставив отовсюду повозки и телеги, они, стоя вверху, сражались сверху, как с башен, ланцеями и контусами» (Flor., I, 38,16 = III, 3,16; хотя ср., где нет речи об этом укреплении: Plut. Marius, 27; Plin. N.h., VIII,143). Аналогично описывает данный бой с женщинами и Павел Орозий (Hist., V,16,17): «Женщины подняли едва ли не более тяжелое сражение: они же сами, окруженные повозками в виде лагеря, долго отражали римлян, сражаясь сверху» (ср.: Oros. Hist., VI, 21,17)[342]. Однако в 55 г. до н. э. узипеты и тенктеры не располагали свой лагерь в виде кольца. Когда римляне ворвались в этот лагерь, они сражались среди повозок и обоза (Caes., IV,14: inter carros impedimentaque). Возможно, определенный переходный этап к укреплению из повозок мы можем наблюдать у галлов-гельветов, которые отступали в свой лагерь, укрепленный повозками. Цезарь отмечает и конкретный способ обороны лагеря: «Также до поздней ночи сражались у обоза, потому что гельветы выставили вместо вала повозки (pro vallo carros obiecerunt) и с более высокого места бросали в подходящих наших снаряды, и многие из них среди повозок и колес бросали матары и трагулы и наших ранили» (Caes. B.G., I, 26). По-видимому, тут мы наблюдаем некий переходный этап собственно к вагенбургу, когда еще часть повозок просто стояла впереди остального обоза и, возможно, упирались с боков в какие-то естественные препятствия. Однако уже в 58 г. до н. э. коалиция германских племен во главе с Ариовистом использовала вагенбург из двух родов повозок в качестве лагеря, где во время боя помещались женщины (Caes. B.G., I, 51: omnemque aciem suam raedis et carris circumdederunt).

Очевидно, уже в третьей четверти III в. готы в своих наступательных экспедициях стали применять вагенбург. Уже в 268 г. готы были разбиты Галлиеном, и «узнав об этом, скифы, сделав карраго, попытались бежать через гору Гессак» (SHA, XXIII,13, 9). После битвы при Наиссе в 269 г. Клавдий II захватил «огромный карраго» готов (SHA, XXV, 8, 5: ingens carrago; ср.: SHA, XXVI,11, 6). Впрочем, готы отступают в Македонию, защищаясь выставленными вперед повозками (Zosim., I, 45,1).

Отметим, что уже применительно к событиям III в. биограф императоров Трибеллий Поллион употребляет технический термин carrago – вагенбург из построенных в виде круга повозок. Аммиан Марцеллин поясняет, что это готское слово (Amm., XXXI, 7,7: ad carraginem – quam ita ipsi appellant… regressae)[343]. Последнее считается предположительно кельтско-германской конструкцией, образованной из двух слов: галльского carrus – «повозка» и германского hago – «изгородь»[344]. Возможно, что автор, который писал биографии Галлиена и Клавдия на рубеже IV—V вв., использовал термин своего времени[345]. Таким образом, уже в этот период готы использовали вагенбург. Последний готы использовали при отступлении, по-видимому, в основном для защиты от конницы римлян, которая сильно их беспокоила своими налетами. Причем, согласно описаниям Требеллия Поллиона и Зосима, получается, что готы используют мобильный лагерь, то есть походные колонны защищаются повозками. В период позднего Средневековья на марше колонны с обеих сторон прикрывались цепью повозок[346]. Однако для такого взаимодействия внутри походной колонны нужна достаточно дисциплинированная армия, которая может сохранять определенный порядок. Для готской орды сохранять такой порядок передвижения было бы сложно. Тем более что в биографии Галлиена упоминается о попытке прохода через горы. Вероятно, речь идет о вагенбурге, который используется просто как укрепленный мобильный лагерь.

На такой вывод нас наводит и использование carrago в последней трети IV в. Аммиан Марцеллин ясно говорит о том, что вагенбург составлялся из повозок, составленных в форме круга[347]. В походе у него была основная функция – мобильный лагерь (Amm., XXXI,8,1; ср.: 7, 6). Это опорный пункт, откуда шли на штурм укреплений (Amm., XXXI,15,5), куда свозится добыча (Amm., XXXI,7, 5), куда стягиваются все отряды, разбросанные по местности, при угрозе со стороны сильного противника (Claud., V (In Ruf., II), 124—126; Theodoret., V,5,2), и, наоборот, откуда расходятся шайки грабить местность (Amm., XXXI,7,7). Естественно, вернувшись в лагерь, воины отдыхали, приводили себя в порядок и лечили раны, используя средства народной медицины[348].

В лагере готы располагались в палатках (Amm., XXXI,7,15; 15,15: tentoria; Zosim., V, 29,1; Sozom., VI,37; IX,7: σκηναί). В пятом регистре южной стороны колонны Аркадия видим треугольные в разрезе палатки, внутри которых размещаются по три человека[349]. Такие небольшие походные палатки были не римскими, а варварскими, в данном случае готскими. В палатках же жили внутри вагенбурга (Amm., XXXI,7,15; ср.: 8). Следовательно, сами повозки не являлись домами на колесах или юртами. Это был лишь транспорт для перевозки семьи и имущества в походе, тогда как на привале в них не находились, переходя в палатки. Длинные копья в лагере ставились перед палаткой, а не рядом с воином внутри ее. Евагрий замечает о шатре Теодориха Страбона: «Приготовленное к бою копье было для него привешено за петлю перед палаткой по варварскому образцу» (Evag. Hist. eccl., III,25; ср.: Joan. Ant. frg., 211, 5). В лагере были семьи, которые сопровождали мужей в экспедиции (Zosim., IV, 25, 3). По-видимому, никакого особого порядка при разбивке лагеря не соблюдали, лишь родичи стремились расположиться рядом друг с другом (Mauric. Strat., XI, 3,14). У короля также была своя палатка или, скорее, шатер (Sozom., IX, 7; Euarg. Hist. eccl., III, 25; Theophan., p. 126, l. 18). Перед ним была свободная площадка, на которой предводитель мог упражняться в езде на коне (Euarg. Hist. eccl., III, 25; Theophan., p. 126, ll. 17—19).

Часть рельефов южной стороны колонны Аркадия (третий-пятый витки). Снизу в двух спиралях армия идет маршем, сверху – готы в палатках.

Воспроизведено по: Freshfield  1922: Pl. XVI.

Естественно, при превосходстве вражеских сил обороняются из вагенбурга, классический пример чему находим в битве при Адрианополе (Amm., XXXI,12, 8—13, 7). Лагерь обычно располагался на безопасном месте на возвышенностях[350]. Иногда и этих естественных укреплений оказывалось недостаточно. Так, когда находящемуся в Фессалии Алариху угрожает римская армия Стилихона (395 г.), Гот, «…устрашенный его прибытием, собирается на одну / равнину и окружает пастбище защитным кругом; / тогда с двойным рвом он вздымает непреодолимый вал чередующимися кольями, и в виде стены расположенные / повозки он вытягивает выкроенными бычками» (Claud., V (In Ruf., II), 125—129). Следовательно, вагенбург был укреплен двойным рвом, посередине которого еще находился и частокол. Подобные укрепления могли быть сделаны только при очень большой опасности. Причем все визиготское войско сконцентрировалось в этом вагенбурге. Аналогичную концентрацию визиготов в одном укрепленном лагере мы наблюдаем и позднее, вероятно в 439 г., под Тулузой[351]. Лагерь, расположенный на холме, состоял из нескольких частей и укреплен высокой стеной и, по-видимому, башнями. Римлянам, по сообщению Флавия Меробавда, пришлось даже возвести осадные башни, чтобы ворваться в лагерь, который готы обороняли копьями, мечами и стрелами, защищаясь при этом щитами. Как метафорично отмечает сам автор, возводить подобные укрепления варвары научились у римлян (Merob. Paneg., II,150—183)[352]. У других германских народов укрепления вагенбурга также усовершенствуются. Так, франки в 554 г. имели менее уязвимый лагерь-вагенбург: они вкапывали колеса в землю наполовину и укрепляли слабые места палисадом, оставляя один выход (Agath., I, 4). Это позволяло не бояться того, что враг может подлезть под телегой и защитить слабо укрепленные места между повозками[353].

Поскольку Аммиан и другие авторы ясно не указывают, каким способом готы обороняли свой вагенбург, то мы можем привлечь для прояснения этого сюжета вышеприведенный фрагмент Цезаря (B.G., I, 26). При наступлении римлян часть гельветов взобрались на повозки и с высоты разили врага с помощью метательного оружия, а другая их часть встали на земле между повозками и также бросали во врага метательные копья.

Варвары (вероятно, германцы) в походе. Рельеф Трофея Траяна в Адамклисси в Румынии. Начало II в. Воспроизведено по: Нефёдкин 2012: 110.

О конструкции повозок нам известно немного. Повозки готов латинские авторы обычно называют plaustra, реже carpenta или carri, еще реже более обще – vehicula, а греческие – ἁµάξαι[354]. Причем в сочинении Марцеллина Комита и Иордана первые два термина являются синонимами. Только по названиям повозок сложно судить об их конструкции. Обычное греческое обозначение повозок было äämmááxxaaii, чему соответствовало латинское plaustra или carri. Эти повозки могли иметь как два, так и четыре колеса, причем plaustrum мог иметь покрытие сверху, то есть представлять собой фургон[355]. Carpenta были обычными багажными или пассажирскими повозками у галлов, а позднее – римлян[356]. Видимо, у готов были телеги с четырьмя колесами, более удобные для транспортировки большого количества багажа. Колеса, очевидно, были достаточно массивны, ведь их готы скатывали с горы на идущих наверх византийцев (Procop. Bel. Goth., II, 23,19—20). По крайней мере четыре метопы памятника Траяна в Адамклисси в Добрудже показывают нам повозки-платформы с бортиком в задней части, с четырьмя большими колесами, снабженными восьмью спицами. Они запряжены быками и ведутся особым пешим погонщиком, обнаженным по пояс, из-за чего, в частности, повозки считаются германскими[357]. Быков же в качестве тягловой силы тяжелых повозок, нагруженных продовольствием, в обозе Теодориха упоминает Эннодий (Ennod. Paneg., 6, 26). На прорисовке несохранившейся колонны, как считалось, Феодосия I (может быть, Аркадия) в Константинополе представлены пленные варвары (вероятно, готы), сидящие в четырехколесной повозке, которую тянет пара быков[358]. На прорисовке восточной стороны колонны Аркадия, опубликованной Э. Фрешфилдом, вверху второго регистра показана запряженная двумя животными телега с бортами, в которой сидят пять человек, – вероятно, типичное готское средство транспорта рубежа IV—V вв.[359]. Похожий тип телеги с четырьмя семиспичными колесами показывает и иллюстрация «Эшбёрнхемского Пятикнижия», изображающая Иосифа в колеснице фараона, которая под кистью художника превратилась в хорошо известную ему повозку, запряженную, однако, четырьмя конями, как и положено квадриге[360]. Вероятно, примерно так и выглядела позднеантичная и соответственно готская plaustra.

Часть иллюстрации из «Эшбёрнхемского (Турского) Пятикнижия», показывающей Иосифа, едущего в «квадриге» фараона (Ms N.A. Lat. 2334, fol. 40, Bibliothèque Nationale, Paris).

Воспроизведено по: Narkiss 2007: 104, Lamina 24.

Особым вопросом является наличие верха у повозок готов. Уже кимвры, по-видимому, имели фургоны (Strab., VII, 2, 3: «в боях они [женщины кимвров] бьют в кожи, натянутые на плетенки повозок, чтобы производить страшный шум»). Плиний Старший (N. h., VIII,143) также называет телеги кимвров «домами, помещенными на повозки», давая этим как бы понять, что это были именно фургоны. Вероятно, о визиготских повозках, покрытых шкурами (кожами) молодых бычков, вспоминает Клавдиан (Claud., V (In Ruf., II), 129).

Не существовало ли у готов особых боевых повозок? «Хроника» Марцеллина Комита (a. 481,1) описывает гибель предводителя остроготов Теодориха Страбона в 481 г. следующим образом: «Когда он продвигался среди своих движущихся повозок, он, уколотый наконечником снаряда (teli acumine), находящегося сверху телеги, и проткнутый толчком своего испугавшегося коня, погиб» (ср.: Jord. Rom., 346)[361]. Следовательно, Теодорих проезжал на коне среди движущегося обоза. Он не заметил, что с какой-то повозки торчало, по-видимому, наискосок копье. Неожиданно наткнувшись на него, он был испуган и, в свою очередь, испугал своего коня, который рванулся вперед и от этого копье проткнуло короля насквозь. Отметим, что копье никуда не соскочило, следовательно, оно было хорошо прикреплено к повозке. Однако вряд ли это была специальная боевая повозка, у которой наконечники, скорее всего, должны были торчать в перпендикулярном направлении, как у средневековых боевых повозок[362], и, таким образом, Теодорих легко бы заметил древко, преграждающее ему путь; да и на походе острия могли сниматься.

Охранение бивуака у готов не было поставлено на сколько-нибудь удовлетворительный уровень. Поэтому неожиданное нападение на их стан обычно приносило победу неприятелю (Amm., XXXI, 3, 6—7; 11, 5; Merob. Paneg., I, frg. II B, ll. 16—18; ср.: Anon. Vales., 54). Маврикий, в частности, рекомендует нападать на лагерь «белокурых народов» ночью с помощью стрелков (Mauric. Strat., XI, 3,14). В 379 г. полководец Модар – гот на римской службе – незадолго до рассвета во Фракии напал на орду готов, которые, уверенные в своей безопасности, спали, вероятно, даже вне вагенбурга, где находились их семьи, и перебил их. При этом, по сообщению Зосима, было захвачено 4000 повозок и пленные (Zosim., IV, 25, 3). Количество повозок позволяет нам хотя бы примерно представить размер готского лагеря. Из такого числа повозок можно было составить круг диаметром примерно 2,5 км, считая длину каждой повозки за 2 м. Ведь повозки, скорее всего, располагались узкой стороной друг к другу. Это позволяло увеличить диаметр вагенбурга, и враги не могли бы легко их скатить вниз с возвышенности, где обычно располагался лагерь. З. Жигульский на основании схемы битвы при Адрианополе в книге А. Феррилла полагает, что вагенбург готов был составлен из двух рядов повозок[363]. Хотя в источниках ничего об этом не говорится, но ничего невозможного в этом нет. Ведь, к примеру, у поляков в 1620 г. укрепления против войск турок и татар состояли из шести рядов повозок[364]. Если представить, что повозки могли составляться вдвойне, то диаметр круга был около 1,7 км. Естественно, что для защиты такого табора необходима была эффективная система охраны, которой у готов не было (ср.: Mauric. Strat., XI, 3,7; 14).

В битве возле горы Кандавии у Лихнида в Эпире (479 г.) римляне, разбив и обратив в бегство остроготов, взяли в плен 5000 человек и 2000 повозок (Malch. frg., 18). Следовательно, можно подсчитать с некоторой долей вероятности, учитывая убитых и убежавших воинов, что на одну повозку приходилось трое и более человек. Можно предположить, что на одной повозке ехала одна семья, как это мы видим на метопах из Адамлисси (ср.: Ambros. Epist., 20,12). Хотя, естественно, некоторые семьи могли иметь по несколько повозок, а у самых бедных они могли отсутствовать вовсе.

Готы, поселившиеся в Италии, уже не применяют вагенбург во второй четверти VI в. Позднее и визиготы, располагаясь на равнине, быстро укрепляли лагерь стенами (Julian. Hist. Wamb., 27). Лагерь же мог располагаться на равнине вследствие удобства пастьбы лошадей (Procop. Bel. Goth., I,11,1). Вместе с тем противники готов византийцы использовали полевое укрепление из грузовых повозок (Procop. Bel. Goth., II, 5,3). Остроготы Теодориха, осаждавшие в 490—493 гг. Равенну, где засел Одоакр, построили в местности Пинета долговременный осадный лагерь, укрепленный рвом и валом (Anon. Vales., 53; Haun. a. 491). Для осады Рима в 537 г. также возводятся стационарные лагеря, укрепленные глубоким рвом и валом из вырытой оттуда земли, на котором был вбит частый частокол (Procop. Bel. Goth., I,19,11; II, 5,17). В лагере жили в палатках (Procop. Bel. Goth., IV, 32,1). Впрочем, эти укрепления не были неприступными – в них мог проникнуть даже всадник, ведя коня под уздцы (Procop. Bel. Goth., II, 5,17; ср.: III,18, 9—10).

Визиготы позднее также, насколько нам известно, отказались от использования вагенбурга, а предпочитали строить укрепленный лагерь, особенно во время осадных действий, которые могли затянуться. Во время осады Нима в 673 г. лагерь, расположенный на равнине, был обнесен мощным валом (Julian. Hist. Wamb., 27).

Был ли вагенбург заимствован готами от других этносов? С одной стороны, германцы и ранее знали его. Но, с другой стороны, готы могли и не принять его, а заимствовать у своих степных соседей. Иногда таковыми считаются гунны[365], однако это не подходит по хронологическим рамкам, поскольку вагенбург имелся у готов уже в середине III в., когда они только вышли на арену исторической борьбы. Более вероятным представляется стихийное возникновение укрепления из повозок, когда при вторжении воины не знали местности, где можно было укрыться, а на равнинах господствовала конница. В таких обстоятельствах волей-неволей приходится создавать укрепление из повозок или сподручных средств[366]. Так, вагенбурги буры, проникавшие в земли на Севере, и американцы, покоряющие индейский Запад, делали из фургонов, восточносибирские казаки – из саней, уральские казаки – из положенных на бок лошадей, мавры в VI в. – из двенадцати рядов стоящих верблюдов, а купцы, торговавшие в Центральной Азии, – из тюков, снятых с верблюдов. Кроме того, на широкое применение защиты из повозок у готов, возможно, повлияла и общегерманская традиция.

Без сомнения, что при сильной германизации войска походный порядок готов оказал влияние на армию Римской империи. В последней четверти IV в. вагенбург из повозок (carri), по словам Вегеция, становится самым обычным видом варварских полевых укреплений, который, однако, еще не был принят римлянами (Veget., III,10)[367]. Впрочем, в 499 г. Арист, magister militum per Illyricum, выступил против болгар с 50 000 воинами и с 520 повозками (plaustra), на которых везли оружие (Marcel. Com., a. 499,1). Немного позднее, в 505 г., консул и magister militum per Illyricum Сабиниан выступил против гепидов с 10 000 войска и повозками, нагруженными оружием и продовольствием (Marcel. Com., a. 505; Шувалов 2006: 102). Вероятно, из этих повозок римляне сооружали вагенбург. В 537 г. византийцы в Италии при каждом удобном случае составляли походный лагерь из телег с продовольствием (Procop. Bel. Goth., II, 5, 3). Позднее, на рубеже VI—VII вв., Маврикий рекомендует делать лагерь из вагенбурга (καραγός), который нужно укрепить рвом шириной 5—6 футов (1,5—1,8 м) и глубиной – 7—8 футов (2,1—2,4 м), а также защитить, набросав триболы и сделав ямы-ловушки с колышками (Mauric. Strat., XII, 22,1; ср.: XII, 8, 7, 3; 8,18,1; 8, 22; 24; 29; 9,1).

VII. Тактика

Тактика готов III в. весьма скупо освещена в источниках. Основной источник – «Скифская история» современника и участника событий афинянина Дексиппа потеряна, от нее остались только фрагменты и переложения у Требеллия Поллиона (SHA, XXV), Зосима, Георгия Синкелла (р. 705—720), Иоанна Зонары (XII, 20—26) и, возможно, Иордана. Причем свидетельства «Новой истории» Зосима (II, 23—48), несмотря на краткость и неясность, являются главными. Способ действия готов в бою в следующем столетии представлен, по существу, одним основным источником – рассказом военного практика Аммиана Марцеллина о готско-римских отношениях в 375—378 гг. (XXXI,3—16). В особенности следует выделить описание битвы при Салициях (377 г.) и Адрианополе (378 г.). Немногочисленные свидетельства Зосима (кн. IV—V) и Павла Орозия (VII, 33—43) носят вспомогательный характер. Свидетельства V в. также весьма скупы. Тут можно выделить фрагменты «Византийской истории» Малха Филадельфийского, который рассказывает о современных ему событиях на севере Балкан во второй половине 470-х гг., связанных с противостоянием остроготов и римлян. Тактическое развитие готов в VI в. освещено в источниках лучше всего благодаря творчеству Прокопия Кесарийского, повествующему об отвоевании Италии византийцами от остроготов. Мало что можно почерпнуть из истории Агафия Миринейского (I—II,14), продолжающего повествование Прокопия. Интересные черты способа ведения войны германскими народами отмечены Маврикием, предполагаемым автором «Стратегикона». Таким образом, источниковый материал по тактике готов разнороден. Нам лучше известна тактика визиготов последней четверти IV в. и остроготов второй четверти VI в. – при таком разбросе в источниках необходимо иметь в виду как временные, так и региональные особенности военного дела, которые, впрочем, из-за недостатка сведений обычно сложно выявить, что усложняется относительной однородностью военного дела готов как оседлых земледельцев.

Общую характеристику готов середины III в. дает Дексипп (frg., 18) в письме императора Деция к Луцию Приску, руководителю Филиппополя, осажденного готами (250 г.). Император требовал, чтобы он продержался до подхода императорского войска, предостерегая от выхода на бой из стен города с сильным войском готов: «Не идите при недостатке собранных воинов в бой на мужей, выйдущих против вас с сильным войском: с многочисленной конницей, со многими снаряженными гоплитами и псилами; еще же они страшны военным опытом, ужасны видом тела и способны устрашить впервые на них идущих потрясением оружия, угрозами и громким криком».

Таким образом, характеристика делится на две части: описание родов войск и способы их психологического воздействия на противника. В письме сообщается, что готы имеют многочисленную конницу и легко- и тяжеловооруженную пехоту. Причем два первых утверждения о наличии многочисленной конницы и легковооруженных у готов определенно расходятся с тем, что нам известно об их родах войск в III в. Конница готов, как уже отмечалось, в середине III в. не могла быть многочисленна. Вспомним, как готы страдали от атак римских всадников, защищаясь от них вагенбургом (Zosim., I, 43, 2; 45,1—2). Основная же масса пехоты состояла из щитоносцев, вооруженных различного рода копьями, то есть, по античным параметрам, из гоплитов (SHA, XXV, 8, 5)[368]. Следовательно, наличие многочисленной конницы и стрелков можно понимать либо в том смысле, что войско готов вообще многочисленно, а поэтому у них много и легковооруженных и всадников, либо, что более вероятно, данное описание несколько сгущает краски, чтобы враги представились более грозными и обороняющие город не отважились с ними сражаться.

Вторая часть пассажа представляет психологическую характеристику ведения готами боя. Впрочем, данная характеристика является типичной для варварского военного дела вообще. Таким образом уже Фукидид характеризует иллирийцев (IV,126, 5—6), а латинские историки – вольсков (Liv., VI,13, 2), самнитов (Liv., X,28,3; Front. Strat., II,1,8), галлов (Liv., VII, 23, 6; X, 28, 3—4; Front. Strat., II,1, 8), мавров (Procop. Bel. Vand., II,11, 28). В письме присутствует традиционная тема об устрашающем внешнем виде врагов. Очевидно, в первую очередь имеется в виду высокий рост северных варваров, в частности германцев. Действительно, римлянам с их ростом в среднем 165 см более рослые северяне представлялись очень высокими. А высокий человек всегда грозен для более низкого, тем более – враг. Во-вторых, в письме отмечается типичное поведение племенных бойцов перед началом схватки: они придают себе энергии и устрашают врагов путем потрясания оружием (Tac. Hist., II, 22; V,17; ср.: Diod., V, 29, 2), а также боевым кличем, который имел, по-видимому, и определенное культовое значение. В-третьих, автор отмечает, что враги более опытны в военном деле в отличие от граждан Филиппополя. Однако это – частность.

Некоторые черты готской тактики можно проследить уже в битве при Абритте в Нижней Мезии летом 251 г. между римской армией императора Деция и 70 000 войском готов под руководством Книвы. Ранее под Никополем Деций разбил врагов, уничтожив 30 000 из них (Syncell., p. 705), потом он стремился отрезать отступающему неприятелю путь назад и отобрать добычу, преследуя готов своей армией и поставив дукса Мезии Г. Требониана Галла охранять переправу через Дунай, чтобы враги не смогли уйти. Ситуация для готов была очень серьезной: спереди наступал Деций, тогда как путь назад отрезал Галл. Готы предлагали Децию оставить всю добычу, если он их отпустит восвояси. Но император отверг эти предложения. Впрочем, судя по исторической проимператорской традиции Галл пошел на измену и договорился с противником о координации действий[369].

Византийский хронист XII в. Иоанн Зонара, в своем стиле, очень сжато, пишет о событиях накануне и во время самой битвы (Zonara, XII, 20): «Когда варвары были стеснены и предлагали оставить всю добычу, если им дадут дорогу для отступления, Деций не уступил, но он поставил Галла, одного из сенаторов, на пути варваров, приказав не позволять им пройти. Галл же, злоумышляя против Деция, посоветовал варварам строиться тут, вблизи глубокого болота. Когда же варвары так построились и обратили тыл, Деций их преследовал; однако и он, и сын его, и масса римлян пала в болоте и все там погибли, так что даже тел их, засосанных трясиной болота, не нашли». Таким образом, из событий битвы автор сообщает лишь о том, что готы выбрали позицию у болота и на каком-то этапе битвы стали отступать, тогда как Деций их преследовал. Однако, по данному сообщению, не ясно, было ли это отступление готов запланированным или вынужденным, где находилось болото. Ведь для германских племен, живших в лесу, маневр ложного бегства с целью выманить на выгодную для германцев территорию и окружить врага был типичен.

Свидетельство Зосима несколько подробнее (Zosim., I, 23, 2—3): «Варвары же, разделив себя натрое, расположили первую часть (mmooîîrraann) в неком месте, впереди которого было болото. Когда же Деций многих из них уничтожил, второй отряд (τάγµα)[370] приблизился; когда же и он был обращен в бегство, немногие из третьего отряда появились около болота. Когда же Галл указал Децию двинуться на них через болото, он, не зная местности, необдуманно пошел на них, но, завязнув в трясине вместе со своим войском и отовсюду обстрелянный дротиками, погиб со своими спутниками, причем никто из них не смог убежать».

Итак, видимо, наступающей стороной были римляне. Готы, согласно заранее обдуманному плану, заняли позицию, защищенную с фронта болотом. Они, бесспорно, знали местность лучше римлян, вероятно от перебежчиков или местных жителей. Сказалась их привычность к войне в лесистой и заболоченной местности[371]. Однако далее описание Зосима вызывает массу вопросов. Неясно расположение болота. Автор говорит, что оно было перед первым отрядом готов. Впрочем, возможно и несколько иное понимание пассажа: готы построились «в неком месте, которое было защищено болотом» (οὗ προβέβλητο τέλµα)[372]. Однако вышел ли Деций вперед болота, или он прошел через него, или зашел с фланга, или бой с первым отрядом был метательным и перестрелка велась через болото, из-за краткости сообщения не ясно. Видимо, все же Деций во время разгрома первого отряда готов не переходил болота, поскольку как только он туда зашел в конце битвы, то там и погиб. Возможно, когда первый отряд готов был уже разбит, на марше появился второй отряд, который спешил к месту битвы. Ведь судя по описанию, хотя готы и заняли удобную оборонительную позицию, но они не успели стянуть все три отряда в одно войско. Второй отряд готов также обратился в бегство и был преследуем римлянами. Возможно, это не было ложное бегство, поскольку затем за болотом появился авангард третьего отряда, который император решил атаковать. Дорогу ему указал Галл, который, как местный губернатор, по-видимому, считался человеком, знающим местность. Однако, сбившись с дороги, войска Деция попали в трясину, где они были отовсюду закиданы метательными копьями готов. Сам император, упав с коня, погиб, и тело его не нашли (Amm., XXXI,13,13). Это был первый римский император, который погиб на поле брани. Все говорит о том, что Деций был окружен. Действительно, Иордан прямо пишет, что армия римлян была окружена (Jord. Get., 103: circumseptus a Gothis; ср.: Lactant. De mort. persecut., 4,3). Каким образом готы окружили римлян, завязших в болоте, обойдя болото или пройдя по проходимым местам, не ясно[373].

Хотя описание сражения во многом неясное, однако некоторые выводы по готской тактике мы все же можем сделать. Во-первых, готские силы были разделены на три части, которые могли соответствовать авангарду, центру и арьергарду походной колонны (Malch. frg., 18), а также разделению на племена, входящие в огромное по позднеантичным масштабам войско в 70 000 человек (Jord. Get., 101). Войско готов двигалось около или даже через болото и, по-видимому, вступило в бой без предварительного развертывания. Возможно также, что первый арьергардный отряд, встав за болотом, поджидал подхода остального войска, но был атакован римлянами. Кажется менее вероятным, что Книва специально построил свое воинство в три линии[374], поскольку такое многоэшелонное построение редко встречалось у готов даже в более позднее время[375], даже Маврикий о нем не упоминает (Strat., XI, 3,1—17). Готы умело использовали болотистую местность в своих целях. Согласно Маврикию (Strat., IV, 3, 2), они просто применили засаду, обратившись в ложное бегство и пройдя через проходы в болоте, а затем перейдя в новое наступление. Готы ведь использовали специальные засады, которых еще в 479 г. боялись римляне во время войны на севере Балкан (Malch. frg., 16; ср.: Jord. Get., 102). А в 589 г. вестготы заманили франков ложным бегством в засаду и разбили их у р. Од в Септимании (Greg. Turon. Hist. Franc., IX, 31). Ведь нельзя исключить и того, что бегство готов было ложным, заманивавшим врага в болото. Подобная тактика была типична для германцев, живших в лесу (ср.: Front. Strat., I, 3,10; II, 3, 23; Tac. An., II,11). Например, в 388 г. франки, заманив римскую армию Квинтина в лес, где проходы были перекрыты засеками, вынудили римлян своим обстрелом отходить по единственной свободной дороге, которая привела их в болото, где они и погибли (Greg. Tur. Hist. Franc., II, 9)[376]. Вариант подобной тактике наблюдаем и в другой битве между франками и тюрингами (531 г.). Последние для отражения натиска франкской конницы вырыли перед строем рвы, прикрыв их дерном, в который всадники провалились во время атаки (Greg. Tur. Hist. Franc., III, 7).

В целом в битве при Абритте готы применили традиционную германскую тактику окружения врага, для уничтожения которого использовалось именно метательное оружие. Битва у Наисса, притока Марга (совр. Моравы) во Фракии, в которой император Клавдий II разгромил готов в марте 269 г., в изложении Зосима (I, 43, 2), практически ничего не добавляет к нашим знаниям о готском военном деле. Из данного описания можно лишь сделать заключение о явной слабости готской конницы, которая не могла противостоять далматинской кавалерии[377].

Таким образом, как видим, мы достаточно скупо осведомлены о готской тактике III в. У готов преобладает пехота, которая в борьбе против более сильной конницы римлян использовала вагенбург. Готы умело используют рельеф местности, возможно, заманивая врага в болота. Победа же достигалась путем окружения противника.

Следующий блок сведений, информирующий нас, также относится к последней трети IV в. Битва при Салициях (ad Salices) в Нижней Мезии (Добруджа), около Шасе Мартие в Восточной Румынии, в конце лета 377 г. показывает нам способ действия как готских, так и римских войск. Причем рассказ Аммиана Марцеллина, несмотря на риторизованность описания, является единственным настолько подробным сообщением об элементарной тактике готов IV в. Отметим, что сам автор не принимал участия ни в этой битве с готами, ни в описываемой им далее битве при Адрианополе[378].

Стратегической задачей римлян было измотать войско готов в стычках и нанести ему как можно больший урон. Готы же стремились уйти от противника[379]. Римляне под командованием комита Рихомера были менее многочисленными: по мнению С. Макдауэла, их было 5000—6000 человек, готов же, по подсчетам Т. Бернса, было около 12 000 человек, тогда как А. В. Банников склоняется к мысли, что 30 000—40 000 готов сражались против 20 000 римлян[380]. Готы, опасаясь нападения, сконцентрировали в вагенбурге все свои силы. Впрочем, обе стороны желали решить противостояние в открытом сражении. Аммиан Марцеллин повествует (Amm., XXXI,7,10—15): «Итак, сразу же, как забрезжил день, с обеих сторон был дан сигнал горнами (per lituos) взяться за оружие; варвары, после того как среди них, по обычаю, была принесена клятва, попытались захватить возвышенные места, чтобы оттуда под наклоном резче скатываться, как колесо, натиском на противника. Увидев это, наши солдаты также поспешили к своим манипулам; встав твердым шагом, они не бродили и не выбегали, оставляя ряды, вперед. (11) Итак, когда обе линии, сближаясь осторожным движением, встали на месте неподвижно, бойцы стали взирать друг на друга косыми взглядами со взаимной свирепостью. И притом римляне повсюду запели марсовым [боевым] голосом: от меньшего обычного до поднятия громкого, который называется по-племенному (gentilitate) баррит, им они возбуждали свои мощные силы. Варвары же нестройными криками горланили о заслугах своих предков. И среди различного шума несозвучных голосов завязывались легкие бои. (12) И уже отряды, издали с обеих сторон беспокоящие друг друга веррутами и другими снарядами, устрашающе сходятся для сближения, и затем, сдвинув щиты в форме черепахи, сошлись нога к ноге. И варвары, как всегда, восстановимые (reparabiles) и быстрые, бросая в наших огромные обожженные дубины и ударяя остриями в грудь сильно сопротивляющимся, прорвали левое крыло. Чтобы переломить эту ситуацию, мощнейшая резервная ватага (globus) с ближнего фланга, храбро выступая, пришла на помощь, когда уже смерть пребывала у шей воинов. (13) Итак, битва бушевала непрерывными убийствами: всякий более решительный, устремляясь на сплотившихся врагов, отовсюду встречал летящие, подобно граду, снаряды, а также мечи; и всадники тут и там преследовали, рубя мощными руками затылки и спины бегущим, и, с другой стороны, пешие таким же образом рассекали лодыжки у упавших, скованных страхом. (14) И когда все наполнилось телами погибших, среди них лежали некоторые полуживые, с тщетной надеждой цеплявшиеся за жизнь: одни, пронзенные пулей, брошенной из пращи, или наконечником тростникового оружия; у некоторых головы, разрубленные через середину лба и темени, свешивались с великим ужасом на оба плеча. (15) И, с другой стороны, еще не утомленные упорным состязанием стороны с равным Марсом наносили урон друг другу, но от врожденной крепости каждый не отступал, пока возбуждение бодрило силу духа. Однако прервал смертоносную борьбу склоняющийся к вечеру день, и медленно, кто как мог, все оставшиеся в живых, разделясь, непостроенными мрачно возвращаются в свои палатки».

Данное описание интересно не столько по своему живому и в то же время риторизированному повествованию, сколько по обилию натуралистических деталей, которые чаще всего опускаются при описании боев историками. Во-первых, обратим внимание на, так сказать, зеркальность описания: многие детали относятся к обеим сторонам сразу. Можно было бы принять это за простой стилистический прием, однако если мы посмотрим на вооружение и тактику римлян и готов той эпохи, то увидим, что они во многом сходны[381]. Основная масса пехоты римлян и готов, о которой идет речь в пассаже, была вооружена однородно: щит, различного рода древковое метательное оружие и меч. Остальные предметы вооружения в данном случае не настолько важны. О подобном сходстве войск готов и римлян упоминает и Иероним, объясняя его, впрочем, религиозными причинами: «И поэтому, пожалуй, они сражаются против нас равным строем, поскольку верят в одну религию» (Hieronym. Epist., 107, 2, 3). На боевой паритет визиготов и римлян во второй четверти V в. обратил внимание и панегирист Флавий Меробавд (Paneg., II,151).

Возможно, готы назначали место и время боя противнику, когда последний имел такую традицию («Песнь о Хлёде», с. 391—392, § 24). Это позволяло решить исход кампании или ее части одной битвой и избежать излишнего распыления сил. Сражения готы обычно начинали с рассвета, ночью предпочитали боевых действий не вести. Скорее всего, это не было вызвано какими-то религиозными представлениями, а просто тем, что в темноте сражаться неудобно[382].

По сигналу горна готы готовились к битве. Перед боем готы, «по обычаю», как замечает Марцеллин, принесли клятву. По-видимому, клялись сражаться насмерть и не бежать, о чем свидетельствует сам ход битвы. Возможно, данная клятва была подобна клятве силуров перед битвой с римлянами в 52 г.: «Каждый обязывался племенной верой, что ни снаряды, ни раны не заставят его отступить» (Tac. An., XII, 34). С другой стороны, клятва может быть подобна той, которую давали дружинники на верность вождю (ср.: Tac. Germ., 13—14), а у римлян, по-видимому, по германскому образцу, букелларии – своему хозяину (Olymp. frg., 7 Phot. Bibl., 80, 57a). Можно также вспомнить, что в 673 г. жители Септимании дали клятву на оружии в верности мятежнику Павлу (Julian. Hist. Wamb., 8).

Также заметим, что перед боем военачальник мог речью ободрить своих воинов (Ennod. Paneg., 7, 32; 12, 65) – традиционное действие древнего полководца, стремящегося воодушевить своих бойцов перед битвой.

Далее в битве при Салициях готы переходят непосредственно к боевым действиям. Сначала они пытаются захватить господствующие высоты[383]. Аммиан объясняет это тем, что оттуда легче производить натиск, однако по контексту не ясно, сумели ли они занять возвышенности. Скорее всего, ответ должен быть отрицательным, поскольку атаки бегом в данном сражении нет и натиск с горы не упоминается, как и быстрый переход врукопашную. Стремление занять возвышенности было характерно как для готов, так и для других германцев. Это диктовалось чисто тактическими соображениями. Во-первых, оттуда легче обороняться от атаки врага, нанося ему сверху больший урон[384]. Во-вторых, если возвышенность находилась сбоку от врага, то с нее можно было угрожать флангам и тылу противника (Procop. Bel. Goth., IV,29,11). В-третьих, спускаясь с горы бегом, можно произвести быструю и мощную атаку (Tac. An., II,16). Ведь германцы, как и другие варвары, были сильны первым неукротимым и яростным натиском[385]. Однако, если последний не приводил к успеху, пыл бойцов постепенно ослабевал, последующие атаки становились менее яростными, после чего начиналось отступление и бегство (Tac. Germ., 4). Ведь племенная спайка бойцов, а не строгая военная дисциплина, препятствовала такому действию воинов. Естественно, при быстром спуске с возвышенности строй сохранить было практически невозможно. Впрочем, для германцев, индивидуальных воинов, это было менее важно, чем, например, для римлян. Для готов же с их традиционной склонностью к метательному бою проблема первого натиска не стояла так остро. Вместе с тем у готов с возвышенности могла атаковать не только пехота, но даже конница, для которой, естественно, такой спуск был более труден (Amm., XXXI,12,17). Наконец, четвертой причиной, по которой готы стремились занять возвышенности, было простое бегство на холмы, где можно было найти укрытие, переждать опасный момент или отбиться от нападения[386]. Таким образом, захват возвышенностей был чисто тактическим ходом, позволявшим получить определенные выгоды в дальнейшем ходе боя.

В противоположность варварам, римские солдаты при Салициях, как обычно, встали в строй и сначала не выбегали вперед, как это происходило потом в ходе метательного боя. Ведь строй, с одной стороны, придает уверенность бойцам, а с другой, он пугает врагов своей сплоченностью, даже позднее, в Италии, остроготов устрашал строй византийцев (Procop. Bel. Goth., IV, 30, 7; ср.: Liban. Or., XXIV,16; Veget., III,18).

Далее обе стороны шагом сближались друг с другом, грозно взирая на противника. Строи встали, по-видимому, несколько далее, нежели обычное расстояние полета метательного оружия (ср.: Tac. Hist., IV,18). Сойдясь, войска подняли боевой клич, который должен воодушевить их и заставить трепетать противника (Caes. B.C., III, 92). Вегеций (III,18) рекомендует затягивать боевой клич, баррит, когда войска сойдутся на расстояние броска дротика, поскольку в этом случае он будет подкреплен залпами метательного оружия. Если же клич поднять издалека, то это свидетельствует о неуверенности самого войска, а враг, со своей стороны, привыкнет к крику. Упомянутый тут Аммианом баррит – это германская боевая песнь, перенятая позднеримской армией[387]. Само название barritus древние считали произошедшим от такого же наименования рева слона (Isid. Etym., XII, 2,14; ср.: Veget., III, 24), однако, скорее всего, подобное этимологическое объяснение возникло просто из-за сходства слоновьего рева и звучания военного крика[388]. Лучше всего значение баррита у древних германцев пояснил Тацит: «Существуют у них также и такие песни, повторением которых (которое называют бардит) они воспламенят души и по самому пению гадают о будущих битвах. Ведь они пугают или трепещут, смотря по тому, как поет строй; и он не столько голос, сколько единодушие в доблести показывает. Особенно они стремятся достичь грубости звука и ослабления бормотания, выставив щиты перед ртом, чтобы отраженный голос усиливался полнозвучнее и глуше» (Tac. Germ., 3)[389]. Само же звучание баррита Аммиан (XVI,12, 43) образно описывает, говоря об атаке германских отрядов корнутов и бракхиатов из Auxilia palatina в битве при Аргенторате: «Закричали баррит в высшей степени громко: этот крик в самом накале борьбы, появляющийся от слабого шуршания и постепенно, по обычаю, растущий, подымается до шума волн, ударяющихся о скалы». Итак, германцы уже по исполнении баррита судили о моральном состоянии противника. Естественно, сторона, которая исполнила песню яростнее и громче, приобретала больше шансов на победу, устрашив и деморализовав врага демонстрацией своей яростной силы (ср.: Tac. Hist., II, 22).

Впрочем, Аммиан противопоставляет баррит римских войск и боевые крики готов, которые непосредственно до столкновения перед лицом врага распевали боевые песни, рассказывающие о заслугах их предков. Совершенно очевидно, что у готов в III—VI вв. еще господствовала племенная «героическая» психология. Трусость уже у древних германцев считалась страшным пороком (Tac. Germ., 12), а вождь должен был, сражаясь впереди всех, вдохновлять воинов своим примером (Tac. Germ., 7; 11; 13—14). Подобное же мировоззрение сохранилось и у готов (Procop. Bel. Goth., II,1, 24; Jord. Get., 276). И у них король должен был увлекать соплеменников своим примером, сражаясь на передовой (Procop. Bel. Goth., IV, 31,17—20; 32, 34; 35, 26), а за трусость его могли даже сместить и, наоборот, правителем могли выбрать за храбрость даже незнатного воина (Procop. Bel. Goth., I,11,5; II, 30, 5). Даже будучи один, именитый воин считал своим долгом противостоять массе врагов при благоприятных условиях местности (Procop. Bel. Goth., II, 5,14); именно такие подвиги богов, королей и героев воспевались в песнях готов (Jord. Get., 28; 43; 48; ср.: 78—81; Flac. Argon., VI, 92—95; Cassiod. Var., I,24,1; VIII, 9, 8; IX, 25, 4). Ведь в песенном фольклоре обычно заключалась историческая память бесписьменного народа. Еще во времена Тацита германцы перед боем воспевали подвиги «Геркулеса» (бога Донара) (Tac. Germ., 3), а также деяния вождя Арминия (Tac. An., II, 88), а позднее – Фритигерна и героическую смерть Теодориха I в битве с гуннами (Jord. Get., 43; 214). В мирное, а видимо, и в военное время готы воспевали деяния предков под аккомпанемент кифар (Jord. Get., 43)[390]. Естественно, при родовом строе не только все племя, но и каждый род и даже семья имели своих славных предков, которые совершили героические деяния[391]. Следовательно, готы воспевали их подвиги, старались не посрамить славы пращуров, а по возможности и совершить что-то подобное и войти в «историю». Ведь шрамы не обезображивали, а украшали мужчину (Isid. Hist. Goth., 67). Вероятно, «нестройные крики» Аммиана и означают, что готы пели каждый о своем пращуре.

Сопоставляя данное описание Аммианом (XXXI, 7,11) боевой песни готов с его же свидетельством и сообщением и Тацита о бардите, можно посчитать, что речь идет о разных боевых кличах. Бардит поют все воины один и тот же, а тут, у готов, каждый поет о своем. Однако в другом пассаже тот же автор, рассказывая о битве при Адрианополе, пишет: «И притом, по обычаю, варварская толпа завыла дико и зловеще» (Amm., XXXI,12,11). Данное описание очень напоминает баррит. Может быть, это происходило на разных фазах боя? Ведь баррит для воодушевления войска поднимался непосредственно перед столкновением. Однако баррит был поднят готами в битве при Адрианополе при приближении римлян и при развертывании их в боевой порядок, тогда как сами готы планировали лишь обороняться, а не атаковать. Вероятно, в вышеприведенном пассаже Аммиан описывает общее впечатление от всего крика вражеского войска. Ведь петь можно, когда еще боец не вступил в непосредственное соприкосновение с врагом, чтобы воодушевить себя и устрашить врага, однако, переходя в атаку, человек из-за душевного перенапряжения уже не способен внятно произносить слова – он может только кричать. Так, конница готов также шла в атаку с шумом и криком (Procop. Bel. Goth., IV, 29,17). Иордан прямо указывает значение боевого клича своих соплеменников: «поощрительные побуждения» (Jord. Get., 155: hortatibus excitati).

Итак, когда обе стороны кричали, кто-то более смелый мог выбегать вперед и завязывать стычки, у Марцеллина – «более легкие бои» (leviora proelia). Это могли быть поединки воинов, распространившиеся именно в позднеримский-ранневизантийский период в связи с варваризацией армии. Ведь поединок является одной из черт «героического» военного дела. Обычно сражались желающие продемонстрировать свое мастерство (Procop. Bel. Goth., II,1, 20; IV, 31,11—16), впрочем, единоборство командиров не было правилом уже в VI в. У древних германцев поединок имел особое культовое значение: по нему гадали, кто выйдет победителем в кампании. В подобном поединке сражались пленный из того племени, на которое планировался поход, и соплеменник нападавших, каждый с отеческим оружием. Соответственно выигравший должен принести победу своей стороне в походе (Tac. Germ., 10). Поэтому зачастую военное противостояние племен разрешалось поединком, который и воспринимался как воля богов (Greg. Tur. Hist. Franc., II, 2). Другим вариантом объяснения «легкого боя» Аммиана Марцеллина может быть то, что это был метательный бой издали, когда снаряды еще редко долетали до цели, а кто-то мог выбегать вперед между строями и демонстрировать тут свое бесстрашие, завязывая стычки с такими же смельчаками из войска врагов. Сами поединки, скорее всего, автор должен был специально упомянуть.

Накричавшись и произведя желаемое впечатление на врагов, воины сходились еще ближе, бросая метательные копья. Когда противник приближается, то усиливается и эффективность поражения от его снарядов, поэтому воины смыкают щиты, образуя «черепаху». Этот вид строя делают обе стороны, однако нельзя исключить, что, в частности, в битве при Салициях «черепаху» сделали только римляне, поскольку далее оказывается, что у готов строй менее плотный.

Судя по всему, «черепаха» первоначально и чаще всего использовалась римлянами при штурме укреплений. Изображение такой «черепахи» мы видим на колоннах Траяна и Марка Аврелия[392]. По-видимому, несколько позднее это построение было перенесено и в полевую битву, в которой «черепаха» могла быть как с «крышей» для защиты от неприятельского метательного оружия, так, по-видимому, и без нее[393].

Естественно, нам лучше известен механизм образования «черепахи» римлянами. «Стратегикон» (XII, 8,16, 8), основываясь на материале V—VI вв., так описывает образование «черепахи», которое тут называется германским, возможно готским, словом phulcon[394]: «Приказывают: ad phulcon. И тогда построенные впереди по фронту уплотняют щиты вплоть до сближения умбонов, они вблизи прикрывают свои животы вплоть до голени, а стоящие позади них, поднимая свои щиты и направляя их к умбонам передних, прикрывают груди и их глаза <и таким образом>[395] соединяются. Когда уплотненный по предписанию паратаксис окажется на расстоянии одного полета стрелы от врагов и вообще должен начаться бой, приказывают: parati [готовьсь!]». Следовательно, «черепаху» образовывали еще до того, как войска сблизятся на расстояние выстрела из лука, которое у Маврикия составляет 133 м[396]. Причем щиты выставляют вперед две первые шеренги, одни – защищая нижнюю часть корпуса, а вторые – верхнюю. И в подобном построении с плохим обозрением спереди римляне приближались к врагам. Потом, при дальнейшем уменьшении расстояния между врагами, «черепаха» должна действовать против пехоты противника следующим образом: «Псилы пусть стреляют навесно, а щитоносцам, которые построены во фронте (когда неприятели окажутся еще ближе), если они имеют марзобарбулы и риптарии, бросать их, положив копья вниз, а если первых нет, то, подождав того момента, когда неприятели подойдут близко, тогда, метнув свои копья, взяться за мечи и стройно сражаться… А стоящие позади них, закрыв собственные головы их щитами, помогают передним копьями» (Mauric. Strat., XII, 8,16, 9). Следовательно, тяжеловооруженные пехотинцы тут вооружены на позднеримский манер метательным оружием[397]. При приближении врага на близкое расстояние щитоносцы бросали последние, положив при этом копья (κοντάρια) на землю, однако затем, видимо, метали и их, тогда как задние шеренги поддерживали передние, коля противника копьями, которые они держали верхним хватом, или же они могли также метать свои копья. Таким образом действовала позднеримская пехота[398].

Способ составления «черепахи» готами нам неизвестны. Сплоченная «стена щитов» у готов, по-видимому, складывалась естественным образом, из-за сплочения рядов[399]. Этот строй может лучше защитить от метательного оружия, а также от атак конницы (Procop. Bel Goth., IV, 5,19; ср.: «Песнь о Хлёде», с. 393, § 29). Кроме того, эта сплоченность придает дополнительную уверенность воинам, чувствующим локоть товарищей. Возможно, готская «черепаха» не имела «крыши» – готы не имели традиции ее создавать, вспомним, что даже при штурме Филиппополя они просто защищали головы щитами, не соединяя их в «черепаху» (Dexipp. frg., 19). Надо отметить, что европейский варварский мир знал данный способ построения давно. «Черепаху» во время штурмов, согласно Т. Ливию (V,43,2), использовали галлы еще в 390 г. до н. э. Позднее кельты обычно применяли такое построение при штурме, для защиты от метательных снарядов противника (Caes. B.G., II, 6, 2; VII, 85, 5). Впрочем, и в настоящей битве они подчас строились подобным строем с той же целью (Liv., X, 29, 6; 12). В последнем случае щитов, прикрывающих головы воинов, могло и не быть (ср.: Caes. B.G., I, 24—25), ведь Т. Ливий (XXXII,17,13) и Арриан (Tact., 11, 4) сравнивают самый плотный строй эллинистических македонских гоплитов, синасписм, с римской «черепахой». Германцы уже во времена Цезаря образовывали плотное построение, прикрывая щитами фронт (Caes. B.G., I, 52; Dio Cass., XXXVIII, 49, 6). На одном из рельефов колонны Траяна германцы вместе с ауксилариями участвуют в построении, образующем стену щитов, из которой ведут стрельбу метатели[400].

С другой стороны, Аммиан в рассматриваемом пассаже отмечает, что для готов сохранение строя не было таким обязательным элементом, как для римлян. Он специально подчеркивает, что готы обычно строго не соблюдают строя и весьма подвижны в строю. Хотя это утверждение может относиться к построению готов вообще, а не к «черепахе» в частности. Впрочем, характеристика Марцеллином готов как «восстановимых (reparabiles)» может касаться их физических сил, которые они быстро восстанавливают для повторной атаки. Поэтому данная характеристика, возможно, касается воинов вообще, а не только относится к данной конкретной битве.

Наконец войска сблизились. Выражение Марцеллина «сошлась нога с ногой» (pes cum pede conlatus est) не обязательно понимать буквально, – оно значит лишь ближний бой, поскольку далее в пассаже речь идет о действии метательным дрекольем и клинковым оружием, которое применялось при непосредственном прорыве левого крыла римлян[401]. Подобное выражение автор употребляет и в другом пассаже, описывающем бой римлян с аламанами, когда тут еще нет рукопашной (Amm., XXVII, 2, 6: cum pede conlato). Вместе с тем в другом месте, описывая бой с персами, Аммиан, видимо, говорит все же о ближнем бое (Amm., XXV,1,18; ср.: XVI, 2,13).

Марцеллин никак не объясняет, почему готы прорвали именно левое крыло римлян. Возможно, оно было слабым, однако ситуацию выправил появившийся в последнюю минуту резерв. Причем последний упоминается только в римской армии, у готов его, возможно, и не было.

В разгар метательного боя наиболее смелые воины или даже отряды пытаются атаковать строй врага, встречая при этом сначала рой метательных снарядов, а затем, подойдя ближе, и мечи противника (Amm., XXXI, 7,13)[402]. У готов с их героическим этосом, в частности с почитанием личной храбрости, впереди сражались наиболее знатные со своими спутниками (Procop. Bel. Goth., I, 7, 3). Они должны были своим примером поддерживать свой высокий статус. Кроме того, начинать бой могла энергичная молодежь. Как отмечал уже Тацит (Germ., 14), знатные юноши германцев даже во время мира направляются к воюющим племенам для участия в боевых действиях. У готов сохранился подобный принцип: юношей направляли на наиболее рискованные мероприятия, в которых они должны были приобрести боевой опыт (ср.: Zosim., IV, 25, 3). Так, в 365 г. готы послали узурпатору Прокопию 10 000 человек цветущего возраста (Zosim., IV, 7, 2: ἀκµάζοντες), – по-видимому, наиболее боеспособную часть своих воинов. Возможно, такие действия были даже частью обряда инициации (ср.: Caes. B.G., I,1). По-видимому, и в войске готов существовал обычный для «первобытных» народов принцип возрастного деления воинов, который мы можем наблюдать, к примеру, и у римлян, и у папуасов. Тактику, основанную на этом принципе, мы наблюдаем у гревтунгов, которые в 386 г. пытались переправиться через Дунай. Сначала переправляется молодежь, затем люди среднего возраста, а потом все остальные (Zosim., IV, 38, 5; ср.: Claud., VIII (Paneg. IV cons. Honor.), 626—630). Вероятно, и в других тактических ситуациях функции более энергичной молодежи были те же.

Возвратимся к описанию битвы. Аммиан упоминает, что в сражении участвовали всадники, которые преследовали бегущих пехотинцев, рубя их спатами по головам и спинам. Как этот эпизод соответствует с основным пешим боем, не ясно, поскольку сражение продолжалось долго. Если это не обычная риторика, то речь идет о каком-то эпизоде сражения, но, очевидно, не главном.

Затем автор хотя и риторически, но отмечает интересную черту: у упавших воинов сражающиеся подрубали лодыжки, очевидно, чтобы раненые не смогли вновь подняться. Раны на поражение воины получали метательным оружием: пулями из пращи и стрелами. Поскольку праща не была обычным готским оружием, ведь они даже при штурме бросали камни рукой, то Аммиан описывает раны готов, а не римлян. Тут же говорится и о ранах, полученных в ближнем бою (ср.: Amm., XXXI,13, 4—6). Метнув копья, воины рубились мечами (Amm., XXXI,13, 5). И если враг не успел прикрыться щитом, то сильным ударом клинка можно было разрубить голову. Хотя если бы воин видел рубящего, то, даже не успев закрыться щитом, голова инстинктивно бы отдернулась и рану мечом, описываемую автором, нанести было труднее. Скорее всего, подобное ранение в голову наносилось уже бегущим сзади.

Итак, рассматривая описание битвы при Салициях, мы видим интересный феномен стиля Марцеллина. С одной стороны, ход битвы представлен туманно, расположение войск – столь обычное для античных авторов – вообще не упоминается, но, с другой стороны, это сражение показано как типичная битва между римлянами и готами, между культурой и варварством. Тут все характерные черты сведены воедино. Это скорее битва-характеристика, а не конкретный бой[403]. Элементарная же тактика готов выглядит, согласно описанию, следующим образом: противники сходятся, воодушевляют себя криком, строятся в «черепаху», сближаются на расстояние броска копья и перестреливаются. В это время отдельные храбрые воины или даже отряды завязывают схватки. Подобная битва длилась весьма долго, в данном случае с рассвета до заката: по современному летнему времени с 6 ч 20 мин почти до 20 ч (по данным на конец августа), то есть в общей сложности порядка 13,5 часа!

Бой длится долго. Марцеллин справедливо отмечает, что в битве психологический настрой и каждого воина, и всего войска играет важнейшую роль. Готы не отступают, – очевидно, сказывалась верность клятве, которая не давала возможности им отойти. Естественно, сам рукопашный бой не может длиться долго[404], поэтому основным видом сражения при Салициях, несмотря на риторику Аммиана, можно признать метательный. Это не исключает того, что на отдельных участках фронта могли переходить врукопашную, особенно во время атаки готов на левый фланг римлян и ликвидации этого прорыва резервным отрядом. Видимо, подобный способ ведения боя был типичен для готов. В источниках мы находим значительное число указаний на длительный бой готов с римлянами, гепидами, кутригурами, болгарами, арабами, часто с утра до вечера[405]. У византийцев в VI в., как и у кутригуров, основным наступательным оружием был лук, а ранее – метательные копья и дротики, но тогда и роль метательного боя была велика. При этом стоит учитывать, что у готов в это время, судя по всему, обычно не было второй линии войск, которые можно было вводить в бой по мере надобности. Это, в свою очередь, также свидетельствует о господстве дальнего боя у готов, который может длиться долго. В частности, сражение остроготов с болгарами, союзниками византийцев, у Сирмия (504/ 5 г.) длилось долгое время с переменным успехом (Ennod. Paneg., 12, 66—67). А поскольку в речи перед битвой предводитель готов упоминает дождь ланцей, который закроет небо, то можно полагать, что готы сражались против болгар, метая эти легкие копья (Ennod. Paneg., 12, 65: Si caelum lancearum imber obtexerit…). Кроме того, вспомним, что и штурмы готы вели с утра до вечера, а при этом также велика роль метательного боя (Amm., XXXI,15,15; Procop. Bel. Goth., I, 23, 27). С наступлением темноты битва постепенно затихала и отдельными отрядами обе стороны возвращались в лагерь – таков финал битвы при Салициях.

Следующая крупная битва готов с римской армией императора Валента произошла под Адрианополем в августе 378 г. Поскольку готы отрезали римлян от источников снабжения, то Валент, не дожидаясь соединения с идущей ему на помощь армией Грациана, двинулся против врагов. Вероятно, император боялся, что готы, которые уступали римлянам в числе, ускользнут от него, ведь ему донесли, что врагов было всего 10 000, которые, впрочем, рассматриваются исследователями лишь в качестве авангарда готов[406]. Современные исследователи по-разному оценивают общее количество готских войск: от несколько более 10 000 до 100 000—200 000[407]. В источниках нет указаний, каким количеством войск располагал Валент. По подсчетам Т. Бернса, весьма завышенным, римская армия насчитывала 60 000 человек, П. Хитер говорит примерно о 45 000, Л. Шмидт и Х. Вольфрам – о 30 000—40 000, С. Макдауэл – о 15 000—20 000, а Ф. Рункель о немного более чем 15 000[408].

Перед битвой готы стягивали свои войска в один вагенбург, к которому в третьем часу дня 9 августа и вышли римские войска[409]. Они стали развертываться из походной колонны в боевой порядок. Конница авангарда была спереди на правом фланге, позади следовала пехота, а конница левого фланга, составлявшая арьергард, только подтягивалась по дорогам. В резерве пехоты находились батавы. Полководец готов Фритигерн ждал свою, призванную на помощь им конницу, состоящую из 2000 гревтунгских и аланских всадников во главе с Алафеем и Сафраком, поэтому он тянул время путем ведения переговоров. Впрочем, при приближении римлян готы, воодушевляя себя и показывая врагам свою готовность сражаться, затянули боевой клич. Для обороны они умело использовали вагенбург из повозок, поставленных в круг.

Первыми завязали бой конники правого фланга, щитоносцы-scutarii и лучники-sagittarii римлян, которые затем отошли, по-видимому, отогнанные массой метательных снарядов врага. Римляне подошли к полевому укреплению врага и стали вести метательный бой. Причем конница левого крыла подошла к вагенбургу наиболее близко, однако отступившие всадники правого фланга не поддержали ее. Почему против повозок готов действует именно конница? Вероятно, потому что она благодаря своей быстроте вырвалась вперед пехоты и, кроме того, с высоты коня было легче обстреливать находящихся за повозками, если последние были невысокими.

Фраза Марцеллина «затем строи столкнулись наподобие таранов кораблей и поочередно теснили друг друга в виде волн, отбрасываемых в обратном движении» должна быть отнесена к риторике, образно рисующей ход боя (Amm., XXXI,13, 2)[410], если посчитать, что готская пехота еще не вышла из лагеря[411]. Во время этого боя появилась остроготская конница, которая ударила на неприятельских всадников левого крыла. Удар, возможно, был нанесен во фланг или тыл – наиболее уязвимые места для конницы[412]. Причем готы атаковали с возвышенности, что свидетельствует о том, что всадники готов стремились непосредственно перейти врукопашную. А поскольку на левом крыле римлян, видимо, находилась легкая конница сарацинов[413], которая со своим метательным оружием не могла противостоять натиску готов и обратилась в бегство. С другой стороны, готские всадники не могли сражаться в открытом бою с подвижными сарацинскими конниками (ср.: Mauric. Strat., XI, 3,13), а для того, чтобы разбить арабов, верховые готы, будучи в гораздо большем числе, даже садились в засаду во впадине (Zosim., IV, 22, 2—3). После отступления конницы пехота в битве при Адрианополе осталась без прикрытия фланга. В это время пешие готы вышли из вагенбурга и напали на римлян. Последние были потеснены. Бой переходит врукопашную. Римские порядки расстроены и бегут. Резервы также охвачены бегством. Готы преследуют римлян до ночи. Спаслось лишь около трети имперской армии.

В целом битва при Адрианополе описана у Аммиана эмоционально, с большой долей риторики, поэтому соотношения событий и элементарная тактика тут недостаточно понятны[414]. Однако некоторые выводы о готском способе действий мы все же можем сделать. Во-первых, при численном превосходстве врага готы стремятся сконцентрировать свои войска в одном месте. Они не вступают в бой, ожидая прибытия подкрепления, не решаясь без конницы завязывать сражение с римлянами, ее имевшими. В качестве сборного пункта и полевого укрепления используется вагенбург. Конница готов нападает с фланга на конницу врага, используя возвышенность для придания силы своему удару. С этой атакой координирует свои действия пехота, которая выходит из вагенбурга и нападает на римлян. Римляне бегут, а готы их преследуют до ночи. Поражение римлян должно быть объяснено нескоординированностью действий отрядов (Zosim., IV, 24,1). По-видимому, не было закончено развертывание войск из боевого в походный порядок. И, естественно, все решил фланговый удар остроготской конницы. Американский исследователь Т. С. Бернc, в общем, справедливо заметил о данном сражении: «Сама битва была типичной германо-римской битвой, в которой германцы полагались на натиск и количество, а римляне на дисциплину и превосходство в оружии»[415]. Однако отметим, что численное превосходство тут явно было за римлянами.

Некоторые дополнительные черты к описанию Аммиана Марцеллина мы можем найти в кратком и поэтому более понятном свидетельстве о битве при Адрианополе у Павла Орозия (VII, 33,13—14): «Сразу же при первом натиске готов турмы римских всадников были расстроены и пешие остались без вооруженного прикрытия. Затем легионы пеших были окружены вражеской конницей, и сначала они были засыпаны тучами стрел, а затем, когда, обезумев от страха, они бросились врассыпную по окольным путям, они, убиваемые мечами и пиками преследователей, полностью погибли». Аналогичным же образом описывает битву и Павел Диакон (Hist. Rom., XI,11): «При первом натиске готов турмы римских всадников были расстроены и незащищенными остались пешие, которые затем были окружены конницей врагов и засыпаны тучами стрел; когда, обезумев от страха, они бежали по разным местам, то погибли полностью».

Итак, сначала Орозий описывают атаку готской конницы на всадников левого крыла римлян, в результате которой пехота осталась без прикрытия с фланга. Обратив конницу врага в бегство, готские всадники окружили римскую пехоту (ср.: Ruf., II,13; Sozom., VI, 40). Далее конница готов осыпает врага тучами стрел и обращает его в бегство, убивая спасающихся контосами и мечами. Тут есть определенная неясность, связанная с употреблением автором слова «стрелы» (sagittae) (ср.: Fredeg., II, 48). У собственно готской конницы стрел на вооружении не должно быть или, по крайней мере, они не были распространены. Поэтому речь, возможно, идет об аланских всадниках, которые могли иметь на вооружении лук. Возможно, действительно, конница гревтунгов вместе с аланским отрядом зашла в тыл пехоте римлян и стала вести с ней метательный бой. Ведь и Аммиан (XXXI,13, 5) говорит, что римляне сражались с «густыми турмами врага», что, судя по названию подразделений, говорит о всадниках. В это время с фронта напали пешие тервинги. Окруженные римляне бежали. А поскольку, согласно Марцеллину (XXXI,13,18), спаслась треть армии, то окружение явно не было полным.

Таким образом, описание Орозия может нам добавить некоторые черты тактики готов при Адрианополе. Конница готов атакует всадников врага, оказавшихся ближе к ней, во фланг, а затем не преследует (или недолго преследует) их и заходит в тыл пешему строю римлян, создавая угрозу окружения. Это приводит к поражению армии Валента.

Отметим, что уже в это время готы, несмотря на героический этос и стремление к открытой встрече с врагом во фронтальном столкновении, иногда прибегали к «недоблестным» методам боя. Так, в 386 г. готы хотели напасть на спящих врагов (Zosim., IV, 38, 5) и атаковать безлунной ночью (Zosim., IV, 39,1).

Дальнейшее развитие тактики готов мы наблюдаем во второй трети VI в. в Италии. Естественно, мы вправе ожидать, что на военное дело готов вообще и на тактику в частности повлияли римские военные традиции. Определенные черты тактики готов мы можем наблюдать в битве под Римом (536 г.) (Procop. Bel. Goth., I, 28—29). Византийская армия Велизария в количестве 5000 воинов была осаждена в Риме готским войском короля Витигиса, насчитывающим, по сообщению Прокопия (Bel. Goth., I, 24, 2), 150 000 человек, однако К. Ханнестад на основании сопоставления других сведений Прокопия оценивает полевую армию Витигиса в 20 000—25 000 воинов[416]. Византийцы и римляне, воодушевленные недавними успехами, решили принять бой перед стенами Рима, несмотря на численное превосходство вражеской армии, с целью разбить готов и снять осаду. Основная армия Велизария была построена в две линии: впереди конница, позади – пехота, которая должна служить в качестве подкрепления для отступающей конницы. Отдельно на Нероновом поле стоял отряд Валентиниана, а недалеко от городских стен разместилось римское ополчение. Витигис построил свое войско в одну линию, конницу – на флангах, а пехоту – в центре. Построение готов находилось недалеко от лагеря, что давало готам пространство для действия на равнине. Также король оставил отряд на Нероновом поле для охраны моста, по которому ему могли зайти в тыл. Военачальники обеих сторон, находясь в тылу, подбадривали своих воинов.

Бой начался ранним утром. Византийцы подошли к готскому строю и вели метательное сражение, нанося противнику большой урон. Однако на место павших становились стоящие в глубине построения. Одновременно происходили и стычки отдельных групп воинов или даже индивидуальные деяния. В полдень готы, прикрываясь щитами от метательного оружия, перешли в наступление и стали наносить византийским всадникам существенный урон. Затем в атаку бросилась готская конница правого крыла. Византийские всадники обратили тыл и в бегстве опрокинули свою пехоту, стоявшую во второй линии. Готы преследовали врага до стен Рима и, может быть, хотели даже штурмовать стены, но не отважились это сделать из-за готовности защищающихся к обороне.

На Нероновом поле готскому отряду противостояли два более многочисленных вражеских. Наступающей стороной и тут были византийцы: всадники-мавры совершали постоянные наезды на готов. В полдень римские ополченцы перешли в атаку, готы бежали на холмы. Победители их не преследовали, но, войдя в готский лагерь, стали грабить. В это время на них напали готы и обратили их в повальное бегство. Битва была проиграна римско-византийской армией.

Несмотря на то что данное сражение происходило во время осады Рима, его нужно рассматривать как крупномасштабную полевую битву, незначительные особенности которой были обусловлены тем, что она происходила под стенами Рима. Важную роль в бою играли военачальники обеих сторон, которые, находясь в тылу, руководили маневрами армий на поле боя. Витигис избрал оборонительную тактику, предоставив тактическую инициативу противнику. Вероятно, готы, основная масса которых была пехотинцами, стремились измотать византийскую конницу в бою. Может быть, именно этим объясняется то, что готская линия была построена около лагерной стоянки, а не, как объясняет Прокопий, для предоставления места для преследования. Готы боялись за свой тыл, в который можно было зайти, пройдя мост через Тибр, около которого был поставлен охранный отряд. Построение готов: пехота – в центре, конница – на флангах, очевидно, было традиционным, а не обусловленным обстоятельствами битвы[417]. Несколько часов шел бой между византийской конницей и готской пехотой. Бой, очевидно, был по преимуществу метательным, и от него в первую очередь страдали готы, стрелки которых находились за строем тяжеловооруженной пехоты, тогда как византийские всадники вели более маневренный и массивный обстрел. В полдень готская пехота, сомкнувшись, перешла в наступление и стала теснить конницу врага. Решающий же удар был нанесен готскими всадниками правого крыла, которые своей стремительной атакой и переходом врукопашную обратили византийских конников в бегство. Преследование велось как можно дальше, вплоть до рва города.

Задача готского отряда, стоявшего на Нероновом поле, заключалась, вероятно, лишь в прикрытии моста. Поэтому он и не предпринимал активных боевых действий, а при атаке римлян, бросив свой пост, бежал на возвышенности. Такое бегство объяснялось как готской традицией занимать возвышенные места, так и конкретными условиями удобства обороны с них, поскольку готы, очевидно, не надеялись вести эффективную оборону из своего лагеря.

Итак, в битве под Римом мы можем наблюдать некоторые тактические черты готов. Во-первых, войско для боя делится на два неравных отряда: основная часть армии ведет бой во главе с королем, а отряд на Нероновом поле выполняет роль прикрытия моста через Тибр и тем самым защищает тыл основной линии войск. Построение готов было простым, в одну линию без резервов[418]. Длительный бой с более мобильным противником позволяют выдержать численное превосходство и оборонительная тактика. В общее наступление готы переходят, лишь измотав врага. Опять же решающая атака ведется готскими всадниками правого фланга, которым действовать спродручнее, чем конникам левого фланга. Эта атака приводит к успеху.

Следующее сражение, которое подробно описано Прокопием, впрочем, не бывшим его очевидцем, – эта битва у поселка Тагина в Апеннинах (лето 552 г.), где встретились армия стратига Нарзеса и войско готского короля Тотилы. Тут и произошло решающее сражение последнего периода войны за Италию (Procop. Bel. Goth., IV, 29—32)[419]. Византийцы обладали численным превосходством и, по мнению К. Ханнестада, насчитывали около 25 000 воинов, тогда как в готском войске предполагают наличие 15 000 бойцов[420]. Готы еще не успели сконцентрировать свои отряды в одном месте и поджидали 2000 всадников. Обе стороны условились о времени битвы. На призыв Нарзеса назначить время Тотила уклончиво ответил, что он примет бой в течение восьми дней. Вероятно, такой ответ объяснялся тем, что король рассчитывал уже на следующий день напасть на противника, который, полагаясь на восьмидневный срок, не был полностью готов к бою. На следующий день Тотила подвел свои войска к византийским на расстояние двойного полета стрелы, то есть примерно на 300 м.

Первой стадией битвы был бой за холм, находившийся во фланговой позиции к обоим строям. Тем более что около этого холма шла тропинка, идущая в тыл византийцам. Ночью этот холм заняли 50 пехотинцев Нарзеса. Атаки готской конницы на сомкнувшихся и выставивших копья врагов не привели к успеху. Тотила, очевидно, рассчитывал, заняв холм, зайти в тыл противнику. Несмотря на то что подход к холму затруднял овраг, Тотила послал в атаку всадников, а не пехотинцев. Вероятно, это объясняется тем, что конница была наиболее боеспособной частью войска готов. Кроме того, атаку конницы, приближавшейся с шумом и криком, психологически труднее вынести, особенно плохо спаянным войскам. Однако эти всадники, вооруженные пиками, все же не могли прорвать «черепаху» противника.

Во второй фазе битвы, занявшей все утро, активных боевых действий не предпринималось. Войско византийцев построилось в одну линию, с резервом в 500 всадников. На флангах находились по 4000 пеших лучников, прикрывавших конницу, в центре разместилась спешенная конница варварских отрядов. Левый фланг Нарзеса опирался на холм. Тут же были размещены 1000 всадников, которые должны были зайти в тыл неприятелю. Таким образом, стратиг планировал дать оборонительное сражение и, заняв удобную позицию, имел на флангах сильные отряды конницы, которые в нужное время должны были перейти в наступление. О построении готов Прокопий замечает лишь: «И Тотила таким же образом поставил все свое войско против врагов» (Procop. Bel. Goth., IV, 31, 8). Очевидно, имеется в виду также построение пехоты в центре, а конницы на флангах. Некоторое время войска не решали атаковать друг друга. Вероятно, ни те ни другие не были уверены в своей победе: византийцы, выбрав оборонительную позицию, не получали приказ к нападению, а готы ждали подкреплений. Потом, по обычаю, последовал поединок, в котором победу одержал всадник Нарзеса. И далее, затягивая время, Тотила удивлял оба войска своей джигитовкой. При этом он, как настоящий полководец «героического века», находился впереди своих войск, показывая тем самым пример своим соратникам.

Третья фаза битвы – это и есть собственно сражение. Узнав, что в лагерь прибыло подкрепление, Тотила отвел свои войска. Нарзес его не преследовал. В лагере готы приняли пищу и вооружились более тщательно, король также снял свой пышный наряд и одел подходящее снаряжение, похожее на вооружение обычных воинов (Procop. Bel. Goth., IV, 32, 22—23; 34). В другом пассаже Прокопий также отмечает, что в полдень готы обедают, а византийцы также отходят (Procop. Bel. Goth., II, 2, 7). Вероятно, Тотила затем рассчитывал неожиданно напасть на врага, однако Нарзес был готов к новой атаке готов. Для стрельбы по флангам наступающего врага стратиг выдвинул вперед с флангов отряды лучников. Он справедливо предполагал, что основная атака последует против центра его армии. Тотила также перестроил свое войско в две линии, в первой стояли всадники, а во второй – пехотинцы. Подобное построение не характерно для германцев с их многочисленной пехотой, это – строй армии, главная сила которой заключена в коннице. Именно конница готов, как и византийцев, строилась в первой линии, тогда как пехота оставалась далеко позади. Это расстояние должно быть достаточным для того, чтобы, с одной стороны, своя бегущая конница не наскочила на пехоту, а направилась бы к флангам последней, а с другой стороны, чтобы пеший строй успел оказать помощь своим всадникам в случае необходимости. В «Стратегиконе» расстояние между линиями конных и пеших определяется менее 1—2 мили = 1,5—3 км (Mauric. Strat., XII, 8, 23, 5). Прокопий объясняет это построение тем, что если конница готов будет разбита, то она может отойти под защиту пехоты и, приведя себя в порядок и, очевидно, встав на флангах пешей линии, атаковать вместе с последней (Procop. Bel. Goth., IV, 32, 6): «Все же вместе пешие готы были поставлены позади всадников с тем, чтобы если всадники окажутся повернувшими назад, то, повернув к ним [пешим], бегущие были бы спасены и сейчас же оба вместе двинулись на врагов». Такая тактика была, по мнению Прокопия, обычной. Однако историк высказывает и другие возможности взаимодействия пехоты и конницы: строй пехоты должен оттеснить наступающего врага, а конница может совершить новую атаку. При этом пехота или размыкалась и пропускала всадников в тыл, или, стоя сомкнувшись, заставляла их скакать на фланги (Procop. Bel. Goth., IV, 32,16—18; ср.: Mauric. Strat., XII, 8, 23, 5). Однако эти рассуждения Прокопия, скорее всего, общетеоретические, не относящиеся конкретно к данному эпизоду. Впрочем, предположение о последующей совместной атаке пехоты при поддержке конницы, о которой дважды упоминает автор, более вероятно. К тому же сам Прокопий полагает, что готы могли так действовать, а предположение автора базировалось на его знакомстве с готской тактикой.

Атакующей стороной были готы, которые бросили против вражеского центра, который – напомним – состоял из спешенных варварских отрядов. Для придания этой атаке особой мощности, для скорейшего перехода врукопашную и для уничтожения противника первым натиском Тотила приказал не пользоваться метательным оружием. Обычно такой приказ отдавался в решающем сражении (Procop. Bel. Goth., IV, 32, 7)[421]. Вероятно, король в генеральной битве отдал приказ всадникам действовать основным оружием ближнего боя – копьями, – из-за двух причин. Во-первых, фронтальной атакой он хотел разгромить центр византийского строя, где стояли спешенные отряды лангобардов, герулов и других варваров. При этом надо учитывать, что атака конницы, страшная для пеших уже сама по себе, велась готами с шумом и криком, призванным оказать на врага максимальное психологическое воздействие (Procop. Bel. Goth., IV, 29,17). Вторая же, может быть главная причина фронтальной атаки, состояла в том, чтобы быстрым аллюром избежать обстрела лучников с флангов[422]. Это был, скорее, чрезвычайный, нежели обычный приказ.

Во время атаки готским всадникам нанесли существенный урон византийские лучники, занимавшие фланкирующее по отношению к ним положение. Пеший центр Нарзеса выдержал ослабевшую от потерь атаку. Вероятно, за этой атакой готов последовала другая, ведь Прокопий рассказывает, что в контратаку византийцы перешли лишь под вечер (Procop. Bel. Goth., IV, 32, 13). Следовательно, можно полагать, что конница готов могла действовать традиционно: атака – отъезд – приведение себя в порядок – повторная атака. Нарзес же, вероятно, исходя из тактических соображений, которые попали даже в «устав», специально тянул время и не переходил в атаку, изматывая противника (ср.: Mauric. Strat., XI, 3,11; 15). Византийцы лишь под вечер перешли в наступление и обратили уставших готов в бегство. Оно было паническим и увлекло за собой вторую линию пехоты, на которую наскочили бегущие всадники. Преследование закончилось в полной тьме.

Итак, в битве при Тагине мы можем наблюдать как общие, так и особые черты готской тактики. Во-первых, готы по традиции стремились занять господствующую высоту. Однако основная цель при этом состояла уже не в том, чтобы затем произвести оттуда натиск, но чтобы окружить врага. Окружение же – это традиционный тактический прием готов. Так, в 541 г. в сражении у реки Эридан Тотила из своего пятитысячного войска выделил 300 всадников для захода в тыл противостоящим ему византийцам. Появление этих всадников и решило исход боя (Procop. Bel. Goth., III, 4,19—32). Во-вторых, традиционен и способ нападения готов – фронтальная атака, стремление разорвать вражеский центр, а затем, возможно, зайти за фланги[423]. Существенная же особенность состоит в том, что конница готов в этой битве играла главную роль, действуя даже без поддержки пехоты. Это может объясняться тем, что основная масса свободных готов сражалась на коне и составляла основу войска, поскольку коней им выдавали. С другой стороны, возможно, на фактор доминирования конницы над пехотой оказал влияние состав византийской армии, в которой главной ударной силой была конница. Кроме того, у остроготов традиционно конница имела большее значение, чем у их западных сородичей. Однако и это сражение, несмотря на отчаянные действия конницы, не принесло победы готам из-за тактического превосходства противника.

Последним фатальным для готов сражением стала битва при Везувии в октябре 552 г. Войско короля готов Тейи было малочисленнее армии Нарзеса, у которого, по оценке К. Ханнестада, было около 25 000 воинов[424]. Готы, которые были отрезаны флотом противника от снабжения по морю, удалились на так называемую Молочную гору. Однако тут недостаток продовольствия стал еще большим, и они решили сойти с горы и принять битву. Спешившись, они построились в глубокое построение. Сошли с коней и византийцы. Тейя с приближенными встал впереди строя. С раннего утра сражение шло в основном вокруг короля. Но по прошествии трети дня копье попало в его грудь и он погиб. Однако сражение шло до ночи, и лишь темнота развела сражающихся. На следующий день битва возобновилась и продолжалась также с рассвета до ночи, окончившись практически вничью (Procop. Bel. Goth., IV, 35,16—32)[425].

Хотя битва описана Прокопием весьма лаконично, однако общий ее ход мы можем себе представить. Во-первых, обратим внимание на то, что готы опять решают воспользоваться возвышенностью, однако теперь с целью обороны от превосходящей армии противника, а не для атаки. Подобная трансформация объяснялась конкретными условиями битвы, то есть оборонительной тактикой готов.

Во-вторых, примечательно спешивание готов. Почему они это сделали? Очевидно, это не было ответом на спешивание византийцев – последние сошли с коней потом. По-видимому, и местность не препятствовала сражению верхом – во всяком случае Прокопий об этом ничего не говорит. Спешивание же всадников было древней германской традицией и применялось в тех случаях, когда их конница не могла противостоять вражеской (Caes. B.G., IV, 2; 12; Mauric. Strat., XI, 3,1)[426]. Впрочем, и византийская конница также в случае необходимости сходила с коней, чтобы противостоять более сильной коннице, в частности персидской (Procop. Bel. Goth., IV, 8, 30). Вероятно, этим же объясняется и спешивание готов, которые решили сражаться насмерть с более многочисленной армией Нарзеса. На конях легче было при бегстве убежать от противника, пехотинцу же скрыться от преследующих врагов намного труднее. Так, именно стремление сражаться пешими и испытать свою судьбу объясняется спешивание предводителей алеманов в битве при Аргенторате (357 г.) (Amm., XVI,12, 34—35). Следовательно, остроготы еще не забыли традиции пешего боя и в отличие, к примеру, от вандалов могли сходить с коней и сражаться пешими (ср.: Procop. Bel. Vand., I, 8, 27). Ведь и Маврикий отметил, что «белокурые народы» спешиваются именно для того, чтобы противостоять более многочисленным всадникам врага (Mauric. Strat., XI, 3,1). Кроме того, спешивание могло объясняться и чисто оборонительной тактикой готов, которые, зная, что главная ударная сила византийцев заключается в коннице, решили ей противопоставить сплоченный строй пехоты.

В-третьих, Тейя с приближенными располагался впереди строя готов. Это было вызвано как героическим этосом готов (Cassiod. Var., I, 24,1; «Песнь о Хлёде», с. 393, § 29), так и отчаянной борьбой, в которой король должен был показать пример мужества и героизма.

В-четвертых, бой длился с утра до вечера. О каких-то маневрах Прокопий не упоминает. Да и на поле боя чаще маневрировала конница, а тут действовали спешенные войска. Поэтому, вероятно, такое длительное сражение велось с помощью метательного оружия. Ведь и Тейя треть дня оборонялся в основном от дротиков. Если спешенные всадники готов были вооружены копьями, которые не предназначались для метания, то нельзя исключить и того, что они перевооружились и взяли у своих слуг метательное оружие. Вероятно, о подобном перевооружении Прокопий упоминает в рассказе о битве при Тагине, когда после второй фазы сражения готы во главе с королем ушли в лагерь и, «сменив вид оружия, все вооружились тщательно, как подобает воинам», то есть, по-видимому, как и король, заменили и метательное оружие на копье и дротики для ближнего боя (Procop. Bel. Goth., IV, 32, 2).

Таким образом, битва при Везувии представляется не типичной для остроготов середины VI в., когда основной ударной силой является конница, а пехота играла вспомогательную роль. Здесь, в этой пешей битве, мы наблюдаем некий откат назад, некое воспоминание о древнем способе боя, который уже уходил в прошлое.

Ни одна битва в готской истории не покрыта столь плотной пеленой легенд, как битва при Гвадалете – битва, положившая конец существованию готского государства в Испании. Сквозь плотную дымку легенд мы не можем точно установить ни место, ни дату, ни продолжительность, ни ход сражения и судьбу побежденных тоже. Но, с другой стороны, это битва – единственная в истории визиготского государства, в которой нам известны хотя бы некоторые детали, каковые можно посчитать более или менее вероятными. Наиболее древние сохранившиеся испанские источники «Хроника 754 г.», «Альбельдийская хроника» (ок. 881 г.) и «Хроника Альфонса III» (X в.) не сообщают об этой кампании никаких подробностей, арабские историки IX—X вв. более детально описывают событие, но в них уже имеется значительный пласт легендарного материала, который в наиболее полном виде сохранился в компилятивном сочинении аль-Маккари и был также заимствован важнейшими христианскими хронистами XII—XIII вв., рассказывающими и об этом времени, – анонимной «Силосской историей» (начало XII в.), епископами Родриго Хименесом де Радой (1170—1247 гг.) в его «Истории событий в Испании, или Готской истории» и Лукой Туйским (ум. 1249 г.) в «Хронике мира».

В общем, суммируя источники, получается следующая картина. В апреле 711 г. мусульманский отряд, руководимый Тариком ибн Зиядом, высадился в Испании. Поскольку обстановка была неспокойная и в прошлом году Испания уже подверглась набегу мусульман, то побережья охранял отряд знатного гота Теодимера, который произвел атаку на противника (al-Makkarí, p. 268; ср.: Koteybah, p. LXX; al-Kortobí, p. XLVI). Задача данного охранного отряда, видимо, состояла в отражении небольших отрядов мусульман по несколько сотен человек, как это было в 710 г., или же в сковывании сил крупного подразделения и информировании короля о переходе Гибралтара. Родерик узнал о вторжении арабов, находясь в Памплоне и ведя кампанию против басков. Согласно сведениям некоторых арабских авторов король, получив известие о вторжении, послал отряд во главе со своим племянником, который и произвел многочисленные атаки на армию Тарика, но каждый раз терпел поражения и со смертью своего командира окончательно дезорганизовался (Al-Bayano’l-Mogrib, р. 12; 14)[427]. Может быть, это был мобильный, преимущественно конный корпус, задача которого состояла в сковывании сил противника до подхода основных сил короля.

Сам король в это время отходит в Кордову, где собирает войска, по словам аль-Маккари (p. 269), «немного дней», но если принять датой вторжения апрель 711 г., а битвы – 19 или 23 июля этого же года[428], то на сбор войск могло уйти более двух месяцев, откуда и появляется многочисленная армия Родерика, собравшая «всех готов», набранных «из различных областей его царства», и располагавшая большим обозом военных запасов (Roder. Hist. Hisp., III, 20; al-Makkarí, p. 269, 271). Армия Тарика, состоявшая из берберов и 16 арабов (в том числе богословов), численно уступала противнику: сначала у Тарика было 7000 воинов, берберов и негров-рабов, а затем прибыло подкрепление, состоявшее еще из 5000, таким образом, всего у вторгшихся оказалось 12 000 воинов – это количество упоминают наиболее авторитетные авторы[429]. Аль-Хакам подчеркивает, что это была лишь пехота (Hakam, p. 22). Всадники тем не менее были в войске Тарика: аль-Кортоби упоминает о наличии седел, «Ахбар Маджмуа» прямо не указывает, что переправились не только люди, но и лошади, согласно Идари, у войск Тарика «лишь очень малая часть состояла из конницы», а аль-Маккари упоминает, что конкретно Тарик и его отряд во время атаки был конным (Ajbar Machmuâ, p. 21; al-Kortobí, p. XLVII; Al-Bayano’l-Mogrib, р. 11; al-Makkarí, p. 272). Это кажется весьма вероятным, поскольку даже в предыдущей разведывательной экспедиции 710 г. участвовало 400 пехотинцев и 100 всадников, то есть соотношение было 4 : 1. У Тарика войск было больше, поэтому и соотношение их было другое: всадников было весьма немного. Возможно, конница прибыла со вторым, пятитысячным, отрядом, который был послан Мусой на помощь по просьбе Тарика. А также лошади были захвачены после высадки во время стычек с готами, но до генеральной битвы, о подобной добыче упоминает со ссылкой на «Историю» Рази Идари (Al-Bayano’l-Mogrib, р. 12; 14).

Подойдя к противнику, готское войско расположилось напротив стоянки врага. Для разведывания численности вторгшихся Родерик посылает всадника, который с возвышенности обозрел укрепленный лагерь противника (al-Kortobí, p. XLVII; Roder. Hist. Hisp., III, 20; al-Makkarí, p. 273—274). Поутру обе армии «столкнулись, как горы» (al-Makkarí, p. 273). Как была построена берберская пехота, не ясно, но возможно, в линию, состоявшую из родо-племенных подразделений. Армия же Родерика тактически делилась на три соединения: два фланга и центр. Центром командовал сам король, а флангами – считающиеся мифическими сыновья предшествующего короля Витицы (702—710 гг.), которые замыслили измену в обмен на возвращение им фамильных вотчин[430]. Очевидно, король, его свита и дружина, окружавшая его, были конными. Они не располагались в тылу, а прямо в боевой линии, в которой и сражался сам король (Luca Tud. Chron., III, 62). Фланги, видимо, состояли из пехоты и конницы, в первую очередь воинов, набранных «сыновьями Витицы» в подчиненных им областях (al-Makkarí, p. 269). Поскольку войск было много, вероятно, боевая линия была вытянутой – подозревать наличие построения в две или более линий нет оснований. Тарик после краткой речи, вдохновившей бойцов на победу и добычу, повел своих воинов в атаку на королевский отряд. Согласно одной из версий событий, в надежности которой сам аль-Маккари не уверен, Тарик собственноручно зарубил Родерика, рассеял его гвардию, после чего остальные бежали (Koteybah, p. LXXI; al-Makkarí, р. 271). По более распространенному в источниках варианту событий, центр готской армии оказал арабам яростное сопротивление, тогда как фланги во главе «с сыновьями Витицы» бежали, после чего отступил и центр во главе с королем. Арабы преследовали рассеявшихся отступающих[431]. Версию об измене сыновей Витицы приводит даже арабский историк ибн Кутийя (X в.), сам потомок внучки Витицы (el-Kouthya, p. 434). Согласно еще одному варианту событий, сыновья Витицы еще до боя перешли на сторону Тарика (Kouthya, p. 430; al-Makkarí, р. 269). Поэтому испанский историк Э. Сааведра полагает, что в битве у завоевателей насчитывалось 25 000 бойцов, как мусульман, так и христиан, каковое число приводят «Силосская история» и Лука Туйский (Hist. Silense, 16; Luca Tud. Chron., III, 62)[432].

Согласно одним арабским хроникам, сражение длилось с рассвета до заката, но другие историки сообщают, что бой длился семь или даже восемь дней[433]. Если принять продолжительность боя в неделю, то под этим можно понять некие стычки, которые могли происходить, когда армии стояли лагерями напротив друг друга. По крайней мере аль-Асир прямо говорит, что «была серия боев, которая длилась восемь дней» (el-Athir, p. 44). Очевидно, в эти дни надо включить и преследование, которое длилось, по арабским источникам, целых три дня (Hakam, p. 22; Al-Bayano’l-Mogrib, р. 12).

Судьба короля в бою осталась неизвестной: после боя мусульмане поймали его лошадь с драгоценным седлом, нашли плащ и один из его башмаков, но тело короля обнаружено не было. Аль-Маккари (p. 274) сообщает, что король бежал вместе с центром армии и во время бегства утонул в реке вследствие веса своего доспеха. К версии о гибели короля в реке склоняются и другие авторы[434]. Возможно, это произошло в некой заболоченной местности у реки, где были найдены вещи короля: по Родриго де Раде in loco tremulo iuxta fluvium (Roder. Hist. Hisp., III, 20; ср.: Ajbar Machmuâ, p. 22—23; Prim. crónica gen., 557). Действительно, утонуть скорее можно было в ходе бегства и неразберихи, а не в ходе битвы, в которой гвардия и свита помогли бы выбраться. Сведение «Хроники Альфонсо III» о наличии в одной церкви в Визеу в Португалии могилы с надписью «Тут покоится Рудерик, последний король готов» Р. Менендес Пидаль относит к ошибкам в ходе работы с древними рукописями (Chron. Alfons., 6; ср.: Razi, 139. p. 350—351), хотя также возможно и объяснение Х. Орландиса, полагающего, что труп, который мусульмане так и не нашли, просто был унесен с поля боя кем-то из свиты и затем погребен в Визеу[435].

Совершенно ясно, что Родерик опасался вторжения, о чем свидетельствует не только миссия Теодимера и племянника короля, но и рассказ об издании королевского указа об изъятии оружия и коней у населения и посылке их в Галлию и Африку (Razi, 138 (p. 346—347); Luca Tud. Chron., III, 62). Родерик явно имел планы, как действовать, которые, впрочем, не прослеживаются по арабским источникам. Стратегическая инициатива принадлежала, естественно, вторгшимся, которые стремились переломить ситуацию в свою сторону, что объясняется и религиозным рвением, и стремлением поскорее решить исход дела, и нельзя исключить, что и реальным или мнимым численным превосходством.

К сожалению, никаких особых тактических подробностей о битве не сохранилось даже в арабских, наиболее информативных источниках. Случайно, да и то в полулегендарном контексте, сохранилось свидетельство о разделения испанской армии на три корпуса, каждый во главе со своим военачальником: правый и левый фланги и центр, где стоял король и откуда было удобнее вести руководство войсками. Сам монарх, его свита и гвардия, очевидно, не были пехотинцами, а восседали на лошадях. Видимо, готы в это время уже не сходили с коней для боя с пешим противником, ведь еще Исидор отмечал любовь готов к конной битве (Isid. Hist. Goth., 69). Фланговые отряды также должны были, по крайней мере частично, состоять из конницы, где сражались знатные сеньоры со своими свитами. Были ли всадники сосредоточены на крыльях флангов или составляли отдельные отряды внутри фланговых подразделений, не ясно.

Кульминационным моментом битвы, естественно, была мощная атака Тарика на центр неприятельской боевой линии, где стоял король. Сражение в центре было наиболее яростным, именно тут мусульмане понесли наибольшие потери: согласно Луке Туйскому, было уничтожено 16 000 из 25 000 мусульман (Luca Tud. Chron., III, 62); испанцы же стали отступать лишь после бегства своих флангов и соответственно угрозы полного окружения. Видимо, сам Родерик, будучи опытным полководцем, отдал приказ или подал пример к отступлению – вполне разумному маневру в подобной ситуации.

Видимо, мусульмане атаковали не только центр, но и фланги испанской армии, что, кстати, может говорить о некоем пропорциональном паритете численности обеих армий. Это могла быть как непосредственная атака с угрозой перехода врукопашную, так и интенсивный начальный обстрел мусульманскими лучниками вражеских рядов. Фланги армии Родерика бежали первыми – на этом источники сходятся, объясняя данное бегство «заговором сыновей Витицы». Видимо, действительно, часть готской знати не желала сражаться за Родерика, рассматривая его как нелегитимного монарха. Согласно арабской традиции «сыновья Витицы» и знать, поддерживающая их, надеялись, что арабы пришли лишь за добычей и, награбив, вернутся восвояси, а они, погубив Родерика, получат власть (Ajbar Machmuâ, р. 20; Fath al-Andalus, p. 12; el-Athir, p. 44; al-Makkarí, р. 270). Это далеко не первый случай в истории Толедского государства, когда в ходе гражданской войны одна из сторон призывала на помощь иноземные войска: Атанагильд в борьбе за власть опирался на византийцев, а Сисенад – на армию франков. Так что можно говорить об определенной традиции, существовавшей у визиготской знати, призывать на помощь войска интервентов.

С другой стороны, бегство флангов могло объясняться и тем, что тут стояли ополчения магнатов, не имевшие особого боевого опыта и при атаке на них мусульман тут же или вскоре обратившиеся в бегство. Анонимный автор «Силосской истории» и Родриго Хименес сетуют, что ко времени мусульманского вторжения из-за долгого мира «войско готов» разучилось воевать и обращаться с оружием (Hist. Silense, 14; Roder. Hist. Hisp., III, 20; ср.: al-Makkarí, p. 264). Да, действительно, еще в конце VI в. король Реккаред понимал важность ведения боевых действий для поддержания войска в боевой готовности, поэтому он вел многочисленные локальные операции против византийцев и басков, которые, по мнению Исидора Севильского (Hist. Goth., 54), не были вызваны военной необходимостью, а лишь стремлением короля натренировать своих воинов. Однако после изгнания византийцев в 625 г. франки появлялись на полуострове лишь раз, в 631 г., как союзники Сисенанда в гражданской войне; морские набеги византийцев и арабов, видимо, также можно считать локальными боевыми действиями. Видимо, достаточно масштабной была лишь кампания против восставшего дукса Павла в 673 г., которая также велась малоопытным войском (Julian. Hist. Wamb., 16), но после этого прошло почти 40 лет. Вероятно, значительную массу населения эти кампании не затрагивали, а сам набор в действующую армию был локальным. Специальных военных сборов для поддержания боеспособности населения, вероятно, не было. И в повседневной суете лишь знать могла находить время на регулярные упражнения с оружием, военно-спортивные соревнования и охоту – основная масса свободного населения, а тем более рабов, этим не занималась. Именно о знати или о придворных дружинниках Исидор несколько ранее, в первой трети VII в., рассказывал: «Они больше всего почитают упражнения с оружием (telis) и тренировку битв. Они обычно ежедневно проводят стычки в играх» (Isid. Hist. Goth., 70). Посему и жалобы историков на падения боеспособности войска, то есть ополченцев его составлявших, кажутся вполне справедливыми, так же как и на изнеженность некоторых представителей готской знати. Согласно арабскому преданию Муса, отвечая на вопросы халифа Сулеймана, так описывал испанцев: «Князья – изнеженные, а всадники свои усилия вовсе не переоценивают» (Al-Bayano’l-Mogrib, р. 27)[436]. В совокупности с другими вариантами ответа Мусы можно полагать, что среди конницы, в которой сражалась знать с дружиннами, еще в начале VIII в. сохранился былой боевой дух.

Никто из хронистов не высказывает даже тени сомнения в исходе битвы: разгром испанской армии был полным. Во время бегства армия готов рассеялась и, без всякого сомнения, понесла тут основные потери в живой силе. В суматохе отступления или уже простого бегства король и погиб, попав в болотистую местность, где потом противники обнаружили его лошадь. Если принять сообщение о длительности боя в течение всего дня, от восхода до заката солнца, то в данной местности сражение должно было длиться по современному летнему времени примерно с 7 ч 30 мин до 21 ч 30 мин, то есть 14 часов, что ясно указывает на то, что в данное время надо включить построение войска, его маневры, завязку боя, саму битву и бегство проигравших.

В общем же на основании описаний источников, передающих арабскую традицию о битве при Гвадалете, можно скорее анализировать арабо-мусульманскую, а не испанскую тактику, что, конечно, объясняется тем, что историю писали победители, выразив при этом свою точку зрения на события и отразив свой объем знаний.

В целом тактику готов можно охарактеризовать как европейскую «варварскую». В середине III в. тактика готов была типично германской, хорошо приспособленной для действий в лесах, болотах и на возвышенностях. При этом для победы широко использовали сложные условия местности и окружение противника. В последней четверти IV в. основным тактическим приемом пехоты была фронтальная атака с сильным натиском, с психологическим устрашением противника и последующим длительным метательным боем, переходящим врукопашную. Конница стремилась ударить во фланг и зайти в тыл врага. При этом уделялось большое внимание захвату высот, с которых можно было в нужное время произвести натиск и, с другой стороны, с которых легче было обороняться от врага. В конце V в. после захвата Италии у остроготов конница стала основным родом войск, которая продолжала сражаться с той же фронтальной атакой. Во второй трети VI в. в ходе войны с полководцами Юстиниана способ боя у готов становится более вариативным: конница не только может традиционно становиться на флангах пехоты, но и выстраиваться в первой линии, впереди пеших, или даже сходить с коней и вести бой с пехотой.

VIII. Осада и оборона

В варварском мире готам не приходилось брать хорошо укрепленных городов. Ведь тут обычно городища защищались самим природным расположением, но иногда, впрочем, и искусственными укреплениями. Они служили как убежищем для гражданского населения во время военных действий, так были обитаемы и в мирное время. Среди поселений черняховской культуры, расположенных в причерноморских степях, имеются два укрепленных, построенных по заранее обдуманному плану – Городок и Александровка. Первое городище, расположенное на скалистом мысу, с трех сторон окружено глубокими обрывами, а с четвертой – тремя линиями укреплений: два рва с валом и стена, от которой остались каменный фундамент и трехслойная кладка. Впрочем, возможно, часть этих сооружений относятся к концу Средневековья. Александровка также расположена на высоком скалистом (около 40 м) мысу, который образован рекой и двумя балками. С оставшейся стороны поселение было укреплено рвом и валом, на котором стояла широкая (3 м) стена с трехслойной кладкой и с четырьмя округлыми башнями; диаметр самой крупной из них составлял 11 м, а толщина стен – 1,5 м. Со стороны реки неприступность усилена эскарпом и нерегулярной каменной стеной[437].

Как могли германцы захватывать аналогичные укрепления, явствует, к примеру, из описания Тацита. В начале I в. германцы (херуски) штурмовали римский укрепленный лагерь, заваливая связками хвороста ров и раскачивая и вырывая частокол (Tac. An., I, 68). В целом германцы не были опытными в осаде (Caes. B.G., VI, 41; Dio Cass., LVI, 22, 2a). Вместе с тем уже во время первых их грандиозных вторжений на территорию империи в середине III в. готы применяли разнообразные способы брать укрепления. Причем развитие идет от простейшего штурма до осады с помощью разнообразных машин.

В середине III в. во время Готских войн готы, как правило, захватывали неукрепленные поселения (Zosim, I, 26,1; 33, 2; 43, 2). Осады городов скорее были редкостью, чем правилом[438]. Возможно, именно поэтому в поздних трактатах, посвященных полиоркетикам, сохранились подробные описания, рассказывающие об осадах Маркианополя, Филиппополя и Сиды. То есть рассказы о необычных случаях осад, которые и привлекли внимание эпитоматора.

В 248 г. готы подошли к Маркианополю – стратегическому пункту в Нижней Мезии (Dexipp. frg., 17b). Они не стали его осаждать, на что можно было потратить много времени, но решили взять его штурмом. Для подготовки генерального штурма они снесли к городу массы камней, после чего пошли на штурм, ведя интенсивный обстрел камнями, которые они бросали рукой, дротиками и стрелами. Обороняющиеся, укрывшись за стенами и прикрываясь щитами, не отвечали на обстрел. Однако, когда все метательные снаряды были израсходованы, готам пришлось отойти. Вероятно, осаждающие стремились сбить горожан со стен путем интенсивного метания и не дать возможности им обороняться. В то же время под прикрытием метания готы хотели подойти и взять город, но штурм не получился.

Отойдя в лагерь, пришедшие в уныние готы только через несколько дней возобновили попытки взять город: они опять пошли на штурм по всему периметру укреплений. Опять тот же способ: посредством интенсивного метания подойти к стене и взять укрепления. Но теперь горожане, привыкнув к своему противнику, сами стали интенсивно обороняться, обстреливая врагов камнями и дротиками. Поскольку готы шли на штурм густыми колоннами, то их потери были значительными и это заставило их отойти. Получив выкуп, готы ушли от города (Jord. Get., 94).

Таким образом, эта первая подробно описанная историком Дексиппом попытка взять город представляет нам первоначальные навыки готов по штурму городов. Готы не устанавливали постоянную блокаду города по периметру – они надеялись взять город генеральным штурмом. Это простейший и быстрейший метод осады. Прикрываясь интенсивным метанием, готы стремятся взять укрепления, но это у них не получается (ср.: Veget., IV, 6). Они не используют осадных машин, хотя, возможно, простейшие приспособления (лестницы, например) у них имеются, но они просто не упомянуты источником. Причем готы подходили к стенам в боевом построении, в глубоких колоннах, по-видимому опасаясь вылазок неприятеля и для удобства штурма. Как справедливо отметил Э. Томпсон, подобный способ штурма был более типичен для готов середины III в.[439]

Через два года готы берут город уже совсем иным способом, тут и осаждающие и обороняющиеся активно используют различные приспособления (Dexipp. frg., 19). Летом 250 г. готы Книвы осадили Филиппополь, который оборонялся защитниками во главе с Приском. Сначала готы проводили разведку: они подходили к городу с разных сторон на достаточно близкое расстояние и, прикрываясь от обстрела щитами, пытались определить, где стена ниже и тоньше и, следовательно, на нее можно влезть или пробить. После разведки готы пошли на штурм, ведя интенсивный обстрел укрепления стрелами и дротиками, затем последовал генеральный штурм. При этом используют различные аппараты. Простые лестницы и складные лестницы на колесах. Последние были сложены вдвое, и когда нужно, вторая половина подымалась вверх веревками. Для защиты от снарядов использовали четырехугольные «черепахи», покрытые кожами. Они везлись на колесах с помощью рычагов. «Черепахи» предназначались для подведения и разрушения ворот. Вероятно, именно в таких «черепахах» были расположены и тараны с железными наконечниками. Для взбирания на стену к последней подкатывались деревянные башни с перекидными мостками, с которых воины могли перейти на стену. Впрочем, несмотря на грандиозные приготовления, штурм был отражен: лестницы ломали, бросая бревна и камни, «черепахи» не выдерживали удара огромных валунов, а башни поджигали зажигательными средствами.

Неудача привела готов в уныние, но они не отступили от задуманного. Посовещавшись, они решили построить насыпь, с которой можно были сражаться на одной высоте с защитниками. В основу вала были положены стоящие вертикально бревна от зданий, которые затем укреплялись с двух сторон деревом и землей. При этом основание насыпи находилось во рву перед городом и приходилось сначала засыпать ров. Это было вызвано, вероятно, тем, что насыпь должна была находиться вблизи стен, чтобы с нее можно было перейти на последние. Работая, готы опять же прикрывались щитами от метательного оружия римлян. Однако и эти усилия не привели к успеху: осажденные надстроили стены. Более того, один из жителей Филиппополя, спустившись ночью на веревках со стен, поджег основание насыпи, и она рухнула.

Однако готы не отказались от своего намерения. Они заваливают ров трупами обозных животных и убитых ими старых и больных пленных, на которые наваливают дерево. Однако жители, пробив в стене калитку, незаметно стали уносить материал насыпи к себе, тем самым постоянно уменьшая ее. По свидетельству Дексиппа (frg., 19), после этого готы отступили. Однако, как сообщает Иордан, после продолжительной осады готы овладели городом, заключив союз с Приском (Jord. Get., 103)[440].

Таким образом, осада Филиппополя представляет нам новый этап в развитии полиоркетики у готов. При сохранении традиционного способа взятия укрепления штурмом готы широко используют осадные машины: складные лестницы, «черепахи», тараны и подвижные башни. Это не особо сложные осадные приспособления, при построении которых готы использовали свои плотницкие навыки. Однако саму идею их возведения и простейшие инженерные расчеты готы, скорее всего, получили от римских пленных (ср.: Tac. Hist., IV, 23)[441]. Осада была долговременной и производилась в несколько этапов. Сначала всеобщий штурм с различных сторон города с помощью разнообразных аппаратов. Второй этап состоял в постройке насыпи, с которой предполагалось сражаться с противником на равной высоте. Причем насыпь, по-видимому, построили не по всему периметру города, а только в определенном месте, в котором предполагалось вести борьбу, которая, возможно, должна была сочетаться со штурмом на других участках укреплений. Очевидно, насыпь была характерным и наиболее простым (однако трудоемким) способом взобраться на стену. При этом, возможно, готы использовали навыки, приобретенные в мирном строительстве. Несмотря на оборону, которую римляне вели по всем правилам, город, возможно, был готами взят, что уже само говорит об улучшении их навыков осаждать города.

В 257 г. «скифы», высадившись с моря, стали осаждать укрепленный двумя стенами Трапезунд. Воспользовавшись беззаботностью гарнизона, готы ночью приставили заготовленные заранее деревья (ddéénnddrraa) в подходящих местах к стенам, понемногу взобрались по ним и захватили город. Город подвергся опустошению и разграблению, жилища и храмы – разрушены, а жители – убиты или пленены (Zosim., I,33,2—3).

Хотя описание Зосима краткое, но по нему можно составить хотя бы общее представление о способе захвата города. Варвары сначала установили осаду, во время которой они заготовили деревья. Ночью, воспользовавшись леностью стражи, они в предусмотренных заранее подходящих местах приставили деревья и по ним небольшими группами взобрались в город. Вероятно, для восхождения на стену использовали именно деревья, а не бревна или доски, и взобрались они на стену по сучьям деревьев. Поэтому Зосим и отмечает, что готы приникли в город небольшими группами (κατ᾽ ὀλίγους) по деревьям. Таким образом, штурм был простым, он происходил ночью с помощью сподручных средств.

В 269 г. при осаде Фессалоник – одного из крупнейших городов в Македонии – «скифы» опять использовали машины, но какие именно историк Евсевий, описывающий эти события, не детализирует (Euseb. frg., 1)[442]. Сначала готы окружили город и повели осаду. С обеих сторон применялись различные хитрости и приспособления, из которых источник отмечает лишь зажигательные стрелы защитников, против которых машины готов покрывались кожей и огнеупорными материалами. Следовательно, речь в пассаже шла опять же о «черепахах» и/или башнях. Тут мы опять наблюдаем окружение города, чтобы вести штурм с разных сторон города и, используя свое численное преимущество, не дать защитникам сосредоточиться для отражения атаки в одном месте.

В том же 269 г. готы осадили город Сида в Памфилии (Dexipp. frg., 21). Поскольку жители решили обороняться, то готы стали осаждать город. Для штурма осаждающие подвозили к стене некие осадные машины, по-видимому тараны, однако осажденные, сбрасывая на машины тяжести, отразили штурм. Следующий этап осады был ознаменован подведением к стенам равных им по высоте деревянных башен, с которых готы рассчитывали перейти на стены. Одни башни были защищены с узкой, по-видимому, передней стороны железом, а другие были покрыты кожами и огнеупорными материалами. Горожане же над стенами возвели площадки для стрельбы, с которых они сверху обстреливали врагов, находящихся на башнях. Потерпев неудачу и потеряв надежду взять город, готы ушли.

Описание источника опять же концентрируется на машинах и их действии, не уделяя остальным событиям внимание. Осада опять же ведется в несколько этапов, каждый из которых знаменуется штурмом, с использованием осадных машин. Во время первого приступа это были, по-видимому, «черепахи» и тараны, а во время второго – башни. Велся ли штурм по периметру стен или только с одной стороны, не ясно.

Итак, в третьей четверти III в., когда готы только вышли на широкую историческую арену, они уже обладали некоторыми навыками осады городов. Главной целью нападений была добыча, поэтому в первую очередь опустошалась сельская местность, а укрепленные местности предпочитали обходить. Поскольку готы вели в это время наступательные походы, то они стремились взять города быстрым штурмом. Главным видом осады был именно штурм. При этом использовались самые простые приспособления: деревья, лестницы, насыпи. Вероятно, римские перебежчики и пленные научили готов делать и осадные сооружения, наиболее простым видом которого были «черепаха» и тараны, а более сложными техническими сооружениями были осадные башни. Готы не стремились проводить долгую осаду, поскольку вследствие грабежа местности и бегства местных жителей в укромные места, территория была опустошена и продовольствие приходилось доставлять издали. А это, в свою очередь, было связано с опасностью для фуражиров подвергнуться нападению.

В последней четверти IV в. готы все еще предпочитали не останавливаться для взятия городов, а грабить сельскую местность, убивая или угоняя местное население[443]. Зосим (V, 5, 6) так описывает прохождение Аларихом Греции в 395 г.: «Они [готы] уходили за легкой добычей из полей и за совершенной гибелью городов, убивая мужчин во цвете лет, а детей и женщин толпами угоняя вместе со всем богатством». Следовательно, тут действовал первобытный способ войны: уничтожение всего боеспособного населения, увод женщин и детей и всей добычи, которую можно было унести.

Если нападали на города, их предпочитали брать неожиданным нападением (Zosim., V, 6, 4; 7, 2; ср.: Theodoret., IV,15,11) или же штурмовали города с укреплениями, не содержавшимися в порядке (Claud., XVIII (In Eutrop., II), 274—278). Это объясняется тем, что вестготы, действовавшие на территории северобалканских провинций Римской империи не умели вести осаду (Amm., XXXI, 6, 4; 16, 3; 7). За время их пребывания вне территории империи готы утратили навыки способов ведения осады, поскольку в этом не было необходимости. Однако несложные навыки осадного искусства быстро приобретались готами в связи с военной необходимостью. Так, в 378 г. после разгрома римской армии готы в надежде на добычу подошли к Адрианополю. Самый простой способ взятия города – генеральный штурм. Город был окружен и, очевидно, одновременно был произведен штурм, который, однако, не привел к успеху. Поскольку никаких особых приспособлений у готов для осады не было, то они пустились на хитрость: подослали несколько перебежчиков, которые должны были поджечь часть города, и в то время, когда жители будут заняты тушением пожара, готы должны были ринуться на штурм. Однако и этот хитроумный план не удался. Тогда готы решились на ночной штурм, не характерный для них. Единственный осадный инструмент при этом – лестницы. Сигнал к началу операции был подан трубой (также ср.: Claud., V (In Ruf., II), 58). Вожди, подавая пример, шли впереди плотной массы штурмующих. Несмотря на потери, готы яростно шли на штурм, что специально отмечает Аммиан Марцеллин (XXXI,15,14). Вместе с тем штурм велся без какого-либо плана, действия отдельных отрядов не были согласованы, поэтому он и не привел к успеху. Лишь вечер положил конец штурму (Amm., XXXI,15, 2—15). Неудачен был и штурм Фессалоник путем нескольких приступов (Ambros. Epist., 15, 5); в конце 395—396 гг. Аларих разгромил всю Беотию, лишь жители Тегеи во главе с консулом Руфом смогли отстоять свой город[444], также предводитель визиготов не смог взять хорошо укрепленные Фивы (Zosim, V, 5, 7); Афины предводитель готов надеялся взять недостатком продовольствия, захватив Пирей (Zosim., V,5,8).

В целом в последней трети IV в. визиготы обладали лишь простейшими навыками ведения осады. Не умея или не имея времени сделать осадные машины, они стремились брать лишь богатые города штурмом, согласно своему героическому этосу, не считаясь с потерями. Вагенбург при этом служил им лагерем и базой для операций (Amm., XXXI,15, 5). При штурме готы вели огонь по защитникам крепости, стараясь огнем сбить их со стены. При этом в качестве боезапаса использовались стрелы осажденных (Amm., XXXI,15,11). Штурм велся на истощение сил противника, используя свое численное превосходство. Он мог быть прекращен непогодой или сумерками (Amm., XXXI,15, 5; 15). Поскольку обычно машин не было, то готы стремились брать города и незатейливыми хитростями. Вместе с тем варваров приводят в изумления всякие технические сложности, в частности большие камни, брошенные онагром (Amm., XXXI,15,12). Однако позднее, подойдя к Константинополю, они пытались изготовить некие военные аппараты для штурма, но они не понадобились (Amm., XXXI,15, 5). Следовательно, тут мы можем наблюдать некий прогресс в искусстве полиоркетики. Однако, как заметил еще В. Т. Сиротенко (1975: 31), в 378—379 гг. готы не взяли ни одного города.

В V в. мы также не наблюдаем существенного прогресса в развитии искусства полиоркетики у готов. Готы опять же предпочитают не осаждать укрепленных пунктов или же, сжигая посад, оставляют город, готовый к обороне, в покое, как произошло в 473 г. с Филиппами, или блокируют неприятелей, вынуждая их сдаться вследствие отсутствия продовольствия и подкреплений: Вазат в 414 г., Нарбона в 436—437 гг., Аркадиополь в 473 г.[445] Долговременные осады были скорее исключением, чем правилом. Готы блокировали города, стремясь решить свои стратегические задачи. Так, в 408 г. Аларих при осаде Рима блокировал город, занял порт и отрезал подвоз продовольствия, тем самым вызвав там голод[446]. Король остроготов Теодорих осаждал Одоакра в Равенне в течение трех лет (Anon. Vales., 53; Jord. Get., 293—294), точнее, с конца 490 г. до февраля—марта 493 г., то есть около двух с половиной лет. Теодорих установил свой лагерь почти в трех милях (4,4 км) от Равенны в местности Пинета (Jord. Get., 293). Причем этот лагерь был укреплен рвом и широким валом (Haun., a. 491; Anon. Vales., 53). Осады могли не прерываться на зиму, ведь готы привыкли воевать в это время года (Claud. XXVIII (De VI cons. Honor.), 444—445). Даже если сам город принял готов, то при отходе они могли его разграбить (Paulin. Euchar., 310—316). В случае осады также воздвигают вал вокруг города, как сделали в 474 г. остроготы вокруг Фессалоник (Jord. Get., 287). При осаде использовали также машины, в частности тараны, – видимо, при осаде Рима Аларихом (Philostorg., XII, 3) и Нарбонны Теодорихом I в 436 г. (Sidon. Carm., XI, 59—75; ср.: Prosp. Tiron. Chr., 1324). При взятии города большие надежды возлагали на неожиданность нападения (Malch. frg., 18).

Использовали готы и хитрости при осадах. Так, в 410 г. Аларих, якобы уходя из-под Рима, послал сенаторам в дар 300 знатных готских юношей под видом рабов, которые в назначенный день, 24 августа, около полудня, перебив стражу, открыли Саларийские ворота подошедшему войску визиготов. При этой осаде основной лагерь Алариха находился у этих же ворот (Procop. Bel. Vand., I, 2, 22). После этого часть Рима вблизи этих ворот была сожжена и весь город подвергся разграблению в течение трех дней (Procop. Bel. Vand., I, 2,14—26; Isid. Hist. Goth., 18). Горожане, бежавшие в храмы, были пощажены, и не только не убиты, но и не взяты в плен (Isid. Hist. Goth., 15).

Местности, через которые проходило войско готов, разорялись, дома сжигались, земледельцы убивались[447]. Причем могли убивать и все население подряд, как это делал Аларих во время похода на Италию (Procop. Bel. Vand., I, 2,12). Занятые города разрушались (Procop. Bel. Vand., I, 2,11). В 456 г. визиготы выступили против свевов по требованию римлян. При этом готы, естественно, не церемонились с местными жителями Галлеции. Епископ Гидаций (Chron., 174), уделяя особое внимание отношению готов к святым местам, пишет: «Храмы святых взломаны, алтари вынесены и разбиты, даже девы Бога оттуда уведены, но оставлены непорочными, клир раздет до наготы стыда, весь народ обоих полов с детьми снялся с мест ради убежища в святых местах, от ужаса святое место наполнилось вьючным скотом и верблюдами». Следовательно, визиготы, уже будучи христианами, все же испытывали некое уважение к церквям и монастырям, хотя и грабили их. Также готы ведут себя в Астурии: «И по существующему обычаю множество простого народа там не убивается, но святые церкви взламываются, а когда алтари расхищены и разрушены, все украшающие святыни и утварь уносятся. Два епископа, найденные там со всем клиром, уводятся в плен; более слабый простой пол ведется в плачевный плен; города брошены и пустынны, дома преданы огню, сельские местности опустошаются. Город Палентина, так похожий на Астурику, погиб из-за разрушения готами. Только укрепление Ковиаценс на тридцатом милиарии от Астурики [в 43 км], утомленное готами в долгой битве, с божьей помощью и врагам противостояло и выиграло битву. Когда многие из их войска были убиты, оставшиеся готы возвращаются в Галлию» (Hydat. Chron., 186). Во время Толедского королевства в Испании церковь служила убежищем (LV, IX, 3). Сюда в 673 г. бежал восставший дукс Виттимир (Julian. Hist. Wamb., 12). Церковное же имущество, отбитое у врага, ранее награбившего его, возвращалось обратно в храмы (Julian. Hist. Wamb., 26).

Обкладка кафедры равеннского архиепископа Максимиана (546—556 гг.), представляющая сцену продажи братьями Иосифа исмаилитянам, показанным со своими верблюдами. Воспроизведено по: Matt 1971: Abb. 131.

Во второй трети VI в. осадное искусство остроготов не претерпело значительных изменений. Если в первый период войны с византийцами в Италии готы, опираясь на свое численное превосходство, вели наступательные боевые действия в поле, то после поражения и пленения Витигиса положение изменилось. Теперь готы во главе с Тотилой должны были выбивать гарнизоны противника из городов. Поскольку к византийской армии постепенно подходили подкрепления, то города переходили из рук в руки. В этих обстоятельствах получила широкое распространение политика срытия укреплений. Она началась уже при Витигисе, разрушившем укрепления Пизавра и Фанума (Procop. Bel. Goth., III,11, 32), а также стены Милана (Marcel. Com., a. 539, 2), но особенно широко применялась Тотилой, введшим ее в ранг государственной политики[448]. Даже укрепления Рима в 546 г. были на треть разрушены Тотилой, а вороты сняты со своих мест (Procop. Bel. Goth., III, 22, 7; 24, 8). Причем некоторые дома были сожжены (Marcel. Com., a. 547, 5). Эта политика отчасти объяснялась тем, что готы в силу своего героического этоса предпочитали открытую битву, а не осадные действия[449], ведь у германцев был обычай назначать место и время битвы (Plut. Marius, 24, 4). Даже осажденным иногда предлагали выйти из укрепления и решить дело битвой (Procop. Bel. Goth., III,16, 22—23; IV, 28, 3). Да и сами готы, не желая сидеть в осаде и не доверяя местным жителям, могли выйти из города и встать лагерем на равнине (Procop. Bel. Goth., I, 7, 30—32). Подобная стратегия имела объяснение и с технической стороны: готы по-прежнему имели недостаточно развитое осадное искусство (ср.: Procop. Bel. Goth., III,11, 35—36), боялись оставить врагам укрепленные пункты (ср.: Procop. Bel. Vand., I, 5, 9). Возможно, наряду с идеологическими мотивами и силой традиции тут сказывался и недостаток технических навыков и специалистов. Именно поэтому города и укрепления готы предпочитают брать блокадой, когда гарнизон и жители сами сдадутся вследствие голода[450]. Причем часто перед обложением города его пытались взять приступом (Procop. Bel. Goth., III, 37,19—23). Нередко, когда осажденные испытывали нужду в продовольствии, между противниками достигалось соглашение, согласно которому город сдавался, если в течение тридцати дней к нему не подойдут подкрепления. Договор оформлялся выдачей заложников[451]. Это позволяло сократить время осады и давало побежденным надежду на спасение.

Схема Рима периода империи.

Воспроизведено по: Groβer Atlas zur Weltgeschichte / Hrg. von H.-E. Stier u.a. Mainz, 1956. S. 33.

Блокируя большой город, готы обычно не окружали его рвом или валом со всех сторон, но устраивали систему укрепленных лагерей, которые, по-видимому, занимали стратегически важные пункты около города, которые контролировали местность и перекрывали основные дороги. В то же время они отстояли от города на некотором расстоянии, чтобы обезопасить себя от вылазок неприятеля. При осаде Рима в 546 г. готы перекрыли даже реку Тибр, чтобы защитить стратегически важный мост и в то же время предотвратить подвоз продовольствия и подход подкреплений к осажденным. Сам же мост прикрывался деревянными башнями с гарнизонами. В одной башне охрана насчитывала 200 человек (Procop. Bel. Goth., III,19,17—19). В 552 г. на такой башне были размещены даже баллисты (Procop. Bel. Goth., IV, 35, 9). Однако это исключительный случай[452]. Если первый вид укреплений можно посчитать германской традицией военного дела – так делали франки (Agath., II, 4), – которая, впрочем, могла быть заимствована ими от римлян (ср.: Anon. De reb. bel., 16, 5; Procop. Bel. Goth., I,17,14), то натягивание цепей – это было римско-византийской традицией (ср.: Procop. Bel. Goth., I,19, 25). Ведь еще Маврикий (Strat., XII, 8, 21, 5) рекомендовал строить для охраны мостов башни и укрепления с баллистами. Если блокаде подвергался приморский город, то осаду устанавливали как с суши, так и с моря, с помощью флота (Procop. Bel. Goth., I,16,10; 17). Причем при осаде Солоны вокруг города на суше был сооружен вал (Procop. Bel. Goth., I,16,17).

Впрочем, во второй половине 30-х гг. VI в., когда готские войска в Италии обладали численным превосходством, в качестве метода овладения городом применялся и штурм. В 536 г. готы в начале осады Рима попытались взять его штурмом (Procop. Bel. Goth., I,19—23). Готов, по словам Прокопия, было 150 000[453], а византийский гарнизон Велизария насчитывал около 5000 воинов, впрочем, к нему присоединились еще и римляне (Procop. Bel. Goth., I, 24, 2). Чтобы вести осаду, остроготы построили шесть укрепленных лагерей напротив ворот Рима. Эти лагеря должны были контролировать север и восток городских стен, от Фламиниевых до Пренестийских ворот, предотвращая вылазки противника и не допуская подвоза продовольствия. Седьмой лагерь был на правом берегу Тибра, на Нероновом поле, и охранял Мильвийский мост и западную часть города, поддерживая связь с морем. Таким образом, лишь половина римской стены была блокирована, южная же часть города могла сообщаться с Южной Италией. Были повреждены водопроводы, чтобы уменьшить объем воды в Риме[454]. Специально для приступа были изготовлены деревянные осадные башни, по высоте равные стенам. Башни были поставлены на четыре колеса, находящиеся в угле основания, их тянули быки, запряженные впереди. Было изготовлено и четыре тарана, конструкцию которых описывает Прокопий (Bel. Goth., I, 21, 5—12): деревянный четырехугольный каркас, обтянутый кожей и установленный на четырех колесах. Внутри него повешено на цепях бревно, имеющее острый или плоский железный наконечник. Это достаточно легкое сооружение двигали изнутри около 50 человек. Возможно, конечно, что Прокопий описывает не в частности готские, а тараны вообще, но, учитывая однотипность сооружения и римскую традицию, повлиявшую на готские аппараты, можно посчитать, что и тараны остроготов были аналогичными. Естественно, были приготовлены и штурмовые лестницы, соответствующие высоте стен. Для заваливания рва, чтобы подвести машины к стене, были подготовлены фашины. Штурм начался с рассвета на восемнадцатый день осады. Следовательно, готы смогли за 2,5 недели построить аппараты. Приступ велся в разных местах, чтобы осажденные, уступавшие готам в числе, не могли перебросить воинов с одного участка обороны на другой. Сначала главный участок штурма приходился на зону Саларийских ворот Рима. Этот приступ был отбит Велизарием, который приказал перестрелять быков, везущих башни, и готы не решились вплотную приблизиться к стене. Тут был оставлен отряд, угрожающий осажденным как обстрелом, так и возможным произведением штурма и, таким образом, не дававший римлянам перебросить часть своих сил на другие участки обороны.

У могилы Адриана около Аврелиевых ворот готы, переправившись через Тибр, пошли на штурм, выставив вперед большие осадные щиты, и, сметая обороняющихся тучей стрел, стремились поставить лестницы для подъема вверх. Поскольку тут стены, ведущие от города к мавзолею, образовывали узкий проход, то, заходя с флангов, готы оказывались в тылу у осажденных, тем самым еще более затрудняя оборону. Однако готы были отброшены небольшим гарнизоном, который стал кидать сверху статуи, а затем, когда готы немного отступили, повел интенсивную стрельбу стрелами и камнями. Таким образом, и здесь применялась та же тактика штурма: сбить или заставить прекратить стрельбу защитников и в это время подставить лестницы и взобраться наверх.

Около Транстиберинских и Фламиниевых ворот, вследствие сильных естественных укреплений, готы не предпринимали активных действий. Витигис перенес главное направление штурма на Виварий, около Пренестинских ворот, где перед стеной была равнина, удобная для штурма. Кроме того, тут городская стена была слабая и поэтому она была укреплена снаружи невысокой дополнительной стеной. Готы пробили первую стену и оказались в Виварии, а по существу, в мышеловке. Византийский отряд, неожиданно напав на них в тесноте, всех перебил. Воспользовавшись замешательством врагов, Велизарий предпринял общую вылазку, обратил врагов в бегство, во время которого многие из них погибли. В это же время вылазку произвели и из Саларийских ворот. И тут враг побежал. Осадные машины были сожжены. Битва за Рим, начавшаяся утром, закончилась лишь ночью. Готы потеряли 30 000 убитыми (sic!), а ранеными еще больше. Таков рассказ очевидца этих событий Прокопия.

Итак, рассмотрев рассказ о штурме, можно сделать определенные выводы о способах штурма городов остроготами. Готы построили укрепленные лагеря как базы для контроля над осажденными и точки, из которых ведется штурм. Последний ведется на начальной стадии осады при большом численном превосходстве над противником. Этот штурм был вызван стремлением захватить город скорее и не тратить время на его осаду. Приступ велся на значительной части римских укреплений одновременно, не давая противнику возможности перебрасывать подкрепления с одного участка обороны на другой. Главное направление штурма приходится на место, где подход к стене удобнее. На других участках штурма войска выставляются, чтобы угрожать осажденным и не допустить вылазки через ворота во фланг нападающим на других участках. По сравнению с III в. мы не обнаруживаем у готов новых осадных машин: те же лестницы, тараны и башни. Осадные щиты, зафиксированные тут у остроготов, также не являлись техническим новшеством в Античности. В целом, судя по рассказу Прокопия, полиоркетика стояла у остроготов на более низком уровне по сравнению с византийцами.

Осада Аримина готами в 537—538 гг. мало отличалась от описанной выше осады Рима. Сначала готы располагаются лагерем вокруг города, блокируя его. Для приступа они воздвигают деревянную башню, наверху которой была перекидная лестница. Сооружение двигалось на четырех колесах, но тащили его не быки, а люди, укрывшиеся внутри башни. Для преодоления рва последний засыпается фашинами. Однако башня увязла на подобном «грунте», и лишь с трудом ее отбили от вышедших в вылазку византийцев. После этого готы приступили к блокаде (Procop. Bel. Goth., II,12,1—25). Таким образом, тут мы наблюдаем тот же способ осады, что и при осаде Рима: готы пытаются сначала взять город штурмом, а затем переходят к осаде.

В 546 г. остроготы, узнав, что Велизарий захватил Рим, быстро подошли к городу и уже на следующий день попытались атаковать стены города. Прокопий, описывая эти события, не отмечает наличие каких-либо осадных орудий. Вероятно, их и не было, поскольку готы стремились взять город штурмом с ходу (Procop. Bel. Goth., III, 24). Ведь осадных машин они с собой не возили, а новые сделать не успели.

Когда открытый штурм не увенчивался успехом, готы могли для овладения городом применять различные хитрости. Например, в 537 г. во время трехмесячного перемирия под Римом они совершили неудачную попытку пройти в Рим по акведуку. Потерпев и в этом неудачу, остроготы решили неожиданно, в обеденное время, попытаться взять Рим штурмом, неся лестницы и огонь. Однако и эта попытка сорвалась, как и попытка взять город с помощью измены. Планировалось, что двое римлян напоят стражу и призовут готов, которые, переплыв через Тибр, войдут в Рим, а остальные готские силы в это время пойдут на генеральный штурм (Procop. Bel. Goth., II, 9). Таким образом, готы, несмотря на их героический этос, прибегали и к хитростям, пытаясь ускорить взятие города.

В 549 г. готы осаждали Рим, попытки взять город штурмом были безуспешными, тогда готы воспользовались предательством и в очередной раз захватили город (ср.: Sozom., IX, 9). План взятия города был тщательно разработан Тотилой. Трубачи, переправившись ночью через Тибр, должны неожиданно затрубить около стен, отвлекая внимание осажденных, а в это время изменники должны были впустить готов через другие ворота. Кроме того, на дороге в Центумеллы была поставлена засада, которая должна была уничтожить всех бегущих туда из Рима. Все произошло именно так, как и было задумано (Procop. Bel. Goth., III,36). Таким образом, в данном случае действовал строгий стратегический расчет. К хитрости Тотилу заставили прибегнуть бесплодные попытки взять город штурмом, а измена стражи ворот помогла выработать конкретный план. Звук трубы, который осажденные должны были посчитать сигналом к штурму, должен был ошеломить и – главное – дезориентировать обороняющихся, отвлекая их от места нанесения основного удара. Внезапный же вход готского войска в Рим должен был повергнуть защитников в бегство. На более же вероятной дороге была выставлена засада, которая нанесла противнику максимально возможные потери.

Вообще при нападении на врага остроготы применяли эффект неожиданности. Особенно это важно было, когда атаковали вражеский лагерь, который византийцы обычно тщательно охраняли. В 547 г., чтобы неожиданно напасть на византийский лагерь, готы идут по горам, где нет дозоров, а нападение производят ночью, когда враг спит (Procop. Bel. Goth., III, 26,17—20; ср.: Zosom., V,17, 2). Неожиданно же Тотила нападает на стан герулов (Procop. Bel. Goth., III, 27, 7—8). Подобный же прием позднее, в 589 г., использовал визиготский дукс Клавдий, неожиданно напав на лагерь франков и разгромив их под Каркасоном (Joan. Biclar., а. 589, 2; Isid. Hist. Goth., 54).

При осаде крупного города у него оставалась большая часть готского войска, а более мелкие отряды рассылались для захвата менее сильных укреплений (Procop. Bel. Goth., III, 6, 3). Это была часть общей стратегии Тотилы при отвоевании у византийцев Италии в 540-х гг. (Procop. Bel. Goth., III,11, 38). Таким образом, войско не было приковано к одному, пусть даже и самому важному населенному пункту, а могло вести кампанию на разных стратегических направлениях.

Если город проявлял настойчивость при обороне, то готы от него могли отступить, как это было сделано Тотилой при осаде Перузия в 545 г. (Procop. Bel. Goth., III,12,13—15; ср.: III, 24,19—21). Осада могла быть снята и при подходе подкрепления к осажденным (Procop. Bel. Goth., IV, 26, 3).

Прокопий оставил нам информацию и о судьбе гарнизонов, городов, взятых остроготами. Воинов из сдавшегося гарнизона зачисляли в готское войско с сохранением равных прав, при сохранении им их имущества (что было весьма нетипично для эпохи), а не желающих служить отпускали с пустыми руками (Procop. Bel. Goth., III, 30, 21—22; 37,14). Оружие и коней готы в последнем случае забирали (Procop. Bel. Goth., III, 36, 25), но какие-то вещи могли все же оставлять (Marcel. Com., a. 545,1). Естественно, эти перебежчики могли оказывать влияние на повышение уровня готской полиоркетики.

По отношению к гражданскому населению подобный гуманизм в военное время не применялся. 17 декабря 546 г. Тотила ночью вошел в Рим с помощью измены, однако король запретил насильничать и убивать римлян (Procop. Bel. Goth., III, 20,14—25). Последние, впрочем, подверглись депортации и были высланы в Кампанию (Procop. Bel. Goth., III, 22,19; Marcel. Com., a. 547, 5). Рим стал теперь городом, подчиненным остроготскому королю. Однако эксцессы были обычны. Взяв Милан (539 г.), Фирм и Аскул (545 г.), готы перебили всех римлян и забрали добычу (Marcel. Com., a. 539, 2; 545, 1). В 544 г. готы взяли с помощью измены город Тибур в 20 км от Рима и перебили всех жителей, включая клир (Procop. Bel. Goth., III,10,19—20). А когда готы поняли, что теряют контроль над Италией, они, отступая, стали убивать всех римлян подряд (Procop. Bel. Goth., IV, 24, 3—6).

Когда же готы еще владели областями Италии, то воинам предписывалось не обижать крестьян, но покупать у них провизию по твердой цене, а судьи должны были наказывать за военные преступления (Cassiod. Var., XII, 5; 22—23). В мирное время остроготское государство заботилось о своих жителях. Войскам предписывалось не конфликтовать с местными жителями (Cassiod. Var., III, 38; V,11). В Риме солдаты стояли в специальных местах и должны были расплачиваться за покупки на рынке (Cassiod. Var., IX,18). Отрядам, проходящим по территории королевства, чтобы они не грабили местных жителей, выдавалась провизия, заменялись уставшие обозные животные (Cassiod. Var., V,11; ср.: IV,13; V, 26). Ущерб же от прохода войск оплачивался из казны (Cassiod. Var., II, 8).

Готы использовали как естественные, так и искусственные укрепления. Так, Аларих, защищаясь от наступающего Стилихона, занял труднодоступный берег реки Адда, левого притока По (Claud. XXVIII (De VI cons. Honor.), 481—482). Создание насыпных валов не было чуждо германцам, ими они укрепляли слабые участки границы и/или линии обороны, которые не были достаточно защищены линией рельефа местности. В начале I в. ангриварии укрепили доступный проход из их страны к херускам широкой насыпью, защищаясь от набегов последних (Tac. An., II,19: latus agger). Готы также использовали этот вид укреплений. Так, Прокопий рассказывает о готах-тетракситах, попытавшихся сопротивляться гуннскому нашествию: «И сперва готы, закрывшись щитами, встали как обороняющиеся против нападавших, отважившись на это вследствие своей силы и крепости местности, ибо они были наиболее воинственными из всех тамошних варваров» (Procop. Bel. Goth., IV, 5,19). Данный пассаж можно понять по-разному: и как конкретную информацию о том, что готы оборонялись на городищах, выставляя перед собой щиты, и как общее утверждение о том, что готы оборонялись на валах, используя стену щитов, и даже просто как некий эпизод битвы с гуннами. Похожим образом в 16 г. херуски, стоя на валу и выставив щиты, отражали атаки римлян (Tac. An., II,19—21). В 375—376 гг. правитель визиготов-тервингов Атанарих перед угрозой гуннского нашествия «стал воздвигать высокие стены от течения реки Гераза вплоть до Дуная, стягивая земли тайфалов» (Amm., XXXI, 3, 7)[455]. Однако эти сооружения не спасли готов. Хотя гунны, по-видимому, и не пытались их штурмовать, но сами визиготы предпочли переселиться на территорию империи (Amm., XXXI, 3, 8). В 551—552 гг. Тейя создал укрепленную линию в районе Вероны, чтобы воспрепятствовать входу в Италию византийской армии Нарзеса. Это была система укреплений, опиравшаяся на рельеф местности. Слабые участки были укреплены завалами, рвами, ямами и запрудами. Естественно, при этом укрепления тщательно охранялись (Procop. Bel. Goth., IV, 26, 22). Впрочем, Нарзес не стал преодолевать эту линию и прошел до Равенны по берегу Адриатического моря. Таким образом, эта линия обороны, по существу, включала в себя различные виды укреплений, начиная от традиционного вала и заканчивая гарнизонами в крепостях. Сложно сказать, была ли заимствована эта система от римского пограничного лимеса. Если это и так, то была заимствована лишь идея, тогда как система укреплений была своя.

Когда нужно было затруднить переправу противника через реку, готы разрушали мосты (Procop. Bel. Goth., III, 24, 31—32). Иногда конструкция выводилась из строя не полностью. Так, мост около Аримина был разрушен готами с обеих сторон, чтобы затруднить переправу Нарзесу (Procop. Bel. Goth., IV, 28, 5).

При обороне готы использовали нехитрые средства: стреляли из лука, бросали камни и бревна[456]. Причем могли стрелять прицельно, а не стремились массой снарядов привести в замешательство врага (Agath., I, 9; ср.: Merob. Paneg., II,159—161).

В осаде, вопреки своим обыкновениям, готы могли питаться крайне скудно[457]. Продовольствие хранилось в амбарах в цитаделях и оттуда выдавалось гарнизону (Cassiod. Var., XII, 28). В целом же готы предпочитали умереть от оружия, нежели от голода, поэтому они делали отчаянные вылазки, чтобы из-за потерь враг отступил, или же в надежде пробиться сквозь окружение (Procop. Bel. Goth., II, 24,18; IV, 35,16—17; ср.: II, 28, 28—29). Когда нужно было добыть траву для корма коней, готы выходили на фуражировку из укреплений. При осаде Ауксима готы выходили на большой луг, который находился на возвышенности, чтобы срезать траву, погружаемую затем на телеги. Предполагая, что византийцы будут атаковать фуражиров, готы сняли массивные колеса с телег и стали скатывать их на подходящих врагов. В другой раз готы устроили засаду во рвах у стены и, когда византийцы напали на фуражиров, они неожиданно для врагов пришли на помощь своим (Procop. Bel. Goth., II, 23).

Во время пребывания в осаде готы применяли и некоторые военные приемы. Если осаждающий враг крепко нес охранение, а готам нужно было послать гонцов, то они могли для этого выбрать безлунную ночь и при этом поднять крик, держа врага в напряжении в ожидании нападения. Гонцы же смогли пройти через оставшихся в лагере византийцев (Procop. Bel. Goth., II, 24, 3).

При благоприятных обстоятельствах готы совершали вылазки. Так, в 539 г. во время осады византийцами Ауксима готы произвели поздно вечером вылазку на ничего не подозревавшего врага, однако нападавшие были разбиты и обращены в бегство, но, добежав до холма и заняв выгодную позицию, отбивались до наступления ночи (Procop. Bel. Goth., II, 23,10—12; ср.: III, 24, 35—36). Причем при этом стремились напасть на командующего войском неприятеля, чтобы тем самым обезглавить противника (Procop. Bel. Pers., IV, 28, 7). При осаде Рима в 545 г. готы устроили подобную засаду для вышедших в вылазку осажденных, которые в преследовании отдалились от города и попали в засаду (Procop. Bel. Goth., III,13, 3—4). В 544 г., узнав, что гарнизон Ауксима (около 1000 всадников) хочет ночью уйти, Тотила устроил засаду из 2000 всадников, которые, в полночь напав на колонну византийцев, разбили ее и отняли обоз (Procop. Bel. Goth., III,11, 27—31).

Сдача могла происходить и из-за недостатка воды (Procop. Bel. Goth., II,19,17). Когда готские начальники гарнизонов считали, что необходимо сдать укрепление, то они заключали соглашение о том, что их оставят в живых, но вышлют на службу императору (Procop. Bel. Goth., II,13, 3; 19,17) или просто получив уверение в личной неприкосновенности (Procop. Bel. Goth., IV, 33, 26; 34,16).

Существовала у остроготов и система охраны границы. В первой половине VI в. у готов в Коттийских Альпах, на границе Лигурии с Галлией, были расквартированы вместе с семьями гарнизоны[458]. Cемьи гарнизонных воинов могли жить в других местах (Procop. Bel. Goth., I, 8, 8), по-видимому, когда боец отправлялся на службу на определенный срок. Одно из пограничных укреплений (castellum) в Реции описывается в письме Теодориха к готам и римлянам, живущим близ форта под названием Verruca-«Бородавка» (Ferruge) в долине Адидже: укрепление расположено на грибообразной скале без деревьев посредине равнины (Cassiod. Var., III, 48; 507 или 511 г.). Причем особое внимание в письмах короля уделялось надежности самих домов в кастелах (Cassiod. Var., I,17, 3; III, 48,1). Естественно, пограничники получали содержание-annonnae обычно натуральными выдачами (Cassiod. Var., II, 5; ср.: V,11), которые поставляли местные власти (Cassiod. Var., III, 41). В небольших фортах гарнизоны тоже были немногочисленными: в Аосте – 60 человек (Cassiod. Var., II,5). Система таких укреплений и образовывала пограничную линию, устроенную против беспокойных соседей (Procop. Bel. Goth., II, 28, 28—29; ср.: Ennod. Paneg., 11, 59). В частности, по реке Дюранс – против бургундов (Cassiod. Var., III, 41). Очевидно, в идеале они должны были задержать вторгшегося врага до подхода основных сил. При этом, судя по всему, сплошных валов или рвов, проходящих через всю территорию, не было. Горы достаточно надежно защищали подступы, а проходы как раз и контролировались гарнизонами укреплений[459]. Вероятно, подобная сложная линия пограничных укреплений была перенята остроготами у римлян c их системой лимитанов, которые уже в начале новой эры применяли такую систему укреплений, например на востоке Анатолии.

Естественно, в основном использовались уже существующие укрепления. Кассиодор в общем живописует правление Теодориха, «под счастливой властью которого многие города были восстановлены, очень укрепленные форты (castella) сооружены» (Cassiod. Chron., а. 500; ср.: Fredeg., II, 57). Теодорих Великий заботился о ремонте стен Вероны и Павии (Anon. Vales., 71), об укреплениях Рима (Cassiod. Var., I, 25; 28; Isid. Hist. Goth., 39), приказывал восстановить укрепления других городов, специально посылая для этого средства (Cassiod. Var., III, 44). В частности король приказывал жителям Тортоны, как готам, так и римлянам, укрепить лагерь вблизи города (Cassiod. Var., I,17). Префект претория отдал приказ, чтобы крестьяне укрепили Равенну серией ям у горы Капрарий и вокруг стен города (Cassiod. Var., XII,17). В последний раз готы защищали Рим, сделав укрепление вокруг гробницы Адриана, причем стены обороняли лишь там, где византийцы штурмовали (Procop. Bel. Goth., IV, 33,14—26).

В Толедском королевстве, по крайней мере в VII в., также существовала система пограничных укреплений, защищавшая неспокойные районы страны: на северо-востоке, в Пиренеях и Септимании – от франков, на севере – от свевов и басков, а на юге-востоке – от византийцев. Сам лимес состоял из системы укрепленных городов, между которыми располагались небольшие форты. В Пиренеях укрепления контролировали горные проходы. Пример эффективного использования этих фортов мы наблюдаем в 541 г., когда они перекрыли дорогу домой вторгшемуся войску франков, что привело к полному разгрому последних (Isid. Hist. Goth., 41). Вероятно, визиготы продолжали использовать лимес позднеримской эпохи, защищавший северную часть страны, как и войска, подобные имперским лимитанам[460]. Лишь однажды в «древнем» (Леовигильдовом) визиготском законодательстве встречается германское название служилых – leudes, которые приобрели имущество во время военной службы (LV, IV, 5, 5). По аналогии с франкскими институтами, данные воины считаются поселенными на государственных землях для охраны границ[461]. Для контроля же над неспокойными территориями басков Леовигильд основал город Викториак, а Свинтила – Ологик (Joan. Biclar., a. 581, 3; Isid. Hist. Goth., 63), в которых, очевидно, размещались отряды, при надобности служившие силами «быстрого реагирования» на внезапный набег.

Не так много, как о остроготах, мы знаем о ведении войны и об осадном искусстве их западных сородичей во время Толедского королевства. В 673 г. Вамба стратегией выжженной земли вынудил васконов подчиниться и выдать заложников в знак соблюдения мира (Julian. Hist. Wamb., 10). При проходе армии через вражеские области территория разграблялась. Грабежи и насилия, впрочем, происходили еще при проходе воинов по своей земле. За эти насилия Вамба приказал виновным сделать обрезание (Julian. Hist. Wamb., 10) – нестандартное наказание, вместо положенных по закону наказания плетьми и обращения в рабство (LV, III, 4,14).

Изображение стен Толедо из Codex Conciliorum Albeldensis seu Vigilanus, составленном в монастыре Св. Мартина в 976 г. и хранящемся в Эскориальской библиотеке (ms. Escorialensis d I 2, fol. 142). Воспроизведено по: .

Один из наиболее крупных завоевателей эпохи – король Леовигильд, – сделав столицей Толедо из-за его стратегического положения на полуострове (el-Athir, p. 39), вынужден был осаждать свои же мятежные испанские города. Летом 583 г. он берет Севилью, в которой заперся его сын Герменегильд. Для этого король прибег к осаде и блокаде, перекрыв движение даже по реке Гвадалквивир, что привело к голоду и неудачной попытке осажденных дать бой вне стен. После чего город был взят штурмом (Joan. Biclar., а. 583). Естественно, блокирование города было вызвано его хорошими укреплениями, вокруг которых позднее Муса с победоносной арабской армией провел несколько месяцев (Ajbar Machmuâ, p. 29; el-Athir, p. 45; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 21; En-Noweiri, p. 350).

Судьба взятых штурмом городов и их жителей была ужасной. Города подвергались разграблению (Julian. Hist. Wamb., 18). Ворвавшись в Ним (Невмаса), воины Вамбы стали резать не только людей, но даже и животных; причем тела мятежников некоторое время оставались непогребенными (Julian. Hist. Wamb., 19; 21). Судьба гарнизона захваченного города также была незавидной – он подвергался экзекуции, как это было в Медине-Сидонии в 571 г. и в восставшей Кордове в следующем году (Joan. Biclar., а. 571,3; 572, 2). С одной стороны, король не нуждался в последующей службе столь ненадежных сил, а с другой – это был наглядный урок потенциальным мятежникам, представлявший их будущую судьбу. Вражеских же пленников могли и казнить, как это было сделано после поражения свевов в 456 г. (Isid. Hist. Goth., 32), или просто отпустить восвояси в виде особой милости, как это сделал Вамба после завершения своей кампании в Септимании в сентябре 673 г., который отправил домой франков и саксов, вероятно для сохранения дружеских отношений со своим северным соседом (Julian. Hist. Wamb., 25), или выкупить у воинов за счет государства, как это сделал Сисебут после победы над византийцами (Isid. Hist. Goth., 61).

В 673 г. визиготы в Септимании не применяли осадных орудий. При осаде Нарбонны осажденные оборонялись стрелами, а осаждающие – бросали камни и пускали стрелы. Город же был взят штурмом, когда воины влезли на стену и подожгли ворота (Julian. Hist. Wamb., 12). При штурме восставшего Нима осаждающие с шумом шли к стенам, бросая камни, стреляя из луков и метая копья (spicula), тогда как осажденные оборонялись, метая копья (Julian. Hist. Wamb., 13; 17—18). Готы «зажигают ворота, поднеся огонь, и врываются, быстро приступив к стенам» (Julian. Hist. Wamb., 18). Таким образом, в кольце укреплений было найдено слабое место, коим оказались деревянные ворота, которые были просто подожжены, и тем самым осаждающим был обеспечен доступ в город.

Иногда считается, что осаждающие использовали камнеметы, поскольку Юлиан отмечает, что при осаде Нима тучи камней летели с большим свистом (Julian. Hist. Wamb., 18)[462]. Историк первой половины XIII в. Лука Туйский перелагает описание осады Юлианом: «Тучи камней fundibularii пускают с большим шумом» (Luca Tud. Chron., III, 38), вставив в текст лишь fundibularii. Поскольку Лука только раз употребил слово fundibularii, то сложно решить, имеются ли в виду пращники или метательные аппараты. Если обратиться к Вульгате Иеронима, игравшей важнейшую роль в формировании латинского лексикона священнослужителей, то тут fundibula обозначает пращу (I Macc., 6, 51), а fundibularii – пращников (Judith., 6, 8; ср.: Sept., Judith., 6,12). Современник Луки, епископ Родрига де Рада, использовал данное слово в этом же смысле (Roder. Hist. Hisp., IV, 2). Исидор же понимал термин fundibalum на основании изучения им римской литературы как метательную машину (Isid. Orig., XVIII, 10,2)[463], однако fundibularii у автора специального военного трактата Вегеция оказываются пращниками (Veget., III,14). Причем последние, судя по описанию Вегеция, были вооружены пращой-бичом, укрепленной на длинной рукоятке. Вероятно, отсюда и возникла путаница у авторов: поскольку данная праща не была простым ремнем, то ее стали воспринимать как отдельный метательный аппарат. Однако отметим, что первоисточник не говорит о том, что камни метались с помощью какого-то приспособления, и по argumentum ex silentio вполне можно полагать, что они бросались просто рукой, впрочем, ничего странного нет, если их метали с помощью той же пращи, которая была, в частности, на вооружении сервов в визиготской армии.

В конце существования визиготского королевства методы защиты городов также остаются прежними. Готы, несмотря на упадок своего прежнего боевого духа, предпочитают не сидеть в осадах, а выходить на врага в полевое сражение, предпочитая решить исход противостоя зараз. И это несмотря на разгром при Гвадалете! После своей победы Тарик направился к Эсихе. «Ахбар Маджмуа» рассказывает: «Жители этого города, усиленные некоторыми беглецами из великой армии, тут же дали ему [Тарику] сражение. Битва была очень горячей, и много мусульман было ранено или убито. Наконец, с помощью Бога они обратили многобожников в бегство, но никогда еще они не встречали такого упорного сопротивления» (Ajbar Machmuâ, р. 23). Видимо, самое яростное сопротивление было обусловлено тем, что в вылазке участвовали отступившие при Гвадалете части, которые хотели взять реванш, а также существовавшее в этот момент мнение, что мусульмане опять пришли лишь пограбить, но потом вернуться назад (Ajbar Machmuâ, р. 21; el-Athir, p. 44; al-Makkarí, p. 276), что вело к стремлению нанести захватчикам наибольшие потери и принудить их отступить. Лишь неожиданное пленение губернатора повлекло за собой сдачу города на приемлемых условиях (al-Makkarí, p. 276). В 713 г. «князь» Теoдимер выступил из Ориуэлы и дал мусульманам сражение на равнине, однако его воины не выдержали натиска противника и бежали по открытой местности, понеся такие потери при этом бегстве, что потом Теодимер вынужден был призвать на стены женщин[464]. Мерида оказала ожесточенное сопротивление армии Мусы. Уже за милю до города жители, во главе которых, очевидно, стояли «некоторые знатные испанцы» (по словам «Ахбар Маджмуа»), произвели атаку на мусульман. Атака, как представляется, была небезуспешной, поскольку уже на следующее утро, «как обычно» (по замечанию аль-Асира), была произведена вторая вылазка. Однако судьбу сражения решил конно-пеший отряд, поставленный Мусой ночью в засаду в горную лощину, который в ходе боя неожиданно атаковал испанцев в тыл и заставил их, неся значительные потери, отойти в город, который был «очень укрепленный, а его стены были такими, что никогда не строили в нем подобных», по словам «Ахбар Маджмуа». После нескольких месяцев осады мусульмане соорудили подвижную «черепаху», под прикрытием которой стали шанцевым инструментом разрушать стену, однако вылазка защитников, перебивших вражеских саперов, положила этому конец. Воспользовавшись своим успехом и поняв бесперспективность дальнейшего сопротивления, жители 30 июня 713 г. сдали город, выговорив достаточно выгодные условия[465]. Жители Сарагосы после двадцатидневной осады вышли на вылазку, но были разбиты сыном Мусы Мерваном, который на спинах проигравших ворвался в город (Koteybah, p. LXXVI—LXXVII). В ходе этой же кампании Мусы жители другого неназванного города во время вылазки так потеснили арабов, что лишь экстренные действия Мусы спасли положение (Koteybah, p. LXXVII).

Примеров долгого сопротивления мусульманам в осажденных городах также немного. Некоторое время войскам Тарика сопротивлялся гарнизон Сидонии (al-Makkarí, p. 275). В августе 711 г. военачальник Тарика Магит во главе 700 всадников подошел ненастной ночью к стенам Кордовы, которые плохо охранялись, с редкими перекличками стражей, и через брешь в стене вошел в город. Губернатор Кордовы, узнав об этом, выехал из города с 400—500 воинами, а также с некоторыми из жителей и нашел прибежище в окрестной церкви Св. Ацискула (San Acisclo), «стены которой были толстыми и прочными» и где был источник воды. Затем последовали трехмесячная осада, перекрытие источника воды, тайная попытка бегства губернатора, вслед за чем церковь была сожжена вместе с защитниками или, по другой версии, в нее ворвались мусульмане и всех оборонявшихся перебили[466]. Севилья была взята Мусой после осады в течение несколько месяцев, но ее жители смогли эвакуироваться в Бежу (Ajbar Machmuâ, р. 29; Razi, 142 (p. 356—357); Al-Bayano’l-Mogrib, p. 21; En-Noweiri, p. 350; al-Makkarí, p. 284). Одна из крепостей на левантийском побережье Испании оказала яростное сопротивление армии Мусы (Fath al-Andalus, p. 25).

Испанский хронист Лука Туйский приводит предание о том, что король Витица разрушил стены всех городов, кроме трех (Толедо, Лион и Асторга), и, таким образом, позднее города оказались беззащитными перед вторгшимися мусульманами (Luca Tud. Chron., III, 61—62). Если усматривать в данном свидетельстве некое историческое звено[467], то речь могла идти о мерах, направленных на борьбу с непокорной знатью, которая жила в городских центрах. Чтобы лишить последнюю надежду отсидеться за городскими стенами во время очередного мятежа, король мог приказать срыть все или часть городских укреплений, как это в свое время делали остроготские монархи. Это, скорее всего, могло быть определенным наказанием за непокорность, которое лишало знать надежды на будущее восстание. Хотя надо тут же указать, что уже через несколько лет, во время арабского завоевания, стены у испанских городов все же существовали. Кордова располагала крепкими стенами, и лишь местный пастух смог указать мусульманам брешь в стене (Ajbar Machmuâ, р. 24; Al-Bayano’l-Mogri, p. 15; al-Makkarí, р. 278). Уже говорилось о том, что Муса осаждал не один месяц Севилью и Мериду; Теодимер выставил женщин в качестве воинов на стены Ориуэлы. Все эти факты говорят против свидетельства Луки Туйского, в основе которого, впрочем, могли лежать некие одиночные факты, которые затем подверглись обобщению.

Итак, искусство осады и обороны у готов на протяжении трех веков, по существу, не претерпело кардинальных изменений[468]. В III—V вв. нам известно, как готы вели осаду городов, поскольку в этот период готы выступали нападающей стороной. Во второй четверти VI в. остроготы в Италии и осаждали города, и сами выступали в роли осажденных. Готы за все это время сохраняли свой героический варварский этос, который требовал от них бой в открытом поле. Этому стремлению способствовало и то, что они сами жили не в городах, а в сельской местности, и поэтому искусство полиоркетики и антиполиоркетики было им неизвестно. Поэтому готы разоряли сельские местности, предпочитая обходить укрепленные поселения (ср.: Prisc. frg., 24: вандалы). Если же была необходимость захватить город, то применяли два способа взятия: штурм и блокада[469]. Часто эти два вида сочетались. Сначала готы стремились взять город с ходу, но, потерпев в этом неудачу, переходили к блокаде, заставляя гарнизон сдать город. В некоторых случаях город блокировался валом, но чаще контроль за территорией велся из лагерей, занимавших стратегические пункты. При штурме готы использовали нехитрые приспособления для взбирания на стены: лестницы, простые и составные. Для избежания потерь применялось не только самое обычное прикрытие щитом, но и переносные щиты и «черепахи». Чтобы разрушить стены, использовали тараны, установленные в этих же черепахах. Самым обычным видом осадной машины были башни на колесах. Вероятно, данные технические сооружения готам строили римские пленные и перебежчики. Отметим, что более технически сложные метательные аппараты упоминаются у остроготов лишь на финале их истории в 552 г. Машины делались готами на месте, поскольку в поход они, по-видимому, их с собой не возили.

IX. Морское дело

В середине III в. коалиция «скифских народов» принесла с собой в Северное Причерноморье широкое использование судов в военном деле[470]. Ранее варварское население, главным образом на кавказском и крымском побережьях, занималось лишь прибрежным пиратством, теперь же происходят на судах целые нашествия. Цель же этих рейдов осталась прежней – грабеж.

Почему готы и другие варвары отважились пуститься в плавание? Ведь обычно сухопутные народы боятся выходить в море. Вероятно, тут сказалась традиция северного мореплавания готов, которую они еще не забыли. При своем движении на юг готы, вероятно, двигались также и по рекам, что позволило им сохранить навыки морского дела. Иордан (Get., 25; 94—95) упоминает корабли (naves) готов, во время их переселения из Скандинавии. Конструкцию ладей скандинавских свионов описывает Тацит (Germ., 44): они имели нос и корму одинаково заостренной формы, плавали не под парусом, а на веслах, которые были закреплены в съемные уключины. Возможно, о таком же типе гребных судов говорит Прокопий, рассказывая о бриттиях. Причем он добавляет интересную подробность: на кораблях не было специальных гребцов и сами воины исполняли их обязанности (Procop. Bel. Goth., IV, 20, 31). Подобный тип судов существовал в северном регионе с позднего бронзового века, где он известен по петроглифам. Ладья этого типа, датируемая рубежом III—IV вв., была найдена в болоте Нидама у пролива между Ютландией и островом Альс. Она имела длину 22,85 м, ширину 3,26 м и высоту 1,09 м, и на ней размещались 30 гребцов, которые гребли веслами длиной 3,05—3,52 м. Причем парусного вооружения не было вовсе[471]. В 455 г. около 400 герулов совершили набег на Испанию на семи кораблях (Hydat. Chron., 171). Следовательно, на каждом корабле было примерно по 57 человек. По изображению, похожему на корабль, который держит апостол Филипп на капители колонны церкви Сан Педро де ла Нава, Э. Моралес Ромеро предполагает, что ладьи северного типа использовались в визиготской Испании даже в конце VII в.[472], хотя сама форма с крестом посередине больше напоминает корону, а не корабль.

Апостол Филипп, державший в руках судно или корону, – рельеф капители колонны Даниила церкви Св. Педро де ла Нава (Самора). VII в.

Воспроизведено по: Barroso Cabrera, Morin de Pablos 1993: 83, fig. 93.

Переброска войск по морю была достаточно быстрым и наименее трудным способом передвижения. Ведь на быстроту сухопутных набегов рассчитывать готам не приходилось, поскольку в середине III в. конница у них не была развита. А в набегах готам помогали всеобщий кризис, происходивший в империи, и численное превосходство – трещавшая по швам империя не могла набрать достаточно сил для немедленного противостояния варварам.

Поскольку для транспортировки большой массы войск требовалось значительное количество судов, которых у варваров не было, то они заставили боспорцев предоставить им их[473]. Набег боранов летом 254 г. на Питиунт был первым крупным морским предприятием «скифов»[474]. Вероятно, подобная тактика диктовалась тем, что бораны не хотели нести потери на суше, где их могли ожидать, тогда как на море их не ожидали. Боспорцы перевезли боранов в Азию и отплыли домой (Zosim., I,31, 3). Далее варвары шли по побережью до Питиунта, где потерпели поражение, а поскольку у них не было судов, то они понесли большие потери.

В 257 (258) г. бораны уже заставили боспорцев доставить их дальше к Фасису, причем суда на этот раз не отпустили домой, учтя опыт предыдущей кампании (Zosim., I,32—33). Захватив Питиунт, «скифы» раздобыли суда, посадили за весла пленных и ночью взяли штурмом Трапезунд. Это была крупная десантная операция.

В 266 (267) г. «скифы», а согласно Георгию Синкеллу (p. 717) – герулы, совершают очередное вторжение в города западного побережья Черного моря и Малую Азию. Среди этих «скифов» были и готы (SHA, XXIII,13,6—7)[475]. В военных действиях участвовали 500 кораблей (Syncell., p. 717), на которых, по мнению А. М. Ременникова, было 15 000 человек[476]. Поскольку их строили пленные и торговцы, то сами суда могли быть похожие на местные античные типы. «Скифы» подождали зимы для отправления в поход, хотя этот период был наиболее опасен для плавания по Черному морю (Joan. Chrys. Epist., 14, 5; 206; ср.: Кузьминская 1968: 34—38). Часть же войск отправились по суше (Zosim., I, 34—35). Таким образом, поход был сухопутно-морским. Поэтому для переправы через Босфор им потребовались дополнительные суда (Zosim., I, 34, 2). Соответственно и добычу везли на судах и в повозках. Флот же варваров был потрепан морскими бурями и римскими кораблями (SHA, XXIII,12, 6; Syncell., p. 720; Zonara, XII, 26). В этом походе наблюдаем определенное развитие стратегии «скифов». Во-первых, поход ведется на неразграбленную прошлыми набегами территорию, что принесло большую добычу. Во-вторых, он проходил и по суше, и по морю, что заставляло вторгшихся координировать свои силы. В-третьих, «скифы» умело использовали сподручные средства для переправы сухопутных сил.

Морские вторжения закончились грандиозным нашествием в 269 г. На реке Тира (Днестр) было собрано 6000 судов (Zosim., I,42,1) или, по другим источникам, – 2000 (Amm., XXXI, 5,15; SHA, XXV, 8, 2), или 900 (Suid. s. v. Σκύθαι), на которые погрузилось 320 000 человек (Zosim., I, 42, 1; SHA, XXV, 6, 4—5; 7, 3; 8, 2; 5; Suid. s. v. Σκύθαι) или же 300 000 (Dexipp. frg., 22). Если количество воинов нельзя назвать противоречивым, то разночтение в количестве судов сложнее объяснить. Возможно, крупных судов было меньше, а различного рода лодок насчитывалось 4000. Причем кормчих явно не хватало и многие из них не были искусными мореходами, они даже не привыкли к быстрому течению и поэтому понесли большие потери, переходя Босфор (Zosim., I, 42, 2; Suid. s. v. Σκύθαι). В это общее количество вторгшихся, вероятно, входили и семьи, ведь множество женщин после битвы у Наисса (269 г.) попали в плен к римлянам (SHA, XXV, 8, 6)[477]. Экспедиция была морской. Стратегия похода состояла в том, что большие отряды сходили с судов и опустошали прибрежные территории, даже осаждали города, сооружая при этом осадные машины. В целом в этом нашествии флот играл лишь роль средства передвижения, так сказать, оперативной базы для произведения грабительских набегов.

Мало что известно о самих судах готов и их конструкции. Зосим обозначает их самым общим наименованием πλοῖα (I,31,1; 3; 33,1; 34,1; 35,2; 42,1—2; ср.: Suid. s. v. ΣκύӨαι). Однако последнее название у Зосима синонимично и кораблям νῆες, и даже большим лодкам на гребном ходе – σκάφη (Zosim., I, 42, 1—2; ср.: Them. Orat., X,134a: νῆες; Suid. s. v. ΣκύӨαι: σκάφη). Таким образом, в нашем основном источнике о морских походах нет четко установленной терминологии. Зосим, видимо, в своем словоупотреблении во многом зависел от своего источника. Латинские источники также абстрактно именуют суда «скифов» и готов в частности naves (Amm., XXXI, 5,15; SHA, XXIII,12, 6; XXV, 8, 2; Jord. Get., 94—95; 107; 157). Из деталей судов упоминаются рулевые весла, которые у античных судов заменяли собственно рули (Zosim., I, 42, 2). Суда же боранов и готов были гребными (Amm., XXVII, 5, 9; Zosim., I, 33,1), но они в отличие от скандинавских, имели и паруса (Zosim., I, 42,1).

К сожалению, и по иконографическим источникам мы не можем определенно сказать, какие типы судов предоставили боспорцы «скифам». Поскольку варвары не стремились вступить в морской бой с римлянами, то, скорее, это были грузовые суда, ведь они использовались именно для перевозки максимального количества людей[478].

Часть прорисовки колонны Аркадия, хранящаяся в Национальной библиотеке в Париже (№ 4951). Сверху видим битву, а снизу – морское сражение между готами и римлянами.

Воспроизведено по: Becatti 1960. Tav. 73.

Простые типы судов обычно использовались готами в качестве средства переправы через реки. В 376 г. визиготы переправлялись через Дунай «на кораблях, плотах и выдолбленных остовах деревьев» (Amm., XXXI, 4, 5: navibus ratibusque et cavatis arborum alveis). В 377 г. гревтунги, воспользовавшись невнимательной охраной римлянами Дуная, переправились через реку на плотах, видимо, сделанных на скорую руку (Amm., XXXI,5,3: ratibus). Вообще же однодеревки были самым обычным средством переправы через Дунай (Priscus frg., 8), и в 386 г. гревтунги переправились через эту реку именно на однодеревках (Zosim., IV, 38, 5; 39,1—3) или же, согласно Клавдиану, на челноках (Claud. VIII (Paneg. de IV cons. Honor.), 624: lyntres). Вероятно, имеются в виду одни и те же виды судов. В 400 г. во время восстания Гайна со своими готами попытался переправиться через Геллеспонт на плотах, на которых были как воины, так и лошади, однако готов остановили непогода и римский флот; тем более что сами готы в это время уже не были искусными мореходами[479]. А императорское правительство наказывало за передачу варварам искусства кораблестроения – стратегической информации (CTh., IX, 40, 24). Именно плоты сколачивали для скорейшей переправы (Amm., XXXI, 5, 3). Делались они, естественно, из сподручного материала – леса, росшего неподалеку (Zosim., V, 21, 2). О судах Гайны некоторое представление дают сохранившиеся прорисовки колонны Аркадия, где показаны отнюдь не простые плоты, а более сложные суда: тут мы видим беспарусные баркасы с пятью рядами скамеек, в которых помещался десяток человек, ведущих бой копьями и луками. Кроме того, на более подробной прорисовке из Национальной библиотеки в Париже показаны весла и, видимо, круглые щиты, повешенные для защиты на борту[480]. Вероятно, готы действительно использовали подобные корабли, строительство которых могло восходить к северной традиции.

Тактику переправы через низовье Дуная – наиболее легко переходимую часть реки (Them. Or., X, 208) – мы можем наблюдать на примере гревтунгов, которые в 386 г. попытались тайно переправиться через реку на 3000 челноках, наполненных воинами (Claud. VIII (Paneg. de IV cons. Honor.), 624—625). Естественно, тайная переправа осуществлялась ночью. Сначала на однодеревках послали молодежь, затем людей среднего возраста, и, наконец, переправляться стали и все остальные. Однако утлые суденышки готов были потоплены римскими речными кораблями (Zosim., IV, 38—39). Таким образом, здесь у готов соблюдалась определенная боевая очередность во вводе в бой сил, которая могла присутствовать и в сухопутном сражении.

В V в. корабли продолжали использоваться готами как средство переправы через проливы. Так, в 410 г. после разграбления Рима Аларих пытался переплыть в Сицилию на кораблях, но они были разбросаны бурей (Jord. Get., 157; Isid. Hist. Goth., 18; Paul. Diac. Hist. Rom., XII,14). В 415 г. визиготы пытались утвердиться в Африке, также используя для этого корабли (Oros., VII, 43,11; Isid. Hist. Goth., 22).

В то же время готы на захваченных землях продолжают использовать старые морские традиции. Так, в 470 г. дукс Второй Аквитании или комит побережья Намаций возглавлял эскадру, которая, крейсируя у побережья океана, охраняла Аквитанию, к югу от Луары, от набегов саксонских пиратов (Sidon. Epist., VIII, 6,13). Х. Вольфрам полагает, что этот флот даже выходил на север Галлии, где успешно столкнулся с франками, впрочем, из указанных автором источников это прямо не следует. Поскольку у визиготов, контролировавших страну, не было развитой морской традиции или они ее утратили, то, вероятно, это были местные силы, по предположению Б. Бахраха, набранные из рыбаков и торговцев[481].

В Италии готы не отличались особенно активным использованием кораблей в военном деле, используя их эпизодически. В 492 г. для осады Равенны Теодорих мобилизовал в Аримине дромоны[482]. Это, очевидно, сыграло важную роль в блокировании города не только с суши, но и с моря. Однако в первой трети VI в. готы не имели даже судов, чтобы переправиться через Адриатику (Procop. Bel. Goth., I, 1,13) или воевать с вандалами (Procop. Bel. Vand., I, 9, 5; Cassiod. Var., V,17, 3—4). Суда использовались для грузовых целей, в частности в ходе кампании 508 г. для поставки продовольствия войскам на юге Галлии из Италии (Cassiod. Var., III, 41). Понимая, что для надежного обладания Италией необходим флот для противостояния вандалам и для похода на них, король Теодорих, сосредоточивший в своих руках основные рычаги управления Италией, выдвинул широкомасштабную морскую программу (Cassiod. Var., V,16—20). В указе короля префекту претория Абунданцию (525/ 6 г.) говорилось: «Пока многочисленные заботы тревожили наши мысли, Италия не имела кораблей; при том что такой запас деревьев благоприятствует, чтобы, потребованный также и от других провинций, он был прислан, мы, по внушению нам Бога, постановили приказать пока сделать тысячу дромонов, которые смогут и государственный хлеб свозить, и вражеским кораблям, если нужно, противостоять. И поэтому направленные по всей Италии мастера разведают подходящие для работы деревья, а где кипарисы или сосны ты найдешь в соседстве с берегом, то рекомендуем тебе дать подходящую цену владельцам. Ибо эти цены такие, которые привлекаются для оценки стоимости деревьев, впрочем, дешевле себя их не нужно оценивать. Но чтобы наше попечение в половинчатых попытках не стало тщетным, мы приказываем тебе этим постановлением уже теперь позаботиться, с божественной поддержкой, о подходящем числе матросов. Тем и иным способом следует склонить тех, кто от своих господ отнимется, потому что характер освобождения заключается в служении правителю (ибо часто годные к работе оказывались те, кому озабоченные господа давили шеи); однако сделай так, чтобы вышеназванные матросы в виде задатков получили от вашего ведомства по два или три солида в соответствии с качеством человека, поскольку каждый, когда будет призван, должен приготовленным быть найден. Однако мы приказываем рыбаков в это определение не включать, потому что, к сожалению, опускается тот, кто занимается обеспечением удовольствий, ибо разные обыкновения существуют у напора свирепых ветров и в плавании у берегов, изобилующих рыбой» (Cassiod. Var., V,16, 2—5).

Итак, Теодорих приказывает изготовлять корабли из подходящих для этого кипарисов и сосен. Еще Феофраст рекомендовал делать военные корабли из пихты, поскольку она легка, а гражданские суда – из сосны, так как она не гниет. Если же ощущается недостаток в пихте, то корабли делались из сосны (Theoph. Hist. plant., V, 7,1—2). Деревья для удобства транспортировки по воде рекомендовалось выбирать около побережья, в частности у берегов Пада, из королевских владений. Если они находились на территории частных владений, то рекомендовалось их покупать по подходящей цене. Также необходимо было скомплектовать экипажи кораблей. Матросами должны служить италийцы, однако не рыбаки, которые из-за своих профессиональных качеств, по мнению короля, были не способны переквалифицироваться в матросов, но, главное, они доставляли необходимые продукты. Матросам предварительно выдавали аванс, а впоследствии должны платить жалованье (ср.: Cassiod. Var., II, 31). Причем набирали как свободных, так и рабов, которых выкупали у господ. Видимо, речь в первую очередь идет о гребцах, которые составляли наиболее многочисленную часть экипажа (ср.: Cassiod. Var., IV,15). В качестве воинов на кораблях предполагалось использовать лучников, которые для боя тренировались военно-спортивной игрой (Cassid. Var., V, 23). Флот и моряки должны были собраться в столице Равенне под командованием praefectus classis, а затем пойти к океану для обучения; для прохождения кораблей требовалось очистить русла пяти рек от сетей рыбаков[483]. В одном папирусе, датированном 539 г., упоминается praepositus Dromonariorum Andreas – очевидно, не германец, интендант дромонариев – матросов с этих дромонов[484]. Впрочем, поход на вандалов так и не состоялся из-за смерти Теодориха.

Тысяча дромонов – это внушительная военная сила, учитывая, например, что в 507 или 508 г. византийская эскадра, действовавшая у берегов Италии, насчитывала 200 кораблей, а флот Юстиниана, посланный против вандалов, и того меньше – 92 дромона (Marcel. Com., а. 508; Procop. Bel. Vand., I,11,15). Для тысячи дромонов только экипажа требовалось несколько десятков тысяч человек.

Естественно, для действия на море готы использовали обычные корабли италийских типов. Теодорих в своем указе говорит о современных быстроходных кораблях-дромонах, которые имели три ряда весел и паруса; причем гребцы были скрыты от посторонних глаз (Cassiod. Var., V,17, 2—3; ср.: Isid. Orig., XIX,13,14). Дромоны, как следует из вышеприведенного указа, в первую очередь должны были использоваться как грузовые суда, вероятно, поэтому они были с тремя рядами весел, то есть представляли собой крупные типы кораблей с большим водоизмещением. Следовательно, это был более крупный вид судна, нежели обычный дромон, ведь Прокопий отмечает, что обычно дромон имел один ряд весел и верхнюю крышу, защищавшую команду, причем на одном таком корабле было всего лишь около 20 воинов-гребцов, тогда как на вандальских быстроходных кораблях было по более 40 человек воинов (Procop. Bel. Vand., I,11,15—16; 23)[485].

Торговые суда в равеннской гавани – деталь мозаики в базилике S. Apollinare Nuovo, первая четверть VI в. Воспроизведено по: Wolfram 1990: 249.

Позднее, во время войны с византийцами, в Италии готы достаточно активно использовали корабли, возможно, части, оставшиеся еще со времени Теодориха. Витигис в 537 г. приказал произвести неудачную десантную операцию в Далмацию с целью высадить войско и осадить Салоны (Procop. Bel. Goth., I,16, 8—21). В 542 г. у Тотилы было много дромонов (Procop. Bel. Goth., III, 6, 24). В 546 г. после взятия Неаполя у остроготов появился и многочисленный флот из ладей, которые вели наблюдения за проплывавшими кораблями (Procop. Bel. Goth., III,13, 6). В 549 г. Тотила обладал 400 военными кораблями и еще множеством грузовых судов, которые были захвачены у византийцев (Procop. Bel. Goth., III, 37, 5). С этими силами король собирался отвоевывать Сицилию. Стремясь упрочить свое могущество, Тотила с помощью флота, высадившего войска, захватил Корсику и Сардинию (Procop. Bel. Goth., IV, 24, 31). В 551 г. 300 кораблей готов с целью нанести максимальный ущерб империи и заставить Юстиниана вести переговоры совершают рейд на западное побережье Греции, где, высаживаясь, грабят местности и захватывают грузовые суда византийцев (Procop. Bel. Goth., IV, 22,17; 30—32). Для противодействия высадке византийцев из Сицилии в Италию готы выставили отряды, охранявшие Мессинский пролив (Jord. Get., 308; Procop. Bel. Goth., III,18, 26). А для недопущения высадки противника на широком фронте Тотила в 548 г. расставил конных воинов по всему побережью у Рисцианы, которые должны были обстреливать пробующих причалить к берегу и напасть на швартующихся (Procop. Bel. Goth., III, 30,13).

Летом или осенью 551 г. произошло и морское сражение у города Сеногаллия (совр. Сенигаллия) около Анконы на северо-восточном побережье Италии. Готы осаждали Анкону, блокировав ее с суши и с моря. Для деблокирования города византийцы послали 50 кораблей, навстречу им двинулись 47 кораблей осаждающих. Корабли сторон построились в линию. Возможно, у готов строй делился на два крыла, поскольку флотом командовали два военачальника, Гибал и Индульф. В начале боя происходила интенсивная перестрелка между судами, переходящая подчас в абордажный бой. В ходе сражения готские корабли не сумели сохранить необходимые интервалы, они то сталкивались друг с другом и отталкивались шестами, то расходились слишком далеко. Этим воспользовались византийцы, посылая метательные снаряды на скучившиеся корабли и нападая в большом числе на одиночные. Готы, потеряв большинство кораблей, на одиннадцати обратились в бегство, преследуемые врагом. Высадившись на берег и сжегши корабли, они пришли к войску, осаждавшему Анкону, которое, впрочем, отошло от города (Procop. Bel. Goth., IV, 23, 29—37).

В данном сражении сказалось превосходство морского искусства византийцев, которые могли лучше сохранять строй и маневрировать в бою. Посаженные на корабли готские воины терялись и не знали, как им вести бой, поэтому их моральный дух был низок и в конце боя они бежали. Присутствие в королевском флоте византийских перебежчиков и италийцев, более опытных в морском деле, не спасло ситуацию. Хотя дромоны, судя по всему, имели тараны, но Прокопий не упоминает, что корабли таранили друг друга, как в древнем морском бою. Воины стремились засыпать неприятеля стрелами и, пользуясь численным превосходством на определенных участках сражения, разбить или взять в плен вражеские корабли.

В VI в. большие военные корабли (µακρὰ πλοῖα) использовались для патрулирования на море при блокаде приморских городов, тогда как с суши их осаждали сухопутные силы (Consul. Ital., p. 318—319; Procop. Bel. Goth., I,16,10; 17). Легкая ладья с парусом и веслами (ἄκατος) использовалась для плавания по Тибру и переправы через него (Procop. Bel. Goth., I,19, 26; II, 9,18), на них же возили продовольствие (Procop. Bel. Goth., II, 28, 3—4) и несли дозорную службу (Procop. Bel. Goth., III,13, 6)[486]. Для этого же использовались и военные корабли (Procop. Bel. Goth., III, 36, 9). А для переправы через По использовали также грузовые суда (Procop. Bel. Goth., II, 21, 7: ὁλκάδες).

В Испании визиготы, в общем, не особо активно использовали корабли в военном деле. Хотя, естественно, корабли имелись в наличии, в первую очередь в распоряжении короля. Так, в 531 г. Амаларих даже собирался бежать от франкского вторжения на корабле (Greg. Turon. Hist. Franc., III,10; ср.: Procop. Bel. Goth., I, 2, 24—29; Bel. Vand., II, 3, 34). Около 547 г. визиготы, воспользовавшись отвлечением внимания византийцев на Италию, произвели десантную операцию через Гибралтарский пролив для захвата Сеуты в Африке, окончившуюся, правда, полным провалом (Isid. Hist. Goth., 42). Позднее, Исидор Севильский (Hist. Goth., 70) рассказывает нам следующее: «Только от того опыта войны готы до сих пор отказывались, что не стремились вести корабельные войны на море. Но после того, как принцепс Сисебут по милости неба принял знаки царской власти, его стараниями готы были возвышены до такой степени удачи, что не только земли, но и сами моря они прошли своим оружием; и принужден был служить тот римский воин, которому, как считается, служило столько народов и сама Испания». Поскольку сам Сисебут наблюдал лунное затмение, находясь в океане в ходе кампании против басков и кантабров (Sisebut. De libro rotarum, ll. 7—8), то можно принять мнение о том, что флот был организован для морских операций этого похода в 613 г.[487] Это, видимо, позволяло королю быстро перебрасывать свои силы по морю, а не идти или даже пробиваться через труднодоступные горы. Причем во флоте, судя по Исидору, служили не сами готы, а местное романизированное население, очевидно приморское, неплохо владевшее морскими навыками (ср.: Isid. Hist. Goth., 61). Также можно отметить, что во время гражданской войны 673 г. город Магалон (совр. Магелонн) в Септимании был окружен как с суши, так с моря (Julian. Hist. Wamb., 13). В 710—711 гг., во время нарастающей угрозы со стороны мусульман визиготы выставили лишь сухопутный загородительный отряд, который и атаковал Тарика после высадки – ни о каких морских силах готов речи в богатой подробностями арабской традиции нет. Даже, наоборот, указывается, что ранее снабжение подкреплениями и провиантом по морю Сеуты, подчинявшейся, согласно арабским источникам, визиготскому королю, было хорошо организовано, а при Родерике пришло в упадок из-за внутренних проблем (Ajbar Machmuâ, р. 18; al-Makkarí, р. 254)[488]. И действительно, несколько боевых кораблей остановили бы четыре купеческих судна, на которых армия Тарика переправлялась через Гибралтар.

Монета визиготского короля Сисебута (612—621 гг.), отчеканенная в Мериде. На обеих сторонах монеты показан бюст короля, который появился по византийскому образцу на монетах Леовигильда. Воспроизведено по: Miles 1952: Pl. X,4.

Итак, в основном корабли служили готам лишь средством десантирования на место, а не для морской войны[489]. Соответствующей была и тактика: с кораблей сходили на сушу и производили набеги, подчас весьма удаленные. Возможно, суда «скифов» в III в. были предназначены в первую очередь для речного, а не для морского судоходства, возможно, поэтому они были так уязвимы от непогоды. Также, вероятно, готы не строили каких-то специальных боевых кораблей, снабженных некими военными приспособлениями, поскольку у них не было соответствующих технических навыков. Когда приходилось вступать в бой с римскими военными кораблями, то готские суда, естественно, терпели поражение. С созданием государства в Италии готы, естественно, стали уделять большее внимание морскому делу, а Теодорих даже выдвинул морскую программу по строительству современных боевых кораблей на основании тогдашнего развития кораблестроения. Позднее Тотила активно использовал флот в своей политике и даже решился вступить в сражение с византийцами у Сеногаллии. Визиготы в Испании до первой четверти VII в. также активно не использовали корабли для ведения боевых действий.

X. Обрядовая сторона войны

Жизнь общества, особенно с традиционной культурой, всегда сопровождается многочисленными обрядами, которые находятся в прямой зависимости от религиозных воззрений населения. Война, как один из элементов культуры социума, также сопровождалась (да и сейчас сопровождается) определенным количеством ритуалов, цель которых состоит в поднятии и укреплении духа войска и снискании благословения высших сил, что должно привести к победе над врагом. Обычно неотъемлемой составляющей военных обрядов являются богослужения и моления накануне наиболее важных событий в ходе кампании: в начале войны, перед битвой, после похода. Первые два связаны с гаданиями, жертвоприношениями и молитвами, цель которых узнать волю богов и обеспечить их благоволение, последнее – с духовным очищением бойцов после войны, переходом к нормальной мирной жизни и обретением психологического покоя.

Нам известно, что в последней четверти IV в. в полевом лагере готов проводятся определенные обряды (Amm., XXXI,7, 8; 8,1), ведь в поход брались и племенные святыни. Так, Евнапий (frg., 55) пишет о готах, что «каждое племя взяло из дому отеческие святыни и их жрецов и жриц». Видимо, речь идет о племенных культах, вероятно, о культе божественных предков, от которых и происходили данный род и данное племя и которым служили племенные служители, не только мужчины, но и женщины, впрочем, не составлявшие особого сословия. Причем женщины могли быть и реальными служительницами культа, как, например, жрицы богини Фреи, так и предсказательницами будущего[490]. По предположению немецкого историка К. Хельма, племенной вождь был и верховым жрецом, ведь один из готских предводителей Атанарих в IV в. проверял веру своих людей, судя по «Житию св. Саввы»[491].

При периодическом обряде объезда жителей (dulps) деревянный идол устанавливался на повозку, возможно крытую, и возился для почитания и приношений по лагерю (Sozom., VI, 37). Видимо, существовали не только жертвоприношения животных, после которых священное мясо съедалось, но и человеческие. Иордан рассказывает о жертвоприношениях пленных богу войны древними гетами, которых К. Хельм рассматривает как готов (Jord. Get., 41)[492], однако все же кажется, что речь идет о фракийском обычае. В 405 г. Радагайс после своей победы обещал даровать своим богам кровь римлян (Oros. Hist., VII, 37, 5; Isid. Hist. Goth., 14). Скорее всего, имеются в виду человеческие жертвоприношения пленных богу Водану, а может быть, и другим богам, как наиболее почетные, подносимые богам после победы над сильным противником[493]. В источниках Радагайс именуется «скифом» (Oros. Hist., VII, 37, 5; 9; Isid. Hist. Goth., 14), которого О. Зеек предлагает рассматривать как «крымского гота»[494]. С другой стороны, Аларих обещал посвятить божеству Дуная лишь добычу из Италии (Claud., XXVI (De bel. Goth.), 80—83; ср.: Prudent. Contra Symm., II, 696—700).

Очевидно, прибегали в случае нужды к магическим действиям. Прорицание было женской «специализаций» у германцев. Еще женщины кимвров давали предсказания, вглядываясь в течение крови убитых пленников (Strab., VII, 2, 3). Похожая традиция сохранилась и позднее. Накануне похода в Италию в 401 г. до н. э. Алариху в роще было дано пророчество неким голосом о том, что он сможет дойти до города, который был посчитан именно Римом (Claud. XXVI (De bel. Goth.), 544—557). Хотя сам способ магического действия не ясен, но возможно, это было гадание по шелесту деревьев в священной у германцев роще. Потом Алариха мучил некий внутренний голос, который требовал от него разгромить Рим (Socrat., VII,10; Sozom., IX, 6). Если принимать данное сообщение на веру, то можно говорить, по аналогии с философом Сократом, о некоем «гении Алариха», которому готский предводитель слепо верил. В 489 г. непосредственно перед атакой на гепидов, укрепившихся за рекой Улькой, Теодорих, уже будучи христианином, потребовал для гаданий кубок и лишь затем повел свои силы на прорыв (Ennod. Paneg., 7, 33). Это, естественно, являлось пережитком языческих верований, а не христианских.

Как у многих древних народов, у готов, скорее всего, существовала и кровная месть, которая пережила и принятие христианства. Нам известно, что в 484 г. Теодорих из-за старой вражды убил сына Теодориха Страбона (Joan. Ant., frg. 214, 3), а после окончания войны с Одоакром в марте 493 г. последний был зарублен Теодорихом на пире в равеннском дворце со словами напоминания о своих погубленных родственниках (Ennod. Paneg., 6, 25; ср.: Anon. Vales., 55). Этот коварный поступок справедливо расценить именно как проявление этого обычая[495].

Монета Одоакра (476—493 гг.), не носящего диадемы, но в плаще и, видимо, в панцире, от которого видны ремни, прикрывающие плечо.

Воспроизведено по: Wolfram 1990: 264.

Естественно, с принятием в 376 г. визиготами христианства военные ритуалы вошли в русло христианской культуры, первоначально арианской, а после 587 г., после принятия католичества визиготским королем Реккаредом, – католической. Визиготский король по арианской традиции был главой церкви, при котором в крупном походе находился клир, исполнявший церковные службы[496]. Уже у Алариха в обозе находился «епископ готов» Сигесарий, который крестил Аттала – готского ставленника на римский трон (Sozom., IX, 9). В особых палатках находились и святыни, о чем упоминает Иероним около 400 г.: «рыжее и русое войско гетов переносит в палатках церкви» (Hieronym. Epist., 107,2,3). Действительно, во время переселений ничего другого не оставалось, как поместить святыни на особую телегу, о которой упоминает Амбросий в письме в 385 г.: «теперь повозка является церковью» (Ambros. Epist., 20,12).

Хотя Теодорих Великий был арианином и, очевидно, в Равенне находился арианский епископ, правитель с большим пиететом относился к католической церкви, которая в свою очередь не отказывала в поддержке готской власти. В минуты опасности по всей стране исполнялись посты и молитвы об избавлении от напасти и успеха королевского мероприятия (Cass. Var., XI, 3, 3 – 533 г.)[497]. И сам Теодорих считал, что он правит по божьей милости и с божественной помощью (Cassiod. Var., I,12,1; 24,1; VI,1,7). И можно заметить, что милость небожителя не оставила Теодориха, войска которого при его жизни в Италии не проиграли ни одной битвы[498].

В военное время клир выполнял и дипломатические функции. Так, готы, теснимые гуннами, послали к Валенту своего епископа Евфила для переговоров о возможности их поселения на территории империи (Theophan., p. 64, ll. 16—17). Позднее, накануне битвы при Адрианополе, предводитель визиготов Фритигерн использовал христианского священника как вестника, посланного для передачи письма в императорский лагерь (Amm., XXXI,12,8). Вероятно, посылка подобной миссии диктовалась, с одной стороны, тем, что арианский священнослужитель пользовался уважением и у Валента, а с другой – он мог более безопасно перемещаться среди вооруженных врагов. В 409 г. Аларих посылал послами к римлянам епископов (Sozom., IX, 8). 26 февраля 493 г. для переговоров теперь уже с Теодорихом о мире вышел равеннский епископ Иоанн с клиром, несущим кресты, кадила и евангелия и распевающим псалмы о мире (Agnell., 39).

Визиготы в походе, очевидно, отличались особой набожностью и предпочитали справлять все религиозные обряды, видимо, с целью не гневить Бога и испросить у него милость и победу. 6 апреля 402 г., в пасхальный день, около Полленции Аларих не ожидал нападения со стороны Стилихона, который атаковал противника, послав в атаку конницу язычников-аланов, тем самым получив стратегическую инициативу (Claud. XXVI (De bel. Goth.), 580—615; Oros. Hist., VII, 32, 2; Jord. Get., 154). Другой подобный случай привел к более негативным результатам. Около 547 г. визиготы высадились около Сеуты и стали осаждать город, который является стратегической точкой, контролирующей Гибралтарский пролив. Однако, «когда наступил день Господний, готы отложили оружие, чтобы не осквернить священный день битвой». После чего византийцы перешли в наступление и, прижав визиготов к морю, полностью уничтожили (Isid. Hist. Goth., 42). Видимо, в воскресенье готы, ослабив сторожевые посты, пошли на молитву, что стало известно противнику, который и произвел массированную атаку, бывшую полной неожиданностью для готов. Вероятно, византийцам через разведчиков или перебежчиков стал известен данный обычай готов не вести боевые действия в воскресные дни, чем они и воспользовались.

В Толедском королевстве король стал помазанником божьим, действия которого были освящены божьей благодатью[499]. Поэтому, будучи выбранным Собором, он оставался монархом вплоть до смерти, а покушение на престол рассматривалось как тягчайшее преступление против самой сути миропорядка, а самого преступника предавали анафеме (Conc. Tolet. V, c. 2; Conc. Tolet. XIII, c. 4, Vives 1963: 227—228, 419—421). По традиции монарх оставался теократической главой государства, который мог смещать епископов по своей воле. Решением Собора в Мериде в 666 г. было установлено ежедневное служение в церквях за ниспослание божьей милости и победу королю и войску его (Conc. Emerit., c. 3, Vives 1963: 327—328). Епископы также сопровождали короля и в походе, в первую очередь, видимо, для исполнения церковных обрядов в ходе кампании (al-Makkarí, р. 269), хотя они могли даже участвовать в боевых действиях. Значок толедского короля – золотой крест – носился повсюду перед монархом не каким-то воином, назначенным знаменосцем, а специально определенным в церкви «священником или диаконом» (Lib. ord., col. 152; 153: sacerdos vel diaconus). Вероятно, этот знаменосец не всегда передвигался пешком, замедляя движение колонны, но мог скакать и верхом на коне.

По мозарабской литургии нам известно описание церемонии отправления короля во главе армии на войну. Само богослужение – католическое и, следовательно, должно датироваться после 589 г., то есть VII в. Оно происходило в преторианской базилике Св. апостолов Петра и Павла, которая находилась в пригороде Толедо[500]. Церемония начиналась, когда король входил на порог церкви и его окуривали ладаном. При этом весь клир был одет в белое. Два диакона исполняли ритуалы, несколько человек во главе с епископом было у алтаря, а остальные – составляли хор. Войдя, король простирается ниц и молча молится. Когда он поднимается, поется Deus exercitum: молитва за победу, за короля, его дуксов и армию, за верность и доверие, созвучие сердец в борьбе и триумфальное возвращение в эту же церковь. Завершается литургия троекратным благословением. Затем следует церемония с воинскими штандартами. Диакон подходит к алтарю, поднимает королевский значок, передает его епископу, а тот, в свою очередь, королю, который тут же передает ее священнику-знаменосцу. Хор в это время поет хорал из «Изречений царя Соломона» (5,18—20; 6,4). Затем носители армейских штандартов по одному приближаются к алтарю и получают свои значки из рук священника, стоящего за алтарем. После чего они под аккомпанемент пения хора покидают церковь, а церемония фокусируется на благословении царского креста, который должен победить своих ворогов. Диакон затем объявляет литургию закрытой, король целует епископа и в сопровождении носителя штандарта, распевающего молитву, покидает церковь, садится на коня и с войском направляется в поход.

Неидентифицированный апостол на капителе колонны церкви Св. Педро де ла Нава (пров. Самора). VII в.

Воспроизведено по: Barroso Cabrera, Morin de Pablos 1993: 91, fig. 97.

Как видно из слов литургии (Lib. ord., col. 153), по возвращении короля с войны происходила другая церемония возвращения, акцент в которой должен быть поставлен не на войне, а на пришедшем в страну мире[501]. По случаю царской победы и в других городах устраивались праздничные службы, сопровождаемые благодарственными процессиями. Так, в Мериде после победы над франками в Септимании праздничное шествие народа во главе с епископом двигалось к центральной церкви Св. девы Эвлалии, распевая псалмы, хваления Богу и гимны и благоговейно похлопывая в ладоши (Vit. part. Emeret., V,12, 6).

Исидор упоминает триумфы визиготских королей после победы (Isid. Hist. Goth., 61; 62), что можно рассматривать как в буквальном, так и в переносном смысле. Естественно предполагать какое-то торжественное возвращение армии в столицу, возможно даже различавшееся после войны с внешним врагом и после подавления внутреннего мятежа. Нам известно лишь, как происходило возвращение короля Вамбы после подавления мятежа узурпатора Павла в Септимании в 673 г. Уже за четыре мили до столицы волосы и борода Павла и его соратников были сбриты, обувь снята, они были обряжены в жалкое тряпье, а Павел еще и увенчан шутовской короной, и затем посажены на повозки, запряженные верблюдами. Под улюлюкание веселой толпы процессия двигалась по городу (Julian. Hist. Wamb., 30). Остальную часть процессии даже Юлиан не описывает, видимо, считая эту информацию само собой разумеющейся и не заслуживающей особого внимания читателя[502]. Очевидно, далее ехал король в сопровождении своей свиты и гвардии, одетой, наоборот, в лучшие праздничные одежды. Стоит отметить, что сама армия была распущена еще в Галлии, в начале обратного пути (Julian. Hist. Wamb., 29), и, следовательно, в столицу вернулась лишь гвардия, охранявшая короля, которая и приняла участие в победной процессии. Это событие версия Б «Хроники Альфонса III» прямо называет триумфом (Chron. Alfons., 2: et ad urbem Toletanam cum triumfo reverit).

В самой церемонии важное место занимало сбривание бороды и волос (decalvare) у пленных, что было символическим актом, после которого осужденный становился непохож на обычных людей и выглядел более смешно. Это обривание ясно показывало настоящий статус осужденного, отличный от обычного гота, который согласно древней германской традиции должен был носить длинные волосы и бороду. Подобный же обычай существовал и у лангобардов[503], что подтверждает его германскую основу.

Монета короля Вамбы (672—680 гг.), отчеканенная в Таррагоне. Аверс: бюст короля, реверс: крест.

Воспроизведено по: Miles 1952: Pl. XXVIII,13.

Нужно обратить внимание и на необычное средство транспорта, на котором ехали побежденные в ходе процессии, – верблюды – видимо, одногорбые дромадеры. В качестве альтернативного в подобном случае животного мог выступать и осел (Joan. Biclar., а. 590). Верблюд, очевидно, воспринимался в качестве животного, наименее подобающего бойцу, а тем более знатному воину. Интересно отметить, что и в прорисовке итальянского художника (ок. 1560—1570 гг.) части рельефов несохранившейся колонны Аркадия в Константинополе трое пленных варварских вождей представлены в победной процессии привязанными именно к верблюдам[504]. Верблюд в качестве животного, к которому привязывали подвергающихся осрамлению персон в некой процессии, иногда использовался в позднеримско-византийской культуре (Socrat., III, 2; Sozom., V, 7, 3; Malal., p. 451, ll. 16—21; Procop. Bel. Goth., III, 32, 3; Hist. arc., 11, 37), откуда и могла подобная традиция прийти к визиготам.

Исидор упоминает, что король Свинтила после присоединения византийской провинции и нанесения поражения двум патрициям (625 г.) справил такой триумф, какой до него не справлял ни один король (Isid. Hist. Goth., 62). Очевидно, что это было красочное шествие, видимо, по образцу римско-византийского, главными фигурами которого наряду с победителем были два плененных вражеских губернатора.

Военные ритуалы связаны в первую очередь с религией, и служители культа играли в них не последнюю роль. Они выполняли не только идеологические, но и политические миссии, отправляясь посланниками во вражеский стан уже в IV в., а в Толедском королевстве даже находясь в армии со своими отрядами. Религиозные церемонии, сначала языческие (о которых нам мало что известно), а позднее христианские, служили в идеологическом плане главной цели: придать уверенность войску, его духу, нацелить на победу, внушив, что высшие силы поддерживают борьбу, ведущуюся с праведными целями, а поражение оправдать потом незамоленными грехами и немилостью небожителя. Каких-то специфических готских ритуалов, связанных с военным делом, выделить не представляется возможным (хотя они явно существовали), с одной стороны, из-за их общегерманского, а позднее христианского характера, а с другой – из-за скудной источниковой базы исследования данного сюжета.

Заключение

В целом можно констатировать, что военное дело готов находилось в общегерманском русле: с многочисленной пехотой и первоначально немногочисленной конницей, нераспространенностью защитного вооружения и навыков стрельбы из лука, неразвитостью осадного искусства, со стремлением к фронтальному столкновению с врагом при мощной психологической атаке. Лишь оказавшись на побережье Черного моря, готы вспомнили свои навыки владения морским делом. Они, в отличие от других лесных племен, не боялись морских просторов и активно использовали флот для десантных операций.

Надо признать, что в целом к военному делу готов подходит описание автором «Стратегикона» «белокурых народов», в которых следует видеть германцев, имевших более или менее сходную социальную структуру и в основном схожий культурно-хозяйственный тип, что было замечено уже современниками (ср.: Theophan., p. 94, ll. 11—14). Автор в данном описании постарался выделить общие черты, оставив в тени различия. И эти общие аспекты хорошо укладываются в наши знания о способах ведения войны готами, особенно до сложения государств в Италии и Испании. Тем более что, как уже отмечалось, П. В. Шувалов предлагает датировать данное описание рубежом V—VI вв., то есть периодом ранее юстиниановских войн на Западе[505]. Пожалуй, единственным существенным отличием от готской военной практики является описание вооружения «белокурых народов», что можно объяснить обобщающим характером данного пассажа. Итак, «Стратегикон» (XI, 3, 1—14), рекомендуя, как должен полководец сражаться с «белокурыми народами», рассказывает о них: «Белокурые народы, заботясь о свободе, смелы и неустрашимы в битвах; будучи отважными и стремительными, они с легкостью презирают смерть, считая позором трусость и даже небольшое отступление; крепко сражаются врукопашную и на конях и пешими. Когда окажутся в стесненных обстоятельствах в конных сражениях, по единому знаку спешившись с коней, строятся, немногие против многих всадников, не прекращая сражения. Вооружаются же они щитами, копьями и короткими мечами, висящими у них на плечах. Наслаждаются же они пешей битвой и натиском со скачкой. А строятся они в битвах или пешими, или на конях, не разделяясь каким-либо числом и строем в мойрах либо в мерах, но по родам и по взаимному родству и дружбе, часто из-за чего в случае окружения, когда друзья погибли, разделяют с ними опасность битвы, отомстив за них. Фронт же своего построения они делают в битвах одинаковым и плотным. А атаки или на конях, или пешими делают сильно и неудержимо, словно у всех них нет вообще никакого страха. Они оставляют без внимания своих начальников, бездеятельны и чужды любому разнообразию, постоянству и общей мысли, строй презирают, особенно на конях. Будучи же корыстолюбивыми, легко подкупаются деньгами. Ослабляют же их трудности и мучения, ибо насколько они обладают душами отважными и смелыми, настолько их тела – чувствительны, изнежены и не способны легко переносить усталость. Кроме того, их ослабляет зной, холод, дождь, недостаток припасов, и особенно вина, отсрочка битвы. Во время конного сражения им препятствуют непроходимые и лесистые места. Легко же наносят им вред засады против флангов и тыла построения, так как они совершенно не заботятся о разъездах и остальной системе безопасности. Легко же их расстраивают и ложное бегство, и неожиданный поворот против них. Часто же и ночные нападения лучников вредят им, поскольку они становятся лагерем кучами».

Готский воин был индивидуальным бойцом, который не знал жесткой военной дисциплины, но его сплачивала родовая организация, которая не позволяла ему уклоняться или бежать с поля боя. Ведь как пешие, так и конные отряды готов состояли из воинов, происходивших из одного родо-племенного подразделения. Типичным поведением таких племенных бойцов перед началом схватки было возбуждение в себе энергии и устрашение врага потрясанием оружия и боевым кличем, который имел, по-видимому, и определенное культовое значение. Этос призывал воина к открытому бою, в котором можно было помериться силами с врагом и показать свою доблесть. Отсюда же вытекает стремление каждого и всех как к единоборствам, так и к генеральному сражению, презрение к различным военным хитростям, которое, впрочем, не мешало готам периодически их применять в сложных боевых ситуациях.

Основным родом войск у готов в III в. была пехота, вооруженная щитами и различными метательными копьями, в качестве оружия ближнего боя служил меч и кинжал. Из метателей готы имели лучников, а в Испании – еще и пращников, распространившихся, вероятно, под местным влиянием. Еще в последней четверти IV в. у визиготов доминировала пехота, тогда как у остроготов все большее значение приобретала конница, которая на сарматский манер была вооружена пиками-контосами. Конница и навыки стрельбы из лука развивались у готов под влиянием их степных соседей, прежде всего гуннов и аланов. Неразвитость навыков стрельбы из лука и героический этос, требовавший от воина перехода во фронтальное столкновение с врагом, сделали конного гота не лучником, а копьеносцем. В конце V в., захватив Италию, богатую конями, у готов конница стала основным родом войск, пехота же в полевом бою стала играть вспомогательную роль. Это, естественно, было вызвано и тем, что государство специально раздавало коней своим воинам. Всадники италийских готов, видимо, обычно щитов не носили, прикрываясь панцирями и шлемами и вооружаясь пиками-контосами и мечами. Против византийских стрелков их кони стали защищаться броней, и, следовательно, этих готских всадников можно посчитать катафрактами. Главным видом пехоты в Италии оставались щитоносцы, тогда как лучники были менее распространены, хотя государство специально тренировало молодежь в обращении с этим видом оружия. Визиготы же в более чистом виде сохранили германские военные традиции, а конница приобрела у них влияние позднее, в Галлии и Испании, однако она продолжала сражаться с помощью метательного оружия, тогда как конные копейщики, вооруженные, возможно, по римско-сарматскому образцу, пользовались меньшей популярностью.

Уже в начале своей истории в середине III в. готы использовали тактику, которую можно охарактеризовать как типично германскую, хорошо приспособленную для действий в лесах, болотах и на возвышенностях. В целом тактику готов можно охарактеризовать как европейскую «варварскую». Основным приемом пехоты и конницы была фронтальная атака с психологическим устрашением противника и с последующим долгим метательным боем, постепенно переходящим врукопашную. Для победы широко использовали сложные условия местности, окружение противника. Конница стремилась ударить во фланг и зайти в тыл врага. При этом уделялось большое внимание захвату высот, с которых можно было в подходящее время произвести натиск и в то же время с которых легче было обороняться от врага. Во второй трети VI в. в ходе войны с полководцами Юстиниана готская тактика становится более вариативной: конница не только может становиться традиционно на флангах пехоты, но выстраиваться в первой линии, впереди пеших, или даже сходить с коней и вести бой с многочисленной пехотой врага.

Очевидно, уже в третьей четверти III в. готы в своих наступательных экспедициях применяли вагенбург. В походе у него была основная функция: мобильный лагерь – это опорный пункт, откуда производился штурм укреплений, куда свозится добыча, сюда же стягиваются все отряды, разбросанные по местности, при угрозе со стороны сильного противника, в частности его конницы, и, наоборот, откуда расходятся шайки грабить местность; тут проводятся определенные обряды, ведь в поход брались и племенные святыни, которые находились в особых палатках; здесь же находились семьи, которые сопровождали мужей в экспедиции. Во второй четверти VI в. готы, поселившиеся в Италии, не применяли вагенбург, заменив его на укрепленный лагерь.

Готы не были искусными градостроителями: они не умели ни строить, ни разрушать города. При этом предпочитали грабить сельскую местность. Впрочем, в середине III в. готы решаются штурмовать такие города, как Маркионополь, Филиппополь и Фессалоники. При этом сооружаются и специальные военные машины, которые сконструированы, очевидно, при помощи римских военных специалистов. В последней четверти IV в. готы снова не умели штурмовать укрепления, предпочитая их обходить и нападать на неукрепленные места. Даже в VI в. искусство полиоркетики не продвинулось далеко вперед. Готы предпочитали брать города или штурмом, или блокадой. Возведение сплошных валов у осажденного города, как это делали римляне, не практиковалось, могла лишь использоваться система лагерей. После взятия у города сносились стены, чтобы враг не мог вновь закрепиться в нем. В целом в осадном искусстве готы соответствовали представлению римлян о неумении вести осадные операции (Tac. Hist., IV,23).

Корабли служили готам лишь средством доставки на определенное место, а отнюдь не для морской войны. Соответствующей была и тактика: с кораблей сходили на сушу и производили набеги, подчас весьма удаленные. Не ясно, строили ли готы специальные боевые корабли, снабженные некими военными приспособлениями, поскольку их технические навыки были ограниченны. Когда приходилось вступать в бой с римскими военными кораблями, то суда готов, естественно, терпели поражение. С созданием государства в Италии готы, естественно, стали уделять большее внимание морскому делу, а Теодорих даже выдвинул морскую программу по строительству современных боевых кораблей. Позднее Тотила в Италии и Сисебут в Испании активно использовали флот в своей стратегии.

С образованием королевств в Италии и Испании военное дело готов претерпело значительную трансформацию, связанную с наложением племенной структуры общества на позднеримскую военную традицию. Если в Италии система управления государством была организована по образцу центральной имперской, то в Галлии и Испании она строилась по образцу римского провинциального управления. Теперь готы, получив во владение земельные участки, были расселены по различным областям в обоих королевствах, вероятно, с не очень строгим соблюдением принципа племенного родства, согласно которому ранее комплектовалось войско. Они, по существу, теперь стали военными поселенцами, жившими среди римского населения. При этом сохранились и старые, собственно готские, военные институты: выбор короля – военного предводителя, принцип народа-войска и структура военной организации. Тысячники теперь возглавляли не родовой отряд, а подразделение, набранное с подчиненной им области, где в мирное время они выполняли также гражданские функции. Сильнее римская военная традиция проявилась в Италии, нежели в Испании[506]. Были сохранены, по крайней мере номинально, дворцовые подразделения из самих римлян, военные фабрики и, по-видимому, государственные конные заводы. Сами готы переняли римские установления: выдача им жалованья-аннон и донативов; продолжали существовать федераты и пограничники, охранявшие северные границы.

Готская знать постепенно претерпевает трансформацию: наряду со строптивой родовой выдвигается новая служилая, которая теперь зависит от милости короля и его поддерживает[507]. После смерти Теодориха, обладавшего сильной властью и большим авторитетом, самостоятельность и своеволие знати выросли, что говорит о росте центробежных сил. Шел также процесс социальной дифференциации среди готов, что должно было привести к эволюции системы набора, однако социальное и связанное с ним военное развитие остроготского этноса было прервано войной с Византией. В результате этой двадцатилетней войны готское население Италии оказалось обескровленным: мужчины были либо убиты (например, известно, что под Римом погибли 1000, при Тагине – 6000), либо депортированы на Восток вместе со сдавшимся королем Витигисом или после поражения гунна Рагнариса (7000). Тысяча готов ушли на север во главе с Индульфом; остатки готов подняли восстание в 561 г. во главе с комитом Видином в Вероне и Бресции, но неудачно[508]. Хотя Прокопий (Bel. Goth., IV, 35, 33—38) пишет, что готы после поражения в битве при Везувии ушли из Италии, однако, согласно Агафию (Hist., I,1,1), они вернулись в свои поместья. Вероятно, действительно часть готов ушли из Италии, но часть все же осталась, ведь еще в середине XI в. в Cеверной Италии наряду с другими варварскими законами использовался и бытовой lex Gothorum[509], согласно которому, очевидно, жили потомки остроготов.

В королевстве визиготов романизация военного дела была выражена слабее, главным образом в сохранении региональных принципов набора армии. Лишь с разрешением браков между готами и испанцами в 546 г. и затем с принятием готами католичества в 589 г. пошла интенсивная романизация германцев: к началу VII в. исчезает не только готская одежда, но и сам язык выходит из употребления, народ постепенно становится единым, без разделения на местных жителей и эмигрантов, но с дифференциацией согласно своему социальному статусу и богатству. Подобное единство нации способствовало унификации культуры и отсутствию стойкой тенденции к сепаратизму у отдельных частей государства. Дукс Павел и галльская Септимания – пожалуй, наиболее яркие исключения. Если после образования своего государства в Италии готы за полстолетия его существования не успели утратить боевой дух и атаковали врага с единственной целью: победить или умереть, то в Испании, где монархия германцев просуществовала еще полтора века, напротив, его утратили и уже в последней четверти VII в. не особо желали сражаться за своего короля. Влияние культуры и образования, как и во многих других случаях, способствовало консолидации военной прослойки и демилитаризации остального населения. Армия визиготов эволюционировала от племенного поголовного ополчения к войску, преимущественно состоящему из отрядов дружинников и сервов, приводимых земельными магнатами, что говорит о процессе феодализации общества и армии как его производной. Обладая подобными силами, знать оказывала сильное влияние на политику короля, теоретически считавшегося неограниченным монархом, но фактически вынужденным искать поддержку у той же знати, которая особенно не церемонилась и расправлялась с неугодными ей монархами: из 17 королей, царствовавших в VII в., десять были убиты[510]. Смерть короля в бою и гибель значительной части знати, и в то же время ее борьба между собой, явились причинами коллапса и гибели как Тулузского, так и Толедского королевства. Государство ведь было жестко централизованным, где все нити управления замыкались на короле, являвшемся к тому же теократическим монархом. Оставшиеся без руководства готы были не способны быстро организовать массовое сопротивление соответственно сначала франкам, а потом арабам. С падением последнего монарха готское население, состоявшее как из местных жителей, так и из эмигрантов, осталось в Астурии и Септимании, которая, будучи отвоеванной у мусульман, была присоединена к королевству франков в 759 г.

В заключение надо упомянуть, что еще в 1560—1562 гг. австрийский посол в Стамбуле О. Г. де Бусбек писал о наличии в Крыму многочисленной группы сельского населения, говорящего на германском языке, которое по требованию крымского хана выставляло 800 «мушкетеров»[511]. Следовательно, по крайней мере 5000 крымских готов жили на юге полуострова еще в третьей четверти XVI в. В посольских документах российских посланников в Ногайскую Орду упоминается Шигай-батыр, которого крымский хан в 1555 г. направил к Астрахани в сопровождении «крымских людей и пищальников», то есть татарская конница отчетливо отделена от пехоты, вооруженной пищалями – ручным огнестрельным оружием[512]. Этническая принадлежность стрелков по данным документам не ясна, но в «Лебедевской летописи» воины ясно названы «крымци и янычане»[513], то есть крымские татары и турецкие янычары, а не готы, которых можно было бы заподозрить под названными пищальниками. В двух султанских указах санджакбеку Кафы от 3 ноября 1552 г. и от 26 августа 1567 г. приказывается поставить при необходимости крымскому хану аркебузеров из «неверных зиммиев», то есть немусульманских подданных султана. Во втором случае упоминаются 500 аркебузеров из Мангупского и Судакского кадылыка. Данные стрелки рассматриваются как готы[514]. Согласно разработкам шведско-немецкого историка И. Э. Тунманна (1746—1778), «200 лет тому назад хан имел также готскую пехоту из 800 человек, которая составляла ядро его войск», однако ко времени автора (1770-е гг.) готы слились с греками в одну народность[515]. Следы готов в Крыму теряются, а еще позднее, в 1793—1794 гг., уже после переселения в 1778 г. христианского населения в Россию, естествоиспытатель П.-С. Паллас не мог найти даже следов их языка[516].

Санкт-Петербург, Фрайбург Февраль 1999 г. – июнь 2003 г., май 2008 г. – апрель 2016 г.

Список сокращений

ВВ – Византийский временник. – М.

ВДИ – Вестник древней истории. – М.

ЗВОРАO – Записки Восточного отделения Российского археологического общества. СПб.

МАИЭТ – Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Симферополь.

ПСРЛ – Полное собрание русских летописей. Т. XXIX. – М., 1965.

СА – Советская археология. – М.

ARB – L’Armée romaine et les barbares du IIIe au VIIe siècle / Textes réunis par F. Vallet et M. Kazanski. Rouen, 1993.

CHE – Guadernos de historia de España. Buenos Aires.

CSEL – Corpus scriptorum ecclesiasticorum Latinorum. Vindobonnae.

CSHB – Corpus scriptorum historiae Byzantinae. Bonnae.

CM – Classica et mediaevalia: Revue danoise de philologie et d’histoire. Copenhauge.

DS – Daremberg Ch., Saglio E. Dictionnaire des antiquités grecques et romaines d’ après les texte et les monuments. T. I—V. Paris, 1873—1919.

HGM – Historici Graeci minores / Ed. L. Dindorfius. Vol. I—II. Lipsiae, 1870—1871.

JÖB – Jahrbuch der österreichischen Byzantinistik. Wien.

MGH – Monumenta Germaniae historica.

MGH. AA – Monumenta Germaniae historica. Auctores antiquissimi.

MGH. SRM – Monumenta Germaniae historica. Scriptores rerum Merovingicarum.

PG – Patrologiae cursus completus. Series Graeca / Accurante J.-P. Migne. Parisiis.

PL – Patrologiae cursus completus. Series prima / Accurante J.-P. Migne. Parisiis.

RE – Pauly’s Real-Encyclopädie der klassischen Altertumwissenschaft / Neue Bearbeitung, begonnen G. Wissowa, hrsg. von W. Kroll. Stuttgart, 1894—1972.

ZSG – Zeitschrift für Schweizerische Geschichte. Zürich.

Список сокращений источников

Песнь о Хлёде – Песнь о Хлёде // Старшая Эдда / Пер. с древнеисланд. А. И. Корсуна. – СПб., 2000. – С. 384—394.

ал-Хакам – Абд ар-Рахман ибн Абд ал-Хакам. Завоевание Египта, ал-Магриба и ал-Андалуса / Пер. С. Б. Певзнера. – М., 1985.

Agath. Hist. – Agathiae historiarum libri V // HGM. Vol. II. P. 134—392. Агафий Миринейский. О царствовании Юстиниана / Пер. М. В. Левченко. – М., 1996.

Agnell. – Agnellus von Ravenna. Liber pontificalis: Bischofsbuch / Übersetzt und eingeleitet von C. Nauerth. Tl. I—II. (Fontes Christiani. Bd. 21/ 1—2). Freiburg im Breisgau, 1996.

Ajbar Machmuâ – Ajbar Machmuâ: Crónica anónima del siglo XI / Traducida y anotada por E. Lafuente y Alcántara. (Colección de orbas arábigas de historia y geografía. T. I). Madrid, 1867.

Al-Bayano’l-Mogrib – Histoire de l’Afrique et de l’Espagne intitulée Al-Bayano’l-Mogrib / Traduite et annotée par E. Fagnan. T. II. Alger, 1904.

Al-Kortobí – Abú Ja’fer Ibn ’Abdi-l-hakk Al-khazrájí Al-kortibí. The Book of Sufficiency on the History of Khalifs // Ahmed ibn Mohammed al-Makkarí. The History of the Mohammedan Dynasties in Spain / Translated by P. de Gayangos. Vol. I. London, 1840. P. XLVII—L.

al-Makkarí – Ahmed ibn Mohammed al-Makkarí. The History of the Mohammedan Dynasties in Spain / Translated by P. de Gayangos. Vol. I. London, 1840 (reprint – New York, 1964).

Ambros. Epist. – Sancti Ambrosii Mediolanensis episcopi epistolae… // PL. T. XVI: Sancti Ambrosii Mediolanensis episcopi opera omnia. T. II. Parisiis, 1845. Col. 875—1286.

Amm. – Ammiani Marcellini rerum gestarum libri quae supersunt / Recensuit… V. Gardthausen. Vol. I—II. Lipsiae, 1874—1875. Аммиан Марцеллин. Римская история / Пер. Ю. Кулаковского, А. Сони. – СПб., 1994.

Anon. De reb. bel. – Anonymi auctoris de rebus bellicis / Recensuit R. Ireland. Leipzig, 1984. Аноним. О военных делах / Пер. под ред. А. К. Нефёдкина. – СПб., 2014.

Anon. Vales. – Excerpta Valesiana / Recensuit J. Moreau. Lipsiae, 1961. Аноним Валезия. Извлечения / Пер. В. М. Тюленева // Формы исторического сознания от поздней Античности до эпохи Возрождения (Исследования и тексты): Сборник научных трудов памяти Клавдии Дмитриевны Авдеевой. – Иваново, 2000. – С. 176—193.

Arr. Ac. – Arrianus. Acies contra Alanos // Flavii Arriani quae exstant omnia / Ed. A. G. Roos. Vol. II. Lipsiae, 1968. P. 177—185. Нефёдкин А. К. Кампания Арриана по отражению аланского набега на Каппадокию в 135 г. // Stratum plus. № 3. – 1999. С. 173—188.

Arr. Tact. – Arrianus. Tactica // Flavii Arriani quae exstant omnia / Ed. A.G. Roos. Vol. II. Lipsiae, 19682. P. 129—176. Арриан. Тактическое искусство / Пер. А. К. Нефёдкина. – СПб., 2010.

Aul. Gel. – Auli Gellii noctum Atticarum libri XX / Post M. Hertz ed. C. Hosius. Lipsiae, 1903. Авл Геллий. Аттические ночи / Пер. под ред. А. Я. Тыжова, А. П. Бехтер. – Т. I—II. – СПб., 2007—2008.

Bel. Afr. – Сésar. Guerre d’Afrique / Texte établi et traduit par A. Bouvet. Paris, 1946. Африканская война // Записки Гая Юлия Цезаря и его продолжателей о Гражданской войне, об Александрийской войне, об Африканской войне / Пер. М. М. Покровского. – Т. II. – М., 1991. – С. 132—166.

Caes. B.G. – C. Julii Caesaris commentarii / Rec. F. Oehler. Lipsiae, 1862. Записки Гая Юлия Цезаря и его продолжателей о Галльской войне / Пер. М. М. Покровского. – Т. I. – М., 1991.

Cassiod. Chron. – Cassiodori Senatoris Chronica ad a. DXIX // MGH. AA. T. XI: Chronica minora. Saec. IV, V, VI, VII / Ed. Th. Mommsen. Vol. II. Berolini, 1894. P. 109—161.

Cassiod. Var. – Cassiodori Senatoris variae / Recensuit Th. Mommsen // MGH. AA. T. XII. Berolini, 1894. P. 1—385.

Cassiod. Orat. – Cassiodori orationum reliquiae / Ed. L. Traube // MGH. AA. T. XII. Berolini, 1894. P. 457—484.

Catalog. rerum Lang. – Catalogus rerum Langobardorum et ducum Beneventanorum // MGH. Scriptores rerum Langobardicarum et Italicarum saec. VI—IX. Hannoverae, 1878. P. 490—497.

CE – Legum Codicis Euriciani fragmenta / Edidit K. Zeumer // MGH. Legum sectio I: Leges nationum Germanicarum. T. I. Hannoverae; Lipsiae, 1902. P. 1—32. Фрагменты эдикта короля Эвриха / Пер. В. О. Аурова // Вестготская правда (Книга приговоров): Латинский текст. Перевод. Исследование. М., 2012. С. 469—484.

Chron. Alfons. – Prelog J. Die Chronik Alfons’ III: Untersuchung und kritische Edition der vier Redaktionen. (Europäische Hochschulschriften. Reihe 3. Bd. 134.) Frankfurt am Main; Bern; Cirencester, 1980.

Chron. Caesar. – Chronicorum Caesaraugustanorum reliquiae // MGH. AA. T. XII: Chronica minora. Saec. IV, V, VI, VII / Ed. Th. Mommsen. Vol. II. Berolini, 1894. P. 221—223. Остатки Цезаравгустанской хроники / Пер. Ю. Б. Циркина // Циркин Ю. Б. Античные и средневековые источники по истории Испании. – СПб., 2006. – С. 109—110.

Chron. Gall. – Chronica Gallica a. CCCCLII et DXI / Edidit Th. Mommsen // MGH. AA. Vol. IX: Chronica minora saec. IV. V. VI. VII. Vol. I. Berolini, 1892. P. 615—666.

Chron. Pasch. – Chronicon paschale / Еd. L. Dindorf. (CSHB). Bonnae, 1832. Пасхальная хроника / Пер. Л. А. Самуткиной. – СПб., 2004.

Claud. – Claudii Claudiani carmina / Recognovit J. Koch. Lipsiae, 1893. Клавдий Клавдиан. Полное собрание латинских сочинений / Пер. Р. Л. Шмакова. – СПб., 2008.

Conc. Emerit.; Tolet.; Narbon. – Concilios visigóticos e hispano-romanos / Ed. por J. Vives. (España christiana. Textos. Vol. I). Barcelona; Madrid, 1963.

Consul. Ital. – Consularia Italica / Edidit Th. Mommsen // MGH. AA. Vol. IX: Chronica minora saec. IV. V. VI. VII. Vol. I. Berolini, 1892. P. 249—339.

Contin. Hisp. – Continuatio Hispana a. DCCLIV // MGH. AA. T. XI: Chronica minora. Saec. IV, V, VI, VII / Ed. Th. Mommsen. Vol. II. Berolini, 1894. P. 334—368.

CTh. – Theodosiani libri XVI / Edidit Th. Mommsen. Vol. I—III. Berolini, 1905.

De re strat. – Des Byzantiner Anonymus Staatswissenschaft der Tat oder Kriegswissenschaft // Köchly H., Rüstow W. Griechische Kriegsschriftsteller. Tl. II. Abt. 2. Leipzig, 1855. S. 1—209, 311—335. О стратегии: византийский военный трактат VI века / Пер. В. В. Кучмы. – СПб., 2007.

De scientia politica – Menae patricii cum Thoma referendario De scientia politica dialogus / Ed. C. M. Mazzucchi. Milano, 2002.

Dexipp. – Dexippi fragmenta // HGM. Vol. I. P. 165—200. Дексипп. Скифская история // Дестунис С. Ю. Византийские историки. – СПб., 1860. – С. 29—56.

Digesta – Digesta / Rec. Th. Mommsen // Corpus iuris civilis. Vol. I. Berolini, 1889. S. 1—873. Дигесты Юстиниана / Отв. ред. Л. Л. Кофанова. – Т. I—VIII. – М., 2002—2006.

Diod. – Diodori Siculi bibliotheca historica ed. primam curavit I. Bekker, alteram L. Dindorf recognovit F. Vogel et C.Th. Fisher. Vol. I—VI. Lipsiae, 1888—1906. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека / Пер. И. Алексеева. – Ч. I—VI. – СПб., 1774—1775.

Dio Cass. – Cassii Dionis Cocceiani historiarum romanarum quae supersunt / Ed. U. Ph. Boissevain. Vol. I—V. Berolini, 1898—1931. Дион Кассий Коккейан. Римская история / Под ред. А. В. Махлаюка. Т. I—II. – СПб., 2011—2014.

Dio Chrys. Orat. – Dionis Chrysostomi orationes / Recognovit L. Dindorf. Vol. I—II. Lipsiae, 1857.

el-Athir – Ibn el-Athir. Annales du Maghreb et de l’Espagne / Traduites et annotées par E. Fagnan. Alger, 1898.

En-Noweiri – En-Noweiri. Conquête d’Afrique septentrionale par les musulmans et histoire de ce pays sous les émirs arabes // Ibn Khaldoun. Histoire des berbères et les dynasties musulmanes de l’Afrique septentrionale / Traduit de l’Arabe par le baron de Slane, sous la direction de P. Casanova. T. I. Paris, 1968. P. 313—447.

Ennod. Carm. – Ennodius. Carmina // PL. T. LXIII. 1847. P. 310—362.

Ennod. Paneg. – Rohr Ch. Der Theoderich-Panegyricus des Ennodius. (MGH. Studien and Texte. Bd. 12.) Hannover, 1995.

Ennod. Epist. – Magni Felici Ennodi epistularum libri VIIII // Magni Felici Ennodi opera omnia / Rec. G. Hartel. (CSEL. Vol. VI). Vindobonnae, 1882. P. 1—260.

Epist. Wisig. – Epistolae Wisigoticae / Ed. W. Gundlach // MGH. Epistolae. T. III: Merowingici et Karolini aevi. T. I. Berolini, 1892. P. 658—690.

Eugen. Carm. – Eugenii Toletani episcopi carmina / Ed. F. Vollmer // MGH. AA. T. XIV. Berolini, 1905. P. 231—270.

Eunap. – Eunapii fragmenta // HGM. Vol. I. P. 205—274. Эвнапий Сардиец. История // Византийские историки / Пер. Г. Ю. Дестуниса. – Рязань, 2003. – С. 62—143.

Euseb. – Eusebii fragmentum // HGM. Vol. I. P. 201—204.

Eutrop. – Eutropii Breviarium ab urbe condita / Recognovit F. Ruehl. Lipsiae, 1901. Евтропий. Краткая история от основания города / Пер. А. Б. Егорова. – СПб., 2001.

Evag. Hist. eccl. – The Ecclesiastical History of Evagrius with the Scholia / Ed. J. Bidez, L. Parmentier. London, 1898. Евагрий Схоластик. Церковная история / Пер. И. В. Кривушина. – Т. I—III. – СПб., 1999—2003.

Fath al-Andalus – La conquista de al-Andalus / Traducción: M. Penelas. (Fuentes arábico-hispanas, 28). Madrid, 2002.

Flor. – L. Annaei Flori epitomae libri II / Ed. O. Rossbach. Lipsiae, 1896. Немировский А. И., Дашкова М. Ф. Луций Анней Флор – историк древнего Рима. – Воронеж, 1977. – С. 41—162

Fredeg. – Chronicarum quae dicuntur Fredegari Scholastici libri IV / Ed. B. Krusch // MGH. SRM. T. II. Hannoverae, 1888. P. 1—168; Хроники Фредегара / Пер. Г. А. Шмидта. – СПб.; М., 2015.

Front. – Sex. Iulii Frontini strategematicon libri quattuor… / Recensuit A. Dederich. Lipsiae, 1855. Секст Юлий Фронтин. Военные хитрости (стратегемы) / Пер. А. Б. Рановича. СПб., 1996.

Greg. Dial. – Grégoire le Grand. Dialogues. T. II / Texte critique et notes par A. de Vogüé, traduction par P. Antin. (Sources Chrétiennes. № 260.) Paris, 1979.

Greg. Turon. Hist. Franc. – Gregorii episcopi Turonensis libri historiarum // MGH. SRM. Vol. I / Ed. B. Krusch, W. Levison. Hannover, 1951. Григорий Турский. История франков / Изд. подгот. В. Д. Савукова. – М., 1987.

Hakam – Ibn Abd al-Hakam. The History of the Conquest of Spain / Translated and Edited by J. H. Jones. New York, 1858 (reprint 1969).

Haun. – Continuatio Hauniensis Prosperi / Edidit Th. Mommsen // MGH. AA. T. IX: Chronica minora saec. IV. V. VI. VII. Vol. I. Berolini, 1892. P. 266, 298—339.

Hdt. – Herodotos / Für den Schulergebrauch erklärt von K. Abicht. Bd. I—V. Leipzig, 1872—1876. Геродот. История / Пер. Г. А. Стратановского. – Л., 1972.

Hdn. – Herodiani ab excessu Divi Marci libri octo / Ed. L. Mendelsohn. Lipsiae, 1883. История императорской власти после Марка / Под ред. А. И. Доватура. – СПб., 1995.

Hieronym. Epist. – Sancti Eusebii Hieronymi epistulae. Pars II / Recensuit I. Hilberg // CSEL. Vol. LV: S. Eusebii Hieronymi opera. Sect. I. Ps. II. Vindobonae, 1912.

Hipp. Berl. – Hippiatrica Berolinensia // Corpus hippiatricarum Graecorum / Ed. E. Oder, C. Hoppe. Vol. I. Lipsiae, 1924.

Hipp. Cantab. – Hippiatrica Cantabrigiensia // Corpus hippiatricorum Graecorum / Ed. E. Oder, C. Hoppe. Vol. II. Lipsiae, 1927. P. 115—271.

Hist. Silense – Historia Silense / Edition critica e introduccione por J. Perez de Urbel, A. Gonzalez Ruiz-Zorrilla. (Textos. Vol. XXX.) Madrid, 1959.

Hydat. Chron. – Hydatii Lemici continuatio chronicorum Hieronymianorum ad a. CCCCLXVIII // MGH. AA. T. XI: Chronica minora. Saec. IV, V, VI, VII / Ed. Th. Mommsen. Vol. II. Berolini, 1894. P. 1—36. Хроника Идация / Пер. Ю. Б. Циркина // Циркин Ю. Б. Античные и средневековые источники по истории Испании. – СПб., 2006. – С. 100—108.

Isid. Hist. Goth. – Isidori Iunioris episcopi Hispalensis Historia Gothorum Wandalorum Sueborum // MGH. AA. T. XI: Chronica minora. Saec. IV, V, VI, VII / Ed. Th. Mommsen. Vol. II. Berolini, 1894. P. 241—303. Исидор Севильский. История готов, вандалов и свевов // Формы исторического сознания от поздней Античности до эпохи Возрождения (Исследования и тексты): Сборник научных трудов памяти Клавдии Дмитриевны Авдеевой. – Иваново, 2000. – С. 203—221.

Isid. Orig. – Sancti Isidori, Hisppalensis episcopi, opera omnia. T. III—IV. (PL. T. LXXXII.) Parisiis, 1878. Исидор Севильский. Этимологии, или Начала в XX книгах / Пер. Л. А. Харитонова. – Кн. I—III. – СПб., 2006.

Isid. Regl. – Isidoro. Regla // San Leandro, San Isidoro, San Fructuoso. Reglas monásticas de la España visigoda: Los tres libros de las «Sentencia» / Introducciones, version y notes de J. Campos Ruiz, I. Roca Melia. (Santos padres Españoles. II.) Madrid, 1971. P. 90—125.

Joan. Ant. – Joannes Antiochenus. Fragmenta // Fragmenta historicorum Graecorum / Collegit, disposuit, notis et prolegomenis illustravit, indicibus instruxit C. Muellerus. Vol. IV. Parisiis, 1851. P. 535—622.

Joan. Biclar. – Ioannis abbatis Biclarensis Chronica // MGH. AA. T. XII: Chronica minora saec. IV. V. VI. Vol. II / Ed. Th. Mommsen. Berolini, 1894. P. 206—220. Иоанн Бикларский. Хроника / Пер. Ю. Б. Циркина // Циркин Ю. Б. Античные и средневековые источники по истории Испании. – СПб., 2006. – С. 110—114.

Joan. Chrys. Epist. – S. Joannis Chrysostomi… epistolae // PG. T. LII: S. P. N. Joannis Chrysostomi, archiepiscopi Constantinopolitani, opera omnia quae exstant, vel quae ejus nomine circumferuntur. T. III. Ps. 2. Lutetiae Parisiorum, 1859. P. 527—754. Полное собрание творений святого отца нашего Иоанна Златоуста. – Т. I—XII. – СПб., 1898—1914.

Joan. Nic. Chron. – The Chronicle of John, Bishop of Nikiou / Transl. by R. H. Charles. London; Oxford, 1916.

Jord. Get. – Jordanis Romana et Getica / Recensuit Th. Mommsen. (MGH. AA. Vol. V. Ps. I.) Berolini, 1882. Иордан. О происхождении и деяниях гетов «Getica» / Пер. Е. Ч. Скрижинской. – СПб., 1997.

Jos. Bel. Jud. – Flavii Iosephi de bello Iudaico libri septem // Flavii Iosephi opera / Ed. B. Niese. Vol. VI. Berolini, 1894. Иосиф Флавий. Иудейская война / Пер. Я. Л. Чертка. – Минск, 1991.

Julian. Hist. Wamb. – Historia Wambae regis auctore Iuliano episcopo Toletano / Ed. W. Levison // MGH. SRM. T. V. Hannoverae; Lipsiae, 1910. P. 501—526. Юлиан Толедский. История короля Вамбы / Пер. И. М. Никольского // Кентавр / Centaurus: Studia classica et mediaevalia. – № 3. – М., 2006. С. 204—232.

Julian. Iudicum – Julianus. Iudicum in tyrannorum perfidia promugatum / Ed. W. Levison // MGH. SRM. T. V. Hannoverae; Lipsiae, 1910. P. 529—535.

Koteybah – Abú Mohammed Abdillah Ibn Moslem Ibn Koteybah Ad-dinawarí. Ahádithu-l-imámati wa-l-siyásati (Traditions of Commandment and Government) // Ahmed ibn Mohammed al-Makkarí. The History of the Mohammedan Dynasties in Spain / Translated by P. de Gayangos. Vol. I. London, 1840. P. L—XC.

Kouthya – Cherbonneau A. Histoire de la conquête de l’Espagne par les musulmans, traduite de la Chronique d’Ibn el-Kouthya // Journal asiatique. 5ème serie. T. 8. Paris, 1856. P. 428—482.

Lactant. De mort. persecut. – Lactance. De la mort des persécuteurs / éd. par J. Moreau. Paris, 1954. Лактанций. О смертях преследователей / Пер. В. М. Тюленева. – СПб., 1998.

Leo Tact. – Leonis imperatoris Tactica. J. Meursius Graece primus vulgavit. J. Lamius ex absolutissimo codice Laurentiano mutilum supplevit atque restituit // PG. T. CVII: Leonis Romanorum imperatoris Augusti … opera quae reperti potuerunt omnia. Lutetiae Parisiorum, 1863. Col. 669—1120. Лев VI Мудрый. Тактика Льва / Пер. В. В. Кучмы. – СПб., 2012.

Lib. ord. – Férotin M. Le liber ordinum en usage dans l’église wisigothique et mozarabe d’Espagne du cinquième au onzième siècle. (Bibliotheca «Ephemerides liturgicae» subsidia, 83. Instrumenta liturgica quarreriensia, 6.) Roma, 1996.

Liban. Or. – Libanii opera / Ed. R. Foerster. Vol. I—XII. Lipsiae, 1903—1927. Речи Либания / Пер. С. Шестакова. – Т. I—II. – Казань, 1912—1916.

Liv. – Titi Livi ab urbe condita libri. Ed. G. Weissenborn., M. Müller. Vol. I—V. Lipsiae, 1887—1889. Тит Ливий. История Рима от основания города / Пер. под ред. Е. C. Голубцовой. – Т. I—III. – М., 1989—1993.

Luca Tud. Chron. – Lucae Tudensis Chronicon mundi cura et studio E. Falque. (Corpus Christianorum. Continuatio mediaevalis. T. LXXIV: Lucae Tudensis opera omnia. T. I.) Turnhout, 2003.

Lucan. – M. Annaei Lucani de bello civili libri decem / Ed. C. Hosius. Lipsiae, 1892. Марк Анней Лукан. Фарсалия, или Поэма о гражданской войне / Пер. Л. Е. Остроумова. – М., 1993.

LV – Leges Visigothorum / Edidit K. Zeumer // MGH. Legum sectio I: Leges nationum Germanicarum. T. I. Hannoverae; Lipsiae, 1902. P. 33—456. Вестготская правда (Книга приговоров): Латинский текст. Перевод. Исследование. – М., 2012.

Lyd. De magistr. – Joannis Lydi de magistratibus populi Romani libri tres / Ed. R. Wòтnsch. Lipsiae, 1903.

Malal. – Ioannis Malalae Chronographia / Ex rec. L. Dindorfii. (CSHB). Bonnae, 1831.

Malch. – Malchi fragmenta // HGM. Vol. I. P. 383—424. Малх Филадельфиец. Византийская история // Дестунис С. Ю. Византийские историки. – СПб., 1860. – С. 217—277.

Marcel. Com. – The Chronicle of Marcellinus / A Translation and Commentary by B. Croke. (Byzantina Australiensia. 7.) Sydney, 1995. Марцеллин Комит. Хроника / Пер. под ред. Н. Н. Болгова. – Белгород, 2010.

Mauric. Strat. – Mauricius. Arta militară / Ediţie critica, traducere şi introducere de H. Mihăescu. (Scriptores Byzantini VI.) Bucureşti, 1970. Маврикий. Стратегикон / Пер. В. В. Кучмы. – СПб., 2004.

Mela – Pomponii Melae de chorographia libri / Recognovit C. Frick. Lipsiae, 1880. Помпоний Мела. О положении земли / Пер. С. К. Апта. // Античная география. – М., 1953. – С. 176—237.

Merob. – Clover F. M. Flavius Merobaudes. A Translation and Historical Commentary. (Transactions of American Philosophical Society. N.S. Vol. 61. Pt. 1.) Philadelphia, 1971.

Niceph. – Nicephori Breviarium historicum de rebus gestis post imperium Mauricii // Nicephori archiepiscopi Constantinopolitani opuscula historica / Ed. C. de Boor. Leipzig, 1880. P. 3—77. Никифора патриарха Константинопольского. Краткая история со времени после царствования Маврикия / Пер. Е. Э. Липшиц // ВВ. – Т. 3. 1950. – С. 349—387.

Notit. Dign. – Notitia dignitatum / Ed. O. Seeck. Berolini, 1876.

Nov. Val. – Corpus legum novellarum Theodosii II., Valentiniani III., Maioriani // Leges novellae ad Theodosianum pertinentes / Ed. Th. Mommsen., P. M. Meyer. Vol. II. Berolini, 1905. P. 1—178.

Oros. Hist. – Pauli Orosii historiarum adversus paganos libri VII / Ex recognitione C. Zangemeister. Lipsiae, 1889. Павел Орозий. История против язычников / Пер. В. М. Тюленева. – Т. I—III. – СПб., 2001—2003.

Paul. Diac. Hist. Lang. – Pauli historiae Langobardorum / Ed. L. Bethmann, G. Waitz // MGH. Scriptores rerum Langobardicarum et Italicarum saec. VI—IX. T. I. Hannoverae, 1878. P. 12—187. Павел Диакон. История лангобардов / Пер. Ю. Б. Циркина. – М., 2008.

Paul. Diac. Hist. Rom. – Pauli historiae Romanae libri XI—XV / Recensuit H. Droysen // MGH. AA. T. II. Berolini, 1879. P. 183—224.

Phot. Bibl. – Photius. Bibliothàque / Text établi et traduit par R. Henry. T. I—III. Paris, 1959—1962.

Plut. Anton. – Plutarchus. Antonius // Plutarque. Vies / Texte établi et traduit par A. Flacelière, É. Chambry. T. XIII. Paris, 1977. P. 81—190. Плутарх. Антоний / Пер. С. П. Маркиша // Плутарх. Сравнительные жизнеописания / Изд. подгот. С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Т. II. – М., 1994. – С. 398—443.

Plut. Marius – Plutarchus. Marius // Plutarque. Vies / Texte établi et traduit par A. Flaceliére, É. Chambry. T. VI. Paris, 1971. P. 77—155. Плутарх. Гай Марий / Пер. С. А. Ошерова // Плутарх. Сравнительные жизнеописания / Отв. ред. С. С. Аверинцев. – Т. I. – М., 1994. – С. 458—484.

Polyaen. – Polyaeni strategematon libri octo / Ex recensione E. Woelfflin. Iterum recensuit… I. Melber. Lipsiae, 1887. Полиэн. Стратегемы / Пер. под ред. А. К. Нефёдкина. – СПб., 2002.

Prim. crónica gen. – Primera crónica general de España: que mandó componer Alfonso el Sabio y se continuaba bajo Sancho IV en 1289 / Publ. por R. Menéndez Pidal. T. I—II. Madrid, 1955.

Procop. Bel. – Procopii Caesarienses de bellis libri I—VIII // Procopii Caesarienses opera omnia. Recognovit J. Haury. Vol. I—II. Lipsiae, 1905. Прокопий Кесарийский. Война с готами / Пер. С. П. Кондратьева. – Т. I—II. – М., 1996.

Procop. Hist. arc. – Procopii Caesariensis Historia arcane // Procopii Caesariensis opera omnia / Ed. G. Wirth, post J. Haury. Vol. III. Lipsiae, 1963. P. 4—186. Прокопий Кесарийский. Тайная история // Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история / Пер. А. А. Чекаловой. – М., 1993. – С. 316—418.

Prosp. Tiron. Chr. – Prosperi Tironis epitoma Chronicon / Edidit Th. Mommsen // MGH. AA. T. IX: Chronica minora saec. IV. V. VI. VII. Vol. I. Berolini, 1892. P. 441—499.

Prudent. Contra Symm. – Aurelii Prudentii Clementis Contra orationem Symmachi libro duo // Aurelii Prudentii Clementis carmina / Recognovit I. Bergman. (CSEL. Vol. LXI.) Vindobonae; Lipsiae, 1926. P. 213—288.

Razi – Chronica del moro Rasis / Publ. D. Catalan. (Fuentes cronísticas de la historia de España. III.) Madrid, 1975.

Roder. Hist. Hisp. – Roderici Ximenii de Rada Historia de rebus Hispaniae sive Historia Gothica / Cura et studio J. F. Valverde. Turnholti, 1987. (Corpus Christianorum. Contuatio mediaevalis. LXXII: Roderici Ximenii de Rada opera omnia. Ps. I.)

Ruf. – Rufini Aquileiensis presbyteri Historiae ecclesiasticae libri duo // PL. T. XXI: Tyranni Rufini Aquileiensis presbyteri opera omnia / Edidit J.-P. Migne. Lutetiae Parisiorum, 1849. Col. 465—540. Руфин Аквилейский. Церковная история // Тюленев В. М. Рождение латинской христианской историографии. – СПб., 2005. – С. 230—284.

RV – Collectionis iuris Romano-Visigothici capita VII—XX // MGH. Legum sectio I: Leges nationum Germanicarum. T. I. Hannoverae; Lipsiae, 1902. P. 469—472.

Salvian. De gubernat. dei – Salviani de gubernatione dei libri VIII // MGH. AA. T. I. Ps. I: Salviani presbyteri Massiliensis libri qui supersunt / Recensuit C. Halm. Berolini, 1877. P. 1—108.

Seneca De ira – L. Annaei Senecae de ira // L. Annaei Senecae opera quae supersunt / Rec. F. Haase. Vol. I. Lipsiae, 1887. P. 35—111. Сенека. О гневе // Луций Анней Сенека. Философские трактаты / Пер. Т. Ю. Бородай. – СПб., 2000. – С. 103—179.

Seneca Epist. – L. Annaei Senecae ad Lucilium epistularum moralium quae supersunt / Edidit O. Hense. Lipsiae, 1893. Луций Анней Сенека. Нравственные письма к Луцилию / Пер. С. А. Ошерова. – М., 1977.

Serv. ad Verg. Aen. – Servii Grammatici qui ferunt in Vergilii carmina commentarii / Recensuerunt G. Thilo et H. Hagen. Vol. I—III. Lipsiae, 1878—1902.

SHA – Scriptores historiae Augustae / Item recensuit… H. Peter. Vol. I—II. Lipsiae, 1884. Властелины Рима: Биографии римских императоров от Адриана до Диоклетиана / Пер. С. П. Кондратьева. – М., 1992.

Sidon. Carm. – Sidoine Apollinaire. T. I: Poèmes / Texte établi et traduit par A. Loyen. Paris, 1960.

Sidon. Epist. – Sidoine Apollinaire. T. II—III: Lettres / Texte établi et traduit par A. Loyen. Paris, 1970.

Sisebut. De libro rotarum – Sisebut. L’épître en vers // Isidore de Séville. Traité de la nature / Texte critique, traduction et notes par J. Fontaine. (Collection des Études Augustiniennes. Série Moyen Âge et Temps Modernes, 39.) Paris, 2002. P. 328—335.

Socrat. – Socratis Scholastici historia ecclesiastica H. Valerio interprete // PG. T. LXVII. Parisiis, 1859. Col. 29—842. Сократ Схоластик. Церковная история / Под ред. И. В. Кривушина. – М., 1996.

Sozom. – Hermiae Sozomeni ecclesiastica historia H. Valerio interprete // PG. T. LXVII. Parisiis, 1859. Col. 843—1630. «Церковная история» Эрмия Созомена Саламинского. – СПб., 1851.

Syncell. – Georgii Syncelli Chronographia // Georgius Syncellus et Nicephorus / Ex recensione G. Dindorfii. Vol. I. (CSHB). Bonnae, 1829. P. 1—734.

Synes. De reg. – Synesius. Oratio de regno // Synesii Cyrenensis opuscula / Ed. N. Terzaghi. Roma, 1944. P. 5—62. Синезий Киренский. О царстве / Пер. М. В. Левченко // ВВ. 1953. – Т. 6. – С. 327—357.

Ţabarī – The History of al-Ţabarī. Vol. XXIII / Translated and annotated by M. Hinds. Albany, 1990.

Tact. An. – Cornelii Taciti libri qui supersunt, iterum edidit E. Koestermann. T. I: Annales. Leipzig, 1965. Тацит. Анналы / Пер. А. С. Бобовича // Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах / Изд. подготовили А. С. Бобович, Я. М. Боровский, М. Е. Сергеенко. – Т. I. – М., 1993. – С. 7—326.

Tac. Germ. – Tacite. La Germanie / Texte établi et traduit par J. Perret. Paris, 1983. Тацит. О происхождении германцев и местоположении Германии / Пер. А. С. Бобовича // Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах / Изд. подготовили А. С. Бобович, Я. М. Боровский, М. Е. Сергеенко. – Т. I. – М., 1993. – С. 353—373.

Tac. Hist. – Cornelii Taciti libri qui supersunt / Iterum edidit E. Koestermann. T. II. Fasc. I: Historiarum libri. Leipzig, 1961. Тацит. История / Пер. Г. С. Кнабе // Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах / Изд. подготовили А. С. Бобович, Я. М. Боровский, М. Е. Сергеенко. – Т. II. М., 1993. – С. 5—202.

Them. Or. – Themistii orationes ex codice Mediolanensi emendatae a G. Dindorfio. Lipsiae, 1832.

Theoph. Hist. plant. – Théophraste. Rechеrches sur les plantes / Texte établi et traduit par S. Amigues. T. III. Paris, 1993. Феофраст. Исследование о растениях / Пер. М. Е. Сергеенко. – Л., 1951.

Theophan. – Theophanis Chronographia / Rec. C. de Boor. T. I. Lipsiae, 1883. Летопись византийца Феофана / Пер. В. И. Оболенского, Ф. А. Терновского. – М., 1887.

Theodoret. – Theodoret. Kirchengeschichte / Hrg. von L. Parmentier, F. Scheidweiler. (Die griechischen christlichen Schriftsteller der ersten Jahrhunderte.) Berlin, 1954. Феодорит. Церковная история. – СПб., 1852.

Veget. – Flavii Vegeti Renati epitoma rei militaris / Recensuit C. Lang. Lipsiae, 18852. Флавий Вегеций Ренат. Краткое изложение военного дела / Пер. С. П. Кондратьева // Греческие полиоркетики. Флавий Вегеций Ренат. – СПб., 1996. – С. 151—306.

Veget. Mulomed. – P. Vegeti Renati digestorum artis mulomedicinae libri / Edidit E. Lommatzsch. Lipsiae, 1903.

Vell. Pat. – C. Vellei Paterculi ex Historiae Romanae libris duobus quae supersunt / Post G. Halmium iterim edidit C. Stegmann de Pritzwald. Lipsiae, 1933. Немировский А. И., Дашкова М. Ф. «Римская история» Веллея Патеркула. – Воронеж, 1985.

Venant. Fortun. Carm. – Venanti Honori Clementiani Fortunati opera poetica / Recensuit F. Leo // MGH. AA. T. IV. Ps. 1. Berolini, 1881. P. 1—292. Венанций Фортунат. Избранные стихотворения / Пер. Р. Шмакова. – М., 2009.

Verg. Aen. – P. Vergilius Maro. Aeneis / Hrg. und übers. Von G. Frink. Düsseldorf, 2005. Вергилий. Энеида / Пер. С. Ошерова // Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. – М., 1979. – С. 135—402.

Vict. Vit. De persec. Wand. – Victor Vitensis. Historia persecutionis Africanae provinciae sub Geiserico et Hunirico regibus Wandalorum / Recensuit C. Halm // MGH. AA. T. III. Ps. I. Berolini, 1878. P. 1—58. Виктор Витенский. История гонений в африканской провинции / Пер. В. А. Дорофеевой // Церковные историки IV—V веков. – М., 2007. – С. 97—169.

Vit. Caesar. – Vitae Caesarii Episcopi Arelatensis libri duo / Edidit B. Krusch // MGH. SRM. T. III. Hannoverae, 1896. P. 433—501.

Vit. part. Emeret. – The Vitae sanctorum patrum Emeretensium / Text and Translation by J. N. Carvin. (Studies in Medieval and Renaissance Latin Language and Literature. Vol. XIX.) Washinваgton, 1946.

Vita Aviti – De S. Avito Eremita in Sarlatensi apud Petracoricos dioecesi // Acta sanctorum / Ed. I. Bollandus. Junius: T. III. Antverpiae, 1701. P. 360—365.

Vita Fructuosi – The Vita Sancti Fructuosi / Text with a Translation, Introduction, and Commentary by C. Nock. Dissertation. (Studies in Mediaeval History. N. S. Vol. VII.) Washington, 1946.

Zonara – Joannis Zonarae epitoma historiarum / Ed. L. Dindorfius. Vol. I—VI. Lipsiae, 1868—1874.

Zosim. – Zosime. Histoire nouvelle / Texte établi et traduit par F. Paschoud. T. I—III. Paris, 1971—1989. Зосим. Новая история / Пер. под ред. Н. Н. Болгова. – Белгород, 2010.

Список использованной литературы

1. Агапеев А. Опыт истории развития стратегии и тактики наемных и постоянных армий новых государств. – Вып. 1. – СПб., 1902.

2. Айбабин А. И. Этническая история ранневизантийского Крыма. Симферополь. 1999.

3. Амброз А. К. Стремена и седла раннего Средневековья как хронологический показатель (IV—VIII вв.) // СА. – № 4. – 1973. – С. 81—98.

4. Атанасов Щ., Дуйчев И., Ангелов Д., Цанкова-Петкова Г., Христов Д., Чолпанов Б. Болгарското военно изскуство през феодализма. – София,1958.

5. Ауров О. В. Государство и право в Королевстве вестготов (Тулузский и Толедский периоды) // Вестготская правда (Книга приговоров): Латинский текст. Перевод. Исследование. – М., 2012. – С. 60—95.

6. Банников А. В. Римская армия в IV столетии (от Константина до Феодосия). (Historia militaris.) – СПб., 2011.

7. Белоусов С. В. Военное искусство германских народов IV—VI вв. н. э. Автореферат диссертации на соискание ученой степени к. и. н., М., 1995.

8. Белоусов С. В. Военное искусство германских народов IV—VI вв. н. э. Диссертации на соискание ученой степени к. и. н.(рукопись). – М., 1995а.

9. Белоусов С. В. Об осаде и обороне крепостей в военном деле германцев IV—VI вв. // Античность и Средневековье Европы / Под ред. И. Л. Маяк, А. З. Нюркаевой. – Пермь, 1996. – С. 161—168.

10. Белоусов С. В. Использование нарративных источников при реконструкции германского вооружения I—VI вв. // Военная археология: Оружие и военное дело в исторической и социальной перспективе. Материалы Международной конференции 2—5 сентября 1998 г. – СПб., 1998. – С. 190—192.

11. Буданова В. П. Готы в эпоху Великого переселения народов. (Византийская библиотека. Исследования.) – СПб., 1999.

12. Владимиров И. Н., Ципоруха М. И. Человек строит корабль: Очерк по истории кораблестроения и мореходства (от истоков до XVII в.). – М., 1992.

13. Вольфрам Х. Готы: от истоков до середины VI века (опыт исторической этнографии) / Пер. с нем. Б. П. Миловидова, М. Ю. Некрасова. – СПб., 2003.

14. Ганина Н. А. Крымско-готский язык. (Славяно-германские исследования. 5.) – СПб., 2011.

15. Гудкова А. В. Могильник IV в. н. э. в с. Беленькое // Новые исследования по археологии Северного Причерноморья: Сборник научных трудов / Отв. ред. Т. Л. Самойлов. Киев, 1987. С. 56—66.

16. Дворецкая И. А. Организация управления в Остготском королевстве // ВВ. – 1962. Т. XXI. С. 3—28.

17. Дельбрюк Г. Г. Л. История военного искусства в рамках политической истории / Пер с нем. – T. I—II. – СПб., 1994.

18. Дмитриев С. В. Крымское ханство в военном отношении (XVI—XVIII вв.) // Тюркологический сборник. 2002: Россия и тюркский мир. М., 2003. – С. 211—228.

19. Дмитриев С. В. Копье Алмамбета // Центральная Азия от Ахеменидов до Тимуридов: археология, история, этнология, культура. Материалы международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Александра Марковича Беленикого (Санкт-Петербург, 2—5 ноября 2004 года) / Отв. ред. В. П. Никоноров. СПб., 2005. – С. 266—268.

20. Дряхлов В. Н. Древнегерманская дружина по данным Аммиана Марцеллина // Античный вестник: Сборник научных трудов. – Вып. I. – 1993. С. 144—153.

21. Дряхлов В. Н. Повседневность и материальная культура древних германцев по данным Аммиана Марцеллина // Античность и Средневековье Европы / Под ред. И. Л. Маяк, А. З. Нюркаевой. Пермь, 1996. – С. 63—70.

22. Дряхлов В. Н. Враг у стен: организаторы и вдохновители народного сопротивления варварам в Римской империи (IV—V вв.) // От древности к новому времени (Проблемы истории и археологии): Сборник научных трудов / Отв. ред. Е. А. Круглов. – Вып. XIV. – Уфа, 2010. – С. 65—72.

23. Ермолова И. Е. Рим и федераты // Античность: общество и идея / Отв. ред. О. Л. Габелко. – Казань, 2001. – С. 151—159.

24. Жумагулов К. Т. Общегерманские боги до принятия христианства // Античность и общечеловеческие ценности. Вып. 7. Алматы, 2000. – С. 72—80.

25. Засецкая И. П. Классификация наконечников стрел гуннской эпохи (конец IV—V вв. н. э.) // История и культура сарматов: Межвузовский научный сборник / Отв. ред. А. С. Скрипкин. – Саратов, 1983. – С. 70—84.

26. Засецкая И. П. Культура кочевников южнорусских степей (конец IV—V вв.). СПб., 1994.

27. Кизилов М. Б. Крымская Готия: История и судьба. – Симферополь, 2015.

28. Клауде Д. История вестготов / Пер. с нем. С. В. Иванова. – СПб., 2002.

29. Клаузевиц К., фон. Учебное пособие для обучения тактике, или Учения о бое // Клаузевиц К. О войне / Пер. с нем. Т. II3. – M., 1941. – С. 406—458.

30. Ковалев С. И. История Рима: Курс лекций. – Л.2 – 1986.

31. Контамин Ф. Война в Средние века / Пер. с франц. Ю. П. Малинина, А. Ю. Карачинского, М. Ю. Некрасова. – СПб., 2001.

32. Корсунский А. Р. 1965. О социальном строе вестготов в IV в. // ВДИ. № 3. 1965. – С. 54—74.

33. Корсунский А. Р. Готская Испания (Очерки социально-экономической и политической истории). – М., 1969.

34. Корсунский А. Р., Гюнтер Р. Упадок и гибель Западной Римской империи и возникновение германских королевств (до середины VI в.). – М., 1984.

35. Кузьминская Г. Г. Особенности штормового волнения Черного моря // Доклады Сочинского отделения Географического общества СССР. Вып. 1. Л., 1968. – С. 34—42.

36. Лавров В. В. Готы и Боспор в III в. н. э. // Античный полис: Проблемы социально-политической организации и идеологии античного общества. Межвузовский сборник/Отв. ред. Э. Д. Фролов. – СПб., 1995. – С. 112—122.

37. Лавров В. В. Готское общество в IV в. н. э. // Античный мир: проблемы истории и культуры. Сборник научных статей к 65-летию со дня рождения проф. Э. Д. Фролова / Под ред. И. Я. Фроянова. – СПб., 1998. – С. 399—413.

38. Лавров В. В. Готские войны III в. н. э.: римское культурное влияние на восточногерманские племена Северного Причерноморья // Проблемы античной истории: Сборник научных статей: К 70-летию со дня рождения проф. Э. Д. Фролова / Под ред. А. Ю. Дворниченко. – СПб., 2003. – С. 332—352.

39. Магомедов Б. В. Черняховская культура Северо-Западного Причерноморья. – Киев, 1987.

40. Магомедов Б. B. Черняховская культура: проблема этноса. (Monumenta studia Gothica. T. I.) – Lublin, 2001.

41. Магомедов Б. В., Левада М. Е. 1996. Оружие черняховской культуры // МАИЭТ. – Вып. V. – 1996. С. 304—323, 558—566.

42. Мустакимов И. А. Документы по истории Волго-Уральского региона XVI—XIX веков из древлехранилищ Турции: Сборник документов / Состав. И. А. Мустакимов. – Казань. – 2008.

43. Мустафина Д. А., Трепавлов В. В. Посольские книги по связам России с Ногайской Ордой (1551—1561 гг.). – Казань. – 2006.

44. Наставление для обучения владению пикой. Пг. 1920.

45. Нефёдкин А. К. Длинные копья варваров (к вопросу об элементарной тактике херусков в начале I в. н. э.) // Битва в Античности / Отв. ред. А. К. Нефёдкина. (Para bellum. Военно-исторический журнал. – № 15. Июнь—август, 2002.) – 2002а. С. 79—92.

46. Нефёдкин А. К. Морское дело у готов в середине III – середине VI вв. // Иресиона: Античный мир и его наследие. – Вып. 2. – Белгород. – 2002б. – С. 48—56.

47. Нефёдкин А. К. Рода войск и тактика у готов в середине III – середине VI в. // Актуальные проблемы всеобщей истории: Межвузовский сборник научных статей / Отв. ред. А. А. Егоров. – Вып. 1. – Ростов н/Дону, 2002. С. 33—42.

48. Нефёдкин А. К. Тактика готов IV века на примере битвы при Салиции (377 г.) // Воин: Военно-исторический журнал. – № 9. – Самара, 2002в. С. 8—11.

49. Нефёдкин А. К. Военная организация Остроготского королевства (конец V – середина VI в.) // Germania-Sarmatia: Сборник научных статей по археологии народов Центральной и Восточной Европы, посвященный памяти М. Б. Щукина. II. – Калининград; Курск, 2010.

50. Нефёдкин А. К. Вооружение готов: свидетельства письменных источников в сопоставлении с данными археологии // Stratum plus. – Санкт-Петербург; Кишинев; Одесса; Бухарест. 2010а. № 4. – С. 233—249.

51. Нефёдкин А. К. Победители легионов: Военное дело готов. (Легионы в бою. Римские войны.) – М., 2012.

52. Нефёдкин А. К. Военная организация визиготского королевства // Stratum plus. Санкт-Петербург; Кишинев; Одесса; Бухарест, 2013. – № 4. – С. 275—289.

53. Никоноров В. П. Военное дело европейских гуннов в свете данных греко-латинской письменной традиции // ЗВОРАО. Новая серия. – Т. I (XXVI). – 2002. – С. 223—323.

54. Никоноров В. П. Вооружение готов по данным греческих и латинских источников III—VII вв. // Краеугольный камень: Археология, искусство, культура России и сопредельных стран. 80-летию со дня рождения Анатолия Николаевича Кирпичникова посвящается. – T. II. – М., 2010. – С. 38—54.

55. Окшотт Э. Археология оружия: От бронзового века до эпохи Ренессанса / Пер. с англ. М. К. Якушиной. – М., 2004.

56. Петерс Б. Г. Морское дело в античных государствах Северного Причерноморья. – М., 1982.

57. Петерс Б. Г. Военное дело // Античные государства Северного Причерноморья. (Археология СССР.) – М., 1984. – С. 187—197.

58. Петраускас О. В. Шпоры из могильника черняховской культуры у села Великая Бугаёвка // Сто лет черняховской культуры: Сборник научных статей / Гл. ред. М. И. Гладких. – Киев, 1999. – С. 135—143.

59. Прiцак О. Походження Русi: Стародавнi скандинавськi джерела (крiм iсландських саг). – Киев, 1997.

60. Пфайльшифтер Г. 2004. Теодорих Великий / Пер. с нем. В. А. Певчева. СПб.

61. Радюш О. А. Вооружение III—V вв. н. э. с черняховских поселений Курского Посемья // Stratum plus. Санкт-Петербург; Кишинев; Одесса; Бухарест, 2012. – № 4. – С. 139—155.

62. Радюш О. А., Скворцов К. Н. Находки деталей щитов в ареале самбийско-натангийской культуры // Sarmatia-Germania: Древности Центральной и Восточной Европы эпохи римского влияния и переселения народов. Сборник материалов. Калининград, 2008. – С. 122—157.

63. Разин Е. А. История военного искусства. – Т. I. – СПб., 1994.

64. Ременников А. М. Борьба племен Северного Причерноморья с Римом в III веке н. э. (Причерноморье в античную эпоху. Вып. 6.) – М., 1954.

65. Ременников А. М. Военное искусство племен Подунавья в эпоху войн с Римской империей // ВДИ. – № 2. – 1970. – С. 162—167.

66. Ременников А. М. Источники по истории войн племен Подунавья с Римом в III—IV вв. // Проблемы всеобщей истории. Сборник III. (Ученые записки Казанского государственного педагогического института. Вып. 98.) Казань,1972. – С. 213—248.

67. Ременников А. М. Борьба племен Подунавья с Римом в первой половине IV века. Учебное пособие к спецкурсу. – Казань, 1990.

68. Сиротенко В. Т. История международных отношений в Европе во второй половине IV – начале VI в. – Пермь, 1975.

69. Скардильи П. Готы: язык и культура / Пер. А. Д. Сыщикова. СПб., 2012.

70. Скобелев Д. А. Праща: снаряды и способы метания в Античности // Para bellum-Дайджест. Военно-исторический журнал. – СПб., 2001. – С. 75—96.

71. Соловьев С. М. Сочинения. Кн. III: История России с древнейших времен. – М., 1989.

72. Тунманн И. Э. Крымское ханство / Пер. с нем. Н. Л. Эрнста, С. Л. Беляевой. (Библиотека редкой книги о Крыме.) – Симферополь, 1991.

73. Хайрединова Э. А. Боспор и морские походы варваров второй половины III в. н. э. // МАИЭТ. Вып. 4. – 1994. – С. 517—527.

74. Хэлдон Дж. История византийских войн / Пер. М. А. Карпунина, С. С. Луговского. (Terra historica.) – М., 2007.

75. Циркин Ю. Б. Античные и средневековые источники по истории Испании. – СПб., 2006.

76. Циркин Ю. Б. Испания от Античности к Средневековью. – СПб., 2010.

77. Шаровольский И. В. Древнескандинавское сказание о битве готов с гуннами и его историческая основа // Университетские известия. Год 44. № 7. – Киев, 1904. – С. 1—37.

78. Шкаренков П. П. Королевская власть в остготской Италии по «Variae» Кассиодора: Миф, образ, реальность. – М., 2003.

79. Шкаренков П. П. Римские традиции в варварском мире: Флавий Кассиодор и его эпоха. – М., 2004.

80. Шувалов П. В. Враги империи (по трактату Псевдо-Маврикия) // ЗВОРАО. Новая серия. – Т. I (XXVI). – 2002. – C. 422—452.

81. Шувалов П. В. Секрет армии Юстиниана: Восточноримская армия в 491—641 гг. (Militaria antiqua X.) – СПб., 2006.

82. Щукин М. Б. Готский путь: готы, Рим и черняховская культура. (Исторические исследования.) – СПб., 2005.

83. Ярцев С. В. Последний поход меотийских варваров // Проблемы истории, филологии, культуры. – № 22. – Магнитогорск, 2008. – С. 69—85.

84. Ярцев С. В. Тервинги и грейтунги: проблема готского разделения // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: История. Политология. Экономика. Информатика. – Вып. 31. – № 15 (186). – 2014. – С. 46—53.

85. Ярцев С. В. Морские походы варваров в 258—269 гг. // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: История. Политология. – Вып. 19. – № 36 (216). – 2015. – С. 22—29.

86. Die Alamannen / Red. K. Fuchs, M. Kempa, K. Redies, B. Theune-Groβkopf, A. Wais. Stuttgart; Zürich; Augsburg, 1998.

87. Alföldi A. 1934. Eine spätrömische Helmform und ihre Schicksale im germanische-romanischen Mittelalter // Acta archaeologica. Vol. 5. København. Fasc. 1—2. S. 99—144.

88. Anspach A. E. 1912. Isidori Hispalensis ‘Institutionum disciplinae’ // Rheinisches Museum für Philologie. N. S. Bd. 67. Frankfurt am Main. S. 556—568.

89. Ardanaz Arranz F., Rascón Marqués S., Sánchez Montes A. L. 1998. Armas y guerra en el mundo visigoto // Arqueologia, paleontologia y etnografia. Vol. 4: Jornadas internacionales “Los visigodos y su mundo”. Ateneo de Madrid. Noviembre. 1990. Madrid. P. 409—452.

90. Ars Hispaniae: Historia universal del arte hispánico. Vol. II. Madrid, 1947.

91. Austin N. J. E. 1972. Ammianus Account of the Adrianople Campaigne: Some Strategic Observations // Acta classica. Vol. 15. Cape Town. P. 77—83.

92. Austin N. J. E. 1979. Ammianus on Warfare: An Investigation into Ammianus’ Military Knowledge (Latomus. Vol. 165.) Bruxelles.

93. Bachrach B. S. 1992. Some Observations on the “Goths” at War // Francia. Bd. 19. № 1. P. 205—214.

94. Bachrach B. S. 1993. Grand Strategy in the Germanic Kingdoms: Recrutement of the Rank and File // ARB. P. 55—63.

95. Banaszkiewicz J. 1994. Les hastes coloreés des Wisigoths d’Euric // Revue belge de philologie et d’histoire. T. 72. Fasc. 1. P. 225—240.

96. Barker D. 1951. The Right-Wheel of the Germanic Horsenem // The Modern Language Review. Vol. 46. № 2. P. 255—257.

97. Barnish S. J. B. 1986. Taxation, Land and Barbarian Settlement in the Western Empire // Papers of the British School at Rome. Vol. 14. P. 170—195.

98. Barrière-Flavy C. 1902. Le costume et l’armement du Wisigoth aux Ve et VIe siècles // Revue des Pyrénées. T. 14. Toulouse. P. 125—143.

99. Barroso Cabrera R.; Morin de Pablos J. 1993. El árbol de la vida: Un estudio de iconografía visigoda: San Pedro de la Nave y Quintanilla de las Viñas. Madrid.

100. Becatti G. 1960. La colonna coclide istoriata: Problemi storici, iconografici, stilistici. Roma.

101. Beck H. Das Ebersignum im Germanischen: Ein Beitrag zur Germanische Tier-Symbolik. (Quellen und Forschungen zur Sprach— und Kulturgeschichte der Germanischen Völker. Neue Folge. Bd. 16 / 140.) Berlin, 1965.

102. Behm-Blancke G. 1983. Kult und Ideologie // Die Germanen: Geschichte und Kultur der germanischen Stämme in Mitteleuropa / Hrg. B. Krüger. Bd. I. (Veröffentlichungen des Zentralinstituts für Alte Geschichte und Archäologie der Akademie der Wissenschafter der DDR. Bd. 4/ 1.) Berlin. S. 363—385.

103. Berthelot M. 1900. Histoire des machines de guerre et des arts mécaniques au Moyen ge // Annales de chimie et de physique. Série 7. T. 19. P. 289—420.

104. Biborski M. 1978. Miecze z okresu wpływów rzymskich na obszarze kultury Przeworskiej // Materiały archeologiczne. Kraków. 18. S. 53—165.

105. Bierbrauer V. 1975. Die ostgotischen Grab— und Schatzfunde in Italien. (Biblioteca degli studi medievali. T. 7.) Spoleto.

106. Bitter N. 1976. Kampfschilderungen bei Ammianus Marcellinus. (Habelts Dissertationsdrucke. Reihe klassische Philologie. Hf. 23.) Bonn.

107. Bivar A. D. H. 1972. Cavalry Equipment and Tactics on the Euphrates Frontier // Dumbarton Oaks Papers. 26. P. 271—291.

108. Bögel. 1901. Armilausa // Thesaurus linguae Latinae. Vol. II. Fasc. I. Lipsiae. Col. 614.

109. Barroso Cabrera R., Morin de Pablos J. 1993. El árbol de la vida: Un estudio de iconografía visigoda: San Pedro de la Nave y Quintanilla de las Viñas. Madrid.

110. Boss R. G. 1985. A Survey of Early Germanic Warfare. Pt. 1—2 // Slingshot. № 117. P. 8—10; № 118. Р. 8—10.

111. Boss R. 1993. Justinian’s Wars: Belisarius, Narses and the Reconquest of the West. (Montvert Publications.) Stockport.

112. Boss R. 1994/95. The Sarmatians and the Development of the Early German Mounted Warfare // Ancient Warrior. Vol. 1. Winter. P. 18—25.

113. Bruhn de Hoffmeyer A. 1972. Arms and Armours in Spain: A Short Survey. Vol. I. (Gladius. Tomo especial, 1971.) Madrid.

114. Brunt P. A. 1975. Did Imperial Rome Disarm Her Subjects? // Phoenix. Vol. 29. P. 260—270.

115. Bugarski I. 2005. A Contribution to the Study of Lamellar Armours // Старинар. T. 55. 2005. P. 161—179.

116. Burns Th. S. 1973. The Battle of Adrianople: A Reconsideration // Historia. Bd. 22. Hf. 2. P. 336—345.

117. Burns Th. S. 1980. The Ostrogoths: Kingship and Society. (Historia. Einzelschriften Hf. 36.) Wiesbaden.

118. Burns Th. 1984. A History of the Ostrogoths. Bloomington.

119. Busbecq O. G., de. 1927. The Turkish Letters of Ogier Ghislain de Busbecq / Translated by E. S. Forster. Oxford.

120. Chapot V. 1912. Zanca // DS. T. V. P. 1037—1038.

121. Claude D. 1971. Adel, Kirche und Königtum im Westgotenreich. (Vortäge und Forschungen. Sonderband. VIII.) Sigmaringen.

122. Claude D. 1971a. Millenarius und thiuphadus // Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Germanische Abteilung. Bd. 88. Weimar. S. 181—190.

123. Claude D. 1985. Der Handel im westlichen Mittelmeer während des Frühmittelalters. (Abhandlungen der Akademie der Wissenschaften in Göttingen. Philologisch-historische Klasse. 3. Folge. № 133. Untersuchungen zur Handel und Verkehr der vor-und frühgeschichtlichen Zeit in Mittel- und Nordeuropa. Tl. 2.) Göttingen.

124. Claude D. 1998. Remarks about Relations between Visigoths and Hispano-Romans in the Seventh Century // Strategies of Distinction: The Construction of Ethnic Communities, 300—800 / Ed. by W. Pohl, H. Reimitz. (The Transformation of the Roman World. Vol. 2.) Leiden; Boston; Köln. P. 117—130.

125. Clover F. M. 1971. Flavius Merobaudes: A Translation and Historical Commentary. (Transactions of American Philosophical Society. N. S. Vol. 61. Pt. 1.) Philadelphia.

126. Collins R. 1991. Early Medieval Europa, 300—1000. (Macmillian History of Europe.) Basingstoke; London.

127. Collins R. 2004. Visigothic Spain, 409—711. (A History of Spain.) Malden; Oxford; Carlton.

128. Conrad H. 1939. Geschichte der deutschen Wehrverfassung. Bd. I. München.

129. Dagron G. 1987. «Ceux d’en face»: Les peuples étrangers dans les traités militaires byzantins // Travaux et Mémoires. 10. P. 207—232.

130. Dahn F. 1866—1885. Die Könige der Germanen. Bd. III. Würzburg, 18661; Bd. VI. Leipzig, 18852.

131. Delbrück R. 1929. Die Consulardiptychen und verwandte Denkmäler. Berlin; Leipzig.

132. Dahmlos U. 1977. Francisca— bipennis – securis: Bemerkungen zu archäologischem Befund und schriftlicher Überlieferung // Germania. Jg. 55. Hbbd. 1—2. S. 141—165.

133. Damerau P. 1934. Kaiser Claudius II. Goticus (268—270 n. Chr.). (Klio. Beiheft 33 (N. F. Beiheft 20.)) Leipzig.

134. Días P. С. 1999. Visigothic Political Institutions // The Visigoths from the Migrations Period to the Seventh Century: An Ethnographic Perspective / Ed. by P. Heather. (Studier in Historical Archaeoethnology. Vol. IV.) San Marino. P. 321—356.

135. Diesner H.-J. 1975. Zeitgeschichte und Gegenwartsbezug bei Isidor von Sevilla // Philologus. Bd. 119. S. 92—97.

136. Diesner H.-J. 1977. Isidor von Sevilla und das Westgotische Spanien // Abhandlungen der Sächsischen Akademie der Wissenschaften zu Leipzig. Philologisch-historische Klasse. Bd. 67. Berlin. Hf. 3. S. 7—127.

137. Diesner H.-J. 1978. Westgotische und langobardische Gefolgschaften und Untertanenverbände // Sutzungsberichte der Sächsischen Akademie der Wissenschaften zu Leipzig. Philologisch-historische Klasse. Bd. 120. Berlin. Hf. 2. S. 3—32.

138. Dobiáš J. 1938. Roman Imperial Coins as a Source for Germanic Antiquities // Transactions of the International Numismatic Congress Organized and Held in London by the Royal Numismatic Society, June 30 – July 3, 1936 / Ed. by J. A. Mattingly, E. S. G. Robinson. London. P. 160—178.

139. Dozy R. 1881. Recherches sur l’histoire et la littérature de l’Espagne pendant le moyen âge. T. I. Leyde3.

140. Du Cange Ch. 1887. Glossarium mediae et infimae Latinitatis. T. VIII. Niort.

141. Dunăreanu-Vulpe E. 1967. Der Schatz von Pietroasa. Bukarest.

142. Elton H. 1996. Warfare in Roman Europe AD 350—425. (Oxford Classical Monographs.) Oxford.

143. Ensslin W. 1959. Theoderich der Grosse. München2.

144. Fauber L. H. 1990. Narse: Hammer of the Goths. Cloucester; New York.

145. Feist S. 1939. Vergleichendes Wörterbuch der gotischen Sprache. Leiden3.

146. Ferrill A. 1990. The Fall of the Roman Empire: The Military Explanation. London.

147. Feugère M. 1993. Les armes des Romains de la République á l’Antiquité tardive. Paris.

148. Fiebiger O. 1939. Inschriftensamlung zur Geschichte der Ostgermanen. (Akademie der Wissenschaft in Wien. Philosophisch-historische Klasse. Denkschriften. N. F. Bd. 70. Abhandlung 3.) Wien; Leipzig.

149. Frank R. I. 1969. Scholae Palatinae: The Palace Guards of the Later Roman Empire. (Papers and Monographs of the American Academy in Rome. Vol. XXIII.) Rome.

150. Frauenholz E., von. 1935. Das Heerwesen der germanischen Frühzeit, des Frankenreiches und des ritterlichen Zeitalters. (Entwicklungsgeschichte des deutschen Heerwesens. Bd. I.) München.

151. Fredholm von Essen M. 2001—2002. The Gothic Art of War: Part 1a-1b: Organisation and Battle Tactics until the Time of Theoderic the Great // Slingshot. Issue 219. Nov. 2001. P. 33—42; Issue 220. Jan. 2002. P. 47—50.

152. Freshfield E. H. 1922. Notes on a Vellum Album Containing Some Original Sketches of Public Buildings and Monuments, Drawn by a German Artist who Visited Constantinople in 1574 // Archaeologia. Vol. 72. (Second series. Vol. 22.) London. P. 87—104.

153. Gárate Córdoba J. M. 1983. Historia del Еjército español. T. I: Los orígenes. 2a ed. Madrid. P. 301—386.

154. García Jiménez G., Vivó i Codina D. 2003. Sant Juliá de Ramis y Puig Rom: Dos ejemplos de yacimientos con armamento y equipamiento militar visigodo en el noreste peninsular // Gladius. T. 23. P. 161—189.

155. García Moreno L. A. 1974. Estudios sobre la organización administrativa del reino visigodo de Toledo // Anuario de historia del derecho español. T. 44. Madrid. P. 5—155.

156. Giglioli G. Q. 1952. La colonna di Arcadio a Constantinopoli. (Memorie dell’Accademia di archeologia, lettere e belle arti di Napoli. II.) Napoli.

157. Ginzrot J. Ch. 1981. Die Wagen und Fuhrwerke von der Antike bis zum 19. Jahrhundert, nebst der Bespannung, Zäumung und Verzierung der Zug-, Reit- und Lasttiere. Gutersloh.

158. Girke G. 1922. Die Tracht der Germanen in der vor- und frühgeschichtlichen Zeit. Bd. II. (Mannus-Bibliothek. Nr. 24.) Leipzig.

159. Gaupp E. Th. 1844. Die germanische Ansiedlungen und Landtheilungen in den Provinzien des Römischen Westreiches. Breslau. (репринт – Aalen, 1962.)

160. Goesller P. 1942. Zur Belagerungskunst der Germanen // Klio. Bd. 35. S. 103—114.

161. Goffard W. 1977. The Date and Purpose of Vegetius’ ‘De re militari’ // Traditio. Vol. 33. 1977. P. 65—100.

162. Goffart W. 1980. Barbarians and Romans, A. D. 418—584: The Techniques of Accommondation. Princeton.

163. Gundel H. G. 1937. Untersuchungen zur Taktik und Strategie der Germanen nach den antiken Quellen. Inaugural-Dissertation zur Erlangung der Doktorwürde der Philosophischen Fakultät der Philipps-Universität zu Marburg. Marburg.

164. Gundel H. G. 1939. Der Keil in der germanischen Feldschlacht // Das Gymnasium. Jg. 50. Heidelberg. S. 154—165.

165. Gundel H. G. 1940. Die Bedeutung des Geländes in der Kriegskunst der Germanen // Neue Jahrbücher für Antike und deutsche Bildung. Jg. 3. Leipzig; Berlin. S. 188—196.

166. Haldon J. F. 1975. Some Aspects of Byzantine Military Technology from the Sixth to Tenth Centuries // Byzantine and Modern Greek Studies. Vol. 1. London. P. 11—47.

167. Halsall G. 2003. Warfare and Society in the Barbarian West, 450—900. (Warfare and History.) London; New York.

168. Hannestad K. 1960. Les forces militaires d’après la guerre gothique de Procope // CM. T. 31. P. 136—183.

169. Hanslik R. Priscus 18 // RE. Bd. XXV. Hbbd. 45 (1957). Sp. 5—6.

170. Harper P. O. 1978. The Royal Hunter: Art of the Sasanian Empire. New York.

171. Heath I. 1980. The Armies of the Dark Ages, 600—1066: Organisation, Tactics, Dress and Weapons. Worthing.

172. Heather P. J. 1991. Goths and Romans, 332—489. (Oxford Historical Monographs.) Oxford.

173. Heather P. J. 1995. Theoderic, King of the Goths // Early Medieval Europe. Vol. 4. Harlow. P. 145—173.

174. Heather P. 1996. The Goths. (The Peoples of Europe.) Oxford.

175. Helm K. 1937. Altgermanische Religionsgeschichte. Bd. II. Tl. 1. (Germanische Biblothek. Abt. I. Reihe 5. Bd. II; Religionswissenschaftliche Bibliothek. Bd. V.) Heidelberg.

176. Holloway R. R. 2004. Constantin and Rome. New Haven; London.

177. Hüpper-Dröge D. 1983. Schild und Speer: Waffen und ihre Bezeichnungen im frühen Mittelalter. (Germanistische Arbeien zu Sprache und Kulturgeschichte. Bd. III. Europäische Hochschulschriften. Reihe 1. Bd. 645.) Frankfurt am Main; Bern; New York.

178. Horsfall N. M. 1969. Aclys and Cateia // CM. Vol. 30. Fasc. 1—2. P. 297—299.

179. Jahn M. 1916. Die Bewaffnung der Germanen in der älteren Eisenzeit etwa von 700 v. Chr. bis 200 n. Chr. (Mannus-Bibliothek. № 16.) Würzburg.

180. Jähns M. 1880. Handbuch einer Geschichte des Kriegwesens von der Urzeit bis zur Renaissance. Leipzig.

181. Jones A. H. M. 1964. The Late Roman Empire, 284—602. Vol. II. Oxford.

182. Ihm. 1901. Bebra // Thesaurus linguae Latinae. Vol. II. Fasc. I. Lipsiae. Col. 1797.

183. Kaczanowski P. 1992. Importy broni rzymskiej na obszarze europejskiego Barbaricum. (Universytet Jagielloński. Rozprawy habilitacyjne. № 244.) Kraków.

184. Kaczanowski P., Zaborowski J. 1988. Bemerkungen über die Bewaffnung der Bevölkerung der Wielbark-Kultur // Kultura Wielbarska w młodszym okresie rzymskim. Lublin. S. 221—239.

185. Kazanski M. 1991. Les Goths (Ier—VIIe après J.-C..) Paris.

186. Kaegi W. E., Jr. 1964. The Contribution of Archery to the Turkish Conquest of Anatolia // Speculum: A Journal of Mediaeval Studies. Vol. 39. № 1. P. 96—108.

187. Kaspers W. 1942. Die Waffenbezeichnung cateia // Zeitschrift für vergleichenden Sprachforschung auf dem Gebiete der indogermanischen Sprachen. Göttingen. Bd. 67. S. 218—219.

188. Kauffmann F. 1908. Studien zur altgermanischen Volkstracht // Zeitschrift für deutsche Philologie. Bd. 40. Halle. S. 385—403.

189. Kempf J. G. 1901. Romanorum sermonis castrensis reliquiae collectae et illustratae // Jarbücher für classische Philologie. Supplementbd. 26. Leipzig. S. 337—400.

190. King P. D. 1972. Law and Society in the Visigothic Kingdom. (Cambridge Studies in Medieval Life and Thought. 3rd Series. Vol. 5.) Cambridge.

191. Kokowski A. 1993. L’art militaire des Goths à l’époque romaine tardive (d’après les données archéologiques) // ARB. P. 335—354.

192. Kolias T. 1980. Ζάβα – Ζαβαρεîον – Ζαβαρειωτής // JÖB. Bd. 29. S. 27—35.

193. Kollwitz J. 1941. Oströmische Plastik der theodosianischen Zeit. (Studien zur spätantiken Kunstgeschichte, 12.) Berlin.

194. Konty B. 2008. Brevis gladii et rotunda scuta: Remarks on the Goths’ Weapons on the Margin of Tacitus’ Text // Sarmatia-Germania: Древности Центральной и Восточной Европы эпохи римского влияния и переселения народов. Сборник материалов. – Калининград. С. 180—209.

195. Krappe A. H. 1923. The Legend of Roderick, Last of the Visigoth Kings and the Ermanarich Cycle. Heidelberg.

196. Krieger R. 1991. Unterschungen und Hypothesen zur Ansiedlung der Westgoten, Burgunder und Ostgoten. (Europäische Hochschulschriften. Reihe 3. Bd. 516.) Bern; Berlin; Frankfurt am Main; New York; Paris; Wien.

197. Kulikowski M. 2007. Rome’s Gothic Wars: From the Third Century to Alarich. Cambridge.

198. Lafaye G. 1909. Plaustrum // DS. T. IV. Pt. 1. P. 504—506.

199. Lammert F. 1931. Die römische Taktik zu Beginn der Kaiserzeit und die Geschichtschreibung. (Philologus. Supplemetband XXIII. Hf. 2.) Leipzig.

200. Lebedynsky I. 2001. Armes et guerriers barbares au temps des Grandes Invasions (IVe au VIe siècles après J.-C.) (Collection des Hesperides.) Paris.

201. Lecrivain Ch. 1911. Silentiarius // DS. T. IV. Pt. 2. P. 1337.

202. Leube A. 1976. Bewaffnung und Kampfesweise // Die Germanen: Geschichte und Kultur der germanischen Stämme in Mitteleuropa / Leitung von B. Krüger. Bd. I. Berlin, 1976. S. 334—343.

203. Leube A. 1976а. Tracht und Schmuck // Die Germanen: Geschichte und Kultur der germanischen Stämme in Mitteleuropa / Leitung von B. Krüger. Bd. I. Berlin. S. 324—334.

204. Liebeschuetz J. H. W. G. 1990. Barabarians and Bishops: Army, Church, and State in the Age of Arcadius and Chrysostom. Oxford.

205. Liebeschuetz W. 1998. Citizen Status and Law in the Roman Empire and the Visigothic Kingdom // Strategies of Distinction: The Construction of Ethnic Communities, 300—800 / Ed. by W. Pohl, H. Reimitz. (The Transformation of the Roman World. Vol. 2.) Leiden; Boston; Köln. P. 131—152.

206. Liebeschütz W. 2006. Cities, Taxes, and the Accommodation of the Barbarians: The Theories of Durliat and Goffart // From Roman Provinces to Medieval Kingdoms / Ed. by Th. X. Noble. London; New York. P. 309—323.

207. Lot F. 1928. Du régime de l’hostitalité // Revue belge de philologie et d’histoire. T. 7. № 3. P. 975—1011.

208. Löwe H. 1961. Theoderichs Gepidensieg im Winter 488 / 489 // Historische Forschungen und Probleme: Festschrift Peter Rassow. Wiesbaden. S. 1—16.

209. Luschin von Ebengreuth A. 1915—1916. Münzwesen // Reallexikon der germanischen Altertumskunde / Hrg. von J. Hoops. Bd. III. Straβburg. S. 257—284.

210. Macdowall S. 1996. Germanic Warriors, 236—568 AD: Weapons, Armour, Tactics. (Warrior Series 17.) London.

211. Macdowall S. 2001. Adrianople AD 378: The Goths Crush Rome’s Legions. (Campaign. 84.) Oxford.

212. Maier G. 2005. Amtsträger und Herrscher in der Romania Gothica: Vergleichende Untersuchungen zu den Institutionen der ostgermanischen Völkerwanderungsreiche. (Historia. Einzelschriften. Hf. 181.) Stuttgart.

213. Mangoldt-Gaudlitz H., von. 1922. Die Reiterei in den germanischen und fränkischen Heeren bis zum Ausgang der deutschen Karolinger. (Arbeiten zur deutschen Rechts— und Verfassungsgeschichte. Hf. IV.) Berlin.

214. Marini G. 1805. I papyri diplomatici. Roma.

215. Masquelez. 1886. Carrago // DS. T. I. Pt. 2. P. 927—928.

216. Mathisen R. W., Sivan H. S. 1999. Forging a New Identity: The Kingdom of Tolouse and Frontiers of Visigothic Aquitania (418—507) // The Visigoths: Studies in Culture and Society / Ed. by A. Ferreiro. (The Medieval Mediterranean: Peoples, Economies and Cultures, 400—1453.) Leiden; Boston; Köln. P. 1—62.

217. Matt L., von. 1971. Ravenna. Köln.

218. Mattingly H. 1960. Roman Coins from the Earliest Times to the Fall of the Western Empire. London2.

219. Mattingly H., Sydenham E. A. 1968. The Roman Imperial Coinage. Vol. V. Pt. 1. London.

220. McCormick M. 1986. Eternal Victory: Triumphal Rulership in Late Antiquity, Byzantium, and the Early Medieval West. Cambridge.

221. Melville Ch., Ubayadli A. 1992. Christians and Moors in Spain. Vol. III. Warminster.

222. Menéndez Pidal R. 1924. El rey Rodrigo en la literatura // Boletin de la Real Academia Española. T. 11. Madrid. Cuad. 52—55. P. 157—197, 251—286, 351—387, 519—585.

223. Miles G. C. 1952. The Coinage of the Visigoths of Spain, Leovigild to Achila II. (Hispanic Numismatic Series, Monograph Number 2.) New York.

224. Miltner F. 1954. Von germanischer Waffenübung und Kriegskunst // Convivium: Festgabe für Konrat Ziegler. Stuttgart. S. 131—153.

225. Mommsen Th. 1965. Ostgothische Studien // Mommsen Th. Gesammelte Schriften. Bd. VI: Historische Schriften. Bd. III. Berlin; Dublin; Zürich. S. 362—484.

226. Morales Romero E. 1998. Representacion de una nave de tipo nordico en la iglesia de San Pedro de la Nave? // Arqueologia, paleontologia y etnografia. Vol. 4: Jornadas internacionales “Los visigodos y su mundo”. Ateneo de Madrid. Noviembre. 1990. Madrid. P. 453—459.

227. Moorhead J. 1992. Theoderic in Italy. Oxford.

228. Much R. 1909. Die germanischen Frauen in der Schlacht // Mitteilungen der Athropologischen Gesellschaft in Wien. Bd. 39. S. 156—162.

229. Much R. 1967. Die Germania des Tacitus. Heidelberg3.

230. Müllenhoff K. 1900. Die Germania des Tacitus. (Deutsche Altertumskunde. Bd. IV.) Berlin.

231. Müller U. 1998. Der Einfluss der Sarmaten auf die Germanen. (Geist und Werk der Zeit: Arbeiten aus dem Historischen Seminar der Universität Zürich. Nr. 88.) Bern.

232. Muñoz Bolaños R. 2003. El ejército visigodo: desde sus orígenes a la Batalla de Guadalete. Madrid.

233. Muñoz Bolaños R. 2006. El ejército visigodo // Aproximación a la historia militar de España. Vol. I. Madrid. P. 81—97.

234. Münz E.1888. La colonne théodosienne à Constantinople // REG. T. I. P. 318—325.

235. Narkiss B. 2007. El pentateuco Ashburnham: La ilustración de códices en la antigüedad tardía. Valencia.

236. Nefedkin A. K. 2003. Goths on Campaign from the Mid-Third to the Mid-Sixth Centuries A. D. // Fasciculi archaeologiae historicae. Fasc. XV: Le convoi militaire. Łódź, 2002 (2003.) P. 9—15.

237. Nefedkin A. K. 2005. Siege and City Defence of the Goths from the mid-3rd to the 5th Centuries A. D. // Fasciculi archaeologiae historicae. Fasc. XVI—XVII: Architecture et guerre. Łódź, 2003 / 2004 (2005.) P. 93—97.

238. Nefedkin A. K. 2006. Armour of the Goths in the 3rd—7th Centuries AD // Fasciculi archaeologiae historicae. Fasc. XIX: Envahisseurs et leurs armes: antiquité et la haut moyen âge. Łódź. P. 53—58.

239. Nischer E., von. 1928. Die Zeit des stehenden Heeres // Kromayer J., Veith G. Heerwesen und Kriegführung der Griechen und Römer. München. S. 470—609.

240. Oldenburg E. 1909. Die Kriegsverfassung der Westgoten: Inaugural-Dissertation zur Erlangung der Doktorwürde. Berlin.

241. Orlandis J. 1976. Los romanos en el ejército visigodo // Homenaje a Fray Justo Perez de Urbel, OSB. T. I. (Studia Silensia, III.) Silos. P. 121—131.

242. Orlandis J. 1977. Historia de España: La España visigótica. Madrid.

243. Patitucci U. S. 1993. La politica navale di Teoderico: Riflessi topografici nel ravennate // Teoderico il Grande e i Goti d’Italia: Atti del XIII Congresso internazionale di studi sull’ alto medioevo. Milano 2—6 novembre 1992. T. II. Spoleto. P. 771—786.

244. Perevalov S. M., Lebedynsky I. 1998. Les combattants sarmates at alains dans l’armée romaine. (Cercle de recherche Gallia-Sarmatia.) Saulcet.

245. Palol P., de, Ripoll G. 1999. Die Goten: Geschichte und Kunst in Westeuropa / übersetzung aus Spanischen A. Sorg-Schumacher. Neue Stalling.

246. Paschoud F. 1971. Introduction // Zosime. Histoire nouvelle / Texte établi et traduit par F. Paschoud. T. I. Paris. P. IX—XCVI.

247. Paschoud F. 1989. Index des termes relatifs aux institutions civiles et militaires et des mots latins translittérés en grec // Zosime. Histoire nouvelle / Texte établi et traduit par F. Paschoud. T. III. Pt. 2. Paris. P. 201—212.

248. Pochmarski E. 1992. Zanca // Kühnel H. Bildwörterbuch der Kleidung und Rüstung: vom Alten Orient bis zum ausgehenden Mittelalter. Stuttgart. S. 286.

249. Pohl W. 2006. Telling the Difference: Sign of Ethnic Identity // From Roman Provinces to Medieval Kingdoms / Ed. by Th. X. Noble. (Rewriting Histories.) London; New York. P. 120—167.

250. Pohl W. 2006а. Gender and Ethnicity in the Early Middle Ages // From Roman Provinces to Medieval Kingdoms / Ed. by Th. X. Noble. (Rewriting Histories.) London; New York. P. 168—188.

251. Rance Ph. 2004. The Fulcum, the Late Roman and Byzantine Testudo: the Germanization of Roman Infantry Tactics? // GRBS. Vol. 44. P. 265—326.

252. Rance Ph. 2005. Narses and the Battle of Taginae (Busta Gallorum) 552: Procopius and Sixth-Century Warfare // Historia. Bd. 54. № 4. P. 424—472.

253. Rappaport B. 1899. Die Einfälle der Goten in das römische Reich bis auf Constantin. Leipzig.

254. Reinhart W. 1947. Los yelmos visigodos // Achivo español de arqueología. T. 20. Abr.-Jun. P. 122—125.

255. Reinhart W. 1950. Germanishe Helme in westgotishen Münzbildern // Zahrbuch für Numismatik und Geldgeschichte. Bd. 2. 1950—1951. S. 43—46.

256. Pérez Sánchez D. 1989. El ejército en la sociedad visigoda. (Acta Salmanticensia. Estudios historicos y geograficos. 57.) Salamanca.

257. Restelli G. 1979. I più antichi imprestiti gotici del latino // Contributi dell’Istituto di storia antica. Vol. 6: Conoscenze etniche e rapporti di convivenza nell’antichità. (Scienze storiche. Vol. 21.) Milano. P. 229—246.

258. Riché P. 1962. Éducation et culture dans l’Occident barbare, VIe—VIIIe siècles. (Patristica Sorbonensia. 4.) Paris.

259. Riché P. 1971. L’education à l’époque wisigothique: les “Institutionum disciplinae” // Anales Toledanos. III: Estudos sobre la España visigoda. Toledo. P. 171—180.

260. Rickert F. 1986. Studien zum Ashburnham Pentateuch (Paris, Bibl. Nat. 2334): Inaugural-Dissertation zur Erlangung der Doktorwürde der Philosophische Fakultät der Rheinischen Friedrich-Wilhelms-Universität zu Bonn. Bonn.

261. Ripoll López G. 1998. The Arrival of the Visigoths in Hispania: Population Problems and the Process of Acculturation / Translated by P. Banks // Strategies of Distinction: The Construction of Ethnic Communities, 300—800 / Ed. by W. Pohl, H. Reimitz. (The Transformation of the Roman World. Vol. II.) Leiden; Boston; Köln. P. 153—179.

262. Ripoll López G. 1999. Symbolic Life and Signs of Identity in Visigothic Spain // The Visigoths from the Migrations Period to the Seventh Century: An Ethnographic Perspective / Ed. by P. Heather. (Studier in Historical Archaeoethnology. Vol. IV.) San Marino. P. 403—446.

263. Robertson A. 1977—1982. Roman Imperial Coins in the Hunter Coin Cabinet University of Glasgow. Vol. III: Pertinax to Aemilian. London; Glasgow; New York, 1977; vol. IV: Valerian II to Allectus. Oxford, 1978; vol. V: Deocletian (Reform) I to Zeno. Oxford, 1982.

264. Roisl H. N. 1981. Totila und die Schlacht bei den Busta Gallorum, Ende Juni / Anfang Juli 552 // JÖB. Bd. 30. S. 25—50.

265. Roisl H. N. 1990. Theia und die versuchte Durchbruchsschlacht in der Ebene des Sarno im Oktober 552 // JÖB. Bd. 40. S. 69—81.

266. Roth H. 1979. Kunst der Völkerwanderungszeit. (Propyläen Kunstgeschichte. Supplementumband IV.) Frankfurt am Main; Berlin; Wien.

267. Runkel F. 1903. Die Schlacht bei Adrianopol: Inaugural-Dissertation zur Erlangung der Doktorwürde von der Hohen Philosophische Fakultät der Friedrich-Wilhelms-Universität zu Berlin. Rostock.

268. Saavedra E. 1892. Estudio sobre la invasión de los árabes en España. Madrid.

269. Sachs C. 1910. Lituus und Karnyx // Festschrift zum 90. Geburstage Rochus Freiherrn von Lilien Cron. Leipzig. S. 241—246.

270. Sadée E. 1938. Frühgermanische Wagenzüge und Wagenburgen // Festschrift für August Oxé zum 75. Geburtstag 23. Juli 1938. Darmstadt. S. 169—174.

271. Saglio E. 1886. Carpentum // DS. T. I. Pt. 2. P. 926—927.

272. Saglio E. 1886a. Carrus // DS. T. I. Pt. 2. P. 928—929.

273. Sánchez-Albornoz C. 1938. La caballería visigoda // Wirtschaft und Kultur: Festschrift zur 70. Geburstag von Alfons Dopsch. Baden bei Wien; Leipzig. P. 92—108.

274. Sánchez-Albornoz C. 1944. Otra vez Guadalete y Covandonga // CHE. T. 1—2. P. 11—114.

275. Sánchez-Albornoz C. 1945. Donde y cuando murio don Rodrigo, ultimo rey de los godos // CHE. T. 3. P. 5—105.

276. Sánchez-Albornoz C. 1946. El Aula Regia y las asambleas politicas de los godos // CHE. T. 5. P. 5—110.

277. Sánchez-Albornoz C. 1948. Itinerario de la conquista de España por los musulmanes // CHE. T. 10. P. 19—74.

278. Sánchez-Albornoz C. 1970. El ejercito visigodo: Su protofeudalization // Sánchez-Albornoz C. Investigaciones y documentos sobre instituciones hispanas. Santiago de Chile. P. 5—56.

279. Schapiro M. 1979. Late Antique, Early Christian and Mediaeval Art. (Selected Papers. Vol. III.) New York.

280. Schlette F. 1977. Germanen zwischen Thorsberg und Ravenna. (Kulturgeschichte der Germanen bis zum Ausgang der Völkerwanderung.) Leipzig; Jena; Berlin3.

281. Schmidt L. 1923. Die letzten Ostgoten // ZSG. Jg. 3 (1924.) №. 4. S. 443—455.

282. Schmidt L. 1939. Theoderich, römischer Patricius und König der Goten // ZSG. Jg. 19. №. 1. S. 404—414.

283. Schmidt L. 1969. Die Ostgermanen. München2.

284. Schröder E. 1891. Belisars Ross // Zeitschrift für deutsches Altertum und deutsche Litteratur. Bd. 35. Berlin. S. 237—244.

285. Schwarcz A. 1995. Senatorische Heerführer im Westgotenreich im 5. Jh. // La noblesse romaine et les chefs barbares du IIIe au VIIe siècles / Textes réunis par F. Vallet, M. Kazanski. (Mémoires publiées par l’Association Française d’Archéologie Merovingienne. T. IX.) Condé-sur-Noireau. P. 49—54.

286. Ščukin M. B. 1993. A propos des contacts militaires enter les Sarmates et les Germains à l’époque romaime (d’après l’armement et spécialement les umbo de boucliers et les lances) // ARB. P. 323—333.

287. Seeck O. 1914. Radagaisus // RE. 2R. Hdbd. 1. Sp. 30—31.

288. Settia A. A. 1993. Le fortificationi dei Goti in Italia // Teoderico il Grande e i Goti d’Italia: Atti del XIII Congresso internazionale di studi sull’ alto medioevo. Milano 2—6 novembre 1992. T. I. Spoleto. P. 101—131.

289. Shaw R. D. 1906. The Fall of the Visigothic Power in Spain // English Historical Review. Vol. 21. P. 209—228.

290. Sinnigen W. G. 1965. Administrative Shifts of Competence under Theoderic // Traditio. Vol. 21. New York. P. 456—467.

291. Sofer J. 1928. Lexikalische Untersuchungen zu den Etymologiae des Isidorus von Sevilla // Glotta: Zeitschrift für griechische und lateinische Sprache. Bd. 16. Göttingen. S. 1—47.

292. Sontheimer W. 1964. Barditus // Der Kleine Pauly. Bd. I. Stuttgart. Sp. 824—825.

293. Sophocles E. A. 1893. Greek Lexicon of the Roman and Byzantine Periods. New York; Leipzig.

294. Southern P., Dixon K. R. 1996. The Late Roman Army. London.

295. Speidel M. P. 2004. Ancient Germanic Warriors: Warrior Styles from Trajan’s Column to Iceland Sagas. London; New York.

296. Stroheker K. F. 1937. Eurich, König der Westgoten: Inaugural-Dissertation zur Erlangung der Doktorwürde einer Hohen Philosophischen Fakultät der Universität Tübingen. Stuttgart.

297. Strzelczyk J. 1984. Goci – rzeczywistość i legenda. Warszawa.

298. Tailhan J. 1885. L’Armée et la guerre chez les Goths d’Espagne // Anonyme de Cordiue. Chronique rimée des derniers rois de Tolède et de la conquête de l’Espagne par Arabes / Éditée et annotée par J. Tailhan. Paris. P. 105—112.

299. Thompson E. A. 1958. Early Germanic Warfare // Past and Present. № 14. November. P. 2—29.

300. Thompson E. A. 1969. The Goths in Spain. Oxford.

301. Tjäder J.-O. 1955—1982. Die nichtliterarischen lateinischen Papyri Italiens aus der Zeit 445—700. (Acta Instituti Romani Regni Sueciae, Series 4. T. XIX. 1—2.) Bd. I—II. Lund.

302. Todd M. 1992. The Early Germans. Oxford; Cambridge (Mass.)

303. Vasiliev A. A. 1936. The Goths in the Crimea. (Monographs of the Mediaeval Academy of America, № 11.) Cambridge (Mass.)

304. Vallvé J. 1967. Sobre algunos problemas de la invasión musulmana // Anuario de estudios medievales. T. 4. P. 361—367.

305. Verkerk D. 2004. Early Medieval Bible Illustration and Ashburnham Pentateuch. Cambridge.

306. Vetter G. 1938. Die Ostgoten und Theoderich. (Forschungen zur Kirchen- und Geistesgeschichte. Bd. XV.) Stuttgart.

307. Vetters H. 1948. Der Vogel auf der Stange – ein Kultzeichen // Jahreshefte des Österreichischen Archäologischen Instituts in Wien. Wien. Bd. 37. S. 131—150.

308. Viansino I. 1985. Ammiani Marcellini rerum gestarum Lexicon. Pt. I—II (Alpha – Omega. Reihe A. LXXIX.) Hildesheim; Zürich; New York.

309. Vitiello M. 2004. Teoderico a Roma. Politica, amministrazione e propaganda nell’ “adventus” dell’ anno 500 (Considerazioni sull’ “Anonimo Valesiano II”) // Historia: Zeitschrift für Alte Geschichte. Bd. 53. № 1. P. 73—120.

310. Vives J. 1969. Inscripciones cristianas de la España romana y visigida. 2a. ed. (Monumenta Hispaniae sacra. Serie patrística. Vol. II. Biblioteca histórica de la Biblioteca Balmes. Serie 2. Vol. XVIII.) Barcelona.

311. Vizcaíno Sánchez J. 2008. Early Byzantine Lamellar Armour from Carthago Spartaria // Gladius. Vol. 28. P. 195—210.

312. Wanke U. 1990. Die Gotenkriege des Valens: Studien zu Topographie und Chronologie im unteren Donauraum von 366 bis 378 n. Chr. (Europäische Hochschulschriften. Reihe 3. Bd. 412.) Frankfurt am Main; Bern; New York; Paris.

313. Weinhold K. 1851. Die deutschen Frauen in dem Mittelalter. Wien.

314. Wilcox P. 1982. Rome’s Enemies 1: Germanics and Dacians. (Men-at-Arms Series 129.) London.

315. Wolfram H. 1990. Das Reich und die Germanen: Zwischen Antike und Mittelalter. (Das Reich und die Deutschen.) Berlin.

316. Wolfram H. 1993. L’armée romaine comme modèle pour l’ Exercitus barbarorum // ARB. P. 13—15.

317. Wolfram H. 1993a. Das Reich Theoderichs in Italien und seine Nebenländern // Teoderico il Grande e i Goti d’Italia: Atti del XIII Congresso internazionale di studi sull’ alto medioevo. Milano 2—6 novembre 1992. T. I. Spoleto. S. 3—19.

318. Wolfram H. 1997. The Roman Empire and Its Germanic People / Translated by Th. Dunlap. Berkeley; Los Angeles; London.

319. Wolfram H. 2006. Gothic History as Historical Ethnography // From Roman Provinces to Medieval Kingdoms / Ed. by Th. X. Noble. (Rewriting Histories.) London; New York. P. 43—69.

320. Wroth W. 1911. Catalogue of the Coins of the Vandals, Ostrogoths and Lombards in the British Museum. London.

321. Zeiss H. 1934. Die Grabfunde aus dem spanischen Westgotenreich. (Germanische Denkmäler der Völkerwanderungszeit. Bd. II.) Berlin; Leipzig.

322. Zuckerman C. 1994. Sur la date du traité militaire de Végèce et son destinataire Valentinien II // Scripta classica Israelica. Vol. XIII. P. 67—74.

323. Zuckerman C. 1995. La roi au cheval blanc: Le première réaction byzantine à l’expansion franque // La noblesse romaine et les chefs barbares du IIIe au VIIe siècles / Textes réunis par F. Vallet, M. Kazanski. (Mémoires publiées par l’Association Française d’Archéologie Merovingienne. T. IX.) Condé-sur-Noireau. P. 55—56.

324. Żygulski Z. 1994. The Wagon Laager // Fasciculi archaeologiae historicae. Łódź. Fasc. VII. P. 15—20.

Примечания

1

«У них [гетов = готов. – А. Н.] прошло такое множество войн, возвышая доблесть славной победы так, что сам Рим, победитель всех народов, покорясь ярму завоевания, возвысился гетскими триумфами, и господин всех племен прислуживал им как слуга».

(обратно)

2

Вольфрам 2003: 35—47.

(обратно)

3

Шкаренков 2003: 5—23, 30—33; 2004: 33—46, 193—202.

(обратно)

4

Шаровольский 1904; Прiцак 1997: 275—276.

(обратно)

5

Matt 1971: Abb. 131—138.

(обратно)

6

Münz 1888: 325; Freshfield 1922: 87—104; Kollwitz 1941: 17—76; Giglioli 1952: 21; Becatti 1960: 111—150; Liebeschuetz 1990: 273—278.

(обратно)

7

См., например: Heath 1980: 80—81.

(обратно)

8

Rickert 1986: 10, 181—193; Verkerk 2004: 147—183; Narkiss 2007: 435, 478—481.

(обратно)

9

Narkiss 2007: 369—371; р. 132—133, Lámina 30.

(обратно)

10

Kaczanowski, Zaborowski 1988; Kokowski 1993; Магомедова, Левады 1996; Радюш 2012.

(обратно)

11

Gundel 1937; Thompson 1958; Speidel 2004 и др.

(обратно)

12

Wilcox 1982; Macdowall 1996; Lebedynsky 2001: 57—84, 107—220.

(обратно)

13

Burns 1984: 184—201; Вольфрам 2003: 310—313, 421—440; Щукин 2005: 255—264.

(обратно)

14

Jähns 1880: 402—469; Дельбрюк 1994. Т. II: 181—331; Контамин 2001: 11—32, 195—199; Elton 1996; Kulikowski 2007.

(обратно)

15

Gárate Córdoba 1983: 301—386; Muñoz Bolaños 2006.

(обратно)

16

Müller 1998: 68—117, 160—161.

(обратно)

17

Ardanaz Arranz, Rascón Marqués, Sánchez Montes 1998; García Jiménez, Vivó i Codina 2003.

(обратно)

18

Sánchez-Albornoz 1938; 1970.

(обратно)

19

Pérez Sánchez 1989.

(обратно)

20

Muñoz Bolaños 2003.

(обратно)

21

Tailhan 1885.

(обратно)

22

Barrière-Flavy 1902.

(обратно)

23

Oldenburg 1909.

(обратно)

24

Reinhart 1947; 1950.

(обратно)

25

Fredholm von Essen 2001: 33—42; 2002: 47—50.

(обратно)

26

Ременников 1970.

(обратно)

27

Белоусов 1995, 1996; 1998.

(обратно)

28

Дряхлова 1993.

(обратно)

29

Никоноров 2010.

(обратно)

30

Нефёдкин 2002, 2002б, 2002в; 2010; 2010а; 2012; 2013; Nefedkin 2003, 2005, 2006.

(обратно)

31

В таблице, как правило, приводятся события внешнеполитической военной истории, гражданские войны и смуты, обычно не так сильно влияющие на развитие военного дела, как борьба с внешними врагами, не приводятся.

(обратно)

32

Датировка по: Ярцев 2015: 23.

(обратно)

33

Датировка похода по: Ярцев 2008: 69—81.

(обратно)

34

Wolfram 1997: XVI; Вольфрам 2003: 42; Wolfram 2006: 55; ср.: Ярцев 2014: 46—53 (разделение готов после 332 г.).

(обратно)

35

Ременников 1990: 62—63; ср.: Ярцев 2014: 52, примеч. 43.

(обратно)

36

Heather 1991: 208.

(обратно)

37

Heather 1996: 185; Циркин 2010: 154.

(обратно)

38

Wolfram 1997: 140; ср.: Heather 1991: 453—54 гг.

(обратно)

39

Дата по: Lowe 1961: 1—6.

(обратно)

40

Heather 1996: 201—202; Collins 2004: 35—36; ср.: Циркин 2010: 186—87.

(обратно)

41

Датировка по: Thopmson 1969: 15.

(обратно)

42

Циркин 2010: 253.

(обратно)

43

Thopmson 1969: 162.

(обратно)

44

Collins 2004: 109; ср.: Wolfram 1990: 386: между 689 и 701 гг.

(обратно)

45

По другим сведениям, у Тарифа было 3000 берберов (Al-Kortobí, p. XLVI).

(обратно)

46

О маршруте процесса завоевания, сложно восстанавливаемого по арабским и следующим за ними испанским источникам, см.: Saavedra 1892: 64—119; Sánchez-Albornoz 1948: 19—74.

(обратно)

47

По предположению полковника Г. фон Мангольдт-Гаудлица, в IV в. у германского вождя обычной по численности была дружина в 400—500 воинов (Mangoldt-Gaudlitz 1922: 11).

(обратно)

48

Дряхлов 1993: 144—151; ср.: Maier 2005: 48—56.

(обратно)

49

За независимость десятичной системы у готов: Dahn 1885: 29, 208; Müllenhoff 1900: 177 (из индоевропейской прародины); Корсунский 1965: 72—73; Schmidt 1969: 516; Sánchez-Albornoz 1970: 26—27; Корсунский, Гюнтер 1984: 34, 67, 184; Wolfram 1993: 13; 1997: 75; Lebedynsky 2001: 87, 92; Вольфрам 2003: 147; Muñoz Bolaños 2006: 83—84; за появление ее под римским влиянием: Oldenburg 1909: 17—18; Дельбрюк 1994. T. II: 280; García Moreno 1974: 77 (в то время, когда готы были римскими федератами); Pérez Sánchez 1989: 43—44; Fredholm von Essen 2002: 49; Ауров 2012: 62; под сарматским: Клауде 2002: 15, под гуннским: Никоноров 2002: 299, прим. 107; под общекочевым: Maier 2005: 228. Общий обзор мнений см.: Pérez Sánchez 1989: 43—44; Müller 1998: 69—75.

(обратно)

50

См.: Conrad 1939: 18; Pérez Sánchez 1989: 44; contra: Fredholm von Essen 2001: 34; Банников 2011: 157 (у римлян появилась под германским влиянием).

(обратно)

51

Heath 1980: 15; Maier 2005: 228.

(обратно)

52

Frauenholz 1935: 12; Sánchez-Albornoz 1970: 7; Контамин 2002: 21; Halsall 2003: 35; Циркин 2010: 152, 394.

(обратно)

53

Pohl 2006a: 169—170, 177—178; ср.: Leube 1976: 343.

(обратно)

54

Вольфрам 2003: 87, прим. 55; cp.: Rappaport 1899: 97 (попали в руки римлян при захвате готского обоза); Pohl 2006a: 174.

(обратно)

55

Schmidt 1969: 506; Burns 1980: 121. По предположению У. Гоффарта, остроготы платили налоги со своей собственности, как и римляне (Goffart 1980: 92—93). С. Барниш также доказывает, что в Италии готы должны были платить земельные налоги, но не ясно, включалось ли в эту сумму обложение выделенного участка или нет (Barnish 1986: 192). По мнению П. Хэтера, визиготы не платили со своих наделов налоги (Heather 1996: 284), согласно же более осторожному мнению Э. Томпсона, налогом не облагался лишь участок, выданный готу за службу (Thompson 1969: 134; ср.: King 1972: 65—67).

(обратно)

56

McCormick 1986: 297; ср.: Циркин 2010: 160—163.

(обратно)

57

Barnish 1986: 190; Heather 1996: 257.

(обратно)

58

Heather 1996: 297; Claude 1998: 121; Días 1999: 340; Collins 2004: 242; Wolfram 2006: 59.

(обратно)

59

Mommsen 1965: 477; Schmidt 1939: 408—412; 1969: 372; Ensslin 1959: 196; Schmidt 1969: 372; Moorhead 1992: 36, 39—51; Wolfram 1993a: 4; Heather 1996: 218; Шкаренков 2003: 45; Maier 2005: 96.

(обратно)

60

Dahn 1866: 254—257, 293—294; Пфайльшифтер 2004: 85—104; Schmidt 1939: 409—410; Heather 1996: 227—230; Шкаренков 2003: 42—50.

(обратно)

61

Sinnigen 1965: 458; Heather 1996: 243; Вольфрам 2003: 455; Maier 2005: 218—222, 235—237. О статусе федератов см.: Ермолова 2001; о дворе в остроготском королевстве см.: Schmidt 1969: 376—379; Maier 2005: 146—181, 186—196.

(обратно)

62

Schmidt 1969: 373.

(обратно)

63

Циркин 2010: 156—157.

(обратно)

64

Ср.: Ensslin 1959: 170; Heather 1996: 247; Maier 2005: 146.

(обратно)

65

Riché 1962: 105; Heather 1996: 247.

(обратно)

66

Mommsen 1965: 438, Anm. 2; Schmidt 1969: 514; contra: Ensslin 1959: 169.

(обратно)

67

Schapiro 1979: 41, figs. 5—6.

(обратно)

68

Обстоятельный разбор см.: Maier 2005: 159—161, 318 (сам автор, впрочем, рассматривает должность спатария как чисто германскую); за германское происхождение должности: Mommsen 1965: 454.

(обратно)

69

Lecrivain 1911: 1337; Frank 1969: 82, 194; Vitiello 2004: 100; Maier 2005: 128—130, 152. Иногда считают, что эти дворцовые части уже при Теодорихе были отставными пенсионерами (Dahn 1866: 67; Mommsen 1965: 403).

(обратно)

70

О риторике данного произведения Кассиодора см.: Шкаренков 2003: 17—27.

(обратно)

71

Dahn 1866: 68, Anm. 2 (о преторианских когортах в «другом смысле»); 174, Anm. 3; 288, Anm. 7 (Palastwache und Palastdiener); ср.: Vitiello 2004: 98.

(обратно)

72

Marini 1805: 172, № 114, l. 14; Tjäder 1982. P. 58, papyrus 30, l. 14; Schmidt 1969: 642, Anm. zu S. 376, Z. 22.

(обратно)

73

Dahn 1866: 79; Schmidt 1969: 327, 380.

(обратно)

74

Dahn 1866: 80.

(обратно)

75

Halsall 2003: 43; Liebeschütz 2006: 317.

(обратно)

76

Dahn 1866: 75; Heather 1996: 318.

(обратно)

77

Ф. Дан в качестве гипотезы предполагает, что на смотры отправлялся только определенный возрастная категория воинов (Dahn 1866: 78).

(обратно)

78

Goffart 1980: 61, 80—88, 100—101; pro Burns 1980: 122—123 (раздатчики донативов); Moorhead 1992: 34; Вольфрам 2003: 420; contra: Mommsen 1965: 438, Anm. 1; Barnish 1986: 181—183; Maier 2005: 227; Liebeschütz 2006: 316.

(обратно)

79

Gaupp 1844: 459—461, 466—493; Lot 1928: 998—1006; Schmidt 1969: 362—366; Burns 1980: 79—87, 102, 125; Корсунский, Гюнтер 1984: 175.

(обратно)

80

Goffart 1980: 58—102, 206—230; pro: Moorhead 1992: 34; Heather 1995: 159 (получили землю и треть налоговых поступлений); 1996: 242—243; Wolfram 1993a: 6 (знатные готы получили земли, а простые – треть от налогов); Вольфрам 2003: 318—324. Г. Хелсолл, принимая данную гипотезу для остроготов Италии, указывает, впрочем, на ее спорность и наличие других предположений (Halsall 2003: 42—43).

(обратно)

81

Barnish 1986: 170—195; Liebeschütz 2006: 316—319; pro: Krieger 1991: 120—167 (с тщательным анализом письменной традиции); Heather 1996: 183; Mathisen, Sivan 1999: 12—14, 23—27; Maier 2005: 290—293.

(обратно)

82

Dahn 1866: 63.

(обратно)

83

Ensslin 1959: 191.

(обратно)

84

Vitiello 2004: 76—77, 98—99. Иногда, впрочем, считается, что под упоминаемой тут militia Romanis имеется в виду гражданская служба (Dahn 1866: 174, Anm. 3; 288).

(обратно)

85

Jones 1964: 619, 659, 668—669; Southern, Dixon 1996: 67—68 (из рекрутского набора были исключены чиновники и представители некоторых профессий).

(обратно)

86

Vitiello 2004: 99.

(обратно)

87

Ensslin 1959: 189; Brunt 1975: 261 (с указанием, впрочем, на безуспешность этих попыток государства); Maier 2005: 232.

(обратно)

88

Ср.: Дряхлов 2010: 69.

(обратно)

89

Southern, Dixon 1996: 67.

(обратно)

90

Dahn 1866: 73—74; Burns 1984: 196, 254—255, n. 50; об экономическом факторе см.: Halsall 2003: 111—112.

(обратно)

91

Gaupp 1844: 372—380, 387—414; Dahn 1885: 57—59; Lot 1928: 992—1006; Stroheker 1937: 115—116; Schmidt 1969: 505; Thompson 1969: 133—134; King 1972: 204—206 (земли получила знать); Heather 1996: 182, 200—201, 284; Ripoll López 1998: 154.

(обратно)

92

Goffart 1980: 103—126, 206—230, 235—240; pro: Collins 2004: 34—35. Справедливую критику данного предположения У. Гоффарта см.: Barnish 1986: 170; Liebeschütz 2006: 319.

(обратно)

93

Krieger 1991: 30—75.

(обратно)

94

Gaupp 1844: 403—406; Días 1999: 320; Mathisen, Sivan 1999: 12—14, 23—27; Вольфрам 2003: 318—324; ср.: Barnish 1986: 192.

(обратно)

95

Sánchez-Albornoz 1946: 22 (о существовании palatium у Теодориха II); Días 1999: 331—334; Mathisen, Sivan 1999: 28—31.

(обратно)

96

Sánchez-Albornoz 1946: 27—99; King 1972: 56; Циркин 2010: 239; Ауров 2012: 76—78.

(обратно)

97

Sánchez-Albornoz 1946: 36—37; Días 1999: 345; Maier 2005: 160; ср.: Conc. Tolet. XIII, c. 2, Vives 1963: 417.

(обратно)

98

Wolfram 1990: 378.

(обратно)

99

Tailhan 1885: 105; Sánchez-Albornoz 1946: 62, 67, 69; Thompson 1969: 253—254; Claude 1971: 68; Bruhn de Hoffmeyer 1972: 75; Orlandis 1977: 214; Heath 1980: 15; Wolfram 1990: 377—378.

(обратно)

100

Sánchez-Albornoz 1946: 67—70.

(обратно)

101

Conc. Tolet. XIII, Vives 1963: 435; ср.: Conc. Tolet. XV, Vives 1963: 474 (Gisclamundus comes, без указания занимаемой должности); Wolfram 1990: 377—378; Heather 1996: 293.

(обратно)

102

Аль-Хакам, с. 223; el-Kouthya, p. 435; Ajbar Machmuâ, p. 19; Fath al-Andalus, p. 8; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 10; el-Athir, р. 41; Roder. Hist. Hisp., III,19; En-Noweiri, p. 345; al-Makkarí, p. 255—256. Об этой школе: Sánchez-Albornoz 1946: 70—73; Riché 1962: 104—106; 302—303, 308—310; 1971: 174—175; Orlandis 1977: 204; о «школе кадетов» при дворе Меровингов см. Riché 1962: 280—284.

(обратно)

103

Anspach 1912: 556—568; Riché 1971: 172—180.

(обратно)

104

Клауде 2002: 148—149; Ауров 2012: 76.

(обратно)

105

Thompson 1969: 221, 225, 254; Días 1999: 346; Циркин 2010: 386—387.

(обратно)

106

Días 1999: 344—345.

(обратно)

107

Циркин 2010: 387.

(обратно)

108

Thompson 1969: 144; ср.: Maier 2005: 252—255; Циркин 2010: 387.

(обратно)

109

King 1972: 54, 74; Heath 1980: 15; Halsall 2003: 60; Maier 2005: 230, Anm. 90; contra: García Moreno 1974: 115—119.

(обратно)

110

García Moreno. 1974: 149—155.

(обратно)

111

Isid. Regl., IV, ll. 85—89: Sicut enim ii qui ad saecularem promoventur, militiam in legionem non transeunt nisi antea in tabulis conferantur.

(обратно)

112

MGH. Legum sectio I. T. I (1902). P. 377, n.+ +. Работать же раб начинал гораздо раньше, с 12 лет; до этого возраста он находился при матери (LV, X,1,16). П. Рише отмечает, что жениться можно было в 19 лет (Riché 1971: 174), что явно свидетельствует о совершеннолетии.

(обратно)

113

Claude 1971a: 181—190; pro: Maier 2005: 229—230; ср.: Thompson 1969: 145, n. 2; King 1972: 52, 73, 81—82 (первоначально тысячник был судьей, а тиуфад – офицером, но позднее последний перенял также и функции первого); Циркин 2010: 401—402. Традиционное мнение об эквивалентности должностей тысячника и тиуфада см.: Dahn 1885: 209; García Moreno 1974: 67—74; Diesner 1977: 55—56; Pérez Sánchez 1989: 72; Fredholm von Essen 2001: 34; 2002: 49; Вольфрам 2003: 313.

(обратно)

114

Pérez Sánchez 1989: 11, 191—193; ср.: Halsall 2003: 117.

(обратно)

115

Halsall 2003: 62—63, 69, 251, n. 115; Maier 2005: 235.

(обратно)

116

LV, II,1,1; IX, 2, 8—9; XII, 1, 3; Conc. Tolet. XIII, c. 2, Vives 1963: 416—419; Vita Fructuosi, 15.

(обратно)

117

Sánchez-Albornoz 1946: 60, 66, 84—85, 103, 109; King 1972: 56—59.

(обратно)

118

Sánchez-Albornoz 1946: 61; Thompson 1969: 253. В общем о структуре дружины короля см.: Diesner 1978: 8—19, 26—29, 30, Fig. 3.

(обратно)

119

Thompson 1969: 252; Ripoll López 1998: 159.

(обратно)

120

Heather 1996: 202—210; Ripoll López 1998: 166—179; 1999: 408—411.

(обратно)

121

Stroheker 1937: 30, Anm. 90; 109; Циркин 2010: 164, 167. Ю. Б. Циркин (2006: 306; 2010: 207) придерживается мнения о том, что всего вестготов в Испании было 180 000—200 000 человек, т. е. 3,5—4 % населения.

(обратно)

122

О службе римлян см.: Schmidt 1969: 501, 519 (во времена существования Тулузского королевства римлян призывали при военной необходимости); García Moreno 1974: 77—86; Orlandis 1976: 121—131 (об общей службе римлян со второй половины V в. в период сложных для государства обстоятельств); Schwarcz 1995: 49—54 (о службе отдельных сенаторов в 415—475 гг.); Heather 1996: 193, 211—214, 288; Claude 1998: 124; Mathisen, Sivan 1999: 32, 60; Maier 2005: 232—234 (о службе со времени Алариха II).

(обратно)

123

Heather 1996: 212.

(обратно)

124

Thompson 1969: 115; Collins 2004: 242.

(обратно)

125

Orlandis 1976: 122—123, 130—131; Maier 2005: 234; Циркин 2006: 325; 2010: 381.

(обратно)

126

Liebeschuetz 1998: 147—150.

(обратно)

127

Schmidt 1969: 517; Halsall 2003: 247, n. 49. Существуют предположения, что эта гвардия была набрана из сервов (Halsall 2003: 61; Collins 2004: 43), из зависимых клиентов, колонов и прочих зависимых (Dahn 1885: 91) или же лишь частично состояла из свободных (Heather 1996: 286).

(обратно)

128

Al-Bayano’l-Mogrib, p. 15; ср.: Razi, 139 (p. 353); Ajbar Machmuâ, р. 24; Roder. Hist. Hisp., III,23; al-Makkarí, p. 278.

(обратно)

129

Dahn 1885: 214—215, 270; Tailhan 1885: 109; Oldenburg 1909: 43—44.

(обратно)

130

Vives 1969: 90, № 287; ср.: Diesner 1978: 8, 32.

(обратно)

131

Циркин 2010: 303—304.

(обратно)

132

О действительной службе клира по указу Вамбы см.: Thompson 1969: 318. Монахи не служили: King 1972: 72. Иногда считают, что следующий за Вамбой король Эрвиг уже в 681 г. отменил службу клира, так как в военном указе Вамбы, отредактированном Эрвигом, клир не упоминается (LV, IX, 2, 9; Циркин 2010: 304, 403; ср.: Клауде 2002: 163).

(обратно)

133

Дельбрюк 1994. Т. II: 300.

(обратно)

134

Согласно двум рукописям судебника, в армию нужно было приводить половину от всех рабов (Dahn 1885: 221, Anm. 2).

(обратно)

135

Halsall 2003: 61; Maier 2005: 232; contra: King 1972: 75.

(обратно)

136

MGH. Legum sectio I. T. I (1902). P. 377, n. +.

(обратно)

137

Halsall 2003: 130.

(обратно)

138

Сведения о численности см.: Razi, 139 (p. 350); Ajbar Machmuâ, р. 21—22; Koteybah, p. LXX (90 000 всадников); Al-Kortobí, p. XLVII; el-Athir, p. 43—44; Roder. Hist. Hisp., III, 20; En-Noweiri, p. 347—348; al-Makkarí, p. 271; комментарий к последнему автору: Gayangos 1840: 524, n. 50. Некоторые исследователи считают стотысячную армию Родерика вполне реальной (Tailhan 1885: 107; Gárate Córdoba 1983: 380—381). Справедливую критику данного количества войск Родерика в источниках см.: Saavedra 1892: 69—70; Shaw 1906: 223 (40 000 бойцов); Heath 1980: 16, 54; Collins 2004: 141, 241 (20 000 воинов).

(обратно)

139

О кампании см.: Thompson 1969: 219—225.

(обратно)

140

Al-Makkarí, p. 268—269; ср.: Contin. Hisp., 68; Kouthya, p. 430; Ajbar Machmuâ, р. 21; Fath al-Andalus, р. 12; Hist. Silense, 16; Luca Tud. Chron., III,62; Roder. Hist. Hisp., III,19; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 11; En-Noweiri, p. 347—348; Prim. crónica gen., 557.

(обратно)

141

Procop. Bel. Goth., III,8,11; 16,11; 22—23; 37,11; IV,28,3; Agath., II,13; Mauric. Strat., XI,3,1; ср.: Frauenholz 1935: 10; Thompson 1958: 5.

(обратно)

142

Amm., XVI,12,8; XVI,12,14 (barbari conglobati) = XVI,12,20 (cunei); XXXI,9,3; XXXI,15,4, но в XVII,13, 9, – дельтообразный строй. По мнению Н. Биттера, рассматривавшего текст Марцеллина с филологической точки зрения, слово cuneus у историка вообще не несет в себе информацию о каком-то конкретном построении (Bitter 1976: 124). Об архаизации стиля Аммианом и подражании Ливию и Тациту см.: Bitter 1976: 169—170, 191—193.

(обратно)

143

Oldenburg 1909: 19; об имени и клине см.: Beck 1965: 42; Speidel 2004: 107.

(обратно)

144

Дельбрюк 1994. Т. II: 31—32. О клине германцев также см.: Jähns 1880: 439—440; Frauenholz 1935: 39—53; Gundel 1937: 11—18; 1939: 154—165 (с критикой мнения Г. Дельбрюка – S. 164—165); Белоусов 1995: 13; Macdowall 1996: 47—48; Fredholm von Essen 2001: 35—36 (с поддержкой мнения Г. Дельбрюка).

(обратно)

145

Caes. B.G., I, 51: generatimque constituerunt paribus intervallis, Harudes, Marcomanos, Tribocos, Vangiones, Nemetes, Sedusios, Suebos; ср.: Gundel 1937: 21; 1939: 157.

(обратно)

146

SHA, XXV,7,5; Merob. Paneg., II,158—161; Mauric. Strat., XI,3,5; ср.: Elton 1996: 67.

(обратно)

147

См.: Hanslik 1957: 5—6.

(обратно)

148

О подражании Фукидиду см.: Ременников 1972: 226; ср.: Ременников 1954: 53.

(обратно)

149

Ср.: Wilcox 1982: 12—13; Todd 1992: 45.

(обратно)

150

Лучниками готов считаются бедные члены племени (Macdowall 1996: 17; Вольфрам 2003: 149).

(обратно)

151

С. Макдауэл замечает, что готские метатели не составляли отдельных отрядов, а формировали часть основной армии (Macdowall 2001: 30).

(обратно)

152

Amm., XXXI, 5, 7; 7,13; 8,10; Claud., V (In Ruf., II), 80; Olympiod. frg., 26 = Phot. Bibl., 80,60a; Zosim., IV,22,1; ср. с франками: Procop. Bel. Goth., II, 25, 2; Agath., II, 5.

(обратно)

153

Иногда этих всадников рассматривают как славян (Атанасов и др. 1958: 14; Сиротенко 1975: 248—249; Croke, note (p. 120) ad Marcel. Com., a. 517); ср.: Шувалов 2006: 108 (гунны, германцы или славяне).

(обратно)

154

Вольфрам 2003: 238—240.

(обратно)

155

Клауде 2002: 163; ср.: Sánchez-Albornoz 1970: 20—21.

(обратно)

156

Ср.: Дельбрюк 1994. Т. II: 296—298; Macdowall 2001: 30.

(обратно)

157

Viansino 1985 Ps. II: 720, s. v. turma; ср.: Sidon. Carm., VII, 350.

(обратно)

158

Дельбрюк 1994. Т. II: 295, прим. 1.

(обратно)

159

Gundel 1937: 18; Macdowall 1996: 47.

(обратно)

160

Существует предположение, что конские упражнения были заимствованы остготами от римлян (Mangoldt-Gaudlitz 1922: 16).

(обратно)

161

Ср.: Caes. B. G., IV,2; Tac. An., XI,16; Barker 1951: 255—257; ср. также с римским тренингом: Arr. Tact., 40,1—7: кантабрийский круг; CIL, VIII,18044. A. Ламмерт полагает, что Тацит описывает действия германских коней по трактату Плиния Старшего о конном метании (Lammert 1931: 51; ср.: Miltner 1954: 136). Ф. Милтнер справедливо рассматривает упражнения, описанные Тацитом, как собственно германские, независимые от римского влияния (Miltner 1954: 135—137).

(обратно)

162

Наставление… 1920: 6, 11, 19.

(обратно)

163

Дмитриев 2005: 266.

(обратно)

164

Ср.: Speidel 2004: 146—148.

(обратно)

165

Miltner 1954: 138—139.

(обратно)

166

Rappaport 1899: 98; Helm 1937: 61; Дряхлов 1996: 64—65. В Античности в колесницах, запряженных экзотическими животными, разъезжали обычно боги. Так, например, на римской монете, отчеканенной около 124 г. до н. э., показана Юнона в колеснице, которую тянут два козла (Mattingly 1960: Pl. XI.7).

(обратно)

167

Helm 1937: 51.

(обратно)

168

Hakam, p. 22; ср.: Ţabarī, 1235; Razi, 139 (p. 349); Fath al-Andalus, р. 12; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 11; 12; al-Makkarí, p. 273.

(обратно)

169

Gayangos 1840: 524, n. 51. Именно как «паланкин из слоновой кости» понял значение данного термина работавший по арабским источникам испанский историк первой половины XIII в. епископ Родриго Хименес де Рада, объясняя такой способ передвижения желанием короля показать всем свое достоинство (Roder. Hist. Hisp., III,20: lectus eburneus; ср.: Prim. crónica gen., 557: un lecho de marfil). Паланкин с двумя или тремя мулами, запряженными в ряд, – Koteybah, p. LXX; Al-Kortobí, p. XLVII.

(обратно)

170

Wolfram 1990: 377; Heather 1996: 293. См., например, изображение императорской повозки в походной колонне Константина на западном фасаде его арки в Риме: Holloway 2004: 38—39, fig. 2.27.

(обратно)

171

Gayangos 1840: 524, n. 51.

(обратно)

172

Хотя А. М. Ременников (1972: 236) отмечает, что Иордан обычно преувеличивает численность готских армий, но в данном случае никакого преувеличения не видно.

(обратно)

173

Caes. B.G., I,39; IV,1; Bel. Afr., 40; Vell. Pat., II,106,1; Strab., VII,1,2; Mela, III,26; Tac. An., I,64; II,21; Germ., 4; Hist., V,18; Jos. Bel. Jud., II,16,4 (376—377); Plut. Marius, 11; App. Celt., III,3; Polyaen., VIII,10,1; Flor., I,45,12; Hdn., VI,7,8; Dio Cass., XXXVIII,49,3; Amm., XVI,12,47; Jord. Get., 298; Procop. Bel. Vand., I,2,4; Bel. Goth., III,1,3; Isid. Hist. Goth., 67; Roder. Hist. Hisp., I,8.

(обратно)

174

Hieronym. Epist., 107, 2, 3; Synes. De reg., 16; 20; Procop. Bel. Vand., I, 2, 4; Mauric. Strat., XI, 3.

(обратно)

175

Sidon. Epist., I, 2, 2; ср.: III, 3, 7; Claud., XXVI (De bel. Goth.), 481; Eunap. frg., 37.

(обратно)

176

Delbrück 1929: Abb. 7; № 46; Giglioli 1952: Fig. 39—40, 48.

(обратно)

177

Delbrück 1929: № 46; Strzelczyk 1984: il. 40; ср.: Скардильи 2012: 89. О дате чеканки см.: Moorhead 1992: 187.

(обратно)

178

Pohl 2006: 142.

(обратно)

179

Первую интерпретацию см.: Barrière-Flavy 1902: 139; Claude 1998: 119; Pohl 2006: 142—143; вторую: Sofer 1928: 19; Diesner 1975: 95; третью: Вольфрам 2003: 33, прим. 131. Kinnus по-готски – «подбородок» (Скардильи 2012: 23).

(обратно)

180

Giglioli 1952: Fig. 39—41, 48.

(обратно)

181

Barroso Cabrera, Morin de Pablos 1993; 91, fig. 97; lámina XI.

(обратно)

182

Leube 1976a: 331.

(обратно)

183

Wroth 1911: 75. Pl. IX,13—14; Luschin von Ebengreuth 1915—1916: Taf. 17,15; ср.: Barrière-Flavy 1902: 139.

(обратно)

184

Zeiss 1934: 59—60, 178—180, 189. Taf. 25,1—7, 9—21.

(обратно)

185

Например, см.: Zeiss 1934: Taf. 15,9.

(обратно)

186

Банников 2011: 61.

(обратно)

187

О статусном характере головного убора у германцев см.: Girke 1922: 93—96.

(обратно)

188

Claud., V (In Ruf. II), 79; 85; VIII (De IV cons. Honor.), 466; Prudent. Contra Symm., II, 699; Rutil. Namat., II, 49—51; Sidon. Carm., V, 561—564; VII, 370.

(обратно)

189

Delbrück 1929: № 46; 69.

(обратно)

190

Delbrück 1929: Abb. 7.

(обратно)

191

Giglioli 1952: Fig. 39—40, 48.

(обратно)

192

Tjäder 1955. P. 240, 243, papyrus 8, ll. 6—7.

(обратно)

193

Garvin 1946: ad h. l., p. 441—442; McCormick 1986: 301 (придворные). Пояснение латинского термина см.: Isid. Orig., XIX, 22, 14.

(обратно)

194

Schmidt 1969: 526. Ф. Кауфман полагал, что речь у Маврикия шла о готских штанах со шнуровкой (Kauffmann 1908: 389).

(обратно)

195

Bögel 1901: 614; ср.: Girke 1922: 100.

(обратно)

196

Delbrück 1929: № 46.

(обратно)

197

Giglioli 1952: Fig. 39—41, 48.

(обратно)

198

Tjäder 1955. P. 242, papyrus 8, l. 14.

(обратно)

199

Matt 1971: № 135—138; Schapiro 1979: 41, figs. 5—6. Ср. с описанием полотняной рубахи с цветной каймой у лангобардов: Paul. Diac. Hist. Lang., IV, 22.

(обратно)

200

Narkiss 2007: 114, lámina 26.

(обратно)

201

Kauffmann 1908: 390—401.

(обратно)

202

Giglioli 1952: Fig. 39—41, 48.

(обратно)

203

Schapiro 1979: 41, figs. 5—6; Narkiss 2007: láminas 25—30.

(обратно)

204

Girke 1922: 77; ср.: 82—83; Barrière-Flavy 1902: 142; Müllenhoff 1900: 574.

(обратно)

205

Matt 1971: № 135, 137—138; Schapiro 1979: 41, figs. 5—6.

(обратно)

206

Giglioli 1952: Fig. 40—41.

(обратно)

207

Girke 1922: 76. Е. Софоклес даже этимологию слова τζάγγα возводит к германским языкам (Sophocles 1893: 1080, s. v. τζάγγα).

(обратно)

208

Collins 1991: 94; Girke 1922: 76. Об этом виде обуви см.: Du Cange 1887: 221—222, s. v. tzange; Chapot 1912: 1037—1038; Pochmarski 1992: 286.

(обратно)

209

Olympiod. frg., 24 = Phot. Bibl., 80,59b; Sidon. Carm., VII,579: insignia regi; Jord. Get., 295; Agath., I,20; Anon. Vales., 53; 64; Procop. Bel. Goth., I,29,5.

(обратно)

210

Dahn 1866: 259, Anm. 3; Mommsen 1965: 477, Anm. 2; Vetter 1938: 56; Ensslin 1959: 156 (носил пурпур и диадему); McCormick 1986: 270; Moorhead 1992: 41. Эннодий в «Панегирике» наряду с пурпуром упоминает также скипетр (Ennod. Paneg., 20,88) и диадему (Ennod. Paneg., 3,14; 21, 91) в качестве атрибутов Теодориха – все это, впрочем, можно воспринимать как образное описание панегирика (Schmidt 1969: 376). В «Житие святого Цезария» также упоминается некий головной убор (ornatus), носимый Теодорихом при приемах (Vit. Caesar., I,36).

(обратно)

211

Alföldi 1934: 140—141; Schmidt 1969: 376. Монеты Теодахада и Тотилы см.: Wroth 1911: 75. Pl. IX,13—14; р. 92—93. Pl. XI,27, 30; Luschin von Ebengreuth 1915—1916: Taf. 17,15; Strzelczyk 1984: il. 54.

(обратно)

212

Dahn 1866: 259, Anm. 3.

(обратно)

213

McCormick 1986: 298—300; Wolfram 1990: 376—377; Ауров 2012: 77.

(обратно)

214

Ţabarī, 1235; Хакам, с. 226 = Hakam, p. 22; Razi, 139 (p. 349); Ajbar Machmuâ, p. 22—23; Fath al-Andalus, р. 12 (вышитая жемчугом и гиацинтами тапочка-zapatilla); Al-Kortobí, p. XLVII (платье из жемчужных нитей, переплетенных шелком), XLVIII (завязки на сандалии); el-Athir, p. 35; Roder. Hist. Hisp., III, 20; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 11; 13 (посеребренный башмак); Prim. crónica gen., 557; al-Makkarí, p. 274; также см.: Tailhan 1885: 179, 182.

(обратно)

215

Wolfram 1990: 377.

(обратно)

216

Thompson 1969: 108, 151—152, 314; Heath 1980: 80—81; McCormick 1986: 298; Heather 1996: 293—294, 305; Claude 1998: 119—120; Ripoll López 1998: 165, 168, 178; Días 1999: 340; Ripoll López 1999: 414, 421; Wolfram 2006: 59. Впрочем, надо иметь в виду, что готские и римские мужские погребения по инвентарю не отличаются, речь идет лишь о женских погребениях, в которых сохранились металлические аксессуары одежды (фибулы и пряжки, в частности) – Heather 1996: 202, 305, 310; Ripoll López 1998: 177—178; 1999: 410—411. Исидор, например, прямо причисляет фибулы к аксессуарам женской одежды (Isid. Orig., XIX, 31,17).

(обратно)

217

Шувалов 2002: 448—449.

(обратно)

218

Luschin von Ebengreuth 1915—1916: Taf. 17, 14; Wolfram 1993а: 18.

(обратно)

219

Wroth 1911: 69, 93, pls. VIII, 21—22; XI, 30. Идентификацию изображений также см.: Schmidt 1969: 381, Anm. 6.

(обратно)

220

Robertson 1982: 90, № 51. Pl. 28, 51.

(обратно)

221

Магомедов, Левада 1996: 317.

(обратно)

222

ἀσπίς: Dexipp., frg. 19; Procop. Bel. Goth., I, 29, 35; IV, 5,19; 35, 25; etc., scutum: Veget., I,20; SHA, 25, 8, 5; LV, IX, 2, 9; Agnell., 94.

(обратно)

223

Контамин 2001: 197—198; Halsall 2003: 167; Радюш, Скворцов 2008: 129.

(обратно)

224

Konty 2001: 184—193; ср.: Радюш, Скворцов 2008: 129.

(обратно)

225

Гудкова 1987: 59; Магомедов 2001: 78—79.

(обратно)

226

Kaczanowski, Zaborowski 1988: 226, Abb. 3; Kokowski 1993: 338, 350, fig. 6a.

(обратно)

227

Магомедова, Левада 1996: 307.

(обратно)

228

Магомедова, Левада 1996: 307; ср.: Радюш 2012: 148—149.

(обратно)

229

Монету с изображением готского трофея см.: Mattingly, Sydenham 1968: 232, № 251; pl. VI, 86; германский трофей: Robertson 1978: 79, № 86, рl. 21,86.

(обратно)

230

Ars Hispaniae. 1947: 239, fig. 240.

(обратно)

231

Радюш, Скворцов 2008: 129; Konty 2008: 192, 201.

(обратно)

232

Первое предположение см.: Burns 1980: 75; вторую трактовку см.: Boss 1993: 33.

(обратно)

233

Ср. перевод К. Рора: die ausgehungerten Brustkörbe (Rohr 1995: 221).

(обратно)

234

Kokowski 1993: 353—354; Магомедов, Левада 1996.

(обратно)

235

Goffard 1977; Zuckerman 1994.

(обратно)

236

Никоноров 2002: 291—293.

(обратно)

237

Ср.: Kaczanowski 1992: 56—60.

(обратно)

238

Блюдо с Изола-Риццы см.: Perevalov, Lebedynsky 1998: 21; Нефёдкин 2012: 81; налобник шлема см.: Alamannen. 1998: 407, Abb. 461b; о доспехе из Крефельда-Геллепа см.: Lebedynsky 2001: 187.

(обратно)

239

Vizcaíno Sánchez 2008: 203—206. В Светинье в Сербии также были обнаружены остатки двух ламеллярных византийских доспехов конца VI в., представлявших собой прямоугольные пластины размером 7—8,5 ×1,8 см; в таких полных доспехах предполагается наличие 570 и 553 пластин (Bugarski 2005: 161—169).

(обратно)

240

Schapiro 1979: 41, figs. 5—6.

(обратно)

241

Oldenburg 1909: 43: (Harnisch und Panzerhemd); Bivar 1972: 288; Diesner 1977: 59 (Panzerhemd); Muñoz Bolaños 2003: 27; ср.: Muñoz Bolaños 2006: 88.

(обратно)

242

Kolias 1980: 30.

(обратно)

243

Du Cange 1887: 426, s. v. zaba; Haldon 1975: 34.

(обратно)

244

Контамин 2001: 198.

(обратно)

245

Melville, Ubayadli 1992: 22—23.

(обратно)

246

Reinhart 1947: 122—124; 1950—1951: 43—46.

(обратно)

247

Bierbrauer 1975: 194—198. Taf. XXII, 5; XXVII—XXVIII; LVII,1—LVIII,1; Kazanski 1991: 114.

(обратно)

248

Jord. Get., 261; также см.: Amm., XXXI, 5, 9; Claud., XXVI (De bel. Goth.), 483; Greg. Turon. Hist. Franc., II, 37; Mauric. Strat., XI,3,2; Paul. Diac. Hist. Lang., V, 41 (у лангобардов). О значениях слова contus в раннесредневековой литературе см.: Hüpper-Dröge 1983: 368—376 (древко, длинная пика, метательное копье и даже дубина).

(обратно)

249

Магомедов, Левада 1996: 308—309; Радюш 2012: 145.

(обратно)

250

Tela – Amm., XXXI,13,1—2 (ср.: Ambros. Epist., XV, 5; Claud., XXVI (De bel. Goth.), 536); jaculum – Amm., XXXI,13,1 (ср.: Isidor. Hist. Goth., 9); verrutum – Amm., XXXI,7,12. Н. Биттер полагает, что Марцеллин употреблял первые два названия не в техническо-военном терминологическом смысле, а просто как обобщенное название копий (Bitter 1976: 143—144).

(обратно)

251

Магомедов, Левада 1996: 308—309; Магомедов 2001: 80.

(обратно)

252

Радюш 2012: 145.

(обратно)

253

Kaczanowski, Zaborowski 1988: 230—231; Kokowski 1993: 337, 348, fig. 5c; ср.: Jahn 1916: 87—89, 213.

(обратно)

254

Kokowski 1993: 337.

(обратно)

255

Banaszkiewicz 1994: 225—240; pro: Pohl 2006: 131.

(обратно)

256

Kempf 1901: 367—368, 385—386; Ihm 1901.

(обратно)

257

Kokowski 1993: 343, № 38; Магомедов, Левада 1996: 315; Магомедов 2001: 78.

(обратно)

258

Ardanaz Arranz, Rascón Marqués, Sánchez Montes 1998: 414, 415, 418. Fig. 2.

(обратно)

259

Speidel 2004: 93—94; pro: Müllenhoff 1900: 166; Oldenburg 1909: 20; Frauenholz 1935: 29.

(обратно)

260

Horsfall 1969: 297—299.

(обратно)

261

Sofer 1928: 37—39; Kaspers 1942: 218—219 (cateia – германское слово, этимологически связанное с немецким Katze); Hüpper-Dröge 1983: 325—326 (метательное копье или палица); ср.: Horsfall 1969: 298—299. Leube 1976: 336 (бумеранг найден в жертвенных местах германцев).

(обратно)

262

Wanke 1990: 160. Исидор, впрочем, отмечает, что оружие не было сдано (Isid. Hist. Goth., 9), что можно понимать как простую утайку столь любимого германцами предмета обихода.

(обратно)

263

Gladii: Amm., XXXI, 5, 9; 7,13; Oros. Hist., VII, 33,14; Cassiod. Var., X, 31,1; Anon. Vales., 55; Chron. Caesar., a. 466; Vit. part. Emeret., V,11,1; 3; enses: Claud., XXVI (De bel. Goth.), 536; Merob., II,159; Sidon. Carm., VII, 412; Cassiod. Var., IV, 2, 2; Vit. part. Emeret., V,10,12; ξίφη: Procop. Bel. Goth., I,18,10; 27, 27; IV, 23, 30; 32; 32,7.

(обратно)

264

Biborski 1978: 163—165.

(обратно)

265

Магомедов, Левада 1996: 304—305, 319; Магомедов 2001: 77—78; Радюш 2012: 141—143.

(обратно)

266

Zeiss 1934: 65, 150; Bruhn de Hoffmeyer 1972: 79; Ardanaz Arranz, Rascón Marqués, Sánchez Montes 1998: 414. Fig. 2.

(обратно)

267

Подробнее о мечах эпохи Великого переселения народов см.: Окшотт 2004: 105—125, о готских мечах в частности: с. 131—132. Оружие в то время было самым обычным государственным подарком (Isid. Hist. Goth., 33).

(обратно)

268

Haldon 1975: 31.

(обратно)

269

Konty 2008: 181—184, 201; ср.: Jahn 1916: 145—146, 216.

(обратно)

270

Kokowski 1993: 336, 347, fig. 3d; Магомедов, Левада 1996: 319, 559, рис. 2.8; Магомедов 2001: 77.

(обратно)

271

Kokowski 1993: 336.

(обратно)

272

Delbrück 1929: № 69.

(обратно)

273

Ardanaz Arranz, Rascón Marqués, Sánchez Montes 1998: 441, fig. 16.

(обратно)

274

Ardanaz Arranz, Rascón Marqués, Sánchez Montes 1998: 420—425, 443—445.

(обратно)

275

Zeiss 1934: 65; Kazanski 1991: 101; Ardanaz Arranz, Rascón Marqués, Sánchez Montes 1998: 416—417, 442—443; Окшотт 2004: 139—142. Сопоставление короткого меча готонов Тацита со скрамасаксом: Barrière-Flavy 1902: 130.

(обратно)

276

MGH. SRM. T. II. 1888. P. 82, n. 7; Devillers O., Meyers J. (2001) ad h. l., p. 156, n. 504.

(обратно)

277

Магомедов, Левада 1996: 305—306; Магомедов 2001: 77—78; Радюш 2012: 143—144.

(обратно)

278

Ščukin 1993: 327.

(обратно)

279

Kokowski 1993: 353—354; Магомедов, Левада 1996: 313—319.

(обратно)

280

Магомедов 2001: 79; ср.: Радюш 2012: 144—145.

(обратно)

281

Barrière-Flavy 1902: 131; Bruhn de Hoffmeyer 1972: 88; Heath 1980: 81; Boss 1993: 41. Х.-Й. Диснер справедливо указывает, что речь у Исидора идет о собственно испанцах (Spani), а не о готах (Diesner 1975: 93; ср.: Claude 1998: 118), что, впрочем, не противоречит ее использованию в визиготском королевстве.

(обратно)

282

Dahmlos 1977: 156, 160; Pohl 2006: 131.

(обратно)

283

Магомедов, Левада 1996: 307—308, 562, рис. 5; ср.: Kokowski 1993: 337, 346, figs. 2 p, z; 4f-1.

(обратно)

284

Zeiss 1934: 65, 162. Taf. 27,16.

(обратно)

285

См., например, рельеф с колонны Траяна (113 г.): Speidel 2004: 90, fig. 7.2.

(обратно)

286

Schlette 1977: 130.

(обратно)

287

Veget., I, 20; Oros. Hist., VII, 33, 14; Paul. Diac. Hist. Rom., XI,11.

(обратно)

288

Возможно, речь идет о псовой охоте, популярной у визиготов позднее, в середине VII в. (Vita Fructuosi, 10; ср.: Vit. Caesar., I, 48: о популярности охоты на кабанов). Можно предполагать, что в начале VIII в. в Испании была популярна также соколиная охота, поскольку Юлиан, по версии Кутийи (el-Kouthya, p. 435), поставлял Родерику соколов, а потом арабы среди прочей добычи захватили ястребов (Koteybah, p. LXXIX).

(обратно)

289

Вольфрам 2003: 434, прим. 75.

(обратно)

290

Schlette 1977: 130.

(обратно)

291

Магомедов, Левада 1996: 309, 313; Магомедов 2001: 80.

(обратно)

292

Никоноров 2002: 278—279.

(обратно)

293

Matt 1971: Abb. 131; Narkiss 2007: 94—95, lámina 22.

(обратно)

294

Bruhn de Hoffmeyer 1972: 89.

(обратно)

295

Schlette 1977: 130.

(обратно)

296

Засецкая 1983: 71, 77; 1994: 37.

(обратно)

297

Магомедов, Левада 1996: 309—310; Магомедов 2001: 80—81; Радюш 2012: 145—148 (черешковые трехлопастные и ромбические, втульчатые трехлопастные, ланцето- и шиловидные).

(обратно)

298

Скобелев 2001: 84—85, 90, табл. 3, рис. 1.

(обратно)

299

Contra: Macdowall 2001: 30, 53; ср.: Elton 1996: 64.

(обратно)

300

Нельзя быть уверенным, что считающийся готом мужчина в меховой рубахе, изображенный на чаше из Петроасы (Румыния, IV в.), держит в правой руке именно пращу, как обычно полагают, а не мешок рыбака (Dunăreanu-Vulpe 1967: 23. Abb. 19).

(обратно)

301

Sánchez-Albornoz 1970: 18—20.

(обратно)

302

Behm-Blancke 1983: 366, Anm. 72.

(обратно)

303

Zuckerman 1995: 55—56.

(обратно)

304

Schröder 1891: 244; Вольфрам 2003: 435, прим. 87; ср.: Feist 1939: 77—78, s. v. *bala.

(обратно)

305

King 1972: 215; ср.: Fredholm von Essen 2001: 40 (о знаменитости готских коней в VI в.).

(обратно)

306

Melville, Ubayadli 1992: 22—23.

(обратно)

307

Магомедов, Левада 1996: 311, 566, рис. 9; Магомедов 2001: 81.

(обратно)

308

Bruhn de Hoffmeyer 1972: 93—94; Harper 1978: 82, fig. 27b; Никоноров 2002: 296, прим. 103.

(обратно)

309

Bruhn de Hoffmeyer 1972: 94—95.

(обратно)

310

Например, см.: Амброз 1973: 81; Halsall 2003: 173.

(обратно)

311

Bierbrauer 1975: 298—303. Taf. XXX.

(обратно)

312

Магомедов, Левада 1996: 310—311, 565, рис. 8; Магомедов 2001: 81; Радюш 2012: 149 (устанавливает железные шпоры без элементов крепления, вшивавшиеся в обувь); ср.: Петраускас 1999; Нефёдкин 2012: 91, 93. А. Хоффмейр упоминает лишь о единичной находке шпоры этой эпохи в Испании (Bruhn de Hoffmeyer 1972: 93).

(обратно)

313

Freshfield 1922: Pl. XV (второй и третий регистры снизу).

(обратно)

314

Шкаренков 2003: 86—87.

(обратно)

315

Gárate Córdoba 1983: 316.

(обратно)

316

Müller 1998: 100; Вольфрам 2003: 435, прим. 85; contra: Boss 1993: 30; Никоноров 2010: 45, прим. 29.

(обратно)

317

Контос – Claud., XXXVI (De bel. Goth.), 484—485; XXVIII (De VI cons. Stilich.), 270; Oros. Hist., VII, 33,14; Jord. Get., 261 (ср.: lancea – Agnell., 94); меч – Procop. Bel. Goth., I, 27, 27; Greg. Turon. Hist. Franc., II, 37. См.: Müller 1998: 110—111; Pohl 2006: 129.

(обратно)

318

Procop. Bel. Vand., I,13, 3; 7; 6, 20; Bel. Goth., IV,11, 33; 34; 37; 60; 23, 32; 31, 9; 35, 30.

(обратно)

319

Коkowsi 1993: 343, № 38; 346, fig. 2 c.

(обратно)

320

Boss 1985. Pt. 1: 10; 1994/95: 24; ср.: Müller 1998: 108—111.

(обратно)

321

Никоноров 2002: 287.

(обратно)

322

Speidel 2004: 136—138. Fig. 14.2.

(обратно)

323

Zeiss 1934: 65.

(обратно)

324

Müller 1998: 114—115.

(обратно)

325

Никоноров 2002: 288—289.

(обратно)

326

Sachs 1910: 242—244; Feugère 1993: 69. Отметим, что римский бронзовый lituus из Зальцбурга, который хранится в Рейнском земельном музее в Бонне, может издавать шесть различных нот (Feugère 1993: 70).

(обратно)

327

См.: Bitter 1976: 131—132; Viansino 1985 Ps. II: 33, s. v. lituus; 713, s. v. tuba. Можно отметить, что в описании Марцеллина персы идут на штурм и при звуках litui (Amm., XIX, 2,12) и при звучании tubae (Amm., XIX, 7, 3; XX, 7, 6).

(обратно)

328

Ср.: Dobiáš 1938: 174—177.

(обратно)

329

Dahn 1885: 29. В IV в. у алеманов сигнал к атаке также подавался рогами (Amm., XXXI,10, 8: cornicines; XVI,12, 36: aeneatores), как и у лангобардов (Paul. Diac. Hist. Lang., V, 41). Смешивание названий cornu и buccina заметил у латинских авторов еще К. Захс (Sachs 1910: 242).

(обратно)

330

Об этом германском термине см.: Restelli 1979: 238.

(обратно)

331

Claude 1971: 66.

(обратно)

332

Lebedynsky 2001: 205; Müller 1998: 115—117: от сарматов. П. Уилкокс предполагает, что на одном из типов сестерциев императора Деция показан готский штандарт в виде конской головы (250 г.; Wilcox 1982: 16, fig. G). Действительно, кони белого цвета были культовыми животными древних германцев (Tac. Germ., 10), и вполне можно было бы предполагать наличие подобного значка, имевшего определенное культовое значение. Однако при проверке монет, выпущенных при Деции, удалось обнаружить на реверсе медной монеты, отчеканенной в Риме в 249—250 гг., лишь изображение олицетворения Дакии с посохом с ослиной головой, который, видимо, соответствует упомянутому П. Уилкоксом штандарту, но таковым не является (Robertson 1977: 241—242, № 33. Pl. 77, 33; ср.: Damerau 1934: 102: возможно, штандарт легиона, увенчанной головой мула).

(обратно)

333

Vetters 1948: 145—146, Abb. 36.

(обратно)

334

Ср.: Gundel 1937: 33—34.

(обратно)

335

Freshfield 1922: Pl. XXII.

(обратно)

336

Х. Элтон считает, что арьергарда вообще не было (Elton 1996: 78).

(обратно)

337

Ср.: Elton 1996: 77—78.

(обратно)

338

Freshfield 1922: Pl. XXII (второй снизу регистр восточной стороны колонны).

(обратно)

339

Freshfield 1922: Pls. XIX (четвертый и шестой регистры снизу); XXII (третий и пятый снизу регистры).

(обратно)

340

Ср.: Gundel 1937: 24.

(обратно)

341

Три колонны – XXIV,1, 2; ср.: XXV, 3, 2; XXVII,10, 6; каре – Amm., XXVII, 2, 8; ср.: XXIX, 5, 39; XXXI,12, 4; см.: Nischer 1928: 547—548; Lammert 1931: 42—45; Bitter 1976: 122; Viansino 1985 Ps. I: 405, s. v. quadratus B.

(обратно)

342

Much 1909: 157.

(обратно)

343

Masquelez. 1886: 927—928.

(обратно)

344

Wanke 1990: 153; Вольфрам 2003: 148.

(обратно)

345

Paschoud n. 73 (p. 161) ad Zosim., I,45,1.

(обратно)

346

См.: Агапеев 1902: Табл. VII, № 23.

(обратно)

347

Amm., XXXI,12,11: hostium carpenta cernuntur, quae ad speciem rotunditatis detornata; 15, 5: reversique ad vallum dimensum tereti figura plaustrorum.

(обратно)

348

Amm., XXXI,16,1; Procop. Bel. Goth., I, 23, 27; III, 24, 22; ср.: Белоусов 1995а: 124.

(обратно)

349

Freshfield 1922: Pl. XV; Liebeschuetz 1990: 276.

(обратно)

350

Claud. XXVIII (De VI cons. Honor.), 238—249; Merob. Paneg., II,154—155, 162—163; Sidon. Epist., III,3, 4; Malch. frg., 15; Sozom., VI, 40, 2; ср.: Isid. Hist. Goth., 14; Claud. XXVIII (De VI cons. Honor.), 238—249; Merob. Paneg., II,154—155, 162—163; Sidon. Epist., III, 3, 4; Malch. frg., 15; Sozom., VI, 40, 2; ср.: Isid. Hist. Goth., 14; также ср.: Berns 1973: 342, n. 41.

(обратно)

351

Clover 1971: 51, 58—59.

(обратно)

352

Ср.: Белоусов 1995а: 119, 126.

(обратно)

353

Ср.: Jähns 1880: 448.

(обратно)

354

Plaustra: Ambros. Epist., 20,12; Amm., XXXI,12,11; 13, 2; 15, 5; Claud., V (In Ruf., II), 129; VIII (Paneg. IV cons. Honor.), 53; 466; XXI (De cons. Stilich., I), 94; XXVI (De bel. Goth.), 605; Sidon. Apol. Epist., III,3, 8; Marcel. Com., a. 481,1; Jord. Rom., 346; Ennod. Paneg., 6, 26; Vit. Caesar., I,38; Julian. Hist. Wamb., 27; Vit. part. Emeret., V, 8, 9; 12—14; 11, 3; ср.: Jord. Get., 55; 280; carpenta: Marcel. Com., a. 481,1; Jord. Rom., 346; carri: Veget., III,10; vehicula: Amm., XXXI,8,1; ἁµάξαι: Zosim., I,35, 2; 45,1; IV, 25, 3; Malch. frg., 18; Procop. Bel. Goth., I,1,12; II, 23,19—20; ср.: Plut. Marius, 12, 8.

(обратно)

355

Saglio 1886a: 928—929; Lafaye 1909: 504—506.

(обратно)

356

Saglio 1886: 926—927.

(обратно)

357

Sadée 1938: 169. Taf. 19; Нефёдкин 2012: 110.

(обратно)

358

Ginzrot 1981: 40.

(обратно)

359

Freshfield 1922: Pl. XXII.

(обратно)

360

Narkiss 2007: 357—358; р. 104—105, lámina 24.

(обратно)

361

Согласно другим авторам, Теодорих случайно напоролся на копье, объезжая лошадь (Evag. Hist. eccl., III, 25; Joan. Ant. frg., 211, 5).

(обратно)

362

См., например, рисунки из рукописи Конрада Кизера из Эйхштадта «Bellifortis» (1395—1405 гг.): Berthelot 1900: 300—301, figs. 5—6; p. 304—307, figs. 8—11; p. 420, fig. 123.

(обратно)

363

Żygulski 1994: 15; Ferrill 1990: 61.

(обратно)

364

Żygulski 1994: 20.

(обратно)

365

Белоусов 1995: 14; 1995а: 118, 126; Fredholm von Essen. 2001: 37; ср.: Macdowall 1996: 49; Perevalov, Lebedynsky 1998: 43: «соседние кочевники».

(обратно)

366

Ср. образование вагенбурга славянами, когда они вели большую добычу при угрозе нападения со стороны византийцев: Theph. Sim., VII, 2, 2—9; Голубовский 1902: 73. Интересно отметить, что вагенбург дожил даже до XX в.: в 1918 г. во время Гражданской войны в Хорезме каракалпаки устраивали лагерь из арб (Росляков 1962: 243).

(обратно)

367

Принимаю дату написания трактата Вегеция, предложенную К. Цукерманом (Zuckerman 1994: 67—74). Другими двумя императорами, которым Вегеций мог преподнести свой трактат, считаются Феодосий I и Валентиниан III. Временные рамки написания трактата ограничены смертью Грациана (483 г.) и пересмотром текста неким Флавием Евтропием в 450 г. (Ibidem. P. 67). У. Гоффард считает датой написания трактата время правления императора Валентиниана III (425—455 гг.), см.: Goffard 1977: 65—100.

(обратно)

368

Белоусов 1995: 12.

(обратно)

369

Сомнения по этому поводу см.: Ременников 1954: 69. О самой битве см.: Rappaport 1899: 41.

(обратно)

370

Обозначение отряда (τάγµα) у Зосима не является каким-то термином. Он не придерживается специальной военной терминологии, передавая слова, бывшие в его источниках (Paschoud 1971: LXXIII; 1989: 211, s. v. τάγµα).

(обратно)

371

Cр.: Jord. Get., 98; также см.: Caes. B.G., III,28; IV, 32; Tac. An., I, 63; II,14; Hist., V,14—18; Hdn., VII, 2, 5; SHA, XXVI, 22, 3; Mauric. Strat., VIII, 2, 75; Gundel 1940: 188—196.

(обратно)

372

Подобное употребление глагола προβάλλω, например, см.: Zosim., I, 45,1: προβαλλόµενοι τὰς ἁµάξαι.

(обратно)

373

Ср.: Gundel 1937: 51.

(обратно)

374

Pro: Ковалев 1986: 639; Ременников 1954: 67; 1970: 164; Разин 1994: 449.

(обратно)

375

Fredholm von Essen 2001: 34 (за использование готами строя в несколько линий, которому они научились у римлян). В битве при Тагине (552 г.) остготская пехота стояла позади конницы.

(обратно)

376

Банников 2011: 238.

(обратно)

377

О битве см.: Rappaport 1899: 88; Damerau 1934: 70—71.

(обратно)

378

Austin 1979: 20, 162—163. О битве при Салициях см.: Wanke 1990: 157—160; Нефёдкин 2002 в: 8—11. О схематизации описания битвы см.: Банников 2011: 214.

(обратно)

379

См.: Austin 1972: 77—83.

(обратно)

380

Macdowell 2001: 51; Burns 1973: 339, n. 25. Н. Остин полагает, что готская армия насчитывала порядка 18 000 воинов, тогда как лишь римские потери в битве он исчисляет 10 000—12 000 тысячами (Austin 1972: 82—83); Банников 2011: 223, 225—226.

(обратно)

381

Ср.: Ščukin 1993: 327; Wolfram 1993: 14.

(обратно)

382

Начало боя с рассвета: Procop. Bel. Goth., I,18, 29; III, 36,18; IV, 35, 22; 32; неведение боев ночью: Procop. Bel. Goth., IV, 29, 15—16; ср.: I, 25, 5—9; II, 4, 4; ср.: Bitter 1976: 167—169. О неудобстве сражения в темноте ср.: Procop. Bel. Goth., III, 26, 20; Mauric. Strat., IX, 2, 6.

(обратно)

383

Ср.: Gundel 1940: 191; Белоусов 1995а: 113—114.

(обратно)

384

Jord. Get., 197; 201; Procop. Bel. Goth., II, 23,12; III, 5, 9—11; ср.: Liv., VII, 23, 8—9; Tac. An., II,19—20.

(обратно)

385

Seneca De ira, I,11; Tac. Germ., 30; Plut. Marius, 11,13; Flor., I, 38, 5; Dio Cass., XXXVIII, 45, 4—5; Jord. Get., 24; ср.: Gundel 1937: 35—36, 40.

(обратно)

386

Procop. Bel. Goth., II, 23,12; IV, 26, 4; Isid. Hist. Goth., 14; ср.: Oros. Hist., VII, 37,12.

(обратно)

387

Amm., XVI,12, 43; XXVI, 7, 17; Veget., III,18; ср.: Tac. Hist., II, 22; IV,18; см.: Jähns 1880: 440; Speidel 2004: 110—113.

(обратно)

388

Much 1967: 78—80.

(обратно)

389

Этимология слова barditus не ясна, также существуют сомнения насчет его полного соответствия с барритом (Sontheimer 1964). У. Ванке поддерживает мнение о связи barditus с древнесеверогерманским bardi – «щит» (Wanke 1990: 159, Anm. 72). М. Йенс полагает, что песни пели при наступлении, а непосредственно перед атакой исполняли баррит (Jähns 1880: 440).

(обратно)

390

Ср.: Schlette 1977: 204—205.

(обратно)

391

Вольфрам 2003: 157.

(обратно)

392

Caes. B. G., V, 9; Liv., X, 43, 5; XXIV, 39, 6; XLIV, 9, 5—9; Lucan., III, 474—483; Tac. An., XII, 35; XIII, 39; Hist., III, 27; 31; Amm., XX,11, 8; XXIV,2,14; 4,15; XXVI,8, 9. Изображения: Cichorius 1896—1900: Taf. LI,181; Petersen, Domaszewski, Calderini 1896: Taf. 18B,10—26 (стена щитов); 62A—B (LIV).

(обратно)

393

Черепаха с «крышей» – Liv., XXXI,39,14; Plut. Ant., 45; 49; Onas., 20; Dio Cass., XLI, 22; без «крыши» – Amm., XIV, 2,10; XVI,12, 44; XXI,7,12.

(обратно)

394

Restelli 1979: 237.

(обратно)

395

Вставка Р. Вари (Mihăescu, nota ad Mauric. Strat., p. 330, l. 28).

(обратно)

396

Bivar 1972: 283.

(обратно)

397

Вегеций (Epit., II,15) рассказывает нам о полном вооружении позднеримских пехотинцев (вторая половина IV в.), которое должно состоять из шлема, панциря-катафракты, поножей, щита, меча, дротика-верутума, более тяжелого метательного копья спикулума-пилума и пяти метательных стрел-плюмбат. Подробнее о данном пассаже Маврикия см.: Rance 2004: 267—276.

(обратно)

398

Amm., XVI,12,37; 44; Jord. Get., 204; Procop. Bel. Pers., I,16, 46; Bel. Goth., IV, 8, 29—32; 29,17—18. Подробнее см.: Rance 2004: 278—279.

(обратно)

399

Boss 1985. Pt. 2: 9—10. Г. Г. Гундель считает, что боевую линию готов составляло несколько клиньев, стоящих рядом друг с другом (Gundel 1937: 33).

(обратно)

400

Speidel 2004: 104, fig. 9.1.

(обратно)

401

Bitter 1976: 147; Macdowall 2001: 53: за столкновение черепах.

(обратно)

402

Ременников 1970: 166.

(обратно)

403

Ср.: Bitter 1976: 169—170, 191—193; Wanke 1990: 159.

(обратно)

404

Клаузевиц 1941: 431.

(обратно)

405

Amm., XXXI,13,11; Jord. Get., 99—100; 177; Ennod. Paneg., 12, 65—66; Procop. Bel. Goth., I,18, 29; II, 27, 9—10; IV,18, 22; 32,13—14; 35, 31; 32; Песнь о Хлёде, с. 393, § 29; Hakam, p. 22; ср.: Greg. Tur. Hist. Franc., IV, 42 (лангобарды и франки, 571 г.).

(обратно)

406

Runkel 1903: 44—45; Wanke 1990: 204, 228.

(обратно)

407

10 000 – Macdowall 2001: 63—64; 15 000—20 000 – Heather 1991: 147, 165; 18 000, из которых примерно 10 000 визиготы – Schmidt 1969: 403; Контамин 2001: 20; 20 000—30 000 – Halsall 2003: 130; 100 000—200 000 воинов – Palol, Ripoll 1999: 26.

(обратно)

408

Runkel 1903: 44; Schmidt 1969: 403 (минимум – 30 000); Burns 1973: 344; Heather 1991: 146; Wolfram 1997: 84; Macdowall 2001: 59; Вольфрам 2003: 180; Kulikowski 2007: 140 (30 000—40 000); Банников 2011: 225—226 (45 000—50 000 римлян против 60 000—80 000 готов).

(обратно)

409

Подробнее о битве см.: Amm., XXXI,12—13; Runkel 1903; Дельбрюк 1994. Т. 2: 196—209; Разин 1994. Т. 1: 455—459; Burns 1973; Wanke 1990: 198—230 (с упором на топографию битвы, которая, по мнению У. Ванке, произошла примерно в 18 км северо-восточнее или восточнее Адрианополя – S. 229—230); Macdowall 2001: 56—90; Щукин 2005: 255—264 (с разделением битвы на шесть этапов); Kulikowski 2007: 139—143; Банников 2011: 219—234.

(обратно)

410

Bitter 1976: 110.

(обратно)

411

С. Макдауэл даже остроумно предполагает, что сравнение двух сталкивающихся армий с кораблями имело под собой реальную основу: друг на друга наступали два клина (Macdowall 1996: 47—48).

(обратно)

412

Cр.: Wolfram 1997: 85.

(обратно)

413

Дельбрюк 1994. Т. II: 201.

(обратно)

414

Bitter 1976: 102—118.

(обратно)

415

Burns 1973: 339; ср.: Macdowall 2001: 53.

(обратно)

416

Hannestad 1960: 162. Общее количество готов, поселившихся в Италии главным образом в долине реки По и на побережье Адриатики, современные исследователи насчитывают 100 000 (Palol, Ripoll 1999: 52), столько же, как предполагается, визиготов поселилось в Галлии (Клауде 2002: 40).

(обратно)

417

Elton 1996: 81.

(обратно)

418

У франков в IV в. уже, по-видимому, было построение в несколько линий (Liban. Or., LIX,130).

(обратно)

419

Описание и анализ битвы см.: Дельбрюк 1994. Т. II: 257—264; Разин 1994. Т. I: 500—503; Roisl 1981: 39—48; Fauber 1990: 85—97 (ход кампании и битвы по Прокопию); Rance 2005: 424—472 (наиболее детальный и удовлетворительный анализ битвы, пересматривавший многие традиционные положения); Шувалов 2006: 237—241 (общая характеристика); Хэлдон 2007: 291—295 (общий рассказ).

(обратно)

420

25 000 византийских воинов – Hannestad 1960: 153; Rance 2005: 447; Хэлдон 2007: 291, ср.: Шувалов 2006: 237: 30 000—32 000; 15 000 остроготов – Roisl 1981: 44; Rance 2005: 447 (15 000—18 000).

(обратно)

421

Ср.: Procop. Bel. Vand., II, 2, 9: вандальская конница против византийской; Thompson 1958: 9; Rance 2005: 466—467.

(обратно)

422

Rance 2005: 466—468, 471; ср.: Kaegi 1964: 96—108.

(обратно)

423

Ср.: Todd 1992: 46.

(обратно)

424

Hannestad 1960: 153, 178—179.

(обратно)

425

Анализ битвы см.: Дельбрюк 1994. T. II: 264—267; Roisl 1990: 75—80; Fauber 1990: 104—107 (описание по Прокопию).

(обратно)

426

Jähns 1880: 446; Lebedynsky 2001: 61.

(обратно)

427

Saavedra 1892: 66.

(обратно)

428

Разбор запутанной хронологии даты вторжения Тарика и битвы в различных источниках см.: Sánchez-Albornoz 1945: 52—104; Vallvé 1967: 365—367. О месте битвы см.: Sánchez-Albornoz 1944: 11—67.

(обратно)

429

Ţabarī, 1235; Hakam, p. 18; Ajbar Machmuâ, p. 21; Fath al-Andalus, p. 15; Al-Kortobí, p. XLVI; el-Athir, p. 35; 42; 44; Roder. Hist. Hisp., III, 20; Al-Bayano’l-Mogrib, р. 9; 10; En-Noweiri, p. 347—348; al-Makkarí, p. 265—266, 271.

(обратно)

430

О литературном характере этих персонажей см.: Krappe 1923: 25—29 (из германского эпоса легенда попала в арабские источники); Menéndez Pidal 1924: 170—176; Collins 2004: 137. С доверием относятся к традиции о сыновьях Витицы: Dozy 1881: 65—72 (хотя без обвинений их в измене); Saavedra 1892: 27—33; Shaw 1906: 222, 224; Claude 1971: 195—197.

(обратно)

431

Наиболее подробное описание битвы: al-Makkarí, p. 269—274; также см.: Contin. Hisp., 68; Chron. Alfons., 6; Ajbar Machmuâ, p. 21—22; Fath al-Andalus, p. 12—13; Hist. Silense, 16; al-Kortobí, р. XLVIII; el-Athir, p. 43—44; Roder. Hist. Hisp., III, 20; Al-Bayano’l-Mogrib, р. 5; 11—12; 14; En-Noweiri, p. 348; Prim. crónica gen., 557. О самой кампании и битве: Saavedra 1892: 68—74; Shaw 1906: 223—225; Menéndez Pidal 1924: 161—163.

(обратно)

432

Saavedra 1892: 67.

(обратно)

433

Битва длилась с рассвета до заката: аль-Хакам, с. 226 = Hakam, р. 22; Al-Bayano’l-Mogrib, р. 11; 14; семь дней: Fath al-Andalus, p. 12; Hist. Silense, 16; Luca Tud. Chron., III, 62; En-Noweiri, p. 348; восемь дней: Razi, 139 (p. 350); el-Athir, p. 44; Roder. Hist. Hisp., III, 20; Al-Bayano’l-Mogrib, р. 13; 14 (по Рази).

(обратно)

434

El-Kouthya, p. 434; Razi, 139 (p. 350); Al-Kortobí, p. XLVII; el-Athir, p. 44; Al-Bayano’l-Mogrib, р. 12; 14; En-Noweiri, p. 348; ср.: Contin. Hisp., 70 (о гибели в битве).

(обратно)

435

Menéndez Pidal 1924: 186—189, 275—285 (ср.: Sánchez-Albornoz 1945: 5—51); Orlandis 1977: 219. Также с доверием относится к существованию могилы: Saavedra 1892: 102.

(обратно)

436

Аль-Маккари: «Готы – господа, живущие в распутстве и богатстве, но бойцы не повернут своих спин к врагу»; Кутейба: «Они – расточительные и распущенные господа, но рыцари не отвернут своего лица от врага» (Koteybah, p. LXXXIX; Makkarí, p. 297).

(обратно)

437

Магомедов 1987: 27—29; см.: Нефёдкин 2012: 161.

(обратно)

438

Zosim., I, 26,1; 33, 1—2; Syncell., p. 716: «захватывали неукрепленные места, а частично – укрепленные».

(обратно)

439

Thompson 1958: 15.

(обратно)

440

См.: Ременников 1954: 59—60; Вольфрам 2003: 75.

(обратно)

441

Thompson 1958: 13; Лавров 2003: 346.

(обратно)

442

Goesller 1942: 113.

(обратно)

443

Amm., XXXI, 6, 7; Philostorg., IX,17; Claud., V (In Ruf., II), 55—74; 186—194; XVIII (In Eutrop.), 214—220; 576—577; Ruf., II,13; Zosim., V, 5, 7; 19, 6; Isid. Hist. Goth., 9.

(обратно)

444

Fiebiger 1939: 34, № 53.

(обратно)

445

Paulin. Euchar., 343—399; Sidon. Carm., VII, 475—480; Malch. frg., 2; 18; Isid. Hist. Goth., 24; ср.: Sidon. Epist., III,3,3; VII,7,2; Isid. Hist. Goth., 23.

(обратно)

446

Zosim, V, 39,1—3; Sozom., IX, 6, 2; Philostorg., XII, 3; ср.: Claud. XXVIII (De VI cons. Honor.), 443—447.

(обратно)

447

Malch. frg., 17; 18; ср.: Prudent. Contra Symm., II,701—702; Socrat., VII,10; Sidon. Carm., VII, 361—368; Jord. Get., 159; Chron. Gall. a. 452, 52; Zosim., V,13, 3; 14, 5; 17, 2; 18, 6; 21, 6; Marcel. Com., a. 482, 2; 487; Evagr. Hist. eccl., III, 25; Isid. Hist. Goth., 14; 33.

(обратно)

448

Marcel. Com., a. 543,1; Procop. Bel. Goth., III, 6,1; 8,10; 11, 32; 22,7; 23, 3; 26, 2; 28, 4; IV, 33, 9; ср.: Thompson 1958: 16—17.

(обратно)

449

Procop. Bel. Goth., I,12, 37—38; III, 25,1; 37,11; Белоусов 1995а: 166; 1996: 164—165.

(обратно)

450

Procop. Bel. Goth., I,16, 9—18; II,12, 25; III,13, 8; 16, 3; 7; 25,1; 11; 29, 21; 30,1; 36,19; 37,19—23; IV, 25, 24.

(обратно)

451

Procop. Bel. Goth., III, 7,18—20; 12,13—15; 16, 3; 7; 30, 5—6; 18—20; 37, 16—18; IV, 25, 24; ср.: Agath., I,12.

(обратно)

452

Thompson 1958: 17; Halsall 2003: 224—225.

(обратно)

453

Современные исследователи насчитывают 100 000 готов в Италии, из которых примерно пятая часть была воинами (20 000—25 000 человек). При этом готы составляли 2 % от всего населения полуострова (Корсунский, Гюнтер 1984: 174; Heather 1995: 153).

(обратно)

454

Ср.: Белоусов 1995а: 163.

(обратно)

455

Херуски: Нефёдкин 2002а: 83; готы: Burns 1984: 187—188; Bachrach 1992: 206—213.

(обратно)

456

Merob. Paneg., II,158—161; Procop. Bel. Goth., II, 27, 9; Agath., I, 9; Greg. Turon. Hist. Franc., VI, 43.

(обратно)

457

Claud. XXVIII (De VI cons. Honor.), 238—249; Procop. Bel. Goth., II, 20,13; ср.: Isid. Hist. Goth., 14; Mauric. Strat., XI, 3,10; Dagron 1987: 214.

(обратно)

458

Дворецкая 1962: 20; Schmidt 1969: 381—383; Burns 1984: 81.

(обратно)

459

Х. Вольфрам (2003: 452—456) полагает, что северные рубежи Италии прикрывались тремя последовательными линиями укреплений: 1) кастелы с гарнизонами из готов и римлян; 2) ополчения провинциалов или федератов, местопребывание которых прикрывалось природными условиями; 3) варварские союзники. Ср.: Settia 1993: 105—112.

(обратно)

460

King 1972: 72—73, 201—202; García Moreno 1974: 87—103; Orlandis 1976: 130, 216, 227; 1977: 260—261; Diesner 1977: 60; Корсунский, Гюнтер 1984: 67.

(обратно)

461

García Moreno 1974: 106—109.

(обратно)

462

Thompson 1969: 267.

(обратно)

463

Bruhn de Hoffmeyer 1972: 95.

(обратно)

464

Razi, 139 (p. 353); Ajbar Machmuâ, р. 26; el-Athir, p. 45; Roder. Hist. Hisp., III, 24; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 19.

(обратно)

465

Razi, 142 (p. 357—359); Ajbar Machmuâ, р. 29; el-Athir, p. 47—48; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 22; Roder. Hist. Hisp., III,24; En-Noweiri, p. 350—351.

(обратно)

466

Razi, 140 (p. 354); Ajbar Machmuâ, р. 25, 27; Fath al-Andalus, p. 13—14; el-Athir, p. 45; Roder. Hist. Hisp., III,23; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 15—16; al-Makkarí, p. 278—280; см.: Saavedra 1892: 82—86.

(обратно)

467

Во что Ф. Дан, кстати, отказывается верить (Dahn 1885: 215, Anm. 7). По ар-Рази, еще Витица реквизировал оружие (Razi, 137 (p. 344)).

(обратно)

468

Ср.: Burns 1984: 187; Elton 1996: 87—88.

(обратно)

469

Ср.: Elton 1996: 85.

(обратно)

470

Вольфрам 2003: 76; Лавров 2003: 346—348.

(обратно)

471

Владимиров, Ципоруха 1992: 109—110; ср.: Elton 1996: 86—87.

(обратно)

472

Morales Romero 1998: 453—459. Прорисовку и фотографию см.: Barroso Cabrera, Morin de Pablos 1993; 83, fig. 93; lámina IX.

(обратно)

473

Zosim., I, 31, 1—3; см.: Хайрединова 1994: 518—521; Лавров 1995: 120; 2003: 347; Айбабин 1999: 33.

(обратно)

474

Датировка дана по: Лавров 1995: 114.

(обратно)

475

Лавров 1995: 118.

(обратно)

476

Ременников 1954: 115.

(обратно)

477

Damerau 1934: 68.

(обратно)

478

О типах боспорских кораблей см.: Петерс 1982: 110—119; 1984: 195.

(обратно)

479

Zosim., V, 21, 2—4; Socrat., VI, 6, 33; Sozom., VIII, 4, 18—20; Philostorg., XI, 8; Joan. Ant. frg., 190; Theophan., p. 76, l. 15.

(обратно)

480

Freshfield 1922: Pl. XXII (восьмой регистр снизу); Kollwitz 1941: Taf. 3/ 4. (четвертый регистр снизу).

(обратно)

481

Bachrach 1993: 59; Вольфрам 2003: 270, 645. Должность Намация окончательно не ясна: Schwarcz 1995: 51.

(обратно)

482

Consul. Ital., p. 318—319; Вольфрам 2003: 401; Claude 1985: 51—52, Anm. 169.

(обратно)

483

Patitucci 1993: 771—786.

(обратно)

484

Marini 1805: 172, № 114, ll. 15—16; Tjäder 1982. P. 58, papyrus 30, ll. 14—15; Dahn 1866: 65, Anm. 6.

(обратно)

485

Claude 1985: 52.

(обратно)

486

О конструкции см.: Isid. Orig., XIX, 3, 2.

(обратно)

487

Thompson 1969: 161—162; Клауде 2002: 163; Strzelczyk 1984: 229; Claude 1985: 42.

(обратно)

488

Saavedra 1892: 53—54.

(обратно)

489

Ср.: Ременников 1970: 163.

(обратно)

490

Weinhold 1851: 52—57; Helm 1937: 51; Conrad 1939: 12; Wolfram 1990: 123.

(обратно)

491

Helm 1937: 51.

(обратно)

492

Helm 1937: 38, Anm. 5.

(обратно)

493

Helm 1937: 38, 56; Behm-Blancke 1983: 374—376; Жумагулов 2000: 73.

(обратно)

494

Seek 1914: 31.

(обратно)

495

Helm 1937: 21; cр.: Schmidt 1939: 413—414; Moorhead 1992: 26.

(обратно)

496

Mathisen, Sivan 1999: 39.

(обратно)

497

McCormick 1986: 283.

(обратно)

498

Moorhead 1992: 110.

(обратно)

499

King 1972: 23—51; Циркин 2010: 294.

(обратно)

500

McCormick 1986: 308—311. Описание церемонии см.: Lib. ord., col. 149—153.

(обратно)

501

Реконструкцию обрядов см.: McCormick 1986: 311—312.

(обратно)

502

McCormick 1986: 313—314; ср.: Wolfram 1990: 379.

(обратно)

503

Pohl 2006: 146; Циркин 2010: 296.

(обратно)

504

McCormick 1986: 50, 52, fig. 2; 416.

(обратно)

505

Шувалов 2002: 448—449.

(обратно)

506

Strzelczyk 1984: 127—138.

(обратно)

507

Schmidt 1969: 361; Moorhead 1992: 101.

(обратно)

508

Heather 1996: 274—275.

(обратно)

509

Schmidt 1923: 451—452; ср.: Heather 1996: 275—276.

(обратно)

510

Wolfram 1990: 380.

(обратно)

511

Busbecq 1927: 202; cp.: Vasiliev 1936: 270—271; Ганина 2011: 72, 83—84, 88—106; Кизилов 2015: 153—181.

(обратно)

512

Мустафина, Трепавлов 2006: 166, 172.

(обратно)

513

ПСРЛ. Т. XXIX: 231; ср.: Соловьев 1989: 470.

(обратно)

514

Мустакимов 2008: 124, примеч. 227.

(обратно)

515

Тунманн 1991: 23, 27; Дмитриев 2003: 214; ср.: Ганина 2011: 85.

(обратно)

516

Vasiliev 1936: 266—275; Ганина 2011: 85; Кизилов 2015: 166, 195—197.

(обратно)

Оглавление

От автора

Введение: источники и историография

I. Хронологическая таблица (важнейшие события военной истории готов)[31]

II. Военная организация

III. Рода войск

IV. Внешний вид, одежда и вооружение

V. Военные музыкальные инструменты и боевые значки

VI. Готы в походе

VII. Тактика

VIII. Осада и оборона

IX. Морское дело

X. Обрядовая сторона войны

Заключение

Список сокращений

Список сокращений источников

Список использованной литературы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg