«Сталин. Операция «Ринг»»

Сталин. Операция «Ринг» (fb2) - Сталин. Операция «Ринг» (Книга о Сталине) 1609K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Николаевич Лузан

Николай Лузан Сталин. Операция «Ринг»

© Лузан Н.Н., 2015

© ЗАО «Издательский дом «Аргументы недели», 2016

Глава 1

2 февраля 1942 года в эфире зазвучал голос, хорошо знакомый советским вождям. Новоиспеченный борец с большевизмом, бывший заслуженный артист РСФСР, бывший руководитель Художественного театра имени Мочалова Всеволод Блюменталь-Тамарин, выступая на немецком радио, с праведным гневом обличал своих недавних покровителей: Сталина, Молотова, Калинина и других членов политбюро ЦК ВКП(б). Он не жалел слов, чтобы извалять их в грязи, а вместе с ними и социалистический строй. На обомлевшего слушателя обрушился не просто ушат словесных помоев, а водопад самых гнусных измышлений. В своих выступлениях предатель призывал их не поддерживать «кровавый режим палача Сталина» и переходить на сторону «несущей свободу и европейские культурные ценности армии Великой Германии», а население оккупированных территорий убеждал в необходимости «всемерного содействия установлению нового порядка на землях, освобожденных оттирании большевиков».

Столь невероятный нравственный и политический кульбит Блюменталь-Тамарина не могли представить не только его поклонники, но и коллеги по сцене. Всего полгода назад этот баловень судьбы и Мельпомены купался в лучах славы и пел оды советской власти и ее вождям. Впереди ему светили Сталинская премия и звание народного артиста СССР. Если бы не война.

Вооруженная до зубов и отмобилизованная в трехлетних войнах в Западной Европе и Северной Африке армада вермахта 22 июня 1941 года вероломно напала на СССР и в считаные недели смяла «несокрушимую и легендарную» Красную армию. Подобно гигантскому цунами, она погребла под собой Белоруссию и Украину, удушающей петлей блокады сомкнулась вокруг Ленинграда и устремилась к Москве. Казалось, еще одно усилие, и танковые клинья генерала Гудериана порвут в клочья обескровленные, измотанные в боях части Калининского, Западного фронтов и гитлеровские войска ворвутся в столицу.

В те роковые ноябрьские дни 1941 года для русских людей наступил момент истины: покориться или стоять насмерть. Одни – таких было подавляющее большинство – не стали пенять советским вождям на их ошибки и просчеты, а встали на защиту своей земли, другие – ничтожное меньшинство – переметнулись на сторону фашистов. Среди последних оказался и Блюменталь-Тамарин – презренный раб своего тщеславия и гордыни. Подтверждением тому являлась вся его прошлая жизнь.

Выросший среди богемы, славословившей царя и трон, он не слишком убивался по канувшему в небытие самодержавию. Нацепив на лацкан фрака красный бант, он перешел в услужение к новой – советской власти. Она снисходительно отнеслась к его прошлым монархическим панегирикам и предоставила не только театральные подмостки, но и сохранила за ним хуторок в окрестностях Харькова. В то время как над расхристанной Россией веяли вихри враждебные, а на ее бескрайних просторах лились реки крови, Блюменталь-Тамарин играл на сцене царя Эдипа, а после спектаклей на широкую ногу гулял в ресторанах.

Его роман с большевиками продлился чуть больше года. В июне в Харьков вступили части Добровольческой армии генерала Деникина. Сменив на лацкане фрака красный бант на георгиевскую ленту, Блюменталь-Тамарин снова в буквальном и переносном смысле оказался на коне. В тот день, когда по центральной улице города – Сумской в парадном строю прошли деникинцы, он поспешил засвидетельствовать им свою лояльность. В верноподданническом порыве, а скорее из страха за свой короткий роман с большевиками, ловкий лицедей развил бурную деятельность. В честь прихода освободителей от «жидо-большевистского ига» Блюменталь-Тамарин организовал грандиозный концерт в цирке. Этого ему показалось мало, и тогда верхом на белом коне, с огромным трехцветным флагом на пике и большой церковной кружкой, притороченной к седлу, он принялся разъезжать по Харькову и собирать пожертвования для «истинных защитников Отечества».

Местная пресса взахлеб писала о «феерическом спектакле, устроенном великолепным и неподражаемым Блюменталь-Тамариным». Вскоре эта «феерия» ему аукнулась, да еще как. Под ударами Красной армии части генерала Деникина оставили Харьков и все дальше откатывались на юг России. В их обозе тащился Блюменталь-Тамарин. Волна исхода от советской власти прибила его к Одессе. Там ему стало не до спектаклей, дни белого движения были сочтены. Почувствовав, что запахло жареным, Блюменталь-Тамарин отринул Бога, царя, Отечество, белую гвардию и опять переметнулся к безбожникам-большевикам, но на этот раз попал не на сцену, а в подвал ЧК. Впереди его ждал суд скорый и, скорее всего, правый. За гораздо меньшие преступления, чем «феерический спектакль», организованный им в Харькове, чекисты ставили к стенке.

Но здесь свое слово сказала судьба в лице наркома просвещения Луначарского. Встав на защиту Блюменталь-Тамарина, он скорее руководствовался не гуманными, а сугубо практическими соображениями. Советская власть нуждалась в известных именах, которые бы придали светский блеск и смягчили бы суровый облик диктатуры пролетариата.

Блюменталь-Тамарин, а точнее, эта фамилия занимала далеко не последнее место в числе деятелей отечественной культуры и искусства. Его отец и мать были известными людьми в театральном мире. Сам он получил классическое образование – окончил Московское театральное училище, дальнейшую жизнь связал со сценой и с течением времени сделал себе имя. Оно было известно не только в России, но и за рубежом. Именно это обстоятельство и подвигло Луначарского снять палец чекиста с курка револьвера. На свободу Блюменталь-Тамарин вышел похудевшим, но не с волчьим билетом и, не мешкая, отправился под крыло своего покровителя – в Москву – завоевывать советские театральные подмостки.

В бурном послереволюционном времени Блюменталь-Тамарин чувствовал себя как рыба в мутной воде и быстро нашел не только теплое, но и сытное место в новой жизни. Благодаря связям среди вождей новой пролетарской культуры он быстро пробился в число приближенных к власти. Вскоре, обласканный ею, он получил причитающийся номенклатурный набор: служебную машину с водителем, персонального секретаря, шикарную госдачу в подмосковной Истре.

Славословие Блюменталь-Тамарина в адрес строителей социализма и вождя Сталина не осталось без внимания. В 1926 году он одним из первых деятелей культуры стал заслуженным артистом РСФСР. Постановление советского правительства о присвоении ему этого высокого звания зачитал со сцены сам нарком просвещения Луначарский. В тот день на торжественном вечере в честь Блюменталь-Тамарина пели великие Собинов, Нежданова и Обухова.

Обласканный властью, он купался в лучах всесоюзной славы. В то время когда большинство народа перебивалось с воды на квас, Блюменталь-Тамарин не стеснялся и жил на широкую ногу. Его современник Георгий Бахтаров вспоминал:

«…B 1931 году мне и двум моим товарищам по Реалистическому театру предложили принять участие в гастрольной поездке Всеволода Александровича Блюменталь-Тамарина в Тулу и Харьков. В Харькове за день до окончания гастролей он пригласил нас на ужин в шикарный ресторан на Сумской. В отдельном кабинете был накрыт стол на четыре персоны. До сих пор помню все эти невообразимые закуски: янтарную лососину с лимоном, анчоусы, белугу в белом вине, холодную индейку с каштанами, на горячее – котлеты «Марешаль» (что-то фантастически вкусное из грудок рябчика, начиненных белыми грибами) и, наконец, десерт – клубника со взбитыми сливками.

Всеволод Александрович был в ударе, увлеченно рассказывал о своей молодости, вспоминал театральные легенды, читал Блока и Лермонтова. В какой-то момент на пороге кабинета появился незнакомый человек средних лет в очках. Он внимательно слушал стихи. Блюменталь-Тамарин, уже захмелевший, пригласил его к нашему столу. Незнакомец приблизился и сказал: «Я вчера видел вас в «Нине». Вы удивительный артист! И стихи читаете вдохновенно. А ведь в 1919 году в Одессе по решению подпольного обкома партии я должен был вас застрелить! И только случай помешал мне сделать это. Вас обвиняли в том, что вы предали Лизу В. Она погибла в контрразведке».

Блюменталь мгновенно протрезвел. «Это клевета и ложь! – сказал он. – Когда в город вошли красные, я был арестован и приговорен к расстрелу. Но приговор был обжалован, и дело прекращено за недоказанностью обвинения».

Хорошо начавшийся вечер был совершенно испорчен…»

Вечер действительно был испорчен, но этот темный эпизод из прошлой жизни Блюменталь-Тамарина не испортил ему жизни. Тень наркома Луначарского и благосклонность других советских руководителей ограждали его от НКВД. Он продолжал оставаться кумиром публики. Перед ним замаячили лавры звезды первой величины советской сцены, но вмешалась война. Она стала истинным мерилом гражданственности и нравственности. В ней, как в горниле, с души слетала окалина повседневности и обнажались в одних – несгибаемый стержень, в других – трухлявая гниль. Война сорвала с лицедея Блюменталь-Тамарина маску. Он трусливо бросил театр, актеров и вместе с женой, личной секретаршей, исполнявшей по совместительству роль любовницы, затаился на казенной даче в поселке Новый Иерусалим. Блюменталь-Тамарин надеялся, что нордические корни – по линии отца в его жилах текла немецкая кровь – позволят стать своим в алчной своре фашистов.

26 ноября 1961 года после ожесточенного боя передовой авангард гитлеровских войск ворвался в Истру. Вслед за ними в прорыв ринулись 10-я танковая и 252-я пехотная дивизии. Измотанные, обескровленные в непрерывных контратаках части генерала Белобородова вынуждены были отступить и занять позиции у Волоколамского шоссе. Они стояли насмерть, а в это самое время в Истре кучка отщепенцев хлебом-солью встречала оккупантов. В их числе находился Блюменталь-Тамарин. По всем правилам театрального искусства предатель разыграл перед командованием мотодивизии СС «Рейх» сцену, не уступающую гениальному перу Гомера и кисти великого Рембрандта. На фоне дымящихся руин Ново-Иерусалимского монастыря Блюменталь-Тамарин со слезами умиления на глазах и дрожью в голосе поведал немецким офицерам, что молил о том дне и часе, когда он – заблудший сын Великой Германии наконец соединится с исторической родиной и сможет послужить на берлинской сцене.

Первый концерт для захватчиков Блюменталь-Тамарин и такие же, как он, перевертыши: актер и директор театра Вахтангова Глазунов с женой – балериной Девольской, солисты Большого театра Жадан и Волков дали в оккупированной фашистами Истре. Им рукоплескали те, на чьих руках еще не высохла кровь безвинных жертв – жителей города – женщин, детей и стариков. А за стенами зала убитые горем истринцы слали в их адрес проклятия.

В Берлине в министерстве пропаганды к заявке-концерту и предложению Блюменталь-Тамарина «осчастливить» истинных арийцев своим присутствием отнеслись с прохладцей. У рупора фашистской пропаганды Геббельса артистические таланты предателя и его потуги доказать свое арийское происхождение вызывали лишь усмешку. Прежде чем дать роль на сцене берлинского театра, иуду заставили отрабатывать тридцать сребреников. От него потребовали насолить как можно больше советским вождям, а вместе с ними извалять в грязи страну и ее народ. Блюменталь-Тамарин согласился. С его участием была состряпана режиссура антисталинского, антисоветского спектакля. После репетиций и приема «спектакля» чиновниками из министерства пропаганды Блюменталь-Тамарина выпустили на пропагандистские подмостки.

С февраля 1942 года его выступления в эфире стали регулярными: выходили каждый вторник и четверг в 18:00. Наряду с беспардонной ложью и клеветой в адрес Сталина и советской действительности он, подражая голосу вождя, от его имени зачитывал так называемые «указы» Совнаркома, внося смятение в умы людей и дезорганизуя работу ведомств и учреждений. Одновременно с этим в профашистских газетах, распространявшихся на оккупированных территориях, одна за другой появлялись статьи: «Блюменталь-Тамарин обличает палача Сталина», «То, что вы не знаете о Сталине», «25 лет советской каторги» и другие, а на позиции обороняющейся Красной армии кипами сыпались листовки с изображением довольного собой и жизнью русоволосого, вальяжного красавца-мужчины – Блюменталь-Тамарина. В них он, обращаясь к командирам и красноармейцам, живописал прелести «нового немецкого порядка», призывал сложить оружие и переходить на сторону «доблестного вермахта».

Все это переполнило чашу терпения советских вождей. 27 марта 1942 года Военная коллегия Верховного Суда СССР, рассмотрев дело по существу, заочно вынесла предателю вердикт: «За измену Родине приговорить к смертной казни (заочно) бывшего руководителя художественного театра им. Мочалова В. Блюменталь-Тамарина».

Решение суда не остановило изменника. В своих радиопередачах, публикациях и листовках он исходил ядом к советским вождям, коммунистам и социалистическому настоящему страны. В конце концов, у Сталина лопнуло терпение.

Звонок руководителя личной канцелярии Сталина и Особого сектора ЦК ВКП(б) Александра Поскребышева застал наркома НКВД СССР Лаврентия Берию, когда тот собирался отправиться домой. Тон, каким Поскребышев сообщил о срочном вызове в Кремль, заставил его забыть не только об ужине, но и о сне. Сложив в папку последние донесения закордонных разведывательных резидентур, план будущей операции «Монастырь» по проникновению в гитлеровскую спецслужбу, Берия покинул кабинет на Лубянке, спустился к машине и выехал на встречу со Сталиным.

Ночная столица, несмотря на успешное наступление советских войск под Москвой, все еще напоминала осажденный город-крепость. Ее улицы щетинились противотанковыми ежами. Перекрестки бугрились опорными пулеметными точками. В скверах и парках, на зенитных батареях в постоянной готовности к бою продолжали нести дежурство расчеты. В небе, выстуженном февральским морозом, напоминая стадо огромных бизонов, зависли аэростаты. В просветах между ними проглядывала луна. Она призрачным светом заливала окрестности и придавала им сюрреалистический вид. К ночи мороз усилился. Воздух стал недвижим. В наступившей вязкой тишине были слышны только цокот копыт и стук каблуков конных и пеших патрулей.

Они расступались перед машиной с правительственными номерами. Водитель на мгновение приостанавливался и, предъявив спецпропуск, продолжал движение. Берия на это никак не реагировал, отсутствующим взглядом смотрел перед собой и ломал голову над тем, что послужило причиной для срочного вызова в Кремль. Не найдя ответа, он с тяжелым сердцем поднялся в подъезд, на входе в приемную сдал пистолет дежурному офицеру и вошел.

Навстречу ему из-за стола встал Поскребышев. Его невзрачный вид не мог ввести в заблуждение Берию. Опытнейший бюрократ – руководитель личной канцелярии Сталина и Особого сектора ЦК ВКП(б), он налету хватал мысли вождя. Сталин не раз в узком кругу подшучивал над Поскребышевым – «наш самый главный» – и был недалек от истины. Тот действительно решал многое, но еще больше знал, что занимает Сталина и что тот намерен предпринять. Пожав руку Поскребышеву, Берия поинтересовался:

– Как настроение у Иосифа Виссарионовича, Александр Николаевич?

– Рабочее, Лаврентий Павлович, – уклончиво ответил Поскребышев и, быстро свернув разговор, сказал: – Проходите, он ждет вас.

Берия, бросив взгляд в зеркало, застегнул верхнюю пуговицу на кителе, открыл дверь и вошел в кабинет.

– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович!

Сталин ничего не ответил, тяжело поднялся из-за стола и ошарашил вопросом:

– Так, значит, кровавый палач и дни сочтены? Это что такое, Лаврентий?!

Берия изменился в лице и растерянно захлопал глазами.

– Молчишь, Лаврентий Павлович?

– Извините, Иосиф Виссарионович, я не понимаю вас.

– Он не понимает! – Сталин ожег его испепеляющим взглядом и процедил: – Ты радио слушаешь?

– Радио? Какое? – глаза Берии забегали.

– А такое! Вот читай! – Сталин швырнул на стол сводку последнего радиообращения Блюменталь-Тамарина.

Берия прошлепал к столу и склонился над ней. Через мгновение кровь схлынула с лица, а на лбу выступила обильная испарина. Перед его глазами заплясали строчки: «Блюменталь-Тамарин обличает кровавого палача Сталина и его сатрапов». Он пытался сосредоточиться, но буквы наползали одна на другую. У Сталина иссякло терпение наблюдать за его потугами, и он сорвался на крик:

– Лаврентий, когда перестанет гавкать этот пес Геббельса?

– Товарищ Сталин, наркомат делает все возможное, чтобы найти и покарать негодяя, – оправдывался Берия.

– Плохо ищете! До сих пор не знаете, где он прячется!

– Уже установили, товарищ Сталин. По нашим данным, негодяй скрывается в Кенигсберге, вероятно, в имении рейхскомиссара Коха.

– Вероятно? А точнее?

– В ближайшее время выясним.

– Поторопись, Лаврентий, Голиков и его разведуправление уже вышли на след мерзавца!

– От нас он не уйдет, товарищ Сталин! Под землей найдем гадину и раздавим! – заверил Берия.

– Ищите, а я посмотрю, чего вы с Голиковым стоите, – многозначительно заметил Сталин и, остыв, вернулся к столу, взял последнюю докладную Берии, во многих местах она была подчеркнута красным карандашом, и спросил:

– Лаврентий, вот ты предлагаешь не расстреливать германских агентов, а что это даст?

– Наркомат сможет использовать их в контригре с абвером. Через двурушников мы получим возможность проникать в осиные гнезда германской разведки.

– Игра с двурушниками – это как обоюдоострый кинжал, ты не боишься порезаться?

– Нет.

– Ладно, попытка – не пытка, – согласился Сталин.

Берия приободрился и решился еще на одну инициативу:

– Иосиф Виссарионович, а как вы отнесетесь к другому предложению?

– Какому?

– Я полагаю, что в борьбе с фашистами настал момент, когда наркомат должен перейти от обороны к нападению.

Сталин стрельнул в Берию испытующим взглядом и с сарказмом заметил:

– Что, Лаврентий, лавры Жукова не дают покоя?

– Нет, товарищ Сталин, мы с ним воюем на разных полях. На нашем не звучат победные фанфары…

Лицо Сталина затвердело, губы сложились в тугую складку, и он отрезал:

– У всех нас одно поле!

– Безусловно, Иосиф Виссарионович, я имел в виду…

– Так что ты хотел сказать о нападении? – перебил Сталин.

– Сейчас, одну минуту, – Берия открыл папку, достал документ, положил на стол и пояснил: – Это план операции «Монастырь». Его цель завязать с абвером оперативную игру и сковать его разведдеятельность в Москве.

– Монастырь, – повторил Сталин и, хмыкнув, заметил: – И кто же в нем будет замаливать грехи?

– Легендируемая нами глубоко законспирированная антисоветская церковно-монархическая организация.

– Лаврентий, ты повторяешься. Нечто подобное в 20-х годах проводил Дзержинский в отношении Савинкова. Если память мне не изменяет, операция называлась «Трест».

– Совершенно верно, Иосиф Виссарионович. Но новое это, как говорится, хорошо забытое старое.

– Поживем – увидим. Что представляет собой эта организация?

– Называется она «Престол». В нее входят бывшие монархисты, в прошлом близкие ко двору последнего русского императора.

– И что, такие еще остались?

– Да, но мало. В их окружение будут введены наши надежные агенты из числа офицеров Генштаба. Их задействование в операции в предварительном порядке согласовано с маршалом Шапошниковым.

– То есть «Престол» выступит в роли сыра в мышеловке для немецкой разведки?

– Совершенно верно, Иосиф Виссарионович.

– А что, может получиться перспективная операция, только с исполнителями не ошибись.

– С ними все в порядке! – заверил Берия и пояснил: – Кандидатура основного исполнителя будет своей среди монархистов, а по разведывательным возможностям вызовет несомненный интерес у абвера.

– Кто он?

– Проверенный в оперативных разработках агент Гейне.

– Многообещающий псевдоним.

– И не только по кличке, но и по уму и происхождению. Гейне потомок первого атамана кубанского казачества Головатого, сын выпускницы Бестужевских курсов и признанной красавицы Санкт-Петербурга, извините, Ленинграда. Внешне привлекателен и пользуется успехом у женщин.

– Лаврентий, сейчас не то время, чтобы порхать по светским салонам в Женеве или Стокгольме.

– Иосиф Виссарионович, этого Гейне не придется делать. Он известен фашистской разведке. Накануне войны сотрудник абвера, работавший под прикрытием торгового представительства Германии в Москве, выходил на него и прощупывал на предмет вербовки.

Сталин оживился, суровые складки на лице разгладились, и уточнил:

– Хорошо, а каким образом будет организован выход Гейне на немецкую разведку?

– Во время выезда на фронт, на том участке, где нашим частям грозит окружение, он перейдет к фашистам.

– В какой роли он предстанет перед ними?

– Представителя «Престола». И предложит спецслужбе Германии сотрудничество с организацией.

– А что, игра стоит свеч! – проявлял все больший интерес к операции Сталин и, подумав, предложил: – Лаврентий, есть смысл вывести операцию на стратегический уровень.

– В перспективе я на это рассчитываю.

– В таком случае, Лаврентий Павлович, мне остается пожелать тебе успеха.

– Он будет, Иосиф Виссарионович! – заверил Берия. – Если вы даете санкцию, то в ближайшие дни наркомат начнет операцию «Монастырь».

– Приступайте! – распорядился Сталин и, давая понять, что разговор окончен, передал ему докладную записку с предложением об использовании двойных агентов в операциях с германской разведкой.

Берия положил ее в папку и, попрощавшись, покинул кабинет. На Лубянку он возвращался в хорошем настроении. Гнев Сталина обошел его стороной. Более того, предложение по операции «Монастырь» получило поддержку и продемонстрировало способность наркомата к наступательным действиям на стратегическом уровне. Поднявшись к себе в кабинет, Берия распорядился вызвать на совещание руководителей недавно созданного 4-го разведывательно-диверсионного управления НКВД СССР и наиболее опытных командиров резидентур Медведева, Прокопюка и Ваупшасова.

В 23:20 они собрались в приемной. Среди крепко сбитых, по-спортивному подтянутых, лучившихся силой и энергией военных особо привлекал внимание начальник 4-го управления, старший майор государственной безопасности Павел Судоплатов. Среднего роста, ладно скроенный, с породистым лицом, на котором выделялись твердый подбородок, говоривший о сильной воле, и глаза с веселой живинкой, прятавшиеся за длинными ресницами.

За свои 36 лет он пережил столько и прошел через то, на что не хватило бы и десятка обыкновенных человеческих жизней. В далеком 1919 году, прочитав от корки до корки «Азбуку революции», написанную Николаем Бухариным, двенадцатилетний Павел покинул дом, присоединился к бойцам 1-го Мелитопольского рабоче-крестьянского полка и вместе с ними прошел через все испытания гражданской войны. После ее окончания возвратился домой и стоварищами-комсомольцами занимался ликвидацией неграмотности среди населения, агитировал за новую власть, боролся с вылазками бандитско-националистического подполья. В феврале 1925 года по рекомендации комитета комсомола его направили на службу в контрразведку. Вместе с ней он становился на ноги и мужал.

1930 году уже зрелый оперативный работник Судоплатов вместо повышения по службе получил неожиданное назначение – стал заведующим культурно-воспитательной части, а через некоторое время – комиссаром трудовой коммуны (спецколонии) ГПУ Украины для малолетних преступников и беспризорников. Ребята, лишенные детства, потянулись к нему, и не потому, что большую часть своей зарплаты Павел отдавал на их нужды. Немало хлебнувший своего и чужого горя, он знал, как найти дорогу к сердцу человека, пусть даже и преступника.

В 1935 году в его судьбе и службе произошел очередной, полный смертельного риска поворот. Выполняя разведывательное задание, он внедрился в нелегальную структуру одной из самых зловещих антисоветских организаций – ОУН. Прирожденный разведчик, человек незаурядного ума, Судоплатов за два года работы в украинском националистическом подполье вырос до личного «проводника» главаря оуновцев – Евгена Коновальца. И, когда пришло время, по личному заданию Сталина ликвидировал его. 23 мая 1938 года на очередной явке с Коновальцем, проходившей в Роттердаме в ресторане «Атлант», Судоплатов привел в действие хитроумное взрывное устройство. Взрыв разорвал в клочья непримиримого врага советской власти.

По возвращении на родину Судоплатова ждали представления к назначению на вышестоящую должность и к награждению орденом Красного Знамени. Но он не получил ни того, ни другого, а попал под косу репрессий. Те, кто посылал его на задание, – Шпигельглас и Пассов – оказались жертвами очередной охоты на ведьм, затеянной советскими вождями. Вместо борьбы с действительными врагами система государственной безопасности пожирала сама себя. На служебных и партийных собраниях сотрудники занимались самобичеванием и каялись в том, что просмотрели рядом собой «врагов народа и перерожденцев».

23 ноября 1938 года расстрельная очередь дошла до Судоплатова. Завистники-коллеги припомнили ему, что он находился в дружеских отношениях с Пассовым, был у него на даче, что из-за границы приехал в дорогом костюме, а в стенной газете мало критиковал «врагов народа». Одного этого хватило, чтобы забыть о прошлых заслугах Судоплатова. Представления к назначению на вышестоящую должность и награждению орденом Красного Знамени были похерены. Партийное собрание, на котором бывшие подчиненные клеймили бывшего начальника – «врага народа Пассова», закончилось тем, что Судоплатова исключили из партии, после чего, как правило, следовал арест. Спас его от репрессий приход на Лубянку нового наркома – Берии. Сам профессионал, он оценил бесспорный талант Судоплатова как непревзойденного мастера специальных операций, вернул в боевой строй и стал поручать наиболее ответственные задания.

Самое важное из них исходило от Сталина и было связано с ликвидацией его давнего идейного и личного врага – Льва Троцкого. То, что в течение многих лет не смогли сделать предшественники Судоплатова – руководители советской разведки – Шпигельглас и Пассов, ему и его подчиненным, несмотря на, казалось бы, непреодолимые препятствия, удалось выполнить. Многоходовая операция по уничтожению Троцкого, получившая кодовое название «Утка», 20 мая 1940 года была доведена до конца. Ледоруб советского агента-боевика Рамона Меркадера раскроил череп Троцкого.

Спустя год, 5 июля 1941 года, Судоплатов получил новое и ответственное назначение – он возглавил Особую группу при наркоме НКВД СССР, в последующем 4-е управление. На них возлагались задачи по проведению разведки, диверсий и террористических актов на оккупированной фашистами территории, а также выполнение специальных заданий советского правительства. При вступлении в должность Судоплатов первым делом озаботился не кабинетом, а судьбой бывших своих соратников – тех, кто отбывал незаслуженное наказание в лагерях ГУЛАГа или имел отсроченные смертные приговоры.

Не побоявшись обвинений в связях с «врагами народа», он обратился с личным письмом к «всесоюзному старосте» – председателю Президиума Верховного Совета СССР Михаилу Калинину. В нем он доказывал абсурдность обвинений, выдвинутых против боевых соратников, и ходатайствовал об их освобождении. И они были возвращены в боевой строй – но не по милости советских вождей. Война, как шелуху, смела с будущих руководителей и разведчиков разведывательно-диверсионных резидентур 4-го управления сфабрикованные обвинения в «предательстве» и отменила «драконовские» приговоры. Она востребовала не холуйствующих политиканов, а профессионалов своего дела. И они подтвердили преданность суровой Родине делами в дни обороны Москвы.

Судоплатов и его подчиненные не допустили прорыва в столицу особой ударной разведывательно-диверсионной группы «Москва». Ее костяк составляли не просто профессионалы, а лучшие из лучших, каких на то время имели спецслужбы Германии. Возглавлял их не кто иной, как признанный ас спецопераций, начальник 7-го управления РСХА, штандартенфюрер Зикс. На подступах к столице, перед Шереметьево, у моста через Москву-реку сошлись не на жизнь, а на смерть две силы. Исход схватки решили мужество, самоотверженность и высочайший профессионализм подчиненных Судоплатова. После многочасового ожесточенного боя группа Зикса перестала существовать.

К декабрю 1941 года на счету подчиненных Судоплатова были десятки нейтрализованных разведывательно-диверсионных групп абвера, а за линией фронта проведены сотни оперативно-боевых операций. О ряде из них, в частности, об осуществленной разведывательно-диверсионным отрядом старшего лейтенанта Виктора Карасева нарком Берия лично доложил Сталину. Такого рода операцию НКВД провел впервые.

Глубокой осенью 1941 года 300 человек под командованием Карасева перешли линию фронта. 24 ноября они рассредоточились у позиций 12-го армейского корпуса фашистов, располагавшегося в населенном пункте Угодский Завод Калужской области. После тщательной разведки Карасев в деталях спланировал операцию. В результате последующей молниеносной атаки за 1 час и 10 минут было уничтожено свыше 600 фашистов, 4 танка, 80 грузовиков и захвачены важные секретные документы. Собственные потери отряда Карасева составили 18 человек убитыми и 8 ранеными.

Под стать Судоплатову и Карасеву были заместитель руководителя Особой группы управления старший майор государственной безопасности Наум Эйтингон и командиры разведывательно-диверсионных резидентур Дмитрий Медведев, Николай Прокопюк, Станислав Ваупшасов и другие.

За плечами Эйтингона, бессменного заместителя и близкого друга Судоплатова, были ликвидация бандитского подполья в Белоруссии, Башкирии и свыше 20 лет работы в разведке, из которых в общей сложности около 14 лет он провел на нелегальном положении за границей. В полной мере его талант как мастера специальных операций раскрылся во время гражданской войны в Испании, где он вместе с Медведевым, Прокопюком и Ваупшасовым провел десятки успешных разведывательно-диверсионных акций против войск диктатора Франко. Особое место в послужном списке Эйтингона занимала операция «Утка», связанная с ликвидацией Троцкого. В далекой Мексике, где тот прятался от летучих групп НКВД за, казалось бы, неприступной стеной многоуровневой системы безопасности, изобретательный ум Эйтингона нашел в ней лазейку и заставил навсегда замолчать личного врага Сталина.

Внезапный вызов наркома к вождю, после которого тот назначил совещание, наводил многоопытного Эйтингона на мысль, что перед управлением будет поставлена очередная сверхзадача. Подтверждение тому он искал в глазах Судоплатова. На его немой вопрос тот пожал плечами и кивнул на дверь кабинета Берии. Она открылась, в приемную вышел заместитель наркома комиссар госбезопасности 3-го ранга Сергей Круглов. На его лице были заметны следы озабоченности. Торопливо кивнув присутствующим, он, не задержавшись, стремительным шагом направился к себе. Это только подогрело интерес Судоплатова и его подчиненных к предстоящей встрече с наркомом. Он бросил нетерпеливый взгляд на помощника. Тот коротко обронил:

– Проходите, товарищи!

Офицеры вошли в кабинет наркома и стали в шеренгу на входе. Берия поднялся им навстречу и, поздоровавшись, предложил занять места за столом заседаний. Пробежавшись испытующим взглядом по лицам лучших из лучших, он без раскачки начал совещание:

– Павел Анатольевич, на каком этапе находится подготовка разведывательно-диверсионных резидентур «Митя», «Олимп» и «Местные»?

Судоплатов встал из-за стола, расправил складки гимнастерки под ремнем и приступил к докладу:

– Товарищ нарком…

– Докладывай с места, Павел Анатольевич! – остановил его Берия.

Судоплатов присел на стул и продолжил:

– Все три РДР укомплектованы личным составом и прошли полную подготовку. Вопросы обеспечения оружием, боеприпасами, средствами связи и продовольствием согласованы с соответствующими службами.

– Нерешенные вопросы остались? – уточнил Берия.

– Никак нет.

– С операционными базами РДР определились?

– Так точно, товарищ нарком. Для РДР «Митя» товарища Медведева – город Ровно. Для РДР «Олимп» товарища Карасева – город Овруч. Для РДР «Местные» товарища Ваупшасова – город Минск.

– Так не пойдет, Павел Анатольевич! – отверг Берия. – В городах рано или поздно РДР попадают под прицел гестапо и тайной полевой полиции. Провалы резидентур в Одессе и Киеве тому подтверждение. Поэтому операционные базы надо размещать в труднодоступной местности.

– Извините, товарищ нарком, я неточно выразился, здесь имелись в виду окрестности этих городов, – пояснил Судоплатов.

– Другое дело, – удовлетворился Берия и обратился к командиру РДР «Местные». – Товарищ майор, насколько вам знакомы оперативная обстановка и местность в Белоруссии и Польше?

– Достаточно хорошо, чтобы с ходу развернуть работу резидентуры, товарищ нарком. Я два года находился на нелегальной работе в Польше, а затем пять лет служил в Белоруссии! – доложил Ваупшасов.

– Меня в первую очередь интересуют районы, прилегающие к Восточной Пруссии.

– Они мне также хорошо знакомы, товарищ нарком.

– То есть вы знаете местность и имеете связи среди населения?

– Местность помню, не заблужусь, а что касается связей, то не могу ручаться, война все смешала.

– То, что не заблудитесь, уже хорошо, – произнес Берия и задумался.

Взгляды Судоплатова, Эйтингона и командиров РДР сошлись на наркоме. Его интерес к Восточной Пруссии был не случаен и говорил о том, что в задание РДР «Местные» будут внесены изменения. И они не ошиблись в своих предположениях. Берия перевел взгляд с Ваупшасова на Судоплатова и потребовал:

– Павел Анатольевич, в задачу РДР товарища Ваупшасова необходимо внести серьезные коррективы. Основные усилия резидентуры должны быть сосредоточены на Кенигсберге.

– Есть внести изменения, товарищ нарком! – принял к исполнению Судоплатов.

– Дополнительно усильте группу товарища Ваупшасова тремя-четырьмя наиболее подготовленными сотрудниками – боевиками из состава РДР «Митя» и «Олимп», имеющими опыт проведения терактов.

– Есть! Разрешите уточнить задачу РДР «Местные», товарищ нарком?

– Ее вам доведет товарищ Круглов.

– Понял.

– Все свободны, Павел Анатольевич и товарищ Эйтингон, останьтесь! – распорядился Берия.

Медведев, Прокопюк и Ваупшасов покинули кабинет. Берия подождал, когда за ними закроется дверь, и обратился к Судоплатову.

– Павел Анатольевич, на какой стадии находится подготовка операции «Монастырь»?

– На завершающей.

– А конкретно?

– С Гейне в деталях отработана линия поведения при выходе на немецкое командование и сотрудников абвера. В задание, с учетом последнего вашего указания, внесены изменения. Определены два человека из числа офицеров Генштаба, на которых Гейне даст наводки для германской разведки.

– Насколько они надежны и подготовлены? – уточнил Берия.

– На них можно полностью положиться. Товарищ Эйтингон лично занимался ими.

– Оба являются нашими агентами. Белов сотрудничает с апреля 1939 года, Друг – с октября 1940 года. Тот и другой привлекались к выполнению ответственных заданий и успешно с ними справились, – доложил Эйтингон.

– Каким образом задействованы в операции остальные участники группы «Престол»? – продолжил опрос Берия.

– С генералом Залевским и полковником Дубновым установлены доверительные отношения. Конечной цели и роли в ней Гейне они не знают. Остальные участники группы – Глебов, Садовский, Сидоров и другие участники организации – используются нами втемную, – пояснил Судоплатов.

– Кроме того, чтобы не допустить взаимной расшифровки, они разбиты на тройки. Только их руководители знают о Гейне, – дополнил Эйтингон.

– Сложная получается партитура игры, как бы нам не сфальшивить, – высказал опасение Берия.

– Риск, конечно, есть, – согласился Судоплатов и заверил: – Но мы постараемся его минимизировать.

– Будем надеяться. Кто, кроме вас, посвящен в замысел операции?

– В полном объеме только майор Ильин и майор Маклярский. Они, собственно, занимались разработкой ее замысла.

– И достаточно, больше никого не привлекать!

– Есть! – принял к исполнению Судоплатов.

– С «окном» определились?

– Да. На участке Калининского фронта.

– То есть, Павел Анатольевич, ты хочешь сказать: все готово для того, чтобы начать операцию?

– Так точно, Лаврентий Павлович, прошу вашей санкции! – подтвердил Судоплатов и положил перед ним план операции «Монастырь».

Берия взял синий карандаш и склонился над документом. Эйтингон с Судоплатовым напряглись и внимательно наблюдали за наркомом. Его скрупулезность в рассмотрении материалов и выверенность в решениях были общеизвестны. И на этот раз он самым внимательным образом вникал в каждый пункт мероприятий плана. По тексту и на полях возникали короткие пометки, но они не меняли существа операции. Судоплатов и Эйтингон с облегчением вздохнули, когда Берия на первом листе размашисто написал: «Санкционирую» и затем расписался. Отложив документ в сторону, он вернулся к заданию для РДР «Местные» и коротко пояснил его особенность:

– Товарищи, наряду с проведением разведывательно-диверсионной деятельности, на резидентуру «Местные» возлагается еще одна задача, особой государственной важности, – привести в исполнение приговор в отношении изменника Блюменталь-Тамарина.

Судоплатов переглянулся с Эйтингоном и решился спросить:

– Разрешите уточнить, товарищ нарком, это приказ товарища Сталина?

– А что это меняет, Павел Анатольевич? – вопросом на вопрос ответил Берия.

– Извините, товарищ нарком, приказ будет выполнен.

– Действуйте, я жду результата! – закончил совещание Берия.

– Есть! – в один голос произнесли Судоплатов с Эйтингоном и покинули кабинет.

В оставшиеся до вылета РДР «Местные» на задание дни им вместе с Ваупшасовым пришлось в спешном порядке заниматься разработкой замысла ликвидации Блюменталь-Тамарина. В окончательном варианте он был утвержден заместителем наркома НКВД комиссаром госбезопасности 3-го ранга Кругловым. 12 апреля 1942 года с секретного подмосковного аэродрома, где базировалась особая эскадрилья наркома НКВД СССР, взлетел самолет, на его борту находились 20 бойцов, и взял курс на запад. Через полтора часа они находились в районе десантирования. Внизу, под крылом, на многие километры раскинулся густой лес.

Первым поднялся и шагнул навстречу неизвестности будущий Герой Советского Союза, будущий полковник Ваупшасов. Упругая струя воздуха стеганула по лицу, он набычился и, пружинисто оттолкнувшись от пола, нырнул в темную бездну. Прошло несколько минут, и 25 блеклых «тюльпанов» распустились в ночном небе. Экипаж самолета зашел на второй круг и, сбросив боеприпасы, взрывчатку, продовольствие, взял курс на восток.

Приземлившись, Ваупшасов и его бойцы быстро собрали груз и поспешили уйти вглубь леса. С приближением рассвета они стали на привал. Наступивший день не преподнес им сюрпризов. Высадка советского десанта в глубоком тылу стала полной неожиданностью для фашистов и осталась незамеченной. С наступлением вечерних сумерек отряд продолжил движение и на рассвете вышел к границе с Восточной Пруссией. Эти места были хорошо знакомы Ваупшасову по прошлой довоенной службе, и ему не составило труда найти подходящее место для базы РДР. Два дня у разведчиков ушли на ее обустройство и изучение местности. Их появление по-прежнему оставалось незамеченным фашистами, и Ваупшасов посчитал, что настало время для выполнения основной части задания – операции по ликвидации Блюменталь-Тамарина.

17 апреля группа из семи опытных разведчиков-боевиков – в нее входили русские, поляки и немцы-антифашисты – под командованием старшего лейтенанта Арнольда Лаубэ отправилась в Кенигсберг, где мог скрываться Блюменталь-Тамарин. Для Ваупшасова в Белоруссии и Судоплатова в далекой Москве потянулись часы и дни томительного ожидания. 19 апреля на связь с базой РДР «Местные» вышел радист Функ и сообщил: «Группа попала в засаду, ведем бой». После этого связь оборвалась.

Ваупшасов не стал медлить и, чтобы избежать полного провала, оставил на базе двух разведчиков, а сам сменил место дислокации РДР. Спустя четыре дня они присоединились к основной группе. Вместе с ними пришли Лаубэ, Функ и Арапов. Их доклад посеял уныние у Ваупшасова. Документы прикрытия, изготовленные для разведчиков в Москве, не выдержали первой серьезной проверки. Об этом он доложил в Центр и подтвердил готовность повторить попытку ликвидировать Блюменталь-Тамарина.

Его доклад вызвал горечь и досаду у Судоплатова, но не породил уныния. Приостановив свой приказ Ваупшасову в отношении Блюменталь-Тамарина, он занялся тем, что стал искать другие пути, как выполнить задание Сталина. Прошлый, в том числе и личный, опыт участия в ликвидациях Троцкого, Коновальца и других врагов советской власти, говорил: проникнуть сквозь систему охраны, подобную той, что окружала Блюменталь-Тамарина, под силу только отчаянно смелому исполнителю-одиночке, пользующемуся у предателя полным доверием. И здесь Судоплатов рассчитывал на помощь коллеги – майора государственной безопасности, начальника 2-го отдела 3-го управления НКВД СССР Виктора Ильина. Тот до войны занимался контрразведывательной работой в среде творческой интеллигенции, лично знал Блюменталь-Тамарина и круг его связей. В их числе он назвал племянника жены предателя – Игоря Миклашевского, находившегося в осажденном Ленинграде.

Дальнейшую проверку Миклашевского и других связей Блюменталь-Тамарина Судоплатов поручил своему подчиненному – заместителю начальника 2-го отдела 4-го управления НКВД СССР капитану Исидору (Михаилу) Маклярскому. Несмотря на трудности, связанные с войной, система органов госбезопасности работала почти без сбоев. Сбор данных и проверка кандидатов на роль ликвидатора предателя заняли полторы недели. По ее результатам Маклярский остановил свой выбор на начальнике 189-й прожекторной станции зенитно-артиллерийского полка Ленинградского фронта сержанте Игоре Львовиче Миклашевском.

В его пользу говорили независимый бойцовский характер, что он не раз доказал на ринге, и резко отрицательное отношение к дяде. На комсомольском собрании подразделения Миклашевский не просто осудил измену Блюменталь-Тамарина, но и заявил, что готов «не дрогнувшей рукой прикончить предателя». Но одно дело – говорить и другое – сделать. Окончательный ответ о готовности Миклашевского рискнуть своей жизнью и выполнить задание Сталина могла дать только его боевая проверка. Ее проведение Судоплатов возложил на Маклярского. 28 апреля 1942 года он и Ильин специальным рейсом вылетели в осажденный Ленинград.

Глава 2

Плотные облака, казалось, стелились над самой землей, и в них, словно в вате, тонул надсадный гул моторов крадущегося в кромешной темноте военно-транспортного «Дугласа». Справа осталась Вологда, и экипаж взял курс на осажденный фашистами Ленинград. О приближении к линии фронта напоминали полыхающие тут и там пожарища. В багровых отблесках пламени противотанковые рвы и траншеи, покрывавшие гигантской паутиной землю, напоминали рубцы и шрамы.

Внезапно самолет резко накренился на левое крыло. Надсадно взвыли двигатели. Тревожная волна прокатилась по салону. Ильин и Маклярский приникли к иллюминаторам. За бортом в тусклом свете луны промелькнули хищные силуэты мессершмитов. Опытный пилот «Дугласа», уходя от них, заложил крутой вираж и увел машину в облака. Маневр позволил избежать боя с численно превосходящим противником.

Маклярский с облечением откинулся к борту, закрыл глаза, и свинцовая усталость погрузила его в глубокий сон. Ему снилась Одесса. Под ярким южным солнцем бесконечная морская даль переливалась жарким серебром и слепила глаза. Игривая черноморская волна нежно ласкала ноги и рисовала замысловатые рисунки на знаменитых песчаных пляжах Лузановки. Легкий ветерок доносил терпкий запах полыни и кружил голову. Знойное марево окутало красавицу Одессу. Она утратила привычные очертания и напоминала сказочно-фантастические миражи, так ярко описанные на страницах книг Александра Грина.

Сладостное томление согрело душу Маклярского. Перед ним, как наяву, возникли знаменитая Дерибасовская, величественная Потемкинская лестница, Приморский бульвар с памятником основателю города, потомку знаменитого французского кардинала Ришелье – Дюку де Ришелье и разноголосый, разноликий Привоз, где с раннего утра и до позднего вечера шла бойкая торговля и где рождались знаменитые одесские анекдоты. Но милее всего сердцу Маклярского был уютный, тенистый дворик в районе Молдаванки. В нем прошли его детство и юность, согретые теплом бескорыстной дружбы и овеянные ветрами революционной романтики.

Дух творчества и неистребимого оптимизма, который, казалось, витал в самом воздухе Одессы, питал страстную тягу Маклярского к новому и неизведанному. Работая учеником переплетчика, электриком, затем курьером библиотеки клуба «Роза Люксембург», он раз и навсегда полюбил книги. Они стали его неизменными спутниками на всю жизнь и предопределили неожиданный поворот в судьбе.

Спустя много лет, уволившись со службы, Маклярский нашел себя в такой совершенно далекой для чекиста сфере деятельности, как киноискусство. Он стал одним из самых востребованных сценаристов. Из-под его талантливого пера вышли сценарии к кинофильмам «Подвиг разведчика», «Секретные миссии», «Ночной патруль», «Выстрел в тумане», «Заговор послов», «Инспектор уголовного розыска», «Агент секретной службы». Дважды он становился лауреатом Сталинской премии 1-й и 2-й степеней.

Этот жизненный и творческий успех Маклярского предопределила революция. В Одессу она ворвалась подобно бурному весеннему половодью и выплеснулась на улицы и площади многотысячными митингами и демонстрациями. Бунтарский, дерзкий дух революции пьянил и кружил головы не только юным, но и тем, кто задыхался в затхлом воздухе сгнившего на корню самодержавия. Революция без остатка захватила Маклярского и изменила его жизнь и жизнь тысяч юношей и девушек с рабочих окраин Одессы.

Еврей, сын портного, для которого самодержавие определило место за «чертой оседлости», он был обречен чахнуть в подвале портняжной мастерской и, в конце концов, умереть от туберкулеза, как это произошло с его отцом и матерью. Новая советская власть, освященная такими притягательными для юных умов словами, как «свобода», «равенство» и «братство», вырвала их – безродных и бесправных юношей и девушек из мрачных трущоб – из беспросветной нищеты и невежества. Она широко распахнула перед ними двери школ, рабфаков и предложила захватывающе притягательную идею построить общество всеобщего счастья и благоденствия. И они с юношеским пылом безоглядно отдались ей.

В их числе был и Маклярский. Днем он работал, по вечерам учился в профсоюзной школе, а по воскресеньям вместе со сверстниками-комсомольцами мотался по селам, просвещал крестьян и агитировал за советскую власть. На образованного, энергичного и деятельного паренька обратили внимание чекисты и в июне 1927 года пригласили к себе. Поступив на службу в органы госбезопасности, Маклярский не стал довольствоваться кожанкой, наганом и огромной властью, которую давали его должности: помощника уполномоченного ИНФО ГПУ, оперуполномоченного 4-го отделения Особого отдела ОГПУ СССР, помощника начальника 6-го отделения Особого отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, помощника начальника особого отделения аппарата по внутренней охране Кремля, а с прежним упорством продолжал работать над собой.

И где бы Маклярский ни находился, с присущими ему энергией и настойчивостью осваивал новые специфические участки деятельности и одновременно занимался своим образованием. Наряду с учебой в юридическом институте он получил фундаментальную техническую подготовку на химико-технологическом факультете. Энциклопедические знания и творческий подход к делу обеспечивали ему успех в, казалось бы, самых безнадежных оперативных разработках. И не просто успех, их результаты не раз докладывались на самый верх – наркому. Именно они, а не близость Маклярского к начальству обеспечили блестящую карьеру в органах госбезопасности.

Открытый, доброжелательный в общении, не лезущий за острым словом в карман, он, для тех, кто его близко не знал, представлялся эдаким баловнем судьбы. Но это только казалось. Яркие, неординарные, со своим мнением люди в то суровое время были обречены стать жертвами репрессий. Эту горькую чашу Маклярский испил до дна. В тот самый час 1 мая 1937 года, когда ликующие толпы москвичей и гостей столицы шли перед трибунами мавзолея Ленина и восторженными возгласами приветствовали советских вождей, Маклярского арестовали прямо на рабочем месте. Его обвинили в связях с террористической организацией на канале «Москва-Волга» и заключили во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Три месяца он подвергался допросам, но, несмотря на все ухищрения следователей-палачей, им так и не удалось добиться от Маклярского признательных показаний. Дело, наспех шитое белыми нитками, развалилось. 10 августа 1937 года он вышел на свободу, но еще долго тень «врага народа» преследовала его.

С приходом в НКВД на должность наркома Берии в судьбе Маклярского и сотен других сотрудников, кто не умер в тюрьмах, на пересылках и в лагерях, произошел резкий поворот. Их реабилитировали, тех, у кого сохранилось здоровье, вернули в боевой строй. 22 сентября 1939 года Маклярского восстановили на службе и назначили начальником 2-го отдела управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР. В этой должности он не задержался. На Лубянке еще оставались руководители, избежавшие репрессий и помнившие о нем как о способном агентуристе-разработчике. 18 декабря 1940 года Маклярского перевели на должность старшего оперуполномоченного 4-го отделения 2-го отдела управления, занимавшегося борьбой со шпионажем. Войну он встретил начальником 2-го отделения 2-го отдела НКВД СССР, с 18 января 1942 года – 4-го управления.

В сложной военной обстановке в полной мере раскрылся талант Миклашевского как мастера-контрразведчика. Ему одному из первых пришла в голову остроумная идея с помощью легендированной антисоветской подпольной организации «Престол» и агента Гейне завязать с абвером стратегическую оперативную игру. Поэтому, направляя Маклярского в Ленинград, Судоплатов рассчитывал на то, что и на этот раз опыт и профессиональная интуиция не подведут его – Миклашевский окажется тем, кому будет по силам выполнить задание Сталина…

Резкий толчок вырвал Маклярского из сна. Пол ушел из-под ног, он ухватился за страховочный ремень и прильнул к иллюминатору. За бортом сгустилась кромешная мгла. С Балтийского моря волнами наползал туман. Экипаж чудом определил, что самолет находится в районе полевого аэродрома, и зашел на посадку. На земле услышали звук моторов, и через мгновение внизу заполыхали костры. Тусклая огненная стрела проступила в чернильной темноте апрельской ночи.

«Дуглас» резко нырнул вниз и, едва не зацепившись шасси за крыши домов, плюхнулся на землю. Корпус содрогался от бешеной тряски. Маклярского и Ильина швыряло из стороны в сторону. Они вцепились в страховочные ремни и сжались в комок. Казалось, что вот-вот, и самолет развалится на части, но опытные пилоты быстро погасили скорость и свернули на стоянку. Двигатель в последний раз устало всхлипнул и затих. Лопасти винтов, по инерции несколько секунд покромсав воздух, бессильно обвисли.

Общий вздох облегчения прозвучал в салоне. Из хвоста «Дугласа» показался бортстрелок, проскочил к двери, распахнул ее настежь и опустил трап на землю. Струя свежего воздуха, в котором смешались запахи керосина и молодой зелени, ворвалась в салон и вызвала оживление среди пассажиров. Первыми на выход потянулись офицеры Генштаба, за ними последовали Ильин и Маклярский. У трапа их встретил худощавый капитан со знаками отличия сотрудника госбезопасности. В отблесках костров его исхудавшее лицо напоминало пергаментную маску, блокада сказывалась не только на мирных жителях, но и на военных.

– Капитан Самойлов, старший оперуполномоченный 2-го отделения особого отдела Ленинградского фронта, – представился он.

– Майор Ильин, начальник 2-го отдела 3-го управления НКВД СССР. Капитан Маклярский, заместитель начальника 2-го отдела 4-го управления НКВД СССР, – отрекомендовались они.

– Как обстановка, товарищ капитан? – поинтересовался Ильин.

– Тяжелая, но держимся. Вчера отбили очередную атаку фрицев на Пулковских высотах, – доложил Самойлов.

– Ну ничего, недолго им осталось атаковать. Всыпали под Москвой, всыпим и под Ленинградом! – без тени сомнений заявил Ильин и поторопил: – Ну что, поехали, машина где?

– Здесь, недалеко. Следуйте за мной, только под ноги смотрите. После последней бомбежки сам черт ногу сломит, – предупредил Самойлов и шагнул к провалу в стене. Ильин и Маклярский последовали за ним. Стоянка машин находилась в двух сотнях метров, в капонире, отрытом в земле, сверху от вражеской авиации ее закрывала маскировочная сетка. По дороге к ней Самойлов не удержался и спросил:

– Как у вас в Москве, по-прежнему бомбят?

– Отбомбились. С марта фрицы носа не показывают, – развеял его тревогу Ильин.

– А у нас дня не проходит, чтобы не было налета. Вам повезло, ночь прошла спокойно.

– Будем надеяться, что и дальше повезет, – добродушно произнес Маклярский и поинтересовался: – Тебя как звать?

– Михаил, – ответил Самойлов.

– Меня тоже, выходит, тезки.

– Выходит так, – обронил Самойлов и, помявшись, обратился к Ильину: – Товарищ майор, а что в Москве слышно про наше наступление?

– Будет наступление, Миша! Обязательно будет! Погоним фрица до самого его логова, до Берлина, – заверил тот.

– Скорее бы, а то невмоготу. От голода померло жуть сколько. Дети, старики, сил нет смотреть.

– Война, Миша, но ничего, сдюжим.

– Оно, конечно, так, но скорее бы.

– К лету наберем силенок и ударим… Зараза! – чертыхнулся Ильин.

Маклярский успел его подхватить и не дать свалиться в воронку. Проклиная фашистов, они добрались до машины. Встретил их разбитной водитель, перехватил увесистые вещмешки с продуктами, сложил в багажник и сел за руль. В густой пелене тумана он каким-то чудом находил дорогу. На подъезде к городу она улучшилась. С севера подул порывистый, не по-весеннему холодный ветер, и в кисельной пелене образовались проплешины. В них проглядывали блеклая россыпь звезд и тусклый диск унылой луны. Водитель прибавил скорость. По сторонам, сливаясь в безликую, безжизненную стену, потянулись окраины Ленинграда.

Прошло несколько минут, и горизонт на востоке окрасила бледно-розовая полоска. Хмурый рассвет занялся над осажденным городом, больше напоминавшим каменно-бетонный призрак. Серые коробки зданий потерянно смотрели гноящимися после пожаров глазницами-окнами на заваленные обломками кирпича и изрытые уродливыми оспинами от разрывов артиллерийских снарядов и авиабомб улицы и проспекты. Повсюду виднелись горы мусора. В воздухе стоял смрад от разложившихся тел и нечистот. Из-под колес доносился пронзительный визг разжиревших и потерявших всякий страх крыс. О том, что Ленинград все еще держится и в нем теплится жизнь, говорили редкие комендантские патрули на перекрестках, колоны машин с похоронными командами, стекавшиеся траурными ручьями к одной огромной братской могиле – Пискаревскому кладбищу, и вяло чадящие трубы заводов.

Все увиденное произвело на Ильина и Маклярского гнетущее впечатление. Они не находили слов, чтобы выразить свои чувства, и замкнулись в себе. Самойлов тоже ушел в себя, нервно покусывал губы и порывался что-то сказать. Маклярскому показалось, что он как будто не в себе, но не решился спросить. За оставшееся до отдела контрразведки фронта время они не проронили ни слова.

В приемной начальника особого отдела Ленинградского фронта их оглушили какофония звонков и осипшие голоса дежурного и помощника. Они разрывались между телефонами и не успевали принимать доклады из войск. Наиболее сложная обстановка складывалась в районе Колпино. Противник силами 12-й танковой и 122-й пехотной дивизий предпринял очередную попытку овладеть этим стратегически важным железнодорожным узлом обороны советских войск. Несмотря на значительные потери в живой силе и боевой технике, гитлеровцы продолжали упорно атаковать и на отдельных участках вклинились на несколько сот метров в оборону.

– Сколько?! Какими силами? – пытался добиться ответа дежурный.

Из трубки доносился прерывистый голос, тонувший в шуме боя.

– Володя, мы к комиссару! – вклинился в разговор Самойлов.

– А? Что? – переспросил тот.

– Я говорю, мы к комиссару, – повторил Самойлов и, кивнув на Ильина с Маклярским, представил: – Начальник 2-го отдела 3-го управления НКВД майор Ильин и заместитель начальника 2-го отдела 4-го управления НКВД капитан Маклярский.

Они предъявили удостоверения. Дежурный скосил на них глаза, кивнул, снял трубку другого телефона и доложил:

– Товарищ комиссар, к вам капитан Самойлов, с ним представители наркомата майор Ильин и капитан Маклярский.

– Пусть заходят! – прозвучало в трубке.

– Владимир Алексеевич, проводи товарищей, а я к себе прихвачу материалы на доклад, – попросил Самойлов дежурного.

Тот кивнул помощнику и продолжил принимать доклад. Ильин и Маклярский в сопровождении помощника дежурного вошли в кабинет начальника особого отдела Ленинградского фронта. Обстановка в нем была более чем скромная и близкая к боевой, об этом говорил автомат, висевший на вешалке. Встретил их моложавый, подтянутый комиссар госбезопасности 3-го ранга Павел Куприн. Ильин и Маклярский с нескрываемым интересом разглядывали его. В последнее время имя Куприна все чаще звучало в начальственных кабинетах наркомата. О предстоящем его назначении на новый участок работы – начальником особого отдела НКВД Московского военного округа – на Лубянке говорили как о свершившемся факте.

Куприн оказался одним из немногих партийных назначенцев, кто на новом для себя участке – в органах госбезопасности оказался на месте. На службу он пришел в декабре 1936 года в возрасте 28 лет с должности ответственного инструктора отдела руководящих партийных органов Курского обкома. Столь резкий поворот в его успешной гражданской карьере был связан с очередной чисткой НКВД от «пробравшихся в его ряды троцкистов и перерожденцев».

Работу Куприну пришлось начинать с низовой должности помощника начальника 1-го отделения 4-го отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР. Смышленый по жизни и хваткий в работе, он быстро разобрался в особенностях агентурно-оперативной деятельности и стремительно поднялся по служебной лестнице. Не прошло и трех лет, как Куприн получил назначение на одно из ключевых управлений – УНКВД Хабаровского края. На момент его вступления в должность от управления осталось одно название.

Предшественник Куприна – бывший комиссар госбезопасности 3-го управления Генрих Люшков, за неполный год репрессировавший свыше 70 тысяч человек, сбежал к японцам. Сменивший Люшкова старший майор госбезопасности Григорий Горбач окончательно добил управление. За пять с небольшим месяцев его руководства в УНКВД Хабаровского края от прежнего состава почти никого не осталось. Команда «чистильщиков» Горбача добралась до самых отдаленных райотделений НКВД и не пощадила даже тех, кто Люшкова и в глаза не видел.

Это не спасло от расправы самого Горбача. 28 ноября 1938 года он был арестован за «перегибы, допущенные в проведении линии партии по очищению рядов НКВД от перерожденцев». Следствие по делу Горбача продолжалось недолго. Он хорошо знал, как безжалостно работает машина насилия, и потому после первых же допросов-пыток признался даже в тех преступлениях, которых не совершал. 7 марта 1939 года Горбач был расстрелян.

28 декабря 1938 года, прибыв в Хабаровск, Куприн обнаружил в управлении пустые кабинеты. Работу на новом месте ему пришлось начинать с чистого листа. За короткий срок он укомплектовал опустошенные репрессиями подразделения в центре и на местах, восстановил их боеспособность. Такая оперативность, а также дисциплинированность и строгость, делавшие Куприна настоящей армейской косточкой, были учтены руководством наркомата, и с началом войны его перевели в военную контрразведку – назначили начальником особого отдела НКВД Северного фронта. 23 августа 1941 года, в тяжелейшие для обороны Ленинграда дни, он был направлен на этот, один из самых сложных, участок контрразведывательной работы и быстро взял ситуацию под контроль. За восемь месяцев 1941–1942 годов сотрудниками особого отдела Ленинградского фронта была пресечена шпионская и подрывная деятельность нескольких сотен гитлеровских агентов, а главное – не допущено крупных диверсий на стратегических объектах города.

Все это давало Ильину и Маклярскому надежду на то, что при поддержке Куприна им удастся подготовить Миклашевского к выполнению задания Сталина, а именно: ликвидировать предателя Блюменталь-Тамарина. Обменявшись крепкими рукопожатиями, они приняли предложение Куприна позавтракать. Стол был накрыт в соседней с кабинетом комнате отдыха. Более чем скудный завтрак скрасили припасы: сало, консервы – бычки в томатном соусе и буханка свежеиспеченного ржаного хлеба, прихваченные предусмотрительным Ильиным. После завтрака они вернулись в кабинет, где к ним присоединился Самойлов. Прежде чем открыть совещание, Куприн поинтересовался у Самойлова:

– Михаил Семенович, Гонтарев передал тебе сообщение Консула?

– Так точно, Павел Тихонович! Я приобщил его к материалам на Миклашевского, – подтвердил Самойлов.

– Рекомендую посмотреть, товарищи. Там есть один значимый эпизод, ярко характеризующий Миклашевского, – заострил внимание Ильина и Маклярского на этом материале Куприн и открыл совещание.

– Михаил Семенович, ты готов к докладу?

– Так точно, Павел Тихонович! – подтвердил Самойлов и развязал тесемки на папке с материалами проверки на Миклашевского.

Сверху лежала фотография сержанта лет двадцати пяти. Интеллигентное, без изъянов и шрамов, с правильными чертами лицо, на котором выделялись большие, умные глаза, скорее могло принадлежать человеку искусства, но никак не боксеру. Передав ее Ильину и Маклярскому, Самойлов принялся перебирать копии характеристик командования, сообщения агентуры, остановился на справке по материалам проверки на Миклашевского и, сверяясь с ней, приступил к докладу:

– Сержант Миклашевский Игорь Львович родился в Москве в 1918 году, в театральной семье. Отец – Лев Александрович Лащилин, известный артист балета, хореограф и педагог. Мать – Августа Леонидовна Миклашевская, актриса Камерного театра. Поэт Сергей Есенин посвятил ей цикл стихов: «Любовь хулигана», «Что ж так имя твое звенит, словно августовская прохлада?», «Поступь нежная, легкий стан»…

– Михаил Семенович, мы тут собрались не для того, чтобы обсуждать какого-то там кабацкого поэта! – перебил Куприн и с сарказмом заметил: – Есенин, что ли, будет выполнять задание?

Самойлов смешался. Ему на помощь пришел Ильин и предложил:

– Действительно, Михаил Семенович, давай-ка сосредоточься на Миклашевском и его отношениях с Блюменталь-Тамариным.

Сверившись со справкой, Самойлов продолжил доклад:

– Подруга матери Миклашевского – Инна Александровна является женой предателя Блюменталь-Тамарина.

– Знаю. Я с ней был знаком. Пошли дальше, – не стал останавливаться на этом Ильин.

– По полученным мной данным, Миклашевский неоднократно встречался с Блюменталь-Тамариным, когда тот приезжал в Ленинград, но близкими их отношения назвать нельзя.

– Понятно, а теперь о самом Миклашевском и желательно подробнее, как говорится, где родился, где крестился и на что сгодился, – заострил внимание Ильин.

– Если коротко, в школе учился хорошо, проявлял познания в немецком языке и увлекался боксом. По ее окончании поступил в институт физической культуры. Во время учебы в институте принимал участие в спортивной жизни, выступал на соревнованиях по боксу и получил звание мастера спорта СССР. С третьего курса был призван в армию, воевал с белофиннами и проявил себя с положительной стороны. В настоящее время является начальником прожекторной станции отдельного прожекторного батальона 189-го зенитно-артиллерийского полка. Свои обязанности начальника…

– Михаил Семенович, кончай нам читку Устава устраивать! – прервал его Куприн и потребовал: – Переходи к оперативным вопросам!

– Есть! – принял к исполнению Самойлов и снова заговорил казенным языком: – В процессе изучения Миклашевского через оперативные средства, командование, а также по прежним местам работы и месту жительства установлено, что он обладает бойцовским характером, физически подготовлен отлично – чемпион Ленинграда и Ленинградского военного округа по боксу в среднем весе…

– Стоп, стоп, Михаил Семенович, опять двадцать пять! – остановил его Куприн. – Ты доложи, чем Миклашевский дышит, насколько надежен и способен выполнить важное задание. Ясно?

– Так точно! – подтвердил Самойлов и обратился к оперативным материалам. – По данным агента Консула и осведомителя Верного, Миклашевский настроен патриотично. Несмотря на тяжелое положение на фронте, пораженческих высказываний не допускает. Делу Сталина – Ленина предан и готов…

Здесь уже терпение иссякло у Ильина, и он деликатно заметил:

– Михаил Семенович, это общие фразы. Нас интересуют конкретные поступки и дела Миклашевского. Он же живой человек, у него есть семья, какие-то привязанности, какие-то слабости. Ты понял?

Самойлов смешался и дрогнувшей рукой принялся перебирать документы. Куприн с недоумением посмотрел на него, перевел взгляд на Ильина с Маклярским и, пожав плечами, спросил:

– Миша, что с тобой? Я тебя не узнаю.

Самойлов нервно сглотнул и осипшим голосом произнес:

– Извините, товарищ комиссар, мне трудно говорить. Сейчас, сейчас я соберусь.

– Да что случилось, Миша?!

– Вчера под бомбами погибли жена и дочь… – тихо сказал Самойлов.

В кабинете возникла тягостная пауза. Нарушил ее Куприн:

– Миша, чем помочь? Нутам похороны и все остальное?

– Я… я сам, – тихо сказал Самойлов, и его губы задрожали.

На скулах Куприна заиграли желваки, он сорвал трубку телефона и, услышав ответ дежурного, потребовал:

– Владимир Алексеевич, у Миши большое горе, погибла семья. Состыкуй его с Егоровым, пусть поможет с похоронами.

– Есть, – принял к исполнению дежурный.

– И еще, Владимир Алексеевич, срочно ко мне Савельева!

– Павел Тихонович, так он же под Колпино!

– Вот же… – выругался Куприн и обратился к Самойлову: – Миша, кто, кроме вас, занимался проверкой Миклашевского и может с ходу подключиться к работе?

– Товарищ комиссар, не надо, я продолжу работу, – возразил Самойлов.

Куприн задержал на нем взгляд, его голос потеплел, и он распорядился:

– Владимир Алексеевич, с Савельевым отставить, а в отношении Егорова мое указание остается в силе.

– Понял, доведу немедленно! – заверил дежурный.

Куприн опустил трубку на аппарат и снова обратился к Самойлову:

– Миша, после совещания подойди к Егорову, он поможет.

– Спасибо, Павел Тихонович.

– Крепись, собери всю волю в кулак! Фашист только того и ждет, что мы дрогнем и падем духом.

– Не дождется! – отрезал Самойлов и заиграл желваками на скулах.

– Вот это ответ настоящего чекиста и коммуниста! – похвалил Куприн и снова обратился к результатам проверки Миклашевского: – Так какие у него сильные и слабые стороны, Миша!

– Явных слабостей не просматривается. Как на ринге, так и по жизни Миклашевский – боец. С таким, как он, можно идти в разведку, – заключил Самойлов.

– А что для него дороже всего? – уточнил Ильин.

– Н-у, Родина.

– С ней понятно, а что еще?

– Семья.

– Чем подтверждается? – допытывался Ильин.

– Материалами перлюстрации его переписки. В письмах Миклашевский вряд ли станет кривить душой.

– Весомый аргумент, – признал Куприн и отметил: – А для нас хороший якорь, что не переметнется к фрицам.

– Михаил Семенович, а чем подтверждаются политические убеждения Миклашевского – преданность Родине и товарищу Сталину? Есть примеры? – продолжал допытываться Ильин.

– Есть, и не один, – уверенно заявил Самойлов.

– Например?

– Позавчера агент Консул сообщил мне о пораженческом разговоре среди дежурного расчета прожекторной станции. Обсуждалось тяжелое положение на фронте. Рядовой Горохов допустил резкое антисоветское суждение о том, что товарищ Сталин… – Самойлов замялся.

– Да ладно, говори, Миша, тут все свои! – разрешил Куприн.

– В общем, Горохов клеветал, будто бы товарищи Сталин и Молотов, чтобы спасти свои шкуры, специально не посылают войска на спасение Ленинграда. И что…

– К черту Горохова! Что Миклашевский сказал? – торопил Куприн.

– Ничего, Павел Тихонович.

Ильин переглянулся с Маклярским и спросил:

– Михаил Семенович, так что же это получается? Миклашевский ничего не ответил на враждебный выпад Горохова?!

– Ответил, и еще как. Потом Горохов ползал по земле и собирал зубы.

– Молодец боксер! Лучшей проверки не придумать, – заключил Куприн.

Но Ильин не спешил с окончательными выводами и снова обратился к Самойлову.

– Михаил Семенович, а как Миклашевский отнесся к тому, что совершил его дядя – Блюменталь-Тамарин?

– Осудил. На комсомольском собрании так и заявил: «Задушил бы гада своими руками».

– А как к этому отнеслись в семье Миклашевского?

Вопрос Маклярского вызвал замешательство у Самойлова. Ему на помощь пришел Куприн и пояснил:

– Михаил Борисович, такой информацией мы не располагаем. Ваша шифровка на Миклашевского поступила неделю назад. Поэтому оперативные позиции в окружении его семьи не созданы, но в ближайшие дни они появятся.

– К сожалению, Павел Тихонович, на это уже не осталось времени, – посетовал Маклярский.

– И что ты предлагаешь, Михаил Борисович?

– Действовать, Павел Тихонович.

– Каким образом?

– По нашему плану. Он жесткий по исполнению, но, я полагаю, позволит ответить на главный вопрос: насколько надежен Миклашевский.

– Тогда чего мы тут рассусоливаем, показывай, что там у тебя! – потребовал Куприн.

Маклярский положил на стол портфель, достал пакет, сорвал с него сургучную печать и передал план Куприну.

Прочитав, тот покачал головой и подвинул документ к Самойлову. Тот бросил взгляд на подпись и невольно подтянулся. В правом верхнем углу плана стояла подпись заместителя наркома НКВД СССР комиссара госбезопасности 3-го ранга Круглова. Уже одно это говорило Самойлову о важности предстоящего задания. И чем дальше он вчитывался в проверочные мероприятия, через сито которых предстояло пройти Миклашевскому, тем все большие сомнения испытывал. Они отразились на лице Самойлова. Это не укрылось от Маклярского, и он подчеркнул:

– Михаил Семенович, проверку Миклашевского провести по самому жесткому варианту. У нас нет права на ошибку, слишком велика цена операции.

– Михаил Борисович, но если строго следовать мероприятиям плана, то получается, мы создадим ему невыносимые условия. И как он в них себя поведет, только одному черту известно.

– А по-другому нельзя. Условия, в которых предстоит действовать Миклашевскому, причем в одиночку, будут еще сложнее.

– Так, товарищи, давайте не будем гадать! Раз надо, значит, надо! – положил конец спору Куприн и распорядился: – Михаил Семенович, даю тебе четыре дня на подготовку исполнителей!

– Павел Тихонович, что с трибуналом, сбоя не будет? – уточнил Ильин.

– Его я беру на себя! Сделает так, как скажу! – заверил Куприн.

– Все, больше вопросов нет, остальное решим в рабочем порядке с Михаилом Семеновичем, – подвел черту Ильин.

– В таком случае за дело, товарищи! – закончил совещание Куприн.

В этот и последующие три дня ничего не подозревавший Миклашевский исправно нес службу и с нетерпением ждал, когда заступит на дежурство новый расчет и у него появится несколько часов, чтобы заглянуть домой и передать семье то, что удалось сэкономить от продпайка.

Ранним утром 3 мая старенькая полуторка, натужно гудя изношенными металлическими внутренностями, с трудом преодолела ручей и въехала на позицию станции отдельного прожекторного батальона 189-го зенитно-артиллерийского полка. Ее звук вырвал из полудремы часового. Он встрепенулся, сорвал с плеча карабин, взял на изготовку и завертел головой по сторонам, но ничего не увидел. Со стороны Ладожского озера волнами наплывал туман, косматыми языками стелился по берегу и скрадывал развороченный последней бомбежкой фашистской авиации причал Дороги жизни, обугленные остовы сгоревших машин и подвод, распухшие туши убитых животных и иссеченную осколками березовую рощу.

– Стой! Кто идет? – окликнул часовой и передернул затвор карабина.

Двигатель полуторки заглох. Под чьей-то ногой хрустнул сучок, и в ответ прозвучало:

– Свои!

Из пелены тумана вынырнула коренастая фигура. Часовой направил на нее карабин и предупредил:

– Стой! Стрелять буду!

– Стою! Я начальник штаба батальона 189-го зенитно-артиллерийского полка капитан Синцов, – представился он.

– Пароль! – потребовал часовой.

– «Онега»! – назвал Синцов.

Часовой закинул карабин за плечо и отступил в сторону. Синцов стремительно прошел к землянке, распахнул дверь и гаркнул:

– Воздушная тревога. Расчеты в ружье!

Миклашевсий и его подчиненные слетели с нар, на ходу оделись и, прихватив из оружейной пирамиды карабины, выскочили из землянки и разбежались по позиции. Действовали они слаженно и быстро, перекрыв норматив занятия боевых постов на 23 секунды. Синцов остался доволен, перед строем объявил благодарность всему личному составу и отдельно поощрил тремя сутками отпуска сержанта Миклашевского и начальника первого расчета младшего сержанта Рогова. Дважды повторять предложение подвезти их до Ленинграда ему повторять не пришлось. Прихватив вещмешки с самым ценным, что могло быть в блокадном городе, – продуктами, они забрались в кузов полуторки. Синцов высадил их в Всеволожске, а сам направился в штаб полка. На перекладных они добрались до Московского вокзала и там были задержаны комендантским патрулем.

Его начальник, лейтенант, придирчивым взглядом прошелся по ним – их форма не отличалась чистотой – и потребовал:

– Товарищи сержанты, с какой целью вы находитесь в городе?

– Командование предоставило нам отпуск, – доложил Миклашевский.

– Отпуск?! – не мог скрыть удивления лейтенант.

– Да, объявил начальник штаба батальона капитан Синцов.

– Подтверждающие документы есть?

– Так точно! – в один голос ответили Миклашевский с Роговым и предъявили увольнительные записки, подписанные Синцовым.

Лейтенант повертел их в руках, обратно не вернул, и в его голосе зазвучал металл:

– А почему нет печати?

– Так это капитан объявил отпуск на позиции, – пояснил Миклашевский.

– И почему не отправил оформляться в штаб? Странно…

– А че странного, товарищ лейтенант? На передке – не то, шо тут, там по канцеляриям ходить некогда, – завелся с полоборота Рогов.

– Че-че? Ты на кого тянешь? – набычился начальник патруля.

– Товарищ лейтенант, извините Васю, у него контузия, – Миклашевский поспешил сгладить неуклюжий выпад Рогова.

– У него не контузия, а язык больно длинный! – отрезал начальник патруля.

– Ага, язык длинный. Посмотрел бы я на тебя на передке, – огрызнулся Рогов.

– Вася, прекрати! – пытался остановить его Миклашевский.

Но тот уже не выбирал выражений:

– Летеха, та хто ты такой, шоб нас, фронтовиков, мурыжить? Мы че, шпионы? Я жену и детей почитай месяц не видел! Я…

– Молчать! – рявкнул лейтенант и потребовал: – Предъявить личные документы!

– Ну началось. Ты, могет, еще подворотничок проверишь? – заворчал Рогов.

Миклашевский промолчал и передал лейтенанту книжку красноармейца. Рогов шарил по карманам и невнятно бубнил:

– Е-мое, кажись, забыл.

– Кончай крутить, сержант! Где твоя книжка красноармейца? – напирал лейтенант.

– Та забыл я ее.

– Как забыл?

– А ось так! – вскипел Рогов и обрушился на патрульного: – Та хто вы такие, шоб мне, фронтовику, права качать? Мы на передке кровь проливаем, а вы тут на продскладах отъедаетесь! Да я…

– Молчать! Не двигаться! – взорвался лейтенант, и его рука дернулась к кобуре с пистолетом.

Рогов успел опередить его и ударом в челюсть опрокинул на землю. Завязалась драка. На помощь патрулю подоспели милиционеры. Рогова и Миклашевского скрутили и доставили в гарнизонную комендатуру. На следующие сутки дело о нападении на патруль было передано в военный трибунал. Его решение было скорым и суровым: Миклашевского приговорили к трем, а Рогова к восьми месяцам службы в составе штрафного батальона. Слабым утешением служило то, что их не сразу бросили в топку войны. В боях наступило временное затишье, и командование 55-й армии Невской оперативной группы воспользовалось им, чтобы пополнить личным составом наиболее обескровленные подразделения. В их числе оказался и штрафной батальон, он был отведен во второй эшелон на доукомплектование. Воспользовавшись передышкой, бойцы занимались тем, что писали письма родным, стирали заскорузлую от пота и пропитавшуюся прогорклым запахом пороха форму.

Миклашевский с карандашом и листком бумаги приткнулся в уголке и пытался найти нужные слова, чтобы смягчить горе жены и сына. Они мучительно рождались в смятенном сознании, а карандаш спотыкался на каждой букве. За этим занятием его застал Рогов. Суетливо осмотревшись, он предложил:

– Игорь, отойдем.

– Куда? Зачем? – спросил Миклашевский.

– Есть разговор?

– Какой?

– Отойдем, там скажу, – уклонился от ответа Рогов и направился к развалинам.

Миклашевский поднялся с завалинки и последовал за ним. Рогов свернул за угол, посмотрел по сторонам и спросил:

– Ты слышал, говорят, завтра нас бросают на фрица?

– А какая разница, завтра или сегодня, от передка не отвертишься.

– А то, Игореша, позавчера на них гоняли третью роту, так от нее ничего не осталось. Долбаные комиссары всех положили.

– Война, Вася, че тут поделаешь.

– Ага, война, а для кого мать родна.

– Ты о чем?

– Все о том, Игореша, не прикидывайся, шо не понимаешь.

– Не понимаю! Кончай ходить вокруг да около, говори прямо! – начал терять терпение Миклашевский.

– Можно и прямо, – с ехидцей произнес Рогов, полез в карман гимнастерки, вытащил в несколько раз сложенный листок бумаги и предложил:

– Вот, почитай.

– И что это?

– Читай-читай, там все написано.

Миклашевский развернул лист. В глаза бросился абрис хищного орла, а под ним нечеткий портрет. Он присмотрелся, и кровь схлынула с лица. Нет, это не было обманом зрения. С листовки на него смотрел дядя – Блюменталь-Тамарин. Миклашевский никак не мог сосредоточиться на тексте, буквы плясали перед глазами, и внезапно осипшим голосом произнес:

– Ты к чему это, Вася?

– А к тому, Игореша, пока не поздно, надо рвать когти.

– Какие когти? Куда? Ты че несешь?!

– А то, шо завтра, когда комиссары погонят нас на пулеметы, будет поздно.

– Ты че, предлагаешь податься к фрицам?! – опешил Миклашевский.

– Дурачок ты, Игореша! Я предлагаю спасти себе жизнь. К твоему дядьке податься. Он же пишет, шо у немца житье не хреново.

– Какое житье? О чем ты?!

– Это не я. Это твой дядька. Я-я…

– Пошел он на хрен, – взорвался Миклашевский и ринулся на Рогова.

Тот бросился искать спасения у бойцов взвода. Они с трудом смогли остановить разъяренного Миклашевского и оттащили обоих к командиру роты. Тот был не один, в его землянке находился особист. В происшествии он усмотрел ни много ни мало, а подготовку к измене, не стал вникать, кто прав, кто виноват, и приказал арестовать обоих. Под усиленной охраной Миклашевского и Рогова отправили в особый отдел дивизии. Там за два дня следователь Зацепило, въедливый, словно клещ, измотал Миклашевскому всю душу. Он уже потерял надежду выйти из камеры живым и обреченно ждал очередного суда военного трибунала. На третий день допросы прекратились, и следователь объявил свое решение. Оно стало полной неожиданностью для Миклашевского. С него сняли не только последние, но и прошлые обвинения, полностью реабилитировали и предоставили три дня отпуска, объявленные капитаном Синцовым.

Что касается Рогова, то с ним Миклашевский больше не встречался. Сыграв свою неблагодарную роль в проверочной комбинации контрразведчиков, он уже не вернулся в расположение прожекторной станции отдельного прожекторного батальона 189-го зенитно-артиллерийского полка. Дальнейшую службу Рогов продолжил в составе другого фронта – Волховского.

Из камеры временно задержанных особого отдела дивизии Миклашевский вышел, потеряв в весе несколько килограммов, и поспешил на встречу с семьей. Три дня отпуска для него, жены и сына пролетели как миг. Утром, когда подошло время отправляться в часть, в дверь квартиры постучали, на пороге возникли двое: майор и капитан. Взгляд Миклашевского упал на петлицы, скользнул по шевронам на рукаве гимнастерки, и сердце екнуло. Появление сотрудников НКВД, да еще в ранний час, ничего хорошего не сулило, и он поник.

Майор переглянулся с капитаном и уточнил:

– Вы Игорь Львович Миклашевский?

– Да, – выдавил из себя он.

– Я, Ильин Виктор Николаевич, – назвал себя майор и, кивнув на капитана, представил его: – Маклярский Михаил Борисович.

Миклашевский не знал, что сказать, и растерянно топтался на пороге. Из комнаты выглянула жена и окликнула:

– Игорь, кто там?

– Тут по службе, – он не решался сказать правду.

– Совершенно верно, Игорь Львович, – живо подхватил Ильин и спросил: – Вы позволите войти?

Миклашевский отступил в сторону. Ильин и Маклярский прошли в прихожую. В ней глазу не за что было зацепиться. Мебель сгорела в печке-буржуйке во время зимы, а мужская одежда была обменяна на продукты на блошином рынке. Они проследовали на кухню. Миклашевский захлопнул дверь и потерянно потащился за ними. К нему присоединилась жена. Они ничего не могли понять и с возрастающим изумлением наблюдали за тем, как Маклярский снял с плеча увесистый вещмешок и стал выкладывать на стол продукты: две буханки настоящего ржаного хлеба, кусок сала с толстыми прожилками мяса, отливающую синевой головку сахара и плитку шоколада «Мокко». Недоуменные взгляды Миклашевских сошлись на Ильине.

– Посылка из Москвы, от ваших друзей, – пояснил он.

Жена Миклашевского не смогла сдержаться и разрыдалась. Неподвластный ее воле страх голодной смерти, живший в каждой клеточке изможденного тела, подтолкнул вперед. Она, как лунатик, подошла к столу, и когда руки коснулись хлеба, их свела судорога. Миклашевский обхватил ее за плечи и, пряча глаза от Ильина и Маклярского, проводил в соседнюю комнату. Вернувшись на кухню, он испытующим взглядом прошелся по ним и, обратившись к Ильину, спросил.

– Товарищ майор, если не ошибаюсь, ко мне вас привела не посылка?

– Не ошибаетесь, Игорь Львович, – подтвердил тот и предложил: – Присядем, как говорится, в ногах правды нет, и поговорим.

Они сели за стол.

– Товарищ майор, я так понимаю, разговор будет долгим? – первым затянувшуюся паузу нарушил Миклашевский.

– Все зависит от вас, Игорь Львович. Мы не можем вам приказать, окончательное решение за вами, – пояснил Ильин.

Миклашевский с облечением вздохнул и признался:

– Слава Богу, а то я, грешным делом, решил, что в особом отделе передумали и пришли арестовать меня.

– Не знаю, как у особистов, а по нашей части за вами, Игорь Львович, грехов не водится, – с улыбкой произнес Ильин.

– Но есть один грешник, и ему уж точно гореть синим пламенем в аду, – присоединился к нему Маклярский.

– И спустить его туда предлагается мне? – предположил Миклашевский.

Ильин переглянулся с Маклярским и не удержался от похвалы:

– С вами, Игорь Львович, приятно иметь дело, вы все хватаете на лету.

– Думаю, не ошибусь, если скажу, что оно касается предателя Блюменталь-Тамарина. Закономерный итог эгоиста, который любит только самого себя, – заключил Миклашевский.

Маклярский с Ильиным дружно закивали. В своих прогнозах в отношении Миклашевского они не ошиблись. Он оказался настоящей оперативной находкой, понимал все с полуслова и, выслушав предложение Ильина, без колебаний согласился принять участие в операции по ликвидации предателя. Это решение Миклашевский подтвердил в своем рапорте на имя Судоплатова. В нем была всего одна оговорка: «…B случае моей смерти я очень прошу позаботиться о моей семье».

На следующий день Ильин и Маклярский покинули Ленинград и по прибытии в Москву представили Судоплатову доклад о результатах изучения и проверки Миклашевского. Его готовность выполнить задание Сталина у Павла Анатольевича также не вызывала сомнений. Окончательное решение оставалось за наркомом НКВД Лаврентием Берией.

Глава 3

После проливных дождей, заливавших Москву в начале мая, весна наконец пришла в столицу. С юга подули теплые ветры, небо очистилось от свинцовых туч, и под лучами яркого, весеннего солнца природа принялась стремительно наверстывать упущенное. В считаные дни сады и скверы оделись в нежно-зеленый наряд, берега Москвы-реки окутала золотистая пелена распустившейся вербы, а кроны могучих лип загудели от гомона птиц. Молодая трава бинтами-повязками бережно перевязала раны, нанесенные земле бомбежками люфтваффе.

Жизнь, наперекор войне, брала свое. В витринах магазинов и универмагов опять появились щеголеватые манекены с застывшими улыбками на гуттаперчевых лицах. Веселый перезвон трамвайных стрелок, как и прежде, зазвучал на Садовом кольце и Арбате. На улицах и в скверах среди моря цвета хаки все чаще возникали пестрые островки. Это дерзкие модницы, пусть пока робкими стайками, порхали яркими бабочками по улице Горького.

Май 1942 года как на советско-германском фронте, так и в тылу встречали с надеждой, что «несокрушимая и легендарная» Красная армия погонит фашиста в шею с русской земли. Ее питали разгром гитлеровских войск под Москвой зимой 1941–1942 годов, успешная операция по освобождению восточной части Крыма и начавшееся 12 мая мощное наступление частей Юго-Западного фронта. За первые сутки боев ударные группировки под командованием маршала Семена Тимошенко сумели прорвать глубоко эшелонированную оборону 6-й немецкой армии севернее и южнее Харькова и к исходу третьих суток продвинулись из района Волчанска на 25 километров, а из Барвенковского выступа на 25–30 километров вглубь боевых порядков противника. Казалось, еще одно усилие танковых и механизированных частей 57-й армии под командованием генерала Подласа, 38-й армии под командованием генерала Москаленко, и кольцо окружения замкнется вокруг фашистских войск.

Приподнятая атмосфера, царившая в штабе Юго-Западного фронта, бодрые доклады командующего Тимошенко и члена военного совета фронта Никиты Хрущева в Ставку Верховного Главнокомандования, породили излишний оптимизм у Сталина и руководства Генерального штаба. Они уже мыслили о другой, более важной цели – освобождении столицы советской Украины – Киева.

Не столь оптимистично по поводу успехов Юго-Западного фронта были настроены на Лубянке. Внутренняя тревога не покидала наркома НКВД Лаврентия Берию. Основанием для нее служила докладная начальника особого отдела фронта комиссара госбезопасности 3-го ранга Николая Селивановского.

После трудного, с взаимными упреками разговора с Тимошенко и Хрущевым он так и не нашел у них понимания. Его попытки доказать, что планируемое наступление советских войск на Харьков в достаточной степени не обеспечено ни людскими, ни материальными ресурсами и в конечном итоге грозит обернуться катастрофой, они не восприняли. Более того, Хрущев обвинил Селивановского в том, что он раздувает из мухи слона и идет на поводу у своих агентов-дезинформаторов. Эти обвинения, а также близость Тимошенко к Сталину не остановили Селивановского. Не добившись поддержки у своего непосредственного руководителя – начальника Управления особых отделов НКВД СССР Виктора Абакумова, он набрался смелости и направил докладную на имя наркома внутренних дел.

В ней Селивановский, опираясь на оперативные данные, поступившие от зафронтовой агентуры, результаты допросов захваченных в плен немецких солдат и офицеров, а также расчеты начальника оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта полковника Рухле, обосновывал ошибочность решения Тимошенко и Хрущева о наступлении. Более того, ссылаясь на последнюю разведывательную информацию, он выдвинул смелое предположение о том, что наступление советских войск искусно провоцируется гитлеровским командованием с целью нанесения ответного контрудара с далеко идущими последствиями.

Цепкая память Берии вернула его к содержанию докладной Селивановского:

«…Планируемая операция преждевременна. Наступление из Барвенковского выступа опасно. Оттуда вообще следовало бы вывести 57-ю армию. Вокруг выступа немцы за зиму создали глубоко эшелонированную оборону и подтянули к его основанию значительное количество войск, которые в любую минуту могут нанести удар в тыл ударной группировки, парировать такой удар мы не сможем – нет достаточно сильных резервов.

Также ошибочно вводить в Барвенковский выступ конные и танковые корпуса, немецко-фашистское командование только того и ждет. Оно с умыслом не усиливает своего левого фланга в районе Славянска. Оно умышленно провоцирует нас на наступление. Как только в Барвенковском мешке окажутся наши ударные группировки, немецкая танковая армия, расположенная южнее, нанесет удар в северном направлении на Изюм. Вывод: подготовленное сражение мы проиграем и этим развяжем руки противнику для крупного наступления на Сталинград и Кавказ…»

Берия встрепенулся. Бодрый голос диктора Левитана, сообщавшего о крупных успехах, достигнутых во время наступления частей Юго-Западного фронта, развеял тревожные мысли наркома, и он снова вернулся к изучению материалов на Миклашевского. Результаты его проверки, доложенные Ильиным и Маклярским, не оставляли сомнений в том, что более надежной кандидатуры для выполнения задания Сталина, чем племянник предателя, не найти. Берия перебирал фотографии, на которых были запечатлены Миклашевский, его семья и он – перебежчик Блюменталь-Тамарин в окружении известных советских артистов. На одной из них, относящейся к началу 20-х годов, без труда можно было узнать самого Блюменталь-Тамарина, его покровителя – наркома просвещения Луначарского, знаменитого певца Собинова и актрису Ольгу Чехову.

Берия задержал на ней взгляд, и в голове пока еще смутно возникла дерзкая идея. «А почему только Блюменталь-Тамарин?! Почему? – подумал он, и его осенило: – Лаврентий, это же тот самый шанс, который выпадает один раз на тысячу! Да, Лаврентий, шанс! Ты не должен упустить его! Неслыханная удача сама плывет тебе в руки!»

Захваченный этой, кажущейся на первый взгляд фантастической, идеей, Берия уже не мог усидеть в кресле. Он поднялся и закружил по кабинету. Его память выхватывала из прошлого факты, и они складывались в логическую цепь. Основные ее звенья составляли Миклашевский, Блюменталь-Тамарин и, конечно, она – Ольга Чехова – любимая актриса дьявола в человечьем обличье Гитлера, приятельница семьи разжиревшего борова Геринга и кумир нацистской верхушки.

«Кумир! Звезда фашистской сцены и экрана! Ха-ха! – мысленно рассмеялся Берия. – А не хотите, Чехова – один из самых ценных наших агентов!

Умница Артузов – самая светлая голова среди дзержинцев, ты смотрел далеко вперед, когда вербовал ее. И этот идиот, садист Ежов, лично пытавший ближайших соратников Ленина – Бухарина, Зиновьева, Каменева и своего предшественника на посту наркома НКВД Ягоду, пустил тебя под нож! Тебя – разработчика блестящих операций «Трест» и «Синдикат 2»! Они позволили ОГПУ почти семь лет дурачить всю белую эмиграцию якобы существующим в СССР антибольшевистским подпольем, водить за нос полдюжины разведок, заманить в западню матерых, непримиримых врагов советской власти: английского шпиона Сидней Рейли и террориста с дореволюционным стажем Бориса Савинкова.

В далеком 1921 году Артузов не ошибся, когда настоял на том, чтобы выпустить за железный занавес, в Германию, малоизвестную актрису Ольгу Чехову – жену Михаила Чехова и племянницу знаменитого писателя Антона Чехова. Прошли годы, и она стала звездой первой величины не только на немецкой сцене, но и в советской разведывательной сети в Западной Европе.

Мой личный агент! Кто таким может похвалиться? Меркулов? Абакумов? Нет, только я!» – эта тщеславная мысль легким румянцем окрасила щеки Берии.

Позже, в 1997 году легендарный руководитель 4-го управления НКВД-НКГБ СССР Павел Судоплатов в своей книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы» так вспоминал о той ключевой роли, которую нарком Лаврентий Берия отводил Ольге Константиновне Чеховой в реализации оперативного замысла по ликвидации фашистской верхушки – Гитлера и Геринга.

«…Ольга Чехова являлась надежным сотрудником и важным источником информации, ее лично «вел» сам Берия… Ольга Чехова должна была при помощи своих друзей среди немецкой аристократии обеспечить нашим людям доступ к Гитлеру».

– Блюменталь-Тамарин… Блюменталь-Тамарин… – повторил вслух Берия, и в его голове начала вырисовываться дерзкая оперативная комбинация. – Нет, рано тебе подыхать, мерзавец! Ты еще поживешь и послужишь нам. Тебе предстоит сыграть роль в самом захватывающем спектакле, а его сценарий напишу я!»

Замысел новой операции приобретал в голове Берии все более зримые очертания. Захваченный им, он уже ни о чем другом не думал и с нетерпением ждал, когда подойдет час доклада Сталину. Стрелки напольных часов медленно ползли по циферблату. Мелодичный бой заставил встрепенуться Берию. До встречи со Сталиным оставалось сорок минут. Он уже не мог усидеть на месте и выехал в Кремль. Перед тем как подняться в приемную, задержался в сквере и еще раз мысленно прошелся по основным позициям замысла ликвидации Гитлера. Он казался безупречными. Риск потери ценнейшего источника информации – Ольги Чеховой не шел ни в какое сравнение с тем, что в итоге сулил успех операции. Утвердившись в своих мыслях, Берия решительно шагнул к подъезду, поднялся по лестнице, сдал пистолет дежурному офицеру и вошел в приемную.

В ней помимо Поскребышева находились руководители из наркомата боеприпасов. Кивнув им, Берия занял место в кресле и сосредоточился на предстоящем докладе. Подошло время приема, минуло еще семь минут, когда наконец дверь кабинета Сталина открылась. Из него вышел нарком иностранных дел Вячеслав Молотов. Судя по его оживленному лицу, разговор со Сталиным проходил в мажорном тоне. Коротко поздоровавшись с присутствующими, Молотов направился к себе. Поскребышев, проводив его взглядом, поднял трубку прямой связи со Сталиным и доложил:

– Иосиф Виссарионович, в приемной находятся Лаврентий Павлович и руководители из наркомата боеприпасов… Да… – и, обращаясь к Берии, Поскребышев пригласил: – Проходите, Лаврентий Павлович!

Берия поправил пенсне и, войдя в кабинет, попытался угадать настроение Сталина. Его вид говорил о хорошем расположении духа. С фронта поступали оптимистичные доклады об успехах советских войск. Ударная группировка Юго-Западного фронта все глубже вгрызалась в оборону противника. Сталин энергичной походкой двинулся навстречу Берии, крепко пожал руку и, задержав проницательный взгляд на лице – от него не укрылся азартный огонек в глазах наркома, спросил:

– Что, Лаврентий Павлович, у тебя тоже хорошие новости?

– Да, Иосиф Виссарионович.

– Хочешь сказать, что нашелся наследник на престол?

Вопрос Сталина привел Берию в замешательство. Глаза забегали за стекляшками пенсне. Он лихорадочно соображал: «Что ты имеешь в виду? Того, кто метит на твое место? Но кого? Или опять меня проверяешь? Ну сколько же можно?!»

– Так что, нашелся? – допытывался Сталин, и в его усах появилась лукавая улыбка.

Берия сообразил: речь идет о легендируемой наркоматом антисоветской организации «Престол», в очередной раз поразился цепкой памяти Сталина и доложил:

– Да, Иосиф Виссарионович, «Престол» находится в надежных руках НКВД. Наш агент Гейне после переброски за линию фронта прошел проверку в абвере. Его подвергли имитации расстрела, но он выдержал и это. В абвере ему присвоили псевдоним Макс и после подготовки выбросили на парашюте в районе города Рыбинска с заданием организовать в Москве на базе подпольной организации «Престол» получение информации о замыслах советского военно-политического руководства. В настоящее время управлением Судоплатова успешно ведется радиоигра с абвером. Ее кодовое название «Монастырь».

– Так значит «Монастырь»? – переспросил Сталин.

– Так точно, Иосиф Виссарионович.

– И кого подвели под тот монастырь?

Берия широко улыбнулся и бодро доложил:

– Двух курьеров из Берлина Станкова и Шалова. Их приняли на легендированной квартире подчиненные Судоплатова, выступавшие в роли членов организации «Престол». Чтобы не засветить Гейне, курьеров не стали сразу брать и на время оставили на свободе. После того как все опасения в отношении Гейне были сняты, Станкова и Шалова негласно задержали и после перевербовки включили в радиоигру с абвером.

– Хорошая работа, – похвалил Сталин и поинтересовался: – В каком направлении собираешься вести эту игру?

– С учетом того, что в абвере полностью доверяют Гейне, полагаю, настало время выводить операцию на стратегический уровень – снабжать гитлеровское командование серьезной дезинформацией. С этой целью по согласованию с начальником Генштаба Гейне зачислен на должность офицера связи. Информация о его назначении доведена до абвера. Берлин сразу же отреагировал и потребовал от Макса-Гейне добыть данные о наших воинских перевозках на Юго-Западный и Брянский фронта.

– Очень кстати, Лаврентий! Очень! – оживился Сталин. – Войска Тимошенко успешно наступают под Харьковом. В сложившейся ситуации умелое использование Гейне может спутать карты немецкому командованию и серьезно изменить ход боевых действий на южном фланге нашего фронта.

– Я уже дал распоряжение Судоплатову, чтобы он совместно с Генштабом проработал необходимую дезинформацию для передачи в абвер, – доложил Берия.

– Все правильно, хорошо, что не ждешь! – одобрил Сталин и поинтересовался: – Как настрой у нашего разведчика?

– Боевой.

– Молодец! Он выполняет очень важную работу. Она сохраняет тысячи жизней советских солдат. Поэтому, Лаврентий, ни он, ни его семья не должны знать ни в чем отказа.

– Они обеспечены всем необходимым, а их безопасность гарантирована, – заверил Берия.

– Хорошо, что еще?

– Это касается вашего поручения в отношении изменника Блюменталь-Тамарина. Судоплатовым подобран исполнитель, способный ликвидировать мерзавца, порочащего ваше великое имя и имена других руководителей партии и советского государства. В ближайшее время…

– Погоди, погоди, Лаврентий Павлович, – остановил его Сталин и строго заметил: – Устранение Блюменталь-Тамарина не должно рассматриваться как личная месть товарища Сталина или товарища Молотова. Это акт справедливого возмездия советского народа.

– Да, конечно. Я имел в виду приведение в исполнение приговора военной коллегии Верховного Суда СССР, Иосиф Виссарионович.

– И кто же приведет его в исполнение?

– Сержант Миклашевский.

– Сержант Милашевский? А почему он?

– Его мать – Миклашевская Августа Леонидовна – была подругой жены мерзавца Блюменталь-Тамарина.

– Погоди, погоди, как ты сказал, Августа Леонидовна?

– Да.

– Она, если я не ошибаюсь, была музой этого пьяницы, скандалиста и дебошира Есенина?

– Совершенно верно, он даже посвящал ей стихи.

– Талантливый был хулиган, но шел не в ногу с революцией и советской властью. Как результат, запутался в своих бабах, собутыльниках и плохо кончил.

– В сложившейся ситуации это сработает на Миклашевского.

– Возможно, время покажет. Что еще связывает Миклашевского с Блюменталь-Тамариным?

– По линии отца – Льва Лащилина, правда, он не состоял в официальном браке с Августой Леонидовной, Миклашевский доводится племянником предателю. Жена Блюменталь-Тамарина является сестрой Лащилина.

– Ну и семейка! У этих артистов все не как у людей, – с сарказмом произнес Сталин и продолжил расспрос: – Что собой представляет Миклашевский?

– Комсомолец. С лучшей стороны проявил себе в боях с финнами, сейчас воюет на Ленинградском фронте. По характеру волевой, решительный, спортсмен, до войны занимался боксом. В отношении него проведена серьезная проверка. Мы поставили его, можно сказать, в невыносимые условия, он их выдержал и не сломался.

– То есть не подведет и рука не дрогнет привести в исполнение приговор предателю?

– Да, Иосиф Виссарионович, – подтвердил Берия и замялся, не зная, с чего начать доклад о дерзком замысле ликвидации самого Гитлера.

Это не укрылось от внимания Сталина, и он спросил:

– Лаврентий, что, все-таки есть сомнения в Миклашевском?

– Наоборот, Иосиф Виссарионович, я убежден, ему по плечу более важное задание.

– И какое же?

– Пока это соображение, так сказать, общего плана.

– И что за план?

– Скорее замысел ликвидации Гитлера!

– Гитлера?! Нуты даешь, Лаврентий!

– Иосиф Виссарионович, другой такой возможности может и не быть! Есть надежный исполнитель, такой же, как Рамон Меркадер! Миклашевский, не задумываясь, раскроит череп Гитлеру. И, что очень важно, через Чехову есть прямой канал его вывода на этого мерзавца! – горячился Берия.

– Говоришь, устранить Гитлера, а к чему это приведет? – задался вопросом Сталин и задумался.

То, что предлагал Берия, выходило за рамки оперативно-боевой операции. Это была акция прежде всего важнейшего политического значения. Ее успех обеспечивал совершенно новый расклад сил не только в Германии, но и в мире. Что до исполнителей, то они, скорее всего, были обречены на смерть. Но вождя мало волновали их судьбы. Что значил десяток человеческих жизней на весах истории, когда решалась судьба огромной страны? Ровным счетом ничего! Кровавый Молох войны ежедневно, ежечасно перемалывал в своих жерновах тысячи и тысячи человеческих жизней. Ликвидаторы являлись всего лишь разменной монетой в большой политической игре. Сталин, как никто другой, знал истинную ее цену и цену самих игроков.

Это они, Даладье и Чемберлен, потакали, а финансово-промышленные боссы Крупп, Шахт, Тиссен вскармливали Гитлера и нацистов с одной целью: уничтожить, стереть с лица земли Советский Союз. Его, Сталина, детище. Детище, которое не давало покоя финансовым воротилам лондонского Сити и нью-йоркской Уолл-стрит. Они спали и видели, как сжить со света ненавистный им СССР и завладеть его несметными богатствами. И тому Сталин находил массу подтверждений. Память вернула его в недавнее прошлое.

После аннексии Австрии нацисты нацелились на следующую свою жертву – Чехословакию. Весной 1938 года они развернули бешеную пропаганду, обвиняя чехов в дискриминации трех миллионов судетских немцев. Вслед за этим у ее границ вермахт грозно залязгал гусеницами. В воздухе запахло порохом. 17 марта по поручению Сталина нарком иностранных дел СССР Максим Литвинов обратился к главам крупнейших европейских держав с призывом не допустить войны и предложил: «…Трем заинтересованным великим державам – Франции, России и Великобритании – выступить с совместной декларацией, которая стала бы наилучшим путем предотвращения войны… и возникновения угрозы для Чехословакии».

Лондон и Париж не только высокомерно отмахнулись от предложений Москвы, но и ничего не сделали, чтобы повлиять на позицию руководителей Польши и Румынии. Те отказались пропустить через свою территорию части Красной армии, которые советское правительство, выполняя свой союзнический долг перед Чехословакией, собиралось направить на ее защиту. Более того, британский премьер Чемберлен, вместо того чтобы поддержать предложение Литвинова – посадить на цепь бешеного пса Гитлера, бросился ублажать его.

16 сентября 1938 года под Мюнхеном в резиденции рейхсканцлера Германии Берхтесгадене в ходе переговоров с Гитлером Чемберлен согласился на расчленение Чехословакии. И как потом метко отметил Черчилль: «…Англия, оказавшись перед выбором: война или позор, в итоге выбрала и войну и позор». После завершения встречи с Гитлером Чемберлен вернулся в Лондон и, сияя белозубой улыбкой, громогласно с трапа самолета объявил: «…Я привез вам мир!» «Мир», который спустя три года обернулся десятками миллионов безвинных человеческих жертв.

Не прошло и года после оккупации Чехословакии, как Чемберлен и Даладье мелко и постыдно предали другого своего союзника – Польшу, отдав ее на растерзание Гитлеру. 1 сентября 1939 года вермахт начал боевые действия. Варшава подверглась жесточайшей бомбардировке, тысячи мирных жителей были погребены под развалинами. И снова Запад закрыл глаза на наглую агрессию фашистов. Отчаянные призывы главы польского правительства Флавой-Сладковского к союзникам – Великобритании и Франции – прийти на помощь не нашли поддержки.

3 сентября Лондон объявил войну Берлину. Вслед за ним то же самое сделал Париж. Но дальше слов они не пошли. На что Гитлер с сарказмом заявил: «…Если они нам и объявили войну… то это еще не значит, что они будут воевать». Он знал, что говорил. Неверные союзники Польши – Великобритания и Франция ограничились ритуальными заявлениями и не ударили палец о палец, чтобы остановить фашистов. В Лондоне и Париже все еще надеялись, что военный каток Германии покатится дальше на восток и раздавит ненавистную западным буржуа советскую Россию.

И только когда вермахт раздавил Францию, а люфтваффе подвергло Великобританию ковровым бомбардировкам, в Лондоне и Вашингтоне спохватились и запели другую песню: о совместной с советской Россией борьбе с Гитлером и фашизмом. Насчет этих заявлений Сталин не обольщался, так как понимал: смерть фюрера могла резко изменить мировой расклад политических сил. У него не возникало сомнений в том, что после гибели Гитлера вчерашние враги: морганы, рокфеллеры, ротшильды, шахты, круппы и тиссены снова собьются в одну хищную стаю капиталистических гиен и бросятся терзать обескровленную войной социалистическую Россию. В условиях, когда на фронте наметился перелом, а Красная армия перешла в наступление, предложение Берии было не только несвоевременно, но и опасно.

Сталин покачал головой и решительно отрезал:

– Нет, Лаврентий, судьбу Гитлера и Германии должны решать не выстрел из пистолета или удар ножа, а русский солдат на фронте!

– Ясно, Иосиф Виссарионович, – не стал настаивать на своем предложении Берия и спросил: – А как быть с Блюменталь-Тамариным?

– А что он? Не за горами время, когда предатель предстанет перед советским судом. Тимошенко успешно развивает наступление, и это только начало. Поэтому, Лаврентий, не будем спешить.

– Хорошо, Иосиф Виссарионович, – согласился Берия и продолжил доклад.

Он изложил ситуацию, сложившуюся на оборонных предприятиях, эвакуированных на Урал, предложил освободить из лагерей ряд конструкторов, инженеров и направить на производство. Сталин согласился. На Лубянку Берия возвращался в хорошем настроении. Его не огорчил отказ Сталина поддержать замысел операции по ликвидации Гитлера. В глубине души Берия надеялся, что рано или поздно это решение будет пересмотрено.

Прошла неделя, месяц, Сталин к этому разговору больше не возвращался. Ему было не до того, и причиной этому стали драматические события на фронте. Сбылся самый мрачный прогноз начальника особого отдела Юго-Западного фронта комиссара госбезопасности 3-го ранга Селивановского.

К исходу дня 17 мая наступление советских войск на харьковском направлении захлебнулось. К тому времени авиация противника, завоевав господство в воздухе, лишила части 6-й и 9-й армий возможности совершать маневры. Тимошенко с Хрущевым забили тревогу: бросили в бой последние резервы, не предполагая, что все самое худшее впереди.

Атакуя правый фланг противника, они не подозревали, что угроза наступающим советским частям исходила с противоположной стороны. На левом фланге над 57-й армией генерала Подласа, подобно дамоклову мечу, нависла мощная группировка противника. Ее костяк составляла 1-я танковая армия. Она проявляла странную пассивность, что наводило на мысль: гитлеровцы, отступая, специально заманивали в ловушку части Юго-Западного фронта. Это предположение Селивановского ни Тимошенко, ни Хрущев не захотели услышать. Они упрямо гнули свое и предлагали руководству Ставки Верховного Главнокомандования подключить к наступлению части Брянского фронта.

То была еще одна роковая ошибка Тимошенко и Хрущева. Ни они, ни Генштаб не знали, что командование группы армий «Юг» вермахта еще в конце апреля 1962 года приступило к разработке наступательной операции против частей Юго-Западного фронта. Она получила кодовое название «Фредерикус», ее подготовка велась в глубочайшей тайне. Конечным замыслом операции предусматривалось силами 6-й армии под командованием генерал-полковника Паулюса и танковой группировки под командованием генерал-полковника Клейста окружить и уничтожить советские войска с последующим выходом к Ростову-на-Дону – воротам на Северный Кавказ.

18 мая командование вермахта ввело в действие план «Фредерикус». Ранним утром после мощнейшего артобстрела и бомбардировки позиций советских войск гитлеровцы перешли в контрнаступление. Командование Юго-Западного фронта, исчерпав все резервы, не смогло оказать серьезного сопротивления. Дальнейшее сражение шло под диктовку вермахта. Танковая группировка генерала фон Клейста, прошла, как нож сквозь масло, через левый фланг Юго-Западного фронта и через пять дней, 23 мая, южнее города Балаклея соединилась с частями 6-й армии будущего генерал-фельдмаршала Паулюса. Кольцо окружения вокруг советских войск замкнулось, управление ими было дезорганизовано, и сражение превратилось в кровавую бойню.

К 28 мая Юго-Западный фронт перестал существовать. Общие его потери составили 85 тысяч погибших и 230 тысяч пленных. Для вермахта открылся, как о том предупреждал Селивановский, путь на Сталинград и Кавказ. За провал операции ответили, конечно, не Тимошенко с Хрущевым, а «стрелочники». Главными виновниками стали командующий 9-й армии генерал Харитонов, отданный ими под суд военного трибунала, и полковник Рухле. Последний был обвинен в сотрудничестве с гитлеровцами.

Знойное лето 1962 года обернулось чудовищной катастрофой для советских войск на Южном и Юго-Западном фронтах. Отчаянные попытки Ставки Верховного Главнокомандования спасти положение не дали результата. В знойных донских степях части Красной армии, оставшись без надежного воздушного прикрытия, становились легкой добычей для фашистской авиации. На земле бронетанковые и моторизованные части вермахта, как в мельничных жерновах, перемалывали остатки истрепанных в непрерывных боях 51-й и 66-й армий. Фронт все дальше откатывался на восток к Сталинграду и Кавказу. Положение становилось все более критическим, и тогда Сталин санкционировал Берии операцию по ликвидации Гитлера.

Нарком не стал медлить и потребовал от Судоплатова представить все материалы на Миклашевского и Блюменталь-Тамарина, после их изучения вызвал его к себе. На доклад Судоплатов прибыл не с пустыми руками, а с перечнем мероприятий по реализации замысла операции и взял с собой ее руководителя – Маклярского. Берия, ознакомившись с материалами, огорошил заявлением:

– Товарищи, Блюменталь-Тамарин не основная цель предстоящей операции! Главная цель – Гитлер!

Судоплатов не нашелся, что сказать. А у Маклярского невольно вырвалось:

– Как?! Это же сам Гитлер!

– И что? Черт не так страшен, как его малюют! – отрезал Берия.

– Я… я, понимаю, товарищ нарком, но это же… – Маклярский не смог найти слов.

– Лаврентий Павлович, но у Блюменталь-Тамарина нет выхода на Гитлера! Я даже не представляю, как выполнить ваше задание, – признал свое бессилие Судоплатов.

– Не мое, Павел Анатольевич, а товарища Сталина! – объявил Берия и приоткрыл одну из самых больших тайн советской разведки: – Выход есть, через Ольгу Чехову!

– Чехову?! Она что, наш агент?!! – поразился Судоплатов.

У Маклярского от удивления округлились глаза. Берия улыбнулся и снисходительно заметил:

– Думали, что одни вы такие прыткие, я тоже кое-что умею.

– То есть Блюменталь-Тамарин сыграет роль посредника при выводе Миклашевского на Чехову! – сообразил Судоплатов.

– Да! – подтвердил Берия.

– У меня вопрос, Лаврентий Павлович, каким образом и на какой основе Чехова введет Миклашевского в окружение Гитлера? Он же не знаменитость и даже не артист.

– Зато известный боксер.

– А что это дает?

– Дает, Павел Анатольевич, и дает немало. Вам что-то говорит фамилия Шмелинг?

Маклярский пожал плечами. Судоплатов напряг память и вспомнил:

– Немецкий боксер, чемпион мира.

– И не просто чемпион, а любимец Геринга.

– То есть Миклашевский после перехода к немцам должен засветиться перед Шмелингом? – предположил Судоплатов.

– Правильно мыслишь, Павел Анатольевич! – подтвердил Берия и развил свою мысль: – Для этого Миклашевский с помощью Блюменталь-Тамарина должен организовать турнир среди боксеров. За него уцепятся пропагандисты Геббельса и, я уверен, подключат Шмелинга.

– С этой частью замысла понятно, а какова роль Чеховой?

– Ключевая! После того как Миклашевский сделает себе имя среди нацистской верхушки, она введет его в ближний круг Геринга и Гитлера.

– Блестящая идея, Лаврентий Павлович! Гениальный ход! – не мог сдержать восхищения Судоплатов.

– Прекрати, Павел Анатольевич, а то я бронзой покроюсь! Гений у нас один – товарищ Сталин, – ворчливо заметил Берия, но его лицо и глаза говорили другое. Поправив пенсне, он снова продолжил в деловом тоне: – Вы профессионалы, и не мне вам объяснять, что операцию подобного уровня одиночке не решить. Необходима группа ликвидаторов.

Судоплатов и Маклярский дружно закивали.

– Меня в первую очередь интересует кандидатура командира группы. Какие есть предложения?

– Яков Серебрянский, – не задумываясь, назвал Судоплатов и пояснил: – Он почти десять лет возглавлял Особую группу при наркоме НКВД. На ее счету десятки ликвидаций. В 1938 году…

– Павел Анатольевич, я в НКВД не с Луны свалился! – перебил Берия. – Этому твоему Серебрянскому по 58-й смертный приговор впаяли!

– Лаврентий Павлович, но вы же знаете, как было при Ежове. Если бы не вы, то и меня…

– Ежов?! Про этого кровавого карлика я чтобы больше не слышал!

– Извините, но Серебрянского действительно посадили ни за что. Это же потом доказали, – пытался отстоять своего боевого соратника Судоплатов.

– Павел Анатольевич, у нас ни за что не сажают! Серебрянский отпадает, тем более он засветился в Германии! – отрезал Берия.

– Понял, Лаврентий Павлович.

– Раз понял, давай другую кандидатуру.

Судоплатов переглянулся с Маклярским, и тот предложил:

– Товарищ нарком, с данной задачей справится старший лейтенант Арнольд Лаубэ.

– Лаубэ? Это не тот ли нелегал, что перед войной работал в Германии?

– Так точно, товарищ нарком! – подтвердил Маклярский и дополнил: – Лаубэ хорошо владеет обстановкой не только в Германии, но и в Австрии. Имеет широкие связи среди коммунистов и антифашистов.

– А вот их в операции и близко не должно быть! Рано или поздно попадут под колпак гестапо, – отверг Берия.

– Есть! Учтем при комплектовании группы! – заверил Судоплатов.

– И еще, Павел Анатольевич, печальный опыт группы ликвидаторов Ваупшасова учит: операционную базу, с которой будет действовать Лаубэ, надо разместить либо на Украине, либо в Белоруссии. В дальнейшем, наладив канал, продвигать ее в Германию к Миклашевскому и Чеховой.

– Ясно. По такой схеме уже действуют разведывательно-диверсионные резидентуры «Ходоки», «Охотники», «Олимп» и «Митя». Она доказала свою жизнеспособность и эффективность.

– Хорошо, продолжайте и дальше работать по ней, – согласился Берия и предупредил: – Я думаю, вам не надо напоминать, что о конечной цели операции – ликвидации Гитлера – ни Миклашевский, ни Лаубэ, никто другой пока не должны знать. Всему свое время. Ясно?

– Так точно! – подтвердили Судоплатов и Маклярский.

– В таком случае приступайте к разработке замысла операции и плана оперативно-боевых мероприятий. Кстати, как ее назовем?

– «Возмездие», – предложил Маклярский.

– Не пойдет, слишком заезженное название, – не принял Берия.

– А если «Художник»? Гитлер в молодости занимался живописью, – вспомнил Судоплатов.

– Много чести будет, – отклонил и это предложение Берия.

– Товарищ нарком, а если «Ринг»? Все же вокруг бокса крутится, – искал емкое название Маклярский.

– Звучит! – поддержал Судоплатов и пошел дальше: – А исполнителю – Миклашевскому присвоить псевдоним Ударов?

– Принимается! – одобрил Берия и, заканчивая совещание, строго указал: – Товарищи, обращаю ваше внимание на неукоснительное соблюдение требований конспирации. В ваших документах не должно быть и близко имен Чеховой, Геринга и Гитлера. По ним доклады и распоряжения только в устной форме.

– Есть! – приняли к исполнению Судоплатов и Маклярский.

Так началась одна из самых секретных операций советских спецслужб. Спустя 53 года в своей книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы» Павел Анатольевич приоткрыл одну из страниц дела оперативной разработки «Ринг». В частности, он писал:

«…Известная актриса Ольга Чехова, бывшая жена племянника знаменитого писателя, была близка к Радзивиллу и Герингу, через родню в Закавказье связана с Берией. Позднее, в 1946–1950 годах, она была на личной связи у сменившего Берию министра госбезопасности Абакумова. Первоначально предполагалось использовать именно ее для связи с Радзивиллом. У нас существовал план убийства Гитлера, в соответствии с которым Радзивилл и Ольга Чехова должны были при помощи своих друзей среди немецкой аристократии обеспечить нашим людям доступ к Гитлеру. Группа агентов, заброшенных в Германию и находившихся в Берлине в подполье, полностью подчинялась боевику Игорю Миклашевскому, прибывшему в Германию в начале 1942 года…»

В одном только ошибся Павел Анатольевич, в дате начала операции. Память подвела признанного мастера специальных операций. Согласно архивному делу операции «Ринг» и делу на агента-боевика Ударова – Игоря Миклашевского, проведение специального мероприятия в отношении Блюменталь-Тамарина было санкционировано Берией 13 августа 1942 года. 15 августа Судоплатов утвердил у 1-го заместителя наркома НКВД комиссара госбезопасности 3-го ранга Сергея Круглова оперативно-боевые мероприятия по делу разработки операции «Ринг» и план индивидуальной подготовки агента-боевика Ударова.

После того как состоялись эти решения, Миклашевского специальным рейсом доставили из осажденного Ленинграда в Москву. С того дня началась практическая подготовка его и других участников операции к выполнению задания. На специальной даче 4-го управления НКВД, в районе станции Быково, мастера в области террора и диверсии занялись оперативно-боевым обучением Миклашевского. Параллельно с ним на базе Отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД СССР в обстановке строжайшей секретности под руководством старшего оперуполномоченного 2-го отдела управления майора госбезопасности Виктора Зеленского оттачивали боевое искусство бойцы разведывательно-диверсионной резидентуры «Сокол». В ее состав вошли немцы, поляки и русские – испытанные воины, прошедшие войну в Испании и антифашистское подполье. Командиром РДР был назначен опытный разведчик старший лейтенант Арнольд Лаубэ.

В конце ноября 1942 года после доклада Судоплатова наркому о готовности Миклашевского и РДР «Сокол» к выполнению задания Сталина операция «Ринг» перешла в практическую плоскость. На первом этапе предусматривались воздушная заброска ее участников в тыл противника в район Витебска и оборудование в лесах операционной базы. Район был выбран неспроста, он находился неподалеку от смоленского лагеря военнопленных, где гитлеровская контрразведка осуществляла фильтрацию дезертиров и изменников. Согласно плану операции «Ринг», переход Миклашевского на сторону немцев предусматривался на участке Западного фронта, в районе Смоленска. После прохождения фильтрации ему предстояло выйти на связь с РДР «Сокол».

В данной части плана у Маклярского возникло немало вопросов к Зеленскому. Главный из них состоял в том, насколько надежным будет установление контакта на оккупированной территории Ударова со связником РДР «Сокол». Поэтому, чтобы исключить провал Миклашевского, он предложил: прежде чем внедрять Ударова к гитлеровцам, провести его обкатку на местности с установлением прямого контакта с содержателем явочной квартиры в Смоленске. Судоплатов поддержал предложение, и в план операции «Ринг» внес дополнение. С ним согласился Берия.

Морозной декабрьской ночью 1942 года с секретного аэродрома НКВД в сторону фронта вылетел военно-транспортный самолет. На его борту находились 17 разведчиков-боевиков РДР «Сокол», в их числе и Игорь Миклашевский. Скованные морозом и укутанные снегами земля и леса не подавали признаков жизни. Выглянувшая из-за облаков луна осветила блеклым светом окрестности. Сквозь морозную дымку проступили черный пунктир железной дороги, идущей на Витебск, и извилистая белая лента реки. Опытный штурман по только одному ему известным приметам определил место высадки десанта и дал команду. Один за другим бойцы РДР «Сокол» шагнули навстречу неизвестности.

Миклашевский, оттолкнувшись от пола, сжался в комок и камнем полетел вниз. «Один, два», – он мысленно отсчитывал секунды. На счете семь рука нащупала кольцо и дернула. Над головой раздался резкий хлопок, и парашют распустился огромным тюльпаном. Мощный поток воздуха начал скручивать стропы в тугой жгут. Миклашевский не растерялся (часы тренировок не пропали даром), извернулся, выправил положение и стал искать, куда бы приземлиться. Густой лес щетинился островерхими макушками елей, справа почерневшими от времени и непогоды срубами проглядывала деревня. От нее могла исходить угроза, Миклашевский передернул затвор автомата и налег на стропы, чтобы приземлиться в глубине леса.

Земля быстро приближалась. Он высмотрел поляну и направил парашют в ту сторону, но промахнулся. Мохнатые ветки стеганули по лицу, лямки врезались в подмышки, и он повис на стропах. Выпутаться из этого капкана ему помог нож. Увлекая за собой груды снега, Миклашевский рухнул в сугроб. Лес откликнулся утробным вздохом. Сбросив с плеч рюкзак, он отвязал притороченные к нему снегоступы, стал на них и двинулся в сторону, где, по расчетам, приземлилась основная группа. Первым на пути встретился заместитель командира группы лейтенант Леонард Дырман, вместе они направились к месту общего сбора. Перед рассветом группа собралась в полном составе и занялась поиском сброшенного с самолета груза: тюков с боеприпасами и взрывчаткой, продовольствием и комплектующими для оборудования зимнего лагеря. Из восьми мест груза удалось найти семь. Командир РДР старший лейтенант Арнольд Лаубэ не стал тратить время на поиски оставшегося тюка, распорядился загрузить все на походные сани и дал команду на марш.

Погода благоприятствовала разведчикам-боевикам. Ветер крепчал, поземка шипящими языками змеилась между деревьями. Вскоре поднялась метель. Она заметала их следы и надежно укрывала от воздушной разведки гитлеровцев. С короткими остановками на привал они шли весь день и к вечеру вышли к деревне Зачерня. В ее окрестностях в глубине леса предполагалось разбить базовый лагерь и в дальнейшем с него проникнуть в Смоленск, выйти на подпольщиков и подготовить основную и резервную явочные квартиры для Ударова. О последней части задания в резидентуре знали только три человека: Лаубэ, Дырман и сам Миклашевский.

Прежде чем выйти на место будущего лагеря, Лаубэ решил провести разведку местности. В Зачерню отправился Дырман, а с ним два разведчика. Короткими перебежками, избегая открытых пространств, они подобрались к околице деревни, залегли и стали наблюдать. Нахохлившиеся под снежными шапками избы потерянно смотрели безжизненными бойницами-оконцами на залитые призрачным лунным светом развалины мельницы, колхозной конторы и утопавшие в сугробах улицы. Ни один звук, ни одно движение не нарушали мрачного покоя. Молчали даже собаки. Жизнь, казалось, ушла из деревни.

Прячась за плетнем, Дырман и разведчики подобрались к крайней избе, притаились за колодцем и прислушались. За стенкой сарая тяжело ворочался скот, в избе тоже подавали признаки жизни, за заиндевевшими от мороза окнами мигнул и исчез тусклый огонек. Дырман передернул затвор немецкого автомата и, проскользнув к крыльцу, постучал в дверь. После томительной паузы в сенцах громыхнуло пустое ведро, и испуганный старческий голос спросил:

– Хто цэ?

– Из городской управы! Машина у нас в кювет слетела! Давай лопаты! – на ходу импровизировал Дырман.

– Щас! Щас, господин начальник! Трохи погодьте! Погодьте! – умолял старик.

Его дрожащие руки никак не могли нащупать щеколды.

– Че так долго возишься? Партизан прячешь?! – рыкнул Дырман.

– Та боже упаси! Яки партизаны?

– В доме есть посторонние?

– Не, никого нема. Я, старуха, невестка та диты, – лепетал старик.

Наконец он нашел щеколду. Громыхнул засов, и дверь приоткрылась. Дырман, оттеснив в сторону трясущегося от страха хозяина, шагнул в горницу. Вслед за ним в избу вошли бойцы. В тусклом свете лучины на них испуганно смотрели старуха, средних лет женщина и двое закутанных в мужские рубашки ребятишек. Сердце Дырмана защемило, но ему и разведчикам пришлось и дальше играть роли фашистских прихвостней, чтобы не вызвать подозрений. Отогревшись, съев скудный ужин и расспросив хозяев об обстановке в деревне, они, прихватив с собой лопату, покинули избу и вернулись в группу.

Доклад Дырмана поднял настроение Лаубэ и его подчиненным – высадка десанта для гитлеровцев осталась незамеченной. В ближайшей округе крупных воинских подразделений не находилось. Отдельные вооруженные команды, если и появлялись в Зачерне, то редко, а полицаи вовсе не совали в нее нос. Единственный представитель оккупационной власти – староста, так тот боялся собственной тени. Все, вместе взятое, убедило Лаубэ в том, что операционную базу РДР, как и планировалось, следует разбить в окрестностях Зачерни.

От нее до лесного урочища было не больше 14 километров. Для физически крепких бойцов это было не расстояние. Снегоступы легко скользили по прихваченному морозом снежному насту, и через четыре часа они вышли на место. Первую ночь им пришлось коротать под открытым небом. Два последующих дня ушли на изготовление срубов, один стал штабом, в нем разместились Лаубэ, Дырман и Миклашевский, два других заняли бойцы. Впервые за последнее время они забыли о войне и после ужина уснули мертвецким сном.

Казалось, сама природа оберегала их покой. За стенами землянки-сруба бушевала вьюга и разбойничьим посвистом отзывалась в трубе печи-буржуйки. Ей вторило пламя, весело потрескивавшее поленьями и яркими искорками просыпавшееся на подстилку из лапника. В воздухе стоял пьянящий голову запах хвои, напомнивший Миклашевскому о теплом и беззаботном довоенном лете. Подложив в печь поленья, он вернулся на пост.

Глава 4

К Новому году РДР «Сокол», освоившись на местности, с помощью местных партизан установила связь с патриотами – добровольными помощниками в окрестных деревнях и приступила к активной разведывательно-диверсионной деятельности. После того как через смоленских подпольщиков в окружной полиции были добыты бланки документов и пропуска, Лаубэ отправил Дырмана и с ним опытного разведчика Бориса Немковича в Смоленск с заданием проверить надежность конспиративных квартир «Осадчий» и «Перлов», чтобы восстановить связь с их содержателями.

Не успели Дырман и Немкович покинуть базу, как в штабную землянку ворвался возмущенный Миклашевский. В очередной раз Лаубэ отвел его от операции. Положение «цацы-недотроги» для Миклашевского становилось все более невыносимо. Тайна операции «Ринг» давила на него непосильным бременем. Служба в караулах и участие в хозяйственных работах не могли снять немых, недоуменных вопросов в глазах товарищей. После гибели двух разведчиков во время последней вылазки на «железку» Миклашевский все чаще ловил на себе укоряющие взгляды. Разумом он понимал: проверка надежности явочных квартир в Смоленске без его участия, с точки зрения решения главной задачи операции «Ринг», являлась необходимой мерой предосторожности, а сердце отказывалось это принимать.

Миклашевский бросил умоляющий взгляд на Лаубэ. Тот отвел глаза в сторону и в который раз повторил:

– Игорь, пойми меня правильно, я не могу, я не имею право рисковать тобою.

– Арнольд, и ты меня пойми. Как мне смотреть в глаза ребятам? Как? Скоро месяц, а я фрица живого не видел.

– Увидишь еще, тошнить станет.

– Ага, увижу, когда война закончится.

– Не переживай, на наш век еще хватит.

– Арнольд, это не ответ! Ну отпусти, отпусти хоть на одну операцию! – взмолился Миклашевский.

– А если с тобой что-то случится? Потом же Андрей с меня голову снимет.

– Но с другими же не случилось.

– А Соловьев? А Рябоконь? Забыл? – отбивался Лаубэ.

– То была случайность.

– А если с тобой она произойдет, то что мне докладывать в Москву?

– Арнольд, я все понимаю, но отпусти, а?

– Игорь, мы все здесь находимся ради одного, чтобы ты добрался до Берлина. Я не знаю, что задумали в Москве, но я обязан, я должен довезти тебя до Берлина!

– Берлин далеко, а у меня нет сил смотреть в глаза ребятам. Чувствую себя последней шкурой. Арнольд, ну отпусти.

– Ладно, так и быть, пойдешь на подрыв железки, – сдался Лаубэ.

– Спасибо! Когда?

– С ближайшей группой, готовься.

– Так я уже давно готов! С кем идти?

– Со Стрелковым.

– С Женей! Да с ним хоть к черту на рога!

– А вот этого как раз и не надо.

– Все будет нормально, Арнольд!

– Надеюсь, и не забывай, я за тебя в ответе. Будь осторожен, твоя жизнь не принадлежит тебе.

– Спасибо, Арнольд, век не забуду! – радостно воскликнул Миклашевский и пулей вылетел из штабной землянки.

– Он не забудет. Лишь бы потом не припомнил Андрей, – буркнул вслед Лаубэ.

Об этом решении он не доложил в Центр, так как хорошо понимал Миклашевского. В окружении противника, где каждый день и каждый час жизнь подвергалась смертельной опасности, не меньший вес, чем приказ, имели доверие товарищей и чувство локтя, а их можно было завоевать только в бою. Эту простую истину Лаубэ познал на себе во время гражданской войны в Испании и потому не смог отказать Миклашевскому. Страхуясь от случайностей, Лаубэ выбрал самый безопасный в плане подходов участок железной дороги, а в группу Стрелкова включил наиболее опытных бойцов.

12 января 1943 года еще затемно Миклашевский впервые за все время покинул базу РДР. Крепкий мороз для четырех тренированных бойцов не был помехой. Твердый снежный наст хорошо держал, лыжи не проваливались и легко скользили. В прошлом лыжник Петр Охотников шел первым и задавал темп. На хорошей скорости они прошли около двенадцати километров, а дальше пришлось сбавить ход. Впереди начинался участок, где могли рыскать дозоры моторизованного эскадрона OD (Ordnungsdienst) и батальона общественной безопасности, подчинявшиеся самому злобному из псов в гончей стае фашистов – начальнику окружной смоленской полиции Космовичу.

За полкилометра до железной дороги Стрелков распорядился перейти на шаг, а последние метры по вырубке разведчикам-подрывникам пришлось ползти. Изрядно вспотев, они подобрались к насыпи и залегли в подлеске. В своих расчетах Стрелков ни на метр не ошибся. Прямо перед ним, как на ладони, лежали железная дорога и тот ее участок, что проходил над небольшой речушкой. Девственная чистота снега и особенная пронзительная тишина леса не могли ввести его в заблуждение. Участившиеся вылазки партизан и диверсии на железных дорогах вынуждали гитлеровцев принимать все более изощренные способы их защиты. На наиболее опасных направлениях устанавливались скрытые посты наблюдения, сигнальные ракеты, подходы к мостам и разъездам минировались, а по самой дороге курсировали на дрезинах вооруженные подвижные патрули.

Стрелков знал об этом и потому не ринулся очертя голову к мосту, а распорядился замаскироваться и установить наблюдение за дорогой. Его предосторожность, показавшаяся Миклашевскому излишней, вскоре оправдалась. Охотников первым уловил приближающуюся опасность и доложил:

– Командир, едут, со стороны Лиозно!

Стрелков прислушался и заключил:

– Дрезина.

– Она, – согласился Охотников.

– Внимание, засекаю время! – предупредил Стрелков и, сделав пометку в блокнот, приказал: – Смотреть в оба, как и где будут проводить осмотр!

Миклашевский наблюдал за действиями товарищей, запоминал и с нетерпением ждал появления патруля. Гул нарастал, через несколько минут из-за поворота показалась дрезина. На ней двое патрульных раскачивали маятник. Приблизившись к мосту, они затормозили, один взял автомат наизготовку, а второй спрыгнул землю, но к опоре не стал спускаться, а бегло осмотрел подходы.

– Ледачие попались, – оценил действия патруля Василий Кравченко.

– Значит, порожняк пойдет, – предположил Охотников.

– При литерном они бы каждую шпалу обнюхали, – согласился Стрелков и снова сделал пометку в блокнот.

– Та и хай нюхают, я сховаю так, шо николы не найдут, – заверил Кравченко.

– Ну если только сало, то не сомневаюсь, – поддел его Охотников.

– Та биз его, Пэтро, ни якы дило нэ зробышь, – с полоборота завелся Кравченко.

– А как же горилка, Вась?

– А шо, горилка цэ такэ…

– Хорош, хлопцы, а то мне уже захотелось выпить и закусить! – остановил пикировку старых друзей Стрелков и потребовал: – Все внимание на железку!

К этому времени патруль закончил осмотр, выставил вешку на мосту и продолжил движение. Не успела дрезина скрыться за поворотом, как со стороны Лиозно донесся бодрый перестук колес. Предположение Охотникова и Стрелкова, что едет порожняк, подтвердилось. За паровозом тащилась дюжина пустых пассажирских вагонов. Проводив эшелон взглядом, Миклашевский спросил Стрелкова.

– Не пора ли, Женя?

– Нет, Игорь, это же фрицы, у них шо обед, шо смерть, все по расписанию, подождем.

– И сколько еще валяться?

– Часа два, шоб вычислить график движения патрулей.

– Так шо, Игорек, залягай, як медведь в берлогу, – предложил Кравченко.

– Да что-то погодка не располагает, – посетовал Миклашевский.

Кравченко хмыкнул, многозначительно посмотрел на Охотникова, зябко повел плечами и пожаловался:

– Командир, шось стало холодать.

– Действительно, Жень, не пора ли нам поддать? – живо подхватил Охотников.

Стрелков нахмурился и строго заметил:

– Кончай разговорчики! – а затем, улыбнувшись, распорядился: – Ладно, Вася, тащи «взрывчатку», а ты, Петя, доставай «запал»!

– Есть! – дружно ответили они, расстелили на снегу плащ-накидку, из вещмешков извлекли аккуратно порезанный шмат сала с прожилками мяса, буханку ржаного хлеба и баклажку самогона-первача. Охотников, поигрывая в руках деревянными стаканами, обратился к Стрелкову:

– С чего начнем, командир, с пяти капель чи мерзавчика?

– Та яки капли, Петро?! Та який мерзавчик?! По такому морозяке поллитры будэ мало! – шумно протестовал Кравченко.

– По сто с прицепом! – поставил последнюю точку Стрелков.

Охотников разлил самогон по стаканам, и они выпили.

Миклашевский даже не почувствовал градуса, давал о себе знать мороз, и навалился на закуску. Появление дрезины с патрулем заставило их отложить завтрак и снова сосредоточить внимание на железной дороге. На этот раз осмотр моста занял у гитлеровцев около пять минут, после чего в блокноте Стрелкова появилась еще одна пометка. Через сорок минут картина повторилась и окончательно прояснила график движения патрулей, по ним можно было сверять часы. Пропустив очередную смену и дождавшись наступления сумерек, Стрелков дал команду на минирование. Взвалив на спину рюкзаки с взрывчаткой и прихватив еловые ветки, чтобы заметать следы, они спустились к мосту.

Поручив Миклашевскому нести охрану и следить за временем, Стрелков занялся зарядом. Кравченко с Охотниковым, вооружившись тесаками, взялись долбить промерзшую землю. Она с трудом поддавалась, но не устояла перед их напором. Стрелка часов, как казалось Миклашевскому, стремительно ползла по циферблату. До появления патруля оставалось чуть больше десяти минут, когда наконец лунки под заряды были готовы. Стрелков заложил взрывчатку и потянул провод к укрытию. Охотников и Кравченко, замаскировав места закладок, принялись еловыми ветками заметать следы. К появлению патруля они успели закончить работу и присоединились к Миклашевскому и Стрелкову. Проверка прошла гладко, теперь им оставалось запастись терпением и ждать эшелона.

Мороз крепчал и все сильнее покусывал за щеки и нос. Единственным спасением от него служили самогон и сало. Время шло, закончился самогон в первой баклажке, а эшелона все не было. Стрелки часов приближались к полночи, когда на дороге снова произошло движение. Со стороны Витебска показалась дрезина. На этот раз патруль был в усиленном составе – из трех человек и осмотр моста и подходов к нему проводил со всей тщательностью. Один из патрульных не поленился, спустился к опорным быкам и, подсвечивая фонарем, заглядывал во все щели.

– Крупная рыбина, похоже, плывет, – сделал вывод Охотников.

– Як бы нашу сетку не побачили, – занервничал Кравченко.

– Сплюнь, Вася, а то сглазишь.

– Плюй, не плюй, Петро, а если…

– Да помолчите, вы, а то накаркаете! – цыкнул на них Стрелков и распорядился: – Если найдут, то открываем огонь!

– А че потом, командир? – спросил Охотников.

– Суп с котом! – отрезал Стрелков и сосредоточился на патруле.

Гитлеровцы закончили осмотр, не обнаружили следов минирования и забрались в дрезину. Лязг металла и мерный перестук колес прозвучали для разведчиков-подрывников самой желанной музыкой. Через несколько минут дрезина скрылась за поворотом, и над дорогой снова установилась гулкая тишина, но ненадолго. Со стороны Витебска послышался шум приближающегося эшелона. Яркий сноп света прорезал темноту и заискрился на усыпанных снегом елях. Черная, грохочущая гусеница выползла из леса.

– О це щука?! – воскликнул Кравченко.

– Если долго мучиться, то шо-нибудь получится! Вот это везуха! – торжествовал Охотников.

– Танки?! Орудия?! – не мог поверить в такую удачу Миклашевский.

– Тихо, хлопцы! Тихо! Не вспугните! – призывал их Стрелков, а у самого голос звенел от радости.

На открытых платформах под брезентовыми тентами угадывались грозные силуэты танков и самоходных орудий. Эшелон приближался к мосту. В эти последние секунды перед взрывом Миклашевский и его товарищи не видели ничего, кроме эшелона, везущего тысячи будущих смертей красноармейцев. Еще одно мгновение, еще десяток метров, и он перестанет существовать. Передние колеса второго вагона наехали на место закладки первого заряда. Здесь уже сдали нервы у Кравченко.

– Командир, та шо ты тянешь?!

– Жека, давай! Давай! Гаси гадов! – сорвался на крик Охотников.

Охваченный общим страстным желанием уничтожить врага, Миклашевский не замечал, как его руки рвали в клочья плащ-накидку. Стрелков сохранял терпение, дождался, когда платформа с танком оказалась на месте закладки второго заряда, и замкнул клеммы. Яркая вспышка разорвала ночную тьму. Ферма моста и железнодорожное полотно вздыбились, грохот взрыва слился со скрежетом металла. Гитлеровский эшелон пошел под откос. Вагоны рассыпались как костяшки домино. Раскатистое эхо взрыва еще долго сопровождало разведчиков-подрывников. Успех окрылил их, они не чувствовали усталости и шли без остановок. Перед рассветом Стрелков распорядился стать на привал и замаскироваться. Дальнейшее продвижение было опасно, гитлеровцы подняли в воздух авиацию. Над лесом, сменяя друг друга, кружили самолеты-разведчики, а со стороны Лиозно донеслись глухие разрывы тяжелых авиабомб. Фашисты вымещали свое зло на деревнях и ни в чем не повинных людях.

С наступлением сумерек, когда с неба исчезли самолеты, подрывники продолжили марш и поздним вечером добрались до базы РДР «Сокол», где их ждали жарко натопленная баня и торжественный ужин. Боевые товарищи поднимали тосты: за успех операции, за победу, за будущую мирную жизнь, за первый удачный выход Миклашевского на «железку». Он захмелел, голова закружилась, и кружилась она не столько от выпитого, сколько от переполнявшего его чувства, что он снова стал своим среди своих. Утром на стволе сосны около штабной землянки появилась еще одна зарубка, означавшая число пущенных под откос вражеских эшелонов. Право вырубить ее Стрелков, Кравченко и Охотников, не сговариваясь, предоставили Миклашевскому. В тот день он чувствовал себя именинником и рвался в новый бой – в Смоленск. Но это уже зависело от результатов разведки Дырмана и Немковича. Им же пришлось почти на неделю задержаться в Новых Батюках.

16 января они, получив на руки пропуска вместе со связником РДР Михеевым и его дочерью Галиной, загрузив сани картошкой и капустой, выехали в Смоленск. Дорога заняла немного времени и обошлась без нервотрепки. Проверка на постах заканчивалась одним и тем же – Михеев откупался от полицейских самогонкой и салом. В город они въехали перед обедом и сразу направились к городскому рынку.

Плотно укатанный снег задорно посвистывал под полозьями, и сани легко катились под горку. По сторонам мелькали развалины домов, почерневшие остовы сгоревших машин и бронетехники – следы прошедших ожесточенных боев. Ближе к рынку они были не столь заметны. Несмотря на поздний час, на стоянке было не протолкнуться. Наступила оттепель, и народ потянулся к рынку – единственному месту в городе, где еще теплилась жизнь и можно было узнать последние городские и фронтовые новости.

Храп лошадей и крики извозчиков, пытавшихся пробиться ближе к торговым рядам, заглушали галдеж воронья, слетевшегося на легкую поживу. Михеев не стал толкаться и остановил сани у ограды. Пока Галина искала свободный прилавок, они вместе с Дырманом и Немковичем перегрузили картошку с капустой на волокуши и перетащили к торговым рядам. Дальше их пути разошлись. Разведчики, прихватив с собой для конспирации по полмешка картошки и капусты, покрутились среди торговых рядов, для вида приценились к валенкам и направились к первой явочной квартире – Перлова. Там их ожидал тяжелый удар – на ее месте они нашли пожарище.

Последняя надежда оставалась на явочную квартиру Осадчего. Савелий Харлампиевич до войны работал мастером-закройщиком в швейной артели «Игла» и был хорошо известен городским модникам и модницам. Но мало кто знал, что в далеких 20-х годах он служил в особом отделе ВЧК Западного фронта и проявил себя как способный оперативник. Но, к сожалению, военная карьера у него не сложилась. В 1922 году по состоянию здоровья Осадчий уволился, возвратился в родной Смоленск и нашел себя в гражданской жизни. Война вновь вернула его в боевой строй. Он без колебаний принял предложение сотрудников НКВД использовать свою квартиру как явочную. Профессия портного служила хорошим прикрытием, даже во время оккупации Смоленска у него не переводились клиенты. В их числе были не только полицейские, но даже чины из гестапо, и никому из них не приходило в голову, что под самым носом действует конспиративная квартира советской разведки.

На подходе к ней Дырман и Немкович разделились. Дырман направился ко двору Осадчего, а Немкович остался на подстраховке. Впереди показались хорошо знакомые по описанию забор и калитка. Над калиткой, на столбах, покачивались на ветру выполненные из жести ножницы. Еще одним напоминанием, что в доме живет портной, являлся простенький портрет мастера, нарисованный на воротах. В нем угадывались черты самого Савелия Харлампиевича.

Дырман сбавил шаг, пробежался взглядом по аккуратной дорожке, прокопанной в сугробах, от калитки она веером расходилась к крыльцу дома, колодцу, сараю, и задержался на печной трубе. Над ней вился сиреневый дым, и в воздухе носился запах березы. Все это говорило Дырману – хозяева находятся дома и пусть трудная, но жизнь продолжается. Побывавший не один раз в самых сложных переделках, он не обманывался на этот счет, за кажущимся спокойствием могла таиться смертельная опасность, грозившая в любую секунду взорваться отрывистыми командами и лязгом затворов. Его опасения развеял условный сигнал о ее отсутствии – коромысло висело на своем месте – на южной стене сарая.

Страхуясь, Дырман подал знак Немковичу – приготовиться и шагнул к калитке, она была не заперта, поднялся на крыльцо и постучал в дверь. На окне дернулась занавеска, в нем мелькнуло женское лицо, прошла секунда, другая, и в сенцах раздались шаги. Дырман напрягся, правая рука сжала рукоять пистолета. Лязг засова ударил по напряженным нервам, и его тело сжалось, как пружина, готовая нанести удар по затаившемуся врагу. Дверь открылась, и перед ним предстал пожилой, но еще крепкий мужчина, прихрамывающий на правую ногу. От его вида: старомодных очков, местами потертой телогрейки, с левой стороны, словно еж, топорщившейся иголками, и брюк, обсыпанных мелом, на Дырмана повеяло уже позабытым домашним уютом. Поправив очки, Осадчий цепким взглядом, словно снимал с клиента мерку, прошелся по нему и остановился на правой руке. Дырман отпустил рукоять пистолета и поздоровался.

Осадчий в ответ кивнул и поинтересовался:

– Молодой человек, у вас ко мне заказ?

– Да, – подтвердил Дырман и, отчетливо проговаривая каждое слово, произнес первую часть пароля: – Я бы хотел заказать у вас брюки из коричневого драпа.

Осадчий изменился в лице и, прокашлявшись, назвал отзыв:

– Э-э, а из какого материала будем шить: моего или вашего?

– Вашего, – назвал последнюю часть пароля Дырман и, не в силах сдержать радость, воскликнул: – Слава богу, хоть вы на месте, Савелий Харлампиевич!

– Фу, – с облегчением выдохнул Осадчий и, отступив в сторону, пригласил: – Чего ж мы тут стоим, заходьте в дом, там и поговорим.

Оставив мешки с картошкой и капустой в сенцах, Дырман и присоединившийся к нему Немкович прошли вслед за Осадчим в горницу. Печь, мирно потрескивавшая березовыми поленьями, самовар на столе, тускло поблескивавший надраенными боками, выкройки из ткани, развешанные на спинках стульев, и сама хозяйка – Клавдия Ивановна, лучившаяся добротой и покоем, заставили Дырмана и Немковича на время забыть о войне и тех ужасах, что она несла. Они безоглядно погрузились в атмосферу тепла и уюта, которой их окружила семья Осадчих. Хозяева тоже оттаяли душой. Дырман и Немкович стали для них первыми за время оккупации посланцами из бесконечно далекого мирного прошлого. Они с жадным интересом слушали их рассказы о победе над фашистами под Москвой, успешном наступлении под Сталинградом, и в их глазах оживала надежда, что победа не за горами.

Пробыв два дня в Смоленске, Дырман с Немковичем не только убедились в надежности явочной квартиры Осадчего, но и нашли подтверждение информации о существовании в городе разведывательно-диверсионной школы абвера и возвратились на базу РДР «Сокол». О результатах их вылазки Лаубэ радиограммой доложил в Центр.

Его сообщение добавило настроения Маклярскому и Зеленскому. Они еще на один шаг приблизились к основной цели операции «Ринг». Она могла стать в один ряд с такими как «Монастырь» и «Курьеры». С недавнего времени их взял на личный контроль сам Сталин и затребовал отдельную докладную записку.

Прежде чем представить ее проект Судоплатову, Маклярский еще раз внимательно перечитал каждый абзац, выверяя предложения и даже слова. Со дня начала операции «Монастырь» – подставы на вербовку гитлеровской разведке агента Макса-Гейне не прошло и года, а он уже стал одним из ценнейших источников информации в тайной армии абвера. Подтверждением тому служили не только крупные денежные суммы, доставляемые курьерами из Берлина, но и личные благодарности высших руководителей германской разведки. Особо отмечался вклад Макса в операции вермахта на Восточном фронте осенью 1942 года. Его «особо ценная информация» от 4 ноября, в которой сообщалось, что «…15 ноября Красной армией планируется крупное наступление в районе Ржева», позволила вермахту отразить его, зато сокрушительный удар советских войск под Сталинградом стал для гитлеровцев громом среди ясного неба.

С каждой новой радиограммой Макса поток «важной разведывательной информации» искусно, готовившейся подчиненными Судоплатова и офицерами Генштаба Красной армии, стремительно рос. В абвере, не желая подвергать опасности своего ценного агента, решили разгрузить его и направили в помощь курьеров – Станкова и Шалова. Контрразведчики дали им «погулять» по Москве и, убедившись в отсутствии у гитлеровской разведки другой шпионской сети, задержали, перевербовали и включили в радиоигру.

Через два месяца перед контрразведчиками Судоплатова засветилась очередная пара агентов абвера – Злобин и Алаев. С собой они принесли 20 тысяч рублей, запасную радиостанцию для группы Макса и новые фиктивные документы, изготовленные на имя Станкова и Шалова. На этот раз гитлеровским агентам не дали погулять и взяли тепленькими, рассчитывая на их моментальную перевербовку. Расчет оправдался: первым «поплыл» Злобин и дал согласие на сотрудничество.

Взвесив все «за» и «против», Судоплатов и его подчиненные приняли решение начать еще одну оперативную игру с гитлеровской разведкой. Она получила кодовое название «Курьеры». Теперь радиоигра с абвером одновременно велась по двум направлениям: от имени организации «Престол» по радиостанции Макса и группы Злобина-Алаева по радиостанции Злобина. Такая «успешная» легализация курьеров и последующая их «результативная работа» укрепили веру руководства абвера в безграничных возможностях своего особо ценного разведывательного источника Макса. Оно продолжало с завидным постоянством посылать к нему и Злобину новых агентов, деньги, радиостанции.

В Берлине тешили себя иллюзией о существовании в самом сердце большевистской России мощной разведсети, получившей кодовое название группа «Иосиф». О ее эффективной деятельности глава германской разведки адмирал Вильгельм Канарис неоднократно докладывал Гитлеру. При этом ни он сам, ни его подчиненные не могли даже подумать, что уже давно и успешно работают на совсем другого Иосифа – Сталина.

Позже, после окончания войны бывший начальник 6-го управления РСХА (внешняя разведка Германии) Вальтер Шелленберг в своих мемуарах также не обошел вниманием результативную работу резидентуры под руководством суперагента Макса. Он отмечал, что она «добывала особо ценную информацию» и оказала серьезное влияние на крупнейшую операцию Второй мировой войны – Курскую битву. При ее подготовке (операция «Цитадель») гитлеровское командование, по признанию того же Шелленберга, «опираясь на информацию Макса, вынуждено было несколько раз переносить сроки своего наступления».

Все это было впереди, а пока Маклярский выверял каждое слово в докладной Сталину по результатам операций «Монастырь» и «Курьеры». Звонок телефона прервал его работу. Судоплатов потребовал, чтобы он и Зеленский прибыли к нему. Сложив в папку проект докладной и последнюю радиограмму Лаубэ по проверке надежности явочной квартиры Осадчего и существования в Смоленске разведывательно-диверсионной школы абвера, он поднялся в кабинет к Судоплатову, где уже ожидал Зеленский. Кивнув на стулья за столом заседаний, Судоплатов присоединился к ним. Маклярский подал ему проект докладной и пояснил:

– Свои предложения я изложил отдельно.

– Хорошо, в спокойной обстановке изучу, – не стал вникать в документ Судоплатов и предупредил: – Через сорок минут я должен быть у наркома. У вас не больше десяти минут. Поэтому прошу излагать мнение о ситуации вокруг Ударова и в целом по делу «Ринг» по существу. С кого начнем?

Маклярский с Зеленским переглянулись.

– Можно мне, Павел Анатольевич? – попросил разрешения Зеленский.

– Да, Виктор Григорьевич, дедовщину у нас пока не отменили, слушаю, – с улыбкой заметил Судоплатов.

– Если говорить о РДР «Сокол», то к настоящему времени она закрепилась на месте и установила устойчивые связи с подпольем. Ее активная организационно-повстанческая деятельность способствовала росту партизанского движения. К настоящему времени…

– Погоди, погоди, Виктор Григорьевич! Что это за активная деятельность? – остановил его Судоплатов.

– В том смысле, Павел Анатольевич, что с участием РДР «Сокол» образованы партизанский отряд и две оперативно-боевые группы из числа местного населения.

– Добыто восемь ценных развединформаций, совершено семь подрывов на железных и шоссейных дорогах, – дополнил Маклярский.

– Взлет, конечно, соколиный, но как бы не получился слет куриный, – неожиданно резко для Зеленского и Маклярского отреагировал на эти успехи Судоплатов.

Маклярский с Зеленским смешались. Первым нашелся Маклярский и пояснил:

– Павел Анатольевич, после разгрома фашистов под Сталинградом народ на оккупированных территориях воспрянул духом и сам взялся за оружие. Но не бросать же его?

– Михаил Борисович, для этого существует штаб партизанского движения во главе с товарищем Пономаренко. Каждый должен заниматься своим делом.

– Павел Анатольевич, но если люди сами к Лаубэ приходят?! – искал оправдания Зеленский.

– А вот это, Виктор Григорьевич, никуда не годится! Это что же получается, о «Соколе» знает вся округа?

– Нет, конечно! Контакты поддерживаются через связников.

– А где гарантия, что среди них нет осведомителей гестапо или абвера?

– Но Лаубэ и Дырман опытные конспираторы.

– Виктор Григорьевич, ты не первый год в разведке, и не мне тебе объяснять: и на старуху бывает проруха. Мало нам провалов с «Братушками»? Эх, какие были ребята! Прошли через Испанию, по 15 лет находились на нелегальной работе и сгорели. С «Соколами» такого допустить нельзя, подставим под удар операцию «Ринг»! – отрезал Судоплатов и потребовал: – Мой приказ Лаубэ – сменить место и перебазироваться ближе к Смоленску.

– Есть! – принял к исполнению Маклярский.

– Это первое. Второе – основное внимание «Сокола» сосредоточить на агентурном проникновении в смоленскую школу абвера и обеспечении условий для выполнения заданий Ударову. Ясно?

– Так точно! В первой же радиограмме Лаубэ ваш приказ будет доведен, – заверил Маклярский.

– Хорошо. Как обстоят дела у самого Ударова?

– Держится молодцом, вживается в обстановку и рвется в бой.

– С этим не стоит спешить, надо подготовить почву. Что у нас с явочными квартирами?

– К сожалению, есть потери, осталась только ЯК Осадчего. Ее проверку провел лично Дырман.

– Одной недостаточно, необходимо подобрать резервную.

– Такая задача Лаубэ поставлена.

– Хорошо. Как в целом обстановка в Смоленске?

– Сложная. После того как немцу всыпали под Сталинградом, лютует немилосердно.

– В такой ситуации надо ли посылать Ударова в Смоленск? – задался вопросом Судоплатов.

– Надо, Павел Анатольевич! ЯК – ключевое звено в нашей связи с Ударовым, поэтому его надо обкатать, – был категоричен Маклярский.

– Я думаю, не стоит. Лишний раз рисковать, зачем? – возразил Зеленский.

– Риск, говоришь, Виктор Григорьевич? Он всегда присутствует в нашей профессии, – заметил Судоплатов, ушел в себя, и память вернула в недавнее прошлое…

После короткого дождя яркое весеннее солнце щедро заливало теплом улицы и площади Роттердама, веселыми зайчиками поигрывало в лужах и витринах магазинов. Советский разведчик и личный представитель главаря ОУН на Украине Евгена Коновальца – Павел Судоплатов, опасаясь оступиться, осторожно ставил ногу на скользкую мостовую и крепко придерживал рукой коробку шоколадных конфет, лежавшую во внутреннем кармане пиджака. Одно неловкое движение – и неизвестно, как поведет себя заложенная в нее адская машинка.

Стрелки часов приближались к двенадцати, впереди разноцветными бликами сверкнула вывеска ресторана «Атлант». Прежде чем войти, Судоплатов внимательно осмотрел подходы. На входе лениво позевывал швейцар, за окнами зала бестелесными тенями скользили официанты, а за столиками оживленно переговаривались редкие парочки. В одном из окон Павел увидел Коновальца. Тот, не ступавший и шага без своей «тени» – телохранителя Барановского, известного в узких кругах как «Пан инженер», в этот раз был один.

Павел решительно пересек улицу и вошел в ресторан. Время обеда еще не наступило, и в зале было немноголюдно. Коновалец издалека увидел своего «посланца» с Украины, расплылся в широкой улыбке и растрогался, когда на стол легла коробка шоколадных конфет киевской кондитерской фабрики. Часовой механизм взрывного устройства начал отсчет времени. Секунды складывались в минуты. Последние полчаса земной жизни Коновальца подходили к концу, а он продолжал с жадным интересом расспрашивать курьера о ситуации на Украине и положении боевки ОУН.

До взрыва оставалось несколько минут. И только предупреждение Павла, что опоздание на корабль может вызвать ненужные подозрения у советской контрразведки, вынудили Коновальца прервать встречу и перенести на 17 часов вечера. Но этого вечера у него уже не было. Павел вышел за дверь ресторана, и в следующее мгновение в зале громыхнул взрыв. 23 мая 1938 года личное задание Сталина было выполнено. Тот, кто пытался уничтожить министра иностранных дел СССР Литвинова, на ком была кровь тысяч безвинных, сам угодил в ту яму, что рыл для других.

На следующий день советский пароход «Шилка» покинул порт Роттердама без своего бортрадиста. Для команды он стал предателем-невозвращенцем. В то время когда голландская полиция допрашивала Барановского, на которого пали первоначальные подозрения, Павел по чешскому паспорту пересек границу, на такси добрался до Брюсселя, сел на поезд, следовавший в Париж, и вечером был в столице Франции. В ней он не задержался, после встречи с сотрудником разведки Иваном Агаянцем, работавшим под «крышей» третьего секретаря посольства, скрылся в пригородах и в течение двух дней отсиживался на явочной квартире. Она стала для Павла спасательным кругом от идущих по следу гончих псов из боевки ОУН.

В положении Ударова-Миклашевского именно явочная квартира в Смоленске должна была послужить не просто спасательным кругом, но и точкой опоры в многоходовой операции «Ринг». От нее он должен был оттолкнуться, чтобы дальше двигаться к цели. Судоплатов снова повторил свой вопрос:

– Итак, товарищи, будем выводить Ударова на ЯК Осадчего или нет?

– Не только выводить, Павел Анатольевич, но и создавать резервную ЯК, чтобы не получилось, как с Перловым, – настаивал Маклярский.

– Согласен, резервная ЯК необходима, но вывод Ударова на Осадчего преждевременен. Но я не вижу смысла раньше времени расшифровывать его перед Осадчим, – стоял на своем Зеленский.

– Ты не прав, Виктор Григорьевич! Представь себя в Смоленске? Обстановки в городе не знаешь, содержателя ЯК в глаза не видел. На квартире неизвестно кто – наш человек или засада фашистов?

– Михаил Борисович, эта проблема всегда возникает в таких ситуациях. Тут все зависит от человека. И как поведет себя Ударов, лучше вас никто не знает.

– Поведет как надо. Он способен на подвиг!

– Стоп, стоп, товарищи! Какой еще подвиг? – не дал разгореться спору Судоплатов.

– В том смысле, Павел Анатольевич, что Ударов не человек, а кремень!

– В том, что надежный, у меня тоже нет сомнений, – согласился Судоплатов и подчеркнул: – А вот подвигов нам не надо! Подвиг – это результат плохо продуманной и плохо организованной операции.

– Павел Анатольевич, я имел в виду прежде всего волевые качества Ударова и его способность действовать решительно в сложных ситуациях.

– Михаил Борисович, время покажет, на что он способен. Наша задача максимально обеспечить Ударову условия для выполнения задания. Ясно?

– Так точно! – подтвердили Маклярский и Зеленский.

– В таком случае, Михаил Борисович, от моего имени подготовь указание Лаубэ. Он должен заняться поиском резервной ЯК и обеспечить вывод Ударова на Осадчего.

– Есть! – принял к исполнению Маклярский.

Выполнение указания Судоплатова затянулось на два с лишним месяца. Его опасения, что активная повстанческо-диверсионная деятельность РДР «Сокол» привлечет внимание фашистов, подтвердились. На поиск и уничтожение группы Лаубэ были брошены не только моторизованный эскадрон OD (Ordnungsdienst), батальон общественной безопасности Космовича, но и армейские части. Чтобы уйти из-под удара, резидентуре пришлось оставить свою базу и маневрировать по Витебской и Смоленской областям. К середине марта ей удалось оторваться от преследования и скрыться в глубине лесов под Рославлем. После того как была оборудована база и установлена связь с местным подпольем, Дырман, Немкович и Миклашевский отправились в Смоленск, восстановили контакт с содержателем явочной квартиры Осадчим и занялись поиском его дублера. Завершать эту работу пришлось уже Дырману и Немковичу. Затяжка в операции «Ринг» вызвала недовольство у Берии, и Судоплатов вынужден был форсировать события.

В начале апреля 1943 года Миклашевского самолетом вывезли на «большую землю», и с того дня началась операция по его выводу на сторону фашистов. Ее подготовку Судоплатов поручил будущему знаменитому советскому разведчику старшему лейтенанту Фишеру (Абелю). К тому времени за плечами Вильяма было уже 16 лет службы в разведке. Этот его выбор предопределила сама судьба. Родился он далеко от России, погрузившейся в пучину революций, – в благопристойной Великобритании, в провинциальном городке Ньюкасл-апон-Тайн, в семье марксистов-политэмигрантов, высланных из России в 1901 году за подрывную деятельность. Бесспорные таланты Вильяма открывали ему многие дороги в захватывающе интересный мир науки, искусства и… разведки. Он с детства проявил способности к рисованию и музыке, позже – к радиотехнике, овладел в совершенстве четырьмя языками: русским, немецким, английским и французским. Впереди его, возможно, ждала жизнь респектабельного буржуа, но произошла очередная – Октябрьская – революция в России, и она в одночасье перевернула размеренную жизнь семьи Фишеров.

Давняя мечта отца и матери о новом социалистическом государстве – справедливом, гуманном государстве равных для всех возможностей и дерзновенных замыслов – передалась Вильяму и позвала в дорогу. В 1920 году Фишеры возвратились в Москву и активно включились в строительство новой жизни. Первое время Вильям работал переводчиком в Коминтерне. В 1925 году был призван в армию в 1-й радиотелеграфный полк Московского военного округа и вскоре стал одним из лучших радистов. После увольнения в качестве радиотехника занимался разработками новых систем связи в научно-исследовательском институте военно-воздушных сил Красной армии.

В 1927 году на Вильяма обратили внимание сотрудники советской разведки и пригласили на службу. Ее он начал 2 мая в качестве переводчика, а затем радиста. После прохождения курса специальной подготовки в 1930 году был направлен по линии нелегальной разведки за границу и исполнял обязанности радиста резидентур в Норвегии и Великобритании. И здесь проявилась еще одна способность Фишера-Абеля – теперь уже как вербовщика. Первый крупный его успех был связан со склонением к возвращению в СССР выдающегося физика Петра Капицы.

Перед Фишером-Абелем, казалось бы, открылся путь к вершинам искусства разведки, но все рухнуло в одночасье. После бегства в 1938 году на запад советского резидента Александра Орлова (Фельдбина) Фрэнка в числе других разведчиков-нелегалов отозвали в СССР. На родине его ждали далеко не награды. В НКВД грянула очередная чистка. Его главу Ежова, оказавшегося не таким уж железным и не таким уж верным сталинским наркомом, «освободили» от должности и сплавили в наркомат водного транспорта СССР. Там он не проплавал и года, как пошел ко дну и потянул за собой тысячи сотрудников органов безопасности. В их числе оказался и Фишер. Вильяму «повезло» чуть больше, чем Ежову и сотням бывших коллег, его не расстреляли и не отправили в лагерь, а, припомнив лишь буржуазное происхождение, выбросили за ворота Лубянки с волчьим билетом.

Вернули Фишера в боевой строй война и испытанные товарищи, уцелевшие во время репрессий, – Судоплатов и Эйтингон. Под их руководством он сначала занимался подготовкой радистов РДР и переброской разведчиков в тыл противника, а позже участвовал в проведении радиоигр «Монастырь», «Курьеры» и «Березино» с гитлеровскими спецслужбами. После окончания войны Фишер получил новое задание – ему поручили проникнуть под завесу глубочайшей тайны, окутывавшей американский атомный проект «Манхэттен».

В ноябре 1948 года по паспорту на имя гражданина США литовского происхождения Эндрю Кайотиса Фишер прибыл в Нью-Йорк, и там произошло его второе перевоплощение. В Бруклине в доме номер 252 на Фултон-стрит открылась студия, владельцем которой стал фотохудожник Эмиль Гольдфус. Она же служила идеальным прикрытием для нелегального резидента советской разведки Марка и его агентов. В далекой Америке для них наступил звездный час – важнейшие секреты атомного проекта «Манхэттен» стали достоянием советской ученых и во многом ускорили создание ядерного щита СССР.

На вершине этого успеха радист Рейно Хейханен (Вик) нанес по Фишеру подлый удар. Предатель-перебежчик выдал ФБР резидента Марка. 25 июня 1957 года ранним утром агенты ФБР вломились в номер нью-йоркской гостиницы «Латам», который занимал Фишер. Он успел уничтожить шифры, но остались другие предметы, указывающие на разведывательную деятельность. Несмотря на все старания, агентам ФБР удалось узнать лишь его имя и фамилию – Рудольф Абель. Но это был еще один тонкий ход разведчика. Имя и фамилия его друга и коллеги, уже ушедшего из жизни, должны были дать понять руководителям советской разведки, что резидент Марк жив и не сдался.

После ареста Фишер-Абель отверг обвинения ФБР в шпионаже, от дачи показаний на суде отказался, был осужден к 32 годам и помещен в одиночную камеру. В течение всего срока заключения американские контрразведчики пытались склонить его к сотрудничеству: предлагали высокие должности в американской спецслужбе и большие деньги, а когда посулы не сработали, стали угрожать казнью на электрическом стуле. Это не сломило Фишера-Абеля. Он, как и его родители, относился к числу романтиков-идеалистов, которые по зову сердца и души встали под знамена революции, освященные такими притягательными словами, как «свобода», «равенство» и «братство». Они служили не партийным вождям, а высоким идеалам и ради них жертвовали не только свободой, но и жизнью. Находясь в камере, Фишер-Абель нарисовал целую галерею портретов, в том числе президента Кеннеди; позже картина заняла место в Овальном кабинете Белого дома.

Все годы заключения Рудольф Иванович жил надеждой, что испытанные боевые товарищи придут на помощь. И они пришли. 10 февраля 1962 года на границе между Западным и Восточным Берлином его обменяли на американского летчика-шпиона Фрэнсиса Пауэрса, совершавшего разведывательный полет над СССР, сбитого 1 мая 1960 года в районе Свердловска и осужденного советским судом на 10 лет заключения. В довесок к Пауэрсу за ценного советского разведчика американцы затребовали еще двух своих провалившихся агентов – Фредерика Прайера и Марвина Макинена.

До последнего своего дня Фишер-Абель без страха и упрека служил своей суровой родине. И эта его верность идеалам, преданность делу и боевым товарищам были вознаграждены тремя орденами Красного Знамени, орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, Отечественной войны I степени и Красной Звезды. Он по праву занял центральное место в Зале Славы отечественной разведки.

Но тогда, в апреле 1943 года, старший лейтенант Фишер-Абель вряд ли думал о наградах. Он, как и его боевые товарищи, жил и служил только одному делу – победе над врагом. Операция «Ринг», в которой на него возлагалась задача вывода Ударова к фашистам, стала еще одним шагом на пути к ней. И если легенда перехода Миклашевского к фашистам под видом штрафника-дезертира не вызывала сомнений, то в вопросе выбора участка линии фронта и части, где ему предстояло «дезертировать», у Маклярского и Зеленского возникли разногласия. Чтобы их устранить Фишер-Абель выехал в расположение 4-й армии Западного фронта, на месте в деталях изучил обстановку и по возвращении представил Маклярскому «План зашифровки и вывода агента Ударова за линию фронта в расположение немецко-фашистских войск».

План занял всего полтора тетрадных листка. Он включал в себя схему участка линии фронта, где намечался переход на сторону фашистов, подписанную оперуполномоченным штрафного батальона и утвержденную начальником особого отдела дивизии. Особое внимание было уделено подбору лиц, обеспечивающих вывод Ударова на нейтральную полосу, – минерам и войсковым разведчикам.

В оперативных мероприятиях центральное место Фишер-Абель уделил надежной зашифровке легенды прикрытия Ударова. Он предлагал вывести его на контакт с двумя военнослужащими штрафного батальона Ерофеевым и Цибуляком. Они, по данным особистов, высказывали изменнические намерения. По замыслу Фишера, после установления с ними контакта Ударов должен был взять на себя роль организатора побега и тем самым поднять себя в глазах фашистов. С этим предложением Маклярский согласился и утвердил план.

18 апреля 1943 года Фишер-Абель и Миклашевский отправились на фронт, но в разном качестве. Миклашевский ехал под конвоем, в составе группы штрафников. Назначение он получил в третью роту, во второй взвод, где проходили службу Ерофеев и Цибуляк. На второй день после знакомства с ними Миклашевский убедился, что особист не ошибся в их оценке, оба только и ждали случая, чтобы перебежать к немцам. Его решимость «порвать с проклятыми большевиками», а еще больше огромные потери батальона, понесенные в недавней атаке, пересилили все страхи Цибуляка и Ерофеева и подтолкнули к действиям.

22 апреля все трое заступили в ночной дозор. Подождав, когда разводящий со старой сменой дозорных скроется за поворотом траншеи, Миклашевский первым выбрался из нее и, сливаясь с молодой травой, ящерицей пополз к немецким окопам. Вслед за ним устремились Ерофеев и Цибуляк. Затаившиеся поблизости Фишер-Абель и особист батальона, проводив взглядами три темных силуэта, возвратились на КП батальона. Они сделали все, что было в их силах, дальнейший ход операции «Ринг» уже зависел от самого Миклашевского и от удачи.

Глава 5

В ночь на 22 апреля 1943 года на участке Западного фронта в районе деревни Борисовна Смоленской области агент-боевик 4-го управления НКВД СССР Ударов – Игорь Миклашевский отправился на выполнение смертельно опасного задания по уничтожению личного врага Сталина – предателя Блюменталь-Тамарина. Он был полон решимости выполнить план операции «Ринг», разработанный подчиненными Павла Судоплатова – оперуполномоченным старшим лейтенантом Фишером-Абелем, старшим оперуполномоченным майором Зеленским и заместителем начальника 2-го отдела подполковником Маклярским. План, в котором Миклашевскому отводилась куда более значимая роль, чем приведение в исполнение приговора в отношении предателя, – ему предстояло ликвидировать самого Гитлера.

В ту минуту, когда Миклашевский выбрался из окопа на нейтральную полосу, он вряд ли думал о Блюменталь-Тамарине и тем более не загадывал, какие дальнейшие планы могли строить насчет него большие начальники в Москве. Его мысли занимало только то, о чем думает простой солдат на передовой: как уцелеть, как прожить еще один час, еще один день. От немецких окопов Миклашевского отделяло чуть больше трехсот метров, и на каждом из них могла поджидать смерть от шальной пули или осколка снаряда, а неловкий шаг грозил обернуться взрывом мины.

Короткими перебежками, прячась в воронках от снарядов и авиабомб, он первым подобрался к оврагу и залег на краю. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, а в ушах стучали тысячи невидимых молоточков. Сквозь их шум прорвался грохот камней. Миклашевский повернул голову на звук. Справа, метрах в десяти, в свете осветительной ракеты мелькнула мешковатая фигура Ерофеева. Он плюхнулся на землю и замер.

– Коля, ползи сюда, – позвал Миклашевский.

– Щас. А де Цибуляк? – откликнулся Ерофеев.

– Туточки, – подал тот голос и взмолился: – Хлопцы, трохи потише. Я не успеваю.

– Може, тебя еще на горбу понести! – огрызнулся Ерофеев.

– Кончайте собачиться! – цыкнул на них Миклашевский и распорядился: – Как только фонарь потухнет, дуйте ко мне!

Ракета, оставив после себя блеклый след на чернильном небосклоне, скатилась в лес. Кромешная темнота снова окутала окопы и нейтральную полосу. Ерофеев с Цибуляком воспользовались этим, перебрались к Миклашевскому и, склонившись над обрывом, стали всматриваться в темный провал. На дне оврага среди кустарника могла таиться разведгруппа – своя или немецкая – не важно, на нейтралке в темноте выживает тот, кто первым наносит удар.

Прошла минута, другая. Настороженный слух не уловил признаков опасности.

– Была не была! Пошли! – позвал Миклашевский, переложил в левую руку винтовку, в правую взял штык-нож и, перевернувшись на спину, соскользнул на дно оврага. За ним последовали Цибуляк и Ерофеев. Внизу они наткнулись на два мертвых тела – жертвы засады – то ли немцев, то ли красноармейцев, им было не до того. Цибуляк нервно взвизгнул, оттолкнулся от трупа и, судорожно засучив ногами, пополз наверх. Миклашевский с Ерофеевым устремились за ним. Выбравшись из оврага, они залегли в кустарнике, чтобы перевести дыхание и осмотреться.

Впереди подстерегала самая большая опасность – минное поле. Проходы, проделанные два дня назад минерами, а затем телами бойцов первой роты во время вчерашней атаки, в темноте утратили свои очертания. Во время очередной вспышки ракеты Миклашевский и Цибуляк напрасно напрягали зрение, пытаясь отыскать знакомые приметы, – дальше подбитого танка КВ ничего не видели. В этих условиях феноменальная зрительная память Ерофеева мало чем могла помочь, и здесь у Цибуляка сдали нервы. Он заскулил:

– Хлопцы, я нэчего нэ бачу. Ни за шо сгинем. Надо вертаться.

– Ты че, дурак, Степа?! Какой назад? К особисту? Так у него разговор короткий – к стенке! – напустился на него Ерофеев.

– Мыкола, так на мине же сгинем.

– Заткнись, Степан, и без того тошно! – цыкнул Миклашевский. – Будем ждать, когда луна проглянет, а там видно будет.

– Игорь дело говорит. У нас только одна дорога – к Гансам! – поддержал его Ерофеев.

– Чи на кладбище, – буркнул Цибуляк и, смирившись, перебрался под бок к Миклашевскому.

Тот нервно покусывал стебель травы и бросал нетерпеливые взгляды на небо. Наконец из-за облаков выглянула луна и осветила окрестности призрачным светом. Ерофеев оживился, отыскал знакомые приметы и предложил:

– Игорь двигает к танку, от него чуть вправо, а потом прямо на башню водокачки.

– А после идем левее, так? – уточнил Миклашевский.

– Ага, – подтвердил Ерофеев.

– Хлопцы, а шо, если и там мины? Ни за шо сгинем, – продолжал скулить Цибуляк.

– Степан, не хочешь, вертайся! – отрезал Ерофеев и, подождав, когда погаснет ракета, пополз к мрачной громаде КВ.

В тумане, косматыми языками наползавшем со стороны ручья, танк напоминал истерзанное гигантскими когтями чудовище. Броня лохмотьями свисала на землю, ствол был завязан немыслимым узлом, а гусеницы бугрились волной. Ерофеев уверенно продвигался к нему. Миклашевский старался не сбиться с его следа, но каждый раз, когда руку обжигал холод металла, в нем все замирало. Пока удача была на их стороне. Поразительная зрительная память Ерофеева не подвела, они благополучно добрались до танка, перевели дыхание и изготовились к следующему броску.

Впереди лежал еще один сложный участок в минном поле. Артиллерия превратила бывшую машинно-тракторную станцию в каменоломни. Единственным ориентиром служила чудом уцелевшая и напоминавшая решето водонапорная башня. На этот раз очередь идти первым выпала Миклашевскому. Каждый шаг в этом лабиринте смерти давался ему с трудом, в тот миг, когда он ступал на песчаный бугорок и ноги разъезжались в стороны, сердце на миг замирало, а затем начинало биться, как кузнечный молот. Метр за метром, отсиживаясь в воронках, когда в воздух взлетала осветительная ракета, он, Цибуляк и Ерофеев приближались к немецким позициям.

Минное поле осталось позади, и на смену страху пришла боль – физическая и моральная. Развалины щетинились обломками кирпича, металла и арматуры, безжалостно терзали ноги и руки. Миклашевский, сцепив зубы, продолжал упорно продвигаться к гитлеровским окопам. На последних метрах минного поля ему пришлось пробираться по телам боевых товарищей – жертв предыдущих атак штрафного батальона. От тошнотворного запаха мутило сознание, руки горели нестерпимым огнем, когда натыкались на искромсанные осколками и пулеметными очередями тела. Чем меньше метров оставалось до вражеских позиций, тем все чаще пальцы вязли в разложившейся человеческой плоти и натыкались на осколки костей. Они – неизвестные Миклашевскому боевые товарищи и после своей гибели помогали ему найти путь на поле смерти.

Наконец перед ним возникло ограждение из колючей проволоки, за ним угадывалась траншея. Миклашевский, Ерофеев и Цибуляк залегли и напрягли слух. Немцы не подавали признаков жизни, напуганные отчаянными вылазками советских разведывательно-диверсионных групп, они вели себя осторожно и строго соблюдали светомаскировку. Миклашевский подполз ближе к траншее и прислушался. Справа донеслись приглушенные голоса, на мгновение возникли и исчезли два тлеющих огонька от сигарет. Он взял влево, подальше от поста, Ерофеев с Цибуляком последовали за ним. Под прикрытием кустарника они поползли к траншее, уходившей вглубь боевых порядков. Она вывела их к блиндажу. Сквозь неплотно прикрытую дверь пробивалась тонкая полоска света. Миклашевский подобрался к брустверу, подался вперед и отшатнулся.

Они появились неожиданно. Их было двое: один высокий и худой, как жердь, второй – приземистый, чем-то напоминающий бульдога. «Жердь» щелкнул зажигалкой, слабый огонек выхватил из темноты небритое, скуластое лицо с неправдоподобно длинным носом, напоминающим клюв птицы, и крепкие белые зубы, обнажившиеся в оскале. Миклашевский впервые так близко видел живых врагов – фельдфебеля и рядового. В них не было враждебности, они о чем-то оживленно переговаривались. Рядовой склонился к плечу «бульдога» – фельдфебеля и что-то сказал, тот хохотнул.

Смех на поле смерти, где она собирала свой страшный урожай, взорвал Миклашевского. Удушающая волна ненависти захлестнула его. Это они – арийцы – принесли неисчислимые бедствия и страдания в его родной Ленинград. Они обрекли на мученическую голодную смерть тысячи безвинных детей, женщин и стариков. Они ежедневно, ежечасно превращали в руины дивное творение Петра.

Рукоять штык-ножа раскаленным куском металла обожгла ладонь Миклашевского. Рука взлетела в замахе, тело сжалось в пружину, готовую разжаться, чтобы кромсать, кромсать, рвать на куски ненавистную плоть.

– Сталин капут! Хайль Гитл… – сдавленный вскрик Ерофеева и сорвавшийся голос Цибуляка отрезвили Миклашевского.

Его руки обвисли плетьми, пальцы разжались, штык-нож выпал и, звякнув о камень, скатился на дно траншеи. Немцы встрепенулись и ошалело уставились на три темных силуэта, нависших над ними. Первым опомнился фельдфебель и заскреб рукой, пытаясь ухватить ремень автомата. Рядовой распахнутым ртом судорожно хватал воздух, на его нижней губе нелепо повисла сигарета, и с ужасом смотрел на Миклашевского. Тот непослушной рукой сдернул с плеча винтовку, швырнул на землю и спрыгнул в траншею.

– Хенде хох! – взвизгнул фельдфебель и повел стволом автомата.

Миклашевский поднял руки.

– Сталин капут! Сталин капут! – заголосили Цибуляк с Ерофеевым и мешками сползли в траншею.

Фельдфебель приказал рядовому собрать винтовки и, построив перебежчиков в шеренгу, повел вглубь боевых порядков. Идти пришлось недалеко, штаб батальона располагался в бывшем правлении колхоза «Заветы Ильича». Была глубокая ночь. Офицеры не захотели разбираться с перебежчиками и отправили в сарай под замок. Там силы окончательно покинули их, и они, зарывшись в сено, забылись в тревожном сне.

Холодная апрельская ночь подошла к концу. На дворе начало светать, сквозь щель в стене пробился робкий солнечный луч и упал на посиневшую от холода щеку Миклашевского. Он встрепенулся и, чтобы справиться с ознобом, принялся, как бывало на тренировках, вести бой с тенью. Его примеру последовали Ерофеев и Цибуляк. Возня в сарае насторожила часового, он передернул затвор и крикнул:

– Хальт!

– Вот же суки, шоб им…. – выругался Ерофеев и приткнулся в угол.

Миклашевскому и Цибуляку тоже пришлось смириться. Спасаясь от холода, они поглубже зарылись в сено. Шло время, о них будто забыли. С каждым часом голод и жажда все больше давали о себе знать. Первым не выдержал Ерофеев, забарабанил в дверь и потребовал:

– Эй там, дай попить! Дай пожрать!

В ответ грянул выстрел. Дверь брызнула деревянной щепой, пуля зацепила Ерофееву плечо, пролетела над головой Цибуляка и впилась в стену.

– С-сука! – сквозь зубы процедил Ерофеев и перебрался ближе к свету, чтобы осмотреть рану. Она оказалось не опасной, пуля прошла вскользь, но кровотечение было обильное. Миклашевский с Цибуляком пришли ему на помощь, сняли нательные рубашки, порвали на полоски, перевязали рану и затем расползлись по углам. После произошедшего стало не до сна, и они прислушивались к тому, что происходило за стенами сарая. Со стороны передовой доносились звуки вялой перестрелки, изредка ухал миномет, где-то рядом надрывно звенела пила, в воздухе носились запахи кухни. Цибуляк потянул носом и, тяжело вздохнув, сказал:

– Жрать готовят. Гречку, похоже, варят.

– Гады, хоть бы нам дали! Чтоб им… – разразился ругательствами Ерофеев.

– Ага, дадут, по девять граммов на каждого, – буркнул Цибуляк.

– Ладно, хлопцы, не будем себя накручивать. Офицеры проснутся и разберутся, – пытался как-то успокоить себя и их Миклашевский.

– Ага, уже разобрались, Витюху чуть не кокнули. За шо? Мы же к ним сами пришли, – ныл Цибуляк.

– Заткнись, Степа, и без того на душе точно! – цыкнул на него Ерофеев.

В сарае снова воцарилось тягостное молчание, каждый ушел в себя. Сменилось две смены часовых, когда наконец о них вспомнили. На двери громыхнул засов, она распахнулась, в проеме возник фельдфебель. Стрельнув колючим взглядом по перебежчикам, он остановился на Миклашевском и повел стволом автомата:

– Мне выходить? – спросил Игорь.

Фельдфебель энергично кивнул.

– Одному? Но мы же пришли вместе!

– Вместе, вместе, – заголосили Цибуляк и Ерофеев.

– Хальт! – рявкнул фельдфебель и дернул Миклашевского за рукав шинели.

Он подчинился и вышел из сарая. Яркий дневной свет слепил глаза. Игорь остановился и тут же в его спину уперся ствол автомата.

– Шнель! – приказал фельдфебель.

Они прошли через расположение хозяйственной части батальона. Об этом говорили дымы, курившиеся над трубами полевых кухонь. В воздухе носились запахи каши и жареного мяса. Желудок Игоря ответил на них мучительными спазмами. Он судорожно сглотнул, в иссохшем от жажды горле запершило, и от мучительного кашля на глазах навернулись слезы. Фельдфебель был неумолим и не дал перевести дыхания. Проклиная его и всех, вместе взятых, немцев, Игорь, спотыкаясь на колдобинах, тащился вперед. Они миновали бывший скотный двор и через пролом в стене кузни вышли к штабу батальона – конторе бывшего колхоза «Заветы Ильича».

Фельдфебель постучал в дверь и, получив разрешение, подтолкнул Миклашевского к входу. Он вошел в просторную, опрятно убранную комнату. В ней находились четверо, старшим среди них был майор. Скользнув по Игорю равнодушным взглядом, он кивнул штабс-фельдфебелю, а сам склонился над картой. Тот подошел к перебежчику и с нескрываемым интересом стал рассматривать его. Этот отличался от других, он не заискивал, не лебезил, и в глазах не было страха. Подтянутый, опрятный вид Миклашевского вызвал удивление у штабс-фельдфебеля. Игорь посчитал, что пришло время брать инициативу на себя, достал из кармана гимнастерки листовку-пропуск с портретом и обращением Блюменталь-Тамарина и подал ему. Но штабс-фельдфебель, даже не посмотрев на нее, начал допрос:

– Фамилия?

– Миклашевский, – бодро доложил Игорь.

– Часть, должность?

– Штрафной батальон, командир отделения.

– Зачем перешел линию фронта?

– Хотел сделать подарок вашему фюреру в день его рождения.

Заявление не произвело впечатления на штабс-фельдфебеля. Он хмыкнул и с сарказмом заметил:

– Ты на два дня опоздал.

– Комиссары, сволочи, помешали.

– А чем они тебе не угодили? – допытывался штабс-фельдфебель.

– Хотели поставить к стенке.

– За что?

– За то, что в рыло дал.

– Куда, куда?

– Челюсть гаду свернул.

– А-а, – оживился штабс-фельдфебель и продолжил допрос: – С какого времени на этом участке фронта?

– С 19 апреля.

– Карту читать умеешь?

– Да.

Штабс-фельдфебель прервал допрос и потребовал:

– Подойди к карте и покажи расположение КП, минометной батареи и опорных пунктов.

Игорь шагнул вперед и склонился над картой. В хитросплетении разноцветных линий, стрелок, россыпи прямоугольников и треугольников надежным ориентиром служила высота, занимаемая штрафной ротой.

«Эх, нашим бы эту карту, вот бы всыпали фрицам!» – подумал он и, придерживаясь легенды, отработанной с Фишером-Абелем, изложил схему обороны штрафного батальона. Майор внимательно следил за движением его руки, и когда она остановилась на позиции минометной батареи, впервые посмотрел в лицо перебежчику. Его взгляд не сулил ничего хорошего.

– Фридрих, тебе не кажется, что этот русский врет? – спросил майор у капитана.

– Похоже так, Курт. По показаниям последнего перебежчика, батарея находится южнее на 350 метров, – подтвердил тот.

Холодок обдал Игорю спину, но он не подал виду, что понял, о чем идет речь. Майор кивнул штабс-фельдфебелю, и тот продолжил допрос:

– Сколько минометов в батарее?

Этого Миклашевский не знал, и ему пришлось выкручиваться:

– Я в батальоне всего три дня, точно не могу сказать.

– А какие? – допытывался штабс-фельдфебель.

– Откуда я могу знать, если в роте меньше трех дней!

Ответы вызывали у майора все большее подозрение, он снова обратился к капитану.

– Фридрих, тебе не кажется, этот русский чего-то недоговаривает?

– Похоже так, – опять согласился капитан и предложил: – Отправь его в абвер, пусть там с ним разбираются.

Операция, на которую было потрачено столько времени и нервов, могла закончиться, так и не начавшись. План Фишера-Абеля по переходу на сторону гитлеровцев сводило на нет дезертирство двух штрафников из соседнего взвода роты. Этого ни он, ни особист батальона, клятвенно заверявший, что всех ненадежных отвел во второй эшелон, не могли предвидеть. Контрразведка, куда майор намеривался отправить Миклашевского, была не тем местом, откуда можно выбраться живым. Игорь бросился спасать себя и положение, выхватил из кармана гимнастерки фотографию, на которой был заснят с Блюменталь-Тамариным, и с жаром заговорил:

– Господа, я не просто сбежал от тирана Сталина! Я решил присоединиться к моему дяде Блюменталь-Тамарину! Он служит великой Германии! Я хочу…

– Хальт! – рыкнул майор.

Напористый русский вызывал в нем все большее раздражение. И здесь свое слово сказала удача. На помощь Миклашевскому пришел штабс-фельдфебель. В прошлом кинооператор, хорошо знавший немецкую и советскую богему, он оживился и принялся перебирать стопку пропагандистских материалов, нашел газету «Новое слово», в ней содержалась статья о Блюменталь-Тамарине, и передал майору. Тот не стал читать, беглым взглядом пробежался по заголовку, фотографии и махнул рукой. На том допрос закончился.

Миклашевского снова отправили в сарай под замок. Ерофеева и Цибуляка в нем уже не было. В обед ему принесли миску баланды, кусок хлеба и полную банку воды, это стало первым обнадеживающим признаком. Вечером его в составе группы перебежчиков и пленных красноармейцев отправили на сборно-пересыльный пункт. В нем он находился четыре дня, и, после того как отлаженная немецкая репрессивная машина провела сортировку «подучетного элемента», был направлен в смоленский фильтрационный лагерь военнопленных.

Жизнь впроголодь и клопы, донимавшие по ночам в затхлом грязном бараке, стали для Миклашевского не самым жестоким испытанием. Он с трудом находил в себе силы, чтобы безучастно наблюдать за тем, что происходило в соседней – особой зоне лагеря. В ней содержались военнопленные красноармейцы. Их существование было настоящим адом. Голод, болезни, нечеловеческий, каторжный труд и изощренное издевательство охраны над несчастными ежедневно уносили десятки жизней. После окончания утреннего построения вереницы телег, заваленные трупами, выезжали за ворота этой фабрики смерти и, вызывая ужас у жителей города, направлялись в сторону мясокомбината. Там, на месте бывших скотомогильников администрация лагеря устроила кладбище.

Самым настоящим кошмаром для Миклашевского становились дни, когда он получал назначение в охранную команду. С десятком других перебежчиков и уголовников, вооружившись черенками от лопат, палками, они под надзором конвоя сопровождали военнопленных к местам работ. После таких «выходов на работы» им овладевало жгучее желание положить конец этой добровольной пытке – наброситься на вооруженный караул, расстрелять мучителей и бежать в лес к партизанам.

К концу подходил май, а в жизни Миклашевского мало что менялось. Блюменталь-Тамарин палец о палец не ударил, чтобы вытащить племянника из лагеря и приблизить к себе. Он отделывался отписками, в очередном письме пел старую песню: «…Игорь, я рад твоему благополучному уходу из того ужасного строя. В Великой Германии, я надеюсь, ты займешь достойное место», – и предлагал посвятить себя Русской освободительной армии генерала Власова, чтобы служить новой России.

Сытый по горло его советами, Миклашевский решил сам вырваться за колючую проволоку лагеря. В плане мероприятий по делу «Ринг» подполковник Маклярский и майор Зеленский предусмотрели и такой вариант его выхода на свободу, как поступление на службу в РОА. Вскоре подвернулся подходящий случай, в лагерь приехали эмиссары предателя Власова – Жиленков и Зыков. Они агитировали военнопленных вступать в ряды «освободителей новой России».

Выслушав их, Миклашевский 8 июня 1943 года подал рапорт на имя начальника лагеря с просьбой о зачислении в РОА. Тот не стал разводить бумажную канитель, партизаны стали настоящим проклятием для оккупационной власти, и подписал рапорт. Впервые за полтора месяца, 15 июня, Миклашевский самостоятельно вышел за колючую проволоку и прибыл в распоряжение командира 437-й батальона РОА майора Беккера.

Ввод в строй для Игоря и еще двух десятков, в основном спасавшихся от голода и издевательств лагерной охраны, «освободителей России от жидов и большевиков», свелся к тому, что они недружным хором повторили слова власовской присяги: «…Я, как верный сын моей Родины, вступая добровольно в ряды бойцов Вооруженных сил народов России, перед лицом соотечественников присягаю – для блага моего народа под главным командованием генерала Власова бороться против большевизма до последней капли крови».

После принятия присяги последовала проверка защитников «нового порядка», их бросили на прочес местности в Касплянском районе на Смоленщине. Накануне на участке дороги Каспля – Смоленск в засаду партизан угодила машина местной комендатуры. На их поиски начальник окружной полиции Дмитрий Космович направил подчиненные ему моторизованный эскадрон OD (Ordnungsdienst) и батальон общественной безопасности. Этих сил карателям не хватило, и тогда на помощь пришел майор Беккер. Он выделил в распоряжение Космовича одну роту и комендантский взвод в полном составе. После недели блуждания по лесам, потеряв двоих убитыми, четверых ранеными и шестерых без вести пропавшими власовцы возвратились в Смоленск в расположение 437-го батальона.

Беккер остался доволен результатами операции. Его мало интересовали потери партизан, больше волновали собственные, и здесь убитые и раненые в счет не шли. Вышестоящее командование заботила другая лукавая цифра – количество без вести пропавших. Шесть человек – это был далеко не худший показатель, в предыдущей операции из лесу не возвратились восемнадцать во главе с командиром взвода. Беккер находился в хорошем настроении и потому не скупился на поощрения, отпустил в увольнение почти половину роты. Миклашевский оказался в числе наиболее отличившихся. Он вынес на себе из боя раненого командира роты. На торжественном построении батальона Беккер не жалел громких слов в его адрес, в заключение своей речи назначил на должность заместителя командира взвода и в качестве вознаграждения выдал 200 марок.

Теперь у Игоря появился предлог надолго отлучиться в город и выйти на связь с Арнольдом Лаубэ через содержателя явочной квартиры Осадчего. Воспользовавшись предоставленным увольнением, он пригласил командира взвода Головко, командира отделения Гаврилюка и каптерщика Демидовича отметить в ресторане свое новое назначение. Уговаривать их не пришлось, погулять за чужой счет они были только рады. Гаврилюк, хорошо знавший злачные места Смоленска, предложил «шаркнуть по жизни» в недавно открытый ресторан «Тройка». Никто не стал возражать, и после окончания развода батальона компания вышла в город.

Далеко идти не пришлось, ресторан располагался в бывшем ДК городской ТЭЦ. О его советском прошлом напоминали рисунки на потолке кинозала, рассказывающие об успехах сталинских пятилеток, и кумачовый занавес на сцене. Она, как магнит, притягивала взгляд Игоря. Он не поверил своим глазам, это не было игрой воображения, на ней находился настоящий ринг, и не подвластная ему сила увлекла его на сцену. Игорь нежно, как к ребенку, прикасался к канатам, жадно всей грудью вдыхал особый запах ринга.

Гаврилюк толкнул его под локоть и, подмигнув, спросил:

– Ну че, боксер, нет желания тряхнуть стариной?

– Что, прямо здесь?! – удивился Миклашевский.

– А где же еще?

– Да ладно, Серега, кончай прикалываться.

– Игореша, я говорю на полном серьезе. Ты че думаешь, он тут для блезира стоит?

– A-а, прикольщик ты хренов, – отмахнулся Миклашевский и с тоской в голосе произнес: – Эх, мне бы только перчатки в руках подержать.

– Зачем подержать, можно и рожу начистить.

– Кому? Тебе, что ли?

– Зачем мне, для такого случая хозяин держит вышибалу. Или ты струхнул? – подзадоривал Гаврилюк.

– Я струхнул?! – задело за живое Миклашевского, в нем заговорил боец, и он потребовал: – А ну давай сюда этого вышибалу!

– Один момент! Щас все решим! – заверил Гаврилюк и, подмигнув Головко с Демидовичем, крутнулся чертом и исчез за кулисами.

Не прошло и пяти минут, как он возвратился с хозяином ресторана. Владелец «Тройки» и при новой власти катался как сыр в масле. Весь его вид – осанистое брюшко, нависавшее над ремнем, сытая физиономия с младенческим румянцем на щеках и золотой перстенек с небольшим бриллиантом на безымянном пальце – говорил: палец в рот ему не клади – оттяпает всю руку. Стрельнув по компании оценивающим взглядом, хозяин ресторана спросил:

– Так хто из вас?

– Вот он! – Гаврилюк кивнул на Миклашевского.

– Что-о, этот?! – физиономия хозяина ресторана скуксилась.

После лагеря Игорь потерял в весе не меньше десяти килограммов. Новая форма сидела на нем мешковато: куртка болталась на плечах, а из широкого ворота выпирала гусиная шея. Щуплая фигура и тонкие черты лица Миклашевского произвели удручающее впечатление на хозяина ресторана. Он покачал головой и отрезал:

– За него три рыла будет много. Кормлю только двоих!

– Как двоих?! Почему двоих?! Ну давай хоть троих? – торговался Гаврилюк.

– Я сказал, двоих! Твой Геракл больше раунда не протянет. Тут публике смотреть не на что.

– Что-о?! Ты хоть знаешь, кто перед тобой? Чемпион!

– Ладно, не свисти! – отмахнулся хозяин ресторана и на ходу бросил: – Двоих, цэ мое последнее слово.

– Вот же жлоб! Шоб ты удавился! – прошипел ему вслед Гаврилюк.

– Да пошел он на хрен! Топаем отсюда, хлопцы! – подхватился со стула Головко.

– Как?! Не-е, погодь, Рома, мы же договорились!

– Хто договорился? Я не.

– Ну Игорь же не против. Так, Игорек? – искал у него поддержки Гаврилюк.

– Ладно, – согласился Миклашевский.

– Молоток, Игорек! Ты настоящий мужик. Покажи, покажи этим зажравшимся сукам!

– Где тут раздевалка?

– Та яка раздевалка, закуток! – признался Гаврилюк, провел Миклашевского, Головко и Демидовича в подсобку, а сам отправился за боксерскими перчатками и формой.

Трусы и майка, принесенные им, оказались велики, но Миклашеский не обращал на это внимания. Он уже жил предстоящим боем, и ему было не важно, кто будет соперником, перед глазами стояла надменная, с презрительной ухмылкой физиономия фашистской подстилки – хозяина ресторана. В нем Миклашевский видел своего главного врага. Это был не просто бой, каких он провел десятки на ринге, а непримиримая схватка с ненавистным злом, разрушившим, сломавшим его жизнь и жизнь близких. Он не слышал, что ему говорили Демидович с Головко, и всем своим существом рвался на ринг. В приоткрытую дверь доносился приглушенный гул зала, подобно морской волне накатывал на подсобку и будоражил ему кровь. Привычно постучав перчаткой о перчатку, Миклашевский закружил по комнате. Ноги не всегда слушались, а удары не всегда находили цель, но постепенно навыки, отработанные на многочасовых тренировках, возвращались к нему, а с ними появлялась уверенность в себе.

Пауза затягивалась, хозяин ресторана в пожарном порядке собирал денежных клиентов. Наконец, в дверях появился запыхавшийся Гаврилюк. Выражение его лица не внушало оптимизма. Пряча глаза от Миклашевского, он скороговоркой проговорил:

– Ребята, пора. В зале полно народу. Игорек, не подкачай, держись.

Головко и Демидович, прихватив с собой полотенца, чайник с водой, двинулись за Миклашевским. Он поднялся на ринг, и вздох разочарования прошелестел по залу, а в следующее мгновение публика взревела. Из кулисы показался соперник – детина весом под центнер и ростом под метр девяносто. Выражение злобно поблескивающих медвежьих глазок, прятавшихся под низко надвинутыми бровями, ничего хорошего Игорю не сулило.

«Мясник» – мысленно оценил он противника и перевел взгляд на рефери. Землистого цвета лицо с мешками под водянистыми глазами и запах сивухи говорили: рассчитывать на его объективность не придется. Прошлый профессиональный опыт подсказывал Миклашевскому: бой необходимо вести на дистанции, ни в коем случае не идти на размен ударами – с пудовыми кулаками «громилы» ему не справиться, и постоянно маневрировать; в первом раунде устоять, а потом измотать противника в движении.

– Че тяните резину? Давай начинай! Семен, сделай из него отбивную! Урой в первом раунде! Пусти ему красную юшку! – неистовствовала захмелевшая публика.

Голос судьи-информатора, пытавшегося объявить титулы Миклашевского, с трудом прорывался сквозь гвалт и не произвел впечатления на публику. Об этом говорили цифры ставок, большинство было один к трем в пользу «громилы». Зал рокотал в предвкушении побоища и торопил рефери с началом схватки. Тот, картинно изогнувшись, проскользнул под канаты, раскланялся перед публикой и затем коротким, энергичным жестом пригласил боксеров на середину ринга.

Миклашевский шагнул навстречу. «Громила» не сдвинулся с места и сквозь зубы процедил:

– Готовься, дохляк, сделаю из тебя отбивную.

– Тоже мне, повар нашелся, смотри не облажайся, – не остался в долгу Миклашевский.

– Че-о?! Я тебя урою, сука! – вызверился «громила».

– Бокс! – команда рефери положила конец перепалке, и бой начался.

«Громила» сразу же ринулся в атаку, рассчитывая похоронить дерзкого «дохляка» под градом ударов. Публика взвыла от восторга. Казалось, еще мгновение, и Миклашевский будет сметен за канаты. Но прошла минута, к концу подходила вторая, а он все еще оставался на ногах. То, что происходило на ринге, трудно было назвать боем – схватка напоминала охоту. «Громила» резкими выпадами отсекал Миклашевскому уходы в сторону, а его тяжелые, как удары молота, прямые и хуки сотрясали защиту и все чаще достигали своей цели. К концу раунда Игорь едва держался на ногах, удар гонга стал для него спасительным кругом.

Второй раунд начался в прежнем ключе. Прошло полторы минуты, и у «громилы» сбилось дыхание. Он потерял скорость, однако, левая рука по-прежнему представляла серьезную опасность. Миклашевский, чтобы не попасть под нее, упорно закручивал его влево, ни на секунду не останавливался и постоянно находился в движении. Нырки, уклоны и быстрый, жесткий джеб выводили «громилу» из себя. Выдержка изменила ему, удары все чаще приходились в воздух. Он снова и снова пытался навязать ближний бой, но каждый раз Миклашевский отходил на дальнюю дистанцию, ловил, когда правая рука «громилы» устремлялась ему в голову, подныривал и в стремительном выпаде наносил колющие удары по печени. Они становились все более чувствительными, это было заметно по одышке и наливавшимся кровью глазам «громилы». В приступе ярости он безоглядно бросался вперед. Игорь сохранял хладнокровие, придерживался прежней тактики: кружил по рингу и ловил момент, чтобы нанести решающий удар.

Игра в догонялки все больше раздражала публику. Она улюлюкала, свистела, топала ногами и требовала от «громилы» «укокошить дохляка». Игорь не замечал перекошенных физиономий и не слышал оскорблений, он видел только одно – искаженное болью и лютой ненавистью лицо противника и его правый бок. «Громила» снова ринулся в атаку. Сокрушительный удар отбросил Игоря в угол ринга, и он потерял равновесие. Публика взорвалась, предвкушая триумф своего кумира. Под ее неистовый рев «громила» ринулся добивать, но здесь усталость и вес подвели его. Мосластую тушу качнуло в сторону, и он открылся. Игорь, собрав все силы, вложился в удар. Печень «громилы» не выдержала, и он как подкошенный рухнул на пол. В зале воцарилась гробовая тишина, а через мгновение ее взорвал восторженный вопль Гаврилюка.

– О це да! Такого бугая уложил! Я ж казав, он чемпион! Игорь – чемпион!

– Чемпион! Чемпион! – вторили ему Головко с Демидовичем.

Игорь плохо помнил, как они довели его до раздевалки и усадили на стул. От неимоверного напряжения руки и ноги сотрясала дрожь, ему хотелось только одного – упасть и не двигаться.

– Игорек, трохи хлебни! – поднес к его губам рюмку Гаврилюк.

Водка обожгла гортань, прошла минута, другая, и расслабляющая волна разлилась по телу Миклашевского. Лица Гаврилюка, Головко и Демидовича поплыли перед ним. Вода и массаж привели его в чувство. Он открыл глаза, перед ним двоился хозяин ресторана. В нем произошла разительная перемена. От былой надменности не осталось и следа, он стал суетлив и угодлив, рассыпаясь в похвалах, пригласил всю компанию на обед. В зал они вошли под восторженный рев публики. Она стоя приветствовала своего нового кумира.

Хозяин ресторана проводил их к столику для почетных гостей, и тут же к триумфатору Миклашевскому потянулись поклонники. Не оставили его вниманием и дамы, некоторые делали ему многообещающие знаки. Гаврилюк, приложивший к этому свою руку, вполуха слушал, что ему нашептывал хозяин ресторана, и на его лице гуляла блаженная улыбка. Сегодняшний обед для него и всей компании ничего не стоил, блестящая победа Миклашевского над «громилой» сделала их желанными посетителями «Тройки».

Самому Игорю вся эта суета и всеобщее внимание были в тягость. Больше всего его раздражали взгляды хозяина ресторана, тот поглядывал на него, как на курицу, несущую золотые яйца. Игорь искал повод, чтобы улизнуть из-за стола и отправиться на конспиративную квартиру Осадчего. Но хозяин, липкий, как смола, не отпускал его. Попытка призвать на помощь Головко и Демидовича также не увенчалась успехом. Они продолжали купаться в лучах славы Миклашевского и ублажать желудок деликатесами за счет заведения. Ему ничего другого не оставалось, как сослаться на головную боль. Компания успела изрядно захмелеть и, вяло возразив, проводила на выход. Предложив искать его на городском пляже, Игорь направился к Днепру.

Солнце давно перевалило зенит, дневная жара спала, и с приближением к реке ее освежающая прохлада взбодрила Миклашевского. Спустившись на пляж, он на ходу стащил с себя форму и с разбега нырнул в реку. Воды Днепра нежно ласкали тело, измочаленное ударами «громилы», снимали боль и усталость. Выбравшись на берег, Игорь недолго понежился на теплом песке и, отметившись у продавца двумя кружками забористого кваса, отправился на встречу с новой опасностью. О том, что на явочной квартире могла поджидать засада, он старался не думать и положился на удачу. На пути к явке заглянул в галантерейную лавку, поторговавшись с продавцом, купил отрез на брюки – предлог, не требующий пояснений, почему оказался в доме у портного, и пошел на встречу с Осадчим.

Улица вывела его к знакомому по прошлым посещениям дому с резными наличниками. Стрельнув взглядом по сторонам и не заметив слежки, Игорь задержался на южной стороне сарая, коромысло – сигнал об отсутствии опасности – висело на своем месте, и толкнул калитку. Она пронзительно скрипнула несмазанными петлями. Он шагнул во двор.

– Гражданин, а вы к кому? – окликнули его из-за спины.

Игорь обернулся. Из кустов сирени на него смотрела жена Осадчего. Узнав, она не смогла сдержаться, всплеснула руками и в изумлении воскликнула:

– Игорь, ты?! Откуда?

– Я, тетя Клава. Я.

– А мы уже не чаяли тебя увидеть. И где же ты… – Клавдия Ивановна осеклась.

Радость в ее глазах сменилась испугом. Миклашевский догадался о причине и поспешил развеять опасения, подался к ней и тихо произнес:

– Тетя Клава, не пугайтесь. Это не моя шкура, приходится маскироваться.

– Ф-у, – с облегчением вздохнула она и призналась: – Я уж грешным делом подумала, шо хана.

– Ну что вы, Клавдия Ивановна!

– Прости, Игорь, но время такое, шо не знаешь, от кого и че ждать.

– Так-то оно так, – согласился Миклашевский и спросил: – Как Савелий Харлампиевич? Где он?

– Та где ж ему быть, у хате сидит, работает.

Из открытого окна доносился стрекот швейной машинки.

– Все шьет?

– Так кормиться как-то надо, на одной картошке не проживешь, – посетовала Клавдия Ивановна и захлопотала: – Та шо мы тут стоим! Давай проходь у хату.

Игорь вошел в сенцы, на него пахнуло запахом мяты и забытым домашним уютом. Навстречу ему из-за швейной машинки поднялся Осадчий, и они крепко обнялись. Клавдия Ивановна загремела кастрюлями на плите, и в комнате запахло наваристыми щами. Но к ним так никто и не притронулся. Савелий Харлампиевич и Клавдия Ивановна засыпали Игоря вопросами о положении на фронте и в Москве, о том, «как чувствует себя товарищ Сталин и что говорит об окончании войны». За разговором незаметно пролетело время, за окном начали сгущаться сумерки, и только тогда они вспомнили о щах. В расположение батальона Игорь возвратился с легкой душой. Теперь он был не один против своры гитлеровцев и власовцев, за его спиной снова стояли испытанные боевые товарищи.

После этой встречи из РДР «Сокол» в адрес Андрея ушла радиограмма, в ней сообщалось о выходе Ударова на связь. С того дня для Судоплатова, Маклярского и Зеленского период неопределенности в операции «Ринг» закончился. Возникшие было опасения в способности Миклашевского преодолеть тяжкие испытания и не попасть под подозрение контрразведки развеялись. Теперь многое, если не все, зависело от Блюменталь-Тамарина и его хозяев из министерства пропаганды. В Берлине и Кенигсберге в те июльские дни 1943 года было не до Миклашевского. Вермахт терпел одно поражение за другим и за полгода откатился с берегов Волги – Сталинграда – к Курску и Орлу. Об этом уже открыто говорили в 437-м батальоне РОА. Среди власовцев нарастали панические настроения.

Деятельная натура Игоря не могла оставаться безучастной и требовала действий. Он искал способы, как навредить фашистам. Участившиеся случаи дезертирства из батальона натолкнули его на мысль, как сделать бегство к партизанам повальным. В своем рискованном замысле он рассчитывал на командира взвода сержанта Романа Головко. К нему он давно присматривался и пришел к выводу: на него можно положиться. В пользу Головко говорило то, что он не участвовал в карательных операциях против партизан и местного населения, перед гитлеровцами не выслуживался и к подчиненным относился по-человечески, в плен попал в конце мая 1943-го, будучи раненным. В памяти Миклашевского бы жив последний эпизод в ресторане «Тройка», убедительно говоривший, что Головко не негодяй и не шкурник. За дармовую похлебку он не стал заискивать и унижаться перед его хозяином. В последнее время находился на нервах, а трепал их гестаповец Шрайбер, подозревавший Головко в попустительстве дезертирству трех подчиненных из его взвода.

Дождавшись вечера субботы, когда немецкие офицеры разъехались по квартирам, Миклашевский заглянул во вторую роту и нашел Головко в канцелярии. Он был один и занимался составлением графика нарядов на следующую неделю. Поздоровавшись, Игорь кивнул на график и скептически заметил:

– Дурную работу делаешь, Рома.

– С чего ты взял? – буркнул Головко.

– Скоро все разбегутся, некому будет ходить в наряды.

Карандаш в руке Головко остановился. Он поднял голову, тяжелым взглядом окатил Миклашевского, захлопнул створку окна и, поиграв желваками на скулах, процедил:

– Шо, на Шрайбера решил работать?

– Я?! С чего ты взял? – опешил Миклашевский.

– А с того! С этими дальними заходами подкатывай к Оселедцу.

– Он тут каким боком, Рома?

– Тем самым, что стучит, сволочь, Шрайберу!

– Я тебе не Осадчий! – возмутился Миклашевский.

– Знаю, поэтому, Игорь, не крути и говори, чего хочешь?

– А ты не догадываешься?

– Догадываюсь, шо ты не такой, каким кажешься. Я это на ринге увидел.

– И какой же я?

– Не шкура.

– Ну спасибо. Ты, Рома, тоже настоящий мужик. Два года на передке это о чем-то, да говорит.

– Что было, то сплыло, – буркнул Головко.

– Но совесть-то не сплыла?

– Игорь, ты не поп, шоб я перед тобой исповедовался.

– Рома, речь не о том.

– А о чем, говори не темни.

– Сначала почитай, – предложил Миклашевский, расстегнув карман куртки, достал листовку и положил на стол.

В ней сообщалось об успехах Красной армии на фронтах войны, содержался призыв уходить в партизаны и бороться с фашистами. Головко склонился над ней. Игорь внимательно наблюдал за ним и пытался понять реакцию. Но по замкнутому лицу Головко трудно было что-либо прочесть. Дочитав до конца, он бросил испытующий взгляд на Миклашевского и спросил:

– Откуда она у тебя?

– В городе их полно, уже в батальоне появились, – уклонился от ответа Игорь.

– Ну-ну, мне что-то не попадалось, – хмыкнул Головко, снова обратился к листовке и зачитал: – «Пусть земля горит под ногами фашистских оккупантов! Вступайте в наши ряды! Смерть гитлеровской гадине!»

Игорь держал паузу – наступил решающий момент в разговоре – и с нетерпением ждал ответа. Головко не спешил раскрываться и тоже прощупывал его.

– Игорь, а ты не боишься обжечься?

– А что, Рома, лучше болтаться в петле? Наши вон как прут.

– Наши? Какие это наши?

– Ну не те же, в шкуре которых мы ходим.

– Шкуре, говоришь? Как бы ее с головой не содрали, – мрачно обронил Головко.

– Не сдерут, Рома! На нас нет безвинной крови. Это же война, там поймут.

– Ладно, поживем – увидим. Так шо ты предлагаешь?

– Уходить в лес, пока не поздно.

– В лес… А наши простят, шо фрицу служили?

– Простят, Рома, если, кроме этого, на тебе других грехов нет.

– Нет, клянусь, Игорь.

– Лучшей клятвой будет, если взвод за собой уведешь. Мужики в тебя верят.

– Знаю. Есть пара гнид, придавим.

– Вот и договорились. И еще потолкуй с надежными ребятами из других взводов. Только осторожно, у Шрайбера стукачей хватает, – предостерег Миклашевский.

– Знаю, на своей шкуре испытал. Оселедец, сволочь, все нервы измотал!

– Ну так что, решили, Рома?

– Да, – подтвердил Головко.

– Тогда готовь ребят, а я организую встречу с партизанами, – закончил рискованный разговор Миклашевский.

На следующий день он был на явочной квартире Осадчего и сообщил ему о готовности части власовцев перейти на сторону партизан. В РДР «Сокол», а еще больше в Москве это сообщение не вызвало восторга. Инициатива Миклашевского ставила под угрозу дальнейшее продолжение операции «Ринг», но дело было сделано, и теперь все усилия Лаубэ и Дырман сосредоточили на подготовке группы Головко к выводу в лес и зашифровке Миклашевского.

Ждать пришлось недолго. Первый же выход второй роты 437-го батальона РОА для участия в карательной операции против партизан закончился тем, что из леса не вернулись два взвода. Это был пусть маленький, но вклад Миклашевского в ту титаническую битву, что готовилась под Курском и Орлом.

Глава 6

После разгрома гитлеровских войск под Сталинградом и на Северном Кавказе на Восточном фронте наступило временное затишье. Оно напоминало затишье перед бурей. Несмотря на поражение, враг – вермахт оставался еще невероятно сильным и жаждал реванша. Рассчитывая вернуть себе стратегическую инициативу, фашистская верхушка бросила на чашу весов войны все резервы рейха и использовала последние достижения науки. На секретных заводах, в обстановке глубочайшей тайны создавалось германское «чудо-оружие» – танки «тигр» и «пантера» – бронированный «зверинец», который, как полагали в Берлине, должен был порвать в клочья советские войска. Одновременно в немецких штабах особая группа офицеров и генералов занялась разработкой плана стратегической операции «Цитадель» – генерального наступления вермахта под Курском и Орлом.

Несмотря на эти беспрецедентные меры безопасности, командованию и спецслужбам Германии так и не удалось предотвратить утечку информации. Советская разведка сумела проникнуть за завесу тайны, окутывавшую операцию «Цитадель».

В середине апреля ею был добыт и затем представлен Сталину текст директивы № 6 «О плане операции «Цитадель» немецкого Верховного командования». Он был завизирован высшими военными руководителями вермахта, но еще не подписан Гитлером. Эту информацию лондонская резидентура НКВД получила от одного из самых ценных своих агентов из знаменитой Кембриджской пятерки – Джона Кернкросса (оперативный псевдоним Лист), занимавшего важный пост в сверхсекретном подразделении – отделе ИСОС (ISOS – Intelligence Source Oliver Srtachey, что можно перевести как «Источник разведданных Оливера Стрейчи») британской службы радиоперехвата и дешифрования. Ее специалисты с помощью специальной программы «Ультра» проникли в тайну немецких кодов. Так, благодаря Кэрнкроссу Сталин мог читать материалы радиоперехватов едва ли не раньше премьер-министра Черчилля.

Очередное важное сообщение об операции «Цитадель» поступило в Москву из Лондона в начале мая 1943 года. Ее источником являлся все тот же Кэрнкросс. Она содержала более подробные данные о составе сил и направлениях главных ударов вермахта. 7 мая 1943 года в Государственный комитет обороны (ГКО) из Наркомата госбезопасности (НКГБ) СССР за № 136/М было направлено спецсообщение.

В нем говорилось:

«…Резидентура НКГБ СССР в Лондоне сообщает полученный агентурным путем текст телеграммы, отправленной 25 апреля из Южной группы германских войск за подписью генерал-фельдмаршала фон Вейхса в адрес оперативного отдела верховного командования армии…

Далее раскрывалось ее содержание: «Для противодействия осуществлению плана «Цитадель» противник – Красная армия – располагает приблизительно 90 соединениями… Наступление частей группы армий «Юг» встретит упорное сопротивление в глубоко эшелонированной и хорошо подготовленной оборонительной зоне с многочисленными зарытыми в землю танками, с артиллерийскими и местными резервами. Основные усилия по обороне будут сосредоточены в главном секторе Белгород – Томаровка…»

Эту информацию подтвердил легендарный разведчик-боевик Николай Кузнецов из РДР «Победитель». Более подробные данные о составе сил на направлениях главных ударов вермахта и о технических характеристиках танка «тигр» в 4-е управление поступили от агента Святого, внедренного в абвер. Он сообщил:

«…7 или 8 мая ко мне в бюро прибежал зондерфюрер лейтенант германской армии, сотрудник разведки Центрального фронта абверкоманды-103 «Сатурн» (фамилия неизвестна), с картой обстановки разведотдела штаба Восточного фронта по состоянию на 5 мая с.г. и заявил, что решено наступать с Орла в направлении на Елец и дальше на Пензу. С Курска, со слов зондерфюрера, наступление должно развиваться в направлении на Воронеж, с Белгорода – на Малоярославец, с задачей окружить и уничтожить группировку советских войск, находящихся на этом участке фронта.

Зондерфюрер также заявил мне, что, по имеющимся у него данным, в район Орла стянуто девять армий, из которых половина – танковые.

В составе танковых армий, по словам зондерфюрера, в основном находятся танки прорыва типа «тигр». Это средние танки с утолщенной броней, повышенной маневренностью…»

Получив радиограмму с сообщением Святого, Судоплатов немедленно отправился на доклад к наркому. Прочитав, Берия озадачил его вопросом:

– А почему Святой, Павел Анатольевич?

– Этот псевдоним он выбрал сам, Лаврентий Павлович, – пояснил Судоплатов.

– Я понимаю, что не Христос дал. Он что, из поповичей?

– Нет, комсомолец.

– И все-таки почему Святой. Что за этим стоит?

– Как он пояснил: в том гадюшнике, где он находится, надо быть святым, чтобы остаться человеком.

– Однако он с фантазией. Ну да ладно, святой или черт, это без нас на том свете разберутся. Насколько надежен?

– Пока сомнений не возникало. В трудных ситуациях не теряет оптимизма, действует смело, но с головой, – встал на защиту Святого Судоплатов.

– А этот оптимист не мог нафантазировать? – все еще сомневался в достоверности информации Берия.

– Не думаю, Лаврентий Павлович. Предыдущие его данные находили полное подтверждение.

– Павел Анатольевич, а ты не думаешь, что гитлеровцы через Святого подсовывают нам дезу?

– Исключать этого нельзя, – согласился Судоплатов.

– Вот потому, Павел Анатольевич, доверяй, но проверяй.

– Безусловно, такое указание мною будет дано в резидентуру.

– Сообщение Святого необходимо проверить как можно быстрее. Оно заслуживает серьезного внимания и может оказать существенное влияние на наши операции под Курском и Орлом.

– Я отдаю себе отчет, Лаврентий Павлович.

– Гитлеровцы очень рассчитывают на новый танк «тигр». Поэтому все, что раскрывает его боевые характеристики, для нас важно. Святой, если верить сообщению, располагает такими данными.

– Частью из них, точно. Кроме того, разведчикам резидентуры удалось сфотографировать «тигр».

– Даже так?! Молодцы! – похвалил Берия и распорядился: – За Святым отправить самолет, доставить сюда и подробно опросить о планах гитлеровцев и танке «тигр».

Воля наркома была выполнена. Как только выдалось погодное окно, за линию фронта вылетел спецрейс и возвратился всего с одним пассажиром – им был Святой. После бесед-опросов, проведенных с ним Маклярским, а потом Судоплатовым, на стол наркома легла подробная докладная записка. 19 июня 1943 года она была представлена Верховному Главнокомандующему – Сталину.

И таких сообщений, поступавших в ГКО из органов госбезопасности и разведуправления Красной армии, становилось все больше. Они не оставляли сомнений у Сталина в том, что в ближайшие дни вермахт перейдет в решительное наступление, мощь которого не поддавалась описанию. В полосе фронта протяженностью 65 и 75 километров планом «Цитадель» предусматривалось сосредоточить до 50 дивизий, в том числе 16 танковых и моторизованных, более 10 тысяч орудий и минометов, 2700 танков и самоходных орудий, свыше двух тысяч самолетов и около 900 тысяч солдат и офицеров.

С приближением 5 июля, дня начала Курской битвы, казалось, что сам воздух стал взрывоопасным. По обе стороны линии фронта сосредоточилось такое количество личного состава и боевой техники, что как среди советских, так и немецких солдат и офицеров не возникало сомнений в скором начале невиданного по своим масштабам и накалу сражения. В канун Курской битвы гигантская пружина войны сжалась до предела, чтобы через несколько часов разорвать предрассветную тишину громом десятков тысяч орудий.

Короткая ночь подходила к концу. Предрассветный полумрак рассеялся. Алая, напоминающая открытую рану полоска рассекла горизонт на востоке. Через мгновение она померкла, и небо слилось в объятиях с землей. Природа, словно противилась наступлению дня. В кустах ивняка робко пискнули и испуганно затихли птицы. В реке и в прудах перестала плескаться рыба. Даже неугомонные мыши-полевки и те забились в норы. Воздух стал недвижим. Все живое замерло в предчувствии Апокалипсиса, порожденного человеком. И когда из-за гряды холмов показалась багровая кромка солнца, на земле разверзся настоящий ад.

5 июля 1963 года в 2 часа 20 минут, за десять минут до начала артподготовки вермахта, артиллерия 13-й армии Центрального фронта нанесла упреждающий удар. Казалось, само небо обрушилось на землю и под ураганным огнем не уцелеет ничего живого. Участник тех событий маршал Советского Союза Георгий Жуков, которого трудно заподозрить в излишней сентиментальности, был потрясен тем, что происходило на передовой. Позже в своей знаменитой книге «Воспоминания и размышления» он писал:

«…Все кругом закрутилось, завертелось, раздался ужасный грохот – началось величайшее сражение в районе Курской дуги. В этой адской «симфонии» звуков слились воедино удары тяжелой артиллерии, разрывы авиационных бомб, реактивных снарядов М-1 «катюш» и непрерывный гул авиационных моторов. Вражеские войска от нашей штаб-квартиры находились по прямой не более, чем в 20 километрах. Мы слышали и ощущали ураганный огонь, и невольно в нашем воображении возникала страшная картина на исходном плацдарме противника, внезапно попавшего под ураганный удар контрподготовки».

Упреждающий огонь советской артиллерии и авиации подорвал мощь германской «Цитадели», но не разрушил. Оправившись от огневого шквала, вермахт нанес ответный удар. В 5 часов 30 минут земля вспучилась ревущей, скрежещущей и изрыгающей смертоносный огонь бронетанковой армадой вермахта. Из капониров выполз «зверинец» из «тигров» и «пантер». С дальних и прифронтовых полевых аэродромов поднялись в воздух две тысячи самолетов, и на оборонительные позиции Центрального фронта обрушилась лавина из свинца и огня. Началась невиданная по своим масштабам и ожесточенности битва машин и механизмов, людской воли и характера.

В небе, иссеченном пулеметными очередями, раскручивали смертельную карусель стаи самолетов. На земле орудийные выстрелы слились в один рвущий душу вой. Его перекрывали адский грохот и скрежет металла – это танки сходились в таране. Уцелевшие экипажи продолжали отчаянно драться на земле. Живые факелы, слившись в последнем, смертельном объятии грызли, терзали, душили друг друга. Дыхание смерти витало повсюду. В воздухе стоял невыносимый смрад от обуглившихся человеческих тел, сгоревшей ткани и пороха. Никто не хотел уступать. Русские стояли насмерть, а немцы не жалели своих жизней, чтобы сломить их сопротивление.

В те полные драматизма дни чаши весов Курского сражения могли качнуться в любую сторону. Момент истины наступил 12 июля. Ранним утром на холмистой, изрезанной оврагами местности у железнодорожной станции Прохоровна сошлись в бою около 1500 тысячи танков 5-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенанта Ротмистрова и 1-й танковой армии группенфюрера СС Хауссера. В арьергарде гитлеровцев наступала элита – дивизии СС «Мертвая голова» и «Адольф Гитлер». Сражение шло с переменным успехом. Сказать, что на земле разверзся ад, значит не сказать ничего. Накал битвы не выдерживали ни металл, ни земля. Знаменитая крупповская сталь плавилась, а многострадальная русская земля горела. В этом земном аду устоял только советский солдат. К исходу дня, потеряв свыше 350 танков и более 10 тысяч солдат и офицеров, гитлеровцы вынуждены были перейти к обороне. На других участках фронта их наступление также захлебнулось. И тогда настал звездный час для генерала армии Рокоссовского и генерала армии Ватутина. По их приказам в наступление перешли части Центрального и Воронежского фронтов, противник дрогнул и попятился.

Под ударами советских войск вермахт все дальше откатывался на запад. К середине августа части Красной армии разгромили 35 дивизий противника, в том числе 22 пехотные, 11 танковых и две моторизованные, остальные 42 дивизии понесли тяжелые потери и в значительной степени потеряли свою боеспособность. Общие потери вермахта к исходу августа составили 254 470 тысяч убитыми и пропавшими без вести, в плен попало 38 600 человек, около 1500 танков и штурмовых орудий было выведено из строя, сбито в воздухе и уничтожено на земле 1696 самолетов.

На огненной Курской дуге окончательно сгорели надежды фашистских вождей переломить ход войны на Восточном фронте в свою пользу. Она приобретала все более затяжной характер и безжалостно пожирала материальные и людские ресурсы фашистской Германии. Ее военная промышленность работала на пределе своих возможностей. Каторжный труд миллионов восточных рабочих был не в состоянии компенсировать огромные потери, которые нес вермахт. Это вынуждало окружение Гитлера искать выход из положения. Гиммлер и Шелленберг видели его в заключении сепаратного мира с теми, кто их вскормил, – с политиками и финансовыми воротилами из США и Великобритании.

В то время как Молох войны продолжал перемалывать в своих жерновах тысячи и тысячи человеческих жизней, в тиши неприметных отелей, на конспиративных квартирах спецслужб в Риме, Стамбуле и Анкаре разведчики и дипломаты Германии в беседах с западными политиками прощупывали почву на предмет заключения сепаратного мира. Мира, в котором для советской России, как это уже имело место в прошлом, не нашлось бы места.

Нынешняя нечистоплотная возня осенялась далеко не безгрешными и далеко не святыми отцами из Ватикана. Она стала известна советским зарубежным резидентурам. Сообщения, поступившие в органы госбезопасности из Анкары и Рима, говорили о том, что посланец Ватикана кардинал Ронкалли и посол Германии в Турции Франц фон Папен ищут основу для будущих сепаратных переговоров. Еще одним свидетельством стали приезд в Ватикан Майрона Тейлора – представителя президента Рузвельта и его встречи с папой Пием XII и кардиналом Ронкалли. С этой информационной бомбой Берия поспешил на доклад в Кремль.

Информация о попытках окружения Гитлера вступить в сепаратные переговоры с западными политиками не составляла тайны для Сталина. Об этом ему сообщали и деятели Коминтерна, но их сведения носили отрывочный характер. Спецсообщение Берии содержало конкретные данные: даты, имена, а главное раскрывало суть переговоров Папена и Ронкалли. Не дочитав до конца, Сталин потянулся к пачке «Герцеговины Флор», выхватил папиросу, просыпая табак на стол, набил трубку и закурил. Берия напрягся. Порывистые движения и пальцы, сжимавшиеся в кулаки, выдавали гнев Сталина. После глубокой затяжки он снова склонился над спецсообщением.

На абзаце, где говорилось о встрече папы Пия XII с Тейлором, карандаш в руке Сталина задержался. Жирно подчеркнув фамилию Тейлора, он написал на полях: «Двурушник!» – и в сердцах бросил:

– Тоже мне, союзники! Никому нельзя верить!

– Особенно Черчиллю, этот спит и видит, как бы нас со свету сжить, – поддакнул Берия.

– По нему и англичанам что-нибудь есть?

– Лондонская и римская резидентуры активно работают в этом направлении. В ближайшее время накопают.

– Маловероятно. Эти сэры и хэры привыкли загребать жар чужими руками. Хитрые лисы, пустили вперед американских ковбоев без головы. Но как на это поддался Рузвельт? Вроде не дурак и сам по себе неплохой человек. Как?! – недоумевал Сталин.

– А если Тейлор его именем прикрывался, а на деле за ним стоят денежные мешки? – предположил Берия.

– Даже если и так, то Америка от сделки с окружением Гитлера мало что выиграет.

– Почему?

– Сепаратный мир с Германией принесет выгоды только англичанам. При униженной Франции они станут единственным гегемоном в Западной Европе, а остальные будут плясать под их дудку.

– И какой же выход, Иосиф Виссарионович?

– Сорвать переговоры.

– Все крутится вокруг фон Папена, значит, ему отводится ключевая роль, – заключил Берия.

– Говоришь, ключевая? – повторил Сталин и после паузы многозначительно произнес: – Ему больше подойдет роль покойника.

– Иосиф Виссарионович, а если поручить написать ее управлению Судоплатова, – на лету поймал его мысль Берия.

– Посоветуйся с Голиковым. У него хорошие позиции в Турции. Надо, чтобы даже тень подозрения не пала на нас. Среди турецких патриотов найдутся смелые и решительные люди, ненавидящие фашизм.

– Я обязательно посоветуюсь, Иосиф Виссарионович, – заверил Берия и поинтересовался: – А что делать с Ронкалли, не слишком ли долго он задержался на грешной земле?

– Задержался, говоришь?

– Этот святоша служит дьяволу, вот пусть к нему и отправляется.

– Лаврентий, не суди по нему об остальных, – неожиданно холодно заметил Сталин.

– Да все они одним миром мазаны, Иосиф Виссарионович! Хитрые евреи придумали бога, а попы подхватили и две тысячи лет морочат людям головы.

– Ты не прав, Лаврентий, они всего лишь посредники. Господь не на языке, а в душе, а настоящий храм там, где двое собрались во Имя Его.

Берия с удивлением посмотрел на Сталина и, помявшись, ответил:

– Иосиф Виссарионович, у коммуниста нет и не может быть другой веры, как только вера в бессмертное дело Ленина – Сталина.

Сталин, хмыкнув, спросил:

– Лаврентий, а когда меньшевики поймали тебя в Тифлисе и посадили в камеру смертников, ты какому богу молился?

Берия промолчал.

– Вот тот-то и оно, – с ехидцей заметил Сталин, вернулся к началу разговора и потребовал: – Подготовь подробную докладную о закулисной возне наших неверных союзников с фашистами. Недели тебе хватит?

– Да.

– Каждый факт и каждое слово должны быть выверены.

– Конечно, Иосиф Виссарионович, я понимаю всю меру ответственности, – заверил Берия.

– Пусть Рузвельт почитает. Если не знает, что творится за его спиной, то поставит на место Тейлора. Если же это делается с его ведома, то он должен знать: для нас не секрет их грязная возня с фашистами.

– Иосиф Виссарионович, а мы можем эти шашни сделать достоянием мировой общественности?

– Нет, Лаврентий, тут палка о двух концах. Как бы это не обернулось против нас.

– Не обернется, Иосиф Виссарионович! Мировое общественное мнение на нашей стороне.

– Насчет него ты не слишком обольщайся. Общественное мнение – оно, как та ветреная женщина: сегодня так, а завтра эдак.

– Смею вас заверить: оно давно на нашей стороне. Материалы перлюстрации переписки иностранцев с нашими государственными организациями и частными лицами полны восторженных откликов об успехах Красной армии и вашей выдающейся роли в ее победах…

– Лаврентий, оставь славословие газетчикам! – перебил Сталин, но его глаза говорили другое, и он уточнил: – Так что они пишут?

– Сейчас, сейчас, Иосиф Виссарионович, – Берия зашелестел документами, нашел сводку с материалами перлюстрации, пробежался по страницам, остановился на выдержках из писем, подчеркнутых красным карандашом, и зачитал: «Весь мир изучает по-настоящему уроки свободы на примере героизма и беспощадной ярости Красной Армии. Он наблюдал за возрождением России с момента революции с открытым скептицизмом, но теперь он научился уважать и восхищаться структурой СССР. А это потому, что он увидел свободных людей, борющихся за свое наследство против безжалостного, бесчеловечного врага». Это пишут из Америки в Москву нашему Слуцкому.

– Хорошо пишут. Правильно пишут, – согласился Сталин, и его голос потеплел.

– А вот еще очень интересная оценка Максимука из Буэнос-Айреса. Он пишет нашему Мелешко в Кунцево: «…Россия прославилась уже в целом свете храбростью. Здесь говорят, что русская военная техника отличная, что ни в одной истории на всем земном шаре не записана подобная защита своей родины.

Вся Аргентина прославляет храбрых бойцов и говорит, что от России зависит судьба целого света. Вскоре ваша Россия станет путеводной звездой мира».

– Путеводной звездой… Как хорошо выразился этот Максимук! – отметил Сталин, но через мгновение его лицо затвердело, а в голосе прорвался гнев: – Но денежные мешки: ротшильды, морганы и рокфеллеры готовы сделать все, чтобы убрать с небосклона звезду социализма. Сегодня она высветила трудящимся все отвратительные язвы и пороки капитализма.

– После нашей победы под Курском и Орлом даже слепому понятно – будущее за нами.

– Вот потому Ронкалли и Тейлор затеяли возню с фашистами. Хотят сговориться за нашей спиной!

– НКВД сделает все, чтобы сорвать сговор капиталистических акул! – поклялся Берия.

– И первым делом надо вывести из игры Папена! – подчеркнул Сталин.

– Есть! – принял к исполнению Берия и поинтересовался: – А как быть Гитлером? Судоплатов ввел в действие план «Ринг».

– На какой стадии он находится?

– Исполнитель Ударов переброшен за линию фронта. Группа обеспечения выведена под Смоленск. С актрисой Чеховой…

– Погоди, погоди, Лаврентий! – остановил доклад Сталин и после долгой паузы объявил: – Нет, для этого мерзавца Гитлера пуля слишком дорогой подарок. Он должен предстать перед судом международного трибунала и разоблачить повивальных бабок фашизма.

– Ясно. А что делать с предателем Блюменталь-Тамариным?

– Как – что? Приговор должен быть приведен в исполнение!…

Спустя 53 года, в своей известной книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы» Павел Судоплатов так описывает этот крутой поворот в деле оперативной разработки «Ринг»:

«…B 1943 году Сталин отказался от своего первоначального плана покушения на Гитлера, потому что боялся: как только Гитлер будет устранен, нацистские круги и военные попытаются заключить мирный сепаратный договор с союзниками без участия СССР.

Подобные страхи были небезосновательны. Мы располагали информацией о том, что летом 1942 года представитель Ватикана в Анкаре по инициативе папы Пия XII беседовал с немецким послом Францем фон Папеном, побуждая его использовать свое влияние для подписания сепаратного мира с Великобританией, Соединенными Штатами Америки и Германией. Помимо этого сообщения нашего резидента в Анкаре советская резидентура в Риме сообщала о встрече папы с Майроном Тейлором, посланником Рузвельта в Ватикане для обсуждения беседы кардинала Ронкалли (позднее он стал папой Иоанном XXIII) с фон Папеном.

Подобное сепаратное соглашение ограничило бы наше влияние в Европе, исключив Советский Союз из будущего европейского альянса. Никто из кремлевских руководителей не хотел, чтобы подобный договор был заключен. Сталин приказал ликвидировать фон Папена, поскольку тот являлся ключевой фигурой, вокруг которой крутились замыслы американцев и англичан по созданию альтернативного правительства в случае подписания сепаратного мира. Однако, как я уже упоминал ранее, покушение сорвалось, так как болгарский боевик взорвал гранату раньше времени и лишь легко ранил фон Папена.

У нас также имелись сведения, хотя и не особенно подробные, о прямых контактах американцев с фон Папеном в Стамбуле…»

О решении Сталина, отменившем приказ в отношении Гитлера, Судоплатову сообщил Берия и потребовал сосредоточиться на оперативной разработке предателя Блюменталь-Тамарина.

– А как быть с Чеховой? – уточнил Судоплатов.

Берия грозно блеснул стекляшками пенсне и отрезал:

– Павел Анатольевич, не забывайся и не суйся не в свой огород! Я без тебя разберусь! Твое дело – боксер Ударов и этот фигляр Блюменталь-Тамарин! Ясно?

– Так точно, товарищ нарком!

– Раз ясно, действуй!

– А как же Гитлер?! – не удержался от вопроса Судоплатов.

– Гитлер? – Брезгливая гримаса исказила губы Берии. – Нет, он нужен живой, чтобы Гиммлер и Шелленберг не сговорились с англичанами и американцами.

– Так что же это получается, мы для них опаснее фашистов? Как же так, Лаврентий Павлович?

– А вот так, Павел. Они же все одним миром мазаны! С 1917-го душили нас блокадой. Не получилось, натравили Гитлера. Под Москвой и Сталинградом мы дали ему по зубам, а под Курском и Орлом сломали хребет. Сегодня Красная армия вышла к Днепру, завтра будет в Варшаве, а послезавтра войдет в Берлин. Для Лондона и Вашингтона – это самый страшный сон.

– Я понял, Лаврентий Павлович! Главная цель управления – Папен и Блюменталь-Тамарин.

– Что касается Папена, встреться с разведчиками Кузнецова, у них хорошие оперативные позиции в Турции, и согласуй совместные действия.

– Есть!

– И последнее, что касается комбинации Ударова с этим боксером-чемпионом.

– Шмелингом, – напомнил Судоплатов.

– У меня не девичья память! – сухо заметил Берия и продолжил: – Она позволит расширить разведывательные возможности Ударова среди фашистской верхушки.

– Такой вариант нами предусматривался.

– Тогда тебе и карты в руки. Действуй быстро, но с умом, время работает против нас. По всем изменениям в операциях по Папену и Блюменталь-Тамарину немедленно докладывать мне! – распорядился Берия.

Покинув кабинет наркома, Судоплатов вернулся к себе, вызвал Маклярского и поручил подготовить распоряжение в адрес резидента РДР «Сокол». Через несколько часов Маклярский представил ему проект радиограммы. В нем Арнольду Лаубэ предписывалось: «…Выйти на связь с Ударовым. В ходе явки потребовать от него активизировать переписку с Блюменталь-Тамариным. В дальнейшем, используя его связи, добиться перевода в Берлин и затем установить контакт со Шмелингом».

В тот же вечер за подписью Андрея – Судоплатова шифрованная радиограмма ушла в эфир. Получив ее, Лаубэ приказал: Дырману в сопровождении Седова и Кумпана отправиться в Смоленск, выйти на контакт с Ударовым и довести до него указание Центра.

17 августа разведчики пробрались в город и остановились на явочной квартире «Осадчего». За последние дни обстановка в Смоленске резко осложнилась. После сокрушительных поражений под Курском и Орлом, фашисты осатанели и срывали зло на мирном населении. Тайная полевая полиция, гестапо и их прихвостни из РОА хватали всех, кто вызывал подозрение, вывозили на северную окраину Смоленска, в район Садков. В том районе находились еврейское гетто и известный своей зловещей славой моторизованный эскадрон OD (Ordnungsdienst) начальника окружной полиции Дмитрия Космовича. Для тех, кто попадал туда, жизнь заканчивалась либо в пыточных камерах, либо в оврагах за бывшим ликеро-водочным заводом и ТЭЦ. Поэтому Дырман и разведчики предпочитали без лишней надобности на улице не появляться, запаслись терпением и ждали Миклашевского на явочной квартире.

Истек срок основной, а потом и резервной явки, но он так и не появился у Осадчего. Выждав сутки, Дырман решил рискнуть сам выйти на связь с Миклашевским. Оставив Кумпана на явочной квартире, он и Седов вышли в город и, избегая комендантских патрулей, добрались до расположения 437-го батальона РОА. Потолкавшись на блошином рынке, они задержались в харчевне Самусенко, которую облюбовали власовцы. В ней было непривычно малолюдно, пошли четвертые сутки, как весь личный состав батальона находился на казарменном положении. Завсегдатаи харчевни только и говорили, что о нашумевшем бегстве в лес к партизанам двух взводов и о приезде специальной комиссии из Варшавы. Она занялась расследованием происшествия. В сложившейся ситуации Дырману ничего другого не оставалось, как передать Осадчему указание Центра для Миклашевского и покинуть Смоленск.

Тем временем обстановка в 437-м батальоне РОА все более накалялась. Машина расследования ЧП, запущенная варшавской комиссией, набирала обороты и втягивала в себя все новых подозреваемых. 22 августа в кубрик Миклашевского вломились оберштурмфюрер Блюм и шарфюрер Шрайбер, за их спинами проглядывала мрачная физиономия командира батальона майора Беккера. Они перевернули все вверх дном. Шрайбер в поисках доказательств не поленился перетряхнуть в шкафу нижнее белье и сунуть нос в карманы старых брюк, служивших половой тряпкой. Отсутствие улик не остановило Блюма. Несмотря на заступничество Беккера, упрямый эсэсовец потребовал арестовать «агента большевиков». Под усиленным конвоем Миклашевского отправили на гауптвахту.

Она располагалась на территории батальона, под нее переоборудовали бывшее овощехранилище. Ее стены, казалось, навсегда пропитались тошнотворным запахом гнилой картошки и брюквы. В камере уже находились замкомвзвода Сацукевич и командир отделения Бобылев. Кровоподтеки и заплывший левый глаз Бобылева говорили о том, что Блюм и его бульдоги не выбирали средств. После допроса бедняга едва держался на ногах, хватался за правый бок – ныли отбитые почки, а с запекшихся от крови губ срывались глухие стоны.

«Неужели, конец?» – с тоской подумал Миклашевский, и сердце замерло в когтистых лапах страха.

– Игорь, дай пить, – как сквозь вату, донесся до него голос Бобылева.

– Сейчас, сейчас, Петя, – встрепенулся Миклашевский, отстегнул от пояса фляжку с водой и передал Бобылеву.

Тот выпил до дна, в изнеможении отвалился к стене и закрыл глаза. В камере надолго воцарилось гнетущее молчание. Первым не выдержал Сацукевич, перебравшись ближе к Бобылеву и косясь на дверь, спросил:

– Петро, а кого они подозревают?

– Всех, а тебя, Вовка, особо, – предостерег Бобылев.

– А меня за шо?! Я ту бисову листовку мельком бачил, – всполошился Сацукевич.

– Это ты, Блюму кажи. Живодер! Кишки на руку наматывает.

Кровь схлынула с лица Сацукевича, и через мгновение он обрушился с проклятиями на Головко.

– От же подлюка, Ромка! С него, гада, все началось!

– Ему-то че, в лес смылся, а нас к стенке поставят, – буркнул Бобылев.

– Нас-то за шо, Петро?!

– А за то, Вовка, шо Шрайберу не донесли.

– Та хто ж знал? Шо, первый раз листовки в батальон подбрасывают?

– Так в те разы нихто в лес не сбежал.

– От же, Головко! От же подлюка!

– Он в батальоне такой не один, – обронил Бобылев.

– Як не один?! – опешил Сацукевич.

– Атак, Блюм и Шрайбер шукают другого агента партизан.

– Якого агента? Ты че, Петро?!

– Я ни че, эт ты Шрайберу с Блюмом кажи. Цэ ты, а не я с Головко терся.

– Я, я?! – Сацукевич задохнулся от ужаса, а когда пришел в себя бросился искать поддержки у Миклашевского. – Игорь, то шо Петро такэ каже?! Який ще агент? Та скажи ему, шо у мэнэ с падлюкой Головко ни яких разговоров про партизан нэ було.

– Не кипешись, Вова, с Головко полбатальона терлось, и че с того? – скорее себя, чем его, успокаивал Миклашевский.

– Не, Игорь, Блюм и Шрайбер спрашивали у меня только про тебя и про Вовку. Суки, все знают, хто сидел в каптерке у Демидовича, когда Головко читал листовку.

– Так я сразу ушел, як Головко начал читать, – открещивался Сацукевич.

– Это ты, Шрайберу и Блюму рассказывай, – отмахнулся от него Бобылев и, обернувшись к Миклашевскому, предупредил: – На тебя, Игорь, они особый зуб имеют.

– Зуб? На меня?! С чего это? Я в лес не собираюсь.

– Не знаю. Одно скажу, Блюм все допытывался: хто принес ту листовку во взвод – ты чи Головко? Хто собрал людей в каптерке – ты чи Головко?

– Мне та листовка и на хрен не нужна. А в каптерку я случайно зашел, – отнекивался Миклашевский.

– А, и еще, Игорь, они про какого-то твоего бородатого мужика допытывались, – вспомнил Бобылев.

– Бородатого? Какого?

– Не знаю.

– Игорь, та може про того, с яким ты и Головко сидели в харчевне у Самусенки? – предположил Сацукевич.

– В харчевне у Самусенко? Не, Петро, ты че-то путаешь, – Миклашевский сделал вид, что не понимает, о чем идет речь, а в голове пронеслись мысли одна тревожнее другой: «Оттуда Сацукевич знает про Дырмана? Когда он видел нас? Когда?»

– Не, Игорь, я ничего не путаю! Ты че, забув? Цэ ж було недели две назад, – долдонил Сацукевич.

Спас Миклашевского от опасного разговора шум в коридоре. Шаги затихли у двери камеры. Возникла бесконечно долгая пауза. В наступившей пронзительной тишине звучали тяжелое дыхание арестованных и скрип сапог в коридоре. Скрежет ключа в замочной скважине и хлесткий лязг засова ударили по натянутым, словно струна, нервам арестованных. Они напряглись и с затаенным страхом смотрели на дверь. Сацукевич не выдержал и заскулил:

– Все, хлопцы, нам звиздец. За шо? Я ж тильке…

– Не каркай, и без того тошно! – цыкнул на него Миклашевский, а у самого на душе скребли кошки.

Дверь пронзительно взвизгнула ржавыми петлями и распахнулась. В проеме возник часовой, тяжелым взглядом прошелся по арестованным, задержался на Сацукевиче и рявкнул:

– Сацук, топай сюды!

Тот на негнущихся ногах поплелся на выход. Через минут шаги его и часового затихли. В камере снова воцарилась гнетущая тишина. Миклашевский пытался сосредоточиться и понять: где, когда мог допустить ошибку и попасть под подозрение Шрайбера. Хрипы и стоны, издаваемые Бобылевым, путали и сбивали с мысли. Он напрягал память, но каждый раз смутная догадка ускользала от него. Одно только не вызывало сомнений: тема партизан им и Головко никогда не обсуждалась в присутствии посторонних, и это наводило на размышления.

В памяти возникло лицо Сацукевича: бегающие глаза, срывающийся голос, все это укрепляло Миклашевского в мысли: тот играет роль подсадной утки. У Блюма и Шрайбера не могло быть на руках прямых доказательств его причастности к бегству власовцев к партизанам, и здесь они рассчитывали на провокатора Сацукевича. Этот его заход с «бородатым» – Дырманом в харчевне Самусенко и был рассчитан, на то, что он проговорится. Миклашевский не сомневался в том, что Сацукевич не мог видеть их вместе. Но, как бы то ни было, гитлеровцам стало известно о встрече, и он искал ей убедительные объяснения, чтобы отвести от себя подозрения.

Тяжелые шаги в коридоре заставили Миклашевского подобраться, настала его очередь. Дверь камеры открылась, часовой вернулся без Сацукевича, окликнул:

– Эй, боксер, ты там еще не обделался?

– Не дождешься, – буркнул Игорь.

– Двигай сюды! – приказал часовой.

Миклашевский поднялся, бросил прощальный взгляд на Бобылева; тот попытался подать руку, но она повисла плетью, и вышел в коридор.

– Че столбом стоишь? Грабли за спину! И не вздумай дурить, стреляю без предупреждения! – пригрозил часовой, взял карабин наизготовку и приказал: – Вперед!

Игорь шагнул на выход, по щербатым ступенькам поднялся на крыльцо. Яркий солнечный свет слепил глаза. Он остановился и жадно, полной грудью вдохнул свежего воздуха. Часовой ткнул стволом карабина в спину и поцедил:

– У-y, большевистская морда, перед смертью не надышишься!

– Не каркай, я еще тебя переживу, – огрызнулся Миклашевский и едва удержался на ногах.

Часовой пнул его под зад и злобно прорычал:

– Я те, сука, сначала яйца отстрелю, а потом кокну! Давай, топай!

Они прошли через плац, миновали штаб и вошли в душевые, служившие пыточной. Через затянутое густой решеткой окно тусклый свет падал на мрачные лица Блюма, Шрайбера и Сыча – первого садиста в батальоне – они напоминали маски злодеев из фильмов ужасов. Миклашевский скосил глаза на стол и поежился. На нем лежали: пилка-ножовка, щипцы, ножи, спицы. Сыч, примеряясь, перебирал их.

– Приступай, Сычев! – приказал ему Шрайбер.

Тот шагнул к Миклашевскому и нанес неожиданный удар в солнечное сплетение. У Игоря перехватило дыхание, и от пронзительной боли потемнело в глазах. Сычев не дал ему опомниться, заломил руки за спину, связал веревкой и вздернул на крюк. Блюм, поигрывая плетью, надвинулся на Миклашевского, ухватил за волосы и, срываясь на визг, потребовал:

– Говори, мерзавец, когда и где тебя завербовали бандиты? Кто, кроме тебя, в батальоне работает на них? Говори!

– Я ни в чем не виноват, господин оберштурмфюрер, – просипел Игорь.

Блюм взмахнул плеткой, левую щеку Миклашевского обожгло огнем, и мотнул головой Сычеву. Тот налег на рукоять лебедки. От нестерпимой боли Игорь потерял сознание. Привел его в чувство ушат воды. Холодные струйки жгучей болью отзывались на рассеченной щеке и буро-грязной лужей растекались по полу. Блюм рукоятью плетки поднял голову Миклашевского и продолжил допрос:

– Через кого ты связан с бандитами?

– Я… я не знаю никаких бандитов, – с трудом ворочал непослушным языком Игорь.

Удар плетью обжег ему шею. Блюм повторил вопрос:

– Через кого ты связан с бандитами?

– Г-господин оберштурмфюрер, я ни в чем не виноват. Я…

– Грязная свинья! Скотина! Меня не проведешь! Я знаю, ты агент НКВД! – взорвался Блюм и принялся хлестать его.

– Это чудовищная ошибка… Я привел к вам двух человек… Спросите у них, они вам все скажут… Это ошибка, господин оберштурмфюрер! Я знаю, кто… – Миклашевский зашелся в судорожном кашле.

Рука Блюма с плеткой застыла, в глазах вспыхнул победный огонек, и он потребовал:

– Говори!

– Это все поклеп Сацукевича, господин оберштурмфюрер! Он, сука, сводит со мной старые счеты, – использовал свой последний шанс Миклашевский.

– Сацукевич? – повторил Блюм, бросил взгляд на Шрайбера, в глазах того промелькнула тень, и, грозно взмахнув плеткой, прорычал: – Какие еще счеты?

– Я Сацукевичу дал в морду, – продолжал цепляться за спасительную соломинку Миклашевский.

– Зачем?

– Он, сволочь, назвал моего дядьку – Блюменталь-Тамарина – холуем кровавого палача Сталина. Сука, его за это убить мало! Вы же знаете, господин оберштурмфюрер, дядька служит Великой Германии. Он дружит с гауляйтером Кохом. Он…

Блюм поморщился, швырнул плетку на стол и через плечо бросил Сычеву:

– Сними его с крюка и развяжи!

Тот отпустил стопор с ручки лебедки. Цепь загрохотала в крепежном кольце, и Миклашевский кулем свалился на пол. Сычев склонился над ним, перевернул на живот и ножом разрезал веревки на руках.

– Часовой! – позвал Блюм.

– Я! – откликнулся тот.

– Отвести этого в камеру!

– Будет выполнено, оберштурмфюрер! – принял к исполнению часовой и приказал Миклашевскому: – Встать! Вперед!

Игорь с трудом поднялся с пола, перед глазами все плыло, и побрел на выход. Он плохо помнил, как дотащился до камеры, в ней никого не было, без сил рухнул на пол. Поднял его на ноги не часовой, а разносчик пищи из батальонной столовой. Похлебка и горсть сухарей стали первым обнадеживающим признаком, что его дело не безнадежно. На следующее утро он вышел на свободу и возвратился в батальон. Крайним в этой трагической истории стал Бобылев. Его расстреляли перед строем.

Подождав несколько дней и убедившись в отсутствии слежки, Миклашевский отправился в город на явочную квартиру. На встрече с Осадчим он сообщил о причинах срыва явки и доложил, что перевод к Блюменталь-Тамарину откладывается. Дядя не спешил позаботиться о племяннике, отделывался письмами и обещаниями «подключить свои связи наверху, чтобы добиться его перевода в Кенигсберг».

Через двое суток после встречи Ударова с Осадчим из РДР «Соколы» в адрес Центра ушла радиограмма. В ней Лаубэ условной фразой сообщал: «Дорогая Лелечка, чувствую себя хорошо. Игорь».

Для Фишера-Абеля она означала: «Легализовался хорошо, подходов к Блюменталь-Тамарину не имею».

Он представил радиограмму Судоплатову. Тот дал указание ему и Маклярскому заняться подготовкой группы разведчиков «…для установления связи с Ударовым и руководства его деятельностью».

Неделю Фишер-Абель занимался подбором кандидатов в группу связи. По результатам работы в рапорте на имя Судоплатова он доложил: «…B состав группы, направляемой в помощь Ударову, включены способный и квалифицированный агент Сергей и радистка Лань».

После изучения материалов проверки на Сергея и Лань Судоплатов провел с ними личные беседы и утвердил подключение к операции «Ринг». Но здесь в их планы вмешались погода и обстоятельства. Во время очередного сеанса связи с Центром Ударов сообщил о планируемой переброске 437-го батальона РОА к новому месту – в Италию. В связи с чем Судоплатов принял решение: «…Заброску Сергея и Лани отложить. Ждать, когда Ударов легализуется на новом месте».

12 сентября 1943 года поздним вечером началась погрузка личного состава и боевой техники 437-го батальона РОА в эшелон. Глубокой ночью он покинул Смоленск.

Под мерный перестук колес Миклашевский быстро уснул и проснулся, лишь когда наступил день. Веселые солнечные зайчики беззаботно скакали по раскрасневшимся после сна лицам бойцов и рассыпались искорками на никелированных ручках штабного вагона. Запоздалое бабье лето догуливало свои последние денечки. В выцветшем за знойное лето небе по-прежнему ярко светило солнце. В его лучах пустынные поля серебрились ажурной вязью паутины. В воздухе стоял оживленный разноголосый гомон – птицы сбивались в стаи и готовились к дальнему перелету. Леса и перелески полыхали багрянцем увядающей листвы. Вода в озерах и реках снова обрела кристальную прозрачность и мирно перешептывалась с берегами. Природа наперекор безумству человека продолжала жить мирной жизнью.

Вечером эшелон въехал на территорию Восточной Пруссии. По сторонам мелькали расчерченные, будто по линейке, на идеальные квадраты и прямоугольники ухоженные поля, ровные, как армейский плац, без единой выбоины дороги, подстриженные, словно под гребенку, лужайки у сверкающих свежей краской фольварков и кирх. Здесь, в самом сердце военной машины фашистской Германии, эти идиллические картинки представляли разительный контраст с теми чудовищными разрушениями, которые еще вчера наблюдал на многострадальной русской земле Миклашевский. В памяти возникли исковерканные взрывами машины и вагоны, раздавленные гусеницами танков человеческие тела – женщин, стариков и детей, превращенные в руины города и поселки. Он уже не мог спокойно взирать на бюргерское благополучие, слышать звучащую на станциях гортанную немецкую речь и готов был голыми руками задушить фашистского прихвостня – Блюменталь-Тамарина.

Но встреча с ним не состоялась. Эшелон без остановок проследовал через Кенигсберг на Варшаву. После десятидневной стоянки на запасных путях батальон направили не в Италию, а на север Франции. По прибытии к месту назначения в город Байе на второй день Миклашевского снова арестовали. Следователь тайной полевой полиции принялся ворошить старое дело о дезертирстве в 437-го батальоне РОА. Миклашевскому повторно предъявили обвинение в связях с партизанами и склонению к переходу на их сторону двух взводов второй роты.

Глава 7

Заканчивались третьи сутки содержания Миклашевского под стражей. Все эти дни он подвергался допросам. Цепкий, как клещ, оберштурмфюрер Крамер монотонно, словно дятел, долбил его вопросами и пытался добиться признания в связях со смоленскими партизанами. Игорь стоял на своем: о них ничего не знаю; разговоры на эту тему ни с кем не вел. В конце концов, у Крамера иссякло терпение, отдубасив его, он приказал конвою отвести «агента большевиков» в камеру.

С трудом добравшись до нар, Игорь без сил рухнул на доски и пролежал до вечера. Блеклое осеннее солнце скрылось за макушками деревьев, по стенам камеры поползли серые тени, она погрузилась в полумрак, и из углов потянуло стылым холодом. Он встрепенулся, поднялся с нар и заходил по каменному мешку.

«Неужели все? Неужели конец?» – терзался Игорь, и перед глазами возникла сцена недавней публичной казни Пескова из первой роты. Вся его вина состояла в том, что он покусился на личные вещи гауптшарфюрера Мюллера.

«Ну если его за такую мелочевку расстреляли, то тебя и подавно! Но у Крамера против тебя нет доказательств. Он берет на испуг», – цеплялся за последнюю соломинку Миклашевский и искал новые аргументы, чтобы опровергнуть обвинения.

Приближалось время ужина, когда Крамер устраивал перед строем батальона экзекуции над виновным. В какой-то момент обостренный надвигающейся опасностью слух Игоря уловил неразборчивые голоса. Он прислушался. Закончилась бесконечно долгая минута, на входной решетке лязгнул засов, и в коридоре раздались шаги. Шли двое. Его спину обдал леденящий холодок, сердце бухнуло и провалилось куда-то вниз. Они остановились у камеры. В замочной скважине проскрежетал ключ, дверь открылась, и на пороге возник часовой. За его спиной маячил комендант.

«Вот и все», – обречено подумал Миклашевский.

– На выход! – потребовал комендант.

Первый шаг Игорю дался с трудом. Ноги стали чужими и словно налились свинцом.

– Руки за спину! Вперед! – приказал комендант.

Игорь двинулся по длинному коридору и невольно замедлял шаг, чтобы хотя бы на мгновение продлить жизнь.

– Не останавливаться! – подгонял комендант. Они миновали плац; батальон строился на ужин, поднялись в штаб и вошли в кабинет Крамера. Оставив Миклашевского одного, комендант прикрыл дверь и спустился к дежурному по штабу.

«Что все это значит?! Еще одна проверка Крамера?» – вихрем пронеслось в голове Игоря, и его взгляд упал на окно.

«Второй этаж! Выбить и бежать! Это последний шанс! – Он сделал шаг и замер. – Стоп, Игорь, не делай глупостей! Если это провокация, то тебе далеко не уйти. Крамер только на это и рассчитывает. Спокойно, Игорь! Спокойно!»

Он отступил к стене, стараясь не смотреть на окно, которое, как магнит, притягивало к себе, и косил взгляд на дверь. Когда она наконец открылась, в кабинет вошли Крамер и командир батальона майор Беккер.

«Значит, не все еще потеряно», – подумал Игорь, и с его плеч будто свалилась целая гора.

– Садись, Миклашевский! – распорядился Беккер.

Крамер поморщился, но промолчал, открыл сейф, достал тощую папку, извлек какую-то бумагу и, швырнув ее на стол, потребовал:

– Миклашевский, прочитай и распишись!

Игорь склонился над документом и никак не мог сосредоточиться, строчки плясали перед глазами. Но одно он понял точно, с него снимались все обвинения. На этот раз его судьбу решили заступничество Беккера и ходатайство приятеля Блюменталь-Тамарина командира дивизии генерала Кестринга.

По возращении в батальон он отблагодарил Беккера бутылкой дорогого французского коньяка, генералу Кестрингу направил теплое письмо, а Блюменталь-Тамарину выслал продуктовую посылку, куда вложил их совместную довоенную фотографию. То ли посылка, то ли проснувшиеся родственные чувства заставили дядю использовать все свои рычаги в Берлине, чтобы организовать встречу с племянником.

В конце января 1944 года Беккер предоставил Миклашевскому краткосрочный отпуск с выездом в Кенигсберг. По странному стечению обстоятельств в это же время и туда же в командировку направлялся командир роты оберлейтенант Клуг. 27 января 1944 года они прибыли на место и после оформления пропусков получили доступ на территорию имения гауляйтера, оберпрезидента Восточной Пруссии, обергруппенфюрера СА Эриха Коха.

Спустя четыре года Миклашевский наконец достиг своей цели. Осталось только нажать на курок парабеллума, который он утаил от вездесущего Крамера. Встречу дяди и племянника вряд ли можно было назвать родственной. Блюменталь-Тамарин словно почувствовал нависшую над собой смертельную опасность и, прежде чем пригласить племянника к столу, в присутствии жены подробно расспросил его об обстоятельствах перехода на сторону гитлеровцев. Потом, за обедом, опасаясь быть отравленным, он потребовал от него первым испробовать привезенные в подарок французские вина. В дальнейшем, на банкете, к которому присоединились немецкие чиновники, высокопоставленные власовцы и белоэмигранты, Блюменталь-Тамарин расслабился: много шутил и даже сыграл несколько миниатюр. Роль генерала Горлопанова из спектакля «Так они воюют» – едкой сатиры на Красную армию и ее командиров – вызвала гром аплодисментов.

Вечер удался на славу. Блюменталь-Тамарин был доволен и пригласил гостей на прогулку в парк. Они разбрелись по аллеям и беседкам. Тут и там раздавались громкий смех и шорохи в кустах. Подвыпившие кавалеры особенно не стеснялись и тискали дам где придется. Игорь решил воспользоваться ситуацией и привести приговор в исполнение. Высмотрев предателя за кустом роз – тот находился один, он подкрался со спины и нажал на курок парабеллума. Выстрела не последовало, пистолет дал осечку.

Через полтора года по возвращении в Москву в отчете руководству 4-го управления агент-боевик Ударов так излагал события того вечера:

«…После ужина Блюменталь-Тамарин вместе с гостями покинул зал и вышел на улицу. Толпа разбрелась по парку. Охраны поблизости не оказалось. Я воспользовался этим обстоятельством, незаметно от Блюменталь-Тамарина достал пистолет и нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало. Оружие дало осечку. Перезарядить пистолет мне не удалось, поскольку из-за кустов появилась пьяная толпа».

На следующий день Миклашевский в сопровождении Клуга покинул Кенигсберг и возвратился в часть. Потянулись дни монотонной службы, но он не терял надежды на новую встречу с дядей и регулярно отправлял ему продуктовые посылки. То ли теплые письма племянника, то ли приходящие от него отменные французские вина пробудили у Блюменталь-Тамарина родственные чувства. Он направил письмо на имя командира дивизии Кестринга с просьбой о переводе племянника в Берлин в распоряжение Восточного министерства. Генерал не оставил это обращение без внимания. Вскоре Миклашевского назначили на офицерскую должность, и перед ним открылась перспектива перемещения в Берлин. Но она так и осталась перспективой.

Ранним утром 6 июня 1966 года грозный гул тысяч моторов нарушил зыбкую тишину над оборонительными порядками немецкой группы армий «В» генерал-фельдмаршала Роммеля в Нормандии. Почти десятитысячная воздушная британская и американская армада закрыла солнце. Прошло несколько минут, и казалось, небо обрушилось на землю. А когда дым, пыль рассеялись из морского тумана, подобно девятому навалу, к побережью прихлынули более чем 6000 боевых, транспортных и десантных судов экспедиционного корпуса. Началась операция «Оверлорд» – союзники СССР по антигитлеровской коалиции – США, Великобритания и Франция – после долгих проволочек открыли второй фронт.

637-й батальон РОА оказался на передней линии огня и понес тяжелые потери. Миклашевский получил тяжелые ранения в горло, ногу и был отправлен в госпиталь. Несколько месяцев ему пришлось провести на больничной койке. После выписки 30 августа по состоянию здоровья его уволили со службы и направили в Лейпциг в распоряжение дирекции инструментального завода.

23 октября Миклашевский получил очередное письмо от Блюменталь-Тамарина, его тон уже не был столь оптимистичен. К концу 1966 года надобность в холуях, подобных ему, у гитлеровцев отпала. Писал он не из персонального особняка, а из зондерлагеря Восточного министерства, располагавшегося под Берлином. Жалуясь на тяжелые времена и то, что вынужден прозябать в «отвратительных условиях», Блюменталь-Тамарин приглашал племянника к себе, чтобы «в это трудное время быть вместе».

29 ноября 1966 года Миклашевский выехал в Берлин на встречу с дядей и его семьей, но она в тот день так и не состоялась. Больше недели ему пришлось ждать результатов проверки, проводимой гестапо. Ранение на фронте, рекомендации майора Беккера и генерала Кестринга оказались весомее прошлых подозрений тайной полевой полиции, и 7 декабря Миклашевский получил пропуск для прохода в зондерлагерь Восточного министерства.

Вид лагеря и бокса, где семья предателя занимала квартиру, говорили о том, что на пропагандистских весах Восточного министерства он уже мало что весил. Его голос и голоса других подвывал фашистского режима тонули в разрывах советской и союзной авиации. Роскошные апартаменты, какие еще недавно Блюменталь-Тамарин занимал в имении гауляйтера Коха в Кенигсберге, великосветские приемы и изысканные обеды – все это осталось в прошлом. Миклашевский поднимался по лестнице, и на него со всех углов смотрели серость, запустение и безысходность. Он остановился перед дверью под № 13 – уже само число несло печать обреченности для Блюменталь-Тамарина – и позвонил.

На звонок никто не ответил. Миклашевский собрался уходить, когда за дверью раздался настороженный женский голос:

– Кто там?

– Это квартира Блюменталь-Тамариных? – уточнил Игорь.

– А кто вам нужен? – допытывался голос.

В нем Миклашевский узнал знакомые интонации и спросил:

– Инна Александровна, это вы?

– Да, а кто меня спрашивает?

– Игорь! Миклашевский!

Последовала долгая пауза, затем загремели замки, и дверь приоткрылась. Миклашевский подался вперед и в тусклом свете прихожей с трудом узнал тетку. От былой красавицы, которую он встречал в Ленинграде и Москве, мимолетно видел в Кенигсберге, осталась лишь бледная тень. Перед ним стояла усталая, опустившаяся старуха. Это ощущение усиливали мятый халат и следы пудры на лацканах. Она узнала племенника. Его ладный и подтянутый вид пробудил в ней женщину. Суетливо поправив локон, жена Блюменталь-Тамарина пробежалась взглядом по Миклашевскому, задержалась на сумке с подарками, в ее глазах вспыхнул алчный огонек, и, отступив в сторону, запричитала:

– Ой, Игорь! Как же мы тебя ждали! Куда же ты запропастился? Мы уже всякое передумали.

– Тетя Инна, я в порядке. Ждал, когда к вам оформят пропуск.

– Ну, слава богу. А то мы так волновались, так волновались. Эти ужасные бомбежки. Всеволод оборвал все телефоны! Куда только не звонил.

– Инна, кто там? – раздался из глубины комнат мужской голос.

– Всеволод, встречай! Игорь приехал!

– Кто?

– Племянник, Игорь!

В гостиной грохнулся стул, и в прихожую не вышел, а скорее вывалился Блюменталь-Тамарин. Отечный вид лица и мешки под глазами говорили о том, что страх погибнуть под бомбежкой и ужас расплаты за предательство он топил в спиртном. Запои продолжались по несколько дней и заканчивались безобразными скандалами. И сейчас, увидев торчащую из сумки Миклашевского бутылку французского коньяка, Блюменталь-Тамарин встрепенулся, и в его потухших глазах появился блеск. Стиснув в объятиях, он потащил гостя на кухню.

– Всеволод, ну куда же вы? Куда? – пыталась остановить его жена.

– Отстань! – отмахнулся он и захлопнул дверь.

– Всеволод Александрович, как-то нехорошо получается. Что подумает Инна Александровна?

– А-а, – отмахнулся Блюменталь-Тамарин и засыпал вопросами: – Как ты? Как здоровье? Где устроился? Чем занимаешься?

– Можно сказать, вишу между небом и землей. После ранения списали подчистую.

– М-да, не повезло тебе.

– Как сказать, от моего батальона осталось меньше половины.

– Да-да, главное, что живой. Так чем ты занимаешься?

– Работаю на фабрике в Лейпциге. Но это не по мне, поэтому приехал к вам. Вы же писали, что в трудное время нам надо быть вместе.

– Да-да, конечно, Игорь.

– Я очень рассчитываю на вас, Всеволод Александрович. Вы же писали, – забросил удочку Миклашевский.

– Конечно, конечно, но сейчас всем нелегко, – уходил от ответа Блюменталь-Тамарин.

– Понимаю, Всеволод Александрович, и надеюсь на вас. Я не останусь в долгу, – в подкрепление своих слов Игорь распаковал сумку.

На столе появились масло, сыр, колбаса, сахар и свежеиспеченный хлеб. Блюменталь-Тамарин, плотоядно облизнувшись, зашарил по полкам в поисках рюмок, тарелок, вилок и ножей. Игорь открыл бутылку с коньяком, разлил по рюмкам и предложил тост:

– За встречу, Всеволод Александрович! За то, что мы снова вместе!

– Да, да! Я очень рад тебя видеть, Игорь! В это сволочное время мы должны быть рядом! – поддержал тост Блюменталь-Тамарин и, смакуя каждый глоток, выпил до дна, а затем набросился на закуску.

Миклашевский не успевал подкладывать ему кусочки колбасы, сыра, не забывая при этом подливать коньяк в рюмку. После четвертой Блюменталь-Тамарина понесло. Он выплеснул все свои обиды. Давно миновали те дни, когда перед ним раскланивались фашистские бонзы и следовали приглашения на светские приемы. К концу 1944 года его хозяевам из Восточного министерства требовались молодые и сильные, готовые убивать других и безропотно умирать за фюрера. Самовлюбленный брюзжащий старик Блюменталь-Тамарин становился только обузой.

Злость и обида душили его. В порыве гнева он не жалел последних слов, когда костерил своих бывших покровителей, сплавивших его к власовцам, и смешал с грязью всех тех, с кем работал на пропагандистских курсах РОА. Закатившаяся «звезда» гитлеровских радиоподмостков исходила желчью по отношению к Власову и его заместителям – бывшему начальнику штаба 19-й армии генерал-майору Малышкину и бывшему члену Военного совета 32-й армии бригадному комиссару Жиленкову – «этим «ничтожествам, этим солдафонам, которые низвели его, гения русской сцены, до уровня ротного политрука, заставляя выступать перед серым красноармейским быдлом».

Терпеливо выслушав пьяные излияния Блюменталь-Тамарина, Игорь снова вернулся к главной своей цели – переводу в Берлин. Наполнив рюмки коньяком, он поднял тост «за выдающегося мастера сцены» и снова напомнил о его обещании.

– Так как насчет моего перевода в Берлин и работы, Всеволод Александрович?

– Можешь мне поверить, я делаю все, что в моих силах, – уходил от ответа Блюменталь-Тамарин.

– Верю, Всеволод Александрович! Но поймите и меня правильно, послезавтра я должен возвратиться в Лейпциг и выйти на работу.

– Ладно, завтра же едем к этой комиссарской сволочи Жиленкову, и там все решим. Пропагандистские курсы РОА тебя устроят?

Перспектива ездить в компании предателей по концлагерям и склонять военнопленных к вступлению в армию Власова не только претила Игорю, но и ставила его на одну доску с ними. Выход из положения он видел в том, чтобы использовать прошлые связи Блюменталь-Тамарина в министерстве пропаганды, среди светской тусовки, и с их помощью попытаться не только закрепиться в Берлине, но и расширить свои разведывательные возможности и дать знать Андрею, что жив, ждет связи и готов к выполнению задания. Разлив остатки коньяка по рюмкам, Игорь сказал новый тост:

– За наш будущий успех, Всеволод Александрович!

Блюменталь-Тамарин поперхнулся, оторопело посмотрел на племенника и взорвался:

– К-какой к черту успех?! Все летит в тартарары! Эти идиоты, эти бездари прохлопали все! Понимаешь, все! Я не хочу подыхать в этом клоповнике! Не хочу!

– Я тоже, и поэтому предлагаю выбор.

– Какой еще выбор? У нас он один – веревка от Сталина!

– Нет, есть другой! – возразил Игорь и предложил: – Уйти на Запад к американцам или англичанам.

– Англичанам? Американцам? Так они нас и ждут!

– С пустыми руками, конечно, нет.

– У тебя что, есть куча золота? У меня ее нет, остался один талант. Но кому он теперь нужен?

– У меня есть план, хороший план, но нужна ваша помощь, Всеволод Александрович.

– Да? И какой же? – оживился Блюменталь-Тамарин.

– Организовать в Берлине турнир по боксу.

– Что-о?! Ты в своем уме, Игорь?!

– Да. Пожалуйста, послушайте, – сохранял терпение Миклашевский.

– Ладно, рассказывай.

– Не просто турнир, Всеволод Александрович, а международный. На него вытащить боксеров, кто находится в концлагерях. Они станут для нас индульгенцией перед американцами и англичанами.

– Интересная мысль, давай, давай дальше.

– В этом нам может помочь Макс Шмелинг.

– Это их боксер, что ли?

– Не просто боксер, а чемпион мира среди тяжеловесов. Фигура в мире бокса авторитетная.

– А ему это зачем? Нет, Игорь, ничего из твоей затеи не выйдет.

– Ну почему же, Всеволод Александрович? Надо попытаться, это наш шанс выбраться из дерьма! И здесь могут сработать ваши связи с генералом Кестрингом и в министерстве пропаганды.

– Кестринг вряд ли поможет.

– А ваши связи в министерстве? Для них в нынешней ситуации это же такая фишка – поднять дух нации.

– А вот это, пожалуй, мысль! – ухватился Блюменталь-Тамарин и предложил: – Ты вот что, Игорь, подумай, как расписать свое предложение поубедительней, а я покажу кому надо.

– Хорошо, завтра оно будет у вас.

– Договорились, а сейчас наливай и выпьем за успех нашего дела, – предложил Блюменталь-Тамарин.

Дальнейший вечер они провели в компании жены и секретаря. Покидал их Миклашевский не в лучшем настроении. И это было связано не столько с тем, что пришлось несколько часов выслушивать бесконечное нытье, сколько с тем, что Блюменталь-Тамарин показался ему отыгранной картой для гитлеровцев.

Но он ошибся в нем. Обещание «связаться с кем надо и переговорить насчет турнира» оказалось не пьяным трепом. На следующий день Блюменталь-Тамарин развил бурную деятельность. Первым ее итогом стало то, что Миклашевскому продлили отпуск в Берлине, а в конце недели у них состоялась встреча в Восточном министерстве.

Тот результат, на который Игорь рассчитывал, не оправдался. Чиновники министерства прохладно отнеслись к идее организации в Берлине международного боксерского турнира. Им было не до того, они наспех лепили разномастные «армии» из сброда коллаборационистов. Зато в министерстве пропаганды, где уже забыли, когда последний раз трубили об успехах на фронте, вцепились в предложение Миклашевского и организовали встречи с советником МИДа Германии Штрекером и видным промышленником Альбрехтом. Их кульминаций стала беседа с чемпионом мира и кумиром нации – Максом Шмелингом.

Она проходила в спортивном клубе Берлина «Сила через радость» и превзошла все ожидания Игоря. В далекой Москве Судоплатов и его подчиненные проявили поразительную дальновидность. Разные социальное происхождение и национальность не стали препятствием для общения двух боксеров. Профессионалы, а не политики, они понимали друг друга с полуслова и быстро нашли общий язык. Оба истосковались по любимому делу и со всем жаром души отдались ему. За короткий срок, к исходу декабря 1944 года, идея международного боксерского турнира, первоначально выглядевшая фантастической, получила практическое подкрепление. Энергия, настойчивость Миклашевского и Шмелинга позволили им преодолеть все бюрократические барьеры и обеспечить солидное представительство участников. Среди них были известные боксеры не только Германии, Австрии, но и Франции.

Небывалую шумиху вокруг турнира подняло министерство пропаганды. Оно, как могло, старалось этой акцией поднять дух нации. В берлинских газетах появились сообщения о том, что «…в прошлом известный советский боксер Игорь Миклашевский, порвавший с большевизмом и палачом Сталиным, перешел на сторону Великой Германии. В ближайшие дни он при поддержке выдающегося спортсмена и гордости нации – Макса Шмелинга примет участие в крупном международном боксерском турнире».

Эту новость тут же подхватили пропагандисты из РОА. В отсутствие у вермахта и так называемой «армии-освободительницы» генерала-предателя Власова успехов на фронтах им не оставалось ничего другого, как раздувать «пропагандистского слона из мухи». Шумиха, поднятая вокруг турнира и фигуры Миклашевского, не осталась без внимания разведчиков-боевиков РДР «Арнольд». После успешного выполнения задания под Смоленском руководство 4-го управления поставило перед резидентурой новую ответственную задачу: легализоваться в Берлине и подготовить акцию возмездия в отношении другого высокопоставленного предателя – бывшего генерала Красной армии и нынешнего военного деятеля коллаборационистского движения – Власова.

После тяжелейших поражений на фронтах фашистская верхушка отчаянно цеплялась за любую возможность, чтобы спасти положение. Собственных сил вермахта уже не хватало, и тогда в топку войны было брошено разношерстное отребье из числа коллаборационистов. Первую скрипку в нем играли Власов и его так называемая «Русская освободительная армия», оставившая кровавый след на территории Украины, Белоруссии, Югославии и Словакии. В советском руководстве было принято решение обезглавить движение коллаборационистов, уничтожив предателя Власова. Выполнение задания возложили на 4-е управление.

К тому времени оно превратилось в грозную силу, его разведывательно-диверсионные резидентуры действовали в самой цитадели фашизма – Германии и Австрии. На счету разведчиков-боевиков числились десятки ликвидированных фашистских функционеров. Их пуля поставила последнюю точку в общественном приговоре таким палачам, как председатель Верховного суда Украины оберфюрер СС Функ, заместитель генерального комиссара Белоруссии обергруппенфюрер СС Фенч, вице-губернатор Галиции Бауэр, обергруппенфюрер Засарнас, гебитскомиссар Барановического округа Штюр, командующий карательными войсками на Украине генерал-майор фон Ильген и другие. Следующим в этом списке должен был стать Власов.

Операция по его ликвидации получила кодовое название «Ворон». Подготовка к охоте на эту «птицу» началась в конце лета 1944 года и осуществлялась под непосредственным контролем Павла Судоплатова. Разработку операции он поручил к тому времени уже занимавшему должность заместителя начальника 3-го отделения 2-го отдела и выросшему до звания майора Фишеру-Абелю. 17 августа 1944 года план ее проведения утвердил заместитель наркома, комиссар госбезопасности 2-го ранга Богдан Кобулов. Им предусматривалось создание двух независимых оперативно-боевых групп, нацеленных на выполнение одной той же задачи – ликвидации Ворона. Их подготовка была возложена на Фишера-Абеля.

Первым делом он занялся формированием оперативно-боевых групп. Они комплектовались в основном из числа немцев-антифашистов и бывших коминтерновцев. Большинство из них являлись в прошлом активными участниками подпольного движения в Австрии и Германии. С началом войны в составе РДР Управления они действовали в тылу противника и проявили себя с наилучшей стороны. В самой Германии ряд разведчиков сохранили надежные связи, с помощью которых они рассчитывали на быструю легализацию. Группам были присвоены кодовые названия «Техники» и «Арнольд».

С середины сентября 1944 года на загородных базах управления в районе Быково и Сходни началась подготовка группы «Арнольд». По ее завершении планировалось воздушным путем перебросить разведчиков-боевиков на базу РДР «Авангард», действовавшую на территории Австрии. В дальнейшем, в соответствии с разработанными легендами прикрытия: офицеров люфтваффе, служащих военно-строительной организации «ТОДТ», разведчикам предстояло самостоятельно добраться до Берлина и там легализоваться. Для поддержания постоянной связи с Центром группа обеспечивалась всеми необходимыми радиосредствами. Предусматривался и резервный канал с участием курьера Управления.

Конечная цель задания в плане оперативно-боевых мероприятий группы «Арнольд» формулировалась предельно ясно: «…После установления «Ворона» (адреса которого прилагаются) группа начинает готовить операцию и проводит ее самостоятельно, исходя из обстановки на месте».

Руководителем оперативно-боевой группы «Арнольд» был назначен капитан Лаубэ.

«…Член КПГ с 1920 года. Сотрудник немецкой секции Коминтерна. Участник войны в Испании. Боевой, решительный человек с организаторскими способностями. Очень быстро ориентируется в новой обстановке, легко устанавливает контакты с новыми людьми», – так кратко характеризовал его Фишер-Абель в своем рапорте Судоплатову.

Под стать Арнольду были и другие участники операции. В своем отзыве на другую ключевую фигуру резидентуры – радиста Функа Фишер-Абель отмечал: «…Находясь в партизанском отряде, ходил в разведку и принимал активное участие в боевых операциях отряда. Умный, энергичный и находчивый человек, хорошо разбирается в политических вопросах, знает радиодело».

В тех же целях в конце сентября – начале октября под руководством Фишера-Абеля приступили к подготовке бойцы оперативно-боевой группы «Техники». Перед ней была поставлена задача:

«…По прибытии в Берлин заняться подбором людей для установления местонахождения «Ворона» и его ближайших помощников, выяснения обстановки вокруг них, вербовкой людей из их окружения и внедрением туда агентуры с последующей ликвидацией «Ворона».

Первой на задание убыла РДР «Арнольд». 4 октября 1944 года все ее участники благополучно приземлились в районе базы РДР «Авангард» в Австрии. Ее резидент Михаил оказал помощь Арнольду и его товарищам в изучении обстановки в районах будущих действий и проработке маршрута выдвижения на Берлин. Для этого использовались агентурные возможности резидентуры, приобретенные среди местного населения. После того как подготовка разведчиков-боевиков была завершена, они покинули базу РДР «Авангард». До границы с Германией их сопровождали проводники резидентуры.

24 октября Михаил в очередной радиограмме в Центр сообщил:

«…Группа «Арнольд» в ночь на 23 октября прошла Саву, железную дорогу и шоссе. Агенты производят хорошее впечатление, готовы работать. Группа доэкипирована полностью. Настроение отличное. Предлагает начать слушать Функа 1 ноября 1944 года».

Бывшая граница с Австрией осталась позади, теперь разведчикам-боевикам группы «Арнольд» оставалось полагаться только на самих себя и на удачу. Несмотря на тяжелые поражения на фронтах, в самой Германии машина сыска пока работала без сбоев. И любая мелочь – неточность в документах или легенде прикрытия – грозила им смертельной опасностью. Долгая и тщательная подготовка, предшествовавшая операции, оказалась не напрасной. Первая проверка на вокзале в городе Кранихсфельд для разведчиков-боевиков закончилась благополучно. В дальнейшем до самого Берлина они не испытывали серьезных трудностей при встречах с патрулями и полицейскими. Никто даже не заподозрил, что в сумках разведчиков находились взрывчатка и «убийственная» улика – радиостанция.

22 ноября Арнольд доложил в Центр о прибытии группы в Берлин и начале подготовки к выполнению задания. Не меньший интерес для 4-го управления представляла и другая его информация, поступившая в конце декабря 1944 года. В ней сообщалось «…о крупной враждебной пропагандистской акции власовцев, связанной с подготовкой бывшим советским вице-чемпионом СССР Игорем Миклашевским и окружением предателя Власова международного боксерского турнира».

Радиограмма Арнольда поступила в Москву в канун 27-й годовщины образования органов госбезопасности. В тот день – 20 декабря 1944 года – в кабинетах на Лубянке царила праздничная атмосфера. С утра наиболее горячие и нетерпеливые сотрудники, не дожидаясь торжественного заседания и поздравлений руководства наркомата, спешили отметить это важное событие. Из сейфов и рабочих столов доставались «три пакета на особый период» – стакан, водка и селедка. В воздухе витал аппетитный запах закуски, а из-за неплотно прикрытых дверей кабинетов доносились звон стаканов и приглушенное «ура-а».

Фишер-Абель несколько раз перечитал сообщение Арнольда и только тогда поверил в то, что разведчик-боевик Ударов – Миклашевский жив. Его уже не могли удержать в кабинете ни домашняя колбаса, ни маринованные опята, припасенные на этот случай Зеленским и Тарасовым. Схватив радиограмму, он примчался к Маклярскому и с порога выпалил:

– Борисыч, он жив! Ты представляешь, он жив!

Тот как-то отстраненно посмотрел на него и невпопад произнес:

– А? Что? Хорошо, поздравляю тебя.

– Борисыч, ты че? Я-то тут при чем? Ты в порядке?

На лице Маклярского появилась блаженная улыбка, его взгляд блуждал где-то над головой Фишера-Абеля, и, потрясая листом бумаги, он звенящим от радости голосом произнес:

– Фантастика! Придется ехать в Берлин! Если не к Гитлеру, то к Гиммлеру уж точно.

– Куда?! – Фишер-Абель поперхнулся.

Маклярский, похоже, ничего не слышал, не видел и продолжал оставаться на какой-то своей волне. С ним происходило что-то неладное. Обычно спокойный и скупой на эмоции он был явно не в себе. Недобрые предчувствия охватили Фишера-Абеля, и тому были основания. На почве нервных и физических перегрузок уже не один сотрудник наркомата сошел с ума. Он пробежался взглядом по кабинету, потянул носом воздух, но так и не увидел бутылки и не уловил запаха спиртного. Их отсутствие только усилило тревогу. Фишер-Абель наклонился к Маклярскому и, заглядывая в глаза, спросил:

– Борисыч, с тобой все в порядке?

– Что? – встрепенулся Маклярский.

– Ты меня слышишь?

– Да, что у тебя?

– Очень важная информация.

– О чем?

– Представляешь, нашелся Ударов! Игорь Миклашевский!

– Да ты что?! – в глазах Маклярского появилось осмысленное выражение.

У Фишера-Абеля отлегло от сердца.

– Борисыч, Ударов не просто нашелся, а, похоже, готов к выполнению задания, – доложил он.

– Откуда информация и насколько она достоверна?

– Из Берлина, от Арнольда!

– Невероятно! Полтора года прошло, я, грешным делом, подумал, сгинул Игорь.

– А он жив и дает нам знать, что выполняет задание!

– Каким образом?

– Вот, пожалуйста, ознакомься, – Фишер-Абель подал Маклярскому радиограмму Арнольда.

Тот, прочитав, хлопнул в ладоши, описал круг по кабинету, остановился перед Фишером-Абелем и, лукаво подмигнув, сказал:

– Витя, сегодня ты не один работаешь Дедом Морозом.

– В каком это смысле?

– В прямом, Берлин сделал нам царский подарок.

– Шутишь, Борисыч? – не поверил своим ушам Фишер-Абель, и у него снова закрались сомнения в адекватности Маклярского.

– Какие шутки, Витя? Вот почитай, только что получил, – показал он радиограмму из Берлина.

Она была адресована Максу-Гейне. В ней руководство Главного управления имперской безопасности Германии рассыпалось перед ним в благодарностях и объявляло, что за «выдающийся вклад» он награжден Орденом с мечами за храбрость. Такой высокой награды ни до, ни после него не удостаивался ни один агент гитлеровских спецслужб.

К тому времени в активе Макса-Гейне, а с ним и у 4-го управления были не только стратегические радиоигры «Монастырь», «Курьеры», но и новая – «Березино». Ее дерзкая, остроумная идея родилась в головах Судоплатова и его заместителя Наума Эйтингона. То была первая и последняя такого рода и масштаба оперативно-войсковая операция в истории советских спецслужб. Ее замыслом предусматривалось сковать значительные разведывательные и диверсионные силы спецслужб Германии. Санкцию на ее проведение дал сам Сталин, а ключевую роль снова сыграл Макс-Гейне.

18 августа 1944 года он по радиостанции легендируемой 4-м управлением «подпольной антисоветской» организации «Престол» сообщил в Берлин, что во время нахождения в командировке в Минске «…вышел на контакт с представителями немецкой воинской части, попавшей в окружение в Белоруссии».

К тому времени усилиями Эйтингона, Маклярского и Гудимовича в лесах, в районе реки Березины, была сформирована из числа бойцов отдельного отряда особого назначения 4-го управления НКГБ СССР и немецких антифашистов-коминтерновцев легендированная гитлеровская часть под командованием майора Борисова. Для большей убедительности легенды роль ее командира «поручили» исполнять перевербованному военнопленному, бывшему командиру полка подполковнику вермахта Шерхорну.

В абвере клюнули на жирную наживку Макса. В ночь с 15 на 16 сентября 1944 года группа из трех парашютистов приземлилась в расположении «окруженцев». Ее руководитель – кадровый сотрудник абвера Киберт ничего не заподозрил. В разговоре с «доблестными воинами фюрера, сражающимися в глубоком тылу врага», он высказал им свое восхищение и рассказал, что об их героической борьбе доложено самому фюреру.

При сопровождении группы Киберта с места приземления до основной базы «части Шерхорна» на нее было инсценировано нападение и произведен арест курьеров. В процессе дальнейшей работы Борисова и Гудимовича два абверовца дали согласие на сотрудничество и подключились к радиоигре «Березино». Что касается третьего члена группы, ушедшего в отказ, в радиограмме в Берлин перевербованные гитлеровцы сообщили о его тяжелом ранении при приземлении.

В последующем абвер перебросил в «часть Шерхорна» еще 16 курьеров – кадровых сотрудников абвера, 8 радиостанций, большое количество оружия, боеприпасов и продовольствия. 30 октября 1944 года при очередном сеансе радиосвязи с Берлином руководители операции «Березино» получили радиограмму, заставившую их серьезно поволноваться. Гитлеровское командование решило эвакуировать раненых из «части Шерхорна», чтобы не сковывать ее в маневре, и предложило оборудовать посадочную полосу для приема четырех транспортных самолетов, выделенных «по личному распоряжению рейхсминистра Геринга».

Над операцией «Березино» нависла угроза провала, и, чтобы ее предотвратить, руководство 4-го управления НКВД бросило «часть Шерхорна» в затяжные бои. После такого поворота событий в Берлине решили не рисковать, отказались от отправки самолетов и продолжили снабжение «доблестных воинов фюрера» с воздуха. Так, с помощью Макса-Гейне она продолжала «воевать».

Его «заслуга» была вознаграждена не только Орденом с мечами. В заключительной части радиограммы Берлин обещал Максу-Гейне «после победы на большевизмом присвоить офицерское звание и выделить поместье».

Прочитав, Фишер-Абель вернул ее Маклярскому и с улыбкой заметил:

– Борисыч, не знаю, как Саша Демьянов, а я бы от поместья не отказался.

– Вот она, вся твоя сущность, Витя, сказывается буржуазное прошлое, – язвительно заметил Маклярский.

– Нет, Борисыч, ты ошибаешься, я давно перековался.

– Но родимые пятна капитализма на тебе, Витя, все-таки остались.

– Так они же нужны, чтобы буржуи принимали за своего. В Австрии, когда фабрикант Шнайдер…

Тут зазвонил телефон. Маклярский снял трубку. Ответил дежурный по управлению и доложил о прибытии на службу Судоплатова.

– Все, Витя, шутки в сторону. Павел Анатольевич приехал! Я к нему, – объявил Маклярский.

– Можно мне с тобой, Борисыч? – попросил Фишер-Абель.

– Хорошо, тем более такой случай, – разрешил Маклярский.

Сложив в папку радиограммы Арнольда и берлинского радиоцентра, они поспешили на доклад к Судоплатову. Тот еще не успел раздеться и повесить шинель на вешалку, как Маклярский и Фишер-Абель не вошли, а буквально ворвались к нему в кабинет. Их раскрасневшиеся лица в канун праздника говорили сами за себя. Судоплатов нахмурился и строго заметил:

– Друзья, а вам не кажется, что вы рано начали праздновать?

Его строгий тон не остановил Маклярского, и он выпалил:

– Павел Анатольевич, как не радоваться? Такая награда!

– О чем ты, Михаил Борисович?

– Так Сашу Демьянова наградили, Павел Анатольевич!

Реакция Судоплатова на это сообщение ошеломила Маклярского и Фишера-Абеля. Он посмотрел на них так, будто увидел впервые, и огорошил:

– Михаил Борисович, с каких это пор ты на короткой ноге с наркомом?

Маклярский растерянно захлопал глазами и пробормотал:

– Какая нога? Какой нарком? О чем вы, Павел Анатольевич?

– О том, Михаил Борисович. Это когда же ты стал своим у Всеволода Николаевича?

– Павел Анатольевич, извините, но я не понимаю, о чем вы? Где товарищ Меркулов и где я?

– Не понимаешь? Полчаса назад я узнал от Всеволода Николаевича о награждении Демьянова орденом Красной Звезды, а тебе уже все известно! Так как это прикажешь понимать?

То, что произошло дальше, возмутило Судоплатова. Маклярский рассмеялся ему в лицо. Это переходило все рамки приличия, и он потребовал:

– Прекратить, товарищ подполковник! Вы что себе позволяете?

Маклярский не мог остановиться, сквозь смех прорывалось:

– Еще один орден! Орден с мечами! Это же надо!

Гнев в глазах Судоплатова сменился тревогой. Он перевел взгляд на Фишера-Абеля, ему показалось, что и тот не в себе. С его губ срывались короткие смешки. Оба были явно нездоровы, сказывалась огромная нагрузка, с которой им приходилось работать в последние недели. Ее не выдерживали и более физически крепкие сотрудники. Судоплатов потянулся к графину с водой. Маклярский наконец справился с приступом смеха и сказал:

– Павел Анатольевич, не надо! Со мной все в порядке!

– Разве? А что же это было? Про какие такие мечи ты мне тут нес, или я ослышался? – не мог понять Судоплатов.

– Про Орден с мечами!

– Орден? Да еще с мечами? Нет, Миша, тебе надо отдохнуть!

– Так то Берлин наградил Сашу, Павел Анатольевич!

– Что-о?!

– Вот, ознакомьтесь! – Маклярский открыл папку, достал радиограмму и положил перед Судоплатовым.

Тот, прочитав, только и смог сказать:

– Вот это да!

Насладившись произведенным эффектом, Маклярский подмигнул Фишеру-Абелю и загадочным тоном произнес:

– Это не все, Павел Анатольевич, есть еще кое-что очень интересное.

– Михаил Борисович, ты случайно Дедом Морозом не работаешь? Я не удивлюсь, если у меня за дверью стоит Гитлер в наручниках.

Маклярский широко улыбнулся и заявил:

– Рано или поздно доберемся и до него. Но дело не в нем.

– А в ком?

– В Миклашевском, в Ударове! Он нашелся! Живой и здоровый!

– Да ты что?! И где же?

– В Берлине.

– Откуда информация?

– От Арнольда, – доложил Маклярский и передал вторую радиограмму.

Судоплатов внимательно ознакомился с ней и просветлел лицом. Операция «Ринг», за которую ему приходилось отдуваться на «ковре» у наркома Меркулова, похоже, обретала новую жизнь. Ударов не только не сгинул в водовороте войны, но и оказался на ее гребне. В своем новом качестве организатора международного турнира боксеров он расширял возможности не только в реализации замысла операции «Ринг», но и в получении ценной разведывательной информации.

«Миклашевский жив! Как это тебе удалось и какой ценой? – задавался вопросами Судоплатов, и радостные эмоции уступали место трезвому анализу. – За полтора года воды много утекло. И какой воды? Кто ты, Миклашевский? На чьей ты стороне? Где гарантия, что абвер не затевает с нами ответную игру – свою операцию «Курьеры» или «Березино»?»

Отложив радиограмму Арнольда в сторону, он обратился к Маклярскому и Фишеру-Абелю и отметил:

– Товарищи, информация в отношении Ударова заслуживает серьезного внимания. Вместе с тем мы не должны обольщаться на его счет. Полтора года он оставался один на один с коварным врагом. Поэтому на первый план выходит вопрос проверки его надежности. Какие есть предложения?

– Задействовать оперативные возможности Арнольда и сосредоточиться на выяснении обстоятельств, при которых Ударов возник из небытия, тем более в таком качестве, а также установлении характера его связей среди власовской верхушки, – предложил Фишер-Абель.

– И не только, но также и на выявлении связей Ударова среди сотрудников гитлеровских спецслужб, – дополнил Маклярский.

– Хорошо, перепроверили, убедились в надежности Ударова, – согласился Судоплатов и задался вопросом: – А что дальше?

– Подключить к операции «Ворон». Судя по всему, он близок к власовской верхушке и может быть полезен Арнольду, – заключил Маклярский.

– А как же быть с Блюменталь-Тамариным? Задание по нему никто не отменял, – напомнил Фишер-Абель.

– Никуда он не денется. Его давно не видно и не слышно. Может, уже подох, – возразил Маклярский.

– Но это же приказ самого товарища Сталина….

– Так, товарищи, давайте не будем отклоняться от главного! – вмешался в спор Судоплатов и заключил: – На сегодня мы имеем: Ударов жив, находится в Берлине и связан с власовской верхушкой. Кроме того, он располагает влиятельными связями среди гитлеровцев. Без их поддержки подобный турнир не организовать. Это означает, что нынешние разведывательные возможности Ударова могут представлять для нас больший интерес, чем Блюменталь-Тамарин.

– Несомненно, Павел Анатольевич, поэтому с Ударовым надо как можно скорее выходить на связь, – торопил события Маклярский.

– Но сначала убедиться в его надежности, – напомнил Судоплатов и, подводя итог совещания, распорядился: – Товарищи, прошу подготовить и представить мне на рассмотрение указание в адрес Арнольда. Основное его внимание должно быть сосредоточено на проверке надежности Ударова, выявлении и изучении характера его связей и в первую очередь среди гитлеровцев. Это сейчас главное, и при этом мы не должны попасть в капкан германской контрразведки.

– Есть! – приняли к исполнению Маклярский с Фишером-Абелем и вернулись к себе, чтобы заняться подготовкой документа.

Так, спустя полтора года, операция «Ринг» получила второе дыхание. Для Судоплатова, Маклярского и Фишера-Абеля Миклашевский-Ударов в своем новом качестве представлял гораздо больший интерес, чем просто как ликвидатор предателя Блюменталь-Тамарина. Война подходила к концу, и советские спецслужбы готовились к завершающей схватке. В ней на передний план выходила задача, связанная с тем, чтобы найти и покарать предателей, палачей и агентов и резидентов из тайной армии абвера и Главного управления имперской безопасности Германии, пытавшихся скрыть свою волчью личину под серым мундиром вермахта, масками командиров, бойцов Красной армии, партизан или военнопленных.

Глава 8

«Андрей – Арнольду

Представленная вами информация в отношении Ударова заслуживает серьезного оперативного внимания. Задействуйте в полном объеме имеющиеся у вас возможности и в кратчайшие срони проведите проверну его надежности. Нельзя исключать, что он перевербован и используется германской разведкой в интересах завязывания с нами дезинформационной игры.

В этих целях без выхода на личный контакт с Ударовым выясните обстоятельства его появления в Берлине, где проживает, чем занимается, в каких отношениях находится с Блюменталь-Тамариным. Дополнительно установите, кто входит в круг близких знакомых Ударова и какое они занимают положение.

Особое внимание уделите выявлению и изучению характера связей Ударова среди сотрудников гитлеровской разведки и контрразведки, политиков и промышленников.

Примите наши сердечные поздравления с наступающим Новым годом. Годом нашей победы. До встречи в Берлине».

Прочитав расшифровку радиограммы с указанием Андрея – начальника 4-го управления НКГБ СССР генерала Павла Судоплатова в отношении Ударова – Миклашевского, опытнейший резидент РДР «Арнольд» – Лаубэ пришел к выводу: в Москве не рассматривают восставшего из мертвых агента-боевика как активного участника операции возмездия в отношении высокопоставленного предателя Ворона – бывшего командующего 2-й ударной армии генерала Андрея Власова.

Подтверждение тому Лаубэ находил в последней части радиограммы. В ней Судоплатов акцентировал внимание резидентуры на «…выявлении и изучении характера связей Ударова среди сотрудников гитлеровской разведки и контрразведки, политиков и промышленников».

Все, вместе взятое, говорило Лаубэ о том, что с Ударовым в Москве связывали другие планы, рассчитанные на проникновение в гитлеровские спецслужбы и получение разведывательной информации об операциях, проводимых против СССР. Перечитав еще раз последнюю часть радиограммы, он передал ее своему заместителю – Леонарду Дырману. По мере того как тот вникал в содержание, все более озабоченным становилось его лицо. Не сдержавшись, Дырман с раздражением произнес:

– Не было печали, так черти накачали.

– Ты о чем? – уточнил Лаубэ.

– Скорее о ком – о Миклашевском. Как не вовремя он свалился на нашу голову! С Вороном проблем по горло, а тут еще за ним бегать.

– Перестань, Леонард! Какие есть предложения?

– Какие тут могут быть предложения? Приказы выполняются, а не обсуждаются.

– Вот-вот, с какого конца начнем?

– С того, который не станет худым, – буркнул Дырман. Лаубэ хмыкнул и с сарказмом сказал:

– С худым концом никакое дело начинать не стоит.

– Я не о том, Арнольд! Нам же не разорваться! Берлин – это же не лес под Смоленском.

– Перестань, Леонард! Сам же сказал: приказы выполняются, а не обсуждаются.

– Сказать легко, а как выполнить, ума не приложу.

– Первое – не отчаиваться, второе – спокойно проанализировать наши возможности и определиться, с чего начинать проверку Миклашевского.

– Его еще надо установить. А Берлин – это больше, чем стог сена, и где искать ту иголку?

– Так таки иголка, – возразил Лаубэ и напомнил: – Две зацепки у нас все-таки есть.

– Ты имеешь в виду спортклуб, где Миклашевский засветился?

– И не только его, но и курсы власовских пропагандистов в Дабендорфе.

– Думаешь, он с Блюменталь-Тамариным трется среди этих сволочей?

– А где же им еще быть? Мы по крайней мере знаем, что Блюменталь-Тамарин бывает в Дабендорфе, а это – ниточка к Миклашевскому.

– В принципе, вариант, – согласился Дырман и предложил: – В таком случае надо опросить Эриха. Он с самого начала работал в Дабендорфе.

– И не только, Франца Йошке тоже.

– Слушай, Арнольд, а зачем все накручивать, может, сразу выйти на Миклашевского? – предложил Дырман.

– А как же приказ Андрея провести его проверку? – напомнил Лаубэ.

– Да че тут проверять, ты же не хуже меня знаешь Игоря. В Смоленске он прошел через гестаповское сито и не сломался.

– С того дня минуло больше года, и…

Лаубэ так и не закончил фразы. Хлопнула входная дверь, и в комнату ворвался Курт, дежуривший на подходе к квартире. Его вид говорил: смертельная опасность на пороге. Лаубэ схватился за пистолет. Дырман нащупал гранату в кармане куртки.

– Облава! – выпалил с порога Курт и, отдышавшись, пояснил: – Оцеплен весь квартал, а на соседней улице работает пеленгатор!

– Пеленгатор? Неужели засекли работу радиостанции?! – предположил худшее Дырман.

– Не может быть! Не должны! Она работала только на прием, а подтверждение заняло не меньше минуты, – возразил Лаубэ.

– Че гадать, надо действовать! – торопил Дырман.

– Арнольд, я и Шульц отвлечем их, а вы с Леонардом уходите! – предложил Курт.

– А Марта? А рация?! Нет, это не выход! – отверг Лаубэ и подался к окну.

За ним серые цепи брали в плотное кольцо не только квартал, но и все подходы к нему. Со стороны Александерплац медленно ползла машина-радиопеленгатор. Над ее крышей вращалась антенна и прощупывала эфир в поисках радиопередатчика. В соседнем дворе из двух грузовиков полным ходом шла выгрузка айнзацгрупп полиции безопасности и СД. Натасканные на облавах и захватах, они действовали слаженно и быстро. На глазах Лаубэ были блокированы подъезды и проходные дворы соседних домов. Идти на прорыв было самоубийством, и он распорядился:

– Курт, бегом к Шульцу, и оба сюда!

Тот ринулся на лестницу.

– Ты что задумал? Что?! – теребил его Дырман.

– Сейчас, сейчас! – искал выход Лаубэ.

– Нам же всем крышка, если найдут тайник! Надо уходить! – наседал Дырман.

– Если… – взгляд Лаубэ лихорадочно метался по комнате, упал на окно, задержался на пожарной лестнице – это был шанс, и распорядился: – Леонард, зови Марту, и на кухню!

– На кухню?! Зачем? – не мог понять тот.

– Готовьте стол!

– Стол?! Какой еще стол?

– А ты что, с гранатой собрался их встречать?

– Понял, бегу.

– Гранату, гранату оставь и давай бегом к Марте!

Дырман сунул гранату Лаубэ и ринулся на кухню.

– Про шнапс не забудь! – крикнул ему вслед Лаубэ и бросился в гостиную.

Там в тайнике хранились рация, кодошифровальные блокноты, гранаты и автомат – убийственные улики. Лаубэ не сомневался, что гестаповцы, натасканные на обысках, перевернут в квартире все вверх дном, заглянут в каждую щель и найдут их. Времени, чтобы вытащить весь этот разведывательный арсенал из тайника, спуститься по лестнице и спрятать во дворе, уже не оставалось. Лаубэ снова бросил взгляд на окно.

На улице разгулялась метель. Порывистый ветер пригоршнями швырял снег в стекло и по-волчьи завывал в печной трубе. Лаубэ решил действовать, извлек из тайника рацию, автомат, перетряхнул платяной шкаф, нашел наволочки, запихнул в них улики, присоединив к ним свой пистолет и гранату Дырмана, обвязал простыней, шагнул к окну и приник к стеклу.

Новый снежный заряд обрушился на город. Лаубэ силился рассмотреть, что происходит за окном, но дальше нескольких метров ничего не увидел. Сквозь посвист метели до него долетали отрывистые команды и топот множества ног. Он не стал медлить, надавил на шпингалеты и распахнул створки. Ветер хлестанул по лицу и запорошил глаза снегом. Нащупав поручни пожарной лестницы, Лаубэ привязал к ним один конец простыни, свесил с подоконника мешок с уликами и захлопнул окно.

К тому времени Марта, Леонард, Курт и Шульц приготовили «праздничный» стол. Лаубэ присоединился к ним, придирчивым взглядом пробежался по лицам, выражение выдавало их с головой, и потребовал:

– Марта, заводи патефон!

Она подхватилась из-за стола и принялась перебирать пластинки, выбрала с записью песен Марлен Дитрих и завела патефон. Под ее голос компания принялась «праздновать» успех Леонарда – повышение по службе. Выпив по рюмке шнапса, они налегли на закуску, но кусок не лез в горло. Все их внимание занимало то, что происходило на лестничной клетке. Оттуда доносились топот сапог, бряцание оружия и хлопанье дверей. Обыски проходили этажом ниже, но они так и не услышали требовательного стука в дверь. Облава внезапно прекратилась, об этом говорила тишина, наступившая в подъезде. Ее нарушал заунывный вой собаки, оставшейся без хозяев, доносившийся из квартиры, где проживала семья радиоинженера.

Общий вздох облегчения вырвался у участников невольного застолья. Лаубэ вымученно улыбнулся и, пробежавшись взглядом по лицам товарищей, остановился на Дырмане и предложил:

– Леонард, наливай, – и добавил: – По полной!

Повторять дважды ему не пришлось. Дырман наполнил рюмки шнапсом до краев и вопросительно посмотрел на Лаубэ.

– За удачу, парни! – предложил тот.

– За удачу! – дружно поддержали его.

Они выпили до дна; шнапса не осталось даже в рюмке Марты, и Лаубэ распорядился:

– Все, расходимся! Первыми уходят Курт и Шульц!

– Когда и где встречаемся? – поинтересовался Курт.

– Только не здесь, дополнительно сообщу. А пока на время залечь, я сам выйду на вас. Все ясно?

– Да, – подтвердил Курт и присоединился к Шульцу.

Марта отправилась их проводить. Лаубэ и Дырман остались одни.

– Неужели гестапо засекло работу нашей радиостанции? Но если это так, то почему взяли радиоинженера? Почему? – задавался вопросами Дырман и не находил ответа.

– Я могу сказать только одно: сегодня нам крупно повезло, – признал Лаубэ.

– Не повезло радиоинженеру, бедолага отдувается в гестапо.

– Надеюсь, для него все закончится благополучно, а вот для нас – не знаю.

– Второго такого раза может и не быть, – согласился Дырман и спросил: – Так что делать?

– Первым делом прекратить работу Марты в эфире! – решительно заявил Лаубэ.

– Ну раз так, то надо разгружать тайник.

– Само собой разумеется.

– У кого спрячем?

– Надежнее всего у Эриха. У него свой дом, места более чем достаточно.

– К тому же есть машина, можно работать с нее, – напомнил Дырман.

– Нет, – возразил Лаубэ, – пока будем поддерживать связь с Андреем по рации Функа.

– С Функом проблема, точнее не с ним, а с рацией.

– Проблема? В чем?

– Лампа вышла из строя.

– Что-о?! А почему я узнаю только сейчас?

– Неисправность возникла вчера.

– Черт, как некстати!

– Так, может, Функу передать рацию Марты? – предложил Дырман.

– Да, других вариантов не остается, – согласился Лаубэ и снова вернулся к указанию Судоплатова, – как будем работать по Миклашевскому, кого подключим?

– Курта, он первым его засек, вот пусть и продолжает.

– Логично. От кого или от чего будем отталкиваться?

– От места, где Миклашевский скорее всего появится.

– Нам известны два: спортивный клуб и курсы для власовских пропагандистов в Дабендорфе.

– Понадобится минимум две группы наблюдения, – заключил Дырман.

– Нам одной едва хватает на слежку за Власовым. Надо что-то придумать. Вот только что? – искал выход Лаубэ.

– А если к установке Миклашевского подключать антифашистов Йошке, но только самых надежных?

– Как вариант пойдет.

– Тогда я выхожу на Йошке и занимаюсь комплектованием еще одной группы наблюдения.

– Хорошо, действуй.

– С какого времени начнем работать?

– С 28 декабря. Где-нибудь на новогоднем банкете он обязательно засветится.

– Логично, а какой из объектов беру я? – уточнил Дырман.

– Ты остаешься в резерве. Миклашевский тебя знает, и если засветишься, все может пойти насмарку, – рассудил Лаубэ.

– Ты прав, но как мои парни опознают его? Нет ни фотографий, нет ничего!

– По портрету.

– Арнольд, я не Рембрандт, да и Курт рисовать не умеет!

– У нас есть Функ. Дадите ему описание Миклашевского, он и нарисует.

– Точно, не хуже фотографии получится, – согласился Дырман.

– На том и договорились, – подвел итог Лаубэ и предложил: – Все, расходимся, ты, Леонард, уходишь первым.

– До встречи, удачи тебе, Арнольд, – пожелал на прощание Дырман и направился на выход.

Лаубэ возвратился в гостиную и прошел к окну. Метель утихла, и ничто не напоминало о разгуле стихии. Снежинки кружились в неторопливом хороводе и оседали на подоконнике. Ветер устало урчал в печной трубе. Лаубэ открыл створки, втащил в комнату мешок с убийственными уликами, спрятал в тайник и затем покинул конспиративную квартиру.

На улице уже ничто не напоминало о прошедшей облаве. Но, следуя испытанному правилу, на пути к дому Лаубэ не один раз проверился и, лишь не заметив слежки, поднялся к себе. На следующий день он нашел Эриха и вместе с ним перевез к нему содержимое тайника, а вечером связался с Дырманом. Леонард времени даром не терял и укомплектовал две группы наблюдения. 26 декабря он и Лаубэ проехали к спортивному клубу «Сила через радость», а затем в Дабендорфе к центру подготовки власовских пропагандистов и там определили места для наблюдения. 27 декабря они собрали командиров групп, вручили им портреты Миклашевского и довели схемы расположения постов.

28 декабря после обеда две группы разведчиков резидентуры «Арнольд» заняли исходные позиции. Погода выдалась пасмурная. Свинцовые тучи нависли над Берлином и, казалось, цеплялись за островерхие крыши кирх и мрачную громаду купола рейхстага. Легкий ветерок шершавым языком поземки стелился по мостовой. Слабый морозец слегка пощипывал за уши и ярким румянцем играл на лицах берлинцев. День выдался без бомбежек, на улицах и у магазинов наблюдалась оживленная суета. Приближающийся Новый год заставил немцев на время забыть о тяготах и лишениях войны. О ней напоминали развалины – следы американских и британских бомбардировок, огороженные высокими заборами, и серые туши аэростатов над Берлином.

Группа наблюдения Курта расположилась в нескольких десятках метров от подъезда спортивного клуба «Сила через радость». Прошел час, на улице начало смеркаться, и посетители клуба стали выглядеть все на одно лицо. Курт решил сменить позицию и перебраться ближе. Подходящее место находилось у строительной конторы. Она располагалась напротив клуба, и появление на стоянке «фольксвагена» вряд ли могло привлечь внимание полиции и военного патруля. Сменив позицию, разведчики продолжили наблюдение.

Время приближалось к 17 часам, у подъезда клуба стало заметно оживленнее. К нему все чаще подъезжали машины, из них выходила нарядная публика, среди которой выделялись мужчины спортивного вида. Сбывался прогноз Лаубэ – накануне Нового года в клубе готовились к проведению праздничного банкета.

– Парни, кажется, он! – нарушил затянувшееся молчание Курт, сверился с портретом Миклашевского и уверенно заявил: – Точно он!

Характерная посадка головы и движения, описанные Лаубэ и Дырманом, убедили как Шульца, так и Германа, что перед ними тот, на кого они вели охоту.

Миклашевский первым вышел из машины и подал руку даме. Она, опираясь, ступила на тротуар. Вслед за ней показалась вторая дама. Последним с трудом выбрался громила. Их тут же окружили праздные зеваки.

– А этот Миклашевский, похоже, важная птица, если его охраняет такая горилла! – заключил Герман.

– Ты че, Герман?! Какая еще горилла! Это же Макс Шмелинг! Чемпион мира по боксу! – не мог поверить своим глазам Шульц.

– Точно он, – присмотревшись, Курт узнал кумира наци.

– Вот это везуха! Первый же заход, и вышли на кого надо! – ликовал Шульц.

– Не знаю, какой этот Миклашевский боксер, но прохиндей первостатейный, – оценил все происходящее Герман.

– С чего ты взял? – спросил Шульц.

– А ты посмотри, каких шикарных фрау он подцепил!

– Завидуешь, Герман? Гляди, а то потом на жену смотреть не станешь.

– А я холостой, так что мне можно.

– Ладно, холостяк, шутки в сторону! – положил конец пикировке Курт и распорядился: – Герман, смени позицию, чтобы не мозолить глаза патрулям, а мы с Шульцем сядем на хвост Миклашевскому.

– И так всегда, мне баранку крутить, а кому-то шнапс пить и сосисками закусывать, – заворчал Герман.

– Не бурчи, когда пойдем на пивзавод, я тебя обязательно возьму, – пообещал Курт, похлопал Германа по плечу и вышел из машины.

К нему присоединился Шульц, и они направились к подъезду клуба. На входе членов и гостей встречали два свирепых «цербера», об этом говорило множество шрамов на их физиономиях. Шульц замялся и высказал опасение:

– Курт, а если пускают по членским билетам и пригласительным?

– Скажем, что спортивные журналисты из Der Angriff, – на ходу импровизировал тот.

– А поверят?

– Чего гадать, пошли! – позвал Курт и перешел улицу.

Опасения Шульца оказались небеспочвенны. «Церберы» остановили их и потребовали предъявить пригласительные билеты. Курту ничего не оставалось, как идти напролом. Он смерил их строгим взглядом, помахал перед носом блокнотом и объявил:

– Пресса, Der Angriff! Министерство пропаганды доктора Геббельса, готовим специальный репортаж!

Фамилия Геббельса и название газеты – рупора нацистской пропаганды подействовали на «церберов» подобно удару бича. Они дернулись и, склонившись в низком поклоне, поспешно отступили в стороны. Курт с Шульцем вошли в холл, сдали пальто, шляпы в гардеробе и поднялись в банкетный зал. Яркий свет светильников, нарядно одетая публика, тут и там взрывавшаяся залпами смеха, белоснежные скатерти на столах, ломившихся от спиртного и закуски, оркестр, располагавшийся на эстраде и наигрывавший медленный фокстрот, создавали хрупкую иллюзию мирной жизни. Курт и Шульц невольно поддались ей и на время забыли об опасности и кровопролитной, не на жизнь, а на смерть, войне.

Пробежавшись взглядами по публике, они нашли Миклашевского. Он занимал центральный столик, рядом сидели Шмелинг, две дамы, приехавшие с ними, и функционеры клуба. Подобравшись поближе, Курт и Шульц занялись тем, чем занимались все остальные. Гости и члены клуба, уставшие поститься на скудном карточном рационе, дорвавшись до дармовщины, с невероятной скоростью сметали со столов бутерброды, сосиски и ставшую в последнее время редкостью нарезку из копченого окорока. Официанты не успевали менять на столах закуски, пиво и шнапс. Опасаясь остаться ни с чем, Курт с Шульцем не отставали от пьющей и жующей публики. Движимые не столько аппетитом, сколько желанием усугубить тяжелое положение рейха, они дали вволю разгуляться своим желудкам, не забывая при этом о главном – Миклашевском.

Тот держался как свой в компании именитых германских спортсменов: любезничал с дамами и обменивался репликами со Шмелингом. По мере того как пустели блюда на столах и приближался комендантский час, пустел и банкетный зал. Миклашевский и Шмелинг не стали засиживаться и после танца направились в гардероб. Курт с Шульцем последовали за ними и, держась на расстоянии, сопроводили на улицу.

В этот поздний час Берлин производил жутковатое впечатление. В тусклом лунном свете он походил на город-призрак. Редкие прохожие робкими тенями скользили по улицам и спешили поскорее скрыться в подъездах. Движение машин резко упало, и это облегчало слежку за «опелем», в котором ехали Миклашевский и компания. Первую остановку они сделали неподалеку от Бранденбургских ворот – из машины вышли Шмелинг и дамы, следующая произошла у ворот зондерлагеря Восточного министерства. Курту с Шульцем только и оставалось, что проводить взглядами Миклашевского до КПП, но зато они теперь знали, где его искать.

На следующий день, едва только забрезжил рассвет, группа Курта заняла позицию у КПП зондерлагеря Восточного министерства. С точностью истинного арийца в 7:45 Миклашевский появился на проходной, сел в поджидавшую машину и выехал в сторону Александерплац. По уже известному маршруту разведчики сопроводили его до спортивного клуба «Сила через радость». Герман проехал дальше, свернул на стоянку перед строительной конторой и остановился. Курт и Шульц, устроившись поудобнее, вполглаза наблюдали за происходящим. Ничего примечательного не происходило, пока не подъехал черный «хорьх». Из него вышли трое лощеных эсэсовцев и, о чем-то оживленно переговариваясь, вошли в клуб. Их появление насторожило разведчиков.

– Интересно, а что этой несвятой троице в клубе делать? – задался вопросом Шульц.

– Скорее слугам дьявола. Сволочи! – процедил Герман.

– Какая к черту разница! Зачем они приехали? Ну не морды же бить? – пытался понять Курт.

– Этим они занимаются у себя в подвалах, и по ночам, – буркнул Шульц.

– А если облава или арест? – предположил Герман.

– Втроем? – усомнился Шульц. – Нет, эти собаки стаями набрасываются.

– Парни, вот только не надо себя накручивать! И без того тошно, – положил конец спору Курт и объявил: – Продолжайте наблюдение, а я разведаю!

– Так, может, мне пойти с тобой на подстраховку? – вызвался Шульц.

– Нет, оставайся здесь! – отказался Курт, вышел из машины и направился к клубу.

На входе его никто не остановил. Он спустился в гардероб, сдал верхнюю одежду и поднялся в буфет. Среди посетителей ни Миклашевского, ни эсэсовцев не оказалось. Заказав себе кофе с бутербродом, Курт занял место за центральным столиком и стал прислушиваться к разговорам, но ничего тревожного не услышал. В основном обсуждался предстоящий международный боксерский турнир, звучали фамилии Шмелинга, Пиляса, Фратти, Пераца и Миклашевского. Знатоки и праздные зеваки обсуждали их шансы занять первое место.

Допив кофе и съев бутерброд, Курт отправился на поиски Миклашевского и нашел его в спортивном зале. Шла утренняя тренировка, на двух рингах боксеры-соперники оттачивали удары и отрабатывали тактические приемы перед предстоящими поединками. С трибун за ними наблюдали немногочисленные специалисты и праздные зеваки. Ближе к первому рингу расположились три эсэсовца и что-то оживленно обсуждали. По их жестикуляции Курт догадался: они не дилетанты в боксе. Поискав взглядом Миклашевского, нашел его в дальнем конце зала. Он отрабатывал удары на боксерской груше. Его вид не впечатлил Курта. У Миклашевского не было рельефной мускулатуры, а его ударам, казалось, не хватало мощи. Сообщения в берлинских газетах о том, что он был одним из сильнейших советских боксеров, вызывали у Курта все большее сомнение.

«Балерина, а не боксер», – скептически оценил он Миклашевского и нашел подтверждение своему выводу в тонких чертах лица Игоря, которого будто и не касались сокрушительные удары, в гордой посадке головы, открытой для атаки соперника. Закончив разминку, Миклашевский поднялся на ринг. К нему присоединился спарринг-партнер. Коренастый, с словно вросшими в пол ногами-тумбами, с бычьей шеей, он выглядел настоящим панчером. Против такого, как полагал Курт, трудно было устоять не только Миклашевскому, но и более физически крепкому боксеру. Не прошло и минуты, как ему пришлось изменить свое мнение. На ринге с Миклашевским произошло удивительное преображение. От казавшегося внешне рафинированного интеллигента не осталось и следа, он походил на пантеру – стремительную в своих выпадах и неуловимую для ударов противника.

Бой привлек внимание публики. Трибуна оживилась, и с нее все чаще звучали одобрительные возгласы. Это подхлестнуло боксеров, они завелись, и бой-тренировка приобретя бескомпромиссный характер. Курт, сам в прошлом борец, наблюдал за схваткой со все возрастающим интересом. Хорошо зная по себе, что лучшего способа познать и проверить характер, чем подобное испытание, не найти, он пытался просчитать Миклашевского.

Тот не просто заученно грамотно двигался по рингу, а порхал, словно бабочка, плел замысловатые кружева и постоянно ставил противника в тупик. Миклашевский не ввязывался в ближний бой, а с дальней дистанции стремительными острыми, как выпад шпагой, ударами разил противника. Это выводило панчера из себя, и его перчатки все чаще со свистом разрывали воздух. Миклашевский же сохранял выдержку, продолжал раскручивать свою карусель и наращивал преимущество. Неприязнь, еще несколько минут назад владевшая Куртом, сменилась на симпатию. Интуиция и профессиональный опыт укрепляли его уверенность в том, что Миклашевский свой. Он не изменил и не перешел на сторону фашистов, а продолжал в одиночку вести с ними тонкую игру. Игру, в которой предстоящий турнир-вызов должен стать сигналом для Москвы: «Я жив и готов к выполнению задания».

Тренировка-бой закончилась, и боксеры отправились в раздевалку. Курт не стал возвращаться к машине, а решил рискнуть выйти на прямой контакт с Миклашевским. «Крыша» спортивного репортера, которая помогла ему во время новогоднего банкета, служила удобным прикрытием. Перехватив Миклашевского на выходе из раздевалки, Курт, представившись журналистом берлинской газеты Der Angriff, попросил об интервью, и боксер охотно согласился. Они прошли в буфет. Курт заказал баварское пиво и сосиски. Миклашевский отказался от пива. Война и связанные с ней испытания не изменили его привычек, он по-прежнему не употреблял спиртного. Курт не стал настаивать, и они сошлись на кофе с молоком. Искать предлог для начала беседы не пришлось, он висел перед глазами – афиша, с которой улыбались участники международного турнира по боксу. Кивнув на нее, Курт многозначительно заметил:

– Интересная у вас подбирается компания.

– В каком смысле? – уточнил Миклашевский.

– В том, что вам и Максу удалось собрать столь разных людей.

– Скажу честно, сделать это было нелегко, – признался Миклашевский. – Но когда люди занимаются любимым делом, то все трудности преодолимы.

– Наверное, вы правы, – согласился Курт и поинтересовался: – А нельзя ли раскрыть тайну, кому в это трудное для фатерлянда время принадлежит идея проведения турнира, да еще международного?

– Ну почему же, конечно, можно, Максу. Он не только великий боксер, но и огромной души человек. Без его поддержки и активного участия турнир бы не состоялся.

– Насколько мне известно, в его подготовке вы также сыграли важную роль.

– Ну что вы, она преувеличена, в меру своих скромных возможностей я помогал Максу.

– Турнир заявлен как международный, насколько широко в нем будут представлены спортсмены из других стран?

– Мы постарались привлечь к нему как можно больше боксеров, но, увы, война.

– Да… И все-таки спортсмены из каких стран заявились на участие в турнире?

– Из Италии, Бельгии и Франции.

– И только?

– Ну почему же, будут боксеры из Словакии, Чехии и Венгрии. В том, что они примут участие в турнире, опять же большая заслуга Макса. Вы даже не представляете, какую огромную работу ему пришлось провести.

– Извините, господин Миклашевский, можно я задам прямой вопрос?

– Да, пожалуйста, я открыт для общения.

– Сейчас идет война, народ Германии напрягает все силы, чтобы победить врага, а вы затеваете турнир. Не кажется ли вам, что это звучит неким диссонансом? – задав вопрос-крючок, Курт с нетерпением ждал, что он скажет.

Миклашевский не спешил с ответом, так как хорошо понимал его цену, и испытующим взглядом посмотрел на Курта. Тому показалось, что в его глазах вспыхнул и тут же погас холодный огонек, а губы сошлись в тугую складку.

«Ага, зацепил я тебя! Но ты настоящий артист, хорошо играешь! – отметил Курт и задался вопросом: – Так кто же ты, Игорь? Продажная шкура? Или советский разведчик?»

Ответ Курт искал в глазах Миклашевского. Тот не отвел взгляда и не отделался дежурной фразой. Он был искренен, и это проявилось не только в словах, но и в тоне.

– Да, война, безусловно, это горе и страдания. Но это жизнь. Пусть трудная, связанная с потерей близких, но все-таки жизнь, – старался говорить ровным тоном Миклашевский, но его выдавали глаза, в глубине их была невысказанная боль. – Бокс и турнир это часть жизни, и не только боксеров, но и простых людей. Бокс – отдушина, в которой каждый находит что-то свое от мирной жизни.

– Безусловно, – живо подхватил тему Курт и решил на невидимых весах качнуть его в другую сторону. – Господин Миклашевский, ваша судьба без преувеличения интересна во всех смыслах.

– Что вы имеете в виду?

– Прежде всего то, что вы родились в большевистской России.

– Извините, Курт, если вы хотите сказать: где родился, там и сгодился, то ко мне это не относится. Я сейчас не в Москве, а в Берлине! – ушел от ответа Миклашевский.

Но Курт не оставлял попыток раскрыть его и зашел с другой стороны.

– Кроме вас, господин Миклашевский, в Германии нашел себе вторую родину в прошлом известный большевистский актер Блюменталь-Тамарин. Насколько я знаю, вы находитесь с ним в родственных отношениях?

Миклашевский напрягся, об этом говорили его губы, они снова сошлись в тугую складку, и ограничился тем, что признал:

– Да, он мой дядя.

– Его яркие выступления, обличающие тирана Сталина и преступления большевизма, пользуются популярностью у наших читателей и радиослушателей. Почему бы вам не попробовать себя в этом амплуа?

– У меня плохая дикция и отвратительный слог, – ледяным тоном отрезал Миклашевский и потянулся к саквояжу со спортивной формой.

Беседа грозила на этом закончиться, поэтому Курт поспешил сменить тему и вернул разговор в спортивное русло:

– Господин Миклашевский, позвольте еще несколько вопросов: каковы ваши прогнозы на предстоящий турнир и кто станет победителем?

– В какой весовой категории?

– Скажем, в вашей.

– На мой взгляд, хорошие шансы у француза Пиляса и итальянца Фратти.

– А как вы расцениваете свои возможности?

– Извините, но мне трудно о них судить. Ринг все покажет, кто и чего стоит.

– Я внимательно наблюдал за вашей тренировкой и должен честно сказать: получил истинное наслаждение.

– Спасибо, я польщен.

– Вы великий мастер.

– Ну что вы, великий мастер у нас один – Макс Шмелинг.

– Безусловно, он наша живая легенда.

– Легенда, которая переживет время.

– В таком случае позвольте спросить вас, скажем так, о будущем? Каким оно вам видится? – забросил очередной вопрос-крючок Курт.

– Надеюсь, оно будет лучше, чем нынешнее настоящее. Извините, но меня ждут дела, – закончил интервью Миклашевский и, поблагодарив за кофе, поднялся из-за стола.

– С вами, господин Миклашевский, было интересно, – признал Курт и поинтересовался: – Где можно найти вас, чтобы показать проект статьи?

– В клубе утром, в это же время, или вечером в 18 часов.

– Спасибо. И еще, позвольте ваш номер телефона, чтобы договориться о встрече?

– К сожалению, его у меня нет.

– Так, может, мне подъехать к вам на дом? Домашняя обстановка оживит интервью.

– А если убьет?

– Это же почему?! – удивился Курт.

– Зондерлагерь Восточного министерства, наверное, не самое подходящее место для встречи, – с улыбкой заметил Миклашевский.

Курт рассмеялся и последовал за ним.

Расставшись на выходе из клуба, они договорились встретиться здесь же через два дня, чтобы согласовать текст интервью.

Миклашевский не стал избегать встречи. Она состоялась и носила более откровенный характер. Ее содержание, результаты наблюдения за Миклашевским и его связями позволили резиденту Арнольду сделать вывод: за время, прошедшее с того дня, когда они расстались в лесах под Смоленском, Игорь остался верен присяге. Этот свой вывод и данные о связях Миклашевского среди военных, чиновников и, что немаловажно для задания резидентуры, – выходе на ближайшее окружение Ворона – изменника генерала Власова, Арнольд сообщил в очередной радиограмме Андрею.

Судоплатову, Маклярскому и Фишеру-Абелю она говорила: в лице Миклашевского они получили уникальную возможность для решения более важных задач, чем ликвидация Блюменталь-Тамарина или Власова.

Отложив радиограмму в сторону, Судоплатов обратился к ним:

– Товарищи, какие есть предложения?

– Немедленно восстановить связь с Ударовым! – торопил события Фишер-Абель.

– Так таки немедленно? – не спешил с решением Судоплатов и поинтересовался мнением Маклярского, – а ты что скажешь, Михаил Борисович?

– То, что связь с ним надо восстанавливать, не вызывает сомнений. Вопрос – через кого и как? – ответил Маклярский.

– Не вижу проблемы. Через того же Курта, тем более у них уже налажен контакт, – напомнил Фишер-Абель.

– Тут дело не в контакте, Витя, – возразил Маклярский.

– А в чем, Михаил Борисович?

– В том, что нынешние разведывательные возможности Ударова открывают перед ним и нами широкие перспективы. Поэтому с Куртом не стоит спешить.

– Это же почему? – недоумевал Фишер-Абель.

– А потому, что Ударов может расценить его выход как провокацию гестапо.

– Что-о?! Какая еще провокация, если Курт назовет пароль!

– Витя, вспомни себя на нелегальном положении, когда с тобой выходили на связь. Что для тебя было важнее – пароль или тот, кто с ним пришел?

– Все зависело от ситуации.

– Вот именно, от ситуации. В Смоленске Ударов уже был в ситуации, когда абвер взял его в оборот. Где гарантия, что выход Курта на контакт Миклашевский не расценит как очередную провокацию?

– Ну, Михаил Борисович, если с такой меркой подходить, то…

– Все, товарищи, хватит гадать! Поступим так, на связь с Ударовым выйдет сам Арнольд. Они хорошо знают друг друга, – положил конец спору Судоплатов и предложил: – А сейчас попрошу сосредоточить внимание на том, как с максимальной пользой использовать новые разведывательные возможности Ударова. Задача ясна?

– Так точно! – дружно прозвучало в ответ.

– Жду ваших предложений, товарищи, и попрошу не затягивать, – закончил совещание Судоплатов.

На следующий день он, рассмотрев представленные Маклярским и Фишером-Абелем дополнения к плану операции «Ринг», внес в них коррективы и отправился на доклад к наркому госбезопасности.

Всеволод Меркулов после совещания у Сталина, где была отмечена результативная работа наркомата, находился в приподнятом настроении. Его согревала тщеславная мысль: ни Абакумов и его контрразведка Смерш, находившиеся в фаворе у вождя, ни сам Лаврентий Павлович Берия со своим НКВД не могли похвастаться тем, чего удалось добиться наркомату госбезопасности в ходе стратегической радиоигры «Березино». В течение почти четырех месяцев управление Судоплатова водило за нос асов германской разведки. И не просто водило, а с помощью агента Гейне – разведчика Александра Демьянова и мистифицированной «части подполковника вермахта Шерхорна, героически борющегося с большевизмом в глубоком тылу – белорусских лесах», контрразведчикам удавалось сковать не только значительные силы германской разведки, но и люфтваффе. В то время когда на счету были каждый патрон и каждый солдат, из Берлина продолжали поддерживать боеспособность «доблестных героев Шерхорна», направляя им в помощь лучших профессионалов повстанческой деятельности, оружие, боеприпасы, взрывчатку и продовольствие.

«С момента начала операций «Престол» – «Березино» немцы совершили на нашу территорию 72 самолетовылета тяжелой транспортной и бомбардировочной авиации. Они сбросили 33 агентов (все арестованы) и 570 мест груза. В их числе оказались 5 кадровых работников германской разведки» – эти данные из своего доклада Сталину, Молотову и Берии нарком Меркулов мог назвать не задумываясь, подними его среди ночи.

Особую гордость он испытывал от того, что ни один патрон не выстрелил, ни один килограмм взрывчатки не сработал, а дезинформация, передаваемая по радиостанции Шерхорна, сыграла важную роль в наступательной операции Красной армии «Багратион» – освобождении советской Белоруссии от фашистов.

По итогам совещания Сталин распорядился: руководству наркомата госбезопасности подготовить отдельный доклад о ходе операции «Березино» и представить его на рассмотрение Государственного комитета обороны. Поэтому Меркулову было чем гордиться и чему радоваться. Тепло поздоровавшись с Судоплатовым, он предложил пройти в комнату отдыха. Павел последовал за наркомом, и перед его глазами предстал праздничный стол. Судоплатов посмотрел на календарь, там значилось 7 января – Рождество Христово, и подумал: «Все мы вроде коммунисты, а в душе продолжаем молиться Ему – Господу!»

Меркулов словно угадал его мысли и, подмигнув, заметил:

– Сегодня, Павел Анатольевич, и у нас, безбожников, есть повод порадоваться. Товарищи Сталин, Молотов и Лаврентий Павлович высоко оценили нашу работу в операции «Березино». Мне остается только добавить: ты молодец!

Судоплатов подтянулся и отчеканил:

– Служу Советскому Союзу, товарищ нарком!

– Хорошо служишь, Павел! Присаживайся! – Меркулов махнул на кресло и предложил: – Ну что, выпьем?

– Спасибо за честь, Всеволод Николаевич, – поблагодарил Судоплатов и, смущаясь, попросил: – Товарищ нарком, но сначала позвольте доложить вам одну очень важную…

– Да погоди ты с докладами, Павел! – перебил его Меркулов и, хитровато улыбнувшись, спросил: – Ты что, каждый день с наркомами пьешь?

– Никак нет, Всеволод Николаевич.

– Ну так садись! – потребовал Меркулов и, разлив водку по рюмкам, произнес тост: – За наши сегодняшние и завтрашние успехи!

Выпив, они закусили. Меркулов снова потянулся к бутылке с водкой, но, заметив, что Судоплатов нетерпеливо теребит папку с докладной, опустил руку и ворчливо заметил:

– Ну и подчиненные пошли, не дают начальнику напиться.

– Извините, Всеволод Николаевич, – замялся Судоплатов, не зная, что сказать.

– A-а, ладно, – махнул на него рукой Меркулов и распорядился: – Давай докладывай, что там у тебя!

– Товарищ нарком, резидентурой Арнольда установлен Миклашевский! – звенящим от радости голосом сообщил Судоплатов.

На Меркулова это не произвело впечатления. Он пожал плечами и спросил:

– Это кто такой, Павел Анатольевич? Я что-то не припомню.

– Наш агент-боевик Ударов. Операция с его участием была начата, когда управление входило в состав НКВД. Лаврентий Павлович лично курировал ее.

– A-а, ну-ка давай-ка поподробнее! – оживился Меркулов.

– В апреле 1943 года под легендой перебежчика Ударов был выведен в расположение гитлеровских войск с заданием ликвидировать изменника Блюменталь-Тамарина. После его выполнения, согласно плану операции «Ринг», утвержденному товарищем Берией, предусматривался вывод Ударова на Ольгу Чехову.

– Чехову?! А ты ничего не путаешь, Павел Анатольевич?! – от вальяжности Меркулова не осталось и следа.

– Никак нет, товарищ нарком!

– А санкция на контакт Миклашевского с Чеховой есть?

– Только устная. Лаврентий Павлович распорядился данную часть операции документально не оформлять.

– Это почему же?! – удивление Меркулова переросло в изумление.

Судоплатов невольно понизил голос и пояснил:

– Чехова является нашим особо ценным агентом под псевдонимом «Актриса». Она находится на личной связи у Лаврентия Павловича и, по замыслу операции, должна была обеспечить вывод Ударова на окружение Гитлера с целью проведения акции возмездия.

– Что-о?! Ну и денек?! Хочешь не хочешь, а поверишь в Христа! – воскликнул Меркулов и, забыв об ужине, потребовал: – Давай-ка сюда свою докладную!

Судоплатов передал ему папку и все то время, что нарком читал докладную, не спускал с него глаз. Прочитав ее, Меркулов задумался и после затянувшейся паузы объявил:

– С твоими предложениями, Павел Анатольевич, по использованию возможностей Ударова для получения развединформации согласен. Грех этим не воспользоваться. Так что действуй!

– Есть, – принял к исполнению Судоплатов.

– Что касается бешеного пса Гитлера, то пуля для него слишком большой подарок. Товарищ Сталин считает: мерзавец должен предстать перед судом и ответить за совершенные злодеяния. Ясно?

– Так точно, товарищ нарком.

– В отношении вывода Ударова на Чехову надо подумать. Что в результате взаимной расшифровки таких ценных агентов мы получим?

– Расширим разведывательные возможности Ударова.

– И все-таки, Павел Анатольевич, давай-ка не будем спешить, сам знаешь, где спешка нужна. Сейчас не то время. Тем более этот вопрос надо согласовать с Лаврентием Павловичем. Ты понял?

Судоплатов кивнул и внимательно ловил каждое слово наркома. В тоне Меркулова зазвучали жесткие нотки:

– Ударов, так сложилось, оказался в нужном месте и в нужное время. Поэтому, Павел Анатольевич, необходимо по максимуму задействовать возможности его и резидентуры Арнольда в получении информации о конфиденциальных контактах фашистских бонз с нашими западными союзниками, а также по польскому вопросу.

– Понял, Всеволод Николаевич, я тоже об этом подумал.

– Молодец! – похвалил Меркулов и вернулся к заданию Ударову. – На данном этапе пусть он через боксера Шмелинга максимально развивает контакты среди нацистской верхушки. Ясно?

– Так точно, товарищ нарком, – подтвердил Судоплатов и заверил: – Ваши указания будут доведены внеочередной радиограммой до резидента Арнольда.

– Только не затягивай, Павел Анатольевич, сейчас каждый день и каждый час дороги, – напомнил Меркулов и затем пригласил к праздничному столу.

В ту ночь Судоплатов так и не уснул. Теплый разговор с наркомом и тот захватывающе интересный замысел использования Ударова и РДР «Арнольд», возникший в кабинете Меркулова, заставили забыть о сне. Вернувшись к себе, Судоплатов занялся подготовкой указания для резидентуры и разработкой замысла дерзкой операции по проникновению Ударова в гитлеровские спецслужбы.

Глава 9

«Андрей – Арнольду

Выход на связь с Ударовым и установление контакта санкционирую. Пароль для связи: «Лёлечка интересуется: как ваше самочувствие?»

Отзыв: «Передайте Лёлечне: я чувствую себя хорошо».

Дальнейшую работу с Ударовым вести только лично. Получаемую от него информацию зашифровывать также лично. На Функа возложить только передачу радиограмм.

Опросите Ударова по следующим вопросам:

1. С кем конкретно из представителей вермахта и гитлеровских спецслужб он имеет контакты и какой они носят характер?

2. Поддерживает ли Блюменталь-Тамарин отношения с Ольгой Чеховой, Зарой Леандер и вхож ли он в их ближний круг?

Рекомендуйте Ударову и дальше развивать свои контакты со Шмелингом и его связями, в первую очередь из числа политиков и военных. Нацельте его на получение информации о конфиденциальных контактах фашистских бонз с представителями наших западных союзников. Особый интерес будут представлять данные по польскому вопросу.

Позиция советской стороны состоит в том, что по вопросам отношения Советского Союза к Польше нарком указал руководствоваться следующим:

1. Наше правительство желает видеть сильную и независимую демократическую Польшу с парламентским строем.

2. СССР не будет создавать из Польши Советскую республику и вмешиваться в ее внутренние дела.

3. Экономические, политические и социальные вопросы будут решаться польским народом.

Вместе с тем польским правительством в эмиграции, в Лондоне предпринимаются недружественные шаги, направленные на срыв этих планов. В связи с чем задействуйте Юзека и его связи среди командования Армии Крайовой и Народнови силы збройни для получения такого рода информации.

Указания в отношении «Ворона» в следующей радиограмме».

Направляя эту радиограмму в адрес Арнольда, Судоплатов – Андрей руководствовался последним распоряжением наркома Меркулова. Руководителя Народного комиссариата госбезопасности и самого Сталина все больше тревожила разведывательная информация, поступающая из лондонской и швейцарской резидентур НКГБ. Резиденты сообщали о тайных переговорах окружения Гиммлера с сотрудниками американских спецслужб, на которых нацисты зондировали их мнение на предмет заключения сепаратного мира в случае отстранения от власти Гитлера и продолжения боевых действий на Восточном фронте против советских войск.

В Москве, несущей на своих плечах основную тяжесть борьбы с фашизмом, такие действия союзников по антигитлеровской коалиции рассматривали не иначе как удар в спину. Не меньшую тревогу у советского руководства вызывала возросшая активность эмигрантских буржуазных правительств Польши и Чехословакии, осевших в Великобритании и поддерживаемых правительством Черчилля. С вступлением частей Красной армии на территории этих стран активизировалась повстанческая деятельность глубоко законспирированных боевых структур Армии Крайовой (АК) и Народнови силы збройни (НСЗ), Демократического блока Словакии (ДБС) и Словацкого национального совета (СНС), руководимых из Лондона. Она была направлена не только против оккупантов – войск фашистской Германии, но и армии-освободительницы – Красной армии.

Ежедневно в штабы советских частей и органы Смерш поступали оперативные сводки, одна тревожнее другой. В них сообщалось о выводе повстанцами из строя линий связи и транспортных коммуникаций, о нападениях на рабочие команды и отдельные вооруженные подразделения. Наиболее жестоко и беспощадно действовали боевики из АК, они глумились и истязали захваченных в плен красноармейцев и командиров.

Все это, вместе взятое, расценивалось советским военно-политическим руководством как стремление союзников для антигитлеровской коалиции – США и Великобритании использовать эмигрантские правительства Польши и Чехословакии и поддерживаемые ими военизированные структуры по созданию на пути продвижения частей Красной армии «санитарного кордона».

Подтверждением тому служили последние сообщения, поступавшие в 4-е управление НКГБ СССР из РДР «Олимп», руководимой Героем Советского Союза майором Карасевым и действовавшей на территории Польши. Через агентов-поляков, внедренных или завербованных среди командного состава АК и НСЗ, резидентурой был добыт приказ № 1844 командования НСЗ. Он являлся еще одним свидетельством того, что эмигрантское правительство Польши, рассматривает освободительный поход Красной армии как действия враждебной стороны.

В приказе командование НСЗ требовало от своих подчиненных:

«…C момента перехода советскими войсками польской границы польское правительство в Лондоне и польское общество выражают свою несокрушимую волю восстановить независимость польской территории на востоке в границах до 1939 года.

Исходя из настоящей обстановки, даю следующее общее приказание:

1. Советские войска на территории Польши считаются вражескими…

4. Стремление к нормализации отношений с правительством СССР и возможный договор с ним не могут сдержать жесткой борьбы с коммунизмом и разлагающими акциями большевистской агентуры на польской земле…»

Эта информация перекликалась с данными другого агента РДР «Олимп», входящего в состав командования АК. Агент сообщил о том, что оно ориентирует повстанцев и сочувствующих им лиц на то, чтобы с приходом частей Красной армии «…Организовать скрытое во всех областях – политической, экономической и военной – жизни Польши сопротивление оккупационной власти. Для чего во всех ее органах создавать глубоко законспирированный агентурный аппарат. В дальнейшем, опираясь на его возможности, дезорганизовывать работу аппарата оккупационной власти, компрометировать деятельность лиц и организаций, сотрудничающих с ней, и тех, чья активность идет вразрез с линией польского эмигрантского правительства в Лондоне.

Отрядам АК зарегистрироваться у командования Красной армии, а политическим деятелям законспирироваться, чтобы в нужный момент приступить к работе, враждебной Советскому Союзу, и работе против Красной армии».

Особый интерес для Судоплатова и Меркулова представляли материалы, поступавшие из РДР «Весенние», руководимой резидентом-поляком Робертом. Ею были добыты исключительно важные данные, из которых следовало, что британские спецслужбы принимают непосредственное участие в подготовке боевых структур АК и НСЗ на территории Польши с целью организации подпольной повстанческой деятельности, направленной против освободительной миссии советских войск. Сомнений в достоверности информации, поступающей из резидентуры «Весенние», ни у Судоплатова, ни у Меркулова не возникало. За ней стояли конкретные дела.

Резидентура состояла из поляков-антифашистов и бывших коминтерновцев. 12 октября 1943 года самолетом она была переброшена на базу РДР «Соколы» в Барановическую область и приступила к проведению разведывательно-диверсионной деятельности. За неполные полгода «Весенние» провели 12 успешных боевых операций, добыли и доложили в Москву ценную информацию о противнике. С приближением Красной армии к государственной границе СССР резидент Роберт получил новое задание – перебазироваться в Польшу. После долгого и тяжелого перехода 6 июня 1944 года резидентура вышла в заданный район и развернула оперативно-боевую работу. О ее результатах в своей докладной руководству 4-го управления НКГБ СССР писал куратор «Весенних» подполковник Рогачев:

«….Все члены группы «Весенние» за время пребывания в тылу противника, несмотря на исключительно сложные условия работы, добыли ряд важных данных об антисоветской деятельности польских националистических организаций, а также приобрели интересные связи в разных кругах польского подполья…

Особое значение имела информация, добываемая агентами, которые располагали сетью хорошо законспирированных источников в АК и НСЗ. В сентябре 1944 года через свои личные и агентурные связи в руководстве АК и НСЗ им удалось получить материалы о том, что их лидеры действуют по директивам польского эмигрантского правительства и не намерены сотрудничать с просоветски настроенными силами.

Руководители НСЗ призывают польское население саботировать и не подчиняться решениям просоветски настроенных сил, заявляют, что скоро в Польшу прибудет настоящая власть из эмиграции и тогда наступит полный порядок в стране».

18 ноября 1944 года Роберт доложил о наличии на территории Польши «глубоко законспирированной разведывательной сети британской «Интеллидженс Сервис», а позже через агентуру в НСЗ добыл пять инструкций, регламентирующих ее деятельность. Ряд положений одной из них требовал от ее членов: «…Создавать во всех областях политической, экономической, военной жизни Польши мощный, строго законспирированный агентурный аппарат. С помощью этого аппарата оказывать воздействие, давление на партийные и общественные учреждения, а в необходимых случаях парализовывать деятельность лиц, чья активность идет вразрез с линией польского эмигрантского правительства в Лондоне».

Прочитав содержание этой и остальных четырех инструкций НСЗ, Судоплатов вернулся к заключению Маклярского по результатам анализа докладной Рогачева.

«…Исходя из состояния и тенденции развития оперативно-боевой обстановки на территории Польши, временно оккупированной немецко-фашистскими войсками, следует, что части Красной армии и органы государственной безопасности при выходе на территорию этой страны столкнутся с организованным саботажем, актами террора и диверсиями, проводимыми АК и НСЗ. Противодействие их враждебной деятельности будет осложнено тем, что они имеют значительный опыт подпольной работы, их организационные структуры глубоко законспирированы, а их члены в большинстве своем настроены антисоветски».

Перспектива борьбы на два фронта в Польше: с одной стороны – с нацистами и с другой – с польскими националистами вызвала на лице Судоплатова болезненную гримасу. Отложив докладную, он обратил взгляд на Маклярского и спросил:

– Михаил Борисович, а вы с Рогачевым не слишком сгущаете краски?

– Нисколько, Павел Анатольевич, в докладной не нашли отражения те случаи, когда аковцы нападали на боевые группы РДР. Последний раз это имело место на прошлой неделе. «Олимп» Карасева потерял двоих человек.

– А не могли аковцы принять их за власовцев? В лесу сам знаешь: прав тот, кто стреляет первым.

– Нет, Павел Анатольевич, то была целенаправленная акция. Аковцы знали, с кем имели дело.

– М-да, если политики не договорятся, то еще немало русской и польской кровушки прольется, – с горечью признал Судоплатов.

– Прольется, – без тени сомнения заявил Маклярский. – Даже если политики и договорятся, во что я мало верю, то командиров АК и НСЗ не просто будет уломать.

– Вот потому, Михаил Борисович, надо укреплять агентурные позиции в этой среде. Чем больше среди командования будет наших агентов, тем меньше прольется крови.

– С этим не поспоришь, Павел Анатольевич. К сожалению, подобная ситуация складывается и в Словакии. Те же самые англичане и так нам галдят.

– Что-то у тебя, Михаил Борисович, все выглядит в черном цвете. Зрение случайно не подводит?

– Никак нет, Павел Анатольевич. Я опираюсь на факты и изложил их в проекте докладной, можете ознакомиться, – предложил Маклярский.

Судоплатов обратился к ней и задержал внимание на втором абзаце:

«…Приближение частей Красной армии к границам Словакии привело к брожению в словацкой армии, отмечаются случаи массового дезертирства. Среди местного населения стремительно усиливаются антигерманские настроения, что способствует расширению базы повстанческого движения. За последние 3 месяца с участием РДР «Олимп» сформировано 12 партизанских отрядов…»

А дальше он вчитывался в каждую строчку:

«По оперативным данным РДР «Олимп», «Горные» и «Верные», в Лондоне спешат упредить приход советских войск в Словакию. Эмигрантское правительство при поддержке британской разведки намерено перехватить инициативу в восстании и поставить во главе его бывшего президента Чехословакии Бенеша. С этой целью Королевскими ВВС в горной части Словакии высажен многочисленный десант. В его состав входят политики – будущие министры марионеточного правительства, военные и разведчики британской разведки. На последних возложена задача по координации действий участников восстания.

РДР «Верные» (рез. Морозов) через агентов, внедренных в состав руководства «Демократического блока Словакии» и «Словацкого национального совета», добыты данные «…О высадке в районе города Банска-Бистрицы четырех десантных групп. В их состав входят англичане, американцы, а также словаки и поляки, эмигрировавшие в Великобританию после оккупации гитлеровскими войсками Польши и Чехословакии. Все они имеют боевой опыт…

По сведениям РДР «Горные» (рез. Волков), в Братиславе появились группы из 6–7 человек из «Интеллидженс Сервис». Каждая имеет радиостанцию, «виллис» и автомобиль швейцарского или шведского консульств.

В том, что разведка союзников, в частности британская, осуществляет действия, недружественные по отношению к советской стороне, подтверждают документальные материалы, полученные РДР «Горные». Ей удалось проникнуть в агентурную сеть британской разведки и завербовать ее резидента. Он сообщил: «…Руководство Ми-6, опираясь на некоторых членов словацкого правительства, проживающих в Лондоне, планирует после начала восстания перебросить их вместе с Бенешем в Братиславу, а затем от его имени объявить о разрыве отношений с гитлеровской Германией с целью создания «санитарного кордона» против Советов».

Последующее прибытие в Словакию эмиссаров Бенеша – руководителя повстанческой армии генерала Веста и министров правительства Неметца и Франтишека говорит о том, что западные союзники Советского Союза – США и Великобритания ведут двойную игру. Их тайные планы по созданию в Словакии «санитарного кордона» на пути Красной армии приведут к большим человеческим жертвам…»

Прогноз Маклярского, с которым согласился Судоплатов и затем доложил о нем наркому Меркулову, к сожалению, сбылся. К исходу 1944 года гитлеровские войска и части так называемой «Русской освободительной армии», которой командовал изменник Власов, жестоко подавили восстание словаков. Те, кто уцелел, ушли в горы и примкнули к РДР 4-го управления.

К сожалению, ни Маклярский, ни Судоплатов, ни их боевые соратники в Словакии не могли предотвратить эту трагедию. Им приходилось действовать, исходя из своих возможностей и складывающейся обстановки. В Берлине, где после почти полутора лет молчания, возник из небытия агент-боевик Ударов – Миклашевский, она требовала от Судоплатова быстрых и взвешенных решений. Он оказался перед сложным выбором: рискнуть операцией «Ворон», связанной с ликвидацией предателя Власова, и задействовать в полном объеме РДР «Арнольд» для работы с Ударовым, либо готовить специальную группу и затем направить ее в Германию. Динамичная и быстро меняющаяся обстановка на фронтах войны не оставляла ему выбора, и Судоплатов пошел на риск. В очередной радиограмме он потребовал от резидента «Арнольда» не только восстановить связь с Ударовым, но и в полном объеме организовать с ним работу.

В той обстановке, что складывалась в Берлине в январе 1945-го, когда гестапо хватало каждого, кто вызывал хоть малейшее подозрение, провести явку у него под носом было непросто. Серьезно осложняло выполнение задания Андрея – Судоплатова и другое внезапно возникшее обстоятельство – известность Миклашевского, пришедшая к нему после завершения Международного боксерского турнира. На пути к финалу он провел два ярких боя и в заключительном, полном драматизма поединке победил сильного и более молодого бойца из Франции – Пиляса. Победа и лестные оценки, которые Шмелинг дал Миклашевскому, в одночасье сделали его узнаваемым для берлинцев. Рядом с ним постоянно терлись поклонники и поклонницы и не только его спортивного таланта. Поэтому Лаубэ, Дырману и Курту пришлось ломать голову над тем, где и каким образом организовать безопасную явку с Миклашевским. После жарких споров они остановились на уже испытанном способе – интервью. Роль журналиста, ставшую уже привычной, взял на себя Курт.

Ранним утром, когда менее всего можно было ожидать рядом с Миклашевским его поклонников и поклонниц, Курт появился в спортивном клубе, занял место в буфете и терпеливо дожидался окончания тренировки. Чуть позже Лаубэ и группа прикрытия сосредоточились в ближайшем от него кафе. Потянулось время томительного ожидания, когда наконец дверь раздевалки открылась, и в холл вышел Миклашевский. Вид Курта не вызвал у него энтузиазма, и тому пришлось извернуться, чтобы уговорить его на еще одно интервью.

Они свернули в кафе по соседству со спортклубом. В нем было немноголюдно. За столиком у окна пожилая супружеская пара вела неспешный разговор за чашкой кофе, в дальнем углу зала расположилась небольшая мужская компания. Курт предложил занять места за кадкой с огромным фикусом, так, чтобы никто не мешал разговору. Миклашевский, осмотревшись, сел лицом ко входу.

«Молодец, не забываешь подстраховаться», – отметил про себя Курт и поинтересовался:

– Господин Миклашевский, вы что будете пить, есть?

– Только кофе с молоком и гренки.

– Боитесь потерять спортивную форму?

– Нет, не хочу разорять вашу газету.

Курт рассмеялся.

– Кстати, о газете, я так и не увидел статьи, а прошло уже полмесяца, – напомнил Миклашевский.

– Извините, Игорь, но причина не во мне, а в главном редакторе. Видите ли, он… – Курт прервал разговор.

К столику подошел официант и, отвесив поклон, спросил:

– Господа, вы что-то будете заказывать?

– Да. Два кофе: один черный, другой – с молоком и гренки, – не заглядывая в меню, заказал Курт.

– И это все?

– Пока да.

– Хорошо, через несколько минут заказ будет готов, – заверил официант и направился на кухню.

Курт, проводив его взглядом, вернулся к разговору.

– Видите ли, Игорь, главный редактор посчитал, что ваша неординарная личность неподвластна моему перу и не может вписаться в сухую статью.

Миклашевский улыбнулся и с легкой иронией заметил:

– Уж не собирается ли он писать роман?

– Про роман не знаю, а вот яркую статью, да.

– Извините, Курт, не хочу вас обижать, но я не герой ни вашей статьи, ни тем более романа вашего главного редактора.

– А вот это, Игорь, вам лучше сказать ему самому.

– Редактору?

– Да-да.

– Сожалею, Курт, но у меня нет времени ездить по редакциям и, честно говоря, пропала всякая охота давать интервью.

– А вам и не надо ехать.

– Как?!

– А так, редактор находится здесь.

– Извините, Курт, но мы так не договаривались!

– Вот и договоримся.

– Ну, знаете ли, это переходит всякие границы!

– А мы их уберем, – беззаботно отмахнулся Курт.

Миклашевскому показалось, что нахал журналист даже подмигнул ему, и возмутился:

– Курт, вы слишком много себе позволяете! Я уже жалею, что согласился на беседу с вами!

– Не надо, жалеть, вы будете только рады встрече с главным редактором, – сохранял невозмутимый вид Курт.

В его глазах скакали озорные чертики. Но Миклашевский не замечал их. Он был возмущен бесцеремонностью журналиста и порывался уйти. А тот вел себя все более нахально, придержал его за руку и, кивнув на мужскую компанию за дальним столиком, предложил:

– Не спешите, Игорь. У меня для вас сюрприз.

– Что?! Какой еще… – Миклашевский обернулся и осекся.

В глаза бросились крепкие затылки, спортивные фигуры, и его пронзила догадка: «Гестапо!» В памяти пронеслись предыдущие беседы с Куртом и не просто беседы, а беседы-провокации. Подтверждением этой страшной догадки служило отсутствие статей в газете.

«Дурак! Лопух! Так глупо попался! Ты даже не спросил у него журналистского удостоверения!» – проклинал себя Миклашевский, а его взгляд метался между входной дверью, проходом на кухню и окном.

«Выход наверняка перекрыт снаружи. Отход на кухню отрезала троица. Остается окно! Вышибить этой сволочью стекло, и на улицу! А там будь что будет!» – лихорадочно искал выход Миклашевский и ненавидящим взглядом посмотрел на Курта.

Тот изменился в лице и скороговоркой выпалил:

– Игорь, не делай глупостей! Я друг! Здесь Арнольд!

– Кто?! Арнольд?! – у Миклашевского перехватило дыхание.

– Да-да, он! – подтвердил Курт и сделал знак рукой.

Из-за столика, где сидела мужская компания, поднялся человек в темно-коричневом плаще. Свет из окна упал на его лицо, и Игорь обомлел. Он не мог поверить собственным глазам. Перед ним находился живой, из крови и плоти, Лаубэ. За время, прошедшее с последней встречи, он мало изменился: упрямая прядь волос по-прежнему не поддавалась расческе, а при улыбке на щеках появлялись ямочки. Их взгляды встретились, и теплая волна окатила Игоря. Забыв о конспирации, он встал, шагнул навстречу Лаубэ и срывающимся голосом произнес:

– Ты? Ка-ак?…

– Я, я, – с улыбкой ответил Лаубэ и, понизив голос, назвал пароль: – Лёлечка интересуется: как ваше самочувствие?

– Что-о?! Какая еще Лелечка?

– Лёлечка интересуется: как ваше самочувствие?

– Ах, да! – опомнился Миклашевский и назвал отзыв: – Передайте Лёлечке: я чувствую себя хорошо! Я чувствую себя хорошо!

– Вижу! Вижу!

– Арнольд! Как я вас ждал! Как я ждал!

– Все, Игорь, теперь мы снова вместе!

– Да, да, вместе.

– Давай только присядем, а то скоро вся прислуга сбежится, – предложил Лаубэ.

Они сели за стол. Миклашевский все еще не мог поверить в происходящее, его счастливый взгляд обращался то к Лаубэ, то к Курту. От радости он находился на седьмом небе.

– Как ты, Игорь? – вернул его на грешную землю Арнольд.

– Я – отлично, а вот ему, – Миклашевский кивнул на Курта, – могло крупно не повезти.

Лаубэ с недоумением посмотрел на него, потом на Курта и спросил:

– В каком это смысле?

– Да я чуть не отправил его в нокаут.

– Меня?! За что? – изумился Курт.

– Он еще удивляется? Вел себя как провокатор гестапо. Я уже думал, мне крышка, когда увидел ваших мордоворотов, – признался в своих страхах Миклашевский.

Лаубэ переглянулся с Куртом и с улыбкой сказал:

– Теперь, Игорь, тебе уже нечего волноваться, ты находишься под нашим надежным крылом.

– Легко сказать: не волнуйся! Да после такого стресса без шнапса не обойтись!

– А что, можно и шнапс, – живо подхватил Курт.

– Ну уж нет, выдадим себя с головой, это только русские по утрам пьют, – возразил Игорь.

Лаубэ рассмеялся и согласился:

– Все правильно, ограничимся кофе.

– Я закажу, Арнольд. И если не против, то что-нибудь поесть, – предложил Курт.

– Давай, – поддержал тот и снова обратился к Миклашевскому: – Ну, рассказывай, Игорь, как ты: где служишь, где работаешь?

– Особо рассказывать нечего. После Смоленска попал в Нормандию, и в первый же день меня арестовало гестапо.

– За что?

– Да все за старое, за те два взвода, что ушли к партизанам.

– То была ошибка, не стоило ввязываться в это дело, – признал Лаубэ.

– Ну, что было, то было. Слава богу, все закончилось, а после того, как в Нормандии получил ранение, они вообще отстали.

– Куда попало?

– В ногу и шею. Провалялся в госпитале больше трех месяцев, но сейчас, как видишь, все нормально и даже боксирую.

– Слышал, стал даже чемпионом.

– Повезло, Пиляс сам подставился, – скромничал Миклашевский.

– А чем, кроме бокса, еще занимаешься?

– Всем понемногу. Сначала дядька – Блюменталь-Тамарин устроил на курсы власовских пропагандистов.

– Те, что в Дабендорфе? – уточнил Лаубэ.

– Да.

– Интересно, а Власов там часто бывает? – оживился Лаубэ.

– Пару раз видел. Сейчас не знаю, я ушел оттуда, там такая мразь, что от одного вида тошнить начинает.

– Жаль, – посетовал Лаубэ и продолжил расспрос: – А Блюменталь-Тамарин близок к Власову?

– Сейчас нет, после того, как насмерть разругался с его замом – Жиленковым, носа туда не кажет.

– Понятно, он знаком с Ольгой Чеховой и Зарой Леандер?

– Это те, что рядом с Гитлером и Герингом трутся?

– Да.

– Говорит, что знает, но я не верю, он соврет и дорого не возьмет, тем более в его положении.

– И каково оно?

– Как у дерьма в проруби. В министерстве пропаганды в его услугах уже не нуждаются, а с власовцами он разругался. Сидит, как сыч, за забором зондерлагеря Восточного министерства и шнапс хлещет.

– Короче, Блюменталь-Тамарин – отыгранная карта, – сделал вывод Лаубэ и вернулся к началу разговора: – Игорь, а как ты познакомился со Шмелингом и в каких отношениях сейчас находишься с ним?

– Через связи Блюменталь-Тамарина – в министерстве пропаганды. Кстати, Макс, хоть и наци, а хороший человек.

– Какой он хороший, без нас разберутся те, кому положено. А вот Андрея интересуют…

– Павла Анатольевича? – забыв о конспирации, воскликнул Миклашевский.

– Тише ты, а то точно гестапо появится! – предостерег Лаубэ и уточнил: – Кто еще, кроме Шмелинга, может представлять интерес?

– Мой бывший командир генерал Кестринг. Это он вытащил меня из гестапо. Кстати, генерал не фанатик наци.

– Так, может, его завербовать? – сходу предложил Курт.

– Да погоди ты с вербовками! Сначала надо… – Лаубэ вынужден был прервать разговор.

К столику подошел официант и принес заказ. На трех сковородках аппетитно шкворчала яичница, над чашками вился ароматный запах настоящего, а не эрзац кофе. Щедрые чаевые Курта сделали свое дело, и хозяин кафе открыл тайные запасники. В них оказался даже такой редкий деликатес, как тарталетки с печенью трески. Перед таким изобилием невозможно было устоять, и Миклашевский, Лаубэ и Курт, отложив профессиональный разговор, отдались во власть поварского искусства. Тарелки быстро опустели, и Лаубэ продолжил опрос. Не меньший интерес, чем связь с генералом Кестрингом, у него вызвали отношения Миклашевского с советником МИДа Германии Штрекером и промышленником Альбрехтом. А когда Игорь завел речь о своих связях с сотрудниками вустрауской разведывательно-диверсионной школы капитаном Лемке и оберлейтенантом Ланге, Лаубэ вцепился в него, как клещ.

– И все-таки, Игорь, что стоит за их подходом к тебе? – допытывался он.

– Да ничего особенного, ими движет обыкновенный человеческий интерес, – предположил Миклашевский.

– Что-о?! О чем ты говоришь, Игорь?! В том змеином гнезде, где сидят Лемке и Ланге, по определению не может быть ничего человеческого! – отмел это предположение Курт.

– Не буду спорить, и все-таки, если говорить о Лемке, то здесь присутствует чисто спортивный интерес.

– С чего ты взял?

– Он тоже занимается боксом, кстати, неплохой боксер и вполне адекватный человек.

– Ха, – хмыкнул Курт и с сарказмом заметил: – Адекватным он будет в гробу и в белых тапочках.

– Но ты же его не знаешь, зачем так говоришь? – возразил Миклашевский.

– A-а, все они сволочи и садисты. Вспомни про Смоленск и про Шрайбера. Гад конченый, а стишки пописывал!

– К черту, Шрайбера, его только не хватало! – отрезал Лаубэ, вернулся к разговору о Лемке и уточнил: – Чем он занимается в школе?

– Ведет физическую и огневую подготовку у курсантов.

– Понятно. А как ты оказался в школе?

– Лемке предложил провести показательные занятия по рукопашному бою с курсантами. Я подумал, что для Андрея это будет интересно, и согласился.

– Молодец, правильно сориентировался! – похвалил Лаубэ: – А как часто?

– Один-два раза в неделю.

– Вот это да! И что, в самой школе?

– По-разному, иногда Лемке привозит курсантов сюда, в клуб.

– Неплохо, очень даже неплохо. А у тебя есть возможность закрепиться в школе?

– В каком качестве? – уточнил Миклашевский.

– Нас устроит любое.

– Ну, если только инструктором по рукопашному бою. Лемке как-то намекал.

– Так это же классный вариант внедриться в школу! Если удастся, то мы получим на этих сволочей всю подноготную! Это же… – от такой перспективы у Лаубэ дух захватило.

– Не все так просто. Есть одна проблема.

– Какая проблема, если тебя приглашает Лемке?

– Лемке не начальник, но дело не в нем и даже не в Рейхере.

– А это кто такой?

– Исполняющий обязанности начальника школы.

– Ты что, с ним знаком?

– Да, Лемке представил.

– Так в чем дело? Я что-то тебя не пойму, Игорь!

– А в том, Арнольд, что кандидаты на должность инструктора должны пройти проверку в гестапо. А там снова вылезет мой смоленский хвост, и чем все кончится, одному богу известно.

– М-да, проблема, – признал Лаубэ и, подумав, предложил: – Ладно, не будем пороть горячку. Я доложу Андрею, а он решит, как быть.

– Хорошо, – согласился Миклашевский и поинтересовался: – Сейчас мне что делать?

– Вживаться и еще раз вживаться, расширять и расширять свои связи среди этого зверинца, чтобы потом, когда они забьются в норы, вытаскивать за хвосты.

– Ясно. И еще один вопрос: как и где будем встречаться?

– Пока здесь, через неделю, после твоей утренней тренировки. За это время мы с Куртом определимся с явочной квартирой.

– А если понадобится срочная явка, как быть?

– А вот над этим подумаем вместе.

– Хорошо.

– Вот и договорились, а теперь расходимся, – подвел итог встрече Лаубэ.

– Да, пора, а то прохиндей официант глаз с нас не сводит, – поддержал его Курт.

– Вы с Игорем уходите первыми, а я с парнями после вас, Проследим, чтобы хвост за вами не увязался, – распорядился Лаубэ и вернулся к своему столику.

Расплатившись с официантом, Миклашевский и Курт покинули кафе. До станции метро их сопроводили разведчики резидентуры «Арнольд», а там они затерялись в толпе. Опасения Лаубэ, что за Ударовым велась слежка, не подтвердились. В ту же ночь из пригородов Берлина в Москву ушла радиограмма. В ней Арнольд сообщал Андрею:

«…21 января восстановил связь с Ударовым. Он готов к выполнению задания в отношении Блюменталь-Тамарина и ждет приказа. Блюменталь-Тамарин с Ольгой Чеховой и Зарой Леандер не знаком.

Опросом Ударова по его связям установлено: он имеет выходы на окружение Ворона, но они носят неустойчивый характер. Интерес представляют следующие связи Ударова:

1. Макс Шмелинг – чемпион мира по боксу, вхож в высшие военно-политические круги, находится в приятельских отношениях с Ударовым и протежирует ему.

2. Генерал Кестринг – командир дивизии. Ударов познакомился с ним во время службы, к настоящему времени сохранил хорошие отношения и периодически встречается на вечеринках.

3. Советник МИДа Германии Штрекер и промышленник Альбрехт. С ними Ударов познакомился через Шмелинга и также встречается на вечеринках.

4. Капитан Лемке и оберлейтенант Ланге. Оба служат инструкторами в вустраусской разведывательно-диверсионной школе. С ними Ударов познакомился во время боксерского турнира. Инициатива знакомства принадлежит немцам. Ланге – сам боксер, тренируется в спортклубе и на этой почве общается с Ударовым».

Через несколько часов расшифровку донесения резидента Арнольда доложили Судоплатову. В ответной радиограмме он распорядился:

«…Ударова к операции по Ворону не привлекать. Основное его внимание сосредоточить на закреплении отношений с Кестрингом, Штренером и Альбрехтом в интересах получения информации о замыслах и планах германской военно-политической верхушки.

В оперативном плане наибольший интерес представляют контакты Ударова с офицерами разведывательно-диверсионной школы в Вустрау капитаном Лемке и оберлейтенантом Ланге. Ему необходимо активно развивать отношения с ними в направлении получения установочных и характеризующих данных на командный состав разведшколы, а также о системе охраны и допуска на ее территорию. Предложение Лемке проанализируйте совместно с Ударовым и с учетом всех обстоятельств решение принимайте на месте.

Выполнение задания по Блюменталь-Тамарину отложить до особого указания.

В отношении Ворона активизировать исполнение».

Получив эти указания от Андрея – Судоплатова, Лаубэ первым делом провел явку с Миклашевским. На ней он довел до него задание, а затем основные усилия резидентуры сосредоточил на акции по ликвидации Ворона – Власова. Досадные промахи, допущенные 23 декабря, когда ему чудом удалось выскользнуть из западни, были учтены. Теперь все участники операции знали его в лицо. Особое внимание было уделено тщательной проработке перемещений Ворона по Берлину и выявлению уязвимых мест в организации охраны. Их анализ позволил Лаубэ и Дырману составить подробную схему. Чаще всего предатель появлялся по адресам Кибицвегештрассе, № 7 и № 9, в штаб-квартире вермахта и в Дабендорфе на пропагандистских курсах РОА.

Получив эти данные, Лаубэ и Дырман приступили к разработке операции. Штаб-квартиру вермахта как возможное место проведения акции они сразу же отклонили. Осуществить ее силами только одной резидентуры на глазах вооруженной до зубов охраны было чистым безумием. Два других адреса: по Кибицвегештрассе, № 7 и № 9, после изучения обстановки на месте им также пришлось исключить. Помимо того, что оба дома находились под круглосуточной охраной и сам Арнольд дважды подвергся проверке документов, так еще поблизости находилось отделение гестапо. В конечном итоге Лаубэ и Дырман, как и в прошлый раз, остановились на пропагандистских курсах РОА в Дабендорфе.

Там им предстояло иметь дело только с охраной из числа власовцев. Главным же аргументом в пользу этого варианта акции выступал источник информации, имевший прямой выход на руководство курсов. Им был чех Франц Йошке. Через него Лаубэ рассчитывал получить точную информацию о дате и времени очередного приезда Власова на встречу с преподавателями и выпускниками курсов. И этот расчет оправдался. 27 января Йошке сообщил: выступление Ворона запланировано на 12:00 29 января.

С того дня операция «Ворон» перешла в решающую фазу. Ликвидацию изменника планировалось осуществить после завершения его встречи с выпускниками курсов пропагандистов в Дабендорфе. План Лаубэ предусматривал два варианта действий. Согласно первому и основному, группе Йошке предстояло проникнуть на территорию курсов, заложить мину с часовым механизмом в машину Ворона и затем привести ее в действие. В случае неудачи в дело вступала вторая группа, ей руководил сам Лаубэ. Ему и еще трем разведчикам-боевикам ничего другого не оставалось, как вступить в открытый бой, расстрелять и забросать гранатами кортеж Ворона на выезде из ворот курсов. Теперь, когда все роли и действия были распределены среди бойцов резидентуры «Арнольд», им оставалось запастись терпением и ждать.

Наступило 29 января. Накрапывал дождь, временами сменявшийся снегом. Ближе к полудню прояснилось, и между облаков все чаще проглядывало унылое зимнее солнце. На улицах стало заметно оживленнее, и вряд ли кто из берлинцев обратил внимание на три машины и группу из военных и штатских, собравшихся во дворе небольшой виллы на юго-западной окраине Берлина. Резидентура «Арнольд» приступила к выполнению операции «Ворон».

Первой к цели – Дабендорфу выехала группа Йошке, она была вооружена пистолетами, ручными гранатами и везла с собой мину с часовым механизмом. Вслед за ней в 11:00 выдвинулась к месту засады группа Лаубэ. Дырману и остальным разведчикам-боевиками досталась самая незавидная участь – находиться на подстраховке и ждать. Пока все шло по намеченному плану. Все три группы заняли исходное положение. В 11:50 на большой скорости перед глазами Лаубэ и его бойцов промчалась кавалькада машин и скрылась за воротами курсов.

В 12:03 Йошке и Курт по пропускам прошли на территорию курсов и могли наблюдать, как перед строем курсантов-пропагандистов и преподавателей, выстроившихся на плацу, в сопровождении свиты появился Власов. В том, что это был он, у них не возникало сомнений. Его огромная, мосластая фигура на голову возвышалась над низкорослым окружением. Одет Власов был в удлиненную шинель цвета хаки с широкими обшлагами, без знаков отличия и брюки с генеральскими лампасами. Половину его лица закрывали очки. Он и свита поднялись на трибуну. В наступившей тишине надрывно взвизгнул микрофон, и затем зазвучал голос Власова. Рублеными фразами он говорил выпускникам курсов о том, что на них лежит историческая миссия нести слово правды истинным патриотам Великой России. Бывший советский генерал-лейтенант, бывший большевик, который в апреле 1940 года в своей автобиографии писал: «…Никаких колебаний не имел. Всегда стоял твердо на генеральной линии партии и за нее всегда боролся».

Спустя пять лет Власов не просто отступил от «генеральной линии партии», а призывал бороться против «безбожного большевизма во имя возрождения исторической России».

Йошке и Курт не стали его слушать и направились к стоянке машин, их было шесть. «Опель» генерала-предателя они определили безошибочно – по номеру, но на подходе к автомобилю перед ними возникло неожиданное препятствие – часовые. Их было двое, они занимали позиции на въезде и выезде. На попытку Курта и Йошке приблизиться один из них угрожающе повел стволом автомата, и им не оставалось ничего другого, как отступить. Забравшись в беседку, они постреливали нетерпеливыми взглядами в сторону стоянки и лихорадочно искали выход из положения. Стрелки часов неумолимо отсчитывали драгоценные секунды и минуты. С плаца донеслись зычные, отрывистые команды, а затем грянул оркестр. Торжественный ритуал подходил к концу. Перед трибуной в парадном строю, отдавая приветствие Власову и его свите, проходили курсанты и преподаватели. Затихли звуки марша. Ждать и надеяться на чудо Йошке и Курт не могли и ринулись на улицу, чтобы дать сигнал группе Лаубэ.

В 12:31 они показались на выходе из КПП.

– Арнольд, наши! – звенящим от напряжения голосом воскликнул Эрих.

– Вижу! – обронил Лаубэ, приник к лобовому стеклу, впился взглядом в лица Йошке и Курта, пытаясь понять, удалось ли им заложить мину в машину Власова.

Эрих не выдержал и дернулся им навстречу.

– Стой! – запоздало крикнул Лаубэ.

Но Эриха было не остановить. И когда вслед за ним в машину втиснулись Курт и Йошке, Лаубэ по их мрачному виду догадался: операция по установке мины сорвалась.

– Прости, Арнольд, но к машинам было не подобраться! – подтвердил его догадку Йошке.

– Они выставили двух часовых, а водила задницу от сидения не оторвал! – с ожесточением произнес Курт.

Лаубэ чертыхнулся и приказал:

– Действуем по варианту два! Моя группа гасит Ворона на выезде из ворот!

– А мне с Францем идти на подстраховку? – уточнил Курт.

– Да. Займите позицию у перекрестка! Если Ворон прорвется, то добьете!

– Ясно, – подтвердил Курт и распахнул дверцу машины.

– Погоди! – остановил его Эрих и сунул гранаты.

Распихав их по карманам шинелей, Эрих и Йошке отправились занимать позицию. Проводив их взглядами, Лаубэ, Эрих, Ганс и Александер достали спрятанные в тайнике автоматы, примкнули к ним магазины и сосредоточили свое внимание на воротах. В 12:41 они распахнулись. Одна за другой на улицу выезжали машины. «Опеля» Власова среди них не оказалось.

– А где же Ворон?! – ничего не мог понять Эрих.

– Он что, испарился?! – недоумевал Ганс.

– Что делать, Арнольд? Что?! – теребил его Александер.

– Ждать! – отрезал Лаубэ.

Очередной план акции, похоже, терпел неудачу. Но Лаубэ решил ждать до последнего. Прошло 20 минут, но ни машина Власова, ни он сам так и не появились. Разведчикам резидентуры «Арнольд» пришлось свернуть операцию. На этот раз генерала-предателя спас от справедливого возмездия случай. «Опель» вышел из строя, и ему пришлось покидать курсы пропагандистов на машине заместителя – Малышкина. Об этом Лаубэ узнал на следующий день от Йошке и с тяжелым сердцем доложил Андрею о срыве задания. Тот не стал распекать, потребовал сохранять выдержку и готовить новую акцию.

Но она так и не состоялась. В январе Йошке призвали в фольксштурм, и с его уходом разведчики РДР «Арнольд» утратили источник информации в окружении Ворона. Сам он, подобно этой осторожной птице, спешно покинул Берлин и перебрался в Чехию. К охоте на него подключилась резидентура «Техники». Но Ворон будто чувствовал нависшую над ним смертельную опасность, подолгу на одном месте не засиживался и в поисках спасения с остатками своего штаба метался по Чехии. Это уже ничего не решало, кольцо из оперативно-розыскных групп 4-го управления НКГБ и военной контрразведки Смерш неумолимо сжималось вокруг Власова.

12 мая 1945 года он предпринял отчаянную попытку прорваться в зону оккупации американских войск. Она не удалась, разведчик, внедренный советской контрразведкой в окружение генерала-предателя, вывел жалкую, мечущуюся в поисках спасения кучку изменников на засаду Смерш и военнослужащих 25-го танкового корпуса 1-го Украинского фронта.

Охота на Ворона, начатая в сентябре 1944 года, наконец завершилась. Власов и его ближайшее окружение – 11 бывших советских генералов, полковников и один подполковник были арестованы. После завершения следствия они предстали перед судом. Военная коллегия Верховного суда СССР признала их виновными в государственной измене, лишила воинских званий и приговорила к смертной казни. В ту же ночь, 1 августа 1946 года, предатели были повешены во дворе Бутырской тюрьмы.

Все это произошло позже, а тогда, в январе 1945 года, когда Ворон выскользнул из-под прицела РДР «Арнольд», в Москве, в руководстве 4-го управления не стали делать трагедии из неудачи. Война подходила к концу, и для Судоплатова все больший интерес представляли архивы и сотрудники германских спецслужб с их тайной армией агентов и резидентов, до поры до времени затаившейся в «крысиных норах». Миклашевский с его связями среди командования вустраусской разведывательно-диверсионной школы мог стать тем самым ключом, позволявшим открыть доступ к ее главным секретам – агентурной картотеке. В своем распоряжении Андрей – Судоплатов потребовал от Арнольда «…сосредоточить усилия Ударова и резидентуры на проникновении в школу и получении доступа к архиву».

Глава 10

В кабинете исполняющего обязанности начальника вустрауской разведывательно-диверсионной школы капитана Кенака Рейхера царила непривычная тишина. В школу прибыл сам штурмбанфюрер СС Мартин Курмис, с октября 1942-го по июнь 1943 года начальник особой команды «Цеппелин» при Оперативной группе А, с июня 1943 года сотрудник, а с августа 1944-го заместитель начальника отдела «Z-1» центрального аппарата «Цеппелин». «Предприятие Цеппелин» – специальный разведывательно-диверсионный орган – было создано в марте 1942 года Главным управлением имперской безопасности Германии (РСХА) и на правах особого подразделения вошел в состав VI управления (стратегическая политическая разведка).

На отдел возлагались задачи: сбор разведывательных данных по Красной армии, их анализ и на его основе представление рекомендаций высшему руководству спецслужбы, а также проведение диверсионных операций и организация повстанческого движения в тылу советских войск. После поражения вермахта под Курском и Орлом летом 1943 года одним из приоритетных направлений работы «Цеппелина» стали поиск и подготовка перспективной агентуры из числа военнопленных и коллаборационистов для последующего внедрения в органы власти на территориях, перешедших под контроль большевиков, с целью осуществления саботажа и дезорганизации системы управления.

За последнее время Рейхер и приглашенные на совещание старший инструктор капитан Лемке и инструктор оберлейтенант Ланге, несмотря на все усилия, так и не смогли добиться сколь-нибудь значимых успехов. Агентура, подготовленная ими и оставленная на оседание в России, Польше и Словакии, в большинстве своем на свободе находилась одну, от силы две-три недели. Контрразведывательное сито Смерш и НКГБ самым тщательным образом просеивало всякий подозрительный элемент и не давало агентам возможности не то что приступить к проведению подрывной деятельности, но и легализоваться. Отдельные случаи успешного выполнения заданий не могли скрасить общей неутешительной картины работы для вустрауской разведывательно-диверсионной школы.

При таких плачевных результатах Рейхер и его подчиненные не ждали для себя ничего хорошего от визита Курмиса. Суровая слава о нем бежала впереди него. Истинный наци, он не прощал слабостей ни себе, ни другим, был беспощаден не только к врагам рейха, но и к подчиненным, при достижении цели не останавливался ни перед чем и ни перед кем. Курмис имел на это полное право. Свой профессионализм он доказал не на паркете берлинских высоких кабинетов и не бойким составлением победных реляций, а в боевых операциях на Восточном фронте и глубоком тылу большевиков. Диверсионные операции, проведенные под его командованием на Кавказе в 1942-м и в начале 1943 года, стали классикой и вошли в наставление «Об организации диверсий на коммуникациях противника».

После сорока минут беседы с ним, больше походившей на допрос, Рейхер, Лемке и Ланге чувствовали себя как выжатый лимон. Представленные ими материалы на группу наиболее перспективных курсантов, а также их ответы не удовлетворили Курмиса. Это читалось по его мрачному лицу и холодному тону. Рейхер, чтобы как-то оправдаться, подсунул ему Положение «Об основных критериях при отборе кадров для выполнения специальных задач», разработанное VI управлением РСХА, и пояснил:

– Господин штурмбанфюрер, если следовать пунктам положения, то весь набор курсантов надо либо расстрелять, либо отправить в сумасшедший дом.

Курмис смерил его суровым взглядом и отрезал:

– Рейхер, не ищите себе оправданий. В это трудное для рейха время мы все, сцепив зубы, обязаны мужественно выполнять возложенные на нас задачи.

– Я готов, господин штурмбанфюрер! Но с кем? Никто из этих скотов, что сейчас занимаются на полигоне, не соответствует ни одному из критериев Положения, – горячился Рейхер и, пошелестев страницами, зачитал: – Вот, пожалуйста, пункт 7, он гласит: «…Косоглазие, разноцветие и прочие деформации глаз – это зеркало души, и они говорят о том, что кандидат двоедушен, лжив, а его душа принадлежит дьяволу. В Средние века по одним только этим признакам сжигали на кострах».

– Господин штурмбанфюрер, а если обратиться к пункту 11 Положения, то в нем сказано буквально следующее: «…Рыжие – это знак сатаны, косоглазые – выродки ведьмы», – присоединился к нему Лемке.

– Русский царь Петр I даже издал указ, запрещающий брать рыжих на государственную службу и давать им свидетельские показания в судах, – поддакнул Ланге, продемонстрировав знание противника.

– А родимые пятна?! – вспомнил Лемке. – В Положении прямо говорится: «…Если на теле кандидата имеются родимые пятна размером больше сливы, темно-желтого или бурого цвета и покрытые пухом, то это дебилы».

– И таких дебилов среди курсантов большинство! – с ожесточением произнес Рейхер.

– Что-о?! Ты что несешь, капитан?! – вскипел Курмис. Его охватило жгучее желание треснуть кулаком по скошенному подбородку, низкому лбу Рейхера, плюнуть в его маленькие, прячущиеся за далеко выступающими скулами медвежьи глазки, и он взорвался: – Бездельники! Вы еще скажите, что мы специально комплектуем вашу школу дегенератами! Вместо того чтобы работать, вы ищете себе оправдание!

Здесь уже не выдержал Рейхер. Два с лишним года, проведенные им на передовой, десятки лично подготовленных и осуществленных забросок агентов в советский тыл – это чего-то, да стоило. Отбросив в сторону субординацию, он потряс над столом пакетом, и из него посыпались фотографии курсантов. С них на Курмиса смотрели бритые физиономии со скошенными подбородками, маленькими, близко посаженными глазами, низкими лбами, оттопыренными ушами. Тыча в них пальцем, Рейхер сорвался на крик:

– Вот этот мусор! Вот это человеческое дерьмо я получаю из фильтрационных пунктов! Одни кретины и идиоты! И я должен сделать из них суперагентов?! Да вы только посмотрите на эти рожи!

– Господин штурмбанфюрер, из пункта 6 Положения следует, что скошенные подбородки, маленькие, близко посаженные глаза, низкие лбы, оттопыренные уши – это свидетельство того… – снова подал голос Лемке.

– Молчать! – рявкнул Курмис и так посмотрел на него, что тот, казалось, стал меньше ростом.

«Какие к черту родимые пятна? Какие рыжие? Господи, с какими же кретинами я работаю! Что мне докладывать Шелленбергу?» – терзался Курмис.

Отшвырнул Положение, он вскочил из кресла. Вслед за ним подскочили Рейхер, Лемке, Ланге и застыли свечками. Курмис ожег их испепеляющим взглядом, ничего не сказал, описал круг по кабинету и застыл у окна.

В морозной дымке учебный полигон разведывательно-диверсионной школы напоминал человеческий муравейник. Перед Курмисом находился личный состав всех учебных отделений, а точнее то, что от них осталось после последней фильтрации. Несколько десятков фигур в серых, мышиного цвета мундирах, подобно червякам извивались и болтались на перекладинах, карабкались по пожарным лестницам и раскачивались на канатах. На дальнем плане вторая группа рысью носилась по гимнастическим бревнам и с дикими воплями штурмовала макет развалин. Третья – самая малочисленная – группа сгрудилась вокруг инструктора и, повторяя его движения, метала ножи в уродливо нарисованных на деревянных щитах красноармейцев. В эту, казавшуюся Курмису мышиной возней, суету на учебном полигоне вплетался раскатистый треск автоматных очередей, доносившийся со стороны стрельбища. Будущие диверсанты, террористы и шпионы, набранные из числа военнопленных и коллаборационистов, это было все, на что он мог рассчитывать, чтобы выполнить приказ начальника VI управления РСХА бригадефюрера СС Вальтера Шелленберга.

Болезненная гримаса исказила лицо Курмиса. Он с ненавистью и презрением смотрел на снующих по двору курсантов. Их неумелые, угловатые и оттого еще больше резавшие его глаз – глаз профессионала – движения походили на выступления дешевого деревенского балагана. Для Курмиса все они – русские, украинцы, грузины, армяне, кавказцы – выглядели на одно лицо – лицо дикого, коварного и мстительного азиата. За годы работы на Восточном фронте он мог по пальцам перечесть те редкие случаи, когда из подобного сброда получалось что-то дельное. В последние месяцы подходящие экземпляры настоящих агентов-диверсантов, агентов-боевиков становились исключением.

Отрывистая команда дежурного, ответственного за занятия, смела курсантов с перекладин, канатов и гимнастических бревен. Ножи перестали барабанить по деревянным щитам. Прекратилась пальба на стрельбище. Галдящая толпа сбилась в три кучки и, подчиняясь командам инструкторов, строилась в неровные шеренги.

Курмис не мог без зубовного скрежета смотреть на то, что происходило на полигоне, вернулся к столу, тяжело опустился в кресло и тоскливым взглядом прошелся по лицам Рейхера, Лемке и Ланге. На них читалась тупая готовность исполнить любой его приказ, но это служило слабым утешением. Для выполнения особого задания Шелленберга требовались не они, а курсанты. Из той дюжины досье, что представил Рейхер, с большой натяжкой годились только трое. Но среди них Курмис не нашел того, кто бы был в состоянии успешно реализовать хитроумный, полный смертельного риска – как для Курмиса, так и для самого Шелленберга – план «Зеро».

Пробежавшись тяжелым взглядом по Рейхеру, Лемке и Ланге, Курмис кивнул на стулья. Они заняли свои места и преданными глазами уставились на него. Отложив в отдельную стопку досье на троих курсантов, Курмис сменил гнев на милость. В сложившейся ситуации ему ничего другого не оставалось, как только полагаться на тех, кто есть, и в первую очередь на Рейхера. Он избрал примирительный тон и объявил:

– Господа, нам предстоит выполнить важное задание! Я очень рассчитываю на вас и на ваш профессионализм.

Это разрядило атмосферу. Рейхер, Лемке и Ланге приободрились. После обмена взглядами Рейхер проникновенно сказал:

– Господин штурмбанфюрер, я и мои офицеры благодарны вам за оказанное высокое доверие! Во имя Великой Германии и нашего фюрера мы готовы выполнить любое задание! Если потребуемся, мы отдадим свои жизни.

Суровые складки в уголках рта Курмиса разгладились, и голос смягчился:

– Благодарю, Кенак, другого ответа я и не ожидал.

– Служу Великой Германии и ее фюреру! – гаркнул Рейхер и добавил: – Господин штурмбанфюрер, для меня нет большей чести, чем работать с вами – профессионалом, ставшим при жизни легендой управления.

Курмис хмыкнул и с иронией заметил:

– Не торопись меня хоронить, Кенак.

Тот смешался и забормотал:

– Извините, господин штурмбанфюрер, я не так выразился. Я имел в виду ваши операции, которые для нас стали….

– Полноте, Кенак, – остановил его Курмис и, обратившись к списку курсантов, в котором были подчеркнуты три фамилии, заговорил рублеными фразами:

– Господа, для выполнения особого задания требуются 5–7 хорошо подготовленных агентов из числа славян. Среди ваших курсантов, к сожалению, я нашел только троих, но и они нуждаются в дополнительной проверке.

– Господин штурмбанфюрер, нам приходится работать с тем контингентом, что присылают из фильтрационных пунктов. Мы делаем все, что в наших силах, но… – затянул старую песню Рейхер.

– Кенак – не будем повторяться, – перебил его Курмис и подчеркнул: – Передо мной, а значит, и перед вами, господа, бригадефюрером Шелленбергом поставлена ответственнейшая задача!

При одном упоминании этой фамилии лица Рейхера и его подчиненных вытянулись. Курмис выдержал долгую паузу и продолжил:

– У меня нет ни малейших сомнений в том, что она будет выполнена.

– Так точно! – дружно прозвучало в ответ.

– Так вот, господа, в течение двух недель группа из 5–7 человек, подчеркиваю, из славян, должна быть сформирована. Пока есть только трое, остальной ваш контингент не подходит.

– Позвольте вопрос, господин штурмбанфюрер? – обратился Лемке.

– Говорите, – разрешил Курмис.

– А если группу дополнить инструкторами из числа славян?

– Действительно, господин штурмбанфюрер, есть двое, кто бы мог выполнить самое сложное задание в тылу большевиков, и выполнить успешно, – поддержал это предложение Рейхер.

Курмис покачал головой и отрезал:

– Нет, Кенак, только курсанты!

– Но где их взять, если даже первая тройка кандидатов находится под вопросом?

– В других школах и лагерях.

– В таком случае, господин штурмбанфюрер, разрешите лично заниматься отбором контингента?

– Конечно, Кенак, более того, вам будут предоставлены самые широкие полномочия, – подтвердил Курмис и распорядился: – Выборку кандидатов начнете с бывшего специального лагеря Травники! Он сейчас реорганизуется, но там еще остался подходящий контингент. Начальник лагеря штурмбанфюрер Карл Штрайбель находится на месте и получит необходимые распоряжения.

– Я хорошо знаю его, и проблем в работе не будет, – заверил Рейхер.

– Вот и отлично, Кенак!

– А я у него стажировался, господин штурмбанфюрер, – напомнил о себе Ланге.

– Вам и карты в руки, Эдгар! Отправитесь к Штрайбелю и займетесь отбором кандидатов, – не стал медлить с решением Курмис.

– Есть! – принял к исполнению Ланге и поинтересовался: – Разрешите уточнить, когда убыть в командировку?

– Завтра. Приказ я подпишу сегодня.

– Господин штурмбанфюрер, а если в лагере Травники не найдется подходящих кандидатов, что делать?

– Дополнительно возьмешь в проработку контингент центральной берлинской школы. Этот вопрос я решу со штандартенфюрером Куреком.

– У меня нет больше вопросов. Разрешите обратиться к господину капитану Рейхеру?

– Да.

– Господин капитан, кому передать мои дела?

– Оберлейтенанту Брунеру, – распорядился Рейхер и напомнил: – Но до отъезда ты должен отчитаться по…

– Погоди, погоди, Кенак, с этим потом! – вмешался в разговор Курмис и объявил: – Сейчас необходимо решить еще один и главный вопрос: определиться с командиром группы.

– А что, среди троих кандидатов подходящего нет?

– Я такового не вижу. Не мне вам, профессионалам, говорить: успех любой операции на 90 % зависит от командира группы.

Офицеры дружно закивали. Стук в дверь прервал совещание. На пороге возник взволнованный дежурный по школе. Его растерянный взгляд метался между Курмисом и Рейхером. Он не решался доложить.

– Брунер, что у тебя? Неужели нельзя подождать?! – рыкнул Рейхер.

– Извините, господин капитан, в третьем… – мялся дежурный.

– Не мямли, докладывай!

– Происшествие в третьем учебном отделении! Массовая драка! Два курсанта получили тяжелые ножевые ранения. Пострадал также инструктор Бауэр. Он легко ранен в руку.

– Скоты! Мерзавцы! – прорычал Рейхер, метнул гневный взгляд на Ланге, тот подскочил над стулом и бросил: – Иди, разбирайся!

– Есть! – ответил тот и ринулся на выход.

Рейхер проводил Ланге тяжелым взглядом и посмотрел на Курмиса. Тот промолчал, то, что сейчас случилось, стало уже нормой. Не проходило и дня, чтобы в какой-нибудь из разведывательно-диверсионных школ не происходило чего-либо подобного. Вопиющий случай имел место накануне в лагере специального назначения Главного управления имперской безопасности. Группа агентов, готовившаяся для заброски на север Италии, сбежала с полевой базы и предприняла попытку прорыва в Швейцарию. Организатором выступил не кто иной, как командир группы.

Все это свидетельствовало о том, что нацистская Германия трещала по швам. В конце января 1945-го не только дальновидному шефу германской разведки Вальтеру Шелленбергу, но и Курмису, которого до последнего времени не покидала вера в вождей рейха, стало очевидно: «корабль» под названием «Великая Германия», управляемый ее капитаном – Гитлером, идет ко дну. Вялые стычки вермахта на Западном фронте с англичанами, французами и американцами, больше напоминавшими игру в поддавки, и отчаянное сопротивление частям Красной армии, наступавшим на Восточном фронте, лишь только отдаляли неизбежную агонию рейха. Набравший скорость советский военный каток плющил одну за другой лучшие дивизии вермахта и неудержимо приближался к сердцу Германии – Берлину.

У Курмиса не оставалось сомнений в том, что в ближайшие месяцы, а возможно, и недели большевистские орды захлестнут площади и улицы, так и не состоявшейся столицы тысячелетнего рейха. Рискованный план Шелленберга – был шансом на то, чтобы не пойти ко дну вместе с фанатиками: Гитлером, Геббельсом, Кальтенбруннером и горлопанами из министерства пропаганды, вещавшими о новом чудо-оружии, которое вот-вот должно было изменить ход войны.

План «Зеро», в который Шелленберг не посвятил даже начальника отдела «Z-1» VI управления РСХА штандартенфюрера Вальтера Курека, Курмис расценил не только как знак особого доверия, но и как пропуск в будущий мир, где не будет ни Гитлера, ни Геббельса, ни Кальтенбруннера. В случае удачи он мог рассчитывать не только на свободу, но и на безбедную жизнь, по крайней мере, если не в Германии, то в любой другой, кроме СССР, стране. Успех плана «Зеро» зависел от результатов переговоров Шелленберга с американцами. Но Курмис не заглядывал так далеко, от него пока требовалось подобрать группу исполнителей и главное – не ошибиться в выборе ее командира.

В материалах досье на троих курсантов Курмис не увидел достойной кандидатуры. Здесь он рассчитывал на Рейхера и его знание агентуры, поэтому не стал заострять внимание на происшествии с дракой среди курсантов и предложил:

– Господа, не будем отвлекаться, Ланге, надеюсь, разберется и без вас.

– Да, да. Виновные понесут самое суровое наказание, господин штурмбанфюрер, – заверил Рейхер и приободрился.

Оживился и Лемке, сгоравший от нетерпения проявить себя перед берлинским начальством. Это не осталось без внимания Курмиса, и он обратился к нему:

– Вилли, у тебя есть, что доложить по существу?

– Так точно, господин штурмбанфюрер, по кандидатуре командира группы, – подтвердил Лемке.

– А что, есть такая?

– Так точно, господин штурмбанфюрер.

– И кто же?

– Игорь Миклашевский!

– Миклашевский? Но я не видел досье на него.

– Его и не будет, господин штурмбанфюрер, он не курсант.

Курмис с недоумением посмотрел на Лемке, затем на Рейхера. В глазах того вспыхнул холодный огонек; инициатива подчиненного могла принести ему не только лишние заботы, но и неприятности. Окатив Лемке ледяным взглядом, он сквозь зубы процедил:

– Один русский боксер, по инициативе Лемке привлекался для проведения занятий с курсантами по рукопашному бою.

– Русский? Боксер? – проявил интерес Курмис и уточнил: – Он что, из эмигрантов?

– Нет, коллаборационист, из этих, власовцев.

– И что он из себя представляет?

– Бывший красноармеец. В 43-м году перебежал к нам. Воевал на Западном фронте, был ранен. А как появился в Берлине, пусть расскажет Лемке, это он его нашел, – решил поставить на место выскочку подчиненного Рейхер.

– Вилли, так как Миклашевский оказался в Берлине? – обратился Курмис к Лемке.

– С помощью своего родственника – Блюменталь-Тамарина, господин штурмбанфюрер! – доложил тот.

– Блюменталь-Тамарин… Блюменталь-Тамарин… – напряг память Курмис и, вспомнив, уточнил: – Не тот ли, что состоит в министерстве пропаганды и выступает по радио?

– Так точно, господин штурмбанфюрер! Он через командира дивизии генерала Кестринга и помог Миклашевскому перебраться в Берлин.

– И что, Миклашевский действительно сильный боксер?

– Да. Недавно в Берлине проходил международный боксерский турнир, он принимал в нем участие, показал первоклассный бокс и в своей категории стал победителем. Это оценка не только моя, но и Макса Шмелинга.

– Нашего чемпиона? Интересно! Очень даже интересно! – оживился Курмис.

Его реакция на кандидатуру Миклашевского не осталась без внимания Рейхера. Он сообразил, что может сгладить неприятности, связанные с происшествием в школе и одновременно переложить на чужие плечи – плечи самого Курмиса – бремя ответственности за подбор командира группы, и предложил:

– Господин штурмбанфюрер, мне кажется, что только ваш профессиональный взгляд на Миклашевского позволит определить его пригодность к выполнению задания. По личным наблюдениям могу сказать: он хладнокровен, расчетлив и не без организаторских способностей. Но, к сожалению, у меня нет тех оперативных возможностей, что у вашего отдела, чтобы основательно изучить его.

– Спасибо за предложение, Кенак, я рассмотрю кандидатуру Миклашевского, – принял к сведению Курмис и, завершая совещание, потребовал: – Досье на троих курсантов, что я отложил, отправить в мой адрес установленным порядком. По каждому из них составить подробную справку. В ней отразить сильные и слабые стороны.

– Будет исполнено, господин штурмбанфюрер! – заверил Рейхер.

– Только отразить не так, как пишут кретины, не нюхавшие пороха! – заявил Курмис и, помахав в воздухе Положением «Об основных критериях при отборе кадров для выполнения специальных задач», швырнул его на стол и направился к выходу. Рейхер присоединился к нему и, чтобы окончательно сгладить неприятный осадок от происшествия в третьем учебном отделении, пригласил на обед. Курмис, сославшись на занятость, отказался и выехал к себе на Потсдамерштрассе, 29.

На следующий день ему доставили спецпочтой досье на троих курсантов вустрауской разведывательно-диверсионной школы, а из комендатуры Восточного министерства нарочным доставили дело на Миклашевского. Курмис окунулся в документы с головой. Материалов оказалось не так уж много, чтобы сделать по ним окончательные выводы. Но он мог читать между строк, и за скупым стилем служебных документов каждый из кандидатов предстал перед ним как наяву. Наиболее внимательно Курмис вникал в материалы на Миклашевского и пришел к заключению: его кандидатура может оказаться приемлемой на должность командира группы. Итоговое резюме уложилось на двух листах, он был готов отправиться на доклад к бригадефюреру СС Вальтеру Шелленбергу, но того не оказалось на месте. Он внезапно покинул Берлин, чтобы сопровождать рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера в его поездке в Вильбаден на тайную встречу с президентом еврейского союза доктором Жаном Мари Мюзи.

То была не просто поездка, на этот раз самый молодой и один из наиболее талантливых руководителей германских спецслужб – Шелленберг вел самую рискованную политическую игру за все время своей головокружительной карьеры. После многих месяцев увещеваний Гиммлера ему наконец удалось склонить того к закулисным переговорам с американцами. От их итогов зависела судьба не только Германии, но и всей Европы. Если бы 35 лет назад родителям Шелленберга сказали, что их благопристойный сын возглавит одну из могущественнейших разведок мира и будет вершить судьбы целых государств, они бы такому не поверили.

Начало XX века для Германии, для миллионов немцев и для многодетной семьи изготовителя роялей Гвидо Шелленберга, где в 1910 году родился седьмой ребенок, названный Вальтером, сулило многообещающее будущее. 18 января 1871 года канцлеру Отто фон Бисмарку после многолетних титанических усилий наконец удалось собрать разрозненные немецкие княжества в один железный кулак. В немцах возродилась несокрушимая мощь всех германских племен, и с новой силой запылали неугасимые огни воинственной Пруссии. К концу XIX века Северогерманский союз – Второй рейх, не по дням, а по часам набиравший экономическую и военную мощь, стал задыхаться в своих границах и принялся штыками рейхсфюрера расширять жизненное пространство. Успехи военных компаний 1914–1917 годов перечеркнула революция в России. Ее метастазы перебросились в Германию и взорвали изнутри. Она потерпела сокрушительное поражение в войне со странами Антанты и была безжалостно наказана за свои непомерные имперские амбиции.

28 июня 1919 года в Париже, в Версальском дворце страны-победительницы подписали с поверженной Германией мирный договор. Он низвел ее до третьесортной державы: заморские территории отошли к Великобритании, Франции и Нидерландам, Эльзас и Лотарингию пришлось возвращать Франции, часть Шлезвига – Дании, а Польше – значительную часть земель с так называемым «Данцигским коридором». Помимо этого Германия была принуждена к выплате баснословных репараций.

Но самым болезненным в Версальском договоре в восприятии немцев стало то, что им собственными руками пришлось ликвидировать предмет национальной гордости – армию и флот. Корабли были затоплены в акватории Скапа-Флоу, а артиллерия и другое тяжелое вооружение полностью уничтожены. Германии запрещалось иметь военную авиацию и подводные лодки. Общая численность армии сократилась до 100 тысяч, а ее функции свелись к полицейским. Воинственный германский дух, казалось бы, на долгие годы был наглухо запечатан пробкой Версальского договора в урезанных границах.

Семья Шелленбергов, проживавшая в Саарбрюккене, оказалась на грани разорения и вынуждена была перебраться в Люксембург. Разделенные с исторической родиной, они мысленно продолжали жить с мыслями о ней. И когда Вальтеру исполнилось 19 лет, он вернулся в Германию, поступил в боннский университет и избрал самую гуманную профессию – врача. Но вскоре, по настоянию практичного отца, юный Шелленберг сменил специализацию и перевелся на юридический факультет университета. При его разносторонних талантах он мог бы стать известным юристом или врачом, но судьба распорядилась иначе.

Весной 1933 года Шелленберг закончил учебу в университете и одновременно вступил в партию нацистов. В этом его шаге был далеко идущий карьерный расчет. Молодая, не по дням, а по часам растущая партия: в 1925 году в ее рядах насчитывалось всего 17 тысяч человек, а через 8 лет ее численность превысила один миллион, она стремительно вырвалась из полуподполья на общественную арену и стала задавать тон в политике.

Шелленберг, всегда державший нос по ветру, уловил, что нацистские ветры перемен, в беременном идеями реванша немецком обществе могут вознести его гораздо выше, чем научная кафедра в университете, и не просчитался. Острые выступления и яркие юридически выверенные статьи привлекли внимание Рейнхарда Гейдриха – одного из сподвижников Гитлера и будущего главы могущественной спецслужбы – Главного управления имперской безопасности Германии. Он пригласил перспективного юриста к себе в аппарат. На первых порах Шелленберг чувствовал себя неуютно среди коллег – матерых наци, начинавших свой путь во власть из прокуренных баварских пивных. В щуплом, с золотистым пушком над верхней губой 23-летнем молодом человеке они видели не более чем «интеллигентствующего умника».

Спустя четыре года Шелленберг показал им, да и не только им, свои острые зубы. Он сыграл далеко не последнюю роль в операции, существенно ослабившей обороноспособность будущего главного противника вермахта – Красной армии. В середине мая 1937 года с его участием тонко сфабрикованные германской разведкой материалы о якобы сговоре генералов вермахта с советскими военачальниками во главе с маршалом Михаилом Тухачевским через президента Чехословакии Бенеша были доведены до Сталина. Тот клюнул на фальшивку. И вскоре нарком НКВД Ежов вскрыл среди командования Красной армии «троцкистско-фашистский заговор, готовивший покушение на тт. Сталина и Ежова, государственный переворот и интервенцию» и затем беспощадно расправился с «заговорщиками». Репрессиям подверглись 40 % командных кадров. Кроме того, на этой операции германская разведка заработала три миллиона золотых рублей, полученных через посредников от НКВД.

После такого успеха злопыхатели и завистники прикусили языки, а Гейдрих, и не только он, но и набирающий силу Гиммлер по достоинству оценили способности Шелленберга. Летом 1938 года он получил назначение на должность офицера для специальных поручений при рейхсфюрере СС Гиммлере. В ней Шелленберг не задержался. После завершения военной компании в Польше его выдвинули на еще более важный и ответственный участок работы – он возглавил отдел контрразведки в IV управлении (гестапо) РСХА. В новом качестве – контрразведчика Шелленберг проявил незаурядные способности к тонким, многоходовым оперативным комбинациям.

Осенью 1939 года под его руководством и при непосредственном участии была проведена блестящая контрразведывательная операция, нанесшая серьезный удар по британским и голландским спецслужбам. Через агента, проходившего по оперативным учетам германской разведки как Ф-479, Шелленберг под видом капитана вермахта Шеммеля был подставлен на вербовку сотруднику британской спецслужбы майору Стивенсу.

29 октября 1939 года в Голландии, в Гааге, состоялась личная встреча Стивенса с Шеммелем – Шелленбергом. На ней перед британским разведчиком он предстал Гитлеру в качестве представителя подпольной оппозиции, якобы действующей среди офицеров и генералов вермахта. В ходе нее, как позже писал Шелленберг в «Мемуарах»: «…Мы сошлись в следующих пунктах: устранение Гитлера и его ближайших сотрудников; немедленное заключение мира с западными державами; восстановление независимости Австрии, Чехословакии и Польши; отказ от политики экономической автаркии Германии и планового хозяйства, а также возвращение к золотому стандарту. С другой стороны, было учтено и то, что необходимо оставить открытым «клапан» для немецкого населения, возможно, путем возвращения германских колоний. Решение, к которому мы пришли, было записано и послужило основой для телефонного разговора майора Стивенса с центральным управлением разведки в Лондоне. Примерно через полчаса он вернулся и сообщил, что Лондон положительно отнесся к предварительным результатам переговоров…»

В заключение встречи англичане – коллеги Стивенса – капитан Бест (для него, как оказалось, те дни стали далеко не лучшими в карьере) и лейтенант Коппер передали Шеммелю – Шелленбергу английский радиоприемник, передатчик; кроме того, разработали специальный шифр и дали позывной 0Н4. Имея на руках такие козыри, которые позволяли сыновьям лавочников и булочников ткнуть как следует в нос спесивым лондонским сэрам и пэрам, Гиммлер после согласования «английского вопроса» с Гитлером решил одним махом покончить с операцией и шпионами. Ее ход подтолкнуло несостоявшееся покушение на Гитлера, произошедшее 8 ноября во время его выступления в мюнхенской пивной «Бюргер Бройкелер». Взрывное устройство, заложенное рабочим Георгом Лейзером, унесло жизни 8 человек, 60 были ранены. Фюрер не пострадал, он покинул пивную за 10 минут до взрыва.

На следующие сутки, ранним утром 9 ноября 1939 года Шелленберг и группа захвата из 12 спецназовцев СС отправилась к границе с Голландией. Шелленберг пересек ее, въехал в небольшой голландский городок Венло и остановился в обусловленном со Стивенсом месте – кафе. Группа захвата затаилась в нескольких сотнях метров в таможенном терминале на германской стороне. Мучительно медленно тянулось время, когда наконец появились Стивенс, Бест и Коппер – офицер голландского Генштаба. Шелленберг подал сигнал. В дело вступила группа захвата. Несмотря на стремительность и слаженность в ее действиях, перестрелки избежать не удалось. Англичане тоже подстраховались и подтянули к месту явки группу прикрытия.

Завязался скоротечный бой. Британцы пришли в ярость и сосредоточили огонь на Шелленберге. Воспользовавшись этим, группа захвата СС, ранив Коппера, сумела пленить Стивенса с Бестом и вывезти на территорию Германии. Вслед за ними, чудом уцелев, вырвался из окружения сам Шелленберг.

Гитлер по достоинству оценил его смелые действия, лично наградил Железным крестом и пригласил на званый ужин в рейхсканцелярию. Вслед за этим последовало назначение. Шелленберга перевели в VI управление РСХА – в стратегическую политическую разведку на должность заместителя руководителя. Не прошло и двух лет, как 26 февраля 1963 года в возрасте 33 лет Шелленберг возглавил ее, а спустя 7 месяцев пришел его звездный час.

28 октября из резидентуры в Турции поступила информация, о которой разведка может только мечтать. Камердинер английского посла в Анкаре сэра Кнэтчбулл-Хьюгессена, позже завербованный германской разведкой под псевдонимом Цицерон, вышел с инициативным предложением о продаже документов особой важности. После проявления полученных от него фотопленок, на которых содержались материалы встречи министров иностранных дел СССР, США и Великобритании, проходившей в Москве с участием Хэлла, Идена и Молотова, у Шелленберга отпали последние сомнения, что за Цицероном стоят британские спецслужбы. Он стал ценнейшим бриллиантом в короне германской разведки.

В декабре 1943 года Цицерон передал германской резидентуре Турции ряд бесценных документов: в их числе материалы, раскрывающие содержание переговоров Сталина, Рузвельта и Черчилля, состоявшихся в Тегеране, и их замыслы по переустройству Европы. В них не было места ни Гитлеру, ни «тысячелетнему рейху». Эта разведывательная информация подорвала веру в победу не только у самого Шелленберга, но и у Гиммлера. Открытие 6 июня 1944 года американцами и англичанами второго фронта в Нормандии окончательно похоронило надежду на успех в войне.

Спасение Германии и самого себя Шелленберг видел в том, чтобы избавиться от Гитлера, заключить сепаратный мир на Западе, а на Востоке выстроить санитарный вал на пути экспансии большевизма. В качестве фигуры, которая бы могла прийти на смену фюреру, он видел своего непосредственного начальника Гиммлера – за ним стояла мощь СС, которые могли бы удержать в узде вермахт и немецкий народ. На первый его зондаж Гиммлер среагировал сверхосторожно – он не сказал «да», но и не произнес «нет». И только осенью 1944 года, когда ситуация на фронтах стала критической, Гиммлер согласился на посредничество князя Гогенлоэ в переговорах с представителем американских секретных служб в Европе Аленом Даллесом. Однако они развития не получили, так как Даллес не обладал полномочиями, чтобы обсуждать условия «Большой сделки». И тогда Шелленберг принялся искать пути к сепаратному миру через президента еврейского союза доктора Жана Мари Мюзи.

В конце января 1945 года он организовал его встречу с Гиммлером. В обстановке строжайшей секретности, в первую очередь от сторожевых псов Гитлера: главы гестапо – Мюллера и главы Главного управления имперской безопасности – Кальтенбруннера, она проходила в Вильбадене и продолжалась несколько дней. В качестве первоочередного условия для продолжения контактов Мюзи выдвинул требование о смягчении позиции руководства рейха в так называемом «еврейском вопросе». После утомительного торга Гиммлер согласился на то, чтобы через каждые две недели отправлять из концлагерей в Швейцарию 1200–1300 евреев, но не бесплатно, а за денежные выплаты.

Ход и содержание переговоров произвели на Шелленберга тягостное впечатление. Мелочный, лавочный подход Гиммлера разочаровал его. После их завершения у него возникли серьезные сомнения в том, что следует делать ставку на рейхсфюрера. В результате долгих и мучительных размышлений Шелленберг пришел к заключению: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. В сложившейся ситуации спасательным кругом могла стать задуманная им в качестве запасного варианта операция «Зеро». Для Гиммлера места на том круге Шелленберг не видел и дальше решил действовать на свой страх и риск.

Возвратившись из Вильбадена в Берлин, он вызвал на встречу Курмиса и назначил ее на загородной вилле в Потсдаме. Там, вдали от агентов и прослушки Мюллера, Шелленберг намеривался обсудить с ним план действий по операции «Зеро». Опасения, что коллеги-соперники держали его под колпаком, не были плодом воспаленного воображения. Об этом Шелленбергу говорили профессиональный опыт и интуиция, которая редко его подводила. Поэтому, отказавшись от охраны, а вместе с ней от чужих глаз и ушей, он покинул управление и выехал на встречу с Курмисом.

Улицы Берлина, после бомбежек напоминавшие каменоломни, и унылые лица горожан навевали смертную тоску. Шелленберг старался не смотреть по сторонам и замкнулся в себе. Вышколенный водитель не решился потревожить его, и до ворот виллы они не проронили ни слова. О том, что это объект специального назначения германской разведки, где проводились явки с ценными агентами и встречи с иностранными политиками, опытному глазу могли сказать еле заметная металлическая нить, натяну тая поверх высокого забора и находившаяся под напряжением, а также странные башенки по углам периметра, напоминавшие пулеметные гнезда.

Строгая охрана дернулась проверять документы пассажиров, но, увидев самого шефа – Шелленберга, поспешила распахнуть створки. Машина въехала на территорию виллы. Здесь ничто не напоминало о войне, бушующей за забором. Веселая лужайка, небольшой пруд, ухоженные аллеи и трехэтажный замок, скрывающийся под раскидистыми кронами вековых лип, – все это дышало патриархальной стариной и походило на пансионат для заслуженных наци. Водитель подъехал к парадному входу и остановился. Шелленберг вышел из машины. Его встретил громила-охранник с непроницаемым лицом и проводил на второй этаж, в гостиную, где уже находился Курмис.

Шелленберг сбросил с плеч кожаный плащ-пальто. Громила-охранник на лету поймал его и, отвесив поклон, тенью исчез за дверью. Они остались одни. Курмис хранил молчание и ждал, что скажет Шелленберг. Тот зябко повел плечами, февраль давал о себе знать морозами, прошел к камину и поднес руки к огню. Пламя весело потрескивало поленьями и косматыми языками пыталось ухватить его за пальцы. Игра с огнем напоминала Шелленбергу недавнюю беседу-пикировку Гиммлера с Мюзи. Горький осадок от нее продолжал отравлять ему душу. Там, в Вильбадене из-за нерешительности Гиммлера и его страха перед Гитлером политическая партия, на которую он, Шелленберг, потратил столько времени и сил, была окончательно и бесповоротно проиграна. В сложившейся ситуации ему не оставалось ничего другого, как начать свою игру.

Шелленберг обернулся к Курмису, перехватил его внимательный, вопрошающий взгляд и подумал: «От тебя, штурмбанфюрер, многое зависит. Как бы я хотел не ошибиться в тебе. Операция «Зеро» – это наш последний шанс!»

Курмис будто прочел его мысли и доложил:

– Господин бригадефюрер, я проработал список кандидатов. Он пока неполный, но уже просматриваются основные кандидатуры.

– Спасибо, Мартин, хоть одна хорошая новость за последние дни, – потеплевшим голосом произнес Шелленберг и предложил: – Прежде чем перейти к делу, давай что-нибудь выпьем.

– Вам что, господин бригадефюрер? – уточнил Курмис.

– А что есть?

Курмис прошел к бару, открыл и принялся перечислять:

– Есть виски.

– Нет, его пусть пьет пьянчужка Черчилль, – отказался Шелленберг.

– Джин-тоник.

– Это для инвалида Рузвельта, пусть тонизируется, может, тогда поймет, что пора заканчивать роман со Сталиным.

– Есть русская водка, господин бригадефюрер.

– Водка? Ха-ха, – хохотнул Шелленберг и с иронией произнес: – Нет, Мартин, не станем давать повода Мюллеру и Кальтенбруннеру подозревать нас в связях с большевиками.

Курмис сдержанно улыбнулся и предложил:

– Тогда, может, коньяк?

– Вот он как раз подходит, настроит на размышления, – согласился Шелленберг.

Курмис разлил коньяк по бокалам и выставил на стол. Шелленберг вдохнул его аромат и произнес тост:

– За успех нашего замысла, Мартин!

– За успех, господин бригадефюрер! – поддержал Курмис.

Они выпили. Шелленберг опустил бокал на стол и присел в кресло. Коньяк теплой, расслабляющей волной разлился по телу. Поддавшись завораживающей игре пламени в камине, Шелленберг закрыл глаза и погрузился в другой мир. Мир, где не было надрывного, изматывающего душу воя воздушных сирен. Мир, где земля не уходила из-под ног, а сердце не сжималось в страхе от взрывов авиационных бомб. Мир, где не было войны и не надо было опасаться удара в спину от коллег-соперников. Покой и умиротворение овладели Шелленбергом, тело стало невесомым и растворилось в благодатном тепле. К суровой действительности его вернул резкий порыв ветра, который распахнул форточку и вздул пузырем тяжелые шторы. Струя холодного, сырого воздуха пронеслась по гостиной и с разбойничьим посвистом вылетела в трубу.

Курмис ринулся к окну прикрыть форточку. Шелленберг встрепенулся и снова обратил взгляд к камину. Зола, поднятая ветром, улеглась, и тревожно загудевшее пламя сникло. Его трепетные язычки проворно лизали сухие поленья, призрачными бликами играли на мраморной облицовке камина и на осунувшемся после нервотрепки последних дней лице Шелленберга. Он отрешенно смотрел на огонь. Поленья жалобно потрескивали, пламя набирало силу и безжалостно пожирало их. Подобно огню, нерешительность Гиммлера сжигала все его, Шелленберга, труды сохранить Германию, а вместе с ней и самого себя.

Прикрыв форточку, Курмис вернулся на место и решился побеспокоить его:

– Господин бригадефюрер, позвольте узнать, как прошли переговоры рейхсфюрера с доктором Мюзи?

Лицо Шелленберга исказила гримаса, и он с ожесточением произнес:

– Мелочный торг в дешевой лавке.

Курмис помрачнел. Это не укрылось от внимания Шелленберга. Он посчитал, что пришло время для разговора, ради которого и был приглашен Курмис. Смерив его испытующим взглядом, Шелленберг начал издалека.

– Как ты понимаешь, Мартин, после неудачи в переговорах рейхсфюрера с доктором Мюзи нас всех ждет незавидная участь.

– Вермахт отступает по всем фронтам, – с горечью признал Курмис.

– В сложившейся ситуации план «Зеро» приобретает приоритетное значение!

– Я понимаю, господин бригадефюрер, и готов приступить к его выполнению!

– В таком случае не будем терять время и перейдем к плану. Как идет его выполнение?

– Агентурные картотеки по лагерю Травники, бывшим разведывательным абверкомандам 101, 103 и 106, диверсионным абверкомандам 201 и 206 доставлены в секретную часть школы. Их…

– Ищейки Мюллера еще не пронюхали? – перебил Шелленберг.

– Похоже, нет.

– Будем надеяться.

– Но даже если и узнают, то не догадаются о конечной цели. Я легендирую эту работу как подготовку к угрожаемому периоду.

– Отлично, хорошая мысль! – одобрил Шелленберг и продолжил: – Что сделано по группе А?

– Подобраны три кандидата.

– Надо спешить, Мартин, у нас слишком мало времени.

– Я понимаю, бригадефюрер, контингент очень тяжелый, но в ближайшие дни группа будет сформирована.

– Хорошо, что по группе Б?

– Работа по ней практически завершена. Я остановился на исполняющем обязанности начальника вустрауской разведывательно-диверсионной школы капитане Кенаке Рейхере и его подчиненных капитане Лемке, оберлейтенантах Ланге и Брунере. В ближайшее время…

– Достаточно, рядовых исполнителей подключим на последнем этапе, – остановил Шелленберг и напомнил: – О конечной цели должен знать только командир группы. Остальные после завершения операции нам не понадобятся.

– Я понял, господин бригадефюрер, и продумаю вариант их нейтрализации, – заверил Курмис.

– Это уже детали, Мартин. Не ошибись с командиром группы. Я так понимаю, кандидатура номер один – это Рейхер?

– Да.

– Я плохо знаю его, насколько он подходит?

– Лучшей кандидатуры, чем Рейхер, не найти, господин бригадефюрер. Мы знакомы с осени 1942 года. Тогда он служил в абвергруппе 102 и проявил себя с наилучшей стороны.

– Хорошо, Мартин, здесь я полностью полагаюсь на тебя. С кандидатурой командира второй группы ясность есть?

– Да, бригадефюрер.

– И кто же?

– Миклашевский – бывший красноармеец, бывший власовец. Принимал участие в операциях против советских партизан, воевал в Нормандии, был ранен. Сейчас вместе со Шмелингом организует боксерские турниры.

– С Максом?! А что, этот Миклашевский действительно боксер?

– И очень высокого уровня.

– Вы лично знакомы?

– Нет, но Миклашевского хорошо знает капитан Лемке.

– Откуда?

– Их познакомил генерал Кестринг. Миклашевский раньше служил в его подчинении.

– Интересно! Очень интересно! – оживился Шелленберг. – Есть козел отпущения для Мюллера!

– И не один, господин бригадефюрер! – на лету поймал его мысль Курмис.

– И кто же?

– Капитан Лемке! Он же рекомендовал Миклашевского в качестве инструктора по рукопашному бою для проведения занятий с курсантами.

– Просто превосходно! – не скрывал удовлетворения Шелленберг, однако, помня испытанное правило разведки: доверяй, но проверяй, распорядился: – Мартин, прежде чем привлечь Миклашевского к операции, его необходимо как следует прокачать. Слишком многое поставлено на карту.

– Я понимаю, господин бригадефюрер, он будет подвержен особой проверке, – заверил Курмис.

– В таком случае, нам остается перейти к более приятной части нашей встречи. Как ты смотришь на то, чтобы вместе пообедать?

– Спасибо за честь, бригадефюрер.

– А честь у нас одна, дружище Мартин, сохранить честь Германии! – не удержался от высокопарных слов Шелленберг, поднялся из кресла и направился в столовую. Курмис присоединился к нему.

* * *

Об этом новом для себя испытании Игорь Миклашевский не знал, тем более о нем не могли знать в далекой Москве Судоплатов и Маклярский. В очередной радиограмме Арнольду они нацеливали Ударова на закрепление отношений с Ланге, Брунером и Лемке. В 4-м управлении рассчитывали с его помощью получить установочные и характеризующие данные на постоянный состав вустрауской разведывательно-диверсионной школы, а также на агентов, готовящихся к длительному оседанию на территории СССР и стран Восточной Европы.

Глава 11

В последнее время Игорю Миклашевскому снился один и тот же сон – из счастливого довоенного прошлого. На календаре было 21 июня 1941 года. Впереди были выходные, и они с женой со сладостным томлением предвкушали поездку в Петергоф. Для них стало доброй традицией принимать участие в народном гулянии «Белые ночи». На этот раз оно обещало быть как никогда торжественным и величественным. После ремонтных и реставрационных работ сиятельный Петергоф готов был предстать во всем великолепии своих 144 фонтанов, 3 каскадов и восхитить волшебной игрой хрустальных струй тысячи восторженных зрителей. Даже капризная северная погода не смогла устоять перед таким событием, и одарила Ленинград и его окрестности погожими днями.

Утро 22 июня выдалось теплым и ясным. Первый трепетный солнечный луч только-только успел коснуться золоченого шпиля собора Петропавловской крепости, а Миклашевские уже были на ногах. На трамвае доехали до Балтийского вокзала, где их встретили духовой оркестр бодрым «Маршем энтузиастов» и разноликая, разноголосая толпа, сиявшая ослепительными улыбками. Все взгляды были обращены к депо. Наконец ворота распахнулись, и из них, полыхая жаром меди, показался паровоз. Попыхивая парами, он неспешно подкатил к перрону и остановился. Толпа веселыми ручейками растеклась по вагонам пригородной электрички. В них негде было упасть яблоку, и всю дорогу до Петергофа Миклашевским пришлось провести на ногах. Но они об этом нисколько не жалели.

Людская река вынесла их к дивному творению Петра Великого. Сияющий Петергоф широко и привольно раскинулся на взморье. Он будто родился и вышел из пены морской. Гений и вдохновение человека создали на берегах хмурого Финского залива фантазию, сказку из благородного мрамора, хрустальных водных струй и манящего своей бесконечностью бирюзового морского простора. Большой дворец, дворец Монплезир, павильон Эрмитаж – творения великих архитекторов Леблона, Растрелли, Земцова и Воронихина нисколько не уступали «воздушным замкам» искусницы природы.

Очарованные красотой Петергофа, Миклашевские не замечали времени и не чувствовали усталости. Они любовались фонтаном «Самсон», каскадами «Шахматная гора», «Золотая гора», гуляли по тенистым аллеям Нижнего парка и наслаждались покоем. Их головы кружили и пьянили сладковатый аромат цветущих лип и запахи моря. В разыгравшемся воображении возникали сцены из блистательного прошлого. Петр Великий, воля и гений которого создали на хлябях болотных это настоящее чудо света, в сопровождении архитекторов, инженеров, каменщиков и плотников утверждал на Балтике величие России и ее новой столицы. В туманной морской дали белоснежными облаками-парусами угадывался непобедимый русский флот.

Все изменилось в одно мгновение. Серое облачко над Финским заливом на глазах обратилось в грозовую тучу. Солнце померкло. Ураганный ветер ломал, как спички, вековые липы и с корнем вырывал дубы-великаны. Это неистовство стихии захватило Игоря и вовлекло в водоворот времени и трагических событий. В невероятной фантасмагории смешались блокадный Ленинград, позиция 189-й прожекторной станции зенитно-артиллерийского полка, Москва, база подготовки 4-го управления, Судоплатов, Маклярский, Фишер, Беккер, Головко, Блюм и Шрайбер.

Сон обратился в кошмар. Холодная испарина выступила на лбу Миклашевского. Через затянутое густой решеткой окно тусклый свет падал на мрачные лица Блюма, Шрайбера и Сыча – первого садиста в батальоне, они напоминали маски злодеев из фильмов ужасов. Перед Сычом на столе лежали пилка-ножовка, щипцы, ножи, спицы. Он, примеряясь, перебирал их. Блюм кивнул, и Сыч, отложив адские инструменты, и нанес Игорю удар в солнечное сплетение. От боли у него потемнело в глазах и перехватило дыхание. Сыч, не дав ему опомниться, заученным движением заломил руки за спину, связал веревкой, подвел под них металлический крюк и налег на рычаг лебедки. Плечи Игоря обожгло огнем. Перед его глазами плыла и двоилась искаженная яростью физиономия Блюма. Потрясая плеткой, тот требовал:

– Признавайся, это ты подбил к дезертирству два взвода батальона?!

– Это он! Это Миклашевский! Я знаю! – кричал из-за спины Блюма невесть как оказавшийся в пыточной камере каптер Демидович.

– Серега, ты?! Как?.. – у Игоря перехватило дыхание.

– Ха-ха, – предатель рассмеялся ему в лицо.

Из сна, превратившегося в кошмар, Миклашевского вырвали заливистый лай зениток и разрывы снарядов. Советская авиация бомбила Берлин. В следующее мгновение взрывы прозвучали рядом с зондерлагерем Восточного министерства. Земля содрогнулась и отозвалась утробным вздохом. Стены комнаты угрожающе затрещали. Игорь слетел с кровати и, едва не упав, ухватился за стол. Новый взрыв раздался поблизости. Яркая вспышка озарила темноту ночи. Окно брызнуло осколками стекол. Они поранили левую руку, но в горячке Игорь не ощутил боли, ринулся к стулу, сдернул со спинки брюки и стал одеваться. Следующий взрыв потряс дом и швырнул его на пол.

«Глупо погибать от своих!» – только и успел подумать Игорь, как прозвучал еще один мощный взрыв. Дом и на этот раз устоял. Прошла минута, за ней другая, звуки разрывов становились все тише, стены, пол отзывались на них мелкой дрожью. Бомбежка перемещалась в сторону аэродрома Темпельхоф. Отблески лучей прожекторов, метавшихся по небу в поисках целей, блеклыми бликами отражались на стенах комнаты и на землисто-сером лице Игоря. Вскоре они исчезли. Он выбрался из-под стола и прислушался. С улицы донесся надрывный вой пожарных машин. Несмотря на тяжелейшее положение вермахта на фронте и участившиеся бомбежки Берлина, пожарная служба работала без серьезных сбоев. Отряхнув с себя пыль и смыв кровь с порезов на левой руке, Игорь оделся и занялся уборкой комнаты.

За окном занимался хмурый рассвет. С наступлением дня в налетах советской авиации и самолетов западных союзников возникла пауза. В зондерлагере Восточного министерства стало заметно оживленнее. В блоке Б, где проживала верхушка коллаборационистов из советской России и стран Восточной Европы, на игровой площадке появились дети. Жизнь наперекор войне брала свое. Воспользовавшись затишьем, Миклашевский позавтракал и отправился на квартиру Блюменталь-Тамариных.

Он шел к ним, как на каторгу. С каждым разом общение, особенно с Блюменталь-Тамариным, становилось все более тягостным. Быть свидетелем скандалов в их семье и выслушивать жалобы супруги у Миклашевского уже не хватало терпения. Каждый раз ему приходилось пересиливать себя и играть перед предателем роль ненавистника советской власти, чтобы выполнить задание Андрея. В далекой Москве рассчитывали заполучить личный архив Блюменталь-Тамарина, где, как полагали, могли находиться важные сведения о связях Власова и его окружения с фашистами.

На стук в дверь (звонок не работал – перебои с электричеством случались все чаще) никто не отвечал. Игорь собрался было уходить, когда тишину на лестничной площадке нарушил настороженный голос:

– Кто там?

– Тетя Инна, это я, Игорь.

– Ой, как ты вовремя! Сейчас, сейчас, – жена Блюменталь-Тамарина загремела замками.

Дверь открылась, и Миклашевский поразился перемене, произошедшей с ней за последнее дни. Она будто высохла вся, заплаканное лицо напоминало печеное яблоко. Несчастная женщина оказалась без вины виноватой и по воле деспота супруга билась, как птица в клетке, в четырех стенах добровольной тюрьмы. Жалость охватила Миклашевского, он обнял ее, и она зарыдала. Сквозь плач прорывалось:

– Он стал невыносим. Совершенно невыносим. Я не знаю, что мне делать! Что?!

– Успокойтесь, Инна Александровна. Успокойтесь, он образумится, – Игорь искал слова утешения, но не верил в них.

Из кухни доносились грохот падающей мебели и пьяный рев. Блюменталь-Тамарин все больше превращался в настоящего тирана для беспомощной пожилой женщины.

– Мерзавцы! Негодяи! Жалкие пигмеи! Они еще узнают, кто такой Блюменталь-Тамарин! Мне аплодировал Большой театр!.. – бушевал он.

– Вот видишь, Игорь! Так повторяется изо дня в день! У меня нет никаких сил терпеть все это. Ну сделай хоть что-нибудь!

– Успокойтесь, тетя Инна. Я поговорю с ним, – и, бережно отстранив ее, он прошел на кухню.

Его глазам предстала безобразная картина. По полу катались пустые бутылки, в углах валялись стулья, на столе громоздились гора немытой посуды и объедки еды. В воздухе стоял невыносимый, тошнотворный запах сивухи. Сам Блюменталь-Тамарин в засаленном домашнем халате, потрясая кулаками, в полупьяном бреду то ли играл какую-то роль, то ли находился в затмении. Игорь пробрался к окну и распахнул створки. Его появление и струя свежего воздуха просветлили разум Блюменталь-Тамарина. Он осоловело захлопал глазами и просипел:

– О-о, Игорь, ты?

– Я, Всеволод Александрович, но так же нельзя, – не удержался от упрека Миклашевский.

– A-а, старая стерва уже успела пожаловаться.

– Не смей! Не смей так говорить! Посмотри, во что ты превратился. Тиран! Чудовище! – неслось из коридора.

Игорь захлопнул дверь в кухню, поднял стул и попытался усадить Блюменталь-Тамарина. Тот сопротивлялся, но не мог противостоять молодости и силе. Расплывшись амебой на стуле, он разрыдался. Сквозь всхлипы и стоны доносилось:

Быть или не быть? Вот в чем вопрос! Что благороднее: сносить ли гром и стрелы Враждующей судьбы или восстать На море бед и кончить их борьбою? Окончить жизнь – уснуть, Не более! И знать, что этот сон Окончит грусть и тысячи ударов, – Удел живых. Такой конец достоин Желаний жарких. Умереть? Уснуть?

Миклашевский топтался на месте и не знал, что дальше делать. Он не мог понять, то ли Блюменталь-Тамарин болен белой горячкой, то ли играет одну из ролей, в которых окончательно запутался.

– Но если сон виденья посетят?

– Что за мечты на смертный сон слетят, – с надрывом воскликнул Блюменталь-Тамарин и затих.

Его безучастный взгляд был устремлен в пространство. Игорь воспользовался паузой, разгреб гору немытой посуды на столе, нашел кружку, сполоснул, налил воду и поднес Блюменталь-Тамарину. Тот замотал головой и потребовал:

– Вина мне! Вина мне полну чашу!

– Всеволод Александрович, в следующий раз, а сейчас выпейте воды, – пытался как-то наладить разговор Миклашевский.

– Несчастный, нас ждут забвение и тлен, – продолжал пребывать в плену своих горячечных фантазий Блюменталь-Тамарин.

Игорю ничего не оставалось, как прибегнуть к уже испытанному средству. Он достал из кармана плаща фляжку с коньяком, и Блюменталь-Тамарин ожил. Облизнув иссохшие губы, он загоревшимися глазами наблюдал, как льется янтарная жидкость. Рюмка наполнилась лишь до половины, на большее у него не хватило терпения. Ухватив ее, Блюменталь-Тамарин залпом выпил и, откинувшись на спинку стула, закрыл глаза. Прошла секунда, другая, черты его лица смягчились, и расслабляющаяся волна прокатилась по телу. Он глубоко вдохнул и открыл глаза, в которых появилось осмысленное выражение, и потерянно произнес:

– Все, финал, а дальше тлен, забвенье.

– Ну почему же, мы еще поборемся, Всеволод Александрович, – возразил Миклашевский.

– Зачем? Ради чего? Когда душа сожжена, а казна пуста?

– Сегодня пуста, а завтра мы ее наполним, – исподволь подводил к разговору об архиве Миклашевский.

Но Блюменталь-Тамарин то ли не понимал, то ли хитрил и продолжал играть какую-то свою роль.

– Там злой Кощей над златом чахнет. Там русский дух, там Русью…

– Всеволод Александрович, да спуститесь же вы наконец на грешную землю! – начал терять терпение Игорь. – Надо же что-то делать! Пока нас не вздернули на фонарных столбах!

– Что-о?! – Блюменталь-Тамарин потряс фигой и отрезал: – Вот им!

– Я тоже не собираюсь идти на заклание. Большевики не сегодня, так завтра захватят Берлин. Пока не поздно, надо сматывать удочки.

– Да-да, надо бежать!

– Вы думали, куда?

– Ну не к Сталину же.

– А к кому?

– К американцам.

– С пустыми руками мы им не нужны.

– А это нам на что? – Блюменталь-Тамарин постучал пальцем по голове и многозначительно заметил: – Здесь много чего хранится.

– Еще важнее документы. На них можно хорошо заработать, – намекнул на архив Миклашевский.

– Документы?

– Да.

– А ты, боксер, оказывается, не только кулаками умеешь махать, еще и соображаешь.

– Так жизнь и вы, Всеволод Александрович, научили.

– Молодец! Будем держаться вместе, не пропадем.

– Всеволод Александрович, я добро помню. Если бы не вы, я бы тут не сидел.

– Ну спасибо. А насчет злата, так у меня кое-что на черный день припасено.

– Золото? Бриллианты?

– Ха-ха, кое-что подороже.

– Да?! – сделал удивленное лицо Миклашевский и, понизив голос, предложил: – Так, может, это перепрятать в надежное место?

– Перепрячем, но сначала надо добраться до Мюнзингена.

– Мюнзингена?

– В ближайшие дни нас должны туда эвакуировать, а оттуда рукой подать до американцев.

– Я с вами, Всеволод Александрович, можете на меня рассчитывать.

– Всему свое время, Игорь. Трусливые крысы уже побежали, идиоты, и попали в лапы Мюллера.

– Всеволод Александрович, я восхищен вашей дальновидностью! – признался Миклашевский и лишний раз убедился, что за маской лицедея скрывается хитрый и расчетливый интриган.

– Терпение и выдержка! Эти самовлюбленные павлины Власов и Жиленков посыпают мелким бисером перед Гитлером. Они думают, что списали Блюменталь-Тамарина. Идиоты! Они одной ногой стоят на краю могилы. Я их всех, всех переживу!

– Да, конечно! Конечно! – поддакивал Игорь и предпринял еще одну попытку вернуть разговор к архиву.

Но Блюменталь-Тамарина было уже не остановить. Отделаться от него Миклашевскому удалось, лишь когда опустела фляжка с коньяком. Покинув квартиру, он отправился в клуб «Сила через радость». Впереди его ждали занятия по рукопашному бою с курсантами вустрауской разведывательно-диверсионной школы. После того как Лемке организовал ему встречу с временно исполняющим обязанности начальника школы капитаном Кенаком Рейхером, они стали проходить на регулярной основе.

Вслед за ним в клуб подъехал Лемке, и с ним новая смена курсантов – пять человек. Их отличали от предыдущей не только отличная физическая подготовка, но и более высокий уровень общего развития. Пока Игорю стали известны их фамилии: Попов, Гуцалюк, Буга, Муха и Орлов. Но на этот счет он не обольщался, скорее всего это были клички. То, как их опекал Лемке, наводило на мысль, что ему предстояло натаскивать не одноразовых агентов, а спецгруппу, которой Рейхер, видимо, отводил особую роль. Какую именно, Миклашевский рассчитывал узнать из разговоров с курсантами и из общения с Лемке. И такая возможность представилась в тот же вечер, Лемке по случаю завершения курса подготовки смены курсантов пригласил его на ужин.

Он состоялся в буфете клуба, на нем присутствовали все те же хорошо знакомые Миклашевскому лица – Ланге и Брунер. После третьей рюмки разговор перешел на две самые острые и злободневные темы: положение на фронте и возможность применения нового чудо-оружия, о котором объявил Геббельс и которое, по его словам, должно было переломить ход битвы за Берлин в пользу вермахта.

Игорь время от времени вставлял слово в разговор и пытался по отдельным репликам понять, что происходит в самой разведывательно-диверсионной школе. В какой-то момент он ощутил на себе чей-то пристальный взгляд, повернулся и обомлел.

«Как ты оказался здесь? Как?! Нет, это невозможно!» – не мог поверить своим глазам Миклашевский.

Перед ним с почти фотографической точностью возникла тесная комнатушка каптера 2-й роты 437-го батальона РОА Виктора Демидовича. В ней, сгрудившись вокруг сержанта Головко, замкомвзвода Сацукевич, командир отделения Бобылев и он, Игорь Миклашевский, ловили каждое слово Романа. Он вполголоса зачитывал листовку партизан. В ней сообщалось о разгроме гитлеровских войск под Курском и Орлом, содержался призыв подниматься на борьбу с оккупантами и вступать в ряды партизан. И когда закончилось ее обсуждение, Демидович вызвался спрятать листовку у себя в каптерке. Прошло четыре дня, вторая рота отправилась на прочес леса под Рославлем и недосчиталась двух взводов. Почти в полном составе они перешли на сторону партизан. Среди них был и Виктор Демидович.

«Связник от Андрея? Судоплатова!» – догадка пронзила Миклашевского. Он поискал глазами Демидовича, но так и не нашел. Тот как сквозь землю провалился.

«Показалось? Нервы совсем ни к черту! Успокойся и не дергайся», – пытался взять себя в руки Игорь.

Но это ему плохо удавалось. Произошедшая перемена не укрылась от Лемке. Миклашевский все чаще ловил на себе цепкий взгляд гитлеровца. Ответ невпопад не остался без внимания Лемке.

– Игорь, при чем тут Шмелинг? Я говорю о Пилясе! Ты нас совсем не слушаешь! – упрекнул он.

– Да-да, конечно, бой состоится.

– При чем тут бой? Что с тобой, Игорь?

– Извини, Вилли, после сегодняшней бомбежки голова гудит, как после хорошего нокаута.

– Контузило?

– Нет. Вторую ночь подряд не могу уснуть, хожу как лунатик.

– А как рука? – поинтересовался Брунер.

– Царапины, заживет.

– Держись, Игорь! – поддержал его Ланге и предупредил: – Я на тебя поставил, ты должен выиграть.

– До боя еще неделя, так что все будет в порядке.

– Этому французишке одного раза показалось мало! Ты должен уложить его, чтобы он больше не поднялся!

– Уложу, Эдгар! Уложу! – пообещал Игорь и, сославшись на усталость, покинул компанию.

Лемке на это раз был, как никогда, галантен, проводил его на выход и приказал водителю машины отвезти до ворот Восточного министерства. Поднявшись в комнату общежития, Игорь пластом рухнул на кровать, долго ворочался с боку на бок и терзался в сомнениях: Демидович – это игра его воспаленного воображения или реальность. Уснул он, когда было далеко за полночь.

В 6:20 внутренний будильник поднял его на ноги. Наскоро перекусив, он, забыв про тренировку, ринулся к резиденту. Лаубэ ни дома, ни на службе не оказалось. И Миклашевскому ничего не оставалось, как отправиться в клуб. Занятия с курсантами и тренировка не могли отвлечь его от одной и той же назойливой мысли. Она, словно раскаленный гвоздь, сверлила сознание: «Так был ли это Демидович или ты обознался?»

Наступил вечер. Игорь не спешил возвращаться в общежитие, что-то ему подсказывало: сегодня должна наступить разрядка. Приткнувшись в углу буфета, он вяло жевал бутерброд, мелкими глотками пил давно уже остывший кофе и постреливал горящим взглядом то на дверь, то за окно. Стрелки часов приближались к 18:30. Вчера в это же самое время в буфете возник и исчез, подобно призраку, Демидович. Прошло пять, десять минут, а тот так и не напомнил о себе.

«Обознался ты, Игорь. Да и откуда Демидовичу взяться в Берлине? Он, если и жив, то у наших», – с грустью подумал Миклашевский, потянулся к спортивной сумке, но рука повисла в воздухе.

Эти прямые плечи и голову, чем-то напоминающую грушу, он не перепутал бы не с какими другими. На крыльце стоял Демидович. Сердце Игоря встрепенулось: «Витя здесь! Он курьер центра! Его послал Андрей!»

Подтверждение этой догадке он получил через несколько минут. Демидович действовал как опытный конспиратор. На входе в буфет прошелся взглядом по посетителям, заметил Миклашевского, но не подал вида, что узнал, и прошел к стойке бара. Внутри Игоря все горело от нетерпения, но выучка разведчика взяла верх. Он держал паузу, так как соседний столик занимали приятели Лемке. Демидович тоже не торопился выходить на контакт. Заказав кофе, он закурил и исподволь рассматривал публику. В какой-то момент их взгляды встретились, но лишь на секунду.

«А вдруг не узнал? Подойти к нему? Не пори горячки! Если он от Андрея, то знает, куда и к кому идет. А вдруг не увидел? Так что же делать?» – терзался сомнениями Игорь.

Демидович оставался по-прежнему невозмутим, допив кофе, поднялся на выход, перед дверью задержался и, бросив взгляд в зеркало, характерным жестом дважды провел пятерней по своей буйной шевелюре.

«Так он же дает мне знак!» – сообразил Миклашевский.

Его так и подмывало броситься вслед за Демидовичем.

«Не суетись, Игорь! Не забывай про дружков Лемке!» – выдержав паузу, он вышел на улицу и осмотрелся.

На этот раз Демидович не исчез бесследно и прохаживался перед входом в кафе.

«Я же там встречался с Арнольдом! Это явка! Витю послал Андрей!» – утвердился в этой мысли Миклашевский, и ноги сами понесли его к кафе.

Демидович двинулся навстречу. Его тоже захлестнули эмоции, и он, забыв о конспирации, радостно воскликнул:

– Игорь, дружище! Здравствуй!

– Здравствуй, Витя! Рад тебя видеть. Своим глазам не верю, ты это или не ты?! – дал волю чувствам Миклашевский.

– Оказывается, бывают чудеса на свете! Гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдется! – вторил ему Демидович.

– Фантастика! Кого-кого, а тебя встретить ну никак не ожидал!

– А кого же еще, если не меня?

– Ну мало ли.

– И все-таки, кого?

В глубине глаз Демидовича вспыхнул хищный огонек. Они, как буравчики, сверлили Миклашевского. Игорь насторожился и задался вопросом:

«Почему Виктор не назвал пароль? Почему?!»

– Так кого ты ожидал встретить? – допытывался Демидович.

– Ну мало ли кого, Берлин большой, – отделался общей фразой Игорь.

Огонек в глазах Демидовича погас, и он ворчливо заметил:

– Ну да, теперь к тебе так просто не подкатишь.

– Брось, Витя, с чего ты взял?

– Ну как же, знаменитость, во всех газетах пишут.

– A-а, пустое это, просто повезло.

– Не прибедняйся. Рома Головко рассказывал, как ты в «Тройке» уложил того бугая.

– Что было, то сплыло. Ты-то как здесь оказался? – решил прощупать его Миклашевский.

– Долго рассказывать, – ушел от ответа Демидович и предложил: – Зайдем, посидим, там и поговорим.

– Можно, если не торопишься.

– Поспешишь, как говорится, людей насмешишь, – сыпал поговорками Демидович.

– Спешить не надо, Витя. По нынешним временам важно не ошибиться в выборе, – закинул очередной вопрос-крючок Миклашевский.

– Тут ты прав на сто процентов, Игорь, – согласился он и пустился в длинные рассуждения.

Путаная речь и скользкий взгляд Демидовича укрепляли подозрения Игоря в том, что за всем этим стоит гитлеровская спецслужба. Отрешившись от эмоций, он трезвым взглядом посмотрел на Демидовича и увидел перед собой актера, старательно игравшего написанную кем-то роль.

«Так кто же твой режиссер? На кого ты работаешь? На Лемке? Нет, мелковато. Рейхер? – задавался вопросами Миклашевский и, все еще надеясь, что ошибается, гнал прочь мысль о предательстве Демидовича. – Нет, такого не может быть! Где Рейхер и где Демидович? Витя же ушел к партизанам!»

А Демидович все продолжал говорить и все чаще фальшивил.

«Значит, Шрайбер тебя специально заслал к партизанам? Листовку он не просто нашел! Это ты ему подсунул! Ну, и сволочь же ты, Демидович? Агентом-провокатором работаешь на фрицев! Теперь прислуживаешь Рейхеру? Но я-то ему зачем? Он же разведка, а не гестапо?»

От этих вопросов у Миклашевского голова шла кругом. Он бросил взгляд на Демидовича, и спину обдало холодком. На его лице было то же самое выражение, что и в ночном сне-кошмаре. Сон сбывался наяву. Предатель, в чем у Миклашевского уже почти не оставалось сомнений, и те, кто управлял им, видимо, рассчитывали вывести его из равновесия и заставить совершить ошибку.

«Кишка у тебя тонка, сволочь! Не такие, как ты, на мне зубы обламывали! Я тебя, гад, в такой нокаут пошлю, что не очухаешься», – в Миклашевском заговорил боец. Он решил повести свою игру и, похлопав Демидовича по плечу, спросил:

– Так где посидим, здесь или в камере?

– Чего-о-о?! Какая еще камера? – опешил Демидович.

– Обыкновенная, – с невозмутимым видом ответил Игорь.

– Все шуточки-прибауточки, боксер?

– Нет, не шучу, там решетки на окнах.

– Какие, на хрен, решетки?! Ты че, меня на понт берешь? – выдержка изменила Демидовичу.

– Витя, охолонь. Ты чего, шуток не понимаешь?

– Какие, на хрен, шутки?

– Так камерой наш буфет в клубе называют. Там же решетки на окнах и глазок на двери. Ты чего, не заметил?

Демидович оторопело уставился на него, долго хлопал глазами и затем, осклабившись в ухмылке, процедил:

– Ну ты и шутник, Игорь.

– Что поделаешь, Витя, жизнь такая пошла, – с сарказмом произнес Миклашевский и спросил: – Так как, сидим или расходимся?

– Пошли! – буркнул Демидович и распахнул дверь кафе.

Там Игорь нашел еще одно подтверждение своим подозрениям. От его внимания не укрылось поведение хозяина. Тот был суетлив и угодлив. Не успели они занять места, как на столе, словно по мановению волшебной палочки, появились шнапс и недешевая закуска. Хозяева агента-провокатора не скупились на тридцать сребреников. А он под пристальным взглядом Миклашевского все чаще путался в своей роли. Причиной тому были то ли шнапс, который Игорь щедрой рукой подливал ему в рюмку, то ли страх перед сокрушительным хуком. Из-за стола Демидович поднялся чуть живой и вряд ли запомнил, что в следующий раз они договорились встретиться на этом месте, в это же самое время ровно через три дня. Что уже мало интересовало Миклашевского. Он выстраивал свою комбинацию, рассчитанную на то, чтобы понять, кто стоит за Демидовичем и чего добивается. Логика развития событий ему подсказывала: к ним имеет самое непосредственное отношение Лемке. Через него Миклашевский решил продолжить свою игру и выйти на того, кто затеял хитроумную операцию.

Лемке не заставил себя ждать. Уже на следующий день он с группой курсантов приехал в клуб. Опыт занятий в школьном драмкружке, а позже игра на студенческой сцене помогли Игорю убедительно сыграть перед гитлеровцем роль бдительного и преданного союзника наци. Реакция Лемке, не отличавшегося большим умом и артистическими способностями, стала лишним подтверждением того, что Демидович агент-провокатор. Лемке рассыпался в благодарностях, не поленился сходить на место – в кафе, чтобы наметить план захвата «шпиона большевиков», и пообещал похлопотать о награде. Какого она будет рода, Миклашевский узнал уже вечером.

На выходе из клуба его встретили Лемке и Ланге. Оба были сама любезность и предложили вместе с ними проехать на важную встречу. С кем и какую, они держали в секрете. Их настойчивость не оставляла Игорю выбора, и он вынужден был принять предложение. Строить догадки, куда они едут, ему не пришлось. Когда за спиной остался Берлин, он уже точно знал, где закончится поездка – в вустрауской разведывательно-диверсионной школе. И не ошибся, по приезде на место Лемке сопроводил его в кабинет Рейхера и оставил одних.

Выражение лица капитана и обстановка – на журнальном столике под накрахмаленной салфеткой топорщились головки бутылок – говорили Миклашевскому о том, что проверки остались позади и впереди предстоит важный разговор. Подтверждение тому он находил в поведении Рейхера, раньше редко снисходившего до рядового инструктора. На его непроницаемом лице появилось подобие улыбки. Он шагнул навстречу и, энергично пожав руку, широким жестом пригласил к журнальному столику. Игорь сел напротив и обратил к нему свой взгляд. Рейхер начал разговор с извинений:

– Господин Миклашевский, простите, что таким образом пригласил вас, но наша встреча, надеюсь, будет взаимно полезной.

– Я так понимаю, господин капитан, по пустякам вы бы не стали меня беспокоить, – сделал ответный реверанс Игорь и с нетерпением ждал, что последует дальше.

Но Рейхер не спешил раскрывать свои карты и, испытывая его терпение, резко сменил тему. Он смахнул салфетку – под ней оказались бутылки коньяка, красного вина, минеральной воды, две рюмки и бокал, легкий ужин – и предложил:

– Выбирайте, что будете пить?

– С вами, господин капитан, я бы выпил и уксус, но у меня скоро бой, поэтому предпочту минеральную воду, – ответил Игорь.

– Что-о?! Уксус? Ха-ха, – искренне рассмеялся Рейхер и затем заметил: – А вам, господин Миклашевский, в смелости не откажешь.

– Смелость, как говорится, города берет.

– Да? И какой же город вы собрались брать, не Берлин ли?

Игорь уловил в вопросе скрытый подтекст и уклончиво ответил:

– В нынешней ситуации я бы предпочел не сдавать города.

– Хороший ответ, – похвалил Рейхер, потянулся к бутылке, разлил коньяк по рюмкам и предложил: – Прозит!

Игорь сделал несколько глотков и похвалил:

– Хороший коньяк, в этом французам не откажешь, но скоро закончится.

– Для кого-то, кто дальше своего носа не смотрит, да.

– К сожалению, его длину уже измеряют другие, – продолжил игру слов Игорь.

– И куда же смотрит ваш нос, господин Миклашевский? – прощупывал Рейхер.

– Не в сторону большевиков, это уж точно, господин капитан.

– Варвары! Они проникли уже в самое сердце Европы! Но ненадолго! Мы еще вернемся! – с ожесточением заговорил Рейхер. – Сегодня, сейчас мы обязаны работать на свое будущее! Мы должны собрать под свои знамена всех патриотов! Мы создадим свою тайную армию! Придет день, придет час, и она восстанет из пепла! Мы уничтожим, мы сотрем с лица земли заразу большевизма!

– Я готов с ним сражаться, господин капитан! Но где, как, с кем? – в тон ему заявил Игорь.

– Вместе с нами, кто уже сегодня готовится к будущей войне. Мы взорвем большевизм изнутри с помощью тысяч агентов, которые прошли через наши разведывательные школы. Я надеюсь, вы с нами, господин Миклашевский?

– У меня нет выбора, господин капитан!

– Выбор есть всегда! Это вопрос воли и убеждений!

– И что я должен сделать, господин капитан? – уточнил Игорь.

– Выполнить одно важное задание.

– Какое и где?

– Вы хорошо знаете курсантов Муху, Попова, Орлова, Гуцалюка и Бугу? – ушел от ответа Рейхер.

– Я с ними общаюсь только на занятиях, господин капитан.

– Так что вы скажете о них?

– В плане физической подготовки они гораздо сильнее, чем остальные курсанты. Особо я бы выделил Попова и Гуцалюка.

– Это очевидно. А насколько они надежны?

– Мне трудно судить, господин капитан. Все зависит от характера задачи.

– Задачи? – повторил Рейхер и, поймав взгляд Миклашевского, наконец объявил: – Захват важных документов!

«Вот теперь все понятно, куда ты клонишь! А командовать ими предлагается мне», – догадался Игорь и, продолжая игру, забросил наживку:

– Я не уверен, что это им удастся.

– Это почему же?

– Для такой операции одной физической подготовки недостаточно, нужна еще светлая голова.

– И что, ее нет среди этой пятерки?

– Возможно, потянет Попов, но у него нет опыта.

– Вы правы, господин Миклашевский, – признал Рейхер и после короткой паузы выстрелил вопросом: – А если группу возглавите вы?

– Я?! Возглавить группу? – разыгрывал сцену Игорь.

– Да-да, вы. И это должно стать вашим вкладом в наше общее будущее.

– Захватить документы у большевиков?

– Нет, – продолжал интриговать Рейхер и, откинувшись на спинку кресла, наслаждался произведенным эффектом.

Игорь только развел руками и признался:

– Извините, господин капитан, но я уже ничего не понимаю. У кого похитить? У американцев? У англичан?

– Зачем – у американцев? Здесь. В моей школе захватить агентурную картотеку.

– Как?! Для чего?! – искренне изумился Игорь.

«Провокация? Рейхер сумасшедший? Решил сбежать к американцам? Но при чем здесь я?» – искал он ответ и не находил.

– Для того, чтобы сохранить наше главное оружие – агентуру для борьбы с большевиками, – пояснил Рейхер.

– Но она и так в ваших руках!

– Пока. Мюллер и его костоломы хотят утащить ее с собой на тот свет! Идиоты! Дружба Сталина с Рузвельтом умрет в то же день, когда сапог русского ступит на священную землю Александерплац. И тогда американцам понадобимся мы со своей тайной армией. Теперь вы поняли, господин Миклашевский, почему это надо сделать?

– Да, господин капитан, я готов бороться с большевиками где угодно! – подтвердил Игорь.

– Я в вас не ошибся, господин Миклашевский.

– Говорите, что делать, господин капитан.

– Сейчас, – Рейхер поднялся, прошел к столу и нажал кнопку звонка.

Справа донесся скрип. Миклашевский повернул голову. В стене открылась потайная дверь, и в проеме возник высокого роста незнакомец лет 35. Одет он был в добротный костюм, и от него исходил тонкий запах дорогого одеколона.

«Кому война, а кому мать родна», – подумал Миклашевский и, увидев, как подтянулся Рейхер, сделал вывод, что «Лощеный», как мысленно окрестил он вошедшего, по своему положению и званию занимает не последнее место в иерархии гитлеровской разведки.

Кивнув, «Лощеный» – а это был штурмбанфюрер СС Мартин Курмис – занял кресло, торопливо подвинутое ему Рейхером.

«Так вот для кого приготовлен бокал, – догадался Миклашевский и сделал вывод: фрицы, они и есть фрицы, заранее все по полочкам разложат».

Курмис задержал взгляд на Игоре – тот почувствовал себя так, будто его разглядывают через лупу, – и посмотрел на Рейхера.

– Господин штурмбанфюрер, господин Миклашевский готов присоединиться к нам и выполнить задание, – доложил тот.

– Хорошая новость, Кенак! – отметил Курмис и кивнул на стол.

Рейхер налил в бокал красное вино, а в рюмки – коньяк.

– За наш общий успех! – произнес Курмис.

Выпив и закусив, они перешли к обсуждению плана предстоящей операции. К себе в общежитие Миклашевский вернулся, когда было далеко за полночь, и долго не мог уснуть. Он снова и снова вспоминал детали разговора в кабинете Рейхера и приходил к выводу: его и остальных курсантов гитлеровцы намерены использовать как проставку в своей многоходовой комбинации. С этими мыслями он отправился на встречу с резидентом. Лаубэ, выслушав его, согласился и тем же вечером отправил в Москву внеочередную радиограмму. В ней резидент сообщал:

«Арнольд – Андрею

2 апреля Ударов сообщил, что его связь из числа командования разведывательно-диверсионной школы, дислоцирующейся в окрестностях местечка Вустрау, капитан Вилли Лемке организовал ему встречу с исполняющим обязанности начальника той же школы капитаном Кенаком Рейхером. Она проходила в кабинете Рейхера.

Во время беседы Рейхер прощупывал Ударова на предмет его политических взглядов и выяснял планы на будущее. Убедившись в «антисоветских» взглядах Ударова и его намерении ни при каких обстоятельствах не возвращаться в СССР, он предложил ему принять участие в операции. Ее целью должны стать захват агентурной картотеки, хранящейся в вустрауской разведывательно-диверсионной школе, и продажа ее американцам.

Ударов проявил разумную инициативу и дал согласие. Ему поручена подготовка спецгруппы для проведения данной операции».

Сообщение резидента Арнольда жгло руки, и Маклярский, отложив все дела, немедленно отправился на доклад к Судоплатову. В приемной никого не было, он вошел в кабинет и с порога выпалил:

– Павел Анатольевич, у меня настоящая бомба!

Тот бросил на него лукавый взгляд и огорошил вопросом:

– Михаил Борисович, а ты часом кабинетом не ошибся?

– Я ошибся? – опешил Маклярский. – В каком это смысле, Павел Анатольевич?

– Да в том, что я не сапер, а разведчик.

– А-а, – улыбнулся Маклярский и, потрясая радиограммой, объявил: – Ударову опять повезло, Павел Анатольевич!

– Неужели Гитлера в нокаут послал?

– Пока нет, но Курека и Шелленберга сможет.

– Даже так?!

– Да. Вот ознакомьтесь, радиограмма Арнольда, только что поступила!

– Ну-ка, ну-ка, как давай сюда свою бомбу!

Маклярский подал радиограмму. Судоплатов кивнул ему на стул, а сам сосредоточился на сообщении резидента. В последнее время к нему все чаще поступали донесения от оперативно-боевых групп управления, действующих за линией фронта, о захватах агентов и даже кадровых сотрудников германских спецслужб. В ходе допросов перед подчиненными Судоплатова все отчетливее проступала тайная паутина вражеских резидентур, сплетенная абвером и Главным управлением имперской безопасности на территориях, освобожденных советскими войсками. Особое место в ряду этих материалов занимало сообщение Арнольда. Оно представляло особую ценность. Заполучить агентурную картотеку, где за кличками скрывались сотни, а возможно, даже тысячи агентов с истинными именами и фамилиями, обстоятельствами вербовки, в которой указывались задания, способы связи и районы оседания, – о таком можно было только мечтать.

Намерение Рейхера чужими руками захватить картотеку, чтобы потом продать американцам, для Судоплатова служило лишним подтверждением того, что дни фашистского режима сочтены. Но он не обольщался насчет того, что с помощью Ударова и резидентуры «Арнольда» картотеку легко удастся заполучить в свои руки. В прошлом ему не один раз пришлось испытать на себе железную хватку германских спецслужб.

Впервые это произошло в начале 1930-х годов, когда нацисты только-только пришли к власти. Он находился в Германии на нелегальном положении и выполнял задание советской разведки. Обстановка в Берлине напоминала паровой котел, готовый вот-вот взорваться. Коммунисты и социалисты подняли на борьбу с нацистами сотни тысяч человек. Несмотря на это, германская спецслужба продолжала работать как хорошо отлаженная машина. В какой-то момент он почувствовал на себе ее пристальное внимание, и не какого-то там тайного осведомителя, а будущего руководителя ведущего отдела абвер-2 и будущего генерал-майора Лахузена. От разоблачения его спасли интуиция, находчивость и неизбежная спутница талантливого разведчика – удача. И потом еще не раз он попадал под прицел абвера и гестапо, но им так и не удалось схватить его. Им оставалось довольствоваться лишь фотографией неуловимого советского агента в картотеке особо опасных врагов рейха.

Прочитав радиограмму Арнольда, Судоплатов обратился к делу агента-боевика Ударова. Почти два года Миклашевский оставался один на один с опытным и коварным врагом. Несколько раз находился на грани провала, смерть дышала ему в затылок, но каждый раз отступала. И теперь, когда он, а вместе с ним и советская разведка оказались близки к столь крупному успеху, угроза для жизни была высока, как никогда.

В стремлении Ударова и Арнольда выполнить смертельно опасное задание Судоплатов не сомневался. Окончательное решение оставалось за ним. Он оказался перед труднейшим выбором. На одной чаше весов находились жизни нескольких человек, а на другой – десятки, сотни вражеских агентов, руки которых были по локоть в крови. Тяжело вздохнув, Судоплатов перевел взгляд на Маклярского и спросил:

– Ну так что скажешь, Михаил Борисович?

– Информация ценнейшая, Павел Анатольевич, грех не воспользоваться! – без тени сомнения заявил он.

– С грехами, Михаил Борисович, это в церковь, а нам надо думать, как гитлеровских чертей подвести под монастырь и своих парней не потерять.

– Через Ударова подставить группу под резидентуру Арнольда.

– Подставить, говоришь… Ну это если Рейхер позволит. Забыл, как он нам нервы мотал на Кавказе и в Пскове.

– М-да, тот еще лис, – признал Маклярский.

– Вот то-то и оно, не сомневаюсь, он и сейчас придумал не одну ловушку и не только для Ударова.

– Полагаете, для Мюллера и гестапо?

– Для них в первую очередь. Фашистский режим агонизирует, и они, как пауки в банке, жрут друг друга.

– Хотите сказать: Рейхер намерен использовать Ударова и его группу, чтобы навести гестапо на ложный след?

– Да, но думаю, этот ход и вся комбинация придуманы не Курмисом, а кем-то повыше.

– Куреком? Шелленбергом?

– Скорее всего, Шелленбергом. Это он ищет выходы на американцев, поэтому логично предположить, что Рейхер действует по его приказу.

– А агентурная картотека будет использована в торге с ними за свои шкуры? – сделал вывод Маклярский.

– Совершенно верно, Михаил Борисович.

– В таком случае после захвата картотеки Ударов станет лишним, и Рейхер устранит и его.

– В этом можно не сомневаться. Вопрос: на каком этапе избавятся от Ударова? – искал ответ Судоплатов.

– Павел Анатольевич, я так полагаю, картотека может храниться там, где ситуацию контролирует Рейхер. То есть место – вустрауская разведывательно-диверсионная школа – нам известно. Для проведения занятий с курсантами по рукопашному бою Ударова привлек Лемке. Без разрешения Рейхера он сделать этого не мог. Лемке организовал встречу Ударова с Рейхером. Из чего следует, что он также играет какую-то роль в операции с картотекой, – размышлял Маклярский.

– Все правильно, Михаил Борисович, – согласился Судоплатов. – Остается вычислить: когда и в каком месте Рейхер выведет Ударова из игры. Просчитаемся, потеряем не только Ударова, но и резидентуру.

– Павел Анатольевич, но такой шанс выпадает один на тысячу! Надо рисковать!

– Один на тысячу, говоришь? А для Ударова и того меньше…

– Но он же знал, на что шел.

– Эх, Миша, война подходит к концу, и умирать никому не хочется.

– Я понимаю, Павел Анатольевич, и все-таки стоит рискнуть.

– Легко сказать, рискнуть. Из окон этого кабинета всего не разглядеть. Им на месте виднее.

– Такие асы, все у них получится, – продолжал убеждать Маклярский.

– Будем надеяться, готовь указание! – распорядился Судоплатов.

7 апреля 1945 года в адрес Лаубэ поступила радиограмма Центра.

«Андрей – Арнольду

…Основные усилия резидентуры сосредоточьте на содействии Ударову в срыве планов Рейхера и, возможно, стоящих за его спиной высокопоставленных чинов германской разведки. Не допустите того, чтобы картотека немецко-фашистской агентуры попала в руки американской, либо английской разведок.

Поручите Ударову, если это не повлечет его расшифровки, выяснить, имеют ли место контакты Рейхера либо Лемке с представителями американской либо английской разведок.

Согласен с вашими выводами, что после захвата Ударовым и его группой картотеки немецко-фашистской агентуры, они будут ликвидированы. В этой связи продумайте оперативно-боевые мероприятия по упреждению таких действий со стороны Рейхера и недопущению утраты картотеки. С учетом высокого риска для жизни Ударова окончательное решение остается за ним.

Задание по выводу Ударова на контакт с Ольгой Чеховой и Зарой Леандер отменяется.

В целях исключения расшифровки Ударова все контакты с ним проводить строго на конспиративной основе. Об изменениях в планах Рейхера докладывать немедленно».

Получив указание Судоплатова, Лаубэ и Миклашевский приступили к выполнению задания. Каждый день Игорь отправлялся в клуб с одной и той же мыслью: «Сегодня, сейчас все должно решиться!»

Шло время, Рейхер пока молчал. В большой игре, затеянной Шелленбергом и Курмисом, все нити операции находились в их руках, и только они определяли ее час. А его определяла обстановка на фронтах.

Глава 12

На календаре было 15 апреля 1945 года. День подошел к концу, но Шелленберг не покидал своего берлинского кабинета и бросал нетерпеливые взгляды то на телефоны – они безжизненно молчали, то на дверь. За ней, в приемной, царила непривычная тишина. Он нервными шагами мерил кабинет и с нетерпением ждал важных сообщений, они могли изменить не только его судьбу, но и будущее Германии.

На доктора Жана Мюзи и Гилеля Шторха из Всемирного конгресса евреев Шелленберг больше не надеялся. Предыдущие его и рейхсфюрера Гиммлера встречи с ними, имевшие своей целью выйти на контакте окружением президента Рузвельта и начать переговоры о заключении сепаратного мира, не дали результата. Мюзи и Шторх отделывались туманными обещаниями и сводили беседы к уточнению списка лагерей, где содержались узники-евреи, прекращению их физического истребления и организации вывоза в Швейцарию женщин-евреек, заключенных в концлагере Равенсбрюк.

Более обнадеживающими Шелленбергу представлялись контакты с вице-президентом шведского Красного Креста Фольке Бернадотом, графом Висборгским, взявшим на себя роль посредника между Гиммлером и командованием войск западной коалиции. Третью неделю граф сновал челноком между Фленсбургом, Любеком, Стокгольмом и Осло, но особых результатов в своей миссии не добился. Несмотря на это, в душе Шелленберга теплилась надежда на успех переговоров. Ее питали последние предложения Гиммлера. В них он обещал американцам и англичанам прекращение вермахтом боевых действий на Западном фронте и одновременно продолжение сопротивления советским войскам на востоке.

Стрелки часов медленно ползли по циферблату и неумолимо отсчитывали драгоценные секунды и минуты для судеб миллионов немцев и судьбы самого Шелленберга. Прошли все назначенные сроки, а от Бернадота так и не поступило долгожданного сигнала. За окном сгущались вечерние сумерки, и вместе с ними приближалось время бомбардировок советской авиации. Далеко уже не хваленые люфтваффе Геринга были не в состоянии противостоять ассам маршала авиации Голованова, они все чаще прорывались через стену зенитного огня и бомбили правительственный квартал. Не надеясь на прочность бетонного бункера, Шелленберг не стал искушать судьбу и решил ждать сообщений от Бернадота на конспиративной вилле VI управления РСХА в Потсдаме.

Спустившись по безлюдным гулким коридорам и лестницам управления – большинству подчиненных Шелленберга было уже не до разведки, он вышел во внутренний двор, где ждали машины сопровождения, и коротко бросил начальнику охраны:

– Шульц, едем в Потсдам, объект «Замок»!

– Есть! – принял тот к исполнению и приказал охране: – По машинам!

Шелленберг шагнул к бронированному «хорьху-850». Когда начальник охраны распахнул заднюю дверцу, он швырнул на сидение папку с проектом предложений Гиммлера для генерала Эйзенхауэра и предупредил:

– Шульц, если со мной что-то случится, содержимое папки должно быть немедленно уничтожено.

– Понял, господин бригадефюрер, я гарантирую вашу безопасность! – поклялся Шульц.

– Спасибо, – поблагодарил Шелленберг и, кисло улыбнувшись, заметил: – В тебе, Шульц, я не сомневаюсь, но гарантии дает только Господь.

– Господин бригадефюрер, я отдам свою жизнь, чтобы спасти вашу.

– Спасибо, дружище. Все, поехали, поехали! – поторопил Шелленберг и сел в машину.

Шульц махнул рукой водителям и занял переднее сидение. Колонна, описав полукруг по двору, покатила на выезд. Часовые взяли на караул. Массивные металлические ворота бесшумно раздвинулись; техника, в отличие от людей, пока не давала сбоев, и из темного зева на улицы вечернего Берлина выскользнули три машины. Шелленберг бросил взгляд по сторонам и поежился.

Пустынные улицы скалились уродливыми зубьями развалин. Тут и там валялись истерзанные осколками авиабомб трупы людей, убирать их было некогда, да и некому. В воздухе стоял удушающий смрад гари и нечистот – они зловонными фонтанами били из разрушенной системы канализации. Тошнотворный ком подкатил к горлу Шелленберга, и он принялся подгонять Шульца. Тот поторопил водителя, с востока, нарастая, доносился гул сотен авиационных моторов. На Берлин накатывала новая волна советских бомбардировщиков.

Все еще живая система ПВО пришла в действие, и по небу суматошно заметались лучи множества прожекторов. В их свете хищные силуэты самолетов напоминали стаи стервятников. Робко тявкнула одна, за ней другая зенитные батареи, а через мгновения они залились в остервенелом лае. Зенитчики и пилоты люфтваффе пытались остановить советскую воздушную армаду. Она же, подобно грозовой туче, неумолимо надвигалась на город и обрушила на него свинцовый водопад. Раскатистое эхо взрывов отчетливо звучало в центре Берлина. Огненный вал накрывал один квартал за другим и катился на запад.

В зареве бушующих пожаров город напоминал Шелленбергу сцены из Апокалипсиса, переданные с пронзительной глубиной и достоверностью гениальным Альбрехтом Дюрером. Небо, терзаемое разрывами зенитных батарей, полыхало зловещими всполохами. С него, подобно всесокрушающей деснице Божьей, рушились на землю объятые пламенем самолеты. Она, как живая, корчилась и стонала под этими ударами. В какой-то момент Шелленбергу почудилось, что на восточном небосклоне возникли силуэты четырех гигантских всадников, скачущих на огнедышащих конях, – предвестников Апокалипсиса. Он закрыл глаза, чтобы не видеть всего происходящего, но чудовищная какофония звуков и красок продолжала преследовать его до тех пор, пока Берлин не остался за спиной.

Вырвавшись из капкана развалин, «хорьх» Шелленберга и машины сопровождения с охраной уткнулись в хвост огромной колонны беженцев. Тяжелый, надсадный гул автомобильных моторов, лязг металла, стоны, плач, истеричные команды, треск автоматных очередей банд дезертиров, расчищавших себе путь, стояли над дорогой. Тусклый свет залепленных грязью фар выхватывал из темноты вздыбившиеся к небу остовы сгоревших машин и разбитых орудий. На дне кюветов бледными пятнами отсвечивали жертвы недавней бомбардировки. Эта стенающая, взрывающаяся руганью человеческая река текла на запад, ища спасения от кровавой мясорубки на востоке, где кровожадный Молох войны перемалывал в своих жерновах десятки тысяч жизней.

Охране Шелленберга чуть ли не с боем приходилось продираться вперед. На пути к Потсдаму они дважды попали под бомбежку, но избежали потерь и поломок. Незадолго до полуночи им удалось пробиться к вилле. Война обошла ее стороной. О себе она напоминала приглушенными вздохами земли, устало отзывавшейся на взрывы авиабомб. Немногословная охрана еще не разбежалась, и потому Шелленбергу не надо было опасаться рейдовых армейских и оперативно-боевых групп Смерша и 4-го управления НКГБ. Отказавшись от ужина, он выпил чашку чая и, вяло прожевав бутерброд, отправился в спальню. Сил принять душ уже не осталось. Раздевшись, он швырнул китель на стул и рухнул в постель. В меркнущем сознании промелькнула и погасла мысль: «Гиммлер – Гиммлером, но надо действовать и самому. Только бы не подвел Курмис. Завтра ты должен быть здесь! Завтра…»

Но этого завтра у нацистов уже не было. Наступило 16 апреля. День, который окончательно похоронил надежду фашистской верхушки на то, что битва за Берлин обернется для русских «немецким Сталинградом». Ранним утром войска 1-го Белорусского, позже 1-го Украинского фронтов перешли в решительное наступление на главную цель – столицу рейха Берлин. Перед этим в течение всей ночи первая линия обороны германских войск – 9-й общевойсковой, 4-й танковой армий и коммуникации к ним подверглись массированной бомбардировке советской авиации. Вслед за ней в бой вступила тяжелая артиллерия и обрушила стену огня на скопление военной техники, укрепленные опорные пункты, КП и узлы связи противника.

За три минуты до окончания артподготовки, по специальному сигналу – вертикальному лучу прожектора – в полосе наступления 3-й и 5-й ударных, 8-й гвардейской и 69-й армий 1-го Белорусского фронта одновременно были включены 143 зенитных прожектора и направлены на позиции гитлеровских войск. Ослепленные и деморализованные после ураганного артналета, в котором, казалось, ничего живого не могло уцелеть, они не смогли оказать серьезного сопротивления советским танкам и пехоте. К исходу дня им удалось прорвать передовой рубеж 9-й общевойсковой и 4-й танковой армий вермахта и выйти ко второй линии обороны Берлина.

Также стремительно развивалось наступление частей 1-го Украинского фронта. К исходу дня они сокрушили оборону противника и вклинились в его боевые порядки на глубину до 10 километров. Наибольших успехов им удалось добиться на направлении Котбус – Вейсвассер – Ниски. На отдельных участках советские ударные группировки, несмотря на отчаянное сопротивление немецких войск, прорвали вторую линию обороны и приблизились к Берлину на расстояние 25–30 километров.

Пытаясь спасти положение, Гитлер бросил против них свой последний резерв – элитные части – танковые дивизии «Охрана фюрера», «Богемия» и моторизованную дивизию СС «Норланд». Это позволило на время сбить темп наступления советских войск, но не остановило их продвижения. Подобно стенобитному тарану, ударные группировки 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов километр за километром взламывали эшелонированную оборону противника и неумолимо сжимали кольцо окружения вокруг столицы фашистской Германии.

Но ни Гитлер, ни Геринг, ни Гиммлер все еще не осознавали близости неизбежной катастрофы и продолжали призывать войска дать «последний, решительный бой большевистским ордам». Шелленберг был к ним совершенно глух. Измотанный физически и морально, он впервые за последние дни спал крепким сном. Разбудили его визг тормозов автомобиля под окном и отрывистые команды. Он открыл глаза, и первое, о чем подумал: «Где же ты, Курмис? Где? Почему молчишь?»

Внизу хлопнула дверь, и Шелленбергу показалось, что в холле прозвучал голос Курмиса.

«Мартин здесь! Хоть одна хорошая новость!» – оживился Шелленберг, рывком поднялся с кровати и прошлепал в душ.

Вода вернула ему утраченную свежесть и остроту мыслей. Приведя себя в порядок, он вышел в холл на втором этаже, где его ждали дежурный офицер и Курмис. Судя по виду, Мартин провел трудную ночь, но держался молодцом, на тщательно наглаженном мундире не было ни одной складки, а гладко выбритое лицо отливало легкой синевой.

«Молодчина, Мартин, настоящий боец! В тебе я не ошибся!» – повеселел Шелленберг и, энергично пожав руку, поинтересовался:

– Как добрался, Мартин?

– Извините за опоздание, господин бригадефюрер, на дорогах такое…

– Полноте, Мартин, я все понимаю! – остановил его Шелленберг и спросил: – Твоя группа в сборе?

– Да, господин бригадефюрер! Все находятся на объекте X.

– Превосходно! Что с группой Боксера?

– Она ждет моей команды.

– Хорошо. Об этом поговорим за завтраком, – Шелленберг не стал в присутствии непосвященных развивать опасную тему и обратился к дежурному офицеру: – Как обстановка на фронтах, Вилли?

Но и без ответа по его мрачному лицу догадался: хороших новостей ждать не приходится, и получил тому подтверждение.

– Утром русские перешли в наступление, господин бригадефюрер, – сообщил дежурный офицер и, обратившись к оперативной сводке, зачитал: – После завершения авиационной и артиллерийской подготовки в 5:00 1-й Белорусский и в 6:15 1-й Украинский фронта перешли в наступление. Упорные бои идут на…

– Достаточно, Вилли! Я чуть позже ознакомлюсь со сводкой! – перебил Шелленберг, здесь его голос дрогнул, и спросил: – Известий от графа Бернадота и рейхсфюрера не поступало?

– Никак нет, господин бригадефюрер.

– Как только поступят, немедленно доложите!

– Будет исполнено, господин бригадефюрер, – заверил дежурный.

Шелленберг кивнул ему и направился к столовой, в дверях остановился и обратился к Курмису:

– Мартин, составь мне компанию!

– Спасибо, господин бригадефюррер, я не голоден.

– Идем, идем, аппетит, как говорится, приходит во время еды.

Курмис подчинился и последовал за Шелленбергом в столовую. Там их встретил вышколенный официант и, склонившись в низком поклоне, спросил:

– Вам что приготовить, господин бригадефюрер?

– Как обычно, Генрих, но поменьше соли, – напомнил Шелленберг и обратился к Курмису: – Ты что будешь, Мартин?

– Если вы не возражаете, господин бригадефюрер, то же, что и вы.

– Какие могут быть возражения, Мартин! Это хорошо, что в последнее время наши вкусы совпадают, – с тонким подтекстом произнес Шелленберг и поторопил официанта: – Генрих, только поскорее, у нас мало времени.

– Будет исполнено! – заверил тот и отправился на кухню.

Шелленберг, подчиняясь профессиональной привычке, включил радиоприемник. Из него раздались звуки бравурного марша. Пропагандисты Геббельса из последних сил тужились поднять дух нации. Шелленберг поморщился и с ожесточением произнес:

– Идиоты, впору похоронный марш играть!

Курмис промолчал. Шелленберг приглушил звук радиоприемника, махнул рукой на стул, занял место во главе стола и заговорил в деловом тоне:

– Мартин, не будем терять время, как обстоят дела с операцией «Зеро»?

– У меня все готово, господин бригадефюрер.

– Картотека полностью укомплектована?

– Не совсем.

– Почему?

– Вмешался группенфюрер Мюллер.

– Опять этот мясник сует свой паршивый нос в чужие дела!

– И не просто сует, он, похоже, что-то пронюхал.

– Даже так?! – насторожился Шелленберг.

– Да, – подтвердил Курмис.

– И какие для того есть основания?

– Два дня назад у меня работал оберштурмбанфюрер Мольтке.

– С какой целью?

– Официально – занимался расследованием факта побега курсантов из первого учебного отделения.

– А неофициально?

– Проявил повышенный интерес к объединенной картотеке на агентуру. В беседах с Лемке, Брунером и Ланге пытался выяснить, кто дал команду на ее концентрацию в одном месте.

– И что они сказали?

– Только то, что сделали это по моему приказу.

– Это ответили они. А что сказал ты, Мартин? – допытывался Шелленберг, стрельнув в него испытующим взглядом.

Курмис не отвел глаза и прямо заявил:

– Я довел до него легенду прикрытия, господин бригадефюрер.

– И что, она не вызвала подозрений у Мольтке?

– Трудно сказать, господин бригадефюрер, но мне кажется, он догадывается об истинной цели.

– Черт бы побрал его и Мюллера! Мясники! Костоломы!

Курмис потупил взгляд и, когда гневный запал Шелленберга угас, взял на себя смелость и предложил:

– Пока не поздно, надо действовать, господин бригадефюрер!

Ответа он не услышал. Шелленберг ушел в себя. Все складывалось против него. Бернадот молчал. Гиммлер не решался порвать с Гитлером и взять на себя всю ответственность, а вместе с ней и власть в Германии. А тут еще вмешался Мюллер и мог нарушить игру, которую он, Шелленберг, в последние недели одновременно вел на нескольких полях. План «Зеро» – это был последний козырь, но он не решался использовать его, так как все еще надеялся на успех миссии Бернадота. Посвящать в нее Курмиса Шелленберг не стал и ограничился общими фразами:

– Терпение и выдержка, Мартин! В ближайшие дни, а возможно, часы все решится.

Курмис не пытался выяснить когда, служба приучила его не задавать лишних вопросов. Сам Шелленберг больше не возвращался к операции «Зеро» и вернулся к оперативной сводке о положении на фронтах. Больше чем на минуту его не хватило, отшвырнув сводку, он обрушился с обвинениями на генералов вермахта. Появление официанта погасило гнев Шелленберга. После завтрака он распорядился, чтобы Курмис убыл в разведшколу и был в готовности приступить к выполнению плана «Зеро». Сам же остался в «Замке», но, так и не дождавшись звонка от Гиммлера, отправился в Берлин. Шелленберг все еще рассчитывал убедить его в необходимости разрыва с Гитлером. На выезде из Потсдама он своими глазами увидел результаты русского наступления.

На дорогах творилось настоящее столпотворение. В обезумевшей от страха толпе все чаще мелькали эсэсовские мундиры. Нацистская гвардия дрогнула. Не надеясь на своих вождей, она искала спасения. В Берлине обстановка была и того хуже. Паранойя охватила Гитлера. Его больше занимало не положение на фронтах, а исчезновение обергруппенфюрера Бергера. Гитлер поручил ему привести в исполнение приговор своему личному врачу – Брандту, посмевшему укрыть жену в расположении американских войск. Бергер же посчитал за лучшее не губить чужую жизнь, а спасать собственную. Агония режима для Шелленберга стала очевидна. Не найдя Гиммлера, он покинул Берлин и выехал в Вустрау, подальше от бомбежек и от обезумевшего Гитлера.

Там его застал телефонный звонок Бернадота. Шелленберг ухватился за него как за спасительную соломинку и попросил о встрече. Граф согласился. Не мешкая, Шелленберг связался с Гиммлером, тот, отбросив все в сторону, готов был лететь в Хоэнлихен, чтобы спасти не столько Германию, сколько самого себя. Получив его согласие на продолжение переговоров, Шелленберг ринулся во Фленсбург, где находился Бернадот, и, используя все свое красноречие, уговорил еще на одну встречу с Гиммлером.

22 апреля, ранним утром все трое собрались в Хоэнлихене. На этот раз инициативу в беседе взял на себя Гиммлер. Он долго и путанно распространялся о сложном политическом и военном положении рейха, и чем больше говорил, тем все более неуютно чувствовал себя Шелленберг под многозначительными взглядами Бернадота. Страх перед Гитлером удерживал Гиммлера от ясного изложения своей позиции и обязательств перед западной коалицией. Он не замечал знаков, что исподволь делал Шелленберг, и продолжал говорить и говорить.

Беседа приобретала все более беспредметный характер, и тогда граф предпринял попытку перевести ее в деловое русло. Он предложил Гиммлеру в качестве предварительного условия для продолжения контактов переправить в Швецию датчан и норвежцев, содержащихся в лагере Нойенгамме. Но и здесь Гиммлер не дал четкого ответа, а продолжал мямлить, что пока связан по рукам и ногам Гитлером, что имеет перед ним моральные обязательства. Для будущего диктатора Германии, где не нашлось бы места для Гитлера и в которой Гиммлер обязан был взять в железный кулак не только СС, но и вермахт, он совершил непростительную ошибку. В глазах искушенного дипломата Бернадота после таких заявлений Гиммлер уже не представлял интереса как политическая фигура, на которую Запад мог сделать ставку. Сославшись на отсутствие возможностей для продолжения посреднической миссии, Бернадот свернул беседу.

Шелленберг вызвался проводить его, на пути к машине предпринял последнюю попытку сохранить возможность для продолжения переговоров и напомнил графу о просьбе Гиммлера связаться с генералом Эйзенхауэром, чтобы организовать личную встречу. На что Бернадот прямо заявил: «Рейхсфюрер не отдает себе отчета в том, каково действительное положение дел. Я больше не могу ему помочь. Ему следовало бы взять в свои руки судьбу Германии сразу же после моего первого визита, а вы, Шелленберг, поступили бы куда разумнее, если бы подумали о себе самом», – так потом писал об этом Шелленберг в своих «Мемуарах».

На том они расстались. Бернадот сел в машину и уехал. Шелленберг возвратился к Гиммлеру. Тот находился в подавленном состоянии. Для него наконец дошел весь трагизм положения. Теперь он готов был обещать Бернадоту все что угодно, и Шелленбергу не оставалось ничего другого, как броситься вдогонку за графом. 23 апреля он нашел его в шведском консульстве во Фленсбурге и предпринял очередную попытку уговорить на встречу с Гиммлером. Бернадот посчитал ее излишней. Шелленбергу снова пришлось проявить все свое ораторское искусство, чтобы добиться согласия графа.

На этот раз Гиммлер, наплевав на моральные обязательства перед Гитлером – гром советской артиллерии был пострашнее его гнева, примчался в Любек. С Шелленбергом он встретился в кабинете генерала Вюннеберга, и уже вместе они отправились в шведское консульство. Туда же подъехал Бернадот. Они поднялись в кабинет консула, тот, сославшись на срочные дела, оставил их одних. Отказавшись от кофе, Гиммлер без долгих предисловий перешел к обсуждению условий сделки с западными союзниками. Он был более эмоционален, чем накануне, признал неизбежность военного поражения Германии и заявил: «…Мы, немцы, должны заявить, что побеждены западными державами, и я прошу вас передать это генералу Эйзенхауэру через шведское правительство, чтобы остановить дальнейшее кровопролитие. Но капитулировать перед русскими нам невозможно, особенно для меня. Против них мы будем сражаться до тех пор, пока Западный фронт не станет фронтом борьбы с русскими», – вспоминал о той встрече Шелленберг в «Мемуарах» и с горечью признавал, что дальше этих признаний Гиммлер не пошел и не взял на себя обязательство отстранить Гитлера от власти.

После этой встречи Шелленбергу не оставалось ничего другого, как внять совету Бернадота: «…Вы, Шелленберг, поступили бы куда разумнее, если бы подумали о себе самом».

Время подумать не просто пришло, оно кричало: «Спасайся, Вальтер!»

Ситуация вокруг Берлина осложнялась с каждым часом. К исходу дня 23 апреля ожесточенные бои шли на северо-восточных и южных окраинах города. Дальнобойная советская артиллерия подвергала обстрелу рейхстаг и имперскую канцелярию. Фюрер, как затравленный зверь, метался в своем бетонном бункере, снимал и назначал командующих армий и командиров дивизий, но это уже ничего не решало. Государственная машина рейха пошла вразнос. Вермахт под ударами Красной армии стремительно таял, как мартовский снег. Вслед за ним забуксовала еще вчера не знавшая сбоев машина репрессий. Мюллеру стало не до того, чтобы искать и карать врагов фюрера. До падения рейха оставались считаные дни. Шелленберг посчитал, что пора действовать без Гиммлера и самому искать милостей у американцев. В торге с ними за свою жизнь и будущее главным и самым важным его козырем являлись агенты и резиденты, оставленные на глубокое оседание на территории, подконтрольной большевикам. 24 апреля Шелленберг дал команду Курмису приступить к выполнению плана «Зеро».

* * *

Поздним вечером требовательный стук в дверь комнаты общежития Восточного министерства поднял на ноги Миклашевского. Он открыл и лицом к лицу столкнулся с обер-лейтенантом Брунером и капитаном Лемке. Оба были одеты в гражданское платье. Левые полы кожаных плащ-пальто подозрительно топорщились. Игорь посмотрел им в глаза, холодные и неподвижные, как у змеи, и его пронзила догадка: «Они решили действовать!» Следующей мыслью было: «Как связаться с Лаубэ?»

Но Лемке не дал ему такой возможности и потребовал:

– Пять минут на сборы, боксер!

– Как пять?!

– У нас нет времени!

– Хорошо. Спускайтесь вниз, я сейчас догоню, – предложил Игорь, надеясь что-нибудь придумать, как дать знать Лаубэ.

– Ты – не фрау, так что не стесняйся! Одевайся при нас! – приказал Лемке и плюхнулся на стул.

– Ха-ха, – гоготнул Брунер и, стащив со спинки стула рубашку, бросил Миклашевскому.

Игорь старался, как мог, тянул время и напряженно искал выход. Но гитлеровцы не отходили от него ни на шаг и чуть ли не под руки вывели на улицу. Там ждала машина, за рулем находился не штатный водитель, а оберлейтенант Ланге.

«Рейхер решил играть ва-банк», – утвердился в своей догадке Игорь.

Подтверждение тому он находил в поведении гитлеровцев. На лице Лемке, не отличавшегося большим умом, все было написано. Он и не очень старался играть роль, отведенную ему Рейхером. Его выдавали глаза. Лемке смотрел на Миклашевского как на живой труп, призванный вместе с курсантами-агентами сыграть роль массовки в спектакле для гестапо.

Слепая волна ненависти захлестнула Игоря. Он готов был пустить в ход кулаки и нож, незаметно прихваченный на кухне, но разум взял верх над чувствами. Его гибкий ум искал способ, как оторваться от гитлеровцев, чтобы дать знать о себе Лаубэ. И такой шанс появился, когда они подъехали к КПП лагеря Восточного министерства. Незаметно от Лемке и Брунера он вытащил из кармана пропуск, спихнул на пол и с нетерпением ждал проверки документов. На звук мотора из окна выглянул часовой. Прошла секунда, другая, показавшаяся Игорю вечностью, на улицу вышел фельдфебель и вразвалочку направился к машине.

«Ну, что же ты еле топаешь?! Давай же быстрее! Задержи меня! Отведи на КПП! А там телефон, мне хватит минуты, чтобы связаться с Лаубэ!» – мысленно торопил часового Игорь.

Фельдфебель подошел к машине. Миклашевский напрягся, сейчас все должно было решиться. Фельдфебель пробежался равнодушным взглядом по пассажирам, не стал проверять документы, протрусил к воротам и распахнул створки. Игорь готов был разорвать его на части и от досады заскрежетал зубами.

– Честобой, боксер? – просипел Брунер.

– Зубы разболелись, мне бы к врачу, – Игорь предпринял еще одну попытку оторваться от гитлеровцев.

– Потерпи, приедем на место, там подлечим.

– После нашего дантиста ни один не жаловался, – с ухмылкой произнес Лемке.

– Ха-ха, – хохотнул Брунер и, похлопав Миклашевского по плечу, с сарказмом заметил: – Потерпи, недолго осталось мучиться.

Игорь сбросил с плеча его руку и ожег испепеляющим взглядом фельдфебеля. Тот козырнул Лемке и отступил в сторону. Ланге тронул машину и, выехав на улицу, прибавил газа. Справа промелькнул хорошо знакомый Миклашевскому дом. В нем, в одной из квартир ждали своего часа бойцы резидентуры «Арнольд», чтобы по его сигналу захватить вустрауский архив. Но он, связанный по рукам и ногам, тоскливым взглядом проводил дом, и с губ сорвалось:

– Ну, если ты есть на свете, то… – и поперхнулся.

Его швырнуло на спинку сиденья. От удара перехватило дыхание, а в глазах потемнело от боли. Машина угодила правым передним колесом в воронку. Стоны, ругань, все смешалось. Первым пришел в себя Лемке, выбрался на мостовую и пришел в ужас: правое колесо отвалилось. Он чуть ли не с кулаками набросился на Ланге, тот что-то невнятно лепетал в свое оправдание. Махнув на него рукой, Лемке вышел на дорогу и пытался остановить машину. Водители не испугались ни его вида, ни пистолета. Смерть грозила им со всех сторон. И здесь Игоря осенило.

– Господин капитан, я знаю, где найти машину! – воскликнул он.

– Чего-чего?! – не мог понять, о чем идет речь, Лемке, его колотило от злости.

– Я знаю, где найти машину, – повторил Игорь.

– Машину?! Где?!

– Здесь, рядом, у моего приятеля.

Лемке, ни секунды не раздумывая, приказал:

– Веди, боксер!

Оставив Ланге с Брунером в машине, он вместе с Миклашевским направился на конспиративную квартиру резидентуры «Арнольд». Игорь серьезно рисковал, он вел за собой не просто хвост, от которого невозможно избавиться, а профессионала, способного по малейшим признакам определить врага. В сложившейся ситуации ему ничего другого не оставалось, как только рассчитывать на сообразительность товарищей. Но одного этого было недостаточно, Лемке обладал звериным чутьем на опасность. Игорь искал способ, как предостеречь товарищей, и лихорадочно зашарил по карманам плаща.

– Ты чего, боксер? – насторожился Лемке.

– Забыл, не взял.

– Чего забыл?

– Рейхсмарки, чтобы заплатить.

– Кому?

– Хозяину машины.

– Он что, не поверит слову офицера?

– Поверит, господин капитан, но лучше не говорите, откуда вы.

– Это почему же?

– Видите ли, у него не совсем чистое дело.

– Боксер, какие к черту сейчас чистые дела! – отмахнулся Лемке.

– И все-таки, господин капитан, нужен задаток.

– Вот мой задаток! – и Лемке потряс пистолетом.

– Не стоит, господин капитан, у него брат служит в полиции, – импровизировал на ходу Игорь.

– Ладно, там разберемся. Давай веди! – торопил Лемке.

Игорь прибавил шаг. Впереди показался знакомый подъезд. Они поднялись на лестничную площадку, там царила кромешная тьма. Лемке щелкнул зажигалкой, робкий язычок пламени выхватил брошенные в спешке вещи и хлам. Перебравшись через них, Игорь подошел к конспиративной квартире и постучал. Тут же над плечом навис Лемке и жарко задышал в затылок. В наступившей тишине прозвучал щелчок затвора пистолета. Игорь напрягся и сжал рукоять ножа. Наконец за дверью произошло движение, и настороженный голос спросил:

– Кто?

– Это я, Игорь, – назвал себя Миклашевский и, узнав по говору Дырмана, предостерег: – У меня проблема.

– Поможем, – после затянувшейся паузы прозвучало в ответ.

Игорь отпустил рукоять ножа и подался назад, чтобы блокировать Лемке. Дверь открылась, в свете керосиновой лампы на пороге возник Дырман, из-за его плеча выглядывал Курт. Леонард поднял лампу, ее отблеск упал на лицо Лемке, задержал на нем взгляд и, отступив в прихожую, пригласил:

– Входите, господа.

Гитлеровец переступил порог и зашарил настороженным взглядом по углам.

– Господа, проходите в гостиную, – не дал ему осмотреться Дырман.

– У нас нет времени, господин э-э… – отказался Лемке.

– Леонард! – представился Дырман.

– Леонард, нам срочно нужна машина! – взял инициативу разговора в свои руки Миклашевский.

– На сколько?

– Не больше, чем на сутки.

– Как далеко?

– До Вустрау, – дал подсказку Миклашевский.

– Найдем, только придется подождать, – заверил Дырман.

– Что за машина? – уточнил Лемке.

– «Мерседес-бенц» вас устроит?

– Да.

– Курт, займись машиной! – распорядился Дырман и, распахнув дверь в гостиную, предложил: – Располагайтесь, господа, а я приготовлю кофе.

Лемке плюхнулся в кресло и расплылся по спинке. Миклашевский приткнулся на диване и, чтобы остаться наедине с Дырманом, разыграл перед гитлеровцем сценку. Занятия в школьном драмкружке не прошли даром. Он зашелся в судорожном кашле. А дальше ему не пришлось играть, травма дала о себе знать. От острой боли в груди потемнело в глазах, и тошнотворный ком подкатил к горлу. Согнувшись в три погибели, Миклашевский поплелся на кухню.

– Что с тобой, Игорь?! – всполошился Дырман.

– П-пить, – просипел он.

– Сейчас! Сейчас! – Дырман схватил графин и плеснул воду в стакан.

Миклашевский выпил, спазмы прошли, оглянулся на дверь – Лемке оставался в гостиной, и прошептал:

– Леонард, поднимай Арнольда и парней. Рейхер начал действовать.

– Когда будете вывозить? – уточнил Дырман.

– Думаю, сегодня в ночь.

– Куда повезете?

– Не знаю, Лемке ничего не сказал.

– Вот же сволочь!

– Что сволочь, это да. Но куда бы ни поехали, далеко уйти не дадут.

– Это факт! Так где же вас перехватят? Где?

– Одно из двух, либо по дороге на Вустерхаузен, либо на Меркиш Линден. Обе ведут к американцам.

– На две наших сил не хватит.

– Придется рискнуть и сосредоточиться у Лангена.

– Почему там?

– У Лангена нас должен встретить Лемке, и дальше….

– Этого дальше у вас не будет! – заключил Дырман.

– Я тоже так считаю, – согласился Миклашевский и предложил: – Поэтому надо выйти на меня раньше.

– Думаешь, эти гады до Лангена устроят пакость?

– Не сомневаюсь, не для того Рейхер сунул в группу своего стукача.

– Уверен?

– В их гадюшнике обязаны друг на друга стучать.

– И кто он?

– Похоже, Гуцалюк. Володя засек, как мерзавец по вечерам бегал в штаб.

– А самому Володе ты доверяешь?

– Там видно будет… – Миклашевский осекся.

Из коридора донеслись шаги. На пороге возник Лемке и, поиграв желваками на скулах, прорычал:

– И сколько еще ждать?

– Не больше пяти-десяти минут, – заверил Дырман и предложил: – Присоединяйтесь к нам, кофе почти готов.

Лемке присел на стул и колючим взглядом оглядел обстановку. Она говорила: ее давно не касалась женская рука, и это могло навести гитлеровца на подозрения. Дырман поспешил переключить внимание на себя и, помявшись, заговорил:

– Извините, господа, но поймите меня правильно, я готов оказать вам услугу. Но все так стремительно меняется, и…

– Мы заплатим, можете не сомневаться! – перебил его Лемке.

– Да, да. Я знаю господина Миклашевского как порядочного человека, но задаток желательно вперед.

– Прости, Леонард, я в спешке не взял деньги, – подыграл Игорь.

Физиономия Дырмана скуксилась. Выдержка изменила Лемке. Он зло сверкнул глазами и сквозь зубы процедил:

– Я же сказал, заплатим! Вам что, недостаточно слова офицера?

– Да, да, конечно, я могу сам подъехать, господин….

– Капитан!

– Скажите только, куда, господин капитан, и я…

В прихожей хлопнула дверь. В квартиру вернулся Курт и бодро объявил:

– Господа, машина у подъезда!

– Вперед! – воскликнул Лемке, выгреб из кармана те деньги, что были, швырнул на стол и на ходу бросил: – Остальные потом!

На выходе из квартиры Дырман догнал Миклашевского, незаметно передал пистолет и шепнул на ухо:

– Тяни время, сколько сможешь, чтобы мы успели.

– Постараюсь, – обронил Миклашевский и присоединился к Лемке.

Тот кубарем скатился к машине. Курт распахнул перед ним дверцу «мерседес-бенца».

– Где ключ?! – рявкнул Лемке.

– У меня, – ответил Курт.

– Давай сюда!

– Так, может, я повезу? – предложил Курт.

– Нет! – отрезал Лемке, выхватил у него ключ, сам сел за руль и поторопил: – Миклашевский, не стой, садись!

Игорь забрался на заднее сидение. Не обращая внимания на рев воздушных сирен, Лемке не стал искать спасения в бомбоубежище и спешил наверстать упущенное время. Проехав к месту аварии, забрал Ланге с Брунером и, продравшись через заторы, выбрался из Берлина. Налет авиации расчистил дорогу, и до самого Вустрова они ехали без остановок. Промчавшись по окраинам, Лемке свернул направо. Под колесами громыхали фермы моста, и к дороге вплотную подступил густой лес. Через километр он поредел, и в свете луны проступили покосившиеся сторожевые вышки.

Из распахнутых настежь ворот порыв ветра вышвырнул на дорогу ворох бумаг: статей, речей, методик и пособий. В апреле 1945-го нацистским вождям было уже не до коллаборационистов. В опустевших бараках и учебных классах, где еще недавно звучали голоса власовских пропагандистов, а на полигоне, где с раннего утра и до позднего вечера стреляли будущие начальники полиции и карательных команд, теперь гуляли одни сквозняки. За этим лагерем, в глубине леса затаился второй, мало кому известный – лагерь специального назначения. В нем все еще продолжали готовить шпионов, диверсантов и террористов. Часовые на сторожевых вышках и на КПП по-прежнему бдительно несли службу. Появление у ворот машины с незнакомыми номерами они встретили лязгом затворов автоматов. Лемке распахнул дверцу и рявкнул:

– Ты что, не видишь, кто перед тобой? Открывай!

Старший наряда узнал его и дал команду часовым открыть ворота. Лемке тронул машину, проехал в административную часть лагеря и остановился у коттеджа Рейхера.

Несмотря на поздний час, тот не спал и, услышав шум машины, спустился в холл. Его вид говорил сам за себя, он был на нервах. Лемке пытался объяснить причину задержки, но Рейхер не стал слушать и, поздоровавшись с Миклашевским, пригласил подняться в кабинет. Обстановка в нем говорила: хозяин сидит на чемоданах. В глаза Игорю бросился объемистый металлический саквояж.

«Значит, сегодня! Значит, сейчас!» – утвердился он в своей догадке.

Рейхер будто прочел его мысли и без раскачки заговорил отрывисто, с надрывом:

– Господин Миклашевский, будем смотреть правде в глаза! Война с большевиками проиграна! Но не нами! Мы продолжим борьбу! Нашим оружием станут сотни, тысячи агентов! Эта тайная армия будет самым эффективным оружием против большевизма. Вы готовы к ней, господин Миклашевский?

– Да, господин капитан, у меня обратной дороги нет, – подтвердил Игорь.

– Я рад, что не ошибся в вас!

– Благодарю за честь, господин капитан, я готов к действию!

– Да, да, к действию, – повторил Рейхер, кивнул на кожаный саквояж на диване и распорядился: – Возьмите, в нем тесаки!

– Другое оружие будет? – уточнил Миклашевский.

– Нет, действовать предстоит бесшумно. Я снял внешнюю охрану. Остаются дежурный по штабу, его помощник и часовой в секретке.

– Ясно.

– Агентурную картотеку сложите сюда, – Рейхер кивнул на металлический саквояж.

– Где и кому передать материал, господин капитан?

– Лемке, на 11-м километре, у Лангена.

– И еще вопрос, господин капитан, когда мы получим деньги и новые документы?

– Там же, у Лемке. Доллары вас устроят?

– Да, господин капитан. И последнее, где ключи от кабинета, сейфа с картотекой и код?

– Здесь все, – Рейхер подал кожаный мешочек и напомнил: – Картотека хранится в синих цинках. Они находятся в том сейфе, что стоит ближе у окна. Запомнили?

– Да, – подтвердил Игорь.

– В таком случае, господин Миклашевский, мне остается пожелать, чтобы удача не изменила вам! – закончил инструктаж Рейхер и, вручив жетон гестапо, пояснил: – Это чтобы дежурные не задавали лишних вопросов.

Игорь, прихватив оба саквояжа, спустился к машине. В ней никого не было, ключ торчал в замке зажигания, о Лемке напоминал лишь запах одеколона. Миклашевский сел за руль и проехал к бараку 3-го учебного отделения. На входе его остановил сонный дневальный и спросил:

– Вы кто?

– Гестапо! – рыкнул Игорь.

Дневальный дернулся и испуганно захлопал глазами. Не давая ему опомниться, Игорь потребовал:

– Доложи, где находится дежурный по отделению.

– У себя наверху!

– Спит?

– Не… не знаю, – пролепетал дневальный.

– Давай, давай, вперед! – поторопил Игорь и вслед за ним поднялся в спальное помещение.

На шум в коридоре из канцелярии выполз дежурный с помятой физиономией.

– Спишь, мерзавец! – напустился на него Игорь.

– Я? А вы хто… – дежурный осекся, когда перед его носом мелькнул жетон гестапо.

– Поднимай курсантов Муху, Попова, Орлова, Гуцалюка и Бугу! Это приказ Рейхера!

– Э-э, щас, – промямлил дежурный и потрусил в кубрик.

Не прошло и минуты, как все пятеро стояли перед Миклашевским.

– За мной! – приказал он.

– Куда? – спросил Гуцалюк.

– Вниз, к машине, там узнаешь!

Курсанты гурьбой повалили на выход. Игорь обернулся к дежурному и гаркнул:

– Че стоишь, давай за ними!

– Куда? – оторопел тот.

– На кудыкину гору! Приказ Рейхера!

– А как же пост?

– А так! – отрезал Игорь.

То, что произошло дальше, обескуражило курсантов. Он нанес сокрушительный апперкот дежурному, тот кулем рухнул на землю, и объявил:

– Парни, у вас есть выбор: со мной вы будете живыми, с немцами вам капут! – и, нагнетая обстановку, заявил: – Берлин окружен! Завтра большевики придут сюда, и вам висеть на фонарных столбах. Надо пробиваться к американцам.

– Да, да! К американцам! – прозвучало вразнобой.

– Но не с пустыми руками! Захватим агентурную картотеку, а с ней обрежем все свои хвосты.

– Я с тобой, Игорь! – присоединился к нему Владимир Попов.

– Мы тоже! Говори, че делать! – загомонили остальные.

Миклашевский вытряхнул из саквояжа тесаки и приказал:

– Разбирайте!

– А с ним че? – спросил Попов и кивнул на дежурного.

– Вяжите и в кусты!

Курсанты набросились на дежурного. Гуцалюк остался в стороне.

– Степан, ты чего? Давай помогай! – потребовал Миклашевский.

– Та у мэнэ у хати остався эт самое… Та я щас… – лепетал Гуцалюк.

Отработанным на тренировках ударом Игорь отправил его в глубокий нокаут и окликнул Попова:

– Володя, этого стукача в одну кучу к дежурному!

Не прошло и минуты, как все пятеро забрались машину и ринулись к штабу. Их действия были столь стремительны, что дежурный, его помощник и часовой на посту в секретке не успели и пикнуть, как были заколоты. От главной цели – агентурной картотеки – Игоря отделяла только металлическая дверь. Она легко поддалась ключу, так же быстро был открыт сейф, и агентурная картотека перекочевала в саквояж. Следующее препятствие – часовых на КПП им также удалось снять без шума, пополнив свой арсенал тремя автоматами.

Ошеломительный успех и свобода кружили головы агентам. За спиной Миклашевского кто-то затянул песню. Ему же было не до того, он пытался разгадать Рейхера и упредить его. До контрольной точки – 11-го километра, где предстояла встреча с Лемке, оставалось три километра. На пути к ней, подсказывала Игорю интуиция, и должна наступить развязка. Он сбросил скорость и внимательно посматривал по сторонам, надеясь отыскать съезд на лесную дорогу. Но Рейхер не был бы Рейхером, если бы не просчитал и этот вариант. Впереди, справа, в свете фар мелькнула кабина грузовика.

Игорь бросил взгляд в зеркало. Путь назад тоже был отрезан, на дорогу наползал второй грузовик. Рейхер все точно рассчитал. Справа и слева простиралось открытое поле. До леса, стоявшего темной стеной, было не меньше полукилометра.

«Идти в лоб на прорыв? Уходить к лесу полем? Занять оборону и продержаться до подхода Лаубэ? А если Арнольд не успеет?» – искал выход Игорь.

Пулеметная очередь хлестанула по капоту и не оставила ему выбора.

– Всем в кювет! Занять круговую оборону! Саквояж! Саквояж с картотекой с собой! – голос Миклашевского потонул в грохоте выстрелов.

Он распахнул дверцу и кубарем скатился в кювет. Вслед за ним последовали остальные.

– Экономить патроны! Подпустить поближе! Стрелять по моей команде! – распоряжался Игорь.

Перебравшись под защиту бетонного ограждения, он наблюдал за перемещениями гитлеровцев. Они, уверенные в своем превосходстве, как хорошо отлаженная машина, смыкали кольцо окружения. В предрассветном полумраке тут и там проступали размытые силуэты, и, когда расстояние сократилось до 50 метров, Игорь дал команду:

– Стрелять одиночными! Огонь!

На выстрел его пистолета скупо ответил автомат Попова. У остальных магазины оказались пусты. Рейхер, казалось, предусмотрел все, оставив их с тесаками против пулеметов. Им ничего другого не оставалось, как только умереть. И тут произошло чудо. Цепь гитлеровцев рассыпалась под яростным натиском бойцов Арнольда Лаубэ. Дальше события развивались с калейдоскопической быстротой. Смяв кольцо окружения, они прорвались к группе Миклашевского. Из кабины грузовика высунулся Курт и окликнул:

– Игорь, ты жив?

– Жив! Жив! – срывающимся голосом повторял Миклашевский.

– Давай сюда! Парни, грузитесь! Быстрее! Быстрее! – подгонял Курт.

Перебросив через борт саквояж с картотекой и погрузив раненого Бугу, беглецы забрались в кузов. Вслед им запоздало звучали пулеметные очереди гитлеровцев. На них плотным огнем ответила группа прикрытия Леонарда Дырмана. Игорь, распластавшись на дне кузова, не ощущал боли от раны в плече и не обращал внимания на ухабы. Он был счастлив, что остался жив, что снова был среди боевых товарищей и что сорвал план Рейхера – Курмиса.

На следующий день бойцы Арнольда Лаубэ покинули базу резидентуры под Фризаком и двинулись на восток, на соединение с частями Красной армии. Агента-боевика 4-го управления НКГБ СССР Ударова – Игоря Миклашевского в ней не было. Он, смешавшись с толпой беженцев, отправился на запад по следам эвакуированного Восточного министерства, чтобы выполнить задание Сталина – ликвидировать предателя Блюменталь-Тамарина и захватить его архив.

Эпилог

10 мая 1945 года в дверь квартиры по адресу Шиллерштрассе, 15, города Мюнзинген постучали. Открыв ее, Инна Александровна ахнула. Перед ней стоял живой и невредимый племянник – Игорь Миклашевский. Она проводила его в комнату. Навстречу им вышел Блюменталь-Тамарин. Игорь с трудом узнал в обрюзгшем старике баловня Мельпомены и женского сердцееда. Блюменталь-Тамарин, как сыч, целыми днями просиживал в квартире и боялся высунуть нос на улицу. Страх перед неминуемой расплатой он топил в вине, а злобу вымещал на жене и секретарше-любовнице.

Появление племянника, шепнувшего на ухо о запасе спиртного, спрятанном неподалеку, подняло настроение Блюменталь-Тамарину. Он охотно согласился составить ему компанию. Перед тем как покинуть квартиру, Миклашевский поинтересовался судьбой личного архива дяди. Переписка с власовской верхушкой, его отчеты перед гитлеровцами, содержащие клевету на советских руководителей, и другие материалы находились при нем и хранились в саквояже. Миклашевский убедил спрятать их в надежном месте. Блюменталь-Тамарин согласился, и, прихватив с собой архив, они переступили порог квартиры и уже больше никогда в нее не возвратились…

Пуля из парабеллума поставила последнюю точку в карьере изменника – бывшего заслуженного артиста РСФСР, бывшего руководителя Художественного театра имени Мочалова Всеволода Блюменталь-Тамарина…

* * *

Теперь, когда личный враг вождя замолк навечно, агент-боевик 4-го управления НКГБ СССР Ударов – Игорь Миклашевский наконец мог вернуться на родину. Возвращение затянулось на два месяца. На пути к советской зоне оккупации Германии его задержал американский военный патруль. После допроса Миклашевский в числе других советских граждан – бывших узников концентрационных лагерей и лиц, угнанных из СССР на принудительные работы в Германию, был отправлен в американский лагерь. Для него и тысяч других задержанных потянулись дни и недели томительного ожидания. Бюрократическая машина американской лагерной администрации не спешила открывать перед ними ворота и отпускать домой. После краха фашистского режима в Германии противоречия между союзниками по антигитлеровской коалиции: с одной стороны – СССР, а с другой – США и Великобританией от встречи к встрече приобретали все более антагонистический характер.

Лидеры «Большой тройки» – Сталин, Черчилль и Трумэн вслух продолжали говорить о союзе народов своих стран, а в тиши кабинетов на Даунинг-стрит, 10, в Белом доме и в Кремле уже вызревали тайные замыслы по устройству нового миропорядка. Слабые ростки искренней симпатии и фронтовой дружбы, появившиеся на берегах Эльбы ликующим победным маем 1945 года между русскими, американцами, англичанами и французами, увяли при легком дуновении ветров холодной войны.

Первыми в непримиримой тайной схватке за будущее господство над ресурсами и умами людей сошлись спецслужбы бывших союзников по антигитлеровской коалиции. Все чаще от советской разведки и военной контрразведки Смерш, действовавшей на территории стран Восточной Европы, поступали данные о том, что американцы, британцы и французы ведут двойную игру. Под различными прикрытиями они осуществляли активную вербовочную и пропагандистскую работу среди перемещенных лиц из числа советских граждан, склоняли их к сотрудничеству и отказу от возвращения на родину.

2 июля 1945 года заместитель начальника Управления Смерш Центральной группы советских оккупационных войск полковник Глина докладывал начальнику ГУКР Смерш НКО СССР генерал-полковнику Абакумову:

«Из показаний репатриированных бывших военнослужащих Красной армии Павлова А.И. и Беляева И.М. было установлено, что некое «Бюро партизанских отрядов Франции» (г. Марсель) снабжает служивших в РОА и немецкой армии изменников Родине аттестатами, удостоверениями, что они состояли в партизанских отрядах и боролись против немецких захватчиков. Каждый такой документ стоит 3 тыс. рублей. Кроме того, ведут обработку советских граждан с целью их невозвращения на родину».

Данные военных контрразведчиков подтверждала резидентура НКГБ во Франции. Начальник 1-го Управления (внешняя разведка) НКГБ СССР генерал-лейтенант Фитин уведомлял руководство Смерш, что «по данным резидента НКГБ СССР в Париже, удалось установить, что только в одном Париже имеется 22 вербовочных пункта. Особенно активная роль отмечается со стороны эмигрантского бюро Маклакова, швейцарского и шведского консульств и многочисленных французских и англо-американских разведпунктов».

И таких сообщений, поступавших на Лубянку, становилось все больше. Спецслужбы США, Великобритании и Франции развернули настоящую охоту за перспективными источниками информации среди перемещенных лиц из числа советских граждан. В первую очередь их интересовали бывшие агенты абвера и Главного управления имперской безопасности, завербованные среди граждан СССР и стран Восточной Европы. Особый интерес они проявляли к кадровым сотрудникам и агентам Смерш, наркоматов НКГБ и НКВД СССР. Их перевербовка открывала перед западными разведками уникальную возможность проникнуть в святая святых любой спецслужбы – в ее гласный и негласный состав. Миклашевский по своим личным качествам и прошлому послужному списку был обречен попасть в сети иностранной разведки. Почувствовав к себе внимание американских разведчиков-вербовщиков, он не стал искушать судьбу и бежал из лагеря.

Удача и природная смекалка помогли Миклашевскому избежать облав, проверки документов на дорогах и благополучно добраться до Франции. 3 июля 1945 года он появился в Париже и вышел на связь с сотрудником 1-го управления НКГБ СССР – разведки. В разговоре по телефону Миклашевский назвал ему пароль и представился: «Агент СССР Ударов, прибыл и нахожусь в Париже».

При личной встрече Миклашевский доложил: «Задание выполнено. Печатные материалы, документы и личные записи предателя – артиста Блюменталь-Тамарина находятся у меня».

Резидент 1-го управления НКГБ СССР в Париже Кир шифротелеграммой сообщил в Москву о выходе на связь агента Ударова руководству советской разведки – генерал-лейтенанту Фитину. Установка принадлежности Ударова к управлению, направившему его на задание, не заняла много времени. По ее результатам Фитин ориентировал начальника 4-го управления НКВД-НКГБ СССР генерал-лейтенанта Судоплатова. Его распоряжение, как всегда, было энергичным и лаконичным: «Дать указание Киру о срочном направлении со всеми документами Миклашевского в Москву. Оказать ему полное содействие в отправке и сохранении документов».

26 июля, через два года, три месяца и восемь дней, специальным рейсом из Парижа возвратился в Москву из «длительной заграничной командировки» агент-боевик Ударов – Игорь Львович Миклашевский. Операция «Ринг» подошла к концу. Еще один враг Сталина и советской власти был уничтожен. Архив предателя Блюменталь-Тамарина оказался в руках сотрудников госбезопасности и в течение нескольких лет помогал им в поиске фашистских прихвостней, прятавшихся от справедливого возмездия по разным щелям.

По результатам выполнения задания Игорь Львович Миклашевский был награжден орденом Красного Знамени, и на том его служба закончилась. В разведку и армию он больше не вернулся, а занялся своим любимым делом – боксом. По состоянию здоровья – из-за полученного ранения ему пришлось отказаться от карьеры боксера и перейти на тренерскую работу.

На новом для себя поприще Игорь Львович также преуспел, воспитал нескольких чемпионов СССР и судей всесоюзной категории. До выхода на пенсию он работал тренером по боксу в спортивном обществе «Трудовые резервы». Его именитые ученики, друзья, близкие даже не подозревали, за что «дядя Игорь» удостоился высокой награды – ордена Красного Знамени. Сам он предпочитал отмалчиваться либо вскользь упоминал о задании, которое якобы выполнял в партизанском отряде. И для того у него имелись веские причины.

Со смертью вождя в стране наступили другие времена. Пришедшие ему на смену советские руководители поспешили не только откреститься от Сталина, но и вычеркнуть из жизни тех, кто выполнял его волю и приказы. Одним из первых пал всесильный нарком Лаврентий Берия. Его крушение бумерангом ударило по многим его подчиненным, в том числе и руководителю легендарного 4-го управления НКВД-НКГБ СССР генерал-лейтенанту Павлу Судоплатову, готовившему Игоря Львовича к выполнению особого задания Сталина.

Новый хозяин Кремля Никита Хрущев даже после ареста Берии все еще смертельно боялся его грозной тени и потому спешил избавиться от нее. Ближайшие подручные Берии, а также десятки других высших руководителей советских органов государственной безопасности подверглись аресту. Суд над ними был скорый и вряд ли правый, так как у самих новых вождей – Никиты Хрущева, Георгия Маленкова, Лазаря Кагановича и прочих партийных бонз рангом помельче, подписывавших «расстрельные списки» в бытность секретарями республиканских, областных комитетов партии, руки тоже были по локоть в крови.

Новая власть в СССР стремилась поскорее забыть и по возможности вычеркнуть из жизни тех, кто по ее же приказам выполнял наиболее деликатную и зачастую грязную работу. В разведке и контрразведке, как в зеркале, отражались и отражаются все самые уродливые и отвратительные «политические язвы» власти. И она – власть, спеша поскорее отмыться, суетливо избавлялась от исполнителей и свидетелей ее неблаговидных дел.

23 декабря 1953 года пуля генерал-полковника Павла Батицкого поставила последнюю точку в деле «врага народа и английского шпиона», бывшего маршала и бывшего Героя Социалистического Труда Лаврентия Берии. Вслед за ним в мир иной отправились его ставленники: В. Меркулов, В. Деканозов, Б. Кобулов, А. Кобулов, С. Гоглидзе, П. Мешик и Л. Влодзимерский.

Партийная коса не остановилась на них и продолжала выкашивать ряды руководителей и сотрудников органов госбезопасности. Под нее попал и Павел Судоплатов. 21 августа 1953 года он был арестован в своем служебном кабинете и долгих пятнадцать лет провел в камерах внутренней тюрьмы на Лубянке, в Бутырке, Лефортово, Крестах и печально знаменитом Владимирском централе. Несмотря на то что «Хозяина» не стало, созданная им машина по инерции продолжала перемалывать в своих жерновах как правых, так и виноватых.

Другим наставникам Игоря Львовича Миклашевского – комиссару госбезопасности Виктору Ильину и полковнику Михаилу Маклярскому «повезло» чуть больше, чем Павлу Судоплатову. Ильин, обвиненный во «враждебной деятельности, связи с особо опасными преступниками и разглашении секретных сведений», провел в тюрьме 8 лет и 10 месяцев. Маклярский, заподозренный «в участии в террористической организации, принадлежности к сионистскому заговору в МГБ», находился под следствием и в тюрьме в общей сложности два года и три месяца. Поэтому долгое время, вплоть до 60-х годов, об особом задании ни сам Игорь Миклашевский, ни те, кто знал о нем, предпочитали не распространяться.

В 1960 году произошла его встреча с Ильиным. К тому времени Виктор Николаевич освободился из заключения – с него были сняты все обвинения – и работал ответственным секретарем Правления московского отделения Союза советских писателей СССР. С той встречи перед широким читателем и приоткрылись вторая сторона жизни агента-боевика 6-го управления НКВД-НКГБ СССР Ударова – Игоря Львовича Миклашевского и отдельные страницы из архивного дела операции «Ринг». С легкой руки Виктора Николаевича в прессе стали появляться короткие статьи, рассказывающие о Миклашевском и о задании Сталина. В 1997 году была опубликована книга Павла Судоплатова «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы». В ней он раскрыл отдельные эпизоды операции «Ринг». Позже, в 2010 году вышел сборник очерков «Лубянка. Подвиги и трагедии». В нем на основе документальных материалов из архива ФСБ России были более подробно описаны подготовка и ход выполнения задания Сталина агентом-боевиком Ударовым – Миклашевским. Свое освещение история его жизни и операции нашла и на телевидении в серии «Ликвидаторы», а также в ряде других документальных фильмов, посвященных деятельности отечественных спецслужб.

Игорь Львович Миклашевский прожил долгую и достойную жизнь, умер 25 сентября 1990 года в Ленинграде. Похоронен на 5-м участке Перловского кладбища в Москве. До последних дней своей жизни ни он, ни другие ветераны советской разведки и контрразведки, кто выжил на войне и вырвался из мясорубки партийно-бюрократической машины, не хулили и не кляли советскую власть. Они не связывали ее с переродившимися партийными функционерами.

Игорь Львович и его боевые соратники прошли сложный, но заслуживающий глубокого уважения путь. Они были преданным сыновьями своего сурового и бурного времени. Они без страха и упрека служили великим целям и идеалам, которыми тогда жила страна. Находясь на самом острие тайной войны, они оставались верны своим друзьям, принципам и делу. Они достойно исполнили свой гражданский долг – спасли народ и страну от фашистского порабощения и, как истинные рыцари тайной войны, скромно ушли в тень истории отечественных спецслужб. Со смертью Игоря Миклашевского, Павла Судоплатова, Виктора Ильина, Михаила Маклярского и многих, многих других бойцов «невидимого фронта», к счастью, не умерло их героическое и трагическое прошлое. Сегодня о нем и о них рассказывают архивы отечественных спецслужб.

Йошкар-Ола – Сухум 17.02.2016 г.

Иллюстрации

Игорь Львович Миклашевский

Павел Анатольевич Судоплатов

Виктор Николаевич Ильин

Михаил Борисович Маклярский

Актриса Ольга Чехова (справа от Гитлера) была вхожа в самые высшие круги рейха, дружила с женой Геринга, часто встречалась с Евой Браун и даже с самим фюрером

Ольга Чехова (1897–1980), звезда Третьего рейха и один из лучших агентов Кремля

Всеволод Блюменталь-Тамарин

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Эпилог

Иллюстрации Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg