«Атеисты в мундирах»

Атеисты в мундирах (fb2) - Атеисты в мундирах [Советские спецслужбы и религиозная сфера Украины] 8347K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Валерьевич Веденеев

Дмитрий Валерьевич Веденеев Атеисты в мундирах: Советские спецслужбы и религиозная сфера Украины

© Веденеев Д. В., 2016

© ООО «ТД Алгоритм», 2016

* * *

От автора

Органы государственной безопасности на протяжении практически всего периода советской истории играли особую, активную и нередко зловещую роль в церковно-государственных отношениях. В определенные периоды именно профильные контрразведывательные подразделения ОГПУ – НКВД – НКГБ – МГБ – КГБ (Объединенное государственное политическое управление при Совете народных комиссаров СССР, 1922–1934; Народный комиссариат внутренних дел; Народный комиссариат государственной безопасности; Министерство государственной безопасности; Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР) выступали ведущим инструментом либо подавления религиозной жизни, незаконных репрессий по отношению к «служителям культа» и верующим различных конфессий, либо жесткого контроля со стороны государства и активного вмешательства в жизнедеятельность религиозной сферы советского общества.

Существование мощной государственной машины по преследованию религии и насаждению безверия (от сети кафедр «научного атеизма» и до специализированных подразделений одной из самых сильных в мире спецслужб) удивляла даже убежденных марксистов и верных союзников СССР. В этой связи показательно свидетельство одного из руководителей внешней разведки КГБ Николая Леонова[1], который тесно общался с лидером революционной Кубы Фиделем Кастро: «У Фиделя Кастро, воспитанника католических колледжей… спросил: как у тебя увязывается и то, и другое? Он говорит: знаешь, одна только партия, КПСС, в своих уставах писала, что член партии обязан быть научным атеистом, никто больше такого в уставах не писал – ни французы, ни итальянцы, ни кубинцы. Они говорят: наоборот, Иисус Христос в свое время был проповедником очень многих морально-нравственных ценностей, которые потом унаследовала партия». В современных же условиях, подчеркнул ветеран тайного фронта, общество «объединяет только одно – наша вера православная»[2].

Органы госбезопасности долгое время выступали ведущим инструментом политики государства в религиозной сфере, их служебные приоритеты и тактика оперативной работы решающим образом определялись директивными установками Коммунистической партии и правительства СССР. Именно органы ВЧК – ОГПУ – НКВД стали непосредственными и ведущими исполнителями жутких физических репрессий 1920–1930-х гг., унесших лишь в Православной церкви жизни свыше 150 архиереев и десятков тысяч священнослужителей, не поддающегося учету количества истинно верующих мирян. Печальную известность получили инспирированные «чекистами-религиоведами» расколы в православии (обновленческий, автокефальный, «лубенский» и др.), причем сами организаторы и активисты раскольнических движений вскоре пополнили мартиролог жертв незаконных репрессий, лишились свободы или бежали за рубеж.

В дальнейшем органы госбезопасности также выполняли богоборческие функции, держали религиозную сферу под неусыпным агентурно-оперативным контролем, вмешивались в нее, грубо нарушая положения о свободе совести, закрепленные в конституционно-правовых актах самого же Союза ССР.

Территория Украины и ее конфессиональное поле требовали особого внимания спецслужб в силу ряда исторических обстоятельств:

• наличия большой православной общины – наследницы крещальной купели Руси, понесшей страшный урон от репрессий и преследований;

• масштабного религиозно-оппозиционного движения (катакомбников по типу «Истинно-Православной церкви» или «подгорновцев»);

• тесного переплетения социально-политического и национально-идеологического протеста с лозунгами защиты веры и свободы совести;

• присутствия значительной католической общины (питательной среды для «агентуры Ватикана» в понимании чекистов);

• острых коллизий вокруг ликвидации Греко-католической (униатской) церкви в 1946–1949 гг. (операциями НКГБ – МГБ, неразрывно связанными с подавлением движения ОУН И УПА, форсированной советизацией Западной Украины);

• распространения в годы «холодной войны» течений, находившихся под контролем противников СССР (прежде всего общины «Свидетелей Иеговы», базировавшейся в Украине);

• приоритетности для спецслужб нацистской Германии, а затем и держав – противников СССР по «холодной войне», конъюнктурного использования религиозной сферы Украины.

Отметим, однако, что деятельность спецслужб по отношению к Церкви в 1943–1953 гг. все же имела определенную конструктивную специфику, обусловленную особенностями курса политического руководства СССР на заметную либерализацию по отношению к Православной церкви и некоторым другим конфессиям, признание ее духовно-патриотических заслуг, конъюнктурным использованием Церкви для достижения задач государственной политики, включая и международные отношения. Как это не покажется парадоксальным, но нередко позиция профильных подразделений спецслужбы по отношению к религиозным общинам была заметно более взвешенной и прагматичной, нежели у партийных органов, занимавших жестоко-догматическую идейно и «кровожадную» в уголовном отношении позицию.

К тому же нельзя не признать, что определенные острые мероприятия отечественных спецслужб были закономерно обусловлены необходимостью противодействия разведывательно-подрывной деятельности гитлеровской разведки, беззастенчиво использовавшей религиозную сферу, а также цинично превратившей вероисповедальное измерение в поле информационно-психологического противоборства в период «холодной войны» и межблокового противостояния 1946–1991 гг. (где инициатива, как правило, принадлежала геополитическим противникам Советского Союза, мастерски овладевшим инструментарием направленного воздействия на сознание социальных групп).

На сегодняшний день наряду с масштабной работой, проведенной исследователями по изучению репрессивной политики советской власти и правящей коммунистической партии по отношению к религии в Украине и роли в ней спецслужб[3], одним из наиболее малоизученных аспектов истории церковно-государственных отношений советской эпохи является, на наш взгляд, собственно оперативная (контрразведывательная, оперативно-розыскная, информационно-аналитическая) деятельность органов госбезопасности в конфессиональной среде.

Думается, что углубленное изучение (на основе документов самих спецслужб) упомянутых аспектов прошлого церковно-государственных отношений открывает дополнительные возможности для лучшего научного понимания инструментария богоборческой политики властей и особенностей вынужденного реагирования на нее религиозных общин, механизма обеспечения реализации государственных актов в религиозной сфере, исследования репрессивной политики сталинизма как таковой, дальнейшего изучения истории Церкви, религиозной персоналистики, а также истории отечественных спецслужб.

В этом отношении перспективными направлениями исследования деятельности советских спецслужб в религиозной сфере представляются:

• исследование концептуального и нормативно-распорядительного механизма воплощения партийно-государственных актов в области религиозной политики в оперативно-служебную деятельность органов госбезопасности в целом и на уровне союзной республики;

• изучение детерминационного влияния международного положения и внешней политики СССР, внутренней политики «государственного атеизма» и деятельности правящей партии в культурно-ментальной сфере на содержание работы спецслужбы по религиозной линии;

• анализ организационно-функционального устройства и эволюции подразделений органов госбезопасности, которые специализировались на агентурно-оперативной «разработке» и информационном мониторинге религиозной жизни страны;

• освещение устремлений зарубежных разведок и соответствующих иностранных негосударственных (конфессиональных) центров, а также Ватикана по отношению к религиозной сфере Украины, противоборства с ними советских спецслужб;

• углубленное исследование форм и методов агентурно-оперативной, следственной и информационно-аналитической работы органов госбезопасности СССР;

• изучение служебной биографии руководителей и ведущих сотрудников тех оперативных подразделений «чекистских органов», на которые возлагалась работа «по борьбе с антисоветскими элементами из числа духовенства, церковников и сектантов» (распространенное в свое время определение данного профиля оперативной работы).

В силу присущему советскому периоду истории тотальному контролю и вмешательству госбезопасности в религиозную сферу СССР и Украинской ССР, в частности (от подбора и вербовки монахинь монастырей Украины для перевода в Горненский монастырь близ Иерусалима до слежки за Патриархом Московским и всея Руси на отдыхе в Одессе), документы упомянутых подразделений спецслужб представляют собой исключительно продуктивный исторический источник в сфере изучения прошлого церковно-государственных отношений. Правда, требующий одновременно тщательной источниковедческой и историко-герменевтической экспертизы и критики. Более того, акции спецслужб в религиозной сфере, изменения служебных приоритетов, форм и методов оперативной работы представляют своеобразную квинтэссенцию государственного курса по отношению к религии на определенных этапах истории советского общества.

К сожалению, огромный, представляющий чрезвычайную историко-познавательную ценность массив документов спецслужб в Украине по линии оперативной работы в религиозной среде был уничтожен (исходя из складывавшейся в Украине динамичной общественно-политической и оперативной обстановки) в соответствии с приказом КГБ УССР № 00150 1990 года. Были буквально «зачищены» фонды подразделений, занимавшихся религиозной сферой.

Прежде всего речь идет о документальной базе 5-го Управления КГБ УССР (переименованного в то время в Управление «З» – защиты конституционого строя), его предшественниках в структуре так называемых «секретно-политических» подразделений органов госбезопасности, с начала 1920-х гг. занимавшихся общественной сферой, нелегальными националистическими и национал-демократическими организациями, диссидентами, религиозными конфессиями, областью культуры, интеллигенцией, творческими союзами, неформальными организациями. До нас, к примеру, не дошли:

• 6-томное дело по «церковникам и сектантам» 1942–1945 гг. производства;

• 23-томное литерное дело (1952–1965 гг.) на подполье «Истинно-Православной церкви» и подобные формирования, а также по нелегальной Украинской автокефальной православной церкви;

• литерные дела 2-го Управления МГБ УСССР «Греко-католическое духовенство» и «Греко-католики» (1946–1947 гг.);

• 28 томов дела на «бывшее униатское духовенство» (1950–1965 гг.);

• 16-томное дело по старообрядцам (1954–1962 гг.);

• литерное дело 1952–1961 гг. об «антисоветской деятельности» монашествующих Русской православной церкви;

• несколько многотомных оперативных дел на духовенство украинской Греко-католической и Римско-католической церквей (1947–1973 гг.);

• многотомное дело на духовенство Русской православной церкви;

• многочисленные агентурно-оперативные многотомные дела на «церковно-монархическое подполье» – «Остров», «Халдеи», «Скит», «Бирюки», «Блудницы», «Юродивые», «Проповедники» и др.;

• литерное дело по обновленцам (1937–1941 гг.) и многие другие, вплоть до материалов о появившихся в 1980-х гг. неокультах типа кришнаитов и буддистских сект, а также «немало дел-формуляров» на конкретных церковных иерархов и «авторитетов» сектантских формирований[4].

Колосальный объем эмпирического материала по драматическим аспектам церковно-государственных отношений погиб навсегда или восстанавливается по сохранившимся фрагментам. Тем большее научно-познавательное значение имеет солидный документальный массив спецслужб и других советских государственных органов, исследованный авторами и использованый при написании этой книги. Помещенный в книге документальный материал преимущественно впервые предлагается вниманию читателей.

Речь идет об изученных нами плановых, отчетных, информационно-аналитических, агентурно-оперативных документах профильных подразделений контрразведывательных органов спецслужбы (в частности, 2-го Управления НКГБ – МГБ – КГБ УССР; отдела «О» МГБ УССР; соответствующих отделов 4-го (секретно-политического) Управления КГБ при СМ УССР, 5-го Управления КГБ – «борьба с идеологической диверсией»), материалах следственных подразделений и уголовных делах, документах оперативно-технических подразделений спецслужбы, привлекавшихся к разработке религиозной сферы. Кроме того, существенную информационную нагрузку несут материалы подразделений, занимавшихся внешней разведкой, разведывательной работой за линией фронта в 1941–1944 гг. (4-е Управление НКВД – НКГБ УССР, разведывательный отдел Украинского штаба партизанского движения).

В книгу вошли научно-документальные очерки, тематически охватывающие основные составляющие оперативной деятельности спецслужбы в религиозной сфере в 1920–1960-х гг. (хронологические рамки исследования, надеемся, будут расширяться по мере рассекречивания документов КГБ УССР). Речь идет о деятельности контрразведки по отношению к канонической Православной церкви, Римско-католической и Греко-католической церквям, протестантским течениям, Украинской автокефальной православной церкви, «катакомбным» течениям и деструктивным сектам. Впервые раскрываются организация, кадровый состав, формы и методы деятельности антирелигиозных подразделений НКГБ – МГБ – КГБ УССР. Воссозданы биографии руководителей упомянутых подразделений.

Мы сочли необходимым самостоятельный раздел работы посвятить иерархам Православной церкви, ставшим священномучениками и исповедниками за веру Христову, личным примером показавшим современникам великую духовную стойкость и ревность в служении в годы невиданного со времен римских кесарей богоборчества и мученичества христиан.

Безусловно, восприятие приведенных материалов сопряжено с серьезной морально-психологической нагрузкой, ведь они порождены специфической и циничной работой спецслужб, действовавших в условиях целенаправленного превращения духовной сферы в арену отстаивания земных и зачастую неправедных интересов «центрами силы» тленного мира. Однако, помимо научной необходимости демонстрации реальной картины религиозной жизни Украины бурного ХХ столетия, приведенные материалы напоминают о страшных долговременных последствиях грубого и своекорыстного вмешательства в духовную сферу, преследующую своей целью спасение людских душ.

Часть первая Спецслужбы на «Религиозном фронте»

«Мне есть что вспомнить…» Богоборческая карьера Евгения Тучкова

…15 апреля 1957 г. в Центральный госпиталь МВД СССР срочно пригласили Патриарха Московского и всея Руси Алексия I. Встретиться для исповеди с первоиерархом Русской православной церкви пожелал умиравший от распадающегося рака желудка… бывший главный организатор гонений на церковь от органов госбезопасности, бывший ответственный секретарь Антирелигиозной комиссии ЦК партии большевиков, бывший член Центрального Совета Союза воинствующих безбожников, отставной майор госбезопасности Евгений Тучков. В партийных кругах его за глаза прозвали «главпопом», в церковных – «игуменом», а историки Церкви и поныне считают «одной из ключевых и загадочных фигур российской истории советского периода».

Революцией призванный

«Ведущий религиовед» ОГПУ СССР родился в 1892 г. в деревне Теляково Суздальского уезда Владимирской губернии. Рано осиротевшего Евгения воспитывала старшая сестра Анастасия – глубоко религиозная женщина, стремившаяся воцерковить брата. Закончив четырехклассную приходскую школу, Евгений «ушел в люди», в 1915 г. призвался в армию, служил писарем при штабах на Западном фронте. Интересно, что когда в 1916 г. в императорской армии отменили обязательную исповедь, к ней добровольно приходило не более 16 % военнослужащих-православных. Вызревали духовные предпосылки грядущего масштабного кровопускания Гражданской войны… В октябре 1917 г. избрался от солдат гарнизона членом Совета рабочих и крестьянских депутатов в городе Юрьеве-Польском, а через год по партийному набору попал на службу в ЧК Иванова-Вознесенска, где заведывал… юридическим отделом!

В 1919 г. был направлен на руководящую работу в Уфимскую губернскую ЧК, там сформировал отряд особого назначения, который принимал активное участие в жестоком подавлении Мензелинского крестьянского восстания в Башкирии (ранее крестьяне вилами перебили продотряд численностью в 35 человек). Как способный организатор получил назначение заведующим секретным отделом губернской ЧК. На Урале же встретил подругу жизни – Елену Яковлеву. В Уфе у них родился сын, умерший во младенчестве. В браке прожили долгую жизнь, в Москве в 1923 г. родился второй сын Борис, единственный ребенок, которого любил и баловал отец[5].

Начальник антирелигиозного подразделения ОГПУ Евгений Тучков (1892–1957 гг.)

Летом 1921 г. чекист Тучков отличился при изъятии церковных ценностей (официально – «в пользу голодающих»), и за особое рвение осенью того же года его перевели в Москву.

В центральном аппарате советской спецслужбы ВЧК (с 1923 г. – ОГПУ) «специализациею» Е. Тучкова являлась «церковная линия». Он стал сначала заместителем руководителя, затем – начальником 6-го отделения Секретно-политического отдела (СПО, борьба с идейно-политическими противниками, церковью и интеллигенцией) ОГПУ, а с сентября 1922 г. – еще и ответственным секретарем Антирелигиозной комиссии при ЦК РКП(б) (координация антирелигиозной борьбы в СССР). С весны-лета 1921 г. началось фронтальное наступление власти на церковь как на главную помеху овладения сознанием и душами людей. Е. Тучкову довелось сотрудничать по линии Комиссии с ведущими фигурами «ленинской гвардии» (и будущими фигурантами процессов времен «Большого террора») – Н. Бухариным, А. Каменевым, Г. Зиновьевым, а также председателями ОГПУ Ф. Дзержинским и В. Менжинским.

Стратегию изощренного подрыва Церкви предложил в записке в Политбюро ЦК РКП(б) от октября 1922 г. Лев Троцкий, глава военного ведомства республики. Лев Давыдович рекомендовал инспирировать раскол Православной церкви на лояльную власти, «обновленную», противопоставившую себя «патриаршей» («реакционной»). Главным инструментом раскола стали органы госбезопасности и репрессивные мероприятия. Тучков лично допрашивал патриарха Тихона, докладывая о результатах Л. Троцкому и восходящему лидеру партии И. Сталину. В 1923 г. его за особые заслуги наградили именным «маузером».

Вплоть до роспуска Антирелигиозной комиссии (АРК) в 1929 г. Тучков ведал в ОГПУ СССР практически всеми «делами» Русской православной церкви (РПЦ), протестантов, мусульман, иудеев. Именно в недрах 6-го отделения в 1927 г. сформировали организационную церковную структуру, в основных чертах сохранившуюся и по сей день.

В столице Тучков вместе с семьей и набожной сестрой поселился в Серафимо-Дивеевском подворье, где сестер-монахинь возглавляла матушка Анфия. Получив отличные апартаменты и бытовые услуги сестер, «главпоп» весьма оригинально благодарил монахинь. Как пишет историк М. Губонин, получив от агентуры сведения о местах предстоящих торжественных богослужений святейшего патриарха Тихона или архиепископа Илариона (Троицкого), которого особенно любили верующие москвичи, монахини безбоязненно направлялись на службу. «Мы уж ему премного благодарны. А то ведь другой-то давно бы уж нас всех разогнал: кого куды, и костей не соберешь», – говаривала матушка Анфия[6].

Технолог расколов

По слову святителя Иоанна Златоуста, грех раскола церкви не смывается и мученической кровью, ведь церковь – живое тело Христа, и Он же ее Глава. Технологию агентурно-оперативной работы по расколу РПЦ изложил сам Тучков на заседании АРК 31 октября 1922 г.: «Пять месяцев тому назад в основу нашей работы по борьбе с духовенством была поставлена задача – борьба с реакционным тихоновским духовенством и, конечно, в первую очередь с высшими иерархами, как то: митрополитами, архиепископами, епископами и т. д. Для осуществления этой задачи была образована группа, так называемая “ЖИВАЯ ЦЕРКОВЬ”, состоящая преимущественно из белых попов, что дало нам возможность поссорить попов с епископами, примерно как солдат с генералами, ибо между белым и черным духовенством существовала вражда еще задолго до этого времени, так как последнее имело большое преимущество в церкви и ограждало себя канонами от конкуренции белых попов на высшие иерархические посты…»[7]

С осени 1924 г. «игумен» Тучков приступил к подготовке нового дела против патриарха Тихона – создал агентурную разработку по так называемой «Шпионской организации церковников». В начале февраля 1925 г. Тучков арестовал известного церковного историка, профессора И. Попова, которому приписывалось «вхождение в группу», возглавляемую патриархом. Лишь смерть владыки Тихона позволила ему избежать Соловков, регулярно пополняемых клиром РПЦ[8].

Разумеется, основным средством борьбы с церковью была агентура в среде священнослужителей и мирян, хотя в то время отказ от сотрудничества мог стоить весьма дорого. Как докладывал Е. Тучков, по «церковной линии» количество секретных осведомителей («сексотов») с 400 в 1923 г. выросло до 2500 в 1931 г. За полноту влияния на РПЦ Е. Тучкова часто сравнивали с обер-прокурором Святейшего синода Константином Победоносцевым (по определению народного комиссара образования СССР Анатолия Луначарского)[9]. Как отмечал известный перебежчик-«невозвращенец» из разведки ОГПУ Георгий Агабеков (позднее ликвидированный бывшими коллегами), «работа по духовенству поручена шестому отделению ОГПУ, и руководит ею Тучков. Он считается спецом по религиозным делам и очень ловко пользуется разделением церкви на старую и новую, вербуя агентуру с той или с другой стороны»[10].

Нередко выступал он и в советской прессе со статьями под псевдонимом Теляковский (по названию родного села), став автором 30 статей и трех антирелигиозных брошюр. Не сумев окончить МГУ, получил специальное образование в Высшей школе НКВД (1935–1939), хотя писал с массой орфографических ошибок.

В 1931 г., готовя для начальника СПО ОГПУ Якова Агранова проект наградного листа на себя же, Е. Тучков так излагал свои «заслуги» на антицерковном фронте: «В настоящее время состоит в должности начальника 3-го отделения Секретно-политического отдела ОГПУ… В 1923–1925 гг. им были проведены два церковных собора (всесоюзные съезды церковников), на которых был низложен патриарх Тихон и вынесено постановление об упразднении монастырей, мощей, а также о лояльном отношении церкви к соввласти. На протяжении ряда лет тов. Тучковым проводилась серьезная работа по расколу заграничной Русской православной церкви. Блестяще проведена работа по срыву объявленного папой римским в 1930 г. крестового похода против СССР… Благодаря энергичной работе тов. Тучкова была раскрыта и ликвидирована в конце 1930 и 1931 гг. Всесоюзная контрреволюционная монархическая организация церковников “Истинно-Православная церковь”, опиравшаяся в своей антисоветской деятельности на черносотенно-клерикальные круги. Организация имела множество своих филиалов – 300 повстанческих ячеек, огнестрельное и холодное оружие…»[11]

Считалось, что сопротивление церкви практически было сломлено, митрополит Сергий и его Синод стали карманными. Именно Тучков сфабриковал текст «Декларации 1927 года» о полной лояльности РПЦ власти и заставил мягкого митрополита Сергия подписать подложный документ.

Одновременно «главпоп» жестоко мстил Местоблюстителю Патриаршего престола (в 1925–1936 гг.), митрополиту Петру (Полянскому), который, несмотря на суровые условия ссылки в Заполярье, одиночные камеры, издевательства, цингу, астму, болезни ног, твердо стоял на своих позициях, не желая слагать с себя полномочия Местоблюстителю «в пользу каких-то проходимцев». Не удалось опытному агентуристу Тучкову и заполучить владыку Петра в аппарат «сексотов» – негласных помощников ОГПУ – НКВД. В июле 1931 г. Особое совещание ОГПУ приговорило митрополита к очередному продлению срока заключения, дав ему 5 лет лагерей. Однако по личной записке Тучкова «заключенного № 114» в лагерь не отправили (хотя священномученик и просил в точности исполнить приговор – «просторный» лагерь позволял хотя бы быть на воздухе и общаться с людьми), а содержали в «одиночке» Верхнеуральской тюрьмы для особо опасных заключенных, запретив даже ночные прогулки. 10 октября 1937 г. митрополита Петра расстреляли по приговору «тройки» Челябинского УНКВД[12].

Хотя Е. Тучков и получил орден Трудового Красного Знамени, с ликвидацией в 1929 г. Антирелигиозной комиссии и приходом в 1934 г. к руководству органами НКВД и госбезопасности Генриха Ягоды начинается карьерный закат «игумена», пробавлявшегося теперь участием в кадровых «чистках» московских районных парторганизаций и вузов. В «команду» расстрелянного в 1938 г. Ягоды он не попал, что, видимо, и спасло «религиоведу» жизнь.

В последние годы работы в НКВД занимал должность уполномоченного по Уралу. В звании майора госбезопасности (что соответствовало армейскому комбригу) в 1939 г. был уволен, занимался атеистической пропагандой и в 1941 г. стал ответственным секретарем Центрального Совета союза воинствующих безбожников, возглавляемого «старым большевиком» Емельяном Ярославским (Минеем Губельманом)[13].

Целенаправленному государственному богоборчеству положил начало Декрет советского правительства «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Церковь утратила правовой статус государственного учреждения, право на распоряжение имуществом, защиту в судебном порядке, у нее изымались материальные ценности. Борьбу с самой верой Христовой В. Ленин в программной статье марта 1922 г. «О значении воинствующего материализма» назвал «нашей государственной работой».

В 1932 г. в СССР провозгласили начало «безбожной пятилетки», в ходе которой гонения на православие приобрело всеобщий и систематический характер. Тогда же Союз воинствующих безбожников (СВБ) официально имел 50 тыс. первичных организаций, до 7 млн членов, из которых 2 млн входили в группы «юных воинствующих безбожников».

Конституция СССР 1936 г. уже не включала положения о свободе религиозного исповедания, оставляя гражданам лишь право на «отправление религиозных культов», зато закрепляла право на «свободу антирелигиозной пропаганды». Преследования Православной церкви повлекли и еще одно тяжкое последствие – оживление псевдоправославного сектанства, появление мистических течений, «подпольных групп».

Однако, несмотря на почти полную административно-репрессивную ликвидацию церкви, всесоюзная перепись населения 1937 г. показала реальный уровень религиозности советских людей (вопросы о религиозных убеждениях в опросные листы внесли по личной инициативе И. Сталина). Из 30 млн неграмотных граждан, старших по возрасту 16 лет, верующими объявили себя 84 % (25 млн душ), из 68,5 % грамотных – 45 % (свыше 30 млн).

Антирелигиозная пропаганда, признавали власти, к концу 1930-х велась в основном пассивно, формально-казенно. В докладной записке отдела культпросветработы ЦК ВКП(б) от февраля 1937 г. отмечалось, что из 13 антирелигиозных журналов закрыто 10, из них 6 на «национальных» языках, кино– и радиоантирелигиозной пропаганды не ведется, сеть первичек и районных организаций Союза безбожников почти везде развалилась, членские взносы Союза с 200 тыс. рублей в 1933 г. сократились до 35 тыс. ежегодно, некоторые областные организации ударились в «сомнительные коммерческие махинации». Формально ячейки СВБ к 1941 г. действовали только в 34 % колхозов Украины.

Сам И. Сталин, видимо, не педалировал наступление на церковь, хотя и имел безраздельную власть и мощный аппарат принуждения. Его отношение к религии определялось, скорее, политической конъюнктурой. Д. Волкогонов в работе «Сталин и религия» приводит слова вождя – отбирая литературу для дачной библиотеки, он пишет: «Прошу, чтобы не было никакой атеистической макулатуры!» Тем не менее результаты политики агрессивного безбожия принесли страшные плоды. К началу Великой Отечественной войны церковь в Советском Союзе была почти полностью разгромлена. 250 архиереев расстреляли, в ссылке находилось 16 владык (среди них будущий архиепископ Симферопольский и Крымский Лука (Войно-Ясенецкий), выдающийся хирург и ученый, ныне прославленный как святитель Лука Крымский). На свободе пребывало лишь три митрополита и епископ.

Как сообщалось в архивном отчете о деятельности Наркомата госбезопасности УССР в годы войны, в Украине к 1941 г. уцелело 3 % приходов от их дореволюционной численности, в ряде индустриальных областей действующие храмы отсутствовали полностью. В Одессе действовала одна церковь, в Киеве вели службы два храма, три священника и один дьякон (до революции в Киеве было 1750 храмов и монастырей).

Чудом избежал расправы в 1939 г. митрополит Сергий (Местоблюститель Патриаршего престола), был расстрелян его келейник и арестована сестра Александра. В 1940 г. Георгий Маленков вообще предложил И. Сталину ликвидировать Московскую патриархию. Как полагают историки церкви, диктатора удержали от этого возможные волнения балканских народов в защиту православных в России и наличие 60 млн православных верующих в самом СССР (Да и приближение войны он прекрасно понимал. – Прим. авт.). Протоиерей Леонид Константинов, настоятель Николо-Иосафовского собора в Белгороде, писал, что в январе 1941 г. глава НКВД СССР Лаврентий Берия назначил на 22 августа операцию по окончательной ликвидации Православной церкви. Но 22 июня грянула война…

Банкротство дела всей жизни

Состоявшийся в годы Великой Отечественной войны впечатляющий религиозный подъем народа, выстоявшего в страшной войне, определенные послабления со стороны продолжавшего оставаться воинственно-атеистическим режима привели к неожиданному еще несколько лет назад росту воцерковления людей. 4 сентября 1943 г. на ночном совещании у И. Сталина (при участии Л. Берия) приняли решение о либерализаци политики по отношению к РПЦ. Уже 8 сентября 1943 г. Поместный собор избрал Патриархом Московским и всея Руси митрополита Сергия. Началось открытие храмов, монастырей, духовных учебных заведений. 31 января 1945 г. Поместный собор утвердил «Положение об управлении РПЦ». Новым «куратором» церкви от органов госбезопасности стал полковник (с 1945 – генерал-майор) Георгий Карпов, назначенный председателем Совета по делам Русской православной церкви при Совнаркоме СССР.

Сотрудники 6-го (антирелигиозного) отделения СПО ОГПУ

В новом наступлении на церковь услуги изощренного разрушителя церкви Е. Тучкова новому «куратору» РПЦ почему-то не понадобились (к тому же окончательно распалось агентурное «детище» Тучкова – «обновленческая церковь»). Впрочем, Г. Карпов и сам имел в церковных кругах скверную репутацию – в довоенные годы удостоился ордена Красной Звезды за «операции против церковно-монархического подполья», а уж в застенках с фигурантами-«церковниками» не церемонились[14]. Не случайно численность новомучеников и исповедников РПЦ, пострадавших за веру с 1917 г., дважды превысила число канонизированных за весь период существования христианства на Руси.

Почти всех коллег майора – «религиоведов-ликвидаторов» из 6-го отделения СПО ОГПУ – истребили сослуживцы еще в «чистках» НКВД 1936–1939 гг. «Родное» ведомство о нем забыло. Союз воинствующих безбожников, уже формально влачивший существование, И. Сталин ликвидировал в 1946 г. Но для Евгения Александровича «встречи с исповедниками, мучениками не прошли даром, – пишет наш российский коллега Сергей Бычков. – В послевоенный период он пытался переосмыслить события 20-х годов. Жаль, что страх и внутренний цензор так и не позволили ему раскрыть истинных мыслей и оценок – результата его долгих наблюдений и размышлений. Атеистические брошюры, изданные им после войны, убоги и бесцветны»[15].

С 1946 г. Тучков ушел на пенсию, хотя и числился внештатным лектором Центрального лекционного бюро Комитета по делам культурно-просветительных учреждений при Совете Министров РСФСР. В 1947-м завершил работу над книгой «Русская православная церковь и контрреволюция», где события доведены лишь до 1925 г. – до смерти патриарха Тихона. Большая часть книги посвящена обновленцам, их лжесоборам и фальсифицированным документам, которые сам Тучков и готовил.

После войны приобрел участок земли под Москвой и строил дачу с кабинетом, в котором мечтал начать капитальную работу над воспоминаниями. «Мне есть что вспомнить», – говаривал он внукам. Окончательный вариант книги назывался «Октябрьская социалистическая революция и Русская православная церковь» (в центре повествования оказывались церковные проблемы, по которым вел оперативную работу сам автор, – это был бы ценнейший источник по подлинной истории гонений на церковь в СССР). Завершить труд помешала неизлечимая болезнь.

Иначе как переосмыслением содеянного вряд ли можно объяснить приглашение Патриарха для церковной исповеди «заслуженного чекиста», умиравшего от неоперабельного рака с метастазами. Алексий І, сын камергера императорского двора и внук сенатора Российской империи, незамедлительно прибыл к крестьянскому сыну Е. Тучкову, хорошо ему знакомому по жестким «беседам» недобрых 1920-х гг. Их беседа длилась несколько часов, и супруга Елена Александровна, убежденный атеист, уже беспокоилась – успеет ли проститься с умирающим…

Евгения Тучкова похоронили на Ваганьковском кладбище и «келейно» заговорили о нем лишь в популярном среди диссидентов 1970-х исследовании А. Краснова-Левитина и В. Шаврова «Очерки по истории русской церковной смуты»[16]. Вспомним и мы эту личность, подтвердившую своим примером знаменитое – «Бог поругаем не бывает!».

Полвека на тайном поприще Страницами биографии полковника Сергея Карина-Даниленко

Сын кулака и патриот Украины

Полковник Сергей Тарасович Карин-Даниленко (1898–1985 гг.) по праву считался «живой легендой» органов госбезопасности Украины. В его служебной биографии числятся оперативные игры с зарубежными центрами украинской политэмиграции, зафронтовая работа в тылу гитлеровцев, попытка создать подконтрольный НКВД «Провод ОУН» на Западной Украине в 1944 г., посредничество в переговорах с командованием УПА, «самоликвидация» украинской Греко-католической церкви, выполнение деликатных поручений Л. Берия. «Имеет огромный опыт чекистской работы, лично провел весьма много сложных оперативных дел», – писали кадровики МГБ УССР на излете его карьеры в 1946 г.

Начинающий чекист Сергей Карин (1921 г.)

На скрижали хрестоматийного жизнеописания заслуженного чекиста не принято было заносить его ведущую роль в изощренной борьбе безбожной власти со Святою соборною и апостольскою церковью, с единством православия в Украине в 1923–1931 гг. Да и иные драматические страницы в истории религии в Украине не будут полными без учета роли этого незаурядного человека.

Сергей Карин родился в 1898 г. в селе Высокие Байраки Херсонской губернии (на территории современной Кировоградской области). Как свидетельствуют материалы личного дела чекиста (автобиография от 25 августа 1944 г.)[17], отец его, Тарас Александрович, происходил из крепостных, участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. в рядах любимого полка генералиссимуса А. Суворова – лейб-гвардии Фанагорийского, выжил в кровопролитных штурмах Плевны, обошедшихся русской армии в 40 тыс. убитых и раненых. От двух браков имел 15 детей, стал, как говорится, крепким хозяином.

Дотошные материалы спецпроверки, составленные при восстановлении Карина-Даниленко на службе в органах госбезопасности в 1944 г., указывали, что отец чекиста был кулаком, имел до 70 десятин земли, конную молотилку, веялку, плуг, нанимал батраков и перепродавал скот. Позднее односельчане написали С. Карину – его родители умерли от голода в 1933 г., в то время когда его сын верой и правдой служил в советской внешней разведке.

Интересно, что будущий борец с «украинским буржуазным национализмом» в юности являлся «национально сознательным» украинцем. Обучаясь в 1911–1919 гг. в Елисаветградском коммерческом училище, говорится в документах, «принимал участие в украинском нелегальном кружке шовинистического направления» («шовинистами» в специфической по национальному составу чекистской среде 1920–1930-х гг. именовали украинских национал-патриотов и «самостийников»). «Был, безусловно, заражен шовинизмом ради спасения “неньки Украины”», – каялся Сергей Тарасович в автобиографии от 14 сентября 1923 г.[18]

При проверках 1939 и 1944 гг. односельчане Карина показали, что тот «высказывался националистически» буквально незадолго до его вербовки в секретные сотрудники ЧК в 1921 г. Сам он писал, что намеревался поступить в Украинскую партию боротьбистов (бывшие украинские социалисты-революционеры), но не сделал этого по причине… объединения партии с Компартией большевиков Украины (КП(б)У). Сергей прекрасно владел украинским языком и в период украинизации даже входил в комиссию по «испытанию знания украинского языка» сотрудниками ГПУ УССР.

В Гражданской войне выпускник Елисаветградского реального училища примкнул к красным, на бронепоезде «Смерть белым!» принимал участие в боях с деникинцами и махновцами, пока молодого человека не свалил тиф. Лечился у отца, работал помощником землемера. Чудом избежал гибели, когда в декабре 1919 г. родное село разгромили «белые» каратели элитной Дроздовской дивизии. Выздоровев, основал в родном селе, совместно с актрисой Алисой Вербицкой, любительский театр. Тут-то по ложному доносу Сергея осенью 1920 г. арестовала Елисаветградская уездная ЧК.

Его обвиняли в укрывательстве А. Вербицкой (вдовы убитого махновцами офицера армии Украинской Народной Республики – УНР), которую чекисты арестовали как «подпольщицу» (донос направил некий Юрченко, которому женщина отказала во взаимности). Со временем разобрались, и Алиса даже вышла замуж за сотрудника госбезопасности В. Петрова. К счастью, его не поспешили «вывести в расход». Видимо, в это время юноша чем-то приглянулся чекистам и согласился стать секретным сотрудником (агентом, по современным понятиям). С тех пор судьба С. Карина, в 1922 г. прибавившего к собственной фамилии для удобства работы в Украине приставку «Даниленко», стала неотделима от органов госбезопасности.

Рискованные игры

Первыми серьезными оперативными испытаниями для будущего контрразведчика стали операции по разработке подпольных органов украинского повстанчества. В июле 1921 г. С. Карин-Даниленко в составе опергруппы Киевской губернской ЧК принял участие в ликвидации «Украинской войсковой организации сечевых стрельцов». Карин через однокашника по училищу, студента Турянского, внедрился в подпольную «Украинскую войсковую организацию» и содействовал ее ликвидации.

Затем последовала ликвидация «Всеукраинского петлюровского повстанкома», Уманского повстанкома (август 1921 г.). В сентябре-ноябре 1921 г. неофит ЧК внедрился в елисаветградскую подпольную антисоветскую организацию «Народная месть» и «подвел» ее под ликвидацию.

Вскоре пришлось овладеть амплуа «связного атамана Новицкого, действовавшего на Елисаветградщине», направленного якобы с донесениями в закордонный Повстанческо-партизанский штаб (ППШ) при Генштабе армии Украинской Народной Республики в эмиграции (войти в доверие к Новицкому помог ранее внедренный в его формирование агент ВУЧК «Петренко»).

Старшие коллеги-чекисты обучали Сергея линии поведения на допросах, посвящали в нюансы ситуации в эмиграционной среде. В сентябре 1921 г. переправили в Польшу, и три недели он провел в беседах с самим главой ППШ атаманом Юрием Тютюнником. Польская контрразведка-«дефензива»[19] не сумела разоблачить артистично, даже вызывающе исполнявшего ролевую игру агента ЧК.

Риск оправдал себя – чекист не только продвинул заготовленную дезинформацию, но и собрал сведения о готовящемся рейде генерал-хорунжего Василия Нельговского. Тютюнник, амбициям которого льстила информация об успехах повстанцев в Украине, сообщил Карину такие подробности своих боевых планов, что в штаб-квартире ВУЧК долго не могли поверить в истинность добытых сведений. Однако упреждающие меры приняли.

23 сентября отряды генерала встретили подготовленный отпор и потерпели поражение под Новоград-Волынском на Житомирщине. Добытые Кариным сведения дорого обошлись повстанцам, а дезинформация сбила с толку штабистов Тютюнника, рассчитывавших при проведении рейда на мифические подпольные организации и неисчислимую повстанческую рать. Дезинформация стала одной из решающих причин поражения отчаянного «Второго Зимнего похода» армии УНР в ноябре 1921 г. 400 повстанцев погибло, 360 пленных расстреляли под местечком Базар на Житомирщине[20].

Наградой разведчику стали золотые часы и перевод в центральный аппарат ВУЧК как «оказавшего большие услуги секретного сотрудника». А с Юрком Тютюнником ему довелось встретиться еще раз – в кабинете председателя ГПУ УССР Всеволода Балицкого, после реализации ГПУ оперативной комбинации «Дело № 39» (или же «Тютюн») по выведению генерал-хорунжего в СССР. Пленный атаман долго всматривался в лицо «посланца атамана Новицкого» и, наконец, сказал: «Перед кем можно склонить голову, так это перед ЧК. Хорошо работает…»[21]

Кадровым сотрудником советской спецслужбы С. Карин-Даниленко стал 14 августа 1922 г., заняв должность (до 1927 г.) уполномоченного Секретного отдела (СО) Секретно-оперативной части (СОЧ) Главного политического управления (ГПУ) УССР. Вскоре начальник СОЧ Н. Быстрых дал позитивную характеристику подчиненному – хороший агентурист, спокойный, настойчивый, добросовестный, работая секретным сотрудником, «оказал большие услуги».

Наставник по богоборчеству

Особое место в превращении актерских способностей Сергея Даниловича в мастерство сотрудника спецслужбы, ведущего рискованную оперативную игру, да и в дальнейшей его чекистской карьере, сыграл Валерий Горожанин. В. Горожанин являлся заметной фигурой в советской политической контрразведке и внешней разведке, определенное время выступал координатором оперативной работы «по церковной линии» в Украине, и о нем стоит сказать несколько слов.

Валерий Михайлович Горожанин (настоящая фамилия, по одной из версий, Кудельский) родился в 1889 г. в Аккермане (ныне Белгород-Днестровский) Бессарабской губернии, в семье страхового агента. Закончил экстерном гимназию и в 1909–1912 и 1917 гг. обучался на юридическом факультете Новороссийского университета в Одессе (закончил четыре курса).

Это позволило ему впоследствии выделяться образованностью и общекультурным уровнем среди коллег по ГПУ – НКВД УССР и способствовало работе среди интеллигенции (к 1934 г. среди 209 руководителей органов НКВД разных уровней на столичной Харьковщине только 5 имели оконченное высшее образование, а не менее 70 – получили начальное образование или писались в анкетах «самоучками»)[22].

В. Горожанин подготовил и внедрил в петлюровское подполье чекиста Сергея Карина-Даниленко, преподав ему первые уроки разведчика. Длительное время В. Горожанин служил руководителем секретно-политических подразделений органов госбезопасности Украины и СССР, занимавшихся оперативной разработкой политических и общественных организаций, интеллигенции, «церковной контрреволюции» и «сектантов».

С февраля 1921 г. – начальник Секретного отдела (СО) Центрального управления ЧК Украины в Харькове, начальник СО Всеукраинской ЧК, с марта 1922 г. и до мая 1930 г. – начальник СО (Секретно-оперативной части) ГПУ УССР. В это же время под его кураторством как раз «продуктивно» работал по «церковникам и сектантам» С. Карин (начертанная красным карандашом виза Горожанина стоит под «церковными» аналитическими отчетами С. Карина в высокие инстанции). Результаты агентурно-оперативной работы В. Горожанина и его подопечных по разрушению церкви были в декабре 1927 г. отмечены довольно редким тогда орденом Красного Знамени (кроме того, чекиста-«гуманитария» дважды поощряли высшей ведомственной наградой – знаком «Почетный работник ВЧК – ГПУ»).

Валерий Горожанин в воспоминаниях современников предстает хрупким человеком с красиво посаженной крупной головой и шапкой густых волнистых волос с проседью. Низкий голос приятного тембра резко контрастировал с решительностью в высказываниях, а «мягкая, впечатлительная, художественная натура» плохо гармонировала с делом его жизни. Валерий Михайлович, судя по всему, был разносторонней личностью, имел обширные знакомства среди интеллигенции (сейчас бы сказали – «человек тусовки»), что, помимо расширения оперативных возможностей, давало возможность «растворять» общение с секретными сотрудниками и осведомителями, коими была пронизана творческая и научная среда. Среди его друзей оказался сам Владимир Маяковский[23].

Пролетарский поэт в то время «жил втроем» с горячей сторонницей «свободной любви» Лилей Брик и ее мужем Осипом Бриком (бывшим чекистом). Их квартиру-салон часто посещали сотрудники ведомства Дзержинского, и пролетарский поэт посвятил им в 1927 г. немало стихов. Среди них – стих «Солдаты Дзержинского», посвященный «Вал. М.» – Валерию Горожанину (они даже написали совместно сценарий «Инженер Д’Арси» («Борьба за нефть»)).

Что собой представляло окружение негласного сотрудника ГПУ Лили Брик (женщины с сексуальными патологиями), описывает А. Ваксберг в книге «Лиля Брик». Встречаясь в 1922 г. с эмигрантами в Берлине, сотрудник ГПУ Осип Брик «тешил друзей кровавыми байками из жизни ЧК, утверждая, что был лично свидетелем тому, о чем рассказывал. А рассказывал он о пытках, о нечеловеческих муках бесчисленных жертв», включая истязания православных священников.

Когда в августе 1930 г. Совнарком СССР постановил передать Лиле Брик половину наследства застрелившегося Маяковского (авторские права), отмечает А. Ваксберг, Брики устроили неприкрытое торжество и пьянку: «Постановление правительства о введении Лили в права наследства отмечали в том же Пушкине, на даче, где каждое дерево и каждый куст еще помнили зычный голос Владимира Маяковского. Арагоны (Известный писатель Луи Арагон был женат на сестре Л. Брик. – Прим. авт.) уехали, все остались в своей компании и могли предаться ничем не стесненному веселью»[24].

С 7 мая 1930 г. В. Горожанин пошел на повышение по той же линии работы – заместителем начальника Секретного (Секретно-политического) отдела ОГПУ СССР. 5 июля 1933 г. чекиста перевели во внешнюю разведку ОГПУ – НКВД СССР (в межвоенный период – едва ли не лучшую спецслужбу мира) помощником начальника, а затем и заместителем начальника Иностранного отдела (ИНО) ОГПУ – ИНО Главного управления госбезопасности (ГУГБ) НКВД СССР. Вряд ли случайным был и переход С. Карина во внешнюю разведку – в 1934–1937 гг. он служил помощником начальника Иностранного отдела ГПУ – УГБ НКВД УССР.

Кстати, Горожанин выдвинул еще одну легендарную личность – будущего генерал-лейтенанта и заместителя начальника внешней разведки Павла Судоплатова, которого со временем назовут «террористом СССР № 1». Павел Анатольевич, как известно, ликвидировал в 1938 г. в Роттердаме основателя и лидера организации украинских националистов Евгения Коновальца, в годы Великой Отечественной войны возглавлял 4-е Управление НКВД – НКГБ СССР (зафронтовая разведывательно-диверсионная работа), в послевоенные годы служил руководителем подразделения нелегальной разведки по добыче атомных секретов за рубежом диверсионно-террористического подразделения МГБ СССР.

«Горожанин имел большое влияние на украинскую творческую интеллигенцию, – писал сын П. Судоплатова, профессор Анатолий Судоплатов, – они благодаря ему вышли на широкую дорогу жизни и творчества»[25]. Герой Советского Союза полковник Дмитрий Медведев отмечал в воспоминаниях, как «учился у Горожанина мастерству тонкой комбинационной игры с противником». Увы, в противники записали и тысячелетнюю Православную церковь.

К организации работы по «церковной линии» также имели прямое отношение и иные высокопоставленные чекисты, ценившие С. Карина. Среди них – заместитель начальника и начальник Секретно-политической части ГПУ УССР (1922–1924 гг.) Николай Быстрых («отличившийся» в конце 1920 г. как начальник Особого отдела 6-й армии и Крыма при «фильтрации» и уничтожении на полуострове 12 тыс. «враждебных элементов», расстрелянный 22 сентября 1939 г.), а также начальник Секретно-оперативного управления – заместитель Председателя ГПУ УССР (1925–1929 гг.) К. Карлсон.

Комиссар госбезопасности 3-го ранга Карл Карлсон, расстрелянный после 22 апреля 1938 г., «признался» в том, что был вредителем, провокатором царской охранки, латышским, немецким и польским шпионом. Борцом с религией служил и Василий Иванов, участник крымских гекатомб 1920-го, член Всеукраинской антирелигиозной комиссии при ЦК КП(б)У, начальник столичного Харьковского областного отдела ГПУ, по совместительству – руководитель Учетно-информационного управления ГПУ УССР, контролировавшего и религиозные настроения населения (Иванова расстреляли 16 июля 1937 г. в Москве)[26].

«От нас даже собаки шарахались…»

Отметим, что у ведущих «религиоведов» из ГПУ – НКВД УССР, как правило, оказывался общим последний земной адрес – 24-й километр подмосковного Калужского шоссе, спецобъект НКВД «Коммунарка», бывшая загородная резиденция главы НКВД СССР Генриха Ягоды (там он проводил совещания с руководителями ведомства). В апреле 1937 г. Ягоду арестовали, с дачи вывезли конфискованные вещи, а территорию отдали под «полигон» НКВД.

«Коммунарка» (бывший совхоз) стала «элитным» кладбищем – там проводили расстрелы или хоронили тела репрессированных военачальников, руководящих работников НКВД, представителей высшей партийной номенклатуры, а также известных деятелей науки и культуры (ориентировочно – до 6 тыс. человек). В 10 км от «Коммунарки» находится и печально известный Бутовский полигон НКВД, названный Патриархом Московским и всея Руси Алексием ІІ «Русской Голгофой». Там в 13 рвах, вырытых мощным экскаватором «Комсомолец», упокоилось не менее 20 тыс. расстрелянных.

К 2009 г. среди казненных в Бутово было прославлено в лике святых 335 священнослужителей и мирян РПЦ. Трудно сказать, сколько всего там расстреляно представителей православного клира. Известно, например, что 17 февраля 1938 г. уничтожили 75 священников и монахов, 14 марта – 40.

Среди убиенных в Бутово священнослужителей самым старшим по сану архипастырем стал священномученик, управляющий Ленинградской епархией митрополит Серафим (Чичагов, расстрелян 11 декабря 1937 г.) – ведущий организатор прославления в 1903 г. преподобного чудотворца Серафима Саровского. Всего же за один только 1937 год в СССР закрыли 8000 храмов, ликвидировали 70 епархий и викариатств, расстреляли 60 архиереев из 250, в общей сложности казненных или умерших в заключении до смерти И. Сталина[27].

В «элитных» тюрьмах НКВД (вроде Сухановки – «Дачи пыток»), по подсчетам заключенного Евгения Гнедина, применялось 52 вида пыток и издевательств. Казни вчерашних коллег проводила расстрельная команда, или «спецгруппа», как ее назвали в документах. В конце 1920-х – начале 1930-х это были сотрудники специального отделения при Коллегии ОГПУ, которое занималось охраной советских вождей и персонально Сталина. В штате центрального аппарата ОГПУ они значились как «комиссары для особых поручений»: А.П. Рогов, И.Ф. Юсис, Ф.И. Сотников, Р.М. Габалин, А.К. Чернов, П.П. Пакалн, Я.Ф. Родованский. Другая часть исполнителей служила в комендатуре ОГПУ.

Священномученик Серафим (Чичагов)

К 1937 г. московский спецотряд палачей состоял из 12 «сотрудников для особых поручений» под командованием майора госбезопасности И. Ильина. Судя по фотографиям, заплечных дел мастера были отмечены «комплектом» из орденов «Знак Почета», Красной Звезды и Боевого Красного Знамени, медалями, а Иван Шигалев (комендант Админхозуправления НКВД СССР с июля 1938 г.) получил и орден Ленина.

Патриарший экзарх Украины, митрополит Константин (Дьяков), погибший на допросе в НКВД 10 ноября 1937 г.

Среди исполнителей – известный еще с Гражданской войны «латыш со зверским лицом, особенно оживленный в дни, предшествующие ночным расстрелам» П. Магго (спился и умер перед войной). Позднее в «спецгруппу» вошли братья Шигалевы, П.А. Яковлев (начальник правительственного гаража, затем начальник автоотдела ОГПУ), И.И. Антонов, А.Д. Дмитриев, А.М. Емельянов (списан по шизофрении – сидел дома ночи напролет с заряженным револьвером, ожидая прихода каких-то незваных гостей), Э.А. Мач (палач с 26-летним стажем, был уволен «по причине нервно-психического расстройства»), И.И. Фельдман, Д.Э. Семенихин.

Часть палачей расстреляли свои же коллеги – Григория Голова, Петра Пакална, Фердинанда Сотникова. Из уцелевших почти никто не дожил до старости, часть исполнителей покончила с собой. К расправам над высокими начальниками присоединялись, по собственному желанию, и крупные руководители, пожелавшие «пострелять».

Часто появлялся, хотя положение и не требовало того, «главный палач Лубянки», комендант НКВД СССР, генерал-майор (с 1945 г.), кавалер восьми орденов Василий Блохин (1895–1955, умер от инфаркта). «Блохин натянул свою специальную одежду: коричневую кожаную кепку, длинный кожаный коричневый фартук, кожаные коричневые перчатки с крагами выше локтей. «Ну, пойдем…» – вспоминал о «деловой» встрече с палачом в Катыни бывший начальник УНКВД по Калининской области Дмитрий Токарев.

Нередко осужденных начальников-чекистов и партийных бонз предварительно жестоко избивали перед казнью: «Не менее запоминающаяся сцена разыгралась, когда в марте 1938-го приводили в исполнение приговор по делу Бухарина, Рыкова, Ягоды и других осужденных на показательном “Процессе правотроцкистского блока”. Ягоду расстреливали последним, а до этого его и Бухарина посадили на стулья и заставили смотреть, как приводится в исполнение приговор в отношении других осужденных. Ежов (Нарком внутренних дел СССР, расстрелян 4 февраля 1940 г. – Прим. авт.) присутствовал и, вероятнее всего, был автором подобной изощренной затеи. Перед расстрелом Ежов велел начальнику кремлевской охраны Дагину избить бывшего наркома внутренних дел Ягоду: “А ну-ка дай ему за всех нас”. В то же время расстрел собутыльника Буланова расстроил Ежова, и он даже приказал сначала дать ему коньяку». В дни расстрелов всем исполнителям и охране выставляли ведро водки, из которого черпали, кто сколько хотел, а также емкость с одеколоном – им ополаскивались после «работы», забивая стойкий запах крови и пороховой гари. «От нас даже собаки шарахались», – признавались «сотрудники для особых поручений»[28].

Мастерство заплечных дел со временем доведется испытать в застенках НКВД и самому Карину-Даниленко – 26 месяцев он подвергался допросам и пыткам в тюрьмах Москвы и Киева.

Тогда же, в начале 1920-х гг., Сергей принялся за освоение крайне важного для коммунистической власти участка оперативной работы – антирелигиозного.

«Ночь будет длинная…»

7 апреля 1925 г., в праздник Благовещения, в возрасте 60 лет скончался Патриарх Московский и всея Руси Тихон (Белавин), избранный на этот пост после 300-летнего перерыва в истории патриаршества, на Всероссийском Поместном соборе 18 ноября 1917 г. Патриарх скончался, по официальным данным, от сердечной недостаточности. За несколько часов до смерти первосвященник РПЦ произнес: «Теперь я усну… крепко и надолго. Ночь будет длинная, темная-темная…»

Действительно, поистине темный период гонений на православие только начинался. Накануне Первой мировой войны Русская православная церковь (РПЦ) представляла собой официальную религию Российской империи и имела солидную структуру – насчитывалось до 125 млн православных верующих (70 % населения), 130 епископов, свыше 120 тыс. священников, диаконов и псаломщиков, 107 тыс. монашествующих и послушников. А также 67 епархий, свыше 78 тыс. храмов и часовен, 1256 монастырей, 4 духовные академии, 62 духовные семинарии, 185 духовных училищ[29], однако выступления многих религиозных деятелей того времени полны беспокойства и даже ужаса от реального состояния клира и иерархии.

Будущий священномученик Серафим (Чичагов) в письме от 14 ноября 1910 г. бил тревогу: «Пред глазами ежедневно картина разложения нашего духовенства. Никакой надежды, чтобы оно опомнилось, поняло свое положение! Все то же пьянство, разврат, сутяжничество, вымогательство, светские увлечения! Последние верующие – содрогаются от развращения или бесчувствия духовенства, и еще немного, сектантство возьмет верх… …Духовенство катится в пропасть, без сопротивления и сил для противодействия. Еще год – и не будет даже простого народа около нас, все восстанет, все откажется от таких безумных и отвратительных руководителей… Что же может быть с государством? Оно погибнет вместе с нами! …Все охвачено агонией, и смерть наша приближается»[30].

Три столетия существования РПЦ в статусе подконтрольного самодержавию и светской бюрократии ведомства порождали отчуждение мирян, несамостоятельность иерархии, под спудом вызревали анархические тенденции. В первое десятилетие не увенчались успехом попытки добиться у монарха созыва Поместного собора и восстановления патриаршества (хотя в царствование Николая ІІ, лично благочестивого, но инертного человека, к лику святых причислили больше подвижников, чем за предшествующие 200 лет).

У руководства Священного синода в 1880–1905 гг. стоял крайне консервативный Константин Победоносцев, который не только препятствовал всякому реформированию церковного строя, но и «заботился» о снижении интеллектуального уровня священников. Притчей во языцех стал священник Георгий Гапон, агент политической полиции, подведший под пули мирные демонстрации 9 января 1905 г. в Петербурге – во время «Кровавого воскресенья» одних только убитых, по разным данным, насчитывалось от 96 до 250–300 человек.

Несмотря на усилия ряда архиереев, священников, части «богоискательской» интеллигенции, бурное развитие социальной и миссионерской деятельности церкви, всецело зависимая от державы РПЦ не получала «санкции свыше» на ответы на вызовы времени. Росли антиклерикальные настроения, снизу среди клира распространялись настроения христианского радикализма, христианского социализма и реформизма, росли социальное расслоение духовенства и неприязнь к «архиерейско-монашескому деспотизму».

Закладывались идеологические основы будущего «обновленческого» раскола (хотя тогда под обновлением вовсе не мыслилась конфронтация с канонической церковью). Уже в годы первой российской революции началось насилие по отношению к священникам РПЦ. После отмены Временным правительством в начале 1917 г. обязательной исповеди и причастия в армии причащаться продолжило не более 10 % военнослужащих[31].

Бесчинства и убийства священнослужителей бандитствующими элементами началось в 1917 г. еще до прихода к власти большевиков. К началу же 1920-х гг. Православная церковь подошла серьезно ослабленной Гражданской войной, гонениями на верующих, эмиграцией. К 1924 г. на территориях, где установилась советская власть, погиб 21 епископ, умерло 59, потеряли свободу 66 архиереев. По другим данным, в этот же период погибло до 15 тыс. представителей клира и монашества. Известный историк церкви Д. Поспеловский приводит данные о том, что во время кампании по конфискации церковных ценностей 1922 г. было расстреляно или погибло в столкновениях по защите святынь свыше 8 тыс. человек, из них 2691 представитель «белого» духовенства, 1962 монаха, 3447 монахинь и послушниц[32].

Гибель православного клира носила поистине мученический характер. «24 декабря 1918 года епископов Феофана Соликамского и Андроника Пермского заморозили в проруби. В Свияже епископа Амвросия замучили, привязав к хвосту лошади. Епископа Исидора Самарского посадили на кол, епископа Никодима Белгородского забили железным прутом, епископа Ревельского Платона, обливая водой на морозе, превратили в ледяной столб. В январе 1919 года был повешен на царских вратах церкви архиепископ Воронежский Тихон, и вместе с ним замучено 160 иереев. Такая же участь ожидала и простых священнослужителей. В Богодухове Харьковской губернии монахинь бросили в яму и похоронили живьем, в Херсонской губернии трех священников распяли…»[33]

Сам патриарх Тихон подвергался аресту и допросам во внутренней тюрьме ГПУ. Под угрозой применения санкций, вплоть до высшей меры наказания, первосвященник РПЦ 16 июня 1923 г. выступил с ходатайством в Верховный Суд РСФСР об изменении принятой в отношении него меры пресечения и выражал раскаяние в «поступках против государственного строя»: «Признавая правильность решения Суда о привлечении меня к ответственности по указанным в обвинительном заключении статьям Уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, я раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный Суд изменить мне меру пресечения, то есть освободить меня из-под стражи… При этом заявляю Верховному Суду, что я отныне советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции».

Но и это не спасло патриарха от дальнейшей «разработки». По указанию Антирелигиозной комиссии при ЦК РКП(б) с начала 1925 г. под руководством начальника 6-го отделения (оперативная работа против религиозных объединений) Секретного отдела (СО) ГПУ Евгения Тучкова началась разработка «Дела шпионской организации церковников», которую, по замыслу чекистов, возглавлял патриарх Тихон.

Ему планировали вменить в вину «сношение с иностранными государствами или их отдельными представителями с целью склонения их к вооруженному вмешательству в дела Республики, объявлению ей войны или организации военной экспедиции», что влекло высшую меру наказания с конфискацией имущества.

Имеются свидетельства, что именно настойчивые требования СО ГПУ к патриарху подписать разработанный чекистами документ (известный как «Завещание» патриарха Тихона и существующий в нескольких редакциях, в том числе с правками Е. Тучкова), переданный через митрополита Крутицкого Петра (Полянского, будущего Местоблюстителя Патриаршего престола, после 12 лет ссылок расстрелянного в октябре 1937 г.) привели к резкому ухудшению здоровья и ускорили смерть владыки.

Как считают исследователи, «множество фактов свидетельствует о том, что незадолго до своей смерти… патриарх отверг очередной вариант послания, предложенный ему Е. Тучковым, который 15 апреля с небольшими изменениями был опубликован в качестве подлинного послания патриарха». Впрочем, Е. Тучков не раз прибегал к публикации подложных документов, когда уже не было возможности добиться подписи патриарха[34].

Борьба с церковью – приоритет ведомства Дзержинского

После Гражданской войны преследования приняли целенаправленный характер государственной политики – РПЦ считалась «контрреволюционной силой», важнейшим политическим и идеологическим конкурентом, подлежала постепенной ликвидации с применением организационных мероприятий по отделению церкви от государства, физических репрессий, мощной пропагандистской дискредитации, подрывных агентурно-оперативных мероприятий спецслужбы (ВЧК – ОГПУ).

Уже в декабре 1920 г. Ф. Дзержинский писал создателю Всеукраинской ЧК Мартину Лацису: «Церковь разваливается, этому надо помочь, но никоим образом не возрождать в обновленной форме. Церковную политику развала должна вести ВЧК, а не кто-либо другой. Лавировать может только ВЧК для единственной цели – разложения попов»[35].

12 марта 1922 г. «демон революции» Л. Троцкий направил в политбюро ЦК РКП(б) секретную записку с предложением внести раскол в ряды духовенства, беря «под защиту» власти ставших управляемыми священников. Сопротивление духовенства и мирян изъятию церковных ценностей подтолкнуло 19 марта 1922 г. председателя Совнаркома В. Ленина к составлению секретного письма, направленного против «влиятельнейшей группы черносотенного духовенства». На заседании политбюро ЦК РКП (б) 22 марта 1922 г. по предложению В. Ленина приняли план наркомвоенмора Льва Троцкого по разгрому церковной организации.

План предусматривал арест Синода и патриарха, атаку на церковь в печати в «бешеном тоне», энергичное изъятие церковных ценностей. В Украине лишь из храмов Харькова до 1 мая 1922 г. изъяли свыше 58 пудов серебра и 20 фунтов золота[36]. В марте же начались допросы патриарха Тихона в ГПУ на Лубянке – правительство официально «требовало от гражданина Белавина… определения своего отношения к контрреволюционному заговору, во главе коего стоит подчиненная ему иерархия».

Борьбу с православием официально отнесли к приоритетным задачам органов госбезопасности. «Церковников, сектантов и религиозный актив» поставили на специальный оперативный учет в органах ЧК – ГПУ, с 1920 г. в Украине чекисты «завели дислокацию во всех губерниях Украины церквей, синагог, молитвенных домов, мечетей». Как наставлял ЦК КП(б)У, органы ГПУ обязаны были «обеспечить полное информирование обо всем, что происходит в среде духовенства, верующих», вести пропагандистскую работу, запугивать духовенство[37].

Чекисты-«религиоведы» действовали напористо, их представитель обязательно входил в состав комиссий по вскрытию и «исследованию» святых мощей, тем более что эти богохульные акции (как, например, вскрытие раки с мощами святителя Феодосия Черниговского (февраль 1921 г.)) «оказались крайне неудачными», «настроение масс напряженное», «тело было цело», а «врачебная комиссия вынесла тенденциозное постановление» (то есть не выгодное властям)[38].

Один из циркуляров спецслужбы цинично наставлял стравливать между собой «разные направления, течения, секты, церкви, верования», добиваться взаимной борьбы и дискредитации в стане православия, «чтобы враги топили друг друга»[39]. Уже 23 июля 1921 г. в Обращении к верующим Украины патриарх Тихон отмечал: «Враги векового единения православных украинцев со всей Русской православной церковью произвели рознь и вражду, …сказавшуюся в нарушении церковной дисциплины и самовольном насильственном введении в некоторых храмах богослужения на украинском языке»[40].

В 1922 г. начальник 6-го отделения (антирелигиозного) Секретно-политического отдела ОГПУ СССР Евгений Тучков отмечал немалые успехи коллег по понижению авторитета (дискредитации) «служителей культа», ибо «отсюда выростает атеизм»[41].

Мастера расколов

К середине 1920-х гг. в Советской Украине действовали свыше 30 религиозных конфессий и течений. Среди них выделялись:

1. Каноническая Русская православная церковь, Поместный собор которой 29 мая 1918 г. даровал автономный статус Украинской православной церкви при сохранении ею юрисдикционной связи с Русской матерью-церковью. Одновременно в Украине появилось «альтернативное» движение за украинизацию Православной церкви в Украине и обретение ею автокефалии. Так, на Полтавском епархиальном съезде 3–6 мая 1917 г. был представлен подготовленный Феофилом Булдовским доклад «Об украинизации церкви».

Съезд принял резолюцию, излагавшую программу переустройства церкви в Украине и пробуждения национального сознания в церковной среде: введение украинского языка в качестве богослужебного; возрождение в богослужебной практике древних чинов, обрядов и обычаев, ранее существовавших на Украине; строительство храмов в национальном стиле; украинизация Киевской духовной академии и других духовных школ на территории Украины; запрет на поставление великороссов на епископские кафедры Украины.

К 1 апреля 1927 г. 117 епископов Русской православной церкви находились в различных местах заключения или ссылки. Лишь в 1918–1931 гг. в СССР закрыли свыше 10 тыс. храмов[42]. Однако, несмотря на гонения и расколы, отмечал СО ГПУ, тихоновщина «остается крепко спаянной, материально сильной, как и раньше», «весь религиозно-сознательный элемент – на их стороне». В 1925 г. РПЦ имела в Украине 6453 прихода и 4 819 627 верующих[43].

Внося расколы в православие, оказывая давление на первоиерархов РПЦ с целью добиться от них подчеркнуто лояльных заявлений по отношению к власти, чекисты тут же принимались за разработку и репрессирование оппозиционных течений в РПЦ, возникших на почве протеста против «соглашательской» позиции «сергиевцев».

2. Обновленческая («Живая») церковь, возникшая в 1922 г. в результате раскола РПЦ и при активном содействии органов госбезопасности, выступала за возврат к «апостольскому христианству», активное участие верующих в церковной жизни, против безбрачия епископата и «засилья монашествующих», упрощение богослужения, его ведение на национальных языках, ликвидацию монастырей и «социальное христианство».

Хотя Поместный собор РПЦ запретил обновленческие группы, а лидер «Живой церкви» В. Красницкий стал на путь примирения с патриархом Тихоном, это раскольническое движение продолжало пользоваться поддержкой властей и ГПУ, выступало и в Украине главным раскольническим инструментом (что не спасло его от репрессий в 1930-х гг.).

Созданный в мае 1925 г. Синод обновленцев в Украине ежемесячно получал от ГПУ 400 рублей. Укрепление обновленчества, по замыслу чекистов, позволяло оттягивать на борьбу с ним силы как РПЦ, так и УАПЦ. Помощь властей позволила обновленцам иметь к 1925 г. в УССР 1497 приходов и 921 тыс. верных[44].

3. Украинская автокефальная православная церковь (УАПЦ), оформившаяся в октябре 1921 г. на Первом Всеукраинском Православном соборе УАПЦ, представляла собой проявление ереси филетеизма (осужденной в 1871 г.), ставившей в церковной жизни политические, национальные и иные мирские мотивы выше канонической жизни церкви по апостольской традиции. Брала начало от Всеукраинской православной церковной рады (ВПЦР) 1917–1919 гг., координационного органа автокефального движения, который возглавляли М. Мороз и его заместитель, протоиерей Василий Липковский.

Последний с 1917 г. стал одним из лидеров движения за образование УАПЦ. 22 мая 1919 г. отслужил первую литургию на украинском языке в когда-то построенном гетманом Иваном Мазепой Никольском соборе. В августе 1919 г. митрополит Антоний (Храповицкий) ввел запрет на служение всем клирикам, связанным с автокефалами. Иерархи РПЦ дважды запрещали В. Липковского в служении. Епископат УАПЦ, рукоположенный из «белого» духовенства, и рукоположенные ими безблагодатные иереи получили в народе название «самосвятов».

Деятели автокефалии публично (и лицемерно) всячески подчеркивали свое «революционное родство» с советской властью, прямо призывая к расправе с канонической церковью. Особенно не давали покоя «самосвятам» монастыри: «В связи с тем, что все монастыри на Украине пребывают в руках слуг старого режима и, как гнезда контрреволюции, вредят делу духовного развития украинской людности и возрождению ее церкви, просить всеукраинскую православную Церковную раду принять все меры перед советской властью о передаче всех монастырей и принадлежащего им имущества в распоряжение всеукраинской православной Церковной рады как народного церковно-революционного органа».

По словам исследователя истории церкви, доктора исторических наук Аллы Киридон, «украинское церковное движение пробудили национализм, церковный радикализм и общий общественно-политический подъем. Это движение проэцировало украинский национализм на церковно-религиозную сферу…»[45] По сути, это был и политический вызов режиму – среди клира и активистов УАПЦ велика была прослойка активных участников Украинской революции и государственности 1917–1921 гг. Уже в конце 1924 г. глава ГПУ УССР В. Балицкий отдал распоряжение «очистить липковские ряды от враждебного советской власти элемента».

Предводитель Украинской автокефальной православной церкви Василий Липковский

В циркулярном письме Секретного отдела ГПУ УССР «Об украинской общественности» (30 марта 1926 г.) содержались четкие формулировки в отношении УАПЦ: активисты украинского национального движения видят в этой конфессии «не цель, а средство, и через церковь автокефалисты пытаются восстановить то, что им не удалось провести путем политической и военной борьбы». Приводились высказывания «епископов» и клириков УАПЦ: «…Украинцы не должны надеяться на большую помощь из-за кордона, а должны агитационным путем, через автокефальную церковь, вести украинский народ к самостийной Украине, все время быть наготове для поднятия народного духа, так как украинский народ может выступить за создание самостийной Украины». Циркуляр от 4 сентября 1926 г. «Об украинском сепаратизме» объявлял «Украинскую автокефальную церковь могучим оплотом национализма и отличным агитационным орудием»[46].

25 февраля 1926 г. политбюро ЦК КП(б)У на закрытом заседании одобрило решение о репрессиях против активистов УАПЦ. По данным ГПУ УССР, 214 священников УАПЦ были в прошлом военнослужащими армии УНР, 55 – членами украинских национальных партий, 46 – бывшими царскими офицерами, 22 – белогвардейцами, 17 – жандармами и полицейскими. К февралю 1926 г., по мнению ГПУ, 59 % клира УАПЦ (331 человек) находились на «враждебных позициях», а 70 % приходов ведут политическую агитацию[47].

В 1925 г. в УССР насчитывалось 989 приходов УАПЦ (680 тыс. прихожан). После отстранения (по указанию ГПУ и через ее агентуру в УАПЦ) В. Липковского и его сторонников от руководства УАПЦ на ее Втором Всеукраинском Церковном соборе в октябре 1927 г. верхушка автокефалов стала полностью подконтрольна чекистам, УАПЦ объединилась с собственными же раскольниками из ДХЦ (см. ниже).

29–30 января 1930 г. 40 «епископов» на Чрезвычайном съезде объявили о роспуске УАПЦ за «контрреволюционную деятельность», объявив заодно В. Липковского «иудохристопродавцем». «Митрополит» доживал оставшиеся до расстрела годы в пригороде Киева, в бедности, под постоянным надзором ГПУ – НКВД, писал «Історію Української церкви» и проповеди, переписывался с украинскими церковными деятелями за границей, делал украинские переводы богослужебной литературы, совершенствовал церковный устав[48].

4. Действенно-Христова церковь (ДХЦ), образовавшаяся в 1924 г. путем отделения от УАПЦ (в результате оперативной комбинации ГПУ) амбициозного М. Мороза и нескольких епископов-«самосвятов». Съезд ДХЦ 20–22 октября 1925 г. проходил под контролем ГПУ. Сама организация, отмечали чекисты, «находится целиком под руководством органов ГПУ».

5. Соборно-Епископская церковь митрополита Феофила (Булдовского) (1925–1936 гг., приняла наименование «Братское объединение парафий Украинской автокефальной православной церкви», БОПУПАЦ), возникшая также при вмешательстве органов ГПУ путем отделения от канонической РПЦ («лубенский раскол»).

Дело в том, что с января 1925 г. ГПУ повело «обработку тихоновского епископата» для создания новой группировки для «борьбы с тихоновщиной и липковщиной». К июню 1925 г. С. Карин с товарищами подготовили трех епископов («инициативную группу») и созвали «собор» в Лубнах (в нем приняли участие лишь 5 из 27 архиереев РПЦ в Украине)[49].

Раскольнические действия епископа Феофила вызвали резкую отповедь со стороны Священноначалия. Экзарх Украины митрополит Михаил (Ермаков) созвал собор архиереев для суда над Феофилом (Булдовским), который, однако, отказался явиться на его заседания. Суд, в котором приняли участие 13 епископов, проходил заочно в декабре 1924 г. Булдовский и другие деятели «Лубенского раскола» 25 декабря 1924 г. были извержены из сана и отлучены от церкви. Тем не менее Феофил (Булдовский) и его единомышленники не вняли призыву архиерейского суда и продолжали свою антицерковную деятельность.

Феофил самочинно объявил себя «митрополитом». В конце 1925 г. Полтавским архиепископом Григорием (Лисовским) и викарием Полтавской епархии Прилукским епископом Василием (Зеленцовым) было подготовлено Определение о «главарях лубенского раскола», подписанное 13 украинскими православными архиереями. В Определении лидеры «булдовщины» объявлялись лишенными сана и отлученными от церкви. Определение было утверждено заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским).

Впоследствии власти советской Украины, убедившись в слабой эффективности «лубенского» и прочих расколов в борьбе с канонической Православной церковью, перешли к политике борьбы с этими раскольничьими сообществами. В результате антицерковных репрессий число приходов, состоящих под началом Феофила (Булдовского), в 1930-х гг. резко сократилось. Если в 1925 г. имелось 49 приходов БОПУПАЦ (45 тыс. прихожан), то в 1937 г. в Луганске закрыли последний храм «лубенцев».

6. Украинская православная церковь (1930–1936 гг.) митрополита Иоанна (Павловского), объединившая остатки УАПЦ после ее самороспуска (с подачи чекистов) и разгрома.

Кроме того, в Советской Украине к 1926 г. насчитывалось 317 приходов Римско-католической церкви (116 тыс. прихожан, также служивших объектом активной оперативной разработки ГПУ), 1242 иудейские общины (434 тыс. верующих), лютеран – 38,4 тыс., евангельских христиан – 67,5 тыс., баптистов – 33,2 тыс., адвентистов – 3,3 тыс., меннонитов – 42,8 тыс. В мистических сектах (скопцы, малеванцы, хлысты и др.) состояло свыше 64 тыс. человек. По мнению Секретного отдела ГПУ, где трудился С. Карин-Даниленко, всего в УССР к верующим относилось 40,4 % населения[50].

Как резали живое тело Христа

К приходу С. Карина-Даниленко в СО ГПУ украинские чекисты уже доложили в ЦК КП(б)У о «полном успехе» проведенной работы по расколу Православной церкви, что приближало конечную цель – «окончательное разложение духовенства и полный раскол церкви»[51].

Перед 3-й группой Секретного отдела СОЧ ГПУ УССР, куда определили Карина, стояла задача (как говорится в материалах личного дела) «борьбы с контрреволюционными проявлениями в религиозных группировках». Участок называли весьма сложным, так как репрессивные методы к клиру применялись (пока еще) «с соблюдением максимальной осторожности» во исполнение «ответственной партийной директивы». Перед ГПУ ставилась «задача негласного (то есть агентурного. – Прим. авт.) захвата в свои руки религиозных объединений. Работа этих организаций находится под нашим плотным (но негласным) влиянием».

Главным противником считалась Русская православная церковь. К 1925 г. в Советской Украине действовало восемь наиболее многочисленных епархий РПЦ во главе с Патриаршим экзархом Украины (с мая 1921 г.) митрополитом Киевским Михаилом. Функционировало 6453 прихода (около 4 млн 820 тыс. прихожан) канонической РПЦ, которую еще называли «старославянской», или «тихоновской», за верностью Патриарху Московскому и всея Руси Тихону[52].

«Крепким орешком» считалась Украинская автокефальная православная церковь (УАПЦ, «липковщина», по имени ее лидера «митрополита» Василия Липковского). Она характеризовалась чекистами как «весьма разветвленная и сильная шовинистическая группировка, проводящая вреднейшую работу в крестьянских массах». УАПЦ, утверждало ГПУ, «совершенно открыто проводит в религиозной форме национал-шовинистическую кампанию с ярко выраженным антисоветским уклоном».

Главным же оружием безбожной власти и спецслужб стало инспирирование многочисленных церковных расколов, нестроений и простого стравливания иерархов РПЦ, противопоставления канонической РПЦ автокефальной церкви. Поскольку «тихоновцы» ведут антисоветскую агитацию в «монархическом направлении», обвиняют власть в притеснениях церкви, подчеркивали чекисты, необходимо основные усилия сосредоточить на разложении РПЦ и УАПЦ и «укреплении за их счет обновленчества».

Напомним, что обновленческий раскол РПЦ, оформившийся при активном содействии ЧК в 1922 г., в Украине принял форму Синодально-обновленческой церкви. В 1925 г. ГПУ «даровало» ей «автокефалию» для углубления противостояния РПЦ, насчитывалось 1497 общин обновленцев с 921 тыс. прихожан. Давление властей привело к тому, что в столичном Харькове обновленцы имели 26 храмов, а каноническая РПЦ – один[53].

Особой заслугой С. Карина-Даниленко считались достижения контроля и последующего простимулированного чекистами самороспуска УАПЦ. Сводка ГПУ № 37/47 за время с 11 по 18 сентября 1927 г. отмечала: «…В октябре в г. Киеве должен состояться Всеукраинский Покровский собор УАПЦ, …органами ГПУ поставлена серьезная задача добиться на Покровском съезде переизбрания митрополита, заменив ЛИПКОВСКОГО более приемлемым для нас кандидатом». «В этой группировке удалось – без применения репрессий – добиться от собора добровольного удаления всех столпов контрреволюции, в том числе самого Липковского», – отмечали впоследствии начальники Карина[54].

Контрразведчик прекрасно разбирался в явных и тайных сторонах натуры епископов-«самосвятов», давая им в отчетах для ЦК лаконичные и уничижительные характеристики. Так, В. Липковский предстает «куркулем по природе», «обыкновенным авантюристом, для которого удовлетворение своих мелких житейских потреб и непомерного честолюбия является альфой и омегой всех его начинаний, …завтра может быть и врагом Украины, если это может быть полезным для его кармана». Председатель ВПЦР Василий Потиенко – «работает не как религиозный человек, а как украинский шовинист». «Епископ» Нестор (Шараевский) – «любит Малороссию за хороший борщ, колбасу и чудесные песни». Александр (Ярещенко) – «более атеистичен, чем религиозен», «для него церковь не цель, а средство для объединения “самостийных” сил Украины». Юрий (Жевеченко) – просто «атеист» и т. д.[55]

Заметным называли и вклад Карина в «разложение тихоновской церкви» в 1923–1931 гг.[56] Сергей Тарасович, наряду с председателем ГПУ УССР В. Балицким, К. Карлсоном и В. Горожаниным, входил в состав Всеукраинской антирелигиозной комиссии (ВАК). Сотрудничал с НКВД УССР, где работал отдел по отделению церкви от государства, эксперт которого Юрий Любинский отличался большой продуктивностью по части составления доносов в ГПУ, приобщавшихся затем к уголовным делам на активных функционеров УАПЦ[57].

Разумеется, по автокефалам продолжалась агентурная работа, наиболее «антисоветски настроенные» высылались за пределы Украины. Нередко санкции по отношению к верхушке автокефалистов принимались совместными решениями ВАК при ЦК КП(б)У. Как и в случае с непокорным священством РПЦ, СО ГПУ (согласовав с ВАК) подавал Особому совещанию ГПУ (внесудебный карательный орган) представление на высылку тех или иных активистов УАПЦ за пределы УССР с содержанием в лагерях, поскольку их «дальнейшее пребывание может привести к срыву нашей работы по автокефалам». С. Карин принимал непосредственное участие в оперативной разработке автокефалов, включая и пребывание их в местах предварительного заключения (ДОПРах).

Постепенно сформировался комплекс оперативных методов, применявшийся органами ГПУ для разложения церковной организации:

• использование самого духовенства для постановки под контроль управления церковной жизнью (в том числе через вербовку и негласное сотрудничество) под угрозой преследований и репрессий;

• учет и оперативное использование особенностей характера отдельных епископов и иереев, разногласий в церковной среде, гордыни (через поощрения материального и карьерного характера);

• постановка в материальную зависимость (как отмечали чекистские документы, «надеяться на доброжелательное отношение к советской власти нельзя», поэтому священников надлежит связывать деньгами и другой заинтересованностью – «будет вечный раб ЧК»);

• запугивание слабохарактерных лагерями и тюрьмами[58].

В служебных документах отмечалось, что Карин «тяготится работой по линии «Д» (то есть духовенства, видимо, тянулся к «чистой» контрразведывательной деятельности). Тем не менее фактический руководитель «3-й группы» (антирелигиозной) работал против «церковной контрреволюции», в прямом смысле слова, на износ – страдавшему «активным туберкулезом обеих легких» чекисту предписывали лечиться в санатории буквально в приказном порядке. Добавились и заботы о семье – 1 сентября 1925 г. у него родилась дочь Ирина.

Агентурно-оперативная работа получила весьма высокую (граничащую с восторженной) оценку в служебных аттестациях, благо их еще не писали дубово-казенными штампами.

«Самый лучший» борец с церковью

1 января 1926 г. В. Горожанин так аттестовал подчиненного: «…Уполномоченный группы по духовенству… Из очень немногих работников-чекистов, специалистов по духовным делам, по-видимому, самый лучший. Провел очень тонкую и сложную работу по укреплению обновленчества (Это не опечатка. – Прим. авт.) на Украине. Незаменимые его качества – умение разговаривать с попами и способность к вербовке… Незаменимый специалист в порученной ему области. Горизонт в работе большой и глубокий»[59]. В характеристике за 1929–1930 гг. указывалось, что Карин «имеет большие заслуги по борьбе с церковной контрреволюцией на Украине».

Начальники не жалели эпитетов для похвалы: «В работе тов. Карина много образцов агентурного совершенства. Был случай, когда в Киев съехалось на совещание около 30 епископов, известных своей контрреволюционной деятельностью. В течение нескольких дней епископы были настолько обработаны, что стали беспрекословно выполнять директивы ГПУ» (видимо, речь шла о съезде епископов-«самосвятов» Украинской автокефальной православной церкви)[60].

Отметим, что агентурная работа «по церковникам» велась планомерно и с размахом. Судя по смете на первое полугодие 1926 г., в ГПУ по РПЦ и «обновленцам» «работало» по 84 секретных сотрудника («сексота», то есть тех, кто негласно принимал участие в активных оперативных мероприятиях и разработках), 66 – по УАПЦ, 36 – по «Собору епископов», 24 – по ДХЦ, 84 – по протестантским конфессиям (всего по УССР – 378 с месячным окладом 20 рублей каждому). На каждый католический костел полагалось по два сексота. Более того, в руководящих звеньях конфессий вербовались платные осведомители. Наибольшую мзду полагалось отколовшимся (по воле ГПУ) от УАПЦ деятелям Действенно-Христианской церкви (ДХЦ) – «единственным их стимулом могут быть деньги», – честно отмечала 3-я группа. Всего ГПУ просило выделить по «церковной линии» на указанный период 81 540 рублей[61].

В результате, констатировало ГПУ, удается «руководить» основными конфесссиями, кроме УАПЦ (где «агентура только информирует нас о нелегальных мероприятиях»), в остальных же религиозных течениях верхушка «не только выполняет указанные функции, но и делает по нашему указанию церковную политику».

Фамилия «Карин» нередко встречается в воспоминаниях выживших церковных деятелей того времени в контексте плетущихся ГПУ интриг и подготовки очередных нестроений в таком духе: «…Архиепископ Георгий стал обвинять епископа Макария и епископа Сергия и других в неправильной линии поведения, говорить о каком-то предательстве и даже послал в Москву… с секретным письмом к митрополиту Михаилу (Ермакову), стремясь возбудить недоверие экзарха к ближайшим и проверенным сподвижникам. Он уговаривал “приехать в Киев и здесь на месте решить все дела”, загадочно намекая на какие-то обещания сотрудника ГПУ Карина». О нем как о «главном уполномоченном Харьковского ГПУ по религиозным делам» говорили и в связи с инспирацией соборов УАПЦ[62].

К началу 1930-х гг. органы госбезопасности в целом посчитали реализованной свою стратегию агентурно-оперативного подрыва (раскола) православия. Наряду с канонической РПЦ существовали и раскольнические течения, и «катакомбная» Истинно-Православная церковь. Во многом РПЦ спасли кротость, смирение и дальновидность заместителя Местоблюстителя Патриаршего престола (с 1937 г. – местоблюстителя), будущего патриарха, митрополита Сергия (Страгородского, 1867–1944).

Еще 29 июля 1927 г. владыка Сергий издал «Послание православным архипастырям, пастырям и пасомым Московского патриархата», в котором говорилось, что «мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и Правительством».

«Нам нужно не на словах, а на деле, – подчеркивал владыка Сергий, – показать, что верными гражданами Советского Союза, лояльными к советской власти, могут быть не только равнодушные к православию люди, не только изменники ему, но и самые ревностные приверженцы его, для которых оно дорого, как истина и жизнь, со всеми его догматами и преданиями, со всем его каноническим и богослужебным укладом.

Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи. Всякий удар, направленный на Союз, будь-то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное Варшавскому, сознается нами как удар, направленный в нас. Оставаясь православными, мы помним свой долг быть гражданами Союза “не только из страха, но и по совести”, как учил нас Апостол (Рим. 13, 5)»[63].

Однако и это не уберегло РПЦ от будущих акций по физическому репрессированию ее духовенства.

Как отработанный материал

Печально сложилась судьба УАПЦ и ее лидеров. На рубеже 1920–1930-х гг. активизируются и ужесточаются репрессии против ставших политически и оперативно ненужных «самосвятов». По некоторым данным, всего жертвами репрессии стали 34 епископа и до 2000 служителей УАПЦ[64].

27 ноября 1937 г. после недолгого следствия, на основании «показаний» других лиц, был расстрелян первый «митрополит» УАПЦ Василий Липковский. Идеологом автокефалии Украинской православной церкви выступал Владимир Чеховский (премьер-министр и министр иностранных дел Украинской Народной Республики в декабре 1918 – апреле 1919 г.), который с октября 1921 г. возглавлял Идеологическую комиссию (!) УАПЦ (вряд ли случайно, что незадолго до этого Следственная комиссия при Совете народных комиссаров УССР «полностью реабилитировала» его от обвинений в «петлюровщине»).

Однако и это оказалось фарсом: в 1922–1924 гг. отстранили от преподавания в Киевском мединституте, политехникуме, работы в Сельскохозяйственном научном комитете. Бывший премьер перебивался переводами, жена переписывала бумаги, в 1923 г. после тяжелой болезни умерла единственная дочь Люба… К тому же С. Карин обложил «украинского шовиниста» агентурою, отмечавшей: «Держался уверенно, спокойно, импозантно и не считал себя погибшим, приобрел большой авторитет и любовь, за него станут горой».

Именно В. Чеховский стал председателем подконтрольного ГПУ 2-го Всеукраинского православного церковного собора УАПЦ в 1927 г. Дождавшись исполнения этой роли, в сентябре 1928 г. чекисты запретили ему заниматься любой церковной деятельностью.

Вновь арестовали идеолога автокефального раскола 17 июля 1929 г. Допросы его вели все тот же В. Горожанин и начальник отделения СО ГПУ УССР Борис Козельский (Бернард Голованевский, «специалист» по украинскому повстанчеству и «контрреволюционным партиям», застрелившийся 2 января 1936 г. в служебном кабинете в предчувствии неминуемого ареста; руководителям подразделений глава НКВД УССР Всеволод Балицкий объявил, что коллега ушел из жизни по причине «нервного истощения на почве беспощадной борьбы с контрреволюцией», а также страдая от сифилиса)[65].

В. Чеховскому отвели одну из главных ролей сфабрикованного ОГПУ судебного процесса над несуществующей «Спилкой освобождения Украины» (СВУ), чекисты-сценаристы избрали его на роль «заместителя председателя Президиума» СВУ, «ответственным за работу среди “автокефальных кругов”». Сломав подследственного психологически (оперработники тогда еще старались действовать «тонко»), направили его показания в нужное русло. Показания «обработанного» В. Чеховского помогли «религиоведам» из ГПУ провести одну из серьезных акций – созыв «чрезвычайного собора» УАПЦ 28–29 января 1930 г., который принял резолюцию о «связях УАПЦ с СВУ», «контрреволюционность» автокефалии и провозгласил самоликвидацию УАПЦ.

Самому В. Чеховскому по делу СВУ высшую меру наказания заменили 10 годами строгой изоляции, и Владимир Моисеевич оказался в Савватиевском политизоляторе близ страшной Секирной горы на Большом Соловецком острове.

Во время «чистки» лагерей в 1937 г. «тройка» Ленинградского УНКВД приговорила В. Чеховского к расстрелу. В ноябре того же года приговор привели в исполнение в карельском урочище Сандармох, где за неделю заместитель начальник Админхозуправления Ленинградского УНКВД капитан Михаил Матвеев и его подручный Ю. Алафер собственноручно расстреляли 1111 соловецких узников. В 1956 г. сестре Настасии Чеховской в ответ на обращение в МВД СССР сообщили «легендированную» версию: «…Чеховской В.М., отбывая наказание, умер в местах заключения 13 января 1940 г. от кровоизлияния в мозг».

Нельзя не отметить, что благодаря вездесущим информаторам ГПУ чекистские документы донесли до нас, что Господь и в эти драматические годы не оставлял Украину. В отчетах коллег С. Карина-Даниленко отмечалось, что только в 1925 г. в республике выявлено 17 случаев обновления икон, а осенью этого года в Киевском округе произошло «демидовское чудо» – явление Христа пастухам.

Именно к концу трагических 1920-х гг. относится одно из пророчеств преподобного Серафима Вырицкого: «Ныне пришло время покаяния и исповедничества. Самим Господом определено русскому народу наказание за грехи, и пока Сам Господь не помилует Россию, бессмысленно идти против Его святой воли. Мрачная ночь надолго покроет землю Русскую, много нас ждет впереди страданий и горестей. Поэтому Господь и научает нас: “терпением спасайте души ваши” (Лк. 21, 19)»[66].

В 1927 г., очевидно за успехи в сеянии расколов и нестроений в православии, свертывании автокефального движения, Коллегия ОГПУ СССР наградила богоборца именным «маузером», а 1932 г. – знаком Почетного чекиста. Он возглавил 3-е отделение (антицерковное) в Секретном отделе ГПУ УССР (по должности став «главным религиоведом» ведомства В. Менжинского в Украине).

Помощник резидента

Внеся раскол «тихоновцам» и «добив» УАПЦ, С. Карин-Даниленко в начале 1931 г. смог перейти на участок, знакомый ему с начала 1920-х, – во внешнюю разведку со специализацией по «украинской контрреволюционной эмиграции». В 1931–1933 гг. работал в Праге помощником резидента внешней разведки по «разработке украинской контрреволюционной эмиграции». Будучи помощником начальника Иностранного отдела НКВД УССР, принял участие в операции «Академия», закончившейся нейтрализацией двух террористов Российского общевоинского союза, прибывших в СССР для организации покушения против «вождей партии и советского правительства».

Сотрудник резидентуры внешней разведки Сергей Карин-Даниленко (начало 1930-х гг.)

Судя по материалам личного дела, период активной коллективизации чекист провел за рубежом – с января 1931 по июль 1933 г. находился в оперативной командировке по линии Иностранного отдела ОГПУ СССР в Праге со специализацией по «украинской контрреволюционной эмиграции». Видимо, глубокое знание чекистом украинского национального движения и его политических организаций в совокупности с недюжинным агентурно-оперативным опытом послужили причиной назначения его помощником резидента разведки ОГПУ по работе в среде украинской эмиграции – ведь именно Прага в Чехословакии в целом стала в межвоенный период основным политико-культурным и образовательным центром «второй волны» украинской эмиграции. В Чехословакии, при поддержке ее лидера Томаша Масарика, осело немало военнослужащих армии УНР, сотрудников госаппарата украинской несоветской государственности, национальной интеллигенции. Помогло ему и владение чешским и польским языками.

Резидентуру внешней разведки ОГПУ в Праге с 1931 г. возглавлял способный разведчик Станислав Глинский (служил в ВЧК с 1918 г., принимал участие в знаменитой оперативной игре «Трест» с белой эмиграцией, служил резидентом в Латвии). С. Глинский повел в Праге активную работу по проникновению в белогвардейские организации генерала Кутепова, добыл сведения о белоэмигрантских организациях – РОВС, «Галлиполийцы», «Крестьянская Россия». Усилиями резидентуры была добыта информация о том, что военные центры белой эмиграции не отказались от попыток новой военной интервенции. В частности, руководство РОВС рекомендовало своим членам в Праге, Варшаве, Софии, Париже, Берлине, Белграде и других европейских столицах готовить «тройки» и «пятерки» для проведения терактов против советских дипломатов и заброски диверсионных групп на территорию СССР.

Информация Глинского (за активную работу в Праге был награжден вторым орденом Красного Знамени) неизменно получала высокую оценку в Центре: среди чрезвычайно важных упреждающих сведений можно назвать сообщения о планах Германии по захвату Судетской области, о расширении пронацистской пропаганды в Чехословакии. Сотрудникам его резидентуры удалось также проникнуть в Организацию украинских националистов (ОУН) и постоянно быть в курсе их террористических планов. Нетрудно предположить, что определенную роль здесь сыграл С. Карин.

9 декабря 1937 г. Станислава Глинского расстреляли по постановлению особой «тройки» (как «польского шпиона»), супругу Анну сослали на 10 лет в Карагандинские лагеря. В 1947 г. она возвратилась к родственникам в Москву, но была вновь сослана в Воркуту. По дороге скончалась и похоронена в безымянной могиле в воркутинской тундре. Всего же за период «Большого террора» 1937–1938 гг. расстреляли около 40 резидентов внешней разведки НКВД, не говоря уже о репрессировании значительного количества опытных оперативников-агентуристов, ценных агентов. Пражского шефа С. Карина 22 сентября 1956 г. посмертно реабилитировала Военная коллегия Верховного Суда СССР.

В этот период чекист принял личное участие в оперативной разработке «Академия», направленной против Российского общевоинского союза (РОВС). Созданный в 1924 г. в эмиграции главнокомандующим Русской армией генерал-лейтенантом П. Врангелем РОВС, на момент образования насчитывал до 100 тыс. военнослужащих с опытом Первой мировой и Гражданской войн, пылавших желанием взять реванш у Советов за поражение в 1917–1920 гг. Основным средством борьбы РОВС избрал террористическую и разведывательно-диверсионную деятельность (во взаимодействии со спецслужбами Англии, Франции, государств – западных соседей СССР), сопровождавшуюся покушениями на советских представителей за рубежом, заброской в СССР вооруженных групп и подготовкой терактов против руководителей ВКП(б) и Советского государства. С 1927 по середину 1930-х гг. на территории СССР было убито в перестрелках или захвачено около 100 эмиссаров РОВС и других белоэмигрантских организаций. Одним из очагов деятельности РОВС как раз и стала Чехословакия (ЧСР). В 1931 г. советская разведка получила информацию о планировании находяшейся в ЧСР террористической группой РОВС генерала Хоржевского покушений на И. Сталина. Вероятно, именно этот сигнал и стал отправным для разворота дела «Академия».

К сожалению, нам не известны подробности этой операции. Однако в личном деле С. Карина-Даниленко констатируется, что результатом оперативных мероприятий стало задержание двух «крупных террористов РОВС», заброшенных в СССР для организации террористического акта против «вождей партии и советского правительства». Попутно отметим, что при всей вакханалии незаконных репрессий и фабрикации дел «о терроризме» было бы неверно сбрасывать со счетов реально ведшуюся против СССР подрывную деятельность, активными участниками которой и стали подконтрольные западным спецслужбам боевые организации антисоветской эмиграции.

Видимо, С. Карин эффективно потрудился на ниве разведки – в 1932 г. его удостоили высшей ведомственной награды, знака Почетного чекиста, которым тогда не разбрасывались. В 1933–1934 гг. Карин-Даниленко занимал должность начальника 3-го отделения Особого отдела Украинского военного округа и ГПУ. О результативности его как разведчика свидетельствует и то, что со 2 мая 1934 г. по 9 января 1937 г. он получил назначение на должность помощника начальника Иностранного отдела НКВД УССР. Кроме того, в марте 1936 г. разведчику довелось выезжать в оперативную командировку в Берлин.

Тюремная одиссея

В роковом для него 1937 г. Сергей Тарасович некоторое время проработал заместителем начальника 2-го отдела Управления государственной безопасности НКВД УССР, а затем 29 июля 1937 г. квалифицированный разведчик и контрразведчик неожиданно был переведен на пост… начальника Управления пожарной охраны НКВД. По сути, это был кадровый отстойник перед незаслуженными преследованиями. 28 августа 1937 г. С. Карина арестовал НКВД УССР по подозрению в участии в «антисоветской украинской организации», его тут же исключили из ВКП(б), этапировали в Москву, где ему было суждено пройти все круги следственного ада. Всего же чекиста держали в Лефортово и Бутырках 26 месяцев – по обвинению в участии в так называемом заговоре В. Балицкого (репрессированного наркома внутренних дел Украины) и создании «антисоветской националистической организации» (действительно, горькая ирония судьбы!).

Бывшему начальнику Управления НКВД УССР следователь с порога заявил: «Нас не интересует, виноват ты или нет, но сейчас такая политическая обстановка, что раз ты арестован, значит, ты враг. Давай показания на себя и других. Иди и подумай, приступай к работе, иначе убьем…» На что контрразведчик ответил: «Лгать в этих стенах на себя и других я не буду и хочу умереть честным человеком». Уже после войны С. Карин вспоминал: «У меня хватило силы остаться честным до конца и не оклевать ни себя, ни других».

Дело в том, что на Карина-Даниленко дал ложные показания «польский шпион», заместитель начальника Разведывательного управления Народного комиссариата обороны СССР, старший майор госбезопасности Михаил Александровский. Под «мерами воздействия» Александровский, бывший начальник Особого отдела Украинского военного округа (УВО), оклеветал сослуживца из Украины, заявив, что Карин-де проник в органы НКВД по заданию националистического подполья для «предательской работы». Однако дело было не только в давлении на сломленного физически и морально высокопоставленного чекиста. Как пояснил арестованный ответственный сотрудник НКВД УССР, капитан госбезопасности Абрам Сапир (осужденный за нарушения законности уже в 1955 г. и умерший в местах лишения свободы), Карин имел «органическую неприязнь к Александровскому», критиковал его «помпадурство» на высоких постах в Украине (в частности, начальника Секретно-политического отдела ГПУ УССР). Оказавшись начальником Карина по особому отделу УВО и ГПУ, а затем и по контрразведке УГБ НКВД УССР, М. Александровский третировал имевшего свое профессиональное мнение коллегу, создавал ему «невыносимые условия работы».

Карина обвиняли в передаче по линии разведки «под видом дезинформации» «участникам контрреволюционной троцкистской шпионской организации» сведений о Красной армии, провале двух закордонных агентов НКВД. На очных ставках в Лефортово Карин себя виновным также не признавал, несмотря на «изобличения» таких же измордованных «визави». Оказавшись соседом по камере, М. Александровский «увещевал» Карина: «Дайте показания, не мучьте себя, все равно покалечат… Расстреляют все равно. Лучше дайте показания, пусть расстреляют нормально…», иначе – «вас уничтожат с жесточайшими муками». «Сотрудничество со следствием» Александровскому не помогло – 15 ноября 1937 г. его расстреляли (реабилитирован 24 декабря 1957 г.)[67].

Дело Карина-Даниленко дважды направляли в Военный трибунал войск НКВД Киевского округа, но каждый раз отклоняли за недоказанностью преступления. Действительно, период репрессий и сейчас недостаточно осмыслен. Даже вполне антисоветски настроенный известный французский историк Николя Верт вынужден признать: «массовые репрессии – настоящая охота на “врагов народа”, …осуществлялись параллельно с утверждением социалистической законности».

К счастью для едва живого от пыток Сергея Тарасовича, маховик репрессий резко затормаживается. 22 августа 1938 г. первым заместителем главы НКВД СССР Николая Ежова назначили Лаврентия Берию. 15 ноября запрещается рассмотрение дел внесудебными органами – «тройками». 17 ноября вышло постановление Совета народных комиссаров и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». В нем признавались «крупнейшие недостатки и извращения», возникшие в силу «упрощенной процедуры следствия и суда». «Работники НКВД настолько отвыкли от кропотливой, систематической агентурно-осведомительной работы, – отмечалось в этом документе, – и так вошли во вкус упрощенного порядка следствия, что до самого последнего времени возбуждают вопросы о предоставлении им так называемых “лимитов” на массовые аресты…»

27 ноября от поста наркома внутренних дел СССР освободили Н. Ежова. Если в 1937–1938 гг. в СССР приговорили к смерти 681 692 человека (в том числе в Украине – около 212 000), то в 1939–1940 гг. – 4201 «врага народа». Начался пересмотр дел, лишь за 1939 г. освободили свыше 327 тыс. граждан. В частности, во исполнение решения политбюро ЦК ВКП(б) от 11 ноября 1939 г. освободили 12 860 осужденных – священнослужителей и иных «церковников», из-под стражи освободили еще 11 223 человека из этой же категории потенциальных жертв беззакония.

Сам Сергей Тарасович в мае 1939 г. обратился с письмом к Генеральному прокурору СССР, описав 11-месячные злоключения в тюрьмах Москвы и Киева, где его обещали «бить до состояния куска мяса». Освободили Карина 22 октября 1939 г., дело прекратили за отсутствием состава преступления. Многомесячные издевательства в СИЗО и туберкулез привели к тому, что пришлось выйти на пенсию. Проведенной в октябре 1939 г. «тщательной проверкой» было установлено, что показания на Карина – целиком вымышленные, он оговорен рядом подследственных, включая М. Александровского, и не виновен в провалах закордонной агентуры. 29 октября дело прекратили за недоказанностью состава преступления (в партии его восстановили в 1944 г. с сохранением стажа с 1928 г.).

Вновь в строю

С началом войны пенсионер Карин-Даниленко написал рапорт с просьбой использовать его оперативный опыт, выразив готовность выполнить «любое задание против немецко-фашистских захватчиков». С октября 1941 г. он использовался НКВД – НКГБ «по выполнению оперативных заданий по организации партизанских отрядов и диверсионных групп, направленных в тыл противника». Стал одним из создателей и преподавателей специальной школы № 7 на Луганщине и в Саратове. Карин оказался способным организатором тайной борьбы за линией фронта: среди наград офицера – ордена Отечественной войны первой степени, «Знак Почета» (сентябрь 1943 г.), медали «Партизану Отечественной войны» 1-й степени, «За оборону Сталинграда». Однако думается, не менее почетным отличием стало для заслуженного оперативного работника восстановление его, приказом Наркомата госбезопасности СССР от 25 ноября 1944 г. № 1939, в кадрах спецслужбы.

В 1944–1945 гг. временно исполнял должность заместителя начальника 4-го Управления НКГБ УССР, занимавшегося зафронтовой разведывательно-диверсионной работой (за конкретные результаты в оперативной работе в январе 1945 г. награжден орденом Красной Звезды). Главной же функцией Карина в 1944–1945 гг. стало руководство Оперативной группой НКГБ в западных областях Украины, где развернулась ожесточенная борьба с формированиями Украинской повстанческой армии и вооруженного подполья ОУН (С. Бандеры)[68].

Опергруппа выполняла функции координации антиповстанческой борьбы на период становления системы территориальных органов НКВД – НКГБ в этом регионе, а также специализированного подразделения в центральном аппарате ведомства госбезопасности (будущего Управления 2-Н МГБ УССР).

В характеристике от 7 мая 1945 г. нарком госбезопасности УССР генерал-лейтенант С. Савченко подчеркнул особую личную роль полковника С. Карина-Даниленко в руководстве Опергруппой, развертывании оперативной разработки украинских и польских националистов из армии Краевой. При этом он успевал выступать с лекциями перед сотрудниками НКГБ УССР, пропагандируя оперативный опыт работы по линии ОУН и УПА, а также в религиозной среде.

«Архитектор» ликвидации Брестской унии

Конъюнктурный поворот И. Сталина в сторону улучшения отношения к православию (о нем подробнее пойдет речь ниже) объективно вызывал дальнейшее охлаждение отношения к католичеству, никогда не скрывавшего своего враждебного отношения к восточнославянским «схизматикам». Именно полковник Карин выступил непосредственным организатором «самоликвидации» Украинской греко-католической церкви. Как отмечал его начальник, шеф 2-го (контрразведывательного) Управления НКГБ УССР П. Медведев, «в 1945–1946 гг. органами НКГБ – МГБ УССР была проведена серьезная работа по ликвидации греко-католической церкви, …являющейся резидентурой Ватикана». При этом С. Карин-Даниленко «разрабатывал планы агентурно-оперативных мероприятий по ликвидации униатской церкви», лично работал с агентурой вплоть до «проведения собора, организационно оформившего разрыв с Ватиканом…»

В результате в марте 1945 г. полковник госбезопасности Георгий Карпов, председатель Совета по делам Русской православной церкви (РПЦ) при Совете народных комиссаров СССР, составил проект инструкции о линии Советского государства по отношению к УГКЦ. Предусматривалось создать среди клира УГКЦ Инициативную группу по организации перехода в православие, разрыву с Ватиканом и созданию в Галичине православных епархий. В ход пошли возможности спецслужб.

Отметим, что ярым приверженцем жестких мер по отношению к иерархам греко-католиков выступал будущий «архитектор оттепели» Никита Хрущев, руководитель республиканской парторганизации. 8 марта 1945 г. именно он дал указания к применению репрессий против епископата УГКЦ, которых надлежало арестовать и осудить за «пособничество немцам». «По указанию тов. Хрущева, – докладывал С. Савченко своему шефу В. Меркулову, – началом проведения этих мероприятий должны явиться репрессии в отношении видных руководителей униатской церкви». 12 марта В. Меркулов радиограммой С. Савченко распорядился арестовать епископат УГКЦ как «немецких агентов и активных пособников оккупантов» (задержав их так, чтобы не испугать клириков-униатов), следствие вести в Киеве. Предписывалось арестовать антисоветски настроенных семинаристов и преподавателей, остальных учащихся призвать в армию под контроль СМЕРШ[69].

11 апреля Иосифа Слепого и еще четырех епископов-униатов задержали, подвергли обыскам – операцию в кафедральном соборе святого Юра во Львове проводили свыше 60 оперработников и 120 бойцов Внутренних войск НКВД под руководством начальника 4-го отдела 2-го Управления НКГБ подполковника Волошина (он же – личный «куратор» руководителя «инициативной группы» по «самороспуску» УГКЦ протопресвитера Гавриила Костельника). Отметим, что убитый в 1948 г. боевиком ОУН Г. Костельник агентом НКГБ – МГБ не был, а Волошин неоднократно доносил об антисоветских высказываниях отца Гавриила, стремившегося, по мнению оперработника, путем компромиссов и маневров уберечь от репрессий клир УГКЦ. После реализации дела «Ходячие» НКГБ завел новые разработки униатского духовенства – «Ватиканцы», «Возрожденцы», «Монаховцы».

13 апреля 1945 г. как некое обоснование репрессивных акций С. Савченко подписал «Докладную записку об антисоветской деятельности греко-католической униатской церкви в западных областях Украины», где содержался своеобразный реестр «исторических провинностей» верхушки униатов. Сама греко-католическая конфессия, писал нарком госбезопасности, возникла как «церковно-политическое формирование иезуитской клики, с помощью которого верхушка духовенства и правительственных кругов Польши пыталась поработить Украину, а Ватикан – распространить свое влияние на Восток». Униаты – это инструмент организации пронемецкого украинского сепаратизма, антироссийского движения в Украине и Белоруссии. В документе, со ссылкой на внедеренного в декабре 1940 г. в Краевой провод ОУН (Б) агента 1-го Управления НКГБ УССР «У-13», говорилось о существовании связи между Проводом ОУН (Б) и резиденцией А. Шептицкого через священника Ковальского. Епископ Н. Будка через агента НКГБ СССР хотел установить контакты с представительством ОУН в Риме, а верхушка УГКЦ поставляла собранные через клир «шпионские данные» в Ватикан[70].

Аресты рядового униатского духовенства начались весной-летом 1945 г., к осени арестовали 107 клириков УГКЦ (из 1270, служивших в трех епархиях Галичины). Всего же различным репрессиям подвергли свыше 300 служителей УГКЦ – прежде всего за нежелание примкнуть к процессу «самороспуска» униатской конфессии (в каноническом отношении унию отменил Полоцкий церковный собор 1839 г.). Хватало и агентурной работы – по делу «Ходячие» работало до 30 агентов и информаторов, то есть свыше половины всех конфидентов НКГБ по линии УГКЦ («Жук», «Литератор», «Художник», «Вишняков», «Григорьев», «Пробой», «Юрский» – будущий православный архиерей). 997 священников (и по искреннему стремлению, и в силу конформизма или запуганности) примкнули к движению за воссоединение с РПЦ.

Судя по документам, именно С.Т. Карин-Даниленко выступал основным «концептуалистом» и непосредственным организатором масштабных оперативных мероприятий по роспуску («самоликвидации») Украинской греко-католической церкви (УГКЦ) в 1945–1946 гг. Емкую характеристику его личного вклада в «операцию» по ликвидации УГКЦ дал непосредственный руководитель, начальник 2-го Управления МГБ УССР полковник Павел Медведев. «В 1945–1946 гг. органами НКГБ – МГБ УССР, – писал осуществлявший общее руководство “операцией” по УГКЦ Медведев, – была проведена серьезная работа по ликвидации греко-католической церкви в западных областях УССР, …являющаяся резидентурой Ватикана. Тов. Карин, как имеющий большой практический опыт в этой работе, проявил себя как знающий эту линию чекистской работы, замечательный организатор, быстро ориентирующийся в обстановке». Совместно с другими руководящими работниками НКГБ – МГБ УССР Карин принимал непосредственное участие во всех основных действиях «от разработки планов агентурно-оперативных мероприятий по ликвидации униатской церкви до личной работы с агентурой по униатам за весь период этой операции, вплоть до проведения собора бывшей греко-католической униатской церкви, организационно оформившего разрыв с Ватиканом и воссоединение с Русской православной церковью в СССР».

Он же санкционировал задержание епископата УГКЦ во главе с митрополитом Иосифом Слепым, на который еще в 1939 г. завели (и в феврале 1945 г. ренимировали) оперативное дело «Ходячие», – всего по делу проходило до 50 епископов и клириков УГКЦ. Много лет спустя, уже на пенсии, отставной полковник издал две книги по истории Греко-католической церкви.

Следует отметить, что, по сравнению с иными своими коллегами, отдававшими предпочтение жесткому стилю оперативной работы и высокомерному отношению к «западенцам», Сергей Тарасович старался практиковать гуманное отношение к людям. В конце 1950-х гг. он вспоминал о результатах «нестандартного» стиля общения с жителями цивилизационно специфического западно-украинского региона: «Столкнувшись с реальной обстановкой, прежде всего с нищетой и голодом, распространенными венерическими болезнями и туберкулезом, сплошной неграмотностью и неуверенностью почти восьмимиллионного населения западных областей Украины, я понял, что обязан сделать все возможное, чтобы помочь этому обездоленному народу. Я лично посетил сотни сельских дворов и городских квартир и имел с жителями продолжительные разговоры… По мере возможности всегда старался оказать этим людям помощь в решении разнообразных проблем, волновавших их. Сотрудников опергрупп я постоянно убеждал, что успех достижим только через доброжелательность, правдивость и открытость… Вскоре о нас стали распространяться доброжелательные слухи и даже легенды. Люди потянулись к нам, искали с нами встречи, часто обращались с различными просьбами. Именно это и привело нас к заветной цели»[71].

Чекист-миротворец

Особой страницей в служебной биографии контрразведчика стало личное участие в «агентурной комбинации» по налаживанию переговоров о прекращении противоборства с лидерами ОУН и УПА (в историю спецслужб Украины эти мероприятия вошли под названием «Перелом» и «Щось»). Вовсе не случайно опытный контрразведчик выступил и «контактером» в попытках переговоров между ОУН и советской стороной. Выступить посредником в миротворческих контактах с подпольем С. Карину предложил в октябре 1944 г. глава НКГБ УССР генерал-лейтенант С. Савченко (он ценил контрразведчика как своего, по сути дела, ведущего советника по делам движения ОУН и УПА).

Кровавые последствия конфликта на западе Украины были очевидны для обеих сторон. Уже в ноябре 1944 г. представитель подполья, художница Ярослава Музыка через замначальника Львовского облздрава Юлиана Кордюка (сотрудничал с советской спецслужбой, а его брат являлся авторитетным участником националистического движения) передала «Советам» предложения Романа Шухевича о мирных переговорах. Глава парторганизации УССР Никита Хрущев санкционировал операцию «Перелом». В ней Даниленко «сыграл роль» представителя правительства УССР на переговорах. «Представитель правительства УССР» 13 февраля 1945 г. встретился на квартире Ярославы Музыки с эмиссаром командующего УПА Богданой Свитлык. От имени «Центра ОУН» последняя вручила письмо с условиями переговоров. Подпольщики предлагали направить к ним с парламентерской миссией представителя официальных структур либо авторитетного деятеля науки или культуры. Сигналом готовности к встрече должен был послужить начерченный мелом круг на фонарном столбе у дома № 5 по улице Коперника во Львове.

1 марта 1945 г. на 130-м километре шоссе Львов – Тернополь машину Даниленко и Головко (капитана Хорошуна из Львовского УНКГБ, будущего генерал-майора) остановили условным сигналом фонаря. В 12 км от дороги, на хуторе Конюхи Козовского района Тернопольщины, советских представителей ждали начальник Военного штаба УПА Дмитрий Маевский и политреферент Яков Бусел, прибывшие под охраной вооруженного «отдела особого назначения». Пять часов длились напряженные консультации. Представители ОУН, в частности, настаивали на реализации закрепленного в Конституции СССР права Украины как союзной республики на выход из Советской федерации. Однако последнее слово было за руководством СССР – оно-то и не проявило доброй воли, и хотя попытки переговоров возобновлялись, по крайней мере до апреля 1948 г., кровопролитие не прекращалось еще долгих 10 лет…[72]

Вернувшись из напряженной оперативной командировки по мятежной Западной Украине, полковник Карин получил назначение на должность заместителя начальника 2-го (контрразведывательного) Управления НКГБ – МГБ Украины – начальника 3-го отдела этого Управления. Как отмечалось в служебной характеристике от декабря 1946 г., к его обязанностям относились весьма тонкие, требующие немалого оперативного опыта и интеллекта служебные задачи: контрразведывательная работа по разоблачению агентуры спецслужб Германии и ее союзников, иностранных разведок, разработка интеллигенции и студенческой молодежи. При этом полковник «лично вел вербовку ценной агентуры».

Склонность к сложным оперативным комбинациям сыграла с самим полковником злую шутку, пустив под откос успешную карьеру руководителя-контрразведчика. 18 мая 1946 г. в лесу в заброшенном бункере подполья возле села Волощизна Подгаецкого района Тернопольской области оперативно-войсковая группа МГБ УССР обнаружила часть архива «Смока» – бывшего референта СБ и руководителя Краевого провода ОУН на Волыни Богдана Козака (убитого 8 февраля 1949 г. при попытке задержания в с. Петушки Ровенской обл.). Среди бумаг обнаружили письмо от имени «Провода ОУН на восточных украинских землях», адресованное «живому классику» украинской советской литературы Максиму Рыльскому.

В послании резко критиковались великодержавная внешняя политика СССР, «коммунизация» Восточной Европы, действия советской власти на Украине, приведшие к голодомору, эксплуатации рабочих, насильственной русификации. Крепко досталось и «оплаченным трубадурам-поэтам» из Союза писателей УССР и лично Максиму Тадеевичу: «Вы настоящий образец украинской продажности. Кто, как не вы, получили орден Трудового Знамени, звание лауреата, академика, народного поэта. В день празднования вашего пятидесятилетия получили орден Ленина. Стали членом КП(б)У, имеете прекрасную квартиру в доме писателей, получили 25 тыс. на ее ремонт. Ездите в Гагры, когда захотите…Жизнь каждого украинца мы бережем, а поэтому предостерегаем и даем возможность избавиться от собственных грехов. Возможно, потом будет поздно. Это письмо не показывайте никому. Поступите честно – сожгите его вместе с вашей предательской работой».

Как выяснилось позже, письмо было сфабриковано в Наркомате госбезопасности УССР как одно из звеньев сложного оперативного мероприятия. В начале 1945 г. С. Карин-Даниленко выдвинул идею создания легендированного «Провода ОУН на Восточноукраинских землях» в составе Белоцерковского, Конотопского, Днепропетровского, Криворожского, Николаевского «окружных проводов». Одной из главных задач лжепровода рассматривалось завязывание контактов с подпольем на Западной Украине, продвижение в его руководство собственной агентуры для дальнейшего разложения антисоветского движения сопротивления изнутри.

«Провод» должен был возглавить негласный помощник органов госбезопасности с 1924 г. Михаил Захаржевский («Таран», 1889–1945), бывший член Центральной рады. Под псевдонимом «Свой» разрабатывал украинскую интеллигенцию, был оставлен на оккупированной территории с заданиями от НКВД и стал активным функционером («проводником») подполья под псевдонимами «Донец» и «Таран». 19 января 1944 г. «Таран» восстановил связь с С. Кариным-Даниленко и был сразу же вовлечен в новое оперативное мероприятие. В Киеве и населенных пунктах Киевщины начали создавать провокационные «подпольные организации ОУН», куда вовлекли десятки не подозреваших подвоха национально сознательных граждан.

«Заместителя проводника “Тарана” изображала секретный сотрудник с 1927 г. “Евгения”» (Екатерина Миньковская, пользовавшаяся доверием и авторитетом среди национально сознательной украинской интеллигенции, чьи «крамольные» мысли «Евгения» долгие годы излагала в агентурных сообщениях в ГПУ – НКВД – НКГБ). Последняя за участие в успешной разработке НКГБ «Карпаты» на Киевский провод ОУН (арестовали 75 его участников) в 1944 г. удостоилась ордена Красной Звезды. На случай успешного развития игры с ОУН готовился и агент ЧК – ГПУ – НКВД с 1920 г. Т., призванный имитировать «проводника ОУН в Киеве».

Весной 1945 г. на Западную Украину отправились посланцы «Провода Восточных земель» – «Евгения» и «Ирина», сотрудничавшая с НКГБ с октября 1944 г. руководитель женской сети Луцкого провода ОУН и связная СБ Антонтина (Нина) Калуженко. В группу вошла и изображавшая «связную» между «Тараном» и подпольем на Западной Украине 22-летняя Людмила Фоя, член ОУН с 1943 г., завербованная НКГБ под псевдонимом «Апрельская».

Катастрофический провал

Людмила Фоя (посмертное фото)

Как свидетельствует изученное нами впервые личное дело «Апрельской»[73], Людмила Фоя родилась 3 сентября 1923 г. в с. Топоры Ружинского района Житомирской области. Ее отец, Адам Яковлевич, в Первую мировую войну закончил офицерские курсы, воевал, получил контузию и демобилизовался в 1916 г. Во время Украинской революции 1917–1920 гг. служил сотником в армии Украинской Народной Республики, в 1937–1938 гг. арестовывался. Своими национал-патриотическими взглядами оказал существенное влияние на дочерей Людмилу и Галину (связную подполья ОУН в Киеве, арестованную гестапо летом 1942 г.).

Приход немцев Людмила встретила выпускницей школы и вступила в возобновивший работу Киевский медицинский институт (в вузы столицы во время оккупации начали массово прибывать молодые люди из Западной Украины, среди которых было немало членов ОУН или ее «симпатиков»). Уже в августе 1941 г. познакомилась с членом ОУН «Яремой», давшей ей националистическую литературу (как отмечали на допросах знавшие Л. Фою по подполью, она «много работала над изучением украинского национализма»). Вскоре происходит перелом в мировоззрении, Людмила сжигает комсомольский билет.

Л. Фою познакомили с руководителем подполья ОУН(Б) на «Срединных украинских землях» Дмитрием Мироном («Орликом», смертельно раненным сотрудниками гестапо при попытке задержания возле Оперного театра в Киеве 24 июля 1942 г.)[74]. Сошлась она во взглядах и с опытной подпольщицей Надеждой Романив – «Верой», будущей супругой руководителя Краевого провода подполья ОУН в Галиции Сидора («Шелеста»). Супруги погибли в бою с оперативно-войсковой группой 14 января 1949 г. на Станиславщине, а написанные «Верой» воспоминания о киевском подполье «В Златоглавом» оказались приобщенными к делу по розыску упомянутого Б. Козака[75].

Националистка-неофит становится содержателем конспиративной квартиры по ул. Обсерваторной, куда к «Орлику» прибывали посланцы подполья Западной Украины. Среди «постояльцев» оказался и уроженец Станиславщины Богдан Козак, сыгравший впоследствии фатальную роль в судьбе оперативной игры НКГБ и самой Фои. Выезжала она с заданиями и на Волынь. Воспитывал подпольщицу националист Валентин Бойко (приехавший из Ровно студент сельхозинститута), призывавший «мстить немцам за сестру», сгинувшую в гестапо. В феврале 1943 г. Людмила вступила в ОУН.

После возвращения советской власти Л. Фоя перешла на подготовительный курс Института киноинженеров. Отец (бухгалтер областного совета ОСОВИАХИМА), знавший о ее связях с подпольем, призывал дочь «порвать с настоящими друзьями», выехать к родственникам в Рязанскую область. Борьба ОУН сейчас обречена, наставлял он дочь, нельзя полагаться на «дураков, с перочинным ножом идущих против танков». Видимо, по показаниям арестованных подпольщиков Л. Фою в январе 1944 г. арестовали. Допросы вел старший оперуполномоченный 6-го отдела 2-го (контрразведывательного) отдела НКГБ УССР ст. лейтенант Орлов. Сидела девушка в камере № 70 внутренней тюрьмы НКГБ по ул. Короленко (ныне Владимирской), 33. Соседкой убежденной националистки оказалась, по иронии судьбы, монахиня, арестованная, по словам Фои, за «единую и неделимую Россию» (Скорее всего, по делам НКГБ на «церковно-монархическое подполье» «Скит» или «Остров». – Прим. авт.).

Как впоследствии рассказала Фоя следователям СБ ОУН, на нее оказывали психологическое давление, допрашивали по 5–6 часов ночью, не давали спать, угрожали 25 годами лишения свободы и репрессированием семьи. По ее словам, чекист Орлов о ее деятельности в подполье «был информирован лучше, чем я когда-либо могла надеяться», по показаниям арестованных подробно излагал задержанной ее собственное прошлое. Сломленная Людмила начала давать признательные показания, по которым прошло до 80 бандеровцев и 27 националистов-мельниковцев. Она выдала пароли, явки, известные ей конспиративные квартиры и склады литературы ОУН.

Правда, как отмечал заместитель начальника 2-го Управления подполковник Танельзон, при сопоставлении ее показаний с протоколами допросов других подпольщиков ОУН прослеживается неискренность подследственной, скрывавшей свою деятельность в пользу ОУН в Белой Церкви, Сквире, ряд связей, выдававшей руководителя подполья Белой Церкви «Богдана» за рядового подпольщика, а также утаивавшей связь с ОУН собственного отца («секретно снятого» НКГБ в январе 1945 г., когда дочь уже находилась в «рейде» на Волыни).

Вербовку на «основе компрометирующих материалов» под псевдонимом «Апрельская» провели в апреле 1944 г. капитан Орлов и Танельзон. Как отмечено в анкете агента, на сотрудничество пошла «с желанием». С санкции заместителя наркома полковника Даниила Есипенко новую агентессу 4 апреля освободили «ввиду оперативной необходимости» (в СБ ОУН она рассказала, что первое время трудилась на тюремной кухне, приобретая нормальный внешний вид).

До вовлечения в разработку, задуманную С. Кариным-Даниленко, «Апрельская» успела себя положительно зарекомендовать по линии 6-го отдела (работа по украинским и польским националистам) 2-го Управления. В это время НКГБ как раз завел «агентурное дело № 5» – «Карпаты» на Киевский краевой провод ОУН(Б), к которому подключили и «Апрельскую». По этому же делу активно трудился и опытный агент «Таран», Михаил Захаржевский (Фоя дала о нем показания как о руководителе подполья Белоцерковского подполья). «Таран», в частности, согласно отработанной линии, склонял своих коллег к пропагандистской работе, стремился блокировать их террористические устремления. Однако молодые функционеры «Оскилко» и «Тымиш» (с «помощью» Фои) достали оружие и планировали теракты в столице советской Украины. Рисковать уже было нельзя, и в конце 1944 г. дело «Карпаты» пришлось реализовать – упомянутых радикалов мастерски захватила без выстрелов «наружка» 8-го отдела 2-го Управления, изображавшая подгулявших красноармейцев с «барышнями».

М. Захаржевского с рядом «чистых» подпольщиков оставили на свободе, дабы не расшифровать «Тарана». Тогда же началась разработка плана по использованию «Тарана» и «Апрельской» для выхода на верхушку подполья ОУН Волыни.

Оперработники давали высокую оценку сотрудничеству «Апрельской». Как писал в справке 30 июня 1945 г. капитан Иовенко, она дала много ценных сведений по делу «Карпаты», развитая, «грамотная, расторопливая, умеет заводить новые знакомства, быстро ориентируется в окружающей обстановке. В явках аккуратна, всегда готова выполнить любое задание наших органов», находится в рейде в Волынской области по делу «Карпаты» (Приобретшего к тому времени уже иную направленность. – Прим. авт.). Трудоспособный агент 10 раз поощрялась премией в 500–1000 рублей за продуктивную разработку бывших «побратимов» по подполью, продуктовыми пайками[76]. С ее помощью удалось арестовать десятки подпольщиков ОУН, разгромить Краевой провод ОУН на востоке УССР.

Согласно планам НКГБ, Л. Фою направили на Волынь для выхода на ее старых знакомых по подполью, информирования их о существовании «Провода ОУН» на Востоке, желающего установить связи с коллегами из Западной Украины. Сотрудничество, казалось бы, было на подъеме. «Группу связных Провода» еще в Киеве снабдили изготовленными чекистами «подпольными документами», в том числе фальшивым письмом к М. Рыльскому. 2 мая 1945 г. они прибыли на Волынь и попали под наблюдение СБ ОУН. 3 июня 1945 г. на допросе у сотрудника СБ «Михася» Л. Фоя расшифровала себя и выдала планы «полковника Данилова» (псевдоним С. Карина-Даниленко при работе с агентурой). СБ задержала и «Ирину». Перевербовкой Л. Фои, впоследствии объявленной во всесоюзный розыск, занимались лично опытный контрразведчик Б. Козак и его преемник на посту референта СБ на Волыни «Модест», решившие использовать ситуацию для оперативной игры с НКГБ.

Как говорилось в справке заместителя начальника 6-го отдела 2-го Управления НКГБ УССР Павленко, в июне 1945 г. «Апрельская» установила связь с руководителем Краевого провода ОУН (Б) на Волыни и в Полесье (по терминологии самой ОУН «на Северо-Западных украинских землях»), бывшим референтом СБ этого провода Богданом Козаком («Чупринкой», «Смоком»), имевшим среди соратников худую славу инициатора физических «чисток» в подполье, изобретателя пыток, жестокой, бескомпромиссной личности. По словам последнего командующего УПА Василия Кука, попади он на пыточный «станок» к «Смоку», то признал бы себя «абиссинским негусом». Б. Козак, как уже отмечалось, был знаком с Людмилой. Как утверждал капитан Павленко, пребывая в убежище «Смока», она вступила с ним в интимные отношения, после чего расшифровала себя как агента НКГБ, что и послужило завязкой сотрудничества с ОУН.

«Апрельская» трижды за лето 1945 г. совершала ходки на Волынь, принося куратору от НКГБ Павленко дезинформацию от СБ ОУН (материалы Фои докладывались руководству НКГБ УССР, с ней лично встречался заместитель главы НКГБ УССР генерал Дроздецкий), рос и размер премий. К делу Л. Фои приобщены протоколы ее допросов в СБ ОУН от 16 июля 1945 г., а 28 августа она дала авторский перевод ее же отчетов в НКГБ от июля. В протоколах Л. Фоя подробно изложила свою биографию, работу в подполье, обстоятельства вербовки, дала характеристики оперативникам Танельзону, Бриккеру (работал по ОУН и униатам, по крайней мере, с 1939 г.), Орлову, Иовенко.

19 июня 1945 г. СБ ОУН отправила Л. Фою в Киев с подпольной литературой и письмами к «Тарану». Имитировалась заинтересованность сотрудничеством с «братьями-схидняками», сообщалось, дабы не возникло подозрений, что «Ирина» направлена с информацией к Центральному проводу ОУН. В свою очередь, выдвигалось предложение направить к ним руководителя легендированного «Провода». 22 июня агент прибыла в Киев, где на встречах с сотрудниками центрального аппарата НКГБ доложила об успехе своей миссии.

Бывая в Киеве в июле – сентябре 1945 г., поставляла дезинформационные материалы, выдала СБ план оперативного мероприятия, агентов «Ирину», «Тарана» и «Евгению». Сфабрикованные эсбистами документы и поведение Людмилы убедили НКГБ в «успехе» начинания, и на Волынь она вернулась с «Тараном». На допросах в СБ опытный агент придерживался отработанной легенды, однако на очной ставке был разоблачен Л. Фоей и дал показания о планах оперативной игры от имени легендированного подполья. Тогда же СБ задержала и «Евгению» (под пытками признавшуюся в сотрудничестве с чекистами). Ее вместе с «Ириной» и «Тараном» вскоре ликвидировали. От имени «Тарана» сотрудники СБ разработали письмо в НКГБ, рассчитывая вывести к себе кадровых сотрудников госбезопасности и квалифицированную агентуру. Л. Фоя вновь посетила Киев и вернулась неразоблаченной. Больше в столицу не возвращалась, перейдя на нелегальное положение в ОУН.

Борис Козак – «Смок» (посмертное фото)

20 мая 1948 г. первый отдел Управления 2-Н МГБ УССР вынес определение об исключении Л. Фои из агентурной сети «как ставшую на путь предательства». В приложенной справке говорилось о немалых агентурно-информационных наработках Л. Фои, а ее измена, по сути, списывалсь на «итимные отношения» со «Смоком». Судя по всему, чекистам не хотелось признавать свои просчеты и то, что «Апрельская» сумела провести спецслужбу, усыпить бдительность опытных оперативников, оставшись верной своим националистическим убеждениям.

За срыв далеко идущей игры по созданию оперативных позиций в руководящих звеньях подполья Б. Козак удостоился Золотого креста заслуги ОУН. Людмила, получившая в награду от «Смока» пистолет, активно сотрудничала с подпольными изданиями под псевдонимом «Мария Перелесник». После гибели Б. Козака вышла замуж за подпольщика «Ата». 19 июля 1950 г. в Неверковском лесу у села Межиричье на Ровенщине погибла в бою с оперативно-поисковой группой 446-го полка ВВ МВД.

Интересно, что после того, как было найдено «послание» М. Рыльскому, министр внутренних дел УССР Тимофей Строкач 5 июля 1946 г. доложил о нем союзному министру С. Круглову и 11 июля – Н. Хрущеву, оценив сфабрикованный документ как «недопустимую в чекистской практике провокацию, антипартийные и антигосударственные методы, метод полицейской зубатовщины». Сообщалось о «провокационном вовлечении советской интеллигенции в искусственно созданную националистическую организацию» с филиалами в Наркоматах просвещения и земледелия, филармонии, Сахартресте, Укркоопсоюзе[77]. Эти обстоятельства и привели к отставке С. Карина-Даниленко.

«Уволить немедленно…»

Сначала ему все же предложили перейти на преподавательскую работу в Москву, в Высшую школу МГБ. Безусловно, огромный опыт агентурно-оперативной и руководящей работы делал Сергея Тарасовича настоящим кладезем знаний для молодых контрразведчиков (в той же Украине по состоянию на 1947 г. свыше половины действующих офицеров МГБ не имели специальной подготовки). Однако старый чекист наотрез отказался.

Мы не можем судить о мотивах такого поведения, нельзя исключать, что он не желал расставаться с любимой оперативной практикой, виртуозом которой являлся. Да и уходить с руководящей должности, начинать службу на новом поприще в почти 50-летнем возрасте вряд ли хотелось. Любил Украину. Видимо, думал и о семье, стойко переносившей волнения и тревоги за мужа и отца – арест, 26-месячное заключение, война, риск при «внедрении в банду ОУН» (как говорилось в характеристиках). Семья наконец-то обустраивалась, живя в престижном доме по киевской улице Розы Люксембург, 12 (в этом же доме, к примеру, жил заместитель председателя Президиума Верховного Совета УССР, дважды Герой Советского Союза Сидор Ковпак).

Реакция начальства оказалась крайне жесткой. Из-за отказа перейти на «учебную работу» заместитель министра госбезопасности СССР по кадрам генерал-майор Свинелупов 8 апреля 1947 г. распорядился: «считаем необходимым его из органов уволить». «К исполнению» – наложил резолюцию его украинский коллега полковник Ступницкий. К счастью, сочли возможным уволить заслуженного полковника по инвалидности – сказались последствия пыток в Бутырках, Лефортово, тюрьме НКВД в Киеве. По состоянию здоровья 5 июля 1947 г. вышел на пенсию. Наградами мастеру оперативных мероприятий стали за период службы два ордена Красной Звезды, ордена Отечественной войны и «Знак Почета», ряд медалей.

Обширные познания С. Карина по «оперативному религиоведению» оказались востребованы еще раз. Загнав украинских греко-католиков в катакомбы, органы КГБ вынуждены были постоянно контролировать и преследовать эту категорию населения Западной Украины вплоть до 1989 г. В декабре 1969 г. руководство 5-го Управления (борьбы с «идеологической диверсией») КГБ УССР обратилось к заместителю председателя КГБ УССР генерал-майору Борису Шульженко с предложением оформить на работу С. Карина как внештатного сотрудника для «выполнения поручений по униатам» (видимо – в качестве консультанта). Некоторое время Сергей Тарасович выполнял это последнее в своей жизни задание по линии спецслужб, получив за 1969 г. 200 рублей. Однако 23 августа 1972 г. вынужден был прекратить сотрудничество в связи с наступлением слепоты.

В последний период жизни С. Карин-Даниленко, имевший публицистический дар, писал книги и статьи, был частым гостем на ведомственных собраниях, приглашался для выступлений перед молодыми чекистами и в иных «закрытых» аудиториях. Среди его печатных трудов – книги «В стане врага» (несколько переизданий), «Дорогою ганьби і зради» («Дорогой позора и предательства», из истории УГКЦ), «Униаты». Немало из его рассказов о рискованных операциях начала 1920-х, «вылазках» в стан подполья ОУН стали достоянием историков через пересказы-публикации других известных контрразведчиков – генерал-майора В. Шевчука (псевдоним «Заричный»), полковников И. Шорубалки («Шовкуненко», одного из руководителей Управления 2-Н МГБ УССР по борьбе с украинскими националистами), К. Гальского («Клим Дмытрук»). Скончался мастер оперативных мероприятий в статусе «живой легенды» советской спецслужбы в 1985 г. Господь ниспослал ему долгую жизнь, дав возможность для осмысления непростого жизненного и служебного пути, отпустив и время для покаяния. Всего несколько лет оставалось до празднования 1000-летия Крещения Руси и религиозного возрождения.

Победа креста над свастикой Поединок спецслужб в религиозной сфере Украины (1941–1945 гг.)

Власть и церковь: «медовый месяц» после «большого террора»

22 июля 1944 г. народный комиссар государственной безопасности Украинской ССР Сергей Савченко подписал грозную директиву № 1341/с. В НКГБ УССР, писал глава чекистов Украины, поступают сведения о том, что в Сумской, Киевской, Ворошиловградской и других областях местные органы власти и даже сельсоветы закрывают православные церкви, отдают их под склады, клубы и колхозные конторы, что оскорбляет религиозные чувства граждан и создает почву для провокационных измышлений и слухов.

Далее указывалось, что органы госбезопасности обязаны выявлять и расследовать подобные факты, информировать о них Киев. Предписывалось в дальнейшем не допускать закрытия церквей – разумеется, «без соответствующего разрешения вышестоящих директивных органов», а аресты православного духовенства проводить только с санкции НКГБ УССР, аресту же должна была обязательно предшествовать «компрометация того или иного лица перед массой верующих»[78].

Вряд ли можно было даже представить еще 2–3 года назад появление таких инициатив спецслужбы, как предложение С. Савченко первому секретарю ЦК КП(б)У Н. Хрущеву (20 мая 1945 г.) о «санкционировании» издания на украинском языке церковного календаря Московской патриархии на 1945 год «в целях создания необходимого влияния экзархата Русской православной церкви на Украине»[79].

При всей половинчатости отношения властей к Православной церкви, выразительно отразившейся в указаниях комиссара госбезопасности 3 ранга[80], представить подобное «заботливое отношение» к церкви еще несколько лет назад было просто невозможно. По сравнению с массовыми гонениями на православие в 1920–1930-х гг., подобная политика выглядела верхом либерализма и проводилась в контексте лично санкционированных И. Сталиным уступок Русской православной церкви (РПЦ) и возрождения религиозной жизни, восстановления патриаршества в сентябре 1943 г.

Чтобы оценить изменение подхода спецслужб к «церковникам», приведем, для сравнения, один из показательных директивных документов по преследованию церкви эпохи «Большого террора» 1934–1938 гг. Это циркуляр «Об агентурно-оперативной работе по церковно-сектантской контрреволюции», подписанный 10 января 1936 г. начальником Секретно-политического отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, комиссаром госбезопасности 2-го ранга Георгием Молчановым[81].

Агентурные и следственные материалы, говорилось в документе, свидетельствуют о «значительно возросшей контрреволюционной активности церковников и сектантов, росте подполья, восстановлении организационных связей и безусловном наличии руководящих центров». Особую обеспокоенность вызывали возвращавшиеся к служению (по большей части – нелегально, в «катакомбных» условиях) епископы и священники («нелегалы-профессионалы», как их поименовали чекисты). Им, по сути, автоматически вменяли опасную антигосударственную деятельность, создание «церковно-монархического подполья», что придавало делам и их «фигурантам» фатальную «контрреволюционную окраску». Предписывалось вербовать «свежую агентуру из числа церковно-сектантских руководителей» (в том числе в местах лишения свободы), взять в оперативную разработку «всех церковников и сектантов», вернувшихся из ГУЛАГа. Ставилась задача «не оставлять нерепрессированными ни одного участника контрреволюционного подполья» (!). В заключение в директиве указывалось, что в отношении православных поступят дополнительные ориентировки[82].

Как результат в 1937 г. началась «зачистка» православного клира (разумеется, и других категорий «неблагонадежных», и служителей иных конфессий). По ложным обвинениям, доносам внутрилагерной агентуры, новым сфабрикованным делам отбывавшие срок или вновь арестованные священнослужители пропускались по «расстрельным» статьям и уничтожались. Как докладывал НКВД СССР И. Сталину, лишь в августе – ноябре 1937 г. арестовали 166 архиереев (из них репрессировали – 81), 9116 священников (4629), 2173 монаха (934 осудили), а всего в этот период арестовали 31 359 «церковников и сектантов»[83].

В частности, 2 октября 1937 г. тройкой НКВД по Челябинской области был приговорен к расстрелу, и 10 октября в 4 часа дня расстрелян засекреченный «заключенный № 114» Верхнеуральской тюрьмы – Местоблюститель Патриаршего престола, митрополит Петр (Полянский, с 1997 г. – священномученик). Владыка Петр «не принял к исполнению требование НКВД отказаться от сана Местоблюстителя Патриаршего престола» и упорно отклонял предложения начальника «антирелигиозного» подразделения Е. Тучкова о негласном сотрудничестве со спецслужбой. После неоднократных ссылок в августе 1930 г. был очередной раз арестован и на свободу больше не вышел.

Угроза ареста годами нависала и над Местоблюстителем Патриаршего престола, блаженнейшим митрополитом Московским и Коломенским (с апреля 1934 г.) Сергием, против которого НКВД «заготовил» сфабрикованные обвинения в шпионаже и сотрудничестве с японской разведкой («с учетом» нескольких лет служения владыки в Японии в 1890-е гг. и знания им японского языка). Подводя печальный итог преследованиям православия, современные исследователи приводят данные о репрессировании «за веру» в период между Гражданской и Великой Отечественной войнами около 350 тыс. человек, включая 140 тыс. священников, из которых до 80 тыс. было казнено. Из действовавших в стране в 1931 г. 24 тыс. религиозных общин к 1940 г. осталось менее 2 тыс.[84]

В целом в СССР к 1941 г. имелось 3732 действующих православных храма, однако 3350 из них (а также 64 монастыря) находились на территориях, вошедших в состав Союза в 1939–1940 гг., (всего – 28 епископов и 6376 священнослужителей)[85]. Из числа высшего духовенства на кафедрах оставалось всего четыре архиерея. О положении Патриаршего Местоблюстителя (с 1936 г.), митрополита Сергия оставил воспоминания приехавший в 1939 г. Москву из Западной Белоруссии митрополит Пателеимон (Рожновский). Отправляясь осматривать московские храмы, владыка Сергий успел шепнуть потрясенному гостю: «…Помолимся прежде, не я вас везу храмы осматривать, а нас везут. Куда нас везут, сам не знаю»[86]. Назначаемые в новоприсоединенные епархии экзархи РПЦ вынуждены были мириться со статусом конфидентов[87].

В УССР к 1939 г. осталось 3 % от дореволюционного количества действующих храмов. С 1918 по 1940 г. погибло семь митрополитов Киевских. До революции только в Киеве насчитывалось до 30 тыс. представителей духовенства и монашествующих, работало 130 православных храмов и молитвенных домов, а к 1941 г. служба велась лишь в двух киевских храмах. Киевская епархия РПЦ до 1917 г. имела 1710 храмов, 1435 священников, 277 диаконов, 23 монастыря (5193 монашествующих), а к 1939 г. оставались 2 парафии с 3 священниками и диаконом[88].

Патриарший экзарх Украины, митрополит Николай (Ярушевич)

В восточных областях УССР к 1941 г. имелось 10 действующих церквей РПЦ. Как отмечал отчет НКГБ УССР от марта 1944 г., к началу войны в ряде областей Украины не осталось ни одного действующего храма[89]. Священники либо публично отреклись от сана, либо «тихо отошли» и работали в народном хозяйстве. Монашествующие «разбрелись» из закрытых обителей, трудились в артелях. Немало из них при этом открывали домовые храмы, отправляли требы и вели богослужение[90]. Служил и Патриарший экзарх Украины, митрополит Николай (Ярушевич).

Однако война, которую народы СССР вели за спасение от физического уничтожения, порабощения и стирания духовно-цивилизационных основ своего бытия, возрождение веры понудили власть серьезно изменить отношение к православию. «Мне довелось исповедовать и причащать одного замечательного человека, генерал-майора, фронтовика. На мой вопрос, как на фронте он относился к вере, он мне сказал: «Верил… И многие верили». Он показал мне свой нательный крестик, сделанный из латуни. На фронте солдаты-умельцы делали их из стреляных гильз. С тех пор он, советский офицер, а потом и генерал, этот крестик и носил. Носил всю войну… Я приложился к его крестику из гильзы как к святыне. Не один он верил на фронте, были и другие. Вера всколыхнула самые лучшие качества русского человека»[91].

Оккультный рейх

Рассмотрим основы политики гитлеровского рейха по отношению к христианству и религии в целом[92]. После прихода нацистов к власти на территории Германии начались ограничительные меры против католической и лютеранской церквей. Были созданы специальные концлагеря, которые специализировались на духовенстве. В Дахау содержалось около 2700 священнослужителей, в том числе около 70 православных. Примерно 5000 католических священников были репрессированы, закрыты сотни монастырей. Однако это не помешало договору (конкордату) рейха с Ватиканом (июль 1933 г.) и контактам папского престола с Гитлером, за которые отвечал глава католиков Германии кардинал Михаэль фон Фаульбахер.

Основное содержание «религиозной политики» нацистского рейха заключалось в разрушении традиционных церковных структур, разобщении и расколе конфессий, тотальном контроле за всеми проявлениями духовной жизни (последнее предусматривало особую роль спецслужб, активную агентурную работу в конфессиональной среде, кадровую манипуляцию клиром и контроль за настроениями верующих)[93].

«…Был и отдельный антирелигиозный полигон для отработки будущей политики тотального уничтожения христианской церкви – область Вартегау (территория Польши, присоединенная к Германии) с центром в Познани, – пишет один из ведущих исследователей истории Православной церкви в ХХ столетии Михаил Шкаровский. – Там проживало около 4 млн населения, в основном поляки… Запрещалось объединение религиозных общин выше уровня приходов. Епархиальные и более высокие структуры ликвидировались. Священники должны были не только выполнять свои обязанности, но и иметь светскую работу. Запрещалась социальная, благотворительная, просветительская, образовательная – вся деятельность, кроме сугубо богослужебной. Были ликвидированы абсолютно все монастыри. К 1944 г., когда в Вартегау пришли советские войска, там было закрыто 94 % всех храмов и репрессировано 97 % священников».

Секретные планы нацистской партии предусматривали введение новой государственной религии, опирающейся на язычество и «германско-нордическое движение». Христианские таинства отвергались, равно как иконы и другие священные предметы богослужения. В немецких архивах М. Шкаровский выявил подготовленный примерно в 1939 г. план создания новой квазирелигии рейха, рассчитанный на 25 лет. Новая религия должна была включать в себя некоторые составляющие. «Первое – это германское язычество. Нацисты не просто ввели в официальный календарь зимний и летний солнцеворот, они совершали во время этих праздников достаточно дикие языческие обряды. Например, весной девушки бегали нагими по каким-то священным рощам, и это воспринималось как обряд плодородия. Следующая составляющая новой религии – различные оккультные теории наподобие учения розенкрейцеров, которое в XVIII–XIX веках было распространено в Германии. Третья составляющая – некоторые внешние элементы христианства. Гитлер для новой религии рассчитывал использовать значительную часть христианских храмов и священников, заставив их перейти к исповеданию этой религии…»[94]

В 1935 г. гитлеровцы создали специальную команду «Х» (зондеркоманду) для противодействия христанству и другим «неарийским» религиям, которая взаимодействовала с институциями «СС-Аненербе»[95]. Ее деятельность направлялась на разрушение существующих церковных структур, лишение их влияния на людской дух, дробление конфессионального поля и создание новых сект (в дальнейшем также подлежащих дискредитации и свертыванию). Считалось целеообразным на первом этапе создавать псевдоцеркви, автокефальные течения, постепенно с их помощью дискредитировать веру, подменяя ее уже откровенным язычеством и сатанизмом. Особое значение придавалось уничтожению и осквернению христианских святынь. Так, в Киеве оккультистами из Аненербе планировалось уничтожить все церковные памятники, Свято-Успенскую Киево-Печерскую лавру[96].

В самой Германии применительно к православию планировалась унификация приходов различных церковных юрисдикций – Русской православной церкви за границей (РПЦЗ), Временного экзархата Вселенского Патриарха на территории Европы, Московского патриархата, причем основой этого принудительного «объединения» предстояло стать РПЦЗ, известной своими резко антисоветскими взглядами, зависимостью от политических кругов зарубежных стран, негативизмом по отношению к РПЦ. С 1936 г. во главе Берлинской и Германской епархии РПЦЗ стал этнический немец и подданый рейха, епископ Потсдамский Серафим (Ляде). Этот архиерей в день нападения Германии на СССР 22 июня 1941 г. в послании к пастве призвал ее стать участником борьбы, «содействовать свержению советской власти», «найти место в новом антибольшевистском фронте», «в освобождении Родины от красной диктатуры». Глава же Архиерейского синода РПЦЗ митрополит Анастасий (Грибановский) свое отношение к нацизму выразил в приветственном адресе Гитлеру от 12 июня 1938 г., назвав фюрера «вождем в мировой борьбе за мир и правду», от которого ждет освобождения «верующий русский народ»[97].

Хотя главное руководство религиозной политикой на оккупированных территориях в Третьем рейхе было поручено главе партийной канцелярии Национал-социалистической партии Германии (НСДАП) Г. Гейдриху, а затем – Мартину Борману. На практике на временно занятых советских территориях религиозной сферой занимались: военная администрация прифронтовой зоны; Главное управление имперской безопасности (РСХА, 4-м Управлением которого было гестапо) Генриха Гиммлера; рейхминистерство восточных территорий во главе с прибалтийским немцем Альфредом Розенбергом. В ведении последнего пребывали два рейхскомиссариата – «Остланд» (Прибалтика, Белоруссия) и рейхскомиссариат Украины. Розенберг конъюнктурно заигрывал с националистическими силами (даже вынашивал не воспринятые фюрером планы создания марионеточной Украинской Державы от Вислы до Кавказа), стремился к созданию самостоятельных автокефальных православных церквей, враждебных РПЦ.

Рейхминистр восточных территорий гитлеровского Рейха Альфред Розенберг

В структуре специальных органов гитлеровской Германии ведущим подразделением по координации оперативной работы в религиозной сфере выступала «группа ІV-Б» ІV управления РСХА (Главного управления имперской безопасности). В приказе РСХА от 4 августа 1941 г. относительно реорганизации спецслужб в военный период подчеркивалось, что добытая разведкой информация об «идеологических противниках (масоны, евреи, церковь и др.) подлежит компетенции контрразведки»[98]. Весной 1942 г. в системе РСХА создали специальный разведывательно-диверсионный орган «Предприятие Цеппелин». К его функциям относилось проведение масштабной диверсионной и подрывной работы в советском тылу на основе инспирирования националистических, сепаратистских настроений и движений, создание «национальных формирований» из народов СССР. Пункт 3-й плана организации этого спецоргана предусматривал спекуляцию на националистических чувствах национальных меньшинств. Предписывалось соблазнять советских граждан обещаниями «свободы исповедания любой религии», «защиты религиозных обрядов», хотя и указывалось при этом «ничего не говорить об оставлении неприкосновенной современной церковной организации»[99].

Следует вспомнить, что уже в 1935–1938 гг. в Третьем рейхе разработали стратегию разведывательно-подрывной «тотальной войны». Директива Верховного главнокомандования от 7 марта 1938 г. важную роль в обеспечении боевых действий отводила «невоенным способам борьбы», масштабным мероприятиям по «внутреннему разложению вражеского народа» в период до начала войны. Рекомендовалось активно использовать этноконфессиональные и сепаратистские процессы[100]. Контрразведкой НКВД в довоенные годы были добыты сведения о том, что заброшенная в СССР агентура немецкой разведки использвала как прикрытие и для легализации легенды «странников», выдавала себя за «святых», «Николая-пророка» и т. п.[101]

Оккупанты и их спецслужбы (в религиозной сфере также старались активно действовать румынские и венгерские разведслужбы) стремились целенаправленно влиять на конфессиональную ситуацию в Украине для достижения военно-политических целей, руководствуясь принципом «разделяй и властвуй». Поскольку нацистский режим был имманентно враждебен христианству, культивировал в рейхе антигуманные, мистические, оккультные взгляды как основу «новой веры», внимание агрессоров к «религиозному вопросу» объяснялось желанием использовать религиозные объединения захваченных земель для укрепления позиций оккупационной администрации и подрыва лояльности населения к советскому строю.

Религиозная политика нацистов в оккупированных областях СССР (при определенных региональных конъюнктурных особенностях) отличалась общим отношением к славянским народам как к «неполноценным» и стремилась не допустить появления каких-либо объединяющих религиозных центров. «Мы должны избегать, чтобы одна церковь удовлетворяла религиозные потребности больших районов, – формулировал свои указания А. Гитлер, – каждое село должно быть превращено в независимую секту, которая желает верить в Бога по-своему, …наша политика на широких просторах должна заключаться в поощрении любой формы разъединения и раскола», желательными признавались даже шаманские культы, способные «дробить русский простор»[102].

Взгляды и принципы «религиозной политики» упомянутого министра «Восточных территорий» Альфреда Розенберга (1893–1946 гг., повешен по приговору Международного военного трибунала в Нюрнберге)[103] отличались крайней враждебностью к православию: «Христианский крест должен быть изгнан из церквей, соборов и часовен и должен быть заменен одним символом – свастикой… 1) религиозным группам категорически запрещается заниматься политикой; 2) религиозные группы должны быть разделены по признакам территориальным и национальным. При этом национальный признак должен соблюдаться особенно строго при подборе лидеров религиозных групп..; 3) религиозные общины не должны мешать деятельности оккупационной власти».

При том, что из тактических соображений оккупанты не препятствовали возрождению религиозной жизни, в основе их долговременной политики по отношению к религиозным объединениям лежали их разобщение, раскол, микширование религии с политическими течениями, националистическими течениями (ересь филетеизма), поощрение сектантства, создание новых квазирелигиозных, резко враждебных христианству течений.

Например, доходило до параллельного создания конкурирующим ведомством Розенберга и РСХА двух течений украинского язычества. А. Розенберг привлек к сотрудничеству санскритолога и индолога из Львовского университета Владимира Шаяна (1908–1974). Шаян пояснял, что в 1934 г. на горе Грехит в Карпатах его посетило «переживание», «взрыв святости», приведший его к необходимости возрождения «живой староукраинской веры», «пан-арийского ренессанса». 5 ноября 1943 г. он провозгласил создание Ордена Рыцарей Бога Солнца, принимавшего активное участие в создании дивизии войск СС «Галиция» (в УПА даже было подразделение бойцов-неоязычников имени Перуна).

В свою очередь, «религиоведы» из РСХА наставляли уроженца Кировоградщины Льва Силенко (1921–2008 гг.), попавшего в плен осенью 1941 г. офицера Красной армии. Став офицером СС, он был вовлечен в процесс конструирования украинского язычества и со временем стал основателем Родной Украинской Национальной Веры (РУН-веры, подпольно начавшей возрождаться в УССР еще с 1970-х гг. и уже широко хлынувшей через настежь распахнутые информационные ворота в 1990-е гг.). В конструкцию «украинского язычества» создатели вмонтировали такие «запрограммированные» черты, как воинствующее антихристианство, расистские, ксенофобские, антисемитские, русофобские взгляды, иррационализм[104].

Следует признать, что оккупанты в рамках интенсивной психологической войны на высокий уровень поставили изучение этноконфессиональной ситуации на землях Украины, социально-психологического состояния населения, тем более столкнувшись с героическим сопротивлением народа и с непониманием психотипа нового советского человека. Красноречив в этой связи вывод сотрудников румынской разведки (Специальной службы информации) из отчета о положении на отданной Гитлером Румынии юго-западной части территории Украины с центром в Одессе (Транснистрии, с площадью в 40 тыс. кв. км и населением около 2,3 млн человек). Как вынуждены были признать оккупанты, советская власть «сформировала необходимый человеческий материал, проникнутый коммунистической идеологией, готовый всегда и везде выполнить директивы руководства СССР, …вся советская территория заселена населением с полностью измененным способом мышления, измененным под влиянием более чем 20-летнего господства коммунистической идеологии»[105].

Не случайно те же представители румынских агрессоров прибегали к мерам информационно-психологического противоборства. В частности, при университете в оккупированной Одессе в мае 1942 г. создали «Институт антикоммунистических исследований и пропаганды» (к нему присоединилась и группа «перекрасившихся» местных научно-педагогических кадров), под маркою которого велась спецпропаганда. Представители режима диктатора И. Антонеску, который широко практиковал террор против гражданского населения, демагогически провозгласили среди задач Института «возвращение в сознание людей великих истин – веры, настоящей свободы и других высоких идеалов человечества». Румыны поощряли деятельность своей Духовной миссии в Бессарабии. Как говорилось в обращении Бухареста к населению «Транснистрии», «румынская и немецкая армии освободили вас. Теперь вы имеет право ходить в церковь. Все на работу – пахать землю и пасти скот»[106].

Целенаправленный подход гитлеровцев к научно-аналитическому обеспечению переформатирования идейно-духовного состояния населения оккупированных земель иллюстрирует деятельность учрежденного в Киеве уже весной (по другим данным – с февраля) 1942 г. так называемого «Штаба Розенберга». Там велись работы по исследованию (в частности) национальных отношений, «женского вопроса» в СССР, влияния марксизма-ленинизма на сознание людей, изменения мышления различных социальных групп советского народа, психологии народов СССР[107].

Интеллектуальная «пятая колонна»

Кстати говоря, используя советских ученых-коллаборационистов, даже «либеральный» Розеберг категорически не желал развития образования и науки среди «унтерменшей». В июне 1943 г., сообщали агенты НКГБ УССР, на совещании с участием гебитскомиссаров Украины А. Розенберг указывал: «ни о какой науке для украинских ученых не может быть и речи. Пока следует разрешить… открытие некоторых научно-исследовательских институтов для помощи фронту, …собирая материалы о советской экономике и индустрии. Украинские ученые должны работать в институтах под строгим контролем немецких штабов». Для образовательной сферы рейхсминистр считал достаточным 4-классные школы и 2-летние профессиональные школы по узкой рабоче-ремесленной специализации[108].

Работа подобных учреждений подробно освещалась (по материалам агентуры) в спецсообщении 4-го (зафронтового) Управления НКГБ УССР от 30 сентбяря 1944 г. «О деятельности штаба Розенберга в г.г. Киеве и Харькове». Под прикрытием «исследовательских работ», сообщали источники, собирались и обобщались «всесторонние разведывательные экономико-политические данные о Советском Союзе», ими же прикрывалось «повсеместное ограбление культурных и исторических ценностей Украины». Начало работы «штаба» было положено созванным в феврале 1942 г. бургомистром Киева (февраль 1942 – ноябрь 1943 г.) Леонтием Форостовским (1896–1974 гг., умер в эмиграции в США) совещанием, куда явилось свыше 50 представителей научно-педагогической интеллигенции Киева, включая ранее пострадавших от незаконных репрессий.

Для научных работников штабом формулировались исследовательские темы, среди которых: советское законодательство; национальный вопрос и национальная политика в СССР; общественная жизнь и роль профсоюзов; женский вопрос; положение с основными свободами; социальное положение рабочих, крестьян, интеллигенции; подготовка специалистов, наука и техника (по отраслям); психология народов СССР и изменения в ней за последние четверть века; библиография «советских идей», развитие марксистско-ленинской идеологии и др.

Оккупанты ставили жесткие условия «научного сотрудничества»: строгое документирование и опора на первоисточники, точность и правдивость изложения, неукоснительное соблюдение сроков работ, согласование результатов с немецкими специалистами из штаба. В историческую секцию вошли известные историки Александр Оглоблин (в довоенные годы – негласный помощник НКВД «Крымский»), агент НКВД с конца 1920-х гг., главный редактор газеты «Нове українське слово» Константин Штепа (в то время – профессора Киевского университета). Тему «Психология украинского, русского и белорусского народов» вели проректор университета А. Грузинский, заведующий отделом культуры и просвещения городской управы филолог Е. Марковский и др. Упор на исследование необходимых при ведении психологической войны проблем истории, психологии, повседневности и быта преобладал и в тематике штаба Розенберга в Харькове[109].

О взглядах и психологии гуманитариев-коллаборационистов красноречиво свидетельствуют материалы оперативной разработки (с конца 1920-х гг. и после войны) профессора Евгения Марковского, заведовавшего в период оккупации Киева гимназией № 10 и упомянутым отделом культуры. Агенты из числа гуманитарной интеллигенции «Игоренко», «Смирнов», «Луиза», «Том», «Сидоров», «Днепровский», «Овсянников» и др. достаточно подробно осветили взгляды известного филолога[110]. Так, в период оккупации на заседании Института педагогики (УНДИП) Евгений Михайлович подверг критике проекты учебных программ для начальных и средних школ по украинскому языку Петра Приходько в силу их «недостаточной националистичности». Марковский требовал «воскрешения тех архаизмов, которых уже нет в живой речи», приспособления преподавания украинского к «условиям немецкого оккупационного режима», максимального дистанцирования от русского языка. Говорящие на русском «вызывали у него возмущение». Он же разработал ряд учебных пособий для «новой украинской школы» при оккупантах, «тесно сотрудничая с немцами, бесконечно оббивая пороги генерал-комиссариата и штаба Розенберга».

Возглавив отдел культуры, в кадровой политике отдавал предпочтение выходцам из Галиции, «вел резко националистическую линию в подборе кадров в… научно-исследовательском институте школьного образования, выражал недовольство, что там оставались советские элементы». В силу этого конфликтовал даже с директором этого института, участником украинского национального движения с 1917 г. и симпатиком УАПЦ Василием Завитневичем (1899–1983 гг., умер в эмиграции в США). Е. Марковский, сообщал агент «Сидоров», даже после войны «упорно ищет материал для того, чтобы доказать, что украинский народ сложился независимо от русского народа, что он близок западнославянским народам, а не русскому», слушает западные радиостанции, упорно не желает проводить официальные идеологические концепции в преподавании. Студенту-белорусу, инвалиду войны Тимошенко на экзамене по украинскому фольклору за слабое владение украинскими языком тут же поставил «неуд». При всем при этом Е. Марковский долгое время заведовал после войны кафедрой украинского языка Сумского пединститута, даже пребывая под негласным надзором и разработкой НКГБ – МГБ![111]

Уже летом-осенью 1941 г. был принят ряд распорядительных документов немецких ведомств (РСХА, вермахта, Главного управления полиции безопасности и СД, органов тыла групп армий), касающихся религиозной политики на оккупированных землях. Особое внимание в них обращалось на регулирование деятельности РПЦ, обреченной в недалекой перспективе на уничтожение как национально-духовной институции.

На первых порах указания оккупантов сводились к тому, чтобы не препятствовать и не поощрять открытия церквей по инициативе населения, культовое имущество передавать жителям только в аренду, не разрешать открытия духовных учебных заведений, предотвратить создание единого религиозного центра, одновременно поощряя создание самостоятельных национальных церквей (в том числе украинской), обеспечение политической лояльности клира, его пронемецкие проповеди, развитие сект. В апреле 1942 г. в ближнем кругу Гитлер еще раз подтвердил постулаты курса на уничтожение православия: насильственное дробление церквей, принудительное изменение конфессиональной ситуации на оккупированной территории, запрет на централизованные органы духовного управления, формирование марионеточных религиозных течений[112].

1 сентября 1941 г. на оккупированных землях создали рейхскомиссариаты (РК) «Украина» и «Остланд». Руководителем первого лично А. Гитлером был назначен славянофоб и украинофоб Эрих Кох, чья жестокая линия управления во многом определила и «церковную политику» на захваченных землях Украины. Об украинском народе Кох на одном из совещаний без обиняков заявил: «Мы освободили его не для того, чтобы осчастливить Украину, а чтобы обеспечить для Германии жизненное пространство и свою продовольственную базу»[113].

С 1942 г. наместник фюрера развернул наступление на украинское образование и культуру (остались лишь начальные школы). В начале лета этого же года он издал циркуляр, определивший содержание подконтрольной немцам «религиозной деятельности» – допускалось существование только лояльных рейху конфессий. К первой годовщине нападения Германии на СССР в директиве органам СС и полиции Э. Кох подчеркивал: «Нами допускается любая религия и любое церковное направление, если оно лояльно к германской администрации…», а разногласия между религиозными течениями не допускались как способные нарушить в массах «гармонию, необходимую для общего строительства»[114].

Религиоведы из ведомства Розенберга

Куда более обстоятельной и конъюнктурно «гибкой» была концепция «религиозной политики» Министерства восточных территорий. О ее содержании, в частности, дает представление докладная записка А. Розенбергу от начальника группы религиозной политики этого ведомства Карла Розенфельдера о перспективах развития конфессиональной ситуации в РК «Украина» (20 апреля 1943 г.)[115]. В ней четко обозначалось, что «ослабление Православной церкви московского направления являлось исходным пунктом и руководящей идеей министерства», а «использование всех сил на востоке в борьбе против большевизма требует и привлечения Православной церкви» для «создания благоприятного впечатления у верующего населения».

Анализировались основные течения православного направления в оккупированной Украине. Автор записки скептически оценил перспективы «отрубного» от Москвы автокефального церковного движения («последнего оплота украинского национализма»), рассуждая о его нежелательности для рейха в силу тесной связи с «движением национальной независимости Украины», неканоничности, невысокой популярности у верующих и сомнительных моральных качеств части клира и епископата. По мысли К. Розенфельдера, во главе лояльной немцам церкви епископы-автокефалы «являются непригодными». Более того, личность Предстоятеля «не должна быть экстремистски настроенным украинским националистом, чтобы избежать насильственных действий против сильного и многочисленного русского элемента на Украине, которые привели бы к созданию кошмарной обстановки». Как желательная кандидатура рассматривался архиепископ Холмский и Подляшский Илларион (Иван Огиенко, 1882–1972[116]) – «образованный европеец германской ориентации», имеющий «безупречное германофильское прошлое, честолюбивый, но прямолинейный и волевой характер», способный «относительно благополучно провести Православную церковь на Украине через ущелье отделения от Московского патриархата», обеспечить «гарантию того, что генеральная линия будет соблюдена».

В период оккупации в Украине действовала сохранившая молитвенную и юрисдикционную связь с РПЦ Украинская православная церковь (УПЦ, созданная группой архиереев на совещании в Почаевской лавре 18 августа 1941 г.) во главе с митрополитом Алексием (Громадским, 1882–1943)[117].

Под влиянием митрополита Варшавского Дионисия (Валединского) относившийся до того к УПЦ епископ Поликарп (Сикорский, 1875–1953[118]) стал на путь раскола и возрождения Украинской автокефальной православной церкви (УАПЦ, созданной и «самораспустившейся» в 1930 г. при энергичном влиянии органов госбезопасности[119]). УАПЦ сразу же установила связь с ОУН (оказывавшей физическое давление на противников автокефалов) и в мае 1942 г. была легализована оккупационными властями. Поликарп заверил гитлеровцев в верности «тысячелетнему царствованию культурнейшей нации мира, возглавляемой великим фюрером ее – Гитлером», стремлении бороться с «жидобольшевистской отравой» и «сопротивлением немецким властям и новому порядку». УАПЦ развернуло богослужение в честь «наших освободителей», возглашая «многая лета фюреру немецкой державы, чтобы господь ниспослал ему победу над всеми врагами»[120]. Уже в апреле 1942 г. зафронтовая разведка НКВД докладывала, что Поликарп требует от священников УАПЦ призывать в проповедях к добровольному выезду на работы в Германию[121], записываться волонтерами в германскую армию или на военные предприятия. Отмечалось, что гитлеровцы сознательно способствуют в подборе «клира» из числа аморальных, слаборазвитых личностей, пьяниц, хапуг и т. п.[122]

Особое влияние на процессы в религиозной сфере оккупированной Украины имели непримиримые концептуальные разногласия между А. Розенбергом как министром восточных территорий и рейхскомиссаром Кохом. Сотрудники Розенберга полагали, в частности, что для «использования церкви в германских интересах… против большевизма» целесообразно инспирировать «всеобщий Синод или Поместный собор» для создания объединенной Украинской православной церкви путем слияния УПЦ и УАПЦ.

Попытки созвать такой Синод в Харькове (декабрь 1942 г.) и Почаевской лавре (весна 1943 г.) были решительно сорваны Кохом, равно как и другие «тонкие» проекты Розенберга по манипулированию верующими Украины. Дошло до того, что в мае 1943 г. А. Гитлер вызвал соперников в свою ставку «для примирения», хотя министр всячески пытался добиться отставки Э. Коха. Успеха встреча не принесла, проект «единой церкви» для Украины остался нереализованным, а локальные военные действия Украинской повстанческой армии (УПА, имевшей широкие контакты с клиром Украинской автокефальной православной церкви) окончательно сняли с повестки дня «соборные» поползновения Розенберга[123].

Ведя дело в перспективе, к ликвидации христианства и стравливая подконтрольные «конфессии», немецкие «компетентные органы» внушали автокефалам, что сторонники Автономной церкви (состоявшей в молитвенном единстве с РПЦ) – тайные агенты большевиков, их лидер митрополит Алексий (Громадский) мечтает стать патриархом после взятия немцами Москвы. Автономистам же обращали внимание на то, что автокефалы (епископ Поликарп (Сикорский), Мстислав (Скрипник), Сильвестр (Гаевский), Никанор (Абрамович)) – это «самостийныки», ведут дело к построению независимой Украины, сотрудничают с ОУН (что действительно имело место). И тем, и другим намекали, что именно их течение рассматривается рейхом как «законное», способное рассчитывать на поддержку.

«Между тем пропасть между автономной и автокефалистской церковными ориентациями на Украине продолжала углубляться, – писал известный историк церкви протоиерей Владислав Цыпин. – 1 июля 1942 г. “администратор” Поликарп Сикорский в своем послании к пастве объявил о полном разрыве канонического и евхаристического общения с Автономной церковью. В свою очередь, Епископское совещание Автономной церкви еще в окружном послании от 30 апреля 1942 г. охарактеризовало автокефалистов как сектантов-липковцев. Автокефалисты, пользуясь покровительством со стороны оккупационных властей, открывали новые кафедры на Украине, к востоку от советско-польской границы, в Житомире, Виннице, Кировограде, Умани, Смеле, Лубнах… Унаследовав от липковцев и обновленцев приверженность к церковному беззаконию, автокефалисты допускали у себя белый епископат. Четверо из их “иерархов” были лицами женатыми: Михаил (Хороший), которого они поставили на Николаевскую кафедру, а также лжеепископы Лубенский Сильвестр (Гаевский), Винницкий Григорий и Новомосковский Владимир (Малец)»[124].

Отец Владислав далее приводит такие данные: «Соотношение приходов автономной и автокефальной церквей при этом распределилось следующим образом: в Киевской епархии в конце 1942 г. было 410 приходов у Автономной церкви и 298 – у автокефалистов, …в конце 1942 г. в юрисдикции Автономной церкви в Киевской епархии состояло 434 священника, у автокефалистов – 455; но уже в начале 1943 г. Автономная церковь имела более 600 священников, а автокефалисты свои ресурсы в этом отношении исчерпали к концу 1942 г. и практически не смогли уже увеличить число своих священнослужителей…»

Как «третью силу» искусственной фрагментации конфессионального пространства оккупанты рассматривали вышедший из подполья «ставропигиальный монастырь» Михаила Костюка, а также допускали так называемые «дикие» приходы, не признававшие ничьей канонической юрисдикции. В Киевской области, в частности, «благочиния» «диких приходов» (около 80!) возглавил бывший священник РПЦ, бывший «самосвят» (автокефалист) Потапенко[125].

Кроме того, гитлеровские спецслужбы и ведомство Розенберга стремились вбить клин между РПЦ и главой Православной церкви в Германии митрополитом Серафимом (Ляде). В Генерал-губернаторстве (Польша) немцы автокефалов митрополита Дионисия подчеркнуто ставили выше Римско-католической церкви, но и не допускали роста влияния автокефалов. В Киеве гестапо временно поставило на католический приход священника-униата, используя его для разработки католического клира и польской общины. Произведя аресты среди ксендзов, агента-униата отправили во Львов, а костел закрыли[126].

Нельзя пройти и мимо попыток прямого использования гитлеровскими спецслужбами определенных конфессиональных групп для прикрытия своей разведывательно-подрывной деятельности. Как сообщалось в ориентировке НКГБ УССР от 3 ноября 1943 г., созданное в составе немецкого разведоргана абверкоманда-101 армянским националистом Дро Канаяном (агентурный псевдоним «Каляев»)[127] разведывательно-диверсионное и террористическое спецподразделение «Дромедар» (абвергруппа-114) для прикрытия своей работы на юге Украины, в Крымской АССР и на Кавказе открывало и использовало «армянские комитеты» и «религиозные общины верующих» соплеменников, демагогически выдвигая лозунги «возрождения Великой Армении» (после отступлении оккупантов подобные группы верующих сразу же стали объектом оперативной разработки НКГБ УССР)[128].

Следует заметить, что еще 14 ноября 1941 г. Местоблюститель Патриаршего престола митрополит Сергий (Страгородский) предостерег пастырей, «готовых идти в служение врагам нашей родины и церкви – вместо святого креста осеняться языческой свастикой». 8 сентября 1943 г. Архиерейский собор РПЦ принял особое постановление – «Осуждение изменников веры и Отечества». Речь шла о священнослужителях, совершивших государственную измену, и «дерзают на общей беде строить свое благосостояние», радостно встречают врага, устраиваются на службу к оккупантам, выдают им соотечественников, «которые жертвуют собой за Отечество». Объявлялось, что перешедшие на сторону фашизма клирики и епископы являются «противниками Креста Господня» и будут считаться лишенными сана[129].

Вечные агенты

Одновременно с насаждением распрей между «автономистами» и «автокефалами» поддерживались претензии на пост «митрополита всея Украины» Феофила (Булдовского), творца «лубенского раскола» середины 1920-х (состоявшегося при прямом агентурном участии ОГПУ)[130]. Ф. Булдовский в июле 1942 г. самочинно объявил о переходе с 400 формально подконтрольными приходами Харьковской, Сумской, Полтавской и частично Курской епархиями в юрисдикцию УАПЦ, при богослужении вел агитацию в пользу Германии. Был награжден немцами покоями в Покровском монастыре, дачей и 110 га земли и другими преференциями. Помощник Феофила, бывший священник Александр Кривомаз (до войны – конфидент НКВД «Черный»), состоял «официальным представителем епархии» при гестапо.

Его (Феофила) деятельность красноречиво свидетельствует о направленности «служения» раскольников. Вместе с протоиереем Александром Кривомазом тот составил декларацию на имя рейхскомиссара Украины Э. Коха, где выражал желание «служить украинскому народу в соответствии с интересами Германии», хлопотал о посте «митрополита всея Украины». Установил контакт с гестапо, обещал проводить в жизнь рекомендации этого ведомства.

В Харьковской городской управе создали «религиозный отдел» во главе с далеким от церковных проблем Лебединским. Консультировал его… негласный сотрудник НКВД «Сорбонин» – протодиакон Василий Потиенко, деятель Украинской автокефальной церкви в 1920-х гг., ставший во время оккупации на путь двурушничества и в конце концов ушедший с немцами[131]. Реальным же контролером конфессиональной политики стал прибывший с немцами сотрудник спецслужбы Яков Кравчук, выдававший себя за священника УАПЦ. По словам из донесения НКГБ «Сорбонина», Кравчук представлялся как «протоиерей УАПЦ», «диктовал линию националистической политики в отделе пропаганды, просвещения[132], религиозном отделе», получил репутацию «вора», «крайнего националиста», имел внебрачного ребенка от некой Оксаны Рябченко[133].

Чтобы представить, какого рода личностей оккупанты отряжали для «кураторства» над подконтрольными религиозными течениями, коснемся биографии Якова Кравчука (1905–1951). Уроженец Дубно, он в 1937 г. закончил Греко-католический богословский институт в Париже. Затем переметнулся к лютеранам. Примкнул к движению украинских националистов, был завербован польской разведкой под псевдонимом «Димитров» как платный агент резидентуры «Леконта», старался вести двойную игру. В годы войны стал сотрудничать с военной разведкой Германии – абвером (как штатный сотрудник абвегрупп 204 и 220), участвовал в подготовке и заброске до 20 диверсантов в советский тыл. Примыкал к Восточному краевому проводу ОУН (А. Мельника). В 1944 г. по заданию абвера искал посредников для переговоров с УПА. В эмиграции в 1948 г. стал агентом американской разведки, вернулся по репатриации в УССР. Будучи разоблаченным МГБ по делу-формуляру «Турист» как агент довоенной польской спецслужбы, согласился сотрудничать с чекистами, двурушничал, дезинформировал органы госбезопасности. 10 ноября 1951 г. приговорен к расстрелу[134].

«Епархиальное управление» начало работу с января 1942 г. Оно укомплектовывалось священниками и мирянами, рекомендованными харьковской «Просвитой» («массовой базой» националистов, по оценке НКГБ), вокруг которой группировалось до 600 представителей украинской интеллигенции, участников национального движения 1917–1920 гг. Как сообщали источники НКВД УССР, немцы стремились «подобрать к своим рукам руководство аппарата церкви и прямо поставить его себе на службу». Как со временем заявил Булдовский на следствии, «вся работа епархиального управления была поставлена в соответствии с общими указаниями гестапо о профашистском курсе церковной деятельности». Епархиальное управление следило за содержанием проповедей и их «политической окраской», им придавался профашистский смысл, прославлялась германская армия, за службой поминался Гитлер[135].

Случай со лжемитрополитом Феофилом иллюстрирует, как привлеченные ОГПУ – НКВД, под давлением и угрозами, к негласному сотрудничеству деятели религиозной сферы (которых чекисты активно использовали для инспирации расколов и искусственной фрагментации духовной сферы) легко перешли на сторону противника и эффективно использовались германскими спецслужбами уже в своих интересах.

Конфидент ГПУ УССР «Кардинал» – Феофил (Булдовский, 1865–1944[136]), организатор (по заданию ГПУ) «Лубенского раскола» 1924 года. Как отмечается в литерном деле 4-го Управления НКВД УССР о зафронтовой работе в Харьковской области, Булдовский «по нашей инициативе… организовал на Украине оппозиционную группу под навзанием “Собор епископов”, а с 1935 г. окончательно отошел от церковных дел и исполнения поручений спецслужбы». В занятом гитлеровцами Харькове бывший раскольник «выполнял все, что требовали от него оккупанты в области церковной деятельности»[137].

Лжемитрополит Феофил (Булдовский)

Лжеиерарх выступал с агитационными проповедями, именуя оккупантов «освободителями», устраивал моления о здравии Гитлера, публиковал статьи, восхвалявшие «новый порядок» и критиковавшие советский строй. Представитель Министерства труда Германии летом 1942 г. поручил «митрополиту» развернуть агитацию в пользу «добровольной» мобилизации молодежи на работу в рейх. С июля 1943 г. «администрации» Феофила передали для распространения большое количество плакатов и листовок для агитации населения к участию в строительстве укреплений.

Документирование сотрудничества Феофила и других колаборантов с врагом тщательно велось квалифицированными оперативными источниками НКВД, «исполнительными, аккуратными в явках, работающими охотно» (о чем, в частности, говорит подробный доклад наркома внутренних дел Украины Василия Сергиенко от 27 марта 1943 г.)[138]. Среди информаторов были даже личный секретарь Феофила и секретарь епархиального управления, иные лица, лично присутствовавшие при встречах раскольника с представителями гитлеровских спецслужб и оккупационной администрации[139].

Создается впечатление, что чекисты сами были озадачены тем, что Феофил не ушел с немцами, установил контакт с советским командованием и контрразведкой, более того – «сохранил часть представляющих для нас значительный интерес документов, в том числе и таких, которые компрометируют его лично, характеризуют положение церковных дел на оккупированной территории и политику в этой области оккупантов». Предоставил НКГБ «ценный документальный материал», говорится в другом сообщении спецслужбы. 24 августа 1943 г. оперработники 4-го отдела Харьковского УНКГБ провели обыск в епархиальном управлении, констатировав, что документы почти все на месте или хранятся у Булдовского[140]. Трудно судить о мотивах поступка лжемитрополита, вызванного в Москву для дачи объяснений в патриархии. Однако в дело вмешался арест и смерть престарелого «Кардинала»[141].

В течение всего периода оккупации органы НКВД – НКГБ (в том числе через возможности подполья и разведывательного отдела Украинского штаба партизанского движения) вели постоянный мониторинг и получали достаточно содержательную информацию о состоянии дел в конфессиональной среде и соответствующей деятельности спецслужб противника, об активных пособниках противника среди духовенства, а также отдельных участниках катакомбного движения.

Достаточно сказать, что только для передачи подобных сведений через линию фронта работало 20 агентов-маршрутников НКВД – НКГБ, в окружении сотрудничавших с немцами высокопоставленных священнослужителей действовало 18 квалифицированных агентов[142]. В октябре 1941 г. в число сотрудников 4-го Управления зачислили одного из лучших знатоков религиозных проблем Сергея Карина-Даниленко (его деятельности посвящен отдельный материал книги). Будучи уволеным в 1939 г. после более чем двухгодичного пребывания под следствием по ложным обвинениям, потеряв здоровье от пыток, он доброльцем восстановился на службе. Участвовал в организации разведывательно-диверсионной работы, вернулся и к «разработке» религиозных проблем.

Религиозная зафронтовая разведка

Ведущим органом сбора сведений о положении на оккупированной территории, включая и ситуацию в религиозной сфере, выступало 4-е Управление (зафронтовая разведывательно-диверсионная работа) НКВД – НКГБ УССР. Утвержденное НКВД СССР приказом от 1 июня 1942 г. № 001124 «Положение о работе 4 отделов НКВД – УНКВД республик, краев и областей» возлагало на них функцию «организации и руководства агентурно-разведывательной и диверсионной деятельностью в тылу противника», сбора военно-политической информации о положении на оккупированной территории. Предусматривалось, что добытые сведения о разведывательных и других специальных органах агрессоров будут передаваться в контрразведывательные подразделения НКВД, соответственно, данные об антиправительственной деятельности неформальных организаций, граждан, о положении в религиозной сфере – в секретно-политические отделы НКВД – УНКВД.

Среди основных разведывательных задач 4 подразделений (имевших отношение к мониторингу конфессиональной ситуации) устанавливались: создание нелегальных резидентур в населенных пунктах на оккупированной территории и обеспечение надежной связи с ними; восстановление взаимодействия с наиболее ценной и проверенной агентурой на оккупированной территории; внедрение негласных помощников в разведывательные, контрразведывательные, полицейские, административные органы противника, «антисоветские формирования», создаваемые оккупантами из местных жителей[143].

В соответствии с утвержденным наркомом госбезопасности Украины Сергеем Савченко 16 октября 1943 г. положением сбор информации по религиозным вопросам относился к компетенции первого отдела управления (руководство оперативными группами в тылу противника, внедрение агентуры в разведывательные и контрразведывательные органы, административные учреждения противника на оккупированной территории, создание оперативных позиций в подполье Организации украинских националистов (ОУН), в Русской освободительной армии Андрея Власова)[144].

Значительный контингент агентуры, «освещавшей» религиозную сферу, был оставлен при отступлении на территории, которая вошла в состав СССР в 1939–1940 гг. По состоянию на сентябрь 1942 г. в агентурном аппарате по различным религиозным конфессиям числилось: по УНКВД по Дрогобычской области – 21 человек, Ровенской – 45, Станиславской – 35 человек. Во Львове среди оперативных источников были лица, близкие к Предстоятелю Украинской греко-католической церкви митрополиту Андрею Шептицкому, включая ряд священников, личного врача и служку[145].

Оперативная работа органов НКВД – НКГБ на захваченных землях Украины по линии «церковников и сектантов» (как она именовалось в служебных документах) преследовала такие цели:

• приобретение оперативных источников для выявления среди православного духовенства раскольнических течений (насаждаемых противником), поиск среди служителей и актива других конфессий (как правило, протестантских деноминаций) лиц, которые стали на путь активного сотрудничества с оккупантами;

• сбор документально подтверждаемых данных о развитии ситуации в религиозной среде Украины, деятельности иерархов и священников РПЦ, течениях и настроениях в церковной среде, состоянии других религиозных общин;

• изучение через оперативные источники политики оккупационной администрации по отношению к религиозным институциям, прежде всего об инспирировании немецкими и румынскими спецслужбами автокефальных и автономистских течений в православии на Украине.

Конфессиональной ситуации на занятых врагом землях Украины НКВД посвящал отдельные информационные материалы, по крайней мере, с середины 1942 г. Так, 7 июля 1942 г. временно исполняющий обязанности наркома внутренних дел УССР С. Савченко подписал подготовленную 4-м Управлением разведсводку № 30/65 «О церковной политике немецких фашистов на оккупированной территории Украины»[146]. В основу подобных материалов ложились донесения агентуры и опрос лиц, перешедших линию фронта, данные партизан и военной контрразведки, изучение антисоветской прессы и других печатных источников, перехваты радиопередач. При определенной поверхностности и фрагментарности охвата и анализа проблемы[147] документ отразил определенные тенденции в развитии религиозной ситуации и использование ее оккупантами в своекорыстных целях.

Гитлеровцы, отмечалось в сводке, развернули активное «церковное движение как одно из средств влияния на население». При этом в Западной Украине ставка сделана ими на Греко-католическую церковь и ее Предстоятеля А. Шептицкого. Высказывалось предположение о том, что владыка Андрей договорился с немцами и выступил с письмом (газета «Краковские вести» назвала его «сенсационным») с призывом к украинцам различных конфессий к консолидации. Как считали составители сводки, при этом глава УГКЦ действовал в разрез с политикой Ватикана, занявшего нейтральную позицию и протестующего против гонений на католическую церковь.

В центральных и восточных регионах предпочтение отдавалось объединению духовенства и верующих вокруг автокефальной церкви во главе со «старым агентом» немцев Поликарпом (Сикорским), взявшем титул «администратора Украинской православной церкви на Украине» – «подобран фашистами на эмигрантской свалке для своих нужд в качестве церковных дел мастера». Отмечалась негативная роль митрополита Дионисия (Валединского) в инициировании карьеры Поликарпа в середине 1930-х гг. и роль последнего в «украинизации» православия на Волыни, раздувании разногласий между «украинизаторами» и «славянистами». Документально установлено, отмечали чекисты, что Поликарп был агентом польских спецслужб, а затем стал сотрудничать с немецкой разведкой и ОУН.

Сводка уделила достаточное место автокефальному движению. Немцы учли былую популярность УАПЦ и стали насаждать автокефалию даже среди «канонически правильно высвяченного епископата, подбирая из его среды нужную для своих целей агентуру». Сообщалось, что тот же Поликарп заверил оккупационную администрацию в своей полной лояльности: «будущее украинского народа тесно связано с победой немецкого государства», – и автокефалы намерены «возносить молитву о здравии фюрера и за окончательную победу немецких вооруженных сил». Поскольку «война… Германии против большевистских изуверов есть война за освобождение всех угнетенных большевизмом народов».

Высказывалось мнение о том, что посредством УАПЦ немцы стремятся «оторвать ее от Московской патриархии и исключить всякое влияние на нее со стороны Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия Московского», все шаги Поликарпа направлены на то, чтобы «церковь благословляла все злодеяния на захваченной территории».

Подчеркивалась роль иерархов РПЦ в противостоянии изменнической политики верхушки УАПЦ – Патриархия и экзарх Украины митрополит Николай (Ярушевич) заклеймили Сикорского «как узурпатора церковной власти и фашистского пособника, вносящего раскол в Русскую православную церковь», вынесли ему «церковно-судебное определение» и запретили в служении. Саму УАПЦ разведчики оценивали как единственную опору оккупантов в «проведении церковной политики фашистов на оккупированной территории», отметив резко отрицательное отношение к автокефалам со стороны «попов и епископов старой, дореволюционной синодальной школы и кадров тихоновцев».

Анализировались и материалы печати. Внимание разведки привлекла статья, посвященная УАПЦ в харьковской пронемецкой газете «Нова Україна» от 12 февраля 1942 г. В ней говорилось о заявлениях Поликарпа о преданности оккупационной власти, высказывалась благодарность немецкому командованию за освобождение от «еврейско-большевистского владычества Москвы». Важным считался перехват радиопередачи из Бухареста (13 мая 1942 г.), подтвердившей агитацию автокефалов за выезд местного населения на работы на военно-промышленные предприятия Германии, за добровольную запись в ряды германских вооруженных формирований.

Приводились данные о методах «религиозной политики» оккупантов, которые старались создать «строгую организационную систему»: учреждают «отделы культов» при городских управах, которым подчиняются епархиальные советы и епископат, разрешают и контролируют открытие епархиальных советов, архиерейские хиротонии (приводился пример «митрополита» Феофила Булдовского – «управляющего Харьковской епархией» с резиденцией в Покровском монастыре, превращенном коммунистической властью в «антирелигиозный музей»[148].

Епархиальным советам разрешили «открывать бесплатные богословские курсы для подготовки кандидатов на священники», принимать на них «достойных принятия духовного сана» лиц со средним и высшим образованием не моложе 25 лет. В программу обучения включали философию, педагогику, немецкий язык и украиноведение. Открывались магазины церковной утвари, печаталась религиозная литература на украинском языке. Вместе с тем оккупанты поощряли назначение священниками «разных случайных людей, а то и проходимцев».

Отдельные армейские соединения (приводился пример немецкой 17-й армии) берут под охрану храмы и церковный инвентарь. Открываются отдельные монастыри, как, к примеру, женский монастырь в местечке Козельщина, причем при открытии были сожжены портреты «руководителей ВКП(б)», а игуменья заявила: «Пусть с дымом улетит их прах, а победоносная немецкая армия уничтожит живых дьяволов-коммунистов». Прилагался список открытых храмов и монастырей (38 позиций).

Отмечались случаи распространения листовок (Кировоградская и Полтавская области): «Христос сказал, что победит немецкая армия, необходимо, чтобы население уничтожало большевиков и выдавало партизан». На местах создавалась своеобразная обстановка, когда тех, кто не держит в доме икон, «фашисты считают коммунистами», людей не верующих регистрируют в полиции как неблагонадежных. Полиция вела учет браков и венчаний, а в Диканьке на Полтавщине «комендант украинской службы охраны порядка» издал приказ об обязательном венчании – вплоть до угрозы расстрела.

Оккупанты использовали церкви для прикрытия своих преступных деяний. Арестованная УНКВД по Сталинской области заброшенная на советскую территорию диверсант Овчаренко показала, что в октябре – декабре 1941 г. прошла подготовку в разведшколе под прикрытием собора в Сумах, где проведению диверсионных и террорристических актов обучали девушек 17–20 лет. Для зашифровки перед переброской за линию фронта им выдавали Евангелие. После занятий курсанток заставляли принимать участие в сексуальных оргиях при публичном доме.

Даже находясь в эвакуации, чекисты Украины продолжали изучать ситуацию в религиозной области и готовить информационные документы. Так, 24 октября 1942 г. был составлен разведобзор по Харьковской области. В нем указывалось, что «с целью отвлечь внимание населения от борьбы с фашистскими бандитами» немцы создали условия для активизации автокефального движения, в Харькове открыты соборы и церкви, курсы подготовки священников, «распределившие поповские кадры по селам области»[149]. 26 ноября 1942 г. НКВД УССР направил из эвакуации (г. Энгельс) в ЦК КП(б)У разведсводку «о религиозном движении на временно оккупированной территории Украины»[150].

Постепенно агентурно-информационные возможности зафронтового управления разрастались, оно уже было способно удовлетворять довольно подробные запросы других органов спецслужбы по религиозной сфере. Сохранился запрос от 28 июня 1943 г. руководителя 2-го контрразведывательного Управления НКГБ УССР П. Медведева шефу зафронтового Управления подполковнику Решетову[151]. В нем через осевших в Харькове агентов «Онуфрия» и «Славянского» просили выяснить целый комплекс конкретных вопросов о состоянии конфессиональной среды:

• отношение немцев к автокефальному движению, современное состояние УАПЦ;

• положение других религиозных общин на оккупированной территории (в частности, баптистов), процесс открытия храмов и положение духовенства;

• «политическое поведение митрополита Феофила Булдовского и его отношение к оккупантам» после того, как вермахтом был отбит освобожденный ранее Харьков;

• состав «епархиального управления» при Булдовском, употребляемая ими формула поминовения при богослужении;

• личность и деятельность «видных пособников немцев»: протопресвитера собора в Покровском монастыре А. Кривомаза (официального представителя митрополии при гестапо) и Лебединского – бывшего заведующего религиозным отделом городской управы Харькова, отношение населения к их аресту;

• материалы на «служителей культа, активно сотрудничавших с немцами»;

• реагирование населения на изменения в религиозной политике Советского государства, воззвания Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия, книгу «Правда о религии в России»[152].

Содержательные сведения по религиозным вопросам поступали и по линии разведывательного отдела Украинского штаба партизанского движения. При этом, в частности, руководствовались утвержденным 16 октября 1942 г. начальником Разведывательного управления Центрального штаба партизанского движения «Перечнем вопросов, разработанных по темам, в соответствии с планом работы отдела политического информирования». Каждый из основных вопросов – включая положение религиозных конфессий и политики оккупантов в этой сфере – в свою очередь, делился на несколько конкретных подпунктов[153].

Конфессиональное поле психологической войны

Ценные исторические сведения о развитии процессов в религиозной сфере содержатся в информационно-аналитическом документе «Ориентировка о деятельности церковников на Украине в период оккупации и о положении их на освобожденной территории в настоящее время»[154], подписанном 11 марта 1944 г. начальником 2-го Управления Наркомата госбезопасности УССР[155] Павлом Медведевым.

Констатируя упадок церковной жизни накануне войны, документ отмечал, что немцы и их союзники в первые месяцы оккупации активно поддерживали возрождение религиозной жизни и восстановление православных приходов, в частности не брали налогов с приходов. Накопившиеся у клира и верующих обиды вплескивались и в радиальных высказываниях. Приводились слова священника из Харьковской области Зарвы: «Жидобольшевистская власть уже больше не возвратится. Помолимся, православные, за руководство и правительство Германии. Германская власть и армия дала нам истинную свободу… Ирод убил 14 000 детей, а ________________ (так в документе, видимо, подразумевался И. Сталин. – Прим. авт.) хуже Ирода, он убивал тела и души наши»[156].

Однако население, отмечали контрразведчики, быстро разобралось в сущности политики агрессоров и подконтрольной им части клира, «пронемецкие» храмы стали пустеть. Народ с ненавистью воспринимал тех, кто поминал «христолюбивое немецкое воинство», «набожный немецкий народ» и «Гитлера-освободителя». Немало священников, стоявших на патриотических позициях, подверглись репрессиям оккупантов. В частности, были выданы гестапо прогерманскими коллегами и расстреляны за распространение патриотических воззваний митрополита Сергия священники Вишняков (Киев) и Романов (Запорожская область).

Одновременно, как установила советская контрразведка, германские спецслужбы целенаправленно старались вовлечь православное духовенство в сеть негласных помощников, используя их для выполнения разведывательных задач и доносительства. Подобные указания тайная политическая полиция и оккупационные власти получали лично от фюрера. В возобновивших существование в период оккупации приблизительно 80 монастырях и скитах спецслужбы противника старались насадить свою агентуру.

В ориентировке анализировался курс оккупантов и их спецслужб на провоцирование церковных расколов и раздувание распрей между различными течениями. Отмечалось, что основные установки на сей счет содержались в совершенно секретной директиве руководителя полиции безопасности и СД Р. Гейдриха от 1 сентября 1941 г. «О понимании церковных вопросов в занятых областях Советского Союза». Предусматривалось, не препятствуя активизации церковного движения, одновременно не допускать его консолидации, насаждать секты. Конечной целью усилий нацистов в религиозной сфере аналитики НКГБ УССР называли «фашистскую модернизацию религии вообще».

В дальнейшем же появились и немецкие директивы о препятствовании церковной деятельности. Так, 1 ноября 1941 г. шеф оперативной группы C в Киеве на основе приказа № 13 шефа полиции безопасности и СД от 15 октября дал указание командирам подчиненных ему особых и оперативных команд о запрещении духовных учебных заведений: «По распоряжению фюрера оживление религиозной жизни в занятых русских областях необходимо предотвращать. Поскольку в качестве важного фактора оживления Христианских церквей следует рассматривать деятельность теологических факультетов или пастырских семинаров, просьба следить за тем, чтобы при открытии вновь университетов в занятых областях теологические факультеты в любом случае пока оставались закрытыми. В дальнейшем следует заботиться о том, чтобы подобным образом было предотвращено открытие пастырских семинаров и похожих учреждений, а недавно открывшиеся или продолжившие свою деятельность учреждения такого рода с подходящим обоснованием в ближайшее время были, соответственно, закрыты»[157].

Одним из основных источников получения сведений о конфессиональной ситуации на оккупированной территории и действий противника в области вероисповеданий служили зафронтовые резидентуры НКВД – НКГБ в крупных городах[158]. В этом отношении показательна работа резидента 4-го Управления НКВД «Богдана», оставленного при отступлении Красной армии на оседание в Киеве. Его агентурная группа «Смелые» специализировалась на изучении деятельности националистических кругов, других «антисоветских элементов», их отношений или сотрудничества с оккупантами.

Кроме резидента, выпускника Киевского политехнического института, в нее вошли негласные помощники НКВД с начала 1930-х гг., представители старшего поколения украинской национал-демократической интеллигенции. Среди них были и бывшие офицеры армии УНР, дворянин – родственник участников «белого движения», солидные представители научно-педагогической и художественной интеллигенции с обширными связями в этой среде, репутацией пострадавших от режима (что соответствовало действительности), на сотрудничество с госбезопасностью вынужденно пошедшие после арестов, в том числе по сфабрикованному ГПУ «резиновому» делу «Союза освобождения Украины». Большинство не один год состояло в агентурной сети секретно-политического подразделения ГПУ – НКВД УССР, «освещая» доверявшую им антисоветски настроенную интеллигенцию.

Резидент в мае – июне 1943 г. предоставил обширные доклады о положении в оккупированных Киеве и Харькове, о националистическом движении, об активных пособниках гитлеровцев, о расстреле в первые недели оккупации в Бабином Яру 55 тыс. евреев. «Богдан» дал массу подробностей о деятельности оккупационной администрации, быте столицы, положении различных социальных слоев советских людей. В частности, сообщал он и о деятельности религиозного отдела городской управы, занимавшего в ней «второе место по важности»[159]. Разумеется, в центре внимания была среда украинских националистов, причем разведчик четко разделял собственно членов ОУН («по их словам, приехали из Западной Украины, чтобы попасть во власть»), преследовавшихся советской властью представителей национал-демократического движения 1917–1920 гг., участников тогдашнего государственного строительства, а также отдельных представителей украинской, уже советской интеллигенции, конъюнктурно избравших национализм в совокупности с ревностным служением «новому порядку».

«Богдан» дал интересный социально-психологический анализ среды, из которой выходили колаборанты в идейно-духовной области: «Значительная часть активных украинских националистов согласилась с политикой оккупантов и, “забыв” о строительстве национального Украинского государства, заняла посты в городской управе, в хозяйственных учреждениях и, частично, в немецком губернаторстве… Создавалась новая формация из украинской националистической интеллигенции, ставшей на службу немецкому фашизму. Националисты “старой формации” под страхом арестов, расстрелов на некоторое время притихли, …изучая политическое направление новой формации, под влиятельным руководством профессора Штепы…[160]

Новая формация украинских националистов целиком подготовлена немецкими специалистами министерства пропаганды Геббельса. В этой формации объединилась та часть интеллигенции, которая вышла из белогвардейцев, раскулаченных, репрессированных и прочих, ранее даже лояльно относившихся к политике советской власти. Они потеряли веру в победу советской власти и пошли на работу в пользу фашизма… Эти люди новой формации… страшнее самого ярого украинского националиста, так как последние открыто высказывают свою враждебность к коммунизму и советской власти, а они… на словах преданы советской власти, а на деле торгуют своими убеждениями оптом и в розницу»[161].

Ценные сведения о политике оккупантов в религиозной сфере, сотрудничестве с ними представителей различных конфессий предоставили «маршрутные» информаторы спецслужбы. И в литерных делах 4-го Управления, и даже в отчете НКГБ УССР об оперативно-служебной деятельности ведомства за 1941–1945 гг. (!) упоминался немолодой уже разведчик «Дубняк» из резидентуры «Митина» – Константин Певный, «бывший поп» (распространенная у тогдашних чекистов формулировка), с 1935 г. «освещавший церковно-монархическую контрреволюцию». Работая хористом капеллы Украинской филармонии, в период оккупации дал ценные материалы, ходил в рейды по Харьковской области с целью выявления «предателей и немецкой агентуры из церковников» (для продолжения работы ушел с немцами). С подобными же заданиями успешно справлялся разведчик «Степовой» – «бывший поп» Александр Езерский[162]. Агент-маршрутник «Лия», также отмеченная в итоговом документе НКГБ Украины за период войны (!), с конца 1942 г. совершала многочисленные ходки за линию фронта, доставляя в НКВД – НКГБ ценные сведения по религиозной ситуации от оперативных источников на оккупированных землях[163].

Отмеченный в отчете НКГБ УССР об оперативной деятельности в 1941–1945 гг. агент «Сорбонин» – Василий Потиенко – действовал как одиночка. Как говорилось в документах спецслужбы, В. Потиенко, председатель Всеукраинской Церковной рады УАПЦ в 1922–1925 гг., «был оставлен в Харькове с заданием внедриться в националистические и церковные круги». Для обеспечения его работы выделялись агенты-курьеры «Борисов»[164] и «Лия». Анализируя поведение и выполнение задания «Сорбониным» (к тому времени уже бежавшим с оккупантами), контрразведчики отмечали неискренность и неровность его сотрудничества. Потиенко, подчеркивали сотрудники 4-го Управления, «враждебный нам человек», «на вербовку в условиях ареста в свое время пошел потому, что это было единственным выходом из того положения». «Будучи человеком умным, с остро развитым чутьем», он во время успехов немцев на фронтах «фактически оставался украинским националистом», по мере ухудшения для агрессоров ситуации на фронтах – давал определенную информацию.

Показателен случай с упомянутым курьером «Борисовым», в марте 1942 г. направленным к В. Потиенко для приема сведений о состоянии в религиозной сфере и передачи «Сорбонину» новых заданий Центра. Основными вопросами, которые предстояло выяснить «Борисову» у источника, являлись:

• отношение немцев и перспективы развития, степень влиятельности основных течений: канонической «тихоновской» РПЦ, украинских автокефалов и обновленцев;

• структура епархиального правления Булдовского, количество открытых храмов, порядок рукоположения священнослужителей, формула поминовения за богослужением;

• содержание проповедей, религиозной литературы, отношение населения к религии;

• положение сектантских течений, связи служителей культа с немецкими спецслужбами[165].

Правда, от общения с курьером Потиенко уклонился, хотя и не выдал «Борисова», вынужденного скрываться у тетки, «антисоветских взглядов». Сам эмиссар выяснил, что приоритет оккупантами отдается УАПЦ, Феофил ведет богослужение на украинском языке, восхваляя лично Гитлера и проклиная «большевиков и жидов», газета «Нова Україна» осуществляет на своих страницах дискредитацию верхушки РПЦ, которая «продалась жидобольшевикам»[166].

После первого освобождения Харькова в 1943 г. В. Потиенко передал 4-му Управлению обширную информацию об общественно-политической и религиозной ситуации в городе, подробные сведения о примерно 70 активистах украинских националистических и общественных организаций – «безусловно, ценный материал», использованный затем для уголовного преследования или объявления в розыск активных коллаборационистов.

Среди тех, на кого Потиенко дал «компрометирующие материалы», оказались актив «Просвиты» и ее председатель Василий Дубровский, ректор Харьковского университета, профессор М. Ветухов, лидер националистического движения Харькова Владимир Доленко[167], члены украинского «Общественного комитета» и другие «антисоветчики»[168]. 8 марта 1943 г. с «Сорбониным» имел беседу его бывший «куратор» по инспирированию церковных нестроений в 1920-х гг. – С. Карин-Даниленко.

Агент сообщил С. Карину обширные сведения о бургомистре Алексее Крамаренко[169] и руководителе церковного отдела городской управы Гаврииле Лебединском, бывшем иподиаконе взорванного атеистической властью Николаевского собора, заместителе Булдовского по епархиальному управлению. «Человек малокультурный, нечестный, горлохват, рвач, – характеризовал его “Сорбонин”. – Представляет себя ультрапатриотом и украинским националистом. Всегда очень остро выступал против евреев и коммунистов», писал доносы в гестапо, за что получил от немцев «чудесную меблированную квартиру», «наворовал много церковных ценностей», открыл магазин, «не брезговал методами шантажа». Третировал Потиенко угрозами выдачи его оккупантам как «агента НКВД»[170].

Разумеется, немало сведений поступало и от других источников, в том числе от известного разведчика Кондрата Полуведько[171], работавшего секретарем городской управы (погиб в застенках гестапо). Источник 1-го Управления НКВД – НКГБ УССР «Орион» предоставил 27 февраля 1943 г. обширную информацию на украинские националистические организации, характеристик примерно на 20 его активистов-галичан, «особенно проявивших себя во время фашистско-гитлеровского режима в Харькове», женщин-активисток «Союза украинок»[172]. Содержательные сведения об этноконфессиональной ситуации в оккупированном Харькове поступили от резидентур «Зайцева», «Щигрова» и «Никифорова», агента «КД» и других источников.

Однако нарком внутренних дел Украинской ССР В. Сергиенко в докладе в НКВД СССР от 3 апреля 1943 г. критично оценил уровень работы резидентур Харькова (проект доклада готовил С. Карин-Даниленко, контрразведчик с 1921 г., опытный участник оперативных комбинаций и игр). Выяснилось, что резидентуры были разбросаны по городу, бездействовали из-за плотного контрразведывательного режима оккупантов, потеряли тайники и склады, не имея средств к существованию. Погиб в гестапо вместе с двумя подчиненными наиболее опытный резидент «Покровский» (Николай Студентский, 1895 г. рождения), бывший военный инженер царской и колчаковской армии, с 1931 г. работавший по контрразведывательному делу «Академия» против попыток белой эмиграции (РОВС) создать в СССР террористическое подполье, совершал ходки в Румынию от имени «антисоветской организации»[173].

В целом, констатировал В. Сергиенко, положение с резидентурами «безотрадное». Они «ни в какой мере не оправдали возложенных на них задач», к освобождению Харькова «не обеспечили возможности вскрытия агентуры разведывательных органов противника несомненно оставленного там националистического подполья». Резидентуры формировали «наспех», «по шаблонам», без проверки преданности агентов, без индивидуального подхода, в результате чего агентура оказалась «неспособной глубоко проникать в разведывательные органы противника, антисоветские “политические группы” коллаборационистов».

Как серьезный просчет расценивалось непонимание важности создания агентурно-оперативных позиций непосредственно в националистическом движении, откуда уже рекрутировались кадры для органов оккупационной администрации. Было совершенно ясно, указывал Сергиенко, что в условиях войны «украинские националистические элементы являются основной силой, которая будет всемерно способствовать оккупантам и поставлять кадры для их учреждений», целесообразно было бы продвигать вызывающих у националистов доверие своих людей в «группу Доленко», что не было учтено при формировании резидентур[174].

На основании доклада В. Сергиенко С. Карин 9 апреля 1943 г. подготовил в Старобельске развернутую записку об опыте работы резидентур Харькова для НКГБ УССР[175]. Одной из основных стала рекомендация провести вербовки националистов в Киеве, Ровно, Львове. Общественные настроения меняются, писал ветеран «тайного фронта». Сказываются победы Красной армии, «колониальная политика» врага, то, что немцы нередко бросают при отступлении своих пособников, и те могут охотно пойти на вербовку чекистами в целях личного спасения.

Настроения «бывших людей»

Действительно, невозможно понять сотрудничество с оккупантами части клира и радикальной части национальной интеллигенции без учета их реальных настроений, во многом определяемых как репрессивным характером отношений к духовенству и социально априори неблагонадежным «бывшим людям», так и несовместимостью национального радикализма с советской моделью национально-федеративных отношений. Однако большая часть носителей обоснованных обид и разногласий с властью оказалась выше этих чувств и сплотилась вокруг государства в годину войны, что особенно ярко проявилось в патриотической позиции понесшей страшный физический урон Православной церкви.

Екатерина Миньковская – «Евгения» (публикуется впервые)

О понятном негативизме, неприятии советской власти частью националистически настроенной интеллигенции, ее готовности пойти на сотрудничество с любым внешним противником во имя «свержения большевизма» дают наглядное представление сообщения секретного сотрудника ОГПУ – НКВД с 1927 г. «Евгении» – Екатерины Миньковской[176]. Она имела возможность доверительно общаться с представителями «сливок» украинской творческой интеллигенции, включая активных участников государственного строительства и национального возрождения 1917–1920 гг. в Украине[177].

Поскольку «Евгению» иначе, как «суперагентом», не назовешь, приведем некоторые значащие факты из истории ее негласного сотрудничества с советской спецслужбой. Екатерина Евгеньевна Гончарова (по мужу – Миньковская) появилась на свет 27 октября 1902 г. в Харьковской губернии, откуда ее отец (руководящий сотрудник сахарных заводов) переехал на территорию нынешней Черкасской области. Как указывала сама агентесса в автобиографии, с 10 лет проживала в Киеве, училась в известной Ольгинской женской гимназии. В то время в Киеве среди национально сознательных гимназистов-украинцев образовалась неформальная организация «среднешкольников», составивших контингент учащихся двух украинских гимназий (Владимира Дурдуковского и гимназии имени Кирилло-Мефодиевского братства).

После распада Российской империи, с 1918 г., Екатерина продолжила обучение во 2-й украинской гимназии, где, по ее словам, витал дух Центральной рады, Директории, а старшеклассники сбегали добровольцами в армию Петлюры. Подбор учительских кадров также впечатляет – Александр Грушевский (брат председателя Центральной рады), Осип Гермайзе, Григорий Холодный, Николай Зеров и другие видные украинские гуманитарии и деятели искусств. Безусловно, она была способной ученицей – оперработники, кураторы из НКВД неизменно отмечали у нее прекрасное знание истории Украины, совершенное владение украинским и русским языками, она легко переводила стихи, оперы, сама имела поэтический дар (уже в 1931 г. закончила литературный факультет Киевского института профобразования – университета). Там же Катя Гончаренко подружилась с Клеопатрой Тимошенко, племянницей архиепископа-самосвята УАПЦ Георгия Жевченко. Под их влиянием она вступила в Фастове вместе с подругой в повстанческое антисоветское формирование атамана Юлиана Мордалевича[178].

Сам атаман, печально прославившийся кровавыми расправами и погромами, женился на Клеопатре. Правда, замечает Е. Миньковская, у него «почти в каждом селе имелась жена, где и прятался». Видимо, жуткие реалии гражданского противостояния и поведение вчерашних кумиров произвели на романтичную натуру Екатерины потрясающее впечатление: «Всякие любовные дела и интриги этих “горе-политических деятелей”, провал организации “Повстанком”, ссоры и трусость людей этих вселили во мне разочарование, потом критическое отношение… Это помогло мне возненавидеть всю эту группу торгующих своим национализмом людей».

В 1922 г. она вышла замуж за сына сельского дьякона Александра Миньковского, успевшего побывать учителем, участником национального движения, священником УАПЦ и регентом при Г. Жевченко. Трудно судить о мотивах поступка, но в 1923 г. Александр Захарович «инициативно» (как отмечали чекисты) предложил услуги органам ОГПУ и трудился на тайном фронте под псевдонимом «Нагорный» (в частности, по украинским автокефалам в 1920–1930-х гг.) до 1973 г., покуда позволяло здоровье. По словам контрразведчиков, имел значительные информационные возможности, поскольку «по общественному и служебному положению располагал обширными связями среди творческой интеллигенции республики, был известен украинской эмиграции и деятелям искусства за рубежом»[179].

Молодая супруга энергично помогала Александру, посвятившему ее в свои отношения с органами ГПУ, собирала «материалы» по украинским национал-патриотам. В 1927 г. и ее отношения со спецслужбой были оформлены – сотрудник Секретно-политического отдела (СПО) ГПУ УССР Гольдман первоначально присвоил ей псевдоним «Ольга». Затем секретная сотрудница перешла на связь к известному борцу с «украинским шовинизмом» Соломону Бруку, одному из основных инспираторов масштабных репрессивных дел конца 1920-х ‒ начала 1930-х гг. – «Союза освобождения Украины», «Украинского национального центра», «Украинской войсковой организации», «Польской войсковой организации» и др. Принадлежавший к ближнему окружению главы НКВД УССР Всеволода Балицкого помощник начальника СПО УГБ НКВД УССР С. Брук был арестован вслед за шефом и в феврале 1938 г. расстрелян.

К концу 1930-х гг. встречи с «Евгенией» проводил лично начальник СПО УГБ НВКД УССР Александр Яралянц (самого его расстреляли в 1940 г.). Агентессу, подчеркивал оперработник, отличали высокий культурный уровень, обширные связи среди интеллигенции «старой генерации», полное доверие и пиитет со стороны «националистической молодежи», видившей в ней «деятеля повстанкома». «Как агент очень хорошо воспитана, каждый свой шаг взвешивает с точки зрения конспирации, инициирует разработку комбинаций» совместно с мужем.

В личном деле «Евгении» перечислены основные оперативные разработки, в которых она сыграла активнейшую роль. Как отмечал в январе 1932 г. начальник отделения СПО Гольдман, она представляла собой «дельного, энергичного, преданного нам агента». «Особо ценной является работа “Евгении” по делу СВУ. Разрабатывая агентурные дела “Нашли” и “Инарак”, этот агент фактически дал дело СВУ». Все же вряд ли «Евгения» породила дело СВУ – видимо, кураторы нацелили способную и опытную уже агентессу на «выявление» заданной крамолы, тем более что национал-демократическая интеллигенция и недавние участники Украинской революции 1917–1920 гг. в беседах с ней, «бывшей подпольщицей», не скрывали своих резко антисоветских взглядов и наверняка – рассуждений о способах борьбы с ней.

На ее счету – десятки арестованных по разработкам и фабрикации дел «Союза украинской молодежи» (1928–1930 гг.), «Украинского Красного Креста» (1930–1937 гг.), «националистической группы Подгайного», «Группы украинских эсеров», «Группы галичан», «Группы эсперантистов», «русских монархистов». Супруги Миньковские по-прежнему трудились на тайной ниве совместно, что не мешало постоянно проверять их через других агентов по делу «Капелла», контроль почты и прослушивание телефона (источники НКВД были шокированы «махрово антисоветскими» высказываниями супругов, видимо, таким образом вызывавших жертвы на ответную откровенность). В 1940 г. новый «куратор», начальник отделения в Управлении контрразведки УГБ НКВД УССР Бриккер[180] планировал вывести ее за рубеж для внедрения в националистическое движение – к нему примыкал ее брат Владимир, ушедший с войсками УНР, в Чехословакии ставший инженером и супругом дочери сенатора, директора железной дороги.

Часть ее агентурных сообщений появилась по результатам общения с семьей деятеля Украинской революции 1917–1920 гг. Федора Матушевского – супругой Верой Александровной, сыновьями Василием и Борисом Матушевскими[181]. Говоря о настроениях национально-сознательной части украинской интеллигенции, «Евгения» в сообщении от 8 сентября 1937 г. писала: «Начиная с момента прихода на Украину советской власти и до сегодняшнего дня украинская контрреволюционная интеллигенция ни на минуту не оставляет мысли о перевороте, вернее о войне как преддверии переворота… Все они, кто к какой партии или организации не принадлежал бы, руководствуются кем-то издалека, может быть, и не для всех видимая рука направляет удар их в одно русло».

Источник перечисляет причины ненависти к «советам»: «А этот возмутительный голод в 1932 году, эти сотни тысяч трупов, на которых Сталин и его соратники построили эти колхозы. Весь мир содрогнулся от подобного варварства, и только у нас могли наблюдать происходящее. Этого народ не забудет, то есть он не должен забыть и в свое время сумеет отплатить за все свои муки и страдания». В сообщении от 28 сентября 1937 г. излагаются бытующие у части интеллигенции взгляды на «этническую» причину трагедии, уже в годы войны широко тиражируемые подконтрольной немцам «национальной» прессой: «На трупах и на крови украинского народа расцветают паразиты-евреи. Обратите внимание, за что, как не за народные деньги, все эти квартиры, машины, шикарные костюмы, крепдешины и курорты… Гои, хамы, мужики, хахлы – других слов у них для наших крестьян нет».

Возмущение у внушительного круга собеседников агентессы (Веры Матушевской и ее сыновей, Ольги Косач – сестры Леси Украинки, Коцюбинской, видимо – Ольги, дочери классика украинской литературы, академика-математика Михаила Кравчука, расстрелянного по ложному обвинению, родственников академика Михаила Грушевского, писателя Максима Рыльского, художника Кричевского) вызывала кампания по уничтожению храмов и памятников архитектуры: все они «в один голос кричат о варварстве большевиков, Михайловский монастырь, Аскольдова могила, Ирининская часовня… Фактически для большевиков никакой Украины не существует».

Особое место в мировоззрении поднадзорных занимала тема отмщения коммунистам. «Евгения» передает слова О. Косач от 1933 г.: «Они должны знать, как издеваются сейчас над украинским народом. Они должны знать, что борьба только начинается, и кто выйдет победителем – неизвестно». В сообщении от 31 июля 1938 г. приводятся соображения самой агентессы: «Все аресты и ссылки украинских националистов далеко не очистили общество от людей, способных на активные действия, они затаились и просачиваются на всех фронтах советского строительства, занимая определенное положение в научных кругах, на культурном фронте, в кооперации, среди работников сельского хозяйства».

Арестованная в июле 1937 г. Вера Матушевская, чьи сыновья были высланы из УССР по обвинению в участии в инспирированном ГПУ деле «Союза освобождения Украины», высказалась таким образом: «Мы должны сейчас сохранить их жизнеспособность. Украинцы терпеливы, но упрямы. Свое последнее слово они еще скажут». Будучи до революции земским врачом в Боярке под Киевом, участницей украинского социалистического движения, Вера Александровна в 1930-х гг. ездила по селам, среди своих единомышленников рассказывала о ходе коллективизации, «спрятанном оружии». Оказывалась вся возможная помощь вернувшимся из ссылок украинским интеллигентам, употреблялись «все усилия, все связи, чтобы эти люди остались в Киеве, или на Украине». Мать через «врага народа» П. Любченко помогла сыновьям получить паспорта, Кричевский – поступить в Архитектурный институт.

«Евгения» констатировала: «Это группа людей с явно выраженными фашистскими настроениями. Антиправительственные разговоры, анекдоты – это правило в их обществе. Жажда крови, месть, еврейские погромы, террористические акты – вот темы постоянных разговоров… Дурачье, говорит Василий Матушевский, убили Кирова, только руки запачкали и выдали себя, надо было начинать со Сталина». Отбывший три года ссылки Григорий Козак высказывался в духе: «бить, резать, уничтожать», это постоянные выражения его лексикона как «погромщика и антисемита». Ольга Косач высказывалась в пользу того, что «спасение для Украины – это оторваться от России. Никто не сможет так жестоко и немилосердно уничтожать украинский народ, как это делают большевики. Они уничтожают украинскую культуру»; Леся Украинка, по ее словам, тоже «была ярой националисткой». Некто Крупский критиковал Богдана Хмельницкого, «продавшего Украину Москве».

Грядущие изменения политической ситуации оппозиционеры связывали с войной в Европе: «Все они ожидают войну, приход немцев и отрыв Украины от России. Приближение военной опасности активизирует эту группу. Они уже сейчас думают, где и в каком виде им удобнее будет пристроиться во время войны, чтобы быть полезным “своїм”». Вера Матушевская в 1936 г. ездила в Крым, пешком ходила по татарским селам, интересовалась настроениями и отношением к советской власти. На ее квартире заседает «клуб»: «открытая агитация и вербовка людей, задача – работа среди молодежи, работа в школе, работа на селе среди крестьян», сбор матералов об «угнетении украинского народа большевиками». «Вы знаете, – говорила В. Матушевская, – как за границей хватаются за такие материалы». Борис Матушевский выражал симпатии к фашизму: «Фашизм – это борьба за национальное возрождение, борьба за чистоту науки, борьба против коммунистов, …он очистил Германию от паразитических настроений. Этого мы можем только желать, а народу так надоели “жидовские прихлебатели”».

Накопление подобной «сигнальной» информации о радикальных высказываниях, поступавшей от агентуры (нередко привлеченной к сотрудничеству во время пребывания под следствием, на основе зависимости и страха), в условиях нарастания военной опасности и начала Второй мировой войны для «активных антисоветчиков» и «украинских националистов» имело фатальные последствия. В первые дни войны (22–25 июня 1941 г.) лишь в Киеве арестовали до 800 проходивших по оперативным учетам «подозрительных и неблагонадежных» граждан.

В индустриальном Харькове 20–31 июля 1941 г. «в порядке реализации оперучетов по линии контрреволюционных элементов изъято» 53 человека, из которых 18 – по подозрению в шпионаже в пользу Германии, остальные же – как «украинские контрреволюционеры и церковно-монархические элементы». К 1 августа в Харькове и области арестовали 314 человек, из них 185 – по линии секретно-политического отдела УНКГБ, занимавшегося и религиозной сферой. Было, в частности, реализовано путем арестов агентурно-следственное дело «Националисты» на якобы существовавшую в областном центре «украинскую подпольную контрреволюционную организацию, ставившую целью восстание в момент “фашистской интервенции”»[182].

Мятущиеся «живые классики»

Идеологические взгляды и настроения той части национальной интеллигенции, которая участвовала в Украинской революции 1917–1920 гг., а затем претерпевала от репрессий и иных преследований, целиком понятны. Однако это не дает исчерпывающего представления о распространенности и корнях оппозиционных настроений, скрытой фронды коммунистической власти в среде украинских интеллектуалов. В этой связи целесообразно рассмотреть настроения тех представителей украинской интеллигенции, которые, по сути, еще при жизни получили статус «классиков», заняли солидное место в союзном и республиканском истеблишменте и были отмечены наивысшими наградами и званиями.

Весьма индикативным в этом отношении является фигура выдающегося кинорежиссера и кинодраматурга, кинодокументалиста, писателя Александра Петровича Довженко (1894–1956), чье имя в 1957 г. присвоили Киевской киностудии художественных фильмов. Творчество А. Довженко отмечено званием Народного артиста РСФСР, двумя Сталинскими премиями (Ленинская премия присуждена посмертно), орденами Ленина, Красного Знамени и Трудового Красного Знамени[183]. Известно об искреннем расположении к нему И. Сталина, «директивно» поручившего Довженко снять фильм «Щорс» (и постоянно «подправлявшего» ход работы над лентой), их длительном личном общении.

Сложный идейно-душевный мир мастера экрана демонстрируют агентурно-оперативные материалы дела-формуляра «Запорожец» ОГПУ – НКВД – НКГБ – МГБ на А. Довженко[184]. В нем содержатся оперативные наработки 1928–1946 гг. При этом разработку режиссера вели органы госбезопасности как Украины, так и Союза ССР, поскольку тот длительное время работал и в Москве. Дело на А. Довженко велось с «окраской “украинская контрреволюция”», в 1930-х гг. его подозревали в участии в «украинском контрреволюционном националистическом подполье». Известно стало и о том, что он служил в армии Украинской Народной Республики, участвовал в составе отряда гайдамаков в штурме завода «Арсенал» в январе 1918 г. и подавлении прокоммунистического восстания его рабочих (о котором затем снял художественный фильм с противоположных идейных позиций). В конце 1919 г. житомирской ЧК приговаривался к «концлагерю до конца гражданской войны», однако благодаря заступничеству Украинской коммунистической партии («боротьбистов») был отпущен и сделал карьеру в советских структурах, побывал на дипломатической работе в Варшаве и Берлине (правда, по словам самого Довженко, это престижное бюрократическое поприще его не устраивало – он рассчитывал за границей «учиться рисованию»).

Режиссера плотно «освещала» многочисленная агентура, преимущественно из творческой среды и близкого профессионального окружения (включая «маршрутированных» из Москвы коллег), приятелей и друзей, а также его односельчанин – один из лидеров Украинской автокефальной православной церкви 1920-х гг. Василий Потиенко – конфидент ОГПУ – НКВД «Сорбонин». Среди негласных источников оказались личный друг – писатель «Уманский», приятель – харьковский художник «Стрела», композитор «Черный», писатель «Павленко», ученый «Философ», кинооператоры «Тимофеев» и «Самойлов», шофер «Алексин». Развернутые материалы давал конфидент «Охотник», по словам контрразведчиков, на завершающем этапе войны работавший над «информационными материалами о ползучем национализме в рядах украинской интеллигенции», используя свои качества «квалифицированного агента, занимающего видное положение в украинских литературных кругах» («Охотнику» даже предлагалось устроить личную встречу с секретарем ЦК КП(б)У Н. Хрущевым).

17 июня 1940 г. нарком внутренних дел СССР Л. Берия, ознакомившись с агентурными материалами на «Запорожца», приказал взять его в более активную агентурную разработку, применив также перлюстрацию его корреспонденции, наружное наблюдение, прослушивание телефонных каналов и другие «литерные мероприятия». Из Москвы по заданию НКВД СССР в Киев приезжали для участия в разработке представители киносреды «Гринвальд», «Альберт», «Верова», «Викторов», «Журналист». В середине 1940-х гг. к разработке «живого классика» был причастен и упоминавшийся полковник С. Карин-Даниленко. К «изучению» кинематографиста привлекался и суперагент советской спецслужбы Николай Глущенко («Художник», «Ярема»), в то время состоявший в негласном аппарате 4-го Управления НКГБ СССР[185].

Агентурные материалы, подчеркивая талант А. Довженко (равно как и крайне нездоровые, неприязненные и конкурентные отношения между представителями украинского советского творческого Олимпа), отмечают напряженное, часто депрессивное и неуравновешеное состояние духа творческого работника. Ему были присущи «страшное себялюбие, честолюбие, неуживчивость, болезненная обидчивость» (агент «Холмский», март 1931 г.). Режиссер много пил, страдал перепадами настроения, нередко впадал в истерическое состояние и плакал, опасался ареста. Сняв фильм «Щорс» и пользуясь расположением Сталина, вел себя по отношению к коллегам «грубо-деспотично» (агент «Тимофеев»). О воспеваемом им же рабочем классе отзывался как о «быдле», «скоте», интресующемся только «сном, едой, женой», мог рассказывать анекдоты о Сталине, лично уделявшем время для встречи с кинодраматургом.

Конфиденты сообщали, что Александр Петрович «резко осуждает всю систему советского воспитания – школу, комсомол, общественные организации, …цензуру в искусстве и “весь тон жизни”» (агент «Стрела», июль 1940 г.), догматику официальной идеологии, подчеркивает вынужденный характер работы над «Щорсом» по «прямому приказу Сталина», яростно и уничижительно критикует партийных и кинематографических чиновников, коллег-«трусов», воспевающих советскую действительность.

«Запорожец» во хмелю нередко допускал такое публичное поведение, которое стоило бы жизни его согражданам. Так, в сентябре 1936 г. в присутствии «Стрелы» Александр Петрович в состоянии сильного опьянения с балкона Дома творчества писателей в Ирпене «в резких и истерических тонах буквально кричал о своих недовольствах», ругал засилье «русских, грузин и евреев», заявлял – «украинской культуры нет», ее загнали в сферу «гопака и шаровар», возмущался тем, что «нация украинцы – изменник на изменнике» и т. п. Отмечалась и его подконтрольность супруге – актрисе Юлии Солнцевой[186].

Конфиденты подробно осветили убеждения и мировоззрение А. Довженко, тем более что он особо не таился, считая многих из них единомышленниками и товарищами. Источники, естественно, не подтверждали членства режиссера в «подполье», именуя его «теоретическим националистом» (агент «Федоров», сентябрь 1936 г.). Националистические настроения режиссера особо подчеркивались в докладной записке НКВД УССР в Москву от февраля 1941 г. «Об активизации антисоветской деятельности националистических элементов среди работников фронта науки и культуры на Украине».

Неоднократно отмечались этнические фобии режиссера. Агент «Альберт» передавал его высказывания (июль 1940 г.): «Русский народ внес в нынешнюю жизнь свои исторические чувства. Раньше искореняли староверов – теперь искореняют оппозицию. Раньше тупо молились – теперь так же тупо повторяют заученные слова из газет. Русский народ – полукровка, в нем татарская кровь, и мордовская… Кацапы, одним словом. Украинцы и добрее, и умнее, и интеллигентнее». «Украинский народ в своих исторических традициях опрятен и человеколюбив. А в традициях русского народа – грязь в быту, грязная матерщина и неуважение к старости» («Стрела», июль 1940 г.).

Довженко возмущала даже новая архитектура Москвы, которой он противопоставлял культурную Западную Украину, «чудесный, культурный и приятный город Черновцы». Довженко всячески хвалил высокий уровень жизни интеллигенции на Западе, заявляя: «а у нас все в серых бушлатах».

В донесениях источников отмечался ярый антисемитизм режиссера, уволившего даже гримера Нудмана за «еврейский тип» внешности. Агент «Ярема», неоднократно бывавший в гостях у Довженко в Москве в военные годы, был шокирован рядом ксенофобских суждений режиссера и его супруги (знавших, что «Ярема» женат на еврейке). Обласканный властью кинематографист критиковал немцев за «идиотскую политику» в оккупированной Украине, сожалея о том, что уступки украинцам в политической и национальной сферах привели бы к иному результату. Вернувшись из поездки в освобожденный Киев (декабрь 1943 г.), Довженко поднимал тему истребления гитлеровцами евреев, на что Ю. Солнцева заявила: «…И хорошо немцы сделали, что освободили нас от этой заразы». «Евреям доверять нельзя», – поддакивал Довженко.

Люди из окружения Довженко дали и определенное представление о его этноконфессиональных предпочтениях. Как доносил агент «Павленко», режиссер «болезненно любит украинскую старину, патриархальный быт украинского села, все, связанное с этим, и ненавидит все то, что этот его мир разрушает». Готов потратить рабочий день и вместо съемок повезти визави осмотреть понравившуюся ему сельскую хату. «Гибнет самобытность нации, – сокрушался он, – песня, одежда, язык, стираются национальные черты характера», приходит в упадок мораль. Содержал пасеку, высказывал желание купить в селе дом и переселиться туда.

А. Довженко резко критиковал политику государственного атеизма и преследования церкви, сокрушался по поводу «гибели» Киево-Печерской лавры, разрушения храмов и памятников старины. «Закрывая церкви на селах, – говорил он агенту “Павленко”, – советская власть убила в народе светлые чувства, а новым ничем не заменила».

Видимо, немалое влияние на мировоззрение режиссера оказал его отец, зажиточный крестьянин, член организации «хлеборобов» при гетмане П. Скоропадском (1918 г.), по словам В. Потиенко – «активный церковник». Как отмечалось в обзорах агентурных даных, Петр Довженко с 1920 г. примкнул к движению автокефалистов, вел в родной Соснице (Черниговщина) агитацию за присоединение к УАПЦ, встречался с митрополитом В. Липковским.

Не может не бросаться в глаза впечатляющее совпадение этнорелигиозных фобий в сознании видных представителей «официальной» украинской интеллигенции, в частности – известного писателя Юрия Яновского[187]. Весной 1946 г. МГБ УССР подготовило широкую справку «Об антисоветских националистических проявлениях в кругах ведущей украинской интеллигенции», вернувшейся в УССР после эвакуации, где приводились и зафиксированные агентурой высказывания писателя времен эвакуации в Уфе[188]. «Опять вылезает Россия, – убеждал собеседника Яновский в разгар войны, – опять вылезает вонючая, смрадная Россия. Пускай сдадут Москву, пускай немцы возьмут Москву, чтобы поняли, чтобы научились тому, чему не могли до сих пор научиться… Зачем говорите на этом противном русском языке… Сейчас начинается церковщина, это значит, что насаждают всюду русских попов, как пауков, и все это с чисто русской жестокостью…». Писатель считал «завышенным счетом» жертвы Холокоста, одновременно напоминая о гибели миллионов украинцев в 1930-е гг. Предсказывал, что «все население Западной Украины» вывезут в Сибирь, произведут «тщательную чистку» Левобережной Украины от местного населения, а взамен привезут людей «из матушки России».

В этом же документе приводятся националистические и «оскорбительные» высказывания именно о русском этносе таких знаковых фигур созданной «Советами» украинской национальной интеллигенции, членов ВКП(б), как видный архитектор Владимир Заболотный[189], писатель Андрей Малышко[190], искусствовед Лука Калиниченко[191]. Последний, в частности, пропагандировал утверждения о том, что «Киевская Русь – это Украина», она не является «колыбелью»» трех восточнославянских народов, и что уже в ту эпоху начал формироваться отдельный украинский народ.

Однако, несмотря на известные органам госбезопасности настроения А. Довженко, он продолжал пользоваться поддержкой властей (правда, резкую критику И. Сталина вызвал, как известно, сценарий его фильма «Украина в огне») и присущим сталинскому времени статусом «живого классика», одного из столпов новой украинской советской идентичности. Таким образом, именно традиционалистский протест против вытеснения индустриальной культурой и урбанизационными процессами, новой идеологией с ее интернационализмом, агрессивным безбожием лежал в основе идеологической оппозиционности нового сословия советской интеллигенции, вынужденной усмирять свой национализм, этнические фобии и чувство собственной избранности в интересах выживания и карьерного роста. Вместе с тем для этой социальной категории религиозные взгляды тесно переплетались с националистическими убеждениями, определенной ксенофобией, историко-культурным отторжением русского и ряда других этносов (фактически «русскость» сливалась с «советскостью» в их конфронтационном мировоззрении), идейно-политической оппозиционностью, что превращало их позицию в вероисповедальной области, скорее, в квазирелигиозный маркер враждебности «новому миру».

Реанимация расколов

Возвращаясь к конфессиональной ситуации периода войны, отметим, что оккупантами и их сообщниками распускались различные богоборческие слухи. Например, был запущен «информационный вирус» о том, что Иисус Христос на самом деле… был германцем, сыном римского центуриона Пантеры (германца по происхождению, попавшего в плен к римлянам и перешедшего на службу в легионы), а «жиды подменили имя».

Нельзя исключать, что разыгрывались и многоходовые комбинации по устранению чужими руками нелояльных к оккупантам и их «союзникам» по подрыву религиозной жизни. В документах НКГБ УССР говорится о том, что в руки Службы безопасности (СБ) ОУН (С. Бандеры) попал адресованный гестапо донос епископа Владимир-Волынского Автономной православной церкви Мануила (Михаила Тарнавского). В нем владыка якобы перечислял членов ОУН среди священников и церковного актива и заявлял: «Преданность немецкому правительству побуждает меня сообщить о злодеянии. Хотя я и являюсь украинцем, но должен быть преданным и честным по отношению к немецкому народу, который освободил нас от жидо-коммунистического ига»[192]. На основании этого письма, утверждали чекисты, Мануил был оуновцами ликвидирован.

Как известно, Мануил 11 мая 1942 г. в Андреевском соборе Киева был хиротонисан во епископа Белоцерковского, викария Киевско-Чигиринской епархии УАПЦ. Вскоре из-за возникших конфликтов с Поликарпом (Сикорским) решил вернуться в юрисдикцию Московского патриархата, принес покаяние митрополиту Алексию (Громадскому) в грехе раскола и 22 июля 1942 г. в Почаевской лавре был перерукоположен во епископа Владимир-Волынского. Обладая хорошими организаторскими способностями, владыка Мануил основал при Успенском соборе во Владимире-Волынском курсы для подготовки священников, диаконов и псаломщиков с 6-месячным сроком обучения. В начале августа 1943 г. к епископу Мануилу приехал епископ Переяславский УАПЦ Мстислав (Скрыпник), потребовавший вернуться к автокефалистам, в противном случае угрожал расправой.

В конце августа или в начале сентября 1943 г. епископ Мануил был похищен неизвестными людьми из своей резиденции при Успенском соборе во Владимире-Волынском и повешен СБ в лесу около Владимира-Волынского. Сообщение о казни архиерея по решению полевого суда и революционного трибунала ОУН за «измену украинскому народу» поместила на первой полосе подпольная газета политического отдела ОУН «До зброї». Ранее, 25 сентября 1943 г., Служба безопасности УПА сообщила, что 11 сентября Революционный трибунал УПА приговорил епископа Мануила к смертной казни через повешение. Сообщалось, что тот признал агентурное сотрудничество с НКВД до 1941 г. под псевдонимом «Гром», участие в разработке националистов, а также последующее сотрудничество с гестапо против «сознательных украинцев»[193].

Однако ряд современников указывал на то, что приписываемые владыке Мануилу письма составлены малограмотно, неуклюже и заметно отличаются от произведений этого эрудированного богослова и прекрасного стилиста. СБ ОУН и УПА широко практиковала пытки и иные «методы воздействия» на подследственных (что приводило к шпиономании и кровавым внутренним чисткам в самих ОУН и УПА, недаром будущий командующий УПА Василий Кук заявил – попади он «на станок» в СБ, то признал бы себя «абиссинским негусом»)[194]. Ясно и то, что на тот момент епископ Мануил явно мешал подконтрольным оккупантам псевдорелигиозным структурам, и визит Мстислава мог иметь роковые последствия.

Как сообщалось в записке об УАПЦ протоиерея М. Семенюка (28 апреля 1944 г.), к тому времени на Волыни были убиты членами ОУН (С. Бандеры) игумен Загаецкого монастыря Магистриан, протоиерей Кременецкого собора отец Феодор (Бркевич) и еще 9 православных священников[195].

Во время оккупации в Киеве появилась «Всеукраинская Церковная Рада» во главе с бывшим полковником армии Украинской Народной Республики (УНР) Николаем Рыбачуком[196], объединившая «националистические элементы». Сам Н. Рыбачук вошел в Украинскую национальную раду (в Раде состояло свыше 60 известных представителей украинской интеллигенции, среди которых было немало пострадавших от предвоенных репрессий). Сама Рада в ноябре 1941 г. выпустила ряд показательных программных документов, в которых шла речь и о намерении восстановить церковную жизнь Украины. Однако в тех исторических условиях неизбежными стали подчеркнутая лояльность и верноподданический тон в обращениях к тому же рейхскомиссару Э. Коху. Через него в Обращении рады выражалась «глубокая благодарность немецкому народу и Адольфу Гитлеру – вождю… великой Германии» за освобождение «героическими немецкими вооруженными силами» Украины, которая теперь займет «достойное место среди европейских народов». Победы Германии – это и победы Украины, писали лидеры Рады. Высказывалось стремление Рады принять участие в возрождении «разоренной евреями и русскими» страны. Подобные же тезисы излагались и в обращении к украинскому народу[197].

Прибывшие из Западной Украины в столицу епископ Никанор[198] и епископ Мстиславский (так в документе, вероятно, имеется в виду Мстислав (Скрипник)) образовали Киевскую епархию Украинской автокефальной православной церкви (УАПЦ)[199].

Как показал на допросах осужденный в июне 1952 г. к 25 годам лагерей бывший член «Всеукраинской церковной рады» Захарий Биденко, этот орган обратился к Э. Коху и на личном приеме у гауляйтера получил согласие на учреждение автокефальной церкви, регистрацию «старых» кадров УАПЦ и сбор церковной утвари и литературы. По предложению Коха, в богослужение ввели обязательное поминовение Гитлера по формуле «Вельмиповажного Фюрера й його лицарське військо». Верхушка УАПЦ неоднократно заявляла о полной лояльности к оккупантам[200].

Возникшая в 1921 г. УАПЦ, констатировали в присущей им стилистике документы госбезопасности, «объединяла в себе украинские националистические элементы, попов и мирян, формально ставила своей целью добиться полной независимости, то есть автокефалии Православной церкви на Украине, оторвав ее от влияния Московской патриархии», воспитывала верующих в антисоветском националистическом духе, среди клира УАПЦ – 95 % офицеров, повстанцев, членов бывших украинских некоммунистических партий[201]. Как отмечалось в директиве НКГБ УССР от 24 августа 1944 г. № 1618/с «О церковниках-автокефалистах», в период оккупации «самораспустившаяся» в 1930 г. УАПЦ (что произошло, подчеркивали чекисты, «в результате мероприятий наших органов») активизировала прозелитскую работу. «…Объединив в себе украинские националистические элементы, – говорилось в этом же документе, – попов и мирян, формально ставила себе целью добиться полной независимости, то есть автокефалии Православной церкви на Украине, оторвав ее от влияния Московской патриархии»[202].

Поликарп (Сикорский), ставший в феврале 1942 г. «Предстоятелем» Украинской автокефальной православной церкви, восстановленной на территории рейхскомиссариата Украина, негласно сотрудничал с немецкой спецслужбой[203]. Запрещенный в служении архиерей «высвятил» 16 «епископов» УАПЦ. Как отмечалось в документе НКГБ УССР, члены клира УАПЦ «в период оккупации… являлись наиболее активными профашистскими агитаторами и пособниками», поддерживали отношения с подпольем ОУН. «Таксой» за рукоположение во иерея у «самосвятов» считались 1000–2500 рублей[204].

Крайне неблаговидную роль сыграл в инспирации «автокефального» церковного раскола «епископ» Мстислав (Степан Скрипник, племянник и адъютант Главного атамана войск УНР Симона Петлюры[205]), на заре независимости Украины (в 1990–1993 гг.) успевший побывать «патриархом» УАПЦ и приложить руку к церковным настроениям на исторической родине[206]. С 1941 года, отмечали контрразведчики, он стал сотрудником одной из зондеркоманд (орган карательной политики), занимался спецпропагандой, став агентом гестапо, находился на связи у гауптштурмфюрера Губера[207].

Епископ Мстислав (Скрипник)

Как показывают информационные документы НКВД – НКГБ (только в ближайшем окружении иерархов автокефалов и автономистов работало 18 квалифицированных агентов советской спецслужбы[208]), там, где Мстислав появлялся в годы войны, он неизменно выступал глашатаем воли оккультно-сатанинского рейха, считавшего ликвидацию христианства одним из приоритетов идеологической деятельности. Феофил (Булдовский) говорил о Мстиславе: «О, это страшный человек. Это бандит в епископском клобуке. Он из тех, что могут убить, удавить человека, если он станет им препятствием… Епископ Мстислав – доверенное лицо гестапо и администратора Поликарпа Сикорского… В келейном разговоре с Мстиславом я с какой-то боязнью спросил его об унии с Римско-католической церковью. А он мне отвечает: “Уния? А почему бы и нет? Разве те, кто пошли на унию с Римом, что-либо потеряли? Пусть с чертом, лишь бы не с Москвой. Но об этом еще рано говорить…”»[209]. Показательно, что, несмотря на «советы» поставленного гитлеровцами бургомистром Харькова профессора Крамаренко, Булдовский наотрез отказался поминать в молитвах родоначальника УАПЦ Василия Липковского[210].

Полезные унтерменши

Впрочем, сами оккупанты в служебных документах давали УАПЦ «унтерменшей» довольно откровенную и циничную характеристику. Показателен в этом отношении подготовленный неизвестным гитлеровским чиновником в конце 1941 г. «Доклад по истории создания Украинской автокефальной церкви и с рекомендациями немецкому командованию о ее запрещении и поддержке Украинской автономной церкви». Автор оценивает УАПЦ как «один из очагов крайнего украинского национализма», «чисто политическую организацию, в которой собираются резкие украинские националисты, стремлением которых является превращение украинской церкви в орудие для их политических целей». Шла речь о курировании УАПЦ («служебной церкви на Украине») созданным оккупантами городским управлением. Прямо сообщалось, что автокефалия «не признана украинским народом», поскольку она «не правомочна» в каноническом отношении («народ называет украинских священников и епископов – самосвяты») и «находилась под покровительством большевиков», которые ее «поставили против православия, чтобы уничтожить последнее»[211].

Представители УАПЦ вошли в созданную немцами комиссию по эксгумации и исследованию жертв НКВД в Виннице, принимали участие в траурных и пропагандистских мероприятиях[212]. С весны 1943 г. Министерство пропаганды Германии развернуло кампанию по дискредитации советских властей, рассчитывая, в частности, на усложнение, путем создания соответствующего общественного мнения, сотрудничества с СССР ведущих стран Запада.

В Виннице начались раскопки мест захоронений (на ул. Подлесной и в других местах) расстрелянных НКВД граждан, оккупанты создали международную комиссию с участием медиков, юристов, журналистов, священнослужителей из 11 стран, союзных или оккупированных рейхом, и нейтральной Швеции. Возглавил комиссию назначенный Министерством пропаганды профессор Герхард Шрадер. С мая по 16 июня было извлечено из могил 509 трупов. 4–7 июня международная комиссия провела исследования тел, вынеся вывод о том, что они убиты выстрелом в затылок 5–6 лет назад. Показательно, что 18 июня в Берлин ушло донесение представителя рейхскомиссариата «Украина» фон Зауккена: «ожидаемое количество трупов 8–10 тысяч»! В 1944 г. в Берлине вышел сборник материалов, утверждавший, что жертвами «жидобольшевизма» в Виннице стало около 9,5 тыс. человек. По немецким данным, 679 тел идентифицировали. После восстановления советской власти все захоронения объявили местами погребения жертв гитлеровского террора.

В связи с этим представляет интерес выявленный авторами документ – спецсобщение 4-го Управления НКГБ УССР в НКГБ СССР от 10 марта 1944 г. Проведенное контрразведчиками расследование вопроса «о раскопках могил замученных органами НКВД» в Виннице показало, что в мае 1943 г. гестапо создало комиссию из сотрудничавших с оккупантами лиц. В частности, ее председателем стал агент гестапо, преподаватель географии пединститута и заместитель редактора газеты «Вінницькі вісті» Трембовецкий, членами – винницкий гебисткомиссар Моренфельд, начальник отдела здравоохранения Винницкого гебитскомиссариата, «украинский националист» Дорошенко (занимавшийся организацией отправки в Германию научно-преподавательских кадров), бургомистр Винницы и член ОУН (А. Мельника) Севастьянов, а также представитель УАПЦ отец Григорий. Фактическим руководителем комиссии (также изучавшей эксгумированные останки) стал сотрудничавший с гестапо сотрудник Министерства пропаганды Шмидт.

С первых же дней эксгумации, сообщили источники контрразведки, немцами запускались слухи о 15 тыс. жертв НКВД, хотя население скептически относилось к версии оккупантов, обращая внимание на несоответствие состояния тел погибших пятилетней давности погребения (участвовавших в раскопках военнопленных, отмечалось в документе, гитлеровцы расстреляли). Одновременно немцы практиковали перенесение останков из могилы в могилу для достижения информационного эффекта. Основным местом захоронения считалась могила по ул. Подлесной. Однако именно в полуподвальном тире по Подлесной, 1, оккупанты расстреляли несколько тысяч евреев. В пропагандистких мероприятиях активно участвовали не только приезжавшие в Винницу И. Геббельс, Г. Геринг и А. Розенберг, но и Поликарп (Сикорский), другие служители УАПЦ[213].

Полиция безопасности и СД в Киеве составила довольно нелицеприятные справки (июнь 1943 г.) на предводителей автокефалов. Администратор Киевской епархии УАПЦ Пантелеимон (Рудык) характеризовался как хитрый человек, легко пошедший до войны на сотрудничество с советской властью. Епископ Никанор (Абрамович) – «человек со слабым характером, легкомысленный, из-за чего несколько раз имел уголовные неприятности», «в политическом отношении безвреден». Епископ Белоцерковский Игорь (Губа) «маскируясь церковью, проводит свою политическую деятельность», «наружный вид больше похож на казака, чем на священника». Отмечалось, что у Мстислава (Скрипника) «единственная положительная сторона его личности состоит в том, что он враждебен к большевизму», «одна из хитрейших личностей украинского национального движения, который… хотел законспирировать свою деятельность через церковь»[214].

В Киеве областное Управление НКГБ (УНКГБ) ликвидировало «Администрацию УАПЦ», распространявшую свое влияние и на Полтавщину и использовавшую для маскировки при поиске неофитов название «Соборно-Апостольская церковь». Поскольку часть клира УАПЦ активно сотрудничала с подпольем ОУН и УПА, на землях Западной Украины контрразведывательные мероприятия по УАПЦ тесно связывались с антиповстанческими. В Волынской области УНКГБ «вскрыло» созданные УАПЦ совместно с ОУН «администрацию и благочиния УАПЦ».

В дальнейшем директива НКГБ УССР предписывала усилить агентурную разработку УАПЦ с одновременным проникновением в националистическое подполье, выявить актив УАПЦ, агентуру немецких спецслужб среди него. Признавалось, что сеть осведомителей среди автокефалов слаба, и тут еще предстоит основательно «потрудиться»[215].

После освобождения Украины от гитлеровцев практически весь «епископат» УАПЦ бежал в Германию, оставшиеся в Украине адепты либо покаялись, вернулись в лоно канонической Православной церкви, либо «заняли выжидательную позицию», либо «стали быстро перекрашиваться». Начались и оперативные мероприятия. По понятным причинам начинаются энергичная оперативная разработка «епископата» и клира УАПЦ, их розыск и задержание органами госбезопасности. В директиве НКГБ УССР начальникам УНКГБ областей от 30 октября 1943 г. внимание особо акцентировалось на том, что автокефалов «широко использовала ОУН… для насаждения оуновского подполья, в частности на селе». Предписывалось взять в агентурную разработку не только клириков УАПЦ, но и в целом всех прибывших из Западной Украины священников[216]. В условиях разворачивающегося масштабного противоборства с украинским националистическим движением и подконтрольной ОУН (С. Бандеры) УПА подобные формулировки автоматически переводили автокефалистов в разряд опасных политических противников.

Как отмечалось в информационном докладе уполномоченного Совета по делам РПЦ при Совнаркоме УССР П. Ходченко (к 1 июня 1944 г.), на то время автокефалисты не имели своего епископа, их формальным руководителем выступал митрофорный протоиерей Андреевской церкви Киева Редько («администратор УАПЦ», как он именовал себя). Патриарший экзарх Украины митрополит Иоанн не возражал против совершения богослужения на украинском языке, «где этого пожелают верующие». Учитывая лояльное отношение к себе, корпорация священников УАПЦ Украины во главе с Редько обратилась с рапортом через экзарха в Москву с прошением о воссоединении с канонической РПЦ[217].

Даже в эмиграции автокефалы продолжали оставаться одним из приоритетов оперативной деятельности советских спецслужб. 5 сентября 1952 г. вышло указание МГБ УССР № 44, предписавшее вести разработку «активных деятелей автокефальной церкви», родственников и близких связей епископата УАПЦ, выявлять их контакты с подпольем ОУН и антисоветской оппозицией в Украине. Архиереи УАПЦ, указывалось в ведомственном документе от 16 февраля 1954 г., «при материальной поддержке американской и английской разведок создали и возглавили на территории Франции, Англии, Германии, США» свои приходы и по заданию спецслужб США «проводят активную антисоветскую деятельность, пользуются американской и английской разведками для подрывной работы против Советского Союза»[218]. Шли документирование и накопление материалов по сотрудничеству УАПЦ с оккупантами.

Так, даже в середине 1950-х гг. КГБ УССР подготовил сводку о «бежавшем в Германию» главе Ровенской епархии автокефалов Платоне (Павле Артемюке), сотрудничавшем в годы войны с местным гебитскомиссариатом и СД[219]. Продуктивно работал по автокефалам завербованный на основе компрометирующих материалов (вероятно, служение на стороне оккупантов) в 1946 г. негласный помощник «Кардинал», по донесениям которого до 1951 г. было «реализовано» посредством арестов свыше десятка оперативных разработок на «националистов и церковников». Источник, сотрудничавший со спецслужбой до середины 1960-х гг., дал обширные сведения на священнослужителей, сотрудничавших с немцами, особенно Мстислава (Скрипника), а также о положении Украинской православной церкви в США и Канаде[220].

Осторожно применять репрессии

С началом изгнания оккупантов директивные документы госбезопасности сразу же внесли контрразведывательную работу в конфессиональной среде в число приоритетов оперативной деятельности восстанавливаемой сети органов НКВД – НКГБ. Уже 18 февраля 1942 г. в указаниях № 61 НКВД СССР «О задачах и постановке оперативно-чекистской работы» на освобожденной территории среди первоочередных задач восстановленным территориальным органам ведомства предписывалось:

• выявлять «состав церковных и сектантских организаций, возникших при немцах», выяснять характер их «вражеской работы» и использования оккупантами, а также брать на учет «местных жителей, проводников этих мероприятий»;

• арестовывать и проводить следственные действия по отношению к «руководителям и активистам церковно-сектантских организаций» (правда, проводить аресты священнослужителей и закрытие церквей запрещалось без согласования с 3-м (секретно-политическим) Управлением НКВД, в составе которого на тот момент действовало «антирелигиозное» подразделение);

• вести поиск среди участников религиозных общин «агентуры германских разведывательных и контрразведывательных органов», включая оставленную на оседание при отступлении;

• изучать формы и методы деятельности противника в религиозной сфере; через агентурно-осведомительный аппарат вести изучение настроений верующих, влияние на них немецкой конфессиональной политики в интересах «определения правильной линии» по отношению к открытым с разрешения оккупантов «церквям и сектантским молитвенным домам»;

• фиксировать, какие храмы были открыты с разрешения немцев, «как использовались церковь и сектанты в целях антисоветской пропаганды», а также выявлять, «какие случаи надругательства над церквями, служителями культа и религии имели место при немцах»[221].

В развитие упомянутого распорядительного документа 10 января 1943 г. контрразведка НКГБ УССР составила для областных УНКГБ «Инструкцию по работе в области религиозных группировок на освобожденной территории Украины». В ней давалась оценка последствиям деятельности оккупационной администрации и спецслужб в сфере вероисповеданий, отмечалось, что немцы «в целях политического влияния на население широко развили религиозное движение», открыв большое количество храмов, молитвенных домов и сектантских общин, «создали значительные кадры попов и проповедников» (сами формулировки свидетельствовали о том, что спецслужба по инерции богоборческой политики всякое расширение возможностей для богослужения рассматривала как негативное и инспирированное врагом явление). Давалась резкая оценка автокефальному движению, «во главе которого был поставлен руководящий центр, состоящий из послушной агентуры немецких властей и их разведывательных органов».

Определялись задачи оперативно-служебной деятельности по религиозной линии на освобожденных землях:

• учесть все действующие храмы, молитвенные дома и монастыри, служащих клириков;

• «рассматривать как оккупантов» и арестовать всех привезенных немцами из зарубежных стран и из Западной Украины представителей различных религиозных течений и сект;

• выявлять и обезвреживать агентуру спецслужб противника и активных пособников оккупантов из числа священнослужителей;

• восстановить связь с агентурой по церковной линии, изучить ее поведение во время оккупации для решения вопроса о дальнейшем ее оперативном использовании;

• особенно осторожно применять репрессии по отношению к тем священнослужителям, которые сотрудничали с оккупантами в силу вынужденных обстоятельств;

• в работе органов госбезопасности не оскорблять религиозные чувства верующих, возобновленные действующие храмы оставлять открытыми лишь в тех помещениях, которые были культовыми до их закрытия;

• добиваться, чтобы «попы были проверенными нашими агентами и руководство приходским советом находилось также в руках нашей агентуры»;

• представляющую интерес религиозную литературу и информацию по конфессиональным проблемам передавать в 3-е (секретно-политическое) Управление НКГБ УССР[222].

Соответствующие изменения были внесены в организационную структуру вторых Управлений-отделов (контрразведывательная работа) Союза ССР, союзных республик и областей воссозданного в апреле 1943 г. Наркомата госбезопасности. В указании № 7 главы НКГБ СССР от 27 мая 1943 г. говорилось, что функция «борьбы с антисоветским элементом» в религиозной сфере возлагается на четвертые подразделения контрразведывательных аппаратов с непосредственным подчинением их начальникам вторых Управлений-отделов. При этом определялся «подучетный элемент по линиям работы»:

• православные (включая обновленцев, автокефалистов, верных грузинской православной и армянско-григорианской церкви, старообрядцев), католики, лютеране;

• мусульмане, буддисты, иудеи и язычники;

• протестантские деноминации (евангелисты, баптисты, адвентисты, пятидесятники), секты хлыстов, молокан, толстовцы, «Истинно-Православная церковь», иоанниты и др.;

• различные теософские и мистические течения, масоны[223].

Изучение религиозной ситуации в Украине занимало не последнее место в профессиональной подготовке сотрудников госбезопасности. На занятиях в Большом зале известного здания на Короленко, 33 (ныне центральное здание СБУ на Владимирской, 33), ведущим лектором на тему «О религиозных группировках и задачах наших органов по борьбе с ними» выступал уже известный читателям «главный религиовед ГПУ» в 1920-х гг., будущий организатор «самороспуска» УГКЦ, заместитель начальника 4-го Управления НКГБ (зафронтовая разведывательно-диверсионная работа) Сергей Карин-Даниленко. Его же привлекали для чтения профильных лекций в Харьковской межкраевой школе НКГБ. Один из руководителей антирелигиозного подразделения НКГБ, И. Богданов, освещал тему «Борьба с антисоветским элементом среди церковников и сектантов, католиков и протестантов»[224].

Для перестройки оперативной деятельности спецслужбы в конфессиональной сфере в соответствии с кардинальным изменением курса церковно-государственных отношений ключевое значение имела директива республиканским и иным территориальным органам НКГБ главы ведомства, комиссара госбезопасности 1-го ранга Всеволода Меркулова от 22 сентября 1943 г. № 84 (с ней предписывалось ознакомить первых секретарей соответствующих комитетов партии). Документ оповещал руководителей-чекистов о состоявшемся архиерейском соборе и избрании Патриарха Московского и всея Руси, а также Синода РПЦ. Информировалось о конкретных решениях правительства и задачах органов НКГБ в «дальнейшей работе по церковникам». Ставились задачи:

• не препятствовать духовенству проводить в жизнь официальные решения по религиозным вопросам, рукополагать и перемещать священников;

• «обеспечить неослабное агентурное наблюдение за деятельностью епископов и остального духовенства Православной церкви, пресекая возможные попытки с их стороны превышения предоставленных им прав или использования этих прав в антисоветских целях»;

• «каждую вновь открывающуюся церковь обеспечивать проверенной агентурой из числа духовенства или церковного актива»;

• «до особых указаний НКГБ СССР не допускать распада обновленческой церкви и перехода обновленческого духовенства в ведение Московской патриархии», о чем проинструктировать агентуру «из числа руководящего состава духовенства»;

• «не допускать со стороны обновленцев каких-либо нападок или активных враждебных действий против сергиевской церкви»;

• усилить агентурную работу среди других конфессий, особенно нелегальных церковных организаций и групп[225].

Как подчеркивалось в упомянутой «Ориентировке о деятельности церковников на Украине в период оккупации и о положении их на освобожденной территории в настоящее время» от 2-го Управления НКГБ УССР, для находившихся на оккупированной территории православного клира и мирян огромное значение имели патриотическая позиция и обращения митрополита Сергия, экзарха Украины, митрополита Киевского и Галицкого Николая (Ярушевича), открытие (с разрешения властей) храмов в прифронтовой полосе.

Красноречиво свидетельствует о существенном потеплении в церковно-государственных отношениях распоряжение НКГБ УССР от 20 июня 1945 г. № 66/д. Московская патриархия, писал С. Савченко, создает во Львове, Луцке и Черновцах «православные миссионерские братства», ставящие «основной целью и первостепенной задачей борьбу с происками и влиянием Ватикана», «подрыв влияния католической церкви», миссионерскую и благотворительную деятельность, издание «церковно-патриотической литературы», «широкую агитационно-пропагандистскую работу против римо-католиков и униатов». Наркомат госбезопасности через аппараты уполномоченных Совета по делам РПЦ приступает к подбору лиц из числа «богословски подготовленных православных монахов, способных вести миссионерскую работу». Органы НКГБ обязывались подключиться к этой работе и до 25 июля подать на кандидатов в миссионеры справки во 2-е Управление НКГБ. Начальникам УНКГБ соответствующих западных областей УССР предписывалось внедрить в братства «проверенную агентуру, работающую по церковникам». К священнослужителям Римско-католической церкви и греко-католикам, препятствующим работе братств, надлежало применять меры профилактики и репрессирования[226].

Хотя качественный перелом в церковно-государственных отношениях и приближался, спецслужбы по-прежнему оставляли за собой право на жесткое регулирование религиозной жизни. На это, в частности, указывало письмо НКГБ УССР своим региональным органам от 18 июня 1943 г.: УНКГБ, говорилось в документе, не контролируют процесс открытия церквей, богослужение возобновляется «без учета оперативной необходимости». Нарком госбезопасности предписывал подчиненным «открывать церкви только после получения моей санкции», докладывая все материалы по религиозной линии во контрразведывательное Управление НКГБ[227].

Патриотическое служение

Однако религиозный подъем населения и патриотическая позиция церкви в годы военного лихолетья не могли уже быть не замеченными властями. Один лишь Местоблюститель Патриаршего престола митрополит Сергий за военные годы 24 раза выступил с архипастырскими обращениями гражданственно-патриотической направленности. Так, в январе 1942 г. он призвал духовенство поддержать партизанское движение и решительно осудил тех клириков и мирян, которые стали на путь коллаборационизма (несколько десятков священников наградили медалями «Партизану Отечественной войны»).

Священники РПЦ вели разведывательную работу, выступали связными партизан, а в отдельных случаях даже посредниками-парламентерами на переговорах о разоружении или нейтралитете – с местными жителями, сотрудниками низовой администрации, вспомогательной полиции, «казачьих» частей и подразделений РОА. Клир и церковный актив оказал немалую помощь народным мстителям продуктами, одеждой, канцтоварами для пропагандистской работы. Выразительную оценку значения содействия церкви дал начальник разведки, а затем комиссар партизанского соединения В. Бегми – Михаил Корчев. На совещании партийного актива Ровенской области (20 марта 1944 г.) он заявил: «Сейчас в селах авторитетной фигурой является священник и учитель. Там, где священник с партизанами, – село партизанское, где священник-националист, – село с националистами». Большая часть священников «пошла к партизанам», «духовенство всегда играло большую роль на селе». Благочинный Навроцкий и семь священников, приводил он пример, созвали митинг в честь партизан-освободителей.

При этом Навроцкий призвал людей перестать «сидеть на двух стульях, пора перейти на твердый русский стул, который преодолеет все, что стоит на его пути. Он призвал народ к борьбе против фашистов. Он проклинал украинских националистов как предателей своего народа, как помощников фашизма. Это имело большое значение, и не случайно этот район стал партизанским районом, таким районом, где мы… черпали лучшие кадры партизан, лучших связных, разведчиков, подрывников». Такой подход поддержал секретарь обкома Василий Бегма, подчеркнув, что клир «помагает поднимать славянские народы на борьбу с общим противником – фашизмом». Одновременно партфункционер предостерег от «опоры на священников», отверг предложения оказать помощь церкви в ремонте храмов, указал, что отношение к РПЦ «отстается таким, каким было по программе нашей партии и Конституции». На Волыни были и случаи активного сотрудничества с советскими партизанами и их «польскими» отрядами католических священников[228].

Следует упомянуть, что возможности спецслужб и партизанского движения целенаправленно использовались для донесения населению оккупированной и освобожденной территории Украины патриотических воззваний Православной церкви и других конфессий. 15 марта 1943 г., например, 3-е Управление НКВД УССР направило в УНКВД для переправки за линию фронта книгу «Правда о религии в России», сборник «Патриотические воззвания главы Православной церкви в СССР митрополита Сергия», «Обращения митрополита Киевского и Галицкого, экзарха Украины Николая», «Обращение Высшего совета евангельских христиан и баптистов», «Обращение старообрядческого архиепископа, Смиренного Иринарха» (по 100 экземпляров)[229].

После судьбоносных для православия решений о восстановлении патриаршества, удовлетворения ряда других потребностей, насущных для восстановления растерзанной церкви, стала меняться и атмосфера на оккупированных землях. «Различными путями, с удивительной быстротой церковники узнали о приеме председателем Совнаркома СССР тов. Сталиным делегации церковников, …о состоявшемся в Москве соборе епископов, об избрании митрополита Сергия патриархом Православной церкви в СССР, о широкой религиозно-патриотической деятельности Московской патриархии и о сборе церковными общинами на нужды Красной армии», – отмечали сотрудники НКГБ УССР в «Ориентировке о деятельности церковников на Украине в период оккупации…». На освобождаемых землях Украины активизировались церковная деятельность, служение благодарственных молебен, произнесение патриотических проповедей, сбор средств.

К марту 1944 г. в освобожденных областях УССР действовало 2113 приходов РПЦ (более всего в Полтавской – 326, в Киеве и области – 213), 7 мужских (до 100 насельников) и 12 женских (1020) монастырей. Совокупно на оккупированной территории УССР (по данным НКГБ) за период войны открылось около 6500 православных храмов и 45 монастырей. Со времени изгнания оккупантов на этих территориях церковь, по неполным данным, собрала в фонд обороны 2 693 686 рублей[230]. Всего же за годы Великой Отечественной войны православные Украины собрали в фонд обороны 45 млн рублей деньгами и натурпродуктами – из свыше 300 млн пожертвований фронту от РПЦ в целом[231].

Органы госбезопасности продолжали осуществлять неусыпный мониторинг положения в религиозной сфере, включая жизнедеятельность Православной церкви. Так, директива С. Савченко от 21 декабря 1943 г. № 852 предписывала УНКГБ давать сведения о монастырях, их насельниках и «притоке» лиц, желающих принять постриг[232]. Правда, знакомя органы НКГБ с уставными документами о деятельности Совета по делам РПЦ и Совета по делам религиозных культов при СНК СССР, ориентировка НКГБ УССР от 7 июля 1945 г. № 80 предписывала чекистам в оперативных мероприятиях «ограничиваться интересами разведывательной и контрразведывательной работы». Осуждалась практика использования местными органами института уполномоченных этих Советов для прикрытия оперативной деятельности, содержалось требование прекратить контроль за работой уполномоченных по делам религии, запрещалось в беседах с агентурой разглашать совмещение Г. Карповым должностей начальника подразделения НКГБ и председателя Совета по делам РПЦ[233].

Под впечатлением небывалого контраста между довоенной и новой моделями церковно-государственных отношений у части клира даже возникали эйфорические ожидания. Так, священник Русанов (Красный Луч, Ворошиловградская область) высказывал уверенность, что скоро церковь станет частью государства, в школах восстановят преподавание Закона Божьего[234].

Одновременно энергичную оперативную работу «по церковникам и сектантам» развернули и органы госбезопасности. Соответственно, руководство НКГБ УССР ставило перед оперативным составом при работе на освобожденной территории задачи приобретения целевой агентуры среди православного клира, «обеспечения агентурного влияния» в епископальных управлениях и благочиниях в соответствии с директивой НКГБ УССР № 610 г/б от 6 ноября 1943 г., выявления осевшей под «сенью церкви» агентуры спецслужб противника[235].

Даже учитывая склонность советских спецслужб к фабрикации дел против политически нелояльных граждан или по отношению к определенным категориям населения, априори считавшимся враждебными («бывшим людям», к каковым причисляли и духовенство), а также принимая во внимание размах вербовочной работы спецслужб противника, приходится признать определенную обоснованность в контрразведывательных мероприятиях в церковной сфере. Как отмечалось в докладной записке от 17 октября 1959 г. КГБ при СМ УССР на имя начальника Секретно-политического управления КГБ при СМ СССР (в 1957–1960 гг.) генерал-лейтенанта Евгения Питовранова (сына священника), после освобождения Украины главным направлением оперативной деятельности в религиозной сфере стало «выявление в этой среде агентуры немецких разведорганов».

Подчеркивалось, что в 1944–1954 гг. выявлено 4 резидентуры немецкой разведки, «действовавшей под руководством авторитетов Русской православной церкви в Луганской, Полтавской, Житомирской и Хмельницкой областях». В Одесской области обезврежена «церковная» резидентура румынской спецслужбы, в Винницкой, Волынской и Житомирской областях – «резидентура Ватикана» из 12 ксендзов. В этот же период разоблачено и осуждено свыше 100 агентов спецслужб агрессоров среди священнослужителей РПЦ, католической, греко-католической и Украинской автокефальной церквей[236].

Разумеется, нередки были случаи, когда основанием для репрессирования были проповеди «антисоветского содержания», призывы с амвона к сотрудничеству с врагом, что в то суровое время расценивалось как прямая государственная измена. Нелишним будет напомнить и о традиционной практике жестокого обращения с подследственными «попами», стремлении продемонстрировать результат, соответствующий политизированным установкам в оперативной работе. Приказ НКГБ СССР от 1 сентября 1945 г. № 00371 «О результатах проверки агентурно-оперативной и следственной деятельности органов НКГБ Украинской ССР» выявил порочную практику ведения дел и «извращенные методы следствия»[237].

Показательно, что в условиях «нового курса» Сталина в религиозной сфере аресты православного духовенства (равно как католических, так и лютеранских священнослужителей) теперь позволялись исключительно с санкции республиканского НКГБ и только при наличии проверенных компрометирующих материалов «об их сотрудничестве с немецко-румынскими разведкой, контрразведкой и полицейскими органами»[238]. Разумеется, аресты шли, однако за решетку попадали и те клирики, которые, увы, пошли на активное сотрудничество с принципиально христианоненавистническим и террористическим режимом «тысячелетнего рейха».

Так, священник житомирского кафедрального собора Михаил Обертович стал резидентом СД, имел на связи агентуру, которая использовалась по линии разработки антифашистского подполья. В Луганске резидентом гестапо стал благочинный города Анпилогов (бежавший с немцами). В частности, он и ряд священников, ставших агентами гестапо, содействовали нацистам в организации угона граждан на принудительные работы в Германию[239]. Как отмечалось в ориентировке НКГБ СССР от 28 апреля 1945 г. № 62, арестованный в 1944 г. агент гестапо, настоятель Михайловского монастыря в Киеве архимандрит Эразм (Довбенко), «предавал советских патриотов», в сотрудничестве с немецкими спецслужбами обвинялся настоятель Лебединско-Николаевского монастыря в Киевской области игумен Валентин. Ликвидированный в ноябре 1944 г. в Запорожской области скит укрывал дезертиров[240].

Среди арестованных – епископ Черниговский Симон (Иваницкий), проходивший как агент гестапо, и епископ Нежинский Панкратий (Гладков). Епископ Симон, в частности, стал печально известен как составитель специальной молитвы «За Германию, освободившую нашу родину»: «Спаси Господи великую державу германскую, правительство и воинство ее, даруй им победу на сопротивных и сохрани их крестом своим честным…». Епископ Панкратий, молясь о «даровании победы» рейху, в своих показаниях отмечал: «Я, не давая официальной подписки и обязательства работать в гестапо, на деле оказался их сотрудником»[241].

Отметим, что о епископе Панкратии имеются и иные суждения: «Ему как наместнику Свято-Успенской Почаевской лавры принадлежит немалая заслуга в проведении Архиерейского собора (18 августа 1941 г.), принявшего решение о соблюдении верности Московской патриархии, о сохранении Украинского экзархата при временном автономном управлении»[242]. Думается, взвешенную оценку деятельности владыки Панкратия (Василия Гладкова, 1892–1945 (?), обстоятельств и обоснованности его репрессирования можно дать лишь после комплексного изучения источников, включая следственное дело.

«Диким» приходам нарком С. Савченко посвятил отдельную директиву № 1328/с от 22 июля 1944 г. Ее стоит частично процитировать: «По имеющимся в НКГБ УССР сведениям, на территории областей Украины существуют “дикие” приходы, нелегальные монастыри и скиты Православной церкви, не подчиненные Московской патриархии и считающие себя “Истинно-Православной церковью” на том основании, что руководители патриархии “продались” советской власти». Указывалось, что в Харьковской области и в Донбассе распространение получили «подгорновцы», в Херсонской – «прокопиевцы», отказывающиеся от подчинения епископату РПЦ.

Наркомом ставилась задача органам НКГБ «через проверенную агентуру» выявлять и брать на учет подобные общины, активно вести их оперативную разработку. «Не затягивая» с агентурным изучением, «катакомбные» организации ликвидировать путем ареста их руководителей (с санкции НКГБ УССР) и актива из мирян, выявлять среди них агентуру немецких спецслужб, дезертиров, активных пособников оккупантов. При этом указывалось, что церкви и молитвенные дома закрывать не следует, «принимая меры к назначению в них наших агентов-священников», а «дикие» приходы – компрометировать перед верующими[243].

Несколько отвлекаясь, вспомним, что примерно в это же время вышла директива, строго указывавшая руководящему составу и оперативникам НКГБ на недопустимость присваивать разработкам, делам и псевдонимам агентов… «странные и оскорбительные» наименования. Разработка сионистов в Черновицкой области именовалась «Голубой воздух», в агентурном аппарате иных УНКГБ состояли негласные помощники или велись дела с псевдонимами «Бандит», «Гроб», «Петух», «Подошва», «Одесские подонки» и др., являвшимися воплощением невообразимой чекистской фантазии. Фигурантов оперативной разработки по сторонникам гетмана Павла Скоропадского в духе классового подхода обозвали «Дармоедами»[244].

«Пророки» и «Самодержцы» под колпаком НКГБ

В докладной записке от 18 декабря 1959 г. в ЦК Компартии Украины председатель КГБ республики (в 1954–1970 гг.) Виталий Никитченко подчеркивал, что в период оккупации оживились сектантские течения, «вероучение которых основывается на антисоветской платформе», – пятидесятники-сионисты, адвентисты-реформисты, свидетели Иеговы – ильинцы, а также Истинно-православная церковь, подгорновцы, иоанниты, иннокентьевцы, хлысты, мурашковцы и др.[245]

Уже в послевоенный период чекисты дали общую характеристику подобным течениям, во многом объясняющую, в контексте тогдашнего видения проблем безопасности государства, характер оперативных мероприятий по отношению к религиозному подполью: указанные группы «переросли в антисоветское подполье из религиозных формирований, построенных по специальной структуре, с наличием своих руководящих центров, нелегальных типографий, шифрами, институтами связников, курьеров и т. п.»[246].

Нелегальные псевдорелигиозные течения, прямо декларировавшие политическое неприятие «краснодраконовской власти», и в военные годы постоянно находились в поле зрения органов НКВД – НКГБ. К примеру, 14 марта 1943 г. вышла директива № 182/СН НКВД УССР областным УНКВД о противодействии «антисоветским» течениям «федоровцев» и «михайловцев». Сообщалось, что их общины, будучи разгромленными чекистами в конце 1940 – начале 1941 г., возродились на оккупированной территории, а часть участников «стала на путь предательства», занимая посты в немецкой полиции и административных органах (правда, иные сектанты проявили нелояльность по отношению к оккупантам и были ими отправлены в концлагерь в Миллерово (Ростовская область)). Ставились задачи по агентурной разработке адептов упомянутых течений[247].

В начале 1944 г. контрразведчики ликвидировали так называемую «церковно-монархическую организацию», действовавшую под видом ставропигиального монастыря под руководством архимандрита Михаила (Костюка). Себя Костюк именовал «самодержцем Всероссийским» и «Патриархом всея Руси». По делу арестовали 28 человек (в основном монахинь). Однако, как показало расследование, под видом монахов у Костюка скрывались активные коллаборационисты, удалось разоблачить нескольких оставленных «на оседание» агентов немецких спецслужб, а заодно и завербовать «ценную агентуру по церковникам», отмечал нарком госбезопасности Украины Сергей Савченко в директиве № 520/с от 23 марта 1944 г.[248]

Особое внимание чекисты обратили на катакомбную «Истинно-православную церковь», ликвидировав 13 ее групп в Киевской, Сталинской, Ворошиловградской, Запорожской областях со 178 участниками (всего численность верных ИПЦ в УССР оценивалась НКГБ примерно в 500 человек)[249]. Письмо НКГБ УССР от 14 февраля 1945 г. № 15/д обвиняло ИПЦ в том, что ее руководители «полностью перешли на службу немецким оккупантам», вели антигосударственную пропаганду и шли на сотрудничество с немецкими спецслужбами, в том числе выполняя их задания в тылу Красной армии[250].

Что же касается упомянутых «иоаннитов», то по ним также был нанесен «оперативный удар» – в рамках централизованной разработки НКГБ УССР «Остров» ликвидировано до 30 их групп, задержано примерно 250 участников, среди них установлены активные пособники оккупантов, а также лица, захватывавшие православные храмы[251]. 30 января 1945 г. НКГБ УССР направил начальникам УНКГБ ориентировку по этому «церковно-монархическому течению». В документе говорилось, что течение фанатичных почитателей Иоанна Кронштадтского возникло около 1885 г. После революции благодаря активистам хлыстовских организаций Петрову и Пустошкину появился нелегальный центр руководства иоаннитами, установивший затем связь с «белыми» эмигрантскими организациями в Париже, Харбине, Порт-Артуре. В Украине в 1918–1923 гг. для зашифровки своих общин они создали сельхозартели «Зерно», «Заря свободы» (в период коллективизации распущены, а их активисты арестованы).

Адепты течения разъехались по СССР, создавая нелегальные монастыри и домовые церкви. В 1940 г. в Сталинской, Ворошиловградской, Харьковской, Запорожской областях НКВД ликвидировал «антисоветское подполье» иоаннитов во главе с архимандритом Пищало. Во время оккупации, подчеркивал документ, иоанниты превратили свои молитвенные дома в «очаги профашистской агитации», их представители привлекались немцами для выполнения разведывательных и контрразведывательных задач, антиправительственной пропаганды. Авторитетам течения Михаилу Медведникову (Кременчуг) и Александру Агееву (Павлоград) удалось скрыться. Для дальнейшей оперативной разработки иоаннитов открывалось централизованное агентурное дело «Остров», по которому только в 1945–1947 гг. привлекли к уголовной ответственности свыше 50 адептов секты[252].

Этому же течению была посвящена ориентировка НКГБ УССР от 20 августа 1945 г. № 93. Отмечалось, что группы сектантов наиболее распространены в Сталинской, Ворошиловградской, Винницкой и Полтавской областях, в 1942 г. создан «Кубанский межкраевой центр» этого течения. Иоанниты стоят на монархических позициях, не признают советской власти, осуждают патриарха за нормализацию отношений с советской властью, ведут катакомбное служение, имеют «схроны»[253]. В УНКГБ по Ворошиловградской (Луганской) области завели групповое агентурное дело по иоаннитам[254] под названием «Компания царя» – лидер «иоаннитов» в этой области, Н. Сидоров, выдавал себя за царя Николая II, что не мешало ему сотрудничать с гитлеровской полицией безопасности и СД.

В годы войны на оккупированной территории Сумской, Полтавской, Запорожской, Кировоградской, Днепропетровской областей возрождалось и течение «подгорновцев» (иное название – «стефановцы»), крайне враждебно настроенное по отношению к «советам» и канонической РПЦ. Подгорновцы (подробнее о них пойдет речь в отдельном очерке) захватили 7 православных храмов, призывали молиться за победу немцев. Разработка «стефановцев» велась по централизованному делу НКГБ УССР «Халдеи», 15 активистов секты подвергли аресту. При этом контрразведка выявила факты сотрудничества ряда участников секты с гитлеровскими спецслужбами. Один из «церковных старост», Сергей Курочкин, например, был завербован гестапо и использовался по линии борьбы с партизанами, ряд выданных им патриотов был казнен оккупантами[255].

Оперативная работа советских спецслужб по ИПЦ и подгорновцам («церковно-монархическому подполью» по тогдашней классификации) будет нами подробнее рассмотрена ниже.

«Проповедники» от абвера

Уже 28 января 1944 г., задолго до полного освобождения Украины, вышла директива № 145/с НКГБ УССР всем региональным органам госбезопасности «О работе по сектантам». Подчеркивалось, что, по агентурным данным, А. Гитлер «в целях разобщения и обессиливания православных церковных организаций способствовал усилению сектантского движения», лично отдавал указания по насаждению разброда, настроений в религиозной жизни в СССР.

Оккупантами стимулировалась активность вышедших из подполья сект, в среде которых энергично приобреталась агентура разведорганов абвера, гестапо, румынских спецслужб (военной разведки Сервичул Сервис и контрразведки Сигуранца). Предписывалось взять на оперативный учет, в агентурную разработку все координационные и периферийные организации сект, их авторитетов и пасторов, указывалось на необходимость приобрести негласных помощников среди влиятельных фигур религиозных общин, выявить всех прибывших из Германии (где открывались специальные миссионерские курсы для сект на Востоке) и Западной Украины миссионеров[256].

Спецслужбы Германии прилагали усилия для распространения в Украине подконтрольных себе протестантских течений, тем более что с 1932 г. духовный центр евангелического движения переместился в Берлин. На оккупированных землях подбиралась способная молодежь на курсы в рейхе, где работал подконтрольный немецким властям «Славянский евангельско-баптистский союз», а в г. Аланс – «библейские курсы» для подготовки проповедников на территориии СССР. По заданию оккупантов часть протестантского актива призывала к сотрудничеству с гитлеровцами, агитировала за переезд на работы в Германию.

В г. Лодзь (Польша) для работы на украинских землях оккупанты создали «центр» баптистов[257] для объединения различных течений в единое, под эгидой Берлина. Как писал пресвитеру-баптисту, руководителю этого течения в Харькове Каплиенко[258], один из руководителей Лодзинского центра Гутма, «немецкая власть хочет объединения всех верующих баптистов, евангелистов и адвентистов в единую Христову церковь». В средине 1942 г. под оперативным контролем спецслужб оккупантов в Пятихатском районе Днепропетровской области прошел Всеукраинский съезд, сформировавший Всеукраинский союз христиан евангелической веры, были созданы и областные центры этого союза, стремившиеся к объединению с общинами баптистов[259].

По данным органов госбезопасности, за период оккупации в УССР легализовалось и возобновило дятельность до 4200 общин различных протестантских течений[260]. Известно, например, что к 1940 г. в УССР оставалось 426 домов молитвы евангельских христиан и баптистов, а в 1942 г. они располагали уже 2778 культовыми объектами, которые посещало свыше 98 тыс. верующих[261].

Среди «антисектантских» мероприятий контрразведки можно назвать централизованное дело «Пророки» на пресвитерско-проповеднический актив трясунов-пятидесятников, с 1930 г. существовавших на нелегальном положении и воссоздавших «Всеукраинскую коллегию епископов», открытую периферийную структуру с разрешения оккупантов (было выявлено свыше 120 общин с 4000 участниками, арестовано 30 активистов)[262].

С 1945 г. легально зарегистрировавшаяся часть баптистов приняла «пятидесятников» в свою структуру, дабы те избежали арестов. Правда, не признавшие власти евангельские христиане стали фигурантами заведенного на них НКГБ в декабре 1944 г. дела «Ожившие» (на актив баптистов-нелегалов во главе с киевским пресвитером Петром Метелицей)[263].

Отдельная ориентировка 2-го Управления НКГБ начальникам УНКГБ от 2 марта 1944 г. посвящалась течению евангельских христиан и баптистов. Они, говорилось в документе, во время оккупации активизировали работу, создали областные, окружные и районные советы. Из Германии прибыли специально обученные в семинарии «Свет Востока» проповедники и миссионеры (среди которых было немало агентов спецслужб). Они открывали на оккупированных землях Украины дома молитвы, выдвигали своих представителей на руководящие посты в местном самоуправлении. Упоминалось, в частности, о большой группе миссионеров Казакевича и Каминского, действовавших среди евангелистов Донбасса. Ориентировка указывала на необходимость роспуска созданных немцами «органов самоуправления», розыска «сектантского актива», сотрудничавшего с противником, приобретения квалифицированной агентуры с целью осведомления и разложения этих конфессиональных общин изнутри[264]. Директива НКГБ СССР № 25 от 21 февраля 1944 г. ориентировала на пресечение агентурным путем попыток сектантских авторитетов массово открывать молитвенные дома и регистрировать общины[265].

Большое значение придавалось разработке течения адвентистов 7-го дня (АСД) и особенно – отколовшихся от него «адвентистов-реформистов» (не признавших, в частности, и решений съездов АСД в части поступления на воинскую службу в период войны). Как установила контрразведка, на оккупированной территории «реформисты» активно сотрудничали с противником, их использовали для спецпропаганды, разведывательной и контрразведывательной работы. Активисты киевской общины Яков и Владимир Рейнеры (сыновья расстрелянного в 1937 г. авторитета АСД) добровольно пошли на сотрудничество с гестапо, вели агитацию за лояльность оккупантам. Руководитель АСД в Донбассе Федор Гладков отдал сына на службу в немецкие карательные органы, распространял антисоветские листовки. По АСД и «реформистам» НКГБ УССР завел централизованное агентурное дело «Оракул». Предусматривалось устанавливать нелегальные молитвенные дома, вербовать агентуру из среды АСД (прежде всего среди руководителей их общин, проповедников, закончивших курсы в Германии), выявлять скрытые связи общин АСД Украины с единоверцами других союзных республик[266].

УНКГБ по Житомирской области в феврале 1945 г. реализовало дело «Михайловцы» на секту «Михаила Архангела» – ее «гуру» Михаил Кокитько именовал себя то «белым царем», то «Михаилом Архангелом», а супруга – «царицей Александрой». Они же объявили «крестовый поход» против советской власти. Винницкие чекисты по делу «Мракобесы» в январе 1945 г. «накрыли» секту «еноховцев» Анастасии Васильевой, открыто называвшей немцев «ангелами-спасителями»[267].

На оперативном контроле находились и мистические группы, которым НКГБ СССР посвятил директиву № 26 от 21 февраля 1944 г. В ней шла речь о попытках «враждебных элементов» создать «антисоветские мистические группировки». Утверждалось, что группы мистиков-антропософов в СССР были связаны с немецкой разведкой, кружки теософов подпали под влияние Великобритании. Резидент немецкой разведки поэт Горский-Горностаев (арестованный в 1943 г.) создал в Москве секту «федоровцев» в честь поэта-символиста Федорова, мистик С. Готовцев создал «Христианский союз молодежи»[268].

Наконец, в число приоритетов противодействия «враждебным сектам» вошло подполье «Свидетелей Иеговы» (СИ, в послевоенный период доставлявшее наибольшее беспокойство спецслужбе разветвленной конспиративной сетью и прямым подчинением своему центру в США, куда стекалась собранная в СССР информация политического и военного характера). В ориентировке НКГБ УССР от 31 августа 1945 г. № 109/д признавалась «значительная активизация враждебной деятельности» иеговистов. Анализ предыстории этого течения свидетельствовал о квалификационном росте «чекистов-религиоведов»: говорилось, что секта «иудействующих христиан» (будущих иеговистов-ильинцев) во главе с бывшим штабс-капитаном Ильиным появилась на Урале еще в 1846 г., основой вероучения стала книга Ильина «Сионская весть». На Украине в составе Российской империи общины СИ начали распространяться с 1908 г., появившись на Винничине, в Донбассе, на территории современных Одесской, Днепропетровской, Харьковской и Киевской областей. Революцию 1917 г. адепты СИ встретили враждебно, как «сатанинскую». Имели связи с зарубежными центрами и руководящими звеньями в Ташкенте и Чимкенте. Подполье СИ в 1938–1939 гг. было ликвидировано НКВД в Харьковской, Сталинской, Днепропетровской, Одесской областях, Молдавской АССР в составе УССР, при этом изъяли значительный объем иеговистской литературы.

Активизировавшись и легализовавшись во время войны, течение СИ заняло откровенно оппозиционное положение: адепты секты вели прогитлеровскую агитацию, распускали слухи о неминуемом поражении Красной армии. После освобождения Украины вновь ушли в подполье, отказывались служить в армии, сотрудничать с властью, получать паспорта, работать в колхозах, подписываться на госзаймы и т. д. Их общины действовали конспиративно, имели достаточно типографской техники, пропагандировали повстанчество и вредительство в экономике. Для оперативной разработки иеговистов НКГБ УССР завел тогда же централизованное агентурное дело «Завет»[269].

Кровавые жертвы

В целом спецслужба сразу же по освобождении значительной части Украины приступила к активным мероприятиям по корректированию конфессиональной ситуации и управлению положением в различных религиозных течениях. В этом отношении показательна директива НКГБ УССР от 13 марта 1944 г. № 943/2. Ею органам НКГБ предписывалось «распустить» созданные при оккупации территориальные центры различных протестантских течений. Одновременно выдвигалось требование подбора из состава «проверенной агентуры по сектантам» (прежде всего евангельским христианам и баптистам) кандидатур для уполномоченных по делам религии с целью их согласованного выдвижения на руководящие посты в общинах[270].

В Ровенской области контрразведчики ликвидировали общину (87 человек) изуверской секты «мурашковцев» («сионистов»). Их лидер Г. Ласкевич («апостол», «пророк Илья») и его фанатичные подручные («12 апостолов») подвергали своих адептов пыткам (вырезание кусочков кожи – «божья печать»), калечили их психически[271]. На особенностях этой секты стоит остановиться подробнее для лучшего представления о том, что ждало религиозное пространство Украины в русле «вероисповедальной» политики рейха.

Первый случай изуверского обряда «снятия печатей» у секты «мурашковцев»

Основатель течения Иван Мурашко родился в 1891 г. в с. Размерки в южной Белоруссии в семье крестьянина. В 1915 г. отправился на заработки в США, где стал адептом баптизма, но с 1919 г. познал «пробуждение» и стал дрейфовать к харизматическим течениям. Вернувшись на родину (территория Полесского воеводства тогдашней Польши) с 1926 г. стал изъявлять стремление к проповеднической деятельности. Примерно с 1931 г. Иван приступил к созданию своеобразной экстатическо-тоталитарной секты, объявив себя «Ильей-пророком», «ангелом Завета и отцом Сиона». Тогда же сошелся с матерью шести детей, баптисткой Ольгой Мурашко, ставшей «пророчицей». Из числа первых адептов были выдвинуты «12 апостолов». Формируется изуверский культ «кровавой жертвы», без которой миру грозит погибель. Первую жертву принесла сама О. Кирильчук – в присутствии «учеников» ей нанесли 13 ран. В дальнейшем практиковалось прилюдное «снятие печатей» (срезание кусочков кожи, вырезание крестов на теле) и сбор жертвенной крови – она играла ключевую роль в диких обрядах мурашковцев (смешав с вином, ею же «причащались»). В декабре 1934 г. на съезде происходит окончательное оформление секты (собралось около 80 адептов) и принятие катехизиса мурашковцев – «Сионского статута», который пытались зарегистрировать в Министерстве вероисповеданий Польши.

«Мать» секты «мурашковцев» Ольга Кирильчук с вырезанными на коже крестами

«Вероучение секты, допускающее прямое общение с духами, порождает соответствующие обряды, – пишут сектоведы. – Мурашковцы, подобно пятидесятникам, признают крещение Духом Святым. Признаком Божьей Благодати они считают “говорение на иноязыках”… Мурашковцы, чтобы усилить религиозный экстаз, быстрее достичь озарения Духом Святым, во время молитвенных собраний устраивают пляски… Они становятся в круг, напевают определенные мелодии, подражая оркестру. Вроде звуков “тур-бам, тур, бам, бари-бари, бам, ром, ба-ри-бам, господи, Христос, забери меня с собой” и т. д. Они берутся за плечи и в такт “музыке” сначала медленно, а затем все быстрее раскачиваются, приплясывая, ходят по кругу. Темп ускоряется. Затем начинают прыгать, вертеться, кричать, пока в изнеможении не падают в обморок. Мурашковцев за их танцы называли еще сионистами-скакунами». Для изнеможения и повышения внушаемости адептам навязывали многочисленные «посты»[272].

Под влиянием «проповедей» Мурашко в 1936 г. свыше 100 крестьянских семей со скарбом двинулись из Белоруссии под украинские Сарны (нынешняя Ровенская область), где на 200 га земли приступили с строительству «Нового Иерусалима» и к ожиданию прихода Сиона. В казарме (бывшей конюшне) люди антисанитарно жили буквально вповалку, начались болезни, повальная чесотка (объявленная «пророком» «богоугодной»), пошла детская смертность. При этом Мурашко и Кирильчук проживали отдельно, в комфортном доме с прислугой – «дворце Сиона». Практиковались поборы натурпродуктами, одеждой на «жертвенник», устроенный Мурашко.

Адептам секты запрещались общественная жизнь, служба в армии, браки вне своего круга. Следует сказать, что польская полиция быстро отреагировала на деяния «пророка». В 1935 г. он и Кирильчук были арестованы. Еще в 1934 г. Мурашко и Кирильчук прошли стационарную психиатрическую экспертизу и медицинское обследование. У «пророчицы» эксперты констатировали истерические состояния, «истерическую дегенерацию» с впадением в обморочное состояние, реатроактивную амнезию. Помимо штрафа, ее приговорили к 6 месяцам заключения с отсрочкой исполнения наказания.

Мурашко, пришли к выводу врачи, физически здоров, имеет «сильный интеллект и высокие умственные способности», эрудирован. При этом страдает параноей, систематическим бредовым состоянием, отличается чувством собственной «сверхценности», эгоцентричен, все подгоняет под свои главные идеи, хорошо адаптируется в социальных условиях.

Побыв под наблюдением полиции, весной 1938 г. И. Мурашко и О. Кирильчук присвоили кассу секты и бежали в Аргентину, «Новый Иерусалим» перестал существовать. Активность тоталитарной секты возродилась в период оккупации (после «совещания» осенью 1941 г.), ведь создатели «нового порядка» делали все необходимое для насаждения деструктивных духовных явлений. После изгнания оккупантов мурашковцы отказывались от воинской службы, дезертировали, за что ряд их «апостолов» и адептов получил 10 лет лагерей. В январе 1945 г. Григорий Ласкевич пытался зарегистрировать общины мурашковцев, насчитывавших до 100 участников.

До 1947 г. остатки мурашковцев состояли в евангельских христианах-баптистах. Однако присущие подобным течениям крайняя гордыня и прелесть духовная привели к тому, что уже в 1947 г. некая Прасковья Шупеник («Сарра») объявила себя руководителем групп мурашковцев Западных Украины и Белоруссии. В следующем же году появилась «мать славы» Любовь Ушенко (бывшая католичка, взявшая под опеку детей О. Кирильчук), объявившая «второй зов» в ряды секты и призывавшая завершить дело И. Мурашко по «строительству царства Христова». Соответственно, возобновились оперативная разработка и аресты адептов секты[273].

В годы войны произошло «возрождение» и своеборазного течения «малеванцев», попавших в разработку органов госбезопасности. В свое время Кондратий Малеванный в Тараще Киевской губернии провозгласил себя «Христом». Под его влиянием жители окрестных сел распродавали дома и имущество в ожидании Страшного суда, собирались толпами, впадали в экстатическое состояние, пребывали в радостно-возбужденном положении. В 1892 г. выдающийся психотерапевт и психиатр академик В.М. Бехтерев описал психическое состояние основателя секты в статье «Параноик Малеванный как виновник своеобразной психопатической эпидемии». Вышла и книга профессора И. Сикорского «Психопатическая эпидемия 1892 года в Киевской губернии», где описывалось состояние «ненормального молитвенного экстаза» малеванцев – они кричали, падали, «словно сраженные», радовались и жалобно плакали, били себя, до исступления танцевали и т. п.

Спецслужба вынуждена была, совместно с органами внутренних дел, принимать меры к пресечению деятельности откровенно деструктивных сект, прямо несших угрозу здоровью и жизни людей. Среди них – «скопцы» (практиковавшие кастрацию), обряд погребения заживо встречался у «иннокентьевцев-татунистов», в подобных же сектах распространялось доведение до самоубийства, жертвоприношения, запрет на брак и пользование общегражданскими документами[274].

Жесткое время – суровые нравы

В годы войны закономерно произошла активизация так называемого «религиозного подполья». Впрочем, следует учитывать (не оправдывая сотрудничества с агрессором), что сама довоенная политика властей и свирепые репрессии против церкви создавали предпосылки для перехода ряда представителей клира (в том числе временного) на сторону врага. Не зря ряд исследователей считают сотрудничество части советских граждан с оккупантом «последним актом Гражданской войны 1917–1920 гг.». Разумеется, присутствовали и мотивы мести со стороны безвинно пострадавших в предвоенный период при форсированном построении «мобилизационного социализма». Среди разоблаченной агентуры немецких спецслужб, отмечали документы органов госбезопасности, оказалось немало детей «репрессированных врагов народа», которых целенаправленно старались привлечь к сотрудничеству разведорганы агрессора. Существовали даже организации старшеклассников, потерявших близких в жерновах «большого террора», которые стремились поквитаться с обидчиками… путем уничтожения портретов и бюстов «вождей»[275].

Что же касается участников «церковного подполья», актива различных катакомбных или псевдоправославных течений, то документы НКВД – НКГБ четко указывают на преобладание среди них раскулаченных, зажиточных крестьян, членов украинских национал-демократических партий, участников национально-государственного строительства 1917–1920 гг., антикоммунистического повстанчества 1920-х и начала 1930-х гг., для которых религиозная фронда стала одной из форм «антисоветской работы монархического характера».

Справедливости ради отметим, что активно сотрудничали с оккупантами и отдельные представители аппарата правящей партии большевиков, советской власти и комсомольских органов. Отмечены случаи инициативного предательства руководителей, оставленных при отступлении РККА групп коммунистического подполья. Как сообщали органы НКГБ УССР, на оккупированной территории «часть бывших коммунистов и комсомольцев стала на путь заискивания и выслуживания перед немцами».

Только на Киевщине среди арестованных агентов и пособников врага оказались 62 члена партии и 91 комсомолец[276]. Глава НКГБ УССР С. Савченко в директиве № 2534/с от 21 декабря 1944 г. потребовал усилить оперативную разработку членов ВКП(б) и комсомольских активистов, которые добровольно явились на регистрацию в оккупационную администрацию, пошли на вербовку немецкими спецслужбами и использовались противником для создания лжепартизанских отрядов-«приманок» и внедрения в антифашистское подполье, сотрудничали с абвером, зондерштабом «Р» (органом антипартизанской борьбы и провокаций), румынской контрразведкой Сигуранцей[277].

Стоит подчеркнуть, что оперативно-розыскные мероприятия на освобожденной территории 1943–1945 гг., включая работу по «церковной линии», прежде всего направлялись на выявление агентуры вражеских спецслужб и активных пособников оккупантов, что, согласимся, было целиком оправдано – учитывая и соображения законного возмездия за содеянное, и необходимость обезвреживания серьезных агентурных (разведывательно-диверсионных) позиций, созданных спецслужбами Германии, Румынии и Венгрии перед отступлением. Известно, что, отходя на Запад, противник оставил в Украине до 200 резидентур (2500 подготовленных шпионов, диверсантов, террористов). Всего же в 1943–1945 гг. органы госбезопасности арестовали в Украине по делам «религиозной окраски» 875 человек, ликвидировали 87 религиозных групп и общин[278].

Нельзя не учитывать задач и атмосферы ожесточенного противоборства с еще не сломленным противником и невиданных злодеяний, совершенных оккупантами. Уже предварительное расследование показало, что на той же Киевщине агрессоры уничтожили свыше 100 тыс. мирных граждан, более 121 тыс. угнали на каторжные работы. В психиатрической больнице имени Павлова в душегубках умертвили 485 беззащитных «убогих», врачей, пытавшихся заступиться за несчастных, – и несть числа таким примерам сатанинской жестокости тех, кого наши предки остановили на марше к «тысячелетнему рейху».

Даже «бескровные» формы сотрудничества с врагом в таких условиях карались весьма сурово, а сами правоохранительные органы и спецслужбы не только действовали в экстремальных условиях бескомпромиссного противостояния с претендентами на мировое господство, но и только что вышли из полосы всеобщего беззакония и кровавых, сфабрикованных компаний по борьбе с «врагами народа». Директива НКГБ УССР № 1075 от 21 июня 1944 г. предписывала вести агентурно-оперативную работу для выявления антисоветских элементов… среди инвалидов Великой Отечественной войны![279] Разумеется, жестко карали и военных преступников. В феврале же 1946 г. на нынешней площади Независимости публично повесили 12 немецких военнослужащих и чиновников – организаторов и исполнителей террора против мирного населения.

Деятельность органов госбезопасности по отношению к религиозным объединениям может быть понята только в контексте того сложного времени, драматических обстоятельств Великой Отечественной войны. По слову Святейшего Патриарха Кирилла, «мы должны делать разумные выводы из исторических событий. Никогда нельзя поверхностно оценивать то, что произошло в прошлом. Нужно всегда стремиться видеть руку Божию и в хорошем, и в плохом, помня, что суд Божий совершается над нами в каждый момент времени. Дай Бог, чтобы эта острота духовного зрения не притуплялась в нашем народе, чтобы мы сторонились греха, зла, неправды и помнили: какой бы силой ни поддерживались это зло и этот грех – будь то сила экономической власти, сила средств массовой информации, сила средств, убеждающих человека, – вся эта сила ничто пред лицом Божиим»[280].

Победа над нацизмом и победа над атеизмом, подчеркивают иерархи Православной церкви, пришли одновременно. Проблема деятельности спецслужб в религиозной сфере в военные годы требует глубокого изучения на основе тщательного, перекрестного использования источников, хотя методы науки всегда будут относительны и поверхностны перед Промыслом Божиим. Разве не впечатляет резкий поворот в сталинской политике в 1943 г.? Разве поверили бы чекисты в 1937 г., что через несколько лет будут с таким же профессиональным рвением защищать распинаемую ими же 20 лет церковь? Об этом стоит задуматься современникам. Да, тогдашние методы противодействия «духовным диверсантам» и изменникам были далеки от рафинированных представлений о «правовом государстве». Но мы-то теперь знаем, к чему приводит длительная и безудержная агрессия тех же деструктивных сект против Святой Руси, колыбели православия на днепровских берегах, душ наших детей.

Пасхальный взлет веры Православная церковь в Украине в первые послевоенные годы

Покаяние комиссаров

Власти СССР и лично И. Сталин не могли не признать мощного духовно-патриотического потенциала веры Христовой и Православной церкви. В сентябре 1943 г., как известно, возрождается патриаршество – Патриархом становится митрополит Сергий (Страгородский). 31 января – 2 февраля 1945 г. проходит первый (после 1918 г.) Поместный собор Русской православной церкви (РПЦ), утвердивший «Положение о Русской православной церкви». Патриархом Московским и всея Руси был избран (после смерти Патриарха Сергия) митрополит Алексий (Симанский) – сын камергера императорского двора и внук сенатора Российской империи, как особо подчеркивалось в тогдашних документах.

Местоблюститель Патриаршего Престола (1936–1943 гг.), митрополит Сергий (Страгородский)

Интересно, что еще в 1927 г. тогдашний архиепископ Хутынский Сергий намеревался эмигрировать из охваченного жестокими преследываниями церкви в СССР. Управляя тогда Новгородской епархией, он приехал за советом и молитвой к духовнику Александро-Невской лавры схимонаху Серафиму (Муравьеву), ныне широко известному как преподобный Серафим Вырицкий (1866–1949). «Отец Серафим, не лучше ли мне уехать за границу?» – спросил архиерей. «Владыко! А на кого Вы Русскую православную церковь оставите? Ведь Вам ее пасти! – ответил старец Серафим. – Не бойтесь, Сама Матерь Божия защитит Вас. Будет много тяжких искушений, но все, с Божией помощью, управится. Оставайтесь, прошу Вас…». Прозорливый отец Серафим предсказал владыке Алексию и его будущее служение Патриархом в течение 25 лет (как и сталось в 1945–1970 гг.!).

Новый архипастырь, писал в те дни «Журнал Московской патриархии», «совершенно естественно усвоил многие взгляды и принципы» митрополита Московского Филарета (Дроздова), и даже диссертация кандидата богословия владыки Алексия рассматривала взгляды святителя Филарета на воспитание церковью нравственно-правового сознания людей.

Либерализация отношения партии большевиков и властей к церкви принесла свои благоприятные для православных результаты. К 1948 г. в СССР насчитывалось около 14 тыс. храмов (к 1917 г. в Российской империи – 78 897), в которых служило 13 тыс. священнослужителей (к 1917 г. – до 300 тыс.), действовало 85 монастырей.

Правда, не следует преувеличивать «усердие» власти, ведь из 9829 действовавших в СССР к октябрю 1943 г. православных церквей 6500 открылись на оккупированной территории («религиозная политика» гитлеровского режима, исповедовавшего «государственный оккультизм», тема отдельного разговора), в 1944–1945 гг. удовлетворили лишь 9,8 % ходатайств верующих об открытии церквей, отказывали и в возвращении мощей, чудотворных икон, хранившихся в музеях[281].

«…Представьте себе: идет жестокий бой, на нашу передовую лезут, сминая все на своем пути, немецкие танки, и вот в этом кромешном аду я вдруг вижу, как наш батальонный комиссар сорвал с головы каску, рухнул на колени и стал… молиться Богу. Да-да, плача, он бормотал полузабытые с детства слова молитвы, прося у Всевышнего, которого он еще вчера третировал (Курсив наш. – Прим. авт.), пощады и спасения. И понял я тогда: у каждого человека в душе Бог, к которому он когда-нибудь да придет»[282].

Этот потрясающий эпизод приведен в книге, посвященной одному из участников Великой Отечественной войны, для которых она стала началом дороги к Богу, – наместнику Псково-Печерского монастыря архимандриту Алипию (Воронову). Он стал одним из тех, о ком Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий сказал в послании по случаю 60-летия Победы в Великой Отечественной войне: «В огненном горниле испытаний многие обрели или укрепили свою веру. Немало было воинов, которые, исполнив долг ратного служения Родине, после войны стали служить Богу и своему народу в священном сане»[283].

Без тени подозрения

Неподдельный религиозный подъем народа, выстоявшего в страшной войне, определенные послабления со стороны продолжавшего оставаться воинственно-атеистическим режима привели к неожиданному еще несколько лет назад росту воцерковления людей. По молитвам близких затронул он и офицеров Красной армии, среди которых прослойка членов ВКП(б) была особенно высока.

«Много раз я видел в церквях фигуры женщин, склонивших свои колени, опустившихся на холодный каменный пол и с трепетной и горячей молитвой смотревших на пустые глаза икон, – докладывал 25 июля 1945 г. в ЦК КП(б)У один из ведущих в СССР специалистов по “научному атеизму” Б. Кандидов, не на шутку обеспокоенный возможной потерей “фронта работ”. – Плакали и молились с горячей верой, наделялись, что бог – добрый и милосердный, сжалится и спасет их близких, проливавших свою кровь в жестокой борьбе с опасным и страшным врагом»[284].

Для сравнения следует вспомнить, что к началу Великой Отечественной войны в Киеве действовали два храма, а в ряде промышленных областей (Сталинской (ныне – Донецкой), Ворошиловградской, Запорожской и др.) – ни одного! Были закрыты и все монастыри.

«Антирелигиозной пропаганды нет. Научно-просветительская пропаганда этих вопросов не затрагивает. Никто не разъясняет истинного значения этих дикарских обрядов (Церковного служения. – Прим. авт.), их вреда для народа», – сокрушался упомянутый Б. Кандидов, с ностальгией вспоминая времена Союза воинствующих безбожников (СВБ) Емельяна Ярославского (Минея Губельмана). Антирелигиозная секция при Институте философии АН СССР «давно ликвидирована», пишет автор, как и центральный совет СВБ, центральный музей истории религии и атеизма «дышит на ладан». Б. Кандидов «с горя» упрекал церковь… в распространении инфекционных и венерических болезней!

«Научный атеист», хотя и успокаивал себя утверждением о том, что «нынешняя религиозность – явление временное», с тревогой подмечал: «по новой системе строится проповедь, очень большое внимание уделяется искусству (Религиозным сюжетам в искусстве. – Прим. авт.), активизировалась индивидуальная работа с верующими, большое внимание уделяется благотворительности, между духовенством и верующими создана новая система взаимоотношений». Как видим, оценка принципиального безбожника высока и заслуживает быть учтенной и сейчас, при углублении диалога между церковью и обществом.

Власти СССР и лично И. Сталин не могли не признать мощного духовно-патриотического потенциала веры Христовой и Православной церкви. В сентябре 1943 г., как известно, возрождается патриаршество. 31 января – 2 февраля 1945 г. проходит первый (после 1918 г.) Поместный собор Русской православной церкви, утвердивший «Положение о Русской православной церкви». Патриархом Московским и всея Руси был избран митрополит Алексий (Симанский) – сын камергера императорского двора и внук сенатора Российской империи, как особо подчеркивалось в тогдашних документах. Новый архипастырь, писал в те дни «Журнал Московской патриархии», «совершенно естественно усвоил многие взгляды и принципы» митрополита Московского Филарета (Дроздова), и даже диссертация кандидата богословия владыки Алексия рассматривала взгляды святителя Филарета на воспитание церковью нравственно-правового сознания людей[285].

Сталинский «конкордат»

Еще в сентбяре 1943 г. «в пакете» с решением о возрождении патриаршества и послаблениях церкви И. Сталин создал государственный контролирующий орган – Совет по делам РПЦ при Совете народных комиссаров СССР. Совет по делам Русской православной церкви образовали постановлением Совета народных комиссаров СССР № 993 от 14 сентября 1943 г. Его возглавил полковник Наркомата государственной безопасности Георгий Карпов. С 1945 г. он уже – генерал-майор, удостоенный ордена Ленина за «обеспечение» Поместного собора РПЦ 1945 г., возглавивший с мая 1946 г. «религиозный» отдел «О» МГБ СССР.

Г. Карпов (1898–1967), уроженец Кронштадта, служил в «органах» с 1922 г. Возглавляя подразделения НКВД в Карельской АССР и Ленинградской области, печально «прославился» жестоким ведением сфабрикованных дел против «церковно-монархических элементов», а в 1938 г. удостоился ордена Красной Звезды. Когда началась очередная «чистка» чекистов, многих из его коллег расстреляли «за нарушения соцзаконности», а самого Георгия Григорьевича спас перевод в Центральный аппарат НКВД СССР. Но с «церковной линии» в политической контрразведке не уходил, с декабря 1941 г. возглавлял 4-й отдел 3-го (Секретно-политического) управления НКВД, занимаясь «борьбой с церковно-сектантской контрреволюцией». Нужно сказать, что в вопросах религиозной жизни и личностях иерархов он разбирался прекрасно, что и продемонстрировал И. Сталину в длительной беседе перед назначением (прямо по телефону из кабинета вождя чекист и пригласил архиереев РПЦ на ставшую исторической беседу)[286].

«Религиовед» из НКГБ был сдержан, осторожен и дипломатичен, сумел выстроить конструктивные отношения с Патриархией и лично с Патриархом Алексием I. Сам Сталин сразу же очертил офицеру задачу – не изображать из себя «обер-прокурора Синода» и к церкви «в карман не заглядывать». Более того, докладывал Г. Карпов, в 1944 г. правительство отпустило Совету по делам РПЦ 100 тыс. рублей «для расходов в течение года на приобретение ценных подарков высшему духовенству (патриарху и митрополитам) в юбилейные дни, что было разрешено тов. В.М. Молотовым». Эту же смету заложили и на 1945 г. (за годы войны РПЦ собрала и передала в фонд обороны 300 млн рублей. – Прим. авт.).

Совет народных комиссаров обязал Г. Карпова представить в декадный срок Положение о Совете и штатное расписание. По сути, Г. Карпову нужно было создать новый рабочий государственный орган, озаботиться составлением необходимой документации, поиском подходящего здания для Совета и подбором необходимого рабочего персонала. Нужно заметить, что профессиональные чекисты шли на работу в Совет неохотно. Об этом свидетельствуют личные дела сотрудников Совета. Например, помощник председателя Блинов Николай Иванович проработал в Совете менее года.

Все, даже очень незначительные, распоряжения делались и контролировались на очень высоком уровне. Скорее всего, И. Сталин пристально следил за работой Г. Карпова. Уже распоряжением от 23 сентября 1943 г. Совет народных комиссаров обязал исполком Московского городского Совета депутатов трудящихся в 2-дневный срок освободить и передать Совету по делам Русской православной церкви 2-й этаж особняка по ул. Кропоткина, дом № 20. Судя по всему, Правительство спешило создать хорошо работающий государственный орган. Вопросов для решения накопилось очень много. Русская церковь должна была возродиться буквально «из пепла».

Проблемы же в становлении новой структуры управления церковно-государственными отношениями, куда явно не рвались ни чекисты, ни партфункционеры, решались мгновенно и на уровне встреч Г. Карпова с заместителем председателя Совнаркома СССР Вячеславом Молотовым. «Совету по делам Русской православной церкви нужно помочь во всех отношениях. Весь личный состав Совета нужно поставить в привилегированное положение. Выдайте соответствующие пайки для сотрудников аппарата», – распорядился ближайший соратник И. Сталина. Жалованье тут же повысили (зарплата председателя увеличилась с 2500 до 3900 рублей в месяц), члены Совета получили право пользоваться благами Кремлевской столовой, 4-го управления Минздрава СССР, им давались отсрочки по мобилизации в действующую армию. Проблема комплектования аппарата также была решена.

Заместителями и помощниками Г. Карпова стали выходцы из госбезопасности. В. Молотов считал, что подбирать уполномоченных Совета в «областях, освобожденных от немцев, а также где много церквей, целесообразно из чекистов». Самому Карпову Молотов позволил остаться в кадрах спецслужбы: «Если ваше должностное положение в НКГБ не публикуется в газетах и не предано официальной гласности, то я считаю возможным совмещение». К 1948 г. среди сотрудников Совета на местах сотрудники Министерства госбезопасности (МГБ) СССР составляли 20 %. Власти СССР и лично И. Сталин не могли не признать мощного духовно-патриотического потенциала веры Христовой и Православной церкви.

Немало граждан делом восприняло призыв Поместного собора РПЦ 1945 г. ко вступлению в церковный брак и поплатилось за это. В марте 1945 г. в Казани старший лейтенант-танкист Сергей Соловьев, пять раз раненный, кавалер боевых наград, по просьбе невесты в полной воинской форме венчался с ней в храме – и тут же был исключен из партии[287].

Пасхальный взлет веры

Неудивительно, что документы контрольной над Православной церковью государственной инстанции отразили поразившую власть активность верующих на Пасху 1948 г. (тем более что Светлое Христово Воскресенье пришлось на День международной солидарности трудящихся 1 мая). Об этом идет речь в отчете Уполномоченного Совета по делам Православной церкви при СМ СССР по УССР от 18 мая 1948 г.[288]

Совет по делам РПЦ при СМ СССР (далее – Совет), говорится в документе, письмом от 19 марта 1948 г. № 150/с предложил принять меры и не чинить препятствий проведению служб и доступу верующих в храмы. Все было сделано для обеспечения беспрепятственного служения, усиленные наряды и патрули милиции следили за порядком и были готовы пресечь выходки «веселых компаний, возвращавшихся с гуляний и готовых подтрунить над участниками всенощной».

Как отмечали уполномоченные Совета по областям УССР, посещаемость храмов резко выросла, по сравнению с прошлым годом, церкви переполнены и не могут вместить всех прихожан. Все чиновники подчеркивали значительно возросшее присутствие на службах детей, молодежи и военнослужащих.

Представители в регионах УРСР направили руководству достаточно подробные отчеты о праздновании Пасхи, сопроводив их впечатляющей статистикой. Особое внимание обращалось на прихожан, ставивших свечи, осенявших себя крестным знамением и святивших куличи (таковые, видимо, считались «настоящими» верующими):

• в Троицком соборе Днепропетровска собралось около 6000 мирян, среди которых доля детей и молодежи оценивалась в 20–25 %;

• в Николаевском храме Херсона присутствовало на всенощной до 600 человек, в Духовском соборе – свыше 1500, а часть молодежи превышала 10 %. «С уверенностью могу констатировать, что в этом году посетителей в нем (Соборе. – Прим. авт.) было значительно больше…», отмечал областной надзиратель;

• шокировала власть «явка» верующих в индустриальном Харькове, особенно присутствие в храмах групп офицеров («даже майоров», отмечается в отчете), причем офицеры «крестились и покупали свечи»;

• в индустриальной Сталинской области общее число пришедших на службу оценивалось в 300 тыс., в городских храмах молилось от 4 до 15 тыс. человек, в церквях райцентров – 1–3 тыс. прихожан. При этом святило куличи 50–60 % собравшихся, до 40–50 % доходила часть детей и молодежи, четверть – мужчины трудоспособного возраста;

• в Черниговской области с населением в несколько раз меньше Сталинской (Донецкой) пришло славить Господа в Пасхальную ночь столько же, если не больше, людей – 300–400 тысяч;

• паства храмов Житомира на 30–40 % состояла из детей и подростков, до 70 % детей 8–16 лет «стояли со свечами в руках», отмечали бдительные чиновники-«религиоведы»;

• город корабелов и военных моряков Николаев принял в свои храмы не менее 12 тыс. мирян, причем среди молящихся насчитали не менее 100 офицеров, а на военно-морской базе в Очакове молилось не менее 50 военнослужащих;

• Владимирский собор Киева, где правил службу Патриарший экзарх всея Украины, митрополит Киевский и Галицкий Иоанн, принял до 2000 молящихся – далеко не всех пришедших. В столице Украинской ССР «церкви переполнены» – сообщал отчет.

Для «проинформированных» партии и власти потрясением стала перспектива стремительного воцерковления народа, почувствовавшего свои силы победителя в Отечественной войне. Сухая статистика «стоявших со свечами и крестившихся» детей и подростков говорила о формировании нового, познающего Бога поколения. Паства в офицерских погонах, презревшая политотделы, парторганизации и «особистов», воочию свидетельствовала об угрозе марксистско-ленинской идеократии в служивой среде…

Завершался отчет Уполномоченного Совета по делам Православной церкви по Украине выводами о «недоработках» идеологического аппарата, в которых усматривалась основная причина многолюдности на Пасху в действовавших на тот момент в УССР 8931 храме и молитвенных домах. В «предпасхальный период», отмечал П. Ходченко, органы политпросвещения и образования не провели необходимой «разъяснительной работы», молодежь в Пасхальную ночь «не была достаточно отвлечена какими-либо увеселительными развлечениями ни в театрах, ни в кино, ни в самих школах», не выполнили своей роли классные руководители, комсомольский актив, пионервожатые.

К новым гонениям

Как знать, может, взлет веры в Пасхальную ночь 1948 г. стала «последним звонком», подтолкнувшим власти к новым гонениям на Православную церковь, начавшимся в том же году. Началось закрытие восстановленных в годы войны храмов, возобновились аресты священнослужителей, запретили крестные ходы, ограничили свободу передвижения архиереев. Храмы вновь стали отбирать под склады и клубы. За 1949–1951 гг. количество священников уменьшилось от 13 483 до 12 254, монастырей – со 104 до 62[289].

Важной функцией Совета по делам РПЦ (на тот момент – де-факто филиала спецслужбы) стало содействие укреплению послевоенных позиций СССР в Восточной Европе, на православных Балканах и на Ближнем Востоке, где Москва еще сохраняла союзнические отношения с Израилем. По инициативе Запада разворачивались «холодная война» и ядерный шантаж обескровленного страшной войной СССР. В этих условиях требовались асимметричные действия, среди которых – привлечение на свою сторону симпатий зарубежной общественности и мирового православия. Архиерееям ближневосточных церквей, гостившим в Союзе, выделялись щедрые подарки. Митрополит гор Ливанских Илия (Карам), например, получил в дар иконы XIV столетия, взятые из музейных запасников драгоценные панагии и богослужебные предметы, его багаж к концу поездки розросся до 50 мест.

Однако ублажить зарубежных иерархов не получилось. В 1948 г. в Москве планировался созыв VIII Вселенского собора (предыдущий собирался в 787 г.), но форум не состоялся из-за бойкота епископов Константинопольского Патриархата, исправно посещавших банкеты, а не заседания собора (спешно переименованного в «архиерейское совещание», дабы избежать конфуза). Как метко заметил известный богослов, протодиакон Андрей Кураев, «Москва должна была стать “православным Ватиканом”, циничный прагматизм сталинской церковной политики в конце войны и легкий переход к новым гонениям в 1948 г. говорит о том, что никакого… возврата к вере у Сталина не было».

В последние годы сталинского правления, и особенно в хрущевские времена, Совет попал под контроль идеологических органов партии, а чекистов в основном заменили бывшими партийными работниками. Жесткую проверку устроили и Г. Карпову. Как докладывал Сталину весной 1949 г. начальник Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Дмитрий Шепилов, «тов. Карпов ежегодно преподносил подарки высшему духовенству Русской православной церкви за счет государственных средств. Такие подарки были произведены в 1944 г., а затем это из года в год повторялось тов. Карповым. В 1947 г. патриарху Алексию было преподнесено в день его рождения и именин: парчи 15 метров, серебряный кубок и малахитовая коробка на общую сумму 14 552 рубля… В 1949 г. тов. Карпов для подарка патриарху Алексию в день его именин 25 февраля приобрел телевизор стоимостью в 4 тыс. рублей. В свою очередь, тов. Карпов в течение 1944–1947 гг. получал в подарок от патриарха Алексия картины, шкатулку и ковер».

Формальным поводом к новому давлению на РПЦ стал праздник Крещения Господня в г. Саратове в 1949 г. Там освящение воды провел епископ Саратовский Борис с разрешения Волжского райисполкома. По окончании обряда большая группа верующих (300–500 человек) начала окунаться в ледяную воду. 19 февраля «Правда» опубликовала фельетон «Саратовская купель», посвященный «дикому обряду». События в Саратове явились поводом для принятия административных мер против верующих и духовенства. Им было посвящено специальное заседание Секретариата ЦК ВКП(б) – проект постановления ЦК ВКП(б) вину за «саратовскую купель» почти полностью возлагал на Совет по делам РПЦ.

Однако «обер-прокурорство» Г. Карпова оказалось не самым худшим периодом для церковно-государственных отношений. В рамках хрущевского наступления на церковь назначенный вместо генерала Карпова в феврале 1960 г. Владимир Куроедов в своем докладе на Всесоюзном совещании так характеризовал работу прежнего руководства: «Совет непоследовательно проводил линию партии и государства в отношении церкви и скатывался зачастую на позиции обслуживания церковных организаций. Занимая защитнические позиции по отношению к церкви, вел линию не на борьбу с нарушениями духовенством законодательства о культах, а на ограждение церковных интересов». За время правления Н. Хрущева в стране закрылось 6000 храмов.

«…Являясь резидентурой Ватикана» Римско-католическая церковь и советские спецслужбы

Операция против ксендзов

Период Второй мировой войны знаменовался активизацией оперативной деятельности НКВД – НКГБ по отношению к Римско-католической церкви (РКЦ)[290]. К этому привел целый комплекс причин, имевших как ретроспективный характер, так и связанных с грядущим послевоенным урегулированием и претензиями Ватикана на участие в нем, оформлением западных границ СССР и Украинской ССР, советизацией Западных Украины и Белоруссии, Прибалтики, распространением советского политического влияния на Восточную Европу (о чем были достигнуты, по инициативе У. Черчилля, соответствующие договоренности в рамках создания Ялтинско-Потсдамской международно-правовой системы), подавлением сопротивления польского и украинского националистического подполья.

Следует учитывать и то, что РКЦ на территории Советской Украины в 1920–1930-х гг. стал объектом масштабных преследований и репрессивных кампаний: уже в 1921–1924 гг. в УССР арестовали приблизительно каждого четвертого ксендза, весной 1926 г. – всех нелегально прибывших на замену арестованным священников. Оставшиеся на свободе по указанию заместителя главы ОГПУ СССР Генриха Ягоды брались в агентурную разработку, на них собирались «компрометирующие материалы». По решению ЦК КП(б)У с 1926 г. спецслужба взяла курс на «ликвидацию зависимости католической церкви в УССР от польского правительства». В этом году под надзором ГПУ пребывало 102 ксендза, 219 костельных советов, велась энергичная работа по шельмованию ксендзов с использованием фактов нарушения целибата, «антисоветской агитации» и нелегальных переходов границы, 15 ксендзов привлекли к агентурному сотрудничеству.

В 1930 г. разгрому органами ГПУ подверглась «польская организация» на Правобережной Украине, причем было арестовано свыше 40 католических пастырей и свыше 200 их «связей» среди мирян, были ликвидированы подпольная духовная семинария и нелегальные монастыри в Киеве и Житомире[291]. В 1930-е гг. уже широко практиковались расстрелы, и к осени 1937 г. в Украинской ССР не осталось ни одного служащего священника-католика, все костелы и монастыри закрыли, а 20 июня 1937 г. расстреляли последнего римско-католического иерарха в УССР – епископа Александра Фризона[292].

Чезарепапизм и Третий рейх

С учетом прагматичной и «либерализованой» позиции И. Сталина в религиозных вопросах, продемонстрированной им с сентября 1943 г., становится понятной и менявшаяся позиция Кремля по отношению к римо-католикам и подчиненным Ватикану греко-католикам Западной Украины (Украинская греко-католическая церковь, УГКЦ). Приходится признать, что именно внешнеполитические амбиции и экспансионистская политика Папской курии по продвижению своего влияния на неканоническую территорию на Восток, серьезная вовлеченность клира РКЦ и особенно УГКЦ в антисоветское вооруженное повстанческо-подпольное движение (в сочетании с аффективным грузом прошлого и экстремальными условиями мировой войны, вызревания войны «холодной») привели к жесткому противостоянию советских спецслужб и представителей Ватикана на украинских землях. При этом, как неоднократно случалось в истории, религиозные и иные чувства людских сообществ рассматривались как второстепенные или не учитывались вовсе.

Обстоятельный анализ отношений и устремлений Ватикана в сфере отношений с нацистской Германией и фашистской Италией дан в книге «Измена в Ватикане» кандидата исторических наук, доцента Университета МГИМО Ольги Четвериковой. По ее мнению, данный период и направление внешней политики Святого престола остается весьма малоизученным в силу недоступности документальных материалов (они либо не рассекречены, либо считаются уничтоженными или рассеянными по различным архивохранилищам после массированных бомбардировок Берлина времен Второй мировой войны). Внешние отношения папы Пия ХII (избранного в 1939 г. и получившего характеристики «папы-пангерманиста», «папы Гитлера» и «атлантического папы») развивались в контексте сложных финансовых и политических комбинаций ведущих западных держав в 1939–1945 гг. и выполняли своеобразную роль «связующего звена между либеральным и авторитарными лагерями»[293].

После подписания РКЦ в 1929 г. конкордата (соглашения Святого престола с государством) с Италией (восстановившим Ватикан как государство), а в 1933 г. – с Германией (подписантом со стороны Рима выступил кардинал Э. Пачелли – будущий Пий ХII) наладилось сотрудничество между упомянутыми сторонами. Одновременно Ватикан всю войну поддерживал отношения и с западными демократиями, отдавая приоритет США (куда в 1940 г. переместили на хранение золотой запас Ватикана).

В Ватикане учитывали, что Гитлер, Гиммлер, Геббельс и руководитель внешней разведки РСХА Вальтер Шелленберг находились под влиянием иезуитов. Рейхсфюрер СС Г. Гиммлер (по свидетельству Шелленберга) долгие годы по ночам штудировал книги о «псах господних» из личной библиотеки и в основу организации «черного ордена» СС положил наработки и правила основателя ордена иезуитов Игнатия Лойолы: послушание и беспрекословная дисциплина.

С началом Второй мировой войны Ватикан отказался объявлять Германию агрессором и провозгласил нейтралитет. По словам исследователя Карло Фалькони, при этом папство представляло собой «самое значительное разведывательное агентство в мире», предоставлявшее в том числе подробную информацию о террористической политике нацистов на оккупированных землях СССР и Восточной Европы. Однако в Риме не спешили осуждать зверства агрессоров. Ватикан, стремясь к расширению влияния на Восток, поддержал тоталитарное государство Хорватия, а лидера усташей Анте Павелича («хорватского Гитлера») папа именовал «хорошим католиком и хорошим человеком», несмотря на массовый террор усташей против православных сербов и евреев (что осуществлялось при поддержке и участии католического епископата и клира Хорватии).

Что же касается «евангелизации» советской территории, свидетельствовал на Нюрнбергском процессе (октябрь 1945 г.) бывший вице-канцлер Германии Франц фон Паппен, то ее предполагалось вести через миссионерский отдел или секретную службу Ватикана, продвигая священников вслед за наступающим вермахтом. Как отмечает О. Четверикова, основными спецслужбами Ватикана выступали: разведывательный орган Священный альянс (АС, созданный еще в 1566 г.) и Департамент папской контрразведки (SР, образованный в 1909 г. Пием Х). На упомянутый АС возлагалось проведение на советской территории агентурной операции «План диссертанта», заключавшейся в насаждении католических пастырей по мере продвижения вермахта на Восток и сборе информации, представлявшей интерес для Святого престола. Однако план реализовать не удалось по причине несоответствия его планам германизации советских земель и особенностей политики рейха в религиозной сфере.

Тем не менее, по данным военной разведки США, Ватикан выступил крупнейшим посредником при эвакуации нацистов из терпящей поражение Германии, а также их союзников из Австрии, Хорватии (включая кровавого А. Павелича, прятавшегося до поры в Ватикане), Венгрии (операции «Ватиканский коридор» и «Монастырь», в которых принимал участие кардинал Монтини, будущий папа Павел VI). Для этого были организованы каналы («крысиные тропы») в Испанию, Южную Америку, Австралию и Канаду. Операция проходила под прикрытием Понтификальной комиссии содействия военнопленным и финансировалась через гитлеровские средства, отмытые на черном рынке, субсидии из Вашингтона (шедшие через его представителя в Риме Тейлора). По нелегальным каналам и с паспортами Ватикана, считают исследователи, «ушло» из Европы до 30 тыс. гитлеровцев, значительные объемы золота и другие ценности.

Непростой оказалась и дипломатическая деятельность Ватикана в годы Второй мировой войны. В 1939–1942 гг., отмечает один из ведущих исследователей истории церкви ХХ столетия, доктор исторических наук Михаил Шкаровский, для нее была присуща двойственность. Не желая объявлять, под давлением Берлина и его союзников, «крестовый поход» против СССР, папа Пий ХII одновременно сотрудничал с рейхом, надеясь получить возможность для продвижения миссионерской деятельности в СССР (14 августа 1941 г. даже подписали соглашение между германским военным командованием и Ватиканской восточной миссией, хотя оно не получило поддержки нацистской партии и спецслужб, на практике так и не действовало).

С 1943 г. Святой престол стремился стать посредником между державами «Оси» и западными демократиями. При этом Понтифик осуждал лозунг безоговорочной капитуляции Германии, рассматривал ее в послевоенный период как сильную державу, желал максимального продвижения на Восток католической Польши, опасался коммунизации Италии. Маневры Ватикана привлекали закономерное внимание Кремля, поставившего Наркомату иностранных дел (НКИД) задачу поиска контактов с Папской курией. В декабре 1943 г. глава советского правительства затребовал у контрразведывательного управления НКГБ справку «О состоянии римско-католических костелов на территории СССР» (подготовлена 4 мая 1944 г.). Выяснилось, что в СССР функционируют два костела для обслуживания дипломатического корпуса в Москве и Ленинграде, хотя действует и массовая Греко-католическая церковь в Западной Украине (до 4 млн верных, почти 2400 приходов).

Архипастырь и маршал: шанс взаимопонимания

Общинам РКЦ сделали ряд уступок в западных регионах СССР (в Прибалтике, на западе Украины и Белоруссии), возобновилась подготовка кадров священников. В мае 1944 г. И. Сталин и глава НКИД В. Молотов приняли священника-католика из США Станислава Орлеманского, сообщив ему о готовности не ущемлять права католиков и сотрудничать с Ватиканом. Эта встреча была расценена на Западе как «окольный метод установления гармонии с западным миром» (в Ватикане встречу сочли «советским пропагандистским трюком»). Председатель Совета по делам религиозных культов при Совнаркоме СССР, полковник госбезопасности И. Полянский[294] в январе 1945 г. в беседе с американским журналистом Д. Фишером подчеркнул наличие компромисса властей с РКЦ и униатами в СССР[295].

Не притесняли до определенного времени и Греко-католическую церковь (УГКЦ) в Западной Украине, чему способствовала и традиционно лояльная по отношению к властям позиция главы этой конфессии митрополита Шептицкого. В выступлении Андрея Шептицкого на праздничной сессии собора униатского духовенства 7 сентября 1944 г. подчеркивалось, что в религиозной политике советского правительства в период войны, по сравнению с 1939–1941 гг., произошли большие перемены, и большевики прекратили гонение на церковь.

В свою очередь, несмотря на известную советской спецслужбе «гибкую» позицию А. Шептицкого по отношению к рейху, чекисты считались с духовным авторитетом и общественным весом этой масштабной и противоречивой фигуры среди населения Западной Украины. В последние месяцы жизни митрополита предпринимались попытки изучения его личности, отношения к советской власти (вероятно, для разработки линии отношений с Предстоятелем УГКЦ). Так, 30 августа 1944 г. глава НКГБ УССР С. Савченко утвердил разработанный С. Кариным-Даниленко «План официальной встречи с главой униатской церкви – митрополитом Шептицким». При этом сам Карин действовал под прикрытием должности «исполняющего обязанности Уполномоченного Совета по делам религиозных культов при СНК УССР». Планировалось составить представление о деятельности А. Шептицкого в период оккупации и его «практической линии» по отношению к советской власти, а также склонить архиерея выступить с обращением к УПА с призывом сложить оружие, побудить УГКЦ к активному сотрудничеству с властями, сбору средств для Красной армии[296].

Прибыв во Львов и изучив накопившийся агенутрный материал по А. Шептицкому и его окружению, С. Карин 6 сентября 1944 г. принял во Львовском облисполкоме архиепископа Иосифа Слепого и личного помощника А. Шептицкого, священника Ивана Котива (контрразведчик обратил внимание, что Котив ведет себя властно, буквально выхватил, чтобы опередить И. Слепого, предъявленный Кариным «документ прикрытия»). Как сообщили представители митрополии, Предстоятель болен, парализован, приносит извинения и приглашает посетить его резиденцию.

7 сентября С. Карин посетил митрополичьи палаты, где встретился с А. Шептицким – «огромным стариком в черной опрятной сутане с белым воротником», по описанию чекиста. Митрополит, несмотря на возражения Карина, уважительно именовал гостя «министром», высказал сожаление, что раньше представители власти не встречались с ним. Митрополит, желая расположить собеседника, подчеркнул: «Приветствую братский союз между украинцами и русскими, люблю русский народ, люблю его литературу, знаю лучших представителей русской интеллигенции»[297]. В беседе с С. Кариным-Даниленко А. Шептицкий дал резкие оценки движению ОУН и УПА: «Бандеровщина – это вредное явление, с которым нужно бороться. Хотите – я пошлю своих в леса, уговорить этих слепых людей прекратить борьбу с советской властью… Я считаю бандеровщину большим злом для народа».

Не переоценивая искренности владыки, опытнейший оперработник-«религиовед» пришел к выводу о «переломе» в настроениях собеседника, его разачаровании в немцах, понимании мощи Красной армии, трезвой оценке им положения в СССР и бесперспективности борьбы с Москвой, что имело кардинальное значение для умиротворения региона, где «авторитет митрополита Шептицкого продолжает быть незыблемым». «Нашу тактику в довоенный период, – особо отметил Карин, – исключающую личные контакты с Шептицким, я считаю ошибочной». Митрополита возможно привлечь к процессу умиротворения повстанческого движения[298].

О результатах встречи опытнейший контрразведчик-«религиовед» доложил С. Савченко, а тот, в свою очередь, 14 сентября 1944 г. информировал наркома госбезопасности СССР В. Меркулова. Сам А. Шептицкий характеризовался как «старый украинский сепаратист, германофил», один из создателей подконтрольного Австро-Венгрии «Союза освобождения Украины». Отмечалось, что в беседе с ним Шептицкий заявил: «Я искренне рад, что советская власть освободила нас от этих немцев, и об этой радости и об обязанностях, вытекающих из нее, говорил и говорю верующим и духовенству. Не далее как сегодня у меня состоялся собор местного духовенства и некоторых приезжих. Такие соборы у меня бывают каждый четверг. Так вот, я поучал их, как нужно быть благодарным и покорным советской власти, ниспосланной нам Богом, и духовенство с искренностью воспринимало и воспринимает мои поучения».

10 октября 1944 г. первоиерарх УГКЦ написал послание на имя Сталина, именуя советского лидера «Верховным вождем» и «Правителем СССР, главнокомандующим и великим маршалом непобедимой Красной армии». По поводу вступления советских войск на территорию Западной Украины Шептицкий писал «вождю народов»: «Эти светлые события и терпимость, с которой Вы относитесь к нашей церкви, вызвали и в нашей церкви надежду, что она, как и весь народ, найдет в СССР под Вашим водительством полную свободу работы и развития в благополучии и счастьи»[299].

18 октября 1944 г. в директиве С. Савченко УНГКБ западных областей УССР давалось указание и о «глубокой разработке» А. Шептицкого и его окружения[300]. Для этого были и сугубо контрразведывательные причины. Как впоследствии выяснилось, в митрополию УГКЦ стекалась чрезвычайно разнообразная информация, зачастую совершенно далекая от душпастырской деятельности. Уже после смерти А. Шептицкого в его личном архиве обнаружили не только переписку с Павлом Скоропадским (настойчиво предлагавшим свои услуги немецкой разведке), лидером ОУН Андреем Мельником, главой Государственного центра УНР в эмиграции, но и, к примеру, «итоговый доклад о боевой деятельности группы партизанских отрядов Сумской области с 6 сентября 1941 г. по 1 мая 1943 г.», подписанный знаменитым Сидором Ковпаком, командиром этого соединения[301].

Со временем, уже после начала развернутых репрессий против УГКЦ, бывший личный секретарь владыки Иосиф Кладочный (в 1947 г. получивший лагерный срок) дал показания о возможном сотрудничестве с английской разведкой доверенного лица митрополита – священника Ивана Котива. Агентурная разработка И. Котива отделом МГБ при Горном лагере МВД СССР (Норильск) добыла подтверждения его контактов с Интеллидженс Сервис через львовского раввина и ученого Кона[302].

За спиной у победителей

Возвращаясь к анализу политики Ватикана, прежде всего целесообразно учитывать, какое значение советское политическое руководство придавало оформлению результатов победы над фашизмом (в которую народы СССР внесли наибольший вклад, заплатив колоссальную цену кровью), с какой тревогой в Москве воспринимали информацию о попытках сепаратного сговора с агрессорами. И на этом фоне от зарубежных резидентур Первого главного управления (ПГУ, внешняя разведка) НКГБ поступали сведения о стремлении Ватикана, по сути дела, предельно смягчить последствия поражения для Германии, вбить клин между союзниками по антигитлеровской коалиции, а также желание римского престола дезавуировать возможные геополитические преимущества СССР в стратегически важной для него Восточной Европе[303].

Известно, что до 1943 г. Германия выступала инициатором сепаратных переговоров о мире с западными союзниками СССР, стремясь к расколу лагеря противников и заключению с Западом мира на антисоветской основе. Неофициальным переговорщиком рейх выставил дипломата Ф. фон Папена, посла в Турции, изображавшего оппозиционера по отношению к гитлеровской верхушке. Папен (в 1947 г. приговоренный в рамках денацификации к 8 годам тюрьмы) с мая 1942 г. начал поиск соответствующих контактов через Турцию, Швецию и Ватикан. Как выяснила стамбульская резидентура НКГБ СССР, в 1943 г. он направил в Рим уполномоченного по торговле с Турцией К. фон Лерзнера. Последнего германский посол в Италии Э. фон Вайцзекер свел с кардиналами Д. Монтини и Л. Мальоне, которых уговаривали склонить папу к посредничеству в заключении сепаратного мира с Берлином[304].

На Восточном фронте сохранявшие мощный военный потенциал немцы еще готовились к «решающему» наступлению на Курском выступе, а Ватикан уже развернул усилия своей тайной дипломатии по подготовке к желательному для него послевоенному мироустройству. 20 мая 1943 г. закордонный агент ПГУ НГКБ СССР сообщил в Центр о намерениях папы римского «заключить мир путем переговоров между союзными странами» и «странами оси» (то есть западным демократиям предлагалось предать союзный им СССР). При этом, отмечал оперативный источник, Ватикан «будет стремиться сохранить германскую военную машину от полного распада», видя в ней «единственную защиту против Советской России».

Важную задачу политические фигуры Святого престола усматривали в предотвращении «проникновения в Европу русского влияния и постановке Советского Союза в положение изоляции». За собой же они желали сохранить важную роль в посредничестве и влияние на мирные переговоры в интересах «усиления власти католической церкви в вопросах отношений между странами». Более того, претендовали на статус «единственной моральной силы и решающего фактора влияния на политические формы устройства государств». За счет мобилизации «консервативных католических элементов» папская курия планировала «получить соответствующее политическое влияние в новой Европе», противодействуя при этом созданию «любых других политических комбинаций или коалиций, которые будут иметь демократический характер или прорусские тенденции»[305].

Как сообщила 27 августа 1944 г. резидентура НКГБ СССР в Риме, устремления Ватикана вылились в посредничество при переговорах немецких представителей (Вайцзекер) с У. Черчиллем в Риме. Британский премьер встретился с делегатом рейха без свиты, с одним личным секретарем. Он выдвинул условия полной капитуляции немцев и быстрой оккупации Германии англосаксами, создания ими (без всякого упоминания о советских сателлитах!) временной администрации под контролем Англии и США, а также пожелал активного сотрудничества новой Германии «в устранении опасности коммунизма». Свой интерес Ватикан обозначил в виде пожелания скорейшего создания немецкого правительства, с целью избежать появления «какого бы то ни было просоветского правительства»[306]. Несложно понять, к каким выводам приходило получавшее эти сведения советское руководство.

При известном отношении к католицизму и существующем грузе негативной исторической традиции (папа римский объявил первый крестовый поход против славян еще в 1147 г.), масштабных репрессиях против католического клира в СССР и УССР в 1920–1930-х гг.[307], верные РКЦ становились еще и заложниками рискованных внешнеполитических комбинаций своего первосвященника, откровенно демонстрировавшего желание спасти рейх от полного разгрома.

Эти обстоятельства, наряду с приходом Красной армии в западные районы Украины, Белоруссию и в Литву и активным участием католического духовенства в антисоветском сопротивлении польских националистических формирований, не могли не привести к эскалации ответных мер по линии контрразведки НКГБ СССР. В частности, 31 октября 1944 г. Наркомат госбезопасности издал директиву № 140, нацеливавшую на розыск «агентуры Ватикана, действующей в СССР». Указывалось, что заброска агентуры Ватиканом в СССР с целью «шпионско-подрывной работы» началась сразу же после нападения Германии на СССР. При отступлении оккупантов часть конфидентов осела в освобожденных районах под прикрытием настоятелей костелов, служащих медицинских учреждений, парикмахеров, шоферов. Предписывалось развернуть информаторскую сеть, «способную выявлять агентуру Ватикана и других разведывательных органов», привлекая в нее и «лояльно настроенного авторитетного духовенства, выявлять лиц, ведущих пропаганду распространения католицизма[308].

К директиве прилагался обзор 2-го Управления НКГБ СССР «об антисоветской деятельности Ватикана и римско-католического духовенства в СССР». В нем шла речь о создании в начале войны в Ватикане «комиссии по борьбе с коммунизмом» во главе с бывшим папским нунцием в Литве Луиджи Сенто, «заброске на оккупированную немцами территорию своих агентов для работы среди русского населения». Приводились слова бывшего римского корреспондента агентства «Юнайтед Пресс» Паккарда из январского номера католического журнала «Америкэн» за 1943 г. Автор сообщал, что позиция Ватикана по отношению с СССР не поменялась с 1917 г., за 15 лет подготовлены «священники для работы в России», обученные русскому, украинскому и другим местным языкам для борьбы с «еретическими идеями, которые русский народ воспринимал последние 25 лет».

Анализировались русскоязычные радиопередачи Ватикана, начатые с апреля 1943 г., где декларировалось сближение церквей, «преодоление противоречий с Православной церковью и возвращение к первоначальному единству». Был организован прием папой русских священников с оккупированной территории, которых призывали к «борьбе с большевистским атеизмом». «В Риме встретились две ветви христианства, – комментировала встречу пресса Ватикана, – чтобы вести борьбу с большевизмом, …никто не согласится быть под властью Москвы»[309]. Отмечалась роль католических монастырей (во Львове – свыше 30), вокруг которых «группируются антисоветские элементы, в них воспитываются и готовятся кадры, способные выполнять задания Ватикана по распространению католицизма и проведению шпионской и подрывной работы на территории СССР».

Одновременно папский престол изучал возможности официальных контактов и легальной миссионерской деятельности в СССР. Велась энергичная работа среди советских военнопленных, для чего создан «Комитет русских военнопленных» под руководством князя Оболенского, священника колледжа «Руссикум» Бесчастного и князя Михаила Сумбатова из «Национального центра грузинских эмигрантов» в Лондоне. По данным спецслужбы в том же «Руссикуме», основанном по инициативе ордена иезуитов в августе 1929 г., слушатели получали не только религиозную, но и специальную подготовку, осваивали диалекты русского языка, историю СССР и ВКП(б), изучали быт народов СССР, получали гражданские специальности для прикрытия работы по сбору информации и миссионерской работы в СССР. В колледже преподавали бывшие царские офицеры – участники «белого движения», включая заместителя директора – князя Волконского. Первый набор почти полностью состоял из белоэмигрантов[310].

Нарастала и враждебность по отношению к СССР (разгромившему до 75 % военного потенциала агрессоров) в публичных документах Ватикана. В частности, неприязненные мотивы звучали в Рождественском послании Пия ХII 1944 г. и его выступлениях начала 1945 г. Тогда же Ватикан выдвинул идею «мягкого мира» для Германии, создания антикоммунистической конфедерации Придунайских стран и комитета «Католического действия» для борьбы с левыми движениями. Как реакция советской стороны уже в марте 1945 г. по указанию В. Молотова генерал-майор госбезопасности Г. Карпов направил И. Сталину записку, в которой говорилось о «политическом блоке» Ватикана с фашизмом, стремлении папы к «мировому господству» и «поглощению православия католицизмом».

Уверенность советского руководства в закулисном сотрудничестве Ватикана с гитлеризмом укрепили показания арестованного 28 мая 1945 г. руководителя религиозного подразделения РСХА К. Нейгауза: «…Папа Пий ХII проводил скрытую политику в пользу гитлеровской Германии и оказывал ей моральную поддержку. Это мне стало известно на основе изучения ряда секретных документов и личных бесед с наиболее крупными агентами СД по католическому духовенству»[311].

На свидетельствах Нейгауза стоит остановиться, ведь, по его же словам, чиновник четыре года «выполнял ответственные задания в области религии» по линии РСХА, включая агентурную работу в религиозных кругах. В своих показаниях он прямо заявил: Ватикан – это «одна из тайных движущих сил мировой политики», «резиденция папы – крупнейший центр шпионажа», «каждый активист католик – это агент, и все организации католической церкви служат интересам папской разведки»[312]. Ссылаясь на услышанное от руководителей и заведующего религиозным отделом партийной канцелярии НСДАП Крюгера, Нейгауз утверждал об особой заинтересованности Гитлера в развитии отношений с папским престолом, играющим «особую роль в его внешнеполитических планах».

Послом в Ватикан назначили «доброго католика и ловкого дипломата» Вайцзекера, к которому прикомандировали штурмбанфюрера СС (полковника) VI управления РСХА (разведка) Элингера, а в самом управлении создали «реферат “Ватикан”». 31 июля 1941 г. фюрер издал приказ о запрете преследования и арестов католического духовенства, кроме определенных верхами случаев. Изучались настрения самого Пия ХII, в частности под видом посланца берлинского нунция Орсениго с Понтифтиком встретился агент агентурного отделения церковного реферата IV управления РСХА Денк. Папа заверил собеседника, что он видит угрозу с Востока для христианского мира и «культурная Германия» является «единственным защитным валом против большевизма», поэтому так необходим мир Германии с Западом. С папой контактировал и «крупный» агент этого же подразделения – немецкий коммерсант Франц Хегер, пользовавшийся доверием Понтифика и статс-секретаря, кардинала Мальоне. Хегер доносил, что папа с симпатией относится к немецкому народу и готов на компромиссы с рейхом, оказать помощь в заключении мира с западными державами, «непримирим к большевизму». К поиску возможностей привлечь папу к подписанию сепаратного мира подключили и влиятельного бизнесмена, агента РСХА Хобергера (на аудиенции у папы он получил подтверждение расположенности понтифика к подписанию мира и недопущению полного разгрома Германии и Италии)[313].

Секретные миссии «Драгуна»

Органы госбезопасности, действуя по традиционному алгоритму, с возвращением в Западную Украину продолжили разработку УГКЦ. 8 октября 1944 г. нарком госбезопасности УССР С. Савченко направил начальникам УНКГБ западных областей Украины директиву № 9754/2 «Об агентурной работе по линии Греко-католической униатской церкви, возглавляемой митрополитом Андреем Шептицким». В ней УГКЦ оценивалась как главенствующая в регионе конфессия с 2500 приходов, «чуждая нам и вредная по влиянию легальная и массовая иностранная резидентура на нашей территории». Владыка Андрей (возглавлявший УГКЦ в 1900–1944 гг.) жестко характеризовался как «старый украинский сепаратист-германофил», принимавший участие во всех «украинских националистических комбинациях, инспирированных ранее австро-венгерским и германскими, гитлеровскими разведывательными органами», поддерживающий связь с ОУН.

Утверждалось, что в период оккупации Ватикан через митрополита Андрея пытался объединить УГКЦ и РПЦ под главенством папы римского. Органам НКГБ в Западной Украине поручалось взять в активную агентурную разработку тех представителей униатского духовенства, на которых есть «компрометирующий материал», вербовать новых негласных помощников по линии разработки Ватикана и «продвигать» их в Рим, приобретать агентуру в окружении А. Шептицкого, а также привлекать с этой целью оперативные источники в рядах ОУН[314].

Стоит учитывать, что и самого первоиерарха УГКЦ чекисты (внимательно изучавшие дореволюционные документы контрразведки и жандармерии по проблеме австро-немецкого шпионажа – в СССР публиковались соответствующие сборники документов и книги) считали опытным и многолетним агентом спецслужб. Уже будучи митрополитом, бывший ротмистр австрийской конной гвардии Андрей Шептицкий совмещал прозелитскую работу по распространению унии на православные земли с выполнением задач разведки Австро-Венгрии (присвоившей ему агентурный псевдоним «Драгун»).

Получив от спецслужбы как документ прикрытия паспорт на имя галицкого адвоката, доктора Олесницкого, он через Саксонию прибыл в Белоруссию. Там устанавливает связи с тайными сторонниками унии, белорусскими националистами и так называемыми «литвинами» (даже в 1926 г. биографы митрополита не решились назвать имена белорусских православных священников, тяготевших к переходу под омофор Ватикана). Посетил он и Киев, Вильно, Москву, Петербург. Потеря паспорта, как считают исследователи, привела к расшифровке «Драгуна» перед российской контрразведкой, занесшей его в списки австрийской агентуры. Однако это не остановило бывшего кавалерийского офицера.

Под видом скупщика шерсти, коммивояжера австрийской торговой фирмы, он неоднократно посещал Россию, стараясь привлечь ее граждан к негласному сотрудничеству. В Санкт-Петербурге владыка Андрей создал греко-католическую общину, где готовились священники-униаты, в Москве по его поручению действовал агент австрийской разведки, иезуит Верцинский. Изучались и настроения традиционно оппозиционных властям российских старообрядцев[315].

При резиденции Шептицкого для координации работы по отрыву Украины от Российской империи и создания в ней подконтрольной Вене «монархии» Вильгельма Габсбурга («Васыля Вышиваного») состоял представитель австрийской разведки полковник Гужковский[316]. Как сообщал российский разведчик, генерал-майор Юрий Романовский (1877–1939 гг., умер в эмиграции в Югославии), в Вене в 1914 г. состоялось закрытое совещание по «украинскому вопросу» с участием представителей военного и дипломатического ведомства Австро-Венгрии, функционеров будущего «Союза освобождения Украины» (СВУ) и митрополита, графа Андрея Шептицкого (что подтвердили исследования современного историка Элизабет Хереш в архивах Вены и Берлина). При этом владыка Андрей в августе 1914 г. разработал наиболее детальный план «переустройства» украинских земель под власть короны Габсбургов[317].

В документах НКГБ сообщалось, что А. Шептицкий имел мандат на проведение разведывательной работы от Ватикана (изъятый российской контрразведкой при его аресте во Львове 19 сентября 1914 г. и возвращенный ему Временным правительством России в 1917 г.[318]). По предложению министра юстиции А. Керенского, 29–31 мая 1917 г. был созван собор Российской греко-католической церкви (РГКЦ), на котором назначен экзархом в России иеромонах-студит Леонид Федоров.

«Князь церкви» и спецслужбы рейха

Учитывалось и то, что 5 июля 1941 г. митрополит Андрей обязал духовенство провозглашать «многолетие победоносной немецкой армии». Как утверждал на допросах в отделе контрразведки СМЕРШ 2-й гв. танковой армии (лето 1945 г.) попавший в советский плен начальник отдела абвер-ІІ Берлинского военного округа полковник Эрвин Штольце, «во время оккупации Украины офицер отдела абвер-ІІ, работающий во Львове, доктор Ганс Кох донес мне, что им в нашей работе используется митрополит Шептицкий». Позднее капитан А. Кох организовал во Львове личную встречу шефа абвера адмирала Вильгельма Канариса с Предстоятелем украинских греко-католиков[319]. От абвера при А. Шептицком состоял капитан Вагнер, от ОУН (А. Мельника) – агент гестапо Вергун[320].

Митрополит А. Шептицкий благословил солдат немецкого батальона «Нахтигаль», укомплектованного украинскими националистами: «…Приветствуем освободительницу нашу немецкую армию и ее вождя Адольфа Гитлера. …Просим Всевышнего о победе немецкого оружия над большевизмом. Начинайте с Богом!» 1 июля 1941 г. он же обратился к духовенству и верующим с пастырским письмом, где вермахт также именовался «освободителем». Митрополичий ординариат организовал систематический сбор информации о сторонниках советской власти, для чего в 1942 г. священникам УГКЦ разослали соответствующую анкету. 23 сентября 1941 г. лично поздравил А. Гитлера со вступлением немецких войск в Киев: «сердечные поздравления по поводу овладения столицей Украины златоглавым городом на Днепре – Киевом». В фюрере, отмечал иерарах, он «видит победоносного полководца несравненной и славной германской армии». Украинский народ, по его словам, «вверяет полководческому и государственному гению свое народное будущее при введении нового порядка в Восточной Европе»[321].

В апреле 1943 г. владыка Андрей в радиообращении призвал молодежь ехать на работы в Германию, и добросовестно трудиться даже в религиозные праздники[322]. Часть греко-католического клира звала «не жалеть детей своих во имя победы над большевизмом. Высылайте молодых наших в Великую Германию. Там станут они добрыми специалистами, приобщатся к европейской культуре, …ничего плохого в рейхе с ними не случится». Митрополит благословил солдат-украинцев 14-й дивизии войск СС «Галичина», созданной в 1943 г. из добровольцев, УГКЦ выделила для нее группу капелланов со главе с богословом, профессором Василием Лабой[323].

Однозначную позицию первосвященник УГКЦ занял в ноябре 1943 г. На созванном им архиепархиальном соборе он призвал клир принять меры к тому, чтобы украинские национальные силы в связи с наступлением Красной армии объединились для борьбы с «коммунистическими силами», создали единый блок для борьбы с советской властью. Уже в 1945 г. на допросах арестованные НКГБ митрополит И. Слепой и епископ Чарнецкий назвали до 25 имен священников-униатов, ушедших в УПА или активно помогавших националистическому подполью, сообщили об организованном И. Слепым в конце 1944 г. подпольном госпитале для раненых повстанцев в Уневском монастыре ордена Студитов, нелегальной школе диаконов при Львовской духовной семинарии, где бойцы УПА находились по фиктивным документам. Епископ Чарнецкий признал немалую роль духовенства в том, что, по его словам, «украинское националистическое движение переросло в последнее время в дикий национализм»[324].

Обстоятельные показания о политике Германии и действиях ее спецслужб по отношению к Греко-католической церкви содержались в протоколах допросов руководителя подразделения по вопросам религии и культуры СД в Галичине Герберта-Эрнста Кнорра, находившегося после ареста в Следственной части МГБ УССР. В декабре 1947 г. отдел «О» МГБ УССР обратился к руководству ведомства за разрешением допросить гитлеровского контрразведчика по заранее составленному чекистами-«религиоведами» вопроснику. В последнем содержались вопросы об использовании нацистами религиозных организаций Украины в период оккупации, их политике по отношению к конкретным ведущим конфессиям, агентурной работе в религиозной среде, а также конкретные вопросы в этой сфере.

На одном из допросов (21 января 1948 г., с участием заместителя главы МГБ УССР генерал-майора Попереки[325]) Г. Кнорр заявил: «Национал-социализм был непримиримым врагом христианства, а отсюда и всех религиозных организаций», видя в них серьезного конкурента на пути установления тотального контроля над людьми, не признающего расового неравенства. Беспокоило Германию и влияние Ватикана в мире. Хотя изначально религиозные вопросы были отнесены в компетенцию министерства по делам религии, оно проявило, по словам Кнорра, «бессилие» (до 80 % немцев тяготели к религии), и конфессиональные вопросы передали гестапо (контрольно-репрессивные функции) и СД (по сути, политической разведке и контрразведке, подчиненной с 1939 г. Главному управлению имперской безопасности). «СД, – показал ее бывший сотрудник, – через свою агентуру включалась в церковную жизнь и руководила церковными организациями», насаждала расколы и разложение в конфессиональной среде, компрометировала религиозных деятелей.

На оккупированных территориях СССР, свидетельствовал нацист, поначалу имитировалось покровительство рейха религии и развитию церковной жизни, поскольку «массы еще преданы церкви, …немцы еще не чувствовали себя настолько сильными, чтобы объявить себя вне церкви и религии вообще», хотя конечной целью оставалась ликвидация всех религиозных организаций.

Что же касается Западной Украины, отмечал гитлеровец, то немцы знали, что Греко-католическая церковь являлась «наиболее влиятельной религиозной организацией в жизни народа Галиции», а «митрополит Шептицкий был не только церковным князем, но и политическим руководителем. Его можно назвать некоронованным королем». По отношению к УГКЦ гитлеровцы стали проводить «подчеркнуто мнимо-дружественную политику», оказывали финансовую помощь, разрешили богослужение так, как оно велось до 1939 г., однако строго ограничили массовые религиозные мероприятия прилегающей к храмам территорией.

Раз в месяц высокопоставленный сотрудник спецслужбы проводил личные, с глазу на глаз, встречи с владыкой Андреем, узнавая от него о настроениях духовенства, передавая ему указания оккупантов о воздействии на клир для воспитания его силами населения в прогерманском духе, агитации за отправку молодежи на работы в Германию. «Все требования, которые я передавал Шептицкому в отношении отдельных мероприятий, направленных на укрепление немцев в Галиции, Шептицкий выполнял. Он оказывал влияние на духовенство, которое, в свою очередь, вело профашистскую агитацию среди населения Галиции». Приводились примеры содействия клира УГКЦ в организации сдачи крестьянами сельхозпродукции, наборе в дивизию Вафен-СС «Галичина». Хотя «Шептицкий внешне лояльно относился к немцам и выполнял наши требования», указал Кнорр, «все же СД не доверяла ему», поскольку митрополит вошел в украинские общественные организации и поддерживал активные контакты с националистическим движением.

В конце 1943 г. СД подставила А. Шептицкому своего агента, главного редактора французской газеты «Пари суар», профессора Ренэ. Владыка в беседе с «хорошим французом» откровенно критиковал «лживое дружелюбие немцев», заявил, что фашисты – куда большие враги церкви, нежели Советы, действуют более утонченно. Однако Красная армия скоро будет стоять у ворот Львова, а «Европа станет большевистской». «Конспиративная работа Шептицкого известна СД», – подчеркнул доправшиваемый, но арестовывать его опасались из-за неминуемых народных волнений.

Сотрудник СД пояснил, что немецкие спецслужбы блокировали стремление верхушки УГКЦ к объединению Греко-католической и Православной церквей, не желая образования «национального религиозного объединения», и одновременно стремились оторвать УГКЦ от Ватикана.

СД и отдел 4-Н гестапо, заявил Кнорр, энергично вели агентурно-вербовочную работу среди духовенства и протестантских течений (ряд из них были усилиями СД слиты). Среди известных ему агентов СД контрразведчик назвал канцлера митрополита Шептицкого – Галянта (сотрудничал с СД с начала 1942 г.), настоятелей монастырей ордена Василиан – в Жовкве Евгения Тымчука, в Дрогобыче – Лучинского (его Кнорр вербовал лично в 1942 г.), канцлера Станиславской епархии Бойчука, священника Гавриила Костельника (о нем контрразведчик свидетельствовал на допросах отдельно, что затем МГБ пыталось использовать для вербовки Костельника незадолго до его убийства боевиком ОУН 20 сентября 1948 г.).

«Холодная война» разгорается

В целом же послевоенная позиция советской спецслужбы по отношению к греко-католикам оставалась неприязненной. Клир УГКЦ прямо обвинялся советской спецслужбой в соучастии в разведывательной работе Ватикана. В ориентировке от 31 мая 1945 г. № 56/д (по униатским монастырям) С. Савченко утверждал, что в обителях УГКЦ укрывают «разведывательные кадры, агентуру Ватикана», членов ОУН и польских националистов, монастыри снабжают подполье одеждой, продовольствием и медикаментами. Игуменов именовали «опытными разведчиками, воспитанными руководителем разведки Ватикана неким Тиссераном». Приводился пример женского монастыря при больнице Шептицкого (львовская больница № 3), чьи сестры прошли подготовку в иезуитской школе в Бельгии, занимались лечением раненых бойцов УПА, «окружая их заботой и вниманием», заготавливали для повстанцев медикаменты и перевязочные средства[326].

Кроме того, повышенное внимание уделялось выявлению связей УГКЦ с подпольем ОУН (С. Бандеры), немало лидеров которой вышло из семейств священников-униатов. Уже 12 июня 1945 г. НКГБ УССР оповестил областные управления о выявлении, в ходе оперативной разработки членов Провода ОУН(Б) «Берлога»[327], «неопровержимых доказательств» «тесной связи» клира УГКЦ «с подпольем ОУН – УПА, которому они оказывают всяческую помощь и содействие в вооруженной борьбе с советской властью». Шла речь об укрытии в храмах оружия, агитации с амвонов за помощь антисоветскому вооруженному подполью, проведении богослужений в повстанческих отрядах, налаживании связей отдельных священнослужителей с Проводом ОУН[328].

Как ценную информацию контрразведчики оценили факт задержания в январе 1945 г. в Словении штабом 9-го корпуса Народно-освободительной армии Югославии курьера ОУН с Западной Украины Романа Мировича («после первичного допроса, в силу сложившихся обстоятельств, расстрелянного»). Мирович по заданию одного из руководителей ОУН(Б), генерального секретаря иностранных дел Украинской главной освободительной рады Николая Лебедя доставлял в Рим письма Провода ОУН Ватикану, итальянскому и английскому правительствам. Ему же поручалось попасть в Лондон, добиться разрешения на приезд туда делегации украинских националистов[329].

Определенный материал о «мирских» операциях Ватикана стал поступать из союзных СССР стран Восточной Европы. В 1945 г. был задержан при переходе советско-чехословацкой границы эмиссар Ватикана Колакович (ранее сотрудничавший с гестапо по линии вывления коммунистического подполья). Он имел поручения по установлению контактов с вооруженным подпольем ОУН(Б), определению объемов необходимой ему помощи[330]. В самой Чехословакии (где в 1949 г. вышла книга «Заговор Ватикана против Чехословацкой Республики») нейтрализовали созданую при помощи местного духовенства и с санкции Ватикана информационно-курьерскую линию, связавшую ОУН в Галичине и американскую зону оккупации в Германии. Опорными пунктами линии служили в том числе резиденция епископа Павла Гойдича (Словакия), женский монастырь и униатская церковь в Праге.

В 1950–1951 гг. в стране прошли судебные процессы над тремя католическими епископами-словаками, священниками и монахами, иезуитами, обвиняемыми в том числе в разведывательно-подрывной деятельности в пользу Ватикана, хранении оружия и тайных радиостанций, предоставлении убежищ антикоммунистическим повстанцам, антиправительственной пропаганде[331]. Громкий судебный процесс в 1952 г. состоялся в Польше над участниками «шпионской организации в Кракове» во главе с ксендзом Юзефом Лелито, якобы связанным с американским разведывательным центром в Мюнхене[332].

Воспитанники «Руссикума»

Особое значение имел фактор «польского реваншизма». С начала 1944 г. подконтрольные польскому эмиграционному правительству в Лондоне подпольные формирования в Западной Украине начали операцию «Буря» – попытку установить контроль над землями, захваченными и аннексированными Варшавой в 1919–1923 гг. Как отмечалось в директиве НКВД СССР от 6 февраля 1945 г. № 2894, польское подполье развернуло диверсионно-террористическую деятельность, создает разведывательные резидентуры и подпольную сеть на отдаленную перспективу, «смыкается» с немецкими спецслужбами в интересах совместной борьбы с СССР, а также терроризирует местное украинское население (фактически прибегало к этнической чистке, что подтверждали материалы перлюстрации органами НКВД писем украинцев из зоны конфликта)[333].

В ответ НКГБ УССР открыл централизованное агентурное дело «Сейм»[334], заведенное по распоряжению руководителя ведомства С. Савченко 29 февраля 1944 г. «для концентрации всех агентурно-следственных материалов по польским антисоветским формированиям» с целью проведения операций по предотвращению масштабного восстания сильного польского националистического подполья, стремящегося удержать территории на западе Украины и Белоруссии, входившие в состав Второй Речи Посполитой до 1939 г.[335] Уже к 15 января 1945 г. советская спецслужба арестовала свыше 5800 поляков, из которых 1101 являлись участниками антисоветского подполья, 241 сотрудничал с немецкими органами разведки и контрразведки. К 1 сентября 1946 г. в УССР по 90 агентурным делам и 600 делам-формулярам было ликвидировано 168 польских нелегальных организаций и групп, арестовано 3949 человек, выявлено 22 склада, 29 радиостанций, 7 типографий[336].

В тактическом видении и оперативном планировании НКГБ деятельность РКЦ в Украине и СССР в целом ассоциировалась с разведывательно-подрывной работой и содействием польскому вооруженному подполью. Это подтверждает ориентировка С. Савченко от 12 сентября 1944 г. «О разведывательной деятельности Ватикана и польского духовенства». Еще до 1939 г., писал нарком, в коллегиуме «Руссикум» и других учебных заведениях Рима наладили подготовку агентуры для действий в славянских странах под видом священников, туристов, торговцев. По заданию чекистов, отмечалось в документе, агент-ксендз направил в «Руссикум» письмо, в котором просил допустить его на годичные курсы. В ответе от священника Филиппа де Региса сообщалось: «Для работы в России требуется всесторонняя и специальная подготовка, для этого необходимо пробыть здесь несколько лет. Такому пастырю недостаточно общего курса, но необходимо изучение многих дополнительных предметов».

На землях Польши в довоенный период кадры для миссионерской работы и сбора информации в интересах Ватикана вели основанная в 1932 г. «Семинария заграничная» в Потулицах (Познанское воеводство), «Семинария папы римского» в Дубно, где тон обучения задавали иезуиты, сами священники-выпускники приобретали навыки внедрения в любую социальную среду[337].

В информационном документе НКГБ шла речь о деятельности Ватикана по сбору сведений за рубежом, приводились слова профессора Маурицио Гордилло (1938 г.): «Папа осведомлен о положении в СССР лучше, чем любое иностранное посольство». Давалась характеристика гражданину Франции, епископу Нэве, работавшему в России и СССР в 1908–1936 гг. Последний выступал духовником французского и итальянского посольств, являлся «тайным представителем Ватикана» и агентом французской разведки, награжденным орденом Почетного легиона за работу в СССР. Его преемник на посту настоятеля католического храма в Москве Леопольд Браун заявил собеседнику (агенту НКГБ): «Церковь является огромным информационным орудием и действует в контакте с разведкой»[338].

16 января 1945 г. НКГБ УССР разослал УНКГБ западных областей ориентировку, где шла речь об активизации участия римско-католического духовенства в польском антисоветском националистическом подполье, а также дополнительных усилиях РКЦ к «распространению своего влияния на Восток». Арестованный 4 января ксендз Голондзовский (секретарь совета ксендзов Луцка) и участник подпольного «Комитета освобождения Волыни» сказал подставленному ему агенту НКГБ: «Роль католического духовенства в настоящее время является колоссальной не только в отношении религии, но и в польском общенародном смысле. Духовенство имеет задачей охватить своим влиянием и поляков, проживающих во всех областях Советского Союза».

Епископ РКЦ Адольф Шельонжек

Говорилось и о деятельности «активного агента Ватикана», викарного епископа Николая Чарнецкого, возглавлявшего в свое время духовную семинарию в Дубно, где, как считали в НКГБ, существовал центр подготовки Ватиканом кадров для разведывательной работы в СССР.

Давалась характеристика Луцко-Житомирскому архиепископу Шельонжеку как «видному агенту Ватикана», одному из организаторов польского подполья Волыни и будущему руководителю РКЦ в СССР. Как утверждали чекисты, А. Шельонжек направил в восточные области УССР ксендзов, «известных своей антисоветской деятельностью, поручив им организовать местных поляков для борьбы против советской власти». Свыше 20 священников прошли специальную подготовку во Львове на курсах украинского языка и проникли в Киевскую и Житомирскую области. Говорилось о миссии в Харьков, по заданию Ватикана, немецкого разведчика Волконского. «Фактически агентура Ватикана рассчитывает на более широкий охват своим антисоветским влиянием населения в восточных областях УССР», акцентировалось в ориентировке[339].

14 марта 1945 г. С. Савченко направил руководителям региональных органов НКГБ ориентировку № 33/д. С началом войны Ватикан, писал нарком, развернул заброску на временно оккупированную территорию УССР своих агентов «для ведения шпионско-подрывной работы против СССР». Приводились показания арестованного Львовским УНКГБ подполковника жандармерии Войска Польского и участника подполья Армии Крайовой Белины-Войцикевича: «Ватикан действовал в полном контакте с фашистско-немецкими властями в отношении войны с СССР», чтобы в случае победы Германии «распространить свое влияние в России», немцы же надеялись на помощь Ватикана перед западными державами.

Духовенство РКЦ принимало активное участие в организации украинского и «белопольского» подполья. Сообщалось о вывленных в ряде костелов складах оружия, медикаментов, продовольствия, множительной технике и радиостанциях АК. Вновь упоминался А. Шельонжек, на которого НКГБ возлагал ответственность за создание «школ агентов Ватикана» в Дубно и Луцке, а также за организацию антисоветской группы «Акция Католическая». При этом, утверждалось в документе, чекистами перехвачены донесения Шельонжека папе римскому, «изобличающие его в проведении шпионско-подрывной работы против СССР».

Содержались и оценки роли УГКЦ в вооруженном конфликте советской стороны с движением украинских националистов: «Греко-католическое, униатское духовенство, чья роль исторически сложилась как резко враждебная русским, славянским и советским интересам, активно используется Ватиканом для приобретения и подготовки специальной агентуры в целях проникновения на Восток». Духовенство УГКЦ принимает прямое участие в деятельности ОУН и УПА. Попытки же части римско-католического и греко-католического духовенства сблизиться с советской властью бескомпромиссно трактовались как «один из иезуитских способов сохранить свои кадры и влияние на массы, легально укрепить свои позиции».

Для противодействия Ватикану НКГБ выдвигал задачи проведения агентурных комбинаций по созданию своих оперативных позиций в Восточной конгрегации Ватикана, коллегиуме «Руссикум», папском Восточном институте, монашеских орденах. Предлагалось оперативно использовать «малочисленную прослойку» католического духовенства, «склонную пойти на перестройку своей деятельности и службу интересам советской власти» для разложения РКЦ и осведомления НКГБ[340].

Как видим, в документах советской спецслужбы в одно целое сплеталась прозелитская, миссионерская и собственно информационная работа Ватикана и его клира в Украине. Разумеется, с учетом доктрины «цезарепапизма», традиционного активного влияния Ватикана на международные дела невозможно представить себе инициативные действия Святого престола без целенаправленного и всестороннего информационного обеспечения, создания позиций влияния в политических кругах по всему миру, тем более в регионах компактного проживания миллионов католиков и греко-католиков. Общепризнанная тайная деятельность ордена иезуитов вообще не нуждается в дополнительном рассмотрении.

Наряду с этим острота военно-политического момента, характерный для органов НКВД – НКГБ курс на политизацию и криминализацию деятельности идейно-политических противников в интересах фабрикации масштабных «дел» абсолютизировали в сторону «разведывательно-подрывной» окраски деятельность РКЦ в Украине, где она с 1920-х гг. была объектом незаконных преследований. Вместе с тем вряд ли целесообразно ставить под сомнение наступательность миссионерства Рима, исторически сложившийся экспансионизм папства, тесное сотрудничество РКЦ с польским националистическим подпольем и УГКЦ с движением ОУН и УПА, традиционные методы продвижения влияния Курии, а также в целом вполне мотивированный антисоветский характер политики Ватикана, усугубленный жестокими расправами над клиром и верными католического и греко-католического вероисповедания в 1920–1930-х гг.

По делу «Сейм» в ряде областей Украины прошли аресты «римско-католического духовенства, связанного с белопольским подпольем». Особо отмечалось задержание Луцкого архиепископа, графа Адольфа Шельонжека, в начале января 1945 г., у которого изъяли отчет папе римскому от 30 октября 1944 г. По решению спецколлегии при МВД СССР «архибискупа» 6 мая 1946 г. выслали в Польшу (по другой версии – усилиями Ватикана 15 мая 1946 г. был освобожден из тюрьмы в Киеве)[341].

В конце мая 1945 г. в НКГБ УССР было составлено обвинительное заключение на упоминавшегося А. Шельонжека и семерых католических священников. Сам епископ (1865 г. рождения) обвинялся в том, что лично руководил «деятельностью агентов Ватикана на советской территории», вел разведывательную работу и подрывную деятельность в пользу папского престола. Собранные данные, утверждали следователи НКГБ, он передавал через границу папскому нунцию в Берлине Орсениго для дальнейшей переправки в Рим. Помогал антисоветским повстанческим организациям, стремящимся вооруженным путем восстановить Польское государство в границах 1939 г., санкционировал участие духовенства РКЦ Луцкой епархии в «антисоветских польских националистических повстанческих организациях, ставивших своей задачей отторжение территории западных областей Украины и Белоруссии от Советского Союза». Ему же вменялась засылка эмиссаров Ватикана в восточные области Украины для «насаждения католицизма и сбора разведывательных данных для Ватикана»[342].

Основные обвинения в адрес ксендзов Б. Джепецкого, И. Кучинского, С. Шипта, А. Кукурузинского, А. Беня, К. Галензовского и В. Буковинского состояли в сборе разведывательной информации, политико-экономических сведений об СССР в интересах Ватикана, проведении подрывной деятельности, насаждении католицизма в восточных регионах УССР, антисоветской пропаганде. Часть из них обвинялась в участии в организации «Акция католическая», связях с польским вооруженным подполем. Всех священников Спецколлегия при МВД СССР 6 мая 1946 г. осудила к исправительно-трудовым лагерям на срок от 5 до 10 лет[343].

Греко-католический священник отпевает убитых под Бродами военнослужащих дивизии СС «Галиция» (март 1944 г.)

17 июля 1944 г. вышла директива НКГБ УССР № 1289/с начальникам областных УНКГБ «О работе по линии католической церкви». «Из всех существующих церковных организаций, – отмечалось в документе, – католическая церковь является наиболее крепкой, сплоченной, с многовековым опытом централизованной организацией, имеющей сильное влияние не только среди католиков, но и распространяющей это влияние на верующих других исповеданий». Подчеркивалось, что для РКЦ присущ «крепко сколоченный актив мирян, группирующихся вокруг приходских ксендзов и монастырей». Сама РКЦ вросла в государственную систему Польши, имеет прекрасно подготовленных ксендзов, использует опыт ордена иезуитов по проведению политики Ватикана и служила орудием польских разведывательных органов. Используя свою специфическую терминологию, чекисты объявляли РКЦ в Украине «массовой резидентурой» польских антисоветских кругов.

В качестве мер оперативного воздействия предлагалось:

• поставить на учет все действующие костелы и монастыри, общины РКЦ, епископат и клир, мирян из органов церковного самоуправления взять в «активную агентурную разработку»;

• произвести вербовки агентуры из среды священнослужителей, монашествующих (с использованием «интимных материалов»), церковного актива, поручив вербовки только опытным оперативным работникам;

• выявить связи РКЦ в Украине с Ватиканом, вооруженными националистическими формированиями, установить среди клира РКЦ агентуру зарубежных спецслужб;

• аресты и негласные задержания священнослужителей-католиков производить только с санкции НКГБ УССР[344].

Противодействию попыток Ватикана укрепить свои позиции на территории СССР в спецслужбе придавалось весьма серьезное значение, о чем свидетельствовала директива НКГБ СССР от 31 октября 1944 г. № 140 об активизации розыска «агентуры Ватикана»[345].

Миссионеры или разведчики?

Линию на обвинение римо-католиков в шпионской деятельности развила ориентировка НКГБ УССР № 53 от 20 апреля 1945 г. РКЦ, отмечалось в ней, активизировала работу по упрочению своих позиций на западе Украины, ведет разведывательную работу в пользу Ватикана. Шла речь о ликвидации «антисоветской группы католических священников» под руководством архиепископа Шельонжека. Последний, как отмечалось, на допросах показал о командировании им в восточные области УССР «ряда видных ксендзов» для сбора разведданных. В октябре 1944 г. ксендз Кучинский выезжал по его поручению в Харьков и Днепропетровскую область, создал в Киеве «нелегальный костел», распространял антиправительственную литературу. Был налажен канал связи с Ватиканом через Перемышльского викарного епископа Тумака и папского нунция в Берлине Орсениго. Подчеркивалось, что велась не только разведка, но и пропаганда среди польского населения УССР за восстановление Польского государства в границах 1939 г. Католическое духовенство активно помогало польским нелегальным боевым организациям, подконтрольным Лондонскому эмиграционному правительству. «Осевшие» в Одессе иезуиты Леони и Николи подготовили по заданию Ватикана (осень 1944 г.) информационный материал о положении католиков в СССР[346]. По распоряжению С. Савченко от 12 сентября 1944 г. оба они были взяты в агентурную разработку как «агенты Ватикана»[347].

Священник Греко-католической церкви проводит богослужение для участников вооруженного подполья ОУН

Прошли аресты католического священства, наиболее резонансным стало задержание в апреле 1945 г. и осуждение упомянутых клириков костела святого Петра в Одессе Жана Николи и Пьера Леони[348]. Ж. Николи стал монахом монастыря в бельгийском городе Сент-Жирар и сотрудничал с духовной миссией «Асумционист», имевшей в мире широкую сеть филиалов и богословских учебных заведений. В 1921 г. пребывал во французском армейском контингенте в Турции. Закончил Лувенский католический университет, стал священником. Владел несколькими иностранными языками, освоил русский. В конце 1943 г. по поручению Ватикана отбыл священником в Одессу (которую посещал и в 1942 г., в период оккупации, по указанию миссии «Асумционист»). Остался в городе после его освобождения от немцев и румын.

Его коллега, 36-летний П. Леони, закончил семинарию в Италии, обучался в папском Григорианском университете и одновременно – в упомянутом «Руссикуме», обучаясь богослужению по восточному обряду и изучая русский язык и положение в СССР, в 1939 г. стал священником. Три года служил капелланом в армии Муссолини в Италии, Албании, Греции, попал на Восточный фронт, находился в частях на Донбассе и в Днепропетровске, затем уволился и был направлен Ватиканом в Одессу[349].

На следствии в УНКГБ священники рассказывали о том, что собирали информацию для союзников СССР, однако категорически отрицали шпионскую деятельность, а следствие не могло предъявить убедительных доказательств противоправной деятельности. В ход пошли показания свидетелей о проведении ими «антисоветской агитации и пропаганды». Тот же П. Леони не скрывал своих принципиальных разногласий с советским строем и коммунистической идеологией: «…Я считаю, что в СССР нет демократии и свободы народа… Советская власть лишила народ свободы религии, печати и слова, а также свободного мышления и развития личной инициативы и творчества… Органы советской власти, с одной стороны, преследуют духовенство и религию, с другой стороны – используют православие в борьбе против других религий. Я также считаю, что политика советского правительства ничем не отличается от политики фашизма, который стремится к захвату чужих территорий и порабощению народа». Подследственные откровенно показали о враждебном отношении Ватикана к СССР, который «опасался, что под влиянием СССР в европейских странах может произойти установление советской власти».

Они же рассказали об организации и содержании пропагандистской работы Ватикана против СССР. В обвинительном заключении священникам («агентам Ватикана») вменялись в вину шпионаж и антисоветская агитация. Согласно ст. 58-6 и 58–10, ч. 2, Уголовного кодекса РСФСР 12 ноября 1945 г. Особое совещание (внесудебный орган) при НКВД СССР осудил «Николу Жана Мавритьевича и Леони Пьетро Ангеловича», соответственно, к 10 и 8 годам лишения свободы[350]. Из Воркутинского лагеря Леони выслали в Италию, видимо, досрочно освободили и его «подельника».

По всей Украине прошли аресты и административные преследования католического клира. По подсчетам полтавского историка А. Гуры, из взятых на учет к концу 1945 г. 146 католических священников и 341 религиозной общины к 1949 г. действовало, соответственно, 79 и 241 (то есть прекратили службу 46 % ксендзов и закрылось до 30 % общин РКЦ)[351].

В первое послевоенное десятилетие продолжалось противостояние с Ватиканом советских спецслужб в Украине. Прежде всего оно разворачивалось вокруг проблемы нейтрализации катакомбного движения «самораспустившейся» в 1946 г. при активном участии органов госбезопасности униатской церкви и попыток Ватикана использовать религиозную оппозицию в своих целях. МГБ – КГБ УССР пытались решить и определенные задачи разведывательного характера, состоявшие в попытках внедрения агентуры (приобретенной из числа бывшего клира УГКЦ и церковных активистов) в структуры папской курии или наладить «оперативные игры» для изучения планов Ватикана на Востоке и продвижения соответствующей дезинформации.

Продожалась оперативная разработка общин и клира собственно РКЦ в Украинской ССР[352], направленная на выявление возможных их связей с Римом, пресечение сбора и переправки за рубеж информации о положении в религиозной сфере, а также предотвращение создания нелегальных управленческих структур советских католиков. Советской спецслужбой разрабатывалась и стратегия «освобождения католицизма от папизма» путем создания независимых национальных католических церквей («Русской католической церкви»). Как свидетельствуют документы, замысел создания подконтрольного контрразведке «легендированного» центра УГКЦ появился, по крайней мере, в 1952 г. как составная часть плана мероприятий МГБ СССР по ликвидации подполья ОУН в Западной Украине. Расчет делался и на то, что «карманные» униаты могут способствовать внедрению советской агентуры в Ватикан, зарубежные центры ОУН и западные спецслужбы[353].

Легендированный Центр

Далеко идущий и смелый план создания позиций влияния в Риме был выдвинут в тот недолгий период 1953 г., когда после смерти И. Сталина объединенные МВД и МГБ СССР возглавил первый заместитель Председателя Совета Министров СССР, маршал Советского Союза Лаврентий Берия, а МВД УССР – его ставленник генерал-лейтенант Павел Мешик. В рамках либерализации политики советской власти в Украине, устранения серьезных нарушений законности и «перегибов» в национальной политике и с целью бескровного прекращения вооруженного сопротивления остатков подполья ОУН был разработан комплекс мер государственно-реформистского и оперативного порядка[354].

В мае 1953 г. П. Мешик предложил продуктивному агенту «Автору» («работавшему» долгие годы по разработке национально-сознательной интеллигенции, пользуясь доверием к нему как к старому деятелю национального движения, пострадавшему от репрессий в 1930-х гг.) подготовить меморандум по ряду вопросов: какова роль Галиции в истории Украины, как сделать более привлекательной коммунистическую власть в регионе и кого из авторитетных интеллектуалов он мог бы порекомендовать для участия в «примирении» с подпольем ОУН. На Западе Украины, заявил собеседнику П. Мешик, сделано немало ошибок в национальной и религиозной политике, положение нужно безотлагательно исправлять. Спустя два дня подробные соображения «Автора» были у министра на столе.

Через неделю, 27–28 мая в московском отеле с «Автором» встретились руководители 4-го Управления МВД СССР генерал-лейтенант Сазыкин и генерал-майор Утехин. Откровенно говорилось о замысле создать легендированный Центр ОУН и о руководящей роли в нем «Автора», подчеркивалось, что проект «инициировал лично товарищ Берия». План разработали под руководством Мешика заместитель министра внутренних дел УССР генерал-майор Михаил Поперека, ответственный работник 4-го Управления МВД СССР полковник Иван Хамазюк, руководитель отдела оперативных игр 4-го Управления МВД УССР майор Николай Зубатенко (будущий генерал-майор и зампред КГБ УССР) и подполковник Богданов[355] из Львовского УМВД (куратор «Автора»).

Четко формулировались задачи Провода-«фантома»:

• взять на себя руководящие функции подполья в регионе под предлогом коренного изменения тактики и свертывания вооруженных акций;

• вывести из подполья активнейших его лидеров;

• внедрить советскую агентуру в зарубежные националистические центры, обеспечить ей руководящие позиции в них, блокировать акции, планируемые против СССР;

• вывести на территорию УССР эмиссаров и лидеров зарубежных центров ОУН;

• перехватить каналы связи зарубежных подрывных центров с подпольем ОУН в Галичине;

• создать оперативные позиции в спецслужбах Англии и США, а также в Ватикане.

Основная миссия псевдоцентра заключалась в подчинении подполья и навязывании ему мысли о радикальном изменении тактики – переходе к пропагандистским методам борьбы, работе с молодежью и интеллигенцией, поиске компромисса с властями.

Руководящее ядро Центра планировалось составить из авторитетных для национал-патриотических сил личностей. Иван Крипьякевич – известный историк, ученик М. Грушевского и директор Института общественных наук Львовского филиала АН УССР. Доктор математики, профессор Мирон Зарицкий (отец Екатерины Зарицкой, личной связной и возлюбленной убитого 5 марта 1950 г. командующего УПА Романа Шухевича). Кузен Р. Шухевича, научный сотрудник Львовского этнографического музея Владимир Рожанкивский. Семен Стефаник, заместитель председателя Львовского облисполкома и сын известного писателя Василия Стефаника. Последний, по легенде, выступал руководителем, а реальным шефом, координатором усилий Центра с органами МВД становился «Автор».

Центр создавал филиал в Киеве, опорные пункты в Станиславе, Дрогобыче, Ровно, Львове (в последнем должны были быть «пункты приема курьеров» из-за рубежа). Важная роль отводилась возрождаемой (!) униатской церкви и монастырям (в этой среде органы имели столь сильные позиции, что в успехе использования церковного канала для проникновения агентуры в Ватикан авторы плана не сомневались). Предусматривались различные каналы связи со «своими людьми»: связные под легальным прикрытием (к примеру, проводники международных поездов), курьеры-монахи, мнимые «курьерские группы» ОУН, «беглецы» из Восточного Берлина, переписка родственников. Однако из-за скорого ареста Л. Берии и расстрелянного в один день с ним в декабре 1953 г. П. Мешика план реализован не был.

«Бюро информации» действует

При всех специфике политической заостренности и своеобразии профессиональной лексики, советские органы госбезопасности со всей серьезностью относились к внешней деятельности Ватикана, не разделяя, по сути дела, собственно миссионерскую и разведывательную деятельность. В закрытой работе высшей школы КГБ СССР (1957 г.) о разведке Ватикана сообщалось, что в 1918 г. папа Бенедикт ХV направил в Польшу опытного разведчика, епископа Ахилла Ратти (будущего понтифика Пия ХI) с целью подталкивания Польши к экспансии на Восток и создания, таким образом, долгосрочных позиций для продвижения католичества. Советская литература обвиняла Ратти в прямом сотрудничестве со вторым отделом (разведка и контрразведка) Генштаба Польши. В 1939 г. при государственном секретариате Ватикана создали разведывательный орган Бюро информации во главе с бывшим католическим епископом из России (кадровым дипломатом в прошлом) Александром Евреиновым. Бюро из примерно 150 сотрудников открыло свои филиалы в оккупированных Германией странах, Вашингтоне, Токио, Каире, Гонконге, Бангкоке и к концу войны превратилось в серьезную разведывательную службу, обеспечивающую сведениями заинтересованные адресаты в США, Англии и Германии. Сбором информации занималось несколько сотен источников[356].

После войны разведывательно-информационная служба Ватикана подверглась реорганизации путем слияния Бюро информации и разведки ордена иезуитов. Новый орган, подчиненный Государственному секретариату Ватикана, возглавил генерал ордена иезуитов Жанссен, его заместителем стал руководитель «Центра информации о Боге» и разведки ордена иезуитов (в 1946 г. – свыше 28 тыс. участников по всему миру), монах-доминиканец Шмидер[357].

Отдельно необходимо остановиться на профессиональном подходе и восприятии деятельности папской курии советскими спецслужбами. В понимании органов госбезопасности Ватикан представлял угрозу не только настойчивой прозелитской работой в СССР и попытками продвижения своего религиозного влияния далее на Восток. Чекисты считали одним из приоритетов своей деятельности противодействие разведывательной и пропагандистской работе соответствующих служб понтификата. По их сведениям, подготовка агентуры для работы на востоке осуществлялась в Ватикане под руководством Святой конгрегации для восточной церкви во главе с кардиналом Евгением Тиссераном. Упомянутый «Руссикум» и «Украинский коллегиум» готовил «миссионеров-разведчиков». В пользу версии об активной разведдеятельности Ватикана, сообщали документы НКГБ, свидетельствуют материалы советской контрразведки и показания задержанных «резидентов Ватикана».

Одним из них назывался арестованный в 1941 г. на Украине Москва-Домбровский (попавший в СССР с помощью А. Шептицкого), материалы на которого сохранились в архивном деле оперативной разработки НКВД – НКГБ УССР «Ходячие» (1939–1945 гг.) на А. Шептицкого и епископат УГКЦ. Священник Георгий Москва-Домбровский (1910 г., уроженец Цюриха) принадлежал к ордену иезуитов, в 1939 г. закончил в Риме папский Григорианский университет (также готовивший кадры для работы на Востоке), затем обучался в Дубненской семинарии, неоднократно нелегально переходил новую границу СССР. 29 февраля 1941 г. был задержан пограничниками при переходе кордона в Славском районе Дрогобычской области и арестован УНКГБ. Поскольку эмиссар скрывал задания, полученные им в Ватикане для работы в СССР, в разработку ввели квалифицированного внутрикамерного агента «155».

Тот вошел в доверие к Домбровскому, рассказавшему агенту о секретных установках Ватикана, роли Шептицкого в тайном сотрудничестве с папской курией и ее планах по заброске эммиссаров вглубь СССР. С использованием Домбровского (его предполагалось в перспективе завербовать) планировали провести оперативную комбинацию. Замысел состоял в том, что «155» («освобожденный за недоказанностью преступления») должен был получить от Домбровского «поручения» к А. Шептицкому и содержавшимся в лагере двум ранее задержанным эмиссарам-иезуитам. Будучи подставленным Шептицкому, «155» должен был убедить митрополита в существовании «глубоко законспирированной антисоветской организации». Для ее имитации планировалось создать «конспиративные и явочные квартиры» с содерждателями-агентами в Киеве, Харькове, Одессе, Днепропетровске и Запорожье. На эти точки предполагалось выводить посланцев Шептицкого в восточные регионы УССР.

Завербовав Домбровского, планировалось направить его во Львов (под негласным контролем бригад наружного наблюдения), организовать ему встречу с Шептицким, добиться от последнего «поручений» для адресатов за рубежом и с ними повторно «арестовать» Домбровского при переходе границы. Таким образом, «155» оставался в окружении А. Шептицкого для дальнейших действий.

К тому времени по делу «Ходячие» на митрополита и его окружение давали материалы до 30 агентов, включая известного разведчика, художника Николая Глущенко («Художник», «Ярема»), направлявшегося во Львов проездом в Германию в 1940 г.[358] Среди информаторов спецслужбы можно вспомнить агента «Литератора» – весьма способного молодого человека. Под видом «сына репрессированного» он прибыл во Львов из Киева на учебу в духовную семинарию, сумел войти в доверие к Шептицкому и его близким сотрудникам. Владыка Андрей лично воцерковлял агента, демонстрировал теплое отношение, оказывал духовную и материальную помощь, видимо, готовясь дать «Литератору» поручения в Киев.

Агент, готовившийся в перспективе к заданиям по линии внешней разведки (руководители Львовского УНКГБ даже получили разнос за нарушения правил конспирации в работе с «Литератором»), сумел изучить представителей епископата и священников «святоюрского» круга Шептицкого. Интересна, к примеру, его характеристика от 30 января 1941 г. на Иосифа Слепого (по бытовавшей в Галиции версии – внебрачного сына А. Шептицкого): «Держится всегда важно, гордый и честолюбивый, …самоуверенный. Если хочет чего-либо достигнуть, то не останавливается ни перед какими средствами. Прекрасно умеет обходиться с людьми, занимательный собеседник. Большой эгоист… Властный, любит приказывать, но прекрасно владеет собой и умеет сдерживать себя. В глубине души презирает всех людей, работоспособный, …любит дать почувствовать свою власть и ошеломить человека. Противоречий не выносит, скупой». В натянутых отношениях со священником Гавриилом Костельником (будущим руководителем инициативной группы по воссоединению УГКЦ с РПЦ, которого в то время пытались завербовать), «оба терпеть друг друга не могут и за глаза издеваются друг над другом», оба считают себя теоретиками-богословами[359].

Руководитель Инициативной группы по воссоединению униатов с Православной церковью Гавриил Костельник

Вместе с тем негласному сотруднику нельзя было отказать в аналитическом уме и трезвом понимании реалий духовно-культурной жизни региона, которые он хотел донести и до действовавших довольно грубо, напролом, сотрудников НКВД[360]. В донесении от 12 сентября 1940 г. «Литератор» проявил глубокое понимание социокультурной роли УГКЦ в жизни Галичины: греко-католическая церковь – это не просто религия, но и «общественный центр» народа, ее клирики – «не только парохи[361], но и учителя религии в школах», активисты общества «Просвита», «Ридной школы», активные участники политической жизни[362].

На изучение А. Шептицкого нацелили конфидента Б., бывшего депутата Сейма Польши, «Юра» (перевербованного провокатора польской полиции в рядах Компартии Западной Украины) и его любовницу; певицу «Писню», давнюю знакомую митрополита и интимную связь прелата Ковальского, бежавшего в Германию, а также лечащего врача владыки «Надежного», имевшего широкую клиентуру в церковных кругах Львова и («под большим нажимом») одного из слуг митрополита. Кроме того, агента «Катю» готовили для проведения «комбинации» для дискредитации и вербовки личного секретаря Предстоятеля – священника Ивана Котива[363].

Накануне Великой войны

В январе 1941 г. глава НКВД СССР Л. Берия утвердил «План агентурно-оперативных мероприятий по греко-католической (униатской) церкви в западных областях УССР», ведший к ликвидации этой конфессии, однако вмешалась война[364]. Планировалось, в частности, использовать внутрицерковную оппозицию по отношению к верхушке УГКЦ и лично А. Шептицкому.

К негласному сотрудничеству еще до войны удалось привлечь группу священников-униатов, бывших участников широкого движения русофилов, пострадавших от репрессий австро-венгерских военных властей и венгерских шовинистов-славянофобов в годы Первой мировой войны[365]. Так, привлеченный к сотрудничеству с НКВД «Неспалов», пожилой священник, в донесении от 12 сентября 1940 г. резко отзывался о митрополите Шептицком, именуя его «злейшим врагом» братства славянских народов, «фараоном», «крупным буржуем». Источник описывал ужасы австрийского террора, свирепый режим концлагеря «Талергоф», где погибло не менее 2 тыс. жителей Западной Украины, другие репрессии режима Габсбургов, творимые «при молчаливом попустительстве» Предстоятеля УГКЦ[366].

В 1939–1941 гг. на западных границах СССР задержали несколько «крупных эмиссаров Ватикана», имевших и разведывательные задания. Тогда же, по поручению папы, А. Шептицкий направил в глубинные районы СССР своего секретаря Леонтия Дьякова. В качестве тайного экзарха УГКЦ восточных регионов от Шептицкого с фиктивными документами отправился на лесозаготовки иезуит Новицкий и его коллега, иезуит из США Чижевский (выпускник «Руссикума»). Они устроились на работу в леспромхоз в Молотовской (Пермской) области с целью дальнейшего продвижения в Москву (Чижевский) и Сибирь (обоих арестовали в 1941 г.).

Разведка среди «восточных народов»

Целесообразно привести представления о разведывательной работе Ватикана, изложенные в ведомственных учебно-информационных материалах антирелигиозного подразделения 4-го Управления КГБ при СМ УССР (середина 1950-х гг.), а также подготовленном в 1978 г. 5-м Управлением и 10-м отделом (архивно-учетным) КГБ СССР документальном обзоре «Борьба органов государственной безопасности с подрывной деятельностью католической церкви».

Спецслужбы западных держав – противников СССР, шла речь в указанных материалах, активно используют религиозные объединения «как опорную базу для прикрытия своей подрывной деятельности и вербовки агентуры». Использование религиозного фактора, к примеру, было изначально характерно для британской разведки, с 1910 г. начавшей активно применять Англиканскую церковь по линии шпионажа и инспирировать экуменическое движение («детище английской разведки») за создание «Всемирного совета церквей».

Судя по ведомственным материалам советских спецслужб, досье на определенные направления внешней деятельности Ватикана стало накапливаться Иностранным отделом (ИНО) ОГПУ СССР с 1920-х гг. В сводке ИНО от 10 февраля 1927 г. отмечается, что в 1917 г. папа Бенедикт ХV основал папский институт восточных наук, переданный затем иезуитам во главе с монсиньором Д’Эрбиньи и готовивший «образованное духовенство для восточных территорий». Папа Пий ХI настоятельно советовал католическому клиру изучать обычаи и языки «восточных народов». Как считал понтифик, «большевизм нанес РПЦ смертельный удар, после которого она не сможет подняться, и когда в СССР восстановят свободу совести, народ обратится именно к католичеству. Католическим орденам (иезуитов и доминиканцев прежде всего) давалось указание создавать филиалы на канонической территории православных народов, не останавливаясь перед временным использованием «восточного обряда»[367].

Информация ИНО ОГПУ от 19 июля 1931 г. предупреждала: по согласованию между германскими католическими организациями и Ватиканом с 1 сентября в Вормсе открывается школа католических миссионеров для Прибалтийских государств и СССР (руководитель – эмигрант Кузьмин-Караваев, годовой бюджет 60 тыс. марок), в нее набирается 200 слушателей, упор делается на бывших граждан России. Разведка сообщала и об управленческих органах Святого престола, ведущих работу на Востоке. Дипломатические и иные внешние контакты сосредоточены в компетенции государственного секретариата, куратором «антисоветской работы» по дипломатической линии выступают кардинал Пачелли и Вторая комиссия «ПроРуссия» упомянутого Д’Эрбиньи – доверенной особы понтифика. С августа 1936 г. «ПроРуссию» реорганизовали в особый отдел Третьей конгрегации по делам Восточной церкви[368].

ИНО Главного управления госбезопасности (ГУГБ) НКВД СССР в сводке от 22 октября 1936 г. сообщал о создании в 1934 г. по приказу генерала Ордена иезуитов «особого секретариата» по борьбе с коммунизмом, использующего и методы тайной разведывательной работы путем внедрения в коммунистические организации по всему миру, создания «тайных иезуитских комитетов». Собранная ими информация стекается в 7-ю конгрегацию кардинала Саготи (пропагандистская работа), 6-ю конгрегацию (монашеские ордена) и колледж «Руссикум». Руководил «особым секретариатом» некий Жозеф Леди, 45 лет, отлично говоривший по-русски, знаток российской истории, фанатично ненавидящий коммунизм и «настроенный профашистски». Его помощник, иезуит Штейнметц, через германских иезуитов поддерживал связь с немецкими спецслужбами. Второй же помощник, ирландсикий иезуит Жой, отвечал за разведку в Латинской Америке. В подразделении трудилось до 15 семинаристов «Русскикума» и Восточного института – кандидаты на послушание в Ордене иезуитов[369].

В материалах ИНО ГУГБ от 5 декабря 1935 г. подробно описывался учебный процесс в колледже «Руссикум», являвшемся лучшим по финансовому обеспечению учебным заведением Ватикана, отданным «на откуп» иезуитам. Поступившим в колледж православным предстояло перейти в католичество, для чего 2 месяца с ними вели «основательную и упорную» работу старшие ученики с использованием «катехизиса для русских» отца Станислава Тышкевича. Обучение длилось 6 лет (в том числе 2 года в Григорианском университете изучалась философия, 4 года – богословие), слушатели получали ученую степень по философии или богословию.

В профильную подготовку входили история России, география, изучение быта и нравов местных народов, языки, специфика региона будущей миссионерской работы. Поддерживались контакты с русской гимназией в Харбине, подконтрольной иезуитам. Сообщение 5-го (разведка) отдела ГУГБ НКВД СССР от 3 декабря 1938 г. уточняло, что в «Руссикуме» начальствует прекрасно знающий русский язык эрудит, иезуит Режис, особое внимание уделяется адаптации слушателей к бытовой стороне жизни на территориях на Востоке[370].

Попытки сбора разведывательной информации фиксировались со стороны представителей Ватикана в Москве, высланного за подобные шаги епископа Невэ сменил гражданин США, монах-августинец Леопольд Браун. Как зафиксировали агенты НВКД – НКГБ, его интресовала политическая информация о содержании послевоенной политики СССР (при этом он доверительно сообщал источникам, что собранные сведения предназначены для глав государств США и Британии). В марте 1943 г. Браун просил своего доброго знакомого (агента НКВД – НКГБ «Чайковского») выяснить у ответственных работников ЦК ВКП(б), будут ли перемены во внутриполитической жизни СССР (демократизация), намерена ли Москва повести «экспорт революции», каково будущее Прибалтики и т. д. 25 декабря 1945 г. Браун покинул СССР[371].

Сама РКЦ, утверждали чекисты, «располагает своей мощной разведывательной службой, действующей с 1946 г. в полном контакте с американской разведкой». Последняя, в свою очередь, «захватила монополию по использованию церковно-сектантских центров для подрывной работы против СССР и стран народной демократии» (восточно-европейских союзников СССР)[372].

В документе КГБ УССР описывалась организация разведывательной службы Святого престола (видимо, по материалам внешней разведки КГБ СССР) времен «холодной войны». В 1946 г. под руководством советников из США произошла реорганизация разведки Ватикана, теперь действовавшей под прикрытием международного католического издательства (агентства) ЧИП (аббревиатура от латинских слов «центр информации о Боге»), или «Интер-Чип». Оно включало Главное управление (руководство и контроль), Дирекцию (исполнительный орган), периферийные филиалы, от которых за рубежом выдвигались разведывательные посты (точки), а также контрразведывательный орган.

При этом разведработа опиралась на разбросанные по всему миру парафии, приходы, церковные ордена, а папа Пий ХII в 1948 г. сориентировал все католическое духовенство и актив на помощь в информационной работе. «…Разведка Ватикана с ее многочисленным агентурным аппаратом является самой мощной разведкой мира и самой информированной организацией», она поддерживает постоянный контакт с посольствами США и Англии, только сортировкой поступающей информации в аппарате Ватикана ежедневно занимаются до 200 человек. Университет социальных наук в Риме готовил кадры для специальных информационных мероприятий, востребованных в период «психологической войны».

Подготовкой к выполнению миссий по сбору информации в славянских странах, СССР занимаются коллегиумы «Руссикум» и «Рутеникум». К 1950 г. советской спецслужбе стало известно об учреждении в «Руссикуме» «группы парашютистов» – священников и богословов, предназначенных для выброски с фальшивыми паспортами для миссионерской работы в Восточной Европе и СССР. Открылись годичные курсы для «перешивки» ксендзов в священники «восточного обряда» и изучения русского языка (куда вошли священники – немцы, литовцы, словенцы, белоруссы, итальянцы). В августе 1950 г. внешняя разведка МГБ СССР предупредила МГБ УССР о том, что с 1948 г. в голландском местечке Куленборг близ Утрехта в католическом монастыре открылся филиал «Руссикума» с целью специальной подготовки молодых украинцев – католических и униатских священников – для выполнения миссии в советской Украине. Одним из руководителей филиала стал некий Линский, председатель Объединения украинцев Голландии, связанный с ОУН. Как отмечали разведчики, куратором «Руссикума» от УГКЦ выступает епископ Иван Бучко. Имеется закрытый «сектор “Р”» во главе с митратом Лабой, предусмотрена секретная часть учебной программы, внутренней безопасностью и слежкой ведает начальник административной части, белоэммигрант, полковник Малиновский[373].

Одновременно высказывалась озабоченность тем, что в Западной Украине проживает свыше тысячи бывших униатских священников и до 500 бывших монашествующих УГКЦ, которые, несмотря на переход в РПЦ или формальный отход от религиозной деятельности, «на практике продолжают оставаться активными приверженцами Ватикана». Кроме того, в регионе действуют 45 ксендзов и 118 римско-католических общин[374].

Прозелитская работа использовалась спецслужбами стран НАТО. Приводился пример некоего Фомичева (арестованного в СССР в 1950 г.), ранее направленного с заданиями от английской разведки (видимо, по каналам послевоенной репатриации) экуменистическим центром в СССР под видом активиста Старообрядческой церкви. Ему удалось внедриться в агентурный аппарат МГБ, для чего Фомичеву разрешили «сдать» советской спецслужбе несколько агентов-двурушников британской разведки в Чехословакии[375].

На пути ко Львовскому собору

Окончательно закрепила резко негативное отношение Ватикана к СССР и стимулировала его активное участие в мероприятиях «психологической войны» против коммунистического блока ликвидация Греко-католической церкви в Украине (а затем и в ряде восточно-европейских государств – сателлитов СССР), что привело Рим к потере нескольких миллионов верных[376].

Действительно, административные, репресивные и агентурные методы форсированного «воссоединения» РПЦ и УГКЦ создавали предпосылки для дальнейших конфликтов, скрытого протеста и неискренности в отношении верующих Западной Украины к власти. О характере самой процедуры объединения церквей на Львовском соборе марта 1946 г. убедительно говорит тот факт, что двое из троих членов Инициативной группы[377], до 70 % делегатов-священников и 77 % присутствующих мирян предварительно в экстренном порядке были включены в агентурно-осведомительный аппарат НКГБ.

Привыкшая «решать вопросы» религиозной жизни жесткими методами, власть вряд ли могла действовать иначе, а тесно связанное с УГКЦ бескомпромиссное вооруженное движение ОУН и УПА, международная обстановка стремительно разворачивающейся «холодной войны» (при стратегическом значении Западной Украины как моста в Восточную Европу и на Балканы) практически сводили на нет возможность эволюционных сценариев.

К тому же НКГБ было известно, что еще в ноябре 1943 г. митрополит Андрей Шептицкий собрал «архиепархиальный собор», где призвал греко-католический клир употребить свое влияние с целью объединения всех антикоммунистических сил в единый национальный блок для противостояния наступающей Красной армии и борьбы с советской властью. Позднее, на допросах в 1945 г. митрополит И. Слепой и епископ Н. Чарнецкий назвали не менее 25 священников, ушедших в УПА и вооруженное подполье. Сообщили, что Уневский монастырь ордена Студитов имеет постоянные связи в повстанцами, содержит нелегальный госпиталь, а сам И. Слепой в конце 1944 г. организовал подпольную школу диаконов для служения в повстанческих рядах (при этом сам же Н. Чарнецкий признавал, что «украинское националистическое движение переросло в последнее время в дикий национализм», признавая в этом и вину проповедей со стороны УГКЦ).

В основе же проблемы лежал грубый слом традиционной конфессии как несущей конструкции цивилизационной специфики земель на запад от Збруча. О ней емко сказал председатель Инициативной группы по подготовке объединения церквей Гавриил Костельник, посетивший в конце 1944 г. Москву. 26 декабря 1944 г. эта делегация греко-католиков во главе с братом А. Шептицкого – архимандритом Климентием[378] встретилась в здании НКГБ на Лубянке с председателем Совета по делам религиозных культов при СНК СССР Садовским и руководителями профильных подразделений спецслужбы[379].

При этом под легендой «армейских генералов-политработников» с гостями-униатами встретились начальник контрразведки НКГБ СССР генерал-лейтенант Петр Федотов («Иванов»), начальник Главка по борьбе с бандитизмом НКВД СССР генерал-лейтенант Александр Леонтьев («Лебедев») и прекрасный знаток проблем Галичины и украинского националистического движения, шеф 4-го Управления НКГБ (зафронтовая разведывательно-диверсионная работа) генерал-лейтенант Павел Судоплатов («Сергеев»)[380].

Г. Костельник, используя заготовленные тезисы, взялся от имени «передовых кругов украинской интеллигенции западных областей» ознакомить высокопоставленных визави с ситуацией в регионе: «Народ Западной Украины встретил вторичный приход советской власти без энтузиазма… Галичане в течение долгих веков находились под воздействием западной культуры, по своему укладу и политическому мировоззрению значительно отличаются от украинцев восточных областей. Отсюда понятны и их предубеждения относительно советской власти, а также сила бандеровского движения». В регион прибывают для советизации «неопытные люди, не умеющие строить свои отношения с местным населением». Население Западной Украине имеет неверное представление о жизни в СССР, а местная интеллигенция долго ориентировалась на Германию, связывая с ней надежды на восстановление Украинского государства. Жители края «болезненно переживают» передачу Польше Холмщины, хотят видеть в составе Украины и Закарпатье, – добавили другие члены делегации, пообещав, что «греко-католическая церковь будет вести борьбу с УПА путем разъяснения и проповеди», «переговоров о ликвидации бандитских формирований»[381].

Впрочем, обещания «урезонить» антисоветских повстанцев вскоре оказались дезавуированными самой верхушкой УГКЦ, о чем, в частности, шла речь в обзоре НКГБ УССР от 18 декабря 1945 г., составленном по показаниям арестованных иерархов этой конфессии. Интересно, однако, что в доверительной беседе с опытным разведчиком-нелегалом, агентом «82» (уроженцем Галичины и крупным чиновником Совнаркома УССР, которого весьма уважал, считая действующим участником подпольного националистического движения, и покойный А. Шептицкий), Г. Костельник заметил, что русские относились к ним без вражды. Подходя реалистично, заметил пресвитер, «украинцы только в рамках Советского Союза могут развить свою государственность», а из галицкой молодежи получились бы «неплохие большевики», знай они советскую действительность не понаслышке[382].

Что же касается последствий поездки в Москву, то 16 января 1945 г. И. Слепой созвал в митрополичью резиденцию членов капитулы, священников Львова, Г. Костельника и выступил с докладом о результатах встреч в столице СССР. Признание митрополита о том, что им предложено властями оказать «миротворческое» воздействие на УПА было встречено присутствующими неодобрительно, клир высказывал симпатии к «лесной армии». В начале же февраля И. Слепой на узкой встрече с епископами и архимандритом К. Шептицким высказался в пользу затягивания консультаций с повстанческими командирами, поскольку весной, по его сведениям, начнется мощное контрнаступление немцев, поддержанное восстанием УПА в тылу советских войск[383].

Чужаки с Востока

Действительно, ожидать сочувственного отношения к цивилизационно чуждым пришельцам с Востока в Западной Украине не приходилось. Можно привести немало примеров, когда даже возвышенные советской властью представители галицкой интеллигенции и активисты общественных организаций в душе оставались на крайне враждебных позициях по отношению к «рабоче-крестьянскому строю» (что в полной мере относится и к самому Г. Костельнику).

Так, известная львовская писательница Ирина Вильде, занимавшая солидное место в творческой иерархии Советской Украины[384], была объектом дела-формуляра УМГБ. Чекисты констатировали, что депутат Верховного Совета (ВС) Украины является носителем националистических настроений, в 1946 г. на собрании писателей Львова заявляла об отсутствии в СССР свободы творчества и слова, критиковала выборы в ВС УССР. Имеет связи с подпольем ОУН, о чем дала показания руководитель группы связных и возлюбленная командующего УПА Романа Шухевича – Екатерина Зарицкая («Монета»). Арестованная в 1948 г. референт пропаганды одного из проводов ОУН(Б) Любовь Возняк из камеры передала письмо И. Вильде с просьбой о помощи арестованным националистам. В конце 1949 г. на квартире писательницы Ольги Дучиминской[385] венчалась с русскоязычным инженером Иваном Дробязко, венчал их отец Иллария Лукашевича – соучастника убийства Ярослава Галана[386].

Более того, враждебность к новой реальности сохранялась даже у вознесенных на властные вершины представителей западноукраинской интеллигенции. Показательным является пример сына классика украинской литературы Василия Стефаника – Семена (1904–1981). Будучи (вместе с братом) поднадзорным органов госбезопасности с 1939 г., Семен Васильевич (несмотря на постоянные «сигналы» о его антисоветских настроениях, активную политическую деятельность за рубежом его родного брата-эмигранта) стал заместителем председателя (1946–1953), председателем (1954–1969) Львовского областного совета, в 1953–1954 гг. являлся заместителем председателя Совета Министров УССР, избирался депутатом Верховного Совета СССР и трех съездов КПСС, был удостоен орденов Ленина и Октябрьской революции.

Вместе с тем информаторы МГБ могли услышать от него такие слова (1946 г.): «Нам, украинской интеллигенции, при советской власти ничего не остается делать, как только служить советской системе и по возможности пролезать на командные посты, чтобы облегчить судьбы украинского населения». Будучи в составе официальной делегации в Канаде, вынашивал намерение остаться за рубежом, докладывало МГБ УССР в апреле 1952 г., однако, по словам С. Стефаника близкому окружению, не сделал этого, поскольку ему «не советовали украинские националисты». Арестованный Ярослав Дашкевич, имевший обширные знакомства среди интеллектуалов Галиции[387], сообщил на допросах, что С. Стефаник является «старым авторитетным украинским националистом», сказавшим ему в личной беседе: «сейчас я отбываю золотую тюрьму у большевиков». Задержанный член ОУН О. Продан заявил, что командующий УПА и руководитель подполья ОУН Роман Шухевич таких людей, как Стефаник, бережет не будущее, а сам сын писателя «под маской советского человека скрывает свою националистическую деятельность». Не случайно, считали контрразведчики, руководитель миссии УПА при действовавшей в эмиграции Украинской главной освободительной раде Лопатинский рекомендовал сотруднику американской разведки Биллю при возможности постараться использовать С. Стефаника[388].

Однако было бы неверным не замечать и перемены в настроениях представителей западноукраинской интеллектуальной элиты и интеллигенции в целом. Показательными в этом отношении являются высказывания (негласно собранные органами госбезопасности в порядке изучения «реагирования населения») о значимых событиях культурной жизни региона. В частности, после открытия во Львове по постановлению Совмина СССР филиала Академии наук УССР сводка МГБ УССР (апрель 1951 г.) зафиксировала многочисленные восторженные отзывы ученых и преподавателей города. Так, заведующий кафедрой Львовского медицинского института Максим Музыка (чья супруга, художница Ярослава Музыка в то время отбывала срок в 25 лет лагерей за содействие ОУН) тем не менее заявил в частной беседе: это историческое событие в жизни региона. В свое время, при господстве Австро-Венгрии, подчернул ученый, он закончил с отличием университет во Львове, но ему «как украинцу и сыну дровосека» невозможно было получить работу, и лишь при советской власти сбылись его мечты о научной карьере.

В сообщении МГБ от 20 июня 1951 г. приводились отзывы по случаю проведения в Москве декады украинского искусства и литературы. Объект постоянных идеологических третирований со стороны компартии, академик АН УССР (с 1929 г.), известный филолог и историк Михаил Возняк (1881–1954), настроенный по отношению к Советам, мягко говоря, критично, высказался в присутствии информатора так: декада в Москве стала «большим подарком для нашего народа. При австрийском и польском господстве нам такое и не снилось… А теперь и мы люди… Теперь уважают нашу литературу, наши песни». Пенсионерка С. Магаляс, учитель с 30-летним стажем отметила: при Австрии и Польше мы не имели права на украинский язык, «украинский язык считался неприемлемым в обществе», а сейчас свободно развивается. Иван Франко, с которым она была лично знакома, «всегда считал русских братьями»[389].

На практике, как известно, весной 1945 г. окончательно возобладала «административно-чекистская» модель «самороспуска» УГКЦ. 8 февраля 1945 г. С. Савченко утвердил подготовленный заместителем начальника 4-го Управления НКГБ УССР С. Кариным-Даниленко «План общих мероприятий и агентурно-оперативных действий по линии греко-католической униатской церкви». УГКЦ трактовалась как «легальная резидентура Ватикана», «украинская националистическая организация», пособник «пронемецкого сепаратистского движения» в довоенной Польше. Выдвигалась задача «полной ликвидации» конфессии путем отрыва от Ватикана и воссоединения с РПЦ. Акцент делался на агентурно-вербовочных подходах, компрометации епископата и «непримиримых» клириков, использовании Инициативной группы, в случае необходимости предусматривались и репрессивные методы по отношению к «предателям украинского народа и православия»[390].

Подчеркнем, что РПЦ, прошедшая через невиданные со времен первых христиан физические репрессии и системные государственные гонения, занимала по отношению к воссоединению церквей взвешенную и умеренную позицию. В ответ на создание Инициативной группы Г. Костельника Патриарх Алексий I выступил с посланием «К пастырям и верующим Греко-католической церкви, проживающим в западных областях Украинской ССР»: «Поторопитесь вернуться в объятия вашей истинной Матери – Русской православной церкви». При этом, как заметил известный историк церкви Дмитрий Поспеловский, Патриарх «был слишком хорошо знаком с методами НКВД, чтобы доверять сообщениям о всеобщем и добровольном переходе униатов в православие. Более обосновано мнение, бытующее в кругах Московской патриархии, что, присоединяя униатов, патриархия просто спасла церковь на униатских землях от полного уничтожения»[391].

Алексий I настойчиво разъяснял Г. Карпову, что в идеале «воссоединение совершается по свободному волеизъявлению униатского духовенства, а не под давлением православного духовного начальства при поддержке гражданской власти». РПЦ «не будет настаивать на быстром и насильственном изменении внешних форм богослужения и даже внешнего вида священнослужителей». Предстоятель РПЦ считал «нецелесообразным» проведение специального Всеуниатского собора, предоставив право решения вопроса о присоединении к православию на усмотрение приходов и епархиальных съездов. Предлагалось «шире открыть врата Православной церкви» и, помимо Инициативной группы, принимать греко-католиков в индивидуальном порядке. По мнению Патриарха, куда важнее было «существенное»: исповедание православного Символа веры, непоминовение папы, поминовение Патриарха и своего епископа, празднование Пасхи по своим пасхалиям[392].

Трудно не согласиться и с одним из ведущих исследователей истории церковно-государственных отношений, доктором исторических наук Михаилом Одинцовым: «Патриарх отчетливо понимал, что в условиях конца войны и первых послевоенных лет тяжесть разрешения [вопроса об УГКЦ] падет на государство, которое к тому же отдает предпочтение политико-силовым методам. И церковь осознанно отошла на второй план, указывая государству, что речь идет и о свободе духовного, церковно-юрисдикционного выбора верующего человека, и о разрешении церковно-исторической проблемы»[393]. Когда же дошло до подготовки ликвидации унии в Закарпатье (28 августа 1949 г. в Мукачевском Свято-Николаевском соборе), то уже и чекисты Г. Карпов и И. Полянский, возглавлявшие государственные структуры по религиозной политике, безрезультатно просили ЦК ВКП(б) и СНК СССР умерить административный пыл украинских функционеров и их склонность к грубым приемам «воссоединения» церквей.

Инициативная группа приступает к делу

В адрес УГКЦ неизменно выдвигались и обвинения в прямой причастности к разведывательно-подрывной деятельности. Традиционные клише на сей счет содержались, в частности, в подготовленной МГБ УССР (май 1947 г.) справке «О ходе воссоединения униатской Греко-католической церкви с Русской православной церковью в Западных областях УССР». УГКЦ, отмечалось в документе, возникла «как церковно-политическая комбинация иезуитов» для порабощения Украины и продвижения влияния Ватикана на Восток. Австро-венгерская монархия также «использовала униатов для борьбы против влияния России, организуя через них пронемецкое украинско-сепаратистское движение и подавляя всякое проявление симпатий украинского населения к русскому народу». Униатская верхушка обвинялась в «засылке агентуры» в Российскую империю в годы Первой мировой войны. После оккупации Западной Украины гитлеровцами, говорилось в документе, «глава униатской церкви митрополит Шептицкий и епископат, поддерживая нелегальную связь с Ватиканом, занимались разведывательной работой и принимали активное участие в организации украинского националистического подполья». После изгнания агрессоров «униатское духовенство продолжало занимать антисоветские позиции, являясь, по существу, легальной массовой иностранной резидентурой на нашей территории и опорной базой немецко-украинских националистов»[394].

Считается, что 17 марта 1945 г. И. Сталин одобрил предложенный порядок действий по отношению к УГКЦ, 11 апреля прошла операция по задержанию И. Слепого и еще четырех епископов («святоюрцев», как именовали чекисты группу архиеерев УГКЦ, не желавших перехода в православие), обезглавившая клир и греко-католическую паству[395].

В мае-августе 1945 г. в Киеве прошли республиканские совещания Уполномоченных по делам РПЦ (с участием председателя Совета по делам РПЦ при СНК СССР, генерал-майора Г. Карпова, и председателя Совета по делам религиозных культов при СНК СССР, полковника И. Полянского). Принятые на них решения носили жесткий для греко-католиков характер: максимально ограничить деятельность католических и униатских приходов, запретить ксендзам обслуживать приходы УГКЦ, отказывать в регистрации греко-католическим общинам[396].

Как известно, в мае 1945 г. образовалась Инициативная группа по организации воссоединения во главе с авторитетным богословом, пресвитером Гавриилом Костельником. В группу вошли священники-униаты Михаил Мельник (викарий Дрогобычской епархиии УГКЦ) и декан (благочинный) из Станиславской епархии Антоний Пельвецкий (ставшие конфидентами МГБ «Ивановым» и «Шевчуком» и рукоположенные во епископы РПЦ незадолго до Львовского собора). За 10 месяцев «агитационной работы» группы, сопровождавшейся весьма плотной поддержкой контрразведчиков, действовавших под прикрытием должностей в аппарате церковно-государственных отношений, удалось получить согласие на переход в православие от 871 клирика УГКЦ (вели службу в 1805 приходах). 65 парохов оставалось в «оппозиции», 317 лиц было арестовано (в том числе митрополит И. Слепой, 6 епископов, 197 священников, 13 настоятелей монастырей, 26 монашествующих)[397]. Одновременно на них осуществлялись давление и запугивание со стороны подполья ОУН, ряд священников был уничтожен с оставлением на телах повешенных соответствующих записок.

После акта воссоединения с РПЦ на Львовском церковном соборе 8–10 марта 1946 г. начался непростой и противоречивый процесс непосредственного перехода священников и приходов в юрисдикцию Патриархии. К середине 1947 г. считалось, что канонически оформлено воссоединение 1105 священнослужителей-униатов, 65 находилось в жесткой оппозиции. Формировалась катакомбная УГКЦ, «непримиримые» подвергались репрессиям[398].

«Большевистские темпы» ликвидации УГКЦ привели к тому, что к 1948 г. из 2718 униатских храмов Галичины 2491 вошел в лоно РПЦ, но 188 продолжали служить по греко-католическому обряду. Уже после «самороспуска» УГКЦ в Закарпатье чекисты (подводя первые итоги кампании по борьбе с униатством) сообщали главе МИД УССР Дмитрию Мануильскому (27 февраля 1950 г.): к 1946 г. УГКЦ в западных областях Украины (без Закарпатья) насчитывалось 2594 прихода, свыше 1,5 тыс. священников, 93 монастыря с более 1000 монашествующих. 1085 священников воссоединились с РПЦ, 120 – отказались и ушли с кафедр, свыше 300 священнослужителей подверглись аресту «за активную антисоветскую деятельность и связь с бандитами ОУН». Оказалось закрытыми 80 монастырей, в мир ушло свыше 500 монахов. В Закарпатье к 1948 г. имелись 372 прихода и 275 священников, 355 парафий и 121 священник воссоединились с православием, 56 священников арестовали, 86 оставили приходы[399].

Советская спецслужба считала ликвидацию УГКЦ одним из главных оперативно-служебных достижений послевоенного периода. Как отмечалось в докладной записке о результатах работы по религиозной линии в 1944–1959 гг. 4-го Управления КГБ УССР своему московскому шефу, генерал-лейтенанту Е. Питовранову (17 октября 1959 г.), «в 1946 году через агентуру была проведена работа по ликвидации и воссоединению с православием греко-католической (униатской) церкви», «идеологической и материальной базы бандеровского подполья»[400].

О том, насколько искренним был переход в православие значительной части греко-католического клира, какие настроения и какой острый диссонанс царили во внутреннем душевном мире даже новопоставленных архиереев РПЦ, перешедших из священников УГКЦ, красноречиво свидетельствует сообщение агента МГБ УССР «Петрова» (имевшего широкие возможности для непринужденного общения с епископатом) в беседе с бывшим членом Инициативной группы по воссоединению униатского клира с православием (!), епископом Станиславским Антонием (Пельвецким, ставшим еще в 1945 г. конфидентом МГБ «Шевчуком»). Как сообщало в Киев УМГБ по Одесской области, епископ Антоний, прибывший в июле 1952 г. на отдых в Одессу, в разговоре с «Петровым» откровенно «проявил свою враждебность по отношению к русскому народу», называя его представителей «кацапами» и «москалями». Русский язык, по его словам, «перевернутый украинский», смешанный с иностранными словами. Архиерей РПЦ, в прошлом пять лет проучившийся в Ватикане, восхвалял папу римского: «это хороший и добрый человек», делился он с «Петровым». Высоко Антоний отозвался и о покойном митрополите Андрее Шептицком, с которым имел длительную беседу в 1936 г.: «это был батька всей молодежи и покровитель всех бедных студентов, замечательный человек, великан духовной силы».

Интеллигенция и народ на Западной Украине, заявил епископ Антоний, не любят титула Патриарха – «Московский и всея Руси», достаточно говорить «Патриарх Кир Алексий». Хотелось бы, подчеркивал он, чтобы в Украине была «православная незалежная церковь», а не «московская». Кроме того, Станиславский архиерей высказал негативное отношение к просоветским «странам народной демократии» Восточной Европы и колхозному строительству. Правда, раскритиковал он и националистическое движение: после арестов интеллигенции «бандеровцы потеряли идею», а их «движение превратилось в бандитизм»[401].

Шокированный «Петров» прямо предупредил Патриарха о том, что Антоний «не друг Православной церкви», на что получил ответ: сейчас нет другой кандидатуры, уже в Москве подумаем о замене. Однако многолетний управляющий делами Патриархии протоиерей Николай Колчицкий наедине пояснил «Петрову», что владыка Алексий благоволит к епископу (симпатии Предстоятеля РПЦ к оппозиционным советской власти священнослужителям многократно подтверждены в мемуарах и литературе). «Изучением епископа Антония Пельвецкого, – резюмировали в результате чекисты, – установлено, что он действительно является по убеждению украинским националистом и сторонником католицизма»[402].

«Непримиримые» уходят в катакомбы

Ориентировка МГБ УССР (1950 г.) прямо указывала: «…Униатское духовенство, формально воссоединившись с Православной церковью, продолжает богослужения по униатским обрядам, проводит активную антисоветскую деятельность и поддерживает связь с подпольем ОУН и его бандитскими группами»[403]. Соответствующие настроения бытовали и среди бывшей паствы УГКЦ. Доходило до курьезных просьб мирянок Закарпатья (Хуст) в епархию РПЦ: «дайте нам православного священника, но только чтоб он бороды не носил, был всегда бритым»[404]. Уполномоченный по делам РПЦ при СМ УССР Корчевой в конце 1951 г. отмечал: «…Прошло более пяти лет со дня ликвидации унии, а в деле внедрения православных обрядов сделано мало. Процесс ликвидации унии протекает медленно, причем большинство воссоединившегося с Православной церковью духовенства вводит православные обряды крайне неохотно… Многие воссоединившиеся священники до сих пор поминают православную иерархию так, чтобы верующие не расслышали и не поняли, кто упоминается». Ему вторил известный львовский протоиерей Ванчицкий: «…Акт был в общем формальный. Правда, часть духовенства искренне воссоединилась, но большая часть сделала это только для людского глаза»[405].

В декабре 1949 г. Священный синод РПЦ по докладу архиепископа Львовского, Тернопольского и Мукачевского-Ужгородского Макария, епископа Станиславского Антония и Дрогобычского Михаила рассмотрел вопрос о состоянии богослужения в вошедших в РПЦ бывших униатских приходах. Было решено «решительно приступить» к очищению храмов и богослужебной практики от «латинских нововведений», категорически запретить поминовение на службах папы римского. По своей линии органы госбезопасности тут же отдают распоряжение областным Управлениям – тех, кто сопротивляется «проведению в жизнь указанных решений Синода, рассматривать как сторонников Ватикана, лишь формально воссоединившихся с православием», вести их оперативную разработку в направлении причастности к униатскому подполью и связям с Римом[406].

Немало хлопот контрразведке доставляли ушедшие в оппозицию «неприсоединившиеся» бывшие священники УГКЦ, подпольный епископат, стремившийся установить связь с Ватиканом и проводивший нелегальные богослужения согласно инструкции Восточной конгрегации Ватикана, а также нелегальный руководящий центр РКЦ в Украине – четыре ксендза, связанных с понтификатом через Польшу. Временно подпольный епископат возглавил нелегальный викарный епископ УГКЦ Николай Хмелевский, в 1948 г. получивший от осужденного митрополита И. Слепого (через бывшего настоятеля монастыря Де Вохта) письмо о назначении генеральным викарием УГКЦ.

Уже в конце 1949 г. органы МГБ ликвидировали «униатское подполье» во главе с арестованными нелегальным епископом В. Балагураком и бывшим настоятелем монастыря ордена Редемптористов Р. Бахталовским, которые поддерживали отношения с нелегалами ОУН, пытались наладить канал связи для передачи информации и получения инструкций из Ватикана. Аресту подвергли группу «неприсоединившихся» священников-униатов, собиравших разведданные, медикаменты и хирургические инструменты для националистического подполья. Более того, бывший пастырь УГКЦ Р. Яценкив оказался членом ОУН с 1944 г. и командиром УПА под псевдонимом «Гром-Громенко». Бывший священник из Дрогобычской области М. Блозовский с 1946 г. ушел в подполье, участвовал в боевых акциях и терактах, собирал разведданные для Ватикана для переправки их с курьерскими группами ОУН в англо-американские зоны оккупации Германии[407].

10 января и 27 марта 1950 г. УМГБ западных областей УССР провели операции по «изъятию греко-католического духовенства, поддерживающего связи с оуновским подпольем», при этом арестовали 78 парохов (приходских священников), 10 подпольщиков ОУН, 47 семей священников выселили в восточные регионы СССР. Всего же лишь в 1949–1950 гг. лишили свободы 80 священников и 38 монашествующих ликвидированной конфессии (в том числе 4 игуменьи женских обителей).

Особое внимание чекисты уделяли ликвидации монастырей, поскольку, как считалось, они являются «местами концентрации антисоветского элемента из числа монашествующих и остатков униатского духовенства, проводящего активную работу по укреплению католицизма» и связанного с ОУН. Как сообщалось в отчете о работе Уполномоченного Совета по делам религиозных культов при Совете Министров УССР П. Вильхового (10 сентября 1948 г.), «все греко-католические монастыри… враждебно отнеслись к воссоединению Греко-католической церкви с Русской православной церковью». Как пример приводился Креховский мужской монастырь ордена Василия Великого (василиан) во Львовской области, имевший типографию, при немцах (именовавшихся «освободителями украинского народа») выпускавшую газету антисоветской направленности, выпускавшую портреты А. Гитлера 10-тысячными тиражами[408].

К июлю 1950 г., сообщал министру госбезопасности СССР В. Абакумову первый секретарь ЦК КП(б)У Леонид Мельников, оставалось действующими 4 униатских монастыря с сотней насельников, около 300 монахов осело по частным квартирам, до 100 вело бродячий образ жизни и проповедовало[409].

В 1957 г. КГБ полагал пребывающими в «униатской оппозиции» (не воссоединившихся с РПЦ, но и не имевших возможность легально править богослужение) 364 священника и до 500 монашествующих УГКЦ (немало из них группами по 3–5 человек жили «по-монастырски» в миру), к концу 1959 г., соответственно, 327 и 469 (из них в Закарпатье – 108 и 40)[410]. По радио, через поездки родственников в Польшу, по почтовым каналам они умудрялись получать указания и литературу из Ватикана, чей понтифик Пий ХII 26 января 1956 г. выступил с посланием об укреплении католицизма в мире. Благоприятной средой для катакомбной УГКЦ являлись бывшие участники движения ОУН и УПА, тем более что к июню 1955 г. в регион уже вернулось после досрочного освобождения из лагерей 12 275 лиц, осужденных за участие в националистическом движении[411].

Проект «Киевская церковь»

Преемник А. Шептицкого, арестованный в апреле 1945 г. митрополит И. Слепой, руководил бывшей паствой через «нелегальных епископов-викариев» из сибирской ссылки (репрессированного архиерея по делам «Рифы», «Крестоносцы», «Униаты», «Иезуиты» и др. разрабатывало до двух десятков агентов КГБ). Упомянутая разработка «Рифы» была заведена КГБ УССР в январе 1958 г. в связи с получением сведений о существовании руководимой Слепым тайной религиозно-политической организации «Ассоциация святого единства», ставившей целью отрыв Украины от СССР и создание подчиненной Ватикану «Киево-христианской церкви»[412].

И. Слепой в ссылке не только работал над капитальным трудом по истории Греко-католической церкви, но и разработал ряд концептуальных положений религиозно-политического характера, призванных составить идеологический фундамент деятельности нелегальной униатской церкви. Они, в частности, излагались в изъятых КГБ рукописях «По зову предков» и «Бороться неустанно». Их основные постулаты излагались в письме заместителя председателя КГБ УССР генерал-майора Н. Мороза начальнику Секретно-политического управления КГБ СССР генерал-лейтенанту Е. Питовранову от 29 января 1958 г.

В этих работах, отмечалось в документе, проповедуются «основные националистические концепции, направленные в итоге на отрыв Украины от Советского Союза», делается попытка противопоставить «разные духовные пути» русского и украинского этносов, поскольку «украинскому народу ближе западные народы». Конструировалась не существующая в истории «Киево-католическая церковь», которая якобы изначально была католической, а УГКЦ объявлялась формой этой церкви, основанной на «чувстве национальной солидарности». Православие подвергалось огульной критике как «неполноценная религия». Вся история Древней Руси объявлялась историей исключительно украинского народа, более древнего, чем русский, а племя полян («украинцев») являлось якобы самым культурным. Украинская церковь всегда боролась с Константинополем и Москвой, а Богдан Хмельницкий вырвал Украину из западного мира, утверждал автор[413].

Как сообщала агентура отдела МГБ при Особом лагере № 3 МВД, работавшая по делу разработки И. Слепого («Униаты»), целями митрополита являются разрушение православия, «духовное завоевание России» в интересах Ватикана. И в лагере он ведет тайную деятельность, «прекрасно играет на слабых струнках своих соотечественников», опутывает сознание людей «с иезуитской тонкостью», действует скрытно, осторожно, весьма интересуется светскими делами[414].

Самого митрополита, сообщалось в документе КГБ СССР, адресованном в УКГБ по Красноярскому краю (2 июля 1956 г.), дважды (в 1946 и 1954 гг.) пытались привлечь к негласному сотрудничеству. Однако при попытках вербовки И. Слепой «показал себя до фанатизма преданным Ватикану, категорически отказался перейти в православие, неоднократно заявлял, что он не считает для себя возможным быть «осведомителем» органов госбезопасности… Наряду с этим Слепой заявлял, что ликвидация униатской церкви является большой ошибкой и он смог бы сотрудничать с органами госбезопасности при условии» хотя бы частичного восстановления УГКЦ[415]. В 1963 г. отбывшего 18 лет лагерей больного митрополита выслали из СССР.

«Оттепель» ускорила возвращение осужденных греко-католических клириков в Западную Украину, что всерьез беспокоило секретно-политические подразделения КГБ. «Являясь убежденными сторонниками идей Ватикана, – отмечалось в ведомственных документах, – после возвращения из мест заключения устанавливают между собой связь и проводят активную работу по возрождению униатской церкви и распространению католицизма, …блокируясь в своей враждебной деятельности с украинскими националистами». Подчеркивалась ведущая роль посланий митрополита И. Слепого, направляемых им из ссылки «униатскому подполью» Галичины во главе с епископом Николаем Чарнецким (наладившим канал связи с Ватиканом)[416].

Свои, назначенные Ватиканом «провинциалы» были у монахов ранее разогнанных духовных орденов. Создавались организационные звенья («округа»), по агентурным данным в Западной Украине верные папе униаты образовали «Ассоциацию священного единства». В лагерях Воркуты создали «Коалицию католических священников».

Бывший епископ Василий Величковский (в 1963 г. назначенный Ватиканом Местоблюстителем главы УГКЦ и рукоположивший не менее 40 священников катакомбной церкви) сумел не только провести сбор подписей под обращением к Правительству СССР о восстановлении УГКЦ, но и всерьез напугал органы КГБ подготовкой в Тернополе «массового провокационного выступления верующих по изгнанию из церквей православных священников». Трудами Величковского в 1963–1965 гг. открыли нелегальные курсы греко-католических священников в трех областях Галичины, дома для катакомбных монастырей во Львове, Ивано-Франковске и Долине, оборудовали фотолаборатории для тиражирования литературы, «нарезали» зоны ответственности для подпольного епископата[417].

Спецслужба изъяла установочные рукописи подпольной УГКЦ «Бороться неустанно», «По зову предков», в которых не только содержались рекомендации по организации религиозного подполья, но и выдвигались лозунги отделения Украины от СССР, создания подчиненной Ватикану «Киево-христианской церкви», отмежеванию от «неполноценного православия»[418].

К 1959 г. в УССР насчитывалось около 96 тыс. верных РКЦ (из них 35 тыс. – в Винницкой обл., 15 тыс. в Закарпатье, 12 тыс. в Дрогобычской, 10 тыс. – в Житомирской), работало 170 костелов и каплиц, однако в них служили всего 66 ксендзов (36 из них пребывали в негласной оперативной разработке КГБ). По линии католиков использовались 136 агентов органов госбезопасности. Кроме того, в разработке находились 130 бывших епископов и священников-униатов.

22 человека проходили по многолетней централизованной оперативной разработке «Рифы», главным фигурантом которой был преемник Шептицкого – митрополит Иосиф Слепой. Считалось, что до 100 «непримиримых» клириков-униатов продолжают богослужения в катакомбных условиях, по линии бывшей УГКЦ работали около 150 агентов КГБ[419]. Всего же в 1943–1958 гг. в Украине арестовали 88 римо-католиков и 601 греко-католика – «потенциальную агентуру Ватикана и опорную базу украинских буржуазных националистов», по оценке советской спецслужбы[420].

Ряд оперативных источников («Бандура», «Ириней» и др.) использовался как маршрутная агентура. По каналам туризма в Италию или во время поездок к родственникам в диаспору они пытались установить контакты и завязать разработку ректора «Руссикума» Иринея Назарко, генерального архимандрита ордена «Василиан» Павла Миськива, генеральной настоятельницы ордена «Служебниц» Химий, авторитетных священнослужителей-католиков. Агент «Верный», в прошлом священник УГКЦ, проверенный в разработках катакомбного подполья униатов, готовился к бессрочной командировке (выводу и внедрению в закордонные религиозные центры).

Источник «Тихий» вошел в доверие к И. Слепому, удачно был «подставлен» чекистами в Польше польскому кардиналу Вишенскому, папскому визитатору, арихиепископу Ивану Бучко. Правда, сами чекисты отмечали низкую результативность подобных вояжей в силу подозрительного отношения к ним в Ватикане, настороженности – того же «Иринея» встретили осторожно, подвергли обстоятельным опросам. Агент «Нина» (несмотря на полученные во Львове рекомендательные письма от «неприсоединившихся» униатов) вообще имела изобилующую «белыми пятнами» и метаморфозами биографию (включая возвращения из монастыря в мир), так что шансов на доверительное общение в Ватикане у нее не оставалось[421]. Больше повезло негласному помощнику «Стягу» (Псевдоним изменен. – Прим. авт.), который с 1944 г. результативно разрабатывал среду УГКЦ и подполье ОУН, где по его материалам произвели многочисленные аресты. Со временем он выехал на постоянное местожительство за рубеж и до начала «перестройки» поставлял достоверную информацию о «замыслах Ватикана и закордонных антисоветских клерикально-националистических центров»[422].

«Вселенские» замыслы КГБ

По мере демократизации общественной жизни в постсталинском СССР, возвращения в УССР досрочно освобожденных клириков РКЦ и УГКЦ, развития международных связей страны с Западом и поиска путей разрядки международной напряженности усложнялись и задачи спецслужбы по удержанию под контролем католической религиозной среды и «непримиримых» униатов. Это лишний раз подчеркнул созыв 15 сентября 1958 г. совещания в КГБ СССР по проблемам оперативной работы по католикам, в котором ведущую роль играли представители КГБ Украины. Одним из ключевых вопросов, вынесенных на обсуждение, стал проект «отрыва католической церкви в странах народной демократии от Ватикана» и отделение РКЦ в СССР от папского престола.

Предлагалось для отделения советских католиков и подготовки к созданию «Русской католической церкви»:

• провести кампанию по компрометации католического духовенства (нарушения целибата, материальные злоупотребления и т. п.) и через агентуру из епископата направить письмо в Ватикан с просьбой разрешить «централизованное руководство католической церковью в СССР»;

• создать деканаты (благочиния) РКЦ во главе с проверенными агентами-ксендзами;

• учредить печатный орган советских католиков, провести масштабную кампанию по подрыву репутации Ватикана и подготовке окончательного разрыва[423].

Однако даже для такой мощной спецслужбы, как КГБ, подобный «вселенский план» оказался неосуществим. В октябре 1959 г. Ватикан провел конференцию 12 униатских епископов зарубежных стран, принял послание к украинскому народу и верующим всего мира «в защиту гонимой украинской католической церкви», хранящей верность Святому престолу. Тогда же, докладывали оперативные источники, провели укрепление Восточной конгрегации папской курии, «руководившей подрывной деятельностью в социалистических странах». За первый месяц 1960 г. было не допущено поступление в СССР 40 тыс. экземпляров католической литературы[424].

Негласное противостояние продолжалось. В частности, планом работы 4-го отдела 4-го Управления КГБ при СМ УССР (1960 г.) предусматривалось создание инициативной группы по подготовке отрыва католиков СССР от Ватикана (агенты-ксендзы «Аргус», «Путнис», «Кардинал»), проведение оперативной игры (совместно со внешней разведкой) с кардиналом Леони в Ватикане, подстава агентуры префекту Восточной конгрегации Ватикана[425].

Папская курия активно включилась в психологическую войну. Как отмечал уже после гибели СССР Петер Швейцер, автор нашумевшей книги «Победа» (о роли тайной стратегии США в распаде СССР и Варшавского блока), «на оперативном уровне в борьбе против России[426] объединились спецслужбы и агентурная сеть США, Израиля и сионистских организаций, Ватикана и западноевропейских стран»[427]. Как писал украинский поэт и видный государственный деятель, академик НАН Украины Борис Олийнык, «Карл Бернстайн, взяв интервью у 75 представителей рейгановской администрации и Ватикана, пришел к выводу, что 7 июня 1982 г. в результате встречи между Рональдом Рейганом и папой Иоанном Павлом ІІ было достигнуто направленное против СССР, Польши и других стран Восточной Европы соглашение о проведении тайной кампании с целью ускорения процесса распада коммунистической системы»[428].

Преддверие «храмовой войны»

Использование религиозного фактора в подрывных информационно-психологических мероприятиях стало одной из важнейших составляющих массированной и всесторонней кампании по дестаблизации СССР, развернутой администрацией президента США Рональда Рейгана с начала 1980-х гг. В аналитических документах КГБ УССР отмечалось, что зарубежные пропагандистские акции, связанные с эксплуатацией темы УГКЦ, особенно активизировались в связи с подготовкой к празднованию в СССР на общецерковном и государственном уровне 1000-летия Крещения Руси[429].

В добытом «оперативным путем» разведкой КГБ УССР докладе Государственного департамента США (январь 1987 г.) «Подавление украинской католической церкви в СССР» содержались рекомендации по инспирированию в Советской Украине «враждебных проявлений на почве униатства». Как подчеркивали аналитики Госдепа, «украинский католицизм является наиболее сильным и представительным выразителем культурных и религиозных связей Украины с Западом и основным препятствием для укрепления единства советского народа». В материалах госбезопасности освещались мероприятия по использованию фактов преследования религии в СССР в психологическом противоборстве. В частности, шла речь о формировании специальных групп диаспорных украинцев, прибалтов по линии туристических связей с СССР, которые должны были устанавливать контакты с религиозными конфессиями (католиками, греко-католиками, протестантами и др.), доставлять религиозную и пропагандистскую литературу, инструкции по оппозиционной деятельности.

Активизировалась издательская деятельность. Как пример приводилось издание 3-томного сборника (на украинском, польском и основных европейских языках) «Структура украинской церкви», серии «Мартирология украинских церквей», на которые Ватикан и ЦРУ США ассигновали $ 2 млн[430].

При этом внешнее применение «организационного оружия» опиралось на существование (несмотря на оперативные усилия КГБ и репрессии) греко-католического подполья. В подготовленной КГБ для ЦК Компартии Украины «Справке о подрывной деятельности противника в связи с предстоящим 1000-летием введения христианства на Руси» (по состоянию на 1 ноября 1987 г.) приводились данные о том, что с 1946 г. «катакомбные» иерархи УГКЦ высвятили 119 униатских священников, постригли в монашество 165 человек (причем рукоположение и постриг осуществлялись не только в Западной Украине, Казахстане, Прибалтике и Сибири, то есть местах отбывания наказания или ссылки «непримиримого» греко-католического клира), а также подобрано 28 человек для обучения в нелегальной семинарии. К 1987 г. действовали четыре диецезии (епархии) катакомбной УГКЦ во Львовской, Ивано-Франковской, Тернопольской и Закарпатской областях, нелегально служили епископы Василик, Дмитерко и Семендий во главе с Владимиром Стернюком. По данным КГБ, к этому времени на Западной Украине катакомбная УГКЦ имела до 250 священников и примерно 500 монашествующих, осуществлявших богослужения на частных квартирах, в лесах[431].

Советская спецслужба также стремилась к проведению «активных мероприятий» против зарубежных центров УГКЦ. В докладной записке «О специальных мероприятиях против зарубежных центров ОУН», направленной КГБ УССР «лично» первому секретарю ЦК КПУ Владимиру Щербицкому 9 февраля 1988 г., шла речь об операции «Конклав», проводимой спецслужбой «с целью подрыва авторитета верхушки так называемой Украинской католической церкви (УКЦ) перед Ватиканом». В ходе операции, с использованием выявленных в архивах рукописных документов, исполненных лично И. Слепым, его почерком были сфабрикованы материалы «тайного архива». Обыгрывая действительно имевший место конфликт между Ватиканом и амбициозными устремлениями преемника А. Шептицкого к получению статуса патриарха, чекисты в этих «документах» отразили «интриги» И. Слепого в пользу создания «украинского патриархата» (что всегда болезненно воспринималось папской курией). По агентурным каналам эти «документы» довели до зарубежных клерикальных и националистических центров[432].

Противостояние продолжалось до известной встречи М. Горбачева с папой Иоанном-Павлом II 1 декабря 1989 г., одним из важнейших последствий которой стало разрешение на деятельность греко-католической конфессии. Загнанные под спуд проблемы, связанные с административно-чекистской ликвидацией УГКЦ и подавлением катакомбного движения униатов в совокупности с политическими шагами по демонтажу Советской Федерации, и «отключение» сверху возможностей силовой машины СССР незамедлительно привели к новой трагедии в религиозной сфере западноукраинского региона.

Вспыхнула печально известная «храмовая война» 1990–1993 гг., нанесшая страшный урон православию Украины, да и тогдашнего СССР. Показательно, что к 1985 г. наибольшей епархией РПЦ являлась Львовско-Тернопольская (свыше 1000 приходов), и даже в Ленинградской духовной семинарии 58 % абитуриентов составляли украинцы (русские – 34,5 %, 3,2 % – молдаване, 2,6 % – белорусы)[433].

При поддержке местных Советов, где коммунисты оказались в меньшинстве и глухой оппозиции, начались повальные силовые захваты православных церквей адептами возродившейся УГКЦ и УАПЦ «третьей волны». Так, в с. Новый Роздол Львовской области 7 ноября 1990 г. в драке за храм с обеих сторон сошлось до 300 человек, 9 граждан госпитализировали. В иных случаях были и погибшие. К концу года УГКЦ силою захватила 822 храма, адепты УАПЦ – 817[434].

Упомянутая драма, не подвергнутая осуждению Ватиканом, и доныне является основным камнем преткновения в диалоге Русской православной церкви и папского престола. «Униатская идеология сегодня не соответствует истории этой конфессии. Исторически украинские греко-католики вообще не поддерживали украинского национализма, – заявил в апреле 2015 г. бывший вице-ректор Восточного папского института в Риме, экс-советник папского совета, перешедший в православие иеромонах Константин (Симон). – Были среди них и русофилы. Управление греко-католической церкви – это эмигрантское управление. У них только одна цель – создать украинский католический патриархат и удалиться еще дальше от православия и от России». Каждый раз, отметил богослов, когда со стороны католического Рима было какое-то приближение к Православной церкви, «униаты как будто умышленно разъединяли и портили отношения между православными и католиками»[435].

В августе 1993 г. Апостольская нунциатура Ватикана в Германии на запрос Института по изучению мировой политики сообщила, что государство Ватикан и Святой престол никакими разведывательными службами не располагают, сведений военно-политического характера не добывают, а необходимую информацию церковного характера получают от представителей-нунциев в зарубежных странах…

Пули для протопресвитера Гавриил Костельник и ликвидация Брестской унии в Западной Украине

Знаток «духов»

Судьба священника, известного богослова, общественного деятеля Гавриила Теодоровича (Федоровича) Костельника неизменно оказывется в центре исследований и общественных дискуссий, связанных с судьбой Украинской греко-католической церкви, организацией Львовского церковного собора 1946 г., который в тесном союзе готовили советская спецслужба и Инициативная группа во главе с пресвитером Костельником.

Будущий ученый и протопресвитер родился в 1886 г. в Югославии, где проживало немало выходцев из Украины. Отец его был греко-католическим (униатским) священником. Сама же эта церковь пользовалась большим авторитетом у жителей Западной Украины. По сути, это была духовная отдушина во времена имперского владычества Австро-Венгрии и правления шовинистического режима Пилсудского.

Гавриил закончил Загребскую униатскую духовную семинарию, богословский факультет Загребского университета, и с 1907 по 1911 г. учился на богословском факультете Львовского университета, закономерно, что в 1913 г. столь образованный богослов защитил диссертацию доктора философии во Фрибурском университете в Швейцарии. Окончательно вернувшись во Львов, принимает священнический сан, и до конца жизни служит в Преображенском храме, одновременно преподавая Закон Божий в учебных заведениях города. В 1920–1930 гг. – профессор, с 1923 г. – декан богословского факультета Львовской духовной семинарии, при которой, по его инициативе, открыли Украинское научное богословское общество. Отец Гавриил быстро заслужил репутацию церковного диссидента, всерьез увлекшись изучением проблемы соотношения латинского и византийского (восточного, греческого) богослужебных обрядов, причем стал приверженцем последнего.

Такая позиция привела к освобождению его от поста главного редактора журнала «Нива» (где он публиковал «еретические» по отношению к Ватикану статьи), пришлось оставить и семинарскую кафедру, благо ценивший его митрополит Андрей Шептицкий назначил ученого пастыря проповедником в кафедральный собор святого Юра (святого Георгия Победоносца). Все 1930-е гг. отец Гавриил провел в исследованиях проблемы симбиоза православия и католицизма, проявляя симпатии к православию. Он пришел, в частности, к выводу о неканоничности, искусствености «новообразований», «уний второго тысячелетия». К 1939 г. подобные взгляды распространились и среди части галицкого униатского духовенства, образовавшей группу по созданию независимой от Ватикана «Украинской народной церкви» во главе с братом Предстоятеля УГКЦ – архимандритом Климентом Шептицким (сам владыка Андрей знал о деятельности «инакомыслящих»).

Помимо службы Божьей, одаренный богослов выступал с трудами по философии, логике, геометрии. Находил время для активной общественной деятельности: в течение 10 лет редактировал национал-патриотическую газету «Нива», издававшуюся до 1939 г.[436]

Интересные воспоминания о Костельнике оставил историк с европейским именем, львовский профессор Ярослав Дашкевич (сын офицера сечевых стрельцов Олены Степанив и военачальника Армии УНР Романа Дашкевича, прошедший через сталинские лагеря «за происхождение»).

Гавриил Костельник преподавал ему в гимназии, и учительский стол превращался в амвон, откуда священник громовым голосом и с «ораторским искусством сыпал на нас моральные науки». Легко впадал в гнев, отличался неуравновешенностью. Ученики слышали о нем разное – лечился в психиатрической клинике, увлекался «делами о духах», пописывал рассказы на украинском диалекте в земле Воеводина (нынешняя Сербия) – «бачванском». «Улыбка, радость или доброта никогда не отражались на его суровом лице». Единственной возможностью избежать нудного морализаторства «пана-отца», смекнули гимназисты, было перевести разговор на милых учителю «духов» и «стигматиков» (людей, у которых непонятным образом появлялись на теле раны-отметины, как у распятых на кресте)[437], прежде всего – относительно Насти Волошин, о которой отец Гавриил мог говорить часами, забывая о нормативном материале[438].

По мнению Я. Дашкевича, выступая инициатором создания «инициативной группы», Г. Костельник вряд ли пошел на это под давлением НКГБ, будучи лично человеком отважным, «идея мученичества за веру не была ему чуждой». В православие, был убежден Я. Дашкевич, он переходил целиком сознательно, «не считая это изменой, а возвращением в лоно Восточной церкви». С юности он впитывал в сознание «наивное простонародное москвофильство, несмотря на безусловно искренний украинский патриотизм». Выступал однозначным сторонником восточного традиционализма в межконфессиональных конфликтах.

«Г. Костельник, – считал его бывший ученик, – был глубоко верующим человеком, однако веру эту – возможно, и в соответствии с философским неотомизмом, который он признавал своим мировоззрением, – моделировал согласно своим мистическим убеждениям о персонально великом и высоком посланничестве… Он был человеком, очарованным Востоком, реальным возрождением Святой Руси в Украине». У отца Гавриила «вера в миссию, которую ему нужно совершить, объединяя церковь с Востоком, не была средством шантажа, однако той навязчивой и маниакальной (учитывая амбициозность и психопатологичность этой личности) идеей, которую ему дали возможность реализовать…». Присутствовал и гуманистический мотив спасения греко-католического духовенства от преследований власти. Однако «в национальном отношении, вне сомнения, он был добровольным коллаборантом оккупантов»[439].

«Решительный враг Ватикана»

С приходом советской власти на земли Западной Украины церковь и ее служители переживали не лучшие времена. Спецслужба тщательно собирала сведения о пресвитере, его влиянии на религиозную и общественную обстановку в регионе, частично вошедшие в архивное дело «Материалы на Костельника (1940–1947 гг.)». Уже 31 декабря 1939 г. начальник 2-го (контрразведывательного) отдела Управления госбезопасности (УГБ) Управления НКВД (УНКВД) по Львовской области Павел Дроздецкий[440] утвердил открытие агентурного дела № 7 «Ходячие»[441] на группу из 14 духовных особ греко-католической церкви, которые вели «антисоветскую деятельность, используя при этом религию». Ведущими фигурантами дела выступили митрополит Андрей Шептицкий, его брат Климентий (игумен монастыря ордена Студитов)[442], епископ УГКЦ. Проходил по делу и Г. Костельник.

Бывший депутат сейма Польши, один из лидеров Украинского национально-демократического объединения (довоенный блок украинских политпартий и организаций) Владимир Целевич (1890–1943[443]), находясь под стражей, подготовил пространный доклад «О деятельности церковников на Западной Украине» (март 1940 г.)[444]. В рубрике доклада «Некоторые влиятельные священники» Г. Костельник характеризуется как «человек очень способный, хороший оратор и публицист, …большой враг западного направления греко-католической церкви… Враждебно настроен по отношению к папе и вообще к католицизму, но об этом он рассказывает только в частных беседах. Думаю, что Костельник возглавил бы работу, направленную на независимость греко-католической церкви от Ватикана». Тут же имелась карандашная приписка оперработника: «Резко антисоветски настроен, выступает с проповедями антисоветского характера, ведет замкнутый образ жизни»[445].

В рубрике «Противопапские настроения среди галицких украинцев» В. Целевич также подчеркнул, что отец Гавриил является «среди униатских священников решительным врагом Ватикана и унии», ведет активную публицистическую работу против политики Ватикана и латинизации греко-католической церкви под лозунгом «Прочь от Ватикана» и способен воглавить движение по расколу УГКЦ. Отметим, что автор записки весьма недвузначно дал понять чекистам, что сама униатская церковь занимает особое духовное и социокультурное место в жизни населения Западной Украины: «По традиции, греко-католическая церковь является национальной церковью галицийских украинцев в том понятии, что только украинцы принадлежат к этой церкви и что изменение вероисповедания равносильно изменению национальности» (польская же власть дискриминировала греко-католиков). А. Шептицкий ведет сложную политику, писал В. Целевич, с одной стороны, желая подчинить Православную церковь Ватикану, а с другой – намереваясь «стать патриархом церкви на Востоке», в силу чего даже благотворительная деятельность ведется шумно, с прославлением имени Шептицкого[446].

По отзывам активно сотрудничавшего с УНКВД агента «Жука», Костельник «среди верующих пользуется большим авторитетом»[447]. Значимые для контрразведки сведения об убеждениях пресвитера сообщил агент «Щель» (профессор Львовского университета), доверительно общавшийся с Гавриилом Теодоровичем. На явках в марте 1940 г. источник поведал начальнику отделения 2-го отдела УНКВД по Львовской области младшему лейтенанту ГБ Шубнякову: Костельник «самый просвещенный и самый прогрессивный» представитель духовенства Львова, «был ярым поклонником идеи культурного и политического соединения бывшей Западной Украины с Россией». Это, продолжал источник, «самая крупная личность среди священников собора святого Юра, ученый теолог, защищавший с давних времен теорию разрыва с Римом с целью сближения с восточной церковью. Это экспансивный, очень энергичный и самый образованный священник Западной Украины, способный к резким переходам и переменам».

На вопрос «Щели», доволен ли он приходом Красной армии, отец Гавриил ответил: «…Как священник не могу быть доволен – церковь делают частным лицом, но как член общества я должен сознавать, что это громадное историческое событие… Для меня коммунизм – тоже религия». При этом священник самостоятельно изучал историю партии большевиков, труды Ленина и Сталина – «чтобы дать себе отчет в новой действительности». Он же негативно отзывался о возможном преемнике Шептицкого – митрополите Иосифе Слепом, считая того «карьеристом». Костельник, подытоживал «Щель», «единственный думающий серьезно над современным положением для духовенства, чтобы найти из него выход»[448].

На вербовку не пошел

17 февраля 1940 г. нарком внутренних дел СССР Л. Берия подписал указания № 2/3866 по активизации агентурно-оперативной работы «по церковной контрреволюции». В связи с этим начальником контрразведывательного отдела ГУГБ НКВД СССР Петром Федотовым были отданы соответствующие распоряжения украинским чекистам. В частности, по линии разработки УГКЦ планировалось приобрести агентуру из близкого окружения А. Шептицкого (среди лиц, изучавшихся на вербовку, Г. Костельник стоял третьим в списке), принять меры к усилению разногласий между митрополитом и другими архиереями, создать агентурные позиции в монастырях и религиозных общинах греко-католиков[449].

23 мая 1940 г. для лучшего изучения Костельника была организована его встреча с сотрудником 2-го отдела УГБ УНКВД сержантом ГБ (звание, соответствующее армейскому лейтенанту) К. Бриккером. Сама встреча проводилась в ЗАГСе под предлогом изъятия метрических книг у храмов Львова. У Костельника взяли подписку о неразглашении факта беседы с оперработником. Бриккер в рапорте начальнику отдела старшему лейтенанту ГБ П. Дроздецкому высоко отозвался об авторитетности Костельника в духовных кругах, его эрудиции, знании иностранных языков.

Как докладывал оперработник, в ходе разговора он поставил Костельнику вопрос о существовании во Львовской епархии «течения среди духовенства об отходе от унии и создании Украинской церкви». Насторожившийся отец Гавриил поинтересовался местом работы собеседника. Узнав, что тот из НКВД, заявил, что не согласен с церковной политикой папы римского и «первый поднял вопрос об отходе от Унии и создании самостоятельной Украинской церкви». Эту линию, по мнению пресвитера, поддерживает большинство священников епархии, однако оказывает сопротивление глава Станиславской епархии епископ Хомышин. Сам А. Шептицкий скорее не против, не препятствует развитию этого течения среди клира, однако виду не подает, опасаясь гнева Ватикана.

Освобождение Западной Украины от поляков, подчеркнул Костельник, – это «великое историческое событие», однако клир недоволен положением церкви в СССР. Он подверг критике издание атеистической литературы в СССР, отметив, что Маркс как один человек – это еще не наука. В заключение священник категорически заявил: «Если вы хотите сделать из меня своего агента, то из этого ничего не выйдет, лучше умру, не буду с вами работать».

Оперработник по результатам беседы предложил собрать дополнительные материалы и завербовать Костельника «для разложения церковников». Дроздецкий, в свою очередь, рассмотрев рапорт Бриккера, распорядился собрать более полный «компромматериал», после чего решить вопрос о возможной вербовке.

Определившись с планами оперативного использования Г. Костельника, контрразведка УГБ УНКВД по Львовской области 29 мая 1940 г. обратилась в УГБ НКВД УССР с просьбой направить им полученные из Москвы «компрометирующие материалы» на священника, поскольку «он нами намечен на вербовку в качестве агента». 7 июня киевские чекисты отослали во Львов соответствующие документы «на попа Костельника»[450].

Между тем агентурная разработка отца Гавриила продолжалась. Подведенному к нему перспективному агенту «Литератору»[451] богослов заявил, видя в нем единомышленника: молодой человек, большевики не смогли победить религию, и вы видите разъяснительную работу, но «не увлекайтесь действиями», иначе будете разгромлены. «Такое насилие большевиков долго продолжаться не будет», «Восток даст веру, а Запад культуру, на этой основе расцветет цивилизация будущего».

Угостив папиросами (!) агента, поделился с ним обеспокоенностью: к нему приходил человек из НКВД, пробовал вести дискуссию, «но я без труда его побил» и «всегда готов пострадать за Христову веру». В сентябре-октябре 1940 г. высказывания священника стали еще более радикальными. Большевики, говорил он «Литератору», надругались над религией. Финская война показала, что «их хваленая армия никуда не годится, ничего, немец им еще покажет». В Академии наук в Москве, возмущался отец Гавриил, сидят одни жиды и москали. Ждите лучших времен, скоро грянет столкновение с Германией, а в СССР все стоит на насилии и обмане. «Большевизм уничтожил веру. Вы, молодежь, наша надежда»[452].

Сам «Литератор» дал следующий отзыв о пресвитере: «Человек образованный, видный “теоретик” среди попов. Все попы его уважают, кроме Слепого. Творец “новой” философской системы (утонченный идеализм с крайне материалистическими отделениями, чего он не замечает), кажется, и сам верит в свою “философию”. Общепризнаный специалист по “чудесам”. Пользуется громадной популярностью среди националистической интеллигенции. Каждое воскресенье произносит проповеди на философские темы. В проповедях Бог фигурирует на вторых ролях. На первый план выступает “природа”»[453].

Агент «Писня», бывшая любовница католического прелата, имевшая многочисленные знакомства в кругах священнослужителей УГКЦ (включая Г. Костельника), доносила в августе-сентябре 1940 г. Бриккеру о том, что проповеди Костельника в соборе Св. Юра, скорее, напоминают «смелую лекцию, направленную против большевизма». «Религия безусловно победит», у власти безбожники, однако им скоро придет конец. Тем не менее Костельник «способен вести за собой верующих» и имеет авторитет у А. Шептицкого, считала «Писня»[454].

В ноябре 1940 г. нарком внутренних дел УССР И. Серов утвердил очередной «Оперативный план по агентурному делу “Ходячие”». Организация агентурно-оперативных мероприятий по верхушке УГКЦ (фактически же речь шла о судьбе всей этой конфессии) отныне полностью концентрировалась в контрразведывательных подразделениях УГБ НКВД УССР и УГБ Львовского УНКВД (предусматривалось и взаимодействие со внешней разведкой – 5-м отделом УГБ НКВД – в части внедрения агентуры «на каналы связи с Ватиканом»). Разумеется, планировалось провести перспективные вербовки в близком окружении Шептицкого, среди епископата и видных богословов, монахов и монахинь орденов Василиан и Василианок, слушателей миссионерских курсов. Агент 5-го отдела УГБ НКВД УССР, упомянутый «Литератор», после «глубокого внедрения в круги Шептицкого» должен был принять священнический сан (!) и продвигаться (завоевав доверие К. Шептицкого и епископа Никиты Будки) за рубеж, стремясь осесть в Ватикане.

Существенное значение придавалось инспирированию отделения от А. Шептицкого «лиц, стоящих на позициях откола от римского папы и отхода от Ватикана», разработав мероприятия по использованию «Костельника как идеолога противопапского движения»[455].

К 1941 г. в советской спецслужбе (которая фактически в то время оставалась единственным государственным органом, реально занимавшимся религиозной сферой СССР) выкристаллизовались основные концептуальные положения «поэтапного решения униатского вопроса» в СССР, доложенные наркомом внутренних дел Л. Берией И. Сталину 11 января 1941 г.

Проект ликвидации унии от Лаврентия Берии

Утвержденный тогда же главой НКВД СССР «План агентурно-оперативных мероприятий по Греко-католической (униатской) церкви в западных областях УССР» (непосредственно разработанный 2-м отделом ГУГБ НКВД СССР)[456] возлагал на органы госбезопасности внесение раскола между «сторонниками западного и восточного обрядов», дискредитацию иерархов УГКЦ «путем обнародования фактов их бытового разложения». Для понимания последующей политики по отношению к Греко-католической конфессии и тактики оперативной работы советской спецслужбы на этом направлении ключевыми являлись следующие установки:

• организация в среде верующих-униатов управляемого течения «за отрыв от Ватикана» и создание «независимой украинской церкви»;

• достижение изоляции Предстоятеля УГКЦ митрополита А. Шептицкого и епископата от основной массы верующих как предпосылки воссоединения униатов с РПЦ;

• создание позиций влияния и контроля за средой греко-католической конфессии путем устранения прежних руководителей и замены их «надежными агентами» НКВД.

Документ нацеливал чекистов на циничные, грубые методы достижения целей. Так, артистичная агент «Писня» должна была инсценировать попытку ее «изнасилования» И. Слепым, осуждение которого «расчистило» бы дорогу на место Предстоятеля УГКЦ агенту НКВД «Философу». Уже в этом документе серьезные надежды возлагались на оперативное использование Г. Костельника как организатора движения за отделение греко-католической церкви от Ватикана (предполагалось шантажировать его судьбой сына). Планировалось, что священнику будет выдвинуто «предложение о сотрудничестве с нами и дана гарантия, что сын его будет освобожден, если он честно будет работать с нами». Вербовку Костельника поручали лично начальнику Львовского УНКВД В. Сергиенко и начальнику контрразведывательного отдела Баранову. Патриарший экзарх Украины, митрополит Волынский и Луцкий Николай (Ярушевич) должен был поддержать Г. Костельника, а также инициативу «снизу» ряда приходов УГКЦ Львова и Тернопольской области за воссоединение с РПЦ[457].

Дело в том, что, судя по материалам органов НКВД, первоначально предполагалось мобилизовать на создание внутреннего оппозиционного течения среди греко-католиков (прообраза будущей Инициативной группы по воссоединению с РПЦ) ряд священников, которые еще до 1914 г. находились на так называемых «москвофильских» позициях и были резко негативно настроены против Ватикана и верхушки УГКЦ во главе с А. Шептицким.

Некоторые из упомянутых пастырей еще до войны оказались привлеченными к негласному сотрудничеству с НКВД. В частности, сами чекисты выделяли агента-священника «Неспалова», «очень враждебно настроенного против митрополита Шептицкого» (считая его «предателем украинского народа», выдававшего москвофилов на расправу полиции Австро-Венгрии и Польши) и ведшего активную борьбу за отрыв от Ватикана и переход в православие. Конфидент «Поликарп» в 1914–1917 гг. состоял узником австрийского концлагеря «Талергоф» и выступал за воссоединение с РПЦ. Негативно относились к Ватикану агенты «Харлампий», «Зирка», «Павлов» и др. «Неспалову», «Поликарпу» и «Павлову» органы НКВД поручили создание группы священников, способной открыто-оппозиционно выступить против Предстоятеля УГКЦ и за воссоединение с православием. В рамках исполнения этого плана ими было написано соответствующее письмо священникам-униатам Львовской области[458].

Как представляется, вариант создания группы инициаторов воссоединения с РПЦ из сельских священников преклонного возраста, не имевших веса в консервативной среде клира УГКЦ, вряд ли имел перспективу. Иные возможности открывала авторитетная и разносторонняя личность Гавриила Костельника, попавшего в поле зрения НКВД сразу после вхождения земель Западной Украины в СССР и Украинскую ССР в сентябре 1939 г.

Очевидно, что активизация, с санкции Кремля, подготовки к устранению унии силами прежде всего спецслужбы привела и к оживлению работы НКВД – НКГБ с Костельником. Как сообщал 20 января 1941 г. «Литератор», состоявший к тому времени на связи у начальника 5-го отделения (внешняя разведка, по линии которой его планировали использовать в дальнейшем) УГБ УНКВД капитана ГБ Панова, 17 января Костельник вместе с И. Слепым ездили на беседу к сотруднику НКВД Баранову (начальнику контрразведывательного отдела УГБ УНКВД). Жаловался попутно, что «в народе теперь истощение и отупение».

Следует признать, что подобное душевное состояние было достаточно широко распространено среди галицкой интеллигенции, потрясенной изнанкой «советизации» и форсированным сломом привычного цивилизационного уклада, включая преследования церкви. Показательны в этом отношении донесения агента «Художника» (известного живописца Николая Глущенко), по заданию НКВД посетившего Львов и встречавшегося с митрополитом А. Шептицким[459]. 10 июня 1940 г. на явке у старшего оперуполномоченного контрразведывательного отдела ГУГБ НКВД СССР Эммы Кагановой (супруги знаменитого Павла Судоплатова) источник рассказал о встречах с авторитетными львовянами. Депутат Верховного Совета Украины Петр Франко, по словам «Художника», подавлен, озлоблен, нервничает, работу депутатом называет бесполезной говорильней. Советскую власть критикуют и сыновья классика украинской литературы Василия Стефаника. Какое счастье, заявил один из братьев, что отец уже умер, нынешняя действительность была бы для него «пыткой». Для жителей Западной Украины настали тяжкие времена, крестьяне ждут немцев. Не будь мы с П. Франко сыновьями известных людей, арестовали бы и нас[460].

Перенос в специфические условия аграрно-патриархальной, религиозной Западной Украины советским курсом на индустриализацию, унификацию общественной жизни и вытеснение религии из образования и повседневной жизни вызывал оторопь и агрессивное неприятие, о котором красноречиво говорилось в донесениях того же «Литератора» о поведении и взглядах слуги А. Шептицкого Стефана Гавриляка (его пытались завербовать, однако преданный человек немедленно сообщил об этом владыке Андрею). Гавриляк, сообщал агент, «перед немцами готов ползать на животе». По его словам, немцы – «единственная способная нация». Гитлер для него – «бог». Мечтает «всех жидов вырезать. Антисемитизм доходит чуть ли не до сумасшествия. Также ненавидит все русское». Твердит: «буду бить жидов и москалей». Будущее представляет «вроде большого села, без городов, капиталистов и евреев, только с украинским языком и патриархальными обычаями»[461].

Несмотря на «нездоровые» политические настроения «объекта», 29 января 1941 г. начальник Львовского УНКВД старший майор ГБ В. Сергиенко (будущий глава НКВД УССР) утвердил «План проведения вербовки священника Костельника Гавриила». Однако (видимо, исходя из твердого нежелания священника идти на конфиденциальное сотрудничество) в его основу положили жесткие меры, дабы завербовать одну из ключевых фигур реализации плана ликвидации УГКЦ, как принято говорить в спецслужбах – «на основе зависимости».

План предусматривал арест сына Костельника – Богдана, который должны были осуществить чекисты в милицейской форме, с проведением обыска и изъятием семейных ценностей. При этом отцу арестованного должны были ясно дать понять, что по вопросам, связанным с сыном, нужно обращаться к начальнику Управления рабоче-крестьянской милиции Веревке. В случае если Г. Костельник начнет хлопотать об освобождении, отвезти его в Управление НКВД и предложить сотрудничество под гарантии свободы Богдана (учитывая и возможные ходатайства депутата Верховного Совета СССР К. Студинского)[462]. Если отец Гавриил согласится на вербовку, предполагалось его сына также привлечь к агентурному сотрудничеству и направить «на разработку оуновского подполья».

22 февраля 1941 г. (докладывая о ходе выполнения плана Л. Берии) В. Сергиенко докладывал в Киев, что Богдан Костельник «подработан и арестован» как участник нелегальной антисоветской молодежной организации, инструктор по военному делу.

При обыске у Богдана Костельника изъяли уставы Красной армии, книгу Муссолини «Доктрина фашизма», литературу об Украинских сечевых стрельцах времен Первой мировой войны и Украинской галицкой армии 1918–1919 гг., журнал «Украинское юнацтво». Начались его допросы во 2-м отделе УГБ УНКВД. К тому времени НКВД получил (или сфабриковал) показания арестованного руководителя боевой группы украинских националистов Вальчика о том, что Богдан якобы является резидентом немецкой разведки и связан с гестапо (!?), ведет сбор информации о воинских частях Красной армии (такую работу действительно вела разведывательная сеть, созданная Краковским центром ОУН и местным подпольем, причем данные поступали в немецкую разведку и использовались при подготовке к нападению на СССР)[463]. Другое дело, что роль Богдана была явно преувеличена, скорее всего, он был одним из разведчиков, собиравших данные о львовском гарнизоне Красной армии путем наружного наблюдения и изучал военное дело, как многие молодые сторонники ОУН.

Тем временем сотрудники НКВД старались «неформально» получить от Г. Костельника консультативную помощь, одновременно втягивая его в негласное сотрудничество. 3 февраля 1941 г., во время передачи вещей сыну, отец Гавриил согласился поделиться соображениями по истории и современному состоянию греко-католической церкви, всячески уклоняясь, однако, от темы «организационной» работы по ее расколу[464].

Тайный консультант чекистов

По просьбе чекистов 10 февраля 1941 г. богослов написал от руки (на украинском языке) «тайный реферат» на тему «Возможно ли превращение униатской церкви в Западной Украине в автокефальную православную церковь»[465]. В частности, автор не видел смысла в трансформациях церкви в условиях господства политики государственного атеизма: если бы в такой ситуации «какой-либо украинский священник решился бы явно выступить с призывом превратить западноукраинскую униатскую церковь в автокефальную, то остался бы буквально одиноким… его считали бы или сумасшедшим, или мерзавцем, который ради собственного интереса принялся разрушать церковь». Сама подобная идея «преждевременна и нереальна», галичане много пережили за свою историю и не склонны к нововведениям. Не без апломба автор завершал свой обзор словами: «Я писал добросовестно, без всякой натяжки или искажений, осознавая вес нынешней исторической минуты и своей ответственности перед будущим»[466].

Параллельно агентура отслеживала настроения священника и его реакцию на арест сына. Так, 10 февраля 1941 г. «Литератор» сообщил оперработнику Могендовичу: Костельник очень печален, уверен, что под видом милиции сына забрало «ГПУ», хоть тот не виновен. «Это что-то дьявольское, направленное против меня», поведал Костельник агенту, пользовавшемуся расположением самого митрополита А. Шептицкого[467].

О значении, придававшемся спецслужбой фигуре Костельника и комбинации с арестом 20-летнего Богдана, свидетельствует место, отведенное в докладной записке наркому внутренних дел Украины Ивану Серову от начальника Львовского УНКВД Василия Сергиенко от 22 февраля 1941 г. Сообщая о ходе реализации плана Л. Берии «по разложению Греко-католической (униатской) церкви», В. Сергиенко отмечал, что Б. Костельник сознался в том, что в октябре 1939 г. его соученик Джулинский привлек его в молодежную националистическую организацию, где в составе одной из «пятерок» он вел сбор сведений о Красной армии, ее частях во Львове, а также работал инструктором военного дела. Действительно, на допросе 1 февраля 1941 г. Б. Костельник показал, что его одноклассник по физико-математическому лицею Юрий Джулинский еще в 1938 г. предложил ему вступить в молодежную организацию «Черноморцы», а в марте 1940 г. посвятил его в план создания конспиративной организации в школах, а с июня 1940 г. он и сам приступил к сбору сведений о частях Красной армии[468].

Богдан Костельник был приговорен к высшей мере наказания, расстрелян в июне 1941 г. перед отступлением советских войск во время «чистки» тюрем. Надежда на то, что сын жив (его якобы видели на Востоке Украины), проскальзывала в разговорах отца и после войны, хотя он, скорее, понимал, что потерял Богдана.

Сам же Гавриил Костельник на беседе в УНКВД 3 февраля 1941 г. подчеркнул, что долгие годы вел борьбу, направленную на разрыв с Ватиканом и создание Украинской автокефальной церкви. На вопрос, не мог ли бы он лично возглавить автокефальный процесс, Костельник уклончиво заявил, что влияние унии на украинцев-галичан велико, она в их сознании олицетворяет не только религиозные, но и национальные чувства. Кроме того, у него натянутые отношения с А. Шептицким, И. Слепым и их окружением. Г. Костельнику предложили подготовить план «мероприятий по созданию Украинской автокефальной православной церкви». Отмечалось, что священник боится встреч в НКВД, публикации подготовленных им записок. Не удается склонить его к негласному сотрудничеству, используя арест сына: если он виноват, твердил Костельник, судите его, но никаких обязательств на себя брать не буду. Пока жив А. Шептицкий, бессмысленно заниматься ликвидацией унии[469]. К тому же безрезультатно закончились две попытки вербовки Г. Костельника в 1940 г.

Следует отметить, что чекисты, не имея достаточного опыта и квалификации для гибкой и интеллектуальной работы с убежденными и образованными священнослужителями УГКЦ, отдавали предпочтение грубым методам вербовки, использованию провокаций. К примеру, понятный интерес для НКВД – НКГБ представлял священник Иван Котив – по данным «Литератора», карьерист, незаменимый помощник А. Шептицкого. И. Котив, сообщал агент, интересуется женщинами, не прочь выпить в компании, часто в светском платье посещает город, футбольные матчи, следит за прессой, включая газету «Безбожник». Поэтому предполагалось «подвести» к Котиву агентессу «Катю», устроить скандал с «приставанием» к ней митрополичьего секретаря с доставкой его в милицию и созданием вербовочной ситуации. Кроме того, предусматривалась «подстава» И. Слепому агентессы «Писня» для вступления с ним в интимные отношения и сбора сведений о деятельности иерарха либо же для компрометации иерарха[470].

Продолжалась и линия на использование группы священников-москвофилов старой генерации. Планировалось поручить источникам «Зирке», «Степановичу», «Харлампию» и др. вызвать в епархиях УГКЦ антагонизм между приходскими священниками и епархиальными архиереями (противниками сближения с РПЦ)[471].

В годы оккупации Г. Костельник находился во Львове, участвуя в подписании ряда документов, призванных засвидетельствовать лояльность галицкой интеллигенции и клира УГКЦ гитлеровскому рейху. 6 июля 1941 г. вместе с иерархами УГКЦ подписал обращение в поддержку акта провозглашения независимости Украинской Державы деятелями ОУН С. Бандеры. Вошел в Совет сеньоров и до ноября 1941 г. был членом президиума Украинской национальной рады[472]. Принимал участие в создании в 1943 г. (по инициативе структур ОУН Андрея Мельника) 14-й дивизии войск СС «Галичина». Кроме того, как сообщил сам Г. Костельник агенту «Вишнякову», в 1942 г. как доверенное лицо митрополита Андрея и «для сохранения украинского народа», он «мирил» две враждующие фракции ОУН – бандеровцев и мельниковцев, развернувших взаимное истребление[473].

Наличие у органов госбезопасности сведений, которые трактовались как сотрудничество с оккупантами и могли повлечь процессуальные последствия, существенно повышало зависимость священника от властей и ограничивало свободу его «маневра» в церковно-государственных отношениях.

Объект дела «Ходячие»

С начала 1945 г., как известно, развернулась мощная кампания по ликвидации Греко-католической (униатской) церкви, в которой большевики усматривали опасного конкурента насаждаемой официальной идеологии, «агентуру Ватикана», да и активная помощь униатов движению сопротивления ОУН и УПА не была для сталинских спецслужб секретом. 25 октября 1944 г. нарком госбезопасности УССР С. Савченко утвердил «План агентурно-оперативных мероприятий по делу “Ходячие”». Ожидая кончину тяжелобольного Предстоятеля УГКЦ, чекисты нацеливали агентуру на изучение завещания и выяснение, кого владыка Андрей назначил своим преемником (как впоследствии выяснилось, еще 22 декабря 1939 г. этот вопрос был решен Предстоятелем УГКЦ в пользу И. Слепого, рукоположенного в архиепископы).

Состояние здоровья Предстоятеля УГКЦ ухудшалось. Как показал допрошенный в УНКГБ 14 апреля 1945 г. лечащий врач владыки – Александр Барвинский, митрополит страдал хроническим ревматизмом, давшим серьезные осложнения на сердце (миокардит). С 1937–1938 гг. обострилась отечность (врач не подтвердил наличия у А. Шептицкого признаков венерического заболевания, которое, по очень интересовавшим чекистов слухам, он якобы получил во время службы в армии).

В последние дни жизни владыка уже не узнавал врача. Ухаживали за ним монахини, признаков отравления А. Барвинский не наблюдал, а вскрытия тела не производилось. По словам врача, сам А. Шептицкий являлся сторонником обособления от Ватикана. В его близком окружении шла острая борьба между епископами Никитой Будкой (пользовавшимося уважением клира) и Иосифом Слепым, которого «ненавидели за его явную политику подчинения Риму» и одобрение политики полонизации Западной Украины. В 1929 г. А. Шептицкий ставил вопрос о своем преемнике в лице брата, архимандрита Климентия, однако это не нашло поддержки в Ватикане[474].

1 ноября 1944 г. митрополит А. Шептицкий скончался, его престол наследовал митрополит Иосиф Слепой, а начальник Львовского УНКГБ Александр Воронин утвердил «План агентурно-оперативного обслуживания похорон Митрополита Шептицкого»[475].

Возобновление оперативных мероприятий по католикам восточного обряда привело и к реанимации разработки Г. Костельника, который (как уже описывалось в предыдущей главе) играл ведущую роль в делегации греко-католиков, выехавших 19 декабря 1944 г. в Москву. О реальных настроениях доктора Костельника можно узнать из донесений конфидента «Вишнякова» (профессора-юриста, состоявшего на связи у начальника контрразведывательного отдела УНКГБ по Львовской области Алексеева), сопровождавшего членов делегации в экскурсии по Киеву (где они побывали проездом, в частности посетив Владимирский и Софийский соборы). Отец Гавриил возмущался преследованием церкви, изъятием ценностей из храмов, возлагая основную вину за это на евреев, которые «за это понесли заслуженную кару. Это проявление высшей справедливости».

В СССР, продолжал гость из Львова, «всеобщая нищета», нет частной инициативы, «советская экономика порочна в корне». «Кругом москали и жиды», сокрушался Костельник, которого «Вишняков» (в 1947 г. арестованный за «двурушничество») характеризовал как «наиболее антисоветски настроенного» члена делегации. В Москве же пресвитер собирался «ставить вопрос» об открытии крупных парафий УГКЦ на ее неканонической территории в Киеве, Харькове и других больших городах Востока Украины (об этом, по словам источника, содержалась просьба и в письме, направленном И. Слепым лично И. Сталину)[476].

Иная тональность присутствовала в отзывах о поездке в Москву в беседе пресвитера с С. Кариным-Даниленко. На встрече в облисполкоме 8 января 1945 г. отец Гавриил оценил их визит как «исторический». «Киев – чудесный город», где в основном слышится русская речь. «Москва – это что-то грандиозное, чего мы, сидя в Западной Украине, представить не могли». Отметил он и множество молящихся и причащающихся в храмах столицы. Тепло отзывался о будущем Патриархе Алексие: «симпатичный, культурный, более светский, чем духовный человек. Он угощал нас чаем, затем усадил в машину, провез по Москве». Растроганный отец Гавриил спросил в гостинице земляков-священников: «Вы были под владычеством Вены, Кракова, Варшавы, а теперь видите Москву. Под чьим главенством вы хотели бы быть?» Все мои коллеги подняли руки – «волим быть под Москвой». С. Карин в шутку спросил, не устроили ли они там «вторую Переяславскую раду»? Да, серьезно отвечал Костельник, это наша маленькая Переяславская рада[477].

По следам агента «82»

В негласном наблюдении за главой ИГР участвовал и многолетний агент советской спецслужбы «82», известный под фамилиями Лебедь и Хомяк (последняя употреблялась украинскими националистами). Как пишет один из ведущих знатоков истории советской разведки Александр Колпакиди, агента звали Василий Владимирович Лебедь, и родился он в Галичине в 1899 г. Служил в легионе Сечевых Стрельцов австро-венгерской армии, в Первую мировою войну попал в плен и до освобождения в 1917 г. пребывал в лагере под Царицыным, где и сошелся с будущими лидерами ОУН Евгением Коновальцем и Андреем Мельником. В годы Гражданской войны Лебедь якобы командовал пехотной дивизией Армии УНР (эти данные, на наш взгляд, нуждаются в проверке[478]), а после ее поражения в конце 1920 г. остался на Украине и был привлечен к негласному сотрудничеству с ВЧК.

Со временем В. Лебедя вывели за рубеж для внедрения в движение украинских националистов. По легенде, пишет А. Колпакиди, конфидент проживал в Харькове, а после волны арестов «бывших» в начале 1930-х гг., по совету тестя, устроился по подложным документам на советский корабль и в августе 1933 г. прибыл в Бельгию. Затем «невозвращенец» вышел на старых знакомых, руководители ОУН выправили ему документы на фамилию Найденко. Приобретя доверие Коновальца, установив связи с абвером, Лебедь-Хомяк в октябре 1934 г. пробрался через Финляндию в Харьков, доложил чекистам об оперативных успехах. Было решено во время обратной «ходки» вывести с ним «Павла Грищенко» – кадрового сотрудника разведки Павла Судоплатова, «племянника» Лебедя по легенде. В июне 1935 г. тандем прибыл в Финляндию, и Судоплатов достаточно быстро стал доверенным лицом основателя ОУН, фигурируя под псевдонимами «Валюх» и «Норберт». Как известно, по личной санкции И. Сталина П. Судоплатов осуществил убийство Е. Коновальца в Роттердаме 23 мая 1938 г.[479]

Выполнил агент и ряд других ответственных заданий. Как сообщал уже в 1970-е гг. П. Судоплатов в личном письме заместителю председателя КГБ СССР Филиппу Бобкову, в 1933 г. ОГПУ СССР получило от агента «82» в окружении Е. Коновальца информацию о командировке им в США пятерых боевиков во главе с Мишугой для теракта против наркома иностранных дел СССР Максима Литвинова. Террористов арестовали[480].

Сведения А. Колпакиди подтверждают неопубликованные воспоминания украинских чекистов, в которых Лебедь именуется «Лебеденко», а его «племянник» зашифрован как «Андриенко», «молодой националист». Сам же «Лебеденко» вернулся в СССР 27 июня 1935 г. и продолжил сотрудничество со спецслужбой[481]. Как считает А. Колпакиди, в годы войны Лебедь-Хомяк командовал одним их отрядов ОМСБОН – предтечи 4-го Управления НКВД – НКГБ СССР (зафронтовая разведывательно-диверсионная работа). Таких сведений в нашем распоряжении нет, однако, согласно документам НКВД – НКГБ УССР, к моменту создания Инициативной группы, В. Хомяк стал заместителем народного комиссара легкой промышленности (назывался и наркомат местной промышленности) УССР и продолжал негласное сотрудничество со спецслужбой.

Судя по документам оперативного обеспечения, информацию о ситуации в религиозной среде «82» давал лично приезжавшему во Львов начальнику разведывательного управления НКГБ УССР полковнику Николаю Погребному (их беседа стенографировалась, хотя сам офицер перед Хомяком как агентом 4-го Управления НКГБ УССР не расшифровывался)[482]. Заслуги на тайном поприще давали основание Хомяку держаться довольно независимо даже перед высопоставленными кураторами из спецслужбы.

Сохранилось описание рандеву агента (вернувшегося в Киев из Львова, где он «тайно» встречался с руководителями УГКЦ) с начальником 4-го Управления (разведывательно-диверсионная работа за линией фронта и за рубежом) НКГБ УССР полковником Сидоровым и его заместителем С. Кариным-Даниленко 23 марта 1945 г. Высокопоставленные чекисты встретили агента на вокзале, отправились на его квартиру, где и беседовали по существу работы. «82», отмечал в отчете С. Карин, отличался претензиями, присущими «агенту, избалованному приемами больших людей», возмущался, почему его беспокоят «мелкими делами», а нарком госбезопасности, будучи во Львове, не нашел времени с ним встретиться![483] Умер загадочный Хомяк в 1980-х гг. в Киеве. Похоронен на Байковом кладбище.

Судя по документам НКГБ – МГБ, общавшиеся с «82» А. Шептицкий, И. Слепой, сам Г. Костельник и другие представители УГКЦ и галицкой интеллектуальной верхушки видели в нем авторитетного и «глубоко законспирированного» ветерана националистического движения, обращаясь к нему не иначе, как «пан полковник». Осужденный священник Иван Котив в письме к Хомяку-Лебедю, переданном из лагеря через «подставленного» ему агента МГБ, с удовольствием вспоминал, как «они с полковником поднимали чарку», а тот приговаривал – «чтобы не последняя».

Пользуясь безоговорочным доверием столпов УГКЦ и Г. Костельника, В. Хомяк (в документах МГБ он именовался и Хомяковым) сыграл существенную роль в оперативном обеспечении процесса ликвидации УГКЦ. Проживавший во Львове родственник Хомяка – Дмитрий Хомяк (сотрудник филиала АН УССР во Львове) – познакомил агента с Г. Костельником и И. Котивым, и 27 октября – 4 ноября 1944 г. источник неоднократно встречался с ними. Уже 5 ноября 1944 г. «82» предоставил начальнику 5-го отдела 2-го Управления НКГБ УССР майору Хаету донесение с характеристиками А. Шептицкого и его окружения[484].

Во время личной беседы Г. Костельник поделился своми соображениями о состоянии религиозной сферы и о других проблемах с «82». Война показала, что «никакой свободы и независимости Украине немцы не принесли». Украинская интеллигенция напрасно поверила генерал-губернатору Галичины Вехтеру, обещавшему в течение года не отправлять дивизию «Галичина» на фронт (мы рассчитывали, сказал отец Гавриил, что сохраним молодежь для войны с поляками, а тем временем война с немцами закончится).

Советская власть, считал он, склонна толерантно относиться к греко-католикам. Однако А. Шептицкий все же поспешил, «со старческой экзальтацией», к сближению с властями, подготовил письмо Сталину, составил делегацию в Москву, организовал сбор средств в пользу Красной армии. Мы, отметил отец Гавриил, воспользовались болезнью владыки и отсрочили поездку делегации в Москву. «Большевики стали русскими материалистами», идут русификация и экономические преобразования, негативно воспринимаемые крестьянством.

Однако движение ОУН и УПА священник тоже не восхвалял: «Бандеровщина, конечно, наше зло, трагедия нации», возможность церкви воздействовать на повстанцев ограничена, ибо «бандеровский лес нас не слушает». Костельник и члены делегации, отмечал агент, осудили «бандитские проявления УПА», заверили генералитет в том, что «греко-католическая церковь будет вести борьбу с УПА путем разложения и проповеди». При гарантии соблюдения безопасности они могли бы организовать встречу с «колеблющимися элементами из числа бандеровцев» для «переговоров о ликвидации бандитских формирований». Сами участники УПА, подчеркнул Костельник, боятся и советскую власть, и свою службу безопасности[485].

Через «82» изучалась реакция Г. Костельника и других членов делегации на их поездку в Москву (Хомяк 21–28 декабря 1944 г. лично беседовал с ними). Как рассказал агенту отец Гавриил, 23 декабря 1944 г. они встретились с Местоблюстителем Патриаршего престола, митрополитом Алексием: он «принял нас очень хорошо. Сам он высокообразованный человек». На вопрос о расколах в РПЦ владыка Алексий дал об обновленцах «очень ясное исчерпывающее разъяснение». Далее беседовали «на религиозно-философские темы». Костельник пустился в рассуждения о необходимости «модернизации» религии, сделав ее приемлемой для «культурных людей», поскольку сейчас она «годна для темных масс». Поинтересовался, есть ли в РПЦ философы-теологи. Таких у нас нет, ответил митрополит, признав постановку проблемы Костельником справедливой, однако заметил: «Теперь нужно быть осторожным, чтобы не удариться в ересь», и просил направить ему соответствующие разработки греко-католиков[486].

24–26 декабря 1944 г. в беседах с «82» Костельник категорично высказывался в духе «пора порвать с папой», «наш народ ближе к востоку, …я по этому вопросу беседовал с покойным митрополитом» Шептицким, хотя Климентий Шептицкий «предан Риму». Возвращаясь к обсужденной на встрече с генералитетом в Москве теме влияния УГКЦ на ОУН и УПА с целью убедить их сложить оружие, пресвитер заявил агенту: влияние верхушки греко-католической церкви в Галичине «огромно», мы могли бы оторвать народ от симпатий к бандеровскому движению. Советский строй, пришел он к выводу, силен, стабилен, и его освещение националистической пропагандой неправдиво. «Лучше русское море, – подчеркнул Костельник, – чем польское болото»[487].

Однако, крепко подвыпив, пресвитер впадал в мрачное настроение, вспоминал «убитого большевиками» сына, сетовал, что от Украины через 10–15 лет ничего не останется, ее заполонили «москали», идет разрушение традиционной культуры, которую заменяет демагогия и «митинговая культура»[488]. Правда, возникла угроза расшифровки «82» во Львове. Агент УНКГБ «Футурист»[489] сообщил начальнику контрразведывательного отдела подполковнику Алексееву, что Хомяк – явно агент госбезопасности, он его знает как бывшего соседа по элитному дому в Киеве[490].

В. Хомяк дал объективную информацию и по поводу исполнения данного в Москве обещания Климентия Шептицкого содействовать миротворческой деятельности и переговорам с ОУН и УПА. Как сообщил 21 марта 1945 г. «82», К. Шептицкий и И. Котив тщательно скрывают свои контакты с главным командиром УПА Романом Шухевичем (встречи с представителями Провода ОУН проходили в известном униатском монастыре в Уневе), не желают «работать на большевиков». Архимандрит Климентий считает, что будущее УГКЦ и национальный вопрос нераздельны. Более того, по словам И. Котива, отец Климентий намерен передать через супругу Николая Лебедя[491] – Дарью Гнаткивскую пожелание не вести переговоры с советской стороной[492].

Агент информировал кураторов, что Г. Костельник по вопросу переговоров с УПА колеблется, боится расправы, И. Слепой занимает выжидательную позицию. На Костельника выходила и просила совета мать Р. Шухевича – Евгения, поддерживавшая контакты с генерал-хорунжим УПА. Как установил «82», в руководстве ОУН существуют серьезные разногласия по поводу перспективы примирения с «Советами». При этом Р. Шухевич занимает более гибкую позицию, допускает возможность переговоров, а Н. Лебедь из-за границы требует бескомпромиссной борьбы, угрожает выйти из Провода ОУН в случае контактов с противником. Номинального лидера ОУН, Степана Бандеру, упомянутые руководители вообще не посвящали в проблему[493].

Как сообщил В. Хомяк Н. Погребному, 17 марта 1945 г. у агента состоялась встреча с Г. Костельником и И. Котивым. В обстановке застолья Костельник сообщил «полковнику», что они выходили на Провод ОУН. Ситуация крайне тяжелая, выяснилось, что там преобладает группа, не считающая возможными переговоры с властями. Особенно непреклонно настроен Н. Лебедь – фанатик, недальновидный политик, считающий, что необходимо уничтожить 75 % львовской интеллигенции за соглашательство, а также самого И. Котива, которого он считает вдохновителем поездки в Москву.

Вопреки Лебедю, Р. Шухевич как «дальновидный политик и умный человек» считает, что нынешняя тактика подполья гибельна, нужно сохранить национально-сознательную часть общества, «легализацией замаскировать кадры», внедрить своих сторонников в аппарат госуправления, армию, в экономику и учреждения культуры, отказавшись от террористических способов борьбы, и «перейти на более глубокую работу». Агенту передали просьбу И. Слепого о личной встрече[494].

Важные сведения по поводу позиции верхушки УГКЦ и Г. Костельника в деле поиска взаимопонимания с ОУН и УПА В. Хомяк получил на конфиденциальной встрече с И. Слепым 19 марта 1945 г. в Свято-Юрской резиденции митрополита[495]. Архиерей поблагодарил «пана полковника» за весьма полезные советы, данные им в 1944 г. Как нам быть, задавал он вопрос, ведь в Москве просят наладить сотрудничество с УПА, сами же активизируют операции по ликвидации повстанческо-подпольных формирований. Г. Костельник предостерегает от дальнейших реверансов советской стороне. Однако он много на себя берет, подчеркнул Предстоятель УГКЦ, не советуется.

Греко-католическая церков, отметил митрополит, пожертвовала на оборону 100 тыс. рублей, «не без ее участия» удалось убедитель сложить оружие немало повстанцев. Моя задача, подчеркнул владыка Иосиф, – спасти украинский народ, при этом необходимо получить в Москве твердые гарантии безопасности сдавшимся участникам УПА. Р. Шухевич занимает, по его мнению, более конструктивную позицию, нежели подконтрольный англичанам Н. Лебедь, стремится физически сохранить «национальные кадры». Сам И. Слепой, сообщил позднее агенту И. Котив, собирается встретиться с командующим УПА, так как верит только Шухевичу и не считает его фанатиком-националистом, напротив – «прогрессивно мыслящей» личностью[496].

«Господин министр» из контрразведки

Со стороны органов госбезопасности особое место в «управлении» действиями Г. Костельника как ключевой фигуры подготовки ликвидации унии занимал один из ведущих знатоков религиозной сферы, опытный контрразведчик, заместитель начальника 4-го и 2-го Управлений НКГБ – МГБ УССР, полковник Сергей Карин-Даниленко[497]. Действуя под прикрытием административной должности, он неоднократно встречался в 1944–1946 гг. как с пресвитером, так и с иерархами УГКЦ.

В частности, 11 января 1945 г. состоялась его личная встреча с Предстоятелем УГКЦ И. Слепым. Последний добивался от властей права включить в свой титул дополнения «митрополит Киевский», а С. Карин указал ему на отсутствие греко-католических приходов в восточных областях Украины. В вопросе воссоединения церквей И. Слепой был непреклонен: Греко-католическая церковь будет существовать «только и только под главенством папы римского». В свою очередь, чекист старался подтолкнуть владыку Иосифа к миротворческому посредничеству в переговорах с руководством подполья ОУН, упирая на то, что покойный А. Шептицкий был «против бандеровского зла, а Вы его сын». При этом Карин пристально наблюдал за психомоторной реакцией архиерея, стремясь понять, верны ли слухи о кровном отцовстве митрополита Андрея. Однако «ни один мускул не дрогнул на лице Слепого»[498].

Тема возможного влияния УГКЦ на повстанческое движение присутствовала и в беседах полковника с отцом Гавриилом. Последний признавал, что лично знаком с командующим УПА Романом Шухевичем (бывшим учеником), они виделись в 1942 г. перед выездом того в Белоруссию для участия в операциях против партизан. Мы, греко-католический клир, говорил Костельник, охотно взялись за посредничество в переговорах с УПА, поскольку «нужно положить конец тем страданиям, которые терпит народ Западной Украины от этого леса, и спасти… молодежь». «Безусловно, благородная миссия», – поддержал С. Карин[499].

24 января 1945 г. (по распоряжению С. Савченко) С. Карин вызвал в облисполком И. Котива и Г. Костельника. Вы обещали «генералам в Москве», обратился к ним с нажимом чекист, установить контакты с Проводом ОУН (С. Бандеры). В случае согласия руководителей подполья на консультации к ним приедет специальная полномочная делегация из Москвы. Котив уклонялся от прямого разговора, Костельник же ссылался на опасения арестов лиц, связанных с бандеровцами. В ответ С. Карин заверил, что присутствующим и всем участникам переговоров гарантируются безопасность и неприкосновенность.

1 февраля состоялась новая встреча С. Карина на хорошо обставленной квартире отца Гавриила (с участием И. Котива). За выпивкой[500] Костельник увлеченно рассказывал «господину министру» о своем хобби – рыбалке, вынудив чекиста прервать его, дескать, деловые беседы на десерт оставлять не будем. «Коль Вы так настаиваете, – ответил Костельник, – то сообщаю: ОУН отвергла предложение о переговорах, сославшись на его запоздалость (хотелось до Рождества)». «Тем хуже для ОУН, – подчеркнул С. Карин, – лидеры подполья не осознают всех последствий и не понимают, что заграница их не спасет». «Что Вы поделаете с дураками!» – воскликнул пресвитер, они ведь не политики. Самому было страшно ехать в Киев, опасался мести бандеровцев. Вообще, вдруг заявил Костельник, галичане – это не наши люди, сам он уроженец Югославии, где его звали «Габор». Как подметил чекист, Костельник едва удерживался от крайне резких высказываний в адрес И. Слепого: это не Шептицкий, тот был «умницей», а Слепой желает отдать греко-католиков под эгиду Ватикана.

На стол подавала супруга пресвитера – «жеманная старушка», «типичный продукт воспитания школы императора Франца-Иосифа», по определению Карина-Даниленко. В беседе Костельник вспоминал довоенное общение с чекистами Сергиенко, Барановым, Бриккером, сообщил, что его сына Богдана (по слухам) отправили в Днепропетровск. Зная о расстреле сына священника, Карин тем не менее поддержал эту версию. И. Котив в основном отмалчивался, хотя Костельник постоянно подтрунивал над «монашкой»[501].

Во главе инициативной группы

Значения фигуры Г. Костельника возросло в связи с окончательно взятым курсом на ликвидацию унии и воссоединение греко-католиков с православием. 8 февраля 1945 г. нарком С. Савченко утвердил «План общих мероприятий и агентурно-оперативных действий по линии Греко-католической униатской церкви»[502] (основным разработчиком документа выступил С. Карин, заместитель начальника 4-го Управления НКГБ УССР, проект согласовали и с контрразведывательным Управлением наркомата). Предполагалось полностью ликвидировать униатскую церковь на территории СССР как «легальную резидентуру Ватикана», «украинскую националистическую организацию», которая оказывает «содействие бандитско-террористической деятельности» националистического подполья.

В первом разделе плана (организационные мероприятия) ставилась задача «организации инициативной группы греко-католиков-священнослужителей и мирян, через которую следовало начать проведение кампании за воссоединение греко-католической церкви с православной». При этом считалось необходимым «обработать видного проповедника греко-католической церкви д-ра Гавриила Костельника, поставив его во главе движения за воссоединение» церквей.

Соответственно, на участников инициативной группы возлагались компрометация противников церковной интеграции «как предателей украинского народа и православия», формирование делегации к Патриаршему экзарху Украины и Патриарху Московскому и всея Руси для выработки механизма воссоединения[503].

Алгоритм действий по ликвидации УГКЦ получил закрепление на высшем политическом уровне. 2 марта 1945 г. правительство СССР поручило генерал-майору Г. Карпову разработать программу борьбы с католицизмом. Через 12 дней соответствующие предложения были поданы главе правительства И. Сталину, наркому иностранных дел В. Молотову и главе НКВД СССР Л. Берии. В документе обозначались политико-прагматические причины наступления на РКЦ и УГКЦ, находившуюся под ее эгидой: «защита фашизма» и стремление Ватикана влиять на послевоенное переустройство мира. Одним из основных пунктов программы как раз и стало создание инициативной группы, которая декларативно объявит о разрыве с Римом, призовет греко-католический клир к воссоединению с РПЦ. 16 марта предложения получили одобрение И. Сталина[504].

Накануне создания инициативной группы (25 мая 1945 г.), сообщал агент «Футурист», на квартире Костельника собрались И. Котив, отец Иосиф Кладочный (связанный с ОУН), ряд других священников митрополии с женами, весьма авторитетный среди интеллигенции Галичины Василий Щурат[505], а также приехавший из Киева ответственный работник (упомянутый В. Хомяк). Во время застолья[506] беседовали о судьбе Греко-католической церкви, высказывался преимущественно Костельник. «Москва религиозная должна уничтожить Рим», «Москва, а не Рим должны владеть советскими народами». Религия в России (Имелся в виду СССР. – Прим. авт.) требует реабилитации после периода безбожия и будет служить Родине, а не узурпатору папе. Папа римский, продолжал пресвитер, тиран и диктатор, «хочет владеть миром, не церковью», он враг греко-католиков и Православной церкви. Однако православные обряды требуют «модернизации»[507].

Свет на реальную позицию отца Гавриила проливают и его доверительные слова конфиденту «Мудрому» (известному представителю творческих кругов): нам необходимо отойти от папы римского, добиться от советской власти разрешения на создание «украинского патриархата», но не под эгидой РПЦ, а «совершенно самостоятельного», и тогда священники-галичане охотно порвали бы с Ватиканом[508]. В разговорах же с С. Кариным (апрель 1945 г.) пресвитер был подобострастен: «Заверяю Вас, что приложу все усилия к тому, чтобы воссоединить греко-католическую церковь с православной. Хочу еще раз Вам сказать, что этот путь совпадает с моими личными убеждениями и настроениями. Я знаю, что врагами украинского народа всегда были и Крым, и Рым», воссоединение с православием – это единственно правильный путь. Жаловался, что воссоединению мешает «много образованных дураков, искалеченных Римом»[509].

Постоянные «маневры» и неискренность Г. Костельника заставили контрразведку прибегнуть к прямому психологическому давлению на него. 21 апреля 1945 г., на встрече в облисполкоме, С. Карин заявил напуганному арестами епископата и клира УГКЦ Костельнику: так будет со всяким, кто ослушается советскую власть. «Они дураки», «я ничего не знал об их планах», «я тут ни при чем», – суетился отец Гавриил. «Вам срок до конца Светлой седмицы – создавайте инициативную группу. В противном случае мы дадим дорогу инициативе с мест». «Как бы назвать эту группу, – рассуждал вслух пресвитер, может быть, “Группа католическо-православной церкви”?» «Пан доктор, – жестко прервал его полковник, – не следует заниматься выкрутасами. Иначе Вы окажетесь в хвосте событий, а процесс возьмут в свои руки люди на местах». Тут же ошеломленному богослову были даны конкретные установки по содержанию обращения группы к клиру УГКЦ: уния – это «историческая измена украинскому народу и православию», Ватикан и папа сыграли зловещую роль в истории украинского народа, деятельность УГКЦ в период оккупации подтвердила необходимость разрыва с Римом. Подчеркивалось значение воссоединения западных земель с остальной Украиной[510].

28 апреля по указанию С. Савченко С. Карин пригласил Костельника и поручил ему получить благословение на создание группы у Климентия Шептицкого. Одновременно следовало связаться с ОУН и пояснить: епископат сам поставил церковь в затруднительное положение, а он, Костельник, путем контактов с властью и воссоединения с РПЦ желает спасти «национальные кадры». «Большевики – мудрые политики и хорошие дипломаты», – радостно воскликнул пресвитер[511].

Так и не став агентом спецслужбы, отец Гавриил тем не менее возглавил созданную в конце мая 1945 г. инициативную группу (ИГР) по подготовке воссоединения греко-католиков с РПЦ. Помимо Костельника, в нее вошли благочинные Михаил Мельник (Дрогобычская область) и Антоний Пельвецкий (Станиславская область), секретарем работал священник Сергей Хруцкий.

Как происходило «комплектование» группы, показывает пример декана (благочинного) Гусятинского округа Станиславской епархии УГКЦ Антония Пельвецкого. 9 апреля 1945 г. он был негласно вызван в орган НКГБ и допрошен. Священнику предъявили доказательства его нелояльности к властям, и он был вынужден признаться в проведении в период оккупации антисоветской и националистической агитации, содействии записи добровольцев в дивизию СС «Галичина», а также «изъявил желание сотрудничать с нами». С 17 апреля «Шевчук» приступил к выполнению задач спецслужбы[512].

По-иному сложилось в конце апреля 1945 г. оформление отношений с «Ивановым» – сыном лесника, доктором богословия, генеральным викарием Дрогобычской епархии (404 прихода) Михаилом Мельником. В годы войны, докладывал 28 апреля 1945 г. С. Савченко начальник Дрогобычского УНКГБ полковник Майструк, он отошел от общественной деятельности, сохранял лояльность к РПЦ, считая ее «апостольской церковью», привлекающей «громадное большинство украинского народа». В беседах с агентурой высказывал недовольство Ватиканом. В отделе религиозных культов облисполкома с М. Мельником провели непринужденную и обстоятельную беседу. Священник заявил, что УГКЦ – это историческая несправедливость, навязанная украинскому народу для ополячивания и колонизации Востока Ватиканом. Осудил связи Ватикана с гитлеровской Германией и пообещал привести к воссоединению с РПЦ свою часть Перемышлянской епархии. 14 мая С. Карин принял будущего члена инициативной группы для ознакомления со «здоровым, загорелым деревенским парнем», атлетического сложения, в потрепанной сутане[513].

Отметим, что деятельность и повседневная жизнь членов ИГР находилась под неусыпным агентурным контролем с использованием источников из числа священнослужителей и интеллигенции – «Литератора», «Васнецова», «Новоричного», «Теолога», «Григорьева», «Фурмана», «Подбужского», «Пресса», «Футуриста», «Сурового», «Залесского», «Максименко» и др.

Разрастался и сам агентурно-осведомительный аппарат по линии разработки УГКЦ. Так, по состоянию на середину сентября 1945 г. в Дрогобычской области (часть нынешней Львовской области) имелись 592 храма и 4 монастыря УГКЦ с 333 священниками и 17 иеромонахами. На них приходились 32 агента и 92 осведомителя 4-го отделения (антирелигиозного) 2-го отдела УНКГБ (в том числе 9 деканов, 21 священник, 27 диаконов, 4 монаха и 68 прихожан). Показательно, что свыше половины вербовок священнослужителей пришлось провести на основе «компрматериалов» (по сути, путем запугивания привлечением к уголовной ответственности за «антисоветскую деятельность» в период оккупации, связи с ОНУ и т. д.). К августу в области арестовали 32 священника, активно противившихся деятельности ИГР. 31 пастырь пребывал в агентурной разработке. К этому времени 260 священников подали М. Мельнику прошения о переходе в православие.

Как отмечало Дрогобычское УНКГБ, в ходе обеспечения мероприятий по ликвидации униатской церкви на первом этапе был «нанесен оперативный удар» по «наиболее реакционным элементам», мешающим слиянию церквей (то есть были произведены аресты по имеющимся агентурным материалам). Далее провели вербовки «авторитетных священников». С их помощью, при участии членов ИГР, сотрудников НКГБ и облисполкома, проводились междеканатские собрания, велась индивидуальная работа. В результате значительная часть священников подала заявления о переходе в РПЦ[514].

Было бы неверно считать, что все они приняли такое решение под принуждением. Сам клир был достаточно расслоен по церковно-богослужебным и общественным взглядам, социальному положению. Оперативные источники фиксировали многочисленные высказывания, как в духе «не изменим папе», так и в пользу «восстановления справедливости», «ухода из-под диктата Ватикана», «прекращения преследований со стороны поляков», существования «одной веры со всем украинским народом».

В свою очередь, как поясняло УНКГБ по Тернопольской области, «торможение воссоединения» было обусловлено религиозными убеждениями священнослужителей и их нежеланием нарушать присягу, опасениями репрессий со стороны антисоветского вооруженного подполья, активной проповедью монашества в пользу сохранения унии, пассивностью агентурного аппарата.

Беседы с участием товарища Иванова

К 20 сентября 1945 г. к работе по обеспечению ликвидации УГКЦ оказалось привлечено в целом по УНКГБ Западной Украины 197 агентов, 348 осведомителей, было арестовано 5 архиереев, 124 священника, 5 деканов, 2 монаха и 6 семинаристов[515]. 10 октября С. Савченко направил В. Меркулову «План дальнейших мероприятияй по ликвидации греко-католической униатской церкви в западных областях Украины» (также подготовленный С. Кариным)[516].

Создание упомянутых «позиций влияния» позволило Г. Костельнику, членам ИГР и действовавшим под прикрытием чекистам активизировать созыв совещаний духовенства на местах с целью склонения его к воссоединению церквей. Начальник отделений 4-го отдела 2-го Управления НКГБ УССР капитан И. Богданов описал подобное собрание клириков УГКЦ, состоявшееся 22 сентября 1945 г. в местечке Перемышляны Львовской области, с участием Г. Костельника и самого офицера, изображавшего из себя сотрудника отдела религиозных культов облисполкома «Иванова».

Сначала отец Гавриил сделал обстоятельный доклад об истории унии, канонических и догматических изъянах католицизма и призвал к воссоединению с православием через подачу прошений в инициативную группу. Состоялась дискуссия, «Иванову» задавались острые вопросы (о причинах арестов священников прежде всего). Священник Степан Грат заявил: я 5 лет учился в Риме, хорошо знаю этих «непогрешимых» иерархов-католиков. Беда в другом – как бы нам не пришлось через год переходить в другую церковь, а вместо Костельника и Иванова пришлют Петрова и Сидорова и будут доказывать, что штундистская церковь лучше православной. У нас в деканате 16 священников подписались за воссоединение, а я не смог – «совесть не позволяет»[517].

О сложностях процесса подготовки воссоединения и непростом состоянии духа Г. Костельника, его личном понимании сущности процесса ликвидации унии дает представление письмо-отчет пресвитера Патриарху Алексию І от 3 октября 1945 г. К тому времени, сообщал Гавриил Теодорович, свыше 800 священников присоединились к ИГР, «народ следует за священниками». При воссоединении церквей богослужебную практику, обряд нужно менять десятки лет. «Наша галицкая церковь, – писал лидер ИГР, – должна задержать… свою автономию в Православной всерусской церкви… Только очень небольшой процент» священников присоединился к ИГР по убеждению, «таких нет, вероятно, и 50». Не все, кто не присоединился, «паписты», «но если бы не было нажима со стороны государства», то не набралось бы и 50 клириков, которые хотели бы «разрушить греко-католическую церковь, чтобы преобразовать ее в православную… Большинство наших священников не верит в лучшее будущее церкви в Советском Союзе». Жители Западной Украины с ХIV столетия пребывают в неволе и выработали «специфическую натуру – очень отпорную на все чужое». Галичанин «только навне подчиняется принуждению и будет искать только случая, как бы реагировать по-своему».

Православие у нас, продолжал Костельник, – только «внешняя лакировка». Священников возмущают аресты, и если бы не государственный прессинг, многие бы отказались от поддержки воссоединения. Он предлагает вести дело очень постепенно, так, чтобы сложилось впечатление, что православие в регионе «как бы само выросло из нашего корня». Весь епископат должен быть «нашими людьми», местного происхождения, даже правящий архиерей Макарий должен приспособить обряды и внешний вид (!) к греко-католическому образцу. Клириков рукополагать также желательно из коренного населения, поскольку «миропонимание нашего духовенства отличается от миропонимания духовенства восточных областей». Предлагалось хиротонисать во епископов членов инициативной группы М. Мельника и А. Пельвецкого, так как они священники-целибаты, им свыше 40 лет[518].

Позиция и действия Г. Костельника тревожили архиепископа Макария. При том, что контрразведка констатировала «значительное улучшение поведения Костельника при проведении им совещаний униатских священников по деканатам», владыка Макарий 3 октября 1945 г. высказал упомянутому И. Богданову свои опасения. Костельник, утверждал архиерей, «продолжает проводить свою линию на обособление униатской церкви, стремясь любыми путями затормозить практические мероприятия по непосредственному распространению православия». Сам отец Гавриил 30 сентября очередной раз добивался у архиепископа хиротонии для М. Мельника и А. Пельвецкого, протестовал против открытия во Львове православных пастырско-богословских курсов, считая, что достаточно и униатских клириков. По данным Костельника, до 50 % подавших прошения о воссоединении сделали это по своим убеждениям. Соображения владыки Макария передали в управление контрразведки НКГБ УССР[519].

Архиепископ Львовский и Тернопольский Макарий (Оксиюк)

Как «сигнализировала» агентура, члены ИГР в прошлом вели «антисоветскую деятельность», хотя ныне стали на путь воссоединения с РПЦ. Однако под решающим влиянием Г. Костельника они негласно «ведут линию создания православной церкви из числа униатского духовенства, обособленно от русской церкви, и этим пытаются сохранить кадры униатского националистически настроенного духовенства». В беседе с архиепископом Льовским и Тернопольским Макарием (Оксиюком) отец Гавриил заявил: необходимо «действовать осторожно, эволюционным путем, ибо ускоренные темпы могут вызвать нездоровую реакцию и подозрения у населения», винил советскую власть в гонениях на униатскую церковь. Пресвитер, пользуясь положением в ИГР, стремился поставить деканами округов только священников УГКЦ, тех, кто не соглашался примкнуть к объединительному процессу, запугивал репрессиями властей, требовал согласия на объединение в РПЦ, однако давать согласие просил непосредственно ему как председателю инициативной группы[520].

Многочисленные донесения агентуры свидетельствовали, что лидер ИГР и его единомышленники пытались в обход владыки Макария вести свою игру по созданию «украинской церкви» и «модернизированного православия», дескать, речь идет лишь об уходе из-под власти Ватикана. В остальном вы останетесь пока католиками, убеждал он пастырей УГКЦ на совещаниях. В ноябре 1945 г. уверял агента «Футуриста»: «…насколько хватит сил, буду спасать униатское духовенство от преследований советской властью, но священники слепы, не понимают, что уния уже отжила свой век и должна быть ликвидирована… Они забились в угол, и как дурные овцы сами летят в пасть волку, сколько могу – спасаю».

Через отдел культов облисполкома старался освободить арестованных НКГБ священников. Намеревался отправить Патриарху Алексию предложения о разрешении епископской хиротонии для женатых священников, всячески блокировал назначение на приходы в Галичине священников с Востока. Тот же С. Хруцкий пояснял агенту «Васнецову», что ИГР на деле стремится к созданию автокефальной церкви с «национальным уклоном»[521].

Проводя свою линию, Г. Костельник вынашивал и личные амбициозные планы, граничащие с аморальностью и тем более вопиющие для христианского пастыря. В беседе в октябре 1945 г. с агентами (греко-католическими священниками) «Черемошем» и «Максименко» отец Гавриил повторил пожелание видеть архиереями М. Мельника и А. Пельвецкого, а сам рассчитывал стать Львовским епископом. Для этого он вынашивал замысел убедить Патриарха Алексия разрешить епископам вступать в брак. Особенно раздражала его «группа Юра» – приближенные к покойному А. Шептицкому священнослужители, противники воссоединения – «тяжелые люди», жаловался Костельник, их бы всех арестовать, но так, чтобы меня не заподозрили. По словам секретаря ИГР С. Хруцкого, Костельник предлагал ходатайствовать об освобождении только тех клириков, которые дали согласие на воссоединение с РПЦ[522].

Противодействие работе ИГР стало оказывать подполье ОУН. Во «Временных указаниях» по линии работы с УГКЦ Краевого провода ОУН в Галичине отмечалось, что «ликвидация греко-католической церкви в Галичине – это способ уничтожения морально-духовной основы народа и компрометация религии». Совершались теракты над священниками, примкнувшими к объединительному процессу. Так, 31 декабря 1945 г. в с. Зубрец Тернопольской области был повешен пожилой священник-благочинный Иван Терешкун. На теле обнаружили табличку – «За измену Христу и народу – СБ». На самой Тернопольщине, отмечали чекисты, «разъяснительная работа среди духовенства по части воссоединения… из-за бандеровского террора становится почти невозможной»[523].

Отметим, что и после воссоединения греко-католической конфессии с православием продолжались репрессии националистического подполья против православных уже священников. В сентябре 1946 г. шеф Краевого провода «Запад – Карпаты» Ярослав Мельник («Роберт»)[524] издал приказ, где воссоединившиеся пастыри объявлялись «изменниками украинского народа, церкви и агентами НКВД». Им запрещалось служить в храмах, требовалось взять справку о разрыве со «сталинской церковью» и публично заявить о выходе из РПЦ (предупреждения получили свыше 30 священников в одной лишь Станиславской области). Декан Журавновского благочиния Дрогобычской епархии РПЦ Бобыляк отказался выполнить «приказ» подполья о разрыве с РПЦ и 11 октября у себя в доме был расстрелян из автоматов[525].

Пионеры воссоединения

18 декабря 1945 г. С. Савченко утвердил «План созыва предсоборного совещания и общегалицкого собора Греко-католической церкви для окончательного воссоединения с Русской православной церковью». На тот момент вокруг ИГР объединилось уже 71 благочинных из 93, 966 священников из 1267 клириков-униатов (76 %). Предлагалось во второй половине декабря созвать во Львове до 150 священников на предсоборное совещание духовенства (дабы «сократить до минимума дискуссии на общегалицком соборе») для проработки вопросов разрыва с Ватиканом, механизма возвращения в «лоно матери» – РПЦ, а также массы богослужебных и догматических проблем (вплоть до ношения бороды). С основным докладом «Об истории унии Православной церкви с Ватиканом и возвращении в лоно матери русской церкви» поручалось выступить Г. Костельнику[526].

Собственные соображения (во многом перекликавшиеся с мыслями Костельника) высказал 16 ноября 1945 г. И. Богданову архиепископ Макарий. На его взгляд, предстоящий собор должен будет «войти в историю как крупное историческое событие и затмить собой печальную память для нашего народа Брестского собора (1596)». Экзарх Украины, митрополит Иоанн, писал владыка Макарий, полагает, что можно немедленно ввести православную обрядность для воссоединившихся с РПЦ. Те, кто знает униатов, с этим не согласятся. Экзарх «не знает и не хочет знать, что делается в греко-католической Галиции». Нам надо «щадить религиозные настроения и привычки» бывших униатов. Воссоединение – «дело деликатное, проводить это надо осторожно, постепенно, применительно к местным условиям»[527].

25 января 1946 г. генерал-полковник В. Меркулов сообщил С. Савченко: «разрешение на проведение собора греко-католической церкви во Львове получено». Наркоматом финансов СССР на него выделено 400 тыс. рублей (75 тыс. предназначались на поощрение агентуры). Целевое финансирование возлагалось на экзархат РПЦ. Датой проведения собора устанавливалась «неделя православия» (до 10 марта 1946 г.). Глава НКГБ СССР требовал, чтобы не менее 60–70 % делегатов представляли надежную агентуру, причем С. Карина и И. Богданова «по известным соображениям» предлагалось временно от работы с агентурой «отвести»[528].

Процесс «самоликвидации» греко-католической конфессии выходил на завершающую стадию. 6 февраля 1946 г. генерал-лейтенант С. Савченко подписал «План агентурно-оперативных мероприятий по проведению в городе Львове собора греко-католической униатской церкви в западных областях Украины» в период с 7 по 10 марта этого же года (проект подготовили начальник 2-го Управления НКГБ УССР П. Медведев и его заместитель С. Карин). В город направлялась специальная оперативная группа из сотрудников контрразведывательных подразделений во главе с заместителем главы НКГБ УССР П. Дроздецким. Для работы с «мобилизованной» агентурой (план требовал обеспечить 60–70 % ее доли среди участников собора) выделялось 10 конспиративных квартир Львовского УНКГБ. В районе проведения мероприятия выставлялись скрытые посты наружной разведки и открытые милицейские посты. В число «гостей собора» вводились штатные сотрудники наружного наблюдения во главе с заместителем начальника Оперативного отдела НКГБ УССР подполковником Мишаковым. К 23 февраля прокуратура УССР должна была опубликовать материалы «о составе преступлений» И. Слепого и других иерархов УГКЦ[529].

План проанализировали в НКГБ СССР, и 19 февраля В. Меркулов направил в Киев «Заключение» по плану. Рекомендовалось во главе делегации РПЦ поставить экзарха Украины, митрополита Иоанна (Соколова). Сокращалась повестка дня форума, во Львов направляли сотрудников антирелигиозного, 5-го отдела 2-го Управления НКГБ СССР во главе с полковником Бартошевичем. Предписывалось установить оперативно-технические средства по контролю за организаторами собора и «ненадежными» униатскими клириками. Между тем в четырех областных УНКГБ Галичины срочно подбирали священников-униатов, готовили справки на участников собора – негласных помощников спецслужбы. Предлагалось наиболее квалифицированным конфидентам выдать по 800–1000 рублей на расходы[530].

Параллельно с подготовкой ликвидации унии путем «обработки» через агентуру, систематические вызовы в органы НКГБ, административные меры и налоговый пресс существенно подорвали позиции Римо-католической церкви в Западной Украине, лишь во Львове закрыли 26 костелов и 33 монастыря, два эшелона клириков РКЦ выехало в Польшу[531].

В соответствии с планом подготовки собора в феврале 1946 г. в Киев отправилась делегация клира УГКЦ с целью рукоположения во епископов М. Мельника и А. Пельвецкого (всю дорогу поездом до Киева играли в карты, сообщал один из конфидентов). Как сообщали по возвращении агенты-клирики «Черемош» и «Метеор», посланцы Галичины посетили Владимирский собор, Крещатик, Оперный театр, Театр им. И. Франко, Театр русской драмы. 22 февраля делегация прибыла в Киево-Печерскую лавру, где в пещерном храме предполагалось провести епископскую хиротонию. Однако в пещерах М. Мельнику стало плохо, он впал в обморочное состояние. Члены делегации донимали сопровождавших вопросами, не являются ли мощи святых угодников Печерских «фальсификацией».

23 февраля Г. Костельник, кандидаты в епископы и ряд священников-униатов воссоединились с Православной церковью. Исповедовавшись в Лавре, сообщал впоследствии куратору конфидент «Иванов», священники УГКЦ отреклись от папы и от «блудного учения», присягнули на верность РПЦ и Патриарху Алексию. Галичан насильно оторвали от матери, Русской церкви, – заявил Г. Костельник, – но теперь благодаря победам Красной армии мы можем жить одной семьей, и «радости нет предела». Гавриил Теодорович заплакал, и с ним – растроганные митрополит Иоанн и присутствующие. Отцы Михаил и Антоний приняли монашеский постриг с сохранением имен, и 25 февраля состоялась их хиротония во Владимирском соборе во епископы – Дрогобычского и Самборского (М. Мельника, 1903–1955) и Станиславского и Коломыйского (А. Пельвецкого, 1897–1957). Самого отца Гавриила наградили правом ношения двух наперсных крестов и митры.

Интересны впечатления конфидентов-священников о православных священнослужителях. Священников они находили «неграмотными и грязными». Зато экзарх Украины удивил их контрастирующей с католическими архипастырями простотой, смирением и набожностью. Папа Пий ХI, отмечал «Метеор», принял нас как рабов, был неприступен, а митрополит Иоанн встретил нас как своих духовных детей[532].

1 марта в республиканских и областных газетах Украинской ССР вышел материал «От прокурора УССР», где шла речь «об активной предательской деятельности» верхушки и части клира УГКЦ, их сотрудничестве с оккупантами. В частности, сообщалось, что в апреле 1943 г. И. Слепой заключил соглашение с губернатором Галичины доктором Вехтером о создании специального комитета по формированию дивизии СС «Галичина», куда УГКЦ послала 11 священников-капелланов. Материалы направлялись на рассмотрение Военного трибунала[533].

Торжественный акт

Накануне открытия Львовского собора С. Савченко направил в Москву доклад о состоянии его подготовки к 2 марта 1946 г. Сообщалось, что от трех епархий УГКЦ (Львовской, Самборско-Дрогобычской и Станиславской) прибудут 225 делегатов (в том числе 144 агента, 64 % от общей численности) и 30 мирян (22 конфидента, 73 %). Усилена охрана организаторов собора, оперработники готовы к экстренному приему агентуры на конспиративных квартирах. Высказывалась просьба о возведении епископа Макария в архиепископское достоинство, а Г. Костельника – в протопресвитеры[534].

После открытия собора 8 марта 1946 г. в митрополичьем кафедральном соборе св. Юра (Георгия) спецслужба приступила к мониторингу происходивших событий. В тот же день запиской по ВЧ В. Меркулову и начальнику 2-го Управления НКГБ СССР П. Федотову было сообщено о прибытии 204 делегатов-священников и 19 мирян, приподнятой атмосфере проведения форума, 13 делегатах, выступивших с докладами (из 16 запланированных, причем все докладчики, кроме Г. Костельника, состояли в конфиденциальных отношениях с НКГБ). Реальная доля конфидентов (по факту участия в соборе) достигла почти 66 % по священникам-униатам и 77 % по мирянам[535].

Главный доклад «О мотивах воссоединения УГКЦ с РПЦ» произнес Гавриил Костельник, обосновав правомерность ликвидации унии с богословской и исторической точек зрения. В тот же день собор принял основные положения будущего постановления, предусматривавшие отказ от Брестской церковной унии 1596 г., разрыв с папой римским, за возвращение к «прадедовской православной вере» и в лоно Русской православной церкви.

На следующий день священники-униаты исповедовались у 12 ранее перешедших в православие пастырей, а епископат РПЦ во главе с епископом Макарием принял отречение от католицизма у 204 священников, и после разрешительной молитвы все они приняли участие в Божественной литургии.

Органы НКГБ зафиксировали как одобрительную реакцию населения, так и многочисленные резко возмущенные суждения, особенно со стороны национально сознательной интеллигенции Львова. Доктор филофских наук Мария Деркач говорила в присутствии осведомителя: «Нам наплевали в душу. О, если бы вы знали, как мы презираем Костельника – этого антихриста, христопродавца. Нет более ненавистного имени в Галиции, как имя Костельника. Бог его накажет», найдется храбрец и убьет его. Сотрудник Института литературы АН УССР Иванна Гринкевич заявила: собором руководит НКГБ, идет агитация среди горожан, чтобы в воскресенье выйти на демонстрацию протеста против решений собора, нужно палками избивать православных. Известный историк, будущий академик АН УССР Иван Крипьякевич подчеркнул: «Большевики издеваются над церковью и вообще над всеми галичанами. Мы все чувствуем себя в оккупированной стране. Либо бежать из Львова, либо повеситься». Академик АН УССР М. Возняк оценил решения собора как удар по папе, а роль Костельника – как «пешки в руках большевиков». Старшие научные сотрудники В. Огоновский и И. Грабарь назвали членов инициативной группы соглашателями, неискренне относившимися к православию – «сидели на теплых местечках, вот и продали свою веру»[536]. Однако никаких акций протеста во Львове не состоялось.

Интересно, что корректировкой содержания сборника материалов собора, готовившегося к печати, занимался упомянутый агент «Литератор», который свободно решал вопросы с облисполкомом, звонил лично владыке Макарию, спорил с Г. Костельником[537].

Подводя итоги оперативных мероприятий по агентурному делу «Финиш» (роспуск УГКЦ), МГБ УССР составило докладную записку «О ликвидации Греко-католической униатской церкви в западных областях УССР»[538]. Униатскую церковь обвиняли в засылке эмиссаров на Восток с целью организации на территории Советского Союза «антисоветского и церковного националистического подполья», поддержке подполья ОУН в Западной Украине после 1939 г. А. Шептицкий и епископат УГКЦ, писали чекисты, занимались разведывательной работой в пользу Ватикана, сотрудничали с гитлеровскими оккупантами. Униатская церковь стала «чужой и вредной нам по влиянию, легальной масовой иностранной резидентурой на нашей территории».

Органы госбезопасности разработали план ликвидации Греко-католической церкви. Указывались основные этапы его реализации:

• публикация статьи Я. Галана (имя автора в документе не указывалось) «С крестом или с ножом» в газете «Правда Украины», с перепечаткой в областных газетах. Статья, содержавшая массу компрометирующего материала, считала контрразведка, «сыграла значительную роль в деле подготовки к ликвидации этой церкви»;

• после «подготовки общественного мнения» 11 апреля 1945 г. были проведены аресты епископата и «наиболее скомпрометировавших себя антисоветской деятельностью попов униатской церкви»;

• «обезглавив Греко-католическую униатскую церковь», перешли к созданию «движения» по воссоединению с РПЦ и с этой целью 30 мая (по другим данным – 28 мая) 1945 г. создали «центральную инициативную группу» по объединению УГКЦ и РПЦ во главе с доктором Гавриилом Костельником, «авторитетным и влиятельным лицом среди духовенства и верующих, а также украинской интеллигенции», пользующимся одновременно доверием епископата. Группа обратилась с декларацией в правительство УССР, прося санкции на деятельность, заявив о выходе из-под юрисдикции папской курии и желании воссоединиться с православными;

• после легализации инициативной группы ее участники обратились к духовенству и верующим с призывом отказаться от унии как от «исторической измены украинскому народу» и вернуться к «прадедовской вере, в лоно матери Русской православной церкви». Г. Костельник провел 36 совещаний с духовенством западных областей, другие члены инициативной группы – декан А. Пельвецкий провел 30 совещаний в Станиславской области, в Дрогобычской области вел агитацию за воссоединение декан М. Мельник. Кроме того, в «процесе разворота деятельности» ИГР Г. Костельник издал книгу «Догматические основы папства», весьма способствовавшую дискредитации Ватикана перед духовенством и верующими, богословскому обоснованию отказа от унии;

• в дальнейшем работа органов НКГБ сосредоточилась на создании агентурно-осведомительного аппарата по обеспечению подготовки воссоединения, работе в среде униатского духовенства, а также по выявлению агентуры немецкой и других иностранных разведок и проведению репрессий против членов ОУН и сторонников унии, препятствующих воссоединению церквей (к марту 1946 г. УНКГБ западных областей УССР имели по линии работы против УГКЦ 279 агентов и 475 осведомителей, 287 человек было арестовано, в том числе 5 архиереев, 182 священника, 11 настоятелей монастырей и 23 монаха Греко-католической церкви);

• в результате агитации членов инициативной группы и параллельных мероприятий НКГБ к 5 марта 1946 г. желание воссоединиться с РПЦ висказали 871 благочинных и священников из 1167, обслуживающих 1805 приходов. Подавляющее большинство деканатов (благочиний) УГКЦ были замещены сторонниками воссоединения с РПЦ, с декабря 1945 г. началась подготовка церковного собора по воссоединению;

• Львовский церковный собор 8–10 марта 1946 г., собравший 216 делегатов-священников и 19 мирян, оформил ликвидацию унии 1596 года и воссоединение греко-католиков с РПЦ. Во Львовском кафедральном соборе св. Юра огласили, что идею поддержали 997 священников из 1270 (78 %). В основном докладе Г. Костельник изложил историю унии, насчитывающей 350 лет, и обосновал необходимость объединения церквей. Постановление собора о ликвидации унии утвердили экзарх Украины митрополит Киевский и Галицкий Иоанн и Предстоятель Русской православной церкви.

Оценивая как «выдающуюся» личную роль Гавриила Костельника в ликвидации унии, глава МГБ УССР С. Савченко в докладной записке Н. Хрущеву (16 марта 1946 г.) писал: «Будучи по своим убеждениям человеком безусловно антисоветским, но в области церковной – безусловно противником Рима, Костельник искренне стал на путь реальной церковной политики… Втягиваясь постепенно в дело воссоединения греко-католиков с православными, сперва осторожно, а затем, войдя в свою стихию, – бурно, и лелея мечту войти в историю выдающейся личностью, а мы эту мечту, как один из воздействующих стимулов, всячески в нем возбуждали, Костельник проводил намеченные мероприятия вплоть до окончания собора, активно и с увлечением». Однако органы госбезопасности продолжат его контролировать и изучать его возможный «нежелательный путь»[539].

Будни ликвидации унии

Расформирование УГКЦ шло «стахановскими» темпами. «Подготовка к практическому переходу католических священников в православие проводится нашей агентурой на деканатских совещаниях и в индивидуальном порядке», докладывало 5 мая 1946 г. УМГБ по Дрогобычской области[540].

Было дано жесткое указание всем священникам, не принесшим покаяния владыке Макарию, прибыть во Львов для оформления личных документов и перехода в православие. Только за август 1946 г. эту процедуру прошли 54 священника-униата. К 20 августа во Львовской области, к примеру, из 358 священников лишь 50 пребывало в оппозиции или колебалось относительно перехода в РПЦ[541]. Продолжались аресты (за 1946 г. – 60 «непримиримых» униатов), основными мотивами которых служили: связь с подпольем ОУН, сотрудничество с немецкими спецслужбами и другими органами оккупационной администрации, содействие гитлеровцам в вывозе молодежи в Германию, в наборе в дивизию «Галичина», сборе продуктов, а также «ярое сопротивление воссоединению с РПЦ», штамп «петлюровца» (участие в Украинской революции 1917–1920 гг.)[542]. Каждые пять дней из УМГБ западных областей УССР С. Савченко шли докладные записки о состоянии перехода в РПЦ и оформлении нового статуса священнослужителей.

Показательно, что (по донесению агента «Подбужского», активного участника подготовки Львовского собора) перед собором Г. Костельник не оставлял попыток выдвинуть викарным епископом при архиепископе Макарии своего бывшего ученика по духовной семинарии, который должен был бы исполнять указания самого Костельника как главы «Ново-православной церкви» в Галичине. Более того, по заданию Костельника С. Хруцкий пытался убедить владыку Макария выехать руководить Тернопольской епархией и Почаевской лаврой, поскольку в силу отличий обрядности и языка богослужения именно пресвитер Костельник должен руководить «Ново-православной церковью».

И после собора Г. Костельник и С. Хруцкий не оставили канцелярии ИГР, принимая священников бывшей УГКЦ и не допуская к делам владыку Макария. Чекисты уже рассматривали план отстранения Хруцкого (бывшего депутата сейма довоенной Польши) от дел и его ареста, а самого Костельника думали отправить для служения в Киев, в экзархат РПЦ[543]. Возможно, нам и до сих пор неизвестны все мотивы действий Г. Костельника. Известная львовская художница Ярослава Музыка (уполномоченная Р. Шухевичем выступать связной для налаживания контактов и мирных переговоров с властями, осужденная в 1948 г. к 25 годам лагерей) сказала с намеком агенту «Автору»: Костельник, к сожалению, «не выдержал ту линию, которая была намечена»[544].

После Львовского собора Г. Костельник стал благочинным Львова. 5 апреля 1946 г. его и ряд участников собора, новых епископов РПЦ, принял Патриарх Московский и всея Руси, которому они сослужили за литургией в Елоховском соборе Москвы. Патриарх 7 апреля присвоил отцу Гавриилу наивысший для «белого» духовенства сан протопресвитера. Однако, сообщала агентура из близкого окружения священника, отец Гавриил по-прежнему вынашивает концепцию создания в Галичине «модернистской церкви», работает над рукописями трактатов «Современность и христианство», «Современный священник и культура», в которых намеревался «громить коммунизм». По агентурному делу «Возрожденцы» была получена информация о недовольстве священника тем, что ему не дали возглавить пастырские курсы во Львове. Гавриил Теодорович жаловался, что его «не понимают ни большевики, ни националисты»[545].

Многочисленные высказывания Костельника «не для протокола», зафиксированные информаторами органов МГБ (свыше 10 источников было завербовано целевым порядком для «освещения» пресвитера), убеждают, что своих истинных взглядов он не изменил. Как сообщал агент «Пресс» (диакон), на банкете 26 августа 1946 г. Костельник убеждал присутствующих – мы должны были присоединиться к РПЦ «хотя бы для того, чтобы спасти себя от репрессий со стороны большевиков»[546]. Непокорное поведение и амбиции отца Гавриила вызывали уже и раздражение Москвы. 16 августа 1946 г. начальник отдела «О» МГБ СССР генерал-майор Г. Карпов в письме к главе МГБ УССР С. Савченко предлагал на несколько месяцев переселить Костельника в другой город УССР под предлогом лечения.

О душевном состоянии протопресвитера детально сообщил, в частности, агент «Футурист» (октябрь 1946 г.). У Костельника во время беседы «глаза горели ненавистью, злобой и в то же время бессилием», он «клеветал на руководителей Советского государства». Львовский собор – «это тактическая игра», – заявил он. «Львов становится Бердичевом», индустриальным центром, – возмущался Костельник. – Боится Москва галичан, боится силы бывшего Пьемонта», поэтому «убивает личность», насаждает «тупое варварское недомыслие». Сталин «своим деспотическим управлением перещеголял всех исторических деспотов, таких как Атилла, Грозный, Петр І», это «самый грозный царь, которого когда-либо знала история человечества»[547].

Постепенно Г. Костельник на почве и ранее присущих ему амбициозности и высокомерия стал утрачивать чувство реальности и меры. «Это я дал ножом в спину папе», «мой акт в истории не умрет», «я сделал для отечества больше, чем патриарх Алексий, – говорил источнику “Футуристу” отец Гавриил, – мне следует дать орден золотой звезды, а не митру», «Макарий, по сравнению со мной, маленький винтик». Будучи в Москве на совещании глав православных поместных церквей, Г. Костельник высказал немало шокирующих откровений агентам из числа епископата и клира (вошедших в меморандум агентурных сообщений отдела «О» МГБ СССР от 3 августа 1948 г.). Архиепископ Макарий, уверял собеседника Г. Костельник, зависим от меня, это я добился у Патриарха сана архиепископа для него. «Западная культура высока, а все мы должны учиться у Запада… Мы, галичане – авангард культуры в православии, староправославная иерархия должна тянуться за нами…». Не случайно на основе подобных материалов начальник отдела «О» МГБ СССР полковник Дубровин просил МГБ УССР активизировать разработку священника с целью выявления возможных связей с подпольем ОУН и катакомбным духовенством УГКЦ[548].

Наблюдалось, мягко говоря, несоответствие бытового поведения Костельника священническому сану. 28 марта 1947 г. источник-священник «Славянский» сообщил начальнику 1-го отделения (оперативная работа по РПЦ) отдела «О» МГБ УССР подполковнику Савочкину детали их с Костельником поездки в Москву (по вызову отца Гавриила к Патриарху). Совершив в Киеве вынужденную посадку, гости ужинали в резиденции экзарха митрополита Иоанна. Угрюмый протопресвитер жаловался на потерю приходами 50 % доходов, трудности с издательским делом, «упадническое настроение» во Львове. Монахинь поразило то, что священник в Великий пост пьет водку, ест колбасы и яйца, много курит[549].

Офицер МГБ-КГБ УССР Василий Савочкин, «ответственный» за разработку Православия (публикуется впервые)

Постоянно поступающие донесения о «политически вредных» высказываниях и настроениях Костельника (на фоне непрекращающейся катакомбной деятельности униатов, их контактов с еще довольно опасным подпольем ОУН, постепенного ужесточения партийно-идеологической линии ВКП(б) по отношению к религиозным конфессиям в СССР) подтолкнули спецслужбу к более решительным действиям по отношению к мятущемуся протопресвитеру. В январе 1948 г. глава МГБ УСССР С. Савченко обратился со спецсообщением к своему московскому шефу генерал-полковнику Виктору Абакумову. Поднимался вопрос о дальнейших действиях органов госбезопасности по отношению к Г. Костельнику и его противоречивому поведению.

После создания в мае 1945 г. инициативной группы, писал С. Савченко, вербовка Костельника «в тот период не вызывалась необходимостью», его деятельность направлялась и контролировалась через агентуру из членов группы и оперработником, действовавшим под видом представителя Уполномоченного Совета по делам религиозных культов (С. Карин-Даниленко. – Прим. авт.). Будучи враждебно настроенным по отношению к Ватикану, стремясь к реабилитации перед властью и «имея стремление войти в историю как выдающаяся личность», Костельник возглавил инициативную группу и провел большую работу по воссоединению униатов с РПЦ. «Будучи развитой личностью», подчинил своему влиянию епископат западных областей и значительную часть бывшего униатского духовенства», но не оставляет замыслов создания в Галичине «самостоятельной Украинской православной церкви». Желает «модернизировать» православие в регионе, оставив униатские обряды. Далее излагались факты «антисоветской деятельности» священника в период оккупации, упоминались его знакомства с Р. Шухевичем и другими лидерами ОУН.

На основе компромата

У органов госбезопасности достаточно оснований для ареста Костельника, писал С. Савченко. Однако, «учитывая его авторитет среди бывшего униатского духовенства» и возможность использовать его для проведения нашей церковной политики, окончательной ликвидации Греко-католической церкви, МГБ УССР просил санкции для «перевербовки» Костельника. Предлагалось поручить это начальнику отделения отдела «О» МГБ УССР К. Бриккеру[550].

Принимая во внимание обширные подборки «компрматериалов», составленные по агентурным донесениям, вербовку Г. Костельника предполагалось осуществить, поставив его в жесткое положение выбора между свободой и привлечением к ответственности за былые «прегрешения». Решающим аргументом, призванным сломить своевольного пастыря, должны были стать, как представляется, показания начальника одного из отделов СД и полиции безопасности в Галичине – Герберта-Эрнста Кнорра, гаутштурмфюрера СС, находившегося во внутренней тюрьме МГБ УССР.

На допросе 16 января 1948 г. Г.-Э. Кнорр показал, что во второй половине 1943 г., после ряда поражений вермахта на фронтах и усиления антинемецких настроений в Западной Украине, было решено использовать для влияния на общественное сознание всвозможных кликуш и «пророков». С этой целью был вызван Г. Костельник. Кнорр обязал его «обеспечить исключительно пронемецкие пророчества» стигматиков, той же Насти Волошин. Эсэсовец выразил наджеду, что Костельник будет сообщать и иные сведения, на что пресвитер согласился и числился, по словам Кнорра, агентом СД, о чем было доложено начальнику СД Галичины штурмбанфюреру Шенку.

Г. Костельник сообщил в СД о трех наиболее влиятельных стигматиках и в дальнейшем (как сообщала агентура СД) давал «нужные пророчества». Впоследствии Костельник дал еще 7–8 донесений о настроениях во Львове.

30 января 1948 г. во Львове состоялся допрос отца Гавриила заместителем министра госбезопасности УССР Поперекой и заместителем начальника отдела «О» МГБ УССР майором Богдановым. Костельник изложил свою биографию, описал деятельность по ликвидации унии, упомянув, что после ареста сына В. Сергиенко предложил ему вести работу по отрыву УГКЦ от Ватикана, дал «секретный номер» телефона. Состоялась очная ставка Г. Костельника с Кнорром. После нее протопресвитер признал свою виновность в том, что участвовал в период оккупации в Совете сеньоров, Украинском национальном комитете, в создании дивизии «Галичина», куда он направил сыновей на службу. Каялся в публикации «резко антисоветских статей»[551].

В деле нет материалов, способных пролить свет на результат очередной попытки вербовки Костельника. На допросе он всячески уклонялся от такой перспективы, вел себя упрямо. Известно лишь, что летом этого же года он принимал участие в упомянутом совещании глав православных церквей, причем спецслужба продолжала обобщать поступающие на него агентурные материалы. Между тем приближалась трагическая развязка

«Объединительная» деятельность Костельника не могла не вызвать острой реакции верхушки украинского националистического движения и лидеров подполья ОУН в Западной Украине, а также Ватикана и иерархов «непримиримой» части УГКЦ. Костельник был для подполья своего рода «красной тряпкой»: его имя в распространявшихся бандеровцами листовках использовалось как нарицательное – символ духовного предательства. Увы, одной только пропагандой дело не обошлось.

Приговор подполья

В 1945 г. НКГБ сумел предотвратить направленный против священника террористический акт. Его готовили руководитель Тернопольского областного провода ОУН Владимир Ордынец («Вуйко») и референт СБ Львовского провода Иосиф Панькив («Гонта»). Боевики обсуждали свои план с К. Шептицким и рядом близких к нему священнослужителей, включая конфидента НКГБ «Тихого». Выполняя указания чекистов, «Тихий» пытался отговорить подпольщиков от исполнения замысла, мотивируя тем, что власти «полностью разгромят остатки греко-католической церкви». По информации «Тихого», оба националиста были схвачены и приговорены к высшей мере наказания[552].

Священник получил два письма-предупреждения от подполья, но шел своим курсом. Наряду с этим часть священнослужителей (понимая неоднозначность положения, в котором находится отец Гавриил) заступилась за него перед подпольем ОУН, уже ликвидировавшим ряд священников-«изменников». 11 августа 1945 г. они обратились с письмом к «высшему проводу украинских националистов» (само письмо изъяли во время операции против подполья в мае 1946 г. в Станиславской области). Узнав о вынесении Костельнику смертного приговора подпольщиками, писали авторы, мы информируем о том, что он является «сердечным патриотом» и «мировым мыслителем», автором философских трудов. Было бы «невиданным преступлением» убить его, ведь «благородные начинания» и работу отца Гавриила «нельзя измерять современным моментом, ее нужно расматривать с перспективы столетий»[553].

В ноябре 1945 г. пресвитер сообщил агенту «Григорьеву» – имеется решение «трибунала» УПА или Провода ОУН о его ликвидации[554]. Были и иные попытки убийства главы инициативной группы. В 1945 г. бывший профессор Львовской духовной академии Константин Чехович подговорил студента-богослова Владимира Петрицу убить «отступника». Чекисты предотвратили теракт, Чеховича арестовали, а несостоявшийся террорист при задержании перерезал себе горло бритвой[555].

Органы госбезопасности приняли меры к усилению охраны священника: специально выделенный милиционер присматривал за домом, в который подселили группу военнослужащих, а соседей, неприязненно относившихся к Костельнику, выселили. Даже дворника, сын которого работал в МГБ, вооружили пистолетом. С 1946 г. непосредственно за охрану священника отвечал оперуполномоченный отдела «О» УМГБ лейтенант Копнин, а общий контроль за безопасностью возложили на заместителя начальника отдела капитана Долматова.

Как докладывало С. Савченко Львовское УМГБ (2 августа 1946 г.), из дома Костельника выселены все ненадежные жильцы, среди оставшихся приобретено 10 осведомителей, и еще шесть – в Преображенской церкви, арестовано несколько лиц, допускавших «намерения террористического характера» по отношению к священнику. Квартиру отца Гавриила по графику посещала квалифицированная агентура из числа его знакомых и коллег[556]. Однако со временем бдительность ослабла. Милицейский пост сняли, наружное наблюдение за домом не выставляли, агентурный аппарат по охране священника сократился вдвое – до 5 человек, в основном немолодых, с проблемами со здоровьем. Подобная символическая охрана, конечно же, не могла предовратить покушение на протопресвитера.

Публичная деятельность такого авторитетного священника и богослова, которым являлся Г. Костельник, вызывала настолько серьезную обеспокоенность католических кругов и руководства ОУН, что они, по сути, готовили совместную операцию по «переубеждению» и вывозу главы инициативной группы за рубеж. Об этом, в частности, идет речь в «Справке по делу Костельника Гавриила» начальника 1-го (разведывательного) Управления МГБ УССР полковника Погребняка от 21 сентября 1948 г. Как оказалось, еще в октябре 1945 г. по заданию Провода ОУН (С. Бандеры) из Мюнхена в Галичину нелегально прибыл эмиссар «Зирчин» (ранее привлеченный к сотрудничеству с советской спецслужбой, впоследствии разоблаченный и ликвидированный Службой безопасности Закордонных частей ОУН).

Эмиссар С. Бандеры еще в Мюнхене встретился с апостольским визитатором УГКЦ в Германии, священником Николаем Вояковским (1899–1972) и по его заданию, по прибытии во Львов, посетил священников Ивана Котива (служившего в свое время личным помощником А. Шептицкого) и Г. Костельника. От отца Ивана «Зирчин» получил образцы всей изданной Костельником литературы по вопросу воссоединения УГКЦ и РПЦ, подробную информацию о положении униатов региона. С Г. Костельником состоялся серьезный разговор: «Зирчин» передал ему от имени Провода ОУН и лично Н. Вояковского предупреждение и требование прекратить деятельность в рамках инициативной группы, порвать с советский властью и РПЦ и с помощью подполья бежать за границу.

В обмен гарантировались прощение и полная безопасность. Трудно судить, были бы исполнены посулы, однако фигура и деятельность Костельника, судя по всему, рассматривались как весомый фактор советизации региона, подрыва социальной и идейно-духовной базы движения сопротивления ОУН и УПА. Предложение Костельнику уехать за рубеж поступало от ОУН и через подпольщицу Надежду Пришляк.

Примечательно, что на встрече с заместителем шефа Львовского краевого провода ОУН («Буг-2») «Федором» (З. Тершаковцем) «Зирчина» проинфомировали о вынесении «изменнику» Костельнику смертного приговора. В ответ эмиссар в категорической форме передал запрет на убийство священника, мотивируя это волей Провода, и рекомендовал направить к Котиву и Костельнику курьеров (от первого посланцы получили информационный материал и книгу Костельника «Догматические основы папства», а Костельник встречаться с курьерами отказался). В феврале 1946 г. «Зирчин» вновь появился в Галичине и повторно передал Костельнику предостережение от Н. Вояковского[557].

Существование планов похищения и вывоза Костельника за границу подтвердил и задержанный 3 августа 1946 г. эмиссар С. Бандеры Теодор Мороз. В июне 1946 г. о состоянии «физической охраны» протопресвитера запрашивал Киев 5-й (антирелигиозный) отдел 2-го Управления МГБ СССР, в связи с чем соответствующие поручения о реагировании на «интерес подполья ОУН» к священнику были даны МГБ УССР Львовскому УМГБ[558].

По мнению современного исследователя А. Пагири, своеобразным индикатором ужесточения позиции подполья ОУН по отношению к священникам-«изменникам» и предвестником убийства Г. Костельника стала листовка ОУН с обращением нелегального руководителя УГКЦ в регионе отца Н. Хмелевского («Аксиоса»), в которой резко осуждалась деятельность инициативной группы, а самих пастырей призывали порвать с РПЦ и идти учительствовать. Однако, судя по изученным историком материалам, вероятность принятий решения о ликвидации «отступника» лично руководителем подполья Р. Шухевичем крайне маловероятна, судя по всему, теракт стал неожиданностью и для «генерала Чупринки», а инициатива операции исходила от Львовского провода ОУН[559].

Выстрелы в затылок

Об убийстве священника Львовское УМГБ запиской по ВЧ тут же доложило главе МГБ УССР. В свою очередь, С. Савченко 21 сентября в личном рукописном сообщении доложил о происшествии заместителю министра госбезопасности СССР генерал-лейтенанту Сергею Огольцову. После богослужения в Преображенской церкви, писал генерал Савченко, 20 сентября 1948 г., около 10 ч 20 мин Гавриил Костельник возвращался домой. На улице Краковской, метрах в 10–12 от подъезда дома № 17[560], к нему приблизился молодой человек лет 20–23 и дважды выстрелил из пистолета ТТ. Костельник скончался на месте от ранений в голову.

Террорист бросился бежать, при попытке его задержать тяжело ранил выстрелом в грудь 23-летнего рабочего Дмитрия Беневьяка. Когда погоня, почти через полкилометра, настигла его, сунул ствол себе под подбородок… У самоубийцы нашли пистолет с запасной обоймой. Похоже, показал осмотр трупа, он заранее готовился к роли смертника: под заношенный ватник поддел новое чистое белье, на шею повесил образок на кожаном шнурочке. У смертника нашли пистолет ТТ № ПД-189 1944 г., запасную обойму[561]. Как показала судмедэкспертиза, убийца страдал хронической гонореей – известно о подборе той же СБ ОУН террористов-смертников из проштрафившихся подпольщиков, добровольцев или венерических больных.

Оперативную группу по расследованию теракта возглавил заместитель начальника отдела «О» МГБ УССР Иван Богданов, в нее включили оперработников отделов «О», 2-Н, 2-го (контрразведка), 4-го (секретно-политического), 5-го (активные оперативные мероприятия), двух следователей. На ее заседаниях присутствовали заместители министра госбезопаности УССР, генерал-майоры Дроздов и Поперека, в нее вошел и начальник Львовского УМГБ генерал-лейтенант Воронин. К 21 сентября органы МГБ уже допросили 18 свидетелей трагедии. К 20 октября в ходе розыскных мероприятий лишь во Львове арестовали 162 подпольщика и их помощников среди населения.

Самое загадочное началось позже. Сразу трое (!) содержавшихся под стражей участников ОУН, а также агенты УМГБ «Свободин» и «Хмара» (вхожие в дом покойного священника) опознали террориста по фотографии как… сына Костельника Иренея, 1916 года рождения! Он, однако, должен был находиться в то время в Австрии. Более того, хорошо знавшая семью Костельников монахиня Анастасия (та самая «стигматичка» Настя Волошин), также утверждала, что убийца – сын погибшего. Агент Управления охраны МГБ по Львовской железной дороге «Галина» утверждала, что это сын убитого, но не Иреней, а Зенон, 1924 года рождения[562].

Жена убитого священника рассказывала знакомым, что в органах госбезопасности на нее оказывали давление, дабы она «опознала» в убийце своего сына, служившего в дивизии СС «Галичина»[563]. Однако два арестованных руководителя Львовского областного провода ОУН опознали в самоубийце боевика, имевшего псевдоним «Яворенко». Наконец, подпольщица Сабина Регусевич заявила, что узнала на снимке 23-летнего члена Николаевского районного провода Олексу Любинского («Бориса»), уроженца села Березное Николаевского района Львовщины – личного секретаря шефа Львовского краевого провода ОУН «Федора» (Тершаковца).

Кроме того, посетивший агента «Грима» отдела 2-Н (борьба с украинским национализмом) УМГБ по Львовской области «активный националист», юрист и бывший участник группы ОУН «Ингула» – Степан Бутурин (чей тесть «ультра-католик» Матвей Мокривский отказался от воссоединения с РПЦ и поддерживал связь с повстанцами) сообщил конфиденту, что Костельника ликвидировали по приказу «горы» (то есть руководства подполья ОУН), причем теракт проводила целая группа нелегалов с автомашиной. «Это только начало террора», – подчеркнул Бутурин, однако в сельской местности авторитет Костельника после этого возрос, его воспринимают как «мученика»[564].

Однако в основу ведущей версии легли показания «арестованного № 33» – бывшего руководителя Дрогобычского областного провода ОУН. Когла один из руководителей Управления 2-Н МГБ УССР Иван Шорубалка предъявил ему фото убийцы, то «33-й» уверенно опознал в нем своего бывшего личного секретаря «Яворенко», позже перешедшего на подпольную работу к упомянутому «Федору» (Тершаковцу). Затем террориста опознал как секретаря «Федора» бывший подпольщик, агент-боевик «Петр». Фото направили в с. Черче Рогатинского района Станиславской области, где жил до ухода в подполье погибший. Односельчане и отчим Дмитрий Дмитриев опознали его как сына крестьянина-середняка Василия Панькива. С 1941 г. молодой человек возглавлял молодежную группу при ОУН, служил в немецкой полиции, а с 1944 г. стал нелегалом[565].

Кто убийца?

К 19 октября 1948 г. официальная версия о личности убийцы, по сути, была окончательно «утверждена» в подписанном подполковником Богдановым «Заключении по материалам предварительного расследования убийства Костельника, установки личности террориста и выявления сообщников совершенного террористического акта» – террористом выступил Василий Васильевич Панькив («Яворенко», «Яремко», 1923 года рождения), а само покушение готовила «специальная группа бандитов». Шла речь и о главной причине убийства – «активная работа по воссоединению Греко-католической церкви с Русской православной церковью», проводившаяся отцом Гавриилом. В тот же день С. Савченко подписал и «План дополнительных агентурных мероприятий» по расследованию убийства, которым, в частности, предусматривались аресты «ряда реакционно настроенных священников» УГКЦ[566].

Василий Панькив, убийца Г. Костельника

Таким образом, сотрудники МГБ сходились на том, что непосредственным инициатором и организатором ликвидации Г. Костельника выступил руководитель Краевого провода ОУН «Буг-2» (охватывал Львовскую, Дрогобычскую и Станиславскую области) Зиновий Тершаковец («Федор»). «Федор», член ОУН с 1930 г., юрист по образованию, характеризовался контрразведчиками как «один из опытнейших конспираторов националистического подполья и отъявленных террористов» (лишь на территории Львовщины в 1947–1948 гг. боевиками подполья убито 853 партийно-советских работников и активистов)[567].

Существовали и иные подозреваемые в причастности к организации теракта. В частности, МГБ арестовало Петра Козицкого, священника Преображенской церкви, настоятелем которой служил погибший пресвитер. Отец Петр считался «активным антисоветчиком» – являясь до 1939 г. редактором журналов «Мета» («Цель») и «Христос – наша сила», неоднократно помещал материалы о голоде 1932–1933 гг., репрессиях против духовенства в Украине, в 1943 г. участвовал в формировании из местной молодежи дивизии Вафен-СС «Галиция».

Подозрение чекистов вызвало то, что он за несколько дней до убийства выезжал на рыбалку в то самое село Любень Великий, в окрестностях которого укрывался «бандглаварь» З. Тершаковец. Ранее, по данным агентуры, П. Козицкий высказывал убеждение, что «Костельник рано или поздно будет убит», а в момент покушения не оказался рядом, хотя (по заданию спецслужбы, в рамках личной охраны отца Гавриила под псевдонимом «Краковский») обязан был сопровождать настоятеля. Известно стало и о «работе» контрразведки ОУН в близком окружении погибшего – сестра Г. Костельника Мария Макогон, как оказалось, была замужем за «Срибным» – референтом СБ Сокальского надрайонного провода ОУН, и собирала сведения о пресвитере[568].

Своеобразную «синтетическую» версию организации убийства изложил работавший с Г. Костельником «под прикрытием» С. Карин-Даниленко в книге «Униаты», вышедшей в Москве в 1972 г. Напомним, что в этот период пожилой отставной полковник работал по трудовому договору в КГБ УССР (по линии противодействия катакомбной униатской церкви), и нельзя исключать, что подготовка этого издания осуществлялась в рамках контрпропагандистских мероприятий. К сожалению, в книге нет научно-справочного аппарата и ссылок, и мы не можем судить об источниках приведенных С. Кариным (безусловно, одним из лучших знатоков секретной стороны религиозной истории Украины в ХХ столетии) сведений. Думается, изучение всех обстоятельств гибели Г. Костельника требует привлечения пока еще не доступных исследователям фондов Отраслевого государственного архива Службы внешней разведки Украины.

Как утверждал автор-чекист, вопрос об «отступнике» Костельнике рассматривался в Ватикане на уровне понтифика и «высших сфер апостольской столицы». Позднее, в эмиграции, священник Иван Гриньох[569] якобы рассказывал в узком кругу о том, что «вопрос о докторе Костельнике» обсуждался на заседании назначенных папой представителей важнейших конгрегаций Ватикана: по чрезвычайным церковным делам, консисторской, инквизиции и конгрегации восточных церквей. При этом было принято решение о физическом устранении пресвитера руками верующих греко-католиков, дабы исключить подозрения в адрес Рима. Саму операцию, утверждал С. Карин-Даниленко, полгода разрабатывали специалисты разведки Ватикана «Чентро информационе про део». В Западную Украину прибыл сотрудник папской спецслужбы, и с его участием был подобран в начале августа 1948 г. исполнитель теракта – Василий Панькив, действовавший под контролем и при содействии СБ ОУН[570].

23 сентября «Справку на протопресвитера доктора Костельника Гавриила Теодоровича» подготовил начальник отдела «О» Л. Готовцев[571]. Создавалось впечталение, что органы МГБ старались максимально сконцентрировать «компрометирующие материалы» на ставшего не нужным руководителя инициативной группы, тем самым надеясь смягчить реакцию высших властей на такой громкий «недосмотр». Отмечая вес Костельника в религиозной жизни и богословии, чекист не преминул отметить, что «по своим политическим убеждениям Костельник – украинский националист», автор многочисленных публикаций «антисоветского содержания», принимал участие в создании дивизии СС «Галичина», куда направил двух сыновей. Отличался карьеристскими и авантюрными наклонностями, до 1945 г. был хорошо знаком с будущим командующим УПА Романом Шухевичем, бывшим руководителем СБ ОУН Николаем Лебедем, поддерживал профашистские обращения львовской интеллигенции времен оккупации. В 1942 г. начальником отдела СД г. Львова по работе с интеллигенцией и церковными кругами Кнорром использовался как агент, писал Л. Готовцев.

При этом Костельник, отмечалось в справке, был оппозиционно настроен по отношению к Ватикану и его латинизаторской политике, шовинистической политики довоенной Польши, пользовался авторитетом у А. Шептицкого и всего епископата. Как утверждалось, «для реабилитации себя перед советской властью» и понимая неизбежный крах унии, пошел на сотрудничество, и МГБ решило использовать его карьеристские склонности. С 1946 г. Г. Костельник стал благочинным Львова, получил сан протопресвитера. Однако, писал Готовцев, агентурная разработка 1946–1947 гг. показала, что священник остался на «враждебных позициях по отношению к Советскому государству».

Г. Костельник, сообщали чекисты, по-прежнему стремился к созданию «модернизированной Православной церкви», сохранял греко-католическую обрядность. Не подозревая подвоха, в близком кругу заявлял агентам, что «воссоединением униатской церкви с православной он преследовал цель сохранения униатского духовенства от репрессий органами советской власти», работал над книгами, призванными «разбить марксизм». В июле 1948 г. на совещании глав православных церквей в Москве в кулуарных беседах «открыто высказывал свои националистические антисоветские настроения». «Мы, галичане, – подчеркивал отец Гавриил, – авангард культуры в православии. Староправославные иерархи должны тянуться за нами в обычаях и обрядах…». «Русские, – фиксировала агентура слова возвышенного Патриархом Костельника, – держат Украину под гнетом и политическим контролем», что вызывает естественный протест и партизанское движеяяяыли зачитаны телеграммы, поступившие от Патриарха Московского и всея Руси, Патриаршего экзарха Украины митрополита Иоанна.

Тут же агентура отслеживала реакцию населения на убийство Костельника – большинство высказываний содержали осуждение теракта. Упоминавшийся уже агент УМГБ «Автор» (старый участник национально-демократического движения, пользовавшийся доверием галицких интеллектуалов) сообщал о мнении видных представителей науки. Профессор Иван Крипьякевич считал, что террористом выступил мститель-одиночка, однако убийство повлечет «много нехороших последствий» для национально сознательных украинцев. Академик Михаил Возняк высказал оригинальное предположение: теракт – дело рук польских националистов, стремящихся обострить репрессии властей против украинского населения. Сотрудник исторического музея В. Бандровский предположил, что убийство организовано радикальной католической молодежью, поскольку из-за деятельности пресвитера Гавриила Ватикан «потерял такой большой плацдарм, который считался верным католицизму». Некая львовянка Есельтух заявила, что теперь придет очередь Ярослава Галана (и тут оказалась права) и Грушецкого (первый секретать Львовского обкома партии)[572].

Власти облегченно вздохнули, когда мероприятие завершилось без чрезвычайных происшествий. Чекисты же продолжали отслеживать неоднозначное «реагирование населения» на гибель главы инициативной группы. Остается только согласиться с донесенными через агентуру словами председателя горисполкома Союза медицинских работников Львова Бутеля: Костельник был «видным церковным деятелем, и такого за 50 лет в Галиции больше не будет»[573].

С полувекового исторического расстояния прозвучала оценка деятельности отца Гавриила из послания Патриарха Московского и всея Руси Алексия II участникам конференции «Протопресвитер Гавриил Костельник и его роль в возрождении православия на Галичине», которая проходила во Львове 20 сентября 1998 г.: «На долю отца Гавриила и его единомышленников выпала исключительная по своей трагической сложности судьба, многие обстоятельства их жизни определялись далекой от общепризнанных норм внутренней политикой авторитарной атеистической власти нашей страны, включая и отношение его государства к церкви. Это и послужило определенному искажению органического, по сути, процесса, завершению которого и был посвящен Львовский Церковный собор»[574].

Знавшие трагически погибшего священника часто задавались вопросом о внутренних мотивах его часто противоречивых, а то и эпатажных поступков. Думается, глубоко проник в его внутренний мир профессор Я. Дашкевич: Костельник «был глубоко верующим человеком, но веру эту… моделировал по своему мистическому убеждению и представлениям о персонально великом посланничестве… Вера в миссию, которую ему надлежит осуществить, объединяя церковь с Востоком, не была способом шантажа, но той навязчивой и маниакальной (учитывая болезненную амбициозность этой личности) идеей»[575].

Проблема ликвидации Греко-католической церкви и ныне является дискуссионной, имеет ощутимую общественно-политическую и, нередко, конфронтационную окраску. Взвешенный подход к этой исторической драме несет «Обращение Священного синода Украинской православной церкви к пастве и украинскому народу по случаю 60-летия возвращения греко-католиков в лоно Православной церкви»[576]. УПЦ, подчеркивается в обращении, никоим образом не оправдывает тех исторических обстоятельств и тоталитарных методов, которыми проводилась ликвидация унии, созывался Львовский собор.

В документе современникам напоминают о политических целях навязывания унии в 1596 г., жестоких методах ее внедрения и катастрофических последствиях для православия как прадедовской веры восточнославянских народов, вплоть до присвоения и разграбления всего, что народ 600 лет жертвовал и созидал во имя Христа. Извинения, которые папа римский Иоанн-Павел II принес христианским народам, пострадавшим от его предшественников, в полной мере относятся и к признанию ошибочности методов насаждения Брестской унии на землях Западной Украины.

Справедливо говорится и о сотрудничестве иерархов УГКЦ с гитлеровцами, что послужило одной из причин репрессий вернувшейся советской власти. При этом современникам лишний раз напоминают, что Господь и Божий промысел и негативные процессы направляют в конечном счете на благо, – приводится пример воссоединения украинских земель в единое целое в 1939 г., хотя оно и было проведено сталинским государством.

Не униаты, подчеркивается в документе, наполняли ГУЛАГ в 1920–1930-е годы, не из-за них пухли от голода миллионы людей в 1933-м, не их «последнего попа» обещал показать по телевизору Хрущев. РПЦ, приняв в свое лоно греко-католиков, спасла многих из них, дала возможность сохранить церковное имущество, воспитала в своих духовных школах несколько поколений духовенства. Однако в начале 1990-х годов, констатируется в обращении, возрождавшаяся униатская церковь проявила черную неблагодарность, разгромив православные епархии, осквернив храмы и алтари, показав тем самым «свое настоящее лицо». Имеют ли моральное оправдание такие способы «восстановления исторической справедливости», судить одному Господу Богу…

Покушение на проселочной дороге Спецслужбы и роспуск Греко-католической церкви в Закарпатье

Защитники «исконно русского племени»

По мере возрождения относительной свободы вероисповедания и активизации церковно-государственных отношений, установления своеобразного «конкордата» между И. Сталиным и РПЦ (что уже к концу 1940-х гг. вызывало резкое недовольство сотрудников идеологических подразделений ЦК ВКП(б), воспитанных в атеистическом духе и не обладавших управленческими и дипломатическими способностями прагматичного «вождя народов»[577]) менялась и роль спецслужб. Сохраняя функции агентурно-оперативного мониторинга за религиозной средой, выполняя, по мере требований политического руководства, репрессивные задачи, органы НКГБ тем не менее становились и инструментом реализации тех стратегических задач, которые диктовались геополитическими сдвигами финала Второй мировой войны, возвращением советской власти на присоединенные в 1939–1940 гг. земли, на вошедшую в состав СССР в июне 1945 г. Закарпатскую Украину, усилением влияния СССР на Ближнем Востоке, на Балканах и в Восточной Европе. Упомянутые общегосударственные задачи включали в себя и серьезную религиозную составляющую.

Одновременно с изменением вероисповедного курса, ведущего свое начало от известной встречи И.В. Сталина с православными иерархами осенью 1943 г.[578], очевидной становилась и все большая вовлеченность РПЦ в реализацию политической и внешнеполитической стратегии Советского государства, получившего статус великой державы по итогам Второй мировой войны.

В послевоенные годы специфической проблемой для украинских спецслужб являлся вопрос о Греко-католической (униатской) церкви. Традиционно она имела сильное влияние и поддержку среди населения в западных областях Украины, а также в ближайшем приграничье: Чехословакия, Польша, Венгрия.

Прежде всего следует вспомнить о возобновлении работы НКГБ по организации «самороспуска» Греко-католической церкви в Галичине и Закарпатье. Дело в том, что на фоне обширной литературы о подготовке и проведении Львовского церковного собора марта 1946 года и о процессе ликвидации УГКЦ в Галичине в целом гораздо менее изученным остается процесс «воссоединения греко-католиков Закарпатья с Православной церковью»[579].

На сегодняшний день в России и на Украине существует довольно значительная литература по истории Львовского собора (1946), ознаменовавшего роспуск униатской церкви на Галичине и присоединение к Русской православной церкви[580]. Однако события в Закарпатье, где «самороспуск» униатской церкви состоялся в 1948–1949 гг., не имеют своего полного и подробного описания. Тем более вне внимания исследователей долгое время была деятельность спецслужб, обеспечивавших «воссоединение» греко-католиков с Православной церковью. Лишь только в последние годы, по мере введения в научный оборот ранее секретных архивных документов, стало возможным обращение к данному аспекту. Отметим, что и российские, и украинские исследователи рассматривают действия Советского государства в отношении греко-католиков в контексте общей вероисповедной политики и с учетом международного фактора: российско-ватиканские отношения, положение униатства в странах народной демократии, религиозный вопрос в отношениях стран антигитлеровской коалиции[581].

В вероисповедальной сфере Закарпатья сложилась непростая ситуация, и спецслужба поключилась к религиозным вопросам еще до официальной передачи края в состав СССР и УССР по советско-чехословацкому договору от 29 июня 1945 г. В ноябре 1944 г. региональный съезд православного духовенства в Мукачево принял «манифест» о воссоединении Православной церкви региона с РПЦ. 23 священника, сторонники закарпатской русинской самоидентификации, подписали обращение к Сталину от 18 ноября 1944 г. В нем излагалась просьба принять Карпатскую Русь непосредственно в состав СССР. «Здесь живет исконно русское племя», – мотивировали свою точку зрения священники, – народ себя называет «русин», «карпаторусс», свою веру – «руськой». С названием «Украина», «украинский» познакомились только под чешским правлением. После Первой мировой войны в регион пришла галицкая интеллигенция. «Наш народ никогда не разделял и не соглашался с идеологией галицких украинствующих сепаратистов»[582].

Делегация закарпатской общественности и духовенства (на тот момент – Мукачевско-Пряшевской епархии Сербской православной церкви) во главе с общественным деятелем Георгием Геровским[583], администратором – заместителем епархиального архиерея игуменом Феофаном (Сабовым, 1905–1946)[584], архимандритом Алексием (Кабалюк)[585] отправилась через Киев в Москву в сопровождении представителей 4-го Украинского фронта. 5 декабря 1944 г. после встреч в экзархате РПЦ делегация поездом убыла в столицу СССР. Визит проходил в сопровождении начальника 5-го (работа в религиозной сфере) отдела 2-го Управления НКГБ СССР полковника Георгия Карпова[586].

Один из лидеров русофилов Закарпатья, архимандрит Алексий (Кабалюк)

13 декабря 1944 г. Г. Карпов изложил ход визита в секретном письме первому секретарю ЦК Компартии Украины Никите Хрущеву[587]. В столице посланцы Серебряной Руси находились с 7 по 13 декабря, четырежды встречавшись с Местоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Алексием и членами Священного синода. 11 декабря делегацию приняли и в Совете по делам РПЦ при СНК СССР, возглавляемом тем же Г. Карповым. На встрече в Совете закарпатцы заявили: «Мы все преданы Советскому Союзу, но решительно против присоединения нашей территории к Украинской ССР. Мы не хотим быть чехами. Не хотим быть украинцами, мы хотим быть русскими и свою землю желаем видеть автономною, в пределах Советской России». Делегаты просили владыку Алексия, будущего Патриарха, передать Мукачевско-Пряшевскую епархию в каноническое ведение Московской патриархии, о содействии в разделе церковного имущества между православными и греко-католиками (пользовавшимися поддержкой властей Чехословакии), о снабжении богословскими книгами, подготовке священников в Московском православно-богословском институте и материальной поддержке. Им был выдан комплект всех печатных изданий Патриархии[588].

Инициатива «русинского крыла» общественности и духовенства Закарпатья в части автономии и вхождения в СССР или РСФСР вряд ли имела реальную перспективу. В регионе насчитывалось до 300 приходов Греко-католической церкви (до 62 % верующих области были униатами)[589], проживала большая венгерская община (более 60 приходов Реформатской церкви, а также католическая конфессия), крепло украинофильское движение (довоенная Чехословакия наиболее лояльно относилась к национально-культурным правам украинцев), пестрыми были и политические симпатии населения, венгерское господство также отразилось на общественно-политической обстановке.

Инкорпорация региона непосредственно в Россию (СССР) неминуемо вызывала конфликтную ситуацию. Это понимали и в спецслужбах. Так, 13 января 1945 г. 1-е (разведывательное) Управление НКГБ УССР подготовило доклад о положении в Закарпатье, еще входившем формально в состав Чехословакии. В нем (с учетом агентурной информации от источников в Народной раде Закарпатья и других авторитетных организациях) шла речь об отсутствии единства во взглядах на государственно-политическое будущее и принадлежность региона среди местных общественно-политических сил.

Неутешительные разведданные

В спецсообщении «О положении в Закарпатской Украине» и.о. начальника 1-го Управления НКГБ УССР главе НКГБ СССР и начальнику внешней разведки НКГБ СССР от 19 января 1945 г. на основании донесений квалифицированной агентуры рисовалась нелицеприятная для советской стороны картина. Шла речь о многочисленных «фактах охлаждения к идее воссоединения с Советской Украиной», «большой антисоветской работе» чешской и венгерской общин края. По словам агента «Чернеца» (Народная рада Закарпатья), первоначальное «ликование» населения от прихода Красной армии сменилось «разочарованием в своем освобождении». Называлась «главная причина – острый дефицит продуктов питания, обуви, одежды… Стоимость продуктов достигла огромных размеров… Бойцы и офицеры Красной армии нехорошо относятся к народу, зачастую врываются в дома, уносят все, что можно унести с собой. Сейчас народ чувствует войну по-настоящему». Источник «Кооператор» подтверждал факты мародерства, «нетактичного поведения военных».

Каноник униатской церкви в Ужгороде Юлий Гаджегу заявил в беседе агенту «Профессору»: позиция РКЦ и УГКЦ остается неизменной – никакой активной поддержки советской стороне и Красной армии. Чехословацкая власть, пояснял он, еще до 1939 г. традиционно поддерживала униатов, обеспечивая им крупные субсидии и преследуя православие в регионе, поскольку униаты «боролись против всего русского, «восточного». Даже понимая угрозу венгерского сепаратизма, официальная Прага уповала на помощь ведущих держав Запада как часть «малой Антанты» против СССР, более опасаясь «потенциальной опасности со стороны Москвы».

Ширилось антисоветское движение за возврат в состав Чехословакии (или пребывание в Венгрии), в котором тон задавали епископат и клир УГКЦ, обеспеченные слои интеллигенции, учительства, а стремящиеся к объединению с СССР православные круги не имели такого влияния. В нем энергично участвовали и клирики УГКЦ с солидным стажем работы в антикоммунистических политических объединениях и сотрудничества со спецслужбами союзников гитлеровской Германии. Так, уже в 1948 г. МГБ арестовало Иосифа Кампова[590], униатского декана (благочинного) Береговского округа и настоятеля собора в Берегово. Как показала агентурная разработка «Транзит», Кампов активно участвовал в сепаратистском движении местных венгров во времена принадлежности региона Чехословакии. После прихода венгерских агрессоров в марте 1939 г. был избран в верхнюю палату венгерского парламента от профашистского «Автономно-земледельческого союза». По его доносам мадьярская контрразведка арестовала ряд коммунистов, часть из них казнив, причем священник присутствовал при допросах и пытках жертв[591].

В спецсообщении 1-го Управления от 19 января 1945 г. о ситуации в регионе сообщалось об обострении общественно-политической борьбы вокруг вопроса о воссоединении с Украиной. Как сообщал агент «Чернец» (Народная рада Закарпатья), народ разочарован присутствием советских войск, неимоверно возросли цены, наблюдается острый дефицит продуктов и потребительских товаров, случаются грабежи со стороны красноармейцев, закарпатцы впервые «чувствуют войну по-настоящему». По словам агента «Профессора», из Ватикана поступают директивы о поддержке УГКЦ, которую возглавляют чехофилы. Источник НКГБ «Кооператор» считал, что до 80 % священников-униатов и реформатские пасторы стоят за сохранение венгерского гражданства[592]. Недовольство социально-экономической ситуацией высказывали даже убежденные сторонники нового строя. Так, член партии, активист Дмитрий Иванчо (с. Сусково Свалявского района) 30 сентября 1948 г. говорил в частной беседе: «Мы живем в несколько раз хуже, чем жили при мадьярах. Советское государство отбирает у крестьян последний хлеб, накладывает большие налоги»[593]. При этом вооруженное националистическое подполье ОУН (С. Бандеры) в Закарпатском регионе не получило заметного развития (в отличие от Галиции и Волыни).

Трудно отрицать, что сталинская администрация стремилась к вовлечению новоприсоединенных регионов в общий социально-экономический комплекс страны (хотя осуществлялось это волюнтаристскими темпами и в репрессивном сопровождении, и дело не только в подавлении военно-террористического сопротивления националистического подполья – слишком разительным было цивилизационное отличие земель за Збручем, а аграрно-мелкобуржуазный социально-экономический уклад, культурно-бытовая специфика и высокий уровень религиозности населения резко диссонировали с курсом на ускоренную индустриализацию, коллективизацию, насаждение государственного атеизма и социалистических начал в повседневной жизни).

На восстановление экономики Западной Украины уже в 1944 г. выделили 100 млн рублей из казны воюющего государства и для реализации политики на объединение этнических украинских земель в границах Украинской ССР, выдвигаемой в самостоятельные члены будущей международной организации. Наряду с традиционными, ускоренное развитие получили новые отрасли – нефтехимия, электроэнергетика, машино– и приборостроение, легкая промышленность, и к 1949 г. тут работало 2,5 тыс. предприятий. В 1946–1948 гг. в регион прибыло две тысячи инженеров и техников, четырнадцать тысяч квалифицированных рабочих. К 1950 г. действовало 24 высших учебных заведения (против 4 при Польше). На Западную Украину приехало 35 тысяч учителей из других областей Украины, а 93 % школ стали украинскими по языку преподавания. Разворачивалась инфраструктура культуры и здравоохранения.

Социально-экономические мероприятия властей в перспективе вели к повышению жизненного и культурно-образовательного уровня населения ранее исключительно аграрного Закарпатья, развитию его социальной мобильности в рамках УССР и СССР в целом. Значительно сложнее обстояло дело в идейно-духовном (по сути, цивилизационном) измерении, где форсированный административно-репрессивный нажим на традиционную культуру болезненно воспринимался значительной частью местных жителей.

Мероприятия властей и спецслужбы по ликвидации униатской церкви в Закарпатье еще более углубили враждебное отношение к «Советам» и православию. Показательны в этом отношении слова члена капитулы (епархиального совета), прелат-каноника (и тайного викарного епископа УГКЦ в регионе) Александра Хиры[594] (1897–1983), сказанные им 6 апреля 1948 г. прихожанке, супруге прокурора Закарпатской области (!) И. Андрашко: «Миссионерство распространяется на Востоке арестованными униатскими священниками, которые там сеют свои зерна католицизма. Католицизм силен. Война, которая возникнет в ближайшеее время, уничтожит СССР и укрепит основы католицизма во всем мире»[595].

Наряду с этим религиозные проблемы «решались» административным путем и при ведущей роли специфических инструментов НКГБ – МГБ. В том же Закарпатье «через агентуру среди авторитетов» УГКЦ была создана делегация «лояльных» униатских клириков во главе со священником Бецой, обратившаяся с прошением к архиепископу Львовскому и Тернопольскому Макарию (Оксиюку) о воссоединении греко-католиков региона с РПЦ. Среди униатского клира приобрели негласных помощников «Хмурого», «Ортима»[596] и других, на которых (отмечали чекисты) Ватиканом возлагалась надежда как на преемников арестованных пастырей местной униатской общины – епископа Федора Пастора, архидекана Кольмана Бартфаи и др.

Поиск новых иерархов

Изучались возможности выдвижения и использования «альтернативных» лидеров греко-католической общины региона. Внимание спецслужбы в этой связи привлек папский прелат (с 1943 г.), профессор теологии и богословской академии в Ужгороде, конкурент епископа Теодора Ромжи Александр Хира, поскольку этот священник выступил инициатором установления контактов УГКЦ в регионе с командованием 4-го Украинского фронта Красной армии и Народной радой Закарпатья. По оценке чекистов, отец Александр отличался дипломатичностью, высокой образованностью, красноречием, был хитер, поэтому для «обработки» к нему приставили «квалифицированного оперработника, достаточно эрудированного в церковных вопросах и с широким кругозором» (начальника отделения 1-го, разведывательного, Управления НКГБ УССР майора Кукеса, изображавшего в общении с Хирой «щирого украинца»).

Во время беседы с А. Хирой в комендатуре г. Ужгорода «представителей военных властей» 15 июня 1945 г. священник ловко уходил от прямых обязательств, мягко критикуя советскую сторону за прямолинейность. Католическая церковь, пояснял богослов, «более гибкая и культурная», нежели православная, и будь Россия в 1917 г. страной католической, РКЦ нашла бы компромисс с новой государственностью[597].

Характерно, что в силу особенностей местной конфессиональной и общественно-политической ситуации (формально Закарпатскую область УССР создали только 22 января 1946 г.), «занятости» властей ликвидацией унии в мятежной Галичине, отсутствия развитого подполья ОУН в Закарпатье и твердой позиции энергичного главы епархии епископа Теодора Ромжи[598], категорически не поддававшегося на уговоры перейти в лоно РПЦ, до 1947 г. в регионе не проводились активные мероприятия по «воссоединению» униатов. Не удовлетворял власти и чекистов епископ Ужгородский и Мукачевский Нестор (Сидорук)[599], воглавлявший эту кафедру в октябре 1945 – июне 1948 г., из-за отсутствия рвения в деле наступления на униатов. Впоследствии владыку перевели на Курскую кафедру, заменив на архиепископа Львовского и Тернопольского Макария (Оксиюка), совмещавшего эти кафедры.

Конфискация греко-католических храмов и передача их православным шла постепенно, к середине 1946 г. в регионе насчитывалось 152 православные и 399 униатских общин[600]. Проводились аресты отдельных священнослужителей УГКЦ, приобреталась агентура влияния, собирались «компрометирующие материалы», в том числе путем изучения трофейных документов венгерских спецслужб, соответствующих материалов госорганов довоенной Чехословакии. К началу активной фазы ликвидации (март 1948 г.) Мукачевская епархия УГКЦ в Закарпатье была представлена 372 приходами (включая 103 «дочерних»), поделенными на 31 деканат (благочиния), 44 часовнями, имелось 275 священников, 7 монастырей (4 мужских) с 82 монашествующими. После трагической гибели епископа Т. Ромжи епархию фактически возглавлял капитулярный викарий Николай Мурани[601], имелся епархиальный совет (капитула) в составе прелат-каноника А. Хиры, каноников Виктора Хомы и Теодора Когутича[602].

Достаточно независимая позиция Т. Ромжи и униатского клира вызывала раздражение властей, прежде всего по поводу «антисоветской агитации», негативного отношения к коллективизации и «других мероприятий ВКП(б) и советского правительства», отказа от национализации монастырских земель и передачи в Обллит (цензурный орган) «фашистской и антисоветской литературы» из библиотек и духовной семинарии, в органы ЗАГС – метрических книг, а также сокрытия церковных ценностей. К началу 1948 г. были арестованы 18 священников-униатов, заведены два агентурных дела на 7 человек, 107 дел-формуляров на местных «парохов» (приходских священников), приобретены 39 агентов и 71 осведомитель (из них 29 – священники УГКЦ). В активную агентурную разработку взяли Н. Мурани и членов капитулы, подозревая, что они ведут дело к переходу епархии УГКЦ под прямую юрисдикцию Ватикана[603].

О проблемном характере ликвидации унии в Закарпатье писал Г. Костельник в записке «О желании воссоединения греко-католической церкви в Закарпатской области с Русской православной церковью» (1 сентября 1947 г.). Провести воссоединение тут будет гораздо труднее, нежели в Галичине. Если в Прикарпатье население было очень недовольно поляками, то в Закарпатье все сильно мадьяризовано, венгры занимают привилегированное положение, население не знает русского языка, а ликвидация унии по решению Львовского собора 1946 г. «фанатизировала народ». В регионе нет «инициативных элементов», способных возглавить процесс воссоединения церквей, поэтому только «внешнее давление» может дать результат[604].

Устранение непокорного архиерея

Ключевым моментом создания предпосылок к наступлению на греко-католичество стало устранение Теодора Ромжи. Как представляется, вопрос о судьбе «мятежного» архиерея был разрешен партийно-советским и чекистским руководством в сентябре 1947 г., в связи с обсуждением докладной записки заместителя начальника отдела «О» МГБ УССР капитана Богданова руководству МГБ УССР о «ликвидации униатской церкви путем воссоединения ее с Русской православной церковью» и состоянии агентурно-оперативной работы по линии УГКЦ Закарпатья. Побывав 21–31 августа в командировке в регионе, офицер констатировал активизацию «антисоветской деятельности» униатского духовенства и лично епископа Ромжи, их жесткое сопротивление национализации земель УГКЦ и монастырей, укрытие церковных ценностей, отказ от передачи литературы и документации, инспирирование акций протеста верующих[605].

Значительное место не случайно отводилось деяниям Т. Ромжи, «воспитанного Ватиканом во враждебном духе по отношению к СССР», энергичного миссионера, «твердо стоящего» на позиции неприятия воссоединения с РПЦ, угрожающего пастырям УГКЦ в случае потакания «искушением сатаны» и перехода в православие лишением сана и отлучением от церкви. Кроме того, архиерей обращался с жалобами на местные власти на имя председателя Президиума Верховного Совета СССР Н. Шверника.

Приводились суждения авторитетных источников в рядах РПЦ («Усова», «Славянского», «Шевчука»[606] и др.) о необходимости высылки Ромжи за пределы СССР. Бывший председатель инициативной группы по воссоединению УГКЦ с РПЦ, протопресвитер Гавриил Костельник считал, что арест архиерея повредит процессу слияния церквей, и Ромжу следует отправить на служение в Будапешт. «Ликвидация Греко-католической церкви при наличии в Закарпатье епископа Ромжи вообще невозможна», – резюмировал Богданов, в то же время арест его невыгоден с точки зрения появления «ореола мученичества» и символа духовного сопротивления[607].

Кроме того, у спецслужбы накопились данные о разведывательной работе закарпатского епископа-униата Теодора Ромжи. Ромжа, выпускник «Руссикума», в свое время собирал информацию для Ватикана о положении в Чехословакии, а с 1944 г. установил связь с английской разведкой, ее представителем полковником Галой (бывшим сотрудником разведки Чехословакии). В 1945 г. НКГБ перехватил курьера Т. Ромжи в Ватикан. Один из руководителей советской разведки и специалист по украинскому националистическому движению Павел Судоплатов отмечал в воспоминаниях, что Н. Хрущев весьма серьезно относился к сведениям о том, что Ромжа «располагает информацией о положении в руководящих кругах Украины и планировавшихся мероприятиях по подавлению украинского националистического движения», якобы поступавшей ему через монахинь-униаток, общавшихся с супругой первого секретаря Закарпатского обкома партии Ивана Туряницы. Поскольку сведения от Ромжи поступали в Ватикан, секретарь ЦК КП(б)У настойчиво добивался физической расправы с епископом[608].

По свидетельству Павла Судоплатова[609], епископ был ликвидирован 1 ноября 1947 г. органами МГБ как противник перехода в православие и источник утечки важной политической информации из УССР в Ватикан: сначала травмирован в подстроенном 27 октября ДТП и добит смертельной инъекцией яда кураре, сделанной агентом-медсестрой в больнице. Для этого, писал генерал-лейтенант Судоплатов, в Ужгород прибыл из Москвы начальник токсикологической лаборатории МГБ СССР Майрановский, а также глава МГБ УССР Савченко. Ликвидация, утверждал бывший «главный террорист СССР», состоялась с санкции Н. Хрущева[610]. Разумеется, к воспоминаниям генерала Судоплатова (репрессированного в период правления Н. Хрущева и до 1968 г. находившегося во Владимирской тюрьме) стоит относиться критически, учитывая и имеющиеся в его мемуарах многочисленные неточности[611].

Выявленные Дмитрием Веденеевым уникальные документы, сохранившиеся в деле переписки 2-го (антирелигиозного) отдела 5-го Управления МГБ УССР, посвящены гибели епископа, включая рукописную и заверенную копии истории болезни Т. Ромжи и экземпляр акта патологоанатомического исследования умершего архиерея с оригиналами подписей членов комиссии, а также иные документы, напрямую связанные с резонансом от смерти 36-летнего епископа[612].

Изложим обстоятельства смерти епископа языком документов. Разумеется, о подстроенном ДТП и других насильственных действиях в них речь не идет, более того – судя по всему, врачи и органы милиции качественно выполнили свои функции по лечению потерпевшего и расследованию ДТП. Постановление о возбуждении уголовного дела по факту травмирования епископа и следовавших с ним лиц «неизвестными преступниками» было возбуждено прокурором Мукачевского округа Л. Телигой 1 ноября 1947 г.

В истории болезни № 6709/47 указывается, что Т. Ромжа, 1911 года рождения, поступил в первое хирургическое отделение Мукачевской больницы «немедленно после аварии» (заведующий отделением А.В. Фединец, который и сделал большую часть записей в истории болезни). Пострадавший был «доставлен с ушибленными ранами нижней губы и подбородка, а также переломом нижней челюсти» (в изученном нам архивном деле нет, к сожалению, упоминаний о состоянии возницы и четырех священников, ехавших с епископом одной бричкой). Медики произвели обработку ран, наложили шины на неправильной формы перелом нижней челюсти.

В записях от 28–31 октября констатировалось, что у больного «состояние вполне удовлетворительное», «ночью спал», раны подсыхают, сердечная деятельность и легкие в норме, шина держится нормально. Правда, Ромжа постоянно жаловался на боль в ногах – как выяснилось, голени также были ушиблены и отекали. Пациенту прописали чай, бульон и кисель. 30 октября ночью состояние пострадавшего внезапно ухудшилось: «в 12 часов больному стало плохо, стал беспокойным, появилась бледность, выступил холодный пот. Был вызван дежурный врач. Через 3–5 минут больной скончался». Произошло это в 0.50 минут 1 ноября 1947 г. Вызванный медсестрой (ее фамилия не указывалась) дежурный врач М.И. Мишкольци застал больного в бессознательном состоянии, с поверхностным, прерывистым дыханием.

Опытные врачи-практики и преподаватели-патологоанатомы Национального медицинского университета имени А.А. Богомольца (Киев), с которыми консультировались авторы, не видят в данной клинической картине действия экзотического яда кураре. Заметим, что Судоплатов, писавший мемуары в весьма преклонном возрасте, нередко искажал обстоятельства и детали событий «секретной истории» СССР и его спецслужб, или же излагал их явно с чужого голоса. Вполне может быть (если генерал вообще не придумал историю с «добиванием» епископа в больнице), что яд кураре явно появился для «красного словца».

Однако, по компетентному мнению врачей и ученых, больному мог быть введен препарат, спровоцировавший разрыв гематом, образовавшихся при ударе (диагностировать их при тогдашнем состоянии медицинской техники было невозможно), и случилось фатальное кровоизлияние в мозг. Впрочем, такой исход мог бы произойти и без всякого умысла.

В эпикризе истории болезни врач Власюк пришел к заключению, что поскольку смерть наступила практически мгновенно, а накануне больной чувствовал себя нормально, то причиной летального исхода послужила «эмболия одной из артерий жизненно важных отделов головного мозга».

2 ноября в 19.00 в Мукачевской горбольнице состоялась судебно-медицинская экспертиза тела покойного, которую провела судмедэксперт Д.Н. Любомирова. При этом присутствовали начальник областного управления милиции подполковник Мирный, следователь окружной прокуратуры Легеза и еще семь врачей, включая завотделением Фединца. Для нас важно то, что экспертиза констатировала нормальное состояние внутренних органов, отсутствие переломов костей черепа, туловища, ребер. Отмечалось отсутствие признаков отравления, следов борьбы и самообороны.

В «Заключении» эксперта Д. Любомировой отмечалось, что у покойного выявлены повреждения 5–6-дневной давности, полученные в результате аварии и «относящиеся к разряду средней тяжести». «Вещество мозга отечное, на поверхности и разрезе мозжечка несколько кровоизлияний» размером 0,1–0,4 см. Причина смерти: «отек мозга с субарахноидальным кровоизлиянием в области ножек мозга и кровоизлияние в мозжечок в результате полученных повреждений при аварии». После обследования фрагменты внутренних органов, содержимое желудка и кишечника передали следственным органам на судебно-химический анализ. К сожалению, в деле отсутствуют материалы о дальнейшем расследовании (если оно, конечно, велось) и результатах экспертиз.

Лишь 3 ноября 1947 г. (довольно странная задержка, на наш взгляд, которую можно объяснить разве что отсутствием разрешения прибывших в Закарпатье высоких чинов МГБ СССР) запиской по ВЧ (ее текст подготовил начальник отдела «О» МГБ УССР полковник Готовцев) заместитель главы МГБ УССР генерал-майор Поперека сообщил начальнику отдела «О» МГБ СССР полковнику Дубровину: 27 октября около 11 часов утра на дороге между селами Логово и Ивановце Мукачевского округа «произошла автомобильная катастрофа», машина марки «студебеккер» «наскочила» на большой скорости на пароконную бричку. Епископ Ромжа и четыре сопровождавших его священника получили «серьезные телесные повреждения», от которых архиерей и скончался[613].

Органами внутренних дел проводилось расследование ДТП (однако в архивном деле сохранились лишь отдельные документы, не позволяющие судить о ходе и результатах следственных действий). Важен, на наш взгляд, документ – ответ от 18 ноября 1947 г. заместителя начальника УМВД по Закарпатской области подполковника милиции Мирного на запрос замначальника УМГБ полковника Бойко от 6 ноября (видимо, в последнем содержались конкретные вопросы, и чекистов очень заботил поиск машины, совершившей ДТП). Интересно, что помимо «студебеккера» всплыла и вторая машина, побывавшая на месте преступления, – джип «виллис» (следы протекторов этой машины не изучались, так как она стояла на проезжей части и по ним затем гоняли скот).

14–15 ноября областная ГАИ провела проверку гаражей гражданских организаций и воинских частей Мукачево, но фактов выхода в рейс машин указанных марок 26–27 ноября не установила, равно как и хищения автомобилей в последние два месяца. Правда, упоминалось о задержании (причина не указывалась) Мукачевским окротделом милиции «студебеккера», но он принадлежал в/ч 36795, дислоцированной в г. Стрий Львовской области[614].

Одновременно появилась история с врачом родильного отделения Мукачевской горбольницы Ильей Анисимовым[615]. Последний, как отмечалось в справке МГБ о наличии на него «компрматериалов», «усиленно болтал, что Ромжа «погиб» в результате «нападения» и «убийства»[616].

Ситуация вокруг гибели изучалась и через агентуру МГБ в среде священнослужителей УГКЦ. В этом отношении интересно сообщение 12 марта 1948 г. источника «Ивана Смутного» (священника-униата). Последний трижды виделся с прелат-каноником Хирой, услышав от него такой рассказ. Священник Иван Сокол подозревался в сотрудничестве с венгерскими оккупантами и, возмутившись ложными, по его мнению, наветами, отправился в Москву искать справедливости как «бывший партизан». Якобы по пути следования, во Львове, ему сообщили о пребывании в Москве группы «монахов из Франции» при посольстве этой страны. Попав к ним, получив радушний прием и обеспечение (вплоть до обратного авиабилета), сообщал «Смутный», Сокол не только дал французам информацию о тяжелом положении католичества в регионе, но и коснулся гибели Ромжи. Дело в том, продолжал агент, что Сокол – один из реальных свидетелей аварии на дороге. Он находился в 100 м от места происшествия и «в качестве убийц и грабителей опознал работников МГБ» (последние два слова в документе вписаны от руки в машинописный прочерк). По словам Хиры, на месте Сокола «другой нормальный священник за такую миссию вряд ли бы взялся» («Смутный» считал, что поездка в Москву была предпринята И. Соколом намеренно и якобы своевольно, вопреки «запрету» священноначалия, а на самом деле – по поручению противников воссоединения с РПЦ)[617].

Представляет интерес и сообщение источника «Чарского» (23 марта 1948 г.). Агент навестил священника Даниила Бачинского[618], ехавшего вместе с Ромжей в тот злополучный день. Отец Даниил и на тот момент ходил с костылем, продолжая лечить травмированную ногу. На вопрос агента ответил, что не может судить, было это убийство или случайное ДТП, ведь сам после удара потерял сознание, не помнил, как его доставили в больницу, и около месяца пребывал в беспамятстве[619].

Резонанс по поводу гибели Т. Ромжи отслеживался и зарубежными резидентурами внешней разведки МГБ УССР. Как сообщалось в записке 1-го отдела 1-го Управления МГБ УССР от 27 января 1948 г., в декабре 1947 г. агент «Радист» дал информацию «по поводу слухов, циркулирующих вокруг смерти Мукачевского греко-католического епископа Ромжи. Как сообщил источнику некий доктор Парканий, Ромжа ехал на освящение храма, повозку сбил грузовик, а следовавшая за ним другая машина остановилась, чтобы проконтролировать состояние жертв. Некий Степан Ковач в ноябре 1947 г. рассказывал агенту, что епископ направлялся из Мукачево в Ужгород, и близ села Ракошин на него наскочила машина. Самому Ковачу об этом поведал нотариус села Вышний Рыбник Эней. Энею же об этом сообщили контрабандисты, а контрабандистам рассказал один из ехавших с Ромжей священников – о. Даниил Бачинский, упавший в придорожную канаву. В этих свидетельствах нет упоминаний о добивании пострадавших в ДТП. Закордонный агент «Ян Гус» (Словакия) также сообщал об упорных слухах об «убийстве большевиками» закарпатского архиерея[620].

Ликвидация в плановом порядке

14 января 1948 г. министр госбезопасности УССР С. Савченко[621] утвердил «План агентурно-оперативных мероприятий по ликвидации Униатской греко-католической церкви в Закарпатской области УССР». «Униатская греко-католическая церковь, – отмечалось в преамбуле, – являлась политической комбинацией иезуитов и австро-венгерских феодалов, на протяжении всей своей истории была орудием полонизации и мадьяризации русско-украинского населения Закарпатской Украины и последнюю четверть века – средством борьбы против Советского Союза и коммунистических идей», использовалась разведкой и контрразведкой оккупантов в «качестве агентуры». УГКЦ Закарпатья трактовалась как «массовая иностранная резидентура на нашей территории», канал влияния Ватикана на население и «база иностранных разведок»[622].

В первом разделе плана («Мероприятия по линии советских органов») МГБ УССР решил просить союзное ведомство ходатайствовать перед Советом по делам религиозных культов и РПЦ СМ СССР о запрете их уполномоченным вести дальнейшие переговоры с капитулой УГКЦ о переходе в православие. Шла речь об «изъятии» и передаче РПЦ всех униатских храмов, включая те православные культовые сооружения, которые были у нее отняты во времена нахождения региона в составе Чехословакии (1919–1939 гг.).

Второй раздел – «Усиление миссионерской работы по линии Православной церкви» – предлагал через агентуру в РПЦ создать миссионерское братство при епархиальном управлении, открыть кратковременные богословские курсы, экзархат РПЦ в Киеве просили направить 25–30 опытных священников для замещения должностей благочинных, кроме того, епархии Галичины обязывались направить 15–20 бывших священников-униатов, перешедших в православие, для назначения на вакантные (в силу арестов, надо полагать) приходы. В Ужгороде предполагалось открыть семинарию РПЦ. На Г. Костельника и агентуру возлагалась задача освещения проблем перехода в православие в Закарпатье на страницах «Львовского епархиального вестника» (который следовало переименовать в «Православный вестник»). Проверенная агентура из числа бывших греко-католических священников должна была быть назначена настоятелями ведущих храмов епархии[623].

Третий блок мероприятий («Компрометация духовенства перед верующими») нацеливал на создание агентурной группы из трех авторитетных представителей «местной прогрессивной греко-католической интеллигенции» для инициирования выступлений в печати с протестами против планов капитулы на переход в католицизм. Шла речь об аресте ряда священников-униатов – агентов венгерских спецслужб, получении от них признательных показаний с последующим разоблачительным открытым судебным процессом. Отдельный процесс предлагалось устроить над священником соборной церкви Ужгорода В. Пушкашем[624] – его обвиняли в чтении проповеди при повешении венгерскими оккупантами шести местных партизан и коммунистов 31 июля 1942 г.[625] Г. Костельнику и двум агентам МГБ поручалась подготовка брошюры «История введения унии и борьба Закарпатского народа против Ватикана и венгерских феодалов»[626].

Четвертый раздел под названием «Компрометация членов капитулы и внесение раскола между ними» предписывал Г. Костельнику провести с глазу на глаз переговоры с капитулярным викарием Н. Мурани, предложив ему воссоединиться с РПЦ и обещав епископскую хиротонию. В случае отказа предусматривалось скомпрометировать его, направив анонимное письмо настоятелю кафедрального собора Хоме о связи Мурани с МГБ. Н. Мурани готовили подставу «женской агентуры» для компрометации, собирали факты о его «бытовом разложении». Одновременно предусматривалось получить на униатских пастырей материалы из архивов Венгрии и Чехословакии по линии внешней разведки МГБ СССР. Собрав «компрометирующие материалы», предусматривалось использовать их для возможной вербовки (или арестов) членов капитулы и других священников.

Планировалось всех монашествующих объединить в один женский и один мужской монастыри, усилить налоговый пресс на униатское духовенство. Предусматривались соответствующее информационно-пропагандистское обеспечение, выступление в печати представителей интеллигенции, демонстрация документальных фильмов о Львовском соборе 1946 г., распространение книги «Деяния Львовского собора». Ярославу Галану («Владимиру Росовичу») поручалось написать статью об истории Закарпатской унии и «непримиримой борьбе закарпатского народа против Ватикана и мадьяризации»[627].

Пятый раздел посвящался «Подготовке агентурной базы» (дополнительным вербовкам). План завершался разделом о «Мероприятиях по воссоединению Греко-католической церкви с Русской православной церковью».

К 1 июня 1949 г. в регионе, при активном участии прикомандированных сотрудников отдела «О» МГБ УССР и областного УМГБ, было закрыто 259 униатских храмов, с РПЦ воссоединилось 142 прихода, свыше 100 священников. Однако, учитывая остроту общественной и религиозной реакции на Львовский собор 1946 г., акт ликвидации УГКЦ в Закарпатье прошел по иному сценарию. Финалу предшествовали аресты наиболее энергичных и авторитетных противников «воссоединения» среди клира и тайного епископата УГКЦ, передача явочным порядком ряда униатских соборов и церквей к РПЦ (только в 1945–1947 гг. – 73 культовых сооружения). 16 февраля 1949 г. Ужгородский кафедральный собор и резиденцию епархии УГКЦ передали в ведение РПЦ.

Власти не стали созывать церковный собор. 28 августа 1949 г., во время многолюдного богослужения в монастыре святого Николая на Чернечей горе под Мукачево, в день Успения Пресвятой Богородицы, архиепископ Макарий (Оскиюк) и отец Ириней Кондратович (перешедший в православие в 1947 г.) зачитали акт о ликвидации Ужгородской унии 1646 г. и переходе греко-католиков Закарпатья в православие (акт подписало менее половины священников УГКЦ региона)[628].

К 1 сентября спецслужба завербовала 27 священников, 126 – пребывали на оперативном учете, 8 проходили по агентурным делам, 102 – по делам-формулярам, 16 арестовали. По сообщению генерала МГБ УССР Попереки, к 3 ноября не воссоединилось 88 священников (42 %), среди остальных приобрели 16 агентов. Однако надежность приобретенных источников оказалась сомнительной – из упомянутых 27 пятеро тут же «расшифровались перед Ромжей», 10 подлежали исключению из сети как «балласт»[629]. Подводя итоги процесса ликвидации УГКЦ, отдел «О» МГБ констатировал, что лишь в 1948–1949 гг. в Галиции арестовали 71 бывшего священника-униата (за «антисоветскую деятельность», верность католицизму и связи с ОУН), на оперативном учете находилось 340 бывших священников и монахов, агентурный аппарат по линии бывшей УГКЦ составлял 405 участников. В Закарпатской области арестовали 46 священников-униатов, 162 состояли на учете, по ним работало 305 конфидентов[630]. По подсчетам современных исследователей, всего за период пребывания в СССР в Закарпатье арестовали 124 священников-униатов (до 40 % их численности), 28 из них скончались в местах лишения свободы, свыше 90 священников продолжали служить в катакомбных условиях[631].

Интересно, что в дальнейшем в Закарпатье органы госбезопасности впервые предприняли попытку реализовать замысел о создании «автокефальной католической церкви» Украины, для чего, в частности, привлекли к сотрудничеству «Старика» – заслуженного клирика УГКЦ, остро критиковавшего политику Ватикана.

Грубый административно-репрессивный механизм «самороспуска» униатской конфессии в Западной Украине в 1946–1949 гг., в частности в Закарпатье, сопровождался системными нарушениями свободы совести и прав граждан, гарантированных самим же законодательством СССР. Часть греко-католического клира продолжила окормление паствы в катакомбных условиях, и эта коллизия стала одним из факторов накопления латентного протестного потенциала у части жителей региона и после подавления вооруженного подполья ОУН. Болезненное наследие «воссоединения» (что хорошо представлял еще тогда и Предстоятель РПЦ Алексий I)[632] с 1990 г. стало одним из факторов политизированного насилия уже по отношению к верным РПЦ в западных областях Украины, что привело к образованию не преодоленной пока проблемной ситуации в диалоге между православием и Ватиканом.

Эрудиты из отдела «О» Полковник Виктор Сухонин и «антирелигиозное» подразделение МГБ – КГБ УССР

Из металлистов в оперработники

«…Полковник Сухонин, один из известнейших в системе госбезопасности руководителей и организаторов подразделений по борьбе с нелегальными в то время сектантами “пятидесятниками-трясунами”, многочисленными сектами “молчальников”, “дырников”, изуверских “скопцов”, “мурашковцев” и десятками других сектантских групп, существовавших нелегально, проводивших свою работу по вовлечению в эти секты молодежи», – так восторженно характеризовал своего первого руководителя в Министерстве государственной безопасности Украины начинающий контрразведчик Георгий Санников, автор нашумевщих в свое время мемуаров «Большая охота»[633].

Действительно, этот способный оперативный работник свыше 15 лет (1944–1960 гг.) возглавлял работу органов госбезопасности по линии «церковников и сектантов» в статусе заместителя начальника (с 1950 г. – начальника) профильного подразделения в структуре контрразведывательного или секретно-политического управлений НКГБ – МГБ – КГБ Украины.

Судя по материалам личного дела[634], будущий полковник КГБ Виктор Павлович Сухонин родился 28 августа 1910 г. в селе Сормово Нижегородской губернии, в семье токаря (кроме него, росли два брата и три сестры). В 1930 г. вступил в партию. Трудовую деятельность будущий полковник госбезопасности начал в 14 лет учеником слесаря в школе фабрично-заводского обучения знаменитого, основанного еще в 1849 г. машиностроительного и судостроительного завода «Красное Сормово» в Нижнем Новгороде (переименованном позднее в Горький). С 1927 г. трудился там же слесарем-монтером дизельных двигателей, инструктором по слесарному делу в той же ФЗУ, дорос до техника по обслуживанию оборудования, закончив вечерний Сормовский машиностроительный техникум. Характерная биография для выходца из простонародья, которому советская эпоха действительно дала «путевку в жизнь». Между тем Сормовский завод превратился в одно из ведущих судостроительных предприятий, где с 1930 г. даже развернулось строительство подводных лодок для ВМФ СССР.

Сознательного рабочего-металлиста пригласили на службу в органах госбезопасности – с 30 марта 1933 г. он стал слушателем Центральной школы ОГПУ в Москве. Изучал специальные дисциплины по линии контрразведки, экономической контрразведки, по секретно-политической части (то есть оперативной работе по бывшим членам политических партий, интеллигенции, церкви), следственное дело, проходил военную подготовку. В аттестации на прошедшего «основной курс» Школы начинающего чекиста (1934 г.) отмечалось, что учился Виктор «без особого напряжения», материал усваивал «неглубоко», однако «значительно вырос» в образовательной и специальной подготовке (и был премирован 2-томником сочинений В. Ленина). «Основным недостатком» признавалось «неумение без многословия формулировать свои мысли, четко и последовательно их излагать». Законченное высшее образование (Черновицкий педагогический институт заочно) П. Сухонин получил только в 1955 г., уже будучи «главным религиоведом» КГБ Украины. Первой его должностью стал пост оперуполномоченного 5-го отделения Экономического отдела ОГПУ НКВД Горьковского края.

Полковник Виктор Сухонин – последние годы службы на посту начальника антирелигиозного отдела КГБ при СМ УССР (публикуется впервые)

На ниве контрразведывательной защиты экономики Виктор Павлович трудился достаточно долго, встретив начало войны на должности начальника 1-го отделения 1-го отдела Экономического управления в Управлении НКВД по Горьковской области (региона, где был сосредоточен значительный военно-промышленный потенциал, возросший и за счет эвакуированных стратегических предприятий – в том же Сормово стали выпускать танки Т-34). В 1941–1943 гг. Сухонин работал начальником отделения Контрразведывательного отдела УНКВД, а затем – Управления восстановленного Народного комиссариата госбезопасности (НКГБ). Тыловой статус Горьковской области не должен вводить в заблуждение – немецкие спецслужбы прилагали значительные усилия для заброски в крупные промышленные центры с оборонными предприятиями (прежде всего авиастроительными, моторостроительными заводами) разведывательно-диверсионную агентуру (в том числе парашютным способом).

Судя по служебным аттестациям того сурового времени, П. Сухонин приобрел достаточно высокую квалификацию. В характеристиках 1941–1943 гг. начальники отмечали умение «квалифицированного чекиста» вести агентурную работу, «способность проводить сложные мероприятия», «удачные комбинации по делам». К 5 октября 1943 г. в активе начальника отделения числились 16 вербовок (из них 8 – «серьезных»), заведенное агентурное дело, 10 дел-формуляров (в которых аккумулировались агентурные сообщения по определенным объектам разработки), 8 учетных дел. Всего же, по оперативным материалам, П. Сухониным было привлечено к уголовной ответственности «за антисоветскую и шпионскую деятельность» свыше 40 человек. Наградой стал знак Заслуженного работника НКВД (28 января 1944 г.). Правда, указывали начальники, «установил панибратские отношения с подчиненными», что скорее говорит о демократичном настрое Сухонина в отношениях с оперсоставом.

Документы личного дела П. Сухонина, к сожалению, не дают ответа на вопрос о причинах перехода способного специалиста по экономической контрразведке на «церковную линию» с переводом на Украину, где чекист никогда не бывал. Выскажем предположение, что перевод был вызван необходимостью укрепления опытными офицерами-агентуристами тех контрразведывательных подразделений, которые занимались разработкой религиозных конфессий на освобожденной территории. Конечно, сказывалась либерализация политики по отношению к Православной церкви, причем чекисты составляли немалую часть сотрудников аппарата Совета по делам Русской православной церкви при Совете народных комиссаров СССР и союзных республик. Мы уже писали и о реагировании власти и спецслужб на открытие тысяч церквей на оккупированной территории Украины, равно как и о разгуле деструктивных сект (в немалой степени инициированном гитлеровскими спецслужбами), что объективно приводило к необходимости принятия мер по прекращению их деятельности в истощенной войной стране.

Что же касается непосредственно Украины, то тут приоритетными объектами деятельности НКГБ становились Римско-католическая и Греко-католическая церковь, различные протестантские течения. Наконец, появился новый для «чекистов-религиоведов», контрразведки в целом крайне непростой противник – иеговисты, чья деятельность с 1945 г. приобрела характер одного из инструментов информационно-психологического противоборства Запада против СССР в рамках «холодной войны».

На церковно-сектантскую линию

В 1944 г. подполковник Виктор Сухонин перешел на новую для себя стезю – оперативную разработку «церковников и сектантов». Его перевели в Киев и.о. заместителя начальника 4-го отдела (религиозная линия) 2-го Управления (контрразведка) Наркомата госбезопасности Украинской ССР. Кстати говоря, в 1945 – начале 1947 г. заместителем начальника 2-го Управления работал полковник Сергей Карин-Даниленко – ведущий специалист по оперативной разработке религиозной среды в Украине в 1920-х – начале 1930-х гг., непосредственный организатор контрразведывательных мероприятий по «самороспуску» Греко-католической церкви в Западной Украине в 1945–1946 гг. Наверняка «знания и умения» ветерана «церковной линии» способствовали освоению В. Сухониным нового участка оперативной деятельности. К слову отметим, что режим работы аппарата госбезопасности даже в «тылу» был весьма напряженным. 19 мая 1944 г. приказом по Наркомату госбезопасности УССР установили такой распорядок работы оперативного состава: рабочее время – с 10 до 17.00 и с 20 до 01.00. Вечер субботы отводился для «повышения общего и политического уровня».

Интересно, что переезд в Киев едва не привел к серьезным осложнениям по службе. Сухонин поехал в Горький забрать семью и попутно приобрести автозапчасти для НКГБ УССР. Однако сын Вадим (1936 года рождения) неожиданно заболел корью и воспалением легких. По разрешению помощника наркома госбезопасности УССР отпуск ему продлили, однако начальник местного УНКГБ Баскако не сообщил о продлении отпуска в Киев из-за перегруженности линии ВЧ-связи. 8 августа 1945 г. на В. Сухонина наложили арест на 5 суток за самовольное опоздание из отпуска на 18 суток. Правда, арест он отбывал не на гауптвахте, а «с исполнением служебных обязанностей».

После смерти И. Сталина, в марте 1953 г., МВД СССР (куда влились и органы госбезопасности) возглавил Маршал Советского Союза Лаврентий Берия. Его «наместником» в Украине, главой МВД УССР стал генерал-лейтенант Павел Мешик. При всей своей ненависти к «бандоуновцам», он, с санкции московского шефа, последовательно проводил курс на мирное разрешение конфликта. Резко критиковал даже высших партчиновников за перегибы в национальной политике и колхозном строительстве, сменил 18 из 25 начальников областных Управлений МВД. Дал указание не приводить в исполнение смертных приговоров членам ОУН, сворачивал вооруженные операции. Начался пересмотр дел осужденных подпольщиков и членов их семей, высланных как «бандпособники». Планировалось создать легендированный Центр ОУН и от его имени повести переговоры с командующим УПА Василием Куком, утвердить оперативные позиции в закордонных центрах ОУН и Ватикане, продвинуть своих людей в агентурный аппарат западных спецслужб. Всерьез был поставлен вопрос о возрождении (легализации) Греко-католической церкви и ее монастырей.

Соответственно, глава МВД УССР нацелил сотрудников «церковного» отдела при оперативной разработке униатского подполья делать акцент на профилактических мероприятиях, «разъяснительной работе», сократив при этом карательные санкции – арест или высылку на спецпоселение в Сибирь. Аресты униатских священников, справедливо считал генерал Мешик, ухудшают отношение населения к местной советской власти, озлобляют людей. Указания, отданные министром П. Сухонину, по сути, предписывали прекратить разработку греко-католического клира и актива.

Однако полковник Сухонин не побоялся высказать точку зрения, резко противоречившую мнению креатуры Берии. Впоследствии Г. Санников узнал подробности пикирования с Мешиком из разговора Сухонина со своим заместителем. Министр подверг критике Сухонина за «слишком острые мероприятия в отношении униатской церкви, что может вызвать ответную и нежелательную реакцию населения», указав, что «считает проводимую Сухониным линию на уничтожение униатской церкви ошибочной и не отвечающей складывающейся политической ситуации на территории Западной Украины… Сухонин, как он рассказывал, растерялся и не стал вступать в спор с Мешиком».

Свое недоумение полковник выразил начальнику 4-го Управления МВД Федору Цветухину: «И вы, и я выполняем пока еще действующее указание партии по ликвидации униатской церкви, являющейся опорой и базой оуновского движения. Вы должны были поддержать меня. Пока не будет новых указаний по линии Центрального комитета, я буду продолжать осуществляемую работу». Цветухин промолчал. Но уже на следующий день Мешик вызвал полковника Сухонина, дав понять, что знает о содержании его разговора с Цветухиным:

«…Я прибыл на Украину по воле партии и в деталях обсуждал свою работу здесь с членом политбюро Лаврентием Павловичем, который предельно четко и ясно сформулировал мою задачу. Мне не нравятся ваши настроения и некоторые реплики по поводу моих рекомендаций. Подумайте над этим.

Товарищ министр, для меня указания моего руководства обязательны к исполнению. Церковная линия, разработка униатской церкви, направленная на ее ликвидацию, осуществляются по указанию ЦК КПСС и ЦК Компартии Украины. Другой линии в моей работе я не знаю.

А что Лаврентий Павлович Берия – член политбюро, это не партия? Идите, товарищ Сухонин, и хорошо подумайте над содержанием наших разговоров».

Правда, В. Сухонин благодаря своей «ортодоксально-большевисткой» позиции в религиозной политике сумел благополучно избежать преследований, обрушившихся на кадры, верные главе МВД СССР Л. Берии, после его ареста (по другой версии – ликвидации) 26 июня 1953 г.[635]

Послужной список В. Сухонина показывает эволюцию названий тех подразделений советской спецслужбы, на которые возлагалась оперативная работа по религиозной сфере:

• 1946 г. – заместитель начальника 4-го отдела 2-го Управления (контрразведка) Министерства госбезопасности (МГБ) УССР;

• с 1 января 1947 по 18 августа 1950 г. – заместитель начальника отдела «О» (подразделения «по борьбе с антисоветскими элементами из числа духовенства, церковников и сектантов») МГБ УССР;

• в 1950–1953 гг. – начальник 2-го отдела и заместитель начальника 5-го Управления МГБ (активные оперативные мероприятия, наружное наблюдение, оперативная установка подозреваемых лиц, охрана государственной тайны, розыск анонимных авторов «антисоветских» текстов, угроз терактов);

• с августа 1953 г. занял должность начальника «религиозного» 6-го отдела 4-го (Секретно-политического) Управления МВД УССР, (после смерти И. Сталина, с марта 1953 г., и до создания в марте 1954 г. Комитета госбезопасности (КГБ) СССР органы внутренних дел и госбезопасности были слиты в единое Министерство внутренних дел);

• с 1 мая 1954 г. – начальник 6-го отдела, с 10 июля 1956 г. – 5 отдела 4-го (Секретно-политического) Управления КГБ при СМ УССР, в 1959 – и до увольнения от воинской службы 25 мая 1960 г. – начальник 4-го отдела 4-го Управления КГБ при СМ УССР.

Службу Виктор Павлович совмещал с активной общественной работой – в НКГБ УССР руководил спортивной секцией, был членом Совета ведомственного Общества «Динамо». В 1950-х гг. являлся лектором парткома КГБ, специализируясь на антирелигиозных выступлениях, руководил семинаром для сотрудников «Марксистско-ленинская философия в борьбе с религиозным мировоззрением». Судя по воспоминания коллег, прекрасно знал старославянский язык, неплохо говорил по-латыни. Проживал в ведомственном доме, в окружении особняков царского времени на элитных Липках, по улице Чекистов, 5А (ныне – улица Пилипа Орлика).

Отдел эрудитов

«Антирелигиозный» отдел считался местом службы интеллектуально развитых, эрудированных оперативников. Как объяснял кадровик Георгию Санникову (видя явное огорчение молодого человека, распределенного в «небоевое» подразделение МГБ), «в этот отдел берут хорошо подготовленных людей, с хорошим и фундаментальным образованием… Начальник этого отдела – известный во всей системе госбезопасности человек. Именно в этом отделе вы сможете получить настоящую чекистскую подготовку».

Сослуживцы-наставники популярно объясняли новоиспеченному помощнику оперуполномоченного Санникову функции отдела и «позиции оперативного прикрытия» начальника подразделения Сухонина: «Мы, в частности наш отдел, формируем нужную нашему государству идеологическую направленность церкви. У нас достаточно агентуры, чтобы незамедлительно получить информацию об отклонениях в проповедях священников, об опасных высказываниях даже не перед прихожанами, а в своем кругу. Мы контролируем церковь снизу доверху. Все знаем. Конечно, мы не вторгаемся в личную жизнь церковной верхушки в высшей ее ступени[636]. Экзарх Украины Иоанн не знает, кто такой Сухонин, а именно он, Виктор Павлович, проводит с ним систематические встречи, прикрываясь якобы своей работой в Совете по делам Православной церкви при Совете Министров Украины, где он выступает в роли заместителя председателя и значится там в официальных списках. И никакой тебе утечки. Раскопаем, и загремит болтун в лагеря. Виктор Павлович значится и в Совете по делам религиозных культов в такой же должности».

По состоянию на сентябрь 1949 г. штатная численность отдела «О» МГБ УССР составляла 27 единиц (из них 24 – оперативный состав). Возглавлял отдел полковник Леонид Готовцев[637], его заместителями служили майор Иван Богданов (будущий генерал-майор и заместитель министра внутренних дел УССР), подполковник Виктор Сухонин[638].

Полковник Виктор Сухонин – последние годы службы на посту начальника антирелигиозного отдела КГБ при СМ УССР (публикуется впервые)

Первое отделение отдела (начальник – подполковник Василий Савочкин[639], его заместитель майор Василий Малыгин и 4 оперативных работника) занималось разработкой Русской православной церкви, ее духовных учебных заведений, старообрядцев, а также «церковно-монархического подполья» (ИПЦ, иоаннитов, стефановцев и др.). В частности, в Киеве разрабатывались две нелегальные группы ИПЦ из 20 человек. С 1950 г. эти же функции (включая разработку «нелегальных церковных формирований и групп» ИПЦ, иоаннитов, подгорновцев, игнатьевцев и др.) остались за 1-м отделением 2-го отдела 5-го Управления МГБ УССР. К компетенции 2-го отделения относились католики и греко-католики, еврейские религиозные общины и клерикалы-сионисты. 3-е отделение вело агентурно-оперативную разработку легальных и подпольных протестантских деноминаций, прежде всего «свидетелей Иеговы»[640].

Антирелигиозное подразделение работало довольно «напряженно», как правило, на связи у оперативного работника находилось не менее 10–15 негласных помощников. За 1949 г. только 1-е отделение направило в УМГБ 1346 различных запросов, указаний, информационных материалов и других документов. До четверти года сотрудники отдела «О» проводили в командировках (в 1949 г. провели в командировках 1125 дней[641]), осуществляли контрольные явки агентуры сотрудников отделений «О» в УМГБ.

Профильное подразделение в МГБ УССР взаимодействовало с коллегами из других союзных республик, оперативными отделениями лагерей (не прекращавшими разработку членов ИПЦ в местах отбывания наказания), направляло опытную агентуру даже в Абхазскую АССР для изучения «пустыни Сухумской» (Гульрипшский район), где, как предполагали чекисты, укрывалось руководство ИПЦ[642].

В основе оперативной работы лежали приобретение и использование агентов (добровольных негласных помощников, способных лично принимать участие в вербовках, оперативных комбинациях и т. д.), осведомителей (поставлявших первичную, «сигнальную» информацию и иные сведения об объектах разработки), резидентов (квалицированных агентов, посредников между оперативными работниками и группой агентов или осведомителей). Агентурный аппарат по религиозной линии в республике к 1948 г. включал 1263 агента, 4912 осведомителей, 53 резидента, 107 содержателей явочных квартир[643]. Согласно «Календарю встреч» на апрель 1950 г. сотрудники 2-го отдела провели 50 личных встреч с агентурой[644]. Приказом МГБ СССР от 10 января 1952 г. категория информаторов упразднялась.

Как вспоминал Г. Санников, «существовал у каждого оперативного работника, с указанием его фамилии, так называемый график встреч с агентурой, утвержденный начальником отделения. В таком графике указывалось не менее 12–15 агентов, встречи с которыми проводились минимум дважды в месяц, ну а при необходимости и чаще, с некоторыми иногда и дважды в день, когда было указание свыше – срочно получить, собрать реакцию населения по какому-то определенному вопросу». К началу 1950-х гг. по материалам отдела производилось наибольшее по центральному аппарату МГБ УССР количество арестов (как писал тот же Санников, ему сразу же «доложили» о готовящемся аресте сразу 10–12 участников нелегальной «Истинно-православной церкви»).

Наиболее серьезные аналитические документы в отделе поручалось составлять начальнику одного из отделений, подполковнику Виктору Полякову, закончившему филологический факультет университета, отличному знатоку церковных проблем (правда, из-за проблем с психическим здоровьем через несколько лет офицера уволили на пенсию).

Сливки агентурного аппарата

Закономерно, что по «секретно-политической линии», одним из ведущих участков которой была оперативная работа по «церковникам и сектантам», контрразведчики имели дело с негласными помощниками, отличавшимися достаточно высоким уровнем образования, общей культуры и положением в обществе. Как показала в августе 1954 г. проверка 4-го (секретно-политического) Управления КГБ при СМ УССР, проведенная Инспекцией при председателе КГБ, непосредственно у сотрудников Управления состояло на связи 288 агентов (в том числе 52 содержателя конспиративных и явочных квартир). Из них 131 (55 %) имел высшее или незаконченное высшее образование, имелось 24 кандидата и доктора наук, 25 писателей и иных представителей творческой элиты, 11 инженеров, 19 преподавателей, 35 госслужащих, 25 студентов и 9 «служителей культа». 54 конфидента состояли в КПСС. Среди них 37 человек были привлечены к сотрудничеству еще в 1925–1940 гг.

4 Управление на тот момент вело 361 дело оперативного учета, в том числе 329 дел-формуляров на персон, представлявших, с тогдашней точки зрения, угрозу безопасности государства. По «окраске» дел 89 человек проходили как «украинские националисты» (куда попадали и национально сознательные представители интеллигенции), 80 – как «еврейские националисты», 61 лицо трактовалось как «участники антисоветских политпартий», 30 – «сектанты и церковники», 13 подозревались в шпионаже в пользу Германии, 5 – Англии и США и т. д.[645]

Значительно больше конфидентов состояло в агентурном аппарате 4 отделов областных УКГБ. Так, по состоянию на октябрь 1954 г. в ведении 4-го отдела УКГБ по Киевской области (начальник – полковник Москалев) состояли 457 оперативных дел (помимо них, 454 дела сдали в архив в результате упомянутой оптимизации агентурной работы), 246 агентов (из них 105 в районах области). 4-е отделение «обслуживало» Лавру, 347 православных храмов, 4 монастыря (800 насельников), 95 общин ЕХБ, 7 адвентистов (520 человек), 2 синагоги (до 5300 прихожан), подполье ИПЦ и другие религиозные группы. Велось 5 агентурных дел (на 37 человек), 55 дел-формуляров, работали 43 агента[646].

После смерти И. Сталина и реструктуризации спецслужбы, в соответствии с приказом КГБ СССР № 00405, прошло существенное сокращение агентурного аппарата (долгое время формировавшегося по «валовому» подходу[647]) в целях избавления от балласта, ненадежных, склонных к «двурушничеству» лиц или не поставлявших значимой информации длительное время[648]. Лишь в 1954 г. в упомянутом Управлении (без учета УКГБ) «отчислили» 36 % агентуры, закрыли производство 28 % дел оперучета. Тщательно проверили и качество оперативной работы.

Среди существенных недостатков назывались слабое вовлечение в работу значительной части агентуры, обилие «двурушников», дезинформаторов, поступление массы бессодержательных донесений, «захламленность» ими оперативных дел. Указывалось на увлечение агентуры дословным изложением в донесениях «клеветы на руководителей КПСС и Правительства». Едва ли не большая часть критики пришлась на 6-й отдел В. Сухонина. По его линии отмечалось наибольшее количество «расшифровавшихся» агентов (в том числе по вине оперработников). Так, агент-«пятидесятник» «Олейников» в 1951 г. признался в сотрудничестве с МГБ жене и членам секты, «Ораров» (диакон Владимирского собора в Киеве) признался в этом священнику. Кстати, замечания достались и упомянутому Г. Санникову: состоявшая у него на связи агент «Тина» призналась в конфиденциальном сотрудничестве (под угрозой ареста) на исповеди священнику-старообрядцу (агенту «Куровскому», которого члены общины также давно подозревали в причастности к «органам»). Под угрозой разоблачения оказались ценные источники «Степовой» (сотрудничавший с 1920-х гг. и имевший репутацию «старца» у верных РПЦ) и «Омега» (канцелярия экзархата РПЦ).

Отмечалось, что антирелигиозное подразделение допустило существование нелегальных формирований «Свидетелей Иеговы», евангельских христиан-баптистов (ЕХБ), «пятидесятников», старообрядцев и ИПЦ. В Киево-Печерской лавре пребывает немало «странников, проповедников, кликуш, юродивых», использующих свое положение для «антисоветской работы». Активизировались еврейские клерикалы и националисты.

В качестве основных причин упущений по службе назывались «слабое руководство и воспитание агентурного аппарата со стороны руководства и оперативного состава», отсутствие постановки конкретных и перспективных задач. Кроме того, указывалось на оживление «антисоветской работы» даже со стороны агентов. Так, конфидент «Донецкий» произносит «антисоветские проповеди», «сколотил молодежную группу пятидесятников» и обучает их правилам конспирации. «Березовский» вместо донесений подсовывает оперработнику месячные отчеты старших пресвитеров ЕХБ по областям, неискренне ведет себя баптист «Рязанский», занимающий руководящее положение в конфессии и авторитетный за рубежом[649].

На приоритетных направлениях

Материалы личного дела свидетельствуют и о немалых руководящих и оперативных способностях самого Виктора Павловича. Как отмечало 14 марта 1946 г. руководство НКГБ УССР, при отсутствии в течение года начальника отдела и некомплекте сотрудников в 40 % В. Сухонин завел ряд централизованных агентурных дел, по материалам которых арестована большая группа «актива антисоветских церковно-монархических организаций», а также сектантского подполья.

При его помощи активизировалась работа областных Управлений НКГБ по разработке общин «Истинно-православной церкви», «иоаннитам», иеговистам, адвентистам седьмого дня и другим течениям. Замначальника «церковного» отдела имел на личной связи трех агентов, ведет централизованные дела по линии харизматической секты «трясунов-пятидесятников» и по иеговистам, до четверти года проводит в командировках (прежде всего в Западной Украине), осуществляет контрольные явки агентуры, состоящей на связи у сотрудников отдела. 23 декабря 1953 г., в частности, он был поощрен благодарностью и месячным окладом «за умелую организацию агентурно-следственной работы по вскрытию руководящих звеньев иеговистского подполья» (за ликвидацию руководящих звеньев подполья иеговистов повторно поощрен в марте 1957 г.).

В характеристике, подписанной 8 декабря 1953 г. начальником 4-го Управления МВД УССР полковником Сараевым говорилось, что благодаря успешной оперативной работе отдела Сухонина удалось «вскрыть нелегальные центры сектантов», внедрить в них своих информаторов, выявить в них агентуру зарубежных спецслужб, осуществить мероприятия по разложению сектантского подполья изнутри. Лично начальник отдела вел сложные агентурно-оперативные разработки «Оракул» (по адвентистам-реформистам) и «Завет» (по подполью иеговистов). В характеристике, данной контрразведчику заместителем председателя КГБ при СМ УССР генерал-майором Серафимом Крикуном, отмечалось, что Виктор Павлович «в совершенстве знает особенности и методы подрывной деятельности участников подполья из числа духовенства и сектантов».

За предшествующие два года, подчёркивал документ, лично осуществил ряд перспективных вербовок. В частности, агент «Кирпиченко» дал сведения о месте укрытия руководителя иеговистского подполья Н. Цибы (эмиссара Краевого комитета «свидетелей» в Польше, в 1952 г. арестованного с группой сообщников). При этом у «свидетелей Иеговы» обнаружили и изъяли 12 тайников с золотом, деньгами, типографской техникой, организационными документами и антисоветской литературой. Сотрудниками отдела ликвидирован нелегальный центр сектантов-пятидесятников, арестовано шесть его руководителей. Видимо, речь идет о той части «пятидесятников», которая в 1945 г. не примкнула к евангельским христианам-баптистам с целью легализации и продолжала действовать подпольно, их стремились использовать спецслужбы США и Великобритании, а «пятидесятники-сионисты» декларировали неприятие законов и полный бойкот общественной жизни. Созданы агентурные возможности по разработке «антисоветских сектантских центров за рубежом».

Начальники отмечали настойчивость, требовательность, дисциплинированность, инициативность, скромность коммуниста Сухонина, в круг общения которого входили преимущественно сотрудники отдела. Среди замечаний обращалось внимание на «отставание по знанию русского литературного языка» (?), трения с начальником отдела «О» подполковником Готовцевым (его Сухонин обвинял в самовосхвалении, а Готовцев, в свою очередь, укорял заместителя за попытки «сплотить» коллектив против него). Сухонину рекомендовалось усилить работу по католическому духовенству и еврейским клерикалам, выявлению среди сектантского подполья агентуры западных спецслужб, подготовке маршрутной агентуры (то есть такой, которую можно было бы перебрасывать из региона в регион для внедрения в секты), а также уделять больше внимания личной вербовке источников.

Приоритетом работы отдела считалась борьба с «катакомбной» к тому времени Греко-католической церковью (не без основания считавшейся духовной опорой подполья ОУН, немало лидеров и функционеров которой, включая Степана Бандеру, происходили из семей священников УГКЦ).

Важной линией считались сионисты, «связи» в Украине еврейских клерикальных организаций, чьи возможности активно использовались спецслужбами США. Г. Санников писал, в частности, об объекте разработки отдела «О», одном из лидеров еврейских клерикалов Киева «Соломоне»: «Я с удивлением рассматривал фотографию “Соломона”, который то ли что-то передавал “Роджеру” (Установленный сотрудник ЦРУ США. – Прим. авт.), то ли что-то получал от него. “Соломон” – маленький, тщедушный человек, в возрасте между 50 и 60 годами, с ярко выраженными семитскими чертами, пышными пейсами, в большой черной широкополой шляпе, которые обычно носят цадики, длиннополом черном пальто, очень старом и изрядно потрепанном, что было видно даже на фотографии… Служба наружного наблюдения очень удачно зафиксировала момент передачи сотруднику ЦРУ каких-то, пока нам не известных сведений и получение от него денег – несколько сот долларов и тысяч советских рублей… Он плотно обставлен и агентурой, но пока мы не имеем прямых доказательств его шпионской деятельности. Работающей по нему агентурой, в том числе очень проверенной, установлено, что Соломон резко антисоветски настроен, ведет среди посещающих синагогу евреев антисоветскую пропаганду, возводя клевету на советскую действительность, на отдельных руководителей нашей партии и правительства».

Нам трудно судить, имела ли место подобная сцена. Однако читателя, уверены, заинтересует изложение этой истории по материалам выявленного нами архивного 4-томного уголовного дела на «активную участницу нелегальной антисоветской церковно-монархической организации» Клавдию Кодубенко и ряд других ее «участников» (июль – ноябрь 1950 г.)[650]. Документы, приведшие к аресту женщины, подписали подчиненный Сухонина, старший лейтенант Курицын, начальник 5 отдела 5-го Управления МГБ УССР Готовцев и начальник 5-го Управления МГБ УССР полковник Цветухин. Отметим, что Евгений Курицын со временем был переведен в «церковный отдел» созданного в 1967 г. 5-го Управления КГБ СССР (противодействие «идеологической диверсии»), стал полковником и помощником знаменитого начальника 5-го Управления и первого заместителя председателя КГБ СССР, генерала армии Филиппа Бобкова.

Объекты оперативной разработки «Курган» – члены «церковно-монархического подполья» «игнатьевцев», «монах Алексий» и Клавдия Кодубенко (публикуется впервые)

Как свидетельствуют документы, Клавдия Семеновна родилась в 1916 г. в Ростове-на-Дону, украинка, член ВКП(б). Работала на момент ареста 11 июля 1950 г. прокурором отдела надзора за несовершеннолетними в прокуратуре города Киева. Заочно закончила юридический факультет, с 1938 г. работала следователем прокуратуры. Добровольцем в октябре 1941 г. ушла на фронт, служила секретарем особого отдела (военная контрразведка). На ее глазах осколком мины убило мужа Герасима. Детей она не имела. Об образе жизни и характере Кодубенко красноречиво свидетельствуют материалы дела – «опись имущества не производилась за отсутствием такового», а в характеристике из прокуратуры отметили такой недостаток уже бывшей сотрудницы: «чрезмерно мягкий характер (верит на слово)». Данных о награждении ее орденами, как пишет Г. Санников, в деле не имеется.

Основные обвинения бывшему прокурору выдвинули по печально известной 54-й статье Уголовного кодекса УССР (ст. 54–10 – антисоветская пропаганда и агитация; ст. 54–11 – участие в контрреволюционной организации). Ей вменяли в вину участие, с июня 1949 г., в тайных собраниях ИПЦ, но едва ли не главную крамолу чекисты усмотрели в том, что Кодубенко на казенной пишущей машинке размножила в 45 экземплярах брошюру «Особенности нашего времени», где, как сказано в материалах следствия, высказывается в «резкой форме клевета на руководителей партии и правительства». Поначалу Кодубенко отрицала свою принадлежность к ИПЦ, дескать, «просто выполняла просьбу Алексея» (о нем – ниже), перепечатала для него брошюру и передала в Киево-Печерскую лавру.

Страница изъятого у группы рукописного документа религиозного характера, подвергнутая экспертизе (публикуется впервые)

К 21 июля Клавдия Семеновна признала себя виновной в предъявленных обвинениях. В деле не «осели» аппеляции Кодубенко времен «оттепели» (как от некоторых других ее подельников), поэтому мы не можем судить о методах ведения следствия. Во всяком случае, сохранилось письмо проходившей по этому же делу Марии Карточенко, получившей 10 лет лагерей. 25 января 1954 г. несчастная женщина писала первому секретарю ЦК КПСС Никите Хрущеву из казахского города Балхаш – показания она дала под давлением. Следователь майор Береза бил ее сапогами, головой о стену, запугивал – если будешь жаловаться, подведу под 25 лет лагерей. Сразу же отметим – в 1989 г. все фигуранты дела были реабилитированы. Среди сохранившихся в деле «вещественных доказательств» – изъятые у Марии машинописные списки молитв, читаемых на определенную потребу, тексты молитв и акафистов.

Упомянутые собрания для «совместных молений» проходили на квартире Марии Карточенко и ее мужа Николая. На квартиру, показала хозяйка, приходили «странники» и «монахи», в частности «странствующий монах Арсений», «странник Иван». Последний, записывал следователь, распространял «клеветнические измышления на советскую действительность», утверждая, что в СССР нет настоящей свободы совести. «Лидером» же группы выступал наезжавший в Киев «старец Алексей». Его «проповеди», свидетельствовали узники внутренней тюрьмы МГБ УССР на улице Короленко (ныне – Владимирская), сводились к таким утверждения: «чтобы мы не ходили в церковь, а молились где-либо в домах, группами, что якобы церковь при советской власти изменила веру». Скоро будет «конец мира», вещал «старец», установится всемирная коммунистическая власть, «все народы вымрут», уцелеет лишь «кучка израильского народа». Чтобы получить жизнь вечную, внушал Алексей, нужно «выполнять его заповеди».

Среди шести участников группы особый интерес вызывает Борис Евгеньевич Кубасов, 1888 года рождения, сын священника, закончивший духовную семинарию (отдельные фигуранты дела называют его также бывшим священником). «Антисоветчик и монархист» – характеризовал его следователь. Воевал, в 1915 г. был контужен, учительствовал, получил травму после падения с четвертого этажа. В 1929 г., во время очередной волны гонений на духовенство и «церковников» Кубасов был осужден на 3 года лагерей, отбывал наказание на Соловках, где к тому времени собрался цвет православного духовенства. Именно имевший духовное образование инвалид Кубасов раскусил «старца Алексея» – Алексей никакой не пророк, «ему верить нельзя», он врет об «исцелении им больных».

Однако нельзя не отметить, что среди «паствы» Алексея было немало людей с нездоровой психикой. Б. Кубасов страдал припадками, во время которых «выгибался дугой». Та же К. Кодубенко получила на фронте контузию, с 1945 г. лечилась в Киевском психоневрологическом институте. Экспертиза, проведенная там же комиссией под председательством профессора Залкинда, признала ее вменяемой, но неуравновешенной психически, замкнутой личностью. Не беремся комментировать один из выводов комиссии: «Сама испытуемая в бога (Так в документе. – Прим. авт.) не верит и никогда не верила». Мария Иосифовна Карточенко, 1908 года рождения, член партии, с 7 лет трудилась домработницей, с 15 замужем, от воспаления легких умер ребенок. На производстве получила тяжелую травму электротоком, перенесла несколько операций, утратила возможность иметь детей. С трудом окончила 3 класса вечерней школы, не могла усваивать даже простой материал. Как показала экспертиза, страдала истерией, эпилептическими явлениями, лечилась в психоневрологическом институте.

Да и обращались «отцы» с женщинами из кружка ИПЦ весьма деспотично. Марию Карточенко (как и других «послушниц») поставили просить милостыню для «старцев» возле церкви, а когда той стало неудобно, то на нее накричали за «нарушение правил истинно-православной веры», отчего, стыдил ее Алексей, в храме «свечи загорелись сами собой». Клавдия Кодубенко, прибывшая в Таганрог к «старцу» Алексею на «испытания», по словам одной из фигурантов дела, «еле удрала» от «наставника» (хотя потом и извинилась перед ним в Киеве).

Однако наиболее колоритной фигурой подполья ИПЦ (параллельно проходящей по другому уголовному делу) оказался упомянутый «старец Алексей». Не исключено, что именно агентурно-следственные действия по делу Алексея Нестеровича Никулина и его окружения вывели чекистов на киевскую группу ИПЦ – объект агентурного дела «Курган». А. Никулина, 1924 года рождения, уроженца Ростовской области с 5 классами образования, органы МГБ арестовали в Таганроге в начале 1950 г. (впоследствии осужден на 10 лет лагерей). В то же время чекисты арестовали и его «послушниц» Соломию Свирид (1897 года рождения) и 42-летнюю Степаниду Бондаренко (руководителя групп ИПХ в Киевской области и на окраинах Киева, открыто «высказывавшую ненависть к советскому строю»). Именно С. Свирид и дала показания на 13 участников подполья ИПЦ, включая К. Кодубенко. Задержали и некую Ефросинью Венгер, которая с 1937 г. бродяжничала, а участницей подполья ИПЦ стала с 1945 г. Она совместно с А. Никулиным создавала группы ИПЦ в Ростовской области, Краснодарском крае и на Украине.

Как выяснилось в ходе допросов, примерно в 1923 г. возникло «церковно-монархическое подполье» – «игнатьевцы». Название происходило от монаха Балтского монастыря (Одесская область) Игнатия (Море), который распространял слухи о своем «божественном происхождении». К концу 1920-х гг. группы «игнатьевцев» существовали уже в селах (по нынешнему админделению) Харьковской, Житомирской, Винницкой и Одесской областей (хотя самого Игнатия арестовали в 1927 г., даже из Архангельска на Украину добирались его «посланцы»). Сам Игнатий Море отличался представительной внешностью, имел явную харизму, однако страдал тяжелым расстройством психики, неоднократно помещался в больницу. Советская власть, учил «гуру» своих последователей, дана за грехи. Нельзя признавать законы, служить в армии, вступать в колхозы, участвовать в мероприятиях властей (нетрудно представить, на что обрекал Игнатий своих адептов в сталинские времена). Православный клир разложился и служит власти, признавать его нельзя, наставлял И. Море (намного переживший его лозунг в арсенале «борцов» с апостольской традицией).

Лидер секты «игнатьевцев» Игнатий Море (публикуется впервые)

И. Море сменил некий Иван Пальчун (арестованный в 1938 г.). С 1945 г. во главе подполья «игнатьевцев» стал «странник» Иван Галкин, возрождавший сеть групп и на Украине (своеобразной базой секты стала Черниговщина). Его деятельность сводилась к организации тайных молений и заготовке белых одежд – «для встречи белого царя», пояснял «старец». После ареста И. Галкина в Ворошиловграде в секте, как водится, произошел раскол. Часть участников подполья решила подчиняться «матушке» Марии Никитичне Боровской, а остальные признали «духовным авторитетом» того самого Алексея Никулина.

Сам Никулин в 1945 г., направляясь в Киево-Печерскую лавру, познакомился в Ростове-на-Дону с Анной Кузьминой. Узнав о намерениях паломника, та посоветовала «сначала съездить в Таганрог на могилу старца Павла». Вскоре Алексей стал последователем ИПЦ, «вербовал» туда людей, стал «святым странником». По сути, духовные звания Алексей получил, как сказали бы наши современники, «для пиара, для раскрутки». Как показал на допросах А. Никулин, «в результате моих жульнических действий обо мне заговорили как о последователе Игнатия Море и начали повсеместно называть меня “отцом Алексеем”», и даже сшили самозванцу белую рясу. «Моления» от Никулина проходили подчас очень своеобразно. Он то читал участникам киевского кружка рукописи «Псалмы ХХ века», «О сновидениях 26/І-1950 в нижней Лавре», «Сон Иоанна Кронштадтского», то водил их по лесам под Бояркой до полного изнеможения. К «служению» приобщал и брата Ивана, предлагая тому объявить себя «странником» для повышения «авторитета».

На Крещение в 3 часа ночи Алексей водил обнаженных мужчин и женщин совместно купаться в проруби. Оригинально выглядел и обряд «исцеления» – «старец» мылся в корыте, а экзальтированные женщины омывали грязной водой ноги и лицо. Ближайшими помощниками А. Никулина по Украине выступали монах (?), молдаванин Арсений и некий Иван Балдин. Последний, призывая бороться с «краснодраконовской властью антихриста», изготовил «альтернативную» восьмиконечную звезду и требовал ей поклоняться.

Такое «духовное окормление» со стороны явных авантюристов и обернулось для Клавдии Кодубенко решением Особого совещания при министре госбезопасности СССР от 3 февраля 1951 г. – ее как «социально опасную личность» на 10 лет отправили в Особый лагерь «Озерный» МВД СССР под сибирским Братском. Когда в сентябре 1955 г. большую часть подельников Кодубенко освободили досрочно, ее и Бориса Кубасова оставили в неволе. Сведений о дальнейшей судьбе этой многострадальной женщины у нас нет.

Одновременно все больше возрастало значение работы по различным «нетрадиционным» сектам. Необходимо подчеркнуть, что деятельность ряда сект, уклонявшихся от регистрации согласно действующему в СССР законодательству, сопровождалась действиями, прямо подпадавшими под уголовную ответственность. Секта «скопцов», например, прибегала к физической кастрации участников, «иннокентьевцы-татунисты» практиковали обряд погребения заживо. В практике авторитарных и изуверских сект нередки были случаи доведения до самоубийства, жертвоприношений и ритуальных истязаний (как, например, в появившейся в межвоенной Польше секте «мурашковцев»). «Харизматические» секты, те же «трясуны-пятидесятники» доводили людей до экстатического состояния, выдавая их бессвязные восклицания на непонятном языке за «схождение духа святого».

Во время суда в Краснодоне Луганской области над руководителями общины «трясунов-пятидесятников» Колесниченко и Казимировым родственники адептов свидетельствовали о превращении «здоровых людей в тряпки, юродивых», бьющихся в экстатических припадках с пеной на губах. Нелегальные «адвентисты-реформисты» и многие другие асоциальные секты ратовали за отказ от выполнения воинского долга, гражданское неповиновение, отказ от образования, пользования документами, соблюдения законов и регистрации брака[651]. Среди «катакомбников» канонический клир заменили деспотичные «старцы» и «старицы».

Один из случаев разработки Сухониным «авторитета» «пятидесятников-трясунов» описан Г. Санниковым. Этот человек (Борис Тараненко, как условно назвал его автор мемуаров) отсидел несколько лет «за антисоветскую деятельность, выразившуюся в проведении подпольных сборищ «трясунов», на которых он призывал к неповиновению советской власти, уклонению от призыва в Советскую армию. При этом своими проповедями и воздействием на собравшихся приводил их в полубезумное состояние, заканчивающееся общей истерией, то есть тем, чем и были знамениты «пятидесятники-трясуны».

Поскольку Тараненко продолжил свою незаконную деятельность, выйдя на свободу, он был конспиративно задержан КГБ по пути на ночлег к собратьям. В камере его оставили, не вызывая на допросы, на несколько дней, ведя наблюдение за психологическим состоянием: «В камере Тараненко вел себя беспокойно, беспрерывно молился, спал мало, временами впадал в прострацию. Было организовано тщательное медицинское обследование арестованного, включая врача-психиатра. Здоровье у него оказалось отличное, психических отклонений выявлено не было. Первые контакты с ним показали, что Тараненко стремился избежать наказания, умолял отпустить его, доказывал непричастность к антисоветским проповедям».

В. Сухонин велел держать его в неведении о причинах задержания – «Пусть пропитается страхом». Через 5–6 дней Борис по своей инициативе дал широкие показания о подполье «пятидесятников», выдал их типографию, выражал готовность «сдать» всех членов «известных ему подпольных сект «пятидесятников-трясунов», за исключением своей сестры и женщины из числа членов общины, с которой он был близок, чем уже серьезно нарушил правила поведения «брата во Христе», совершая грех с «сестрой во Христе» в безбрачии». После двух месяцев допросов и разработки его завербовали под псевдонимом «Богдан» и направили в рейд, «имея целью как можно больше вывести из-под влияния «пятидесятников-трясунов» «братьев и сестер во Христе», …он стал одним из лучших агентов по разложению сектантов-«трясунов»[652].

Хрущевские сокращения

Непростой представляется ситуация с увольнением Виктора Павловича со службы и, главное, отстранением от руководства «церковной линией» в КГБ Украины. На то время чекисту еще не исполнилось и 50 лет (при граничном сроке службы для полковников в 55 лет). Несмотря на выявленный военно-врачебной комиссией атеросклеротический кардиосклероз – диагноз, не удивительный для подобной нервной, ненормированной работы заядлого курильщика, – офицер уверенно руководил подразделением, имея 15-летний опыт работы по религиозной линии.

В архивных фондах спецслужбы сохранился интереснейший документ – докладная записка КГБ при СМ УССР в КГБ СССР от 17 октября 1959 г. «О результатах агентурно-оперативной работы органов госбезопасности на Украине по борьбе с вражескими элементами из числа церковников и сектантов за период с 1944 по 1959 год»[653]. Фактически это время пребывания В. Сухонина на руководящей работе в антирелигиозном отделе НКГБ – МГБ – КГБ Украины. Каковы же основные плоды оперативной деятельности подчиненных полковника и самого его лично?

В послевоенные годы, отмечали контрразведчики, удалось разоблачить свыше 100 агентов немецких спецслужб и репрессивных органов среди клира РПЦ, РКЦ, УГКЦ, УАПЦ, активистов религиозного подполья. В «актив» чекистов занесены ликвидация «через агентуру» греко-католической церкви, «полная ликвидация» подполья иеговистов-ильинцев, апокалипсистов, адвентистов-реформистов, хлыстовских сект, «прекращение деятельности» путем «профилактики и разложения» свыше 3000 православных общин, присоединение свыше 12 тыс. нелегалов-пятидесятников с зарегистрированной конфессией евангельских христиан-баптистов (ЕХБ). Был разгромлен нелегальный центр пятидесятников во главе с Бидашем, Понурко, Калеником, Гулой и Чайкой.

В 1954–1959 гг. были нейтрализованы «основной и запасной» центры подполья иеговистов-рутефордовцев, связанные через Краковский центр со Всемирным иеговистским центром в Бруклине (США), а также нелегальные центры пятидесятников, адвентистов-реформистов (всего осудили 39 их активистов), обнаружили 6 нелегальных типографий иеговистов, у них же изъяли дензнаков и золота на 300 тыс. рублей.

В Харьковской, Сталинской, Луганской, Запорожской и Ровенской областях ликвидировали 35 нелегальных групп и 20 подпольных молитвенных домов ИПЦ, иннокентьевцев, иоаннитов, арестовав 78 их участников. По линии «церковно-монархического подполья» отчитались о ликвидации «Правобережного центра ИПЦ» (М. Костюка), «Левобережного центра ИПЦ» (Серафима (Шевцова), И. Бесхутрого), групп ИПЦ Сорокина (Луганщина), Грицана (Ровенская область), общин подгорновцев Дудника и Фурдыло (Слобожанщина), михайловцев (М. Кокитько), игнатьевцев (Харьковщина), иннокентьевцев (Винницкая область). Органы КГБ прекратили деятельность общин мурашковцев, духоборов (Загривный).

Правда, отмечалось в документе, в 1955–1956 гг. досрочно вернулось около 3 тыс. «церковно-сектантских авторитетов», что привело к активизации деятельности ряда религиозных течений и подполья. В частности, ряды ЕХБ и адвентистов седьмого дня выросли за два годы на 17,5 тыс., в том числе на 5000 молодых людей. Всего же в 17 деноминациях (проходивших по документам КГБ УССР как «секты») в 1958 г. состояло 158 тыс. человек (включая 14 тыс. незарегистрированных пятидесятников, 7,5 тыс. иеговистов и других «нелегалов»)[654].

В ответ спецслужба усилила агентурную работу, продвигая свои источники в руководящие звенья религиозных формирований (в 1954–1959 гг. в них удалось внедрить 66 квалифицированных агентов), усиливая контрразведывательные мероприятия (совместно с внешней разведкой) против зарубежных «церковно-сектантских центров».

За указанный период (и до 1961 г. включительно – в указанный документ позже внесли рукописные дополнения) органы госбезопасности арестовали 7235 участников религиозных организаций. В их числе: 462 представителя православного духовенства, 2194 «церковника» (актив мирян РПЦ, участники «церковно-монархического подполья»), 88 католиков, 601 греко-католик, 2439 иеговистов, 781 пятидесятник, 120 евангельских христиан-баптистов (ЕХБ), 12 адвентистов седьмого дня, 130 малеванцев, 46 мурашковцев, 21 реформат (венгры Закарпатья), 45 апокалипсистов, 19 скопцов, 7 молокан, 5 хлыстов.

Работа по «закордонным центрам»

О приоритетах «внешней» работы отдела В. Сухонина можно составить представление по «Плану перспективных агентурно-оперативных мероприятий по внедрению агентуры органов КГБ в закордонные церковные центры» (февраль 1957 г.). Разработка этих формирований тесно увязывалась с процессами «холодной войны» с ее акцентом на информационно-психологическое противоборство и межблоковое противостояние в мире, в котором противники СССР стремились в полной мере использовать политическую эмиграцию, националистические, клерикальные центры с их закономерным и убежденным антисоветизмом и русофобией.

По мнению аналитиков 4-го Управления КГБ при СМ УССР, основными формами использования зарубежных религиозных центров в рамках «идеологической диверсии» против СССР являлись:

• создание на Западе негативного общественного мнения по отношению к СССР и другим социалистическим странам;

• засылка в СССР по нелегальным каналам религиозной литературы и трансляция соответствующих радиопередач;

• направление в СССР специальных курьеров с инструкциями по использованию религиозного фактора для «враждебной работы»;

• сбор Ватиканом через верующих «на основе церковной дисциплины» разносторонней информации о положении в СССР и странах – членах Организации Варшавского договора, а также сбор сведений иеговистами в интересах США[655].

Как отмечалось в документе КГБ УССР от 25 мая 1959 г., ЦК КПСС и председатель КГБ СССР поставили перед чекистами Украины «серьезные задачи» по усилению разведывательной и контрразведывательной работы. При этом следовало уделять «особое внимание проникновению нашей агентуры в зарубежные антисоветские центры с задачей разведки и разложенческого характера», тем более что с середины 1950-х гг. религиозные организации стали энергично использоваться зарубежными спецслужбами в «подрывных целях».

Американская разведка, отмечалось в ведомственных документах, «сосредоточила в США все основные церковно-сектантские центры… и в полном контакте с Ватиканом и разведывательными органами Ватикана активно использует эти центры по идеологической диверсии», обрабатывает общественное сознание «для возбуждения ненависти к СССР и странам народной демократии». Кроме того, упомянутые центры, отмечалось в документе, возглавляются «церковными авторитетами из числа видных украинских националистов-эмигрантов, являющихся в подавляющем большинстве выходцами из западных областей Украины».

Среди объектов разработки фигурировали Ватикан, объединения греко-католиков, «Синод РПЦ в Америке» митрополита Анастасия (Грибановского), «Синод УАПЦ в США» митрополита Никанора (Абрамовича), «Объединенная украинская православная церковь в Америке» во главе с митрополитом Иоанном (Теодоровичем) и упомянутым епископом Мстиславом (Скрипником), «Украинская греко-православная церковь» в Канаде митрополита Иллариона (Огиенко). Подчеркивалась связь этих конфессий с зарубежными спецслужбами (так, генеральный викарий УГКЦ в Мюнхене Голынский именовался сотрудником американского разведоргана «Астра», стремившегося перенести свою деятельность в Украину). Изучались возможности выхода за рубежом на лиц, ранее состоявших в агентурной сети НКВД – НКГБ, в частности довоенного агента «Степанова» (И. Губу), ставшего епископом УАПЦ в США.

Были произведены и перспективные вербовки на территории УССР, в частности агента «Ткаченко», родственника архиепископа УАПЦ Михаила Хорошего, «Евгения» и «Кунша» (близких к верхушке «Синода УАПЦ в США»), «234-го» (хорошо знавшего Мстислава Скрипника), бывшего секретаря Киевского епископа УАПЦ Пантелеимона (Рудыка), «Хмельницького» (состоявшего в переписке с Илларионом Огиенко) и др.[656]

Планировался (май 1959 г.) совместный с подразделениями внешней разведки комплекс мероприятий по усовершенствованию оперативной разработки зарубежных религиозных центров, связанных с иностранными разведками. Честно признавалось, что проводимые органами КГБ УССР оперативные мероприятия по отношению к зарубежным клерикальным центрам «носят примитивный характер» и не дают «особой пользы». Оперативники плохо ориентируются в деятельности упомянутых структур, не располагают подготовленной агентурой.

В связи с этим предлагалось создать в Первом главном управлении (внешняя разведка) КГБ СССР «специальный отдел для работы по закордону под религиозным прикрытием» (в КГБ УССР – специальное отделение в 1-м отделе). Высказывалось соображение о необходимости направления за рубеж проверенной агентуры из числа священнослужителей РПЦ и РКЦ на должности настоятелей или администраторов, использования по этой линии немалых возможностей Католикоса Армяно-григорианской церкви, а также создания резидентуры под «церковным прикрытием». С учетом многочисленных обращений верующих из зарубежных стран предлагалось увеличить отправку им материалов о религиозной жизни в СССР.

Отдельно предлагались меры по подчинению протестантских деноминаций, в том числе и для использования в оперативных интересах «богатой материальной базы» их зарубежных общин. Особое значение придавалось Всесоюзному совету евангельских христиан-баптистов. Предполагалось через агентуру среди его функционеров в общинах баптистов в странах Восточной Европы «вытеснить» американские миссионерские группы и «парализовать подрывную деятельность американской разведки». Шла речь о необходимости активизации участия представителей протестантских общин СССР (агентов спецслужбы) в различных международных религиозных форумах. Более того, считалось возможным создать организационый комитет по созыву в СССР международного конгресса протестантских общин стран Восточной и Западной Европы[657].

Богоборчество возвращается

В хрущевские годы органы КГБ стали ударным инструментом оголтелых гонений на православие[658]. Чекистов, как свидетельствуют их служебные записки в ЦК КПУ и КГБ СССР, тревожило то, например, что лишь за 1955–1956 гг. в Украине появилось свыше 200 новых монашествующих (из них 42 постриглось в Киевском Флоровском монастыре), количество учащихся духовных семинарий возросло на 140 человек, конкурс в Киевскую семинарию составлял 4 абитуриента на место. Укрепились и материально-финансовые возможности РПЦ – ее доход в Украине вырос за 1957 г. на 15 млн рублей и составил около 140 млн рублей Подчеркивалось, что на праздник Успения Пресвятой Богродицы в 1958 г. в Киево-Печерской лавре собралось до 10 тыс. прихожан и паломников, не меньше – в Почаевской лавре, Мукачевском женском монастыре, событиями для православных стали 14 случаев обновления икон (1956–1959 гг.). «Нелояльность» проявляли даже отдельные оперативные источники из числа архиереев – так, «Прогрессист» (епархиальный владыка) открыл у себя в области нелегальные курсы подготовки молодежи к поступлению в духовные школы и принял на служение более десятка «попов-западников»[659].

Особенно донимали безбожников монастыри – в 1959 г. было закрыто 12 обителей с 436 насельниками, в 1960 – 8 (425), в 1961 г. – 7 (688), в мир ушло 242 бывших монашествующих. Стремительно сокращалось число приходов и клира: в 1956 г. закрыли 17 приходов РПЦ, в 1957 – 10, в 1958 – 64, 1959 – 258, 1960 – 705! Если к 1 января 1960 г. Украинская православная церковь имела 16 епископов, 8207 приходов, 5344 священника, 28 монастырей с 2610 насельниками, 311 семинаристов, то к 1 января 1962 г. оставалось 6463 прихода, 4347 клириков, 13 монастырей (1497 насельников), 126 семинаристов[660].

Разумеется, не прекращалась работа против «церковно-монархического подполья», к началу 1958 г. в УССР органами КГБ было «учтено» 128 подобных групп (ИПЦ, подгорновцы, игнатьевцы и др.) со свыше 2000 участников. Велось 16 агентурных дел (на 87 человек), 28 дел-формуляров, работало свыше 90 агентов[661].

В июле 1961 г. В. Куроедов инспирировал созыв Архиерейского собора, на котором одобрили антиканонические поправки к «Положению об управлении РПЦ» (от 1945 г.), для приведения его в соответствие с секретным постановлением правительства СССР от 16 марта 1961 г., секретной инструкцией к нему «Об усилении контроля за выполнением законодательства о культах».

Согласно ряду постановлений ЦК КПСС, принятых в 1958–1962 гг., государственные органы (с участием КГБ, МВД, прокуратуры) подвергли административному закрытию значительное число храмов, религиозных общин, приходов, монастырей, духовных школ. К 1963 г. число православных приходов, по сравнению с 1953 г., сократилось более чем вдвое. В Московской епархии с 1959 по 1963 г. закрыли свыше 50 % церквей. В Днепропетровской и Запорожской епархиях из 285 приходов к 1961 г. действовало лишь 49. Закрыли 5 семинарий, из 47 монастырей (1959 г.) к середине 60-х гг. действовало 16 (в 1963 г. закрыли Киево-Печерскую лавру). Число монашествующих сократилось с 3000 до полутора тысяч.

Из остававшихся к 1961 г. 8252 священников и 809 дьяконов к 1967 г. служило, соответственно, 6694 и 653. Православний клир оставался и объектом агентурно-оперативной разработки спецслужбы. К концу 1950-х гг. 392 православных священника пребывали на учете КГБ как «ранее примыкавшие к бандам ОУН» (вероятно, речь шла прежде всего о бывших священниках УГКЦ и УАПЦ), 473 считались «бывшими украинскими националистами» (под этим также мог подразумеваться широкий круг обстоятельств и деталей биографии), а свыше 1000 из служащих пастырей ранее подвергались политическим репрессиям. К 1961 г. агентурный аппарат по духовенству РПЦ на Украине насчитывал 510 участников, включая 290 священников[662]. Всего в 1961–1964 гг. в СССР осудили по религиозным мотивам 1234 человека.

Исследователи отмечают, что наиболее сильный административный удар пришелся в тот период именно на восточные и центральные области Украины, а также Белорусскую ССР. УССР по праву считалась оплотом православия (около 60 % храмов (8091), 46,5 % священников (5962) и 65 % монастырей и скитов РПЦ в СССР к 1958 г.), а также 418 учащихся духовных школ. В одной лишь Полтавской области с 1960 по 1965 г. количество православных молитвенных зданий сократилось с 340 до 52[663].

Одним из основных объектов гонений с использованием возможностей спецслужб стали православные монастыри – «рассадники религиозного фанатизма», по выражению из документов КГБ УССР. В нем же отмечалось, что в обителях видят «концентрацию церковно-кликушеского элемента и приверженцев ИПЦ», «распространение фанатизма через схимников, затворников и «сестер духовных», открытие нелегальных курсов для подготовки ко вступлению в семинарии. О циничном механизме действий спецслужбы по насаждению нестроений в монастырской жизни и подготовке ликвидации обители дают представление сохранившиеся материалы «контрольно-наблюдательного дела» Житомирского УМГБ – УКГБ на Овручский женский монастырь[664].

К марту 1951 г. монастырь имел 56 насельниц (38 из них были старше 50 лет). «Обслуживал» обитель Овручский райотдел МГБ, имевший там 2 агентов и 6 осведомителей. С 1945 г. велись дела-формуляры на священника монастырского храма Елиазара Юзепчука и настоятельницу, игуменью Лукию (Наталию Дмитренко). При этом чекисты руководствовались директивой МГБ УССР № 55, направлявшей их на активизацию агентурной работы среди «монашествующего элемента». Бдительно отслеживались и пресекались «нежелательные» контакты сестринской общины. Так, была задержана и арестована «бродячая монашка» Вера Рассказова (бывшая монахиня монастыря в селе Липки Межеричского района Ровенской области), у которой изъяли и признали антисоветской (по заключению Главлита) литературу. Как отмечалось, Рассказова после разгона общины стала разъезжать по населенным пунктам и «заниматься антисоветской агитацией».

Одним из направлений усилий чекистов являлись попытки завербовать «на основе компрометирующих материалов» настоятельницу. Соответствующие задачи при этом ставились агентам «Гавриловой» и «Петровой». Последняя, в частности, характеризовалась оперработниками как особа, «по религиозным убеждениям не фанатичная, честная, откровенная, исполнительная, соблюдающая конспирацию, подробно информирующая о внутренней жизни монастыря, антисоветских высказываниях» сестер. Ее планировалось включить в группу отбираемых (по заданию разведки КГБ СССР) монахинь для направления их в общину Горненского женского монастыря в Иерусалиме.

Тревогу чекистов вызывал рост самой сестринской общины. Отмечалось, что иеромонах Савва (Остапенко)[665] направил туда из Псково-Печерского монастыря 18 своих духовных детей, в том числе пятерых «с видениями». К 1959 г. из 82 монахинь 40 пришли в обитель в течение последних 5 лет, в возрасте 19–38 лет. Среди них были и те, кто пришел в Овручскую общину по благословению отца Саввы, схиигумена Кукши (преподобного Кукши Одесского), иеромонаха Полихрония из Киево-Печерской лавры, иеромонаха Макария (Троице-Сергиева лавра).

25 декабря 1958 г. начальник УКГБ по Житомирской области полковник В. Голик направил председателю КГБ при СМ УССР генерал-майору В. Никитченко спецсообщение «о подготовке закрытия женского монастыря в городе Овруче». Монашеская община, по его словам, превратилась в «очаг распространения миссионерской деятельности и реакционного влияния монашествующих элементов на верующее население». Шла речь о напряженной морально-психологической обстановке внутри самого сестринства. Однако именно чекисты сделали все, чтобы инспирировать и раздуть внутренние нестроения в обители.

По агентурным данным, оперработники обратили внимание на присутствие среди сестер группы «старых монахинь» во главе с сестрой О., которые третировали молодых инокинь, называя их «коммунистками, слугами дьявола, колдуньями». Ухватившись за это, оперативники сделали ставку на «действенную разложенческую работу среди монашествующих, раскол среди фанатичной и влиятельной части и рядовыми монахинями, а также между монахинями, православным духовенством и верующими». Агентессы «Петрова», «Орлеанская» и «Лилия» выявляли противоречия между сестрами, старались обострить их, «порождали постоянные скандалы внутри монастыря», втягивая в них «наиболее вредных в политическом отношении монахинь».

Одновременно проводились «мероприятия по компрометации перед основной частью монашествующих и всеми верующими руководящего состава монастыря и наиболее фанатично настроенных монахинь путем разжигания склок». Вспыхнул «крупный скандал», сопровождавшийся рукоприкладством и хулиганством. Вынашивались планы организации судебного процесса над «хулиганствующими». В газетах «Комсомольская правад», «Молодь України», районных и областных газетах появились серии антирелигиозных статей, направленных на дискредитацию «основного ядра монашествующих». 25 прихожан направили письмо в Житомирский облисполком с жалобами на скандалы и «изуверство» в монастыре. Параллельно негласные помощники из числа священнослужителей «Майский», «Николаев», «Славин» «обострили взаимоотношения между монастырем и церковниками, провели важную работу по дальнейшей компрометации монашествующих».

Агентура отслеживала все процессы в монастыре. В рамках подготовки к «беспроблемному» закрытию обители оперработниками проводились профилактические беседы с монахинями, «воспитательную работу» вели партийно-советские работники. В результате психологически подавленные, запуганные сестры в большинстве своем «безропотно и положительно восприняли решение о закрытии монастыря». 25 июня 1959 г. обитель закрыли, в течение дня были выселены сестры и вывезено соответсвующее имущество (сама «операция» проходила под контролем оперработников-«водителей» и агентуры).

Такая схема работы по монастырям в арсенале чекистов была довольно типичной, что подтверждают и материалы по закрытию Тихвинского женского монастыря в Днепропетровске (до 1924 г. в обители было до 350 сестер, после возрождения в годы войны – 67). По монашествующим велось 14 дел-формуляров, 17 предварительных агентурных разработок, имелось 7 негласных источников УМГБ – УКГБ. При подготовке закрытия монастыря в соответствии с постановлением Совета Министров УССР № 914-45 от 17 июня 1959 г. использовалось 15 агентов из числа сестринства и духовенства. Активизировалась атеистическая работа, план мероприятий утвердил обком КПСС, в день закрытия 5 агентов в ограде монастыря уговаривали сестер спокойно выехать, среди грузчиков работали два оперработника. Настоятельница монастыря игуменья Ксения (Романовская) и две монахини выехали в Браиловский монастырь Винницкой области[666].

Под пристальным вниманием находилась основанная в ХIII столетии Почаевская лавра (в 1956 г. – 85 монахов, и еще 30 – в скиту), которую, к счастью, власти не решились закрыть из-за опасения негативного резонанса за рубежом[667]. По обители «работало» 10 агентов, органы КГБ беспокоило большое количество богомольцев, прибывающих со всех концов СССР и Украины (в дни Пасхи, Троицы – до 10 тыс. человек). Пристально следили за духоносными старцами, прежде всего игуменом Кукшей, «известным своими враждебными антисоветскими взглядами» (отец Кукша был переведен в монастырь в Черновицкую область)[668]. Оперативные мероприятия и вербовки были произведены и по монастырю «Глинская пустынь» на Сумщине (в июле 1961 г. обитель закрыли).

Под тщательным агентурным наблюдением находились православные архиереи. Как сообщали, например, житомирские чекисты, епископ Житомирский и Овручский Венедикт «остался на враждебных позициях по отношению к советскому строю»[669]. При этом как свидетельство неблагонадежности владыки рассматривались и такие слова: «Всю историю русский народ, его армия побеждали с именем Бога за веру, не религия, а безбожие порождают хулиганство, воровство, жестокость, нечестность, продажность», война близка, и надо молиться о ее предотвращении. Органы КГБ старались приобрести агентуру в близком окружении епископа, вплоть до проникновения в личный стол и снятия слепков от ключей от сейфа[670].

Правда, отдельные архипастыри находились в разработке по причине их сближения с оккупационными властями и их ставленниками в религиозной сфере. Так, управляющий Винницкой епархией архиепископ Симон[671], по данным контрразведки, в период оккупации участвовал в составлении приветственной телеграммы Гитлеру, произносил «антисоветские проповеди», информировал гитлеровские спецслужбы о церковных делах. Особенно раздражало чекистов то, что владыка переводил на служение в епархию бывших священников-автокефалов, отдавал предпочтение священникам из Западной Украины, ранее судимым пастырям. В плановых документах антирелигиозного отдела КГБ УССР на 1956 г. отмечалось, что ими «получена санкция» на вербовку владыки Симона с целью «разработки епископата и священников, подозреваемых в принадлежности к подполью ОУН и агентуре иноразведок»[672].

«Литерные мероприятия» для митрополитов

Под контролем контрразведки находились и внешние церковные связи РПЦ, ее экзархата в Украинской ССР. Об организации подобных мероприятий дают представление отдельные сохранившиеся документы антирелигиозного подразделения МГБ – КГБ УССР. С точки зрения изучения форм и методов работы чекистов по «церковникам», интересен эпизод с оперативным сопровождением визита в Киев (6–8 июня 1953 г.) верхушки поместной Антиохийской православной церкви[673].

Еще 15 мая 1953 г. 7-й отдел 4-го Управления МВД СССР (как известно, после смерти И. Сталина на непродолжительное время в состав МВД были переданы и органы госбезопасности) направил и.о. начальника 4-го Управления МВД УССР полковнику Цветухину сообщение об ожидающемся с 20 мая визите в СССР (по приглашению Московской патриархии) делегации Антиохийской православной церкви в составе митрополита Епифанитского Игнатия, митрополита Хауранского Афанасия и митрополита Эмесского Александра. Давалась информация о настроениях и взглядах архиереев: владыки Александр и Афанасий до революции учились по 6 лет в Киевской духовной академии, владеют русским языком, позитивно относятся к СССР и придерживаются левых взглядов. Митрополит же Игнатий к Советскому Союзу настроен предубежденно, придерживается ориентации на Англию и США и во время визита планирует собрать материал для «книги антисоветского содержания». Сообщалось о маршруте делегации, предусматривавшем посещение Москвы, Ленинграда, Киева и Одессы. Ставилась задача обеспечения «тщательного агентурного наблюдения» во время их пребывания в Украинской ССР.

23 мая 1953 г. заместитель главы МВД УССР генерал-лейтенант П. Ивашутин утвердил «План мероприятий по обеспечению агентурного наблюдения» за делегацией иерархов. Агентурное наблюдение от МВД, УМВД по Киевской и Одесской областям должно было обеспечить изучение «настроений и связей» объектов слежки. Основные агентурные мероприятия возлагались на 1-е отделение 6-го (антирелигиозного) отдела 4-го Управления МВД (подполковник Савочкин). К разработке иностранцев привлекались негласные помощники «Птицын», «Омега» (экзархат РПЦ), «Ораров» и «Лотосов» (Владимирский собор, духовная семинария) и др. На 2-й спецотдел МВД УССР возлагалась задача обеспечения оперативно-технических мероприятий, в частности установки «литеры “Н” (прослушивания) номеров в отеле», где проживали архиереи. Силами 7-го отдела МВД выставлялось наружное наблюдение за гостями и велось скрытое фотографирование, а милиция должна была провести «очистку» территории монастырей от «бродячих, кликушествующих и нищенствующих элементов».

График пребывания гостей в столице оказался весьма насыщенным: они посетили Лавру, Введенский, Флоровский и Покровский женские монастыри, осмотрели городские достопримечательности и Андреевскую церковь XVIII столетия. Были осуществлены совместные с экзархом митрополитом Иоанном богослужения во Владимирском кафедральном соборе, состоялся официальный прием владык Патриаршим экзархом, встреча с Уполномоченным Совета по делам РПЦ в УССР Григорием Корчевым. Гости побывали на кондитерской фабрике им. Карла Маркса (где их сопровождали директор и резидент МВД «Полевой»). Им вручили подарки от экзархата: серебряные с позолотой панагии, серебряные подстаканники с хрустальными стаканами, альбомы Владимирского собора и по две коробки конфет.

Во время отсутствия иерархов сотрудники МВД скрытно «посетили» их гостиничные номера, скопировав дневник митрополита Александра. Агентура добросовесно изложила на явках с ответственными сотрудниками МВД информацию о ходе визита, впечатлениях и высказываниях гостей. Так, митрополит Игнатий заявил, что убедился в лживости западной пропаганды о положении в СССР, где якобы «кругом шпионы». Гости интересовались положением православия в СССР, жизнью монастырей и материальным положением верующих. По словам митрополита Александра, он вынес «твердое убеждение, что Русская православная церковь процветает, никем не преследуется и является центром православия всего мира… Теперь нужно говорить, что все дороги ведут в Москву».

В Одессе делегация, сопровождаемая конфидентом «Петровым», посетила мужской и женский монастыри, Ильинский собор, дачу Патриарха, офтальмологический институт академика Филатова, имела беседу с этим видным ученым («простым и доступным, талантливым и замечательным человеком, совершившим много чудесных исцелений»). Во время осмотра загородного колхоза иерархи отметили, что советские люди перенесли много горя и трудностей, однако бодры и «чувствуют себя хозяевами своей Родины, такие люди всегда и везде побеждают» вопреки лжи американской пропаганды.

В июне-июле 1954 г. контрразведкой осуществлялся контроль за визитом в Киев и Одессу делегации Евангелическо-лютеранской церкви Германии во главе с председателем ее Синода, бывшим министром кабинета К. Аденауэра д-ром Густавом Хейнеманом[674]. В августе того же года проводились комплекс агентурных мероприятий и наружное наблюдение за прибывшей в Киев делегацией Антиохийской церкви и Ливанским митрополитом Ильей Карали. Особое внимание было уделено посетившей Киев в августе же 1954 г. делегации Болгарской православной церкви во главе с Патриархом Кириллом и в составе трех епископов, причем до прибытия болгарских гостей органами КГБ осуществлялось прослушивание телефонных разговоров митрополита Иоанна с Патриархом Алексием, прослушивание покоев экзарха («Святого» в зашифровке 1-го отделения 2-го спецотдела КГБ УССР).

Лишь за июль – август 1955 г. чекистам довелось «обеспечивать» приезды в Киев делегаций Александрийской, Румынской, Польской и Болгарской православных церквей, Германской евангелической церкви, Протестантской церкви Канады, Англиканской церкви, Евангелическо-лютеранской церкви Дании.

Тревогу контрразведчиков вызвала встреча с митрополитом Иоанном прибывшего в Киев в мае 1954 г. «представителя УАПЦ и общественности Канады», председателя Канадского общества культурных связей с Советским Союзом адвоката Василия Свистуна[675], ранее посетившего Москву и имевшего там беседу с председателем Отдела внешних церковных сношений Патриархии, митрополитом Крутицким и Коломенским Николаем (Ярушевичем). Эмиссар, отмечалось в документах, «был известен» КГБ СССР как «ярый националист и сторонник автокефалии» православия в Украине. Как доносил кураторам из КГБ источник «Омега», 26 мая 1954 г. В. Свистун был принят митрополитом Иоанном – по просьбе упомянутого Г. Корчевого поговорить с гостем «минут 15». Однако в ходе состояшейся трехчасовой встречи В. Свистун весьма напористо повел разговор, выражая возмущение прекращением богослужения на украинском языке в Андреевской церкви, безбрачием епископата, наименованием «Русская» в названии Православной церкви, с чем категорически не могут примириться «канадские» украинцы.

Как сообщал уже 5 июля 1954 г. источник Одесского УКГБ «Петров», митрополит Иоанн в беседе с Патриархом Алексием пересказывал слова В. Свистуна: «у нас, украинцев, самое ненавистное слово – это русский». В беседе же с митроплитом Иоанном, сообщал «Омега», гость стал склонять экзарха к составлению ходатайства перед Московской патриархией («в целях улучшения духовного общения с украинцами», проживающими за рубежом) о переименовании парафий в УССР в «Украинскую православную церковь» под юрисдикцией РПЦ. В блокноте Свистуна составили карандашный проект письма, завизированный управляющим делами Экзарахата протоиереем Николаем Скоропостижным. «Все равно это не пройдет», – пояснил потом владыка Иоанн отцу Николаю свое спокойное отношение к инициативе гостя. И хотя Патриарх не придал значения этому случаю, а обращения В. Свистуна (год спустя) о судьбе «начинания» ничего не дали, агенты-священнослужители Киева и Львова вынуждены были долго пояснять В. Сухонину и другим сотрудникам КГБ причины такой уступки. О происшествии было доложено 14 июня 1954 г. заместителю председателя КГБ СССР К. Луневу[676].

Нередко информация КГБ об общении с представителями зарубежных церквей носила острый характер. Как пример можно привести «Спецзаписку о враждебных проявлениях со стороны высшего духовенства», подготовленную в КГБ УССР заместителем начальника Одесского УКГБ полковником Юферовым 20 сентября 1954 г. Как сообщалось, 26 августа в Одессу из Москвы прибыли Патриарх Московский Алексий I и другие иерархи РПЦ, Патриарх Антиохийский и всего Востока Александр III, митрополит Илья Карам, а также влиятельный секретарь Предстоятеля РПЦ Даниил Остапов с сыном Леонидом.

Александр III, сообщали источники КГБ, заявил о «полной свободе совести в Советском Союзе», где «столько народу молится, видно, что они искренне верующие. Для Америки Советский Союз страшен, они его боятся». «Я стою только за коммунизм», – заявил Илья Карам в беседе с Алексием I. Однако, доносил «Петров», Патриарх, митрополит Лениградский и Новгородский Григорий (Чуков) и Д. Остапов «своим поведением стремились создать обстановку, отрицательно влияющую на мнение о Советском Союзе Александра III и его митрополитов». В частности, Патриарх рассказал о публикациях в прессе антирелигиозных статей. Говоря о возрождении широкой антирелигиозной пропаганды, он отметил: «Если бы был Сталин, то он бы смог отклонить этот не вовремя поставленный вопрос». Местные же власти выслуживаются перед Центром, ведут «грубую агитацию» против церкви, применяют репрессии и увольняют верующих учителей. Мнение Патриарха горячо поддержал и присутствующий академик В.П. Филатов. Митрополит Григорий (Чуков) с согласия Патриарха подготовил в адрес Г. Карпова «злобного характера письмо», выражавшее «протест духовенства против антирелигиозной пропаганды»[677].

Пробоина для инославной экспансии

В разгар хрущевского наступления на веру на заслуженный отдых неожиданно отправили и самого В. Сухонина. Формально полковника подвели под принятый по инициативе Н. Хрущева 15 января 1960 г. Закон СССР «О новом значительном сокращении Вооруженных Сил СССР» (на 1,2 млн человек, то есть на треть). О связанных с этим многочисленных личных драмах служивых людей написано немало, хотя само сокращение почти 6-миллионной Советской армии и переброска ресурсов на улучшение благосостояния общества было насущной задачей – всего же в 1958–1960 гг. тремя волнами армию сократили на 3,2 млн человек.

В. Сухонина уволили по состоянию здоровья как негодного к воинской службе в мирное время, с правом ношения воинской формы одежды и в связи со значительным сокращением личного состава силовых структур. Показательно, что перед увольнением с заслуженным контрразведчиком беседовал лично председатель КГБ при СМ УССР (в 1954–1970 гг.), генерал-лейтенант Виталий Никитченко, пришедший в госбезопасность с партийной работы в рамках «хрущевской оттепели».

Думается, отставка В. Сухонина произошла в рамках кадровых перемен в органах государственной «опеки» РПЦ и религиозной сферы в целом. С одной стороны, с 1959 г. Н. Хрущев развернул новое наступление на церковь, само существование которой категорически не укладывалось в программу форсированного строительства коммунизма до 1980 г. (официально закрепленной в новой Программе КПСС, принятой в 1961 г. на XXII съезде КПСС). Это требовало прихода в органы церковно-государственных отношений новых функционеров, прошедших школу партийно-советской работы, а также корректив в стиле работы спецслужбы (с хрущевских времен согласие на негласное сотрудничество с КГБ становится почти обязательным условием получения епископского сана). Поощрялось ренегатство священнослужителей. Печальную известность получили бывший профессор Ленинградских духовных школ, изверженный из сана протоиерей Александр Осипов, и отлученный от церкви бывший преподаватель Саратовской семинарии и кандидат богословия Евграф Дулуман.

Назначенный вместо генерал-майора КГБ в отставке Георгия Карпова (личного выдвиженца И. Сталина, председателя Совета по делам РПЦ в 1943 – феврале 1960 г.) партийный работник Владимир Куроедов сразу же повел дело к усилению жёсткого контроля над духовенством и руководством Московской патриархии. Совместно со ставленником Н. Хрущева, председателем КГБ при СМ СССР (1958–1961 гг.) Александром Шелепиным новый «обер-прокурор» (в 1960–1984 гг.) уже в апреле 1960 г. добился от Патриарха Алексия І согласия на устранение с должности председателя Отдела внешних церковных сношений и от работы во Всемирном совете мира митрополита Крутицкого и Коломенского Николая (Ярушевича). 24 ноября 1960 г. владыка Николай в беседе с представителями ЦК КПСС поставил вопрос о «фактах физического уничтожения Православной церкви… В настоящее время ведется явная линия на уничтожение церкви и религии вообще, и более глубоко и широко, чем это было в 1920-х годах…»[678]. Иерарха тихо вывели на пенсию, 13 декабря он скончался в полной изоляции в Боткинской больнице[679].

После отстранения от власти Хрущева (в день Покрова Пресвятой Богородицы, 14 октября 1964 г.) откровенные гонения на православие сменились более утонченными действиями. В августе 1970 г. заместитель председателя Совета по делам религий при СМ СССР В. Фуров направил записку в Отдел пропаганды ЦК КПСС «Об итогах перестройки церковного управления и работе по усилению контроля за деятельностью религиозных объединений», где подводились итоги «церковной реформы» за 10 лет: «Во-первых, коренную перестройку церковного управления, отстранение духовенства от административных, финансово-хозяйственных дел в религиозных объединениях, что лишило их власти и подорвало авторитет служителей культа в глазах верующих; во-вторых, восстановление права управления религиозными объединениями органами, выбранными из числа самих верующих, что полностью соответствует требованиям советского законодательства о культах; в-третьих, перекрытие всех каналов благотворительной деятельности церкви..; в-четвертых, ликвидация льгот для церковнослужителей в отношении подоходного налога, обложение их как некооперированных кустарей, прекращение государственного социального обслуживания гражданского персонала церкви, снятие с профсоюзного обслуживания церковных активистов, роспуск и ликвидация профорганизаций в религиозных организациях..; в-пятых, ограждение детей от влияния религии, в результате теперь полностью прекращено привлечение подростков к участию в церковных хорах и к сослужению духовенству; в-шестых, перевод служителей культа на твердые оклады, независимо от совершенных ими количества богослужений и обрядов, ограничение материальных стимулов духовенства, что снизило его активность…»[680].

Получается, что «обер-прокурорство» Г. Карпова (на которое, собственно, и пришлась работа Сухонина по «церковной линии») оказалось не самым худшим периодом для церковно-государственных отношений. За время же правления Никиты Сергеевича (точнее, 1958–1963 гг.) в стране закрылось свыше 4000 храмов. В. Куроедов в докладе на Всесоюзном совещании хлестко характеризовал работу своих предшественников: «Совет непоследовательно проводил линию партии и государства в отношении церкви и скатывался зачастую на позиции обслуживания церковных организаций. Занимая защитнические позиции по отношению к церкви, вёл линию не на борьбу с нарушениями духовенством законодательства о культах, а на ограждение церковных интересов»[681].

Чекисты-«религиоведы» сталинской формации (иные успели принять участие в довоенных физических репрессиях против священнослужителей), как это парадоксально не звучит, были воспитаны в более прагматическом духе по отношению к церкви, определенное время (понимая волю Кремля) даже работали на восстановление позиций РПЦ, в целом проводили более гибкую агентурно-оперативную линию, нежели при возрождении Хрущевым догматического марксизма и оголтелого административно-пропагандистского давления на православие. Оперативные силы и средства МГБ – КГБ УССР были обращены на противодействие (как бы мы сейчас не оценивали это с точки зрения современных понятий и законодательства) деструктивным сектам, за спиной которых часто стояли кукловоды из спецслужб противников СССР по межблоковому противостоянию в мире.

Теперь же РПЦ вновь становилась приоритетным объектом для преследований, возрождался вал атеистической пропаганды. Сами органы КГБ выходили на ЦК Компартии Украины с предложениями ужесточения условий религиозной жизни. В частности, предлагалось через негласных помощников среди епископата РПЦ «резко ограничить прием лиц на учебу в духовные семинарии», ограничить миссионерскую деятельность, закрыть 1448 «дочерних» приходов РПЦ, обязать (!) Совет по делам религиозных культов при СМ УССР «систематически проводить работу» по сокращению количества религиозных общин[682].

Гонители церкви пробивали широкие духовные бреши для сект, «катакомбного православия» (известен пристальный интерес к нему зарубежных разведцентров), экспорта набиравших популярность среди интеллигенции мистических «учений» и оккультизма, «восточных» культов, деструктивных неокультов, «церковного диссидентства». По мнению украинского историка Виктора Палецкого, «основной хрущевский удар по православию был нанесен в России… В то же самое время мало обращалось внимания на «неофициальное» возрождение униато-католической конфессии в Западной Украине, баптизма и иудаизма, а энергичные протесты мусульман вынудили власти почти прекратить, во избежание реставрации басмачества, закрытие мечетей в Средней Азии и Поволжье. Зато в тех же регионах чуть ли не массовым образом закрывались учреждения православного, в том числе старообрядческого, культа».

Действительно, оголтелые гонения на православие, резко контрастировавшие с «конкордатом» 1943–1953 гг., помимо прочего, открыли шлюзы для сект и неокультов, чьи руководящие центры, как правило, находились в странах – основных противниках СССР по «холодной» (преимуществоенно – информационно-психологической) войне. Если в 1954 г. в Советской Украине насчитывалось около 93 тыс. членов ЕХБ, то к 1960 г. – уже около 105 тыс. (включая 1273 пресвитеров и 3647 проповедников), адвентистов – соответственно, 8,2 тыс. и свыше 10 тыс., ежегодно ряды иеговистов возрастали в этот период на 300 человек (к 1961 г. в УССР имелось свыше 6 тыс. иеговистов, по которым велось 14 групповых и 95 агентурных разработок, работали 145 агентов, включая 29 источников в руководящих звеньях), свыше 10 тыс. адептов состояли в 600 нелегальных общинах пятидесятников-«трясунов» (по ним работало свыше 230 агентов). Свыше 1600 участников имелось в подпольных общинах ИПЦ, подгорновцев, иоаннитов, игнатьевцев. Несмотря на то что лишь в 1949–1952 гг. МГБ «ликвидировало» три состава катакомбного епископата УГКЦ, подполье униатов продолжало действовать, и к началу 1961 г. чекисты насчитывали 323 «неприсоединившихся» к РПЦ бывших клирика-униата (за которыми следили 44 агента)[683].

С 1970-х гг. КГБ фиксировал попытки закордонных националистических центров внедрить в Украине популярное ныне неоязычество на манер РУН-веры (взращенной еще специалистами гитлеровской СС). Зарубежные спецслужбы стремились понятное в 1920–1930-х гг. понятие «церковного подполья» наполнить новым, сугубо подрывным содержанием. На фоне притеснений православия, именно в 1960-е гг. в Европе и США, отмечает подготовленный 5-м Управлением КГБ СССР справочник о зарубежных религиозных организациях, произошел резкий рост многочисленных псевдорелигиозных и клерикальных организаций, «нетрадиционных религий» и «неканонических верований» (в США – свыше 1000, Англии – свыше 150, ФРГ – более 100 течений, по нескольку десятков в каждой из несоциалистических европейских стран). Это стало одним из проявлений известного потрясения духовных и моральных основ евроатлантической цивилизации 1960-х гг., включая известные молодежные и расовые бунты, наркотическую «психоделическую революцию», «сексуальную революцию», засилье постмодернизма в литературе и искусстве, обществоведении, переформатирование традиционной морали, окончательное изгнание религиозных начал в «гетто» церковной ограды.

Именно в 1960-х гг. спецслужбы США и их ведущих союзников по НАТО окончательно определились с приоритетным объектом разведывательно-подрывной деятельности с целью развала СССР – сфера межнациональных отношений и религиозные конфессии. Появилась сеть исследовательских и аналитических центров, разрабатывавших тактику, методы и приемы информационно-психологической борьбы на основе новейших достижений социальной и аналитической психологии, лингвистики, этнологии, семантики, семиотик. В частности, по отношению к верующим в СССР рекомендовалось всячески поощрять их контакты (сращивание) с идейно-политической оппозицией, насаждать конспиративность, агитировать их в пользу перехода на «катакомбное» положение, за превращение в религиозных экстремистов.

Судя по всему, фактический руководитель «церковной линии» НКГБ – МГБ – КГБ Украины с 1944 г. В. Сухонин не соответствовал новым требованиям к богоборцам. В отставку полковник вышел с орденами Красного Знамени и Красной Звезды, медалями, званием Почетного сотрудника госбезопасности (1959 г.), присвоенным за результативную работу «против церковно-сектантского подполья». К сожалению, у нас нет сведений о дальнейшей судьбе этого, безусловно, незаурядного человека. Его знания наверняка были бы полезны современной Украине, где буйствуют секты, принадлежащие к 350 (!) различным направлениям.

Время собирать камни

Уходя, полковник Сухонин своему преемнику на посту начальника 5-го отдела 2-го (контрразведывательного) Управления полковнику В. Секареву (акт приема-передачи дел был подписан 13 апреля 1960 г.) оставлял действующими по антирелигиозной линии 35 дел групповой агентурной разработки (на 147 человек), 295 дел агентурной разработки, 35 дел оперативной проверки (на 55 человек), 49 контрольно-наблюдательных дел, по которым совокупно использовали 1628 агентов (из них 470 работало по РПЦ, включая 24 оперативных источника в монастырях и 16 – в духовных семинариях). За полтора года (1956 – май 1957 г.) по религиозной линии КГБ УССР арестовал 134 человека (из них 115 участников различных сект)[684].

Особенно гордились (и докладывали в Москву) украинские чекисты приобретенными ими негласными помощниками, имевшими особые информационные возможности: одним из руководителей евангельских христиан-баптистов, «епископом пятидесятников», «авторитетами» иеговистов, бывшими приближенными митрополита А. Шептицкого, рядом иерархов РПЦ. Информаторы спецслужбы выезжали в длительные вояжи к единоверцам за рубеж, обучались в Библейском институте в Англии, вели дружескую переписку с иерархами заграничных центров УГКЦ и УАПЦ, были направлены в сестринскую общину православного Горненского женского монастыря в Иерусалиме. Некоторых «воспитанников» подразделения В. Сухонина передали на связь внешней разведке КГБ СССР[685].

Начальник антирелигиозного отдела КГБ УССР Владимир Секарев (публикуется впервые)

Заслуживает внимания и преемник Сухонина на посту начальника отдела – Секарев Владимир Карпович, также длительное время прослуживший заместителем начальника и руководителем профильного подразделения госбезопасности на Украине. Родился он 26 февраля 1918 г. в Орловской области. Полковник госбезопасности (с марта 1959 г.). Закончил педучилище, обучался в Орловском пединституте. На службе в органах госбезопасности с февраля 1938 г. В 1939 г. закончил Калининскую школу ГУГБ НКВД СССР. Член Компартии с 1944 г. С 1940 г. как оперработник 5-го отделения 2-го отдела УГБ НКВД УССР «обслуживал» все институты Академии наук УССР, имея на связи 2 резидентов, 6 агентов, 3 осведомителей, вел 40 дел-формуляров. В 1944–1947 гг. – начальник отделения 2-го Управления НКГБ – МГБ УССР по «обслуживанию кадров Академии наук УССР». Старшие начальники характеризовали его как «вдумчивого и культурного чекиста, вежливого, тактичного», но флегматичного по натуре, к тому же подверженного определеному высокомерию по отношению к представителям научной среды. При этом «агентурную работу любит, знает ее хорошо, имеет значительный опыт работы с агентурой из числа интеллигенции».

По «религиозной линии» спецслужбы начал работу с 1947 г., в 1953–1957 гг. – заместитель начальника «религиозных» подразделений МГБ – МВД – КГБ УССР. В личном деле отмечались его результаты по разработке униатов и католиков Западной Украины, а также «зарубежного сектантского центра». Работал «освобожденным» секретарем партийного комитета КГБ при СМ УССР (1957 г.). Начальник Инспекции при Председателе КГБ при СМ УССР, помощник Председателя КГБ УССР (1957–1959 гг.). В 1960–1961 гг. – начальник 5-го отдела 2-го Управления КГБ УССР (снят за потерю секретного документа), до 1964 г. – заместитель начальника этого же подразделения. Начальник антирелигиозных подразделений 2-го и 5-го Управлений КГБ УССР с 1964 до 1978 г. Среди личных «положительных результатов» в оперативной работе полковника руководство выделяло успешные контрразведывательные мероприятия по линии Ватикана, зарубежных центров иеговистов и их подполья в УССР (включая удачную комбинацию по «подставе» квалифицированного агента «главарям иеговистов»). Несколько приобретенных им агентов выводилось за рубеж и использовалось для разработки «церковных центров». С 1974 г. имел статус офицера действующего резерва КГБ под прикрытием должности в Совете по делам религии при СМ УССР. Уволили В. Секарева с воинской службы в марте 1978 г.[686]

Организационно-функциональные изменения произошли и в самом подразделении КГБ, работавшем по «церковникам и сектантам», прежде всего – в направлении усиления собственно контрразведывательных функций по линии противодействия спецслужбам государств-противников, все более энергично использовавших религиозные объединения для разведывательной и подрывной работы на территории СССР[687]. С марта 1960 г. его основными задачами являлись:

• «организация и ведение работы по выявлению агентуры вражеских разведок и Ватикана среди духовенства, церковников и сектантов»;

• проведение, совместно с 1-м (разведывательным) Управлением КГБ при СМ УССР, оперативных мероприятий против Ватикана и «других зарубежных церковно-сектантских центров»;

• «выявление и пресечение» организованной антисоветской деятельности «враждебных элементов среди церковников и сектантов»;

• организационно-методическая помощь профильным подразделениям региональных органов КГБ, обобщение опыта контрразведывательной работы.

Соответственно, вводится новая структура отдела (12 оперработников) в составе групп:

первая группа (старший группы – старший оперуполномоченный подполковник М. Купцов[688]): контрразведывательная работа против зарубежных церковных центров и Ватикана, выявление агентуры иностранных разведок среди католиков, униатов, православного духовенства и протестантских деноминаций, а также «пресечение антисоветской деятельности» православного духовенства, «церковно-монархических» нелегальных формирований, подполья УГКЦ, обобщение опыта контрразведывательной работы (в частности, старший оперуполномоченный майор Л. Евреев «ведал» РПЦ, ее монастырями и семинариями);

вторая группа (старший оперуполномоченный подполковник К. Салтыков[689]): контрразведывательная работа против Всемирного и Западноевропейского центров Свидетелей Иеговы, ликвидациия их подполья в УССР, помощь УГКБ Украины по этой линии;

третья группа (старший оперуполномоченный майор Н. Анненко[690]): контрразведывательная работа по отношению к зарубежным центрам и внутренней сети ЕХБ, адвентистов, пятидесятников, адвентистов-реформистов и других легальных и нелегальных протестантских течений[691].

Продолжалась весьма энергичная работа. Лишь за первое полугодие 1960 г. отдел и профильные подразделения УКГБ прекратили деятельность 74 звеньев иеговистов (12 участников арестовано), 45 – нелегалов-пятидесятников (трое арестовано), 5 групп подполья ИПЦ (трое проповедников задержано), 3 – адвентистов-реформистов. Одновременно «при участии органов КГБ» закрыли 8 православных монастырей и 322 храма, 6 католических костелов, «провели мероприятия по ограничению деятельности» старейшей на Руси Киево-Печерской лавры с «перспективой ликвидации» обители к 1961 г. Готовилась агентура для «подставы» Ватикану и зарубежным центрам иеговистов, было завербовано 38 человек. Проводились мероприятия по компрометации памяти митрополита Андрея Шептицого в связи процессом его канонизации Ватиканом[692].

Сотрудник антирелигиозного подразделения МГБ-КГБ УСССР, офицер-фронтовик Николай Анненко (публикуется впервые)

В завершение вернемся к судьбе бывшего подчиненного Сухонина. Георгию Захаровичу Санникову приехавший в июле 1956 г. в Киев сотрудник отдела кадров Первого главного управления (ПГУ, внешняя разведка) КГБ СССР предложил пройти обучение в разведшколе («школе № 101») в Москве. После этого бывший подчиненный Сухонина 17 лет проработал «в поле» в германоязычных странах. Вернувшись после очередной «боевой» командировки в Москву, разведчик ожидал назначения в Швейцарию. В то время в столице обретался его коллега по ПГУ, чем-то серьезно проштрафившийся по финансовой части в загранкомандировке и попавший под плотную проверку контрразведки на родине. В телефонном разговоре с Санниковым товарищ стал крыть руководителя разведки Георгия Крючкова (протеже председателя КГБ СССР Юрия Андропова), которого считали «парашютистом» (на сленге чекистов – непрофессиональным разведчиком, сразу же пришедшим на хорошую должность из партийного или комсомольского аппарата). Георгий Захарович, на свою беду, в крепких выражениях поддержал пренебрежительный разговор о несимпатичном и ему начальстве…

Записи роковой беседы, писал в мемуарах «Да, я там работал» его сослуживец Е. Григ (псевдоним)[693], легли на стол руководству. Единственное, что непосредственные начальники сумели сделать для заслуженного сотрудника спецслужбы, – затянуть служебное расследование до получения Санниковым права на пенсию (вскоре у него умерла супруга, «которую он любил так, как сейчас уже и не любят»). Самого отставного разведчика едва устроили на скромную должность в одно из вспомогательных подразделений Всесоюзного агентства по авторским правам.

«Отвечает требованиям к епископу…» Духовные школы Украины как объект интереса спецслужб

«Церковь нуждается в кадрах»

Возрождение деятельности духовных учебных заведений Украины стало прямым и важным последствием радикального изменения государственного курса по отношению к православию в СССР в годы Великой Отечественной войны и конкретных договоренностей высших иерархов РПЦ с главой советского правительства на судьбоносной встрече 4 сентября 1943 г. Принявших участие в беседе митрополитов, будущих Патриархов Московских и всея Руси Сергия (Страгородского) и Алексия (Симанского), а также митрополита Николая (Ярушевича, довоенного экзарха РПЦ в Украине) заверили в том, что «Правительство не будет иметь возражений против открытия семинарий и академий»[694]. Для руководства духовными школами в Священном синоде РПЦ создали учебный комитет во главе с митрополитом Ленинградским Григорием (Чуковым), который к ноябрю 1943 г. разработал основные документы, определяющие регламент работы духовных учебных заведений.

С точки зрения конструктивного подхода тогдашних спецслужб к возрождению церкви (пусть и «санкционированного» самим Сталиным) показательны усилия председателя Совета по делам Русской православной церкви при Совете народных комиссаров СССР, полковника НКГБ Г. Карпова по преодолению сопротивления отдельных представителей госаппарата открытию духовных школ. На заседании упомянутого Совета Г. Карпов недвусмысленно заявил: «Отказать в этом вопросе – значит подчеркнуть обратное, а не декларируемую свободу совести. Церковь нуждается в кадрах. Подготовка новых священнослужителей несколько освежит и даст возможность иметь молодой состав, который родился и обжился в условиях советской современной обстановки…». По его же настоянию в программу духовных школ ввели курс по изучению Конституции СССР и законодательства о религиозных культах[695].

В 1944 г. в Москве открыли Богословский институт и пастырско-богословские курсы, положившие начало возрождению системы духовного образования РПЦ. Кроме них, появились богословско-пастырские курсы еще в восьми епархиях. В дальнейшем они были преобразованы в две духовные академии и восемь семинарий. Впервые после разгрома своих учебных заведений церковь получила возможность легальной профессиональной подготовки священнослужителей. В 1945 г. Совет Министров СССР дал согласие на открытие пастырско-богословских курсов еще в нескольких городах страны, в том числе в Киеве. В 1946 г. начался процесс преобразования курсов в духовные семинарии, а богословских институтов в академии. Святейший Патриарх Алексий I предложил открыть Духовную академию и в Киеве, однако реализовать эту инициативу не удалось[696].

Возрождались старинные благочестивые традиции в сфере духовного образования. Так, 4 декабря 1946 г. заслуженный протоиерей М. Станиславский высказал в присутствии Патриарха пожелание о создании за счет средств епархий РПЦ дополнительного стипендиального фонда для подддержки лучших учащихся духовных заведений, что было тут же одобрено Алексием I. Последний подчеркнул соответствие почина «духу старинных православно-русских, а также украинских традиций… тесного взаимообщения рассадников духовного просвещения с приходами». К началу 1948 г. в духовных школах СССР обучалось 562 человека (при общем количестве действующих храмов в 14 329)[697].

18 апреля 1945 г. Священный синод благословил организовать пастырско-богословские курсы в Одессе, которые через год были реорганизованы в семинарию (в здании Свято-Пантелеимоновского подворья). С 1946 г. на базе курсов заработала Волынская духовная семинария. 18 февраля 1947 г. в Киеве на основе пастырско-богословских курсов была торжественно открыта духовная семинария. При этом ведущая религиозная конфессия республики располагала (к сентябрю 1955 г.) лишь 222 учащимися в трех духовных семинариях при высоком среднем возрасте священнослужителей. В восточных областях УССР проблема лишь частично была решена за счет переезда свыше 100 священников, включая имевших дореволюционный стаж, из Западной Украины, причем эта категория клира вызывала повышенное внимание органов госбезопасности. К февралю 1957 г. в духовных школах Украины обучалось уже 364 человека[698].

Значительного количества подготовленных священнослужителей требовала возродившаяся, фактически в годы войны с гитлеровскими агрессорами, Православная церковь. Как известно, в силу ряда причин (провал планов И. Сталина по созданию «православного Ватикана» как орудия внешней политики, недовольство ростом религиозности населения среди консервативной части идеологического аппарата и регионального партаппарата, развертывание «холодной войны» и энергичные попытки спецслужб геополитических противников СССР использовать духовный фактор) с середины 1948 г. начинается определенное наступление правящей партии большевиков и государства на права верующих. Тем не менее накануне смерти И. Сталина в 19 епархиях РПЦ в УССР имелось 8763 открытых храма (46 % от общего количества в СССР), служило 17 епископов, 5775 священников и 415 диаконов, существовало 39 монастырей (13 мужских) с 2656 монашествующими (57 % от общесоюзной братии)[699]. Еще до начала фронтальных гонений, развернувшихся с 1958–1959 гг. по инициативе хрущевского руководства, в 1955 г. в республике работало уже 8484 храмов, к началу 1957 г. – 8091, число монастырей сократилось до 8 (и 15 скитов, 2413 монашествующих)[700].

Время «Матросовых»

Отметим, что до нас дошли лишь отдельные документы, посвященные агентурно-оперативным мероприятиям спецслужб в духовных учебных заведениях. Среди них можно назвать «Докладную записку об агентурно-оперативной работе по Одесской духовной семинарии» по состоянию на 10 января 1950 г., отражающую профессиональные устремления и методы работы госбезопасности по отношению к подготовке духовных кадров РПЦ в Украине. Данный документ содержится в контрольно-наблюдательном деле (КНД) Управления МГБ – КГБ при СМ УССР по Одесской области (1953–1957 гг.)[701]. Перспективным в связи с этим представляется углубленное изучение архивных фондов региональных органов госбезопасности в Киеве, Одессе, Луцке.

В отчетно-информационных документах спецслужбы православное духовенство, мирской церковный актив («церковники») и участники незарегистрированных (нелегальных) религиозных течений (как то «Истинно-православная церковь» и др.) проходили по общей линии оперативной разработки. По состоянию на 21 мая 1950 г. органами МГБ УССР по этой категории находилось в разработке и под агентурным наблюдением 1923 человека, в том числе 945 представителей православного клира (велось 63 агентурных дела на 403 человека и 1520 дел-формуляров на конкретных граждан). Негласный аппарат на этом направлении (включая и оперативные источники по духовным учебным заведениям) состоял из 834 агентов и 2123 осведомителей (с 1952 г. категория осведомителей упразднялась, оставались лишь агенты). За октябрь 1949 – май 1950 г. аппарат пополнился 50 агентами и 125 осведомителями. За этот же период по «церковно-сектантской линии» арестовали 669 человек, из них 13 православных клириков (основная масса задержанных пришлась на 371 участника «сектантских групп» и 165 бывших священнослужителей и монашествующих Греко-католической церкви)[702].

Традиционно 1-е отделение антирелигиозного отдела ведало Православной церковью, среди его сотрудников был и «куратор» Киевской духовной семинарии (КДС), в 1956 г., например, оперуполномоченный капитан Кондратьев[703]. Начальник же отделения капитан Калашников оказывал помощь региональным УКГБ по разработке преподавателей и студентов соответствующих духовных школ[704].

Увы, но негласное сотрудничество с чекистами иногда выступало закономерной прелюдией к открытому ренегатству со стороны священнослужителей. Классическим случаем стала измена вере Христовой со стороны Павла Дарманского, уроженца Одесской области. Еще во время учебы в Одесской семинарии он стал на путь конфиденциальных отношений с МГБ под псевдонимом «Матросов»[705], в 1955 г. окончил Ленинградскую духовную академию (как известно, ее и.о. ректора, инспектор, священник Александр Осипов стал агентом спецслужбы и закончил открытым уходом из церкви), стал кандидатом богословия, служил священником. 11 февраля 1958 г. написал заявление уполномоченному Совета по делам РПЦ об «окончательном разрыве» с церковью, опубликовал вскоре в «Комсомольской правде» антирелигиозное письмо. Выступал с атеистическими лекциями, выпустил известную в свое время книгу «Побег из тьмы», своеобразное собрание «историй», дискредитирующих моральный облик преподавателей и студентов ОдДС.

Приоритетной задачей чекисты считали регулирование набора в семинарии с помощью своих агентурных возможностей, недопущение туда лиц политически неблагонадежных или просто подозрительных, с точки зрения лояльности господствующей идеологии или советскому строю. Об этом прозрачно говорилось в документе (15 января 1951 г.) из упомянутого КНД Одесского УМГБ: «В порядке проведения профилактических мероприятий по очистке слушателей Одесской духовной семинарии (ОдДС)[706] от лиц, не вызывающих политического доверия, в 1950 г. нами через агентуру из 44 человек, подавших заявления на поступление в семинарию, было отчислено 10 человек» (в том числе 6 не допущены к экзаменам).

Для адекватного тогдашним общественно-политическим реалиям и оперативной обстановки развертывавшейся «холодной войны» понимания ситуации сразу же отметим, что в первые послевоенные годы сказывалось тяжелое наследие нацистского режима, чьи спецслужбы энергично вели подрывную работу в религиозной сфере. Оккупанты сеяли нестроения, церковные расколы, насаждали деструктивные секты, вели вербовочную работу среди клира, принуждали священнослужителей в проповедях ратовать за лояльность «новому порядку», умело спекулировали на потрясениях верующих от предвоенных жесточайших гонений на церковь[707].

Поиск агентуры противника и коллаборационистов в религиозной сфере, активных участников ОУН оставался одним из приоритетов работы советских спецслужб в этой области еще длительное время. В частности, в ОдДС в 1950 г. арестовали преподавателя Федора Прибыта, в 1941–1944 гг. благочинного и руководителя городской организации ОУН в г. Шепетовке Хмельницкой области. По данным контрразведки, широко использовал церковный амвон для пронемецкой пропаганды, затем бежал в Польшу, по каналам репатриации попал в Одессу, где служил священником Ильинского собора (был осужден на 10 лет лагерей)[708].

Кроме того, до середины 1950-х гг. шло ожесточенное противоборство с вооруженным подпольем ОУН в Западной Украине (откуда шел наибольший приток абитуриентов семинарий). С учетом широкой поддержки повстанцев местным населением среди кандидатов на учебу неизбежной становилась доля близких родственников подпольщиков, бывших ссыльных и спецпереселенцев (из региона в 1944–1953 гг. было депортировано 203 тыс. жителей), а также бывших «бандпособников».

Одной из приоритетных задач органов МГБ – КГБ по отношению к духовным школам являлось недопущение к учебе лиц, причастных к антисоветскому движению сопротивления ОУН и УПА. Как отмечалось в одном из отчетов Секретно-политического управления КГБ УССР[709], в 1954 г. в Волынскую духовную семинарию (ВДС) «пытались устроиться» бывшие участники националистического подполья и родственники членов ОУН, а студент В. Сторожук разрабатывается на предмет выяснения его принадлежности к подполью. В 1956 г. среди абитуриентов этого учебного заведения выявили 23 человека, по тогдашним понятиям, с «серьезными компрометирующими материалами» – они оказались родственниками членов ОУН, «активными бандпособниками» (то есть членами широкой социальной базы поддержки антикоммунистического повстанчества Западной Украины), некоторые досрочно вернулись в период «оттепели» из исправительно-трудовых учреждений ГУЛАГа.

Через оперативные позиции среди администрации семинарии они не были допущены к экзаменам «под благовидными предлогами», а среди первокурсников приобрели трех агентов[710]. Отметим, что давление спецслужбы на администрацию и преподавателей ВДС тем не менее не помешало квалифицированным священникам[711] наладить учебный процесс, к 1957 г. число воспитанников возросло до 148. Инспектировавший тогда же ВДС профессор МДА и секретарь учебного комитета Священного синода М. Доктусов назвал ее лучшей в СССР после Московской и Ленинградской[712].

Отметим, что, по официальным данным, только добровольно из подполья вышло до 77 тыс. его участников, воспользовавшихся рядом амнистий, к тому же слушатели богословско-пастырских курсов и студенты (с 1946 г.) духовной семинарии в Луцке практически представляли все области Западной Украины, причем до 60 % являлись бывшими адептами униатской церкви[713]. Ситуация усугублялась добытой контрразведкой информацией о том, что в 1951 г. Провод ОУН(Б) на Западной Украине приказал формировать «запасные сетки» из нестарых мужчин с большим жизненным опытом, авторитетом, ничем себя не скомпрометировавших перед властью и внедрять их на перспективу в официальные и учебные учреждения, снабжая паролями[714].

Селекция по-чекистски

Приводились показательные примеры недопущения к учебе. Петр С. (Измаильская область) оказался фигурантом разработки УМГБ как «член подпольной террористической группировки» (!). Полтавчанин Феодосий М. проходил по материалам МГБ как подозреваемый в вербовке немецкими спецслужбами периода оккупации, выезжавший в Германию, автор «антисоветских высказываний»[715].

Вместе с тем целенаправленный отбор поступающих был необходим в силу специфического мировоззрения ряда воспитанников, несовместимого не только с жизненно важной для СССР государственной идеологией межнационального согласия («дружбы народов»), но и с евангельскими настановлениями. Даже в 1957 г. 26-летний выпускник КДС, диакон Исаак М. (уроженец Ровенщины) шокировал жителей села Носовка Черниговской области (куда он прибыл на служение) «злобными антисоветскими националистическими высказываниями». Помимо критики Богдана Хмельницкого по «продаже родины», отец диакон заявлял: «Жиды должны жить у себя на родине, кацапы у себя, а украинцы – у себя. Жиды заняли все лучшие места, их нужно выгнать всех с Украины, а также и кацапов, пусть живут у себя»[716].

О механизме «решения вопроса» органами КГБ о целесообразности обучения в духовной школе того или иного «неблагонадежного» лица дает представление эпизод со студентами 3-го класса КДС, братьями Петром и Михаилом Гончаренко. Поводом для оперативного контроля над студентами послужила информация (март 1953 г.) агента «Лотосова», заподозрившего их в принадлежности к секте «хлыстов», по заданию которой они якобы решили приобрести духовное образование (каких-либо веских подтверждений этому не приводилось – информатор застал их босыми на хорах академического храма и т. п.).

К разработке подключили источника «Коркина» (сотрудник КДС) и агента «Омегу» (канцелярия экзархата РПЦ в Украине). Последний сообщил, что духовник братьев в Ворошиловградской области снят с прихода за связь с нелегальной «Истинно-православной церковью» (ИПЦ), а сами студенты находятся под «особым наблюдением» ректора, прот. Николая Концевича и инспектора К. Карчевского. Усилиями упомянутого «Коркина» был обеспечен предлог для исключения, и братья Гончаренко вернулись на малую родину, Луганщину[717].

В феврале 1954 г. начальник 6-го отдела 4-го (секретно-политического) Управления МВД УССР полковник В. Сухонин сообщил начальнику 4-го отдела УМВД по Одесской области полковнику Юферову: по оперативным данным в Одесскую ДС намечается прием исключенного из 2-го класса (так в документе) КДС Михаила Гончаренко, «подозреваемого в принадлежности к церковно-монархическому формированию «ИПЦ». Ставилась задача «через агентурные возможности» не допустить приема упомянутого молодого человека. Вскоре последовал и ответ Юферова о том, что М. Гончаренко «принятыми мерами на учебу не допущен»[718].

Признаем, что современникам сложно даже представить то тяжкое духовное и психологическое состояние, в которое власти и спецслужбы вводили руководящий и преподавательский состав духовных школ. Однако, вынужденно идя на уступки власть предержащим, они оставались добрыми пастырями и заботливыми наставниками, учителями будущих священнослужителей. Как вспоминал (2008 г.) о периоде учебы в Киевской духовной семинарии клирик Псковской епархии о. Павел Адельгейм (чей отец был расстрелян, мать репрессирована, а сам он проживал на спецпоселении в Караганде, став затем послушником Киево-Печерской лавры), «семинарская жизнь была… светлым и радостным периодом моей жизни. У нас были замечательные педагоги. Ректор протоиерей Николай Концевич и инспектор протоиерей Константин Карчевский. Незабываемые люди…». Показательно, что будущему священнику пришлось уйти из КДС «по собственному желанию» уже в разгар «хрущевской оттепели» под давлением нового ректора, игумена Филарета (Михаила Денисенко).

Об идеологическом рвении последнего, вспоминал о. Павел (в 1964 г. закончивший Московскую духовную семинарию), свидетельствует такой эпизод, связанный с празднованием Первого мая, которое в «1959 году пришлось на Великую пятницу, день сугубого поста. Филарет назначил торжественное собрание, во втором отделении хор с патриотическими песнями. Леня Свистун предложил мне пойти к ректору с протестом. Мы пошли, и Филарет произнёс воспитательную речь о любви к советской власти: “я сын шахтера, стал архимандритом и ректором. При какой другой власти это могло бы случиться? Под чьим небом вы живёте? Чей хлеб едите? По чьей земле ходите? Вы неблагодарные, вас советская власть учит…” и т. д. Это была последняя капля»[719]. Ради справедливости необходимо отметить, что игумен Филарет как ректор прилагал немало усилий перед властями для сохранения Киевской духовной школы, однако административно-атеистическое давление оказалось куда сильнее, и в 1960 г. КДС закрыли.

Наряду с подобного рода административными преследованиями ряд студентов духовных школ стали объектами жестоких незаконных репрессий. В этом отношении показателен пример видного участника духовной жизни Украины, заслуженного регента Украины Михаила Семеновича Литвиненко[720]. 28 мая 1952 г. сдавший выпускные экзамены студент КДС Михаил Литвиненко был арестован и 13 августа 1952 г. осужден к 25 годам лагерей. Отбыл в тяжелейших условиях лесозаготовок 3,5 года («как удалось выжить – этого рассказать просто невозможно», – вспоминал он), досрочно освобожден по амнистии в 1955 г.

По словам самого М. Литвиненко, его одноклассник по семинарии Николай вел слежку за соучениками: «при этом он всегда носил с собой толстый учительский журнал, никогда не выпускал его из рук, клал на ночь под подушку. Когда мы однажды захотели взять почитать при нем этот журнал, у него произошла чуть ли не истерика. Мы испугались и оставили его в покое. Я догадывался, что там было что-то нечистое. Оказывается, он фиксировал абсолютно все: разговоры, путешествия, отношения с ректором, инспектором, всеми преподавателями…». Арестован же регент семинарского хора был на основании заявления-доноса соученика Евгения К., который «охарактеризовал меня как националиста, на этой почве мне и прилепили этот национализм»[721].

Согласно сохранившейся переписке 2-го (антирелигиозного) отдела 5-го Управления МГБ УССР 4-го (секретно-политического) Управления МВД – КГБ УССР, М. Литвиненко стал объектом агентурно-оперативной разработки. Ее непосредственно вели старший оперуполномоченный 2-го отдела майор Т. Неминущий[722], следователи Следственного отдела МГБ УССР, майоры Береза (заместитель начальника отделения), Харюта и Рюмков. О методах «воздействия» на подследственных упомянутого Березы можно судить по заявлению на имя Н. Хрущева (25 января 1954 г.) осужденной к 10 годам лагерей Марии Карточенко[723]. По словам М. Карточенко (имевшей тяжелую производственную травму, лечившейся в киевском психоневрологическом институте), этот следователь бил ее сапогами, головой о стену (что впоследствии повлекло хирургические операции), неоднократно помещал в карцер, запугивал, за возможные жалобы обещал посадить на 25 лет. Примечательно, что «вещественными доказательствами» по делу «социально опасной» женщины фигурировали изъятые у нее списки молитв, акафистов, машинописные тексты молитв иконе Богородицы «Всех скорбящих радость»[724].

Судя по всему, бесчеловечный характер следствия по делу семинариста (даже по меркам того времени) вынудил провести служебное расследование действий Неминущего. Из его объяснений, в частности, следует, что «компрометирующие материалы» на М. Литвиненко собирались достаточно длительное время. Была выдвинута версия о существовании среди семинаристов антисоветского кружка (якобы узнав об аресте Литвиненко, говорилось в материалах, группа студентов за обедом высказывала встревоженность и рассуждала, как долго они смогут продержаться на допросах и не выдать единомышленников).

Впрочем, никакого реального подтверждения подобные подозрения не получили. Семинарист Николай Л., пояснял Неминущий, был привезен 2 июля 1952 г. для дачи показаний в МГБ, пребывал в крайне нервозном состоянии, был напуган и «все время шептал какие-то молитвы». В таких условиях психологически надломленный студент дал «свидетельства» по делу Литвиненко. В частности, сообщил, что его соученик высказывается за украинский язык богослужений, рукоположение священников исключительно из украинцев по национальности, заявлял о лживости советской пропаганды и виновности СССР в расстреле поляков в Катыни. В конце концов, действия оперработника были признаны правомерными (сам офицер в качестве главного доказательства своей «правоты» напирал на состоявшийся суровый приговор суда)[725].

Фигуранты «дел-формуляров»

Одновременно органы госбезопасности стремились получить упреждающую информацию о новых преподавателях. Так, 11 сентября 1954 г. 6-й отдел направил запрос в КБ СССР с просьбой сообщить о возможных «компрометирующих материалах» на назначенного Патриархом в преподаватели КДС кандидата богословия, выпускника МДА Валентина Радугина[726].

Основной формой оперативной разработки сотрудников и учащихся духовных школ служили так называемые «дела-формуляры» (ДФ) на конкретного гражданина, в которых аккумулировались агентурные и другие «компрометирующие» материалы, нередко приводившие к аресту и возбуждению уголовного дела. При этом большое значение уделялось созданию агентурно-осведомительных позиций как среди преподавательской корпорации, так и среди студентов (слушателей). В Управлении КГБ по Одесской области (1956 г.) из 19 агентов по линии РПЦ 5 работало в семинарии (еще трое – в епархиальном управлении, имея доступ к информации по ОдДС)[727].

Как правило, основой для привлечения к негласному сотрудничеству служили компрометирующие материалы – как морально порочащие человека, так и позволяющие (исходя из тогдашней официальной идеологии и законодательства) привлечь гражданина к уголовной ответственности (вплоть до 10–25 лет лагерей).

Так, преподаватель ОдДС, агент УМГБ с 1946 г. «Карат» был связан с известным деятелем Украинской Народной Республики, «первоиерархом Украинской греко-православной церкви» в США (1951–1972 гг.) митрополитом Илларионом (Огиенко, проходившим в документах контрразведки как агент немецких и американских спецслужб). Утверждалось, что «Карат» по заданию Иллариона в период оккупации вел «антисоветскую пропаганду», так как, по словам И. Огиенко, «каждый православный украинец должен быть националистом, ведь Христос, будучи евреем, помогал только евреям». Согласие на вербовку, отмечал начальник 5-го отдела Одесского УМГБ подполковник Лавринов (август 1952 г.), помогло «Карату» остаться на свободе («просил дать возможность искупить вину»), стать настоятелем храма и проявлять в сотрудничестве «развитость, конспиративность, аккуратность, умение быстро заводить связи». Из недостатков отмечалось злоупотребление спиртным[728]. По информации агента были «реализованы» два дела, их фигуранты лишились свободы. Источник в Измаильской епархии «Филимонов» (женатый священник) вообще был привлечен к сотрудничеству из боязни разглашения связей с женщинами и пьянства[729].

Показательно ДФ «Западник» на слушателя ОдДС О., 30-летнего уроженца Тернопольщины. Бывший послушник Кременецкого монастыря, в годы оккупации служил настоятелем сельских приходов Ровенской области, в «проповедях призывал к поддержке фашистских властей». Поступив в 1950 г. в семинарию, наладил связи с земляками (включая конфидента УМГБ «Карата», в 1954 г. исключенного из агентурной сети «как расшифровавшегося»), на него стала поступать «сигнальная информация». О. признавался «Карату» в своих националистических убеждениях, подозрениях и преследованиях супруги по месту жительства, что и заставило его поступить в семинарию[730].

ДФ «Монах» велось на преподавателя ОдДС, иеромонаха Антония (Мельникова)[731]. Как отмечалось в документах разработки, о. Антоний (в годы войны работавший на оборонном предприятии), еще будучи слушателем МДА, категорически отказался от вербовочного предложения МГБ, сообщил о нем другим слушателям. «Будучи приближенным патриарха» (иподиаконом Патриарха Алексия), занимался выявлением агентуры органов госбезопасности, «сообщал патриарху тенденциозные и неправдоподобные сведения о положении в академии, а также в отношении отдельных лиц». В результате Патриарх уволил из МДА «ряд видных прогрессивно настроенных работников, в числе которых имелась и агентура МГБ СССР». «Неуправляемый» иеромонах, по сведениям МГБ, «восхвалял капиталистический строй», заявлял об отсутствии свободы слова в СССР и «возводил клевету на вождя народов».

Получив назначение в ОдДС, он заявил в беседе агенту МГБ СССР «Новинскому», что Патриарх лично поручил ему собрать сведения о преподавателях, чтобы уволить причастных к агентуре госбезопасности. В Одессе же «Монах» досаждал чекистам тем, что способствовал, как инспектор семинарии, приему «фанатично настроенных лиц» (то есть людей крепкой веры, если переложить с характерной чекистской терминологии), продолжил изучение коллектива с целью нейтрализации конфидентов МГБ – КГБ. В качестве контрмер предлагалось «подставить» «Монаху» женщин легкого поведения, скомпрометировать его, организовать анонимные письма в церковные инстанции[732].

Всего же по состоянию на конец 1953 г. в ОдДС велось 4 дела-формуляра, по ним работало 5 внутренних агентов[733]. В условиях грубого вмешательства КГБ во внутреннюю жизнь церкви некоторые негласные источники рассматривались как «резерв» на епископские кафедры, по этому поводу Одесское УКГБ сообщало в Киев (февраль 1955 г.): «Направляем справку-характеристику на […], который по личным качествам и семейному положению мог бы отвечать требованиям для продвижения в епископы», хотя чекистам было известно о подверженности «кандидатуры» содомскому пороку[734].

Под контролем КГБ находились даже незначительные стороны жизни духовных школ. Так, планом мероприятий по обеспечению празднования 40-летия Октябрьской социалистической революции 1917 г. конфиденту «Антонову» и еще 7 агентам предписывалось усилить внимание к Андреевской церкви и КДС, предотвратить возможное использование семинарских пишущих машинок «во враждебных целях»[735].

Кроме того, преподавательский состав и учащихся духовных школ «освещала» не только внутренняя агентура, но и оперативные источники в кругах, к которым неизменно тянется всякая православная душа. Планом агентурно-оперативной работы на 1956 г. 6-го отдела 4-го Управления КГБ при СМ УССР предусматривались перевод в Киево-Печерскую лавру монахов-конфидентов КГБ из Западной Украины и проведение новых вербовок среди братии с целью добиться, чтобы «в качестве блюстителей и проводников пещер была поставлена наша проверенная агентура»[736]. Материалы органов МГБ – КГБ пестрят многочисленными агентурными сообщениями о беседах ничего не подозревавших паломников, посетителей, тех же семинаристов с негласными помощниками ведомства госбезопасности.

Гости из-за «железного занавеса»

По мере относительной либерализации общественно-политической жизни в СССР после смерти И. Сталина и ХХ съезда КПСС (1956 г.) развитие получили международные связи, в том числе по линии общественных и религиозных организаций, страну стали посещать зарубежные делегации, включая конфессиональные. В этой связи негласные помощники КГБ в ОдДС и других учебных заведениях стали привлекаться к выполнению собственно контрразведывательных и разведывательных задач.

Оперативные источники «подводились» к членам иностранных делегаций, посещавших ОдДС и КДС и нередко задававших «провокационные» вопросы по поводу свободы вероисповедания в СССР. Во время визита в ОдДС (1956 г.) Бодуэна, настоятеля католического монастыря во Франции (агента спецслужбы, по информации внешней разведки КГБ СССР), с ним удалось установить непринужденное общение агентуре из числа преподавателей и конфиденту-семинаристу «Княжевскому», которые убедительно продвигали в беседах выгодную советской стороне информацию, появилась и перспектива переписки (под контролем КГБ) с зарубежным «религиозным авторитетом»[737]. Упомянутый «Княжевский» и конфидент «Иванов» проявили себя перспективными помощниками спецслужбы и готовились для отправки на работу за рубеж «с целью разведки и организации контрразведывательных мероприятий против зарубежных церковных центров»[738].

6 марта 1957 г. гостем ОдДС оказался депутат парламента Франции, бывший министр Раймонд Шмитлен, «проявивший большой интерес к личному составу семинарии, их социальному происхождению, образованию, причинам формирования религиозных убеждений воспитанников до их поступления в семинарию» (иностранца, «задававшего провокационные вопросы», опекали «Семинарист» и другие негласные помощники контрразведки)[739]. Немало хлопот местным чекистам доставили в 1957 г. гости VI Всемирного фестиваля молодежи.

Вспомним и такую неординарную фигуру, как епископ Смоленский и Дорогобужский Иннокентий (Иван Сокаль, 1883–1965 гг.), в 1910 г. окончивший Киевскую духовную академию. В 1944 г. он был назначен благочинным всех русских церквей и приходов в Югославии и провел масштабную объединительную работу, обратившись к Патриарху Алексию І с прошением «принять весь русский приход Белградской церковной общины в юрисдикцию Русской церкви, чтобы наша церковная жизнь в дальнейшем могла протекать под непосредственным архипастырским руководством Вашего Святейшества». 8 апреля 1945 г. в Белград прибыла делегация Русской православной церкви. Причт и община Свято-Троицкой церкви в Белграде были приняты в каноническое и евхаристическое общение и подчинение с Московской патриархией. Патриарх Алексий утвердил отца Иоанна в должности благочинного русских православных приходов Югославии. В феврале 1950 г. протоиерей Иоанн Сокаль с семьей вернулся на Родину, получив назначение ректором в Саратовскую духовную семинарию. В 1956–1957 гг. служил ректором Одесской духовной семинарии.

На патриотической основе о. Иоанн (известный контрразведчикам как «Семинарист») оказывал квалифицированную помощь в условиях нарастания межблокового противостояния в мире, когда и зарубежные религиозные организации стали интенсивно втягиваться зарубежными спецслужбами в разведывательно-подрывную деятельность против СССР. О. Иоанн находился в хороших отношениях с митрополитом Анастасием (Грибановским, вторым Первоиерархом РПЦЗ в 1936–1965 гг.), протоиреем Владимиром (Родзянко, будущим епископом Сан-Франциским и Западно-Американским Василием), известным церковным деятелем русского зарубежья архимандритом Киприаном (Керном), профессором Свято-Сергиевского богословского института в Париже, близким к Народно-трудовому союзу (представлявшему неизменный интерес для советских спецслужб)[740].

Как отмечалось в плане «Мероприятий по усилению разведывательной и контрразведывательной работы органов КГБ по церковно-сектантской линии» от 25 мая 1959 г., ЦК КПСС поставил перед органами КГБ «серьезную задачу» – «особое вниманием уделять проникновению нашей агентуры в зарубежные антисоветские центры с задачами разведывательного и разложенческого характера» с учетом активизации в последние четыре года использования в подрывных целях разведками «буржуазных стран» религиозных организаций, главным образом в среде эмиграции в США[741].

В целом документы органов КГБ считали оперативную работу по семинариям «слабой», указывая, что к сентябрю 1955 г. на 222 учащихся приходится всего лишь 4 агента (без учета негласных помощников среди преподавателей и администрации)[742]. Как отмечалось в отчете 6-го отдела 4-Управления КГБ УССР (1955 г.), «недостаточно активно ведется агентурная работа по выявлению враждебных элементов, проникающих в духовные семинарии… Из числа слушателей указанных семинарий агентура не вербовалась»[743]. Задача активизации агентурно-оперативной работы в КДС неизменно значилась в планах работы антирелигиозного отдела Секретно-политического управления КГБ УССР.

Считалось также, что возможности семинарий, которые с 1956 г. постепенно начали посещать иностранные делегации и гости, не использовались и для «подставы квалифицированной агентуры чекистских органов закордонным антисоветским церковным центрам, …ведущим подрывную работу против Советского Союза по заданию иноразведок»[744].

Вместе с тем приходится признать, что в решающей степени контроль и влияние спецслужб на религиозное образование обеспечивались привлечением к негласному сотрудничеству ключевых фигур управления духовной сферой Украины (конфиденты «Православный», «Птицын», «Антонов»). Однако привлеченные к сотрудничеству под давлением, на основе «компрометирующих материалов» идеологической окраски, стремившиеся хотя бы таким образом получить возможность спасать очаги духовной жизни, владыки без особого энтузиазма поддерживали конфиденциальные отношения с чекистами.

Конфидент «Павлов» (епархиальный архиерей), как показали данные «литерного мероприятия “Н”» (негласного прослушивания покоев Патриаршего экзарха Украины, 1953 г.), честно признался митрополиту Иоанну (Соколову) в вынужденном согласии на негласное сотрудничество с МГБ. Конфидент «Птицын» (привлеченный к сотрудничеству в 1935 г., в период массовых репрессий и физического истребления клира и верных РПЦ), по признанию лично державшего его на связи руководителя антирелигиозного отдела КГБ УССР (август 1955 г.), «тяготился связью с органами госбезопасности, не в состоянии выполнять серьезных заданий». Что и говорить, если даже прибывавший на отдых в Одесскую резиденцию Патриарх Алексий І (куда к нему не гнушался лично приезжать председатель Совета по делам РПЦ генерал-майор действующего резерва КГБ СССР Г. Карпов, выдвинувшийся на этот пост во времена прагматичного «конкордата» Сталина и РПЦ, и имевший достаточно добрые, человеческие отношения с Первосвященником) немедленно попадал под «агентурное наблюдение за ним и сопровождавшими его лицами» со стороны местного Управления МГБ – КГБ, использовавшего и сообщения конфидентов из числа епископата[745].

Година хрущевских гонений

Спецслужбы незамедлительно отреагировали на появление новой стратегии церковно-государственных отношений. После ХХ съезда КПСС стала отчетливо проступать партийная линия, по словам Н. Хрущева, «освобождения от дурмана религиозного опиума» народа. Резко усилилась антирелигиозная пропаганда, возросла роль «идеологов» в высшем партийном руководстве. Важнейшим распорядительным документом нового системного наступления на религию стало секретное постановление ЦК КПСС от 4 октября 1958 г. «О записке отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС по союзным республикам “О недостатках научно-атеистической пропаганды”». Далее последовали акты о закрытии монастырей, налогообложении, прекращении паломничества, порядке выпуска религиозной литературы. К концу правления Н. Хрущева число храмов РПЦ сократилось более чем вдвое.

Серьезные ограничения постигли и духовное образование, к 1958 г. достигшего серьезного развития (в двух академиях и 8 семинариях СССР обучалось свыше 1200 человек на очной форме и 500 – на заочной). Активизация подготовки пастырей с полноценным духовным образованием и значительное омоложение клира рассматривались КГБ УССР как злободневная проблема. В отчете КГБ УССР об антирелигиозной работе в 1956–1957 гг. констатировалось, что в 1956 г. в УССР обучалось 224 семинариста, а в 1958 г. – уже 397. В 1956 г. только в КДС было подано 150 заявлений абитуриентов на 40 мест. Помимо этого, с 1954 г. рукоположено 708 священников, из которых 97 – моложе 25 лет, в 1955–1956 гг. свыше 200 человек пополнили братию монастырей Украины. Отмечалось и возрастание материальных возможностей РПЦ в Украине, в казну которой в 1957 г. поступило 167 млн рублей, из них на миссионерскую работу и «расширение религиозной деятельности» потратили 78 %[746].

В 1958 г. в УССР в силу различных мероприятий властей и КГБ «порвали с религией» 14 православных и католических священников, 8 семинаристов, было закрыто 12 монастырей и скитов[747]. Усиления давления на церковь и ее «кадры» требовал от партийно-правительственных органов председатель КГБ при СМ УССР Виталий Никитченко в докладе на Пленуме ЦК КПУ 19 мая 1959 г. (сохранились интересные справочно-подготовительные материалы к докладу считавшегося относительно «либеральным» главного чекиста Украины)[748].

В докладной записке КГБ УССР начальнику 4-го Управления КГБ СССР генерал-лейтенанту Е. Питовранову (21 января 1959 г.) «О результатах агентурно-оперативной работы органов КГБ при СМ УССР по пресечению деятельности церковно-сектантского элемента на Украине за 1958 год» сообщалось о мерах по предотвращению активизации миссионерской работы РПЦ. Шла речь о шагах КГБ, который «через агентуру из числа епископов и благочинных проводит необходимые профилактические мероприятия, направленные на решительное сокращение религиозного влияния церковников на население…», ограничение «роста корпуса духовенства и сокращение количества действующих приходов».

В 1958 г. совместными усилиями удалось отстранить от руководства епархиями «реакционных» епископов Венедикта (Житомирская область) и Серафима (Полтавщина), сократить 200 служащих священников, закрыть 80 православных приходов, были осуждены 2 священника и монах, 142 православных иерея находились в оперативной разработке (по линии РПЦ в республике тогда же работало 550 агентов из 2052 негласных помощников по религиозной линии)[749].

На пожелавших связать свою жизнь с пастырским служением оказывалось разнообразное давление, и в 1961 г. в СССР было «отозвано после индивидуальной работы» 490 заявлений из 560, поданных юношами-абитуриентами. В 1959 г. Совет по делам Русской православной церкви запретил прием в семинарии лиц с высшим и среднеспециальным образованием, а также предписал принимать в духовные школы только тех, кто прошел службу в армии. Все это привело к заметному сокращению количества студентов духовных школ. К осени 1964 г. на очной форме обучалось 411 человек, на заочной – 334 семинариста и слушателя. Уходили из жизни последние представители дореволюционного богословского образования, из программы духовных школ изъяли общеобразовательные дисциплины (включая логику, психологию, историю философии и т. д.)[750].

Уже в плане работы антирелигиозного отдела 4-го Управления КГБ УССР на июль – сентябрь 1958 г. относительно деятельности РПЦ говорилось следующее: «…Духовенство и монашествующие монастырей Русской православной церкви на Украине за последнее время проявляют особое стремление к расширению своего влияния среди населения и усилению миссионерской деятельности по обработке и привлечению к религии широких масс трудящихся», прежде всего молодежи. Ставилась прямая задача «парализации и предотвращения» миссионерской и проповеднической работы православия, закрытия 1448 «дочерних» приходов РПЦ. Планировалось принять «авторитетных агентов из числа епископата и руководства монастырей Православной церкви» (называлось 9 псевдонимов) для передачи им установки на «снижение активности попов и монашествующих в миссионерской деятельности».

Оперативным работникам предписывалось принять меры по пресечению «враждебной и миссионерской деятельности монахов… Почаевской лавры, Киево-Печерской лавры и Глинской пустыни». В ЦК Компартии Украины предполагалось направить информационные материалы с обоснованием необходимости «ограничения деятельности религиозных организаций». В КГБ СССР готовилась справка о росте доходов православных епархий Украины и увеличении ассигнований на миссионерскую деятельность[751].

Разумеется, что на повестку дня выходила и интенсификация оперативной работы по духовным учебным заведениям, «резкого ограничения приема лиц на учебу в духовные семинарии». Предусматривалось, в частности, разработать и направить в региональные Управления КГБ указания конфидентам из числа епископата о снижении до минимума рекомендаций молодым людям – кандидатам на поступление в Киевскую и другие семинарии. Агентуре из администраторов и преподавателей духовных школ предлагалось подобрать кандидатов на вовлечение в негласную сеть КГБ, а также определиться с «отводом неугодных нам лиц» из числа семинаристов.

В 1959 г. Совет по Русской православной церкви запретил прием в семинарии лиц с высшим и среднеспециальным образованием, а также предписал принимать в духовные школы только тех, кто прошел службу в армии. Все это привело к заметному сокращению количества студентов духовных школ. Свои возможности задействовали и органы госбезопасности. Так, как отмечалось в докладной записке о работе по религиозной линии УКГБ по Сумской области за 1958 г., одной из ведущих задач чекистов является недопущение роста религиозности среди населения, прежде всего среди молодежи. Рекомендовалось, в частности, используя агентурные возможности, не допускать рукоположения молодых людей в священный сан, пострижения в монахи и поступления их в духовные учебные заведения[752], а это, по сути дела, грозило прерыванием апостольской преемственности духовного служения, понижением уровня служения с учетом массовой прослойки священников без духовного образования, получивших приходы в период войны и первые послевоенные годы.

В 1959 г. органы власти УССР развернули негласную подготовку к закрытию КДС. Ее воспитанникам запретили прописываться в частных квартирах (где проживало примерно три четверти студентов). Торговые организации Киева получили распоряжение прекратить оптовые поставки продуктов в семинарскую столовую. 4 мая 1960 г. на встрече с Патриархом Алексием председатель Совета по Русской православной церкви при Совете Министров СССР В. Куроедов потребовал ликвидировать Киевскую духовную школу. Не имея возможности противостоять давлению власти, Патриарх согласился. 8 июня 1960 г. учебный комитет при Священном синоде РПЦ принял решение о закрытии семинарии в Киеве. В августе 1964 г. под давлением властей учебный комитет принял решение о закрытии Волынской семинарии и ее слиянии с Одесской духовной школой. Духовная семинария в Одессе оставалась единственной альма-матер православного духовенства Украины до возрождения в августе 1989 г. Киевской духовной семинарии.

«Церковно-монархическое подполье» Операции спецслужбы против общин Истинно-Православной церкви в Украинской ССР

Непокорные «иосифляне»

Деятельность в СССР представителей различных нелегальных (катакомбных) течений и групп, основную часть которых составляли представители так называемой Истинно-Православной церкви (ИПЦ) и истинно-православные христиане (ИПХ), в последние два десятилетия вызывает пристальное внимание исследователей. Между тем ее изучение представляет значительную сложность из-за довольно скудной документальной базы. Основным источником в этой связи являются архивно-следственные дела органов госбезопасности СССР, однако большая часть из них на постсоветском пространстве недоступна для исследования. Особая ситуация сложилась на Украине, ранее одном из основных регионов распространения нелегальных православных общин. Здесь еще в 1990-е гг. большая часть архивно-следственных дел была передана в государственные архивы, историкам частично стали доступны агентурно-оперативные и информационно-аналитические материалы органов госбезопасности.

Богослужебные предметы из подпольного храма катакомбной ИПЦ

К началу Великой Отечественной войны наибольшее количество не входивших в состав Московского патриархата христиан СССР принадлежало к так называемой Катакомбной церкви. Она никогда не представляла собой единой организационно оформленной структуры и является собирательным термином для обозначения различных тайных православных течений. Катакомбность церкви не обязательно означает ее непримиримость. Этот термин охватывает всякую неофициальную и поэтому не контролируемую государством церковную деятельность.

Впервые тайные общины в Советской России появились еще в период Гражданской войны (1918 и последующие годы), но до 1927 г. их было неизмеримо меньше легально действующих приходов Русской православной церкви. Значительную часть их составляли враждебно настроенные по отношению к советской власти полусектантские группы верующих, доходившие до обожествления отдельных лиц: св. протоиерея Иоанна Кронштадского – иоанниты, схимонаха Стефана (Подгорного) – стефановцы или подгорновцы, монаха Феодора (Рыбалкина) – федоровцы и др. Особенное распространение они получили в Центральном Черноземье России и на северо-востоке Украины (Черниговщина, Слобожанщина).

Вплоть до 1927 г. попытки советских властей подчинить Православную церковь в целом заканчивались неудачей. Рубежом в этом плане явилась легализация Временного Патриаршего Священного синода при заместителе Патриаршего Местоблюстителя митрополите Сергии (Страгородском), потребовавшая значительных уступок. Изданная Синодом «Декларация 1927 г.» о лояльности церкви советской власти, допускавшая уход с позиций аполитичности, перемещения епископов по политическим мотивам и ряд подобных актов, создавала новые условия взаимоотношений патриаршей церкви с государством.

Такие компромиссы были негативно восприняты многими священнослужителями и мирянами. Возникшее в 1927 г. движение «непоминающих» (то есть не поминавших во время богослужения гражданских властей и митрополита Сергия) было достаточно широко распространено по стране. Всего первоначально насчитывалось более 40 архиереев, отказавшихся от административного подчинения заместителю Патриаршего Местоблюстителя. Однако большинство из них не было связано между собой. Центральное место занимала наиболее сильная и сплоченная иосифлянская группа, получившая свое название по имени руководителя – митрополита Ленинградского Иосифа (Петровых). Именно он ввел в начале 1928 г. для обозначения участников движения термин Истинно-Православная церковь.

Иосифляне пытались найти самостоятельный, альтернативный и к соглашательскому курсу официального руководства Московского патриархата, и к подпольному, тайному (катакомбному), путь развития Русской православной церкви в условиях утверждавшегося тоталитарного режима. Это был путь легальной или полулегальной оппозиции. Однако в условиях резко антирелигиозной бескомпромиссной политики советского правительства конца 1920–1930-х гг., движение теряло потенциальные шансы на успех, оказалось обречено на поражение и в конечном итоге сошло с исторической сцены. Середину 1940-х гг. можно считать его фактическим концом. В это время иосифляне теряют свою обособленность. Значительная часть из немногих выживших в лагерях известных деятелей движения во второй половине 1940-х гг. примирилась с Московским патриархатом. Другая же часть иосифлян, до конца оставшаяся непримиримой, полностью слилась с катакомбниками, составив в их среде особую традицию ИПЦ, которая прослеживается до 1980-х гг.[753]

Вскоре после опубликования «Декларации митрополита Сергия» по всей стране развернулся переход на нелегальное положение сотен приходов и монастырей. Помимо иосифлянского, в СССР возникли даниловский, мечевский и украинский уклоны «непоминающих». В украинскую группу входили в основном иерархи, проживавшие в Киевской и ближайших епархиях (пять-шесть человек), возглавлял их схиархиепископ Таврический Антоний (Абашидзе). Кроме того, существовали отдельные «непоминающие» архиереи, стоявшие вне этих уклонов. Так, значительное число священнослужителей являлось андреевцами или кирилловцами, то есть шло за архиепископом Андреем (Ухтомским) и митрополитом Казанским Кириллом (Смирновым).

Митрополит Иосиф (Петровых)

Большинство «непоминающих», не порывая молитвенного общения, старалось обособиться от митрополита Сергия и находиться в стороне от церковной жизни, оставаясь в рамках легальности. Эти архиереи, уходя от заместителя Патриаршего Местоблюстителя, в сущности, уходили за штат, в архивах почти нет сведений, чтобы они рукополагали других священников или епископов. Иную тактику активного противодействия выбрала значительная часть даниловцев и андреевцы.

Важнейшую роль в создании Катакомбной церкви сыграл архиепископ Уфимский Андрей (Ухтомский), рукоположивший самое большое количество тайных архиереев. Он является автором термина истинно-православные христиане, первоначально обозначавшего тех священников и мирян, которые сознательно перешли на тайное служение в 1920-х гг., когда еще в основном сохранялись возможности для легальной религиозной деятельности.

Движение иосифлян еще в конце 1920-х гг. попало под оперативный контроль секретно-политических подразделений ОГПУ, а накопление информационных и следственных материалов быстро вылилось в их реализацию путем фабрикации следственных дел с использованием отработанного ранее механизма фабрикации политических дел по «церковной контрреволюции».

Важнейшим центром иосифлянского движения на Украине был Киев, где это движение возглавляла целая группа авторитетных пастырей: архимандрит Спиридон (Кисляков), протоиерей Димитрий Иванов, священник Анатолий Жураковский и др. Помимо четырех приходских общин города, к иосифлянам присоединились многие бывшие насельники уже закрытых к тому времени монастырей: Киево-Печерской лавры, Введенской, Фроловской и Покровской обителей. Это движение оказалось в основном разгромлено в 1931 г. в ходе массовых репрессий по делу Истинно-Православной церкви на Украине. 15 января в Киеве были арестованы все выявленные ОГПУ по делу «Всесоюзной контрреволюционной организации монархистов-церковников “Истинно-Православная церковь”» иосифлянские священники и некоторые представители монашества и мирян, а 14 декабря 1931 г. их приговорили к различным срокам заключения в концлагерь[754].

Всего делом по «Политическим и административным центрам Всесоюзной контрреволюционной организации монархистов-церковников “Истинно-Православная церковь”» было охвачено и осуждено в 1928–1931 гг. свыше 3000 человек, в том числе митрополит Ленинградский Иосиф (расстрелянный позднее в казахстанской ссылке 20 ноября 1937 г.), 11 епископов, 358 монахов, 243 священника и диакона, а также 416 «кулаков», 88 участников «белого движения», 74 торговца, 32 бывших полицейских, 27 представителей «антисоветской интеллигенции». Обвинительное заключение этого дела лично подписал председатель ОГПУ СССР Генрих Ягода 17 августа 1931 г. При этом в УССР находились «филиалы» организации в Харькове, Сумах, Одессе, Херсоне – всего до 50 ячеек под общим руководством епископа Павла (Кратирова)[755].

Катакомбное движение ширится

В 1930–1933 гг. по всему Советскому Союзу была также проведена кампания ликвидации широко распространившихся общин истинно-православных христиан и ряда других «церковно-монархических» групп. В частности, в августе 1930 г. Белгородский оперативный сектор ОГПУ совместно с украинскими коллегами «ликвидировал» разработку по «повстанческой, контрреволюционной, монархической краснодраконовского типа организации «самосвятцев» и «иоаннитов» (100 фигурантов). Раздутое чекистами «дело» охватывало и «Киевский центр». Контрразведка вела разработку «Черные пауки» на группу из 30 монахов «Скорбященского скита» на Зверинце в Киеве. Утверждалось, что именно в Киеве находится «центр контрреволюционной монархической повстанческой организации»[756].

В период с середины 1930 до февраля 1931 г. основной удар органов ОГПУ пришелся на «филиалы» Всесоюзного центра ИПЦ на Украине. К ним относились, по замыслу режиссеров дела, Киевская, Харьковская, Одесская, Днепропетровская группы:

• в Киевскую группу были отнесены Киев и область с пограничными районами, центром «филиала» являлся Киев, его руководителем был назван священник Димитрий Иванов, по области священник Борис Квасницкий и иеромонах Леонид (Рохлиц);

• в Харьковскую группу входили Харьковский, Бердянский, Кадиевский, Лебединский, Мариупольский, Попаснянский, Сталинский, Сумской и Славянский районы. Центром группы было село Гавриловка под Харьковом, связь с Киевом осуществлялась через иеромонаха Агапита (Жиденко);

• в Одесскую группу отнесли Зиновьевский, Александрийский, Николаевский, Херсонский, Полтавский районы и город Харьков. Руководителями группы объявили священника Григория Селецкого и иеромонаха Варсонофия (Юрченко);

• в Днепропетровскую группу чекисты включили Нижнемосковский, Криворожский и Ладыженский районы. Руководителем группы был назван епископ Иоасаф (Попов), поддерживающий постоянную связь как с епископом Павлом (Кратировым), так и с архиепископом Димитрием (Любимовым).

К следствию по делу «филиалов» ИПЦ привлекли двух епископов, 52 священника, 22 монашествующих и большое число активных мирян. По агентурной разработке «Черные пауки», сообщали в Москву, «органами ГПУ УССР раскрыта на территории Украины и ликвидирована в январе 1931 г. контрреволюционная организация Истинно-Православная церковь, ставившая своей конечной целью свержение советской власти путем вооруженного восстания в увязке с интервенцией».

Один из руководителей катакомбной ИПЦ в Харькове иеросхимонах Савва (конец 1920-х гг.)

В начале 1931 г. следствие по делу ячеек и групп «филиала» ИПЦ на Украине было завершено. В «Обвинительном заключении» подчеркивалось, что «ликвидированная контрреволюционная организация церковников ИПЦ охватила своими ячейками почти всю территорию Украины и находилась в тесной организационной связи с такими же контрреволюционными организациями в ряде городов и сел Союза, с Всесоюзной военно-офицерской организацией, а также с заграничными монархическими объединениями». 2 января 1932 г. арестованных приговорили: руководителей ячеек и «хатнических» групп к расстрелу с заменой на 10 лет концлагеря, рядовых участников – к 3–5 годам концлагеря или ссылки в Северный край.

Многие фигуранты разработки на следствии не скрывали активной агитации против коллективизации и организации колхозов: «убеждали людей не идти ни в коем случае в колхозы, эти очаги безнравственности и нечистоты, говорили, что кто пойдет в колхоз из православных, тот есть первенец антихриста». Следствием «контрреволюционная деятельность» истинно-православных христиан была напрямую увязана с активной деятельностью бывших офицеров и участников «бело-зеленых банд» времен Гражданской войны (что во многих случаях имело место).

Тем не менее благодаря материалам следствия до нас дошли свидетельства духовного сопротивления христиан. Среди них информация о тайных собраниях «Христианского студенческого союза»; организации в Киеве системы кружков для «нравственного христианского воспитания» детей и молодежи (трудовые кружки, кружки по самообразованию, детские кружки); о тайных пострижениях, посвящениях; о существовании на Украине нелегальных монашеских общин и конспиративной деятельности монашеских братств; о подготовленной их членами сводке о гонениях на оппозиционное митрополиту Сергию духовенство для передачи ее за границу.

Ряд фигурантов откровенно и с вызовом демонстировало свои политические убеждения. «Царскую власть, говорил игумен Евстратий (Грумков), – я предпочитаю советской, так как она власть православная, на советскую власть смотрю как на власть сатанинскую, посланную нам Богом в наказание за грехи». «Мои политические убеждения, – заявил иеромонах Варсонофий (Юрченко), – недоброе отношение к революции вообще и особенно к большевикам. Если бы я смотрел на вещи через церковную призму, я в настоящее время боролся бы с советской властью с оружием в руках». «Я лично писала митрополиту Сергию, – заявила мирянка Евгения Лашнюкова, – что соввласть выбрасывает сотни лучших людей верующих на голод и муки смерти, растлевает миллионы детских душ, оскорбляет наши религиозные чувства проводимыми карнавалами в священные дни… Гадок и страшен этот непонятный большевик в рясе убийцы, не имеющий в душе ни страха Божия, ни даже примитивной животной совести».

На фоне ужесточения политики гонений на православие в период коллективизации бесхитростно, но убежденно звучали свидетельства верных на допросах в ГПУ. «Я, где только можно, говорил, чтобы родители не посылали своих детей в школы, так как в школах отравляют детей безбожием». «Ходили по селам и проповедовали среди крестьянства, чтобы не посылали детей в школы, так как там обучают дьявольским делам, говорили, чтобы христиане держались старой веры, не записывались в коммунисты и комсомольцы, ибо эти люди продают душу антихристу». «Встречая детей на улицах или же в поле пастухов-подростков, я собирала их вместе, дарила им крестики и говорила, чтобы они не слушались учителей»[757].

Нарастал и крайний радикализм, отчаяние (вряд ли совместимые с истинной религиозностью) как в антиправительственных настроениях, так и по отношению к собственным же соотечественникам со стороны сторонников ИПЦ. Показательны слова будущего выдающегося философа и филолога Алексея Лосева (1893–1988), приговоренного в 1930 г. по делу «Всесоюзной контрреволюционной организации монархистов-церковников» к 10 годам лагерей (освобожден по ходатайству невестки М. Горького – Е. Пешковой в 1932 г.). В не допущенной к печати брошюре «Дополнение к диалектике мира» А. Лосев менторски и высокомерно писал: «Рабочие и крестьяне безобразны, рабы по душе и сознанию, обыденно скучны, подлы, глупы… Рабочие и крестьяне – грубы, плоски, низки, им свойственно вульгарное народное мордобитие, зависть на все духовное, гениальное и свободное, матерщина, кабаки и циничное самодовольство в невежестве и бездействии». Советская власть, подчеркивал автор, опирается на «многомиллионное стадо баранов» без всякого мировоззрения[758].

Заводились и иные дела на «непоминающих». В январе 1933 г. послушница Александра Толстых «явилась в ГПУ и рассказала все, что знала об организации Эразма». Ее признания дали «основание» сформировать групповое дело «тайного монастыря в Киеве» под руководством иеромонаха Эразма (Прокопенко[759]), по которому в ноябре 1932 г. в Ирпене вместе с ним арестовали семнадцать монашествующих. В феврале – апреле 1933 г. задержали еще десять человек, и «признания» некоторых арестованных дали возможность следствию обвинить участников «организации» иеромонаха Эразма как «участников Киевского филиала Всесоюзной контрреволюционной монархической организации церковников».

«В беседах своих Эразм, – свидетельствовали фигуранты дела, – кроме религиозных тем, говорил еще о необходимости борьбы против власти антихриста как постом, молитвой, так и физически. В частности, он говорил, что людей, наносящих вред вере, не грех уничтожить совсем… С 1924 г. Эразм начал переписку с митрополитом Антонием Храповицким, находившимся в Румынии, говорил нам, что первый наш пастырь есть Антоний, бывший митрополит Киево-Печерской лавры, теперь он в Румынии и пишет ему, чтобы он крепил христианскую веру, борясь против безбожия, чтобы объединял народ во Христе и готовил к борьбе за возвращение нам наших обителей». По словам самого отца Эразма, «с советской властью у меня главные разногласия по вопросу религии, так как советская власть не признает Православной церкви, а посему я не могу признать советскую власть».

После освобождения иеромонах Эразм вернулся в Ирпень, стал совершать тайные богослужения, изредка принимая преданных людей. Монахини продолжали изготавливать крестики, иконки, одеяла и покрывала, ходить по селам и продавать их, а полученные деньги вносить в общую кассу. По указанию Эразма в Ирпене были куплены новые дома, община постепенно разрасталась, к ней присоединялись оставшиеся на свободе из других общин ИПЦ. В конце 1930-х гг. община Эразма в Ирпене, Киеве и области насчитывала около 140 участников[760].

Борцы с «церковно-монархической контрреволюцией»

Далее «церковно-монархическое подполье» (ЦМП, при всей условности и искусственности этого термина, его содержание опиралось на действительно распространенные среди иосифлян монархическо-реставраторские и антисоветские взгляды, что относило участников общин ИПЦ к категории опасных политических противников власти) удерживало статус одного из приоритетных объектов деятельности НКВД. Сам термин «ЦМП» нес в себе и функции идеологемы, и стандартного обвинения в политических преступлениях. Образованный по приказу ОГПУ СССР от 5 марта 1931 г. № 95/54 Секретно-политический отдел (СПО, первое подобное подразделение появилось в ВЧК уже в феврале 1919 г.) среди функций имел и антирелигиозную деятельность. Созданный по его подобию СПО ГПУ УССР включал 4-е отделение, именовавшееся, что симптоматично, «церковно-монархическим», поскольку к его функциям была отнесена оперативная работа как против религиозных конфессий, так и против сотрудников царской администрации и жандармерии, бывших аристократии, дворянства[761].

В 1937 г. началась новая репрессивная волна против православного клира (как и других категорий «неблагонадежных» граждан и служителей иных конфессий). По ложным обвинениям, доносам внутрилагерной агентуры, новым сфабрикованным делам отбывавшие срок или вновь арестованные священнослужители, как правило, приговаривались к расстрелу. В 1937–1938 гг. был нанесен и второй удар по ИПЦ и ИПХ, в это время выявлялись скрывавшиеся в подполье священнослужители и уничтожались отбывавшие сроки заключения руководители антисергиан. Но, несмотря на все гонения, деятельность истинно-православных продолжалась. При этом система государственного преследования верующих, набирая обороты, еще более укрепляла протестные настроения и социально-психологическое неприятие советской власти со стороны ИПЦ и других катакомбных течений, равно как и их враждебное отношение к «легальной» Московской патриархии.

Общесоюзная ситуация ярко проявилась в Украинской ССР. Лишь за время репрессивных кампаний 1936–1937 гг. в республике уголовным наказаниям (преимущественно их высшей мере) подверглось 6,5 тыс. «служителей религиозных культов»[762]. С 1 июня 1937 г. по 4 января 1938 г. среди 177 350 арестованных в УССР «врагов народа» насчитывалось 7245 представителей «церковно-сектантской контрреволюции», из которых 6112 граждан осудили внесудебные органы НКВД УССР (а к июлю 1938 г. эта категория пополнилась еще 1587 арестованными)[763].

По существу, Православную церковь жестокими гонениями загнали в подполье, хотя при этом в закрытых информационных матералах НКВД УССР констатировались высокий уровень религиозности населения и распространение вынужденных форм «нелегального» богослужения. В отчете об оперативно-служебной деятельности НКВД – НКГБ УССР за период Великой Отечественной войны отмечалось, что к 1941 г. «значительное количество попов, особенно монахов и монахинь, несмотря на свой формальный отход от церковной деятельности, а также сектантские авторитеты, продолжают свою нелегальную деятельность, группируют вокруг себя антисоветски настроенную часть верующих, оборудуют нелегальные церкви, отправляют богослужения и выполняют различные религиозные требы»[764].

В 1930-е гг. произошло значительное изменение состава катакомбников. Если в конце 1920-х гг. в подполье находились лишь ИПХ и часть иосифлян, то теперь они стали составлять меньшинство. С середины 1930-х гг., в результате закрытия почти всех православных храмов, самую многочисленную часть катакомбников составили верующие, никогда не порывавшие с митрополитом Сергием. Они ушли в подполье только потому, что открытое совершение религиозных обрядов оказалось невозможным, и когда (с началом войны) положение изменилось, восстановили каноническую связь с избранным в 1943 г. Патриархом Московским и всея Руси Сергием[765]. В «катакомбы» были вынуждены уйти и умеренные группы «непоминающих» – они в большинстве считали отход от Московского патриархата временным явлением, что и подтвердилось в дальнейшем[766].

Период Великой Отечественной войны стал переломным для катакомбного движения. Ее начало было положительно воспринято частью ИПХ, рассчитававшего на быстрое падение безбожной советской власти. Отношения их с оккупационными германскими властями складывались по-разному. На Северо-Западе России катакомбники в основном предпочитали оставаться в подполье, так как там под покровительством немцев действовала Псковская духовная миссия в юрисдикции Московского патриархата. В ряде других районов страны – в Брянской, Орловской, Воронежской областях, Белоруссии, Крыму, на Дону и во многих областях Украины они зачастую переходили на легальное положение[767].

В период оккупации территории Украины катакомбные общины получили определенные возможности развития, чему способствовала и квазирелигиозная политика нацистской Германии, а также союзной ей Румынии, являвшаяся продуманным элементом информационно-психологической войны, инструментом социально-психологического раскола общества и подрыва духовно-культурной идентичности славянских народов[768]. В целом германская администрация первоначально активно поддерживала церковных сепаратистов и способствовала созданию Автокефальной украинской церкви в противовес возникшей на несколько месяцев раньше Автономной церкви в составе Московского патриархата. Но по мере все большего ухудшения отношений с украинскими националистами, развертывания партизанского движения сторонников одного из руководителей националистического движения С. Бандеры и Автокефальная церковь теряла свое привилегированное положение.

Целесообразно учесть и другое обстоятельство, стимулировавшее послевоенные оперативные мероприятия против представителей ИПЦ и ИПХ. Поскольку эти конфессиональные течения все более приобретали черты особой формы социального протеста, то среди участников общин ИПЦ заметное место занимали зажиточные крестьяне, другие представители крестьянства, не принявшие коллективизации, гонений на церковь и пострадавшие от политики раскулачивания, ее репрессивного сопровождения (в том числе принудительной высылки в отдаленные районы СССР), а также в ходе незаконных репрессий «большого террора» 1936–1938 гг.[769]

Трудный выбор

Во время немецкой оккупации только на Украину вернулось до 20 тыс. «раскулаченных» зажиточных крестьян. По сведениям органов НКГБ УССР, стремясь отомстить советской власти и непосредственным обидчикам, часть вернувшихся «кулаков» создавала самодеятельные группы с целью восстановления своего имущественного положения, сведения счетов с представителями власти и колхозного актива. Немало подобных групп стало на путь сотрудничества с оккупационной администрацией и спецслужбами противника, и, помимо расправы над обидчиками, приняло участие в карательных мероприятиях против партизан и подпольщиков. Всего после изгнания оккупантов органы госбезопасности в Украинской ССР ликвидировали 125 «антисоветских кулацких групп», арестовав 1130 человек[770]. Розыскные мероприятия, направленные на поиск данной категории активных коллаборационистов после 1945 г., усиливали внимание оперативных подразделений к среде ИПЦ и ИПХ, участники которых нередко находились на нелегальном положении и ранее являлись противниками коллективизации.

Попутно необходимо подчеркнуть, что сотрудничество с оккупантами со стороны обиженных советской властью крестьян все же носило характер социальной аномалии, что еще больше подчеркивало трагический характер противопоставления общин ИПЦ, по сути, львиной доле воюющего с агрессорами советского народа. В этом отношении нельзя не согласиться с известнейшим исследователем историко-статистических аспектов драматических страниц советской истории, доктором исторических наук Виктором Земсковым[771]. Историк приводит пример бывших «кулаков» – ссыльнопереселенцев в Ставропольском крае, оказавшихся под немецкой оккупацией. Их насчитывалось в начале войны свыше 43 тыс. Из них с оккупантами ушло 412 человек, в то же время в действующую армию призвали 7636 мужчин. Из них, докладывали краевые власти И. Сталину в июне 1946 г., трое стали Героями Советского Союза, 303 были награждены орденами, 471 – медалями, 564 стали инвалидами войны. В период оккупации, отмечали документы, ссыльные раскулаченные граждане «в абсолютном большинстве были настроены за советскую власть, против гитлеровских захватчиков, …прятали у себя коммунистов и евреев»[772].

Советские власти с началом войны заняли по отношению к находящимся в подполье общинам верующих и священнослужителям жесткую позицию, так как считалось, что они подрывают обороноспособность страны. Преследование тайных священнослужителей особенно усилилось с осени 1943 г. Власти наряду с кардинальным улучшением отношения к Московскому патриархату попытались произвести в 1943–1946 гг. разгром в «катакомбах», что им во многом удалось. В 1944 г. большинство выявленных истинно-православных на неоккупированной европейской части СССР было депортировано или заключено в лагеря, в последующие два года происходило жесткое преследование их на бывших оккупированных территориях.

Так, Л. Берия 7 июля 1944 г. в секретном письме И. Сталину отмечал, что на территории Воронежской, Орловской, Рязанской областей было выявлено несколько организаций «истинно-православных христиан», но арест активных участников не оказал должного воздействия на других членов, и поэтому целесообразно провести массовое выселение этих людей в Омскую, Новосибирскую области и Алтайский край. И 15 июля того же года 1673 человека из 87 населенных пунктов насильственно переселили на восток. Это был, вероятно, единственный пример массовой депортации русского населения в тот период.

О том, что общины ИПЦ попадали в разработку НКГБ УССР сразу же по мере освобождения Украины, свидетельствуют положения директивы № 1328/с от 22 июля 1944 г. главы ведомства Сергея Савченко: «По имеющимся в НКГБ УССР сведениям, на территории областей Украины существуют “дикие” приходы, нелегальные монастыри и скиты Православной церкви, не подчиненные Московской патриархии и считающие себя “Истинно-Православной церковью” на том основании, что руководители патриархии “продались” советской власти». В директиве указывалось, что в Харьковской области и на Донбассе распространение получили «подгорновцы», а в Херсонской области – «прокопиевцы», отказывающиеся от подчинения архиереям Московского патриархата.

Прелесть самозванства

В начале 1944 г. контрразведчики по данным агента «Попова» ликвидировали так называемую «церковно-монархическую организацию» (свыше 20 участников), действовавшую под видом ставропигиального монастыря под руководством архимандрита Михаила (Костюка)[773]. «Группа Костюка» имела «филиалы» в Сталинской (Донецкой) и Ворошиловградской областях. Себя отец Михаил именовал «самодержцем Всероссийским» и «Патриархом всея Руси», а его помощница схиигуменья Михаила[774] – «великой княгиней Елизаветой».

Согласно оперативно-следственным материалам НКВД – НКГБ, упомянутая монахиня Михаила создала «церковно-монархическую» нелегальную групу в Киеве еще в 1924 г. Располагая значительными денежными средствами, схиигуменья Михаила приобретала на подставных лиц дома на окраинах Киева, куда поселялись ее единомышленники, заключались фиктивные браки и трудоустройство. Со временем образованная таким способом община стала основой самочинного «ставропигиального монастыря».

Что же касается М. Костюка, то, работая врачом в больнице Киево-Печерской лавры, он познакомился со схиигуменьей, в 1919 г. поступил на богословский факультет Петроградской духовной академии. С началом массовых арестов монашествующих Лавры, по указанию схиигуменьи Михаилы, ее насельники рассредоточились по частным домам в Киеве и его пригородах. Сама игуменья поселилась с пятью монахинями в селе Борщаговка под Киевом, здесь архимандрит Михаил стал проводить тайные богослужения. 23 ноября 1925 г. он был арестован в селе Борщаговка, через три дня освобожден и сразу же выехал из села. Больше года миссионерствовал по городам и селам, в феврале 1926 г. вновь был арестован в селе Княжьем под Елизаветградом, через одиннадцать дней освобожден и по вызову схиигуменьи Михаилы вернулся в село Борщаговка. Здесь в тайном монастыре архимандрит Михаил стал служить, исповедовать, причащать и исполнять другие требы. В 1929 г. был матушкой Михаилой «помазан на царство» и почитался экзальтированными адептами как «самодержец Всероссийский» и «Патриарх всея Руси».

В ноябре 1927 г. монашествующие с руководителями были задержаны милицией, после допроса освобождены, но местные власти потребовали немедленно оставить село. Схиигуменья Михаила с несколькими монахинями поселилась в Киеве, в доме сестер Лупандиных, будущих монахинь, архимандрит Михаил – у монахини Пелагеи (Ивахненко), остальные – в домах знакомых в Киеве и Ирпене. Архимандрит Михаил продолжал тайно служить литургию по домам насельников монастыря. Вместе с верными монахинями разъезжал по селам и деревням Киевской, Полтавской, Сумской областей, проводил в домах верующих тайные богослужения, рассказывал о схиигуменье Михаиле и постригал в мантию ее почитателей. Летом 1927 и весной 1928 г. дважды арестовывался, в заключении провел почти три месяца.

Осенью 1929 г. схиигуменья Михаила с архимандритом Михаилом и группой монахинь посетили с проповедями Херсонскую область, но в декабре по доносу были арестованы в селе Михайловка. Лишь через четыре месяца они были освобождены, так как отсутствовали прямые доказательства их тайной деятельности.

К декабрю 1930 г., по указанию архимандрита Михаила, монахи и монахини, живущие в Киеве и Ирпене, оформились на предприятия и в государственные учреждения, вступили даже в профсоюзы, чтобы создать для окружающих «видимость светского образа жизни». Для этой же цели архимандрит Михаил предложил большой группе послушников и монахов из сел Киевской и других областей перебраться в Киев и Ирпень и оформиться рабочими на заводы, фабрики и железную дорогу. Все работающие должны были ежемесячно передавать в монастырскую кассу десятину, хотя в дальнейшем большинство передавало до 2/3 своего заработка. На эти средства руководством тайного монастыря было куплено пятнадцать частных домов, где поселились насельники обители, которая постепенно разрасталась; приобретались также церковная утварь, имущество для монастыря, продукты и одежда.

Кроме того, в селе Зайцево Донецкой области существовала большая община во главе со схиигуменьей Серафимой, в ней было более ста монахинь, в основном из бывшего женского монастыря. Раз в году в Киев оттуда привозились продукты и часть средств от доходов общины. Схиигуменье Михаиле помогала и игуменья Василиско-Златоустовского женского монастыря, ежегодно она отчисляла 10 % от своих доходов для передачи Михаиле, и до 1938 г. в Киев привозились подарки и деньги. С 1938 г. молодые монахини тайного монастыря, по указанию архимандрита Михаила, стали официально регистрироваться в «браках» с молодыми монахами, что позволяло прописывать новых членов общины в домах[775].

После смерти монахини Михаилы в 1939 г. М. Костюк перенял полностью бразды управления нелегальной группой ИПЦ. Разумеется, существование общин ИПЦ не осталось вне внимания органов ГПУ – НКВД. В 1931 г. было возбуждено угловное дело на 140 адептов ИПЦ. Велись агентурные разработки «Кроты» и «Отшельники» на киевское подполье ИПЦ, реализованные в 1939–1940 гг. осуждением свыше 10 его участников (в том числе к 10 годам лагерей – 8 человек)[776].

В 1940 г. М. Костюк возглавил «нелегальный ставропигиальный монастырь» в Киеве. В города и села Киевской и других областей для сбора пожертвований и проповедования истины о «великих старцах» ИПЦ направлялись монашествующие с просфорами, святой водой, портретами схиигуменьи Михаилы как «святой, чудотворной, прозорливой, чистосердечной и всевидящей» и фотографиями архимандрита, распространяемыми среди экзальтированных верующих как «благословения батюшки Михаила».

Во время оккупации М. Костюк открыто служил, зарегистрировал «ставропигиальный монастырь» в созданной оккупантами Городской управе. Богослужения в церкви Всех Святых привлекали все больше верующих, среди них были представители технической и творческой интеллигенции, профессура, увеличился поток верующих из провинции, привлеченных распространявшимися слухами об архимандрите Михаиле как «исцелителе» и «святом старце».

В 1943–1944 гг. арестовали 28 человек из окружения М. Костюка (в основном монахинь), из тайников монастыря было изъято 26 печатей и штампов, изготовленных художниками общины, которые использовались при изготовлении документов. Оставшиеся на свободе насельники монастыря пытались помочь арестованным, искали возможные пути освобождения архимандрита Михаила, стремились передать информацию о том, что он во время оккупации прятал в подвале церкви Всех Святых крещеных еврейских детей и «раскаявшихся» коммунистов, спасал молодежь от угона в Германию.

Поначалу архимандрит Михаил дал о себе ложные данные по одному из фальшивых паспортов. Допрошенные родственники пытались представить его душевнобольным и фантазером с манией величия. «Но откровенные и аргументированные ответы Михаила на вопросы следствия не оставляли никаких шансов на признание его душевнобольным. Во время следствия его жестоко избивали, о чем позднее рассказали выжившие после лагеря монашествующие». На допросах он заявил, что «принадлежит к Древнесоборной православной кафолической епископской церкви», богослужения в монастыре совершались по монастырскому уставу, подтвердил, что поминовение императора Николая II во время богослужений делалось им сознательно, так как он «по убеждениям монархист и не признает советскую власть как отрицающую Господа и преследующую верующих»[777].

В обвинительном заключении значилось, что М. Костюк «организовал антисоветскую монархическую группу»; «проводил антисоветскую пораженческую агитацию, «предсказывая гибель советской власти и установление на территории СССР царской монархии». Ему же инкриминировалась «тесная связь с представителями карательных органов немецких властей, от которых он получал задания выявлять советских партизан», эти показания дал уже осужденный переводчик в гестапо, привезенный из лагеря на очную ставку с ним. Архимандрит Михаил виновным признал себя лишь в том, что «как руководитель тайного Киевского ставропигиального монастыря на протяжении многих лет лично проводил активную монархическую работу против советской власти». 30 декабря 1943 г. архимандрит был арестован, а 21 декабря 1944 г. расстрелян.

По словам контрразведчиков, «сгруппировал вокруг себя монархически настроенных служителей церкви разных направлений и мирян (до 30 человек), проводил активную антисоветскую деятельность на Украине, Дону, Кубани, создал скиты и группы», намеревался свергнуть советскую власть и восстановить монархию. При всем распространении в Украине «церковно-монархического подполья» комплекс обвинений против архимандрита явно требует критического отношения[778].

По мнению органов следствия, под видом монахов в «группе Костюка» скрывались активные коллаборационисты. С. Савченко в директиве № 520/с от 23 марта 1944 г. указывал, что в ходе расследования удалось разоблачить нескольких оставленных «на оседание» агентов немецких спецслужб, а также завербовать «ценную агентуру по церковникам»[779]. Впрочем, полностью доверять этим утверждениям нельзя, так как и в 1940-е гг. для органов госбезопасности была характерна массовая фальсификация следственных дел. На насельников тайного Киевского ставропигиального монастыря до конца 1940-х гг. продолжалась охота, по доносам они арестовывались и отправлялись в лагеря на 3–5 лет.

После окончания войны деятельность ИПЦ и ИПХ всерьез беспокоила высшее руководство страны. К нему стекались неутешительные сведения о значительном росте их влияния. И во второй половине 1940-х гг. катакомбная Истинно-Православная церковь была одним из приоритетных объектов разработки НКГБ УССР. Органы советской власти, коммунистической партии и госбезопасности рассматривали церковную оппозицию Московскому патриархату как идеологического противника, бросившего вызов режиму и его политике подчинения церкви. Уголовное и административное преследование и репрессирование «катакомбников» с разной, в основном постепенно убывающей, интенсивностью продолжалось вплоть до середины 1980-х гг.

Розыск «Скита»

Своеобразное обоснование необходимости заведения оперативной разработки «Скит» и репрессирования членов ИПЦ давалось в циркуляре НКГБ УССР начальникам областных управлений от 14 февраля 1945 г. № 15/д. В нем отмечалось, что в связи с закрытием в Украине в 1930–1931 гг. большей части православных храмов сторонники ИПЦ окончательно перешли на нелегальное положение, создали подпольные монастыри и молитвенные дома (с участием братии и сестер закрытых обителей), повели работу по срыву коллективизации в союзе с «организованным кулачеством», «всеми способами вели борьбу с советской властью, добиваясь восстановления монархического строя в России». В период оккупации ИПЦ легализовалась, открыла приходы и монастыри, при этом часть подчинилась Автономной украинской православной церкви (с ориентацией на иерархов Московского патриархата), а часть вела самостоятельное существование. «Верхушка» ИПЦ, по утверждениям органов госбезопасности, якобы «полностью перешла на службу немецким оккупантам» и оказывала содействие их спецслужбам, включая разведку в тылу Красной армии.

Вернувшись затем к нелегальной деятельности, ИПЦ организовала общины в центральных и восточных областях УССР. В циркуляре приводился пример обнаруженной в ноябре 1944 г. в Запорожье в пещере под сараем нелегальной церкви, где 13 месяцев скрывалось от призыва в армию четверо участников ИПЦ[780].

По мнению органов госбезопасности, к 1944 г. существовали два центра ИПЦ в УССР (в совокупности – до 20 групп с 500 участниками): киевский, сложившийся вокруг архимандрита Михаила (Костюка) и ликвидированный в 1944 г., и харьковский, ведущими фигурами которого являлись бывший настоятелей Киево-Печерской лавры, известный иосифлянский деятель архимандрит Антоний (Жеретиенко, 1865–1950[781]) и иеромонах Серафим (Шевцов, 1875–1955[782]), перешедший на нелегальное положение в 1931 г. и распространявший влияние на общины ИПЦ в Воронежской и Курской областях (этот центр ликвидирован НКГБ в 1945 г.)[783].

Один из лидеров нелегальной «Истинно-Православной церкви» Украины иеромонах Серафим (Шевцов) (публикуется впервые)

В 1944–1945 гг. было «оперативно ликвидировано» 13 групп ИПЦ в Киевской, Сталинской, Ворошиловградской, Запорожской областях со 178 участниками. Среди разгромленных крупных общин ИПЦ можно назвать группу жителей «нелегального монастыря» в с. Зайцево Горловского района Сталинской области (24 участника, арестованные по разработке «Святоши»). Общая численность представителей ИПЦ в УССР оценивалась НКГБ примерно в 500 человек[784].

На украинских «истинно-православных» была заведена централизованная оперативно-следственная разработка «Скит» (не позднее февраля 1945 г.), которая велась одновременно и в областных управлениях (дело «Скит» оставалось стержнем оперативных мероприятий НКГБ – МГБ УССР по линии ИПЦ, по крайней мере, до 1953 г.). Как отмечается в документах, активную помощь в разработке подполья ИПЦ, занимавшего крайне враждебную позицию по отношению к канонической РПЦ, сыграл агент «Орлов» (Псевдоним изменен. – Прим. авт.), сотрудничавший со спецслужбой в 1935–1966 гг., «крупный авторитет Русской православной церкви на Украине». В довоенные годы с его содействием была раскрыта «группа реакционно настроенного духовенства и церковников». С его же участием завели и реализовали агентурное дело «Скит», арестовав одновременно 21 участника подполья[785].

В 1944–1945 гг. в ходе оперативных мероприятий в целом оформился спектр религиозных общин, отнесенных чекистами к «церковно-монархическому подполью» и ставших объектом активной агентурно-оперативной разработки в послевоенные годы. Среди причин оперативной разработки «церковно-монархического подполья» органы госбезопасности называли, помимо сотрудничества с оккупантами и создания подпольной сети, их активную антиправительственную и пораженческую агитацию в критический период борьбы с агрессорами, саботаж государственных мероприятий и связи с белоэмигрантскими организациями[786].

Для понимания трактовки чекистами происхождения и сущности феномена ИПЦ интересны определения из циркуляра по делу «Скит» начальника УНКГБ по Сталинской области УССР полковника Демидова от 12 октября 1945 г. ИПЦ, писал он подчиненным, появилась в результате того, что «реакционная часть духовенства и верующих тихоновской ориентации расценила обращение впоследствии патрирха Сергия как предательство и переход церкви на сторону советской власти», ушла в подполье и ведет борьбу с «мероприятиями соввласти и церковью патриаршей ориентации». ИПЦ не признает власти, ее члены не вступают в колхозы, уклоняются от воинской службы, «не посещают культурных и увеселительных учреждений»[787].

При этом следует объективно учитывать, что перед религиозной оппозицией в годы Великой Отечественной войны остро встала моральная дилемма участия, под эгидой «безбожного государства», в вооруженном отпоре агрессорам миллионов соотечественников, к которому звала людей и Московская патриархия. Кроме того, необходимо принимать во внимание, что с сентября 1943 г. существенно изменилась церковно-государственная политика. Появившиеся возможности легально совершать религиозные обряды и открывать храмы способствовали постепенному возвращению в окрепший Московский патриархат его паствы, вынужденно ушедшей в 1930-е гг. в подполье. Советские власти старались ускорить этот процесс.

Перед нелегким выбором оказались различные группы и течения «непоминающих» и истинно-православных. Со смертью расстрелянного в 1937 г. Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (Полянского) и избранием в 1945 г. Патриарха Алексия отпадало прежнее каноническое основание для самостоятельного управления – «узурпация» первосвятительской власти митрополитом Сергием, но в то же время прежняя практика в отношениях с государством была продолжена новым Первоиерархом. В итоге в Московский патриархат вернулась не только часть иосифлян, но и большинство «непоминающих». Существенную роль здесь сыграла позиция имевшего значительный авторитет среди катакомбников епископа Афанасия (Сахарова). В 1945 г. он написал окружное послание в катакомбные общины и скиты с призывом «вернуться в лоно» Патриархата[788].

Во второй половине 1940-х гг. в «катакомбах» остались в основном истинно-православные христиане и часть ИПЦ. Уже 14 февраля 1947 г. председатель созданного в 1943 г. Совета по делам Русской православной церкви Г.Г. Карпов в итоговом отчете ЦК ВКП(б) за 1946 г. с удовлетворением писал, что внутренняя работа «способствовала сокращению роста церковного подполья в стране»[789].

Убежища от «красного дракона»

Однако в первые послевоенные годы в ряде районов страны деятельность подпольных общин продолжала оставаться заметным явлением. Эмигрантские историки того времени сообщали самые противоречивые сведения о тайной церковной жизни в СССР. Василий Алексеев, например, писал, что в Катакомбной церкви, по одним сведениям, 30 епископов, а по другим – даже 100. Это чистая фантазия. Гораздо более близок к истине Иван Андреев. Он указывал, что до зарубежья дошли сведения о деятельности свыше 10 тайных епископов (в реальности их было еще меньше). Явно не хватало священников. Их недостаток восполнялся главным образом тайными монахинями и мирянами, «совершающими чтение акафистов или общие групповые моления, именуемые “собраниями на свещу”. Таких мирян называли “подпасками”. Из-за недостатка пастырей эти “подпаски”, которые имеются повсюду, являются стержнем церковного народа Катакомбной церкви. “Подпаски” же большей частью хранят на домах и св. дары, получаемые с большим трудом и величайшей осторожностью при редких общениях с тайными пастырями»[790].

Архивные документы также свидетельствуют о том, что проблема катакомбного движения во второй половине 1940-х гг. продолжала оставаться достаточно острой. Только в Рязанской области на 1 января 1948 г. проверка выявила действующие нелегальные молитвенные дома в 189 населенных пунктах. В конце 1948–1949 г. ситуация еще более осложнилась. В связи с новым изменением государственной церковной политики в худшую сторону и прекращением открытия храмов произошел определенный рост рядов катакомбного движения. 25 апреля 1949 г. встревоженный Г. Карпов направил секретарю ЦК ВКП(б) Г. Маленкову секретную информационную записку «О религиозных пережитках, выражающихся в исполнении обрядов и массовых молений по нелегальной (не состоящей на регистрации) церкви, и о лицах, занимающихся нелегальной церковной деятельностью». Борьба сильно затруднялась сложностью выявления тайных общин. Г. Карпов писал, что большинство их существует на территории РСФСР. Так, в Рязанской области было выявлено 174 нелегальных молитвенных дома, в Горьковской – 47 и т. д.

В 1943–1946 гг. разработку РПЦ и «катакомбников» вело 1-е отделение (8 штатных единиц) 4-го отдела 2-го Управления НКГБ УССР. После создания в марте 1946 г. Министерства государственной безопасности[791] функции подразделения «по борьбе с антисоветскими элементами из числа духовенства, церковников и сектантов» возложили на отдел «О» МГБ СССР во главе с неоднократно упоминавшимся генерал-майором Г.Г. Карповым. В МГБ УССР также открывался отдел «О», затем ставший 4-м отделом 2-го Управления (контрразведка) МГБ УССР. В 1950 г. (и до временного слияния МГБ и МВД в марте 1953 г.) «церковную линию» передали в компетенцию 2-го отдела 5-го Управления МГБ (активные оперативные мероприятия, наружное наблюдение, оперативная установка подозреваемых лиц, охрана государственной тайны, розыск анонимных авторов «антисоветских» текстов, расследование терактов). С созданием в 1954 г. КГБ при Совете Министров УССР религиозную линию до 1960 г. вел 6-й отдел 4-го (секретно-политического) Управления.

«Истинно-православные христиане» или «Истинно-Православная церковь» считалась наиболее идеологически опасным для власти радикально-протестным движением, в среде которого было непросто приобретать оперативные источники в силу ярко выраженного антикоммунистического настроя его участников. «Я на всю жизнь запомнил, – писал в мемуарах начинающий оперативный работник отдела “О” Георгий Санников, – когда в офицерской форме вместе с товарищем по работе вошел в камеру арестованных членов ИПЦ, двух старух, сидевших на корточках по углам камеры, и как они, увидев нас в военной форме и фуражках с голубым верхом, запричитали, закрестились: “Сгинь, сгинь, власть антихриста, чур ее, чур!” И продолжали осенять себя крестным знамением и причитать, злобно глядя на вошедших: “Чур антихристам, гореть вам в пещи огненной!”»[792].

Как признавалось в отчете по устранению недостатков оперативной работы 2-го отделения 5-го отдела УМГБ по Киевской области, выявленных МГБ УССР (3 ноября 1951 г.), в «запущенном состоянии» находилась агентурная работа по «кликушам», бродячим монахам и другим подобным объектам разработок по линии «церковно-монархического подполья»[793]. В рядах ИПЦ послевоенного периода еще пребывали участники движения с большим «опытом» нелегального существования.

Аресты по делу «Кликуши» на Киевщине (задержано 20 человек) показали, что к 1951 г. в подполье ИПЦ действовала созданная еще в 1930 г. группа ранее дважды подвергавшегося арестам П. Деревянко, пропагандировавшего возрождение монархии[794]. В целом для общин ИПЦ были характерны конспирация, создание подземных и других скрытно расположенных помещений под молитвенные дома, укрытия актива общин, места хранения подпольно изготовленной литературы. При ликвидации 27 октября УМГБ по Харьковской области (по делу «Христодулы») общин ИПЦ (арестовано 17 участников) были выявлены два «специально обрудованных тайника с нелегалами ИПЦ», большое количество продуктов и материальных ценностей[795].

В областных Управлениях МГБ, соответственно, существовали отделения «О» и 2-е отделения 5-х отделов. Эти отделения «О» имели от 4–6 (в восточных и центральных областях) и до 6–8 (на западе Украины) оперативных работников, что считалось недостаточным в силу служебной нагрузки (во Львовском УМГБ предлагалось довести численность до 15 сотрудников)[796]. Всего за 1947 г. по материалам отдела «О» и его региональных отделений в УССР арестовали 657 граждан (среди них якобы 9 агентов немецкой, румынской и венгерской разведок времен войны, 35 активных коллаборационистов, 45 подпольщиков Организации украинских националистов – ОУН)[797].

В профильном отделе МГБ велись так называемые «литерные наблюдательные дела», где накапливались агентурно-оперативные материалы, сводки визуального наблюдения, оперативно-технических мероприятий, информационно-справочные и другие документы по конкретной линий (или объекту) оперативной работы – конфессиональному течению, монастырям, семинариям. В частности, к апрелю 1950 г. существовали литерные дела на ИПЦ, иоаннитов, иннокентьевцев, мурашковцев, скопцов, молокан, малеванцев и другие течения, относимые к категории «церковно-монархического подполья»[798].

Оперативные мероприятия существенно активизировала директива МГБ и Прокуратуры СССР № 66/241-сс от 20 октября 1948 г., согласно которой началась фронтальная проверка материалов на «церковно-сектантские элементы». К 1 июня 1949 г. проверку прошли дела на 1167 человек, 36 арестовали, 105 объявили в розыск[799].

Основными видами оперативной разработки служили: централизованные оперативные (оперативно-следственные) дела на определенную конфессию (религиозную группу), которые велись усилиями МГБ в республиканском масштабе (в задействованных УМГБ заводились «дела-дубликаты» с аналогичными названиями); оперативные разработки УМГБ по основным линиям работы отдела «О», заводимые с учетом конфессиональной ситуации в каждом регионе; дела-формуляры оперативной разработки конкретного лица; контрольно-наблюдательные дела, аккумулировавшие материалы на потенциальные объекты оперативных разработок. В дальнейшем могли заводиться уголовно-следственные материалы, уголовные дела. Определенная либерализация церковно-государственной политики привела к появлению указания начальника 2-го Управления МГБ СССР от 12 июня 1946 г. о запрете проводить аресты «церковно-сектантских авторитетов» и глав нелегальных «церковно-сектантских групп»[800].

Следует отметить, что одновременно не прекращались и репрессии против священнослужителей Автокефальной украинской православной церкви и Московского патриархата. К 1948 г. в УССР арестовали служившего в период оккупации «автокефального» митрополита Феофила (Булдовского), умершего под следствием в 1944 г., 5 епископов, 308 священников и 606 мирян. По утверждению МГБ, среди них якобы выявили 3 резидентов гестапо, 97 немецких и румынских агентов, 55 участников движения ОУН и Украинской повстанческой армии (УПА)[801]. С середины 1948 г., в связи с новым частичным ужесточением советской религиозной политики, давление и репрессии против представителей Московского патриархата усилились.

Изучение инструктивных и отчетных документов по линии «О» показывает, что среди ведущих задач профильного подразделения (наряду, например, с обеспечением роспуска Украинской греко-католической церкви в Галиции и Закарпатье, недопущением ее деятельности в катакомбах, противодействием влиянию Ватикана и зарубежных клерикальных центров, пресечением деятельности подполья иеговистов, розыском военных преступников и агентуры иностранных разведок в религиозной среде) выдвигалось задание противодействия созданию «церковно-монархических организаций». По данным МГБ УССР, к 1 января 1948 г. в республике существовали 24 общины ИПЦ, иоаннитов и подгорновцев с 700 участниками[802].

Анализ особенностей преследования ИПЦ был бы неполным без учета военно-политического положения СССР в условиях ядерной монополии США и эскалации «холодной войны». В документах МГБ УССР говорилось, что это ведомство располагает данными о принятии (якобы под влиянием разведки США) Архиерейским синодом Русской православной церкви за границей (в Мюнхене в 1950 г.) решения об активизации в СССР катакомбного «церковно-монархического подполья»[803]. В инструктивных документах МГБ по религиозной линии подчеркивалась необходимость выявления агентуры зарубежных спецслужб в среде «церковников и сектантов», вскрытия их каналов связи с религиозными центрами других стран[804].

В течение одного лишь неполного года (к 15 ноября 1947 г.) по линии этих религиозных групп в УССР было арестовано 69 человек, заведено 7 агентурных дел на 74 фигуранта, 12 дел-формуляров, завербовано 14 агентов и 12 осведомителей[805]. Велось отдельное агентурное дело «Архангелы» на руководящий состав ИПЦ Украины. Об интенсивности преследования участников «церковно-монархического подполья» можно судить по тому, что за 1949 г. в УССР ликвидировали 12 общин (137 участников) и задержали 66 одиночек. Среди арестованных были 42 участника ИПЦ, 36 иоаннитов, 40 иннокентьевцев и 23 михайловца[806].

Первые послевоенные годы были отмечены чувствительными ударами МГБ по общинам ИПЦ, которые однозначно трактовались как «антисоветские нелегальные церковно-монархические формирования». В 1947–1948 гг. арестовали 367 членов «церковно-монархического подполья», выявили 4 нелегальных монастыря, 10 подземных тайных церквей и 25 нелегальных молитвенных домов, завели 25 агентурных дел на 205 участников подполья, приобрели по этой линии 21 агента и 25 осведомителей[807].

Тем не менее ряды сторонников ИПЦ постоянно пополнялись, и к 25 января 1950 г. МГБ оценивало их численность на Украине в 25 групп с 400 участниками. При этом бросается в глаза суровость наказаний участникам подобных невооруженных групп. Так, члены раскрытой МГБ 31 марта 1951 г. в Киевской области группы ИПЦ по главе с бывшим «кулаком» Петром Деревянко получили по решению суда: 15 человек – 25 лет исправительно-трудовых лагерей и трое – 10 лет. Подсудимым вменялись в вину агитация за выход из колхоза и отказ от службы в армии[808].

Серафим, он же «Херувим»

Оперативные разработки, по мнению органов госбезопасности, показали, что группы ИПЦ стремились к прочным контактам и, в перспективе, созданию всесоюзного объединения общин. В рамках дела УМГБ по Харьковской области «Христодулы» (на группу ИПЦ Андрея Логинова и Евдокии Храмцовой, последователей одного из основателей нелегальных общин ИПЦ иеромонаха Серафима – объекта разработки «Херувим», арестованного в 1946 г.) были якобы добыты сведения об активной миссионерской деятельности украинских участников ИПЦ, выезжавших в 1947–1948 гг. на переговоры с истинно-православными в различные регионы от Воронежа до Караганды с целью побудить их к объединению в единую организацию во главе с отцом Серафимом. При этом у представителей ИПЦ в других регионах брали письменные «покаяния», пересылавшиеся отцу Серафиму в продуктовых посылках[809].

Для ряда общин ИПЦ была присуща высокая степень политизации сознания и общения, что показала агентурная разработка УМГБ по Киевской области «Омут» (заведенная в феврале 1950 г. по поступившим от негласных источников сведениям об «активной антисоветской деятельности» группы из 6 членов ИПЦ в Киеве). Как выяснила агентура, во главе группы стояла Мария Боровская (представлявшаяся «членом императорской семьи»). Своим сторонникам она говорила, что является «святой» и «прозорливой», после падения советской власти займет руководящую должность и только ее «высокое заступничество» спасет верных ИПЦ от неминуемой гибели в гражданском катаклизме.

Обвинительные материалы ставили в вину членам ИПЦ их враждебное отношение к советской власти. В качестве примера можно привести дело арестованных в начале 1950 г. фигурантов разработки УМГБ по Житомирской области «Монархисты». Тогда на сроки от 10 до 25 лет лагерей было осуждено 12 участников общины ИПЦ во главе с Иваном Прокопенко, «ранее судимым за антисоветскую деятельность». Следствие и внутрикамерная агентурная разработка, по данным органов госбезопасности, показали, что члены общины «не признают советскую власть, организовывают нелегальные сборища, под прикрытием религии обрабатывают присутствующих в духе непримиримой вражды к Советскому государству», призывают к отказу от воинской службы, уплаты налогов и участия в выборах[810].

На нелегальных собраниях группы на квартирах бывших прихожанок «ставропигиального монастыря» о. Михаила (Костюка) Раисы Школьник и Розалии Чайковской (в 1946 г. осужденной условно) «под видом совершения религиозных обрядов вели антисоветскую агитацию» за срыв мероприятий советской власти, распространяли утверждения о скорой войне с США и неизбежном поражении СССР. По сообщениям агентов, М. Боровская будто бы имела сторонников в ряде областных центров Украины, вела с ними переписку и направляла указания о порядке объединения общин ИПЦ в «единое антисоветское церковное подполье»[811].

Безусловно, одной из причин антиправительственной и антикоммунистической направленности взглядов сторонников ИПЦ являлось то, что многие из них были жертвами предвоенных репрессий. Так, руководитель общины ИПЦ из 40 человек в Ново-Шеполичском районе Киевской области (разрабатывалась МГБ по делу «Кликуши», реализованном в феврале 1951 г., 17 человек осуждено к 25 годам лагерей) София Савенок в 1937 г. была осуждена к 8 годам лишения свободы[812].

При том, что основными причинами преследований ИПЦ выступали общая антирелигиозная направленность коммунистической власти, стремление не допустить появления альтернативного идейно-духовного пространства общественной жизни на фоне экстремального международного положения первых лет «холодной войны», участники общин ИПЦ нередко нарушали действующее советское законодательство, что давало основания для их преследования по общеуголовным статьям.

Так, в ходе оперативной разработки «Христодулы» (заведена в октябре 1948 г. УМГБ по Харьковской области на 20 участников ИПЦ) выяснилось, что пребывавший с 1943 г. в подполье Прокофий Костенко оборудовал под домом подземный тайник, где прятались от службы в армии его сын Петр и М. Челомбитько (1924 года рождения). От неблагоприятных условий молодые люди заболели, умерли и были погребены в этом же укрытии[813]. Порой на религиозных чувствах сторонников ИПЦ паразитировали асоциальные элементы, лица с девиантным поведением и мировоззрением. Характерным примером могут служить арестованные по оперативной разработке «Кочевники» УМГБ по Николаевской области Афанасий Доскаленко и Олимпиада Остапенко – лица без определенных занятий, именовавшие себя «святыми» и «будущими правителями России»[814]. «Святой» Игнатий Море (бывший иеромонах Балтского монастыря, лидер течения «игнатьевцев») страдал тяжелыми психическими расстройствами (усугубленными отбыванием 25-летнего срока), досрочно освободившись, устроил в Харькове 3-суточное непрерывное моление, закончившееся жестоким избиением друг друга участниками собрания[815].

В Катакомбной церкви приживались и откровенные авантюристы-стяжатели, ловко эксплуатировавшие экзальтированное сознание отдельных «одноверцев». Как показала разработка УМГБ – УКГБ по Ворошиловградской области «Коварные», проживавшая в г. Кадиевке Матрена Левицкая выдавала себя за «пророчицу», а после ее смерти племянница Раиса Левицкая (спекулянт дефицитными товарами) наладила сбор средств с участников ИПЦ под видом «поминок по матушке Матрене». Уже в 1956 г. у предприимчивой шарлатанки конфисковали три дома, до миллиона рублей дензнаками, золотом и товарами, несколько фиктивных паспортов[816]. Более того, отмечалось в материалах КГБ, «проживавшие в местах укрытия верующие использовались на различных хозяйственных работах, указанные лица подвергались жестоким избиениям», психологическому прессингу, а некая А. Зайцева при попытке уйти из секты (по сути дела) Р. Левицкой была убита. Там же укрывались годами дезертиры из Советской армии[817]. Умело паразитировали на доверчивых адептах лидеры общины ИПЦ (до 70 человек к концу 1950-х гг.) в Черкасской области – Коваль (именовавший себя «святым») и Уткина («матерь Божия», как она кощунственно требовала себя именовать). За несколько лет Коваля отнюдь не бесплатно посетило свыше 600 приезжих. «Пожертвований» хватило на строительство авантюристу двух домов (еще 4 отстроили дочерям Коваля), у него же было конфисковано 40 тыс. рублей и другие материальные ценности[818].

Присутствие в движении ИПЦ подобных элементов приводило к появлению своекорыстных членов общин, часть из которых становилась объектом вербовки МГБ. Так, агент «Позднякова», примкнувшая в 1948 г. к группе ИПЦ в Ворошиловградской области под влиянием «старца Елиазара» из Сталино (выдававшего себя за императора Николая ІІ) объявила себя дочерью монарха и активно использовалась МГБ для проникновения в общины ИПЦ Донбасса, разработки дела «Павловцы», фигуранты которого ожидали свержения советской власти и возрождения монархии. В мае-июне 1950 г. УМГБ области арестовало 14 человек «руководящего состава» ИПЦ, включая «нелегала-странника» Алексия (Алексея Воробьева). Всего за 1950 г. в области арестовали 45 членов ИПЦ по делам «Павловцы», «Пигмеи», «Отшельники» и «Бродяги»[819].

«Фанатики» лжестарцев

Органы МГБ умело использовали отрицание ИПЦ канонического клира Московского патриархата и своеобразный культ «старчества». Уникальным является пример агента «Степового», который по религиозной линии оказывал услуги спецслужбе с 1924 по 1956 г., жил на пособие, вел одинокий, бродячий, исполненный лишений образ жизни, потерял на фронте сына. Под видом «странника», «старца» маршрутировался чекистами по различным регионам СССР, где существовало подполье ИПЦ, имел высокую репутацию «страдавшего за веру», доверие верующих. По информации «Степового» «реализовали» ряд оперативных дел (то есть лишили свободы десятков людей)[820].

Полтавским УМГБ в рамках разработки «Фанатики» в общину ИПЦ был внедрен под видом странствующего старца агент «Фоменко». Опираясь на инструктаж оперативных работников, он выявил связи общины с киевскими группами ИПЦ и способствовал аресту 5 членов общины во главе с раскулаченным в 1930 г. М. Дахно[821]. Агент «Смехов», работавший по делу «Христодулы», выявил контакты авторитетных членов ИПЦ Натальи Запорожец-Лысак и Ивана Бесхутрого с одним из руководителей ИПЦ на Украине, иеромонахом Серафимом (в миру Даниилом Шевцовым), отбывавшим ссылку в Кировской области, и его помощником Василием Семененко (сосланным в Ярославскую область)[822]. Агент «Тропинин», заняв авторитетное положение в общинах ИПЦ Ворошиловградской области и работая по делу «Пигмеи», способствовал аресту в феврале 1952 г. представителей ИПЦ – «странника» Федора (Ф. Тахненко), «странницы» Натальи (Н. Тепловодскую), «странника» Макара Мордовцева (приговорен к 25 годам ИТЛ) и еще 6 человек[823].

Иеромонах Серафим (Шевцов) с конфискованными ценностями и церковным имуществом (публикуется впервые)

Агент «Сизый» под видом странника добыл сведения о руководителе ИПЦ в Полтавской и Сумской областях нелегале-иеромонахе «Херувиме» (бывшем священнике с. Смелое Сумской области). В одном из своих донесений «Сизый» приводил следующее высказывание «Херувима»: «Будьте стойки в нашей вере, больше молитесь, чтобы избежать печати антихриста, знайте только меня, не ходите в действующие ныне церкви, так как там молятся за (назвал имя вождя), чего христиане делать не должны»[824].

Одновременно МГБ УССР подверг критике антирелигиозный отдел и его подчиненных за «примирительное отношение» к ИПЦ в УМГБ Днепропетровской, Николаевской, Херсонской областей. В последней, в частности, работавшие по делу ИПЦ «Черные пауки» в Голопристанском районе осведомители не добились результатов – агент «Антонов» оказался старообрядцем, а агент «Швея» выехала на Дальний Восток. В Николаевской области не велось активных мероприятий по делу ИПЦ «Опиум» (при том, что члены местной общины характеризовались как активные участники выступлений против коллективизации). Резкую критику руководства вызвали попытки оперативных подразделений использовать для разработки ИПЦ конфидентов из среды епископата Московской патриархии, психологическое давление на этих иерархов и обвинения их в «неискреннем сотрудничестве»[825].

На совещании по «агентурно-оперативной работе по духовенству, церковникам, сектантам и еврейским клерикалам» 5-х отделов УМГБ УССР (май 1951 г.) также отмечался неудовлетворительный уровень агентурного проникновения в подполье, примитивный уровень разработки, отсутствие «квалифицированных комбинаций»[826].

Проведенная в 1950–1953 гг. очередная кампания ожесточенных гонений на катакомбное движение пошла на убыль со смертью Сталина. Тайным общинам был нанесен серьезный удар. Однако в целом усиленная оперативная разработка и активная фабрикация следственных дел не привели к исчезновению общин и подполья ИПЦ. Как признавало МГБ УССР, к середине 1951 г. в республике действовало, оценочно, свыше 60 нелегальных общин ИПЦ и «других элементов» подполья с общей численностью свыше 1500 человек. Группы ИПЦ в Винницкой (свыше 200 человек), Ворошиловградской, Днепропетровской, Киевской, Одесской (свыше 100 человек), Сталинской, Сумской (свыше 100 человек), Черниговской, Харьковской (свыше 100 участников) и других областях, как отмечало МГБ, вели активную антисоветскую деятельность и призывали к неповиновению власти[827].

Полностью искоренить катакомбников оказалось невозможно. В частности, в мартовской 1954 г. докладной записке Н.С. Хрущеву от заведующего отдела пропаганды и агитации и отдела науки и культуры ЦК КПСС подчеркивалось существование «большого количества бродячих (незарегистрированных) попов», сотни которых были выявлены в 1953 г. А в середине 1950-х началась новая активизация деятельности катакомбного движения, в том числе на Украине. Из лагерей оказались выпущены сотни не признававших Московского патриархата священников и проповедников-мирян, составлявших значительную часть «узников за веру». Так, в справке председателя Совета по делам религиозных культов А. Лузина от 25 ноября 1957 г. об активизации религиозных групп на территории СССР подчеркивалось, что отколовшиеся от Русской православной церкви, не признавшие советскую власть группы ИПХ имеются в Черниговской, Харьковской, Тамбовской и некоторых других областях и т. д.

Таким образом, можно прийти к выводу, что государственная политика системного преследования религиозных конфессий в СССР, массовые кампании репрессий клира и мирян, курс на тотальное искоренение православия и вынужденный компромиссный характер отношений иерархов Московского патриархата с советской властью привели к формированию религиозного подполья как формы духовного и социального протеста. Так как в ряде нелегальных религиозных групп имелись сторонники возрождения монархии (хотя и в несомненном меньшинстве), само течение ИПЦ и близкие к нему общины получили в служебной практике органов госбезопасности наименование «церковно-монархического подполья».

Сформировавшись в условиях массовых гонений на Русскую православную церковь, форсированной коллективизации и связанных с ней репрессий, течение ИПЦ в Украинской ССР приобрело основную социальную базу на селе и уже в довоенный период стало объектом активной «оперативной работы» органов ОГПУ – НКВД. По мере освобождения территории Украины от немецких и румынских войск, стабилизации советской власти и использования полученных агентурных данных о положении на оккупированных территориях антирелигиозные подразделения НКГБ приступили к масштабным операциям по ликвидации «церковно-монархического подполья». Их основной мишенью стали общины ИПЦ, а многолетней основой агентурно-оперативной разработки – централизованное дело НКГБ – МГБ УССР с условным обозначением «Скит».

В дальнейшем ИПЦ оставалась в числе приоритетов оперативной деятельности отдела «О» и 5-го Управления МГБ УССР, стремившихся создать свою агентурную сеть в среде ее сторонников. В областных УМГБ велись самостоятельные разработки на группы ИПЦ или отдельных ее активистов. В 1944–1953 гг. сотни участников ИПЦ по политическим обвинениям были привлечены к уголовной ответственности, получая длительные сроки заключения, преимущественно от 10 до 25 лет лишения свободы.

Оперативная разработка и преследование участников ИПЦ осуществлялись, прежде всего исходя из политической трактовки их деятельности как антигосударственной («антисоветской»), направленной на подрыв основ существующего строя, реанимацию монархического режима, бойкот выполнения конституционных обязанностей (участия в выборах в органы власти, службы в армии, уплаты налогов, препятствование детям в получении образования), эрозию колхозного строительства, агитацию за поражение СССР в возможной войне с Западом.

В условиях последнего этапа Второй мировой войны, а затем и развертывания межблокового противостояния в мире («холодной войны») со стороны советской власти и спецслужб деятельность ИПЦ рассматривалась прежде всего как опасная форма подпольной, «подрывной» деятельности, реальная угроза государственному строю, существовавшему в условиях международной изоляции. Дополнительным мотивом к давлению на нелегалов стало участие отдельных представителей протестного религиозного движения в сотрудничестве с нацистским оккупационным режимом и его спецслужбами, что, впрочем, сильно преувеличивалось. Гонениям на ИПЦ способствовали и противозаконные действия отдельных ее участников с девиантным поведением.

Следует признать, что содержание проповедей и призывов актива («старцев», наставников общин и др.), общение между членами ИПЦ после войны приобретало все более заостренно политизированный и бескомпромиссный характер, причем объектом критики власти выступали ее социально-политические мероприятия (прежде всего коллективизация, а также репрессивное сопровождение «социалистического строительства»). Наряду с враждебным отношением к Московскому патриархату и его священству это обрекало представителей течения не только на повседневный конфликт с законом, уход из социальной жизни, но и на утрату возможности (ощутимо возросшей, по сравнению с предвоенным периодом) участвовать в богослужении и приобщении к христианским таинствам.

Лишенная святоотеческого окормления среда «церковного подполья» под влиянием гонений и постепенного разрушения внешних связей все более продуцировала внутренние конфликты и расколы, что активно использовали органы госбезопасности. Всего в рядах катакомбного движения в 1950–1980-х гг. оформилось не менее 10 различных течений. Почти все они не имели общения между собой.

При этом произошло определенное расслоение истинно-православных. У части из них ослабла система запретов по отношению к «миру», вплоть до разрешения верующим поступать на временную работу в колхозы и посещать храмы Московского патриархата. В то же время другая часть встала на путь дальнейшего углубления отчуждения от «мира», проповеди аскетизма, вплоть до запрета половых отношений. С 1950-х гг. на некоторые слои участников движения распространилось требование целибата (безбрачия), а на семейные пары – запрещение деторождения. Объявлялось о близком конце света, и несколько раз назначались его даты. Как следствие произошло образование нескольких новых относительно небольших радикальных групп – седминцев, молчальников и т. п.

Для наиболее консервативной части «катакомбников» с 1950-х гг. стали присущи совершенно оторванные от жизни представления, высказанные, в частности, активистом ИПЦ из Николаевской области: «Сейчас власть антихриста и власть евреев – их царство, …..нужно молиться дома и избежать разных дьявольских печатей, …знать только своих своей группы, настоящие христиане не должны иметь паспортов и иных документов, на которых имеется “печать красного дракона”, скоро будет восстановлена царская власть, нельзя быть членом профсоюза» и т. д.[828]

Подобные группы приобретали отдельные внешние черты сект. Порой заменившим священников проповедникам из среды мирян в сознании верующих придавались черты новых святых. В конце 1950-х гг. еще сохранялось прежнее деление истинно-православных на «духовников» (около 30 %), которые считали возможным перевоплощение Бога в человека и традиционалистов или «книжников» (70 %), сохранивших верность основным канонам Православной церкви. Правда, большинство групп «духовников» 1930-х гг. уже распалось[829].

Обусловленное историческими обстоятельствами дистанцирование иосифлянского движения от Московского патриархата в 1990–2000-е гг. получило взвешенную оценку со стороны Русской православной церкви. К настоящему времени прославлены в лике святых несколько десятков «иосифлян». Архиерейский собор 2000 г. принял решение о том, что не следует ставить в один ряд «обновленческую схизму» и «правую оппозицию» в Русской православной церкви, не согласную с линией будущего Патриарха Сергия (Страгородского). В действиях «непоминающих», констатировал собор, «нельзя обнаружить злонамеренных, исключительно личных мотивов. Их действия обусловлены были по-своему понимаемой заботой о благе церкви», и нет оснований считать их раскольниками[830].

Несмотря на масштабные оперативные мероприятия и многочисленные аресты, истинно-православные общины продемонстрировали способность к регенерации и продолжили существование в постсталинский период, оставаясь объектом оперативной разработки органов госбезопасности. К концу 1950-х гг. в СССР, по данным КГБ, существовало до 300 локальных групп ИПЦ с более чем 6000 участников, «которые стояли на позициях крайней враждебности к канонической церкви». В рамках третьей волны преследований истинно-православных в 1958–1964 гг. за один только 1959 г. в УССР выявили 14 общин ИПЦ с более чем 200 участниками на Черниговщине, 13 – в Полтавской области, ряд общин в других областях Украины. Наиболее активно ИПЦ проявляла себя в Сумской, Харьковской, Ворошиловградской и Черниговской областях[831].

За период 1943–1958 гг. в Украинской ССР органы госбезопасности арестовали (что в подавляющем большинстве случаев влекло и уголовное наказание) в категории «церковники» (куда входили адепты ИПЦ – ИПХ, подгорновцы, игнатьевцы, иоанниты) 2119 человек, еще 56 было задержано в 1961 г. (наибольшее количество арестованных – свыше 200 в год пришлось на 1949–1951 гг.). Бóльшее количество задержанных имелось только среди опасной для власти секты Свидетелей Иеговы – 2439. К 1960 г., по оценкам КГБ УССР, в республике действовало 946 учтенных им участников ИПЦ, а также 125 подгорновцев, до 200 иоаннитов, 217 игнатьевцев – то есть основных сегментов «церковно-монархического подполья»[832].

В целом в СССР в 1950–1960-е гг. существовало пять основных районов деятельности катакомбного движения. Первый – Центральное Черноземье и прилегающие области Украины – Ворошиловградская, Харьковская, Сумская. Причем истинно-православные западных районов Орловской, Курской, Белгородской областей тяготели к украинским ИПЦ и ИПХ, а истинно-православные восточных районов находились под влиянием липецких, воронежских и тамбовских ИПХ. Постоянную связь с Украиной и Центральным Черноземьем поддерживали катакомбники второго района – Ростовской области, Краснодарского края и Северного Кавказа. Третий крупный «очаг», имевший собственные традиции, существовал в Поволжье на территории, простиравшейся от Чувашской АССР до Саратовской области включительно. Много истинно-православных проживало в Ивановской, Ярославской, Горьковской, Костромской, Владимирской областях – традиционных иосифлянских местах. Наконец, пятый «очаг» возник в 1940-х гг. на востоке в результате массовых депортаций истинно-православных в Алтайский край и соседние Новосибирскую, Томскую, Кемеровскую области, Красноярский край.

В целом нелегальная церковная деятельность в СССР разделяется на четыре этапа. Первый этап продолжался с 1918 г. до конца 1920-х гг. В подполье в это время находилась небольшая часть священнослужителей и мирян – исключительно истинно-православные христиане, а с 1928–1929 гг. и некоторые общины иосифлян. Второй этап приходится на 1930-е – середину 1940-х гг. В результате ожесточенных антирелигиозных гонений произошел резкий рост рядов катакомбного движения, на нелегальное положение перешло большинство приходов, основная часть которых сохранила верность Московскому патриархату. В последние годы Великой Отечественной войны они снова вышли из подполья. Общее количество катакомбников многократно уменьшилось. Правда, в рамках третьего этапа – в конце 1940-х гг. – возросли активность и численность истинно-православных. Но в результате репрессий в начале 1950 г. и в их среде начался некоторый спад.

К 1956 г., по данным КГБ УССР, в республике пребывали «авторитеты-нелегалы» ИПЦ иеромонах Филарет (Федор Метан, 1900 года рождения, Сумская область), священник Владимир Веселовский (1894 года рождения, руководитель ИПЦ Киевского региона), иеромонах Агафангел (Аксентий Бутенко, 1895 года рождения, лидер ИПЦ Полтавщины), иеромонах Серафим (Шевцов, руководитель «Левобережного центра» ИПЦ, на самом деле умер в 1955 г.), Степан Гайдаренко («тайный епископ ИПЦ»), Иван Драган (1902 года рождения, Хмельницкая область, доверенное лицо руководителя «ИПЦ Сибири, Поволжья и Урала» «патриарха Андрея» – Андрея Сидорова)[833].

Заключительный – четвертый – этап охватывает конец 1950-х – начало 1990-х гг. Хотя общин ИПЦ и ИПХ становилось все меньше, ряды катакомбного движения вновь заметно выросли вследствие очередной кампании по борьбе с религией. Когда в результате массового закрытия храмов в 1958–1964 гг. тысячи священников остались без мест и регистрации, большинство из них продолжило обслуживать духовные нужды верующих тайно от гражданских властей. В «катакомбах» произошли качественные изменения: оформились около 10 основных течений, как на базе истинно-православных, так и, главным образом, на основе нового «пополнения». К 1980-м гг. в СССР в живых оставалось не более десятка катакомбных пастырей, канонически рукопложенных в рамках «тихоновско-иосифлянской преемственности»[834].

Не покинувшие катакомб

Можно с уверенностью сказать, что катакомбное движение, особенно в лице общин ИПЦ и ИПХ, было самой непримиримой, последовательной формой массового сопротивления советской власти за все 70 с лишним лет ее существования. Создание и расширение религиозного подполья в стране было во многом «делом рук» самих органов государственной власти, следствием их ошибочной политики по отношению к церкви. В то же время следует отметить, что феномен православных «катакомб» (религиозных нонконформистов) показал не только свою чрезвычайную устойчивость в различных условиях, но и наличие тенденции к самовоспроизводству и увеличению за счет пополнения верующими Московского патриархата. Движение переживало различные периоды, в том числе и существенного упадка. Со временем заметной становилась тенденция вырождения части катакомбников в секту. Однако тайные общины сумели просуществовать до падения советской власти.

Хотя документы органов госбезопасности (не предназначенные для пропагандистского использования и в силу этого более информативные) практически не уделяли внимания религиозной стороне деятельности и взглядов ИПЦ и ИПХ, они являются серьезным и обязательным первоисточником исследования истории религиозного подполья в СССР и, в частности, в Украинской ССР, требуя одновременно тщательного источниковедческого анализа и сопоставления с другими группами источников. В первую очередь это относится к архивно-следственным делам на участников «церковно-монархического подполья», обратиться к анализу которых авторы планируют в последующих публикациях.

Разумеется, в рамках этого очерка невозможно всесторонне изложить историю течений – оппозиционных коммунистической власти и «легальным» иерархам РПЦ (и прежде всего деяниям заместителя Местоблюстителя, с 1937 г. – Местоблюстителя Патриаршего престола митрополита Сергия, Патриарха в 1943–1944 гг.): «иосифлян», «Истинно-Православной церкви», «истинно-православных христиан», различных «катакомбных» течений. Однако, поскольку эта проблема «исторической правоты» «катакомбной церкви» и церкви «официальной» остро дискутируется, приведем ряд компетентных, как представляется, суждений.

Вполне понятно, что советская власть, коммунистическая партия и органы госбезопасности рассматривали церковную оппозицию канонической РПЦ как дерзкого идеологического противника, бросившего вызов режиму и его политике подчинения церкви. Уголовное и административное преследование и репрессирование верных ИПЦ и «катакомбников» с разной (и убывающей) интенсивностью продолжалось вплоть до «перестройки».

При этом следует объективно учитывать, что в период Отечественной войны ряд участников церковной оппозиции действительно стал на путь измены Родины и сотрудничества с врагом (что и по меркам мирских законов и морали, и по понятиям вероучения является преступным, аморальным и греховным). В годы «холодной войны» контрразведка и 5-е Управление КГБ (противодействие идеологической диверсии) не могли не учитывать стойких попыток определенных зарубежных центров психологической войны, специализировавшихся на «изучении положения верующих в СССР», установить контакты с религиозной оппозицией и использовать собранные материалы для дискредитации советского государственного строя.

Каким бы ущемленным не было положение церкви в СССР, зарубежные «профильные организации» преследовали свои цели по отношению к главному цивилизационному и геополитическому конкуренту, не заботясь о последствиях вовлечения в подобную деятельность для граждан СССР, – их репрессирование только подливало масло в огонь информационно-психологического противостояния. Вспомним осуждение епископа Ермогена (Голубева, уроженца Киева, 1896–1978). Переписка с ним Патриархии по острым, дискуссионным вопросам внутрицерковной и государственно-церковной жизни стала известна за пределами СССР, о ней появились материалы в зарубежной печати. После этого Священный синод своим постановлением от 30 июля 1968 г. квалифицировал деятельность архиепископа Ермогена как «неполезную для Русской православной церкви», хотя владыка вовсе не направлял за рубеж своих материалов для «тамиздата». «Ему было определено и далее жить на покое в монастыре с предупреждением, что если он будет продолжать подобную свою деятельность, то к нему будут применены меры прещения (то есть он будет подвергнут каноническим наказаниям)»[835].

Серьезный анализ сущности «катакомбного» движения ИПЦ провел научный сотрудник Института всеобщей истории РАН Алексей Беглов в книге «В поисках “безгрешных катакомб”». Автор обратил внимание на «четкую политическую направленность» апологетических оценок ИПЦ со стороны Русской православной церкви за границей» (РПЦЗ), с целью доказывания «нелегитимности легальной церкви» в СССР и собственного статуса «единственной преемницы “тихоновской церкви”». Подобная пропаганда усилилась со второй половины 1940-х гг. – в связи со встраиванием РПЦ в государственную политику Москвы и переездом Зарубежного синода самой РПЦЗ в США, ее включением «в сферу интересов американской политики».

Как считает исследователь, в среде ИПЦ произошла вероучительная и богослужебная деградация: «одичание», «изоляция», маргинальная «собственная субкультура», «мутация церковной жизни», «деградация церковной практики», «умаление таинств», «утрата представлений о значимости апостольского преемства», «искажение экклезиологического сознания». «В мировоззрении носителей альтернативной субкультуры, – приходит к выводу А. Беглов, – соединились антисоветский эсхаталогизм, церковно-оппозиционные настрения и поведенческий изоляционизм… Сформировался свой религиозный фольклор, обосновывавший размежевание с легальной церковью. Широкое распространение в рамках альтернативной субкультуры получили хилиастические воззрения и представления о своих лидерах как о воплощении Божества»[836].

Целесообразность современного существования «катакомбной» религиозной организации «по благословению старцев» – отдельный вопрос. «На наших глазах снова складывается полуподпольное мирянское движение… У этих людей уже сформировались диссидентские привычки, привычка бунтовать… Их листовки и газеты, проповеди и шепотки капля за каплей учат не доверять церковной иерархии… Тотальное недоверие к епископам, помноженное на слух о наступлении антихристовых времен, дают “богословское” оправдание проповеди решительного самочиния и непослушания, а также практике беззастенчивого попирания церковных канонов. В конце концов, в сознании людей, охваченных этой пропагандой, делается допустимым нарушение самого главного, что есть в церковных канонах: церковного единства»[837].

Ныне произошло изменение в оценке того же «иосифлянского» движения со стороны патриархии РПЦ. Прославлены в лике святых несколько десятков иосифлян. Изменилась оценка «непоминающих» относительно митрополита Сергия и советской власти. Архиерейский собор 2000 г. постановил, что нельзя ставить в один ряд «обновленченскую схизму» и «правую оппозицию» в РПЦ, не согласившуюся с линией будущего Патриарха Сергия (Страгородского). В действиях «непоминающих», констатировал собор, «нельзя обнаружить злонамеренных, исключительно личных мотивов. Их действия обусловлены были по-своему понимаемой заботой о благе церкви», и нет оснований считать их раскольниками. Между тем в рядах катакомбного движения в 1950–1990-х годах оформилось не меньше 10 течений, что само по себе весьма симптоматично[838].

С другой стороны, по-своему понятая в 1920–1930-х гг. острая критика митрополита Сергия по-прежнему культивируется в «катакомбах-ХХІ». О владыке Сергии, на наш взгляд, емко высказался заведующий кафедрой церковной истории Московской духовной академии А.К. Светозарский: «Патриарх Сергий – это человек, который брал на себя ответственность не за чистоту риз, а за церковное управление. Он видел, что разрушение этой вертикали приведет к одичанию людей. Сначала будут подпольные общины, а потом все выродится в беспоповщину, что и произошло с некоторыми ветвями “катакомбной” церкви, где руководят не епископы, не священники, а некие старцы и старицы. Митрополит Сергий взял на себя ответственность за дела церковного управления… Понятно, почему он фигура неудобная. Некоторых людей с историческим образованием не устраивает целый период истории. Но он был. И одна из ключевых фигур в этом периоде – как раз Патриарх Сергий, и его как-то нужно дискредитировать. Не будем его и идеализировать, но не будем отнимать у него мужества. Смерти он не боялся»[839].

Наследники старца Стефана Нелегалы-«подгорновцы» как объект разработки государственной безопасности

Суздальский сиделец

Одним из приоритетных направлений борьбы спецслужбы с «церковно-монархическим подпольем» в Украине 1920–1950-х годов выступали мероприятия, направленные на разгром религиозно-оппозиционного течения «подгорновцев» («стефановцев»), получившего распространение в ряде областей Левобережной Украины. Как уже отмечалось, в 1944 г. НКГБ УССР завел на это ярко выраженное антиправительственное течение разработку «Халдеи». Проведенным нами поиском удалось установить, что многотомные материалы централизованной разработки «Халдеи», служившей ведущим мероприятием органов госбезопасности по «подгорновцам» Украины с 1944 г., были уничтожены согласно, приказу КГБ УССР № 00150 1990 года.

Отметим, что на фоне масштабных научных и научно-документальных наработок, посвященных собственно репрессиям против религиозных течений в СССР (подготовленных, как правило, на основе архивных уголовных дел на реабилитированных лиц), почти не исследованной остается «прелюдия» к незаконным (как правило) репрессиям против свободы совести – механизм агентурно-оперативной работы органов госбезопасности по отношению к священнослужителям и верующим. Между тем без раскрытия упомянутой проблемы полноценное изучение истории церковно-государственных отношений в СССР вряд ли может считаться полноценным.

По мнению исследователей-сектоведов, «подгорновцы» как течение хлыстовского типа возникли в последней четверти XIX столетия в Харьковской губернии Российской империи. «Гуру» сектантов, давший им название, стал родившийся в 1831 г. крестьянин с. Тростянец Ахтырского уезда Харьковской губернии Василий Карпович Подгорный. В г. Богодухове на Харьковщине, на собственном земельном участке, Василий Подгорный устроил богадельню, которую вскоре обратил в женскую общину, а в дальнейшем, в 1893 г., самочинно присвоил ей статус «женского монастыря». Дабы поднять свой «духовный» авторитет, Подгорный посетил Святую гору Афон, а по возвращении стал уверять адептов в принятии им монашества с именем Стефан (откуда и второе название секты – «стефановцы»). Для доказательства принятия сана иеромонаха Василий демонстрировал напрестольный крест, облачение священника, имел немало богослужебных книг.

«Через некоторое время, после возвращения с Афона, Подгорным в разных местах Харьковской губернии были основаны общины, в которые набирались исключительно молодые девушки, для которых Подгорный вводил монастырский устрой жизни с общей молитвой, общим столом и дневными общими занятиями. Ночью, особенно перед воскресеньями и праздничными днями, в каждой общине устраивались тайные собрания, во время которых Подгорный под предлогом богоугодных целей сексуально растлевал девушек, что было доказано произведённым впоследствии следствием… Согласно учению подгорновцев, брак является чем-то нечистым и постыдным, а соблюдение женского целомудрия является гордыней перед Богом и людьми. Исходя из этого, женщина должна вступать в сексуальную связь с любым мужчиной, который того пожелает. Подобное поведение женщины подгорновцы объясняли как особый вид послушания, без которого невозможно спасение»[840].

Подгорновцы прикрывались деланным благочестием – лицемерным усердием к посещению православных храмов, а также приглашением священнослужителей для отправления в своих домах молебнов, хотя при случае воздвигали хулу в адрес церкви. После раскрытия деятельности Подгорного и проведения дознания Священным Синодом он был в 1882 г. помещён в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь.

Однако, как часто бывает в тоталитарных сектах, Подгорный «продолжал руководить своей сектой и оказывал влияние как на своих существующих единомышленников, к тому времени достигших значительного количества, так и на традиционно православных верующих». В переписке и связях с адептами секты ему помогали жена, дочери Прасковья и Варвара, снимавшие квартиру неподалёку от монастыря, в котором отбывал наказание Подгорный (благо царское законодательство позволяло пресекать оскорбления церкви). Там же останавливались многочисленные почитатели Подгорного, приезжающие к нему на «паломничество». Разумеется, сектанты считали Василия Карповича «святым старцем», «пророком», «святым мучеником». После освобождения в 1904 г. к «старцу» потянулась экзальтированная околоцерковная публика, считавшая сомнительного монаха «пророком»[841].

По сведениям В. Бонч-Бруевича (1873–1955), дореволюционного общественного деятеля (и будущего руководителя аппарата председателя Совнаркома В.И. Ленина), к 1913 г. в секте подгорновцев состояло до 60 тыс. людей (преимущественно Левобережная Украина и российское Черноземье). В 1914 г. «старец» умер. Его преемниками стали считать дочерей Прасковию и Варвару. Революцию 1917 г. адепты секты восприняли враждебно. Считается, что до конца 1920-х гг. течение практически перестало существовать.

В 1927 г., после обнародования Декларации митрополита Сергия с призывом к лояльности к советской власти, оставшиеся «подгорновцы» ушли в «глубокое подполье», клеймя «краснодраконовскую власть антихриста»[842]. Правда, в обстановке фактического раскола РПЦ среди иерархов существовали различные суждения о подгорновцах. Так, епископ Димитрий (Любимов) на допросе от 21 декабря 1930 г. заявил: «На Украине было нечто вроде секты, хотя церковь их сектантами не считала. Я говорю о так называемых “стефановцах” и “подгорновцах”, как они себя сами называли. Их отличительная черта – до известной степени – фанатичность…». По сведениям органов госбезопасности, «священников» для этого оппозиционного течения рукополагали отлученный от РПЦ епископ Варлаам (Григорий Лазоренко) и епископ Воронежский Алексий.

На волне народного протеста

Всплеск крестьянского сопротивления коллективизации, особенно мощный на Украине, привел к оживлению протестных настроений религиозной направленности, расширению круга сторонников оппозиционной к официальной РПЦ и заместителю Местоблюстителя Патриаршего престола митрополиту Сергию (Страгородскому) «Истинно-Православной церкви», «иосифлянства», других антикоммунистических течений религиозной направленности. Подгорновцы решительно выступили против коллективизации, отказывались пускать в школу детей. В тот же период распространяются нелегальные общины и молитвенные дома, создается сеть конспиративных явок и убежищ[843].

Известно об отдельных выступлениях против форсированной коллективизации, организаторами которых выступили именно подгорновцы. Одно из них организовал иеромонах Исайя (Кушнирев) в селе Никитовка Ахтырского района Харьковской области в июле 1930 г. После проповеди, взяв в руки крест, иерей Исайя вышел из храма в полном священническом облачении и призвал прихожан-подгорновцев к «крестовому походу против соввласти». Сначала он двинулся с верующими села Никитовка в село Балка, для того чтобы взять там в храме особо чтимую подгорновцами икону Покрова Божией Матери. Планировалось далее идти в город Тростянец, чтобы там на главной площади торжественно отслужить молебен «о ниспослании победы над большевиками». Впоследствии на допросах в ГПУ свидетели и участники этого похода, обозначенного в материалах следствия «восстанием», показали, что «народ иеромонаха Исайю не поддержал» и до Тростянца подгорновцы не дошли.

В августе того же года в селе Вольном Харьковской области руководителем выступления верующих-подгорновцев выступил крестьянин-единоличник Фома Трохов. Первоначально, как показали на следствии свидетели, по приходам стали распространяться слухи, что «советская власть есть тот зверь, о котором говорится в откровениях Иоанна Богослова», а «царь-батюшка вместе с папой римским идут крестовым походом на большевиков», что верующие должны поддержать «всякий поступок тех благородных людей, которые стремятся разрушить это царство сатаны». Это «восстание» также не было поддержано крестьянами, а самого Фому Трохова и его ближайшее окружение арестовали и осудили[844].

В 1930-х гг. остатки подгорновцев возглавил внук «отца-основателя» Василий Филиппович Подгорный (родившийся 1892 г. в Тростянце нынешней Сумской области). С 9 лет проживал с матерью «при деде», служил в царской армии, в Гражданскую войну оказался в стане Деникина. В 1922 г. был рукоположен во иерея, служил настоятелем храмов на Сумщине. В 1927 г. наиболее радикальным из «иосифлянских» архиереев, епископом Козловским Алексием (Семеном Васильевичем Буем, 1892–1937)[845], был поставлен благочинным «иосифлянских» приходов по Украине и Северному Кавказу, а по совместительству являлся и руководителем общин подгорновцев. В октябре 1930 г. арестован органами ОГПУ в Сумах и осужден к 10 годам лагерей как «руководитель Сумской и Дебальцевской групп Харьковского филиала контрреволюционной монархической организации ИПЦ».

Преемником осужденного стала дочь В. Подгорного-старшего Варвара Подгорная-Виноградова. Общины «подгорновцев» возглавляли и другие члены семейного клана Подгорных. В частности, как показал арестованный в 1946 г. на Сумщине священник-подгорновец Тихон Павлов, в селе Верхнее Лисичанского района Луганской области с 1927 по 1941 г. общину возглавлял бывший священник Федор Фальченко, муж внучки В. Подгорного-старшего[846].

«Подгорновские» общины состояли в основном из зажиточного крестьянства и отрицательно относились к «социалистическому переустройству села», распространяли «пророчество старца о том, что советская власть падёт в 1933 году». В сёлах, где были стефановцы, коллективизация осуществлялась с большим трудом: «Не надо сдавать хлеб антихристу, ибо наш хлеб – это наша кровь, которую антихрист пьёт вместо вина, как написано в наших святых книгах».

Сам образ В. Подгорного-старшего (личности, как видим, явно аморальной) приобрел в сознании адептов секты мифологические черты. Как показал на допросе 18 июля 1945 г. псаломщик подгорновской церкви (Тростянец) Афанасий Гробов, о В. Подгорном ходило множество легенд. Считалось, что «виделся с Богом», «ясновидящий», «всемогущий», «святой», его «обманули попы», с ним «хотел видеться царь», его «не берет яд, у него в 80 лет росли зубы»[847].

Органы ОГПУ зачислили участников подгорновских общин в «повстанческую, террористическую организацию», и в октябре 1930 – январе 1931 г. прошли аресты подгорновского «клира»[848]. Мотивацию членов течения к сопротивлению власти раскрыл следствию один из ведущих авторитетов «стефановцев» Донбасса Тимофей Буряк: мой отец был порядочным человеком, много трудился, но советская власть его раскулачила, сейчас крестьянин вынужден горбиться за 300 г хлеба, власть арестовывает священников[849].

«Освободитель» Гитлер

В годы войны наибольшее распространение возродившиеся общины подгорновцев получили на оккупированной территории Сумской, Полтавской, Запорожской, Кировоградской, Днепропетровской областей, где они захватили 7 православных храмов, призывали молиться за победу немцев. Более того, конъюнктурно-лояльное отношение оккупантов «стефановцы» использовали для созыва в октябре 1942 г. всеукраинского съезда в Тростянце на Сумщине, избравшего «Руководящий Совет» во главе с Г.П. Дудником, с участием священников-подгорновцев Григория Сокрута и Иоасафа Черченко (что само по себе рассматривалось чекистами как серьезное свидетельство «враждебной деятельности»).

При этом Г. Дудник был объявлен «благочинным» общин на территории Сумской, Курской областей и Донбасса, ему удалось получить от немцев разрешение на самозахват ряда храмов РПЦ и открытие монастыря. По сведениям НКГБ, упомянутый съезд призвал молиться за немцев и помогать им в борьбе с партизанами[850]. Проповедник-подгорновец И. Черченко обращался к членам общины: «Гитлер освободил нас от жидобольшевистского гнета, поэтому будет очень правильно, если мы в своих проповедях будем благодарить его и молить господа о даровании ему победы над врагом». Священник-подгорновец Леонтий Фурдыло заявлял прихожанам: «Только благодаря немцам Бог дал нам храм, и мы должны молиться за здоровье их»[851].

Как отмечалось в информационном письме НКГБ УССР в областные управления от 2 июня 1944 г. № 879/с, адепты течения распространяли слухи о том, что В. Подгорный-старший «предсказал приход немцев», которые «поставят царя Михаила и уйдут из России». На оккупированной территории они открыли большое количество общин в Сумской, Полтавской, Запорожской, Кировоградской и Днепропетровской областях. Подчеркивалось, что стефановцы проводили «большую профашистскую деятельность и использовались немецкой разведкой для разведывательной и контрразведывательной работы». Появились многочисленные домашние церкви, открылись монастыри. Получила хождение «теория сорока обеден», согласно которой любой человек, отстоявший столько литургий, получит «таинство освящения». После возвращения советской власти большинство общин отказалось признавать возрожденное патриаршество, ушло в подполье и прилагало усилия для дискредитации канонической РПЦ, ее епископата и клира. При этом, по данным агентуры НКГБ, деятельностью «стефановцев» Украины руководило «Епархиальное управление», скрывавшееся в местечке Славгород Краснопольского района Сумской области[852].

Общины «подгорновцев» служили объектами оперативного мониторинга НКГБ УССР в период оккупации и после освобождения территории республики, о чем свидетельствует положение директивы № 1328/с от 22 июля 1944 г. наркома госбезопасности УССР Сергея Савченко: «По имеющимся в НКГБ УССР сведениям, на территории областей Украины существуют “дикие” приходы, нелегальные монастыри и скиты Православной церкви, не подчиненные Московской патриархии и считающие себя “Истинно-Православной церковью” на том основании, что руководители патриархии “продались” советской власти». В директиве указывалось, что в Харьковской области и на Донбассе распространение получили «подгорновцы», а в Херсонской области – «прокопиевцы», отказывающиеся от подчинения архиереям Московского патриархата.

Генерал-лейтенант Савченко ставил задачу органам НКГБ «через проверенную агентуру» выявлять и брать на учет подобные общины, активно вести их оперативную разработку, «не затягивая» с агентурным изучением, катакомбные организации ликвидировать путем ареста их руководителей и актива из мирян, выявлять среди них агентуру немецких спецслужб, дезертиров, активных пособников оккупантов. При этом указывалось, что церкви и молитвенные дома закрывать не следует, «принимая меры к назначению в них наших агентов-священников», а «дикие» приходы – компрометировать перед верующими[853].

Для разработки «стефановцев» в 1944 г. было заведено централизованное агентурное дело НКГБ УССР «Халдеи», 15 активистов секты подверглись аресту. При этом контрразведка выявила факты сотрудничества ряда участников секты с гитлеровскими спецслужбами. Один из «церковных старост», Сергей Курочкин, например, был завербован гестапо и использовался по линии борьбы с партизанами, ряд выданных им патриотов оккупанты казнили[854]. Вскрывались и другие драматические факты, когда, воспользовавшись приходом оккупантов, часть пострадавших от раскулачивания и репрессий принялась всячески мстить обидчикам.

В частности, на Сумщине открывший «подгорновскую церковь» Иван Остапенко (в прошлом – фигурант сфабрикованного ГПУ УССР громкого дела «Союза освобождения Украины») в с. Пологи Ахтырского района подал заявление в немецкую полицию на своих обидчиков, вернул ранее отобранный дом, оклеветал ряд односельчан, обвинив их в помощи партизанам (трех человек немцы расстреляли)[855]. Раскулаченный «подгорновец» Митрофан Доронин вернулся в Авдеевку Сталинской области, отобрал свое имущество, выбросил зимой из своего бывшего дома семью коммуниста[856].

Активность стефановцев Сумщины не осталась незамеченной в НКГБ СССР. 5 июля 1944 г. заместитель начальника 5-го отдела 2-го Управления НКГБ полковник Бартошевич потребовал от Сумского УНКГБ принять меры к этому течению, добиться «вхождения церковных приходов в каноническое общение с патриаршей церковью». Отмечалось, что подгорновцы «активно использовались немцами в своих политических целях», а ныне стали в непримиримую оппозицию к РПЦ и ведут «враждебную деятельность»[857].

Подъем общин стефановцев всерьез беспокоил и уполномоченного Совета по делам РПЦ при Совнаркоме УССР П. Ходченко. В первом же информационном отчете о своей работе (к 1 июня 1944 г.) чиновник выделил проблему «О стефановцах на Сумщине и Харьковщине», трактуя их как «секту хлыстовской разновидности, …не признающую над собой главенства Партриарха Русской православной церкви… Во время оккупации немцы использовали отдельных ее представителей в своих целях»[858].

Насельники Зайцевского монастыря

В начале 1945 г. чекисты нанесли чувствительный удар по стефановцам – по материалам агентурного дела «Святоши» в Сталинской области ликвидировали так называемый нелегальный Зайцевский монастырь подгорновского течения (с. Зайцево Горловского района). Его участников осудили по обвинению в причастности к «подпольной антисоветской церковно-монархической организации». Как говорилось в материалах следствия по делу насельников монастыря, обитель основала в первые же годы советской власти «дочь крупного шахтовладельца – Пыжова Ефросинья Антоновна», создавшая затем «подпольную антисоветскую церковно-монархическую организацию». Она и бывший иеромонах Киево-Печерской лавры Вениамин (В.Ф. Филиппов) «под видом отправления религиозных обрядов и богослужений» вели работу по «восстановлению монархии»[859]. Всего же в 1945–1946 гг. госбезопасность разгромила 7 групп подгорновцев (до 100 участников), арестовав 38 из них, включая 11 «священников» этого течения[860].

Как показала 7 марта 1945 г. арестованная Екатерина (Ефросинья) Гавриловна Пыжова, в Зайцевском монастыре она пребывала с 1923 г. С 8 лет пела в церковном хоре, побывала в Киево-Печерской лавре, Святогорском монастыре, много читала духовной литературы. В 1923 г. ее отец (бывший шахтовладелец из Константиновки) иеромонахом Михаилом был пострижен в монаха Михаила, брат Петр стал монахом Сысоем, брат Василий – монахом Иоанном.

В показаниях арестованных насельников Зайцевского монастыря довольно подробно описана его внутренняя организация. Как показала монахиня Ольга (Александра Чуйко), монастырь занимал площадь в один гектар, был обнесен забором, с постами охраны, цепными собаками. Насчитывалось до 30 постоянных обитателей. Имелись три жилых дома (в одном из них находилась церковь, при ней жили отцы Серафим и Вениамин), кухня, прачечная, сараи для инвентаря, загоны для скота. Запрещалось посещение кино, театров, «бесовских» учреждений, чтение газет. Монах Вениамин категорически запрещал посещение храмов РПЦ как «еретических».

Богослужение начиналось в 4 ч утра и длилось до 10 ч, затем – с 17 ч до 20 ч. За проступки накладывалась епитимия в 100–500 поклонов. В город выходили только с разрешения священника и по одному, для легализации работали в государственных структурах, заключали между собой фиктивные браки для отвода подозрений в совместном проживании мужчин и женщин (Е. Пыжова состояла в таком союзе с А. Качановым, реально общаясь с ним «как с братом»).

Жили обработкой земли, совместным ведением хозяйства, имели общий стол и имущество, получали пожертвования (в месяц монастырь посещало до 100 человек). Поддерживали общение с нелегальным монастырем старца Якова Широкого в с. Кобыляки. Не приходится сомневаться, что столь длительное существование в сталинскую эпоху в густонаселенном Донбассе подобной закрытой религиозной организации оказалось возможным только в силу неразглашения и поддержки со стороны местного населения. В свою очередь, это может рассматриваться не иначе, как свидетельство глубокой латентной религиозности людей даже в период беспрецедентных гонений на веру.

В мае 1945 г. на Сумщине НКГБ был «вскрыт центр антисоветской церковно-монархической организации «подгорновцев», занимавшихся в период оккупации «клеветой на советскую власть». 15 января 1946 г. военный трибунал Сумского гарнизона осудил 5 участников группы к 5–10 годам лагерей. Была оправдана лишь некая Анна Забела, «пересказывавшая сновидения антисоветского характера и монархического толка», а также утверждавшая, что «всех, кто не пойдет за подгорновцами, отправят на вечную муку в пекло», а самим «подгорновцам» обеспечена райская жизнь[861].

Однако предпринятый старшими начальниками украинских чекистов анализ оперативной работы по «подгорновцам» привел к серьезной критике результатов работы 2-го (контрразведывательного) Управления НКГБ УССР. 23 марта 1945 г. начальник 5-го (антирелигиозного) отдела 2-го Управления НКГБ СССР, комиссар госбезопасности (генерал-майор) Г. Карпов и заместитель начальника этого же управления Илюшин направили главе НКГБ УССР письмо, целиком посвященное критическому разбору оперативной работы по «стефановцам».

В УССР, отмечалось в документе, широко распространилось «церковное течение так называемых суздальцев», их агитация имеет большой успех среди населения, «число сторонников “суздальцев” до последнего времени продолжает увеличиваться». Для адептов этого течения присущи обвинения патриаршей церкви в том, что она «продалась большевикам». «Суздальцы» использовались немцами, отмечали московские «религиоведы». Основной «базой» движения служит Сумская область, где действует 14 легальных церквей во главе с «благочинным» Григорием Дудником. НКГБ СССР указывал (как на вопиющее обстоятельство) на ситуацию в Сталинской области, где благодаря распространению «суздальских» общин «в ряде районов полностью парализована деятельность патриаршей церкви», вокруг молитвенных домов «суздальцев» группируются «болящие», «пророчицы», «антисоветский элемент». Негативно оценивалась работа НКГБ УССР – как не предпринявшего надлежащих мер к пресечению деятельности «подгорновцев» – и предлагалось к 10 апреля представить в НКГБ СССР план агентурно-оперативных мероприятий по линии упомянутого течения (к делу не приобщен)[862].

Среди мер, предпринятых в региональных органах НКГБ УССР в ответ на указания Центра, можно привести разъяснения начальника УНКГБ по Сталинской области полковника Демидова, направленные им местным отделениям УНКГБ 12 октября 1945 г. Документ интересен тем, что является своеобразной квинтэссенцией представлений о «церковно-монархическом подполье» в подразделениях спецслужбы тех областей, где упомянутое движение было достаточно активно. ЦМП, писал Демидов, появилось в результате того, что «реакционная часть духовенства и верующих тихоновской ориентации расценила обращение впоследствии патриарха Сергия как предательство и переход церкви на сторону советской власти», ушла в подполье и ведет борьбу с «мероприятиями соввласти и церковью патриаршей ориентации». Оно не признает власти, ее члены не вступают в колхозы, уклоняются от воинской службы и работы в советских учреждениях, «не посещают культурных и увеселительных учреждений».

Сотрудникам НКГБ ставились следующие оперативные задачи:

• направить ранее приобретенную агентуру по линии разработки РПЦ на выявление нелегальных групп и молитвенных домов течений ЦМП;

• взять в активную разработку «безприходное бродячее духовенство, монахов и монашек, вести их разработку в направлении принадлежности» к ЦМП;

• выявить связи между нелегальными общинами разных территорий;

• ввести в разработку ЦМП «проверенную агентуру по линии церковников», на основе «компрометирующих материалов» приобрести источники среди «близких связей» активистов ЦМП;

• собирать сведения о деятельности ЦМП в период оккупации[863].

О предпринятых органами госбезопасности УССР оперативно-розыскных и следственных мероприятиях против «подгорновцев» дают представление материалы «агентурной разработки № 256 “Скит”» Управления НКГБ по Сталинской области. Судя по всему, оно было заведено в порядке реагирования на письмо главы НКГБ УССР С. Савченко начальнику Сталинского УНКГБ от 6 декабря 1945 г., где предписывалось активизировать разработку «стефановцев» и до 10 января 1946 г. представить в НКГБ УССР план мероприятий.

«Халдеи» – дело тонкое

Сразу же отметим, что чекисты УНКГБ ошибочно отнесли течение «подгорновцев» (объект упомянутой централизованной оперативной разработки «Халдеи») к сторонникам ИПЦ, по отношению к которым как раз и велось дело централизованной разработки «Скит». На наш взгляд, подобная путаница, вероятно, свидетельствует о недостаточной ориентации местных чекистов в спектре религиозной оппозиции («церковного подполья»).

Необходимо учитывать, что образовательно-культурный уровень оперативного состава органов НКГБ – МГБ был в целом невысок, что не могло не отражаться на формах, методах и стиле работы (особенно среди религиозного подполья с неординарным социально-психологическим обликом его участников, их крайне враждебным отношением к советской государственности), содержании информационно-аналитических материалов. Как отмечалось в докладной записке НКВД УССР в ЦК КП(б)У (1944 г.), молодые оперработники демонстрируют неспособность создавать агентурную сеть, работать с квалифицированной агентурой (То есть устанавливать доверительные отношения и конструктивно общаться с людьми с достаточным образовательным уровнем и жизненным опытом. – Прим. авт.), вести следствие по серьезным уголовным делам.

Так, к марту 1945 г. в центральном аппрате НКГБ УССР 11 % сотрудников имели высшее и незаконченное высшее образование, 45 % – среднее, остальные – начальное и незавершенное среднее образование (примерно четверь сотрудников пришла из партизанских формирований, партийно-комсомольских органов)[864]. Хуже обстояло дело в региональных органах госбезопасности. Например, к июлю 1944 г. в УНКГБ по Ровенской области 8 % сотрудников имели высшее образование, 29 % – незаконченное среднее, 63 % – начальное (даже среди руководящих кадров высшее и среднее образование имели 35 % сотрудников, а 20 % – начальное). Около 5–6 % чекистов республики прошли специальную оперативную подготовку в ведомственных учебных заведениях[865].

В экстремальных послевоенных условиях (в частности, при высокой интенсивности оперативно-войсковых мероприятий против повстанческо-подпольного движения ОУН в Западной Украине) образовательно-профессиональный уровень чекистов рос неудовлетворительными темпами. К 1 января 1946 г. в НКГБ УССР полное и незаконченное высшее образование имели 6,3 % среднее – 30 %, начальное – 30,7 % сотрудников. Даже в 1947 г. половина офицеров МГБ УССР не прошла специальной подготовки, половина начальников райаппаратов не получила и полного среднего образования. К 1 января 1952 г. среди сотрудников МГБ УССР высшее и незаконченное высшее образование сумели получить 13,2 %. При этом имели: среднее – 43,6 %, незаконченное среднее – 31,6 % и начальное – 11, 2 % чекистов советской Украины[866].

Упомянутую разработку УНКГБ по Сталинской области «Скит» «по отношению секты “подгорновцев-стефановцев”» завел 12 декабря 1945 г. сотрудник 4-го отделения (антирелигиозного) 2-го отдела (контрразведка) капитан Кныш (11 сентября 1946 г. дело переименовали в «Халдеи»). При этом офицер ссылался на указание НКГБ УССР № 15/Д от 14 февраля 1945 г., согласно которому как раз и заводилось централизованное дело «Скит» по отношению к ИПЦ. Как отмечалось в документе, составленном оперативником Кнышом, «подгорновцы» устраивают нелегальные «сборища», ведут «антисоветскую монархическую пропаганду». Подпольные группы течения имеются в городах Мариуполь, Дебальцево, Константиновка, Макеевка, Дзержинск, в ряде районов области. Назывались и основные выявленные фигуранты разработки: Прасковья Пидчиха (1878 года рождения) руководитель подпольной группы, содержательница нелегальной церкви на станции Сталино; Петр Тонкачев (1896 года рождения), псаломщик «подгорновской церкви»; Конон Сердюк (1886 года рождения), староста «подгорновской церкви» в период оккупации[867].

К тому времени, как показал на допросах арестованный бывший руководитель «подгорновцев» области и «священник» на станции Мушкетово Леонтий Фурдыло, в регионе имелись достаточно многочисленные общины: до 300 в областном центре Сталино и пригородах, до 200 в индустриальной Макеевке, около 200 в Дебальцево, до 100 в Мариуполе, всего – несколько сотен верных подгорновского течения[868].

УНКГБ области уже имело определенный опыт работы против «подгорновцев», прежде всего по агентурному делу «Святоши», приведшему к ликвидации в 1945 г. нелегального монастыря в с. Зайцево Горловского района.

Как докладывал 11 января 1946 г. С. Савченко начальник УНКГБ Демидов, проведенными агентурно-оперативными мероприятиями «вскрыто» подполье «подгорновцев» области, установлены личности 87 участников, расположение 6 нелегальных молитвенных домов. В основном адептами течения являются бывшие кулаки, «активные немецкие пособники» в период оккупации, отбиравшие ранее конфискованное у них имущество и «восхвалявшие немецкую власть». Немалая часть активистов течения прошла через упомянутый Зайцевский нелегальный монастырь.

В деле приводились многочисленные высказывания «подгорновцев» (включая «болящих» и специфический «бродячий элемент»), характеризующие их взгляды на общественную и религиозную жизнь в СССР. Они крайне враждебно относились к РПЦ как к «церкви антихриста», «коммунистам». Распространялись апокалиптические слухи о скором голоде и людоедстве, приходе «саранчи с железными клювами, которая будет клевать грешников». «Праведников» спасет пришедший «с Востока долгожданный царь Михаил». Утверждалось, что «Стефана Подгорного замучили коммунисты»[869].

По мнению УНКГБ, руководителем подполья выступала Анна Вылгина, ранее проживавшая в нелегальном Зайцевском монастыре. А. Вылгина («близкая связь» осужденной игуменьи монастыря Е. Пыжевой) и монахиня Олимпиада (Мария Вылгина) получают письменные указания («о сохранении кадров подгорновцев») из ссылки от ранее осужденной Ефросиньи Пыжевой, бывшего авторитета «подгорновцев» области.

В Ясиноватой, отмечалось в докладе, усилиями агентов «Петровой» и «Ясной» выявлен «замаскированный молитвенный дом» в жилище отбывавшей ссылку Серафимы Збарацкой (1895 года рождения). Как отмечали источники УНКГБ, С. Збарацкая с детства окормлялась в Святогорском монастыре, в период оккупации содержала дом для собраний подгорновцев, лично «допускала антисоветские выпады», распространяла слухи о введении монархии после войны, призывала игнорировать политические мероприятия советской власти[870].

В поле зрения чекистов пребывал и Илья Фурсов (1898 года рождения), бывший насельник Зайцевского монастыря, содержатель молитвенного дома в райцентре Авдеевка, куда ходило до 15 подгорновцев, содержались церковная утварь, иконы, проживали «болящий Андрюша» и «разные бродячие лица». По словам агента «Соколовой», А. Фурсов категорически не признавал каноническую церковь, где, по его словам, «служат священники советской власти», предрекал восстановление монархии[871].

Однако особое внимание было уделено разработке Прасковьи Пидчихи, содержательницы молитвенного дома на станции Сталино. Дом молитвы она организовала еще в 1929 г., пребывала под судом. Ее сын Анатолий был осужден на 20 лет каторжных работ за участие в гитлеровском карательном формировании. Как отмечалось в документе дела «Скит», дом молитв «оборудован 76 иконами, 12 лампадами, посредине дома лежит плащаница, стены увешаны портретами Стефана Подгорного и других монахов, имеется большое количество церковной литературы. При доме имеется келья, где проживают прислужники и ютится бродячий элемент». По словам агента «Поляковой», П. Пидчиха запретила своей внучке играть с другими детьми, посещать детский сад, с «нехорошими детьми, с антихристами гулять не разрешаю». Дом посещало до 20 «стефановцев», которые сообща молились за Стефана Подгорного и царскую семью, репрессированных членов общины[872].

Накопив определенный агентурный материал (и, видимо, желая не откладывать доклад в НКГБ УССР о достигнутых результатах), 14 января 1946 г. Сталинское УНКГБ провело операцию по задержанию актива «стефановцев» региона, для чего выделялось 58 оперработников (под общим руководством начальника контрразведывательного отдела УНКГБ Глазкова), технические сотрудники и сотрудники наружного наблюдения, понятые, создавалась следственная группа.

Задержанных при этом «болящих» и юродивых предписывалось сдать в дом инвалидов. По ходу операции предполагалось через «лояльных настоятелей и проверенную агентуру» развернуть разъяснительную работу в храмах РПЦ об «антисоветской сущности подгорновцев». Всего в камеры водворили 21 задержанного, обеспечив их внутрикамерной агентурной разработкой. В марте арестовали навещавшую «стефановцев» Донбасса «матушку из Богодухова» – монахиню Валерию (Лукию Гапотченко, 1880 года рождения)[873].

К 17 марта 1946 г. по делу «Скит» (переименованному, как уже отмечалось, в «Халдеи») оперативно выявили 37 участников течения «стефановцев». 19 человек (участников церковного подполья с 1923–1928 гг., как утверждали чекисты), арестованных по делу «Скит», были осуждены по ст. 54–10, 54–11 УК УССР. Остальные фигуранты находились в преклонном возрасте, и материалов для их дальнейшей разработки не имелось. В связи с этим дело «Халдеи» в сентябре 1946 г. прекратили.

К 1947 г. НКГБ УССР арестовал 36 «подгорновцев», включая 11 их «священников» и весь, по терминологии чекистов, «руководящий состав» течения. Однако на учете (лишь на республиканском уровне) по-прежнему состояло 55 активистов течения. Руководство отдела «О» МГБ УССР ставило перед подчиненными в профильных подразделениях областных УМГБ задачи выявления, через создание агентурных позиций, и задержания авторитетов течения, разложения его общин посредством компрометации «священнослужителей» перед рядовыми членами «подгорновских» групп[874].

Несмотря на активные розыскные мероприятия и судебные приговоры первых пяти лет реализации дела «Халдеи», «стефановцы» сумели сохранить подпольные позиции. В приказе МГБ УССР от 22 ноября 1950 г. № 0075 указывалось на слабую разработку дела «Халдеи», в результате чего в одной только Сумской области насчитывалось 11 групп со 130 участниками. Как констатировала справка МГБ УССР о нелегальных «церковно-сектантских общинах» республики (25 января 1950 г.), по УССР на оперативном учете состояло 15 групп этого течения численностью не менее 200 адептов[875]. Помимо централизованного дела, агентурно-оперативные разработки завели те УМГБ республики, где были выявлены неподавленные общины «стефановцев».

Разработка «святогорцев»

Так, к середине 1952 г. Сталинское УМГБ вело дело «Скорпионы» на «церковно-монархическое подполье подгорновцев», по которому проходило до 20 человек во главе с Прасковиею Плуталовой (1912 года рожденмя) и «проповедником» Никифором Костиным (1887 года рождения). При этом в среду нелегальной общины была введена квалифицированный агент «Мирная» (В этом материале оперативные псевдонимы агентов изменены. – Прим. авт.), в прошлом – насельница упомянутого нелегального Зайцевского монастыря «подгорновцев». Благодаря ей, в частности, были получены сведения о нелегальных собраниях общин, местах хранения религиозной литературы и утвари, методах конспирации «стефановцев»[876].

Позднее к этому добавилась агентурная разработка «Святогорцы» на группу стефановцев Анастасии Тонконоженко и Федора Красюка, к которой привлекли и опытных маршрутных агентов (общавшихся в подполье подгорновцев Харьковской, Ворошиловградской, Сумской областей и других регионов СССР) «Шестую» (Сталинское УКГБ) и «Острую» (Харьковское УКГБ), пытавшихся установить связи подгорновцев Украины со старцем Макарием (Хвостовецким) и другими авторитетами «церковно-монархического подполья» (ЦМП), которые уединенно проживали на Кавказе близ Сухуми[877].

УМГБ Сумской области завело дело «Фарисеи», по которому в общину «подгорновцев» ввели опытного агента «Соломина», сына «благочинного» «подгорновца», осужденного еще в 1930 г. Отметим, что к июню 1951 г. в этом регионе имелось наиболее многочисленное подполье «подгорновцев» – 11 групп с примерно 130 участниками[878]. Изюмский горотдел МГБ Харьковской области вел агентурное дело «Мракобесы» на группу «стефановцев» Ивана Курило, утверждавшего, что «большевики – это львы, стоящие на пути веры», распространявшего слухи о скорой гибели СССР и восстановлении монархии. Подгорновец Петр Федченко распространял слухи о скорой войне и победе США и Англии над СССР. Всего по Харьковской области разрабатывались 3 группы «стефановцев» численностью до 50 человек[879].

Определенная активизация (и, по сути, «лебединая песня») «подгорновского» подполья относится к середине – концу 1950-х годов. Дело в том, что в условиях «оттепели», а затем и процесса освобождения и частичной реабилитации лишенных свободы по «контрреволюционным» статьям, в 1954–1956 гг., на свободу вышел ряд авторитетов течения, ранее получивших фатальные для немолодых людей 25-летние сроки лагерей. Возвращение особенно важных для религиозного андеграунда харизматических лидеров с ореолом «мучеников» не могло не катализировать жизнь подпольных общин, давно не имевших даже подобия единого руководства.

Однако деятели «подгорновского» течения со свойственной им политизацией мышления (хотя иной раз и довольно химерной) чутко уловили возможный эффект от определенной либерализации общественной жизни периода «хрущевской оттепели». Показательны в этом отношении зафиксированные агентурой слова активного «стефановца», объекта оперативной разработки «Реставратор» УКГБ по Сумской области (1956 г.).

Ослабление антирелигиозной пропаганды, доверительно сообщал он информатору, создало благоприятные условия для сплочения верующих. Необходимо изменить тактику и избрать ориентиром для прозелитской работы именно городское население (оно будет «более устойчивым»), а также сделать ставку на соответствующее воспитание детей[880]. Справедливость этих установок ныне признана исследователями послевоенной истории религиозной сферы СССР. К 1957 г. на учете в КГБ УССР находилось 11 групп подгорновцев в Сумской области (до 100 человек) и 5 – в Сталинской (88 участников в Артемовском, Авдеевском, Константиновском, Красноармейском районах, Сталино и Горловке)[881].

Да и сами органы госбезопасности вынуждены были констатировать существенные недостатки в оперативной разработке религиозного подполья. Справка о работе 4-го Управления КГБ при СМ УССР, куда входил и 6-й антирелигиозный отдел (31 августа 1955 г.), отмечала, что «слабо ведется… агентурно-чекистская работа по выявлению из числа монашеского элемента участников антисоветского церковного подполья… с целью их активной агентурной разработки, …мало проводилось мероприятий по внедрению проверенной агентуры в руководящие звенья… организованных сект»[882].

На активизацию «стефановцев» (особенно по мере развертывания печально известного «последнего» наступления на церковь Н. Хрущева) органы госбезопасности ответили комплексными мерами воздействия. Рассмотрим их на примере отчетных документов УКГБ по Сумской области за 1956–1958 гг. В этом регионе «подгорновцы» и группы ИПЦ, ИПХ по-прежнему являлись заметными деноминациями, несмотря на то что в области действовало 220 православных храмов, где служило 350 священников, а также мужской монастырь Глинская пустынь (в Сумском епархиальном правлении, храмах и монастыре были созданы агентурные позиции УКГБ).

Как отмечалось в документах, по религиозной линии в УКГБ работало 3-е отделение 4-го (секретно-политического) отдела в составе начальника, двух старших и одного оперуполномоченного, при этом по линии «сектантов и подгорновцев» работали два старших оперуполномоченных. Нормативно-распорядительной основой оперативной работы назывались положения постановления ЦК КПСС от марта 1954 г., задачи, поставленные приказами КГБ СССР № 00405, 00420, а также приказом КГБ УССР от 16 июня 1956 г.

Основными задачами оперативной работы по линии «церковников и сектантов» выдвигались агентурное проникновение в «группы и звенья антисоветского церковно-сектантского подполья» путем приобретения новой агентуры, способной проникать в указанную среду, «целеустремленное использование» старой опытной агентуры; проведение «активных агентурно-оперативных мероприятий» по разработке религиозной среды. Всего в области по линии ЦМП (включая «стефановцев») были задействованы резидент, 17 агентов и двое содержателей явочных квартир (на 11 групп ЦМП с примерно 100 участниками). Из них, что показательно, непосредственно по «стефановцам» (агентурное дело «Фарисеи») работали резидент, 9 агентов и содержатель явочной квартиры[883].

Следует признать, что оперработники хорошо ориентировались в прошлом и настоящем «суздальского» течения, отмечая его бескомпромиссное отношение к коммунистической власти, активную прогитлеровскую пропаганду и проповедь в годы войны. Отмечалось, что с 1945 г. в Сумской области было осуждено свыше 30 «подгорновцев», включая 13 их «священников», большинство из которых в 1955–1956 гг. вернулось в область, оставаясь на прежних позициях. Определенное время после войны формальным лидером течения выступала дочь В. Подгорного – Прасковья Доля, проживавшая в Харькове и умершая в январе 1956 г. После этого общины течения переориентировались на Григория Дудника, жившего в Тростянце.

В центре оперативной разработки по «стефановцам» оказался объект заведенного в мае 1956 г. дела предварительной оперативной проверки «Реставратор» – И.Д. Приходько, который, по мнению оперативников, «сколачивал» церковное подполье. Сам И. Приходько, в 1922 г. рукоположенный во иерея, еще в 1930-х гг. был репрессирован по сфабрикованному НКВД массовому делу «Украинской партии селян», которая якобы преследовала своей целью создание «самостийной Украины». В дальнейшем «Реставратор» осуждался еще раз за «антисоветскую деятельность». К нему были удачно подведены агенты «Верная» (склоненная к сотрудничеству на основе факта растраты казенных денег) и «Пилигрим» – вернувшийся из лагерей в 1955 г. бывший опытный агент МГБ (с ним была «восстановлена связь»). Источники достаточно полно освещали настроения «Реставратора». Последний, в частности, хвалебно отзывался о В. Подгорном, который, дескать, «стоял на истинно-православном пути укрепления христианства». Сейчас власть, заявлял агенту И. Приходько, заигрывает с Западом, и нужно срочно использовать момент для борьбы с «антихристом-коммунизмом», создавать группы верующих в городах[884].

Постепенно в разработку «стефановцев» региона вводились квалифицированные агенты. В частности, источник «Яков», псаломщик подгорновской церкви, происходил из семьи одного из создателей руководящего центра течения. Агент «Елизавета» своим личным участием в нелегальных богослужениях, хладнокровием при многочисленных проверках и «правильным поведением» вошла в доверие к супруге одного из «благочинных» «стефановцев»[885].

Последние «старцы»

Продолжалась и разработка заведенного в 1953 г. агентурного дела «Старцы» по «разложению» группы «суздальцев» села Угроеды Краснопольского района – Марфы Ковалевой, Петра Коцаренко и др. Все они были уже не молоды, «политических» высказываний не допускали. «Священник» группы Григорий Выходцев (1895 года рождения), с 1947 г. находившийся на нелегальном положении и во всесоюзном розыске, был негласно задержан при попытке обменять паспорт. С ним обошлись гуманно – доставленный в милицию сын «нелегала» уговорил его отойти от общины и поселиться с ним в Сумах, а дело было сдано в архив[886].

В 1956 г. в Тростянец вернулся из лагеря досрочно освобожденный авторитет подгорновцев, 60-летний Григорий Дудник. Отдельные группы единомышленников стали приглашать его на нелегальные служения. Дудника вскоре вызвали в Управление КГБ для профилактической беседы. Такие же официальные внушения были сделаны «священникам» подгорновцев Григорию Сокруту, Иосифу Черченко, Серафиму Харченко, после чего их «организованная нелегальная религиозная деятельность прекратилась»[887].

Еще одним эффективным направлением противодействия «подгорновцев» стала проповедническая и разъяснительная деятельность приходских священников, которая координировалась УКГБ через авторитетный источник «Водник» в епархиальном управлении. Как отмечал отчет УКГБ за 1956 г., благодаря квалифицированным проповедям «лояльных» священников, индивидуальным беседам батюшек часть рядовых участников «подгорновского» течения была «оторвана» от общины и стала прихожанами канонической церкви. Практиковалась и компрометация «мракобесов» через местные СМИ.

В результате комплекса агентурно-оперативных, профилактических мероприятий, пастырского воздействия РПЦ в июне 1956 г. дело УКГБ «Фарисеи» было закрыто, поскольку пять оставшихся его фигурантов преклонного возраста больше «антисоветской деятельности не проводили»[888].

По данным УКГБ по Сумской области, в 1957 г. в регионе действовало 7 «разрозненных групп» течения (до 75 человек), по которым работали 5 агентов. Как отмечали оперативники, «большинство из них преклонного возраста и находятся без идейного руководства». В условиях относительной либерализации политической жизни и мер по восстановлению законности упор был сделан на профилактических мероприятиях с целью «легализации» (выхода из подполья, отказа от нелегальной религиозной деятельности) «подгорновцев», а также на «окончательное разложение этого церковно-монархического подполья путем компрометации наиболее активных» адептов течения[889].

Профилактика (официальное предупреждение о противоправной деятельности) была проведена по отношению к упомянутому координатору подполья Г. Дуднику, что позволило, по словам чекистов, «парализовать деятельность всех подгорновских групп». Подписки об отказе от нелегальной религиозной деятельности дали активные «стефановцы» Горун, Курочка, Остапенко, Гробов, Сокол. Предполагалось разработать меры по «компрометации» авторитетов течения с целью его «окончательного разложения». Местные газеты разместили «острые» статьи, например «Кто такие подгорновцы?» В дальнейшем предлагалось, с целью недопущения «роста секты», препятствовать через агентуру поступлению молодежи в духовные учебные заведения, рукоположению новых священников, пострижению молодых людей в монахи[890].

Отметим, что Донбасс (прежде всего Сталинская, с 1961 г. переименованная в Донецкую, область) оставался наряду со Слобожанщиной последним ареалом распространения общин «подгорновцев». Согласно данным УКГБ по Сталинской области (ведшего агентурное дело «Моль» по этому течению), в 1958 г. в регионе имелись, по крайней мере, три группы этого течения с примерно 80 участниками (для сравнения, тогда же в области чекисты насчитывали 78 членов ИПЦ, до 70 – «иоаннитов»). Наибольшей была община «подгорновцев» (58 человек) Артемовского района на севере области, примыкавшего к Слободской Украине. По мнению оперработников, деятельность общины заметно оживилась с досрочным возвращением из заключения их «авторитета» – Ксении Петровны Шияновой. Община города Сталино возглавлялась ранее осуждавшейся Улитой Ищенко, Авдеевского района – П. Плуталовой[891].

Небольшая община «подгорновцев» Н. Петрова (до 10 человек) отмечена в г. Верхнее Лисичанского района Луганской области. По отношению к ним также была проведена «профилактика» путем вызова в милицию и КГБ. 16 мая 1958 г. «Луганская правда» посвятила «суздальцам» статью «Осиное гнездо»[892].

Таким образом, активные оперативные мероприятия МГБ – КГБ, информационно-пропагандистская работа и антисектантское окормление канонической РПЦ наряду с постепенным старением во многом сломленных репрессиями активистов «подгорновского» течения, практически потерявшего преемственность, привели к тому, что к концу 1950-х гг. это течение почти сошло на нет, на уровень отдельных маргинальных групп или адептов. По сути, для органов КГБ «подгорновцы» также перестали представлять значимый оперативный интерес. Вместе с тем авторы надеются, что работа с первоисточниками позволит осветить судьбы «последних из могикан» этого течения и отношение к ним советской спецслужбы.

Думается, отдельные активисты течения пребывали под негласным надзором спецслужбы и в дальнейшем. Так, судя по материалам рассмотренного выше дела «Скит», на одного из активистов течения, упомянутого Тимофея Буряка (1895 г., «бывшего кулака, активного участника монархического подполья подгорновцев») Ясиноватским горотделом КГБ в мае 1979 г. составлялась справка, а Горловским горотделом КГБ в 1982 г. – меморандум.

Подводя итоги деятельности за послевоенные 15 лет в религиозной сфере (докладная записка КГБ УССР в Москву от 17 декабря 1959 г. «О результатах агентурно-оперативной работы органов государственной безопасности Украины по борьбе с враждебными элементами из числа церковников и сектантов за период с 1944 по 1959 год»), чекисты среди «наиболее крупных формирований», чья деятельность была ими пресечена, назвали формирования подгорновцев во главе с Дудником и Фурдыло. К декабрю 1959 г. спецслужба признавала существование подконтрольных ей 9 групп стефановцев в Луганской и Сталинской областях с общим числом адептов в 125 человек[893]. В отчете же о работе за первое полугодие 1960 г. подгорновские общины не упоминаются (хотя речь и шла о 5 ликвидированных группах ИПЦ и приобретении 38 агентов в среде «церковно-монархического подполья»). В отличие от ИПЦ (численность ее верных к 1960 г. КГБ УССР определял в 2000 человек), о задачах «разложения» подгорновцев не предусматривалось вести речь на кустовых совещаниях антирелигиозных отделов областных УКГБ в октябре 1960 г.[894]

Основным инструментом борьбы спецслужбы с течением «подгорновцев» являлся агентурный аппарат. Правда, в служебных документах МГБ – КГБ неоднократно подчеркивалось, что приобретение негласных источников в среде «церковно-монархического подполья» сопряжено с немалыми трудностями, что обусловлено фанатичным неприятием «подгорновцами» органов власти, советской общественной жизни, умелой конспиративностью, подозрительностью адептов секты, тщательной проверкой ими неофитов, наличием сети укрытий, конспиративных квартир, значительных денежных сумм, собираемых для поддержки жизнеобеспечения авторитетов, «проповедников», «старцев». «Агентурное проникновение в подполье, – подчеркивали сумские чекисты, – крайне затруднительно в силу глубокой и тонкой конспирации и чрезмерной подозрительности со стороны» лидеров ЦМП, «почти невозможно» и приобретение агентуры из числа близких к авторитетам людей «в силу их фанатичности и беспредельной преданности»[895].

Руководство МГБ УССР признавало и определенные ошибки подчиненных по линии разработки «подгорновцев». В частности, резкой критике были подвергнуты оперработники, пытавшиеся привлечь к разработке «стефановцев» квалифицированного агента «Ветрова» – архиерея РПЦ. Когда последний мотивированно отказался от такого «поручения», с возмущением отмечал начальник антирелигиозного отдела МГБ УССР полковник В. Сухонин, сотрудники начали «ставить ему в вину его неискреннее поведение и нежелание сотрудничать с органами МГБ» «организацию центра церковно-кликушеского элемента» (имелись в виду солидные труды владыки по поддержке монастырской жизни и старчества, помощь преследуемым за веру, странникам). Агентуру из числа епископата, наставительно писал В. Сухонин (яркий представитель оперработников-«религиоведов», сформировавшихся во время непродолжительного и достаточно благожелательного для церкви «сталинского конкордата» с РПЦ), следует использовать для разработки интеллигенции[896].

Преследования «стефановцев», равно как и других течений религиозного андеграунда, основывалось на выдвижении прежде всего политических обвинений (хотя и сама устная традиция этих течений была радикально оппозиционной). Со временем суровые наказания (случалось, что сроки лишения свободы «подгорновцев» практически не отличались, например, от наказаний за вооруженную борьбу с властью в Западной Украине или Прибалтике, или «пособничество бандитам»).

Зародившись как авантюристическое, аморальное, резко осужденное церковью, «подгорновское» течение пережило радикальную «реинкарнацию» на рубеже 1920–1930-х гг., превратившись в разновидность протеста против преследований свободы совести, вероисповедания и насильственных форсированных методов социально-экономического переустройства, сопровождавшихся репрессивными кампаниями.

Поскольку основной социальной базой движения стало село, то протест против коллективизации (в свою очередь, сопровождавшейся новой волной жестоких преследований церкви) стал одним из стержней социально-критической платформы «стефановцев».

В остальном можно констатировать (и изученные документы НКГБ – МГБ – КГБ это лишь подтверждают), что подгорновское течение стало закономерным результатом системных государственных преследований свободы вероисповедания и канонического православия и воплотило практически все основные специфические «родовые» черты «религиозного подполья»:

• категорическое неприятие преследований за веру со стороны «краснодраконовской власти»;

• осуждение и бойкот социально-политических мероприятий власти, максимальное дистанцирование от общественной жизни и соответствующее воспитание детей;

• отказ от выполнения конституционно закрепленных обязанностей, включая службу в армии и выборы органов власти;

• наивные ожидания «избавления» от оккупационного режима агрессоров, вплоть до отдельных случаев сотрудничества с врагом, на всенародный отпор которому звала церковь;

• радикальное неприятие канонического православия, самого ставшего жертвой массовых физических преследований и политических гонений со стороны коммунистического режима, что обрекало «стефановцев» на утрату возможности участвовать в богослужении и приобщении христианских таинств, тиражирование культа «старчества», впадение в прелесть;

• болезненное и неадекватное восприятие окружающей действительности, что порождало, в частности, апокалиптические настроения и химерные ожидания прихода «царя», «поражения СССР в войне»;

• распространение авантюризма, «духовного самозванчества», аморальных поступков, что, в свою очередь, облегчало агентурную, репрессивную и дискредитационную деятельность органам госбезопасности и официальному атеистическому аппарату.

Безусловно, использованные нами документы органов госбезопасности (не предназначенные для пропагандистского использования и в силу этого более информативные) являются серьезным и обязательным первоисточником исследования истории религиозного подполья в СССР и, в частности, в Украинской ССР, требуя одновременно тщательного источниковедческого анализа и сопоставления с другими группами источников.

Появление религиозной оппозиции и ее радикальной, «катакомбной» версии было вызвано известными историческими обстоятельствами, прежде всего – жестокими гонениями на православие, террором против духовенства, искренним непониманием и возмущением части епископата, клира и верующих «примиренческой» линией высших иерархов по отношению к безбожной власти. Со временем произошла тотальная политизация катакомбного движения, которое в гипертрофированной форме воплотило социальные протестные лозунги, превратив по сути подпольное существование в самоцель. Очевидно и то, что они не могли предугадать спасение малой толики священства и грядущего возрождения церкви в суровые военные годы.

Однако может вызывать лишь сожаление возникновение «альтернативных православных» течений в современных условиях[897]. О типичном адепте подобных групп со знанием дела писал протодиакон Андрей Кураев: «Он охотно верит листовкам и газетам. А значит, он становится управляемым. Его легко превратить в часть толпы… Именно это является новым феноменом нашей церковной жизни… У этих людей уже сформировались диссидентские привычки, привычка бунтовать… Он себя очень уютно чувствует в диссидентском подполье, особенно если оно более или менее безопасное… Их листовки и газеты, проповеди и шепотки капля за каплей учат не доверять церковной иерархии…»[898]

Отец Андрей обратил внимание на целенаправленный характер создания подобных «протестных» движений: «…Как же должен действовать центр, перед которым поставлена задача блокировать церковное возрождение в России? …Третий рецепт – парализация жизни церкви через провоцирование в ней самой раскола… Единственный удавшийся раскол в русской церковной истории – это раскол, который шел под «правыми» лозунгами: «больше верности старине!» Вот и последние 10 лет газета за газетой, листовка за листовкой бьют в одну и ту же точку: «последние времена – неправильные епископы». Сами активисты «русской реформации» в большинстве своем, полагаю, не осознают, что же именно они делают и какой реальной программе служат. Но и боевики «Аль-Каиды тоже вряд ли осознавали, что служат реализации геополитических планов, разработанных далеко за пределами мусульманского мира»[899].

Вопросники из Бруклинского центра Контрразведка и подполье «Свидетелей Иеговы» в Советской Украине

Авантюрист из «Княжеского дворца»

Оперативная разработка подполья секты «Свидетелей Иеговы» (иеговистов) неизменно фигурировала в послевоенных документах органов МГБ – КГБ УССР в качестве одного из служебных приоритетов. Помимо традиционной функции обеспечения (агентурно-оперативными и репрессивными методами) политики официального атеизма правящей Коммунистической партии, внимание спецслужб по отношению к иеговистам объяснялось их радикально-враждебным отношением к существующей власти, наличием разветвленного подполья и конспиративной деятельности. Одновременно происходила эскалация «холодной войны» и глобального межблокового противостояния (в котором ведущую роль играло именно информационно-психологическое противоборство с установками зарубежных спецслужб на вовлечение в него религиозной оппозиции в СССР).

В этих условиях тесные связи иеговистов с собственными руководящими зарубежными центрами в США и других странах Запада (далеко выходившие за пределы религиозных проблем) закономерно вызывали обеспокоенность не только подразделений МГБ – КГБ, занимавшихся «церковниками и сектантами»[900], но и собственно контрразведки. Течение иеговистов в документах КГБ прямо именовалось «активной базой американской разведки»[901].

Как известно, в 1879 г. от секты адвентистов седьмого дня откололось течение во главе с крупным торговцем и промышленником Шарлем Русселем (Чарльзом Расселом, 1852–1916, сыном торговца мануфактурой из американского Питсбурга). Его сторонники, получившие название иеговистов, отрицали Святую Троицу, объявляя Христа всего лишь «высшим творением бога Иеговы», сошедшим на землю в 1874 г. и с 1914 г. ведущим борьбу с «силами тьмы». В грядущем генеральном сражении с силами зла – Армагеддоне – Христос якобы поведет в бой верных иеговистов, уничтожит всех инакомыслящих, установится «теократическое государство», где тысячу лет будут процветать сектанты. Затем наступит «окончательный» конец света.

Чарльз Рассел подготовил книгу «Ключ к Библии» на 2600 страниц, а также основал в Бруклине мощный международный центр по изданию иеговистской литературы. Ныне он ведет издательскую деятельность на 200 языках, созданы крупная телерадиокомпания и институт по подготовке пропагандистов.

После смерти Рассела в 1916 г. секту возглавил судья Джон Рутефорд (1869–1942), который оставил после себя 18 толстых томов и множество брошюр. Он, в частности, «пророчил» о пришествии в 1925 г. оживших праотцов, для встречи которых в калифорнийском Сан-Диего выстроили роскошный «Княжеский дворец» (в нем, правда, жил сам «гуру» с семьей). Со временем Рутефорд выпустил «концептуальную» книгу «Владычество», где, в частности, содержались призывы к борьбе с СССР. В 1927 г. произошел внутренний раскол, около половины адептов во главе с неким Джонсоном отказались признать верховенство Рутефорда и создали самостоятельную секту «Вольных исследователей Библии». После смерти в 1942 г. Рутефорда во главе «свидетелей» стал предприниматель Натан Гомер Кнорр[902].

В Западной Украине иеговисты стали распространяться после Первой мировой войны. Центром прозелитской работы стал польский Лодзь. Внимание органов НКВД иеговисты привлекли сразу же после вхождения Западных Украины и Белоруссии в состав СССР в сентябре 1939 г. Инструкция НКВД СССР от 11 октября 1939 г. о постановке на оперативный учет при «получении проверенных агентурных материалов» предписывала брать на учет и под агентурное наблюдение всех «церковников и сектантов» (правда, эту инструкцию, создававшую предпосылки к массовым нарушениям законности, все же отменили приказом НКГБ СССР от 18 февраля 1944 г.).

Золото центнерами

С 1945 г., когда начались аресты и осуждения иеговистов за антисоветскую пропаганду и помощь подполью ОУН, верхушка Всемирного общества Свидетелей Иеговы (СИ) приказала своим адептам в Украине перейти на нелегальное положение. Показательно, что уже в самом начале «холодной войны», в 1945 г. в Украинской ССР нелегально образовали во Львове Краевое бюро (с 1957 г. – Комитет) во главе с С. Бураком как руководящий центр иеговистского подполья (поначалу Краевое бюро подчинялось польскому Краевому комитету). Развернулось создание подпольных структур по всей Украине и в других регионах СССР, а сами иеговисты вплоть до распада СССР оставались одним из ведущих приоритетов в работе спецслужбы по религиозной линии.

Аналитические документы КГБ СССР свидетельствуют, что за жестко централизованную и конспиративную работу на территории СССР отвечал так называемый «Русско-украинский отдел» руководящего Бруклинского центра («Руководящей корпорации») иеговистов. Непосредственное руководство и координацию работы в СССР и других социалистических странах осуществляло Восточноевропейское бюро в польском Лодзе, затем – в германском Висбадене. В 1945 г. вышли «Организационные указания для возвестителей царства» – основной инструктивный документ, определяющий методы вербовки, психологической обработки и вовлечения новых участников секты (применительно к различным социальным слоям)[903].

Следует отметить, что в контексте разворачивавшейся «холодной войны» советская спецслужба достаточно оперативно и надлежащим образом оценила степень опасности для страны подполья фанатиков-иеговистов, жестко подчиненных зарубежным центрам. По централизованному агентурно-следственному делу «Завет» Министерство госбезопасности (МГБ) УССР уже в 1947 г. арестовало 313 участников двух нелегальных сетей СИ на Западной Украине (течение «руссельско-рутефордовского» толка во главе с арестованными Бураком, Токарем, Дичковским) и в Донбассе («ильинское» направление во главе с арестованными «святохранами» Зеленским, Соболевым и Малихиным), ликвидировали подпольную типографию, изъяли 20 тыс. экземпляров литературы.

Об официальной трактовке деятельности иеговистов красноречиво свидетельствуют положения одного из отчетных документов МГБ УССР (1949 г.): иеговисты «враждебно настроены по отношению к существующему в СССР государственному строю», отказываются подчиняться действующему законодательству, уклоняются от воинской службы и выборов в органы власти, получения легализующих документов, не желают вступать в колхозы, не отдают детей в школы, занимаются вредительской деятельностью по отношению к колхозному имуществу и т. д. Особо подчеркивалось, что иеговисты прямо декларируют необходимость свержения существующей власти и выдвигают лозунг создания теократического государства, ведут широкую «антисоветскую агитацию» и прозелитскую работу[904].

«Оперативный удар» чекистов 1947 г. был действительно мощный. Чекисты считали, что ими «ликвидировано организованное подполье» иеговистов в 13 областях, обнаружены три типографии, 2 фотолаборатории, 4 склада литературы, мастерская типографского шрифта, изъята подпольная касса. Среди арестованных, помимо упомянутых лидеров, оказалось 8 «слуг (руководителей) стреф», 31 «слуга групп», 83 «слуги килок», 59 «голосителей» (проповедников). Трое иеговистов было осуждено к высшей мере наказания, до 200 отправилось в ГУЛАГ[905].

Однако нелегальная сеть «свидетелей» в УССР стремительно разрасталась и структурировалась, ведя активную пропаганду свержения существующего государственного строя, замены его теократическим государством. В составе Краевого бюро (КРБ) имелась нелегальная типография (типографии создавались и в периферийных звеньях подполья), были созданы центральная касса подполья, система курьерской связи, конспиративных квартир, разработаны шифры и тайнопись, открылись специальные курсы для актива иеговистов. В 1948 г. КРП возглавил 33-летний Николай (Никодим) Цыба, прибывший как эмиссар Лодзинского центра, опиравшийся на конспиративные квартиры и нелегальную типографию во Львовской области, имевший канал связи с США[906].

Разрасталась территориальная сеть, основными опорными регионами являлись Закарпатская и Черновицкая области[907]. Несмотря на арест в 1950 г. 221 участника подполья, членов Краевого бюро Боруцкого, Гринчука и Патохи, к 1951 г. в Украине органы МГБ насчитывали 10 «стреф» (межобластных организаций секты), 137 групп (межрайонные объединения), 1156 «килок» – первичных организаций СИ общей численностью свыше 10 тыс. участников (за год до того – 8,5 тыс.). Наиболее многочисленными были ареалы распространения адептов СИ в Станиславской области (свыше 3,5 тыс. участников стреф № 4, 6, 7 и 8), Закарпатской (стрефа № 10, свыше 2 тыс. человек), Львовской и Дрогобычской областей (стрефа № 2, свыше 800 адептов)[908].

Сразу же из-за рубежа хлынула материальная помощь, большой объем сектантской и антиправительственной литературы. Через границу тайно просачивались эмиссары, один из них, Стефан Космин, был застрелен пограничниками в июле 1948 г. при попытке перехода границы в районе Сокаля. Несмотря на обыски и аресты, быстро восстанавливалась материально-финансовая и учетно-документальная база подполья. В 1952 г., к примеру, в хозяйстве Эмилии Бдзель на хуторе Косачевка Станиславской области в 8 тайниках изъяли килограмм золота, 85 тыс. рублей, типографскую технику, списки арестованных в 1940–1950-х гг. иеговистов (!), организационные документы[909].

Поскольку основным регионом распространения иеговистского подполья была Закарпатская область, для обмена опытом разработки иеговистов и с целью усиления координации действий региональных органов на базе местного УМГБ провели специальное совещание начальников отделений «О» западных областей УССР (откуда в связи с переселенческими мероприятиями властей и трудовой миграцией в восточные области УССР перебралось немало иеговистов)[910]. Туда же командировали группу опытных оперработников отдела «О» МГБ УССР, «маршрутировали» квалифицированную агентуру. Результаты не замедлили сказаться – только за апрель 1949 г. было взято в оперативную разработку 4 слуги (руководителя) групп, 14 слуг килок, 2 проповедника, связного, 15 активистов, завербовали 11 новых конфидентов[911].

К февралю 1949 г. в регионе взяли в разработку до 100 активных иеговистов, включая 12 связных, 6 «проповедников-вербовщиков», 9 содержателей их конспиративных квартир, завербовали 4 агента и 10 осведомителей. Через год в разработке МГБ пребывало 977 иеговистов, на 278 из них была получена санкция прокураторы УССР на арест. Лишь за 1950 г. органы МГБ УССР арестовали 221 иеговиста, включая 3 членов КРБ, на высылку в восточные области СССР готовилось 2020 семей активных адептов секты (свыше 6200 человек)[912].

В 1951 г. для розыска Н. Цыбы создали оперативную группу из сотрудников 2-го отдела 5-го Управления МГБ и 5-х отделов УМГБ во главе с заместителем начальника «антирелигиозного» подразделения МГБ УССР подполковником Щелкуновым (для понимания уровня конспиративности в подполье СИ показательно то, что сам Н. Цыба прибыл из Польши еще в 1946 г. как эмиссар Лодзинского центра).

Помимо упомянутого централизованного дела «Завет», отдельные разработки заводились территориальными органами МГБ. Так, УМГБ по Львовской области открыло агентурное дело «Стадо», по которому проходило 25 активных иеговистов во главе со «слугой стрефы» Никитой Белинским. По делу «Армагеддон» Закарпатское УМГБ с апреля 1949 г. развернуло аресты активистов подполья СИ.

К моменту смерти И. Сталина на оперативном учете в МГБ УССР пребывали Краевое бюро, 13 межобластных стреф, 182 группы и 1017 килок. Велось 67 агентурных дел на 328 иеговистов и 162 дела-формуляра на отдельных активистов секты[913]. За 1947–1953 гг. нелегальные типографии секты отпечатали в УССР 133 тыс. экземпляров литературы. Соответственно, нарастали масштаб и оперативно-тактический уровень мероприятий чекистов. Только за 1953 г. в Украинской ССР по материалам спецслужбы арестовали 215 адептов секты. Крупным успехом контрразведчики считали ликвидацию в Закарпатской и Херсонской областях звеньев Всесоюзного нелегального центра СИ, в ходе которого задержали 17 активистов, включая руководителя Восточноевропейского бюро Н. Цыбу, ряд связных, содержателей конспиративных квартир и типографий.

В обнаруженных бункерах и 11 тайниках хранилось немало документов секты, 4 ротатора, 2,5 кг изделий из золота, 90 тыс. рублей. Успехи оперативникам в немалой степени принесло использование «легендированного Краевого бюро» иеговистов – структуры из завербованных МГБ активистов СИ во главе с квалифицированными конфидентами «Гуйвой» и «Кирпиченко» (авторитетными активистами СИ), под контролем которых находилось до 700 приверженцев секты, а также имелись конспиративные квартиры во Львове, Луцке, Станиславе, Черновцах[914].

Далеко не религиозные запросы

Отличительной особенностью «свидетелей», во многом обусловившей целиком обоснованный оперативный интерес к ним в условиях «холодной войны» (напомним, что стратегический паритет с США СССР достиг только к началу – середине 1970-х гг.), являлось прямое вовлечение адептов секты в сбор разведывательной информации в интересах зарубежных спецслужб. В Украину передавались вопросники для подготовки отчетов, и если в 1946 г. вопросник включал 10 позиций, до в 1956 г. – уже 30 граф. Создавались конспиративные линии курьерской связи, система тайников, условностей («Руфь» – Российская Федерация, «Иаков» – Чехословакия и т. п.), «слуги-пионеры» вели вербовку новых членов. В 1955 г. удалось задержать опытного курьера, фанатичную иеговистку Чеславу Кукелку.

Кукелка несколько лет передавала собранные ее «братьями и сестрами» сведения о советских воинских частях, военных аэродромах и другую развединформацию через каналы в Польше и далее в Америку (сведения зашифровывались при помощи шифрблокнотов). КГБ УССР оперативным путем доказал связь американской разведки с Бруклинским иеговистским центром, его разведывательную деятельность через подполье иеговистов в западных областях Украины[915].

Как сообщил следователям КГБ один из лидеров советских иеговистов К. Поташев, в СССР были созданы Восточный (Сибирь) и Западный отделы, разделенные на 10 округов (4 из них находились в Закарпатской области!), округ включал 10 «обводов», разделенных на группы, те делились на «кола» (конспиративные кружки по 6–12 человек). Характерной особенностью деятельности секты всегда была весьма активная издательская деятельность. Только в 1947–1952 гг. в нелегальных типографиях в СССР вышло свыше 133 тыс. экземпляров книг и брошюр, в 1960–1961 гг. – около 90 тыс. В 1962 г. в одном только лесном массиве Тячевского района обнаружили две подпольные типографии нелегала-иеговиста Дзяпко.

Арестованный КГБ УССР бывший член Краевого комитета К. Полищук на допросах показал, что для деятельности подполья иеговистов были характерны суровая дисциплина и отчетность, конспирация, внутренний надзор за сектантами, централизм, преемственность в руководстве, распоряжавшемся значительными средствами. Материалы спецслужбы свидетельствуют об изощренности актива секты в соблюдении конспирации. В этом отношении интересен отчет МГБ УССР в Москву (май 1952 г.) о причинах срыва операции по задержанию упомянутого Н. Цыбы. Как выяснил агент «Кирпиченко», глава Краевого бюро иеговистов Украины скрывался в районе городка Коломыя Станиславской области. Его конспиративное убежище располагалось на окраине хутора Косачивка, в безлесной открытой местности с хорошим обзором подступов. Встречи Цыбы со связными проводились ночью или с наступлением сумерек. Для его захвата сосредоточили три оперативно-войсковые группы, которые могли выдвигаться на позицию только поздним вечером. Цыба явился на хутор лишь на вторые сутки засады, пробыл там в сопровождении четырех одноверцев до часа и с наступлением темноты ушел. «Кирпиченко» так и не смог его ни убедить задержаться, ни захватить[916].

Деятельность секты опиралась на солидный материально-финансовый фундамент. Согласно показаниям арестованных активистов, только за 1950 г. участники иеговистского подполья СССР внесли в кассу 499,5 тыс. рублей (на 90 тыс. закупили изделия из золота)[917].

Пятидесятый допрос

КГБ и МВД по оперативным данным одного за другим арестовывали предводителей Краевого органа в Украине: С. Бурака (задержан в 1947 г.), Н. Цыбу (1952 г.), Б. Терлецкого (1955 г.), Н. Дубовинского (1957 г.), П. Зятека (1961 г.), К. Поташева (1962 г.). Арестованные, отмечали чекисты, крайне враждебно и замкнуто вели себя на следствии, не желали давать показания. Упомянутого К. Поташева, например, довелось допрашивать 52 раза, авторитета иеговистов Марича (из Торуна Закарпатской области) – 57 раз. Однако руководящие звенья сектантов показали удивительную устойчивость, неизменно возрождаясь, как гидра, после арестов предводителей. За один только 1956 г. в общинах иеговистов объем проповедей превысил 242 тыс. часов (за предшествующие 5 лет – 2,8 млн), было собрано 642,3 тыс. рублей. В 1955–1956 гг. подпольные типографии дали свыше 20 тыс. экземпляров литературы[918].

По данным КГБ УССР, в 1960 г. подполье СИ в республике состояло из 10 стреф, 66 групп, 402 килок, свыше 6000 участников. При этом в нем действовало 145 агентов госбезопасности, включая двух членов Краевого комитета, 29 руководителей территориальных звеньев. За 1959–1961 гг. органам КГБ удалось «оторвать» от секты до 1,5 тыс. участников[919]. Однако при этом «фанатизм» участников секты не позволял контрразведке создать достаточную прослойку результативной и надежной агентуры. Из свыше 400 оперативных источников, «освещавших» секту в 1957–1959 гг., сами сотрудники антирелигиозного отдела считали «работоспособными» лишь восемь[920].

Разумеется, определенные успехи на этом направлении имелись. К 1958 г. активно разрабатывалось 412 участников СИ, велось 36 агентурных дел на 171 лицо, 241 дело-формуляр, по которым было задействовано свыше 200 агентов, за 1957 г. арестовано 68 активистов секты и изъята типография Краевого бюро. В ходе реализации оперативного дела «Термиты» на руководящий состав СИ в УССР удалось внедрить 22 агента в командные звенья подполья, причем негласный помощник «Ковалев» состоял в Краевом комитете, а «Ираклий» (псевдонимы изменены. – Прим. авт.) контролировал Молдавскую и Черновицкую стрефы.

Квалифицированные агенты-иеговисты сумели перехватить ряд важных документов Бернского и Бруклинского центров «Свидетелей». Путем оперативных комбинаций и усилиями агентуры влияния удалось убедить руководителя КРБ Зятека дать в декабре 1957 г. установку о допустимости иеговистам принимать участие в общественной жизни. Затем последовали указания об отстранении всех женщин от руководящей работы, запрет на издание литературы в нелегальных типографиях (только размножением на пишущих машинках), были сокращены территориальные звенья – 63 «слуги» отстранены от постов, из секты вышло свыше 300 рядовых участников. Тогда же удалось задержать 8 курьеров из-за рубежа, агентура в целом была осведомлена о деятельности каналов связи украинских иеговистов с центрами в Польше, Швейцарии и США[921].

Органы госбезопасности УССР проводили против подполья СИ и совместные мероприятия со спецслужбами соседних социалистических стран («друзьями» на чекистском сленге). Так, в октябре 1954 г. при попытке нелегального перехода границы с Польшей была задержана связная Польского краевого комитета (ПКРК) СИ Ч. Кукелка. Поскольку она наотрез отказалась давать показания, была проведена комбинация с участием агентов «друзей» «Тересей» и «Стасей». Удалось выявить нелегальные каналы связи, конспиративные квартиры в ПНР и УССР, организовать подставную конспиративную квартиру, создать располагающую обстановку и получить от Кукелки рекомендательные письма и адреса явочных квартир в Польше. В результате в июне 1955 г. был задержан курьер иеговистов Польши Неведомский. Через внутрикамерную агентурную разработку последнего чекисты получили адреса явочных квартир, о нелегальных «переправах» иеговистов из Польши в Украину и ФРГ, о Бруклинском руководящем центре СИ. Совместно с аппаратом советника КГБ при СМ СССР в Румынии провели мероприятия по разработке руководящего состава иеговистов в этой стране. Привлеченный к негласному сотрудничеству в 1955 г. «слуга стрефы» «Любимов» (Псевдоним изменен. – Прим. авт.) был «продвинут» в Польшу, Бруклинский центр, а затем занял солидное положение в руководстве движения иеговистов СССР[922].

К 1 сентября 1961 г. сеть свидетелей Иеговы в целом по СССР включала в себя 5 округов, 109 групп, 699 кружков, в нелегальных типографиях за год отпечатали 43 тыс. экземпляров иеговистской литературы. К 1962 г., по данным контрразведки КГБ, иеговистское подполье в СССР насчитывало 1710 кружков с более чем 15 000 участников. При аресте активистов секты братьев и сестры Маричей (Закарпатье) обнаружили зашифрованный отчет, согласно которому в 1960–1961 гг. только Западный отдел принял 1753 новых члена, имел 143 группы и 1104 кружка, 7050 активных членов, распространил 1626 журналов, 2343 брошюры, провел 30 тыс. часов проповедей и 16 650 часов «библейских студий». Нелегальная литература рассылалась по почте, заместитель упомянутого К. Поташева И. Костин занимался организацией подпольных типографий[923].

Непроницаемая секта

По мнению чекистов, оперативная работа по иеговистам считалась едва ли не самой сложной на «религиозном фронте». Сказывались фанатизм адептов секты, авторитарная психология лидеров, специальная конспиративная подготовка, закрытые линии связи, эшелонированная охрана собраний, своеобразная внутренняя служба безопасности, слежка за неофитами. В секте воцарились строгая иерархия, субординация, мелочное планирование, шаблонность действия и сухость мышления.

Как считают специалисты-психологи, на примере адептов этой секты особенно хорошо заметна индоктринация фобий (страхов): боязнь самостоятельно критически мыслить; опасения перед внешним миром («внегрупповым социумом»); страх выйти из секты (стать «отступниками», как у иеговистов) и перед «врагами»; боязнь стать «исключенными из собрания» и «потерять спасение»; боязнь катастроф и природных напастей и т. д.

Для деятельности секты присущи разжигание религиозной розни (насаждение неприязни к другим конфессиям), принуждение к разрушению семьи, посягательство на личность, права и свободы граждан, высокий процент психических заболеваний, склонность к суициду. Как показали специальные зарубежные исследования, среди «свидетелей Иеговы» всегда был высок уровень психических заболеваний (в 1,5–10 раз выше, чем среди прочего населения[924].

Разумеется, КГБ занимался не только «посадками» активистов и раскрытием подпольных типографий (иные – под сельскими домами «свидетелей», в бункерах глубиной до 5 м). Приобреталась агентура, проводились оперативные комбинации по компрометации руководителей секты перед рядовыми членами («сливание» фактов их мошенничества, моральной нечистоплотности, намеки на сотрудничество с КГБ), внесение противоречий в отношения между лидерами на догматической основе или по поводу распределения западных вливаний, перехват линий связи с заграничными центрами, разжигалась борьба за власть.

Согласно отчетным документам КГБ УССР, к 1959 г. в результате оперативных мероприятий удалось «оторвать» от секты СИ свыше 1,5 тыс. участников, было арестовано в совокупности 2439 иеговистов[925].

В 1962 г. при «содействии» КГБ произошел серьезный раскол иеговистов в СССР. Помимо двух «естественно» возникших враждующих направлений, квалифицированная агентура КГБ среди иеговистов Украины (при поддержке «старших братьев», польских иеговистов – агентов госбезопасности ПНР) создала третье оппозиционное направление. Агентура из числа активистов секты подготовила спецвыпуск «Сторожевой башни», в котором продвигалась «новая установка» – «свидетелям» не возбраняется участие в общественной жизни страны по их собственному усмотрению. Новацию поддержал даже Бруклинский центр! Сам Н. Кнорр включился в борьбу с «оппозицией Поташева-Костынюка» на стороне «канонического» Краевого комитета.

Активные мероприятия против адептов СИ продолжались, несмотря на «хрущевскую оттепель». В частности, в 1956 г. КГБ УССР завел агентурное дело «Реванш» на членов Краевого бюро секты, арестованных к 1959 г. В 1957–1962 гг. по разработке «Термиты» осуществлялся перехват каналов нелегальной связи иеговистов УССР и СССР в целом с их зарубежными центрами, а также межреспубликанских контактов звеньев иеговистского подполья. По делу «Болото» (1962–1964 гг.) при помощи внедренной в центры СИ Польши опытной агентуры удалось усилить разложение руководящего состава и противоречия между ними, перехватить каналы связи иеговистов Украины с их зарубежными наставниками[926].

Следует отметить, что в документах, предназначенных сугубо для внутренней работы и повышения квалификации украинских чекистов, давались достаточно объективные и критические оценки как конспиративного мастерства и «фанатизма» иеговистов, так и собственных упущений. В частности, отмечались «примитивность» в методах работы, слабая результативность в работе по выявлению руководящих звеньев СИ, внедрению в них проверенной агентуры. Редки вербовки «авторитетов» секты, преобладают «пустые вербовки» из окружения руководителей организаций СИ.

Случались досадные провалы. Приводился пример поездки делегации иеговистов в Москву для попытки установления контактов с властями и обсуждения возможности их юридической регистрации. Посланцы были «конспиративно» приняты, готовилась поездка руководящих участников течения в Киев для консультаций с авторитетами украинских, наиболее крупных общин «свидетелей». Однако в дороге эмиссары выявили за собой слежку и скрылись, опасаясь «ловушки». В дальнейшем поиски «взаимопонимания» не возобновлялись[927].

В свою очередь, после масштабных операций органов МГБ УССР 1947 и 1952 гг. и массовых арестов иеговисты приняли ответные меры, «стали главное внимание уделять конспирации, применяли новые формы маскировки, установили оперативную слежку участников подполья друг за другом, за нашими оперативными работниками, стали тщательно анализировать причины провалов и арестов, повели усиленный розыск нашей агентуры». Отмечалось, что при проведении комбинации чекистами по созданию «легендированного краевого бюро» иеговистов Украины последние «раскусили» действия контрразведчиков[928].

Документы органов госбезопасности вынуждены были констатировать и серьезные трудности в агентурно-оперативной разработке «свидетелей» и других радикальных нелегальных квазирелигиозных течений. По мнению опытных «религиоведов» 4-го Управления КГБ при СМ УССР, создание позиций спецслужбы в этих формированиях существенно осложнялось такими факторами:

• наличием «особого по своей идеологии контингента людей, воспитанных в духе религиозного фанатизма, способных на почве фанатизма совершать любые преступления против Советского государства, лишь бы они оправдывались религиозными догматами»;

• присутствием солидного опыта нелегальной работы, конспирации (от царских времен), знания методов агентурной работы спецслужб (включая применение перлюстрации корреспонденции, оперативно-технические методы)[929];

• строгими правилами приема в секту, жестким внутренним контролем (слежкой друг за другом, доносительством) и субординацией в их рядах;

• построением законспирированной организационной сети с многочисленными конспиративными квартирами, убежищами, подпольными типографиями, курьерскими линиями (связниками), значительными финансовыми ресурсами, организационно-консультативной поддержкой со стороны зарубежных центров (включая методику подпольно-конспиративной работы);

• недостатками в работе оперативного состава, дефицитом «творческих усилий» и психологическим барьером перед вербовочной работой среди убежденных (экзальтированных) адептов СИ и других течений (при контактах с ними, отмечали документы, оперативники «боятся этой работы, бегут от нее», «боятся оперативного риска» и халатно относятся к зашифровке агентуры перед другими участниками секты)[930].

Упомянутые факторы в конечном счете и позволили уцелеть организованному подполью иеговистов вплоть до «перестройки» в СССР. К началу 1960-х гг. общая численность адептов секты «Свидетелей Иеговы» в мире достигла 2 млн. Имелись центры секты в более чем 30 странах, мощная издательская база. Миллионными тиражами на 35 языках выходили журналы «Сторожевая башня» и «Пробудись».

В 1988 г. все ограничения на деятельность «Свидетелей Иеговы» в СССР сняли, и уже в июне 1992 г. в Петербурге прошел 100-тысячный съезд иеговистов со всего мира и из постсоветских стран. К началу 2000-х гг. количество активных членов секты в мире достигло 6,5 млн человек (при том, что в 1914 г. насчитывалось около 25 тыс., в 1964 – 626 тыс.)[931].

Часть вторая Стезею мученичества и исповедничества: судьбы иерархов Православной церкви в контексте богоборческой политики

Первый священномученник ХХ столетия: документальное расследование гибели митрополита Владимира (Богоявленского)

«Изорвали штыками портреты…»

Зверское убийство видного деятеля Православной церкви, священномученика митрополита Киевского и Галицкого Владимира (в миру – Василия Никифоровича Богоявленского) стало знаковым предвестием начала гонений и террора против православия, начавшихся в период революции и Гражданской войны на территории бывшей Российской империи и длившихся в той или иной форме и масштабах долгие десятилетия. Это кощунственное преступление, всколыхнувшее Киев и Украину в «страшное лето, от Рождества Христова 1918-е» (как писал в «Белой гвардии» Михаил Булгаков), так и осталось не раскрытым до конца.

Мы попытаемся восстановить подробности резонансного преступления, совершенного в Киеве 25 января 1918 г. (7 февраля по новому стилю), и его расследования на основании материалов «Дела Министерства юстиции по 1-му Департаменту, 2-му отделу (уголовному) об убийстве Митрополита Владимира». Эти уникальные документы найдены авторами в фонде Министерства юстиции Украинской Державы гетмана Павла Скоропадского в Центральном госархиве высших органов власти Украины[932]. Использованы также опубликованные воспоминания и работы историков[933].

Как свидетельствуют документы, следствие по факту убийства высокопреосвященнейшего Владимира 4 февраля 1918 г. (здесь и далее даты подаются по старому стилю) начал судебный следователь по особо важным делам Новоселецкий. 23 января, отмечается в документе, Киево-Печерская лавра в ходе боевых действий между войсками Украинской Народной Республики (УНР) и киевской Красной гвардией была занята последней. Там разместился «красный» гарнизон под командованием коменданта Сергеева.

Интересно, что в эти дни бои на Печерске и за овладение Арсеналом продолжались (войска УНР окончательно отступили по Житомирскому шоссе в ночь с 8 на 9 февраля), и часть монахов Лавры оказала содействие красногвардейцам в занятии православной святыни. О причинах сотрудничества с «безбожниками» мы скажем ниже. На знаменитой 82-метровой колокольне красные установили пулеметы и вели огонь в тыл украинским войскам, окружившим Арсенал, оборону которого держали пробольшевистски настроенные рабочие. Правда, по другим данным, Владимир Сергеев стал комендантом уже 18 января, создав, таким образом, плацдарм за спиной у войск УНР.

Как показали на допросах приближенные к митрополиту служители, 25 января около 15 ч в покои митрополита явилось трое вооруженных винтовками солдат для производства обыска («Тут могут быть спрятаны пулеметы», – пояснили служивые). Они осмотрели комнату старшего келейника митрополита Филиппа Рыбкина (этого персонажа следует запомнить) и кабинет владыки Владимира, при этом «изорвали штыками портреты» императора Александра ІІІ и императрицы Марии Федоровны, родителей последнего самодержца российского. В спальне владыки «гости» потребовали от хозяина открыть «несгораемую кассу», однако документы не тронули, забрали «большую золотую медаль» и удалились.

Однако в тот же день, примерно в 20 ч, в митрополичьи покои прибыла группа из пяти вооруженных солдат. Визитеры пояснили иеродиакону Александру и келейнику Харьковского митрополита Антонию, что они намерены «разобраться с митрополитом за то, что он обижает братию», не позволяет монахам создать «братский совет», тогда как «нужно устроить так, как у нас» (видимо, имелась в виду советская форма власти).

Отец Александр успел поговорить с оставшимся на карауле военнослужащим. Тот словоохотливо поведал, что является уроженцем Полтавской губернии, знает монастырскую жизнь по недолгому проживанию в Китаевой и Голосеевской пустынях перед Первой мировой войной, а в Лавре у него проживает троюродный дед, иеродиакон Герман.

Тем временем солдаты привели владыку Владимира. «Если вам угодно расстрелять меня, – заявил иерарх, – то расстреляйте сейчас, дальше я не пойду!» На это державшийся как старший налетчик в черной кожаной куртке (условно и назовем его «Черным») выкрикнул: «Кто тебя расстреливать будет!? Иди, слушай, иди!» Священник Александр пытался заступиться за владыку, объясняя, что обыск у него уже был, но «Черный» грубо оборвал его: у нас есть важные данные, которые мы должны проверить «по поручению штаба» (какого именно, он не сказал), – и пригрозил Александру револьвером. Трое с митрополитом отправились в его покои. Оставшихся двоих отец Александр старался усовестить: «нельзя так обращаться со святителем Божьим». В ответ солдаты разразились руганью в адрес владыки: да он сам грешник, когда «украинцы арестовали большевиков в Арсенале и вели их мимо Лавры на гауптвахту, избивали прикладами, он не вышел и не заступился», отбирает половину доходов Лавры и несправедлив к 2-тысячной братии. Создается впечатление, что пришлые неплохо ориентировались во внутренних настроениях обители и имели там информаторов, предубежденно относившихся к владыке.

Как рассказывал автору киевский историк Ярослав Тинченко, скрупулезно исследовавший январские бои 1918 г. в столице УНР, пленных арсенальцев действительно поместили на гауптвахте в помещениях 3-го авиаотряда (его здания находятся через улицу от боковой стены старого арсенала, ныне более известного как «Мистецький»). Показательно, что именно монахи вскоре помогли освободить красногвардейцев – многие братья по убеждениям были «неделимцами», сторонниками единой России, и красные для них, видимо, являлись меньшим злом, нежели «самостийники» Украинской Центральной Рады.

Пришествие «Черного»

Вскоре митрополит вышел в сопровождении солдат, был одет в рясу, клобук, имел на груди драгоценную панагию. Куда вы ведете владыку, спросил отец Александр, на что «Черный» заявил: «это большой преступник», отведем его для допроса в штаб на Печерск (по сведениям Я. Тинченко, штаб Красной гвардии появился в Мариинском дворце позднее). Келейник владыки Ф. Рыбкин побежал за ними к боковым экономическим воротам Лавры, однако выставленные налетчиками двое часовых не пустили его дальше.

…Будущий митрополит родился 1 (14) января 1848 г. в с. Малая Моршка Тамбовской губернии в семье священника. Рано остался сиротой. В 1874 г. окончил Киевскую духовную семинарию, преподавал, служил священником, а после смерти жены и ребенка от туберкулеза в 1886 г. принял монашеский постриг. Самарский епископ, экзарх Грузии, митрополит Московской и Петербургских кафедр (!). Служа в Грузии, владыка открыл свыше 100 храмов и 300 приходских школ. Народную любовь заслужил подвижнической заботой и благотворительностью во время эпидемии холеры и голода в 1891 г. – архиерей бесстрашно служил на холерных кладбищах!

Возглавляя Московскую кафедру РПЦ с 1898 по 1912 г., выступил одним из организаторов антиалкогольного движения, ходатайствовал о канонизации преподобного Серафима Саровского, благоверной княгини Анны Кашинской, священномученика Патриарха Ермогена. Бескомпромиссность и прямолинейность владыки по отношению к влиятельным столичным кланам, неудачная попытка убедить императора Николая ІІ удалить от двора и семьи Григория Распутина закончились немилостью и почетной ссылкой члена Священного синода на Киевскую кафедру (с конца 1915 г.).

В Украине после революции 1917 г. развивалось, в рамках процесса оформления политической независимости Украины, движение за автокефалию и украинизацию Украинской православной церкви, координационным органом которого в декабре 1917 г. стала Всеукраинская православная церковная рада (ВЦПР). Ее активисты предложили владыке Владимиру «не приезжать в нашу столицу Киев, где Вы только и умеете портить всякие хорошие дела», поскольку иерарх решительно выступал против «самосвятов» и раскола канонической церкви – «христианская вера не есть человеческое измышление, …и не может она изменяться сообразно с человеческими понятиями». Митрополиту активисты ВЦПР то предлагали стать патриархом в Украине, то требовали 100 тыс. рублей из церковной кассы. Вокруг владыки формировалась обстановка нетерпимости, в которую, судя по всему, втянулась и часть лаврской братии.

Между тем владыка Владимир не скрывал свою позицию по отношению к разводу церкви по «национальным квартирам»: «Для нас страшно даже слышать, когда говорят об отделении южно-русской церкви от единой Православной Российской церкви. Не из Киева ли шли проповедники православия по всей Руси? Среди угодников Киево-Печерской лавры разве мы не видим пришедших сюда из различных мест Святой Руси?.. Не совместно ли создали великую Православную российскую церковь?.. К чему же стремление к отделению? К чему оно приведет? Конечно, только порадует внутренних и внешних врагов. Любовь к своему родному краю не должна в нас заглушать и побеждать любови… к единой Православной русской церкви».

Изуверское убийство

…Прохожие обнаружили тело митрополита Владимира за оградой Лавры, недалеко от центральных ворот, между двумя валами (сейчас там проходит троллейбусный маршрут, на вершине вала установлен памятный деревянный крест), около 9 утра 26 января и сообщили монахам. Покойный, по словам допрошенного Ф. Рыбкина, лежал на спине, покрытый шубой, с палки был сорван серебряный набалдашник, отобраны драгоценности (крест на клобуке, панагия, золотые часы), мародеры не погнушались снять сапоги, галоши и теплые носки.

Судебно-медицинский осмотр тела в 2 ч дня произвел врач А. Городецкий, обнаруживший огнестрельную рану правой стороны головы, две – в области правой ключицы, резаную рану (штыком) на затылке, несколько колотых ран на лице и груди. Заключение врача: рана причинена «разрывными пулями и относится к разряду смертельных, как и колотая рана в поясничной области». По всему было видно, что преступники убивали владыку с большой жестокостью, остервенело измывались над телом уже убитого архиерея.

После отпевания покойного владыки в Успенском соборе его тело крестным ходом на руках перенесли в Крестовоздвиженский храм у Ближних пещер Лавры и похоронили в кирпичном склепе.

Начавшись в период правления Центральной Рады, следствие интенсивнее продолжилось после прихода к власти в результате переворота 29 апреля 1918 г. гетмана Павла Скоропадского, высоко чтившего убитого иерарха. Статус расследования повысили, передав материалы от следователя И. Новоселецкого в Главное военно-судебное управление. Производство держал на личном контроле министр юстиции Украинской Державы.

Основные усилия следователи сосредоточили на допросах монахов Лавры и приближенных митрополита. Подтвердилось, что преступников был пятеро, четверо в солдатских шинелях, один в черной кожаной куртке (о наличии у «Черного» матросской фуражки, часто фигурирующей в печатных работах об убийстве, не говорилось). Налетчики вошли через центральные ворота, где наткнулись на иеродиакона Иакова, спросив монаха: «Где живет митрополит, мы его сегодня заберем». Иаков нарочно неправильно направил их в трапезную, где те принялись ужинать, не забывая стращать монахов: «Признавайтесь, что у вас есть в пещерах, если окажется воск и тырса, то всех монахов перережем. А почему у вас нет комитетов?» Перед уходом «Черный» бросил: «Больше вы митрополита не увидите…»

Допрошенный келейник наместника Лавры М. Юзвюк сообщил, что после увода митрополита наместник тут же позвонил коменданту-большевику Сергееву, и группа солдат гарнизона кинулась вдогонку. Примерно через 5 минут М. Юзвюк услышал около 8 выстрелов. Погоня вернулась – дескать, из-за темноты никого не догнали.

В тот же вечер, показывали свидетели, в дворянскую столовую Лавры пришло десятка два «солдат-большевиков» и матрос: «Отворяй столовую, не то постреляем всех, как вашего митрополита», – орали проголодавшиеся творцы «нового мира». За ужином один из солдат сказал послушнику Василию: «Товарищ монах (!), вашего митрополита отправили в Петроград». «Да не в Петроград, – поправил сослуживца другой, – а в Кронштадт. Помолитесь завтра о вашем старшем монахе». Вскоре после их ухода в столовую вбежал сам Сергеев с фонарем и группой солдат: «Не было ли здесь матроса? Если бы я его застал, то сейчас же и расстрелял бы! Сукины сыны взяли митрополита и увели неизвестно куда, а мы их ищем».

Возможно, комендант оперативно организовал поиски, возможно – искренне возмущался. Однако странно – ведь убийство произошло в нескольких сотнях метров от комендатуры, в доступном месте, слышались выстрелы. Даже если убийцы и стремительно скрылись, поиски должны были обнаружить тело Владимира. Но оно пролежало всю ночь, к тому же часть солдат явно уже знала – владыка расстрелян.

По версиям следствия…

В докладной записке от 17 мая 1918 г. констатировалось, что «следствием до настоящего времени не добыто никаких указаний» на то, кто убил митрополита. Тогда же следственная комиссия передала производство судебному следователю «по важнейшим делам» при Киевском окружном суде Миляшевичу.

Между тем безрезультатность расследования радикализовала настроения в среде активистов церковного движения. 10 июля 1918 г. Всеукраинский церковный собор обратился к министру исповеданий Украинской Державы с жалобами на то, что светская власть «неспособна осветить каноническую сторону убийства» (вероятно, содержался намек на инспирацию преступления автокефалами). Собор избрал свою следственную комиссию, куда вошли епископ Елисаветградский Прокопий, проректор Киевской духовной академии архимандрит Тихон, священник Гавриил Лобов, мировой судья с Херсонщины Николай Гаврилов и другие лица. Собор потребовал предоставить комиссии «права правительственного органа с функциями следственной власти».

К своей профессиональной чести, гетманские юристы четко провели грань между «Боговым и кесаревым». Заведующий уголовным отделом Минюста по указанию министра 19 июля проинформировал министра исповеданий, что передать общественности следственные полномочия невозможно по Уставу уголовного судопроизводства, хотя неформальное расследование всегда может передать собранные сведения упомянутому следователю Миляшевичу. Сам глава Минюста М. Чубинский 24 июля проинформировал министра исповеданий о желательности «осветить с канонической стороны мотивы, связанные с преступлением», но вестись дело все же будет по процессуальным нормам.

Свое расследование проводил и известный монархист-киевлянин Василий Шульгин, прославившийся своим непримиримым отношением к «мазепинцам» – сторонникам государственной самостоятельности Украины. Нужно заставить «малороссов», говаривал Василий Шульгин, «на коленях просить прощения у монарха». В. Шульгин, правда, считал виновниками убийства большевистскую сторону. Сторонником версии о причастности к убийству автокефалов выступал протоиерей Федор Титов (хотя и слыл приверженцем государственной самостоятельности Украины), собравший по свежим следам свидетельства современников и успевший выпустить при гетмане сборник «Венок на могилу Высокопреосвященного митрополита Владимира». Не считал виновными большевиков и министр исповеданий гетманата Василий Зеньковский.

Отталкиваясь от показаний окружения митрополита, судебный следователь по особо важным делам Н. Лучицкий допросил иеромонаха Германа (Нетребко), названного одним из убийц митрополита своим родственником. Герман оказался родом из села Ладино Прилукского уезда Полтавской губернии. Монах показал, что действительно имеет дальнего родственника Трофима Харитоновича Нетребко, который в 1913–1914 гг. был послушником в Голосеевской пустыни, жил в Китаевской пустыни. Эти сведения совпадали с теми, которые сообщил о себе монахам один из явившихся к митрополиту солдат.

В Ладино направили сотрудника Киевского уголовно-розыскного отделения, установившего, что Т. Нетребко в январе 1918 г. находился в Киеве. Допрошенный 6 ноября в Прилуках Трофим Нетребко свое участие в убийстве митрополита отрицал. Был арестован, этапирован в Киев, показал, что и правда был послушником, но монахом не стал, работал до войны сторожем в Китаево-Голосеевской пустыни. В 1916 г. был призван, служил до 16 декабря 1917 г. в крепостной артиллерии Севастополя (ее чины носили общевойсковую форму, так что в Лавре «матросом» Нетребко не мог предстать). Поехав в отпуск, Трофим послушался родственника Макария Нетребко и в разваливавшуюся армию больше не вернулся. Поступил на службу в Сердюцкий артиллерийский горный дивизион армии УНР, размещавшийся в нынешнем центральном здании Министерства обороны Украины (бывший кадетский корпус).

Правда, на службе Украине Т. Нетребко долго не задержался (с 3 по 15 января), фактически дезертировал второй раз за один месяц и поселился у тетки Василисы Троянчук. Тут «классовое чутье» подсказало Трофиму переход на сторону красных, и он стал одним из защитников Арсенала от отрядов УНР. Попав в плен, содержался на гауптвахте, однако через сутки был освобожден красногвардейцами, зачислен ими в 436-й Новоладожский полк, но там прослужил лишь до 10 февраля и вернулся в родное село. Допрошенная 20 октября тетка Василиса сообщила, что Т. Нетребко проживал у нее, рассказывал, что 25 или 26 января (в дни убийства) был задержан красными на Александровской улице – у него нашли удостоверение военнослужащего армии УНР, чуть было не «вывели в расход». Вот и пришлось «искупать вину» поступлением на новую службу.

Честно говоря, трудно считать Трофима «идейным» борцом какой бы то ни было ориентации. УНР послужил символически, потом переметнулся к красным, хотя вроде бы рисковал при обороне Арсенала, в «Рабоче-крестьянской» армии также не проявил рвения. Типичная судьба крестьянского парня, попавшего в водоворот гражданского лихолетья. Сложно представить его свирепым убийцей по идеологическим или религиозным соображениям.

Поскольку свою причастность к убийству Т. Нетребко категорически отрицал, то в уголовно-розыскном отделении его предъявили на опознание монахам Александру и Иакову, келейнику Федору Кекало и «другим лицам». Однако все они (!) однозначно «не признали в нем того злоумышленника, который 25 января вел с ними беседу». Как это оценивать: как полное подтверждение алиби Нетребко или же братия руководствовалась какими-то не известными нам соображениями? Возможно, не случайно следствию поручили выяснить настроения в Лавре и причины недовольства митрополитом. Однако, по мнению следователей, по совокупности «косвенных улик» Т. Нетребко может считаться обвиняемым по делу.

Следствие принялось устанавливать, нет ли у монаха Германа других родственников, способных принять участие в убийстве. Параллельно искали какого-то прапорщика Суслова. К тому же расследование тормозилось неспешной работой розыскного отделения.

Тяжкие плоды «помрачения ума»

Комиссия, присланная Патриархом Тихоном, пришла к заключению о причастности к преступлению некоторых представителей киевского духовенства и монашествующих. Как тут не вспомнить слова А.К. Светозарского, заведующего кафедрой церковной истории Московской духовной академии: «Надо рассматривать события церковной истории в живом историческом контексте, чего обычно не делают… Если мы будем говорить о причинах гонения на церковь, мы должны будем… честно признаваться, что у гонений были и внутренние причины, которые крылись в несовершенствах церковной жизни».

Как писал впоследствии археепископ Леонтий Чилийский, «это было поистине великое помрачение ума… Характерно, что все те монахи, которые позволяли себе досаждать в те дни Владыке-страдальцу, кончили свою жизнь в тяжких муках, неся на себе тот грех, какой они содеяли невинному страдальцу священномученику». Об обстоятельствах трагедии иеромонахом Венедиктом был подготовлен «большой доклад», однако по причине последующих «арестов и других неожиданностей все это было уничтожено». В 1919 г. митрополит Антоний за участие в «смуте» наказал в церковном порядке монахов Иоанникия, Порфирия, Иерона и др. В священнослужении получили запрет 27 из 46 священников – членов временного Всеукраинского церковного совета.

Ранним утром 31 августа постовой варты (полиции) Печерского района Блаватный задержал подозрительную женщину с корзинкой. В ней оказались принадлежавшие митрополиту Владимиру трое четок, нагрудные знаки, серебряная лампада, белье и другие вещи с монограммой «М.В.». При обыске в помещении задержанной Елизаветы Левиной (уроженки Пензенской губернии, сиделки Александровской больницы, не судимой) нашли подаренные архиерею икону, образ-складень св. Владимира, нагрудные знаки и носимые вещи с монограммой. Оказалось, что вещи передал ей на хранение келейник убитого Ф. Рыбкин, также вскоре задержанный. При обыске у неблагодарного келейника нашли панагию покойного и квитанции на вклады на 160 тыс. рублей. Арестовали и двух стражей правопорядка – Никиту Филлипова и Касьяна Макаренко: узнав о краже Ф. Рыбкиным вещей митрополита, они вымогали у него 3 тыс. рублей, обещая «замять дело». К 31 декабря 1918 г. следствие по делу Рыбкина – Левиной завершили с обвинительным заключением.

Однако еще 14 декабря 1918 г. гетман отрекся от власти. Ему на смену пришла победившая в антигетманском восстании Директория УНР. 1 января 1919 г. (по новому стилю) новая власть приняла закон о самостоятельности Украинской православной церкви, и расследование гибели принципиального противника автокефалии вряд ли оставалось «политически актуальным». Новая власть сразу же заявила о своей позиции в церковном вопросе арестом известных церковных деятелей митрополита Киевского Антония и архиепископа Волынского Евлогия (переданных Директорией полякам и позднее вызволенных при посредничестве стран Антанты и переданных «белым»). 5 февраля 1919 г. Киев заняла Красная армия.

Вопрос о непосредственных исполнителях изуверского убийства и его возможных заказчиках так и остался открытым. Никаких доказательств причастности автокефалов не выявлено, да и вряд ли бы сторонники УНР показались на подконтрольной красным территории Лавры, где их ненавидела братия. В 1919 г. по просьбе митрополита Антония (Храповицкого) собственное расследование преступления провела контрразведка «белой» армии генерала А. Деникина, пришедшая к выводу о том, что убийство совершено «анархическими элементами»[934].

После распада СССР убийство аксиоматически приписывали большевикам, однако их репрессивная политика по отношению к церкви не служит автоматическим доказательством по конкретному эпизоду. Правда, по многим признакам видно, что убийцы тяготели, скорее, к лагерю «социальной революции». Разгул бандитизма также мог стать причиной преступления, хотя убийцы явно демонстрировали ненависть к жертве, действовали патологически жестоко, что для обычных грабителей не характерно. Одно очевидно – бесчеловечность убийц.

Впрочем, в России 11 млн граждан прошли через мировую бойню. За 12 лет произошли три революции, Гражданская война 1917–1922 гг. сократила население постимперского пространства на 13–15 млн человек. Сама атмосфера «окаянных дней» не оставляла места милосердию. В этих условиях церковь и ее служители не могли не стать одними из первых жертв, являясь духовным препятствием сатанинскому влечению к взаимоистреблению и попранию заповедей Христовых.

27 июня 1991 г. были обретены святые мощи владыки Владимира, открытые ныне для почитания в Дальних пещерах Свято-Успенской Киево-Печерской лавры. На Архиерейском соборе в Москве 31 марта – 4 апреля 1992 г. митрополит Владимир причислен к лику святых – тем самым состоялся первый в РПЦ чин прославления новомучеников российских.

Спустя 20 лет, 27 июня 2012 г., Предстоятель Украинской православной церкви, Блаженнейший митрополит Киевский и всея Украины Владимир отметил в своем послании: «Фигура митрополита Владимира (Богоявленского) уникальна. Он единственный из иерархов Русской православной церкви, который был поставлен возглавлять в разные годы все три первопрестольные кафедры нашей церкви: Московскую, Санкт-Петербургскую и Киевскую. Везде, где он нес церковное послушание, его служение было ознаменовано славными деяниями во утверждение правды, добра, любви, верности святому православию. Киевская кафедра стала его Голгофой. В очень тяжелые времена, когда рушились основы церковного бытия и морали, священномученик Владимир стойко исповедовал истину, боролся с расколами и ересями, твердо стоял на страже канонического устройства церкви. На нем исполнились слова апостола Павла: “…во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах… в темницах, в изгнаниях, в трудах… в Духе Святом, в нелицемерной любви, в слове истины, в силе Божией…” (2 Кор. 6:4–7)… Нынешние реалии служения Украинской православной церкви близки к тем, в которых совершал свой подвиг священномученик Владимир. Расколы, ереси, нарушение канонов, попытка поколебать духовные основы по “стихиям мира сего” (Кол. 2:8) являются причинами сложных условий, в которых находится сегодня православие на Украине. Но служение церкви Христовой, в каких бы исторических условиях оно ни происходило, строится на прочном фундаменте, поколебать который невозможно. Успех борьбы со злом измеряется не внешней временной победой, а стоянием в истине до конца: “претерпевший же до конца спасется” (Мк. 13:13)».

Пасха на Лубянке Исповеднический путь Патриаршего экзарха Украины митрополита Михаила (Ермакова)

Ступенями духовного служения

Победив в Гражданской войне, советская власть с 1922 г. развернула наступление на главного идеологического противника – Православную церковь. Под пресс преследований попал и Патриарший экзарх Украины, выпускник и бывший преподаватель Киевской духовной семинарии и академии, митрополит Михаил (Ермаков Василий Федорович), категорически не признававший «оперативных детищ» ГПУ – обновленцев и автокефалов. Преследование владыки Михаила отражено в заведенном в феврале 1923 г. Главным политическим управлением (ГПУ) УССР деле «По обвинению Ермакова Михаила Федоровича»[935].

Будущий митрополит родился 31 июля 1862 г. в Петербурге, в семье кадрового военного. Отец его, дослужившись до майора 192-го Бендерского пехотного полка, умер в Киеве. Видимо, семья была религиозной. Младший брат Евгений Ермаков 20 лет трудился киевским епархиальным и лаврским архитектором, и по его проектам построили целый ряд православных храмов Киева и губернии.

Окончил в Киеве ремесленное училище (1878 г.) и реальное училище. Однако по техническому профилю работать не стал, как говорится, Господь призвал. В 1881 г. юноша поступил в 5-й класс Киевской духовной семинарии, закончив ее по первому разряду, а в 1887 г. – и Киевскую духовную академию. Очевидно, в стенах духовных школ (возможно, под влиянием духовного авторитета, наместника Киево-Печерской лавры, архимандрита Ювеналия (Половцева)), у Василия созрело решение принять монашеский постриг, что и произошло 19 июня 1887 г. в церкви преподобного Антония Печерского на Ближних пещерах. 28 июня 1887 г. монах Михаил был рукоположен во иеродиакона, 29 июня – в сан иеромонаха (то есть монаха-священника). Первым его послушанием стало преподавание Священного Писания в Киевской духовной семинарии, после чего отец Михаил служил инспектором Орловской семинарии, Санкт-Петербургской духовной академии. В январе архимандрит Михаил был назначен ректором Могилевской духовной семинарии.

31 января 1899 г. отец Михаил был хиротонисан во епископа Новгород-Северского, викария (заместителя наместника) Черниговской епархии. Служа на различных кафедрах РПЦ, владыка Михаил в 1915 г. был переведен настоятелем московского Донского монастыря, а в 1917–1918 гг. принял участие в Поместном соборе Русской православной церкви, восстановившем после 300-летнего перерыва патриаршество на Руси. Во время ожесточенных боев между юнкерами и Красной гвардией в Москве, обстрела Кремля (28 октября – 2 ноября 1917 г.) владыка Михаил месте с митрополитом Петроградским Вениамином (расстрелянным в августе 1922 г.) и другими архиереями спас мощи святителя Алексия Московского (наставника юного князя Дмитрия – будущего Дмитрия Донского), перенеся их в подвальный храм Чудова монастыря.

На престоле Киевских владык

Между тем по воле Божьей владыка Михаил вновь оказался на пастырском служении в Украине. К началу 1921 г. особое беспокойство Патриарха Московского и всея Руси Тихона вызывала ситуация на Украине, тем более что к сентябрю 1921 г. (время переезда владыки Михаила в Киев) кафедра Киевской митрополии уже полтора года как пустовала. Поэтому, опираясь на решение собора епископов от 19–20 мая 1921 г., Патриарх назначил митрополита Михаила «Патриаршим экзархом на Украине, с возведением его в сан митрополита и предоставлением ему прав, принадлежащих митрополиту Киевскому». Отметим, что к 1924 г. в советской Украине действовало восемь наиболее многочисленных епархий РПЦ во главе с Патриаршим экзархом Украины, функционировало 4900 приходов канонической РПЦ, которую еще называли «старославянской» или «тихоновской» за верность Патриарху.

В «Обращении» к верующим Украины от 23 июля 1921 г. Патриарх Тихон с озабоченностью отмечал: «С глубокой скорбью извещаем мы про нестроения и распри, имеющие теперь место в общественной жизни на Украине. Враги векового единения православных украинцев со всей Русской православной церковью произвели рознь и вражду между членами Православной церкви на Украине, сказавшуюся в нарушении церковной дисциплины и самовольном насильственном введении в некоторых храмах богослужения на украинском языке».

Речь шла о раскольнической деятельности Украинской автокефальной православной церкви (УАПЦ). Возникнув еще в период Центральной Рады 1917–1918 гг., это течение оформилось в октябре 1921 г. на Первом Всеукраинском Православном соборе УАПЦ. Одним из лидеров движения за образование УАПЦ был протоиерей Василий Липковский, который 22 мая 1919 г. отслужил первую литургию на украинском языке в когда-то построенном гетманом Иваном Мазепой Никольском соборе. Иерархи РПЦ дважды запрещали В. Липковского в служении. Епископат УАПЦ, рукоположенный из белого духовенства, и рукоположенные ими безблагодатные иереи получили в народе название «самосвятов». Автокефалисты подчеркивали свое «революционное родство» с советской властью, прямо призывая к расправе с канонической церковью.

Еще одним инструментом подрыва канонического православия служила Обновленческая («Живая») церковь, возникшая в 1922 г. в результате раскола РПЦ и при активном содействии органов госбезопасности. Выступала за возврат к «апостольскому христианству», активное участие верующих в церковной жизни, против безбрачия епископата и «засилья монашествующих», упрощение богослужения, его ведение на национальных языках, ликвидацию монастырей и «социальное христианство». Хотя Поместный собор РПЦ запретил обновленческие группы, а лидер «Живой церкви» В. Красницкий стал на путь примирения с Патриархом Тихоном, это раскольническое движение продолжало пользоваться поддержкой властей и ГПУ, выступало и в Украине главным раскольническим инструментом (что не спасло его от репрессий в 1930-х гг.). Созданный в мае 1925 г. Синод обновленцев в Украине ежемесячно получал от ГПУ 400 рублей. Укрепление обновленчества, по замыслу чекистов, позволяло оттягивать на борьбу с ним силы как РПЦ, так и УАПЦ.

Под агентурным наблюдением

Судя по материалам дела, накопление «компрометирующих», по понятиям чекистов, материалов на иерарха велось через агентуру и путем перехвата (перлюстрации) направленной ему корреспонденции, а также анализа публичных выступлений и действий Патриаршего экзарха Украины. В составленных Л.П. Рылковой «Биографических сведениях о братии Киево-Печерской лавры, пострадавшей за православную веру в ХХ столетии» (К., 2008) отмечается, что одним из осведомителей ГПУ выступал бывший прапорщик, освобожденный осенью 1918 г. из австрийского плена, сын школьного товарища известного церковного деятеля России и Украины, православия в зарубежье митрополита Антония (Храповицкого). Информатор заведовал охраной Лавры и проживал на ее территории, «наградой» за усердное «освещение» братии стало необоснованное обвинение в шпионаже и расстрел в 1937 г. (в 1959 г. реабилитирован). Трудно сказать, его ли «авторства» приобщенные к делу сообщения, однако очевидно, что их составитель принадлежал к кругу доверенных лиц, вхожих к митрополиту Михаилу.

Принципиальная позиция экзарха Украины по отношению к обновленцам и автокефалам Украины беспокоила не на шутку чекистов. Так, 11 октября 1921 г. он писал, что «никто из уважающих каноны Православной церкви не согласится искренне признать» решения Всеукраинского церковного собора (автокефалистов) в качестве «правильных и законных». Он «скорбил всей душой о том, что часть клириков и мирян Украинской православной церкви прервала общение со своими епископами и что вследствие сего произошли печальные нестроения в церковной жизни на Украине», считал своим «священным долгом употребить все усилия для восстановления нарушенных церковного мира и единения всех чад Украинской православной церкви». Владыка категорически отказывался проводить епископскую хиротонию представителей УАПЦ.

Будучи назначенным Патриархом Тихоном «Патриаршим экзархом на Украине» с возведением в сан митрополита Киевского в мае 1921 г., владыка поселился в двух комнатах на втором этаже дома наместника Киево-Печерской лавры и сразу же подпал под оперативную разработку. Владыку обложили агентурой ГПУ, честно доносившей о «тишайшем» иерархе: «Человек глубокого религиозного настроения, молитвенник и монах по призванию, …уделяет незначительное внимание чуждым его духовному складу практическим деловым вопросам. Лаврская братия любит его за простоту, доброту и непритязательность». Но и эти качества не уберегли иерарха, путавшего верностью единству православия оперативные карты ГПУ, от арестов и ссылок. Оперативный источник («№ 650») сообщал, что в «полуофициальной беседе» митрополит четко формулировал свою позицию: Украина является лишь частью России, для Православной церкви в Украине достаточно автономного статуса, церковь должна оставаться единой, с институтом патриаршества, недопустимы «реформы» канонического строя.

Уже 25 января 1923 г. органы госбезопасности завели на владыку уголовное дело. Обосновывая возбуждение уголовного дела по ст. 57 УК УССР, уполномоченный 3-й группы (оперативная работа по «церковникам») 5-го отдела ГПУ Секретно-оперативной части Полномочного представительства ГПУ Николай Ляшко сформулировал политические (по сути) обвинения: митрополит Михаил «изобличен в том, что, проживая в пределах У.С.С.Р., он не только не примирился с существующей в течение пяти лет рабоче-крестьянской властью, но и систематически проводит работу, направленную к ее свержению».

Показательно, что готовящейся «органами» расправе предшествовало постановление Президиума Высшего Церковного Управления по делам православной Российской церкви (обновленцев) от 17 ноября 1922 г. об освобождении митрополита от Киевской кафедры, увольнении его на покой… в Холмогоры Архангельской губернии (где в Гражданскую войну был создан известный лагерь смерти и куда вскоре планировали сослать владыку чекисты!).

Пасха на Лубянке

5 февраля последовал арест митрополита. Дальнейшие действия чекистов убедительно показали, какое значение придавалось работе по подрыву единства церкви. Во внутренних чекистских документах реальная «необходимость удалить его во что бы то ни стало» прозрачно пояснялась тем, что владыка, «пользуясь своим авторитетом и “канонической” властью, срывал подготовительную работу и самый съезд Всеукраинских обновленческих групп в Киеве 12.02., а также тормозил работу ГПУ по расколу духовенства Киевской губернии и Правобережья». 6 февраля на допросе Н. Ляшко выдвинул владыке ряд обвинений: «агитация против обновленческих движений» и распространение «ложных слухов о государственной поддержке этих движений», дискредитация советской власти. Особо подчеркивалась «вина» пастыря в том, что он не предпринял мер к пресечению «больших волнений и беспорядков» (по сути, протестов верующих) против передачи киевских храмов обновленцам.

«Гражданин Ермаков, – гнул линию следствия Н. Ляшко, – есть упорный и глубоко преданный сторонник патриарха Тихона». Кампанию по изъятию церковных ценностей считает «походом советской власти против церкви», по отношению к обновленцам занял «непримиримую и упорно враждебную позицию», пользуясь своим авторитетом, способен организовать среди духовенства «крепкий контрреволюционно-тихоновский фронт». Митрополита решили выслать в Москву в распоряжение ГПУ РСФСР. В Бутырской тюрьме столицы СССР им занималась (под руководством начальника 6-го отделения Е. Тучкова) секретарь «антирелигиозного» 6-го отделения Секретного отдела ГПУ Якимова. Следственные действия вел Яков Агранов (Соренсон), будущий комиссар государственной безопасности 1-го ранга, работавший тогда начальником Особого бюро ОГПУ СССР по административной высылке «антисоветских элементов», а с 1923 г. – заместителем начальника Секретного отдела ОГПУ СССР (20 июля 1937 г. арестован, расстрелян 1 августа 1938 г. по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР, в реабилитации отказано).

Начальник Секретно-политического отдела ОГПУ СССР Яков Агранов

Светлое Христово Воскресение митрополит Михаил встретил в камере вместе с архимандритом Ермогеном (Голубевым, будущим архиепископом Калужским и Боровским, получившим известность своим несогласием с давлением на церковь при Н. Хрущеве, и также похороненным в Киеве) и киевским священником Анатолием Жураковским. Арестованный незадолго до Пасхи отец Ермоген, строгий аскет, на этапе на Лубянку всю дорогу в вагоне-заке вместе с тремя епископами и священниками-подельниками служил Страсти Христовы, по очереди читали они Святые Страстные Евангелия. Как писал киевлянин, будущий архиепископ Буэнос-Айресский, Аргентинский и Парагвайский Леонтий (Филиппович), уже в камере на Лубянке митрополит Михаил возложил на о. Анатолия Жураковского искусно изготовленный им из хлеба и раскрашенный карандашом крест.

Об освобождении владыки перед председателем ГПУ и Е. Тучковым хлопотала его сестра Ольга Вестли (учитель иностранных языков, сохранились ее письма), однако безрезультатно. В Бутырках митрополита почти не допрашивали, продляя срок пребывания под стражей. Наконец, Якимова сформулировала «состав преступления»: агентурной разработкой установлено, что «Ермаков М.Ф. распространял слухи о том, что обновленцы есть переодетые жиды, коммунисты, тем самым дискредитировал соввласть». Владыке вменяли ст. 120 УК – об использовании религиозного фанатизма масс в корыстных целях. Женщина-чекист предлагала отправить пожилого иерарха в концентрационный лагерь сроком на два года. Е. Тучков начертал: «Согласен».

По промыслу Божьему и счастью для владыки, в дело вмешалась Александра Азарьевна Андреева (Андреева-Горбунова, будущий майор госбезопасности и Почетный чекист). Она …происходила из семьи священника! В органах безопасности служила с октября 1921 г., в момент рассмотрения дела митрополита Михаила служила помощником начальника Секретного отдела ГПУ по следствию, а затем – заместителем начальника СО – Секретно-политического отдела ОГПУ – НКВД СССР. В 1939 г. была приговорена к 15 годам лагерей, умерла в Интинском лагере 17 июля 1951 г. (реабилитирована в 1957 г.). Мы не знаем, чем руководствовалась А. Андреева, но известна ее резолюция от 11 мая 1923 г.: «60-летнего в лагерь нельзя. Выслать в Нарымский край на 2 года». Наконец, Комиссия НКВД по административным высылкам 13 июля 1923 г. приняла решение о высылке митрополита Михаила на два года в Туркестан.

Отметим, что именно православие выступало объектом № 1 гонений атеистического режима. Об этом красноречиво говорят данные о закрытии храмов в той же Российской Федерации с 1918 по 1933 г. Канонических православных храмов было закрыто 63 % от общей численности (свыше 22 тыс.), «обновленческих» – 11,6 %, мечетей – 13,5 %, православных старообрядческих – 3,6 %, лютеранских – 2,3 %, католических храмов – 0,5 %, синагог – 0,5 %, домов молитвы баптистов – 1,5 %[936].

Сотрудники органов ГПУ Украины (Киев, середина 1920-х гг.)

Одной из главных мишеней антирелигиозной политики служил старейший на Руси монастырь – Свято-Успенская Киево-Печерская лавра (к 1924 г. ее братия насчитывала 557 человек). При поддержке органов госбезопасности при монастыре создали «альтернативную» общину обновленцев. Началось прямое расхищение последними и «музейными работниками» ценностей, мебели, ковров. Четыре лаврских корпуса разобрали на кирпичи, продавали колокола, чугунные ограды могил и надгробия.

На рубеже 1924–1925 гг. ГПУ арестовало свыше 30 монахов во главе с настоятелем монастыря – архимандритом Климентом (Жеретиенко, который, несмотря на хроническую болезнь легких, уже побывал в Лукьяновской тюрьме). Их обвиняли в укрывательстве церковных ценностей (братия с 1922 г. и правда прятала драгоценные богослужебные предметы от конфискации). По совету старцев, «во избежание окончательного разорения», 18 декабря 1924 г. настоятель распорядился сдать ценности – по акту передали свыше 350 драгоценных предметов, включая ризу чудотворной иконы Успения Божией Матери. В декабре 1929 г. Лавру окончательно опечатали, монахов как «нетрудовой элемент» выселили.

Последнее пристанище – Святая София

Отбыв ссылку, он вернулся в Москву, откуда продолжал руководить православной паствой Украины. В декабре 1925 г. Местоблюститель Патриаршего престола митрополит Крутицкий Петр (Полянский) на случай своего ареста назвал владыку Михаила одним из своих заместителей (от чего тот сам отказался). В августе 1925 г. владыка был вновь арестован, отправлен в ссылку в Прикумск Терской области, где находился до сентября 1927 г. Митрополитом Сергием (Страгородским) назначен митрополитом Киевским, введен в состав Синода РПЦ. Митрополит Михаил поддержал «Декларацию» владыки Сергия (ставшего в сентябре 1943 г. Патриархом Московским и всея Руси) от 29 июля 1927 г. Этот документ о лояльности РПЦ советской власти, содержавший призыв к верующим служить ей по совести, отказаться от борьбы с Советами, хотя и не уберег церковь от дальнейших жесточайших репрессий, привел к появлению оппозиционного «катакомбного движения» («Истинно-Православной церкви»), но позволил сохранить «малое стадо» и хотя бы часть клира.

После возвращения из ссылки получил разрешение жить в Харькове, а осенью 1928 г. получил разрешение переехать в Киев «без права свободного передвижения» по Украине. Проживал в кельях Свято-Михайловского монастыря. Отошел ко Господу 30 марта 1929 г., похоронен в Киеве, у северной стены Трапезного храма Святой Софии. После превращения Софии в заповедник могила архиерея, по одним данным, была перенесена на кладбище, по другим – ее сравняли с землей…

9 марта 1999 г. митрополита Михаила реабилитировали как незаконно осужденного. В 2000 г. он был канонизирован как священномученик Русской православной церковью за границей.

Группа православных епископов Украины, расстрелянных в 1930-е гг.

А политика государственного безбожия набирала обороты. К 1930 г. в «златоглавом» Киеве, где до революции (вместе с предместьями) служило до 30 тыс. представителей духовенства и монахов, действовало 130 одних лишь православных храмов и молитвенных домов, оставалось открытыми всего лишь 12 церквей. Остальные стояли закрытыми, отдавались под склады. Старейший монастырь – Свято-Успенскую Киево-Печерскую лавру – по решению политбюро ЦК КП(б)У в 1929 г. закрыли и превратили в «музейный городок», Софийский собор – в «государственный заповедник». В Никольско-Слупском монастыре разместили портняжную артель, во Владимирском соборе – Музей антирелигиозной пропаганды. Во время антирелигиозного «решающего штурма» 1933–1936 гг. в Украинской ССР прекратило существование до 75–80 % церквей. Из 12 380 православных храмов в Украине в 1936 г. осталось 4487, а служба Божья проходила только в 1116 (9 %) из них, тогда как в СССР средний показатель составлял 28,33 %[937].

Объект дела «Мракобес» Святитель Лука Крымский (Войно-Ясенецкий) и спецслужбы

Фигура святителя Луки Крымского (Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого, 1877–1961 гг.) принадлежит к той знаменательной категории людей, которые духовно объединяют народы вопреки географическому положению, перипетиям судьбы и скитаниям. Святого почитают и обращаются к нему за молитвенной помощью в Украине и России, очень чтят в Греции и на Балканах. Возле раки с его мощами в Свято-Троицком соборе Симферополя преклоняют головы и получают помощь паломники со всего мира.

Важным шагом стало принятие Верховным Советом Украины 6 июля 2011 г. постановления «О почитании памяти Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого (святителя и исповедника Луки), православного святого, ученого, врача-хирурга, подвижника, архиепископа Крымского и Симферопольского», которое дополнительно стимулировало изучение жизни и деятельности, увековечивание молитвенного и научного подвига святителя.

Фотография епископа Луки (В.Ф. Войно-Ясенецкого) из уголовного дела конца 1930-х гг

Невозможно в кратком очерке показать величие и многогранность земного пути святого – доктора медицинских наук, профессора, единственного священнослужителя Русской православной церкви, ставшего лауреатом Государственной (тогда – Сталинской первой степени) премии в сфере науки (1946 г.). Почти 40 лет служения в епископском сане. Десятилетия хирургической практики, тысячи спасенных жизней, в том числе раненых воинов в годы Великой Отечественной войны. Более 100 серьезных научных работ, путеводной из которых стала книга «Очерки гнойной хирургии», выдержавшая несколько переизданий и сейчас являющаяся настольной у практиков. Разработка оригинальных методов анестезии и оперирования. И наконец – почти 1250 текстов проповедей, богословско-философский труд «Дух, душа и тело» и работа «Наука и религия» как кредо человека, никогда не противопоставляющего этих понятий.

Наряду с этим существовал и исповеднический путь В.Ф. Войно-Ясенецкого, протянувшийся на 11 лет тюрем, допросов, пребывания на грани жизни и смерти. Были ссылки в суровые сибирские края, за полярный круг, по четырем сфальсифицированным уголовным делам.

Богоборческая власть до самой смерти не прекращала скрупулезного негласного наблюдения за владыкой Лукой, который отваживался разрабатывать и подавать на рассмотрение Патриарху Московскому и всея Руси Алексию І проект сворачивания в СССР атеистической пропаганды и распространения духовного просвещения и образования! Хотя документальные материалы слежки органов госбезопасности за крымским архиереем в наше время обнародованы в виде сборника (в том числе усилиями многолетнего исследователя репрессий против Православной церкви протоиерея Николая Доненко, настоятеля храма Покрова Пресвятой Богородицы в Нижней Ореанде[938]), авторы смогли ознакомиться с архивными делами лично и представить читателю новые малоизвестные факты из до недавнего времени засекреченных документов органов госбезопасности.

В нынешнее время хватает солидных научно-документальных и популярных работ о святителе-хирурге, тщательно изученных авторами этого издания. Мы же старались при подготовке данного очерка исполнить завет архипастыря: «Не пробуйте разделить хирурга и епископа. Образ, разделенный надвое, неизбежно окажется ложным». Много из приведенных авторами материалов (прежде всего из малоизвестных архивных фондов) создают исторический фон и драматические особенности церковно-государственных отношений в советский период, в орбите которых служил Господу и трудился архиепископ Лука.

«Мужицкий доктор»: первые ступени медицинской карьеры

Будущий выдающийся хирург и архипастырь Русской православной церкви появился на свет 27 апреля 1877 г. в Керчи, в семье провизора (перешедшего затем на государственную службу). Родословная его прослеживалась в Польско-Литовском государстве, по крайней мере с ХVІ столетия. В конце 1880-х гг. семья Войно-Ясенецких (в ней было трое детей) перебралась в Киев и проживала на Крещатике. На духовный мир Валентина большое влияние оказала мать Мария Дмитриевна, набожная православная женщина, личным примером показывавшая детям образец милосердного отношения к страждущим (арестантам, раненым воинам, нищим).

Валентин еще в детстве выявил немалые способности к живописи, вплоть до того, что решил после гимназии поступать в Петербургскую академию художеств. Однако глубокие раздумья и стремление приносить пользу «страдающим людям» привели его на юридический факультет. Некоторое время получал уроки в частной художественной школе в Мюнхене. В конце концов, душевные поиски романтического юноши (под разумным влиянием директора народных школ Киевского учебного округа) завершились переходом на медицинский факультет.

В основанный в 1834 г. Киевский университет святого Владимира Валентин Войно-Ясенецкий поступил в 1898 г. (собственно медицинский факультет – исторический предшественник Национального медицинского университета имени А.А. Богомольца – там создали в 1840–1841 гг.). Способный юноша стал старостой курса[939].

Во время учебы на медицинском факультете Университета святого Владимира Валентин Феликсович серьезно увлекся анатомией (тут пригодился талант художника для анатомических зарисовок и лепки моделей костей и внутренних органов). С 3-го курса стал специализироваться на кафедре топографической анатомии, созданной учеником Н. Пирогова, деканом медицинского факультета В. Караваевым[940]. По словам самого ученого, он «страстно увлекся изучением операций на трупах». Первый серьезный опыт хирургической деятельности пришлось приобретать во время Русско-японской войны 1904–1905 гг.

По окончании в 1903 г. университета Валентин отказался от научной деятельности, объявив о желании стать «мужицким» земским врачом, помогать бедным. Начался нелегкий путь служения людям на медицинском поприще, что позволило В. Войно-Ясенецкому приобрести огромный опыт практической хирургии. Впоследствии, во время ссылки в Сибирь в 1920-е гг., ему даже пришлось делать полостную операцию крестьянину перочинным ножом, а рану зашивать женским волосом, причем нагноения не было[941].

В январе 1904 г. по распоряжению Главного управления Российского общества Красного креста на базе Киевской Мариинской общины сестер милосердия был сформирован отряд из 5 врачей, 15 медсестер и 30 санитаров для госпиталя на 200 коек. С ним В. Войно-Ясенецкий отправился под Читу. Там он познакомился с медсестрой Анной Ланской, с которой вступил в брак (была верной помощницей хирурга, умерла от туберкулеза в октябре 1919 г.; заботиться о детях помогала операционная сестра София Белецкая – человек глубокой веры и душевной чистоты). Начинающий хирург проштудировал классический труд француза Ф. Лежара «Хирургическая помощь в неотложных случаях», сам оперировал на костях, черепе, суставах, стал заведующим хирургическим отделением.

В дальнейшем В. Войно-Ясенецкий работал хирургом и главным врачом земских сельских больниц в Симбирской, Курской, Саратовской, Черниговской губерниях (1905–1917 гг.). В сентябре 1908 г. стал врачом-экстерном Московской хирургической клиники профессора П. Дьяконова.

Понимая несовершенство тогдашней общей анестезии, вредность для организма применяемых веществ, молодой хирург сосредоточился на проблеме местной (регионарной) анестезии. Он изучил книгу немецкого профессора Г. Брауна «Местная анестезия» и пришел к выводу о возможности «временно прерывать проводимость тех нервов, по которым осуществляется болевая чувствительность в области операции» (отсюда иное название – «проводниковая анестезия»).

Работая в Институте топографической анатомии и оперативной хирургии (1909–1911 гг.), В. Войно-Ясенецкий разрабатывал новейшие методы блокады нервных стволов. В анатомическом театре профессора П. Карузина изучил 300 черепов и нашел оптимальные пути анестезии ветвей тройничного нерва. Проштудировал около 500 научных работ на немецком и французском языках (последний он учил с нуля). За 8 месяцев в целом был собран материал для диссертации. В 1915 г. в Петрограде вышла его книга «Регионарная анестезия» (прекрасно иллюстрированная самим автором), в 1916 г. защищенная Валентином Феликсовичем как диссертация. О самой научной работе его оппонент, известный хирург А. Мартынов сказал: «Мы привыкли к тому, что докторские диссертации обычно пишутся на заданную тему с целью получения высших назначений по службе и научная ценность их невелика. Но когда я читал Вашу книгу, то получил впечатления пения птицы… и высоко оценил ее»[942]. Варшавский университет присудил диссертации премию имени Хойнацкого в 900 рублей золотом.

Характеризуя значение регионарной анестезии, ученый отмечал: «На смену прежним неуклюжим и примитивным способам послойного пропитывания анестезирующим раствором всего, что надо резать, пришла новая, изящная и привлекательная методика местной анестезии, в основу которой легла глубоко рациональная идея прервать проводимость тех нервов, по которым передается болевая чувствительность из области, подлежащей операции»[943].

Однако научная работа не давала достаточно средств для обеспечения семьи. В 1911–1917 гг. довелось трудиться хирургом, главным врачом больницы на 50 мест в Переяславе-Залесском под Москвой, а с 1915 г. – и в военном лазарете. Помогать больным приходилось в условиях плохой обеспеченности медикаментами, инструментами, низкой квалификации младшего медицинского персонала. Зато врач получил разносторонний опыт.

Годы преследований и ссылок

Накопленный опыт позволил получить по конкурсу должность (март 1917 г.) главного врача городской больницы Ташкента. Однако с конца 1917 г. начинаются трагические события Гражданской войны, жертвами которой массово становились и священнослужители. Бесчинства и убийства священнослужителей бандитствующими элементами начались в 1917 г. до прихода к власти большевиков. К началу 1920-х гг. Православная церковь подошла серьезно ослабленной Гражданской войной, гонениями на верующих, эмиграцией. По неполным данным, за годы Гражданской войны 1917–1922 гг. погибло 28 архиереев, несколько тысяч священников и монахов, до 12 тыс. верующих, вставших на защиту церкви.

В конце 1918 – начале 1919 г. Войно-Ясенецкого впервые арестовали по клеветническому доносу, и только вмешательство знавшего врача «видного партийца» спасло ожидавшего скорого расстрела Валентина Феликсовича[944].

В 1920 г., при создании Ташкентского университета, В.Ф. Войно-Ясенецкого избрали профессором кафедры топографической анатомии и оперативной хирургии медицинского факультета. Продолжалась и хирургическая практика. В конце этого же года произошло знаменательное событие. Врач выступил на епархиальном собрании, его доклад произвел сильное впечатление на верующих. После собрания к нему подошел правящий архиерей, архиепископ Ташкентский и Туркестанский Иннокентий[945], и убежденно сказал: «Доктор, вам надо быть священником!» Как вспоминал впоследствии свт. Лука, эти слова он воспринял как Божий призыв и, ни минуты не размышляя, ответил: «Хорошо, Владыка! Буду священником, если это угодно Богу!»[946]

Врач-священник продолжал продуктивно трудиться по специальности. На первом научном съезде врачей Туркестана (23–28 октября 1922 г.) он выступил с четырьмя большими докладами, поделившись с коллегами богатейшим хирургическим опытом, поведал о собственных наблюдениях и выводах о хирургическом лечении туберкулеза и гнойных воспалительных процессов коленного сустава, сухожилий рук, реберных хрящей. Профессор-медик рассказал о своем способе операции при абсцессах печени. Пытаясь изучить механизм возникновения нагноительных процессов в реберных хрящах после сыпного тифа, Войно-Ясенецкий совместно с врачом-бактериологом Гусельниковым проводил исследования, которые позволили ему с трибуны I съезда врачей Туркестанской республики в октябре 1922 г. пророчески предсказать, что «в будущем бактериология сделает ненужными очень многие отделы оперативной хирургии». Он предложил немало идей использования климата Средней Азии в лечебных целях.

Впервые в республике Войно-Ясенецкий сообщил о поразительных результатах лечения костного туберкулеза, достигнутых солнцелечением в высоких горах. Оценив местные природно-лечебные ресурсы, он пришел к выводу, что близкие к Ташкенту горы замечательно приспособлены для лечения солнцем, а в Аральском море возможно лечебное купание.

Блестящий мастер хирургических операций на органах зрения, предложивший свою оригинальную методику удаления слезного мешка, он обратился к делегатам съезда с призывом, направленным на действенную борьбу с распространенной среди местного населения трахомой – основной причиной слепоты: «Было бы делом огромной важности организовать очень кратковременные курсы для врачей, на которых они познакомились бы с производством разреза роговицы… слезного мешка и пересадкой слизистой на веко. Эти 3 операции вполне доступны каждому практическому врачу в самых глухих углах».

Оба предложения профессора Войно-Ясенецкого нашли свое отражение в резолюции I научного съезда врачей Туркестана: профессорам Турбину и Войно-Ясенецкому было поручено составить краткое практическое руководство для врачей по глазным болезням[947].

31 мая 1923 г. отца Валентина тайно рукоположили во епископа. Архиепископ Иннокентий выбрал ему имя одного из апостолов, евангелиста Луки – художника и врачевателя. «Ваше дело не святить, а благовествовать» (то есть проповедовать), – напутствовали его старшие иерархи. В тех политических условиях это был жертвенный шаг. После Гражданской войны преследования церкви приняли целенаправленный характер государственной политики – РПЦ считалась «контрреволюционной силой», важнейшим политическим и идеологическим конкурентом, подлежала постепенной ликвидации с применением организационных мероприятий по отделению церкви от государства, физических репрессий, мощной пропагандистской дискредитации, подрывных агентурно-оперативных мероприятий спецслужбы (ВЧК – ОГПУ).

Патриарх Тихон утвердил епископскую хиротонию владыки Луки. Через три дня последовал первый арест органами госбезопасности, сопровождавшийся травлей в газетах. На допросах он не скрывал своих взглядов: «…Я полагаю, что власть рабочих есть самая лучшая и справедливая форма власти. Но я был бы подлым лжецом перед правдой Христовой, если бы своим епископским авторитетом одобрил бы не только цели революции, но и революционный метод. Учение Иисуса Христа и учение Карла Маркса – это два полюса, они совершенно несовместимы, и потому Христову правду пожирает тот, кто, прислушиваясь к советской власти, авторитетом Церкви Христовой освящает и покрывает все ее деяния»[948].

Будучи обвиненным в шпионаже, В. Войно-Ясенецкий получил три года ссылки в Красноярский край. Отметим, что в условиях преследования церкви неординарная личность епископа Луки настолько раздражала официальный атеизм, что стала «прообразом» отрицательных героев пьесы Б. Лавренева «Мы будем жить», пьесы К. Тренева «Опыт», романа М. Борисоглебского «Грань».

Отбыв ссылку, в 1926–1930 гг. епископ Лука (посетив родителей в Черкассах) продолжил работу в Ташкенте. Однако «вольная» оказалась недолгой. Начинался очередной виток репрессий против церкви, синхронизированный с развертыванием коллективизации.

23 апреля 1930 г. последовал новый арест епископа Луки. Несмотря на серию голодовок в апреле 1931 г., Особое совещание (внесудебный орган) при НКВД СССР постановило сослать его в северный край. Пробыв почти год в лагере «Макариха» под Котласом, ученый попал в ссылку в Архангельск. Там ознакомился с методиками лечения народной медицины, а также овладел новым методом лечения гнойных ран. Его вызывали в Ленинград, где глава партийной организации С. Киров (один из ведущих лидеров ВКП(б)) предлагал ответственные должности в медицинской науке в обмен на отказ от священного сана. Этого условия святитель не принял.

В 1934–1937 гг. профессор трудился в районной больнице Андижана, Ташкентском институте неотложной хирургии. Тут его и застал пик массовых незаконных репрессий, одним из основных объектов которых стала Православная церковь. В период «Большого террора» органы НКВД завели во всесоюзном масштабе оперативную «разработку» по «делу церковно-монархического заговора». 23 июля 1937 г. в рамках сфабрикованного дела арестовали и епископа Луку.

Подследственный никого не оговорил, не дал ложных показаний на других людей (ряд священников и епископов, проходивших по этому делу, дали под давлением ложные показания на свт. Луку и других лиц, что их все равно не спасло – они были расстреляны в декабре 1937 г.). К нему применяли непрерывные многодневные допросы, лишение сна, побои (так называемый «конвейер»). Одна из пыток длилась с 23 ноября по 5 декабря 1937 г., вызывая галлюцинации и изнеможение. В таком состоянии чекисты заставили подследственного подписать протокол с «признанием» в участии в «контрреволюционной нелегальной организации». С тяжелым отеком ног и сердечным приступом пожилую жертву беззакония поместили в тюремную больницу[949].

Эмигрант из Афганистана Мухаммад Раим, сидевший в 1938 г. в одной камере со святителем Лукой, вспоминал, что их соседями были и бывшие члены ЦК ВКП(б), секретари обкомов партии, профессора, военачальники, дореволюционные партийные деятели. Со всеми владыка Лука был ровен, дружелюбен в общении, оказывал возможную медицинскую помощь, делился пайкой хлеба. Из уважения даже тюремщики освобождали его от грязной работы по уборке мест общего пользования[950].

13 февраля 1940 г. Особое совещание при НКВД СССР постановило сослать его в Красноярский край сроком на 5 лет за «участие в антисоветской организации».

Труд всей жизни

Главным научным и научно-практическим трудом свт. Луки считается книга «Очерки гнойной хирургии», выдержавшая пять изданий[951]. Ее довелось заканчивать в тюремной камере во время одного из очередных арестов. В 1929 г. автор направил рукопись на рецензирование. Научную работу опубликовали лишь осенью 1934 г. тиражом 10 200 экземпляров. С введением в СССР персональных научных степеней, в декабре 1936 г. Народный комиссариат здравоохранения Узбекской ССР утвердил В.Ф. Войно-Ясенецкого в ученой степени доктора медицинских наук с учетом 27 лет хирургической работы.

Показательно, что новаторский научно-медицинский труд, автором которого выступил профессор, зачисленный властью в политически неблагонадежные личности, архиерей, в любой момент способный стать жертвой репрессивного безбожия, попал в глухую информационную блокаду со стороны официальной науки. Только профессор Салищев в журнале «Хирургия» опубликовал небольшую доброжелательную рецензию[952].

Между тем внедрение прогрессивных хирургических методов преодоления гнойного поражения организма могло спасти жизнь многим больным. Среди них, отметим, оказался и бывший глава Украинской Центральной Рады, видный украинский историк, академик АН УССР и СССР Михаил Грушевский. Как известно, выдающийся ученый-историк умер 24 ноября 1934 г., пребывая на лечении в Кисловодске, в городской больнице № 2 имени А. Рыкова (где он находился с 13 ноября). Найденная в архивном деле-формуляре М. Грушевского (по тогдашней терминологии – дело агентурно-оперативной разработки отдельного лица, ведшееся органами ОГПУ – НКВД)[953] история болезни свидетельствует, что в клиническом случае академика («злокачественный карбункул спины, сепсис») к летальному исходу привело прежде всего глубокое гнойное поражение тканей. Спина пациента, отмечали врачи, представляла сплошную раневую поверхность от шеи до поясницы. Гноились раны от предыдущих четырех хирургических вмешательств. Все ткани были «глубоко имбибированы гноем», обширные карбункулы развивались на шее и в районе поясницы. Их неоднократное вскрытие под наркозом и переливание крови (до 300 г) давало лишь временное улучшение. Держалась высокая (выше 39 градусов) температура, формировался новый абсцесс в области левой лопатки. Больной стал впадать в тяжелое, полусознательное, бредовое состояние, пульс едва прощупывался. Нарастала сердечная недостаточность, на фоне которой М. Грушевский, как уже сообщалось, скончался в 2 часа дня 24 ноября 1934 г.

Из предисловия к первому изданию книги становится понятным, на каком колоссальном опыте хирургической работы в экстремальных условиях сельских больниц и амбулаторий основана монография профессора В.Ф. Войно-Ясенецкого. «Чрезвычайно тяжелый путь земского хирурга-самоучки, – отмечал автор в предисловии к первому изданию “Очерков…”, – научил меня весьма многому». Этим автор хотел поделиться с коллегами. Начинающим хирургам, в частности, он стремился показать, что «топографическая анатомия является важной основой для диагностики гнойных заболеваний и выработки плана оперативного лечения», тем более что, как заметил автор, университетских знаний ему явно не хватало для диагностики и терапии гнойных заболеваний[954].

При этом свт. Лука выступил талантливым продолжателем дела и учения Николая Ивановича Пирогова (1810–1881) – выдающегося российского хирурга и анатома, педагога, создателя первого атласа топографической анатомии, основоположника отечественной военно-полевой хирургии (попечителя Киевского учебного округа, долгое время жившего и умершего в Украине).

Вклад автора в развитие теории и практики хирургии, значение «Очерков…» подчеркнули авторы предисловия к третьему изданию – видные советские хирурги А. Бакулев и П. Куприянов[955]. Труд профессора В. Войно-Ясенецкого, как отмечали они, привлек к себе общее внимание широтой охвата предмета и глубоким клиническим анализом заболеваний с анатомо-физиологических позиций. До выхода книги, подтверждали именитые врачи, «пожалуй, никому не удалось провести с такой последовательностью анатомо-топографический принцип в изучении нагноительных процессов, то есть тот принцип, который был впервые выдвинут великим Н.И. Пироговым». Изложенная автором новаторская методика оперативного лечения, в основу которой положен «богатейший личный опыт автора», как отмечали рецензенты, особенно важен при неуспехе антибактериальной терапии гнойных поражений[956].

«Очерки гнойной хирургии» были написаны в результате 30 лет наблюдений (1916–1946 гг.), когда отсутствовали антибиотики и основным методом лечения флегмон являлся хирургический радикализм, обеспечивающий удаление гнойных масс и дренаж раны. Работа над очерками началась фактически еще до революции 1917 г. Книга представляет собой анализ многочисленных историй болезни, случаев операций. Пациентами преимущественно были крестьяне из российской глубинки и Средней Азии, раненые времен Первой мировой и Гражданской войн.

Книга содержит 39 глав, в каждой из которых описаны те или иные виды операций, вплоть до онкологических (саркома). Автор систематизировал и опыт применения местной анестезии, высказал суждения о перспективных направлениях углубленного исследования гнойной инфекции: последователи «изучат морфологию, биологические и физико-химические свойства гноя, создадут новую науку – пиологию, подобно гематологии, исследующую биохимические и физиологические процессы, происходящие в гнойном очаге и во всем организме больного», изучат «патологическую анатомию гнойных заболеваний», химиотерапевтические и биологические способы лечения[957].

Следует упомянуть о вопросах врачебной этики, рассматриваемых в книге, в частности психологических аспектах хирургической деятельности. «Приступая к операции, – писал свт. Лука, – надо иметь в виду не только брюшную полость, а всего больного человека, который, к сожалению, так часто у врачей именуется “случаем”. Человек в смертельной тоске и страхе, сердце у него трепещет не только в прямом, но и в переносном смысле. Поэтому не только выполните весьма важную задачу подкрепить сердце камфарой или дигаленом, но и позаботьтесь о том, чтобы избавить его от тяжелой психической травмы: вида операционного стола, разложенных инструментов, людей в белых халатах, масках, резиновых перчатках – усыпите его вне операционной. Позаботьтесь о согревании его во время операции, ибо это чрезвычайно важно».

Свт. Лука в издании своей капитальной работы усматривал глубоко духовное предназначение. «Очерки гнойной хирургии» были угодны Богу, – писал он, – ибо в огромной степени увеличили силу и значение моего исповедания имени Спасителя в разгар антирелигиозной пропаганды». Архипастырь считал, что его научные изыскания сами по себе привлекают к православию интеллигенцию. Как сообщила радиостанция Би-би-си, уже после войны группа французских юношей и девушек перешла в православие, указав в декларации, что совершила это под влиянием примера и трудов православных ученых – академиков Павлова, Филатова и самого профессора, архиепископа Луки[958]. Тот же выдающийся офтальмолог В. Филатов[959] писал свт. Луке: «Научное творчество у меня останется, но разве оно спасет меня, если я буду осужден душевно»[960].

В январе 1946 г. постановлением Совета народных комиссаров (СНК) СССР с формулировкой «за научную разработку новых хирургических методов лечения гнойных заболеваний и ранений, изложенных в научных трудах “Очерки гнойной хирургии”, законченном в 1943 году, и “Поздние резекции при инфицированных огнестрельных ранениях суставов”, опубликованном в 1944 году» владыке Луке (профессору В. Войно-Ясенецкому) была присуждена Сталинская (Государственная) премия первой степени в размере 200 000 рублей, из которых 130 тысяч он передал на помощь детским домам, детям, осиротевшим в годы войны, попросив об этом И. Сталина личной телеграммой.

Спаситель солдатских жизней

Мобилизации всех сил страны и коренной перестройки, в частности медицинского дела, потребовала Великая Отечественная война. На базе Красноярска к январю 1942 г. открылось несколько эвакуационных госпиталей на 10 тыс. коек, куда за 7 тыс. км поступали особо тяжелораненые фронтовики. Отметим, что советская военно-медицинская служба в годы Великой Отечественной войны вернула в строй 72,3 % раненых и 90 % заболевших воинов (в совокупности – 17 млн человек)[961]. Несмотря на тяжелые условия и нехватку лекарств, в стране не допустили эпидемий.

В первый же день войны Местоблюститель Патриаршего престола, митрополит Сергий (Страгородский) собственноручно написал на машинке свое знаменитое обращение к пастырям и пасомым Русской православной церкви: «Православная наша церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла, и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг… Нам, пастырям церкви, в такое время, когда отечество призывает всех на подвиг, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией… Положим же души своя вместе с нашей паствой… Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины. Господь нам дарует победу»[962].

Откликаясь на призыв первосвященника РПЦ, в начале войны епископ Лука направил телеграмму председателю Президиума Верховного Совета СССР М. Калинину: «Я, епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий… являясь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта или тыла, там, где будет мне доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь. По окончании войны готов вернуться в ссылку. Епископ Лука». И хотя телеграмма попала лишь в краевой комитет ВКП(б), В. Войно-Ясенецкому разрешили приступить к врачебной практике.

Сам святитель с марта 1940 г., находясь в ссылке, работал хирургом в районной больнице Большой Мурты (130 км севернее Красноярска). Осенью 1940 г. ему разрешили выехать в Томск; в городской библиотеке исследователь изучал новейшую литературу по гнойной хирургии, в том числе на немецком, французском и английском языках, закончив второе издание «Очерков гнойной хирургии».

В июле 1941 г. он уже приступил к операциям, а с 30 сентября профессор В.Ф. Войно-Ясенецкий стал консультантом всех госпиталей Красноярского края и главным хирургом эвакогоспиталя № 1515. Пожилой, больной ученый-епископ работал по 8–9 часов, делал 3–4 операции в день, что в его возрасте приводило к нервному истощению. Тем не менее каждое утро он молился в пригородном лесу – в Красноярске на то время не осталось ни одной церкви. Жить приходилось в сырой комнате, питаться от госпитальной кухни ему не полагалось, однако выручали коллеги и персонал. Хирургический труд в Красноярске потребовал от престарелого, больного эмфиземой легких владыки Луки напряжения всех физических и духовных сил. Тем не менее он работал с неизменной молитвой, спокойно, ровно; персонал не нервничал во время операций. К февралю 1943 г. профессор лично прооперировал 164 человек, в том числе и тяжелораненых в крупные суставы (20 из них – в тазобедренные).

За три недели в 1942 г. В. Войно-Ясенецкий посетил семь госпиталей. Осмотрел 80 раненых. От умирающих воинов владыка не скрывал близости смерти, так как они могли пожелать христианской кончины. Об умерших молился дома, куда верующие принесли много икон[963].

В 1944 г. вышла в свет одна из основных научно-практических работ святителя-хирурга «Поздние резекции при инфицированных огнестрельных ранениях суставов»[964]. Анализируя обширный личный опыт оперирования запущенных огнестрельных ранений, профессор В. Войно-Ясенецкий писал: «Лечение тяжелых осложнений гнойной инфекцией ран суставов является одной из важнейших задач тыловых эвакогоспиталей. На первое место по тяжести течения и опасности для жизни надо поставить ранения коленного и тазобедренного суставов и крестцово-подвздошного сочленения»[965].

Как отмечается в работе, с 28 сентября 1941 г. до 12 февраля 1943 г. в Красноярском эвакогоспитале святитель-хирург прооперировал 85 раненых в коленный сустав фронтовиков (29 из них поступили в тяжелом состоянии). Следует отметить, что с момента ранения до операции прошло от одного до четырех с половиной месяцев (!). В основном ранения были причинены осколками снарядов и минометных мин, а также пулями. Шесть человек были прооперированы – проведена немедленная ампутация бедра.

В книге проанализированы хирургические эпизоды 54 пациентов, из которых благодаря мастерству хирурга скончалось лишь трое[966]. В своей «Автобиографии»[967] профессор В. Войно-Ясенецкий отмечал: «Когда я обходил палаты по утрам, меня радостно приветствовали раненые. Некоторые из них, безуспешно оперированные в других госпиталях по поводу ранения в больших суставах, излеченные мною, неизменно салютовали мне высоко поднятыми прямыми ногами»[968]. Для сравнения: в среднестатистическом измерении из эвакогоспиталей глубокого тыла, а туда попадали наиболее сложные больные, с 1 января 1943 г. в строй становилось 15 % раненых.

Следует отметить, что профессор очень чутко относился к страданиям больных и тяжело переживал случаи, когда медицина оказывалась бессильной: «Тяжело переживаю смерть больных после операции. Было три смерти в операционной, и они меня положительно подкосили… Переношу их все тяжелее и тяжелее…». Ученица святителя А. Беньминович писала: «Мы знали: каждая смерть, в которой он считал себя повинным, доставляла ему глубокие страдания». «В делах, требовавших нравственного решения, Валентин Феликсович вел себя так, будто вокруг никого не было. Он всегда стоял перед своей совестью один», – вспоминала медсестра Ташкентской больницы М. Нежанская[969].

В книге освещены десятки случаев подобных операций, что делало работу свт. Луки незаменимым пособием военных хирургов. Разносторонний эмпирический материал проведенных операций и наблюдений за больными дал возможность ученому активно изучить проблему тяжелых форм огнестрельного остеомиелита, поражения крупных костей и суставов, заражения крови[970]. Параллельно ученый писал научные работы, делясь передовым опытом. В частности, в «Сборнике трудов эвакогоспиталей Воронежского военного округа» вышла его статья о раневом сепсисе.

Что касается результатов хирургической и научно-консультативной деятельности архиепископа Луки в Красноярске, то проверка во главе с главным инспектором эвакогоспиталей профессором Приоровым показала, что ни в одном из подобных медучреждений нет таких блестящих результатов лечения инфицированных суставов.

И хотя в декабре 1945 г. опальный хирург был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», вряд ли это было адекватной оценкой его заслуг в деле спасения человеческих жизней. В ответном слове после вручения ему награды в Тамбовском облисполкоме ученый заявил: «Я учил и готов учить врачей тому, что знаю: я вернул жизнь и здоровье сотням, а может быть, и тысячам раненых и наверняка помог бы еще многим, если бы вы не схватили меня ни за что ни про что и не таскали бы одиннадцать лет по острогам и ссылкам. Вот сколько времени потеряно и сколько людей не спасено не по моей воле». По пути домой владыка отдал секретарю медаль со словами: «Такие награды дают уборщицам. Ведущему хирургу госпиталя и архиерею полагается орден»[971].

Действительно, своевременное внедрение разработанных профессором В. Войно-Ясенецким передовых методов лечения гнойных ранений могло спасти немало тяжелораненых. Среди них с такой клинической картиной оказался сам командующий 1-м Украинским фронтом, генерал армии Николай Ватутин.

Могли ли спасти генерала Ватутина?

29 февраля кортеж из четырех машин, в которых находились Н. Ватутин, член Военного совета фронта Крайнюков, 10 штабных офицеров и лишь несколько бойцов охраны, подъехал к окраине села Милятин на границе Ровенской и Хмельницкой областей. В поселке слышалась стрельба. Ватутин почему-то остановил кортеж и приказал майору-порученцу «пойти разобраться», что происходит в населенном пункте. И тут машины попали под обстрел бойцов УПА, занявших выгодную позицию за хатами, взяв противника в «клещи». Садясь в машину, Ватутин получил сквозное пулевое ранение в ягодичную часть правого бедра[972].

Первую помощь раненому генералу оказали в тот же день врачи танковой бригады. Лишь спустя сутки в госпитале 13-й армии (Ровно) провели операцию по первичной хирургической обработке раны, на ногу наложили глухую марлевую повязку. В документе под названием «Кто лечил товарища Ватутина» говорится, что 1 марта 1944 г. в Ровно прибыли начальник санитарного управления фронта генерал-майор медслужбы (м/сл) Семека, главный хирург фронта полковник м/сл Гуревич, главный хирург Киевского военного округа генерал-майор м/сл, заслуженный деятель науки Ищенко. На следующий день самолетом из столицы прибыли заместитель главного хирурга Красной армии генерал-лейтенант м/сл, заслуженный деятель науки Шамов и ведущий хирург московского госпиталя септических инфекций майор Кокин[973].

Врачи определили сквозное пулевое ранение со входным отверстием в правой ягодичной области, косым переломом кости и выходом пули на наружной передней поверхности бедра. Отмечалось, что подобного типа ранения квалифицируются как тяжелые, влекущие свыше 25 % смертности раненых. Было принято решение отправить пострадавшего для лечения в крупный медицинский центр.

6 марта 1944 г. глава республиканской парторганизации Украины Никита Хрущев лично доложил Сталину: в Киев из Ровно поездом прибыл тяжелораненый командующий 1-м Украинским фронтом, генерал армии Николай Ватутин. Беседа в вагоне показала: состояние его тяжелое, он сам и врачи просят оставить пострадавшего в Киеве. «Мы ему создадим все условия для лечения», – заверил Верховного главнокомандующего Никита Хрущев.

В Киеве генерала вскоре перевели в отдельное, специально оборудованное здание (особняк на нынешней улице Липской, напротив отеля «Киев») со штатом лечащих и дежурных хирургов, терапевтов, медсестер, перевязочной и лабораторией. Все необходимое для лечения доставлялось с фронтового склада или самолетом из Москвы. Никита Сергеевич практически каждый день докладывал в Москву о состоянии здоровья полководца (информацию принимал личный секретарь Верховного главнокомадующего Поскребышев). Кстати, Хрущев утверждал, что Сталин запретил использовать импортируемый за золото из Англии пенициллин. Однако это неправда: сохранилась схема многочисленных инъекций Николаю Федоровичу именно этого препарата.

7 марта провели хирургическую очистку раны, сняли гипс, причинявший дискомфорт тучному больному. Правда, вздутие живота осложняло сердечную деятельность пациента. На 19-е сутки отмечалось удовлетворительное состояние больного, температура вечером – 38 градусов. Однако 23 марта наступило резкое ухудшение. Температура утром достигла критических 40,2 градуса (были даже подозрения на рецидив малярии). «Врачи до сих пор не могут точно установить диагноз болезни», – сообщал Сталину Хрущев. Из Москвы дополнительно прибыл главный терапевт Красной армии, профессор Вовси. Врачи подозревали, что от ранения идет общее отравление организма. 31 марта профессор Шамов провел операцию по удалению нагноений в области раны, о чем уже через 20 минут сообщили Верховному.

На следующий день Н. Хрущев проведал больного, найдя его «бодрым и с хорошим аппетитом». Ватутин «охотно выпил вина и даже попросил водки». Однако 2 апреля генерал Шамов сообщил – результаты анализов свидетельствуют о «быстро назревающей катастрофе», идет общее инфицирование организма. В отчете «Развитие заболевания у раненого тов. Николаева» (зашифровка Н. Ватутина во врачебных документах) отмечалось, что имеет место «тяжелое поражение организма, с септическим процессом раневого происхождения, приведшее к значительному угнетению и без того ослабленных функций». Отмечалась «слабая сопротивляемость организма» 43-летнего больного, продолжающееся образование возбудителями газовой инфекции в ране, что породило реальную угрозу для жизни больного.

На 23-й день лечения произошла вспышка тяжелого отравления организма от инфекционного процесса в костномозговом канале верхнего отрезка бедренной кости. К лечению дополнительно привлекли профильных специалистов: доктора медицинских наук, бактериолога Покровского, ведущего фаготерапевта, доктора медицинских наук Кокина, завотделом гематологии Института академика Богомольца профессора Юдина.

Мнения эскулапов разделились. Профессора Гуревич и Ищенко считали ампутацию конечности бесперспективной и «вообще положение безнадежным». Генерал-медик Шамов видел шанс на спасение в ампутации. Прилетевший в Киев главный хирург Красной армии, генерал-полковник и академик, один из основоположников нейрохирургии Николай Бурденко положил конец дискуссиям: «Выход из создавшегося положения вижу только в неотложной высокой ампутации правой ноги, несмотря на всю опасность этой операции». Вмешательство решили провести в течение двух суток, без гарантии дальнейшего нераспространения инфекции.

К 4 апреля состояние больного оценивалось как «весьма тяжелое», температура колебалась от 38,2 до 40,2 градуса; нарастала сердечная слабость. Вечером 4 апреля Н. Хрущев испросил разрешения на рискованную операцию у И. Сталина. В известность поставили и супругу раненого Татьяну Романовну. Она просила Хрущева сделать все возможное для спасения мужа, не останавливаясь даже перед операцией, раз она может дать некоторые шансы.

Н. Хрущев сообщил И. Сталину, что 5 апреля 1944 г. в 15 часов была проведена ампутация, к 22 часам Н. Ватутин начал выходить из послеоперационного шока. Отсеченную ткань тут же подвергли лабораторному исследованию, выявив патологические изменения тканей, кости и костного мозга. Как доложил Хрущеву академик Бурденко, это полностью подтвердило целесообразность операции.

6 апреля в Киев прибыли знаменитый академик Стражеско, хирурги Кремлевской больницы, профессора Бакулев и Теревинский, из Харькова приехал единственный в СССР крупный специалист по иммунизации доноров профессор Коган. Несмотря на операцию, инфекция продолжала распространяться по организму. В некоторых местах тела, особенно в локтевых изгибах, появились новые гнойные очаги. 13 апреля Н. Бурденко принял решение хирургически вскрывать гнойники.

Видимо, на некоторое время раненому стало лучше. 14 апреля генерал армии Николай Ватутин написал последний в своей жизни документ, карандашную записку И. Сталину на бланке председателя Совета народных комиссаров УССР: «Дела идут очень плохи (Так в тексте. – Прим. авт.). Бурденко меры принимает. Прошу кое-кого подстегнуть. Ватутин». Что имел в виду военачальник, мы не знаем; видимо, до последнего надеялся, что административное воздействие «всесильного» Сталина спасет ему жизнь. В этот день врачи констатировали: «Состояние больного прогрессивно ухудшается». Шла общая тяжелая интоксикация организма.

В 1 ч 40 мин 15 апреля именитая группа медиков во главе с Н. Бурденко письменно доложила Н. Хрущеву: «В 1.30 15.04 с.г. т. Ватутин скончался при явлениях нарастающей сердечной слабости и отека легких».

Как знать, может, ведущий специалист по лечению гнойных ранений врачебным вмешательством и горячими молитвами мог бы спасти освободителя Украины. Невозможно поверить, что московские и киевские светила медицины не знали о теоретических трудах и уникальной медицинской практике епископа Луки. Что же помешало привлечь его к лечению видного полководца – корпоративные интересы, профессиональная ревность, идеологические установки общества «научного атеизма»? Ведь архиерея-профессора могли за считанные дни перебросить самолетом – как собирали в Москву выживших епископов РПЦ после сталинского разрешения на срочный созыв Поместного собора в сентябре 1943 г.

Неугодный архиерей

Осенью 1943 г. истек срок ссылки В. Войно-Ясенецкого. Народный комиссариат здравоохранения СССР назначил его на врачебную работу в Тамбовскую область, где располагались 32 госпиталя на 25 тыс. раненых[974]. В конце этого же года вышло второе издание «Очерков гнойной хирургии».

К тому времени произошли исторические изменения в церковно-государственных отношениях. Страшная война, из-за которой народы СССР вели борьбу за спасение от физического уничтожения, порабощения и стирания духовно-цивилизационных основ своего бытия, возрождение веры, понудило власть серьезно изменить отношение к православию. Власти СССР и лично И. Сталин не могли не признать мощного духовно-патриотического потенциала веры Христовой и Православной церкви.

В сентябре 1943 г., как известно, возрождается патриаршество. 8 сентября епископ Лука принял участие в Поместном соборе, восстановившем патриаршество и избравшем митрополита Сергия (Страгородского) Патриархом Московским и всея Руси. После судьбоносных для православия решений о восстановлении патриаршества, удовлетворения ряда других потребностей, насущных для восстановления растерзанной церкви, стала меняться и атмосфера на оккупированных землях.

Нелишним будет (в свете разноречивых и категоричных суждений о «сергианстве» и «соглашательстве с безбожной властью») привести оценку, которую епископ Лука дал деятельности митрополита Сергия в бытность того заместителем Местоблюстителя и Местоблюстителем Патриаршего престола. В 1942 г. они поддерживали «большую переписку по основным вопросам современной жизни». Вспоминая уже покойного владыку Сергия, епископ Лука отмечал присущие ему «величие духа, его глубокий ум, благодатную духовность, глубокий духовный мир и светлую собранность его души». Оценивая труды покойного иерарха в годы гонений на православие, святитель подчеркивал: «…Самым высоким его подвигом история, как я думаю, признает его великое самоотвержение и тяжелую жертву, которая оказалась необходимой, чтобы провести корабль церковный по страшным волнам церковной разрухи, расколов и разъединений, своеволия дерзких и непокорных. Господь, знающий сердца человеческие… оценит этот подвиг великого святителя. Поистине невыносимо тяжел был омофор Местоблюстителя, призванного к возглавлению церкви Российской в один из самых тяжких периодов ее истории»[975].

Еще в сентябре 1943 г., «в пакете» с решением о возрождении патриаршества и послаблениям церкви, И. Сталин создал государственный контролирующий орган – Совет по делам РПЦ при Совете народных комиссаров СССР. Совет по делам Русской православной церкви образовали постановлением Совета народных комиссаров СССР № 993 от 14 сентября 1943 г.

Патриарх Сергий в феврале 1944 г. возвел владыку Луку (ставшего к тому же архиепископом и постоянным членом Священного синода РПЦ) на кафедру архиепископа Тамбовского и Мичуринского. Архиерей немедленно занялся обустройством церковной жизни в епархии. В феврале 1944 г. обратился к областному уполномоченному по делам РПЦ с просьбой выдать из музеев облачение, антиминсы, иконы, священные сосуды и богослужебные книги. Планировал он и созыв съезда православного духовенства области.

В феврале 1945 г. Патриарх Алексий І наградил архиепископа правом ношения креста с бриллиантами на клобуке. Перед январским Поместным собором 1945 г. (избравшим Патриархом митрополита Ленинградского Алексия вместо скончавшегося 15 мая 1944 г. Патриарха Сергия) архиепископ Лука единственный из архиереев выступил против процедуры выборов Патриарха из единственной кандидатуры. Он не пожелал идти на прием к председателю Совета по делам РПЦ Г. Карпову, заявив, что тот мог бы сам прийти к епископату, «я низко не кланяюсь». В результате участие иерарха в Поместном соборе было сорвано, а сам он слег с тяжелейшими симптомами отравления[976].

Разделяя патриотическую и миротворческую миссии Православной церкви, владыка Лука в проповедях и десятках публицистических выступлений в печати обличал античеловеческую, сатанинскую сущность фашизма. Уже в 1950-е гг. неоднократно предупреждал об угрозе ядерной войны, критиковал американские жестокие массовые бомбардировки времен Корейской войны 1950–1953 гг., уносившие в основном жизни мирных жителей.

Архиепископ Лука воспринял потепление (пусть и конъюнктурное) в отношениях государства к церкви как шанс на свертывание политики государственного атеизма. Опубликован уникальный документ от 15 июля 1944 г.: архиепископ Лука обратился с письмом к управляющему делами Московской епархии, митрополиту Крутицкому Николаю (Ярушевичу), где изложил собственную программу активизации деятельности РПЦ и противодействия материализму[977]. В стране, как писал он, царит «беспросветная религиозная тьма», народ «дичает в голоде духовном». Рассматривались причины «широкого распространения безбожия в нашем народе и причастном к науке обществе». Владыка предложил следующие меры по возрождению христианской проповеди и жизни в СССР:

• развернуть открытие неповрежденных старых церквей и строительство дешевых новых деревянных храмов (разработать проекты таких стандартных церквей);

• наладить работу заводиков и мастерских по производству церковной утвари, свечей, иконописных мастерских;

• для восполнения клира, в условиях нехватки подготовленных в семинариях священников, провести поиск в народе «простых и чистых сердцем овец Христова стада», дав этим «священникам-простецам» необходимый минимум богослужебных и богословских знаний;

• открыть воскресные школы для достигших 18-летнего возраста прихожан;

• организовать высший богословский институт для подготовки квалифицированных богословских кадров, для которых сделать доступной новейшую богословскую и религиозно-философскую литературу католической и протестантских конфессий, а также изучение «метапсихологии» (новой науки, занимающейся изучением «тех проявлений человеческого духа, которые явно принадлежат к области трансцендентного, но официальной, материалистической наукой игнорируются или даже клеймятся именем суеверий»);

• под эгидой церкви начать, «коллективным трудом христиан – ученых всех специальностей», критику антирелигиозной литературы, написание для священников доступной литературы с критикой атеистических нападок на церковь;

• подготовить сборники наиболее ярких житий святых.

Обращение архиепископа Луки вызвало откровенную тревогу у высоких руководителей идеологической сферы СССР. 2 августа 1944 г. начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г. Александров переслал письмо владыки секретарю ЦК Г. Маленкову. В сопроводительном документе указывалось, что оно «представляет весьма большой политический интерес». Отмечалось, что автор «выдвигает широкую программу активизации деятельности духовенства и непримиримой борьбы церковников против материализма. «Письмо… показывает, насколько далеко идут планы некоторых видных деятелей из духовенства». Документ был сдан в архив 4 мая 1946 г., реакция на него партийного руководства нам не известна[978]. Судя по всему, после этого «разобраться» с неудобным иерархом поручили Совету по делам РПЦ, фактически же – органам госбезопасности.

Антицерковное подразделение Наркомата государственной безопасности (НКГБ) внимательно следило за поведением авторитетного иерарха. 4 мая 1944 г. во время беседы в Совете по делам Русской православной церкви при СНК СССР Патриарха Сергия с председателем Совета Г. Карповым (он находился на этом посту до 1960 г., хотя в 1955 г. и был уволен из органов госбезопасности в рамках расследования преступлений сталинских времен) глава РПЦ поднял вопрос о возможности перемещения архиепископа Луки на Тульскую епархию, мотивировав это необходимостью лечения малярии. Однако Г. Карпов «ознакомил Сергия с рядом неправильных притязаний со стороны архиепископа Луки, неправильных его действий и выпадов». Патриарху отказали[979].

В служебной записке наркому здравоохранения РСФСР А. Третьякову от 10 мая 1944 г. Г. Карпов указывал на ряд допущенных архиепископом Лукой поступков, «нарушающих законы СССР» (повесил икону в хирургическом отделении эвакогоспиталя № 1414 в Тамбове, совершал религиозные обряды в служебном помещении госпиталя перед проведением операций; 19 марта явился на межобластное совещание врачей эвакогоспиталей одетым в архиерейское облачение, сел за председательский стол и в этом же облачении сделал доклад по хирургии и другое…). «Облздравотдел (г. Тамбов) должен был сделать соответствующее предупреждение профессору Войно-Ясенецкому и не допускать противозаконных действий, изложенных в настоящем письме». Наконец, в ноябре 1945 г. Карпов прямо потребовал перевода непокорного архиерея подальше от столицы, например в Крым. Прихожане тщетно пытались отстоять своего духовного наставника, собрав более тысячи подписей под соответствующим прошением Патриарху.

Патриарх Московский и всея Руси Алексий І (занимал Патриарший престол в 1945–1970 гг.) вынужден был проводить беседы с донимавшим власть архиепископом. Он ценил владыку Луку, надеялся перевести его ближе к Москве. Однако конечным результатом давления режима стало назначение архиепископа на Симферопольскую и Крымскую кафедру РПЦ Патриаршим указом от 5 апреля 1946 г.

Архипастырь Тавриды

Владыка Лука прибыл в Симферополь самолетом 26 мая 1946 г. Прежде всего он объехал 58 действовавших приходов епархии, убедившись в бедственном состоянии переживших гонения, закрытия и войну храмов. Были закрыты монашеские обители, среди них – закрытый в 1928 г. знаменитый Топловский Свято-Параскевиевский женский монастырь в Крымских горах (святитель Лука долго и безуспешно пытался возродить превращенную в сельхозстанцию обитель, возрождение началось в 1992 г.).

К середине 1955 г. в Крыму осталось уже 49 действующих православных храмов и молитвенных домов, в которых служило 53 священника. Помимо приходов РПЦ на полуострове (по данным органов госбезопасности), имелось 14 общин евангельских христиан-баптистов (до 1,5 тыс. участников), до сотни адвентистов 7-го дня, около 100 старообрядцев, несколько нелегальных групп пятидесятников, хлыстов, толстовцев, иеговистов, еврейских клерикалов. Имелись и группы «церковно-монархического подполья», «Истинно-Православной церкви» (до 30 участников) во главе с отбывшим в 1947–1953 гг. лагерный срок неким Иваном Паксюватинским[980].

В Крыму ученый читал курс лекций для врачей по гнойной хирургии, сделал серию докладов в Крымском хирургическом обществе, лично оперировал и консультировал врачей, в начале 1947 г. стал консультантом Симферопольского военного госпиталя. Однако ему срывали лекции, требовали не выступать в церковном облачении, затем и вовсе запретили медицинскую деятельность. Профессор проводил консультации на дому. Даже потеряв зрение (в 1958 г.), он ставил безошибочные диагнозы.

Показателен случай с женой священника, отца Иоанна – секретаря епархии, Надеждой Милославовой. Ряд врачей, осмотревших ее во время ухудшения самочувствия, не выявил ничего серьезного и не считал необходимым хирургическое вмешательство. Архиепископ Лука, внимательно осмотрев женщину, заявил, что она погибнет, если в течение двух часов ее не прооперировать. Операция выявила огромный, готовый лопнуть нарыв в брюшной полости, больная выздоровела[981]. Девочка Галина Филина, страдавшая саркомой головного мозга, была излечена сугубыми молитвами и коленопреклоненными прошениями владыки Луки. Галина впоследствии окончила мединститут, стала кандидатом медицинских наук и сотрудником Московского института сывороток и вакцин имени Менделеева[982]. «Это Бог исцелил вас моими руками. Молитесь ему», – неизменно говорил святитель-хирург Лука спасенным им людям.

В 1949 г. профессор начал работу над вторым (так и не законченным) изданием «Регионарной анестезии», а также над третьим изданием «Очерков гнойной хирургии», которое было дополнено профессором В.И. Колёсовым и издано в 1955 г.

Владыка Лука не оставлял активной проповеднической деятельности. «Считаю своей главной архиерейской обязанностью везде и всюду проповедовать о Христе», – говорил он в Симферопольском соборе 31 октября 1952 г. По словам самого архипастыря, за 38 лет священства он произнес 1250 проповедей, из них 750 были записаны и составили 12 толстых томов машинописи. В 1955 г. архиепископа избрали почетным членом Московской духовной академии, Совет которой назвал собрание проповедей владыки Луки «исключительным явлением в современной церковно-богословской жизни»[983].

В послевоенный период В. Войно-Ясенецкий завершил работу над опубликованными лишь в 2000-е гг. философско-богословскими трактатами «Дух, душа и тело» и «Наука и религия». Затронутые в них проблемы фрагментарно излагались архипастырем в проповедях, лекциях, личных письмах.

В книге «Дух, душа и тело» ученый обосновал предложенное им понятие «христианская антропология». Она, по мнению автора, должна рассматривать человека как единство трех составляющих – духа, души и тела. Сердце он считал (исходя из евангельских слов Христа) органом общения человека с Богом, органом богопознания.

Ученый приводил примеры передачи духовной энергии от человека к человеку (врач и больной, мать и ребенок, единение симпатий или гнева в театре, парламенте, «дух толпы», поток храбрости и отваги), считая это «духовной энергией любви». Хирурга не удовлетворяло объяснение памяти теорией «молекулярных следов в мозговых клетках и ассоциативных волокнах» – «кроме мозга, должен быть и другой, гораздо более важный и могучий субстрат памяти». Таковым он считал «дух человеческий, в котором навеки отпечатываются все наши психофизические акты. Для проявления духа нет никаких норм времени, не нужна никакая последовательность и причинная связь воспроизведения в памяти пережитого, необходимая для функции мозга».

Считая, что «мир имеет свое начало в любви Божией» и людям дан закон «будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный», святитель Лука был убежден, что должна существовать и возможность осуществления этой заповеди, бесконечного совершенствования духа – вечное бессмертие души.

Желание снять противоречие между религией и наукой как «двумя потребностями человеческого духа» и разрешить внутренний кризис «односторонней умственности», разделивший интеллигенцию и народ, привело к появлению книги «Наука и религия». Епископ-хирург отмечал, что «широкая образованность и глубокое приобщение к науке, большая самостоятельная работа на научном поприще не только не уводит от Бога, а, напротив, приводит к нему всех тех ученых, которым свойственны глубокие вопросы духа», у выдающихся ученых-естественников научные достижения как раз и «рождают преклонение перед мудростью Создателя».

Автор доказывает, что «научных доказательств» отсутствия Бога так и не появилось, и сфера эта лежит «вне компетенции науки»: «легковерно принимая за научные доводы те доказательства, которые приводятся в пользу суждения, что Бога нет, мы забываем выясненные уже Кантом положения, что теоретический разум одинаково бессилен и доказать, и опровергнуть бытие Бога, бессмертие души и свободу воли»[984]. Научные знания имеют относительный и преходящий характер, со временем опровергаются самой же наукой, не говоря уже об откровенных подтасовках. В. Войно-Ясенецкий приводит пример с «останками “стоящей обезьяны”» с острова Ява (1891 г.) и цитирует в этой связи скептическое мнение видного анатома Вирхова, доказавшего и несостоятельность «черепа первобытного человека» из Неандертальской долины (неандертальца, 1856 г.): «попытка найти переход от животного к человеку привела к полной неудаче»[985].

Библия, как отмечает ученый, «не отрицает развитие в пределах вида». Геология, археология, палеонтология, филология и другие научные дисциплины «блестяще подтвердили» многие события порядка творения мира Богом и Евангельской истории[986]. Сам Ч. Дарвин (ставший церковным старостой) подчеркивал, что он «никогда не был атеистом», а в «первую клетку жизнь должна была быть вдохнута Творцом»[987]. «Наука не только не противоречит религии, но более того – наука приводит к религии… Религия движет науку и в том смысле, что она пробуждает и поощряет дух исследования»[988]. В работе приводились данные профессора Деннерта: из 262 известных естествоиспытателей, включая великих ученых этой категории, оказалось 2 % нерелигиозных людей, 6 % равнодушных и 92 % горячо верующих.

В английском исследовании «Религиозные верования современных ученых» приводятся результаты письменного опроса 133 известных ученых США и Англии («Противоречит ли христианская религия в ее основаниях науке?»). Были получены 116 благоприятных для религии ответов, среди верующих христиан названы такие светила науки, как Фарадей, Ом, Кулон, Ампер, Вольт. Свт. Лука приводит и цитаты из сочинений Н. Пирогова, в 36 лет ставшего глубоко верующим человеком: «Веру я считаю психической способностью человека, которая более всех других отличает его от животных… Мистицизм для нас совершенно необходим: это одна из естественных потребностей личности»[989]. Целая 13-я глава книги посвящена анализу «мыслей великих ученых о взаимоотношениях между наукой и религией».

В. Войно-Ясенецкий разбирает взгляды на религию видных врачей-психиатров (Мержеевского, Ковалевского, Пясецкого, Шилтова, Коха, Лорана). Л. Кох, в частности, писал: «Отчуждение от Бога есть величайшее зло. В нем и для отдельного человека, и для общества созревает самое едкое и ядовитое вещество, которое разрушает нервы… Религия служит лучшим предохранением от многих нервных болезней».

Доктор Лоран отмечал в книге «Медицина души»: «Действительно, приобщение святых Тайн – великое целебное средство для души и для тела. Это великое утешение для страждущих и скорбящих, оно возвышает дух и наполняет сердце радостью и надеждой»[990].

Сам владыка Лука опросил лично знакомых ему видных ученых – философов А. Введенского и Н. Лосского, анатома М. Лысенкова, физиолога И. Огнева и иных, которые «высказались определенно в пользу Библии и других основных истин христианства, как Богочеловечество Христа и Его воскресение»[991]. Автор подробно разбирал понятие об основах христианского гуманизма и этики.

«Подвергнуть изоляции…»

Результаты научно-богословских изысканий архиерей излагал верующим в виде антиматериалистических проповедей, чем вызывал серьезное раздражение властей. В записке Г. Карпова в Совет Министров СССР давалась резкая характеристика заслуженному пастырю: «Реакционер и большой фанатик, стремящийся к разжиганию религиозности», который «продолжает оставаться реакционером», его даже предлагалось «в благоприятный момент при наличии надлежащего повода подвергнуть изоляции».

Дошло до личных обращений Г. Карпова к Патриарху. Первоиерарх, ценивший архиепископа Луку, 28 марта 1948 г. принял его для беседы. Крымский владыка прямодушно подтвердил содержание своих «крамольных» проповедей, с воодушевлением рассказал об их популярности у молодежи и интеллигенции, воцерковлении молодых людей. Лишь после настойчивых увещеваний управляющего делами Патриархии протоиерея Николая Колчицкого епископ-хирург пообещал Патриарху проповедовать только по всокресным и праздничным дням, ограничиваясь толкованием Библии. До конца дней святитель сохранил глубокое уважение и преданность Патриарху, неизменно говоря окружающим: «Патриарха надо жалеть, а не осуждать»[992].

С средины 1948 г. начались новые притеснения Православной церкви. Наступление на права верующих тревожили архиепископа Крымского, направившего Патриарху письмо с протестом против «абсолютного» запрещения обучения детей основам веры Христовой (показательно, что с ответом Патриарха от 18 января 1949 г. ознакомились 15 высоких партийно-государственных деятелей)[993].

С момента прибытия в Крым и до самой смерти святитель Лука находился под негласным наблюдением органов госбезопасности. После создания в 1946 г. Министерства государственной безопасности (МГБ) СССР в его составе существовал отдел «О» – по «борьбе с антисоветскими элементами из числа духовенства, церковников и сектантов». Соответственно, в Управлении МГБ (УМГБ) в Крымской области работало отделение «О» (затем – 4-е отделение 2-го, контрразведывательного, отдела), осуществлявшее в том числе негласную агентурно-оперативную разработку архиепископа Луки.

После создания КГБ при СМ СССР, с 1954 г., «церковниками и сектантами» занималось 3-е отделение 4-го отдела (секретно-политического) областного УКГБ (к середине 1955 г. в отделе работали 15 оперативников, по этой же линии имелись группы в аппаратах уполномоченных КГБ в Ялте, Севастополе, Евпатории, Керчи и Феодосии). В антирелигиозном отделении работало трое сотрудников во главе с майором Уткиным, «куратором» РПЦ выступал оперуполномоченный капитан Батяев. К июлю 1955 г. отдел располагал 14 агентами по линии разработки РПЦ, причем трое священников были привлечены к негласному сотрудничеству за истекший год. Велись дела-формуляры на 6 священников и 3 участников «церковного актива»[994].

Интересно, что владыка прибыл в Крым в разгар служебного разбирательства по поводу кричащих злоупотреблений властью начальника областного Управления МГБ генерал-лейтенанта Петра Фокина (1900–1979, практически всю войну проведшего руководителем госбезопасности Крыма). Как показало расследование, заслуженный чекист Фокин довел до «запущенного состояния» агентурную и следственную работу на полуострове, а вместо прямых обязанностей «занялся устройством своего личного благосостояния». Четыре месяца, отмечалось в приказе главы МГБ СССР Виктора Абакумова от 8 августа 1946 г. № 00317, генерал фактически не появлялся на работе «по болезни», а на самом деле – «проводя время на охоте и прогулках по Черноморскому побережью Крыма». Работая в Германии (Фокин был начальником оперативного сектора НКВД в провинции Бранденбург. – Прим. авт.), приобрел «большое количество дорогостоящих вещей, ценностей и автомашин». В Крыму же тратил казенные средства на ремонт особняка, присваивал незаконно изъятые при арестах вещи. Не отставал от шефа начальник Ялтинского горотдела МГБ подполковник Николай Мусатов. Помимо «присвоения вещей» репрессированных, предприимчивый офицер открыл мастерскую по шиномонтажу, продавал на рынках продукты из подсобного хозяйства УМГБ[995]. П. Фокина долгое время держали в распоряжении министра, а затем перевели заместителем начальника УМГБ Бобруйской области. Правда, в конце 1951 г. окончательно уволили «по болезни». В Симферополь же прибыл новый начальник – генерал-майор Георгий Марсельский.

Агентурное дело «Мракобес»

В духе тогдашних идеологических установок делу-формуляру № 6291 на ученого европейского уровня присвоили условное наименование «Мракобес» с «окраской» – «церковно-православная контрреволюция»[996]. Агентура «добыла» первый том машинописи проповедей иерарха. По отношению к выдающемуся хирургу, спасшему множество солдатских жизней, лауреату Сталинской премии в чекистских документах, применялись определения типа «вражеская деятельность». Об архиепископе (которого чекисты упорно именовали «поляком», видимо, чтобы подчеркнуть его «неблагонадежность») в одной из чекистских справок писалось: «более 30 лет тому назад впал в религиозный фанатизм и стал активным служителем религиозного культа», был трижды судим, 11 лет провел в тюрьмах и ссылках. «Будучи антисоветски настроен, Лука активно выступает против материалистического учения, проявляет антисоветские суждения и принимает активные меры к оживлению деятельности духовенства и церкви»[997].

Раздражение чекистов твердой позицией владыки можно было понять, ведь привлечение к негласному сотрудничеству и оперативное использование епископата являлись важным показателем оценки Киевом эффективности работы региональных Управлений МГБ – КГБ. В материалах оперативных совещаний в КГБ Украины по религиозной линии (середина 1950-х гг.) ставился в пример активной работы по епископату лишь заместитель начальника Одесского УКГБ полковник Юферов, периодически встречались с негласными помощниками-архиереями начальники УКГБ Кировоградской, Запорожской, Днепропетровской, Дрогобычской и Станиславской областей, начальник Львовского управления принял епископа лишь один раз. Остальные же, констатировал документ, «не знают агентуры из числа епископата… Эти товарищи, как видно, не понимают, что если правильно строить работу с агентурой из числа епископата… и умело ее воспитывать, можно добиться больших результатов по сокращению и разложению религиозных общин и проведению религиозной политики в нужном нам направлении»[998].

Страница информационного сообщения Крымского УМГБ в Москву о наблюдении за архиепископом Лукой

Агенты и осведомители работали, увы, в самом близком окружении святителя. Агент «Солнцев» работал личным водителем иерарха, «Вологодский» трудился в канцелярии Крымской епархии (контролируя и переписку архиерея). Был завербован ряд священников и диаконов (которым в противном случае грозили репрессивные меры), агентура «подводилась» к близким к архиерею священнослужителям и мирянам, сопровождала владыку в поездках по крымским приходам (агенты «Иерусалимский», «Дроздовский» и др.). Источник «Семенов» служил настоятелем храма одного из курортных городов.

Ничего не ускользало от внимания соглядатаев. Сообщалось, например, что в Ялте владыку посетил академик В. Филатов и имел с ним «уединенную продолжительную беседу». Посетив совместно с архиереем Ялтинский собор, выдающийся офтальмолог причастился у него[999]. Общение двух светил медицины отслеживалось и в дальнейшем. Так, сохранились сообщения о приезде теряющего зрение владыки в Одессу в августе 1952 г. (он останавливался у сына). Коллега-офтальмолог осмотрел своего духовного наставника[1000].

Православный академик

К слову отметим, что и на В. Филатова было накоплено немало дошедших до нас материалов оперативной слежки и агентурных сообщений, для контрразведки интерес представляло все – от посещений возглавляемого им института зарубежными делегациями до увлечения ученого спиритизмом[1001]. В 1940–1950-х гг. УМГБ по Одесской области[1002] вело на ученого дело-формуляр (агентурную разработку) «Старик», внимательно отслеживая и блокируя научные контакты с зарубежными учеными[1003], изучая его окружение, включая общение с приезжавшим в Одессу на отдых Патриархом Алексием І и архиепископом Лукой. Объектом агентурной разработки не скрывавший своих антикоммунистических взглядов и религиозности ученый стал с начала 1920-х гг., проходя по разработкам Одесского оперотдела ГПУ «Черный ворон» (заведена в 1924 г.), «Твердолобые» (1927 г.), «Участник» (1931 г.). В 1926 г. появилось и дело-формуляр «Филатов». В 1931 г. несколько месяцев провел под арестом по ложному обвинению в принадлежности к «контрреволюционной военно-офицерской организации» и «Комитету общественной безопасности» (в рамках печально известного общесоюзного дела «Весна» на дореволюционное офицерство). В дальнейшем он регулярно направлял посылки заключенным на Соловки, устраивал у себя пострадавших от преследований власти коллег[1004].

Даже на допросах Филатов заявлял о непримлемости для него «материалистических» взглядов, навязываемых новой властью. Разработка полна зафиксированными агентурой высказваниями: «Пострадать за Христа – это благо» (январь 1926 г.); «как истинный сын Православной церкви и истинный христианин я верю в Бога, а вера в Бога обязывает верить в чудеса». В 1930 г. совместно со своим другом, архимандритом Геннадием, хотел открыть в монастыре клинику с научным сектором, набрать персонал из монахов и оказывать помощь малоимущим. Особо теплые и духовно полезные отношения установились у ученого со знаменитым одесским священником, «старцем в миру», протоиереем Ионой Атаманским (1855–1924), настоятелем портовой Свято-Николаевской церкви – Владимир Петрович считал, что метод тканевой терапии (пересадки тканей) открыт им «с помощью молитв отца Ионы»[1005].

Видимо, только высочайший научный авторитет и известность в мире спасали Филатова от расправы за «антисоветские взгляды», констатацию «стремления Сталина стать диктатором в СССР» или высказывания по поводу смерти Ф. Дзержинского: «Остальные главари советской власти последовали бы на отдых за Дзержинским и нам бы дали отдохнуть в конце концов». Чего стоили сентенции «освещавшей» его не менее 20 лет агента «Мудрой»: «Только сволочь может поступить в партию большевиков. Мы до самой смерти обречены жить под игом большевизма. Советский режим для меня утомителен, отношусь к типу идеалистических и религиозных людей…»

О душевном состоянии врача с мировым именем красноречиво свидетельствуют зафиксированные агентом его слова конца 1920-х гг.: «Единственное забвение от ужасной действительности нахожу в молитве. Умоляю Всевышнего ниспослать интеллигенции освобождение от ее невыносимых страданий», мечтал он и об «истинном христианском социализме». Все же стоит отметить, что ученого берегли, он не был репрессирован. Стал Героем Социалистического Труда, членом АМН СССР и АН УССР, кавалером четырех орденов Ленина и лауреатом Сталинской (Государственной) премии. Ему «позволялось» заниматься хорошо оплачиваемой частной практикой – несмотря на «сигналы» конфидентов.

В то же время, будучи в принципиальной идейно-духовной оппозиции к власти, ученый оставался патриотом Отчизны. В документах спецслужбы отмечалось – в 1919 г. отказался выехать за рубеж, стать эмигрантом: революция была нужна для избавления от царизма, заявил Филатов. Сам же он желает остаться и трудиться на благо своего народа, возмущаясь при этом поведением тех, кто в трудную минуту оставил Родину.

В откровенных беседах с коллегой («квалифицированным агентом «Усовым», которого академик иногда просил переправить письма архиепископу Луке в Крым) Владимир Петрович выражал сожаление по поводу упадка богословской мысли в СССР, получал от него «Журнал Московской патриархии», просил достать ему труды блаженного Августина. Радовался, что раздобыл двухтомник работ святителя Игнатия Брянчанинова и «Добротолюбие». Жаловался, что «среди современной интеллигенции у него нет близких друзей, так как мало людей, всесторонне развитых и образованных, чутких, понимающих духовные запросы мыслящего человека».

В. Филатов неоднократно встречался с Алексием І в его одесской летней резиденции. Сохранилось донесение агента «Петрова» о встрече Святейшего с В. Филатовым 2 июля 1950 г. Ученый рассказывал об успешной поездке в Москву и лекциях в Академии медицинских наук СССР, о том, что лично И. Сталин (которого хирург избавил от глаукомы) проявивил внимание к трудам основателя методов тканевой терапии и пересадки роговицы глаза, сделав внушение Н. Хрущеву за недостаточную поддержку одесского института офтальмологии. В город немедленно прибыли члены правительства УССР, министр здравоохранения Медведь, трое членов ЦК КП(б)У, изучившие проблемы института, Филатову пообещали финансирование, составили списки на закупку обрудования.

Академик В.П. Филатов беседует с Предстоятелем РПЦ Алексием І (1952 г.)

Постепенно беседа перешла на духовные темы. Отвечая на вопросы Патриарха, ученый рассказал о случаях исцеления от иконы великомученика и целителя Пантелеимона. «Я сам, – подчеркнул академик, – когда-то испытал себя в руках Божих. У меня было большое испытание в жизни, меня ожидало большое несчастье. И вот я почувствовал, что меня как младенца держит на своих руках Всемогущее существо, Бог. Я испытывал это несколько минут». «Наука до души не достает, наука за пределы физического мира не выходит, – рассуждал ученый. – Я держусь взглядов апостола Павла, который говорит: “дух, душа и тело”». Как мы знаем, именно такое название получила и книга святителя Луки, единомышленника академика Филатова (о владыке Луке они также вспоминали в беседе с Патриархом).

Окаянные дни

…24 августа 1952 г. крымский архиеерей посетил Патриарха Алексия І, традиционно пребывавшего в это время в своей одесской резиденции, общался и с другими иерерахами РПЦ. Как сообщал агент МГБ «Петров», архиепископ Лука рассказал о подготовке им нового труда по хирургии, уже составленных семи томах текстов проповедей. Доверительно поделился с «источником» и творческими планами по написанию книги «Дух, душа и тело» (к тому времени уже накопилось 140 страниц рукописи), посетовал: труд лежит как балласт, такие мысли в наши дни не одобряются[1006].

Понимая фарс безальтернативных выборов в Верховный Совет РСФСР, владыка Лука не мог скрыть своего раздражения. Как информировал агент «Бойкий», посетив в декабре 1946 г. избирательный участок, поднадзорный епископ не скрывал перед окружением отрицательного отношения: иду на выборы, но «досадно мне здесь, пойдемте отсюда скорее… У, окаянные!»[1007].

Однако необходимо отметить, что владыка Лука действительно не был врагом Советскому государству как таковому (помня и слова апостолов о том, что всякие высшие власти от Бога установлены и нет власти не от Бога). Помимо неустанного труда в годы войны, он активно включился в антивоенное движение за предотвращение теперь уже ядерной войны. Как сообщал агент МГБ «Евстафьев», проповедь архиепископа Крымского на Крещение 1947 г. была выдержана в патриотическом духе: «ни в одном государстве так не воплотилась правда Божия, как в постановлениях и решениях советского правительства», его предложениях по разоружению. Слова архиерея даже неоднозначно восприняли отдельные прихожане. Так, врач Марина Кузьмина, сообщал оперативный источник, недоумевала: «Неужели и он продался НКГБ! Нет! Не может этого быть!»[1008]

Чекисты фиксировали, что Крымский архипастырь сознательно приближает к себе и назначает на приходы священников, прошедших через ГУЛАГ, и брали этих «авторитетных и ревностных служителей» в оперативную разработку[1009]. Нарекания со стороны уполномоченного по делам религиозных культов и опасения чекистов вызывали желание правящего архиерея приблизить к себе священников с дореволюционным стажем, добротным духовным образованием, пострадавших от притеснений атеистической власти. Среди них, по понятным причинам (прежде всего – в силу страшных физических потерь клира от незаконных репрессий), преобладали переселенцы из западных областей Украины, в первую очередь с исконно православной Волыни. К 1955 г. в епархии служило 10 таких священников (которых архиепископ «перетянул за 2–3 года», общавшихся между собой и имевших, по утверждению чекистов, связи с украинскими националистами и антисоветские убеждения). Не всегда гладко складывались и отношения между этой категорией иереев и местными священниками[1010].

В этом отношении у владыки Луки были «коллеги» по епископату, также предпочитавшие «старые» кадры священников из западного региона республики. Показателен пример епископа Черниговского и Нежинского Иакова[1011], объекта постоянной оперативной разработки МГБ, подозревавшего его в принадлежности к «церковно-монархическому подполью ИПЦ». В 1949–1952 гг., отмечало Черниговское УМГБ, епархиальный архиерей переместил «на лучшие места» в области 11 священников и 3 иеромонахов из Западной Украины[1012].

Отметим, что приход «западников», как они именовались в документах, на приходы к востоку от Збруча, в целом составлял предмет оперативного мониторинга МГБ – КГБ УССР. Дело усугублялось и отдельными проявлениями националистических настроений со стороны галичан – переселенцев по трудовому набору. Так, сообщалось в отчете Крымского УКГБ от 1 июня 1955 г., переселенец Иван Т. из Станиславской области в Ялтинском районе создал вокруг себя группу из молодых галичан, «распевает националистические песни», агенту «Кравченко» рассказал о своем пребывании в подполье ОУН (среди «настоящих партизан») и грозился в случае войны с США уйти в подполье и убивать русских[1013].

Были, однако, и иные случаи, вызванные последствиями политики оккупационных властей. В частности, по делу-формуляру разрабатывался священник из Старо-Крымского района Николай Ольшанский, арестованный 25 апреля 1947 г. за сотрудничество с агрессором. Материалы разработки показали, что он добровольно поступил переводчиком в жандармерию, «по заданию немцев» стал священником в Феодосии и выступал с «антисоветскими проповедями»[1014].

В окружении владыки особое беспокойство антирелигиозного подразделения Крымского УМГБ – УКГБ вызывал секретарь епархии, протоиерей Виталий Карвовский, поставленный и благочинным храмов Симферопольского района. Уроженец Подолии, в годы войны состоявший в Украинской автокефальной православной церкви (УАПЦ), по данным КГБ – поддерживавший связь с подпольем ОУН. Национально сознательный украинец, заявивший в беседе с информатором органов госбезопасности: «мы должны помнить, что мы украинцы». Для разработки В. Карвовского, служившего в Крыму с 1952 г., привлекли к негласному сотрудничеству под псевдонимом «Немо» одного из благочинных Крымской епархии[1015].

На В. Карвовского завели дело-формуляр (судя по плану агентурно-оперативной работы УКГБ на второй квартал 1955 г., дело относилось к числу приоритетов служебной деятельности), подвергали негласной перлюстрации переписку (выявившую его контакты со священниками, отбывавшими срок в лагереях). Отмечалось, что он родился в 1889 г. в г. Изяславе Хмельницкой области. Во время гитлеровской оккупации митрополитом-автокефалистом Поликарпом (Сикорским) был назначен благочинным УАПЦ, служил панихиды на символических могилах украинских повстанцев, поддерживал связь с руководителями подпольных ячеек ОУН «Крылачем» и «Кузьменко». Для разработки Карвовского в дело ввели агентессу «Федорову» (быстро вошедшую в доверие к пастырю, но вскоре отстраненную от разработки за «неправильное поведение») и негласных помощников КГБ «Римского» и «Игоря», священников-«западников»[1016].

Подчеркнем, что отец Виталий был обречен на пристальное внимание спецслужбы уже хотя бы в силу автокефалистского прошлого. Достаточно сказать, что в одной лишь Волынской области к началу 1953 г. арестовали свыше 60 бывших иереев УАПЦ времен войны, а 27 разрабатывались по делам-формулярам[1017].

Тревожил чекистов-«религиоведов» и рост популярности архиепископа Луки среди молодежи, студентов, интеллигенции (отмечалось, что молодежь составляла 10–12 % прихожан на Пасху 1949 г. при общем значительном росте числа молившихся, по сравнению с 1948 г., в Керчи в два раза, в Симферополе – с 5800 до 9000, в Севастополе – с 2600 до 6500 и т. д.)[1018].

Как отмечалось в докладе о работе отделения «О» УМГБ за апрель 1947 г., его проповеди в кафедральном соборе Симферополя (ныне – Свято-Троицкий собор, где выставлены для церковного почитания мощи святителя Луки) «пользуются большим авторитетом среди верующих и даже среди некоторой части медицинского персонала», число верующих растет, приходит «много студентов Симферопольского медицинского института и медицинских работников, которым Лука читал лекции о «гнойной хирургии». Приводились слова студентки П. Калашниковой – «я сейчас чувствую себя настоящей христианкой». Студентка А. Белобородова (по свидетельству информаторов МГБ) говорила: «Мне очень понравилась церковь. Было очень много студентов из нашего института. Хор замечательный, особенно интересно было видеть нашего хирурга – лауреата Сталинской премии»[1019].

В конце концов, 6 мая 1947 г. начальник УМГБ генерал-майор Марсельский информировал областной комитет партии «о влиянии архиепископа Луки на студентов Симферопольского медицинского института и медицинский персонал». Сообщалось, что на основе информирования УМГБ, обком партии указал руководству медицинского института «впредь избегать пользоваться лекциями архиепископа Луки»[1020]. После этого, как знаем мы теперь, профессор окончательно потерял возможность нести свои фундаментальные знания и колоссальный хирургический опыт коллегам и будущим врачам.

Агенты и осведомители работали, увы, в самом близком окружении святителя. В противном случае грозили репрессивные меры. Агентура «подводилась» к близким к архиерею священнослужителям и мирянам, сопровождала владыку в поездках по почти 60 крымским приходам[1021].

Одновременно негативная или предубежденная информация о главе епархии шла в Москву и по линии уполномоченного Совета по делам религии в Крымской области – «реакционер и большой фанатик, стремящийся к разжиганию религиозности», «архиепископ Лука продолжает оставаться реакционером, которого в благоприятный момент при наличии надлежащего повода необходимо подвергнуть изоляции»[1022]. Иначе говоря – не исключался новый арест.

В 1954–1958 гг. ряд решений ЦК КПСС и правительства СССР закрепил курс на новые гонения и полную ликвидацию Православной церкви в процессе «коммунистического строительства». Лишь за 1958 г. в Крыму «при помощи агентуры» закрыли два храма и выслали за пределы области 4 священника. Органы КГБ прибегли к грубым способам компрометации владыки и создания невыносимых условий для архипастырского служения. В частности, в 1956 г. в кафедральном соборе при помощи негласных помощников сколотили «оппозиционную группу» во главе с бывшим старостой Сизарем. Они умело использовали факт нанесения побоев священником Довбенко сторожу Ф. Рябых[1023]. Неблаговидную историю удалось раздуть, собор потерял до половины прихожан. Одновременно враждебного архиепископу священника Зубова («случайного в церкви человека») из Бахчисарая уговорили снять сан и выступить с «разоблачительными» статьями в газетах[1024].

В документах, подготовленных новым уполномоченным Совета по делам РПЦ в Крыму А. Гуськовым, по отношению к правящему архиерею стали появляться оскорбительные и политически чреватые определения, присущие худшим годам гонений на православие. Владыка именовался (27 мая 1960 г.) «не в меру властным, самолюбивым, деспотичным стариком, …возомнившим себя, пользуясь прошлыми заслугами… удельным князьком Крымской епархии, …ярым монархистом»[1025].

Несмотря на постоянное давление представителей власти и обструкцию официальной медицины, падающее из-за помутнения хрусталика зрение, владыка Лука придерживался своего распорядка дня. В кабинете царила простая обстановка, много икон, портреты Сталина и Патриарха покойной красавицы-жены кисти самого епископа. Утром – умывание с тщательным хирургическим мытьем пальцев «по Спасокукоцкому», зарядка. Чтение прессы и книг до обеда. После – отдых. С 16 до 17 ч прием больных. Вечером – прогулка вдоль берега речушки Салгир. Вечером до 23 ч усердно занимался с медицинской литературой и хирургическими атласами, писал проповеди[1026].

Святитель-хирург

Архиепископ Лука произнес свою последнюю проповедь в Прощеное воскресенье 1960 г. 11 июня 1961 г., в День Всех Святых, в земле Российской просиявших, В. Войно-Ясенецкий скончался в 6 ч. 45 мин. «Не роптал, не жаловался. Распоряжений не давал. Ушел от нас утром…» – писала личный секретарь владыки Елена Лейкфельд[1027].

22 ноября 1995 г. архиепископ Симферопольский и Крымский Лука определением Синода Украинской православной церкви причислен к лику местночтимых святых. В марте 1996 г. при стечении 40 тыс. верующих состоялось обретение святых мощей владыки, которые в настоящее время почивают в Свято-Троицком кафедральном соборе Симферополя. Выступая на панихиде, архиепископ Симферопольский и Крымский Лазарь подчеркнул: «Впервые на крымской земле происходит событие исключительной важности. Яркая личность архиепископа Луки видится нам сегодня спасительным маяком, к которому каждый из нас должен направлять свой взор, по которому должны ориентироваться общественные силы, ищущие возрождения нашего народа».

Также владыка Лука канонизирован как местночтимый святой Красноярской епархией РПЦ. В 2000 г. святитель-хирург Архиерейским собором Русской православной церкви прославлен как исповедник (пострадавший за веру, но промыслом Божьим выживший) в сонме новомучеников и исповедников российских. Дни памяти – 29 января, 29 мая (по Юлианскому календарю). Почитается как святой другими поместными церквями, в частности Элладской.

В 2001 г. из Греции в Симферополь привезли серебряную раку для его мощей. 14 июля 2008 г. стал (посмертно) почетным гражданином Переславля-Залесского. Создано «Общество православных врачей России» имени профессора Войно-Ясенецкого.

Украинской православной церковью учрежден Орден святителя Луки Крымского.

Интересно, что толчок к юридической реабилитации незаконно репрессированного ученого дал его внук, доктор экономических наук, председатель комитета Государственной Думы России В.А. Лисичкин. В апреле 2000 г. последовала полная реабилитация В.Ф. Войно-Ясенецкого по четырем открытым против него (в 1923, 1924, 1930, 1937 гг.) уголовным делам[1028].

Для увековечения памяти святителя-хирурга сделано немало:

• в Российском национальном медико-хирургическом центре имени Н.И. Пирогова создана клиника гнойно-септической хирургии им. В.Ф. Войно-Ясенецкого (Архиепископа Луки) и поставлен ему памятник;

• Красноярский государственный медицинский университет носит имя профессора В. Ф. Войно-Ясенецкого;

• имя хирурга присвоено городской больнице Тамбова;

• памятник свт. Луке установлен в г. Симферополе, при доме, где он жил, воздвигнута часовня, а на территории Свято-Троицкого женского монастыря действует музей о жизни и деятельности святителя-хирурга со множеством принадлежавших ему вещей;

• установлены памятные доски в клиниках Красноярска и Тамбова, в военном госпитале Симферополя;

• функционирует церковь в Одесском национальном медицинском университете и часовня святителя Луки в 3-й городской больнице Одессы.

На корпусах Киевского национального медицинского университета имени А.А. Богомольца установлены памятные доски свт. Луке. Экспонаты, повествующие о деятельности славного выпускника альма-матер, архиепископа Луки Крымского, представлены в музее истории этого учебного заведения. Образ святителя-хирурга занял достойное место в Портретной галерее выдающихся ученых Национального медицинского университета имени А.А. Богомольца, созданной в 2009 г.

Все дети профессора пошли по его стопам и стали медиками. Сыновья Михаил и Валентин (1913–1992, видный патологоанатом) – доктора медицинских наук; Алексей – доктор биологических наук, дочь Елена – врач-эпидемиолог. Внуки и правнуки тоже стали учеными. Кандидат медицинских наук Войно-Ясенецкая Ольга Валентиновна (1942–2001) стала создателем Одесского областного патологоанатомического бюро, Войно-Ясенецкий Алексей Михайлович – профессор-уролог, директор Центра урологии. Правнучка Татьяна – врач-реаниматолог.

Примечания

1

Леонов Николай Сергеевич (род. 1928). Генерал-лейтенант в отставке. Доктор исторических наук, профессор. В разведывательной службе КГБ с 1958 г., работал личным переводчиком Фиделя Кастро во время его визита в СССР, состоял в дружеских отношениях с лидерами Кубинской революции. Начальник аналитического управления Первого главного управления (ПГУ, внешняя разведка) КГБ СССР (с 1973), с 1983 г. – заместитель начальника ПГУ КГБ СССР, начальник Аналитического управления КГБ СССР (1991). Ученый-латиноамериканист, автор ряда книг. Православный христианин, о его воцерковлении писал духовник разведчика, епископ Егорьевский Тихон (Шевкунов). См.: Архимандрит Тихон (Шевкунов). Несвятые святые и другие рассказы. М.; Симферополь, 2012. С. 284.

(обратно)

2

Нарочницкая Н.А. Россия и русские в современном мире. М.: Алгоритм, 2009. С. 39.

(обратно)

3

См.: Політичні репресії в Україні (1917–1980 pp.). Бібліографічний покажч. / авт. вступ. статей: С. Білокінь, Р. Подкур, О. Рубльов. Житомир, 2007; Андрухів І.О. Політика радянської влади у сфері релігії та конфесійне життя на Прикарпатті в 40–80-х роках ХХ століття. Івано-Франківськ, 2006; Бабенко Л.Л. Радянські органи державної безпеки в системі взаємовідносин держави і православної церкви в Україні (1918 – середина 1950-х рр.). Полтава, 2014; Бажан О. Випробування вірою: Боротьба за реалізацію прав і свобод віруючих в Україні в другій половині 1950-х – 1980-ті рр. К., 2000; Боцюрків Б. Українська Греко-католицька Церква і Радянська держава (1930–1950). Львів, 2005; Войналович В.А. Партійно-державна політика щодо релігії та релігійних інституцій в Україні 1940–1960-х років. К., 2005; Волошин Ю.В. Українська православна церква в роки нацистської окупації (1941–1944 рр.). Полтава, 1997; Грідіна І.М. Православна церква в Україні під час Другої світової війни 1939–1945рр.: людський вимір: дис. … канд. іст. наук: 07.00.01 / Донецький національний ун-т, 2001; Ліквідація УГКЦ (1939–1946). Документи радянських органів державної безпеки: в 2 т. К., 2006; Лисенко О.Є. Церковне життя в Україні 1943–1946. К.: Ін-т історії України НАН України, 1999; Мицик Ю. А., Бажан О.Г., Власов В.С. Антирелігійна кампанія 1950–1960-х рр. К., 2008; Михайлуца М.І. Православна церква на Півдні України в роки Другої світової війни (1939–1945). Одеса, 2008; Пащенко В.О., Киридон А.М. Більшовицька держава і православна церква в Україні. 1917–1930-ті роки. Полтава, 2004; Пащенко В.О. Православна церква в тоталітарній державі. Україна 1940 – початку 1990-х років. Полтава, 2005; Політичний терор і тероризм в Україні: Історичні нариси. К., 2002; Радянська влада та православна церква на Чернігівщині у 1919–1930 рр.: зб. документів і матеріалів / вип. ред. Р.Б. Воробей; упорядники А.В. Морозова, Н.М. Полетун. Чернігів, 2010; Репресована церква: Про трагічну долю Української Греко-Католицької Церкви. Дрогобич, 1994; Сурмач О.І. Греко-Католицька Церква в період німецького окупаційного режиму в Україні (1941–1944 рр.): дис. … канд. іст. наук: 07.00.01 / Львівський національний ун-т ім. Івана Франка. Л., 2001; Сердюк Н.С. Репресії радянських органів державної безпеки щодо української греко-католицької церкви в 1944–1949 рр.: дис. … канд. іст. наук: 07.00.01 / Київський національний ун-т ім. Тараса Шевченка. К., 2006; Стоцький Я. Держава і релігія в західних областях України: конфесійні трансформації в контексті державної політики 1944–1946 рр. К., 2008; Червоний терор проти духовенства і віруючих на Східній Волині (Житомирщині) у 20–30-х роках ХХ ст.: архівні документи та матеріали / упоряд. С.І. Жилюк. Рівне, 2003; Форостюк О.Д. Правове регулювання державно-церковних відносин у радянській Україні в 1917–1941 роках (на матеріалі Донецького регіону): дис… канд. юрид. наук: 12.00.01. Луганськ, 2001; Ярема Р., протоиерей. Львовский Церковный Собор 1946 года в свете торжества Православия в Западной Украине. К.: КИТ, 2012; и многие другие.

(обратно)

4

См. обзор подобных наиболее ценных дел: Отраслевой государственный архив СБ Украины. Ф. 13. Д. 511.

(обратно)

5

Бычков С. Чекистский «игумен» Евгений Тучков [электронный ресурс: -orthodox.org].

(обратно)

6

Смыслов О. Богоборцы из НКВД [электронный ресурс: -reading.club].

(обратно)

7

Доклад начальника VI отделения Секретного отдела ГПУ Е.А. Тучкова. 30 октября 1922 г. [электронный ресурс: ].

(обратно)

8

Цыпин В., протоиерей. Русская церковь (1917–1925 гг.). М.: Издательство Крутицкого подворья, 1996. С. 392–393.

(обратно)

9

Архивы Кремля. М.: РОССПЭН; Новосибирск: Сибирский хронограф, 1998. Кн. 2: Политбюро и церковь. 1922–1925 гг. С. 355–356.

(обратно)

10

Агабеков Г. Секретный террор Сталина. Исповедь резидента [электронный ресурс: ].

(обратно)

11

Тот, кто разрушал церковь и гноил священников на Соловках [электронный ресурс: ].

(обратно)

12

Коскелло А. Священномученик Петр (Полянский): недипломатичный архиерей [электронный ресурс: ].

(обратно)

13

Бабенко Л.Л. Радянські органи державної безпеки в системі взаємовідносин держави і православної церкви в Україні (1918 – середина 1950-х рр.). Полтава: АСМІ, 2014. С. 163–164.

(обратно)

14

См.: Известия ЦК КПСС. 1989. № 11. С. 52–53; Васильева О.Ю. Русская православная церковь в политике советского государства в 1943–1948 гг. М.: ИРИ РАН, 2001. С. 109.

(обратно)

15

Бычков С. Большевики против Русской церкви [электронный ресурс: -credo.ru].

(обратно)

16

Левитин А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. М.: Крутицкое Патриаршее подворье, 1996. 670 с.

(обратно)

17

ОГА СБУ. Ф. 12. Д. 5037. Т. 1. Л. 38.

(обратно)

18

ОГА СБУ. Ф. 12. Д. 5037. Т. 3. Л. 25.

(обратно)

19

К середине 1920-х гг. 2-й отдел Генштаба Польши состоял из 1-го (организационного), 2-го учетного отделений, 3-е отделение имело шесть «рефератов» с функциями внешней разведки и контрразведки («офензивы и дефензивы»), 4-е (диверсионное) отделение ведало заброской в УССР и Белоруссию вооруженных отрядов, в том чисте подчиненных ППШ. «Двуйка» имела шесть периферийных органов («экспозитур»), ведших разведку в смежных государствах. 5-я экспозитура во Львове ведала разведывательно-подрывной работой в советской Украине. См.: ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 445. Л. 20–20 об.

(обратно)

20

Подробнее об этих событиях см.: Останній парад вояків УНР // Вєдєнєєв Д.В., Шевченко С.В. Розвіяні міфи: історичні нариси і статті. К.: Фенікс, 2010. С. 73–82.

(обратно)

21

См. подробнее: Крепкий «Тютюн» для атамана // Веденеев Д. Украинский фронт в войнах спецслужб: Исторические очерки. К.: К.И.С., 2008. С. 34–55.

(обратно)

22

Подсчитано автором по книге: Золотарьов В. ЧК – ДПК – НКВС на Харківщині: люди та долі. 1919–1941. Харків: Фоліо, 2003. С. 388–452.

(обратно)

23

Антонов В.С. Поэт и чекист // Независимое военное обозрение. 2011. 26 авг.

(обратно)

24

Работа А. Ваксберга цитируется по книге: Кара-Мурза С.Г. Евреи, диссиденты и еврокоммунизм. М.: Алгоритм, 2002.

(обратно)

25

Судоплатов А.П. Тайная жизнь генерала Судоплатова: Правда и вымыслы о моем отце. М.: Современник; Олма-Пресс, 1998. Кн. 1. С. 39–40.

(обратно)

26

Шаповал Ю.І., Пристайко В.І., Золотарьов В.А. ЧК – ГПУ – НКВД в Україні: особи, факти, документи. К.: Абрис, 1997. С. 139–140; Шаповал Ю.І., Золотарьов В.А. Всеволод Балицький. Особа, час, оточення. К.: Стилос, 2002. С. 67–68.

(обратно)

27

Бутовский полигон. М., 2009. С. 34; Бутовский полигон. 1937–1938 гг. Книга Памяти жертв политических репрессий. Вып. 8. М.: Альзо, 2007. С. 102–103.

(обратно)

28

Петров Н. Человек в кожаном фартухе // Новая газета. 2010. 21 окт.; Сопельняк Б. Палачи // Совершенно секретно. 1996. № 10. С. 14–15.

(обратно)

29

Шкаровский М.В. Русская православная церковь в ХХ веке. М.: Вече; Лепта, 2010. С. 60.

(обратно)

30

Протодиакон Андрей Кураев приводит эти слова в своей книге «Христианство на пределе истории» по источнику: И даны будут Жене два крыла. М., 2002. С. 521–522.

(обратно)

31

Подробнее об этих процессах см.: Шкаровский М.В. Русская православная церковь в ХХ веке… С. 45–63.

(обратно)

32

Рубльова Н. Репресії проти «церковників» і «сектантів» в УРСР. 1917–1939 рр. // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2007. № 1. С. 207.

(обратно)

33

Анисимов В. О «положительном заряде» предательства. К 80-летию собора УАПЦ [электронный ресурса: ].

(обратно)

34

Дело патриарха Тихона // Отечественные архивы. 1993. № 6; Сафонов Д. В последние месяцы жизни святителя Тихона против него готовился новый судебный процесс [электронный ресурс: ]; Сафонов Д. К проблеме подлинности «Завещательного послания» патриарха Тихона [электронный ресурс: ].

(обратно)

35

Архивы Кремля. Политбюро и Церковь. 1922–1925. М.; Новосибирск: РОССПЭН, Сибирский хронограф, 1997. Кн.1. С. 9.

(обратно)

36

О ходе этого варварского процесса в Украине см. подробнее: Бабенко Л. Участь органів ВЧК – ГПУ у вилученні церковних цінностей на початку 1920-х рр. // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2004. № 1–2. С. 410–428; Верига В. Конфіскація церковних цінностей в Україні в 1922 р. Нью-Йорк; Торонто, 1996.

(обратно)

37

Ченцов В.В. Політичні репресії в Радянській Україні в 20-ті роки. Тернопіль, 1999. С. 233; Центральный государственный архив общественных объединений Украины. Ф. 1. Оп. 20. Д. 995. Л. 1.

(обратно)

38

Радянська влада та православна церква на Чернігівщині у 1919–1930 рр.: зб. документів і матеріалів. Чернігів, 2010. С. 308–310.

(обратно)

39

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 20. Д. 748. Л. 61.

(обратно)

40

Рылкова Л.П. Биографические сведения о братии Киево-Печерской лавры, пострадавшей за Православную веру в XX столетии. К.: Типография Киево-Печерской лавры; Феникс, 2008. С. 39.

(обратно)

41

Архивы Кремля. Политбюро и Церковь. 1922–1925. Кн. 2. С. 360.

(обратно)

42

Забегайло О.Н. Духовное понимание истории. М.: Серебряные нити, 2009. С. 444.

(обратно)

43

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 20. Д. 2318. Л. 12; Д. 2006. Л. 83.

(обратно)

44

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 20. Д. 2318. Л. 4; Д. 2006. Л. 83; Жилюк С. «Нова церква». Обновленські ідеї і програми церковного реформування 20-х років ХХ ст. // Людина і світ. 2004. № 6. С. 44–48.

(обратно)

45

Киридон А.М. «Щоб вороги топили один одного…». Про причини церковних розколів у Радянській Україні 1920-х років // Людина і світ. 2004. № 6. С. 27.

(обратно)

46

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 445. Л. 29, 40.

(обратно)

47

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 16. Д. 2; Політичний терор і тероризм в Україні. ХІХ – ХХ ст. Історичні нариси. К.: Наукова думка, 2002. С. 305.

(обратно)

48

Комплекс документов советской спецслужбы о разработке УАПЦ опубликован в журнале «З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ». 2005. № 1–2; 2006. № 1–2; см. также: Преловська І. Переслідування та ліквідація УАПЦ (УПЦ) (1921–1938): огляд архівно-кримінальних справ ГДА СБУ та ЦДАГО України // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2009. № 1. С. 26–48.

(обратно)

49

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 20. Спр. 2318. Л. 2.

(обратно)

50

Рубльова Н. Невідома ділянка «антирелігійного фронту»: боротьба владних структур УССР проти римсько-католицької церкви, 1920-ті роки // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 1998. № 1–2. С. 228–243; ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 20. Д. 2006. Л. 83.

(обратно)

51

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 16. Д. 1450. Л. 1.

(обратно)

52

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 20. Д. 2006. Л. 83.

(обратно)

53

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 20. Д. 2318. Л. 17; Д. 2006. Л. 83.

(обратно)

54

ГПУ против УАПЦ. Методология уничтожения [электронный ресурс: ].

(обратно)

55

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 20. Д. 2318. Л. 42–44.

(обратно)

56

ОГА СБУ. Ф. 12. Д. 5037. Т. 3. Л. 78 об.

(обратно)

57

См.: З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2007. № 1. С. 16–17.

(обратно)

58

Бабенко Л. Застосування методів спецслужб у процесі ліквідації української автокефальної православної церкви (20-ті роки ХХ ст.) // Науковий вісник Чернівецького університету. 2004. Вип. 229–230. С. 43.

(обратно)

59

ОГА СБУ. Ф. 12. Д. 5037. Т. 1. Л. 23–24.

(обратно)

60

ОГА СБУ. Ф. 12. Д. 5037. Т. 3 Л. 78 об.

(обратно)

61

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 20. Д. 2318. Л. 40–41.

(обратно)

62

Доненко Николай, протоиерей. Макарий Кармазин [электронный ресурс: ]. // «Наследники Царства». Симферополь, 2000.

(обратно)

63

[Электронный ресурс: ].

(обратно)

64

Розтальний В. Митрополит-мученик // Голос України. 1992. 19 червня.

(обратно)

65

Шаповал Ю.І., Пристайко В.І., Золотарьов В.А. ЧК – ГПУ – НКВД в Україні: особи, факти, документи. К.: Абрис, 1997. С. 63, 490–491.

(обратно)

66

Бисер духовный. Великие подвижники ХХ века о спасении в современном мире. М.: Ковчег, 2010. С. 370.

(обратно)

67

О деле Александровского и его «общении» с С. Кариным см.: Рубка кадрів // Вєдєнєєв Д., Шевченко С. Українські Соловки. К.: ТОВ «УВПК “ЕксОб”», 2001. С. 158–164.

(обратно)

68

Приказом НКГБ УССР от 16 марта 1945 г. № 08 С. Карина назначили начальником Оперативной группы НКГБ УССР во Львове // ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 84. Л. 13.

(обратно)

69

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 72–74.

(обратно)

70

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 21. Л. 1–10.

(обратно)

71

Зарічний В. Лишитися чесним до кінця. Невідомі сторінки однієї чекістської біографії // Робітнича газета. 1989. 1 вересня; статья написана под псевдонимом покойным генерал-майором КГБ В. Шевчуком.

(обратно)

72

См. подробнее: Кривавий «Перелом» // Вєдєнєєв Д., Шевченко С. Українські Соловки… С. 184–185.

(обратно)

73

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 11946.

(обратно)

74

О деятельности и гибели «Орлика» см. подробнее: Так загинув провідник «Орлик» // Вєдєнєєв Д.В., Шевченко С.В. Розвіяні міфи: історичні нариси і статті. К.: Фенікс, 2010. С. 477–482.

(обратно)

75

ОГА СБУ. Ф. 11. Д. 8978.

(обратно)

76

Любопытно, что входило в полуголодной стране, где на зарплату помощника оперуполномоченного можно было тогда купить «на толкучке» бутылку водки, в праздничный паек «Апрельской» от 6 ноября 1944 г. По килограмму сала, мясных консервов, риса, шоколадных конфет, сахара, печенья; 5 кг муки, 2 кг рыбных консервов, 800 г масла, 0,5 кг кетовой икры, 600 г колбасы; по бутылке шампанского и вина; одеколон, духи, по куску туалетного и хозяйственного мыла, а также утка и 10 яиц.

(обратно)

77

Ход игры описан по: ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 89. Д. 115, 116; Ф. 11. Д. 8978; Ф. 60. Д. 11946; Білас І. Комуністична партія, НКГБ, Максим Рильський і служба безпеки Організації українських націоналістів // Літературна Україна. 1994. 24 березня; Веденеев Д., Шевченко С. Драма писателя и поединок спецслужб // Еженедельник «2000». 2000. 24 нояб. С. 24.

(обратно)

78

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Л. 25–26.

(обратно)

79

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 1639. Л. 1.

(обратно)

80

Савченко Сергей Романович (1904–1966), уроженец Скадовска. Народный комиссар, министр госбезопасности Украинской ССР в 1943–1949 гг., в 1951–1955 гг. – заместитель министра госбезопасности СССР. Генерал-лейтенант (1945). В 1955 г. в ходе «чистки» спецслужб от причастных к незаконным репрессиям уволен в запас «по служебному несоответствию».

(обратно)

81

9 октября 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР приговорен к высшей мере наказания. В тот же день расстрелян на спецобъекте для казней начальствующего состава «Коммунарка». Не реабилитирован как несущий непосредственную ответственность за массовые незаконные репрессии.

(обратно)

82

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 1039. Л. 1–4.

(обратно)

83

Архиепископ Крымский Лука (Войно-Ясенецкий) под надзором ГПУ – НКВД – МГБ: сб. документов / сост. А. Валякин. Симферополь: ГУ СБУ в АРК, 2010. С. 5; Бажан О. Репресії серед духовенства та віруючих в УРСР в часи «великого терору»: статистичний аспект // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2007. № 2. С. 15–17.

(обратно)

84

Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф. Москва и Восточная Европа. Власть и церковь в период общественных трансформаций 40–50-х годов ХХ века: очерки истории. М.: РОССПЭН, 2008. С. 58–59.

(обратно)

85

Одинцов М.И. Русская православная церковь накануне и в эпоху сталинского социализма. 1917–1953 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 226.

(обратно)

86

Васильева О.Ю., Соловьев И. Предисловие // Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 г.: сб. документов. М.: Изд-во Крутицкого подворья, 2009. С.7–8.

(обратно)

87

Приводя документальные свидетельства негласного сотрудничества с НКВД митрополита Виленского и Литовского Сергия (Воскресенского, 1897–1944), Патриаршего экзарха Прибалтики, священник Илья Соловьев и профессор Михаил Шкаровский верно подмечают, что в тех фатальных для РПЦ исторических условиях сотрудничество епископата с чекистами носило «характер “игр с дьяволом”» // Шкаровский М.В., Соловьев Илья, священник. Церковь против большевизма. Экзархат Московской патриархии в Прибалтике. 1941–1944. М., 2013. С. 27.

(обратно)

88

Рубльова Н. Репресії проти «церковників» і сектантів в УРСР. 1917–1939 // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2007. № 1. С. 219.

(обратно)

89

В Винницкой, Кировоградской, Донецкой, Николаевской, Сумской, Хмельницкой.

(обратно)

90

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 87.

(обратно)

91

Протоиерей Александр Ильяшенко. За веру и честь народную [электронный ресурс: ].

(обратно)

92

См. также: Вєдєнєєв Д.В., Лисенко О.Є. Релігійні конфесії України як об’єкт оперативної розробки німецьких і радянських спецслужб (1943–1945 рр.) // Український історичний журнал. 2012. № 4. С. 104–126; Вєдєнєєв Д.В. Органи державної безпеки СРСР і релігійні об’єднання в Україні під час Великої Вітчизняної війни // Наукові записки Інституту політичних і етнонаціональних досліджень ім. І.Ф. Кураса НАН України. 2010. № 4. С. 377–396; Вєдєнєєв Д.В. Релігійна ситуація в Україні в період Великої Вітчизняної війни та діяльність радянських органів державної безпеки по лінії Православної церкви // Православ’я – цивілізаційний стрижень слов’янського світу: збірник наукових праць. К.: Фенікс, 2011. С. 162–173.

(обратно)

93

Одинцов М.И. Русская православная церковь накануне и в эпоху сталинского социализма. 1917–1953 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 228.

(обратно)

94

Одинцов М.И. Русская православная церковь накануне и в эпоху сталинского социализма. С. 228–229; Шкаровский М.В. В области религии конечной целью идеологов нацизма было тотальное уничтожение христианской церкви [электронный ресурс: ]; по данной тематике см.: Одинцов М.И. Власть и религия в годы войны. Государство и религиозные организации в СССР в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 2005; Шкаровский М.В. Политика Третьего рейха по отношению к Русской православной церкви в свете архивных материалов 1935–1945 годов. М., 2003; Он же. Крест и свастика. Нацистская Германия и Православная церковь. М.: Вече, 2007; Волошин Ю.В. Українська православна церква в роки нацистської окупації (1941–1944 рр.). Полтава: Б.в., 1997; Гордієнко В.В. Німецько-фашистський окупаційний режим і православні конфесії в Україні // Український історичний журнал. 1998. № 3. С. 107–119; Мышенцев Н., Якунин В. Положение и деятельность Русской православной церкви в годы Великой Отечественной войны. Самара, 2001.

(обратно)

95

См.: Воробьевский Ю.Ю. Аненербе – оккультный меч рейха. М.: Яуза; Эксмо, 2004.

(обратно)

96

Цибулькін В.В., Лисюк І.П. СС-Аненербе: розсекречені файли. К., 2010. С. 40–43.

(обратно)

97

Одинцов М.И. Русская православная церковь накануне и в эпоху сталинского социализма. С. 230, 232.

(обратно)

98

Советские органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне: сб. документов и материалов. М.: РИО ВКШ КГБ СССР, 1988. Т. ІІ. С. 578; Т. ІV. С. 399.

(обратно)

99

Советские органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне. Т. ІІІ. С. 916.

(обратно)

100

Авдеев Ю.И. Формирование стратегических установок в области подрывной деятельности фашистской Германии против СССР и их содержание // Труды ВКШ КГБ СССР. 1985. № 35. С. 103–123; История советских органов государственной безопасности. М.: РИО ВКШ КГБ СССР, 1980. С. 170.

(обратно)

101

Советские органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне. Т. V. С. 297.

(обратно)

102

Третий рейх и Православная церковь // Наука и религия. 1995. № 5. С. 23; Русская православная церковь во время Великой Отечественной войны [электронный ресурс: ].

(обратно)

103

А. Розенберг (прозвище среди германской верхушки – «Розовый Карлик») являлся заместителем фюрера по вопросам «духовной» и идеологической подготовки членов Национал-социалистической партии Германии, с 1933 г. возглавил внешнеполитический отдел партии. Будучи по линии отца прибалтийским немцем, учился до революции в Риге, закончил Московское высшее техническое училище. Серьезно изучал процессы «украинизации» православия времен Центральной Рады и Директории УНР, автокефальное движение в Украине. Автор канонической книги рейха «Миф ХХ столетия» (1929 г.). Выступал сторонником создания полуавтономного «украинского генерал-губернаторства» в составе Галиции, Крыма, земель по Дону и Волге для борьбы с Россией. В июле 1940 г. создал по поручению Гитлера айнзатцштаб из 350 специалистов с высшим образованием и научными степенями, координировал его деятельность с исследовательскими структурами психологической войны и оккультных разработок «СС-Аненербе».

(обратно)

104

Цибулькін В.В., Рожен Л.М., Вєдєнєєв Д.В. Нариси з історії розвідки суб’єктів державотворення на теренах України. К.: Преса України, 2011. С. 484–485; Цибулькін В.В., Лисюк І.П. СС-Аненербе: розсекречені файли. С.78–79.

(обратно)

105

ЦГАООУ. Ф. 57. Оп. 4. Д. 103. Л. 18, 20.

(обратно)

106

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 83503. Л. 325.

(обратно)

107

Научный архив Института российской истории (НА ИРИ) РАН. Ф. 2. Р. VІ. Оп. 14. Д. 1. Л. 1–2; Оп. 9. Д. 5. Л. 6–12.

(обратно)

108

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 83508. Т. 1. Л. 21–21 об.

(обратно)

109

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 83508. Т. 1. Л. 31–33 об.

(обратно)

110

«Далеко не все население занимается доносительством. Всего лишь процентов двадцать… Благополучно только среди городской интеллигенции. Если четыре друга соберутся вечерком «расписать пульку» – то наутро будет пять доносов. Пятый от соседа, подслушавшего под дверью», – известный разведчик-нелегал, полковник КГБ Рудольф Абель (Фишер Вильям-Август, 1903–1971 гг.) // Федько В. Философия специальных служб. К.: Княгиня Ольга, 2006. С. 29.

(обратно)

111

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 3. Д. 5. Л. 220–233.

(обратно)

112

Большой массив документов о политике германских властей в отношении религиозных культов на оккупированной территории опубликован в книге: Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 г.: сб. документов. М.: Изд-во Крутицкого подворья, 2009. С. 519–649.

(обратно)

113

Шкаровский М.В. Политика Третьего рейха по отношению к Русской православной церкви в свете архивных материалов 1935–1945 годов. М., 2003. С. 307–308.

(обратно)

114

Одинцов М.И. Русская православная церковь накануне и в эпоху сталинского социализма. С.250.

(обратно)

115

Шкаровский М.В. Политика Третьего рейха по отношению к Русской православной церкви в свете архивных материалов. С. 626–631.

(обратно)

116

Уроженец Киевщины, активный деятель Украинской революции и государственного строительства, известный историк церкви и украинской культуры, культуролог, языковед. Министр просвещения, министр вероисповеданий в ряде правительственных кабинетов Украинской Народной Республики (1919–1920 гг., в эмиграции – до 1924 г.). Сторонник украинизации богослужения и церковной автокефалии. Овдовев, в 1940 г. пострижен в монахи, в том же году стал архиепископом Холмским и Люблинским Польской автокефальной православной церкви. С 1944 г. – митрополит УАПЦ. С 1951 г. – Предстоятель неканонической Украинской греко-православной церкви в Канаде, митрополит Виннипегский. Переводчик Библии на украинский язык с древнееврейских и греческих текстов.

(обратно)

117

Выпускник Киевской духовной академии (1908), епископ Польской православной церкви с 1922 г. Перед войной – архиепископ Ровенский и Кременецкий РПЦ.

(обратно)

118

Выпускник Киевской духовной семинарии (1898), епископ Польской православной церкви с 1932 г. Перед войной – епископ Владимиро-Волынский РПЦ. Возглавляя УАПЦ, получил неканонические титулы «временного администратора» УАПЦ на «освобожденных землях Украины», а затем и титул «митрополита Киевского». В рейхскомиссариате «Украина» 24 декабря 1941 г. митрополитом Дионисием (Валединским) назначен «Временным администратором Православной автокефальной церкви на освобождённых землях Украины». 9–10 февраля 1942 г. на Соборе в Пинске митрополит Варшавский Дионисий благословил возрождение иерархии УАПЦ в рейхскомиссариате во главе с архиепископом Поликарпом (Сикорским), а архиепископ Поликарп объявил себя «главой Украинской православной автокефалии». Священный синод Патриаршей церкви определением от 28 марта 1942 г. за № 12, на основании государственного судебного дела на него как на «изменника Родины», наложил запрещение в служении. В июле 1944 г. эмигрировал в Западную Европу и поселился в Германии, а в 1946 г. Собором архиереев своей юрисдикции был возведен в сан митрополита. С 1944 г. в эмиграции, умер во Франции.

(обратно)

119

См.: Бабенко Л.Л. Застосування методів спецслужб у процесі ліквідації Української автокефальної православної церкви (20-ті роки ХХ ст.) // Науковий вісник Чернівецького ун-ту: зб. наук. ст. Чернівці: Рута, 2004. Вип. 229–230. С. 42–47.

(обратно)

120

Цыпин В., протоиерей. История Русской православной церкви: Синодальный и новейший периоды. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2010. С. 455–458; Даниленко С. Амвоны черной лжи // Атеистические чтения. 1979. Вып. 10. С. 66; Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны: сб. документов. С.18–19; Васильева О.Ю., Соловьев И. Предисловие // Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 г.: сб. документов. С. 19–20.

(обратно)

121

В спецсообщении 4-го Управления НКГБ УСССР от 14 декабря 1943 г. приводились свидетельства уроженки г. Шостка Александры Малашенко, вывезенной в рабочий лагерь близ немецкого Магдебурга. По ее словам, на предприятии остарбайтеры трудились 12 часов в день, даже за малые провинности применялись избиения и каторжный лагерь. На одежде обязательно носилась нашивка «Ост», запрещалось общение с рабочими других национальностей, посещение театров и даже проезд на трамвае. В неделю полагалось 2,25 кг хлеба (наполовину из опилок), 50 г прогорклого маргарина, 100 г испорченной колбасы, в обед выдавалсь миска овощного супа. Немало девушек «делались матерями», чтобы попасть в отпуск на родину. Однако, когда этот процесс приобрел массовый характер, детей стали отбирать, а женщин отправлять в «больничный лагерь в Польше». В таком лагере в Ильково из 3000 человек за 5 месяцев скончалось до 2000 // ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 83508. Т. 1. Л. 1–3).

(обратно)

122

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. VI. Оп. 9. Д. 5. Л. 14–15.

(обратно)

123

Одинцов М.И. Русская православная церковь накануне и в эпоху сталинского социализма. С. 251–252.

(обратно)

124

Цыпин В. Православная церковь на Украине в годы немецкой оккупации (1941–1944) [электронный ресурс: -monastery.org].

(обратно)

125

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 102.

(обратно)

126

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 103.

(обратно)

127

Канаян Драстамат Мартиросович («генерал Дро», 1883–1956). Участник армянского националистического движения, совершил политическое убийство бакинского губернатора Накашидзе (май 1905 г.). Попал под царскую амнистию членам партии «Дашнакцютун», активный участник Первой мировой войны, комиссар Армянского корпуса в Российской армии (1917 г.). Отличился в боях против турок за независимость Армении (1918–1920 гг.), военный министр Республики Армения (1920 г.). Умер в эмиграции в Ливане.

(обратно)

128

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 485. Т. 2. Л. 273.

(обратно)

129

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 1642. Л. 25.

(обратно)

130

См. подробнее: Бабенко Л.Л. ВУНК – ДПУ – НКВС: реалізація тактики церковних розколів на початку 20-х років ХХ ст. // Історія України. Маловідомі імена, події, факти: збірник статей. К.: Інститут Історії України, 2004. Вип. 27. С. 120–136.

(обратно)

131

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 3. Л. 296, 422–422 об. В.Потиенко в 1924–1926 гг. возглавлял Президиум Всеукраинской православной церковной рады (Украинской автокефальной православной церкви В. Липковского). По заданию органов НКВД «вошел в состав контрреволюционной организации», несколько лет использовался НКВД для разработки «контрреволюционного подполья», привлекался к сложным оперативным комбинациям по «церковникам». В 1943 г. эмигрировал в Германию, там попал под обстрел и умер от ран 12 апреля 1945 г.

(обратно)

132

По сообщению руководителя резидентуры № 3 4-го Управления НКВД УССР в Харькове «Митина» (Никифора Шишкина), эти подразделения с января 1942 г. создали «авторские бригады» для написания угодных оккупантам учебников «История Украины» и «Украинский язык и литература». Копию доклада «Митина» о культурной, образовательной, религиозной жизни Харькова и местной интеллигенции в сентябре 1943 г. направили начальнику 4-го Управления НКГБ СССР П. Судоплатову // ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 8. Л. 270.

(обратно)

133

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 4. Л. 169.

(обратно)

134

См. подробнее: Отец Яков – суперагент // Веденеев Д.В. Украинский фронт в войнах спецслужб. К.: К.И.С., 2008. С. 105–108; ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 511. Л. 24; Уголовное дело № 2185 на Я. Кравчука в УСБУ Ровенской области.

(обратно)

135

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 90. Л. 12–16; ОГА СБУ. Ф. 13.Д. 472. Т. 1. Л. 20.

(обратно)

136

В 1923–1924 гг. – епископ Лубенский и Миргородский. Викарий Полтавской епархии. Активный участник процесса украинизации церкви. За инспирирование автокефального Лубенского раскола 1924 года в декабре этого же года судом 13 епископов за раскольничество извержен из сана и отлучен от церкви. После окончательного затухания «лубенского» движения с 1940 г. проживал в Ворошиловграде как частное лицо. Арестован 12 ноября 1943 г. 20 января 1944 г. умер под следствием.

(обратно)

137

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 7. Л. 19.

(обратно)

138

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 90.

(обратно)

139

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 3. Д. 1. Л. 98.

(обратно)

140

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74; Ф. 60. Д. 99615. Т. 3. Л. 422.

(обратно)

141

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 7. Л. 20.

(обратно)

142

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 33–34.

(обратно)

143

ОГА МВД Украины. Ф. 45. Оп. 1. Д. 102. Л. 67–69 об.; Деятельность органов государственной безопасности в годы Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.): сб. документов и материалов. М.: ВКШ КГБ при СМ СССР, 1964. С. 320, 334–335.

(обратно)

144

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 83529. Ч. 1. Л. 18–21; Ф. 9. Д. 45. Л. 45.

(обратно)

145

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 3. Д. 1. Л. 13–17.

(обратно)

146

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 83509. Т. 9. Л. 25–61. О том значении, которое придавалось подобным сведениям в Верхах, говорит рассылка документа руководителям НКВД СССР Л. Берии и В. Меркулову, главе республиканской парторганизации Н. Хрущеву, секретарю ЦК КП(б)У Д. Коротченко – куратору борьбы в тылу врага от ЦК КП(б)У, начальнику внешней разведки НКВД СССР П. Фитину и руководителям 4-го Управления НКВД СССР и УССР (П. Судоплатову и М. Решетову).

(обратно)

147

Развертывание партизанской и зафронтовой работы спецслужб на первом этапе войны сопровождалось серьезными трудностями и просчетами. Взаимодействие с партизанами значительно усложняло неудовлетворительное обеспечение средствами радиосвязи. В первый год войны только до 1,5 % партизанских формирований Украины поддерживали радиосвязь с «Большой землей», контакты обеспечивались курьерами, что приводило к быстрому устареванию разведывательных данных. Из переброшенных в тыл врага в 1941 г. партизанских формирований выжило до 7 %. Провалилось, погибло, не сумело начать работу, было перевербовано противником немало негласных помощников спецслужбы. В 1941–1942 гг. оставили на оседание в тылу 12 726 оперативных источников НКВД УССР, в том числе 43 резидента и 644 агента, 1901 содержателя конспиративных квартир, 77 связных. После возвращения Красной армии сотрудничество продолжил 2631 агент и осведомитель из числа оставленных в тылу противника // ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 86751. Т. 46. Арк. 26–27; Ф. 13. Д. 375. Л. 76; Д. 507. Л. 2.

(обратно)

148

При этом в Харькове только официально открылось семь публичных домов. В Киеве, сообщали разведчики, распространено нищенство, не редкость 15–16-летние проститутки, ширятся венерические заболевания.

(обратно)

149

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 1. Л. 172–173; к 1943 г. в Харькове действовало около 20 храмов, 12 принадлежало УАПЦ.

(обратно)

150

ЦГАООУ. Ф. 62. Оп. 1. Д. 183. Л. 106–140.

(обратно)

151

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 3. Л. 296–296 об.

(обратно)

152

Подготовлена в 1942 г. Московской патриархией, сборник статей, бесед и других материалов, составленный коллективом под руководством митрополита Николая (Ярушевича).

(обратно)

153

ЦГАООУ. Ф. 62. Оп. 1. Д. 178. Л. 82–86.

(обратно)

154

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 87–106.

(обратно)

155

2-е Управление НКГБ УССР (контрразведывательная работа, штатная численность – 235 единиц). Один из его восьми оперативных отделов занимался и «разработкой» религиозной сферы. Для подготовки аналитической продукции существовало учетно-информационное отделение. На базе соответствующих подразделений 2-го Управления НКГБ с 1946 г. создавались подразделения «О» Министерства госбезопасности, которые целиком специализировались на «борьбе с антисоветскими элементами из числа духовенства, церковников и сектантов».

(обратно)

156

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 89–90.

(обратно)

157

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 66.

(обратно)

158

В Харькове, например, оставили на оседание для нелегальной работы девять резидентур и «одиночек» – всего 64 агента НКВД, часть была оставлена в районах области, переброшена впоследствии через линию фронта. К 1 февраля 1944 г. удалось восстановить связь лишь с 98 из 471 негласного помощника. В августе 1943 г. после освобождения города установлено, что из оставленных в 1941–1942 гг., в составе упомянутых резидентур, агентов 4-го Управления НКГБ УССР трое казнены немцами, один умер от голода, двое стали сотрудничать с гестапо, с 17 восстановили связь, включая продуктивного по религиозной линии «Онуфрия», 16 уехало или ушло в Красную армию, 13 не выявлено // ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 7. Л. 11.

(обратно)

159

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 26959. Л. 64.

(обратно)

160

Агент Секретно-политического управления ГПУ Украины с 1929 г., Константин Штепа (1896–1958), крупный историк-византист, заведующий кафедрой Киевского госуниверситета, ненадолго арестовывавшийся в 1938–1939 гг. Немцы доверили ему быть ректором столичного университета, редактором ведущей антисоветской газеты «Новое украинское слово» (1941–1943 гг.). Согласно показаниям бывшего начальника ІV отдела Управления безопасности и СД в Киеве Вальтера Эбелинга, К. Штепа пребывал на связи у гауптштурмфюрера Губера, начальника одного из референтур ІV отдела. В эмиграции с 1952 г. сотрудничал с американской разведкой, работал на радио «Свобода», преподавал русский язык и литературу в военном учебном заведении, выступил одним из основателей известного центра психологической войны – Института по изучению истории и культуры СССР в Мюнхене // ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 492. Л. 408–410.

(обратно)

161

По архивным материалам резидентуры «Богдана», ОГА СБУ.

(обратно)

162

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 12. Л. 22–23.

(обратно)

163

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Ф. 60. Д. 99615. Т. 7. Л. 7. Интересно, что сама «Лия» – Мария Пирогова – в конце 1950 г. обратилась в МГБ УССР с просьбой документально подтвердить ее сотрудничество со спецслужбой и пребывание с заданием в тылу врага в ноябре 1942 – феврале 1943 г. для подтверждения неперерывности трудового стажа (к тому времени она учительствовала в Московской области). Майор Бриккер (начальник отделения 2-го отдела 5-го Управления МГБ УССР) во внутренней справке подтвердил наличие такой негласной помощницы, состояшей на связи у С. Карина-Даниленко по «церковной линии». Однако в МГБ УССР не было выявлено личного дела или других подтверждающих документов о зафронтовой работе этой отважной, безусловно, женщины. К сожалению, нами не выявлен ответ МГБ М. Пироговой (см.: ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 130–140).

(обратно)

164

Иван Черкашин, учитель, 1913 г. рождения. С февраля 1942 г. – негласный сотрудник 1-го разведывательного Управления НКВД – НКГБ УССР. Прошел подготовку для заброски за линию фронта.

(обратно)

165

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 3. Л. 14–21.

(обратно)

166

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 3. Л. 18–21.

(обратно)

167

Доленко Владимир Андреевич (1889–1971). Общественный деятель, правовед и публицист. Ученик «отца украинского национализма» Николая Михновского. В 1920 г. создал подпольную Украинскую селянскую партию. Ориентировался на автокефальное движение. Был осужден в 1927 г., затем – в 1929 г. дополнительно на 10 лет лагерей по сфабрикованному ГПУ делу «Союза освобождения Украины». Один из создателей «Общественного комитета» и городской голова Харькова в период оккупации. Имел серьезные разногласия с немецкой администрацией, нацеливал украинское движение на подпольную работу. Умер в эмиграции в ФРГ.

(обратно)

168

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 5. Л. 125–127; Т. 7. Л. 7–19.

(обратно)

169

4-е Управление НКВД УССР даже разрабатывало оперативную комбинацию с целью его вербовки через родственников и связанную с ними агентуру.

(обратно)

170

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 4. Л. 169.

(обратно)

171

Полуведько Кондрат Никитович (1895–194?). Советский разведчик-нелегал. В 1930-х гг. выполнял задания разведки в среде украинских националистов в Германии и Финляндии. Способствовал внедрению агента ОГПУ «82» (В. Лебедя-Хомяка) и сотрудника разведки Павла Судоплатова в ОУН, возможно – и организации убийства Евгена Коновальца, обеспечивал их работу в Финляндии. В оккупированном Харькове выдан немцам человеком, знавшим о его связях с НКВД. См. также: Косик В. Спецоперації НКВД – КГБ проти ОУН: боротьба Москви проти українського націоналізму 1933–1943. Дослідження методів боротьби. Львів: Галицька Видавнича Спілка, 2009.

(обратно)

172

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 5. Л. 158.

(обратно)

173

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 7. Л. 15.

(обратно)

174

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 7. Л. 22–23.

(обратно)

175

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Л. 93–117.

(обратно)

176

«Евгения» за участие в успешной разработке НКГБ «Карпаты» на Киевский провод ОУН (арестовали 75 его участников) в ноябре 1944 г. удостоилась ордена Красной Звезды. В 1945 г. Е. Миньковскую включили в агентурную группу, призванную, по замыслу НКГБ УССР (дело «Карпаты»), имитировать посланцев «Провода ОУН» на Востоке Украины перед руководством подполья ОУН(Б) в Западной Украине. Однако состоявшая в группе 22-летняя агентесса «Апрельская» – бывший член ОУН в Киеве Людмила Фоя, на допросах в Службе безопасности ОУН выдала задание, отработанное С. Кариным-Даниленко, изобличила своих коллег – опытных агентов Захаржевского и Миньковскую, вскоре физически ликвидированных СБ. К делу «Евгении» приобщены протокол ее допроса СБ ОУН от 26 сентября 1945 г. и справка МГБ УССР от 20 декабря 1946 г. с констатацией ее гибели. Хотя она и призналась в принадлежности к агентуре, никаких существенных показаний СБ не дала – см. дело «Апрельской»: ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 11946; дело «Евгении»: Там же. № 30410; а также: ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 7. Д. 4.Т. 10. Л. 167–168.

(обратно)

177

Агентурные сообщения и биографические сведения о «Евгении» даются по подборке: ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 1224; по материалам ее личного и рабочего дела: ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 30410.

(обратно)

178

Мордалевич Юлиан Арсентьевич (1896–?). Один из организаторов повстанческого движения против советской власти в центральной Украине. Возглавлял Радомышльский повстанческий комитет, в 1921 г. назначен Главным атаманом войск УНР С. Петлюрой командующим Северным фронтом повстанцев Правобережной Украины, командиром Второй повстанческой группы. Один из лидеров Повстанкома, или ЦУПКОМА. В июне 1921 г. вышел с повинной и сдался, обратился с публичным призывом к повстанцам о сдаче властям, что возымело значительное деморализующее влияние на остатки повстанческого движения. Эмигрировал, проживал в Польше, Чехословакии. Е. Миньковская передает свидетельство К. Тимошенко о том, что перед отъездом из СССР Мордалевич признался ей, что от него требуют сотрудничества за рубежом с советской разведкой.

(обратно)

179

См.: ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 495. Л. 53. Миньковский Александр Захарович (1900–1979). Уроженец Виницкой области. Народный артист СССР (1960 г.). С начала 1930-х гг. на преподавательской работе, руководил хоровой капеллой Украинского радио. В 1946–1974 гг. – художественый руководитель и главный режиссер Капеллы бандуристов УССР. С 1965 г. – профессор Киевской консерватории. Лауреат Государственной премии УССР имени Т.Г. Шевченко (1969 г.).

(обратно)

180

Бриккер Константин Алексеевич (1910–?). Майор госбезопасности. Один из ведущих организаторов оперативных мероприятий по религиозной линии. В органах НКВД с 1934 г. С ноября 1939 г. и до февраля 1941 г. – заместитель начальника, временно исполняющий обязанности начальника 5-го отделения (работа в религиозной сфере) 2-го (контрразведывательного) отдела УГБ Управления НКВД по Львовской области. В послевоенные годы – начальник 2-го отделения отдела «О» МГБ УССР. Активный участник чекистских операций по роспуску УГКЦ в Галичине и Закарпатье. По некоторым мемуарным сведениям (Г. Санников, сослуживец Бриккера – в воспоминаниях он именуется Бриком), офицер сам подал на увольнение, когда обнаружились и стали выходить на его семью родственники из США.

(обратно)

181

Матушевский Федор Павлович (1869–1919). Происходил из семьи священника, закончил Киевскую духовную семинарию. Украинский общественно-политический деятель, публицист. Член Украинской Центральной Рады от партии украинских социалистов-федералистов (УПСФ). С января по ноябрь 1919 г. – глава дипломатической миссии Украинской Народной Республики в Греции.

(обратно)

182

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 99615. Т. 6. Л. 1–2.

(обратно)

183

Власти обеспечивали высокий уровень оплаты труда и жизни творца. А. Довженко проживал до войны в элитном новом правительственном доме по киевской улице Либкнехта, 8 (аристократический район «Липки»). Лишь за короткометражный документальный фильм «Буковина» (1940) ему выплатили «неслыханную сумму» в 45 тыс. рублей (агент НКВД СССР, кинематографист «Альберт»). Страдая сердечным заболеванием, осложненным злоупотреблением алкоголя, лечился в Кремлевской больнице.

(обратно)

184

Изложение материалов спецслужб об А. Довженко дается по: ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-836. Т. 1, 3, 4. Часть материалов дела в открытый доступ не поступает.

(обратно)

185

Глущенко Николай Петрович (1900–1977). Выдающий украинский художник-импрессионист. Пребывая в эмиграции в Париже, имел ателье, обзавелся широкими связями в политической эмиграции, с 1926 г. на патриотической основе сотрудничал с Иностранным отделом ОГПУ СССР. Разведка, как свидетельствует дело «Яремы», сочла целесообразным «на первом этапе нацелить Глущенко на сбор информации о враждебной деятельности и намерениях антисоветских и националистических организаций, а затем расширение контактов с их руководством». Содействовал приобретению оперативных источников для Главного управления госбезопасности (ГУГБ) НКВД «среди влиятельных чиновников из закордонных антисоветских националистических организаций, что позволило в значительной мере локализовать их враждебную деятельность против СССР».

Кроме того, высокие связи среди истеблишмента Франции и Германии позволили разведчику добыть и передать в Центр совершенно секретные чертежи на 205 видов боевой техники, включая моторы для истребителей. В эмигрантской среде имел репутацию советофила. Резидентура сообщала в Центр, что «Ярема» нервничает, добивается возращения на родину, несмотря на просьбы остаться во Франции еще на год для завершения важной разведывательной акции. В июле 1936 г. художник с семьей вернулся в СССР, довольствуясь в коммуналке комнатой на 9 квадратных метров, едва избежал репрессий вслед за разведчиками-операторами. Н. Глущенко поручили установить контакт с Клейстом, главным референтом по культуре министра иностранных дел Риббентропа. Для сближения двух стран художник предложил немецким коллегам обменяться выставками в столицах. 17 апреля 1940 г. выехал в Берлин на сенсационную выставку «Народное творчество в СССР». В знак восхищения талантом Глущенко фюрер, считавший его лучшим пейзажистом Европы, передал в подарок альбом с литографиями собственных акварелей.

Главным достижением разведчика стала информация о готовящемся нападении Третьего рейха на СССР, причем доклад «Яремы» поступил к Сталину на пять месяцев раньше информации знаменитого «Рамзая» – Рихарда Зорге. В 1972 г. стал лауреатом Государственной премии УССР, в 1976 г. – народным художником СССР. Был «выездным», но и не думал остаться за границей, где жили состоятельные родственники жены, и где имел бы баснословные гонорары. Контактов с органами госбезопасности не прерывал до самой смерти, позволяя себе иметь собственную позицию, предупреждая КГБ о недопустимости государственной политики русификации и административного нажима на украинский язык и культуру (см. также: Попик В. Ательє на вулиці Волонтерів // Україна. 1990. № 30. С.20–22; Веденеев Д. Украинский фронт в войнах спецслужб: Исторические очерки. К.: К.И.С., 2008. С.56–59).

(обратно)

186

Солнцева (Пересветова) Юлия Ипполитовна (1901–1989). Режиссер киностудии «Мосфильм». Народная артистка СССР (1981), лауреат Сталинской премии (1949). Кавалер орденов Ленина, Трудового Красного Знамени, «Знак Почета». Супруга А.Довженко с 1929 г. (при этом режиссер до 1955 г. пребывал в нерасторгнутом браке с Варварой Крыловой!). По отзыву агента «Уманского», друга режиссера, «умная, знающая слабости своего мужа женщина, прибравшая его к рукам», регулировавшая связи супруга как «телохранитель». По свидетельству современников, по убеждениям являлась «русской шовинисткой». Как отметил писатель Ю. Яновский, «проклятая Юлька», ненавидя украинскую культуру, ссорит мужа с деятелями культуры Украины, а он находится у нее «целиком под туфелькой». Кинематографисты отзывались о ней, как о «злом гение» Довженко, «мешающем своим плохим характером развитию его таланта». Как отмечалось в справке Управления контрразведки МГБ УССР (14 июня 1946 г.), «волевая, умная и мстительная женщина. По натуре интриганка, пользовалась большим успехом среди мужчин. К положению режиссера Солнцева пришла благодаря своему мужу Довженко». Оперативные источники указывали на измены Солнцевой супуругу, страдавшему половым расстройством. В литературе неоднократно высказывалось обоснованное мнение о ее негласном сотрудничестве с органами госбезопасности. Длительное время скрывала большую часть личного архива выдающегося кинорежиссера (см. также: Безручко О. Справа – формуляр «Запорожець»: нові документи про режисера Олександра Довженка // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2009. № 2. С. 327–352).

(обратно)

187

Яновский Юрий Иванович (1902–1954). Видный украинский советский писатель, драматург. Главный редактор журнала «Украинская литература» («Отчизна»). В 1947 г. специальным постановлением ЦК КП(б) отстранен от должности главреда «Отчизны» за «националистические настроения». Принес «покаяние» подготовкой «идейно выдержанных» произведений о подвигах советских людей в Великой Отечественной войне (за что был удостоен в 1949 г. Сталинской премии). Награжден орденом Трудового Красного Знамени.

(обратно)

188

ОГА СБУ. Ф. 16. Электронная копия № 0570-05619. Л. 23–50.

(обратно)

189

Заболотный Владимир Игнатьевич (1898–1962). Президент Академии архитектуры УССР (1944–1956). Лауреат Сталинской премии (1941), награжден двумя орденами Ленина и орденом Трудового Красного Знамени.

(обратно)

190

Малышко Андрей Самойлович (1912–1970). Украинский советский поэт, переводчик. Фронтовой корреспондент газет. Лауреат двух Сталинских премий, Государственной премии УССР имени Т.Г. Шевченко, Государственной премии СССР. Награжден двумя орденами Ленина, Красного Знамени, Трудового Красного Знамени и Красной Звезды.

(обратно)

191

Калиниченко Лука Петрович (1898–1968). Известный украинский советский ученый-искусствовед, реставратор. Заместитель директора Института искусствоведения, фольклора и этнографии АН УССР. Директор Института художественной промышленности (1945–1947).

(обратно)

192

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 99.

(обратно)

193

Літопис УПА. Нова серія. К.; Торонто, 1995. Т. 1.С. 106–107.

(обратно)

194

О методах работы СБ ОУН см. подробнее: Вєдєнєєв Д.В. Внутрішній терор в УПА та Організації українських націоналістів в 1944–1950 рр. // Проблеми історії України: Факти, судження, пошуки: Міжвідомчий збірник наукових праць. – К.: Ін-т історії України НАН України, 2003. Вип. 7. С. 421–429.

(обратно)

195

ЦГАООУ. Ф. 1.Оп. 23. Д. 887. Л. 48.

(обратно)

196

Рыбачук (Ребачук) Николай Михайлович, офицер армии УНР и майор Войска Польского, участник германо-польской войны 1939 г. В годы войны – сотрудник и резидент разведоргана абверкоманда-205. В 1950 г. эмигрировал в США, стал священником.

(обратно)

197

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 3. Д. 5 Л. 251–254.

(обратно)

198

О взглядах Никанора содержатся интересные упоминания в доносе, направленном профессором К. Штепой немецким властям (18 мая 1942 г.). Во время богослужения в Андреевской церкви епископ Никанор, сообщал Штепа, заявлял, что «украинцы существовали уже 20 тыс. лет до н. э. и т. п. Такого рода содержание церковных проповедей вообще характерно для этого течения» // Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 г.: сб. документов. С. 625.

(обратно)

199

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 462. Л. 7.

(обратно)

200

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 11. Л. 7–9.

(обратно)

201

По словам главы УАПЦ, «митрополита» Василия Липковского, эта конфессия «строилась на национальной почве, поднимала национальную сознательность своего народа». В 1924 г. в УССР насчитывалось 30 «епископов», до 1500 священников и диаконов и 1200 парафий УАПЦ. Поддержав внутренние расколы среди автокефалов, ГПУ устранило в октябре 1927 г. от управления В. Липковского и установило полный контроль над верхушкой автокефального движения. Последний храм УАПЦ в Киеве закрыли в 1935 г., ее «духовенство» подвергли массовым репрессиям.

(обратно)

202

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Л. 71.

(обратно)

203

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Л. 72.

(обратно)

204

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Л. 94.

(обратно)

205

Биографию С. Скрипника подробнее см.: Смирнов А.І. Мстислав (Скрипник): громадсько-політичний і церковний діяч, 1930–1944: монографія. К.: Смолоскип, 2008.

(обратно)

206

См. подробнее: Драбинко А. Православие в посттоталитарной Украине (вехи истории). К., 2002. С. 29–136.

(обратно)

207

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 492. Л. 409.

(обратно)

208

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 34.

(обратно)

209

Цыпин В. Православная церковь на Украине в годы немецкой оккупации.

(обратно)

210

ЦГАООУ. Ф. 1.Оп. 23. Д. 5377. Л. 12.

(обратно)

211

Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 г.: сб. документов. С. 535–536.

(обратно)

212

С 26 марта по 10 мая 1938 г. внесудебной «тройкой» Винницкого УНКВД (во главе с Иваном Кораблевым, осужденным к расстрелу, замененному в июне 1941 г. 10 годами лагерей «без поражения в правах») были рассмотрены дела по «украинскому националистическому повстанческому подполью», при этом осуждено 3112 человек, в том числе 6 «бывших служителей культа» и 22 «церковника». Тогда же по делу «церковно-сектантской контрреволюции» осудили 96 человек, включая 22 «бывших служителей культа». Всего же лишь с 26 марта по 3 июня 1938 г. винницкая «тройка» УНКВД («из всех комнат которого день и ночь неслись душераздирающие крики и плач») осудила «по первой категории» (расстрел) без малого 5000 граждан. Жуткие подробности допросов, пыток, издевательств, имитаций расстрелов языком документов изложены в публикации историка-архивиста СБУ Александра Лошицкого «Лабораторія. Нові документи і свідчення про масові репресії 1937–38 років на Вінничині» (З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 1998. № 1–2). Массив документов по репрессиям на Винничине и работе международной комиссии 1943 г. опубликован в сборниках: Вінниця: злочин без кари. Документи, свідчення. К.: Воскресіння, 1994; Народовбивство в Україні. Офіційні матеріали про масові вбивства у Вінниці. Львів, 1995.

(обратно)

213

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 83508. Т. 1. Л. 16–17.

(обратно)

214

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 83508. Т. 1. С. 632–634.

(обратно)

215

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Л. 72–74.

(обратно)

216

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 485. Т. 2. Л. 249.

(обратно)

217

Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 г.: сб. документов. С. 305.

(обратно)

218

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 11. Т. 1. Л. 18, 159.

(обратно)

219

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 11. Т. 1. Л. 241.

(обратно)

220

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 11. Т. 1. Ф. 13. Д. 501. Л. 20.

(обратно)

221

Советские органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне. Т. 3. С. 116–117, 121.

(обратно)

222

ОГА МВД Украины. Ф.1. Оп. 5. Д. 12. Л. 2–5.

(обратно)

223

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 5. Л. 244; Д. 18. Л. 3; Советские органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне. Т. 4. С. 399.

(обратно)

224

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 76. Л. 4; Д. 85. Л. 137. Для изучения контрразведчиками истории Украины привлекались ведущие сотрудники Института истории АН УССР К. Гуслистый, М. Рубач, В. Ястребов и др.

(обратно)

225

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 5. Л. 101–101 об.

(обратно)

226

ОГА СБУ. Д. 88. Л. 203–204.

(обратно)

227

ОГА МВД Украины. Ф. 1. Оп. 5. Д. 12. Л. 21.

(обратно)

228

Жив’юк А. «Інструменталізована церква»: використання компартійною номенклатурою представників релігійних конфесій у збройній боротьбі на Західній Волині й Поліссі у 1940-х рр. // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2009. № 2. С. 11–16.

(обратно)

229

ОГА МВД Украины. Ф. 1. Оп. 5. Д. 12. Л. 7.

(обратно)

230

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 105–106; Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 90.

(обратно)

231

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 166; Центральный государственный архив высших органов власти и управления Украины. Ф. 4648. Оп. 3. Д. 3. Л. 71.

(обратно)

232

ОГА МВД Украины. Ф. 1. Оп. 8. Д. 1. Л. 1.

(обратно)

233

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 17. Л. 288–289.

(обратно)

234

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 104.

(обратно)

235

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 85.

(обратно)

236

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 1–2.

(обратно)

237

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 5. Л. 344.

(обратно)

238

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 149.

(обратно)

239

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 85; Ф. 13. Д. 375. Л. 126.

(обратно)

240

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 17. Л. 200–202.

(обратно)

241

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 91, 99.

(обратно)

242

[Электронный ресурс: ].

(обратно)

243

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Л. 11.

(обратно)

244

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Л. 76–78.

(обратно)

245

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 16.

(обратно)

246

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 4. Л. 1.

(обратно)

247

ОГА МВД Украины. Ф. 1. Оп. 5. Д. 12. Л. 6.

(обратно)

248

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 462. Л. 6; Ф. 9. Д. 74. Л. 84–85.

(обратно)

249

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 121.

(обратно)

250

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 88. Л. 60.

(обратно)

251

Там же. Ф. 13. Д. 375. Л. 122–123; см. также: Логінов О. Ліквідація «іоаннітського» руху в 1920–1950-х рр. на Вінничині // З архівів ВЧУК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2007. № 2. С. 18–38.

(обратно)

252

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 88. Л. 49–51; Ф. 13. Д. 511. Л. 46.

(обратно)

253

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 17. Л. 290.

(обратно)

254

В 1912 г. Священный синод РПЦ, принимая во внимание угрожающий для церкви характер пропаганды этих сектантов, определил:

1. Сектантов, так называемых «иоаннитов», впредь именовать в официальных церковных актах и в миссионерской полемике с ними «хлыстами киселёвского толка» или просто «хлыстами-киселёвцами» по имени главной основательницы Матрёны (у сектантов – Порфирии) Ивановой-Киселёвой, умершей в 1905 г. Матрёну (Порфирию) Иванову-Киселеву, Назария Димитриева, Василия Феодорова Пустошкина, Матфея по прозванию Псковского (умершего) и Михаила Иванова Петрова, коим по преимуществу воздается кощунственное, богохульное и еретическое почитание, объявить основателями и распространителями хлыстовщины киселёвского толка, …распространителями лжеучения названной секты.

2. Вменить в обязанность духовенству, миссионерам и миссионерским учреждениям, сверх означенных в определении Св. синода от 4–11 декабря 1908 г. за № 8814 пп. 4 и 6 мероприятий, в деле вразумления хлыстов киселёвского толка употреблять те меры, которые одобрены Св. синодом для вразумления вообще хлыстов, а в предотвращении распространения учения хлыстов киселёвского толка иметь неослабленный надзор за книгоношами этой секты и пресекать всеми законными способами их вредную деятельность и, сверх того, обратиться ко всей российской православной пастве с посланием от имени Св. синода, в каковом послании выяснить гибельность лжеучения хлыстов-киселевцев и призвать к покаянию тех, кто поддался его обольстительному влиянию; о чем, во всеобщее известие по духовному ведомству, напечатать в «Церковных Ведомостях».

(обратно)

255

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 122–123.

(обратно)

256

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 13–14.

(обратно)

257

Всеукраинский союз объединений баптистов ликвидировали в 1929 г., большинство служителей и актива течения подвергли репрессиям. В 1937–1938 гг. казнены председатель этого союза А. Костюков, руководители церкви евангелистов М. Моргунов и адвентистов 7-го дня В. Дымань.

(обратно)

258

По сотрудничеству Каплиенко с оккупантами дал сведения входивший в близкое окружение пресвитера агент «Иванов». По материалам этого же источника за связи с немцами арестовали группу авторитетов баптистов и адвентистов седьмого дня.

(обратно)

259

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 5377. Л. 26–27; Д. 90. Л. 2–5; ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 127–128.

(обратно)

260

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп.12. Д. 2. Л. 90.

(обратно)

261

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 5377. Л. 21.

(обратно)

262

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 128.

(обратно)

263

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 130.

(обратно)

264

ОГА МВД Украины. Ф. 1. Оп. 8. Д. 1. Л. 45–47.

(обратно)

265

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 19. Л. 20.

(обратно)

266

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 89. Л. 105–108.

(обратно)

267

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 130–131.

(обратно)

268

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 19. Л. 21–22.

(обратно)

269

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 89. Л. 114–120.

(обратно)

270

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 88. Л. 87.

(обратно)

271

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 128–133; ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 1640. Л. 202.

(обратно)

272

Макарова Н. Тайны общества и секты [электронный ресурс: ].

(обратно)

273

О секте мурашковцев и ее гуру см. подробнее: Скакун Р. Будівничі Нового Єрусалиму: Іван Мурашко і «мурашківці». Львів: Видавництво УКУ, 2014.

(обратно)

274

Милько Ю.Т. Уголовно-правовая борьба с преступной деятельностью сектантов. М.: РИО ВШ КГБ при СМ СССР, 1964. С. 34–35.

(обратно)

275

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Л. 66.

(обратно)

276

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 462. Л. 6.

(обратно)

277

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Л. 260–261.

(обратно)

278

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 35.

(обратно)

279

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Л. 149.

(обратно)

280

[Электронный ресурс: ].

(обратно)

281

Кураев Андрей, диакон. Церковь в мире людей. М.: Сретенский монастырь, 2009. С. 523–524.

(обратно)

282

Архимандрит Алипий. Человек. Художник. Воин. Игумен / автор-сост. Савва Ямщиков при участии Владимира Студеникина. М., 2004 [электронный ресурс: ].

(обратно)

283

[Электронный ресурс: ].

(обратно)

284

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 1642. Л. 9–16.

(обратно)

285

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 1642. Л. 33.

(обратно)

286

Бабенко Л.Л. Радянські органи державної безпеки в системі взаємовідносин держави і Православної церкви в Україні (1918 – середина 1950-х рр.). Полтава: АСМІ, 2014. С. 164–166.

(обратно)

287

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 1642. Л. 13.

(обратно)

288

Информация о праздновании Пасхи 1948 г. дается по: ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 5377. Л. 16–18.

(обратно)

289

Диакон Андрей Кураев. Церковь в мире людей. С. 526–527.

(обратно)

290

К 1917 г. на украинских землях Российской империи распространение католичества выглядело таким образом: на Правобережной Украине – до 760 тыс. верных и 309 ксендзов, южноукраинские епархии – до 200 тыс. верующих и до 100 пасторов, Левобережная Украина – около 20 тыс. мирян и 11 ксендзов.

(обратно)

291

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 197.

(обратно)

292

Ченцов В.В., Архієрейський Д.В. Терор проти «реакційного духовенства» // Політичний терор і тероризм в Україні. ХІХ – ХХ ст. Історичні нариси. К.: Наукова думка, 2002. С. 306; Рубльова Н. Ліквідація в Україні ієрархії Римо-католицької церкви // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2000. № 2–4. С. 327–328.

(обратно)

293

Четверикова О. Измена в Ватикане, или Заговор пап против христианства. М.: Алгоритм, 2010 [электронный ресурс: ].

(обратно)

294

Полянский Иван Васильевич (1898–1956). Совет по делам религиозных культов при СНК – СМ СССР возглавлял в 1944–1956 гг. Полковник (1943). В органах госбезопасности с 1921 г. С 1926 г. – на руководящих постах в «антирелигиозных» подразделениях секретно-политических подразделений центрального аппарата ОГПУ – НКВД СССР. В 1944–1947 гг. заместитель начальника 5-го отдела 2-го Управления НКГБ, отдела «О» МГБ СССР. Награжден орденами Ленина, Красного Знамени, «Знак Почета». Заслуженный работник НКВД (1940).

(обратно)

295

Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф. Москва и Восточная Европа. Власть и церковь в период общественных трансформаций 40–50-х годов ХХ века: Очерки истории. М.: РОССПЭН, 2008. С. 88–90; Васильева О.Ю. Ватикан в горниле войны // Наука и религия. 1995. № 6. С. 14–15; Шкаровский М.В. Русская православная церковь в ХХ веке. М.: Вече; Лепта, 2010. С. 291–292.

(обратно)

296

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 19. Л. 30, 44, 58.

(обратно)

297

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 19. Л. 98–99.

(обратно)

298

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 19. Л. 60–61.

(обратно)

299

Петрушко В.И. Об эволюции политических взглядов униатского митрополита Андрея Шептицкого в годы Второй мировой войны [электронный ресурс: ].

(обратно)

300

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 19. Л. 60, 99, 159.

(обратно)

301

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 15.

(обратно)

302

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 37–64; Котив Иван Онуфриевич (1910–1972) – священник УГКЦ, советник митрополита А. Шептицкого, заведующий канцелярией митрополии, выполнял его ответственные поручения, заведовал финансовыми вопросами, вел практически светский образ жизни (по описаниям современников). Активно выступал против воссоединения с РПЦ, обращаясь с протестами к советским властям. Будучи допрошенным агентами-боевиками МГБ УССР, действовавшими под видом «боевки СБ ОУН», выдал места хранения церковных драгоценностей в тайниках Святоюрского собора (конфискованные властями). Дал согласие на сотрудничество с МГБ под псевдонимом «Андрей», но в 1946 г. как «двурушник» был осужден на 10 лет лагерей.

(обратно)

303

Антонов В. В годы военного лихолетья. Деятельность советской внешней разведки в период Великой Отечественной войны // Независимое военное обозрение. 2015. 31 июля.

(обратно)

304

Великая Отечественная война 1941–1945 годов. Т. 6: Тайная война. Разведка и контрразведка в годы Великой Отечественной войны. М.: Кучково поле, 2013. С. 221–222.

(обратно)

305

Советские органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне. Т. 4. С. 383–384.

(обратно)

306

Советские органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне. Т. 4. С. 729.

(обратно)

307

См., например: Спецвыпуск научно-документального издания «З архівів ВЧУК – ГПУ – НКВД – КГБ» на тему «Влада і Костьол в радянській Україні, 1919–1937 pp.: Римско-католицька церква під репресивним тиском тоталітаризму». 2003. № 2; Рубльова Н.С. Політика радянської влади щодо Римско-католицької церкви в Україні, 20–30-ті роки ХХ столетия: дис… канд. іст. наук. К., 1999; Рубльова Н. Ліквідація в Україні ієрархії Римо-католицької церкви // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2000. № 2–4. С. 311–330.

(обратно)

308

Советские органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне. Т. 5. С. 955–958.

(обратно)

309

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 929. Т. 1. Л. 66–67.

(обратно)

310

Советские органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне. Т. 5. С. 954–955; Минаев В. Тайное становится явным. М.: Воениздат, 1960 [электронный ресурс: ].

(обратно)

311

Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф. Москва и Восточная Европа. С. 90–91; Васильева О.Ю., Соловьев И. Предисловие // Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.: сб. документов. С. 30; Шкаровский М.В. Русская православная церковь в ХХ веке. С. 292.

(обратно)

312

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 929. Т. 1. Л. 67.

(обратно)

313

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 929. Т. 1. Л. 71–75.

(обратно)

314

ОГА МВД Украины. Ф. 1. Оп. 8. Д. 1. Л. 241–245.

(обратно)

315

Беляев В.П. Я обвиняю! М.: Политиздат, 1984. С. 19–20.

(обратно)

316

Шуляк С.Т. Борьба органов государственной безопасности с агентурой Ватикана. М.: РИО ВКШ КГБ, 1957. С. 26.

(обратно)

317

Нарочницкая Н. Великие войны ХХ столетия. За что и с кем мы воевали. М.: АЙРИС-пресс, 2007. С. 48; сотрудничество лидеров СВУ и других подобных организаций со спецслужбами Австрии описано в литературе, включая украинскую диаспорную. В частности, М. Зализняк в августе 1914 г. предложил свои услуги начальнику штаба ХI армейского корпуса во Львове, был направлен в Вену и завербован полковником разведки Граниловичем. Однако вскоре всплыли факты нецелевого использования средств, выделенных на разведдеятельность. Как сообщала полиция Вены в декабре 1914 г., Зализняк и коллеги часто проводят время в компании проституток, в кафе и домах терпимости. В конце концов, Зализняка отстранили «от политических дел», изъяв унего 500 тыс. корон – см.: Роздольский Р. До історії «Союзу Визволення України» // Український Самостійник (Мюнхен). 1969. № 1. С. 37; № 3. С. 41–42; № 4. С. 32.

(обратно)

318

ОГА МВД Украины. Ф. 1. Оп. 8. Д. 1. Л. 243.

(обратно)

319

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 485. Т. 2. Л. 172.

(обратно)

320

Шуляк С.Т. Борьба органов государственной безопасности с агентурой Ватикана. С. 39.

(обратно)

321

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 403. Т. 1. Л. 126.

(обратно)

322

А. Шептицкий лично и его род были весьма состоятельны. До 1939 г. земельные владения семьи Шептицких составляли 8656 га. А. Шептицкий являлся главным акционером земельного ипотечного банка во Львове, где лично ему принадлежало 2/3 из 12 млн польских злотых капитала. Митрополит состоял гласным и негласным владельцем ряда предприятий. Значительными ресурсами располагала митрополия – одна только Львовская епархия имела почти 63 тыс. га земель и лесов. Об обороте средств дают представление хотя бы отчисления в казну Ватикана (в 1933 г. – 5 млн злотых, из которых 500 тыс. шло на счета госсекретаря Ватикана кардинала Пачелли, будущего папы Пия ХII) // Даниленко С.Т. Униаты. М.: Политиздат, 1972. С. 103.

(обратно)

323

Український буржуазний націоналізм: загострення ідейно-організаційної кризи, крах антирадянських підступів. К.: Вища школа, 1986. С. 199–200; Даниленко С.Т. Униаты. М.: Политиздат, 1972. С. 128–145.

(обратно)

324

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 403. Т. 2. Л. 11–12.

(обратно)

325

См.: ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 183–198; к протоколам приобщены и собственноручные свидетельства Г. Кнорра.

(обратно)

326

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 88. Л. 170; кардинал Эжен Тиссеран (1884–1972) – секретарь Священной конгрегации по делам Восточной церкви Ватикана в 1936–1959 гг. В годы Первой мировой войны служил в действующей армии, был ранен в боях. Затем – в экспедиционной миссии в Палестине (1917) как офицер Генштаба Франции, работал в отделе Африки военного ведомства. Участвовал в формировании Восточного добровольческого армянского легиона и осаде Иерусалима. Французским разведчиком времен Алжирской войны Константином Мельником Тиссеран прямо характеризуется «очень умным человеком, бывшим французским разведчиком» [электронный ресурс: ].

(обратно)

327

ОГА СБУ. Ф. 11. Д. С-9079.

(обратно)

328

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 89. Л. 10–11.

(обратно)

329

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 89. Л. Л. 29–30.

(обратно)

330

Подборку документов об отношении ОУН к религиозным вопросам см.: ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 376. Т. 84.

(обратно)

331

Минаев В. Тайное становится явным; разгром властями униатской и католической церквей в странах «народной демократии» по образцу ликвидации УГКЦ в УССР обстоятельно исследован в книге: Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф. Москва и Восточная Европа. Власть и церковь в период общественных трансформаций 40–50-х годов ХХ века: Очерки истории. М.: РОССПЭН, 2008.

(обратно)

332

Минаев В. Тайное становится явным.

(обратно)

333

ОГА МВД Украины. Ф. 1. Оп. 43. Д. 3. Л. 2–3, 22–24.

(обратно)

334

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. С-9975.

(обратно)

335

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Т. 1. Л. 75.

(обратно)

336

Операція «Сейм». Польща та Україна у тридцятих – сорокових роках ХХ століття. Невідомі документи з архівів спеціальних служб. Варшава; Київ, 2007. Т. 6. С. 1274; ОГА МВД Украины. Ф. 1. Оп. 43. Д. 2. Л. 26.

(обратно)

337

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Л. 270–271.

(обратно)

338

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Д. 19. Л. 199; к 1941 г. число католиков в СССР увеличилось взрывообразно, с 50 тыс. в 1939 г. до 6,5 млн к началу войны.

(обратно)

339

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 88. Л. 3–5.

(обратно)

340

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 88. Л. 113–115.

(обратно)

341

Операція «Сейм». С. 1000.

(обратно)

342

Операція «Сейм». С. 1019–1020.

(обратно)

343

Операція «Сейм». С. 1020–1032.

(обратно)

344

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Т. 2. Л. 3–7.

(обратно)

345

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 17. Л. 195.

(обратно)

346

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 17. Л. 194.

(обратно)

347

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 485. Т. 2. Л. 68.

(обратно)

348

Уголовное дело в архиве Управления СБУ в Одесской области № 22851-П.

(обратно)

349

Данилюк Ю. Сліди «злочину» вели у Ватикан… // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2000. № 2–4. С. 331–334; в спецсообщении НКВД от августа 1942 г. говорится о служении в Ворошиловграде, в храме, открытом в бывшем кинотеатре «Безбожник», священника-итальянца, свободно говорившего по-русски, призывавшего чтить немецкую армию и строить новую жизнь без большевизма. Нельзя исключать, что это был П. Леони.

(обратно)

350

Данилюк Ю. Сліди «злочину» вели у Ватикан. С. 335–336.

(обратно)

351

Гура О. Трансформація релегійної мережі Римо-католицької церкви у 1944 – наприкінці 1940-х рр. // Держава і Церква в новітній історії України. V Всеукраїнська наукова конференція. Полтава, 19–20 листопада 2015 р. Полтава, 2015. С. 135.

(обратно)

352

По данным МГБ УССР, к 20 мая 1947 г. в республике работало 227 костелов и часовен РКЦ, 77 ксендзов, 10 монастырей с 113 монашествующими. К тому времени 38 священнослужителей-католиков было арестовано как «агенты Ватикана» // ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 278–279.

(обратно)

353

ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 92. Д. 42. Л. 156–157.

(обратно)

354

Он подробнее описан в нашей книге: Миротворец Лаврентий Берия // Веденеев Д. Украинский фронт в войнах спецслужб: Исторические очерки. К.: К.И.С., 2008. С. 154–178.

(обратно)

355

Богданов Иван Иванович (род. 1917 г. на Луганщине). Генерал-майор (1966), заместитель министра внутренних дел УССР (1956–1959). Начальник отделения, заместитель начальника отдела «О» (антирелигиозного) МГБ УССР в 1947–1950 гг. В 1951–1956 гг. – заместитель начальника УМГБ – УМВД по Львовской области. Принимал активное участие в оперативных мероприятиях по ликвидации УГКЦ и ее нелегальных структур в Галиции и Закарпатье. С 1974 г. в отставке // ОГА СБУ. Ф. 12. Учетная карточка.

(обратно)

356

Шуляк С.Т. Борьба органов государственной безопасности с агентурой Ватикана. С. 18; Минаев В. Тайное становится явным.

(обратно)

357

Минаев В. Тайное становится явным.

(обратно)

358

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 15. Л. 291–300; Т. 16. Л. 9. Оператором «Художника» выступала ответственный работник «немецкого» подразделения контрразведки НКГБ СССР Эмма Каганова (Суламифь Кримкер), супруга П. Судоплатова.

(обратно)

359

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 12. Л. 299.

(обратно)

360

В 1940 г. планировалось, к примеру, «подставить» И. Слепому агентессу «Писню», 45-летнюю замужнюю женщину довольно легкомысленного поведения, имитировать попытку изнасилования и завербовать наиболее вероятного преемника А. Шептицкого на «основе компромматериалов».

(обратно)

361

Парохи – приходские священники.

(обратно)

362

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 11. Л. 384.

(обратно)

363

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 3. Д. 1. Л. 16–29.

(обратно)

364

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 12. Л. 317.

(обратно)

365

В исторической литературе число лишь казненных и убитых за годы войны жителей Галичины и Закарпатья – православных, греко-католиков, московофилов и случайных жертв террора австро-венгерской военщины – колеблется, но обычно исчисляется в 30 тыс. человек и более. Только в августе – ноябре 1914 г. из Галичины австрийцы выслали свыше 8000 заподозренных в «русофильстве», число узников концлагерей Терезин и Талергоф к этому времени приближалось к 6000 (в 1914–1917 гг. только через Талергоф прошло до 20 тыс. человек). К репрессиям прибегала и российская военная администрация. Из Львовской архиепископии вывезли в Россию 35 священников и 10 монахов. Имели место и отдельные самочинные расстрелы гражданских лиц. В российской администрации существовали различные точки зрения по поводу отношения к униатам и возможного воссоединения церквей. Министр иностранных дел С. Сазонов считал, что в этом вопросе необходимо действовать «лишь мерами кротости и убеждения, а не крутым обращением с представителями униатского духовенства». По отношению к А. Шептицкому министр, представитель «либерального» подхода, считал целесообразным «его выслать из России», не делать мученика, «играя на руку унии. Он хуже иезуита, разбойник, его надо прогнать. Выслать за пределы России… куда угодно». См.: Велика війна 1914–1918 рр. і Україна. Історичні нариси. К.: КЛІО, 2014. Кн. 1. С. 562–603; Фролов К.А. Галицкая и Карпатская Русь в борьбе за веру и народность // Христианская мысль. К., 2005. № 2. С. 248–259.

(обратно)

366

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 11. Л. 391.

(обратно)

367

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 929. Т. 1. Л. 51.

(обратно)

368

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 929. Т. 1. Л. 52–53.

(обратно)

369

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 929. Т. 1. Л. 54–55.

(обратно)

370

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 929. Т. 1. Л. 61–65.

(обратно)

371

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 929. Т. 1. Л. 85–86.

(обратно)

372

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 929. Т. 1; Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 177–178.

(обратно)

373

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 13. Л. 10–17.

(обратно)

374

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 13. Л. 186.

(обратно)

375

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 11. Л. 183.

(обратно)

376

О политике оккупационного режима и советской власти по отношению к УГКЦ см. подробнее: Сурмач О.І. Греко-католицька церква в період німецького окупаційного режиму в Україні (1941–1944 рр.): дис… канд. іст. наук. Л., 2001; Сердюк Н.С. Репресії радянських органів державної безпеки щодо української греко– католицької церкви в 1944–1949 рр.: дис… канд. іст. наук. К., 2006; Она же. Справа ієрархів УГКЦ (1945 р.): документи і матеріали // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. К.: Сфера, 2003. № 1 (20). С. 287–354; Она же. Українська греко-католицька церква та радянські органи державної безпеки (1939–1941 рр.) // Українознавство: календар-щорічник. К.: Українська Видавнича Спілка, 2003. С. 153–156; Стоцький Я. Держава і релігія в західних областях України: конфесійні трансформації в контексті державної політики 1944–1946 рр. К., 2008; Ліквідація УГКЦ (1939–1946). Документи радянських органів державної безпеки. К.: ПП Сергійчук М.І., 2006. Т. 1, 2.

(обратно)

377

Ее члены были поощрены и солидными денежными премиями в 5000 рублей за счет фонда в 400 тыс. рублей, выделенных Наркоматом финансов СССР на проведение Львовского собора.

(обратно)

378

Климентий (Мария Казимир Шептицкий, 1869–1951). В монашестве с 1911 г. архимандрит монашеского ордена Студитов греко-католической церкви, в 1939–1951 гг. – греко-католический экзарх апостольского экзархата России. Доктор права. Депутат парламента Австро-Венгрии (1900–1907). Арестован в 1947 г., приговорен к 8 годам лишения свободы и умер в тюремной больнице Владимирской тюрьмы. В 1995 г. Институтом Яд-Вашем ему присвоено звание «Праведник народов мира» за спасение еврейского населения от холокоста. В 2001 г. причислен к лику блаженных УГКЦ.

(обратно)

379

13 января 1945 г. запись этой беседы и сообщения агента «82» о впечатлениях членов делегации от встречи была направлена начальником 5-го отдела 2-го Управления НКГБ СССР Г. Карповым «для оперативного использования» лично главе НКГБ УССР С. Савченко.

(обратно)

380

Г. Костельник восторженно рассказывал со временем и С. Карину, и агенту «82», что моложавый, красивый, черноволосый генерал Сергеев (Судоплатов) «говорит лучше меня по-украински, русский никогда так не смог бы говорить по-украински, сколько бы он его не изучал» // ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 19. Л. 327, 349).

(обратно)

381

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 19. Л. 317–322.

(обратно)

382

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 19. Л. 325.

(обратно)

383

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 403. Т. 2. Л. 11–15.

(обратно)

384

Макогон Дарина Дмитриевна (литер. псевдоним Ирина Вильде, 1907–1982). Известная украинская (украинская советская) писательница. Депутат Верховного Совета УССР 2-го созыва (с 1947 г.). В 1950-х гг. подвергалась нападкам за националистические взгляды. Лауреат Шевченковской премии (1965). Длительное время возглавляла Львовскую областную организацию Союза писателей Украины (вступила в него в 1940 г.). Член правления Союза писателей СССР. Награждена орденами Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, «Знак Почета». Пользовалась поддержкой заместителя Председателя ВС УССР Сидора Ковпака, ценившего ее супруга Евгения Полотнюка, помогавшего партизанам и расстрелянного немцами. Сын Максим неоднократно арестовывался КГБ как агрессивно настроенный «антисоветчик». По некоторым утверждениям, ее супруг в 1950–1960-х гг. И. Дробязко был полковником КГБ, работал в ВПК.

(обратно)

385

Дучиминская Ольга-Александра Васильевна (1883–1988). Украинская писательница, поэтесса, этнограф, переводчик, один из организаторов женского движения в Западной Украине. Располагала обширными знакомствами среди видных представителей творческого мира, митрополии УГКЦ. После войны – научный сотрудник Этнографического музея. 15 марта 1945 г. стала осведомителем НКГБ «Стальной», через нее намеревались «освещать» писательские круги Галичины (ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 269). В 1949 г. арестована (после убийства Я. Галана), осуждена на 25 лет лагерей, освобождена в 1958 г. с запретом проживания во Львове. Не имела возможности публиковаться, одиноко жила у знакомых, последнее десятилетие – у кузины С. Бандеры, Мирославы Антонович.

(обратно)

386

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 245. Д. 16. Л. 263–264.

(обратно)

387

Дашкевич Ярослав Романович (1926–2010). Видный украинский историк, историограф, востоковед, археограф, автор свыше 1700 научных трудов и публикаций. Сын офицера Украинской войсковой организации сечевых стрельцов и генерал-хорунжего Армии УНР Романа Дашкевича и хорунжего сечевого стрелецства, деятеля украинского движения Олены Степанив. В 1949–1956 гг. отбывал срок в ИТЛ Казахстана (реабилитирован в 1995 г.). Преследовался, неоднократно оставался безработным или не мог работать по специальности. Диссертацию доктора исторических наук смог защитить лишь в 1994 г. Профессор, заслуженный деятель науки и техники Украины, лауреат ряда научных премий.

(обратно)

388

ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 92. Д. 49. Л. 30–32.

(обратно)

389

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 246. Д. 31. Л. 78–85, 214; настроения и положение ведущих представителей львовской научно-гуманитарной интеллигенции в послевоенные годы рельефно описал (как очевидец) видный украинский историк, профессор Ярослав Дашкевич, см: Дашкевич Я. Постаті. Нариси про діячів історії, політики, культури. Львів: Піраміда, 2007.

(обратно)

390

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 20. Л. 1–6.

(обратно)

391

Никитин В.А. Патриарх Алексий I: служитель Церкви и Отечества. М.: Эксмо. 2013. С. 330–332.

(обратно)

392

Одинцов М.И. Русская православная церковь накануне и в эпоху сталинского социализма. 1917–1953 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 355.

(обратно)

393

Одинцов М.И. Русская православная церковь накануне и в эпоху сталинского социализма. С. 352.

(обратно)

394

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 65–66.

(обратно)

395

Об аресте и содержании уголовных дел архиереев УГКЦ см. документальную публикацию: Сердюк Н. Cправа ієрархів УГКЦ (1945 р.): документи і матеріали // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2003. № 1. С. 287–354.

(обратно)

396

Одинцов М.И. Русская православная церковь накануне и в эпоху сталинского социализма. С. 356.

(обратно)

397

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 2. Л. 277.

(обратно)

398

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 65–66.

(обратно)

399

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 11. Л. 2–3.

(обратно)

400

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 2.

(обратно)

401

По данным УКГБ по Станиславской области (1956 г.), епархиальный архиерей Антоний (Пельвецкий) «активных мер по укреплению православия не осуществляет и борьбы с униатскими священниками, не перешедшими в православие, не ведет», а некоторым оказывает материальную помощь. «Сам Пельвецкий среди духовенства авторитетом не пользуется, по своим убеждениям является украинским националистом, к тому же в морально-бытовом отношении нечистоплотен». В области перешло в православие 247 греко-католических священников, 47 из них находятся в оперативной разработке (работают 33 агента), 74 – перейти отказались (из них до 1956 г. 34 вернулись из лагерей), ряд «неприсоединившихся» «нелегально ведет враждебную работу по распространению католической веры» // ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 137–140.

(обратно)

402

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 10. Л. 236.

(обратно)

403

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 10. Л. 5.

(обратно)

404

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 14. Л. 42.

(обратно)

405

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 5. Л. 41–42.

(обратно)

406

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 13. Л. 5.

(обратно)

407

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 13. Л. 6–8.

(обратно)

408

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 14. Л. 16–17.

(обратно)

409

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 11. Л. 19–20, 33–41.

(обратно)

410

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 28.

(обратно)

411

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 4. Л. 229.

(обратно)

412

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 1. Л. 1–6.

(обратно)

413

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 1. Л. 251–251 об.; Т. 4. Л. 180–185.

(обратно)

414

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 2. Л. 8–9; И. Слепой до 1953 г. отбывал 8-летний срок в Мордовии, затем был переведен в Маклаковский дом для инвалидов в Красноярский край под надзор.

(обратно)

415

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 32. Л. 240–241.

(обратно)

416

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 1. Л. 24–25.

(обратно)

417

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 180; Ф. 65. Д. С-9113. Т. 33. Л. 74. Величковский Василий (1903–1973, канонизирован РКЦ как блаженный священноисповедник) в 1969 г. в очередной раз был лишен свободы, отбывал наказание в ИТК-15 в Ворошиловградской области. Под давлением зарубежных кругов и в процессе разрядки международной напряженности было принято решение о разрешении ему выезда из СССР (по согласованию с 5-м Управлением КГБ СССР и ЦК КПУ). Начальником 4-го отдела (антирелигиозного) отдела 5-го Управления КГБ УССР от него было получено обязательство о сотрудничестве с КГБ под псевдонимом «Римский». При этом собственноручно засвидетельствовал согласие «помогать компетентным органам в любом месте, где бы я не находился», и благодарил советское правительство. Ранее предлагал свою помощь в нормализации отношений с Ватиканом. КГБ УССР характеризовался как «фанатик», от которого «не удалось добиться исчерпывающих данных по подполью» УГКЦ. Рассматривался чекистами как ведущий участник перспективной разработки «Иезуит» по греко-католикам в диаспоре. Покинул СССР 27 января 1972 г., вылетев в Югославию к сестре (Ф. 65. Д. С-9113. Т. 33. Л. 83–84, 135–138, 189–190), вскоре умер в Виннипеге (Канада).

(обратно)

418

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 10. Л. 209–212.

(обратно)

419

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 3. Л. 17.

(обратно)

420

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 2. Л. 11а.

(обратно)

421

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 12. Д. 2. Л. 23, 131–132.

(обратно)

422

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 501. Л. 20.

(обратно)

423

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 10. Л. 277–279.

(обратно)

424

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 54–55.

(обратно)

425

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 35.

(обратно)

426

По определению Збигнева Бзежинского, «говорить “это была не Россия, а Советский Союз” – значит бежать от реальности. Это была Россия, названная Советским Союзом. Она бросила вызов США. Она была побеждена» (цит. по: Панарин И.Н. Информационная война и геополитика. М.: Поколение, 2006. С. 204).

(обратно)

427

Швейцер П. Победа. Минск, 1995. С. 77.

(обратно)

428

Олійник Б.І. Два роки в Кремлі. К.: Сільскі вісті, 1992. С. 16.

(обратно)

429

Политические центры украинской диаспоры делали акцент на том, что это было исключительно «крещением Украины-Руси», а не «дикой Московии».

(обратно)

430

ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 13. Д. 3. Л. 247–250.

(обратно)

431

ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 13. Д. 3. Л. 254–255; Стернюк Владимир Владимирович (1907–1997), митрополит Украинской греко-католической церкви. В монашестве с 1926 г. Отказался признать решения Львовского церковного собора 1946 г., в 1947 г. осужден Особым совещанием при МГБ к 5 годам лагерей, до 1952 г. отбывал наказание в Архангельской области. По возвращении тайно служил священником, в 1963 г. тайно хиротонисан во епископа УГКЦ. После высылки за границу митрополита Василия (Величковского) – Местоблюститель Галицкой митрополии УГКЦ (1972–1991), пребывал под надзором. С 1990 г. возглавил процесс легального восстановления греко-католической конфессии (до прибытия из эмиграции Верховного архиепископа УГКЦ Мирослава-Ивана (Любачивского)).

(обратно)

432

ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 14. Д. 7. Л. 31–33.

(обратно)

433

Иннокентий, игумен, Батыгин Г.С. «Время благоприятно…» // В человеческом измерении. М.: Прогресс, 1989. С. 418–419.

(обратно)

434

Сборник КГБ СССР. 1990. № 152. С. 35–36; о событиях по насильственному переформатированию конфессионного поля Западной Украины см. подробнее: Анисимов В.С. В кругах Левиафана. Православная церковь и Украинская держава. К.: ЧПИФ, 2009.

(обратно)

435

[Электронный ресурс: ].

(обратно)

436

О взглядах, научно-богословской и публицистической деятельности Г. Костельника см. подробнее: Костельник Г. Ultra posse: Вибрані твори. Ужгород: Гражда, 2008; Кашуба М., Мірчук І. Гавриїл Костельник: філософські погляди. Дрогобич, 2002; Вежель Л. Філософсько-естетична та журналістська діяльність Гавриїла Костельника у руслі духовних процесів України першої половини ХХ ст. К.: КНУ ім. Тараса Шевченка, 2003; Гавриїл Костельник на тлі доби: пошук істини: зб. наук. праць. Вип. 8 / ЛНУ ім. Івана Франка. Львів-Ужгород: Гражда, 2007.

(обратно)

437

Г. Костельник всячески старался создать своеобразный культ вокруг «стигматички» Анастасии (Насти) Волошин – психически экзальтированной сельской девушки из Яворовского района Львовской области (помещенной в монастырь ордена Василианок во Львове), страдавшей фурункулезом, что проявлялось и в виде кровоточащих, болезненых язв, которые выдавали за «раны», «подобные» имевшимся на теле распятого Христа. А. Волошин обследовала комиссия во главе с епископом УГКЦ Никитой Будкой.

Отец Гавриил считал ее «пророчицей», по наущению которой остался во время оккупации во Львове. Его увлечение А. Волошин вызывало критическое либо ироническое отношение к Костельнику со стороны современников. Общественный деятель В. Целевич считал увлечение «стигматичками» со стороны части униатского клира «болезненными явлениями религиозного фанатизма», а Г. Костельник, по его словам, хорошо заработал на брошюрах о «стигматичках» и «духах». «Эта Волошин городит всякую чепуху», сообщал агент-священник «Николаевский», а Гавриил Костельник выдает это за «пророчества». «Главным изобретателем чудес» «старой девы» А. Волошин был Костельник, вторил ему агент «Жук» // ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 11. Л. 86, 142, 311).

(обратно)

438

Волошин Анастасия (сестра Мириам, 1911–1994). В 1935 г. у нее проявились физические отметины на теле, истолкованные рядом священнослужителей УГКЦ как «стигмы». С мая 1936 г. – монахиня-василианка. В 1949–1956 гг. находилась на спецпоселении в Читинской области. Г. Костельник посвятил А. Волошин три книги и многочисленные публикации. В 2009 г. о ней вышел документальный фильм И. Федорыча «Настя Волошин: жертва напоказ».

(обратно)

439

Дашкевич Я. Постаті: Нариси про діячів історії, політики, культури. Львів: Піраміда, 2007. С. 629–621.

(обратно)

440

Дроздецкий Павел Гаврилович (1904–1979). Генерал-лейтенант (1945). В органах госбезопасности с 1930 г. Известен тем, что в 1937–1938 гг. под руководством будущего начальника антирелигиозного поразделения НКГБ – МГБ СССР Г. Карпова сфабриковал «дело антисоветской, мистической организации «Орден тамплиеров». В 1945–1946 гг. в качестве заместителя главы НКГБ – МГБ УССР курировал мероприятия по роспуску УГКЦ.

(обратно)

441

Централизованное агентурное дело «Ходячие» возобновлено 31 мая 1945 г. начальником отделения 2-го Управления НКГБ УССР капитаном И. Богдановым по согласованию с заместителем начальника Управления полковником С. Кариным и начальником «антирелигиозного» 4-го отдела подполковником Волошиным с целью «концентрации всех агентурных и других материалов» по разработке УГКЦ с 1939 г.

(обратно)

442

Органами НКВД был арестован племянник митрополита, Ян Шептицкий, с которым провели три беседы, однако не сумели склонить к вербовке.

(обратно)

443

По некоторым данным, умер в саратовской тюрьме.

(обратно)

444

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 11. Л. 142–230. Доклад был направлен в контрразведывательные отделы УГБ НКВД УССР и Белорусской ССР.

(обратно)

445

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 11. Л. 162.

(обратно)

446

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 11. Л. 142, 149.

(обратно)

447

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 11. Л. 138.

(обратно)

448

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 1. Л. 2–4; Ф. 65. Д. 9113. Т. 12. Л. 18.

(обратно)

449

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 11. Л. 251; кроме того, 13 августа 1940 г. начальнику Львовского УНКВД В. Сергиенко подали для утверждения «План агентурно-оперативных мероприятий по разработке А. Шептицкого и его окружения», где также предусматривались задачи по отрыву УГКЦ от Ватикана // ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 11. Л. 348–352.

(обратно)

450

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 1. Л. 5–13, 129.

(обратно)

451

О нем шла речь выше. По «легенде» – уроженец Житомира, сын репрессированного, студент-философ из Киевского госуниверситета, прибывший во Львов для сбора материала к дипломной работе для получения духовного образования. Поначалу рейдовым заданием «Литератора» во Львове было внедрение в подполье ОУН среди студентов Львовского университета (по агентурному делу «Мария»). В дальнейшем переориентирован на проникновение в окружение А. Шептицкого и вхождение в доверие к самому Предстоятелю УГКЦ, получение доступа к его личному архиву. Для этого, в частности, получил рекомендательное письмо к Г. Костельнику от студента Одесского университета Виталия Кононенко, изучил ряд работ самого пресвитера-богослова.

В дальнейшем через студента богословского факультета Львовского университета Пшиваного добился знакомства с А. Шептицким, лично опекавшим агента, занимавшимся его катехизацией, религиозным воспитанием, оказывавшим агенту материальную помощь, возлагавшему на неофита надежды в плане продвижения того в советский истеблишмент. В январе 1941 г. А. Шептицкий, подарив «Литератору» 100 рублей на дорогу, напутствовал его перед возвращением в Киев: будь там осторожен, «учись и стремись занять положение в обществе. Может, Бог даст, и еще увижу тебя академиком. А на науку они денег не жалеют… Перемены будут, пиши мне о своей жизни». Прощаясь, 12 февраля 1941 г. митрополит призвал этого молодого человека больше молиться, сторониться политики, не компрометировать себя, ведь большевики, как и всякая власть, от Бога.

Личность «Литератора» была тщательно засекречена, от оперработников Львова требовалась самая тщательная конспирация в работе с перспективным источником. В начале 1941 г. Львовскому УНКВД начальником контрразведки УГБ НКВД УССР П. Дроздецким было строго указано на нарушения в работе с «Литератором», а сам источник закреплен на связи лично с начальником контрразведывательного отдела УГБ УНКВД Барановым // ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 12. Л. 218. 223; Т. 15. Л. 35, 52, 127.

(обратно)

452

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 12. Л. 210–218.

(обратно)

453

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 15. Л. 123.

(обратно)

454

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 1. Л. 18–22.

(обратно)

455

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 12. Л. 252–257.

(обратно)

456

См. копию документа: ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 12; см. также: Сердюк Н. Українська греко-католицька церква та радянські органи державної безпеки (1939–1941 рр.) // Українознавство: календар-щорічник. К.: Українська Видавнича Спілка, 2003. С. 153–156; Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф. Москва и Восточная Европа. Власть и церковь в период общественных трансформаций 40–50-х годов ХХ века: очерки истории. М.: РОССПЭН, 2008. С. 379–380.

(обратно)

457

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 12. Л. 8, 212.

(обратно)

458

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 3. Д. 1. Л. 24–26.

(обратно)

459

По словам «Художника», владыка Андрей живо интересовался ситуацией в Киеве, содержанием национальной политики партии большевиков, положением интеллигенции и арестами среди национально сознательных деятелей культуры.

(обратно)

460

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 11. Л. 289–290, 410–411; Франко Петр Иванович (1890–1941 (?), сын классика украинской литературы Ивана Франко. Педагог, ученый-химик, участник движения «Пласт», Украинских сечевых стрельцов, офицер авиации Украинской галицкой армии (1918–1919). Декан института советской торговли во Львове (1939–1941), в 1940 г. избран депутатом Верховного Совета УССР. В июне 1941 г. вывезен при отступлении из Львова. По разным версиям, был расстрелян или убит при попытке бегства из эшелона.

(обратно)

461

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 12. Л. 294.

(обратно)

462

Студинский Кирилл Иосифович (1868–1941 (?). Видный ученый-филолог, литературовед, писатель и общественный деятель. Член Всеукраинской академии наук (с 1929). Председатель Народных сборов Западной Украины (октябрь 1939 г.), принявших решение о вхождении региона в состав СССР и УССР. Спас от репрессий немало представителей местной интеллигенции. Как сообщал агент «Художник», в личной беседе Студинский резко критиковал новые советские порядки, политику властей на селе – «это политика восстаний». Жаловался, что Н. Хрущев не сдержал данного ему обещания не проводить депортаций населения Западной Украины (ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 11. Л. 410). В 1941 г. эвакуирован из Львова на восток, дальнейшая судьба не известна.

(обратно)

463

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 15 Л. 196–198; о разведывательной работе ОУН в 1939–1941 гг. и использовании в ней молодежи см. подробнее: Вєдєнєєв Д.В. Підпільна діяльність ОУН в Західній Україні у 1939–1941 рр. // Історія України. 2001. № 12. С. 4–5; Вєдєнєєв Д. Розвідувальна діяльність підпілля Організації українських націоналістів у Західній Україні в 1939–1941 роках // Наукові записки ІПЕНД. 2005. Вип. 28. С. 186–203.

(обратно)

464

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 15. Л. 150.

(обратно)

465

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 1. Л. 39–41 об.

(обратно)

466

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 15. Л. 135.

(обратно)

467

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 1. Л. 49.

(обратно)

468

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 15. Л. 98.

(обратно)

469

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 1. Л. 50–55.

(обратно)

470

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 1. Л. 56–59.

(обратно)

471

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 1. Л. 60.

(обратно)

472

Пагіря О. Гавриїл Костельник та ОУН: проблема стосунків (1941–1948 рр.) // З архвів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2009. № 2. С. 390–391.

(обратно)

473

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 30 об.

(обратно)

474

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 393–399.

(обратно)

475

Воронин Александр Иванович (1908–1990). Генерал-лейтенант (1945). Возглавлял Управление НКГБ – МГБ по Львовской области в 1944–1948 гг.

(обратно)

476

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 16. Л. 79–83; упомянутая делегация УГКЦ доставила в Москву два приветственных письма И. Сталину и пожертвование греко-католиков в фонд обороны в размере 100 тыс. рублей.

(обратно)

477

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 19. Л. 346–347.

(обратно)

478

Восстановить «правдивую» биографию «82» возможно, видимо, лишь по недоступным нам документам Служб внешней разведки Украины и России.

(обратно)

479

Колпакиди А.И., Прохоров Д.П. КГБ: Спецоперации советской разведки. М.: Олимп; Астрель; АСТ, 2000. С. 234–248.

(обратно)

480

Бобков Ф.Д. КГБ и власть. М.: Ветеран МП, 1995. С. 91–92.

(обратно)

481

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 450. Т. 4. Л. 37–41.

(обратно)

482

Погребной Николай Павлович (1906–?). Полковник госбезопасности (1946). В годы войны – начальник зафронтовой разведывательной группы. И.о. начальника (июль-октябрь 1945), начальник 1-го Управления НКГБ – МГБ УССР в 1945–1949 гг. В июле-августе 1953 г. – начальник 2-го (разведывательного) отдела МВД УССР.

(обратно)

483

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 69.

(обратно)

484

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 19. Л. 223.

(обратно)

485

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 19. Л. 224–228, 318–322.

(обратно)

486

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 19. Л. 326.

(обратно)

487

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 19. Л. 327–329.

(обратно)

488

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 21–21 об.

(обратно)

489

Бывший офицер-белогвардеец, сотрудничавший с ОГПУ с 1929 г.; к апрелю 1945 г. в одном только УНКГБ по Львовской области по униатам «работали» 22 агента, 17 из которых были священнослужителями и семинаристами УГКЦ // ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 177 об.).

(обратно)

490

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 21–21 об.

(обратно)

491

Лебедь Николай Кириллович (1910–1998). Один из ведущих деятелей украинского националистического движения, создатель и первый руководитель референтуры Службы безопасности ОУН (Б). Заместитель С. Бандеры, в 1941–1943 гг. – руководитель ОУН(Б) в Западной Украине. С 1944 г. – генеральный секретарь иностранных дел Украинской главной освободительной рады (УГВР), выехал за рубеж для налаживания контактов с западными правительствами. С 1949 г. в эмиграции в США, активный участник «психологической войны», руководитель издательского центра «Пролог» в Нью-Йорке (1952–1974).

(обратно)

492

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 60–64.

(обратно)

493

Родители Р. Шухевича происходили из старинных фамилий греко-католических священников, давших целую плеяду национально-ориентированных деятелей культуры и общественной жизни Галичины.

(обратно)

494

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 36–40.

(обратно)

495

Как показал на допросе 9 июля 1947 г. в МГБ УССР Иосиф Кладочный, бывший секретарь А. Шептицкого, в период оккупации резиденцию Предстоятеля УГКЦ неодкратно посещали лидеры ОУН и УПА Р. Шухевич, Н. Лебедь, Л. Ребет, И. Гриньох и И. Равлык (один из руководителей разведки ОУН). По заданию митрополита Андрея представители УГКЦ выступали посредниками в поисках примирения между бандеровской и мельниковской фракциями в ОУН, а также между ОУН и польскими националистическими нелегальными организациями // ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 32. Л. 110–113.

(обратно)

496

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 41–56; органы НКГБ завербовали И. Котива, однако он (как сообщили другие конфиденты из окружения К. Шептицкого) рассказал об этом архимандриту Климентию и священнику И. Кладочному. Взятого в активную разработку Котива 2 декабря 1945 г. вызвали на «допрос особой группы Службы безопасности Провода ОУН», которую имитировали опытные агенты-боевики из числа завербованных НКГБ сотрудников СБ. После психологического давления, обвинений в «измене» и нескольких пощечин секретарь митрополии признался, что пошел на сотрудничество под псевдонимом «Андрей», назвал фамилии оперработников. Выдал тайники в стенах собора св. Юра, где хранились драгоценности и документы об отношениях ОУН и УГКЦ, рассказал о тайных контактах делегации УГКЦ в Москве с апостольским администратором в СССР при французской миссии монсиньором Брауном, давшим Котиву для переписки пароль – «дяде Пете». Показания Котива о контактах с представителем Ватикана в Москве подтвердила контрразведка НКГБ СССР // ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 24. Л. 171–174, 269.

(обратно)

497

Г. Костельник знал С. Карина под фамилией «Даниленко» и как руководящего сотрудника Совета по делам религии при СНК УССР, оценивал его как «интеллигентного, разумно мыслящего человека». Интересна и оценка роли С. Карина митрополитом И. Слепым – «он все и ничего».

(обратно)

498

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 19. Л. 355–360.

(обратно)

499

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 19. Л. 350–352.

(обратно)

500

Как с тревогой отметил контрразведчик, Костельник «оглушительно пьет водку», однако не забывает «прощупать» в разговоре, чем действительно занимается во Львове его собеседник.

(обратно)

501

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 14–20.

(обратно)

502

Экземпляр плана направили главе НКГБ СССР В. Меркулову.

(обратно)

503

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 1–3.

(обратно)

504

Ярема Р., протоиерей. Львовский Церковный собор 1946 года в свете торжества православия в Западной Украине. К.: КИТ, 2012. С. 63–64.

(обратно)

505

Щурат Василий Григорьевич (1871–1948). Украинский ученый (славянская филология), литературовед, поэт и переводчик. Автор одного из лучших переводов на украинский язык «Слова о полку Игореве». В 1915–1923 гг. председатель Научного общества имени Шевченко во Львове. Находился в резкой оппозиции польскому оккупационному режиму, отказался присягать ему на верность (1921). Ректор тайного Украинского университета (1921–1923). До 1934 г. – директор частной женской гимназии сестер Василианок. В 1930 г., в связи со сфабрикованным органами ОГПУ процессом «Союза освобождения Украины» отказался от членства во Всеукраинской академии наук (восстановлен в 1939 г.). В 1940-х гг. – директор Львовской научной библиотеки АН УССР, профессор Львовского госуниверситета. Сторонник Г. Костельника, гость Львовского собора.

(обратно)

506

Г. Костельник, отмечал «Футурист», «пьет очень много, как бездонная бочка». Тем не менее агент отзывался о священнике как о волевом, энергичном, «критически относящемся» к религии человеке, «не фанатике».

(обратно)

507

ОГА СБУ. Ф. 65. Д.9113. Т. 16. Л. 174, 271–282.

(обратно)

508

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 248.

(обратно)

509

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 21. Л. 73, 95.

(обратно)

510

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 21. Л. 149.

(обратно)

511

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 21. Л. 228.

(обратно)

512

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 288.

(обратно)

513

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 20. Л. 244–244 об.; Т. 21. Л. 307.

(обратно)

514

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 25. Л. 1–2 об.

(обратно)

515

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 25. Л. 105.

(обратно)

516

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 25. Л. 258–266.

(обратно)

517

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 25. Л. 118–119.

(обратно)

518

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 25. Л. 164–165.

(обратно)

519

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 25. Л. 253–255.

(обратно)

520

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 2; Макарий (Оксиюк Михаил Федорович, 1884–1961) – епископ Русской и Польской православных церквей. Митрополит Варшавский и всея Польши, видный богослов. В 1911–1922 гг. преподавал в Киевской духовной академии, затем пребывал на светской научно-педагогической и административной работе. В 1942 г., после гибели супруги, принял священный сан, служил настоятелем храмов в Киеве, протоиерей (1943). В апреле 1945 г. принял монашество, возведен в сан архимандрита, тогда же хиротонисан во епископа Львовского и Тернопольского. Сыграл одну из ключевых ролей в процессе подготовки ликвидации УГКЦ. 9 марта 1946 г. под его непосредственным руководством было оформлено воссоединение с РПЦ участников Львовского собора делегатов от УГКЦ. Архиепископ РПЦ (апрель 1946), с июня 1948 г. – одновременно и управляющий Мукачевской епархией с титулом архиепископа Львовского, Тернопольского и Мукачевско-Ужгородского, энергично работал над подготовкой воссоединения униатов Закарпатья с РПЦ. По воспоминаниям современников, владыка Макарий морально тяжело переносил необходимость сотрудничества с властями и спецслужбой, пребывал в угнетенном состоянии духа. С июля 1951 г. – Предстоятель Польской православной церкви. С декабря 1959 г. ушел на покой, скончался в Одесском Успенском монастыре.

(обратно)

521

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 7–10.

(обратно)

522

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 25. Л. 366–367, 377.

(обратно)

523

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 24. Л. 244–246, 318–321.

(обратно)

524

О Я. Мельнике см. подробнее: Веденеев Д., Шевченко С. Последний бункер // Киевский Телеграф. 2001. 6 авг.

(обратно)

525

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 28. Л. 454–455.

(обратно)

526

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 24. Л. 2–7.

(обратно)

527

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 24. Л. 11–16.

(обратно)

528

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 24. Л. 166.

(обратно)

529

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 24. Л. 1–8.

(обратно)

530

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 27. Л. 59–60 об.; 110–113.

(обратно)

531

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 27. Л. 37.

(обратно)

532

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 27. Л. 72–77.

(обратно)

533

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 27. Л. 188, 304.

(обратно)

534

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 27. Л. 252–253; Т. 28. Л. 52–53.

(обратно)

535

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 28. Л. 271.

(обратно)

536

ОГА СБУ. Ф. 16. Электронная копия № 0566–0560.

(обратно)

537

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 27. Л. 344.

(обратно)

538

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 28. Л. 9 об.

(обратно)

539

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 30. На тот момент во Львовской области по линии УГКЦ работали 2 резидента, 104 агента и 131 осведомитель УМГБ.

(обратно)

540

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 28. С. 326–327.

(обратно)

541

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л.12–13.

(обратно)

542

ОГА СБУ.Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 76.

(обратно)

543

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 24–25.

(обратно)

544

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 77.

(обратно)

545

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 75, 99–102.

(обратно)

546

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л.75–76, 211–212; Ф. 65. Д. 9113. Т. 28. Л. 515.

(обратно)

547

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 128.

(обратно)

548

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 158–161.

(обратно)

549

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 166–197; биографическую справку на К. Бриккера см. ниже.

(обратно)

550

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 32. Л. 176–177.

(обратно)

551

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 54–55, 125.

(обратно)

552

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 24. Л. 20.

(обратно)

553

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 9113. Т. 21. Л. 132.

(обратно)

554

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 34–39.

(обратно)

555

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 8. Т. 1. Л. 1–2.

(обратно)

556

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 17–19; Ф. 65. Д. 9113. Т. 32. Л. 177.

(обратно)

557

Пагіря О. Гавриїл Костельник та ОУН. С. 411, 414.

(обратно)

558

В литературе распространено ошибочное, эмоционально окрашенное утверждение о гибели Костельника на ступенях Преображенской церкви.

(обратно)

559

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 8. Т. 1. Л. 11–14.

(обратно)

560

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 8. Т. 1. Л. 18–19.

(обратно)

561

Органы МГБ поручили архиепископу Макарию, епископам Михаилу и Антонию (соратникам покойного по инициативной группе) «обрабатывать» вдову Элеонору Костельник для принятия ею решения об уходе в монастырь.

(обратно)

562

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 8. Т. 1. Л. 13–13 об.

(обратно)

563

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 8. Т. 1. Л. 34.

(обратно)

564

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 8. Т. 1. Л. 144–151, 155–160.

(обратно)

565

Захваченный агентурно-боевой группой МГБ (состоявшей из завербованных бывших подпольщиков ОУН) отец Тершаковца Григорий (во времена Австро-Венгрии – депутат Галицкого краевого сейма) сообщил о местах укрытия сына. 4 ноября 1948 г. близ села Любень Великий Львовской области оперативно-войсковая группа наткнулась на «Федора» с группой охраны. В перестрелке погибло трое подпольщиков, а раненный в ноги З. Тершаковец застрелился // ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 22. Д. 3. Т. 26. Л. 259–260.

(обратно)

566

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 142. Д. 5. Л. 432–433.

(обратно)

567

Гриньох Иван Михайлович (1907–1994). Деятель украинского националистического движения, священник УГКЦ, богослов, публицист. В 1941 г. – капеллан батальона «Нахтигаль», созданного из членов ОУН в составе полка спецназначения абвера «Бранденбург-800». В 1944 г. избран вице-президентом Украинского главного освободительного совета (укр. – УГВР), в 1950–1980 гг. – глава Закордонного представительства УГВР. Профессор Украинского католического университета в Риме (с 1963). Активный сторонник придания патриаршего статуса Предстоятелю УГКЦ. От митрополита И. Слепого в эмиграции (1982 г.) получил сан «патриаршего архимандрита».

(обратно)

568

Даниленко С.Т. Униаты. М.: Политиздат, 1972. С. 192–196.

(обратно)

569

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 8. Т. 1. Л. 94–98.

(обратно)

570

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 8. Т. 1. Л. 9–51.

(обратно)

571

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 8. Т. 1. Л. 74–77.

(обратно)

572

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 8. Т. 1. Л. 25–28.

(обратно)

573

ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 22. Д. 3. Т. 28. Л. 273.

(обратно)

574

Цит. по: Ярема Р., протоиерей. Львовский Церковный собор 1946 года в свете торжества православия в Западной Украине. К.: КИТ, 2012. С. 173.

(обратно)

575

Цит по: Пагіря О. Гавриїл Костельник та ОУН. С. 395.

(обратно)

576

[Электронный ресурс: ].

(обратно)

577

«Согласование» в ЦК КП(б)У, Совнаркоме и УССР и НКГБ УССР кандидатуры митрополита Иоанна (Соколова) на пост Патриаршего экзарха Украины длилось около полугода.

(обратно)

578

См.: Одинцов М.И. И.В. Сталин: «Церковь может рассчитывать на всестороннюю поддержку правительства» // Диспут. 1992. № 3; Он же. Другого раза не было (о встрече И.В. Сталина с руководством Русской православной церкви) // Наука и религия. 1989. № 2; Он же. О встрече И.В. Сталина с руководителями Русской православной церкви 4 сентября 1943 г. // Атеистические чтения. М., 1990. № 19.

(обратно)

579

См. анализ литературы по теме: Пагиря О. Ліквідація Греко-католицької церкви на Закарпатті у 1945–1949 рр. [электронный ресурс: http:// territoryterror.org.ua].

(обратно)

580

См.: Документы и материалы Львовского церковного собора // Религия в СССР: ежемесячный бюллетень АПН. № 7. 1987; Даниленко С.Т. Униаты. М., 1973; Одинцов М.И. Униаты и советская власть (Встреча в Москве. Декабрь 1944 г.) // Отечественные архивы. 1994. № 3; Он же. Религиозные организации в СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1995; Он же. Греко-католическая (униатская) церковь // История религий в России. М., 1998; Он же. Власть и религия в годы войны (Государство и религиозные организации в СССР в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.). М., 2005; Одинцов М.И., Чумаченко Т.А. Совет по делам Русской православной церкви при СНК (СМ) СССР и Московская патриархия: эпоха взаимодействия и противостояния. 1943–1965 гг. М., 2013. Одинцов М.И., Кочетова А.С. Конфессиональная политика в Советском Союзе в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 2014.

(обратно)

581

Власть и церковь в Восточной Европе. 1944–1953. Т. 1: 1944–1948. Документы российских архивов. М., 2009; Восточная Европа в документах российских архивов. 1944–1953 гг. Т. I, II. М.; Новосибирск, 1997, 1998; Власть и церковь в СССР и странах Восточной Европы. 1939–1958 (дискуссионные аспекты). М., 2003; Власть и церковь в период общественных трансформаций 40–50-х годов ХХ века: очерки истории. М., 2008; см. также работы современных украинских исследователей: Андрухів І.О. Політика радянської влади у сфері релігії та конфесійне життя на Прикарпатті в 40–80-х роках ХХ століття. Івано-Франківськ, 2006; Боцюрків Б. Українська Греко-католицька церква і Радянська держава (1930–1950). Львів, 2005; Репресована церква: Про трагічну долю Української Греко-католицької церкви. Дрогобич, 1994; Сурмач О.І. Греко-католицька церква в період німецького окупаційного режиму в Україні (1941–1944 рр.): дис… канд. іст. наук. Л., 2001; Сердюк Н.С. Репресії радянських органів державної безпеки щодо української греко– католицької церкви в 1944–1949 рр.: дис… канд. іст. наук. К., 2006; Он же. Справа ієрархів УГКЦ (1945 р.): документи і матеріали // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. К., 2003. № 1; Он же. Українська греко-католицька церква та радянські органи державної безпеки (1939–1941 рр.) // Українознавство: календар-щорічник. К.: Українська Видавнича Спілка; Стоцький Я. Держава і релігія в західних областях України: конфесійні трансформації в контексті державної політики 1944–1946 рр. К., 2008; Ліквідація УГКЦ (1939–1946). Документи радянських органів державної безпеки. К., 2006. В 2 т.; и др.

(обратно)

582

Центральный государственный архив общественных объединений Украины (ЦГАООУ). Ф. 1. Оп. 23. Д. 887. Л. 26–28; обращения в адрес Сталина и патриархии РПЦ опубликованы в кн.: Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 г.: сб. документов. С. 146–154.

(обратно)

583

Геровский Георгий Юлианович (1886–1959). Ученый-лингвист, этнограф и педагог, автор капитального труда по языковой ситуации в Закарпатской Украине. Один из лидеров русофильского движения в регионе, преследовался властями Австро-Венгрии и довоенной Чехословакии. Председатель Общества науки и искусства Подкарпатской Руси (с 1938). После 1945 г. ведал библиотечно-музейным делом в Закарпатье, затем переехал в Чехословакию.

(обратно)

584

Феофан (Сабов Василий Георгиевич, 1905–1946). Религиозный и общественный деятель. Монах (с 1923 г.), приходской священник, администратор Мукачевско-Пряшевской епархии Сербской православной церкви (с 1941). Игумен. В 1944 г. возглавил по церковной линии делегацию в Москву, выступал сторонником вхождения православных Закарпатья в РПЦ. 15 июня 1946 г. убит советскими солдатами у с. Тошнад Береговского района Закарпатья.

(обратно)

585

Алексий (Кабалюк Александр Иванович, 1877–1947). В годы австро-венгерского господства преследовался властями за участие в движении в защиту православия. В 1913 г. приговорен к 4,5 года заключения. Настоятель мужского монастыря в закарпатском с. Иза. Схиархимандрит. Инициатор созыва православного съезда в Мукачево, принявшего обращение к И. Сталину с просьбой о включении Карпаторусской республики в состав СССР. В 2001 г. прославлен как преподобный Алексий, Карпаторусский исповедник.

(обратно)

586

Карпов Георгий Григорьевич (1898–1967). Комиссар госбезопасности (1943), генерал-майор госбезопасности (1945). Видный деятель сферы государственно-церковных отношений в СССР, один из ведущих руководителей оперативной работы органов госбезопасности «по линии церковно-сектантской контрреволюции». Почетный сотрудник органов госбезопасности (1932). Кавалер орденов Ленина, Красного Знамени, Трудового Красного Знамени, Красной звезды, «Знак Почета».

В рядах спецслужбы с 1922 г., работал на оперативных и руководящих должностях в подразделениях военной контрразведки и контрразведки в Ленинградском военном округе и Ленинградской области, Карельской АССР, Пскове. Лично принимал активное участие в организации массовых незаконных репрессий, нарушениях законности. С конца 1930-х гг. – на руководящей работе в подразделениях центрального аппарата НКВД – НКГБ СССР, занимавшихся агентурно-оперативной работой в религиозной сфере, в частности начальник 4-го отдела 3-го (секретно-политического) управления НКВД-НКГБ СССР, с 1943 г. – начальник 5-го отдела 2-го (контрразведывательного) управления НКГБ-МГБ СССР, в 1946–1947 гг. – начальник отдела «О» (антирелигиозного) МГБ СССР, уволен по болезни. В 1955 г. уволен из действующего резерва органов госбезопасности в связи с расследованием его правонарушений в 1930-е гг. и «фактами дискредитации» (уголовной ответственности не понес).

В 1943–1960 г. – председатель Совета по делам РПЦ при СНК – СМ СССР. Являлся прекрасным знатоком религиозной сферы, лично информировал И. Сталина и других высших руководителей СССР и спецслужбы по вопросам государственно-церковных отношений, внес весьма значительный личный вклад в восстановление патриаршества в сентябре 1943 г., организационно-правовое оформление нового типа либерализованных взаимоотношений между РПЦ и властями. Был ярким представителем прагматичного, смягченного подхода к церкви («сталинского конкордата» в отношениях с РПЦ), имел достаточно конструктивные, уважительные и добрые отношения с Патриархами Сергием и Алексием І, за что подвергался критике со стороны ортодоксальных идеологических функционеров ВКП(б) – КПСС. По мнению Патриарха Московского и всея Руси Кирилла, поводом для увольнения Г. Карпова с поста председателя указанного Совета стала смелая речь в Кремлевском дворце Алексия І, который «решился на международной конференции по разоружению в Москве… напомнить об исторической роли Русской реркви, о ее вкладе в созидание российской государственности, в развитие культуры и просвещения» // [электронный ресурс: ].

О Г. Карпове см. подробнее: Известия ЦК КПСС. 1989. № 11; Петров Н. Кто руководил органами госбезопасности. 1941–1954. М., 2010; Одинцов М.И. Патриарх Сергий. М., 2013; Веденеев Д. От признания – к новым гонениям // Секретные материалы. 2011. № 21.

(обратно)

587

О политике Н. Хрущева по отношению к религии на Украине см.: Бажан О. Випробування вірою: Боротьба за реалізацію прав і свобод віруючих в Україні в другій половині 1950-х – 1980-ті рр. К., 2000; Войналович В.А. Партійно-державна політика щодо релігії та релігійних інституцій в Україні 1940–1960-х років. К., 2005; Пащенко В.О. Православна церква в тоталітарній державі. Україна 1940 – початку 1990-х років. Полтава, 2005; и др.

(обратно)

588

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 887. Л. 24.

(обратно)

589

Волошин Ю. Ліквідація Ужгородської унії // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 1999. № 1–2. С. 406.

(обратно)

590

Кампов Иосиф Иванович (1897–1986). Священник Греко-католической церкви (с 1920), протоиерей. В 1938–1946 гг. благочинный (декан) Боржавского округа Мукачевской греко-католической епархии, а с 1940 г. член Мукачевской епископской консистории. С 1946 г. настоятель Греко-католической церкви Благовещения Пресвятой Богородицы в г. Берегово. Осужден, в 1956 г. освобожден по амнистии, служил в «катакомбных» условиях. Реабилитирован в 1991 г.

(обратно)

591

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 142. Д. 5. Л. 31; Ф. 60. Д. 29447. Т. 1. С. 109–110.

(обратно)

592

ОГА СБУ. Ф. 60. Д. 29447. Т. 1 Л. 103–106, 107–110.

(обратно)

593

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 7. Л. 44.

(обратно)

594

Хира Александр Корнилиевич (1897–1983). Епископ Греко-католической церкви (конец 1944 или начало 1945 г., тайное рукоположение). Священник (1920), преподаватель и ректор (в 1934–1939) Ужгородскойдуховной семинарии УГКЦ. В 1947–1983 гг. – управляющий «катакомбной» Мукачевской греко-католической епархией. Органам МГБ – КГБ был известен как «Хитрый». В 1949 г. осужден к 25 годам лагерей, отбывал срок в ИТЛ Тайшета и Кемерово, освобожден досрочно, в 1956 г. вернулся на Украину, за подпольное служение в 1957 г. вновь осужден к 5 годам лагерей без права возвращения в УССР. Проживал до смерти в Караганде. Реабилитирован в 1989 г.

(обратно)

595

Как сообщалось в письме главы МГБ УССР С. Савченко Н. Хрущеву (13 мая 1948 г.), 27 марта 1948 г. в газете «Закарпатская Украина» прокурор И. Андрашко опубликовал («как гражданин») в рамках общего плана мероприятий по компрометации и ликвидации УГКЦ в регионе резкую статью «Униатская церковь без маски», где приводились, в частности, факты сотрудничества ряда греко-католических пастырей с венгерскими оккупантами, их спецслужбами, участия в репрессиях против коммунистов и просоветских подпольщиков (как выразился тесть прокурора Петрушко, выполнил волю обкома партии и «написал всю правду»). Супруга И. Андрашко бросилась оправдываться за «вынужденный поступок мужа» к А. Хире. Последний, оправившись от замешательства, расценил статью как сигнал к ликвидации УГКЦ, ссылаясь на предупредившую его заранее супругу облпрокурора. Архидекан г. Берегово Кампов назвал публикацию «первой волной наступления советской власти на униатов» // ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 7. Л. 36–44.

(обратно)

596

Авторитетный клирик УГКЦ, в годы войны – конфидент венгерской жандармерии, выдававший ей лиц, сотрудничавших с партизанами. «Охотно дал согласие …секретно сотрудничать с органами МГБ», которым сообщил данные на священников-униатов, оказывавших содействие венгерской спецслужбе.

(обратно)

597

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Л. 126–130; А. Хира дал формальное согласие на негласное сотрудничество со спецслужбой, тем не менее в 1949 г. был осужден к 25 годам лагерей, отбывал наказание до 1956 г.

(обратно)

598

Ромжа Теодор Павлович (1911–1947). Епископ Украинской греко-католической церкви. Окончил Папский Григорианский институт, коллегиум Руссикум в Ватикане, священник с 1936 г., духовник Ужгородской духовной семинарии. В сентябре 1944 г. папой Пием ХII хиротонисан во епископа Апийского, с февраля 1946 г. официально стал управляющим Мукачевской епархией УГКЦ. Энергично препятствовал и протестовал против принудительного «воссоединения» греко-католической конфессии в Закарпатье с РПЦ и был тайно ликвидирован спецслужбой. В июне 2001 г. причислен папой римским Иоанном-Павлом II к лику блаженных.

(обратно)

599

Нестор (Сидорук Георгий Мартынович, 1904–1951), епископ Курский и Белгородский. Священник РПЦ с 1944 г., в 1945 г. принял монашество, возведен в сан архимандрита, затем хиротонисан во епископа Уманского, викария Киевской епархии, с октября 1945 г. – епископ Ужгородский и Мукачевский, участник Львовского церковного собора 1946 г. На владыку Нестора в комплексных планах мероприятий спецслужбы возлагались задачи по подготовке воссоединения униатов Закарпатья с РПЦ, развертыванию миссионерской работы в регионе. Однако его действия были расценены как недостаточно активные. С июня 1948 г. возглавил Курскую и Белгородскую кафедры РПЦ, скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг.

(обратно)

600

Дмитрук В. Ліквідація Української греко-католицької церкви на Закарпатті (друга половина 1940-х рр.) // Історія України: Маловідові імена, події, факти. К., 2010. № 36. С. 285.

(обратно)

601

О позиции и убеждениях Н. Мурани (формально давшего согласие на сотрудничество с МГБ) сообщал конфидент-архиерей «Глебов»: «исполнен пренебрежения и ненависти к православию», его не удается вразумить даже епископу Дрогобычскому Михаилу, по отношению к РПЦ утверждает, что «это не церковь», «она не имеет апостольской преемственности», грубо отзывался о епископате и священниках РПЦ, которой «органически враждебен», перейти в православие соглашается только при условии сохранения католических догматов // ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 281.

(обратно)

602

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 7. Л. 17.

(обратно)

603

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 9. Л. 1–11.

(обратно)

604

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 145. Д. 7. Т. 2. Л. 133–137.

(обратно)

605

Г. Костельник сообщал в МГБ о происшествии с ним в селе Велике Давидково близ Мукачево 29 августа 1947 г. Будучи в гостях у благочинного, священника Поповича, он столкнулся с резким неприятием своей агитации за воссоединение со стороны молодых священников. Собравшаяся толпа крестьян выкрикивала «вон из села», «церкви не отдадим», дети били палками по машине высокого гостя и забрасывали камнями // ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 268.

(обратно)

606

Михаил, епископ Дрогобычский и Самборский (Мельник Михаил Антонович, 1903–1955). Генеральный викарий Перемышльской епархии УГКЦ. С мая 1945 г. – один из членов инициативной группы по воссоединению униатов с РПЦ. В феврале 1946 г. в Киево-Печерской лавре принял монашество, воссоединен с РПЦ и хиротонисан во епископа. Тем не менее всячески противился «оправославливанию» богослужебной стороны деятельности бывших приходов УГКЦ, нарушал каноны и требования церковного священноначалия, открыто осуждал репрессии МГБ – КГБ против клириков УГКЦ – нонконформистов.

(обратно)

607

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 246–260.

(обратно)

608

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Т. 11. Л. 49.

(обратно)

609

Судоплатов Павел Анатольевич (1907–1996). Сотрудник и один из руководителей внешней разведки и специальных формирований советских органов госбезопасности. Генерал-лейтенант (1945). В 1930-х гг. работал по линии разложения зарубежных центров украинских националистов. В конце 1944 г. был одним из участников (под псевдонимом) встречи в Москве с делегацией УГКЦ во главе с Климентом Шептицким и Г. Костельником. В описываемый период – руководитель спецподразделения МГБ СССР по диверсионно-террористическим мероприятиям за рубежом, подключался и к операциям против подполья ОУН в Западной Украине.

(обратно)

610

См.: Судоплатов П.А. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930–1950 годы. М., 1997. С. 413–414; помимо исполнения убийства Евгения Коновальца в Роттердаме в 1938 г., П. Судоплатов в годы Отечественной войны руководил 4-м, разведывательно-диверсионным управлением НКВД – НКГБ, а после войны – специальным подразделеним МГБ СССР по диверсионно-террористическим мероприятиям за рубежом. Об этом же пишет сотрудник антирелигиозного отдела МГБ УССР Георгий Санников, добавляя (со слов старших коллег по отделу «О» МГБ), что Ромжу после удара автомашины еще и добивали монтировкой по голове // Санников Г. Большая охота. Разгром вооруженного подполья в Западной Украине. М., 2002. С. 98–99.

(обратно)

611

См., в частности: Веденеев Д., Шевченко С. Товарищ Судоплатов преувеличивает… // Еженедельник «2000». 2000. 22 дек.

(обратно)

612

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30.

(обратно)

613

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 161.

(обратно)

614

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 162.

(обратно)

615

До 1946 г. – военврач, майор медслужбы и информатор контрразведки СМЕРШ «Нехорошев».

(обратно)

616

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 163–174.

(обратно)

617

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 166–167.

(обратно)

618

Бачинский Даниил Даниилович (1911–1968). Священник Греко-католической церкви в Закарпатье (с 1934), протоиерей, настоятель Преображенской церкви в Ужгороде. Репрессирован, освобожден в 1955 г., реабилитирован в 1989 г.

(обратно)

619

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 168.

(обратно)

620

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 147–149.

(обратно)

621

Савченко Сергей Романович (1904–1966). Генерал-лейтенант госбезопасности (1945). Нарком и министр госбезопасности Украинской ССР в 1943–1949 гг. В 1951–1953 гг. – руководитель внешней разведки, заместитель главы МГБ СССР. В 1955 г. уволен по служебному несоответствию.

(обратно)

622

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 7. Л. 17.

(обратно)

623

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 7. Л. 18–20.

(обратно)

624

Пушкаш Василий (Ласло) Янович (1910–1969). Греко-католический священник (с 1933), в 1938–1949 гг. священник Ужгородского кафедрального собора, почетный декан (1940). В 1949 г. осужден к 25 годам лагерей, освобожден в 1956 г. Реабилитирован в 1989 г.

(обратно)

625

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 4–5.

(обратно)

626

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 9. Л. 20–23.

(обратно)

627

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 9. Л. 21–25; отношения Ярослава Галана с советской властью и спецслужбами, при всем энергичном служении на идеологическом фронте, таили немало острых моментов. В 1937 г. супруга писателя Анна Ивановна была приговорена к расстрелу. В 1930-е гг. и на него собирался компромат как на «украинского националиста», а разведка УГБ НКВД УССР считала его «провокатором польской разведки» в рядах Компартии Западной Украины. В октябре 1939 г. Я. Галан был привлечен к негласному сотрудничеству с контрразведкой НКВД УССР под псевдонимом «Александров», однако вскоре из-за потрясения от репрессирования жены от сотрудничества отказался. Попытки возобновить их в эвакуации ни к чему не привели. По донесениям агентуры, критически высказывался по поводу отдельных мероприятий советской национальной политики в Украине, в частности осуждал критику Сталиным киноповести А. Довженко «Украина в огне» // ОГА СБУ. Ф. 65. Д. С-9113. Л. 86–88.

(обратно)

628

Пагиря О. Ліквідація Греко-Католицької Церкви на Закарпатті у 1945–1949.

(обратно)

629

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 142. Д. 5. Л. 133–134, 166, 178, 205; Ф. 2. Оп. 4. Д. 30. Л. 261, 288.

(обратно)

630

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 134–135.

(обратно)

631

Бендас С., Бендас Д. Священники-мученики, сповідники вірності. Ужгород: Закарпаття, 1999. С. 305, 398.

(обратно)

632

См.: Одинцов М.И. Русская православная церковь накануне и в эпоху сталинского социализма. 1917–1953 гг. М., 2014. С. 355.

(обратно)

633

Санников Г.З. Большая охота. Разгром вооруженного подполья в Западной Украине. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. С. 52.

(обратно)

634

ОГА СБУ. Ф. 12. Личное дело В.П. Сухонина за № 15957.

(обратно)

635

Санников Г.З. Большая охота. С. 170–173.

(обратно)

636

Помимо агентурного контроля за митрополитом Иоанном, сохранились сводки прослушивания его резиденции оперативно-техническим подразделением КГБ (владыка в них проходил под псевдонимом «Святой»).

(обратно)

637

Готовцев Леонид Трофимович (1903 г., нынешняя Черкасская область). Трудовую деятельность начал батраком. В органах госбезопасности с 1922 г. Член ВКП(б) с 1931 г. К 22 июня 1941 г. – заместитель начальника УНКГБ по Николаевской области // ОГА СБУ. Ф. 12. Служебная карточка.

(обратно)

638

О В. Сухонине см. также: Веденеев Д.В. Руководитель антирелигиозного подразделения госбезопасности в Украине: к биографии полковника Виктора Сухонина // Церква-наука-суспільство. Матеріали Дванадцятої Міжнародної наукової конференції (28–30 травня 2014 р.). К., 2014. С. 172–175; Веденеев Д.В. Чекисты Украины на «религиозном фронте» // Родина. 2014. № 12. С. 110–113; 2015. № 1. С. 117–119.

(обратно)

639

Савочкин Василий Петрович. Уроженец Смоленской обл. (1903 г.). По церковной линии в ОГПУ работал с 1931 г. Руководил упомянутым подразделением в 1946–1953 гг. В органах госбезопасности с 1925 г. Член Компартии с 1927 г. Почетный чекист (1938 г.). Награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Красной Звезды. Уволен из МГБ – МВД «за связь с братом» Павлом, в 1948 г. осужденным на 25 лет за участие в полицейском карательном отряде в период оккупации // ОГА СБУ. Ф. 12. Д. 9123.

(обратно)

640

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 46–47, 141.

(обратно)

641

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 241.

(обратно)

642

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 4. Л. 67.

(обратно)

643

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 129.

(обратно)

644

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 3. Л. 42–44.

(обратно)

645

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 24. Л. 1–4.

(обратно)

646

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 24. Л. 25–27, 51.

(обратно)

647

В 4-м отделе УКГБ по Полтавской области из 493 агентов 398 пребывало вне связи с оперработниками.

(обратно)

648

В силу особенностей оперативной обстановки во время освобождения территории Украины спецслужба прибегала к массовой вербовке «без надлежашей проверки и изучения кандидатов». В результате к марту 1946 г. в негласном аппарате МГБ УССР состояло 131 428 человек, включая 10 117 агентов и 5474 резидента (при этом после изгнания оккупантов связь восстановили с 16 971 агентом и осведомителем).

(обратно)

649

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 24. Л. 6–23.

(обратно)

650

ЦГАООУ. Ф. 263. Д. 67239 фп.

(обратно)

651

Милько Ю.Т. Уголовно-правовая борьба с преступной деятельностью сектантов. М.: РИО ВШ КГБ при СМ СССР, 1964. С. 22–23.

(обратно)

652

Санников Г.З. Большая охота. С. 99–102.

(обратно)

653

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 1–29.

(обратно)

654

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 257.

(обратно)

655

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 4. Л. 213.

(обратно)

656

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 4. Л. 3–4, 117–135, 210, 217–218.

(обратно)

657

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 4. Л. 215–218.

(обратно)

658

К 1 мая 1957 г. по православному духовенству КГБ УССР велось 257 дел-формуляров (из 857 по республике), работали 582 агента (из 1649), за этот же год были завербованы 127 агентов по линии «разработки» РПЦ. При этом чекисты признавали, что «данных об организованной подрывной деятельности враждебного элемента из числа православного духовенства не поступило» // ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 172.

(обратно)

659

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 14, 111, 114, 130.

(обратно)

660

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 31–32, 41.

(обратно)

661

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 14.

(обратно)

662

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 7, 110.

(обратно)

663

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 1, 171, 174; Иннокентий, игумен, Батыгин Г.С. «Время благоприятно…» // В человеческом измерении. М.: Прогресс, 1989. С. 418.

(обратно)

664

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 1. Л. 1–66; Овручский Свято-Васильевский женский монастырь (получивший этот статус в 1910 г.) берет начало от сестринской общины, принявшей участие в реставрации храма Святого Василия Великого (1907–1911 гг.). К 1914 г. в нем проживало 45 насельниц. В 1929 г. монастырь закрыт, инокини изгнаны. Возобновил существование в 1941 г., в 1947 г. получил 9 га земли, имелось несколько голов скота, сестры занимались различным рукодельем, хотя налоговый пресс практически оставлял обитель без средств для ведения общежительского образа жизни. В 1959 г. монастырь ликвидирован, помещения передали под детский дом, затем – под ПТУ. Обитель возрождена в 1991 г.

(обратно)

665

Савва, схиигумен (Остапенко Николай Михайлович,1898–1980). Уроженец Кубани. Окончил Московский строительный институт (1932). После 1945 г. поступил в духовную семинарию и пострижен в братию Троице-Сергиевой лавры, в 1954 г. переведен в Псково-Печерский монастырь. Претерпевал притеснения, неоднократно направлялся на восстановление приходов Псковской епархии. Его духовные наставления и беседы вошли в книгу «Схиигумен Савва (Остапенко). Составлено по трудам схиигумена Саввы» (М., 2010).

(обратно)

666

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 2. Л. 3–50.

(обратно)

667

Как пишет настоятель Сретенского монастыря архимандрит Тихон (Шевкунов), глава церковной дипломатии РПЦ, митрополит Никодим (Ротов), будучи в Лондоне, сообщил отцу Владимиру (Родзянко, будущему епископу Василию) о планах закрытия Почаевской лавры. «Уже на следующий день тема Почаева стала ведущей в религиозных программах Би-би-си и “Голоса Америки”, в адрес ООН и Правительства СССР полетели тысячи возмущенных писем, и власти отступили от Почаева» // Архимандрит Тихон (Шевкунов). «Несвятые святые» и другие рассказы. М., 2012. С. 510.

(обратно)

668

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 270–271; Кукша, схиигумен (Величко Косьма Кириллович, 1875–1964). Уроженец современной Кировградской области. Подвизался на Афоне, монах Киево-Печерской лавры. В 1938 г. осужден на 5 лет исправительно-трудовых лагерей. С 1951 г. – насельник Почаевской лавры, с 1957 г. – в Свято-Иоанно-Богословском монастыре Черновицкой области, в 1960 г. переведен в Одесский Свято-Успенский монастырь. Пользовался особым расположением и уважением Патриарха Алексия I. Прославление состоялось 22 октября 1994 г. – см.: Великие русские старцы: Жития, чудеса, духовные наставления. М.: Новая книга, 2001. С. 783–796.

(обратно)

669

Венедикт, архиепископ (Поляков Владимир Григорьевич, 1884–1963). Архиепископ Житомирский и Овручский в 1956–1958 гг. Занимал решительную позицию в деле защиты церкви от атеистической политики властей. «Церковный амвон, – писал он Патриарху Московскому и всея Руси, – единственное место, где мы, духовенство, должны дать отпор наступающим на веру». Был уволен на покой.

(обратно)

670

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 5. Т. 1. Л. 189–190.

(обратно)

671

Симон, архиепископ (Ивановский Семен Васильевич, 1888–1966). Архиепископ РПЦ с 1941 г. В период оккупации служил в Украинской автономной православной церкви, сохранявшей общение с РПЦ. Член Синода УАПЦ, возглавлял Черниговскую и Нежинскую епархии. В 1944 г. осужден к 10 годам лагерей, вернулся в 1954 г. Архиепископ Винницкий и Брацлавский в 1955–1961 гг.

(обратно)

672

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 5. Т. 1. Л. 9–10. Ф. 1. Оп. 12. Д. 4. Л. 96.

(обратно)

673

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 8.

(обратно)

674

Как доносил в июле 1954 г. в 7-й отдел 4-го Управления КГБ СССР источник «Кузнецов», приехавший с делегацией из Москвы, при посещении немцами Киево-Печерской лавры к нему подошла неизвестная женщина и, приняв источника за иностранца, стала быстро шептать ему: «Знаете, в деревнях нет хлеба, народ умирает от голода и каторжных работ, коммунисты разорили Украину». Молитесь, посоветовал ей «Кузнецов», и все будет преодолено.

(обратно)

675

Свистун Василий Иванович (1893–1964). Уроженец Западной Украины. С 1912 г. проживал в Канаде. Один из инициаторов и создателей Украинской греко-православной церкви Канады, Союза украинцев-самостийников, Комитета украинцев Канады.

(обратно)

676

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 8. Л. 53–92.

(обратно)

677

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 8. Л. 188–193.

(обратно)

678

Леонов А. Хрущевский удар по православию [электронный ресурс: ].

(обратно)

679

Интересный отзыв о глубине духа и эрудиции владыки Николая оставил бежавший в СССР известный турецкий поэт и общественный деятель, политзаключенный, лауреат Международной премии мира Назым Хикмет (1902–1963): «Митрополит был на редкость образованным человеком, и я его очень уважал, много раз с ним встречался… Он соединил в себе знание византийской, эллинской и русской культур. Вообще, хорошо знал литературу, в том числе современную». В беседе с Хикметом и главой Союза писателей СССР Александром Фадеевым (начало 1956 г.) митрополит дал роману А. Фадеева «Молодая гвардия» высокую оценку: «Герои Фадеева не отказались от ноши, от избранного пути, от той тяжести мира, которая была на них возложена… С помощью Библии доказал нам, что любая трагедия – это синтез личного движения человека и движения всего мира к совершенству» (Жуков И.И. Фадеев. М.: Молодая гвардия, 1989. С. 326–327). Митрополит Николай также кротко нес «тяжесть міра», павшую на Православную церковь в годы гонений.

(обратно)

680

Корнеев В.В. Преследования Русской православной церкви в 50–60-х годах ХХ века [электронный ресурс: ].

(обратно)

681

Сосковец Л.И. Положение Русской православной церкви в период «хрущевской оттепели» [электронный ресурс: ].

(обратно)

682

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 4. Л. 223–224.

(обратно)

683

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 12–29, 42, 106, 150.

(обратно)

684

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 43, 150; Оп. 12. Д. 2. Л. 15.

(обратно)

685

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 15.

(обратно)

686

ОГА СБУ. Ф. 12. Д. 18882.

(обратно)

687

С начала 1960-х гг. акцент в деятельности спецслужб США и стран НАТО против многонационального и полирелигиозного СССР переносится с сугубо разведывательной работы на использование этноконфессионального фактора, инспирирование идейно-политической оппозиции для подрыва советского государственного строя изнутри.

(обратно)

688

Купцов Михаил Яковлевич (10 октября 1911 г., совр. Днепродзержинск Днепропетровской обл. – ?). Подполковник госбезопасности (декабрь 1957 г.). Закончил четыре курса Днепродзержинского металлургического института (после войны заочно окончил юридический факультет КГУ им. Т.Г. Шевченко), работал на руководящих должностях на заводе «Красный Профинтерн». Член ВКП(б) с 1932 г. Мобилизован в органы НКВД в 1938 г. Участвовал в партизанском движении. На оперативной работе по религиозной линии с 1944 г., с 1947 г. – заместитель начальника 2-го отделения отдела «О» МГБ УССР, в 1951–1955 гг. – начальник отделения антицерковного отдела 5-го и 4-го Управлений МГБ-КГБ УССР. «Крупный породистый мужчина с лицом и манерами барина – такой большой и величавый… в хорошо сидевшем на нем бостоновом темно-синем костюме, сшитом у лучших киевских мастеров…» (Г. Санников). Имел значительный опыт работы по УГКЦ, руководил разработкой еврейских клерикальных организаций. Награжден двумя орденами Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги» и «За трудовую доблесть». Уволен со службы в 1962 г. // ОГА СБУ. Ф. 12. Д. 16041.

(обратно)

689

Салтыков Кузьма Емельянович (14 ноября 1913 г., Херсон —?). Подполковник госбезопасности (1956 г.). Закончил автодорожный техникум (1932), в органах госбезопасности с июля 1939 г. Член ВКП(б) с 1942 г. С 1944 г. работал в антирелигиозных подразделениях НКГБ – МГБ – КГБ УССР. Начальник 3-го отделения отдела «О», соответствующих отделов 5-го, 4-го Управлений МГБ-КГБ УССР (1948–1959 гг.). В 1959–1964 гг. – старший оперуполномоченный 4-го, 2-го Управлений. Как отмечалось в служебной аттестации (1961 г.), имел «большой опыт в работе по линии церковников и сектантов, хорошо осведомлен в теоретических вопросах, связанных с деятельностью религиозных организаций. Может правильно руководить работой агентуры из числа церковно-сектантских авторитетов и проводить вербовки агентуры», обобщать практику работы по этой линии. Неоднократно поощрялся за «вскрытие» нелегальных руководящих центров и подполья иеговистов, трясунов-пятидесятников, адвентистов-реформистов. Награжден орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги» // ОГА СБУ. Ф. 12. Д. 17546.

(обратно)

690

Анненко Николай Антонович (19 мая 1925 г., г. Ровеньки Луганской области —?). Подполковник госбезопасности (1969 г.). Закончил Орловское пехотное училище (1943), школу МГБ СССР № 204 (Киев, 1952 г.), юридический факультет КГУ им. Т.Г. Шевченко (заочно, 1969 г.). Активный участник боевых действий в Великой Отечественной войне, командир взвода разведки, роты автоматчиков, трижды был ранен. Освобождал Варшаву, участвовал в штурмах Кенигсберга и Берлина. Участник Парада Победы. Член ВКП(б) с 1950 г. С 1948 г. – оперуполномоченный отдела «О» УМГБ по Луганской области, с 1952 г. – старший оперуполномоченный антирелигиозных подразделений МГБ – КГБ УССР, в 1969–1974 гг. – заместитель начальника 4-го отдела 5-го Управления КГБ УССР. «Как специалист по церковникам и сектантам пользуется заслуженным уважением в партийных и советских органах», умелый агентурист, отмечалось в аттестациях. Завел дело «Духовники» на руководителей пятидесятников г. Киева (1954 г.). Провел ряд успешных вербовок авторитетов баптистов-раскольников, иеговистов, пятидесятников, участвовал в ликвидации ряда их нелегальных центров. Три срока пребывал в звании майора, звание «подполковник» получил как поощрение. Уволен в 1974 г. Награжден орденами Красного Знамени, Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». Почетный сотрудник органов госбезопасности (1959 г.). Как офицеру-фронтовику уже в независимой Украине ему присвоено звание «полковник» // ОГА СБУ. Ф. 12. Д. 17218.

(обратно)

691

К таковым в КГБ УССР относили, в рамках своей компетенции, зарубежные центры Свидетелей Иеговы, Синод УАПЦ в США, Объединенную Украинскую православную церковь в США, Украинскую греко-православную церковь в Канаде и др. // ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 44, 86.

(обратно)

692

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 96.

(обратно)

693

Григ Евг. Да, я там работал. Записки офицера КГБ. М.: Гея, 1997.

(обратно)

694

Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945 гг.: сб. документов. М.: Издательство Крутицкого подворья, 2009. С. 198.

(обратно)

695

Одинцов М.И. Патриарх Сергий. М.: Молодая гвардия, 2013. С. 349–351.

(обратно)

696

Дроботушенко Е.В. Формирование системы духовных учебных заведений Русской православной церкви в 1944–1947 гг. // Государство, общество, церковь в истории России XX века: Материалы XII Международной научной конференции. Иваново, 20–21 февраля 2013 года. Иваново: ИГУ, 2013. С. 131–137; [электронный ресурс: //].

(обратно)

697

Никитин В.А. Патриарх Алексий I: служитель церкви и Отечества. М.: Эксмо, 2013. С. 293, 312.

(обратно)

698

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 264.

(обратно)

699

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 47, 264, 291.

(обратно)

700

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 256.

(обратно)

701

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7.

(обратно)

702

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 20–21, 26–27.

(обратно)

703

Кроме КДС, оперативник «вел» украинский экзархат РПЦ, Владимирский собор, храмы г. Киева, «теософов и мистиков», иностранные религиозные делегации, помогал 4-му отделу УКГБ по Киевской области, ведшему, в частности, оперативную работу по Киево-Печерской лавре, лично имел на связи 6 агентов.

(обратно)

704

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 240–241.

(обратно)

705

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7. Л. 4.

(обратно)

706

К 1952 г. в ОдДС (и.о. ректора протоиерей Василий Кремлев) обучалось 76 студентов (к 1954 г. – 108), работало 14 преподавателей. На них приходилось 4 агента из числа преподавателей и 4 осведомителя-студента // ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7. Л. 3; в Одесской области тогда же действовали 258 храмов (19 в Одессе) с 207 священниками и 21 диаконом, два мужских и женский монастыри.

(обратно)

707

К 22 июня 1941 г. в советских до 1939 г. регионах УССР действовало не более 10 православных храмов. О противоборстве спецслужб в религиозной сфере Украины см. подробнее: Вєдєнєєв Д.В., Лисенко О.Є. Релігійні конфесії України як об’єкт оперативної розробки німецьких і радянських спецслужб (1943–1945 рр.) // Український історичний журнал. 2012. № 4. С. 104–126.

(обратно)

708

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7. Л. 10.

(обратно)

709

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 298.

(обратно)

710

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 5. Т. 1. Л. 14.

(обратно)

711

Конфидент «Викентий», например, имел опыт организации духовного образования с 1925 г.

(обратно)

712

[Электронный ресурс: ].

(обратно)

713

[Электронный ресурс: ].

(обратно)

714

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 4. Л. 260.

(обратно)

715

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7. Л. 3 об.

(обратно)

716

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 7. Л. 584.

(обратно)

717

Имелась в виду нелегальная, «катакомбная», бескомпромиссно оппозиционная по отношению к власти и канонической РПЦ «Истинно-православная церковь». По данным спецслужбы, к середине 1950-х гг. в УССР было выявлено не менее 60 групп ИПЦ с более чем 1000 участниками. Кроме ИПЦ, к так называемому «церковно-монархическому подполью» (ЦМП) относились нелегальные группы «подгорновцев». «иоаннитов», «игнатьевцев», «иннокентьевцев» и др. (всего с ИПЦ – свыше 1500 адептов). В 1953 г. по ним велось 33 агентурно-оперативных дела (на 239 человек), десятки дел-формуляров на отдельные личности. Лишь за 1952 г. в Украине было ликвидировано 14 «церковно-монархических» формирований, арестовано 109 их участников. ЦМП выступало одним из приоритетных направлений работы профильных подраздедений госбезопасности, поскольку, как подчеркивали контрразведчики, «отдельные церковно-монархические и сектантские течения переросли из религиозных формирований в антисоветское подполье, построенное по специальной структуре с наличием своих руководящих центров», конспирацией и курьерскими линиями связи // ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 55, 57, 320; Оп. 32. Д. 10. Л. 67).

(обратно)

718

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 11. Т. 1. Л. 177.

(обратно)

719

Щипков А. «Из семинарии меня выгонял лично Филарет Денисенко» [электронный ресурс: //].

(обратно)

720

Регент хора Владимирского собора (постоянного объекта разработки органов госбезопасности) с 1975 по 1992 г., с 1992 по февраль 2009 г. – регент Митрополичьего хора в Киево-Печерской лавре.

(обратно)

721

Интервью с регентом Митрополичьего хора Украинской православной церкви. Часть 1 [электронный ресурс: //].

(обратно)

722

Неминущий Тимофей Иванович (6 февраля 1913, Славянск —?). Майор госбезопасности (1949 г.). Трудовую деятельность начинал кузнецом, молотобойцем, слесарем. Закончил рабфак и один курс Индустриального института. В органах госбезопасности с августа 1939 г. В 1940 г. закончил Украинскую межкраевую школу ГУГБ НКВД СССР. Работал в региональных органах НКВД – НКГБ. С 1946 г. сотрудник МГБ УССР, с 1948 г. – старший оперуполномоченный отдела «О» (в частности, отвечал за работу по духовным семинариям, координировал оперработу УМГБ по монастырям). Отрицательно характеризовался по службе, проявлял «поверхностный подход» к оперативным вопросам, в 1947 г. в командировке на Тернопольщине пытался присвоить личные средства граждан, получил 20 суток гауптвахты. Уволен по сокращению штатов в апреле 1954 г. Награжден медалью «За боевые заслуги» // ОГА СБУ. Ф. 12. Д. 9188.

(обратно)

723

Проходила по групповому уголовному делу арестованных в 1950 г. в Киеве членов «церковно-монархического подполья» – «игнатьевцев» (считавших «духовным отцом» страдавшего тяжелыми психическими расстройствами бывшего монаха Балтского монастыря, нелегала Игнатия Море). Упомянутая группа предварительно разрабатывалась по агентурному делу УМГБ по Киевской области «Курган». Реабилитированы в ноябре 1989 г.

(обратно)

724

Обзор дан по: Центральный государственный архив общественных объединений Украины. Ф. 263. Д. 67239 фп. Т. 3, 4.

(обратно)

725

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 10. Л. 18, 110.

(обратно)

726

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 11. Т. 1. Л. 342.

(обратно)

727

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 53.

(обратно)

728

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7. Л. 134–141.

(обратно)

729

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7. Л. 155.

(обратно)

730

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7. Л. 6.

(обратно)

731

Мельников Анатолий Сергеевич (1924–1978). Будущий ректор Минской и Одесской семинарий, митрополит (1975), митрополит Ленинградский и Новгородский (1978) Антоний, постоянный член Священного синода РПЦ, видный богослов. Награжден орденом Дружбы народов.

(обратно)

732

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7. Л. 20–23, 55–57.

(обратно)

733

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7. Л. 148.

(обратно)

734

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7. Л. 205, 349.

(обратно)

735

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 4. Л. 160.

(обратно)

736

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 4. Л. 227; Ф. 1. Оп. 12. Д. 4. Л. 72.

(обратно)

737

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7. Л. 221.

(обратно)

738

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 7. Л. 285.

(обратно)

739

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 7. Л. 284.

(обратно)

740

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 7. Л. 257–262.

(обратно)

741

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 4. Л. 210.

(обратно)

742

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 298.

(обратно)

743

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 15. Л. 188.

(обратно)

744

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 15. Л. 187.

(обратно)

745

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 10. Л. 30–32; Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 299.

(обратно)

746

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 5; Д. 3. Л. 55.

(обратно)

747

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 3. Л. 261.

(обратно)

748

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 3.

(обратно)

749

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 3. Л. 11–14, 43.

(обратно)

750

Шкаровский М.В. Русская православная церковь в ХХ веке. М.: Вече; Лепта, 2010. С. 371–372.

(обратно)

751

Из записей упоминавшегося Г. Карпова известно о личном указании ему И. Сталина – «не заглядывать в карман» духовенству и не брать на себя роль «обер-прокурора Синода».

(обратно)

752

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 12. Л. 166.

(обратно)

753

См.: Шкаровский М.В. Иосифлянство: течение в Русской православной церкви. СПб., 1999.

(обратно)

754

Шкаровский М.В. Иосифлянство: течение в Русской православной церкви. С. 90–97, 122–123.

(обратно)

755

ОГА СБУ Ф. 13. Д. 1037. Л. 84–85; Д. 387. Л. 84–85; епископ Павел, сященномученик (Кратиров Павел Федорович, 1871–1932), с 1922 г. – епископ Старобельский, викарий Харьковской епархии. Резко выступил с осуждением курса митрополита Сергия (Страгородского) на лояльное отношение к советской власти. Окормлял «иосифлян» на Харьковщине и Киевщине. В январе 1932 г. осужден к 10 годам лишений свободы, но через три дня скончался от саркомы и плеврита.

(обратно)

756

ОГА СБУ Ф. 13. Д. 388. Л. 4–5, 134–135.

(обратно)

757

Осипова И.И. Обзор следственных дел по «к.-р. организациям ИПЦ» на Украине [электронный ресурс: ].

(обратно)

758

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 387. Л. 7.

(обратно)

759

Иеромонах Эразм (Прокопенко Елисей Онуфриевич, 1870–1951). Пострижен в мантию в 1911 г. Насельник Киево-Печерской лавры, с 1928 г. создал и окормлял группу верующих и монахинь закрытых киевских обителей (купивших и отремонтировавших ему полуразрушенный дом в Киеве). В 1933 г. осужден к 3 годам лагерей. В июне 1946 г. осужден к 10 годам ИТЛ как руководитель нелегальной группы ИПЦ в Ирпене. Умер в больнице ИТК-49 МВД в Фастове // Рылкова Л.П. Биографические сведения о братии Киево-Печерской лавры, пострадавшей за православную веру в ХХ столетии. К.: Феникс, 2008. С. 194–199.

(обратно)

760

Осипова И.И. Обзор следственных дел по «к.-р. организациям ИПЦ» на Украине.

(обратно)

761

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 255. Л. 27–30.

(обратно)

762

ОГА СБУ. Ф. 42. Д. 312.

(обратно)

763

Бажан О. Репресії серед духовенства та віруючих в УРСР в часи «великого терору»: статистичний аспект // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2007. № 2 (29). С. 15–17.

(обратно)

764

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 32.

(обратно)

765

О довоенных репрессиях против церковной оппозиции в Украинской ССР см. подробнее: Тригуб О. Переслідування антисергіївської опозиції в РПЦ: з історії «істино-православної церкви» (1932–1941 рр.) // З архівів ВУЧК – ГПУ – НКВД – КГБ. 2007. № 2. С. 39–60.

(обратно)

766

Поспеловский Д.В. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995. С. 174.

(обратно)

767

Алексеев В.И., Ставру Ф.Г. Русская православная церковь на оккупированной немцами территории // Русское Возрождение. 1981. № 16. С. 105.

(обратно)

768

См. подробнее: Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 г.: сб. документов. М., 2009; Религиозные организации в СССР: накануне и в первые годы Великой Отечественной войны (1938–1943 гг.) // Отечественные архивы. 1995. № 2. С. 37–67; Вєдєнєєв Д.В., Лисенко О.Є. Релігійні конфесії України як об’єкт оперативної розробки німецьких і радянських спецслужб (1943–1945 рр.) // Український історичний журнал. 2012. № 4. С. 104–126; Гордієнко В.В. Німецько-фашистський окупаційний режим і православні конфесії в Україні // Український історичний журнал. 1998. № 3. С. 107–119; Михайлуца М.І. Православна церква на Півдні України в роки Другої світової війни (1939–1945). Одеса, 2008; Одинцов М.И. Власть и религия в годы войны. Государство и религиозные организации в СССР в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 2005; Шкаровский М.В. Политика Третьего рейха по отношению к Русской православной церкви в свете архивных материалов 1935–1945 годов. М., 2003; Он же. Крест и свастика. Нацистская Германия и православная церковь. М., 2007; Якунин В.Н. Русская православная церковь на оккупированных территориях СССР в годы Великой Отечественной войны 1941–1945. Самара, 2001; и др.

(обратно)

769

См.: Бабенко Л.Л. Посилення ролі спецслужб у боротьбі з релігією періоду колективізації // Український селянин: зб. наук праць. Черкаси, 2006. Вип. 10. С. 160–164.

(обратно)

770

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 35, 140; Ф. 9. Д. 88. Л. 186.

(обратно)

771

Ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН В.Н. Земсков (увы, скоропостижно скончавшийся 21 июля 2015 г. на 70-м году жизни) еще на рубеже 1980–1990-х гг. получил доступ к ранее засекреченной статистике жертв репрессий, «населения» ГУЛАГа, спецпереселенцев и депортированных. Его серьезные, солидно фундированные статистическим материалом, «антисталинистские» новаторские исследования в то время носили сенсационный характер. В частности, труды Виктора Николаевича опровергли сознательно придуманные, фантастические, в десятки миллионов (!), цифры жертв репрессий и узников ГУЛАГа, которые настойчиво распространялись публицистами в период «перестройки» и в начале 1990-х с целью тотальной дискредитации советского периода истории, искажения общественного сознания. Интересно, что московский «Мемориал», также получивший в то время возможность изучить оригинальные документы НКВД в части репрессивной политики, попросту не рискнул их публиковать, опасаясь краха тщательно сфабрикованной, политизированной «исторической правды». Своеобразным научным завещанием профессора В.Н. Земскова стали вышедшие к 70-летию Победы книги «Народ и война: Страницы истории советского народа накануне и в годы Великой Отечественной войны. 1938–1945» и «Сталин и народ. Почему не было восстания», также дающие солидный статистический материал для добросовестного анализа сложных этапов нашей истории.

(обратно)

772

Земсков В.Н. Народ и война: Страницы истории советского народа накануне и в годы Великой Отечественной войны. 1938–1945. М.: Политическое просвещение, 2014. С. 126.

(обратно)

773

Костюк Михаил Васильевич (1892, Киев – 1944). В 1908 г. окончил Киевскую военно-фельдшерскую школу, в 1909 г. сдал экзамен об окончании кадетского корпуса генерала графа Муравьева-Амурского в Хабаровске, в 1910 г. поступил в университет в Благовещенске, в 1914 г. мобилизован в армию с четвертого курса, после ранения вернулся в Киев, работал в госпитале и одновременно учился на медицинском факультете Киевского университета, окончив его в 1918 г. В 1919 г. принял монашеский постриг, в августе 1922 г. был рукоположен в иеромонаха в Никольском монастыре Киева. Служил настоятелем Свято-Успенского кафедрального собора в Смеле.

(обратно)

774

Щелкина Елизавета Федоровна (1862–1939). С семнадцати лет – послушница Антолептовского монастыря под Двинском. Окончила земскую фельдшерско-акушерскую школу в Ровно, работала помощницей, затем заведующей монастырской больницей. В 1889 г. пострижена в мантию с именем Мария. В 1900 г. медсестра в составе русской экспедиционной армии в Китае, в 1904–1905 гг. – участница Русско-японской войны, по возвращении игуменья Антолептовского монастыря. С 1906 г. в Феодосиевском подворье Киево-Печерской лавры. В 1917 г. приняла схиму с именем Михаилы.

(обратно)

775

Осипова И.И. Обзор следственных дел по «к.-р. организациям ИПЦ» на Украине.

(обратно)

776

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 511. Л. 28.

(обратно)

777

Осипова И.И. Обзор следственных дел по «к.-р. организациям ИПЦ» на Украине.

(обратно)

778

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 17. Д. 56. Л. 331.

(обратно)

779

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 462. Л. 6; Ф. 9. Д. 74. Л. 84–85.

(обратно)

780

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 88. Л. 59–61.

(обратно)

781

Об архимандрите Антонии см. подробнее: Рылкова Л.П. Биографические сведения о братии Киево-Печерской лавры, пострадавшей за православную веру в ХХ столетии. К.: Феникс, 2008. С. 88–94.

(обратно)

782

См. уголовное дело 1945–1946 гг. на архимандрита Серафима и группу адептов ИПЦ: ОГА СБУ. Ф. 6. Д. 75976 фп.

(обратно)

783

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 113.

(обратно)

784

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 121.

(обратно)

785

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 501. Л. 18.

(обратно)

786

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 88. Л. 49–50.

(обратно)

787

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 25.

(обратно)

788

Афанасий (Сахаров), епископ. Можно ли посещать храмы Московской патриархии? Из письма к духовной дочери // Вестник РХД. 1972. № 106. С. 96.

(обратно)

789

Чаев П.О. Катакомбные монастыри // Грани. 1982. № 123. С. 190–191.

(обратно)

790

Alekseev W. Russian Orthodox Bishops in the Soviet Union, 1941–1953. New York, 1954. Р. 58; Андреев И. О положении православной церкви в Советском Союзе. Катакомбная церковь в СССР. Джорданвилл, 1951. С. 10–11.

(обратно)

791

В конце 1940-х гг. куратором антирелигиозной работы ведомства выступал заместитель министра госбезопасности СССР генерал-лейтенант А.С. Блинов. См также: Веденеев Д. Антирелигиозное подразделение органов госбезопасности советской Украины (1945–1950-е гг.) // Исторические чтения на Лубянке. 2014 год. М., 2014. С. 185–197.

(обратно)

792

Санников Г.З. Большая охота. Разгром вооруженного подполья в Западной Украине. М., 2002. С. 56.

(обратно)

793

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 3. Л. 84.

(обратно)

794

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 3. Л. 139.

(обратно)

795

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 3. Л. 116–120.

(обратно)

796

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 46–47, 141.

(обратно)

797

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 5–6.

(обратно)

798

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 35–37.

(обратно)

799

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 142. Д. 5. Л. 23–24.

(обратно)

800

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 142. Д. 5. Л. 4.

(обратно)

801

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 142. Д. 5. Л. 103.

(обратно)

802

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 142. Д. 5. Л. 5, 12.

(обратно)

803

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 279. Д. 1. Л. 3.

(обратно)

804

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 279. Д. 1. Л. 24.

(обратно)

805

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 3. Л. 126.

(обратно)

806

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 3. Л. 293.

(обратно)

807

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 114.

(обратно)

808

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 157; Оп. 246. Д. 32. Л. 110–114.

(обратно)

809

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 3. Л. 327.

(обратно)

810

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 3. Л. 55–56, 62.

(обратно)

811

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 245. Д. 16. Л. 4–5.

(обратно)

812

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 245. Д. 16. Л. 372.

(обратно)

813

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 142. Д. 5. Л. 27.

(обратно)

814

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 142. Д. 5. Л. 230.

(обратно)

815

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 4. Л. 30.

(обратно)

816

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 5. Л. 97–98.

(обратно)

817

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 7. Л. 96.

(обратно)

818

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 20.

(обратно)

819

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 245. Д. 16. Л. 191, 222–223; Оп. 279. Д. 1. Л. 15.

(обратно)

820

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 4. Л. 227.

(обратно)

821

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 279. Д. 2. Л. 120.

(обратно)

822

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 279. Д. 2. Л. 109–110.

(обратно)

823

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 279. Д. 2. Л. 364–367.

(обратно)

824

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 279. Д. 2. Л. 136–137.

(обратно)

825

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 279. Д. 1. Л. 11–13.

(обратно)

826

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 1. Л. 83–84.

(обратно)

827

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 1. Л. 130.

(обратно)

828

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 28.

(обратно)

829

Демьянов А.И. Истинно-православное христианство. Воронеж, 1977. С. 36–37, 85.

(обратно)

830

Шкаровский М.В. Русская православная церковь в ХХ веке. М., 2010. С. 9–10.

(обратно)

831

Зарубежные клерикально-подрывные и религиозные организации. М., 1986. С. 35–36.

(обратно)

832

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 11 а, 29.

(обратно)

833

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 4. Л. 196–197.

(обратно)

834

Шумило С.В. В катакомбах. Православное подполье в СССР. Конспект по истории Истинно-Православной церкви в СССР. Луцк: Терен, 2011. С. 133.

(обратно)

835

[Электронный ресурс: ].

(обратно)

836

Беглов А.Л. В поисках «безгрешных катакомб». Церковное подполье в СССР. М.: Издательский Совет РПЦ, 2008. С. 231–232.

(обратно)

837

Диакон Андрей Кураев. Церковь в мире людей. М., 2009. С. 441, 450, 502.

(обратно)

838

Шкаровский М.В. Русская православна церковь в ХХ веке. С. 9–10.

(обратно)

839

ХХ век. Трагедия церкви? // [электронный ресурс: ].

(обратно)

840

Булгаков С.В. Православие. Расколы. Ереси. Секты [электронный ресурс: ; -ipt-kt.org; ].

(обратно)

841

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 26.

(обратно)

842

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Т. 1. Л. 177.

(обратно)

843

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 27.

(обратно)

844

Обзор следственных дел по «к.-р. организациям ИПЦ» на Украине [электронный ресурс: ].

(обратно)

845

В 1928 г. митрополитом Сергием и Временным синодом предан архиерейскому суду, запрещен в служении и уволен на покой. Неоднократно осуждался. 4 января 1932 г. он написал письмо И.В. Сталину о сочувствии рабоче-крестьянской власти и с просьбой о помиловании. 25 декабря 1932 г. составил покаяние перед властью. По словам информатора ОГПУ, «владыка в это время говорил, что “это раскаяние не от души, что всё написанное есть ложь, но да будет, мол, ложь во спасение”». 9 октября 1937 г. «тройкой» УНКВД по Ленинградской области приговорен к смертной казни. Казнен 3 ноября 1937 г. в урочище Сандормох в Карелии (в составе партии из 1111 соловецких узников, в течение недели собственноручно расстрелянных капитаном НКВД Михаилом Матвеевым).

(обратно)

846

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 4. Л. 5.

(обратно)

847

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 161.

(обратно)

848

Истинно-Православная церковь на Украине [электронный ресурс: ].

(обратно)

849

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 69.

(обратно)

850

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 227; Ф. 65. Д. 10822. Л. 29.

(обратно)

851

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 167, 170.

(обратно)

852

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 74. Т. 1. Л. 177–181; ОГА МВД Украины. Ф. 1. Оп. 8. Д. 1. Л. 145.

(обратно)

853

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 75. Л. 11.

(обратно)

854

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 375. Л. 122–123.

(обратно)

855

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 23. Д. 26. Т. 2. Л. 8.

(обратно)

856

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 133.

(обратно)

857

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 4. Л. 2.

(обратно)

858

Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 г.: сб. документов. С. 304–305.

(обратно)

859

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 129.

(обратно)

860

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 116.

(обратно)

861

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 129–130.

(обратно)

862

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 4. Л. 3–3 об.

(обратно)

863

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 25–25 об.

(обратно)

864

ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 2423. Л. 2–5.

(обратно)

865

Крикун С.И., Чепульченко А.М. Наше учебное заведение // Сборник Высших курсов КГБ СССР (Киев). 1977. № 1. С. 39–40.

(обратно)

866

ОГА СБУ. Ф. 8. Оп. 1. Д. 7; Сергійчук В.І. ОУН – УПА в роки війни: нові документи і матеріали. К.: Дніпро, 1996. С. 78; Вєдєнєєв Д.В., Биструхін Г.С. Двобій без компромісів. Протиборство спецпідрозділів ОУН та радянських сил спецоперацій. 1945–1980-ті роки: монографія. К.: К.І.С., 2007. С. 334.

(обратно)

867

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 3–4.

(обратно)

868

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 29.

(обратно)

869

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 102–104.

(обратно)

870

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 100.

(обратно)

871

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 101.

(обратно)

872

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 101 об.

(обратно)

873

ОГА СБУ. Ф. 65. Д. 10822. Л. 108–124.

(обратно)

874

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 115–116.

(обратно)

875

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 157; Д. 1, Л. 74.

(обратно)

876

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 198.

(обратно)

877

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 15. Л. 34.

(обратно)

878

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 162; Оп. 261. Д. 1. Л. 74.

(обратно)

879

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 56, 111.

(обратно)

880

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 202.

(обратно)

881

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 257; Ф. 2. Оп. 27. Д. 7. Л. 344.

(обратно)

882

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 15. Л. 152, 187.

(обратно)

883

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 200.

(обратно)

884

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 227–229.

(обратно)

885

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 218–219.

(обратно)

886

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 233.

(обратно)

887

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 450.

(обратно)

888

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 235.

(обратно)

889

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д. 12. Л. 166.

(обратно)

890

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 279. Д. 8. Т. 2. Л. 166.

(обратно)

891

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 279. Д. 8. Т. 1. Л. 97.

(обратно)

892

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 279. Д. 8. Л. 279–280.

(обратно)

893

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 29.

(обратно)

894

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 96, 131–134.

(обратно)

895

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 6. Л. 213.

(обратно)

896

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 279. Д. 8. Т. 1. Л. 12–13.

(обратно)

897

«Истинно-Православная церковь» «митрополита» Рафаила (Прокопьева), «Российская православая (автономная) церковь», «Апостольская православная церковь» «митрополита» Стефана – модернистского художника Линицкого. Для подобных групп, в частности, характерна «борьба против принятия ИНН». По словам архиепископа Белгородского Иоанна, финасирование газет, «борющихся с ИНН», осуществлялось членами масонской организации «Ротари-клуб»: «они напрямую финансировали протестные выражения людей, которые в некоторых епархиях даже поставили верующих на грань раскола» // Вісник прес-служби УПЦ. 2003. Вип. 22 (липень).

(обратно)

898

Кураев Андрей, диакон. Церковь в мире людей. М.: Сретенский монастырь, 2009. С. 448–450.

(обратно)

899

Кураев Андрей, диакон. Церковь в мире людей. С. 477–480.

(обратно)

900

В период, рассмотренный в статье, таковыми являлись отдел «О» МГБ УССР (1946–1950 гг.), 2-й отдел 5-го Управления МГБ УССР, соответствующие отделы 4-го (Секретно-политического) управления КГБ УССР (1954–1960 гг.) и 2-го (контрразведывательного) Управления КГБ УССР (1960–1967 гг.).

(обратно)

901

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 202.

(обратно)

902

Антонов В. Секта «Свидетели Иеговы» // Современные ереси и секты на Руси. Житомир: Ника, 2001. С. 128–130; Зарубежные клерикально-подрывные и религиозные организации. М.: РИО ВКШ КГБ СССР, 1986. С. 12–13.

(обратно)

903

Милько Ю.Т. Уголовно-правовая борьба с преступной деятельностью сектантов. М.: РИО ВШ КГБ при СМ СССР, 1964. С. 22–23.

(обратно)

904

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 142. Д. 5. Л. 66; Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 38.

(обратно)

905

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 8, 122–123.

(обратно)

906

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 3. Л. 90; Н. Цыба – уроженец Люблинского воеводства, ткач-кустарь. По материалам госбезопасности, шеф Лодзинского центра СИ Шайдер являлся резидентом американской разведки.

(обратно)

907

Делеган М. Документи Державного архіву Закарпатської області про переслідування сектантів-єговистів у 1947–1953 рр. // З архівів ВЧУК – ГПУ – НКВД – КГБ. 1999. № 1–2. С. 419–427.

(обратно)

908

ОГА СБУ. Ф. 3. Оп. 261. Д. 2. Л. 98–99, 147; Оп. 246. Д. 35. Т. 1. Л. 33.

(обратно)

909

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 101.

(обратно)

910

Упомянутые управления западного региона Украины на тот момент проводили контрразведывательную разработку руководителей и участников 2 стреф, 17 групп, 49 килок, 12 связных, 6 проповедников (всего – свыше 100 человек) // ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 142. Д. 5. Л. 58.

(обратно)

911

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 142. Д. 5. Л. 150.

(обратно)

912

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 142. Д. 5. Л. 57–58, 435; Оп. 261. Д. 3. Л. 99.

(обратно)

913

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 107.

(обратно)

914

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 32. Д. 10. Л. 61–62.

(обратно)

915

Артамонов И.И., Болтнев В.Н. Расследование антисоветской деятельности участников иеговистских организаций. М.: РИО ВШ КГБ при СМ СССР, 1967. С. 6–13.

(обратно)

916

ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 92. Д. 42. Л. 153.

(обратно)

917

Артамонов И.И., Болтнев В.Н. Расследование антисоветской деятельности. С. 19.

(обратно)

918

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 3.

(обратно)

919

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 2, 103.

(обратно)

920

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 130.

(обратно)

921

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 187–188, 200.

(обратно)

922

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 235.

(обратно)

923

Артамонов И.И., Болтнев В.Н. Расследование антисоветской деятельности. С. 17–18.

(обратно)

924

Осторожно, секта! Свидетели Иеговы. Листок православного клуба «Сретение» при Катехизаторских курсах Киевской духовной академии и семинарии. К.: Б. г.

(обратно)

925

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 21. Д. 2. Л. 11 а.

(обратно)

926

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 502. Л. 69.

(обратно)

927

ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 502. Л. 219.

(обратно)

928

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 211.

(обратно)

929

В учебной разработке КГБ УССР (середина 1950-х гг.) приводился пример иеговистки «Маринки», ведшей специальный дневник, где фиксировались сведения об оперработниках, приемы работы и личности сотрудников визуального наблюдения («наружки»), анализировались методы слежки, разрабатывались задания членам секты по «подставе» их в агентурную сеть контрразведки для дезинформирования и т. д. // ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 196.

(обратно)

930

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 1. Л. 188–197.

(обратно)

931

Антонов В. Секта «Свидетели Иеговы». С. 127.

(обратно)

932

Центральный государственный архив высших органов власти Украины. Ф. 1071. Оп. 1. Д. 94.

(обратно)

933

См., например: Убийство митрополита Владимира. В кн.: Никодимов И.Н. Воспоминания о Киево-Печерской лавре. К.: Киево-Печерская лавра, 2005.

(обратно)

934

Рылкова Л.П. Биографические сведения о братии Киево-Печерской лавры, пострадавшей за православную веру в ХХ столетии. К.: Феникс, 2008. С. 36.

(обратно)

935

Центральный государственный архив общественных объединений Украины (далее – ЦГАООУ). Ф. 263. Оп. 1. Д. 45504 фп.

(обратно)

936

Одинцов М.И. Патриарх Сергий. М.: Молодая гвардия. 2013. С. 42.

(обратно)

937

Нарис історії української інтелігенції (перша половина ХХ столетия): у 3 кн. Кн. 2. К.: Б.в., 1994. С. 49; Религиозные организации в СССР: накануне и в годы Великой Отечественной войны (1938–1943 гг.) / публ. М.И. Одинцова // Отечественные архивы. 1995. № 2. С. 44–45.

(обратно)

938

Крымская епархия под началом святителя Луки (Войно-Ясенецкого): сб. документов. Симферополь: Н.Оріанда. 2010.

(обратно)

939

Марущак Василий, протодиакон. Святитель-хирург: Житие архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). М.: Даниловский благовестник, 2006. С. 10–13.

(обратно)

940

Караваев Владимир Афанасьевич (8 июля 1811 г. – 3 марта 1892 г.) – известный хирург, один из основателей медицинского факультета Университета святого Владимира, его декан в 1843–1847 гг.

(обратно)

941

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия. М.: Образ, 2007. С. 4.

(обратно)

942

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание…». М., 1995. С. 21–22.

(обратно)

943

Марущак Василий, протодиакон. Святитель-хирург. С. 17–18.

(обратно)

944

Марущак Василий, протодиакон. Святитель-хирург. С. 21.

(обратно)

945

В 1912–1923 гг. епископ Туркестанский и Ташкентский. Расстрелян в декабре 1937 г.

(обратно)

946

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание…» С. 30.

(обратно)

947

Марущак Василий, протодиакон. Святитель-хирург. С. 28–29.

(обратно)

948

Год со святителем Лукой Крымским: церковный календарь-дневник. Симферополь: Родное Слово, 2013. 7 мая.

(обратно)

949

Марущак Василий, протодиакон. Святитель-хирург. С. 53–58.

(обратно)

950

Бараев Т.М. «Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные». С. 66.

(обратно)

951

Нами использовано 3-е изд. книги: Войно-Ясенецкий В.Ф., проф. Очерки гнойной хирургии. Л.: Медгиз, 1956.

(обратно)

952

Бобров О.Е. У каждого своя Голгофа. Донецк: Заславский А.Ю., 2009. С. 55.

(обратно)

953

Материалы истории болезни М. Грушевского приведены в книге: Пристайко В., Шаповал Ю. Михайло Грушевський: справа «УНЦ» і останні роки (1931–1934 рр.). К.: Критика, 1999.

(обратно)

954

Войно-Ясенецкий В.Ф., проф. Очерки гнойной хирургии. С. 6.

(обратно)

955

Бакулев Александр Николаевич (7 декабря 1890 г. – 31 марта 1967 г.). Советский ученый-хирург, один из основоположников сердечно-сосудистой хирургии в СССР, доктор медицинских наук, профессор, президент АМН СССР. Академик АН СССР. Заслуженный деятель науки РСФСР (1946). Герой Социалистического Труда (1960).

Куприянов Петр Андреевич (7 февраля 1893 г. –13 марта1963 г.). Советский хирург, академик АМН СССР (1944), генерал-лейтенант медицинской службы (1945). Лауреат Ленинской премии (1960), Герой Социалистического Труда (1963). В годы войны – главный хирург Северного и Ленинградского фронтов.

(обратно)

956

Войно-Ясенецкий В.Ф., проф. Очерки гнойной хирургии. С. 1.

(обратно)

957

Войно-Ясенецкий В.Ф., проф. Очерки гнойной хирургии. С. 2.

(обратно)

958

Год со святителем Лукой Крымским. 26 июня.

(обратно)

959

Филатов Владимир Петрович (27 февраля 1875 г. – 30 октября 1956 г.) – выдающийся советский офтальмолог. Лауреат Сталинской премии, академик АМН СССР (1944) и АН УССР (1939), Герой Социалистического Труда.

(обратно)

960

Бараев Т.М. «Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные». С. 9.

(обратно)

961

Подвиг медиков в годы Великой Отечественной войны [электронный ресурс: -1945.at.ua].

(обратно)

962

[Электронный ресурс: ].

(обратно)

963

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия. М.: Образ, 2007. С. 7.

(обратно)

964

Войно-Ясенецкий В., проф. Поздние резекции при инфицированных огнестрельных ранениях суставов. М.: Медгиз, 1944.

(обратно)

965

Войно-Ясенецкий В., проф. Поздние резекции… С. 3.

(обратно)

966

Войно-Ясенецкий В., проф. Поздние резекции… С. 10–11.

(обратно)

967

Автобиографические воспоминания уже полностью ослепший свт. Лука продиктовал в 1958 г. личному секретарю Елене Лейкфельд. Записи заканчиваются на событиях 26 мая 1946 г. – дне прибытия архиепископа для служения во главе Крымской епархии РПЦ.

(обратно)

968

Год со святителем Лукой Крымским. С. 5.

(обратно)

969

Год со святителем Лукой Крымским. 3 янв.

(обратно)

970

Бараев Т.М. «Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные». С. 35.

(обратно)

971

Год со святителем Лукой Крымским. 13 нояб.

(обратно)

972

Веденеев Д., Шевченко С. Гибель Ватутина: факты и версии // Газета «2000». 2004. 20 фев.

(обратно)

973

Процесс лечения Н. Ватутина рассматривается по малоизвестному архивному делу: Центральный государственный архив общественных объединений Украины. Ф. 1. Оп. 23. Д. 945.

(обратно)

974

Бараев Т.М. «Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные». С. 87.

(обратно)

975

Год со святителем Лукой Крымским. 14 мая.

(обратно)

976

Год со святителем Лукой Крымским. 6 нояб.

(обратно)

977

Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.: сб. документов. М.: Издательство Крутицкого подворья, 2009. С. 117–125.

(обратно)

978

Русская православная церковь в годы Великой Отечественной войны. С. 321.

(обратно)

979

Год со святителем Лукой Крымским. 24 окт.

(обратно)

980

Отраслевой государственный архив Службы безопасности Украины (далее – ОГА СБУ). Ф. 2. Оп. 21. Д. 17. Л. 113, 117.

(обратно)

981

Марущак Василий, протодиакон. Святитель-хирург. С. 53–58.

(обратно)

982

Марущак Василий, протодиакон. Святитель-хирург. С. 97.

(обратно)

983

Марущак Василий, протодиакон. Святитель-хирург. С. 87; часть проповедей вошла в издание: Святитель Лука (Войно-Ясенецкий). Проповеди годового круга. М.: Артос-Медиа, 2009.

(обратно)

984

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия. М.: Образ, 2007. С. 14–15.

(обратно)

985

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия. С. 18–19.

(обратно)

986

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия. С. 30–31.

(обратно)

987

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия. С. 44.

(обратно)

988

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия. С. 34–35.

(обратно)

989

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия. С. 37–39.

(обратно)

990

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия. С. 39–44.

(обратно)

991

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия. С. 44.

(обратно)

992

Никитин В.А. Патриарх Алексий I: служитель церкви и Отечества. М.: Эксмо, 2013. С. 309.

(обратно)

993

Никитин В.А. Патриарх Алексий I… С. 315.

(обратно)

994

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 16, Л. 72–73; Д. 17. Л. 114, 120.

(обратно)

995

ОГА СБУ. Ф. 9. Д. 17. Л. 85–86.

(обратно)

996

Крымская епархия под началом святителя Луки (Войно-Ясенецкого): сб. документов. Симферополь: Н.Оріанда. 2010. С. 274; во время подготовки этой книги к печати трудами протоиерея Николая Доненко (настоятеля храма Покрова Пресвятой Богородицы в крымской Нижней Ореанде), Р. Замтарадзе и С.В. Филимонова вышло раширенное документальное издание: Крымская епархия в документах святителя Луки (Войно-Ясенецкого) и надзирающих органов. 1946–1961 гг.: сб. документов. Симферополь: Н. Орiанда, 2015.

(обратно)

997

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 17. Л. 113.

(обратно)

998

ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 3. Л. 61–62.

(обратно)

999

ОГА СБУ. Подборка документов об оперативной разработке архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). Д. 51. Т. 2. Л. 119–120.

(обратно)

1000

В Институте академика Филатова в Одессе работал младший сын свт. Луки – Валентин (1913–1992), доктор медицинских наук, профессор, видный патологоанатом, основавший там в 1946 г. первую лабораторию патоморфологии.

(обратно)

1001

Обзор по В. Филатову дан по материалам Одесского УМГБ: ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 5. Д. 14. Т. 3.

(обратно)

1002

Академик Филатов возглавлял (в 1936–1956 гг.) в Одессе Украинский эксперементальный научно-исследовательский институт глазных болезней, носивший его имя. НИИ к июлю 1950 г. насчитывал около 350 работников, включая 90 научных сотрудников и врачей, 70 медсестер. 32 сотрудника института пребывали на оперативном учете в УМГБ из-за подозрения в шпионаже, связях с заграницей, сотрудничестве с оккупационными властями, 4 негласно сотрудничали с чекистами. По Институту велись 3 агентурные разработки и дела-формуляры на 7 сотрудников. Разработку ученого МГБ УССР вменило в обязанность лично заместителю начальника 5-го отдела УМГБ, а куратором выступал заместитель начальника Управления. После утверждения в июле 1950 г. плана активизации агентурно-оперативных мероприятий по НИИ имени Филатова было дополнительно приобретено не менее 6 новых агентов среди персонала, проведена серьезная хозяйственная ревизия, выявившая многочисленные злоупотребления за спиной директора его бывшего заместителя по админхозчасти Михаила Катцента (взятого в разработку МГБ) и его сподручных. Было уволено до 30 сотрудников, «не внушающих политического доверия». Через агентуру влияли и на супругу Филатова Варвару Скородинскую.

(обратно)

1003

Справедливости ради следует сказать, что среди иностранцев, стремящихся приобрести контакты со светилом офтальмологии (подвижником науки и довольно наивным, добродушным в жизни человеком) и получить его уникальные разработки, были и установленные сотрудники разведок, как, например, англичанин Форрест. Направленные ему Филатовым неопубликованные рукописи и фотоматериалы экспериментов были изъяты почтовым контролем МГБ.

(обратно)

1004

Голубицька А. «Кожен має бачити сонце!» // Отрок. 2015. № 3. С. 54–55.

(обратно)

1005

О святом праведном Ионе (Атаманском) см.: Великие русские старцы: жития, чудеса, духовные наставления. М.: Новая книга, 2001. С. 770–782.

(обратно)

1006

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 20. Д.10. Л. 34.

(обратно)

1007

ОГА СБУ. Подборка документов об оперативной разработке архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). Д. 51. Т. 1. Л. 147.

(обратно)

1008

ОГА СБУ. Подборка документов об оперативной разработке архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). Д. 51. Т. 1. Л. 4–5.

(обратно)

1009

ОГА СБУ. Подборка документов об оперативной разработке архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). Д. 64. Т. 3. Л. 247–248.

(обратно)

1010

Крымская епархия под началом святителя Луки (Войно-Ясенецкого): сб. документов. С. 384. Проблема «западников» неоднократно поднимается в документах антирелигиозных подразделений МГБ – КГБ. Так, в материалах разработки по Владимирскому собору Киева (1952–1956 гг.) со ссылкой на агентурные источники сообщается о существовании группы прихожан-«западников» – выходцев из западного региона Украины, или просто «национально сознательных» украинцев, «обиженных на советскую власть», «создавших «компанию». Всего туда входило до 50 человек представителей интеллигенции, куда включили и регента хора, знаменитого дирижера, фольклориста и ученого Михаила Гайдая (1878–1965) // ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 10. Л. 114, 174, 185.

(обратно)

1011

Епископ Иаков (Иван Заика, 1900–1983). Возглавлял Черниговскую и Нежинскую кафедру в 1948–1953 гг. В 1920–1946 гг. состоял в братии Почаевской лавры. Уволен на покой в 1953 г., формально – по болезни, в действительности вызывал своим истовым служением крайнее неудовольствие властей и органов госбезопасности, насадившей агентуру в довольном близком окружении архиерея.

(обратно)

1012

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 25. Д. 14. Л. 218.

(обратно)

1013

ОГА СБУ. Оп. 21. Д. 17. Л. 79.

(обратно)

1014

ОГА СБУ. Подборка документов об оперативной разработке архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). Д. 51. Т. 2. Л. 116.

(обратно)

1015

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 5. Т. 1. Л. 300; учитывая насыщенность УАПЦ «националистически настроенными» священниками, ее сотрудничество с оккупационными властями и связи с подполем ОУН, а также проблемные настроения формально воссоединившихся с РПЦ бывших священников-униатов и их понятные симпатии к повстанческому движению, органы КГБ считали приоритетными задачами при разработке РПЦ изучение бывших иереев УАПЦ и УГКЦ. В 1957 г. в РПЦ насчитывалось, соответственно, до 500 бывших автокефалов и 1173 греко-католических священников при общей численности иереев в 6031. Нередко приводился пример И. Андрощука, одного из бывших руководителей УАПЦ на Волыни, активного подпольщика ОУН под псевдонимом «Лев», в 1947 г. осужденного к 20 годам каторжных работ и ставшего священником РПЦ после досрочного освобождения в 1956 г. // ОГА СБУ. Ф. 1. Оп. 12. Д. 2. Л. 171, 213–214.

(обратно)

1016

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 21. Д. 17. Л. 115–117.

(обратно)

1017

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 25. Д. 13. Л. 67.

(обратно)

1018

ОГА СБУ. Подборка документов об оперативной разработке архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). Д. 64. Т. 2. Л. 123.

(обратно)

1019

ОГА СБУ. Подборка документов об оперативной разработке архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). Д. 51. Т. 2. Л. 117.

(обратно)

1020

ОГА СБУ. Подборка документов об оперативной разработке архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). Д. 51. Т. 2. Л. 119.

(обратно)

1021

ОГА СБУ. Подборка документов об оперативной разработке архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). Д. 51. Т. 2. Л. 119–120.

(обратно)

1022

Год со святителем Лукой Крымским: церковный календарь-дневник. Симферополь: Родное Слово, 2013. 3 дек.; часть докладов опубликована в книге: Крымская епархия под началом святителя Луки (Войно-Ясенецкого): сб. документов. Симферополь: Н. Ореанда, 2010.

(обратно)

1023

Как отмечал в докладе уполномоченный Совета по делам РПЦ при СМ СССР по Крымской области А. Яранцев, верующие действительно несколько раз обращались с жалобами на действия Довбенко, «выбросившего из алтаря иподиакона Федора Рябых… и ударившего его дверью Царских врат по спине» // Марущак Василий, протодиакон. Святитель-хирург. С. 275.

(обратно)

1024

ОГА СБУ. Ф. 2. Оп. 27. Д. 8. Т. 1. Л. 251–252.

(обратно)

1025

Марущак Василий, протодиакон. Святитель-хирург. С. 312.

(обратно)

1026

Год со святителем Лукой Крымским. 10–11 дек.

(обратно)

1027

Там же. 24 дек.

(обратно)

1028

Лисичкин В.А. Крестный путь святителя Луки. Подлинные документы из архивов КГБ. Ростов-на-Дону: Феникс, 2001. С. 7–8.

(обратно)

Оглавление

От автора

Часть первая Спецслужбы на «Религиозном фронте»

  «Мне есть что вспомнить…» Богоборческая карьера Евгения Тучкова

  Полвека на тайном поприще Страницами биографии полковника Сергея Карина-Даниленко

  Победа креста над свастикой Поединок спецслужб в религиозной сфере Украины (1941–1945 гг.)

  Пасхальный взлет веры Православная церковь в Украине в первые послевоенные годы

  «…Являясь резидентурой Ватикана» Римско-католическая церковь и советские спецслужбы

  Пули для протопресвитера Гавриил Костельник и ликвидация Брестской унии в Западной Украине

  Покушение на проселочной дороге Спецслужбы и роспуск Греко-католической церкви в Закарпатье

  Эрудиты из отдела «О» Полковник Виктор Сухонин и «антирелигиозное» подразделение МГБ – КГБ УССР

  «Отвечает требованиям к епископу…» Духовные школы Украины как объект интереса спецслужб

  «Церковно-монархическое подполье» Операции спецслужбы против общин Истинно-Православной церкви в Украинской ССР

  Наследники старца Стефана Нелегалы-«подгорновцы» как объект разработки государственной безопасности

  Вопросники из Бруклинского центра Контрразведка и подполье «Свидетелей Иеговы» в Советской Украине

Часть вторая Стезею мученичества и исповедничества: судьбы иерархов Православной церкви в контексте богоборческой политики

  Первый священномученник ХХ столетия: документальное расследование гибели митрополита Владимира (Богоявленского)

  Пасха на Лубянке Исповеднический путь Патриаршего экзарха Украины митрополита Михаила (Ермакова)

  Объект дела «Мракобес» Святитель Лука Крымский (Войно-Ясенецкий) и спецслужбы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg