«Девять дней Дюнкерка»

Девять дней Дюнкерка (fb2) - Девять дней Дюнкерка 1504K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дэвид Дивайн - Ричард Сквайрс

Дэвид Дивайн Ричард Сквайрс Девять дней Дюнкерка

© Дэвид Дивайн (David Divine), Ричард Сквайрс (Richard Squires), 2017

© ООО «ТД Алгоритм», 2017

Дэвид Дивайн Девять дней Дюнкерка

Предисловие

«Полная история Дюнкерка никогда не будет поведана», – писал Д. Дивайн в первом издании своей книги, вышедшей в свет в начале 1945 года. Ныне эти слова уже потеряли свой смысл.

Историческая наука, как и всякая другая наука, постоянно развивается, обогащается и совершенствуется на пути познания исторической действительности. И то, что вчера казалось еще неясным, недоступным и скрытым от глаз исследователя, а тем более от широкой общественности, сегодня обретает вполне определенные очертания, неизмеримо расширяя наши понятия и представления о прошлом. Истина неумолимо пробивает себе дорогу, отбрасывая в сторону легенды, заблуждения или сознательные искажения исторической правды.

Так произошло и с освещением дюнкеркских событий, представляющих собой интереснейшее явление Второй мировой войны. На Западе о них написаны десятки трудов. И это вполне понятно: для исследователей было весьма заманчиво объяснить, как стало возможным «дюнкеркское чудо» – эвакуация с полей Фландрии в Англию почти 340-тысячной группировки войск буквально из-под носа у немцев.

Это событие породило немало легенд. Одни утверждали со слов немецких генералов, что чудесным спасением английская экспедиционная армия обязана прежде всего крупнейшему оперативному просчету Гитлера, остановившего своим приказом от 24 мая 1940 года танковые дивизии на рубеже канала Аа, когда до Дюнкерка оставалось каких-нибудь 20 км. Другие связывали «дюнкеркское чудо» с заведомым стремлением Гитлера построить для англичан «золотой мост» через пролив и облегчить им бегство в Англию, чтобы задобрить гордый Альбион и сделать его уступчивым в вопросах мира. Эта легенда исходит также от немецких генералов. Третьи – к ним относятся английские историки – приписывали удачную эвакуацию главным образом стойкости, организованности и высокому военному искусству англичан.

Долгое время после окончания войны многие вопросы, связанные с эвакуацией англичан из Дюнкерка, оставались неясными. Лишь после публикации немецких документов и других источников для исследователей появилась возможность снять покров с тайны, окружавшей дюнкеркские события.

Из буржуазных трудов по истории Дюнкерка предлагаемая вниманию читателей книга видного английского историка и журналиста Артура Дивайна является, пожалуй, наиболее полным и многосторонним исследованием. Если в первом ее издании автор вынужден был ввиду отсутствия немецких источников ограничиться в основном освещением действий английской стороны, то в последнем, переработанном издании он значительно раздвинул рамки исследования. В этой книге не только подробно и ярко описывается эвакуация британской экспедиционной армии, но и делается попытка вскрыть в широком стратегическом плане причины, которые привели к дюнкеркским событиям, выявить их последствия и влияние на дальнейший ход войны на Западе. Здесь мы уже имеем дело с оценкой характера и состоятельности военных доктрин воюющих сторон, важнейших решений и действий союзников, а также руководства вермахта.

Хотя Дивайн претендует на воссоздание объективной картины операции, его книга пронизана тенденциозным стремлением оправдать все действия английского командования, а ответственность за военную катастрофу взвалить целиком на плечи французского союзника. Еще в первом издании своей книги Дивайн так писал о значении Дюнкерка: «В военном отношении это была катастрофа – одна из крупнейших катастроф в истории войн, ибо в результате ее пала империя, а великие военные традиции Франции были втоптаны глубоко в грязь». Выходит, что Англия тут ни при чем. Во втором издании эта тенденциозная линия выдержана в еще большей степени.

Бесспорно, высшие политические и военные круги Франции несут прямую ответственность за поражение 1940 года. И Дивайн не жалеет красок, чтобы показать крушение французской военной доктрины, бездарность французского командования в лице Гамелена, Вейгана, Петэна и других могильщиков Франции. Однако он нигде не говорит, что общие причины разгрома союзников надо искать в том политическом курсе, инициатором которого была и Англия. Лишь попутно автор бросает общую фразу, что «за спиной этих лиц (т. е. Гамелена, Петэна, Вейгана. – В. Д.) известную роль играли политические деятели страны, что на них оказывали свое давление и крупные промышленники Лилля» (с. 190–191). Но он не раскрывает этих туманных намеков, хотя здесь мы имеем классический пример пагубного влияния порочной с точки зрения национальных интересов политики правящих кругов на формирование военной доктрины государства и обратного отрицательного воздействия на политику неверных догматических представлений о характере войны и использовании в ней вооруженных сил.

Как известно, правящие круги Франции, ослепленные ненавистью к коммунизму, в межвоенный период стали на путь обеспечения безопасности страны против германской угрозы на новой основе, отказавшись от традиционного союза с Россией, который еще Ламартин называл «требованием природы и географической закономерностью». Вместо этого они обратились к сомнительной и не оправдавшей себя идее гарантийного пакта с США и Англией и создания Малой Антанты из стран Центральной и Юго-Восточной Европы. Советско-французский договор 1935 года, явившийся эпизодическим отступлением от этого нового курса, был полностью перечеркнут политикой умиротворения и Мюнхенским соглашением.

Принятию гибельного для Франции курса в большой мере способствовали помимо антисоветских устремлений неверные военно-теоретические установки французского командования. Военная мысль Франции сделала из опыта Первой мировой войны и последующего развития военного дела ошибочный вывод, что оборонительные средства намного эффективнее наступательных. А раз так, то стоит отгородиться от Германии мощным барьером долговременных укреплений, и она не решится напасть на Францию, а скорей направит экспансию на Восток. Известный французский военный теоретик Шовино в своей книге «Вторжение – возможно ли оно еще?», изданной в 1939 году с предисловием Петэна, писал: «Если мы разместим два миллиона человек с соответствующим количеством пулеметов и дотов вдоль 400-километровой полосы, которую немецкие армии должны будут преодолеть, чтобы вступить во Францию, мы будем в состоянии сдерживать их на протяжении трех лет… Если армии не имеют флангов, сопротивление во много раз превосходящему противнику перестает быть трудной задачей, какой оно было в прошлом. Оно становится простейшим делом». Эти порочные взгляды укрепляли отрицательное отношение влиятельных политических кругов Франции к идее франко-советского союза, который стал рассматриваться и с военной точки зрения как ненужный.

Сделав оборону краеугольным камнем своей стратегии, военное руководство Франции распространило оборонительные принципы и на строительство вооруженных сил, на методы и формы ведения войны, на военно-техническую политику, стремясь пропитать ими сознание и психологию офицеров и солдат. Армию оно превратило в простой придаток линии Мажино – по меткому выражению Дивайна, одной из «величайших в истории иллюзий».

Возведение этой оборонительной линии поглотило за десятилетие, с 1930 по 1940 год, большую часть военных ассигнований Франции. И это делалось в ущерб развитию бронетанковых войск и авиации, роль которых роковым образом недооценивалась!

Французское общественное мнение на протяжении многих лет усыплялось заверениями в полной неприступности восточных границ страны, в превосходстве вооруженных сил и командования Франции. Это не могло не вызвать широкого распространения пассивно-оборонительных настроений, благодушия и ложного чувства безопасности. «В организационном, тактическом и психологическом отношении, – писал бывший руководитель немецкой разведки на Западе генерал У. Лис, – линия Мажино оказала на французскую армию и на всю нацию пагубное влияние. Она наложила оковы на оперативное мышление французов и сделала его убогим. Когда был осуществлен стратегический обход этой линии, командование оказалось в беспомощном положении».

Ярко рисуя поразительную отсталость французской военной мысли, погрязшей в застывших догмах, Дивайн весьма скупо говорит о состоянии английской военной теории. А она в не меньшей мере, чем французская, способствовала принятию союзниками гибельной стратегии, воплощенной в плане «Д».

Военные теоретики Англии также стояли на ложных позициях в оценке характера будущей войны. Они не верили в маневренные глубокие операции, питали приверженность к позиционной обороне и не учитывали огромные возможности бронетанковых и моторизованных войск. О том, как глубоко заблуждалась английская военная мысль, свидетельствует следующее высказывание ее видного представителя – Лиддел Гарта, относящееся к 1939 году: «Трудность „нокаута“ очень возросла вследствие нынешнего превосходства обороны над наступлением. Недавний опыт наземных сражений свидетельствует о том, что атакующий должен иметь по меньшей мере тройное превосходство в вооружении, чтобы добиться даже местного успеха. Точно так же и воздухе оборона завоевывает преимущества, которыми пользовался ранее нападающий. Последние достижения в развитии огневых средств противовоздушной обороны обещают создать преграду воздушной угрозе, аналогичную той, которая возникла поколение назад на суше благодаря сочетанию колючей проволоки и зарытого в землю пулемета. В общем, мечты солдата о „молниеносной“ войне имеют все меньше перспектив на их осуществление. Военные тучи, нависшие ныне над Европой, порождают много грома, но очень мало молний».

Отсюда он делал вывод: «Если германский генеральный штаб не потерял еще чувства реальности, то возможность серьезного немецкого наступления на западе становится более чем сомнительной». Такую точку зрения разделяли (даже незадолго до начала немецкого вторжения во Францию!) Н. Чемберлен и другие руководители политики и стратегии Англии.

На фоне этих заблуждений и самообольщений особенно ярко выделяется позиция французских коммунистов в оценке фашистской опасности. 19 мая 1939 года, в то время, когда Европа уже вползала в полосу предвоенного кризиса, М. Торез в своем выступлении на пленуме ЦК КП Франции говорил: «Каждый задает себе вопрос: когда и над кем совершится очередное насилие? Над объектом гитлеровских вожделений – Данцигом или над Польшей? Над одним из Балканских государств? Над одной из малых стран Западной Европы? Над Францией? Становится все более очевидным, что коалиция Германии и Италии самую непосредственную и серьезную угрозу представляет в конечном счете для нашей страны. Гитлер, по-видимому, считает, что приближается час развязки, которую он предвидел в „Майн кампф“: „Предварительно изолированная Франция будет уничтожена“».

Это были удивительно верные по силе предвидения слова, но они не нашли отклика у французских правящих кругов. Казалось, здравый смысл совсем покинул их.

Трагичность положения усугублялась еще тем, что французские военные руководители, проявляя твердость и упорство не там, где нужно, нетерпимо относились к инакомыслию в важнейших вопросах военной теории, стратегии, строительства вооруженных сил, а также в оценке противника.

Вот разительный пример. Когда глава французской разведки генерал Гоше представил Гамелену докладную записку, в которой давалась в общем правильная оценка характера немецкого военного искусства, и предложил распространить среди офицеров французской армии специальную памятку с обобщением опыта войны в Польше, союзный главнокомандующий резко отверг это предложение. «Франция, – заявил он, – не Польша. Германия не применит против нас тех способов, которые она применила в Польше. Распространение подобной памятки послужит только возникновению беспокойства в народе».

Уверовав в свою непогрешимость, французская военная верхушка не прислушивалась к новым, свежим мыслям и выводам, не давала простора для их развития. Старые догмы сковали военную теорию и обрекли ее на застой. «…Командные кадры, – писал впоследствии де Голль, – оказались во власти рутины. В армии господствовали концепции, которых придерживались еще до окончания Первой мировой войны. Этому в значительной мере способствовало и то обстоятельство, что военные руководители дряхлели на своих постах, оставаясь приверженцами устаревших взглядов…»

Дюнкерк был одним из ярких проявлений политического и военного банкротства союзников. В событиях во Фландрии рельефно отразились и немощь французского командования, и эгоистичные действия английского военного руководства, саботировавшего союзные решения, и крушение коалиционной стратегии, и просчеты немецкого командования, и, наконец, стойкость и мужество простых солдат и моряков Англии и Франции.

Описывая действия британской экспедиционной армии, Дивайн изображает все в исключительно благоприятном свете. Справедливо обрушиваясь на французское командование, он не находит ни одного критического слова в адрес руководства английских войск. Но были ли действия британской экспедиционной армии и ее командующего генерала Горта так безупречны, как пишет автор?

Чтобы правильно оценить роль и место английских сил в дюнкеркских событиях, необходимо учитывать военную политику и стратегические концепции британского руководства того времени. Дивайн пишет, что английская армия, как и французская, была «совершенно не приспособлена для современной войны». Автор здесь превратно истолковывает причины слабости английской армии. О них можно судить по следующим словам Лиддел Гарта, сказанным в 1939 году: «Мы вели все наши войны, вплоть до последней, используя наше морское могущество… Мы вели все наши крупные войны, включая последнюю, на основе этой стратегии и имели в них и после них постоянно такие успехи, каких не знала никакая другая нация. Нашим главным оружием было экономическое давление, осуществляемое военно-морскими силами. Нам эффективно помогало использование двух дополнительных видов оружия: финансового, с помощью которого мы субсидировали союзников и снабжали их военными материалами, и военного, дававшего нам возможность отправлять на континент сравнительно небольшую экспедиционную армию для нанесения ударов по уязвимым местам противника, для цементирования и мобилизации на борьбу союзных сил. Доводя наши усилия в войне на море до максимума, мы стремились снизить наши усилия в борьбе на суше до минимума».

Традиционная особенность английской стратегии заключалась именно в том, чтобы вести борьбу против континентальных противников с помощью третьей силы, в данном случае Франции. Не случайно во французской армии в то время ходила крылатая фраза: «Англия будет сражаться до последнего французского солдата». И в этих словах была большая доля истины, так как английское командование заботилось о сохранении сил, чтобы, опираясь на них, диктовать свою волю после окончания воины. Тот же Лиддел Гарт по этому поводу писал: «Если сосредоточить усилия исключительно на достижении победы, не думая о последующих результатах, можно оказаться слишком ослабленным и неспособным извлечь выгоды для себя в послевоенном мире». Английские стратеги всегда действовали в соответствии с этими принципами. Этими же соображениями руководствовался и Горт, заботившийся больше о сохранении своих сил, нежели об организации активного отпора немцам. Он очень широко использовал, и, несомненно, в ущерб союзной стратегии, директиву, данную ему, как командующему, английским правительством.

В этой директиве, между прочим, говорилось: «Вы находитесь в подчинении французского главнокомандующего северо-восточным фронтом (генерала Жоржа. – В. Д.). Добиваясь общей цели – поражения противника, Вы должны лояльно выполнять все его указания. В то же время, если какой-либо отданный им приказ поставит, по Вашему мнению, под угрозу британскую экспедиционную армию, Вы, в соответствии с договоренностью между английским и французским правительствами, имеете право обратиться за указаниями к британскому правительству перед тем, как выполнить этот приказ». Эти указания дали Горту возможность саботировать многие решения французского командования.

Прежде всего необходимо сказать, что англичане стали односторонне готовиться к эвакуации значительно раньше, чем в том появилась необходимость. Это не могло не отразиться отрицательно на общесоюзных усилиях. Дивайн пишет, что Би-Би-Си еще утром 14 мая, на четвертый день немецкого наступления, передала распоряжение английского адмиралтейства о регистрации и реквизиции частных самоходных судов (с. 44). Правда, он отрицает связь этого распоряжения с планами эвакуации, но выглядит это малоубедительно.

16 мая Черчилль, анализируя обстановку, сложившуюся в результате прорыва немецких войск на Маасе, делал в своей телеграмме в Лондон после совещания в Париже следующий вывод: «…Назревают две серьезные угрозы. Первая заключается в том, что английские экспедиционные силы могут повиснуть в воздухе и должны будут в трудных условиях осуществить отрыв от противника, чтобы отойти на прежнюю линию. Вторая состоит в том, что прорыв немцев может сломить сопротивление французов до того, как они соберут силы для противодействия». Эти соображения не могли не повлиять на английское командование.

Уже 19 мая Горт сообщил в Лондон, что его штаб «изучает возможность» эвакуации английских войск через Дюнкерк. К этому времени английские войска не вели еще серьезных боев и полностью сохраняли свою боеспособность. Но отныне все действия англичан проходили под знаком эвакуации, и это их поведение, писал французский историк Гутар, «сильно критиковалось во Франции, где его называли „плохим товариществом по оружию“».

Решение Горта шло вразрез с запоздалым, но, в сущности, правильным в оперативном отношении планом Гамелена, изложенным в его директиве № 12 от 19 мая. Смысл его состоял в том, чтобы организовать прорыв северной группировки союзных войск на юг к Сомме, отрезав вырвавшиеся вперед танковые и моторизованные войска противника, и одновременно нанести удар на север в направлении Мезьера силами 2-й и вновь сформированной 6-й французских армий. Вывод к Сомме северной группировки в составе 45 дивизий, являвшейся, по выражению Гутара, «отличным стратегическим резервом», могло существенно улучшить стратегическое положение союзников. Общая оперативная обстановка позволяла надеяться на успех. Поэтому Черчилль признает, что «может быть, и сейчас (т. е. 19 мая. – В. Д.) было не поздно отойти на юг».

Однако этот план так и не был реализован. И в этом повинно не только французское командование, но и его английские союзники. Формально согласившись с планом Гамелена, они свели свое участие в его осуществлении частной операции под Аррасом двумя дивизиями, поддержанными 70 танками, которая, скорее, имела целью улучшить общее оперативное положение окруженных во Фландрии войск и увеличить шансы на их эвакуацию. В намерение Горта отнюдь не входило отрывать свои войска от приморского фланга, чего требовал план Гамелена.

В последующем Горт все чаще стал прибегать к односторонним действиям, направленным на обеспечение эвакуации, не считая даже нужным информировать о них французов и бельгийцев, что ставило их в исключительно тяжелое положение перед лицом противника. Это особенно ярко проявилось при попытке французского командования осуществить план Вейгана, который в сути своей повторял идеи Гамелена, изложенные в его директиве № 12. При условии энергичных и целеустремленных действий союзников он мог принести положительные результаты. Горт с самого начала стал саботировать этот план. Дивайн пишет, что Горт, «не ожидая санкции французского командующего», принял 24 мая решение, приказав 5-й и 50-й дивизиям прекратить подготовку к наступлению в южном направлении, назначенному на 26 мая, и немедленно двинуться на усиление левого фланга окруженных английских войск (с. 66). Сдав без боя выступ фронта у Арраса, англичане лишили своих союзников позиций, с которых они могли по кратчайшему расстоянию осуществить прорыв к Сомме.

24 мая генерал Вейган говорил секретарю военного министерства Франции Бодуэну: «Положение очень серьезное, так как англичане откатываются назад к портам, вместо того чтобы наступать на юг». «Это, – писал далее в своем дневнике Бодуэн, – идет вразрез с фактическими приказами, отданными генералом Вейганом британской армии в соответствии с планами, представленными в четверг 22 мая английскому премьер-министру и одобренными им. Генерал Вейган объявил, что эта стратегия британской армии не удивляет его… Затем он сказал: „Невозможно командовать армией, которая остается зависимой от Лондона в вопросах проведения военных операций“. Дело дошло до того, что французский премьер Рейно был вынужден 24 мая отправить телеграмму Черчиллю, призвав англичан к лояльному выполнению приказов союзного главнокомандующего.»

Не лучше обстояло дело с выполнением англичанами союзнических обязательств по отношению к бельгийцам. Они, как пишет Дивайн, приняли решение эвакуироваться без консультации с бельгийским командованием. В свою очередь и последнее капитулировало перед немцами, не поставив предварительно об этом в известность своих союзников.

Отсутствие солидарности в западной коалиции, особенно корыстное поведение англичан и нарушение ими союзнических обязательств, в большой степени способствовало поражению союзников у Дюнкерка.

Дивайн дает высокую оценку деятельности Горта, присоединяясь к его характеристике, которая приводится в официальной английской истории войны во Франции и Фландрии. В противоположность этому личный представитель Черчилля при французском правительстве Спирс отзывался о Горте, как о «не особенно умном человеке». Французы также были невысокого мнения о военных способностях английского командующего, считая его всего лишь «хорошим комбатом».

Разумеется, с точки зрения интересов британской политики Горт добился многого, обеспечив в исключительно трудных условиях спасение личного состава английской экспедиционной армии. Но на пути к этому он действовал чаще всего в ущерб интересам Франции, общесоюзной стратегии, и это было еще одним дополнительным фактором, способствовавшим поражению союзных войск у Дюнкерка.

Кроме того, с Горта и стоявшего за ним английского политического и военного руководства нельзя снять ответственность, как это делает Дивайн, за участие в принятии той союзной стратегии, которая привела к разгрому Франции и поставила на грань катастрофы Англию.

Ни Горт, ни начальник британского генерального штаба Айронсайд не возражали против принятия порочного стратегического плана «Д».

Книга Дивайна грешит сильными преувеличениями достижений английского командования в операциях под Дюнкерком. Так, автор пишет, что Горт «правильно оценил значение рубежа канала в своем тылу за несколько дней до того, как он был атакован противником, и, создав видимость наличия крупных сил на этом участке, обманул противника, заставив его сделать передышку, которой Горт и воспользовался для организации более прочной обороны» (с. 223). В другом месте он ставит в «боевую заслугу» английских сводных отрядов и групп то, что их сопротивление заставило Рундштедта приостановить 23 мая наступление танковых войск на Дюнкерк (с. 62).

Подобные выводы совершенно не вяжутся с действительным ходом событий и даже с теми данными о действиях немецкого командования, которые приводятся в книге.

Истинные причины приостановки наступления танковых дивизий Клейста и Гота на подступах к Дюнкерку нельзя сводить к местным обстоятельствам. Они кроются в более широких оперативно-стратегических и политических соображениях. К 23 мая сражение в Северной Франции вступило в свою завершающую стадию. Немецкому командованию нужно было принять принципиальное решение о дальнейшем ведении операции по разгрому отрезанных войск противника. При этом важнейшее значение для него приобретала, с одной стороны, экономия сил и предоставление оперативной паузы танковым войскам для подготовки и проведения второго этапа военной кампании против Франции, а с другой стороны, – проблема сохранения и даже наращивания темпов наступления, чтобы избежать затяжных боев на севере и исключить опасность стабилизации союзного фронта на рубеже рек Сомма и Эна. Немецкому вермахту предстояло еще решить основную задачу всей кампании – после ликвидации северной группировки союзных войск окончательно сокрушить Францию и устранить для Германии угрозу второго фронта при последующем ее нападении на Советский Союз. Для гитлеровских стратегов это составляло центральную проблему в первом периоде войны. С ее решением они связывали успех главного акта всей войны – агрессии против СССР. Приблизившись вплотную к достижению этой цели, немцы сочли необходимым избежать повторения марнских событий 1914 года, когда Германия не смогла разбить Францию и оказалась вынужденной вести борьбу на два фронта.

Именно эти соображения, наряду с необходимостью перегруппировки войск после длительного непрерывного наступления, побудили немецкое командование остановить 23 мая танки группы армий «А», подошедшие к району Дюнкерка с юго-запада. А на следующий день Гитлер, одобрив это решение, отдал от имени верховного главнокомандования директиву № 13, в которой задача разгрома отрезанных войск противника возлагалась на армейские корпуса группы армий «Б» и 4-й армии, наступавшие на Дюнкерк с востока и юго-востока, и на авиацию.

Воспользовавшись бездействием немецких танков, продолжавшимся до 26 мая, англичане сумели укрепить свою оборону по каналу Аа, усилили сопротивление войскам группы армий «Б», начав одновременно массовую эвакуацию.

Немецкое наступление с востока на прижатую к морю группировку противника имело незначительный успех, и это вызвало беспокойство у гитлеровского командования. 26 мая оно отдало приказ о возобновлении наступления танковыми дивизиями, но было уже поздно – танки натолкнулись на прочную оборону англичан, и это грозило им большими потерями.

29 мая главное командование немецких сухопутных войск отдало распоряжение о смене всех танковых дивизий под Дюнкерком пехотными и о переброске их в район сосредоточения к Сомме для подготовки предстоящего наступления в глубь Франции. К 31 мая англичане не имели уже против себя ни одной танковой дивизии.

Таков вкратце был ход событий под Дюнкерком.

Следовательно, неверно утверждать, как это делает Дивайн, что сопротивление английских войск задержало 23 мая бронированный кулак немцев.

Столь же необоснованно мнение, что Гитлер преднамеренно дал англичанам возможность эвакуироваться из Дюнкерка. Такое мнение игнорирует тот бесспорный факт, что он ни на минуту не снимал задачи уничтожения британской экспедиционной армии. Эта задача была лишь переложена 24 мая с группы армий «А» на группу армий «Б», как это видно из приводимой выше директивы № 13.

Остановив свои танки перед Дюнкерком, гитлеровское командование, пожалуй, прозевало редкую возможность добиться полного военного успеха во Фландрии. Когда эту ошибку осознали, было уже поздно. Несмотря на предпринятые усилия, немецкой армии не удалось воспрепятствовать эвакуации английских, войск. Так в погоне за общей победой над Францией гитлеровское военное руководство упустило из рук частную победу над британской экспедиционной армией.

Нельзя согласиться с той оценкой роли и значения операции «Динамо» для хода Второй мировой войны, которую дает в своей книге Дивайн. Если верить ему, то без успешной эвакуации из Дюнкерка не было бы высадки в Нормандии. Автор умалчивает о решающем факторе, оказавшем доминирующее влияние на ход событий в Европе и стратегию фашистской Германии, – о Советском Союзе. Именно ему Англия в первую очередь обязана своим спасением. Вот свидетельство генерала Иодля, возглавлявшего штаб оперативного руководства вермахта. Излагая причины отказа от вторжения в Англию после разгрома Франции, он говорил: «Грядущие поколения не смогут упрекнуть нас в том, что мы не использовали последних средств и не напрягли все свои силы для достижения этих решающих целей войны. Но перед лицом предстоявшей борьбы против Советской России никто не мог решиться на то, чтобы немецкая авиация была полностью обескровлена в боях над Англией».

После же 21 июня 1941 года Советский Союз принял на себя основную тяжесть борьбы с фашистской Германией и окончательно похоронил план вторжения в Англию (операция «Морской лев»), который немецкие стратеги намеревались осуществить в 1942 году, после завершения похода на восток.

Кандидат исторических наук

подполковник

В.И. Дашичев

Глава первая Исторические параллели

Ранним утром 4 июня английский корабль «Олбери» стоял на якоре у мыса Норт-Форленд, подбирая оставшихся в живых с французского тральщика «Эмиль Дешамп». В Рамсгете быстроходные моторные лодки пробирались между пирсами гавани, завершая свой последний рейс через Ла-Манш. В Дувре адмирал Рамсей приветствовал адмирала Абриаля, и это означало, что эвакуация войск из Дюнкерка успешно завершилась. 338226 человек из состава армий союзников были благополучно доставлены к английским берегам, и в тот же день в палате общин на трибуну поднялся Черчилль, чтобы произнести свою вторую знаменательную речь о Дюнкерке.

«Когда неделю назад я просил палату общин предоставить мне сегодняшний день для заявления, – сказал он, – я боялся, что мне выпадет горькая доля объявить с этой трибуны о величайшем военном поражении за всю нашу долгую историю».

В сдержанных выражениях он кратко рассказал о чуде, совершившемся в течение прошлой недели, а затем скромно заявил:

«Ни в коем случае не следует приписывать этому событию значения победы. Войну не выиграешь эвакуацией».

Никто не станет оспаривать это утверждение. Войны не выигрывают путем эвакуации, и все же в многочисленных кампаниях многовековой военной истории Англии эвакуации морем играли важную роль. Не нужно далеко ходить за фактами. Эвакуация войск морем – это проявление способности государства использовать свою морскую мощь, а вся история Англии основана на морской мощи. Крупные сухопутные кампании, проводившиеся в прошлом английскими армиями, в конечном счете, зависели от мощи военно-морского флота. Признав этот факт, мы логически приходим к выводу о взаимозависимости видов вооруженных сил: в критические моменты английские сухопутные войска, вполне естественно, отступали к морю в расчете на поддержку флота или на спасение с помощью кораблей.

Как ни странно, важная роль эвакуации не получила официального признания. Ни в Гринвиче, ни в Камберли не было такого курса наук, который рассматривал бы методы эвакуации. А ведь это необходимо: если путем эвакуации нельзя выиграть войну, то можно выиграть время. История знает немало случаев, когда хорошо продуманная эвакуация войск обеспечивала английской стратегии такую гибкость, какая совершенно недоступна для континентальных государств. Дело здесь не только в спасении армии от тяжелых потерь или даже от поражения. Правильное использование методов эвакуации дает возможность войскам снова вступить в бой, выбрав для этого время и место по своему усмотрению.

В этом и состоит истинное значение Дюнкерка. Несомненным успехом операции является то, что в первых числах июня удалось спасти от гибели или от немецкого плена четверть миллиона человек из состава английских экспедиционных сил. Возвращение в Англию ядра кадровой армии было ее подлинным триумфом.

Усталость от войны, наступившая после 1918 года, финансовые кризисы и шаги, предпринятые в межвоенный период с целью сокращения армии, привели к тому, что английская армия оказалась небоеспособной. Поспешное и слишком запоздалое решение направить во Францию экспедиционные силы оттянуло из Англии почти все имевшиеся в наличии обученные и оснащенные соединения. Вооружение было оставлено во Фландрии, люди вернулись, и это повлекло за собой два последствия. Во-первых, когда Англия оказалась перед угрозой вторжения, народ имел все основания рассчитывать на то, что даже при острейшем недостатке вооружения остались обученные кадры, способные его использовать. Второе последствие несравненно важнее. Без командиров, без подготовленных сержантов, без закаленных в бою солдат, вернувшихся из Дюнкерка, задачу строительства будущих армий пришлось бы отложить на неопределенное время, и весьма вероятно, что решить ее было бы вообще невозможно. Большинство старших командиров – участников прошлой войны – воевали во Фландрии и во Франции. Из эвакуированных английских экспедиционных сил вышли кадры для созданных впоследствии победоносных армий. Возможность вторжения во Францию в июне 1944 года решилась за девять дней Дюнкеркской операции.

Трудно найти другую операцию, равную ей по масштабам и последствиям. Впрочем, эвакуации имеют долгую историю: они начали осуществляться еще в период войн с Францией. Эвакуации проводились бесчисленное множество раз в ходе колониальных кампаний. Только во время наполеоновских войн из разных пунктов побережья континента было эвакуировано 19 групп английских войск. Самое большое значение в этих эвакуациях имела эвакуация армии Джона Мура из Ла-Коруньи, в течение более 100 лет служившая образцом маневра с целью выхода из-под удара.

Следует напомнить, что Мур смелым броском на Бургос сорвал экспедицию Наполеона против Лиссабона. Под ударами армии, в три раза превосходящей его собственную, Мур с боями отошел к Ла-Корунье. Когда после исключительно тяжелого семнадцатидневного марша он наконец вышел к порту, оказалось, что обещанный ему флот не прибыл. Мур организовал оборону на рубеже хребта Монте-Меро. 16 января 1808 года Сульт атаковал этот рубеж, но благодаря умелым оборонительным действиям Мур удержал позицию. Смертельно раненный, он не дожил до конца боя. А когда наконец пришли корабли, обессиленным французам оставалось только наблюдать, как эвакуируется его армия. Двадцать тысяч человек выбрались из Ла-Коруньи и нашли безопасное убежище в море.

До Галлиполи эта операция не имела себе равных. В свою очередь, эвакуация из Галлиполи в течение двадцати лет считалась шедевром военной хитрости, вершиной военно-морского искусства. Она служит мерилом для определения значения операции «Динамо», позволяющим в какой-то мере судить о величии и поразительных масштабах девятидневной битвы у Дюнкерка.

В Галлиполи задача состояла в том, чтобы эвакуировать две группы войск: первую – численностью в 83 тысячи человек и вторую – численностью около 42 тысяч человек. Эти войска прочно удерживали оборонительные рубежи, прекрасно оборудованные системой траншей и проволочных заграждений и прикрываемые артиллерийским огнем. Эти рубежи выдержали испытание жестоких восьмимесячных боев. На побережье были причалы, хотя и примитивные, но в течение всей долгой кампании успешно служившие для высадки и снабжения войск. Перед всем фронтом обороны противник был в пределах досягаемости корабельной артиллерии, которая могла вести – и действительно вела – сильнейший заградительный огонь. После принятия решения в распоряжении генерала Монро оставалось два месяца для подготовки операции. У него было достаточно кораблей, и ему нечего было опасаться примитивной авиации того времени.

И все же лорд Китчинер писал о Галлиполи в телеграмме генералу Бердвуду:

«Я категорически отказываюсь подписать приказ об эвакуации, которая, по моему мнению, была бы величайшим бедствием и обрекла бы большую часть наших войск на гибель или плен».

Здесь нет необходимости рассматривать печальную историю о решении оставить Галлиполи. Эвакуация его была вызвана не военной необходимостью, а политическими соображениями. Монро сам выбрал время для эвакуации. Перед тем у него было достаточно времени, чтобы использовать всякие хитрости, всякие средства, чтобы ввести противника в заблуждение.

Эвакуация войск из Анзака и Сувлы была назначена на ночь 19 декабря 1915 года. К середине дня 18 декабря было погружено на суда 44 тысячи человек, 130 орудий и несколько тысяч лошадей. На берегу оставалось около 40 тысяч человек. Считалось невозможным погрузить за одну ночь больше 20 тысяч. Вечером 18-го были погружены на суда первые 20 тысяч. В ночь на 19-е без всяких помех со стороны противника последние люди покинули берег, были сожжены склады и взорваны мины. Посадка прошла без потерь.

Военный корреспондент немецкой газеты «Фоссише цейтунг» писал:

«Пока будут существовать войны, все стратеги будут рассматривать эвакуацию из Сувлы и Анзака как доселе непревзойденный образец военного искусства».

Три недели спустя этот «непревзойденный образец» был превзойден в Хеллесе. Еще раз была успешно проведена тщательно подготовленная операция, несмотря на противодействие, оказанное на этот раз турками. В ночь на 8 января были вывезены последние 17 тысяч человек.

Эвакуации проводились и после Дюнкерка. Норвегия, Греция, Крит имеют свою героическую историю. Корейская война дала поразительный пример эвакуации из Хыннама, когда перед лицом численно превосходящих китайских и северокорейских войск, при мощном прикрытии морской авиации флотилия крупных кораблей вывезла 105 тысяч человек из состава американской армии, английской морской пехоты и южнокорейской армии, а также 100 тысяч гражданских лиц.

Наряду с этим после Дюнкерка были и неудачные операции. Не было возможности эвакуировать войска из Сингапура; не хватило времени для эвакуации Тобрука; не было намерения эвакуировать Гонконг. Что касается противника, то немцам и итальянцам не удалось эвакуировать хотя бы часть войск из Туниса, и капитуляция армий фон Арнима и Роммеля чрезвычайно поучительна для исследования альтернатив, которые открывались под Дюнкерком. Начать с того, что пространство, отделяющее североафриканское побережье от Сицилии, едва ли шире, чем пролив на участке между Дувром и пляжами Де-Панна, где проходил маршрут, получивший название «Y». Кроме того, итальянцы и немцы имели гораздо больше времени на планирование и подготовку практических мероприятий для эвакуации, необходимость которой представлялась очевидной. Тем не менее в Тунисе капитулировало четверть миллиона человек; лишь менее 200 человек достигли Сицилии морским путем. Это объясняется морской мощью союзников и превосходством союзной авиации. Когда 8 мая 1943 года адмирал Каннингхем отдал приказ «топить, жечь и уничтожать, не давать никому спуску», послуживший сигналом к началу операции «Ретрибьюшн», – уничтожение североафриканских сил противника было предопределено. Капитуляция в Тунисе – это образец поражения. Дюнкерк является – и в свете развития современного военного искусства, может быть, останется навсегда – образцом конечного успеха.

Великие военные события рождают легенды. Дюнкеркская операция вследствие своего масштаба, а возможно и благодаря своему успешному завершению, породила больше легенд, чем положено на ее долю. Многие все еще верят, что ее провели флотилии малых судов, неорганизованные и неруководимые, стихийно направившиеся из портов Англии на спасение экспедиционной армии. Большинство немецких генералов по-прежнему считает, что английским экспедиционным силам удалось спастись потому, что Гитлер остановил танковые дивизии на рубеже канала Аа. Значительная часть французского общества все еще верит утверждениям вишистов о «дезертирстве». Многие англичане даже сейчас считают, что Леопольд предал английскую армию. Военно-воздушные силы Англии все еще утверждают, что им, удалось завоевать качественное превосходство над «люфтваффе» на побережье.

Ходит еще бесконечное множество менее значительных домыслов. Недооценивается значение французского флота в эвакуации войск. Недостаточное значение придается некоторым сторонам боевой деятельности французской армии. Слишком большое значение придают боевым действиям на левом фланге, пытаясь изобразить генерала Брука «человеком, который спас английскую армию под Дюнкерком».

Дюнкеркская операция имеет две стороны. При отступлении к побережью лорд Горт вел исключительно сложную операцию с крайне ограниченными средствами. Стоящее над ним французское верховное командование обнаружило полное свое бессилие. Правее английских войск была прорвана французская оборона, и танковым дивизиям Рундштедта открылся путь в глубь Франции. Левее отходила бельгийская армия, которая потом была вынуждена капитулировать, открыв пехоте Бока путь к побережью. Находясь между этими соседями, Горт сумел в целости отвести английские экспедиционные силы к берегам Дюнкерка. Здесь его встретила импровизированная армада самого фантастического вида. 848 кораблей и судов, руководимых адмиралом Рамсеем из Дуврского замка, приступили к выполнению блестяще задуманного плана и довели его до успешного осуществления.

Глава вторая Направление главного удара

Около 1.30 10 мая 1940 года 64 солдата немецкой армии, одетые в голландскую военную форму или в рабочие комбинезоны, под покровом темноты перешли границу на участке между Рурмондом и Маастрихтом, имея задачу захватить мосты через Маас. 25 дней спустя в такой же предрассветной темноте эскадренный миноносец «Шикари» в последний раз отошел от восточного мола Дюнкерка, а адмирал Рамсей в своем штабе, в подземном сооружении под Дуврским замком, отдал распоряжение, ознаменовавшее конец операции «Динамо».

Для того чтобы понять «чудо девяти дней Дюнкерка», надо иметь хотя бы общее представление о ходе предшествующего шестнадцатидневного сражения, которое сломило Голландию, потрясло Бельгию и подобно урагану пронеслось по полям Франции.

Первый этап немецкой кампании против западных держав с военной точки зрения является образцом. И в прошлом применение нового оружия и новых методов обеспечивало достижение победы в войне. Но редко случалось, чтобы одна страна за другой подвергались такому быстрому и полному разгрому в результате решительного применения новой боевой техники.

Немцы испытали метод «блицкрига» в Испании, а потом применили его в Польше. В течение девяти месяцев, пока Англия и Франция старательно создавали вооруженные силы старого типа, немцы совершенствовали свой метод ведения войны. В течение девяти месяцев французское верховное командование совершенствовало свою традиционную стратегию, а шутники говорили, что «блицкриг» – это «молниеносная война, а молния никогда дважды не ударяет в одно и то же место». 10 мая молния ударила.

К 14 мая была сокрушена Голландия. К 20 мая немецкие танки достигли побережья Ла-Манша у Абвиля. К 27 мая капитулировали бельгийские войска, сражавшиеся до полного изнеможения левее английской армии. Английские экспедиционные силы, 1-я французская армия и остатки 7-й французской армии оказались в образовавшемся «мешке», и для Франции настали черные дни.

Это была победа динамики над статикой, победа принципа подвижности над оборонительными принципами, породившими линию Мажино.

* * *

Переброска английских экспедиционных сил во Францию началась 4 сентября 1939 года. К концу месяца 160 тысяч человек, 25 тысяч машин и 100 тысяч тонн горючего, боеприпасов и других военных грузов были благополучно доставлены во Францию. По-видимому, не все полностью представляют себе, какое это было достижение. Еще в апреле 1938 года английское правительство намеревалось в случае войны с Германией ограничить свою помощь союзникам военно-морскими и военно-воздушными силами. Вплоть до марта 1939 года не было принято решения, предусматривающего нечто большее, чем отправку лишь символического контингента войск для совместных действий с французской армией. Годы разоружения неизбежно должны были ограничить численность этого контингента. В число 160 тысяч человек входили не только боевые части, но также и личный состав баз коммуникационных органов, аэродромов и технический персонал.

Франция по мобилизации призвала 2 миллиона человек. Совершенно очевидно, что удельный вес английской армии на полях сражений был незначителен. Роль, которую играло английское командование в военных советах, соответствовала численности его полевых войск. Таким образом, важнейшие стратегические решения принимались французским командованием. Вообще говоря, намерения французов сводились к тому, чтобы организовать эффективную оборону границ Франции и удерживать ее, пока не будут сколочены силы союзников, достаточно мощные для перехода в наступление. Англия согласилась с такой установкой, и ее экспедиционные силы были связаны французским стратегическим планом.

Линия Мажино – это одна из величайших в истории иллюзий. Задолго до того, как Андре Мажино, будучи военным министром, добился первого ассигнования в 2900 миллионов франков на ее строительство, она стала символом веры французского верховного командования. Опыт войны 1914–1918 годов с затяжными действиями на стабильном фронте считался непреложным и в период между войнами. Во время Первой мировой войны появился на свет танк. Однако самый характер войны не давал возможности полностью проявиться всем его возможностям. В Англии, Франции, а потом и в Германии некоторые дальновидные люди сумели понять возможности танка, но только в Германии, во вновь созданной армии, нашлись люди, способные реализовать то, что предвидели их предшественники. Но даже и там им пришлось без конца бороться с консерватизмом высшего командования. Однако их борьба увенчалась успехом.

В 1939 году в немецкой армии считали, что танки способны совершать стремительные и глубокие прорывы в глубь территории противника, что авиация может их поддерживать, а если потребуется, и снабжать, что механизированная артиллерия может двигаться вместе с танками и что моторизованная пехота может взаимодействовать с ними и удерживать захваченное ими пространство.

Сегодня это представляется азбучной истиной, но тогда это была новая идея.

Французы считали, что линия укреплений, построенных в соответствии с принципами современного инженерного искусства, с личным составом, укрытым глубоко под землей, с орудиями, прикрывающими все подступы, может преграждать путь противнику на довольно длительное время. Между прочим, Андре Мажино во время Первой мировой войны был сержантом французской армии, и, несомненно, этот опыт пригодился ему в дальнейшем.

Линия Мажино была действительно чрезвычайно прочной. В сражении, приведшем к разгрому Франции, она так и не была прорвана. Но произошло это именно по той причине, которая превращала ее в иллюзию: фланг линии Мажино был оголен. На протяжении 320 километров, от Лонгюйона, где кончалась линия Мажино, до побережья Северного моря, не было прочных оборонительных сооружений. На памяти того поколения людей, представители которого определяли, политику Франции, нейтралитет Бельгии уже был однажды нарушен.

* * *

Фландрская низменность – естественные ворота во Францию. Кроме пересекающих ее каналов и рек, ни одна из которых не является непреодолимой для современных армий, она не имеет сильных оборонительных рубежей. Использование Фландрской низменности лежало в основе плана Шлифена.

Граф Альфред фон Шлиффен, начальник германского генерального штаба с 1891 по 1906 год, являлся автором плана, который в общих чертах был осуществлен в 1914 году. Сущность этого плана заключалась в том, что немецкая армия должна, игнорируя укрепленную восточную границу Франции и оставаясь в обороне на рубеже Рейна, двинуться через Бельгию и нанести удар по неукрепленной франко-бельгийской границе. Если бы осуществление плана Шлиффена было тогда доведено до логического конца, он принес бы успех. Четверть века спустя этой идеи Шлиффена предстояло стать важной частью первого плана удара на западе. Кроме всего прочего, преимущество этого плана заключалось в том, что с самого начала военных действий он создавал угрозу для промышленных районов Северной Франции, включавших большую часть военно-экономического потенциала страны.

Несмотря на наличие линии Мажино, французский генеральный штаб не мог закрывать глаза на возможность нападения через Фландрскую низменность, как и на то, что военные действия в глубоком выступе линии фронта, где сосредоточены такие города, как Лилль, Рубе, Туркуэн, Аллюэн, Турне и Армантьер, могут привести к утрате значительной части французской военной промышленности уже в первые недели войны. Если бы даже штаб и не видел этого, то ни один политический деятель не мог бы остаться глухим к требованиям представителей военной промышленности.

Чтобы предотвратить такую возможность, на границе были размещены войска. Вдоль границы стояло пять армий: 2-я французская армия – от северного фланга линии Мажино примерно до Седана, 9-я французская армия – от Седана до долины Уазы, 1-я французская армия – от этого пункта до Мольда, английская экспедиционная армия – от Мольда до Байеля и 7-я французская армия – от Байеля до моря. Хотя на линии границы были проведены некоторые фортификационные работы, французский генеральный штаб никогда по-настоящему не намеревался вести на ней операции. Его план заключался в том, чтобы двинуть войска вперед, на территорию Бельгии, и навязать сражение наступающему противнику. Осуществление этого плана зависело, во-первых, от прочности бельгийской пограничной линии обороны, которую в то время называли продолжением линии Мажино, во-вторых, от способности четырех армий, которых это главным образом касалось, вовремя занять намеченные оборонительные рубежи.

Фактически было подготовлено два плана. Первый план предусматривал ограниченное продвижение на рубеж реки Шельды и именовался планом «Е». Второй предусматривал выдвижение на рубеж реки Диль с целью прикрытия Брюсселя и Антверпена – он назывался планом «Д».

Важнейшим моментом во всей этой идее был Schwerpunkt – направление, на котором немцы будут наносить главный удар. В октябре 1939 года начальник имперского генерального штаба генерал Эдмунд Айронсайд посетил верховного главнокомандующего вооруженными силами союзников генерала Гамелена. Генерал Гамелен заявил, что он ожидает сковывающего удара по линии Мажино, сопровождаемого ударом через западную границу Люксембурга на Арденны южнее реки Маас. Но когда в начале 1940 года принималось окончательное решение по планированию операции, генерал Гамелен изменил свое мнение. Теперь он объявил, что удар крупными силами через Арденны практически неосуществим.

Именно на основе его пересмотренного мнения и было установлено окончательное расположение армий. Требования быстроты и маневренности диктовали расположение трех армий – 7-й французской, английской экспедиционной и 1-й французской – ближе к морю. Эти три армии обладали достаточной подвижностью и без труда могли покрыть расстояние, необходимое для выполнения плана «Д». Их связывали с линией Мажино, во-первых, 9-я французская армия генерала Корапа, которой предстояло совершить сравнительно короткий поворот фронта в сторону дефиле реки Маас, обращенного к Арденнам, и, во-вторых, 2-я французская армия, занимавшая рубеж полевых укреплений в районе Седана. Эти две армии числились среди самых слабых в группировке французских войск. Определение генералом Гамеленом направления главного удара противника было одной из величайших ошибок в истории стратегической мысли.

10 мая, сразу же после рассвета, авиация противника нанесла мощный удар по Аррасу, где размещался штаб английских экспедиционных сил, а также по аэродромам, железным дорогам и базам снабжения этого района. В 5.30 командующий английскими экспедиционными силами генерал Горт получил распоряжение о «готовности 1, 2 и 3». Это распоряжение означало приведение английских экспедиционных сил в готовность к немедленному переходу границы Бельгии. В 6.15 лорд Горт получил приказ приступить к выполнению плана «Д». В 13.00 12-й уланский полк пересек границу Бельгии.

* * *

К 22.30 того же дня 12-й уланский полк, не встречая сопротивления, вышел на рубеж реки Диль. Продвижение в Бельгию проходило вполне успешно. Немецкая авиация практически этому не препятствовала. Единственной реальной трудностью была дорожная сеть Бельгии. На левом крыле 7-я французская армия под командованием генерала Жиро продвинулась через равнину к устью Шельды и далее на территорию Голландии. На правом крыле 1-я французская армия под командованием генерала Бланшара двигалась к намеченному ей рубежу через Жамблу по возвышенной местности между реками Диль и Маас, причем ее кавалерия заняла свои позиции в назначенный срок, тогда как главные силы продвигались медленнее и не столь уверенно. Южнее 9-я французская армия не сумела уложиться в свой график движения.

9-я армия состояла из так называемых дивизий серии «Б». Ей не хватало транспорта и вооружения, она почти не имела кадровых офицеров и, в сущности, не была подготовлена к войне. Ей было приказано оборонять 80-километровый фронт семью пехотными и двумя легкими кавалерийскими дивизиями, которые все еще оставались конными и имели для поддержки лишь небольшое количество легких танков.

К 12 мая план «Д» был в основном завершен, только 9-я армия не вышла на свой рубеж. В этот День генерал Горт писал в своем донесении:

«Поступили тревожные известия из Арденн, где, как сообщают, немцы наносят удар на фронте 9-й армии силами по меньшей мере двух танковых дивизий».

* * *

К детальной разработке плана наступления на западе немцы приступили еще 27 сентября. Пала Варшава; триумф новой немецкой боевой техники не вызывал сомнений. Гитлер считал, что назрел момент для удара.

Весь германский генеральный штаб возражал против этого, но 9 октября была издана директива о подготовке наступления на запад, а 19 октября разработка плана «Гельб» была завершена.

План «Гельб» во всем, кроме названия, соответствовал плану Шлиффена. 37 дивизий, в том числе 8 танковых и 2 моторизованные, должны были нанести удар через Голландию и Бельгийскую низменность, сокрушить оборону в районе Брюсселя и прорвать франко-бельгийскую границу на равнинах Фландрии. Вспомогательный удар должен был наноситься через Люксембург главным образом с целью сковать французские резервы и создать угрозу линии Мажино. В ходе детализации плана была усилена группа армий «Б» – северная группировка немецких войск, которой командовал генерал-полковник Бок. В то время когда Гамелен пребывал в уверенности, что немцы нанесут удар через Арденны, 43 дивизии, в том числе 9 танковых и 4 моторизованные, сосредоточились для удара через Бельгийскую низменность.

Сравнение планов воюющих сторон во всякой войне – весьма плодотворная и увлекательная работа, а в этой последней войне – в особенности. Когда генерал Гамелен изменил свое мнение относительно вероятного направления главного удара противника и послушался совета специалистов, утверждавших, что массированный танковый удар в такой местности, как Арденны, невозможен и что наступление неизбежно развернется через открытую Фландрскую низменность, в это самое время немцы отказались от первоначального варианта плана «Гельб».

История этих изменений берет начало еще с 31 октября, когда командующий группой армий «А» (южной группировкой) генерал-полковник Рундштедт обратился с письмом к главнокомандующему сухопутными войсками генерал-полковнику Браухичу, предлагая сосредоточить главные усилия в предстоящей операции на левом крыле. Невозможно точно распределить заслуги в этом деле между Рундштедтом и его начальником штаба генерал-лейтенантом Манштейном, несмотря на подробное описание, данное последним в его книге «Утраченные победы», так же как невозможно проследить все длительные перипетии пересмотра плана.

Если бы наступление началось 5 ноября, как первоначально намечалось, план остался бы без изменений, но из-за неблагоприятных метеорологических условий оно было отложено. Вторая дата была назначена на 17 января. 10 января самолет немецкого 2-го воздушного флота совершил вынужденную посадку в Бельгии. Один из двух находившихся на борту офицеров пытался сжечь имевшиеся у него документы, но пламя было погашено, и значительную часть материалов еще можно было прочесть. Это оказались боевые распоряжения 2-му воздушному флоту о наступлении. Инцидент вызвал у Гитлера яростный приступ бешенства. Плохая погода вызвала вторичную отсрочку наступления и опять не позволила приступить к осуществлению плана. Этот инцидент имел важные последствия для союзников, поскольку содержание документа, немедленно переданного французам, подтверждало наконец точку зрения Гамелена, считавшего, что немцы будут действовать по плану Шлиффена.

Передышка, вызванная этими отсрочками, позволила Рундштедту добиться важных уступок. Однако Манштейн со своим энтузиазмом стал невыносим для высшего командования, и его перевели на должность командира 38-го армейского корпуса в Лейпциг. Подполковник Трескофф, один из офицеров штаба Рундштедта, по-видимому, убедил полковника Шмудта, одного из адъютантов Гитлера, дать Манштейну возможность лично обратиться к Гитлеру. 17 февраля Манштейн вместе с другими вновь назначенными командирами корпусов был вызван в Берлин и приглашен на завтрак к фюреру. После завтрака Гитлер увел его в свой кабинет и предложил ему изложить свое мнение по вопросу о наступлении на запад. Манштейн по этому поводу пишет в своей книге «Verlorne Siege»:

«Я обнаружил, что он удивительно быстро понял основные моменты плана, которые наша группа армий отстаивала в течение многих месяцев, и полностью согласился с высказанными мною взглядами».

Чрезвычайно интересно, что благодаря такому незначительному историческому эпизоду, как фактическое «изгнание» Манштейна, удалось переубедить Гитлера. Через три дня, 20 февраля, была разослана окончательная оперативная директива.

План «Гельб» был полностью изменен: главное направление наступления было перенесено на юг. Изменился и характер этого наступления: были открыты все возможности для использования подвижности в сочетании с броневой защитой. Состав группы армий «Б», наступавшей через равнины Голландии и Бельгии, был уменьшен до 28 дивизий (из них 3 танковые и 1 моторизованная), а основная масса немецких танковых войск была сосредоточена для действий в холмистых Арденнах. Пока 9-я французская армия Корапа со своим конным транспортом, малочисленными танками и гарцующими кавалерийскими эскадронами продвигалась вперед, чтобы прикрыть дороги, идущие через Арденны к мостам через Маас, навстречу ей через арденнские дефиле с грохотом пробивались сорок четыре дивизии, в том числе семь танковых и три моторизованные. Во главе наступающих войск, в авангарде 12-й армии генерал-полковника Листа, шла танковая группа генерала Клейста. Ее охватывающее построение имело две «клешни»: первую составляли три танковые дивизии под командованием генерала Гудериана, вторую – две дивизии генерала Гота. Прокладывая себе путь через засеки и никем не обороняемые дорожные заграждения, танки преодолевали слабое сопротивление бельгийцев. Пробиваясь через «непроходимые Арденны», они встречали кавалерийские заслоны 9-й французской армии и отбрасывали их в сторону или оттесняли назад. 13 мая, через каких-нибудь три дня после начала операции, 7-я танковая дивизия генерал-майора Роммеля форсировала Маас на понтонах. Во второй половине дня Маас был форсирован еще в двух местах. Армия Корапа, еще не успевшая занять позиции, была разгромлена.

16 мая Роммель получил приказ наступать на оборонительные позиции, являвшиеся продолжением линии Мажино. Утром, в то время как Роммель продвигался вперед, лорд Горт, находившийся далеко к северу и прочно удерживавший свой фронт против немецких атак, получил приказ отойти на рубеж реки Шельды. Непосредственно на его правом фланге фронт 1-й французской армии был прорван на 5-километровом участке. Вследствие запутанной обстановки и нарушения управления на юге, не было надежды на получение подкреплений. 1-я французская армия стала перед необходимостью отойти на более выгодный оборонительный рубеж. Левее войск Горта бельгийцы, отброшенные со своих позиций, пытались создать прочную линию обороны между Лувеном и Антверпеном. Левее бельгийских войск 7-я французская армия генерала Жиро, значительно ослабленная после поражения в Голландии, отходила к Антверпену.

В ночь на 16 мая лорд Горт начал отвод своих войск на реку Сенну – первый этап отступления к Шельде. В ту же самую ясную, лунную ночь, которая облегчила задачу отступающим, Роммель прорвал оборонительный рубеж французов. Для немецких войск путь на запад был открыт. С этого момента эвакуация из Дюнкерка стала неизбежной.

Глава третья Назначение Рамсея

15 мая военное министерство сообщило министерству военного транспорта, что изменение обстановки может потребовать реорганизации путей снабжения английских экспедиционных сил. Впервые на арену сражения в Северо-Западной Европе выступил флот.

Высадка английских экспедиционных сил вследствие угрозы со стороны авиации противника производилась в западных французских портах – Шербуре, Бресте, Сен-Назере и Нанте. В подготовительный период были использованы также Гавр, Руан, а впоследствии и Дьепп. Хотя еще до 10 мая рассматривался вопрос о смене баз с целью полного использования портов Ла-Манша, основные пути снабжения английской армии все еще проходили в северо-восточном направлении через Амьен и Аррас к английскому участку фронта. Прорыв немцев через Маас создал непосредственную угрозу Амьену, ставшую особенно опасной в результате поражения 9-й французской армии. Официально прорыв называли «вклинением», но фактически это был настоящий прорыв на 80-километровом участке – почти на всю ширину фронта 9-й армии, и никакими усилиями войск 7-й армии Жиро, перебрасываемых по частям через тыловые районы бельгийских и французских войск на участок прорыва, нельзя было заткнуть образовавшуюся брешь. В таких условиях перенесение путей снабжения английской армии было не только «нужным», но жизненно важным мероприятием.

От Дьеппа береговая линия Франции идет к северо-востоку, а затем поворачивает на север к мысу Грине в самом узком месте Дуврского пролива. От Грине она идет на восток – северо-восток к Голландии. На этом участке находятся пять портов: Булонь, Кале, Дюнкерк, Остенде и Зебрюгге. За ними, выше устья Шельды, расположен Антверпен, но к тому времени город был на грани капитуляции.

Первый план реорганизации снабжения английских экспедиционных сил был основан на использовании портов Ла-Манша. Район боевых действий находился в зоне ответственности двух военно-морских командований. Южная часть Северного моря до линии, соединяющей мыс Норт-Форленд с островом Валхерен, входила в зону Норского командования адмирала Реджинальда Планкет-Эрнл-Эрл-Дрэкса. За узкую часть пролива от мыса Норт-Форленд почти до самого мыса Бичи-Хед отвечало Дуврское командование вице-адмирала Бертрама Рамсея. Все порты, через которые должно было идти снабжение английских экспедиционных сил, находились в зоне его командования. Когда над союзными армиями Севера нависла катастрофа и потребовался человек, который возглавил бы действия по эвакуации английской армии, выбор неизбежно должен был пасть на Бертрама Рамсея.

В течение девяти дней операции у Дюнкерка он был творцом и вдохновителем одной из крупнейших операций в истории войны на море, а на последующих этапах войны был организатором сначала исключительно успешных высадок в Северной Африке и Сицилии, а затем – непревзойденной десантной операции в Нормандии.

Первой задачей Рамсея было прикрытие с моря левого фланга английских экспедиционных сил во время их переброски во Францию. Дуврский пролив имел важнейшее значение как удобный район для проведения блокады подводными лодками. Рамсей использовал накопленный во время Первой мировой войны опыт дуврской патрульной службы. Однако с развитием «спокойного периода» войны этот пролив приобрел новое значение, породившее большие трудности: он стал одним из главных районов применения магнитных мин. Правда, военно-морские силы должны были ожидать применения магнитных мин и подготовиться к нему до начала войны. Тем не менее их нейтрализация является одним из самых блестящих технических достижений флота, благодаря которому командование в мае 1940 года могло быть относительно спокойно. Были приняты необходимые меры для защиты кораблей от мин, и немецкие подводные лодки практически перестали играть существенную роль в этом районе, действия авиации еще не представляли серьезной угрозы, а надводные корабли противника не проявляли активности.

* * *

Возможность утраты Голландии и голландских и бельгийских портов учитывалась еще до начала войны. Еще в октябре 1939 года были завершены планы блокирования этих портов, в случае если продвижение немцев вызовет такую необходимость, и в принципе был решен вопрос об усилении Норского командования.

14 мая Би-Би-Си в утренней программе новостей из Лондона передало следующее объявление:

«Согласно распоряжению адмиралтейства, все владельцы самоходных прогулочных судов длиной от 30 до 100 футов обязаны в течение 14 дней представить подробные сведения о своих судах, если последние еще не сданы ими или не реквизированы».

Некоторые комментаторы расценили это объявление как начало подготовки к эвакуации войск. Французы, в частности, выдвигали его как одно из «доказательств» того, что вопрос об эвакуации был решен уже давно и без консультации с французским правительством.

На самом деле это не имело никакого отношения к Дюнкерку. Это была обычная, чисто административная мера, предпринятая одним из ведомств адмиралтейства, осуществлявшим руководство резервом малых судов, которое учитывало, что повсюду быстро растет потребность в таких судах. Распоряжение было подготовлено еще до начала наступления 10 мая и проходило по обычным инстанциям адмиралтейства. К тому же оно отнюдь не было срочным: владельцам было дано 14 дней для представления сведений о своих судах. Тем не менее это решение сыграло важную роль, когда возникла острая потребность в малых судах.

Вечером 16 мая начались подрывные работы в Антверпенском порту. К тому времени 26 крупных судов, 50 буксиров, 600 барж, землечерпалок и плавучих кранов уже было выведено из порта. В тот вечер было уничтожено 150 тысяч тонн нефти и были блокированы входы в доки и бассейны. Реакция противника на эту операцию ограничилась главным образом действиями авиации: немецкий флот все еще зализывал раны после потерь, понесенных в Норвежской кампании. Немецкие бомбардировщики уничтожили английский эскадренный миноносец «Валентайн» и серьезно повредили корабли «Винчестер» и «Вестминстер».

Когда лорд Горт приказал начать отход к реке Сенне, малые суда Норского и Дуврского командований уже вели тяжелую и напряженную работу.

Глава четвертая Три ошибки

Тогда я спросил: «Где же стратегический резерв?» и, перейдя на французский, повторил: «Оu est la masse de manoeuvre?». Генерал Гамелен повернулся ко мне, покачал головой, пожал плечами и ответил: «Aucunе» (Его нет).

Уинстон Черчилль

Три главные ошибки, допущенные на первом этапе кампании 1940 года, относятся в основном к области стратегии. Французы не сумели довести до моря свою линию долговременных оборонительных сооружений. Когда началось наступление немцев, они не сумели обеспечить соответствующую замену этой линии. И, наконец, все, сказанное выше, затмевает тот очевидный факт, что они не создали никакого крупного подвижного резерва, который можно было бы бросить для восстановления положения.

Правда, в 1949 году Гамелен утверждал, что на вопрос Черчилля о наличии резерва он ответил не «его нет», а «его больше нет». Но факт остается фактом: имевшиеся резервы были настолько незначительными, что они не могли оказать влияния на обстановку. Во всяком случае, никакого «крупного» резерва не было.

Весьма важно сопоставить силы обеих сторон. Немцы располагали 136 дивизиями; союзники, включая Бельгию и Голландию, номинально имели 135 дивизий, хотя фактически общая численность живой силы у союзников была значительно выше, чем у немцев. Широко распространено мнение, что мощь немцев основывалась на огромном превосходстве в танках – французские официальные источники указывают цифру в 10 тысяч. На самом деле немцы наступали, имея 2800 танков и 700 бронеавтомобилей. Четыре союзные державы имели в общей сложности 3 тысячи танков и примерно такое же, как и немцы, количество бронеавтомобилей. Но они были рассеяны вдоль границы, простирающейся от реки Эмс до Средиземного моря.

Когда Уинстон Черчилль 16 мая первый раз прилетел во Францию в связи с неотложными требованиями обстановки, в больших комнатах Кэ д’Орсе царило пораженческое настроение. В парке уже жгли архивы. Повсюду говорили, что через несколько дней немцы будут в Париже. Положение было безнадежным. Генерал Эрин, военный губернатор Парижа, советовал французскому правительству эвакуироваться из столицы.

В эту ночь Горт успешно завершил отход на реку Сенну. Вместе с ним левее отходила бельгийская армия, а правее, ведя тяжелые бои, – 1-я французская армия. Удержать рубеж реки Сенны не было никакой возможности, хотя генерал Жорж рассчитывал задержаться на нем на сутки. В ночь на 17 мая союзные армии снова отошли, на этот раз на рубеж реки Дондр. В ночь на 18-е они начали новый отход на рубеж Шельды и 19-го заняли позиции на этом рубеже. Но Шельда больше не являлась реальным препятствием; 1-я французская армия закрыла шлюзы, чтобы затопить район Валансьенна, и на участке английских войск глубина реки упала до одного метра.

Хотя противник оказывал сильный нажим на фронте 1-й французской армии и лишь несколько более слабый – на фронте английских экспедиционных сил и бельгийской армии, но эти последовательные отходы были вызваны не нажимом со стороны противника, а чрезвычайно тяжелым положением, сложившимся в тылу союзных войск. Пока три армии отходили на севере, «клин» на юге перерос в прорыв, который рассек Францию и отрезал три северные армии. К 17 мая авангарды немецких танковых сил были у окраин Сен-Кантена, к 18-му они захватили Перонн, а 19-го были уже по ту сторону канала Дю-Нор и полным ходом мчались к морю.

19 мая – чрезвычайно важная дата кампании в Северной Франции. С занятием позиций на Шельде положение армий Севера впервые стабилизировалось. Но на юге стремительное движение немцев к морю продолжалось неослабевающим темпом. В Париже Рейно наконец решился отстранить Гамелена, и Вейган размышлял над тем, принять ли ему пост верховного главнокомандующего. В Лондоне все еще царил известный оптимизм, основанный на запоздалой и не соответствующей действительности информации из французских источников.

Генерал Горт на своем командном пункте обдумывал положение английских экспедиционных сил. Несмотря на принятое в последнюю минуту решение организовать оборону Абвиля, теперь стало ясно, что ничто не может остановить наступление немцев на пути к морю. Коммуникации англичан уже были перерезаны. Войска были отрезаны от главных баз снабжения, и Горт знал, что отныне придется рассчитывать только на передовые склады боеприпасов, горючего и продовольствия и на то пополнение запасов, которое может быть доставлено морем. Он знал также, что его единственная надежда на танковую поддержку – 1-я бронетанковая дивизия – не может теперь к нему прибыть, что штаб военно-воздушных сил, вытесненных со своих аэродромов, уже находится на пути в Англию и что возможности авиационной поддержки в будущем весьма неопределенны. Наконец, он знал, что, с того момента как немцы выйдут к морю, его тыловой район, простирающийся на 135 км между 1-й французской армией и Ла-Маншем, будет открыт для противника. Оценка обстановки Гортом предельно ясно выражена в его донесении. Он указывает на три возможные альтернативы: первая – удержание рубежа Шельды в случае успешного одновременного контрудара с севера и юга, при котором были бы восстановлены коммуникации с Францией; вторая – общий отход на рубеж Соммы, что, как он подчеркивал, «несомненно, встретит возражения бельгийцев, которые будут поставлены перед выбором: либо отходить вместе с нами и оставить территорию Бельгии, либо сражаться одним на занимаемом рубеже, либо просить перемирия»; и, наконец, – отход к портам Ла-Манша.

«Я понимал, что этот путь был самой последней альтернативой… Он означал, что, если даже удастся использовать прекрасные портовые сооружения Дюнкерка, неизбежно придется бросить все тяжелые орудия и значительную часть машин и снаряжения. Тем не мене я чувствовал, что при сложившихся обстоятельствах мне, возможно, не останется другого выхода. Поэтому было вполне разумно обдумать, что может повлечь за собой принятие такого плана».

В 13.30 начальник штаба английских экспедиционных сил генерал-лейтенант Паунелл позвонил по телефону начальнику оперативного управления военного министерства и изложил ему три альтернативы.

Именно этот разговор и вызвал открытую критику действий Горта. Критика шла с двух сторон. Во-первых, со стороны французов: она началась с обвинения Горта в «независимости» и кончилась осуждением его за «дезертирство». Во-вторых, со стороны англичан: суть ее ярко выражена в замечании генерала Алана Брука, бывшего тогда командиром 2-го корпуса:

«Он был чрезвычайно обаятельным человеком и одаренным большими способностями командиром… Я не мог не восхищаться им… Но я не питал доверия к его руководству, когда ему пришлось управлять большими массами войск. Казалось, он из-за деревьев не видел леса».

Язвительный и клеветнический характер этого замечания можно считать характерным для взглядов тех, кто не одобрял действий Горта. Впоследствии другие критики добавили к этому предположение, будто бы Горт все время оглядывался на море. Насколько основательны были эти критические замечания, мы рассмотрим в одной из последующих глав.

Необходимо ясно представить себе положение Горта в общей военной иерархии. Как командующий английскими силами во Франции, он был подчинен начальнику имперского генерального штаба, а через него правительству Невиля Чемберлена. Но, как командующий одной из армий фронта, он подчинялся по линии французского командования верховному главнокомандующему вооруженными силами союзников генералу Гамелену. Гамелен осуществлял свои полномочия через генерала Жоржа, командующего французским северо-восточным театром военных действий.

Таково было положение, когда 10 мая немцы перешли границу. Два дня спустя на совещании в Шато-Касто было решено, что обстановка требует более тесного взаимодействия между союзными армиями. Короля Бельгии и лорда Горта спросили, согласны ли они признать генерала Бийотта в качестве представителя генерала Жоржа, назначенного для координации военных усилий. В то время Горт, вообще говоря, занимал место на четвертой ступени этой сложной системы командования. Таким образом, он персонально отвечал только за свою армию. Ответственность за оперативное руководство несли французские генералы.

С того момента как немцы форсировали Маас, французская стратегия рухнула, а вместе с ней рухнула и система командования. Генерал Бийотт оказался несостоятельным с самого начала.

Семь дней, последовавших за форсированием Мааса, дают материал для глубокого исследования распада французской военной машины. В течение этих семи дней Париж пытался командовать при помощи увещеваний, а войсковые командиры переводили эти увещевания на трезвый язык практических возможностей.

Горт официально признал, что отныне ему придется воевать на два фронта и главным образом на свой страх и риск. Прошлой ночью он совещался с генералом Бийоттом. Бийотт смотрел на вещи мрачно: он не верил в возможность восстановления фронта 9-й армии; из 1-й армии поступали удручающие известия. Французы не могли предложить какого-либо конструктивного решения. Поэтому вечером 19 мая Горт разделил свой штаб на две части: одна, во главе с бригадиром Оливером Лизом и подполковником Грегсон-Эллисом, должна была действовать на первоначальном фронте, именуемом отныне восточным участком, а вторая – во главе с генерал-майором Иствудом и подполковником Бриджменом – на вновь возникшем западном участке. Обе части работали под общим руководством начальника штаба генерала Паунелла.

Для того чтобы понять, как началось сражение на западном участке, необходимо вернуться на два дня назад. 17 мая, когда велась подготовка ко второму этапу отхода с рубежа реки Диль, стало ясно, что наступление немцев создавало угрозу району Перонна, расположенному далеко к югу, а в последующем и району Арраса, где располагался тыловой эшелон штаба. В тот день генерал Жорж предпринял одну из тщетных попыток воздвигнуть дамбу на пути потока, несущегося через Францию. 23-я английская дивизия, территориальное соединение, обслуживавшее тыловой район, получила распоряжение занять позиции на рубеже канала Дю-Нор между Риолькуром и Арле. Дивизия не имела ни артиллерии, ни средств связи, она располагала весьма скудными транспортными средствами и не имела почти никаких тыловых подразделений. Она была не в состоянии выполнить поставленную задачу. Французские войска не прибыли ей на смену и не заняли позиции на ее фланге. «Повиснув в воздухе», она ожидала удара противника.

В это время Горт, начинавший терять веру в способность французов сопротивляться, решил, что необходимо принять некоторые меры для обеспечения своего правого фланга. Он организовал смешанный отряд во главе с начальником разведки генерал-майором Мейсон-Макфарланом, поставив ему задачу прикрыть участок между Мольдом на правом фланге английских войск и Карвеном на канале Эр-Ла-Бассе. Это был первый шаг на пути к организации целого ряда сводных отрядов, которым впоследствии предстояло сдерживать наступление немцев на север. Вероятно, это был ненужный шаг, поскольку 1-я французская армия в конечном счете с большим мужеством удерживала свои позиции.

Одновременно с организацией отряда Макфарлана тыловой эшелон штаба приступил к организации общей системы обороны района Арраса, которую затем 18 мая возглавил генерал-майор Питер. Части, оборонявшие этот район, получили название группы Питера. 19 мая, после совещания у генерала Бийотта, 50-я дивизия, находившаяся в армейском резерве, была поспешно переброшена на импровизированном транспорте на правый фланг с задачей удлинить линию обороны от Карвена до Ла-Бассе.

К вечеру 19 мая Горт предпринял необходимые меры для обеспечения своего правого фланга на случай внезапного удара с юго-запада. Однако из этого не следует, что была установлена прочная линия обороны. Войска – все, что удалось собрать за такой короткий срок, прикрывали скорее отдельные участки, чем рубежи. Однако к середине дня 19 мая с фронта 1-й французской армии поступили более благоприятные вести, и появилась уверенность, что теперь она будет удерживать свои позиции, расположенные полукругом от Мольда через Валансьенн к Дуэ. Положение противника тоже стало проясняться. В прорыве на широком фронте теперь определились два направления удара: одно – по долине Соммы к побережью у Абвиля, другое – через Эден и Монтрей к портам Ла-Манша. Горт получил короткую передышку, чтобы обдумать дальнейшие шаги.

Доклад генерала Паунелла об обстановке, переданный в Лондон, имел серьезные последствия. Айронсайд и Дилл (который в апреле был переведен из английских экспедиционных сил на должность заместителя начальника имперского генерального штаба) не согласились с оценкой обстановки, данной Гортом, и с вытекающей из нее возможностью третьего пути. Сведения, поступавшие из Парижа, все еще были недостоверными, запоздалыми и нереалистичными, и военный кабинет решил направить Айронсайда во Францию для выяснения обстановки на месте.

Горт и сам еще подробно не рассматривал свой третий путь. Он изложил его простыми и ясными словами, но, основываясь на отрывочных сведениях, поступавших к нему от французов, считал, что все еще есть возможность нанести двухсторонний контрудар – с севера и с юга. Он направил 5-ю дивизию на соединение с 50-й в районе Вими и приступил к разработке плана нанесения удара в южном направлении через Аррас на Камбре, который намечался на 21 мая.

Рано утром прибыл Айронсайд со следующей директивой военного кабинета: «…Английским экспедиционным силам двигаться на юг в направлении на Амьен, атакуя встречающиеся на их пути части противника, и расположиться левее французской армии».

Имелась в виду новая французская армия, которая, как предполагалось, формируется на рубеже Соммы. Этот приказ был совершенно нереальным. Он игнорировал все суровые факты обстановки. На восточном участке, фронта главные силы английской экспедиционной армии вели бои на рубеже Шельды. Боеприпасы были ограничены только возимыми запасами; уже ощущался недостаток продовольствия; транспортных средств становилось все меньше; еще имелись порядочные запасы горючего, но только в районе Лилля, а общий отход к югу означал, что придется оставить склады в Лилле. Надежда на то, что бельгийцы станут участвовать в этом перемещении, означавшем для них неизбежность окончательного ухода из Бельгии ради сомнительной авантюры на юге, была иллюзорной, а уверенность в том, что 1-я французская армия сможет действовать в полную силу, была тоже шаткой.

Если еще требовалось, чтобы генерал Айронсайд, увидев положение в истинном свете, сделал правильный вывод из обстановки, то этому способствовало поступившее после его прибытия в штаб Горта сообщение, что танки противника уже вышли в район южнее Арраса. Сразу же стало ясно, что решение Горта наступать на юг силами 5-й и 50-й дивизий с теми танками, которые можно было использовать, при сложившейся обстановке, являлось единственной практически осуществимой мерой. По окончании совещания Айронсайд выехал во французский штаб, чтобы сообщить этот план Бийотту.

В качестве альтернативы этому плану была предложена идея генералом Бруком, который в то время, по-видимому, предпочел отход на Остенде и Зебрюгге во взаимодействии с бельгийской армией. Эта необычайная идея была как будто отвергнута.

Бийотт сразу же согласился принять участие в реализации плана Горта, выделив две дивизии и французский кавалерийский корпус, в котором оставалось лишь 25 процентов штатного количества танков. К 18 часам 12-й уланский полк под командованием полковника Герберта Ламсдена, который отличился своими разведывательными действиями в ходе всей кампании, был оттеснен на рубеж Аррас – Сен-Поль. Сила и направление немецкого удара с юга были теперь выяснены. В этот час генерал-майор Франклин в качестве командира оперативной группы Франклина, как теперь стали именоваться 5-я и 50-я дивизии, созвал совещание для окончательного уточнения плана наступления, назначенного на 21 мая. Французы, которые обещали прислать своих представителей, на совещание не явились.

Тем временем Горт продолжал работать в своем штабе над сколачиванием сил, предназначенных для ликвидации прорыва. На основе поступивших сведений о темпах и размахе немецкого наступления было быстро установлено, что ни один пункт на 136-километровой линии каналов, от фланга французской армии в Миллионфоссе до Гравлина, в достаточной степени не защищен. На линии канала, в районе Сен-Поль – Карвен был сформирован сен-польский отряд под командованием генерал-майора Кертиса, а полковнику Ашеру, начальнику участка зоны коммуникаций, который по собственному почину уже тщательно разработал меры для охраны подступов к Дюнкерку в своем районе, было приказано сформировать сводный отряд, получивший название «отряд Ашера», для обороны северного участка позиций в районе Берга, у самого Дюнкерка.

Позднее в тот же день Горту сообщили из Англии, что 21 мая в район боевых действий прибудет новый верховный главнокомандующий Вейган. В штабе назначение Вейгана встретили с энтузиазмом, так как все считали, что любая замена Гамелена, неспособного найти выход из создавшегося положения, пойдет на пользу дела. В 12.30, пока Горт ожидал Вейгана, пришло письмо от Бланшара, который сообщал, что 1-я французская армия не сможет принять участие в наступлении совместно с группой Франклина до 22-го, а возможно, даже и до вечера 23-го.

На юге Роммель, воодушевленный своим блестящим успехом при форсировании Мааса и уверенный в своих силах после стремительного прорыва в глубь Северной Франции, уже повернул свою 7-ю танковую дивизию на Аррас. Франклин еще раньше, чем Горт, получил сообщение о том, что французы не смогут начать наступление раньше 22-го. Однако через генерала Приу ему было обещано прикрыть его правый фланг легкими бронетанковыми частями. Из донесений разведки Франклину было ясно, что нельзя больше откладывать предварительные действия по очистке местности от противника, назначенные им на 21-е, и сразу же после полудня оперативная группа Франклина двинулась вперед с задачей прочесать район юго-восточнее Арраса и закрыть для противника пути подхода. Она решительно атаковала главные танковые силы Роммеля.

С того момента как передовые немецкие части устремились в прорыв на фронте разгромленной 9-й французской армии, немецкое командование ожидало контрударов с севера и с юга. Теперь наконец контрудар осуществился.

Сам Роммель, по своему обычаю, находился с передовыми подразделениями своих войск. Энергия и стремительность удара англичан, очевидно, сбили его с толку.

Это было первое серьезное сопротивление, которое встретили войска Роммеля. Его эффект никак не соответствовал действительной силе удара и намерениям атакующих. Танковая дивизия СС «Мертвая голова», еще не получившая боевого крещения, начала проявлять признаки паники. На оперативной карте Роммеля за этот день показано, что удар наносился пятью английскими дивизиями в непосредственной близости от Арраса. На самом деле удар нанесла 1-я армейская танковая бригада, которой удалось собрать всего 74 танка. Танки поддерживали два батальона пехоты, а правее действовала французская танковая часть, имевшая почти исключительно легкие танки.

Роммель послал донесение Рундштедту. Рундштедт заколебался. Хотя Роммель отразил «контрудар», но казалось, что угроза, которой всегда опасалось немецкое командование, близка к осуществлению. В 1945 году Рундштедт писал:

«Критический момент наступления возник как раз в то время, когда мои войска достигли Ла-Манша. Это был контрудар английских войск, нанесенный 21 мая к югу от Арраса. В течение короткого времени мы опасались, что наши танковые дивизии будут отрезаны, прежде чем успеют подойти на помощь пехотные дивизии. Ни одна из французских контратак не представляла такой серьезной угрозы, как эта».

Когда Вейган прибыл в Ипр для встречи с королем Бельгии, контратака была в самом разгаре. Горту ничего не было известно о времени и месте этой встречи. В его отсутствие Вейган изложил королю Леопольду общие основы будущей стратегии и пытался убедить его отвести свои войска на реку Изер, чтобы прикрыть совместное наступление на юг английских экспедиционных сил и 1-й французской армии. У бельгийцев создалось впечатление, что «верховный главнокомандующий не знает обстановки». Впрочем, изложенный Вейганом план прежде всего касался английских экспедиционных сил, и, очевидно, необходимо было обсудить его с Гортом, а потому последний был вызван на совещание. Но прежде чем Горт успел прибыть в Ипр, Вейган уехал, и непосредственный контакт между Гортом и новым верховным главнокомандующим так и не был установлен.

Тем временем Горт уже успел провести совещание со своими командирами корпусов о ходе сражения на восточном участке фронта. Судя по протоколу, Брук и генерал-лейтенант Баркер, принявший командование 1-м корпусом, были настроены пессимистически. Генерал-лейтенант Рональд Адам, командир нового 3-го корпуса, трезво оценивал обстановку. Впрочем, все три генерала сходились на том, что удерживать фронт на Шельде больше суток невозможно, и был рассмотрен вопрос об отходе на старые пограничные позиции, чтобы использовать долговременные огневые сооружения, траншеи и противотанковые заграждения, построенные в течение зимы. Участники совещания пришли к выводу, что другого выхода нет.

Последовавшее за этим совещание Горта с королем Бельгии и генералом Бийоттом успеха не имело. Бийотт откровенно заявил, что 1-я французская армия «слишком измотана», чтобы участвовать в наступательных действиях в ближайшем будущем. Было принято решение об отходе на старые пограничные позиции и в соответствии с этим бельгийцы согласились отойти на реку Лис. В конце совещания Бийотт в решительных выражениях спросил короля Бельгии, будет ли его армия отступать на рубеж реки Изер, в случае если придется отойти с реки Лис.

«Его величество, – сказал Горт, – согласился, хотя и с некоторым сожалением, что другого выхода нет».

Возвращаясь с совещания, Бийотт получил смертельную травму при автомобильной катастрофе.

В общем, совещание в Ипре оставило тягостное впечатление. Вейган не сумел внушить никому уверенность в успехе; фактически он дал понять, что и сам не испытывает уверенности. Сведения о ходе сражения под Аррасом, начавшие поступать в штаб, были благоприятными, но не в такой степени, чтобы рассеять сомнения, порожденные поведением Вейгана.

В эту ночь генерал Паунелл приказал полковнику Бриджмену приступить совместно с представителями всех трех корпусов к разработке плана эвакуации английских экспедиционных сил. Это приказание имеет большое значение. Горт считал эвакуацию последней из трех альтернатив, изложенных им 19 мая. Теперь впервые наступил момент, когда эта альтернатива получила практическое претворение в планах штаба. Фактически планирование эвакуации началось за тридцать шесть часов до этого в Англии, на совещании в Дувре, а Гамелен, как будет показано ниже, отдал распоряжение адмиралу Дарлану об изучении возможности эвакуации еще утром 19 мая.

К утру 22 мая положение английских экспедиционных сил еще оставляло некоторое основание для оптимизма. На западном участке фронта Аррас все еще держался, сводные отряды занимали позиции на линии каналов, а 1-я французская армия, по-видимому, твердо удерживала свои позиции. На восточном участке полным ходом шла подготовка к отходу с рубежа Шельды, и хотя на левом фланге немцы наносили сильные удары, их удавалось сдерживать. Около 9.00, когда проект плана эвакуации был закончен, полковнику Бриджмену сообщили, что пока еще он не требуется.

Черчилль вылетел в Париж. Утром Черчилль и Дилл встретились с Рейно и Вейганом. Во второй половине дня Горт получил телеграмму от премьер-министра, в которой излагались решения совещания: бельгийская армия отходит на реку Изер; английские экспедиционные силы и 1-я французская армия наносят удар в южном направлении «непременно завтра силами восьми дивизий», причем правее англичан будет действовать бельгийский кавалерийский корпус; английская авиация окажет всемерную поддержку; новая французская группа армий, «продвигаясь к Амьену», наносит удар на север и соединяется с войсками северной группировки.

Позднее в тот же день генерал Вейган отдал свой боевой приказ № 1. Изложенный настолько нечетко, что его трудно было понять. Он выражал не план действий, а политические намерения. Наступать восемью дивизиями не было никакой возможности. Несмотря на сведения, полученные от Бийотта в Ипре, Вейган в совершенно ложном свете представлял возможности 1-й французской армии и полностью игнорировал тот факт, что на главном направлении эта армия, как и английские экспедиционные силы, и бельгийцы, испытывала сильнейший нажим со стороны группы армий Бока. За этим приказом последовал боевой приказ № 17 генерала Жоржа, в котором указывалось, что «задачи армий остаются прежними». В нем не было прямого распоряжения на наступление, не было конкретного плана действий, и генерал Бланшар (принявший командование после дорожной катастрофы с Бийоттом 21 мая) не предпринял в соответствии с этим приказом никаких позитивных действий. К концу дня планы оставались неизменными.

К тому времени общее положение северной группировки союзников значительно ухудшилось. Аррас был обложен с трех сторон. Восточнее и западнее города крупные силы немцев значительно продвинулись вперед. Булонь была осаждена. Танки противника находились в 14 километрах от Кале. В северном секторе восточного участка фронта английские войска, пытаясь оторваться от противника, несли серьезные потери. Ставить вопрос о нанесении удара 23 мая восемью дивизиями было чистейшим абсурдом.

Утро 23-го принесло мало утешительного. Правда, французская армия собрала достаточно сил, чтобы можно было предпринять наступление на юг. Две ее дивизии, встречая незначительное сопротивление, продвинулись почти до самых окраин Камбре. Но тут она подверглась мощному налету пикирующих бомбардировщиков, продвижение прекратилось, и войска отошли на свои прежние позиции.

Некоторым утешением служило то, что английским экспедиционным силам удалось осуществить отход на старые пограничные позиции и что успешно проводилась смена трех английских дивизий. Менее утешительным было положение со снабжением. Склады боеприпасов, снаряжения и вооружения уже значительно истощили свои запасы, а положение с продовольствием стало критическим. В тот день английские экспедиционные силы были переведены на половинный паек. Это была мера предосторожности. В действительности путь отхода армии шел мимо складов и, хотя приказ не одинаково сказался на разных частях, но при наличии инициативы на местах (Монтгомери, например, гнал за собой гурт скота) можно было избежать серьезного недостатка в продовольствии.

На западном участке фронта создалось тяжелое положение: Булонь была обречена, Кале угрожало окружение еще до исхода дня; немецкие танковые дивизии вышли к каналу у Сент-Омера и, преодолевая упорное сопротивление, форсировали канал; Аррас был глубоко обойден с флангов; немцы форсировали реку Скарп, и французская легкая бронетанковая дивизия была оттеснена с высот севернее реки. Угроза быстро нарастала.

И тут в 18.00 вся обстановка резко изменилась. В этот час Рундштедт принял решение остановить свои танковые дивизии на рубеже канала Аа. По его свидетельству, потери в бронетанковой технике достигли 50 процентов. Местность позади линии каналов была изборождена канавами и местами затоплена. Контрудар Франклина, упорное героическое сопротивление гарнизона Арраса и жесткая оборона сводных отрядов на рубеже каналов убедили Рундштедта, что за всякое дальнейшее продвижение ему придется платить дорогой ценой. Кроме того, ему надо было подготовить войска к выполнению плана «Рот» – к наступлению через Сомму на юг в глубь Франции. В 18.10 распоряжение о приостановке наступления и перегруппировке войск было записано в журнал боевых действий 4-й армии. Одни танковые командиры скрепя сердце подчинились приказу, других он привел в бешенство. Немецкое наступление утратило свой порыв и уже не могло восстановить свою прежнюю силу.

В штаб Горта еще не поступало никаких сообщений об этом важнейшем решении. Гарнизон Арраса все еще держался, но, обтекая его с обеих сторон, немцы уже продвинулись до самого Бетюна, вторично форсировали, теперь на восточном участке, реку Скарп и стремительно двигались на Байель. Сначала Горт приказал гарнизону Арраса держаться до конца. Теперь, когда три танковые и одна моторизованная немецкие дивизии вышли на дорогу Бетюн – Аррас, стало очевидно, что район Арраса уже не удастся использовать как трамплин для наступления на юг. Поздно вечером Горт отдал распоряжение Франклину отойти на линию каналов.

Утром 24-го Вейган разразился гневными обвинениями: англичане отступают к портам; они оставили Аррас, хотя немцы не вынуждали их к этому; их отступление заставило его отказаться от своего плана. Самая горячность обвинений Вейгана, быстрота, с которой он перенес свои обвинения на английское правительство, явно свидетельствовали об отчаянных поисках козла отпущения. Потеря Арраса, несомненно, имела большое значение, но к вечеру 23-го уже не было никакой возможности его удержать. Блестяще проведенный Франклином отход через семикилометровую горловину между немецкими клещами, по крайней мере, сохранил его оперативную группу для вторичной попытки удара на юг, если бы таковую еще удалось предпринять.

Именно в этот момент на сцену выступает сам Гитлер. Около одиннадцати часов утра он прибыл в штаб Рундштедта. Ознакомившись с обстановкой, он подтвердил приказ о приостановке наступления – подтвердил его по военным соображениям, которые представил ему Рундштедт. В 11.32 открытым текстом было передано распоряжение: «Наступление на рубеж Дюнкерк – Азбрук – Мервиль временно приостановить». Это распоряжение было перехвачено и тщательно взвешено в штабе Горта. Ни Горт, ни Паунелл не сочли его доказательством того, что немцы исчерпали свою ударную силу. Однако полученные ранее сообщения о начале вейгановского удара с юга на некоторое время заставили поверить, что действия Рундштедта объясняются его опасениями за свой южный фланг. Впрочем, вскоре выяснилось, что никакого удара с юга французы не предпринимали и что немецкие танковые дивизии остаются главной угрозой безопасности английских экспедиционных сил. Следует поэтому рассмотреть положение армий Рундштедта по состоянию на тот момент.

Немецкая карта обстановки на 24 мая раскрывает все. К западу от линии, проведенной от Ла-Бассе на берегу канала до Амьена – примерно той линии, на которой намечался удар на юг, – были сосредоточены все десять немецких танковых и две моторизованные дивизии. Из них четыре танковые и две моторизованные дивизии еще не вводились в сражение. К востоку от этой линии и достаточно близко к ней, чтобы вступить в действие задолго до того, как наступающие с севера могли бы рассчитывать выйти в район Амьена, находились десять немецких пехотных дивизий и одна моторизованная. Вейган убедил себя, что можно предпринять наступление с севера восемью дивизиями. Между тем в боях под Аррасом были уничтожены последние английские танки; у французов их тоже осталось немного. Наступление восемью пехотными дивизиями при ограниченном количестве боеприпасов и недостатке транспортных средств в самую гущу колоссального сосредоточения пехоты и танков было бы с военной точки зрения самоубийством.

В штабе Горта не знали действительной силы немецких войск, но штабу Вейгана она должна была быть известна; однако и Париж и Лондон продолжали требовать наступления на юг. В тот день Черчилль снова был в Париже, и Горт получил от военного министра Антони Идена телеграмму, в которой говорилось, что и Рейно и Вейган «убеждены в том, что план Вейгана все еще осуществим и что единственная надежда на восстановление положения заключается в осуществлении этого плана. Вейган сообщает, что 7-я французская армия успешно продвигается и освободила Перонн, Альбер и Амьен».

В донесении Горта скромно сказано: «Впоследствии выяснилось, что эти сведения были неточными». Если же называть вещи своими именами, это была беспримерная ложь; никакого сколько-нибудь значительного продвижения не было, и не был освобожден ни один город. Но, основываясь на этих заверениях, Горт продолжал планировать последующий удар на юг, который, как теперь надеялись, можно будет начать 26 мая силами пяти дивизий и остатками французского кавалерийского корпуса. В то же время он продолжал укреплять оборону на рубеже канала, приказав перебросить туда 2-ю и 44-ю дивизии, высвободившиеся после общего отхода на старые пограничные позиции. Командовать войсками на рубеже канала был назначен генерал Иствуд. Его назначение положило конец существованию сводных отрядов.

Как ни странно, но Горт подвергся серьезной критике именно за организацию этих отрядов. Правда, это были наспех сколоченные разношерстные группы, включавшие подразделения всех родов войск английской армии. Им придавались противотанковые орудия и артиллерия, находившиеся в соответствующих районах. Часто этим отрядам не хватало средств связи, продовольствия, транспорта – всего, кроме мужества. Тем не менее за всем этим, даже за их несуразной организацией, всегда стоял ясный план. Горт, ощупью, вслепую добираясь до намерений противника, воздвигал на его пути препятствия во всех важнейших пунктах. Принятое Рундштедтом вечером 23 мая решение о приостановке наступления и перегруппировке войск – это достижение особых отрядов. Они не были «стройными» воинскими частями, но тем не менее остановили наступление немецких армий на север, и в этом их боевая заслуга. Теперь, с наступлением вечера 24 мая, они перешли в подчинение 3-го корпуса.

Тем временем возникла новая угроза на восточном участке фронта. По обе стороны от Куртре Бок предпринял мощное наступление на бельгийские позиции, и генерал Брук, находившийся на левом фланге английских экспедиционных сил, начал проявлять все большее беспокойство по поводу угрозы своему флангу. Он никогда не был высокого мнения о боевых качествах бельгийской армии. Теперь Брук был уверен, что она находится на грани полного краха, и обратился в штаб, требуя подкреплений.

Попытаемся представить себе, какую форму имели очертания территории, обороняемой армиями северной группировки к утру 25 мая. Лучше всего, пожалуй, сравнить ее с сапогом. Бельгийский берег представлял собой подошву, причем носок упирался в устье Шельды, а пятка лежала у Гравлина. Линия каналов, идущая до Валансьенна, напоминала задний край голенища, а рубеж обороны на границе, вновь занятый английскими экспедиционными силами, – подъем сапога. Отсюда до носка оборонялась бельгийская армия, все еще сдерживавшая главные силы наступающих войск Бока. Между Аллюэном на левом фланге английских экспедиционных сил и Гентом было сосредоточено десять немецких пехотных дивизий. Было очевидно, что Бок сосредоточил главные силы против бельгийцев и англичан, а в 7 часов утра поступило донесение, что его войска оттеснили бельгийцев на глубину два с половиной километра на 20-километровом фронте между Мененом и Дессельгемом. Французы были атакованы в районе Денена.

Вследствие такого развития событий полковник Бриджмен, изучавший обстановку на южном участке, был отозван в штаб для завершения проекта плана эвакуации. Он начал разрабатывать план вечером 21 мая, когда в распоряжении союзников были порты Ла-Манша от Булони до Зебрюгге; закончил же его, когда доступная береговая линия сократилась до размеров участка между Гравлином и Ньюпортом.

На западном участке фронта было сравнительно спокойно, хотя противник все еще прибегал к булавочным уколам с плацдармов, захваченных им за каналом. 2-я дивизия заняла позиции правее французов, 44-я занимала оборону между лесом Клермаре и Эром, а 48-я перебрасывалась, чтобы составить гарнизоны Касселя, Азбрука и Ворму.

Рано утром Брук снова потребовал от штаба подкреплений. Известия, полученные в течение ночи, еще больше усилили его опасения за левый фланг. Весьма вероятно, что он переоценивал возможные темпы наступления армии Бока. Необходимо напомнить, что существовала значительная разница в расчетах скорости продвижения для моторизованных дивизий армии Рундштедта и для немоторизованных соединений Бока. Не подлежит также сомнению, что Брук никогда ясно не представлял себе положение на западном участке фронта и характер угрозы со стороны танковых войск противника. Хотя Рундштедт 23-го отдал приказ о приостановке наступления и Гитлер на следующее утро его подтвердил, немецкое главное командование понимало, по крайней мере не хуже Горта, что с плацдарма у Сент-Омера открывался прямой путь в тыл армий Севера, проходивший по возвышенностям и позволявший немецким танкам миновать опасный район каналов и затоплений. И действительно, утром 25-го главное командование отдало приказ о возобновлении наступления танковых сил в этом направлении. Рундштедт, используя предоставленное ему Гитлером право решать вопрос по своему усмотрению, отказался выполнить этот приказ. Но в английском штабе об этом, разумеется, не знали, и Горту пришлось, наряду с подготовкой к наступлению на юг, сосредоточить внимание на более вероятной угрозе. Брук получил единственный резерв, остававшийся в руках штаба, – пехотную бригаду и два пулеметных батальона.

Утром, в начале восьмого, прибыл Джон Дилл. Горт просил его приехать и лично ознакомиться с обстановкой, сложившейся в этом районе. С первых же слов стало ясно, что даже в этот момент в Лондоне не имеют ясного представления об обстановке, и Дилл намекнул, что там недовольны руководством Горта. По-видимому, Дилл быстро убедился в критическом характере обстановки. По окончании беседы он доложил премьер-министру:

«Нельзя отрицать серьезность обстановки на северном участке. Английские экспедиционные силы удерживают сейчас фронт протяженностью в 139 километров семью дивизиями… две английские дивизии находятся в резерве и готовятся к нанесению удара совместно с французами вечером 26-го. Немцы вошли в соприкосновение с войсками союзников по всему фронту и, как сообщают, вчера вечером прорвали фронт бельгийцев северо-восточнее Куртре. При сложившихся обстоятельствах упомянутый выше удар не может иметь большого значения».

После этого Дилл встретился с Бланшаром и затем вернулся в Лондон. Горт стоял перед возможностью краха бельгийской армии на восточном участке фронта и вероятностью скорого возобновления наступления немецких танковых войск на западном участке.

День тянулся долго. В Премеске, в небольшом деревенском доме, где размещался штаб английских экспедиционных сил, Горт находился в одиночестве. Он испытывал острую внутреннюю борьбу. Воспитание и традиции внушили ему дух повиновения. Вейган, Жорж, Бланшар – каждый по-своему отдавали распоряжения о наступлении на юг. Однако кроме духа повиновения Гортом владело и чувство преданности – преданности английскому правительству. Но Лондон тоже отдал приказ о наступлении на юг. Теперь, когда субботний день клонился к концу, Горт пришел к заключению, что наступление больше невозможно. Неумолимый ход времени привел к такому положению, когда нужно было мобилизовать все ресурсы для спасения армии.

Он долго молча глядел на карту. Около 18.00 он вышел из комнаты и направился в кабинет Паунелла. Без всякого вступления он сказал:

– Генри, у меня такое предчувствие, что надо отозвать с южного участка пятую и пятидесятую дивизии и направить их к Бруку, на левый фланг.

Паунелл ответил:

– Вы понимаете, сэр, что это противоречит всем полученным нами распоряжениям, и, если мы снимем эти две дивизии, первая французская армия вряд ли сможет наступать без поддержки англичан…

Горт с минуту обдумывал слова своего начальника штаба и ответил:

– Да, я это хорошо знаю. Но все равно надо сделать так.

Таким образом было принято одно из важнейших решений в этой войне. Официальная история так описывает это событие:

«В 18.00 лорд Горт уже принял свое самое важное за всю кампанию решение. Не ожидая санкции французского командующего, он приказал 5-й и 50-й дивизиям прекратить подготовку к наступлению в южном направлении, назначенному на 26-е, и немедленно двинуться к угрожающему разрыву между английской и бельгийской армиями. Тем самым он спас английские экспедиционные силы».

Это решение является вершиной полководческой деятельности Горта и одним из важнейших моментов кампании. Через полчаса после принятия решения поступила телеграмма от миссии Надхэма при бельгийском штабе, в которой сообщалось, что в 17.00 немцы прорвали фронт между Гелювом и рекой Лис. Бельгийцы израсходовали последние резервы и не в состоянии закрыть образовавшуюся брешь.

Глава пятая Неделя перед операцией «Динамо»

Блокированием Антверпена и Флиссингена был завершен первый этап морских операций, необходимость которых была вызвана нападением на Бельгию и Голландию. Три последующих дня прошли сравнительно спокойно. Выдвинутый в эти дни французский план эвакуации 350 тысяч гражданских беженцев из Остенде и Зебрюгге едва успел выйти из стадии разработки.

19 мая обстановка стала проясняться. В этот день, как уже было сказано, генерал Паунелл сообщил в Лондон начальнику оперативного управления точку зрения Горта на необходимость эвакуации. В министерстве обороны тотчас же было созвано совещание, на котором присутствовал адмирал Рамсей. Председательствовал генерал Ридл-Уэбстер, и главным вопросом повестки дня было обсуждение проблемы организации новых путей снабжения. На основе детального изучения обстановки было принято решение: оставив за адмиралом Рамсеем право определять фактические порты назначения судов, вместе с тем максимально использовать Кале и Булонь, поскольку обеспечить прикрытие с воздуха Дюнкерка было труднее. Совещание обсудило различные альтернативные способы снабжения, например доставку грузов на баржах в Гравлин, Этапль и другие небольшие порты. Кроме того, совещание обсудило проблему эвакуации личного состава. При этом были рассмотрены три вопроса: первый – постепенная эвакуация личного состава, ненужного больше английским экспедиционным силам в связи с изменившейся обстановкой, в количестве 2 тысяч человек в день, начиная с 20 мая; второй – возможность срочной эвакуации личного состава баз, госпиталей и т. п., в общем около 15 тысяч человек, начиная с ночи на 22 мая; и третий – «экстренная эвакуация крупных контингентов войск» – последнее считалось маловероятным.

Было решено использовать для этой цели коммерческие суда, и министерству судоходства было поручено провести необходимые мероприятия. Руководство этими операциями было полностью возложено на адмирала Рамсея, которому было поручено изучить вопрос о количестве судов, могущих действовать из имеющихся французских портов, и установить, можно ли в случае крайней необходимости использовать дополнительные пункты погрузки для малых судов. Военное министерство и министерство военного транспорта должны были направить своих офицеров связи в штаб Рамсея в Дувре.

Одновременно 19 мая генерал Гамелен направил адмиралу Дарлану телеграмму следующего содержания:

«Хотя обстановка не требует немедленного принятия таких мер, было бы предусмотрительно сразу же приступить к сбору транспортов для эвакуации некоторых частей, хотя и невозможно заранее установить количество необходимых судов и порты погрузки».

Таким образом, распоряжения английскому и французскому флотам были отданы одновременно и в совершенно аналогичных выражениях. Дарлан, во исполнение первой части этой директивы, приступил к планированию операции по снабжению северных французских армий с использованием запасов, накопленных в Бресте, Шербуре и Руане для Норвежской кампании.

* * *

Оставалось разработать «чисто военную» сторону операции. На первый взгляд она казалась очень простой. Задача состояла главным образом в прикрытии флангов зоны движения судов, которая, грубо говоря, представляла собой четырехугольник, ограниченный с юго-запада узкой частью Дуврского пролива, а с северо-востока – линией, соединяющей Ньюпорт с устьем Темзы.

Что касается юго-западной стороны, то о ней достаточно сказать всего несколько слов. Отсюда нельзя было ожидать сколько-нибудь серьезных атак. Хотя немцы захватили побережье от Кале и Булони до самого устья Соммы, они не могли успеть перебросить в порты Ла-Манша даже торпедные катера, а темп прорыва в целом был настолько велик, что едва ли можно было провести через Ла-Манш достаточное количество подводных лодок, чтобы пытаться наносить удары с запада. Но северо-восточная сторона зоны перевозок была чрезвычайно уязвима. Дуврский военно-морской район не был больше отделен 300 милями нейтрального побережья от морских баз противника. Было известно, что немецкие подводные лодки используют порт Флиссинген в устье Шельды. Между Дуврским военно-морским районом и базами противника лежала только узкая полоска бельгийского побережья.

Для того чтобы объективно взвесить возможности сторон, необходимо рассмотреть общую обстановку на море в последнюю неделю мая. Англия имела большой военный флот, Германия – значительно меньший. Исходя из этого, можно было бы утверждать, что никакой проблемы не существовало, но склонность к чрезмерному упрощению таит в себе опасности. По ряду причин Дюнкерк никоим образом не мог стать ареной для применения крупных кораблей любой из сторон. Мели вдоль французского и бельгийского побережья исключали возможность использования крупных кораблей, но очень большое значение имела угроза с воздуха. В 1940 году уже считалось, что крупные корабли не могут подходить к вражеской территории на дистанцию артиллерийского огня. Вместе с тем извилистые фарватеры, расположение мелей, замешательство, вызванное применением авиации, – все это делало четырехугольник, в пределах которого проводилась эвакуация, раем для немецких быстроходных кораблей. Используя эскадренные миноносцы, торпедные катера и в меньшей степени подводные лодки, немцы могли сделать эвакуацию не только рискованной, но и невозможной.

Поскольку операция проводилась малыми кораблями, рассматривать вопрос надо с точки зрения их возможностей. К началу войны английский флот имел 202 эсминца, но это число уже значительно уменьшилось в результате обычных боевых потерь. Из оставшихся годных к службе боевых кораблей значительное количество находилось в 1500 милях к северу, где они были заняты в сложном, завершающем этапе Норвежской операции. Но эскадренные миноносцы были заняты не только в Норвегии. Положение в Средиземном море уже начинало вызывать тревогу. Несколько эсминцев, находившихся в южных водах, нельзя было отрывать от их баз. Кроме дальнего севера и дальнего юга эсминцы были также задействованы в битве за Атлантику.

И все же, несмотря на эти три важные задачи, адмиралтейству как-то удалось изыскать сорок эсминцев для участия в прикрытии Дюнкеркской операции и в эвакуации войск. Это было одно из крупных достижений в использовании эсминцев в этой кампании. И то, что это было сделано в обстановке угрожающе быстрого роста потерь, требовало от адмиралтейства немалого мужества.

* * *

В понедельник 20 мая адмирал Рамсей созвал в Дувре совещание для выработки конкретных мер, которых требовала быстро меняющаяся обстановка. На повестке дня совещания (настолько изменилось положение за сутки, прошедшие после предыдущего совещания) стоял вопрос: «Экстренная эвакуация крупных континентов войск через Ла-Манш». На этом совещании (которое на следующий день было продолжено в военном министерстве) было решено, в случае если экстренная эвакуация станет необходимой, проводить ее из трех французских портов: Кале, Булони и Дюнкерка. Пропускная способность каждого порта «с учетом умеренного противодействия» противника была определена в 10 тысяч человек в сутки. Был подготовлен перечень имеющихся в наличии судов. Офицерам службы морских перевозок в Харидже, Лондоне, Ньюхейвене, Саутгемптоне, Пуле и Уэймуте были даны указания взять на учет все малые суда грузоподъемностью до 1000 тонн, включая колесные пароходы и прогулочные суда, и сообщить необходимые данные вице-адмиралу Рамсею в Дувр. Операция по эвакуации войск получила кодовое наименование «Динамо».

К концу первого дня работы штаба стали известны предварительные результаты контрудара под Аррасом: немецкие танковые дивизии, наступавшие на Булонь и Кале, были остановлены.

22 мая военное министерство заявило, что до пятницы 24 мая никакого решения об эвакуации не предвидится, что оно не намерено проводить эвакуацию «паническим» образом и рассчитывает, что перевозка будет проходить организованно. Министерство считало, что намеченного количества судов будет достаточно для обеспечения всех потребностей. Однако во второй половине дня 22 мая немецкие танковые силы снова ринулись вперед. К утру 23-го из окон кабинета Рамсея в Дувре можно было видеть разрывы снарядов 2-й танковой дивизии, наступающей на Булонь. В ярком свете дня берег Франции отчетливо просматривался с английского берега, и в Дувре видели, как впервые начал рушиться план эвакуации.

* * *

Быстрое продвижение немецких танковых сил потребовало решительных мер. Тыловой эшелон штаба английских экспедиционных сил уже отправил все подразделения, не требующиеся непосредственно для боевых действий, в Вимре, около Булони, и генерал-лейтенант Дуглас Браунригг получил указание от Горта как можно скорее вывести все «лишние рты» из Булони, Кале и Дюнкерка. Это выражение требует некоторого пояснения.

Позади английских экспедиционных сил, располагавшихся в течение первых девяти месяцев войны вдоль франко-бельгийской границы, вырос огромный «хвост» из небоевых элементов, какой обычно тянется за всякой современной армией. Он был гораздо больше, чем требовалось для самих экспедиционных сил, ибо правительство рассматривало их лишь как ядро огромных вооруженных сил, которые будут развернуты после введения воинской повинности. Поэтому в тылу были сосредоточены административные и хозяйственные учреждения, склады, учебные и опытные части, предназначенные для приема пополнений из Англии, после того как широкая программа боевой подготовки, вступившая в действие в начале войны, начнет наконец приносить плоды. Многие из этих частей были укомплектованы нестроевыми, очень много было необученных и невооруженных людей. Те части, которые находились ближе к фронту, были привлечены для формирования сводных отрядов на линии каналов, а остальные только поглощали все уменьшающиеся запасы продовольствия и служили мишенью для немцев. Это и были «лишние рты», и при планировании операции «Динамо» надо было считаться с фактом их существования и обеспечить суда для их перевозки.

* * *

Рассматривая проблемы, стоявшие перед командованием при окончательном планировании операции «Динамо», следует иметь представление о событиях, происшедших за последнюю неделю. В самом конце предыдущей недели подвергся атаке с воздуха «Вестминстер» – старый английский эскадренный миноносец, переоборудованный для эскортных целей. 19 мая дуврский спасательный буксир «Леди Брэсси» получил приказ следовать в Дюнкерк и отбуксировать пострадавший корабль в один из английских портов. Капитан буксира Блэкмор в тот же вечер доложил, что на рейде у Кале стоит на якоре плавучий маяк Уэст-Хиндер. Это весьма знаменательно: маяки уже были в движении. В ту ночь с буксира «Леди Брэсси», стоявшего на якоре у Гравлина, было видно, как самолеты противника наносили удары по Дюнкерку и Кале, в результате чего возникли большие пожары. В тот же день в другом пункте побережья, между Ньюпортом и Остенде, английский корабль «Уитли», находившийся в оперативном подчинении французов, был серьезно поврежден бомбами и был вынужден выброситься на берег.

В понедельник 20 мая на рассвете буксир «Леди Брэсси» направился в Дюнкерк и подвергся удару с воздуха недалеко от порта. Около 9.00 он вошел в порт и взял «Вестминстер» на буксир. В трех милях к северо-западу от Кале команда буксира увидела, как лондонский пароход «Мейвис» подвергся удару с воздуха и был покинут командой. «Мейвис» был одним из первых малых судов, использовавшихся для снабжения английских экспедиционных сил через порты Ла-Манша.

Между тем из-за минирования с воздуха устья Сены серьезно задержалось снабжение французских войск.

Первоначально рассчитывали отправить первое судно 20 мая, но конвой вышел только 24-го. Всего было реквизировано 37 грузовых судов и отправлено 11 конвоев. Они понесли тяжелые потери. Только 13 судов в конце концов прибыли в Дюнкерк, причем 5 из них были уничтожены в порту бомбами. Поэтому было решено отказаться от попыток прямого использования грузовых судов, поставить их на якорь в Даунсе, близ Дувра, и перегрузить запасы на мелкие суда для отправки в Дюнкерк.

Тем временем в самом Дюнкерке предпринимались вспомогательные меры. 20 мая, после серьезных потерь, нанесенных немецкой авиацией, адмирал Абриаль решил вывести из порта все крупные французские суда. Первая группа судов вышла из порта беспрепятственно. Со следующим приливом предполагалось вывести двадцатитысячетонный танкер «Салом», танкер «Нижер», грузовое судно «Павон» и ряд других судов. Суда начали двигаться в полночь и почти сразу же подверглись мощному удару с воздуха. Попытку отбуксировать «Салом» пришлось оставить. «Нижер» был атакован, когда отходил от пирса, а при следующем налете на нем возник пожар. В конце концов он затонул около Гравлина. «Павон», сильно поврежденный, выбросился на берег между Гравлином и Кале. Эсминец «Л’Адруа», имевший задачу прикрывать суда, получил прямое попадание и в безнадежном состоянии выбросился на мель около Мало-ле-Бена.

Через два дня эсминец «Джегуар», приближаясь к Дюнкеркскому рейду, был торпедирован, по-видимому, подводной лодкой и затонул недалеко от порта.

Затем вследствие повреждения шлюзовых ворот ряд бассейнов подвергся действию приливов, и адмирал Абриаль приказал эвакуировать и малые суда.

Таким образом, снабжение английских экспедиционных сил в соответствии с новым планом протекало в чрезвычайно трудных условиях и в обстановке весьма реальной опасности. Обстрел моторного бота «Соуделити» орудиями, установленными вблизи Кале, знаменовал появление нового фактора, которому суждено было оказать серьезное влияние на перевозки в целом. Немцы установили батареи – сначала легких полевых орудий, а после прибытия необходимого оборудования – тяжелых орудий на высотах около Кале, откуда они контролировали ближайшие подходы к Дюнкеркскому рейду.

* * *

Хотя снабжение имело первостепенное значение, но проблема эвакуации раненых в этот период была, пожалуй, не менее важной и трудной. Заранее разработанная система эвакуации с изменением обстановки была нарушена. Импровизированные госпитали, созданные на северном участке взамен отрезанных 20 мая от армии, подвергались все большей опасности: надо было теперь эвакуировать не только раненых, но и личный состав этих госпиталей.

Масштаб воздушных налетов противника быстро увеличивался. Около Кале, где все еще мужественно держалась 30-я бригада, в результате налета авиации английский флот потерял эсминец «Уэссекс», обстреливавший позиции противника. Во время того же налета прямым попаданием была разрушена носовая часть польского эсминца «Бужа». За двое суток четыре эсминца было уничтожено и шесть выведено из строя. Все эти потери в совокупности оказали огромное влияние на возможность эвакуации, но планировать операцию «Динамо» продолжали с неослабевающим рвением.

Однако сверх всего возникло новое осложнение. Пытаясь как-то выправить отчаянное положение, сложившееся на всем фландрском фронте, военное министерство по просьбе Горта приняло решение бросить в бой 1-ю канадскую дивизию. Поскольку главной целью этого решения было усиление измотанных частей английских экспедиционных сил, дивизию можно было перебросить только через порты, где уже шла напряженная деятельность. 24 мая передовые части дивизии погрузились на суда. В последний момент, когда часть солдат уже была посажена на суда, решение об отправке дивизии было отменено. Было признано, что восстановить положение, бросив в бой свежую дивизию, не удастся и что эвакуация теперь неизбежна, а в этих условиях лишние 15 тысяч человек лишь усилили бы замешательство и внесли беспорядок на маршрутах движения отходящей армии. Части, уже погрузившиеся на суда, вернулись на берег.

* * *

Тем, кто не был очевидцем событий, трудно представить себе картину Дуврского порта в то время и в последующие дни. Дуврский порт обширен, но его причалы невелики и, за исключением причалов Адмиралтейского пирса, не приспособлены для напряженной работы. Порт был предназначен больше для стоянки старого ла-маншского флота, чем для интенсивных погрузочно-разгрузочных работ. На Адмиралтейском пирсе было восемь причалов, предназначенных для курсирующих через Ла-Манш пароходов. В самые напряженные моменты у этих восьми причалов скапливалось шестнадцать, восемнадцать и даже двадцать судов. Они швартовались друг к другу по два-три судна, и вследствие трудности разворота (во время отлива между пирсом принца Уэльского и Адмиралтейским пирсом из воды выступает гряда камней и мелей) почти все суда приходилось отводить буксирами, причем с максимальной поспешностью. Суда подходили к пирсу, как можно скорее высаживали измотанных солдат на берег и снова уходили, чтобы, пополнив запас топлива, вернуться на противоположный берег. В главной гавани было от сорока до пятидесяти швартовых бочек. Они были постоянно заняты судами, принимающими грузы, устраняющими мелкие повреждения и очень редко остановившимися для длительной стоянки.

Положение в Дюнкерке было еще более сложным. В результате непрерывных ударов авиации противника была разрушена водопроводная станция и главные магистрали водоснабжения. Остались только колодцы, но вода в них, просачивающаяся с затопляемых участков местности, была солоноватая. Срочно из Англии была затребована вода, и вскоре оттуда были отправлены водолеи «Голдиф» и «Клод».

* * *

Такова лишь неполная картина обстановки за неделю, предшествовавшую эвакуации главных сил. Первоначальные наметки плана снабжения и эвакуации были нарушены в результате быстрого продвижения немецких войск. Порты Ла-Манша неотвратимо попадали в руки противника. В тот день, когда началась операция «Динамо», оставалась последняя надежда на Дюнкерк и прилегающее к нему побережье, простиравшееся на 40 километров от Гравлина до Ньюпорта. На плоском, ровном побережье, лишенном местных предметов, кроме маленьких приморских дач, не было ни пирсов, ни портовых сооружений. От пологого песчаного берега было далеко до глубокой воды, и он был совершенно не защищен от северных ветров.

За прошедшую неделю союзное командование получило жестокий урок, убедившись в эффективности немецких воздушных налетов. У него на глазах портовые сооружения, на которые рассчитывали на первых стадиях планирования, исчезали одно за другим в пламени пожаров. Теперь на командование ложилась новая ответственность – обеспечивать снабжение Дюнкерка морским путем, и оно убедилось, что даже путь подхода к Дюнкерку – главный фарватер – находится уже под артиллерийским огнем противника. За неделю боев все эсминцы, базировавшиеся на Дувр, были потоплены или повреждены; немалые потери понес и французский флот.

Во второй половине дня 26 мая, когда военный министр сообщил Горту о решении английского правительства приступить к эвакуации, каждый солдат и матрос понимал, насколько мрачной была обстановка.

Глава шестая Булонь и Кале

Неделя, предшествовавшая операции «Динамо», включала еще один этап боевых действий, который необходимо рассмотреть, чтобы получить правильное представление об обстановке, в которой протекала эвакуация главных сил. Оборона портов Ла-Манша вошла в историю как один из героических подвигов английской армии. Но она имеет еще и другое значение: она послужила прообразом Дюнкерка, прообразом как успехов, так и неудач. Для того чтобы должным образом рассмотреть этот этап операции, необходимо немного вернуться назад.

Около полуночи 22 мая головной батальон 2-й немецкой танковой дивизии прошел через деревню Нуайель, расположенную в болотистом устье Соммы, и вышел к морю. К этому моменту ни Гудериан, командовавший тремя танковыми дивизиями первого эшелона, ни Клейст, осуществлявший общее руководство танковыми войсками, не получили никаких указаний относительно дальнейшего хода операции. Гудериан буквально не имел понятия, следует ли ему повернуть свои танки на север или на юг. 21-го было решено повернуть на север, но под влиянием контрудара Франклина на Аррас был отдан приказ о приостановке наступления, из-за чего передовые части корпуса Гудериана потеряли целые сутки.

К моменту, когда Гудериан получил наконец указание продолжать движение к портам Ла-Манша, боевая мощь его войск уже уменьшилась почти наполовину. План Гудериана был чрезвычайно прост: 2-я танковая дивизия наступает через Самер на Булонь, 1-я дивизия – через Девр на Кале, а 10-я наносит удар через Эден и Сент-Омер на Дюнкерк. Но командование после Арраса стало проявлять осторожность и вывело 10-ю танковую дивизию в резерв танковой группы, а некоторые части двух других дивизий были оставлены для обеспечения плацдармов на Сомме.

Морской начальник, на которого была возложена оборона Булони, поддался влиянию старших офицеров, прибывших в город после боев у Эдена. Не сумев связаться с адмиралом Абриалем, он приказал 21 мая эвакуировать порт. Однако его подчиненному, офицеру береговой артиллерии, удалось установить связь с Дюнкерком, и этому офицеру было приказано «оказывать сопротивление противнику столько времени, сколько понадобиться». 22 мая командование обороной города принял капитан 3-го ранга Анри Номи, а затем туда прибыл генерал Ланкето с остатками 21-й пехотной дивизии. Однако численность боевых частей оставалась небольшой.

Англичане реагировали на возникшую угрозу медленно и, если учесть требования обстановки, недостаточно решительно. Утром 21 мая 20-я гвардейская бригада, проходившая обучение в Камберли, получила распоряжение прибыть в Дувр. Через двадцать четыре часа она была переброшена в Булонь на пароходах «Биарриц» и «Куин оф Чэннел», эскортируемых эсминцами «Уитшед» и «Вимьера», имея с собой бригадную противотанковую роту и батарею 69-го противотанкового полка.

Высадка протекала не без трудностей. Конвой прибыл во время самой малой воды, и «Уитшед», шедший впереди транспортов, пришвартовался к набережной Шанзи только с помощью буксира. Причалы были загромождены всевозможными материалами и брошенными автомобилями; все грузовые операции прекратились. Вдобавок район порта был забит толпами беженцев, отставшими солдатами из тыловых частей, подразделениями бельгийских и французских войск. Не было никакой дисциплины. С огромным трудом экипажам эсминцев удалось очистить место и организовать выгрузочные команды. Тут прибыли госпитальные обозы, забившие причалы, но их оттеснили назад, чтобы разобраться с ними позднее. Постепенно порядок был восстановлен, бригада со всем своим имуществом высадилась на берег, а транспорты и эсминцы вышли из порта, до отказа забитые ранеными, беженцами и потерявшими свои части солдатами.

2-я немецкая танковая дивизия все еще стояла на реке Канш. В полдень она двинулась вперед. Запись в немецком журнале боевых действий гласит: «…командир корпуса в полдень направил 2-ю танковую дивизию на Булонь, не ожидая распоряжения из штаба группы Клейста. В результате дивизии удалось прорваться в город».

В 17.00 часов немцы перешли в атаку. Передышка дала возможность Уэльскому гвардейскому полку отрыть окопы на два батальона и создать неглубокие оборонительные позиции. Атака была отражена.

На рассвете 23-го немцы атаковали снова. Эсминцы Дуврского командования «Вайми», «Уайлд Суон» и «Кейт», несмотря на воздушные налеты противника, вели огонь с рейда по обнаруживаемым целям. В ярком утреннем свете были отчетливо видны немецкие танки, орудия, моторизованные колонны.

Адмирал Абриаль сосредоточил невдалеке от порта два тяжелых и восемь легких французских эсминцев под командованием капитана 1-го ранга Юрвуа де Порсампарка, находившегося на «Циклоне». Корабли вели огонь по вызову с укрепленной позиции Тур д’Одр, пока перед вечером она не была взята немцами.

«Уитшед» вместе с другими эсминцами прикрывал передвижение пехотной бригады в Кале. На обратном пути, приближаясь к Дувру, его командир, капитан 3-го ранга Кондер, получил распоряжение «как можно скорее» следовать в Булонь. Когда он прибыл в порт, ему стало ясно, что положение ухудшается с угрожающей быстротой. Форт де-ла-Креш уже был в руках противника, высоты, господствующие над городом, были заняты, и только район, примыкающий к порту, был еще как будто в безопасности. «Кейт» и «Уитшед» вошли в порт. В это время совсем рядом затрещали пулеметные очереди. В течение утра «Вайми» успел высадить группы в 200 моряков и солдат морской пехоты для восстановления порядка в районе порта. Войсковой транспорт «Монас куин» все еще находился в порту, частично загруженный. На причале лежали 72 тяжелораненых. «Уитшед» взял их на борт и отошел от причала, открыв огонь орудиями главного калибра по пулеметным точкам, расположенным в каких-нибудь ста метрах. Когда он вышел из порта, «Вайми» было приказано войти в порт и пришвартоваться рядом с «Кейтом». «Уитшед», получив возможность маневрировать, открыл огонь по форту де-ла-Креш и вызвал на нем взрыв. Немного погодя он попал под огонь полевых орудий, но открыл по ним ответный огонь и заставил их замолчать.

День уже клонился к концу. Из Дувра прибыли «Венеция», «Вимьера» и «Веномос», и «Уитшед» получил распоряжение с «Кейта», все еще стоявшего у причала, возвращаться в Англию и выгрузить раненых. Ложась на обратный курс, «Уитшед» перехватил радиограмму с распоряжением немедленно приступить к эвакуации. Это было в 17.30.

Было решено, чтобы одновременно швартовались только два эсминца. «Кейт» и «Вайми», уже стоявшие рядом, начали принимать на борт войска. В это время с севера налетела большая группа немецких самолетов. Стоящие у причала эсминцы ждали, когда начнут падать бомбы, а солдаты укрылись, кто где сумел, на разбитом причале, но в это время появилась группа «спитфайеров», они ринулись в атаку. С кораблей было видно, как падали объятые пламенем бомбардировщики противника. Но тут с другого направления появилась вторая волна – около 60 немецких пикирующих бомбардировщиков, которые нанесли удар по порту и стоящим поблизости кораблям. Одновременно с суши начался общий штурм города. По двум эсминцам, стоявшим в порту, был открыт минометный и пулеметный огонь; одна мина разорвалась на баке «Кейта». Треск пулеметов, разрывы мин, свист падающих бомб и грохот взрывов превратили порт в ад. Благодаря удивительно счастливому стечению обстоятельств ни одна бомба не попала в корабль, и лишь одна бомба разорвалась на причале в трех метрах от «Кейта». Его командир, капитан 1-го ранга Симпсон, был убит еще вначале при пулеметном обстреле, командир «Вайми» капитан-лейтенант Дональд был смертельно ранен, многие другие офицеры и матросы были убиты или тяжело ранены.

Тем временем мощному удару с воздуха подверглись и корабли, вышедшие из порта. Одна бомба разорвалась вблизи «Уитшеда», причем был убит командир артиллерийской боевой части. Еще больше пострадали французские корабли. «Ораж» был охвачен пламенем и затонул, уцелевшие люди были подобраны. Второй эсминец «Фрондер» был сильно поврежден.

Налет окончился так же внезапно, как и начался. Со стороны моря было ясно видно, что порту нанесен огромный ущерб, и «Уитшед» тут же поспешил к берегу, чтобы выяснить, не требуется ли помощь. Когда он приблизился, показался «Вайми», выходивший из порта кормой вперед: корабль, по-видимому, горел. За ним следовал «Кейт», непрерывно ведя огонь по целям, расположенным севернее города. После гибели командира «Кейта», который был одновременно командиром соединения эсминцев, командование принял командир «Уитшеда». Он послал радиограмму в Дувр с просьбой об авиационной поддержке, так как, по его мнению, продолжать эвакуацию без истребительного прикрытия было невозможно. Через пятьдесят минут над головой появились «спитфайеры». Командир «Уитшеда» сразу же передал в Дувр: «Вхожу в порт».

Опять была малая вода. «Уитшед» и «Вимьера» с большим трудом прошли входные фарватеры. Входя в порт, «Уитшед» открыл огонь по пулеметным гнездам и другим целям. Капитан 3-го ранга Кондер решил, что теперь представилась возможность вывести Уэльский гвардейский полк из рощи по другую сторону порта, и дал ему приказ отходить. Взяв на борт более 500 солдат, «Уитшед» отошел от причала. За ним следовала «Вимьера», имевшая на борту 550 солдат, не считая подрывной команды и ранее подобранных раненых. Когда корабли вышли из порта, туда вошли «Уайлд суон» и «Веномос».

Поскольку времени оставалось в обрез, было решено ввести в действие третий эсминец. Два шедших впереди корабля вошли в порт, не встретив сопротивления, но когда в сумерках к волноломам подошла «Венеция», с высот севернее города начался интенсивный обстрел входа в порт. Вероятно, немцы надеялись потопить «Венецию» в фарватере и тем самым загородить его, воспретив дальнейшую эвакуацию. Снаряд ударил в платформу одного из орудий, уничтожив весь расчет, а командир корабля капитан-лейтенант де Меллор и все находившиеся на мостике были тяжело ранены. Корабль с остановившимися машинами сел на мель, но младший лейтенант Джоунз, взявший на себя командование, в конце концов вывел корабль из порта кормой вперед.

«Уайлд суон», находившийся уже у стенки, открыл огонь кормовыми орудиями, а минуту спустя в городе показались танки противника.

«Веномос», подходя к причалу, попал под сильный огонь. Один из офицеров выскочил на берег и закрепил швартовы. Тут один из гардемаринов заметил отряд мотоциклистов противника, направлявшийся к пристани. Открыв огонь из счетверенной зенитной установки, он рассеял колонну. Огонь не прекращался в течение всей погрузки. К 21.00 оба корабля приняли около тысячи человек. Поскольку уровень воды все еще не позволял взять больший груз, они отдали швартовы. При выходе из порта у «Веномоса» заело рулевое устройство, но, действуя машинами, его удалось вывести. «Уайлд соун» сел на мель, но смог сняться, и оба корабля с присоединившейся к ним поврежденной «Венецией» вернулись в Дувр.

В Булони на берегу еще оставались войска. Адмирал Рамсей приказал кораблю «Виндзор», действовавшему в районе Кале, следовать в Булонь, и около 22.30 он вошел в порт, пришвартовался у набережной Шанзи и подобрал 600 солдат и 30 раненых.

Теперь у Дуврского командования оставались только два неповрежденных эсминца – «Вимьера» и «Уэссекс». Им тоже было приказано следовать в Булонь, но «Уэссекс» был потом направлен в Кале, и «Вимьера» отправилась одна. В полной тишине корабль подошел к порту. Всякая попытка достигнуть внутренней гавани казалась его командиру капитан-лейтенанту Хиксу самоубийственной, и корабль пришвартовался у внешнего мола. Долгое время он стоял у причала все в той же полной тишине. На оклики никто не отзывался. Экипажу казалось, что порт капитулировал, и корабль был готов отойти от причала, как вдруг из-за портового здания хлынула беспорядочная толпа гражданских беженцев, французских и бельгийских солдат. Почти в то же время на борт поднялся офицер гвардейского полка, который сообщил, что на берегу осталось еще около тысячи солдат. К 2.45 «Вимьера» взяла на борт 1400 человек. Свободным оставалось только место вокруг орудий. Перегруженный сверх всякой меры корабль отошел от причала и взял курс на английский порт. Когда он миновал волноломы, на мол обрушился мощный артиллерийский огонь, а город подвергся удару бомбардировщиков.

В течение всего следующего дня французы продолжали оказывать сопротивление в отдаленных от порта районах, и поддерживавшие их огнем французские эсминцы опять серьезно пострадали. «Фуже» получил тяжелые повреждения. «Шакал» получил прямое попадание и стоял с остановившимися машинами в безнадежном положении под огнем немецких батарей, пока экипаж спускался на воду. Часть спасшихся людей под командованием капитан-лейтенанта Дюкуана достигла берега в районе мыса Гри-Не и приняла участие в обороне небольшой укрепленной позиции, пока ее не сдали 25 мая.

Под влиянием этих потерь адмирал Абриаль отозвал оставшиеся эсминцы, но генерал Ланкето с горсткой солдат продолжал сопротивляться до утра 25-го, когда ему пришлось капитулировать.

Короткая эпопея Булони окончилась.

* * *

История Кале – это история преднамеренного самопожертвования, самопожертвования бригады с целью выиграть время для армии.

Сопротивление французов под Девром позволило получить первую короткую передышку, но к 22 мая 1-я немецкая танковая дивизия подошла к Кале. Во второй половине дня 22-го 10-я танковая дивизия вернулась под командование Гудериана, и он решил сразу же двинуть 1-ю танковую дивизию на север, оставив на время Кале, с задачей переправиться через канал Аа и наступать на Дюнкерк. Эта задача первоначально намечалась для 10-й танковой дивизии. Теперь Гудериан приказал ей сменить 1-ю танковую дивизию перед Кале и предпринять штурм города. Вызванная этой перегруппировкой передышка имела большое значение для союзников.

22 мая, когда немцы вплотную подошли к Булони, малочисленному английскому гарнизону Кале были посланы подкрепления. Территориальный пехотный батальон королевы Виктории первым прибыл в порт и тут же направился перекрыть главные дороги, ведущие в город; у него не было никакого транспорта. Затем прибыл 3-й танковый полк 1-й бронетанковой дивизии, а через некоторое время – его машины. Портовые сооружения были сильно повреждены в результате ударов авиации, а отсутствие обслуживающего персонала порта еще более усугубляло и без того тяжелое положение. Разгрузка началась при помощи судовых кранов и закончилась только на следующий день. Генерал Браунригг, направлявшийся обратно в Дувр, приказал танковому полку прорываться на юго-запад, на соединение с гарнизоном Булони. Задолго до того как полк мог начать движение, прибыл офицер из штаба экспедиционных сил с распоряжением полку двигаться на Сент-Омер и установить связь со штабом. Поскольку полк еще не был готов к выступлению, были высланы вперед легкие танки с задачей разведать дорогу на Сент-Омер. Они обнаружили, что город в огне, и едва ускользнули от частей 6-й танковой дивизии противника.

23-го в Кале в сопровождении эсминцев прибыла 30-я бригада под командованием бригадира Никольсона. Генерал Браунригг тоже направил ее на юго-запад с задачей удержать Булонь. Бригада направлялась на континент именно с этой целью.

Тем временем танковый полк отправил офицера связи обратно в штаб с эскортом легких танков, но они наткнулись на части 1-й танковой дивизии и были уничтожены. За ними следовал весь полк. Последовала короткая схватка. Вначале полк имел успех, но потом потерял еще двенадцать танков, и стало ясно, что прорваться на Сент-Омер невозможно. Поэтому оставшиеся танки отошли на Кале.

Когда бригадир Никольсон прибыл в Кале, он узнал, что танки понесли тяжелые потери, что противник подошел уже почти к самым окраинам города и что о вылазке на Булонь и на Сент-Омер не может быть и речи. Совместно с французами он приступил к укреплению внешней линии обороны города. В это время пришло третье распоряжение: доставить английским экспедиционным силам 350 тысяч пайков. В распоряжении подчеркивалось, что эта задача «выше всех прочих соображений». Танковый полк выслал одну из своих рот разведать дорогу на Дюнкерк. Она снова наткнулась на подразделения 1-й танковой дивизии. Три танка прорвались назад, остальные были уничтожены. На рассвете 24-го, когда пехота с еще одной ротой танков двинулась вперед, чтобы очистить дорогу, разгорелся бой. К концу боя в танковом полку осталось девять средних и двенадцать легких танков. Артиллерия 10-й немецкой танковой дивизии вела интенсивный огонь по Кале, а на западном участке противник начал атаку.

В течение всего дня 23-го эсминцы патрулировали на рейде и при всякой возможности открывали огонь по расположению противника. 24-го адмирал Рамсей, получивший теперь подкрепления, направил в район Кале корабли «Графтон», «Грейхаунд» и польский эсминец «Бужа». Весь день, подвергаясь сильным атакам с воздуха, они поддерживали войска огнем. В эти дни был потоплен «Уэссекс», а «Бужа» и «Вимьера» получили повреждения.

В два часа ночи 24-го военное министерство сообщило бригадиру Никольсону, что вопрос об эвакуации Кале «в принципе» решен. Учитывая это решение, на корабли, еще не завершившие выгрузку машин и материальной части, были погружены раненые, личный состав службы снабжения и других нестроевых частей, обслуживающий персонал порта, и корабли направились в Дувр. С течением дня стал все больше ощущаться недостаток боеприпасов, и из Дувра были направлены эсминцы «Вулф-хаунд» и «Верити» с предметами снабжения и с отрядом морской пехоты для охраны порта.

Перед вечером части 10-й немецкой танковой дивизии предприняли сильные атаки со всех трех направлений. Французский командир сдал форт Ньюле, а после того как были выведены из строя орудия береговой обороны, был оставлен и форт Лапен. На южном участке противник прорвал оборону англичан и вышел на окраины города.

Немцы несли большие потери, но продолжали атаковать. Бригадиру Никольсону было ясно, что удерживать прежнюю линию обороны больше невозможно. Из военного министерства поступила еще одна телеграмма, подтверждавшая, что эвакуация состоится, но начнется не ранее семи часов следующего утра. С наступлением темноты Никольсон отвел своих людей на укрепления старой цитадели. Во время отхода он получил сообщение от начальника имперского генерального штаба, в котором говорилось: генерал Бланшар «запрещает эвакуацию» и это «означает, что Вы должны подчиниться во имя союзнической солидарности». По тону и смыслу послания было видно, что к нему приложил руку сам премьер-министр.

В ту ночь адмирал Сомервилл пересек пролив, чтобы обсудить положение с Никольсоном, и, вернувшись, доложил, что «если добавить орудий, которые крайне необходимы, Никольсон уверен, что ему удастся продержаться еще некоторое время». Однако было решено, что держать в порту корабли нет смысла.

Утром 25 мая немцы, захватившие мэра Кале, под конвоем направили его к англичанам с предложением о капитуляции. Мэр был взят под стражу, а его эскорт отправили обратно.

Все утро продолжался обстрел. Были разрушены водопроводные магистрали, в войсках ощущался острый недостаток воды. Почти все орудия Никольсона вышли из строя, и хотя эсминцы всеми силами старались ему помочь, но без береговых корректировочных групп их поддержка была малоэффективной. В старом городе бушевали пожары, улицы превратились в руины, пыль и едкий дым заволокли позиции обороняющихся. На восточном участке была предпринята вылазка с целью ослабить нажим противника, но она захлебнулась в дюнах. Наконец противник форсировал каналы, и обороняющиеся отступили в район доков. Бригадир Никольсон и французский командир создали объединенный штаб в старой цитадели. Сюда во второй половине дня был доставлен немецкий парламентер, потребовавший капитуляции.

Немецкий журнал боевых действий с восхищением приводит ответ Никольсона: «Отвечаю отрицательно, потому что долг английской армии, как и немецкой, – драться».

Тут же возобновились атаки, но к наступлению ночи немцам все еще не удалось сломить сопротивление. Разуверившись в немедленной победе, они прекратили штурм. В полночь из военного министерства поступило последнее обращение:

«Каждый час вашего сопротивления оказывает огромную помощь английским экспедиционным силам. Правительство решило, что вы должны продолжать сражаться. Восхищены вашей блестящей стойкостью».

В обстановке общего замешательства все эти радиограммы не были переданы в Дувр. Адмирал Рамсей не оставлял надежды на спасение хотя бы части гарнизона. В ночь на 25-е он послал в Кале флотилию яхт, траулеров и дрифтеров в сопровождении нескольких малых кораблей с задачей быть наготове на случай, если в последнюю минуту изменится план эвакуации. Несколько небольших судов вошли в порт и взяли на борт некоторое количество солдат, в большинстве раненых. Бельгийский баркас «Семуа» четыре раза входил в порт и каждый раз увозил раненых. Траулер «Конидо» рано утром 26-го вошел в порт, но сел на мель и оставался там до полудня. Уходя из порта, он взял на борт 165 человек, в том числе уцелевших солдат морской пехоты, офицеры которой были убиты или взяты в плен.

Всю ночь они, как могли, обороняли свои позиции, испытывая острый недостаток воды, продовольствия и боеприпасов. Утром 26-го, после того как немцы перебросили из Булони артиллерийские подкрепления, возобновился обстрел, еще более мощный, чем прежде. В немецком журнале боевых действий записано:

«Между 9.00 и 10.00 наносились удары с воздуха в сочетании с артиллерийским огнем по цитадели Кале и пригороду Ле-Барак. Видимых результатов не достигнуто. Бои продолжаются, англичане упорно обороняются».

В бой вступили пикирующие и обычные бомбардировщики и истребители. За каждым налетом следовала атака танков и пехоты. Обороняющиеся постепенно были оттеснены в северную половину старого города. Цитадель была окружена и изолирована. Под давлением превосходящих сил противника организованная оборона была сломлена, обороняющиеся были расколоты на отдельные группы, которые все еще продолжали держаться в разрушенных бастионах и в развалинах. В конце дня немцы прорвались в цитадель и взяли в плен бригадира Никольсона со штабом. С наступлением сумерек пункты сопротивления пали один за другим. Звуки боя медленно угасали, и вскоре над Кале воцарилась тишина.

В этой тишине в порт вошла яхта «Гюльзар», как раньше вошла в Булонь «Вимьера». В полночь она встала у причала, и команда стала обшаривать руины захваченного противником города в поисках раненых.

К часу ночи, через несколько часов после того, как противник овладел городом, она подобрала с конца волнолома пятьдесят человек. На этом закончилась история обороны Кале. В своей книге «Panzer Leader» генерал Гудериан писал:

«Как командующий, осуществлявший руководство на месте событий, я могу определенно заявить, что героическая оборона Кале, хотя и заслуживает высшей похвалы, все же не оказала никакого влияния на ход событий в районе Дюнкерка».

Правильно ли утверждение Гудериана? Оно кажется по меньшей мере неосновательным. Если бы Кале пал раньше, если бы союзники не стали оборонять ни Кале, ни Булонь, обстановка, пожалуй, сложилась бы по-иному. Когда 23 мая танки противника были остановлены, 1-я немецкая танковая дивизия фактически уже перешла канал у Ваттена. Если бы не было обороны Булони и Кале, то вместо довольно потрепанной 1-й танковой дивизии на линии канала были бы три танковые дивизии, упоенные победой. Непонятно, почему в таких условиях Гудериан не направился прямо к Дюнкерку – своей заветной цели.

Заявление Гудериана тесно связано с его попыткой возложить вину за неудачу немецкой армии под Дюнкерком на Геринга и Люфтваффе. Но есть один непреложный факт, который не могут опровергнуть никакие объяснения: оборона Кале позволила выиграть время, а время было для Горта важнейшим фактором в его руководстве боями на западном участке фронта.

Так в неистовой Булони и в затихшем Кале формировался прообраз Дюнкерка.

Глава седьмая Воскресенье, 26 мая

10.30 утра в воскресенье 26 мая Горту вручили телеграмму от военного министра Антони Идена, которая гласила: «…Вся полученная мною информация свидетельствует о том, что французы не сумеют предпринять наступление с рубежа Соммы, достаточно мощное, чтобы сохранились какие-то перспективы для Ваших совместных действий с союзниками на севере. Если это подтвердится, то создается такое положение, при котором решающее значение будет иметь сохранение английских экспедиционных сил. При таких условиях Вам остается лишь единственный путь: пробиваться на запад, где все порты и побережье к востоку от Гравлина будут использованы для погрузки. Военно-морские силы предоставят корабли и малые суда, а военно-воздушные силы обеспечат полную поддержку с воздуха. Поскольку отход может начаться очень скоро, необходимо срочно подготовить предварительные планы…»

Наступил момент для принятия решения. В ответной телеграмме Горт сообщал:

«Я не должен скрывать от Вас, что даже при самых благоприятных обстоятельствах большая часть английских экспедиционных сил и их вооружения неизбежно будет потеряна».

Каково же было положение в это утро?

Принятое Гортом накануне вечером решение отказаться от удара на юг вызвало целый ряд изменений, имевших решающее значение для спасения английских экспедиционных сил. Когда он читал телеграмму Идена, обстановка характеризовалась тремя главными факторами.

Во-первых, продолжалось напряженное затишье на западном участке фронта. Горт уже полностью использовал его для выравнивания и укрепления слабой линии обороны на этом участке.

Во-вторых, он достиг соглашения с генералом Бланшаром о порядке отхода на реку Лис, в результате которого должен был резко сократиться фронт, занимаемый английскими экспедиционными силами и 1-й французской армией. Бланшар и сам уже отбросил всякую надежду на наступление в южном направлении и в полночь отдал соответствующие распоряжения, но из его выступлений на совещании и из его приказов было ясно, что он все еще верил в возможность удерживать обширный плацдарм, прикрывающий Дюнкерк, с передним краем на реке Лис. «Мы будем удерживать этот плацдарм, – писал он, – не помышляя об отступлении». Вопрос об эвакуации на совещании не поднимался. Горт получил телеграмму Идена по возвращении из штаба Бланшара.

Третий фактор заключался в том, что на восточном участке фронта 5-я дивизия прочно удерживала позиции на левом фланге войск Брука, тем самым обеспечив английским экспедиционным силам чрезвычайно важное преимущество: они получили еще одну передышку.

Поскольку восточному участку фронта, или «сражению на левом фланге», придают столь большое значение, не мешает рассмотреть его в более широком плане. В своей книге «The Turn of the Tide» Артур Брайант говорит о том, что английские экспедиционные силы на восточном участке фронта «обороняли французскую границу против главных сил немецких армий, наступавших с северо-востока». Действительно ли это были главные силы немецких армий?

Возглавляемая Боком группа армий «Б», части которой противостоял 2-й корпус Брука, состояла из 6-й и 18-й армий, насчитывавших в общей сложности шесть корпусов. Танковые дивизии, с которыми Бок начал наступление на Бельгию, после выхода на реку Диль были у него отобраны и переданы Рундштедту. На 26 мая группа армий «Б» состояла из пехотных дивизий; они не имели ни механизированных, ни автотранспортных средств и пользовались преимущественно конным транспортом.

В принципе это была армия образца 1918 года, с соответствующим темпом продвижения. Возглавляемая Рундштедтом группа армий «А», часть которой наступала перед 3-м корпусом на западном участке фронта, имела в своем составе 2, 4, 12 и 16-ю армии – в общей сложности семнадцать армейских и четыре танковых корпуса. По численности личного состава она превосходила группу армий «Б» более чем втрое, но, что несравненно важнее, она включала всю массу танковых войск. Таким образом, весь потенциал немецкой армии, предназначенный для «блицкрига», был сосредоточен на южном и западном участках фронта. Однако не все силы обеих групп армий принимали непосредственнее участие в боях с союзными армиями северной группировки. Немецкая карта обстановки по состоянию на 24 мая – день начала сражения на восточном участке фронта – показывает, что девять с половиной немецких дивизий находились в соприкосновении с бельгийцами, полторы дивизии располагались против английских позиций по линии старой границы, шесть – против 1-й французской армии, две пехотные и три танковые дивизии – в соприкосновении с английскими войсками на западном участке фронта.

К утру 26 мая Бок произвел некоторую перегруппировку, имевшую большое значение. Три немецкие дивизии подходили к позиции, которую заняла 5-я дивизия Франклина; две дивизии находились в соприкосновении с войсками, расположенными на старой границе, – в общей сложности пять дивизий плюс одна в ближайшем резерве. Однако и Рундштедт произвел важную прегруппировку. Пять танковых, одна моторизованная и три пехотные дивизии находились в соприкосновении с войсками западного участка фронта на линии канала, а две танковые и одна моторизованная дивизии – в ближайшем резерве.

Эти цифры никак не могут подтвердить, что английским экспедиционным силам на восточном участке фронта противостояли «главные силы немецких армий». Тем не менее положение на этом участке было трудным и очень опасным.

Однако у Брука было два неоценимых преимущества. Во-первых, его войска занимали старые позиции на границе, а следовательно, имели прочную основу для расширения фронта влево. К этому надо добавить хорошее знание местности и ее оборонительных возможностей. Впрочем, необходимо пояснить, что, вообще говоря, оборонительные сооружения были рассчитаны на гораздо большее количество войск, чем имелось в наличии, но не было достаточно времени, для того чтобы информировать вновь прибывающие в этот район войска об этих сооружениях. Второе преимущество было еще более ценным: Брук знал планы противника. 25 мая перед фронтом генерала Монтгомери патруль подбил немецкий штабной автомобиль. Находившемуся в нем подполковнику Кинцелю удалось убежать, но он оставил в машине набитый бумагами портфель. Брук, посетивший днем штаб Монтгомери, увидел, что весь состав штаба занимается этими документами, и взял их в свой штаб, где они были переведены. Документы почти полностью раскрывали группировку немецких войск. Эти данные в то время и впоследствии сослужили неоценимую службу для оценки немецких сил. Однако более непосредственное значение имел найденный среди документов план наступления 6-й немецкой армии в стык между английскими экспедиционными силами и бельгийскими войсками. Одним словом, план предусматривал ограниченные наступательные действия на участке границы с целью сковать английские экспедиционные силы и нанести главный удар в общем направлении на Ипр силами двух корпусов. На основе полученных данных Брук принял окончательное решение о расположении 5-й дивизии, этими же данными определялись и его последующие шаги.

Теперь проявилось и третье преимущество. Быстрота передвижения 5-й дивизии (осуществлявшегося главным образом при помощи штабных транспортных рот) указывала на то, что Брук имеет превосходство в скорости над пехотой Бока с ее конным транспортом. Этому превосходству предстояло сыграть решающую роль в ходе боев на левом фланге. Именно благодаря этому штаб мог с некоторым оптимизмом оценивать положение на ближайшее будущее.

Однако в этот момент в штаб-квартире Гитлера принимались важные решения. Накануне Браухич приказал возобновить наступление на западном участке фронта.

Рундштедт, застраховав себя распоряжением Гитлера, предоставлявшим решение этого вопроса на его личное усмотрение, игнорировал приказ Браухича. Теперь Браухича вызвали в ставку Гитлера. Обсуждался вопрос о медленном темпе продвижения армий Бока, и было решено отдать приказ от имени фюрера о «дальнейшем броске танковых групп и пехотных дивизий с запада в направлении Турне – Кассель – Дюнкерк».

Бои на западном участке фронта полностью никогда не прекращались. Несмотря на приказ о приостановке наступления, немцы непрестанно стремились расширить свои плацдармы. К тому же приказ относился не ко всем направлениям западного участка. Южнее Сен-Венана местность была благоприятной для танков, и в тот день были предприняты предварительные действия, которые должны были перерасти в двухсторонний охват, направленный на Кеммел, с целью соединиться с 6-й армией Бока и отрезать английские экспедиционные силы и силы французов от побережья. С течением дня в районе Сен-Венана и во всей полосе 2-й дивизии разгорелись упорные бои. Была брошена в бой 50-я дивизия, уже переподчиненная Бруку и ожидавшая транспортных средств, и под Карвеном уже втянулась в бой 151-я бригада. Когда Брук после рекогносцировки фланга его войск, где образовался разрыв с бельгийской армией, вернулся в свой штаб, он узнал, что может рассчитывать только на 150-ю бригаду. Ввиду сложившейся на западе обстановки отправку остальных частей дивизии пришлось задержать.

Здесь уместно рассмотреть утверждение Артура Брайанта в его книге «The Turn of the Tide» о том, что «в то время Брук без всяких распоряжений сверху координировал передвижение как своего корпуса, так и 1-го корпуса, находившегося справа и отходившего за 2-м корпусом». 1-й корпус вначале состоял из 1, 2 и 48-й дивизий. Из них 2-я дивизия уже была изъята из корпуса и в то время вела ожесточенные бои против немецких танковых войск на рубеже канала в 30 километрах от позиций Брука. 48-я дивизия тоже была выведена из корпуса и в то время находилась в 40 километрах в противоположном направлении, создавая узлы сопротивления в районах Касселя, Арнека, Ледрингема, Ворму и Берга, где должна была решиться судьба западного участка фронта. На линии границы оставалась только 1-я дивизия. Соседняя с ней 42-я дивизия была временно подчинена 1-му корпусу. Ни одна из этих дивизий в то время не отходила за 2-м корпусом. Ни одна из них фактически не начинала отходить до ночи понедельника, когда начался общий отход в соответствии с планом, изложенным Гортом и приспособленным к требованиям быстро меняющейся обстановки.

В то время как Горт в своем штабе старался оценить новые события, поступила вторая телеграмма от военного министра. Она заканчивалась следующими словами: «…у Вас не остается иного выхода, как отступить к побережью… Рейно связывается с генералом Вейганом, и последний, несомненно, тотчас отдаст соответствующие распоряжения. Теперь Вам разрешается немедленно начать отход к побережью совместно с французской и бельгийской армиями».

Таким образом, английское правительство приняло решение.

* * *

Во французской ставке генерал Вейган получил радиограмму с изложением содержания приказа генерала Бланшара об отходе на реку Лис. Вейган «послал за адмиралом Дарланом, чтобы рассмотреть вопрос о погрузке войск на суда».

* * *

В 18.57 26 мая адмиралтейство отдало приказ: «Приступить к операции „Динамо“».

Но к тому времени операция уже началась. В 15.00 адмирал Рамсей, руководствуясь сообщениями, поступающими с французского побережья, на свою ответственность начал отправлять в Дюнкерк войсковые транспорты. Когда на противоположный берег Ла-Манша поступило распоряжение о начале эвакуации, первые суда уже начали погрузку. Предвидение Рамсея оправдалось. В 22.30 первое судно с войсками выгрузилось в Дувре.

Задача, стоявшая перед Рамсеем, имела две стороны. Первая сторона носила чисто военный характер. Предстояло обеспечить безопасность района, по которому должны были проходить пути эвакуации. Дуврский пролив больше не являлся безопасным убежищем, отстоящим на 300 миль от ближайшей базы противника. По имевшимся сведениям, немецкие корабли уже действовали из оккупированного голландского порта Флиссинген; поступили сообщения о появлении подводных лодок в северной части Северного моря; эффективность воздушных налетов противника можно было наглядно видеть из окон штаба Рамсея в Дувре. Рамсею возместили потери в эскадренных миноносцах, но все же в его распоряжении оставалось не более одной флотилии и некоторое количество малых кораблей. Этими силами вместе с начинавшим поступать подкреплением Дуврское командование должно было организовать защитный заслон к востоку от зоны эвакуации; прикрыть фактические маршруты судов с эвакуируемыми; обеспечить борьбу с расположенной в районе Кале немецкой артиллерией; организовать противовоздушную оборону находящихся в его распоряжении судов их собственными импровизированными средствами и очистить от мин фарватеры и район города Дюнкерка. Кроме того, Рамсею предстояло организовать регулирование движения судов и спасательную службу.

Задача сама по себе была достаточно обширная. Широкое использование эсминцев для перевозки людей в то время не намечалось, невзирая на опыт Булони. Их было слишком мало, а объем задач по прикрытию эвакуации слишком велик.

Вторая сторона задачи, стоявшей перед Рамсеем в операции «Динамо», заключалась в обеспечении перевозки основной массы людей торговыми судами – пароходами, курсирующими через Ла-Манш, а также каботажными судами и голландскими промысловыми судами при поддержке, в случае необходимости, военных кораблей. На 26 мая для этой цели имелось следующее количество судов:

Пассажирские суда (главным образом курсирующие через Ла-Манш и Ирландское море, торгово-пассажирские суда) в Дувре и Даунсе —15

Пассажирские суда в Саутгемптоне – 17

Пассажирские суда в Саутгемптоне (голландские и бельгийские) – 3

Каботажные суда в Даунсе – 6

Деревянные и стальные баржи в Даунсе – 16

Голландские промысловые суда – 40

Танкеры-теплоходы, транспорты снабжения, нефтеналивные суда и пр/ – 32

В воскресенье, поздно вечером, Рамсей получил радиограмму из адмиралтейства, которая гласила: «…необходимо операцию „Динамо“ провести с величайшей энергией, имея в виду перевезти 45 тысяч человек из состава английских экспедиционных сил в течение двух дней, после чего, вероятно, придется эвакуацию прекратить, так как ее не допустит противник».

Трудно сказать, какие соображения легли в основу этой радиограммы. Во всяком случае, они исходили не из штаба Горта. Решение было принято в Лондоне. По-видимому, ответ Горта на первую телеграмму Идена произвел в Уайтхолле впечатление, отнюдь не соответствовавшее его осторожной формулировке. Правда, Лондон имел и другие источники информации. Однако телеграммы, исходившие непосредственно из Дюнкерка, были нервозными и неточными; сведениям из французского штаба нельзя было больше доверять; с бельгийской стороны поступали все более унылые сообщения. Положение было рассмотрено в высших кругах, и, поскольку в Лондоне еще не было сведений о возобновлении наступления немецких танковых сил на западном участке фронта, решение было принято главным образом на основе оценки хода боев на восточном участке. В свете последующих событий это было явно ошибочное решение. Тем не менее Рамсей был вынужден приспособить свои планы к этому решению.

В течение ночи в расчеты вмешалось еще одно обстоятельство. Начали поступать сообщения о непрерывном усилении артиллерийского огня из района Кале, и стало ясно, что пользоваться главным путем, ведущим к Дюнкерку – коротким маршрутом «Z», в дневное время слишком опасно. Суда начали возвращаться обратно.

Невозможно провести строго определенную границу между окончанием предварительной эвакуации и началом операции «Динамо». Суда различных типов курсировали между Дюнкерком и Дувром в течение всего воскресенья. Например, в 1.15 из Дюнкерка вышло госпитальное судно «Айл оф Тэнит» с ранеными на борту. Утром из Даунса вышли госпитальные суда «Уортинг» и «Айл оф Гернзи».

Около 16.00, когда суда приближались к Кале, закрытому густой пеленой дыма, им пришлось отклониться от курса, чтобы обойти два эсминца, ведущие бой с береговыми батареями. Когда они подошли к Дюнкерку, окутанному еще более плотными облаками дыма, чем Кале, им пришлось прокладывать себе путь среди множества потопленных судов, из-за которых навигация уже становилась опасной. Тотчас же началась погрузка, и к 21.55 оба судна приняли на борт намного больше раненых, чем допускала обычная норма. Обратный путь прошел без инцидентов.

В это же время судно «Мейд оф Орлиенс» вышло в рейс, имея на борту 600 девятилитровых банок с водой и 250 солдат армейской службы снабжения и войск связи, которые должны были помочь в организации обслуживания порта. Избрав кратчайший путь, судно попало под действительный огонь батарей из района Кале. Оно приблизилось к молам Дюнкерка как раз в тот момент, когда порт подвергался мощному воздушному налету. Простояв некоторое время на внешнем рейде, оно получило распоряжение возвратиться в Дувр. В конце дня оно вторично попыталось подойти к причалу – на этот раз успешно.

«Кентербери» вышел около 18.00 и тоже подвергся артиллерийскому обстрелу из Кале. В Дюнкерке он пришвартовался у борта «Мейд оф Орлиенс», и оба судна под непрерывными ударами с воздуха приступили к погрузке войск. «Кентербери» отошел, имея на борту 1340 человек, за ним следовала «Мейд оф Орлиенс» с 988 солдатами. В это же время французский пароход ла-маншской линии «Руан» подобрал 420 раненых и направился в Шербур.

Донесения капитанов этих судов служат наглядной иллюстрацией невероятных трудностей, с которыми пришлось встретиться Рамсею с самого начала: в них указывалось на интенсивный огонь батарей Кале, на быстро нарастающую мощь воздушных атак противника, на разрушение портовых сооружений Дюнкерка и на опасность вхождения в порт под непрерывными ударами с воздуха.

К исходу этого воскресного дня Дюнкеркский порт являл собой ужасное зрелище. К западу от большого бассейна, заключенного между внешними молами, полыхали в огне нефтяные баки. Горели склады, разбросанные на 46 гектарах площади порта. Ярко освещенные огнем пожаров, стояли искалеченные краны. Время от времени над городом возникали столбы дыма, обозначая места новых пожаров. И всю ночь, не переставая, раздавался грохот бомб и яркие вспышки разрывов отмечали места новых разрушений.

Разрывы бомб можно было слышать в тишине дуврских скал, где штаб, руководивший операцией «Динамо», начал планировать использование необорудованного побережья. Самой трудной проблемой для Рамсея в то время была нехватка малых судов. В ту ночь в его распоряжении были моторные катера Рамсгетской базы, предназначавшиеся для борьбы с контрабандой, дрифтеры и малые суда Дуврской базы и четыре бельгийских пассажирских катера. Это было все, не считая корабельных шлюпок.

Но подкрепление уже было в пути. В воскресенье утром первый заместитель начальника главного морского штаба контр-адмирал Филлипс созвал совещание по вопросу о малых судах. На нем присутствовали адмирал Престон из штаба резерва малых судов и его заместитель, капитан 1-го ранга Уортон. Капитан Уортон, будучи уверен, что в самом ближайшем будущем возникнет острая потребность в малых судах, уже в течение нескольких дней занимался их сбором. 40 судов уже стояли в районе Вестминстерского пирса, в какой-нибудь четверти мили от здания адмиралтейства. Уортон не имел разрешения на реквизицию этих судов и с некоторым опасением ждал, как отнесется к этому начальство. На этом совещании принятые им меры получили единодушное одобрение. Все офицеры штаба резерва малых судов, кого только можно было освободить от текущей работы, были разосланы по главным центрам стоянки яхт. В помощь был привлечен «Кинг Элфрид» – учебная база добровольческого резерва флота южного побережья. Были посланы радиограммы командиру Лондонского военного порта, командующему морской базой в Плимуте и другим морским начальникам. Отдельным яхтсменам, уже вставшим на учет после объявления, переданного Би-Би-Си 14 мая, были даны указания по телефону.

Малые суда пришли в движение.

* * *

«Пока что не видно никаких признаков использования или подготовки такого рода транспортных средств», – указывал в тот день в своей памятной записке Герингу адмирал Шнивинд, начальник штаба адмирала Редера. В протоколах совещаний, проводившихся у фюрера, сохранилась эта памятная записка с карандашной пометкой: «Перевозка, вне всякого сомнения, уже проводится».

К полуночи 26 мая в Англию было вывезено всего 27 936 человек. Это были «лишние рты», солдаты, обслуживающие коммуникации, личный состав базовых тыловых органов и учебных лагерей. Всю предшествующую неделю непрерывно курсировали суда. Дуврский порт был переполнен; Дауне – историческая якорная стоянка между Гудвин-Сэндсом и Кентским побережьем, была забита ла-маншскими пароходами, каботажными судами и баржами; Рамсгет кишел малыми судами, и уже начали прибывать новые суда из всех портов между Плимутом и Халлом. Удивительно, что немецкая разведка не смогла сообщить об этих передвижениях германскому морскому командованию. Неспособность адмирала Шнивинда оценить сообщения, поступавшие к нему от танковых частей Гудериана из Кале, от авиации и от его собственных торпедных катеров, не поддается объяснению.

Глава восьмая Понедельник, 27 мая

Нас остановили, когда Дюнкерк был уже на виду. Мы наблюдали удары нашей авиации. Мы видели также армаду крупных и малых судов, используемых англичанами для эвакуации своих войск.

Генерал Гудериан

Это горестное замечание Гудериана показывает, насколько сильны были досада и разочарование, охватившие личный состав немецких танковых войск. Рундштедт остановил свои дивизии, когда Дюнкерк был уже на виду. С Ваттенских высот можно было видеть здания порта.

В яростном нетерпении они были вынуждены целых три дня топтаться на месте. Наконец они ринулись вперед.

Приказ Гитлера о возобновлении наступления танковых сил поступил слишком поздно, чтобы его можно было начать осуществлять 26-го, но с рассветом 27 мая группа Клейста начала продвижение на восток на 56-километровом фронте между Гравлином и Робеком, имея 1-ю танковую дивизию на побережье, 2-ю – к югу от 1-й до Арнека, 20-ю моторизованную дивизию между Арнеком и Касселем, 6-ю и 8-ю танковые дивизии между Касселем и Азбруком. Далее на юг группа Гота, развивая двухстороннее охватывающее движение, начатое накануне, выдвинула четыре танковые дивизии в направлении Армантьера и Кеммела, чтобы отрезать английские экспедиционные силы на их позициях, окружить 1-ю французскую армию, нанести удар в тыл вновь созданного фронта группировки Брука и установить контакт с 6-й армией Бока, ведущей мощное фронтальное наступление.

Роммель, находясь в 7-й танковой дивизии, действовавшей в первом эшелоне южного крыла охватывающих клещей, писал своей жене:

«Я чувствую себя хорошо. Мы теперь осуществляем окружение англичан и французов в районе Лилля. Я принимаю в этом участие с юго-запада…»

Роммель поторопился со своим письмом. Клещи окружения сомкнулись с опозданием на двадцать четыре часа. Через 16-километровый разрыв между Комином и передовыми частями танковых сил Роммеля 27 мая под покровом темноты успешно отошли 1, 3, 4 и 42-я дивизии английских экспедиционных сил, а с ними – треть сил 1-й французской армии. Немцам не удавалось сомкнуть клещи, потому что 2-я английская дивизия, дравшаяся в одиночестве и отрезанная от своих войск, выдержала в течение этого грозного дня тяжелейшие удары артиллерии, пикирующих бомбардировщиков и танков. Упорно обороняя свои позиции, отстаивая каждую пядь земли, дивизия медленно отходила, подвергаясь обходам и окружениям. К исходу дня 4-я бригада, находившаяся в центре, прекратила свое существование, а 5-я и 6-я бригады по обе стороны от нее были раздроблены на мелкие группы. Силы дивизии уменьшились до размеров одной бригады. Но она, однако, сдерживала удар всех танковых сил группы Гота, и под покровом темноты под ее прикрытием был начат отвод главных сил.

Вдоль канала гарнизоны узлов сопротивления упорно цеплялись за свои позиции в Лестреме, Азбруке, Касселе, Арнеке, Ледрингеме и Вормуде, тормозя и сдерживая продвижение сил противника, обтекавших узлы сопротивления с обеих сторон.

На восточном участке фронта три пехотные дивизии 6-й армии Бока образовали вторую клешню охватывающей группировки. Главный удар здесь пришелся по усиленной 5-й дивизии Франклина, удерживавшей рубеж железной дороги и канала от Комина до Ипра. Наступлению предшествовали мощный артиллерийско-минометный налет и удар пикирующих бомбардировщиков. Под давлением численно превосходящих сил противника 143-я бригада, оборонявшая район Комина, была вынуждена отойти. Мощное наступление немцев было приостановлено смелыми контратаками сводного отряда, сколоченного главным образом из английских саперных частей, используемых как пехота. Наступление немцев захлебнулось на запасных позициях обороны; в течение всего дня Франклин упорно противодействовал наступлению немецких войск. Еще с наступлением темноты в воскресенье Горт вывел вторую бригаду 50-й дивизии. Брук использовал ее вместе с другой бригадой этой дивизии для дополнительного расширения его левого фланга, на этот раз за Ипр. Подобно первоначальному развертыванию 5-й дивизии, 50-я дивизия развернулась на позициях к рассвету, задолго до того, как пехота Бока смогла выйти на этот рубеж.

Особый интерес представляет использование немецких дивизий в восточном районе этого участка фронта. Девять дивизий топтались на месте, удерживаемые последними усилиями бельгийского сопротивления. Две из этих дивизий – 30-я и 225-я – пробились вперед на фронте между Исегемом и Тилтом и устремились к Остенде. Три дивизии – 18, 311 и 61-я – вели бои с 5-й дивизией Франклина. Две дивизии были развернуты против старых приграничных позиций, однако в 10-километровой бреши, образовавшейся между английскими войсками у Ипра и удалявшимся флангом бельгийских войск у Зоннебека, вовсе никакого продвижения не наблюдалось. Никаких попыток использовать открывшийся широкий проход к морю немцы не предпринимали и, по-видимому, не намечали. 6-я армия не переставала жаловаться на нехватку танков.

Горт ввел свои последние резервы. В этот час он мало мог сделать; судьба сражения находилась в руках Бока и командиров его корпусов и дивизий.

Одно мероприятие предстояло, однако, осуществить: важное значение приобретало создание оборонительного пояса у Дюнкерка. Для Бланшара не было больше никакой возможности продолжать удерживать оборону на рубеже реки Лис. Бельгийская армия быстро разваливалась, немцы вследствие огромного своего превосходства преодолевали восточный участок фронта. Настало время отойти на последний рубеж обороны по опоясывающим Дюнкерк каналам, идущим из Ньюпорта через Берг на Гравлин.

В воскресенье вечером Горт возложил на Рональда Адама организацию обороны Дюнкерка. Здесь неизбежно было дублирование. Обычно адмирал Абриаль в качестве командующего морскими силами Севера отвечал за оборону этой крупной французской базы. В его распоряжении находились силы, именуемые «Secteur fortifie de Flandres». Их ресурсы были малы и вооружение ограниченно. Они были предназначены, главным образом, для обороны побережья. Вейган при возвращении с совещания союзного командования в Ипре возложил на адмирала Абриаля задачу по обороне всего этого района. При этом оставалось неясным, как Абриаль должен был обеспечить эффективную оборону на каналах, имея всего лишь две дивизии.

В 7.00 27 мая в Касселе было созвано совещание. Еще до начала совещания Рональд Адам обсудил с генералом Фагальдом возможности обороны Дюнкерка, и они достигли по этому вопросу официального соглашения. На карте, принесенной на совещание полковником Бриджменом, были намечены полосы обороны. Англичанам надлежало держать оборону на рубеже, простирающемся от Ньюпорта вдоль каналов, через Фюрн к Бергу; французы должны были оборонять полосу от окраины Берга до Гравлина. Весь рубеж обороны делился на две части каналом, соединяющим Берг с Дюнкерком. Эта схема обороны, намеченная на карте, была подписана обоими генералами.

Дальнейшее деление восточной части рубежа обороны было делом англичан. Он был разделен на три сектора по числу корпусов: 2-й корпус на востоке, 1-й – в центре, 3-й – непосредственно у самого Дюнкерка. За пределами полосы обороны каждый корпус получил район сбора и участок побережья для эвакуации.

После этого было проведено совещание. На нем присутствовали представитель Горта Адам с группой старших офицеров, а с французской стороны генерал Бланшар, адмирал Абриаль, генерал Приу – тогда уже командовавший 1-й французской армией, генерал де ла Лоранси – командир 3-го корпуса и генерал Кельц – начальник штаба верховного главнокомандующего генерала Вейгана. Официальное совещание в Касселе не носило делового характера. После двадцати минут разговоров, которые так ни к чему и не привели, генерал Кельц заявил, что, «по мнению Вейгана», обстановка требует перехода в общее наступление, что нужно начать продвижение на юго-запад и что французский 16-й корпус должен немедленно выступить, чтобы отбить у противника Кале. Французы были охвачены большим энтузиазмом, но об этом, пожалуй, нет необходимости распространяться.

Около полудня генерал Паунелл отправился в Кассель, чтобы выяснить, можно ли опять передислоцировать туда ставку, но был обстрелян. Осада Касселя началась.

Рогер Кепс, находившийся при бельгийском штабе, сообщил, что бельгийский король «опасается, что близится быстро время, когда он не сможет больше рассчитывать на способность своих войск вести борьбу и вообще не сможет принести какую-либо пользу английским экспедиционным силам. Он просит Вас понять, что он будет вынужден капитулировать до того, как его армия будет разгромлена».

Почти сразу же после этого предупреждения Горт получил сообщение, в котором указывалось, что «генерал Вейган обращается лично к генералу Горту. Английская армия должна принять максимальное участие в совместном контрударе. Обстановка требует нанесения мощного удара».

Какой контрудар Вейган имеет в виду – не указывалось. Неясно было, какой мощный удар Вейган считал возможным в обстановке, когда противник смыкал свои клещи над 1-й французской армией, когда боеприпасы почти кончались, а продовольствие и горючее иссякало.

Штаб английских экспедиционных сил был передислоцирован в Уткерк, что в 15 километрах севернее Касселя. В ходе продвижения войск с тремя корпусами была установлена радиосвязь. Горт получил от военного министра телеграмму следующего содержания: «Хочу, чтобы Вам было совершенно ясно, что вся задача теперь сводится к тому, чтобы эвакуировать в Англию максимально возможное количество Ваших войск».

Нереальность решений кассельского совещания была настолько очевидна, что Горт отправился разыскивать Бланшара. Сначала он направился в Де-Панн, но его там не нашел и отправился в Дюнкерк. В бастионе № 32 находились штабы адмирала Абриаля и генерала Фагальда. Бланшара и там не оказалось. Было уже поздно. Незадолго до 23.00 генерал Кельц спросил у Горта, слыхал ли он, что бельгийский король просил начать перемирие с полуночи.

Горт сразу же отправился в свой штаб. Почти тут же он был вынужден покинуть дорогу, так как она была забита транспортом, отходящим в район Дюнкерка. Блуждая в потемках, он пробивался через дороги, забитые беженцами, загроможденные гужевым транспортом, заблокированные разбитыми машинами. В течение четырех с половиной часов такого блуждания он слышал, что его союзник на севере прекратил боевые действия, что на протяжении 35 километров до моря его фланг открыт.

Пока Горт пробивался через загроможденные дороги, 3-я дивизия Монтгомери оторвалась от противника, покинув старые приграничные позиции, и отошла за расположение 5-й дивизии, чтобы занять позиции от левого фланга 50-й дивизии до нового рубежа обороны вокруг Дюнкерка. За ними 4-я и 42-я дивизии отошли на рубеж реки Лис, образовав фланг обороны на рубеже между Комином и Армантьером. 1-я дивизия отходила через их боевые порядки. 3-й французский корпус отходил через реку на фронте между Армантьером и Эстером. Остатки 2-й дивизии отошли к реке между Эстером и Мервилем, а 44-я дивизия – далее до Азбрука. В действительности это нигде не выглядело так аккуратно, как впоследствии было изображено на карте обстановки. Между расположением войск были незанятые промежутки. Значительные участки фронта остались нераспределенными. В условиях ночного мрака и страшного нагромождения на дорогах войска теряли контакт между собой, а командиры – связь. Ночь была полна ужаса. Но постепенно на рубежах, намеченных Гортом, дивизии все больше избавлялись от хаоса, и новый оборонительный фронт был наконец создан.

* * *

Почему король Леопольд капитулировал? Неоспоримый факт заключается в том, что бельгийская армия потерпела поражение на поле сражения. Факт этот был сразу же затемнен завесой политических споров между Леопольдом и его министрами, попытками французов найти козла отпущения, пылкими обвинениями, выдвигаемыми Рейно, и повторной ссылкой на капитуляцию, сделанной Черчиллем в палате общин. Горт оказался целиком под влиянием последовавшей за этим шумихи.

Леопольд действительно совершал ошибки (они будут проанализированы ниже), но факты, имевшие место в тот понедельник, с военной точки зрения представляются ясными. Бельгийская армия уже была отрезана от английских экспедиционных сил, и ни одна из сторон не имела достаточных средств, чтобы хоть попытаться закрыть образовавшийся разрыв. Кроме того – и это, возможно, даже более важно, – бельгийская армия была рассечена на две части; Бок мощными силами вклинился между Исегемом и Тилтом. Бельгийская армия, испытывавшая нехватку в боеприпасах и средствах транспорта, лишенная бронетанковых сил и достаточной авиационной поддержки, оказалась в безнадежном положении. После встречи в Ипре 21 мая Леопольд не оставил у Горта никаких сомнений относительно боеспособности бельгийской армии. Шли дни, и он сделал дальнейшие предостережения. 25 и 26 мая английский штаб был информирован об убывающей мощи бельгийской армии. Содержание первого сообщения Леопольда от 27 мая уже приводилось выше. Последнее его сообщение Гортом не было получено, однако трудно сказать, что еще мог предпринять король Бельгии. Высказывалось мнение, что ему следовало посоветоваться непосредственно с Гортом или хотя бы с Бланшаром и с французским правительством, прежде чем принять свое решение. Однако несомненным является и то, что никто не пытался советоваться с Леопольдом, когда английское правительство принимало решение эвакуировать свои войска. Вплоть до утра понедельника Леопольд не был информирован о намерениях английского правительства. Его следовало бы поставить в известность о том, что на протяжении недели уже проводится частичная эвакуация, что 27 тысяч человек уже вывезено. Когда он отправил своих полномочных представителей для встречи с Боком, операция «Динамо» – эвакуация главных сил – уже осуществлялась на протяжении двадцати четырех часов. Хотя впоследствии Горт негодовал при упоминании об этом, тем не менее факт остается фактом: так было.

* * *

На рассвете 27 мая положение на море было мрачным и вызывало замешательство. Под воздействием артиллерийского обстрела из Кале и усиливающихся ударов немецкой авиации корабли поворачивали обратно.

Одна за другой приходили вести, из которых было отчетливо ясно, что от кратчайшего пути из Дувра на Дюнкерк в дневные часы придется отказаться. Имелись два других пути: маршрут «Y» – северный, протяженностью около 87 миль, удлинял путь к Дюнкерку на 48 миль. Он пролегал через Саут-Гудвинский и Норт-Гудвинский маяки, мимо Куинтского буя, через Вест-Дипский проход. Маршрут «X» – центральный, протяженностью 55 миль, удлинял путь на 16 миль. Он пролегал также через оба Гудвинских маяка, затем поворачивал на Рейтингенский проход. Длинный маршрут более чем вдвое увеличивал продолжительность рейса, что, естественно, увеличивало потребность в судах. Пришлось идти на потерю времени, а следовательно, и на увеличение продолжительности нахождения под воздействием немецкой авиации. Последнее обстоятельство до известной степени компенсировалось значительным усилением авиационного прикрытия. В этот день истребительное авиационное командование выделило 16 эскадрилий для более надежного прикрытия судов – непрерывно с пяти часов утра до наступления темноты. Состав истребительных патрулей колебался в пределах от 9 до 20 самолетов. Хотя главные усилия немецкой авиации были направлены против слабеющей бельгийской армии, непосредственно Дюнкерк двенадцать раз подвергался мощным ударам с воздуха.

Работа на рейде протекала страшно медленно. Для посадки на суда использовались судовые тяжелые спасательные шлюпки, предназначенные для применения в глубоких водах. Ничего более неподходящего нельзя было придумать для использования на дюнкеркских мелях. Горт сообщал, что 27-го с берега на суда было отправлено только 200 человек, однако в действительности их было значительно больше – около 2500 человек. Тем не менее, погрузка все же шла крайне медленно.

Можно было найти два выхода из этого положения. Один заключался в том, чтобы использовать малые суда, которые имелись в наличии. Другой выход был более радикальный: капитан 1-го ранга Теннант, оценивая возможности самого порта, озаренного пламенем горящих складов, решил проверить практически возможность швартовки судов вдоль восточного мола. Как отмечалось выше, мол строился не для этой цели, но здесь были шансы на успех. С поразительным безразличием к возможным последствиям он распорядился пришвартовать туда корабль. Швартовка прошла удачно, и начало было положено.

Отход обороняющихся войск на рубеж реки Лис побудил Вейгана наконец рассмотреть возможность «новой погрузки войск на суда». В это утро помощник начальника штаба адмирала Дарлана капитан 1 ранга Офан прибыл в Дувр, чтобы обсудить создавшееся положение с заместителем морского коменданта Дюнкерка и начальником французской военно-морской миссии в Лондоне. Все трое встретились с адмиралом Рамсеем. В последующем своем отчете об этой встрече Офан сообщил, что, несмотря на «конфиденциальную связь», существовавшую между двумя флотами, французы не получили никакой информации о решении англичан эвакуировать свои войска. Какие это имело последствия – мы разбираем в следующей главе.

Здесь же необходимо иметь в виду, что Рейно еще накануне в Лондоне был полностью информирован об обстановке.

Несмотря на испытываемую им досаду, Офан, как человек весьма энергичный, сразу же стал добиваться того, чтобы французы еще более активизировали свою работу по изысканию вместе с Рамсеем необходимых новых транспортных средств. Начался сбор малых судов в ближайших французских портах. Было приказано подготовить все имеющиеся суда; контр-адмирал Ландрио был назначен командовать этим морским районом и немедленно вызван в Дувр на корабле «Саворньян де Бразза», который должен был служить штабным кораблем. Однако сделать что-нибудь еще в этот день было практически невозможно.

Два тральщика доставили в Англию 175 раненых, и это было все; госпитальные корабли пытались войти в порт, но из-за сильных ударов авиации были вынуждены повернуть обратно.

В Дувре сбор малых судов стал делом первоочередной важности. В основном вопрос упирался во время, а время выиграть было чрезвычайно трудно, так как все люди были нужны в Дюнкерке.

Когда малые суда приступили к делу, стало ясно, что, пока не удастся подать к берегу достаточное количество этих судов, отправка людей будет протекать медленно. Это был неудачный день: только 7669 человек высадилось в Англии.

Глава девятая Вторник, 28 мая

Утром 28 мая обстановка на сухопутном театре находилась под доминирующим влиянием одного фактора – последствий капитуляции бельгийской армии. В полночь 27-го 32-километровый участок фронта от левого фланга 50-й дивизии у Боесинга и до побережья у Ньюпорта оставался открытым для неизбежного удара сил Бока, и Горт ни о чем другом, кроме этого, не мог думать, пробивая себе путь по забитым дорогам от Дюнкерка к Уткерку. Но он не мог ничего предпринять, так как его последние резервы уже были использованы.

За левый фланг теперь отвечал Брук. Сложность его задачи заключалась в том, что надо было закрыть образовавшийся разрыв фронта, прикрыть восточный участок и создать какую-либо оборону на побережье у Ньюпорта. Задача Бока была не менее трудной. За те несколько часов, какие остались между внезапным затишьем на фронте бельгийских войск и возможным созданием войсками Брука преграды на пути наступления немецких войск, Боку предстояло без бронетанковых сил, без моторизованных дивизий, без надлежащих транспортных средств бросить свою пехоту в широкий охватывающий маневр. Ни той, ни другой стороне не удалось осуществить свои планы.

Маневр Бока был задуман почти что по учебнику, и его осуществление прошло без энтузиазма. 254, 14 и 19-я дивизии, ближайшие из тех, которые действовали ранее на бельгийском фронте, были медленно повернуты в сторону канала на фронт между Ипром и Нордшотом.

Две дивизии, прорвавшиеся через фронт бельгийских войск, 30-я и 255-я, были направлены далее на север на рубеж реки Изер между Нордшотом и Диксмюдом. Следующие две дивизии Бок отправил на излучину Изера между Диксмюдом и Шоором, а последние две дивизии– 208-ю и 256-ю, – которые пробивались через левый фланг бельгийских войск у Брюгге, он бросил для широкого, быстрого охватывающего маневра через бельгийскую прибрежную равнину на Ньюпорт.

В этом маневре было что-то от плац-парадного педантизма. Здесь совершалось гигантское захождение правым плечом с опорой на Ипр, и оно почти удалось. С момента, когда полномочные представители короля Леопольда прибыли в его штаб, Бок имел шесть часов на планирование и подготовку своего маневра. Планирование началось в полночь. В 11.00, через одиннадцать часов после того как бельгийцы прекратили боевые действия, передовые части 256-й дивизии вышли к побережью в район Ньюпорта. С импровизированным транспортом 256-я дивизия совершила самый быстрый маневр за всю кампанию на восточном участке фронта.

Но темпы все же оказались недостаточно высокими. Части были встречены бронемашинами 12-го уланского полка, который вопреки жалобам Брука остался в распоряжении английского командования. В результате короткой, но кровопролитной схватки уланы вписали блестящую страницу в историю этой кампании. На некоторое время наступление немцев было задержано. Во второй половине дня Брук перешел в Де-Панн. Там Рональд Адам сказал ему, что немцы заняли Ньюпорт. В своих послевоенных записках Брук отмечает, что он думал, будто задержал продвижение немцев на запад в районе Ипр – Комин. «Я сразу же дал указание перебросить Хауксуорда и его 12-ю пехотную бригаду, а за ней – остатки 4-й дивизии из Диксмюда в Ньюпорт, чтобы занять оборону полукольцом от Верна до Ньюпорта».

Создается впечатление, что в результате этого приказа положение было восстановлено. В действительности же ничего этого не было. За стычкой улан во второй половине дня последовал мощный удар немецких войск. Однако к этому времени уже сказались предпринятые Адамом меры по организации обороны. Бригадир Лоусон направил в Ньюпорт смешанный отряд, укомплектованный артиллеристами, зенитчиками и саперами, которые вели бой как пехота. Действуя совместно с подразделениями французской 60-й дивизии, они встретили удар немцев. В результате затруднений во взаимоотношениях между французами и бельгийцами не удалось взорвать мост через Изер, имевший важное значение. Стремительным натиском передовые немецкие подразделения овладели мостом. Последнее препятствие, лежавшее между войсками Бока и Дюнкерком, было снесено, последний ров преодолен. Затем началась героическая оборона Ньюпорта, там отстаивали каждый переулок, дом, подвал, баррикаду. Немцы удерживали узкий плацдарм. К наступлению темноты к немецкой 256-й дивизии присоединилась 208-я, но обороняющиеся войска всю ночь упорно удерживали свои позиции.

Утром 29 мая 12-я бригада из состава войск Брука достигла наконец района Ньюпорта, но по прибытии туда невозможно было выдвинуть ее на позиции, так как равнинная местность простреливалась ближним огнем противника. В течение дня всю тяжесть боя выдерживали артиллеристы и саперы, которые продолжали драться как пехота. Лишь к исходу второго дня 2-й корпус получил возможность принять от отряда Адама удерживаемые им позиции. Снова благодаря предвидению Горта была предотвращена катастрофа.

Начиная от Ньюпорта по всей линии восточного участка фронта гремело сражение. От канала Ло до Плугстерта пять английских дивизий твердо противостояли восьми немецким дивизиям. Бок опять сетовал на отсутствие бронетанковых сил. Бег к Дюнкерку он проиграл.

На противоположной стороне образовавшегося мешка на рассвете развернулись характерные для западного участка фронта ожесточенные бои в сложной, запутанной обстановке. Противник глубоко вклинился между опорными пунктами обороны, и они один за другим были захвачены наступающими войсками. 44-я английская дивизия медленно отходила к высотам Монт де Ка, неся при отходе тяжелые потери. Остатки 2-й дивизии отходили под артиллерийским огнем через Поперинге к морю. Немцы наступали по всему растянувшемуся фронту. К вечеру из ранее обороняемых районов удерживались только Кассель и полностью окруженный Лендригем. Для немцев это был день побед. Однако по странной иронии судьбы этот день явился для немцев также и днем неудач.

По мере утраты одних опорных пунктов англичане создавали новые, вместо опорных пунктов у Арнека и Вормуда, Азбрука и Лестрема были заняты опорные пункты у Кэдипра и Вильде, Бамбека и Берга. Судьбу сражения решали дивизии. Генерал-майор Уосон принял командование 3-м корпусом, но фактически командовать им не мог до тех пор, пока корпус не занял свою полосу обороны на рубеже вокруг Дюнкерка. Части корпуса были отрезаны друг от друга, поддерживать связь оказалось невозможным. Это было сражение дивизионных генералов и бригадиров, бои окруженных подразделений, но все же здесь удалось задержать продвижение немецких бронетанковых войск.

Утром Гудериан объехал фронт 19-го корпуса, фронт опорных пунктов и западного участка обороны вокруг Дюнкерка. Ночью войска под командованием Фагельда отошли на 10 километров на рубеж старого Мардикского канала. К этому времени головные танки 1-й немецкой танковой дивизии находились всего лишь в 13 километрах от Дюнкеркского порта; причалы уже находились под огнем, но Гудериан, осмотрев этот район, писал: «Дальнейшие танковые атаки повлекут ненужные жертвы в лучших наших войсках». В этом его убедили неоспоримые факты, относящиеся к характеру местности и обороны на опорных пунктах. Хотя раньше он не соглашался с Рундштедтом, но теперь пришел к одинаковому с ним решению.

Наиболее важные успехи и неудачи имели место на центральном участке фронта, воссозданном на рубеже Ла-Мот, Плугстерт, Комин, который служил связующим звеном между западным и восточным участками. 44-я дивизия, отходя на высоты Монт де Ка, образовала правый фланг центрального участка фронта; 3-й корпус 1-й французской армии вместе с остатками кавалерийского корпуса удерживал центр этого участка на рубеже Эстер, Плугстерт; 42-я и 4-я дивизии английских экспедиционных сил располагались на левом фланге, соприкасающемся с восточным участком фронта. К югу от этого центрального участка фронта фланги немецких «клещей» сомкнулись, и 7-я танковая дивизия Роммеля вошла в соприкосновение с 7-й пехотной дивизией Бока. Однако «клещи» сомкнулись слишком поздно; английские экспедиционные силы уже отошли. Это не расценивалось как триумф, однако шесть дивизий 1-й французской армии оказались отрезанными в четырехугольнике каналов юго-западнее Лилля. Было ли это неизбежно?

Поражение главных сил 1-й французской армии явилось наиболее драматичным событием этих знаменательных дней. В 11.00 28 мая, перед тем как немецкие «клещи» сомкнулись, Бланшар прибыл в штаб Горта в Уткерк. Воодушевление, которое царило на кассельском совещании, уже исчезло. Когда Горт прочел Бланшару недвусмыленные приказы английского правительства об эвакуации, тот был ошеломлен. Вейган был информирован об этом решении в воскресенье днем. Теперь, спустя два дня после принятия этого решения, Бланшар все еще ничего не слышал о нем. Он не мог оценить всего значения действий немцев и всех последствий капитуляции Бельгии. Он смог лишь сказать, что его войска измотаны и что ему не дано никаких приказов. В разгар споров прибыл офицер связи от генерала Приу. 1-я армия, сообщал Приу, слишком истощена и не может дальше отступать. В своем донесении Горт писал: «Я тогда просил генерала Бланшара во имя Франции, французской армии и дела союзников приказать генералу Приу продолжать отход. Ведь не все его войска, сказал я, настолько измотаны, чтобы нельзя было продолжать движение. Французское правительство может предоставить суда хотя бы для некоторых из его частей, и лучше спасти хотя бы часть его обученных солдат, чем наверняка идти на то, чтобы потерять всех. Но я не смог сдвинуть его с места».

Бланшар ответил, что английское адмиралтейство несомненно уже приняло необходимые меры для эвакуации английских экспедиционных сил, но французское морское ведомство никогда не сможет сделать того же для своих войск, так как эвакуация с необорудованного побережья невозможна, бесполезно даже пытаться.

Сам Приу колебался. Утром он решил, что безнадежно пытаться удержать позиции его 5-го корпуса у Лилля и что их придется оставить. Он считал необходимым, чтобы 5-й корпус уничтожил свои материальные средства и отошел по открытой местности совместно с 3-м и 4-м корпусами. Однако в 15.30 он изменил свое решение. 5-й корпус не должен был отходить, а, наоборот, вместе с 4-м корпусом, в соответствии с указанием Вейгана, ему предстояло вести оборону на реке Лис. 3-й и кавалерийский корпуса одни должны были начать отход в полдень 29 мая.

В 23.00 28 мая генерал де ла Лоранси, проявляя решительность и отвагу, начал отводить 3-й корпус и кавалерию.

В эту ночь Бланшар отправил телеграмму Вейгану, чтобы сообщить, что Горт по собственной инициативе дал указание об отводе его армии на Дюнкерк и что в результате этого фланг 1-й французской армии оказался открытым. На следующее утро Вейган просил президента Совета[1] заявить протест против «слишком эгоистичной позиции Горта».

Более двенадцати часов 4-й и 5-й корпуса 1-й французской армии уже находились в окружении. В течение трех дней они под руководством генерала Молинье дрались отважно, но безнадежно и бесполезно. 1 июня они сдались на почетных условиях. Было заявлено, что эти бои отвлекли шесть немецких дивизий, которые могли быть брошены против Дюнкерка. Это утверждение вряд ли выдерживает проверку. К ночи 29 мая, как это видно на оперативных картах, тринадцать немецких дивизий находились в соприкосновении с все более сужающимся фронтом обороны вокруг Дюнкерка; девять дивизий подходили туда или находились в резерве. Вряд ли возможно было развернуть дополнительно еще шесть дивизий на этом узком фронте.

* * *

Странным является то, что неуверенность в это время охватила не только французское командование; одновременно она охватила и немцев. Хотя причины у обеих сторон были разные, противоположные, но, как видно из журнала боевых действий групп армий, и из данных, полученных от нижестоящих инстанций, в это время в проведении последнего этапа операции царили медлительность и колебания.

Об изменении в настроении Гудериана уже упоминалось выше. Возможно, что он был прав, но имеющиеся теперь данные о боевой мощи 48-й дивизии в Берге и о бронетанковых силах и артиллерии, бывших в распоряжении Гудериана, не оставляют сомнения в том, что он имел возможность овладеть Бергом и получить ключ к Дюнкеркскому порту. На центральном участке фронта нерешительность сказывалась еще более сильно.

Между группами армий «А» и «Б», по-видимому, вовсе отсутствовала координация. В районе Лилля их соединения оказались безнадежно перемешанными, в результате чего их усилия были ослаблены. В низших звеньях также отсутствовала согласованность. Они вовсе не смогли развить достигнутый успех, так как части начали выводиться из боя. Еще до исхода дня целых два корпуса были выведены из сражения. Командование группы армий «А» придерживалось тогда взгляда, что «мы достаточно преуспели». Точка зрения командования группы армий «Б» отличалась бескрылым рутинерством.

А в Де-Панне, куда наконец был перемещен штаб английских экспедиционных сил, Горт заканчивал работу над планом действий на ночь. Английские войска отводились на рубеж Поперинге.

* * *

Пока образовавшийся у Дюнкерка мешок сужался, пока дивизии отводились назад, пока прорывы противника блокировались, события на море принимали иной оборот. Рано утром в этот вторник Теннант приказал кораблям швартоваться к восточному молу. Ночью он организовал приток эвакуируемых к кораблям, установил систему контроля, создал швартовные команды, назначил капитана 3 ранга Клаустона начальником пирса.

Сразу же эсминцы «Макэй» и «Монтроуз», «Верити», «Сэйбр», «Вустер» и «Энтони» пришвартовались, приняли людей, покинули порт и направились в Дувр. Адмирал Рамсей опять уточнил свой план; упор был сделан на использование разрушенного порта; войсковым транспортам было приказано вслед за эсминцами швартоваться к молам.

Затем, во второй половине дня, положение на побережье улучшилось. К Де-Панну, Бре-Дюну и Мало-ле-Бену подошли китобои и спасательные шлюпки. Из отдаленных пунктов стали дополнительно прибывать тральщики. Тральщики старого типа, действовавшие из района Дувра, были сняты с работы по очистке проходов и отправлены в порт и на необорудованное побережье. Для усиления флотилии судов, действовавших из Дувра, из Северного моря и из портов восточного побережья Англии, в Дюнкерк были отправлены эсминцы. Буксиры, портовые суда и торговые суда каботажного плавания приступили к работе. Армада малых судов подходила к Дюнкерку.

Крупные суда вели работу в условиях, когда с каждым часом их задачи усложнялись и опасность возрастала. Емкость Дуврского порта использовалась до предела. Ввод и вывод судов в сложных условиях приливов и отливов, особенно в ночное время, являлись в этом порту тяжелым подвигом кораблевождения. Кроме Дувра корабли, пользовавшиеся новым маршрутом, должны были пройти через рейд Дауне. Никто из шедших на Дувр не забудет трагического величия обстановки на рейде Дауне в эти дни. Корабли прокладывали себе путь через лес мачт и нагромождения судов, потопленных магнитными минами. У Дила и далее на рейде теснилась масса судов с потушенными огнями. Плавучие маяки на рейде Дауне не зажигали огней.

В районе Дюнкерка и прилегающего побережья трудности были еще более грандиозными. Проход, ведущий к порту, узок. Под ударами с воздуха суда увеличивали скорость до полной, но в большинстве мест почти невозможно было применять смелый противовоздушный маневр. Это были места, загроможденные судами, потопленными ранее магнитными минами и потонувшими позднее – в первые дни эвакуации. В последующие же дни эвакуации количество потонувших судов увеличивалось с ужасающей быстротой. Кроме того, водная поверхность была загромождена полузатопленными мелкими судами, древесным материалом, кусками тяжелого каната.

В конце такого ночного странствия суда направлялись либо к восточному молу, либо к необорудованному побережью. Часами, пока продолжались воздушные налеты, суда стояли на рейде, дожидаясь медленного прибытия эвакуируемых. В порту же посадка совершалась быстро, но протекала под ударами авиации, под свист и разрывы снарядов немецких орудий, подступавших в течение дня с запада все ближе и ближе.

В этот день было потеряно два войсковых транспорта. «Абукир», шедший из Остенде, где принял 220 солдат и беженцев, был потоплен торпедным катером недалеко от Норт-Хиндерского буя. Для адмирала Рамсея эта потеря означала новую угрозу. Впервые германский флот стал непосредственно противодействовать эвакуации. Как раз перед восходом солнца «Куин оф де канал», вышедший на рассвете из Дюнкерка, где он взял с мола и побережья 920 человек, был атакован одним единственным самолетом и потоплен. Его команда и эвакуируемые были подобраны сухогрузным транспортом «Дориан Роуз».

Были и другие потери. Несмотря на усилия капитана 1 ранга Офана, предпринятые 27-го в Дувре, французские войска все еще не участвовали в эвакуации, но 28-го французы решили послать «специалистов определенных категорий». 2500 человек были отправлены с конвоем судов, собранным адмиралом Абриалем. Первые суда очистили проход в порт и отправились по маршруту «Y». Почти тут же грузовое судно «Дуэзьен», имевшее на борту тысячу человек, подорвалось на магнитной мине и медленно затонуло. Китобои, направлявшиеся в Дюнкерк, подобрали большинство людей.

На потери не обращали внимания; работа по эвакуации продолжалась, и к исходу дня миноносные силы получили подкрепление. Быстро нарастал темп посадки. 28 мая был днем, когда появилась надежда на успех эвакуации. Впервые в сообщениях из Дюнкерка исчезло слово «неудача». За сутки в Англию было благополучно доставлено 17 800 человек. Этого было недостаточно, но это было лишь началом. Флот нашел путь для решения стоящих перед ним проблем.

Глава десятая Среда, 29 мая

В этот день бои на восточном и западном участках фронта слились в единое сражение. В последние предутренние часы арьергардные части образовали общий фронт, простиравшийся от Нордшота через Провен до Поперинге. Этот фронт, в соответствии с несколько измененным планом Горта на отход, удерживали части 2-го корпуса Брука. К югу от рубежа Поперинге 44-я дивизия все еще удерживала позиции на высотах Монт де Ка, а гарнизон Касселя, оставшийся глубоко в тылу противника, продолжал вести бои. Далее к морю 48-я дивизия, усиленная 42-й, отражала сильные удары танков и пехоты 20-й мотодивизии и полков дивизии СС «Великая Германия» и «Адольф Гитлер».

На открытых приморских флангах дюнкеркской дуги обороны на западе французы удерживали рубеж канала Мардик, а на востоке остатки частей Лоусона упорно цеплялись за Ньюпорт.

В результате утренних боев 42-я дивизия под ударами пикирующих бомбардировщиков и под минометным огнем начала отходить. В полдень немцы вышли на рубеж Поперинге, который вслед за этим начал подвергаться артиллерийскому обстрелу. В сумерки начался общий отход.

В 21.30 истощенный гарнизон Касселя покинул город, чтобы выйти из окружения. Это был марш, полный отчаянной отваги. Три полка покрыли себя трагической славой: это были 4-й Оксфордширский и Букингемширский полк, 2-й Глостерширский полк и 1-й Ист Ридинг Иоменрийский полк. Всю ночь эти полки упорно пробивались назад. К рассвету они распались на небольшие группы и дрались, пока их не одолели. Лишь немногим удалось пробиться сквозь расположение противника и выйти к Дюнкерку. Оборона Касселя – один из выдающихся подвигов английского оружия. В течение пяти критических дней отступления истощенный гарнизон удерживал Кассельские высоты и не позволил значительно превосходящим силам противника овладеть этим важнейшим узлом двенадцати дорог.

Под покровом темноты арьергарды 50-й и 3-й дивизий отошли с рубежа Поперинге. 42-я и потрепанная 5-я дивизии отошли с менее важной позиции, расположенной вдоль верхнего течения реки Изер. Гарнизоны узлов сопротивления, многие из которых были глубоко обойдены наступающими частями противника, удержав позиции до назначенного часа, один за другим начали отходить. В обстановке забитых дорог, отсутствия согласованности с французским командованием, хаоса, всякого рода слухов и неопределенности, дивизии, бригады, батальоны, а во многих случаях разрозненные роты и взводы пробивались назад. И все это кажущееся нагромождение пронизывала единая идея планов Горта. Планы эти овладели каждым командиром; обстоятельства вынуждали во многих случаях вносить изменения в эти планы, приходилось выискивать и применять альтернативные решения, но при всем этом основная идея оставалась неизменной. К полуночи основная масса английских экспедиционных сил отошла на оборонительный рубеж вокруг Дюнкерка; был создан единый фронт обороны от моря у Мардика до моря у Ньюпорта.

Минуло время, когда поле сражения распадалось на две разрозненные части – правую и левую. И на этот раз «клещи» немецких группировок сомкнулись безрезультатно. Три дивизии, которые Бок направил, чтобы соединиться с танковой группой Клейста и отрезать противника от Поперинге, соединились слишком поздно.

С этого момента два разрозненных участка фронта срослись воедино, и можно уже попытаться в какой-то мере оценить достоинства и достижения каждого из них. В этом не было бы необходимости, поскольку они представляли в полном смысле лишь части неделимого целого. Но по поводу действий на левом участке фронта выдвигались серьезные обвинения, поэтому необходимо внимательно их рассмотреть.

В предисловии к своей книге «The Turn of the Tide» Артур Брайант выдвигает ряд утверждений по поводу того, как велся заключительный этап этой операции. Утверждения эти основываются предположительно на материалах дневника лорда Алана Брука; они, несомненно, выдвинуты с его одобрения. Рассмотрим их по порядку. В первом своем утверждении сэр Артур, касаясь событий 25 мая, пишет: «В этот момент похоже было, что все они проведут весь дальнейший период войны в немецком плену. Коммуникации экспедиционных сил были почти полностью нарушены, их главнокомандующий, находясь в своем штабе близ побережья, не мог знать, доходят ли его приказы до линии фронта на бельгийской границе…»

Далее, касаясь заявления Черчилля, гласящего, что «вряд ли возможно, чтобы большое количество союзных войск смогло выйти на побережье», сэр Артур пишет: «Благодаря главным образом одному человеку, им все же удалось это сделать. В течение четырех тяжелых дней – от бельгийской катастрофы до начала эвакуации– Алан Брук с четырьмя дивизиями его корпуса прикрывал открытый фланг, оказавшийся оголенным в результате капитуляции короля Леопольда, и осуществлял командование всеми морально подавленными войсками, пробивающимися с боями назад через сужающийся коридор к наспех подготовляемым рубежам эвакуации, которые лорд Горт проложил через болота, окружающие Дюнкерк».

Затем он добавляет: «Хотя в результате капитуляции Бельгии у немцев освободилось семнадцать дивизий, быстрота оценки обстановки и проницательность Брука позволили ему предвидеть каждый шаг наступающего…» Наконец, он пишет следующее: «Таким образом, чуду, совершенному флотом при эвакуации, предшествовало не меньшее чудо, совершенное армией ее выходом к побережью. Успех Алана Брука с отводом армии через сужающийся коридор между наступающими группировками противника является одним из важнейших подвигов военной истории Англии».

При самом беспристрастном подходе ко всем этим утверждениям создается впечатление, что лорд Горт, засевший в своем штабе у побережья, утратил руководство отступлением, которое взял на себя генерал Брук, лично осуществлявший командование «всеми морально подавленными войсками, пробивающимися с боями назад», и что он один нес ответственность за отвод их через «сужающийся коридор» к Дюнкерку.

Рассмотрим последовательно каждое из этих утверждений. Первое: был ли штаб Горта расположен «у побережья»? В субботу 25 мая штаб находился в Премеске. Это было значительно дальше от побережья, чем штаб 2-го корпуса, который 22 мая был расположен Бруком в Армантьере. Штаб был очень удачно расположен в центре между восточным и западным участками фронта. От него шли хорошие пути через Лилль и Армантьер. Он находился поблизости от подземного кабеля, идущего из Англии.

26 и 27 мая штаб все еще находился в Премеске.

27 мая днем он был переведен в Уткерк. Его нельзя было расположить в Касселе у подземного кабеля из-за быстрого наступления мощных немецких бронетанковых войск. Возможно, было бы лучше отвести его назад в Де-Панн, однако при новом расположении он все еще находился на значительном удалении от побережья и опять же в центре основного района отступления. Сразу же после передислокации штаба со штабами трех корпусов была установлена радиосвязь.

В течение всего этого периода Горт хорошо знал, что его приказы доходят до корпусов. И Бруку это было известно. Из его дневника видно, что он был в штабе 25-го (дважды), 26-го (один раз) и 27-го (дважды). Он прибыл в Премеск в этот день в третий раз вскоре после того, как штаб был передислоцирован в Уткерк, и непосредственно перед тем, как был передислоцирован его собственный штаб. 28-го начальник оперативно-разведывательной части его штаба присутствовал на совещании в Уткерке.

Это то, что касается утверждения, будто Горт, изолировавшись у побережья, утратил возможность следить за обстановкой.

Не будем пока касаться утверждения, что армия успешно отошла на оборонительный рубеж вокруг Дюнкерка «благодаря главным образом одному человеку»; рассмотрим утверждение, что войска восточного участка фронта прикрывали «открытый фланг, оказавшийся оголенным в результате капитуляции короля Леопольда… в течение четырех тяжелых Дней – от бельгийской катастрофы до начала эвакуации». Если мы будем игнорировать тот факт, что еще до начала операции «Динамо» в Англию было перевезено 28 тысяч человек, то формально эвакуация началась с передачей распоряжения о начале операции «Динамо» 26 мая в 18.57. Первая высадка людей в Дувре была произведена в этот день в 22.30. Капитуляция короля Леопольда произошла уже в полночь 27 мая, т. е. через двадцать девять часов после начала эвакуации.

Первые два дня сражения на левом фланге протекали до бельгийской катастрофы. После того как бельгийцы прекратили боевые действия, сражение продолжалось только два дня. На третий день после «капитуляции короля Леопольда» Брук сам оказался на борту эсминца, идущего в Англию. К полуночи четвертого дня большая часть сил 2-го корпуса либо была уже в Англии, либо благополучно погрузилась на суда.

Далее: действительно ли Брук осуществлял командование всеми морально подавленными войсками, «пробивающимися с боями назад через сужающийся коридор»? Общий отход осуществлялся, как уже отмечалось, в соответствии с планом штаба, разработанным полковником Бриджменом. Содержание первого этапа, предусмотренное этим планом, заключалось в отходе на рубеж реки Лис; он был согласован между Гортом и Бланшаром в воскресенье 26 мая. Содержание второго этапа Горт сообщил Бланшару на совещании 26 мая. Приказы отходить на рубеж Поперинге, явившийся содержанием этого этапа, были отданы в 14.00 28 мая. Общее руководство боевыми действиями в связи с отходом осуществлялось последовательными приказами, отданными в штабе полковником Грегсон-Эллисом и бригадиром Лизом.

Командирам корпусов было дано разрешение «в духе указаний приказа» сохранять полную свободу действий с тем, чтобы отвести на дюнкеркский плацдарм как можно больше людей. Этим разрешением Горт стремился нейтрализовать трудности со связью и влияние неустойчивости обстановки. Одновременно были отданы приказы, регулировавшие отход с узлов сопротивления западного участка фронта.

Руководство осуществлялось на широкой основе с предоставлением исполнителям большой самостоятельности и поддерживалось в течение всей операции, вплоть до последнего момента отхода – до ночи с 29 на 30 мая. Корпуса и дивизии, несмотря на сложность обстановки, с исключительной точностью выходили в районы, предусмотренные для них планом штаба и подготовленные для них генералом Адамом.

Утверждение сэра Артура Брайанта, что Брук координировал движение 1-го корпуса, уже рассмотрено нами. Утверждение о том, что он осуществлял руководство «всеми» войсками, также лишено основания.

Что касается вопроса о том, действительно ли Брук предвидел «каждый шаг наступающего», то полезно будет обратиться к тому, что Брук после войны писал об информации, которую ему дал Адам в Де-Панне:

«Я думал, – пишет Брук, – что в сражении, развернувшемся в районе Ипр – Комин, я задержал продвижение немцев на запад…» Отсюда видно, что Брук явно недооценил способности Бока осуществить быстрый охватывающий маневр вдоль побережья и совершенно не предпринял никаких мер против такого маневра. В действительности его спасло предвидение Горта и энергия Адама и Лоусона.

Все сказанное выше, разумеется, не умаляет значения самих боевых событий. Этот наш анализ направлен против претенциозных утверждений, сделанных от имени Брука по вопросам, стоящим в некоторой степени за пределами действительных боевых событий.

Что же в таком случае представляло собой сражение на левом фланге? Оно, конечно, не представляло собой сражения против «главных сил германских армий». Это уже достаточно вскрыто. Каковы же в действительности были силы противника?

Как видно из карт обстановки, 26 мая три дивизии 2-го корпуса (одна из них уже получила значительное подкрепление) имели против себя четыре немецкие дивизии. 27 мая четыре дивизии 2-го корпуса имели против себя четыре немецкие дивизии. В каждый из этих дней главные силы группы армий Бока были, разумеется, направлены против бельгийцев. 28 мая четыре дивизии 2-го корпуса (одна из них усиленная до удвоенной мощи) имели против себя восемь немецких дивизий. По состоянию на 29 мая на карте обстановки показано, что двум дивизиям 2-го корпуса противостояли четыре немецкие дивизии.

Таким образом, максимальное количество сил, которое когда-либо противостояло 2-му корпусу, не превышало восьми пехотных дивизий. Противник имел здесь значительное количество артиллерии, умеренную авиационную поддержку, но не имел танковых соединений.

Тем не менее, здесь развернулись ожесточенные кровопролитные бои, в которых мощные атаки противника были отбиты доблестной 5-й дивизией под командованием генерала Франклина. Усиленная бригадной боевой группой 48-й дивизии, двумя бригадами и инженерными подразделениями 4-й дивизии, тремя батальонами 1-й дивизии, двумя пулеметными батальонами и артиллерией 1-го корпуса, эта дивизия противостояла всем попыткам противника пробиться через сухой канал между Ипром и Комином. Благодаря ее отважным и упорным действиям удалось отразить удары восточной группировки немецких «клещей».

Обстановка с самого начала складывалась благоприятно для Брука, но это вовсе не умаляет высоких заслуг его дивизии. В чем же заключались эти преимущества? Наращивание сил на фланге он начал, опираясь на старые приграничные позиции, которые он продолжал удерживать значительно дольше, чем было закончено первое наращивание сил. Вся тактика руководимых им действий была, в сущности, проста. Она напоминала детскую игру, когда ребенок, складывая стенку, берет кирпичи с одного конца и укладывает их на другой. Действуя по этому принципу, Брук использовал преимущества подготовленной оборонительной позиции на канале между Ипром и Комином параллельно железнодорожной насыпи. За этим рубежом он имел следующий рубеж – канал, соединяющий Ипр с рекой Изер. Между Комином и Ипром, где развернулись главные бои, ширина фронта составляла 13 километров; между Ипром и Нордшотом – еще около 15 километров. Для одного корпуса такой фронт был, конечно, велик, но, учитывая выгодный характер местности и наличие подготовленных (хотя и слабых) позиций, это была задача, которую нельзя считать невыполнимой.

Контраст между характером боев на восточном и западном участках фронта был разительный. Как уже отмечалось, характер боевых действий на этих участках отличался на целый исторический этап. Рассмотрим основные факты из этой области. Начиная с 17 мая Горту пришлось подготовить оборону для прикрытия фронта, простиравшегося от Дуэ (последний пункт, на котором французы оказались в состоянии осуществлять эффективное руководство войсками) через Аррас к Гравлину на побережье. Протяженность этого фронта превышала 130 километров. Это был район неоднородный по характеру местности. Он представлял определенные выгоды своими каналами и рубежом реки Скарп, но имел также и невыгодные участки, особенно в гористой части, где было трудно или вовсе невозможно сохранять надежное руководство войсками. Для того чтобы приступить к оборонительным действиям, Горт не имел сколько-нибудь твердой опоры; фактически не имел ее вовсе.

У него не было крупных организованных войсковых масс со всеми элементами тыла: коммуникациями, складами и транспортом, какие имелись в старых приграничных районах; не было и сети связи, кроме как в районе Арраса; ему не посчастливилось также захватить документы, которые раскрывали бы намерения и направление удара противника.

Основным фактором обстановки здесь была катастрофа союзника. Однако крушение бельгийской армии наступило на два дня позже того, как на левом крыле фронта началось сражение, и через много дней после того, как стало очевидно, что эта катастрофа произойдет. Знаменитая брешь, образовавшаяся в оборонительном расположении, в начале сражения не превышавшая 10 километров, в разгар сражения расширилась лишь до 32 километров. На западном участке фронта катастрофа у союзника наступила за четыре дня до начала завершающего этапа сражения. В результате этой катастрофы на просторы Франции беспрепятственно и быстро прорвались бронетанковые войска доселе невиданной мощи, и, когда Горт принял на себя этот удар, «брешь» уже расширилась до 130 километров.

В результате этих обстоятельств общая обстановка на западном участке фронта неизменно оставалась довольно сложной. Сражение здесь протекало в условиях крайнего напряжения сил, упорной обороны, плотного построения наступающих войск и предельной стойкости не только крупных масс войск, как это имело место при обороне Арраса и Касселя, но и мелких подразделений. Бои на первом этапе часто велись здесь отрядами, укомплектованными из небоевых частей, в условиях нехватки вооружения и боеприпасов, при отсутствии снабжения. И еще до того как Горту удалось посредством отвода войск на старые приграничные позиции высвободить крупные силы, обороняющиеся войска сумели одержать две замечательные победы.

Первой такой победой оказался «контрудар» у Арраса, который задержал Роммеля и вынудил Рундштедта в первый раз остановить наступление. Горт использовал эту короткую передышку для усиления своих узлов сопротивления, и решительное сопротивление, оказанное танковым силам Рундштедта, когда наступление возобновилось, в сочетании с хорошим использованием обороняемой местности привело ко второй победе. Это вынудило Рундштедта во второй раз (23 мая) остановить наступление.

Это решение Рундштедта и последовавшее затем подтверждение его Гитлером создало впечатление, что боевые действия прекращены. Однако это абсолютно не соответствовало действительности. На главном направлении наступление было прекращено на северном участке фронта – у самого побережья. Но даже и там плацдарм, которым немцы уже овладели, постепенно и методически расширялся. На южном участке фронта наступление никогда не прекращалось. Возражения Рундштедта против приказов главного командования не касались района Сен-Венан, и, как уже было сказано, трагическая и славная оборона 2-й дивизии, вне всякого сомнения, сковала 26 и 27 мая «клешню» двухстороннего охватывающего маневра бронетанковых сил противника. Во второй половине дня 26 мая был объявлен приказ Гитлера на общее наступление. К утру 27 мая наступление было в разгаре. К вечеру 28-го, когда, согласно оперативной карте, восточному участку фронта, руководимому Бруком, противостояли восемь немецких пехотных дивизий (наиболее сильный нажим, испытываемый этим участком), та же карта показывала, что на фронте между Гравлином и Лестремом наступали 1, 2, 6, 8 и 9-я танковые и четыре моторизованные дивизии. Численность, огневая мощь и мобильность этой наступающей группировки были несравнимо больше, чем у пехотных дивизий Бока на восточном участке фронта.

На западном участке фронта наступление прекратилось. Даже теперь нелегко сказать, почему это произошло. Нелегко также рассматривать создавшуюся здесь обстановку как цельную картину. Фронт распался на отдельные самостоятельные районы – это было сражение дивизионных генералов, – однако нити руководства этим сражением сходились непосредственно в штабе английских экспедиционных сил. Это в полном смысле слова было сражением, проводимым Гортом, и не в меньшей степени, чем на восточном участке фронта, здесь создавались условия для «спасения английской армии у Дюнкерка». Если бы войска западного участка фронта потерпели неудачу в каком-нибудь пункте этого 130-километрового фронта, если бы их постигла неудача в какой-либо момент двенадцатидневного ожесточенного оборонительного сражения, вся операция закончилась бы трагедией.

* * *

На море день начался несчастьем. В полночь эсминцы «Уэйкфул» и «Грэфтон», приняв войска в районе Бре-Дюн, почти одновременно отправились в Англию по маршруту «Y». В 00.45, когда «Уэйкфул», лавируя, шел со скоростью 20 узлов, у Куинтвисльского буя был замечен след двух торпед. Одна торпеда миновала корабль, другая попала в среднюю часть корпуса. Эсминец распался надвое и затонул в течение 15 минут. Обе половины корпуса погрузились вертикально, оставив нос и корму над водой. Большинство людей потонуло. Спаслась лишь небольшая часть экипажа.

Через тридцать минут моторный дрифтер «Наутилус» и лоцмейстерское судно «Комфорт», также эвакуировавшие войска, подошли к месту катастрофы и приступили к спасению оставшихся в живых. «Комфорт» взял на борт капитана эсминца «Уэйкфул». «Грэфтон» и тральщик «Лидд» подошли и спустили шлюпки. Тут же торпеда поразила «Комфорт», и судно было поднято в воздух взрывом. Оно шло полным ходом, когда «Лидд» и тонущий «Грэфтон» открыли по нему огонь, приняв его за торпедный катер противника, выпустивший торпеды. Большая часть людей с «Комфорта» и почти все спасенные с эсминца «Уэйкфул» были убиты. Пока происходила эта двойная трагедия, госпитальное судно «Динард» было атаковано между Квинтбенком и Вест-Хиндервилскими буями, но осталось незатронутым.

Ближе к английским берегам получил повреждение еще один эсминец – «Монтроуз», шедший с эвакуируемыми в Англию. В полночь он в беспомощном состоянии, с оторванной носовой частью, дрейфовал недалеко от Гриснетского маяка. В 12.30 из Дувра были высланы буксиры, чтобы оказать эсминцу помощь, и в 15.00 они взяли его на буксир и отвели в Дувр.

Таким образом, уже в первые часы 29 мая было потеряно и выведено из строя три эсминца. С этой утратой пришлось примириться. Работы по эвакуации войск продолжались.

На рассвете четыре эсминца были атакованы немецкой подводной лодкой. Польский эсминец «Блискавица», а за ним один из английских эсминцев сразу же использовали свои глубинные бомбы. Когда они готовились ко второй атаке, их атаковал пикировщик. Вскоре пришли английские самолеты. Хотя результаты удара по подводной лодке не были видны, атаки со стороны подводных лодок противника в этом районе прекратились.

Тем временем атаки с воздуха продолжались. Однако благодаря умелому маневрированию кораблей и применению дымовых завес эти атаки здесь больших потерь не причинили. Хуже стало, когда на рассвете в дело вступила артиллерия противника. Артиллерийский огонь преградил движение судов по маршруту «Y» и отрезал выход с побережья у Ньюпорта. Когда транспорт «Скотия» подходил к проходу, эсминцы вели ожесточенный огонь по батареям противника, расположенным на берегу. Вместе с транспортом «Мелайнз» «Скотия» продолжала свой путь к Дюнкерку. Из-за плохой видимости в результате дымовых завес эти транспорты сбились с курса и пошли несколько западнее входа в порт. Когда они вышли из дыма, то попали под артиллерийский обстрел из района Мардика. «Скотия» получила пробоину в машинном отделении.

Обходный путь к Дюнкерку становился недоступным. Когда об этом стало известно адмиралу Рамсею, он был вынужден пойти на смелое решение. Очистка центрального маршрута «X» от мин еще не была закончена, но вскоре после полудня Рамсей все же приказал эсминцам «Джегуар», «Гэллант» и «Гринейд» изведать силу огня батарей противника на берегу и выяснить возможность использования центрального маршрута вместо маршрута «Y». Все три эсминца подверглись удару с воздуха, и «Гэллант» получил повреждение. Однако артиллерийского огня с берега они на себя не привлекли. Очистка маршрута от мин продолжалась, и во второй половине дня кораблям был дан приказ приступить к использованию центрального маршрута, «соблюдая меры навигационной предосторожности». В обстановке уничтожающего действия снарядов, бомб и торпед эти слова звучали почти иронически.

И все же, несмотря на все эти трудности, эвакуация войск с побережья продолжалась. Вернулся крейсер «Калькутта». Он взял на борт 1200 человек, главным образом с дрифтеров, которые в свою очередь получали людей с малых судов. «Баллфинч» и «Юдейл» были небольшими судами каботажного плавания, но они также перевезли много людей. «Юдейл» первым рейсом перевез более 1000 человек. «Баллфинч» принял на борт 1500 человек. На обратном пути судно подверглось многократным атакам немецкой авиации, и его рулевой механизм был поврежден. Но его исправили, и судно благополучно вернулось. Это были небольшие суда водоизмещением менее 1000 тонн. У них не было таких просторных палуб, как на войсковых транспортах, и они вовсе не были приспособлены к перевозке большого количества людей.

Возможности войсковых транспортов были иными. Сконструированные специально для плавания в Ла-Манше, они были быстроходными. Например, «Роял Соврин» пришвартовался к восточному молу в 4.45; отошел, заполненный до предела эвакуируемыми, в 5.45; прибыл в Мергейт в 12.15; за час 15 минут освободился и в 17.30 возвратился в Де-Панн. В 18.20 капитан корабля уже докладывал, что «начал посадку войск с берега».

«Роял Соврин» вторично вернулся благополучно. Не всем судам так везло. Другое судно, «Монас Куин», также вышло в это утро. Его капитан потом докладывал: «28 мая я принял командование над „Монас Куин“. В тот же вечер я получил приказ утром 29-го выйти из Дувра, чтобы завезти свежую воду в Дюнкерк и вернуться с эвакуируемыми. Все шло благополучно, пока мы не подошли примерно на полмили к Дюнкерку; там корабль подорвался на мине и затонул в течение двух минут. Оставшиеся в живых были подобраны эсминцем „Вэнкуишер“».

С войскового транспорта «Киллерни», находящегося на подступах к Дюнкерку, видели, как затонул «Монас Куин». Примерно через час «Киллерни» пришвартовался к молу и принял на борт 800 человек.

Когда «Киллерни» находился на обратном пути, до предела забитый людьми, он подвергся артиллерийскому обстрелу из Гравлина. За сорок минут по кораблю было выпущено около 90 снарядов. Один из них разорвался над палубой корабля, и в результате восемь человек были убиты и тридцать – ранены. Несколько позже корабль был обстрелян пулеметным огнем с самолета.

В 19.00 адмирал Рамсей был оповещен по телефону из штаба в Де-Панне, что Дюнкеркская гавань забита поврежденными кораблями и всю эвакуацию нужно проводить с необорудованного берега.

Следует сказать, что многочисленные потери, лишь частично обрисованные здесь, были прямым результатом того, что немцы в этом районе использовали два воздушных флота. В сообщении германского авиационного командования за этот день указывалось, что «вся мощь воздушных ударов была направлена против многочисленных торговых судов, действовавших в этом районе моря, и против эскортирующих их военных кораблей».

Удары по оборонительному поясу вокруг Дюнкерка и по отступающим армиям фактически прекратились, и начиная с полудня на Дюнкеркский порт и прилегающие к нему районы Дуврского пролива обрушились бесконечные воздушные атаки. Решение английского авиационного командования об удвоении численности самолетов в каждом воздушном патруле, принятое под влиянием тяжелых потерь за 26 и 27 мая, означало, что промежутки времени между патрульными полетами будут значительно увеличены. Именно в эти промежутки суда, занятые эвакуацией, несли наиболее тяжелые потери. 27 мая было двадцать три патрульных вылета, а 29-го – только девять. Когда патрули находились над районом Дюнкерка, воздушные атаки противника большей частью срывались. Бывали, однако, случаи, когда, несмотря на увеличение мощи английских воздушных патрулей, они целиком были заняты борьбой с истребителями противника, и бомбардировщики беспрепятственно наносили свои удары. Английская авиация в этот день потеряла девятнадцать истребителей.

И на этот раз количество сбитых самолетов противника было завышено. Вопреки оптимистическим докладам возвращающихся летчиков, официальная оценка немецких потерь составляла шестьдесят пять истребителей и бомбардировщиков. Кроме того, четыре самолета считались сбитыми огнем корабельной артиллерии.

По немецким данным, полученным после войны, германская авиация в этот день потеряла восемнадцать самолетов.

Днем 29 мая английское адмиралтейство решило, что руководство действиями флота в районе Дюнкерка должно быть усилено. Хотя при этом не было намерения в какой-либо мере подменять капитана 1-го ранга Теннанта, как старшего морского начальника Дюнкеркского района, контр-адмирал Уэйк-Уокер был назначен «руководить действиями кораблей у бельгийского побережья». Формулировка эта довольно странная, так как большая часть его функций была связана с французским побережьем. Он отбыл из Англии в тот же вечер вместе с капитанами 3-го ранга Стефенсоном и Хеллетом, которые были назначены руководить действиями кораблей соответственно в районах Де-Панн и Бре-Дюн.

Пока адмирал Уэйк-Уокер был на пути к своему месту службы, адмиралтейство пришло к заключению, что потери достигли нестерпимого уровня. Лишь в этот день было потоплено три эсминца, а шесть получили различные повреждения. В сочетании с ранее понесенными потерями общие потери достигли такого уровня, при которой возникала угроза для будущих операций. Первый лорд адмиралтейства имеет в качестве первейшей своей обязанности охрану жизненных морских коммуникаций Англии. Флотилии эсминцев являются важным средством для этого. Эсминцев было мало и в начале войны, поэтому такие их потери уже нельзя было далее терпеть. Адмирал Паунд пришел к решению о необходимости вывести современные эсминцы из района Дюнкерка. Все корабли типа «G» были уже выведены из боя.

Он приказал адмиралу Рамсею вывести все корабли типов «Н», «I» и «J» из операции «Динамо». Было еще пятнадцать эсминцев старых типов. Зная, что потери подрывают его усилия, что оставшиеся у него эсминцы могут эвакуировать за сутки не более 17 тысяч человек и что они до сих пор являлись опорой эвакуации, адмирал Рамсей был тем не менее вынужден согласиться с этим решением.

Несмотря на катастрофическое положение, несмотря на тяжелые последствия отказа от использования Дюнкеркского порта, за эти 24 часа в Англию было вывезено 47 310 человек.

Глава одиннадцатая Четверг, 30 мая

Неблагоприятная погода, сильно затруднившая действия авиации, лишила нас возможности рассчитывать на достижение даже моральной победы в этом поединке… В 1940 году мы не знали, что Англии и Франции удалось эвакуировать около 300 тысяч человек. По нашим подсчетам непостижимой была цифра, даже в три раза меньшая.

Фельдмаршал Кессельринг

В четверг, 30 мая, английские экспедиционные силы и уцелевшие части 1-й французской армии завершили отход на оборонительные позиции дюнкеркского плацдарма. Перед этими позициями остались только части, оборонявшие Берг и окраины Верна, и подвижные подразделения, поддерживавшие соприкосновение с наступающим противником. Войска северной группировки, ранее занимавшие всю территорию Северной Франции от линии Мажино и всю территорию Бельгии до реки Диль, теперь были зажаты на узком заболоченном прибрежном участке, покрытом песчаными дюнами и каналами. На западе французские войска занимали участок от побережья по Мардикскому каналу и далее до окраин Берга, общей протяженностью около 18 километров. Далее части английских экспедиционных сил оборонялись на участке по каналу Берг, Верн, Ньюпорт и по реке Изер до моря. Общая протяженность участка около 34 километров.

Ширина каналов, на которых оборонялись английские войска, на некоторых участках едва превышала ширину обычного противотанкового рва. Однако крутые берега и значительная глубина каналов не позволяли противнику прорвать оборону силами танковых войск. Отдельные участки местности перед каналом были затоплены, но из-за отсутствия надлежащего руководства у французов не везде это было сделано своевременно. Английские войска оборудовали свои позиции вдоль самого берега канала. На переднем крае были установлены пулеметы, а в тылу передовых позиций разместилась артиллерия.

Сколько же времени могли обороняться войска, оказавшиеся на узком дюнкеркском плацдарме?

В полночь военное министерство получило из штаба Горта сообщение, что «оборонительные позиции на дюнкеркском плацдарме долго удерживать невозможно».

В течение дня соединения группы армий «А» и группы армий «Б» выдвигались к оборонительным позициям союзных войск. Немецкое командование все еще не могло оправиться от растерянности, которая охватила его в среду. 4-й армии была поставлена задача наступать в направлении Берга, выдвинув в первый эшелон подвижные части. В среду командующий 4-й армией донес, что подчиненные ему войска практически безуспешно пытались продвинуться вперед, так как «противник оказывал упорное сопротивление». Теперь он возражал против использования подвижных войск в первом эшелоне на том основании, что они неизбежно понесут большие потери. Группе Клейста было приказано выдвинуться и подвергнуть дюнкеркский плацдарм артиллерийскому обстрелу из 100-мм орудий. В 15.00 главное командование сухопутных войск (ОКХ) одобрило приказ на наступление. Командующий 4-й армией доложил о готовности армии, но одновременно сообщил, что по распоряжению командующего группой армий «Б» 6-я армия отведена на отдых. На запрос Рундштедта о том, известно ли штабу 4-й армии, что 8-й авиагруппе приказано во второй половине дня осуществить массированный налет на Дюнкерк, начальник оперативного отдела штаба 4-й армии ответил: «Создалось впечатление полного бездействия на фронте, кажется, что никого больше не интересует Дюнкерк…»

Выяснилось, что практически отсутствуют боеприпасы для средней артиллерии. Неразбериху удалось устранить только к исходу дня, когда было решено возложить руководство всеми действиями против плацдарма на командующего 18-й армией, входившей в состав группы армий «Б». Войска группы армий «А» были полностью отстранены от боевых действий против дюнкеркского плацдарма, и таким образом Рундштедт наконец добился своего.

30 мая было последним днем действий войск Рундштедта против дюнкеркского плацдарма. С наступлением темноты танковые дивизии начали отводиться для перегруппировки перед наступлением в южном направлении в глубь Франции. В течение дня 30 мая была предпринята только одна серьезная попытка форсировать канал севернее Верна, но она, несмотря на мощную артиллерийскую подготовку, успеха не имела. В 22.00 немецкие части возобновили атаки и форсировали канал, но после энергичной контратаки англичан были вынуждены отойти обратно за канал.

* * *

В Дувре в этот день адмирал Рамсей стоял перед сложной проблемой. Почти сразу после полуночи он получил донесение, что «оборонительные позиции на дюнкеркском плацдарме долго удерживать невозможно». С другой стороны, он понимал, что без использования крупных эсминцев нельзя значительно увеличить темпы эвакуации войск с плацдарма. В распоряжении адмирала Рамсея оставалось всего 15 небольших эсминцев старых типов. По его расчетам, на этих эсминцах можно было эвакуировать примерно 17 тысяч, на войсковых транспортах – 9500 и на других судах – еще около 15 тысяч, всего, следовательно, около 42 тысяч человек в сутки. Учитывая общую численность войск, остававшихся, по данным адмирала Рамсея, на дюнкеркском плацдарме, необходимо было эвакуировать до 55 тысяч человек в сутки.

В начале дня Рамсей еще не имел сведений о состоянии дюнкеркского мола после разрушений, причиненных авиацией противника накануне вечером. На рассвете к молу был послан эсминец «Вэнкуишер» с задачей выяснить обстановку. Около 6.00 с борта эсминца было получено донесение о том, что, несмотря на разрушения на внутренней стороне мола, им можно пользоваться.

Были и некоторые другие благоприятные моменты в обстановке. С вечера истекшего дня противник не подвергал бомбардировке плацдарм союзных войск. Погода улучшилась, сила прибоя уменьшилась, низкая облачность и дым от горевших бензохранилищ окутывали прибрежную полосу, закрывая значительную часть дюнкеркского рейда. Эти обстоятельства подтверждают ту оценку обстановки, которая дана Кессельрингом в эпиграфе к данной главе. Растерянность, охватившая немецкое командование в этот день, в известной мере объяснялась тем, что, хотя 8-я авиационная группа была использована для нанесения удара всеми силами по Дюнкерку, крупного удара не получилось. Английское истребительное командование организовало патрулирование над районом плацдарма силами трех-четырех эскадрилий в каждый вылет и обеспечило таким образом отражение попыток бомбардировочной авиации противника пробиться к Дюнкерку.

Важным благоприятным фактором было и то обстоятельство, что еще с самого начала суток к побережью начали прибывать все новые малые суда. К исходу дня была использована уже целая армада судов самого различного вида и размеров. Кроме того, командование сухопутных войск на плацдарме, наконец осознав огромные трудности погрузки войск на суда с необорудованного побережья, организовало строительство причалов, используя для этой цели подручные материалы и понтоны. Эти импровизированные причалы, конечно, не могли принять крупных судов, но были вполне пригодны для небольших судов. Таким образом, темпы эвакуации войск с плацдарма значительно возросли.

К полудню Горт и Рамсей наконец получили ясные указания о том, что им следовало предпринять. Премьер-министр созвал заседание комитета начальников штабов, в котором приняли участие министры видов вооруженных сил и начальник штаба Горта генерал Паунелл, поздно ночью накануне прибывший из Дюнкерка. На заседании была всесторонне рассмотрена обстановка, сложившаяся на плацдарме и на море.

Черчилль собственноручно написал приказ Горту:

«Продолжайте оборонять занимаемые позиции до последней возможности с тем, чтобы прикрыть и обеспечить успешно проводимую в настоящее время эвакуацию войск. Донесения представлять каждые три часа через Де-Панн. Если мы сможем сохранить связь с плацдармом, то передадим приказ об эвакуации Вас и Вашего штаба в Англию, как только состав вверенных Вам войск уменьшится до размеров, позволяющих назначить для руководства их действиями одного из командиров корпусов. Назначить этого командира надлежит немедленно.

В случае отсутствия связи Вы должны передать командование и отбыть в Англию, когда на плацдарме останется не более трех дивизий. Этого требует воинский устав, и самостоятельного решения по данному вопросу Вы принять не можете. С политической точки зрения нет никакой необходимости давать противнику шанс захватить Вас в плен, если в Вашем распоряжении останется лишь небольшое количество сил. Назначенному Вами командиру корпуса следует отдать приказ продолжать оборону плацдарма совместно с французскими войсками и обеспечивать эвакуацию из Дюнкерка или с необорудованного побережья. Однако, когда, по его мнению, организованная эвакуация станет невозможна и дальнейшее сопротивление бесцельно, назначенному Вами командиру разрешается, по согласованию со старшим французским начальником, капитулировать с соблюдением формальностей, чтобы избежать бессмысленного кровопролития».

Кроме того, по настоянию Черчилля было принято решение о том, чтобы предоставить французским войскам равные возможности для эвакуации не только на французских, но и на английских кораблях и судах.

Одновременно с заседанием, которое проводил Черчилль в Лондоне, проходило совещание офицеров штаба Горта с адмиралом Рамсеем. Рамсей был информирован, что, по мнению Горта, имеется возможность удерживать круговую оборону плацдарма до начала дня 1 июня и что к этому времени на плацдарме останется только арьергард английских экспедиционных войск численностью около 4 тысяч человек. На этом совещании было принято решение о темпах эвакуации в ближайшие двое суток, чтобы выполнить эту задачу. Было решено создать резерв небольших транспортных судов и буксиров, на которых адмирал Рамсей рассчитывал эвакуировать последние подразделения арьергарда и береговые партии в период с 1.30 до рассвета 1 июня. Окончательное решение предполагалось принять в 14.00 31 мая в зависимости от хода эвакуации главных сил.

* * *

Бои на оборонительных позициях вокруг плацдарма и деятельность штабов в Лондоне и Дувре лишь подчеркивали огромные масштабы и сложность эвакуации.

На первый взгляд утром этого дня английское командование все еще пребывало в состоянии растерянности. Отсутствие точных данных о состоянии мола, трудности обеспечения бесперебойной связи, значительная удаленность одного участка погрузки на побережье от другого, слабая организация связи между войсками на берегу и транспортными судами в море не могли не вызвать известной сумятицы, но на рассвете адмирал Уэйк-Уокер начал наводить порядок в прибрежных водах. Несмотря на то что ему пришлось в течение суток переносить свой флаг с одного корабля на другой, контроль, налаженный адмиралом Уэйк-Уокером был достаточно эффективен. Подтверждением этому служат результаты действий эсминцев. За один день 30 мая каждым из семи эсминцев, участвовавших в эвакуации войск, в Дувр было доставлено более 1000 человек. Однако задача эсминцев не ограничивалась эвакуацией войск. Они несли дозорную службу на всем пространстве до берегов Голландии, прикрывали транспортные суда от нападения немецких торпедных катеров, которые нанесли такой большой урон транспортам ночью 29 мая, и вели активную борьбу с подводными лодками противника. В районе Ньюпорта и Мардика эсминцы вели контрбатарейную борьбу с немецкой артиллерией, подвергавшей обстрелу транспорты, у побережья плацдарма. Эсминцы действовали поодиночке и группами, нанося мощные удары по выявленным на плацдарме силам противника. Пожалуй, в течение всей войны, вплоть до ожесточенных боев у острова Окинава, эсминцы не использовались так интенсивно и разнообразно на протяжении столь продолжительного времени.

* * *

В течение этого дня не менее интенсивно действовали и французские эсминцы. На рассвете в бухту Дюнкерка вошли пять катеров, побывавших в Англии в течение минувшей ночи. Буквально вслед за ними из Англии отправились торпедные катера «Буклэ» и «Бранлеба», а в 9.30 к ним присоединился эсминец «Бурраск». В 14.30 «Бурраск» бросил якорь у набережной Феликса Фора, а час спустя, приняв на борт 700–800 человек, отправился к берегам Англии по маршруту «Y». В 16.30, находясь неподалеку от Ньюпорта, эсминец увеличил ход до 28 узлов, чтобы быстрее преодолеть полосу артиллерийского обстрела. Однако неожиданная неисправность в машине вынудила корабль резко уменьшить ход. Немецкая артиллерия, воспользовавшись этим, подвергла эсминец ожесточенному обстрелу. Экипажу эсминца удалось быстро устранить неисправность в машине, и корабль снова увеличил скорость хода до 25 узлов. Однако еще раньше, чтобы выйти из зоны артиллерийского огня, командир эсминца отважился покинуть протраленный фарватер. В результате эсминец попал на минное заграждение, и в 16.45 корабль, подорвавшись на мине, начал тонуть. Все попытки экипажа удержать корабль на плаву оказались тщетными, и в 17.00 эсминец затонул.

С торпедного катера «Бранлеба», который следовал на небольшом удалении от «Бурраска», были спущены на воду три шлюпки, с помощью которых удалось подобрать около 100 человек. Две самоходные баржи, высланные из Дувра, подобрали еще несколько десятков человек, но многие из находившихся на борту «Бурраска» погибли. Спустя два часа все уже было кончено.

Торпедный катер «Буклэ», получивший повреждение во время погрузки у плацдарма, отправился к берегам Англии несколько позже, чем «Бранлеба», и едва добрался до Дувра.

Главную роль в эвакуации французских войск в этот день сыграли суда снабжения, находившиеся в Даунсе и срочно отправленные для перевозки войск с плацдарма. 3 тысячи французских солдат и офицеров были погружены на пять таких судов и благополучно доставлены в Англию.

Командование французского флота в этот день приняло неудачное решение прекратить использование посыльных катеров для эвакуации войск, хотя эти небольшие по размерам и маневренные катера были исключительно удобны для действий в ограниченных водах Дюнкеркской бухты. Катерам было приказано прикрывать конвои, перевозившие эвакуируемые с плацдарма части французских войск из Саутгемптопа в Брест. Три из этих катеров вечером 30 мая совершили последний рейс в Дюнкерк по своей собственной инициативе, но к рассвету следующего дня все катера прекратили свои действия в районе плацдарма.

* * *

Полученное известие о том, что вход во внутреннюю гавань Дюнкерка блокирован, явилось причиной прекращения использования мола войсковыми транспортами. Четыре транспорта находились в районе Дюнкерка, но об их действиях в Дувре ничего не было известно, поэтому отправка других транспортов в Дюнкерк была прекращена до того момента, когда поступило донесение с эсминца «Вэнкуишер». Несмотря на все эти трудности, темпы эвакуации войск с дюнкеркского плацдарма оставались довольно высокими. Войсковой транспорт «Сент Хельер» был одним из первых судов, вернувшихся в Англию. Он доставил свыше 2 тысяч человек. В донесении капитана транспорта отмечалось, что судно на пути следования в Англию подверглось нападению самолетов противника, в бою с которыми один из них был сбит. Ночью транспорт прибыл в Дувр.

Войсковой транспорт «Роял Соврин», совершивший накануне два рейса, закончил погрузку в 5.30, а в 11.35 судно уже доставило войска в Маргет. Спустя полтора часа «Роял Соврин» был уже снова на пути в Дюнкерк.

Вместе с транспортами успешно действовали госпитальные суда. Этим судам, имевшим большую осадку, приходилось испытывать те же трудности, что и транспортам, лавируя перед входом в Дюнкеркский порт.

Ночью госпитальное судно «Айл оф Гернси» прибыло в Дюнкерк и в 2.15 приняло на борт 490 раненых. В донесении капитана судна отмечалось: «Перед входом в порт мы наблюдали страшную картину: море кишело людьми, умолявшими о помощи, – вероятно, только что был потоплен транспорт. Два эсминца были заняты спасением этих несчастных. Лавируя между кораблями и группами барахтающихся в воде людей, мы вышли в море и направились к Дувру. Мы не могли остановиться и оказать помощь в спасении людей с затонувшего транспорта – это грозило гибелью нам, так как мы скоро стали бы легкой добычей для самолетов противника, круживших над портом и имевших возможность легко обнаружить в зареве огня, охватившего портовые сооружения, наше сверкающее белизной окраски судно. Переход прошел сравнительно спокойно, за тем исключением, что недалеко от Дувра нам пришлось отклониться от намеченного маршрута, чтобы обойти новое минное поле. Об этом нас своевременно предупредил сторожевой катер, высланный из Дувра».

Так действовали крупные транспорты и суда. Их действия дают представление о том, что происходило в районе Дюнкерка в целом. Но с течением времени все большую и большую роль стали играть малые суда.

Эвакуация войск с плацдарма осуществлялась в течение всей первой половины дня. Судя по данным, поступавшим в штаб, руководивший операцией «Динамо», число эвакуированных возрастало, несмотря на временную задержку с использованием мола и вопреки трудностям, которые приходилось испытывать в организации погрузки.

Однако адмирал Рамсей не был удовлетворен таким увеличением числа эвакуируемых. Хотя английский флот в этот день не потерял ни одного эсминца, потери были все же велики. Был потоплен французский эсминец «Бурраск», а несколько английских транспортов, получив серьезные повреждения, вышли из строя. Эсминцы и крупные транспорты играли главную роль в планах адмирала Рамсея. Расчет их возможностей со всей очевидностью показал Рамсею, что невозможно было сохранить такие темпы эвакуации, которые обеспечили бы решение задачи с учетом численности войск на плацдарме.

В полдень Рамсей связался по телефону с начальником главного морского штаба. Этот разговор, очевидно, был полон драматизма. Мотивы, по которым начальник штаба приказал Рамсею освободить крупные эсминцы от выполнения задач в районе Дюнкерка, были вполне справедливы. Эсминцы были необходимы для сохранения равновесия в силах военно-морского флота и для сопровождения важных конвоев. Все это было в перспективе, а пока Рамсей должен был решать текущую задачу. О всех требованиях будущего пришлось забыть сейчас, когда в районе Дюнкерка оставались тысячи людей, как англичан, так и французов, бесконечным потоком стремившихся к побережью, сдерживавших натиск противника на позициях вокруг плацдарма. Хотя Рамсей думал о выполнении текущей задачи, успех ее выполнения был неразрывно связан с планами на будущее.

Речь шла о спасении людей, которые должны были составить ядро новых формирований, обеспечить оборону Британских островов в условиях угрозы вторжения противника. Никаких документов о содержании телефонного разговора между первым лордом адмиралтейства и адмиралом Рамсеем не сохранилось. Никто не знает, как проходил этот разговор. Известно лишь одно: адмиралу Рамсею удалось добиться удовлетворения своих требований. В 15.30 был отдан приказ эсминцам «Харвестер», «Хэвант», «Айвенхоу», «Импалсив», «Икарес» и «Интрепид» немедленно возвратиться в Дюнкерк.

Участие этих эсминцев в эвакуации войск сразу привело к увеличению темпов операции «Динамо». Общая численность эвакуированного личного состава уже превысила лимит, установленный для эвакуации командования и штаба, руководивших обороной плацдарма. Рональд Адам, который руководил отводом войск на последний рубеж обороны, днем 30 мая покинул Дюнкерк на борту эсминца. В 19.15 в Англию отбыл и генерал Брук.

Несмотря на многочисленные трудности, к исходу дня 30 мая общее число эвакуированных за сутки достигло 53 823 человек. Из этого числа 30 тысяч человек было эвакуировано на малых судах с необорудованного побережья.

Глава двенадцатая Пятница, 31 мая

Вскоре после восхода солнца ветер в районе Дюнкерка изменил свое направление и подул в сторону берега. Сначала это был легкий ветерок, но постепенно сила его нарастала. Нельзя сказать, что это был шторм, тем не менее измученные и уставшие экипажи судов и солдаты, занятые погрузкой, окончательно выбились из сил. Одно за другим легкие суденышки отбрасывались прибоем на мели и оседали на песок. Попытки снова вернуть их в море все чаще и чаще оканчивались неудачей, по мере того как сила прибоя нарастала. Скоро все прибрежные отмели от Дюнкеркского мола до пляжей Де-Панна оказались усеянными небольшими судами. А в дюнах войска ждали своей очереди эвакуации.

Когда ветер рассеял стоявшую над Дюнкерком пелену тумана и дыма, немецкой артиллерии удалось пристреляться к объектам в порту. Причалы начали подвергаться все более и более ожесточенному обстрелу. Вражеские снаряды ложились точнее и точнее. У Ньюпорта противник, подтянув артиллерию к реке Изер, начал утром обстреливать пляжи Де-Панна, корректируя огонь с аэростатов.

С рассветом на восточном участке обороны начался отвод войск 2-го корпуса. Горт и адмирал Абриаль решили, что ввиду усилившегося натиска противника в районе Верна необходимо отойти на старые позиции, оборудованные вдоль франко-бельгийской границы. Эти позиции рассматривались как отсечные для этого участка фронта, поэтому на них располагались уцелевшие в боях части 12-й французской дивизии. Решение об отходе означало, что союзники лишались контроля над участком побережья протяженностью около 15 километров, создавалась угроза артиллерийского обстрела Бре-Дюна, и побережье у Мало-ле-Бена оказывалось под угрозой захвата противником.

Принятое Гортом решение означало также, что он выполнил свою задачу. После отхода на новые позиции в распоряжении союзников оставался такой небольшой участок территории и такие небольшие силы, что дальнейшее пребывание Горта на плацдарме согласно ранее полученному им приказу было уже нецелесообразно, и он должен был передать командование одному из своих подчиненных генералов.

Горт последний раз посетил адмирала Абриаля в бастионе № 32 с тем, чтобы «согласовать план эвакуации английских и французских войск». Во время этой встречи он предложил генералу Фагальду и генералу де ла Лоранси эвакуироваться в Англию вместе с ним, но получил отказ. Тогда Горт в последний раз обратился с просьбой разрешить ему остаться в Дюнкерке до конца. В этой просьбе ему было отказано, и он отдал свой последний боевой приказ. Кроме того, Горт отдал необходимые распоряжения генерал-майору Александеру, назначенному командиром 1-го корпуса, из состава которого предполагалось выделить арьергард. В боевом приказе указывался порядок отхода войск 2-го корпуса в ночь с 31 мая на 1 июня. Оборона рубежа должна была прекратиться к 23.00 31-го. С 18.00 31 мая 50-я дивизия включилась в состав войск 1-го корпуса и должна была занять оборону на франко-бельгийской границе и действовать вместе с находящимися там французскими войсками.

* * *

Сообщения, полученные адмиралом Рамсеем в Дувре утром 31 мая, были весьма тревожными. Погрузка войск на необорудованных участках побережья становилась невозможной, не меньшую опасность представляла погрузка войск на молу. Рамсей не имел никаких сообщений о войсковых транспортах, отправившихся к плацдарму ночью; ни один из них не вернулся к берегам Англии. Он не мог рисковать, бесконечно увеличивая у плацдарма количество наиболее необходимых ему судов. Хотя активность действий немецкой авиации снизилась, было бы равносильно самоубийству увеличивать число объектов для нападения противника: в районе плацдарма уже находилось десять войсковых транспортов и три плавучих госпиталя. О судьбе их ничего не было известно. В восьмом часу утра Рамсей отдал приказ временно прекратить отправку судов к плацдарму.

В действительности же обстановка была не такой тяжелой, как казалось Рамсею в Дувре. До рассвета погрузка войск проходила успешно. К рассвету на многих участках побережья уже не оставалось английских войск. Однако все больше и больше французских войск прибывало к молу и прилегающим участкам побережья.

Численность французских войск определить было трудно, поскольку англичане и французы пользовались различными методами подсчета. По данным адмирала Рамсея, к исходу 30 мая было эвакуировано 4271 человек. В этот день Рамсей получил от адмиралтейства официальное указание о том, что «английские и французские войска должны иметь равные возможности эвакуации на кораблях и судах английского флота». Это сильно повлияло на расчеты Рамсея. Пришлось увеличить число транспортов, чтобы обеспечить эвакуацию всех оставшихся на плацдарме английских войск. Просьба Рамсея была удовлетворена так же безоговорочно, как он сам удовлетворял все предъявлявшиеся к нему требования.

В течение ночи противник провел интенсивную постановку минных заграждений с самолетов, а в 6.00 эсминец «Вайми» обнаружил подводную лодку противника вблизи английского побережья у Гудвина.

Генерал Брук прибыл в Дувр в 7.15 и после короткого отдыха вместе с генералом Адамом отправился к адмиралу Рамсею, с которым Брук был знаком по совместной работе в имперском военном колледже. Как отмечает Брайант в книге «The Turn of the Tide», Брук заявил впоследствии:

«Если бы мы не были давними знакомыми, то я уверен, что было бы трудно добиться изменения тех решений, которые он принял раньше. Рамсей рассчитывал предпринять еще одно сверхчеловеческое усилие и закончить эвакуацию за 24 часа. Я сказал ему, что при таких темпах невозможно будет эвакуировать все, что оставалось на плацдарме, и что следует попытаться растянуть операцию еще на несколько дней…»

Адмирал Рамсей не упоминает об этой встрече в своих мемуарах, и нет каких-либо доказательств того, что после нее произошли какие-либо изменения в плане действий на 31 мая. Наоборот, в сводке о боевых действиях содержатся сведения, свидетельствующие как раз об обратном. Во время совещания с офицерами штаба Горта Рамсей утром 30 мая утвердил план, согласно которому намечалось перебросить из Рамсгета специальный резерв небольших судов, чтобы, если позволит обстановка, в предрассветные часы эвакуировать максимальное количество войск из района Дюнкерка. Поступившие утром данные о количестве эвакуированных войск были вполне удовлетворительными, и, когда был произведен общий подсчет, стало очевидным, что намеченный план эвакуации успешно осуществляется. Исходя из этого адмирал Рамсей и отдал приказ об использовании своего последнего резерва судов, которые отплыли из Рамсгета в 13.00 31 мая.

Тем временем, как уже отмечалось выше, лорд Горт счел возможным изменить свой первоначально намеченный план. Вскоре после полудня адмирал Рамсей получил сообщение о том, что эвакуация арьергарда английских экспедиционных войск перенесена в ночь на 2 июня, что части 2-го корпуса в районе Ньюпорта предполагается отвести с оборонительных позиций к побережью, что подразделениям, уже находившимся на побережье в районе Бре-Дюн и Мало-ле-Бен, приказано занять всю прибрежную полосу до мола и что суда, направленные из Рамсгета, предполагается использовать для эвакуации войск 2-го корпуса из района Де-Панна. В 19.20 суда были по радио поставлены в известность об изменении плана и о том, что эвакуация французских войск из Дюнкерка и с пляжей Мало-ле-Бена будет возобновлена 1 июня на английских и французских судах.

Это были политические решения. А практическая деятельность по эвакуации войск не прекращалась. День начался с катастрофы. Французский эсминец «Сироко» вышел из Дувра в 15.00 в четверг по маршруту «Y». В Дюнкерке эсминец принял на борт 750 человек из состава 92-го полка и в полночь отправился к берегам Англии. В районе Квинтского буя эсминец был атакован самолетами, сбросившими торпеды. Сначала эсминцу удалось избежать торпедирования, но затем торпеда попала в корму эсминца, и вскоре бомба угодила в склад боеприпасов на палубе эсминца, а две другие – в мостик. Корабль перевернулся вверх килем и затонул.

Польский эсминец «Блискавица» нес патрульную службу в Дуврском проливе. Незадолго до потопления «Сироко» польский корабль также подвергся нападению, но избежал торпедирования. Вскоре с «Блискавицы» увидели поблизости взрыв на атакуемом корабле. Эсминец направился к месту гибели «Сироко» и вместе с английским корветом «Уиджон» принял участие в спасении людей с затонувшего французского эсминца.

За двенадцать часов 31 мая французский флот понес большие потери – три из его лучших кораблей были потоплены противником.

Тем временем эвакуация шла своим чередом. К побережью в районе Дюнкерка один за другим подходили военные корабли и транспорты, быстро грузились и под не прекращавшимся огнем артиллерии противника выходили в море. Вместо транспортов, потопленных за прошедшие дни, в район эвакуации прибывали новые суда из отдаленных портов Англии. Особенно успешно в этот день действовали паромные суда «Хийт» и «Уайтстейбл». Войска на эти суда доставлялись на небольших катерах и лодках. Такой метод погрузки увеличивал время пребывания кораблей в опасной зоне, но иного выбора не было, так как из-за большой осадки эти корабли не могли подойти ближе к берегу.

* * *

Горт наблюдал за ходом эвакуации с борта тральщика «Хиби», находившегося у Де-Панна. Внезапный удар артиллерии противника вынудил тральщик покинуть свое место. Эсминец «Кейт», попытавшийся подавить батарею противника, которая обстреливала тральщик, вскоре сам подвергся нападению с воздуха, но повреждений не получил. К вечеру огонь артиллерии противника усилился. Эсминец «Вивейшес» получил два прямых попадания.

Именно во время интенсивного обстрела лорд Горт, вернувшийся на берег, снова был доставлен на этот корабль. Офицеры его штаба, использовав шлюпки, с трудом добрались до эсминца «Кейт». К 18.00 штаб английских экспедиционных сил прекратил свою работу. По словам Горта, «к этому моменту с плацдарма было эвакуировано достаточно большое количество войск, чтобы обеспечить быстрое восстановление боеспособности английской армии в метрополии». Это высказывание прозвучало как выражение оптимизма в самый разгар катастрофы.

После убытия Горта командование английскими войсками на плацдарме принял на себя генерал Александер. Прибыв в бастион № 32 для встречи с адмиралом Абриалем, он получил известие, что «французские войска намерены удерживать позиции от Гравлина до Берга» (это сообщение трудно понять, так как французские войска оставили Гравлин еще в самом начале эвакуации). С ночи на 27 мая западный фланг рубежа обороны проходил по Мардикскому каналу. Самому Александеру пришлось осуществлять руководство смешанным англо-французским корпусом на участке от Берга по Мардикскому каналу и далее до моря. Адмирал Абриаль предложил удерживать оборону на этом рубеже до тех пор, пока большинство войск не будет эвакуировано с плацдарма. На это предложение генерал Александер ответил, что французское командование, по-видимому, не учитывает, что обстановка и на море, и на суше ежеминутно осложняется.

Помимо указанного выше предложения план действий, намеченный французским командованием, предусматривал отход к рубежу Уксем-Гивелде. По мнению генерала Александера, в этом случае немецкая артиллерия оказалась бы настолько близко к главным силам войск союзников на плацдарме, что удерживать плацдарм вряд ли можно было дольше, чем до ночи на 2 июня.

Вполне возможно, что если бы генерал Александер точно знал численность французских войск, которые могли быть использованы для обороны плацдарма, то он изменил бы свое мнение. Факт остается фактом, что этих данных Александер не имел, и доказательством этому служит следующее донесение, отправленное адмиралом Рамсеем 31 мая.

«Невозможно получить от французов твердых данных относительно:

а) численности французских войск, подлежащих эвакуации;

б) наличия и типов транспортных судов французского флота;

в) планов французского командования об обороне плацдарма и окончательного вывода войск».

В действительности же рубеж обороны удерживался до 3 июня.

Тем временем, несмотря на все эти неопределенности, эвакуация продолжалась, причем в равной мере и английских и французских войск. До полуночи из Де-Панна было эвакуировано 5 тысяч человек. К моменту, когда лорд Горт покинул плацдарм, успех эвакуации был уже обеспечен. К берегам Англии в итоге дня было доставлено 68 014 человек, в том числе 15 тысяч французов. К рассвету 1 июня в ходе проведения операции «Динамо» в Англию было эвакуировано всего 200 тысяч человек из состава английских, французских и бельгийских войск.

Глава тринадцатая Суббота, 1 июня

В течение 1 июня дюнкеркская драма быстро приближалась к своему апогею. В утренние часы английский флот понес настолько тяжелые и важные по своим последствиям потери, что их можно сравнить лишь с потерями в каком-нибудь крупнейшем морском сражении прошлого.

В первые часы суток под покровом темноты эвакуация достигла наиболее высоких темпов. В течение ночи немцы методично бомбили район Дюнкеркского порта. С рассветом мощь авиационных ударов удвоилась. В 5.00 весь район между Де-Панном и Дюнкерком начал подвергаться интенсивным бомбовым ударам. Истребители приступили к почти непрерывным атакам побережья с малых высот. Вскоре после 5.00 над Дюнкеркским районом начал барражировать первый из английских воздушных патрулей. Сразу же ему пришлось ввязаться в тяжелые воздушные бои. Второй патруль появился в 6.00. Он также встретил исключительно сильное сопротивление. После этого воздушные патрули не показывались до 9.00. В этот промежуток немецкая авиация неистовствовала. В 7.20 здесь появилась многочисленная группа бомбардировщиков, преимущественно пикировщиков «Юнкерс-87», усиленных двухмоторными бомбардировщиками «Юнкерс-88». Они плотно прикрывались истребителями. В это время в воздухе не было самолетов союзников, и суда, шедшие в узкой, угрожаемой полосе, не имели прикрытия. Эсминцы, отражавшие удары противника в истекшие дни почти ежечасно, нуждались в боеприпасах. Многие из них за короткие стоянки в Дувре не имели времени, чтобы пополнить боекомплект. Времени едва хватало на то, чтобы высадить войска, пополнить горючее, дать экипажу поспать и уйти обратно в море.

В течение нескольких утренних часов союзники потеряли четыре эсминца и еще четыре получили серьезные повреждения. Было также потеряно два крупнейших войсковых транспорта и один тральщик. На подступах и выходах из порта были видны горящие и тонущие малые суда. Обломки судов загромождали узкий фарватер канала от буя № 6. Настало время изменить план эвакуации.

В полдень командующий Норским военно-морским районом телеграфировал адмиралтейству о необходимости «прекратить использование эсминцев у французского побережья в дневное время». В посланном в 18.00 сообщении адмиралу Рамсею из Дюнкерка указывалось: «Положение с судами и кораблями становится очень тяжелым; имеются большие потери. Распорядился в дневное время не посылать суда и корабли. В 15.00 прекращена эвакуация войск транспортами. Если оборона вокруг Дюнкерка удержится завтра, в воскресенье ночью закончим эвакуацию войск, в том числе большую часть французских».

Адмиралтейство приняло решение. Адмирал Рамсей сам пришел к такому же заключению. Адмиралтейство распорядилось на следующее утро с 7.00 приостановить эвакуацию из Дюнкерка. В сообщении адмирала Рамсея указывалось, что он приказал к рассвету увести все суда из Дюнкерка, так как нельзя было далее подвергать их опасности днем. По этому вопросу Рамсей впоследствии писал: «При таких обстоятельствах становилось ясно, что продолжение эвакуации в дневное время вызовет слишком большие потери в судах, кораблях и людях в сравнении с количеством эвакуируемых войск. И если мы все же будем настаивать на этом, то темп эвакуации будет автоматически и быстро падать».

Однако с наступлением вечерних сумерек суда должны были снова начать действовать – это не было концом эвакуации.

В этот день критика в адрес английской авиации была особенно резкой. Нелегко сбалансировать масштабы применения воздушных сил в таких условиях.

На 1 июня авиацию просили выслать группы прикрытий, начиная с 5.00. За этот день английские ВВС выслали последовательно восемь истребительных групп прикрытия, каждая в составе трех-четырех эскадрилий. Применение групп прикрытия меньшего состава, как отмечалось выше, еще в начале эвакуации было признано нецелесообразным. В течение 27 мая, например, посылались 23 группы, но они были небольшого состава, и это привело к тому, что противник усилил налеты. Теперь, в субботу 1 июня, вторая группа начала патрулировать в 6.00. После этого был перерыв до 9.00. В середине дня был еще один перерыв. И именно в эти перерывы в действиях английской авиации прикрытия авиация противника причинила особенно тяжелый урон.

Помимо этого выделялись группы прикрытия из состава авиации береговой обороны и морской авиации. В составе этих групп действовали самолеты самых различных типов.

К концу дня, как было объявлено, английская авиация сбила 78 самолетов противника, что считалось новым рекордом за весь истекший период войны. Однако при более тщательном изучении данных количество сбитых самолетов противника снижается до 43. По немецким же данным, в этот день германская авиация потеряла в действительности лишь 10 истребителей и 19 бомбардировщиков. Из этого количества какая-то часть была сбита огнем кораблей. По данным английских морских сил, корабли сбили в этот день 13 немецких самолетов. Английская авиация в этот день потеряла 31 самолет. Утверждение о качественном превосходстве английской авиации в районе Дюнкерка не имела достаточного основания.

Каково же было положение на сухопутном фронте в часы, когда на море и в воздухе бои достигли критического напряжения?

В 8.00, когда удары немецкой авиации по кораблям достигли максимальной мощи, генерал Александер опять встретился с адмиралом Абриалем и генералом Фагальдом. К этому времени уже стало ясно, что не может быть и речи об успешном завершении эвакуации к рассвету в воскресенье. Александер согласился на изменение первоначального плана. Оборонительный рубеж вокруг Дюнкерка надо было удерживать, как намечалось раньше, до полуночи. После этого, как ему предлагали, следовало отойти на «плацдарм непосредственно вокруг Дюнкерка и оборонять его всей имеющейся зенитной и противотанковой артиллерией и силами тех войсковых частей, которые еще не погрузились на суда».

Оборонительные позиции на линии канала уже подверглись ожесточенным атакам немцев. 1-й полк «Лойал» был вытеснен из Берга и занял новые оборонительные позиции вдоль канала у окраин города. Несколько восточнее противник вторгся на позиции, обороняемые Ворвихширским полком, и захватил плацдарм за каналом. К вечеру 1-й полк «Лойал» в результате энергичной контратаки восстановил здесь положение. Пограничный полк был также оттеснен назад, и с наступлением темноты последние английские части отошли за расположение французских войск на промежуточный рубеж, который проходил через Уксем и Гивельде. Канал де-Ша у Уксема был менее чем в 7 километрах от побережья. Конец операции был уже очень близок.

* * *

Всего за эти сутки было потеряно тридцать одно судно. Одиннадцать были серьезно повреждены. Утрата большая. Но уж таков был характер Дюнкеркской операции, что, несмотря на всю тяжесть понесенных потерь, эвакуация шла полным ходом, почти не ослабляя своего темпа. Хотя во время пикирующих атак авиации противника на открытом необорудованном побережье эвакуация приостанавливалась, хотя во время этих атак корабли и суда отводились от берега и из узких проходов, хотя причалы находились под непрерывным обстрелом, посадка войск полностью не прекращалась.

Адмирал Уэйк-Уокер по прибытии в Дюнкерк был поставлен в известность о намерении генерала Александера проводить эвакуацию войск с необорудованного побережья и из Дюнкерка только ночью и об отводе арьергарда на рассвете непосредственно к Дюнкерку. Опасаясь результатов воздушных атак, он вернулся в Дувр, чтобы встретиться с адмиралом Рамсеем. В 19.45 он опять вернулся в Дюнкерк, чтобы руководить ночными действиями по посадке и отправке войск. На совещании, которое он провел с генералом Александером и капитаном 1-го ранга Теннантом, были разработаны подробные мероприятия на ночь. На этом совещании ему сообщили, что французы удерживают рубеж в тылу английских позиций, через который отойдет английский арьергард.

План ночной погрузки был полностью изменен. Новый план адмирала Рамсея предусматривал, что все тральщики и другие небольшие суда должны использоваться для эвакуации из района Мало-ле-Бена – в двух с половиной километрах от Дюнкерка. Непосредственно Дюнкерк должен будет обслуживаться восемью эсминцами и семью войсковыми транспортами. Дрифтеры и другие малые суда должны были войти во внутреннюю гавань. Французские суда должны были использовать дамбу и западный мол, а малые суда – набережную Феликса Фора. Французские рыболовные суда и дрифтеры должны действовать вместе с английскими судами в районе Мало-ле-Бена.

Ночь выдалась очень темная. Временами до шести-семи судов одновременно пытались использовать загроможденные затонувшими судами проходы в порт. Столкновение судов и закупорка прохода происходили непрерывно. Казалось, что замешательство удвоилось по сравнению с другими днями, но это замешательство скорее было кажущимся, чем действительным. Разумные действия командиров кораблей, искусство экипажей, решимость каждого человека – все это вместе давало такой эффект, что сгрудившиеся там суда в конечном счете могли входить в порт и выходить из пего с поразительно малыми потерями.

Последние из действовавших ночью в районе Дюнкерка судов задержались там до рассвета. Уже под лучами восходящего солнца они покидали порт, чтобы присоединиться к кавалькаде судов, направляющейся назад к английскому берегу. Над водами, омывающими Дюнкерк, воцарилась тишина. К исходу суток, когда план на 1 июня был завершен, к английскому берегу было благополучно доставлено 64 429 человек. Несмотря на все понесенные потери, 1 июня был днем славы.

Глава четырнадцатая Воскресенье, 2 июня

В этот день на берегу оставалось 3–4 тысячи человек из состава английских экспедиционных сил. Они образовали отряды и, использовав семь зенитных и двенадцать противотанковых орудий, на протяжении всего дня действовали совместно с французами на промежутночном рубеже. Данные о численности французских войск были неточны. Адмирал Рамсей в Дувре отмечал, что «количество оставшихся в этом районе французских войск, которое накануне вечером определялось в 25 тысяч, возросло до 50–60 тысяч человек». Из-за этой неопределенности планирование эвакуации становилось невероятно трудным. Был и такой фактор, который в значительной степени предопределял решение, – это количество оставшихся средств эвакуации. В порту не оставалось судов, и, кроме того, он находился под непрерывным огнем немецкой артиллерии, обстреливавшей побережье Дюнкерка на всем его 2-километровом протяжении.

Рассчитывали на то, что за ночь можно будет эвакуировать 25 тысяч человек при условии, если удастся обеспечить быстрый выход войск к пунктам посадки. Поэтому при планировании эвакуации на ночь исходили из этого количества.

Был, однако, один вопрос, который не мог быть предусмотрен планом, – это вопрос об эвакуации раненых. Отправка раненых в это утро фактически прекратилась. Трудности, которые 1 июня встретили госпитальные суда, привели к тому, что эвакуация лежачих раненых была приостановлена. Английские власти решили обратиться с призывом непосредственно к немецкому командованию. Обращение по радио, сделанное в 10.30, гласило: «Положение с ранеными очень тяжелое. В течение дня должны курсировать госпитальные суда. Ждем, что противник будет соблюдать Женевскую конвенцию и воздержится от нападения».

Паромное судно «Уортинг», которое с начала войны использовалось в качестве госпитального судна, через два часа после этого обращения по радио получило приказ и в 12.55 отправилось в Дюнкерк. В 14.32 судно было атаковано двенадцатью самолетами противника. Несмотря на предпринятые меры противовоздушного маневрирования, две бомбы разорвались в непосредственной близости от судна. Нападение на судно было совершено в обстановке хорошей видимости и вопреки тому, что на корабле имелись все опознавательные знаки госпитального судна, предусмотренные Женевской конвенцией. За время эвакуации войск из Дюнкерка противник неоднократно пренебрегал конвенцией, так же, как он делал это и раньше. С тем же пренебрежением отнесся он и к последнему обращению.

Одновременно с госпитальным судном «Уортинг» такое же судно «Париж» получило приказ в 15.00 выйти на Дюнкерк. В 14.30 радист «Парижа» перехватил радиограмму с «Уортинга» о нападении самолетов противника и тут же вслед за первой радиограммой – вторую, о том, что корабль на полной скорости возвращается назад. Капитан «Парижа» отправил на берег радиограмму, в которой запрашивал указания, следует ли судну, ввиду нападения на «Уортинг», продолжать выполнять полученный приказ. В 16.48 ему было дано указание продолжать выполнение приказа. Вскоре «Париж» также подвергся нападению. Два самолета сбросили на него бомбы, которые разорвались в непосредственной близости, повредили паропровод в машинном отделении и вывели из строя некоторые вспомогательные механизмы корабля. Спустя четверть часа еще одна группа в 15 самолетов атаковала судно и одна бомба причинила дополнительные повреждения кораблю. Судно пришлось покинуть.

* * *

Оборона дюнкеркского плацдарма продолжала держаться. К западу от Дюнкерка в районе Мардика противник не предпринимал серьезных атак, хотя имел здесь много артиллерии, чтобы воспрепятствовать движению судов. Войска твердо удерживали оборонительный рубеж, проходивший вдоль старого Мардикского канала на Спикер, затем вдоль главного канала на Берг, а оттуда через Уксем и Гивельд к старым укреплениям на франко-бельгийской границе и далее к морю.

Обычный путь на Дюнкерк с юга, как уже упоминалось, пролегает по главной дороге, которая идет через Берг, параллельно широкому каналу, связывающему Берг с Дюнкерком, и уходит почти прямо на север к окраине Дюнкерка. Успешная оборона стыка этого канала с каналом, соединяющим Берг с Ньюпортом, до сих пор удерживала немцев от попыток прямого удара, но предпринятые ими атаки на восток от этой дороги в направлении Тетегема ставили под угрозу новый рубеж обороны.

Поэтому французы в 6.00 нанесли здесь удар. Хотя начался он энергично в результате двух последовательных атак с воздуха, силами более 50 самолетов каждая, он был приостановлен, а затем окончательно захлебнулся у Нотр Дам де Нэж. В 9.00 было решено отойти на канал Моэр против Тетегема. В течение дня этот рубеж удерживался.

На другой стороне главного пути к Дюнкерку противник оказывал все усиливающееся давление в районе Спикера и к исходу дня прорвал оборону, вынудив оборонявшиеся войска к общему отходу. Сильные оборонительные позиции в сложном переплетении каналов и дорог, ведущих из Берга на Дюнкерк, по-видимому, удержали немцев от прямого фронтального удара, и они пытались найти обходный путь продвижения. Однако с наступлением темноты они прекратили активные действия.

За время обороны вокруг дюнкеркского плацдарма ночные атаки были редки и почти никогда настойчиво не проводились. Это объясняется главным образом характером местности, изрезанной судоходными каналами и бесчисленными широкими и узкими осушительными канавами. Поэтому, когда суда в своих ночных рейсах подошли к Дюнкерку, оборонительные позиции вокруг города продолжали удерживаться войсками.

К исходу суток 2 июня последние остатки английских экспедиционных сил направлялись к судам. Около 23.30 последнее судно, до предела заполненное войсками, покинуло Дюнкерк.

Так закончилась еще одна глава в истории английской армии, глава, начавшаяся всего лишь три недели назад продвижением английских экспедиционных сил сквозь препятствия бельгийской границы и быстрым маршем через поля Бельгии. Так закончилось великое отступление, одно из крупнейших за всю военную историю. Так была утрачена Гитлером возможность покончить с военной мощью Англии.

В 23.30 капитан 1-го ранга Теннант, старший морской начальник Дюнкерка, отправил короткое донесение: «Английские экспедиционные силы эвакуированы».

До сих пор посадка французских войск на суда протекала наиболее благополучно и быстро. Пока заканчивалась эвакуация английских экспедиционных сил, французские войска отправлялись большими партиями, но теперь наступила задержка.

Невозможно дать достаточно полное объяснение этой неудаче. В Дувре полагали, что французские войска были задержаны на плацдарме для нанесения удара, который намечался на конец дня. Находившиеся вдали от побережья французские части при сложившихся обстоятельствах неохотно шли на эвакуацию, и трудно было заставить их дробиться и разрозненными группами идти на посадку. Кое-где высказывается мнение, что это также послужило причиной замедления хода эвакуации. Французский историк Жак Мордаль отвергает это мнение. Он утверждает, что войсковые части, которые уже вышли к молу и в район непосредственно за ним, к моменту прекращения эвакуации на рассвете 2 июня широко рассредоточились на песчаных дюнах за Мало-ле-Беном и окопались там. Отсутствие связи, а возможно, и неправильное уяснение вопроса о том, сколько времени потребуется, чтобы вернуть войска к месту посадки, в совокупности привели к срыву эвакуации французов.

Однако ни один из этих доводов Мордаля не представляется убедительным. Истинный и прискорбный факт заключается в том, что еще незадолго до полуночи посадка войск на суда полностью прекратилась.

В 00.30 адмирал Уэйк-Уокер сообщил в Дувр, что у причала Дюнкерка стоят четыре корабля, но французские войска на посадку не прибыли. В 1.15 он опять сообщил, что «кораблей много, а войск нет».

В отдаленных районах порта, особенно у западного мола, войска были. Это место было предназначено для французских судов. При создавшихся условиях нельзя было вносить изменения в план, рассчитанный на использование восточного мола, поэтому суда одно за другим, прождав положенное время, снимались с якоря и пустые уходили в море. За эти часы осталось не использовано на судах 10 тысяч мест. С рассветом движение прекратилось. Только небольшая группа французских войск пришла к восточному молу. «Мидуэй куин» принял на борт максимально возможное количество людей, всего 723 человека.

Нельзя приписать эту неудачу чему-либо другому, кроме общего расстройства управления французскими войсками, что является наиболее прискорбным фактом всего периода этой кампании. Важным проявлением этого расстройства управления было недостаточное знание условий и морального состояния войск. В этот период не было особых трудностей в том, чтобы привести войска к пунктам посадки. Эта ночь была не хуже всех прежних ночей, потери вряд ли были тяжелее, чем раньше, и, как показала следующая ночь, здесь вовсе не было недостатка в людях, подлежащих эвакуации. Неудача объясняется тем, что французы пренебрегли разработкой разумного плана передвижения частей, не обеспечили такого положения, чтобы приказы доходили до войск, чтобы было кому вывести войска к намеченным пунктам, чтобы в войсках поддерживалась необходимая дисциплина. Не может быть оправдания тому факту, что 10 тысяч человек, которые могли быть эвакуированы, не были благополучно доставлены в Англию.

Нарушение ритма эвакуации не отразилось на числе людей, вывезенных в течение 2 июня. Хотя общее число эвакуированных составляло примерно половину в сравнении с предыдущим днем, уменьшение произошло исключительно потому, что в дневные часы эвакуация войск была невозможна. К полуночи число эвакуированных за истекшие сутки достигло 26 256 человек.

Глава пятнадцатая Понедельник, 3 июня

3 июня восход солнца был яркий; облака черного дыма, клубившегося над горящими нефтяными цистернами, гонимые легким северо-восточным ветром вдоль берега, прошли Гравлин и приближались к Кале. В Дюнкеркском канале не видно было никаких передвижений. В порту видны были лишь обломки судов, и единственный французский войсковой транспорт «Роан» стоял на приколе, дожидаясь своей участи. На причале у Мало-ле-Бена моторный катер «Сингапур» также стоял в ожидании, подчеркивая окружающую тишину. Немецкие пикирующие бомбардировщики парили на большой высоте, не пытаясь атаковать моторный катер.

На суше немцы проводили свои последние атаки. Значительные силы противника наносили удар от Спикера в направлении стыка двух каналов – Бергского и Бурбургского. Разведывательная группа 68-й французской пехотной дивизии задержала здесь противника. На противоположной стороне Бергского канала французы предприняли контратаку, использовав последние танки. Контратака проводилась силами четырех батальонов и началась в 4.00. Контратакующие подразделения не смогли проникнуть глубже узла дорог у Гальхок и в 11.00 были отброшены оттуда на Тетегем превосходящими силами противника, поддерживаемыми артиллерией. В 1-м батальоне 137-го полка, наносившем главный удар в контратаке, в живых осталось только 50 человек.

Немцы неотступно преследовали отходящие подразделения французов. На просьбы о помощи генерал Бартельми отвечал лишь, что резервов нет и что позиции необходимо удержать любой ценой, даже в окружении, так как оборона Тетегема необходима для осуществления плана эвакуации. В 16.00 противнику удалось проникнуть к западу от Тетегема и выйти в тыл обороняемого района. Обороняющиеся отбивались в домах, пока не были уничтожены или пленены, но сопротивление продолжалось достаточно долго, чтобы 2-й батальон этого полка сумел занять новую оборонительную позицию у моста через канал Дюнкерк – Фюрн у Шапо-Руж. К 6.30 оборона здесь была готова, и немцы были задержаны на удалении около 4 километров от восточного мола Дюнкерка.

На центральном направлении немцы вели атаки второстепенного значения. Они велись главным образом против двух тяжелых орудий, которые раньше действовали по обе стороны старого форта Вальер. В результате продолжительных атак с воздуха форт был разрушен, и орудия были перемещены к мосту Сет-Планет. С утра с этих орудий обстреливали мосты восточнее Берга и колонны противника.

К исходу дня была занята последняя оборонительная позиция вокруг Дюнкерка. Она проходила в непосредственной близости к району эвакуации, но все же сдержала продвижение противника. На совещании адмирала Абриаля с генералом Фагальдом и генералом де ла Лоранси было решено, что эвакуация должна быть закончена этой ночью.

Продолжительная агония почти закончилась. Готовилась арена для заключительной мрачной трагедии – трагедии арьергарда.

* * *

В Дувре адмирал Рамсей разрабатывал планы на ближайшую ночь. Он не был уверен, что это будет последняя ночь эвакуации.

Состояние экипажей судов вызывало растущее опасение. На эсминцах и войсковых транспортах начало сказываться нарастающее влияние изнеможения. В результате потерь от потопления, столкновений, бомбежек и артиллерийского огня количество эсминцев в строю уменьшилось с сорока до девяти. Количество войсковых транспортов в строю снизилось с тридцати до десяти, и экипажи этих кораблей дошли до крайней степени изнеможения.

Во второй половине дня адмирал Рамсей информировал адмиралтейство, что, по его мнению, «дальнейшие трудности эвакуации поставят многих офицеров и матросов перед таким испытанием, которое может оказаться за пределами человеческих возможностей…». Он просил, если эвакуация будет продолжаться и после этой ночи, пополнить экипажи кораблей свежими людьми, невзирая на то, что это вызовет задержку в использовании судов.

Независимо от этой просьбы адмирала Рамсея подготовка к ночной эвакуации продолжалась. Все эсминцы были приведены в состояние готовности к отплытию. В состав флотилии, предназначенной для эвакуации войск в эту ночь, входили девять войсковых транспортов (один оставался в резерве), четыре тральщика, семь эскадренных тральщиков, два корвета, канонерка «Локуст», девять дрифтеров и много моторных катеров. Французский флот в эту ночь предпринял максимальные усилия. Официальные данные показывают, что было использовано 63 французских судна, в том числе много рыболовных. В общей сложности все суда, предназначенные для ведения эвакуации, могли принять на борт одновременно свыше 30 тысяч человек. Однако учитывалось, что оборудование для посадки войск, оставшееся в Дюнкерке, обеспечивает отправку за ночные часы не более 25 тысяч человек, да и то при условии, что посадка будет проводиться в самом быстром темпе.

«Вечером, – сообщал адмирал Рамсей в своем донесении, – английский офицер связи при французском морском штабе докладывал, что количество оставшихся в районе Дюнкерка французских войск определяется в 30 тысяч и что французское адмиралтейство согласно: эвакуация должна, по возможности, закончиться в эту ночь».

С самого начала операции французские официальные данные о количестве французских войск, участвующих в обороне дюнкеркского плацдарма, не считались достоверными и лишь вводили в заблуждение. Адмиралу Рамсею, как уже отмечалось, в субботу вечером сообщили, что всего французских войск здесь осталось 25 тысяч человек. В воскресенье он получил уже новые данные: хотя за истекшие сутки было эвакуировано значительное количество французских войск, в районе Дюнкерка еще остается 50–60 тысяч человек. Теперь, в понедельник вечером, количество, сообщенное накануне, заменяется новым – 30 тысяч. За 24 часа 3 июня на английский берег благополучно прибыло 26 746 человек (из них более 20 тысяч французов).

В 19.00 началась подготовка к эвакуации личного состава штаба французских морских сил Севера.

В это время адмирал Абриаль освободил своих офицеров, и в 8 часов они направились к восточному молу. К полуночи большинство из них было эвакуировано.

В 2 часа ночи Абриаль сам покинул берег. Что же касается Горта, то, отдав последние распоряжения, он в сопровождении адмирала Плетона, адмирала Леклерка и генерала Фагальда в 3 часа ночи отбыл в Дувр на торпедном катере, присланном накануне вечером адмиралом Ландрио.

Разработанный генералом Бартелеми план завершения эвакуации предусматривал, что арьергард с наступлением темноты оторвется от противника, отойдет и между 22 и 23 часами выйдет к молу. На большей части оборонительного фронта выход частей арьергарда из боя был осуществлен успешно. Только те батальоны, которые обороняли мосты через Вернский канал у Шапо-Руж, испытали трудности при выходе из боя. В 22.30 начался последний отход частей. Войскам арьергарда было объявлено, что суда для их эвакуации будут присланы. Они и были присланы, но с наступлением темноты из подвалов, разрушенных зданий и убежищ Мало-ле-Бена и Дюнкерка вышла огромная масса солдат, и намеченный план эвакуации рухнул. Французский историк Жак Мордаль так описывает эту сцену: «Надеждам генерала Бартелеми не суждено было осуществиться. Когда он с арьергардом приблизился к Мало, то увидел огромные толпы солдат, появившихся сразу же, как только распространилась весть об отправке последних кораблей. Из подвалов и убежищ появилась толпа безоружных солдат, которые заполнили весь порт и молы. Толпа росла и превратилась почти в плотную массу тел, преградившую выходы к местам посадки. Эти прячущиеся герои, эти вояки, которые долгие дни не покидали свои убежища, теперь не намерены были терять возможность смешаться с теми, кто рисковал своей жизнью за них. Колонны войск генерала Бартелеми тратили зря время в ожидании, наблюдая, как эти обозники, шоферы, солдаты вспомогательных служб тысячами под их носом проходят к судам.

В это время года рассвет наступает рано. Когда стало светать, бойцы арьергарда увидели, что из порта отходят последние корабли. Затем, когда никто уже не ожидал, что придут другие корабли, в порт вошел английский эсминец „Шикари“ и взял на борт 600 человек, а оставшаяся часть арьергарда, солдаты западного, южного и восточного участков фронта, попала в руки противника. Ни один эпизод эпической драмы Дюнкерка не вызывал столько горечи и печали, как этот».

Так, оттесненный отчаявшейся массой дезорганизованных солдат, арьергард дожидался рассвета. Это прискорбная история, прискорбная из-за очевидного упадка морального духа войск, из-за слабости боевого руководства. Казалось бы, на ограниченном пространстве Дюнкерка 40 тысяч человек не могут спрятаться. Цифры ясны, до горечи ясны. Вечером командование определяет количество оставшихся в этом районе войск в 30 тысяч. За ночь отправлено отсюда 26 175 человек. Согласно немецким данным 40 тысяч человек здесь было взято в плен. Отсюда ясно, что к моменту прихода этой ночью первого корабля в районе Дюнкерка оставалось всего около 66 тысяч человек. Дюнкерк был крупной французской базой, это был командный пункт важного района. Здесь было полно руководящих органов, в распоряжении которых было достаточно полицейских сил. Как могли здесь спрятаться 40 тысяч человек и оставаться необнаруженными в течение девяти дней сражения?

У мола «Шикари» – последний корабль Дюнкерка – продолжал стоять, пока уже совсем не рассвело.

Это был один из старейших эсминцев английского флота – небольшой, побывавший под огнем, не особенно красивый, но увенчанный славой корабля, ушедшего последним из Дюнкерка. В 3.40 «Шикари» взял курс на Англию, а на берегу в ожидании своей участи остались доблестные бойцы арьергарда. В 9.00 Дюнкерк пал. За весь период эвакуации 338 226 человек были с триумфом доставлены на английский берег.

Глава шестнадцатая Триумф и неудача германской армии

Для каждой из четырех стран – участниц боевых событий Дюнкерка значение этой кампании было совершенно различным. Но было нечто общее для всех них.

Значение этой кампании заключалось не столько в самих боевых событиях у Дюнкерка, сколько в том, какие возможности и перспективы они открывали.

Немцам Дюнкерк предоставлял возможность разгромить английские экспедиционные силы и таким образом сломить волю англичан к сопротивлению.

Бельгийцам он давал реальную возможность продолжать битву, которую они уже считали проигранной.

Французам он открывал возможность хотя бы частично реабилитировать себя за поражение, вызванное развалом верховного командования их вооруженных сил.

Англичанам он создавал традиционную возможность отступить, с тем чтобы вновь вступить в борьбу, выбрав время и место для этого по своему усмотрению.

Учитывая эти моменты, полезно будет рассмотреть ошибки и успехи каждого из четырех участников Дюнкеркской операции.

Основной целью германского плана «Гельб», согласно журналу боевых действий группы армий «А», было «втянуть в сражение и разгромить возможно более крупные силы французских и союзнических войск в Северной Франции и Бельгии».

Около трети миллиона солдат союзных армий Севера эвакуировалось через Дюнкерк. Почему же немцы потерпели такую неудачу?

Анализ использования трех видов вооруженных сил рейха после поразительного успеха удара на Абвиль показывает, к чему может привести нерешительность военного командования. Истоки этой нерешительности относятся еще к периоду возрождения германской армии. Хотя новая германская армия строилась в расчете на танки, хотя она развивалась и совершенствовалась на основе сочетания броневой защиты, авиационной поддержки и высоких темпов продвижения, ее верховное командование никогда полностью не принимало новых принципов ведения войны. Несмотря на то, что Гудериан и другие немецкие генералы в Польше наглядно показали возможности новой армии, Манштейну, Рундштедту и, наконец, самому Гитлеру пришлось оказывать сильный нажим на Браухича и генеральный штаб, чтобы заставить их разработать практический план наступления на западе. В связи с этим немецкое главное командование с большой опаской планировало темпы и глубину продвижения после первого прорыва. Танковые дивизии неоднократно сдерживались, скорость их продвижения намеренно замедлялась, чтобы уравнять темп продвижения в глубь Франции. Рундштедту беспрерывно напоминали из ставки об уязвимости его флангов.

В этом заключалась первая причина неудач немцев. Была и другая причина.

Так как немецкое верховное командование не верило в возможность успеха, у него не было плана дальнейшего использования танковых колонн после их выхода к морю. Абвиль в буквальном смысле слова был пределом немецких замыслов. Генерал Гудериан писал по этому поводу в книге «Panzer Leader»:

«К исходу 20 мая мы не знали, в каком направлении надо было продолжать наше продвижение; танковая группа фон Клейста также не получала никаких указаний относительно дальнейшего направления нашего наступления».

Все это отразилось на результатах контрудара, предпринятого англичанами к югу от Арраса. Роммелю, в то время дивизионному генералу, контрудар у Арраса показался началом активных действий северных армий союзников, и впервые после форсирования реки Маас это вывело его из равновесия. Первое появление хорошо используемых танковых войск союзников казалось ему началом удара по северному флангу, за которым неизбежно последует другой удар с юга с целью отрезать немецкие танковые колонны от главных сил наступающих войск. Его опасения передались Рундштедту. Они совпали с намерением повернуть головные танковые колонны на север, вдоль морского побережья, и привели к тому, что выполнение этого маневра было задержано.

Эта короткая задержка, давшая возможность англичанам предпринять активные действия в Булони и Кале, была, однако, только одним из последствий контрудара союзников у Арраса. На протяжении последующего периода Рундштедт использует танковые войска почти с такой же осторожностью, какую навязывал в то время немецкий генеральный штаб. Он подсчитывает свои потери: на 23 мая – 50 процентов танков и автомашин, значительные потери в людях. Напомним, что, двигаясь на север, он попал в район, неблагоприятный для действий танков, – путь танкам преграждал канал Аа, проходящий по болотистой, топкой местности, а дальше лежала Фландрская низменность, перерезанная множеством дамб. Все эти факторы оказали влияние на взгляды Рундштедта. Согласно приказам Гитлера он должен был подготовить свои силы для последующего удара на юг – в Центральную Францию. Однако он все еще считался (ибо с военной точки зрения нельзя было не считаться) с мощью французской армии. Известно ему было и то, что у французов с самого начала было больше танков, чем у него. Он знал также, что каждая правильно руководимая армия всегда имеет необходимый и надлежащим образом подготовленный резерв. Оценивая обстановку, он увидел тогда, что на севере лежала непроходимая для танков местность, а на юге его ждали новые испытания и новые опасности, поэтому в 18.10 23 мая он задержал танки на линии канала Аа и тем самым предоставил Горту передышку, которая была необходима для восстановления расстроенной и разобщенной обороны.

На следующий день Гитлер утвердил решение Рундштедта. Он утвердил его как раз в тот момент, когда среди германских руководителей разгорелись споры в связи с расхождениями во взглядах по военным вопросам. Браухич считал необходимым продолжать без пауз наступление с целью окружения и предлагал передать Боку командование всеми наступающими войсками.

Гальдер полагал, что подобные действий приведут к трудностям, и поэтому заявил, что умывает руки. Иодль в своей обычной холопской манере отметил, что Гитлер очень доволен мероприятиями, проведенными Рундштедтом. Последний же был убежден, что является хозяином положения, что армии противника окружены и что танковые соединения сделали большое дело. Сам Гитлер считал, что армии союзников будут теперь разбиты между «наковальней» из танков Рундштедта, расположившихся вдоль канала Аа, и «молотом» из войск Бока, наносящих удар через Бельгию. Геринг был убежден, что его военно-воздушные силы справятся с любой задачей.

Однако Бок сам решил изменить направление удара своего «молота». Имея приказ наступать на юг, он вместо этого решил использовать слабый участок обороны союзников, обнаруженный на стыке между английскими и бельгийскими войсками. Его выводы в отношении слабости обороны были правильными, он успешно вбил клин и расширил брешь между позициями англичан и бельгийцев, но не смог развить этого успеха должным образом. Он не смог этого сделать потому, что в ходе быстрого прорыва к Абвилю ставка германского верховного командования вдруг воспылала любовью к новым принципам ведения войны и отобрала у него три танковые дивизии, бывшие в его распоряжении с самого начала наступления. Когда же образовалась упомянутая выше брешь, у Бока не оказалось сил для ввода в прорыв. Но вопрос остается спорным – смог ли бы он ввести войска в прорыв, если бы у него были резервы. Он управлял войсками на всем пути наступления по старинке, медлительно, без огонька и воодушевления. «Молот» так и не ударил по «наковальне». Северные армии союзников не были отрезаны от моря.

Таковы вкратце главные причины неудачи немецкой армии. Однако был еще один фактор, который оказал непосредственное влияние как на Гитлера, так и на его генералов, – это хвастливое обещание рейхсмаршала Геринга разгромить армии Севера силами авиации. Это обещание было оформлено приказом от 24 мая. Гудериан среагировал на этот приказ следующими словами: «Мы были просто потрясены и не находили слов».

Очевидно, так же реагировал и фельдмаршал Кессельринг, которому было поручено выполнение этой задачи. В своих мемуарах фельдмаршал Кессельринг писал:

«Я был удивлен, когда моим соединениям – очевидно в качестве награды за последние подвиги – была поставлена задача по уничтожению остатков английских экспедиционных сил почти без помощи наземных сил».

К 27 мая германские ВВС уже 17-й день вели беспрерывные операции. Помощь, которую оказала тактическая авиация наступлению Рундштедта, операциям по занятию Голландии и по прорыву линии обороны на бельгийской границе, имела очень большое значение. Это было яркой демонстрацией метода действий, впервые примененного против Польши и принесшего свои результаты во Франции. Но успехи достигались за счет значительных потерь в самолетах и летном составе и физического изнурения летчиков фронтовой авиации. Сам Кессельринг считал, что его авиационные соединения были совершенно не в состоянии выполнить задачу, поставленную Герингом. Он считал операцию абсолютно невозможной даже тогда, когда ему была дополнительно придана 8-я авиационная группа. Был ли он прав в своих выводах?

Доки и портовые сооружения в Дюнкерке были выведены из строя еще задолго до начала эвакуации войск. Едва ли какое-нибудь портовое сооружение или оборудование оставалось уцелевшим и пригодным к использованию после 24 мая. Однако на протяжении всей операции значительная доля усилий немецких ВВС приходилась на город и доки Дюнкерка. Столь же значительная доля усилий была направлена на длинную прямолинейную полосу прибрежных дюн и морского побережья. И все это было почти безрезультатно. В дюнах мягкий песок снижал эффективность разрыва бомб, а в городе были хорошие бомбоубежища. Общие потери в людях были совершенно несоразмерны с масштабом затрат и усилий немецкой авиации. Никакого существенного влияния на эвакуацию войск союзников эти усилия не оказали.

Недостатком немецких ВВС в операциях у Дюнкерка была их неспособность сосредоточить свои усилия с самого начала операций на уничтожении кораблей и других плавучих средств. Сухопутные войска, хорошо окопавшиеся и правильно рассредоточенные в ожидании эвакуации, не могли быть сильно уязвимы для имевшихся в то время средств нападения. Корабли же, частично потому что в начале войны они были вооружены весьма несовершенными зенитными орудиями, представляли собой весьма уязвимые цели.

Если бы Кессельринг с самого начала операции сосредоточил свои силы против кораблей, он, может быть, и смог бы выполнить хвастливые обещания Геринга. Напомним, что уже к среде 29 мая большие потери в эсминцах заставили англичан внести серьезные изменения в тактику их использования, хотя Рамсей и пытался противиться этим изменениям. 1 июня необходимость таких изменений стала понятной для всех. Сам Рамсей был вынужден отказаться от действий по эвакуации в дневное время. Значение потерь в эсминцах и войсковых транспортах в то серое утро можно было сравнить только с проигрышем морского сражения. Если бы это случилось неделей раньше и повторилось бы несколько раз, что было вполне возможно, операция по эвакуации войск была бы поставлена под угрозу провала.

Рамсей не мог бы допустить таких потерь в эсминцах и транспортных судах. Если бы к тому же запруженные судами и плохо защищенные порты Дувр, Рамсгет, Фалкстон и Ширнесс были атакованы с воздуха немцами даже в ночное время, эвакуация войск из Дюнкерка могла бы быть расстроена в первые же дни. А если бы наряду с правильными действиями воздушных сил немцы умело организовали операции своего военно-морского флота, эвакуация вообще провалилась бы.

Причины неудач немецкого военно-морского флота имеют свои исторические корни. В так называемом плане «Z», предусматривавшем восстановление германских военно-морских сил, адмирал Редер намечал создать к 1942 году в Германии мощный современный флот, который к 1948 году должен был превзойти по своим размерам английский флот. В 1939 году германские адмиралы вступили в войну с нежеланием и недобрым предчувствием. Относительные размеры флотов воюющих государств не давали им основания рассчитывать на успех. К моменту разработки планов наступления на запад у Германии уже были довольно мощные военно-морские силы, способные играть существенную роль в кампании.

Знаменитая Директива № 6 указывала, что «морской штаб обязан использовать все свои ресурсы для прямой и косвенной поддержки сухопутной армии и ВВС в течение всего периода наступления».

Директива № 6 была издана в октябре 1939 года. За месяц до начала осуществления плана «Гельб» Гитлер захватил Данию и Норвегию. Все силы военно-морского флота Германии были сразу же лишены возможности осуществлять поддержку правого фланга войск, действующих по плану «Гельб», так как они полностью были скованы действиями в Норвегии. Адмирал Редер, разрабатывавший план действий военно-морских сил, был убежден, что операция в своей основе противоречит всем принципам теории ведения войны на море, так как у немцев не было превосходства в морских силах.

По этой простой причине он остался при своем мнении. Кончилось дело стычкой с Гитлером на совещании 29 марта. Гитлер хотел оставить военно-морские силы в Нарвике. Но Редер заявил, что «в Нарвике эсминцы беззащитны, так как они подвержены опасности уничтожения превосходящими силами противника».

Последний абзац его доклада, зачитанного на одном совещании у фюрера, гласил: «Фюрер отказывается от идеи оставления кораблей в Нарвике…»

Легко было принимать решения на совещаниях, но нелегко было их выполнять. Десять крупнейших и новейших немецких эсминцев были посланы для обеспечения операции в Нарвике. Запас горючего у них был таким, что нужно было его пополнить в Нарвике. Для этой цели туда были посланы два танкера. Один из них, «Каттегат», был перехвачен норвежскими патрульными кораблями и затоплен в Вест-фьорде, в связи с чем пополнение запаса горючего в Нарвике было задержано. Благодаря этому флотилия английских эсминцев Уорбертона-Ли получила возможность подойти, атаковать и начать уничтожение немецких кораблей, которое завершили линкор «Уорспайт» и эскортировавшие его эсминцы. Поражение у Нарвика вместе со значительными потерями в других операциях по высадке в Норвегии явилось серьезным ударом по военно-морским силам Германии.

10 мая, когда германская армия переправилась через мосты у Маастрихта, двигаясь на запад, у немцев не оставалось никаких сил для поддержки ее действий. Помимо того, немецкие адмиралы не считали, что такая поддержка скоро потребуется. Они верили не больше, чем германский генеральный штаб, в возможность такой скорой победы, как быстрый выход к Абвилю. Когда войска союзников на севере были наконец отрезаны от Центральной Франции, у немцев не оказалось на своих собственных базах каких-либо военных кораблей, способных серьезно помешать снабжению этих войск на ранней стадии операции или развертыванию их эвакуации в заключительной стадии.

Операции по минированию устья Шельды и районов западных портов, которые первоначально являлись одной из основных составных частей плана немецкого военно-морского флота, были переданы военно-воздушным силам. Задача по перехвату судов союзников была возложена на четыре подлодки малого радиуса действий, которые оперировали в южной части Северного моря и у входа в пролив Ла-Манш. Только 21 мая немцы отвели две флотилии торпедных катеров, действовавших в норвежских водах, в одну из немецких бухт для действий в южной части Северного моря. До этого времени в распоряжении немцев здесь были только слабые силы судов Гельголандской бухты: тральщики, суда ПВО и береговой обороны.

Указанные действия немцев принесли им дальнейшие осложнения. Операции по минированию, проведенные военно-воздушными силами, были осуществлены небрежно. Разминирование проходов из голландских портов для подвода немецких кораблей в район Дюнкерка было задержано, и начало операции флотилий торпедных катеров пришлось перенести на значительно более поздний срок.

Если корабли адмирала Рамсея могли пользоваться маршрутом «Z», наикратчайшим путем на Кале, то возможности эффективного действия для немецких торпедных катеров были сравнительно ограничены. Положение еще более осложнилось, после того как с 28 мая английские корабли стали пользоваться маршрутом «Y», поворот на который находился далеко от Остенде. Остенде расположен немногим более 50 километров от Флиссингена – это меньше одного часа хода для торпедных катеров. В довершение всего сам порт Остенде 28 мая был занят немцами. Возможности действий торпедных катеров, переброшенных из Норвегии, с этого момента стали почти безграничными. Беспрерывный поток судов с войсками англичан и союзников в ночное время по маршруту «Y» стал сильно уязвимым для атак немецких катеров. Из-за большого количества малых судов в этом районе союзнические военные корабли имели приказ не открывать огня до полного выяснения принадлежности судна. Все шансы для успешного нападения были на стороне немецких торпедных катеров. Эти шансы не были использованы немцами вплоть до 29 мая, когда инициатива перешла к командованию подводных лодок. Большой победой немцев было потопление двух эсминцев «Уэйкфул» и «Грэфтон» в ночь на 29 мая, ибо это привело к частичному отказу англичан от маршрута «Y» и заставило их использовать новый маршрут для кораблей, проводящих эвакуацию.

Для развития успеха немцам необходимо было продолжать атаки. Однако флотилии немецких торпедных катеров этого не сделали. В течение последующих трех ночей они, очевидно, не знали о перенесении транспортных операций на маршрут «X», и основными их объектами были только французский эсминец «Сироко», несколько войсковых транспортов и ряд малых судов. Недостатки действий немецких торпедных катеров, возможно, объясняются отсутствием поддержки со стороны эсминцев в этих операциях. Действия немецких подводных лодок в этом районе имели также очень незначительный успех.

Причины этих недостатков кроются так же, как это имело место в операциях немецких военно-воздушных сил, – главным образом в том, что верховное командование не сумело правильно оценить возможности военно-морских сил. Как ни странно, но наиболее острая критика недостатков немецких военно-морских сил принадлежит адмиралу Шнивинду, начальнику штаба Редера, который в своем меморандуме главной ставке фюрера прямо указывает на неспособность военно-морских сил помешать действиям флота союзников.

Этот меморандум является признанием слабости – моральной и интеллектуальной. Создается впечатление, что эта слабость отражалась на любых мероприятиях военного флота Германии. Задержки в тралении минных заграждений, запоздание с использованием голландских портов, недостаточная решимость в продолжении атак даже после значительных успехов – все это с достаточной ясностью говорит о том, что руководство германскими морскими силами было слабым.

Вина за то, что Германия в этой кампании не добилась полного успеха, лежит в равной мере на всех трех видах вооруженных сил. Последствия этого должны были иметь решающее значение для дальнейшего хода войны. Немцы утратили здесь возможность одержать быструю победу.

Глава семнадцатая Усилия Бельгии

Дело союзников проиграно. Вскоре, возможно, через несколько дней, Франция также будет вынуждена прекратить борьбу, поскольку неблагоприятное для нее соотношение сил исключает какую-либо надежду для Франции. Несомненно, что Англия будет продолжать бороться, но не на континенте, а на море и в своих колониях. Война может оказаться длительной, однако Бельгия не получит никакой возможности влиять на ее ход, и поэтому ее роль окончена.

Король Бельгии Леопольд, 25 мая 1940 г.

Если бы бельгийцы считали эвакуацию своих войск вообще возможной, это означало бы для них, с одной стороны, необходимость покинуть собственную страну и с другой – получение сомнительной возможности возобновить боевые действия на стороне Франции. При любой оценке сложившейся в то время для Бельгии ситуации необходимо учитывать первостепенную роль короля в военных делах.

Король Леопольд, являясь фактически главнокомандующим бельгийской армией, играл в ее судьбе двойную роль. Первую из них здесь нет необходимости рассматривать в деталях. Скажем только, что Бельгия еще до войны решила придерживаться политики вооруженного нейтралитета. Нереальность такой политики сегодня очевидна, но в то время и сами бельгийцы и их король верили в нее и продолжали придерживаться ее перед лицом угрозы со стороны Германии в период с сентября 1939 по май 1940 года. Только тогда, когда немцы перешли бельгийскую границу, бельгийцы обратились к союзникам за помощью, до этого же не делалось никаких шагов по установлению сотрудничества.

Второе, в чем сказывалось влияние короля Леопольда, было связано с состоянием бельгийской армии.

Бельгийская армия, как заявил сам Леопольд Горту через сэра Роджера Кейса, «существовала только для обороны; у нее не было ни танков, ни самолетов, и она не была ни обучена, ни снаряжена для наступательных операций».

Слабости этой армии были во многом аналогичны слабостям французской армии. Она была предназначена для стабильной обороны границы, которая хотя и не имела своей линии Мажино, но была укреплена в отдельных местах мощными современными оборонительными сооружениями.

Когда 10 мая немцы захватили важнейшие мосты, разгромили с помощью прекрасно проведенной воздушно-десантной операции мощную крепость Эбен-Эмаль и прорвались через укрепления, бельгийская армия была ознакомлена с планом «Д». Как повлияло на сроки отступления бельгийской армии сообщение о том, что войска союзников занимают линию обороны в ее тылу, определить невозможно, но вполне очевидно, что эта армия уже смотрела назад, как только крепость Эбен-Эмаль пала. Отход бельгийцев на линию Антверпен – Лувен был совершен в высоком темпе и намного раньше срока, который предполагался французским верховным командованием. Однако, быстро освоившись и закрепившись на этой линии, бельгийская армия с большим успехом начала свои операции в общей системе обороны союзников.

Следует помнить, что, являясь армией стабильной обороны, бельгийская армия опиралась на крайне слабую, неорганизованную систему транспорта и снабжения, но, когда 16 мая началось отступление с рубежа реки Диль, бельгийцы не отставали от темпов отступления союзников, несмотря на недостаток транспорта. При этом возникали неизбежные недоразумения, временами терялся контакт между войсками, но все это происходило уже в рамках общих операций союзнических войск. Постепенно отходя, бельгийская армия заняла линию обороны на реке Лис как вполне боеспособная составная часть военной машины союзников. В ночь на 23 мая она окончательно остановилась и заняла 100-километровый фронт обороны от Менен через Экло до моря, т. е. фронт примерно в полтора раза больший, чем предусматривалось по плану «Д» в начале кампании.

Хотя бельгийская армия находилась в боевом соприкосновении с немцами в течение большей части этого периода, боевые действия, надо сказать, не были тяжелыми. Только на одном участке фронта отступления бельгийской армии, когда она была на рубеже реки Шельды, интенсивность боевых действий заметно возросла.

24 мая, т. е. на следующий день после завершения выхода на рубеж реки Лис, на южном участке линии обороны бельгийцы испытывали уже сильное давление противника, а на стыке своих войск с войсками английских экспедиционных сил они несли значительные потери.

Лорд Горт хорошо знал как сильные, так и слабые стороны бельгийской армии и был полностью осведомлен о размахе немецкого наступления на ее фронте. 20 мая Роджер Кейс, представлявший английское правительство при бельгийском верховном командовании, доложил об обстановке на фронте бельгийской армии. К тому времени она сдала противнику более трех четвертей территории Бельгии, включая столицу и наиболее крупные города, что не могло не оказать своего влияния на моральный дух войск. Она была отброшена не на оборудованный театр, а на приморскую пустошь, не имевшую никакой военной промышленности. Вследствие этого снабжение боеприпасами было сокращено до минимума. У нее не было других источников снабжения и не было морского флота, которым можно было бы обеспечить снабжение. Наконец, вдобавок ко всему на последнем клочке бельгийской территории сгрудились массы беженцев, двигавшихся впереди отступающих войск. Запасов продовольствия в этом районе оставалось не более чем на две недели.

Поведение короля Леопольда в этих условиях было вполне разумным. Он заявил, что у него нет никаких оснований предполагать, что английское правительство согласится поставить под угрозу само существование своих десяти дивизий ради поддержания контакта с бельгийской армией.

В сущности, это было первым предупреждением со стороны Леопольда. На совещании в Ипре, состоявшемся на следующий день, это предупреждение получило дальнейшее подтверждение. К концу совещания у Горта уже не оставалось ни иллюзий в отношении мощи бельгийской армии, ни уверенности в ее способности отойти на рубеж реки Изер в соответствии с требованием Вейгана.

Предметом резких нападок и критики в это время было влияние генерала Ван-Оверстратена на короля Леопольда. Его положение военного адъютанта короля не соответствовало его фактической роли. Он, казалось, имел значительно больший вес и влияние в глазах короля, чем начальник штаба бельгийской армии. Его личные взгляды на ход войны раздражали многих из тех, кто был связан с королем в этот период, а его «пораженческие настроения» занимают основное место во всех мемуарах того времени. Особенно язвительным комментариям подверглись его выступления на упомянутом совещании в Ипре, но имеется основание полагать, что в общем его взгляды были недалеки от реальной действительности.

Король Леопольд еще задолго до этого совещания, по-видимому, решил, что французское верховное командование в действительности не осуществляет надлежащего руководства, а французская армия фактически не способна оказать эффективное сопротивление наступлению немецких войск. Он, вероятно, пришел к этому убеждению на основе беспристрастного изучения документальных материалов и в результате здравых рассуждений. И он был совершенно прав. Правильно оценил он и характер Вейгана, отсутствие у него необходимой твердости и решительности.

В глазах короля Леопольда положение бельгийской армии было относительно простым. Он считал, что после всего происшедшего любые действия союзников не спасут бельгийскую армию от больших жертв. Независимо от того, было бы принято и успешно осуществлено контрнаступление на юг или был бы проведен план Айронсайда, предусматривавший отход к реке Сомме, английские экспедиционные силы и 1-я французская армия все равно неизбежно должны были оторваться от бельгийцев, причем участь последних была бы одинаковой, отошли бы они к линии реки Изер для сокращения линии фронта или остались бы на рубеже реки Лис. У них нe было никаких перспектив успешного длительного сопротивления на морском побережье. У них не было никаких надежд на то, чтобы самим эвакуироваться, никакой цели для продолжения борьбы после потери почти всей своей территории, никакой веры в способность или даже в желание французов продолжать борьбу и очень малая надежда на то, что у англичан хватит сил на это. Во всем, кроме последнего заключения, бельгийцы были совершенно правы. Тем не менее пока бельгийская армия была в состоянии бороться, она боролась.

В течение трех дней после совещания в Ипре бельгийская армия сдерживала все возрастающие удары сил Бока. В полночь 24 мая Надхэм – офицер связи английской армии при ставке бельгийского верховного командования – послал Горту донесение, в котором говорилось:

«Положение на бельгийском фронте между Мененом и стыком каналов северо-западнее Дессельгема серьезное… Глубина вклинения противника на этом фронте всюду превышает 1,5 километра. Бельгийцы не в состоянии, повторяю – не в состоянии нанести контрудар сегодня утром. Возможно, что смогут нанести днем…»

Это было началом конца. 25 мая вклинение противника превратилось в прорыв. 26 мая начальник бельгийского генерального штаба генерал Мишель отправил Горту записку следующего содержания: «Бельгийская армия подвергается исключительно сильным ударам на фронте Менен – Нэвэл, и, поскольку бои распространились теперь на весь район Экло, бельгийская армия из-за отсутствия резервов не может растягивать фронт далее вправо. Поэтому мы вынуждены с сожалением заявить, что у нас нет необходимых сил, чтобы закрыть образовавшийся прорыв в направлении Ипра».

27 мая Горт получил от Роджера Кейса следующее сообщение: «Король хотел бы сообщить Вам, что моральное состояние его армии сильно подорвано…Сообщение о том, что армии союзников в этом секторе окружены немцами и что последние имеют большое превосходство в воздухе, создало в его войсках убеждение, что положение почти безнадежно. Он опасается, что скоро настанет момент, когда уже нельзя будет рассчитывать на свои войска, и они не смогут далее быть полезны английским экспедиционным силам. Он хотел бы, чтобы Вы поняли, что он будет вынужден капитулировать до того, как полный разгром станет совершившимся фактом…»

В 15.00 миссия Надхэма донесла: «Положение остается очень запутанным, но имеются признаки, что бельгийский фронт может развалиться». Около 18.00 миссия прислала последнее донесение: «Бельгийский фронт рухнул под непрерывными ударами с воздуха. Король просит перемирия». Это последнее донесение не дошло до Горта, хотя оно все же было послано. Копия донесения была получена в Лондоне.

Подобные донесения высылались также во французскую верховную ставку, и они были известны Вейгану. В течение всего периода ослабления бельгийской армии фактически одинаковая информация, одни и те же тревожные сигналы поступали и англичанам и французам. Однако Вейган в своих мемуарах дает следующую оценку капитуляции бельгийцев: «Известие об этом свалилось как гром с ясного неба. Не было до этого никаких предупреждений, никаких сигналов и данных, которые могли бы заставить меня ожидать такого шага со стороны бельгийцев».

Нет необходимости комментировать подобное заявление Вейгана, и можно ограничиться только замечанием, что он нашел здесь своего третьего козла отпущения.

Имела ли на самом деле капитуляция Бельгии такие гибельные последствия для союзников, о каких заявляют Рейно, Вейган и целая плеяда других критиков. Разрушила ли она план Вейгана? Повлекла ли за собой потерю 1-й французской армии? Поставила ли она под угрозу общее положение Франции на новом рубеже обороны на Сомме?

Ответ на эти вопросы может быть только один: капитуляция Бельгии, может быть, лишь ускорила, но отнюдь не предрешила неизбежный процесс гибели армий Севера.

Однако на английские экспедиционные силы капитуляция бельгийцев оказала прямое воздействие. За целых три дня до того как король Леопольд выслал своих парламентеров к Боку для выяснения условий капитуляции, Горт, так сказать, «списал» бельгийцев. Как только на фронте между Мененом и Дессельгемом образовалась брешь, он сразу понял, что левый фланг его войск теперь уже оголен.

То обстоятельство, что бельгийские войска отошли в северо-западном направлении, а не на рубеж реки Изер, было обусловлено силой и направлением наступления немцев.

Остававшимися у английских экспедиционных сил резервами ничего нельзя было сделать для восстановления общего фронта с бельгийцами. Когда в 18.00 25 мая Горт наконец отказался от плана Вейгана, он сделал это потому, что бельгийская армия потерпела крушение, английские экспедиционные силы не в состоянии были восстановить единый фронт обороны, и поэтому Горту ничего больше не оставалось делать, как укрепить свой левый фланг в достаточной мере, чтобы прикрыть отвод своих войск к морю.

В субботу вечером было принято окончательное решение об эвакуации, в воскресенье после полудня поступил приказ приступить к эвакуации, а в воскресенье вечером она уже шла полным ходом. Англичане предприняли одностороннее действие, и причем первыми. Король Леопольд не был даже официально предупрежден и информирован о решении эвакуировать английские экспедиционные силы и узнал об этом только в понедельник. Он принял свое одностороннее решение капитулировать спустя двадцать четыре часа после начала операции по эвакуации английских сил.

Неоспоримым фактом является и то, что известие о капитуляции Леопольда явилось для Горта ударом в обстановке, когда он находился вдалеке от командного пункта и без средств связи. Однако к этому времени он отдал уже все необходимые распоряжения, чтобы противодействовать вероятным последствиям капитуляции бельгийцев.

У него не было больше резервов, чтобы бросить их в бой. Он сделал все, что мог.

Правда, если бы бельгийцы продолжали борьбу еще несколько дней, они бы оттягивали на себя большую часть сил армии Бока и облегчили бы положение на левом фланге отступающих к Дюнкерку английских войск, но английские экспедиционные силы в действительности уже приступили к эвакуации. Они приняли решение эвакуироваться без консультации с бельгийцами. Бельгийская армия приняла собственное решение без консультации с англичанами.

Такова горькая правда, и ее необходимо признать, ибо только трезвый подход может внести ясность в необоснованные и противоречивые суждения относительно событий тех дней.

Возможности, которые Дюнкерк открывал для бельгийской армии, не имели существенного значения для дальнейшего хода событий.

Глава восемнадцатая Крушение французской армии

По вполне очевидным причинам Дюнкерк для французов не мог иметь и не имел в действительности того значения, которое ему придавали англичане. Именно поэтому французское руководство как военное, так и политическое принимало в этот период отчаянные меры для создания новой линии обороны на реке Сомме. Каждый солдат, которого удалось бы вывезти живым из района Дюнкерка, был бы не только спасен от немецких лагерей военнопленных, но и представлял бы собою уже обученное, обстрелянное и испытанное в боях пополнение для последующих боев на юге страны.

То, что это не было вообще осуществлено или было реализовано слишком поздно, явилось одной из причин крушения французской военной доктрины, приведшего к поражению на севере.

Здесь не представляется возможным рассмотреть в деталях все причины этого крушения, но одно ясно, что его истоки уходят далеко в прошлое. Ответственность за разгром армий у Дюнкерка ложится прежде всего на трех лиц: Петэна, Гамелена и Вейгана. Петэн придал французской политике оборонительную ориентацию; Гамелен готовил армию Франции к войне, а направил действия этой армии в начале войны в соответствии с политикой Петэна; Вейган командовал армией в период ее окончательного разгрома.

Вряд ли следует забывать, что за спиной этих лиц известную роль играли политические деятели страны, что на них оказывали свое давление и крупные промышленники Лилля, что и французский обыватель также повинен в общем крушении основ французской политической системы. Эти трое были только лишь солдатами, людьми, по своему профессиональному долгу связанными с обороной Франции.

Основы оборонительной доктрины были изложены в работе Петэна «К вопросу об организации обороны территории Франции», опубликованной еще в 1921 году.

Будучи тогда главнокомандующим, Петэн полностью игнорировал влияние такого нового боевого средства, как танк, и готовил Францию к так называемой приграничной позиционной войне с применением траншейной системы обороны, как в войне 1914–1918 годов. Он утверждал, что для обороны северных границ Франции необходимо будет выдвинуть французские войска в Бельгию.

Генерал Гамелен стал первым заместителем начальника штаба сухопутной армии в 1930 году. В 1931 году он стал начальником этого штаба. В течение девяти лет, предшествовавших войне, он последовательно занимал все более и более ответственные посты, пока в 1938 году не стал начальником генерального штаба национальной обороны. В 1937 году ему была поручена разработка четырехлетнего плана строительства французской армии. Он потребовал ассигнований на армию в размере 9 миллиардов франков. Даладье увеличил эту цифру до 14 миллиардов, парламент добавил еще 20 процентов, а в 1938 и 1939 годах было выделено дополнительно 23 миллиарда франков. Французская армия 1939 года была поэтому в значительной степени детищем Гамелена, а выработка военной политики лежала целиком на его ответственности.

К сожалению, на основе анализа событий того времени приходится констатировать, что французская армия была совершенно непригодным орудием обороны Франции. Она имела вооружение, по качеству и количеству вполне достаточное для выполнения своей задачи, но не было стратегической концепции ее использования. Армия имела в своем распоряжении линию Мажино, но по второстепенным соображениям на этой оборонительной линии было оставлено 40 пехотных дивизий. У французской армии были свои военно-воздушные силы, но их вооружение было слишком устаревшим и они не могли внести сколько-нибудь значительного вклада в боевые действия наземных войск. Пехотные соединения армии, за небольшим исключением, оказались плохо обученными, слабо дисциплинированными, с плохой организацией управления.

Ввиду той роли, которую играл генерал Гамелен начиная с 1930 года и позднее, он несет главную ответственность за все происшедшее, а за военную политику в области использования всех материальных ресурсов он несет единоличную ответственность. Он являлся верховным главнокомандующим и не был ни в коей мере обязан придерживаться теорий Петэна двадцатилетней давности, но тем не менее он все же применил их на практике. В ходе применения этих теорий он, как верховный главнокомандующий, совершил две кардинальные ошибки. Он составил себе совершенно ошибочное представление о намерениях противника и не создал резерва, с помощью которого мог бы решать задачи встречного сражения с главными массами немецких войск, а теперь для этой цели ему пришлось бы перебрасывать свои основные силы – армии Севера.

9 мая Рейно решил добиться смещения генерала Гамелена с занимаемого поста, в случае необходимости даже ценой отставки и реорганизации правительства. Однако начатое 10 мая наступление немецких войск на широком фронте не дало возможности осуществить это намерение.

Гамелен воспользовался отсрочкой решения о его замене и открыто заявил, что он вполне доволен развитием событий. «Если бы вы видели широкую улыбку, расплывшуюся на лице генерала Гамелена, которую довелось мне видеть этим утром», – говорил Жакино, главный инспектор французской армии.

Хроника событий проливает некоторый свет на истинную роль Гамелена в эти дни. 11 мая Гамелен счел возможным приказать Жиро принять особые меры предосторожности. Наступление в Голландии, оттянувшее лучшую часть резерва армий Севера, к тому времени с полной очевидностью провалилось.

12 мая немецкие танковые дивизии достигли района Седана. В 1.00 13 мая Гамелен счел необходимым издать приказ, в котором указывалось: «Настало время сражаться до конца на рубежах, указанных верховным командованием. Мы не имеем больше никакого права отступать».

Не успели еще высохнуть чернила на подписи Гамелена, как немцы форсировали реку Маас. 14 мая армия Корапа полностью «испарилась», от нее не осталось и следа. 15 мая премьер-министр Рейно заявил Уинстону Черчиллю по телефону: «Мы проиграли сражение». 16-го военный комендант Парижа посоветовал правительству эвакуироваться из Парижа. 17 мая Рейно дал телеграмму генералу Вейгану в Бейрут, приказав ему немедленно прибыть в Париж. 18 мая армии Севера отступили на рубеж реки Шельда, а на юге танковые дивизии немцев были в 50 километрах от Амьена. В 8.00 19 мая генерал Гамелен издал директиву № 12. В этом документе говорилось, что Гамелен не желает вмешиваться в ход боевых действий, что он согласен со всеми мероприятиями, которые намечены. Это был директивный документ, если его вообще можно было назвать документом, – планом действий он не был.

Вскоре после полудня того же мрачного воскресенья генерал Вейган прибыл в Париж.

Рейно сразу же предложил ему пост верховного главнокомандующего сухопутными, морскими и военно-воздушными силами на всех театрах военных действий. Время руководства Гамелена кончилось.

Хронология фактов, пожалуй, лучше всего отражает основные моменты деятельности генерала Вейгана. Следует напомнить, что он был вызван 17 мая. (Немцы в то время продвигались на Камбре и Сен-Кантен.) Воздушная трасса Бейрут – Париж составляет приблизительно 3200 километров. Никто не может объяснить, почему Вейгану потребовалось целых два дня для того, чтобы прибыть в Париж, когда его присутствие там было так необходимо. 19 мая вскоре после полудня ему было предложено принять на себя верховное командование. Он заявил сперва, что предварительно хотел бы проконсультироваться с Гамеленом и Жоржем, и поэтому принял предложенный пост только к исходу дня. (К этому моменту танковые дивизии немцев уже достигли Перонна и вышли на рубеж Северного канала в районе Маркьона.) В тот же вечер Жорж обратился к Вейгану со словами: «Я бы хотел рассказать вам о сложившейся обстановке». На это Вейган поспешил ответить кратко:

«О нет, могу принять вас только завтра». Так Поль Рейно описывает Вейгана в своей книге «В гуще сражений». В этой книге он говорит далее: «У Вейгана были неотложные заботы. Он провел большую часть дня 20 мая в нанесении визитов. Позднее я узнал от самого Манделя, что именно он, Мандель, был одним из первых, кого поспешил навестить Вейган».

Согласно высказыванию Рейно, неоспоримым фактом является то, что Вейган не сделал ничего полезного в этот критический день. (Немецкие танки уже приближались к морю в районе Абвиля.)

Когда Жорж в конце концов получил возможность ознакомить Вейгана с обстановкой на фронтах, Вейган вдруг заявил, что ему необходимо срочно отправиться в район боевых действий, чтобы лично оценить обстановку. Так началось то, что Вейган назвал своей «одиссеей». Подробности этого необычного вояжа, совершенного Вейганом, говорят сами за себя и отражают полное игнорирование фактов и полную неспособность этого человека реально оценить обстановку. Поэтому желательно было бы привести эти подробности в той последовательности, в которой они имели место.

Началось все с решения штаба Вейгана послать его автомашину в Абвиль, а сам генерал должен был прибыть туда поездом. Автомашина, предназначенная для Вейгана, прибыла в Абвиль, охваченный огнем пожаров. Немцы уже вступили в город. Вейган, очевидно, не подозревал о возможности такой обстановки и не был о ней своевременно информирован. Вечером 21 мая он прибыл самолетом на аэродром вблизи Бетюна, где, по его предположению, должен был находиться штаб Бийотта. Но аэродром был совершенно пуст и покинут всеми. Вместо того чтобы проехать около 20 километров от аэродрома к месту предполагаемого нахождения штаба Бийотта в районе Бетюна, Вейган вылетел в Кале, который находился почти вдвое дальше, чем намеченное ранее место встречи в Ипре. В Кале он случайно встретил генерала Шампона, договорился о порядке встречи с королем Бельгии в Ипре в 15.00. Генералам Бийотту и Фагальду было приказано присутствовать при встрече. Никаких указаний не последовало, генерал Горт их не получил, хотя прождал весь этот день на своем командном пункте.

Беседуя с бельгийским королем, Вейган обсуждал вопросы стратегии будущего, добивался от короля согласия на то, чтобы бельгийцы отвели войска на рубеж реки Изер для прикрытия наступления в южном направлении, которое должны были предпринять английские войска совместно с 1-й французской армией.

Одновременно с этим должно было начаться наступление новых армий, которые Вейган формировал на юге. В бельгийском отчете об этой встрече откровенно указывается: «В результате этих переговоров выяснилось, что никакого хорошо продуманного плана организации сопротивления противнику не существовало и что верховный главнокомандующий не знал сложившейся обстановки…»

Однако в ходе переговоров бельгийцы сообщили Вейгану, что Абвиль находится уже в руках противника и что армии Севера фактически отрезаны.

Во время короткого перерыва в совещании прибыли Бийотт и Фагальд. Затем Вейган был проинформирован о положении 1-й французской армии. По бельгийским данным, Вейган согласился с тем, что условия, в которых находилась бельгийская армия, весьма затрудняли отвод бельгийских войск к рубежу реки Изер. Он отметил, что если бы удалось на занимаемом рубеже бельгийские дивизии заменить несколькими английскими дивизиями, то все же можно было бы нанести удар немцам.

«Поэтому возникла необходимость, – отмечается в бельгийском отчете, – пригласить Горта на данное совещание. Последний, однако, не мог прибыть на совещание ранее 19.00».

В 17.30 Вейган заявил, что ему крайне необходимо вернуться в Париж. Не повидав Горта, не выслушав от него доклада о положении английских войск и не изложив ему своих собственных намерений и планов действий французской армии, не ознакомившись на месте с обстановкой и ходом боевых действий за исключением кратких сведений из удаленных от поля сражения Кале и Ипра, Вейган срочно направился в Дюнкерк. Было решено, что обратное путешествие воздушным путем окажется невозможным в связи с активностью авиации противника, хотя, по данным французского офицера, бывшего в то время начальником аэродрома в Кале, никаких атак авиация противника в то время не предпринимала и французские военные самолеты продолжали пользоваться этим аэродромом вплоть до 23 мая. Итак, вместо того чтобы лететь обратно на самолете, Вейган воспользовался миноносцем и прибыл в порт Шербур только на следующее утро. В Париж он приехал поездом в 10 часов утра. Если бы Вейган действительно стремился скорее прибыть в Париж, то ему достаточно было бы телеграфировать в Дувр, чтобы получить в свое распоряжение самолет с английского аэродрома. Он мог бы возвратиться в Париж не позднее 22.00 того же дня. Если бы, по соображениям престижа, он счел невозможным воспользоваться английскими транспортными средствами, то и в этом случае он все же мог высадиться с миноносца не в Шербуре, а в Дьеппе, который находится в два раза ближе, чем Шербур, и путь до Парижа был бы также сокращен более чем наполовину. Но вся его деятельность свелась к напрасной трате времени. (Немцы в это время продвинулись к Монтрею и к предместьям Арраса, а к тому времени, когда Вейган, самоуверенный, как Одиссей, на всех парах прибыл в Париж, они начали наступление на Булонь.)

В полдень, на встрече с Рейно и Черчиллем, он, «живой, подвижной, жизнерадостный и остроумный, несмотря на целую ночь, проведенную в пути», изложил свой план – так называемый «план Вейгана». По этому плану бельгийская армия должна была отойти к реке Изер. Английские и французские войска на севере должны были перейти в наступление «как можно скорее и во всяком случае не позднее, чем завтра, т. е. 23 мая», в направлении Бапома и Камбре силами восьми дивизий. Вновь сформированные на юге страны французские войска, которые «успешно продвигались в направлении Амьена, должны были быть выдвинуты в северном направлении на соединение с английскими дивизиями».

Внешне этот план казался более убедительным, чем последний приказ Гамелена. По существу же он был точно таким же. Только более конкретные детали о количестве предполагаемых войсковых соединений в операциях да сроки осуществления плана отличают его от директивы № 12. Но ни этот план, ни директива не были практически осуществимы. Никакого четкого плана не получилось, и три дня командования Вейгана пропали зря.

Какова же была реальная обстановка, сложившаяся на 22 мая? Рискуя даже допустить некоторые повторения, мы все же считаем полезным вновь перечислить некоторые факты. Бельгийская армия, измотанная в боях, испытывающая острый недостаток боеприпасов, оборонялась на фронте более 100 километров и была уже неспособна отступать далее рубежа реки Лис. Английские экспедиционные силы выдерживали все более мощные удары пехоты противника на всем восточном участке фронта. В то же время Горт стремился создать западнее совершенно новый фронт огромной протяженности, направленный против левого клина немецких бронетанковых сил. 1-я французская армия с катастрофической быстротой теряла средства снабжения, боеприпасы. Моральный дух войск падал. Немецкие танковые дивизии, не оголяя своего фланга, повернули на север на всем протяжении от Валансьена до побережья.

Отвод восьми дивизий с фронта в этот момент настолько ослабил бы оборону, что фельдмаршал Бок смог бы действительно беспрепятственно выйти на побережье всей массой своей пехоты. Но, если бы каким-либо чудом и удалось сосредоточить в тех условиях восемь дивизий, этим дивизиям пришлось бы наносить удар без танков и с запасом боеприпасов максимум на три дня боя, имея перед собой немецкие войска силой в десять танковых и примерно в десять пехотных дивизий.

План Вейгана с военной точки зрения был настоящей бессмыслицей. Только развал всей системы французского руководства и бессилие французской военной мысли не позволили распознать это сразу же.

Признавал ли сам Вейган бессмысленность своего плана? Резкое недовольство, высказанное им 24 мая по поводу отвода французских войск из Арраса, казалось бы, говорит о срочных и отчаянных поисках оправдательных аргументов и виновных лиц. Причины сдачи Арраса войскам противника были рассмотрены ранее в этой книге. Нет необходимости повторять их вновь здесь. Необходимо только показать, что за обвинениями Вейгана, направленными вначале против Горта и затем против английского правительства, за ложным сообщением Черчиллю и Идену об освобождении французскими войсками городов Перонн, Альбер и Амьен скрывалась вопиющая нечестность этого человека.

В полдень 25 мая Вейган получил от старшего офицера штаба майора Фовеля доклад о состоянии армии Бланшара.

Фовель отбыл из штаба Бланшара для доклада Вейгану в полдень накануне. В его задачу входило доложить Вейгану о том, что «больше не оставалось ни малейшей надежды на возможность выполнить приказ Вейгана о проведении наступления войсками Бланшара. 1-я армия имела фактически в наличии только три боеспособные дивизии. Но и эти дивизии обеспечены артиллерийскими снарядами только на один день боя и одной суточной дачей продовольствия».

Произошли ли какие-либо события, способные изменить положение 1-й армии, за 12 часов, истекших со времени отвода войск из Арраса до момента убытия майора Фовеля на доклад Вейгану?

Произошло ли что-нибудь с этой армией, кроме того что она понесла чрезвычайно большие потери за три дня боев, прошедших после совещания в Ипре? На этом совещании Бийотт заявил Вейгану, что 1-я французская армия была едва в состоянии вести лишь оборонительные бои. Новый командующий 1-й армией сделал при этом подробный доклад о положении и возможностях своих войск. Вейган должен был знать обстановку, однако он доложил Рейно и Черчиллю, что 1-я армия сможет выделить пять дивизий из своего состава в счет восьми, требуемых по его плану. Если он не знал обстановки, ему следует сделать упрек в этом, как верховному главнокомандующему. Если же он знал обстановку, то его следует обвинить в отсутствии элементарной порядочности и честности.

Последний абзац записи беседы между Фовелем и Бланшаром гласит: «Генерал Вейган направил майора Фовеля к генералу Бланшару и телефонировал последнему, что в создавшейся трудной обстановке, в которой тот находился и о которой верховное командование хорошо знало, генерал Бланшар был единственным лицом, от которого зависело принятие дальнейших решений, и что честь французской армии находилась целиком в его руках».

Грубо говоря, генерал Вейган 25 мая уклонился от ответственности. После этого шага все решения Вейгана имели лишь косвенное значение для истории событий у Дюнкерка.

Вечером того же дня централизованное руководство французской армией прекратилось и управление войсками на театре перешло к командирам соединений. Решение Горта отказаться от нанесения удара на юг ликвидировало неопределенность положения. В полночь Бланшар с чувством заметного облегчения и удовлетворения согласился с решением Горта не проводить наступления, и на следующее утро он заявил Горту, что, по его мнению, в сложившейся обстановке необходимо отвести основные силы армии.

«Обсудив в течение часа положение, – писал Горт, – мы приняли совместный план отвода главных сил армии за реку Лис».

По возвращении Горта с указанной встречи с Бланшаром ему вручили первые телеграммы из Лондона, в которых содержались указания об эвакуации войск с континента. Управление войсками навсегда ускользнуло из рук Вейгана. В ходе кампании на севере, начиная с 19 мая до конца эвакуации, трудно найти какое-либо конкретное свидетельство деятельности Вейгана как верховного главнокомандующего. Невозможно также найти в этой кампании ни одного случая, когда отступление войск было приостановлено или хотя бы замедлено в результате активного вмешательства верховного главнокомандующего. Справедливость, однако, требует отметить, что Вейган получил в наследство армию, оказавшуюся в безвыходном положении. Вечером 19 мая, когда он принял на себя верховное командование, фронт на всем протяжении был взломан противником. К исходу того же дня Вейган, по-видимому, обнаружил, что никакой речи о резервах не может быть, что этих резервов просто нет и что образовавшиеся в линии фронта бреши закрыть нечем.

Мог ли Вейган сделать больше, чем сделал?

История этого вопроса полна оговорок. Если бы Вейган прибыл в Париж 18-го числа, если бы он решил принять верховное командование сразу же без промедления, если бы он сформулировал свой план немедленно, если бы он издал необходимые распоряжения и они немедленно были бы исполнены… Ответ на все эти вопросы может, вероятно, быть найден в сделанном Рундштедтом анализе обстоятельств контрудара у Арраса 21 мая.

«Некоторое время существовало опасение, что наши танковые дивизии будут отрезаны до того, как пехотные дивизии успеют оказать им поддержку». Смысл этого утверждения Рундштедта заключается в том, что даже к исходу дня 21 мая наступающие немецкие бронетанковые войска были еще уязвимы.

Вполне вероятно, что они оставались еще уязвимыми и 22 мая и, может быть, 23-го, но позднее возможность нанести контрудар по немецким бронетанковым дивизиям силами французской армии миновала. Вейган имел в своем распоряжении четыре дня, в течение которых он все же мог бы оказать влияние на ход истории. Однако он оказался неспособным на это.

Защитники Вейгана выдвинули в его оправдание аргумент, согласно которому Вейган якобы использовал армии Севера для того, чтобы оттянуть на себя и сковать силы противника, которые могли бы быть брошены против слабого оборонительного рубежа, который он намерен был создать на реке Сомме. Если бы эти армии действительно могли сковать достаточную часть немецких войск для проведения указанного мероприятия, подобный замысел мог бы быть оправдан. Но Вейган знал силы и неизбежную судьбу армий, сосредоточенных на рубеже Соммы по крайней мере уже 25 мая, когда он предложил, чтобы правительство Франции рассмотрело вопрос о заключении перемирия с немцами. Фактически же германские дивизии, прорвавшие оборону французов на Сомме 5 июня, либо не принимали никакого участия в боях за Дюнкерк, либо были отведены с прежнего направления и перегруппированы для дальнейшего наступления на юг.

Только 29 мая Вейган решился издать приказ 1-й армии об эвакуации. Лучшей надгробной надписью Вейгану должно быть: «Он зря тратил время».

Непосредственным подчиненным Вейгана по руководству французской армией был генерал Жорж. Он считался наиболее выдающимся генералом французской армии. Он был «боевым командиром», действовавшим в соответствии с курсом, начертанным вначале Га меленом, а затем Вейганом, и руководившим всеми армиями северо-востока Франции, от побережья Северного моря до швейцарской границы. Те, кто побывали в его штабе в первые дни решающих сражений, рассказывают, что он был хладнокровным, спокойным и невозмутимым человеком. Само собой разумеется, что одного хладнокровия еще далеко не достаточно для успешного руководства войсками, и совершенно очевиден тот факт, что Жорж, как и многие французские генералы, страдал полной неспособностью предвидеть, когда немцы нанесут свои удары. Нет никаких доказательств, что Жорж был способен достаточно быстро разбираться в обстановке и предвидеть движение острия клиньев Рундштедта или что он мог делать необходимые расчеты в целях эффективного вмешательства и расстройства планов Рундштедта.

Задолго до конца кампании он заболел, но, как известно, болезнь не является оправданием для генералов. Деятельность Жоржа в качестве одного из руководителей французской армии в этот период оценивается отрицательно, так как на всем ее протяжении невозможно найти что либо достойное одобрения.

Третьим лицом в иерархии высшего командования французской армии был генерал Бийотт. Теоретически он был старшим на северном фронте театра (фронт, который действовал по так называемому плану «Д») и осуществлял координацию между тремя армиями союзников в начальный период их действий против немцев. Однако Бийотт совершенно не соответствовал своей роли в сложившейся обстановке. После первой же бреши, образовавшейся в линии обороны 1-й армии, когда она занимала рубеж между Вавром и Намюром, у Бийотта появилась нерешительность, которая отражалась на всех дальнейших действиях этой армии, а следовательно, и армий союзников. Поэтому он совершенно справедливо подвергается критике и осуждению британскими официальными историками. После смерти Бийотта, последовавшей вскоре после совещания в Ипре, его место было занято генералом Бланшаром. Бланшар не был на совещании в Ипре и не знал намерений Вейгана. Он вступил на пост Бийотта и продержался на нем только три дня.

Бланшар, видимо, изо всех сил старался выправить положение, но к этому времени обстановка на фронтах стала совсем безнадежной, и он был явно не в состоянии повлиять на ход событий.

Было бы абсурдным утверждать, что все французские генералы были в то время бездарными или что у них не хватило решительности и смелости. Генерал де ла Лоранси, например, смело и самостоятельно действовал при отводе своего корпуса к Дюнкерку; генерал де Голль предпринимал неоднократные попытки нанести контрудар силами французских бронетанковых войск на юге. Они не являлись исключением. Были и другие способные военачальники. Однако французское правительство вынесло суровый приговор французскому генеральному штабу и ряду высших офицеров. К исходу дня 26 мая 16 французских генералов были смещены с занимаемых постов на том основании, что они не выполнили своего долга.

Моральный дух армии в значительной степени зависит от ее командования. Во Франции он зависел также от целого ряда переплетающихся политических факторов. В известной степени на моральный дух армии влияли коммунисты, в некоторой степени влияли фашисты, имелось определенное недоверие к руководству, порожденное целым рядом правительственных кризисов; создалась атмосфера политического бесплодия. Еще 14 мая генерал Унцигер телефонировал генералу Жоржу: «…Некоторые воинские части не выдерживают напора противника. Можно видеть солдат, бегущих из укреплений с поднятым над головой оружием. Я отдал приказ стрелять в них…»

16 мая подполковник Гийо докладывал об армии Корапа следующее: «Беспорядок, царящий в этой армии, не поддается описанию. Ее войска всюду бегут. Неизвестно даже, где находятся дивизии этой армии. Положение значительно хуже того, что мы могли бы себе представить…»

Эта тема не из приятных, и нет никакой нужды приводить еще больше примеров подобного рода. Можно, пожалуй, только напомнить, что в последние часы Дюнкерка из его подвалов вышло 40 тысяч никем не управляемых солдат. Каково же было положение с другими видами вооруженных сил Франции?

Французские военно-воздушные силы вступили в войну, имея 549 истребителей (из которых около одной четверти были устаревших типов), 186 бомбардировщиков (кроме 11 машин, все они были устаревшими) и 377 разведывательных самолетов (в том числе 316 машин устаревших).

К 10 мая положение в ВВС улучшилось: они имели 700 истребителей, 175 бомбардировщиков и 400 разведывательных машин. Процент самолетов современных типов также возрос, но скорость истребителей по сравнению с соответствующими немецкими самолетами была меньше примерно на 80 километров в час. Организация ВВС и дислокация авиационных частей были в принципе неправильными, в результате чего роль французских ВВС в целом оказалась неэффективной. Летный состав воевал храбро, но терпел поражения. Бомбардировщики были абсолютно непригодны для совместных действий с наземными войсками. Что касается морской авиации, то она имела эскадрильи бомбардировщиков, которые могли действовать как пикировщики. Они были использованы для поддержки наземных операций в начальный период военных действий, и половина из них была сбита противником во время смелых попыток бомбить мосты и переправы на реке Уаза. Одновременно с этим истребительная авиация ВМС приняла на себя противовоздушную оборону Парижа. В конечном счете, основная тяжесть ведения боевых действий в воздухе легла на плечи английских ВВС.

История боевых действий французских военно-морских сил в этот период характерна наличием резких спадов. Действия кораблей, принимавших участие в эвакуации войск, были поистине блестящи. Храбрость и боевая стойкость их экипажей не вызывают сомнений. Их потери были тяжелыми. Но корабли эти включились в боевые действия с большим опозданием, и ответственность за это ложится опять-таки на верховное командование.

Следует помнить, что французские власти начали рассматривать вопрос о возможной эвакуации 19 мая, т. е. одновременно с английскими властями. Несмотря на ухудшение обстановки, никаких решительных действий в отношении эвакуации войск не предпринималось до 25 мая, когда майор Фовель после подробного доклада о положении 1-й армии заявил, что «английская армия, кажется, готовится к посадке на суда». Вейган при этом срочно приказал адмиралу Дарлану послать своего начальника оперативного отдела Офана в Англию для получения информации. В полном соответствии с манерой отсрочек и колебаний, принятой в то время у французов, Офан прибыл в Дувр только утром 27 мая. Описывая этот период в 1956 году, Офан отмечает следующее:

«Из проводимой подготовки нетрудно было понять, что англичане готовились немедленно начать эвакуацию своих экспедиционных сил через пролив. Не было никакого сомнения, что это решение, принятое несколькими днями ранее, должно было быть проведено в жизнь безоговорочно. Они ничего не сообщали нам об этом, хотя между нами поддерживалась тесная связь. Утаивание от французов планов эвакуации, которые стали, конечно, известны в Париже, в значительной мере ухудшило отношения между двумя правительствами в этот трагический период действий союзников».

Офан ошибается в описании ряда подробностей. Англичане не «готовились начать», а уже начали эвакуацию накануне вечером. Решение об эвакуации было принято не за несколько дней до ее начала; оно было принято всего лишь накануне дня начала эвакуации, и это решение не утаивалось от французов.

Уинстон Черчилль сообщил об этом решении Рейно во время встречи в английском адмиралтействе в воскресенье после полудня. Черчилль в своих записях от 27 мая отмечал следующее: «Я информировал господина Рейно еще накануне о намерении эвакуировать английские экспедиционные силы и просил его сделать соответствующие распоряжения во французской армии».

В своей телеграмме Горту в воскресенье 26 мая после полудня Иден сообщал: «Господин Рейно должен связаться с генералом Вейганом, и последний, вне всякого сомнения, издаст соответствующие приказы в духе его указаний…»

Как и в прежние критические моменты кампании, Вейган и в данном случае задержал отдачу распоряжений. Офан не получил никаких указаний в момент своего отъезда. Он писал по этому поводу:

«На месте, без промедления, я принял необходимые меры для реквизиции, во французских портах Ла-Манша всех морских транспортных средств, включая малые и средние суда и даже рыболовецкие шхуны. Набралось таким образом около 250 судов, которые (к сожалению, с опозданием на несколько дней против английских расчетов) присоединились к многочисленному флоту, уже сформированному к тому времени англичанами».

Данные французов о количестве судов, принимавших участие в этой операции, весьма разноречивы. Рейно заявлял, что там «было 300 французских военных кораблей и торговых судов и 200 единиц других малых транспортных средств…» С другой стороны, анализ ежедневных перевозок, который был сделан Жаком Мордалем, говорит примерно о 230 судорейсах, причем наибольшее число судорейсов – шестьдесят три – падает на самый напряженный заключительный день эвакуации – 3 июня. Некоторые суда, участвовавшие в операции, сделали всего по пяти рейсов в Дувр, а большинство других – только по четыре, три и даже два рейса. Поэтому общее количество французских судов, прибывших в действительности в Дюнкерк, значительно меньше количества, названного этим французским историком.

В результате энергичных действий Офана реквизиция пригодных судов и морских транспортных средств небольшого размера, начатая военными моряками, была в значительной мере ускорена. Командиром флотилии Дуврского пролива был назначен контр-адмирал Ландрио. Последний прибыл в Дувр на сторожевом судне «Саворньян де Бразза». В это время началась уже переброска раненых, а с 28 мая приступили также к эвакуации и французских «специалистов». Только 29 мая генерал Вейган наконец издал приказ об эвакуации «возможно большей части 1-й французской армии». Этот приказ отставал от событий на три дня.

Что же касается английских военно-морских сил, то следует сказать, что большую часть бремени по эвакуации войск и большие потери несли эсминцы.

Вторая флотилия под командованием капитана 1-го ранга Порсампарка (девять кораблей которой были выделены в распоряжение адмирала Абриаля) потеряла четыре корабля, а остальные пять были сильно повреждены. Потеря этих кораблей была серьезным уроном не только для Франции, но и для всей операции по эвакуации войск.

Эсминцы типа «Помоп» тоже действовали превосходно. Эсминец «Бурраск», например, вывез с континента почти 800 человек за один рейс. Пять посыльных кораблей типа «Элан» были также удачно использованы в операции, и решение снять их с данного участка и перебросить в район Саутгемптона для прикрытия обратной переброски эвакуированных войск во Францию было ошибочным. Их отсутствие ощущалось особенно остро в последние дни эвакуации.

Количество французских войск, переброшенных французскими судами и кораблями, является спорным. В телеграмме Рамсея общее количество французских войск, эвакуированных в Англию, было названо в 20 525 человек, причем оставалось неизвестным количество войск, переотправленных сразу же из Англии во французские порты. Цифры не отражают фактических усилий французов в этой операции. Данные показывают, что в течение 27 и 28 мая количество эвакуированных французов равнялось нулю и только 29 мая оно составило 655 человек. В действительности же в первые два дня было вывезено через пролив 900 раненых, а 28 мая около 2500 французских «специалистов» было принято на борт французских транспортов снабжения.

Французские данные отличаются от соответствующих донесений адмирала Рамсея почти по каждому дню операции. Так, например, по французским данным, три парохода паромного типа перевезли 12 тысяч человек, а английские источники называют цифру 7454 человека. В дополнение к этому большой процент бельгийских траулеров, принимавших участие в операции, был укомплектован командами из французских моряков, и количество войск, перевезенных этими судами, должно быть приплюсовано к общему количеству войск, переброшенных с помощью французских судов. В целом, по данным Мордаля, французские военные корабли и торговые суда эвакуировали из района Дюнкерка 48 474 человека, из которых 3936 человек были переброшены непосредственно в другие французские порты. Нет необходимости, конечно, добиваться уточнения этих цифр. В условиях того времени никакие данные не могли быть абсолютно точными. Действия французских судов были активными и самоотверженными, и ни один человек, бывший в то время в Дюнкерке, не может предъявить к ним претензии.

Мог ли французский военно-морской флот сделать больше?

Если бы французское командование приняло решение и приступило бы к действиям раньше, то нет сомнения, что военно-морской флот Франции мог бы принять более активное участие в операции. В этой связи скажем несколько слов о роли Дарлана.

Дарлан действовал в соответствии с директивами Вейгана, который, как известно, 19 мая стал верховным главнокомандующим всеми французскими вооруженными силами. Однако трудно судить, провел ли бы Дарлан подготовку к эвакуации быстрее, если бы он действовал самостоятельно. Его медлительность и нерешительность вполне соответствовали характеру деятельности французского верховного командования в этот период.

Некоторые считают, что в связи с большими расстояниями от Дюнкерка до французских портов, не занятых противником, а также потому, что французский флот на западе страны был занят охранением транспортов в районе Бискайского залива, французы были в менее выгодном положении, чем англичане, в отношении количества кораблей и судов, которые они могли выделить для операции в Дюнкерке. Такое предположение вызывает сомнение. У французов были неиспользованные резервы транспортных средств в Дьеппе, Гавре, Шербуре и Бресте, а также в мелких портах Бретани и в устье Сены. Трудности заключались, очевидно, не столько в количестве имевшихся в распоряжении судов, сколько в темпах, которыми эти суда направлялись в район Дюнкерка. Прибывавшие в этот район суда использовались правильно, без потери времени. Основной упрек, и фактически единственный, который можно было бы сделать французским морским силам, заключается в том, что их вклад в общее дело был слишком небольшим и слишком запоздалым.

Глава девятнадцатая Успех англичан

Численность и боевые качества английских экспедиционных сил в 1939 году с неизбежностью отражали те изменения в военной политике английского правительства, которые имели место в период 1918–1938 годов. Английская армия, как и французская, была совершенно не приспособлена для современной войны. Однако было бы неправильно проводить слишком близкую аналогию с французской армией. Единственно постоянным фактором английской политики в период между войнами было стремление всемерно сократить армию. Проблема перевооружения не ставилась перед английским народом вплоть до мюнхенского кризиса и не приобрела должной остроты даже после Мюнхена. До апреля 1938 года английская политика на случай войны с Германией заключалась в том, что военно-морской флот и военно-воздушные силы должны вести оборону Великобритании на дальних подступах к ее берегам, а сухопутные силы должны оборонять побережье и защищать колониальные владения. По существу, это был принцип Бэкона в варианте XX столетия: «…тот, кто господствует на море… может по желанию навязывать военные действия или уходить от них».

В английской военной политике было определенное сходство с политикой французов. Франция сосредоточила свои усилия на создании оборонительной армии, которая в случае войны должна была удерживать противника на границах, и под ее прикрытием в тылу страны после начала войны должны были формироваться войска для наступательных действий. Англия решила создавать свою сухопутную армию под прикрытием военно-морских и военно-воздушных сил. В сущности, это была политика, которой Англия следовала с 1870 года, и она претерпела лишь небольшие изменения после Первой мировой войны в связи с появлением такого нового боевого средства, как авиация. Французская военная политика оказалась нереалистичной в условиях огромного размаха и силы немецкого наступления. Была ли реалистичной английская политика? Ответ мы находим в анализе четырех лет войны, прошедших от Дюнкерка до высадки в Нормандии. Английские воздушные и морские силы оказались в состоянии обеспечивать оборону Великобритании на протяжении этих лет перед лицом более реальной и более непосредственной угрозы, чем предполагалось[2].

После апреля 1938 года в английской политике происходит постепенный поворот в сторону непосредственной помощи Франции; первоначально намечалось отправить во Францию экспедиционные силы в составе двух дивизий, затем, в апреле 1939 года, – в составе двух корпусов, и, наконец, к исходу того же месяца была введена всеобщая воинская повинность с целью более ускоренного развертывания сухопутной армии. Решения эти носили политический характер и принимались из необходимости укрепления союза с Францией. Разумеется, в разработке этих предложений принимали участие представители военного командования, хотя инициаторами их они и не являлись. Лорд Горт был назначен начальником имперского генерального штаба в 1937 году, и по его рекомендации была установлена численность и структура сухопутных войск, но решающим моментом в этом деле явилось влияние военного министра Хор-Белиша, а также ограничения в ассигнованиях на строительство армии, введенные министерством финансов, и рекомендации советников, не принадлежащих к армии. Военная политика все же вырабатывалась целиком кабинетом министров, и поэтому никакого прямого сравнения Горта с Гамеленом проводить нельзя.

Высказывалось много критических замечаний по поводу степени готовности английских войск, переброшенных в то время во Францию. Недоставало некоторых важнейших видов снаряжения, некоторых нужных видов оружия, не было необходимой выучки. Эти недостатки с исчерпывающей полнотой изложены во всех работах, освещающих ход истории тех дней. Если и нужно кого винить за эти недостатки, то, конечно, не Горта, как начальника имперского генерального штаба, не общее руководство армией и, пожалуй, даже не последовательно сменяющиеся английские правительства, а только тех английских деятелей, которые в течение двадцати лет отказывались уяснить себе возможность новой войны.

Наиболее сильной критике подвергается то обстоятельство, что англичане не создали необходимых бронетанковых сил для своих экспедиционных войск. В принципе доктрина английской армии о роли и месте бронетанковых сил была столь же нежизненной и неприемлемой, как и у французов в период между двумя мировыми войнами. Хотя идеи некоторых видных военных теоретиков во главе с капитаном Лиддел Гартом привели к созданию концепции танковой войны – теории, на которую так сильно ориентировались немцы, – официальная английская военная доктрина до самого начала упомянутого периода перевооружения рассматривала танк только как средство поддержки пехоты. В этой связи любопытно напомнить, что как раз во время нахождения Горта на посту начальника имперского генерального штаба было начато формирование первых двух бронедивизий, хотя эксперимент с их созданием тянулся еще с 1934 года. Первая из этих дивизий даже к началу войны была еще далеко не готова. Необходимо подчеркнуть также тот факт, что не прошло и пяти месяцев со дня решения кабинета министров о создании английских экспедиционных сил, как первые транспорты с этими войсками были уже отправлены во Францию.

Со всей откровенностью следует признать, что в то время невозможно было наладить военное производство. Ни министерство снабжения, ни военная промышленность еще не приспособились к требованиям войны.

Несмотря на это, уже к 27 сентября во Францию было переброшено 152 тысячи человек, 21 тысяча автомашин и 120 тысяч тонн военного имущества и боеприпасов. Это было в основном заслугой Горта. Как начальник имперского генерального штаба, он был ответственным за план «W-4». Горт был полностью осведомлен о нуждах экспедиционных войск, но основной его обязанностью было проведение политического курса своего правительства в разумных и приемлемых пределах.

Горт был волевым и мужественным человеком. Рассмотрим кратко его служебную карьеру. Ранее мы отмечали, что назначение его на пост начальника имперского генерального штаба было совсем не похоже на обычное замещение вакансии. Он был сравнительно молод для этого поста, и его противники говорили, что он вообще не созрел для этой должности, так как никогда не командовал крупным соединением ни в мирное время, ни во время войны, что он был назначен вне очереди, через головы более пожилых и опытных людей, заслуживающих этой должности по старшинству.

Перед его назначением часть офицеров полагала, что на этот пост будет выдвинут сэр Джон Дилл. При этом ожидали, что генерал Алан Брук, любимый ученик Дилла, займет место своего учителя. Трудно предвидеть, к чему бы привело подобное назначение в мирное время. Здесь проявился с достаточной очевидностью дух интриг, царивший в высших кругах армии в течение двух предвоенных лет. Особенно неприятно для Горта было то, что последствия такого его назначения сказывались и в военное время. Следует также иметь в виду, что генерал Айронсайд втайне помышлял получить назначение на пост главнокомандующего экспедиционными войсками. Некоторые утверждают, что его уже обнадежили в этом. Однако вместо такого назначения ему дали освобожденный Гортом пост начальника имперского генерального штаба. Одной из причин этого служили политические разногласия между Гортом и Хор-Белиша, в связи с чем сотрудничество между ними все более затруднялось.

Говорят, что Айронсайд сказал по этому поводу: «Меня не следовало бы назначать туда. Я говорил об этом Хор-Белиша в то время. Я никогда не служил в аппарате военного министерства и ничего не знаю о его работе. Мне следовало бы отказаться от этого назначения. Но кого другого можно было бы назначить?»

Джон Дилл был в это время назначен командиром 1-го корпуса, а генерал Брук – командиром 2-го. Горт отбыл во Францию с группой офицеров, которые при его личном участии были назначены туда на высокие посты.

Руководство генеральным штабом Айронсайд осуществлял в полном соответствии со своими личными взглядами. В апреле было решено укрепить руководство военным министерством, для чего генерал Дилл был отозван из Франции и назначен заместителем начальника генерального штаба. Уинстон Черчилль писал по этому поводу, что в кабинете министров и высших военных кругах считали, что способности Джона Дилла и его знания стратегии могли бы найти наилучшее применение в случае назначения его на пост главного военного советника. Никто не мог сомневаться в том, что его профессиональный уровень был во многих отношениях выше, чем у Айронсайда.

25 мая Айронсайд, очевидно осведомленный о таком мнении кабинета министров, заявил, что он хотел бы «добровольно покинуть пост начальника имперского генерального штаба, но очень желал бы, чтобы его назначили командовать английскими войсками в метрополии».

Брук остался во Франции, чтобы продолжать критику Горта и вести записи в своем дневнике.

Положение Горта, как главнокомандующего, было весьма щекотливым. Будучи по натуре человеком очень скромным, Горт проявил чрезмерную деликатность в отношениях сначала с Диллом, а затем с Бруком и в конце концов потерял охоту обсуждать с ними важнейшие вопросы стратегии. Весь ход этой военной кампании опровергает критические высказывания Брука о том, что Горт «блуждал в лесу, оставляя зарубки на коре деревьев, и не было никакой возможности вывести его из этого леса, чтобы показать весь лесной массив со стороны».

За время командования войсками на западном участке фронта в полную меру проявились широта мышления Горта и обостренное чувство времени, а это так несовместимо с мелкими и язвительными замечаниями Брука.

Весьма важно напомнить, что в вопросах руководства операцией в широком масштабе руки Горта были полностью связаны. Его положение в отношении французского верховного командования было строго определено; его место как инструмента, орудия политики четко очерчено; и, хотя ему разрешалось обращаться к своему правительству, когда, по его мнению, экспедиционным войскам угрожала опасность, было очевидно, что этой возможностью он мог пользоваться только в случаях непосредственной и серьезной угрозы.

Горт подвергался критике за общую линию в стратегии начального периода кампании, и в особенности за неумение возразить против плана «Д», который был согласован в высших кругах. Трудно представить себе, как Горт в принципе мог возражать против него.

В 1940 году французское верховное командование, вопреки урокам истории, все еще находилось под влиянием мифа непогрешимости, который витал над ним с наполеоновских времен. Горт столкнулся с французским командованием во время принятия плана «Д», когда командовал относительно небольшим компонентом оборонительной системы Франции.

Даже после того как план «Д» уже начал осуществляться, войска Горта насчитывали только десять дивизий; в них не было достаточных бронетанковых сил, а английская военная авиация на этом участке не подчинялась Горту. Как правило, влияние Горта в совете определялось численностью его войск на полях сражения. Стратегия была в руках Франции, а Франция – в руках Гамелена. Тем не менее Горт протестовал самым решительным образом против предложения выдвинуть войска вплоть до рубежа канала Альберта. Вероятно, именно это и послужило толчком для развертывания откровенной критики Горта со стороны французов на первом этапе кампании.

В своей книге «В гуще сражения» Рейно говорит: «…Англичане, согласившись на справедливое распределение союзнических войск вдоль франко-бельгийской границы, потребовали поистине гибельного распределения этих войск на бельгийской линии фронта. Фактически они пошли здесь только на то, чтобы занять своими войсками совсем небольшой участок фронта от Лувена до Вавра, прикрытый водной преградой в виде реки Диль».

В мемуарах Гамелена, носящих Название «Служить», отмечается, что Горт отнесся весьма сдержанно к предложению Джорджа расширить фронт английских войск к югу от реки Диль. Но это все данные из «третьих рук», а официального подтверждения указанных разногласий нет. Основная ось выдвижения английских войск на рубеж реки Диль проходила вдоль дороги Турне– Энгьен. Для того чтобы англичане расширили свой фронт к югу, им потребовался бы еще и другой путь для выдвижения войск на восток. Этим путем могла быть только дорога через Монс, которая была основной осью выдвижения 1-й французской армии. Никакого обсуждения вопроса об этих дорогах, никаких расхождений во взглядах, по словам офицеров штаба Горта, не было.

Действия Горта лучше всего можно будет изучить, разделив весь ход этой кампании на четыре этапа.

Первый этап включал выдвижение на рубеж реки Диль и закрепление на этом рубеже. Это было осуществлено быстро и эффективно. Позиции на всем этом рубеже обороны удерживались прочно.

Работу штаба Горта по планированию в период до 10 мая, а также результаты подготовки английских экспедиционных сил в течение предшествующих девяти месяцев можно вкратце характеризовать так: подбирая персонал штаба для своего командного пункта, Горт взял туда своего начальника разведки генерала Мезон-Макфарлейна. Полагают, что именно этим и объясняется то обстоятельство, что впоследствии Горт был плохо информирован о событиях в своем собственном тылу. Это заявление вполне справедливо. Разведывательные данные поступали через тыловой эшелон штаба, расположенный в Аррасе, а отсутствие там руководителя разведки неизбежно приводило к задержкам в работе и прямым ошибкам. Горту предстояло проведение встречного сражения, и он был вправе ожидать от своей разведки получения необходимой для него информации о положении и намерениях противника как на своем участке, так и на участках соседей справа и слева.

Если бы боевые действия развивались так, как их планировало французское командование, значение собственных тылов не было бы таким решающим и сведения о них были бы не нужны, но, поскольку 9-я французская армия неожиданно потерпела поражение, создалась обстановка, при которой осведомленность о положении в своем собственном тылу была жизненно необходима.

Второй этап кампании характеризовался отступлением английских войск с рубежа реки Диль, которое началось 16 мая. Горт был вынужден послать своего старшего офицера в штаб генерала Бийотта до получения официального приказа на отвод своих войск, так что отсутствие такого приказа уже само по себе являлось признаком начавшегося расстройства руководства со стороны французского командования, определившего впоследствии ход всей кампании.

В начальный период отступления Горт также не получал никаких письменных распоряжений от Бийотта и поэтому продолжал руководить действиями своих войск, координируя их с 1-й французской армией на своем правом фланге и с бельгийской армией на левом фланге в чрезвычайно тяжелой обстановке.

Различия в языке и обычные трудности в отношениях между союзниками осложнялись еще различием в темпах передвижения полностью моторизованной английской армии и немоторизованных бельгийской и французской армий.

Заключительный период координированного отступления, в результате которого войска в ночь на 22 мая отошли на рубеж старых пограничных укреплений, был проведен по инициативе Горта после его совещания с командирами корпусов и согласования на встрече союзников в Ипре. Несмотря на то, что Бийотту не удалось осуществить взаимодействие, несмотря на всевозможные непредвиденные обстоятельства, отступление было проведено успешно, и Горт достиг цели – отвел свою армию на пограничный рубеж.

Третий этап кампании перекрывает события второго этапа. Фактически он начался еще 17 мая. На этом этапе были созданы сводные отряды, на использовании которых Горт позднее и строил свою оборону на западном участке фронта. Создание этих отрядов, как отмечалось выше, подвергалось ожесточенной критике, но ни один из критиков в свою очередь ничего не предлагал взамен. Горту в эти первые дни боев приходилось решать сложные задачи. С помощью этих сводных отрядов, недостаточно сплоченных, Горт стремился вначале создать видимость организации контрудара, а затем видимость прочной обороны. Слово «видимость» подходит здесь потому, что войска Франклина никогда не могли даже питать надежду на прорыв в южном направлении силами, которыми они располагали, а отряды, имитировавшие оборону на рубеже канала Аа, никогда не смогли бы выдержать серьезного натиска, если бы немцы нанесли удар всей своей мощью. Однако в обоих случаях сам факт существования сводных отрядов и упорство, с которым они удерживали отведенные им участки обороны, создали впечатление у Рундштедта, что ему придется вести тяжелые бои и нести большие потери, если он будет продолжать наступление на этом фронте. Результаты формирования этих сводных отрядов сказывались еще долго. Эти отряды помогли Горту организовать к исходу 24 мая более стройную оборону на западном участке фронта. Семь дней этого этапа дали наглядный урок использования разрозненных частей и подразделений. Творческая изобретательность и дальновидность, с какой создавались опорные пункты, мастерство, с каким проводилась расстановка сил на наиболее угрожаемых направлениях, решительность и отвага, с какой войска оборонялись, – все это, вместе взятое, и составляет одну из самых замечательных страниц истории английской армии.

Для проведения боевых действий одновременно в двух направлениях Горт разделил свой штаб соответственно на две группы, каждая из которых действовала вполне самостоятельно в деле руководства войсками своего направления. Работу обеих групп штаба с большим мастерством координировал генерал Паунелл, однако общее руководство и здесь осуществлялось главнокомандующим. Немаловажную роль в успешной организации обороны сыграла также система подготовки штабных офицеров в Камберли, которая выработала единство взглядов и действий командиров и штабов.

Четвертый этап кампании заключался фактически в отходе к Дюнкерку. Этот этап берет начало с момента, когда Горт в субботу 25 мая в 18.00 принял решение отказаться от плана Вейгана и использовать предназначенные для его осуществления войска для усиления своего левого фланга на старых приграничных позициях, где генерал Брук командовал 2-м корпусом. Это было смелое и важное решение. Оно обеспечило успешное проведение оборонительных действий на восточном участке фронта и дало возможность провести в жизнь решение об отводе войск к Дюнкерку. Решение было в полном смысле слова односторонним, однако Горт постарался информировать о нем французов возможно раньше, а на следующее утро он уже торопил Бланшара с отводом войск на рубеж реки Лис.

При любом анализе этого последнего этапа не следует забывать, что на фронте общей протяженностью в 200 километров, который занимали в тот момент английские и французские войска, 160 километров приходилось на долю английских войск, а после поражения и выхода из войны бельгийской армии протяженность фронта английских войск увеличилась еще на 40 километров. Отвод войск к реке Лис, который был начат по требованию Горта, имел целью сократить протяженность фронта английской и французской армий на 92 километра. После осуществления этого мероприятия Горт получил приказ из Лондона эвакуировать английские экспедиционные войска в Англию.

История завершающего отхода в район Дюнкерка имеет две стороны, и бои в этом районе велись также на двух фронтах.

Почти одновременно с тем, когда Бланшар и Горт пришли к соглашению об отводе войск к реке Лис, немецкий фельдмаршал Бок на восточном участке фронта атаковал всей мощью своей армии бельгийцев и англичан, а на западном участке по приказу Гитлера начали наступление стоявшие наготове бронетанковые войска. Боевые порядки войск Горта выдержали оба удара. В боях на участке от Сен-Венана до Ла-Бассе 2-я дивизия покрыла себя бессмертной славой. В центре этого участка фронта располагалась 4-я бригада, которая выдержала самые тяжелые за весь период отступления английских войск удары немецких танков, артиллерии и пикирующих бомбардировщиков и упорно оборонялась, пока не была полностью уничтожена. В смелости и упорстве 4-й бригаде не уступали защитники Касселя, солдаты, удерживавшие узлы сопротивления Азбрук, Вормуд и Ледрингем, а также ряд других узлов сопротивления западного участка фронта. В результате такой смелости и упорства войск в обороне немцы были вынуждены 30 мая окончательно остановить наступление своих бронетанковых сил, и Рундштедт снял последние подразделения танковых дивизий с этого направления и перебросил их на юг.

Главное сражение на левом фланге английских войск началось утром в воскресенье 26 мая. Это лишний раз подтвердило точность расчета времени, сделанного Гортом. После решения Горта отказаться от плана Вейгана 5-я дивизия была переброшена на левый фланг Брука и заняла свои позиции как раз к моменту начала артиллерийской подготовки немцами. Переброска дивизии была осуществлена в сжатые сроки. Горт считал возможным нанесение удара на юг, начало которого по его замыслу надо было по возможности оттянуть, не допуская, однако, опоздания.

Бои на левом фланге фронта в других трудах представлены в искаженном свете. Они не представляли независимой, самостоятельной операции, успех которой якобы следует приписать лично генералу Бруку. Они, в сущности, были неразрывной частью всей оборонительной кампании с ее огромными масштабами, важным, можно сказать даже жизненно важным, составным элементом всей обороны, но значение их нельзя переоценивать и ставить выше значения боев 2-й дивизии на канале.

Всего 32 километра отделяли тогда западный участок фронта от восточного. Если бы в боях на западном участке фронта 27, 28 и 29 мая не удалось задержать немцев, войска Брука были бы атакованы ими с тыла и опрокинуты. В эти последние дни отступления армии Севера были сжаты так, что занимаемая ими территория напоминала по форме квадрат. Противник атаковал этот квадрат одновременно с трех сторон. Если бы ему удалось добиться успеха хотя бы на одной из трех сторон, все другие стороны не устояли бы. Но этого не случилось, и ни одна из сторон не дрогнула.

Оставалась только одна брешь в линии фронта – между левым флангом корпуса Брука и побережьем. Основной задачей войск на левом фланге была ликвидация этой бреши. Однако, когда утром 28 мая моторизованные разведывательные подразделения фельдмаршала Бока достигли намеченного им рубежа на подступах к Ньюпорту, войска Брука все еще не были готовы к тому, чтобы расширить свой фронт на левом фланге до морского побережья и тем самым ликвидировать существовавшую брешь. Положение спас эффективно выведенный в этот район последний резерв Горта. Передовые разведывательные подразделения немцев были отброшены 12-м уланским полком, который Горт предусмотрительно оставил в своем распоряжении.

Позднее в течение того же дня основные оборонительные бои вела сводная группа Адама. Это импровизированное формирование под командованием генерала Адама состояло из саперов и артиллеристов, действовавших как пехота. Именно это формирование остановило немцев в домах Ньюпорта после того, как они захватили главный мост, оставленный французами не взорванным.

Эти действия английских войск лишний раз подтверждают способность Горта предвидеть события и правильно оценивать фактор времени. Они обеспечивали оборону на левом фланге до того момента, пока войска Брука вечером следующего дня не заняли отведенный им участок обороны на этом фланге.

Анализ хода боевых действий на каждом из главных направлений этого этапа обороны показывает, что Горт постоянно ясно представлял себе положение на фронте в целом. Горт поступил весьма предусмотрительно, наделив большими полномочиями своих командиров корпусов и сводных отрядов. Сложная обстановка отступления, трудности связи, перегруженность дорог и заторы на них – все это делало затруднительным, а порой и невозможным непосредственное управление войсками из одного пункта. Поэтому решение Горта о повышении самостоятельности подчиненных ему командиров было вполне оправдано, хотя результаты и не были всюду одинаково успешными.

Наиболее энергичным и изобретательным из трех командиров корпусов был генерал Адам, который много сделал для укрепления обороны западного района и добился больших успехов по удержанию рубежа обороны непосредственно вокруг Дюнкерка.

Генерал Баркер действовал менее удачно.

Генерал Брук хорошо вел бои в течение первых этапов кампании и блестяще действовал на левом фланге. То обстоятельство, что значение этих боев было переоценено, а в результате этого и преувеличена роль Брука во всей кампании, ничуть не преуменьшает действительных заслуг 2-го корпуса, находившегося под командованием Брука.

Из младших генералов Франклин заслуживает всех тех похвал, которые он получил за свое умелое командование войсками сначала в боях при отходе к Аррасу, при обороне самого Арраса и, наконец, при отражении удара главных сил фельдмаршала Бока.

Генерал Монтгомери был отмечен за умелое руководство и использование сил своей дивизии, в особенности за ночной марш дивизии на самый отдаленный участок левого фланга.

Известная часть славы за оборону дюнкеркского рубежа должна принадлежать генералу Торну, превосходно командовавшему 48-й дивизией.

Генерал Александер с самого начала безупречно командовал 1-й дивизией и был по заслугам отмечен за руководство войсками на заключительном этапе эвакуации английских экспедиционных сил.

Моральное состояние войск, как говорилось выше при оценке французской армии, всегда зависит от командования. Одна незначительная, но досадная сторона событий у Дюнкерка вскрывает неудовлетворительное моральное состояние английских экспедиционных войск в те дни. В начальной стадии, и в особенности в течение первых двух дней эвакуации, на побережье у Дюнкерка царил явный беспорядок, дисциплина отсутствовала. Люди в панике бросались на суда и плавсредства, которые, по сообщению очевидцев, часто тонули из-за перегрузки или переворачивались волной прибоя. Это был период отставших «лишних ртов», разбитых частей и разрозненных мелких подразделений, которым было приказано самостоятельно, «на свой страх и риск», пробраться в Дюнкерк для эвакуации. В связи с тем что офицеры отступающих частей и подразделений часто шли в арьергарде либо зачислялись в сводные отряды, на побережье в районе Дюнкерка ощущалась нехватка командного состава и поэтому не было надлежащего руководства. Все это, однако, носило временный характер, а в большинстве случаев приводило только к трудностям местного значения.

Моральное состояние войск при выходе к побережью и к Дюнкеркскому молу отвечало самым лучшим традициям английской армии и даже преумножало их. Однако был и один общий недостаток в этот период кампании. В течение всей операции по эвакуации сухопутные войска не создали на побережье постоянного органа по обеспечению порядка при эвакуации, а сделать это было необходимо. Произошло это упущение, в частности, из-за расстройства военно-полицейской службы. Каждый корпус имел своего представителя – офицера на берегу, и большая часть работы по наведению порядка на берегу выполнялась несколькими частями, в том числе и 12-м уланским полком, который снова отличился своими действиями у Де-Панна. В целом порядок на берегу был неустойчив, легко уязвим и зависел от воинских частей, которые в любую минуту могли быть эвакуированы.

В войсках в то время существовало мнение, что весь контроль на побережье должно было взять на себя командование флота. Но это было неосуществимо. Флот был совершенно не в состоянии даже укомплектовать личным составом корабли и суда, необходимые для ведения операции, и только сухопутные войска могли бы создать постоянные береговые партии с участием представителей флота, которые оставались бы на берегу до полного завершения эвакуации войск.

Большая часть недоразумений и недопонимания между флотом и армией была бы устранена, если бы такие береговые партии были созданы.

Указанный недостаток все же был незначительным в сравнении с результатами, достигнутыми в ходе отступления, а также с результатами общего успешного руководства эвакуацией войск.

В данном случае будет уместным привести некоторые цифровые данные, относящиеся ко всей операции по эвакуации войск, которой было присвоено наименование «Динамо».

В ходе операции «Динамо» было эвакуировано с континента 139 732 человека из состава английских войск и 139 097 человек из состава французской и бельгийской армий. К этому числу следует добавить еще 58 583 человека из состава английских войск и 814 человек из армий союзников, эвакуированных до начала операции «Динамо».

За время отступления в боях на побережье английская армия потеряла 68 111 человек убитыми и ранеными, пропавшими без вести и пленными. Она потеряла при этом 2472 орудия, 63 879 автомашин и 0,5 миллиона тонн военного имущества и боеприпасов.

На войне вообще невозможно оценить в полной мере истинные размеры выгод и потерь. Потери в боях у Дюнкерка были большими. Но если учесть тот неоспоримый факт, что благодаря усилиям своих военачальников, офицеров и солдат английская армия возвратилась с континента в Англию в боеспособном состоянии, то с военной точки зрения потери были в допустимых пределах.

Солдаты и офицеры верно служили Горту, и установившиеся между ними взаимоотношения всегда отвечали требованиям момента. Блестящую оценку способностей и роли Горта как полководца мы находили в описании итогов кампании, сделанном в написанной Эллисом официальной истории войны во Франции и Фландрии.

«Горт быстро нашел единственно возможный выход из угрожающего положения, в котором оказалась его армия и армии союзников, поддержка которых уменьшалась с каждым часом. Чтобы избежать поражения, он избрал единственно правильный путь, и ничто не могло отвлечь его с этого пути. Все важнейшие решения Горта были разумными и своевременными. Его суждения и оценки нужд текущего момента и потребностей будущего были всегда безошибочны. Он предвидел, что если французы не смогут быстро закрыть брешь, образовавшуюся на их участке фронта, то союзные армии Севера будут скованы противником, вынуждены будут отойти на побережье и прибегнуть к эвакуации. Он знал, когда следовало оборонять Аррас и когда его нужно было оставить. Он правильно оценил значение рубежа канала в своем тылу за несколько дней до того, как он был атакован противником, и, создав видимость наличия крупных сил на этом участке, обманул противника, заставив его сделать передышку, которой Горт и воспользовался для организации более прочной обороны. Он своевременно увидел опасность поражения у Ипра и избежал его. Он был инициатором создания рубежа обороны вокруг дюнкеркского плацдарма и идеи частичной эвакуации, задолго до того как его собственное и французское правительства приняли решение о полной эвакуации войск.

Действительно, чувство времени, присущее Горту на протяжении всей кампании, было у него настолько сильным, что ни указания английского кабинета министров, ни увещевания французов не могли заставить его делать то, что он считал несвоевременным или нереальным».

К этой характеристике можно добавить мнение генерал-майора Джона Кеннеди, который в течение трех лет после событий у Дюнкерка был начальником оперативного управления военного министерства. В своей книге «Business of war» он пишет:

«Я думаю теперь, что назначение Горта главнокомандующим можно рассматривать как одно из тех благоприятных совпадений, которые не раз сопутствовали нам в течение войны. При любом другом командующем сухопутные войска из самых добрых побуждений могли бы использоваться совсем иначе, и, быть может, были бы отрезаны от моря во время разгрома французской армии, и попали бы в такую беду, оправиться после которой было бы трудно».

* * *

Действия английских ВВС во время дюнкеркских событий подвергались в ходе самой кампании сильной критике. С другой стороны, выдвигались весьма веские аргументы в их защиту. Поэтому роль английских ВВС в этой кампании необходимо оценивать с особой осторожностью.

На протяжении своей краткой истории английские ВВС неоднократно критиковались за стремление вести «свою собственную войну». Это же обвинение было повторено во Франции в 1940 году. В годы, предшествовавшие войне, королевские ВВС сосредоточили свои силы и средства в двух основных объединениях: истребительном и бомбардировочном командованиях. Теория возможности ведения наступательных бомбардировочных операций занимала доминирующее место в стратегии наступательных действий английских ВВС.

Здесь нет необходимости подробно исследовать имевшие место до войны длительные споры между тремя видами вооруженных сил. В результате ошибок, допущенных в ВВС и ВМС, создалось такое положение, что в ВМС к началу войны не было подходящего типа морского самолета. Однако весьма сомнительно, чтобы это обстоятельство отразилось в какой-либо степени на ходе эвакуации войск с континента.

Для сухопутных сил весьма ощутимым оказалось влияние предвоенных интриг и нерешительности, последствия их очень ярко проявились в ходе Дюнкеркской кампании. Поскольку доктрина использования авиации ориентировала бомбардировочную авиацию на наступательные операции, а истребительную авиацию – на оборонительные, масштаб и степень авиационной поддержки наземных операций во Фландрии были недостаточными, однако не следует думать, что это произошло полностью по вине военно-воздушных сил. Как уже отмечалось ранее, до 1938 года вообще не существовало никакого плана создания экспедиционных войск для войны в Европе, а потребности этих войск не были выявлены вплоть до конца 1939 года. Ни сухопутная армия, ни ВВС до мая 1940 года не рассматривали всерьез многих вопросов ведения войны, как это предусматривала германская доктрина в отношении непосредственной авиационной поддержки войск, их взаимодействия с пикирующими бомбардировщиками и быстрого реагирования на требования наземных войск. Справедливости ради следовало бы сказать, что инициатива в этих вопросах должна была исходить от сухопутных войск.

Имелись и другие факторы в сложившейся тогда обстановке, однако настоящий общий обзор характеризует ее с достаточной полнотой. Английские ВВС во Франции в мае 1940 года ни в количественном, ни в качественном отношении не отвечали требованиям задач, стоявших перед ними. Они были сформированы в январе того же года под командованием маршала авиации Баррата из авиационных частей, предназначенных для взаимодействия с наземными войсками, и так называемых передовых ударных сил, базировавшихся во Франции и являвшихся передовым эшелоном бомбардировочного командования.

Слияние разных родов авиации в одном объединении не способствовало повышению общей боеспособности этого авиационного объединения. Командование объединения не признавало доктрины «непосредственной поддержки», а связь наземных войск с ВВС недопустимо замедлялась и совершенно не соответствовала создавшейся обстановке. Более того, командование наземных войск считало, что командующий авиацией поддержки вицемаршал авиации Блаунт и его штаб не смогли построить свою работу в соответствии с требованиями быстро меняющейся и ухудшающейся обстановки.

Между взглядами английского и французского командования на роль авиации существовало принципиальное различие. В кратких чертах оно сводилось к тому, что английское командование полагало, что большая часть истребительной авиации должна быть использована для обороны территории Англии, а бомбардировочная авиация – для бомбардировок избранных объектов на территории Германии. Французское же командование, исходя из слабости своей авиации, не могло разделять этой точки зрения и считало, что все бомбардировщики должны использоваться только для ударов по скоплениям войск противника и его коммуникациям.

Таким военно-воздушным силам союзников и противоречивым взглядам на их роль и использование противостояла огромная, монолитная авиационная армада немцев с единой задачей – удовлетворять непосредственные тактические требования «блицкрига».

10 мая английская армия в ходе выдвижения на рубеж реки Диль не испытала еще на себе действия авиации противника. Некоторая заслуга в этом принадлежала английской авиации поддержки, но основной причиной явилось то, что немецкая авиация была почти целиком занята поддержкой своих наступающих войск.

На севере 2-й немецкий воздушный флот осуществлял выброску парашютных и посадочных десантов и обеспечивал их прикрытие и бомбардировочную поддержку. На юге 3-й воздушный флот проводил высадку десантов и обеспечивал максимальное авиационное прикрытие наступающих танковых колонн, нанося бомбовые удары по целям перед танковыми колоннами и непосредственно поддерживая их действия.

У немцев буквально не оставалось больше авиации для нанесения ударов по колоннам союзников, двинувшимся по открытым равнинам Фландрии, да немецкое верховное командование и не собиралось препятствовать продвижению этих колонн. Как отмечалось выше, немецкое командование вполне удовлетворялось перспективой встречи с войсками армий Севера на неподготовленных, временных, импровизированных позициях, при растянутых коммуникациях, вместо того чтобы встречаться с ними на хорошо подготовленных, укрепленных позициях на франко-бельгийской границе.

С самого начала было установлено, что количество истребителей, имевшихся в составе английской авиации на континенте, не отвечало необходимым требованиям, и в первый же день кампании она была усилена двумя эскадрильями истребителей, переброшенных из Англии, а в последующие три дня прибыло еще тридцать два самолета.

Но если задачи этой истребительной авиации, обеспечивавшей продвижение английских экспедиционных войск, были относительно несложны, то задачи бомбардировочной авиации с первого же дня немецкого наступления были тяжелыми и рискованными. 10 мая четыре группы, по восьми средних бомбардировщиков в каждой, были в сопровождении истребителей направлены для нанесения ударов по немецким танковым колоннам. Тринадцать бомбардировщиков были сбиты, остальные девятнадцать сильно повреждены. На следующий день восемь бомбардировщиков атаковали колонну противника вблизи германской границы. Только один из них вернулся на свою базу, да и тот был сильно поврежден. 12 мая несколько экипажей самолетов-бомбардировщиков вызвались бомбить важный мост в Маастрихте. Пять бомбардировщиков было послано на эту операцию под прикрытием истребителей. Только один вернулся на базу.

Эти примеры говорят, с одной стороны, о мужестве и храбрости экипажей бомбардировщиков, принимавших участие в этих налетах, а с другой – о полном несоответствии требованиям войны как самих самолетов, так и применявшейся тактики использования авиации. Вся концепция наступательных и оборонительных действий английской авиации совершенно не соответствовала мощи и целенаправленности немецкого наступления. 14 мая в ходе нанесения серии бомбовых ударов, направленных преимущественно по мостам и переправам в тылу противника, 56 % бомбардировщиков, занятых в этих операциях, было потеряно. При проведении этих налетов экипажи самолетов проявили отвагу и героизм. Но помешало ли это сколько-нибудь осуществлению планов германского наступления – сомнительно. С 15 мая бомбардировки в дневное время были значительно сокращены, доведены до минимума, и базировавшееся в боевой зоне ударное авиасоединение переключилось на проведение ночных бомбардировок в районе Седана. Эти бомбардировки были почти совершенно безрезультатны. Английская авиация к тому времени уже потеряла 248 самолетов сбитыми и приведенными в негодность, и в полночь 15 мая расположенные на севере части ударного соединения были вынуждены перебазироваться в тыл на аэродромы, расположенные южнее, так как в результате быстрого продвижения немецких войск аэродромы на севере оказались под угрозой.

В течение 16, 17 и 18 мая, когда английские экспедиционные силы откатывались с рубежа реки Диль, бомбардировщики ударного авиасоединения совершенно бездействовали и не были в состоянии поддерживать действия английской армии. На 19 мая истребительная авиация также перебазировалась: тыловой эшелон штаба был перемещен в Булонь, и оперативное руководство осуществлялось в тяжелейших условиях; разведывательная деятельность штаба была почти полностью парализована, и практически он не мог удовлетворять заявки на нанесение ударов.

К полудню 19 мая значительная часть истребительной авиации была передислоцирована в Англию. Оставшиеся части были переброшены дальше на юг. Анализируя в этот день три варианта своих возможных действий, Горт учитывал, что его сухопутные войска остались без авиационной поддержки и что прикрытие войск с воздуха необходимо будет осуществлять из Англии. Трудности, связанные с осуществлением авиационной поддержки, стали известны Горту из информации, полученной им через полковника (ныне генерала) Фестинга.

В течение недели, предшествовавшей операции «Динамо», воздушное прикрытие Дюнкерка и прилегающей к нему на юго-востоке территории, протянувшейся в виде длинного 112-километрового рукава, а также морских подступов к Дюнкерку, обеспечивалось истребительной авиацией кентского района. Беглый взгляд на карту может объяснить трудности, возникавшие при этом в действиях авиации.

Ближайший кентский аэродром находился на удалении более 80 километров от Дюнкерка. Небольшой радиус действий истребителей оставлял совсем мало времени на прикрытие Дюнкерка и, конечно, еще меньше – для действий на маршрутах полетов бомбардировщиков и истребителей противника.

Со стороны бельгийцев и французов в это время также поступали заявки на авиационную поддержку, в связи с чем авиационный совет и кабинет министров в Лондоне должны были решать, в каком из трех направлений сосредоточить относительно большие силы авиации и взвешивать эти решения, считаясь с возможностью поражения Франции и вытекающей из этого необходимостью защищать саму Англию против всей мощи германских ВВС.

Сначала посылались патрули в составе примерно одной эскадрильи каждый и с непродолжительными перерывами. 26 мая, например, было послано последовательно двадцать два патруля, а 27 мая – двадцать три. Большие потери заставили истребительное командование 28 мая сократить количество патрульных вылетов до одиннадцати, но состав каждого патруля был удвоен и даже утроен по сравнению с составом патрулей предыдущих дней.

Позднее количество патрульных вылетов было снижено до восьми, а после 1 июня, когда от эвакуации войск в дневное время отказались, – до четырех. Наступили, таким образом, продолжительные периоды, когда в районе Дюнкерка не было ни одного английского самолета.

В связи с тем что для немецкой авиации, действовавшей с аэродромов в Бельгии и Франции, район Дюнкерка был значительно ближе, чем для английской, оперировавшей с кентских авиабаз, возможность попасть под удар немецких самолетов сразу же после ухода сильного английского патруля была вполне реальной.

Это обстоятельство стало особенно очевидным 1 июня. Атаки авиации противника, приведшие в этот день к тяжелым потерям в кораблях и судах, проводились в перерывах между вылетами английских патрулей.

Можно ли было организовать больше патрульных вылетов? Армейские историки в целом соглашаются с доводами командования ВВС, что количество патрульных вылетов лимитировалось фактической емкостью аэродромной сети и количеством имевшихся самолетов. Историки военно-морских сил согласны с замечанием министерства авиации на донесение адмирала Рамсея, что «было бы излишним утверждать, что все действия авиации могли наблюдаться с берега», и критикуют точку зрения Рамсея, противоположную их точке зрения.

Историк королевских ВВС Колльер после рассмотрения различных точек зрения по этому вопросу отмечает в своей книге «The Defence of the United Kingdom» следующее:

«Делать в среднем в день 300 самолетовылетов в столь критический период – это, пожалуй, меньше того, что можно было ожидать от боевой авиации, насчитывающей 600–700 самолетов».

Справедливо также и другое его замечание: количество самолетов в строю не является единственным критерием успеха. Тем не менее количество современных истребителей, имевшихся в боевых эскадрильях на учебных пунктах и в резерве, вполне позволяло английской авиации действовать значительно решительнее и активнее с ряда аэродромов юго-восточной Англии, откуда район Дюнкерка был вполне досягаем.

Почему же эта возможность не была использована?

Ответ на этот вопрос может быть двояким. Официальная точка зрения состоит в том, что авиационный совет считал оборону территории Англии главной и первоочередной задачей истребительного командования. Последнее, по-видимому, толковало первоочередность этой задачи в довольно узком смысле.

В последнюю неделю мая наиболее важным фактором обороны Англии было положение английских экспедиционных сил. От успеха их эвакуации зависела возможность накопления сил для дальнейшего ведения войны. Напомним еще раз, что в состав английских экспедиционных сил входила большая часть кадрового костяка английской армии. Без этого костяка невозможно было формировать новые соединения, так как отсутствовали бы кадровые офицеры, опытные, обученные и испытанные командиры.

Конечно, трудно определить точно условия, необходимые для противовоздушной обороны какой-либо страны, но одним из первоначальных мероприятий этой обороны должно быть уничтожение авиации противника. В этом отношении довольно трудно увязать сдержанность, проявленную командованием ВВС в деле обеспечения максимума усилий по прикрытию войск в период эвакуации, с утверждениями о якобы успешных действиях авиации в тот период. Эти утверждения были подтверждены в речи Черчилля в палате общин 4 июля, в которой он заявил следующее:

«Войну не выиграешь эвакуацией. Но в ходе проведения этой эвакуации была одержана победа, которую следует отметить. Она была достигнута военно-воздушными силами. Это была великая проба сил английских и германских ВВС…

Мы вернули себе наземную армию; они заплатили четырехкратными потерями за ущерб, причиненный нам. Все наши летчики оказались более высокого качества, чем у противника».

Если качественное превосходство действительно было достигнуто и если истребительное командование действительно уничтожало четыре немецких самолета за каждый свой потерянный самолет, Дюнкерк мог бы оказаться весьма успешным началом воздушной обороны Англии.

Каковы же действительные цифры?

Истребительное командование потеряло 106 самолетов за весь период эвакуации.

По данным Черчилля (взятым, вероятно, у командования ВВС) и по заявлениям Рейно в Париже, потери противника были в четыре раза больше. Было ли сбито 424 немецких самолета?

Первые официальные данные, опубликованные министерством авиации, говорили о 390 сбитых самолетах противника. Более тщательный подсчет, проведенный после того, как миновала горячка первого периода боев, показывает снижение этой цифры до 262. Изучение немецких документов, захваченных после войны, показало, что общие потери немцев за указанный период на всем фронте составляли 156 самолетов. 19 из этих самолетов были сбиты в боях на других участках фронта и 5 потеряны от других причин. Общие потери немцев в районе Дюнкерка составляли поэтому только 132 самолета. Из этого общего числа сбитых самолетов некоторый процент падает на потери от зенитного огня отступающих войск, которые официально заявили, что сбили 35 самолетов противника.

В этих цифрах трудно найти оправдание часто повторяемому утверждению, что истребительное командование добилось превосходства над противником в районе Дюнкерка. Конечно, качественное превосходство не всегда характеризуется количественными показателями выигрышей и потерь. Такой фактор, как количественный состав авиации сторон, имеет важное значение. Тем не менее и здесь допущены были определенные неточности. По данным английских ВВС того времени, у немцев для наступления на западе было 1500 истребителей и свыше 2000 бомбардировщиков первой линии. Фактически же в период наиболее мощного наступления немцев у них было около 1200 истребителей и 1600 бомбардировщиков. Эти силы были разделены на два воздушных флота, причем на 2-й воздушный флот под командованием Кессельринга были возложены в первый этап сражения на северном участке фронта разгром армий Севера и нанесение ударов по Дюнкерку. Силы Кессельринга в это время были ослаблены передачей 8-й авиагруппы в состав 3-го воздушного флота. 2-й воздушный флот вел беспрерывные боевые действия по поддержке немецких наземных войск в течение 16 дней. Согласно отзыву самого Кессельринга, «эти действия истрепали наших людей и боевую технику и снизили нашу боевую мощь до 30–50 %». Когда в ходе боев начали использоваться силы 3-го воздушного флота, его мощь также значительно снизилась.

Совершенно очевидно, что силы немецких ВВС в районе Дюнкерка в ходе отступления английских войск никогда не были столь мощными, какими они представлялись штабу истребительного командования.

Тактические преимущества, полученные немцами в результате быстрого занятия оставленных союзниками аэродромов в Бельгии и Северной Франции, позволили Кессельрингу поднимать в воздух в необходимых случаях довольно большой процент имевшихся сил авиации. Этот процент оказался куда более значительным, чем процент английской истребительной авиации, допускаемый к использованию в соответствии с принятыми в английских ВВС взглядами. Неизбежным следствием этого явилось сокращение общего количества патрульных вылетов над районом Дюнкерка, что, конечно, привело к сокращению потерь самолетов.

Существует еще один фактор, который подлежит учету при рассмотрении вопроса о роли авиации в Дюнкерке. Район Дюнкерка был фактически за пределами эффективной дальности действия применявшихся тогда радиолокаторов. Это обстоятельство, видимо, в значительной мере и объясняет то положение, почему качественное превосходство английских ВВС, достигнутое в битве за Англию, фактически не было достигнуто ранее в битве за Дюнкерк.

Однако ни одно из этих обстоятельств не отразилось на храбрости и самоотверженности экипажей истребителей, обеспечивавших прикрытие района Дюнкерка и путей эвакуации. Известно много примеров этой храбрости, и если все же часто раздается критика в адрес ВВС, то это объясняется тем, что политические соображения сдерживали возможный размах их действий. Одно ясно: если бы не храбрость и выносливость тех, кого посылали сражаться в воздухе, потери были бы неизмеримо более значительными, чем они оказались на самом деле.

* * *

Одной из наиболее характерных черт руководства военно-морскими силами является способность отказываться от шаблонов, проявлять гибкость. История знает много примеров, подтверждающих это. Действия против армады вражеских кораблей, закончившиеся победой Нельсона у Трафальгара, были не шаблонными. Морские бои у Гельголанда, Зебрюгге, Нарвика и Сен-Назера в наши дни были примерами отказа от жестких норм боевых наставлений.

Но ни в одном из исторических повествований о действиях военно-морского флота нельзя найти что-нибудь похожее на то, что имело место в ходе девятидневных боев за Дюнкерк. Одним из наиболее ярких парадоксов сражения за Дюнкерк было то, что сам Рамсей был ортодоксальным адмиралом.

Когда началась война, положение военно-морского флота в смысле боевых возможностей было значительно более удовлетворительным, чем положение сухопутной армии. Однако уже в ходе первого этапа морских сражений заметно обнаружились некоторые слабые моменты в подготовке военно-морского флота к войне. Флот использовал получаемые на свою новую программу средства по двум каналам. С одной стороны, осуществлялась большая программа строительства крупных линейных кораблей в противовес немецким кораблям типа «Дейчланд», «Бисмарк» и тех, которые предусматривались программой «Z». Английская программа предусматривала строительство пяти кораблей типа «Кинг Джордж V» и четырех кораблей типа «Лайон».

Одновременно существовала программа строительства тяжелых авианосцев, по которой строились авианосец «Арк Роял», три авианосца типа «Илластриес» и три авианосца типа «Индомитебл».

Программа строительства крупных морских кораблей поглотила большую часть выделявшихся средств, и в связи с этим флот начал войну с серьезной нехваткой кораблей меньшего тоннажа. Была и другая причина. Изобретенный в довоенный период гидролокатор не прошел достаточной проверки и породил мнение, что проблема борьбы с подводными лодками решена.

Имеются основания полагать, что совет адмиралтейства возлагал очень большие надежды на возможности этого гидролокатора и вследствие этого уделял мало внимания строительству кораблей для противолодочной борьбы.

В результате флот начал войну, имея в строю 100 эскадренных миноносцев для действий в составе флота и 101 миноносец и сторожевой корабль для конвойных нужд. Этого количества было совершенно недостаточно. Имелась и другая слабость. Противовоздушная оборона была более или менее удовлетворительной на крупных кораблях, в то время как на малых кораблях она просто отсутствовала. Все современные корабли класса эсминец не имели никакого зенитного вооружения, а их главный калибр не имел достаточного угла возвышения, чтобы вести огонь по атакующим самолетам. Эти корабли пришлось поочередно выводить, чтобы поставить на них зенитные орудия старых образцов. Однако некоторые эсминцы старых типов в начале войны были превращены, или превращались, в корабли противовоздушной обороны.

Вопрос о нехватке эсминцев уже подробно освещался раньше. Следует только напомнить, что из 202 эсминцев, имевшихся в начале войны, английский флот потерял 14, а из числа оставшихся большой процент кораблей находился в верфях. Кроме того, из состава флота обороны метрополии много кораблей было занято в проведении последнего этапа Норвежской кампании.

Наконец, корабли дуврской флотилии все, кроме одного, при эвакуации Булони были потоплены или выведены из строя.

Нет необходимости сравнивать позиции авиационного совета и совета адмиралтейства: в этот период существовала некоторая общность в их взглядах.

Задачи флота по обороне метрополии были двоякими: необходимо было иметь достаточно надводных кораблей, чтобы противостоять возможному вторжению противника в Англию; в то же время флот должен был постоянно обеспечивать безопасность морских коммуникаций. Для выполнения этих задач необходимы были эсминцы. Существование Англии во многом зависит от безопасности ее морских коммуникаций. Теоретически Англия могла быть побеждена одинаково успешно путем блокады и в результате прямого нападения. Имея это в виду, адмиралтейство приняло решение укрепить силы адмирала Рамсея. В результате под его командование было отдано 40 эсминцев. Сюда входили все силы трех военно-морских баз южного и восточного побережий, а также ряд кораблей флота обороны метрополии. 29 мая адмиралтейство отозвало эсминцы новейших типов, но позднее снова вернуло их по требованию Рамсея.

Адмирал Рамсей начал подготовку к эвакуации, рассчитывая на эсминцы и суда паромного типа.

Ход операции «Динамо» подробно излагался уже ранее. Здесь уместным будет напомнить лишь, что эвакуация протекала в сложных условиях наступления немецких сил и захвата ими портов Ла-Манша. Вместо четырех основных портов с паромными причалами и оборудованием для переправы через Ла-Манш, которые намечалось по первоначальному плану использовать для эвакуации войск, пришлось обойтись одним деревянным причалом восточного мола Дюнкерка и необорудованным побережьем от этого мола до Де-Панна. План эвакуации не учитывал того, что малочисленный персонал обслуживания порта Дувр был измотан почти до предела и работал сверх своих возможностей вначале по обеспечению эвакуации из портов Голландии, затем из Булони и из Кале. То обстоятельство, что этот план был своевременно разработан и гибко осуществлялся применительно к быстро меняющейся обстановке, свидетельствует о высоком мастерстве военных моряков.

План эвакуации предусматривал посылку каждые четыре часа 2 транспортных судов из числа 16 паромных судов, имевшихся в районе Дувра. Кроме того, предусматривалось использовать малые суда. Все эти суда должны были прикрываться эсминцами, чтобы не допускать таких потерь, какие английские суда несли в минувшую неделю. Все эти суда должны были до последней возможности использовать порт Дюнкерка, в противном случае они должны были забирать своих людей с необорудованного побережья, используя различные плавсредства и даже корабельные шлюпки для доставки эвакуируемых к транспортам и военным кораблям.

Как уже отмечалось, этот план имел достаточные основания под собой.

Ажиотаж, охвативший Лондон и приведший к тому, что Рамсей получил указание вывезти с континента 45 тысяч человек до того, как дальнейшая эвакуация станет невозможной, был совершенно неоправданным. Принятые Гортом меры по прикрытию своего фланга на случай капитуляции бельгийской армии были вполне дорстаточными. В понедельник утром бельгийцы еще сражались, фронт Брука не был опрокинут, подготовительные меры для отвода войск на рубеж реки Лис были предприняты, и генерал Адам договорился с французами на совещании в Касселе об обороне района Дюнкерка.

Сразу же после полудня в Дюнкерк прибыл Теннант, чтобы принять пост старшего морского начальника Дюнкерка.

Напомним о его первом донесении, в котором он заявил, что посадка эвакуируемых на транспорты возможна только с необорудованного побережья восточнее Дюнкеркской гавани. За этим донесением в 20.00 последовало другое, в котором он просил прислать по возможности больше судов, так как «возможность эвакуации уже завтра к вечеру станет проблематичной». За этим донесением последовало другое, исходящее от двух каких-то офицеров, в котором предсказывалось, что немцам, возможно, удастся отрезать войска английских экспедиционных сил от Дюнкерка.

В ответ на эти донесения Дувр удвоил свои усилия. Все имевшиеся корабли и суда были введены в действие: эсминцы были направлены в район Де-Панна, войсковые транспорты – к ближайшим пунктам французского побережья, и вопрос о соблюдении предусмотренных планом сроков отправки судов отпал. Положение к этому времени осложнилось еще тем, что немцы начали обстреливать из Кале район эвакуации. В связи с этим ряд судов в первый же вечер вернулся назад и начались срочные работы по разминированию и подготовке новых маршрутов, которые назвали маршрутами «Y» и «X».

В атмосфере смятения и неопределенности, порожденной этим внезапным изменением плана, Рамсей получил ободряющее сообщение от Теннанта, что появилась возможность швартовать суда к восточному молу. Основываясь на этом сообщении, Рамсей сразу же приступил к переработке своего плана. К этому времени выявились и стали очевидными все огромные преимущества использования малых судов.

Пожалуй, наиболее живучим из всех мифов, окружавших эпопею Дюнкерка, было широко распространенное, не только в Англии, представление, что эвакуация осуществлялась посредством хаотических действий бесчисленного количества малых судов, отправлявшихся самостоятельно из портов юго-восточной Англии к берегам района Дюнкерка для спасения армии. Роль, которую играли малые суда в эвакуации, бесспорно, велика. Однако действия этих судов были организованными.

Именно на этом этапе операции Рамсей проявил максимум таланта, объединив воедино разбросанные повсюду суда и плавсредства, сформировал их и создал флот для транспортировки войск. Он пользовался замечательной поддержкой ряда своих помощников, среди которых следует упомянуть о таких, как адмирал Сомервилл, выступивший в роли его заместителя и отличавшийся огромной энергией и способностью отлично обращаться с подчиненными, что имело большое значение в деле управления войсками; капитан 1-го ранга Морган – начальник штаба; капитан 1-го ранга Филимор и капитан 1-го ранга Вортон, руководившие малыми судами из Рамсгета; адмирал Уэйк-Уокер, осуществлявший командование с корабля у дюнкеркского побережья; капитан 1-го ранга Теннант – старший морской начальник Дюнкерка в течение девяти дней и фактически – центральная фигура по руководству эвакуацией; капитан 2-го ранга Клоустон, отвечавший за порядок причалов на Дюнкеркском моле, успешно выполнявший свои функции и погибший в последние часы операции. Кроме этих замечательных людей целая армия героев – командиров эсминцев, капитанов паромных судов, шкиперов малых судов каботажного плавания, рыбаков, яхтсменов, отставных адмиралов, командиров различных вспомогательных судов (спасательных, буксиров и др.), бесчисленное множество добровольцев из всех слоев английского общества – все они обеспечили условия для осуществления так называемого «дюнкеркского чуда».

Действия моряков успешно поддерживались с суши. Следует отметить помощь, оказанную женщинами в портах Ширнесс, Маркгет, Рамсгет, Дувр и Фолкстон. Они встречали возвращавшихся солдат, предлагали им горячий чай и еду, посылали почтовые открытки семьям прибывших, раздавали сигареты, собирали одежду и белье для спасенных. Огромная заслуга в деле спасения людей принадлежит персоналу портов, добровольцам, врачам и медсестрам. Большую работу проделала Южная железная дорога, которая быстро перевезла треть миллиона людей из опасных и уязвимых районов южных портов.

Однако было бы неправильным изображать дело так, что в операции у Дюнкерка все прошло отлично. Имелись шкиперы и команды, которые отказывались идти на помощь войскам под предлогом неприспособленности их судов для таких действий. Встречались суда, которые, не дойдя до Дюнкерка, возвращались обратно; были случаи неподчинения, невыхода судов на операцию, выхода без приказа или вопреки приказу.

Правда, таких случаев было мало в сравнении с масштабами всей операции, ее размахом и результатами.

Благодаря храбрым действиям флота и самоотверженности тех, кто участвовал в операции, удалось благополучно эвакуировать в Англию 338 226 человек.

Потери флота при этом были большими. Из 693 английских кораблей и судов, принимавших участие в операции у Дюнкерка, 6 эсминцев, 8 войсковых транспортов, сторожевой корабль, 5 минных тральщиков, 17 рыболовных судов, госпитальное судно и 188 малых судов и катеров было потоплено и примерно такое же количество повреждено.

Ричард Сквайрс Дороги войны

К читателю

Свыше десяти лет моей жизни – годы молодости и зрелости – связано с Германией. Так же как и сотни тысяч моих соотечественников, я воевал против нацизма. Я был в Германии в дни капитуляции, был свидетелем первых распоряжений победителей и наблюдал первую реакцию побежденных. Я слышал публичные декларации британских оккупационных властей и наблюдал закулисную деятельность этих властей.

За долгие военные годы и главным образом за годы моего пребывания в Германии в рядах британской оккупационной армии я многое пережил и многое передумал. Прежде чем взяться за перо, я тщательно проверял свои мысли и свои выводы. Я отметал второстепенное, чтобы окончательно уяснить себе главное. Главное заключается в том, что мир для Англии, мир для Европы, мир для моего поколения невозможен, если в Германии вновь восторжествуют черные силы войны.

О Германии сейчас пишут очень много. Со своими воспоминаниями о Германии выступают известные и малоизвестные политические лидеры, действующие и бездействующие генералы, банкиры и промышленники, консерваторы и неонацисты. К услугам широкой публики – лирические вздохи фашистского дипломата фон Дирксена и брюзгливые «откровения» генерала Гальдера, мемуары Черчилля и даже воспоминания личного парикмахера фашистского фюрера Адольфа Гитлера.

Не в моих слабых силах конкурировать со всем этим бумажным потоком. Я не профессиональный писатель и не знаменитый стратег. Я никогда не занимался политикой. Моя жизнь – это жизнь рядового англичанина со всеми ее горестями, радостями, разочарованиями и надеждами.

И все же я решил написать эту книгу. Я решил написать эту книгу потому, что, по моему глубокому убеждению, вопросы послевоенного устройства мира давно перестали быть монополией касты профессионалов, заседающих в парламентах и генштабах, а потом издающих свои «оправдательные записки» под видом мемуаров. Для меня Европа – это не шахматная доска, как для многих западноевропейских политиков, и не колода карт, как для азартных заокеанских биржевиков. Для меня вопрос о будущем Европы – это вопрос моей личной судьбы, жизни и смерти миллионов простых людей. Именно поэтому я и взялся за непривычное для меня занятие – писать книгу. Именно поэтому я попытался отразить в этой книге опыт и помыслы рядовых людей, так же как и я, не принадлежащих ни к какой партии, но, так же как и я, желающих жить согласно великим принципам демократии и мира.

В начале войны, в 1939 году, я добровольцем вступил в британские экспедиционные войска во Франции. Если бы в тот памятный день меня попросили сказать, почему я стал солдатом британской армии, я бы, не задумываясь, ответил:

«Я иду воевать потому, что хочу мира. Мира для себя и для всех. Мира для Лондона и Ливерпуля, мира для Парижа и Амстердама. Мира, не омраченного военными сводками, выстрелами из-за угла и пулеметными очередями в открытом поле».

В осенние месяцы 1939 года все было предельно ясно для всех нас. Фашизм означал войну, смерть, варварство. Борьба против фашизма означала мир, жизнь, уверенность в будущем. Каждый из нас в то время свободно совершил свой выбор между демократией и нацизмом, между кровавой бойней без конца и прочным, длительным миром.

«Это – последняя война!» – говорили мне мои друзья в Париже.

Сейчас эта фраза звучит горькой иронией. Война окончилась, но долгожданные мирные дни не наступили и военные тучи сгущаются над землей. Далекая Корея уже стала полигоном для американских генералов. Сегодня американские летчики бомбят мирные города и села Кореи. Завтра пожары, зажженные в Корее, могут перекинуться на другие страны, на другие континенты.

(Современные факельщики войны только и мечтают о том, чтобы превратить во вторую Корею весь европейский континент).

Сейчас силы войны уже готовят новый пороховой погреб. Это – Германия. Именно в Германии я понял, что для того, чтобы долгожданный мир стал явью, его надо завоевать. Я понял, что сохранить мир, выполняя волю командующих оккупационными армиями, так же невозможно, как проповедовать заповедь «не убий», находясь в стане, возглавляемом сумасшедшими, одержимыми манией убийства… Я служил в британской армии с начала войны – в последнее время в чине майора. Но офицер не волен в своих действиях. Сегодня генералы и их хозяева пытаются отравить сознание народа лживой пропагандой, завтра они могут приказать мне и таким же, как я, стрелять в подлинных друзей английского народа, в наших союзников военного времени – в русских.

Я не хочу загадывать, как бы я поступил, если бы пушки уже стреляли. Но сейчас войны нет. Орудия молчат, и есть еще время бороться средствами разума и убеждения против безумцев, пытающихся разжечь мировой пожар.

Голос долга и чувство любви к родине, которые некогда вели меня в бой против фашизма, говорят мне:

«Борись за мир сегодня, ибо потом будет поздно!»

Война возникает не на открытых площадях, не в парламентах и не в аудиториях, заполненных простым народом.

Война подготовляется на секретных совещаниях, в частных кабинетах, о которых знают и куда имеют доступ лишь «избранные».

Для того чтобы бациллы войны вызрели окончательно, им нужен особый питательный бульон – строгая тайна, безнаказанность, безразличие простых людей к своей собственной судьбе. Война приходит к народам с «черного хода», из глухих политических закоулков, где какой-нибудь делец – головорез от политики – может спокойно творить свое грязное дело. Война не терпит гласности. Войну можно предотвратить, если каждый человек честно и прямо скажет: «Я не слепой крот, а свободный гражданин своей страны. Я вижу, как профессиональные провокаторы сеют рознь между народами. Меня не обмануть лживыми словами о неизбежности „последней битвы“».

Если я, и мой друг, и еще миллионы людей, не знакомых мне, но близких по духу, скажем это – войны не будет!

Для того чтобы предотвратить войну, нужно рассеять опасный военный дурман. А для этого каждому из нас надо выбрать свой путь.

Перед нами два пути: путь войны, хаоса, разрушений и путь борьбы за мир на долгие и долгие годы. И каждому из нас снова надлежит сделать свой выбор между этими двумя путями.

Я бы хотел, чтобы факты, известные мне, стали известны также и другим, чтобы они помогли разорвать пелену лжи и обмана, которой бесчестные политиканы хотят прикрыть свои грязные дела.

Глава первая Разбитые иллюзии

Дюнкерк

Я сижу за своим письменным столом в Берлине. Перед моим мысленным взором проходят тысячи знакомых лиц, важные и неважные эпизоды жизни, исторические события, свидетелем которых я был, и сугубо личные воспоминания.

Как выбрать из этого калейдоскопа самое нужное, самое значительное?

А главное – с чего начать?

Я беру перо и вывожу на чистом листе бумаги одно слово: «Дюнкерк».

В истории последней войны Дюнкерк считается концом первого этапа английского сопротивления. Для меня Дюнкерк – это начало. В моей жизни Дюнкерк – переломный пункт. В дни Дюнкерка я утратил большую часть тех иллюзий, которые свойственны человеку моей национальности, моего круга и моего воспитания. В дни Дюнкерка началось мое мучительное прозрение. Именно тогда у меня впервые зародились сомнения в правильности той политики, которую проводило британское правительство в отношении нацистской Германии и в отношении английского народа.

Поэтому я начинаю с Дюнкерка.

В последние дни мая и в первые дни июня 1940 года основная масса британских экспедиционных войск эвакуировалась из Дюнкерка в Англию. Над английскими морскими транспортами кружили самолеты с черной жирной свастикой. Немецкие орудия стреляли безостановочно. Но войскам было не до самолетов. Униженные, потерявшие почти все свое вооружение и раздраженные своей беспомощностью, солдаты, крепко стиснув зубы, смотрели, как все дальше и дальше удаляются окруженные густым дымом берега Франции.

– Битва за Францию проиграна, – заявляли наши командиры.

– Чепуха! – говорили между собой солдаты. – Битва за Францию еще не начиналась.

Для меня и моих товарищей Дюнкерк был больше чем просто поражение. Сражающаяся армия без большого труда может перенести временные неудачи. Солдаты знают, что военное счастье переменчиво.

Но Дюнкерк был хуже, чем поражение. Дюнкерк был бегством с поля боя. Дюнкерк был предательством по отношению к нашей союзнице Франции. Дюнкерк был пощечиной для английских солдат, которые хотели сражаться, а не эвакуироваться под огнем вражеских орудий.

Стыд за полученный от командиров приказ – спасаться бегством – отражался на лицах солдат тыловых частей и отрядов прикрытия, вместе с которыми я отплыл из Гавра в Саутгемптон через неделю после эвакуации главных сил.

Британская пропаганда, описывая Дюнкерк, объясняет наше бегство «высшими стратегическими соображениями». Она пытается доказать, что наша армия была неспособна драться. Армия была якобы дезорганизована, почти безоружна или же вооружена устарелым оружием. Все очевидцы дюнкеркской катастрофы знают, что это либо неправда, либо явное преувеличение. Прежде всего наши солдаты во Франции были боеспособны, они хотели и могли сражаться против Гитлера. Это подтверждают тот энтузиазм, который проявляли наши солдаты в учебных лагерях около Руана, и тот подъем, с которым они пели свою излюбленную песню: «Мы повесим сушить свое белье на „линии Зигфрида“». Утверждение, что нашей армии не хватало оружия, – явная передержка. До Дюнкерка у нас было оружие. Безоружными мы стали после Дюнкерка, то есть после того, как по приказу свыше побросали на французском побережье свои танки и орудия, свои склады боеприпасов. Наше вооружение во Франции было далеко не таким плохим, как это пытались доказать некоторые «специалисты» с целью оправдать поражение в Дюнкерке.

Да, Дюнкерк был хуже, чем поражение. Десятки тысяч вновь прибывших во Францию солдат были эвакуированы через западные порты, так и не увидев врага. Во время потопления военного транспортного судна «Ланкастрия» и других судов погибли десятки тысяч людей, так и не схватившись с врагом. Мы позорно и нелепо бежали, подставляя свои спины в качестве мишени для гитлеровских войск.

Однако когда наши части прибыли на родину, мы увидели расцвеченные флагами улицы. Правительство хотело уверить народ, что Дюнкерк – это победа. О победе кричали радиорупоры, утренние и вечерние газеты. Но нельзя было обмануть солдат и офицеров, переживших дни Дюнкерка.

Дюнкерк не был результатом «высшей военной стратегии». Дюнкерк явился итогом политиканства и интриг, которые наши правители вели за спиной народа и армии.

На протяжении долгих лет правящие круги Англии шли на сговор с Гитлером. Во Франции вскоре после Мюнхена я как-то встретился с крупным дельцом Холлом-Эллиотом. Мистер Холл-Эллиот прибыл в Париж для того, чтобы, по его выражению, «встряхнуться от утомительной и скучной лондонской жизни». Он весело проводил время в дорогих ресторанах и мюзик-холлах. В промежутках между этими «занятиями» Холл-Эллиот со снисходительной улыбкой на отекшем самодовольном лице философствовал на житейские и политические темы. «Гитлер не так уж плох, – изрекал он. – Во всяком случае он все понимает с полуслова. С ним всегда можно столковаться». Точно так же рассуждал и мой воинский начальник во Франции Кэмпбелл, в прошлом служащий крупного лондонского банка. Кэмпбелла, по всей видимости, больше устраивало бы соглашение с нацистами. Тогда военные действия на Западе прекратились бы и он, Кэмпбелл, смог бы показать свою доблесть в войне на Востоке, то есть в войне против Советского Союза.

В то время как люди, подобные Холлу-Эллиоту и Кэмпбеллу, занимались рассуждениями, политиканы действовали, навлекая позор на наших доблестных солдат и на наш мужественный народ.

Лиддел Гарт, известный реакционер, бывший советник Хор-Белиша, был явно заинтересован в том, чтобы оправдать Дюнкерк. Несмотря на это, описывая ход военных действий в своей книге «По ту сторону холмов», Лиддел Гарт пришел к выводам, которые бросают свет на истинную подоплеку Дюнкерка. Согласно его утверждению, события в те дни шли не своим обычным ходом, а являлись цепью «чудес». Странно только, что Лиддел Гарт, являющийся английским военным специалистом, рассуждает не с точки зрения британской армии, а с точки зрения генерального штаба фашистской армии. По словам Лиддел Гарта, этот штаб был поражен исходом Дюнкерка. Если бы не удивительная «сдержанность» Гитлера, который запретил основным силам нацистской армии продвигаться к побережью, британская армия, загнанная своим командованием на узкий клочок земли, вместо того чтобы сражаться, была бы полностью уничтожена.

«Германские танковые силы, – пишет Лиддел Гарт, – вышли к побережью Ла-Манша, в тыл британской армии, в то время, когда она еще находилась где-то в глубине Фландрии. Казалось, что, отрезанная от своих баз и от основной массы французской армии, она будет отрезана также и от моря. Те, кто спасся, часто задавали себе вопрос: как им удалось достигнуть побережья?

Ответ на этот вопрос гласит: их спасло вмешательство Гитлера, когда ничто другое уже не могло бы им помочь. Приказ, неожиданно отданный бронетанковым силам по телефону, остановил их как раз в ту минуту, когда они были в виду Дюнкерка, и держал их в неподвижности, пока отступающие англичане не достигли порта и не выскользнули у них из рук».

Лиддел Гарт и здесь остался верен себе. Он в восторге от «великодушия» Гитлера, но он не удивлен тем, что командование британской армии оказалось в ловушке у гитлеровцев. Однако из приводимых им фактов совершенно ясно, что обе стороны руководствовались не стратегией и не законами войны, а своими тайными соображениями. Гитлер «спас» трехсоттысячные британские экспедиционные войска потому, что британские политики гарантировали ему бегство своей армии, легкую победу над Францией и прекращение активных военных действий в Западной Европе. Но ведь мы могли сражаться с Гитлером и тем самым сохранить нашу армию и ее честь в боях, а не спасаться позорным бегством. Фракция оказалась преданной. Ее предали фашистам наши горе-политики.

Ее предали и те, кто в этот грозный час руководил ею: Лаваль, Поль Рейно, Даладье и другие.

Так жизнерадостный, свободолюбивый народ Франции был отдан на расправу нацистам, а наша страна оказалась в непосредственной близости к гитлеровским базам бомбардировщиков, а позже к базам смертоносных фау-снарядов.

Я снова слышу бой Биг-Бена

До войны я несколько лет жил во Франции. Во Франции прошли мои самые беззаботные студенческие годы. Там я, страстный любитель книг, изучал произведения великих ученых и поэтов прошлого, «заедая» эту книжную премудрость скромными бутербродами и булочками в веселых парижских кафе. И все-таки, где бы я ни был за границей, по вечерам меня неудержимо тянуло услышать родину. Я настраивался на знакомую волну, и бой Биг-Бена, красивый, вибрирующий голос родины, говорил мне, что я не одинок в этом мире.

Возвращение в Англию после Дюнкерка было благословением для меня и моих товарищей. Родина дала нам силу пережить все разочарования и приготовиться к грядущим боям. Англия была в то время великолепна. Бомбардировки еще не успели обезобразить ее городов и вековых парков. Изменились только люди. Они стали более суровыми, гораздо более собранными и решительными. И в то же время они ни на минуту не унывали, ибо верили в грядущие хорошие времена, верили в победу.

Достаточно было послушать разговоры в бомбоубежищах, чтобы понять, что мы, англичане, хотим честно воевать с Гитлером, как бы ни хитрили наши политиканы.

Однажды во время воздушного налета на Ливерпуль я укрылся в одном из наспех построенных бомбоубежищ. Пожилой рабочий читал вечернюю газету. Рядом с ним сидели старик и женщина, закутанная в шаль. У женщины – двое маленьких ребятишек с испуганными глазами. Ребятишки сидят на потрепанном старом чемодане. В этом чемодане, очевидно, находилось самое ценное их имущество. Быть может, этой ночью в дом, где они живут, попадет бомба. Но женщина не думает о своем доме. Она деловито вяжет чулки для своих детишек и слушает рабочего, который читает вслух газету, где описывается, как наши ополченцы день и ночь стоят в дозорах на дорогах и поросших вереском равнинах, на окраинах городов и на голых скалах. Женщина и старик одобрительно кивают.

Разговоры о войне ведутся повсюду – на улицах, в автобусах и трамваях, в армейских частях и дешевых столовых, куда забегают, чтобы наспех утолить голод. «В 1938 году мы отдали немцам Чехословакию, потом Польшу, а теперь Францию, – говорит рабочий в небольшой пивной „Стрела“ в Ливерпуле. – Нам надо было с самого начала заключить союз с русскими. Если бы мы шли рука об руку с ними, наци не стояли бы сейчас на пороге Англии».

Перед тем как отправиться в двухдневный отпуск к семье, в свой родной Ливерпуль, я побывал в Лондоне. Стоя на Вестминстерском мосту и глядя на здание парламента, прислушиваясь к бою Биг-Бена, я думаю о прошлом английского народа. Сражение при Гастингсе, Великая хартия, война Алой и Белой Розы, Кромвель, Долгий парламент, эпоха великих открытий и изобретений, чартистское движение и борьба тред-юнионов в девятнадцатом веке… Я вспоминаю уроки истории в школе и высказывания политических деятелей прошлого.

Моя встреча с семьей в Ливерпуле омрачена большим горем.

Мой брат Том, так же как и я служивший в экспедиционных войсках во Франции, пропал без вести. Позднее мы узнали, что ему не удалось уйти от гитлеровцев и он был заточен в лагерь для военнопленных. Только через пять лет Том был освобожден Советской Армией… Но в то время нам казалось, что Том погиб. Позднее погиб мой старший брат Джон. Пароход, на котором он плавал, был торпедирован немцами у берегов Северной Ирландии. У него остался маленький сын, за год до того безвременно лишившийся матери.

Меня особенно мучила мысль о том, как вяло наше верховное командование и политические деятели ведут эту войну. В одной только нашей семье уже насчитывалось две жертвы. А сколько еще людей погибло за время войны? Жертв много – и ни одной выигранной битвы, ни одной победы!

После кратковременного свидания с семьей я вновь впрягаюсь в армейскую лямку. Служу в Шотландии, в Абердине. В 1942 году аттестационная комиссия военного министерства в Эдинбурге рекомендует меня как кандидата на получение офицерского звания. Но перед зачислением в офицерскую школу военного времени специальная комиссия долго проверяла меня: меня подробно расспрашивали о моих родственниках, проверяли мои политические убеждения и главным образом мою деятельность во Франции. Позднее я узнал, что во время пребывания в офицерской школе за каждым из нас шпионили 5-й отдел военной разведки и Скотланд-Ярд. Если одно из этих учреждений находит слушателя школы «политически неблагонадежным», он получает приказание немедленно возвратиться в свою часть в качестве рядового. Такие случаи внезапного «исчезновения» слушателей школы были у нас весьма нередки даже во время моего кратковременного пребывания в школе.

А мы, оставшиеся, спокойно занимались военной муштрой, как будто война бесконечно далека, где-то на другой планете.

Единственными событиями в моей военной жизни в это время были те, о которых я узнавал из газет. Из всех событий самым радостным была замечательная победа русских под Сталинградом. Армия русских, ее железное упорство, ее боевой дух и непреклонная воля уже давно вызывали восхищение и энтузиазм у наших солдат, но, узнав о победе на Волге, мы испытали также и чувство колоссального облегчения. Незадолго до того наши войска основательно побили Роммеля под Эль-Аламейном. Но эта победа была одержана в далеком Египте, вдали от тех районов, где сражались главные германские вооруженные силы. Весть о Сталинграде была первой вестью, знаменующей решительную победу над фашистской Германией. Мы понимали, что герои Сталинграда борются не только за Россию, но и за всю Европу, стонущую под игом нацизма, и за нас, англичан.

– Грандиозная победа! – говорили наши солдаты. Все чувствовали, что это – начало конца фашистов. – Пора выступить и нам, тогда война будет скоро закончена.

– Если русские могут бить нацистов, – говорили многие офицеры, – то и мы можем их бить. У нас уже есть успехи в Африке. Давайте преследовать немцев, давайте высадимся в Европе и раз навсегда покончим с войной и с Гитлером!

Сталинградская эпопея всколыхнула весь английский народ. Свет мира и освобождения забрезжил на Востоке. Даже заклятые враги Советского Союза были вынуждены замолчать при виде этого всенародного ликования.

Но так продолжалось недолго. Люди, молчавшие в дни Сталинграда, вскоре снова подняли свой голос. Они старались подавить чувство дружбы и любви английского народа к советским людям. Они всячески затягивали открытие активных действий наших войск в Европе… Я продолжал оставаться офицером «бездействующей армии».

Треугольник смерти

Отношение к войне, которую вел английский народ и его доблестные союзники, являлось в то время мерилом добра и зла, мерилом истинного патриотизма, с одной стороны, и политиканства и пораженчества – с другой.

Все, кто был заинтересован в скорейшей победе над врагом, радовались успехам наших русских союзников, ликовали по поводу каждого нового удара, наносимого ими гитлеровцам. Но реакция на победу русских войск на советско-германском фронте была далеко не одинаковой в разных слоях английского общества и среди солдат и офицеров британской армии.

Этот факт вначале немало озадачил меня, особенно когда я заметил, что победы наших союзников вызывают озлобление и недовольство среди нашего высшего офицерства.

Впервые я столкнулся с таким фактом при следующих обстоятельствах.

Однажды, в то время, когда я служил на Шетландских островах, мне было приказано явиться к подполковнику Макинтошу, командиру зенитной артиллерии. Когда я прибыл в его штаб, разместившийся в большом доме на мысе к югу от порта Лервик, он беседовал с двумя или тремя посетителями. Я стоял у окна приемной и наблюдал за небольшим пароходом, шедшим, по-видимому, с острова Фэр. Пароходик то вдруг исчезал среди вздымающихся зеленых волн, то вновь появлялся на пенящемся гребне волны.

Постепенно разговор, происходивший в кабинете подполковника, отвлек мое внимание от созерцания маленького парохода. Кроме голоса подполковника, я различал также голос майора Уильямса, который командовал раньше подразделением легких зенитных орудий, а затем был прикомандирован к штабу начальника гарнизона. Майор Уильямс был одним из самых грубых офицеров, которых я когда-либо знал. Он не пользовался ни любовью, ни уважением солдат. Однако, несмотря на плохие манеры, грубость и зазнайство, Уильямс снискал благосклонность высшего командования.

Человек, голоса которого я не мог узнать, передавал содержание сообщения об освобождении русскими какого-то города к западу от Москвы и одновременно цитировал сообщение немцев о больших потерях Советской Армии в этой операции. При этом гитлеровское сообщение сопровождалось одобрительными замечаниями.

Майор Уильямс, в свою очередь, цинично заявил:

– Чем больше немцев будет убито там, тем легче нам будет воевать. Что же касается русских, то жаль, что их потери исчисляются тысячами, а не миллионами.

Эта тирада была встречена возгласами одобрения. Затем начальник гарнизона бригадный генерал Кэннингэм вышел из кабинета; за ним следовал майор Уильямс.

Я был потрясен цинизмом услышанного. Но все же я утешал себя тем, что мнение того или иного офицера – даже высокопоставленного – не имеет решающего значения для нашей армии. Однако это была одна из тех иллюзий, с которыми мне вскоре пришлось расстаться.

Помимо выполнения своих прямых воинских обязанностей, английским офицерам, служившим в самой Англии, поручалось разъяснение нижним чинам смысла событий на различных фронтах, в частности на советско-германском фронте. В связи с этим такие офицеры проходили специальный «инструктаж», который проводился сотрудниками разведывательной службы или специально выделенными для этой цели офицерами. Однажды такую беседу с несколькими офицерами проводил в моем присутствии сын одного из лондонских бизнесменов, сотрудник отдела безопасности на Шетландских островах капитан Хант. Его «инструктаж» сводился к следующему: «Надо как следует уяснить себе, – сказал Хант, – что речь Черчилля о союзе с большевиками была продиктована только необходимостью. Сам Черчилль не принимает свои слова за чистую монету. В действительности он придерживается мнения, что не может быть и речи о каком-либо настоящем союзе с русскими. Чем большие потери нанесут немцы красным, тем лучше будет для нас».

Конечно, подобного рода пропаганда в столь открытой форме могла проводиться только перед избранными слушателями. Для пропаганды установок, сформулированных в «инструктивной» беседе капитана Ханта, армейское командование использовало совершенно естественный интерес солдат к Советскому Союзу. Спрос на книги, брошюры и лекции о Советском Союзе был в то время необычайно велик. Чтобы удовлетворить этот спрос, «специалисты по России» издавали огромное количество печатных материалов. Разумеется, книги и лекции для солдат писались и распространялись людьми, которые сами никогда не были в России и являлись отъявленными врагами Советского Союза. Однако все это делалось так ловко, что непосвященный читатель или слушатель был убежден, что авторы книг и лекторы сохраняют беспристрастность и объективность. Лживая информация о Советском Союзе распространялась британским министерством информации, Королевским обществом по международным вопросам, Чатем-Хаусом и другими организациями.

Военное министерство, в свою очередь, выпускало бюллетени: двухнедельники «Карент афферс» и «Уор». В этих бюллетенях всячески умалялись успехи Советского Союза и вместо правдивой информации незаметно преподносились немецкие коммюнике.

Этот «справочный» материал предназначался для офицеров, проводивших в частях еженедельные лекции и беседы. Кроме того, многие специально подобранные для этой цели офицеры и штатские в своих лекциях дополняли вымыслы военного министерства плодами собственного воображения.

Помимо указанных бюллетеней, военное министерство выпускало еще ежемесячный сборник «Бритиш уэй энд перпоуз», восхвалявший жизнь «демократической Англии» и Британское содружество наций. Несколько глав посвящалось нашим взаимоотношениям с другими странами и особенно с Советским Союзом. Основной целью, которую преследовал этот сборник, впоследствии ставший официальным пособием для британской армии, было стремление показать в неприглядном виде Советский Союз.

Война вскрыла, как низко пали консервативные политические деятели Англии. Слушая высказывания вышестоящих офицеров и своих непосредственных начальников о роли Англии в войне, я часто вспоминал визгливый старческий голос профессора, читавшего нам в университете историю.

Отношения между Англией, Германией и Россией, растолковывал нам профессор, можно схематически изобразить в виде треугольника. Политика Англии состоит в том, чтобы неизменно занимать верхний угол этого треугольника. Британия всегда оказывалась наверху. Британия всегда играла роль верховного арбитра в европейских спорах.

Это была хорошо известная политика «равновесия сил». Для проведения подобной политики было необходимо, чтобы в Европе не было державы более мощной, чем Великобритания.

Но эта политика разжигания противоречий в Европе потерпела окончательный крах в связи с глубокими переменами, происшедшими в Европе после Первой мировой войны.

Неожиданное нападение Гитлера на Советский Союз оживило надежды твердолобых на то, что Великобритания вновь займет верхний угол «европейского треугольника». Война между Германией и Советским Союзом рассматривалась как сигнал для возобновления старой политики «разделяй и властвуй» в Европе, с одной, однако, существенной разницей: если в старой концепции основание треугольника представлялось в виде хотя и ослабленных, но все же жизнеспособных крупных держав, то новая концепция требовала превращения основания треугольника в гигантское кладбище! Германия и Россия уже не мыслились как две силы, уравновешивающие друг друга; они мыслились как два обескровленных трупа.

Эта страшная метаморфоза старой доктрины стала ясна для меня уже в ходе войны.

В 1943 году я присутствовал при разговоре об открытии Второго фронта, который происходил между представителем англичан в штабе союзнических войск в Северной Африке полковником Чемберленом и американским полковником с его помощником. Полковник Чемберлен с солдатской «простотой» обрисовал установку нашего верховного командования в этом вопросе.

– Нам нечего спешить, – сказал он, – когда придет время, Черчилль скажет нам, где и когда мы должны выступить. Этот день еще не настал. Пусть воюют русские.

В высших армейских кругах сообщения о потерях русских войск в войне с гитлеровской Германией принимались, как я уже указывал, с нескрываемым удовлетворением. Тон всем этим гнусным разговорам задавал сам Черчилль. Характерен следующий эпизод, происшедший в феврале 1943 года, во время посещения Черчиллем британской 8-й армии в Триполи. Хорошо пообедав и как следует выпив во время приема, устроенного в его честь командующим 8-й армией, Черчилль разговорился более откровенно, чем обычно. Когда кто-то упомянул о боях на советско-германском фронте и жертвах, которые приносят русские, Черчилль воскликнул с пьяной усмешкой:

– Пусть эти ублюдки убивают друг друга! Это только облегчит наши задачи.

В армейских кругах хорошо известно также и другое выражение Черчилля: «Я хотел бы видеть германскую армию в могиле, а Россию – на операционном столе».

Таким образом, Россия и Германия, согласно планам Черчилля, должны были быть по возможности истощены, с тем чтобы английские консерваторы во главе с самим Черчиллем, «верховным арбитром» послевоенной Европы, заняли место «верхнего угла» в пресловутом треугольнике. Это была старая обанкротившаяся политика, за которую английский народ вынужден был расплачиваться во время Второй мировой войны. Трезвые, здравомыслящие англичане не могли не видеть, что эта политика давно уже отжила свой век и грозит английскому народу новыми, еще более ужасными бедствиями.

Однако династии Чемберленов, Болдуинов, Черчиллей и других, управлявшие Англией на протяжении веков, сумели прочно внедрить эту пагубную идеологию в сознание высшего чиновничества и армейского командования. Циничные заявления Черчилля находили сочувственный отклик среди генералитета и известной части офицерского состава британской армии.

Мне вспоминается разговор с капитаном из разведывательного отдела штаба 46-й пехотной дивизии Уорчестером по поводу медлительности наших операций в Италии.

– Зачем нам рисковать, когда русские воюют за нас? – сказал Уорчестер. – Пусть немцы и русские истощают друг друга в войне, а мы пожнем плоды победы.

Таково было понимание союзнического долга высшим командным составом британской армии и некоторыми офицерами.

Я считаю нужным подчеркнуть, что такое понимание противоречит лучшим национальным чертам, свойственным английскому народу. Англичанам присуще глубокое чувство долга и товарищества, и иезуитская политика Черчилля могла лишь вызвать возмущение среди здоровой и реалистически мыслящей части офицерства британской армии, не говоря уже о солдатской массе.

Балканский план Черчилля

Пока на советско-германском фронте шли кровопролитные бои, а немецкая авиация и фау-снаряды опустошали английские города, Черчилль вынашивал далеко идущие послевоенные планы. Британское командование заинтересовалось далекими Балканами.

«Во что бы то ни стало – на Балканы!» – заявил бригадный генерал Мэтьюс, начальник гарнизона в Сусе (Северная Африка), где я служил в течение некоторого времени.

«Да, мы должны идти на Балканы, для того чтобы восстановить там порядок и помешать русским опередить нас», – утверждал его заместитель Дьювер.

Наши генералы рассматривали кампанию в Сицилии и Южной Италии как пролог к высадке на Балканах. Для проведения этой кампании были выделены 5-я англо– американская армия и 8-я английская армия. После продолжавшихся в течение нескольких недель боев британские и американские войска достигли холмистой местности к северу от Неаполя. Затем наступление в Италии было замедлено, хотя у нас там было в два с лишним раза больше войск, чем у немцев. Причина этого изменения тактики тогда еще не была для меня ясна. Попозже, вспоминая разговоры моих начальников, я понял, что и тут дело заключалось в «высшей политике».

В своем слепом увлечении возрождением пресловутой политики «равновесия сил» наши дипломаты готовы были забыть самые элементарные требования союзнического долга. Английские политики, разумеется, были заинтересованы в том, чтобы Германия была побита. Я подчеркиваю – побита, но отнюдь не разбита. Отсутствие сильной Германии дало бы России перевес в Европе, поэтому наши военачальники не спешили на помощь своему русскому союзнику, наносившему решающие удары по врагу на советско-германском фронте. Более того, они преднамеренно затягивали военные действия, надеясь, что Германия и Россия настолько истощат друг друга в войне, что перевес после войны будет обеспечен за Великобританией.

Особенно запомнились мне рассуждения командира 46-й пехотной дивизии генерал-майора Хауксворса и командира 4-й дивизии генерал-майора Дадли-Уорда. Первый из них был тупым реакционером. Подчиненные прозвали его «мясником». Это был мужчина лет пятидесяти пяти с густыми бровями и неаккуратными рыжими усами. Его манеры придавали ему вид предприимчивого и плутоватого бизнесмена. Сочетание бизнесмена и солдафона – нередкое явление среди определенной части высшего офицерства британской армии. У Хауксворса это сочетание было настолько органическим, что часто нельзя было разобрать, где начинается купец и где кончается военный, и наоборот.

Хауксворс заявлял, что его войска находятся в Италии для того, чтобы закрепить стратегические позиции Англии в Средиземном море.

«Римляне, – говорил он, – обычно называли Средиземное море своим „внутренним“ морем. Теперь оно должно стать Британским морем».

Другой тип офицера представлял собой генерал-майор Дадли-Уорд. Благодаря выгодной женитьбе он породнился с английским королем. Дадли-Уорд был представителем той части английской аристократии, которую мы называем «дайхардс» («твердолобые»). Он ненавидел народ. Главной задачей своих войск Дадли-Уорд считал борьбу с народно-освободительным движением в Италии и на Балканах и насаждение проанглийских фашистских клик в странах Средиземного моря.

Разумеется, оба генерала были приверженцами «балканского варианта» ведения войны. Поэтому я совершенно не был удивлен, когда Хауксворс в конце 1944 года получил назначение в Грецию и ему присвоили чин генерал-лейтенанта. Дадли-Уорд со своей дивизией сопровождал Хауксворса.

Временами создавалось впечатление, что наше командование в Италии в гораздо меньшей степени заинтересовано в ведении войны с гитлеровскими войсками, чем в осуществлении балканских планов Черчилля.

Случайно мне довелось в это время узнать об одном участке армейской службы, где работа кипела вовсю. В небольшом итальянском портовом ресторанчике в Таранто я встретился с одним из моих старых знакомых – с офицером, служившим в разведывательном отделе штаба британских войск. Он пожаловался мне на свою судьбу. Оказывается, разведывательный отдел был настолько перегружен работой, что офицерам сплошь и рядом приходилось работать и ночью.

Деятельность разведки велась по трем основным направлениям. Во-первых, была создана обширная шпионская сеть на Балканах. В Таранто, Бари, Анконе и других портах Адриатического побережья Италии, Югославии и Греции были созданы явки для шпионов, прибывавших из различных балканских стран или отправлявшихся туда. В огромном большинстве случаев эти шпионы вербовались из числа сторонников крайне реакционных политических партий.

В конце 1944 года политическая разведка получила указание принимать на службу даже старых нацистских шпионов. Сотрудничество между англо-американской и бывшей нацистской разведками было настолько тесным, что в королевский дворец в Казерте, где помещался главный штаб – разумеется, под покровом величайшей тайны, – неоднократно прибывали высокопоставленные нацистские «гости». К концу войны нацистская шпионская сеть в основном действовала уже по указаниям американской и британской разведок.

Во-вторых, британская и американская разведки проявляли повышенный интерес к Югославии. Правда, югославский отдел политической разведки был тщательно засекречен, но всем более или менее хорошо информированным офицерам было известно, что львиная доля ассигнований падала именно на этот отдел и что он располагал большим штатом шпионов. В 1943–1944 годах фактическим руководителем всей шпионской работы, направленной против Югославии, был сын Черчилля – Рандольф Черчилль, который, как известно, поддерживал контакт лично с Тито. В 1944 году Рандольф Черчилль то и дело курсировал между штабом Тито и Римом.

В-третьих, шпионская работа направлялась против демократического движения в балканских странах. К концу 1944 года разведка была занята составлением списков «нежелательных» лиц. Сюда включались не только коммунисты, но и все антифашисты, получившие известность борьбой за независимость своих стран. Если бы британской разведке удалось осуществить свои планы в отношении Балкан, то народы этих стран вскоре смогли бы убедиться в том, что «порядок» Черчилля мало чем отличается от «нового порядка» Гитлера. Во всяком случае, в этом очень быстро убедились на своем собственном горьком опыте греческие патриоты. Оккупация их страны отнюдь не закончилась изгнанием нацистских войск. Об этом позаботились такие люди, как генерал-лейтенант Хауксворс и генерал-майор Дадли-Уорд.

Новое издание «странной войны»

Внезапно, как гром среди ясного неба, поступило сообщение о высадке союзных войск во Франции. Второй фронт стал фактом. Среди британских войск сообщение об открытии Второго фронта вызвало бурный восторг. В штаб союзнических войск в Италии посыпались заявления с просьбой о переводе их в действующие части во Францию. Все были готовы внести свой вклад в дело разгрома фашизма.

Но наше командование руководствовалось отнюдь не этими соображениями, когда летом 1944 года решило произвести высадку войск во Франции. Если бы оно действительно намеревалось как можно скорее разгромить гитлеровскую армию, то могло бы организовать вторжение во Францию в 1942 или, в крайнем случае, в 1943 году. Высадка войск именно летом 1944 года объяснялась совершенно иными причинами.

Теперь армейское командование и политиканы в Лондоне были обеспокоены быстрым продвижением русских войск на восточном фронте.

«Русские наступают слишком быстро, быстрее, чем это мне нравится, – заявил мне подполковник Камерон, служивший в штабе наших войск в Риме. – Если мы сейчас же не примем мер, чтобы остановить красных, будет слишком поздно».

Таково же было настроение и многих английских промышленников. В этом я мог убедиться во время разговора с тремя крупными бизнесменами, оказавшимися моими попутчиками при переезде в Лондон в начале 1945 года. Туда мне было предписано прибыть в связи с получением нового назначения в штаб 21-й армейской группы, находившийся в Брюсселе.

– Русские наступают очень быстро, – заметил один из бизнесменов, плешивый мужчина лет пятидесяти пяти – шестидесяти с жемчужной булавкой в галстуке и массивным золотым кольцом с печаткой. Он посмотрел на меня и продолжал: – Они скоро будут в Берлине, если вы, друзья, не поспешите и не опередите их.

– Разве имеет значение, кто войдет в Берлин первым, теперь, когда нацисты фактически уже разгромлены? – спросил я.

Второй мой спутник пожал плечами, осторожно отложил свой золотой мундштук в сторону и наставительно поднял жирный палец:

– Если русские войдут в Берлин раньше нас, то от него ничего не останется, кроме руин. А если вы пустите их еще дальше, то где у вас гарантия, что наши рабочие не захотят поднять красный флаг над Букингэмским дворцом?

Прибыв на западноевропейский фронт, я увидел, что наше командование было озабочено тем же, чем и бизнесмены, с которыми я встретился в поезде во время поездки в Лондон.

«Опередим русских на пути к Берлину!» – взывал командующий 2-й британской армией генерал Демпси, обращаясь к войскам.

«Опередить русских! Остановить распространение коммунизма!» – вторили командиры корпусов и дивизий.

Что озадачивало наши войска после высадки в Нормандии – так это то, что мы не встретили такого сопротивления, какого ожидали. Правда, первое впечатление об отсутствии какого-либо сопротивления со стороны врага впоследствии оказалось не совсем верным. Хотя нам пришлось столкнуться со сравнительно немногочисленными войсками нацистов и хотя мы не увидели во Франции знаменитого «Атлантического вала», о котором кричала пропаганда Геббельса, мы все же вынуждены были иногда преодолевать серьезное сопротивление врага. Наши солдаты рвались в бой. При столкновениях с фашистскими войсками они проявляли храбрость и отвагу. Британская армия показала во время этих боев, что она способна хорошо воевать, когда ее войска воодушевлены справедливыми и гуманными целями.

Вплоть до контрнаступления Рундштедта в Арденнах, которое угрожало союзным войскам катастрофой и даже более серьезной, чем Дюнкерк, немцы еще пытались задержать наше продвижение. Однако следует отметить, что это было нашим единственным действительно крупным сражением на западном фронте. После Арденнского сражения, когда русские войска своим ударом на востоке сорвали наступление нацистов, обстановка на западном фронте резко изменилась. Войска Гитлера уже не пытались больше оказывать настоящего сопротивления нашему продвижению на восток.

Мы столкнулись с поразительным явлением. В то время как на востоке, по сообщениям даже нашей печати, гитлеровские солдаты цеплялись за каждый дюйм земли, в Западной Германии они с готовностью сдавали город за городом, провинцию за провинцией.

Капитан Эллис из 53-й дивизии и некоторые офицеры из уэльсских полков этой же дивизии рассказывали мне, как на пути к Гамбургу они готовились к серьезному сопротивлению. Затем внезапно был получен приказ прекратить все приготовления к предполагавшемуся наступлению. На следующий день стало известно, что стоявшая перед ними эсэсовская дивизия, удерживавшая этот район, отступила под покровом темноты и сдала свои позиции без боя.

Не подлежит сомнению, что между приказом прекратить приготовления к наступлению и внезапным отступлением эсэсовцев существовала определенная связь. Позже, когда та же эсэсовская дивизия почти в полном составе капитулировала и попала к нам в плен, ее офицерам был оказан сердечный прием.

В апреле 1945 года, когда штаб 21-й армейской группы был расположен в лесу у города Зюхтельна, мы часто видели, как многие высшие нацистские офицеры, в том числе даже генералы СС, приходили к нашему начальнику штаба в его кабинет. Нам, английским офицерам и солдатам, было даже рекомендовано приветствовать нацистских генералов при встрече с ними.

Многие английские офицеры и солдаты выказывали недовольство по поводу таких визитов. Но однажды полковник Орр, бывший в то время моим начальником, ответил на наши протесты следующим циничным заявлением:

– Устав нашей армии приказывает нам оказывать почести побежденному врагу, а кроме того опыт этих нацистских генералов в один прекрасный день может нам пригодиться.

Против кого и ради кого мы воюем?

После высадки на европейском континенте и по мере продвижения союзных войск в глубь вражеской территории все большую остроту приобретал вопрос о послевоенных планах союзников в отношении Германии. Отзвуки тех политических споров, которые происходили в то время по этому вопросу в Англии, проникали также и в армию и не могли не явиться пищей для размышлений всех мыслящих людей.

К концу войны английское общественное мнение разделилось в этом вопросе на два основных течения.

Первое из них было представлено лордом Ванситтартом – одним из наиболее консервативных и антисоветски настроенных английских политических деятелей. Идеи Ванситтарта оказали огромное влияние на армию, привлекая многих солдат и офицеров своим мнимым «радикализмом». Одна из теорий Ванситтарта проповедовала уничтожение немецкой нации.

Он считал, что после поражения Германии не следует создавать в стране никакого правительства. Он призывал разделить Европу на несколько федераций, которые должны были, по его замыслам, играть роль барьера против большевизма.

Второе течение было представлено ведущими английскими газетами и журналами: «Таймс», «Экономист», «Обсервер» и другими. Эти органы печати систематически выступали в течение 1944 года за сохранение германского экономического (а следовательно, и военного) потенциала, против передачи Польше земель, расположенных к востоку от линии Одер – Нейссе, против «чрезмерных» репараций и т. д.

Сначала мне показалось, что между взглядами Ванситтарта и «прогерманцев» существовала непроходимая пропасть. Но вскоре я понял, что это лишь видимость. В действительности «теория» уничтожения Германии как самостоятельного государства и порабощения германского населения прекрасно сочеталась с «теорией» восстановления военного потенциала Германии, спасения германских промышленников и отказа от возмещения немцами военных убытков. Это были лишь разные стороны одной и той же медали.

Перед нами возникали вопросы: какие же цели мы будем осуществлять в Германии? на какие силы там мы будем опираться? как нужно обращаться с немцами и как наше правительство намерено поступить с Германией?

Мы не знали правильного ответа на эти вопросы. Вскоре Потсдам дал ответ на многие из них. «Большая тройка» договорилась о ликвидации тех сил, которые вызвали к жизни нацизм и развязали Вторую мировую войну. Нам это было понятно. Но что означало «денацифицировать Германию»? Это означало лишить власти монополистов и юнкеров, которые были оплотом нацизма. Но у них оказались очень влиятельные друзья в Англии и особенно в США. Эти их друзья были настолько влиятельны, что они просто-напросто не позволили этого сделать. Месяцы, последовавшие за Потсдамом, показали, что политику в Западной Германии определяли американские и английские друзья гитлеровских промышленников и генералов.

Неужели к этому свелась наша победа над фашизмом? Меня охватили тяжелые сомнения, и чем далее развивались события, тем сильнее становились эти чувства смятения и тревоги.

Глава вторая Закулисные действия оккупантов

«Генерал от каучука» Робертсон

Чтобы изучить любую армию, недостаточно изучить характер солдата Смита или привычки сержанта Джонса. Главнокомандующий в современной армии играет слишком большую роль и определяет действия и облик этой армии.

Поэтому я начинаю не с описания людей, которые окружали меня в Бад-Эйнхаузене, где находился штаб британской армии на Рейне, а с самого генерала сэра Брайана Робертсона.

До назначения в 1947 году военным губернатором британской зоны и главнокомандующим оккупационными войсками в Германии сэр Брайан Робертсон в течение некоторого времени занимал высокие посты в штабах командующих тех соединений, в которых служил и я. Робертсон участвовал в североафриканской кампании, в высадке в Сицилии и в кампании во Франции. Несколько раз я имел возможность видеть его весьма близко.

Нельзя сказать, что Брайан Робертсон был красив. Тем не менее это представительный и даже располагающий к себе человек. Некоторые говорят, что Робертсон типичный шотландец. Действительно, у генерала Робертсона рыжеватые волосы, густые брови и голубые глаза. И все-таки шотландцы, которых я встречал в Абердине, не были похожи на сэра Брайана Робертсона. Зато все очень родовитые, влиятельные люди, которых я когда-либо знал, имели некоторое «фамильное сходство» с сэром Брайаном Робертсоном. Впрочем, я не физиономист, а лицо генерала Робертсона не принадлежит к числу таких, о которых можно сказать, что они обладают «особыми приметами».

Гораздо более характерна биография Робертсона. Отец Робертсона баронет сэр Брайан Робертсон-старший служил в британской армии с ранней молодости и до самой смерти. В 1920 году сэр Брайан Робертсон-старший стал фельдмаршалом. Сэр Брайан Робертсон-младший начал службу в армии с девятнадцати лет. В весьма блестящей военной карьере генерала Брайана Робертсона есть два странных момента. За всю свою многолетнюю службу генерал Робертсон ни разу не был боевым генералом. С его именем не связан ни один военный подвиг, ни одна победа на поле боя. Даже высшие знаки отличия, полученные генералом Робертсоном, были добыты им не на поле сражения, а в армейских тылах. В феврале 1943 года, когда генерала Робертсона особо отметил Черчилль, будущий главнокомандующий в британской оккупационной зоне Германии возглавлял службу тыла 8-й армии. В Италии генерал Робертсон заслужил известность не как стратег или полководец, а как начальник административно-хозяйственной службы.

Впрочем, хорошо известно, что исход современной войны решается не только боевыми генералами, но и администраторами.

Однако в биографии генерала-администратора Робертсона есть еще одно сомнительное место. С 1933 по 1939 год, то есть в течение шести долгих лет, этот кадровый и «потомственный» военный не был в армии.

В это время генерал Робертсон отказался от службы королю и отечеству ради директорского кресла компании «Дэнлап раббер». Если говорить языком сухой прозы, то «Дэнлап раббер» – всего лишь одна из крупнейших каучуковых компаний мира. Но это, повторяю, лишь сухая проза. О «Дэнлап раббер» можно писать романы не менее увлекательные, чем те, которые Вальтер Скотт писал о рыцарях Круглого стола. Рыцари наживы, образовавшие впоследствии компанию «Дэнлап раббер», начали свою карьеру в долине экзотической и многоводной реки Амазонки. Когда с берегов Амазонки в Европу были завезены первые резиновые шарики, предприимчивые дельцы потеряли покой. Сок каучуковых деревьев сулил их обладателям несметные богатства, но заросли этих каучуконосов тщательно охранялись бразильскими чиновниками. Англичанину Генри Уикхэму пришлось рискнуть жизнью, чтобы контрабандным путем привезти в 1875 году семена каучуконосов на Цейлон и в Малайю. С того времени прошло много лет, но каучуковые плантации продолжают оставаться ареной битв между крупными фирмами США, Англии, Голландии и других стран. Нет сомнения, что тайные архивы «Дэнлап раббер» хранят много эпизодов в стиле Анны Радклиф.

В течение последних тридцати лет компания «Дэнлап раббер» являлась мощной «резиновой державой». В 1939 году она обладала капиталом в 20 миллионов фунтов стерлингов и имела одиннадцать заводов в Англии, а также заводы в США, Франции, Германии, Австрии, Канаде, Южной Африке, Ирландии и Японии. Трудно переоценить мощь этого гигантского концерна, а также власть и влияние директората компании «Дэнлап раббер». Подобные директораты не имеют ничего общего с обычными административными органами. Это своего рода «святая святых», куда допускаются только крупные дельцы и предприниматели.

После Первой мировой войны у производителей натурального каучука, в том числе у компании «Дэнлап раббер», появился новый достойный противник и партнер по картельным соглашениям – крупнейший немецкий химический концерн «И. Г. Фарбен», выпускавший так называемый «каучук-буна» – синтетический каучук, почти не уступавший по своим качествам натуральному.

Вторая мировая война, которая для всего прогрессивного человечества была войной за свободу и демократию, означала для «Дэнлап раббер» «войну за каучук».

История этой «каучуковой войны» еще не написана. Но уже сейчас можно сказать, что она велась с поразительным коварством. В 1939 году, когда спрос на каучук – это важнейшее стратегическое сырье – резко повысился, каучуковые компании умышленно сократили производство. Они работали только на 60 процентов своей производственной мощности. В результате этого цены на каучук росли. В годы войны прибыли компании «Дэнлап раббер» достигли небывалого уровня. В среднем «Дэнлап раббер» получала в это время 2,6 миллиона фунтов стерлингов прибыли в год.

После войны, когда спрос на каучук вновь упал, перед директорами фирмы встали новые задачи. Фирма «Дэнлап раббер» должна была, во-первых, приобрести новые рынки, во-вторых, стимулировать новую политику вооружения, которая всегда самым наилучшим образом влияет на ценность акций «Дэнлап раббер», и, наконец, в-третьих, остерегаться конкуренции, особенно со стороны «И. Г. Фарбен». Английским каучуковым «королям» повезло. Защищать их интересы в Германии стал не какой-либо мелкий агент, а бывший директор компании сэр Брайан Робертсон.

Таким образом, совершенно очевидно, что судьба сэра Брайана Робертсона, которая переплелась с судьбой концерна «Дэнлап раббер», – это биография не столько военного, сколько одного из собственников громадных заводов «каучуковой державы». Все это нужно помнить при оценке военной деятельности генерала Брайана Робертсона.

Очень многие офицеры недоумевали, когда главой британской военной администрации в Германии был назначен сэр Брайан Робертсон. «Чем объясняется, – спрашивали они, – что в качестве преемника „бомбардировщика Дугласа“ к нам назначают какого-то никому не известного интенданта? Разве нельзя было найти генерала, действительно воевавшего против немцев?»

Впрочем, так думали не все. Полковник Хэмфри, кадровый офицер королевского Ливерпульского полка, ветеран кампаний в Индии и Египте, генерал-лейтенант Томас, командир 1-го корпуса, генерал-майор Бэлфор, командир 2-й пехотной дивизии, и другие высшие армейские чины с удовлетворением отмечали, что такой деловой человек, как Робертсон, сумеет не только обеспечить свои интересы в Германии, но и интересы всего высшего офицерства. Как показали дальнейшие события, генерал Робертсон оправдал надежды своих почитателей.

Для рядовых солдат и офицеров режим оккупации и тем самым длительное пребывание в Германии были абсолютно нежелательны. Пулеметчик Бейтс, шофер Смит, рядовой Логан и десятки других солдат, с которыми я разговаривал, мечтали лишь о том, чтобы поскорее надеть штатский костюм и вернуться домой. С другой стороны, полковник Хэмфри открыто заявлял о своей готовности остаться в Германии лет на двадцать – двадцать пять.

«В Германии, – утверждал Хэмфри, – нам, оккупантам, будет намного лучше, чем на родине, которая разорена войной».

Вся политика генерала Робертсона была направлена на то, чтобы обосноваться в Германии надолго. Сам сэр Брайан Робертсон «оккупировал» особняк близ Кельна, большой дом в Берлине и загородную виллу вблизи Бад-Эйнхаузена. Так же прочно он устроил и своих старших офицеров.

Каждый призыв сократить период оккупации и заключить мирный договор с Германией Робертсон рассматривал как недопустимую крамолу. На Московской, Лондонской и Парижской сессиях Совета министров иностранных дел, на всех заседаниях Контрольного совета Робертсон был ярым противником объединения Германии и прекращения оккупации страны.

Для рядовых английских солдат в Германии ее военные концерны являлись «врагом № 1». Солдаты, мечтавшие только о мире, были заинтересованы в том, чтобы стоглавая гидра германской агрессии была уничтожена раз и навсегда. Для полковника Хэмфри и многих других «Стальной трест», «И. Г. Фарбениндустри», концерны Круппа и Маннесмана являлись обычными промышленными фирмами, с которыми они поддерживали те или иные деловые связи. Им было куда выгоднее скупать акции этих фирм, нежели уничтожить их или передать в руки немецкого народа. Генерал Робертсон и здесь поступил не как солдат, а как делец.

Каучуковые заводы компании «И. Г. Фарбен» в английской зоне оккупации стали составной частью компании «Дэнлап раббер» – интересы этих двух концернов окончательно переплелись. Аналогичные события происходили в стальной, угольной и других отраслях военной промышленности Западной Германии, ибо «мудрый» английский губернатор придерживался лозунга: «Живи и жить давай другим».

Рядовые солдаты британской армии были кровно заинтересованы в том, чтобы все нацисты – генералы, промышленники и крупные чиновники – подверглись справедливой каре. По их мнению, каждый крупный фашист должен качаться на виселице, ибо, если он избегнет веревки, десятки других людей не побоятся «начать там, где кончил Гитлер». Для полковника Хэмфри и других нацистские генералы были коллегами по ремеслу. Немецкие промышленники являлись для них выгодными партнерами, правда, потерпевшими поражение, но все же достаточно жизнеспособными, чтобы совместно с ними создавать новый послевоенный порядок, который был бы выгоден для обеих сторон.

Святая ненависть к фашизму, воодушевлявшая наш народ в годы войны, была чужда высокопоставленным английским чиновникам, крупным промышленникам, видным генералам. Она оказалась также чуждой сэру Брайану Робертсону. Сэр Брайан Робертсон и возглавлявшаяся им военная администрация занимались не тем, чтобы уничтожить фашизм, а тем, чтобы оправдать бывших видных нацистов.

Пулеметчик Бейтс мечтал превратить Германию в демократическое миролюбивое государство. Но Бейтс был только незаметным колесиком той громадной машины, которая называется оккупационной армией. У руля этой машины находился сэр Брайан Робертсон. А сэр Брайан Робертсон заявил на заседании членов британской контрольной комиссии по Германии: «Мы находимся здесь для того, чтобы восстановить рейх».

Рядовой Бейтс и тысячи других соглашались с тем, чтобы Советский Союз, их военный союзник, который вынес на своих плечах тяжелейшее бремя и спас Европу, получал репарации. Ведь горе объединяет не только отдельных людей, но и целые народы. Тот, кто потерял свой кров на берегах Темзы, сочувствовал тому, чей дом нацисты разрушили на берегах Волги. Но пулеметчик Бейтс был всего лишь пулеметчиком, а Брайан Робертсон сосредоточил в своих руках всю полноту власти в британской зоне. И генерал Робертсон на заседании Координационного комитета в марте 1947 года категорически возражал против того, чтобы Советскому Союзу были выплачены репарации. Генерал Робертсон хотел, чтобы репарации с немцев взимали не русские, а компания «Дэнлап раббер», которая получила за время войны крупные прибыли – 15,6 миллиона фунтов стерлингов. Текущая продукция «И. Г. Фарбен» была для Робертсона «неприкосновенной», так как компания «Дэнлап раббер» и сам сэр Брайан Робертсон стали пайщиками «И. Г. Фарбен».

Для солдат надежды на мир были воплощены в Потсдамском соглашении. Тысячи солдат британской армии с надеждой и гордостью смотрели на фотоснимки в газетах, где британский премьер-министр был снят рядом с генералиссимусом Сталиным. Но эти рядовые были всего лишь простыми людьми. Выполнять Потсдамские решения в британской зоне было поручено генералу Робертсону. А для представителя «Дэнлап раббер» (чьи тайные архивы пополнились документами о картельных соглашениях с «И. Г. Фарбен») доброе согласие с гитлеровскими химическими королями было важнее мира во всем мире и дружбы с Советским Союзом.

Быть может, некоторые из моих товарищей, которые вместе со мной служили в оккупационной армии, обвинят меня в пристрастии к пулеметчику Бейтсу и шоферу Смиту. Возможно, они скажут мне, что были такие английские солдаты, которые вели себя в Германии тоже не по-джентльменски. Мой ответ на это будет очень простым: пулеметчик Бейтс, так же как и любой человек, – не ангел. На последующих страницах я расскажу о том, как многие чины военной администрации совершали поступки, которые я никак не могу назвать джентльменскими и соответствующими духу английского народа.

Ведь беда-то заключается в том, что армия, предводительствуемая хищниками, не может не подвергнуться разложению.

Как же я могу осудить рядового, который, быть может, унизился до торговли на черном рынке где-нибудь в Шарлоттенбурге, если для генерала сэра Брайана Робертсона вся Западная Германия являлась лишь гигантским черным рынком?

Побочные доходы офицеров британской армии на Рейне

После капитуляции Германии 21-я армейская группа, переименованная в рейнскую британскую армию, разместилась в служебных помещениях, реквизированных виллах и казармах, которые раньше были заняты гитлеровской армией. Штаб главнокомандующего, при котором я состоял штабным офицером, расположился в Бад-Эйнхаузене, Херфорде и Бад-Зальцуфлене. Бад-Зальцуфлен, где я находился в течение первых нескольких месяцев, представляет собой восхитительный курортный городок, где по соседству с очаровательными домами XVIII–XIX столетий стоят вполне современные комфортабельные виллы и отели. Бад-Зальцуфлен славится своим великолепным парком с аккуратными клумбами, лужайками и кристально чистыми ручейками. Этот идиллический пейзаж как нельзя лучше соответствовал настроению безоблачного покоя, которое охватило британских офицеров в первые дни после капитуляции Германии.

Уже в июле 1945 года в штабе Рейнской армии было сделано поразительное открытие: значительная часть офицеров и солдат этой армии практически не нуждалась в жалованье.

Тайна этого «бескорыстия» раскрывалась весьма просто. Эти «бессребренники» не нуждались в жалованье потому, что их пребывание в рядах оккупационной армии открыло перед ними удивительные перспективы. Оказалось, что здесь можно тратить громадные деньги, даже не прикасаясь к своему окладу. Американский символ веры – «делать деньги» – стал символом веры почти всей армии. Способов «делать деньги» были десятки, но все они сводились, в конечном итоге, к одному: к грабежу разоренного населения Западной Германии.

– Можете говорить что угодно, – заявил нам как-то капитан Томсон, наш офицер по снабжению, за которым укрепилась репутация человека, умеющего достать все, что пожелает, для себя и для своих друзей, – но нет никакого сравнения между жизнью здесь и убогим существованием на родине. Там ограничения и нормирование продуктов, а здесь мы живем роскошно. Да, жизнь здесь хороша, и у нас нет необходимости торопиться домой.

И действительно, капитан Томсон и многие другие офицеры Рейнской армии имели в Германии все, что могли пожелать. Торговля «дымом», то есть сигаретами, которая в тот период была совершенно легальной, приносила им огромные доходы. Армейская почтовая контора и связные военно-полевой почты в подразделениях были буквально перегружены работой. Ежедневно в Рейнскую британскую армию прибывали тысячи аккуратно упакованных посылок, каждая из которых содержала сотни сигарет, купленных в Англии без пошлины по цене от 6 пенсов до шиллинга за пачку. Эти «Вудбайнсы», «Плейерсы», «Кепстены» или «Сениор сервисы» продавались немцам по цене от 1 до 5 марок за штуку. В среднем прибыль от этой торговли составляла тысячу или даже две тысячи процентов. Немецкие марки принимались в наших английских магазинах, клубах и барах. Таким образом, на несколько пачек сигарет можно было роскошно прожить несколько недель.

Торговля шла так бойко, что многие офицеры и солдаты вскоре запаслись огромным количеством марок, на которые они могли покупать у немцев радиоприемники, дорогие фотоаппараты, меха, драгоценности и прочие предметы роскоши.

Наряду с этой торговлей на деньги шел и прямой примитивный обмен одного товара на другой. Подобно «классическим» колонизаторам, которые в обмен на стеклянные бусы получали слоновую кость, алмазы и золотой песок, мы оперировали товарами, фактически ничего не стоившими по сравнению с тем, что мы получали взамен. Кофе мы могли обменять на фамильные драгоценности, теплые носки – на радиоприемник или фотоаппарат. Валютой в подобных сделках служили армейские пайки, виски и джин. Добытые в результате обмена вещи посылались в Англию, где их можно было продать по непомерно высоким ценам.

Сержант Стерн из отдела безопасности в Бад-Эйнхаузене рассказывал нам о еще более легком пути «делания денег из сигарет».

Он и другой сержант из того же отдела обычно прогуливались по Герфордерштрассе на расстоянии в несколько сот ярдов друг от друга. Стерн продавал сигареты немцу; его приятель подходил в момент совершения сделки. Притворившись возмущенным, он «конфисковал» сигареты и прогонял немца. После этого друзья менялись ролями. Второй сержант продавал те же сигареты другому немцу, а Стерн, в свою очередь, «конфисковал» их. Бизнесмены из отдела безопасности совершали свои «торговые сделки», оперируя одними и теми же сигаретами.

Некоторые из моих знакомых в беседах со мной осуждали подобный «бизнес», заявляя, что откровенный грабеж населения Западной Германии бесчестит британскую армию и восстанавливает немцев против оккупационных войск.

«Мы пришли сюда с благородными целями. Мы пришли, чтобы спасти немцев от фашизма, а вместо этого наживаемся на чужой беде», – говорили они.

Однажды мы вели разговор на эту тему в присутствии одного из наших офицеров, возвратившихся из американской зоны.

– Вы просто дети, – сказал этот офицер. – Все ваши сделки на черном рынке ничто в сравнении с тем, как действуют американцы. Только побывав в американской зоне, можно узнать, что такое настоящий бизнес и что такое настоящий грабеж.

Действительно, американцы вели себя еще более нагло, нежели англичане. Как-то раз во время моего кратковременного пребывания в Берлине я заметил, что два американских джипа остановились около Бранденбургских ворот. Впереди сидели два американских офицера, а позади лежали сигареты, шоколад и пачки жевательной резинки. Увидев джипы, дисциплинированные немцы образовали очередь, держа наготове свои марки. Американцы немедленно приступили к коммерческой деятельности. За каждую сигарету они брали от 5 до 10 марок; плитка шоколада стоила 30 марок. Пока один из офицеров принимал деньги, другой выбрасывал покупателям сигареты и пакеты жевательной резинки. Когда весь товар был продан, у «ами» оказалось так много бумажных денег, что они буквально не знали, что с ними делать. Карманы офицеров уже давно распухли от марок, поэтому они засовывали деньги под рубашки, в брюки, наполняли ими пустые ящики от сигарет.

– Что вы собираетесь делать со всеми этими деньгами? – спросил я одного из офицеров.

– Куплю драгоценности у немцев, – ответил он с наглой усмешкой, – и пошлю их моему старику в Штаты. Он продаст их по настоящей цене, а после этого мы купим ресторан, гараж, а может быть, даже фабрику. Это то, что называется у нас в Штатах бизнесом.

Тогдашний военный губернатор американской зоны генерал Клей, который хотел быть популярным в глазах своих подчиненных, решил еще более облегчить этот и без того легкий бизнес. Он организовал специальные «обменные магазины» в Берлине и во Франкфурте-на-Майне, где можно было вполне легально обменять грошовые американские товары на фотоаппараты, радиоприемники и антикварные изделия.

«Бизнес» в британской зоне проводился, так сказать, кустарным, примитивным способом, в то время как в американской зоне все было поставлено на широкую ногу. И у того и у другого «бизнеса» была одна общая характерная черта: грабеж в обеих зонах проводился строго в соответствии с армейской иерархией. Правда, это была своеобразная иерархия. Чем больший чин занимал «бизнесмен», тем более крупные операции он производил. То, что было дозволено генералу, не было дозволено сержанту. В то время как американский рядовой бегал на почту получать свои сигареты, Клею они доставлялись самолетами. Сверх того, генерал Клей имел при себе специальный штат, который обделывал за него все торговые операции. Недаром немцы из американской зоны в шутку говорили: «Нам повезло, что в американской зоне только один военный губернатор». Такое же положение существовало и в британской зоне. Богатые генералы и полковники имели возможность нажиться здесь значительно скорее, чем рядовые солдаты.

Одним из рекордсменов «бизнеса» в британской армии на Рейне был генерал-майор Рис, или «Бобби», как прозвали его офицеры 53-й дивизии, которой он командовал. В 1946 году «Бобби» назначили на другой пост, в Альдершот. Новое назначение причинило ему немало забот. Дело в том, что у «Бобби» к тому времени собралась обширная «коллекция» немецких товаров, которые он хотел без пошлины переправить в Англию. Но опасения «Бобби» оказались напрасными. Награбленные Рисом ковры, картины, вазы, столовое серебро и прочие сокровища, едва разместившиеся в двух пятитонных грузовиках, были благополучно переправлены в Англию с опечатанным грузом транспортной роты, которая в то время отправлялась на родину.

Таким же образом действовали и многие другие генералы и полковники. Беззастенчиво грабя немецкое население, они задавали тон всей армии.

Радиоприемник майора Кэрри и мораль оккупационных войск

В первые же послевоенные дни мой сослуживец майор Кэрри – офицер главного штаба наших войск в Германии – в обмен на сигареты умудрился добыть себе прекрасный радиоприемник «Блаупункт». Влюбленный в свое новое приобретение, майор Кэрри бодро поворачивал переключатели, настаивая на том, что мы должны послушать то концерт из Парижа, то передачу из Лондона.

Именно благодаря майору Кэрри и его приемнику я познакомился с нашими радиопередачами для Германии. Слушая эту пропаганду и поглядывая на первоклассный приемник майора Кэрри, который обошелся ему в четыреста сигарет, я не мог не вспомнить бессмертного Тартюфа. Голос Тартюфа из приемника майора Кэрри утверждал, что англичане и американцы являются спасителями Германии, чуть ли не апостолами XX века, которые несут немцам все блага англо-саксонской цивилизации.

Не знаю, как воспринимали эту слащавую пропаганду другие английские офицеры, но лично мне она казалась насквозь ханжеской и лицемерной. Достаточно было посмотреть вокруг, чтобы убедиться в том, что поведение многих английских офицеров и особенно американцев в Германии отнюдь не было поведением цивилизованных людей. Новоявленные апостолы – британские и американские оккупационные войска – несли немцам не духовные ценности, а мораль чикагских подонков: беззаконие, воровство, хулиганство. Для иллюстрации приведу лишь несколько примеров.

Баварский союз инвалидов занялся подсчетом случаев насилия американских солдат по отношению к немецким гражданам. Согласно подсчетам этого союза, 7300 баварцев стали жертвами нападений со стороны американцев, причем в эту цифру вошли только такие случаи, в результате которых баварцы, избитые или подстреленные американцами, потеряли трудоспособность. Магистрат Нюрнберга официально заявил, что только за две недели в Нюрнберге имели место тридцать два случая крупных грабежей со стороны американских солдат. За это же время пьяные американцы были виновниками 10 804 автотранспортных аварий. Начальник нюрнбергской полиции Шталь сказал, что он не имеет возможности «защитить жителей города от участившихся эксцессов американских военнослужащих».

Сухой статистикой заинтересовался и мой знакомый, корреспондент одной американской газеты. Открыв наугад свою записную книжку, он зачитал мне следующий список: 10 января в нашем городе американские солдаты обстреляли ресторан. 11 января американские военнослужащие нарушили правила уличного движения и задавили двух прохожих. 12 января утром американские солдаты ограбили немецкого шофера. 12 января вечером американские солдаты бросили бомбу со слезоточивым газом; несколько немцев были в бессознательном состоянии доставлены в больницу. 13 января 5 американских солдат убили немецкого шофера. 14 января военные власти города сообщили о раскрытии притона, в котором американские солдаты и офицеры составляли планы ограбления городского банка.

Ни одного дня не проходит в американской зоне без того, чтобы несколько шоферов такси – немцев не подверглись нападению со стороны американских солдат, которые не только отказываются платить за проезд, но и забирают у шофера его дневной заработок. Я встретил одного такого шофера в Берлине. Он бежал из Мюнхена, где трижды был жертвой нападения и грабежа со стороны пьяных американских солдат. Здесь он снова стал водителем такси, но никогда не брал пассажиром ни американского солдата, ни даже офицера.

Случаи, описанные ниже, ни в коей мере не являются исключениями для американской зоны оккупации.

В Мюнхене на женщину напали два американских солдата. Услышав крики о помощи, к ней подбежал немец в штатском. Он был избит американцами и отправлен в управление военной полиции. Там его обыскали и, найдя в кармане обыкновенный перочинный нож, обвинили в нападении на двух американских солдат.

Там же, в Мюнхене на пятнадцатилетнюю девушку напали два американца; во Франкфурте два американца изнасиловали женщину в присутствии ее двухлетней дочери; американские солдаты разбили вдребезги столы и стулья в одном берлинском кафе; американские солдаты напали на кассиршу в кино, ранили ее и скрылись с деньгами.

В Баварии преступления против девушек, особенно несовершеннолетних, настолько часты, что никто из родителей не решается отпускать своих дочерей одних даже днем.

Шайки американских дезертиров, часто возглавляемые офицерами, орудуют почти в каждом городе Западной Германии. Они задерживают машины, грабят ювелирные магазины, торгуют одеждой и пайками, украденными в армейских складах. Некоторые из этих шаек имеют свои гаражи и специальные лавки, в которых продают награбленные товары. Вообще они могут заниматься этим совершенно безнаказанно. Даже те из них, кто подвергается аресту и даже тюремному заключению, по-прежнему остаются в выигрыше. Согласно американскому уголовному кодексу, грабители могут выйти на свободу, уплатив штраф, соответствующий строгости приговора.

А это, конечно, не составляет трудности для членов американских бандитских шаек, так как ко времени ареста они уже имеют солидные вклады в американских банках.

Я мог бы почти до бесконечности продолжать список убийств, грабежей и насилий, совершаемых американскими солдатами в Германии.

В наших войсках многие с восторгом слушали рассказы о «подвигах» американских военнослужащих. Вдохновляемые их выгодным «бизнесом» и сознавая, что для оккупационных войск «законы не писаны», многие наши офицеры состязались с американцами в воровстве и грабежах. Это способствовало тому, что в наших войсках выработалась особая мораль, не имеющая ничего общего с обычной человеческой моралью.

В Берлине некоторые наши солдаты совместно с американскими гангстерами ломали в кафе столы и стулья, грабили кассиров кинотеатров и ресторанов.

После образования Германской Демократической Республики английские солдаты вместе с американскими создавали беспорядки в восточном секторе Берлина, взламывали витрины магазинов и избивали полицейских, которые призывали их к порядку.

Тони, офицер аэрофотосъемки 53-й дивизии, не постеснялся рассказать нам в столовой, как он ухитрился собрать прекрасную коллекцию не только дорогих фотокамер, но и редких фотопринадлежностей. Тони заходил в фотомагазин покупать некоторые мелкие вещи, и, когда продавец поворачивался спиной, он попросту брал фотокамеры, светофильтры и другие фотопринадлежности.

В 1946 году британский солдат из штаба 2-й пехотной дивизии убил мужа женщины, с которой он иногда проводил ночи. Это был возмутительный поступок, но еще более возмутительным было то, что наши военные власти приговорили его к очень короткому сроку заключения.

Бад-Зальцуфлен и Бад-Эйнхаузен, где помещалась ставка британской армии на Рейне, не представляли в этом смысле исключения. Уже вскоре после капитуляции уличные скандалы и пьянство стали обычным явлением в этих небольших городках, которые до тех пор были такими тихими.

Правда, фельдмаршал Монтгомери и генерал-лейтенант Маккрири, который замещал его в качестве командующего британской армией на Рейне, пытались несколько утихомирить своих расходившихся подчиненных: они сократили выдачу спиртных напитков офицерам и уменьшили число клубов. Но эти мероприятия проводились только для виду: никто фактически не карал преступников и высшие офицеры смотрели сквозь пальцы на «проказы» младших офицеров и солдат.

Хулиганское поведение британских военнослужащих развращало и самую армию, и германское население. Те кафе Дюссельдорфа и Гамбурга, которые часто посещались английскими военнослужащими и чиновниками из контрольной комиссии, превратились в притоны самого низкого пошиба. В этих кафе можно было наблюдать беспрерывные ссоры и драки из-за женщин, которых наши офицеры и солдаты заманивали сигаретами, одеждой и деньгами. Тысячи немецких женщин становились проститутками. Дело дошло до того, что многие уважающие себя семьи не разрешали своим дочерям или сестрам общаться с английскими офицерами или солдатами. У входа в офицерский клуб на Флингерштрассе в Дюссельдорфе можно было видеть девушек и женщин, ожидающих, чтобы офицеры пригласили их выпить. Поздно ночью они покидали клуб и переходили в укромные частные квартиры. В полицейских протоколах за 1946 год приводятся имена двух офицеров из 53-й дивизии, осужденных за аморальное поведение в самом клубе. Но в этих протоколах отсутствуют записи о бесчисленных случаях обмана немецких женщин и девушек английскими офицерами и чиновниками, которые обещали жениться на них или помочь их семьям.

Во время моего пребывания в Бад-Эйнхаузене мой денщик солдат Робертс обнаружил однажды запертую в пустом доме девушку лет шестнадцати. Оказалось, что она находилась там уже в течение нескольких дней и что ее провел мимо полицейских патрулей какой-то офицер или солдат, который, проведя с ней несколько часов в этом пустом доме, пообещал возвратиться рано утром. Но шли дни, а никто за ней не приходил; напуганная девушка боялась позвать на помощь, потому что не имела пропуска в расположение гарнизона.

В конце 1946 года два офицера из 1-го королевского танкового полка, расположенного в Детмольде, подъехали на броневике к клубу в Бад-Эйнхаузене, где напились до потери сознания; затем, на обратном пути, они начали стрелять из пулемета по немцам. Несколько немцев было ранено, в том числе один серьезно. Кончилось все это тем, что негодяи офицеры получили выговор за «использование не по назначению снаряжения военного ведомства».

Два сотрудника военной администрации взяли в свою машину двух немецких девушек. Напоив их джином и виски, они в конце концов бросили их в бессознательном состоянии на дороге. Когда девушки пожаловались на это, их посадили на два месяца в тюрьму. Но ни одного из чиновников военной администрации не потревожили.

Майор Ригби из штаба британских войск в Берлине и майор Харгревс из Гамбурга рассказывали мне о притонах гомосексуалистов и наркоманов, где развлекались военнослужащие британских и американских оккупационных войск. Кафе «Генке» в Берлине и тайный клуб на Бисмаркштрассе в английском секторе Берлина были хорошо известны как английским и американским офицерам, так и немцам.

Один знакомый офицер с возмущением говорил мне:

«Мы вводим в Германии самые худшие из наших пороков. Мы ведем себя не как цивилизованные люди, а как дикари, прикосновение которых разлагает все, к чему они прикасаются». Этот же офицер рассказал мне историю «королевы Нелли». Эта история вызвала грандиозный скандал в американской зоне оккупации Германии и в США, настолько грандиозный, что несколько видных чиновников государственного департамента лишились из-за этого своих мест.

Нелли была рыжеволосой красавицей, которая жила в Гармиш-Паттенкирхене – роскошном зимнем курорте в Баварии. Она получила свой «королевский» титул от весьма крупных американских офицеров и чиновников военной администрации, которые по очереди влюблялись в «рыжую Нелли». Но, как рассказывал мне мой знакомый, все это было совсем не так романтично, как казалось с первого взгляда. Нелли выполняла роль связующего звена между офицерами американской армии и бандой контрабандистов, которые занимались торговлей наркотиками и увозом девушек в публичные дома Южной Америки. Банда контрабандистов возглавлялась бывшими офицерами СС, но самыми главными «пайщиками» в этом «бизнесе» были американцы. Нелли была убита, по-видимому, потому, что слишком много знала. Следствие по делу было внезапно прекращено, ибо уже первые шаги следователя грозили разоблачением крупных американских деятелей в Германии.

Одним из побочных эпизодов дела «рыжей Нелли» явилось бегство в Швейцарию видного американского офицера и его любовницы. Как выяснилось впоследствии, офицер захватил с собой золота на 75 тысяч долларов и 2,5 миллиона долларов в банкнотах, которые он награбил.

Впрочем, само дело «королевы Нелли» было только эпизодом в той атмосфере бесчестия, разврата и полного морального разложения, которые охватили большую часть личного состава американских и британских оккупационных войск в Германии.

Конечно, не все люди, служившие в оккупационных войсках Западной Германии, потеряли всякий человеческий облик. Многие из них искренне возмущались тем, что они видели. Но участь этих людей была очень тяжелой. Офицеры, пытавшиеся бороться с моральным разложением в своих частях, быстро убеждались в том, что это донкихотство и оно ни к чему не ведет.

«Вы принесли нам нравы воровских шаек, – неоднократно говорили мне мои немецкие друзья. – Вы хвастались тем, что научите нас демократии, а вместо этого учите нашу молодежь проституции и воровству. В США каждые две минуты совершается преступление. В Западной Германии пока еще не заведена такая статистика, но можно не сомневаться, что преступления здесь скоро будут так же обычны, как и на родине гангстеров, в Америке. И это называется высокой моралью! И это называется „перевоспитанием Германии по образцу западной демократии!“»

Комиссионеры в военной форме

Британская зона оккупации стала источником наживы для многих офицеров. Но еще более обширным источником обогащения она явилась для британских бизнесменов.

Крупные промышленные компании засылали своих многочисленных представителей в состав военной администрации. Об одном из этих представителей – бывшем директоре «Дэнлап раббер» – я уже говорил выше. Но и другие фирмы не имели причин жаловаться. Их агенты – видные чиновники военной администрации – весьма удачно совмещали свои официальные обязанности с интересами бизнеса. Интересы бизнеса требовали от этих представителей изыскания способов поглощения целых заводов и отраслей промышленности, присвоения немецких патентов и т. д.

Штаб-квартира представителей крупных стальных, химических и машиностроительных фирм Англии находилась в так называемом Штальхаузе (Стальном доме) в Дюссельдорфе. Это огромное бетонное здание, расположенное в центре Дюссельдорфа, известно тем, что в 1939 году здесь было подписано соглашение между магнатами Рура и Федерацией британских промышленников. Когда я впервые увидел этот «Стальной дом» после войны, я удивился, каким чудом он остался невредим, в то время как все окружающие здания были превращены нашими бомбардировщиками в щебень.

С одним из «комиссионеров в военной форме» я познакомился в госпитале недалеко от Бад-Эйнхаузена. Он возглавлял одно из отделений текстильного отдела экономической контрольной комиссии по Бизонии, который находился в Миндене. Насколько мне помнится, его звали Симпсон.

Симпсон посвятил меня в некоторые тайны английских промышленных компаний. В его обязанности входило отбирать образцы тканей, производившихся в Германии, и посылать их английским текстильным фирмам. Целые дни он проводил в погоне за производственными секретами немецких текстильных фирм. Патенты, принадлежащие немецким текстильным фирмам, также отправлялись в Лондон. Симпсон в прошлом служил в крупной йоркширской фирме. Форма чиновника военной администрации служила ему лишь маскировкой, облегчавшей вести в Германии дела его фирмы.

Английские текстильные фирмы были чрезвычайно заинтересованы в уничтожении германской конкуренции и в присвоении германских производственных секретов. Они пользовались всеми доступными им средствами для того, чтобы добиться этих целей. По их указаниям военная администрация, помимо кражи технических секретов, конфисковала большую часть продукции текстильных фирм в Западной Германии и отправила ее в Англию. Руководитель акционерного общества «Дейче Зейденвебер» в Крефельде, которого я посетил в его служебном помещении, совершенно откровенно заявил мне:

– Ваши соотечественники говорят, что они не требуют репараций, но они крадут наши мысли, наши профессиональные секреты, чтобы избавиться от конкуренции Германии.

То же самое говорили мне служащие текстильных фирм в Вуппертале и Кельне.

Особенно интересовала британские власти шелковая промышленность. В 1946 году, по заявлениям служащих экономического управления британской военной администрации, свыше 50 процентов всей текущей продукции германской шелковой промышленности вывозилось в Англию. Другим способом извлечения прибыли из немецкой текстильной промышленности являлось использование квалифицированного труда немецких текстильщиков. Обычно из Англии непрерывно прибывали в Гамбург огромные партии хлопка для переработки на немецких текстильных фабриках.

Продукция других заводов в британской зоне оккупации также изымалась и отправлялась в Англию. Так, например, большая часть продукции оптических заводов британской зоны также стала добычей крупных английских фирм. Мне приходилось часто посещать химические заводы, где изготовлялись различные материалы для фотографирования; я доставал там эти материалы для солдатских фотокружков. В связи с этим я несколько раз посетил крупнейший химический завод «И. Г. Фарбен» в Леверкузене близ Кельна. Во время первого посещения мне сразу же бросилось в глаза, что этот большой завод, днем и ночью работавший на гитлеровскую военную машину, почти не был разрушен бомбардировками.

Однажды я разговорился с начальником цеха фотоматериалов. Он рассказал мне, что лишь за небольшой срок – шесть месяцев – с этого завода было отправлено в Англию химических товаров на сумму в 900 тысяч долларов. При этом большая часть продукции изымалась фактически безвозмездно.

Автомобильный завод «Фольксваген» в Фаллерслебене, на котором было занято около 10 тысяч рабочих, полностью отправлял свою продукцию на английский рынок. Другой автомобильный завод, «Ганомаг», работал исключительно по заказам британской военной администрации. Предприятия металлообрабатывающих фирм в Липпштадте вынуждены были поставлять всю свою продукцию английским властям. В частности, 80 процентов продукции этих фирм реквизировалось без оплаты. Директор одного из заводов жаловался мне, что немецкие рабочие вынуждены голодать, так как остававшихся 20 процентов продукции недостаточно для выплаты им заработной платы.

Летом 1947 года я по своим служебным делам должен был поехать в Гамбург. Здесь я имел возможность лично наблюдать за отправкой промышленной продукции и сырья из нашей зоны. Большое число докеров было занято погрузкой на суда бесчисленных ящиков и корзин, в которые были упакованы товары немецких заводов. Другие суда нагружались железным ломом и другим сырьем. Служащий военной администрации Хови, наблюдавший за погрузкой, рассказал мне, что из портов Гамбурга, Эмдена и Вильгельмсхафена ежемесячно вывозилось в Англию от 30 до 40 тысяч тонн железного лома. Этот лом был приобретен у немцев по смехотворно низкой цене. В то время как на мировом рынке цена железного лома составляла 30–40 долларов за тонну, английские власти платили немцам только 6 долларов за тонну. Вывоз металлолома в Англию за несколько месяцев дал английским компаниям миллионные прибыли.

Однако наибольшую прибыль английским компаниям дало присвоение немецких патентов и изобретений. Этим занимался специальный отдел британской военной администрации. Этот отдел проводил промышленные исследования и работал под контролем министерства торговли. В течение первых месяцев деятельности этого отдела в Германии в его обязанности входило исследование «секретного оружия» и технологии его производства. Однако вскоре обязанности эти значительно расширились. Один мой знакомый – сотрудник специального отдела – рассказывал мне, что этот отдел интересовался не только ракетными заводами и атомными лабораториями, но также заводами, изготовлявшими промышленное оборудование и оптические приборы.

Директор одной из вуппертальских текстильных фабрик однажды заявил мне:

«Все наши самые современные машины, все наше секретное оборудование, чертежи и синьки были изъяты. Мы даже не получили за них никакой платы. Все они проходят под рубрикой оккупационных расходов».

Мой коллега из штаба 53-й дивизии рассказывал мне также о «любопытной операции» – конфискации архивов Любекского патентного бюро. Немецкие инстанции всячески пытались спасти любекские патентные архивы. По этому вопросу правительство земли Шлезвиг-Гольштейн послало даже специальное ходатайство. Для того чтобы не «волновать» общественное мнение, британская военная администрация решила тайно похитить Любекский патентный архив. Однако об этой операции стало известно немцам. Газета «Любекер фрейе прессе» 15 марта 1947 года опубликовала по поводу отправки Любекского патентного архива в Лондон следующее сообщение: «Реквизиция архива является для немецкого хозяйства, особенно для Любека, такой потерей, которую невозможно возместить».

Для использования отправленных в Англию немецких патентов в Лондоне был создан специальный «подкомитет британской службы информации». Подкомитет переправлял сведения о немецких патентах английским компаниям. О размахе деятельности подкомитета свидетельствуют следующие цифры, которые я привожу по данным газеты «Таймс»: различные британские учреждения до конца 1946 года получили 46 тысяч описаний немецких изобретений. Кроме того, 490 тысяч описаний было передано частным лицам. Для обработки всех этих материалов понадобился штат в 10 тысяч технических работников.

Изъятие этих немецких архивов нанесло огромный ущерб народному хозяйству британской зоны оккупации Германии и вместе с тем изрядно пополнило карманы английских промышленников. В неистовой погоне за патентами экономическое управление британской военной администрации совершенно забыло о необходимости наладить производство в тех отраслях промышленности, в продукции которых нуждалось немецкое население.

Более того, развитие ряда отраслей промышленности прямо тормозилось представителями крупных английских компаний. Эти представители действовали теперь в форме чиновников военной администрации. Совершенно ясно, что какой-нибудь представитель крупной текстильной фирмы из Ланкастера или Ноттингема отнюдь не был заинтересован в том, чтобы восстановить немецкую текстильную промышленность, которая конкурировала с ним до Второй мировой войны. Наоборот, он был заинтересован именно в том, чтобы предотвратить возрождение немецкой конкуренции. Это имело исключительно серьезные последствия для развития промышленности британской зоны оккупации. Положение несколько изменилось лишь тогда, когда значительная часть заводов британской зоны стала собственностью тех или иных крупных американских или британских фирм.

Комиссионеры в армейской форме нанесли, таким образом, огромный вред делу восстановления мирной промышленности британской зоны. Все их помыслы были направлены на то, чтобы извлечь новые прибыли из Западной Германии, причем их деятельность имела, разумеется, значительно больший размах, чем действия отдельных солдат и офицеров.

Настоящий грабеж германского народного хозяйства развернулся именно тогда, когда эти комиссионеры в военной форме, используя всю мощь английских и американских монополий, начали действовать.

От Робертсона до Киркпатрика

16 марта 1950 года верховным комиссаром британской зоны был назначен Киркпатрик. Сэра Брайана Робертсона сменил сэр Айвон Киркпатрик.

Эта перестановка фигур на шахматной доске большой европейской политики не сопровождалась никакими официальными декларациями. Западногерманские газеты, которые в 1947 году печатали панегирики Робертсону, аналогичным образом восхваляли и нового руководителя британской военной администрации Киркпатрика. Однако, по справедливости, отъезд Робертсона из Западной Германии следовало сопроводить краткой эпитафией: «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти».

Генерал-делец Робертсон был хорош для определенного периода оккупации Германии. Он сумел восстановить крупные картели, в том числе крупнейший химический картель «И. Г. Фарбен»; он с солдатской грубостью попирал программу демократизации Германии, созданную в Потсдаме. И наконец, он сумел подготовить почву для восстановления западногерманского вермахта.

Но в 1950 году этого уже было мало. В 1950 году английскому верховному комиссару в Германии нужно было открыто проводить политику ремилитаризации Западной Германии, что в 1947 году показалось бы просто немыслимым.

Значило ли это, что к 1950 году сэр Брайан Робертсон уже исчерпал свои ресурсы как политик? Думаю, что в известной мере это так и было. Конечно, генерал Робертсон – исполнительный администратор. Именно благодаря этому качеству он успешно проводил в жизнь установки британских политиков. Нет сомнения, что, оставшись на старом посту, он продолжал бы вести курс, намеченный Лондоном. Но положение стало настолько острым и сложным, что административных достоинств Робертсона было уже, по-видимому, недостаточно. Голубоглазый генерал со своими пшеничными волосами мог оказаться не на высоте. Так же как и его отец, сэр Брайан Робертсон-старший, командовавший в 1919 году оккупационными войсками в Рейнской области, генерал Робертсон, губернатор британской зоны, сделал вчерне то, что надлежало доделать другим. Он расчистил дорогу британским дипломатам для заключения далеко идущих соглашений с германской военной кликой.

Человек, сменивший сэра Брайана Робертсона, то есть сэр Айвон Киркпатрик, как нельзя лучше соответствует этим новым целям британской политики.

Сэр Айвон Киркпатрик не похож на сэра Брайана Робертсона. В то время как внешний облик сэра Брайана Робертсона поражает своей определенностью – сразу можно сказать, что Робертсон британец и представитель высших классов английского общества, – Киркпатрик лишен этих характерных черт. Такое лицо, как у Киркпатрика, могло быть у средневекового испанского иезуита или у одного из ближайших сотрудников Риббентропа. Насмешливая улыбка, которая кривит рот Киркпатрика, проницательные глаза и едва уловимые черты жестокости и коварства могут принадлежать человеку любого круга, любого времени и любой страны. Всякий, кто хоть сколько-нибудь знаком с карьерой Киркпатрика, должен признать, что его внешность как нельзя лучше соответствует характеру этого человека. Киркпатрик – это не британский дипломат, а дипломат вообще, интриган с дипломатическим паспортом в кармане, который служит не своему народу, а своим хозяевам.

Айвон Киркпатрик приобрел известность не благодаря тем официальным постам, которые он занимал, а своей деятельностью за кулисами британской дипломатии. К нему полностью подходит афоризм Мерсье о том, что лучше быть стальным винтиком, который направляет золотую стрелку, нежели самой этой стрелкой. Только в самых крайних случаях сэр Айвон Киркпатрик лично выходит на авансцену британской политики.

На британскую дипломатическую службу Киркпатрик поступил в январе 1919 года. После кратковременного пребывания на посту третьего секретаря посольства в Рио-де-Жанейро он в 1920 году возвратился в Лондон, в министерство иностранных дел. Уже в том же году Киркпатрик получил чин первого секретаря. В мае 1930 года он был назначен в британское посольство в Риме, в ноябре – в посольство при Ватикане, где занимал пост поверенного в делах. В августе 1933 года Киркпатрик был направлен в британское посольство в Берлин.

С этого времени «германская ориентация» сэра Айвона Киркпатрика становится совершенно очевидной. Вначале он работал под руководством Филипса, а потом Гендерсона и стал «своим человеком» среди нацистских заправил в Германии. Весьма характерным моментом в карьере Киркпатрика является его участие в пресловутой Мюнхенской конференции. Когда Невилл Чемберлен отправился в 1938 году на поклон к Гитлеру, он избрал в качестве своего спутника не кого иного, как сэра Айвона Киркпатрика. Киркпатрик был личным переводчиком Чемберлена в Берхтесгадене, Годесберге и Мюнхене. Айвон Киркпатрик сопровождал также Гораса Вильсона, который привез письмо Чемберлена Гитлеру. С елейной улыбкой выслушивал он выкрики Гитлера: «Я разгромлю чехов!» и даже грубости фюрера по адресу самого британского премьера Чемберлена. Самое худшее унижение не может достаточно унизить Киркпатрика, которому не знакомо понятие чести.

Впрочем, свой «дипломатический талант», проявленный во время рокового мюнхенского сговора, и свое пристрастие к Гитлеру Киркпатрик не афишировал.

В 1939 году, когда нам пришлось пожинать плоды Мюнхена, весь гнев народа был направлен против Чемберлена, Гендерсона и Вильсона. «Скромный переводчик» Киркпатрик, незаметный винтик британской дипломатии, казалось, не имел к этому никакого отношения. Несмотря на перемену курса, никто не помышлял о том, чтобы уволить Киркпатрика из министерства иностранных дел. Наоборот, на протяжении всей войны он назначался на самые ответственные посты. Так, например, в 1940 году Форин-офис «одолжил» Киркпатрика министерству информации, где он стал руководителем иностранного отдела. Вслед за этим Киркпатрик был таким же образом передан министерству внутренних дел, а затем Би-Би-Си для фактического руководства всей британской пропагандой за границей. В это же время Киркпатрик вступил в личный контакт с одним из нацистских руководителей, бывшим заместителем Гитлера Рудольфом Гессом. В 1941 году в Шотландии, где приземлился Гесс, вести беседы с ним было поручено почему-то именно Киркпатрику.

Крушение гитлеровского режима, точно так же как и крушение Чемберлена, не повлияло на карьеру Киркпатрика. В 1945 году Киркпатрик считался таким же специалистом по германским делам, как и двенадцать лет назад. В 1945 году, уже в ранге посла, он организовал британскую часть контрольной комиссии для Германии. В 1947 году Робертсон получал указания именно от Киркпатрика. Таким образом, если накануне войны Айвон Киркпатрик выступал «как практик», то есть принимал участие в прямых переговорах с нацистами, то в первые послевоенные годы он определял общее направление английской политики в Германии. В первые послевоенные годы время Киркпатрика еще не настало. Немецкие партнеры Чемберлена и Киркпатрика были частично уничтожены, а частично притаились в страхе перед народами Европы.

Английский народ, который пожертвовал жизнью многих своих сынов для победы над фашистами, хотел установить в Германии такой порядок, чтобы германские вооруженные силы никогда больше не смогли угрожать Англии. Только постепенно, исподволь, можно было подготовить английский народ к новому сговору с германскими милитаристами.

Сам сэр Айвон Киркпатрик немало сделал в этом направлении. На Лондонском совещании Консультативного совета, во время переговоров трех держав и на многих других совещаниях он выступал как сторонник «жесткого курса» в отношении России и как проповедник возрождения германского военного потенциала.

Однако свою основную роль Киркпатрик, как всегда, выполнял не на официальных конференциях, а на тайных собраниях, куда допускался только узкий круг «посвященных».

Но прежде чем разъяснить значение этой миссии Киркпатрика, мне бы хотелось вспомнить один эпизод, о котором я вскользь уже упоминал.

Время действия – 1939 год. Место действия – Дюссельдорф. Главные действующие лица – сэр Айвон Киркпатрик и рурские магнаты. Результат этого печального эпизода свелся к заключению в Дюссельдорфе соглашения между Федерацией британских промышленников и германской имперской промышленной группой.

Совещание в Дюссельдорфе в 1939 году было своего рода дополнением к Мюнхену, то есть к дипломатическому сговору между Невиллом Чемберленом и Адольфом Гитлером. Тем самым дюссельдорфское соглашение открыло путь ко Второй мировой войне, которая принесла такие неисчислимые бедствия английскому народу.

Примерно десять лет спустя, в декабре 1949 года, Айвон Киркпатрик снова вернулся в Дюссельдорф, с тем чтобы заключить секретное соглашение с крупными германскими промышленниками и банкирами. Некоторые из моих друзей, хорошо информированные о ходе совещания в Дюссельдорфе в 1949 году, неоднократно указывали на то, что второе дюссельдорфское совещание преследовало те же цели. Киркпатрик, в частности, прямо напомнил магнатам Рура о той помощи, которую британские политики типа Чемберлена оказывали германским милитаристам накануне Второй мировой войны.

Говорят, что гиены чуют падаль. Но в зоологии ничего не говорится об особой породе политических интриганов, которые чуют кровь, войну и человеческие несчастья. Тем не менее такая порода существует, и к этой породе принадлежит сэр Айвон Киркпатрик. Когда бесстрастное лицо сэра Айвона Киркпатрика оживляется, когда он покидает Форин-офис и отправляется в дипломатические путешествия – это значит, что в воздухе запахло кровью.

Вольно или невольно, но генерал Робертсон опозорил нас в Германии. Армия, которая сражалась против фашистов в Северной Африке, Италии и Нормандии, обесславила себя «бизнесом» на черном рынке и «подвигами» в немецких кафе. Теперь на место Робертсона пришел Киркпатрик. Сэр Айвон Киркпатрик хочет заставить наших солдат драться вместе с теми, кто навлек величайшие бедствия на английский народ. Он заключает новый военный союз с германскими генералами и милитаристами. Он вновь лелеет те же планы, которые вынашивал в 1939 году.

Но сэр Айвон Киркпатрик не всевластный маг; он всего лишь хитрый и коварный дипломат. То, что близко Киркпатрику, чуждо английскому народу. Я знаю свой народ, и я знаю, что он далек от мысли о новой войне.

Глава третья Нацисты на свободе

«Бестактный» Георг фон Шницлер и «тактичный» Яльмар Шахт

Не помню, в какой именно газете, но как-то я прочел, что «денацификация» – абсолютно неудобоваримое слово, которое трудно произнести нормальному англичанину. Разумеется, я и мои друзья, рядовые офицеры британской армии в Германии, посмеялись над ревнителем чистоты английского языка. Для нас «денацификация» была вполне удобоваримым словом, потому что она означала очищение Германии от фашистов и милитаристов, справедливое возмездие гитлеровским ублюдкам, торжество современных идей демократии над средневековыми идеями насилия, победу добра над злом.

Однако политика британских властей по отношению к нацистам действительно отнюдь не укладывалась в суровое слово «денацификация». Когда я думаю об этой политике, то вспоминаю не слово «денацификация», а два характерных эпизода, сохранившихся в моей памяти.

О первом из этих эпизодов мне рассказал наш офицер связи, прибывший вскоре после капитуляции Германии в Бад-Зальцуфлен из расположения американских частей.

Этот офицер связи случайно присутствовал при поимке одного из крупнейших нацистских промышленников Георга фон Шницлера. Георг фон Шницлер, бывший директор «И. Г. Фарбен», был пойман в мундире штурмфюрера СС. По-видимому, этот представитель «высшей расы» сильно струсил, когда два дюжих янки скрутили ему руки за спиной.

– Я не воин, а предприниматель, – бормотал нацистский «герой». – Я… Георг фон Шницлер.

– О-кэй, – посмеивался американский капрал, который сопровождал Шницлера в штаб. – Веревка одинаково плачет как по нацистским вождям, так и по нацистским предпринимателям.

Внезапно, однако, Шницлер остановился. Навстречу ему шел американский генерал. Выражение страха на лице Шницлера сменилось нахальной улыбкой.

– Добрый день, сэр, – сказал Шницлер генералу, – рад встретить американцев снова и работать с вами, как прежде.

Генерал нахмурился и молча прошел мимо. Американский капрал толкнул Шницлера прикладом в спину.

Когда наш офицер связи позднее беседовал об этом случае с американскими офицерами из штаба, один из них, в форме полковника, брезгливо поморщился и сказал:

– Они удивительно бестактны, эти немцы, а этот фон Шницлер просто дурак, бестактный дурак…

Это было в 1945 году, то есть тогда, когда «великие мира сего» в США и Британии держали свои политические симпатии и деловые связи с нацистами в строжайшей тайне. Но уже спустя несколько лет положение резко изменилось. В 1948 году военный преступник Яльмар Шахт выпустил книгу «Расчет с Гитлером». На протяжении всего своего объемистого труда Шахт с чисто немецкой методичностью доказывал, что американские и английские дельцы были его друзьями. Наилучшим эпиграфом к книге Шахта могли бы служить слова Георга фон Шницлера: «Рад встретить американцев снова и работать с вами, как прежде».

Не знаю, что подумал о книге Шахта американский капрал, конвоировавший Шницлера, знаю только, что среди британских и американских властей эта книга встретила самый сочувственный отклик. Никто не обвинял старика Шахта в бестактности. Наоборот, все хвалили его здравый ум и тактичность. Еще до написания книги услугами Шахта заручились для разработки денежной реформы в Западной Германии. После этого он был одним из авторов проекта включения западногерманской экономики в план Маршалла.

Впрочем, и сам Шницлер, который слишком рано заявил о своих связях с американцами, недолго был в опале. Всесильные американские друзья крупнейшего химического треста Германии «И. Г. Фарбениндустри» вскоре вспомнили об одном из директоров этого треста – Шницлере. Георг фон Шницлер был не только освобожден из ландсбергской тюрьмы, где он отбывал наказание как военный преступник, но и начал играть ведущую роль в «реорганизации» концерна «И. Г. Фарбен», то есть в возрождении концерна и в еще большем его сращивании с крупными химическими фирмами США. Книга Шахта, по-моему, как нельзя лучше дополняет эпизод с поимкой Шницлера. Эти факты составляют две стороны одной и той же фальшивой монеты, которая именуется в Западной Германии «денацификацией». Денацификация не достигла у нас своей цели. Она выродилась в спасение нацистских преступников.

Возможно, что некоторые люди на моей родине, которые прочтут эти страницы, скажут, что мое желание покарать всех нацистов объясняется тем, что я зачерствел на войне или исхожу не из принципов человечности, а из каких-либо определенных политических принципов.

На эти возможные упреки я должен ответить раз и навсегда: война не сделала меня кровожадным. Наоборот, именно в годы войны мы, простые солдаты и офицеры, узнали цену истинной дружбы и привязанности к близким, цену великодушия и самопожертвования.

Но война все-таки изменила мою психологию. Война показала мне, что тот, кто любит Англию, ее старинные города и парки, помнит ее великую историю и знает ее великий народ, должен уничтожить черные силы фашизма. В годы войны я понял, что судьба и благополучие моего народа зависят от того, насколько честно и решительно мы, оккупационные войска, выполним свой долг, то есть добьемся того, чтобы Германия никогда больше не подняла меч против нас.

Что касается второго упрека, то и этот упрек я отметаю полностью. Я не политик и не собираюсь стать таковым. Решать судьбы мира – не моя задача. Больше всего я хочу вновь заняться любимым делом – изучать языки и литературу. Если я взялся за перо, с тем чтобы обличить германских нацистов и тех наших деятелей, которые помогают им спастись, то это объясняется просто чувством долга перед моим народом.

Двенадцать лет назад мне пришлось бросить любимые книги и взяться за винтовку. Теперь я хочу лишь одного – спокойно работать в тиши кабинета, но я знаю, что моя судьба, судьба моей работы, связана с Германией. Люди, спасающие нацистов, готовят нам новые несчастья.

Правосудие в войлочных туфлях

Не следует думать, однако, что денацификация в британской зоне вообще не проводилась. В больших и маленьких городах нашей зоны были созданы специальные суды по денацификации.

Я уверен, что в некоторых случаях благодаря усердию британских офицеров и честных немецких антифашистов приговоры этих судов были справедливы. И тем не менее уже в первый год после крушения гитлеровского «рейха» истинная денацификация в британской зоне превратилась в пустую шумиху.

Приведу несколько примеров.

В августе 1946 года гамбургские газеты сообщили своим читателям, что из 197 судей и адвокатов земельных и местных судов в Гамбурге 119 были раньше активными нацистами; из 22 судей и адвокатов Верховного суда 9 являлись членами гитлеровской партии. Немецкая печать опубликовала также еще одну вопиющую цифру: 43 процента всех судей и прокуроров в британской зоне оккупации являлись бывшими руководящими работниками гитлеровского судебного аппарата. Британские власти с самого начала заявили, что процессы нацистов должны проводить не представители демократических организаций, а специалисты в области юстиции, невзирая на их политическое прошлое. Впоследствии оказалось, что подавляющее большинство этих «специалистов» были нацистами. Таким образом, денацификация была передана в руки самих нацистов. Фашистские прокуроры должны были обличать фашистов, а гитлеровские судьи – судить гитлеровцев. Неудивительно, что уже в 1946 году на черном рынке спекулянты бойко торговали «свидетельскими» показаниями для судов по денацификации. Впрочем, торговля «прощением» шла и открыто. Адвокаты печатали в газетах, издававшихся по английской лицензии, объявления о том, что они «гарантируют денацификацию всем своим клиентам».

Однажды я разговорился с моим домохозяином немцем герром М. и его женой. Вскоре я заметил, что герру М. не терпелось что-то рассказать мне. Действительно, гepp М. решил излить мне душу.

– Бургомистр Шомбург, снятый со своего поста после вступления ваших войск в Хильден, – сказал мне герр М., – сейчас восстановлен в должности, несмотря на то, что он являлся ярым нацистом. То же самое произошло с Кюхемом. Этот фашист все еще работает в жилищном отделе в ратуше и всячески помогает своим друзьям наци.

– Почему же вы, – спросил я герра М., – не пойдете в суд по денацификации и не расскажете обо всех этих фактах?

Герр М. только покачал головой. Зато его жена казалась не на шутку рассерженной.

– Этого только не хватало, – сказала она сердито. – За кого вы принимаете моего мужа! Можно не сомневаться, что всякий, кто осмелится выступить против Шомбурга, скоро останется без работы. Об этом побеспокоятся американцы. Я уж не говорю о том, что его могут просто пристрелить из-за угла. Разве вы не знаете, что наш сосед, который выступал как свидетель обвинения против своего «блоклейтера», все время получает угрожающие анонимные письма?

Несмотря на эти всем известные факты, машина по денацификации продолжала свою работу. Более того, британские органы пропаганды беспрерывно сообщали об успехах «чистки» нацистов.

В январе 1946 года, например, агентство Дойче Прессе-динст порадовало нас следующим заявлением: «С мая 1945 года в среднем каждые две минуты какой-нибудь нацист либо подвергается аресту, либо увольняется со службы, либо снимается с какого-нибудь поста…»

К январю 1946 года я уже знал, что в британской зоне нацистов снимают с работы в громадном большинстве случаев только для того, чтобы повысить в должности. Так было, например, с другом Геббельса Лодзом. Лодз уцелел на своем посту крейсрата в маленьком голштинском городе Эйтине. Британские власти торжественно уволили его как нациста и… назначили обер-крейсратом в Брауншвейг.

Единственное, что несколько утешало меня и моих приятелей-немцев, это то, что суды не всегда выносили оправдательные приговоры нацистам. Видных гитлеровцев все-таки сажали в тюрьмы или лагеря. Однако скоро я, к своему огорчению, узнал, что наше правосудие в отношении этих людей также было, выражаясь немецким термином, «эрзац-правосудием». В январе 1948 года реакционная английская печать начала бурную кампанию в защиту гитлеровских генералов. Камеры генералов Браухича и Штраусса в ганноверской тюрьме были даже обставлены мягкой мебелью. Часовые в ганноверской тюрьме были специально проинструктированы, с тем чтобы ни под каким видом не мешать генералам. Дирекция тюрьмы позаботилась, чтобы эти часовые ходили только в мягких войлочных туфлях. Стук обыкновенных солдатских сапог мог, по мнению администрации, плохо подействовать на нервы германских военных воротил, расстроенных неудачами своих кровавых походов.

И вся эта забота распространялась на тех самых генералов, которые уничтожили тысячи моих товарищей – английских солдат и офицеров – в Дюнкерке, в Африке, в Италии и в Нормандии.

Разве генерал Браухич не был немецким командующим в 1940 году, когда озверевшие наци напали на мирную Францию, или в 1941 году, когда немецкие самолеты беспощадно разрушали наши города?

Нет, я, видевший своих товарищей в братских могилах и на госпитальных койках, никогда не примирюсь с тем, что для генералов Штраусса, Рундштедта, Манштейна и других должен быть создан особый режим, подобный режиму в дорогих санаториях. Ныне Браухич, по не зависящим от него причинам, не пользуется всеми этими удобствами – он умер. Но другие генералы с удовлетворением могут наблюдать коренное изменение отношения к ним. Почти все они сейчас уже на свободе.

В 1948 году некоторые из моих знакомых английских офицеров проникли за стены тюрем и лагерей для нацистов. Они рассказывали мне, что заключенные в этих тюрьмах спекулировали с помощью охранников, с которыми делились своими «доходами». Многие нацисты, отбывавшие свой срок в лагерях, откровенно признавались в том, что здесь они имели возможность завязать чрезвычайно полезные деловые связи.

Наибольшее впечатление произвел на меня рассказ офицера авиации Дойла, который также побывал в лагере для нацистов. Брат Дойла был убит нацистами, и поэтому мой друг был страшно возмущен порядками, царившими в этом лагере.

«Нацистские преступники, – рассказывал мне Дойл, – живут лучше, чем честные немцы. Их кормят почти так же, как британских солдат. Каждую неделю из города приезжают артисты, чтобы увеселять заключенных. Это не лагерь, а издевательство над законом. Когда какому-нибудь нацистскому молодчику надоедает однообразная жизнь, он просто отправляется к коменданту и добывает себе „увольнительную“ на несколько дней».

Рассказ об «увольнительных» показался нам в то время несколько странным. Однако очень скоро все мы узнали, что система освобождения самых отъявленных нацистов на несколько дней практикуется во всех лагерях западных зон. Удостоверившись в этом, я неоднократно задавал себе вопрос: почему тысячи осужденных наци попросту не разбегутся из лагерей?

На этот вопрос мне опять-таки ответил мой хозяин гepp М.

– Некоторые наци, – сказал он мне, – заинтересованы в том, чтобы «пересидеть» опасное время где-нибудь в надежном убежище. За решеткой они чувствуют себя лучше, чем на свободе. Там они охраняются, а на свободе честные немцы могут свести с ними счеты. А потом пройдет полгода или год, все уляжется, люди позабудут о своих врагах, и тогда нацисты, сидевшие в тюрьме, вынырнут где-нибудь в другом месте и вновь примутся за старое.

Старые знакомые

Слова моего хозяина герра М. оказались пророчеством, которое исполнилось значительно раньше, чем я ожидал.

Однажды вечером в феврале 1946 года я включил радио. Передавались довольно скучные комментарии обозревателя Би-Би-Си. Я уже было собрался выключить приемник, как последние слова диктора привлекли мое внимание: «Гамбург – один из тех городов, в которых денацификация прошла быстрыми темпами».

С денацификацией «по-гамбургски» я был уже знаком, так как сам побывал в Гамбурге и имел друзей, которые регулярно посещали этот город. Вот каково было истинное положение вещей. Во всех органах городского управления прошла «чистка». Однако 80 процентов крупных чиновников-гитлеровцев получили свидетельства о том, что они успешно денацифицированы. Все «денацифицированные» нацисты остались на своих местах. Во главе гамбургской полиции встали бывшие офицеры СС и гестапо. Так, главный инспектор полиции Бойзен раньше командовал отрядом СС и числился в списке военных преступников. Инспектор уголовной полиции Витт был старшим офицером СС и служил в немецкой разведке в период войны. Другой начальник уголовной полиции Густав Шпреде ответствен за преступления, совершенные против населения Смоленска и Белоруссии отрядами СС, которыми он командовал. В Гамбург вернулись фашистские генералы Ретцлау и Абрахам, работавшие в гестапо.

Таким образом, в итоге «денацификации» на решающих должностях в административном аппарате Гамбурга и в гамбургской полиции оказались нацисты. Такое же положение создалось и в других городах британской зоны. Начальником полиции Дортмунда был назначен полковник Беркут – нацист с 1933 года.

Начальником отдела личного состава в правительстве Ганновера был Беккер – нацистский судья, отправивший в свое время на виселицу десятки честных немцев-антифашистов. Он же ведал денацификацией. Доктор Фриц Буш, крупный нацистский промышленник, стал во главе управления железнодорожного транспорта британской зоны. Финансовым экспертом правительства земли Северный Рейн-Вестфалия был назначен эсэсовец доктор Китц. Доктор Ольц, являвшийся во времена Гитлера советником военного трибунала в Ганновере, был повышен британскими властями в чине. В период оккупации Ольц стал президентом ганноверского суда.

Даже гитлеровские тюремщики, и те оказались в большой чести у британских властей. Палач Доквейлер, бывший начальник тюрьмы «Брокке» в Польше, стал в британской зоне оберрегирунгсратом, директором тюрьмы в Кельне.

Ясно, что весь этот аппарат чиновников действует не в духе демократических традиций, которые мы, рядовые англичане, хотели привить Германии, а в духе старых шовинистических немецких традиций. Благодаря покровительству властей западных держав нацисты очень быстро принялись за старое, всячески пытаясь возродить фашистские порядки, и преследовали честных немцев, пострадавших при Гитлере.

«Незаменимые»

Германская промышленность в 1945 году являла собой картину полного развала и дезорганизации. Рурская область производила впечатление раскинувшегося на десятки миль гигантского заводского массива, внезапно покинутого рабочими. Нет ничего более удручающего, чем вид опустевших заводских зданий, потухших домен, подъемных механизмов, остановившихся в самых причудливых положениях. Это мрачная и зловещая картина.

Как оживить парализованную войной промышленную жизнь? Каким образом не допустить, чтобы развитие немецкой промышленности привело к тем же результатам, что и после Первой мировой войны, то есть к новой мировой войне, в которую будет вовлечен и английский народ? Таковы были мысли, занимавшие нас особенно сильно в июле 1945 года, когда наша армия сменила американские войска в Рурской и Рейнской областях.

«Немецкая промышленность обезглавлена, – заявил мне чиновник экономического отдела военной администрации. – Мы не сможем справиться с нашими затруднениями, если не найдем новых руководителей промышленности».

Действительно, в первые послевоенные месяцы могло показаться, что британские власти усердно взялись за выполнение Потсдамских решений о наказании военных преступников. Многие крупные предприниматели были арестованы; двадцать три руководителя «И. Г. Фарбениндустри» находились в тюрьме; Крупп и двенадцать его директоров ждали приговора союзного суда; Фридрих Флик, «стальной король» Германии, был арестован вместе с семью ближайшими помощниками.

Заключение в тюрьму этих промышленных воротил вселяло надежду на то, что с властью военных преступников покончено. Но это была лишь видимость.

Я сам мог лично наблюдать, как постепенно германские индустриальные магнаты восстанавливались в своих правах. Вскоре для меня стало ясно, что британские власти отнюдь не собираются привлечь новых людей для руководства германской промышленностью.

Если в отношении нацистских чиновников военные власти проявляли на первых порах осторожность, то нацистских промышленников они сразу же взяли под свое покровительство. «Никакой смены руководства в промышленности!» – таково было строжайшее предписание экономического управления британской военной администрации.

Главным мотивом, выдвигавшимся в оправдание этой политики, было утверждение, что без восстановления в правах «старых» руководителей промышленности нельзя двинуть вперед дело возрождения германской экономики. Тот же офицер, служивший в экономическом управлении военной администрации, о котором я упоминал выше, рассказывал мне, что руководители экономического управления категорически отказывались утверждать в качестве директоров предприятий каких-либо новых людей, не занимавших в прошлом поста директора или не являвшихся собственниками фабрик и заводов. Руководители экономического управления взяли установку на восстановление в своих правах старых воротил германской промышленности. С этой целью они объявили нацистских промышленников «незаменимыми». Эти действия экономического управления были полностью одобрены военным губернатором британской зоны маршалом авиации Шолто Дугласом и министром по делам оккупационной политики лордом Пакенхэмом. Дуглас и Пакенхэм прямо обращались с призывами к чиновникам военной администрации ограничиваться лишь ролью наблюдателей при проведении денацификации и забыть о старых грехах нацистских преступников.

«Наша роль в Германии, – заявил летом 1947 года министр по делам оккупационной политики лорд Пакенхэм, – сводится к роли опекуна, ни на минуту не забывающего, что каждый немец – это человек с такой же бессмертной, бесконечно ценной душой, как и наша».

Эта ханжеская сентенция о «бессмертной душе» относилась как раз к тем немцам, которые совершили военные преступления и ожидали сурового, но справедливого суда. Слова лорда Пакенхэма являлись призывом к мягкосердечию по отношению к этим военным преступникам и прежде всего к нацистским промышленникам.

Бывший главнокомандующий британскими оккупационными войсками в Германии маршал авиации Шолто Дуглас пошел еще дальше, заявив, что величайшей опасностью является не столько возрождение германского милитаризма, сколько распространение коммунизма на Западе.

В соответствии с этими установками наши военные власти в Германии начали беззастенчиво восстанавливать в промышленности старых нацистов. «Незаменимыми» оказались самые крупные промышленные воротилы.

В список таких «незаменимых» вскоре же после окончания войны был зачислен, в частности, один из самых крупных гитлеровских промышленников Абрахам Фровейн. Я был весьма удивлен, когда узнал, что Фровейн был назначен председателем экономического совета, созданного в британской зоне оккупации. Мне рассказывали, что Фровейн стал по существу главным экономическим советником британских оккупационных властей. Все мероприятия в области промышленности согласовывались британскими властями с ним, прежде чем проводились в жизнь. Такое же положение занял в области сельского хозяйства известный представитель немецкого юнкерства Шланге-Шенинген, который после образования Бизонии был назначен руководителем сельскохозяйственного отдела в двухзональном экономическом совете.

Крупные промышленники оправдывались судами по денацификации под самыми различными предлогами. Любопытный факт рассказал мне в начале 1947 года мой приятель, вернувшийся из Берлина. Для того чтобы добиться оправдания одного из крупнейших немецких монополистов – Вицлебена, генерального директора концерна «Сименс», дирекция концерна, то есть старые коллеги Вицлебена, организовала в марте 1947 года «референдум» на заводах концерна в Западном Берлине. Дирекция объявила, что во время «референдума» 6300 рабочих и служащих высказались якобы за оправдание Вицлебена и 5900 – против. На основании этих данных суд по денацификации в английском секторе Берлина вынес Вицлебену оправдательный приговор.

Фриц Тиссен, написавший известную книгу «Я платил Гитлеру», в которой он сам признавался, что финансировал нацистскую партию, был оправдан на том основании, что был «хорошим христианином» и регулярно посещал церковь.

«Такой человек, – заявил адвокат в суде по денацификации, – не мог быть нацистом». Это произошло вскоре после того, как лорд Пакенхэм заявил: «Задачей англичан в Германии является организация крестового похода для спасения христианства, иначе у нас ничего не получится».

В дальнейшем мне неоднократно приходилось наблюдать весьма бойкую торговлю похвальными отзывами церковных властей о «благонадежности» тех или иных видных нацистов. Эти похвальные отзывы продавались на черном рынке и служили достаточным основанием для оправдания любого, кто мог приобрести их.

Высшее реакционное духовенство развило активную деятельность с целью реабилитации нацистских преступников. В частности, как сообщала немецкая печать, католические священники играли важную роль в оправдании фон Папена. В знак благодарности Папен после своего освобождения из тюрьмы совершил пешее паломничество в Рим, где получил благословение папы римского.

На моих глазах немецкие промышленники и банкиры явно воспрянули духом. После окончания войны многие из них считали, что былые дни их славы и могущества никогда больше не вернутся. Фабриканты и торговцы, финансисты и биржевые маклеры раболепствовали перед союзными офицерами, предлагали им взятки, снабжали винами и деликатесами, готовы были продать своих жен и дочерей, только бы не тронули их собственность, не вспоминали их старые грехи, не привлекали к ответу за ограбление чужих стран.

Но вскоре все это изменилось. Освобожденные союзным военным трибуналом и судами по денацификации, крупные промышленники пришли на выручку своим собратьям по несчастью. Коллеги Вицлебена организовали «плебисцит» в пользу его оправдания; в ответ на это Вицлебен после выхода из тюрьмы тут же добился прекращения судебного преследования своих ближайших помощников Виганда, Польмана и других.

Такие же «взаимные услуги» оказали друг другу Фридрих Флик и Генрих Динкельбах. Судьба, улыбнувшаяся с самого начала Динкельбаху, на первых порах сурово обошлась с Фликом. Флик, хозяин знаменитого «Стального треста», был приговорен к семи годам тюрьмы, а его первый помощник, генеральный директор того же «Стального треста» Динкельбах, по совершенно непонятным и глубоко таинственным причинам, был назначен опекуном рейнско-рурской металлургической промышленности. Он оказался в списке «незаменимых». Отличную служебную рекомендацию выдал ему сам Флик. Естественно, что первой мыслью Динкельбаха было прийти на выручку своему «несправедливо обиженному» хозяину – ведь и среди грабителей существует своя «этика». И вот в конце 1950 года Динкельбах добился своей цели – Флик был освобожден. Он снова занял свое место в числе крупнейших металлургических магнатов Германии.

Среди английских офицеров эта система в шутку называлась «системой взаимного страхования». Но дело заключалось не столько во взаимном страховании, сколько в продуманной политике со стороны британских властей. Промышленники, назначавшиеся на ответственные посты, заранее подбирались чиновниками военной администрации. Таким образом были подобраны Абрахам Фровейн, Пенсген, Бюхер и многие другие.

Майор Тед Брансон, офицер штаба 53-й дивизии, рассказал мне, каким образом доктор Крамер получил назначение на пост одного из финансовых советников британской зоны. Доктор Крамер был директором отделения Рейхсбанка в Дюссельдорфе. Он являлся старым другом Шахта и был тесно связан с английскими банковскими и промышленными кругами. Брансон, который часто бывал в доме у Крамера, заставал там высших чинов нашей военной администрации. Используя эти влиятельные связи, Крамер сделался одним из ведущих финансовых советников британских властей. При этом британские власти не обратили никакого внимания на то, что Крамер в прошлом был крупным нацистским финансистом и даже был награжден самим Гитлером золотой медалью.

Венцом «денацификации» крупнейших промышленников Германии, подготовивших гитлеровскую агрессию, явилось освобождение Круппа. Пушечный король Германии Альфред Крупп был амнистирован по приказу Макклоя 31 января 1951 года. 4 февраля Крупп был уже на свободе. Так американцы спасли династию Круппов, о которой Гитлер в специальном так называемом «законе о семье Круппа» заявил, что эта семья «не имеет себе равных в усилиях по укреплению военного потенциала Германии». Но этим дело не ограничилось. Выпустив на свободу военного преступника Круппа, американские власти преподнесли ему ценный подарок – вернули всю собственность крупповской династии. Не так давно американское агентство Юнайтед Пресс с эпическим спокойствием отметило, что заводы Круппа, являвшиеся становым хребтом германской военной промышленности в двух мировых войнах, получили разрешение возобновить производство.

История одного совещания

Один из британских штабных офицеров рассказал нам весьма доверительно о важном совещании промышленников, состоявшемся в 1946 году в Дюссельдорфе. Британская администрация была хорошо информирована о дне созыва совещания, о его участниках и о порядке дня. Совещание состоялось 29 ноября в дюссельдорфском ресторане Беттермана. По этому случаю была мобилизована вся служба безопасности штаба военной администрации Дюссельдорфа. Сержанты, переодетые в штатское, слонялись вблизи ресторана Беттермана и внимательно присматривались ко всем прохожим. Британская администрация опасалась, что общественность узнает об этом совещании и что в связи с этим могут возникнуть беспорядки. Меры предосторожности, которые были приняты британскими властями для охраны «спокойствия» господ промышленников, можно сравнить лишь с предосторожностями, предпринимаемыми в целях охраны важных дипломатических совещаний.

Примерно в семь часов вечера начали съезжаться участники совещания. Для них была приготовлена специальная комната. Стол был уставлен деликатесами, полученными, очевидно, из штаба военной администрации. Французское шампанское, шотландское виски, датские ликеры и целая батарея отборных рейнских вин ожидали гостей.

Роль хозяина исполнял доктор Раш. В прошлом он занимал важное положение в концерне Маннесмана, а после войны стал одним из главных доверенных лиц британских властей. Раш являлся инициатором созыва этого совещания. Остальными участниками совещания были: кельнский банкир Пфердменгес – один из главных финансовых заправил во времена Гитлера, имперский министр в отставке Яррес из концерна Клекнера, генеральный директор заводов «Гуте Хоффнунгсхютте» Рейш и другие.

В конце совещания произошел досадный «инцидент». Несмотря на меры предосторожности, группа немецких репортеров сумела пробраться в комнату, где происходило совещание. Но они застали лишь «невинно веселящихся людей». Совещание тут же превратилось в беззаботную пирушку. «Мы собрались на веселый уик-энд», – вот единственный ответ, который получили немецкие репортеры, набросившиеся с расспросами на участников совещания. Тайна о подлинных целях дюссельдорфских переговоров так и не была раскрыта.

О чем же договаривались германские промышленники в уютном ресторанчике доброго старого Беттермана в Дюссельдорфе? Судя по рассказам офицеров военной администрации, основным вопросом, обсуждавшимся ноябрьским вечером 1946 года, было будущее рурской угольной и металлургической промышленности. Именно на этом совещании была достигнута договоренность о выделении из концернов, представленных на совещании, важнейших металлургических заводов с целью объединения их в новом стальном тресте, еще более могущественном, чем знаменитый «Ферейнигте штальверке». Впоследствии этот проект начал осуществляться под руководством Генриха Динкельбаха. Дюссельдорфское совещание наметило кандидатуры на важнейшие посты в экономической администрации британской зоны. Рекомендательный список этих кандидатур был затем передан британским властям.

Дюссельдорфское совещание германских промышленников, насколько мне известно, – первое совещание такого рода. Его особое значение состоит в том, что оно являлось исходным пунктом бесчестного сговора между западными оккупационными властями и германскими промышленниками. Последствия этого сговора не замедлили сказаться.

То, что раньше было исключением, теперь стало правилом – нацистские промышленники стали выдвигаться решительно на все ответственные экономические посты. То, что раньше творилось тайно и прикрывалось различными благовидными предлогами, вскоре начало проводиться открыто и цинично. Немецкие газеты в 1947–1948 годах пестрели фамилиями крупных промышленников, назначенных на ответственные посты. Я внимательно следил за газетами и не мог не заметить этих вопиющих фактов. Мне бросилось в глаза, что основные нацистские концерны вновь оказались под руководством своих старых нацистских директоров. Во главе известной электрической компании «АЭГ» вновь стал ее генеральный директор Герман Бюхер, проживавший в Гамбурге. Концерн Стиннеса возглавил генеральный директор Ганс Рохе (сам Гуго Стиннес, оправданный союзным судом, умер в 1949 году), руководителем концерна Клекнера вновь был назначен доктор Фар. Нацистский «фюрер военного хозяйства» Вильгельм Цанген, бывший член гитлеровского совета по вооружениям, вновь состоит членом правления фирмы «Маннесман». Сталь, чугун, уголь – все это вновь оказалось в руках германских монополистов.

«Первые всходы»

Почти сразу же после капитуляции Германии в западных зонах начали создаваться всевозможные неофашистские организации. Матильда Людендорф, вдова фельдмаршала Людендорфа, собрала вокруг себя обширный кружок милитаристов. На собраниях «Союза Людендорфа», кстати сказать, разрешенного военной администрацией, шла откровенная проповедь идей расовой ненависти. Воскрес также «Черный фронт» Отто Штрассера. Несмотря на то, что сам Штрассер находился в Канаде, в английской зоне объявилась масса штрассеровцев, выступавших со своими требованиями. Некий Гиссен, выдававший себя за друга Штрассера, заявил, что его группа требует восстановления довоенных восточных границ Германии. Другая организация «Черного фронта», именовавшая себя «Орденом молодых немцев», выступала с аналогичной программой.

Немцы – преподаватели и профессора, с которыми мне приходилось встречаться, в частности, в Геттингене и Дюссельдорфе, – жаловались на то, что среди молодежи возникло много подпольных нацистских групп. Они рассказали, что эти группы подготовили в Штейнбахе митинг бывших нацистских молодежных организаций. Дело дошло до того, что помощник ректора Гейдельбергского университета Фриц Эрнст и некоторые другие демократически настроенные профессора в американской зоне подали в отставку в знак протеста против милитаристской фашистской пропаганды, ведущейся в университетах.

Каждый, кто хоть мало-мальски знаком с историей Германии, знает, что корни германской агрессии, принесшей человечеству столько несчастий, появились не в 1939 и не в 1933 году, а много раньше. Семена милитаризма тщательно сохранялись германскими хищниками в различных военных и полувоенных организациях, в рейхсвере и тайных кружках офицеров.

Английские прогрессивно мыслящие деятели не раз предостерегали британскую общественность об опасности попустительства такого рода организациям. И тем не менее я был свидетелем не только возрождения духа милитаризма и шовинизма в британской зоне, но и возникновения различных явных и тайных военных организаций.

В Гамбурге был создан «Союз бывших немецких участников войны» наподобие старого «Стального шлема». А в 1951 году возродился и сам «Стальной шлем». По всей зоне возникли филиалы офицерской организации «Брудершафт». Было совершенно очевидно, что эти организации субсидировались крупными германскими промышленниками и возглавлялись старыми фашистскими генералами, которые, по официальным данным, занимались составлением «военной истории Германии».

Я сам и многие мои друзья неоднократно задавали себе вопрос: «Неужели немцы ничему не научились?»

Думаю, что все мы были неправы в отношении немецкого населения. Немцы многому научились. Зато наше правительство ничему не научилось и ничего не поняло. Наглость фашистских элементов в британской зоне объяснялась нашей собственной политикой, в частности провалом денацификации.

В 1949 году я прочел статью в британском еженедельнике «Нью стейтсмен энд Нэйшн», где прямо говорилось, что из западногерманского котла «пахнет нацизмом». Действительно, уже в первые годы после поражения германского фашизма я был свидетелем того, как новая агрессия дала свои «первые всходы» в Западной Германии.

А сейчас дух милитаризма, нацизма и звериного реваншизма насаждается в Западной Германии боннскими правителями и их опекунами в США и Англии со все возрастающей силой и настойчивостью.

Все осталось по-старому

Уже после своего перехода в лагерь сторонников мира и демократии, живя в Берлине, я мог наблюдать за завершением этого рокового процесса. Беседуя со своими друзьями, я вновь и вновь приходил к убеждению, что был прав, когда решил отказаться от всякого участия в этой позорной, антинациональной политике, которая неизбежно должна навлечь новые беды на английский народ. Анализируя факты, я обрел ту ясность мысли, которая дает возможность связывать разрозненные события, свидетелем которых я являлся, видеть причины и следствия наблюдаемых явлений.

Я мог наблюдать за тем, как фашизм в Западной Германии занимал все новые и новые позиции.

Известный английский журналист Бэзил Дэвидсон, совершивший в конце 1950 года поездку по Западной Германии, писал в газете «Рейнольдс ньюс»:

«Снова встречаются знакомые фамилии и лица: кадровые военные, оставшиеся не у дел, твердолобые консерваторы, шарахающиеся от социальных изменений, которые неизбежно сулит им мир, промышленные магнаты и банкиры, которые платили Гитлеру и извлекали благодаря ему астрономические военные прибыли, и полусумасшедшие неонацисты, стремящиеся организовать новую кровавую бойню».

Наша политика привела к тому, что президентом «боннского государства» был поставлен человек, который в 1933 году голосовал за передачу всей власти в Германии Гитлеру, – Теодор Хейс.

Именно благодаря этой политике канцлером был назначен такой известный реакционер, как Аденауэр, который накануне прихода нацистов к власти занимал пост председателя прусского государственного совета и немало способствовал воцарению нацистов в Пруссии.

По такому же принципу подобран и весь государственный аппарат боннского правительства. Достаточно сказать, что, по свидетельству немецкой прессы, в отделе боннского правительства, занимающемся вопросами внешней политики, из двадцати двух ответственных работников шестнадцать являются бывшими членами гитлеровской партии. Все эти люди перешли в организованное в марте 1951 года боннское министерство иностранных дел.

Не удивительно поэтому, что реабилитация нацистов стала важнейшей доктриной боннских властей.

Оправдание нацистов стало также важнейшим принципом «внутренней политики» западных держав в Германии. Макклой и Киркпатрик восстанавливают нацистские кадры, начиная от профессиональных палачей и кончая главными военными преступниками из среды высших фашистских чиновников и генералов. Вновь на свободе Ильза Кох, специализировавшаяся на сдирании кожи с людей. Американским судом оправдан генерал СС Вальдеке – главный судья Бухенвальдского лагеря, повинный в смерти 55 тысяч заключенных. Выпущены на свободу фашистские изуверы, приговоренные ранее к расстрелу за поистине чудовищные преступления. Английский суд в три раза сократил срок заключения военному преступнику генерал-фельдмаршалу Манштейну. Вскоре и он будет на свободе. Вальтер Дарре и Отто Дитрих амнистированы Макклоем за «хорошее поведение».

Когда я слышу о каждом таком новом факте, я всегда вспоминаю об инциденте, свидетелем которого был один из моих лучших друзей – офицер британской армии, служивший в штабе армейского корпуса вблизи Плэна. Вот его рассказ об этом эпизоде:

«Я сидел после завтрака в саду виллы, в которой мы помещались, неподалеку от большого озера. Это было в первые дни после капитуляции Германии, когда каждый из нас спешил насладиться покоем и был полон приятным сознанием того, что честно выполнил свой долг. Однако ход моих радостных мыслей был прерван самым неожиданным образом. Ко мне подбежал английский солдат. Он был настолько взволнован, что я сразу же увидел, что, вероятно, произошло что-то ужасное. Забыв отдать честь, солдат закричал: „Сэр, это он! Честное слово, это он. Я его узнал. Пойдемте со мной, и я покажу его вам“.

Оказалось, что, проходя мимо пункта, из которого происходила отправка по домам тысяч немецких офицеров и солдат, в массовом порядке сдавшихся нашей армии, он узнал в одном из нацистских офицеров палача – коменданта лагеря для военнопленных. В аресте этого палача он лично принимал участие. Узнав мучителя своих товарищей, он набросился на него и поволок в комендатуру. Но в комендатуре к его заявлению отнеслись весьма холодно. „У нас имеется приказ освободить этого офицера, – сказали ему. – Его прошлое нас не касается“.

Получив точно такой же ответ, я потребовал, чтобы меня провели к начальнику. „Мне все известно об этом человеке, – сказал он мне, беспомощно пожав плечами, – но мы получили в отношении этого офицера специальный приказ. Я ничего не могу поделать“».

Я человек отнюдь не сентиментальный, но когда я вспоминаю эту историю и думаю о своем брате Томе, который провел пять лет под началом такого же животного, как немец, освобожденный под Плэном, мне больно до слез, что миллионы невинных людей, подобных Тому, остались неотомщенными, что справедливость была поругана, а политиканство и произвол восторжествовали.

Глава четвертая Колонизаторы

Зачем мы находимся в Германии?

Однажды утром в начале апреля 1947 года в моем кабинете раздался телефонный звонок. Взяв трубку, я услышал безапелляционный приказ: «Сквайрс, немедленно зайдите ко мне».

Я сразу узнал резкий голос полковника Ферса – начальника отдела общеобразовательной подготовки при штабе британской армии на Рейне, где я служил в качестве офицера штаба в чине майора. Этот вызов не сулил мне ничего хорошего. Ферс вызывал своих подчиненных либо для того, чтобы прочесть им скучную нотацию, либо для того, чтобы дать какие-нибудь новые обременительные поручения.

Однако меня ожидал приятный сюрприз.

«Британская армия на Рейне получила директиву военного министерства составить брошюру для наших войск, – сообщил мне полковник Ферс. – Название брошюры – „Зачем мы находимся в Германии?“. Наш отдел должен принять участие в написании этой брошюры. Вы будете работать вместе с капитаном Эневером. Рассматривайте это как работу первоочередной важности».

Эта тема была мне по душе. Уже давно я сам пытался разобраться в вопросе о том, каковы задачи британской армии в Германии. Мне не приходилось писать подобных брошюр. Однако смею заверить, что к выполнению своей задачи я подошел с большой серьезностью.

Мои взгляды по этому вопросу сводились к следующему: британская армия находится в Германии для того, чтобы фашистское варварство никогда более не повторилось. Следовательно, задача нашей армии состоит в уничтожении корней германской агрессии и в обеспечении мира если не навсегда, то хотя бы для нашего поколения. Таково было содержание деклараций, подписанных нашим премьер-министром, и именно этого ожидали от нас простые люди во всем мире.

В таком примерно духе я и предполагал написать порученную мне часть брошюры – исторический очерк о положении Германии в период между двумя войнами. По моим замыслам, эта часть должна была подвести читателя к выводу о необходимости искоренения фашизма и обуздания германского милитаризма.

Но те выводы, к которым пришли капитан Эневер и я, а именно, что ответственность за приход фашизма к власти и Вторую мировую войну должны нести германские промышленники и генералы, не понравились ни подполковнику Бакстеру, просмотревшему наш вариант, ни полковнику Ферсу. Еще в меньшей степени эти выводы пришлись по вкусу генерал-майору Страттону (заместителю начальника штаба по административной части). Наш текст претерпевал одно изменение за другим, причем каждая новая поправка была направлена на то, чтобы смягчить вину германских милитаристов и реакционеров и отвлечь внимание читателя от необходимости уничтожения фашизма и милитаризма в Германии.

Однако даже вариант, представленный Страттоном, оказался слишком «радикальным» для штаба. В штабе хотели, чтобы в брошюре вина за приход Гитлера к власти была переложена на демократические организации, которые якобы предъявили «чрезмерные требования» правительству Брюнинга и тем самым не допустили компромисса с фашизмом.

Я был ошеломлен цинизмом этих рекомендаций штаба. Ведь историческая несостоятельность теории компромисса с фашизмом была ясна каждому мало-мальски образованному человеку. Именно эта теория и вдалбливалась в головы немецких рабочих в начале 30-х годов и немало способствовала приходу Гитлера к власти. Эта же теория имела тяжелые последствия для моей родины, ибо ее использовали сторонники политики «невмешательства», когда фашистские агрессоры напали на Испанию, а затем на Австрию и Чехословакию. Пока политиканы у меня на родине болтали о «компромиссе» и «невмешательстве», финансисты по другую сторону Атлантического океана вкладывали свои доллары в германскую военную промышленность, восстанавливали могущество германских монополий, вооружали до зубов Гитлера, готовя, таким образом, вторую мировую войну, удары которой обрушились и на нас.

Все эти мысли пронеслись в моей голове, когда я услышал об официальных установках штаба. Но в дальнейшем мне предстояло уяснить себе и многое другое. Попытка штаба фальсифицировать прошлое была не случайна. Искажая историю, наше командование пыталось создать «позитивную» программу, которая в противном случае всем показалась бы явно неприемлемой.

Дело в том, что в обстановке, создавшейся в Германии после Второй мировой войны, теория «компромисса» с фашизмом является не менее опасной, чем в 30-х годах, накануне захвата власти нацистами. Она опасна прежде всего потому, что помогала и помогает возрождению фашизма, разжигала и разжигает стремление к реваншу, оправдывала и оправдывает раскол Германии.

Логически следуя установкам о том, что нацисты пришли к власти в результате «чрезмерных требований» демократии, наши руководители в Германии считали своей обязанностью «умерить» требования демократов, а точнее говоря, включиться в борьбу против демократического движения. Борьба против демократии, само собой разумеется, влекла за собой сопротивление всяким социальным «новшествам», борьбу против ликвидации монополий, предусмотренной в Потсдамском соглашении, и, в конечном итоге, явно враждебное отношение к Советскому Союзу.

«Враг слева!» – этот лозунг полностью отражает политику, которую проводят наши военные власти в Германии. В соответствии с этой политикой, они начали лихорадочно воздвигать барьер против всякого влияния с Востока – со стороны советской зоны оккупации, стран Восточной Европы и Советского Союза. Наши политики очертя голову осуществляли раскол Германии на две совершенно обособленные друг от друга части.

Официальные историки датируют раскол Германии сентябрем 1949 года. Но в действительности раскол был совершен гораздо раньше. Уже в конце 1946 года, когда было принято решение об образовании Бизонии, в результате которого западные зоны были изолированы от восточной, раскол Германии стал по существу совершившимся фактом. Именно тогда мысль об объединении всех зон оккупации в единое германское государство была окончательно отброшена западными союзниками. На моих глазах барьер между Западной и Восточной Германией вырастал и укреплялся с каждым днем. В 1948 году зональные границы между западом и востоком Германии превратились в плотную стену.

Раскол Германии имел катастрофические последствия для страны.

Мне, как и любому англичанину, это особенно понятно, ибо ни одна страна в мире не зависит так от своих внешних торговых связей, как Великобритания.

Западная Германия, как известно, также нуждается в импорте сырья и продовольствия. До войны через германские порты ежегодно ввозилось огромное количество товаров. Большинство этих товаров попадало в районы Западной Германии.

И вдруг жители Западной Германии волею американских бизнесменов оказались отрезанными от половины человечества. Им сказали: «Живите так, как будто на свете существует только одно полушарие – западное. Связь с востоком строго воспрещается».

Западная Германия оказалась полностью отрезанной от продовольствия и сырья на востоке. Ее торговые связи с западным миром были поставлены под строгий контроль. Подлинным хозяином западных зон стало объединенное англо-американское экспортно-импортное агентство (ДЖЕИА). В его власти было в любую минуту задушить Западную Германию голодом, оно могло сбывать западногерманскому населению любые негодные к употреблению товары.

У голодных людей нет выбора. Проводя политику организованного голода в Западной Германии, английские и американские коммерсанты превратили ее в свою легкую добычу, Как гиена чует падаль, так и спекулянт чует возможность наживы. Западная Германия после войны стала ареной действий сотен и тысяч иностранных спекулянтов. Развернулся отвратительный торг: спекулянты наживали баснословные барыши за счет пота и крови немецких рабочих в результате эксплуатации труда сотен миллионов людей во всех других странах.

Все это нельзя назвать иначе, как колонизацией Западной Германии.

Мыло, гребенки и «большой бизнес»

После окончания войны английские и американские миллионеры решили, что клеймо «Made in Germany» («сделано в Германии») должно раз и навсегда исчезнуть с мировых рынков. Употребление его было строжайшим образом запрещено, а там, где это было возможно, оно было уничтожено на уже готовой продукции. Английские и американские бизнесмены стремились окончательно и бесповоротно устранить немецкую конкуренцию. Для того чтобы избавиться от соперничества германских фирм, объединенное экспортно-импортное агентство искусственно повышало цены на товары германского производства в западных зонах Германии. Приведу несколько примеров.

Автомобильные фирмы боялись конкуренции со стороны западногерманского «фольксвагена» – дешевого, но прочного автомобиля, который весьма ценился среди солдат и офицеров оккупационной армии на Рейне, а также во Франции и Бельгии. Экспортная цена на «фольксваген» была почти удвоена, с тем чтобы освободить рынок для «форда», «остина», «морриса» и других американских и английских автомобилей того же типа.

Экспортно-импортное агентство чрезвычайно дорого оценило также велосипеды германского производства, создавая тем самым лучший рынок для наших велосипедов «рэлей» и «БСА».

За колючей проволокой, отгораживающей штаб британской армии на Рейне в Бад-Эйнхаузене, я видел как-то в витрине магазина пишущие машинки, предназначенные для продажи. Я зашел в магазин посмотреть на них. Владелец магазина пожаловался мне, что он не в состоянии продать немцам эти машинки, так как они слишком дороги для них.

– Почему же ваша фирма не продает их дешевле? – спросил я.

– Фирма совершенно непричастна к определению цен, – ответил мне лавочник. – Ваши люди там, – указал он через плечо в направлении Миндена (местопребывание объединенного экспортно-импортного агентства), – сами назначают цены на все товары. Они удерживают цены на наши пишущие машинки на таком высоком уровне, чтобы они не мешали продаже машинок «ремингтон», «импириэл» и других английских и американских фирм.

Представитель одной из западногерманских фирм, выпускающих машинки, которого я встретил в Берлине, рассказал мне о судьбе заказа на 600 пишущих машинок для Швеции. Объединенное экспортно-импортное агентство отказало в разрешении на экспорт этих машинок, и заказ был передан одной из английских фирм.

Этот же человек рассказал мне о еще более возмутительном случае. Гамбургская фирма изобрела новый тип машинки для восточных стран, жители которых пишут справа налево и пользуются алфавитом, отличающимся от нашего. Египетская фирма попросила выслать три такие машинки в виде образца, так как намеревалась дать большой заказ. На этот раз объединенное экспортно-импортное агентство выдало разрешение на отправку трех машинок в Египет. Однако только одна из них достигла места назначения. Каково же было удивление гамбургской фирмы, когда спустя некоторое время египетские заказчики уведомили ее, что лондонская фирма уже прислала нужное число пишущих машинок соответствующей системы. Эта фирма скопировала машинку, сконструированную немцами, получив ее образец у объединенного экспортно-импортного агентства.

Демонтаж и вывоз промышленного оборудования из Германии проводились нашей военной администрацией не в целях ликвидации германского военного потенциала, как это было обусловлено в международных соглашениях, подписанных нашим правительством, а в качестве средства для удушения мирной промышленности в наших зонах. И в этом вопросе политика британской и американской военных администраций диктовалась боязнью германской конкуренции.

В 1946 году, когда я еще находился в 53-й дивизии в Хилдене, я услышал, что мой старый друг Ронни Шеппэрд служит в одной из британских ремонтно-восстановительных частей в Рейзгольце близ Дюссельдорфа. Я решил поехать повидаться с ним. Когда мы сидели в столовой, мое внимание привлекла большая заброшенная фабрика по другую сторону улицы. Во дворе фабрики была видна огромная куча какого-то белого порошкообразного материала. Вначале я подумал, что это какие-то химикалии, используемые для производства химических бомб или снарядов, но оказалось, что я ошибся.

– Это вещество для изготовления мыльного порошка и мыльной стружки, – объяснил мне Ронни. – Большое здание, которое ты видишь, это отнюдь не завод отравляющих веществ. Это всего-навсего хорошо известный мыловаренный завод Хенкеля. Раньше он выпускал такие сорта мыла, как «Перзиль» и «Люкс».

– Так почему же он не работает? – с удивлением спросил я, припоминая цены, которые немцы вынуждены были платить за каждый кусок нашего туалетного мыла.

– Закрыт по приказу военной администрации, – сказал мне Ронни. – Этот завод должен быть демонтирован. Нам сообщили, что отныне фирма «Пальмолив» намерена снабжать мылом западные зоны. Но какая-то из наших английских фирм также претендует на рынок сбыта. Интересно, какая из этих фирм окажется победительницей.

В Шотмаре близ Бад-Зальцуфлена я видел крупную фабрику «Колибри», славившуюся некогда по всей Германии и даже за границей своими гребенками, пряжками и другими изделиями из пластмассы. В 1946 году она была закрыта, а оборудование вывезено военной администрацией. Вскоре после этого на германском рынке появились английские гребенки. Было совершенно очевидно, что фабрика в Шотмаре была демонтирована для того, чтобы освободить рынок для пластмассовых изделий нашего треста «Импириэл кемикл индастриз».

Нет возможности перечислить все случаи демонтажа мирных отраслей промышленности в Западной Германии, который продолжается и по сей день. Однако приведенных примеров вполне достаточно, чтобы показать, что это уничтожение германской мирной промышленности осуществляется в первую очередь в целях устранения германской конкуренции. Демонтажу подверглись заводы, выпускавшие краски, электрооборудование, станки и оборудование для текстильной промышленности, которые до войны конкурировали с английскими и американскими фирмами.

Пока Германия будет производить товары мирного производства, она не будет составлять угрозы для соседей. Наоборот, все народы Европы заинтересованы в том, чтобы она развивала эти отрасли промышленности, так как это будет способствовать поднятию жизненного уровня населения не только в Германии, но и во всей Европе.

Почему же гнев британской военной администрации и ее американских партнеров обрушился на мирные отрасли промышленности Западной Германии? Почему наряду с этим остались нетронутыми танковые заводы Круппа в Эссене, авиационные заводы Мессершмитта в Аугсбурге, «И. Г. Фарбен» во Франкфурте-на-Майне? Эти вопросы беспокоили меня, как и любого честного человека, который имел возможность, так же как и я, наблюдать в непосредственной близости политику нашего правительства в Германии.

Колониальная политика в сердце Европы

В 1947 году мне в качестве офицера штаба армии приходилось совершать служебные поездки во многие районы британской оккупационной зоны. Днем я был занят инспектированием наших просветительных учреждений, а вечерами свободен.

Немецкие города, разрушенные и опустошенные войной, вызывали у меня невеселые думы. Разгуливая по этим незнакомым городам, я не мог избавиться от мысли о том, что Западная Германия – часть великой современной европейской страны – по существу превратилась в колонию, в которой господствуют иностранные дельцы. Лет двадцать или тридцать назад такая мысль показалась бы просто нелепой. Само сочетание слов «Западная Европа» и «колония» было совершенно невозможным. Никто лучше нас, англичан, не знал, что такое колония. В XIX веке вся Англия стала жертвой «колониальной лихорадки». Уличные мальчишки того времени произносили звучные слова «Бечуаналенд», «Трансвааль», «Занзибар» и «острова Фиджи» с таким же шиком, как современные мальчишки говорят о радаре, расщеплении атома и т. д. Киплинг дал, казалось бы, исчерпывающее определение колониальной политики XIX века: «Запад есть Запад! Восток есть Восток! И они никогда не встретятся».

Но Киплинг ошибся. Запад перестал быть Западом в том смысле, как говорил Киплинг. По крайней мере часть Запада стала колонией иностранных фирм. Меняются времена, меняются и нравы. На место прежнего британского колонизатора, сухощавого человека с револьвером в коричневой кобуре, пришел колонизатор нового типа – обрюзгший делец с чековой книжкой в кармане. Старых колонизаторов обычно обвиняли в жестокости. Однако современные колонизаторы куда более безжалостные люди. Новые колонизаторы так же порабощают людей, как и их предшественники. Разница только в том, что юноша в пробковом шлеме и с револьвером на поясе был смел и подвергался бесчисленным опасностям. А колонизаторам XX века не приходится бояться ни тропической лихорадки, ни выстрела в спину. Они действуют, сидя в своих кабинетах и обычно чужими руками.

Для обогащения за счет германского народа английские и американские дельцы в наших зонах используют весьма разнообразные и изощренные способы. Одним из главных методов грабежа явился хищнический вывоз сырья из Германии по сильно заниженным ценам.

Несколько примеров позволят продемонстрировать истинное значение этого вывоза, который, как всем известно, был узаконен и закреплен пресловутым планом Маршалла.

В 1947 и 1948 годах только через Киль ежегодно экспортировалось 258 тысяч тонн чугуна и стали под видом металлического лома. В 1949 году через этот же порт было отправлено из Германии 250 тысяч тонн лома. Немцам платили за лом одну треть цены в долларах и две трети цены в марках. За один только 1949 год из Западной Германии в Соединенные Штаты было отправлено 354 тысячи тонн металлического лома; в 1950 году из Германии в США было отправлено металлического лома на 10 миллионов долларов.

Германский уголь в 1947 году стоил при выдаче на-гора 30 марок за тонну, но наши и американские власти платили немцам только 15 марок за тонну. В 1948 году из Германии было вывезено 10 миллионов тонн угля. Чистый доход, полученный американцами за этот год от перепродажи немецкого угля, составлял несколько десятков миллионов долларов. В этом же году дефицит бюджета Рурской области был равен 30 миллионам марок.

В конце января 1951 года правительство Аденауэра опубликовало официальное сообщение о том, что оно дало согласие на импорт 200 тысяч тонн угля из США «для снабжения западногерманской промышленности». Таким образом, американские капиталисты наживаются не только на вывозе немецкого угля, но и на ввозе в боннскую республику дорогостоящего американского угля.

Третьей важнейшей статьей экспорта из Западной Германии по плану Маршалла является лес. До войны Германия импортировала лес. Но лишь за один послевоенный год в Западной Германии было вырублено на экспорт около 350 тысяч гектаров лесонасаждений.

Каждый английский солдат, находившийся в составе нашей оккупационной армии в Германии после 1946 года, помнит так называемую «операцию дятла». Эта операция заключалась в вырубке леса для экспорта в Англию. В ней участвовали тысячи английских солдат, а также служащие немецких «рабочих» батальонов («динстгруппен»).

В 1946 году генерал Маккрири заявил, что каждый солдат и офицер британской армии на Рейне обязан ежегодно срубить по меньшей мере одно дерево для отправки в Англию. Этот приказ был выполнен с таким рвением, что на большинстве улиц Западного Берлина и даже в районе красивого Грюневальда не осталось почти ни одного дерева. Немецкие эксперты заявили, что для озеленения Берлина потребуется по крайней мере двадцать лет и что в результате варварской вырубки леса по приказу нашей военной администрации и армейского командования целым районам Берлина угрожают подпочвенные воды.

Но не только мы, англичане, охотимся за лесом в Западной Германии. По указанию французских властей значительная часть Шварцвальда уже вырублена на экспорт, а американцы, согласно заявлению управляющего лесничеством земли Бавария, опубликованному в феврале 1949 года, вырубили к тому времени половину лесных массивов в американской зоне.

Что же получили немцы, проживающие в наших зонах, взамен сырья, которое награбили у них англо-американские предприниматели?

По официальным данным, почти половину всех товаров, полученных Западной Германией по плану Маршалла до 31 марта 1950 года, составляли продукты питания. Многие из этих продуктов были взяты из старых запасов, которые не находили сбыта в США.

Жительница Гамбурга фрау Кэн рассказывала мне в 1948 году, что консервированное мясо, продававшееся немцам в нашей зоне, было явно непригодно к употреблению. Немцы обычно называли эти консервы «мясом столетнего мула». Однако многие немецкие рабочие не могли купить даже это мясо, так как и оно продавалось по непомерно высоким ценам.

Соевые бобы, ввезенные объединенным экспортно-импортным агентством в нашу зону в 1949 году, были признаны медицинскими экспертами непригодными к употреблению. В том же году населению Шлезвиг-Гольштейна было выдано по карточкам совершенно непригодное масло из бывших германских морских складов.

Что же касается так называемых промышленных товаров, полученных населением Западной Германий по плану Маршалла, то на первом месте на 31 марта 1950 года стоит табак. Превращение германского государственного достояния в «дым» было, таким образом, поставлено на широкую ногу.

По плану Маршалла жители Западной Германии, кроме несвежих и ненужных товаров, в обмен на ценное сырье получили огромный государственный долг, достигший к 1951 году 15 миллиардов марок.

Все прибыли от этой грандиозной коммерческой аферы золотым потоком хлынули в карманы американских дельцов. Никогда еще в истории такие колоссальные богатства не наживались путем ограбления побежденной страны.

Но помимо огромных прибылей английские и американские миллионеры и миллиардеры преследуют в Западной Германии далеко идущие политические цели. Они успешно превращают западные зоны – крупнейшего в мире поставщика готовых изделий – в источник поставок стратегического сырья и оружия. И то и другое чрезвычайно выгодно английским и американским дельцам, ибо разрешает одним махом две задачи: устраняет Германию как конкурента по производству готовых товаров и включает ее в качестве активнейшего – если не решающего – фактора в военные планы Черчилля и Трумэна в Европе.

До войны не менее 80 процентов германского экспорта составляли готовые фабричные изделия. Стоимость экспорта готовых изделий в одиннадцать раз превосходила стоимость импорта этих изделий. Но с тех пор как крупные американские и английские дельцы взяли в свои руки контроль над западногерманской экономикой, экспорт готовых изделий снизился больше чем наполовину, в то время как более половины всего вывоза падало на долю сырья.

Однажды в гамбургском порту я наблюдал за уходящими в море судами, как я любил делать это в родном Ливерпуле. Несмотря на то, что почти все суда, отплывавшие из Гамбурга, носили немецкие названия, над ними развевался флаг нашего торгового флота – «Ред дастер» – или американский звездно-полосатый флаг.

Старый лоцман, с которым мы разговорились, с грустью сказал мне:

«Я работаю здесь больше сорока лет, но еще никогда мне не приводилось выводить столько „иностранных судов“, как в этом году. Это было бы не плохо, если бы торговля была выгодна для нас. Но вы только взгляните, что увозят отсюда эти суда? Большинство судов нагружено сырьем, которое крайне необходимо для нас самих. Раньше мы ввозили почти исключительно одно сырье, а вывозили готовые промышленные изделия. Теперь суда, прибывающие в наши порты, доставляют лишь грузы для оккупационных войск и бросовые товары, от которых американцам не удается избавиться где-либо в другом месте».

Может ли существовать промышленная страна при таком ненормальном соотношении экспорта и импорта? Спросите любого экономиста, и он вам скажет: может только при том условии, если она будет придатком какой-либо другой мощной промышленной державы; ни о каком самостоятельном развитии такой страны не может быть и речи.

Звездный флаг против «Юнион Джек»

Говорят, что американцы – демократы по натуре. В молодости я слышал, что Генри Форд не имеет своего кабинета, а разгуливает по цехам и здоровается за руку со своими рабочими.

– Гуд дэй, Майкл, – говорит Форд какому-нибудь слесарю.

– Гуд дэй, Генри, – отвечает ему Майкл, протягивая грязную, запачканную маслом ладонь.

Познакомившись с американскими дельцами в Западной Германии, я понял, что анекдоты о простоте Форда – обычный рекламный трюк. В США даже мистер Дрейпер, генерал-майор в отставке и бывший вице-президент банковской фирмы «Диллон, Рид энд компани», вряд ли может без приглашения попасть к миллиардеру Форду. Что касается простых смертных, то им не попасть не только к Форду, но и к Дрейперу.

В первые послевоенные годы мистер Дрейпер являлся главным уполномоченным американских монополий в Германии. Формально он занимал пост экономического советника главнокомандующего американскими оккупационными войсками. Но советник был куда более могущественным, чем сам главнокомандующий. Все основные вопросы оккупационной политики разрешались именно Дрейпером. К нему на поклон ходили ответственные сотрудники нашего экономического управления, и его инструкции стали все более определять не только действия американцев, но и наши собственные действия, особенно в экономической области.

Мистер Дрейпер жил в Германии отнюдь не как демократ, а как вельможа. Обслуживало Дрейпера множество слуг, больше, чем любого английского аристократа. Весь «демократизм» Дрейпера сводился к фамильярности самого дурного пошиба и к необычайной самоуверенности и нахальству.

Самоуверенность была основным оружием Уильяма Дрейпера в его западногерманском бизнесе. Всякий нормальный человек, у которого осталась хотя бы капля совести, не поехал бы на месте Дрейпера в Германию. Дело в том, что Дрейпер, один из руководителей банка «Диллон, Рид», уже давно приобрел дурную славу среди всех честных немцев. Банк «Диллон, Рид» под руководством Дрейпера и компании лихорадочно вооружал нацистов. Банк Моргана и рокфеллеровский банк «Диллон, Рид» разместили в период между двумя войнами наибольшее количество иностранных займов в Германии. Юрисконсульт американской сенатской комиссии по делам национальной обороны Джордж Мелдерс заявил на одном из заседаний комиссии в 1946 году, что именно Дрейпер отпускал кредиты крупным банкам и монополиям Германии. Особо тесную дружбу Уильям Дрейпер поддерживал с германским «Стальным трестом».

Одним словом, широко известно, что мистер Дрейпер – один из тех, кто несет персональную ответственность за перевооружение Германии, за приход нацистов к власти и подготовку гитлеровской агрессии.

Гитлер не мог бы прийти к власти в Германии и развязать Вторую мировую войну, если бы «Диллон, Рид» и другие американские банки не давали германским милитаристам чеки на миллионные суммы. А чеки банка «Диллон, Рид» подписывал не кто иной, как Уильям Дрейпер. Казалось бы, что мистеру Дрейперу не стоило появляться в Германии после капитуляции нацизма. Того и гляди, опознают Дрейпера честные немцы или какой-нибудь старый приятель из концерна «Ферейнигте штальверке» и начнет не вовремя вспоминать старую дружбу. Однако Уильяма Дрейпера не смутили такие «мелочи». Уже в 1945 году он пожаловал в американскую зону.

Первое дело, которым занялся Дрейпер после назначения на пост руководителя экономического управления американской военной администрации в Германии, было подыскание себе надежных помощников. Надо сказать, что Дрейпер преуспел в этом деле. В рекордный срок штат экономического управления при американском военном губернаторе был укомплектован такими же бизнесменами, как и сам руководитель экономического управления. Ответственный пост занимал при Дрейпере Питер С. Хеглунд. До войны Хеглунд руководил заводом «Опель» во Франкфурте, который вооружал ударную – моторизованную – армию нацистов. Таким образом, Питер С. Хеглунд, так же как и Дрейпер, оказал немало услуг Гитлеру. Остальные сотрудники Дрейпера были тоже тесно связаны с фашистскими главарями Германии. Роберт Макконнели из «Дженерал анилайн филм» помогал нацистскому концерну «И. Г. Фарбениндустри»; Фридрих Гетке – фирмам, владевшим медными рудниками в Верхней Силезии.

Другие помощники Дрейпера – Бен, Кеннет Стоктон, Эдвард Здунек и другие – были такими же прожженными дельцами, имевшими тесные связи с гитлеровской Германией.

Укомплектовав экономическое управление подобными людьми, Дрейпер приступил к своей основной задаче – к проведению экономической политики, выгодной для банка «Диллон, Рид» и других американских банков.

Так же как и в конце 20-х годов, когда Дрейпер подписывал кредиты германским военным концернам, он распоряжался американскими кредитами и в послевоенное время. Опираясь на финансовую мощь стоявших за его спиной гигантских американских компаний, Дрейпер прибирал к рукам все, что только было возможно – от драгоценностей и картин до крупнейших предприятий и даже целых отраслей промышленности.

Размах действий Дрейпера возрастал с каждым днем. Он распространял их не только на американскую зону, но все ближе и ближе подбирался к британской зоне и прежде всего к Руру. Подавляющее финансовое и экономическое превосходство США над Соединенным Королевством и другими западноевропейскими странами было использовано Дрейпером и его американскими коллегами по бизнесу для того, чтобы установить свое неограниченное господство над всей Западной Германией, в том числе над Руром.

Известно, что лейбористское правительство, вопреки условиям Потсдамского соглашения об установлении четырехстороннего контроля над германской промышленностью, упорно отвергало все предложения об учреждении контрольного органа четырех держав над Руром. «Нельзя допустить русских в Рур», – говорили нам руководящие представители британской и американской военных администраций. Но что же получилось на деле? Отсутствие четырехстороннего контроля над Руром привело, в конечном счете, к установлению единоличного господства в Руре американских магнатов.

В 1948 году с большой помпой в специальном поезде Геринга в Рур прибыла комиссия из представителей сталелитейной промышленности во главе с президентом «Юнайтед Стейтс стил экспорт корпорейшн» Вольфом. В состав комиссии входили председатель компании «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн оф Делавар» Кинг и другие стальные магнаты США. Мои друзья из штаба Рейнской армии, посещавшие Берлин, рассказали мне, что американские «гости» вели себя как полновластные хозяева. Они устраивали секретные совещания с рурскими магнатами без участия англичан, договаривались о скупке акций рурских металлургических заводов и т. д. Условия сговора американских и рурских магнатов стали известны уже вскоре после отъезда представителей стальных корпораций США. В ноябре 1948 года генерал Робертсон и генерал Клей опубликовали пресловутый «закон № 75», по которому владельцы рурских металлургических и угольных предприятий были официально объявлены собственниками всех принадлежавших им ранее заводов и фабрик.

Это было двойным предательством со стороны наших лейбористских лидеров – предательством наших национальных интересов в Руре и предательством по отношению к членам руководимой ими партии, верившим в обещание Эттли и Бевина «осуществить социализацию» рурской промышленности.

Американцы расположились в Руре, как в своей вотчине. Они вручили власть над металлургическими и угольными предприятиями своим верным ставленникам. Решающую роль среди рурских металлургических магнатов вскоре стал играть бывший директор металлургического концерна «Гуте Хоффнунгс-хютте» Герман Рейш. У Рейша – богатое прошлое. Он являлся доверенным лицом Геринга и играл крупнейшую роль в «освоении» промышленности оккупированных гитлеровцами стран. По-видимому, благодаря этому «опыту» в деле колониального «освоения» промышленности завоеванных стран американцы избрали Рейша своим доверенным лицом в Западной Германии. Рурские рабочие объявили забастовку в знак протеста против назначения этого нацистского магната на пост управляющего угольной и металлургической промышленностью Рура. Но янки и тут не покинули своего верного наймита. Рейшу дали формально менее ответственный пост, но он продолжал и продолжает за кулисами руководить делом реорганизации металлургической промышленности в угоду американским трестам.

Доверенным лицом американцев в угольной промышленности был избран Генрих Кост – бывший директор компании «Рейн-Прейссен», член нацистской партии с 1935 года, гитлеровский вервиртшафтсфюрер с 1941 года.

Когда наши войска оккупировали Рурскую область, британская администрация образовала северогерманскую контрольную комиссию по углю, куда были назначены связанные в прошлом с английскими фирмами германские промышленники. Комиссия помещалась в вилле одного из бывших угольных магнатов в Эссене. Над зданием развевался «Юнион Джек».

Однако после того как американцы фактически захватили в свои руки контроль над угольной промышленностью, они стали играть решающую роль как в контрольной комиссии по углю, так и в контрольной комиссии по стали. Британский флаг над зданием контрольной комиссии по углю раздражал обнаглевших янки. Они открыто выражали свое недовольство по этому поводу. И в конце концов добились своего – в один прекрасный день «Юнион Джек» был спущен и на его место водворен звездный флаг США.

Когда произошел это эпизод, я уже был в Берлине. Услышав о нем из уст одного из моих приятелей, также английского офицера, я был возмущен до глубины души. Наглая бесцеремонность янки, их уверенность в своей безнаказанности, их полупокровительственное и полупрезрительное обращение с нами – все это, как в зеркале, было отражено в этом, можно сказать, символическом эпизоде. Я вспомнил сатирическую пьесу Олдриджа «49-й штат». Эта пьеса заканчивается тем, что премьер-министр Соединенного Королевства упраздняет британское государство, которое полностью попало в долговую кабалу к Дюфеллеру, некоему гибриду Дюпона и Рокфеллера, олицетворяющему американскую промышленную олигархию. Олдридж отнес действие своей пьесы к 2026 году. Но он явно недооценил темпы превращения Великобритании в американский протекторат. По существу Англия уже попала в подчинение к Соединенным Штатам, которые рассматривают наш остров как свой авианосец…

Прогулка по Дюссельдорфу

В 1949 году я случайно встретил в Берлине своего старого университетского приятеля. Оказалось, что он только накануне прибыл в столицу Германии. На правах старожила я пригласил его в маленькое тихое кафе, где можно было посидеть вечером. Потягивая пиво, мы разговаривали о судьбе страны, в которую закинула нас жизнь. Я рассказывал, а мой друг слушал и изредка вставлял свои замечания. Внезапно, однако, он разразился длинной тирадой. Краткий смысл этой тирады сводился к тому, что мои данные о бедственном положении Германии явно преувеличены.

– Статистика – поразительная вещь, – разглагольствовал мой приятель. – Благодаря статистике люди научились обобщать данные и оперировать большими цифрами… Но правительство слишком долго и упорно пичкает нас цифрами. Если верить нашей статистике, манчестерские и бирмингемские рабочие живут сейчас во много раз лучше, чем сто или пятьдесят лет назад. А между тем в Манчестере и Бирмингеме полно рахиточных и туберкулезных детей. Что касается немцев, то они ипохондрики по натуре. Немцы всегда жалуются. Посмотри только на эту фрау-хозяйку, которая сидит за кассой. Она выглядит, как жирный Будда. А между тем статистики, наверное, утверждают, что фрау-хозяйка ежедневно недополучает тысячу калорий. В действительности же эта почтенная дама толстеет на глазах, поглощая тройные порции сосисок с тушеной капустой…

Монолог моего приятеля при всей его шутливости имел весьма глубокий смысл. Современный европеец действительно пресыщен цифрами, причем эти цифры очень часто фальсифицированы. Иногда культурному европейцу кажется, что общие цифры существуют только в головах экономистов, а реальные, живые люди живут по своим обычным, человеческим законам, не имеющим ничего общего с государственной статистикой. Поэтому данный раздел моей книги я хочу начать не с цифр и обобщений. Я хотел бы совершить с вами, дорогой читатель, прогулку по Дюссельдорфу.

Представьте себе, что вы в Германии и мысленно следуете за мной по улицам Дюссельдорфа. В городе Дюссельдорфе было 420 тысяч жителей. Это один из крупнейших промышленных центров Германии. Дюссельдорф славится своими сталелитейными, прокатными, машиностроительными, чугунолитейными, металлообрабатывающими, химическими и многими другими заводами… Но на заводы мы с вами не пойдем. Не посетим мы также известную дюссельдорфскую Академию искусств. Давайте просто походим по улицам, поглазеем на город и поболтаем где-нибудь в трамваях, ресторанах или недорогих «кнейпе» (барах) с рядовыми дюссельдорфцами.

Я рекомендую вам начать осмотр Дюссельдорфа с кафе Вейтцманна на Кенигсаллее. Днем сюда собираются элегантные жены и дочери рурских бизнесменов и подруги официальных лиц из союзной контрольной комиссии.

Одетые по последней нью-йоркской или парижской моде, они приходят сюда для того, чтобы выпить чашку чая. В большинстве случаев, однако, богатые дамы пьют не чай, а настоящий хороший кофе со сливками. В кексах, которые они едят, содержится такое количество сахара и масла, какого хватило бы семье рабочего на много дней.

Каждая из богатых леди платит за несколько чашек кофе и кексы столько, сколько рабочий зарабатывает в неделю, если у него вообще есть работа.

Пройдемте дальше, в кафе «Табарис», расположенное недалеко, на этой же улице. Это один из наиболее элегантных танцевальных залов района. По вечерам здесь пьют дорогие вина, ликеры и шампанское. Жены промышленников и спекулянтов демонстрируют свои драгоценности, которые эффектно сверкают при свете ламп. Танцующие пары под звуки оркестра скользят по паркету, распространяя вокруг благоухание дорогих духов…

Впрочем, не думайте, что жены богатых промышленников и их кавалеры только и делают, что пьют кофе и танцуют. «Для того чтобы быть красивой, надо страдать», – говорят французские красавицы. Дюссельдорфские дамы тоже «страдают» у своих портних, косметичек, маникюрш… Большую часть времени они проводят в магазинах. Улицы вблизи Корнелиусплац полны магазинов, в которых можно купить все, что угодно, если есть деньги. Дюссельдорфские леди долго выбирают у Кауфхофа шелковое белье, нейлоновые чулки, платья, шляпы и кожаные сумочки.

Магазин Юппена также привлекает к себе внимание дюссельдорфских дам. Удобная, красивая обувь, все элегантно и модно, но какие цены! Для простого смертного все это совершенно недоступно!

К вечеру магазины пустеют. Директора отпустили большинство продавщиц. Они знают, что люди, которые могут купить их товары, приходят днем. После пяти часов нет необходимости держать много продавцов. Зачем платить им полную дневную заработную плату за половину рабочего дня?

Тысячи простых людей, которые работают на заводах и в различных «амтах», не посещают кафе «Табарис» и магазин Юппена.

Пройдемся еще раз по Дюссельдорфу. Вы увидите рабочих, спешащих на работу с крохотными пакетами, завернутыми в газету. В пакетах несколько ломтиков сырого хлеба, возможно, с небольшим кусочком жареной рыбы или тонким слоем странного джема, который, судя по его вкусу, мог бы быть изготовлен из турнепса или соломы.

На вокзале мужчины в поношенной одежде и обуви, которая имеет то преимущество, что она хоть и пропускает воду, но никогда не держит ее долго, предлагают отнести багаж за несколько пфеннигов или сигарет. Другие собирают окурки с земли. Оккупация заставляет бедняков покупать сигареты из окурков. Вы можете всегда найти человека, у которого не хватает денег, чтобы купить сигареты в магазинах, но который стыдится подбирать окурки на улице, и он платит свои пфенниги за сигареты, изготовленные из собранных окурков.

Вечером вы можете увидеть также безработных девушек и женщин, которые вынуждены продавать свое тело, чтобы прокормить себя и своего ребенка.

Чем дольше вы будете ходить по Дюссельдорфу, тем больше человеческого горя и страданий представится вашим глазам. Но так обстоит дело не только в Дюссельдорфе. Безработица, нищета, полуголодное существование – таков удел рядовых немцев в Западной Германии, стонущей под ярмом американского плана Маршалла.

Во всех больших городах Западной Германии – в Эссене, Кельне, Ганновере и Брауншвейге – толпы безработных бродят по улицам в поисках случайной работы. Даже по официальным данным, в конце 1950 года в боннской республике насчитывалось 1,7 миллиона полностью безработных. Если считать лиц, занятых неполную рабочую неделю, то это число увеличится почти до 3,5 миллиона. Это означает, что каждый четвертый рабочий или служащий в боннском государстве не имеет возможности найти применение своему труду.

Но в Западной Германии даже те, кто имеет работу, вынуждены влачить жалкое существование. Реальная заработная плата снижается, а цены растут. Разрыв между расходами и доходами все более увеличивается. В витринах магазинов выставлено множество товаров, но у большинства населения нет денег на покупку этих товаров. Осенью 1950 года западногерманская газета «Зюддейче цайтунг» писала, что только 15 процентов населения боннской республики может покупать товары, выставленные в витринах. Министр хозяйства правительства земли Северный Рейн-Вестфалия предупредил население в своем выступлении 30 июня 1949 года во Франкфурте-на-Майне: «Я предостерегаю население Западной Германии от ошибочных заключений, когда оно видит полные витрины в магазинах. Эти витрины скрывают огромную нищету и не отражают истинного экономического положения страны».

Доведенные до отчаяния невозможностью найти работу и отсутствием всяких средств к существованию, тысячи немцев в Западной Германии кончают жизнь самоубийством. В 1949 году в Шлезвиг-Гольштейне, например, имело место 518 случаев самоубийств. В Руре 1900 человек покончили с собой, из них 541 женщина. В Нижней Саксонии в 1949 году покончил с собой 731 человек. В 1950–1951 годах число самоубийств значительно увеличилось. Подавляющее большинство людей, покончивших с собой, просто не смогли вынести беспросветной нищеты, на которую обрек их оккупационный режим в Западной Германии.

Такое положение вещей не является случайностью. Это результат нашей политики, направленной на создание в Западной Германии такой обстановки, которая благоприятствовала бы осуществлению планов Эттли – Трумэна.

Безработица в западных зонах искусственно увеличивается вследствие демонтажа мирных предприятий и вывоза сырья. Это делается для того, чтобы толкнуть миллионы безработных на вступление в новый вермахт, заставить их стать наемниками, готовыми за небольшую плату сложить свои головы во имя интересов иностранных колонизаторов.

Когда я бродил по улицам Дюссельдорфа, Миндена и Западного Берлина, мне часто становилось не по себе. В глазах проходивших мимо немцев я видел затаенную ненависть – злую, жгучую ненависть угнетенного к своим иностранным угнетателям, к тем, кто отнимает у немецкого народа хлеб и самое дорогое, что есть у человека, – свободу. И мне хотелось крикнуть этим проходившим мимо незнакомым людям: «Это не мы, не английский народ, повинны в том, что творят наши правители на вашей земле!»

И еще хотелось мне обратиться лицом к северо-западу и возвысить свой голос так, чтобы он дошел до Букингэмского дворца, до Вестминстера, до учреждения, которое мы с гордостью называем «матерью парламентов», до мрачных зданий на Даунинг-стрит, в которых лейбористские лидеры вершат наши судьбы, и до самых нищенских трущоб Ист-Энда.

«Берегитесь, – сказал бы я своим соотечественникам, – наши правители не только вскармливают в Западной Германии новое коричневое чудовище, готовое сожрать все, что ему встретится на его кровавом пути, в том числе и наши мирные города и селения. Они также прививают немцам глубочайшую ненависть к нашему народу. Они хотят сделать слово „англичанин“ самым ненавистным в Европе словом. Пора остановить это безумие!»

Оружие для новой войны

Мое отрочество прошло в годы после Первой мировой войны. Наши отцы вспоминали о битвах на Марне и при Монсе, о смертоносном облаке над Ипром и о безымянных солдатских могилах на полях Фландрии. Моя мать с благоговением хранила на стене нашей гостиной стихотворение, написанное моим дядей Джоном. Это стихотворение висело в черной траурной рамке. Дядя Джон написал его за несколько дней до того, как отдал свою жизнь во имя родины. Воспоминания моего детства омрачены многочисленными рассказами об ужасах войны. Но мы, подростки, не верили в войну, во всяком случае мы не верили в такую войну, какую пережили наши отцы. По ночам я и мои братья Том и Джон читали романы о смертоносных лучах и невидимых врагах. Будущая война представлялась нам чем-то вроде рыцарского турнира, где места рыцарей займут два железных чудовища, направляющих друг в друга таинственные снаряды, несущие смерть и разрушение. «Солдат больше не будет, – разъяснял Джон, – это пережиток. Ученые придумают вместо них каких-нибудь роботов».

Много позднее я узнал, что в то время, как мы увлекались нашими мальчишескими фантазиями, генерал фон Сект создавал свой рейхсвер – ядро будущей гитлеровской армии, а Крупп налаживал массовое производство тех пушек, пулеметов и снарядов, которые мы считали безнадежно устаревшими. Преемники генерала Секта, которого до сих пор свято чтут все германские милитаристы, набирали, обучали и в соответствующем духе обрабатывали новобранцев – «пушечное мясо» для новой войны. На место тех немецких солдат, которые нашли смерть на полях сражений Первой мировой войны, встали новые солдаты, которых милитаристы превратили в безличные машины с алюминиевой бляхой на груди. Когда солдат будет обезображен до неузнаваемости, могильщики снимут с него бляху и пошлют ее на родину с какой-нибудь стереотипной фразой, выражающей соболезнование. Интендантства уже заранее заготовили запас этих алюминиевых блях и скорбные слова.

В известной степени нынешние пропагандисты новой войны пытаются повторить то же, что они проповедовали после Первой мировой войны. Будущую войну они расписывают как цепь сражений гигантских воздушных армад, вооруженных атомными бомбами и управляемых по радио. Они пичкают подростков литературой о новых чудесах военной техники – о водородных бомбах и снарядах, о всеведущих и вездесущих радарных лучах и т. д. Все это делается для того, чтобы заставить нас поверить, что мы не будем нести никаких жертв в войне. Если послушать нашу пропаганду, то жертвы и страдания достанутся не на нашу долю, а лишь на долю противника.

Однако наши пропагандисты забыли об одном: они забыли, что мое поколение уже прошло через тяжелые годы солдатчины, через грязные окопы и увечья. И пройдя через все это, мы усвоили одну простую истину: если богачи хотят высоких прибылей, они создают армии и куют оружие для новой войны. Вербовка пушечного мяса и гонка вооружений – непременные признаки подготовки новой войны.

Недавно я прочитал в одной из гамбургских газет, что представители западногерманской тяжелой промышленности создали в Гамбурге особое «ведомство вооружений». В той же газете было напечатано интервью Круппа, выпущенного на свободу в январе 1951 года.

«Я буду следовать традициям своей семьи, – заявил Крупп, – и, если возможно, пойду по тому же пути».

Эти два сообщения могут служить прекрасной иллюстрацией к политике возрождения западногерманского военного потенциала. Они являются свидетельством того, что германская военная клика и промышленники открыто взяли курс на войну и полностью восстановили старый механизм управления военной промышленностью.

Начало этого процесса связано в моей памяти с двумя эпизодами. Первый из них произошел вскоре после того, как мы установили свой контроль в Рейнской области. Почти в непосредственной близости от штаба британской армии на Рейне расположен завод Везерхютте. Во время войны этот завод выпускал самоходные орудия для гитлеровской армии. После капитуляции Германии завод был взят под контроль британской военной администрации. Вскоре на территории завода началась усиленная работа: непрерывно прибывали нагруженные автомашины, вступали в строй заводские механизмы, задымили фабричные трубы. Нам было известно лишь одно: завод работает «для военной администрации». Но однажды я разговорился с герром Гехтом, работавшим на этом заводе. Герр Гехт возглавлял бригаду по проверке готовой продукции перед ее отправкой с завода. Предполагая, что мне, офицеру штаба армии, известно все о продукции завода, Гехт спросил меня, почему наша военная администрация, вместо того чтобы использовать завод для производства товаров широкого потребления, выпускает военные материалы. Оказалось, что завод возобновил по приказу британской военной администрации производство деталей для модернизированного 88-миллиметрового орудия.

Второй эпизод был, на мой взгляд, еще более зловещим. Нам, офицерам рейнской армии, было известно, что гитлеровское командование накопило огромный запас иприта, который, по условиям международных соглашений, подлежал уничтожению. Но вскоре мы оказались свидетелями весьма подозрительной работы. После конфискации запасов иприта наши эксперты в области химической войны начали эксперименты с этим газом. Эти эксперименты проводились в центральной лаборатории химической войны близ Ганновера. Но самым возмутительным было то, что для их проведения использовались данные, полученные гитлеровцами при помощи бесчеловечных опытов над живыми людьми – заключенными концентрационных лагерей. Фотографии жертв нацистских палачей были использованы штабом нашей армии не как доказательство чудовищной вины фашистских военных преступников, а для дальнейшего «усовершенствования» отравляющих веществ.

Но это еще далеко не все. В числе первых предприятий, восстановленных британской администрацией в Западной Германии, были химические заводы, изготовлявшие смертоносные отравляющие вещества. Уже к 1947 году хорошо известное предприятие «И. Г. Фарбениндустри» в Леверкузене, которое после капитуляции нацистов было переключено немцами на производство фотоматериалов, возобновило выпуск ядовитых газов.

Это было в 1947 году. В дальнейшем военное производство в Западной Германии все более и более расширялось и росло. По приказу оккупационных властей на двадцати предприятиях «И. Г. Фарбениндустри» в американской зоне и пятнадцати – в британской зоне был возобновлен выпуск химикалий и взрывчатых веществ для военных целей. Что касается французской зоны, то внимание всей Западной Германии было приковано к заводу «И. Г. Фарбен» в Людвигсхафене, когда в 1948 году на нем произошел грандиозный взрыв, который стоил жизни сотням людей. Взрыв произошел в процессе изготовления горючего для снарядов типа «Фау-1» и «Фау-2». Несмотря на усилия властей скрыть тот факт, что заводы «И. Г. Фарбен» снова выпускают свою смертоносную продукцию, взрывы на динамитных заводах близ Кельна, на заводе Тройсдорфа около Бонна и на заводе Юрдингена доказали, что крупнейший нацистский химический концерн уже оказывает английским и американским поджигателям войны те же услуги, которые он оказывал раньше Гитлеру.

Другой взрыв, который произошел недалеко от Трира, вызвал почти такую же сенсацию, как и взрыв в Людвигсхафене. Вблизи Трира взорвался склад боеприпасов, где помимо огромного количества нацистских боеприпасов хранилось 500 тонн американских снарядов, незадолго до того доставленных во французскую зону. В результате взрыва была почти полностью уничтожена соседняя деревня Прюн, несколько сот людей были убиты или искалечены.

Те, кто готовился в то время к новой войне, всемерно препятствовали выполнению наших обязательств об уничтожении запасов немецких боеприпасов. Уничтожение этих запасов было приостановлено в августе 1945 года, несмотря на то, что к этому времени было ликвидировано только 11 процентов всех существовавших запасов.

Сейчас эти боеприпасы и оружие пополняются за счет продукции военных предприятий, восстановленных британскими и американскими властями.

Трубопрокатные заводы Маннесмана в Хилдене, восстановленные по приказу британской военной администрации в 1947 году, выпускают противотанковые «фаустпатроны». На заводе Фогтдендера в Брауншвейге возобновлен выпуск линз для зенитных установок. Заводы Мессершмитта в Нейштадте и Обернцелле вновь начали производство деталей для военных самолетов, а с конвейеров завода «Илдоверке» в Гамбурге, директором которого состоит бывший «фюрер военной промышленности» Шлезвиг-Гольштейна Христиансен, начали сходить авиамоторы.

Гамбург – один из главных центров военной промышленности Германии. В Гамбурге заводы «Блом унд Фосс» выпускают танки, заводы «Курбельвелленверке» изготовляют пулеметные ленты и патроны, заводы «Ганзеатише Кеттенверке» – военные материалы для флота. Недавно завод Баренфельда был восстановлен британскими властями и приступил к ремонту танков и изготовлению деталей для английских танков.

Этот список далеко не исчерпывается перечисленными заводами. Многие заводы Рура и других крупных промышленных центров заняты изготовлением вооружения для будущей войны.

Против кого же будет пущено в ход оружие, которое производится сейчас на западногерманских военных заводах? Наши руководители уверяют, что у нас нет причин для беспокойства: они, мол, не допустят, чтобы германские милитаристы обратили свое оружие против нас. То же самое нам говорили после Первой мировой войны. То же самое утверждали во все времена все политики, подготавливавшие развязывание войны руками чужих пародов. Но германские монополисты достаточно хитры и достаточно сильны, чтобы вести свою собственную игру. На карту в этой игре поставлена независимость всех народов, в том числе – а возможно и в первую очередь – английского.

«Кого боги хотят наказать, того они лишают разума», – говорили в древности. Эта мудрая поговорка вспоминается мне, когда я думаю о неразумной, авантюристической политике наших нынешних руководителей в Германии.

Глава пятая Под грохот военных барабанов

Маска сброшена

В августе 1946 года мне было приказано явиться в Хилден в ресторан «Хауз цур Зонне». Генерал сэр Ричард Маккрири, командующий британской армией на Рейне, инспектировавший соединения, находившиеся под его командой, пожелал встретиться с офицерами 53-й дивизии в чине от капитана и выше.

В нашей монотонной жизни это было событие, о котором много говорилось.

– Наверное, генерал призовет к порядку спекулянтов, – говорили некоторые мои знакомые в офицерском клубе.

– Может быть, он недоволен результатами инспекционной поездки? Дисциплина совсем упала, – предполагали другие.

В памятный день встречи в ресторане «Хауз цур Зонне» мой шофер Смит остановил до блеска начищенную ради такого случая машину у дома, где я жил.

– Ну что же, сэр, надеюсь, генерал объявит нам о том, что скоро будет демобилизация, – сказал мне весело Смит. – Давно пора домой.

Однако, как выяснилось впоследствии, генерал Ричард Маккрири отнюдь не имел намерения ускорить демобилизацию британской армии на Рейне. Он не намерен был также одергивать офицеров, для которых бизнес в Германии стал важнее чувства долга. Командующий рейнской британской армией был озабочен куда более серьезными соображениями.

Нахмурив брови, генерал Маккрири заявил:

– Теперь, когда кончилась война с нацистами, главной опасностью для Запада является Советская Россия. Поэтому мы должны быть готовы к войне.

Спустя некоторое время генерал-майор Ричардс, в то время командир 53-й дивизии, также созвал офицеров и унтер-офицеров и высказал такие же соображения, как и его шеф.

Призывы Маккрири и Ричардса готовиться к новой войне прозвучали для нас в то время как гром среди ясного неба. Конечно, большинство из нас чувствовало, что, заключая союз с Советской Россией, наши политики держали нож за пазухой. Но кто же мог предположить, что всего лишь через год после окончания такой ужасной войны английские генералы осмелятся призывать нас к новой войне, да еще к войне против нашего самого главного, надежного и верного союзника?

Но хотя большинство из нас, рядовых офицеров, со страхом и тревогой прислушивались к разговорам наших командиров о новой войне, находились все же и такие, которые полностью разделяли эти взгляды.

В начале 1947 года я лежал в военном госпитале в Бергкирхене близ Бад-Эйнхаузена. Вместе со мной в госпитале лечился майор Драмгоул, служивший в отделе военного судопроизводства при штабе армии. Обычно Драмгоул предпочитал помалкивать, в то время как я и еще три офицера нашей палаты спорили на разные темы. Поэтому мы были очень удивлены, когда он как-то разъяснил нам, что вопрос о войне против русских кажется ему «решенным делом». Более того, Драмгоул сообщил, что в этой войне нашими «товарищами по оружию» будут бывшие солдаты и офицеры гитлеровской армии.

– Бывшие гитлеровцы станут с величайшей готовностью сражаться против русских, чтобы отомстить за свое поражение, – сказал Драмгоул, – а я ничего не имею против того, чтобы командовать батальоном немцев против красных.

Летом 1947 года член парламента либерал Кеннет Линдсей приехал в Германию, чтобы ознакомиться с просветительными учреждениями в нашей зоне. Поскольку вопросы просвещения входили в мою компетенцию, начальство прикомандировало меня к Линдсею.

День или два мы провели в гостях в 4-й гвардейской бригаде в Хуббельрате близ Дюссельдорфа. Командир бригады бригадный генерал лорд Стратитон устроил обед в честь Линдсея. На обеде, кроме хозяина и его семьи, присутствовали командир дивизии генерал-майор Бальфур и несколько офицеров из штаба бригады.

После обеда, когда все мы расположились выпить и покурить, я, устав от общества Линдсея, оставил его беседовать с командирами, а сам присоединился к беседе леди Стратитон и двух офицеров. Однако вскоре внимание всей компании привлек к себе громкий разговор между членом парламента и дивизионным командиром. Кеннет Линдсей и генерал-майор Бальфур говорили о войне против России.

– Я надеюсь, – заявил Линдсей, – что вы не забываете о помощи, которую вам могут оказать наши западногерманские друзья. Несомненно, они будут рады помочь вам в борьбе против русских.

– Все это учтено, – заявил Линдсею генерал Бальфур, – мы твердо рассчитываем на их помощь.

Бригадный генерал Стратитон горячо поддержал Бальфура.

– Война против русских, – заявил генерал Стратитон, – возможна лишь в том случае, если мы будем воевать совместно с западногерманской армией.

К стыду своему, я должен признать, что даже после этого разговора угроза подготовки третьей мировой войны и вооружения бывшей нацистской военщины казалась мне несерьезной или, во всяком случае, весьма отдаленной.

В то время я находился еще во власти иллюзии, что взгляды, распространенные среди наиболее агрессивно настроенных английских генералов, не будут поддержаны британским командованием в целом.

Мысль о том, что люди, занимающие ответственные посты, могли серьезно думать о новой войне, мучила меня и воскрешала тяжелые воспоминания прошлого.

…Я вспоминал Лондон таким, каким видел его в 1940 году, вспоминал налеты гитлеровской авиации на Ливерпуль. Пылали фабрики и склады, расположенные вдоль берега реки. В утренние часы затишья в рабочих кварталах Скотланд-Род спасательные команды откапывали жертв варварского налета из-под дымящихся развалин. Жители этих разрушенных домов с помертвевшими от горя лицами копались среди обломков в надежде спасти хоть что-нибудь из домашнего скарба. Особенно мне врезалось в память одно лицо – старое, морщинистое, с безумными глазами. Эти глаза неотступно глядели на пожарище. Быть может, в этом доме сгорели дети старика? Или обрушившаяся стена заживо погребла его любимого внука? А может быть, все было проще: старик прожил в сгоревшем доме лет сорок или пятьдесят и сроднился и с этой тихой улочкой, и с ее старыми каменными домами. Помнится, я подумал тогда, что старикам приходится во время войны тяжелее, чем молодым. Но потом эта мысль показалась мне кощунственной. Сколько молодых цветущих юношей погибло во время войны!

Я вспомнил один из батальонов королевского Ливерпульского полка, входившего в состав 4-й дивизии. Этот батальон понес огромные потери при переправе через маленькую речку в Италии в мае 1944 года. Хотя я в то время находился при штабе дивизии, однако этот батальон, укомплектованный моими земляками, вызывал во мне особое сочувствие. За несколько дней до наступления я посетил ливерпульцев. Мне запомнился юный лейтенант, который недавно прибыл на фронт.

– Теперь война скоро окончится, – сказал он мне, сидя в палатке вместе с двумя другими офицерами. – Тогда я смогу закончить университет, получу приличную работу и найду свое место в жизни.

Когда переправа закончилась, из реки вытащили тело молодого лейтенанта, все изрешеченное пулями.

«Нет, война невозможна, – говорил я себе. – Нельзя представить себе, чтобы наши правящие классы вновь ввергли Британию в пропасть отчаяния и катастрофы».

Только в начале осени 1947 года, после приезда начальника имперского генерального штаба фельдмаршала Монтгомери в Рейнскую армию, я понял, что жестоко ошибался.

Фельдмаршал Монтгомери прибыл не в наш штаб в Бад-Эйнхаузен, как мы ожидали, а в Дюссельдорф. В его резиденцию были вызваны офицеры Рейнской армии в чине от подполковника и выше. В дюссельдорфском оперном театре Монтгомери произнес речь для высшего офицерского состава британских оккупационных войск в Германии.

От нашего подразделения в Дюссельдорф отправился подполковник Кимм, возвращения которого мы ждали с громадным нетерпением. Многие из нас, в том числе и я, еще надеялись, что популярный в армии «Монти» опровергнет слухи о готовящейся новой войне и заявит, что никакой военный союз с бывшими гитлеровцами для нас невозможен. Однако подполковник Кимм не мог сообщить нам ничего утешительного.

«Начальник имперского генерального штаба только повторил то, что мы уже неоднократно слышали, – сказал он в ответ на наши настойчивые расспросы. – Мы должны усиленно готовиться к войне».

Позднее один из офицеров генерального штаба рассказал мне о решении, которое было принято Монтгомери во время посещения им Рейнской армии. Согласно этому решению, служащие «динстгруппен» («трудовых батальонов») уже не должны были рассматриваться как военнопленные. Им разрешалось заключать с военными властями контракты на определенный срок. Кроме того, из числа гражданских лиц должно было вербоваться пополнение, призванное увеличить ряды наших немецких «союзников».

Год спустя Монтгомери снова посетил британскую армию на Рейне. На этот раз он провел несколько дней в Бад-Эйнхаузене. В этот свой приезд он прямо заявил, что Западная Германия должна быть превращена в арсенал для вооружения западных стран и в базу для вербовки солдат для будущей войны.

С командным составом Рейнской армии фельдмаршал обсуждал не только вопрос о военной готовности британских войск в Германии, но также вопрос о вербовке и обучении бывших нацистских солдат.

Мысль о Третьей мировой войне была окончательно сформулирована нашим командованием уже в 1947 году. Более того, наше командование решило, что союзниками англичан в этой войне будут германские милитаристы.

В 1946–1947 годах слово «немцы» не было для нас таким ясным и односложным, как пять или шесть лет назад. В те годы, когда мы воевали против гитлеровской Германии, все немцы были для нас «бошами», то есть грубой, варварской силой, которая хотела уничтожить наши дома и города, наш парламент и нашу цивилизацию.

В 1946 году для нас, британцев, находившихся на Рейне, прежние «боши» распались на группы, часто враждующие между собой. Мы узнали немцев-героев, немцев, которых пытали Гиммлер и другие фашистские палачи. Эти немцы были демократами, нашими друзьями, и эти немцы проклинали прошлую войну и все будущие военные планы, независимо от того, в чьей горячечной голове они могли зародиться. Мы узнали «просто немцев» – людей, для которых фашизм был игом. Эти немцы отдали Гитлеру своих сыновей и взамен получили тощие «фрюштюки» (завтраки) из эрзац-продуктов, беспрерывные бомбежки и болтовню Геббельса. Таких немцев были миллионы, и они говорили, что «сыты войной по горло». Они отнюдь не хотели воевать под начальством нового «фюрера» типа американского «Айка».

О каких же немцах говорил фельдмаршал Монтгомери? С какими немцами намеревалось вступить в военный союз наше командование?

В 1948 году генерал Кэйтли, сменивший генерала Маккрири на посту командующего британской армией на Рейне, собрал пресс-конференцию. Одним из приглашенных на эту конференцию был Джон Пит – главный корреспондент агентства Рейтер в Германии.

«Генерал Кэйтли прямо заявил нам, – рассказывал Пит, – что нашей опорой в будущей войне будут германские специалисты и германские солдаты. При этом командующий подчеркнул, что это не его личное мнение, а точка зрения Монтгомери, с которым он имел недавно беседу по этому вопросу».

В 1949 году сам Монтгомери, находясь в США, беседовал с группой крупных американских дельцов, заинтересованных в развязывании Третьей мировой войны. Один из наиболее осторожных бизнесменов сказал, что общественное мнение Америки и Европы не согласится на ремилитаризацию Германии и на открытый сговор с нацистской военщиной. На это английский фельдмаршал возразил, что дело прессы и вообще всей пропаганды «переубедить» общественное мнение, с тем чтобы оно согласилось на все.

Фельдмаршал Монтгомери распределил функции всех участников заговора против мира. Одни, то есть «Монти» и генералы, должны были готовить реваншистскую армию к войне. Другие, то есть аппарат пропаганды, должны были доказывать, что гитлеровские генералы, эти злейшие враги демократии, профессиональные убийцы в зеленых мундирах, такие как Гудериан или Манштейн, – всего-навсего военные специалисты, благопристойные люди, с которыми «Монти» встречается для того, чтобы выкурить трубку мира.

План фельдмаршала Монтгомери выполняется. Сам «Монти» вместе со своими американскими коллегами вербует пушечное мясо в Западной Германии, а аппарат пропаганды отравляет мировое общественное мнение.

«Nomina odiosa»

Римляне говорили: «Nomina odiosa tacenda» – «не будем называть ненавистных имен». Наши политиканы презрели эту мудрость. Они не только назвали вслух имена бывших гитлеровских генералов, но и заключили с ними бесчестный сговор против мира.

Как это произошло? Когда я начал писать эту книгу, вернее, когда я попытался осмыслить все те события, участником и очевидцем которых я был, мне прежде всего захотелось посмотреть, как эти события описывают другие люди.

К моему удивлению, оказалось, что большое число специалистов по Германии и просто журналистов занимались германским генералитетом. Однако, бегло просмотрев эту литературу, я был несколько шокирован. Громадное большинство авторов, описывавших «величие и падение» нацистских генералов, гонялись за пикантными сенсациями из жизни Фрича и других милитаристов.

История генерала Фрича, командующего Сухопутной армией в 1938 году, была весьма «пикантной». Как известно, Фрич внезапно попал в опалу. Непонятно, что именно произошло между Гитлером и генералом Фричем. Однако известно, что Гитлер мотивировал отставку Фрича тем, что «подвиги» генерала в берлинских кабаках (Фрича обвиняли в гомосексуализме) стали слишком скандальными. Друзья Фрича – германские генералы – были, согласно официальной версии, оскорблены в своих лучших чувствах: Фрич попал в немилость из-за греха, который был весьма распространен в рядах самых правоверных наци! Конец этой истории авторы выдерживали в духе мещанской, слезливой драмы.

По свидетельству очевидцев, генерал Фрич позднее клялся в своей любви к фюреру.

Меня не удивляло, что эта «душераздирающая» драма из жизни немецких генералов описывалась в книгах, вышедших до 1939 года. В то время всякие сенсационные истории, случавшиеся в «коричневом рейхе», вызывали повышенный интерес. Но писать о судьбе генерала Фрича или о неурядицах в семейной жизни генерала Бломберга в военные и послевоенные годы было по меньшей мере нелепо. К этому времени кровавые подвиги генералов Манштейна или Гудериана давно затмили истории с Бломбергом и Фричем. Какое дело было англичанам и французам до опального Бломберга в то время, когда генералы Браухич и Рундштедт, Мильх и Шперле грабили Францию и бомбили английские города? Какое дело было растерзанной гитлеровцами Европе до генерала Фрича?

Однако вскоре я открыл секрет популярности Фрича и Бломберга. Авторы книг использовали историю падения этих генералов в совершенно определенных целях. Они уверяли, что опала двух известных генералов произошла не из-за случайных недоразумений, а вследствие глубоких разногласий, которые якобы имели место между ними и наци. Более того, Фрич и Бломберг были представлены как руководители некоей мнимой генеральской оппозиции. Опала Фрича и Бломберга получила в этой литературе наименование «первого кризиса генералитета». Несмотря на то, что в 1938 году ни Фрич, ни другие генералы не выступали против Гитлера, им пытались создать ореол мучеников.

Описывая отставку Фрича, заграничные друзья гитлеровских генералов глубокомысленно заявляли, что именно с этого началась мнимая генеральская оппозиция Гитлеру.

Легенда об оппозиции германских генералов гитлеровскому режиму была с новой силой возрождена после 1944 года. Покушение на Гитлера 20 июля 1944 года – заговор кучки генералов – было представлено как заговор всех генералов. Вольно или невольно наши историки исказили мотивы заговорщиков. Генералы, участвовавшие в заговоре (кстати, все они были казнены гестапо или покончили с собой), ставили себе чрезвычайно узкие цели. Они мечтали устранить бездарного ефрейтора Шикльгрубера-Гитлера, чтобы поставить во главе армии другого «фюрера», по своему выбору.

Английские историки превратили беспринципную грызню в лагере нацистов – такую же, как и известная грызня между Ремом и Герингом, – в политический конфликт между Гитлером и генералами. Факты показывают, однако, что генералы и Гитлер были едины, когда они оккупировали Францию и бомбили Англию. Они были едины, нападая на Советский Союз. Они были едины, совершая свои зверства, от одного описания которых на Нюрнбергском процессе содрогнулся весь мир.

Только «без пяти минут двенадцать», как говорил Гитлер, часть их попыталась взбунтоваться, чтобы предотвратить тотальное поражение нацизма. А историки и публицисты создали легенду о «генеральской оппозиции», легенду о генералах-идеалистах, враждебных Гитлеру. Но это еще не все. В ранг идеалистов-оппозиционеров были возведены все генералы, которые в промежутке между изданием двух людоедских приказов, в беседе за рюмкой ликера порицали те или иные распоряжения Гитлера. Какой-нибудь старый брюзга – генерал, преданно служивший фюреру, зачислялся в ряды «борцов» против Гитлера только потому, что как-то в разговоре со своим адъютантом он заявил, что, будь он на месте Гитлера, «все враги Германии были бы давно разбиты».

Более того, «оппозиционерами» были названы многие генералы, разгромленные в России и запятнавшие свою честь неслыханными зверствами. Этим генералам, очевидно, здорово доставалось от начальства за военные поражения, и на этом основании их причислили к оппозиционерам, опальным и недовольным. Тот факт, что эти генералы не только не участвовали в заговоре, но часто, наоборот, прямо или косвенно способствовали поимке заговорщиков, никого сейчас не смущает.

Для чего понадобилась лживая легенда об оппозиционности германских генералов Гитлеру? Тот, кто был в Германии после войны, знает очень хорошо, что эта легенда понадобилась для того, чтобы реабилитировать фашистских генералов и создать предпосылки для использования их в целях осуществления военных планов международной реакции.

Я знаю, что на основании мнимых заслуг гитлеровских генералов наши трибуналы простили фашистам с генеральскими погонами все их преступления, вопиющие преступления против мира и человечности.

Пропагандистская подготовка к оправданию гитлеровской военщины началась еще во время войны. К практической реабилитации германского генералитета наши оккупационные власти приступили с первых же дней мира. Уже в первые месяцы после капитуляции Германии генералы, взятые под стражу в американской и британской зонах оккупации были поставлены в особые условия: камеры, где они содержались, были весьма комфортабельными; к генералам прикрепили квалифицированных адвокатов.

Процессы нацистских генералов – военных преступников, проводившиеся американскими и английскими судами в Западной Германии, представляли собой, по словам моего приятеля журналиста, регулярно посещавшего их, «простой обман и блеф; они были нисколько не серьезнее тех, на которых разбирались незначительные нарушения правил уличного движения».

Американский суд оправдал нацистского фельдмаршала Шперле. Американцы выпустили на свободу таких военных преступников, как Гальдер, Гудериан, Варлимонт. Гальдер – бывший начальник генерального штаба гитлеровской армии, Гудериан – бывший главный инспектор танковых войск нацистской Германии, а затем также и начальник генштаба, и Варлимонт – сотрудник личного штаба Гитлера были объявлены невиновными в военных преступлениях фашизма.

После реабилитации американским судом Гальдер был причислен немецким судом по денацификации к числу «не скомпрометированных». Заранее уведомленные об освобождении Гальдера, его друзья явились на процесс с большими букетами цветов, чтобы преподнести их военному преступнику после вынесения ему оправдательного приговора. Нацистский генерал Гальдер, правая рука Гитлера во всех его злодеяниях в Европе, разыграл роль простака, ничего не ведающего о своих собственных преступлениях. Германские и американские милитаристы, присутствовавшие в зале суда в качестве гостей, наградили Гальдера аплодисментами за его дешевый трюк.

То же самое происходило и в британской зоне. Бывший член парламента, член партии консерваторов, капитан Артур Дикси написал премьеру письмо с требованием освободить Рундштедта. Артур Дикси уверял, что Рундштедт, руководивший «блицкригом» во Франции, являлся всего лишь обычным «солдатом», который «выполнял свой долг». Дикси поспешил добавить также, что нацистский фельдмаршал, опустошавший Европу, может стать «полезным для демократии».

По каким причинам к консерватору Артуру Дикси присоединился лейборист, член парламента Стокс, я, право, не знаю, но так или иначе многие консерваторы и лидеры лейбористов единым фронтом начали кампанию в защиту нацистской военщины, подготовляя почву для военного союза между английскими милитаристами и германским генералитетом.

Инициативу английских политиков подхватили гитлеровские генералы, уже выпущенные из тюрем или вообще не взятые под стражу. Эти генералы, боявшиеся в первые месяцы после войны высунуть нос на улицу, теперь приободрились и начали усиленно хлопотать за своих коллег и начальников, еще сидевших в тюрьмах.

Так, генерал-майор Ганс фон Донат организовал сбор средств в защиту Штраусса и других нацистских военных преступников, осужденных в Штутгарте в 1948 году. В течение нескольких дней нацисты Западной Германии собрали для Штраусса 50 тысяч марок.

Еще более позорный сбор средств был объявлен для защиты Манштейна. Самым постыдным было то, что этот сбор происходил не в Германии, а в Англии. Сам Черчилль пожертвовал для освобождения Манштейна 25 фунтов стерлингов. А всего в Англии в фонд Манштейна было собрано 1620 фунтов стерлингов. Итак, реакционеры в Англии пришли на помощь Манштейну, тому самому Манштейну, который, по свидетельству английских военных историков, предложил план молниеносного разгрома нашего союзника – Франции и вообще был «душою» всех военных авантюр Гитлера на Западе. Можно ли представить себе более позорное и отвратительное зрелище?

Суд над Манштейном в Гамбурге нацисты пытались превратить в триумф фашистских головорезов. Сам Манштейн вел себя на редкость нагло. Он потребовал, чтобы в качестве свидетеля защиты выступил фельдмаршал Монтгомери. Опасаясь повторения выходок подсудимого, которые могли в конце концов возмутить публику, дальнейшие судебные заседания проходили при закрытых дверях. Здание суда охраняли усиленные отряды солдат и полицейских. Свидетели, приезжавшие в роскошных машинах американских и английских марок, старались незаметно проскользнуть в зал, где велось заседание.

Результатом гамбургского фарса явилось формальное осуждение Манштейна на восемнадцать лет тюремного заключения. Впоследствии этот срок был снижен британскими оккупационными властями до шести лет. Таким образом, этот матерый военный преступник вскоре окажется на свободе и сможет помогать тем, кто стремится развязать новую войну.

Другие фашистские генералы, имена которых являлись менее одиозными, были вообще выпущены на свободу. Однако оправдание нацистских генералов было всего лишь первым этапом в англо-американо-нацистском заговоре против мира.

После того как наши суды реабилитировали гитлеровских генералов, оккупационные власти США и Англии быстро нашли для них подходящую работу.

«Особая миссия» нацистских генералов

Это было еще в 1946 году в городе Хилдене. Как-то раз в офицерском клубе при штабе 53-й дивизии появились два незнакомых подполковника. Из разговора за завтраком выяснилось, что оба подполковника остановились у нас проездом в Англию.

– В отпуск? – полюбопытствовал кто-то из наших офицеров.

– Какой там отпуск, – отмахнулся один из офицеров, – мы едем в Лондон с серьезным делом… Сопровождаем нескольких высокопоставленных эсэсовских офицеров.

Этот ответ вызвал явное замешательство среди присутствующих.

– А зачем высокопоставленные эсэсовские офицеры едут в Англию? – спросил лейтенант Хинсли. – По-моему, их место не в Англии, а в Германии, в военном трибунале, где они должны ответить за свои преступления.

В разговор вмешался офицер разведки Тэмпл.

– Немецкие генералы необходимы военному министерству для выполнения особой задачи, – сказал он резко.

После этого, не дав нам никаких дополнительных разъяснений и лишив нас возможности задать новые вопросы, Тэмпл вышел в сопровождении обоих посетителей, которые, вероятно, также не желали продолжать этот разговор. Так нам и не удалось узнать, какую «особую задачу» должны были выполнять эсэсовские офицеры в Лондоне.

В том же 1946 году знакомые американцы сообщили мне, что высокопоставленных офицеров СС и гестапо, генералов и даже фельдмаршалов нацистской армии усиленно экспортируют в Америку, предоставляя им скоростные самолеты и комфортабельные каюты на пароходах. Один корреспондент рассказал мне, что он случайно встретил в Бремерхафене редактора гиммлеровской газеты «Дас шварце кор» Гюнтера д’Алкена. Корреспондент удивился, увидев д’Алкена свободно разгуливавшим по набережной Бремерхафена. Но еще больше он поразился, когда узнал, что военный преступник д’Алкен в обществе видных генералов также направляется в США для «выполнения особых заданий».

Выполнять «особые задания» было поручено бывшим гитлеровским генералам и в самой Германии.

Когда германский суд по денацификации вознамерился привлечь к ответственности Гальдера, он получил официальное уведомление американских властей о том, что Гальдер занят и не может явиться на суд, потому что «выполняет важное задание» американской администрации.

С каждым годом все большее число видных нацистских генералов вовлекалось во всевозможную работу по выполнению заданий британского и американского командования. Сперва об этих заданиях сообщалось крайне глухо. Так, в 1948 году американские газеты заявили, что более 120 бывших нацистских генералов занимаются в американской зоне, главным образом в Нейштадте (Бавария), серьезной «исторической и исследовательской работой». По сообщению тех же газет, генералы получали за свои «исследования» много денег, имели комфортабельные квартиры и специальное снабжение.

«Особые задания» получал, между прочим, генерал-фельдмаршал Кессельринг, обвинявшийся ранее в совершенных им злодеяниях против английских солдат и гражданского населения в Италии.

Правда, Кессельринг сидит еще в тюрьме Верль, но его усердно посещают представители британских оккупационных властей, консультирующиеся с этим военным преступником по разным «специальным вопросам».

В американской зоне был, кроме того, создан «главный военный комитет». В «комитет» вошли генерал Шпейдель, бывший начальник штаба Роммеля, генерал Хейзингер, начальник оперативного отдела гитлеровского генштаба, граф Ностиц и другие. О функциях «комитета» субсидировавшегося американской администрацией, сообщалось весьма глухо, хотя было известно, что «комитет» развил кипучую деятельность.

Из перечисленных генералов особую известность приобрели в настоящее время генералы Шпейдель и Хейзингер. Они были назначены военными советниками Аденауэра и представителями боннского правительства во время переговоров с американскими, английскими и французскими генералами в Петерсберге, состоявшимися в январе 1951 года.

Выбор этих двух фашистских генералов в качестве представителей Аденауэра отнюдь не случаен. Шпейдель и Хейзингер получили свои новые посты от Макклоя за «особые заслуги» в прошлом.

Ганс Шпейдель был начальником штаба фельдмаршала Роммеля во Франции. Он участвовал в 1940 году в разгроме французских войск, во взятии Парижа. Он отдавал приказы о расстрелах французских демократов, был одним из организаторов зверских расправ с мирным населением Франции. Вторично Шпейдель прибыл в Париж весной 1951 года и отнюдь не как пойманный с поличным военный преступник, который должен быть осужден на месте преступления, а как уполномоченный создаваемого ныне нового вермахта для ведения переговоров об образовании так называемой «объединенной европейской армии».

Грязное прошлое Шпейделя было быстро забыто и прощено нынешними его хозяевами – американскими генштабистами. Дело в том, что Шпейдель хорошо известен американской разведывательной службе. Находясь в 1935–1937 годах на посту референта в отделе иностранных армий германского генерального штаба, Шпейдель поддерживал тесную связь с американским военным атташе в Берлине майором Смитом, а также с британским военным атташе полковником Хотблэком.

Один из моих приятелей, интересовавшийся еще до войны по роду своей служебной деятельности, чем занимаются германские офицеры в США, сообщил мне, что в 1936 году Шпейдель совершил поездку в США, где вел по поручению Гитлера переговоры с представителями американского генерального штаба. После этой поездки связи Шпейделя со Смитом стали еще более тесными. Нет сомнения, что довоенные связи Шпейделя с американской разведкой помогли ему выплыть на поверхность сразу же после Второй мировой войны и ныне занять такое видное место среди германских милитаристов.

Что касается Хейзингера, то он привлек симпатии американских хозяев Западной Германии несколько иными качествами. Хейзингер был начальником оперативного отдела германского генерального штаба в 1940–1944 годах. Он начал свою карьеру в оперативном отделе генштаба участием в составлении пресловутого «плана Барбаросса» – плана нападения на СССР. Хейзингер разрабатывал план наступления на Москву, которое закончилось поражением фашистской армии. Он участвовал в разработке похода на Сталинград, плана захвата Кавказа и т. д.

Хейзингер привлечен американскими милитаристами к разработке планов возрождения вермахта как «специалист по России». При этом американских авантюристов нимало не смущает тот факт, что все операции, разработанные Хейзингером, заканчивались полным разгромом гитлеровских армии. Видимо, американцы твердо решили идти по стопам Гитлера, вплоть до его бесславного конца, раз они привлекают ныне Хейзингера и Шпейделя к разработке своих планов осуществления новых военных авантюр.

В 1949 году нацистские экс-генералы организовали в Западной Германии две милитаристские организации – общество «Виндхунд» и общество «Брудершафт». «Брудершафт» возглавляет генерал Мантейфель, а «Виндхунд» – генерал граф фон Шверин. Как явствует из циркуляра Шверина, общество «Виндхунд» ставит себе задачей не только сохранить «дух танковой дивизии» «Виндхунд», которой генерал командовал когда-то, но и еще больше «усилить и распространить этот дух». Официальной целью общества «Брудершафт», филиалы которого имеются почти во всех городах Западной. Германии, является «объединение всех влиятельных военных деятелей, принимавших участие в последних двух войнах».

Полулегальные неофашистские «ферейны» и «бунды» сейчас усиленно легализуются британскими и американскими властями. «Первый легион», «Союз молодых немцев», тo есть организации, подобные «черному рейхсверу», взяты под особое покровительство западных держав. Эти организации открыто объявили, что их целью является агрессия против Германской Демократической Республики. «Первый легион» – не единственная открыто милитаристская организация в Западной Германии. Так называемая «Имперская социалистическая партия» функционирует по всей боннской республике. Главарь этой партии Дорльс конкурирует со шпиком Лорицем, которого американцы уже давно прозвали «белокурым Гитлером». Все эти новые бесноватые «фюреры», вроде Дорльса и Лорица, а также и нацистские генералы Ремер, Мантейфель и другие, на многолюдных сборищах цинично разжигают среди германского населения реваншизм и военную истерию.

Чем же в действительности занимаются нацистские генералы, так уютно устроившиеся под крылышком оккупационных властей в различных «комитетах» и «комиссиях»? И какие функции должны выполнять всевозможные милитаристские общества, вроде «Брудершафта» или «Виндхунда», общества, пользующиеся открытым покровительством англичан и американцев?

Если в 1946 году мы, рядовые британские офицеры, были настолько наивны, что опешили, узнав, что эсэсовские генералы получают «особые задания» в Лондоне, то в 1949 или 1950 году таких наивных людей в Западной Германии осталось не так уж много.

Сейчас все знают, что нацистские генералы работают в тесном контакте с военным командованием Великобритании и США. Известно также, что «особая миссия» германского генералитета заключается в том, чтобы готовить стратегические планы и создавать новый вермахт для Третьей мировой войны.

Старый гитлеровский генерал Гудериан, который всю жизнь мечтал о том, чтобы растоптать Европу гусеницами немецких танков, вот уже три года разыгрывает роль ученого. А генерал Рундштедт выдает себя за скромного филантропа. Все эти генералы лезут из кожи вон, чтобы казаться безобидными старыми джентльменами, историками и исследователями.

Но все знают, что под маской таких «исследователей» скрываются ярые милитаристы. Из-под штатского пиджака фон Шверина торчат генеральские погоны. Мирно прогуливающийся генерал Шверин то и дело сбивается на «гусиный шаг». А добродушно улыбающиеся на газетных снимках генералы Гудериан и Гальдер того и гляди откроют свои волчьи пасти, чтобы крикнуть знакомую команду: «По мирным городам – огонь!»

«Особые задания», которые выполняют нацистские генералы, стали «секретом Полишинеля». Все знают, что под видом научных исследований Гальдер составляет план новой войны, а военный комитет под председательством Шпейделя или Хейзингера обсуждает на своих заседаниях будущую диспозицию немецких войск в Европе.

В 1950 году Рундштедт, Мантейфель, Гудериан, Блюментритт и другие перестали играть в прятки. Они открыто занялись тем, чем занимались раньше втайне, – подготовкой новой мировой войны.

В 1950 году Рундштедт созвал совещание двадцати бывших офицеров гитлеровского генерального штаба и заявил, что «германская армия в Западной Германии будет восстановлена в течение одного года».

В 1950 году бывший генерал танковых войск Мантейфель направил Аденауэру меморандум, в котором потребовал «создать отборные немецкие бронетанковые части с приданием им стрелковых соединений в количестве не менее 30 дивизий».

В 1950 году Гудериан заявил корреспонденту «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт», что германская военщина требует в будущей войне равноправия, тяжелого вооружения, большого числа дивизий и даже своего главнокомандующего, на пост которого он намечает военного преступника Эриха фон Манштейна.

И, наконец, в 1950 году генерал Блюментритт с поистине беспримерной наглостью заявил, что «Германия хочет сражаться».

С каждым днем аппетиты бывшего фашистского генералитета возрастают. Если во время петерсбергских переговоров посланцы гитлеровской военной верхушки – Шпейдель и Хейзингер – официально требовали создания всего лишь нескольких дивизий, то теперь речь идет о создании регулярной армии численностью чуть ли не в полмиллиона солдат. Кроме того, генералы выступают с открытыми призывами воскресить нацистскую авиацию и нацистский военно-морской флот.

Однако обнаглевшие фашистские генералы, открыто призывающие к новой войне и создающие громадную, до зубов вооруженную армию, приняли желаемое за реально существующее. Сражаться хочет не Германия, а всего лишь сами отставные нацистские генералы. За годы пребывания в Германии я понял, что немецкий народ также жаждет мира, как и все другие народы Европы.

По стопам Гитлера

Хорошо известно, что гитлеровская стратегия была стратегией авантюристов. Доктрина так называемой «молниеносной войны» была построена на блефе, доктрина «тотальной войны» – на поистине звериной жестокости, на истреблении мирного гражданского населения.

Уже через год после капитуляции нацистской Германии стало ясно, что британское верховное командование, превращая Западную Германию в военный плацдарм, намерено использовать основные военные доктрины Гитлера.

«Молниеносная война» требует превосходства в воздухе, опорных пунктов и баз для воздушных нападений. Британское и американское командование с самого начала оккупации уделяло огромное внимание созданию баз для бомбардировщиков дальнего действия. Из четырехсот с лишним аэродромов, существовавших в западных зонах при нацистах, ни один не был выведен из строя, несмотря на то что наши эксперты заявляли, что для нормального воздушного движения достаточно ста тридцати двух.

Но английские и американские стратеги не ограничились использованием старых гитлеровских аэродромов. Американцы ассигновали сотни миллионов долларов на строительство новых и расширение старых авиабаз. Деньги английских налогоплательщиков также шли на эти цели. На английском аэродроме в Буккебурге близ Бад-Эйнхаузена свыше двух тысяч немцев построили новые взлетные дорожки, ангары и склады. Были значительно расширены аэродромы в Дюссельдорфе, Кельне, Мюнхене и Франкфурте. Новые аэродромы построены в районах Люнебурга, Любека, Гамбурга и Кельна.

На аэродромах и в специальных летных школах идет усиленная тренировка немецких, английских и американских летчиков для нового «блицкрига». «Воздушный мост», устроенный американскими и британскими властями в дни так называемого «берлинского кризиса», предназначался главным образом для тренировки личного состава воздушного флота и для проверки расширенных и вновь построенных аэродромов.

Американский фашист, известный летчик Чарльз Линдберг, который в свое время был консультантом командования гитлеровской авиации, в 1949 году получил приглашение британского командования проинспектировать аэродромы, обслуживавшие «воздушный мост». Некоторое время спустя Линдберг был назначен одним из советников генерала Клея по вопросам строительства аэродромов в американской оккупационной зоне.

Большое внимание западногерманским аэродромам уделил и Клемент Эттли во время своей поездки по Германии в 1949 году. Правда, Эттли проявил в этом деле меньше специальных познаний, чем американский летчик, зато его интерес к этому вопросу не уступал интересу самого Линдберга.

Идея мобильности, которая была в свое время навязчивой идеей нацистского генералитета, также нашла своих горячих поклонников среди британского командования. Нацисты построили в Западной Германии обширную сеть автострад и дорог для быстрейшей доставки войск к границам. Британские и американские власти продолжают это дело – они сооружают стратегические дороги, соединяющие аэродромы, узловые железнодорожные станции и порты для ускоренного продвижения войск.

Так, в 1948 году было решено построить новую сеть железных и автомобильных дорог в северо-восточной части нашей зоны, которые соединят Шлезвиг-Гольштейн с границами восточной зоны.

Одновременно с этим в начале 1947 года американский штаб приступил к постройке линии укреплений вдоль Рейна. Наши корреспонденты и офицеры, посетившие этот район, рассказывали мне, что новые американские укрепления имеют даже более внушительный вид, чем гитлеровская «линия Зигфрида».

Однако, усвоив стратегию «блицкрига», наши военные власти, очевидно, не заметили всей ее парадоксальности, если не сказать нелепости, в условиях расчлененной, оккупированной Германии.

Гитлер уверял немцев, что он превратил Германию в крепость, противостоящую Востоку и Западу. Ворота этой «крепости» должны будут открываться только тогда, когда воздушные армады и танковые колонны нацистов устремятся завоевывать другие страны для Германии и фюрера.

Но американцы и англичане раздробили Германию, оторвали ее западную часть от восточной. Следовательно, в случае нового «блицкрига» немцы должны направить свое оружие не против других стран, а в первую очередь против части своей же собственной страны. Разве это не абсурдная идея? Разве можно увлечь народ стратегией «молниеносной войны» на своей собственной земле или воодушевить его идеей отгородиться укреплениями от своих же соплеменников?

Еще более абсурдной идеей является идея «тотальной войны» в условиях послевоенной Германии. О том, как понимают эту стратегию западные союзники, в наиболее откровенной форме высказался французский генерал де Серриньи в журнале «Ревю де де монд».

Де Серриньи заявил, что германская территория, оккупированная западными союзниками, должна рассматриваться только как район сосредоточения их войск, а германское население должно служить военным интересам Атлантического пакта.

По Серриньи, Западная Германия является не государством, а лишь полигоном для иностранных войск, а впоследствии будет служить и военным плацдармом для англичан, американцев и французов. Что же касается миллионов немцев, то, по мнению Серриньи, они не люди, а только солдаты, рабочий скот или просто негодный человеческий материал, который можно убрать с дороги, если понадобится.

Подобных же взглядов придерживаются американские генералы, интервью которых помещаются в самых крупных газетах США.

Когда я читаю эти поистине чудовищные рассуждения, мне всегда становится не по себе. И не только потому, что американские стратеги пытаются установить в континентальной Европе свои каннибальские порядки, но и потому, что моя родная Англия отделена от этого континента не океаном в тысячи миль, а всего лишь узенькой полоской пролива Па-де-Кале.

Всякий здравомыслящий человек понимает, что стихия зла, произвола и человеконенавистничества опасна не только для тех, против кого она в первую очередь направлена, но и вообще для всего мира. Правда, американские генералы собираются, по их словам, в поход не против Англии, а против Советского Союза. Но ведь и Гитлер в своей книге «Майн кампф» говорил о войне только на Востоке, а германские генералы клялись, что война на два фронта невозможна. Пропагандируя эти заверения, британские политики типа Чемберлена помогали вооружать фашистские орды, те самые орды, которые растоптали Францию и, без сомнения, уничтожили бы Англию, если бы народы всего мира и в первую очередь советский народ не встали на защиту права и справедливости.

«Кто сеет ветер – пожнет бурю», – говорится в Библии. Наше поколение не только пережило бурю, но является свидетелем того, как безумцы вновь сеют ветер в Западной Германии.

Конечно, стратегические взгляды этих генералов и «теоретиков» можно было бы рассматривать как простую болтовню, если бы американский генерал Брэдли не осуществлял их на практике. Генерал Брэдли разработал обширный план, согласно которому Рейн в случае войны должен быть выведен из своего русла. Воды Рейна, по плану Брэдли, должны затопить значительные участки в среднем течении этой большой реки, на берегах которой расположены крупные города и плодородные поля. Мосты через Рейн уже сейчас снабжены специальными взрывными камерами. Новый мост, выстроенный недавно между Дуйсбургом и Рейнхаузеном, достаточно мощный, чтобы выдержать самые тяжелые танки западных держав, также снабжен взрывными камерами. Подготовка к взрыву мостов в Западной Германии ведется сейчас совершенно открыто. Еще весной 1951 года Аденауэр в ответ на парламентский запрос о подготовке американскими оккупационными властями взрыва мостов сообщил, что такие мероприятия действительно проводятся. По словам Аденауэра, во многих крупных мостах уже сооружены взрывные камеры. Однако и эти людоедские планы не являются пределом, если сравнить их с планами других американских стратегов.

Американский журнал «Лук» в декабре 1949 года дошел до того, что предложил в случае отступления англичан и американцев прикрывать это отступление атомными бомбардировками.

Уже сейчас, уничтожая под видом демонтажа ряд отраслей германской мирной промышленности, британские и американские власти учитывают все эти планы превращения Западной Германии в зону «мертвой земли». Негласно Западная Германия разделена на три зоны. Первая – «мертвая зона» – проходит вдоль межзональной границы. В ней не должно быть оставлено ни одной важной отрасли индустрии. К западу от «мертвой зоны» лежит «легкая зона», где будут оставлены только те отрасли промышленности, которые можно легко и быстро уничтожить в случае войны. И, наконец, «тяжелая зона» – в Руре; она призвана служить арсеналом для снабжения западных армий оружием. Этот американский план объясняет, между прочим, причину демонтажа таких промышленных центров, как Ватенштедт-Зальцгиттер, расположенных в будущей «мертвой зоне».

Гитлеровская теория «тотальной войны» и «выжженной земли» считалась в свое время высшим выражением варварства и авантюризма. Но американские генералы, идя по стопам Гитлера, готовятся превзойти его в варварстве.

Идея затопления целого района в центре Европы или идея превращения его в радиоактивную зону может прийти в голову только людоеду. С точки зрения нормального человека, она не только чудовищна, но и смехотворна. Какой же народ согласится обречь на уничтожение свою собственную страну и кто может гарантировать нам, англичанам, что генерал Брэдли в союзе с гитлеровскими генералами, руководствуясь все теми же «высшими стратегическими соображениями», не захочет превратить в «мертвую зону» не только Германию, но и Британские острова?

Пропаганда страха и ненависти

Чарльз Диккенс как-то сказал, что «злосчастная Британия» рисуется ему «в виде курицы, связанной алой лентой и проткнутой во всех направлениях канцелярскими перьями бюрократии». Современный англичанин вспоминает эти строки с легкой улыбкой. Пресловутый английский бюрократизм, так раздражавший наших дедов в прошлом столетии, кажется нам, людям XX века, детской игрой в сравнении с теми новыми напастями, которые обрушились на нашу родину. И одной из этих самых страшных напастей является пропаганда страха и ненависти. Пользуясь образом Диккенса, я сказал бы, что современная Британия рисуется мне в виде курицы, оглушенной радиорупорами и запеленутой от головы до хвоста в неопрятную американскую газетную бумагу с кричащими заголовками, вещающими о новой войне.

Современная пропаганда войны назойлива и криклива. Она беспрерывно пугает людей, лишает их логики и здравого смысла, она превращает нормального человека в безвольного неврастеника, не способного здраво разобраться в событиях. И нигде эта пропаганда не ведется так неистово, как в Западной Германии.

Начиная с 1945 года, газеты и радиообозреватели в Западной Германии уверяют немцев, что война с Россией неизбежна. Сразу же после капитуляции нацистской армии немцам на западе внушалась идея, что англичане и американцы «защитят» их от русских. Военный психоз, культивировавшийся Гитлером и Геббельсом и основанный на вздорной идее, будто Германия живет под постоянной угрозой нападения со стороны ее восточных соседей, всячески поддерживается и раздувается как в британской, так и в американской зонах.

Чтобы запугать немцев, среди них распространяются слухи о том, что русские лихорадочно перевооружаются в Сибири – этом фантастическом крае, который изображается нашей пропагандой, в зависимости от обстоятельств, либо как «ледяная пустыня», либо как сверхиндустриальный край, где находятся исключительно военные заводы, которые день и ночь выпускают танки, орудия и атомное оружие.

Пропаганда ненависти к Советской России буквально не знает удержу. Один мой знакомый немец заметил с усмешкой, что Геббельс совершил «роковую ошибку», покончив жизнь самоубийством. «Как показали события, Геббельс был бы самым ценным сотрудником британской и американской администраций, – сказал он. – Он мог бы вместе с вами сочинять небылицы о „красной опасности“».

Действительно, наша пропаганда полностью усвоила грязные методы нацистского министра пропаганды Геббельса: его крайнюю беспринципность и беспрецедентную лживость. Политические подлоги стали основным оружием американских и британских пропагандистов. Приведу только один вопиющий, по моему мнению, пример.

Когда американские войска пришли в юго-западную Германию, они обнаружили списки, содержащие фамилии солдат гитлеровской армии, погибших во время боев в России. Американцы конфисковали эти списки, но не сообщили семьям погибших, что их сыновья, братья, отцы или мужья заплатили своей жизнью за безумие нацистов. В результате около миллиона семей в Западной Германии все еще ждут возвращения своих близких, погибших много лет назад. Несмотря на то, что Советский Союз репатриировал всех немецких военнопленных к концу 1949 года, американские и британские власти поддерживают в немецких семьях бесплодную надежду на то, что их родственники все еще находятся в плену в России. Таким явно преступным способом британские власти пытаются разжечь ненависть западногерманского населения к Советскому Союзу.

Пропаганда страха и ненависти действует на некоторых немцев так, что они теряют способность правильно оценивать явления и понимать, что в действительности угроза войны исходит не от Советского Союза, а от тех людей, которые перевооружают Западную Германию. Эта пропаганда опасна именно тем, что она ставит на голову происходящие события, обвиняет в агрессивности миролюбивые страны, а лихорадочную подготовку к войне выдает за «разумные меры предосторожности».

Кроме того, пропаганда страха и ненависти создает благоприятную обстановку для всяких экстремистских, авантюристических элементов в Германии, которые должны составить ядро агрессивного западногерманского вермахта.

…Перед тем как создать свою огромную армию, Гитлер собрал в эсэсовских и штурмовых отрядах все подонки Германии. Нацисты хвастались тем, что они создали свою армию из «отборных представителей германской расы». Фельдмаршал Манштейн, которого германские милитаристы прочат сейчас на пост главнокомандующего нового вермахта, заявил, что без «элиты», то есть без отборных головорезов, раскормленных, тщательно вымуштрованных и даже одетых в особую форму, он не мыслит себе современной германской армии.

Британские и американские оккупационные власти

Германии претворяют на практике эту теорию Гитлеpa – Манштейна. Под аккомпанемент воплей о военной опасности нанимается и обучается западногерманская «элита», то есть, попросту говоря, всякий сброд, начиная от бывших видных эсэсовцев и гестаповцев и кончая мошенниками самого низкого пошиба. Можно сказать, что новая «элита» в Германии состоит в основном либо из самых отъявленных реваншистов, либо из шпионов, которых оплачивают разведывательные службы США и Англии. Точного разделения функций между этими категориями, впрочем, нет. Очень часто ярые реваншисты выполняют шпионские поручения, а шпионы произносят шовинистические речи. Но как бы то ни было, это наиболее оголтелые элементы, которые готовы хоть сейчас начать там, где кончил Гитлер.

Реваншисты, которых оплачивают американцы и англичане, чрезвычайно активны. Образчиком их пропаганды может служить выступление доктора Зеебома – министра транспорта в боннском правительстве и одного из лидеров «немецкой партии». В интервью корреспонденту английского журнала «Нью стейтсмен энд Нэйшн» Зеебом заявил, что в вопросе о восточных границах Германии «не может быть никаких компромиссов». «При существующем положении, которое было навязано союзниками Германии, – сказал Зеебом, – доллары, сколько бы миллионов их ни было, не помогут делу; только кровь может разрешить теперь эту проблему».

Особое внимание западногерманские реваншисты уделяют немцам, прибывшим из Судетской области, Силезии, Померании и Восточной Пруссии. Западногерманские власти не обеспечили этим переселенцам ни сносного жилья, ни земельных участков, ни материальной помощи. Зато их досыта кормят реваншистскими лозунгами. В Гессене имеется пятьдесят лагерей для переселенцев, в которых 22 тысячи мужчин призывного возраста содержатся в условиях, непригодных для человеческого существования. Им постоянно вдалбливают в голову, что русские, чехи и поляки являются причиной их невзгод и что единственным способом для улучшения их положения является вступление в армию, с тем чтобы отвоевать западные земли Польши.

Однако многие из этих переселенцев понимают, что война гибельна для всего немецкого народа.

«Мы достаточно потеряли в прошлой войне, – сказал мне Карл Бурмейстер из Силезии, – мы можем лишь еще больше потерять в будущей войне. Нам, немцам, должна быть дана возможность перестроить свою жизнь заново в нашей собственной стране, не прибегая к войне против других стран».

Не только переселенцы с территорий, отошедших к Польше, но и вообще все люди, жизнь которых была так или иначе нарушена войной, являются объектом реваншистской пропаганды. В реваншистские организации усиленно вовлекается та часть молодежи, которая считает себя «потерянным поколением», профессиональные военные, не способные применить свои силы в мирной жизни, любители легкой наживы – спекулянты и аферисты, а главным образом бывшие гестаповцы и эсэсовцы – гитлеровская «элита», лишенная после капитуляции нацизма своих былых доходов и привилегий.

В Бад-Гарцбурге я как-то встретил сержанта британских военно-воздушных сил, служившего на аэродроме близ Бремена. Он рассказал мне о том, что ему пришлось пережить, когда он был летчиком-истребителем во время бомбежек нацистами английских городов. Но энтузиазм, которым он был охвачен во время войны, испарился за время его пребывания на аэродроме близ Бремена.

«Представьте себе, – сказал он, – там обучается не только личный состав британских и американских военно-воздушных сил. Нас заставляют летать с бывшими гитлеровскими летчиками, которые сражались против нас, бомбили наши города и сбивали наших товарищей. Но это еще не самое худшее. Английские и американские офицеры в беседах с немцами постоянно упоминают о будущей войне с Советским Союзом, в результате которой Германия должна завоевать восточные земли, утерянные ею в прошлой войне».

Психологическая подготовка немцев к реваншистской войне интенсивно велась в лагерях для военнопленных в США и в Англии. Один офицер, возвратившийся из отпуска, проведенного в Англии, рассказывал в нашем офицерском клубе о странных вещах, которые он наблюдал в Чилтон-парке в Лондоне. Этот парк, как и Уилтон-парк и другие парки, был превращен после войны в специальный лагерь, в котором немецкие военнопленные должны были подвергнуться «перевоспитанию» в духе «демократии». Однако «перевоспитание» военнопленных заключалось в том, что им преподавали курс «английского образа жизни», причем разъяснялось, что в союзе с англосаксами германские солдаты должны вновь «попытать счастья» на Востоке. Их освобождали от работ, которые обычно выполняют военнопленные, предоставляли им хорошее питание, много сигарет, шоколада и разрешали посещать кинотеатры, где шли голливудские фильмы о гангстерах.

Немецкий военнопленный, репатриированный из одного такого лагеря в Англии, рассказывал мне, что Шумахер и другие реакционные немецкие политические деятели были частыми гостями в их лагере. Они читали лекции о положении в Германии, являвшиеся не чем иным, как пропагандой страха и ненависти, смешанной с клеветой на русских и на демократические порядки в Восточной Германии.

Немец Вальтер Рейтер, который провел три месяца в одном из лагерей в Соединенных Штатах, рассказал мне, что в тамошних лагерях для прохождения курса «демократии» отбирались ярые нацисты и эсэсовцы. Этот курс преподавался в то время, когда другие пленные уходили на работу. «Студенты», которые успешно поддавались обучению, репатриировались раньше, чем другие, а в их документах делалась пометка о том, что они подверглись «перевоспитанию». Когда эти немцы возвращались в Германию, их брали под свое покровительство западные оккупационные власти и давали им «специальную» работу.

Большинство таких лиц, прошедших «курс обучения» в США и Англии, использовалось западными властями в качестве шпионов в политическом отделе военной администрации. По словам капитана Дрейджа и лейтенанта Тэмпла, офицеров разведки 53-й дивизии, такие «перевоспитанные» нацисты вносились в списки разведки или использовались как платные агенты в демократических организациях, профсоюзах и стачечных комитетах. Эти люди, связанные с английской разведкой и американской Си-Ай-Си, часто фигурировали также в качестве свидетелей на судебных процессах над членами западногерманских прогрессивных организаций. Из этих же «перевоспитанных» гестаповцев и эсэсовцев вербуются кадры для «Остбюро» («Восточного бюро») – шпионского центра, организованного Шумахером и другими западногерманскими социал-демократами и финансируемого англичанами и американцами. «Остбюро» создано для ведения шпионской работы в восточном секторе Берлина и в Германской Демократической Республике.

Весной 1947 года по радио и в газетах британской зоны было объявлено, что немецкие студенты, желающие подработать, могут отправиться в Англию, с тем чтобы «помочь при сборе урожая». Позже я услышал, что один молодой немец, которого я уже встречал, согласился поехать в Англию. Этого немца зовут Фридрих Пфанненштиль, ему двадцать три или двадцать четыре года. Пфанненштиль числился студентом Гамбургского университета, однако он, по его собственным словам, никогда не утруждал себя занятиями. Вместо того чтобы корпеть над книгами, Пфанненштиль с разрешения гамбургской военной администрации разъезжал по Западной Германии якобы в целях коллекционирования марок. Познакомившись со мной в Хилдене, он откровенно признался, что филателия – его «побочная профессия». Основные доходы Пфанненштиль получал от спекуляции драгоценностями и фотоаппаратами. Вернувшись из Англии, Пфанненштиль сообщил своим родственникам, что он так и не попал на английские фермы. Все время пребывания в Англии он жил в Лондоне. О том, чем Пфанненштиль там занимался, можно было без труда догадаться позднее, когда он возобновил свои поездки по Германии. Пфанненштиль действовал уже не только в западных зонах, но и в Восточной Германии. Он имел пропуска во все зоны, а также несколько комплектов документов на разные фамилии. Внезапно, однако, карьера Пфанненштиля была прервана непредвиденными обстоятельствами. Берлинский ювелир, которому он заплатил фальшивыми деньгами, схватил этого проходимца. Было доказано, что Пфанненштиль связан с бандой, которая печатает фальшивые деньги и сбывает их в Берлине. Но влиятельные друзья Пфанненштиля, то есть чиновники оккупационных властей, прекратили дело. Позднее мне рассказали, что аферист Пфанненштиль был одним из шпионов «Остбюро», разъезжавших под разными предлогами по Восточной Германии и Берлину… Я рассказываю так подробно о Фридрихе Пфанненштиле для того, чтобы дать понять людям, не побывавшим в Германии, из каких отбросов человечества выбирают наши власти своих сотрудников.

Эти шпионы обделывают свои грязные делишки и одновременно с этим готовят новую мировую войну. Шпионы, штрейкбрехеры, бывшие гестаповцы и реваншисты – вот из кого состоит наша «элита» в Западной Германии.

Разве для этого мы добивались победы над фашистской Германией? Разве для этого мы променяли свой мирный труд на опасную и тяжелую жизнь солдата?

Ландскнехты

Одна из навязчивых идей Гитлера заключалась в том, чтобы вернуть современное общество к мрачным годам средневековья. Бредни невежественного ефрейтора, который хотел изменить ход истории, были бы просто смехотворны, если бы они не принесли человечеству столько бедствий.

Справедливо говорят, что безумие заразительно. Бациллы сумасшествия перекинулись из Германии и на мою родину. Хотя наши политики могли бы опереться на опыт двух мировых войн, они все же никак не могут извлечь уроков из истории.

Из любого школьного учебника известно, что войска ландскнехтов давно уже отошли в вечность. В наше время люди не желают продавать свои жизни честолюбивым биржевикам или королям железа, стали, каучука… Но британские политики XX века, как видно, позабыли эту простую истину.

Уже после Первой мировой войны предпринимались попытки вооружить немцев в интересах других стран. То, что делается теперь, во сто крат преступнее. Наши политики пытаются воскресить жестокие времена средневековья: они хотят создать в Западной Германии армию ландскнехтов. С этой целью они дают в руки нацистам смертоносное оружие, а немецкую молодежь заведомо выращивают для войны. С этой целью они превращают миллионы юношей в профессиональных солдат – в людей без роду и племени, в людей, которые, подобно средневековым наемникам, убивают и грабят ради денег.

Возможно, что некоторые мои соотечественники, искренне считающие себя патриотами Британии, скажут:

«Этот майор Сквайрс совсем онемечился. Почему его так беспокоит „солдатское воспитание“ немцев? Пусть лучше воюют немцы, а не мы, англичане…»

Да, я знаю англичан, которые так думают. Но я знаю также, что это вредные, губительные мысли. Мы не должны создавать новую фашистскую армию в Западной Германии ни под каким видом! И прежде всего потому, что это было бы самоубийством для английского народа.

Вооружить бывших нацистов и поставить под их начало сотни тысяч солдат – все равно, что дать атомную бомбу в руки тупого гангстера или сумасшедшего маньяка.

Некоторые возразят на это, что нашим главнокомандующим будет Эйзенхауэр и что он, мол, будет отдавать приказы фельдмаршалу Манштейну. Но разве волк, почуявший кровь, подчинится чьему-нибудь приказу? И разве Манштейн или старый пройдоха Аденауэр не попробуют превратить войну «Айка» и «Монти» в свою собственную войну, в войну для достижения своих собственных, особых целей?

Тот, кто, как и я, без предвзятости наблюдал за событиями в Западной Германии в послевоенные годы, без сомнения, согласится со мною.

Мои наблюдения привели меня к выводу, что британские и американские оккупационные власти уже несколько лет набирают армию ландскнехтов и готовят новые страшные испытания народам всего мира.

Сразу же после капитуляции Германии английские солдаты и гражданское население британской зоны с удивлением посматривали на немецких военнопленных, разъезжавших в перекрашенной в коричневый цвет английской военной форме в легковых и грузовых автомашинах британской армии. Во всех больших городах, во всех крупных британских военных лагерях можно было видеть сотни таких военнопленных. Они были прикомандированы ко всем нашим штабам. Этими пленными командовали те же офицеры и унтер-офицеры, что и во время войны. Они сохранили свои воинские звания, которые имели во время войны. Только унтер-офицеров и фельдфебелей переименовали в «форарбайтеров» (старших рабочих) и обер-форарбайтеров, но пользовались эти «рабочие» теми же привилегиями, что и раньше, в бытность свою в армии. Рядовые солдаты подчинялись строжайшей военной дисциплине, жили в бараках, проходили военную тренировку и участвовали в парадах.

Такие отряды военнопленных назывались «динстгруппен», или «трудовыми батальонами». Они состояли из хорошо обученных немецких солдат, закаленных в сражениях, главным образом на восточном фронте. С некоторыми из солдат «динстгруппен» я имел возможность познакомиться, так как британское командование использовало их в качестве шоферов.

Разговаривая с ними, я еще раз понял лживость сказок о «прирожденной воинственности» немцев. Уже самое поверхностное знакомство с этим народом показало мне, что за исключением профессиональных военных нацистского склада и совершенно деклассированных психопатов, которые встречаются в каждой западноевропейской стране, немцы питают такое же естественное отвращение к войне, как и все другие народы. Более того, я убедился, что все они в той или иной степени травмированы войной. Большая часть этих солдат несколько лет несла обычные солдатские тяготы, недоедала, терпела холод и сырость, окопную грязь; многие солдаты побывали в госпиталях. Почти все солдаты, с которыми я встречался, с глубоким унынием вспоминали о погибших родственниках и товарищах и вообще обо всей этой «проклятой войне».

Когда я спрашивал этих солдат, почему они остались на военной службе в «динстгруппен», многие из них говорили: «Что же мне оставалось делать? Я военнопленный. Мой дом разрушен. У меня нет ни семьи, ни денег. Это единственная для меня возможность кое-как существовать». Другие отвечали мне немного иначе: «Моя семья живет в восточной зоне, и поэтому британские власти не хотят демобилизовать меня…»

В американской зоне, так же как и в нашей, были созданы свои «трудовые батальоны». Позднее «трудовые батальоны» были переименованы в «немецкую гражданскую трудовую организацию». Разумеется, они продолжали оставаться под строжайшим контролем оккупационных властей США и Англии.

Когда немецкие гражданские власти пытались использовать солдат из «динстгруппен» для гражданских нужд, в частности для очистки городов от руин, британское и американское командование категорически возражало против этого. «Динстгруппен» предназначались не для очистки улиц, а для совсем иных, далеко не мирных целей.

«Динстгруппен» расширяли военные аэродромы в Бюккебурге и Гютерсло. В Челенсбурге они проходили вместе с англичанами военную тренировку.

Военные функции «трудовых батальонов» постепенно расширялись. Под видом организации военнопленных, выполняющих физическую работу для западных оккупационных войск, «динстгруппен» стали военными соединениями, которые усиленно готовятся к новой войне.

Немецкие летчики, состоящие в «динстгруппен», обучаются вождению английских и американских самолетов, как транспортных, так и военных. В Ханау созданы курсы, на которых две тысячи германских военных пилотов под руководством американских офицеров и сержантов осваивают новые модели машин. Немецкие артиллеристы также используются в «динстгруппен» по специальности. Они участвуют в испытаниях новых типов снарядов и взрывчатых веществ.

В районах Мюнстера, Оснабрюка и Мюнхена существуют специальные тренировочные центры, где немцы из «динстгруппен» проходят курс обучения по использованию английского и американского оружия.

И, наконец, «динстгруппен» принимают участие во всех военных тренировках и маневрах западных войск. Так, части фельдмаршала Буша, бежавшего от русских незадолго до капитуляции нацистских войск и нашедшего приют у англичан в Шлезвиг-Гольштейне, принимали участие в больших маневрах в районе Гамбург – Любек в 1948 году. «Динстгруппен» были также представлены во время маневров британской армии на Рейне в 1949 году. В том же году батальоны военнопленных участвовали в осенних маневрах американской армии в Германии.

Однако «динстгруппен» отнюдь не являются единственными немецкими военными соединениями в Западной Германии, где обучаются немецкие ландскнехты.

В 1948 году в британской зоне было объявлено, что в составе британской армии создается немецкий легион численностью в 60 тысяч человек. Набор в этот легион начался немедленно. Всем немцам до тридцатилетнего возраста, прошедшим военную подготовку, предлагалось заключить с нашим командованием контракт на пять лет. Огромный лагерь близ Мюнстера, где в прошлом проходило обучение британских войск, был отдан в распоряжение нового легиона.

Немецкие легионеры носят английскую военную форму и получают те же пайки, что и английские солдаты; им выдаются также сигареты в огромном количестве. В городах, где нет специальных организаций, занимающихся набором рекрутов в «немецкий легион», будущих ландскнехтов регистрируют и направляют на сборные пункты местные чиновники военной администрации.

Летом 1948 года в Бад-Эйнхаузене одна немка, горничная знакомого мне офицера, испугалась, когда какой-то английский солдат, которому она открыла дверь, приветствовал ее слишком уж фамильярно. Она была поражена, увидев, что солдат в английской форме оказался ее другом-немцем. Он объяснил ей, что на бирже труда в Билефельде ему посоветовали поступить в «промышленную полицию» или в британский иностранный легион. Вступив в легион, он и другие немецкие легионеры получили английскую военную форму и были расквартированы в большом лагере вблизи Дортмунда.

Еще более открыто идет подготовка ландскнехтов в американской зоне. Американские оккупационные власти издали специальный приказ, согласно которому разрешается принимать на службу в органы военной администрации только мужчин призывного возраста, годных к военной службе.

Кроме «трудовых батальонов», американцы создают еще особые отборные части, состоящие из бывших офицеров и солдат СС. За Мюнхеном раскинулся огромный лагерь эсэсовских офицеров и солдат. В этом лагере господствует строгая военная дисциплина и эсэсовцы носят ту же военную форму и знаки отличия, что и при Гиммлере. Кормят и снабжают их хорошо, гораздо лучше, чем гражданское население американской зоны.

Обучение эсэсовцев проходит также и в особых танковых бригадах. Я совершенно случайно узнал об одной такой бригаде во время своего пребывания в Бад-Эйнхаузене.

Как-то знакомый часовщик сказал мне:

– Наконец-то мой сын Гельмут нашел себе работу по душе.

Я хотел было поздравить часовщика, но заметил, что он чем-то удручен.

– А вам, по-видимому, эта работа не нравится? – спросил я осторожно.

Грустно качая головой, старик рассказал мне, что его сын вступил в танковую бригаду, состоящую исключительно из бывших эсэсовцев. Я едва мог поверить своим ушам, но часовщик серьезно сказал:

– Танковая бригада СС. Американцы формируют ее из остатков танковых дивизий «Великая Германия», «Викинг» и эсэсовской дивизии «Панцер гренадир»… Разве вы этого не знаете, господин майор? Непонятно только, почему англичане участвовали в процессе Геринга, Кейтеля и других, если они теперь намерены продолжать то же дело, которым занимались наци.

Кроме учебного аэродрома в Бремене, где личный состав британских, американских и немецких воздушных сил совместно обучается вождению новейших реактивных истребителей, американцы имеют свои лагеря, один из которых расположен под Франкфуртом. Там обучаются не только бывшие солдаты германского воздушного флота, но и юноши из бывшей организации «Гитлеровская молодежь».

Одной из самых крупных военных организаций, которыми располагают западные союзники в своих зонах, является «промышленная полиция», прозванная населением «черной гвардией». Вначале это была своего рода секретная полиция, работавшая под руководством рурского управления безопасности. В ее функции входила слежка за демократическими элементами в стальной и угольной промышленности, особенно за членами профсоюзов и других демократических организаций, которые могут оказать сопротивление планам американских и английских дельцов.

В мае 1948 года в Берлине по приказу американского коменданта полковника Хоули «черная гвардия» разогнала дубинками толпы демонстрантов, требовавших провести плебисцит о единстве страны и столицы.

В настоящее время «промышленная полиция» еще больше милитаризуется под непосредственным руководством нацистского генерала Гальдера.

Не только так называемая «промышленная полиция», но и обычная гражданская полиция в Западной Германии обучается эсэсовскими офицерами в специальных школах под руководством британских и американских офицеров. Такая школа была открыта в Дюссельдорфе при 53-й дивизии еще в 1946 году. Немецкие полицейские обучались в этой школе не только стрельбе из пистолетов, но и стрельбе из винтовок, автоматов, карабинов и пулеметов.

Черные тучи над Европой

Политика британского правительства в Германии ускоренно ведет дело к его логическому завершению – к созданию нового вермахта во главе со старыми гитлеровскими генералами. «Рабочие отряды», «трудовые батальоны», «промышленная полиция» и другие формы подпольной милитаризации Западной Германии уже не удовлетворяют ни наше военное командование, ни наше политическое руководство. Мы достигли теперь такой ступени, когда то, что было создано в предыдущие годы, само толкает нас к следующему шагу – к официальному признанию факта ремилитаризации Германии.

Только через семнадцать лет после окончания Первой мировой войны правители Германии решились официально объявить о существовании регулярной армии. Лишь в 1935 году Гитлер формально разорвал Версальский договор, запрещавший создание вооруженных сил в Германии. Это не означает, конечно, что до этого в Германии не существовало военизированных и полувоенизированных организаций, не производилось оружия, не велась подготовка к новой агрессии. Но все же в истории Германии 1935 год считается определенным рубежом – с этого времени существование новой германской армии стало фактом не только для посвященных, но и для всего мира.

Прошло лишь шесть лет после окончания Второй мировой войны, но Рубикон уже перейден – ныне уже приступили к созданию массовой западногерманской армии. И, что удивительнее всего, курс на создание этой армии был провозглашен бывшими военными противниками Германии на двух позорных конференциях – на Нью-йоркском совещании министров иностранных дел США, Франции и Великобритании в сентябре 1950 года и на Брюссельской конференции двенадцати западных стран в середине декабря того же года.

Два упомянутых совещания продемонстрировали одно весьма важное обстоятельство: Западная Германия стала центром столь превозносимого нашей пропагандой Североатлантического пакта. Североатлантические деятели во главе с генералом Эйзенхауэром лелеют и пестуют боннских милитаристов потому, что они связывают с ними свои далеко идущие планы.

Сторонники Североатлантического пакта говорят, что их целью является «защита западной цивилизации». Но если разобраться в сути этого пакта, то окажется, что в действительности речь идет о попытке отдать нашу цивилизацию на растерзание фашистским убийцам. Такова логика нашей послевоенной политики в Германии. Мы дошли до того, что провозгласили наследников Гитлера спасителями европейской цивилизации!

Германские милитаристы хорошо поняли значение последних решений западных держав о Германии. Аденауэр, после того как верховные комиссары западных держав познакомили его с решениями Брюссельского совещания, заявил корреспондентам, что это совещание «является началом нового исторического развития».

Аденауэр совместно с лидером западногерманских социал-демократов Шумахером довольно дружно разыгрывают одну и ту же преступную игру. Дирижируют ими их американские хозяева. Шумахер, впрочем, ухитряется также пользоваться услугами кассы родственного ему по духу лейбористского правительства.

Ныне уже общеизвестно, что между лейбористским правительством и реваншистом Шумахером существует самая тесная связь. Именно Шумахер является одной из основных опор лейбористов в Западной Германии.

Если Зеверинг, Вельс и другие лидеры социал-демократов до 1933 года, болтая о «демократии», подготовили приход Гитлера к власти, то ныне Шумахер сам претендует на роль «фюрера», чтобы вовлечь своих соотечественников в новую войну.

Вполне четкие установки о создании массовой западногерманской армии были даны штабу армии осенью 1950 года. В сентябре 1950 года в Западную Германию прибыл бывший министр обороны Великобритании Александер. В Герфорде Александер собрал высших офицеров британской армии на Рейне. Здесь, в узком кругу, он изложил им план англо-американского объединенного штаба, который был одобрен британским верховным командованием.

«К весне 1951 года, – заявил Александер, – новая немецкая армия должна быть создана».

Еще более откровенно сформулировал политическую установку британского правительства верховный комиссар британской зоны оккупации сэр Айвон Киркпатрик в своем выступлении во франкфуртском клубе печати 30 января 1951 года. В тот вечер в клубе собрались все высшие чиновники американской и британской военной администраций и командиры Рейнской армии. Мне рассказывали, что сэр Айвон Киркпатрик буквально сиял. Да это и неудивительно: наконец-то Киркпатрику дали возможность высказать все то, что у него давно накопилось в душе! В течение почти десяти лет этот хамелеон был вынужден скрывать свои симпатии к германскому милитаризму. Но теперь наступили новые времена, повеял иной ветер. Германский милитаризм стал самым желанным союзником западных держав, и поистине трудно подыскать более подходящего человека, чем сэр Айвон Киркпатрик, для того, чтобы поведать об этом во всеуслышание.

Да, это был, несомненно, день великой радости для сэра Айвона Киркпатрика. Британский верховный комиссар появился в клубе печати со всеми своими многочисленными орденами и регалиями, и, надо полагать, самое видное место среди них мог бы занять орден Большого Орла, который он получил сразу же после роковых мюнхенских дней из рук самого Гитлера.

Внимательно прочитав франкфуртскую речь нашего верховного комиссара, я невольно еще раз поглядел на дату газетного листа. Я искал обозначения не дня и месяца, а обозначение года. Не напутал ли я чего-нибудь? Не попался ли мне случайно в руки старый номер, выпущенный еще во времена Мюнхена? Но все – увы! – оказалось правильным. Передо мной лежала газета «Таймс» от 31 января 1951 года. Это был свежий, совсем свежий номер «Таймс». Но на страницах несомненно новой газеты были напечатаны старые, давно знакомые слова. Я читал эти слова в «Таймс» в 1938 и 1939 годах, но почему-то сейчас, в 1951 году, они показались мне еще более зловещими.

Отношение к немцам, говорил Киркпатрик в своей речи, напечатанной в «Таймс», надо коренным образом изменить. Немцев западной зоны (читай – немецких милитаристов) следует рассматривать как «равноправных партнеров Запада», то есть их, как видно, надо приласкать и приголубить, чтобы они забыли, что когда-то были наказаны за свои преступления.

Так поучал Киркпатрик высших чиновников американской и британской военной администрации в Германии. И перед слушателями и читателями, перед всеми, кто способен мыслить и не забыл еще уроков истории, вновь замелькали знакомые картины: миллионы людей, одетых в серовато-зеленые шинели и стальные каски, миллионы солдат фашистской армии, которые нескончаемым потоком движутся по полям Голландии, Бельгии, Франции и подходят к самым границам Великобритании.

Американские и британские правящие круги не ограничиваются совещаниями и выступлениями. Они уже приступили к действиям, чтобы привести в исполнение свои пагубные замыслы – возродить фашистский вермахт.

Осенью 1950 года был объявлен набор в так называемую «полицию готовности», которая должна явиться своего рода грандиозной военной академией. Здесь готовятся офицерские кадры для массовой западногерманской армии. В ближайшее время 30 тысяч человек должны пройти через эту «военную академию».

Обучение солдат для новой войны интенсивно проводится и в других полицейских формированиях боннской республики. К февралю 1951 года число «полицейских» в западных зонах превысило 200 тысяч человек. Руководит этими полицейскими отрядами полковник Трассер, старый гитлеровский специалист по обучению солдат регулярной армии под видом полицейских частей.

«Полиция готовности», или мобильная полиция, это лишь первый шаг. В результате военных переговоров, состоявшихся в Петерсберге между представителями верховной союзнической комиссии западных держав и военными экспертами боннского правительства, разработаны планы формирования западногерманского вермахта. Боннские правители официально объявили, что американское и британское командование в качестве ближайшей цели предложило им создать 22 моторизованные дивизии, из них 10 танковых. В распоряжение Эйзенхауэра в ближайшее время должно поступить 200 тысяч обученных немецких солдат.

Одновременно создаются военно-воздушные силы в Западной Германии. Известно также, что Аденауэр и его клика, всевозможные эксперты и специалисты по делам перевооружения намерены в ближайшее время договориться с представителями верховной союзнической комиссии о создании соединений военно-морского флота.

Как создать новую западногерманскую армию, какую организационную форму ей придать? Вокруг этого вопроса сейчас ведутся бесконечные споры. Впрочем, все эти споры не влияют на существо дела. Черчилль недавно прямо заявил: «Не будем спорить насчет терминологии… Все мы в принципе согласны с созданием западногерманской армии».

И этот черчиллевский принцип возрождения нацистского вермахта проводится в жизнь. Военные переговоры между гитлеровскими генералами Шпейделем, Хейзингером и представителями американского, британского и французского верховного командования имеют целью создать в Западной Германии полноценные дивизии, самостоятельные тактические единицы, вооруженные по последнему слову техники.

Этот план одобрен самим «Айком» – генералом Эйзенхауэром, инспектировавшим в начале 1951 года своих западногерманских наемников. Все готово, чтобы в ближайшее время воссоздать в Западной Германии агрессивную фашистскую армию.

Готовы и старые гитлеровские генералы. Они уже заняли «свои места» в строю. На перекличке слышны знакомые фамилии: генерала танковых войск фон Мантейфеля, воевавшего против нас во Фландрии, генерал-фельдмаршала Рундштедта, организовавшего арденнское контрнаступление, генерала фон Доната, дивизия которого нанесла крупнейший удар французским войскам под Седаном, генерала Шпейделя, который вместе с Роммелем дрался против британских войск во Франции, генерала Хейзингера, планировавшего в качестве начальника оперативного отдела гитлеровского генерального штаба военные операции против миролюбивых народов во время Второй мировой войны.

Особенно возликовала западногерманская военщина после переговоров в Вашингтоне и Оттаве. Да это и немудрено! Совещание трех министров в Вашингтоне развязало руки западногерманским милитаристам, которые под руководством американцев форсированными темпами готовят новую агрессию в Европе. Согласно решениям этого совещания, принявшего пресловутый план Плевена, на границах Франции и в непосредственной близости от моей родины вновь будут размещены моторизованные войска германских реваншистов.

Западная Германия принимается в Атлантический блок, где она призвана играть важную роль. Таким образом, в Вашингтоне и Оттаве наши политики и дипломаты сделали последний шаг к тому, чтобы превратить оккупированную нами территорию Германии в агрессивное, угрожающее всем мирным народам Европы неофашистское государство.

Возрождение германского милитаризма уже не является простой угрозой. Сейчас – это реальность, совершившийся факт. Итог преступной деятельности западных политиканов ясен. Над народами Европы вновь нависла реальная угроза войны.

Глава шестая Слова и дела

Дневник дипломата

Моя книга фактически была уже закончена, и я собирался передать ее в печать, как вдруг совершенно неожиданно произошли события, которые побудили меня снова взяться за перо.

Дело началось с очень короткого разговора в одном из берлинских кафе, где я иногда встречаю друзей с той стороны Эльбы. Как-то в один из августовских дней 1951 года, вскоре после обмена посланиями между Трумэном и Шверником и резолюциями, принятыми конгрессом США и Президиумом Верховного Совета СССР о взаимоотношениях между этими странами, я встретил своего старого приятеля – берлинского корреспондента одной из английских газет.

Подобно многим другим, я был склонен расценивать решение конгресса как предзнаменование некоторого смягчения агрессивной позиции Соединенных Штатов по отношению к Советскому Союзу.

Задавая своему другу вопрос, не означает ли принятие конгрессом этой резолюции некоторого протрезвления тех, кто вершит судьбы Америки, я ожидал от него подтверждения этого мнения.

Ответ последовал не сразу. Мой приятель посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом, в котором я прочитал удивление, тревогу и какую-то внутреннюю борьбу. Наконец он произнес: «Послание Трумэна – это слова, а на деле…» Немного помолчав, он открыл свой портфель и бросил мне довольно объемистый запечатанный пакет.

– Вот, возьми, – сказал он, – в нем ответ на твой вопрос.

Я уже готов был вскрыть пакет, но мой приятель остановил меня:

– Не здесь, – сказал он, – подожди до возвращения домой.

Он подозвал официанта, оплатил счет, и мы вышли.

Когда мы очутились на улице, он, понизив голос, сказал мне:

– Это фотокопия дневника американского генерала. Она была вручена мне одним американским офицером во Франкфурте-на-Майне, которому довелось прочитать дневник. Этот офицер был настолько возмущен прочитанным, что решил сфотографировать дневник и просил меня найти способ довести его содержание до сведения общественного мнения.

– Ну, и как же ты думаешь поступить? – спросил я.

– Не будь наивным, – ответил он, пожав плечами, – ты же знаешь, на что я обрек бы себя, опубликовав подобный документ… Быть может, ты хочешь сказать мне, что веришь сказкам Моррисона о свободе печати в Англии? Мне, например, известно из опыта, что наша свобода печати означает лишь свободу устранения всего, что содержит в себе хотя бы долю правды, а правда об американской политике содержится в каждой строке этого дневника. Я вовсе не тороплюсь потерять свою работу, но с того момента, как получил эти документы, я нахожусь как на иголках. Бери их и делай с ними, что хочешь.

Возвратившись домой, я прочитал весь дневник. До конца своей жизни я не забуду того впечатления, которое он на меня произвел. Я с возмущением подумал, что судьба великой страны и великого народа – Америки и американцев – сейчас передана в руки таких озверевших дьяволов, каким является человек, писавший этот дневник. Но именно они являются хозяевами атомных бомб, ядовитых газов, напалма, бактериологического и другого оружия, с помощью которого они намереваются разрушить древние европейские города и стереть нашу цивилизацию с лица земли.

Люди, ненавидящие войну, не могут равнодушно читать эти строки:

«Наш удар должен быть направлен на слабое место противника. Хотя военные ведомства в первую очередь интересуются вопросами вооружений и методами ведения войны, мы должны понять, что эта война является тотальной. Для ведения ее все средства хороши».

Автор этих строк – не кто иной, как генерал-майор американской армии Гроу. Как видно из его дневника, он является военным атташе в Москве и занимает немаловажное место в американской военной разведке.

То, что он попал со своим грязным дневником во Франкфурт-на-Майне, не было простым совпадением. Из этого дневника видно, что он оказался там потому, что в июне 1951 года в этом городе встретились для совещания руководители американских секретных служб в Европе. Те мысли, которые изложены в отрывке, приведенном выше, Гроу намеревался изложить на этом совещании.

26 февраля 1951 года Гроу делает в своем дневнике следующую запись:

«Получил письмо от Джорджа Кинга. Он показывал мои письма Смиту, которого они заинтересовали. Я настаиваю на необходимости проведения мероприятий по подготовке к тому периоду, который наступит после предстоящей войны… Кинг говорит, что Смит проявляет к этому интерес… Смит также считает, что этот год будет решающим».

Дневник генерала Гроу – это не просто безответственная запись какого-нибудь престарелого солдафона. Это дневник официального представителя Белого дома. Из приведенной записи видно, что в этом дневнике изложены откровенные взгляды человека, направленного Белым домом в Москву, которые одобряются главой американской разведки Смитом, бывшим послом США в Москве.

Перелистав несколько страниц этого дневника, читаем следующую запись:

«23 февраля, вторник.

Получил письмо от Боллинга, в котором он сообщает, что мои письма отправлены во все высшие инстанции, включая президента».

Дневник Гроу представляет собой явление, имеющее определенное значение для широкой публики, и на него нельзя смотреть сквозь пальцы, так как в этом дневнике излагаются «принципы» и цели тех, кто сегодня правит нашим «западным миром».

Приводимые мною выдержки дадут читателю возможность увидеть, что происходит в одном из американских посольств в Европе, узнать, что представляют собой те, кто думает и действует, как Гроу.

Этот дневник еще раз убедил меня, что – как я уже писал об этом ранее – нельзя допустить, чтобы бациллы войны вызрели окончательно в своем питательном бульоне, которым являются тайна и безнаказанность. Это побудило меня опубликовать записи Гроу, а также отдельные их фотокопии, для того чтобы они стали достоянием гласности.

Будни военного атташе

Написанное генерал-майором Гроу в его пространном дневнике ясно показывает, что происходит в его конторе в Москве и как он выполняет свои «дипломатические» функции.

Перелистаем страницы дневника Гроу и прочитаем сделанные им записи о своей будничной работе.

«5 января, понедельник.

Я выехал в южный конец города в поисках зенитных батарей, но в новых районах ничего не обнаружил».

«12 января, пятница.

Все утро ездил с Торналом и Аббелом по юго-восточной части города в новых направлениях.

Не видели ни одной зенитной батареи, но собрали кое-какие хорошие сведения о местности».

«20 января, суббота.

Буш и я в течение трех часов в снегопад разъезжали по восточной и юго-восточной частям города; обнаружили три зенитные батареи».

«27 января, суббота.

Ввиду плохой видимости разведки не производил; написал пару писем и отчет о расположении зенитных батарей, с тем чтобы успеть отправить его дипломатической почтой».

«28 января, воскресенье.

Встал в десять часов, позавтракал, затем на метро поехал к кольцу „Б“, в течение часа гулял в районе Академии имени Фрунзе. Не обнаружил ничего нового, если не считать старых кавалерийских конюшен, в которых, по-видимому, держат несколько лошадей».

«15 февраля, четверг.

Мы с Торналом вели тщательное наблюдение за промышленными районами в северной части города, но не обнаружили ни одной зенитной батареи».

«24 марта, суббота.

Торнал и я проверили наличие зенитных батарей, две из которых сняты. На их месте сейчас строится промышленное предприятие».

Таких выдержек из дневника можно было бы привести значительно больше. Но думаю, что и приведенного достаточно, чтобы дать читателю представление о «дипломатических» функциях генерал-майора Гроу в Москве. Тщательность, с которой он «исследует» каждый район Москвы и ее окрестности, говорит о том, что для американского дипломата-разведчика этот город является лишь объектом для сбрасывания атомных бомб в будущем. Он одержим идеей найти и отметить любую зенитную батарею, которая может помешать американским бомбардировщикам в выполнении их задания.

Видимо, задача генерал-майора Гроу в Москве состоит в том, чтобы попытаться подготовить повторение того, что происходит сейчас в Корее, где бомбардировщики янки систематически разрушают мирные города и истребляют мирное население.

Из записей Гроу о его поездках по окрестностям Москвы должно быть ясно по крайней мере одно: американцы создают воздушные базы по возможности ближе к советским границам и превращают Англию в американский авианосец с одной целью – подготовить агрессивную войну против Советского Союза и развязать, таким образом, мировую войну.

Внимательное изучение дневника открывает глаза и на другие интересные факты.

«19 января, пятница.

Заходил Поуп и настойчиво утверждал, что мы видели не все зенитные батареи. Это совершенно верно, но мы обнаружили места четырех батарей, которых он не видел».

«14 марта, среда.

Заходил Поуп, и мы долго беседовали о предполагаемой мощи СССР».

«21 марта, среда.

Поуп зашел ко мне, сообщил данные о зенитных батареях в Ленинграде и подтвердил наши наблюдения, произведенные здесь.

Вечером я составил проект доклада о заводе, за которым мы ведем наблюдение в течение шести месяцев». Кто такой Поуп? Гроу упоминает лишь, что он англичанин. Таким образом, из дневника мы узнаем, что британский представитель в Москве без стеснения собирает сведения для американского генерала-разведчика и подробно докладывает ему о своих наблюдениях.

Подобных записей, свидетельствующих о том, что британские дипломатические представители в Москве помогают американским поджигателям войны, немало.

Вяжется ли это с заявлением Моррисона о «дружественных намерениях» в отношении Советского Союза? Не думаю.

В послушного помощника Гроу превратился и канадский полковник Гимонд, который, как это следует из нижеприводимой записи, тоже находится в Москве. Вот эта запись:

«2 марта.

Утром в течение двух часов читал отчет майора Буша и канадского полковника Гимонда о их поездке в Тбилиси. Они не обнаружили особенных военных приготовлений».

26 января Гроу упоминает о греческом дипломате Сгурдеосе и записывает:

«26 января, пятница.

Как и я, Сгурдеос из греческого посольства хочет открытого разрыва. Он один из немногих европейских представителей, сохранивших боевой дух».

15 мая Гроу снова возвращается к Сгурдеосу:

«Имел за обедом приятную беседу со Сгурдеосом. Он, так же как и я, негодует в связи с недостаточной решительностью с нашей стороны. И мы оба считаем, что если мы будем жесткими и проявим решительность в руководстве, то Западная Европа присоединится к нам».

В других записях упоминаются имена помощников американского генерала, работающих в дипломатических представительствах других стран. Вот запись Гроу о контакте в разведывательной работе с турецким военным и военно-морским атташе капитаном Кероглы:

«Атташе хороший человек. Он жаждет работать с нами».

9 марта Гроу записал в своем дневнике:

«Закончил доклад о результатах наблюдений турецкого атташе, о которых он доложил нам».

Как видно из вышеприведенного, турки, которые, подобно грекам, являются американским пушечным мясом в Корее, также стараются не отставать от англичан в сборе информации для американской разведки.

Вот чем занимаются в Москве генерал-майор Гроу и его коллеги из других посольств.

Гроу путешествует

16 апреля в дневнике Гроу записано:

«Музей Толстого был сегодня закрыт, но это нисколько не огорчило нас, так как мы и не собирались попасть туда».

Что же интересовало Гроу во время его «путешествий» в Ясную Поляну? Почему американский военный атташе отправился в Ясную Поляну – место, знаменитое тем, что там жил бессмертный писатель Лев Толстой, – и почему он высказывает удовлетворение, что не попал в музей? В цитированной записи Гроу дает ответ на вопросы, которые возникают у каждого читающего эти строки:

«Записал много номеров военных машин. По дороге видел кое-какие зенитные сооружения».

Это все, что генерал-майор Гроу вынес из поездки в Ясную Поляну, местожительство одного из величайших писателей последнего столетия.

Далее страницы дневника Гроу свидетельствуют, зачем он совершает свои поездки в Псков, Орел, Владимир, Муром и во многие другие города Советского Союза.

Из заметок Гроу видно, что его помощники и иностранные коллеги производили разведку в Гомеле, Орше, Саратове, Сталинграде, Астрахани и других местах и докладывали ему все свои наблюдения.

В мае 1951 года Гроу посетил Муром. Он записывает, что это быстро растущий город со славной историей, но тут же разочарованно отмечает: «Никаких военных объектов».

Гроу не интересует рост города, он хочет видеть только такие достопримечательности, которые он может нанести на карту и обречь на разрушение: мосты, дороги, мирные города. Он продолжает свои наблюдения до тех пор, пока ему не удается записать в своем дневнике:

«Только железнодорожный мост представляет собой хорошую цель».

На следующий день Гроу уже в Шатуре. Здесь он записывает:

«Крупная электростанция в Шатуре работает на торфе, огромные залежи которого находятся поблизости. Прекрасная цель».

Проезжая 23 мая 1951 года через Ростов, Гроу упоминает в своем дневнике:

«Ростов – красивый город, расположенный высоко на северо-западном берегу Дона».

Но тихий Дон и прекрасный город, «наиболее красивый из всех русских городов, виденных мною», привлекли внимание Гроу всего лишь на несколько минут. Затем он с удовлетворением записывает:

«Мост здесь – лучшая мишень на юге России. Разрушение этого моста одновременно с мостом через Кубань на станции Кавказская привело бы к тому, что весь Кавказ оказался бы отрезанным, если не считать малоудобной дороги на Астрахань, которая может быть парализована. По нашим расчетам, движение поездов на этой магистрали – самое интенсивное в России».

Найти средства для уничтожения урожая, превратить в пепел огромные элеваторы, где хранит зерно миролюбивый народ, перерезать коммуникации и, возможно, захватить этот плодородный район, на который зарились до него и другие, – таковы цели тех, кто послал Гроу в Россию.

Далее, судя по дневнику, Гроу посещает Тбилиси.

27 мая он записывает:

«Третий день в Тбилиси. Мы с Сайтсом встали в девять часов, наскоро позавтракали и отправились на разведку. Взяли такси и поехали в северо-западном направлении осмотреть то, что показалось нам похожим на танковый парк».

Читая дневник Гроу, я думал о шпионах «Восточного бюро», путешествующих по Германской Демократической Республике в качестве туристов, коммерсантов или филателистов. Эти агенты Шумахера – мелкая сошка по сравнению с американским генералом секретной службы.

Так Гроу рыщет по советским городам. Когда он находит то, что можно разрушить, – он счастлив. Когда он не может найти «подходящий объект» – он огорчен. Весь многообразный мир человеческих чувств у Гроу сведен лишь к одному – к удовлетворению своей ненасытной жажды крови и разрушений.

Видимо, у всех шпионов есть что-то общее. Всех их интересует только разрушение. Их целью является то, о чем мечтал «сверхдьявол» Мильтона: «Разрушение, уничтожение, опустошение – вот мой девиз».

Гроу развлекается

Как мы видим из дневника, Гроу очень занят подбором объектов для будущих бомбардировок, но он находит время и для отдыха. «Одна работа без развлечений может сделать Джека скучным малым», – замечает он. Он находит много средств для возбуждения, и первое из них – выпивка. Если вы прочтете хвастливые отчеты в его дневнике «о пяти выпивках в день», вы подумаете, что это записи горького пьяницы, а не дневник американского дипломата.

Возбуждают его и кинокартины. По их названиям вы можете определить его культурный уровень: «Вечером М. Л. и я смотрели кинокартину „Любите этого грубияна“, – отмечает он в дневнике 11 апреля 1951 года. – Это веселая и необычная комедия о гангстерах». И далее: «„Кража в поезде“ – неплохая картина». Упоминаются и другие фильмы – о кражах со взломом, о насилиях и грабежах, героями которых являются гангстеры (по словам Гроу, «симпатичные англосаксонские парни»).

Не из этих ли кинокартин черпает Гроу идеи о том, как достигнуть своей цели «любыми способами, не гнушаясь ударом ниже пояса»?

Судя по тому, как много раз в дневнике упоминаются такие игры, как рулетка, покер, вист и бинго, карточная игра также занимает большое место в списке развлечений Гроу.

29 января он отмечает, что сел за зеленый стол в семь часов вечера и покинул его в час ночи.

Этот вид отдыха имеет такое большое значение для военного атташе, что он ведет тщательный подсчет своих выигрышей и проигрышей. Судя по записям, игра всегда ведется крупная.

Помимо этой атмосферы «культурных» развлечений, которую мне довелось лично наблюдать, когда я находился в наших оккупационных войсках в Западной Германии, дневник Гроу свидетельствует о том, что интриги и подсиживание занимают немалое место в жизни американских дипломатов.

Военный атташе всегда старается чем-нибудь досадить послу. Он угрожает ему – конечно, на страницах своего дневника, – мечет против него громы и молнии за то, что ему дали квартиру меньшую, чем другому, за то, что посол ругает его за каждую ошибку.

Как видно из дневника, Гроу в отместку за все это, где только можно, в свою очередь, делает выпады против посла. «Супруги Кэрк не в состоянии вести себя естественно, а ведь он глава посольства», – пишет Гроу 14 апреля 1951 года.

А другой раз, упоминая о колкости, сказанной Кэрку женой Гроу, он отмечает:

«Это было щелчком Кэрку».

Как видно из дневника, вся эта мелкая грызня не нарушает, однако, общего согласия в работе между послом и Гроу.

24 марта 1951 года Гроу пишет в своем дневнике об указаниях, данных ему Кэрком в связи с поездками по России сотрудников посольства:

«Кэрк хочет, чтобы поездки имели целевое назначение, если же такового нет, то их лучше не предпринимать».

Из записей Гроу видно, что Кэрк лично наблюдает за разведывательной деятельностью своих подчиненных и дает им наставления. Гроу приводит и оценку, данную Кэрком его докладам:

«27 марта 1951 года.

Я прочитал наш доклад. Он произвел впечатление взорвавшейся бомбы, так как в нем вполне определенно говорится о возможности начала в этом году или до июля 1952 года военных действий, охватывающих и Европу, с использованием всех приемов ведения войны. Эти выводы подкрепляются серьезными доводами.

Посол нашел наш доклад логичным и заслуживающим серьезного рассмотрения».

На страницах своего дневника Гроу излагает и свои мечты:

«Буду ли я здесь в будущем году? – пишет он 4 января. – Надеюсь, нет, так как с увеличением численности армии я могу рассчитывать на лучший пост».

А на следующий день Гроу пишет:

«Увеличение армии пойдет на пользу всем старым служакам».

Думаю, что комментарии излишни. Любому, читающему эти строки, понятно, как Гроу увязывает свои эгоистические планы с ведущейся подготовкой к развязыванию новой мировой войны.

Думая о войне, которая принесла бы ему барыши, Гроу не упускает случая использовать для бизнеса и дни мира и заработать на этом быстро и просто.

Гроу «зарабатывает»

Подобно генералам Робертсону и Клею, о подвигах которых уже упоминалось, алчный взгляд Гроу обращен в сторону Западной Германии.

4 июня 1951 года Гроу был вызван во Франкфурт-на-Майне на совещание руководителей американской разведки в Европе. Так же как и в Москве, у него оказалось свободное время для своих личных делишек. Его дневник красноречиво говорит о том, как он использовал эту поездку:

«7 июня 1951 года.

Отправился к торговцу антикварными вещами и приобрел серебряную корову (кувшин для сливок)».

«12 июня 1951 года.

М. Л. ходила по магазинам. Затем зашла в бюро заказов и сделала большой заказ, который, надеюсь, мы сможем увезти».

«2 июля 1951 года.

Занимался покупками до вечера».

«14 июля 1951 года.

Погрузили десять больших ящиков с одеждой и пару чемоданов, упаковку которых закончили вчера».

Видимо, боннских оккупационных марок у Гроу достаточно. Он согласен с полковником Хэмфри, уже знакомым читателям, и сэром Брайаном Робертсоном, бывшим британским военным губернатором в Германии, что прекращать оккупацию не следует. Единственно, в чем он заинтересован, это в установлении на оккупированной территории строгого левентвортского режима (Левентворт – тюрьма в США).

Гроу, конечно, не был бы самим собой, если бы не играл на бирже, о чем он упоминает в своем дневнике 13 апреля:

«Получил письмо от Джо Паркера, в котором тот сообщает, что купил для меня 100 акций компании… [слово неразборчиво] по 443 доллара за акцию. Он считает, что купил выгодно».

Читая записи Гроу, становится понятным, почему генералы Соединенных Штатов Америки, так же как и биржевики, заинтересованы в развязывании новой войны.

Планы американских генералов

Война является предметом сокровенных мечтаний Гроу. Читая его дневник, убеждаешься, что у него, как и у других поджигателей войны, потерявших от военного угара голову, всякий призыв отдалить войну вызывает глубокое разочарование, а все, что говорит о ее приближении, – неудержимое ликование и восторг.

Дневник Гроу напоминает историю болезни. И болезнь, которой страдает Гроу, требует бдительности со стороны всех здоровых людей. Болезнь эта – жажда крови, и, как всякое опасное заболевание, она должна быть изучена, чтобы найти средства и способы обезвредить носителей этой заразы.

Один из основных тезисов этого военного маньяка, болезнь которого достигла своей высшей точки, заключается, как он сам это подтверждает, в следующем:

«Начать войну как можно скорее! Немедленно!»

Снова и снова Гроу возвращается к мысли о том, что войну надо развязать в 1951 году.

«Все более прихожу к заключению, – пишет Гроу 8 января 1951 года, – что наступил критический год».

Для Гроу критический год – это год начала войны, которую он ждет с большим нетерпением.

«Критический год настал», – снова пишет Гроу 9 января. 29 марта он снова повторяет это:

«По-моему, сейчас назрел момент для начала войны».

Но мысли Гроу, оказывается, предназначены не только для изложения их в дневнике.

В июне 1951 года, как это отмечает Гроу, во Франкфурте-на-Майне состоялось совещание руководителей американских разведывательных служб в Европе. Направляясь на это совещание, Гроу больше месяца, как он сам это утверждает, тщательно обдумывал и разрабатывал доклад, который должен был прочитать там. Он разрабатывает различные варианты, переделывает их, составляет и снова исправляет наброски своих выступлений. В числе документов, переданных мне моим другом, имеются фотокопии набросков выступлений Гроу на этом совещании.

Ранее Гроу излагал в дневнике свои сокровенные мысли. 5 февраля он записал:

«Нам нужно призывать к действиям. Коммунизм должен быть уничтожен».

В набросках своего доклада, предназначенного для оглашения на франкфуртском совещании, Гроу повторяет ту же мысль:

«Я полагаю, что цель нашей войны можно наложить проще: коммунизм должен быть уничтожен».

Под этим Гроу явно подразумевает уничтожение всех стран, сопротивляющихся американскому диктату, с тем чтобы затем превратить в колонию не только Германию, но и Англию, Францию и другие европейские страны, на которые уже сейчас накинута петля плана Маршалла и Североатлантического пакта.

Как видно из замечаний Гроу в его дневнике от 27 марта 1951 года, он отстаивает мысль об открытии «военных действий в этом году с использованием всех приемов ведения войны».

Планы Гроу, изложенные им в своем докладе, идут далеко:

«Рано или поздно мы должны проникнуть на главную арену военных действий и сковать тихоокеанское побережье атаками с воздуха и с моря».

В дневнике Гроу записаны также предложения и рекомендации, сделанные другими представителями американской разведки на франкфуртском совещании. Гроу дает следующую оценку этим докладам:

«Суть этих докладов сводится к тому, что Вашингтон должен лучше работать и Главное управление армейской разведки должно усилить нашу деятельность в области секретного шпионажа».

Не удивительно поэтому, что на франкфуртском совещании именно Гроу был назначен председателем «Комитета по особо важным вопросам». Из схемы, которую начертил Гроу, видно, что именно подразумевали организаторы совещания под этими «особо важными вопросами». Один из подкомитетов, например, занимался вопросами применения атомного, химического и бактериологического оружия. Другой подкомитет носил красноречивое название: «Комитет уязвимых мест». Функции этого подкомитета состояли в том, чтобы определять объекты для подрывных действий.

Из дневника Гроу мы видим, что представляет собой этот человек, приказы которого выполнял британский дипломатический представитель в Москве – Поуп.

Перелистаем дальше дневник Гроу и посмотрим, каковы его дальнейшие планы. В его собственном изложении они выглядят так:

«Новая проблема заключается в том, что мы должны делать, чтобы заполнить пустоту, которая образуется после уничтожения советского режима. Новое руководство не может быть образовано импровизированным способом, оно должно быть создано заранее».

Гроу и его хозяева мечтают о марионеточном правительстве, составленном из людей, находящихся у них на иждивении и ненавистных советскому народу.

Каким образом должна быть достигнута эта чудовищная цель свержения всех демократических режимов и установления диктатуры Уолл-стрита во всем мире? «Всеми средствами, – заявляет Гроу, – необходимо нанести удар ниже пояса. Эта война не может вестись по правилам маркиза Куинсберри».

Важное место в американских планах развязывания новой войны и свержения демократических режимов отведено секретной службе:

«Наши разведывательные органы должны стараться постоянно выискивать и сообщать как достижения, так и слабые стороны противника. Мы должны использовать все средства, чтобы подорвать доверие и преданность советских людей к своему строю. Мы должны заставить их потерять веру в коммунистическое руководство».

Гроу рекомендует даже, как это делать:

«Любыми способами отравлять сознание людей».

Я не думаю, что подобные выдержки нуждаются в комментариях. В обычном здравомыслящем обществе всякий пропагандирующий подобные взгляды был бы облачен в смирительную рубашку и заключен в такое место, где он не мог бы наносить вред обществу. Но в обществе трумэнов и ачесонов, черчиллей и моррисонов, эйзенхауэров и монтгомери таким, как Гроу, предоставляют ответственные официальные посты, занимая которые они смогли бы использовать любые средства, чтобы вовлечь человечество в Третью мировую войну.

Пусть мои британские читатели задумаются над вышеприведенными записями, многие из которых были оглашены на официальном совещании официальным лицом. Можно ли спокойно спать, когда рядом с тобой разбойник заносит нож над твоим соседом? Можно ли в данном случае руководствоваться мыслями «авось меня минует»? А не вернее ли предположить, что разбойник, оставаясь верен своей натуре, попытается укокошить заодно и тебя самого, ибо это увеличит его добычу?

Разве так легко завоеван мир, чтобы отдать его и нашу судьбу в руки авантюристов, подобных Черчиллю и покойному Форрестолу? Думаю, нет. Народы мира с каждым днем все больше и больше сознают, что дело сохранения мира – это их дело. Даже Гроу, ослепленный жаждой войны и разрушений, не может отрицать этого.

Как бы ожесточенно ни сопротивлялись Гроу и ему подобные, они все чаще и чаще оказываются вынужденными признать свое бессилие в борьбе против воли народов.

Полный злобы к единству советского народа, преданного своему правительству, Гроу, однако, вынужден признать в своем дневнике:

«Мы не должны думать, что русский народ ненавидит свое правительство. Он будет поддерживать его».

Далее он пишет в бессильной злобе:

«Мы не должны впадать в заблуждение и думать, что русские живут в нужде. Уровень жизни русского народа растет».

Но русские – не единственный источник неприятностей для маньяков.

5 февраля 1951 года Гроу сделал следующую запись в своем дневнике:

«Европейцы нерешительны. Английские бизнесмены опасаются потерять Гонконг. Французы уклоняются».

Да, даже участники Атлантического пакта не решаются отважиться на войну, так как их же народы – не за них. Беседы Гроу с простыми людьми не приносят ему утешения. Находясь в Западной Германии, он отмечает:

«4 июля 1951 года.

Возвращаясь обратно через деревню, я остановился поговорить с лавочником, который дал мне понять, что он не любит американцев».

И далее:

«Я возвратился очень расстроенный, так как опасаюсь, что очень многие немцы разделяют его мнение».

Это хороший признак, когда Гроу расстроен.

Народы мира не должны выпускать из поля зрения поджигателей войны. Они должны быть бдительны и непоколебимы в защите своих самых драгоценных сокровищ – мира и свободы.

Глава седьмая Что сулит нам будущее?

Лето 1951 года было исключительное.

Солнечное небо, праздничные толпы юношей и девушек, съезжавшихся на праздник мира – фестиваль молодежи, – все это вселяет в мою душу горячую надежду, что новая ужасная война, вопреки стараниям многих безумных политиканов, не обрушится на Европу.

Я смотрю на берлинских ребятишек, играющих на улицах, и вспоминаю английских ребят, таких же голубоглазых и задорных. Я вспоминаю Ливерпуль с его широко раскинутой гаванью. Вспоминаю Лондон, окутанный легкой дымкой туманов.

И этим летом я, больше чем когда бы то ни было, верю, что английских ребят не постигнет судьба корейских детей, что реактивные снаряды не упадут на ливерпульские доки и старинные здания Лондона.

Но надеяться и верить – не значит быть ослепленным… Летнее небо 1951 года отнюдь не безоблачно. В то время как простые люди Англии жаждут мира, бесчестные британские политики, двуликие деятели типа Эттли – Черчилля готовят новую войну.

Все более сгущаются ядовитые миазмы официальной британской пропаганды, которая, как ржавчина, разъедает души простых людей, вселяет в них неуверенность и панический страх.

Все более явной и открытой становится черная неблагодарность британских правителей, которой они платят нашему русскому союзнику, героям Сталинграда и Берлина, спасителям Европы от коричневой чумы – нацизма.

И, наконец, все более наглой и неприкрытой становится англо-американская политика ремилитаризации Западной Германии, политика превращения боннского «рейха» в плацдарм будущей войны.

Мне вспоминается прекрасная речь Дункана Джонса, секретаря Английского национального комитета сторонников мира, которую он произнес на первой сессии Всемирного совета мира:

«Мы не предадим память тех, кто пал в боях у Арнема, – сказал Дункан Джонс, – мы не предадим тех, кто доставлял нам продовольствие через семь морей, мы не предадим память мужчин и женщин Ковентри. Мы не допустим восстановления нацистской армии».

В память обо всех этих людях – моих соотечественниках – я говорю лейбористским лидерам – мистеру Эттли и другим, за которых я голосовал в 1945 году: «Взглянем в будущее. Посмотрим, куда вы ведете Англию, английский народ!»

Ремилитаризация Западной Германии стала фактом. Реваншизм стал фактом. Нацистское засилье в Западной Германии стало фактом. Восстановление новой фашистской армии стало фактом.

Западногерманская военная промышленность, возрожденная с санкции Эттли и Бевина, работает полным ходом: десятки западногерманских заводов выпускают авиационные моторы, танки, боеприпасы, взрывчатые вещества. Нацистские промышленники в Западной Германии вновь заняты своим кровавым бизнесом.

Нацистские молодчики, чьи руки обагрены кровью французов, бельгийцев, чехов, получают важные посты. Этим убийцам наше правительство дает в руки оружие. Этих молодчиков оно намерено превратить в группенфюреров и обергруппенфюреров новой фашистской массовой западногерманской армии, насчитывающей уже сейчас свыше полумиллиона человек.

Попробуйте на секунду представить себе, что означает все это вместе взятое. Все это вместе взятое означает, что Западная Германия превращена в гигантский склад взрывчатых веществ невиданной силы. А хозяевами этого склада являются американские милитаристы, которым лейбористское правительство добровольно передоверило судьбы всей Европы.

Даже Пристли, который считает себя верным другом США, даже Пристли как-то в минуту откровенности признал, что современная Америка просто сошла с ума. И вот американским поджигателям войны Клемент Эттли вручил судьбу мира в Европе, а следовательно, и судьбу Англии. Один миг – и западногерманский пороховой склад взорвется, охватив европейский континент пожаром войны.

Расплачиваться за это будут не друзья Эттли – американские политиканы, а английский народ.

Напрасно американские горе-теоретики вроде бизнесмена Аверелла Гарримана и генерала Джорджа Маршалла утверждают, что они впервые в американской истории призваны выполнить некую «особую миссию» в Европе. Все это самая беспардонная ложь. В кровавой агонии Европы Америка исполняла роль алчного импрессарио, организовавшего эффектное зрелище, нечто вроде боя быков. Когда европейцы умирали, американские «миссионеры» щелкали фотоаппаратами и торговали пушками и сенсационными сообщениями. «Лондон под огнем фау-снарядов», – захлебываясь сообщали газетчики Нью-Йорка, Чикаго и Бостона в 1944 году.

Если у вас есть сомнения насчет американской миссии в Европе, почитайте Уолтера Липпмана, одного из самых известных американских журналистов. Когда я читаю статьи Липпмана, то мне всегда кажется, что Уолтер Липпман проходил свое обучение не в редакциях газет, а на знаменитых чикагских бойнях. На месте мистера Свифта, владельца этих боен, я бы возвел Липпмана в ранг «почетного мясника». Европа для Липпмана – это просто-напросто обыкновенная кляча, предназначенная на убой. С цинизмом мясника описывают Липпман и другие американские реакционеры предполагаемый ход Третьей мировой войны. Они заранее точно вычисляют, когда будут поражены жизненные центры Европы, ее мозг, ее сердце. Американские дельцы хотят превратить древнюю Европу в арену новой кровавой драмы, сулящую им невиданные барыши.

Священник Хьюлетт Джонсон, один из известных борцов за мир в Европе, сказал на первой сессии Всемирного Совета мира:

«Мы, англичане, говорят нам, научились переносить бомбардировки во время Второй мировой войны, и мы, мол, научимся переносить атомные бомбардировки во время Третьей мировой войны. А если даже вся Европа будет завоевана, США в конечном счете освободят нас – освободят так, как они освобождают Корею: сравняв с землей все ее города и деревни».

Излагая свои человеконенавистнические планы, мистер Липпман трусливо уверяет себя и своих читателей, что Америка останется вне радиуса действия атомных бомб. Он, Липпман, астроном-любитель, надеется, что будет и впредь любоваться созвездием Веги и таинственной Кассиопеей сквозь стеклянную крышу своей виллы. Напрасные иллюзии! «Поднявший меч от меча и погибнет». К сожалению, однако, прежде чем рассыплется в прах вилла Липпмана, сотни тысяч людей в Европе потеряют свой мирный кров, так как Европа станет ареной новой кровавой бойни.

Официальная британская пропаганда пытается уверить английский народ в том, что эсэсовские дивизии готовятся в Западной Германии якобы только против Советского Союза.

Но англичане – не дети. Они хорошо помнят, какие злые шутки сыграл с Англией пресловутый немецкий «Дранг нах Остен». На наших глазах Чемберлен и другие мюнхенцы продали Европу Адольфу Гитлеру за «гарантии», которые им дало фашистское правительство Германии. Однако в огне Второй мировой войны дотла сгорели все «гарантии» Гитлера и все хитросплетения Чемберлена – Галифакса, мечтавших о войне только на Востоке.

Наше поколение воевало недаром. Оно поняло, что у войны есть своя логика. Бывший гитлеровский генерал Гальдер открыто поступил на службу к американским и британским властям. Если ему прикажут, он наденет сейчас любой мундир. Но посмотрите, что пишет Гальдер в своих воспоминаниях, за что он задним числом порицает Гитлера! Вы думаете, за то, что Гитлер начал войну на Западе? Ничего подобного. «Друг» англичан, экс-начальник германского генерального штаба Гальдер упрекает Гитлера за то, что он не разбил британскую армию при Дюнкерке. Авантюрист-агрессор Гальдер и другие нацистские генералы и фельдмаршалы не прочь «переиграть» все сначала, «переиграть» Дюнкерк и неудавшуюся высадку на Британские острова, «переиграть» «битву за Англию» с помощью «Фау-1» и «Фау-2».

Нам говорят, что Североатлантический пакт обеспечит использование Западной Германии против Востока и что американцы больше не допустят «междоусобной» войны между Западной Германией и Великобританией. Но кто поручится, что такая война никогда не станет желанной для США, а «денацифицированные» нацисты в Бонне не ринутся сначала – возможно даже с благословения США – на более легкую добычу – Англию? Почему, в самом деле, с точки зрения Даллеса, не дать на растерзание эсэсовским молодчикам Англию, старого конкурента Соединенных Штатов?

Конечно, с точки зрения американских реакционеров, это будет не главная, а, так сказать, второстепенная, побочная операция. Но для нас, англичан, это не представляет существенной разницы. Смерть от случайного осколка ничуть не лучше, чем смерть от прямого попадания.

Вот какую судьбу готовят нам лейбористское правительство Эттли и злой гений Великобритании Уинстон Черчилль, перевооружающие Западную Германию. Вот к чему сводится будущее, к которому толкают нас Клемент Эттли и его кабинет, обещавший англичанам в 1945 году мир, благоденствие, прочный союз с Россией.

Но Европа не хочет такого будущего. Европа, и немцы в том числе, не хочет воевать. Только слепые могут не заметить этого всем очевидного факта. Только глухие могут не услышать голоса новой Европы, которая не молит о мире – нет! – а требует мира.

Последние годы я прожил в Берлине. Поверхностному наблюдателю Берлин может показаться кладбищем. Груды развалин, камня, щебня тянутся на десятки миль.

Я не был в Корее. Я не видел, но с ужасом представляю себе, как американские гангстеры, предводительствуемые сначала Макартуром, а ныне его преемниками, варварски превращают города и села Кореи в пепел, зверски убивают мужчин, женщин и детей только за то, что они не захотели подчиниться рабской участи, на которую обречены негры в Соединенных Штатах. Я испытываю глубочайший стыд при мысли о том, что нашлись такие англичане, которые участвуют в этой позорной войне.

Я не видел развалин корейских городов, но я видел руины Дрездена и Кельна. Я видел руины Берлина. От рейхстага до бывшей имперской канцелярии, от Бранденбургских ворот до Потсдамской площади – все буквально сметено огнем и бомбами. Но не мертвые здания и не груды камней определяют действительный облик Берлина. Берлин жив. Поговорите с берлинцами, и вы увидите, что их сердца полны надежды.

Берлинец из западного сектора города еще не забыл о гестапо и помнит о новых шпионах, которых насаждают британские и американские разведывательные органы и под их руководством штуммовская полиция. Но и он твердо скажет вам:

«Мы, немцы, верим в будущее. А будущее Германии – это не война, а мир. Идя мирным путем, мы покажем человечеству, что немцы умеют не только разрушать, но и созидать. Поверьте нам, германский народ станет достойным членом в семье миролюбивых народов Земли».

Берлинец из восточного сектора не будет пугливо озираться по сторонам. Он громко и уверенно скажет: «Германия пошла по новому пути. И с этого пути нам не свернуть. Поглядите вокруг – мы восстанавливаем наши города, наши дети учатся в новых школах, на наших заводах создаются нужные людям вещи – отличные тракторы и сеялки, прекрасные фотоаппараты, изящные ткани…»

Тот, кому, как и мне, посчастливилось быть в Берлине, в дни слета германской молодежи, никогда не забудет этого волнующего зрелища. 700 тысяч юношей и девушек собрались со всех концов страны, чтобы сказать: «Мы не допустим новой войны!» Нельзя было без восхищения наблюдать мужественные молодые лица, озаренные праздничным светом факелов, нельзя было без восхищения слушать их речи, полные огня и решимости. В дни слета молодежи казалось, что разрушенный Берлин внезапно помолодел и словно устремился в будущее.

Бродя по этому городу, искалеченному войной, наблюдая новую молодежь, получившую свободу, молодежь, ненавидящую войну, я многое передумал. Прежде всего я думал о том, как много значит необычайно емкое и прекрасное слово «народ». В колледже и в университете мне внушали, что синонимами слова «народ» являются слова «толпа», «чернь». Но сейчас я знаю, что народ – это не «толпа» и не «чернь». Сейчас я знаю, что народ – это великая сила, архимедов рычаг, с помощью которого можно перевернуть весь мир. Конечно, народ иногда удается обмануть, разобщить, одурачить. Но народ, воодушевленный великими целями, осознавший свою судьбу, понявший свою историческую миссию, – велик и непобедим.

На конгрессе профсоюзов, на Европейской конференции рабочих, на сессии Всемирного совета мира, наконец на Всемирном фестивале молодых борцов за мир в августе 1951 года, происходивших в Берлине, я воочию увидел эту народную мощь.

Посланцы Англии, Франции, Бельгии, Чехословакии, Польши, простые люди всех стран говорили о том, что война не неизбежна. Народы могут и должны взять судьбу мира в свои руки и предотвратить новую кровавую бойню. Люди, выступавшие на конференциях и съездах, не были дипломатами, но их логика сильнее логики самых опытных дипломатов. Эти рядовые рабочие, священники или ученые в конечном счете могущественнее самых могущественных политиков. Эти люди являются делегатами великих народов, осознавших величие своих целей и непоколебимых в своем стремлении к миру.

Размышляя об этих людях, я невольно вспоминал нашу столовую в Хилдене. Оторванные от семьи, мы коротали здесь вечера в дружеской беседе. На первый взгляд, все мы были счастливчиками: ведь нас не убили ни гранаты, ни шрапнель, ни пули, ни бомбы. Но вслушайтесь в наш разговор, и вы уловите такие часто повторяющиеся фразы: «Это было вскоре после Первой мировой войны», «Это случилось незадолго до Второй мировой войны» и т. д.

Да, наша жизнь исчислялась горькой мерой войны. Мы пережили послевоенную разруху и предвоенную тревогу, военное горе и, наконец, новое «после войны». Война разрушила наши семьи, омрачила наши юность и зрелость, искалечила нашу жизнь.

Но пережив все это, многие люди моего поколения поняли, что война – это не фатальное бедствие. И раз поняв это, они стали борцами за мир.

На сессии Всемирного совета мира я услышал поистине потрясающие вещи. Я узнал, что 800 миллионов людей, невиданная армия мира, преградили путь поджигателям войны. 800 миллионов людей заявляют агрессорам: «Нет!»

Но дело не в одних цифрах. Существует еще более значительный фактор, вселяющий в людей веру в победу мира во всем мире. В первый послевоенный год в маленьком городишке близ Гамбурга я повстречался с одним немцем, который двенадцать лет провел в гитлеровских концентрационных лагерях. Долго я не решался задать ему вопрос, мучивший меня. Но потом все же спросил: «Скажите, какое чудо спасло вас? Как можно было прожить столько лет в фашистском аду?»

«Меня спасло не чудо, – сказал мне немец-антифашист, – меня спас Советский Союз. Человек умирает по доброй воле только тогда, когда он перестает верить. А я знал, что Советский Союз непобедим и вечен. А раз это так, то и черная ночь фашизма должна когда-нибудь кончиться. И я не сломался, а стремился дожить до этого дня».

На дворе тепло. Соседские ребятишки шумят прямо под моими окнами. Они самозабвенно играют в прятки. Я не хочу мешать этим бутузам. Но, вспоминая славную английскую детвору, мне хочется сказать:

«Пусть ваша жизнь будет лучше моей. Я готов сделать все, чтобы воющий звук сирены не коснулся вашего уха и чтобы вы прожили на земле так, как это подобает человеку, – спокойно, счастливо и радостно».

И я твердо верю, что это будет именно так!

Примечания

1

Верховный военный совет – консультативный орган союзников. Создан в сентябре 1939 г. В состав Совета входили премьер-министры, начальники генеральных штабов и главнокомандующий союзными войсками. – Примеч. ред.

(обратно)

2

Оборона Великобритании на протяжении трех лет осуществлялась в чрезвычайно благоприятных для Англии условиях, когда основная масса сухопутных сил и авиации Германии использовалась против Советской армии. Поэтому Дивайн кривит душой, утверждая, что Великобритания в эти годы стояла «перед лицом более реальной и более непосредственной угрозы, чем предполагалось». – Примеч. ред.

(обратно)

Оглавление

Дэвид Дивайн Девять дней Дюнкерка

  Предисловие

  Глава первая Исторические параллели

  Глава вторая Направление главного удара

  Глава третья Назначение Рамсея

  Глава четвертая Три ошибки

  Глава пятая Неделя перед операцией «Динамо»

  Глава шестая Булонь и Кале

  Глава седьмая Воскресенье, 26 мая

  Глава восьмая Понедельник, 27 мая

  Глава девятая Вторник, 28 мая

  Глава десятая Среда, 29 мая

  Глава одиннадцатая Четверг, 30 мая

  Глава двенадцатая Пятница, 31 мая

  Глава тринадцатая Суббота, 1 июня

  Глава четырнадцатая Воскресенье, 2 июня

  Глава пятнадцатая Понедельник, 3 июня

  Глава шестнадцатая Триумф и неудача германской армии

  Глава семнадцатая Усилия Бельгии

  Глава восемнадцатая Крушение французской армии

  Глава девятнадцатая Успех англичан

Ричард Сквайрс Дороги войны

  К читателю

  Глава первая Разбитые иллюзии

    Дюнкерк

    Я снова слышу бой Биг-Бена

    Треугольник смерти

    Балканский план Черчилля

    Новое издание «странной войны»

    Против кого и ради кого мы воюем?

  Глава вторая Закулисные действия оккупантов

    «Генерал от каучука» Робертсон

    Побочные доходы офицеров британской армии на Рейне

    Радиоприемник майора Кэрри и мораль оккупационных войск

    Комиссионеры в военной форме

    От Робертсона до Киркпатрика

  Глава третья Нацисты на свободе

    «Бестактный» Георг фон Шницлер и «тактичный» Яльмар Шахт

    Правосудие в войлочных туфлях

    Старые знакомые

    «Незаменимые»

    История одного совещания

    «Первые всходы»

    Все осталось по-старому

  Глава четвертая Колонизаторы

    Зачем мы находимся в Германии?

    Мыло, гребенки и «большой бизнес»

    Колониальная политика в сердце Европы

    Звездный флаг против «Юнион Джек»

    Прогулка по Дюссельдорфу

    Оружие для новой войны

  Глава пятая Под грохот военных барабанов

    Маска сброшена

    «Nomina odiosa»

    «Особая миссия» нацистских генералов

    По стопам Гитлера

    Пропаганда страха и ненависти

    Британские и американские оккупационные власти

    Ландскнехты

    Черные тучи над Европой

  Глава шестая Слова и дела

    Дневник дипломата

    Будни военного атташе

    Гроу путешествует

    Гроу развлекается

    Гроу «зарабатывает»

    Планы американских генералов

  Глава седьмая Что сулит нам будущее? Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg