«Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1915 год. Апогей»

Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1915 год. Апогей (fb2) - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1915 год. Апогей 3604K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Рудольфович Айрапетов

Олег Айрапетов Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1915 год. Апогей

Германский и австро-венгерский противники в конце 1914 – начале 1915 г. Выбор направления главного удара

Первый период войны закончился. «Этот славный по физическим подвигам бойцов период, – вспоминал осенью 1916 г. генерал от инфантерии Ф. Ф. Палицын, – был ужасен по отсутствию твердой мысли и последовательности в исполнении. Как в записках в начале войны, так и теперь утверждаю, что Россия обязана возможности такого явления отсутствию Генерального штаба. Генерального штаба не было и нет. Попытки создать его с 1905 г. в 1908 г. кончились крахом. У нас существуют офицеры Генерального штаба и подчас способные и одаренные, но института Генерального штаба, мысли Генерального штаба, трудящейся над подготовкой войны вырабатыванием работников, приспособленных к совместной работе в объединенном направлении в достижении целей войны, у нас нет»1. Эти недостатки системы управления проявлялись вновь и вновь. В конце 1914 – начале 1915 г. перед высшим военным командованием вновь с особой остротой встал вопрос о направлении главного удара.

Николай Николаевич (младший) опять метался из одной крайности в другую. 2 января 1915 г. он сообщал союзникам о своей готовности перейти в наступление на германском участке фронта, как только к Варшаве подойдут Гвардейский и 6-й Сибирский корпуса, и, следовательно, к удержанию обороны по Карпатам. Через два дня он уже просил Ж. Жоффра рассмотреть возможность посылки в Россию части боеприпасов из резерва французской армии, иначе русская вынуждена будет ограничиться активной обороной2. В любом случае, сил для одновременного наступления на двух направлениях уже не хватало, но при любом варианте речь не шла об уменьшении активности на германском участке русского фронта.

31 декабря 1914 г. (13 января 1915 г.) М. В. Алексеев представил доклад о стратегических соображениях Н. И. Иванову, а копия была направлена в Ставку. Доклад содержал два основных положения. Во-первых, М. В. Алексеев считал принципиально невозможным вести наступление сразу на двух направлениях, а следовательно, полагал необходимым сосредоточить все усилия лишь на одном, ограничившись на другом обороной. Во-вторых, генерал полагал, что на Восточно-Прусском театре находятся силы, значительно превосходящие его потребности, «в ущерб главному направлению (выделено мной. – А. О.), и что мы втянули их в безнадежную борьбу, которой следовало избежать. На короткое, по крайней мере, время нам нужно перебросить оттуда часть сил на левый берег Вислы, где решается участь данного периода кампании, а быть может, и более (выделено мной. – А. О.)»3.

Таким направлением М. В. Алексеев считал отнюдь не Карпаты, а левый берег Вислы. Именно здесь он и предлагал организовать наступление, причем как можно быстрее, для чего необходимо было перебросить к имеющейся здесь пехоте кавалерию. «При оценке относительной возможности левого берега Вислы и Галицийского (театра. – А. О.), нужно признать, – писал генерал, – что в данное время и при сложившейся обстановке важнейшим является левобережный. Здесь находится значительная часть союзных сил, здесь действуют германские войска, которым принадлежит Верховное командование и управление. Хотя австрийцы и имеют на Галицийском театре значительные силы, но поражение их обстановки на левом берегу в крупных чертах не изменит»4. Итак, М. В. Алексеев предлагал наступать силами Юго-Западного фронта на преимущественно германскую группировку, в то время как Северо-Западный фронт должен был провести отвлекающую атаку. Направление удара, предлагаемого начальником штаба Юго-Западного фронта, лежало между реками Вислой и Пилицей, в обход крепости Кракова.

Во второй половине ноября 1914 г. основные силы генерала Р. Д. Радко-Дмитриева находились всего в двух переходах от восточных фортов Кракова. Однако они составляли всего лишь два потрепанных корпуса, остальные же части его армии уже втянулись в бои на Карпатских перевалах. Обеспечить блокаду крепости или хотя бы отсечь ее от южного и западного направлений этими силами Р. Д. Радко-Дмитриев не мог. Правда, в середине ноября М. В. Алексеев решил собрать осадную армию. Краков был окружен кольцом из шести мощных фортов, но периметр крепости был невелик, и никто не ожидал, что она выдержит сколько-нибудь долгую осаду. Новую армию должен был возглавить комендант Брест-Литовска генерал В. А. Лай-минг, начальником корпуса инженеров стал генерал А. В. фон Шварц. Однако едва штаб этой армии успел провести несколько совещаний, как началась Лодзинская операция. От подготовки осады Кракова пришлось отказаться. Кроме того, русские армии уже начали испытывать недостаток в боеприпасах и обученном пополнении. Во 2-й Гвардейской дивизии, например, запас патронов к 19 ноября составлял только 180 на винтовку, в то время как за три дня предыдущих боев расходовалось в среднем по 715 патронов на винтовку, а ближайший их подвоз ждали только 21 ноября5.

Стратегической целью удара, предлагаемого М. В. Алексеевым, таким образом, оставалась Австро-Венгрия. Эта записка имеет особое значение ввиду непонимания его позиции этого периода, бытующей и у мемуаристов, и у историков. «Генерал Иванов, при энергичной поддержке Брусилова и несочувствии своего начальника штаба ген. Алексеева, не оказавшего, однако, решительного противодействия (выделено мной. – А. О.), настаивал на сосредоточении главных сил и средств для форсирования Карпат и наступления на Будапешт»6. С другой стороны, Н. И. Иванов говорил о том, что согласился на наступление в Карпатах под давлением М. В. Алексеева, а тот, в свою очередь, находился под сильнейшим влиянием «сухого доктринера» генерала В. Е. Борисова7. Причем сама по себе идея этого наступления возникала неоднократно.

7 (20) ноября 1914 г. сербский посланник в России М. Спалайкович известил воеводу Р. Путника о том, что Россия давно приняла решение о наступлении в Венгрии с целью оказания помощи Сербии. Русское командование, по словам сербского дипломата, рассчитывало достичь Будапешта за шесть дней8. Н. И. Иванов усиливал 8-ю армию генерала А. А. Брусилова, ослабляя краковское направление. В свою очередь, А. А. Брусилов надеялся реализовать план перехода через Карпаты. 6 (19) ноября 24-й армейский корпус, который до этого прикрывал подступы к Перемышлю, по его приказу перешел в наступление с целью вторжения в Венгрию. 16 (29) ноября корпус подошел к Ростокскому перевалу и 18 ноября (1 декабря) овладел им. Дорога на равнину была открыта, но А. А. Брусилов изменил задачу: теперь корпус должен был двигаться на запад от перевала, отсекая силы отступавших австрийцев от Карпатского хребта9. Это явно усложняло задачу корпуса, а между тем он не был поддержан резервами. Русское Верховное командование рассчитывало на помощь со стороны сербской армии.

К концу сентября 1914 г. она находилась далеко не в лучшем состоянии. Уже сказывалась неподготовленность Сербии к длительной и масштабной войне: с приходом холодов начал чувствоваться недостаток в зимнем обмундировании. Значительные потери кадровых офицеров были практически невосполнимы, кроме того, не хватало боеприпасов10. Довольно быстро Россия сумела оказать помощь союзнику за счет трофеев, захваченных в Галиции, большая часть которых через Румынию была отправлена сербам. К середине октября сербская армия получила 3 млн патронов, 15 090 гимнастерок, 1715 брюк, 5481 шинель11. Рассчитывать на постоянную благосклонность Бухареста в вопросе о провозе военных грузов через румынскую территорию было невозможно. Главным путем доставки собственно военных грузов из России в Сербию стал Дунай.

Еще 3 (16) августа 1914 г. для оказания военной помощи Сербии по Дунаю в России была создана Экспедиция особого назначения во главе с капитаном 1 ранга М. М. Веселкиным12. В ее состав вошли три пассажирских и 11 буксирных пароходов, 130 больших шаланд и 15 брандеров. Экспедиция базировалась в порту Рени, где М. М. Веселкину подчинялись и укрепления, которые возводились для обороны судоходства по Дунаю и Пруту13. Плавание в Сербию было рискованным: русские транспорты могли стать легкой добычей противника. Дунайская речная флотилия Австро-Венгрии практически не имела равносильного противника. В ее состав входили два дивизиона мониторов, на вооружении которых были 1–2 130-мм, 2–3 75-мм орудия, вооруженные пароходы, дозорные суда и прочее14.

Под Белградом шли тяжелейшие бои, город подвергался безостановочной бомбардировке австрийской артиллерией. Со 2 по 4 октября 1914 г. здесь находился Р. Рейсс, профессор Лозаннского университета, к этому времени столицу Сербии обстреливали безостановочно уже 36 дней. «Я думаю, никто не попытается оспорить тот факт, – писал он, – что Белград является открытым городом, так как старая турецкая крепость не может считаться современным укреплением. Это интересный исторический памятник и ничего более»15. 3 октября сербская артиллерия подбила вражеский монитор «Лейта», и австрийцы вынуждены были отбуксировать его в тыл для ремонта16. Благодаря поставленным в районе сербской столицы минным заграждениям удалось ограничить возможности австрийцев, однако полной уверенности в безопасности не было. Военная разведка доносила, что в районе болгарского Видина находились два австрийских парохода, имевших на вооружении по четыре орудия и четыре пулемета, команды которых состояли из австрийских и германских матросов. Возможна была и постановка мин по пути следования каравана17.

30 сентября (13 октября) 1914 г. экспедиция в составе семи колесных пароходов и 16 барж двинулась из Рени в Сербию. Ввиду опасности обстрелов или атак со стороны австро-венгерской флотилии на пароходы были установлены 75-мм и 47-мм орудия. Караван вез 32 814 ящиков с патронами, 322 ящика со снарядами, 214 бухт колючей проволоки, 12 500 пудов угля, 1700 пудов сена, 99 бочек кислоты, 467 бочек минерального масла, 426 бочек ядовитого бензина, 67 бочек спирта. В страну было доставлено два шестидюймовых орудия и 1 тыс. снарядов к ним, а также 13 тыс. снарядов к полевой артиллерии. Кроме того, на баржах находились 753 лошади, большое количество материала, необходимого для понтонов. 8 (21) октября экспедиция благополучно достигла пункта назначения и через шесть дней вернулась домой18.

Австрийская флотилия, предпринимавшая активные усилия по поддержке своих войск, не смогла препятствовать движению русских кораблей. В немалой степени этому способствовало установление минных заграждений на Саве и Дунае, в результате чего 23 октября монитор «Темеш» подорвался на мине и затонул у острова Грабовец19. Опасность пришла с другой стороны: первый русский транспортный караван Экспедиции особого назначения, следовавший по Дунаю в Сербию, был обстрелян пограничным болгарским пикетом. Стрельба прекратилась только после того, как на вооруженном пароходе «Румыния» расчехлили орудия и навели их на болгарский берег20.

Прибытие русского каравана с боеприпасами существенно сказалось на обороноспособности Сербии. Конечно, прежде всего речь идет о снарядах. Их нехватка в октябре – ноябре 1914 г. стала чрезвычайно тяжелой проблемой. Сербская артиллерия вынуждена была отвечать на 20 выстрелов противника лишь одним, командование даже снимало некоторые батареи с фронта по причине отсутствия боеприпасов21. В сложившейся ситуации реальную помощь могла оказать только Россия. Что касается англо-французских поставок боеприпасов, то они далеко не всегда могли быть использованы для систем вооружения, находящихся у сербов22. 26 октября (8 ноября) 1914 г. в городе Вальево состоялся совет правительства и командования сербской армии под председательством принца-регента Александра Карагеоргиевича23.

Уже 28 октября (10 ноября) он известил Николая II о результатах совещания. Сербской армии опять не хватало боеприпасов и оружия. «Если мы в ближайшее время не получим снарядов для легкой и тяжелой артиллерии, – писал принц, – то разразится неминуемая катастрофа для всей нашей армии, и Сербия испытает разгром более страшный, чем тот, который она перенесла в 1813 г. Я прошу и умоляю Его Величество Императора приказать, чтобы обещанные снаряды были нам высланы без малейшего промедления. По всей вероятности, наша армия не будет даже в течение десяти дней противостоять продвижению неприятеля до Вальева, а с этого момента наступит катастрофа»24.

Принц-регент просил Россию и о помощи действием: отвлекающей диверсией в южной Венгрии или отправкой 50-60-тысячного русского вспомогательного корпуса в Сербию. Положение было столь сложным, что он счел необходимым сообщить еще и о том, что генерал Ж. Мишич и воевода Р. Путник предложили ему «просить мира у Австрии или объявить о прекращении обороны страны за отсутствием снарядов. Кабинет министров готов лучше подать в отставку, чем стать на этот путь. Скупщина соберется через три дня, и она вынесет по этому поводу решение. Я считаю своим долгом довести обо всем этом до сведения Его Величества Императора, дабы он мог судить о положении, в котором мы находимся»25. Это обращение вызвало настоящий переполох и в Петрограде, и в Барановичах. С. Д. Сазонов уже на следующий день известил русского поверенного в делах в Сербии о том, что следующий караван М. М. Веселкина будет отправлен через неделю. Кроме того, призыв о помощи сербской армии был адресован и во Францию26.

Великий князь Николай Николаевич (младший) заявил о немедленной готовности передать 24 орудия и 9500 винтовок с патронами из числа трофеев, взятых у австрийской армии. Франция была готова поставить через Салоники 20 тыс. снарядов немедленно и еще 15 тыс. до середины декабря 1914 г. 30 октября (12 ноября) 1914 г. премьер-министр Румынии

И. Братиану согласился с предложением России немедленно пропустить часть военных грузов в Сербию по железной дороге27. 31 октября (13 ноября) русский военный агент в Сербии сообщал, что в ее армии осталось только по 120 снарядов на полевое орудие. Под давлением австрийцев 1-я и 3-я сербские армии начали отступать28. Русские транспорты с боеприпасами вновь прибыли к союзникам на Дунае 11 (24) ноября 1914 г.29 Всего в эти дни Сербии было отпущено 24 тыс. 75-мм, 6 тыс. 120-мм, 1 тыс. 6-дюймовых, 4 тыс. 80-мм, 1 тыс. 150-мм снарядов русского и австрийского производства30.

Приход русских караванов во многом способствовал победам, которые вскоре одержала сербская армия. Они доставили боеприпасы именно в то время, когда катастрофа казалась неминуемой: в сербской армии появились признаки морального перенапряжения, за которым обычно следует распад; в тылу активизировали подрывную деятельность македонцы, добившиеся почти недельного перерыва в движении по Салоникской железной дороге; под угрозой оказался единственный центр военного производства в Сербии – Крагуевац. 17 (30) ноября 1914 г. сербы вынуждены были оставить Белград, но уже 21 ноября (3 декабря) они в очередной раз перешли в контрнаступление. 2 (15) декабря столица Сербии была освобождена31.

В течение двух недель сербская армия вновь очистила свою территорию от австрийцев. Противник потерял 28 тыс. убитыми, 120 тыс. ранеными, 76 500 пленными32. Общие потери австрийцев на Балканах за 1914 г. составили 7592 офицера и 266 212 нижних чинов33. Ф. Конрад фон Гётцендорф, не имея возможности ослаблять русский фронт, предложил приступить к строительству укреплений от Балатона до Будапешта, чтобы предотвратить угрозу венгерской столице. Австрийское командование явно паниковало, но победоносная сербская армия и сама была истощена и не могла воспользоваться плодами своих побед34. За прошедшую кампанию она потеряла 2110 офицеров, 8074 унтер-офицера и 153 373 нижних чина. Ресурсы Сербии были исчерпаны, для их восстановления требовалось время35.

Теперь эта страна нуждалась не только в боеприпасах. В начале весны 1915 г. Белград обратился к Петрограду с просьбой о присылке «в возможно непродолжительный срок» значительных объемов продовольствия: 4 тыс. вагонов пшеничной муки, 4 тыс. вагонов ячменя, 3,5 тыс. вагонов отрубей, 8 тыс. вагонов сена, 3 тыс. вагонов соломы. 15 (28) апреля 1915 г. император утвердил решение Совета министров от 27 марта (9 апреля): Сербии выделялось 2 млн пудов (2 тыс. вагонов) пшеничной муки, 1 млн пудов (1 тыс. вагонов) ячменя, 1 млн пудов кукурузы, 500 тыс. пудов отрубей – цена продовольственных поставок равнялась 6 млн рублей. Грузы планировалось поставить в Сербию судами экспедиции М. М. Веселкина36.

Положение русской армии в это время было далеко не блестящим. На Юго-Западном фронте с конца 1914 г. назревал кризис. 22 и 23 ноября (5 и 6 декабря) 1914 г. командир 24-го армейского корпуса просил о поддержке командующего 8-й армией, однако А. А. Брусилов не дал ему резервов. Тем не менее наступление корпуса продолжалось. 23 ноября (6 декабря) 48-я дивизия генерал-майора Л. Г Корнилова овладела городом Гуменное – важным центром дорог. Корпус полностью выполнил поставленную перед ним задачу, выйдя в Венгрию, но развитие этого успеха целиком зависело от подкреплений. Их не было, а между тем на следующий день австрийцы перешли в контрнаступление против ослабленных русских сил, фронт которых к тому же был значительно растянут. Возникла угроза окружения 48-й дивизии, однако приказ А. А. Брусилова об отступлении последовал только 27 ноября (10 декабря). В результате отход дивизии происходил в весьма тяжелых условиях, и только блестящее командование Л. Г. Корнилова, который безупречно организовал его, а в решающий момент лично повел в контратаку последний резерв – штабные команды и роту саперов, спасло положение. Время было выиграно, дивизия отошла, сохранив обозы и артиллерию и уведя с собой 2 тыс. пленных37. Тем не менее вторжение в Венгрию через Карпаты не состоялось.

Весьма сложной была обстановка и перед Краковом. Оторвавшиеся от своих тылов русские войска были утомлены, резко возросло сопротивление противника и, как следствие, потери. «Декабрь этого года, – вспоминал командир эскадрона 2-го Рижского драгунского полка, – выдался крайне дождливым, и стояла непролазная грязь, что донельзя измотало конский состав. Бои в районе Кракова шли жестокие. Потери доблестная Российская армия несла очень большие. Каждый день можно было встретить в направлении вокзала г. Тарнува гробы офицеров, увозимые родными для предания земле в России»38. Все это не способствовало активизации действий русских войск на этом направлении. К началу декабря 1914 г. они приближались к Кракову с юга. Кавалерийские разъезды подходили к городу на 8 км.

«За время всех шести месяцев кампании, – писал корреспондент «Таймс», – Краков был центром притяжения для русских. Краков был центром русской проблемы. Пока Краков оставался невзятым, никакое масштабное продвижение ни в сторону Пруссии, ни в сторону Венгрии не было возможно, в то время как шанс достичь Вены был слишком мал для того, чтобы вообще обсуждать его. С Краковом в русских руках изменялась бы вся ситуация»39. Если бы русские войска овладели Краковом, обстановка на фронте резко изменилась бы в пользу России. Краков давал возможность двигаться как в обход Карпат, так и в направлении Силезии. Это понимало и австрийское командование. Используя один из своих лучших, немецких по составу, корпусов – 14-й армейский (12 300 штыков и 128 орудий), опираясь на поддержку 47-й германской дивизии (около 12 тыс. штыков и 36 орудий), Ф. Конрад фон Гётцендорф 1 (14) декабря перешел в наступление. Австрийцы надеялись использовать выдвинутое вперед положение 3-й армии и нанести поражение ее передовым корпусам, однако этот план, несмотря на энергичную поддержку немцев, также не завершился успехом. 3-я армия отошла и, перегруппировавшись, нанесла контрудар по австрийцам. Вскоре все кончилось40.

В середине января 1915 г. генерал-квартирмейстер Ставки Ю. Н. Данилов представил план операций на будущую кампанию, вновь предусматривавший нанесение главного удара по Германии. Он исходил из следующих основных постулатов: 1) армия могла наступать на одном направлении;

2) в сложившейся ситуации признавались выгоды нанесения удара по Австро-Венгрии, так как путь на Будапешт и Вену короче, чем на Берлин (375 верст против 450), и успех здесь мог привести к выступлению на стороне Антанты колеблющихся нейтралов и даже распаду Австро-Венгрии. Однако быстрый успех такого наступления, по мысли генерала, был невозможен, так как операция могла затянуться на несколько месяцев, что в сложившейся ситуации было чрезвычайно опасно.

Ю. Н. Данилов перечислил следующие недостатки австро-венгерского направления: «1) оно бьет по второстепенному противнику; 2) оно невыгодно с точки зрения общих интересов наших союзников, требующих сконцентрированного удара против главнейшего противника – немцев (выделено мной. – А. О.) и

3) сосредоточение в этом операционном направлении значительных сил ведет к ослаблению нашего положения на важнейших путях к центру нашего собственного государства. Углубившись в Австро-Венгрию, мы будем бессильны остановить удар немцев на собственную сторону, каковой удар для них возможен ценою переброски достаточных для сего сил с французского фронта на нашу границу»41. Итак, генерал предлагал свое наступление в Восточную Пруссию для того, чтобы подготовить условия для похода на Берлин через район среднего течения Вислы.

Начать операцию планировалось в конце января 1915 г. (по старому стилю), когда подойдут обученные в тылу резервы и будет достигнут достаточный запас снарядов. Таковым Ю. Н. Данилов считал 432 снаряда на ствол, так как расход в Галицийской битве составил, по его подсчетам, всего 550 снарядов на орудие. Следует отметить, что для овладения Восточной Пруссией генерал-квартирмейстер Ставки не считал необходимым выжидать и полного восстановления боевой готовности всех армий (при некомплекте на момент написания данного доклада в 500 тыс. человек), которое ожидалось в апреле 1915 г. Существующие силы, по его мнению, делали вполне возможными переход русских армий в наступление и захват ими инициативы. Русской 10-й армии следовало оттянуть на себя как можно больше сил противника с левого берега Вислы в Восточную Пруссию, а в случае успеха – привести к овладению этой частью Германии. Помочь ей в этом должна была 12-я армия, которую предстояло еще сформировать. Их действия призваны были облегчить наступление русских войск из района Варшавы на Силезию42.

Предложения Ю. Н. Данилова, за исключением признания невозможности одновременного наступления сразу на Берлин и Вену, были, по сути, простым повторением предвоенных споров с таким же результатом. В противовес этого плану М. В. Алексеев предлагал три варианта направления основных ударов: в стык между германским и австрийским фронтами, по левому берегу Вислы; через Карпаты в Венгрию; через Буковину в Венгрию. Если первое направление могло развиваться как в сторону Германии, так и в сторону Австро-Венгрии, то вторые два имели в качестве цели Будапешт. Эти планы в какой-то степени отражали колебания начальника штаба Юго-Западного фронта, который все же склонялся к австрийскому направлению43.

4 (17) января 1915 г. Николай Николаевич собрал новое совещание в Седлеце. Кроме генерала Ю. Н. Данилова на нем присутствовал только штаб Северо-Западного фронта: сам Н. В. Рузский, начальник штаба В. А. Орановский и генерал-квартирмейстер генерал-майор М. Д. Бонч-Бруевич. Они поддержали идею наступления в Восточную Пруссию. На следующий день Верховный главнокомандующий одобрил и записку Ю. Н. Данилова, и результаты совещания в Седлеце. 7 (20) января генерал Н. И. Иванов издал директиву о наступлении в Карпатах. Его начальник штаба вначале возражал44.

Весьма характерно для М. В. Алексеева, что он не стал активно отстаивать свою точку зрения при принятии решения командованием Юго-Западного фронта, однако наиболее интересно другое. Позже он стал принципиальным сторонником нанесения удара по Австро-Венгрии, слабейшему союзнику Германии, и это произошло уже через девять месяцев после описываемых событий. Колебания Верховного главнокомандующего явно подталкивали и Н. И. Иванова, и поддерживавшего его тогда М. В. Алексеева к наступлению45. Михаил Васильевич понимал, что его предложения о наступлении на левом берегу Вислы не будут поддержаны. Н. И. Иванов аргументировал необходимость наступления в Карпатах появлением здесь немецких пополнений и опасностью деблокады Перемышля. М. В. Алексеев в этой ситуации счел необходимым поддержать своего непосредственного начальника46.

В результате возникла ситуация, когда параллельно существовали два плана наступления: против Германии в Восточной Пруссии и против Австро-Венгрии в Карпатах. Это было характерно для стиля руководства Николая Николаевича (младшего), проявившегося с особенной силой в период между Варшавско-Ивангородской и Лодзинской операциями. Результатом паллиативного решения стали распыление и без того недостаточных сил и полный отказ от предложений М. В. Алексеева, отражавших настроения армии. В начале 1915 г. большинство офицеров Генерального штаба считали, что лучшей стратегией будет наступление на Юго-Западном фронте при обороне на Северо-Западном. Впрочем, это уже было не важно. На наступление, планируемое Н. И. Ивановым, у армии не было ни средств, ни сил. Против немцев были сосредоточены 52 пехотные и 16 кавалерийских дивизий, количественно половина и качественно лучшая половина русской армии47. Всего же на фронте находилось 103,5 ослабленной русской дивизии против 41 германской и 42 австро-венгерских. При этом общий резерв Ставки состоял только из двух корпусов – Гвардейского и 4-го Сибирского, всего 4,5 дивизии48.

Тем временем 15 дивизий 10-й армии должны были своими действиями помочь переходу в наступление 33,5 дивизии 1, 2, 5-й армий, находившимся на левом берегу Вислы. С точки зрения Ю. Н. Данилова, 10-я армия бездействовала, и ее необходимо было вывести из этого состояния49. Между тем эта армия была уже серьезно ослаблена как раз в результате паллиативных решений Ставки. В декабре 1914 г. у Ф. В. Сиверса взяли шесть пехотных дивизий, пять стрелковых бригад и одну кавалерийскую дивизию. В феврале 1915 г. из 10-й армии для укрепления положения Юго-Западного фронта на Карпаты был переброшен 22-й корпус50. 9-10 (22–23) января корпус сдал свои позиции на Северо-Западном фронте другим частям и начал отход в тыл, к железной дороге51. Предполагалось, что это подкрепление поможет 8-й армии, которая пробивалась через Дуклинский перевал в Венгрию, но при отсутствии большого мобильного резерва у Ставки и у генерала Н. В. Рузского эта мера привела лишь к ослаблению армии генерала Ф. В. Сиверса52.

Разгром 10-й армии и гибель 20-го корпуса

Численность германских сил в Восточной Пруссии оценивалась штабом Северо-Западного фронта и Ставкой примерно в 76-100 тыс. штыков1. Войска Ф. В. Сиверса с конца 1914 г. по-прежнему упирались в линию фронта противника, основанную на построенных еще в довоенный период укреплениях2. Вся активность русских здесь к концу 1914 г. сводилась к подготовке действий против укрепленного района Летцен, возникшего вокруг построенного в довоенный период форта Бойен3. Таковой была тактика, избранная ее командующим.

К середине декабря 1914 г. Ф. В. Сиверс признал невозможность быстрого прорыва через оборонительную линию противника, однако считая, что исключительно оборонительный образ действий негативно скажется на морали войск, предложил продолжать постепенное непрерывное движение армии вперед, немедленно закрепляясь на захваченных участках. Таким, хотя и медленным, но упорным движением армии вперед она могла наилучшим образом выполнить задачу по прикрытию тыла и сообщений армий фронта4.

Начальник штаба 10-й армии генерал барон А. П. фон Будберг относился к этим планам чрезвычайно негативно, считая армию совершенно неподготовленной к решению такого рода задачи5. Ее собственная оборона была линейно-крепостной: на практике это означало, что все было вытянуто в тонкую линию – и живая сила, и окопы, которые, правда, опирались на редкие узлы обороны6. В среднем на километр фронта приходилось по батальону слабого состава7. «Полки имели тогда по 3000 штыков, – вспоминал ротный командир 27-й пехотной дивизии, – но ввиду отправления многих частей на польский фронт 10-я армия была к этому времени ослаблена настолько, что на каждый полк приходилось не менее 4–6 верст по фронту.

Окопы были не непрерывные, очень слабые, и проволочные заграждения никуда не годные, а главное – позиции наши и здесь шли по открытым, низменным и болотистым местам. Ходы сообщения между окопами были вырыты неглубоко, местами приходилось прямо ползти по ним, чтобы не быть подстреленным немцами, а углублять замерзшую землю было очень трудно. Немцы, занимая сильно укрепленную командную позицию за рекой Ангерап, почти везде могли нас хорошо обстреливать»8.

Углублению окопов препятствовала не только промерзшая земля. Довоенная дренажная система была разрушена во время боев и строительства полевых укреплений, что, разумеется, прежде всего сказывалось в низине. Перед русскими позициями, как бы близко они ни подходили к немецким окопам, всегда оказывалось несколько линий проволочных заграждений9. Кроме того, они постоянно находились под огнем тяжелой артиллерии противника, что приводило к ежедневным потерям и изматывало нервы занимавших окопы частей, тем более что русская артиллерия получила строгий приказ экономить снаряды10. Усталость войск все более давала о себе знать. Немцы часто совершали короткие ночные вылазки, которые нередко заканчивались тем, что их партии уводили «за проволоку» русских пленных, попытки поиска которых, как правило, не были удачными. Застать немцев врасплох не удавалось – противник в большом количестве использовал прожекторы и осветительные ракеты11.

В общем, занимаемые русскими войсками позиции не годились ни для обороны, поскольку были слишком растянуты, ни для наступления, так как растянутость не позволяла сконцентрировать силы на тех участках, где у немцев не было обороны, подобной линии по Ангерапу12. В то же время в тылу 10-й армии не было ни готовых оборонительных линий, ни сколько-нибудь значительных резервов. Ее фланги оберегала кавалерия, что никак не гарантировало их от серьезной угрозы13. Между тем 10-я армия прикрывала ближние и дальние подступы к четырем основным железнодорожным линиям, по которым шло снабжение Северо-Западного фронта (Петроград – Вильна – Гродно – Белосток – Варшава, Полоцк – Молодечно – Лида – Волковыск – Седлец – Варшава, Москва – Смоленск – Минск – Барановичи – Брест – Ивангород, Москва – Брянск – Пинск – Брест). Разрыв противником движения даже по одной из этих линий мог поставить армии фронта в весьма тяжелое, а всех – в катастрофическое положение14.

Тем не менее штаб Северо-Западного фронта, считавший, что немцы возобновят свои атаки на Варшаву, ждал, что 10-я армия своими действиями отвлечет на себя внимание противника от левого, западного берега Вислы и не допустит переброски туда подкреплений из состава 8-й и 10-й германских армий. Ставка также считала, что в Восточной Пруссии русские войска имеют достаточное превосходство в силах, чтобы приступить к реализации плана вторжения в эту немецкую провинцию15. «У изучающего деятельность Рузского в то время, – писал участник и исследователь этих боев, – не раз возникает впечатление, что при некоторых его оперативных соображениях и планах противник совершенно не принимался им во внимание. Через все его мероприятия красной нитью проходят предвзятость и упрямство относительно предполагаемых им намерений германского Верховного командования»16.

Главнокомандующий фронтом планировал начать 10 (23) февраля 1915 г. наступление в Восточную Пруссию практически по всему периметру ее границ от правого берега Вислы до побережья Балтики силами 10-й и новой 12-й армий17. Этот план, включавший в себя и формирование 12-й армии, был утвержден Верховным главнокомандующим 5 (18) января 1915 г.18 План Н. В. Рузского был известен штабу 10-й армии. На совещании ее высших командиров под председательством Ф. В. Сиверса, которое прошло в Гольдапе 24 декабря 1914 г. (6 января 1915 г.), было единодушно принято решение отказаться от наступления, предлагаемого штабом фронта. Это решение не было утверждено Н. В. Рузским, и 7 (20) января 1915 г. он приказал командующему армией начать движение на его правом фланге, который занимала Вержболовская группа, представлявшая собой смесь сильных и слабых соединений и частей. В ее состав входили 27-я пехотная, 56-я и 73-я второочередные пехотные дивизии, части 29-й пехотной, 57-й и 68-й второочередных пехотных дивизий, пешие сотни пограничной стражи, часть артиллерии 3-го Сибирского армейского корпуса, поршневая артиллерия из крепости Ковно без лошадей, 1-я кавалерийская дивизия, три полка 3-й кавалерийской дивизии, 51-й Донской казачий полк19.

После ухода 22-го армейского корпуса на Юго-Западный фронт Ф. В. Сиверс считал свое положение опасным и 10 (23) января 1915 г. известил Н. В. Рузского, что «никто не гарантирует X армию от возможности повторения с нею того же маневра, что был сделан немцами против армии генерала Ренненкампфа, т. е. переброски против нее нескольких корпусов и нанесения ей короткого, но решительного удара»20. Опасения флангового удара со стороны противника были оставлены штабом фронта без внимания. С точки зрения генерал-квартирмейстера штаба фронта генерала М. Д. Бонч-Бруевича, «противник вряд ли на это решится, имея на фланге 12-ю армию»21. Правда, эта армия еще не была собрана.

Назначенный ее командующим генерал П. А. Плеве 13 (26) января сдал 5-ю армию генералу от инфантерии А. Е. Чурину и выехал в Насельск, где формировался его новый штаб. До конца января в составе 12-й армии по большей части находились только части, выделенные из состава соседей: 76-я и 77-я дивизии, гарнизон Новогеоргиевска и сама крепость, 1-й Туркестанский корпус, 63-я пехотная дивизия, 1-й кавалерийский корпус генерала от кавалерии В. А. Орановского (в конце января он был переведен на эту должность, на посту начальника штаба фронта его сменил генерал-лейтенант А. А. Гулевич) в составе трех дивизий, конная группа генерал-майора И. Г. Эрдели в составе двух дивизий, 4-я отдельная кавалерийская и Уссурийская конные бригады – все они уже находились на фронте и никак не могли увеличить русские силы на этом направлении22.

Русские войска по-прежнему к обороне серьезно не готовились. Н. В. Рузский требовал подготовки к движению вперед, и окопы строились из учета облегчения будущей атаки23. Исключение поначалу делалось только для Вержболовской группы, которая прежде всего должна была решать другие задачи – обеспечения правого фланга армии и направления на Ковно. Еще 6 (17) ноября 1914 г. командующий армией дал предписание Н. А. Епанчину, которое потом неоднократно повторялось: «Я еще раз подтверждаю, что в случае напора на Вас превосходных сил Ваш отряд должен рассчитывать только на себя, так как никакой помощи со стороны генерала Смирнова Вам оказано быть не может. Это обстоятельство, в связи с необходимостью прикрыть ковенское направление и с невозможностью допустить неприятеля одержать над Вами решительный успех, должно быть положено в основание всех Ваших планов и инструкций»24. С Рождества 1915 г. Н. В. Рузский усилил свое, по словам А. П. фон Будберга, «особо назойливое и придирчивое внимание» к армии Ф. В. Сиверса – он требовал активизации на летценском и вержболовском направлениях25.

Главнокомандующий фронтом был недоволен пассивностью 10-й армии, но не возражал против ее кордонного расположения и отсутствия резервов. Для усиления 12-й армии в конце января в ее состав были переданы 4-й Сибирский армейский корпус, находившийся у Варшавы, 15-й армейский корпус, стоявший в Гомеле, 20-й армейский корпус из состава 10-й армии26. По первоначальным планам 12-я и 10-я армии должны были начать наступление 10 (23) февраля, уже достаточно укомплектованные и снабженные для этого27. Так как новая армия не могла завершить сосредоточение до конца февраля, 10-я армия вынуждена была начать действия в одиночку28. Проведенная перед этим усиленная кавалерийская разведка выявила наличие перед русским фронтом значительных сил германской армии, однако ее данными не воспользовались29.

Наступление должно было начаться на правом фланге. Попытки Н. А. Епанчина напомнить о результатах обсуждения этого вопроса Ф. В. Сиверсу окончились неудачей. Командующий армией сослался на категорический приказ Ставки и упреки в малодушии30. В конечном итоге командующий армией предпочел выполнять приказы главнокомандующего фронтом. 12 (25) января Вержболовская группа под командованием командира 3-го армейского корпуса генерала Н. А. Епанчина начала движение вперед с целью проверки обороны противника. Оно удачно началось, но уже на второй день было остановлено противником31. Вряд ли крайне скромные успехи Вержболовской группы удивили Ф. В. Сиверса, так как он считал входившие в нее второочередные дивизии мало способными к наступательным операциям32. Прежде всего это касается 56-й и 73-й пехотных дивизий, занимавших правый фланг 3-го корпуса и всей армии.

Н. А. Епанчин открыто заявлял, «что эти дивизии были абсолютно негодны для серьезных наступательных операций, могли оказывать сопротивление недлительной и несильной атаке, да и то при нахождении на хорошо укрепленных и заблаговременно занятых позициях, и были под очень большим сомнением в отношении их устойчивости в случае направления на них сильного и продолжительного удара»33. Дивизии сразу же после сформирования были включены в состав 1-й армии и дважды сильно пострадали: во время первого отступления из Восточной Пруссии и последовавших за ним боев на границе. Восстановить эти соединения так и не удалось, и в одно время их даже предполагали расформировать34. На фронте 56-я и 73-я дивизии имели самую дурную репутацию, в ходу даже была шутка, что такие соседи опаснее немцев35. Атакуя такими частями, трудно было рассчитывать на успех. Для выполнения приказа командующего армией пришлось собирать все, что было более или менее боеспособно, в некое подобие кулака, растягивая и без того вытянутые по фронту части, который увеличился еще на 30 верст36.

«Для этого наступления, – вспоминал участник этих событий, – были взяты полки и батальоны со всех трех дивизий корпуса; из 27-й дивизии взяли весь 107-й полк и два батальона 105-го полка. Наступление с самого начала натолкнулось на сильное сопротивление немцев, которые сидели в обледенелых окопах за густым проволочным заграждением, и так называемая Лансдененская операция безнадежно затянулась. Через три дня после начала действий 73-я дивизия выделила еще несколько батальонов в наступающие отряды, и 108-й полк получил приказ увеличить свой участок на 2 км вправо, до д. Иодзунен. Все четыре батальона теперь растянулись на 9,5 км в одну линию, поэтому полк был усилен из резерва армии батальоном 29-й пехотной дивизии и сотней казаков, которые составили резерв полка в м. Вальтеркемен»37.

Поддержать действия Вержболовской группы, как и предупреждал командующий армией, было некому. «В конце концов, – отмечал А. П. фон Будберг, – на нашем правом фланге получилась какая-то сумбурная каша из перемешанных частей нескольких дивизий, что еще больше ослабило наше там положение и, несомненно, отразилось весьма невыгодным образом на всем ходе последовавших событий. К середине января Лансдененская операция сделалась очередным пунктиком штаба фронта, а для нас – новым кошмаром и причиной постоянных напоминаний, нажимов, запросов и укоров; все наши наступательные в этом районе попытки наткнулись сразу же на очень упорное сопротивление неприятеля, а сборный и случайный состав нашей Лансдененской группы никоим образом не мог способствовать успеху исполнения поставленной ему задачи»38.

Уровень руководства операцией также отнюдь не мог способствовать успеху. «Три штаба: Верховного главнокомандующего, Северо-Западного фронта и 10-й армии, – вспоминал Н. А. Епанчин, – совершенно не считались с обстановкой, как она была выяснена войсками этой армии, а сами не принимали мер для проверки поступавших донесений, выражая лишь недоверие доносившим начальникам»39. Также необходимо отметить, что командующий армией весьма подозрительно относился к своему начальнику штаба, так как генерал А. П. фон Будберг принадлежал к редкой в высшем командовании категории лиц, которые последовательно отстаивают свою точку зрения, вне зависимости от мнения начальства40. По мере неудач Вержболовской группы нервозность нарастала. «Штаб фронта волновался, – отмечал А. П. фон Будберг, – совершенно недвусмысленно выражал свое неудовольствие, вновь совал нам в нос наше превосходство в числе батальонов, требовал скорейшего и успешного окончания выпрямления фронта и всем этим очень нервировал нашего командовавшего армией»41. В результате события все больше и больше развивались вне контроля этих штабов.

До 18 (31) января 1915 г. на фронте Н. А. Епанчина шли бои с переменным успехом, но вскоре германская армия перехватила инициативу. Против русских частей стали действовать подошедшие к немцам подкрепления, в том числе и гвардия42. Не может не вызвать удивления тот факт, что командующий 10-й армией не обратил внимания на то, что на фронте Н. А. Епанчина были взяты пленные из частей, которых здесь ранее не было43. Активизация действий противника, резкое ужесточение контроля над передовыми линиями, практически исключившего возможность проведения фронтовой разведки, появление значительных сил пехоты в районах, удобных для атаки, – все это явно указывало на подготовку противника к активным действиям44. П. фон Гинденбург и Э. Людендорф действительно готовились к переходу в наступление, планируя совершить двустороннее окружение значительной части русской 10-й армии. Лучшие германские войска постепенно концентрировались на флангах армии Ф. В. Сиверса45.

В вопросе о подкреплениях, необходимых для этой операции, командование Восточного фронта поначалу встретило сопротивление со стороны Э. фон Фалькенгайна, считавшего главным театром войны Западный фронт. За пять месяцев боев германская армия потеряла около 840 тыс. человек, включая 150 тыс. убитыми. Зимнее наступление на русском фронте даже в случае успеха не давало шанса на перелом в ходе войны. Гораздо более важным условием для этого было освобождение пути в Турцию, то есть наступление на Сербию46. Э. фон Фалькенгайн был категорическим противником активизации действий на востоке, однако П. фон Гинденбурга и Э. Людендорфа, предлагавших временную передачу в их распоряжение так называемых новых корпусов, поддержал император47. 20 января 1915 г. в Берлине было принято решение усилить восточное направление, и с 26 января по 6 февраля сюда были переброшены значительные силы48.

В распоряжение П. фон Гинденбурга были направлены 21-й армейский корпус и три недавно сформированных – 38, 29 и 40-й резервные армейские корпуса49. В их подготовке был учтен опыт боев 1914 г., и в целом они были неплохо обучены и снабжены для зимней кампании50. На начало 1915 г. это был единственный стратегический резерв Германии51. Данное решение позволило развернуть в Восточной Пруссии две армии: 8-ю – под командованием генерала от инфантерии Отто фон Белова и 10-ю – под командованием генерал-полковника Германа фон Эйхгорна. Состав немецкой группировки был увеличен, вместе с приданными частями – до 8,5 корпуса, численность – до 250 тыс. человек. Ценность немецких дивизий не была одинаковой, многие резервисты и ландштурмисты были еще плохо обучены и не имели боевого опыта, но каждая часть имела ядро опытных офицеров и солдат, а в области управления войсками противник по-прежнему превосходил нас52.

Для того чтобы отвлечь внимание Н. В. Рузского от направления главного удара, немцы активизировались на левом берегу Вислы, где после тяжелейших боев 7–8 (20–21) декабря 1914 г. установилось временное затишье53. С 1 января бои возобновились, на разных участках фронта и с разной интенсивностью немцы пытались прорвать русскую оборону. 10 января наступила передышка, вновь нарушенная атакой в ночь с 15 на 16 января, а 19 января 9-я армия попыталась перейти в наступление широким фронтом. Интенсивные бои в районе Болимова и Боржимова продолжались вплоть до 5 февраля54. 29–30 января 1915 г. немцы предприняли новую атаку на Бзуре, и семь дивизий при поддержке 100 батарей (400 орудий), четверть из которых были тяжелыми, начали наступление на участке в 10 км в стык 1-й и 2-й русских армий. При этом активно использовались новые средства борьбы – газы и огнеметы55.

Именно здесь, под Варшавой, у Болимова 31 января 1915 г. была проведена первая в истории войны масштабная газовая атака. По русским позициям было выпущено около 18 тыс. газовых снарядов. Полковник М. Гофман лично наблюдал за атакой с колокольни местной церкви – химики обещали успех. Впрочем, в условиях зимы, при сильных морозах использование газа практически не дало никаких результатов56. Прекрасные войска 1-го Сибирского и 4-го армейского корпусов отразили эти атаки. Противник сумел углубиться в русскую оборону всего на несколько километров57. Взятые с большими потерями передовые русские окопы были по большей части отбиты. За несколько дней боев противнику удалось взять и удержать за собой имение Воля-Шидловская. Впрочем, это приобретение никак не повлияло на общее положение дел на этом участке. К 5 февраля противник предпочел прекратить свои атаки58.

Вскоре немцы назвали все это усиленной рекогносцировкой, которая должна была не допустить переброски русских войск с левого берега Вислы на правый59. Очевидно, что в случае успеха П. фон Гинденбурга под Варшавой положение всего Северо-Западного фронта легко могло стать катастрофическим. Впрочем, германское командование не без основания считало, что главной своей цели оно все же достигло60. Ставка главковерха действительно приняла эти действия за генеральное наступление. 3 февраля был отдан приказ о задержке отправки 4-го Сибирского армейского корпуса в 12-ю армию. На угрожаемый участок были брошены резервы, которые начали контратаки без своевременной поддержки тяжелой артиллерии – она была подвезена позже.

В результате восемь русских дивизий в течение всего нескольких дней потеряли почти 50 % своего состава: 353 офицера и 39 720 солдат. К 5 февраля бои на этом направлении затихли. В этот день на убитом германском офицере было обнаружено письмо, в котором говорилось о сборе значительных сил в Восточной Пруссии. Информация была немедленно направлена в Барановичи61. 23 января (5 февраля) 1915 г. в Ставку прибыл Николай II. Там царило удивительно спокойное настроение: положение на фронте 10-й армии не вызывало тревоги, и все внимание привлекали к себе события на Бзуре, Равке и в Карпатах62. Между тем в этот же день Ф. В. Сиверс известил начальника штаба Северо-Западного фронта генерала А. А. Гулевича о том, что немцы усиливают свои войска в Восточной Пруссии, в связи с чем ему необходимо организовать корпусные резервы63.

Немцы активно и методично готовились к наступлению, изъятие из состава 10-й русской армии 22-го корпуса не составило для них секрета. Опасность была очевидна, хотя противник и старался сделать все возможное, чтобы скрыть свои действия. Главнокомандующий на востоке запретил использовать на фронте прибывающие в Восточную Пруссию части до начала операции64. Тем не менее переброска германских подкреплений была замечена. Предложения Ф. В. Сиверса являлись абсолютно логичными, хотя и несколько запоздали. Впрочем, ввиду того, что русская 10-я армия перед наступлением растянула свой фронт еще на 36 км, сделать это ранее было просто невозможно65.

Время для создания резервов за тонкой линией фронта было безвозвратно упущено, тем более что к быстрому передвижению не располагала погода. За 10–12 дней до перехода немецкой армии в контрнаступление начались сильные морозы, а 23 января (5 февраля) разразилась сильнейшая снежная буря, продолжавшаяся в течение двух дней. В некоторых местах на дорогах возникли двухметровые сугробы, ветер, снег и лед выводили из строя немногочисленные телеграфные и телефонные линии66. Воздушная разведка прекратилась, движение гужевого, автомобильного и железнодорожного транспорта было парализовано. Перевозки колесным транспортом стали возможны только при наличии рабочих команд, расчищавших дороги. Русский тыл встал67. Разумеется, те же проблемы были и у немцев, которые немедленно приступили к их решению. Впрочем, морозы застали их на последнем этапе развертывания. Вечером 4 февраля П. фон Гинденбург вместе со своим окружением прибыл в Инстенбург, где находился штаб О. фон Белова. На следующий день были отданы последние распоряжения, уточняющие сроки и общий замысел будущего наступления68.

Следует отметить, что командование германского Восточного фронта не опекало своих командующих армиями и не связывало их инициативу. Большую часть операции П. фон Гинденбург и Э. Людендорф провели в небольшой гостинице в Инстенбурге, где разместился штаб фронта. Обеспечивать решение их замысла на местах должны были О. фон Белов и Г. фон Эйхгорн, а единообразие взглядов всех командных инстанций способствовало успешной работе штабов69. 25–26 января (7–8 февраля) 8-я и 10-я германские армии перешли в наступление против флангов русской 10-й армии70. На левом фланге фронт Ф. В. Сиверса был прорван практически сразу71. К удивлению немецкого командования, большая часть русской 10-й армии оставалась на месте, ее командование, к видимому удовлетворению противника, не восприняло его успех 7 февраля как серьезную угрозу72.

Для Ф. В. Сиверса и Н. В. Рузского это наступление было полностью неожиданным. Тем не менее командующий 10-й армией поначалу по-прежнему считал, что сил противника, которые в состоянии создать настоящую опасную ситуацию, перед его фронтом нет и быть не может, и немцы не позволят себе ничего более серьезного, чем демонстрация с целью отвлечения внимания от фронта за Вислой. Между тем даже при том условии, что это было частное фланговое движение, парировать его было нечем. Резервов на участках германского наступления практически не было: в 3-м Сибирском армейском корпусе оставалось шесть, а в 3-м армейском – один батальон. Вечером 7 февраля Ф. В. Сиверс, по-прежнему игнорировавший сообщения о появлении на фронте новых немецких частей, распорядился контратаковать наступавшего противника73.

Начальник штаба 10-й армии предложил немедленно обратиться к главнокомандующему фронтом с предложением оттянуть центр армии назад, перебросить один корпус из фронтовых резервов на ковенское направление и сосредоточить часть 12-й армии на левом фланге 10-й. Все это позволило бы осуществить контрманевр против обходящих фланги Ф. В. Сиверса немцев. В ответ последовали упреки в проявлении «острого пессимизма». Попытки А. П. фон Будберга настаивать были пресечены замечанием Ф. В. Сиверса, отметившего, что ответственность за армию несет он один74. 7 февраля командующий встретился с Н. А. Епанчиным и сообщил ему, что, поскольку на продолжении наступления настаивает не только командование фронта, но и Ставка, об отступлении не может быть и речи. Из состава Вержболовской группы было взято несколько частей для поддержки левого фланга армии, но при этом ей запрещалось сокращать фронт. Ф. В. Сиверс настаивал на прочном удержании всех занятых позиций. Утром 8 февраля немцы начали наступать и здесь75.

Корпус Н. А. Епанчина отбил атаки, но очевидное превосходство противника в силах делало отступление лишь вопросом времени76. Усиленная рекогносцировка утомила войска Вержболовской группы, безуспешные действия в течение почти двух недель на морозе, под открытым небом привели к появлению большого числа больных и обмороженных. К вечеру положение стало резко ухудшаться, все явственнее намечался обход и правого фланга 10-й армии77. Только в 23 часа 50 минут 26 января (8 февраля) ее командующий сообщил начальнику штаба Северо-Западного фронта генералу А. А. Гулевичу о том, что при сложившихся обстоятельствах не видит возможности перехода в наступление и для ликвидации успеха немцев на своем левом фланге нуждается или в немедленном усилении корпусом, или в поддержке со стороны 12-й армии генерала П. А. Плеве.

Ответ А. А. Гулевича не предвещал ничего хорошего: «Усилить 10-ю армию нельзя – нет на фронте резервов, а потому главнокомандующий указал, чтобы ослабить фронт 10-й армии, оставив лишь заслоны, все остальное должно быть собрано для главной задачи – прикрытия сообщения армий, действующих в Варшавском районе»78. Получив это сообщение, Ф. В. Сиверс немедленно отдал приказ о снятии с позиций осадной артиллерии, после чего в ночь на 27 января (9 февраля) сообщил Н. А. Епанчину, что в связи с поражением 57-й дивизии и отсутствием резервов левый фланг армии оказался под угрозой, а потому командующий предполагает начать этой же ночью отход. Командиру 3-го армейского корпуса было также предложено готовиться к отступлению и начать эвакуацию обозов и тыловых учреждений79. Тот уже в четыре часа утра 9 февраля распорядился начать отвод части своих войск с наиболее опасных участков фронта, что и удалось провести вполне удачно. Немцы не преследовали отступавших80.

На левом фланге армии также удалось выйти из опасного положения. С огромным трудом, благодаря активным действиям авангардов 3-го Сибирского корпуса, 27–28 января (9-10 февраля) были вывезены тяжелые батареи, действовавшие против Летцена81. Командовавший Осовецкой крепостной артиллерией генерал-майор Н. А. Бржозовский в 10 часов вечера 26 января (8 февраля) получил приказ снять с позиции орудия и отправить их по крепостям, откуда они прибыли. В тяжелейших условиях приказ был выполнен в течение 34 часов, несмотря на холод, вьюгу и заснеженные дороги. Последние поезда с осадной артиллерией уходили от пустой платформы, забитой накануне повозками и орудиями, когда железная дорога находилась уже под серьезной угрозой со стороны противника82.

Утром 27 января (9 февраля) штаб 10-й армии практически одновременно получил две телеграммы из штаба главнокомандующего фронтом. Первая, за подписью самого Н. В. Рузского, была адресована Ф. В. Сиверсу и содержала подробную инструкцию: «Для решительной атаки немцев, наступающих на Иоганнисбург, 10-й армии собрать в наикратчайший срок возможно большее количество войск, оставив заслоны на укрепленных позициях»83. Вторая телеграмма была направлена А. П. фон Будбергу начальником штаба фронта: «Необходимо при отходе основательно разрушить железные дороги, дабы немцы не открыли своих сообщений по кратчайшему направлению через промежуток между Мазурскими озерами»84.

Штаб Н. В. Рузского работал в импровизационном режиме, что объясняло появление подобного рода противоречивых распоряжений85. Командующий 10-й армией не мог поначалу прийти к определенному решению, но вскоре ответил, что в связи с невозможностью парировать обход своего левого фланга собственными силами он отводит немного назад 20-й и 26-й корпуса. О Вержболовской группе речь пока не шла86. Выполнить приказ Н. В. Рузского об организации контратаки Ф. В. Сиверс уже не мог, так как не имел для этого ни резервов, ни времени, к тому же он уже приказал командирам корпусов начать отход, но выполнить его в указанной последовательности не представлялось возможным. Прежде всего потому, что активность противника на фронте Вержболовской группы Н. А. Епанчина постоянно нарастала87.

В конце концов, 27 января (9 февраля) командиру 20-го корпуса генералу от артиллерии П. И. Булгакову было приказано к утру 29 января (11 февраля) занять позиции у Гольдапа и Грабовена, 3-й корпус одновременно должен был отойти на позицию у Сталупенена88. Приказ по армии от 27 января (9 февраля) с изложением плана отступления завершался категорическим требованием: «Все передвижения, вызываемые новым расположением войск, произвести наивозможно скрытно и в полном порядке, обратив особое внимание на связь между корпусами и отдельными отрядами. Напоминаю, что лучшее обеспечение флангов достигается расположением уступами вне флангов… Выполнение всего, связанного с занятием нового положения, произвести с полной энергией и помня, что в исключительные минуты требуются исключительное напряжение и выносливость»89.

При отступлении в столь сложной обстановке возникла проблема с эвакуацией тылов. Поскольку снежные заносы парализовали движение по железной дороге, начальник штаба армии предложил оставить тяжелораненых и тифозных больных в госпитале в Лыке с тем, чтобы передать их немцам в порядке, установленном Женевской конвенцией. Вывозить этих людей гужевым транспортом было равносильно смертному приговору90. Внезапно в штабе армии появился А. И. Гучков (он находился на фронте с миссией ЦК «Союза 17 октября», распределял теплые вещи, белье и солдатские кисеты, собранные в тылу)91, который выказал Ф. В. Сиверсу категорический протест против этого решения и заявил, что в случае приостановки отступления на сутки он берется осуществить вывоз всех тяжелораненых и тифозных больных. Ф. В. Сиверс, несмотря на протесты А. П. фон Будберга, принял сторону А. И. Гучкова – общее отступление армии было отложено92. Конечно, дело не только в А. И. Гучкове, Н. В. Рузский также по-прежнему настаивал на том, чтобы корпуса 10-й армии продолжали удерживать свои позиции93.

Прежде всего решение о приостановке отступления коснулось центральных корпусов, так как днем 27 января (9 февраля) Н. А. Епанчин распорядился начать с наступлением темноты отвод своих войск на Сталупенен94. Положение Вержболовской группы 9 февраля было весьма тяжелым. Составленная из разных частей, она не была слаженным механизмом, занимала слишком протяженный фронт – свыше 86 км, а в резерве у ее командующего имелся лишь один батальон95. Фактически отход части этих войск начался еще до отдачи приказа командиром 3-го корпуса. Отступление стало безусловной необходимостью96. Однако на следующий день перед Н. А. Епанчиным была выдвинута задача удерживать вержболовскую позицию, не ставя при этом под угрозу войска своей группы, то есть гарнизон Ковенской крепости, в случае разгрома которого она осталась бы беззащитной97.

Движение на флангах угрожало центру армии, где еще сохранялось затишье. Все это явно указывало на стремление П. фон Гинденбурга осуществить свой излюбленный прием – окружение, но столь очевидная опасность не воспринималась серьезно в штабе фронта, а следовательно, и командующим 10-й армией98. Ф. В. Сиверс не рискнул проявить инициативу и пойти на одновременный общий отвод войск с занимаемых ими позиций. Сутки были потеряны, а провести полную эвакуацию тифозных и тяжелораненых из Лыка А. И. Гучкову так и не удалось. С большими затруднениями туда был подан всего один теплушечный поезд, который вывез около 300 раненых и больных, часть из которых пришлось разместить на крышах вагонов99.

Тем временем немцы, оттеснив 9 февраля русский кавалерийский заслон – группу генерал-лейтенанта Е. А. Леонтовича, все в большем количестве устремлялись в прорыв в тыл Вержболовской группы100. Потеря времени при отступлении негативным образом сказалась на общем положении 10-й армии, но более всего на 20-м армейском корпусе, глубже остальных вклинившемся в оборону противника и имевшем самый длинный путь отхода101. Как ни странно, решение приостановить отступление только обрадовало его командира, который был уверен, что ему предоставили возможность отличиться при обороне своих позиций102. Части корпуса получили распоряжение генерала П. И. Булгакова «держаться на занимаемых позициях во что бы то ни стало»103.

Командир корпуса выполнял приказы командующего армией, а тот – главнокомандующего фронтом. Возведение субординации в абсолют приводило к самым негативным последствиям. Дисциплина, требующая точного выполнения приказа, вступала в конфликт со здравым смыслом. На Ф. В. Сиверса по-прежнему продолжал давить штаб Н. В. Рузского, который исходил из собственного представления об обстановке и своими требованиями фактически лишал подчиненных возможности проявить инициативу104. На самом деле для радости у П. И. Булгакова не было никаких оснований. «Мы, – вспоминал исполнявший должность командующего 53-й пехотной дивизией генерал-майор И. А. Хольмсен, – потеряли дорогое время для ухода из весьма критического положения»105.

Фактически именно 20-й корпус, занимавший позиции восточнее реки Ангерап в центре армии, должен был прикрывать начатое с опозданием общее отступление, сам не имея прикрытия с правого фланга. Между тем его фронт протянулся более чем на 50 км, в его состав входила, кроме 28-й и 29-й дивизий нормальной организации мирного времени, второочередная 53-я дивизия (всего 42 батальона, 513 офицеров и 35 505 нижних чинов)106. Положение на позициях с начала года было довольно спокойным, и с открытием немецкого наступления на Лык из 28-й и 53-й дивизий было приказано выделить по сводному полку для поддержки 3-го Сибирского корпуса. Казалось, ничего опасного не происходило, только 9-10 февраля несколько оживился артиллерийский огонь противника107. В ночь на 27 января (9 февраля) в состав 20-го корпуса была передана из 3-го корпуса 27-я дивизия, которой приказано немедленно сниматься с позиций и двигаться на Сувалки. Дивизия вынуждена была выполнять его, отбиваясь от наседавших немцев, однако выйти к Сувалкам она смогла лишь 1 (14) февраля108.

Немцы, благодаря постоянному присутствию своей авиации в воздухе и продолжавшейся радиоболтовне русских штабов, достаточно оперативно получали информацию о том, что происходило в наших тылах109. События стали уже опережать распоряжения русских штабов. Вечером 28 января (10 февраля) под натиском немцев 3-й армейский корпус без приказа начал отходить за Неман. Его части к концу года были уже серьезно разбавлены плохо обученными резервистами второй очереди, весьма слабо державшимися под огнем110. В то же самое время 56-я резервная дивизия Вержболовской группы расположилась в Эйдкунене и Вержболово без охранения, в результате чего была захвачена врасплох 78-й резервной дивизией немцев. Началась паника, и 56-я дивизия была быстро разбита111. Особого сопротивления она не оказывала, как и в 1914 г., дивизия побежала, бросая все, что можно было бросить112. Проявились все недостатки ее боевых качеств, о которых знало командование. В результате немцам удалось захватить три санитарных поезда, шесть орудий, 10 тыс. пленных, значительное количество военного имущества и весьма необходимого наступавшим продовольствия113. После этого кризис Вержболовской группы только усугублялся.

В ходе последующего отступления оторваться от противника не удалось, вновь произошло то, что уже не раз губило русскую армию: скверное управление движением при начале отступления, и в результате потеря контроля над ним114. В ночь на 28 января (10 февраля) штаб Н. А. Епанчина стал менять место дисклокации, и к утру его поезд оказался в Ковно, в 100 верстах в тылу. Вскоре генерал вернулся назад в Вильковишки, но время было упущено115. Штаб корпуса при переезде фактически оказался оторван от своих подчиненных, управление войсками потеряно. Утром 29 января (11 февраля) две отходившие дивизии вышли на одну дорогу и перемешались, превратившись в толпу вооруженных людей116. Соединения, которые в течение почти двух недель с упорством вели тяжелейшие бои, наступая на немецкие укрепления, фактически прекратили свое существование как боеспособные единицы117. Оказать этим войскам какую-либо помощь непосредственно на фронте или в тылу, путем прикрытия тыловых путей к Неману, штаб 10-й армии не мог118. «Призрак противника сделал остальное, – вспоминал И. А. Хольмсен. – Вержболовская группа пришла в полное расстройство ко дню 11 февраля»119.

Дальнейшее движение ее остатков после этого быстро приняло хаотический характер. Подвергшись вечером 11 февраля нападению незначительных сил противника, толпы отступавших запаниковали и устремились в направлении на Ковно120. Каким-то чудом удалось сохранить артиллерию: из 152 орудий, включая 16 тяжелых, было потеряно только 17 легких и 10 пулеметов121. Порядок и дисциплина сохранились лишь в прикрывающей отход коннице, из пехотных частей корпуса за Неманом собрались поначалу около 5 тыс. человек122. Впрочем, сохранившаяся благодаря командовавшему ею генералу Е. А. Леонтовичу кавалерия после отхода также перестала играть роль в сражении. До 2 (15) февраля конный отряд, выведенный на правый, восточный берег Немана в Олиту, фактически утратил связь со штабом армии и бездействовал. Командир отряда даже не воспользовался имевшейся у него радиостанцией123. Прекрасный состав 1-й и 3-й кавалерийских дивизий и их артиллерийские бригады также не были им использованы в должной мере124.

В весьма тяжелом положении сразу же оказалась крепость Ковно. К концу 1914 г. ее гарнизон состоял из двух ополченских бригад, второочередного казачьего полка и нескольких сотен пограничной стражи. Комендант крепости генерал от кавалерии В. Н. Григорьев был занят формированием дивизиона осадной артиллерии, который ему надлежало направить под Перемышль. Опасаясь оказаться в сложном положении в случае прорыва немцев, он в январе 1915 г. обратился к Ф. В. Сиверсу с просьбой об усилении гарнизона, которая осталась без ответа. В результате к началу февраля ситуация нисколько не изменилась, за исключением того, что осадную артиллерию все же успели отправить на Юго-Западный фронт125. Благодаря тому, что из Вержболовской группы удалось спасти хотя бы что-то, Ковенская крепость не лишилась полностью пехотного гарнизона, в противном случае немцы смогли бы взять ее практически голыми руками126. С другой стороны, эти остатки в последующие критические для 10-й армии дни могли только обороняться.

В середине февраля гарнизон Ковно получил подкрепление, сюда стали прибывать из-под Варшавы эшелоны 2-й бригады 68-й пехотной дивизии127. Впрочем, на положение 10-й армии это уже никак не могло повлиять. Учитывая то, что немцы заблаговременно озаботились выделением частей для прикрытия от возможных ударов со стороны Ковенской крепости, они смогли спокойно и без остановки продолжать обходное движение своими основными силами128. В результате этих событий правый фланг 10-й армии был оголен, ее правофланговым корпусом фактически стал 20-й армейский корпус129. Тем временем из-за задержки отступления командир 20-го корпуса, не зная о том, что справа и в тылу на пространстве более 80 км нет ни одной боеспособной русской части, весь день 28 января (10 февраля) продолжал удерживать занимаемые им позиции130. Обходящие его колонны противника двигались, не встречая никаких серьезных препятствий, кроме природных. Разумеется, и немцы при движении столкнулись с теми же сложностями, однако наступавшие имели определенное преимущество.

«Снежные сугробы в человеческий рост, – вспоминал Э. Людендорф, – чередовались с гололедицей. Русским предстояли еще большие трудности, так как перед их колоннами должны были двигаться обозы»131. Нельзя не отметить, что подготовка германских войск к действиям в специфических зимних условиях Мазур была все же лучшей, чем у русских. «Тяжелее всего приходилось артиллерии и обозу, – писал участник боев, – так как, несмотря на то что они были снабжены полозьями, они все же вязли в снежных сугробах. Лошади, не получавшие уже достаточно фуража, не в силах были вытаскивать тяжелые повозки. Приходилось прибегать к человеческой помощи. Само собою понятно, что прежде всего следовало доставить артиллерию с ее зарядными ящиками. Обоз, походные кухни и провиантские повозки пришлось предоставить самим себе, и следовательно, о регулярном продовольствовании не могло быть и речи. Но каждый стремился только вперед»132. Сложности с обеспечением продовольствием и фуражом (в повозках и орудиях заблаговременно была введена усиленная упряжка в 10–12 лошадей) в определенный момент даже поставили под угрозу продолжение операции, но захваченные в Вержболово русские склады упростили решение проблемы снабжения133.

После долгих колебаний днем 28 января (10 февраля) командующий 10-й армией принял решение об общем отступлении в направлении на восток134. Явно противоречивые приказы, приходившие один за другим, приводили к путанице и никак не способствовали налаженной работе штаба и тыла 20-го корпуса135. В результате предыдущий приказ начать подготовку к отходу от 27 января (9 февраля) пришел в его дивизии утром 28 января (10 февраля), а днем немцы начали атаковать их во фронт136. Сам отход первоначально предполагалось организовать только в ночь с 28 на 29 января (с 10 на 11 февраля)137. Не лучшим образом обстояли дела и в штабе 10-й армии. Поздним вечером 28 января (10 февраля) там получили сообщение, в котором говорилось, что значительные силы германской пехоты, прикрываясь на востоке конницей, движутся в тыл 20-го корпуса.

Только в этот момент Ф. В. Сиверс понял, какая угроза нависла над центром армии, но предпринять что-либо, чтобы обеспечить пути отхода войск П. И. Булгакова, он не мог по причине полного отсутствия резервов и разгрома 3-го корпуса138. Между тем путь движения в сторону Немана, указанный 20-му корпусу, оказался уже под угрозой передовых частей 10-й немецкой армии139. Отступление должно было начаться ночью, без прикрытия отброшенной противником кавалерии, при этом по дорогам, предназначенным для двух дивизий, должны были пройти четыре140. Тем временем части прикрытия 20-го корпуса отбили попытки противника перейти в наступление на фронте и приковать русские войска к позициям. Понеся значительные потери, немцы вынуждены были откатиться назад, но вскоре они возобновили свои атаки141.

10 февраля в девять часов вечера начался отвод 20-го корпуса с занимаемых позиций. «Каждой дивизии, – вспоминал участник этих событий, – был указан путь отхода прямо на восток по отчаянно плохим проселкам. Между тем все главные дороги от фронта отходили несколько на юго-восток. Поэтому, отходя, согласно приказу штаба корпуса, дивизии открывали удобнейшие для движения пути противнику, вследствие чего примыкавшие с юга соседние части подвергались серьезной опасности быть атакованными во фланг с момента отхода северного соседа»142. И вскоре эта опасность стала реальной – ночью на правом фланге корпуса уже появились немцы143. Направление на восток, на Неман, указанное П. И. Булгакову, делало практически неизбежным его столкновение с противником. Цель марша с самого начала находилась под серьезнейшей угрозой144. Этим проблемы отступавших не ограничивались. Движение русских колонн в ночь с 28 на 29 января (с 10 на 11 февраля) проходило в тяжелейших условиях145.

«Дорога была невероятно тяжелая, – вспоминал участник похода. – Последние дни шли снежные бураны и нанесли массу снега, образовав «пробки» в шоссейных выемах. Полотно железной дороги было занесено и движение поездов прекратилось еще с 26 января. В снежных заносах тонули орудия, повозки. Люди, сами измученные тяжелой дорогой, увязая по колено в рыхлом снегу, тащили и то, и другое по снежным сугробам на собственных плечах. Там, где лошади не могли тащить, выступали на сцену силы человека и побеждали стихию. Борьба была невероятная! Начавшаяся с вечера снежная метель к полночи превратилась в настоящую снежную бурю. Масса песка и снега секла и жгла лица и руки, а ураганный ветер прямо сбивал с ног измучившихся людей, пронизывая их своим ледяным дыханием. Все это вместе с сознанием оставления без боя укрепленной позиции породило тяжелое моральное состояние в течение этой мучительной ночи»146. Войска сумели пройти за ночь около 18 верст, переход был относительно спокойным, противник еще не мешал их движению147.

Морозы и метель сменились на следующий день необычно теплой погодой. Войска покидали территорию Восточной Пруссии и выходили на родное бездорожье. «Если трудно было идти под бураном и пробиваться сквозь засыпанную снегом пущу, – вспоминал командир 29-й пехотной дивизии генерал-лейтенант А. Н. Розеншильд фон Паулин, – то дальнейшее движение стало еще более тяжелым. Настала оттепель, перешли с шоссейных немецких дорог на бездорожную пограничную полосу Сувалкской губернии, в болотистые низины и на холмы из вязкой глины. От Блиндгалена к колонне присоединились еще 2 и 3 парки, направленные сюда крайне некстати инспектором артиллерии корпуса, и таким образом обозная колонна достигла невероятных размеров. Приходилось прямо надрываться, чтобы тащить артиллерию и повозки. В некоторых местах устраивали гати для перехода через болота, а подъемы выкладывали хворостом»148.

Ускоренное движение в таких условиях было в принципе невозможно, между тем восточный маршрут отступления становился все более и более опасным. 11 февраля немцы находились от Мариамполя и Кальварии на расстоянии 25–30 верст, 20-й корпус – на расстоянии 60 верст, от Сейн его отделяло 75 верст, противника – 60 верст149. Постоянный контакт с противником, трудности движения по узким дорогам, проходящим через леса, озера и болота – все это ставило возможность успешного отхода под угрозу. В не меньшей степени угрожало русским войскам отсутствие координации движения. На марше дивизионные штабы теряли связь с корпусным, в результате и те, и другие сутками не имели информации друг о друге150.

Перемешиваясь между собой, части теряли боеспособность и оставляли неплохо подготовленные промежуточные позиции, которые так не хотели атаковать в лоб немцы151. Возникла серьезная опасность для центра армии, настоятельно требовавшая изменения маршрута его движения.

Днем 29 января (11 февраля) Н. В. Рузский по-прежнему требовал задержать наступление противника и сделать все возможное, чтобы не допустить дальнейшего отхода правого фланга 10-й армии152. Надо отдать должное Ф. В. Сиверсу – он попытался разъяснить реальную ситуацию начальнику штаба фронта генералу А. А. Гулевичу: «О том, что делается в районе генерала Епанчина, я не знаю. Если я решился отходить, то только ввиду крайности. Если я буду упорствовать на настоящих позициях, то могу подвергнуть остальные три корпуса риску не только потерять свои сообщения, но и лишиться возможности перехода в наступление совместно с 12-й армией. Прошу сообщить, чем Вы руководствовались, настаивая на том, чтобы я атаковал противника и помогал расстроенному и уже отступившему Епанчину. Какая от этого будет польза, если и части XX корпуса будут расстроены? Я представляю себе обстановку так, что для общей пользы мне нужно отойти от угрожающих обходов – действительных, а не воображаемых, и сохранить три корпуса для перехода в наступление»153.

В ответ штаб фронта распорядился в крайнем случае отступить на один переход и в любом случае удержать эту линию, возражения Ф. В. Сиверса о невозможности выполнения данного приказа были проигнорированы154. В это время А. П. фон Будберг предложил немедленно изменить маршрут движения 20-го корпуса и начать подготовку новых путей отхода, однако командующий армией опасался, что изменение приказа приведет к перекрещиванию колонн в движении и хаосу155. Иначе говоря, начальник штаба 10-й армии предлагал пойти на ускоренный вывод войск в южном направлении, в сторону от наступавших немцев, что привело бы к потере обозов и этапных линий, но спасло бы живую силу. Данное решение в случае его реализации могло ликвидировать угрозу катастрофы, сведя ее на уровень неудачи.

Ф. В. Сиверс не решился принять это предложение, тем более что штаб фронта был решительно против оставления Восточной Пруссии без боя156. Разрешение Н. В. Рузского действовать по собственному усмотрению, да и то со значительными оговорками, командующий получил в час дня 29 января (11 февраля): «Вследствие занятия немцами района Просткен – Граево и возможности их дальнейшего движения на Августов и ввиду неимения сведений о положении генерала Епанчина предоставляю Вам действовать по обстановке, считая конечной целью, во всяком случае, остановить наступление немцев на линии Осовец – Августов – Сейны – Ковно, опираясь флангами на крепости и удерживая во что бы то ни стало Августов и при малейшей возможности Сувалки, дабы иметь выгодное исходное положение для решительного перехода в наступление одновременно с войсками, сосредоточенными в Ломжинском районе»157.

Только поздно ночью 29 января (11 февраля) в штабе армии окончательно выяснились размеры катастрофы на правом фланге. Стало ясно, что Вержболовская группа практически перестала существовать158. Что касается группы 12-й армии в районе Ломжи, то она еще не была собрана. Первые части, назначенные для прикрытия развертывания группы, начали появляться в этом районе только 1 (14) февраля, сосредоточение же ее было закончено только к 3 (16) февраля. Учитывая тот факт, что целый ряд частей сразу же начал перебрасываться с относительно спокойного направления на Прасныше на угрожаемые участки, к 4 (17) февраля вся 12-я армия насчитывала всего четыре дивизии и реальной помощи Северо-Западному фронту оказать не могла159.

Кризис на правом фланге 10-й армии продолжал углубляться. Несколько лучше дело обстояло на ее левом фланге, которому удалось вовремя оказать помощь – 30 января (12 февраля) сюда на санях была переброшена стрелковая бригада. Сделано это было как нельзя вовремя, так как в резерве оборонявшегося в районе Лыка 3-го Сибирского армейского корпуса к моменту ее прибытия оставался лишь один батальон160. С большим трудом благодаря упорной обороне сибиряков 10–13 февраля прорыв немцев здесь был временно остановлен161. Командиру корпуса генералу от инфантерии Е. А. Радкевичу удалось стабилизировать положение, что несколько успокоило Ф. В. Сиверса, считавшего, что свой основной удар немцы наносят именно на этом участке162. Окружение сибиряков не удалось, однако армия О. фон Белова достигла уже определенных результатов – с начала наступления ею были захвачены 8 тыс. пленных, 21 орудие и 34 пулемета163.

Весь день 31 января (13 февраля) начальник штаба 10-й армии генерал А. П. фон Будберг настаивал на форсированном выводе 3-го Сибирского и 20-го армейского корпусов в направлении на юг и юго-восток, к линии реки Бобр164. Это решение не только могло вывести войска из-под опасности окружения, но и дало бы им возможность занять относительно немецкого движения фланговое положение. Однако эти предложения не были поддержаны165. Причина отказа Ф. В. Сиверса была той же, что и ранее – 13 февраля он получил распоряжение главнокомандующего фронтом: 10-й армии разрешалось отступить далее указанной ранее линии Осовец – Августов – Ковно и занять позиции Осовец – Липск – Сопоцкин – Олита – Ковно для прикрытия сообщений армий Северо-Западного фронта, действующих на Висле.

Н. В. Рузский был категоричен: «Крайне необходимо при этом сохранить целость и полную боеспособность армии как для выполнения этой основной задачи, так и для перехода армии при благоприятной обстановке в наступление одновременно с наступлением войск, сосредотачиваемых на Нареве. Ввиду отхода III корпуса (Вержболовской группы) в район Ковно считаю нужным обратить Ваше внимание на обеспечение правого фланга остальных корпусов армии, сообщение их с Олитою и на обеспечение переправы у этого пункта»166. Итак, главнокомандующий по-прежнему надеялся перейти в контрнаступление силами 12-й армии и подтверждал восточный маршрут 20-го корпуса. Вслед за его приказом пришла телеграмма от генерала М. Д. Бонч-Бруевича, который требовал решительно ускорить движение корпусов и обратить внимание на район Сопоцкина, который должен быть занят до того, как там окажется противник167.

В этом районе, в непосредственной близости от передовых фортов Гродненской крепости, находились ее передовые полевые позиции. Они были подготовлены в самом начале войны, когда здесь отрыли отличные окопы и установили проволочные заграждения на запад. Эти укрепления на Сопоцкинских высотах, откуда открывался прекрасный обзор на выход из лесов, как раз и строились с целью не допустить возможности выхода значительных сил противника из Августовских лесов к Гродно168. Напряжение мог разрядить только своевременный приход значительных подкреплений. Ими могли стать 15-й и 2-й армейские корпуса, которые находились в распоряжении главковерха, но великий князь предпочел оставить их в резерве169. 15-й корпус только удалось восстановить после разгрома в августе 1914 г., его полки состояли из резервистов и поэтому не считались достаточно надежными170.

Оба корпуса были, в конце концов, направлены в 10-ю армию, но они по-прежнему считались находящимися в резерве Ставки, и имелось специальное категорическое запрещение использовать их для каких-либо местных операций171. Распоряжение о начале перевозки 15-го корпуса было отдано 11 февраля. 13 февраля Н. В. Рузский просил Ставку разрешить направить для занятия Сопоцкина одну из его дивизий, на что последовал отказ генерала Ю. Н. Данилова172. В тот же день, 13 февраля, штаб 10-й армии переехал в Гродно. Перед отъездом со старшими офицерами своего штаба в Сувалки прибыл П. И. Булгаков. Во время встречи с командующим он вновь получил категорическое требование двигаться указанным ранее восточным маршрутом на Гродно173. После разговора с Ф. В. Сиверсом с командиром корпуса решил побеседовать А. П. фон Будберг. Начальник штаба армии заявил, что выполнение приказа командующего приведет к неизбежному окружению отступавших. Генерал пошел на весьма необычное и рискованное решение.

«Затем, – вспоминал он, – предупредив Булгакова, что говорил с ним не как начальник штаба армии, а как его соратник и как прежний сослуживец по гвардейской кавалерии, высказал ему, что, по моему ничем не поколебимому убеждению, единственным решением для благополучного выхода его корпуса из создавшегося положения было неисполнение только что отданного ему приказа по армии и движение не на восток – на Сейны, а на юг и юго-восток – на Августов и Липск. Я напомнил ему, что через несколько часов командовавший армией отправлялся в Гродно и связь с ним временно прерывалась, а в это время всякий командир корпуса получал законное право принять любое решение, вызванное изменившейся обстановкой и признававшееся им необходимым, с последующим затем донесением по команде и с уведомлением соседних корпусов. Я объяснил ему по карте, что предлагавшееся мной законное самоуправство в изменении направления отхода его корпуса никоим образом не нарушало интересов всей армии в направлении на восток, так как там наших войск не было, а могли быть только немцы, а что касалось захвата чужих дорог, связанного с отходом на юг и юго-восток, то имелась прямая телеграфная связь с генералом Радкевичем, объединявшим командование XXVI и III Сибирским корпусами, а потому и представлялась полная возможность немедленно же сговориться с ним о распределении путей, каковых имелось вполне достаточно для движения в южном направлении всех трех корпусов и для последующего затем их перехода на левый берег Бобра. В случае принятия такого решения являлось крайне необходимым освободиться от излишков артиллерии и обозов, которые должны были только замедлить движение части корпуса по лесным дорогам, находившимся в это время в отчаянно скверном состоянии; по моему мнению, для этого надлежало немедленно же отправить всю лишнюю артиллерию по отличному широкому шоссе на Августов и Липск, в данное время совершенно свободному, вести ее во взводных колоннах переменными аллюрами, в прикрытие ей дать пехотные части с пулеметами, посаженные в обозные двуколки, беспощадно освобожденные от всякого груза»174.

П. И. Булгаков и его спутники были поражены услышанным до такой степени, что оставили А. П. фон Будберга, не промолвив ни слова. Дальнейшие их действия указывали на то, что они предпочли выполнить приказ командующего, загонявший их в ловушку. Правда, командир корпуса попытался осуществить совет относительно части артиллерии и обозов, что было решительно пресечено приказом Ф. В. Сиверса, подтвердившего свои распоряжения относительно маршрута движения и задержавшего войска в Сувалках175. Позже П. И. Булгаков, очевидно под влиянием разговора с А. П. фон Будбергом, обратился к командующему армией с просьбой разрешить отход на Августов. Тот, в свою очередь, обсудил это предложение со старшими офицерами штаба. Они энергично поддержали точку зрения Ф. В. Сиверса, протесты начальника штаба были проигнорированы. В результате А. П. фон Будберг покинул совещание, заявив, что не подпишет приказ, выполнение которого обрекает 20-й корпус на гибель176.

Командующий армией не нашел в себе силы нарушить указания главнокомандующего фронтом. Генерал Н. В. Рузский по-прежнему требовал от 10-й армии стойкой обороны и удержания занятых территорий. В три часа ночи 1 (14 февраля) штаб П. И. Булгакова получил телеграмму от Ф. В. Сиверса: «Ваше предложение об отходе к Августову совершенно невозможно по числу и направлению путей для всех корпусов. Передвижение Вашего корпуса на Августов повлечет раньше всего пересечение путей отступления и создаст задержание отхода, а между тем при создавшейся обстановке главное, что нужно, – это сохранить свободу отхода на тыловые позиции у Сопоцкина, Липска и Штабина. Задача Ваша состоит в задержании у Сувалок сил противника, наступающих с запада и севера, и в обеспечении правого фланга других корпусов. Если выяснится, что эти силы незначительны, то оставить против них небольшой заслон, и в зависимости от результата боев у Августова Вам можно будет двинуться против той группы противника, которая обнаружена в движении от Кальварии в направлении на юго-восток»177. Это был уже совершенно невыполнимый приказ.

В три часа дня 31 января (13 февраля) передовые отряды 42-й германской пехотной дивизии заняли Сейны, в тот же день противник овладел и Кальварией. Точной информации о количестве немецких сил в этих городах в штабе армии не имелось, но ясно было одно: указанный корпусу восточный маршрут в направлении на Неман уже перерезан178. Не зная еще подробностей положения у Сейн, но понимая гибельность этого пути, начальник штаба армии отправил П. И. Булгакову телеграмму: «Полагаю, что при создавшейся обстановке у Сейны Вам надо отходить на Августов, бросив немедленно части за 28-й дивизией. Решение всей операции – в боях у Райгрода, где надо разбить немцев во что бы то ни стало. Иного исхода нет. На север надо выставить заслоном 27-ю дивизию, частью 29-ю, при сильной артиллерии и разбить немцев. Условьтесь с Радкевичем»179. В ночь с 13 на 14 февраля 3-й Сибирский армейский корпус оставил Лык. 14 февраля туда вошли немцы, а вслед за своими войсками в город въехал кайзер. Его приезд обычно старались приурочить к заключительной фазе важной операции. И если разгрома и окружения левого фланга русской 10-й армии не получилось, угроза в отношении центра оставалась крайне серьезной180.

В шесть часов вечера 13 февраля штаб 20-го корпуса выдвинулся из Сувалок на Сейны. Информации о том, что город уже несколько часов занят противником, не было. В результате уже через два часа он был вынужден вернуться181. Выступившим в направлении на Сейны обозам пришлось повернуть назад, что привело к еще большему их смешиванию. «Беспорядок в обозной колонне и на улицах города достиг не поддающегося описанию размера, – отметил в своем дневнике в этот день генерал И. А. Хольмсен, – вследствие чего я только в десятом часу вечера, наконец, отыскал штаб корпуса. В большом зале губернаторского дома я застал большую массу офицеров, которым, собственно говоря, было не место в штабе корпуса, где в это время, к моему удивлению, в присутствии командира корпуса обсуждалось последнее событие дня – наскок в 3 часа дня германской кавалерии с пехотой и занятие г. Сейны, результатом коего явился разрез пополам нашей обозной колонны. Отрезанными от корпуса оказались большая часть дивизионных обозов и некоторые артиллерийские парки»182. Этим обозам и паркам удалось почти беспрепятственно перебраться через Неман у Друскеникая и добраться до Гродно, но в Сейнах была потеряна штабная радиостанция, и с ночи на 1 (14) февраля радиосвязь с Гродно была утрачена183.

Итак, перед П. И. Булгаковым стоял выбор: приказ Ф. В. Сиверса, уже очевидно обрекавший его на полное окружение, и совет А. П. фон Будберга, дававший шанс на выход из кризиса. 1 (14) февраля командир корпуса приказал стянуть войска к Сувалкам, где находилось огромное количество

обозов разных частей. В центре движения отходивших царил полнейший беспорядок, штаб корпуса уже не владел точной информацией о своих частях, но движение немцев явно указывало на то, что отступающих пытаются отрезать от пути на Гродно184. На самостоятельные действия в этот критический момент П. И. Булгаков оказался не способен. К утру весь генералитет корпуса собрался в Сувалках185. Перед началом совещания была получена новая телеграмма командующего армией (телеграф еще работал), который требовал выяснить количество сил, наступающих от Кальварии на Сувалки, и «при малейшей к тому возможности разбить противника по частям, пользуясь Вашим центральным положением и превосходством сил»186.

Совершенно непонятно, откуда Ф. В. Сиверс взял данные о превосходстве сил 20-го корпуса над противником, но ясно одно – А. П. фон Будберг был прав: между Райгродом и Сувалками было всего 50 верст, и в случае совместного наступления Е. А. Радкевича и П. И. Булгакова у них еще оставался шанс на выход из кризиса. Но для этого необходимо было изменить маршрут 20-го корпуса и ускоренным маршем двинуть его на юг, к Райгроду и далее к Августову187. В 13 часов 30 минут 14 февраля Ф. В. Сиверс вновь повторил свои категорические указания командиру 20-го корпуса и добавил к ним новые: «Указанная мною Вам задача разбить противника по частям, если обстановка будет благоприятна, выполнима лишь при условии самого быстрого и энергичного действия, так как уже через два дня численное превосходство может быть не на Вашей стороне, а у противника. Примите возможные меры к тому, чтобы не потерять обозы и особенно парки»188. Обстановка была неблагоприятной, быстрые действия исключались по причине состояния отступавших частей, их численное превосходство над противником было умозрительным. Приказ Ф. В. Сиверса никак не учитывал реального положения, в котором оказался 20-й корпус, но все же это был приказ.

Нарушить его самостоятельно и спасти свое соединение командир корпуса не решился. «Будучи первым делом исполнительным служакою, – вспоминал И. А. Хольмсен, – генералу Булгакову было трудно, когда нужно было, стать на путь самостоятельных решений, вытекающих из обстоятельств. Ему было свойственно добиваться приказа свыше»189. В этот раз генерал предпочел разделить ответственность с подчиненными. «На Военном совете, прошедшем под знаком усталости и уныния, – вспоминал один из его участников, – ничего путного решено не было; да и трудно было что-либо предпринять. Директива определенно указывала, что пути отступления должны были вести через Сувалки прямо на восток к Гродно, через труднопроходимый Августовский лес, без единой шоссейной дороги, по узким грунтовым и лесным тропам, почти на протяжении ста верст. Все пути к северу и югу от этого почти девственного леса были предоставлены другим корпусам 10-й армии, они и успели проскочить к Неману. А шоссейная дорога от Августова на Гродно уже к вечеру 2 февраля была в руках немцев, то есть непосредственно на фланге колонн 20-го корпуса»190.

Над корпусом уже нависла угроза атаки во фланг и тыл. Убедившись в том, что активных действий со стороны русской 10-й армии ожидать не приходится, немцы, прикрывшись незначительными силами от Осовца, начали перекрывать дороги, блокируя пути отхода 20-го корпуса191. Требовались решительные и быстрые меры, но П. И. Булгаков предпочел продолжать стягивать все, чем еще в состоянии был распорядиться, к Сувалкам. Единственное, в чем он решился нарушить приказ Ф. В. Сиверса, – отказ от наступления. Корпус получил задачу оборонять город. Ввиду начавшейся оттепели был отдан приказ о переходе обоза с саней на колеса, на что, естественно, требовалось время. Обоз все больше превращался в обузу, которая тянула войска на дно. Еще один день был потерян192.

Неудачей закончилась и попытка установить контакт с 3-м Сибирским корпусом. Высланные Е. А. Радкевичем из Августова два батальона 111-го Донского пехотного полка с батареей неожиданно для себя наткнулись на части 65-й пехотной бригады и были разбиты. Ф. В. Сиверс, не разгадав замысла противника, более всего опасался за безопасность железной дороги Варшава – Петроград на участке Белосток – Гродно. Обеспечению путей снабжения Северо-Западного фронта от возможных покушений со стороны противника его обязывал и приказ Н. В. Рузского от 13 февраля. Поэтому направленные в поддержку армии два корпуса были распределены следующим образом: 15-й армейский корпус – в Гродно, а 2-й армейский корпус – в Белосток193.

Немцы преследовали разбитые батальоны 111-го полка, и днем 2 (15) февраля, развивая свой успех, передовые части их 65-й пехотной бригады с боем овладели окраинами Августова. Выбить их отсюда не удалось. Одна из дорог из Сувалок на Гродно проходила именно через этот город, и с потерей контроля над ней была утрачена и телеграфная связь штаба 20-го корпуса со штабом армии и группой Е. А. Радкевича, как и возможность совместных действий с его войсками. К 3 (16) февраля основные части 3-го Сибирского и 26-го армейского корпусов уже подходили к переправам на реке Бобр. Они предприняли ряд контратак с целью вернуть контроль над Августовом, которые не имели успеха. К исходу вечера 16 февраля немцы овладели северной окраиной города и только утром следующего дня, после подхода 10-й ландверной дивизии, прочно заняли его, а наши войска переправились через Бобр, сохранив плацдарм на северном его берегу. Запланированное окружение двух корпусов в районе Августова не удалось194. Под угрозой оставался еще один корпус.

Информации о расположении 20-го корпуса у Ф. В. Сиверса с 15 февраля уже не было. Русская авиация по причине отсутствия надежных самолетов в воздухе не появлялась195. Ко 2 (15) февраля штаб армии, переехавший в Гродно, наконец получил данные о конном отряде генерала Е. А. Леонтовича. 3-я кавалерийская дивизия и приданные ей части (всего 42 эскадрона и четыре конные батареи) укрылись на восточном берегу Немана в Олите. Отряду немедленно был дан приказ приступить к действиям против немецкой кавалерии, которая безнаказанно громила русские обозы и парки на западном берегу. К удивлению штаба армии, на это последовал отказ со ссылкой на полную изнуренность конского состава. Между тем отряд за четверо суток проделал около 100 верст пути, что никак не могло привести к таким последствиям, тем более последние три дня он практически бездействовал. Ф. В. Сиверс отстранил Е. А. Леонтовича, на его место был назначен генерал-майор барон В. Н. фон Майдель. Однако сделать что-либо серьезное не смог и он, так как предмостные укрепления были очищены, а мосты через Неман взорваны196.

В результате на левом берегу реки сколько-нибудь значительных сил русской конницы так и не появилось. Кавалерийские разъезды, посылаемые для связи с П. И. Булгаковым, повсюду наталкивались на германские посты197. В ночь со 2 на 3 (с 15 на 16) февраля русские войска начали покидать Сувалки. Их движение было крайне медленным, поскольку все улицы города оказались забиты артиллерией, парками и обозами198. Фактически вся ночь была потрачена на то, чтобы придать колоннам хоть какой-то порядок. К счастью, противник не беспокоил войска своими атаками. Население города провожало отступавших, люди выходили на улицы и раздавали измученным солдатам хлеб199. «На рассвете того же числа, – вспоминал полковник В. Н. фон Дрейер, – три дивизии втянулись в злополучный лес, превратившийся ровно через неделю в их могилу. Истощенные войска шли день и ночь, без сна, в стужу, по снегу, питаясь больше сухарями, что были у солдат в ранцах. Отсталые или раненые или замерзали, или попадали в плен; по ночам велась со всех сторон беспорядочная стрельба; артиллерийские лошади выбивались из сил, без корма, вывозя из грязи пушки и зарядные ящики»200.

Дорога, по которой шел корпус, представляла собой ряд лесных дефиле, в которых невозможно было ускоренное движение, но зато ее практически везде удобно было блокировать небольшим силам противника201. Вокруг Августовских лесов, простиравшихся на 100 км с востока на запад и на 60 с юга на север, куда втягивались его части, к 15 февраля было собрано три германских корпуса. Леса пересекали три шоссе, южные выходы из них завершались болотистыми долинами рек Бобр и Волкушек в 25 км от Гродно202. Кроме того, в лесном массиве находилась значительная часть так называемой Августовской системы каналов, соединявших Неман и Вислу. Это была сеть собственно каналов, рек и озер, лед на которых в это время был непрочным. Двигаться по нему можно было только небольшим группам или врассыпную203.

Возможность провести через лес, вне дороги части с обозами и артиллерией исключалась. Движение по дорогам было чрезвычайно тяжелым, а слабая его организация в условиях ночных переходов приводила к потере контроля над движущимися колоннами204. Солдатам 20-го корпуса так же, как и солдатам 2-й армии в начале войны, пришлось штурмовать на узких дорогах одно препятствие за другим205. Части 42-й германской дивизии, попытавшейся остановить их движение, были разбиты и вынуждены откатиться назад206. Русские войска действовали исключительно упорно, только в ходе атак 3 (16) февраля 108-м Саратовским и 107-м Уфимским полками были взяты до 1500 пленных, шесть орудий, два пулемета, однако и собственные потери оказались весьма велики207. Остатки немецких заслонов освободили дорогу, и казалось, что угроза окружения была снята208.

Крупные успехи и очевидное поражение трех пехотных полков противника окрылили солдат и офицеров и вернули им надежду на благополучный выход из окружения. Чувство опасности на время покинуло и командование209. Между тем бои задержали корпус, а ему необходимо было спешить. На выходе из леса находились передовые полевые позиции крепости Гродно. 1 (14) февраля А. П. фон Будберг настоятельно требовал занять эти укрепления, ведь генерал инспектировал их в октябре 1914 г. и знал, какую серьезную преграду они представляют. Начальник штаба армии распорядился направить туда три ополченских дружины, три третьеочередные казачьи сотни и только что прибывшую в крепость батарею 28-го мортирного дивизиона. Этот слабый отряд составлял на тот момент значительную часть сил, находившихся в Гродненской крепости, и ее комендант генерал от инфантерии М. Н. Кайгородов заявил командующему армией протест против такого ослабления своей обороны210.

Предложение А. П. фон Будберга было действительно рискованным. Постоянный гарнизон крепости при обводе укреплений в 64 версты состоял из шести батальонов ополченцев и восьми запасных рот211. Эти слабые по численности и качеству части были рассредоточены по фортам, на полевые укрепления войск не хватило. Возможности быстро подтянуть к Гродно более 2–3 батальонов также не было, поскольку все более или менее значительные русские силы находились на расстоянии 3–4 переходов от крепости212. При этом командующий 10-й армией только 16 февраля обратился к штабу фронта с настоятельной просьбой о немедленном направлении в Гродно хотя бы части 15-го армейского корпуса, находящегося в движении по железной дороге213. На этот раз проволочек не было. Между тем 1 (14) февраля противник находился в 30 верстах от Сопоцкинских позиций, а 20-й корпус еще собирался в Сувалках, в 58 верстах от них. Протест М. Н. Кайгородова получил развитие.

«Генерал Сиверс, – вспоминал А. П. фон Будберг, – сразу же отказался от уже принятого решения; напрасен был мой отчаянный доклад о необходимости во что бы то ни стало и хоть чем-нибудь занять Сопоцкин, ибо при движении туда XX корпуса и в случае предупреждения нас там немцами – что я считал неизбежным и нами неустранимым – на долю XX корпуса выпадало штурмовать русские передовые позиции кр. Гродно, занятые неприятелем и, как на грех, сильные естественно и хорошо укрепленные. Напрасны были и мои заявления, что, если гарнизон крепости был недостаточен (что было совершенно верно), то взятие из него 3 дружин ополчения не меняло обстановки, занятие же Сопоцкинского узла являлось в данное время вопросом первостепенной важности, ради которого надо было всем пожертвовать»214. 3 (16) февраля А. П. фон Будберг, убедившись, что не в состоянии изменить ситуацию и что кризис уже неизбежен, подал прошение об отстранении его от должности начальника штаба армии. Ф. В. Сиверс, высказав свое сожаление, согласился расстаться с неудобным подчиненным215.

После занятия немцами Сейн и Августова жизненно важной для 20-го корпуса задачей стал выход на Сопоцкинские позиции и прочное их занятие до того, как это сделает противник. Выступив в ночь на 3 (16) февраля, П. И. Булгаков потерял и весь день 4 (17) февраля, приводя в порядок пострадавший во время наступления авангард и подтягивая обозы. Время, которое давало еще какой-то шанс на прорыв, было окончательно потеряно. Морозы сменила теплая погода: лед на болотах и реках начал таять, разбитые глинистые дороги в лесах стали еще более трудными для движения216. Настроение в штабе корпуса после прошедших 16 февраля успешных боев было приподнятым, там считали, что немцы готовили окружение у Августова и теперь войскам предстоит «гладкая дорога до Сопоцкина»217. В результате П. И. Булгаков приказал остаткам своего корпуса двигаться по единственной дороге на Гродно218. Остальные две, по информации штаба, или не имели мостов, или были плотно забиты тающим снегом, что не давало возможность провести обозы219.

Ни Ставка, ни штаб фронта в это время не имели точной информации о положении дел на фронте 10-й армии, к 5 (18) февраля в течение трех дней не было известий от 20, 26 и 3-го корпусов, штаб Северо-Западного фронта получал самые смутные сведения о «выходе к Гродно батальонов разных корпусов»220. Это не помешало Верховному командованию обсуждать планы, не имеющие к судьбе 20-го корпуса никакого отношения. 4 (17) февраля великий князь Николай Николаевич собрал в Седлеце совещание, участие в котором приняли главнокомандующие и начальники штабов Юго-Западного и Северо-Западного фронтов. Н. В. Рузский выступил с планом перегруппировки войск в связи с кризисом в 10-й армии, предлагая отойти с занимаемых в Восточной Пруссии и у Варшавы позиций с целью сокращения линии обороны и из 18 имеющихся на его фронте корпусов (без учета армии Ф. В. Сиверса) оставить пять на левом берегу Вислы, а остальные сосредоточить на правом берегу, при этом все перевозки предполагалось закончить к 3 марта. Против этого энергично выступили Н. И. Иванов и М. В. Алексеев, считавшие, что отход с позиций у Варшавы усложнит положение правофланговых армий их фронта. В результате было принято паллиативное решение: утвердить предложения Н. В. Рузского относительно перегруппировки, но сохранить при этом занимаемые на левом берегу Вислы позиции. От планируемого, но так и не начатого наступления 12-й армии было решено отказаться221.

5 (18) февраля опубликованный официальный обзор положения дел на Северо-Западном фронте был еще безоблачно спокоен в оценках наступления немцев на участке 10-й армии: «Об этой операции еще нельзя ничего сказать – является ли она главной или побочной с целью оттянуть наши силы с Бзуры. Можно только отметить, что германский Генеральный штаб объявил об отъезде императора Вильгельма в Восточную Пруссию (это скорее похоже на демонстрацию). Наступающие немцы пытаются охватить наши войска с обоих флангов – это новейшая тактика, примененная ф.-д. – Гольцем на маневрах в северном Бранденбурге. Она хороша, если противник остается пассивным и не предпринимает энергичного прорыва неприятельского расположения»222. Прозрение после настроений января 1915 г. приходило с опозданием. По словам участвовавшего в совещании в Седлеце Н. Н. Янушкевича, там был выяснен «весь ужас катастрофы с 10 армией»223.

Складывается впечатление, что командование было склонно винить за это прежде всего второочередные части. Внезапно выяснилось, что на них невозможно положиться, что они плохи по духу и составу и не имеют никакой стойкости224. «Потери громадные, – писал 5 (18) февраля В. А. Сухомлинову начальник штаба Ставки, – резервисты прямо шли «продавать винтовки за 7 р.»225. Между тем уже вечером 2 (15) февраля передовые части 31-й германской дивизии, переброшенные на подводах, заняли Сопоцкин, захватив там обозы 26-го армейского корпуса. Немногочисленный конвой не мог сдержать немецкую пехоту и быстро ретировался. На следующий день местечко было уже прочно занято, а 4 (17) февраля противник начал занимать Сопоцкинские позиции. Ставка и штаб Н. В. Рузского не знали и этого, а положение в этом районе вообще не обсуждалось в Седлеце226.

4 (17) февраля немцы даже провели атаку на передовые форты Гродненской крепости, но она была отбита. Противник вынужден был отойти, его попытка не принесла результата227. 16 февраля в Гродно прибыла головная дивизия 15-го корпуса, так что опасное для крепости положение было ликвидировано228. Появление здесь тяжелой артиллерии и энергия немецкой атаки заставили командование 10-й армии сосредоточиться прежде всего на обороне. Прибывающие части 15-го корпуса занимали позиции на фортах крепости229. Поскольку корпус был составлен из новобранцев, на него смотрели как на второочередную часть и особенно не рассчитывали использовать в наступлении230. 5 (18) февраля вся 31-я дивизия прошла через Сопоцкин, и ее авангарды заняли позиции севернее русских укреплений. Теперь уже выходы из всех дорог, ведущих из Августовских лесов к Гродно, были перекрыты противником231.

А 20-й корпус по-прежнему шел на Сопоцкин обычным маршем. Помня приказ Н. В. Рузского о сохранении обозов, П. И. Булгаков поставил их впереди. На узкой лесной дороге возникали бесконечные пробки232, но впереди войска ждала еще одна преграда. «Перед нами, – вспоминал один из офицеров, – сверкнула узкая водная лента. Это – Августовский канал, соединяющий Неман с Вислой. Подтягиваемся к переправе через Августовский канал. Постоянный мост разобран и уничтожен, на его месте зияет пустой пролет. Остались по сторонам только въездные арки с красивыми белыми колоннами. Рядом наши саперы только что закончили временный. По нему безостановочно проходят колонны нашего корпуса»233.

Это был единственный мост. Ускорить движение, например навести еще одну переправу через канал, не представлялось возможным, так как большая часть оставшихся в строю войск, включая саперов, прикрывала транспортные колонны. Предпочитая действовать бригадами, а не дивизиями, командир корпуса и его штаб стали управлять напрямую бригадными командирами, перемешивали части, создавая в результате импровизированные отряды и все больший беспорядок. Дивизионные командиры и их штабы были фактически устранены от управления своими подчиненными234. Вечером 4 (17) февраля штаб корпуса узнал о занятии противником Сопоцкинских позиций. Корпус был растянут в колонну на 25 верст, а авангард П. И. Булгакова отделяло от немцев 10 верст. Для сосредоточения и последующей атаки при самых благоприятных условиях требовалось не менее одного дня, но колонну преследовали немцы.

Утром 5 (18) февраля корпус продолжил движение235. По приказу П. И. Булгакова оно должно было осуществляться без остановок, что уже являлось неосуществимым. Управление было разрушено самим командиром корпуса, превратившим его в смешанные отряды, кроме того, сказывалась усталость от тяжелейших условий марша. Младшие начальники вынуждены были делать остановки, сообразуясь с положением дел и состоянием своих подчиненных. Несмотря на запрещение разводить огонь, каждая остановка корпуса выдавала себя дымом многочисленных костров – люди использовали каждую возможность для того, чтобы согреться. «Официально костры запрещались, – вспоминал офицер штаба 53-й дивизии, – неофициально не хватало человеческих сил запрещать людям пригреться хотя на несколько минут»236.

«Эти привалы, – отметил в своем дневнике генерал И. А. Хольмсен, – были необходимы еще и для того, чтобы дать людям возможность напиться воды, которая получалась лишь путем разведения огня для согревания снега в манерках. Лошади жадно ели снег и глотали кору на деревьях и хвою с веток. Голодными шли и люди, из коих многие со времени 10 февраля всего один раз получили горячую пищу. Они шли в постоянно мокром платье и обуви, усталые до упаду, уже девятые сутки на ногах, ночь за ночью, день за днем, в снежные бури и в зимнюю стужу, без крова по ночам или во время остановок, т. е. без возможности отогреться в тех немногих убогих деревушках, которые попадались по пути и в которых решительно все было съедено при предыдущих, до нашей операции, прохождениях войск. Жители, почти все без исключения, пооставляли свои дома и ушли в лес, где прятали свои оставшиеся скудные припасы. Надо признаться, в обозах было мало порядка, и организации всего движения не чувствовалось. Все перемешалось, чего, вероятно, не произошло бы, если бы дивизии не были дезорганизованы крайне неудачными распоряжениями комкора»237.

Операция по выходу из окружения 18–20 февраля свелась к движению по единственной дороге и последовательному проламыванию бреши в направлении на Сопоцкин238. Корпус в это время слабо управлялся: приказы его командира передавались только устно и часто не доходили до младших командиров, что сказывалось уже не только на организации движения, но и боя, распадавшегося на отдельные поединки русских отрядов с немцами239. Вся масса русских войск сохраняла еще дисциплину и полностью подчинялась приказам командиров, признаков паники не было. Солдаты и офицеры в боях проявляли стойкость и продолжали храбро сражаться240.

За 10 дней отступления в тяжелейших условиях, практически не получая пищи, люди дошли до пределов истощения и теперь вынуждены были снова и снова идти в атаки. Положение усложнялось еще и тем, что уже к 6 (19) февраля запас патронов и снарядов в корпусе подходил к концу, а потери довели состав многих рот до 40 человек241. К 19 февраля в 27-й пехотной дивизии в строю было не более 1 тыс. человек, от 116-го полка остался знаменный взвод, в 113-м и 114-м полках – около 600 человек, в 209-м полку – около 400 человек, их командиры получили смертельные ранения242.

Большая часть корпуса все еще шла по единственному шоссе, превратившемуся в ловушку. 7 (20) февраля его передовые части вышли на опушку леса близ деревни Марковцы, за которой начиналось поле шириной до 2 км. От Гродно их отделяли 15–20 км и так и не занятые нашими войсками укрепления на Сопоцкинских высотах. В результате в роли обороняющихся в русских окопах оказались немцы, в тылу у которых находились передовые форты крепости Гродно243. 7 (20) февраля выходившие из Августовского леса русские колонны сделали первую попытку прорыва. Они разворачивались под сильным обстрелом артиллерии, а при наступлении подвергались сосредоточенному пулеметному и винтовочному огню из окопов244. Всем стало ясно, что выход к Гродно все же не состоялся. «Полное окружение, – вспоминал участник этого боя. – Наше настроение совсем упало»245.

Русская пехота атаковала практически без поддержки артиллерии. Развернуть и сосредоточить собственные батареи в лесу 20-му корпусу не удалось. Участник боя отмечал: «…немецкие орудия уничтожали наши батареи, как только те осмеливались выехать на какую-либо лужайку. Это была потрясающая картина: передки не успевали отъехать, как немцы, отлично все видевшие с Сопоцкинских высот, в несколько минут превращали в месиво и людей, и лошадей»246. Противник ясно наблюдал опустошающее действие огня своих легких и тяжелых орудий, направленного на поляну, где собирались русские части247. Отсутствие единого командования стало причиной того, что огонь сумевшей выйти на позиции артиллерии к тому же не был централизован. В результате при атаках войска понесли значительные потери и отошли назад в лес248.

В атакующих полках авангарда в строю оставалось по 100–500 штыков, в батареях практически закончились снаряды, запас патронов был на исходе, медикаменты практически отсутствовали249. Бой и стрельба прекратились к полуночи, но кольцо окружения продолжало смыкаться250. Огромное количество раненых было расположено в лесу, никакой помощи им не оказывалось, поскольку даже для самой простой перевязки не было уже средств. Безысходность положения стала очевидной, в ряде полков начали зарывать в землю знамена и денежные ящики251. В последний момент П. И. Булгаков, не имевший возможность оказать помощь раненым, отпустил немецких пленных, нуждавшихся в медицинской помощи, с просьбой предоставить такую же возможность и русским. Ответа не последовало252.

На собранном вечером 7 (20) февраля совещании оставшихся в строю старших офицеров П. И. Булгаков не решился принять предложение командира 29-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта А. Н. Розеншильда фон Паулина прорываться ночью, бросив обозы и артиллерию253. Практически то же предложение было сделано и генералом И. А. Хольмсеном и также отвергнуто командиром корпуса254. Еще накануне вечером его офицеры нашли литовца-проводника, который за награду (тут же было собрано более 100 рублей) согласился вывести русскую пехоту255. Из окружения таким образом прорвались остатки двух полков – около 1500 человек256. Командир 1-й бригады 29-й пехотной дивизии генерал-майор Е. А. Российский, бросив коней и обоз, не стал двигаться по дороге и 8 (21) февраля вывел своих подчиненных через лес и болота к Гродно257. При подходе к Гродно их приняли за атакующих немцев и начали обстреливать, но, к счастью, недоразумение быстро прояснилось258. Однако инициатива Е. А. Российского была нетипичной.

Потеряв связь с Ф. В. Сиверсом, командир корпуса по-прежнему последовательно старался выполнить одно из последних распоряжений командующего армией – спасти парки и обозы, в которых уже не было ни боеприпасов, ни продовольствия259. В семь часов вечера 7 (20) февраля по результатам совещания П. И. Булгаковым был издан последний приказ по корпусу: в полночь с 7 на 8 (с 20 на 21) февраля занять исходные позиции для прорыва на Гродно – за главными силами должны были двигаться артиллерия, парки, патронные двуколки, лазаретные линейки и походные кухни, только остальные повозки разрешалось бросить в лесу. Составление приказа и копирование его начальниками штабов дивизий закончилось уже в сумерки260. Окруженные части получили этот приказ в два часа ночи 8 (21) февраля. К этому времени корпус находился уже в тесном окружении, его арьергард был отрезан от основных сил261. Войскам было приказано при движении соблюдать полную тишину, при встрече с противником атаковать молча, без криков «ура», без выстрелов, командиры должны были попытаться довести бой до штыкового удара – сказывался недостаток боеприпасов262.

Для прикрытия был сформирован арьергард под командованием полковника В. Н. фон Дрейера. Ему пришлось начать формировать его практически самостоятельно, собирая отдельные роты и группы солдат. К вечеру удалось собрать 16 рот слабого состава, принадлежавших самым разным полкам корпуса. Арьергарду, кроме того, были приданы 53-я артиллерийская бригада и 20-й мортирный дивизион263. Боеспособность сохраняли преимущественно прикрывающие и атакующие части, которые вели бой, постепенно перетекавший в их уничтожение. Пехота шла в штыковые атаки и буквально выкашивалась пулеметами. Артиллерия при попытке выехать на открытые позиции для поддержки этих атак сразу же попадала под прицельный огонь немецких батарей264. Центральные колонны постепенно перемешивались с обозами, парками, артиллерией, пленными, теряли организацию и таким образом превращались в слабо контролируемые толпы265.

Гродненское направление германское командование считало потенциально опасным, поскольку немецкие войска фактически стояли тылом к русской крепости266. Не без оснований противник ожидал, что Ф. В. Сиверс попытается помочь отсюда окруженным. Здесь были сосредоточены ланд-верная дивизия, резервная бригада, а затем, по мере того как бои уходили в глубь леса, еще одна пехотная дивизия267. Германское командование вполне осознавало, в каком тяжелом положении окажутся его солдаты в случае, если прорыв окруженных совпадет с вылазкой из Гродно, однако оно решило пойти на риск268. То, чего так опасался штаб П. фон Гинденбурга, так и не произошло. Штаб 10-й армии, поняв, наконец, размеры происходящего, стал перебрасывать 2-й корпус под Гродно в помощь 15-му. К 8 (21) февраля 2-й армейский корпус должен был пешим путем подойти от Белостока, а 15-й – занять позиции на фортах крепости269. Корпуса по-прежнему считались находящимися в резерве Ставки и использовать их вне линии обороны Гродно без санкции Верховного главнокомандующего Ф. В. Сиверс не решился, во всяком случае вовремя270.

Кольцо окружения вокруг отступавших русских войск сжималось. «Наше расположение на правом берегу р. Волкуша у фольв[арка] Млынек, – вспоминал генерал И. А. Хольмсен, – привлекало на себя сосредоточенный огонь 6 тяжелых и 5 легких гаубичных германских батарей с Голынки и Старожнице. Они стреляли, очевидно, по карте, ибо у самого Млынека стало почти невыносимо. К счастью, мы успели до утра перевести артиллерию. У самого фольварка на левом берегу пострадали, главным образом, там оказавшиеся парки и обозы. Но по мере подхода немцы корректировали свой огонь, и наши батареи и пехота начали сильно страдать от огня тяжелой артиллерии, который сосредоточился на площади примерно в квадратную версту нашего расположения. Пехота начала отходить, неся громадные потери, и вскоре она была низведена лишь до слабого прикрытия наших батарей. Общего управления не было. Войска были до такой степени перемешаны, что старшие начальники мало смогли влиять на ход событий в лесу. Патроны были совсем на исходе, как в пехоте, так и в артиллерии. Лесные дороги до того были забиты повозками разного рода, что привозить патроны из парковых повозок стало невозможным. По мере прекращения огня панорамы и замки, а где можно было, и сами орудия бросались в реку. Лошади расстреливались из револьверов, чтобы не увеличить добычи врага. Агония обороны шла медленно, но верно»271.

В результате кровопролитных боев основная колонна отступавших после неоднократных попыток прорваться под огнем противника понесла потери до 7 тыс. человек убитыми272. В 10 часов утра 8 (21) февраля 1915 г. остатки основной колонны были вынуждены сложить оружие. В плен попал командир корпуса генерал П. И. Булгаков вместе со своим штабом273. Отдав пленным офицерам корпуса честь, командовавший немецкими войсками генерал сказал: «Все возможное в человеческих руках вы, господа, сделали: ведь, несмотря на то что вы были окружены (руками он показал полный охват), вы все-таки ринулись в атаку, навстречу смерти! Преклоняюсь, господа русские, перед вашим мужеством!»274.

Вечером 7 (20) февраля в штаб 10-й армии явился раненый боец с известием от командира 20-го корпуса275. Это был 13-летний Михаил Власов, сирота, принятый на службу в 212-й Романовский полк добровольцем. Переодетый в крестьянское платье, он накануне был отправлен П. И. Булгаковым с просьбой об оказании помощи при прорыве из окружения276. Для штаба армии известие о том, что окруженные находятся в непосредственной близости от Гродно, было совершенно неожиданным, и мальчику поначалу не поверили. В штабе Ф. В. Сиверса 20-й корпус считали уже погибшим, так как со 2 (15) февраля не имели с ним связи и уже несколько дней – никакой информации о нем. Густой туман, стоявший в это время, не позволил нескольким русским самолетам подняться в воздух277.

В Ставке уже с 6 (19) февраля корпус также считался погибшим278. 7 (20) февраля Н. Н. Янушкевич сообщал В. А. Сухомлинову: «XX к., очевидно, погиб, хотя и в бою. III Сиб. вышел цел по единицам, но сильно потрепанный. XXVI – хуже. От XX – кое-что из обозов и артиллерии»279. После расспросов в штабе армии убедились в правдивости слов посланника командира корпуса и решили попытаться помочь окруженным. Связи с ними по-прежнему не было, и поэтому скоординировать удар не удалось280. Имевшийся в Гродно 2-й армейский корпус был уже практически полностью разбросан по фортам, из его состава смогли выделить только несколько полков. Из состава прибывающего 15-го армейского корпуса было выделено три полка с 36 орудиями, которые должны были наступать по Сопоцкинской дороге281.

В крепость уже подходили части 26-й пехотной дивизии, переброшенной сюда через Варшаву из-под Бзуры282. Фактически это была попытка перейти в наступление из Гродно силами 15-го армейского корпуса до прихода его основной части. Пехота была плохо подготовлена к действиям, ее командиры слабо ориентировались на незнакомой местности283. За три месяца усиленной подготовки восстановленные после поражения в Восточной Пруссии части были неплохо обучены по стандартам мирного времени, но этого было явно недостаточно. Не только солдатский состав, но и практически полностью офицерский не имел боевого опыта284. Теперь это не замедлило сказаться. Наступавшие шли в плотных рядах, стреляя стоя, атака не была подготовлена артиллерией285. Немцы подпускали атакующих на 200 шагов, после чего открывали интенсивный ружейно-пулеметный и пушечный огонь. Атаки легко отражались с большими потерями для наступавших286, тем более что существенной артиллерийской поддержки они так и не получили287. Немцы насчитали около 8 тыс. убитых у своих окопов288.

Это была героическая, но явно бессмысленная трата сил, а организовать наступление удалось только в 10 часов утра 8 (21) февраля, когда с основными силами 20-го корпуса было уже покончено289. В два часа дня погиб остаток корпуса – его арьергард. Поскольку занимаемые им позиции с утра расстреливались со всех сторон, В. Н. фон Дрейер отпустил пленных немцев и возглавил сопротивление оставшихся в строю. Погибли почти все, но несколько человек во главе с командиром арьергарда прорвались через линии противника и через две с половиной недели вышли через леса к позициям 2-го корпуса290. Поражение попытались скрыть, во всяком случае его реальные размеры. 8 (21) февраля «Русский инвалид» опроверг немецкую информацию от 13 февраля о пленении в Восточной Пруссии 26 тыс. русских солдат и офицеров. Она была прокомментирована следующим образом: «Беззастенчивость германцев удивительна»291.

Тем не менее уже 9 (22) февраля сообщение Ставки признало факт окружения части 10-й армии. По опубликованной версии, неудачные попытки противника прорваться на левом берегу Вислы привели к тому, что немцы использовали свое преимущество в железных дорогах, чтобы перебросить превосходные силы в Восточную Пруссию. В результате русское командование приняло решение отвести 10-ю армию к пограничной полосе и далее к Бобру и Неману: «При обозначенном движении правое крыло десятой армии, теснимое весьма большими силами и угрожаемое обходом с правого фланга, принуждено было к весьма спешному отходу в направлении на Ковну. Своим быстрым движением оно обнажило фланг следующего корпуса, который этим был поставлен в исключительно тяжелое положение, выйти из которого удалось лишь отдельным его частям. Остальные корпуса десятой армии, ведя непрерывные упорные бои, медленно отходили по назначенным им направлениям, доблестно отбиваясь от наступавшего противника, нанося ему жестокие потери и преодолевая те неимоверные трудности, которые создал глубокий снег, занесший все дороги»292.

Еще через день, 11 (24) февраля, Ставка официально признала окружение корпуса П. И. Булгакова в составе 29-й пехотной и трех второочередных дивизий при отступлении через Августовские леса. Масштабы поражения легко угадывались. «По показаниям пленных, – гласило сообщение штаба главковерха, – он (то есть 20-й корпус. – А. О.) нанес сильные потери германским отрядам, пытавшимся преградить ему дорогу, в особенности в озерно-лесистых дефиле у Гибны. Отдельные пробившиеся из состава корпуса люди ныне сообщили, что корпус дрался до последнего патрона и полного истощения сил, доблестно отбиваясь на четыре фронта, сохраняя свою артиллерию и ведя с собой большое количество пленных германцев»293. Передовица «Биржевых ведомостей» под заголовком «Бой 20-го корпуса» в тот же вечер предложила версию о том, что под Гродно был сорван обходной маневр П. фон Гинденбурга, нацеленный в глубокий тыл русского фронта, и заслуга в этом принадлежит погибшему корпусу: «Конечно, этот бой является частным эпизодом, но несомненно, что своей упорной борьбой 20-й корпус остановил поток германцев мимо Немана в обход этой оборонительной линии»294.

12 (25) февраля «Новое время» в статье «Бой 20-го корпуса» попыталось убедить читателя, что еще рано говорить о сдаче соединения в плен и можно ожидать прорыва из окружения хотя бы его части295. Еще менее ясным был официальный обзор положения на фронте, опубликованный в мартовском номере «Военного сборника»: «Части нашей 10-й армии стали отходить назад на флангах под давлением превосходных сил противника, но в центре у Лыка оказали упорное сопротивление, нанеся противнику значительные потери. Но ввиду того, что германцы на южном направлении стали направляться на Граево, а на северном – на юго-восток по направлению Вильковишки – Сувалки, наш центр – XX корпус генерала Булгакова начал отходить, геройски задерживая натиск противника, особенно в районе Августовских лесов, где 29-я дивизия в течение нескольких дней отбивала ожесточенные атаки противника, неся тяжелые потери»296.

«Немногие русские офицеры знают о действительных потерях 10-й армии, – сообщал 1 марта 1915 г. в Лондон подполковник А. Нокс, – а те, которые знают, не будут говорить. Разбирая части с севера на юг в деталях: 73-я дивизия «сильно пострадала», 27-я дивизия исчезла. Из остальных дивизий XX корпуса следующие полки были уничтожены в Августовских лесах: 29-я дивизия – 2 полка, 53-я – 3, 28-я – 1 полк. Заявлено, что «все части вышли из Августовских лесов со значительно сокращенной силой, особенно 84-я дивизия». Я боюсь, что пока мы не услышим другую сторону, мы должны прийти к выводу, что 73-я и 57-я дивизии потеряли значительную часть своего обоза и орудий, и что 27-я, 29-я и 53-я дивизии, возможно, потеряли все. Возможно, 10-я армия потеряла 150 орудий. Количество убитых, раненых и пропавших без вести, винтовки которых также потеряны, не может быть менее 80 000»297.

О характере боев можно было судить по случайной информации, просочившейся в прессу. Так, 17 (30) марта 1915 г. «Утро России» опубликовало статью Ст. Штейнера «Гибель 20-го русского корпуса», напечатанную незадолго до этого в берлинской Lokal Anzeiger. Она содержала довольно точное описание того, что случилось под Сопоцкином: «Ставка в несколько тысяч человек была побита в этой игре. Часть 20-го корпуса была спасена, но это стоило 7 тыс. чел., которые легли на пространстве 2-х квадратных верст. Все эти попытки прорыва являлись чистым безумием и в то же время геройским подвигом, который показывает нам русского солдата в том же освещении, каким он являлся при Скобелеве и в эпоху покорения Кавказа и штурма Варшавы. Из этого видно, что русский солдат может сражаться и даже хорошо держаться. Он выдерживает потери и держится еще тогда, когда смерть является для него неизбежной»298. Немцы заявили, что в ходе наступательной операции ими были захвачены 90 тыс. пленных (позже эта цифра была увеличена до 110 тыс., хотя в реальности составила 56 тыс.), около 300 орудий, несколько сотен пулеметов, три санитарных поезда, значительное количество военного имущества, обозов и продовольствия299.

Вновь германское командование оказалось в состоянии перехватить стратегическую инициативу и нанести ряд дробящих ударов по русской

10-й армии. Окружить и уничтожить ее полностью, как планировал П. фон Гинденбург, не удалось, и он решил компенсировать это за счет русской 12-й армии300. 17 февраля, развивая свой успех в Восточной Пруссии, немцы начали очередное наступление, теперь уже на фронте русских 12-й и 1-й армий, имея в виду получить в результате прочное удержание линии Влоцлавск – Млава – Прасныш – Осовец301. Одной из главных целей противника был Прасныш, являвшийся пересечением важных шоссейных дорог и уже несколько раз переходивший из рук в руки302.

Русское командование после того, что случилось с 10-й армией, считало это направление потенциально опасным и собирало силы для прикрытия тылов Варшавы и Северо-Западного фронта. Однако к началу наступления здесь находились лишь 1-й Туркестанский армейский корпус и 63-я пехотная дивизия из состава 27-го армейского корпуса. Эти соединения имели значительный некомплект и уже испытывали сложности со снабжением боеприпасами, прежде всего со снарядами. Для того чтобы поддержать их, сюда были направлены 1-й и 2-й Сибирские армейские корпуса303. 23 февраля два германских корпуса окружили и атаковали Прасныш, в гарнизон которого входила ослабленная 63-я пехотная дивизия304. Утром 11 (24) февраля город был взят противником305, захватившим около 10 тыс. пленных, 36 орудий и 14 пулеметов306.

Одновременно немцы попытались овладеть Осовцом. Бои под крепостью начались еще 18 февраля, к ней под прикрытием крепостной артиллерии по гатям над незамерзающими болотами отошла часть разбитых в Августовских лесах русских войск307. Русская оборона по реке Нарев и ее притоку Бобру опиралась на цепь укреплений от Новогеоргиевска, у впадения Нарева в Вислу до Гродно, на Немане, недалеко от истоков Бобра: Сероцк, Пултуск, Розан, Остроленка, Ломжа, Осовец. Взятие последнего пункта не только пробило бы брешь в этой линии, но и могло поставить под угрозу один из двух основных железнодорожных путей, по которым шло снабжение Варшавы (Вильна – Гродно – Варшава), проходившем в каких-то 70 км от Осовца. Именно поэтому сюда германское командование перебросило тяжелую артиллерию, которая принимала участие во взятии Льежа, Намюра, Мобежа, Антверпена. Эти подразделения имели не только

11– и 12-дюймовые мортиры, но и 420-мм гаубицы.

Осадный парк был действительно внушительным: 17 батарей – 68 тяжелых орудий, из них одна батарея 420-мм гаубиц (дальность полета снаряда – 14 км, его вес – 106 кг), по четыре батареи 305-мм (дальность полета снаряда – 12 км, его вес – 37 кг) и 210-мм гаубиц (дальность полета снаряда – 11 км, его вес – 21 кг), пять батарей 150-мм гаубиц, три батареи 107-мм орудий. Кроме того, задействована была корпусная тяжелая и полевая артиллерия. В крепости находились 72 тяжелых орудия, в основном образца 1877 г., уступавшие германским аналогам в мощности (от 2,05 до 5,3 кг) и дальнобойности (от 8,3 до 9,6 км). Таким образом, немцы имели возможность безнаказанно обстреливать Осовец тяжелыми орудиями, находившимися вне пределов досягаемости русских пушек. Но ситуация изменилась, когда за два дня до начала осады в крепость из Кронштадта прибыли две морские 6-дюймовые пушки системы Канэ, дальнобойность которых – 13,2 км позволила вести контрбатарейную борьбу. 25 февраля германцы начали обстреливать маленькую русскую крепость, состоявшую из четырех фортов с фронтом обороны 3 на 4 км308.

С 27 февраля немецкий огонь стал ураганным, ослабевать он начал только с 3 марта. Обстрелы чередовались с ударами авиации: на крепость сбрасывали бомбы и металлические стрелы. «Ужасное было впечатление при взгляде на крепость с высот южнее ее во время бомбардировки, – вспоминал один из офицеров гарнизона Осовца, – она вся была охвачена дымом, сквозь который то здесь, то там вспыхивало пламя разрывов, поднимавших высоко вверх фонтаны земли, деревья, бревна, а местами – воды, причем вся земля содрогалась, и от крепости шел сплошной гул, по временам прерываемый грохотом разрывов 12– и 16,5-дюймовых орудий, почему и казалось, что ничто не в состоянии устоять интенсивности и разрушительности бомбардировки»309. Было выпущено около 200 тыс. снарядов, на территории крепости насчитали около 30 тыс. воронок.

«Внешний эффект бомбардировки был грандиозен, – вспоминал участник обороны, находившийся в верках форта, – снаряды поднимали высочайшие столбы земли и воды, образовывали огромные воронки диаметром 8-12 м; кирпичные постройки разваливались, деревянные горели, слабые бетонные давали огромные отколы в сводах и стенах; проволочная связь была прервана, шоссе испорчено воронками, окопы и все усовершенствования на валах, как то: козырьки, пулеметные гнезда, легкие блиндажи стирались с лица земли. Над крепостью нависли тучи дыма и пыли, которые проникали в казематы и затрудняли дыхание людей. Положение еще более ухудшилось, когда начался обстрел 42-см бомбами»310.

Против них крепостные укрепления были полностью беззащитны. По счастью, они успели сделать только 30 выстрелов и добиться восьми попаданий. Морские 6-дюймовые пушки 28 февраля несколькими залпами накрыли две германские 420-мм гаубицы и склад боеприпасов к ним. Перед войной Осовец использовался как полигон для практических стрельб офицерской артиллерийской школы. Поэтому, несмотря на немногочисленность гарнизона и проблемы с некомплектом кадров, его солдаты и офицеры были прекрасно обучены. Оставшиеся две 420-мм гаубицы немцы поспешно вывели из зоны огня и больше ими не рисковали. Этим объясняется то, что потери крепости оказались невелики: 12 тяжелых, три противоштурмовых орудия, одна капонирная пушка. Немцы не смогли даже вывести весьма активно действовавшую броневую батарею, хотя в ее районе было обнаружено около двух тысяч воронок311.

Взять крепость немцам не удалось. В результате Осовец в течение шести с половиной месяцев прикрывал участок в 50 км между 10-й и 12-й русскими армиями. Причиной стойкости этой обороны являлось то, что относительно слабая крепость не была предоставлена собственным силам, не обложена кольцом осады, а долговременные позиции усиливались полевыми оборонительными. Это позволило увеличить глубину реальной обороны до 15 км. Сама крепость, таким образом, превращалась в центральный опорный пункт системы обороны, некое подобие будущих укрепленных районов312. Речные преграды на пути возможного немецкого наступления были вполне солидны – полноводный широкий Неман и низменная долина Бобра, изобиловавшая множеством озер, болот, рукавов и стариц. С весны по осень она сплошь покрывалась водой и была почти непроходима. Считалось, что пехота может пройти здесь в нескольких участках только в засушливое лето или морозную зиму. Ополченцы Осовца сложили песню про эти места:

Там, где миру конец,

Стоит крепость Осовец,

Там страшнейшие болота,

Немцам лезть в них неохота313.

Героическая оборона Осовца во многом способствовала успеху русского контрнаступления. Русские войска подходили к городу с востока, юга и юго-запада314. К 20 февраля 1-й и 2-й Сибирские корпуса закончили переброску по железной дороге и сосредоточились в районе Сероцка и Острова. К вечеру 23 февраля они подошли к Праснышу приблизительно на 18 км. Однако ввиду того, что 1-й Сибирский корпус был подчинен командующему 1-й армией, а 2-й – командующему 12-й, их дальнейшие действия оказались несогласованными. Командующий 12-й армией генерал П. А. Плеве планировал в результате совместных действий окружить немцев и нацеливал своих подчиненных прежде всего на действия против них, в то время как командующий 1-й армией генерал от кавалерии А. И. Литвинов стремился к сохранению линии фронта. В результате до вечера 24 февраля перед 2-м Сибирским корпусом так и не была поставлена задача по наступлению. Действовать в соответствии с полученным приказом занять Прасныш он начал только 25 февраля. В результате одновременная атака города была сорвана315.

13-14 (26–27) февраля 1915 г. в Прасныше шли исключительно упорные бои, успех в которых несколько раз склонялся в разные стороны. К вечеру 27 февраля противник был выбит из города, понеся при этом большие потери: количество пленных на этот день составило 5400 рядовых и 58 офицеров316. Отступление было для немцев вынужденным и внезапным, они оставили госпитали, склады, пленных, в окопах лежали незахороненные трупы. Дороги, по которым уходил противник, были забиты брошенным имуществом317. Под городом были захвачены 12 орудий, 29 пулеметов, 122 зарядных ящика, аэроплан и обозы318. В ряде случае весьма удачно действовала русская кавалерия. Впрочем, успех одной из атак был довольно случайным: 15-й Украинский гусарский полк неожиданно наткнулся на колонну отходившего противника и сразу же атаковал ее, захватив 256 пленных, три легких и одно 100-мм орудие319. В целом, трофеи при преследовании были незначительны. Полностью окружить занимавший Прасныш 1-й резервный германский корпус, как и организовать энергичное его преследование, все же не удалось320.

Тем не менее это был чуть ли единственный успех в маневренной войне на русско-германском фронте, во всяком случае единственный случай крупного окружения немецких войск, сопровождавшегося расстройством тыла и управления. На последнем этапе боев у немцев, очевидно, нарушилось правильное снабжение войск и начались перебои с обеспечением продовольствием и боеприпасами, что немедленно сказалось на их моральном состоянии и привело к росту сдавшихся в плен. «Все дороги, ведущие от Прасныша, – сообщал корреспондент «Русских ведомостей» В. Я. Брюсов, – были заполнены отрядами конвоируемых пленных»321. Напряжение сил русских войск также было исключительно высоким, но достигнутые результаты в Ставке оценивались как скромные. «Обидно, – писал 15 (28 февраля) В. А. Сухомлинову Н. Н. Янушкевич, – что не удалось захватить Прасныш до сдачи наших. Расход патронов под Праснышем громадный. Но он не дал успеха»322.

Этот скептицизм не помешал штабу главковерха заявить, что 16 (29) февраля он закончил Праснышскую операцию победой, разгромив не менее двух германских корпусов и отбросив неприятеля к границе323. 16 февраля (1 марта) было объявлено и общее количество пленных, взятых под Праснышем, – 10 тыс. человек324. Общие потери противника составили около 13 тыс. человек325. Эта победа в какой-то степени была компенсацией за предыдущие поражения. Угрозу германского прорыва на этом участке фронта удалось быстро ликвидировать, а 2 марта начался контрудар 1, 12 и 10-й русских армий с целью оттеснить немцев с линии рек Бобр и Нарев назад в Восточную Пруссию. Поскольку удержание этих позиций П. фон Гинденбург считал важным для подготовки своего будущего наступления в тыл русского Северо-Западного фронта, бои приняли чрезвычайно упорный характер326. Первая половина марта прошла в упорных боях, заставивших противника отступить к границе и перейти по всему фронту к обороне327.

При наступлении в Восточной Пруссии любой успех и любая неудача покупались весьма дорогой ценой. Немцы отошли на старые, хорошо подготовленные на возвышенностях позиции, укрытые за колючей проволокой. Штурмовать их опять пришлось из болотистых низин, где не было укрытий. «Наступать приходилось по местности совершенно открытой, с подъемом в сторону немецких окопов, – вспоминал участник этих боев, – земля была мерзлая, и цепи, залегая от невыносимого огня, не могли окопаться и поголовно расстреливались… Потери в эти дни были колоссальны… Бой продолжался три дня. Три дня наши части поднимались, расстреливались, ложились и мерзли. В полдень верхний слой земли оттаивал и превращался в грязь. Гренадеры пользовались случаем и руками сгребали оттаивавшую грязь и устраивали род закрытия. К вечеру замерзали мокрые шинели, обращаясь в грязную кору. Винтовки стрелять не могли, ибо облепившая их грязь замерзала и винтовки обращались в дубины»328. Вскоре наступило теплое время, принесшее с собой распутицу. Даже для подвоза полевых кухонь приходилось использовать дополнительных лошадей. О каких-либо активных действиях в этих условиях не могло быть и речи329.

«Это уже третье несчастье, которое испытала русская армия в Восточной Пруссии за семь месяцев войны, – писал 1 марта 1915 г. А. Нокс. – Все три взятые вместе лишили нас, пожалуй, 30 генералов, но стоили многих хороших полковых офицеров и до 250 000 чел. Они стоили нам свыше 500 орудий, а также столь необходимых винтовок, снаряжения, всех видов обозов, достаточных для того, чтобы снарядить пять армейских корпусов. Русская поговорка гласит, что если ты гонишься за двумя зайцами, то не поймаешь ни одного. Русский Генеральный штаб начал кампанию с преследованием восточнопрусского зайца, но галицийский заяц с той поры стал гораздо более популярным. Русские офицеры в общем понимают, что Германия – это враг, который должен быть завоеван. Одна партия считает, что необходимым предварительным условием является систематическая оккупация Восточной Пруссии до Вислы, другая – что возможно вторжение в Силезию из Галиции и юго-западной Польши, если Восточная Пруссия будет обложена. Ни одно из этих решений не было принято, но достигнут своеобразный компромисс, возможно, вследствие влияния командиров двух «фронтов» на Верховное командование. Говорят, что Великий Князь – большой сторонник силезской идеи. Если это так – он должен был обложить Восточную Пруссию по линии Неман, Бобр и Нарев вместо того, чтобы посылать 10-ю армию вперед, в пасть германской железнодорожной системы»330.

Военные последствия поражения в Августовском лесу

Основным своим достижением зимой 1915 г. немецкое командование считало не только срыв так называемого гигантского плана великого князя (который на самом деле был плодом воображения П. фон Гинденбурга и Э. Людендорфа)1, но и нанесение потерь невосполнимого масштаба и характера русской армии. Э. Людендорф вспоминал: «Я был доволен, что большое наступление Великого Князя потерпело крушение. Но к окончательному решению на русском фронте, к чему я так стремился мыслями и чувствами, мы приблизились лишь на один шаг. Огромных русских сил, затраченных на фронте Восточной и Западной Пруссии, впоследствии не хватало для операции в Галиции. Русские потери по сравнению с нашими были очень велики. Даже при русском богатстве людьми пополнение такой убыли с течением времени должно было встретить затруднения»2.

События в Восточной Пруссии в определенной степени способствовали преодолению колебаний Ставки. 1 (14) марта Николай Николаевич (младший) отдал приказ о переходе в оборону на всем Северо-Западном фронте. На предложение Н. В. Рузского организовать наступление между Неманом и Вислой, то есть на восточно-прусском направлении, ему дали возможность сделать это самостоятельно, без дополнительных подкреплений. Зато на Юго-Западном фронте начала формироваться новая 9-я армия в составе четырех корпусов и четырех кавалерийских дивизий, которая должна была быть отправлена в Карпаты. Н. И. Иванов выделил для перехода через горы участок Кашау – Ужгород3.

С конца декабря 1914 г. войска 8-й армии генерала А. А. Брусилова уже вели бои в Карпатах, стремясь прорваться в Венгерскую долину. Сам командующий на первоначальном этапе боев считал, что главной целью операции его армии должно стать максимальное привлечение внимания противника к этому направлению, и, собственно, его сил явно не хватало для того, чтобы даже в случае взятия Дуклинского перевала осуществить масштабное вторжение в Венгрию. Действия А. А. Брусилова получили полную поддержку со стороны М. В. Алексеева4. Определенные успехи в тяжелейшей горной войне в обстановке германо-австрийского контрнаступления, начавшегося в январе 1915 г., не могли быть развиты, так как имевшиеся резервы Ставки – Гвардейский, 15-й и 3-й Кавказский корпуса были направлены на Северо-Западный фронт.

В этой обстановке 19 марта Николай Николаевич (младший) опять изменил решение: главный удар должен был теперь наносить Юго-Западный фронт. Главковерх вновь возвратился к идее организации совместного с сербской армией наступления в направлении на Будапешт. На равнинах Венгрии русская и сербская армии должны были соединиться. Их разделяли приблизительно 400 км преимущественно Венгерской равнины и Карпатские горы5. Генерал Н. Н. Янушкевич поставил перед генералом Н. В. Рузским задачу перейти к обороне, а генералу Н. И. Иванову обойти через Карпаты линию Краков – Познань – Торн, двигаясь в направлении на Будапешт. Об этом он известил Ж. Жоффра и императора, причем получил абсолютную поддержку со стороны последнего. Ставка преодолела свои колебания в отношении направления главного удара и сама уже торопила командование Юго-Западного фронта6.

Н. И. Иванов счел необходимым разъяснить свое видение ситуации сразу после получения распоряжения Ставки. 6 (19) марта он обратился к Н. В. Рузскому: «Само по себе направление на Будапешт нельзя признать главным путем нашего наступления, оно является второстепенным, и только совокупность современных условий обстановки, ясно выраженных стремлений нашего противника, отчасти соображения политического характера заставляют придать временно этому направлению важное значение, успех коего окажет существенное влияние на ход событий на всем театре войны»7. Подобные рассуждения станут понятными, если учесть, что теперь подкрепления должны были идти в распоряжение Н. И. Иванова, а поддерживать его должен был сосед. Еще ранее, 3 марта, Ю. Н. Данилов впервые запросил Н. В. Рузского о возможности переброски дивизии среднего состава на Юго-Западный фронт.

С действиями против Австро-Венгрии снова связывались большие надежды: «Вопрос имеет ту сторону, что может втянуть в орбиту нашу нейтральные колеблющиеся государства, особенно если будет развит тот полууспех, который мы уже имеем в Восточных Карпатах и даже на галицийском направлении. Положение там таково, что нужно дать еще толчок, чтобы австрийцы отхлынули назад. Сбор сил на этом направлении затрудняется необходимостью удерживать натиск австрийцев в районе Дуклинских перевалов, который имеет двоякую цель: освобождение Перемышля и недопуск переброски в Восточные Карпаты и Буковину»8. Это решение было запоздалым, полностью форсировать горную преграду не удалось, хотя здесь, на Юго-Западном фронте была одержана серьезная победа.

М. В. Алексеев ставил перед своим фронтом далеко идущие задачи. 9 (22) февраля 1915 г. он писал своему сыну: «Неудача наша в Восточной Пруссии, где похозяйничали не особенно искусно и Рузский (по-видимому), и Сиверс. И это сильно отразилось на нас. Теперь нужно выколотить то, что прет на Станиславов – Галич, забить их опять в горы… Нужно выиграть время (выделено М. В. Алексеевым. – А. О.), собрать силы пехоты, задержать, замедлить. Вы у Хырова (туда шла кавалерийская бригада, в которой служил Н. М. Алексеев. – А. О.) постерегите, и в случае надобности помогите тем, которые стерегут Перемышльский гарнизон, а потом – Бог приведет – нужно сбросить негодяев с гор и идти в Венгрию»9. Австро-венгерское командование по примеру немцев и здесь попыталось исправить свое положение упреждающим контрударом.

Страх за судьбу блокированного Перемышля подталкивал австрийцев к активности. По подсчетам от 17 декабря 1914 г., крепость могла продержаться до 15 января, причем запасы фуража в ней должны были закончиться к 1 января 1915 г. В случае, если 7 тыс. лошадей (из 14,5 тыс.) гарнизона были бы употреблены на мясо, продовольственный запас позволил бы продержаться до 18 февраля, а если было бы принято решение пустить на пищу 10,5 тыс. лошадей – до 1 марта. Разумеется, использование лошадей в пищу резко сокращало маневренные возможности гарнизона при обороне и прорыве, если таковой потребуется. Между тем уже в начале января 1915 г. Ф. Конрад фон Гётцендорф распорядился, чтобы комендант Перемышля подготовил план прорыва гарнизона к середине февраля10.

Силы крепости были на исходе, и генералу Г. Кусманеку требовалось помочь. В Вене были уверены в том, что только крупный успех германских держав на Восточном фронте позволит обеспечить нейтралитет Румынии и Италии. 27 декабря 1914 г. Ф. Конрад фон Гётцендорф отправил Э. фон Фалькенгайну письмо, в котором постарался убедить своего германского коллегу в необходимости переброски немецких сил с запада на восток, так как «полный успех на Восточном театре военных действий является по-прежнему решающим для общего положения и совершенно неотложным»11.

Э. фон Фалькенгайн менее всего был настроен прислушиваться к этим призывам. Главным направлением он считал Францию и категорически не соглашался с переброской оттуда на восток сколько-нибудь значительных сил. Он был убежден в бесперспективности поиска решения там, где его предлагал Ф. Конрад фон Гётцендорф, и считал, что «мы никогда не сможем окончательно сломить военную мощь России». На совещании начальников Генеральных штабов, проведенном в Берлине 1 января 1915 г., Э. фон Фалькенгайн обратил внимание Ф. Конрада фон Гётцендорфа на тот факт, что на Западном фронте противник имеет двукратное превосходство в силах, и потому новые немецкие подразделения, создание которых планировалось завершить к февралю, будут переброшены во Францию12. В помощи австрийцам было отказано, и они должны были использовать свои возможности.

5 января Ф. Конрад фон Гётцендорф добился у Франца-Иосифа согласия на переброску в Карпаты с Балкан трех дивизий13.

Этим, разумеется, дело не окончилось. На восток перебрасывались маршевые роты, пополнения черпались практически из любого доступного источника. В Вене напрягали все силы для того, чтобы попытаться достичь перелома в действиях против России. Для подкрепления Карпатского фронта в течение января 1915 г. более 1 тыс. поездов перевезли 5500 офицеров, 260 тыс. солдат, 39 400 лошадей14. 4 января Ф. Конрад фон Гётцендорф получил сообщение от военного атташе в Риме, что Италия готовится вступить в войну на стороне Антанты и полное завершение этой подготовки планируется на конец марта, но армия будет готова выступить уже в январе. В связи с этим начальник австро-венгерского Генерального штаба считал необходимым максимально ускорить подготовку контрудара в Карпатах и 6 января вновь обратился за помощью к немцам. Он надеялся получить от союзников хотя бы на время 4–5 дивизий. Э. фон Фалькенгайн по-прежнему не намерен был идти навстречу этим просьбам. «По мнению германской дипломатии, – гласил ответ, – Италию можно удержать только немедленным удовлетворением ее требованиям, а не вытеснением русских из Карпат в Галицию»15.

Положение австрийцев в то самое время, когда они пытались получить помощь от своего союзника, ухудшалось с каждым днем. Войска испытывали нужду практически во всем, но прежде всего сказывался недостаток в боеприпасах, значительные запасы которых были оставлены во время отступления из Галиции. Весьма тяжелым было положение и русской армии. К 8 января она приостановила свое продвижение в Карпатах на 10 дней, для того чтобы войска получили возможность отдохнуть и привести в порядок тылы. Этим же были заняты и австрийцы, ожидавшие подхода переброшенного с Балкан 19-го корпуса. Запланированное контрнаступление должно было начаться 20 января и привести к очищению от русских войск перевалов в Карпатах16.

Планы австрийского Генштаба энергично поддерживал П. фон Гинденбург. 7 января он изложил свои мысли следующим образом: «При хорошем командовании и спаянности войск можно будет отбросить русских за Сан и освободить Перемышль. Это приведет к отступлению стоящих против нас русских. Новых успехов ожидать не приходится, так как отступлением за Сан Россия проиграла бы кампанию. Дать утвердительный ответ на вопрос – выдержит ли австро-венгерская армия до конца, конечно, нельзя. Несмотря на это, предложенная операция является единственной возможностью добиться на Восточном театре военных действий с имеющимися силами быстрого успеха; во всяком случае, это тоже потребует немало времени»17.

Реализовать свои замыслы Ф. Конраду фон Гётцендорфу так и не удалось, хотя небольшую помощь от союзников он все же получил. Вновь созданная Южная армия генерала А. фон Линзингена имела в своем составе пять пехотных и две кавалерийские дивизии, из которых 2,75 немецкой пехотной и одна кавалерийская. Из 45 700 солдат и офицеров армии 19 645 были германцами18. 23 января 1915 г., закончив сосредоточение, А. фон Линзинген перешел в наступление в Карпатах, в котором также участвовала 3-я армия генерала С. Бороевича фон Бойны и армейская группа К. фон Пфлянцер-Балтина. Их первой задачей стало возвращение контроля над перевалом Ужок, утраченного 1 января 1915 г., и уже 26 января, после трех дней боев, 3-я армия вернула перевал. На этом, собственно, успехи наступавших были исчерпаны, несмотря на попытки перейти в наступление всеми имевшимися здесь силами19. 25–26 января навстречу им двинулась 8-я русская армия. Вначале ее потрепанные и растянутые по фронту корпуса несли большие потери. А. А. Брусилов запаниковал и сразу же затребовал инструкций у М. В. Алексеева, но вскоре кризис был преодолен20.

3-я австро-венгерская армия, начав наступление со 135 тыс. человек и получив в ходе боев 30 тыс. пополнения, к 5 февраля потеряла 89 тыс. человек. Некоторые ее соединения сократились на 90 %. Армия больше не могла наступать21. 17 февраля в наступление перешла 2-я армия генерала Э. фон Бем-Ермоли, которая действовала в районе Мезо – Лаборча и стремилась поставить под контроль обе стороны железной дороги Гуменное – Перемышль. Это была последняя попытка Ф. Конрада фон Гётцендорфа прийти на помощь Г Кусманеку. Франц-Иосиф требовал деблокировать осажденную крепость, и Э. фон Бем-Ермоли вынужден был принять к исполнению предложенный ему план действий, который сводился к фронтальным атакам22. В горах шли чрезвычайно тяжелые бои, в которых инициатива в Карпатах медленно стала переходить к русским войскам, а плохо снабжавшиеся австрийские части теряли сотни бойцов в день от голода и холода. Ударная группа армии Э. фон Бем-Ермоли за неделю боев сократилась с 50 до 10 тыс.

человек23.

Общие потери австрийцев во время «зимней войны» в Карпатах составили, по официальным данным, 800 тыс. человек. Надежды на повторение германских достижений на Мазурах не осуществились. Бои в Карпатах были демонстрацией того, насколько сильно различались возможности и планы Ф. Конрада фон Гётцендорфа24. Только в Буковине успех сопутствовал противнику. Группа К. фон Пфлянцер-Балтина, воспользовавшись немногочисленностью русских войск на этом участке фронта, нанесла исключительно мощный и удачный удар. 16 февраля австрийцы заняли Коломыю, 17 февраля – Черновцы, 20 февраля – Станиславов25. «Нашему австрийскому союзнику не удалось столь же успешно осуществить свои планы, – вспоминал М. Гофман о ситуации, сложившейся после германского зимнего наступления в Восточной Пруссии. – Попытка освободить Перемышль сразу рухнула, лишь только русские перешли в контрнаступление. Тем самым судьба Перемышля была решена»26.

«Внутренний фронт» в конце 1914 – начале 1915 г. Политические последствия поражения под Августовом. Начало «дела Мясоедова»

События, происходившие на фронте, не вызывали в России мобилизующего внутреннего чувства опасности. Для ее столиц война по-прежнему была отдаленной. В Петрограде, в отличие от Парижа, не были слышны германские орудия, Москву не бомбили цеппелины, как Лондон. Угроза не была столь реальной, как во Франции и Англии, так что армия и тыл не жили единой жизнью: «Жизненные центры оставались отделенными огромными пространствами от биения боевого пульса, от крови, пожарищ, от зовущего к мщению зрелища опустошения вчера еще цветущих округов, от всех потрясающих впечатлений немецкой войны на истребление»1. Чувство опасности отсутствовало не только среди «калуцких», но и у «витий», а чувство безопасности развращало их. В не меньшей мере отрицательно безопасность действовала и на высшее военное руководство, искавшее после разгрома армии Ф. В. Сиверса козлов отпущения. Великий князь больше не хотел брать на себя ответственность за поражение в Восточной Пруссии, как это он сделал после катастрофы армии А. В. Самсонова и поражения П. К. Ренненкампфа в начале войны.

М. Д. Бонч-Бруевич как генерал-квартирмейстер штаба Северо-Западного фронта прекрасно понимал, что и почему случилось с 10-й армией и 20-м корпусом. Влияние этого генерала на все более слабевшего больного Н. В. Рузского было весьма велико. Среди подчиненных в штабе он имел репутацию человека упорного, упрямого и волевого2. Весьма двусмысленные качества его характера, судя по всему, также остались при нем. Болезни главнокомандующего, по его мнению, часто носили «дипломатический характер», и М. Д. Бонч-Бруевич никак не мог понять, действительно ли болел Н. В. Рузский. Для всех остальных это не подлежало сомнению3, но генерал-квартирмейстер фронта понял другое, ведь его не без оснований называли «великим визирем» фронтового штаба. Между тем идея наступления 10-й и 12-й армий фактически принадлежала ему, и он отнюдь не собирался теперь нести за нее ответственность, тем более что следствием по делу гибели 20-го корпуса формально руководил все тот же Н. В. Рузский4.

В сложившейся обстановке это означало, что реально возглавлял и направлял следствие именно М. Д. Бонч-Бруевич. Никогда не страдая, по его позднейшему признанию, шпиономанией, он сразу же после вступления в должность уяснил, что необходимо активно бороться со шпионами. Теперь наступало время для проявления этих убеждений5. Поражение 10-й армии взволновало общество: практически сразу же в тылу поползли самые разнообразные слухи, в том числе и о вездесущих шпионах. Немецкие фамилии Ф. В. Сиверса и А. П. фон Будберга также сразу вызвали у многих подозрение. «Общественное мнение требовало наказания «шпионов», – вспоминал старший адъютант штаба Ковенской крепости подполковник Б. И. Бучинский, – и если их не могли найти, то надо было выдумать»6. Обществу, ожидавшему в августе 1914 г. победоносного окончания войны до Рождества, необходимо было дать объяснения.

«Они были найдены в деятельности предателей, – вспоминал военный прокурор полковник Р. Р. фон Раупах, который вел дело С. Н. Мясоедова, – и процессы об измене волной стали разливаться из Ставки после каждой крупной военной неудачи… Искусственно создавалось общее убеждение, что высший командный состав с Великим Князем Николаем Николаевичем и его начальником штаба генералом Янушкевичем во главе не могли быть ответственными за неудачи, когда их окружали измена и предательство»7. 7 (20) февраля 1915 г. под суд был отдан генерал Н. А. Епанчин8, но он удивительно быстро и энергично начал доказывать, что, выполняя приказы командования, сделал все, что возможно было сделать. Назначенный следователем генерал от инфантерии Л.-О. О. Сирелиус провел расследование, подтвердившее правоту слов обвиняемого9.

Затем в поражении был обвинен исполнительный Ф. В. Сиверс10. 27 февраля он был смещен с поста командующего 10-й армией11. Фактически ему вменялось в вину то, что он не взял на себя риск нарушить приказ штаба фронта. В высшей степени показательно, что следствие обошло своим вниманием А. П. фон Будберга – его даже не привлекли к даче показаний12. Удивляться не приходится, поскольку при таком подходе к этому делу он был не нужен: на роль козла отпущения он не годился, и не только потому, что был прав и с самого начала кризиса последовательно занимал абсолютно верную позицию. Сомнительно, что с человеком, принадлежащим к такой фамилии и обладавшим такими связями в гвардейской среде, можно было бы запросто расправиться. А. П. фон Будберга было гораздо удобнее игнорировать или вывести из игры хотя бы на время. Характерно, что сразу же после смещения руководства 10-й армии, то есть уже в начале марта 1915 г., в Петрограде стала распространяться информация о том, что А. П. фон Будберг сошел с ума13. Впрочем, какие только слухи ни ходили в столице, но все они так или иначе сводились к тому, что в штабе 10-й армии был предатель14.

Многие ожидали, что именно Ф. В. Сиверс и А. П. фон Будберг будут привлечены к суду, но вскоре о них перестали говорить15. Верховный главнокомандующий принял решение предоставить Н. В. Рузскому возможность найти виновника поражения самостоятельно. Ф. В. Сиверса при этом решили не трогать16. На роль главного злодея в шпионской истории ни командующий 10-й армией, ни начальник его штаба явно не годились. Конечно, их немецкие фамилии могли бы способствовать разжиганию страстей, но развитие этих эмоций трудно было бы контролировать. В любом случае, тень обвинения в их адрес неизбежно пала бы и на Ставку, то есть на Верховного главнокомандующего, который и назначил их на эти должности. Даже вывод об их некомпетентности угрожал репутации Николая Николаевича (младшего) и уводил внимание общества в сторону от направления, желательного для великого князя и его сторонников.

Но кто мог занять место козла отпущения, ответственного за грехи великокняжеской Ставки? На эту роль был выбран подполковник С. Н. Мясоедов. Еще до войны вокруг него был раздут скандал противниками В. А. Сухомлинова – А. И. Гучковым и А. А. Поливановым. Целью этой грязной истории являлись пропаганда «заслуг» октябристов в деле государственной обороны, дискредитация военного министра и последующая замена его А. А. Поливановым. В 1912 г. интрига провалилась, но в 1915 г. у ее создателей появился шанс добиться реванша17. Совершенно случайно С. Н. Мясоедов оказался именно в штабе 10-й армии. В начале войны он числился в отставке, но попытался сделать все возможное для того, чтобы попасть на фронт. Этот офицер хотел получить для направления на фронт рекомендацию В. А. Сухомлинова, разумеется, вполне достаточную для такого назначения18. Это было бы официальным подтверждением его невиновности, что соответствовало результатам предвоенного следствия, проведенного в 1912 г.19

29 июля (11 августа) 1914 г. С. Н. Мясоедов писал военному министру: «Ввиду наступающих дней тяжких испытаний я обращаюсь к Вам с просьбою простить мне по-христиански мои против Вас погрешения, вольные и невольные, и разрешить мне еще раз послужить Царю и Родине и дать возможность пожертвовать за них жизнью в действующей армии, а детям оставить честное имя»20. Но военный министр уклонился от активной поддержки своего бывшего подчиненного. В тот же день он ответил, что не имеет ничего против этого предложения, но следует подать соответствующее прошение в установленном порядке21. Для этого уже в августе 1914 г.

С. Н. Мясоедов обратился к генералу П. Г Курлову, акцентируя внимание на своем хорошем знании немецкого языка после многолетней службы в Вержболово, и территории Восточной Пруссии, а также прилегающих к ней районов Российской империи22. Но шеф корпуса жандармов не испытывал к нему особой симпатии (сказывалась довоенная репутация) и отказался принять его на службу23, как и те штабы, к которым он обращался с таким же предложением. Некоторое время ему пришлось командовать несколькими ротами ополчения, занятыми на работах в тылу24.

13 (26) октября С. Н. Мясоедовым как специалистом заинтересовалось командование 10-й армии. 13 (26) октября 1914 г. А. П. фон Будберг согласился взять его переводчиком в штаб армии «с возложением затем поручений по разведке». 1 (14) ноября вышел приказ об этом назначении, а 9 (22) ноября подполковник выехал из Петрограда к месту своей новой службы. Следует отметить, что за ним еще следовал шлейф человека В. А. Сухомлинова, а потому его предпочитали не держать собственно в штабе, опасаясь, что военный министр будет слишком хорошо посвящен в подробности повседневной штабной службы. С. Н. Мясоедов был отправлен поближе к фронту, в район Иоганисбурга25. Конечно, сказывалось и влияние предвоенного скандала. Никто уже и не мог точно вспомнить, в чем, собственно, состояло дело, но в разведывательном отделении армии решили на всякий случай установить за ним наблюдение, которое ничего существенного не обнаружило26.

С. Н. Мясоедов служил переводчиком при отделении контрразведки и организовывал разведывательную деятельность за линией фронта27. Среди прочего он старался использовать еще довоенные связи со старообрядцами, жившими в Восточной Пруссии и на границе с ней. Предки этих людей покинули Россию, но в начале XX в. в общинах староверов сохранили язык и этническое самосознание28. При первых же боях в пограничном районе сталкивавшиеся с ними войска имели возможность убедиться в этом29. Информационную сеть на территории противника наладить все же не удалось: предвоенные знакомые и партнеры не хотели восстанавливать контакты в условиях, когда за них можно было предстать перед военно-полевым судом. Особенно эффективными оказались налаженные набеги в тыл противника за языком, в которых принимал участие и сам С. Н. Мясоедов, допросы военнопленных и аналитическая обработка полученных данных. Впрочем, ему не всегда сопутствовал успех30.

Тем не менее служба С. Н. Мясоедова до ареста не вызывала никаких нареканий, наоборот, командование отмечало его вклад в успешность организации войсковой разведки, а также храбрость, проявленную под огнем, когда «он показывал пример и ободрял разведчиков, действовавших против более сильного составом неприятеля»31. Поначалу версия о его связях с германской разведкой основывалась на фантастических по очевидной лживости показаниях подпоручика 23-го Низовского пехотного полка Якова Павловича Кулаковского, который попал в плен во время окружения армии А. В. Самсонова и решил сотрудничать с германской разведкой32.

Немцы пошли на вербовку и якобы дали этому младшему офицеру задание подготовить убийство великого князя Николая Николаевича (младшего), уговорить коменданта Новогеоргиевска или одного из его помощников сдать крепость, а потом разжечь антирусские настроения в Польше и на Украине. Для осуществления этих мюнхгаузеновских планов Я. П. Кулаковскому был дан связной в Петрограде, каковым якобы и оказался С. Н. Мясоедов33. На первичную подготовку всех этих планов Я. П. Кулаковскому, по его словам, было дано четыре недели и определено жалованье 2 тыс. марок в месяц. Получив для переезда в Швецию немецкий паспорт, он выехал в Стокгольм, а 17 (30) декабря 1914 г. прибыл в столицу и обратился в Генеральный штаб с повинной. Начались допросы, которые поначалу вело Петроградское контрразведывательное отделение. Фамилия С. Н. Мясоедова на первых двух допросах не прозвучала34.

Контрразведывательное отделение с 1910 г. возглавлял В. А. Ерандаков. Это был способный жандармский офицер, имевший, однако, ряд отрицательных служебных и личных качеств, в том числе беспринципность и честолюбие, склонность к провокации и собственному «кланостроительству», будучи сам донским казаком он старался держать в своем отделении земляков35. В 1911–1912 гг. он соперничал с С. Н. Мясоедовым, хотя внешне поддерживал дружеские с ним отношения, которые в 1915 г. объяснил необходимостью личного за ним наблюдения36. Работа контрразведки в Петрограде с начала войны вызывала многочисленные нарекания, положение В. А. Ерандакова в начале 1915 г. стало шатким37, В. А. Сухомлинов также уже не испытывал к нему симпатий, считая его человеком «не вредным», но «не обширного ума»38. Из всех показаний Я. П. Кулаковского доверие вызвает лишь одно – то, что он заинтересовал немцев рассказами о своих связях с анархистами, к которым якобы принадлежали он и его родственники39.

Во всяком случае, весьма скудные немецкие источники, проливающие свет на его пребывание в плену, утверждают, что Я. П. Кулаковскому было поручено установить связь с революционерами, собрать информацию о настроении в Петрограде и вернуться40. Но, очевидно, подобного рода мелочи не вызвали интереса в контрразведке. Возможно, В. А. Ерандаков решил укрепить свое положение и перейти из числа сторонников военного министра в стан главковерха. В таком случае и ему нужно было явиться к новому покровителю не с пустыми руками. Представляется, что именно поэтому «гвоздем» дела при первых допросах, которые вели контрразведчики, вполне естественно должно было стать разоблаченное покушение на Николая Николаевича. Следует отметить, что по мере дальнейшего развития этого дела у военного министра стали нарастать подозрения по отношению к возможному «перебежчику», которые поддерживал и его информатор в Ставке генерал Н. Н. Янушкевич41. Интересно, что Я. П. Кулаковский вскоре отказался от своих показаний о подготовке покушения, а всю эту историю объяснил своим желанием вызвать интерес у начальника

Главного штаба. Об угрозе жизни главковерха забыли, но все остальные, не менее фантастические показания были приняты на веру42.

Фамилия С. Н. Мясоедова, по версии Я. П. Кулаковского (или по подсказанной ему версии) – его связника в России, прозвучала только на третьем допросе 24 декабря 1914 г. (5 января 1915 г.). Одновременно вновь возникла еврейская тема: Я. П. Кулаковский рассказывал об издевательствах с их стороны над русскими пленными и о том, что евреи активно используются немецкой разведкой43. Эти показания ложились на благодатную почву: с самого начала войны на фронте прочно установилось мнение, авторитетно подтверждаемое Ставкой, что евреи чуть ли не поголовно занимаются шпионажем44. «Военные были озлоблены, – вспоминал о своем посещении полосы Юго-Западного фронта осенью 1914 г. А. И. Спиридович. – Отдельные случаи обобщались. Вина отдельных изменников переносилась на все еврейское население. Евреев стали выселять из райнов военных действий. Стали гнать внутрь России. В Ставку летели донесения и жалобы со всех сторон, и Ставка обрушилась на еврейство рядом строгих репрессивных мер. Душою их был генерал Янушкевич. Многим в тылу эти меры казались жестокими и несправедливыми, на фронте же часто их считали еще недостаточными»45.

В Галиции, где евреи в целом встретили русские войска недоброжелательно46, по отношению к ним такого рода меры принимали гораздо более жесткий характер, несмотря на то что каких-либо проявлений враждебности с их стороны не наблюдалось47. 13 (26) февраля 1915 г. генерал-губернатор Галиции генерал-лейтенант граф Г. А. Бобринский в целях борьбы со шпионажем издал приказ, запрещавший въезд на эту территорию «лицам еврейской национальности» и их переезд из одного уезда в другой. Нарушение этого запрета наказывалось штрафом в 3 тыс. рублей или трехмесячным тюремным заключением48.

В прифронтовой полосе издавались гораздо более жесткие распоряжения. Так, например, к 14 (27) февраля 1915 г. из-под осажденного Перемышля во внутренние районы России были высланы около 7 тыс. евреев49. «Еврейское население, – гласил приказ № 2381, изданный штабом Юго-Западного фронта 19 февраля (4 марта) 1915 г., – без различия пола, возраста в районе боевых действий надлежит выселять в сторону противника. Местности, занятые тыловыми частями армии, очищать от всех подозрительных и неблагонадежных, независимо от сего в последних местностях необходимо брать заложников из лиц, пользующихся влиянием»50. Конечно, этот приказ не выполнялся буквально, но настроение момента он передает точно. В высшей степени негативно к евреям относился и М. Д. Бонч-Бруевич. Весной 1915 г., когда немцы активизировали свои действия против Северо-Западного фронта, там также приступили к практике депортаций еврейского населения из прифронтовой полосы. Так, например, к 5 (18) мая 1915 г. из Ковенского крепостного района были выселены около 20 тыс. евреев51. В этой обстановке действующему офицеру контрразведки лучше было не иметь еврейских, пусть и довоенных деловых партнеров, знакомых и родственников.

На допросе 8 (21) января 1915 г. Я. П. Кулаковский показал, что С. Н. Мясоедов работает на немцев уже в течение пяти лет и что его фамилию он раньше не знал и не читал в газетах (!)52. Следует отметить, что в это время его допросы вела уже не военная контрразведка, а охранное отделение53. Весьма странные показания и наивность поверившей им контрразведки и охранки не может не вызвать удивления. Обращают на себя внимание четыре очевидных факта: 1) именно в 1910 г. начались дружеские отношения между С. Н. Мясоедовым и В. А. Сухомлиновым; 2) дело явно конструировалось именно под «шлейф» скандала 1912 г., но не строго под версию А. И. Гучкова и Б. А. Суворина. Ведь они обвиняли С. Н. Мясоедова в связях с австрийцами и к тому же позже отказались от них. Именно поэтому допрашиваемый свидетель особо оговорился, что никогда не читал о С. Н. Мясоедове; 3) именно офицеры охранки, помнившие об истории 1907 г., составляли письмо для министра внутренних дел, где впервые был сделан намек на возможность связи деловых партнеров С. Н. Мясоедова с немецкой разведкой. Их версия тогда провалилась, а С. Н. Мясоедов к тому же в 1913 г. пытался привлечь настоящих авторов письма А. А. Макарова к суду за подлоги и клевету; 4) странно, что германская разведка, командируя Я. П. Кулаковского для связи со своим ценным и активным (с 1910 г.) агентом, не имела понятия о том, где он живет и что он находится на русско-германском фронте (допрашиваемый этого не знал)54. Для правдоподобия потом возникла версия, что Я. П. Кулаковский мог встретиться с С. Н. Мясоедовым в ресторане, где тот часто бывал, и что в России существует «целая шпионская организация»55.

Конечно, принадлежность охранки и контрразведки к различным вариантам показаний Я. П. Кулаковского на этих допросах является всего лишь версией и не может иметь документального подтверждения, однако безусловным фактом является то, что дело С. Н. Мясоедова было «заквашено» в Петрограде, а «испечено» в Варшаве с санкции Верховного главнокомандующего и с подачи штаба Северо-Западного фронта, которым столичная «закваска» пришлась как нельзя кстати. В русской Ставке не было особенным секретом то, что «дело Мясоедова» было организовано при сильнейшем давлении на суд со стороны великого князя и генерала А. А. Поливанова для того, чтобы снять В. А. Сухомлинова с его поста56. Ставка получила информацию об этом деле 14 (27) января 1915 г., и она была переправлена в штаб Н. В. Рузского57. Исполнителем высочайшей воли главковерха был полковник Н. С. Батюшин, возглавлявший контрразведывательное отделение штаба Северо-Западного фронта58. Впрочем, он не был главным действующим лицом в этой скверной игре. «Дело Мясоедова, – отмечал 25 февраля 1916 г. в своем дневнике М. К. Лемке, – поднято и ведено главным образом благодаря настойчивости Бонч-Бруевича, помогал Батюшин»59.

Многим в штабе Северо-Западного фронта смысл начатой игры был совершенно очевиден. По мнению генерала В. А. Орановского, изложенному после войны А. П. фон Будбергом, «создание и раздутие всей мясоедовской истории было определенным актом тайной ожесточенной борьбы Ставки и Сухомлинова. Ударяя по М., били главным образом по его покровителю и хозяину Сухомлинову»60. Трудно с полной уверенностью утверждать, кому в штабе фронта первому пришла мысль о возможности энергично развить дело в отношении С. Н. Мясоедова, но, скорее всего, это все же был М. Д. Бонч-Бруевич. Сам он в своих мемуарах также с гордостью отмечал, что «сыграл довольно решающую роль» в деле, за что позже стал объектом травли немцев, «засевших» в русских штабах. Естественно, это были неразоблаченные предатели и шпионы61. Но самое главное – это даже не свидетельство генерала. Подобного рода поведение для него было довольно типичным. В бытность свою сотрудником В. А. Сухомлинова он уже «разоблачил» один кружок «опасных заговорщиков» – младотурок. Теперь, в 1915 г., М. Д. Бонч-Бруевич прорывался уже в совсем иную группировку, и достичь доверия главы враждебного клана ему, судя по всему, было трудно. Ведь, по его словам, Николай Николаевич был непростым начальником: «Наследственная жестокость и равнодушие к людям соединялись в нем с грубостью и невоздержанностью»62.

Хорошо зная о неприязни главковерха к В. А. Сухомлинову, М. Д. Бонч-Бруевич распорядился установить за С. Н. Мясоедовым негласное наблюдение63. Когда в штаб 10-й армии пришла эта телеграмма, она вызвала недоумение именно потому, что установленное ранее наблюдение было безрезультатным64. Тем не менее шофером к С. Н. Мясоедову был приставлен сотрудник контрразведки65. Полученные данные сразу же насторожили М. Д. Бонч-Бруевича: как выяснилось, С. Н. Мясоедов разъезжал по частям (!), ночевал в немецких мызах (!), мародерствовал (?). Следует отметить, что генерал-квартирмейстер штаба фронта в своих действиях проявил определенную изобретательность и логику. Во-первых, по его мнению, С. Н. Мясоедов прибыл в штаб фронта с рекомендательным письмом от В. А. Сухомлинова (бдительный М. Д. Бонч-Бруевич, естественно, сразу же предложил Н. В. Рузскому отослать подозрительного офицера назад, но главком Северо-Западного фронта не решился)66. Во-вторых, должность С. Н. Мясоедова была незначительной (по сравнению с Ф. В. Сиверсом и

А. П. фон Будбергом), назначение на нее не входило в обязанности штаба фронта или Ставки. Кроме того, предвоенный скандал, связанный с именем этого офицера, позволял надеяться на то, что его обвинение будет полностью поддержано либералами.

15 (28) февраля Я. П. Кулаковский был допрошен уже в Ставке, где его рассказы восприняли весьма серьезно67. 18 февраля (3 марта) 1915 г. С. Н. Мясоедов был арестован в Ковно после возвращения из поездки к передовым позициям (которую он совершил по долгу службы и с санкции командования) и вскоре осужден по обвинению в государственной измене, шпионаже и мародерстве68. Формально арест санкционировал Н. В. Рузский. Арестованный, естественно, не понимал причин случившегося и поэтому направил матери открытку с просьбой обратиться к главнокомандующему армиями фронта, чтобы он спешно рассмотрел его дело69. Судя по всему, С. Н. Мясоедов, наученный еще предвоенным горьким опытом, с самого начала почувствовал, что вновь стал жертвой политической интриги, и не ошибся, но арестованному и в голову не могло прийти, что к Н. В. Рузскому обращаться бесполезно. По рассказам проводивших арест офицеров, узнав о своем задержании, он воскликнул: «А, это, наверное, опять Гучков!»70. Казалось бы, офицер мог рассчитывать на быстрое восстановление своей репутации – у обвинения не было решительно никаких доказательств. В частности, при обыске никаких уличающих в предательстве документов не нашли. Впрочем, они с самого начала и не были нужны71. В самом деле, зачем, если, по мнению М. Д. Бонч-Бруевича, С. Н. Мясоедов был пайщиком фирм, созданных на немецкие деньги, в том числе и «Восточно-азиатского пароходного общества»72.

Так, судя по всему, было творчески преображено «Русское Северо-Западное пароходство», в основании которого участвовали весьма подозрительные еще в 1912 г. евреи и, безусловно, подозрительные в 1915 г. немцы. То, что и те, и другие были русскими подданными, естественно, не снимало с них подозрений, а то, что это общество имело дела исключительно с британской пароходной компанией «Гунардлайн», во внимание не принималось73. Бдительный М. Д. Бонч-Бруевич, будучи выходцем из Киевского военного округа, не мог не знать и истории с Альтшиллером. Интересно, что по мнению М. Д. Бонч-Бруевича, именно в 1915 г. выяснилось, что очень подозрительный выходец из Австрии Альтшиллер был шпионом, правда, не австрийским, а немецким74. В ночь на 19 февраля (4 марта) чинами охранного отделения были проведены обыски почти у нескольких сотен лиц в Петрограде, Одессе, Ковно, Вильне, Либаве – не только у родни и знакомых С. Н. Мясоедова, но и у знакомых его знакомых. Они также не дали ничего предосудительного75. Странно, но уже на следующий день информация об этих действиях контрразведки попала в прессу76.

С. Н. Мясоедов мог рассчитывать лишь на поддержку военного министра, но тот вовсе не собирался защищать своего бывшего подчиненного. Через начальника штаба главковерха В. А. Сухомлинов был в целом посвящен в ход дела. 20 февраля (5 марта) Н. Н. Янушкевич писал ему: «Глубоко признателен за доверие и согласие по военной агентуре. Мясоедов арестован в Ковне. Перевезен по приказанию Рузского в Александровскую цитадель Варшавы»77. Почти в то же самое время, то есть немедленно после ареста подозреваемого, М. Д. Бонч-Бруевич вместе с Н. С. Батюшиным подготовили записку в Ставку, в которой говорилось о существовании «центров круга» германского шпионажа с резидентами в разных городах России. Доказательств не было, но зато были фамилии С. Н. Мясоедова и его знакомых и бывших партнеров по довоенному еще предпринимательству78. Как это ни странно, В. А. Сухомлинова тогда это совсем не беспокоило – он опасался козней думской оппозиции. 28 февраля (13 марта) министр счел

необходимым предупредить начальника штаба главковерха: «Вообще, помяните мое слово, гг. Гучковы после войны наделают нам немало хлопот: все собирают какие-то материалы для «выступлений»79.

Думская оппозиция действительно готовилась к походу против военного министра. Кадеты поставили перед собой задачу борьбы за смещение

В. А. Сухомлинова еще 2 (15) декабря 1914 г.80, но выступать с одними слухами было невозможно. Между тем материалы для «выступлений», правда поначалу только против военного министра, готовила Ставка с его же собственной санкции. Рассчитывать на то, что либералы сумеют справиться сами, в Барановичах не могли. 27 января (9 февраля) 1915 г. открылась сессия Думы, инициатором созыва которой выступил А. В. Кривошеин, поддержанный Ставкой81. 26 июля (6 августа) 1914 г. заседания обеих палат были временно прекращены указом Правительствующему сенату от 24 июля (4 августа), в котором, кстати, было сказано: «…назначить срок их возобновления не позднее 1 февраля 1915 г., в зависимости от чрезвычайных обстоятельств»82. Эти обстоятельства на фронте, да и в тылу, еще никак не проявили себя, но кадеты недвусмысленно намекали на то, что затяжка созыва вызовет негативную реакцию в обществе, и настаивали на проведении бюджетной сессии. А. В. Кривошеин рассчитывал на повторение эффекта (несколько преувеличенного) «исторического заседания» 26 июля (6 августа), продемонстрировавшего объединение политических партий, хотя кадеты и считали, что предупреждали о появлении в этом единстве трещин83.

11 (24) января 1915 г. император подписал указы о созыве Думы и Государственного совета84. Через четыре дня они были опубликованы, и положительная реакция общества в целом казалась единодушной, хотя с самого начала было ясно, что сессия будет кратковременной (она продолжалась всего три дня). «Раздавались голоса, – гласила передовица «Русских ведомостей» от 15 (28) января, – что представительные учреждения могут функционировать только в мирное время, что во время войны они вносят только смуту в умы общества неуместной критикой. Этим голосам не вняли; и это к счастью, ибо могли получиться как раз иные результаты: представительные учреждения устранены, – значит, боятся критики, есть нечто, что может вызвать отрицательное отношение. И вот – почва для недоверия, опасений и всяких темных тревожных слухов»85.

Тем не менее сам созыв Думы еще никак не снимал наметившихся между властью и либеральной оппозицией противоречий. На совещании думцев с представителями правительства, прошедшем 25 января (7 февраля) 1915 г., П. Н. Милюков потребовал амнистии, отставки министра внутренних дел Н. А. Маклакова (позиция которого в отношении установления контроля над тратами казенных средств в Земском и Городском союзах вызывала острейшую неприязнь у земцев), ограничения военной цензуры. Присутствовавший на совещании министр воздержался от обязательств, фактически предложив лидеру кадетов обсудить претензии публично, в Думе86.

Хотя во время сессии либеральная оппозиция не особо стремилась проявить их, однако она достаточно ясно дала понять, что смотрит на июль – август 1914 г. как на безусловно пройденный этап. «Говорилось, – сообщали «Русские ведомости» 27 января (9 февраля) 1915 г., – что сегодняшнее заседание Думы должно быть повторением или непосредственным продолжением исторического заседания 26 июля. Нет, этого не должно быть, да и не может быть: история не повторяется, и нежелательно повторение того, что было прекрасным, естественным, благородным выражением великого, всенародного патриотического порыва в первую минуту негодования на дерзостный вызов врага, а теперь стало бы холодным, рассудочным, построенным на расчетах дипломатическим актом, который никому не нужен и не полезен, потому что в нем не было бы главного: не слышалось бы биения страны»87.

Оно, очевидно, проявилось в том, что депутаты не скупились на похвалы в адрес армии, народов России, союзников и главковерха, но воздержались от приветствий в адрес власти. Одним из главных героев первого дня стал Николай Николаевич (младший). «Ведомая к победе искусным, стойким и отважным Верховным главнокомандующим, стяжавшим себе безграничное народное доверие и народную любовь, – заявил в своей речи при открытии сессии М. В. Родзянко, – наша дружная военная семья, от генерала до солдата, выносит бодро на своих плечах все тяжести войны, поражая мир примерами беззаветного мужества, терпения и выносливости»88. Эти слова неоднократно прерывались аплодисментами. Немедленно было принято решение отправить великому князю приветственную телеграмму, а через день из Барановичей был получен и торжественно встречен его ответ89. Думцы не посмели выступить против правительства. Выступления И. Л. Горемыкина и С. Д. Сазонова были приняты благоприятно и не вызвали критики в ответ90. Оппозиционность продемонстрировали только осудившие войну представители социалистов (Н. С. Чхеидзе и А. Ф. Керенский)91.

Что касается П. Н. Милюкова, то он в публичном выступлении, естественно, воздержался от оглашения планов своей партии относительно В. А. Сухомлинова и Н. А. Маклакова, как и от сомнений о сохранении политического единения, провозглашенного в начале войны: «Шесть месяцев назад мы дали нашим воинам обет свято хранить, как зеницу ока, как величайшее национальное сокровище, духовное единство страны, залог нашей моральной силы и грядущих побед. Мы этот обет исполнили»92. Позже, на расширенном совещании ЦК кадетской партии, прошедшем 22–23 февраля, ее лидер сформулировал результаты сессии следующим образом: «Правительство осталось тем же, чем было… Оно плохо… Мы от него ничего не ждем и не ведем поэтому с ним переговоров»93. Но для того чтобы критиковать даже плохое правительство и реализовывать собственные проекты в отношении его отдельных, наиболее неприемлемых для Думы членов, необходимы были основания. Они как раз и создавались в это время «делом Мясоедова».

Система рассуждений русской контрразведки относительно обвиняемого оказалась на удивление простой. «Так как в его рапорте, – вспоминал один из ее руководителей, – имелись данные относительно расквартирования германских западных частей в Восточной Пруссии, а также сведения об укреплении расположенных там виадуков и мостов, что вполне соответствовало действительности, то не было оснований не верить и показаниям поручика К. относительно Мясоедова как работавшего в пользу Германии шпиона»94. Разумеется, сразу же вспомнили и о довоенном скандале, когда

С. Н. Мясоедова уже обвиняли в «шпионстве», теперь, как оказалось, это был шпионаж, да еще с довоенным стажем! В какой-то момент В. А. Сухомлинов почувствовал, что дело начинает развиваться в нежелательном для него направлении, и попытался отвести от себя угрозу, перенаправив ее в сторону своего главного, как он думал, врага. 4 (17) марта он писал Н. Н. Янушкевичу: «Злополучный наш Петроград в последнее время переполнен массою таких слухов и сплетен, что уши вянут. В этот столично-провинциальный огонь подлили масла мясоедовским арестом. Какие на этом фоне вышивают узоры, нет возможности передать. На всякий случай посылаю Вам справку, составленную главным военным прокурором, касающуюся инцидента с Гучковым. По ней выходит, что если своевременно негодяя этого не разъяснили, то виноват А. И. Гучков»95. Конечно, эта попытка В. А. Сухомлинова наивна: возможности переиграть лидера октябристов у него уже не было, но в том, что С. Н. Мясоедов является шпионом со стажем, он уже не сомневался.

Доказательств не было, да и не могло быть, если, конечно, не считать «разоблачений» 1912 г. Один из руководителей германской разведки полковник Вальтер Николаи высоко оценивал работу русских разведчиков и контрразведчиков в довоенный период. Он отмечал, что осужденный офицер никогда не оказывал услуг Германии, скорее наоборот, во время службы на границе он доставил ей немало хлопот: «Жандармский полковник Мясоедов в Вержболове был одним из лучших ее (русской службы. – А. О.) представителей. Вынесенный ему во время войны смертный приговор за измену в пользу Германии совершенно непонятен»96. Военный следователь В. Г Орлов позже признавался (конечно же, только в частных беседах), «что следствие вел не без пристрастия, «под давлением», и что абсолютной уверенности в измене Мясоедова у него не было»97.

Если принять Н. С. Батюшина и В. Г. Орлова за действительных профессионалов следствия и контрразведки, то не может не вызвать удивления тот факт, что они не удосужились проверить показания Я. П. Кулаковского или найти какие-либо улики, на основании которых подследственного можно было бы действительно обвинить в шпионаже. Не было сделано даже подобных попыток. Логика следователей была проста: есть обвинительные показания, а раз С. Н. Мясоедов выезжал на фронт – значит, делал это исключительно с целью предательства. Отрицание вины со стороны обвиняемого стало основным доказательством его преступления, так как следователи, а затем и судьи довольно дружно пришли к выводу, что шпионы не сознаются в своих преступлениях98. Очевидно, подобные умозаключения были в немалой степени направляемы сверху.

8 (21) марта 1915 г. Н. Н. Янушкевич сообщал В. А. Сухомлинову: «Мясоедова, вероятно, вздернем в Варшаве. Ликвидируем и других»99. В тот же день он вновь изложил перед военным министром свой подход к следствию: «Дело Мясоедова будет, вероятно, ликвидировано окончательно в отношении его самого сегодня или завтра. Это необходимо ввиду полной доказательности его позорной измены, для успокоения общественного мнения до праздников (имеется в виду Пасха, праздновавшаяся в 1915 г. 22 марта (4 апреля). – А. О.). Остальные пойдут группами, по мере их выяснения. Полевой суд разберет их виновность сам»100. В обстановке раздуваемой в обществе истерики полевой суд во время войны чаще карает, чем разбирается в сути дела, и это полностью устраивало организаторов общественного мнения. Мертвые становились свидетелями вины живых.

Перемышль – победа и ее последствия на фронте

Пока эта крепость оставалась в руках противника, русское командование не могло полностью использовать прекрасную двухколейную железную дорогу, что в первую очередь сказывалось на снабжении 8-й армии. Австрийцы опасались, что падение Перемышля существенно усложнит ситуацию и на фронте, и в тылу, а это могло повлечь за собой окончательное

разрушение авторитета монархии и даже распад империи. Эту крепость без всяких преувеличений можно было назвать гордостью Двуединой монархии. Каждое новое поражение Габсбургов ухудшало стратегическое положение Австро-Венгрии и тем, что способствовало дрейфу Италии в лагерь Антанты. Эти опасения разделяло и германское командование1. Именно поэтому Ф. Конрад фон Гётцендорф гнал неподготовленные для горной войны армии вперед, не считаясь с потерями, которые за время боев в Карпатах превысили 800 тыс. человек, причем три четверти выбыли из строя в результате болезней2. Конечно, эта цифра в несколько раз превышала численность гарнизона, который собирались спасти, но, как мне представляется, ценность крепости носила не только и не столько военный, но и символический характер, весьма важный в этот момент.

Вторая осада Перемышля началась 5 ноября. Еще в конце 1914 г. было принято решение о переброске под крепость тяжелой осадной артиллерии. Сделать это было непросто и по причине слабости железных дорог в тылу русской армии, и по причине близости неприятеля. Осада проходила в весьма тяжелых условиях. Гарнизон состоял преимущественно из венгров, а его начальник, заместитель коменданта генерал Арпад Тамаши фон Фогараш предпринял целый ряд вылазок в ноябре – декабре 1914 г. Английский военный корреспондент, находившийся в войсках, писал: «Годами лучшие австрийские инженеры подготавливали зоны обстрела; австрийская артиллерия знала точное расстояние до каждой точки вокруг крепости. Не было оставлено ни одного прикрытия, которое благоприятствовало бы продвижению противника. По ночам мощные прожекторы исключали всякую возможность неожиданной атаки»3. Британский журналист не преувеличивал сложности, с которыми столкнулась русская армия.

Перед началом осады в крепости были построены новые земляные укрепления, 24 опорных пункта, 200 батарейных позиций, вырыто дополнительно до 50 км окопов, заложены минные поля, установлен 1 млн кв. метров заграждений из колючей проволоки4. Осаждающей армии пришлось в условиях карпатской зимы проводить значительные инженерные работы по всему 40-километровому внешнему периметру крепости. Кроме того, в декабре 1914 г. попытки австрийского командования деблокировать крепость привели на короткий промежуток времени к тому, что залпы полевых орудий австро-венгерской армии были слышны в городе, а по ночам гарнизон сообщался с деблокирующей армией при помощи прожекторов. В крепости до последнего надеялись на выручку и даже готовили проект памятника ее защитникам. Отлитые модели барельефов к нему потом были отправлены в Ставку. Интересно, что центральное место занимало изображение Вильгельма II и выглядывавшего у него из-за спины Франца-Иосифа. Далее шли профили австрийских генералов5. Однако памятник так и остался незаконченным.

Наступление в Карпатах, предпринятое Ф. Конрадом фон Гётцендорфом без достаточного количества артиллерии, снарядов и зимнего обмундирования, привело лишь к огромным потерям, лишившим австро-венгерскую армию ее последних обученных резервов. Пробиться к Перемышлю австрийцам так и не удалось6. 6 марта 1915 г. М. Гофман записал в своем дневнике: «На Восточном театре войны благодаря нашим великим победам мы существенно сократили огромное численное превосходство русских. Мы не можем полностью уничтожить русскую армию – мы могли бы это сделать, если бы воевали только с Россией. В добавление к этому австрийцы разбиты. Галиция безнадежно потеряна для них, и Перемышль, конечно, падет к концу этого месяца, даже без русской атаки – из-за голода. Я верю, что мы не можем быть разбиты, но одновременно мы не можем и нанести нашим врагам такое поражение, чтобы диктовать им наши условия: я сказал это имперскому канцлеру»7.

Положение русской армии было действительно сложным. В результате бомбардировка фортов Перемышля началась только в начале марта 1915 г. Большое значение имела переброска под крепость восьми 11-дюймовых береговых мортир из-под Кронштадта. Под руководством генерал-лейтенанта А. А. Маниковского срочно была проведена работа по их установке на осадные лафеты. Это очень скоро принесло положительные результаты. К 13 марта под контроль осаждающих перешли командные высоты8. Крепость была обречена, 11 марта ее комендант оповестил командование, что при условии крайнего растягивания продовольственных запасов он сможет продержаться только до 24 марта9.

Состояние гарнизона было отчаянным, количество больных исчислялось в 12 140 человек, легкораненых – 6900 человек. Для прорыва движения по тылам русской армии у оставшихся в строю солдат попросту не было сил, но Ф. Конрад фон Гётцендорф считал попытку прорыва совершенно необходимой, для того чтобы «спасти честь армии»10. С 18 марта орудия Перемышля открыли бешеный огонь по осаждающим. По сути, они расстреливали боезапас, чтобы он не достался русским, и одновременно подготавливали прорыв гарнизона. За день выстреливалось до тысячи снарядов крупных калибров. В цитируемом выше письме Ю. Н. Данилова Н. В. Рузскому генерал-квартирмейстер Ставки писал: «Из Перемышля гарнизон ежедневно тысячами расстреливает бессмысленно снаряды, не причиняя нам потерь и не решаясь больше на вылазки; впечатление таково, как будто противник стремится поскорее расстрелять свои снаряды. Это предположение согласуется с известиями о наступивших затруднениях по продовольствованию гарнизона»11.

18 марта войска получили на руки продовольственные пайки на пять дней. Комендант крепости генерал Г фон Кусманек издал приказ по гарнизону о подготовке к прорыву на соединение с австро-венгерской армией. Он заканчивался призывом: «Солдаты! Мы разделили последние наши запасы. Честь нашей страны и каждого из нас запрещает, чтобы мы после той тяжелой, славной, победоносной борьбы попали во власть неприятеля, как беспомощная толпа. Герои солдаты! Нам нужно пробиться, и мы пробьемся»12. В тот же день во главе с 23-й дивизией гонведа при поддержке бригады ландвера и полка гусар он предпринял отчаянную попытку прорваться. Австрийское командование планировало осуществить прорыв в направлении на Львов, южнее которого действовала армия К. фон Пфлянцер-Балтина, и для соединения с ней войска гарнизона должны были совершить рейд по русским тылам13.

Чрезвычайно тяжелая погодная обстановка: температура доходила до минус 23 градусов по Цельсию, а глубина снега достигала метра, а также истощенность гарнизона и резкое сокращение количества лошадей – все это стало причиной отказа от прорыва в горы по кратчайшему расстоянию, отделявшему крепость от австрийских войск14. Войсками 11-й армии вылазка была отражена. 20 марта эта попытка повторилась с теми же результатами. Шедшая впереди 23-я дивизия лишилась 3 тыс. человек, что составило примерно 70 % от всех потерь при вылазке15. 22 марта в пять часов утра в Перемышле начались взрывы фортов, мостов и складов. Через час на позициях русской 82-й пехотной дивизии появились парламентеры16. На первое предложение русской стороны сдаться, сделанное в начале осады, Г фон Кусманек ответил: «Я не могу найти достойных слов, чтобы достойно ответить на ваше недостойное предложение». Теперь, когда уже австрийцы попытались поднять вопрос об условиях сдачи, настал черед А. Н. Селиванова говорить афоризмами: «Первое условие – никаких условий»17.

После выяснения позиций об условиях сдачи дело пошло быстро, и в семь утра русские войска стали входить на позиции18. К этому времени большая часть артиллерии была испорчена, лошади перебиты, железнодорожный и шоссейные мосты и долговременные укрепления взорваны, деревоземляные – подожжены19. «Вокруг Перемышля, – отмечал очевидец, – как вулканы, дымятся взорванные форты. В южном и западном секторах царит беспрерывный грохот, и то и дело поднимаются к небу густые клубы огня. Это, как объясняют австрийские офицеры, еще кое-где взрываются склады боевых припасов»20. По общему мнению, при лучшей организации обороны крепость могла бы еще долго сопротивляться21.

В девять часов утра 9 (22) марта сдача Перемышля была завершена. Крепость капитулировала без всяких условий. В плен попали почти четыре армейских корпуса: девять генералов, 2500 офицеров, около 120 тыс. солдат, трофеями русской армии стали 900 орудий и огромное количество военных запасов и оружия. Неожиданно выяснилось, что количество осажденных более чем вдвое превышало численность осаждавшей Перемышль русской армии22, имевшей около 60 тыс. человек – два корпуса, в основном составленных из ополченцев. В штабе 8-й армии ожидали, что численность гарнизона не будет превышать 40 тыс. человек, и до ответной телеграммы с подтверждением от Г фон Кусманека данных по сдавшейся армии не торопились сообщать число сдавшихся23. Та же история повторилась и в Барановичах.

Получив информацию о количестве пленных, Верховный главнокомандующий не поверил в ее правдивость и приказал задержать сообщение для проверки данных, которые подтвердились24. Новый комендант Перемышля генерал Л. К. Артамонов поначалу чрезвычайно опасался того, как поведут себя пленные, увидев, насколько немногочислена осадная армия, и пытался сделать все возможное, чтобы побыстрее удалить их из крепости25. Однако сдавшихся было так много, что вывезти их всех сразу не представлялось возможным. «Все дороги от Перемышля заполнены пленными, – сообщал В. Я. Брюсов читателям «Русских ведомостей». – Шоссе на десятки верст кажется синим от синеватых австрийских мундиров. Пленные идут большими толпами под конвоем немногих казаков, идут и маленькими группами, идут и одиночками. Никто не делает попытки бежать. В городе также множество австрийских солдат. Эвакуация пленных займет недели две. Среди сдавшихся очень много славян: поляков, русин и чехов. Они не скрывают своей радости по поводу сдачи»26.

Охотно сдававшиеся в плен и ранее русины, чехи, словаки и поляки действительно радовались концу осады. Часть пленных пела «Гей, славяне» и приветствовала русских солдат по-чешски криками «Наздар!»27. Несколько иной была поначалу реакция мирных жителей, которых перед войной насчитывалось 30 тыс. «Город казался вымершим, – отмечал очевидец. – Население, оказывается, со страхом ждало вступления русских. Подчеркивая свою лояльность, население вывесило белые флаги, выставило на окнах распятия и иконы»28. В Перемышле практически не было продовольствия, люди голодали, и сдавшиеся австрийцы, застрелив своих лошадей, немедленно начали готовить из них пищу29. Исключением были старшие командиры. 16 (29) марта на станцию Киев-Товарная прибыл поезд со 472 австрийскими офицерами и 547 их денщиками. На встречавших эти сдавшиеся произвели впечатление своим холеным видом и упитанностью30. Сразу же после сдачи крепости русское командование ввезло в город значительные запасы продовольствия31. Кроме того, необходимо было улучшить санитарно-медицинскую обстановку – в городе насчитывалось около 30 тыс. больных32.

Вступив в командование крепостью, генерал Л. К. Артамонов немедленно издал обращение, в котором горожанам гарантировалась безопасность, и уже к вечеру 9 (22) марта началась бесплатная раздача хлеба. Это сразу же переломило страхи, внушенные австрийской пропагандой33. К вечеру город уже заполнили гулявшие с дамами пленные австрийские офицеры. Если поначалу и комендант опасался того, как поведет себя этот элемент, то вскоре он убедился в безосновательности своих опасений. Нарядная толпа на улицах Перемышля почти торжествовала. «Наши скромные пехотные офицеры, – вспоминал полковник граф Д. Ф. Гейден, – терялись в этой толпе, которая имела вид победителей, а в сущности, радовалась благополучному для них, с эгоистической точки зрения, окончанию войны»34.

Успех в Карпатах породил ожидание близости конца этой войны не только у сдавшихся. «Моральное впечатление сдачи первоклассной австрийской крепости, – заявлял «Военный сборник», – касается не одной только австро-венгерской армии, но, несомненно, отзовется и на оперирующих в Карпатах и в Буковине германских войсках и рикошетом отзовется в германской армии, отныне потерявшей всякую надежду на косвенную хотя бы поддержку своего немецкого союзника, как она потеряла веру в пользу своего союза с Турцией. Поэтому не будет преувеличением сказать, что падение Перемышля знаменует собой перелом в великой мировой войне»35.

Схожие настроения с самого начала были отражены и в русских газетах. «Событием первостепенного стратегического значения, – сообщал «Правительственный вестник», – является состоявшаяся капитуляция Перемышля. Падение этой крепости закрепляет окончательно за нами Восточно-Галицийский театр, смыкая отныне прямой и надежной связью наши армии Западно– и Восточно-Галицийского фронтов, предоставляет русскому высшему командованию полную свободу действий на всем Австрийском театре и в особенности на Карпатском фронте»36. «Биржевые ведомости» заверяли своих читателей: «С падением Перемышля Галиция считается навсегда потерянной для австрийцев. Здесь сложилось твердое убеждение: чей Перемышль, того и Галиция»37. «Новое время» утверждало, что «решилась судьба не только самой Галиции, но и всей Габсбургской империи, а следовательно, и ее союзницы – Германии. Поэтому успехи, достигнутые нами у Перемышля, имеют значение не стратегическое, а мировое»38. Передовица «Утра России» гласила: «Падение Перемышля – смертельный удар по нашему австро-венгерскому противнику. Сейчас Австро-Венгрия стоит перед роковой для нее дилеммой: сложить ли ей оружие или продолжить безнадежную борьбу, спасать ли ей, что еще возможно, или поставить на карту самое существование империи Габсбургов»39. Даже сдержанная обычно «Речь» назвала это событие поворотным пунктом в борьбе с Австро-Венгрией, которое поставило на повестку дня вопрос о существовании Дунайской монархии40.

Так думали не только в России. Новость о падении Перемышля вызвала шок в Ставке Вильгельма II в Шарлевилле. 22 марта 1915 г. адмирал А. фон Тирпиц записал в своем дневнике: «К счастью, падение Перемышля почти совпало с поражением англичан в Дарданеллах. Поэтому впечатление от первого события будет менее сильным, но русские повсюду переходят в энергичное наступление, австрийцев все бьют и бьют, а мы начинаем нервничать. Силы Гинденбурга подходят к концу»41. Еще ранее, 6 марта граф Г фон Лерхенфельд, представитель Баварии в Берлине, сообщал своему правительству: «Рейхсканцлер позавчера был у фельдмаршала Гинденбурга, чтобы с ним поговорить о положении. То, что он привез, звучит малоблагоприятно. Фельдмаршал заявил, что из-за численного превосходства русских он не сможет выполнить свой план – взять территорию до Вислы и Варшаву. Он в состоянии только удержать занятую до того территорию и отбить любую атаку на Восточную Пруссию. Фельдмаршал при этих обстоятельствах советует заключить мир»42.

П. фон Гинденбург вообще считал, что основным направлением для германского наступления должен стать запад. Оттуда, по его мнению, исходила угроза целостности Германии. Что же касается России, то ее агрессивных намерений он не опасался и считал, что с восточным соседом будет легче договориться о мире. Для этого, однако, по мнению фельдмаршала, необходимо было нанести России серию поражений43. Но за каждым провалом русского командования на германском фронте следовал успех на австрийском. Эта закономерность действовала на Ставку кайзера самым негативным образом. 23 марта А. фон Тирпиц записал в своем дневнике: «Настроение в общем довольно вялое. Падение Перемышля подействовало угнетающе. Как я слышал, то же самое ощущается и на фронте». Через шесть дней новая запись: «Настроение здесь очень подавленное. Фалькенгайн говорит, что он ничего больше не может сделать. Австрийцам вообще больше ничего не доверяют»44.

Моральное значение падения Перемышля было действительно велико. На русских фронтах эта новость была встречена с восторгом, воздух сотрясали крики «ура!» и приветственные залпы винтовок и орудий45. Благодарственные службы и приближение весны – все это настраивало людей на радостный лад46. Еще накануне в России приступили к обсуждению в общих чертах планов будущего устройства славянских земель Австро-Венгрии. В частности, они были изложены в февральском выпуске «Военного сборника» за 1915 г., когда казалось, что русское наступление вот-вот перевалит Карпаты. Для нормального развития независимой Чехии ей потребуются границы по Судетским, Рудным и Исполинским горам и выход к Адриатическому морю через Триест, который, возможно, превратится в общеславянский порт. Самостоятельное существование земель чехов и словаков, без поддержки России, считалось маловероятным – слишком уж значителен был немецкий элемент: в Чехии – 38 %, в Моравии – 28 %, в Силезии – 45 %47.

Ожидания скорой победы, казалось, подтверждались новостями с фронта, где наметилась тенденция резкого понижения боеспособности славянских частей австро-венгерской армии. 20 марта (2 апреля) 1915 г. 28-й пехотный Пражский короля Италии Виктора-Эммануила полк, в основном укомплектованный чехами, добровольно сложил оружие почти в полном составе. В тыл удалось уйти лишь командиру полка с одной ротой. Столь массовая сдача в плен стала результатом работы, проведенной добровольцами дружины чехов и словаков48. На Юго-Западный фронт она прибыла в конце октября 1914 г., русское командование благоразумно распределило ее между частями. За 28-м полком последовали 36-й Младоболеславский, 88-й, большая часть 21-го Чаславского и 13-го Оломоуцкого полков49. После капитуляции Перемышля у командования Юго-Западного фронта появлялся резерв – освобождалась 11-я армия, осаждавшая Перемышль. Два ее корпуса были поделены между 3-й и 8-й армиями50. Ожидания выхода русской армии на Венгерскую равнину и последующего коллапса Австро-Венгрии были достаточно распространены и, казалось, имели под собой основания. И все же такая оценка победы в Карпатах была преувеличением.

М. В. Алексеев по-прежнему готовился к прорыву в Венгрию, не очень считаясь с Барановичами. 27 марта 1915 г. он объяснял свои действия в письме к сыну: «Велика была ответственность здесь, но она делилась между двумя, и большая доля ее, внешне по крайней мере, ложилась на Николая Иудовича… Ты увидишь потом, как последовательно и осторожно подвигал я к Хырову сначала пехотные дивизии, как перемещал их к югу, заменяя одну другою, потом стал втягивать на Карпаты из армии обложения, заменяя резервы конницей»51. Ответственность действительно была велика. «Перед глазами Николая Николаевича поочередно появлялись как заманчивые цели то Вена, то Берлин, – вспоминал А. А. Самойло, – и он колебался в выборе, иллюстрируя своим положением басню о животном, которое умирает с голоду, имея две вязки сена по бокам. Наконец, Иванову и Алексееву надоело это выжидание, и они решили на свой страх двигаться за Карпаты в Венгрию, потянув за собой упиравшегося Великого Князя, не желавшего оторваться от Рузского. Но тут вдруг оказалось, что для осуществления своих планов у них мало сил»52.

19 марта, следуя решению о вторжении в Венгрию, 3-я и 8-я армии Юго-Западного фронта начали бои за Бескидский хребет, то есть на западном участке хребта. 4 (17) апреля 1915 г. Николай Николаевич (младший) обратился к принцу-регенту Александру Сербскому с просьбой о поддержке наступлением, которое облегчалось тем, что австрийцы перебросили значительную часть своих войск с Балканского фронта на Карпаты. «При создавшемся ныне общем стратегическом положении, – писал Верховный главнокомандующий, – усилия Высочайше вверенных мне армий направлены к тому, чтобы, постепенно развивая наступление за Карпаты, окончательно сломить силу сопротивления австрийских войск»53.

Позиции у Карпат и по Карпатам удерживали 4-я австро-венгерская армия под командованием эрцгерцога Иосифа-Фердинанда, 3-я армия генерала Э. фон Бем-Ермоли, 2-я армия генерала С. Бороевича фон Бойны и германская армия под командованием генерала А. фон Линзингена. Корпуса 8-й армии, имевшие наибольший успех, продвинулись с 29 марта по 12 апреля на 20 км. На помощь австрийцам германское командование перебросило три дивизии, сведенные в особый Бескидский корпус (das Deutsche Beskidencorps) под командованием генерала Г фон дер Марвитца54. Обе стороны несли значительные потери. А. А. Брусилов вспоминал: «Объезжая войска на голых позициях, я преклонялся перед этими героями, которые стойко переносили ужасающую тяжесть горной зимней войны при недостаточном вооружении, имея против себя втрое сильнейшего противника»55.

Взятие важнейшей австрийской крепости в Карпатах привело к тому, что Николай Николаевич (младший) решил изменить свою точку зрения на перспективы наступления на этом направлении: «Проблеском в этой мрачной зимней эпопее было занятие весной русскими крепости Перемышль и то, что Ставка впервые дала твердые задачи обоим фронтам: наступление в Карпатах, оборона на остальном протяжении»56. Ставка приняла решение, которого очень опасалась противная сторона. Однако очевидно, что в данной ситуации решение о прорыве на Венгерскую равнину не было реализуемым. Мысль о том, что за падением Перемышля может последовать вторжение русских войск в Венгрию, заставило германское Верховное командование передать в распоряжение П. фон Гинденбурга свой единственный общий резерв – четыре вновь образованных «молодых» корпуса, из которых была сформирована новая 10-я армия Восточного фронта во главе с генералом Г. фон Эйхгорном. Этому в определенной степени способствовала и стабилизация Западного фронта.

Попытки французов в феврале и апреле 1915 г. в Шампани и англичан в марте у Нев-Шапели перейти в наступление не привели к прорыву фронта. Попытки эти были беспрецедентны по масштабам. Первые линии немецкой обороны были сметены, в какой-то момент кайзер запаниковал57. Под Нев-Шапелью 342 орудия за 35 минут выпустили больше снарядов, чем вся английская армия за Англо-бурскую войну. Английский военный корреспондент так описал артиллерийскую подготовку союзного наступления: «Она велась из трехсот пятидесяти орудий (некоторые из них были французские) на близком расстоянии и, по общему мнению, была самой жестокой за всю войну на Западном фронте. Выстрелы орудий были такими частыми, что их звук походил на гигантский пулемет»58. Огонь британской артиллерии корректировало 85 наблюдательных аэростатов. 48 англо-индийских батальонов атаковали три немецких. Все это привело к взятию деревни Нев-Шапель, территории приблизительно 1800 на 1100 метров, при потере 7 тыс. британских и 4200 индийских солдат. Стоявшая позади атаковавших кавалерия не понадобилась. Атаки французов в Шампани привели к более скромным достижениям, но их потери были гораздо выше – соответственно 50 тыс. и 64 тыс. человек59. Западный фронт Германии был стабилен. Германское командование могло перебрасывать «молодые» корпуса на восток. Германское командование, по свидетельству Э. Людендорфа, считало, что из 32 намеченных к формированию новых дивизий Г Китченера к маю 1915 г. могут быть готовы только 1260. Даже при этом оно могло себе позволить переброску на восток не только стратегического резерва, но и снятие с Западного фронта наиболее боеспособных частей.

Э. фон Фалькенгайн вспоминал, что «в действительности только одно соображение оправдывало новое решение, а именно: убеждение, что иначе Австро-Венгрия в короткий срок рухнет, придавленная гнетом войны»61. Эти воспоминания подтверждаются записями в дневнике А. фон Тирпица. 31 марта он отметил: «Сегодня с Карпат опять получены дурные вести. Австрийцы не могут удержать своих позиций. Фельдъегерь Р. рассказывал, что австрийские офицеры массами обретаются на тыловых этапах, а на фронте их нет. В Австрии ему часто выражали удивление по поводу того, что мы посылаем в огонь так много отпрысков хороших семей. К этому присоединяются национальная вражда и чванство. Наш Генеральный штаб только теперь полностью уяснил значение этих факторов»62. Такую же позицию занял и генерал М. Гофман. Он вспоминал об этих днях: «Среди карпатских снегов и льдов шли упорные кровавые бои, стоившие русским неслыханных потерь, но они все же шаг за шагом оттесняли нашего союзника. Положение австрийских армий становилось критическим. Если бы русским удалось прорвать Карпатский фронт и спуститься в Венгерскую долину, то двуединая монархия развалилась бы»63.

Русская армия уже преодолела Бескидский перевал и начала спуск в долину. Он был гораздо проще подъема – на северном склоне еще лежал снег, а на южном уже зеленел лес. По пути начали попадаться венгерские деревни. «Отношение венгров к русским войскам было довольно своеобразное, скрытное, – вспоминал один из солдат, – они не проявляли ни дружелюбия, ни открытой враждебности»64. Положение Венгрии в составе Дунайской монархии было сравнимо с положением Пруссии в кайзеровской Германии. Влиятельная венгерская газета Pesti Hirlap в первых числах апреля заявляла в своей передовице: «Венгрия не должна быть принесена в жертву Австрии, и венгерские интересы должны быть учтены в первую очередь в связи с ситуацией, вызванной русским вторжением на нашу территорию»65. Кроме того, что с этими настроениями необходимо было считаться, существовали и другие причины опасаться русского вторжения на Венгерскую равнину.

Во-первых, в случае утраты линии по Карпатам терялись и нефтяные источники в Буковине, а центральные державы были далеко не так богаты природными ресурсами, чтобы безболезненно перенести их потерю. Во-вторых, выход русских войск на равнину во многом способствовал бы установлению единой линии русско-сербского фронта на территории противника, а этого монархия Габсбургов уже никогда не пережила бы. «Они знали, и были правы, – вторил ему П. фон Гинденбург, – что если бы русский поток обрушился на мадьярские земли, это могло решить войну и Дунайская империя никогда не выдержала бы такого удара. Кто мог сомневаться, что первый русский пушечный выстрел на равнинах Венгрии отдастся эхом от гор Верхней Италии до Трансильванских Альп?»66 14 (27) марта 1915 г., почти сразу же после капитуляции Перемышля, произошла смена командования Северо-Западного фронта. Н. В. Рузский еще 10 (23) марта отправил в Ставку телеграмму с просьбой об отстранении его от командования фронтом по состоянию здоровья67.

18 (31) марта был опубликован весьма благоприятный для Н. В. Рузского рескрипт об отставлении его от командования фронтом по состоянию здоровья и назначении членом Государственного и Военного советов68. Главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта был назначен М. В. Алексеев. «Человека этого я очень уважаю и высоко ставлю, – отреагировал на новое назначение своего бывшего подчиненного В. А. Сухомлинов, – но в полководческих способностях его не уверен, и в этом отношении, мне кажется, Плеве был бы выше»69. Николай Николаевич (младший) поначалу склонялся к кандидатуре П. А. Плеве, но поднявшаяся волна подозрительности в отношении генералов с немецкими фамилиями, а также жесткий характер генерала и его склонность проводить операции, не считаясь с потерями, заставили главковерха изменить свое решение70. М. Д. Бонч-Бруевич связывал произошедшую замену с отказом Верховного главнокомандующего от наступления на данном фронте. М. В. Алексеев получил приказ удержать пространство между Вислой и Неманом71.

Это мнение разделяет и Ю. Н. Данилов: «Хотя новое назначение генерала Алексеева было следствием действительной болезни генерала Рузского, тем не менее оно имело определенно идейный характер. Это назначение явилось в результате принятого уже в то время Верховным главнокомандованием решения о перенесении центра дальнейших действий в Галичину. При этих условиях ответственная задача обеспечения правого фланга нашего стратегического фронта должна была разрешаться иными методами, чем те, кои имелись в виду до сих пор. Генерал Алексеев, который всегда являлся противником непосредственного овладения Восточной Пруссией и сосредоточения против нее крупных сил, был именно тем лицом, на которого могло быть возложено решение этой крайне трудной задачи, с затратою на нее возможно меньших сил (выделено мной. – А. О.)»72.

Все мысли генерала были в Венгрии, к вторжению в которую он так долго готовился, и свое новое назначение он воспринимал с тяжелым чувством. В этот день он писал сыну: «Состоялось назначение меня, мой родной, главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта. Тяжелое и трудное наследие принимаю я. Позади – ряд неудач; подорванный дух войск, большой некомплект. Дарует ли Господь сил, уменья, разума, воли привести в порядок материальный, пополнить ряды, вдохнуть иной дух и веру в успех над врагом? Вот вопросы, которыми полна моя мысль, чем живет моя душа»73. Начальником штаба Юго-Западного фронта был назначен генерал-лейтенант В. М. Драгомиров. Н. В. Рузский не потерял расположения Николая Николаевича (младшего). Уже в конце июня 1915 г. великий князь просил императора о назначении генерала Н. В. Рузского, к этому времени поправившего здоровье, командующим 6-й армией, оборонявшей Петроград и подступы к нему74.

Итак, М. В. Алексеев был назначен главнокомандующим фронтом, в состав которого входили восемь из двенадцати действовавших русских армий и семь крепостей75. Состояние фронта, по его мнению, было тяжелым: «Армии были ослаблены предшествовавшими боями, артиллерийское и техническое снабжение было в значительно худшем виде, чем на Юго-Западном фронте. Хозяйственная часть тыла не в силах была удовлетворить потребностей армии по очень сложным причинам, из которых некоторые крылись в деятельности центральных управлений. Оперативная штабная часть была принята в плохом виде»76. На новое место службы он прибыл вместе со своими ближайшими сотрудниками – генералами М. С. Пустовойтенко, занявшим должность генерал-квартирмейстера, и В. Е. Борисовым. В короткое время они сумели настроить против себя многих офицеров штаба, особенно тех, кто симпатизировал предшественнику М. В. Алексеева – генералу Н. В. Рузскому.

Сам М. В. Алексеев, в отличие от своего генерал-квартирмейстера, пытался избегать конфликтных ситуаций с сотрудниками и подчиненными. Некоторые из них с самого начала старались втянуть его в старые дрязги. Уже 30 марта в штаб фронта приехал командир Гвардейского корпуса с жалобой на генерала П. А. Плеве. В. М. Безобразов считал, что тот зря расходует силы в бесполезных контратаках – положение Безобразова реально выходило за уровень обычного командира корпуса; с другой стороны, П. А. Плеве был одним из лучших командующих армиями. М. В. Алексеев предпочел оставить все как есть, но известить об этом В. М. Безобразова письмом не только от себя, но и от Верховного главнокомандующего77.

Начальником штаба Северо-Западного фронта был генерал А. А. Гулевич, до войны преподававший в академии курс устройства вооруженных сил важнейших государств, а позже занимавший должность начальника штаба Петербургского военного округа. Верный своей привычке М. В. Алексеев взял на себя всю штабную работу, фактически устранив А. А. Гулевича от исполнения его обязанностей78. «Больше всех работает, как всегда, Михаил Васильевич, – отметил в своем дневнике в начале мая 1915 г. представитель главковерха. – Все важное и даже не важное в оперативном отношении поглощено им. Пустовойтенко тоже работает упорно: в оперативном отделе что-то делают. А. А. Гулевич как будто в стороне. Настроен он бодро и грозовых туч, скопляющихся вокруг нас, или не видит, или видеть не желает. Н. А. Данилов бодр, весел и дышит здоровьем, а недостаток в мясе, сене и артиллерийском довольствии, как здесь говорят, принимает характер кризиса. Что делает в общей работе В. Е. Борисов? Он помогает Алексееву, представляет ему расчеты оперативного характера и, кажется, работает над организацией пополнения и подготовки людского состава. Надеюсь, он не советчик, как сплетничают окружающие»79.

Во всяком случае, М. В. Алексеев доверял В. Е. Борисову гораздо больше, чем своему начальнику штаба – да и как могло быть иначе, когда М. В. Алексеев считал его человеком легкомысленным, неспособным правильно оценить ситуацию?80 Это могло быть объяснено еще одной специфической особенностью этого способного генерала, которую отметил служивший в штабе полковник Б. М. Шапошников: «У Гулевича имелся один недостаток: он был барин и по внешности, и в работе»81. Штаб фронта располагался в Седлеце – небольшом польском городе, важном железнодорожном узле к востоку от Варшавы. Это было спокойное и тихое место, военное время почти не ощущалось. В городе стоял небольшой гарнизон (около 50 солдат). Перед входом в здание штаба под маленьким русским флагом находился постоянный караул из двух солдат. Весь штаб Северо-Западного фронта состоял из 75 офицеров. «Генерал (Алексеев. – А. О.), – вспоминал С. Вошборн, посетивший Седлеце 10 мая 1915 г., – спокоен и тих, и с самого первого взгляда можно сказать, что это – стратег, больше решающий за столом интеллектуальные проблемы кампании, чем работающий над тактическими головоломками на поле боя»82.

Тем не менее и проблем, и головоломок у М. В. Алексеева хватало. Новая общая идея Николая Николаевича (младшего) предполагала организацию наступления на Будапешт и оттуда в обход линии крепостей Краков – Позен – Торн в район Бреслау. Этот замысел был гораздо ближе к традиционным взглядам М. В. Алексеева, которому приписывали фразу: «Наш путь на Берлин лежит через Вену». Новый командующий Северо-Западным фронтом сразу же настойчиво начал работать над этим планами. Первыми его действиями на этом посту были организация линий обороны в тылу, вывод ряда корпусов и дивизий в тыл для преобразования необходимых резервов83. В. М. Драгомиров требовал подкреплений для Юго-Западного фронта, основные силы которого уже втянулись в горную войну за перевалы. 23 марта (5 апреля) 1915 г. Н. И. Иванов и его новый начальник штаба обратились в Ставку с просьбой о присылке свежих частей, поскольку опасались угрозы удара со стороны Черновцов.

26 апреля (8 марта) «во исполнение лично данного обещания» Николай Николаевич (младший) приказал передать 3-й Кавказский корпус в состав Юго-Западного фронта. При этом главковерх потребовал, чтобы корпус был немедленно использован в Карпатах, для чего он перевозился не в Каменец-Подольский, как этого хотели Н. И. Иванов и В. М. Драгомиров, а во Львов84. Ставка, не имея собственных резервов, не позволяла командованию фронтов создать собственные. Как и в 1914 г., Верховный главнокомандующий торопился вывести все свои силы в боевую линию и побыстрее добиться стратегического успеха. Теперь на австро-венгерском направлении М. В. Алексеев вскоре изменил свои взгляды на наступление на австрийском фронте: «…он начал проводить мысль, что наступление в Карпатах – операция второстепенная и вредная, и стал противодействовать ей, отказывался выделять для нее силы с Северо-Западного фронта»85.

6 апреля Михаил Васильевич отправил первое секретное письмо Н. Н. Янушкевичу, в котором он выступил против переброски сил Н. И. Иванову. В середине апреля генерал предложил нанести ряд частных ударов по ослабленным германским войскам на восточно-прусском направлении. Однако главным предложением М. В. Алексеева была организация наступления на левом берегу Вислы, то есть фактически во фланг собиравшемуся австро-германскому контрудару под Горлице. Николай Николаевич (младший) не поддержал эту инициативу86. Нельзя не отметить, что это изменение взглядов М. В. Алексеева отнюдь не означало переоценку австровенгерского направления. Изменилась ситуация на фронте, и дальнейшее углубление двух русских армий в Карпаты или тем более за Карпаты могло привести, как показали дальнейшие события, к трагическим для русской армии последствиям.

С другой стороны, в войсках стало чувствоваться утомление, продолжать наступление этими силами было трудно. «У русских стали обнаруживаться признаки, – отмечал Э. фон Фалькенгайн, – которые нельзя было иначе толковать, как значительное ослабление боевой упругости»87. Правда, те, кому приходилось сражаться с русскими лицом к лицу, имели другие взгляды на стойкость русских войск: «Бои у Мазурских озер зимой 1915 года явились таким же свидетельством о Русской армии, как Лодзь, Бзура и Равка. Тот, кто видел русского солдата того времени, никогда не станет утверждать, что сила сопротивления его была сломлена. Он погибал скорее на своем посту, чем оставлял его без приказа начальника. Случалось, что отдельные русские отряды сдавались без серьезного сопротивления, но это было лишь тогда, когда, оставшись без начальников, люди не знали, что им делать»88. Русская армия слабела по мере вымывания кадрового офицерского корпуса.

То же самое можно было сказать и об австрийских и венгерских частях, однако чем ближе русские войска были к Венгрии и чешско-славянским землям, тем менее предсказуемой становилась возможная реакция частей с преимущественно славянским контингентом. Германскому командованию необходим был успех, который дал бы тылу надежду на победоносный исход войны. 3 апреля 1915 г. в штабе Восточного фронта М. Гофман записал в своем дневнике: «Ни на востоке, ни на западе мы не сломили врага: наоборот, и французы, и русские живут с полной надеждой на победу – благодаря полностью лживым новостям, которые приходят в армии. Каждый день русские летчики разбрасывают над нами прокламации: «Сдавайтесь, сложите оружие, ваши жены и дети голодают!». В добавлении к этому русские считают, что они разбили австрийцев, и на самом деле они сделали это. Мы послали три дивизии в Карпаты (имеется в виду Бескидский корпус. – А. О.), и есть какая-то надежда на то, что эта линия продержится – на большее надеяться нельзя»89.

Однако и у наступавшего Юго-Западного фронта силы были на исходе. Правильное решение, которое принимается с опозданием, меняет свою природу. Резервы были исчерпаны, силы фронта растянуты в линию. 30 марта 1915 г. Н. И. Иванов и его новый начальник штаба генерал В. М. Драгомиров известили Ставку о необходимости образования резерва в районе Дуклинского перевала силой в одну дивизию. На этот раз Ю. Н. Данилов поддержал данное предложение. Более того, генерал-квартирмейстер считал необходимым выделить резерв в один корпус, без чего Карпатскую операцию до конца довести было проблематично. Резерв был необходим как для использования прорыва через горы, так и для гарантии против контрудара с правого фланга. Именно оттуда он и виделся возможным. Чрезвычайно важно, что в Ставке понимали возможность того, что произошло потом под Горлице.

В тот же день, 30 марта, в 18 часов 20 минут Ю. Н. Данилов, после того как он получил телеграмму Н. И. Иванова и В. М. Драгомирова, сам отправил телеграмму начальнику штаба Ставки Н. Н. Янушкевичу, где, между прочим, сообщалось: «Германцы, несомненно, производят перегруппировку своих войск, внутренний смысл которой еще не выяснен. Имеются указания о вероятности удара германцев на центр 3-й армии с целью выйти на правый фланг наших войск, переваливших за Главный Карпатский хребет, каковой удар может обещать успех в силу происшедшей растяжки фронта названной армии… Не придавая всем этим агентурным данным преувеличенного значения, Верховный главнокомандующий все же находит крайне необходимым скорейшее образование свободных резервов и в первую очередь желает иметь наготове один корпус в своем распоряжении, которым Его Высочество мог бы распорядиться в случае надобности по своему усмотрению»90. Тем не менее корпус так и не был выделен, Юго-Западному фронту пришлось обходиться своими силами.

Переходившие Бескидский хребет части сталкивались с большими трудностями: «Переход через главный хребет Карпатских гор оказался чрезвычайно трудным. Идти пришлось по узким дорожкам, проложенным по глубокому снегу в густом лесу. Начиналась уже настоящая весна, снег стал рыхлым, и это делало дорогу почти непроходимой. Особенно тяжело было обозу и артиллерии. Лошади совершенно выбились из сил, не могли везти тяжелый груз, и солдатам приходилось вытаскивать на руках повозки и пушки. Местами, чтобы через глубоко лежащий снег могли пройти тяжелые орудия, нужно было делать настилки из срубленных деревьев. Подъем на гору Бескид длился не менее пяти часов»91. 11 апреля 1915 г. Н. И. Иванов приказал 3-й и 8-й армиям, действовавшим в Карпатах, перейти к обороне92.

Перемышль – победа и ее последствия в тылу

В Ставке со дня на день ожидали падения Перемышля. Действительно, взятие в 1915 г. этой крепости относительно малыми силами и при незначительных потерях было важной моральной победой. «9 марта Перемышль сдался, и сразу наше положение на фронте в Карпатах стало легче, – вспоминал А. А. Брусилов. – По всему нашему фронту выставили плакаты о сдаче Перемышля»1. Император в этот день был в Ставке. Первым новость о победе ему сообщил главковерх. «После 11 утра мы, несколько человек, стоявшие у подъезда, – вспоминал А. И. Спиридович, – увидали быстро шагавшего к Императорскому поезду В. Кн. Николая Николаевича. Он, видимо, был чем-то взволнован. Не прошло и несколько минут, как разнеслось – Перемышль пал… Общее ликование»2. «После утреннего доклада вернулся к себе и начал письмо Аликс, – записал в своем дневнике 9 (22) марта Николай II, – как вдруг Николаша ворвался ко мне и объявил радостную весть о падении Перемышля! (выделено Николаем II. – А. О.)»3. Днем в походной церкви состоялся благодарственный молебен. Настроение у всех было приподнятое. Император был очень доволен и весел4. Верховный главнокомандующий получил орден Святого Георгия 2-й степени. На следующий день Николай II отправился в Царское Село5.

«Визит царя удачный, – немедленно сообщил Н. Н. Янушкевич В. А. Сухомлинову. – Перемышль снял камень. Легче дышать»6. Утром 9 (22) марта 1915 г. новость о Перемышле была получена в Петрограде7, правда, сначала не поверили, но в три часа дня пришло подтверждение, и несмотря на сильный снег улицы столицы заполнили ликующие люди с национальными флагами и портретами императора8. Невский проспект был переполнен, большое количество людей вышли на улицы и на рабочей, Петроградской стороне города. Стихийные демонстрации тянулись к Аничкову дворцу, к посольствам союзных стран. В Казанском соборе был отслужен торжественный молебен, во время которого вместе пели местный хор и хор галичан. На демонстрациях принимались тексты поздравительных телеграмм в адрес Верховного главнокомандующего.

В Москве происходило то же самое. Днем молебен у часовни Иверской Божией Матери собрал свыше 10 тыс. человек. Около 16 часов 30 минут на улицах начали появляться демонстрации с флагами, портретами Николая II и Николая Николаевича (младшего). Они собирались на Тверской улице, у памятника М. Д. Скобелеву, в Кремле, у памятника Александру II, у памятника Гренадерскому корпусу в Лубянском сквере, у храма Христа Спасителя. Благодарственные молебны были отслужены на железнодорожных вокзалах и в Большом Успенском соборе Кремля, откуда к Лобному месту через Спасские ворота прошел крестный ход. На Красной площади стояли войска и тысячи москвичей. Некоторые заводы и фабрики остановили работу, и рабочие вышли на улицы, чтобы поддержать патриотические демонстрации.

Праздник завершился лишь к полуночи. Массовые демонстрации и молебны в честь победы прошли во Львове, Варшаве, Киеве, Харькове, Нижнем Новгороде, Ярославле, Костроме, Екатеринбурге, Одессе и многих других городах. В Ставку поступали телеграммы от железнодорожников, студентов, митингующих. Поздравительная телеграмма была принята и на специально собранном заседании профессоров медицинского факультета Московского университета, а Петроградский университет, кроме того, избрал великого князя своим почетным членом (Московский университет сделал это еще 5 (18) декабря 1914 г.)9. Сплетни о предательстве и арестах высшего генералитета на время успокоились – Перемышль заслонил собой все10. Сдалась первая большая крепость противника, в то время как маленький русский Осовец вместе с полевыми войсками остановил немцев с их тяжелой артиллерией!11 Немаловажным для общественного мнения успехом было и взятие Мемеля.

Весной 1915 г., по данным русской разведки, в этом городе стоял мизерный гарнизон – всего две роты ландштурмистов. Город находился в каких-то 10 км от русской границы (с 1914 г. фронт проходил почти по ней). С нашей стороны на этом участке находилась ополченская бригада12. Для ее поддержки был организован сборный отряд, включавший четырехорудийную батарею, дружину Вологодского ополчения, сотню казаков старшего возраста и отряд, составленный из разных подразделений Балтийского флота (матросы из команд Кронштадтского экипажа, морской стрелковой школы из Ораниенбаума, добровольцев из дисциплинарного батальона)13, позже переименованный в морской батальон. По мнению его командира, он состоял «из отборных мерзавцев» и никуда не годился14.

Весной 1915 г., в ожидании десантных операций в районе Проливов было принято решение о создании на Балтике морской дивизии. Считалось, что в Кронштадте имеется достаточное количество матросов, ожидающих назначения на корабли, однако очень быстро выяснилось, что это не так.

Поначалу с огромным трудом удалось собрать всего один батальон15. Судя по всему, командиры кораблей и береговых служб с удовольствием воспользовались случаем освободиться от ненужных людей, наличие же осужденных и отсутствие прочной связки между офицерами и подчиненными никак не могли способствовать боеспособности этого батальона.

Утром 4 (17) марта 1915 г. русские войска выступили из Полангена и начали наступление на Мемель. Это движение застало противника врасплох, что удивительно, так как никакого секрета из подготовки к набегу в Полангене и Либаве не делали: о предстоящей атаке соседнего немецкого города открыто говорили на улицах16. Неприятные сюрпризы ожидали и наступавших. Оказалось, что силы немцев насчитывают не две роты, а два полка ландштурмистов. Солдаты и местное население попытались оказать сопротивление на подступах к городу, а затем и на его улицах, тем не менее наступавшие сравнительно легко овладели городом17. Значительных сил пехоты противника поблизости не имелось, а германский флот в этот момент не мог оказать этому порту сколько-нибудь серьезной поддержки – часть кораблей ремонтировалась или не закончила испытание артиллерийских систем. Имевшимися в распоряжении силами из четырех легких крейсеров и флотилии миноносцев командование не хотело рисковать, опасаясь засады русских подводных лодок18.

К вечеру 17 марта немецкие части покинули Мемель, стараясь прикрыть отход беженцев19. Неприятностей при наступлении избежать все же не удалось. При первых выстрелах дружинники и казаки, абсолютное большинство которых были необстрелянными, залегли. Матросы также не рвались вперед. Только благодаря усилиям офицеров, постоянно демонстрировавших личный пример, удалось вернуть этой массе сколько-нибудь организованный характер и двинуть ее вперед20. Окончательно взяв город под контроль 5 (18) марта, командование начало выселять его жителей (их было около 20 тыс.) на Кёнигсбергскую косу21. Основанием стало оказанное ими русским войскам сопротивление. 8 (21) марта В. А. Сухомлинов сообщил Н. Н. Янушкевичу о том, что планирует организовать вывоз станков из Мемеля: «Город портовый, и мастерские там, наверное, имеются»22. Однако эти планы остались на бумаге. Наши войска ненадолго задержались здесь.

Результаты их пребывания в Мемеле оказались весьма печальными. «Русские невероятно набезобразничали», – вспоминал позже Э. Людендорф23. Прежде всего отличился морской батальон, шедший в последней, четвертой линии наступавших. Войдя в Мемель, он почти мгновенно начал повальный грабеж, пьянство и насилие над горожанами24. Навести порядок в городе так и не удалось25. Поставив под контроль здание почтамта, военные не удосужились прервать телеграфную связь города с Германией, в результате оставшаяся у аппарата телеграфистка регулярно сообщала в штаб Восточного фронта о положении в Мемеле. 21 марта немцы выбили оттуда наши войска26, которые быстро отступили на Поланген, не оказав существенного сопротивления27.

Однако такой отход не спас от потерь. Отступление носило абсолютно неорганизованный характер, немцы взяли около 3 тыс. пленных – это были отставшие28. Морской батальон потерял четыре пулемета и оставил в городе пропавшими и пьяными около 200 человек29. Не отставала от моряков и ополченская бригада. Потеряв в боях за Мемель только двух убитых и семерых раненых, она сократилась почти наполовину за счет пьяных, не успевших встать в строй при отходе из города30. Для того чтобы установить дисциплину в морском батальоне и превратить его в некое подобие боеспособной части, его отвели в Либаву31. Знать в тылу об этих «лихих делах» было необязательно, и «набегом на Мемель» поначалу даже гордились.

10 (23) марта передовица «Русского инвалида» провела прямую параллель между взятием этого небольшого восточнопрусского городка с 20-тысячным населением и первоклассной австрийской крепости: «Наши доблестные войска на обоих фронтах, германском и австрийском, в последние дни соперничали между собою в достижении крупных успехов: в Восточной Пруссии они вновь вступили на неприятельскую территорию и овладели с боя городом Мемелем, а из Галиции после геройского отражения 6-го марта нашими войсками отчаянной вылазки из Перемышля, пришла радостная весть о сдаче Перемышля»32.

Но даже такую радость заслонил собой «главный герой» этой победы – Верховный главнокомандующий. 12 (25) марта 1915 г. на заседании съезда Земского союза князь Г Е. Львов уделил ему особое внимание: «Собралась серая, но доблестная армия. Во главе ее стал, как былинный богатырь, Великий Князь Николай Николаевич, и грудью заслонила она все пути-заставы и не пустила дерзкого врага внутрь страны»33. Съезд приветствовал главковерха. Правда, глава Земского союза в эти дни счел необходимым упомянуть и об «истинно трогательном единении» между его организацией, Красным Крестом и Военным министерством. Посему съезд отправил приветственные телеграммы В. А. Сухомлинову, начальнику Генерального штаба генералу М. А. Беляеву и главнокомандующим армиями фронтов34. А вскоре о единении с В. А. Сухомлиновым стало не принято не только говорить, но и вспоминать.

Завершение «дела Мясоедова» и волна шпиономании

Тем временем в Варшаве следователи старались выполнить пожелание начальства, но получалось это у них неубедительно. Ни 9 (22), ни 10 (23) марта следствие, как обещал Н. Н. Янушкевич, не закончилось – по-прежнему недоставало доказательств. Это не поколебало решимости начальника штаба Ставки, которому стало «легче дышать» после Перемышля. 10 (23) марта он вновь с полной уверенностью сообщил В. А. Сухомлинову: «С Мясоедовым будет покончено решительно и быстро»1. Для решения последней задачи необходимы были доказательства, а их у следствия все же не было. Начальник Петроградского охранного отделения генерал-майор К. И. Глобачев, принимавший участие в следствии по этому делу и в допросах основного свидетеля, отмечал: «Таким образом, следствие не добыло материала, уличающего Мясоедова в военном шпионстве, и оставалось одно лишь голословное заявление Колаковского (то есть Кулаковского. – А. О.), но общественное мнение было до того возбуждено этим делом, что ничего не оставалось другого, как предать Мясоедова военному суду. На этом деле играли все левые элементы, обвиняя Мясоедова, военного министра, правительство и командный состав чуть ли не в пособничестве государственной измене»2.

Играли на этом деле не только левые элементы, и уж совершенно точно, что не они его создали и вели. Несмотря на желание руководства армии и фронта, быстрота в следствии по делу С. Н. Мясоедова явно уступала решительности доведения подследственного до виселицы. При столь явном желании начальства сделать это, не удивительно, что М. Д. Бонч-Бруевич в письме к следователям от 11 (24) марта напрямую приказал им связать служебную деятельность С. Н. Мясоедова с катастрофой 10-й армии. Основанием для этого, по мнению генерал-квартирмейстера штаба Северо-Западного фронта, было наличие у арестованного боевого расписания русских частей в районе Немана 19 января (1 февраля) 1915 г., хотя он имел на это право по должности3. Следует отметить, что на этом документе имелись все необходимые подписи и печати, свидетельствующие о законности его передачи С. Н. Мясоедову4.

Активность М. Д. Бонч-Бруевича легко объяснима: Н. В. Рузский к этому времени был лежачим больным и со дня на день ожидал отстранения от должности по состоянию здоровья5. 14 (27) марта 1915 г. начальник штаба Северо-Западного фронта генерал А. А. Гулевич, ссылаясь на распоряжение главковерха, приказал коменданту Варшавской крепости сформировать военно-полевой суд в составе пяти штаб-офицеров для рассмотрения дела С. Н. Мясоедова. Троих из них назначал штаб фронта, двоих – комендант крепости6. Состав судей был утвержден на следующий день. Поскольку председательствовать должен был старший в чине, то в Варшаву специально для этого был направлен полковник С. Г. Лукирский, подчиненный и конфидент М. Д. Бонч-Бруевича7.

Военным прокурором был назначен В. Г. Орлов, военный следователь по особо важным делам при штабе главковерха, имевший репутацию юриста, умеющего создать улики при их отсутствии8. Следует отметить, что решение о передаче дела в военно-полевой суд нарушало положения статьи 1281 Военно-судного устава, по которой такой суд мог быть назначен лишь «в тех случаях, когда учинение преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в его расследовании». Иначе говоря, оно было незаконным. Но поскольку имелся приказ «закончить дело быстро и решительно», юридические мелочи не брались в рассмотрение. Тем не менее позже их решили откорректировать. 14 (27) мая 1915 г. был издан закон, предоставлявший Верховному главнокомандующему право передачи дел в военно-полевой суд9.

Заседание суда состоялось 18 (31) марта и шло около 10 часов. Ни защиты у обвиняемого, ни внятных доказательств его вины в измене и шпионаже не было10. Из 10 привлеченных для дачи показаний свидетелей на суд были приглашены только четверо, остальные не вызывались «за дальностью расстояния»11. В число последних вошел и находившийся тогда в Петрограде основной свидетель обвинения Я. П. Кулаковский12. Более того, именно 14 (27) марта по предварительному соглашению со штабом главковерха было принято решение выслать его в Симбирск для продолжения службы в 96-м пехотном запасном батальоне. 9 (22) апреля Я. П. Кулаковский выехал под наблюдением двух филеров, а по приезде за ним был установлен негласный надзор жандармерии. В конце мая он был переведен на службу в Кавказскую армию13.

Хотя с доказательствами в шпионаже следствие не отличилось, ему все же повезло по части обвинения в мародерстве. На квартире у С. Н. Мясоедова после ареста были найдены две терракотовые статуэтки, которые, по его признанию (!), он подобрал в заброшенном доме в Восточной Пруссии14. Кроме того, на допросе 15 (28) марта он признался, что из усадьбы, которая потом была сожжена, он взял оленьи рога, словарь, стул и стол, а также пару портретов. Объяснил он это тем, что «вообще практиковался способ бранья оставленных вещей»15. Вызванный свидетелем в суд подполковник Б. И. Бучинский позже заметил: «По этому второму пункту можно было бы казнить всех офицеров и солдат наших армий, входивших в пределы Пруссии и Австрии»16.

Даже безусловный сторонник Верховного главнокомандующего великий князь Андрей Владимирович, не сомневавшийся в вине осужденного и сразу же повешенного офицера, вынужден был отметить в своем дневнике: «К сожалению, ни следствием, ни судом новых фактов, освещающих это дело, установлено не было. Даже факт сообщения сведений неприятелю остался лишь в гипотезе, правда, почти несомненной, но лишь гипотезой. Она основана на косвенных уликах»17. Недоказанной вину С. Н. Мясоедова считал и ближайший сотрудник Верховного, его генерал-квартирмейстер генерал Ю. Н. Данилов18. Впрочем, при тщательной организации процесса характер улик и доказательств никого не интересовал. Обвиняемый заранее был выбран в качестве ответственного за все ошибки высшего генералитета. Формулировка доказательств обвинения в приговоре была столь туманна, что ее не поняли некоторые присутствующие19.

Тем не менее подсудимого признали виновным в том, что еще до войны, но неизвестно, когда именно, он передал неуказанные сведения неизвестным агентам, а во время войны собирал информацию о расположении русских частей и занимался мародерством20. Не удивительно, что сам С. Н. Мясоедов так и не понял, в чем, собственно, его обвиняют, и явно считал себя жертвой ошибки следствия. Приговор – смертная казнь через повешение – вызвал у него сильнейший шок, приведший к потере сознания. Жандармы привели его в чувство, и он стал просить разрешения отправить телеграмму на высочайшее имя и попрощаться с матерью. В ответ судьи сразу же поинтересовались у охраны, готова ли рубашка, в которой обычно направляли к виселице преступников21.

Еще до вынесения вердикта судьи получили телеграмму М. Д. Бонч-Бруевича, который требовал сообщить результаты для доклада главнокомандующему. Генерала заверили, что С. Н. Мясоедов будет повешен через два часа после вынесения смертного приговора22. Отведенный в камеру осужденный успел написать текст телеграмм к матери и дочери, в которых умолял обратиться к В. А. Сухомлинову и императору с просьбами о помиловании, а потом попросился в туалет, где разбил свое пенсне и нанес осколками стекла три раны на шее и одну на левой руке23. Было ли это попыткой затянуть время, чтобы получить возможность пересмотра дела, или следствием шока – осужденному это не помогло. Врач обработал и перевязал раны, и в ночь на 19 марта (1 апреля) С. Н. Мясоедов был повешен24. Казнь состоялась еще до официальной конфирмации приговора главковерхом25. Прокурор В. Г Орлов взял шашку С. Н. Мясоедова на память и носил ее потом в качестве талисмана на счастье26.

19 марта (1 апреля) Н. Н. Янушкевич сообщил В. А. Сухомлинову о том, что С. Н. Мясоедов казнен и что в ближайшее время последует официальное оглашение результатов суда. От себя он добавил, что передача дела в военно-полевой суд из гражданского послужит гарантией защиты от вмешательства общественности и Думы, результатом которых могла бы стать дискредитация тех лиц, которые когда-то были связаны с казненным. «Надеюсь, – заметил начальник штаба главковерха, – что все вздохнут свободнее теперь, что кара настигла виновного»27. Казалось, для таких надежд были все основания, поскольку мертвый осужденный уже не мог потребовать и добиться пересмотра своего дела, однако легче от этого В. А. Сухомлинову не стало.

Официальное сообщение Ставки о «деле Мясоедова» было сделано 20 марта (2 апреля) 1915 г., как и обещал Н. Н. Янушкевич, к празднику Пасхи28. Практически все газеты немедленно опубликовали это сообщение Ставки. Первыми это сделали уже 21 марта (3 апреля) 1915 г. суворинское «Новое время»29, октябристский «Голос Москвы»30, коноваловские «Русские ведомости»31 и кадетская «Речь»32. При этом, по мнению кадетов, в начавшейся кампании знаменитое уже своими призывами к борьбе с германским насилием и шпионажем «Новое время» повело себя недостаточно активно, и их поддержал только «Петроградский курьер»33. В Ставке царило праздничное настроение: Пасха 1915 г. начиналась радостными известиями. В ночь с 3 на 4 апреля в Барановичи из Одессы пришло сообщение о подрыве крейсера «Меджидие» недалеко от Одессы на русском минном заграждении. Великий князь был очень доволен34.

22 марта (4 апреля) 1915 г. и орган Военного министерства «Русский инвалид» опубликовал сообщение о «деле Мясоедова». Как представляется, оно открывало широкие возможности для дальнейшего поиска виновных: «На основании полученных сведений о деятельности подполковника Мясоедова, занимавшего должность переводчика при штабе 10-й армии, за ним было установлено наблюдение. Как только последнее подтвердило предположение о преступном характере деятельности этого штаб-офицера, имевшего отношения с одной из воюющих с нами держав, он был арестован. В связи с ним были арестованы и другие заподозренные в той же преступной деятельности лица, не принадлежавшие к составу армии. Назначенное над Мясоедовым и его соучастниками следствие вполне определенно установило несомненную виновность первого. Ввиду этого Мясоедов был предан военно-полевому суду по обвинению в шпионстве и мародерстве. Суд признал его виновным и приговорил к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение. Что касается остальных соучастников этого тяжкого преступления, то следствие о них продолжается для исчерпывающего выяснения всех сопричастных к делу лиц. По мере установления их виновности они будут предаваться соответственному суду»35.

Посыл Ставки к общественности был совершенно прозрачен, и она уже была готова услышать и поддержать его. Гучковский «Голос Москвы» еще с начала года постоянно призывал к борьбе вообще со всеми немцами («Немецкий шпионаж»)36, с их тайными сторонниками в России («Враг со скрытым оружием»)37 и прочему. Секретарь Иркутской городской думы записал в своем дневнике 21 марта (3 апреля) 1915 г.: «Открыта подлая измена: Родине за деньги наносились тяжкие удары. Верю в распорядительность Верховного главнокомандующего: он с корнем вырвет эту измену»38. В тот же день прекрасно информированный о ходе процесса великий князь Андрей Владимирович совершенно правильно оценил ситуацию: «Конечно, все это бросило тень на Сухомлинова, который несколько лет тому назад горячо защищал Мясоедова от нападок Гучкова с трибуны Гос. Думы»39. Коноваловская газета напомнила об истории 1912 г. статьей «Из прошлого Мясоедова» уже 21 марта (3 апреля). Естественно, что А. И. Гучков был изображен исключительно положительным образом40.

Первые лица октябристов и кадетов были англоманами, но русские англоманы так разительно не походили на источник своего политического вдохновения. После Ютландского боя лидеры общественности Великобритании заняли несколько другую позицию. «Печать проявляла сдержанность и старалась скорее успокоить массы, – вспоминал капитан 1 ранга Г К. фон Шульц, – чем возбуждать их некомпетентной критикой морского командования, а тем более обвинениями. В этом, как и в других случаях, приходилось удивляться дисциплинированности английской прессы; в критические минуты она избегала всего, что могло служить к ослаблению «национального фронта»41.

Что касается России, то теперь, после казни «шпиона», и на фронте, и в тылу ждали новых разоблачений. И поиск виновных не заставил себя ждать. Полиция уже провела массу арестов и обысков, были арестованы жена, зять, любовница С. Н. Мясоедова, его партнеры по «Северо-Западному пароходству», лица, имевшие несчастье быть с ним знакомыми, и многие другие. Очевидно, это и были те самые «соучастники», о которых говорилось в заявлении Ставки42. Впрочем, героем дня в тылу неизбежно стали не сыщики, а разоблачившие С. Н. Мясоедова еще перед войной вожди октябристов. 17 (30) марта В. А. Сухомлинов с явной озабоченностью сообщил Н. Н. Янушкевичу, что А. И. Гучков «настойчиво добивается популярности в войсках и часто читает лекции о войне, а в деле Мясоедова пытается прославиться героем»43. Следует заметить, что это ему вполне удалось. После казни «шпиона» А. И. Гучков стал получать многочисленные письма от офицеров, благодаривших его за патриотическую бдительность образца весны 1912 г.44

Сразу же после окончания войны первый исследователь и современник позорного дела дал случившемуся исчерпывающую характеристику: «Дело подп. Мясоедова и так называемых соучастников его, несомненно, самое громкое и наиболее яркое из всех этих дел, как по числу жертв, так и потому, что оно было использовано сначала как мост для подхода, а потом как фундамент для привлечения к уголовной ответственности самого военного министра генерал-адъютанта В. А. Сухомлинова. Но главное его значение в том, что в нем, как в калейдоскопе, отражается наша дореволюционная действительность, с ее закулисным влиянием темных сил, неограниченным произволом безответственной власти, забитым угодничеством подчиненных и бесславным состоянием развращенного правосудия»45. Темными силами в развитии этой истории выступили практически все представители либеральной оппозиции, которые были весьма активны в Думе. «Кто знал интриги Петрограда, – вспоминал А. И. Спиридович, – понимали, что Мясоедовым валят Сухомлинова, а Сухомлиновым бьют по трону»46.

Эти слова верны лишь частично. Результат далеко не всегда тождественен замыслу, пусть даже и искусному. Петроградская интрига не удалась бы без Барановичей. Великий князь, конечно, через С. Н. Мясоедова целил в В. А. Сухомлинова, а результатом его довольно меткого попадания воспользовались другие. «Кампанией против генерала Сухомлинова, – вспоминал А. С. Лукомский, – руководили главным образом председатель Государственной думы М. В. Родзянко и член Государственного совета, бывший председатель Государственной думы А. И. Гучков»47. Именно они теперь стали во главе борьбы за выявление «всех сопричастных к делу лиц». Разумеется, их главной мишенью был военный министр, и, конечно, они не сразу перешли к обвинениям в предательстве. «Вы боретесь с врагами внешними, – писал 8 (21) марта 1915 г. Н. Н. Янушкевичу В. А. Сухомлинов, – на мою долю приходится враг внутренний, неопрятный, подпольный. А что предстоит при демобилизации, когда под предводительством Родзянки выступит думская армия? Ведь и теперь уже что они себе позволяют и всюду суют свой нос. Среди них есть очень порядочные люди, но много же нехороших»48.

Адвокат О. О. Грузенберг, знавший многих фигурантов дела и не относившийся к числу защитников монархии, дал четкую формулу происходившего: «Кого полоснет раскаленным словом «измена», того редко что спасет. Редко что – даже царский венец»49. Вскоре гучковский «Голос Москвы» начал постепенно раздувать «мясоедовскую историю» в «сухомлиновскую истерию». В газете появились воспоминания о том, что было три года назад, когда Военное министерство и Отдельный корпус жандармов не вняли правоте мудрой русской поговорки «нет дыма без огня» и не прислушались к обличениям А. И. Гучкова и Б. А. Суворина, что, разумеется, «дало бы возможность сохранить много жизней, и генералу Гинденбургу не удалось бы пожать несоответствующих дарованиям лавров»50. Для большей доказательности была перепечатана статья из «Русского инвалида» от 16 (29) мая 1912 г. о завершении следствия по «делу Мясоедова» и его оправдании51. Естественно, извинения А. И. Гучкова перед С. Н. Мясоедовым образца 1912 г.52 перепечатке не подлежали.

Перелом в этой борьбе состоялся после прорыва под Горлице – Тарновом 1–6 мая. До него А. И. Гучков и его сторонники в публичных выступлениях приписывали себе в заслугу блестящее состояние армии. Еще 17 (30) марта 1915 г. «Голос Москвы» сообщал о том, как вернувшийся с фронта лидер октябристов оценивал его: «Армия вооружена и одета великолепно. Снабжение боевыми и съестными припасами налажено в мелочах. Нижние чины обучены прекрасно»53. Между тем в своих частных письмах с осени 1914 г. А. И. Гучков сообщал своим адресатам (и в том числе А. В. Кривошеину) об угрожающем положении снабжения и винил в этом Военное министерство и Главное артиллерийское управление54. Разумеется, если в армии царил порядок, то все это было результатом работы III Государственной думы, о чем в том числе и было сообщено в докладе, прочитанном А. И. Гучковым в центральном комитете «Союза 17 октября»55.

Идея недоверия к правительству, во всяком случае к некоторым его членам, вводилась в общественное мнение постепенно и постоянно, чтобы подготовить новый взрыв истерии шпиономании. Нельзя не заметить, что появившийся летом 1915 г. лозунг «министерства доверия» на этом фоне стал приобретать весьма специфический подтекст. Весной 1915 г. казалось, что общественность доверяла исключительно главковерху. Даже неудачи мало отражались на его популярности, они, «скорее, порождали мысль в обществе и в высших кругах, что при условии неограниченности его полномочий успехов было бы больше»56. Особую роль в легенде о главковерхе сыграли события на Юго-Западном фронте. Уже в 1914 г. победы в Галиции имели большое значение для положения на «домашнем фронте». В марте 1915 г. популярности великому князю добавили капитуляция Перемышля и казнь С. Н. Мясоедова. Именно на фоне этих своих достижений на внешнем и внутреннем фронтах Николай Николаевич выступил инициатором посещения императором Галиции.

Поездка Николая II в Галицию и ее последствия во внутренней политике страны

В своей работе, посвященной Николаю Николаевичу, Ю. Н. Данилов старательно убеждает, что идея поездки в Галицию исходила от придворных кругов: «Очевидно, что в простом посещении русских войск, находящихся на боевом фронте, их Верховным Главой – Императором Всероссийским не могло встретиться никаких особых препятствий, кроме заботы о личной безопасности Монарха. Но некоторыми кругами посещению Императором Николаем завоеванного края имелось в виду придать характер более внушительного акта, которым как бы закреплялось стремление России к будущему присоединению к ней Галичины. Поездка такого рода могла вызывать уже сомнения политического свойства»1.

Правда состоит лишь в том, что великий князь действительно неоднократно выступал против поездок императора на те участки фронта, которые считал опасными. Так, после окончания Варшавско-Ивангородской операции Николай II планировал посетить Варшаву, против чего энергично протестовал главковерх. Великий князь к этому времени был недоволен слишком пассивной, по его мнению, реакцией поляков на его политику и не хотел выделять Варшаву из ряда других городов. Он даже заявил, что скорее ляжет на рельсы перед императорским поездом, чем допустит такую поездку2. Возражал Николай Николаевич и против посещения императором Осовца. Конечно, Николай II далеко не всегда прислушивался к такого рода советам, но все же ни разу не выезжал за пределы империи. Даже посещая Сарыкамыш, он сделал смотр войскам на самой границе3.

В то же время кайзер неоднократно посещал свою армию в ближайшей прифронтовой полосе, выезжая за границы Германии. Его сын, кронпринц

Вильгельм, командовал 5-й германской армией, а затем и группой армий своего имени во Франции. Король бельгийцев Альберт I, король Сербии Петр I и принц-регент Александр постоянно находились с армиями. Фронт несколько раз посещал президент Франции. В декабре 1914 г., впервые со времен Георга II, Британию с целью посещения театра боевых действий покинул ее монарх. Король Георг V, сопровождаемый принцем Уэльским, посетил наиболее опасный участок фронта, удерживаемого английской армией, – Ипр. Визит проходил во время тяжелых боев и, безусловно, оказал самое положительное влияние на моральное состояние армии4.

Все это должно было подталкивать императора к какому-нибудь действию, которое продемонстрировало бы более тесную связь армии и монарха. Галиция давно привлекала к себе внимание Николая II, и это естественно. На Юго-Западном фронте русская армия достигла значительных успехов, кроме того, идея освобождения «подъяремной Руси» была традиционной для значительной части русской военно-политической элиты. 28 марта император впервые встретился с галицийцами – это были сельские учителя, певшие за обедней. 15 апреля он принял военного губернатора Галиции Г. А. Бобринского5. Но окончательное решение было принято именно в Барановичах.

В планах императора стояли посещение штаба Северо-Западного фронта в Седлеце и встреча с М. В. Алексеевым. Но генерала не было в штабе, а участок железной дороги от Вильны подвергался налетам немецкой авиации. В результате утром 5 (18) апреля 1915 г. императорский поезд прибыл в Барановичи. После этого посещения Ставки были запланированы визиты в Одессу, Николаев, Севастополь, Орел и Тверь. Однако 18 апреля все изменилось. В. Ф. Джунковский отмечал: «В этот день решилась поездка Государя в Галицию. Кому первому пришла в голову эта мысль, я не знаю»6. Летом – осенью 1914 г. Николай II неоднократно совершал поездки по прифронтовой полосе и стране, ни разу не выезжая за пределы империи, и теперь предлагалось это сделать. По свидетельству В. Н. Воейкова, это была инициатива Верховного, и Николай II уступил, хотя и считал посещение этой недавно завоеванной территории преждевременным7.

Это свидетельство подтверждается и письмом самого императора. После доклада и молебна к нему подошел Верховный главнокомандующий: «Он (то есть Николай Николаевич (младший). – А. О.) предложил мне поскорее съездить во Львов и Перемышль, так как в Галиции потом придется принять некоторые меры. То же самое говорил мне и Бобринский (последняя встреча Г А. Бобринского с Николаем II состоялась 15 апреля 1915 г. – А. О.) несколько дней тому назад. Меня будет сопровождать Н [иколай], так как это мое первое посещение завоеванного края. Разумеется, оно на этот раз будет очень кратковременно, обе тамошние железные дороги забиты поездами. После этого я повидаю Иванова и Алексеева и буду продолжать свою поездку на юг»8. В. Ф. Джунковский вспоминал, что попытки дворцового коменданта В. Н. Воейкова противостоять этому проекту великого князя вызвали невиданное раздражение главнокомандующего, «который напомнил ему (то есть В. Н. Воейкову. – А. О.), что в Ставке он хозяин и не позволит никому вмешиваться в его распоряжения»9. Возможно, что в подготовке поездки принял определенное участие и командующий фронтом Н. И. Иванов10, но мнение о том, что именно он был ее инициатором, явно не выдерживает критики.

Готовившийся к приезду императора на Брянский завод генерал А. И. Спиридович получил приказ В. Н. Воейкова немедленно отправиться во Львов вместе со своим отрядом и принять все меры к обеспечению безопасности августейшего визита. Генерал был поражен: «Как, Государь едет во Львов? В город, только что занятый у неприятеля, где мы ничего не знаем. Как же можно так рисковать? Да еще во время войны. Ведь это безумие. Генерал Воейков был вполне согласен со мной, что поездка эта весьма рискованна, что меры приходится принимать наспех, но что такова воля Государя. Поездка придумана Ставкой. Предложена Государю Великим Князем. Ставка брала на себя всю организацию поездки и настолько, что из царского гаража брали только один автомобиль лично для Государя»11. Еще в 1912 г. было принято решение о том, что за две недели до планируемого визита «высочайших особ в место предстоящего посещения весь отряд (то есть филерский. – А. О.) или же большая его часть должна выехать в это место и поступить в распоряжение начальника местного разыскного органа» с целью изучения положения дел и установления контроля над предполагаемыми маршрутами12.

Разумеется, невозможно было даже сравнить сложности работы охраны в мирное время на своей территории и в военное – на оккупированной. В дело пыталась вмешаться и Александра Федоровна, удивленная изменением первоначального графика поездок своего мужа (в Брянск он приехал уже после Львова, 20 апреля (3 мая) 1915 г.)13. Николаю Николаевичу она не доверяла, а посещение Галиции считала преждевременным. Уже на следующий день, 6 (19) апреля, она уговаривала императора отказаться от этого плана, между прочим, ссылаясь на мнение Г. Распутина. В худшем случае она просила мужа оставить Верховного в Ставке и ехать одному. Однако все эти уговоры были безрезультатными, и уже 9 (22) апреля она сообщила, что «друг», то есть Г. Распутин, благословил поездку14. Впрочем, император отправился в Галицию уже вечером 8 (21) апреля, после совещания в Ставке, в котором кроме него и великого князя участвовали А. В. Кривошеин и Н. Н. Янушкевич15. Последний в это время смотрел на ближайшие перспективы трагично.

«Если бы теперь могли сразу «хлынуть» новобранцы и прибыть в армию лишних 12 парков, – писал начальник штаба Ставки В. А. Сухомлинову в марте 1915 г., – то сразу инициатива была вырвана у немцев. А сейчас это недостижимо, и на сердце прямо тяжко. Мне так по ночам и чудится чей-то голос: «продал, прозевал, проспал»16. События показали, что позиция противников поездки была более верной, а воля великого князя – более

сильной. Положение на Юго-Западном фронте в апреле 1915 г., когда состоялась эта поездка, было весьма тяжелым. «Калейдоскоп впечатлений и чудная радостная весенняя погода не способствовали сосредоточению внимания на серьезных предметах, – отмечал генерал Ю. Н. Данилов, – и на внимательном изучении создавшегося положения. Все показанное говорило за движение вперед и только вперед, без сомнений и оглядки»17. Возможно, что так считали не все, но никто не протестовал.

«Я находил эту поездку хуже, чем несвоевременной, прямо глупой, – вспоминал А. А. Брусилов, – и нельзя не поставить ее в вину бывшему тогда Верховному главнокомандующему Великому Князю Николаю Николаевичу… Я относился к ней совершенно отрицательно по следующим причинам: всем хорошо известно, что подобные поездки царя отнимали внимание не только начальствующих лиц, но и частей войск от боевых действий; во-вторых, это вносило некоторый сумбур в нашу боевую работу; в-третьих, Галиция нами была завоевана, но мы ее еще отнюдь не закрепили за собой, а неизбежные речи по поводу этого приезда царя, депутации от населения и ответные речи самого царя давали нашей политике в Галиции то направление, которое могло быть уместно лишь в том крае, которым мы овладели бы окончательно. А тут совершалась поездка с известными тенденциями накануне удара, который готовился нашим противником, без всякой помехи с нашей стороны, в течение двух месяцев. Кроме того, я считал лично Николая II человеком чрезвычайно незадачливым, которого преследовали неудачи в течение всего его царствования, к чему бы он ни приложил своей руки. У меня было как бы предчувствие, что эта поездка предвещает нам тяжелую катастрофу»18. И хотя А. А. Брусилов вполне заслуженно пользовался репутацией политического хамелеона, в его словах содержится немало истины, особенно в оценки невезения императора.

Такой же несвоевременной считал эту поездку и М. В. Родзянко, который, судя по его воспоминаниям, предвидел все, даже оставление в ближайшем будущем Галиции: «Мне это посещение казалось несвоевременным, и я в душе осуждал Великого Князя Николая Николаевича»19. Тем не менее председатель Государственной думы и сам отправился приблизительно в то же время в Галицию, проведя там около месяца20. Посещение «освобожденной подъяремной Руси» было в это время весьма популярным среди членов Государственной думы, да и не только среди них. «Все только и говорили, – вспоминал А. И. Спиридович, – о возвращении России древних родных областей с русским населением, которое старались ополячить, но которое, как думали, остается в душе русским»21. Что касается М. В. Родзянко, то активность, которую он проявлял во время своей поездки, вызвала ревнивое внимание министра внутренних дел, увидевшего в ней желание оттенить собой присутствие императора.

«Затемнить свет Вашей славы, Ваше Величество, и ослабить силу и значение святой искони и всегда спасительной на Руси идеи самодержавия, – докладывал 27 апреля 1915 г. Николаю II Н. А. Маклаков. – Восторг и умиление, оставшиеся во Львове после Вашего там пребывания, и радость, вызванную Вашими словами, надо было заслонить пред лицом всего народа, надо было покрыть чествованием Родзянко, который всегда и всюду добивается поставить народное представительство на несвойственную ему высоту, в положение вершителя судеб России и всего мира. Это представительство всемерно и сознательно выдвигают в противовес и противоположность Вашей, Богом данной Вам власти, Ваше Императорское Величество. На Карпатах льется русская кровь, и идут ожесточенные бои, и гремят вражеские пушки, а во Львове в присутствии и. д. генерал-губернатора, военных и гражданских властей и учащихся чествуют председателя одной из законодательных палат в России. Говорят ему речи, выслушивают его ответы, и не гимн, наша родная молитва за Царя, гремит в этом официальном собрании, а какие-то музыкальные номера исполняются до поздней ночи»22.

На «внутреннем фронте» все стремились использовать в свою пользу победы Юго-Западного фронта. Пожалуй, только погода действительно благоприятствовала этому выезду монарха за границы своей империи. В Галиции в это время стояли исключительно теплые, солнечные дни23. Оценки своевременности визита императора, данные в позднейших воспоминаниях, как мне представляется, свидетельствуют не сколько о предвидении или политической позиции их авторов, сколько о силе шока, который испытало вскоре русское общество. События, которые после приезда императора в Галицию произошли в районе Карпат, нанесли серьезный удар по авторитету верховной власти, и естественным было желание мемуаристов дистанционироваться от них. Но весной 1915 г. Николаю Николаевичу необходимо было посещение монархом Восточной Галиции, где он мог бы продемонстрировать плоды победы, своей победы. После этого главковерху было бы легче требовать изменений в правительстве империи, а Николаю II – труднее отказывать в этих просьбах.

Поездка началась на пограничной станции Броды, куда утром 9 (22) апреля прибыл император. Здесь его ждал великий князь со свитой, начальником штаба и генерал-квартирмейстером. Расстояние приблизительно в 100 км до Львова они проделали на автомобилях. Их сопровождали великие князья Петр Николаевич, Александр Михайлович и принц Петр Ольденбургский. На въезде в город их встретила хлебом-солью «жиденькая делегация» представителей местной общественности, подобранной генерал-губернатором Г. А. Бобринским. С самого начала поездка начала принимать форму политической акции, а не простого посещения войск24.

Власти постарались придать визиту Николая II и Николая Николаевича триумфальный характер, особенно это было заметно в самом Львове. «Им готовили торжественную встречу, – вспоминал бывший в это время в городе М. В. Родзянко, – строили арки, украшали город гирляндами и флагами»25. На улицы и площади города вышло огромное количество людей. «Известие о приезде Государя Императора во Львов было опубликовано в сегодняшних утренних изданиях и расклеено по городу, – сообщал «Голос

Москвы». – Город стал быстро принимать торжественный, праздничный вид. На всех домах появились национальные флаги, улицы наполнились тысячной толпой крестьянства Львовского и соседних уездов, прибывшего встречать Государя Императора всей объединенной Руси. Многие крестьянские депутации явились со знаменами Союза русских дружин. Погода выдалась на редкость славная. Весь день стояла настоящая летняя жара»26.

Настроение людей было настолько радушным, что мысли об опасности покушения исчезли даже у генерала А. И. Спиридовича27. «Встреча Государя во Львове, занятом в то время нашими войсками, – отмечал генерал-майор Д. Н. Дубенский, – произошла торжественно, как будто этот город никогда не был австрийским городом»28. Львов уже к началу 1915 г. довольно удачно преодолел последствия смены властей: магазины были открыты, улицы заполнены людьми, война как бы и не чувствовалась29. Столица Восточной Галиции понравилась императору, он уделил ей место и в письме жене: «Очень красивый город, немножко напоминает Варшаву, пропасть садов и памятников, полный войск и русских людей»30. В своем дневнике он также отметил: «Город производит очень хорошее впечатление, напоминает в небольшом виде Варшаву, но с русским населением на улицах»31.

Менее сановитый очевидец вспоминал, как выглядела в это время столица Восточной Галиции: «Русифицированный Львов распластывается с холопской угодливостью. Городовые, газетные киоски, гостиничные лакеи плещут избытком патриотической ретивости. Улицы переполнены полицейскими, матерной бранью и русскими факторами. На вывесках полотняные ленты с выразительными надписями: «Петроградский базар», «Киевская кофейня»… Мальчишки бойко выкрикивают названия русских газет. Много погон, аксельбантов и звякающих шпор. Много автомобилей и шелка. Всюду искательные слова и зазывающие улыбки»32.

Император по приезде во Львов проследовал на молебен в манеж, превращенный в военную церковь на 10 тыс. человек, где его встретил приветственным словом архиепископ Евлогий, затем посетил военный госпиталь, после чего на балконе генерал-губернаторского дворца сказал короткую речь «крестьянам, пришедшим из окрестностей»: «Спасибо за сердечный прием. Да будет единая, могучая и нераздельная Русь. Ура!». Это была декларация воссоединения «подъяремной Руси», то есть Восточной Галиции, с Россией, перепечатанная почти во всех центральных газетах. После речи император принял парад почетного караула, на правом фланге войск шли Николай Николаевич, Н. Н. Янушкевич, Г А. Бобринский. Во дворце прошли прием, обед и раут, на которых в основном присутствовали военные и члены императорской фамилии. Г. А. Бобринский получил погоны генерал-адъютанта. Проведя ночь во дворце, как он не без удовольствия писал – на кровати Франца-Иосифа, Николай II отправился дальше. На следующий день он принял доклад о положении на фронте и отбыл из города33. Его населению была объявлена высочайшая благодарность «за радушную встречу и порядок, который поддерживался самим населением»34.

По пути из Львова император вместе с Верховным главнокомандующим посетили Самбор, где располагался штаб 8-й армии. При встрече «обожаемого монарха» А. А. Брусилов, очевидно под впечатлением успехов Верховного главнокомандующего во Львове, решил не упустить шанс и также продемонстрировать свои достижения. Подобная манера вообще была свойственна этому очень одаренному и честолюбивому человеку, для реализации поставленных перед собой целей часто бросавшемуся в крайности. В разное время разные люди, начальники и подчиненные А. А. Брусилова, отмечали эту черту его характера, иногда доходившую до полной неразборчивости в средствах.

Генерал М. В. Алексеев еще во время пребывания на Юго-Западном фронте, как, впрочем, и позже, заметил противоречивую природу своего подчиненного: «Пока счастье на нашей стороне, пока оно дарит своею улыбкой, Брусилов смел, а больше самонадеян. Он рвется вперед, не задумываясь над общим положением дел. Он не прочь, в особенности в присутствии постороннего слушателя, пустить пыль в глаза и бросить упрек своему начальству, что он готов и наступать, побеждать, а начальник не дает разрешения и средств. И себе имя составляется, и начальник взят под подозрение, в смысле способностей, порыва вперед. Однажды Николай Иудович Иванов получил такое сведение и запросом поставил Брусилова в довольно неловкое положение, пришлось отречься в том, что такой разговор был»35.

В. Н. фон Дрейер, служивший под командованием А. А. Брусилова, в своих воспоминаниях также дал очень схожую характеристику этому генералу: «Этот жилистый человек, жокейской складки, черствый с подчиненными, был необычайно ласков с начальством и особенно в милости у самого инспектора кавалерии Великого Князя Николая Николаевича. Благодаря Великому Князю он прямо из школы (офицерской кавалерийской. – А. О.) получил в командование 2-ю гвардейскую дивизию, не служа никогда в гвардии. Его там не любили и даже презирали, так как он был единственным офицером русской армии, который однажды в припадке верноподданнических чувств поцеловал руку не то у Государя, не то у самого инспектора кавалерии»36.

Во время встречи в Самборе А. А. Брусилов во всей красоте продемонстрировал практически все перечисленные М. В. Алексеевым и В. Н. фон Дрейером недостатки. Действо происходило в полдень на железнодорожной станции города37. Император принял доклад командующего армией, обнял и трижды поцеловал его. В ответ на это А. А. Брусилов поцеловал руку Николая II. В почетный караул с фронта была вызвана 1-я рота 16-го стрелкового Императора Александра III полка знаменитой 4-й стрелковой «Железной» бригады. Шефом полка являлся сам Николай II, который был рад встрече с «моей чудной ротой»38. А. А. Брусилов «скромно» занял место на правом фланге строя39. Рота была действительно великолепной, незадолго до вызова в Самбор она вела бой с двумя немецкими батальонами. После обхода почетного караула по докладу Николая Николаевича (младшего) вся рота была награждена солдатскими Георгиевскими крестами, а ее командир прапорщик Шульгин сразу получил кресты 1, 2 и 3-й степеней и орден Святой Анны 4-й степени40. Несмотря на столь щедрую и заслуженную награду, подъема духа у солдат не последовало. А. И. Деникин вспоминал: «Государь… отличался застенчивостью и не умел говорить с войсками. Может быть, этим обстоятельством объясняется небольшая его популярность в широких массах. Рота вернулась награжденной, но мало что могла рассказать товарищам. Слова живого не было»41.

После награждения Николай Николаевич, А. А. Брусилов и Н. Н. Янушкевич возглавили церемониальный марш42. На торжественном обеде, во время которого за успехи своей армии и умелую демонстрацию личной лояльности командующий 8-й армией был произведен в генерал-адъютанты, А. А. Брусилов начал горячо «благодарить Его Величество, и вновь он поцеловал руку Царя»43. Как отмечал присутствовавший при этом офицер штаба армии, А. А. Брусилов «был наверху блаженства и поцеловал Ему руку в избытке счастья»44. Получив погоны с вензелями и аксельбанты, командующий армией со слезами на глазах попросил разрешения отлучиться для того, чтобы переодеться. Через несколько минут он вернулся в генерал-адъютантских погонах45. Вслед за этим император и великий князь провели высочайший смотр 3-го Кавказского корпуса генерала В. А. Ирманова. «Надо сказать, – вспоминал А. А. Брусилов, – что царь не умел обращаться с войсками, говорить с ними. Он и тут, как всегда, был в некоторой нерешительности и не находил тех слов, которые могли привлечь к нему души человеческие и поднять дух. Он был снисходителен, старался выполнять свои обязанности верховного вождя армии, но должен признать, что это удавалось ему плохо, несмотря на то что в то время слово «царь» имело еще магическое влияние на солдат»46.

После завершения смотра в Самборе Николай II отправился в Перемышль. Вечером он прибыл в крепость47. Здесь встречу организовывал комендант крепости генерал Л. К. Артамонов. «Всей русской армии, – вспоминал Ю. Н. Данилов, – хорошо были известны исключительные способности названного генерала «втирать в глаза очки», как у нас говорили»48. 10 (23) апреля он подвел итог первому дню пребывания в крепости: «Итак, я попал в Перемышль, по милости Божией, через месяц и два дня после его падения. Масса сильных впечатлений»49. Император и великий князь посетили ряд фортов, взорванные перед капитуляцией склады: демонстрировались трофеи, произносились речи и прочее. На Николая II встреча произвела благоприятное впечатление, и на следующий день осмотр фортов и трофеев продолжился.

«Картина грандиозных полуразрушенных фортов, глыбы вывороченного камня и железобетона, – вспоминал А. И. Спиридович, – сотни громадных крепостных австрийских орудий, снятых с мест и уложенных, как покойники, рядами на земле – все это производило огромное впечатление»50. Завершив эту часть визита, Николай II отправился во Львов на автомобиле и в тот же день на поезде по планируемому ранее маршруту

Одесса – Севастополь – Тверь – Царское Село. «Впечатление от поездки в Галицию было чудное, – вспоминал В. Ф. Джунковский. – Государь был бодр и остался всем доволен. Верховный главнокомандующий тоже. Осталось впечатление, что Галиция закреплена за нами навсегда, никто не допускал мысли, что мы все это отдадим так скоро»51.

12 (25) апреля, находясь на станции Броды, Николай II подписал высочайший рескрипт на имя Николая Николаевича: «Ныне лично посетив освобожденную от австро-венгерского владычества Галичину и убедившись в блестящем порядке и заботливости, положенных в основании управления завоеванного Нами края, Я, глубоко ценя Вашу деятельность, а равно крупные заслуги Ваши перед Престолом и Россией и желая явить Вам новое доказательство душевной Моей признательности, жалую при сем и препровождаю Георгиевскую саблю, бриллиантами украшенную, с надписью «За освобождение Червонной Руси»52. Текст рескрипта завершался словами: «Пребываю к Вам навсегда и неизменно благосклонный». Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта также не был забыт: генерал Иванов получил высочайший рескрипт и бриллианты к имевшемуся у него ордену Святого Александра Невского53.

Главковерх торжествовал. «Все было для всех неожиданно, – заявил он великому князю Андрею Владимировичу 18 апреля (1 мая) 1915 г. – Никто до последней минуты не знал. Это всегда все портит. Генерал-губернатор Бобринский был у меня за несколько дней, и я ему ничего не сказал, а за сутки телеграфировал, что Государь будет у него. Все путешествие прошло очень гладко. Государь остался доволен всем. Все вышло так удачно»54. В действиях Николая Николаевича не было ничего необычного, успехи на фронте он приписывал исключительно себе, поражения – тем, кого он считал своими противниками. Трудно удержаться от мысли о том, что эта операция Верховного главнокомандующего на «домашнем фронте» была подготовлена лучше, чем иные наступления на врага внешнего. Не чурался великий князь и других форм околоправительственной интриги. Поездка императора в Галицию была только одной из страниц этой борьбы. Главнокомандующий лично сопровождал монарха, а по возвращении последнего в Барановичи (это произошло накануне дня рождения Николая II, 5 (18) мая 1915 г.) началось наступление Николая Николаевича на его противников в правительстве. Оно совпало с событиями в Галиции, откуда только что вернулся император.

Горлицкий прорыв и начало Великого отступления русской армии

После Перемышля немцы считали, что союзная Австро-Венгрия находится в кризисном состоянии, ряд ее армий на Восточном фронте, по мнению Большого Генерального штаба, доживал свои последние дни. Русское вторжение на Венгерскую равнину могло привести к распаду этой страны, а следовательно, ее необходимо было спасать1. Сделать это, по мнению Э. фон

Фалькенгайна, необходимо было до того, как в войну вступит Италия. Попытки немцев убедить Вену уступить что-либо из пограничных территорий итальянцам не увенчались успехом, и после этого переход бывшего союзника на сторону Антанты уже не вызывал в Берлине сомнений. В связи с этим германское Верховное командование отказалось от своих первоначальных планов в пользу пассивной обороны в Карпатах с целью сэкономить силы для нанесения удара по Сербии. Центр тяжести переносился на русский фронт2.

Положение австро-венгерской армии было чрезвычайно тяжелым, но и русские войска также находились далеко не в блестящем состоянии. Они понесли большие потери, в результате которых сил армейского корпуса едва хватало для прикрытия фронта длиной в 30 км. Снарядный запас составлял только 200 выстрелов на орудие. Сильных резервов за тонкой линией русской обороны не было. Усугубляло положение и то, что части, привыкшие к победам, без особого внимания относились к укреплению собственных позиций, смотря, например, на колючую проволоку как на препятствие для своего будущего наступления, а не как на способ обороны. Сказывались и местные условия. Окопы в районе Горлице, на участке будущего прорыва, были отрыты «для стрельбы стоя со дна окопа». Углубить их не было возможности из-за высокого уровня грунтовых вод и мягкого лессового грунта.

Саперам приходилось постоянно вести борьбу с оползанием окопов во время весенних дождей. Естественно, при таких условиях не могло быть и речи о создании надежных укрытий от артиллерийского огня. Русское Верховное командование, кроме того, не имело достоверной информации о том, куда перебрасываются немецкие дивизии с того же Северо-Западного фронта. До начала своего наступления противник предпочитал держать их в ближайшем тылу3.

На участке будущего прорыва находился вытянутый на 30 км русский 10-й корпус, лишенный резервов и тяжелой артиллерии. Русская военная разведка упустила сосредоточение германо-австрийского кулака. Правда, со второй половины февраля штаб 3-й армии генерала Р. Д. Радко-Дмитриева информировал Н. И. Иванова и его нового начальника штаба В. М. Драгомирова о сосредоточении противником тяжелой артиллерии на участке фронта 3-й армии, но к этой информации не прислушались. А. А. Брусилов перед встречей с Верховным главнокомандующим и императором в Самборе получил письмо от Р. Д. Радко-Дмитриева, который просил обратить внимание командования на угрожающее положение на участке его армии. А. А. Брусилов отказался, сославшись на плохие отношения с Н. И. Ивановым, и посоветовал обратиться к генералу Ю. Н. Данилову4.

В это время Ставка продолжала надеяться на возможность продолжения Карпатской операции. Сам Николай Николаевич (младший) в апреле 1915 г. более всего был занят организацией поездки императора в Галицию. Тем не менее опасения за растянутый почти на 600 км Юго-Западный фронт и надежда на то, что в ближайшее время ему все же удастся продолжить наступление в Венгрию, привели к переброске сюда 3-го Кавказского корпуса. Генерал Н. И. Иванов расположил его в тылу 9-й армии, очевидно, надеясь использовать этот резерв для возобновления боев в Карпатах5. Расчет австро-германского командования строился именно на предположении о том, что русские войска будут и дальше втягиваться в горы.

Общий план германо-австрийского контрнаступления первоначально был предложен Ф. Конрадом фон Гётцендорфом. В начале апреля 1915 г., после непродолжительного обсуждения, для прорыва был выбран участок между Верхней Вислой и подножием Бескид, в районе Горлице – Тарнов6. Удар должен был отсечь армии Юго-Западного фронта, пытавшиеся прорваться на Венгерскую равнину7. План был хорош. Чем глубже русские войска погружались в Карпаты, тем опаснее для них становилась угроза окружения, избежать которой в случае прорыва они могли только путем спешного отхода с занятых с таким трудом позиций. 12 апреля план прорыва 11-й германской армии был представлен Вильгельму II. В тот же день кайзер утвердил его, а 13 апреля Э. фон Фалькенгайн известил об общем замысле предстоящей операции Ф. Конрада фон Гётцендорфа и пригласил его приехать в Берлин для более детальной проработки плана8. Для своего наступления немцы, по свидетельству Э. фон Фалькенгайна, выбрали именно тот момент, когда русские войска были уже расстроены9.

Уже вечером 13 апреля последовало согласие австрийской стороны. «Предложенная вашим сиятельством операция, – писал Ф. Конрад фон Гётцендорф, – соответствует моим давнишним желаниям, не осуществившимся за недостатком сил. Необходимо введение возможно более крупных сил, чтобы обеспечить успех»10. 14 апреля начальники австрийского и германского Генеральных штабов встретились и после непродолжительного совещания пришли к полному согласию. Первоначальной задачей наступления было признано вытеснение наших войск из Западной Галиции и снятие угрозы Венгрии11. «Планы начальника австро-венгерского Генерального штаба генерала Гётцендорфа, – вспоминал М. Гофман, – поскольку мне с ними приходилось иметь дело, были все хороши, чего отнюдь нельзя сказать о планах нашего Верховного командования; несчастье этого гениального человека состояло в том, что у него не было аппарата для осуществления его планов»12. И вот теперь у него появился такой аппарат. В обстановке совершенной секретности была собрана 11-я армия, в которую вошли лучшие соединения германской армии: Гвардейский, 10-й армейский, 41-й резервный и Сводный корпуса13.

Обстановка на англо-французском фронте позволяла германскому командованию пойти на такой шаг. Попытки союзников в очередной раз перейти в наступление под Ипром были пресечены немецким контрударом, когда впервые на Западном фронте была проведена газобаллонная атака. Выступ в районе этого города имел принципиальное значение как для англичан и французов, так и для немцев. Его ликвидация могла выровнять для последних неудачное положение, сложившееся в результате «бега к морю», и поставить под угрозу порты на побережье, через которые шло снабжение английской армии и остатков бельгийских войск. Кроме того, возросшая германская активность на Западном фронте имела еще одну цель – замаскировать готовящийся по России удар. В начале апреля немцы во Франции усиленно распространяли слухи о том, что войска П. фон Гинденбурга перебрасываются на Западный фронт с востока.

Одновременно для того, чтобы скрыть свои намерения и доказать моральное право на использование запрещенного оружия в Европе, 14 апреля в германском официальном коммюнике было заявлено об использовании французами под Верденом снарядов с удушающим газом14. Интересно, что для первой газовой атаки под Варшавой немцы не сочли необходимым прибегнуть и к такого рода оправданию. Следует отметить, что даже этот случай не изменил позиции русского Верховного главнокомандующего по вопросу о допустимости газовой войны: он был категорически против использования отравляющих веществ и изменил свою точку зрения на них только после того, что случилось под Ипром15. 22 апреля 1915 г. немецкое командование организовало масштабную газовую атаку под Ипром. За пять минут на участке фронта длиной 4 мили (около 6 км) из 4 тыс. баллонов было выпущено 168 тонн хлорина. Эффект был потрясающим. «Сотни людей, – писал командующий Британским экспедиционным корпусом фельдмаршал

Дж. Френч военному министру Г Китченеру, – оказались в коматозном или предсмертном состоянии»16.

Были отравлены 15 тыс. человек, из которых 5 тыс. умерли. Причем оборонявшиеся союзники, вопреки всем закономерностям этой войны, в этих боях потеряли значительно больше людей, чем атаковавшая их 4-я германская армия. Только у англичан потери составили 59 тыс. человек, в два раза больше немецких. Две французские дивизии – марокканская и территориальная, одна британская и одна канадская во время атаки бежали с линии фронта. Немцы атаковали в респираторах и в первые часы атаки захватили около 2 тыс. пленных и 51 орудие17. В какой-то момент между немецкими войсками и Ипром оставалось чуть более 3 км открытого пространства, в то время как резерв англо-французского командования состоял всего из четырех батальонов18. Несмотря на эти блестящие результаты, немцы не смогли использовать их с полной силой и ликвидировать ипрский выступ. Повторение газовых атак с 23 апреля не привело к желаемому результату.

Безусловно, одной из причин этого было отсутствие у германской стороны стратегического резерва, отправленного на Дунаец. 11-я армия создавалась, когда фронт практически перестал двигаться, половина ее корпусов была составлена из дивизий, сформированных в марте – апреле 1915 г. за счет изъятия четвертых полков из состава дивизий Западного фронта. Войска и командование имели значительный опыт ведения боевых действий в условиях окопной войны19. К началу мая «вторая битва под Ипром» стала затихать. Подготовка перехода в контрнаступление заняла у германского командования шесть недель после падения Перемышля20. Перевозка германских корпусов 11-й армии с Западного фронта началась 17 апреля, в 20-х числах апреля они начали прибывать на Восточный фронт, а 25–28 апреля сменили на позициях австро-венгерские части. Германские части прибывали вместе со своей артиллерией21.

Для обеспечения секретности перевозок немецким командованием был разработан план операции «Клаузевиц». В соответствии с ним имитировалась переброска частей в Восточную Пруссию (куда прибывали лишь головные части идущих на русский фронт эшелонов – ландвер и ландштурм) и на Западный фронт (здесь движение концентрировалось по двум железнодорожным линиям, создавалась иллюзия перегрузки, эшелоны шли в прямой видимости друг друга и т. п.)22. Каждому корпусу при перевозке выделялось по одной транспортной линии в соответствии с пропускной способностью австрийских железных дорог – 20 поездов в сутки23. При размещении прибывших в Галицию частей австро-германское командование стремилось соблюдать максимально высокий режим секретности: из района будущей атаки были выселены местные жители, немецкие рекогносцировочные партии переодевались в австрийскую форму24.

Не будет преувеличением утверждение, что для прорыва германское командование выделило свои лучшие части под лучшим командованием: 22 апреля в штаб армии прибыл ее новый командующий Август фон Макензен25. Э. Людендорф вспоминал: «Генерал фон Макензен был назначен командующим новой 11-й армией, которая состояла главным образом из войск, переброшенных с запада. В начале мая он должен был нанести фланговый удар в Западной Галиции и разбить русских, которые, не считаясь с потерями, вели наступление в Карпатах. Макензен был утонченный человек, но в то же время блестящий солдат, и его подвиги навеки останутся в истории. Начальником его штаба был назначен полковник фон Сект, который до сего времени состоял начальником штаба фон Лохова. Благодаря остроте мысли и ясному чувству меры он представлял одну из наиболее выдающихся личностей этой войны»26.

В помощь 11-й армии выделялся австро-венгерский 6-й корпус под командованием генерала Артура Арца фон Штрауссенберга, в состав которого входили весьма боеспособные части: галицийская 12-я и 39-я венгерская пехотные и 11-я кавалерийская дивизии. Таким образом, и австрийская сторона выделила для наступления лучшие части. Поляки и венгры охотно сражались с русскими войсками. Тем не менее австро-венгерский корпус был помещен германским командованием между Гвардейским и Баварским корпусами – первый являлся элитой прусской пехоты, второй отличился еще в начале войны взятием Льежа27. Войска 11-й армии активно практиковались в тылу над приемами преодоления русской обороны, ее штабы завершали подготовку к прорыву.

«С русской стороны положение было иное, – вспоминал участник этих событий. – Центр и правый фланг 3-й армии составляли пассивный участок Юго-Западного фронта с задачей прикрыть наступление в Венгрию со стороны Н. Сандец. Войска 3-й армии проделали весь галицийский поход и никакой особой подготовки к противодействию прорыву не имели. Еще менее подготовлены были штаб и командование. Незначительное количество артиллерии, испытывавшей к тому же острый недостаток в снарядах, хронический некомплект пехотного вооружения и бестолковое руководство в значительной степени облегчали германцам разрешение их задачи. Однако исключительная стойкость русской пехоты, бессмысленно растрачиваемой командованием, потребовала больших усилий и крупных жертв от германских войск»28.

Вплоть до 14 (27) апреля русское командование имело смутные представления о том, что творится за линией вражеских окопов. Очевидно было одно – идет смена австрийских частей, но кем и в каких размерах, оставалось неясным. Штаб 10-го корпуса требовал от командира 31-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта П. А. Кузнецова активизировать действия своих разведывательных партий. Поиск оказался безрезультатным, так как противник резко усилил охранение29. Тем не менее, несмотря на всю секретность, русские войска и командование армии почувствовали приближение атаки противника: он постепенно активизировал свои действия, проводил ночные атаки и прочее30. Появились и немецкие пленные из частей, переброшенных из-под Ипра31. На присутствие германцев и подготовку прорыва указывали и другие признаки.

«В течение недель… велась редкая, но систематическая артиллерийская пристрелка по нашим позициям и тылам, – вспоминал генерал Б. В. Геруа. – Появились новые виды снарядов – шрапнель с двойным разрывом, более мощные гранаты. Летали чаще аэропланы, как бы разглядывая сверху наше расположение и делая съемки вдоль и поперек укрепленной полосы. Никто им не мешал: своя авиация почти отсутствовала, противоаэропланных батарей не существовало. И лишь пехотные солдаты развлекались, стреляя в небо из ружей и извещая беспорядочной трескотней выстрелов о появлении над головами неприятельских летчиков. Наконец, противник производил усиленные разведки нашей передовой линии. Захваченные нами пленные принадлежали иногда к новым частям, появившимся перед фронтом корпуса. Некоторые из более разговорчивых пленных показывали, что прибыли сильные подкрепления, артиллерия и, главное, германцы, которых до того не было на этом участке фронта»32.

25 апреля штаб 11-й армии приказал войскам начать занимать исходное положение, а на следующий день было произведено распределение артиллерии. 29 апреля А. фон Макензен издал приказ о начале прорыва всеми корпусами 1 мая 1915 г.33 16 (29) апреля в 00 часов 15 минут штаб Юго-Западного фронта получил сообщение о том, что на участке Севского полка начали появляться местные жители, которых германцы выгоняли перед наступлением, – поскольку оно было близко, необходимость строгого соблюдения секретности отпала. В три часа ночи немецкий батальон действительно атаковал позиции севцев, но был отбит34. Доклады в штаб армии и фронта ничего не меняли: перед войсками по-прежнему ставилась одна и та же задача – пассивная оборона без подкреплений. Между тем русские части были растянуты буквально в ниточку, 10-й корпус занимал 50 верст, в среднем на один батальон приходилось по одной версте фронта, без резервов, без корпусной артиллерии, без запаса снарядов35.

«Дух войск бодрый, – информировал 17 (30) апреля штаб фронта инспектировавший позиции под Горлице офицер. – В ожидании атаки люди спокойно продолжали свою работу по укреплению позиции. Появление германцев, как и следовало ожидать, оказало на людей известное действие. «Белый с красным дым разрывов лучше белого германского», – говорили солдаты. Германцы сразу заставили их быть более осторожными и бдительными как в окопах, так и в сторожевой службе, благодаря своей активности»36. 1–6 мая произошел германо-австрийский прорыв под Горлице – Тарновом. Подполковник Г Брухмюллер организовал невиданный на Восточном фронте артиллерийский удар. В течение первых четырех часов обстрела 610 германских орудий выпустили около 700 тыс. снарядов, в том числе и химических37. На участке прорыва противник создал огромное преимущество в силах: Сводному, Гвардейскому, 41-му и 10-му германским, 6-му австрийскому корпусам (126 тыс. человек) противостояли 70, 31, 61 и 9-я пехотные дивизии, резервом которых служили 7-я кавалерийская и не в полном составе 63-я пехотная дивизии (всего 60 тыс. человек)38.

Наступление Сводного корпуса (18 батальонов) поддерживали 60 легких и 56 тяжелых орудий, 41-го (18 батальонов) – 96 легких и 32 тяжелых орудия, 6-го австрийского (28 батальонов) – 100 легких и 32 тяжелых орудия, Гвардейского (24 батальона) – 96 легких и 24 тяжелых орудия. Всего в 11-й армии было 352 полевых и 144 тяжелых орудия, в 4-й австро-венгерской армии – 350 легких и 103 тяжелых орудия. Кроме того, в 10-м корпусе имелось 96 легких и 12 тяжелых орудий, в 11-й венгерской кавалерийской дивизии – 18 легких орудий39. В результате плотность на один километр фронта составляла у наступающей германо-австрийской группировки – 3600 человек, 17,6 орудия, 7,4 пулемета, 2,7 миномета; у оборонявшихся – 1714 человек, 4,1 орудия, 2,9 пулемета и ни одного миномета40. Но цифры не дают полного представления о преимуществе, созданном немцами, которое было не только количественным и материальным.

Грохот артиллерии вскоре после начала обстрела перерос в сплошной гул. В подготовке прорыва принимали участие 210-мм крупповские и 305-мм шкодовские гаубицы. Взрывы их снарядов подымали землю на десятки метров41. «Этот гром, этот вулкан огня, – вспоминал один из австрийских генералов, – были чем-то абсолютно новым для нас, австрийцев, с нашей слабой артиллерией и ограниченным запасом боеприпасов»42. Тем более в новинку этот обстрел был для тех, на кого он направлялся. Психологический эффект оказался весьма велик, врач тылового госпиталя вспоминал: «Жалкой детской хлопушкой кажется наша артиллерийская пальба рядом со зловещим грохотом этих потрясающих взрывов. Снаряды летят по воздуху с таким страшным гудением и рвутся с такой ужасной силой, что об их направлении можно судить по звуку. Временами треск разорвавшегося снаряда напоминает грохот падающих домов»43. Английский корреспондент Б. Пейрс, оказавшийся свидетелем обстрела, писал: «Вся местность была покрыта разрывами снарядов, которые сносили окопы и людей»44.

Немецкая пехота наблюдала за бомбардировкой, стоя на брустверах своих окопов. «Артиллерия противника не смогла организовать какой-либо отпор, – сообщал германский отчет об операции. – Несколько батарей, которые предприняли такую попытку, немедленно были принуждены к молчанию подавляющим огнем»45. Против 140 тяжелых германских и австро-венгерских орудий у русской армии было на этом участке фронта только шесть из 105 имеющихся. Дневной расход боеприпасов на гаубичную батарею в 3-й армии был установлен в 10 выстрелов46. Каждая батарея немецкой полевой артиллерии перед наступлением получила на позиции по 1200 снарядов, тяжелой – 600 снарядов, а сверхтяжелой – 500 снарядов47. Кроме того, специально для разрушения окопов наступавшие использовали 70 мощных минометов48. Каждый неприятельский корпус получил по два легких, одному среднему и одному тяжелому минометному отделению (последнего не хватило только для 6-го австрийского)49.

Если австро-германское наступление и ожидалось, то масштабы артиллерийской подготовки к нему были абсолютно неожиданны. «В непрестанной долбежке наших позиций, – вспоминал начальник штаба 31-й пехотной дивизии, – принимали участие, кроме обыкновенных полевых орудий калибров 3 и 4,5 дм, гаубицы и мортиры в 6, 8 и 9 дм. Наша жалкая числом и мощностью артиллерия, несмотря на ее героические усилия, была беспомощна против этой лавины стали, чугуна и свинца. На фронте 31-й дивизии удалось взять в плен германского офицера и найти на нем карту с нанесенными германо-австрийскими батареями. Будучи эшелонированы по дальности и калибрам, они стояли в несколько рядов, точно в колонне»50. Эта колонна активно использовала и новые приемы артиллерийской борьбы. Сам Г Брухмюллер отмечал: «Огневой вал сначала был использован на Восточном фронте при атаке мелких войсковых соединений, а затем и в крупных операциях. Уже при прорывах в 1915 году… пехота продвигалась вслед за огневым валом»51.

Однако даже при таком ошеломляющем, не поддающемся математическому учету превосходстве в материальных средствах немцам не удалось сразу же прорвать русский фронт. Ставка поначалу не осознала масштабов случившегося. «В районе Тарнова и южнее артиллерийский огонь достиг большой силы, – гласило ее сообщение от 19 апреля (2 мая), – и отдельные бои ведутся со значительным напряжением»52. Когда после окончания артиллерийского обстрела баварская пехота двинулась в атаку на то, что осталось от русских позиций, она была отбита ружейно-пулеметным огнем с большими потерями53. 11-я баварская дивизия так и не смогла выполнить поставленную перед ней задачу54. Та же картина повторилась на фронте почти всех атакующих корпусов, и пехота противника вынуждена была откатиться назад. Вновь в дело вступила артиллерия55. Все началось заново. К полудню от русских позиций не осталось практически ничего, но пехота продолжала держаться56.

«Тот, кто в Великую войну сражался против русских, – писал майор Курт Гессе, – сохранит навсегда в своей душе глубокое уважение к этому противнику. Без тех технических средств, какие мы имели в своем распоряжении, лишь слабо поддерживаемые артиллерией, должны были сыны сибирских степей неделями и месяцами выдерживать с нами борьбу. Истекая кровью, они мужественно выполняли свой долг, не чувствуя, как и мы, ненависти к своему противнику»57. Только к концу первого дня наступления с большими потерями немцы овладели первой линией окопов, причем на ряде участков русские войска переходили в контратаки58. Отход произошел организованно, войска не оставили ни одного орудия. Между тем в сумерках отходили остатки частей, существовавших еще при рассвете, отходили, преследуемые авиацией противника.

Штаб 3-й армии получил информацию о том, что атаки противника были отбиты, но при этом подчеркивалась серьезность положения. 19 апреля (2 мая) Р. Д. Радко-Дмитриев известил командира 10-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Н. И. Протопопова об отправлении подкреплений, в том числе и 3-го Кавказского корпуса, и потребовал одного – держать фронт до их подхода любой ценой: «Ваши позиции слишком прочны, вам даны достаточные резервы, у противника против вас не может быть более

2– 3 дивизий»59. В 16 часов 10 минут, то есть через три часа после приказа командующего армией, Н. И. Протопопов приказал 31-й дивизии отходить на вторую позицию. Ближе к полуночи 19 апреля (2 мая) Р. Д. Радко-Дмитриев начал осознавать масштабы происходящего, как и то, что 10-й корпус не продержится до подхода 3-го Кавказского.

Он сообщил о своем видении ситуации генералу Н. И. Иванову: «В общем, положение дел представляется мне в следующем виде. Германцы подвезли к линии Балница, Горлице, Ценжковице не менее двух корпусов, сюда же перевезены с Карпат и, вероятно, с Буковины и с левого берега Вислы

3– 4 австрийские дивизии, а может быть, и больше. Эти новые подкрепления в связи с имевшимися на Бяле и Дунайце значительными силами образовали сильную армию, которая и добивается отбросить нас к Сану и тем устранить угрозу Венгрии со стороны Дуклы и Мезолаборча. Мне представляется, что неприятель сильно ослабился на фронте 4-й и 5-й наших армий, а может быть, и в районе Мариамполь, Августов, Ломжа. Не будет ли признано возможным при этих условиях оказать нам более солидную поддержку, которая, по моему мнению, может быть непосредственной – переброской еще одного корпуса из Буковины или из-за Вислы в район Дембица, Ясло или же косвенной – решительным переходом в наступление 4-й армии вдоль левого берега Вислы и переправой через эту реку где-нибудь между устьями Ниды и Раба. Считаю долгом донести, что войска X корпуса дрались доблестно, о чем свидетельствуют их огромные потери, но невозможность противодействовать губительному ураганному артиллерийскому огню противника сломила их силу сопротивления»60.

Германский историк и участник этих событий отмечал: «В результате боев 2 мая: ценою пятерного превосходства в пехоте, еще большего превосходства в артиллерии, ценою громадных потерь, ценою целого дня боя пяти корпусов безусловно высокого качества удалось овладеть только первой линией русских позиций с продвижением на глубину в 3–5 км. Русский 10-й корпус, оборонявшийся против всех пяти германских корпусов, не был еще разбит… Он сильно пострадал, понеся большие потери, но все же на второй линии позиции готовился к боям следующего дня. Прорыв был только начат. Поскольку он не был распространен безостановочно на вторую линию позиций, командование 11-й германской армии не вправе было ожидать легких условий наступления на следующий день. Между тем Макензен рассуждал иначе. Все командиры корпусов донесли, что бой 2 мая закончен преследованием бегущего противника. Однако командарм не учел, что нигде это преследование не было доведено до конца и поэтому потеряло всякую ценность. Русским была предоставлена ночь, в течение которой их никто не трогал»61.

Ставка пока еще не беспокоилась. Ее официальное сообщение от 20 апреля (3 мая) гласило: «В Галиции сражение между Вислой и Карпатами развивается с прежним упорством. Германцы ввели в боевую линию новые значительные силы, поддержанные весьма многочисленной артиллерией. Неприятель при повторных массовых атаках понес огромные потери. Некоторые наши части после упорных боев отошли на вторую линию укреплений»62. Войска 10-го корпуса действительно еще продолжали держаться на второй линии обороны. Проблема заключалась в том, что она была весьма слабо подготовлена для решения столь сложной задачи. Но даже в этих условиях надлом у оборонявшихся еще не наступил. Уже 3 мая для овладения второй линией окопов А. фон Макензену пришлось ввести в бой свой единственный резерв – 10-й корпус. К вечеру 3 мая окопы были захвачены, а 4 и 5 мая фронт фактически прорван. К вечеру последнего дня немцам удалось выйти на рубеж реки Вислока. Переправлявшиеся через реку русские войска бомбила германская авиация63.

До 3 мая Николай Николаевич ожидал, что положение будет восстановлено, и рассчитывал решить дело переброской одного корпуса – 3-го Кавказского. Сообщая об этом генералу Р. Д. Радко-Дмитриеву, он ставил перед ним задачу «энергичного восстановления положения». Никаких выводов относительно находившихся в Карпатах и за ними войскам еще не было сделано. Командующий 3-й армией заверял Верховного главнокомандующего, что его войска сделают все возможное для выхода с честью из создавшегося «крайне тяжелого положения»64. Однако в тот же день, 20 апреля (3 мая), мнение великого князя начало меняться. В этот день он обратился к Н. И. Иванову: «При положении, занятом 9-й армией, и соотношении сил с противостоящим ей противником, безусловно складывающимся в нашу пользу, я признаю вполне возможным и уместным переброску XXIII корпуса в район действий 3-й армии. В том маловероятном случае, если бы 9-я армия оказалась без этого корпуса в трудном положении, я в виде крайней меры мог бы усилить ее частью десантного корпуса, сосредоточенного в Одессе и Севастополе (речь идет о 5-м Кавказском корпусе. – А. О.)»65.

Главнокомандующий Юго-Западным фронтом, который в это время продолжал готовиться к наступлению в Заднестровье, предложил собственное решение проблемы за счет Северо-Западного фронта. Н. И. Иванов не хотел ослаблять 9-ю армию переброской 23-го корпуса, тем более что, по его расчетам, она могла занять не менее двух недель. Что касается 5-го Кавказского корпуса, то главнокомандующий Юго-Западным фронтом готов был уступить его соседу66. Между тем потери 3-й армии были чрезвычайно тяжелыми, для примера можно назвать части, по которым пришелся этот удар: 10-й корпус, в двух дивизиях которого к 19 мая осталось соответственно 1 тыс. и 900 человек, и 12-я сибирская дивизия – 2 тыс. человек. Германская армия наступала со средним темпом 10 км в сутки67. Из официального сообщения Ставки от 23 апреля (6 мая) уже можно было сделать вывод о том, что происходит на фронте: «В Галиции сражение между Вислой и Карпатами продолжалось до 22 апреля с большим упорством. Под прикрытием сильного артиллерийского огня неприятель продолжал накапливаться на правом берегу Дунайца… Вследствие превосходства неприятеля в огне тяжелой артиллерии наши войска несут значительные потери. Однако и неприятель при своих атаках жестоко страдает от нашего шрапнельного и ружейного огня»68.

Утром 24 апреля (7 мая) командир 61-й пехотной дивизии генерал-майор П. Н. Симанский отчитался о результатах трехдневных боев: «Осталось примерно в Седлецком полку 5 офицеров и 150 нижних чинов, в Луковском полку – 6 офицеров и 160 нижних чинов, в Холмском полку – 5 офицеров и 200 нижних чинов, в Ставучанском полку – 1760 нижних чинов и в Дунайском полку – 4 офицера и 120 нижних чинов. В число офицеров входит и командир полка. Люди три дня не ели (говорю о 61-й дивизии, которая три дня дралась) и переутомлены до того, что почти засыпают на ходу. Если бы 52-я пехотная дивизия подошла раньше, все же весь отряд сумел бы удержаться. Пленных взято 4 офицера и 580 нижних чинов. Потери неизвестны. Против нас дрались 56, 57, 3, 100, 11-й гонведные, 20-й и 28-й ландштурменные полки. Свидетельствую о безусловной доблести войск, три дня дравшихся под огнем тяжелой артиллерии противника, наносящей громадные потери и тяжелые раны. 61-я дивизия свято исполнила приказ командующего армией: от нее имеются ныне лишь жалкие остатки, она умерла на позиции»69.

3-я армия начала отступление, которое поначалу приняло беспорядочный характер. Большие потери сказывались на настроении отступавших: «Тяжелое уныние закралось в душу солдата. Не страх, а печальное раздумье. Аэропланы, осадные орудия, немецкие хитрости и глупая бестолочь начальства поразили армию мертвящей апатией. Конечно, всех больше задергана пехота»70. В первые дни прорыва связь штаба армии с корпусами была потеряна, а вместе с ней генерал Р. Д. Радко-Дмитриев потерял контроль над подчиненными ему войсками71. Переподчинение 3-го Кавказского корпуса отступавшей армии не могло уже поправить положения, тем более что его части, перебрасывавшиеся по железной дороге, вводились в бой по частям. Естественно, удержать позиции по Вислоке 3-й корпус не смог.

Тем временем Ставка и штаб Юго-Западного фронта требовали от 3-й армии не отступать ни на шаг. Но и этого было мало: несмотря на тяжелейшее положение 3-й армии, от нее требовали перейти в контрнаступление72. Более того, Ставка уже начала сообщать о том, что оно началось: «Между Вислой и Карпатами упорное сражение продолжается. 23 апреля атаки неприятеля, сохраняющие характер лобовых ударов, почти на всем фронте сражения не имели успеха. Неприятель, потери которого огромны, обнаруживает некоторые признаки утомления. Наши контратаки участились»73. Большинство мемуаристов и исследователей подвергают эти решения критике. Однако у командования Юго-Западного фронта в сложившейся ситуации не оставалось выбора – необходимо было выиграть время.

К 11 мая 1915 г. 3-я армия была разбита, некоторые из шести ее корпусов, даже усиленные ранее дополнительными дивизиями, не превышали 10 тыс. человек, а численность одного 24-го корпуса, даже вместе с 12-й Сибирской дивизией, была не более 5 тыс. человек. Части при отступлении перемешались, оно стало хаотичным. Показателем этого может служить простой факт: только за преследование одним корпусом армии эрцгерцога Иосифа-Фердинанда были взяты пленные из 51 (!) русского полка74. Всего же, по германским данным, со 2 по 12 мая 1915 г. союзники захватили в плен 140 тыс. русских солдат, 100 орудий и 300 пулеметов. Прорыв, который в первый день равнялся 40 км в ширину и нескольким в глубину, достиг 300 км75. Обороняться 3-я армия уже могла.

Это было естественным следствием решения штаба фронта о подготовке вторжения в Венгрию, в результате которого пехотные дивизии оказались втянуты в Карпаты без достаточного прикрытия фланга. Осознание масштаба произошедшего пришло не сразу. 24 апреля (7 мая) 1915 г. прошло совещание главнокомандующих фронтами с Верховным главнокомандующим и его штабом в Холме. «Удар, нанесенный нам на Дунайце, очень силен, – подводил его итоги в письме к С. Д. Сазонову князь И. А. Кудашев, – но это не то, что Сольдау или разгром X армии. Немцы и австрийцы сосредоточились с большими силами, и под их напором пришлось отступить. Потери наши очень велики, но велики и потери немцев»76. Первым и, надо признаться, верным выводом, который сделала Ставка, было решение приостановить наступление в Карпатах.

Впрочем, Ю. Н. Данилов был уверен, что положение вскоре станет «вполне прочным». «В общем, – заключал директор дипломатической канцелярии при глаковерхе, – настроение в Ставке не такое подавленное, как я видел после прежних наших неудач»77. М. В. Алексеев видел обстановку по-другому. 30 апреля (13 мая) 1915 г. он писал сыну: «У Иванова в сотрудничестве с Драгомировым дела не пошли. Кто виноват – судить не мне и не теперь, но в армии Радка Дмитириева (так в письме. – А. О.) дела приняли тяжелый, нехороший оборот, что отразилось на всем фронте неблагоприятно. Шесть месяцев трудов, усилий, жертв пошли насмарку. Плохо работал Радко, еще хуже Добровольский, оказавшийся негодным начальником штаба. Иванов обратился за это время в мокрую курицу. Драгомиров изнервничался и заменен другим. Но все это – личное. Скверно, что совокупными усилиями они постоянно портили дело и довели до нехорошего результата на всем протяжении»78.

Германо-австрийское наступление грозило отрезать русские войска в Карпатах, их положение могло перерасти в угрожающее. К счастью, немецкое командование столкнулось со сложностями, воспитанными многолетним преклонением перед идеей Канн. Войска и командиры прежде всего стремились сомкнуть фланги, а не энергично преследовать отступавшие русские армии79. Тем не менее парировать австро-германский удар фланговым движением из Карпат было невозможно, командование 3-й армии вынуждено было вводить прибывавшие резервы во фронтальные контратаки, которые не ликвидировали прорыва, хотя несколько приостановили его80.

Армиям Юго-Западного фронта приходилось спешно оставлять с таким трудом захваченные позиции. Части 8-й армии выводились из Карпат ускоренными маршами. При отступлении с этих позиций в некоторых частях оставалось по пять патронов на винтовку и по два снаряда на орудие81. Отступать приходилось под ударами противника. Условия горной войны благоприятствовали фланговым обходам. 23–24 апреля (6–7 мая) 1915 г. 48-я стрелковая дивизия генерала Л. Г Корнилова оказалась в окружении на Дуклинском перевале. Ее командир лично возглавил прорыв, а затем и арьергард отходившей дивизии. Получив ранение в руку, он не сумел догнать отступавших и через несколько дней с горстью солдат был захвачен австрийцами82.

Ставка сообщила о случившемся 25 апреля (8 мая): «При нашем отходе на дуклинском направлении большие силы неприятельской армии заняли путь отступления 48-й дивизии и окружили ее со всех сторон, но дивизия эта, руководимая своим доблестным начальником генералом Корниловым, проявила в полной мере свои славные боевые качества и, пробившись с большими потерями по трупам заградившего ей дорогу неприятеля, 24 апреля присоединилась к родному корпусу»83. Значительная часть одной из лучших дивизий 8-й армии была уничтожена, ее командир попал в плен, что было признано Ставкой 5 (18) мая 1915 г.84 В своих воспоминаниях А. А. Брусилов приписал это поражение невыполнению Л. Г. Корниловым приказа об отступлении85. Как мне представляется, эта версия, весьма популярная в советской историографии, как минимум, недостаточно подтверждена и, уж во всяком случае, не учитывает реальной обстановки на фронте86. Почему А. А. Брусилов дал такую версию трагедии 48-й дивизии, остается только догадываться.

Русские войска быстро отходили с гор на равнину. Условия отступления иногда были фантастически тяжелыми. Перед уходом из Самбора А. А. Брусилов отдал распоряжение поджечь все нефтяные вышки в районе Дорогобыча. «В это время весь Дорогобыч пылал, – вспоминал офицер штаба 8-й армии, – а все небо чернело от копоти, поднимавшейся от горящих вышек»87. Отходя из района подожженных нефтяных промыслов, войска попадали под «нефтяные» черные дожди, делавшие дороги еще менее проходимыми88. В результате нефтедобыча здесь была остановлена почти на два года89. Первоначально Юго-Западный фронт предполагали отвести за Сан и Днестр, однако удержаться на этом рубеже ослабленным предыдущими боями войскам не удалось.

С трех сторон к Перемышлю – важнейшей коммуникационной точке в тылу русских войск в Карпатах подходили австро-венгерские и германские корпуса. «В течение двух месяцев, – писал швейцарский исследователь крепостной войны, – в продолжение которых русские занимали крепость, они вообще не имели ни времени, ни необходимых средств для приспособления разрушенных укреплений и крепости к обороне»90. Крепостная артиллерия средних калибров и полевые орудия Перемышля были австрийскими, и боеприпасы к ним пришлось завозить из Львова. Крепость нуждалась в пулеметах, горной, противоштурмовой артиллерии. Что касается тяжелой артиллерии, то в начале мая она только еще грузилась в Ровно. Комендант крепости генерал-лейтенант С. Н. Дельвиг 27 апреля (10 мая) извещал главнокомандующего фронтом о том, что войска заняли форты в сторону приближавшегося противника. Сил для обороны даже этих укреплений не хватало, в Перемышле не было достаточного количества офицеров крепостной артиллерии.

Бригада осадной артиллерии, прибывшая из Бреста и составившая ядро русского гарнизона крепости, имела наполовину некомплект офицеров. В случае осады большей частью батарей командовать пришлось бы фейерверкерам и даже рядовым. В гарнизоне находились только три офицера Генерального штаба, не хватало и топографов91. 30 апреля (13 мая) над крепостью и городом появилась австрийская и германская авиация, начались бомбежки92. В тот же день генерал-адъютант Н. И. Иванов принял решение считать Перемышль полевой, заблаговременно укрепленной позицией, которую следует оборонять только до угрозы отсечения от основных сил фронта93. Ставка еще надеялась на благоприятный исход событий и 1 (14) мая выпустила следующее сообщение: «В Западной Галиции напряжение боев 27-го апреля ослабло, наши войска постепенно стягиваются к линии реки Сана для занятия более сосредоточенного расположения»94.

Атаковавшие в этот день западные форты Перемышля австро-германцы были отбиты с потерями и вынуждены остановиться. Казалось, центр тяжести наступления переместился к Сану95. 2 (15) мая Ставка сообщила: «К 1-му мая вся третья армия развернулась на Сане; в соответствии с этим пришлось также приступить к ныне уже заканчивающейся перегруппировке соседних армий, дабы согласовать занимаемый ими фронт. Хотя нам пришлось при этом отойти с Карпат, но одновременно с сим путем решительного наступления в Восточной Галиции мы достигли весьма существенных результатов на нашем левом крыле, которое нанесло австрийцам на Днестре тяжелое поражение на фронте свыше 150 верст. В течение 5 дней с 26 апреля нами захвачено в этом районе до 20 000 пленных, неприятель вынужден к полному отступлению за Прут»96.

На самом деле и успехи, и передышка были временными. Отступавшие русские войска аккуратно уничтожали за собой линии железной дороги, без которых противник не мог использовать тяжелую артиллерию, особенно 210-мм и 305-мм гаубицы. Австро-германские инженерные части восстанавливали в среднем по 5–6 км железнодорожного пути в сутки97. Это существенно замедляло темпы наступления. Без поддержки тяжелой артиллерии австрийцы несли большие потери и поэтому предпочитали не наступать, а обороняться98. 14 мая передовые части 2-й австро-венгерской армии генерала Э. фон Бем-Ермоли были уже в 70 км от крепости99.

5 (18) мая Ставка сообщила: «Под Перемышлем сильный артиллерийский огонь; причем неприятель бомбардирует западные форты»100. Захватить крепость одним ударом противнику не удалось. 21–27 мая прошли в боях на подступах к ней101. Бои носили исключительно тяжелый для русской армии характер, как никогда сказывалось превосходство противника в тяжелой и дальнобойной артиллерии102.

8 (21) мая сообщение Ставки гласило: «Между Перемышлем и большим Днестровским болотом напряжение неприятельских атак достигло 6 мая высшего предела»103. О характере боев можно судить по словам Н. Н. Янушкевича, обращенным к В. А. Сухомлинову: «Положение не улучшается. Причина та же. Надо терпеть до улучшения. Вчера на участке одного из полков немцы выпустили 3 т тяжелых снарядов! Снесли все. А у нас было выпущено едва 100. Знаю, что тяжело Вам это читать, но долгом считаю Вас ориентировать. Но есть и хорошее знамение: появилось искреннее и глубокое озлобление и жажда мести»104. «Помню сражение перед Перемышлем в середине мая, – писал А. И. Деникин. – Одиннадцать дней жестокого боя 4-й стрелковой дивизии… Одиннадцать дней страшного гула немецкой тяжелой артиллерии, буквально срывавшей целые ряды окопов вместе с защитниками их. Мы почти не отвечали – нечем. Полки, измотанные до последней степени, отбивали одну атаку за другой штыками или стрельбой в упор; лилась кровь, ряды редели, росли могильные холмы. Два полка были уничтожены – одним огнем. Когда после трехдневного молчания нашей единственной шестидюймовой батареи ей подвезли пятьдесят снарядов,

06 том сообщено было по телефону немедленно всем полкам, всем ротам, и все стрелки вздохнули с радостью и облегчением»105.

Русская армия пыталась нанести контрудар и «обойти обходящего». Однако утомленные боями и, самое главное, не имевшие достаточного запаса патронов и снарядов войска не могли справиться с этой задачей. Резервов также не было. Практически по всему фронту наблюдалась одна и та же картина: днем пехота вела бои с наседавшим противником, ночью отступала. По мере приближения к границе волнение среди солдат нарастало – никто не хотел допустить немцев в пределы России. Ряд успехов имел 3-й Кавказский корпус. Поначалу он сдерживал противника на плацдарме под Саном и прикрывал отход остальных частей за Сан. Затем кавказцы и сами отошли на восточный берег реки и вскоре нанесли контрудар у города Сенявы по последовавшим за ними австрийцам. В ночь с 13 на 14 (с 26 на 27) мая войска В. А. Ирмана провели ночную атаку, закончившуюся полным успехом. Понеся большие потери, 15 (28) мая австрийцы ушли за Сан, взорвав за собой мосты106. В боях 14–17 (27–30) мая на восточном берегу Сана у Сенявы 3-й Кавказский корпус захватил 7 тыс. пленных, шесть тяжелых, 11 полевых орудий и 30 пулеметов107. Однако частный успех В. А. Ирмана ничего не менял в общем положении дел.

25 мая под Перемышль прибыли 305-мм шкодовские гаубицы, а 30 мая они начали обстрел русских позиций108. Это решило судьбу русской обороны.

31 мая противник захватил форты № 10 и 11, а 1 июня австрийцы прорвались к городу и захватили форт № 7, правда, подоспевшие подкрепления выбили их оттуда109. Изменить общую ситуацию это уже не могло, была ускорена эвакуация. К полудню 18 (31) мая из крепости были выведены все обозы и артиллерия, и Перемышль удерживали только отряды прикрытия110. В ночь на 3 июня он был оставлен. Двухнедельные бои закончились. Части 8-й армии отошли в порядке, но с большими потерями, предварительно взорвав мосты через Сан, обеспечив вывоз артиллерии и запасов, кроме хлеба, который был сожжен111. «Из всех фортов нами были удержаны лишь восточные – Седлисские, – вспоминал А. А. Брусилов. – В общем крепость досталась неприятелю совершенно разоруженная, без каких бы то ни было запасов; насколько мне помнится, в руки врагу попали лишь четыре орудия без замков, которые были унесены»112.

Вскоре после назначения генерала М. В. Алексеева главнокомандующим Северо-Западным фронтом в Седлеце состоялось совещание великого князя с главнокомандующими113. Необходимо отметить, что поддержка Николая Николаевича имела определенное значение для М. В. Алексеева. В глазах гвардейского генералитета он по-прежнему, как и перед войной, не имел достаточного влияния. Начальник штаба Северо-Западного фронта генерал А. А. Гулевич (бывший командир Преображенского полка), который находился со своим непосредственным начальником в весьма сложных отношениях из-за того, что тот прекратил считаться с кем-либо, кроме М. С. Пустовойтенко и В. Е. Борисова, заявил, что М. В. Алексеев после отставки станет «ничто», тогда как он и после отставки останется Гулевичем114.

Правда, М. В. Алексеев не придавал этому особенного внимания и верный своей привычке командования мало считался со своей «правой рукой». Тем не менее поддержка Верховного главнокомандующего объективно усиливала его позиции. 18 апреля (1 мая) 1915 г. Николай Николаевич (младший) прикомандировал к штабу М. В. Алексеева генерала Ф. Ф. Палицына, который через неделю прибыл в Седлец. Великий князь волновался: командование Юго-Западного фронта в лице генералов Н. И. Иванова и В. М. Драгомирова утратило веру в победу и нуждалось в постоянной поддержке. В отличие от них в штабе Северо-Западного фронта царила спокойная, рабочая атмосфера, германо-австрийское наступление не вызвало паники, но о собственном движении вперед уже никто не говорил. Тем не менее командование фронта ставило своей главной задачей разгром немцев, считая, что потери немцев быстрее приведут их к критической точке, и готово было ради этого на любые жертвы. В начале мая М. В. Алексеев еще надеялся, что немцев остановят в предгорьях Карпат и на Сане115.

«Внутренний фронт» и его реакция на отступление армии

Германская армия продолжала наступать со средним темпом 10 км в сутки, наши войска несли чрезвычайно тяжелые потери1. Сложное военное положение фронта усугубилось необходимостью для его командования учитывать политические последствия своих действий. Так как пребывание императора в Галиции сопровождалось заявлениями о «нераздельной Руси», оставление ее практически сразу после посещения Николаем II создавало крайне неблагоприятный для правительства контекст. А. И. Верховский вспоминал: «Туда, где вступила нога «венценосца», войска Иванова не могли допустить прихода врага, и командование провозгласило лозунг: «Ни пяди земли неприятелю». Он был всецело поддержан главнокомандующим, мечтавшим о наступлении на Вену»2.

После Горлице, разумеется, в организации армии выявились многочисленные недостатки, за которые, естественно, отвечал уже только военный министр. Практически все ее сильные стороны, по мнению либеральной оппозиции, были созданы в результате работы Думы. Конечно, подобного рода смысловой переворот не мог произойти сразу. Необходимо было осознать размеры происходивших на Юго-Западном фронте событий. А. И. Гучков как главный военный эксперт общественности не смог сделать этого. 26 апреля (9 мая) он прибыл в Петроград с Юго-Западного фронта и дал интервью о своих впечатлениях от Львова, Перемышля и передовой: «Впечатление от поездки осталось чрезвычайно благоприятное. Я должен заметить, что наше военное положение, которое мы сейчас занимаем на Карпатах, вполне удовлетворительно и не вызывает никаких опасений»3.

Вскоре эта убежденность была забыта, но зато по мере того, как русские армии отходили назад, вновь оживала тема шпионов и предателей, направленная прежде всего против военного министра. 29 апреля (12 мая) на приеме в Царском Селе великий князь Андрей Владимирович затронул эту проблему: «…вообще против Сухомлинова ведется страшная кабала. Все его обвиняют, и это крайне несправедливо, так как он все же много сделал для армии. Я спросил у Государя, слыхал ли он про эту кабалу. «Кому ты это говоришь, знаю и слишком хорошо, но в обиду его не дам и скорее сам восстану за него, но его не тронут. Завистников у него очень много. Хотели его вмешать в дело Мясоедова, но это им не удастся»4. Между тем газета А. И. Гучкова продолжала развивать мясоедовскую историю, намекая пока только на то, что тот оказывал услуги женам высокопоставленных чиновников в перевозке контрабанды через границу5.

Общественность действовала не только через прессу. В первые дни австро-германского наступления под Горлице в Ставку приехал М. В. Родзянко. Его целью было добиться от Николая Николаевича поддержки для создания Особого совещания по снабжению армии, в состав которого должны были войти и представители общественности. Настроение в Ставке, по словам председателя Думы, было подавленным. Уже стало ясно, что наступление в Карпатах провалилось. М. В. Родзянко уговаривал великого князя «не только говорить, но и требовать» изменений в правительстве, имея в виду Н. А. Маклакова, В. К. Саблера, И. Г Щегловитова и В. А. Сухомлинова6. Вместе с М. В. Родзянко Барановичи посетили единомышленники – банкиры и предприниматели В. П. Литвинов-Фалинский, А. И. Вышнеградский и А. И. Путилов. В результате обсуждения проекта председатель Государственной думы получил возможность сделать доклад императору о предлагаемом новом органе по организации работы промышленности7.

Николай Николаевич и сам поддерживал такого рода планы и воспользовался для их реализации приездом Николая II в Барановичи. Это, безусловно, никак не способствовало нормальной работе Ставки, равнявшейся на своего главу. 3 (16) мая 1915 г. Ф. Ф. Палицын записал в своем дневнике: «Живя здесь (то есть в Барановичах. – А. О.) несколько дней, соприкасаясь с верхами Штаба и Генеральным штабом, не вижу влияния Генерального штаба в Ставке; не вижу такового и на местах. Есть канцелярии, но это инструмент для ведения борьбы негодный. Военная работа, сосредоточенная в Генеральном штабе, есть работа людей, делающих одно дело, совместно заботящихся об его осуществлении, устраняющих препятствия, заботящихся об удовлетворении нужд и предвидящих их. Это не работа канцелярии, ожидающей входящей, а дружная работа людей, руководимых своим начальником штаба, который должен быть живым центром этой созидательной работы»8. Но созидательной работы в Барановичах в это время не было.

В Ставке метались из стороны в сторону и все более обращали внимание на положение в глубоком тылу. Там разворачивалась волна германофобии, которая вскоре завершилась весьма прискорбными событиями. Еще в начале войны контрразведка предприняла ряд разумных мер по запрету филиалов пангерманских обществ, прежде всего в Остзейском крае. Без сомнения, часть немецкого дворянства симпатизировала своей праматери и даже покинула пределы России, вступив в райхсвер9. Однако лекарство, на мой взгляд, оказалось гораздо хуже болезни. «Администрация свирепствовала вовсю, – вспоминал депутат IV Государственной думы С. И. Шидловский, – и изгоняла без всякого повода каждого, кто только мог быть заподозрен в прикосновенности к немецкой национальности, и много было совершено при этом вопиющих несправедливостей. Каждый администратор старался найти у себя немца и изгнать его»10. Причины для подозрительности и недовольства были.

В Курляндской, Рижской и Эстляндской губерниях весьма активно действовали различные немецкие просветительские общества, в немецких школах насаждались идеи превосходства германской культуры над всем остальным миром вообще и над славянами и русскими в частности; в фирмах и поместьях, принадлежащих русским немцам, работали немецкие и австро-венгерские подданные и т. п.11 Разумеется, с подобным положением дел нельзя было мириться. Невозможно было и сохранить свободу финансовой деятельности для предприятий, принадлежавших австро-германскому капиталу, и оставить в неприкосновенности достаточно высокий статус многих его представителей в России. Правительство постепенно вводило меры, направленные против них.

Так, 29 сентября (12 октября) 1914 г. по докладу министра торговли и промышленности император лишил германских и австро-венгерских подданных пожалованных им званий коммерции и мануфактур-советника12. Вскоре последовало и установление контроля над предприятиями австрогерманских подданных. 15 (28) ноября 1914 г. был издан высочайший указ, согласно которому Министерство финансов получило возможность направлять туда правительственных инспекторов. Теперь без их разрешения любые финансовые операции за рубежами России, переводы денежных средств или разного рода ценностей становились невозможными13. Разумность такого рода ограничения не подлежит сомнению, но, к сожалению, антинемецкая кампания имела тенденцию к перерастанию в преследование германской общины, что ставило в чрезвычайно нелегкое положение многочисленных русских немцев, лояльно служивших империи на самых разных постах.

Призывы, которые практически ежедневно исходили от органа октябристов, имели весьма недвусмысленное звучание: «Борьба с тайным влиянием немцев», «Мирные завоеватели», «Анонимное просачивание немцев»14, «Немецкий шпионаж в России», «Немецкое засилье в музыке» (выяснилось, что 90 % всех капельмейстеров в армии – немцы, которые искажают своей трактовкой музыки душу солдата, кроме того, немцы весьма подозрительно монополизировали и производство музыкальных инструментов!)15, «Засилье», «Московское купеческое общество в борьбе с немецким засильем»16, «Спрут, высасывающий соки всего мира»17, «Бойтесь провокации»18, «Неуязвимость австро-немецких предприятий»19, «Отвергайте помощь врагов России» (в статье призывалось отказываться от пожертвований раненым от немцев и вообще вычеркнуть их из списков дарителей20 – весьма актуальное обращение, так как русские немцы жертвовали довольно большие суммы: к ноябрю 1914 г., например, три колонии под Одессой пожертвовали 56 тыс. рублей, колонии Самарской и Саратовской губерний – 29 800 рублей, одна из колоний в Крыму – 200 тыс. пудов муки и т. д.)21, «Союзы борьбы с неметчиной»22, «Можно ли защищать немцев?» (вопрос, обращенный к адвокатам относительно их клиентов – австро-германских подданных)23, «Борьба с немцами на Западе и у нас»24, «Будущее немецкого засилья», «Подготовлявшаяся измена» (о наступлении противника в Курляндии, успех которого объяснялся немецким шпионажем)25 и т. д.

В 20 часов 10 минут 16 (29) апреля 1915 г. на Охтенском заводе произошел взрыв26. Это был второй по мощности из двух имевшихся тогда казенных заводов, производивших взрывчатку в России. Перед войной его планировали закрыть, он производил 6 тыс. пудов тротила в год. С началом войны производительность выросла до 36 тыс. пудов в год. Сергиевский завод близ Самары был гораздо мощнее – он давал по 300 тыс. пудов тротила и 2 тыс. пудов тетрила в год27. По официальным данным, ничего страшного не произошло: пострадали только малозначительная мастерская, крыши близлежащих зданий, обошлось без жертв, за исключением легко раненных осколками28. На самом деле половина завода – тротилово-заряжательный отдел был снесен с лица земли в несколько мгновений29.

В Москве и Петрограде сразу же начали говорить о том, что взрыв унес жизни нескольких сотен людей и разрушил это важнейшее заведение во время кризиса снабжения боеприпасами30. Похороны жертв состоялись 19 апреля (2 мая). Собрались около 15 тыс. человек, земле были преданы 27 тел31. Вскоре последовало новое официальное сообщение о потерях на заводе: из 278 работавших на нем в момент взрыва был убит 41 человек, без вести пропали 13 и были ранены 63 (имелись еще и гражданские раненые). В помощь семьям пострадавших император выделил 10 тыс. рублей, а императрица Александра – 3 тыс. рублей (для сравнения по подписному листу «Нового времени» на 18 апреля (1 мая) был собран 991 рубль)32. Русская контрразведка объяснила эти события действиями германской агентуры. Возможно, она была и права, но далеко не безопасными стали последующие обвинения, превращающие почти всех немцев в скрытых врагов33.

Некоторые публикации призывали к бдительности, граничившей с рамками разумного: например, весьма поучительная статья «Немецкое шпионство»34. Но гучковская газета сумела выделиться и в этом случае. На взрыв она отреагировала статьей, в которой фактически обвиняла немецкую общину в его организации и призывала расправиться с ней: «Немцы у нас живут и торгуют и продают товары, золото, тысячи жизней внутри страны, действуя на психику народа всеми удушающими газами своей иезуитской природы. Довольно. Мы устали. Мы задыхаемся в этих ядовитых испарениях, мы не хотим идти на те же низости, на которые способны эти верные дети кайзера, но мы не хотим терпеть среди нас неприступные цитадели их влияния, их материального могущества, вокруг которого покорно вертятся немало, к сожалению, русских приспешников, не понимающих, какому злому делу они служат. Довольно шутить с огнем. Его необходимо потушить сразу, иначе он получит силу и спалит все, что нам дорого»35. Следует отметить, что слухи о подкопах и минах с часовым механизмом не получили подтверждения при тщательной проверке, которая выяснила нарушение режима безопасности при снаряжении фугасов взрывчаткой36. Однако эмоции явно брали верх над доводами следствия. На фабриках Петрограда после этого взрыва резко обострилась шпиономания, рабочие требовали убрать всех немцев из города37.

6 (19) мая на должность главноначальствующего в Москве и командующего Московским военным округом был назначен генерал-майор Свиты Его Императорского Величества князь Ф. Ф. Юсупов граф Сумароков-Эльстон, в тот же день произведенный в генерал-лейтенанты и пожалованный генерал-адъютантом38. Ф. Ф. Юсупова считали человеком, способным установить, по словам министра финансов, «добрые отношения с влиятельными московскими кругами»39. Назначение было сделано при активной поддержке Николая Николаевича. Император предложил Ф. Ф. Юсупову эту должность почти сразу после возвращения из поездки в Галицию, 1 (14) мая 1915 г. Товарищ министра внутренних дел попытался убедить Н. А. Маклакова опротестовать это решение. В. Ф. Джунковский не ожидал от своего старого знакомого ничего хорошего: полное отсутствие административного опыта, упрямство, легкомысленность (любимым его выражением было: «Все это пустяки») – все это не настраивало на положительные ожидания в отношении носителя верховной административной и военной власти в Москве40.

8 (21) мая Ф. Ф. Юсупов, еще находясь в Петрограде, дал интервью прессе, в котором изложил свою программу: «Москву я знаю хорошо, сроднился с нею и люблю ее. Думаю, что и Москва знает меня, так как я 18 лет состоял при покойном Великом Князе Сергее Александровиче. Должен сказать, что отлично сознаю трудность и ответственность в предстоящей мне работе, но черпаю силы в том доверии, которое оказано было мне при назначении на столь ответственный пост. Настоящий исторический момент, переживаемый Россией, оставляет в стороне все будничные, мелочные вопросы. Передо мною, и я уверен, перед всем населением Москвы, стоит одна задача – всеми силами способствовать нашему храброму воинству в скорейшей его победе над врагом. Я намерен в своей деятельности опираться на городские и общественные элементы, поскольку деятельность этих учреждений не пойдет вразрез со взглядами центрального правительства. Всякое полезное начинание городского и земского самоуправления найдут во мне живой отклик. Особенно желательным и необходимым я считаю содействие московского самоуправления в деле борьбы с дороговизной. В этом отношении я приму самые энергичные меры против спекулятивного вздорожания цен»41.

Обещал Ф. Ф. Юсупов и прислушиваться к местной печати, если она не будет проявлять антипатриотических настроений. Впрочем, как было отмечено, к московской печати он претензий не имел42. 9 (22) мая он приехал в Москву и сразу же активно приступил к работе. Гучковский орган продолжил свою борьбу с внутренним врагом передовицей «Против фиктивных россиян»43. Итак, ставленник Николая Николаевича начал политику диалога с общественностью в Первопрестольной. Главковерх и сам продолжал помогать общественным организациям, и эта помощь демонстрировалась либералами как истинная забота об Отечестве в противовес придиркам бюрократии44.

Земский и Городской союзы отнюдь не были самостоятельными с финансовой точки зрения и работали в первую очередь на средства, выделяемые государством. Так, за первые двенадцать месяцев войны в среднем казна выделяла Союзу по 6 млн рублей в месяц, а с 1 июля 1915 по 1 января 1916 г. – по 19 млн рублей. В целом за 38 месяцев войны сумма казенных дотаций Земскому союзу составила от 1,5 до 2 млрд рублей45. Сторонников земств подобного рода вопросы не интересовали, и деятельность союзов они оценивали однозначно. К. К. Арсеньев, подводя на страницах «Русских ведомостей» итоги 1914 г., заявлял: «Другой наглядный урок, данный войной, раскрыл высокую ценность самостоятельности в общественном деле. Никем не утвержденные представители и уполномоченные Общеземского союза проявили столько распорядительности, энергии и умения, сколько не могла дать никакая произвольная сортировка лиц и нормировка действий. То же самое можно сказать о Городском союзе, и тот же вывод можно сделать отсюда по отношению к реформе городского самоуправления»46.

На деятельность союзов, слившихся 10 июля 1915 г. в единую организацию – Земгор, безусловно, оказывала влияние личность князя Г. Е. Львова. При комплектовании органов союзов, получивших название «цитадели общественности», принадлежность к земским и городским организациям не являлась обязательной, значительная часть сотрудников была назначена по принципу отношения к прогрессивной части общества47. Вл. И. Гурко вспоминал: «Но во всей русской истории не было института, ресурсы которого тратились таким диким образом, как это было во Всероссийском Земском союзе. Если бы война не закончилась революцией, его руководители, конечно, должны были быть привлечены к следствию. Насколько я знаю, кн. Львов поначалу не думал о том, чтобы возглавить революцию. Он включал знаменитых агитаторов (антиправительственных. – А. О.) в число своих сотрудников; но он делал это не с целью создания хорошо организованной пропаганды, но лишь потому, что его девизом было давать всем людям делать то, что они хотят. Эти анархические принципы позже были продемонстрированы в полную силу, и Россия платила и продолжает дорого платить за них»48.

Еще в Русско-японскую войну в адрес возглавляемой Г. Е. Львовым организации давались оценки, весьма напоминавшие ситуацию 1914–1917 гг.: «В земской организации хорошо работают, но и занимаются пропагандой против войны»49. Многолетний сотрудник князя и его первый биограф в эмиграции, работавший вместе с ним в Маньчжурии, вспоминал: «Дисциплина отсутствовала совершенно. Уже во время долгого пути, и в особенности по мере прибытия в Харбин, усиленно обсуждались вопросы о коллегиальном строе общеземской организации, о периодических съездах представителей, о «конституции» отдельных отрядов. Во всех подобных свободолюбивых мечтах никакой роли не уделялось главе организации – главноуполномоченному; ему предстояло, таким образом, завоевать положение в собственной своей армии (численность которой составляла 360 человек. – А. О.). Выбор уполномоченных отдельных отрядов не всегда был удачен, и на этих естественных помощников своих главноуполномоченный не мог положиться»50.

Эти же тенденции очень скоро проявились и в деятельности Земгора. С помощью главковерха Г Е. Львову удалось отстоять бесконтрольность союза, сам же он не был способен организовать какой-либо контроль. Кроме того, земские организации просто не имели опыта работы в масштабах страны51. Часто неопытность земских руководителей приводила к тому, что в их учреждениях прежде всего удачно разрешалась проблема комфортного устройства сотрудников этих организаций. «Я прекрасно присмотрелся к их порядкам, – писал один из сотрудников отделения Земгора в Минске самарскому кадету А. К. Клафтону. – Отчаянный бюрократизм, чисто формальное отношение к делу со стороны служащих центральных учреждений… и при всем этом полнейшая бесхозяйственность и хищения. Множество креатур, непотизм и протекционизм свили себе в союзе прочное гнездо»52.

Д. А. Фурманов, пошедший в конце октября 1914 г. работать братом милосердия в земский поезд Красного Креста, был, по его словам, поражен «расточительностью на персонал»: «Откуда-то свыше санкционированы все эти шальные расходы, и масса денег уплывает попусту. В союзах прекрасные обеды, опять можно сделать проще от голода (подразумевается более скромное питание. – А. О.). Надо понимать общее положение дела до дна, а тут все как-то поверху»53. Широта, размах трат производили впечатление непростительного расхода сил даже на близких общественным организациям людей54. С самого начала в деятельности Земгора часто случались нарушения норм затрат при реализации того или иного проекта, однако государственный контроль воспринимался земцами как признак недоверия к «общественному бескорыстию»55. С другой стороны, щедрое субсидирование земских организаций было особенно заметно именно на местах, и там это выглядело как проявление страха государства перед общественностью в желании откупиться от нее56.

«Общественность помогала войне, – вспоминал В. А. Маклаков, один из лидеров либерального лагеря, – тоже привлекая те силы, которых у правительства не было; это правда; но наряду с простым «патриотизмом» у нее было стремление воочию показать преимущество «общественной» работы над «бюрократической». Вся работа союзов была поэтому работой и политической. И еще знаменательнее перемена народного настроения. В эпоху войны союзы жили на государственные ассигнования, все их деньги шли от правительства. Но на этот раз никто этого знать не хотел; комфорт и удобства земских санитарных отрядов и госпиталей сопоставлялись с бедностью казенной военной санитарии, которой приходилось обслуживать все, а не только то, что они выбирали (везде выделено автором. – А. О.). И в преимуществах общественных учреждений видели преимущество самой «общественности» над правительством»57.

Неудивительно, что союзы быстро вступили в конфликт с Министерством внутренних дел и особенно отрицательно земцы воспринимали личность его главы Н. А. Маклакова, который последовательно выступал против бесконтрольности союза58. 27 февраля (12 марта) 1915 г. на заседании Совета министров он говорил: «Дело в Союзе обстоит неблагополучно. Хотел уточнить его положение, не допуская государства в государстве – на это Союзу бескорыстная работа прав не создаст. Вся Россия сталкивается с Союзом. Компания во многих случаях темная. Киев, Ростов и т. д., и т. д. Если бы работали хорошо, нет безумцев администраторов, которые бы их угнетали. А Союз – рыло в пушку, но кричит о невинности, жалуется и спорит даже с команд[ующим] войсками. Государство не может дальше молчать. Надо порядок, иначе власть растворится в чем-то ей заведомо враждебном»59.

В апреле 1915 г. военно-сметная комиссия под председательством генерала от инфантерии П. А. Фролова попыталась поднять вопрос о контроле над распределением помощи военнослужащим, что сразу же вызвало недоумение у Г Е. Львова и М. В. Челнокова60. Кроме того, комиссия выяснила значительные недочеты в работе союзов. В частности, вскрылись приписки: например, во Владимирской губернии из заявленных по ведомости союзов 1535 лазаретных коек в наличии оказалось 935, в Воронежской губернии – 4303 из 4630 и т. п. Союзы просили выделить им авансом на четыре месяца 63 833 067 рублей, но П. А. Фролов настоял на сокращении аванса с последующей отчетностью до двух месяцев, а его суммы – до 3,935 млн рублей61.

Произошедшее было названо «нежелательным недоразумением». Так называлась передовица «Голоса Москвы», утверждавшая, что руководители союзов сами всегда выступали за введение контроля, но в тональности, с которой говорится о нем в комиссии, слышатся «ноты подозрительности и недоверия». «Пожелаем, – гласила статья, – чтобы это недоразумение не поселило разногласия между широкими общественными кругами и некоторыми официальными комиссиями. Надо помнить о тех страждущих защитниках Родины, ради которых забываются недочеты»62. Разумеется, разногласие было преодолено, и неудивительно, что вскоре именно Н. А. Маклаков стал первой жертвой, принесенной общественному мнению. Еще одним решением, принятым в Ставке, стало создание нового органа, который должен был заниматься снабжением фронта – прежде всего, разумеется, снарядами. Еще 1 (14) января 1915 г. был отдан приказ по созданию Особой распорядительной комиссии по артиллерийской части, которую возглавил по представлению Николая Николаевича (младшего) великий князь Сергей Михайлович, а помощником его стал генерал-лейтенант А. А. Маниковский. В. А. Сухомлинов предлагал назначить его начальником Главного артиллерийского управления еще в начале сентября 1914 г., но тогда против этой кандидатуры выступил великий князь Верховный главнокомандующий, который не хотел отпускать такого сотрудника63.

Положение об этой комиссии было рассмотрено Военным советом 12 (25) февраля и высочайше утверждено 15 (28) февраля 1915 г. Комиссия должна была способствовать преодолению кризиса в снабжении артиллерии. Фактически эти вопросы были изъяты из ведения военного министра. Комиссия подчинялась непосредственно Верховному главнокомандующему64. При подготовке создания комиссии планировалось назначить А. А. Маниковского ее руководителем, но ввиду сопротивления Сергея Михайловича пришли именно к паллиативному решению, дававшему его помощнику возможность для административной деятельности. Генерал-инспектор артиллерии был нездоров и не мог активно работать в своем ведомстве65. Великий князь Сергей Михайлович уехал лечиться в Севастополь, в его отсутствие комиссию возглавил генерал А. А. Маниковский.

Это был прекрасный выбор. Выпускник Михайловского артиллерийского училища и Михайловской артиллерийской академии, он имел стаж и полевого (золотое оружие за японскую войну), и крепостного (Ревель, Либава, Кронштадт) артиллериста, опыт руководителя военного производства (Ижевский оружейный и Ижевский сталеделательный заводы). «Это был человек, – вспоминал один из его подчиненных, – недюжинных способностей, прямой, непосредственный, иногда до резкости, энергичный и кипуче деятельный»66.

Весной 1915 г. Ставка выдвинула проект нового учреждения – Особого совещания по обороне, предложенного ей М. В. Родзянко, которое должно было стать связующим центром между общественными организациями, военной промышленностью и фронтом, то есть главковерхом67. Эта инициатива была немедленно и весьма энергично поддержана Николаем Николаевичем68. 13 (26) мая император покинул Ставку, отправившись в Царское Село. Таково было единственное в 1915 г. удачное наступление великого князя, результаты которого удалось закрепить 14 (27) мая, когда начало функционировать Особое совещание по обороне, дублировавшее деятельность Особой распорядительной комиссии по артиллерийской части под руководством Сергея Михайловича.

Новое ОСО создавали в спешке – проект положения о нем был составлен за ночь, а принят всего за несколько дней69. В его состав вошли председатель Государственной думы, по четыре члена от Государственной думы и Государственного совета, торговли и промышленности (все – по высочайшему назначению), а также представители министерств: морского, финансов, путей сообщения, торговли и промышленности, государственного контроля и военного. Формально ОСО подчинялось императору70. Он лично открыл его заседания в Зимнем дворце, выйдя к членам совещания вместе со своей семьей и матерью. Сказав краткую речь, Николай II удалился71. Доброжелательный прием легко объясним – первоначально этот институт вводился для того, чтобы привлечь общественные элементы к распределению военных заказов и разделить ответственность за конечные результаты. При этом реально председательствовал и возглавлял совещание В. А. Сухомлинов, по-прежнему доверенное лицо императора72.

Первое заседание ОСО было прежде всего посвящено проблеме увеличения производства порохов. О снарядах не было сказано ни слова. Представители общественности высказали обеспокоенность взрывами на пороховых заводах73. Последовали и другие перемены. 27 мая А. А. Маниковский, несмотря на свой категорический протест, был назначен на пост начальника Главного артиллерийского управления вместо генерала Д. Д. Кузьмина-Караваева. Он был хорошим специалистом, сделавшим все, что от него зависело, для выполнения норм, намеченных комиссией А. А. Поливанова в 1910 г., но негативным качеством Д. Д. Кузьмина-Караваева была его неторопливость, недопустимая во время войны74. В. А. Сухомлинов был доволен. «Особое совещание взялось энергично за работу, – сообщал он Н. Н. Янушкевичу 31 мая (13 июня) 1915 г., – и с Маниковским дело должно пойти совсем другим темпом»75.

Дело несколько портил М. В. Родзянко, который с самого начала стал бороться с первенством военного министра. Делал он это, как мог: скандалил почти со всеми и по любому поводу, включая очередность подачи кофе лакеями76. Если не считать этих титанических усилий лучших представителей общественности, то, к глубокому огорчению главковерха, его план полностью не был воплощен в жизнь. Председательствование военного министра в ОСО лишь обострило противоречия между Верховным главнокомандующим и военным министром, так как первый стремился к полному подчинению себе тыла армии в широком понимании этого слова. Николай II, уступавший в Барановичах одному, а в Петрограде – второму, так как каждый из них убеждал императора в том, что предлагаемые меры усилят армию, прибегал к паллиативным решениям, которые реально лишь ухудшали дело.

Московский погром 1915 г

Русские войска продолжали отступление. Новости с Юго-Западного фронта вызвали в Москве еще один антигерманский погром, гораздо более масштабный, чем тот, что имел место в октябре 1914 г. В ходе волнений пострадала масса русских немцев и иностранцев, не имевших отношения к воюющим противникам России. Московские промышленники и купцы обратились тогда к министру торговли и промышленности с жалобой на действия московских властей, которые, по их мнению, недостаточно активно и оперативно пресекли погромы. Жалоба была передана Н. А. Маклакову1. По окончании следствия, проведенного после октябрьского погрома по приказу начальника корпуса жандармов, министр внутренних дел специально указал главноначальствующему в Москве генералу А. А. Адрианову на недопустимость повторения этих событий, которые произошли на фоне бездействия московской полиции. С точки зрения Н. А. Маклакова, они подрывали «достоинство Русского государства» и «авторитет правительства»2.

Сам А. А. Адрианов после этого внушения и личного отчета о случившемся перед императором заявил в интервью газете «Утро России» о том, что все произошедшее было совершенной неожиданностью для властей и что повторение абсолютно недопустимо: «Бороться с немецким засильем необходимо. Но надо вести культурную работу, не прибегая к приемам дикарей. Необходимо вести экономическую войну с оставшимися немцами внутри России. Надо развивать отечественный капитал, делать его более гибким и предприимчивым. Но до тех пор, пока действуют законы Империи, имущество хотя бы и врагов должно охраняться. Никакие погромы допущены быть не могут! Повторяю, что никакая агитация, возбуждающая население против германских или австрийских подданных, не может иметь места. Если это будет обнаружено, то по городским и земским делам присутствие, безусловно, закроет занимающееся подобной агитацией общество за его вредную деятельность»3.

Казалось, октябрьские события в Первопрестольной ушли в прошлое. И все же они повторились через семь месяцев. Обстановка в городах была весьма напряженной и без известий о неудачах на фронте. Начали чувствоваться дороговизна жизни, наплыв беженцев и усталость от войны, которая оказалась более длительной, чем ожидалось. С августа 1914 по февраль 1915 г. цены на товары, потребителями которых были прежде всего малообеспеченные слои населения, значительно выросли. В Петрограде повышение составило: соль – на 57 %, ржаная мука – на 18 %, пшено – на 21 %, гречневая крупа – на 51 %, мясо третьего сорта – на 26 %, молоко – на 25 %, сахар – на 14 %. Схожая картина с небольшими колебаниями наблюдалась и в Москве, где также прежде всего дорожали продукты народного потребления: ржаная мука, печеный хлеб, пшено, соль, яйца и т. п.4

Из октябрьских событий в Москве не было сделано надлежащих выводов. 26 января (8 февраля) 1915 г. в Московском окружном суде было рассмотрено дело пяти подростков – участников погромов, схваченных с поличным во время грабежей. Обвиняемые признались, но после недолгих прений и часового совещания судей были оправданы5. Мотивы этого решения достаточно ясны, но вряд ли его можно было бы назвать своевременным. В апреле 1915 г. на мясных рынках Петрограда прошли волнения. 7 (20) апреля 1915 г. в качестве протеста против цен на мясо на рынке женщины стали переворачивать лари торговцев и избивать их. Порядок был восстановлен полицией6. Через день все повторилось, и на рынке пришлось установить постоянное дежурство полиции7. 8 (21) апреля беспорядки начались в Москве: в булочной на Большой Пресне закончился хлеб, хозяин отказался открывать ее, в результате перед дверями собралась толпа в 4 тыс. человек, в основном состоявшая из женщин и подростков. И те, и другие вели себя очень агрессивно, в результате вновь пришлось прибегнуть к помощи полиции. При разгоне толпы камнями были ранены три пристава и два городовых, задержаны 20 человек8.

Такова была только часть проблем, с которыми предстояло справиться новому главноначальствующему в Москве. Ф. Ф. Юсупов был человеком несерьезным и неопытным, к тому же только начал входить в сложности исправляемых им должностей9. Безусловно, это ослабляло контроль над положением в столице, которое, казалось, не могло вызвать опасений. 11 (24) мая в городе прошла очередная патриотическая демонстрация в честь вступившей в войну на стороне Антанты Италии. Под русскими и итальянскими флагами с портретами Виктора-Эммануила III и Николая II демонстранты прошли к итальянскому консульству, затем по Мясницкой и Тверской улицам к резиденции Ф. Ф. Юсупова, который приветствовал их с балкона. Шествие прошло без эксцессов10. Несмотря на бравурное начало, первые шаги главноначальствующего не позволяли надеяться на быстрое решение проблем. Скорее наоборот, он мог создать новые. Так, например, генерал довольно быстро убедился в том, что никакой дороговизны в городе нет, а есть только желание некоторых торговцев поднять цены на продукты, которое легко преодолевается установлением «определенной максимальной таксы». Об этом своем наблюдении он поведал московской прессе всего через пять дней после вступления в должность11. Ф. Ф. Юсупов быстро показал, что возлагавшиеся на него при назначении надежды были ошибочными12.

Князь и ранее был способен удивить словом и делом. Так, в январе 1915 г. он посетил Францию в качестве посланника императора с целью вручения русских орденов отличившимся французским военным и своим экстравагантным поведением не снискал уважения у союзников. Между прочим, в разговоре с президентом Р. Пуанкаре Ф. Ф. Юсупов пустился в следующие рассуждения: «Он рассказывает мне, что в России на каждом шагу видишь следы немецкого влияния, что в Москве полиция находится в руках Германии, что в России не осмеливаются изгнать немцев ни из торговли, ни с государственных должностей, потому что у немцев защитники при дворе, у великих князей, во всех кругах общества. С такой свободой выражается посланец императора. Правда, после этой поправки он добавляет, что император твердо решился вести войну до победного конца»13.

16 (29) мая «Голос Москвы» продолжил свою агитацию к борьбе с внутренними немцами: газета призвала высылать из города проживавших в нем подданных Австро-Венгрии и Германии – таковых оказалось около 2 тыс. человек14. В тот же день в московских газетах был опубликован и первый список высланных, после чего подобного рода колонки на 100 и более фамилий стали повседневными15. Возможно, пребывание подданных враждебных государств в Москве в это время и было излишней мягкостью, но избранные меры борьбы с этим излишеством трудно назвать разумными. Грань между немецко-австрийскими подданными и русскими немцами постепенно стиралась. Выйти из смыслового тупика смогло «Русское купеческое общество для взаимного вспомоществования», которое приняло решение исключить из своих рядов «всех членов австро-германской национальности». Исключение делалось только для тех, кто сражался в рядах русской армии или был русским подданным в трех поколениях16.

Отступление Юго-Западного фронта продолжалось. 21 мая (3 июня) Ставка официально сообщила об оставлении Перемышля17. Сообщая Николаю II об этом событии, Николай Николаевич (младший) писал: «Еще во время пребывания Вашего Императорского Величества на Ставке обстановка в Галиции сложилась в таком виде, что удержание полуразрушенного Перемышля при отсутствии достаточной артиллерии, и крайней скудости боевых припасов, и невозможности удержать в наших руках Ярослав и Радымно стало задачей весьма трудной. Принципиально тогда же было решено смотреть на Перемышль не как на крепость, а как на участок заблаговременно подготовленной позиции, удержание коей в наших руках с военной точки зрения являлось целесообразным лишь до тех пор, пока оно облегчало нам маневрирование в районе Сана. Ваше Императорское Величество изволите помнить, что оставление нами Перемышля было решено в ночь с 7/20 на 8/21 мая и только соображения о том впечатлении, которое произведет на общество оставление этого пункта, заставляли выбиваться из сил, чтобы сохранить его за на, ми (выделено мной. – А. О.)»18.

Пресса в целом заняла вполне взвешенную позицию по отношению к случившемуся. Передовица «Утра России» от 22 мая (4 июня) убеждала читателя: «Наша войска отошли от Перемышля и заняли соседнее расположение к востоку от него. Спокойно и хладнокровно, с несокрушимой верой в конечный исход борьбы нашей с Германией должно отнестись русское общество к этому известию. Судьба нынешнего, очередного натиска германских армий, на этот раз на наш германский фронт, не может зависеть от того, стоим ли мы перед развалинами Перемышля или отошли на несколько верст от него»19. Никакие соображения не помогли смягчить удар в сознании общественного мнения. 5 июня, получив телеграмму от генерала В. де Лагиша, Р. Пуанкаре записал в дневнике: «Это произвело удручающее впечатление в России, страна чувствует себя униженной и разочарованной»20.

Уже 24 мая (6 июня) в «Голосе Москвы» появился призыв: «Нам предстоит трудная задача объяснить оставление нами Перемышля»21. В тот же день «Речь» поместила интервью вернувшегося с Юго-Западного фронта уполномоченного Красного Креста Д. Д. Данчича, который заявил: «Занятый нами Перемышль представлял собой такой же невооруженный город, как и Ярослав, как и Санок. То, что его нельзя защищать, там для всех было аксиомой. И когда из всего нашего фронта он выперся углом на 25–30 верст вперед, то и решили его очистить. Никакой осады не было. Задержали очищение Перемышля только для того, чтобы вывезти все имевшиеся там весьма значительные запасы. И действительно вывезли все до последней мелочи»22. Как показали события в Москве, решить трудную задачу объяснения случившегося не удалось, во всяком случае эффективно, хотя были перечислены все причины, по которым не стоило защищать эту полуразрушенную крепость, лишенную боеприпасов и продовольствия.

26 мая (8 июня) «Голос Москвы» опубликовал очередную статью, посвященную проблеме ликвидации немецкой торговли и предпринимательства в Первопрестольной. К началу войны в Москве насчитывалось около 250 крупных германских и австрийских фирм и до 500 средних и мелких предприятий, принадлежащих частным лицам. На основании закона от 11 (24) января 1915 г. к 1 (14) апреля все их следовало добровольно ликвидировать, однако выполнить это распоряжение в указанный период не удалось, и срок был продлен до 1 (14) июня. Поскольку, по мнению газеты, результатов ликвидации все еще не было видно, она назвала четыре крупнейших предприятия и магазина, права на которые были переведены на подставных лиц23. В этот же день начались волнения среди женщин, в большей части имевших родственников в армии. Они выражали недовольство потерей портняжных заказов, которые, по их мнению, были переданы немецкой фирме24.

Следует отметить, что заказы распределялись благотворительным обществом великой княгини Елизаветы Федоровны. Примерно 3 тыс. человек направились с жалобой к А. А. Адрианову, который обещал разобраться25. Уже на следующий день, 27 мая (9 июня), в рабочих кварталах Москвы поползли слухи о том, что живущие в городе немцы стремятся помочь своим соотечественникам на фронте, распространяют болезни, отравляют воду и прочее. Вечером того же дня произошли первые столкновения26. Среди них распространились новости о таинственных отравлениях на Прохоровской мельнице (в этот день там по непонятной причине отравились 38 человек)27, принадлежавшей фирме «Эмиль Циндель и К». Управляющим предприятием был некий Г Г Карлсен. Немецкие фамилии делали правдоподобными слухи о том, что причинами всех неприятностей было отравление шпионами артезианских источников. Толпа окружила мельницу, но на требование выйти к ним Г. Г. Карлсен ответил приказом закрыть ворота. В результате ворота были взломаны, а управляющий убит. Просьбы его дочери – русской сестры милосердия пощадить отца ни к чему не привели. Затем схожие волнения затронули мельницу Шредера, фабрики в Данилове и Замоскворечье28.

Утром 28 мая (10 июня) многотысячная толпа с портретами императора и флагами двинулась на Красную площадь, после чего стала растекаться по близлежащим улицам. Люди заходили в магазины и требовали предъявить документы, чтобы убедиться в том, что их владельцы не были «австро-германцами». Поначалу такое свидетельство, если оно было, помогало, но приблизительно после трех часов дня процесс окончательно вышел из-под контроля29. Если поначалу собственность подозрительных, с точки зрения толпы, лиц, не имевших документов о русском подданстве, просто уничтожалась: сжигалась, ломалась, втаптывалась в грязь и прочее, то потом ее начали расхищать, и погром уже явно стал приобретать формы массового грабежа, лишенного национальной направленности. Самое активное участие в беспорядках приняли женщины, подростки, рабочие и деклассированные элементы30. Естественно, их центром стали деловые кварталы города.

Страсть к разрушению чужого имущества постепенно начала охватывать и армию. На оккупированных территориях солдаты все чаще совершали бесконтрольные и бессмысленные поступки против собственности. «Входите вы в уютную квартиру, – вспоминал начальник штаба 10-го армейского корпуса генерал Ф. П. Рерберг, – и видите следы пребывания русских: зеркала, стекла, посуда, лампы побиты вдребезги, на столе оставлены недоеденные остатки подчас очень даже вкусных яств – значит, люди были не голодные. Все имущество, хранившееся в комодах и шкафах: одежда и обувь мужская, женская и детская, белье, корсеты, чулки, книги, журналы – все это вытащено из комодов, сложено кучей на полу, посыпано сверху мукой и крупой, принесенными тут же из кладовой, полито солдатскими щами, и поверх всего – нагажено! Никакою логикою действия это невозможно было объяснить, кроме логики озверелых и сбесившихся идиотов! Что-то недоброе предчувствовалось в этих картинах. Хотелось себе представить, что будет по окончании войны, если десятимиллионная наша армия при демобилизации не пожелает сдать оружия, а силою заставить – некем будет, и в деревни возвратятся с винтовками, револьверами и патронами беспринципные и озлобленные мужики, привыкшие на войне убивать людей?! Чувствовалось определенно, что пугачевщины нам не избежать!»31

Летом 1915 г. пугачевщина пришла во вторую столицу. 28 мая (10 июня) С. П. Мельгунов описал в своем дневнике увиденное: «В Москве творится полная неразбериха. Накануне началась забастовка – не желают работать на немцев. Утром перед Котельнической частью был молебен в присутствии большой толпы. А. М. Васютинский спрашивал, по какому случаю, – против немцев. Открылось шествие с флагами и пр. При пении «Боже царя храни!» шествовала тысячная толпа во главе с людьми со значками общества «За Россию». Сзади начинались погромы. Предварительно во всех московских газетах, кроме «Русских ведомостей», печатались списки высылаемых немцев. Накануне усиленно раздавали листки с перечнем и адресами немецких торговых фирм. Все газеты трубили о зверствах немцев. Решили, очевидно, поднять настроение по растопчинскому методу ввиду неудач на войне… Погром разросся и превратился в нечто совершенно небывалое – к вечеру были разгромлены все «немецкие» магазины. Вытаскивали рояли и разбивали. Полиция нигде не препятствовала погромщикам. Власти, очевидно, не ожидали, что погромы примут такой масштаб»32.

Настроения и действия Ф. Ф. Юсупова были не последней причиной того, что события в Москве приобрели такой масштаб и характер. Не считая себя находившимся в подчинении министру внутренних дел, он не сообщал в министерство о том, что происходит в городе. Начальник Охранного отделения и полицеймейстер Москвы также не сделали этого, считая, что информацию в Петроград должен был направить сам Ф. Ф. Юсупов. На этот раз не был активен и А. А. Адрианов33. Как показало в дальнейшем сенатское расследование, генерал отдал приказ, категорически запрещавший полиции применение оружия при любом развитии событий. Чины полиции должны были ограничиваться увещеванием, в крайнем случае действовать нагайками34. Градоначальник даже явил личный пример выполнения собственных распоряжений. Появившись перед толпой в начале волнений в сопровождении 200 полицейских, он ограничился словами, пообещав сам разобраться во всем. Отъехав от митингующих, генерал не предпринял ничего и не отдал никаких распоряжений35. Очевидно, без приказа он уже не считал кощунством грабеж под пение гимна. В результате низшее и среднее звенья городской власти оказались нейтрализованы, а толпа, убедившись в безнаказанности своих первых выходок, стала действовать гораздо активнее36.

Мало кто из чиновников решился проявить инициативу и действовать без приказа. От главноначальствующего указаний не поступало. В начале волнений Ф. Ф. Юсупов сказался больным и не покидал своего дома37. Не торопился он и связаться с Петроградом, хотя бы для того, чтобы получить инструкции от Н. А. Маклакова. Министр внутренних дел узнал о том, что творится в Москве, из утренних сообщений газет. В город немедленно был отправлен начальник Отдельного корпуса жандармов генерал-майор Свиты Его Императорского Величества В. Ф. Джунковский38. В восемь часов вечера 28 мая (10 июня) было собрано экстренное заседание Городской думы, в ходе которого принято решение: обратиться к москвичам с просьбой сохранять спокойствие, к рабочим – с призывом прекратить забастовки, к главноначальствующему – с просьбой пресечь погромы. В 11 часов вечера в здание Думы прибыли Ф. Ф. Юсупов и А. А. Адрианов39.

Обсуждение проблемы продолжилось, в результате чего Ф. Ф. Юсупов также решил обратился к москвичам с воззванием: «28-го сего мая на улицах Москвы произошли печальные события. Начавшись под влиянием стремления удалить с заводов подданных враждебных нам государств, эти события мало-помалу вылились в самые безобразные формы. Собиравшиеся толпы не только били стекла и громили магазины, владельцы которых носят иностранные фамилии, но и грабили находившиеся в них товары. В этом постыдном деле принимали участие также женщины и подозрительного вида подростки». Ф. Ф. Юсупов призывал москвичей доверить борьбу с немцами ему как назначенному императором представителю единственной законной власти: «Я же как носитель этой власти в Москве, с первого дня моего назначения поведший борьбу с немецким засильем, сам сумею защитить интересы родного города от влияния враждебных России лиц и предупреждаю, что не позволю вмешиваться в мои распоряжения. Вместе с тем довожу до сведения жителей Первопрестольной, что при попытках вновь произвести какие-либо насильственные действия, направленные против личной безопасности или имущества, хотя бы и подданных воюющих с нами держав, я приму самые энергичные меры к их подавлению. Одновременно с этим объявляю населению вверенного мне города, что я не допускаю на улицах столицы никаких сборищ или манифестаций»40.

Вечером 28 мая (10 июня) практически вся Москва была охвачена погромами, по улицам на подводах и извозчиках открыто перевозили награбленное и торговали им. В городе начались пожары, ночью их насчитывалось уже около 3041. Для тушения были задействованы все пожарные силы города – 685 пожарных и 200 дружинников ополчения42. В огне, охватившем здание издательства «Гросман и Кнебель», погибли рукописи многочисленных монографий, в том числе и уже напечатанных здесь 22 томов «Истории русского искусства», а также коллекции фотографий автора этого издания И. Э. Грабаря43. Погромщики мешали пожарной охране, и она не успевала тушить горевшие здания. Погромы стихли лишь к пяти часам утра 29 мая (11 июня). Однако утром все началось снова, хотя в городе уже появились полиция и войска, пытавшиеся остановить погромщиков44. До появления солдат сил полиции было явно недостаточно, 68 полицейских получили серьезные ранения45.

Для успокоения разбушевавшейся толпы пришлось вызывать части из учебных лагерей46. В нескольких случаях солдатам пришлось употреблять огнестрельное оружие, при этом в толпе были жертвы – 12 убитых и 30 раненых47. Тем не менее волна погромов стихла в городе только к вечеру 29 мая (11 июня). Вслед за этим она перекинулась в Московскую губернию, но там была сразу же погашена энергичными действиями местных властей48. Беспорядки происходили только в непосредственной близости от города, в Московском и Богородском уездах, в основном в дачных районах49. Губернская администрация продемонстрировала достаточную решительность. Не менее адекватной была реакция властей и в других городах империи, где имели место похожие волнения. Во всяком случае, они нигде не приняли такого масштаба, как в Москве50.

Вряд ли это было случайностью. В первые дни волнений появление полиции и градоначальника приветствовалось толпой – погромщики считали, что действуют с разрешения властей, которые действительно поначалу не препятствовали стихии на улицах города51. На самом деле своими действиями (арестами, высылками лиц с «подозрительными фамилиями», запретами полиции разгонять «патриотические демонстрации») Ф. Ф. Юсупов только возбуждал страсти, которые потом не смог контролировать. По его приказу был арестован даже председатель Общества фабрикантов и заводчиков Московского района Ю. П. Гужон – французский подданный52 и, по иронии судьбы, активный участник обсуждения мер по борьбе с немецким засильем53. После майских событий в Москве он удивительно быстро переменил точку зрения на этот вопрос и уже считал необходимым сообщать В. Ф. Джунковскому, что нагнетание антигерманских настроений в России явно направлено против власти54.

Только вечером 29 мая (11 июня) главноначальствующий Москвы ввел в городе комендантский час: движение по улицам было ограничено с десяти вечера до пяти утра55. В этот же день для расследования событий в город прибыл министр юстиции И. Г. Щегловитов. 30 мая (12 июня) Ф. Ф. Юсуповым были запрещены любые манифестации, «какого бы рода они ни были»56. Комендантский час в Москве был отменен только 2 (15) июня57. 29 мая (11 июня) городской голова и председатель Всероссийского союза городов М. В. Челноков обратился к жителям Москвы с призывом к спокойствию: «Грабежи и насилия вчерашнего дня составляют неслыханный позор для родной столицы и ослабляют наши силы. Всякому пропущенному дню в нашей фабрично-заводской работе наши враги бесконечно радуются, и каждый из вас пусть задумается об этом. Московская городская дума обращается к населению города Москвы с призывом немедленно прекратить недостойные Москвы погромы, а к рабочему и фабричному населению Москвы – с просьбой напрячь все силы и не допускать приостановления работ на фабриках и заводах, ибо каждый день промедления есть торжество врага»58.

Враг действительно мог торжествовать, тем более что он не имел к организации этих событий никакого отношения. Торжествовала и общественность столицы. «Два воззвания прочли вчера утром москвичи: главноначальствующего над г. Москвой и московского городского головы, – гласила передовица «Утра России». – В самом факте одновременности этих двух воззваний мы усматриваем отрадный признак осуществления желаемого сотрудничества административной власти Москвы с органами общественного самоуправления»59. Несмотря на столь очевидные достижения Ф. Ф. Юсупова, для него наступало время для оправданий за случившиеся события. Весьма созвучной словам и действиям генерала была версия московских официальных властей, которую они поспешили направить в Ставку: «Взрыв оскорбленного народного чувства – буйного, разнузданного, но все же в основе своей имеющего нечто от патриотизма»60.

От имени Московской городской думы к главковерху немедленно обратился и М. В. Челноков, уверявший великого князя, что «Москва, готовая всеми средствами способствовать полной победе над врагом, примет все меры к необходимому и полному восстановлению Первопрестольной. Полная верой в окончательную победу русского оружия под верховным водительством Вашего Императорского Высочества, Москва не остановится ни перед какими трудами и жертвами, сделает все, чтобы удовлетворить нужды армии и тем помочь довести великую отечественную войну до победоносного конца»61. 1 (14) июня последовал одобрительный ответ из Барановичей: Николай Николаевич счел необходимым поддержать готовность к труду на благо армии62.

Естественно, масштаб случившегося исключал возможность отговорок– необходимо было объяснить, почему погромы стали возможными. Позже Ф. Ф. Юсупов попытался предложить такое объяснение, он даже утверждал, что погром был организован немцами63. Гораздо более убедительной была позиция начальника Московского охранного отделения полковника А. П. Мартынова. В своем докладе по поводу произошедшего он отмечал: «Такой взрыв может оказаться только репетицией для другого, настоящего и серьезного взрыва»64. Свою лепту в погром внесла и московская пресса. В частности, газета А. И. Гучкова сделала все возможное для того, чтобы направить патриотические чувства против немецкого населения Первопрестольной. «С самого начала войны, – писала позже «Речь», – существовали у нас кучки людей, считавших разжигание злобы и ненависти необходимой принадлежностью патриота, думавших, что чем больше злобы, тем больше патриотизма. И ежедневно, капля за каплей, они внедряли в смятенную, растерявшуюся под наплывом небывалых событий народную душу распаляющий, дурманящий яд. И вот в Москве мы увидели действие этой систематичной отравы. Человеческая природа такова, что возбудить ее к злобным и разрушительным, хотя бы и бессмысленным действиям много легче, чем к разумным и созидательным»65.

В результате весьма оригинального союза городской власти и либеральной оппозиции мирные поначалу антигерманские манифестации закончились погромами реальных и вымышленных немцев. Москва в течение трех дней была во власти толпы66. Заставший эти события Г К. Жуков вспоминал: «В это были вовлечены многие люди, стремившиеся попросту чем-либо поживиться. Но так как народ не знал иностранных языков, то заодно громил и другие иностранные фирмы – французские, английские»67. Пострадали 475 коммерческих предприятий, 207 частных квартир и домов, 113 подданных Австро-Венгрии и Германии, 489 русских подданных с иностранными фамилиями и именами и граждан союзных государств и, кроме того, 90 русских подданных с русскими же именами и фамилиями68.

За три дня в городе насчитали 70 пожаров, из них 10 очень больших и 11 больших; убытки, понесенные частными лицами, в первом приближении составили 38 506 623 рубля69. Удар, которые нанесли погромы по экономике Москвы, был весьма чувствительным. Достаточно сказать, что в городе не работали около 200 тыс. человек70. К 1 (14) июня в городе закрылось 193 предприятия и 300 магазинов, в основном принадлежавших подданным враждебных государств (за исключением славян, французов, итальянцев и турецкоподданных христиан), 40 фирм было переведено на новых владельцев71. Пять лиц «австро-немецкой национальности» были зверски убиты толпой, четверо из жертв женщины.

Приехавший в город 2 (15) июня чиновник МВД описал следующую картину: «Проезжая с Николаевского вокзала… я был поражен видом московских улиц. Можно было подумать, что город выдержал бомбардировку вильгельмовских армий. Были разрушены не только почти все магазины, но даже разрушены некоторые дома, как оказалось затем, сгоревшие от учиненных во время погрома поджогов. В числе наиболее разгромленных улиц была между прочим Мясницкая, на которой, кажется, не уцелело ни одного магазина, и даже с вывеской русских владельцев, как, например, контора Кольчугина. Во многих магазинах разбитые окна были заставлены деревянными щитами, на многих из которых были наклеены большие плакаты с довольно оригинальными надписями. Так, например, на одном из разгромленных магазинов в Камергерском переулке я прочел следующую надпись: «А. Быков. Торгующий под фирмой русского подданного дворянина Шварца, разгромлен по недоразумению». На некоторых приводились родословная владельца магазина, имевшего несчастье носить иностранную фамилию, доказывающая его русское происхождение. А из одной такой надписи я узнал, что родители владельца разгромленного магазина и все его ближайшие родственники похоронены на православном Ваганьковском кладбище»72.

Во время волнений в Первопрестольной распространялись слухи об измене некоторых членов царской фамилии. Рост неприязненных настроений в адрес императрицы Александры Федоровны начался в Москве уже с февраля 1915 г.73 Теперь они прорвались наружу. «Особенно доставалось императрице Александре Федоровне, – вспоминал генерал-квартирмейстер Ставки, – от которой требовалось удаление в монастырь по примеру ее сестры, вдовы великого князя Сергея Александровича. Беспорядки разрослись столь широко, что в конце концов войска вынуждены были пустить в ход оружие. Только этим крайним средством удалось через несколько дней восстановить полный порядок в Первопрестольной»74. Кстати, великой княгине Елизавете Федоровне не помогло и ее монашеское звание, под угрозой оказался и тот самый монастырь: во время погрома распространились слухи, что в обители прячется ее брат великий герцог Гессенский75.

Не менее напряженной была обстановка в столице империи. Да и какими еще могли быть настроения, если даже в Ставке все еще продолжали играть в шпионские игры и сознательно транслировали их в тыл? В апреле 1915 г. Николай Николаевич назначил М. Д. Бонч-Бруевича начальником штаба 6-й армии, прикрывавшей Петроград. Это было поощрение за его вклад в «дело Мясоедова». Главковерх поручил генералу проверить работу контрразведки76. По свидетельству М. Д. Бонч-Бруевича, его напутствовали следующими словами: «Вы едете в осиное гнездо немецкого шпионажа, одно Царское Село чего стоит»77. Результаты охоты на немцев сказались и здесь. М. Д. Бонч-Бруевич почти сразу же после вступления в должность начальника штаба 6-й армии разоблачил немецкое окружение командующего армией генерала от артиллерии К. П. фан дер Флита – «впадающего в детство рамолика»78.

На самом деле упрекать главнокомандующего 6-й армией в излишней мягкости по отношению к представителям враждебных государств было трудно. Уже в октябре и ноябре 1914 г. он предложил Совету министров приступить к решительным мерам по отношению к подданным враждебных государств, а именно к их поголовной высылке из столицы во внутренние губернии79. Генерал не получил поддержки, тем не менее он проявил настойчивость в достижении поставленной цели. 30 декабря 1914 г. (12 января 1915 г.) он отдал приказ «выслать всех германских и австрийских подданных, без каких-либо изъятий, в возрасте от 17 до 60 лет, из пределов петроградского градоначальства». Подданным враждебных государств запрещалось проживание в Лифляндской (кроме Рижского уезда), Эстляндской, Петроградской, Выборгской и западной части Новгородской губерний. Выселение должно было завершиться к 15 (28) января 1915 г.80

С 1 (14) января 1915 г. чины петроградской полиции начали обход германо-австрийских подданных, доводя под расписку сведения о приказе генерала. Многие надеялись, что «изъятия» все же будут81. Как оказалось, эти надежды не были лишены оснований. С санкции Верховного главнокомандующего градоначальник Петрограда 10 (23) января издал распоряжение, по которому из этого списка изымались словаки, чехи, поляки и галичане, подавшие прошения о переводе в русское подданство и ждавшие рассмотрения этих обращений, а также все несовершеннолетние подданные Германии или Австро-Венгрии в семьях со смешанными браками, в которых один из родителей являлся русским подданным82.

Выселение подданных враждебных государств не носило массового характера и затянулось до весны. 11 (24) мая было издано очередное распоряжение об их высылке из Петрограда в семидневный срок, причем семьям уезжавших разрешался переезд в нейтральную Швецию83. В целом, К. П. фан дер Флит не отличался неуемной активностью, столь свойственной М. Д. Бонч-Бруевичу. С точки зрения последнего, это, очевидно, и было свидетельством слабоумия главнокомандующего армией. Вслед за разоблачением своего начальника он начал бороться с немцами в столице, благо таковых там хватало, а вскоре обратил свое внимание на «вредительство на военных заводах»84. Правда, этот энергичный разоблачитель шпионов не мог компенсировать отсутствие в столичной власти лиц, подобных Ф. Ф. Юсупову, но печатный орган, подобный «Голосу Москвы», здесь имелся.

Это было партнерское А. И. Гучкову суворинское «Новое время», вместе с которым он уже не раз организовывал травлю неугодных ему лиц. Оно также вело, хотя и с трудом, свою войну с «внутренними немцами». В частности, в январе – мае 1915 г. издание опубликовало цикл статей в 35 частях под общим названием «Золото Рейна. Кольцо Нибелунгов», посвященных проблеме немецких колоний, фирм и банков в России. Не гнушалась эта газета и другими, в том числе и явно надуманными проявлениями немецкого засилья в империи: вывески на немецком языке, немецкий репертуар в русском музыкальном театре, немецкие сотрудники в Эрмитаже, немецкие профессора в русских университетах, немецкие члены Императорской академии наук и прочее85. Развернуться более энергично не удавалось, поскольку в Петрограде действовало военное положение и возможностей для проявления свободы слова там было меньше, чем в Москве.

В момент, когда в Первопрестольной начались волнения, петроградский градоначальник принял меры к обузданию страстей, и даже взвешенная в своем подходе к национальному вопросу «Речь» вышла с цензурными белыми полосами в разделах «Московская хроника»86. Первая информация о московских событиях появилась в газетах Петрограда лишь 5 (18) июня, да и то ее продолжали жестко цензурировать87. Впрочем, это мало разрядило обстановку. «Петербург кипел, – вспоминал А. И. Спиридович. – Непрекращающееся отступление в Галиции и слухи о больших потерях подняли целое море ругани и сплетен. Говорили, что на фронте не хватает ружей и снарядов, за что бранили Сухомлинова и Главное артиллерийское управление с Вел. Кн. Сергеем Михайловичем. Бранили генералов вообще, бранили Ставку, а в ней больше всего Янушкевича. Бранили бюрократию и особенно министров Маклакова и Щегловитова, которых уже никак нельзя было прицепить к неудачам в Галиции. С бюрократии переходили на немцев, на повсеместный (будто бы) шпионаж, а затем все вместе валили на Распутина, а через него уже обвиняли во всем Императрицу»88.

И как военный, и как администратор Ф. Ф. Юсупов проявил себя далеко не с самой лучшей стороны, но в результате московские погромы легли пятном на репутацию министра внутренних дел Н. А. Маклакова, его отставка стала лишь вопросом времени89. Погромы совпали с весьма важным и беспрецедентным для России событием. 28 мая (10 июня) 1915 г. А. В. Кривошеин, П. Л. Барк, П. А. Харитонов, С. В. Рухлов и С. Д. Сазонов явились к И. Л. Горемыкину и потребовали освободить их от портфелей или отправить в отставку Н. А. Маклакова, В. К. Саблера, А. В. Сухомлинова и И. Г Щегловитова. Фактически это была первая «стачка министров», которая закончилась успехом. Ультиматум был принят главой правительства, на докладе в Царском Селе 30 мая (12 июня) И. Л. Горемыкин заявил о том, что, несмотря на несвоевременность перемен, отставка Н. А. Маклакова была бы желательна90. Что касается московских событий, то расследование проводил генерал В. Ф. Джунковский, который 1 (14) июня представил свой доклад императору91.

Судя по воспоминаниям командира ОКЖ, он носил нелицеприятный для Ф. Ф. Юсупова характер. Тем не менее для него это ничем особенным не кончилось. Из московской администрации пострадал только А. А. Адрианов, 1 (14) июня 1915 г. вынужденный подать прошение об отчислении от должности градоначальника, которое было удовлетворено на следующий день92. Николай Николаевич всегда поддерживал кавалеристов, а Ф. Ф. Юсупов несколько лет до войны командовал кавалергардским полком. Это соответствовало и довоенному принципу назначения на подобные должности, описанному В. А. Сухомлиновым: «В общем цеплялись за старые и частью устарелые формы и брали на должности людей не там, где их можно было найти, а исключительно только таких, которые, казалось, удовлетворяли следующим условиям: преданность царю, безусловное повиновение и отсутствие какого-либо собственного политического убеждения. Это приводило к тому, что гвардейские офицеры по своему соответствию для назначения на должности по управлению оказывались в первых рядах. Этим объясняется, что гвардейская кавалерия очутилась в роли академии по поставке членов управления: губернаторов, полицеймейстеров и генерал-губернаторов – задача для нее непосильная и вовсе ей не соответствующая»93.

Конечно, В. А. Сухомлинов тоже был кавалеристом, но великий князь с 1905 г. относился к нему с неприязнью, которая переросла с 1909 г. в открытую вражду. Император счел необходимым поддержать главковерха. 5 (18) июня был подписан высочайший рескрипт об отставке Н. А. Маклакова, которую оформили как принятие ходатайства об оставлении занимаемого поста по состоянию здоровья94. Тем не менее контекст событий был очевиден, и оппозиция напрямую связала перемены в МВД с московскими событиями95. Этот шаг император сделал под влиянием Верховного главнокомандующего, который и выдвинул кандидатуру преемника министра внутренних дел – князя Н. Б. Щербатова, занимавшего до этого должность главноуправляющего государственным коннозаводством96. Приказ о его назначении также последовал 5 (18) июня97.

Этот бывший кавалерийский офицер, знаток сельского хозяйства, прекрасный специалист в коннозаводском деле, хорошо разбиравшийся в вопросах конского ремонта, был тесно связан с кругом Николая Николаевича. Поскольку в предвоенный период он сумел наладить диалог с Думой по вопросам о кредитовании коннозаводства, главковерх считал его человеком, способным наладить диалог с общественностью98. Оппозиция встретила его без особого оптимизма. «Личность и политика нового министра, – гласила передовица «Речи», – конечно, слишком мало известны обществу, чтобы оно могло судить о его будущей деятельности по его прошлому. Но можно полагать с некоторой вероятностью, что эта деятельность не будет простым продолжением хорошо известной обществу деятельности Н. А. Маклакова»99. В последнем кадеты не ошиблись. Н. Б. Щербатов действительно отличался от предшественника. На новом посту он не проявил особых организационных способностей: «…без прочного служебного опыта, без знания всех тонкостей административного механизма, без практической подготовки он сразу оказался во главе огромного ведомства с разнообразнейшими функциями, соприкасавшимися с различными сторонами государственной жизни. Случилось это к тому же в исключительно тревожный период катастрофы и внутреннего кризиса»100.

Следует отметить, что московские события вовсе не были какой-то специфической особенностью России. Буквально за несколько дней до них, в ночь с 31 мая на 1 июня 1915 г., германские цеппелины впервые совершили налет на столицу Британской империи. Их бомбы обрушились на Ист-Энд. В результате возмущенные жители этого района Лондона начали избивать лиц, как писала «Таймс», «подозреваемых в том, что они являются немцами». В начале мая там же, в Лондоне, уже были беспорядки такого рода, направленные против немцев, имевших разрешение на проживание в Англии. Громились лавки, мастерские, в которых пытались отсидеться забаррикадировавшиеся хозяева. «Сцены на улицах в эти ранние утренние часы после авианалета, – отмечал английский журналист, – не скоро будут забыты теми, кто стал их очевидцами»101.

Однако в английской столице, в отличие от русской, было гораздо больше полиции, которую власти, не задумываясь, бросили на восстановление общественного порядка. Более того, уже утром 1 июня британское правительство издало специальное распоряжение, запрещавшее всякую публикацию информации об авианалетах как для представителей своей, так и иностранной прессы: «Communique Адмиралтейства содержит все новости, которые могут быть надлежащим образом опубликованы. Эти инструкции даются с целью обеспечить общественный порядок, и настоящее предложение может также быть опубликовано в качестве объяснения отсутствия более детальных докладов»102. Это положение действовало до февраля 1916 г., когда слухи о потерях от бомбежек убедили официальный Лондон в необходимости отказаться от него.

Причины и московских, и лондонских событий, как мне представляется, были одинаковы: реакция массового сознания на внезапную опасность, чувство страха, направленность которого обуславливала официальная антинемецкая пропаганда. Что же касается специфики русского общественного мнения, то оно не могло понять быстрого отступления фронта, необходимости оставления Перемышля, крепости, которую дважды осаждали русские войска, и только вторая осада, затянувшаяся почти на два месяца, кончилась ее капитуляцией. Положение, конечно, ухудшал тот факт, что все это произошло почти сразу же после поездки императора и громогласных заявлений об освобождении «подъяремной Руси».

На множество вопросов был предложен один емкий ответ. Такое понятие, как измена, объясняло все: от поражений во второй Восточно-Прусской операции до неожиданного отступления русской армии, стоявшей на пороге Венгерской равнины. Последствия поиска внутреннего врага были весьма велики и явно превосходили масштабом городские волнения. «Погром немецких фабрик, магазинов, квартир в Москве летом 1915 г., – вспоминал современник, – в действительности был только прелюдией к тому страшному, безумному нечеловеческому пожару, который разразился и обуглил потом всю Россию. Уже тогда можно было заметить, что нервное напряжение в народе, его неудовольствие достигли кульминационного пункта и что разрядить эту атмосферу должно и необходимо»103.

Подготовка к экспедиции на Босфор – слова и дела зимы и весны 1915 г.

1 (14) февраля 1915 г., после очередного визита Николая II в Ставку, Николай Николаевич (младший) известил И. Л. Горемыкина о принятом императором решении – готовить экспедицию на Босфор: «Государь Император изволил мне высказать, что вопрос об утверждении на Проливах и в Константинополе должен быть разработан, так как Его Императорскому Величеству благоугодно, если Бог в этом поможет, чтобы Проливы, т. е. Босфор и Дарданеллы, стали достоянием России». Премьер-министр должен был известить об этом некоторых членов правительства, за исключением военного и морского министров, которым эту новость сообщил сам Верховный главнокомандующий1. 4 (17) февраля А. Д. Бубнов подготовил доклад по военно-морскому управлению Ставки. По сути, это была первая реакция на поставленную Николаем II задачу. Исходя из того, что атака союзников на Дарданеллы может начаться в ближайшие дни, А. Д. Бубнов предлагал максимально активизировать действия русского флота, которые бы заставили турок увеличить свои силы в районе Константинополя2. На начало февраля, по данным русской разведки, в Европейской Турции оставалось 70–80 тыс. полевых и до 150 тыс. резервных войск3.

Стремление оттянуть на себя силы противника с направления главного удара, то есть от Дарданелл, было абсолютно разумным. Исходя из этого предлагалось: 1) флоту находиться в море вплоть до окончания операции союзников, бомбардировать у Босфора удобные для высадки пункты; 2) срочно собрать в портах Черного моря возможно большее количество пароходов и приготовить их к высадке в кратчайший срок; 3) первым эшелоном предлагалось сделать Одесский морской батальон, а также другие имеющиеся морские батальоны и части ополчения. Эти части планировалось высадить на Анатолийском побережье, подальше от Босфора, с исключительно демонстративной целью. Одновременно предлагалось сформировать из морских команд четырехбатальонный морской полк и использовать его как авангард десантов в тылу противника. Однако все эти действия носили бы исключительно отвлекающий характер. Основной должна была стать высадка в Бургасском заливе, который по-прежнему планировали сделать базой Босфорской операции. Сюда предлагалось высадить за одну перевозку не менее 1,5 пехотного корпуса, а через месяц сосредоточить здесь до четырех корпусов с осадной артиллерией, которые и начнут движение к Константинополю4.

План этот не отличался особой продуманностью или реальностью. Однако уже через два дня, 6 (19) февраля, было принято решение выделить средства для покупки иностранных пароходов на Черном море, прежде всего в нейтральных Румынии и Болгарии. А. А. Хоменко получил распоряжение по возможности фрахтовать все свободные суда5. Война застала в Черном и Азовском морях и торговые суда других государств – нейтральных, враждебных и дружественных России. Проще всего, естественно, эта проблема решалась в случае с 10 крупными германскими и австро-венгерскими пароходами, которые были задержаны и переданы в распоряжение флота6. С остальными необходимо было вести переговоры. 13 (26) февраля на заседании Совета министров морской министр адмирал И. К. Григорович предложил зафрахтовать все свободные транспорты в нейтральных странах – Румынии и Болгарии для того, чтобы этим тоннажем не могла воспользоваться Турция. У этой меры было еще одно объяснение: для одновременной перевозки двух корпусов у России не хватало свободного тоннажа, требовалась мощная транспортная флотилия, и собрать ее планировали именно таким образом. Центром это мероприятия стала Одесса7.

В это время Ставка по-прежнему не верила в перспективу овладения Константинополем силами соединенного англо-французского флота, даже в том случае, если к нему присоединится и русский Черноморский. Без значительного десанта это было невозможно, а сил для него не хватало8. «Ничто так не опасно, как закрывать глаза перед действительностью и обольщать себя неосуществимыми мечтаниями, – суммировал 10 (23) февраля 1915 г. И. А. Кудашев свои беседы с генералом Ю. Н. Даниловым в письме к С. Д. Сазонову, – как бы дороги они ни были для нас. Завладение же нами Константинополем не только теперь, когда столько внешних обстоятельств для нас сложилось благоприятно, но и на долгое время останется мечтою, так как оно не соответствует ни нашей нравственной, ни нашей военной мощи»9. Задачи, которые были поставлены перед А. А. Хоменко, не могли быть решены за несколько недель и уж тем более дней10. Не лучше обстояло дело и с установкой связи с командованием союзников на Средиземном море. Выделенный специально для этого крейсер «Аскольд» не гарантировал ее по причине маломощности своей радиостанции11. Для лучшей координации действий к британскому вице-адмиралу С. Кардену был послан капитан 2 ранга М. И. Смирнов, который должен был обеспечивать связь с А. А. Эбергардом и Ставкой12.

До полной готовности на Черном море Ставка предпочитала выжидать. Еще 10 (23) февраля 1915 г. Н. Н. Янушкевич известил А. А. Эбергарда о приказе Верховного главнокомандующего «повременить с отправлением всего флота до выяснения обстановки на Дарданеллах»13. В Барановичах считали, что десант на Босфор потребует слишком много сил и времени для их сосредоточения и говорить о нем возможно лишь после победы над Германией. Впрочем, в этом случае велика была вероятность того, что Константинополь и так перейдет к России: «Несмотря на огромное значение открытия Проливов для России, русское Верховное главнокомандование отнеслось к плану их прорыва сдержанно. Благоприятный момент для такого прорыва был упущен. Ныне Ставка не могла не оценивать всей трудности подавления средствами флота неприятельского берегового артиллерийского огня, организованного немцами; она учитывала также возможность появления в Проливах нового серьезного фактора береговой обороны в виде малых подводных лодок и предугадала те неисчислимые препятствия, которые встретят союзники при развитии сухопутных операций на тесном Галлиполийском полуострове. В равной мере Ставка отдавала себе отчет в том, что форсирование Босфора силами и средствами нашего Черноморского флота является задачей невыполнимой и что нельзя строить никаких иллюзий при данных условиях в отношении действий десантной армии против Константинополя с сухого пути»14.

При этом никак нельзя сказать, чтобы главнокомандующий не понимал важности сокрушения Турции и того эффекта, который он мог бы вызвать на Балканах15. Генерал-квартирмейстер Ставки Ю. Н. Данилов, имевший значительное влияние на Николая Николаевича (младшего), и некоторые офицеры его управления скептически относились к Босфорской операции и «вообще считали ее нецелесообразной и несвоевременной»16. По мнению Ю. Н. Данилова, захват Босфора и даже Дарданелл не решал бы вопроса сокращения войск Одесского и Кавказского военных округов, так как войска все равно понадобились бы там для возможных действий в Румынии и Персии: «Во всяком случае, как бы ни разрешался этот вопрос с общегосударственной точки зрения, Великий Князь и Ставка твердо стояли на том, что операция по овладению Проливами мыслима лишь в виде отдельной экспедиции после достижения решительного успеха над Германией и что она потребует для своей же безопасности 8-10 свободных корпусов. Ранее же достижения решительного успеха над Германией, выделение такого большого количества корпусов, даже в случае заключения сепаратного мира с Австрией, русской Ставке представлялось совершенно невозможным»17.

Ю. Н. Данилов скептически относился к идее десанта еще до войны. Когда в 1912–1913 гг. рассматривался вопрос о подготовке десантного корпуса, он выступил категорически против, так как это могло отвлечь силы от западного направления, где должна была решиться судьба войны18. Это был, пожалуй, единственный принципиальный вопрос, в котором взгляды штаба Николая Николаевича и военного министра В. А. Сухомлинова полностью совпадали. Последний отмечал: «Победить Германию – был лозунг, господствовавший над всею деятельностью армии. Время исполнения этой военной задачи обуславливалось, однако, не военными, а дипломатами»19. К десанту на Босфор В. А. Сухомлинов относился как к «дорогой игрушке», технически труднореализуемому проекту, который потребовал бы выделения в мирное время особой армии силой не менее четырех корпусов (около 200 тыс. человек) с соответствующим флотом.

В 1913–1914 гг. В. А. Сухомлинов и Н. Н. Янушкевич всячески сопротивлялись планам подготовки десантной операции, которые отстаивало Министерство иностранных дел, поддержанное императором. В. А. Сухомлинов вспоминал: «Что вся эта фантастическая затея на словах и на бумаге не могла иметь никакого практического результата, для меня было ясно. Убедить Государя мне не довелось, это был, очевидно, тот случай, когда Его Величество считал военного министра некомпетентным в делах не его ведомства. Царь, таким образом, оказался на стороне дипломатии. Но военному ведомству в действительности не пришлось затем палец о палец ударить для приведения в исполнение проекта Министерства иностранных дел»20. В целом такой же линии поведения придерживалась позже и Ставка. Отступления от занятой ранее позиции возникали лишь в результате воздействия внешних сил, возникновения обстоятельств, игнорировать которые было уже невозможно.

16 февраля (1 марта) 1915 г. в Барановичах получили известие о том, что союзный флот вошел в Дарданеллы и в ближайшее время следует ожидать его появления в водах Мраморного моря. На следующий день А. А. Эбергарду было направлено распоряжение быть готовым к выходу в море с десантом для действий против Босфора. 18 февраля (3 марта) последовало распоряжение о выделении для десанта 5-го Кавказского корпуса (1-я и 2-я Кубанские пластунские бригады и 3-я Кавказская стрелковая дивизия, 36 тыс. человек), который начал концентрироваться в Одессе21. Кроме того, Николай Николаевич лично приказал выделить для десанта и единственную кавалерийскую часть – полк особого назначения, которым стал 53-й Донской казачий полк, сформированный в ноябре 1914 г. Первоначально его планировали перебросить в Англию для символической демонстрации единой борьбы с союзниками, затем – в Сербию, что тоже не удалось. С ноября 1914 по февраль 1915 г. полк нес охрану Ставки, пока, наконец, не был перевезен в Одессу22. Командиром корпуса был назначен генерал-лейтенант Н. М. Истомин. В Барановичах шутили, что назначением этим он обязан своей «морской» фамилии23.

Следует отметить, что с самого начала Ставка видела в мерах по подготовке десанта только демонстрацию. Корпус рассматривали прежде всего как резерв Юго-Западного фронта, предполагая использовать в Галиции.

Под предлогом подготовки к действиям на Босфоре его легче было снять с Кавказского фронта. Русское командование значительно преувеличивало силы противника в босфорском районе, первоначально определяя их в четыре корпуса. Было ясно, что одного корпуса Н. М. Истомина для самостоятельной операции в районе Проливов будет недостаточно. С другой стороны, союзники настойчиво просили Ставку послать десант к Константинополю. Англичане неоднократно повторяли просьбу об участии русских военно-морских, а если получится, то и сухопутных сил в штурме турецкой столицы. Русский представитель при английской эскадре капитан 2 ранга М. И. Смирнов передавал А. А. Эбергарду мнение его коллеги о слабости турецких минных полей и уязвимости береговых батарей обстрелу с моря24.

18 февраля (3 марта) 1915 г. Ставка приказала командующему Черноморским флотом быть готовым для отвлекающей операции у Босфора. Через два дня А. А. Эбергард вышел в море25. В тот же день, 20 февраля (5 марта), исполняющий должность начальника Генерального штаба генерал М. А. Беляев подал записку, в которой определялись задачи на ближайшее будущее русской стратегии на Проливах. Обстановка, по его мнению, складывалась таким образом, что возможно было занятие Босфора и Константинополя небольшими силами. «Имея в виду, – писал генерал, – что по условиям обстановки оба берега Дарданелльского пролива будут заняты союзными войсками, полагалось бы желательным, чтобы при наличии достаточного количества русских войск берега Босфора до предместья Константинополя Ортакьой включительно – на европейском берегу и до Куекунджика включительно – на азиатском были заняты русским войсками»26.

Тем временем действия русской эскадры на Черном море ограничились районом Зунгулдака. Обстреляв этот порт 22 февраля (7 марта), она уже на следующий день вернулась в Севастополь. За время похода было потоплено восемь пароходов и один парусник. 25 февраля (10 марта) А. А. Эбергард вышел в море, держа курс на Босфор. Активизация действий русских моряков была весьма своевременной – 28 февраля (13 марта) М. И. Смирнов передал в Ставку просьбу об ускорении решительной операции на Босфоре, так как, по его мнению, союзники были весьма близки к успеху27. Между тем неясной оставалась перспектива политического соглашения по вопросу о разделе «турецкого наследства». Отношения между Петроградом, Парижем и Лондоном по вопросу о будущем Проливов оставались весьма сложными.

Не будет преувеличением утверждение, что Англия и Франция не хотели видеть Россию после войны в Средиземном море, и их согласие постоянно приходилось покупать уступками. Французское правительство опасалось, что Россия, обеспечив себе владение этим районом, может утратить интерес к продолжению войны с Германией. Союзники знали о колебаниях русских дипломатов, военных и моряков, о спорах между Верховным главнокомандующим, генералами Н. Н. Янушкевичем и Ю. Н. Даниловым с контр-адмиралом Д. В. Ненюковым и С. Д. Сазоновым, но не были посвящены в их детали, что очень беспокоило руководство Антанты28.

3 марта 1915 г. Николай II, встретившись в Петрограде с генералом П. По и послом Франции в России М. Палеологом, подчеркнул необходимость присоединения Константинополя и Проливов к России, отметив готовность пойти навстречу французам даже в проблеме левого берега Рейна, а также Майнца и Кобленца29. При этом император наиболее ясно высказал свою программу именно по вопросу о Проливах, как, впрочем, и о причинах своих требований. Россия не могла участвовать в столь тяжелой войне, не имея перед собой ни одной понятной символической цели – вряд ли восстановление Польши можно считать таковой: «Я не признаю за собой права налагать на мой народ ужасные жертвы, требуемые этой войной, не давая ему в награду осуществления его вековой мечты. Поэтому мое решение принято, г. посол. Я радикально разрешу проблему Константинополя и Проливов. Решение, на которое я Вам указывал в ноябре, единственно возможное и осуществимое: город Константинополь и Южная Фракия должны быть присоединены к моей империи. Впрочем, я допущу для управления городом особый режим, с принятием во внимание иностранных интересов»30.

На следующий день основные положения этого разговора были продублированы С. Д. Сазоновым в телеграмме послам во Франции и Англии: «Ход последних событий приводит Его Величество Императора Николая к мысли, что вопрос о Константинополе и Проливах должен быть разрешен окончательно и сообразно вековым стремлениям России. Всякое решение будет недостаточным и непрочным в случае, если город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а также Южная Фракия до линии Энос – Мидия не будут впредь включены в состав Российской империи. Равным образом и ввиду стратегической необходимости часть азиатского побережья в пределах между Босфором, рекой Сакарией и подлежащим определению пунктом на берегу Исмидского залива, острова Мраморного моря, острова Имброс и Тенедос должны быть включены в состав империи. Специальные интересы Франции и Великобритании в вышеупомянутом районе будут тщательно соблюдаться. Императорское правительство льстит себя надеждой, что вышеприведенные соображения будут приняты сочувственно обоими союзными правительствами. Упомянутые союзные правительства могут быть уверены, что встретят со стороны императорского правительства такое же сочувствие осуществлению планов, которые могут явиться у них по отношению к другим областям Оттоманской империи и иным местам»31.

Таким образом, русская позиция была предложена для рассмотрения без возможностей двусмысленного толкования. Союзники первоначально хотели избежать ясности в определении будущего Константинополя и Проливов, что вызвало большую обеспокоенность русского МИДа. Возникает ощущение, что никто в Париже и Лондоне не хотел первым отказывать русскому союзнику. 20 февраля (5 марта) 1915 г. Николай II наложил собственноручную резолюцию на сообщении русского посла во Франции А. П. Извольского, в котором говорилось о колебаниях во французском правительстве по вопросу о будущем Константинополя и Проливов: «Делькассе кивает на Лондон, а Грей – на Париж»32. На самом деле, в вопросе о Константинополе французы занимали более гибкую позицию, так как надеялись на то, что протестовать будут прежде всего англичане.

28 марта 1915 г. британский посол во Франции лорд Ф. Берти отметил: «Мнение, которое господствует здесь (то есть в Париже. – А. О.), состоит в том, что с Россией на Кавказе и Босфоре, командующей северными терминалами Багдадской железной дороги, Англия в Месопотамии окажется отданной на произвол России»33. В марте 1915 г. внешне могло казаться, что англичане готовы пойти на уступку и допустить Россию в Константинополь. Король Георг V даже первым заявил об этом, но истинное значение этого шага Ф. Берти раскрыл несколько позже в разговоре с Р. Пуанкаре: «Мое правительство уступило желаниям Петрограда, потому что думало, что Франция относится к ним благоприятно. И это было ошибкой. Это обещание парализует все наши усилия в Румынии и Болгарии»34. В конце концов, и Лондон, и Париж пришли к мысли о необходимости определенности в вопросе о Проливах.

6 и 8 марта 1915 г. посольства Англии и Франции представили в русский МИД памятные записки, позволявшие надеяться, что британцы не намерены оставаться на Проливах после победы над Турцией и что французы готовы будут поддержать русскую позицию по вопросу о принадлежности этого района35. 13 марта Дж. Бьюкенен, получивший из Форин-Офиса проект программы соглашения с Россией, спешил в Царское Село. Император готовился отбыть на фронт, и английский посол хотел обговорить с ним присланные из Лондона предложения: в ответ на право приобретения зоны Проливов Россия уступает Великобритании в Персии нейтральную полосу между русской и английской сферами влияния. Эти предложения получили полную поддержку императора и присутствовавшего при встрече С. Д. Сазонова. Их единственным условием было приобретение «полной свободы действий» в собственной зоне, что, по словам министра иностранных дел, отнюдь не означало желания аннексии северной Персии36. Дж. Бьюкенен имел все основания для спешки: англо-французская эскадра уже готовилась к форсированию Дарданелл.

В марте ситуация изменилась до такой степени, что в какой-то момент даже генерал Ю. Н. Данилов изменил свою точку зрения. В письме 3 (16) марта 1915 г. командующему Северо-Западным фронтом генералу Н. В. Рузскому, отстаивая идею наступления в Венгрию, он писал: «…положение на Балканах складывается так, что, надо думать, Проливы будут открыты, и нам придется принять участие в десантных действиях; все к этому уже подготовлено»37.

3 марта 1915 г. союзники были проинформированы, что русский армейский корпус выдвинется к Проливам, как только союзники форсируют Дарданеллы. Был назван и срок готовности русских десантных сил – две-три недели. В этот день Военный совет союзников уже обсуждал действия после взятия турецкой столицы38. В Ставке также определились с планами относительно будущего Константинополя. В русскую зону оккупации должны были попасть Стамбул и Фанар с предместьями39.

Не имея возможности осуществить десант на Проливах, Ставка считала необходимым в случае успеха союзников быть готовой к оккупации как минимум Босфора и части Константинополя. Без присутствия вооруженной силы в этом районе интересы империи не были бы гарантированы никакими соглашениями с Англией и Францией. Между тем в Одессе и Севастополе можно было собрать скорее оккупационную армию, чем силы, достаточные для атаки противника на сложных от природы и к тому же укрепленных позициях. Турецкие силы, которые мог встретить десант, были по-прежнему значительными. Сводка русской разведки на 25–26 февраля (10–11 марта) сообщала о том, что в районе Константинополя находятся восемь полевых дивизий, а непосредственно гарнизон города составляют семь резервных пехотных, два кавалерийских и один артиллерийский полки, один инженерный и один обозный батальоны. Все вместе составляло не более 20 тыс. человек, вооруженных разнообразным стрелковым оружием – винтовками Винчестера, Манлихера, Маузера40.

Положение казалось обнадеживающим для Антанты, в сводке сообщалось: «По мере успеха бомбардирования Дарданелл угнетенное настроение в Константинополе переходит в панику. Султан готовится переехать в Бруссу. По мнению Кольмара фон дер Гольц-паши, союзный флот достигнет цели через две недели. Затопление старых судов в Дарданеллах закончено. Население относится к младотуркам и германцам враждебно»41. Тем временем Черноморский флот продолжал активно действовать у Босфора и Зунгулдака. Непосредственный ущерб противника от этих действий был невелик (за исключением удара по снабжению турецкой столицы углем), но военный эффект эти действия все же имели.

Турецкое командование волновала возможность появления русского десанта под Константинополем, а также выступления Балканских государств. О. Лиман фон Сандерс не знал подробностей относительно готовности Черноморского флота и его чрезвычайно тревожила информация разведки о концентрации войск и судов в Одессе. Германская агентура доносила о средоточении в Одессе транспортного флота, готовящегося к перевозке войск42. Это была правда: офицеры прибывавших частей получали карты побережья Босфора, шли постоянные учения по посадке на транспорты и высадке с них (впрочем, результаты учений были весьма неутешительными для нас)43. Окончание погрузки всего необходимого для перевозки войск на Босфор на транспорты, стоящие в Одессе, было первоначально запланировано на 2 (15) марта. Впрочем, вскоре необходимость в спешке отпала: 2–4 (15–17) марта никакой информации о действиях и планах союзников так и не было получено44.

Между тем в случае комбинации англо-французской атаки на Дарданеллы с русской на Босфор О. Лиман фон Сандерс считал возможным вывод Турции из войны, при том что Болгария при такой ситуации в лучшем случае останется нейтральной45. Эти страхи возрастали с активизацией действий русского флота с марта 1915 г., сопровождавшейся постановкой мин у Зунгулдака и Эрегли и бомбардировкой Трапезунда, совпавшей с наступлением Кавказского фронта (май 1915 г.). За первые четыре месяца войны корабли Черноморского флота прошли в море свыше 11 тыс. миль, то есть приблизительно путь от Кронштадта до Владивостока. Длительное пребывание в походе сказывалось на механизмах устаревших русских линейных кораблей46. В Турции явно опасались русского десанта и предпринимали активные меры по фрахту свободного тоннажа в Черном море.

Для того чтобы нейтрализовать эти действия, командование Черноморского флота получило распоряжение – топить в море все, что невозможно привести в русские гавани. Ответ штаба флота от 12 (25) марта 1915 г. был энергичен и прост: «Относительно обращения с пароходами нейтральными и турецкими нас нельзя упрекнуть в излишней щепетильности. Топим все, что встречаем и не можем увести в свой порт»47. Несмотря на ободряющую информацию от союзников и радужные прогнозы, Ставка по-прежнему не была настроена штурмовать Босфор, а все ее меры в сухом остатке сводились к подготовке перевозки 5-го Кавказского корпуса для оккупации выделенной России зоны на Проливах. Великий князь понимал значение Константинополя, но ничего не мог поделать: у него не было резервов, в Карпатах все еще держался Перемышль, вслед за падением которого Ставка планировала осуществить вторжение на Венгерскую равнину. Основную роль в штурме Проливов и турецкой столицы должны были сыграть союзники.

Между тем уже в начале 1915 г. они начали сомневаться в «русском паровом катке» или, во всяком случае, в его беспредельных возможностях. Тогда же впервые возникла идея расширения круга участников Антанты за счет государств Балканского полуострова, в частности Румынии и Греции. Эти проекты сразу же усложнили и без того непростую картину противоречий между Англией, Францией и Россией. Новые комбинации ставили на повестку дня необходимость учитывать интересы потенциальных союзников, зачастую взаимоисключающие друг друга. Так, например, с точки зрения А. Бриана, одной из возможных целей русского десанта могла стать Варна. Русский экспедиционный корпус должен был бы способствовать переориентации правительства Кобурга на Антанту или его падению. Вслед за этим, по мысли А. Бриана, могло бы последовать выступление Румынии и Греции (тем более что турецко-греческая граница была оголена)48.

В это же время начали расти и греческие претензии на турецкое наследство. Их питали не только надежды на слабость турок, но и страх перед Россией. Ее усиление на Проливах, естественно, означало бы конец «Мегали идеа» (Великая идея) с ее византийской составляющей. Это вызывало недоверие русской дипломатии. «Я Вам сообщил о колебаниях г. Венизелоса в вопросе уточнения [греческих притязаний], – писал 22 января (4 февраля) 1915 г. русский посланник в Афинах С. Д. Сазонову, – какового из деликатности он стремился избежать. Это носило характер извозчичьего «Сколько пожалуете». В наше время приобретений тот, кто ничего не желает, хочет всего… Я далек от того, чтобы преувеличивать опасность для нас со стороны эллинизма. В этой стране имеются мудрые люди, например Венизелос; но равным образом имеются и такие – и их число, быть может, растет вместе с нашими победами, – которые действуют под впечатлением надвигающейся славянской опасности и которых привлекают мечты о Византийской империи. Немцы путем подкупа прессы или другими способами в значительной мере содействовали внедрению здесь яда подобного рода мыслей. Помимо того, Венизелос не бессмертен»49.

Германскую пропаганду не останавливала внешняя нелогичность подобного рода действий. Они запугивали греческое и румынское правительства русской угрозой, правильно ставя во главу угла проблему Проливов. В конце концов, греческое правительство 15 февраля 1915 г. категорически отказалось присоединяться к Антанте, и в результате Париж и Лондон сосредоточились на том же вопросе50. 4 марта А. фон Тирпиц отметил: «Нынешний кризис, без сомнения, найдет свое решение в Риме и в Дарданеллах (там все зависит от турок). У румын и их товарищей мороз прошел по коже при мысли, что Константинополь будет русским; впрочем, румынским негодяям это было бы поделом»51. В этом вопросе германские моряки не расходились во мнениях с военными. 13 марта 1915 г. М. Гофман записал в своем дневнике: «Политически атака на Дарданеллы полностью на пользу нам. Они сейчас ссорятся из-за Константинополя, и все Балканские государства находятся в состоянии раздражения. Никто из них не захочет увидеть Англию или Россию на Дарданеллах»52.

Тем не менее, какими бы ни были фобии и мании Софии, Афин и Бухареста, они явно не стремились рисковать, то есть занимать определенную позицию по наиболее важным для воюющих сторон вопросам. Колебания предоставляли возможность для маневра в пользу того, кто казался сильнейшим53. Одним из наиболее важных вопросов по-прежнему оставался транзит военных грузов в Турцию. Просьбы о немедленной помощи одна за другой следовали из Константинополя в Берлин. Турки были вынуждены разоружать крепости во внутренней Турции и за счет их арсеналов снабжать армию на Дарданелльских позициях. Часть корабельной артиллерии также снималась с судов вместе с обслуживающими командами54. Положение турок становилось весьма тяжелым. Естественно, в этих условиях резко возрастала и без того значительная важность Румынии. 9 марта 1915 г. А. фон Тирпиц записал: «Мы уже решили было, что Румыния уступит и пропустит наши поезда с боеприпасами (в Турцию. – А. О.). Но вчера румыны опять заартачились. При этом обе стороны осыпают негодяев золотом»55.

Впрочем, в начале марта 1915 г. позиция Балканских государств для Антанты не казалась слишком уж важной. Великим державам вполне хватало и собственных противоречий. Немаловажную роль играла и уверенность в своих силах, а также понимание того, насколько слаб по сравнению с ними противник. 18 марта союзники предприняли попытку прорваться через укрепления Дарданелл, действуя морскими силами. Перед атакой союзного флота на турецкие позиции там находились орудия образца 1878, 1885 и даже 1835 гг.!56 Техническое превосходство англо-французского флота было безусловным, но в специфических условиях действий на Галлиполи оно не стало решающим. Успехи флота нечем было закрепить на земле. Ударной силы десанта – 29-й дивизии у Я. Гамильтона еще не было, впрочем, он к тому же не знал, когда ее получит57.

Как часто бывает в подобного рода случаях, недооценка возможностей противника привела к неудаче. Поначалу все шло хорошо. Командующий наблюдал за успехами действий морской артиллерии с борта «Фаэтона» и «Королевы Елизаветы»: «Форты молчали, или не было ответа, который можно было услышать или увидеть через стекло бинокля. Наверное, попытки все же предпринимались, но они должны были быть очень неуверенными. Долговременная оборона противника была принуждена к молчанию, но мобильные орудия с закрытых позиций на Полуострове и в Азии были очень активны и по-прежнему навязывали свою волю»58. Подавить их так и не удалось: британские морские артиллеристы по большей части были призваны из резерва флота. Они готовились к действиям против кораблей потенциального противника и не были обучены к действиям против батарей на суше. Кроме того, тяжелые бронебойные снаряды англичан плохо подходили к борьбе против земляных укреплений, полевой артиллерии и пехоты противника59.

Вскоре после начала прорыва на мину наскочил «Инфлексибл», и это была не единственная потеря союзников. «Попытка форсировать узость флотом закончилась жестоким поражением, – отметил официальный историограф британского флота. – Из шестнадцати крупных судов, принявших участие в бою, три погибли, а три других, в том числе единственный линейный крейсер, вышли из строя на неопределенный срок. В один день союзный флот лишился одной трети своего состава»60. 7 (20) марта в Барановичах получили известие о том, что два британских и один французский линкор погибли при попытке прорыва в Дарданеллах. Информации о других потерях поначалу не было, но стало ясно, что флот не смог выполнить поставленную перед ним задачу61.

Турки также понесли в этот день потери, но как оказалось, достаточно незначительные по сравнению с союзниками: 58 убитых, 74 раненых, девять орудий и один артиллерийский редут62. Союзное командование оценивало эти потери гораздо выше, но рисковать дальше не хотело, хотя перед началом операции допустимым пределом своих потерь англичане считали 12 вымпелов. Теперь непременным условием успеха в действиях на Проливах была признана высадка десанта, перед которым стояла задача привести к молчанию батареи противника63. Не торопились рисковать и русские. Необходимость в спешной подготовке корпуса Н. М. Истомина к отправке отпала, а 9 (22) марта в Ставку пришла радостная весть о капитуляции гарнизона Перемышля, которая, как казалось, возвещает новые перспективы для действий на Юго-Западном фронте64.

В марте 1915 г. Верховный главнокомандующий издал директиву № 217, в которой ставилась следующая задача: на Черном море в 2–3 месяца подготовить и развить транспортные и десантные средства для осуществления самостоятельной десантной операции на побережье, занятое противником. Размер армии – четыре корпуса, причем предлагалось перевезти как можно большее количество войск в первом эшелоне65. Эти проекты, как показало ближайшее будущее, оказались непосильными, и реализовать их в 1915 г. не удалось. Не удивительно, что командующий Черноморским флотом, получивший приказ о бомбардировке Босфора, смотрел на эту акцию как на бессмысленную демонстрацию66.

12 (25) марта 1915 г. вице-адмирал Джон де Робек, командовавший союзным флотом, обратился к А. А. Эбергарду с просьбой о совместных действиях в будущем: «…я полагаю, всякая демонстрация Вашего флота одновременно с нашей явной атакой на Дарданеллы была бы сильной помощью. Я извещу Вас за четыре дня»67. С самого начала от Черноморского флота ожидали только демонстрации. К серьезной десантной операции не были готовы ни моряки, ни армейцы, несмотря на все обещания, которые время от времени раздавала русская Ставка. Объективности ради необходимо отметить, что не были готовы и английские военные.

Я. Гамильтон получил многострадальную 29-ю дивизию с существенным опозданием, только в мае 1915 г.68, но, что еще хуже, в ужасном состоянии находилась его система управления, его штабы. 30 марта он отметил в своем дневнике: «Что бы сказали мои друзья в японском Генеральном штабе или бывшие друзья в германском Генеральном штабе, если бы они знали, что главнокомандующий в течение двух недель поддерживает связь с войсками, решая вместе с ними огромные административные задачи, и что у нас нет ни одного офицера по администрации для того, чтобы помочь главнокомандующему, и что он вынужден использовать для этого офицеров Генерального штаба? Они бы сказали – «сумасшедшие англичане». И в этот раз они были бы правы»69. В Египте никто не торопился идти в атаку, особенно после потерь под Дарданеллами.

Не ясна была и цель русской демонстрации, намеченной к проведению в момент относительного затишья. Неудивительно, что при разработке плана операции против укреплений Босфора командующий Черноморским флотом подошел к задаче исключительно формально, выделив предельное количество выстрелов, которые могли сделать линейные корабли «Три Святителя» и «Ростислав»: по пять выстрелов на 12-дюймовое орудие, по семь – на 10-дюймовое и 6-дюймовое орудия70. С этим запасом можно было достичь определенного успеха против форта Кара-Бурну, который должны были обстреливать эти корабли, но не выходя за пределы все той же демонстрации.

Может быть, этим двойственным отношением командующего к операции и можно объяснить весьма скромные ее успехи. 27 марта Черноморский флот в составе пяти линейных кораблей, трех крейсеров, девяти миноносцев, шести тральщиков и авиатранспорта с пятью гидросамолетами вышел из Севастополя. Утром следующего дня русские корабли подошли к Босфору и начали обстрел его азиатского берега. Погода была прекрасная, море спокойное, обстрел производился в идеальных условиях, почти как на учениях. Турки не отвечали. 29 марта был произведен обстрел укреплений и маяков на европейском берегу. Авиация доносила о том, что турецкий флот стоит под парами, готовый к выходу из пролива, однако на столкновение с русскими силами контр-адмирал В. Сушон не решился. Вечером русские корабли ушли на свою базу71.

На этом поддержка наступлению союзников была исчерпана, и ее эффект никак не компенсировал моральных потерь 18 марта 1915 г. Британский флот, такой страшный до этой даты, как оказалось, можно было победить. Английской армии, тем более на своей земле, турки, по данным, которые получал Я. Гамильтон, не боялись72. На повторяющиеся просьбы союзников Николай Николаевич ответил принципиальным согласием послать армейский корпус из Одессы и Батума, но только после того, как будут форсированы Дарданеллы73. Кроме того, в Севастополе имелся гарнизон из 11 пластунских батальонов, то есть больше, чем дивизия74. Было еще и два батальона крепостной артиллерии, которые с трудом управлялись с незначительной береговой артиллерией, в основном представленной тогда 6-дюймовыми пушками Канэ75. Этого было абсолютно недостаточно для самостоятельных действий, но вполне хватило бы для демонстрации присутствия России в Константинополе в случае победы союзников76. Уже 2 апреля 1915 г. Форин-Офис известил Я. Гамильтона, что русский Армейский корпус под командованием генерала Н. М. Истомина перейдет в его распоряжение77. Но реально на три дивизии, взятые из Кавказской армии, в Одессе имелось подготовленных транспортных и десантных средств не более, чем на одну бригаду с артиллерией78.

Не только к весне 1915 г., но и за весь этот год техническая готовность к десанту на Босфор так и не была достигнута – на флоте не было в достаточном количестве гребных судов, десантных ботов, запасов угля, разработанного плана действий. С учетом угрозы со стороны «Гёбена» риск неудачи был чрезвычайно велик79. Для того чтобы продемонстрировать присутствие германской силы в Черном море нейтральным странам и убедить русское командование в том, что действия союзников под Дарданеллами не сковали инициативы В. Сушона, в начале апреля германо-турецкий флот прошел мимо берегов Болгарии и Румынии80. Выход немцев в море был продиктован не только политическими соображениями.

30 марта 1915 г. австрийцы предприняли попытку прорыва через Дунай в Черное море. На помощь туркам из Земуна был направлен пароход «Белград», груженный боеприпасами, однако в районе Винки его сожгла сербская артиллерия81. «Гёбен» и «Бреслау» действовали удачнее и 2 апреля потопили между Севастополем и Одессой два крупных русских парохода. Вскоре благоприятный период для противника закончился82. Для обороны этого участка был образован специальный отряд судов северо-западной части Черного моря в составе трех канонерских лодок типа «Донец» (13,5 узла, два 6-дюймовых, одно 120-мм, два 75-мм орудия), отряда минных заградителей («Бештау», 300 мин; «Дунай», 350 мин), двух подводных лодок типа «Сом» (100 тонн, один торпедный аппарат). В Одессу был переведен старый эскадренный броненосец «Синоп» (13,5 узла, шесть 8-дюймовых, восемь 6-дюймовых и четыре 47-мм орудия). У Одессы и Очакова было установлено несколько батарей 6-дюймовых мортир и пушек Канэ, на Тендровской косе – батарея из двух 4-дюймовых орудий, в море – минные заграждения, на побережье – многочисленные посты наблюдения83.

Турки знали о русских минных заграждениях, но не имели информации об их расположении. Тем не менее они решили рискнуть и пошли на вылазку. Четыре турецких эсминца и два крейсера «Гамидие» и «Меджидие» должны были совершить набег на Одессу. 1 (14) апреля они вышли из Босфора и к 11 часам вечера следующего дня подошли к русскому берегу. Издали были видны прожектора, светившие в районе Очакова. Приготовившись к тралению, вражеская эскадра двинулась к Одессе84. «При восходе солнца, идя со стороны Николаева, – вспоминал немецкий офицер, – отряд лег на должный курс, чтобы прийти к югу от Одессы. «Меджидие» шел головным. Не успели миноносцы завести тралы, как раздался громкий взрыв. У крейсера поднялся столб черного дыма и поднятый флаг «М» сказал, что крейсер наскочил на мину. «Меджидие» быстро затонул»85. Это произошло в 6 часов 40 минут 3 (16) апреля86 в 15 милях от Одесского маяка87. Корабль получил пробоину в левом борту 3,5 на 2,5 метра, команда быстро покинула его, пересев на сопровождавший миноносец. Спешка была такой, что турки забыли освободить 19 арестованных членов команды, которые погибли в закрытом каземате88. Миноносец торпедировал «Меджидие» в корму89.

Одесса в этот момент была почти беззащитна и не имела еще батарей береговой артиллерии90. В гавани находился лишь готовившийся к списанию «Синоп», который стоял на бочках. Больше защищать порт с его многочисленными коммерческими судами и транспортами, готовившимися к перевозке войск, было некому91. Турки и немцы явно хотели поднести русскому городу пасхальный «подарок» на воскресенье 4 (17) апреля, при этом «Меджидие» опять шел к русским берегам под Андреевским флагом.

Однако внезапного удара не получилось92. Уже через 50 минут после взрыва о случившемся знали в Одессе, где немедленно была объявлена тревога. Противник спешно ретировался, а оставленный корабль был осмотрен93. Крейсер затонул на небольшой глубине, над поверхностью воды были видны его мостики и орудия94. «Вся палуба под водой на несколько футов, – отмечал участник осмотра. – Над водой лишь одни трубы, мачты и мостики. Видны также и некоторые орудия с целыми замками, очевидно, приготовленными к бою. Крейсер, наткнувшись на мину, по-видимому, быстро погрузился, так как на судне оказалось все нетронутым. Орудия заряжены. Масса боевых снарядов в беспорядке валяется на палубе. Спасаясь с гибнущего судна, команда его не успела даже снять судовые флаги и знамя, продолжавшие в момент прибытия нашего штабного судна к месту происшествия развеваться на корме неприятельского судна»95.

После осмотра было принято решение поднять турецкий корабль, и спасательный пароход «Черномор» немедленно начал водолазные работы: в кратчайшие сроки с палубы были сняты артиллерия и все тяжести, заделаны пробоины, откачана вода96. Ее оказалось относительно немного – всего 1016 тонн. Для прикрытия работ в двух милях от крейсера минный заградитель «Ксения» 9 апреля выставил заграждение, рядом постоянно дежурили канонерские лодки. Утром 25 мая (7 июня) «Меджидие» был поднят, и его начали буксировать в Одессу. По причине волнения на море делать это пришлось очень медленно, и в порт нового назначения корабль пришел 28 мая (10 июня)97. Руководители «Русского общества пароходства и торговли», ответственные за подъемные и ремонтные работы, доложили императору о завершении работ уже 26 мая (8 июня). Тот был очень доволен и высказал благодарность всем участникам подъема судна98. Крейсер входил в Одесский порт под Андреевским флагом уже на полных к тому основаниях. 1 (14) июня он был введен в док, и на нем начались ремонтные работы99.

5 (18) апреля Дж. де Робек вновь обратился к русской Ставке с просьбой провести диверсию у Босфора. Через два дня он сообщил, что начнет атаку Дарданелл 10 (23) апреля, а 8 (21) апреля эта дата была перенесена еще на один день вперед. 10 (23) апреля А. А. Эбергард доложил главковерху о том, что флот на следующий день начнет атаку Босфора и возобновит ее с 13 (26) апреля100. В гарнизоне Одессы с 7 (20) апреля открыто говорили, что в ближайшие дни состоится отплытие к Босфору. Командование отдало секретный приказ – распространять слухи о том, что войска «идут в десант»101. Утром 10 (23) апреля началась демонстрация посадки войск на транспорты.

О том, что выхода в поход не будет, знала только часть офицеров. Один из них рассказал о случившемся в тот же день в письме к жене: «Утром 10-го в порт потянулись войска; шла артиллерия, пехота, мы, тянулись обозы, сено, овес, солома, солдаты, сопровождаемые знакомыми, плач, пожелания. А мы идем да улыбаемся. Кроме офицеров нашего полка, решительно никто про демонстрацию не знал, даже транспортные морские офицеры. Сотни наши неполные. И вот началась погрузка. Все шло великолепно. Наш полк, сокращенный, по 90 чел. в сотне, и пулеметная команда плюс связь погружен был на два транспорта в 4 часа. Публике не позволяли смотреть ни с Николаевского бульвара, ни из Александровского парка. Всюду стояла полиция. Нижним же чинам было отдано приказание возможно больше говорить (при посторонних расспросах), что идем в Царьград и тому подобное. Простояли мы до 8 ч. вечера и при луне начали разгрузку, которая окончилась к половине 11-го. Войска пошли уже не по центральным улицам, а по окраинам и малыми частями, – таково было приказание свыше, что и исполнили»102.

Военная цензура вскрыла это письмо, дело дошло до Ставки, и его автор поплатился за него строгим выговором103. В остальном демонстрация удалась, тем более что 12 (25) апреля Черноморский флот вновь обстрелял форты Босфора104. 25–27 апреля англичане и французы начали высаживать десанты на Галлиполийском полуострове и на азиатском берегу Дарданелл. Эти действия с самого начала сопровождались значительными потерями и к особому успеху не привели. Турецкие войска, невзирая ни на что, стойко удерживали занимаемые позиции105. Тем не менее в первые дни мало кто сомневался в том, что судьба Константинополя решена и он падет в ближайшем будущем.

Настроение Николая II было весьма решительным. В апреле 1915 г. он проделал весьма символическую поездку по югу России (Одесса – Николаев – Севастополь), сопровождавшуюся многозначительными заявлениями. 14 (27) апреля, всего лишь через два дня после начала высадки союзников на Галлиполийском полуострове, император прибыл в Одессу. Здесь из рук архиепископа Херсонского и Одесского Назария он принял хранившийся в Одесском кафедральном соборе медный крест, сделанный еще в 1854 г. из гривен и пятаков, пожертвованных нижними чинами армии и флота. Владыка Назарий высказал пожелание о том, чтобы этот крест был установлен на куполе Святой Софии106. Далее он был передан Гвардейскому флотскому экипажу. В самом начале войны из его состава были сформированы два батальона, которые действовали при гарнизонах крепостей Ковно, Новогеоргиевск и Осовец. В марте 1915 г. эти части были переброшены в Одессу, где их ввели в состав флотилии контр-адмирала А. А. Хоменко107. На смотре Гвардейского флотского экипажа Николай II заявил: «Во время последней турецкой войны Гвардейский экипаж занимал Константинополь, уверен, что Господь Бог приведет Вам и ныне вступить в Царьград во главе наших победоносных войск»108.

15 (28) апреля император был в Николаеве, где осмотрел дредноут «Императрица Мария», строительство которого уже шло к окончанию109. А 1618 апреля (29 апреля – 1 мая) Николай II посетил Севастополь. 17 (30) апреля он принял доклад А. А. Эбергарда на линкоре «Георгий Победоносец» и провел смотр пластунских бригад, отличившихся под Сарыкамышем и назначенных теперь в десант. Город жил ожиданием его начала, об этом открыто говорили на улицах. Ранним утром 18 апреля (1 мая) русская эскадра вновь ушла к Босфору110. Почти сразу же после императорского смотра войск в Севастополе отсюда на Юго-Западный фронт был переброшен авиаотряд, который должен был войти в состав сил десанта111. Это было дурным знаком, явно указывавшим на то, что высадка на Проливах вряд ли состоится.

2-3 мая 1915 г. Черноморский флот вновь обстреливал укрепления у входа в пролив. Линкоры «Три Святителя» и «Пантелеймон» под прикрытием основных сил эскадры выпустили по вражеским позициям почти 132 снаряда калибра 152 мм и 39 снарядов калибра 254 мм. Несмотря на то что огонь корректировали гидросамолеты, о результативности бомбардировки судить было трудно. Немецкие источники утверждают, что она была невысока112. Впрочем, так думали и русские моряки. «Наша помощь союзникам, – докладывал начальнику Морского Генерального штаба капитан 2 ранга Е. Н. Квашнин-Самарин, – выразилась почти бесполезными артиллерийскими демонстрациями в р-не Босфора, причем некоторые из них, за дальностью расстояния от него, как, например, Зунгулдакская, не могли иметь и этого значения»113.

Действия Черноморского флота все же не были безрезультатными: если еще в начале 1915 г. турки имели достаточно угля и даже продавали его излишки в Румынию и Болгарию, то весной того же года ситуация изменилась114. Русские эсминцы доходили практически до самого входа в Босфор, уничтожение турецких парусников получило на флоте название «охоты на рябчиков»115. Впрочем, прежде всего досталось более крупной дичи. «Рейд Зунгулдака в настоящее время, – сообщал 18 (31) июля корреспондент «Нового времени», вернувшийся из похода эсминцев, – представляет вид своеобразного леса торчащих из воды мачт и труб потопленных нашими военными судами угольщиков»116. К середине июля русскими моряками на Черном море было потоплено или захвачено 47 пароходов и два буксира. За то же время союзники захватили или уничтожили 15 германо-турецких пароходов различного водоизмещения. Эти потери полностью свели на нет непарусные транспортные перевозки Турции на море117. Нельзя недооценивать и другие последствия действий русских моряков.

27 апреля (10) мая 1915 г. русская эскадра вновь подошла к Босфору и обстреляла его укрепления. На этот раз «Гёбен» вышел из пролива, но уже на третьем залпе был накрыт огнем русских линкоров и поспешил вновь скрыться за линией укреплений118. Русская разведка в сводке от 30 апреля (13 мая) сообщала, что эта бомбардировка произвела удручающее впечатление в турецкой столице. Не прошла незаметной и лихорадочная имитация деятельности в Одессе: «В Турции имеются слухи о русском десанте, который должен быть высажен в скором времени и уже посажен на 80 пароходов»119. На самом деле в день боя с «Гёбеном» 5-й Кавказский корпус под командованием генерала Н. М. Истомина (37 тыс. человек при 60 орудиях)120, готовившийся к экспедиции на Босфор, был отправлен из Одессы на реку Сан121. Смысл происходящего был абсолютно очевиден, подготовка к десанту в Одессе начала сворачиваться122. Из первоначально назначенных для высадки сил здесь оставались только два батальона Гвардейского флотского экипажа, которые 15 (28) июня были перевезены в Севастополь123. После ухода пластунов на фронт в гарнизоне крепости осталось только шесть ополченских дружин, которые едва справлялись с караулами и работами124.

10 мая 1915 г. А. Нокс докладывал в Лондон: «Необходимо ясно понять, что, судя по всему, никакой помощи от России для прорыва прохода в Черное

море не будет. Корпус, который, по сообщениям, формировался в Одессе, будет переброшен на фронт на западном направлении задолго до того, как русские решатся высадиться на Босфоре. Великий Князь до сих пор озабочен западным направлением, которое потребует каждого вооруженного им человека, пока не изменится обстановка на Западном театре (военных действий. – А. О.)»125.

С. Д. Сазонов, обещавший союзникам поддержку, не был информирован о том, что корпус покинул Одессу. Министр, по его словам, попытался обратиться к императору, но тот ответил, что войска находятся в распоряжении Верховного главнокомандующего126. Тогда С. Д. Сазонов вынужден был запросить о судьбе этого соединения Ставку. «Благоволите проверить, – телеграфировал он князю И. А. Кудашеву 30 апреля (13 мая) 1915 г., – насколько соответствуют истине дошедшие до меня сведения о возможном направлении на Западный фронт намеченного для отправки в Константинополь экспедиционного корпуса. Если это известие не было лишено основания, обратите внимание начальника штаба на крайнюю нежелательность с политической точки зрения отвлечения упомянутой воинской части от прямого ее назначения»127. Запросы и протесты не помогли. «Между прочим, – докладывал С. Д. Сазонову 1 (14) мая из Ставки И. А. Кудашев, – Кавказский корпус Истомина, бывший в Одессе, уже во Львове. Но в Одессу уже прибывают другие войска, так что обещанный нами англичанам корпус для десанта всегда был и будет наготове, когда потребуется»128.

Очевидно, факт ухода 5-го Кавказского корпуса в Галицию не ускользнул от внимания германо-турецкого командования, которое резко сократило количество войск в районе Босфора. На середину мая, по данным русской разведки, здесь насчитывалось приблизительно 30 тыс. турецких солдат и офицеров129. К концу мая разведка дала достаточно подробное расписание турецких сил в районе Проливов: там располагались три армии – 1, 2 и 5-я, общей численностью до 250 тыс. человек (до 200 батальонов). Наиболее важные прикрывали армии под германским командованием: 5-я армия О. Лимана фон Сандерса – 106 батальонов на Дарданеллах и в Смирне; 1-я армия К. фон дер Гольца – 68 батальонов во Фракии и Адрианополе. 3-я армия Вахиб-паши занимала побережье Черного моря от Вифинии до Зунгулдака включительно, в нее входило всего 27 батальонов130. Очевидно, русские демонстрации у Босфора не сыграли ту роль, которую им выделили Ставка и союзники. Оттянуть на себя сколько-нибудь значительные силы турок они не смогли. Следует отметить, что двух дивизий, составлявших корпус, было совершенно недостаточно для проведения серьезной операции на Босфоре.

По мнению Ю. Н. Данилова, отряд, состоявший меньше чем из 6–8 корпусов и без тяжелой артиллерии, играл бы в случае союзного штурма Константинополя чисто символическую роль. Еще до войны в Главном управлении Генерального штаба бытовал лозунг «ключи от Проливов находятся в Берлине», его придерживался и Ю. Н. Данилов, считавший, что эту тему следует обсудить, «когда мы будем на реке Одере»131. В Одессе постарались собрать новый экспедиционный отряд силой приблизительно в 40 тыс. человек, основой которого были три ополченские бригады132. Естественно, готовность этого отряда к проведению столь сложной операции была невелика, что показали учения по посадке и высадке 2-й ополченской бригады на суда в районе Одессы. Они проходили 12–13 (25–26) мая 1915 г.: солдат грузили в боты и после 2,5-часового маневрирования высаживали в 30–40 метрах от берега. Учения показали, что ни технические средства, ни личный состав ополчения явно не готовы133. Последнее тем более закономерно, что происходила постоянная смена частей, поскольку лучшие были нужны на австро-германском фронте.

По словам А. М. Зайончковского, «борьба за Константинополь и за Проливы перекинулась постепенно с юга на запад и должна была решиться на полях Галиции и на берегах Вислы»134. Эта мысль была красива, но верна лишь наполовину, ибо можно сказать, что и судьба Галиции и берегов Вислы решалась на Проливах. Примерно также оценивало события и германское высшее командование: «События, завершившиеся обратным взятием Львова 22 июня 1915 г., имели большой смысл для срединных держав. Полное устранение опасности для Венгрии, полученная для Австрии возможность сосредоточить на итальянском фронте достаточные силы, освобождение Турции от опасности быть атакованной на Босфоре русской одесской армией, возобновление связей с Болгарией – таковы были ближайшие и в высокой степени важные последствия»135.

При этом провалы союзной стратегии привели не только к военным последствиям. Неудача на Проливах была одной из причин правительственного кризиса в Великобритании. 15 мая 1915 г. в отставку с поста первого лорда Адмиралтейства подал адмирал Джон Фишер. Новое правительство было сформировано 25 мая, свои посты сохранили лорд Г Асквит, Э. Грей, Г Китченер. Первым лордом Адмиралтейства стал А. Бальфур. Изменилось и отношение правительства к операции на Проливах, она стала рассматриваться как второстепенная. Итог этим изменениям хорошо подводит официальная история британского флота в войну: «Итак, для Дарданелл могли быть использованы только «излишки» войск; однако мерой этих излишков служили не потребности оборонительных задач во Франции, а то количество наших солдат из числа не находящихся на фронте, отправление которых на другой театр не волновало бы французов»136.

В конце мая по условиям соглашения с Италией британское правительство вывело из-под Дарданелл новейшие линейные корабли «Королева Елизавета», «Королева», «Принс оф Уэллс», «Имплейкабл», «Лондон». 27 мая контр-адмирал С. Терсби прибыл с этими кораблями в Бриндизи, где уже стояли присоединившиеся к британскому флоту легкие крейсеры «Дартмут», «Аметист», «Дублин», «Сапфир». Таким образом, командовавший союзной эскадрой адмирал Д. де Робек лишался весьма существенной поддержки артиллерии дредноутов. Правда, из Англии были присланы линейные корабли «Эксмут», «Венерабл», у которых имелся большой опыт действий у побережья Бельгии. Франция довела число своих линейных кораблей до шести, прислав «Сюффрен», «Шарлемань», «Патри»137.

Кроме соглашений с итальянцами, важным фактором, определявшим вывод ударной силы британского флота, был страх перед возможными потерями. Турки уже в начале 1915 г. настойчиво просили о присылке хотя бы одной подводной лодки, но адмирал А. Гаус отказал им в этом138. Из девяти австро-венгерских субмарин в боеспособном состоянии находились только две, и командующий австро-венгерским флотом считал необходимым иметь их для обороны Полы и Катарро139. В районе Отрантского пролива французский флот установил блокаду. На постоянном дежурстве обычно находились два броненосных крейсера и миноносцы, а линейные корабли держались неподалеку в полной готовности поддержать патруль.

Австрийские субмарины активно и успешно действовали против сил блокады. 21 декабря 1914 г. подводная лодка U-12 потопила линкор «Жан Барт». После этого все французские линейные корабли были выведены из вод Адриатики140. Уже в начале марта 1915 г. В. Сушон запросил Адмиралтейство о присылке в Турцию подводных лодок. Сначала возникла мысль использовать ресурсы Австро-Венгрии, но австрийцы категорически отказались делать это141. В результате в Берлине было принято решение оказать помощь и туркам, и австрийцам. 10 малых подводных лодок были перевезены в Полу из Германии по железной дороге и собраны на австрийской базе. Три из них – UB-3, UB-7 и UB-8 были направлены в Дарданеллы. Кроме того, из состава флота открытого моря для перехода в Турцию была выделена одна большая подводная лодка U-21142.

18 марта при получении информации об атаке Дарданелл Берлин сообщил о том, что большая субмарина выйдет в поход в апреле. 15 апреля U-21 покинула Вильгельмсхафен и 13 мая, обогнув всю Европу и пройдя незамеченной Гибралтарский пролив, вошла в гавань Катаро, имея на борту всего 1,8 (по другим данным, 0,5) тонны горючего в цистернах. Через неделю лодка вышла к Дарданеллам. 25 мая, в день назначения А. Бальфура главой Адмиралтейства, она потопила старый линейный корабль «Триумф», поддерживавший своей артиллерией действия австралийцев на берегу. Он затонул всего за 12 минут143. «Потеря «Триумфа» являлась тяжелым ударом, – отметил Ю. Корбетт. – Австралийцами и новозеландцами она ощущалась буквально как потеря близкого человека, и они долго не хотели верить, что не существует более того корабля, который во всех случаях оказывал им столь мощную поддержку. Результат блестяще произведенной атаки не ограничивался моральным успехом. Последний представлялся ничтожным по сравнению с теми последствиями, которые он оказывал на осуществление плана операции в целом»144.

27 мая U-21 потопила однотипный с «Триумфом» «Маджестик». Это была серьезная помощь туркам. Союзное командование приняло решение об отводе ценных судов в тыл. Уход линкоров, обладавших мощной корабельной артиллерией, существенно облегчил положение противника. «В течение двух дней, – вспоминал командир субмарины, – U-21 крейсировала кругом, высматривая линейные корабли. Однако их не было видно. Англичане отвели свои крупные корабли в базу, которую они устроили на острове Мудрос. Одна наша маленькая подводная лодка прогнала большие линейные корабли противника в самый критический момент боя у Дарданелл. Анзаки, которые вели кровавые бесплодные атаки на берегу, оказались лишенными поддержки с моря»145. 5 июня лодка пришла в Константинополь. Двумя днями ранее сюда прибыла UB-8, а 21 июня – UB-7. UB-3 пропала без вести по пути к союзникам146.

Вскоре и Австро-Венгрия имела уже 15 субмарин крупповской постройки. Они были устаревшими, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы существенно активизировать действия в Адриатике. 26 апреля 1915 г. U-15 потопила на входе в Отрантский пролив французский крейсер «Леон Гамбетта»147, при этом погибли более 600 человек. Заметную помощь австрийцам оказали их союзники. 7 мая немецкая подводная лодка потопила огромный лайнер «Лузитания», которому не помогла его весьма приличная по тем временам скорость в 26 узлов. 7 и 18 июля также в Отрантском проливе австрийцами были потоплены итальянские крейсеры «Амальфи» и «Джузеппе Гарибальди»148. После столь значительных потерь в Отрантском проливе были оставлены только миноносцы и сторожевые суда, союзники не хотели рисковать кораблями первого класса149. Не удивительно, что и командование британским флотом опасалось не столько австрийских или турецких надводных кораблей, сколько подводных лодок150. Их действия оказывали мощное влияние и на пехоту союзников151.

Неудачи в действиях на Галлиполийском полуострове привели к тому, что противоречия между Лондоном, Парижем и Петроградом относительно будущего зоны Проливов постепенно разрешались. При этом надежды на взятие Константинополя в этот период еще не были оставлены. Союзниками были даже назначены верховные комиссары для управления Константинополем и зоной Проливов. Россия должна была получить Верхний Босфор и Фанар, Франция – Перу, Великобритания – Стамбул и Принцевы острова. Верховным комиссаром от России был утвержден посланник в Сербии князь Г Н. Трубецкой. В июле 1915 г. он приехал в Ставку в Барановичи и обсуждал там этот вопрос с Николаем Николаевичем (младшим), Н. Н. Янушкевичем, Ю. Н. Даниловым. Решено было назначить военным губернатором генерала А. В. Каульбарса. Казалось, Ставка пошла на значительные изменения в первоначальной позиции по этому вопросу. Г. Н. Трубецкой вспоминал: «В общем, в деловом отношении я мог быть доволен пребыванием в Ставке, если б не одно обстоятельство, которое до известной степени влияло на уступчивость военных, в это время дела наши шли плохо. Данилов не скрыл от меня, что Варшаву, может быть, нам придется отдать. В перспективе была уже тогда необходимость отступать и отступать. Вот почему разговор о Константинополе был окутан туманом»152.

На самом деле все было достаточно ясно. Само новое назначение А. В. Каульбарса проявляло суть дела. О том, как относились к этому человеку, можно судить по следующему письму В. А. Сухомлинова к Н. Н. Янушкевичу от 26 декабря 1914 г. (8 января 1915 г.): «Сейчас получена бар. Роппом телеграмма от бар. Каульбарса, которая меня просто в жар бросила. Он сообщает, что назначен инспектором эскадры воздушных кораблей, и требует уже разных сведений – словом, начинает известную всем свою «поприщинскую» деятельность. Близко зная его деятельность по документам суда при Военном совете за минувшую Маньчжурскую кампанию, причем он был осужден и только помилован Государем, я прихожу в отчаяние, ибо он губит без осечки всякое дело, к которому только прикоснется»153.

А. В. Каульбарс отличался совершенно неуемной энергией. В самом начале войны он получил травму в Восточной Пруссии во время аварии при взлете самолета, на котором был наблюдателем, и проходил лечение154. В конце 1914 г. он вернулся на Северо-Западный фронт, где пытался летать на архаичном дирижабле155, после чего в феврале 1915 г. был направлен с инспекцией в Одессу, затем в марте успел побывать в Британской штаб-квартире на Западном фронте для изучения авиации и там тоже сразу проявил страстное желание освоить порученное ему дело156. Судя по всему, чрезвычайно энергичного и всезнающего генерала действительно время от времени отсылали куда-нибудь, чтобы избавиться от него157. С другой стороны, он как нельзя более подходил для решения задачи по имитации подготовки десанта на Босфор, тем более что еще до Русско-японской войны, в бытность командующим войсками Одесского округа, занимался подготовкой этой экспедиции158.

2 (15) июня 1915 г. барон прибыл в Севастополь и сообщил в Ставку, что «начал изучение порученного ему дела»159. Уже через неделю его активность, судя по всему, совершенно не изменившаяся со времен Русско-японской войны, привела к недоумению командующего Черноморским флотом. Штаб А. А. Эбергарда запрашивал Ставку, обращаясь к А. Д. Бубнову: «По поводу генерала Каульбарса. Совершенно конфиденциально. Генерал Икс (так иногда называли его при переговорах по прямому проводу. – А. О.), по-видимому, совершенно не считает свою роль такою, какою Вы изложили по аппарату, надо думать, что он считает себя особенно компетентным в вопросах десанта и берется оценивать сделанную подготовку с точки зрения тех взглядов, которые были в его время. Наряду с нужными указаниями, которые он сделал, например, относительно острых углов стойла для лошадей, он требует таких вещей, как устройства вентиляции между шпангоутами для мешания воздуха между ними. С этой точки зрения раскритиковал вентиляцию на пароходе «Садко», который перевозил людей и лошадей из Англии на мыс Доброй Надежды во все время Англо-бурской войны. Ввиду того, что, прибыв в Ставку, Икс привезет очевидно всеуничтожающую критику, наморси (А. И. Русин. – А. О.) приказал предупредить Вас об этом. На критику весьма легко будет представить исчерпывающие объяснения, если они будут затребованы до принятия каких бы то ни было решений»160. Ответ из Барановичей пришел немедленно и не оставил сомнений относительно намерений: «Не беспокойтесь, он все время атакует Ставку, чтобы ему дали какое-нибудь дело. Это поручение дано, чтобы отвязаться. В настоящее время никто об экспедиции не думает. Вся его критика останется без внимания»161.

Кавказский фронт: весна и лето 1915 г. Геноцид армян, ассирийцев и греков

Весной и летом 1915 г. активные действия возобновила Кавказская армия. Придя в себя после провала под Сарыкамышем, турецкое командование начало восстанавливать боеспособность своей 3-й армии (командующий – Махмуд Камиль-паша, начальник штаба – майор Феликс Гузе) за счет войск, перебрасываемых из 1-й и 2-й (район Проливов) и 4-й (Сирия) армий. К марту 1915 г. ее численность выросла с 12 до 65–70 тыс. человек, не считая 28 тыс. резервистов, проходящих обучение, и 7 тыс. пополнения, находящегося в пути1. Штаб 3-й армии планировал перейти в наступление летом – на этот раз по Алашкертской долине с целью прорыва через нее к Эривани и далее к Тифлису2. Для того чтобы отвлечь внимание русских военных от центрального участка фронта, турки, как и в начале войны, попытались активизироваться на флангах – в Аджарии и Персии. В марте 1915 г. в Урмию были переброшены 3-я и 5-я сводные дивизии, вместе с 36-й пехотной дивизией они составили основу сводного корпуса Халил-бея3.

Русские войска, отразив наступление турок, ликвидировали угрозы флангам Кавказской армии. К 25 марта (7 апреля) была очищена территория верхней Аджарии, где в ноябре 1914 г. туркам удалось спровоцировать восстание. Русские войска начали переходить государственную границу – реку Чорох4. 22 апреля (5 мая) в Северной Персии в районе уездного центра Дильман был разбит отряд Халил-бея. Турки отступили, оставив под городом около 3,5 тыс. убитых, а в самом Дильмане – полевой госпиталь с ранеными и врачами5. Победа над Халил-беем имела не только военное значение: персидские курды (численность примкнувших к нему ополчений оценивалась приблизительно в 15 тыс. человек)6 не хотели следовать за отступавшими турками и продолжать военные действия. Это было тем более важно, что с первых дней войны турки и курды развязали в Северной Персии массовую резню не только армян, но и ассирийцев7.

Турецкие и курдские отряды грабили и мусульман, особенно активно изымая продовольствие, но отношение к христианам было более жестким. В уезде Салмас Хойской провинции проживали около 70 тыс. человек, и четверть из них были христианами – это были армяне и айсоры8. Здесь, только рядом с Дильманом, были разгромлены 20 христианских селений: школы, церкви, библиотеки сожжены и осквернены, население вырезано. Особенно пострадало село Гефтуван9. «Трупы носят следы зверской расправы, – отмечал очевидец, – по преимуществу топорами, кинжалами и тупыми орудиями. Запасы продовольствия частью увезены в Турцию, частью сожжены»10. В результате резни, устроенной турками в Персии, в сторону русской границы потянулись беженцы – армяне, айсоры и греки. В начале 1915 г. в русских пределах их насчитывалось уже около 45 тыс. человек11.

Сценарий действий был похож на тот, что использовался в Западной Армении: как правило, и тут начинали с деревень, где прежде всего истреблялись мужчины. Их связывали группами по 3–5 человек, конвоировали на кладбища, где и резали. После этого наступал черед насилий над женщинами и детьми, которых затем также по большей части убивали. Трупами людей забивали колодцы, чтобы отравить источники воды для случайно спасшихся12. О масштабе этих действий можно судить по тому, что в кратчайшие сроки, за несколько месяцев, из 50-тысячного айсорского населения были истреблены около 20 тыс. человек, остальные скрылись в районах, контролируемых русскими войсками, или на территориях французских и американских миссий13.

Около 10 тыс. человек, не сумевших бежать к Джульфе, укрылись под покровительством энергичного американского консула в Урмии14. Вскоре территория миссии была осаждена: недостаток воды и продовольствия сразу же поставил под угрозу жизни собравшихся там людей15. Этого туркам и курдам было явно недостаточно. После поражения под Тавризом они решили отыграться на всем мирном христианском населении. По свидетельству американского консула, турки, несмотря на его протесты, ворвались на территорию миссии и установили там виселицы. Начались издевательства и казни священников, а затем и мирян. За один день были убиты несколько сотен человек16. Только после прихода русской армии несчастные айсоры смогли почувствовать себя безопасно в районе Дильмана. В ответ на протест американского правительства турки заявили о своей готовности компенсировать убытки местных жителей. Разумеется, это была очередная ложь17.

К сожалению, спасти все население огромного региона, которое превратилось в объект массового уничтожения, не удалось. Одновременно с действиями в Персии младотурецкое правительство приступило к истреблению коренного населения Западной Армении. Широкомасштабные карательные меры турок против христиан после провала под Сарыкамышем были предвестником геноцида, организованного младотурками с целью свалить ответственность за катастрофу на головы армянского населения своего государства и, воспользовавшись войной, добиться его полного уничтожения. Используя военное положение, младотурки решили уничтожить армянский народ, таким образом раз и навсегда ликвидировав угрозу создания автономной и перспективу возникновения независимой Армении. Турецкие части обычно начинали резню с деревень, постепенно приближаясь к городам.

В одном из самых крупных из них – Ване турок ждал неприятный сюрприз. Армянское население города превышало турецкое (около 22 тыс. человек против 15 тыс.), к тому же оно было сосредоточено в армянской части города18. Видя, что происходит в округе, и не желая ожидать своего уничтожения, оно восстало против турецких властей в ночь с 31 марта (13 апреля) на 1 (14) апреля. Восстание возглавил Арам Манукян, один из трех лидеров армянской общины19. Остальные двое были приглашены на переговоры, арестованы и позже убиты20. У горожан не было артиллерии, а жженный кирпич и глина, из которых были построены стены домов и оград в городе, не могли стать надежным укрытием даже от пуль21. Положение складывалось тяжелое.

Тем не менее повстанцы сумели установить хорошо организованный порядок, преимущество которого проявилось практически немедленно. Армянские отряды насчитывали около 6 тыс. человек, большей частью не вооруженных, которым на разных этапах боев противостояли от 8 до 10–12 тыс. человек (значительную часть этих отрядов составляли стекавшиеся грабить и убивать курды и турки из близлежащих деревень – точному подсчету эти банды не поддаются)22. Жандармские части были изгнаны из города восставшими, против которых направлена 5-я сводная турецкая дивизия23. Информацию об этих событиях русское командование получило в конце апреля от епископа армянской церкви Северной Персии24, после чего было немедленно принято решение отправить необходимые части к Вану, чтобы избежать уничтожения там христианского населения25.

26 апреля (9 мая) первая информация о восстании была подтверждена телеграммой от председателя комиссии по оказанию помощи беженцам в Джульфе: «Пробравшиеся из Вана с поручением трое армян сообщают, что восставшие в Ванском вилайете армяне заперлись в Аревнском квартале Вана. Войска Джемаль-паши вместе с курдскими полчищами окружили Ван и бомбардируют его. Патроны восставших на исходе. Окрестные христианские селения разрушены»26. Справедливость этих слов получила немедленные доказательства. Победа над Халил-беем сделала возможным продвижение в сторону Вана с разных направлений. К этому времени на центральном участке фронта русские войска теснили противника. 27 апреля (10 мая) 4-й

Кавказский армейский корпус начал наступательные операции четырьмя отрядами: Эриванским, Баязетским, Макинским и Азербайджанским27.

На острие наступления на Ван находился Баязетский отряд. Он состоял из Закаспийской казачьей бригады, двух батарей, одной конной, трех пеших сотен пограничников и трех армянских добровольческих дружин28. Они начали формироваться в конце 1914 г., и к началу 1915 г. четыре из них, приблизительно по 1 тыс. человек в каждой, уже находились на фронте29. Войска двигались к городу через высокогорный Тапаризский перевал. Условия наступления были весьма тяжелыми. «Несмотря на весеннее время, – писал участник похода, – весь перевал был покрыт толстым снежным покровом; в некоторых местах нашим войскам приходилось идти по пояс в снегу. Пехота собственной грудью расчищала дорогу. Конница двигалась с большими затруднениями»30. Большое значение имел тот факт, что личный состав армянских дружин во многом был укомплектован людьми, прекрасно знавшими местность и ее особенности, что в значительной степени облегчало движение31.

Попытавшиеся остановить отряд турки и курды были разбиты: их сбили с перевала и отбросили в долину32. Уже 23 апреля (6 мая) перевал был преодолен33. 11 мая русский авангард занял село Бегри-Кала у подножия Тапариза по дороге на Ван34. В этом спешно брошенном курдском селе были освобождены несколько десятков девушек-армянок из вырезанных в долине сел35. 30 апреля (13 мая) Баязетский отряд сосредоточился на склонах Бегрикалинского ущелья. Выходя в долину, его войска постоянно сталкивались со знакомой картиной весьма характерной для турок деятельности: разоренные села и трупы вырезанных армян36. То же самое встретили и войска Азербайджанского отряда: «По дороге было много трупов человеческих изуродованных, а также лошадиных, которые распространяли ужасное зловоние. Это были все искалеченные армяне курдами и отрядом Джемаль-паши»37.

Не удивительно, что варварская жестокость вызывала соответствующую реакцию. Три армянские добровольческие дружины Баязетского отряда насчитывали до 3 тыс. штыков38. У многих добровольцев на территории Западной Армении оставались семьи и родственники, рассказы беженцев и картины турецких зверств чрезвычайно озлобили дружинников39. «Они были очень ценными помощниками казачьему отряду в этой операции, – вспоминал ее участник. – К тому же они дрались фанатично, и ни турки, ни курды армян, как и армяне их, в плен не брали. Они уничтожали друг друга в бою безжалостно»40. С апреля 1915 г. началось массовое избиение армянского населения Османской империи. Турецкие власти практиковали следующий образ действий: для начала аресту или мобилизации подвергалось мужское население от 16 до 70 лет, которое потом уничтожалось, после чего оставшихся женщин, детей и стариков выселяли в отдаленные районы, расправляясь с ними по дороге41.

Проведенное русскими властями весной 1916 г. следствие в Мушском вилайете пришло к следующим результатам: «Обыкновенно делалось так: вырывали большие ямы, к ее краям сгоняли женщин с детьми, и матерей заставляли сталкивать в эту яму детей, после этого яма засыпалась немного землей, далее на глазах связанных мужей их армян насиловали женщин и убивались после всего этого и мужчины. Трупы заполняли яму почти доверху. Часто христиане сгонялись к реке и сбрасывались с моста в воду, причем выплывавшие ловились и сбрасывались вторично»42. Все это происходило далеко не в одном вилайете. Картины турецкой жестокости были столь типичными, что армянские селения наступавшие угадывали по самому простому признаку. «Село. На рысях вскакиваем в него, – вспоминал казачий офицер. – По трупам вырезанных женщин и детей определяем, что село армянское»43. Масштабы зверств превосходили все мыслимые пределы даже для общества, в котором жизнь человека, особенно христианина, никогда не стоила дорого. В ряде районов против расправ над детьми и женщинами энергично восстало мусульманское духовенство, что привело к трениям между духовными и светскими властями44.

Руководители Турции к этому времени перешли от широкомасштабной резни к геноциду. Для успокоения общественности необходимо было придать политическому решению особую санкцию духовной власти. На совещании руководителей правящей партии итог подвел шейх-уль-ислам: «С точностью доказано, что армяне приносят вред. Раз они восстали против нашей партии «Иттихад ве тераки», вынудили к постыдному бегству зятя героя свободы Энвер-паши (имеется в виду вали Вана Джевдет-бей. – А. О.), то следует без колебаний истребить всех их до единого. Даже я готов дать желанное решение – фетву. Не думайте, что перед вами невежда. Во мне говорит признательность; благодаря свободе, я сделался ктитором, являюсь духовным наставником 50 тысяч учащихся медресе. Я делаю заключение: так как вред всеобщий, то во избежание его позволительно совершить частичный вред. Согласно юридическому принципу, не принимаются во внимание старики, дети или женщины, инвалиды или немощные – всех убивают или истребляют»45. Инструментом истребления стал так называемый закон о депортации. На практике «депортация» оказалась изгнанием свыше 1,5 млн человек и уничтожением значительной части изгнанных46.

12 (25) апреля 1915 г. С. Д. Сазонов обратился к послам России во Франции и Англии с предложением одновременно опубликовать совместное обращение к Порте, «в котором личная ответственность за избиение армян возлагалась бы на всех членов турецкого Совета министров, а также на всех гражданских и военных должностных лиц, прикосновенных к этим событиям»47. 13 (26) мая последовал протест союзных держав, опубликованный в прессе: «В половине апреля нового стиля резня армян имела место в Эрзеруме, Бергане, Эгене, Битлисе, Муше, Фасуне, Зейтуне и во всей Киликии. Поголовно вырезаны жители сотен деревень в окрестностях Вана. В самом Ване армянский квартал осаждался курдами. В то же время в Константинополе турецкое правительство подвергает арестам и небывалым притеснениям мирное армянское население. Ввиду этих новых преступлений, совершаемых Турцией против человечества и цивилизации, союзные правительства России, Франции и Англии публично заявляют Порте, что они возлагают личную ответственность за эти преступления на всех членов турецкого правительства, а также на тех его местных представителей, которые окажутся причастными к подобной резне»48.

4 (17) мая противник в последний раз попытался остановить наступление Баязетского отряда у села Джаник на северо-восточном берегу Ванского озера. Турки и курды были разгромлены, и началось их повальное бегство с позиций и из Вана. Уже на следующий день город был свободен от турецких войск и примкнувших к ним любителей резни и погромов49. 6 (19) мая, в день рождения императора Николая II, после энергично проведенного наступления русские войска заняли Ван50. Их с цветами в руках и пением «Боже, Царя храни!» встречало местное население во главе с епископом армянской церкви51. На следующий день штаб Кавказской армии сообщил: «Наши войска заняли Сарай, Ван и Башкалу. Турки бежали на Битлис и к югу»52. Для того чтобы выказать внимание к добровольцам, им дали возможность организовать торжественный вход в город. Дружины приветствовали отряды повстанцев во главе с их руководителем под залпы трофейной артиллерии53. В Ване были захвачены 26 орудий, большое количество стрелкового оружия, значительные запасы пороха и правительственная касса54.

Уже при подходе к городу солдат начали встречать бежавшие от резни в горы люди, походившие на скелеты. Самым тяжелым зрелищем были трупы мумифицированных от голода детей. Войска подобрали большое количество сирот, их кормили и оказывали медицинскую помощь55. Кроме того, после взятия города в американской миссии остались около тысячи турецких женщин и детей, которые были переданы командиру Баязетского отряда генерал-майору А. М. Николаеву56. Ситуация в Ване в эти дни была близкой к катастрофе, город переполняли следы турецких преступлений. «Таких насмотрелись картин, – писал русский военный врач, – что все виденное до сих пор было просто детской шуткой. Армяне здесь жили очень богато. И турки не только убивали их, но и грабили убитых. Все дома были разграблены. Грабители могли унести только немногое, деньги и драгоценности… Остальное, что нельзя было унести, старались изломать, уничтожить. В одном богатом доме мы увидели на пороге, очевидно собственной комнаты, лежала женщина с разрубленной головой, а внутри комнаты на кроватке – совсем крошечный ребенок, истыканный не то кинжалом, не то штыком»57.

Остается только удивляться тому, что, пройдя через резню и угрозу полного уничтожения, армянское население Вана нашло силы для того, чтобы не следовать примеру зверств, продемонстрированному турками и курдами. Покровительство над женщинами и детьми взял на себя Земский союз и его представитель на фронте графиня А. Л. Толстая58. Положение оставалось тяжелым: в город под защиту военных властей постепенно стягивались новые и новые беженцы. Александра Львовна вынуждена была обратиться с открытым письмом за помощью к русской общественности: «После ухода мужского мусульманского населения из Вана и окрестностей остались тысячи больных и истощенных женщин и детей в бедственном положении. До сих пор их поддерживало американское консульство, истощившее решительно все средства. Я командирована Всероссийским земским союзом для оказания помощи. Пожертвованных средств не достает и хватит на ограниченное время. Зная отзывчивость русских на страдания ближних, я уверена, что и на этот раз общество не останется безучастным и откликнется пожертвованиями»59.

После взятия Вана, для того чтобы избежать сложностей в отношениях с курдским и турецким населением, русское командование перевело часть армянских добровольческих дружин в Персию60, в апреле они получили примерное штатное расписание: каждая из них делилась на четыре роты, конную команду и обоз. Всего в каждой дружине положено было иметь 966 человек и 113 лошадей61. Часть дружин в июле 1915 г. была отведена для доукомплектования в Эривань, и уже с сентября они вновь оказались на турецком фронте62. К весне 1916 г. на базе семи дружин было сформировано шесть отдельных армянских батальонов (1-я дружина по причине немногочисленности пошла на укомплектование остальных, и в результате дружины со 2-й по 7-ю сформировали батальоны с 1-го по 6-й)63. Каждый из них имел приблизительно по 800 человек, во главе стояли офицеры действительной службы – армяне. Они действовали энергично и получили полное одобрение со стороны командования64.

9 (22) мая 1915 г. для стабилизации положения в Персии и оказания давления на курдское население в провинции Азербайджан Н. Н. Юденич направил конный отряд генерал-лейтенанта К. Р. Шарпантье, состоявший из шести полков при 12 горных, 10 полевых орудиях и восьми пулеметах, в конный рейд от Тавриза и вокруг озера Урмия65. Эта задача была успешно выполнена. 18 (31) мая этот отряд занял город Урмию, восстановив таким образом контроль над этим районом Персии66. Образцовые действия прекрасно дисциплинированных кавалерийских частей имели значительный эффект. Как отмечал русский консул в Урмии В. П. Никитин: «В мае месяце, следовательно, мы могли считать себя и действительно были хозяевами положения в Азербайджане»67.

6 (19) июня, совершив поход в 800 верст, конница К. Р. Шарпантье прибыла в Ван и влилась в состав 4-го Кавказского армейского корпуса68. «Вытеснение турецких войск из пределов Персии, – гласил официальный обзор положения дел на Кавказском фронте, – занятие г. Урмии и особенно Ванского округа, откуда исходили все турецкие экспедиции в пределы Персии, должны убедить персов в турецкой немощи и тем самым разрушить все германские планы вовлечения персов в войну»69. Русское контрнаступление в сторону Битлиса вскоре вновь дало возможность убедиться в том, что истребление турками целого народа носит целенаправленный и систематический характер. «В завоеванном теперь нашими войсками крае, – сообщала статья «Поголовное истребление армян», помещенная в «Новом времени», – все мужчины были вырезаны, женщины и девушки увезены жандармами, курдами или правительственными чиновниками султана Решида, скот угнан, а дома разграблены. Одновременно с этим происходил поголовный погром армян в окрестностях Хныса-Калы, Верхнего и Нижнего Буланыка, в Битлисском округе»70.

Успех в Западной Армении и Северной Персии был вполне очевиден, но возможности развить его далее не было: имевшихся сил хватало только для того, чтобы в начале июня отбить контратаки противника к северу от Ванского озера71. Стабилизация положения на фронте воодушевила турецкое правительство, которое находилось под известным впечатлением заявления союзников по армянскому вопросу. В начале июня 1915 г. Талаат-бей заявил представителям нейтральных государств в Константинополе, что оттоманская полиция разоблачила заговор сторонников принца Сабах-Эддина и армян и что правительство преследует как армян, так и турок по политическому, а не по национальному признаку72. Это была явная ложь, и реальные действия турок были тому доказательством.

17 июня 1915 г. германский посол в Турции барон Г фон Вангенгейм докладывал в Берлин: «Совершенно очевидно, что высылка армян является результатом не только военных мер. Министр внутренних дел Талаат-бей недавно откровенно заявил аккредитованному в настоящее время при императорском посольстве доктору Мордтманну, что «Порта хочет использовать мировую войну для того, чтобы окончательно расправиться с внутренними врагами (местными христианами), не будучи отвлекаема при этом дипломатическим вмешательством из-за границы»73. В это время по инициативе посла США в Турции Малую Азию посетила американская комиссия, которая по возвращении из Оттоманской империи опубликовала свой доклад по событиям, охарактеризовав их следующим образом: «…меры, принятые по отношению к турецким армянам, представляют собой методическое выполнение плана поголовного истребления армян»74.

Надо отдать должное младотуркам, они вовсе не ограничивались истреблением одного народа. Вскоре их правительство приступило и к депортации греков с побережья Мраморного моря в глубь Малой Азии. В данном случае речь пока не шла об уничтожении, поскольку в Константинополе опасались реакции со стороны Греции. Турецкое посольство в Афинах даже распространило в местных газетах заявление о том, что и эта мера носит вынужденный характер, так как греки могут оказать помощь продовольствием и топливом с использованием подводных лодок союзников75. На самом деле и это заявление было ложью. Греческое население в массе своей оставалось совершенно лояльным: показателем может быть в том числе и то, что в экипажах угольных парусников по линии Зунгулдак – Константинополь постоянно находились греки76.

В начале июля русское командование начало получать информацию о том, что к противнику подошли значительные подкрепления. Обстановка на фронте осложнилась77. Между тем ко второй половине июня силы 4-го

Кавказского армейского корпуса были разбросаны на 400 км от северо-западного угла озера Ван до Тавриза78. 9 (22) июля 1915 г., подтянув подкрепления, турки перешли в контрнаступление на ванском направлении79. Перед этим в городе Муш была проведена массовая резня, в ходе которой за несколько дней было уничтожено его 13-тысячное армянское население80. Попытка организовать самооборону была сорвана превосходящими силами турок и курдов. В результате были вырезаны все армяне, включая женщин и детей. Исключение было сделано для «экономически полезного» элемента – нескольких ремесленников. Когда в феврале 1916 г. город был взят русскими войсками, в нем осталось около 50 семейств мусульман81.

Наступление вела ударная группа из 89 батальонов, 48 эскадронов с артиллерией при поддержке около 6 тыс. курдов, возглавлял ее командир 9-го корпуса Абдул Керим-паша82. Базируясь на Муш, турки попытались отсечь русский выступ в районе Вана83. Уже 8–9 (21–22) июля наши войска начали отступление84. Командование Кавказской армии вынуждено было отдать приказ об оставлении Вана, начался отход к Алашкертской долине85. Город был немедленно разграблен курдами и сожжен. Практически все армянское население Ванского района, спасаясь от уничтожения, устремилось к русской границе. Имевшиеся здесь русские части сдерживали фронт, в то время как по пути беженцы подвергались беспрерывным нападениям со стороны курдов. Русские военные власти не практиковали уничтожение мусульманского населения на занятых территориях, и теперь кочевники-курды получили возможность грабить и убивать уходящее в Россию гражданское население86.

Группы враждебных армянам курдов группировались в горах, используя каждую возможность для нанесения ударов по отходившим обозам и гражданскому населению87. Незначительные силы русской армии были вытянуты по фронту, прикрывая отступавших, которые запрудили дороги в тыл88. Несмотря на усталость, солдаты часто несли на себе детей беженцев, делали все, чтобы помочь людям89. Присутствие солдат или казаков было гарантией безопасности. Для прикрытия отхода генерал-майор Ф. И. Назарбеков отдал приказ сопровождать беженцев дружинам Дро и Андраника. Последний самостоятельно изменил путь отхода своей части, и в результате с колоннами остались всего одна дружина и примкнувшая к ней сотня пограничной стражи90. На них и выпала основная тяжесть прикрытия ущелья Бегри, через которое пошла основная масса беженцев91.

Там, где с уходящим гражданским населением, растянувшимся в колонны по горным дорогам, не было вооруженного прикрытия, разыгрывались драматические события. Нередки были следующие картины: «Женщины и дети, одиночками и маленькими группами, видимо семьями, устлали весь путь по ущелью. Изредка попадались мужчины-армяне у своих арб, без буйволов и разграбленных. Все взрослые – с перерезанными горлами, мужчины – со связанными назад руками, дети убиты в голову острыми молотками. Все трупы подожжены. Молодые армянки изнасилованы и застыли, умерли в позорных позах с раздвинутыми ногами и скрюченными коленями, с оголенными от юбок телами до самого пояса… Насилуя жертву, всякий курд, видимо, перерезал своей жертве горло»92.

22 июля (4 августа) русские войска закрепились на Ахтинском перевале, на следующий день начались жестокие встречные бои93. Оборонявшиеся должны были выиграть время для перегруппировки. В их тылу формировалась специально созданная для контрудара маневренная группа под командованием генерала Н. Н. Баратова: 24 батальона, одна сотня ополчения и 31 сотня с 36 орудиями. Под Сарыкамышем сосредотачивался резерв Кавказской армии – 26 батальонов. Удар во фланг наступавшим туркам решил исход боев94. До этого положение на фронте отступавшего 4-го Кавказского корпуса было чрезвычайно тяжелым, его командир генерал от инфантерии П. И. Огановский не справился с ситуацией и даже перевел свой штаб через границу на русскую территорию. Кризис был преодолен благодаря тому, что Н. Н. Юденич сумел выделить столь значительный резерв, а Н. Н. Баратов – умело им распорядиться95.

Контрудар группы Н. Н. Баратова был весьма успешен, и 23 июля (6 августа) турки начали отступление от перевала96. К 1 (14) августа противник уже покатился назад, 2 (15) августа Ван снова заняли наши войска. 9 (22) августа преследование было прекращено. За период боев в плен попали один генерал, 84 офицера, 5129 солдат, удалось захватить 12 орудий, 90 зарядных ящиков и шесть пулеметов97. Планы турецкого командования были в очередной раз сорваны: 3-я армия понесла чувствительное поражение, были захвачены до 10 тыс. пленных, обозы и артиллерия98. Отсутствие резервов не позволило полностью воспользоваться плодами этой победы, в результате турки получили возможность собраться с силами для нового удара. И снова та же опасность заставила русское командование отказаться от выступа в районе Вана и сократить линию фронта в этом районе. 15 (28) августа наши войска опять оставили город99.

Стабилизация фронта в Малой Азии позволила младотуркам завершить начатую ими программу поголовного уничтожения армян Западной Армении. Это была беспрецедентная по масштабам кампания уничтожения. «Ни один из прежних армянских погромов, не исключая погромов 1895–1896 гг., – писал А. К. Дживелегов, – не может идти в сравнение с тем, что свершилось над армянами в дни Великой войны. Все население турецкой Армении, насчитывавшее до войны около двух миллионов, подверглось систематическому искоренению. Значительная его часть, преимущественно мужчины, перебита. Другая часть, преимущественно дети и девушки, обращены насильственно в ислам. Наконец, третья выселена в отдаленнейшие места Месопотамии и Аравии; выселение производилось в таким расчетом, чтобы как можно больше народа погибло в пути от голода, жажды и мучений»100.

По сведениям, сообщенным представителем Форин-Офиса С. Д. Сазонову в феврале 1916 г., к этому времени турками были вырезаны около 800 тыс. человек, оставшееся армянское население, в основном женщины и дети, целиком выселено из Западной Армении101. Русские губернии и области, граничившие с Турцией, были переполнены беженцами. По данным Главного комитета по устройству беженцев на Кавказском фронте, на 1 (14) января 1916 г. таковых насчитывалось 182 тыс. человек, большая часть беженцев осела в Эриванской губернии (105 тыс.), вслед за ней шли Карская (24 тыс.), Батумская (12 тыс.) и Кубанская (10 тыс.) области, Елизаветпольская (9,5 тыс.) и Тифлисская (7,4 тыс.) губернии. Значительное количество беженцев было сосредоточено и в прифронтовой полосе: в районе Вана (5 тыс.), Баязета (1,1 тыс.), Урмии (15 тыс.), Дильмана (20 тыс.), Хоя (4,5 тыс.), Диадана (6 тыс.)102.

Положение на Проливах: лето 1915 г.

Тем временем действия союзников в районе Проливов были далеки от удачного окончания. Несмотря на протесты и призывы МИДа, Ставка в июне 1915 г. уже открыто говорила только о «символическом» участии русских войск, да и то не во взятии, а в оккупации района турецкой столицы. Ю. Н. Даниловым называлась и цифра – не более 4,5 тыс. человек. При такой ситуации нельзя было рассчитывать на роль участника взятия Константинополя и Проливов по окончании войны1. Впрочем, расчеты о дележе послевоенной добычи оказались преждевременными. Первым их следствием стало разочарование русских моряков. «Флот видит, – писал один из них в сентябре 1915 г., – что наступление на Босфор без крупного десанта признано неосуществимою «мечтою», чуть ли не актом безумия. Командование не напоминает о ней и к ней не готовится, флоту известно и то, что, когда обещают дать большой десант, то, по всей вероятности, в Проливы уже ворвутся иностранцы – наши более сильные, умные, энергичные союзники, – и, теряя дух, дряхлеет победоносный флот, стоя за 4 бонами в противоположном Босфору Севастополе»2.

Но англичане и французы так и не ворвались в Константинополь. Уход британских линкоров, обладавших мощной корабельной артиллерией, существенно облегчил положение противника. К июню 1915 г. турки сосредоточили на Галлиполи 15 дивизий против 12 дивизий союзников3. Впрочем, превосходство в численности войск в условиях боев на узком участке земли со сложной топографией было отнюдь не решающим. Главным вопросом для Турции оставалась проблема поставки боеприпасов. 13 (26) июня русский военно-морской атташе в Болгарии передавал последние агентурные новости, полученные из столицы Османской империи: «Недостаток снарядов в Константинополе особо острый на судах. Особой фабрики Круппа нет; есть мастера – починка ружей, отливка снарядов – Топхане; обточка – на электрической станции Шиели – в Галате. Порох, снаряжение – Зейтунбурну. Пушки не делают»4.

В июле 1915 г. под Дарданеллами германо-турецкая артиллерия могла отвечать лишь одним выстрелом на десять англо-французских. Две устаревшие турецкие фабрики по производству боеприпасов Топхане и Зейтунбурну даже под руководством немецкого генерала Пипера не справлялись с задачей обеспечения турецкой армии боеприпасами. Снаряды крупных калибров (свыше 150 мм) турки вообще не производили. Организовать массовый подвоз боеприпасов через территорию Румынии немцы не смогли, несмотря на то, что не жалели на это средств. На подкуп таможенных и железнодорожных служащих выделялось по 10 тыс. лей за каждый вагон в случае удачного его прохода по территории страны, но только 170 лей в случае, если он где-то задерживался. Это приводило к неплохим результатам, но вслед за немцами с размахом начали действовать и представители Антанты, что осложняло положение Румынии5. Кроме всего прочего, ее правительство при всех колебаниях не желало участвовать в поддержке союзников Австро-Венгрии.

Не имея возможности поставлять в нужном количестве боеприпасы, немцы начали отправлять в Турцию значительное количество специалистов. Сводка штаба Черноморского флота от 30 июня (13 июля) 1915 г. сообщала: «С Крупповских германских заводов в Константинополь приехали 1225 человек мастеровых, которые распределены по следующим заводам: на Хаскиойском заводе работают 26 мастеров, всего там рабочих около 600 человек. В Хайдар-паше – 500 мастеров; всего рабочих около 2000–2500 человек. В ремонтной мастерской в Газни-Чесме около Еди-Кюле – 300 мастеров, рабочих всего 1500–1600 человек. В доке в Золотом Роге мастеров 200 человек и рабочих 800-1000 человек. На пороховом заводе в Макрикиой мастеров 200 человек, рабочих около 1000 человек… Дней 10 тому назад в Константинополь прибыли 150 человек немецких мастеров, но необходимый материал еще не прибыл»6. Очевидно, одними немецкими руками, без материалов, станков и запасных частей быстро решить проблему не получилось. И тем не менее туркам удалось остановить наступление союзников. Фронт замер, началась позиционная окопная война.

В июле 1915 г. штаб Черноморского флота получил указание Ставки – готовность десанта на Босфор относилась на весну 1916 г., не ранее мая7. Проблема заключалась прежде всего в общей технической неподготовленности к десанту. План сформирования транспортных сил был явно сорван. В конце июля 1915 г. в составе транспортной флотилии под командованием А. А. Хоменко находилось семь отрядов, распределенных между Севастополем, Одессой, Николаевом и Херсоном. В них числилось 82 транспорта (из них 18 грузовых) и два госпитальных судна8. Увеличить эти силы за счет строительства было невозможно, поскольку основные судостроительные мощности России были задействованы для производства военных кораблей; что касается фрахта судов, то он с трудом покрывал потери флотилии. С августа по ноябрь 1915 г. после длительных переговоров удалось зафрахтовать один румынский, два бельгийских и четыре итальянских парохода и купить в Румынии шесть буксиров. За то же время было потеряно два крупных транспорта. Кроме того, новые суда требовали и новых экипажей, а также вооружения, которые собирали для А. А. Хоменко из Гвардейского флотского экипажа, Сибирской флотилии и прочих9.

Даже в конце 1915 г. для перевозки трех корпусов – 2-го и 16-го армейских и 5-го Кавказского (всего 1600 офицеров, 42 тыс. солдат, 6500 лошадей и 2 тыс. повозок) требовалось неприемлемо долгое время. Отчет по Транспортной флотилии от 9 (22) декабря 1915 г. был точен: из 122 транспортов, шести ледоколов, трех катеров, 25 парусно-моторных шхун и 10 водоналивных ботов для перевозки могло быть выделено 52 транспорта. Перевозка этих корпусов на расстояние 300 миль при эскадренном ходе флотилии в шесть узлов заняла бы: девять рейсов – с лошадьми, семь рейсов – с повозками, четыре рейса – со всеми рядовыми и унтер-офицерами и три рейса – со всеми офицерами. Рейс в среднем занимал около 13 суток: сутки на посадку войск; сутки на выход флотилии за минное ограждение; двое суток на переход до места высадки; трое суток на организацию высадки; двое суток на обратный переход; сутки на переход через заграждение до Одессы; трое суток на восстановление запасов угля и воды. Итого – от 39 (три рейса) до 117 (девять рейсов) суток. Эта цифра к тому же могла увеличиться. Прием запаса угля и особенно воды (2,5 млн ведер) для 52 войсковых транспортов мог увеличить рейс еще на сутки10.

Летом 1915 г. центральные державы достигли значительного успеха в наступательных операциях на русском фронте. Последствия русского отступления в Галиции и Польше давали о себе знать далеко за пределами Балкан, например в Месопотамии, где с конца 1914 г. англичане контролировали устье Тигра и Евфрата. Весной 1915 г. здесь уже действовали две англо-индийские дивизии, которым противостояло несколько полков регулярной турецкой пехоты, поддержанной арабскими конными ополчениями, – от 10 до 12 тыс. человек11. В начале марта 1915 г. турки попытались перейти в контрнаступление, которое имело частичный успех. Они потеснили англичан на ряде участков, но этот успех был недолговечен. 14 апреля турецкая группа войск «Ирак» была разбита и отброшена назад12. К концу мая численность англо-индийских войск в Месопотамии достигла 14 тыс. человек. Британскими экспедиционными силами командовал генерал-майор Чарльз Таунсхенд, имевший солидный опыт действий в Африке и Азии и репутацию отличного штабного работника.

3 июня 1915 г. англичане при помощи речной флотилии вновь нанесли поражение туркам у Амары, в 87 милях выше Курны и почти в 200 милях от своей основной линии снабжения – моря. Были захвачены 17 орудий и 1800 пленных. 24 июля последовала еще одна победа – под Насрие, и турки, потеряв 1000 пленных и 17 орудий, на следующий день оставили город без сопротивления13. 10 августа Ч. Таунсхенд получил от своего главнокомандующего сэра Бошампа Даффа приказ двигаться на Кут-эль-Амару. Он должен был разбить турецкие войска под командованием Нурэддина-паши, но после этого не двигаться вперед «ни на дюйм». Помогать экспедиционному корпусу было нечем: положение на границе Британской Индии с Афганистаном и в Персии было тревожным. Б. Дафф писал: «Новости из Варшавы, политически говоря, наиболее неблагоприятны для нас в Индии. Весь Восток начинает думать, что немцы победят»14.

Сами немцы не были так уверены в своей победе. Весна и лето 1915 г. были периодом жесточайшего снарядного голода в турецких частях, оборонявших Дарданеллы. Не хватало не только снарядов, но и тяжелой артиллерии. 24 мая британская подводная лодка потопила в Мраморном море турецкий пароход «Нагара», с ним на дно ушло 150-мм орудие с «Гёбена» вместе с 250 снарядами к нему и 350 снарядами к 88-мм орудиям. 28 мая в Золотом Роге был торпедирован и потоплен турецкий пароход «Пандерма», с ним погибло около 7 тыс. снарядов. 7 августа британская подводная лодка потопила в Мраморном море эскадренный броненосец «Хайреддин Барбаросса» (бывший «Курфюрст Фридрих Вильгельм», один из пяти кораблей серии «Бранденбург», заложенных в 1892 г., проданный Турции в 1910 г.), перевозивший снаряды из последних запасов турецкой армии на Галлиполи. Кроме того, корабль должен был поддержать огнем оборонявшуюся турецкую пехоту. Положение сложилось столь критическое, что В. Сушон вынужден был послать броненосец в сопровождении всего лишь одного эсминца, чем незамедлительно воспользовались англичане. По свидетельству командира «Хайреддина Барбароссы» капитана 2 ранга Германа Лорея, его корабль затонул за какие-нибудь семь минут. Вместе с ним были потеряны снаряды и по шесть 11-дюймовых и 102-мм орудий корабля, весьма досаждавших англо-французским частям. С огромным трудом туркам удалось отразить их атаку под Анафатрой к 23 августа15.

Русская Ставка уже не собиралась штурмовать Проливы даже в отдаленных планах. Возможность проведения босфорской экспедиции стала еще более неопределенной. От нее все же не отказывались, считая данную операцию вполне решаемой в перспективе. Выступая 19 июля (1 августа) 1915 г. в Думе морской министр адмирал И. К. Григорович заявил: «Не понеся почти потерь, Черноморский флот постоянно увеличивает свою силу и ждет того момента, когда настанет время перейти к разрешению близкой русскому сердцу задачи, завещанной нам всем нашим историческим прошлым»16.

Это время определялось тем, удастся ли союзникам прорваться к турецкой столице, а турецко-германская оборона на Проливах напрямую зависела от транзита оружия на Балканах и от того, как поведут себя Румыния и Болгария. В этой ситуации совершенно исключительное по важности значение для обороны Проливов приобретала позиция Болгарии, и именно поэтому Берлин активно искал союза с Софией. Это было необходимо не только для того, чтобы не допустить обвала хрупкого баланса на Проливах. 6 августа 1915 г. М. Гофман отметил в своем дневнике: «Время давит: мы должны как-то справиться с Сербией, для того чтобы привести болгар к решению и таким образом контролировать Дарданеллы – величайшая проблема войны»17.

Балканы в 1914–1915 гг.: Болгария, Сербия, Румыния

Итак, огромное значение в судьбе войны в сложившейся ситуации приобретала позиция Болгарии. По свидетельству одного из ярых местных русофобов, приведенному в 1918 г., буквально за несколько месяцев до катастрофы и крушения болгарской армии и политики, приведших страну к катастрофе, «большая часть простолюдинов» с самого начала Первой

мировой войны фанатически верила в победу России. Было немало и тех, кто считал неизбежным триумф Антанты и призывал не становиться на сторону ее противников, так как Германия будет разбита, а Австро-Венгрия расчленена. Но «другие – и это наиизбраннейшая часть болгарской интеллигенции – были уверены, что победа на стороне центральных держав и что объединение Болгарии может быть достигнуто лишь сотрудничеством с ними»1.

Разумеется, что первым среди «наиизбраннейших» был Фердинанд Кобург – царь всех болгар, к этому времени признанный мастер политических манипуляций, привезенный когда-то в Болгарию С. Стамболовым. В конце своей жизни бывший диктатор признавался: «Болгарский народ простит мои грехи. Но никогда не простит мне, что я возвел Кобурга на болгарский престол»2. С. Стамболов имел основания для такой оценки своего бывшего протеже. Кобургский принц (сын которого Борис, кстати, в 1896 г. стал крестником русского императора – это было первым шагом к восстановлению русско-болгарских отношений)3 принадлежал к породе политиков, в основе действий которых находится интрига. В основе же его политики лежал принцип сохранения личной власти. Воспоминания о перевороте 1885 г., покончившем с властью его предшественника Александра Баттенбергского, развили природную подозрительность Фердинанд Кобурга и определили, на мой взгляд, некоторые особенности его образа действий во внутренней и внешней политике, имевшие большое значение в событиях 1914–1918 гг.4

Лично знавший «царя всех болгар» Г Н. Трубецкой вспоминал: «Свой народ Фердинанд не любил. Он не стеснялся презрительно отзываться о нем, и мне лично пришлось слышать от него подобные отзывы»5. Этот монарх действительно мог позволить себе издевательские замечания относительно своих подданных, но, как правило, делал это за их спинами, в присутствии иностранцев6. Впрочем, он не только презирал, но и боялся болгар. Показательный случай произошел с ним в самом начале его правления зимой 1887 г. (Фердинанд Кобург был избран в августе этого года). На центральной площади Софии он встретил капитана Николу Иванова, выпускника 1885 г. Николаевской академии Генштаба. Тот шел в баню со свертком белья. Увидев князя, ехавшего в пролетке, офицер переложил сверток в левую руку, чтобы отдать честь. Заметив это, Фердинанд немедленно приказал кучеру остановиться и свернуть на соседнюю улицу. Он боялся покушений и, очевидно, принял офицера, учившегося в России, за бомбиста7.

Опасаясь людей с убеждениями, Фердинанд Кобург сознательно проводил политику разложения политической элиты страны, потому что хотел видеть ее продажной и вследствие этого зависимой от себя. Особое внимание, естественно, уделялось руководству армии. Именно с борьбы за контроль над армией начался конфликт между Фердинандом и С. Стамболовым в начале 1890-х гг. Кобург тогда победил, что во многом способствовало политическому падению С. Стамболова8. Принцип победы в этой борьбе Фердинанд изложил позже в качестве совета в письме к сыну: «Подбирай на должности полковых, бригадных и дивизионных командиров людей с пороками, чтобы ты мог держать их под страхом наказания»9.

Реализация подобного метода на практике облегчалась тем, что со времени правления С. Стамболова в Болгарии процветали тотальная сикофантия и коррупция. Фердинанд умело поддерживал и то, и другое после отстранения диктатора от власти. Особенностью стиля управления Кобурга было то, что он вообще предпочитал пороки добродетелям и поэтому любил окружать себя людьми, лично им прощенными или помилованными за различные злоупотребления и даже преступления. Конечно, такой политик вовсе не считал для себя зазорным натравливать и без того враждовавшие партии и их лидеров друг на друга, сохраняя за собой привилегию отстраненности от политических разногласий.

«Всю внутреннюю политику, – писал агент русского Министерства финансов, – он внешне отдал в руки кабинета: он как будто всем этим не интересуется, да и фактически внутренняя политика не интересует его до определенных пределов. Предел этот – отдельные лица, эту политику делающие: все лица его интересуют и все у него в руках. Не только силой воли и ума и обаянием своей личности держит их царь Фердинанд, как рассказывают, в трепете, но, говорят, по его желанию и документы друг против друга есть у каждого из этих лиц, и лишь он один знает, где все эти документы, и в каждый момент может ими воспользоваться: одним против всех и всеми против одного»10. В системе управления, выстроенной Фердинандом (и удивительно напоминающей «сдержки и противовесы» 1990-х гг. в России), более всего ценились амнистированные негодяи. Превращение заметных фигур политического поля в коррупционеров также было предметом особого внимания короны.

Лучшим способом собственного обогащения и разврата своих политиков Фердинанд считал государственные заказы11. Министр финансов Д. Тончев был обвинен в деле о покупке дефектных железнодорожных вагонов и помилован Кобургом, такой же судьбы не избежал Н. Генадиев и многие другие министры. О генерале Рачо Петрове шутили и его враги, и его друзья, что он не смог бы сколотить и половину своего состояния, если бы родился 150 лет назад, с генеральской пенсией, и прожил бы этот длинный век, не потратив ни гроша. Это тот самый Рачо Петров, который в 1886 г. был назначен регентством С. Стамболова главнокомандующим (в чине майора) с правом утверждения смертных приговоров учреждаемых военно-полевых судов. Тогда они активно использовались против «врагов Болгарии» – русофилов, «предателей рубладжиев», сторонников воображаемой «Задунайской губернии». В 1894 г., после отставки С. Стамболова, он издал приказ об аресте бывшего премьер-министра, который вскоре был убит. Генерал Михаил Савов также прославился удивительным и необъяснимым богатством12.

Список подобного рода политиков можно было бы продолжить, но наиболее видным из них в данный период стал назначенный премьер-министром после окончания Второй Балканской войны Васил Радославов. Ранее он был заключен в тюрьму по обвинениям в хищениях и освобожден Фердинандом до начала судебного процесса13. Его русофобское правительство на декабрьских выборах 1913 г. получило только две пятых голосов в Народном собрании, оппозиция отказывалась голосовать за бюджет, и Фердинанд сохранил «свое» правительство только благодаря способности маневрировать между партиями-антагонистами среди оппозиции. Для этого особенно пригодилось умение царя развращать политиков и лично прощать их. Следует отметить и то, что собственно партия премьер-министра имела в Собрании всего шесть голосов, и тем не менее его правительство продолжало удерживать власть. В марте 1914 г. В. Радославов получил все же небольшое превосходство за счет доизбранных делегатов из вновь приобретенных территорий в Македонии (в большинстве это были турки). Несколько стабилизировали положение этого правительства германские займы, заключенные весной 1914 г.14

Германо-австрийский консорциум во главе с «Дисконтогезельшафт» предоставил Софии 500 млн франков под 5 %. Для того чтобы оценить масштаб этой сделки, необходимо учесть, что к этому времени общая задолженность Болгарии составляла 808,15 млн франков, из которых 615,2 млн – международные займы под гарантию болгарского правительства и около 150 млн – реквизиционные свидетельства, оставшиеся после Балканских войн. Займ гарантировался Софией остатками поступлений от табачной монополии, предназначенных для выплаты займов 1902, 1904 и 1907 гг., поступлениями от налогов на необработанный табак, папиросные гильзы и бумагу, импортными пошлинами. Консорциум получал право на строительство железных дорог Плевна – Ловчен и Порто-Лагос – Михайлово, а также на строительство порта в Порто-Лагосе (небольшой поселок на побережье Эгейского моря, который по планам должен был заменить Болгарии перешедшие к Греции Салоники)15.

Лучшие районы Фракии, дававшие около 25 млн кг первоклассного табака в год, переходили под германский экономический контроль. Русский посланник в Болгарии А. А. Савинский сообщал накануне заключения этого договора: «Видя, что Болгария, недовольная Бухарестским договором и чувствующая себя одинокой, готова пойти на всякую политическую комбинацию, которая позволила бы ей, с одной стороны, выйти из этого одиночества, а с другой – возместить хоть отчасти потери последней войны, немцы деятельно наталкивают ее на сближение с Турцией, с которой они сохраняют или думают, что сохраняют, хорошие отношения. Затем та настойчивость, с которой немцы решили теперь во что бы то ни стало навязать Болгарии деньги, которых в сущности у них самих нет, условия этого займа и поручение переговоров германскому посланнику в Софии тоже свидетельствуют с неоспоримой очевидностью о том значении, которое придается этому займу»16. Условия его не пугали стамболовистов.

Впрочем, им нечего было бояться: главу правительства только что амнистировал Фердинанд Кобург. Премьер не был исключением. Процесс над его «подельниками» начался 1 (14) марта 1914 г., хотя под суд ряд министров и генералы М. Савов и Р. Петров были отданы решением Народного собрания от 13 (26) февраля 1911 г. за «систематическое нарушение законов и нанесение ущерба государству в корыстных целях». «Подсудимые, – сообщал в Петербург накануне войны А. А. Савинский, – люди незаурядной энергии, лишенные всяких моральных принципов, без всякого сознания долга гражданина, но с большими связями в армии и среди македонских бездомников. В направлении болгарской политики в недавнем прошлом в русло, враждебное России, они видели средство отстранения от управления так называемых русофильских партий и возможность для них самих захвата власти, этого главнейшего в Болгарии источника всяких благ»17.

Все эти преступники были прощены царем почти сразу же после начала большой европейской войны, а 24 июля (6 августа) 1914 г. Народное собрание нового созыва проголосовало за прекращение процесса18. Гораздо хуже обстояло дело у тех, кто не был коррумпирован и позволял себе роскошь иметь собственную точку зрения. Иногда они использовались царем для прикрытия, причем в прямом смысле этого слова. Встречая возвращавшиеся с войны части гарнизона Софии, Фердинанд, которого с трудом удалось уговорить пойти на этот шаг, поставил по бокам от себя известных своими русофильскими взглядами генералов Р. Д. Радко-Дмитриева и Георгия Вазова. Та же история повторилась при встрече Македонского ополчения, только на этот раз царь, опасавшийся комитаджей, предупредил своих генералов: «Не забудьте, что в случае чего-нибудь я буду стрелять»19.

Фердинанд не любил честных людей и не прощал свидетелей своей слабости, тем более, если был обязан им поддержкой. Неудивительно, что после окончания Второй Балканской войны популярный в стране и армии и талантливый генерал Р. Д. Радко-Дмитриев, герой Адрианополя и Чаталджи, был отправлен посланником в Россию. Не последней причиной этого назначения было следующее качество генерала, отмеченное Г Н. Трубецким: «Это был столько же русский человек, как и болгарин»20. Другой не менее популярный в армии и в стране человек – генерал Никола Иванов, твердый русофил, бывший военный министр, командовавший 2-й армией в Первую и Южным фронтом (греческим) во Вторую Балканские войны, был отправлен в запас «по собственному желанию»21. Фердинанд предпочитал опираться на военных, воспитанных в его правление на идее личной преданности и благодарности царю.

Основная школа подготовки офицеров болгарской армии – Софийское Его Величества училище находилось под его личным контролем, как и создание офицерского корпуса вообще. В этом вопросе весьма экономный и расчетливый принц не жалел денег, вдохновляющим примером для его воспитательной деятельности были янычары22. Годовой оклад подпоручика болгарской армии равнялся 2400 франкам, что было весьма неплохо по сравнению с соседями и многими европейскими армиями. Этого нельзя сказать о генеральском окладе за год – 14 тыс. франков, но царь позволял лично преданным генералам удовлетворять свои потребности за счет казнокрадства и взяток. Кадровый офицерский корпус был относительно невелик, что облегчало контроль над ним: к 1909 г. в армии служили 21 генерал, 98 полковников, 153 подполковника, 283 майора, 924 капитана, 319 поручиков и 407 подпоручиков23.

Между тем из 20 человек, окончивших Николаевскую академию Генерального штаба до 1885 г., к 1912 г. в болгарской армии десять человек достигли звания генерал-майора, четверо – генерал-лейтенанта (один остался в России, трое умерли, информация по одному отсутствует). Всего же к октябрю 1912 г. через русскую академию прошли 123 болгарских офицера24. Накануне Балканских войн среди болгарских офицеров, причисленных к Генеральному штабу, еще превалировали выпускники русской Николаевской академии – их было 75 человек. «Итальянцы» или «туринцы» занимали второе место – 44 офицера, десять закончили французскую, четверо – бельгийскую и один – австро-венгерскую академии. Подобный состав военной элиты давал Фердинанду возможность маневрировать между различными группами; кроме того, в 1911 г. в Софии была основана и собственная военная академия с трехгодичным курсом обучения25.

Конечно, говорить о полном единстве «русских» выпускников не приходилось. Среди них были генералы Р. Д. Радко-Дмитриев, Р. Петров, Н. Иванов, М. Савов26. Иметь возможность натравливать одних офицеров на других и выявлять наиболее верных себе лично – именно в этом и заключалось основное искусство Фердинанда и политика в руководстве армии. Что касается младших офицеров, то особая изобретательность здесь не требовалась. Их методично приучали разделять «официальную» и «неофициальную» Россию и относиться к первой с большой требовательностью27. Так воспитывалась смена генералам, которых нужно еще было подкупать и с которыми приходилось еще считаться. Армия постоянно находилась в центре внимания принца, и истинный смысл его интриг, «сдержек и противовесов» был уже хорошо понятен современникам.

23 августа (5 сентября) 1912 г. русский посланник А. В. Неклюдов дал весьма верную оценку и природе колебаний австрийского принца, и его будущей политике. Перед началом Балканской войны Фердинанд колебался, опасаясь неудачного исхода военных действий: «Но и для Фердинанда, и для нынешнего кабинета противиться войне значило бы, при известных условиях, отказаться от власти (выделено автором. – А. О.). Фердинанд боится пуще всего восстановить против себя болгарское офицерство, т. е. единственную силу, на которую он в сущности в течение 25 лет опирался. Поэтому, если только он усмотрит, что недовольство и брожение в армии действительно принимает серьезный оборот, то постарается, по всему вероятию, свалить всю вину, весь odium болгарского бездействия на угрозы России и на малодушие нынешнего «русофильского» кабинета. Разорвав с сим последним, он в таком случае призовет к власти «министерство подсудимых» (Геннадиев, генерал Петров, Радославов, Тончев) и потщится тешить народные ожидания политическими комбинациями и искать свободы действия соглашением с Австрией»28.

Для подобного политического курса, разумеется, была необходима широкая пропаганда особой требовательности по отношению к России. В политике это направление расцвело именно в начале Первой мировой войны. Борис Вазов назвал его носителей в сентябре 1914 г. «русоедами», опубликовав статью под тем же названием в газете «Мир». «Небольшая группа полукультурных людей, смелых до преступности, наглых до отвращения, появилась в Болгарии», – утверждал он. «Русоеды» были названы «носителями миазмов», заражающих общество и прививающих ему простую мысль: «Россия всегда должна нам помогать, независимо от того, с нею ли мы или являемся ее врагами»29. В результате создания целой генерации именно таких политиков, их действий и выращивания лично преданной военной молодежи к 1915 г. царь Фердинанд получил то, что хотел, – прослойку, на которую уже мог положиться. Особенно надежными были младшие и средние офицеры. Как правило, они были абсолютно преданы царю и заметно отличались в обществе своими германофильскими настроениями30.

Это были настроения, необходимые для карьерного роста. Фердинанд ненавидел Россию за то, что боялся русского влияния и вынужденно считался с ним, «но больше всего он, по-видимому, боялся партии македонцев и стоявших во главе ее честолюбивых вождей. Он знал, что они ни перед чем не остановятся, если сочтут это нужным для осуществления своих планов»31. В августе 1912 г., накануне Первой Балканской войны, когда праздновалось двадцатипятилетие правления Фердинанда, митрополит Тырновский вновь напомнил царю, и притом публично, о небезосновательности этих страхов: «Вы подняли Ваш собственный престиж, привлекли внимание держав, подняли Болгарию до ранга независимого государства, приобрели для себя титул короля, но Вы должны помнить, что за эти 25 лет Вы ни на один шаг не продвинулись к реальным целям Болгарии, тем, которые были закреплены Царем-Освободителем в Сан-Стефанском договоре!»32.

Россия, Царь-Освободитель, Сан-Стефано вообще очень часто упоминались в это время. Не обошлось без них и в манифесте Фердинанда об объявлении войны: «Слезы балканских рабов, стенания миллионов христиан не могли не потрясти их соплеменников и единоверцев, которые своей свободной и мирной жизнью обязаны Великой христианской Освободительнице. Болгарский народ помнит пророческие слова Царя-Освободителя о том, что святое дело должно быть доведено до конца… пусть вспомнит доблестный болгарский солдат о героических подвигах своих отцов и предков и о доблести своих учителей русских освободителей. И да будет путь его от победы к победе. Вперед, с нами Бог!»33. Победное движение закончилось катастрофическим поражением во Второй Балканской войне, развязанной Фердинандом. В июле 1913 г., когда румыны стояли в 15 км от Софии, а их патрули подходили к городу даже на 10 км, когда единственный в румынской армии самолет разбрасывал над объятой паникой болгарской столицей листовки, когда была взята Варна и болгарская эскадра укрылась в Севастополе, а продолжение военных действий, по мнению помощника главнокомандующего генерала Р. Д. Радко-Дмитриева, могло закончиться полным уничтожением болгарской армии, перед царским дворцом постоянно дежурили автомобили, готовые для бегства самого главкома – монарха и его семьи34.

Сразу же после подписания Бухарестского мира 1913 г. Фердинанд заявил: «Моя месть будет ужасной»35. Тогда настроение в стране достигло опаснейшей для режима точки кипения. Все искали виновников катастрофы, как справедливо отмечал один из современников, «все, кто мог, и кто не мог думать»36. Однако главной проблемой нового болгарского правительства была внутренняя стабилизация – политическая и финансовая. В ходе войны Болгария понесла значительные людские и финансовые потери. Были убиты 579 офицеров и 44 313 солдат, ранены – 1731 офицер и 102 853 солдата. Общие расходы на войну составили 1 312 645 448 франков, а долг Болгарии на 1 мая 1913 г. – 1 083 289 791 франк37. Для политической стабилизации необходимо было отвести ответственность за развязывание Второй Балканской войны от Фердинанда Кобурга, для финансовой – получить заем в размере не менее 500 млн левов38.

В этой обстановке управление страной перешло к национально-либеральной партии. Новое правительство почти полностью состояло из политиков, лично амнистированных царем. Тогда же премьер-министром был назначен Васил Радославов39. Он заявил о сильнейшем разочаровании русофильской политикой предшествующего кабинета, которая и была вопреки фактам и здравому смыслу предложена в качестве объяснения причин катастрофы Второй Балканской войны тем, «кто не мог думать»40. В качестве нового премьер-министра В. Радославов сформулировал основной принцип своей политики следующим образом: «Достижение народных идеалов с помощью Австрии, а не России». Впрочем, эти идеалы, основа которых покоилась на границах сан-стефанской Болгарии, были одинаковы для всех болгарских правительств41. Разница между ними заключалась только в том, на какую страну предлагала опираться та или иная сила для достижения этих границ.

Стамболовисты, представителем которых условно можно было назвать и В. Радославова, традиционно занимали русофобские позиции. «Порядок вещей после Второй Балканской войны, – отмечал Э. Грей, – был основан не на справедливости, а на силе. Он создавал непреодолимые сложности в будущем»42. Одним из зримых последствий этого нового порядка на Балканах стала проблема беженцев в Болгарии. На июнь 1914 г. в стране их было 140 тыс., только в Софии находились 8700 беженцев, единственным пропитанием которых являлись хлеб и вода43. Все это были люди, не настроенные в пользу нейтралитета, а с их мнением правительство Болгарии не могло не считаться. Тем не менее оно немедленно приступило к поиску потенциальных союзников для реванша, обратив особое внимание к Константинополю. Болгария и Турция остались одинаково неудовлетворенными условиями Бухарестского мира 1913 г., обе они жили с надеждой на их пересмотр. В какой-то степени эту надежду можно было понять.

Неудивительно, что в том же 1913 г. на конференции по демаркации в Константинополе глава болгарской делегации генерал-лейтенант Михаил Савов (помощник Верховного главнокомандующего Фердинанда Кобурга в Первую Балканскую войну) предложил туркам заключить наступательный и оборонительный союз, по условиям которого Болгария уступала Турции территории во Фракии при условии и по мере расширения своих владений в Македонии. Эти переговоры шли с перерывами вплоть до ноября 1913 г.44 Завершились они 6 (19) августа 1914 г. подписанием болгаро-турецкого союзного договора на условиях сохранения статус-кво. Предложения болгарского военного агента в Турции полковника Тодора Маркова об ориентации на Россию были проигнорированы45. Правительство В. Радославова вело также и переговоры по вопросу о займе. Они были непростыми, но повлияли на поведение Болгарии в мировой войне не в меньшей степени, чем определение принадлежности спорной зоны в Македонии. Эти контакты и поиски Софии не прошли незамеченными.

5 (18) января 1914 г. русский поверенный в делах в Болгарии сообщал в МИД: «…здесь ни на минуту не расстались с мыслью о пересмотре Бухарестского договора… по крайней мере, об отнятии у греков некоторых вожделенных пунктов, как, например, Кавалы, Сереса и Драмы. Так как достижение этой цели возможно лишь при содействии Турции, то болгарское правительство со времени заключения мира с Портою постоянно прилагает все усилия к тому, чтобы войти с Оттоманскою империею в соглашение. Непосредственно после заключения мира генерал Савов вел переговоры в Константинополе с турецкими государственными людьми. Затем в ноябре помощник начальника болгарского Генерального штаба полковник Н. Жеков был отправлен со специальной миссией в Константинополь, где он по сие время находится. Кроме того, мне недавно передали, что болгары и турки не торопятся с окончательным определением границ в районе Демотика – Дедеагач. Строго говоря, граница, начертанная для этой области Константинопольским миром, очень невыгодна для обеих сторон: для болгар Дедеагач без непрерывного железнодорожного пути в Старую Болгарию, а для турок Адрианополь без Дедеагача представляют исходные пункты, могущие послужить поводом к исправлению границы. Можно поэтому предположить, что болгары надеются на помощь Турции для захвата у греков Каваллы, Сереса и Драмы, после чего они вернули бы туркам Дедеагач и даже Гюмюльджину»46. Предвоенный прогноз в целом был верным, и он не мог не вызывать опасений.

Уже в начале августа 1914 г. русское правительство сделало запрос относительно планов Фердинанда Кобурга. Получив информацию об этом 8 августа Р. Пуанкаре отметил: «Плохие новости из Софии. Россия запросила короля Фердинанда о намерениях Болгарии. Она сделала это довольно неуклюже, выступила не только с обещаниями, но также с угрозами. Разумеется, король не принял на себя никаких обязательств. Он сослался на свое правительство, с которым он однако обычно мало считается. В свою очередь, председатель Совета министров сослался на короля. Фердинанд и его соратники остаются верны себе. Их двуличие, несомненно, сулит нам сюрпризы»47. Эти опасения были абсолютно оправданны. 30 июля (12 августа) болгарское правительство вручило русской миссии в Софии словесную ноту, которая гласила, «что Болгария намерена в течение и до конца настоящего европейского кризиса соблюдать самый строгий нейтралитет»48.

Подобного рода заверения недорого стоили. Все зависело от расклада сил и возможных барышей при торговле между противоборствующими сторонами. В декабре 1914 г., сразу же после вступления Турции в войну, болгарские военные передали англичанам информацию о турецких силах, задействованных против Великобритании на египетском направлении. Особенную пикантность этому придавал тот факт, что утечка была организована помощником начальника Генерального штаба полковником Н. Жековым, который в начале того же года вел переговоры с турками о заключении союзной конвенции между Болгарией и Оттоманской империей49. С началом войны София превратилась в центр, где плелись многочисленные политические интриги. Немцы в это время уже вели настоящую войну за симпатии болгарской политической элиты.

Кайзер не питал особенно теплых чувств по отношению к Фердинанду Болгарскому, а на Вильгельмштрассе перед началом войны его часто называли «этот пьяный король»50. Франц-Иосиф также относился к этому монарху с большой неприязнью, во всяком случае, со времени вторичного крещения сына Фердинанда – наследного принца Бориса по православному обряду51. Впрочем, Фердинанд Кобург довольно быстро приобрел среди германских политиков популярность наиболее верного и надежного сторонника союза с Германией52. Эта аксиома стала очевидной не сразу, поначалу Фердинанд опасался слишком открыто проявлять свои симпатии и в любом случае не хотел больше рисковать. В первые дни войны он надеялся захватить Македонию в ходе локализованной австро-сербской войны, но в изменившихся обстоятельствах хотел выяснить позицию Румынии и Греции53. Разумеется, на колебания Фердинанда непосредственное влияние оказал и ход военных действий.

В результате в первой половине сентября 1914 г. направленность болгарской политики вновь изменилась, по словам французского представителя в этой стране, в сторону «благоразумного нейтралитета». Французский посланник в Болгарии Г А. де Панафье перечислил причины этих изменений: русские победы в Галиции, выжидательная позиция Турции и неудача австро-германских действий в Бухаресте. Представляется, что французский дипломат был прав, когда поставил на первое место итоги Галицийской битвы. Хотя благоразумно-нейтрально официальная Болгария относилась скорее к Франции и Англии. Отношение к России в целом было враждебно-выжидательным. Общественное мнение страны разделилось примерно поровну. По свидетельству американского посла Ч. Вопички, значительная часть болгар опасалась, что в случае победы Австро-Венгрии над Сербией ее следующей жертвой может стать Болгария. Но в то же время те, кто ориентировался на правительство, «страстно желали триумфа Австрии»54.

Правительство Фердинанда Кобурга стремилось рассчитаться за собственные ошибки с бывшими союзниками, прежде всего, разумеется, Сербией и Россией. И в Петрограде скоро почувствовали это. Суда экспедиции М. М. Веселкина подвергались обстрелам со стороны болгарского берега. Что касается Белграда, то там точно знали, что у сербов были враги, не только стоявшие перед ними, но и в тылу. В обращении к Николаю II от 28 октября (10 ноября) 1914 г. принц Александр писал: «Сербия, совершенно истощенная предшествующими войнами, должна была вступить в нынешнюю войну с армией, терпящей недостаток во всем и имеющей на флангах турецкие, болгарские и албанские банды, которым она предпочла бы лишнюю австрийскую армию; и все же Австрии не удалось сломить энергию сопротивления Сербии, хотя она и употребила для этого большие силы, чем те, которые Германия направила против Бельгии»55. Принц-регент имел основания для слов, сказанных им в отношении действовавших у него на флангах банд. Одной из баз для их проникновения в Македонию стала Болгария.

С началом войны Фердинанд Кобург вынужден был учитывать действие не только внешних, но и внутренних сил. Он не мог не учитывать и свой страх перед македонской партией, и необходимость движения по пути строительства Великой Болгарии. Вступление в войну было неизбежно. Оттокар фон Чернин, министр иностранных дел Австро-Венгрии, с 1913 г. занимавший пост посланника в Бухаресте, отмечал: «Каждому знатоку балканских отношений было ясно, что завершившие их (то есть Балканские войны. – А. О.) мирные договоры не привели ни к какому определенному результату и что бухарестский мир, так восторженно отпразднованный в Румынии в 1913 г., был в сущности мертворожденным… Надо было пожить на Балканах, чтобы оценить безграничную ненависть, царившую между отдельными национальностями»56.

Еще 9 августа 1914 г. В. Радославов заявил, что его правительство не собирается «возбуждать беспорядки в Македонии», однако эти обещания были встречены с недоверием Н. Пашичем57. Если верить послевоенным воспоминаниям В. Радославова, то именно Сербия сама искала конфликта с Болгарией, так как неизвестные лица проникали в Сербию и устраивали там провокации. Болгарское же правительство, со своей стороны, разоружило отряды турецко-македонских четников и изгнало из страны «сомнительных австро-венгерских и турецких агентов», которые пытались минировать русские пароходы, подвозившие по Дунаю запасы для Сербии58. На самом деле для достижения своих целей болгарское правительство, конечно, использовало террористически-диверсионные отряды македонских комитаджей. Еще в 1914 г. на границе с Сербией были собраны около 8 тыс. вооруженных сторонников присоединения Македонии к Болгарии. В организации этих отрядов принимали участие офицеры болгарской регулярной армии59.

Четники собирали информацию разведывательного характера для австро-венгерской военной разведки и, кроме того, совершали набеги на македонский участок железной дороги, соединявший Сербию с Салониками60. Первая диверсия была организована ими 8 августа 1914 г., после чего нападения стали приобретать безостановочный характер61. Направленность болгарской политики не вызывала сомнений в России практически ни у кого, за исключением, пожалуй, кадетов. Транзит германского золота, оружия и военных специалистов в Турцию уже был достаточным тому свидетельством. Военный корреспондент «Утра России» в Сербии Верус (Валерий Язвицкий) в статье «Признательная Болгария», опубликованной 1 (14) сентября 1914 г., писал: «В доказательство своей искренности болгары тайно мобилизовали своих четников, и в тот момент, когда наша маленькая, но доблестная союзница Сербия билась со «швабами», истекая кровью, болгарские «революционеры» ворвались в Македонию. Только на днях эти защитники славянства взорвали железнодорожный мост по линии Гевгели – Велес. Братья-славяне идут на помощь, они помогают Австрии»62.

Охрана железной дороги в Македонии осуществлялась сербской армией по плану, разработанному еще 28 февраля 1911 г. Эту задачу выполняли части

третьего призыва, фактически ополчение, из расчета один батальон (четыре роты приблизительно по 250 человек) на 50–70 км железнодорожной линии в зависимости от конфигурации местности, в среднем 17 человек на 1 км. Фактически 4570 сербских солдат и офицеров были вытянуты в тонкую ниточку вдоль дороги, которая на нескольких участках проходила на расстоянии от 9 до 20 км от болгарской границы. Протяженность последней составляла 250 км, в то время как сербская пограничная стража – всего 1259 человек (шесть рот)63. Таким образом, диверсанты могли наносить удары с территории Болгарии и возвращаться обратно. Участие официальной Софии в этих акциях было достаточно очевидно, однако правительство В. Радославова категорически отказывалось признать это. Уже 4 (17) октября 1914 г. Бюро печати в Софии официально опровергло заявления русской прессы о том, что Болгария нарушает нейтралитет, поддерживает четы в Македонии и прочее64.

Русский посланник в Болгарии А. А. Савинский в тот же день дал интервью корреспонденту «Утра России» в Софии, в котором заметил: «Не сомневаюсь, что стоящее сейчас у власти болгарское правительство намерено сохранить нейтралитет, однако этот нейтралитет дружественным для России назвать не могу»65. После вступления в войну Турции правительство В. Радославова вновь заявило о своей приверженности политике нейтралитета. В искренность этих слов в России, наверное, поверила лишь часть думцев. В частности, П. Н. Милюков, имевший репутацию знатока Балкан, в интервью, данном в стенах Думы 17 (30) октября 1914 г., заявил: «Можно смело сказать, что Болгария никогда не выступит против России, но выступит ли она против Турции, сказать не могу»66. М. В. Родзянко был более категоричен: «Я лично считаю, что раз Турция первая напала на нас, то священный долг и обязанность Болгарии объявить Турции войну, памятуя, что своим рождением и существованием она обязана пролитой русской крови»67. Передовица «Речи» в этот день также утверждала, что Болгария неизбежно окажется в лагере Антанты68. Между тем события на Балканах свидетельствовали как раз об обратном.

31 октября (13 ноября) 1914 г. сербы вынуждены были начать отступление под давлением превосходящих сил противника. Все, что было возможно снять с охраны коммуникаций в тылу, в течение нескольких дней было брошено на фронт. Это создало благоприятные условия для активизации подрывной деятельности, которая велась в Македонии с территории Болгарии69. Самое активное участие в организации чет с конца 1914 г. начали принимать и австро-венгерские офицеры. Часть специалистов-подрывников участвовала в набегах на сербскую территорию. Болгарские четники при этом действовали рука об руку с турецкими и албанскими70. 15 (28) ноября отряд комитаджей численностью в 200 человек с двумя пулеметами атаковал мосты на реке Струмица у Велеса. Мелкие отряды сербской пехоты, фактически ополченцев, не могли выдерживать эти удары, командование сербской армии вынуждено было увеличить численность своих солдат на железной дороге до 12 500 человек. Росла и численность четников, которую сербы оценивали приблизительно в 15 тыс.71

На месте подрывов были обнаружены боеприпасы и взрывчатка с клеймами софийских военных складов72. Удар, организованный болгарской и австро-венгерской разведками и македонскими революционерами, был нанесен в самое тяжелое для Сербии время и в одной из самых уязвимых для страны точек. На ремонт взорванного железнодорожного моста пришлось потратить шесть дней. В этот период австрийского наступления, когда сербам пришлось оставить Белград, а под угрозой оказался единственный в стране военный завод в Крагуеваце, в Македонии необходимо было выгружать поступавшие из Франции через Салоники 26 тыс. снарядов для перевозки их гужевым транспортом в чрезвычайно тяжелых дорожных условиях73. Помощь Софии была чрезвычайно ценной для Вены, но не спасла ее войска от поражения, которое случилось через две недели.

19 декабря 1914 г., практически одновременно с началом масштабной активизации подрывной деятельности в тылах сербской армии, глава правительства Болгарии объявил в Народном собрании о нейтралитете. Он сослался на советы «друзей и врагов»: «Болгары – оставайтесь в мире, сохраняйте мир, он – ваше спасение»74. Это была красивая фраза, однако, как показали дальнейшие события, она таковой и осталась. Как отмечал корреспондент «Кельнише цайтунг» на Балканах: «Нейтралитет Болгарии… позволял Турции вести войну, объединившись с нами, т. е. обеспечивал связь между Германией и Турцией»75. В сложившейся ситуации русский МИД и Ставка хотели добиться от сербского правительства территориальных уступок в Македонии в пользу Болгарии, надеясь таким образом на дружественный нейтралитет этой страны или даже переход ее в лагерь Антанты. Но русские попытки были обречены на провал.

Еще 30 октября (12 ноября) 1914 г. директор дипломатической канцелярии при Ставке главковерха информировал С. Д. Сазонова: «Относительно дипломатического давления на Сербию Великий Князь считает его совсем необходимым. При этом он недоумевает, как Пашич, который уверяет, что за неимением снарядов Сербия должна идти на мировую с Австрией, заявляет, что при малейшем поползновении болгар двинуться в Македонию сербы с оружием в руках предоставят свою северную границу на произвол австрийцев и будут защищать Македонию от болгар. Противоречие это бросается в глаза, если у сербов есть возможность вступить в борьбу с Болгарией, то она может продолжать борьбу и с Австрией. Если же она в таком жалком положении, то пусть слушается своих доброжелателей и отдаст Болгарии всю ту часть Македонии, которую болгары сочтут достаточной ценой для выступления против турок»76.

Но сами сербы вовсе не соглашались с такой оценкой своего положения. Посланник королевства во Франции заявил, что уступок не будет и «что он предпочтет оставить всю Сербию австрийцам, чем уступить клочок Македонии болгарам»77. В конце 1914 г. настроения сербских военных и политиков претерпели значительные изменения. В ходе боев с австро-венграми мораль армии существенно окрепла. Германское командование смотрело на последствия «сербского похода» своего союзника с пессимизмом, в конце 1914 г. А. фон Тирпиц отметил: «Сербия почти полностью очищена австрийцами, и у нас почти не осталось надежды доставить в Константинополь боеприпасы и т. п. Румыны пропускают все, что идет из России, и ничего из того, что посылаем мы. Это плохо; но при всем том я возлагаю большие надежды на Гинденбурга, а мощь нашей армии ни в какой мере не поколеблена. Дело в выдержке»78. Последняя была необходима и сербской армии, которой требовалось правильно оценить результаты своей успешной обороны.

Но, как это часто бывает, успехи притупили чувство опасности. За счет трофеев пополнился артиллерийский парк сербской армии. Из 120 скорострельных 75-мм пушек крупповского производства, взятых у противника, было сформировано 40 новых батарей. Численность полевой сербской артиллерии выросла почти на четверть, достигнув цифры в 500 стволов. Тяжелая артиллерия была представлена батареями союзников. Их деятельность под Белградом способствовала не только укреплению его обороны, но и сохранению города. В феврале 1915 г. четыре двухорудийные батареи английских морских 4,7-дюймовок, две французские и русская батарея (восемь 140-мм орудий) настолько удачно ответили на обстрелы из Землина, что австрийцы послали парламентера с предложением взаимного отказа от бомбардировки городов79.

Все это, как ни странно, успокаивало сербское правительство, его уверенность в собственных силах росла одновременно с нежеланием пойти на уступки Болгарии, чего, кстати, пытался добиться и французский эмиссар. В сербских военных кругах мечтали о возможности совместного напора на Австро-Венгрию силами ее извечных противников – Сербии и России, а в недалеком будущем, возможно, Италии и Румынии. Поведение двух последних, как правильно понимали в Ставке кайзера, напрямую зависело от достижений двух первых. 8 января 1915 г. А. фон Тирпиц записал в дневнике: «Из Италии поступают сведения о том, что она намерена заняться разбоем и для начала захватить Трентино; l’appetit vient также и у Румынии. О, святый Гинденбург, помоги нам, да поскорее!»80. Помощь нужна была и России, ее представители снова и снова пытались добиться от сербов передачи Болгарии Македонии с городом Охридом и озером. Значимость этих земель для политической элиты Болгарского царства не поддавалась переоценке, достаточно сказать, что многие из них родились и провели свое детство там. Но решить проблему так, как хотел Петербург, не удавалось.

«Подозрительность по отношению к Болгарии и опасение, что мы снова будем ей покровительствовать больше, чем Сербии, – писал 13 (26) января 1915 г. Г Н. Трубецкой С. Д. Сазонову, – пожалуй, всего сильнее развиты в военной среде. Не так давно престолонаследник (то есть принц Александр. – А. О.), несомненно отражающий влияние этой последней, заговорив со мной о болгарах, утверждал, между прочим, что в них почти нет славянской крови и что они не заслуживают доверия и участия России. На это я возразил, что Россия не может отождествлять болгарский народ с тем или иным правительством, которое, к его несчастью, управляет им в известную минуту, что у нас нет любимцев, но что мы также не можем стать на точку зрения, что Болгария, освобожденная кровью наших солдат, не имеет в себе славянской крови. Бывают, конечно, и в семьях уроды, и Болгария может погубить себя так же, как и два года назад, когда не послушалась России, но пока этого не случилось, наша цель, в хорошо понятых интересах как Болгарии, так и Сербии, восстановить между ними отношения, подобающие двум славянским народам и отвечающие жертвам, которые мы принесли»81.

Это была позиция, в высшей степени типичная для поколения русских политиков, чья молодость пришлась на период Освободительной войны 1877–1878 гг., в которой, кстати, принимали участие и Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич (младший), и его фактический преемник генерал М. В. Алексеев. Были ли они правы, стремясь помирить две столь близкие им страны? Сербское руководство, во всяком случае, не верило современной ей политической Болгарии, считая, что любые уступки ей не будут гарантией благосклонной Антанте позиции Софии. Между тем с начала 1915 г. набеги комитаджей на сербские коммуникации стали постоянными, причем у них появились винтовки, которыми была вооружена регулярная болгарская армия, и даже пулеметы. Болгарское правительство по-прежнему полностью отрицало свое участие в организации этих рейдов82.

Для воздействия на положение дел на Балканах союзники попытались воспользоваться услугами страны, влияние которой, особенно среди местной элиты, могло быть сравнимо с русским. 9 февраля 1915 г. из Парижа в Россию отправилась французская военная миссия во главе с генералом Полем По. Ее путь лежал через Сербию, Болгарию и Румынию. В Сербии французы застали чрезвычайно тяжелое положение. Страна отчаянно нуждалась в поддержке: война вызвала огромную волну беженцев, вынужденных покинуть родные места. Достаточно сказать, что население Ниша, временной столицы Сербии, где до войны насчитывалось около 25 тыс. человек, увеличилось к лету 1915 г. в четыре раза83.

К беженцам, разорению, вызванному вторжениями вражеских армий, напряженному противостоянию с австрийцами на фронте и борьбой с набегами из Болгарии в тылу добавились многочисленные болезни. В стране свирепствовала эпидемия тифа, а из 350 докторов, работавших в этом государстве до начала войны, умерли и погибли 100 человек. Между тем только численность раненых за этот период войны достигала 40 тыс. человек. На 15 (28) февраля 1915 г. в сербских госпиталях (не считая полевых) находились 10 тыс. раненых и 27 500 больных нижних чинов. Первоочередной помощью, которую сербы ждали и получили от союзников, стала присылка медицинских работников и лекарств84. Первый русский госпиталь (3-й госпиталь Московской Александровской общины Красного Креста) прибыл в Ниш 13 (26) мая 1915 г. В его состав входили один старший и два младших врача, заведующий хозяйством, провизор, 28 сестер милосердия и семь вольнонаемных рабочих, позже к работам были привлечены 28 пленных85. К России, Франции и Англии присоединились и США. Из 15 иностранных миссий Красного Креста три были русские, а из 364 работавших членов миссий 70 русских86. Значительную помощь оказал и фонд Рокфеллера, на средства которого приехали крупнейший американский эпидемиолог Р. Стронг и группа из 70 медиков87.

Необходимо отметить, что несмотря на эпидемию и чрезвычайно тяжелую обстановку в стране, сербское правительство смогло обеспечить весьма приличные условия для содержания австро-венгерских военнопленных. По настоянию Вены комиссию из представителей нейтральных государств, рассматривавших этот вопрос, возглавил американский посланник. Он лично опросил 23 900 человек и не получил ни одной (!) жалобы. Удивительно, что во время страшных лишений, которым подвергались все классы сербского общества, были возможны случаи, подобные офицерскому лагерю в Нише, где существовали даже четыре различные кухни: славян, венгров и хорватов, немцев, чехов и словаков88.

Из Ниша генерал П. По вместе со своим штабом проследовал в Болгарию. 21 февраля на сербо-болгарской границе в Цариброде миссию встретил французский военный атташе подполковник де Матарель, который сразу же сообщил генералу о том, что в Софии господствует германское влияние и что, если король Фердинанд и питает определенные симпатии по отношению к Франции, которые носят характер политического атавизма, то его враждебность к России весьма велика89. Союзникам все чаще приходилось считаться с чувствами монарха. Примерно в это же время, в феврале 1915 г., из-за вполне возможного сопротивления Болгарии Ставка вынуждена была отказаться от плана переброски в Сербию по Дунаю полка особого назначения – 53-го Донского казачьего90. Эти взгляды Фердинанда Кобурга разделялись значительной частью болгарских политиков, от социал-демократов (Д. Благоев) до националистов (В. Радославов)91.

«Пресса национального направления», как отмечал австрийский посол в Болгарии, устойчиво занимала антирусские позиции92. Привычку интеллектуальной Софии обращаться в сторону севера со строгой требовательностью с удивлением отмечали неангажированные современники, которых трудно было упрекнуть в симпатиях к Петербургу. Один из сотрудников французского посольства писал: «Болгария была не в состоянии принять идею России гармоничного равновесия в устройстве христианских государств на Балканах, потому что эта идея не соответствовала ее мечтам о гегемонии. Тем не менее это разногласие не подрывало возможности достижения компромисса. Болгарин не принял русские идеи, но русский подстраивался под болгарские»93.

Это приводило к тому, что в Софии и Белграде правительства в критические для себя моменты привыкли использовать Россию, в том числе и как своеобразный громоотвод. После Балканских войн значительная часть болгарских политиков в очередной раз разочаровалась в России, недостаточно, на их взгляд, поддержавшей авантюры Фердинанда. «В отношении России, – вспоминал князь Г Н. Трубецкой, – болгары, как и другие славяне, усвоили себе убеждение, что на их стороне права, а на стороне России только обязанности»94. Именно Г Н. Трубецкой, имевший в русском МИДе репутацию болгарофила, дал удивительно точное описание природы подобных взаимоотношений в разговоре с Николаем II: «Я заметил, что на славянские симпатии вообще трудно полагаться и что отношения наших клиентов на Балканах напоминают отношение крестьянского мальчика к помещику, который его крестил. В понятиях крестьянина помещик должен за это помогать ему до гробовой доски, а сам он ничего не обязан делать для крестного». – «Кому Вы это говорите, – перебил Государь, – у меня столько крестников!»95. Другой реакции у императора и быть не могло.

Принципы болгарской политики в отношении России были сформулированы самим Фердинандом весной 1914 г. Русский посланник в Софии

А. А. Савинский убедил Николая II отправить поздравление ко дню рождения болгарского монарха. Тот отреагировал через начальника своей тайной канцелярии. «В первый раз, – сообщал русский дипломат, – передавал мне Добрович слова короля: «Государь Император обращается ко мне по телеграфу в столь милостивых выражениях, и в них я вижу новое доказательство тех неизменно благожелательных чувств, которые Его Величество питает к Болгарии. За нами есть грехи, мы сделали массу ошибок, но из милостивых слов Государя я вижу, что Россия все-таки смотрит на нас как на свое детище и готова нам простить наши заблуждения» (выделено мной. – А. О.)»96. Теперь, в феврале 1915 г., любезность болгарских политиков была обращена к представителю Франции.

Генералу П. По не удалось повлиять на правительство Болгарии, Р. Пуанкаре отметил: «В Софии население оказало ему горячий прием, а военный министр генерал Фичев встретил его корректно, но король Фердинанд, извещенный о его приезде, не дал ему аудиенции»97. «Болгарскую политику ведет царь Фердинанд, немец и католик, – отмечал в своем дневнике экзарх Болгарский Иосиф I в марте 1915 г., – поставлен Стамболовым и его партией для того, чтобы вывести Болгарию из подчинения России, настроен против России, который в душе своей привержен германизму и католицизму, против православия и России. При всем этом у Болгарии есть Конституция, но болгарский народ молод и не сформирован национально и политически; нет аристократии, нет буржуазии, нет общественного мнения; народ на 89 % крестьяне, а интеллигенция разделена царем на множество партий, которые враждуют между собой, а он управляет и царствует»98. Экзарх был очень влиятельной фигурой в Болгарии, он не скрывал своих симпатий к России, и его мнение, очевидно, не составляло секрета для царя. Во всяком случае, он не явился на похороны Иосифа I, умершего 3 июля 1915 г. Это было особенно заметно на фоне присутствия всего дипломатического корпуса99.

Православная церковь как сила, имевшая в стране значительный авторитет, вызывала явное раздражение Фердинанда и его сторонников, в том числе и потому, что с этой силой связывались традиции ориентации на единоверную Россию. Между тем в 1913–1914 гг. эта ориентация не была популярной в светской жизни Болгарии. «По сути дела, – вспоминал бывший французский посланник в Болгарии Август Гавэн, – практически у всех болгарских политиков были антирусские цели»100. Точнее было бы сказать, что их целью было достижение великой национальной мечты, однако путем и методами, разрушавшими основы собственной нации. Сделать это было тем более просто, так как мечта эта имела форму, понятную всем, но вряд ли содержание. Поэтому легко и просто было превращать в сторонников существующей власти даже тех, кто не питал к ней теплых чувств. Для подобных расчетов умерший Иосиф I был удобнее живого. На смерть экзарха официоз В. Радославова «Народни Права» отреагировал следующими словами: «У экзарха Иосифа было одно отечество, которое простирается от Черного моря до Моравы и Охрида, от Дуная до Белого (то есть Эгейского. – А. О.) моря, и он умер за него: пусть это отечество станет явью и будет нашим!»101.

Реализацию этих планов стамболовисты никак не связывали с Россией. Каждый ее успех болезненно воспринимался и ими, и их монархом. «Министр-президент (то есть В. Радославов. – А. О.) выразил свое сожаление по поводу падения Перемышля (9 (22) марта 1915 г. – А. О.), – сообщал через два дня после этого австро-венгерский посланник в Болгарии граф Тарновский министру иностранных дел Дунайской монархии графу С. Буриану. – Правительство и его друзья не хотят поддаваться этому впечатлению и надеются, что эта потеря скоро будет вознаграждена другими успехами; тем не менее они сожалеют об этой победе русских; произведенное ею здесь впечатление весьма велико»102. С. Буриан с 1886 по 1895 г. и сам занимал место посланника в Софии, и в эти годы отсутствия дипломатических отношений между Россией и Болгарией активно сотрудничал с С. Стамболовым, которого, естественно, высоко ценил.

«Я не старался культивировать «австрофильскую» политику по русской модели, – вспоминал он, – но советовал национальным представителям новосозданного государства быть болгарами и ничем иным. Тогда они естественным образом станут друзьями Австро-Венгрии, которая желала их независимости»103. На практике такая политика сводилась к поддержке, если не к провокации национальной мегаломании. Теперь на пути реализации этих идей стояла Россия, воевавшая с «друзьями болгарской независимости». Что касается Фердинанда, то он, по словам его секретаря, «был в первый момент прямо убит; сейчас он спокойнее». Придя в себя, он излил свой гнев на австрийских военных, не снабдивших крепость достаточным количеством продовольствия. Он опасался и того, что дорога на Будапешт будет открыта для русской армии, и того, что ее успехи вызовут рост русофильских чувств в болгарской армии104.

Болгарские и турецкие военные вели активную работу по срыву призыва в армию на новых территориях Сербии, приобретенных после Балканских войн. Кроме того, они пытались наладить совместную партизанскую борьбу в сербских тылах105. Боевые действия (пусть и не открытые) против союзника России – Сербии должны были стать одним из средств против этих страхов Фердинанда. С наступлением весны 1915 г. продолжились рейды четников на сербские тылы и провокации на болгаро-сербской границе, прекратившиеся в зимнее время106. 20 марта (2 апреля) 1915 г. около 3 тыс. человек атаковали сербскую границу на протяжении 34 км у сел Рич и Костурно и уничтожили 14 пограничных караулов. После этого, разделившись на две колонны по 2 тыс. и 1 тыс. человек, они совершили нападение на станцию Струмица с целью уничтожения моста через реку Вардар и повреждения туннеля по линии железной дороги Салоники – Ниш. У станции Валандово сербская рота, состоявшая из слабо обученных солдат второго призыва, сдерживала атаки в течение двух часов и полностью погибла. 181 солдат и офицер были убиты, среди раненых оказался командир 14-го пехотного сербского полка107.

К счастью, главная задача набега так и не была решена. Подошедшие подкрепления отбросили четников и не дали им взорвать мост на Вардаре108. На следующий день диверсанты были отброшены на болгарскую территорию. Болгарские власти и пограничники не оказали никакого сопротивления при переходе границы такой группой вооруженных людей109. Отступившие оставили на сербской территории 30 убитых болгар и одного тяжелораненого турка110. У убитых нападавших были найдены документы, свидетельствующие об их принадлежности к болгарской и австрийской армиям, болгарские армейские продовольственные пайки, оружие с клеймом «Софийский арсенал 1915 год» и боеприпасы с датами выпуска 1914 г. Это опровергало обычную отговорку представителей Софии о том, что оружие и форма могли быть подобраны местными крестьянами в ходе Балканских войн111.

Немало из них, кстати, имели военный опыт. Уже перед началом Первой Балканской войны в болгарской армии формировались македонские дружины, специально для партизанских действий в горах112. Тогда около 30 тыс. македонцев под руководством своих священников стекались в Болгарию, где их разбивали на отряды приблизительно по 180 человек в каждом, и офицеры болгарской регулярной армии проводили с ними занятия по специальной военной подготовке. Тренировочные лагеря располагались в Софии, Шумле и Варне113. Без сомнения, полученный в 1912–1913 гг. опыт не мог не использоваться в 1914–1915 гг. Отступая, четники заставили уйти за собой и население около 15 деревень, которые они поставили под временный контроль, – это дало возможность Софии заговорить о необходимости защиты македонских болгар114. В. Радославов немедленно свалил всю ответственность за случившееся на сербов, объяснив инцидент дежурным обвинением сербских властей в скверном отношении к населению Македонии, что и стало, по его мнению, причиной восстания115.

28 марта (10 апреля) отдел печати болгарского правительства распространил заявление, в котором содержались подобные же утверждения, информация сербского правительства называлась «ложной с самого начала», а в деятельности сербских властей был замечен явный след «Черной руки»116. Игра Софии была слишком очевидной, чтобы в нее можно было поверить. «Болгария ждет этих «мятежей», – не без основания утверждалось в статье «Что такое Валандово?», опубликованной в газете «Утро России», – она хочет «нежелательных последствий», она подготовляет их. И когда долго желанного мятежа не происходит, она «устраивает» его сама, загоняя через посредство «наших героев комитаджей» жителей сербских областей на болгарскую территорию и избивая сербскую стражу»117. Участие офицеров болгарской армии в набеге не вызывало сомнений с самого начала, а во время боев с болгарской стороны границы были проведены маневры силами четырех батальонов, двух эскадронов и двух батарей118. После валандовской аферы сербскому командованию пришлось усилить охрану дороги и границы укреплениями и двумя пехотными полками первого и второго призывов (всего 6733 человека), поддержанными двумя батареями119.

Уже через два дня после апрельского рейда на Валандово С. Д. Сазонов предложил Парижу и Лондону «вследствие тревожного оборота, который принимает деятельность в Македонии сформированных в Болгарии банд… предупредить болгарское правительство в самых категорических выражениях, что пожелания Болгарии могут вызвать симпатии со стороны союзников лишь при условии, если болгарское правительство безотлагательно примет самые энергичные меры, чтобы справиться с движением, распространения которого союзники потерпеть не могут»120. Попытки Софии прибегнуть к демагогии и представить диверсионный акт в качестве восстания никого не обманывали. 7 апреля 1915 г. английский посол в Париже отметил в своем дневнике: «Вторжение болгарских банд на сербскую территорию является хорошим указателем на желания болгарского правительства. Если Константинополь вскоре будет взят, это умерит храбрость Фердинанда и его друзей, и, возможно, он или падет, или будет вынужден присоединиться к ненавидимым им русским»121.

В это время командованию Антанты в регионе стало ясно, что перспективы единого балканского антигерманского союза слишком туманны, чтобы строить на них расчеты. Успехи немцев и австрийцев в Болгарии, имевшие последствия в вооруженных акциях «нейтрального» государства, были заметны даже невооруженному взгляду. Уже в апреле 1915 г. на действия Берлина здесь обратила внимание русская пресса, в которую проникли слухи о плане болгаро-турецкого соглашения о разделе Фракии между Константинополем и Софией при посредничестве Берлина. Не остался без внимания и вопрос о военной контрабанде через территорию Болгарии. «Сохранение Константинополя в турецких руках до настоящего момента, – утверждала передовица «Голоса Москвы» от 2 (15) апреля 1915 г., – должно быть всецело отнесено к числу заслуг царя Фердинанда перед Берлином.

Если бы не подвоз из Болгарии, Константинополь был бы обречен на голодную смерть. Единственный порт Болгарии на Эгейском море Дедеагач растет не по дням, а по часам, постепенно превращаясь из своего былого захудалого состояния в порт с очень внушительным торговым оборотом»122.

16 апреля 1915 г., после разговора с британским военным атташе в Софии подполковником Г Нэпиром, Ян Гамильтон занес в дневник следующую фразу: «Балканская проблема настолько запутанна, что решать ее нужно просто. Простой способ заключается в том, чтобы поставить все деньги на лучшую карту, зная, что вы все равно не будете иметь фулл»123. Эти слова были сказаны за девять дней до высадки союзников в Дарданеллах. Следует отметить, что сам Г. Нэпир до своего приезда в Софию в начале сентября 1914 г. был приверженцем идеи привлечения Болгарии в стан сторонников Антанты, однако довольно быстро убедился, что сделать это не удастся из-за нежелания Греции, Сербии и Румынии идти на уступки болгарам124.

Проблемы не ограничивались сложными отношениями между соседями и бывшими союзниками. К сожалению, при игре с Фердинандом фулл вообще не был гарантирован никому, а тем более сражающейся Сербии. В этом вопросе царь мог рассчитывать на поддержку и понимание своих подданных. Военный министр генерал-лейтенант И. Фичев открыто заявлял, что его солдаты ни при каких обстоятельствах не окажут сербам поддержки и могут встретиться с ними, только скрестив штыки на поле боя125. Спокойствие на сербо-болгарской границе целиком и полностью зависело от количества силы. «Что касается нападения на сербскую территорию болгарских комитаджиев, – заявил в интервью 14 (27) апреля 1915 г. советник русской миссии в Нише В. Н. Штрандман, – то, к прискорбию, они спорадически продолжаются в разных местах. Достаточно какому-нибудь небольшому отряду сербской железнодорожной охраны зазеваться, чтобы четники сейчас же попытались использовать это обстоятельство»126.

Разумеется, столь масштабная активизация подрывной деятельности не могла не привести к еще одному весьма выгодному для Берлина, Вены и Константинополя последствию – она сделала окончательно невозможным успешное завершение переговоров с Белградом об уступках Болгарии в Македонии127. Конечно, этот результат полностью устраивал Фердинанда и

В. Радославова. В мае 1915 г. для них все изменилось к лучшему. Больше привычных для себя страхов Фердинанд не испытывал. Англичане и французы несли потери на Галлиполийском полуострове, русские отступали в Галиции и Польше – бояться было некого. Следовательно, можно было продолжать старую игру, терпеливо выжидая повышения ставок сторон на Болгарию, и долго ждать не пришлось.

16 (29) мая 1915 г. посланники Антанты в Софии обратились к болгарскому правительству с совместным предложением: в случае выступления на стороне союзников Болгарии были обещаны компенсации в восточной Фракии по линии Минос – Мидия. Кроме того, Англия, Франция и Россия предлагали финансовую поддержку и совместное давление на Грецию с целью передачи болгарам порта Кавалла на Эгейском море. При благоприятном исходе русские военные надеялись на резкое упрощение задачи по высадке десанта на Босфоре, однако Фердинанд не торопился с ответом и дал его только 2 (15) июня. Он был уклончив по форме, а что касается содержания – это был отказ128.

13 (26) июня 1915 г. русский посланник в Софии доносил о сложившейся обстановке С. Д. Сазонову: «В самый трудный для себя момент немцы не унывали и убеждали болгарское правительство, что отберут у нас Перемышль и Львов. Теперь они говорят о полном закреплении за ними Галиции, после чего, мол, последует очередь Варшавы, изолирование нашей армии и конец войны. Эти речи австро-германских дипломатов, подкрепляемые статьями немецких газет, производят впечатление, с которым я усиленно борюсь»129. После высадки союзников на Галлиполи главную стратегическую роль для центральных держав играла железная дорога, связывавшая Константинополь с Центральной Европой.

Значимость ее была очевидна не только для военных. Американский посол в Турции писал: «Долины Моравы и Марицы, в которых была проложена эта железная дорога, представляли для Турции что-то вроде сухопутных Дарданелл. В ее руках они представляли доступ к союзникам, в случае перехода долин к противникам Оттоманской империи она развалилась бы вдребезги. Только присоединение Болгарии к Тевтонскому делу могло предоставить туркам и германцам это преимущество»130. Болгарский вопрос стал неразделимым с вопросом о Проливах. Но железная дорога проходила не только через Болгарию, и поэтому борьба велась не за одни симпатии Софии. Обе стороны не забывали про Бухарест. Значение Румынии как транзитной страны и одного из крупнейших европейских поставщиков нефти и пшеницы, естественно, было весьма велико.

Еще 14 апреля 1914 г. британский военный атташе в России подполковник Альфред Нокс в конфиденциальном отчете послу Дж. Бьюкенену изложил свои взгляды на значение стран Балканского полуострова в будущей войне. А тот, в свою очередь, счел необходимым ознакомить с этим документом главу Форин-Офиса Эдуарда Грея. А. Нокс считал, что если война начнется в ближайшие год-два, Болгария будет оккупирована Сербией, а особо важное значение для союзников приобретет позиция Румынии131. О том, какое внимание уделяли этой стране в Берлине и Вене, можно судить и по тому, что на пост посланника в этой стране назначались лучшие представители германской и австрийской дипломатии. В годы, предшествовавшие войне, Германию здесь представляли А. Кидерлен-Вехтер, князь Б. фон Бюлов, барон А. Маршаль фон Биберштейн, во время войны – барон Х. фон дем Буше, Австро-Венгрию – граф А. Голуховский и граф А. фон Эренталь, во время войны – граф О. фон Чернин132.

Летом 1914 г. позиции Германии и Австро-Венгрии в этой стране, казалось бы, были весьма прочными. С 1866 г. здесь правил Кароль I, который устойчиво занимал в Коронном совете прогерманские позиции. Г. Н. Трубецкой вспоминал, что лично он всегда стоял за союз с Германией: «Старый король Карл был убежденный немец и Гогенцоллерн»133. Формально Румыния находилась в своеобразных полусоюзнических отношениях с германскими монархиями. Еще в 1883 г. тогдашний премьер-министр Румынии Ион Братиану встретился в Вене с графом Г Кальноки, а вслед за этим и с О. фон Бисмарком в Гаштейне134. Был подписан румыно-австрийский договор, к которому в тот же день присоединилась и Германия135. Результатом стало присоединение Румынии к германо-австро-итальянскому союзу. Вена гарантировала неприкосновенность границ Румынии и государственный порядок – сохранение династии Гогенцоллернов на престоле.

Цели этого соглашения были изложены предельно ясно: «…хотя договаривающиеся государства и далеки от агрессивных намерений, а также чужды желания воспользоваться войной для принижения стремящихся возвыситься наций, но желание Румынии увеличить свои владения путем присоединения части Бесарабии, а также приобрести крепость Силистрию и, если можно, Рущук, Шумлу и Варну для укрепления дунайской позиции и для затруднения прорыва России на Балканский полуостров является вполне справедливым. Напротив того, стремление Австро-Венгрии будет направлено к тому, чтобы по ослаблении Болгарии достигнуть решающего влияния на правительство Сербии и чтобы занять Македонию в благоприятную минуту, что обеспечит преобладание Австро-Венгрии на Балканском полуострове»136. Правда, договор этот так и не был утвержден парламентом: против него выступили как правые русофильские партии, так и левые франкофильские. Поддержки небольшой партии «молодых консерваторов», видный лидер которых Петр Карп был тогда румынским послом в Австро-Венгрии, оказалось недостаточно. За 41 год ситуация не изменилась – договор остался соглашением министров, а не юридически полноценным союзом137.

Начало века ознаменовалось резким обострением отношения к Австро-Венгрии в Румынии. Прежде всего речь идет о венгерской части Двуединой монархии. Весьма болезненной для Бухареста и Будапешта была проблема венгерской провинции Трансильвании с ее смешанным населением. На рубеже XIX–XX вв. в Венгерском королевстве проживали около 2,8 млн румын, что составляло до 20 % населения Транслейтании и 53,8 % Трансильвании. В основном это были крестьяне (86 %), ни один из городов последней провинции не имел румынского большинства138. Предвоенная политика главы венгерского правительства графа И. Тиссы сводилась к постоянной и довольно жесткой мадьяризации румынского населения. Позиция в отношении национальных меньшинств была столь жесткой, что ее не могли не заметить даже союзники Австро-Венгрии.

«В Бухаресте я имел достаточную возможность наблюдать, – вспоминал Б. фон Бюлов, – как эта характерная для венгерской национальной политики смесь мании величия и психологической близорукости, фанатической нетерпимости и адвокатской изворотливости вызывает чрезвычайное озлобление среди румын и сербов. Но презрение мадьяр к малым народностям, живущим на землях короны святого Стефана, так прочно укоренилось, что рассуждениями, доводами разума едва ли можно было чего-нибудь достигнуть»139. Местные власти были представлены исключительно венграми, количество румынских школ сокращалось из года в год, а румынских депутатов в венгерском парламенте становилось все меньше. Имея шанс получить фракцию в 69 мест из 413, румыны никогда не имели более 14 депутатов, а перед самой войной, на выборах 1910 г., их количество сократилось до пяти140.

Преследования и ущемленное состояние румынского элемента в соседней стране не могли не отозваться в Бухаресте. Германские монархии в этой обстановке могли прочно положиться только на румынского монарха. Австрийский посол в этой стране граф О. фон Чернин отмечал: «Бедный престарелый король Карл со своей чисто немецкой душой был одинокой скалой среди этого бурного моря ненависти»141. Лидер германофилов, бывший премьер-министр П. Карп еще накануне войны, в апреле 1914 г., предупреждал Б. фон Бюлова, что он, вероятно, будет единственным политиком Румынии, который в случае войны выступит за соблюдение союзнических обязательств перед Германией и Австро-Венгрией142. Это был второй сторонник Германии в верхах румынской политики.

По свидетельству графа С. Буриана, в Вене не питали иллюзий относительно будущего поведения румын: «Мы с самого начала должны были оставить всякую надежду на то, чтобы увидеть Румынию, сражающуюся бок о бок со своими союзниками. Только те, кто не хотел смотреть в глаза правде, могли иметь какие-то иллюзии. Румынский нейтралитет был определен нейтралитетом Италии. Уже 28 июля король Кароль совершенно ясно заявил об этом нашему послу, хотя в то же самое время он и выразил свое глубокое личное сожаление. Без сомнения, король был абсолютно искренен, когда добавил, что ни одна держава не может заставить его (курсив автора. – А. О.) поднять оружие против монархии (имеется в виду Австро-Венгрия. – А. О.)»143.

В разговоре с О. фон Черниным румынский король, сославшись на общественное мнение своей страны, полностью исключил возможность совместного выступления армий двух стран против одного противника144. Старый монарх давно уже не испытывал иллюзий, хотя формальное решение Коронного совета еще и не было принято. В сложившейся обстановке в решающий момент не могла не сказаться двусмысленность юридического статуса соглашения 1883 г. 3 августа 1914 г. в замке Пелеш близ города Синайа был созван Коронный совет, куда приглашены члены действующего правительства, лидеры основных партий, бывшие премьер-министры и бывшие председатели обеих палат парламента. Король выступил за выполнение Румынией обязательств союзного договора с Австро-Венгрией, однако его поддержал только П. Карп145. Призыв короля, говорившего на французском языке о необходимости сражаться бок о бок с Германией, был поначалу встречен длительным и напряженным молчанием. Изоляция короля и его бывшего премьера была очевидной146.

Кароль I, оказываясь в меньшинстве, не шел, как Константин I Греческий, на конфронтацию с ведущими политиками своей страны и, в отличие от Фердинанда Болгарского, уважал народ, которым управлял, и считался с его настроениями. Правда, такое решение далось ему нелегко, он даже думал об отречении, чтобы закончить свои дни в Швейцарии, в Эйнзидельнском монастыре. Для его 76 лет оказаться в политической изоляции было непросто, тем более что большинство офицерского корпуса высказалось за нейтралитет147. Даже подготовили текст манифеста об отречении, который тем не менее так и не был опубликован. Кароль I понимал, что этот его шаг вызовет острый внутриполитический кризис и поставит под угрозу судьбу династии, и будучи тяжелобольным он решил подчиниться обстоятельствам148.

Россия в это время делала Бухаресту весьма заманчивые, казалось бы, предложения. 3 (16) сентября 1914 г. С. Д. Сазонов инструктировал русского посланника в этой стране С. А. Поклевского-Козелла: «Благоволите сделать румынскому правительству следующее сообщение: «Заняв часть Буковины, Россия сделала первый шаг к освобождению этой провинции от австрийского ига, – освобождению, которое объединяет в одних и тех же устремлениях русский и румынский народы. Поэтому императорское правительство вновь призывает румынское королевское правительство присоединиться к нему, дабы ускорить выполнение этой общей задачи, и предлагает ему занять без промедления Южную Буковину и Трансильванию»149. Бухарест колебался, и это было весьма заметно. Уже 18 сентября 1914 г. А. фон Тирпиц, находившийся в Ставке в Люксембурге, отметил изменение отношения к Германии ее довоенных союзников: «Италия готова к прыжку против нас, а позиция Румынии стала весьма сомнительной». Немцы в это время даже ожидали вступления этой страны в войну на стороне Антанты в течение полумесяца150.

Следует отметить, что аппетиты румынского правительства не ограничивались возможностью присоединения провинций вчерашнего союзника, они распространялись и на владения будущего «товарища по оружию». В тот же день, когда С. Д. Сазонов отправлял цитируемую выше телеграмму

С. А. Поклевскому-Козеллу, он получил информацию от посла в Италии. А. Н. Крупенский сообщал о встрече с группой румынских политиков, посещавших Виктора-Эммануила. Они предложили рассмотреть вопрос о возвращении Бессарабии, обещав в случае положительного решения немедленное выступление всех пяти румынских корпусов против Австро-Венгрии. Реакция Николая II была однозначной: «Я против уступки Румынии хотя бы клочка русской земли»151. Борьба за страну продолжалась.

Война и необходимость консолидации сил Дунайской монархии, казалось бы, требовали определенного смягчения режима в отношении национальных меньшинств. Еще 22 сентября 1914 г. И. Тисса изложил максимальную для себя программу уступок для румынского элемента в Трансильвании, да и то в виде обещаний, сделанных им в письме к православному митрополиту Германштадта (румынское название – Сибиу) Иону Матиану: изменение закона о школе в благоприятном для церкви направлении, использование румынского языка в местном управлении, исправление избирательного закона для улучшения возможностей политической активности «наших румынских соотечественников»152. Одновременно с этим были усилены венгерские части, находившиеся в почти лишенной войск Трансильвании. Теперь там находились около 3 тыс. жандармов и 4 тыс. солдат фольксштурма153.

Этого было достаточно для полицейского контроля, но не для обороны провинции от румынского вторжения и не для успокоения ее румынского населения. Один из его лидеров – Аурел Поповичи, перед войной высланный из провинции венгерскими властями, в начале октября 1914 г. был приглашен в Берлин и 5 октября 1914 г. изложил свое видение уступок, необходимых для успокоения Трансильвании, которые включали: изменение системы избирательных округов, а именно их уменьшение, что было бы выгодно румынам; назначение румына членом венгерского правительства – министром по делам румынского меньшинства; создание 70 мест для румын в венгерском сенате; официальное признание румынского языка языком администрации в румынских районах; создание румынского университета; финансовая поддержка румынской православной и униатской церквей и прекращение всех дискриминационных по отношению к ним законов; отмена мадьяризации; свободное использование румынского национального флага. Разумеется, эти предложения были отправлены И. Титее и отвергнуты им с возмущением154.

Неизменность антирумынской политики Будапешта в Трансильвании неизбежно приводила к тому, что общественное мнение Румынии было настроено в первую очередь против Австро-Венгрии. Прогерманская ориентация Кароля I стала причиной того, что румынские газеты в это время были переполнены злобными карикатурами на него, и он очень остро переживал это, что послужило одной из причин его смерти155. Он умер 10 октября 1914 г., в день взятия германской армией Антверпена. «В лице короля, – вспоминал Г. Н. Трубецкой, – немцы, несомненно, утрачивали свою цитадель на Балканах»156. Это сразу поняли не только в России. Р. Пуанкаре отреагировал на это следующим образом: «Я тотчас отвечаю выражением соболезнования наследному принцу и Румынии, но, признаться, смерть этого государя, столь страстного германофила, не погрузила меня в большую печаль»157.

Британский посол во Франции был более откровенен, во всяком случае в своих дневниковых записях от 11 октября 1914 г.: «Антверпен пал!.. Я надеюсь, что смерть короля Румынии может полностью изменить позицию правительства этой страны; я сомневаюсь, что это произойдет до того, как Италия выступит против Австрии, но она ждет, какая из сторон сделает ей более выгодное предложение»158. Полного изменения позиций не произошло, однако новый король уже через три дня после смерти своего дяди дал основание для таких надежд в стане Антанты: «В Бухаресте король Фердинанд, преемник своего дяди Кароля, присягнул в парламенте на верность конституции. Ему оказали горячий прием и рукоплесканиями подчеркнули некоторые места в его декларации, а именно его обещание служить стране как честный румын… Королеву Марию, англичанку по рождению, известную своими симпатиями к Тройственному согласию, приветствовали восторженными овациями, далеко превзошедшими овации королю»159.

Новый король в бытность наследным принцем не расходился во взглядах со своим дядей-предшественником. Естественно, он также сочувствовал Германии: два его брата были офицерами немецкой армии, Вильгельм II – его двоюродным братом, а с императором Францем-Иосифом его связывала и личная дружба. Конечно, не стоит преувеличивать значение этих симпатий, но они все же были и имели определенное значение, поэтому внимание, которое уделяли подобного рода связям дипломаты и разведчики, в данном случае английские, никак нельзя назвать необоснованным160. После смены монархов в Бухаресте ситуация начала меняться, стали возможны переговоры с Антантой по вопросу о вхождении Румынии в войну161. Заявив о себе как о честном румыне, Фердинанд I дистанцировался от Германии, впрочем, сделал он это достаточно осторожно. Влияние Берлина и Вены в Румынии не ограничивалось семейными традициями.

Румынская торговля, по данным англичан, в основном контролировалась иностранцами и евреями, которые также симпатизировали центральным державам162. Большая часть негосударственных кредитов румынских деловых кругов принадлежала Германии: 30 776 880 фунтов из 63,040 млн. Второе место занимала Франция, но долг этой стране был почти в 1,5 раза меньше – 18,500 млн фунтов. В нефтедобыче, которая с начала XX в. приобретала все большее значение, также первенствовала Германия. С 1903 г. после долгой войны с American Standart Oil Company они поставили под свой контроль одну из крупнейших нефтяных компаний «Румынская звезда». К 1914 г. уже 37 % местных нефтяных компаний контролировались немцами. Второе место принадлежало Великобритании с ее 30 %. Центральные державы занимали лидирующее положение и во внешнеэкономических связях Румынии. С 1889 г. Германия имела здесь первое место по уровню импорта, причем несмотря на все попытки Англии и Франции потеснить Берлин на румынском рынке, уровень германского импорта постоянно рос: с 29 % в 1889 г. до 40 % в 1913 г. Вслед за немцами шла Австро-Венгрия с 25 % в том же году163.

Кроме экономических интересов немалую роль играли понимание силы Германии и страх перед ней. «Румыния свято чтила военную мощь Германии, а 1870 год был еще свеж в воспоминании румын, – писал посол Австро-Венгрии. – Но когда в ряды наших врагов вступила и Англия, то и эта забота была с Румынии снята, и с этой минуты для преобладающего большинства румын стало ясно, что осуществление их чаяний есть лишь вопрос времени и дипломатического искусства»164. Два последних фактора сводились к расчету момента выступления. Он должен был наступить тогда, когда Румыния встретит наименьшее сопротивление противников и сможет выторговать наибольшую компенсацию у союзников. Искусство дипломатии сводилось к торгу. В начале 1915 г. С. Д. Сазонов еще пытался оказывать давление на Ионела Братиану, ожидая необходимого решения о вступлении в войну, однако эти попытки не были результативными. Бухарест ссылался на опасную концентрацию австро-германских войск на своей границе.

Русский министр иностранных дел не скрывал своего разочарования «малодушием румынского правительства и цинизмом заявлений его главы»: «Располагая полумиллионной армией, румынское правительство, по-видимому, растерялось перед возможностью вторжения 40 000 германцев. Впрочем, даже и эту угрозу легко было в свое время предупредить. Стоило только Румынии перейти в наступление в то время, как наши войска брали Львов. Такое ее выступление, несомненно, отдало бы в ее руки Трансильванию и ограничило бы ее от нынешних преувеличенных страхов. Что же касается требований, предъявляемых ныне Братиану к державам исключительно в целях обеспечения начала переговоров Румынии с Болгарией без принятия на себя каких бы то ни было обязательств, то я считаю эти требования весьма странными»165.

На румынского премьера эти слова произвели весьма неприятное впечатление. В стране постоянно шла борьба между сторонниками разной политической ориентации. «С одной стороны, – вспоминал начальник разведки Юго-Западного фронта полковник П. А. Игнатьев, – высшее румынское общество не скрывало своих профранцузских и прорусских настроений, с другой – крупные дельцы и богатые капиталисты объявляли себя сторонниками центральных империй. Этот ежедневный антагонизм странным образом оживлял небольшую столицу, раздираемую такими противоречивыми мнениями»166.

В Бухаресте проживало большое количество германских подданных, активно работали немецкие банки, которые стали опорой германо-австрийской пропаганды. В столице Румынии было основано «Румыно-германское бюро коммерческой информации», после преобразованное в «Румыно-германское агентство информации». Оно активно распространяло листовки, памфлеты, пропагандировавшие идею союза с центральными державами. Немцы фактически контролировали четыре журнала (Zina, Minerva, Moldova, Scara), со страниц которых вели пропагандистскую кампанию в пользу Тройственного союза. Кроме того, они оказывали поддержку газетам местных германофилов167. Журналы были основаны в начале 1915 г., когда германо-австрийское руководство решило перейти от попыток прямого (путем взятки) или косвенного (путем выделения средств на избирательную кампанию) подкупа политических деятелей к системной работе с общественным мнением168.

П. А. Игнатьев так описывал ситуацию лета 1915 г.: «Румыния была наводнена германскими фильмами, которые без конца обновлялись, не давая нам никакой передышки. Впрочем, у нас не было никакой необходимой специальной организации, чтобы вовремя дать опровержение. В этих фильмах показывали разгром наших армий, долгие рассуждения военнопленных, «победоносные» атаки на французском фронте, триумфальные вступления в города, захваченные в 1914 году. Театры и мюзик-холлы были переполнены германскими артистами обоего пола, они ставили спектакли и исполняли германскую музыку»169. Впрочем, эти успехи германской пропаганды в городе никак не могли повлиять на в целом весьма неблагоприятный для центральных держав расклад сил в Румынии.

98 % населения страны составляли православные, большая часть из которых крестьяне, по довоенному еще мнению А. Нокса, были настроены прорусски170. Румынская аристократия в целом склонялась в пользу Согласия, питая особенно теплые чувства к Франции. Франкофильские настроения были ярко продемонстрированы во время визита делегации генерала П. По, получившей восторженный прием в Бухаресте в феврале 1915 г.171 «Его сопровождала и приветствовала толпа, которую префект полиции определяет в двести тысяч человек. Город был разукрашен французскими флагами. Король и королева приняли знаменитого участника Франко-прусской войны 1870–1871 гг., потерявшего в ее сражениях руку. В честь генерала состоялось два торжественных банкета. Правительство содействовало этим манифестациям, не присоединяясь к ним официально. Братиано вторил Блонделю (французский посол в Румынии. – А. О.), что в один прекрасный день придет время для вступления в войну Румынии, точно так же, как Италии, но ввиду позиции Болгарии и русских поражений необходимо выждать более благоприятных обстоятельств»172.

И те, и другие симпатии не стоит преувеличивать, однако лицеисты и студенты в городах с радостью маршировали под французскими знаменами, а вчерашние крестьяне – солдаты румынской армии, судя по донесениям местной полиции, категорически не желали воевать с русскими173. Русская дипломатия и разведка активно работали по привлечению симпатий румынских общественных деятелей на сторону России. Начальник Дунайской флотилии контр-адмирал М. М. Веселкин развернул особо энергичную деятельность по их подкупу, им было сделано подарков (в виде ювелирных изделий) на сумму около 2 млн рублей174. 16 марта 1915 г. Николай Николаевич (младший) даже предлагал генералу П. По по пути домой через Румынию задержаться в этой стране, где он был популярен, чтобы способствовать ее вхождению в войну на стороне Антанты в случае удачного русского наступления в центре Карпат175.

Если в Бухаресте колебались зимой и весной 1915 г., и там, во всяком случае, наблюдалось резкое сокращение влияния Германии и Австро-Венгрии, то после Горлицкого прорыва отношение Румынии к центральным державам стало гораздо более осторожным. В русском Генеральном штабе предполагали, и, судя по всему, к этому мнению склонялся император, что Румыния выбрала такую же тактику, что и в 1913 г.: выждать для своего выступления решающий момент в самом конце войны. В то же время русские военные в большинстве своем невысоко оценивали румынскую армию, а дипломаты считали, что за свое выступление Бухарест требует плату, превосходящую реальную ценность возможных действий этого потенциального союзника176. Эти соображения не были лишены оснований, особенно в части платы, которую в это время румынская дипломатия ожидала не только за возможные действия в будущем, но и просто за сочувствие.

В мае 1915 г. военный министр Великобритании высказал мысль о желательности вступления в войну Румынии. В ответ в Бухаресте потребовали значительных территориальных уступок при будущем разделе Австро-Венгрии. Это мгновенно создало проблемы в отношениях с уже существующим союзником Антанты на Балканах. Для Сербии особенно неприемлемы были румынские претензии на Воеводину (Банат). Н. Пашич в телеграмме от 10 мая 1915 г. сербскому послу в этой стране Павлу Мариновичу особенно отмечал стратегическую важность Баната как ворот в Моравскую долину. Эта территория была одной из наиважнейших военных и политических целей Сербии в войне, она непосредственно граничила с Белградом. Французы предлагали Н. Пашичу пойти на уступки в этом вопросе, обещая взамен полную поддержку идеи создания Великой Сербии путем присоединения к королевству Боснии и Герцеговины, а также Хорватии с Далматинским побережьем. Узнав о сербской позиции по Банату, которую, кстати, активно поддерживал С. Д. Сазонов, Г Китченер сказал: «Пусть сербы куда-нибудь переместят свою столицу»177.

Логика рассуждений лорда Г Китченера была предельно трезвой и холодной. Если Проливы не стали направлением наименьшего сопротивления, то отсюда следовала необходимость поиска этого направления. Казалось бы, эту роль могли сыграть Балканы, откуда возможно открыть дверь к Проливам, и сделать это нужно было быстро и без сантиментов. И это очень хорошо понимал Г Китченер, по его оценкам, к июлю 1915 г. русская армия была разбита и небоеспособна на ближайшие 12 месяцев и прежде всего из-за отсутствия надежной связи с союзниками, которую вовсе не обеспечивала Архангельская железная дорога178. Этого соображения было вполне достаточно, чтобы пообещать румынам то, что они хотели получить. Проблема заключалась в том, что эти желания были почти безграничны. Как, впрочем, и у других участников будущего раздела Балкан.

Во всяком случае, к Румынии полностью подходило определение, данное германским военным атташе в Софии: «Общий балканский идеал состоит в том, чтобы получать, но ничего взамен полученного не давать»179. Его русский коллега практически также прокомментировал услышанные им разговоры о «Великой Румынии»: «Каждый из балканских народов мечтал о «величии» за счет своих соседей»180. И, конечно же, самым убедительным основанием для подобного рода мечтаний были претензии на освобождение своего этноса и объединение всех его частей в едином государстве. Впрочем, когда предоставлялась возможность, от него с легкостью отказывались, конечно, при условии территориального расширения.

Примером такой логики может служить памятная записка румынского МИДа, отправленная С. Д. Сазонову 30 мая (12 июня) 1915 г., где, в частности, говорилось: «Принцип национальностей является основанием наших притязаний, но надо признать, что совершенно невозможно применять этот принцип с полной точностью»181. Логика румынской политики была проста: раз русская армия отступала, значит, пришло время выторговать у Петербурга лишнюю уступку. Теперь самыми справедливыми, с точки зрения Бухареста, стали географические границы: с Сербией – по Дунаю, с Россией – по Пруту. При этом не менялось одно – почти все претензии основывались на вере в их абсолютную справедливость: «Румынская территория включала бы таким образом Черновцы, как центр румынской культуры, и, конечно, императорское правительство не пожелает упустить из виду, что Буковина является провинцией, отторгнутой от Молдавии, и, возвращая себе территорию, имеющую границей Прут, Румыния лишь вступает снова во владение частью своей собственной территории. Несомненно, императорское правительство желает, чтобы Сербия и Румыния развивались в дальнейшем в полном согласии; разделенные Дунаем, они избегнут всякого повода к затруднениям и конфликтам. Наоборот, пребывая в состоянии непосредственного общения на левом берегу Дуная, без естественной между собой границы, они были бы подвержены возможностям возникновения постоянных поводов к вражде, которые в конечном счете расстроили бы дружеское согласие. Румыния искренно желает жить с Сербией в мире»182.

В то же время, когда Бухарест торговался с союзниками относительно судьбы австрийского наследия, в Берлине решили использовать эффект, произведенный военными успехами, и закрепить его приобретением нового союзника за счет той же Австро-Венгрии. Германская дипломатия старалась убедить Будапешт пойти на уступки Румынии. В июне 1915 г. германский канцлер Т. фон Бетман-Гольвег сделал премьер-министру Венгрии графу И. Тиссе предложение пересмотреть политику по отношению к румынскому элементу в Трансильвании. Тот согласился пойти на определенную либерализацию проводимой традиционно жесткой линии с тем условием, что это не приведет к угрозе целостности королевства Венгрии. И. Тисса категорически не желал соглашаться начинать подобного рода изменения во внутренней политике, так как они могли выглядеть как результат давления Румынии. С его точки зрения, раз встав на такой путь, на нем трудно было бы остановиться183.

Максимальная уступка, на которую был готов пойти венгерский политик в 1915 г., сводилась к компенсации румынских аппетитов путем передачи Бухаресту части Буковины, причем только той ее территории, которая имела преимущественно румынское население. 22 июня 1915 г., в день взятия австро-германцами Львова, С. Буриан сделал официальное предложение Румынии. За выступление на стороне австро-германо-турецкого блока Бухаресту предлагали территории, которые был готов уступить И. Тисса. Предложение действовало в течение месяца. Ионел Братиану дал ответ уже 27 июня. Румынский премьер не отказывался от приобретения, но выступить был готов только после решающей победы над русскими184. Все зависело от того, насколько удачно закончится германо-австрийский «поход в Польшу».

Немецкие успехи вызвали в Бухаресте всего лишь колебания, тем более объяснимые, так как Румыния все больше чувствовала преимущества своего географического положения и нейтралитета. Выгода, разумеется, прежде всего была заметна в столице. «Бухарест блестит, шумит, суетится, кокотничает дорогими постройками, дорогими туалетами дам, дорогими лошадьми, – писал 14 (27) июля 1915 г. корреспондент «Речи». – Бухарест теперь один из самых оживленных европейских узлов сообщений. Через Бухарест провозятся товары и проезжают пассажиры со всех концов Европы. В Бухаресте каждый день совершаются громадные коммерческие сделки, покупаются и распродаются товары на колоссальные суммы. Ажиотаж, азарт рискованных операций, смелая спекуляция, быстрое обогащение – все, что может дать нейтралитет во время мировой войны, взято этим маленьким Парижем, этим городом азарта, риска и дорогих развлечений»185.

Румыны явно не хотели рисковать столь блаженным состоянием без гарантии на успех. Колебаниями Бухареста были недовольны обе группы великих держав. С. Д. Сазонов не без ехидства называл Болгарию, Италию и Румынию triple alliance, triple entente et triple attente – тройственный союз, тройственное согласие и тройственное ожидание186. Но для того чтобы русские продолжали отступать, а румыны – колебаться, Германии нужно было удержать Проливы. Насколько тяжелым было положение, иллюстрирует тот факт, что немцы через своего посланника в Бухаресте попытались договориться с сербами о транзите боеприпасов через их территорию в Турцию, в случае согласия Берлин обещал не возобновлять наступление на Сербию. Однако предложение не было принято187. После этого у немцев не оставалось выбора – они окончательно сделали ставку на Болгарию.

Великое отступление – от Балтики до Галиции

П

оложение России летом 1915 г. было очень тяжелым: на Юго-Западном фронте продолжалось германо-австрийское наступление, Северо-Западный фронт был ослаблен после ряда поражений, остро давал себя знать кризис снабжения. За 5,5 месяца 1915 г. фронт получил снарядов меньше, чем за первые 4,5 месяца 1914 г.: легких – на 39,5 парка, мортирных – на 17 парков, горных – на 17 парков и тяжелых – на три парка. При этом с декабря 1914 по март 1915 г. вместо запланированных 6 млн снарядов (в основном легкой шрапнели) в армию было отправлено 1944,5 тыс., то есть менее трети. Если в 1914 г. ежемесячное поступление снарядов составляло 47,3 парка, то за первое полугодие 1915 г. – только 25,2 парка1.

Обращает на себя внимание тот факт, что сокращение снабжения тяжелыми снарядами было относительно незначительным. Очевидно, что кризис русской тяжелой артиллерии был вызван не резким сокращением снабжения, а непредвиденным ростом использования тяжелых снарядов. Интенсивность огня германо-австрийской тяжелой артиллерии при прорывах потрясала воображение. Великий князь приехал на встречу на совещание командующих в Седлеце в мае 1915 г. подавленным. На фоне нехватки боеприпасов часть генералитета начинала нервничать. Командир Гвардейского корпуса генерал В. М. Безобразов выразил эти настроения следующим образом: «Скоро мы будем драться палками»2.

Проблема с кадрами, как упоминалось выше, остро встала уже осенью 1914 г. Теперь же Верховному главнокомандующему нужны были новые солдаты – обученные, вооруженные, готовые к бою части. Корпуса и армии фронта имели не больше трети списочного состава3. «При таких условиях, – вспоминал А. И. Деникин, – никакие стратегические планы ни на Берлин, ни на Будапешт не могли и не должны были более осуществляться»4. По свидетельству А. А. Поливанова, посещавшего после своего назначения и Седлеце, и Холм, главнокомандующие фронтами прежде всего жаловались на отсутствие обученных пополнений и недостаток снарядов5. Уверенность, организованность М. В. Алексеева благоприятно подействовали на великого князя, и он успокоился.

«Потом мы узнали, – вспоминал об этом совещании Г И. Шавельский, – что в этот день Великий Князь перешел с Алексеевым на «ты». Это была высшая великокняжеская награда талантливейшему военачальнику. За всю войну никто другой не удостоился такой награды»6. Об этом же свидетельствует и М. К. Лемке: «Великий Князь ценил Алексеева как глубокого знатока военного и стратегического дела, подчеркивал свое к нему расположение, называл его на «ты», что в их обстановке значит много. Когда надо было распутывать лодзинскую операцию, Николай Николаевич вызвал Алексеева с Юго-Западного фронта в Варшаву и, устранив своих «стратегов» Данилова и Щолокова, принял его план»7. По инициативе М. В. Алексеева произошло переформирование шестиорудийных батарей в четырехорудийные. Эта мера вызвала критику, но ее инициатор считал: «Французы ведут всю войну четырехорудийными батареями, не жалуясь на недостаток могущества; германцы теперь постепенно переходят к таким же батареям. Могущество скорострельной артиллерии зиждется на количестве снарядов, а не на числе орудий в каждой батарее»8. Из получившегося остатка орудий и личного состава, по мысли М. В. Алексеева, должны были формироваться новые артиллерийские бригады. Даже с учетом значительных потерь (до 500 тыс. пленных и 344 орудия) на 1 тыс. штыков в русской армии на лето 1915 г. приходилось только 2,12 орудия, к которым не хватало снарядов, а многие нуждались в смене стволов9. Последнее обстоятельство особенно пугало М. В. Алексеева.

В мае 1915 г. в Седлеце прибыл генерал В. И. Гурко. М. В. Алексеев планировал организовать фланговый удар по наступавшей в Галиции австрогерманской группировке из Польши. Для этого 6-й армейский корпус и ряд других частей перебрасывались с позиций на Бзуре и Равке в направлении на Холм в состав 4-й армии генерала А. Е. Эверта. В разговоре с М. В. Алексеевым В. И. Гурко изложил свой взгляд на сложившуюся ситуацию. По его мнению, недостаток снарядов оказался в какой-то мере спасительным для русской артиллерии: поскольку производство орудийных стволов наладить было гораздо труднее, чем производство снарядов, если бы последнее удалось организовать к концу 1914 г., то к весне 1915 г. на фронте у русской армии не было бы ни единого орудия, способного вести огонь. Рассчитывать на перелом ситуации в связи с отечественным производством не приходилось. С октября 1914 по октябрь 1915 г. русская армия, по данным Главного артиллерийского управления, могла получить 1075 трехдюймовых, 300 горных орудий, 160 шестидюймовых гаубиц, 40 42-линейных скорострельных и 400 48-линейных орудий10. Таким образом, русский фронт от Балтики до Персии мог рассчитывать на поступление в среднем 164,58 орудия разного калибра в месяц, что было совершенно недостаточно. «Лучше иметь орудия и экономить на снарядах, чем иметь снаряды и не иметь орудия, способные вести огонь», – сказал М. В. Алексеев11. Изменение состава батареи подчинялось такой же логике. Рассчитывая на преодоление кризиса снабжения, генерал предпочитал иметь больше боевых единиц в артиллерии, особенно учитывая рост количества частей пехоты.

Главнокомандующий Северо-Западным фронтом предлагал нанести удар во фланг наступавшему А. фон Макензену от реки Сан, с севера. Но этот план так и не был реализован12. Германское командование нанесло удар первым. Его главной задачей, по мнению Э. фон Фалькенгайна, было оттягивание русских резервов от Юго-Западного фронта. В районе Тильзита была собрана армейская группа генерал-лейтенанта Отто фон Лауенштейна (три пехотные и три кавалерийские дивизии), которая 14 (27) апреля 1915 г. начала наступление в направлении Либавы и Шавли13. В какой-то степени оно играло роль акта возмездия.

Как отмечалось в «Военном обзоре» «Русского инвалида», «германцы горели желанием отомстить за наш лихой набег на Мемель, произведший на них столь сильное впечатление»14. Для желания отомстить у немцев были все основания, хотя набег на этот город сложно назвать лихим и способным произвести сильное впечатление на кого-либо, кроме офицеров, которым пришлось руководить им. У них «лихой набег» почти сразу же получил название «пьяной авантюры»15. По ее окончании русские войска были отведены в Либаву. По немецким данным, крепость, разоруженная в начале войны, все еще имела гарнизон численностью в 6–8 тыс. человек. Качество этих войск считалось низким, русская оборона с суши опиралась на полевые укрепления, построенные уже после начала войны16.

Теперь на этом направлении наступала группа О. фон Лауенштейна. Фактически это был отвлекающий рейд на второстепенном, но все же весьма верно выбранном для демонстрации направлении. Если учесть значение не только Либавы, но и Курляндии, то ценность этого участка Северо-Западного фронта резко возрастала: здесь проходили пути его тылового снабжения, через Курляндию возможен был глубокий обход крепости Гродно. Противник сразу же начал теснить слабые части правого фланга русского фронта – 68-ю пехотную дивизию с частями пограничной стражи и ополчения. 30 апреля немцы заняли Шавли, а 3 мая подошли к Митаве. Угроза подействовала: еще до того как русское командование выяснило масштаб этой атаки, она не могла не привлечь его внимания. На угрожаемые участки были переброшены подкрепления. В районе Митавы и Поневежа начали формироваться две русские армейские группы, которые вскоре составили основу новой 5-й армии. 24 мая (6 июня) ее возглавило управление 12-й армии под командованием генерала П. А. Плеве17.

В результате за короткое время Северо-Западный фронт потерял в Польше 16 дивизий (10 из них отправлены на Юго-Западный фронт и 6,5 – в район Шавли). Частей на правом и левом берегах Вислы не хватало.

5 (18) мая 1915 г. Ф. Ф. Палицын записал в своем дневнике: «Однако самая большая нужда ощущается в артиллерийских средствах и в артиллерийском снабжении. Мы боремся человеческими телами, люди начинают это понимать, и это может иметь прискорбные последствия (выделено автором. – А. О.)»18. П. А. Плеве планировал нанести контрудар по немцам, однако для подготовки у него не было времени – собрать резерв из перебрасываемых ему войск он не успевал19. В этих условиях залатать трещавшую оборону контрударами не удалось. Немцы осуществляли довольно глубокое вторжение в Курляндию, и хотя не смогли удержаться у Митавы, откуда их отбили с большими потерями 5 мая20, остановить продвижение противника не удалось.

Частичный отход через несколько дней был компенсирован успехом на побережье Курляндии – русские войска оставили Либаву. Во время наступательной операции выросла активность военно-морских сил Германии в Рижском заливе. С апреля 1915 г. Морской Генеральный штаб стал получать агентурную информацию о том, что противник готовит в районе Риги десант силами до двух корпусов, которые собирались в Киле21. Никакого десанта не планировалось, но под влиянием полученной информации в апреле 1915 г. русское командование стало переводить в Моонзунд активную часть флота. Первой сюда была направлена минная дивизия – миноносцы и часть тральщиков. Они немедленно приступили к постановкам мин в Ирбенах и на линии Либава – Данциг22.

Учитывая опасения русского командования, группа немецких кораблей имитировала подготовку высадки десанта в тылу оборонявших Либаву русских войск. Кроме того, флот противника оказал активную помощь армии, обстреливая русские позиции23. Для наступления на город 3 мая немцами был создан сводный отряд в составе кавалерийской бригады, двух батальонов ландштурма и легкой гаубичной батареи. 5 мая он выступил из Мемеля и к пяти часам вечера начал атаку укреплений Либавы, которая продолжалась около трех часов24. Ставка заявила, что город был занят «после боя с небольшим отрядом нашего ополчения»25. Качество русских войск, занимавших этот участок Северо-Западного фронта, никогда не было высоким: в основном все те же части ополчения и бывшие пограничники. Активного сопротивления гарнизон не оказал, небольшая часть его почти сразу же сложила оружие26. Плохо обученные ополченские части были сущим наказанием для тех участков фронта, где они находились. К трем часам утра 8 мая немцы вошли в Либаву, захватив в плен 1,5 тыс. ополченцев, 12 орудий было оставлено на укреплениях27.

Армейские части отошли, сумев сохранить порядок и произвести взрывы важных объектов. Немецкий историк отмечал: «Главная часть гарнизона отступила и не оставила ни одного орудия. Противник удовольствовался затруднением операций на суше путем взрывов мостов, на море – бонами во входах в гавань и обильной постановкой мин. Кроме того, он попытался сильными разрушениями привести в негодность для военных целей окружавшую город крепость»28. Каким бы малозначительным ни было сопротивление, его посчитали достаточным для того, чтобы обложить город контрибуцией в 500 тыс. марок (250 тыс. рублей), в обеспечение выплаты которой были взяты заложники от гражданского населения29.

В Либаве осталось 424 тонны цинка, столь необходимого для военной промышленности России. Занятие германцами этого порта имело большое значение. Во-первых, в городе находилась единственная в России фабрика по производству колючей проволоки30. Во-вторых, базы русских миноносцев, а также британских и русских подводных лодок, из которых они с поздней осени 1914 г. до середины февраля 1915 г. совершали выходы в Балтику для постановки минных заграждений на маршрутах немецких транспортов и атак кораблей противника от Мемеля до островов Борнхольм и Рюген, отодвигались назад, в глубь Рижского залива. В-третьих, германская армия, действующая в Курляндии, получала в своем ближнем тылу порт, удобный для снабжения31.

Вслед за оставлением Митавы противник попытался удержать за собой занятый 30 апреля Шавли. За время своего краткого пребывания здесь немцы ограбили значительную часть города, около 800 домов было сожжено, новые военные власти объявили даже о начале реквизиции меди, но осуществить эти планы не успели32. После боев 12–13 мая немцы были отброшены от Шавли33. В результате боев в Риго-Шавельском районе германское командование составило два плана дальнейших действий. П. фон Гинденбург и Э. Людендорф предлагали использовать его в качестве плацдарма для глубокого обхода на Минск, Э. фон Фалькенгайн считал более реальным прорыв на наревском направлении на юг, чтобы срезать таким образом русский выступ в Польше. В конце концов, был выбран последний вариант действий34.

С конца весны 1915 г. активизировал свои действия и флот противника. Эта была опасность, и воспринималась она весьма серьезно. Перед войной в России не предусматривалась возможность превращения Рижского залива в театр военных действий, все внимание было приковано к Центральной, или Поркалаудской позиции, прикрывавшей Финский залив, который должны были защищать дредноуты35. Дело в том, что глубины входа в Рижский залив с запада через Ирбенский пролив позволяли провести крупные корабли с соответствующей осадкой, а с востока через Моонзундский пролив сделать это было невозможно. Судоходный канал позволял пройти судам с осадкой не больше 14 футов, в то время как эскадренный броненосец «Слава», например, имел осадку в 27 футов36. Иначе говоря, теоретически немцы могли войти в Рижский залив через Ирбены, но оттуда нельзя было напрямую угрожать Петрограду, а вот Риге и Ревелю вполне. Впрочем, и эта угроза также не устраивала русских.

Положение было сложным: в залив нельзя было без риска ввести ни одного крупного корабля, необходимо было учитывать и новую угрозу – подводные лодки. 5 сентября 1914 г. немецкая подводная лодка U-21 впервые в мире атаковала и потопила в открытом море боевой корабль – английский легкий крейсер «Патфайндер». 22 сентября немецкая субмарина U-9 под командованием капитан-лейтенанта Отто Веддигена потопила в Ла-Манше три британских броненосных крейсера – «Абукир», «Хог» и «Кресси». 28 сентября (11 октября) немецкая подводная лодка U-26 атаковала броненосный крейсер «Паллада», возвращавшийся из дозора в Ревель37.

Русские корабли «Баян», «Паллада» и сопровождавшие их миноносцы стояли на якоре, команда отдыхала на боевых постах после обеда. «Вдруг раздался страшный взрыв, – вспоминал очевидец. – Все вскочили на ноги. «Паллада» сильно накренилась на один борт, окутанная громадным столбом черного дыма. Почти тотчас раздался второй взрыв, и показалось облако пара, в котором был заметен только конец мачт. Мгновенно «Паллада» скрылась под водой. От обоих взрывов поднялись такие волны, что миноносцы стало швырять, как во время сильной бури. Когда дым и пар рассеялись, на месте «Паллады» никого не было»38. Боезапас крейсера детонировал, и он мгновенно затонул вместе со всей командой39. Взрыв был настолько мощным, что облако от него можно было наблюдать в течение 3–4 минут на расстоянии 15–20 миль40. Бурого цвета, смешанное в верхней части с паром, оно поднялось приблизительно в 10 раз выше мачт корабля. Никого и ничего невозможно было обнаружить на месте гибели судна, только 8 (21) октября к берегу в районе Ганга прибило тело старшего артиллериста41.

Новость о гибели «Паллады» потрясла всех. Флот находился в подавленном состоянии, все крупные суда были немедленно уведены в защищенные гавани42. Это была первая чувствительная потеря на Балтике, а вскоре последовали и другие. Флот продолжал активно усиливать Поркалаудскую позицию. В 1914 г. здесь была создана полоса минирования шириной в 15 миль и глубиной в 4,5 мили43. Русские корабли активно ставили мины и у вражеских берегов. С 31 октября 1914 до 15 февраля 1915 г. от Мемеля до мыса Аркона (западнее острова Рюген) было установлено 1598 мин, на которых противник потерял пять военных кораблей и 14 пароходов44. Основная нагрузка ложилась на миноносцы, поскольку минные заградители были слишком тихоходны.

Недостаточность морских сил постоянно заставляла идти на нецелевое использование имевшихся. 29 ноября (12 декабря) 1914 г. из Гельсингфорса на постановку минного заграждения на центральной позиции вышли эсминцы «Исполнительный» и «Летучий». Перегруженность их палуб минами, сильный ветер и обледенение привели к тому, что оба эсминца потеряли остойчивость и перевернулись. В ледяной воде почти мгновенно погибли все члены экипажа, кроме одного, успевшего добраться до судов сопровождения45. Серьезный недостаток флот испытывал не только в минных судах. После потери «Паллады» командование не хотело рисковать крупными кораблями, но имевшихся на Балтике канонерок не хватало для защиты эсминцев и тральщиков. Перед войной в составе Балтийского флота было всего шесть канонерских лодок: «Грозящий», «Храбрый», «Кореец», «Сивуч», «Гиляк» и «Бобр».

Первые две были построены в 1890 и 1895 гг. и считались устаревшими, и в начале войны «Грозящий» был переделан в транспорт, но затем восстановлен в своем первоначальном качестве. Нашим легким кораблям в Рижском заливе не хватало артиллерийской поддержки, и туда постепенно были переведены все русские канонерки46. Однако этого оказалось недостаточно, что порой вынуждало идти на неоправданный риск. 22 мая (4 июня) 1915 г. подводная лодка U-26 потопила минный транспорт «Енисей», который, несмотря на низкую скорость (18 узлов), был отправлен в Рижский залив в качестве легкого крейсера для прикрытия миноносцев. Корабль затонул за три минуты, погибла большая часть его экипажа – около 200 человек47. По данным штаба Балтийского флота, после занятия Либавы немцы готовились ввести в залив крупные корабли: семь линкоров типа «Виттельсбах» или шесть крейсеров, включая броненосные, которые могли способствовать операции своей армии на побережье Курляндии48. Однако пока все эти планы оставались на бумаге.

С другой стороны, благодаря хорошо поставленной в русском флоте радиоразведке 17 (30) июня 1915 г. было выяснено, что немецкое командование стало возвращать на базы свои боевые корабли и заменять их на позициях в Балтике вспомогательными тральщиками – вооруженными рыболовецкими траулерами. Основные силы германского флота концентрировались в Киле, где должен был состояться императорский смотр. Командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. А. Канин принял решение воспользоваться этим и совершить выход в глубь Балтики. Для этого был сформирован отряд особого назначения под командованием контр-адмирала М. К. Бахирева, включающий броненосный крейсер «Рюрик», крейсеры «Олег» и «Богатырь» и 6-й дивизион эсминцев в составе шести кораблей, а из Рижского залива был вызван эсминец «Новик». Для прикрытия похода создавалась группа в составе линейных кораблей «Слава» и «Цесаревич», крейсеров «Адмирал Макаров» и «Баян» (позже крейсеры были переданы М. К. Бахиреву, а силы прикрытия усилены подводными лодками). Отряд особого назначения должен был обстрелять Мемель (первоначально в качестве цели намечался Кольберг, но потом был выбран Мемель, что сокращало глубину операции с 370 до 300 миль) и в случае обнаружения дозорных сил немцев нанести им чувствительный удар.

18 июня (1 июля) 1915 г. русские корабли начали выходить из своих портов для сосредоточения49. Густой туман стал причиной того, что «Рюрик» и «Новик» потеряли из видимости остальные корабли. Выход в эфир в походе был строго запрещен, радиосвязь работала только на прием. 19 июня (2 июля), когда эскадра М. К. Бахирева находилась в районе острова Готланд, русская радиоразведка засекла в тылу у отряда особого назначения корабли противника. В результате четыре русских тяжелых крейсера были перенацелены с Мемеля на группу противника50. В ее составе оказались легкий крейсер «Аугсбург» и минный заградитель «Альбатрос» с тремя миноносцами. 2 июля крейсеры М. К. Бахирева сумели перехватить немцев и отсечь «Альбатрос» от остальных судов. В течение полуторачасового артиллерийского боя он получил серьезные повреждения и был вынужден уйти в нейтральные шведские воды51.

Согласно рапорту начальника 1-й бригады крейсеров, «Альбатрос» спустил флаг в трех милях от берега, после чего огонь был немедленно прекращен52. Поскольку корабль сильно кренился, командир принял решение посадить его на мель (на следующий день экипаж был интернирован, судно разоружено). Это был успех русского флота: «Альбатрос» являлся одним из двух минных заградителей в предвоенном составе германского флота. При скорости в 20 узлов он брал на борт 400 мин, кроме него и однотипного «Наутилуса», у немцев не было кораблей с такими возможностями53. И все же успех крейсеров не стоит переоценивать: несмотря на явное преимущество, наши корабли не смогли добиться уничтожения слабейшего врага54. В девять часов утра минный заградитель выбросился на берег, а русская эскадра начала отход. Бой после этого не закончился. Уже в десять часов утра с русских кораблей заметили на горизонте шесть дымов – на помощь «Альбатросу» шла немецкая эскадра: броненосный крейсер «Роон», легкий крейсер «Любек» и четыре миноносца. Через пять минут началась артиллерийская дуэль, но в итоге обе стороны не достигли практически никаких серьезных результатов, а вскоре к русским кораблям подошел броненосный крейсер «Рюрик». Немцы предпочли отступить, то же сделали и наши корабли. В 11 часов 10 минут перестрелка завершилась55.

Во время предыдущего боя была израсходована значительная часть боезапаса, и крейсерская группа ушла под защиту «Славы» и «Цесаревича». Это было верное решение. Обеспокоенный внезапной активностью русского флота командующий разведывательными силами Балтийского моря контр-адмирал А. Гопман вывел в море из Нойфарвассера в устье Вислы броненосные крейсеры «Принц Адальберт» и «Принц Генрих» с двумя эскадренными миноносцами. По счастью, других легких сил под рукой не оказалось, что облегчило атаку британской подводной лодки Е-9 под командованием командора М. Хортона. В результате «Принц Адальберт» получил торпедное попадание и вынужден был уйти в Киль на ремонт, возвращены были и другие корабли.

Инцидент с «Альбатросом» имел и дипломатическое продолжение. На последнем этапе боя с ним «Олег» и «Богатырь» вошли в нейтральные воды, чтобы убедиться, что корабль выбросился на берег56. 20 июня (3 июля) в ответ на это последовал официальный протест Стокгольма, на который русское Министерство иностранных дел немедленно ответило извинениями, сославшись на скверную видимость в районе боя. Извинения были приняты, и инцидент исчерпан57. «Альбатрос» был возвращен Германии только в начале 1919 г.58 24 июня (7 июля) шведский посланник в России генерал Э. Бренстрем в интервью корреспонденту «Утра России» заявил: «Отношения между Россией и Швецией представляются вполне нормальными и не могущими вызвать никаких опасений, и потому случай, происшедший 19 июня в наших водах, нам хотелось бы как можно скорее ликвидировать»59.

Действия русского флота 2 июля имели, таким образом, довольно скромные результаты. Тем не менее командование демонстрировало удоволетворение, а крейсеры и их команды чествовались как герои60. Активизация флота не ограничилась набегом на Мемель. Выход немецких войск к побережью Курляндии делал вопросом времени появление в этих водах немецких кораблей. Между тем группа О. фон Лауенштейна продолжала действовать и в глубине Курляндии, откуда наши войска постепенно вытесняли противника. Бои под Шавли и Митавой продолжались, но сообщения с этого участка фронта становились все более успокаивающими61. 26 мая 1915 г. «Неманскую» армию возглавил генерал О. фон Белов. Противник энергично готовился к активным действиям, которые с переменным успехом возобновились в начале июня62. Достичь отвлекающего эффекта в Курляндии П. фон Гинденбургу не удалось. Было очевидно, что основные события разворачивались в Галиции и рейд О. фон Лауенштейна был предпринят незначительными силами для решения серьезной задачи63.

За 50 дней, со 2 мая по 22 июня 1915 г., когда русские войска покинули Львов, потеряна была почти вся Галиция. Взятие Львова обеспечила тяжелая артиллерия противника. Русские позиции под городом были хорошо укреплены: несколько рядов колючей проволоки, блиндажи и прочее, однако этим преимущества оборонявшихся исчерпывались. С 4 (17) июня над городом постоянно летали немецкие самолеты. В этот же день началась его эвакуация, каждые полчаса от вокзала отходил поезд. 5 (18) июня горожане впервые после 1914 г. услышали гул артиллерии. Канцелярия генерал-губернатора начала выдавать пропуска для въезда в Россию, и в кратчайшее время было выдано свыше 10 тыс. таких документов. Галицию покидало большое количество людей, которые искали спасения в России от австрийских властей и их помощников – украинских националистов. В середине июня только в Киеве было зарегистрировано 15 700 беженцев-крестьян и 1890 представителей других сословий из Галиции.

Из Львова вывозилось армейское имущество. 6 (19) июня 1915 г. на подступах к нему были взорваны мосты. Попытки атаковать русские укрепления без помощи мощных орудий не привели к успеху. 8 (21) июня удалось отразить ряд мощных атак, имевших целью ворваться в город на плечах отступавших войск. Эвакуация была завершена без значительных потерь, а оставшиеся провиантские склады сожжены 7 (20) июня. В 00 часов 30 минут 9 (22) июня от городского вокзала отошел последний поезд, и во Львове остались лишь казачьи разъезды. Австро-германские войска вошли в столицу Восточной Галиции в четыре часа утра 22 июня. Она оставалась под русским контролем 293 дня64. Эвакуация Галиции проводилась в образцовом порядке. Вдоль нескольких участков русских приграничных железных дорог были уложены новые пути, в том числе и в ширину европейской колеи, в результате чего удалось вывезти весь местный подвижной состав – до 12 тыс. единиц. Естественно, вагоны не были пустыми65. Общая обстановка на фронте оставалась тяжелой, настроение – подавленным. Отступление, как бы хорошо оно ни было организовано, редко способствует усилению веры войск в победу.

Ситуацию несколько улучшило вступление в войну Италии. Пропаганда за вступление в войну, которую поддерживали союзники, привела к желательным для Антанты последствиям. С начала апреля в ее городах начались крупные демонстрации под лозунгами «Да здравствует война!» и «Долой Германию и Австрию!». В Риме они сопровождались столь явными угрозами в адрес посольств этих стран, что итальянское правительство вынуждено было ввести их усиленную охрану войсками66.

22 мая ее парламент вотировал военные кредиты, и 24 мая был издан приказ о начале всеобщей мобилизации. Италия объявила войну Австро-Венгрии, ее четыре полевые армии уже были готовы к наступлению. Итальянцы использовали для этого провозглашенное ранее состояние вооруженного нейтралитета. Их наступавшие части значительно превосходили по численности оборонявшихся австрийцев. В первый же день военных действий, 24 мая, армии под командованием генерала Луиджи Кадорны вошли в первый австрийский город. По иронии судьбы это был Карфрейт, или Капоретто, под которым через два года итальянская армия потерпела одно из самых сокрушительных поражений за всю свою историю. Вскоре наступление затормозилось, так и не приведя к каким-либо значительным успехам67.

Однако оно все же заставило Ф. Конрада фон Гётцендорфа перебросить на итальянский фронт три дивизии с русского фронта и пять дивизий с сербского. Эти части замещались германскими дивизиями, а итальянцы, по-прежнему превосходя австрийцев вдвое и начав 23 июня первое наступление на Изонцо, уже 7 июля были остановлены с большими потерями68. Не помогло русскому фронту и наступление французов. 9 мая 10-я французская армия генерала Ф. Фоша при поддержке 2-й английской и 5-й французской армий перешла в наступление под Аррасом. Ф. Фош попытался использовать опыт А. фон Макензена в Галиции, но безуспешно. Французы овладели только первой линией германских окопов. К середине мая наступление союзников выдохлось и было продолжено в июне с такими же результатами69. Германское командование не поддалось панике и не перебросило с востока подкрепления во Францию. 18 июня 1915 г. М. Гофман отметил в своем дневнике: «Тяжелые бои на Западе; они не могут прорваться, но потери серьезны»70.

Итак, активизация союзников на западе не повлияла на положение дел на востоке. С другой стороны, германо-австрийцам так и не удалось окружить русские армии в Карпатах и Предкарпатье. Прусский военный министр генерал Адольф Вильд фон Гогенборн уже в конце июля 1915 г. весьма скептически оценивал ход этого наступления, так как «не все его надежды оправдались (окружение не удалось), и русские снова закрепятся, после чего наступит затишье. В начале наступления Россия, возможно, приняла бы выгодные условия мира, но теперь – нет»71. Противник практически вышел на позиции 1914 г., и дальнейшее вытеснение русской армии из Галиции и Буковины в глубь России теряло всяческий смысл. Зато вновь возникала дуга в районе Польши, у основания которой были сосредоточены крупные силы коалиции центральных держав. Этим решили воспользоваться Э. Людендорф и П. фон Гинденбург, предложив нанести глубокий фланговый удар в обход с севера Ковно и далее на Вильну – Минск, в обход правого фланга Северо-Западного фронта. Однако Э. фон Фалькенгайн и Вильгельм II настояли на двух фланговых ударах – под Праснышем и Шавли72.

Планировался выход в тыл, на коммуникации Северо-Западного фронта. Это было ошибочное решение, так как для столь масштабной операции у немцев попросту не было сил. Русские армии на Висле зависели от четырех желенодорожных линий снабжения: 1) Петроград – Вильна – Гродно – Белосток – Варшава; 2) Седлеце – Варшава; 3) Брест-Литовск – Ивангород (вторая и третья линии были связаны между собой рокадными линиями); 4) Киев – Холм – Люблин – Ивангород. В наиболее угрожаемом положении была первая дорога, прикрываемая линией русской обороны по Нареву и Неману. Кроме того, немцы могли угрожать ей в районе Курляндии. Также весьма уязвимой было положение четвертой дороги. Пересечение только этих двух линий уже могло поставить весь русский фронт в критическое положение, выход противника к Бресту угрожал катастрофой.

Таким образом, еще довоенный план Ф. Конрада фон Гётцендорфа – окружения русских армий в Царстве Польском – вновь становился актуальным. Если бы германо-австрийское наступление продолжалось такими же темпами, оно могло бы привести к реализации этого плана. Более того, гигантские Канны сопровождались бы разрывом в районе Полесья двух русских фронтов. Масштабы катастрофы, будь этот план реализован, были бы непредсказуемы. Армия противника действительно несла большие потери. Вопреки установившемуся мнению об относительно легких ее победах, немецкий историк отмечал: «Летнее преследование 1915 года было для германских частей временем наиболее тяжелых потерь за войну»73. Германское командование было недовольно общим ходом операции, несмотря на то что оно наносило весьма чувствительные удары по живой силе русской армии и ее морали. В войсках распространялись самые дикие слухи о причинах непонятного многим отхода целого фронта74.

«Мы отступили ночью, – вспоминал ротный командир 125-го Курского пехотного полка о том, как проходил отход с позиций на Золотой Липе, – и, по всей видимости, австрийцы не заметили нашего отступления, так как не преследовали нас. Когда мы сделали остановку на один день и заняли временные позиции, на горизонте появились австрийские разведывательные отряды лишь в конце дня. Их главные силы не появлялись совсем. Без всяких помех со стороны неприятеля мы прошли ночью несколько миль назад, и это повторялось несколько дней подряд. Это было первым отступлением,

пережитым мною с начала войны, и я был очень подавлен. Дух армии сильно упал. Нам, конечно, были объяснены стратегические причины этого отступления, однако каждая пядь завоеванной земли была куплена такой дорогой ценой, что отдавать ее добровольно и отступать ночь за ночью, верста за верстой, без единого выстрела, без всякого преследования со стороны неприятеля было очень тяжело»75.

Там, где наступали немцы, попытки приостановить движение неприятеля, даже небольшими силами, сразу же сталкивались с ударами германской артиллерии. 12 (25) мая два эскадрона спешенных драгун (всего около 200 человек) попытались удержать наступление немцев под городом Яворовом на чрезвычайно растянутой позиции. Несмотря на их малочисленность и свое превосходство в живой силе, противник не стал расходовать ее в атаках пехоты. «Кругом все загудело, – вспоминал русский офицер, – затрещали и полетели в нашу сторону тяжелые и легкие снаряды. Земля взлетела кверху… Огромные деревья вырывались с корнем и валились. Осколки снарядов с диким ревом и свистом летели на нас. Снаряды сыпались очереди за очередями, не давая нам никакой передышки. Наши несчастные окопчики оказались вмиг разрушенными; одновременно с чем начались потери в людях. Это был сплошной ужас, какой-то кошмар, не поддающийся описанию. От тяжелых снарядов все заволоклось густым дымом. Шрапнели осыпали нас своими осколками и пулями»76. Естественно, удержать свои позиции драгуны в этот день не смогли.

Несмотря на такое положение на фронте, австро-германскому командованию, по словам П. фон Гинденбурга, так и не удалось осуществить замысленное окружение: «Наше преследование начало терять свою силу в непрекращающихся фронтальных акциях. На этом пути мы не смогли собрать урожая, время от времени созревавшего на кровавых полях сражений»77. «Фронтальное оттеснение русских в Галиции, как бы оно ни было для них чувствительно, – вспоминал Э. Людендорф, – не имело решающего значения для войны. Они с боем отходили настолько, насколько тыловые сообщения позволяли нам продвигаться. Русские еще не сражались на своей собственной земле и до нее могли еще уступить значительное пространство. К тому же при этих фронтальных боях наши потери являлись немаловажными»78.

1 июля 1915 г., точно следуя своему движению одиннадцатимесячной давности, 4-я австрийская армия при поддержке 11-й германской перешла в наступление под Красником с целью выхода к Люблину и Холму. За несколько дней союзники продвинулись на расстояние от 40 до 50 км. Но уже 7 июля это наступление было отбито с большими потерями для атакующих, и они были вынуждены откатиться на исходные позиции79. Однако и русское командование не могло повторить историю с наступлением 8-й армии А. А. Брусилова во фланг наступавшей группировке, поскольку наши войска также были утомлены долгими боями и с трудом удерживали фронт по линии рек Буг и Золотая Липа против армий генералов Э. фон Бем-Ермоли и А. фон Линзингена. Активность противника на Юго-Западном фронте резко пошла на убыль, но до его общей утомленности было еще далеко. Требовалось укреплять оборону. М. В. Алексеев впервые задумался о подготовке укреплений в тылу на случай отступления еще в конце 1914 г., когда он, опасаясь повторения ситуации Варшавско-Ивангородской или Лодзинской операций, приказал А. В. фон Шварцу создать укрепленную позицию по линии Варшава – Гройцы – Радом – Ивангород. В этой крепости в декабре 1914 г. был создан крепостной саперный полк усиленного состава на 16 рот (3408 рядовых и 240 ефрейторов): 57 офицеров, 16 фельдфебелей, 226 унтер-офицеров, 240 ефрейторов80.

Но зимой работы по сооружению укрепленных позиций в тылу так и не были начаты. В начале июня 1915 г. комендант Брест-Литовской крепости генерал от артиллерии В. А. Лайминг получил приказ главнокомандующего Юго-Западным фронтом начать строительство укрепленных позиций в районе города Влодава. Немедленно после этого была спешно проведена рекогносцировка и началось сооружение оборонительной линии. Оно проводилось под руководством В. А. Лайминга, а к работам были привлечены саперы, инженерные части, вольнонаемные рабочие, военнопленные (около 6 тыс.) – всего до 35 тыс. человек. В результате в кратчайшие сроки были созданы две параллельные линии укреплений длиной 144 версты каждая. Они шли по линии Радом – Гройцы, по флангам которой и находились сильно укрепленные точки Варшава и Ивангород81.

Несмотря на сопротивление Н. В. Рузского, М. В. Алексееву при поддержке главковерха удалось добиться осуществления своей программы. В конце мая он готовился отступить на Нарев и на эту позицию82. На нее он возлагал особые надежды. 20 мая (2 июня) Ф. Ф. Палицын записал в своем дневнике: «Сегодня вечером, гуляя со мной, Михаил Васильевич излил мне свои печали. Патронов нет; запас на миллионную армию всего 2 миллиона ружейных патронов. Артиллерийских парков прибывает 5–6. Впереди нет просвета. На телеграммы в Ставку получается ответ: «Вы сами знаете, что патронов нет». Мы держимся потому, что нас не трогают»83. 28–30 мая (10–12 июня) Влодавскую позицию осмотрел Ф. Ф. Палицын с группой генералов и офицеров. Состояние большей части укреплений было признано неплохим, однако достаточным только для укрытия от винтовочного огня и шрапнели, но не от фугасов84.

5 (18) июня 1915 г., вернувшись из очередного совещания в Холме, М. В. Алексеев известил сотрудников своего штаба о том, что было принято решение об обороне Польши и она поручена одному человеку – ему85. Строительство укреплений под Варшавой было ускорено и закончилось к началу 20-х чисел июля, в них сразу ввели отступавшие войска 3-й и 4-й армий. На левом берегу Вислы был создан огромный укрепленный плацдарм для маневрирования русских войск86. Более всего в это время М. В. Алексеев опасался, что ему отрежут возможность отступления в глубь России и повторится Мукденская катастрофа[1], только в гораздо больших размерах87. 25 июня под командование М. В. Алексеева была передана 3-я армия. Таким образом, Северо-Западный фронт объединил все русские армии, сражавшиеся на территории русской Польши. Это было логичное решение, так как в этот момент во фланговом охвате оказалась Польша88.

Раз выходом из положения виделось нанесение возможно большего урона личному составу противника, то особое внимание естественно было уделять крепостям. Генерал-лейтенант К. И. Величко вел активную работу по восстановлению крепостей Ковно, Брест, Новогеоргиевск и Ивангород. По свидетельству генерала В. Е. Борисова, которое после войны привел этот крупный специалист в области фортификации, М. В. Алексеев в марте – июле 1915 г. делил все крепости на стратегические (оперативные) и тактические (маневренные). К первым он относил Новогеоргиевск и Брест, ко вторым – Варшаву, Ивангород, Зегрж, Рожаны, Ломжу, Осовец, неоконченные Гродно и Олиту, устаревшее Ковно, Либаву, которые должны были быть эвакуированы по окончании их маневренного значения89. Уже в мае 1915 г. М. В. Алексеев предупредил коменданта Ивангорода генерала А. В. фон Шварца о необходимости предвидеть эвакуацию. Нельзя не отметить, что это очень странное предупреждение – очевидно, коменданту трудно было одновременно готовить крепость и к обороне, и к эвакуации. Он приехал в штаб фронта и 7 (20) июня попытался объясниться с командующим.

«Из его разговора со мной, – записал в своем дневнике Ф. Ф. Палицын, – мог прийти к заключению, что у него сомнение, будут ли держаться в Ивангороде или его оставят. Разговоры об этом были и раньше, но я им не придавал значения. Доблестный Шварц очень огорчен таким поворотом дела»90. На просьбу А. В. фон Шварца позволить считать Ивангород крепостью, которая может держать оборону в изоляции, последовал отказ. По подсчетам коменданта крепости, она имела хорошие укрепления и артиллерию, запасы продовольствия на 40 тыс. человек из расчета обороны на 2–3 месяца. По мнению многих, крепость могла оправдать потерю тех сил, которые были бы блокированы в ней. Но с 12 (25) июня 1915 г. Ивангород стал официально называться укреплением. Предполагалось, что оставление укреплений будет иметь меньший негативный эффект, чем потеря крепости.

13 (26) июня вернувшийся из инспекционной поездки Ф. Ф. Палицын попытался поддержать позицию А. В. фон Шварца перед М. В. Алексеевым: «Вечером переговорил с Михаилом Васильевичем, но он крепко стоял за это решение. Его опасения и расчеты справедливы, ибо для гарнизонов Новогеоргиевска, Ковно, Гродно и даже Бреста придется выделить огромное число дивизий. Это все верно, но пока перед нами первый акт отхода, и вопрос может быть только об Ивангороде и Новогеоргиевске, разницы между ними не вижу. Правда, Новогеоргиевск штатная крепость, Ивангород импровизированная. Но нам прежде всего надо обеспечить благополучный отход с насиженных позиций на восток и не на переход, а больше, и в этой операции содействие обеих крепостей мне представлялось неизбежным. Надеюсь, Михаил Васильевич не будет сердиться на меня за это вмешательство, но попытаюсь разбудить его путем письменного доклада»91. Ф. Ф. Палицын вскоре получил такую возможность, тем более что А. В. фон Шварц и сам настаивал на его приезде с инспекцией.

Он осматривал крепость с 14 по 15 июня 1915 г. и, по свидетельству ее коменданта, нашел, что из всех русских крепостей эта наиболее хорошо подготовлена к обороне. На самом деле Ф. Ф. Палицын считал, что вся оборона Ивангорода построена на идее защиты передовых позиций, укрепления не рассчитаны на обстрел калибром свыше 8 дюймов и требуют для доработки как минимум трех недель92. 30 июня Ф. Ф. Палицын сообщал А. А. Поливанову о результатах подготовки крепостей: «Каждая из них усиливается и каждая в своем усилении имеет свои особенности. Много проявлено там творчества, но недостаток в рабочих, в материале и во времени не позволили и не позволят дело довести до конца. Но за эти 11 месяцев сделано, что было возможно. Сделали бы больше, но крепостные силы и зимою, и теперь отвлечены в поле, в армию. В безотрадном положении вопрос о гарнизонах. Нарушенное вначале теперь не исправлено… На Вас надежда, что дадите людей, оружие и боевые припасы»93. Итак, сразу же возникла проблема формирования крепостных гарнизонов. Большая их часть с самого начала войны была переброшена на фронт.

Наиболее тяжелое положение Ф. Ф. Палицын застал в Ковно. По его мнению, крепостная артиллерия была устаревшей, связь – наземной и, следовательно, уязвимой при обстреле. Главная часть войск сосредотачивалась в глубокой долине Немана и по причине малого количества дорог не могла вовремя подойти к передовой: «Но не инженерная и артиллерийская подготовка возбуждают опасения, а возбуждают опасения войсковой порядок в крепости и организация их службы. На мой взгляд, имея даже недолговременные постройки, крепость временно бороться может, но при неустройстве ее гарнизона она не обеспечена от смелого захвата»94. Необходимо отметить, что все без исключения опасения Ф. Ф. Палицына подтвердились всего через несколько месяцев при падении Новогеоргиевской и Ковенской крепостей. Он был прав, когда указал на главную причину слабости русских крепостей – их недостаточно подготовленные, импровизированные гарнизоны. Примером таких частей могут быть пограничная дивизия, в основном составленная из новобранцев и имевшая только три пулемета на 12 батальонов, а также частично вооруженная берданками 124-я дивизия, составленная из дружин московского ополчения только 31 июля 1915 г. Обе были не готовы к действиям, но введены в состав гарнизона Ковно. Очевидно, предполагалось, что под защитой крепостных стен они будут вести себя более твердо, чем в открытом поле. На самом же деле неподготовленный боец чувствовал себя в незнакомом замкнутом пространстве как в ловушке. При первом же серьезном обстреле наименее стойкие части массово бросали форты и покидали крепость, захватывая железнодорожные поезда95.

Энергичный комендант Бреста генерал В. А. Лайминг вынужден был семь раз подготавливать гарнизон из вновь прибывших ополченских частей, и шесть раз части, которые только начинали приобретать опыт ведения крепостной войны, забирались Ставкой на фронт96. Благодаря В. А. Лаймингу фронт в это время получил семь прекрасно подготовленных полевых артиллерийских бригад97. 20 июня (3 июля) 1915 г. М. В. Алексеев докладывал Н. Н. Янушкевичу, что это требовало не менее 11 полевых дивизий, от 108 до 156 полевых батальонов98. М. В. Алексеев был категорическим противником использования в качестве гарнизонов крепостей полевых частей и фактически предложил использовать для этого ополченские дружины, переформировав их в армейские полки: «Что касается ополчения, то, повторяю, один факт переименования в полевые полки поставит все дружины фронта на путь улучшения в связи, конечно, с тем, что через два-три месяца волью в их ряды до 400 подготавливаемых собственным попечением офицеров»99.

Боеспособность ополчения, присылаемого в крепости, была очень низкой. Солдаты старших возрастов, никогда не служившие в армии и толком не обученные, вооруженные берданками, попадая на фронт, часто мечтали только об одном – как бы быстрее сдаться в плен. «Такие части, – вспоминал один из офицеров, наблюдавших ополченцев весной 1915 г., – были исключительно обузой и увеличивали количество наших пленных в Германии»100. Восемь батальонов ополченцев, введенных примерно в то же время в Осовец, по свидетельству участника обороны, «не представляли серьезной силы для обороны крепости»101. Примерно так же оценивал и присланное в Ивангород пополнение – 23-ю запасную бригаду и четыре батальона 84-й бригады А. В. фон Шварц: «Увы, эти войска были плохо вооружены, не имели совершенно патронов и более походили на рабочих, чем на солдат»102.

Такое использование ополчения было в высшей степени характерно для М. В. Алексеева. Было всего лишь три пути использования многочисленного, но слабо обученного и не обеспеченного кадровыми офицерами и унтер-офицерами резерва. Собственно говоря, они и обсуждались. Во-первых, можно было расформировать четвертые батальоны в полках для усиления кадров в остальных трех. Во-вторых, можно было направить эти кадры с той же целью в ополчение. И, наконец, было принято третье решение – по сформированию дивизий из ополченских дружин для увеличения числа боевых единиц. Это был путь, выбранный под сильнейшим влиянием М. В. Алексеева103. Конечно, это было ошибочное решение, так как для превращения этих новообразований в более или менее боеспособные части нужно было время и кадры. И того, и другого не хватало, и новые дивизии так до конца войны не стали надежными формированиями.

А. Нокс отличал четыре группы боеспособности русских дивизий, образовавшихся в результате этих действий: 1) регулярные, довоенные – три гвардейские, четыре гренадерские, 52 линейные, 11 сибирских, по 16 батальонов и 36 орудий в каждой, количество кадровых офицеров в полку от 10 до 20 человек; 2) стрелковые дивизии, образовавшиеся из стрелковых бригад, – одна гвардейская, четыре финляндские, две кавказские, шесть туркестанских, в каждой по 12 батальонов и 18 полевых орудий, в полку от шести до восьми кадровых офицеров; 3) дивизии второй линии, организованные мобилизацией или на основе отдельных полков: 31 линейная, три сибирские, две кавказские, в каждой по 16 батальонов и 36 орудий, но лишь некоторые полки из этого числа имели 24 кадровых офицеров в строю; 4) дивизии, созданные из ополчения, которые носили номера от 101 до 127, к началу 1916 г. вообще не представляли какой-либо силы, так как практически не имели кадровых офицеров, а рядовой состав, преимущественно старых возрастов, был плохо обучен104.

Таким образом, боеспособность частей напрямую зависела от количества кадровых офицеров в полку и поддержки артиллерии. Средняя ополченская дивизия включала в себя две бригады по шесть дружин (батальонов), одной конной сотне, одной шестиорудийной батарее и одной саперной полуроте. Дивизия ополчения имела еще и пулеметную команду (восемь пулеметов). Генерал К. Л. Гильчевский, принявший 101-ю дивизию весной 1915 г., оценивал своих подчиненных следующим образом: «Боевая подготовка дружин была очень слабая… Никогда дружины не выступали в назначенное время, а всегда на несколько часов позже и часто не исполняли приказа или искажали его»105. На подготовке ополчения и резервов армии сказывался и чудовищный разнобой в вооружении.

«Ни одна армия ни в одной войне, – отмечал занимавшийся этой проблемой В. Г. Федоров, – не имела на вооружении столь значительного числа разнокалиберных систем, сильно отличавшихся друг от друга по конструкции. В этом отношении русские войска до некоторой степени можно было сравнивать лишь с наскоро организованными частями Северных и Южных штатов Америки во время гражданской войны 1861–1865 гг.»106 Некоторые инструкторы называли эти коллекции «кунсткамерой огнестрельного оружия». Призванные под знамена обучались с устаревшим и разномастным оружием, имевшим недостаточное количество боеприпасов. В результате приходившее на фронт пополнение иногда даже не могло перезарядить магазинную винтовку. Качество огня русской пехоты резко падало107.

Великое отступление – Наревский прорыв и отход из Польши

Летом 1915 г. германское командование надеялось организовать в русской Польше гигантские Канны, окружив основные силы Северо-Западного фронта между Вислой и Западным Бугом1. Но теперь основной удар наносился немецкими войсками против Северо-Западного фронта. Расчет Ставки на то, что наступательная сила противника будет слабеть одновременно с ростом готовых к бою русских резервов, не оправдался. Резервов катастрофически не хватало, и любой германский прорыв ставил фронт в угрожающее положение. Это приводило к ситуации, в которой отступление одного корпуса автоматически вызывало такую же реакцию у соседей2.

Немцы по-прежнему широко использовали свое преимущество в технике. В первой половине мая 1915 г. южнее Варшавы была проведена газобаллонная атака, жертвами которой стали 9 тыс. русских солдат3. В июне на фланге Северо-Западного фронта была развернута 12-я германская армия под командованием генерала Макса фон Гальвица в составе 1, 11, 13, 17-го армейских, 17-го резервного и Сводного корпусов, всего 164 батальона, 37 эскадронов – 177 тыс. человек и 1256 орудий. Позже М. фон Гальвицу были направлены еще две дивизии, что увеличило его силы до 188 батальонов, 41 эскадрона и 1382 орудий4. На участке предполагаемого прорыва в 35 км было сконцентрировано (вместе с резервом армии) 102 батальона и 860 орудий, а на остальном фронте (свыше 100 км) оставлено 62 батальона и 392 орудия5.

Против этих сил с русской стороны находились 1-я армия (1-й Сибирский армейский, 1-й Туркестанский армейский, 27-й армейский, 1-й кавалерийский корпуса и крепость Новогеоргиевск) и левый фланг 12-й армии (4-й Сибирский армейский корпус). В резерве 1-й армии имелась 1-я Сибирская дивизия, гарнизон Новогеоргиевска составляли три ополченские бригады и 1094 орудия. Не считая сил крепости, в составе 1-й армии было 99 батальонов, 108 эскадронов – всего 106 960 человек и 377 орудий. Плотность занятия фронта колебалась от 500 до 800 штыков и от одного до четырех орудий. Немцы имели значительное превосходство в артиллерии и боеприпасах. В русских войсках, кроме снарядного голода, уже чувствовался и недостаток винтовок и патронов к ним, а численность была на 8-15 % ниже штатной6. Германская угроза фронту стала очевидной.

В какой-то момент М. В. Алексеев был близок к отчаянию и начал упрекать В. А. Сухомлинова за уничтожение фортов Варшавской крепости перед войной, что разрушило стройную систему обороны Вислы: «Остался один Новогеоргиевск, лежащий от всего в стороне и ничего не прикрывающий и не останавливающий на себе внимание немцев: он ничему не грозит и их не беспокоит, а составляет в своем настоящем положении предмет моего беспокойства»7. Ситуация была патовой. В это время М. В. Алексеев и А. А. Гулевич нормализовали свои отношения и начали сотрудничать. Вообще, с главнокомандующим Северо-Западным фронтом трудно было работать даже Ф. Ф. Палицыну, который никогда не жаловался на недопонимание.

Тем не менее М. В. Алексеев не принял предложение своего начальника штаба об организации сопротивления между Варшавой и Ивангородом. Сам А. А. Гулевич даже и не думал об отходе, в то время как М. В. Алексеев надеялся на использование линии крепостей Белосток – Брест как опоры против германского наступления. По свидетельству А. В. фон Шварца, в это время он считал необходимым без промедления начать укрепление позиций по линии Осовец – Белосток – Седлеце – Луков – Влдава и далее на восток Гродно – Брест-Литовск: «По-видимому, он твердо решил не отступать дальше этой линии, так как говоря о них (вышеперечисленных укреплениях. – А. О.), сказал: «На них мы умрем»8. К этому решению его подталкивали и противники. Н. В. Рузский и М. Д. Бонч-Бруевич были категорически против глубокого отхода.

Однако вскоре М. В. Алексеев изменил свою точку зрения: уже 12 (25) июня он заявил, что решение оборонять Варшаву было неверным. Положение русских войск на юге было очень сложным: сильная засуха сделала проходимыми болота, приходилось считаться с возможностью глубокого прорыва в тыл9. 20 июня (3 июля) Ф. Ф. Палицын записал в дневнике: «У Михаила Васильевича вера и глубокое убеждение, что он выведет армии из их злосчастного положения, созданного не им, а ходом событий»10. 22 июня (5 июля) на собранном по настоянию М. В. Алексеева совещании командования фронтами и Ставки в Седлеце речь шла об эвакуации левого берега Вислы. Он ставил вопрос ребром: сохранить армии или удержать Варшаву. В результате в очередной раз был принят компромисс: начать подготовку эвакуации Варшавы, но решение об оставлении города принимать в зависимости от обстановки. 1-я армия, оборонявшая позиции в тылу русской группировки по левому берегу Вислы, должна была стоять насмерть, прикрывая эвакуацию Варшавы и отход 2-й армии11.

Главнокомандующий фронтом верно угадал направление будущего удара противника, но он не хотел торопиться с уходом с левого берега Вислы. С другой стороны, он не считал свои позиции здесь надежными. В день начала наступления под Праснышем он писал: «Понятно и то, если бы Варшава была крепость, то я с Вислы снял бы многое, чтобы усилить тех, которые дерутся и задерживают эту саранчу. Теперь же я вынужден многое держать на Висле, где у меня мало даже проволоки… жизнь и благополучие находящихся на Висле и за Вислою войск зависят только от стойкости войск и начальников, ведущих тяжелую борьбу на флангах. Нужно уловить (выделено М. В. Алексеевым. – А. О.) минуту, не бросить рано; но не начать отходить и поздно, когда я мог бы потерять и Вислу, и часть войск»12. Только после оставления польской столицы 1, 2 и 12-я армии должны были одновременно отойти. Обстановка была крайне опасной, тем более что эвакуировать Новогеоргиевск М. В. Алексееву не разрешили – необходимый подвижной состав, около 1000 вагонов, был направлен для Варшавы13.

«Эвакуация одного такого промышленно-административного центра, как Варшава, – отмечал генерал С. А. Ронжин, – с его лазаретами, фабричными заведениями, разнообразным имуществом, громадными железнодорожными мастерскими и многими тысячами чиновников и частных жителей, стремившихся выехать во что бы то ни стало, была очень серьезной задачей. Но это представляло только небольшую часть того, что подлежало вывозу из всего «передового театра»14. Только для готовой продукции и станков завода «Рудзского и К», считавшегося образцовым предприятием по производству снарядов, потребовалось 400 вагонов. Всего же из города и прилегающего к нему района было вывезено 153 предприятия15.

По приблизительным расчетам, для эвакуации Варшавы потребовалось бы около трех недель16. Ускорить этот процесс было невозможно. Значительная часть имущества уничтожалась. На местных жителей это производило гнетущее впечатление. «Отступление русской армии происходило таким образом, как будто она уже не планировала возвращаться в Польшу, – вспоминал Р. В. Дмовский. – Я до сих пор не знаю, кто был автором этого фантастически нелепого плана, в соответствии с которым, отступая, армия оставляла врагу обезлюдевший край, заставляя население отступать вместе с войсками и стараясь превратить в огромную пустыню густо заселенную территорию, насчитывающую как минимум 8 миллионов жителей»17.

Число только эвакуированных поездов значительно превосходило пропускную способность железных дорог, воинские эшелоны, направлявшиеся к фронту, образовывали пробки величиной в несколько десятков километров18. Следует отметить, что эвакуация вообще была организована из рук вон плохо: отсутствовала централизация, не был создан единый центр руководства движением и определением пункта назначения грузов, их сортировкой. Не удивительно, что эвакуация быстро приняла характер хаоса и резко осложнила движение по всем дорогам, особенно по железным. Иногда для того чтобы расчистить путь грузам и войскам, идущим к фронту, приходилось сжигать стоявшие на пути вагоны, и это делалось при значительном недостатке подвижного состава!19

Уже 23 июня (6 июля) русская разведка из допроса военнопленных вскрыла подготовку противника к наступлению. Подвоз артиллерии, снарядов и подвод войск был замечен и воздушной разведкой. Не оставалось сомнений в том, что удара долго ждать не придется20. На следующий день после совещания в Седлеце М. В. Алексеев написал жене: «И никогда не было таких безотрадных положений, в котором сознаю сейчас себя. Два врага давят меня: внешний – немцы и австрийцы, которые против меня собрали главную массу своих сил, взяв все, что можно, с фронта Н[иколая] И[удовича], против которого они, видимо, только шумят и демонстрируют, перебросили, быть может, что-либо еще с запада или из новых формирований внутри государства; везде лезут подавляющими массами, снабженными богатой артиллерией с безграничным каким-то запасом снарядов; есть враг и внутренний, который не дает мне тех средств, без которых нельзя вести войну, нельзя выдерживать тех эпических боев, которыми богаты последние дни»21.

Ожидая наступления противника, М. В. Алексеев попросил у Ставки 21-й армейский корпус и направил 4-й армейский, усиленный 3-й Туркестанской стрелковой бригадой в резерв, на стык 1-й и 12-й армий, весьма ослабленных предыдущими боями22. Но выделенные им пять дивизий не смогли вовремя подойти к Праснышу. Между тем М. В. Алексеев считал участок, выделенный для прорыва немцами, хорошо подготовленным к обороне, как он сам признавался сразу же после окончания боев: «…думал – хорошо укрепленная позиция, на которой просидели 4 месяца, небольшое сравнительно превосходство в силах на этом направлении дадут мне время подвезти по железным дорогам резервы и самому переходом в наступление отбросить немцев»23. На самом деле на угрожаемом участке русская оборона была далека от совершенства и именно потому, что фронт здесь постоянно перемещался.

Первая линия окопов была еще хороша, готовность же второй равнялась 75 %, не было даже колючей проволоки, а на месте убежищ – только котлованы. Подготовленной тыловой оборонительной позиции 1-я армия не имела, к работам по ее созданию приступили лишь 22 июня (5 июля) 1915 г., и для их завершения требовалось 3–4 недели24. Между тем 29 июня (12 июля) немецкая артиллерия уже заканчивала пристрелку намеченных целей, что было принято командующим армией генералом А. И. Литвиновым за начало атаки. На угрожаемый участок он стянул 48 батальонов и 148 орудий. Таким образом, противник имел здесь значительное превосходство как в пехоте, так и в артиллерии25. 30 июня (13 июля) в 4 часа 45 минут более 800 орудий начали огонь по русским позициям. Подготовкой артиллерийского удара занимался Г. Брухмюллер. В первый день наступления на каждое орудие в зависимости от его калибра было выделено от 100 до 600 снарядов.

Окопы 2-й и 11-й Сибирских дивизий покрыл дым от взрывов, блиндажи разрушались, откапывать их приходилось под дождем шрапнели. По позициям 11-й Сибирской дивизии за несколько часов было выпущено около 500 тыс. снарядов разного калибра, по позициям 2-й – около 2 млн снарядов. По окончании обстрела первой линии обороны огонь был перенесен в глубь русских позиций, и в наступление перешли три германских корпуса (в 9 часов утра, в 9 часов 45 минут и в 10 часов), в атаке принимала участие и 4-я гвардейская дивизия. Превосходство противника в живой силе было подавляющим: против 2-й Сибирской дивизии, усиленной 2-м Сибирским полком, – 10 германских полков, четыре из которых гвардейские. К удивлению германского командования, сибирские стрелки оказали энергичное сопротивление. Прорыв удался только в 10 часов 30 минут на участке 11-й Сибирской дивизии, где против семи русских батальонов с 22 орудиями действовало 33 германских батальона с 256 орудиями. К вечеру остатки русских частей начали откатываться назад по фронту обеих дивизий. За это время из 800 орудий немцы сделали более 3 млн выстрелов, русские – из 40 орудий около 60 тыс. выстрелов. За 14 часов боя 11-я Сибирская дивизия сократилась с 14 500 до 5 тыс. штыков, а в некоторых полках даже до 50026.

М. В. Алексеев сразу же понял, что сбываются его худшие опасения: немцы явно стремились выйти за Нарев в тыл Северо-Западного фронта, в то время как он по-прежнему был связан выполнением задачи по эвакуации Варшавы27. Верный своей привычке не доверять никому во время неудач, он начал терять доверие и к своим подчиненным, и к самому себе. В ночь, когда остатки сибирских частей отошли, заставив германское командование остановиться и потерять драгоценное время для использования своего успеха, главнокомандующий фронтом писал: «.. к вечеру получил замаскированное донесение, что позиция 11-й Сибирской дивизии прорвана и дивизия «не представляет из себя боевой силы», читай, что дивизии уже нет. Всего я еще не знаю, но видно, что дивизия бежала от одного артиллерийского огня, не дождавшись атаки, а кто дождался, поднял руки вверх. Конечно, я не сумел проявить высокого дара, присущего полководцу, и по неясным признакам не решился начать перевозку резерва с опасного тоже места двумя днями ранее. Имей тогда под руками свежую дивизию, быть может, можно было бы задержать если не беглецов, то образовавшийся промежуток, но дивизия только что ехала, потому что я не допускал мысли, что в несколько часов сделается то, что допустимо в результате многодневной борьбы»28.

1 (14) июля 1915 г. немцы начали наступление и на другом участке Северо-Западного фронта, на Поневеж и Шавли, который защищала 5-я армия генерала П. А. Плеве. И она, и противостоящая ей германская 9-я (или Неманская) армия О. фон Белова были сформированы из значительного числа второочередных частей, но у П. А. Плеве имелось большое число безоружных «ладошников» – 20 900 на 128 500 солдат и офицеров, а присланные из Галиции 12-я и 13-я Сибирские дивизии без доукомплектования не были боеспособными. Запас патронов и снарядов был недостаточен: в войсковых запасах не хватало 7,7 млн патронов, запас снарядов на легкое орудие колебался от 168 до 326, в запасе их имелось 3464 (по 12–13 на орудие). Эти резервы позволяли вести серьезный бой только 3–4 дня. В составе 9-й армии насчитывалось около 120 тыс. человек, и М. В. Алексеев постоянно рекомендовал П. А. Плеве больше сил выделять в резерв за участками возможного прорыва, однако чрезвычайная слабость имеющихся сил на растянутый почти до 250 км фронт не позволила ему воспользоваться этим советом29.

9-я армия генерала О. фон Белова наступала на участке между Митавой и Шавли, имея основной целью взятие последнего города и разрыв линии Петроград – Варшава. Командующий 5-й армией должен был учитывать и возможность осложнения положения на побережье Рижского залива. Когда в первый день наступления немцы продвинулись от 5 до 30 км, П. А. Плеве был вынужден собрать для контрудара все, включая заведомо небоеспособную 13-ю Сибирскую дивизию30. В ходе операции проявились все недостатки организации руководства войсками. Их верно ухватил и описал в своем дневнике Ф. Ф. Палицын: «При такой постановке работы (штабной. – А. О.) у Михаила Васильевича незаметно развивается абсолютизм. Ничего против этого не имею, и это хорошо, если он в состоянии был бы охватить главное и обсудить, взвесить и решить. Однако он завален мелочами, которые отнимают у него время, над главным он не в состоянии, даже если бы вместо 24 часов у него в сутки было 30. И материал он получает не первосортный. Побочные условия свыше и снизу вносят раздражение и неуверенность. Армейские управления, в сущности, делают, что хотят. Следить за ними Михаилу Васильевичу очень трудно; посылаемые наставления исполняются по-ихнему. Им нужны приказы, к которым они привыкли. Все это наросло постепенно, еще без генерала Алексеева; а в общем, все это ненормально, как ненормально сложилась и работа высшего управления»31. Неизбежным результатом этого было недоверие к войскам.

Для того чтобы добиться стабилизации положения на фронте 1-й армии под Праснышем, М. В. Алексеев начал укреплять оборону угрожаемого участка, перебрасывая сюда резервы. Первый эшелон подкреплений 4-го армейского корпуса прибыл в тыл угрожаемого участка только утром 14 июля, последний – через сутки. Еще на трое суток задержалось прибытие парков и обозов. В ходе этих боев германский прорыв до прихода посланного М. В. Алексеевым подкрепления мог привести к трагическим последствиям для оборонявшейся русской армии. Уже 13 июля 11-я Сибирская стрелковая дивизия, оказавшаяся на участке прорыва, потеряв свыше 70 % состава, вынуждена была отойти на 7–8 км32.

Попытки задержаться на промежуточной позиции были безуспешными. Отступление к ней проходило в сложных условиях: начался ливень, и дороги превратились в непролазную грязь, лошади не справлялись, и повозки и орудия приходилось вытаскивать на руках. Конечно, все это задерживало и наступавших, но главная проблема заключалась в том, что на большей части промежуточная оборонительная позиция попросту еще не существовала. Окопы по большей части были только намечены, установлены колья для колючей проволоки, но самой позиции еще не было, как и убежищ. Перед наступлением успели только завезти лес для их строительства. Полевые укрепления для себя на скорую руку вынуждены были рыть отступившие войска33. 15 июля после 14-часового боя русские войска продолжили отступление. 2-я Сибирская стрелковая дивизия к этому времени потеряла до 50 % своего состава34.

15 июля М. Гофман отметил в своем дневнике: «Атака армейской группы Гальвица полностью застала русских врасплох, и во время первого приступа мы взяли первую линию, которая состояла из укрепленных позиций. Прасныш, мое дитя скорби, снова в наших руках»35. Немцы решили ближайшую задачу своего прорыва. Город был потерян нашими войсками, и начались бои за линию Нарева. К утру 16 июля в рядах отступавших трех русских дивизий насчитывалось не более 1600 человек. Утром между отходящими соединениями, вернее между их остатками, вклинилась 86-я германская резервная пехотная дивизия. Положение стало близким к критическому. Ситуацию спасла самоубийственная атака 2-й кавалерийской бригады – 14-го гусарского Митавского и 14-го Донского казачьего атамана Ефремова полков. В этом 10-минутном бою русские кавалеристы изрубили две линии немецкой пехоты. Третья отбила атаку ружейно-пулеметным огнем. Его интенсивность была такова, что, по воспоминаниям оборонявшихся, стволы их винтовок раскалились.

Погибли около 40 % атаковавших, общие потери бригады составили 411 человек, то есть свыше 50 % состава. Почти все офицеры бригады были убиты или ранены, в том числе и возглавивший атаку полковник А. И. фон Вестфален, полностью выполнивший свой долг русского офицера и смертью своей и своих подчиненных задержавший наступление немецкой пехоты. Ошеломленные внезапным рейдом казаков и гусар, немцы приостановили свое наступление с 10 часов 15 минут до трех часов дня, в результате чего русская пехота успела получить подкрепление, с помощью которого промежуточная позиция удерживалась до шести часов вечера, а после ее оставления противник так и не решился активно преследовать русскую пехоту. Разрыв между сибирцами и туркестанцами был ликвидирован. Противник возобновил движение только ночью36.

О том, в каком положении находились отступавшие, можно судить хотя бы по состоянию со снабжением винтовочными патронами. Штаб 12-й армии обещал выслать на участки прорыва 600 тыс. патронов, но к 3 (16) июля сумел отправить только 32 тыс., чего не хватало даже для покрытия расхода 30-й пехотной дивизии (100 тыс.)37. Противник по-прежнему прочно удерживал превосходство в пехоте и артиллерии и стремился форсировать Нарев – последнюю линию обороны 1-й армии. 4 (17) июля немцы начали атаку позиций 1-го Сибирского армейского корпуса на северном берегу Нарева. Против имевшихся здесь 38 батальонов, 24 эскадронов и 128 орудий противник сконцентрировал 96 батальонов и 780 орудий. В корпус была направлена 33-я пехотная дивизия, но к началу наступления она не успела прибыть на указанные позиции и составить резерв обороны38.

После тяжелых боев 4 (17) июля в 18 часов 20 минут было принято решение об отводе русских войск за Нарев. Позиции еще можно было удержать, и вскоре приказ попытались отменить, но сделать это оказалось уже невозможно – он был разослан в части и начал выполняться39. Ночью войска оторвались от противника и переправились через реку. Германское командование не сумело захватить в этот момент изрядно потрепанные русские части и вынуждено было провести перегруппировку. 6 (19) июля немцы начали бои за Нарев, которые заняли у них 17 дней40. Противник продолжал наступать в Курляндии. 18 июля немцы, действуя с суши и моря, взяли Виндаву. Особого сопротивления здесь им не было оказано. База для немецких миноносцев и подводных лодок была выдвинута на 50 миль вперед от Либавы.

19 июля Э. фон Фалькенгайн высказал пожелание организовать демонстрацию перед Рижским заливом или в самом заливе. Развитие наступления на Ригу было уже под вопросом, но такая акция, по мнению начальника Генерального штаба, была бы очень полезной41. Идея Э. фон Фалькенгайна понравилась командующему морскими силами Балтийского моря гросс-адмиралу принцу Генриху. Командование германским флотом приняло решение активизировать действия на Балтике и подготовить прорыв через Ирбенский пролив в Рижский залив с целью проведения минирования Моонзунда и перекрытия брандерами гавани Пернова, где, как ошибочно предполагали немцы, базировались русские субмарины42. В состав сформированной для этой цели эскадры первоначально планировалось ввести семь линкоров додредноутного типа, шесть крейсеров, 24 эсминца и миноносца и другие корабли. Для прикрытия этих сил от возможного удара русских дредноутов из Гельсингфорса из состава флота Высоких морей выделялись восемь линкоров-дредноутов, три линейных крейсера, четыре крейсера, 32 эсминца и миноносца, 13 тральщиков43.

К началу июля русские морские силы Рижского залива состояли из минной дивизии (20 эсминцев с 4-дюймовой артиллерией и 16 старых миноносцев), четырех канонерских лодок, минного заградителя, двух дивизионов старых подводных лодок с плавбазой и нескольких вспомогательных судов44. Превосходство германцев на море было полным. 18 (31) июля 1915 г., для того чтобы получить в районе Риги корабль с мощной артиллерией, под прикрытием крейсеров «Рюрик», «Адмирал Макаров», «Баян», «Богатырь» и «Олег» в залив через Ирбен был введен эскадренный броненосец «Слава». Операцию прикрывали линкоры «Павел I» и «Андрей Первозванный». Это был риск. В случае неудачи в Рижском заливе броненосец уже не мог покинуть его воды и был бы обречен45. С 1914 г. командование флота начало работы по углублению канала Моонзунда, планировалось довести его до 30 футов, но к 1917 г. успели достичь только показателя в 26,5 фута. Тем не менее эти работы позволили уже осенью 1916 г. вводить через Моонзунд в Рижский залив тяжелые крейсеры и эскадренный броненосец «Цесаревич» и даже вывести на зимовку 1917 г. «Славу»46.

Усиление Балтийского флота в Рижском заливе укрепило положение правого фланга русских армий: вход в Ирбенский пролив прикрывали теперь не только минные позиции и сооружавшаяся в это время батарея на мысе Церель, но и четыре 305-мм орудия «Славы» (кроме того, в тылу, на острове Моон, были установлены две батареи – пять 254-мм и четыре 152-мм орудий и одна батарея на два 75-мм орудия в Рогокюле)47. «Однако слишком преувеличивать значение ввода «Славы» для обороны было нельзя; несомненно, мы были усилены на четыре 12-дюймовых орудия, – вспоминал один из офицеров Балтийского флота, – но, увы, старого образца и совсем недальнобойных, а сам корабль был уже настолько устаревшим, что, конечно, не мог противостоять современным линейным кораблям, которые мог легко прислать сюда противник»48.

Действительно, ввод в Рижский залив «Славы» был замечен немцами уже 31 июля, и они приняли решение ускорить подготовку прорыва. На Балтику из Северного моря перебрасывались значительные силы: дивизия линейных кораблей, четыре малых крейсера и четыре флотилии эсминцев49. Устаревший линкор и около 20 старых миноносцев не могли гарантировать прочный контроль над входом в Рижский залив, и у командования СевероЗападного фронта возникли опасения по поводу возможности вражеского десанта в районе Риги в тылу русских войск. У М. В. Алексеева они оказались весьма стойкими50. Германские атаки шли теперь по всей линии Северо-Западного фронта в Польше. Задача этих концентрических ударов сводилась к сковыванию русских сил и недопущению образования свободного резерва у русского командования, и она была решена.

6 (19) июля М. В. Алексеев писал: «Настроения противника ясны: заставить нас под угрозою покинуть Вислу и Варшаву. Постепенно они сжимают клещи, для борьбы с которыми нет средств»51. Общие потери немцев в Праснышском сражении составили 199 офицеров и 8772 солдата, наши – 361 офицер и 39 464 солдата, из которых в плен попали 40 офицеров и свыше 16 тыс. солдат. Русская армия потеряла 12 орудий (из них два тяжелых), 48 пулеметов и около 30 тыс. винтовок. Если германцы смогли восстановить свои потери в течение 8-15 дней, то русские ввиду ограниченного запаса подготовленных резервов и материальных средств сумели сделать это гораздо позже – через 1,5–2 месяца52. Положение русской армии оставалось стабильно тяжелым. К лету 1915 г. людские потери и недостаток боеприпасов к орудиям значительно ослабили даже две первые по боеспособности категории русских дивизий.

По свидетельству главнокомандующего Северо-Западным фронтом, положение здесь постоянно ухудшалось: «…наряду с высокой доблестью получаются такие печальные результаты, проявляются признаки такого малодушия, трусости, паники, что ими сразу наносится непоправимый ущерб общему делу и проигрыш сражений, длительной борьбы. Конечно, есть причины: мало офицеров, отсутствие коренных, прочных офицеров; малая обученность массы, полная ее несплоченность в войско; наконец, подавляющая масса артиллерийских снарядов, против которых мы не имеем соответствующего богатства, даже приблизительного… все это деморализует, сопровождается позорным бегством, массовыми сдачами в плен с потерею своих пушек»53. Длительное отступление, постоянное и иногда внезапное оставление позиций вызывало падение морали и дисциплины в армии.

А. В. Горбатов, служивший как раз в регулярной, довоенной части, вспоминал: «Конечно, все это способствовало упадку дисциплины, наиболее заметному в обороне. Правда, в Карпатах переход к обороне нисколько не вселял сомнений или тем более неверия. Наоборот, после длительного и успешного наступления солдаты были довольны, что получают заслуженный отдых. Совсем иное дело переход к обороне после длительного отступления, да еще при такой неразберихе. Солдаты пали духом, стали приписывать противнику непобедимость, не верили в прочность обороны и считали ее только отсрочкой дальнейшего отступления»54. Отступление в условиях лета 1915 г. подрывало мораль и рядовых, и офицеров, и высшего командования. С остатками кадровой армии терялись надежды на будущее.

В цитируемом уже письме М. В. Алексеев описывал ситуацию на своем фронте следующими словами: «Нет подготовленных солдат; у меня в рядах недостает свыше 300 т. человек. А то недоученное, что мне по каплям присылают, приходится зачислять в число «ладошников» (новый термин для настоящей войны), которые, не имея винтовок, могут для устрашения врага лишь хлопать в ладошки. Нет винтовок. и скоро не будет. А ведет это к постепенному вымиранию войсковых организмов. Есть дивизии из 1000 человек; чтобы их возродить, нужен отдых, прилив людей с ружьями, некоторое обучение. Если всего этого нет, то остается израсходовать золотой кадр из последней тысченки, но за то уже на все время войны нужно вычеркнуть дивизию, ибо она из ничего не создастся. Будет сброд «бегунов»55.

Главнокомандующий Северо-Западным фронтом вновь стал перед сложнейшим выбором. 6 (19) июля он писал жене: «Нет совсем патронов. Во время жестоких боев мне идут вопли: «патронов». там-то должны были отойти за отсутствием патронов, там-то нечем драться. И я рассылаю жалкие крохи, которые скоро иссякнут, потому что прилива нет, или это сочится по таким каплям, что каждую минуту страшишься, что придется уходить, не отстреливаясь, потому что будет нечем. Будем ли отходить или бежать при таких условиях, сказать очень трудно. Быть может, было бы лучше, если бы я смотрел и переживал все это нервно, суетясь в шуме. Но сохранившееся спокойствие обостряет боль сознанием своей беспомощности, заброшенности. Мне было бы легче, если бы я мог плакать, но я не умею теперь сделать и это. Горькую чашу пью я и те, которых я шлю не в бой, а наубой (выделено М. В. Алексеевым. – А. О.), но я не имею права не сделать этого и без борьбы оставить врагу многое»56.

Генерал делал все, что было в его силах, чтобы прикрыть угрожаемый участок в своем тылу. За четыре дня боев, с 13 по 17 июля, численность русских сил на участке немецкого наступления возросла с 44 батальонов с 128 орудиями до 100 батальонов с 262 орудиями. Против них действовали соответственно 13 июля – 72 батальона с 792 орудиями и 17 июля – 132 батальона с 1064 орудиями57. На возможные решения главнокомандующего Северо-Западным фронтом влияние оказывала не только обстановка на фронте. Ставка до последнего вмешивалась в ход дел, давая весьма противоречивые указания. 10 (23) июля 1915 г., в день принятия решения о начале эвакуации гражданских учреждений Варшавы, Ф. Ф. Палицын записал в своем дневнике ориентировку великого князя Верховного главнокомандующего: «Лозунг «Армию, когда нужно, выведите, но Варшаву держите до крайности» связывает главнокомандующего (то есть М. В. Алексеева. – А. О.). Одно противоречит другому, и это противоречие создает решениям главнокомандующего большие затруднения»58.

Между тем вечером 10 (23) июля в штабе Северо-Западного фронта получили информацию о том, что немцы перешли Нарев восточнее Пултуска, и М. В. Алексеев приказал очистить Варшаву от гражданских властей59. Судьба города к этому времени была уже решена, удержание города могло привести лишь к окружению на левом берегу Вислы оборонявших его войск. Судя по дневниковой записи М. Гофмана от 18 июля, в этом как раз и состоял замысел германского командования, однако успех зависел и от того, удастся ли армии генерала А. фон Макензена форсировать Нарев и обойти основные силы Северо-Западного фронта по правому берегу Вислы60. Кроме того, определенные надежды вызывало у немцев их продолжавшееся еще наступление в Курляндии, где русские войска отходили под натиском противника.

12 (25) июля серьезное поражение потерпел 37-й армейский корпус. Митавская позиция, которую он оборонял, была обойдена 36-й германской резервной дивизией, корпус был ослаблен и растянут, резервов у командования не осталось, и его отступление быстро превратилось в неорганизованное бегство61. Первоначально М. В. Алексеев думал, что причиной случившегося является исключительно низкая мораль войск, считая, что «у Плеве две дивизии позорно разбежались и, кажется, от миража, призрака, что не помешало потерять половину людей и винтовок. Это тоже не входило в мои расчеты»62. Естественно, при таком отношении к происходящим событиям главнокомандующий фронтом смог выделить для поддержки 5-й армии всего несколько рот без оружия с двухнедельной подготовкой. Он предпочел обратиться к Ставке с просьбой прислать дивизию с Юго-Западного фронта. Свежей дивизии в распоряжении Ставки и фронта не было, и в результате она, несмотря на протест М. В. Алексеева, сняла с Юго-Западного фронта 120 рот с оружием и офицерами и отправила их в 5-ю армию. Польза от этого решения была невелика63.

Стабилизировать положение на фронте не удалось. 12 (25) июля противник снова занял Шавли, 1 августа немцам удалось добиться еще одного успеха – они взяли Митаву, но затем наступление временно заглохло. О. фон Белов смог выполнить лишь первую из задач своей армии, а со второй не справился. Неманская армия начала перегруппировку. К счастью, принявший 5-ю русскую армию генерал В. И. Гурко сумел не только отбить атаки 9-й армии О. фон Белова, но и контратаковать. К началу августа положение на этом участке фронта стабилизировалось, что отнюдь не означало успокоения: шли постоянные встречные бои64. Вскоре резко обострилась обстановка на прилегающих к фронту водах Балтики. В начале августа немцы сосредоточили здесь половину своего флота – 15 линкоров, три линейных, два броненосных и девять легких крейсеров, 56 миноносцев и 48 тральщиков. Эта группировка почти втрое превосходила весь русский флот Балтийского моря.

4 августа 1915 г. германские корабли начали выход в море. Перед ними была поставлена задача прорваться в Рижский залив через Ирбены, уничтожить русские корабли, находящиеся в заливе, провести минирование выхода из Моонзунда, блокировать гавань Пернова и провести демонстративный обстрел Усть-Двинска. Первоначально операцию планировалось завершить за два дня. С рассветом 26 июля (8 августа) противник впервые попытался опробовать прочность обороны в Ирбенах. К проливу подошла 4-я эскадра линейных кораблей (семь эскадренных броненосцев), «разведывательные силы Балтийского моря» (два броненосных и четыре легких крейсера), два новых эсминца, две флотилии миноносцев (22 вымпела), 35 тральщиков, вспомогательный минный заградитель и три парохода для затопления в

Пернове65.

26-27 июля (8–9 августа) немецкий флот попытался осуществить прорыв. Передовую часть кораблей противника у кромки минного поля поначалу встретили всего четыре эсминца русского 6-го дивизиона, позже подошла поддержка – канонерские лодки «Грозящий» и «Храбрый», а затем и «Слава». Следует отметить, что линкор так и не смог выйти на дистанцию, которая позволила бы ему использовать орудия главного калибра, и не сделал ни одного выстрела66. Уже к 8 августа командованию немецкого флота стало ясно, что выполнить задачу прорыва не удастся, а утром 10 августа корабли стали возвращать назад. 3 (16) августа попытка прорыва была повторена. В этот раз «Слава» оказала значительную поддержку минной дивизии при отражении противника, без него миноносцы и канонерские лодки не смогли бы долго удерживать позиции. Имея четыре 305-мм орудия с дальностью стрельбы в 95 кабельтовых (даже при искусственном крене) против 24 280-мм орудий «Нассау» и «Позена» с дальностью стрельбы в 115 кабельтовых, русский линкор сосредоточился на обстреле тральщиков противника. Тем не менее утром 6 (19) августа немцы прорвались в Рижский залив.

Их эскадре удалось перехватить и атаковать русские канонерские лодки «Сивуч» и «Кореец». В результате «Сивуч» после боя с превосходящими силами был потоплен, из экипажа в 135 человек спаслись только пятеро. «Кореец» вынужден был выброситься на берег, после чего взорван командой. 20 августа корабли противника обстреляли Пернов и затопили на выходе из его гавани предназначенные для этого пароходы. От планов минирования Моонзунда и обстрела Усть-Двинска вице-адмирал Э. Шмидт отказался. Опасаясь русских и британских подводных лодок (субмарина Е-1 под командованием командора Н. Лоуренса 19 августа поразила торпедой линейный крейсер «Мольтке»), он препочел вывести 21 августа свою эскадру из Рижского залива. В этих боях русский флот потерял две канонерские лодки, повреждения получили линейный корабль и три эсминца. С немецкой стороны потери составили два эсминца, три тральщика и прорыватель заграждений, были повреждены два линейных и два легких крейсера, два миноносца и тральщик67.

Новейшие русские линейные корабли дредноутного типа в это время продолжали стоять в Гельсингфорсе. По приказу от 27 сентября (10 октября) 1914 г. их можно было использовать с санкции императора. Только 8 (21) августа командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. А. Канин получил разрешение «пользоваться двумя кораблями 1-й бригады линейных кораблей, не испрашивая на то всякий раз Высочайшего разрешения»68. Прорыв противника 19–21 августа практически никак не повлиял на ход дел на русско-германском фронте. С уходом немецких кораблей русские суда возобновили активную поддержку прибрежным позициям Северного фронта, какой-либо угрозы его тылу немецкий флот так и не смог не только создать, но даже имитировать. У командования противника оставалась надежда обойти русские войска на другом участке, в районе Варшавы, однако реализовать и этот план не удалось.

Германской армии пришлось штурмовать столицу Царства Польского фронтальным ударом. Штаб Северо-Западного фронта переехал в Волковыск, армия ежедневно отступала по 20–30 верст. В начале июля М. В. Алексеев получил приказ отводить войска за Вислу. «Благодаря своей неутомимой трудоспособности, организационному дарованию, педантичной точности и глубокому знанию военного дела, – вспоминал сотрудник Ставки, – он (то есть М. В. Алексеев. – А. О.), при постоянной поддержке со стороны Верховного командования, настолько упорядочил отступление нашего фронта, что, по признанию самого Людендорфа, немцам не удалось при этом добиться на нашем фронте решительных стратегических результатов, на которые они рассчитывали, начиная свое наступление»69.

М. В. Алексеев демонстрировал уверенность, но на самом деле это была, скорее всего, лишь демонстрация внешнего спокойствия. Генерал снова вспоминал о Мукдене, его мучили картины страшного суда из 25-й главы Евангелия от Матфея70: «Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его. Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть, жаждал, но вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен был и в темнице, и не посетили Меня». Тогда и они скажут ему в ответ: «Господи! Когда мы видели Тебя алчущим или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе?». Тогда скажет им в ответ: «Истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне». И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную»71.

То, что происходило, могло вызвать подобные ассоциации не у одного человека: уверенность командующего не передавалась армиям, отступление производило весьма гнетущее впечатление на войска и командование, а приказ об эвакуации крепостей вызывал неприятные эмоции в гарнизонах72. Неизменно хорошим, несмотря на большие потери в боях с германцами, настроение было лишь в Гвардейском корпусе73. Он находился тогда на Юго-Западном фронте и отходил на восток от Холма. Гвардейцам пришлось стать свидетелями и участниками трагических событий. Офицер Преображенского полка вспоминал: «Отход происходил планомерно и в большом порядке. Ни пленных, ни раненых мы за собой не оставляли. Местность, через которую проходили наши войска, была предана огню. Сжигались деревни, скирды с хлебом, а скот либо уничтожался, либо угонялся вслед за войсками. Очень часто во время ночных отступлений полку приходилось двигаться через коридор, окруженный горящими скирдами и домами, насколько хватал глаз»74.

В это время уже шла частичная эвакуация Варшавы, и прикрывавшие ее войска несли огромные потери. Неизбежно возникал вопрос об ответственности. «Беру вину тяжелую на себя, – писал в уже цитируемом письме М. В. Алексеев, – но в ней я, по существу, так мало принимал участия, что являюсь лишь ответчиком потому, что таковым должен быть неудачливый полководец… А неудачи наши заложены глубоко, глубоко… и кто же их увидит, кто будет изучать. Проклятие на голову того, кто не сумел дать победу, а одарил неудачею»75. Но главнокомандующего Северо-Западным фронтом удручало не только положение на фронте. 3 (16) июля к нему в штаб приехал А. И. Гучков. «После его отъезда командующий был особенно расстроен, – записал в своем дневнике Ф. Ф. Палицын. – По словам Михаила Васильевича, Гучков сообщил ему ряд фактов из деятельности центральных управлений по заготовке боевого снабжения. Нельзя провести грань, где кончается недомыслие и начинается преступность. Когда приходится туго, все вообще явления принимаются болезненнее, но указывать на недостатки легче. Военное министерство виновато во многом. Но виновата также и наша индустрия, и многие другие, сваливавшие вину на других»76. Однако заключительная мысль вовсе не была популярной в это время.

В боях второй половины лета – начала осени материальное превосходство немцев проявилось особенно ярко. Британский журналист подвел итоги увиденному им в эти дни под Варшавой: «Россия не смогла обратить свои ресурсы в боеприпасы, а Германия, готовившаяся к этому дню 40 лет, смогла. Этому она обязана взятием Варшавы»77. 19 июля русские войска отступили с позиций по Бзуре, которые они защищали семь месяцев. 23–24 июля двум германским армиям – Ф. фон Шольца и М. фон Гальвица – удалось форсировать Нарев между Пултуском и Остроленкой. Прорыва не получилось, немецкие дивизии встретили упорное сопротивление. Однако возникала угроза петроградско-варшавской дороге. Ее участок между Белостоком и Варшавой находился уже в 15–30 км от позиций противника. 29 июля немцы перешли Вислу к северу от Ивангорода. 26–30 июля войска 3-й и 4-й армий, весьма удачно оборонявшиеся на Влодавской укрепленной позиции, вынуждены были покинуть ее. 2 августа М. В. Алексеев приказал очистить столицу Царства Польского. Эвакуация была начата в ночь с 3 на 4 августа и происходила в полном порядке78.

Вывозились архивы, оборудование, а также все крупные изделия из цветных металлов, которые могли быть использованы немцами в переплавке: например, колокола. «9-я армия сражается на линии фортов Варшавы. Русские эвакуируют город, – записал в своем дневнике М. Гофман 4 августа. – Это, без сомнения, триумф плана Фалькенгайна, но это не решающее поражение русских»79. Приказ об отходе из Варшавы решил судьбу еще одной русской крепости. Германская армия Р. фон Войрша и австрийская армейская группа Г Кевеша фон Кевешхазы взяли в полукольцо Ивангород. 1 августа начался обстрел крепости, в котором принимала участие тяжелая артиллерия до 305 мм включительно. Под Ивангородом сложилась весьма оригинальная ситуация: из атакующей армии в полуокруженную крепость накануне ее эвакуации перебегали не желавшие воевать славяне и румыны. За несколько дней сдались около 1500 человек80. 22 июля (4 августа) русские арьергарды «взорвали немногочисленные бетонные добавки к кирпичным казематам укреплений, разрушили мосты и отошли на левый берег Вислы»81. 24 июля (6 августа) были уничтожены все укрепления крепости на правом берегу Вислы, подожжено здание железнодорожной станции, войска иван-городского гарнизона отошли на восток на соединение с полевой армией82.

Утром 5 августа в Варшаву вошли немцы. Последняя русская дивизия покинула город около полуночи с 4 на 5 августа. В три часа ночи были взорваны мосты через Вислу. Боев в городе между отходящими и наступающими не было. Накануне вступления германцев в столицу Царства Польского произошла смена командования 5-й германской армии, что было вызвано политическими причинами. Армию возглавил принц Леопольд Баварский, тесть императора Франца-Иосифа и представитель династии наиболее католической части Германской империи83. Эта мера должна была продемонстрировать единство двух германских дворов в польской политике и привлечь симпатии клерикальных кругов Польши, прежде всего галицийских поляков.

6 августа в Варшаве у собора Святого Александра Невского принц Леопольд принимал парад германских войск. Среди исполнявшихся на параде маршей был и гимн польских легионов «Еще Польска не згинела», однако самих легионов не было. В первые дни германские власти делали многочисленные обещания на предмет будущего освобожденной от русской власти Польши, возможности ее объединения с монархией Габсбургов. Однако основные должности занимались подданными Германской империи. Варшавским губернатором стал генерал Г фон Шеффер-Боядель, генерал-губернатором той части русской Польши, которая переходила под австровенгерскую оккупацию, был назначен австриец генерал-майор барон Эрих фон Диллер. Более того, впервые за полвека генерал-губернатором Галиции стал австрийский немец генерал Герман фон Коллард, сменивший на этом посту поляка Витольда Корытовского. Оставшиеся польские служащие, недостаточно хорошо владевшие немецким, замещались немцами84.

Падение Варшавы не было неожиданным событием, даже наоборот, тем не менее оно произвело гнетущее впечатление на императора и Николая Николаевича. М. В. Алексеев оставался спокоен. В этот день он заявил Дж. Генбери-Вилльямсу, что позиции, обеспечивавшие отступление фронта и прикрывавшие петроградское направление, готовы85. На очереди опять стоял вопрос о крепостях, и тут М. В. Алексеев был настроен более чем критически. «В то время, когда в июле прошлого года на нашей границе раздавались уже первые выстрелы, – писал он 13 (26) июля, – в окрестностях Варшавы тоже раздавались выстрелы… То на миллионы русских кровных денег приводились в исполнение великие мысли г-на Сухомлинова и его присных: взрывали форты уничтоженной крепости Варшавы; одновременно снимали вооружение с Зегржа… Осуществлялись действительно великие мысли, как облегчить нашему врагу ведение войны, под предлогом, выраженным в словах нашего «Н»: «лучше иметь одну крепость, хорошо подготовленную, чем десять необеспеченных». И слабая крепость в целостной (везде выделено М. В. Алексеевым. – А. О.) системе и сочетании имеет значение; сильная да одинокая пользы не принесет»86. Впервые генерал ясно и точно высказал свое отношение к военному министру и императору (наш «Н»). В бедах его фронта были виноваты те, кто принимал решение о разоружении крепостей, за исключением Новогеоргиевска.

Именно на эту крепость возлагалось так много надежд, она притягивала к себе внимание Ставки и штаба фронта. 7 (20) июля 1915 г. в Волковыск приехал Верховный главнокомандующий. Великий князь колебался: с одной стороны, он понимал, что Новогеоргиевск не полностью подготовлен для обороны, тем более в современных условиях; с другой – он никак не мог решиться оставить его без боя: «.в массах народных это была твердыня, простое очищение которой было бы понято неблагоприятно. Все это очень усложняло решение. Душевные мотивы были за его оборону»87. В штабе фронта в общем не было разногласий по этому поводу: М. В. Алексеев, Ф. Ф. Палицын и В. Е. Борисов были спокойны и уверены в успехе прикрываемого линией Ивангород – Новогеоргиевск отступления.

Великий князь несколько раз возвращался к этой проблеме: «Дело не в Варшаве и Висле, и даже не в Польше, а в армии. Противник знает, что у нас нет патронов и снарядов, а мы должны знать, что не скоро их получим, а потому активно действовать мы не в силах, и поэтому, чтобы сохранить России армию, должны ее вывести отсюда. Массы, к счастью, это не понимают, но в окружающих чувствуется, что назревает что-то неладное. Надежда удержаться нас не оставляет, ибо нет ясного сознания, что пассивное удержание нашего положения само по себе есть одно горе при отсутствии боевого снабжения (выделено мной. – А. О.)»88. Решение давалось нелегко, к этой проблеме скоро пришлось возвращаться опять.

3 (16) августа в Волковыск вновь приехал Николай Николаевич с Н. В. Рузским и М. Д. Бонч-Бруевичем. На совещании, где обсуждалась идея создания нового Северного фронта с Н. В. Рузским во главе, они в очередной раз выступили против оставления крепости Ковно89. Оборона Новогеоргиевска могла иметь значение только в том случае, если русский фронт не откатится слишком далеко на восток. Верховное командование намеревалось занять оборону по заранее укрепленной линии Ковель – Августово, что значительно увеличивало важность удержания линии Немана90. Между тем на начальном этапе войны крепости Ковно, Осовец и Гродно были существенно ослаблены. Их гарнизоны были взяты на фронт и замещены ополчением, слабо или практически вообще не обученным, во всяком случае неподготовленным для ведения крепостной войны. Для нужд фронта изымались крепостные запасы снарядов.

В результате, когда возникала опасность тому или иному укрепленному пункту, он оказывался практически без боеспособных частей. Формированием нового гарнизона Ковно, например, командование 10-й армии и Ставка занялись только после поражения в Августовских лесах в феврале 1915 г. и закончили лишь к началу лета. За исключением Ивангорода и Осовца, которые были атакованы противником в самом начале войны, когда в составе их гарнизонов еще присутствовали штабы и части, знакомые с крепостями и техникой крепостной войны, и имели фланговое прикрытие полевых частей, ни одна русская крепость не оправдала возлагаемых на нее надежд91.

Теперь, в обстановке германского наступления, велась лихорадочная работа. В тылу русских войск, в районе Гродно, Бреста, Белостока население и военнопленные, в основном австрийцы, ремонтировали дороги, устанавливали колючую проволоку, рыли окопы; крепости лихорадочно приводились в порядок92. Естественно, подготовить эти укрепления к длительной успешной обороне в такой обстановке было сложно. Но почему тогда М. В. Алексеев вообще собирался оборонять Новогеоргиевск? Ведь было ясно, что ценность подобных дивизий весьма невелика и собранные таким образом батальоны, даже полевые, не смогут эффективно обороняться.

Это решение было в какой-то степени неизбежным. Огромные запасы крепости практически невозможно было вывезти. Варшавский генерал-губернатор генерал-лейтенант князь П. Н. Енгалычев считал, что для эвакуации Варшавы требовалось 2 тыс. вагонов, а для эвакуации Новогеоргиевска – еще 1 тыс. Примерно ту же цифру – 200 поездов – дал инспектировавший крепость Ф. Ф. Палицын. Решить две эти задачи одновременно со снабжением фронта железные дороги не могли. Кроме того, вывоз крепостного имущества затруднялся неудобной конструкцией станций (слишком узкие перроны) и отсутствием подъездных железнодорожных путей к фортам93. Есть и другое объяснение отказу М. В. Алексеева эвакуировать крепость. По словам В. Е. Борисова, который якобы был сторонником полного отхода, М. В. Алексеев на докладе, во время которого принималось решение о судьбе Новогеоргиевска, заявил, что «он не может взять на себя решение бросить крепость, над которою в мирное время так много работали»94.

Словам В. Е. Борисова, как всегда, очень трудно доверять. Так, по его логике, М. В. Алексеев не мог взять на себя ответственность за одно непопулярное решение и поэтому сознательно поставил в безвыходное положение почти 100-тысячный гарнизон с 900 орудиями. При этом М. В. Алексеев не хотел рисковать оставлением в Ивангороде гораздо меньшего числа войск с 300 орудиями. Инспекционная поездка Ф. Ф. Палицына в Новогеоргиевск была затеяна, по его словам, с одной только целью: еще раз убедиться в правильности выбранного решения оборонять эту крепость. 7 (20) июля, после очередного приезда Николая Николаевича (младшего), Ф. Ф. Палицын отметил в своем дневнике: «Новогеоргиевск получит гарнизон и, если окажется возможным, ему подвезут и патроны. Бобырь нервничает, что видно из его просьб»95. Даже неуверенность коменданта крепости в благополучном исходе обороны не изменила решимости М. В. Алексеева. Для этого должна была быть другая, более веская причина.

Останавливаться на старых позициях также было нельзя. Немецкое командование, стремясь использовать задержку русских войск на левом берегу Вислы, начало подготовку охвата основных сил Северо-Западного фронта со стороны Немана. Со своей стороны, М. В. Алексеев тоже начал подготовку флангового контрудара, стремясь реализовать принцип обхода обходящего. В районе Вильны начался сбор армейской группы96. Однако для этого требовалось время. Найти войска для формирования данной группы уже было непросто. У начальника штаба Ставки созрел план: по мере отхода Северо-Западного фронта на левый берег Буга и сокращения линии фронта вывести из боевой линии Гвардейский корпус и, сосредоточив его в Бресте, перебросить по железной дороге под Вильной. Вместе с тем Н. Н. Янушкевич предлагал М. В. Алексееву выделить туда одно из полевых управлений армии и одно корпусное управление. Верховный главнокомандующий пытался довести группу до уровня армии, хотя там собиралось пока всего четыре дивизии. Но Михаил Васильевич не выполнил этот приказ, так как, по его мнению, вывод 27 тыс. штыков Гвардейского корпуса из 3-й армии, имевшей общий состав в 90 тыс., в сложившейся ситуации был невозможен. Ослабленная таким образом армия явно не смогла бы сдержать фронт97.

Группа еще не была собрана, но уже начались разногласия между штабом фронта и Ставкой. Это отнюдь не способствовало ее быстрому сосредоточению. При принятии плана получилось так, что штаб Северо-Западного фронта надеялся на резервы Ставки, а та, в свою очередь, попыталась собрать группировку, по привычке выдергивая из состава фронтов отдельные корпуса. Но кроме этих разногласий и отсутствия стратегических резервов существовали и другие сложности. Часть железнодорожных коммуникаций русского тыла была уже прервана, часть перегружена в связи с эвакуацией. Для сосредоточения сил в Виленском районе необходимо было, во-первых, выиграть время у противника, а во-вторых, прикрыть собиравшуюся группировку. Первую задачу должен был решить Новогеоргиевск, а вторую – Ковно. Этой задаче отвечала и картина железнодорожных линий, пересекавших реки Неман, Нарев, Висла в районах прифронтовой полосы этого времени, проходившей по линии Осовец – Ломжа – Брок – Венгров – Любартов – Ковель. Оборона Осовца в это время приобретала особо важное значение: он прикрывал отступление нескольких армий, тыловые дороги были перегружены, войска утомлены.

24 июля (6 августа) в четыре часа утра немцы провели газовую атаку на Осовец. 30 батарей (несколько тысяч газовых баллонов) дали мощную волну. Через 5-10 минут легкий ветер принес на передовые русские позиции облако высотой в 11–13 метров – газовая атака оказалась внезапной. Стояла холодная и сырая погода, с обычным для этого района туманом. Разведывательные партии и секреты стали первыми ее жертвами – они погибли, не успев поднять тревогу. Облако газа прошло до 19 км в тыл, и только после 11 км его отравляющее действие стало ослабевать. До этого волна выжгла всю растительность. Гарнизон, имевший для защиты только слабые противогазовые повязки, понес огромные потери. Не помогали и спешно разведенные костры, пламя которых считали действенным дезактиватором. К счастью, на фортах люди могли укрыться в плотно закрытых помещениях; кроме того, газ, пройдя через болота и наполненные водой рвы, начал уже терять свою силу.

Передовая позиция, на которой оборону держали восемь рот (из них три ополченские), приняла на себя основной удар. Здесь из 1500 человек остались не более 200, способных действовать. Немцы были полностью уверены в успехе, пленные потом показывали, что перед штурмом им дали приказы о сборе обозов и выделили похоронные команды. Против двух русских батальонов было выделено 12. Атакующие почти без потерь прошли через три проволочные линии и начали овладевать передовыми позициями. Однако оставшиеся в живых защитники вскоре оказали им серьезное сопротивление. Атака застопорилась, тем временем крепостная артиллерия вмешалась в бой и отсекла вторую и третью волны немецкой пехоты. Контрудар сохранившей боеспособность части гарнизона заставил отступить с передовых позиций и первую волну. В результате немецкая атака была отбита, оборона восстановлена к 10 часам утра, а к 11 часам бой полностью затих98. 9 августа немцы взяли Ломжу, но развить свой успех не смогли.

Германская армия, условно действуя по правому берегу Вислы, оказалась в это время оторванной от своих баз снабжения. Во всяком случае, она не имела с ними прочной железнодорожной связи. При отступлении русские войска тщательно уничтожали железные дороги. Даже в начале сентября 1915 г., по свидетельству М. Гофмана, они еще не были восстановлены99.

Существовало всего четыре железнодорожных моста, которые могли быть использованы немцами с этой целью, при этом один в Варшаве через Вислу был взорван отступавшими русскими войсками, а второй в Новогеоргиевске через Нарев прикрывался русской крепостью. Таким образом, железнодорожные коммуникации германских войск на правом берегу Вислы с Силезией и Восточной Пруссией прерывались в этих точках. Еще один мост на Бобре по линии Брест-Литовск – Летцен прикрывал Осовец, а мост на Немане – Ковно у самой крепости был легко проходимым, да и лето 1915 г. выдалось на редкость засушливым. Болота пересохли, и по возвышенностям там могла пройти пехота и даже легкая артиллерия. Командование приняло решение вынести передовые позиции на 12–15 км вперед, на пересохшие болота100.

Существовал еще железнодорожный мост через Неман у Гродно и Олиты, но они, во-первых, на этот момент находились в тылу русской армии, во-вторых, также были прикрыты крепостями, и в-третьих, не были напрямую связаны с железными дорогами, ведущими в Германию. Все это, как мне представляется, должно иллюстрировать замысел М. В. Алексеева и то внимание, которое он уделял Новогеоргиевску и Ковно. Как и во время Варшавско-Ивангородской операции, он надеялся организовать фланговый удар, прикрываясь крепостями для формирования обходящей армии. Задачу взятия Новогеоргиевска германское командование поручило генералу Гансу фон Безелеру, взявшему осенью 1914 г. Антверпен. Он и его начальник штаба полковник Т. фон Зауберцвейг слыли специалистами в решении такого рода задач101. Может быть, именно потому что германское командование разглядело угрозу сложившегося положения, оно поставило перед Г. фон Безелером задачу взять Новогеоргиевск в кратчайший срок и во что бы то ни стало102.

Не доверяя коменданту первой крепости генералу Н. П. Бобырю, М. В. Алексеев решил в последний момент заменить его генералом А. В. фон Шварцем. «Он ехал туда из штаба С.-З. фронта, как на верную смерть; когда он вышел из кабинета Алексеева, то много раз и тяжело прощался с окружающими, напр., с С. М. Крупиным (адъютантом М. В. Алексеева. – А. О.) – трижды; с дороги он дал телеграмму, что заболел»103. Именно в негодном командном составе, которому были поручены крепости, А. В. фон Шварц видел причину того, что случилось потом. В мае 1916 г. он говорил: «Не крепости отжили у нас свой век, плохи у нас коменданты! Посудите сами: современная крепость, это такой сложный организм, управление каким требует специальных знаний. Комендант должен быть инженером или, во всяком случае, артиллеристом. У нас что ни комендант, то генерал от кавалерии; в большинстве они люди совершенно необразованные; крепость у нас в верхах рассматривалась, как какая-то аренда под старость, пенсии для обветшавших генералов. Результаты налицо!»104.

«Новогеоргиевск, – вспоминал Э. Людендорф, – был, может, последней крепостью с поясом фортов, которая была взята после полного обложения»105. Г фон Безелер был назначен командующим осадным корпусом 21 июля 1915 г. В его распоряжении находились войска слабого качества и состава – ландштурм. Однако мораль немецких войск была высока. Их поддерживала сильная артиллерия: шесть 420-мм гаубиц, девять 305-мм гаубиц, одна 150-мм длинноствольная пушка, 11 батарей тяжелых полевых гаубиц, две батареи 100-мм и по одной батарее 120-мм и 150-мм орудий. На 4 км атаки немцы смогли сосредоточить 35 батарей тяжелой артиллерии, не считая полевых орудий. Г фон Безелер надеялся на то, что отступавшие русские войска будут обладать низкой моралью и «что сказочное действие немецких и австрийских мортир (30,5 см и 42 см) потрясло совершенно веру гарнизона в силу сопротивления долговременных крепостных верков»106.

Новогеоргиевск начал строиться после восстания 1830–1831 гг., когда были возведены цитадель, земляные укрепления и казармы на 40 тыс. человек. Она модернизировалась в 1880, 1892 и 1911 гг. и включала в себя крупный населенный пункт Новый Двор. Последний раз внешний пояс фортов был укреплен по системе К. И. Величко на основе березанских опытов в крепости Очаков. Форты № 14, 15 и 16, укрепление № 8, где эти работы к началу войны были почти закончены, имели бетонные казематы, которые могли выдерживать даже попадания 16-дюймовых фугасов107. Однако среди ее 16 фортов и восьми опорных точек по обоим берегам Вислы по фронту до 42 верст преобладали кирпично-земляные укрепления. Они не могли выдержать обстрел орудий калибром свыше 6 дюймов. Правда, как и в других крепостях, с началом войны здесь были форсированы работы по укреплению обороны108. Два пояса фортов окружали цитадель: первый – в 3–6 км от цитадели, второй – в 7–8,5 км. На линии новых фортов перед войной было построено несколько опорных пунктов и батарей. Шесть фортов второй линии имели законченную бетонную кладку, три опорных пункта были забетонированы на две трети. Таким образом, вторая, основная линия обороны к 1914 г. была готова примерно наполовину.

На вооружении крепости летом 1914 г. находилось 1099 орудий (полагалось 934) и 208 пулеметов (полагалось 304). 60 % всего вооружения составляли 644 орудия дальней обороны. Новых орудий было 15 % от всего вооружения (156 орудий) и около 25 % дальнобойных орудий. Только навесной огонь могли вести 24 % дальнобойных орудий (124 орудия). Вообще орудий, способных вести навесной огонь, было 400, то есть 62 % всех орудий дальнего боя109. Однако, как уже говорилось, крепостная артиллерия была ослаблена изъятиями для нужд фронта. В феврале 1915 г., например, генерал-майор Али-ага Шихлинский по приказу Н. В. Рузского вывел из крепости два дивизиона 6-дюймовых гаубиц, а также несколько 42-линейных (4,2-дюймовых) орудий, которые были отправлены во 2-ю армию. Правда, перед началом обложения в крепость было перевезено несколько 10-дюймовых орудий, снятых с кронштадтских береговых батарей. Артиллерийские позиции были лишь частично бетонированы, большую их часть защищали только земляные насыпи, зато все они были хорошо замаскированы. Нигде в крепости, кроме наблюдательных пунктов, не было ни броневых плит, ни куполов110.

В крепости был новый комендант – генерал Н. П. Бобырь; произошла и смена начальника штаба: генерал-майор А. Г Елчанинов был переведен на командную должность, а обязанности начальника штаба крепости исполнял генерал-майор Н. И. Глобачев. Самое главное – в крепость был назначен и новый начальник инженеров полковник Н. В. Короткевич-Ночевный, сменивший генерал-майора В. А. Гиршфельда непосредственно перед осадой. Еще хуже дело обстояло с гарнизонными частями. «Постоянного пехотного гарнизона крепость не имела, – вспоминал генерал-квартирмейстер Ставки, – да по условиям войны и не могла иметь. Трудно было бы удерживать в крепости ее гарнизон в то время, когда впереди, в поле шли ответственные операции. Это было бы нарушением одного из основных правил стратегии о разумном сосредоточении всех сил к месту решительного боя. Но все же надо сказать, что в Новогеоргиевске пехотные части менялись излишне часто и, в конце концов, в состав этого гарнизона по распоряжению главнокомандующего Северо-Западным фронтом вошли дивизии очень слабых боевых качеств, из которых две (ополченские) не закончили даже своего формирования. От всех этих дивизий нельзя было, конечно, ожидать проявления высокого воинского духа»111. В новый гарнизон вошли две пехотные дивизии – 58-я и 63-я, одна кавалерийская – 14-я, две дивизии ополчения и технические части. Численность дивизий колебалась от 10 до 14 тыс., всего гарнизона – около 100 тыс.112

Как следует из телеграммы М. В. Алексеева Н. Н. Янушкевичу от 20 июня (3 июля), Михаил Васильевич предвидел немецкий удар на Новогеоргиевск и предпочтительным считал ввести в верки крепости 48 отдельных полевых батальонов113. На способность Новогеоргиевска задержать германское наступление и тем самым дать возможность прийти в себя отступающей русской армии надеялись и в Ставке Верховного114. М. В. Алексеев хотел сохранить для фронта действующие армейские организмы и поэтому был против включения в состав гарнизона крепости 27-го корпуса и 50-й дивизии, и это было вполне естественно в сложившейся ситуации. От Ломжи до Влдавы на фронте находилось 23 русских корпуса, но в среднем их численность составляла только 12 тыс. человек при мизерном снарядном запасе. В 1-й армии армейский снарядный запас составил всего 60 единиц. Поэтому, в конце концов, в крепость были введены дивизии второй линии – 58-я и 63-я и ополчение. В штабе знали, что боеспособность 63-й дивизии и ополченских частей весьма невелика115.

«Помимо ополчения, – вспоминал А. А. Брусилов, – которое как боеспособная сила было ничтожно, в состав гарнизона этой крепости была послана из моей армии, по назначению главнокомандующего, одна второочередная дивизия, которая была взята мною в тыл для пополнения. В ней оставалось всего 800 человек; начальником дивизии вместо старого, получившего корпус, назначен был генерал-лейтенант де Витт, который, очевидно, не успел познакомиться ни с кем из своих подчиненных, да и его никто не знал. К нему подвезли для пополнения… около 6 тысяч ратников ополчения, а для пополнения офицерского состава – свыше 100 только что произведенных прапорщиков. И вот, не дав ему даже времени разбить людей по полкам, а полкам сформировать роты и батальоны, всю эту разношерстную толпу засунули в вагоны и повезли прямо в Новогеоргиевск; там их высадили как раз к тому времени, когда немцы повели атаку на эту крепость»116. Крепость лихорадочно снабжалась боеприпасами: даже перед полным ее блокированием в Новогеоргиевск на автомобилях было завезено 2 млн винтовочных патронов, ускоренными поставками удалось поднять продовольственные запасы гарнизона до полугодовой нормы117.

Теперь на Новогеоргиевск и Ковно возлагались особые надежды русского командования – в Ставке рассчитывали, что первая крепость продержится в полной блокаде до перехода русской армии в контрнаступление, то есть не менее полугода118. Для успеха такого контрнаступления необходимо было удержаться на линии Ковель – Августово, сохранить контроль над Неманом. С прорывом немцев на восточный берег реки возникла бы угроза глубокого обхода в тыл наших армий. В таком случае единственным способом избежать окружения стало бы быстрое отступление до линии Рига – Двинск – Молодечно – Слуцк. Из имевшихся на Немане двух железнодорожных мостов один (у Олиты) был взорван нашими войсками при отходе. Следовательно, оставалась единственная действующая железнодорожная переправа в Ковно, владение которой предоставляло немцам возможность направить значительные массы на Вильну и выйти в тыл русским войскам в районе Минска. Значение оборонительных позиций на правом фланге русского фронта значительно возрастало119.

Ключевыми пунктами этих позиций становились на данный момент Ковно и Новогеоргиевск. Самым трагическим образом на готовности этих крепостей к обороне сказалось то, что и войска, и даже старшие офицеры были слабо знакомы с местностью. Это приводило к неуверенности, потере ориентации, слабому знакомству с оборонительными сооружениями. Трагические случайности в этой ситуации были неизбежны, они становились закономерностью. В ночь с 4 на 5 (с 17 на 18) июля полковник Н. В. Короткевич и начальник обороны северного сектора, где немцы позже и повели главную атаку, полковник Худзинский отправились на автомобиле в поездку с целью ознакомления с сектором.

В это время 58-я дивизия должна была войти в крепость, а 14-я кавалерийская – выставить посты. Несогласованность между командованием и незнание местности привели к путанице. Посты на дороге не были вовремя выставлены, и автомобиль со старшими офицерами наскочил на германский кавалерийский разъезд. Раненный в руку шофер не справился с управлением, машина съехала в канаву. Короткевич и Худзинский были убиты, сопровождавшие их военный и гражданский инженеры и водитель машины ранены и попали в плен. В портфеле Н. В. Короткевича-Ночевного баварские кавалеристы взяли ценнейший трофей – план крепости крупного масштаба, на котором были подробно нанесены все укрепления. Если учесть, что с 1911 г. немцы не имели достоверной информации о фортификационных работах в Новогеоргиевске, а с началом войны самые скудные ее источники пресеклись, то для осаждавших это была огромная удача120.

В этот же день гарнизон предпринял попытку вылазки, которая была отбита. Части, собранные в крепости, не годились для ведения активных наступательных действий. Тем не менее именно в этот день решалась судьба Пултуска, под которым русские войска попытались перейти в контратаку, и удар из Новогеоргиевска должен был помочь ей. Срыв комбинированного удара привел к тому, что 24 июля русские войска были вынуждены эвакуировать Пултуск. У северного сектора крепости начались артиллерийские дуэли. Эффективность огня немцев резко возросла. Однако и русские артиллеристы действовали весьма успешно. Два 10-дюймовых береговых орудия «Царский дар», установленных на фортовой группе № 15, так точно обстреливали немецкую 420-мм батарею, что принудили одну из этих мортир к молчанию. Немецкое командование даже отдало приказ о выселении всех жителей местечка Насельск, которых заподозрили в том, что они по телефону корректируют огонь русских орудий121.

Русские войска под непрерывным обстрелом, который не останавливался даже ночью, 14–18 (27–31) июля 1915 г. успешно отбивали атаки противника, однако их собственная попытка атаковать Насельск 18 (31) июля опять закончилась неудачей. В ночь с 25 на 26 июля (с 7 на 8 августа) Новогеоргиевск был полностью блокирован. К этому времени немцы уже начали наступать на Ковенскую крепость. Здесь 40-м корпусом генерала Карла Лицмана действовала 10-я армия генерала Г фон Эйхгорна122. «Еще ни одна крепость не была атакована с такими ничтожными средствами, – вспоминал Э. Людендорф, – но войска, предназначавшиеся для атаки, были воодушевлены бодрым духом своих вождей»123. Решившись на ускоренную атаку, командир корпуса рассчитывал только на превосходство своих войск над оборонявшимися и сознательно шел на риск. Штурм начался 21 июля, а накануне К. Лицман сказал своему начальнику штаба: «Только от успеха зависит, предстанем ли мы перед критикой как герои или как глупцы. Если завоюем Ковно, восхвалят нашу храбрость, но если потерпим неудачу, то спросят с негодованием: «Как такой осел дошел до генерала? Как мог подобный невежда, совершенно не знающий основных правил осадной войны, быть директором Прусской Королевской военной академии?»124.

Состояние укреплений Ковно было далеко не идеальным. Главная линия обороны (так называемый занеманский фронт крепости, форты № 1–5, промежуточные укрепления № 1–3 и участок обороны по реке Вилия, форты № 6–7) была построена в 1883 г. Пороховые погреба, убежища для людей и стены были кирпичными. Лишь форт № 8 в 1888 г. был срыт и заново возведен из бетона, а после Русско-японской войны несколько модернизированы форты № 1–3: кирпичные стены были заменены бетонными, но недостаточной толщины. Только форт № 9, возведенный одновременно с модернизацией старых построек, был вполне современным125.

Поскольку форты занеманского фронта находились всего в пяти верстах от моста через реку, комендантом крепости генералом В. Н. Григорьевым было принято решение выдвинуть оборону этого наиболее опасного участка вперед и построить здесь несколько укрепленных линий. Благодаря этому ускоренная атака крепости стала невозможной – немцам пришлось потратить более трех недель на овладение передовыми позициями126. Часть из этих укреплений имела специфический недостаток всего, что создавалось на скорую руку: окопы и редуты были построены наспех и не давали надежной защиты, немецкая пехота при атаке легко перепрыгивала через некачественно установленные проволочные заграждения и т. п.127 Гарнизон крепости, как и в Новогеоргиевске, также не был многочислен, но не подготовлен к решению поставленных перед ним задач – он слишком часто менялся128. «В момент штурма, – вспоминал полковник В. Н. фон Дрейер, – Ковна была занята какими-то второочередными частями, никогда прежде не видевшими крепостных верков»129.

В гарнизон крепости входили 1-й и 4-й пограничные полки, шесть дружин 96-й ополченской бригады, два батальона 495-го полка, 68-й и 71-й запасные батальоны, две конных Таурогенских сотни (1-й отдел), пять дружин 102-й ополченской бригады, 73-й запасный батальон, одна рота 72-го запасного батальона (2-й отдел), один батальон 496-го полка и 72-й запасный батальон (3-й отдел), по три батальона 493-го и 494-го полков, один батальон 495-го полка, два батальона 496-го полка, морской батальон, 14-я ополченская и 3-я Таурогенская сотни. В резерве находились 2-й и 3-й пограничные полки, полк Стрелковой школы, три сотни конного Рыпинского полка, 7-я Ковенская рабочая дружина, четыре дружины 31-й ополченской бригады и 42 казачьих сотни130. Как видно из этого списка, большая часть гарнизона действительно состояла из ополчения и второразрядных частей, не имевших навыка действий в обороне и не знавших крепости. Только пограничники, морской батальон и полк Стрелковой школы – седьмая часть гарнизона имели боевой опыт и могли использоваться в качестве активных частей. Вооруженные берданками ополченцы поначалу вообще предназначались лишь для проведения работ131.

Часть тяжелой крепостной артиллерии Ковно была эвакуирована непосредственно перед началом германского наступления по предложению главнокомандующего фронтом132. И тем не менее на верках Ковно находилось 1357 орудий, в основном старых крепостных, образца 1867 и 1877 гг. Впрочем, имелось большое количество полевых орудий, 6-дюймовые орудия Канэ, новые 6-дюймовые пушки и крепостные гаубицы и две 10-дюймовые пушки с дальностью стрельбы свыше 18 км, что превышало дальнобойность имевшейся у противника артиллерии133. В начавшихся боях сразу же проявились недостатки плохо подготовленного гарнизона Ковно. Немцы отмечали слабую способность его войск переносить огонь тяжелой артиллерии134, едва обученная и плохо вооруженная русская пехота не принимала штыковых ударов и бросала окопы при приближении германцев на тысячу шагов. Хорошо дрались только крепостные артиллеристы135.

Традиционно сильными показали себя в боях на флангах крепости и ее передовых позициях части 3-го Сибирского корпуса. К 25 июля все атаки противника здесь были отбиты. Немцы сумели возобновить их только через четыре дня136. Время им было необходимо для подтягивания осадного парка. Под Ковно у немцев имелось только две батареи 420-мм орудий, так как основная масса осадного парка была задействована под Новогеоргиевском137. Однако это была мощная сила: вес снаряда 420-мм орудия равнялся 930 кг, разрывной снаряд весил 106 кг, и его взрыв оставлял воронку от 8 до 13 метров в диаметре и от 2,5 до 6 метров в глубину138. С 29 июля немцы уже безостановочно атаковали Ковно. Утром 6 августа начался обстрел русских позиций тяжелой и сверхтяжелой артиллерией противника. Тем не менее успехи войск К. Лицмана были весьма скромными: с 21 июля по 8 августа немцы оттеснили оборонявшихся с первой линии, а позади русских войск существовало еще семь линий139.

Великий князь, будучи еще вполне уверен в успехе обороны, 27 июля (9 августа) отправил коменданту крепости генералу В. Н. Григорьеву телеграмму: «Сердечно благодарю персонал лазарета от моего имени за молитвы и поздравление. Передайте доблестному гарнизону мою горячую благодарность за отбитие штурма. Уверен, что гарнизон с честью будет отстаивать крепость и с помощью Божией отразит все штурмы. Твердо на Вас надеюсь, что Вы (то есть Григорьев. – А. О.) проявите необходимую твердость, будете поддерживать в войсках гарнизона геройский дух. Генерал-адъют. Николай»140. Верховный главнокомандующий надеялся на коменданта, однако М. В. Алексеев не разделял этих надежд, хотя все же не решился удалить В. Н. Григорьева141.

К. Лицман настаивал на присылке подкреплений, а неудачи его первых действий вызывали сильное неудовольствие Г фон Эйхгорна. Осадная армия усилила свой натиск на русские позиции. Немецкие атаки чередовались контрударами сибирских стрелков142. 28–29 июля (10–11 августа) Ставка сообщила об удачном отражении штурмов Ковно и успешной артиллерийской дуэли под Новогеоргиевском143. На самом деле обстановка была далеко не столь радужной. С 8 августа германская артиллерия сосредоточила свой огонь по фортам Ковно. Их укрепления могли служить убежищем от орудий калибром не свыше 210 мм, а 305-мм и 420-мм снаряды проникали в них, по словам участника обороны генерала Г. Ф. Чернявского, «как палец в масло». К 12 августа форты № 1–3 и промежуточные укрепления № 1–6 занеманской группы были практически уничтожены144. Положение становилось опасным.

Из Ковно в Вильну устремились массы беженцев: с 1 по 7 (с 14 по 20) августа туда пришли около 25 тыс. человек, забивая дороги и распространяя слухи о чудовищной силе германской тяжелой артиллерии, от разрыва

снарядов которой стоял такой шум, что под городом люди не могли услышать друг друга145. Вплоть до 2 (15) августа Ставка сообщала о тяжелых боях под крепостью, при этом особо отмечалось, что штурмы противника отбиваются146. 16 августа немцы приступили к штурму фортов занеманской группы, последовательно занимая их руины. К вечеру вся линия обороны на этом участке была занята противником147. Сообщение Ставки от 4 (17) августа не оставляло сомнений в том, что произошло: «У Ковны бои приобрели чрезвычайно напряженный и упорный характер. Противник в течение 2 и 3 августа, тщательно подготовив атаку тяжелой артиллерией всех калибров до 16 дм включительно, употреблял все усилия овладеть штурмом укреплениями левого берега Немана. К вечеру 3-го ему удалось овладеть сильно разрушенным огнем фортом и прорваться в промежутке между некоторыми другими фортами Западного фронта. Бой продолжается»148.

К. Лицман и Г фон Эйхгорн опасались контратаки русских войск, однако ничего подобного не произошло. Гарнизон, державшийся в течение почти 27 дней, утратил стойкость. С вечера 16 августа русские войска спешно покидали город149. Значительные потери среди боеспособных частей гарнизона сократили их численность вдвое. Ополчение, теряя в лице этих солдат опору и образец, начало разлагаться. Все зависело от того, получит ли гарнизон подкрепления, которые накануне просил у Ставки В. Н. Григорьев150. Отступление быстро приобрело неорганизованный характер, в тылу противнику еще оказывали сопротивление остатки гарнизонов фортов и ряд частей, сохранивших порядок, но большая часть отступавших частей, перемешиваясь по дороге друг с другом, с обозами и гражданскими жителями, превращалась в неуправляемую массу. Попытка коменданта остановить ее и вернуть на позиции непосредственно у города не имела успеха151.

Утром 4 (17) августа генерал покинул крепость под предлогом необходимости наведения порядка среди отступавших войск и остановился в 25 верстах в тылу152. Управление обороной прекратилось. В этот день войска К. Лицмана овладели восточными фортами крепости и самим городом. М. В. Алексеев рассчитывал на более продолжительное сопротивление, он писал сыну: «…комендант Ковны совсем струсил и бросил крепость дней на 5–7 раньше, чем было можно»153. Он еще надеялся на удержание правого берега Немана с опорой на линию оставшихся фортов восточного сектора крепости, однако реализовать этот план в обстановке начавшегося хаоса не удалось154. В ночь с 17 на 18 августа было покончено с последними фортами Ковенской крепости на левом берегу Немана, которые еще удерживали русские войска. Перед своим уходом они сожгли все городские фабрики и взорвали все мосты через реку. 5 (18) августа в руках нашей армии остались лишь форты на правом берегу Немана155, но их очищение было вопросом времени. 6 (19) августа Ставка признала факт потери города156. Немцы торжествовали победу. М. Гофман отмечал: «.почти против желания, во всяком случае без подкреплений, мы взяли Ковно в десять дней (от начала бомбардировки тяжелой артиллерией. – А. О.)»157.

Тяжелым было и положение Новогеоргиевска. 31 июля (13 августа) здесь начался тяжелый «артиллерийский бой»158. Немцы активно обстреливали форты № 15 и 16 и укрепление № 8. Однако их попытки атаковать эти пункты были отбиты. При атаке форта № 15 оборонявшиеся взорвали 25 предварительно заложенных фугасов, что привело к большим потерям среди немецкой пехоты. Артиллерийский обстрел продолжался. Форт № 15 был до такой степени окутан пылью и дымом от снарядов противника, что гарнизон буквально задыхался. Оборонявшие форт две роты 249-го Дунайского полка во главе с капитаном Григоревским к вечеру 3 (16) августа сократились в четыре раза. К ночи этого дня немцы, используя значительное превосходство в силах, овладели фортом. Телефон, телеграф вышли из строя, для связи русским войскам пришлось пользоваться почтовыми голубями. Попытка оказать погибавшему гарнизону помощь наскоро собранным резервом сорвалась. Офицер, который вел подкрепление, плохо ориентировался на местности и, заблудившись, привел свою колонну в форт № 3. Возникла угроза выхода немецкой пехоты в тыл остальным фортам. Генерал Н. П. Бобырь приказал отступать, и 5 (18) августа немцы вошли в очищенный форт № 16159.

«По донесениям коменданта Новогеоргиевска, – записал в этот день своем дневнике великий князь Андрей Владимирович, – самые лучшие форты № 15 и 16 совершенно разрушены, и вся артиллерия подбита. Гарнизон фортов заперся в бетонных укрытиях. На выручку посланы войска, но, по-видимому, прорыв этой линии, большие потери и разрушения на остальных фортах создают весьма тяжелое положение, чего не скрывает сам комендант»160. В восемь часов вечера следующего дня немцы вошли в цитадель. Комендант приказал взрывать мосты и казармы. Пожары, взрывы складов боеприпасов, по силе своей напоминавшие землетрясение, потеря связи – все это привело к деморализации частей гарнизона, который пришел в хаотическое состояние. По словам очевидца, «царили полная неизвестность, смятение, анархия, мародерство, носились всевозможные слухи. Сообщение с цитаделью и вообще с начальством было рано прервано и приходилось действовать по усмотрению»161.

Часть младших начальников настаивала на попытке прорыва, но в их распоряжении не было организованных частей. Сопротивлявшиеся еще форты южного сектора всю ночь с 5 на 6 (с 18 на 19) августа обстреливали цитадель и сданные немцам укрепления. В этой обстановке генерал Н. П. Бобырь выслал парламентера. Г. фон Безелер выслал в крепость автомобиль, на котором русский комендант был отвезен в Зегрж, где находился штаб осаждающего корпуса. По одному из свидетельств, Н. П. Бобырь поначалу отказался подписывать приказ о капитуляции, мотивируя это тем, что крепость была взята штурмом. На это Г. фон Безелер ответил, что в случае отказа и продолжения сопротивления южного сектора обороны все пленные будут расстреляны162. 19 августа Новогеоргиевск капитулировал. При вхождении в крепость, по свидетельству русского военного врача, по отношению к пленным «была проявлена немцами масса издевательства, грубости, насилия и даже зверства»163.

Перед сдачей крепость успело покинуть пять самолетов. Летчики эвакуировали крепостной штандарт и Георгиевские кресты. Один из них был подбит под Барановичами батареей охраны Ставки. Попытки воспользоваться наблюдательными аэростатами для эвакуации были не столь удачными – часть из них ветер отнес под Люблин, где уже стояли австрийцы164. В плен попали 85 тыс. человек, немцы взяли в качестве трофеев 700 орудий165. Сама операция никак не повлияла на активность германского Восточного фронта. 18 августа под крепость приехал кайзер. Вместе с П. фон Гинденбургом и его штабом он въехал в Новогеоргиевск, осматривая трофеи и специально построенных русских пленных. Э. Людендорф, внимательно осматривавший укрепления, отметил разрушительный характер действий тяжелой осадной артиллерии и плохой способ постройки укреплений. Гарнизон перед капитуляцией все же успел поджечь строения и запасы крепости и перестрелять всех лошадей. Сцена потрясла П. фон Гинденбурга своей жестокостью166.

Потрясена была и Ставка, которая надеялась, что крепость продержится как минимум два месяца167. Очевидный факт – крушение этих расчетов в Барановичах не сумели признать сразу. 8 (21) августа Ставка еще сообщала о том, что немцы штурмуют цитадель Новогеоргиевска168. На следующий день штаб главковерха фактически сообщил о поражении: «Из Новогеоргиевска за 7 августа прямых сведений не получено. Предшествующие донесения, доставленные из Новогеоргиевска нашими летчиками, указывают, однако, что к ночи на 7 августа положение крепости стало столь трудным, что рассчитывать на дальнейшее сопротивление гарнизона нет возможности»169. Столь неприятное известие попытались смягчить одновременным сообщением Ставки и Морского Генерального штаба об успехах в Рижском заливе, откуда ушел флот неприятеля170.

Военный обзор, опубликованный в «Русском инвалиде» 9 (22) августа, был посвящен проблеме крепостей: «Ковна нами оставлена, нужно ожидать и утраты Новогеоргиевска. Как ни тяжелы для русских людей эти новые испытания, мы должны иметь в виду, что наши крепости ко времени начала войны далеко не были закончены постройкой и снабжением и что оборона крепостей в настоящее время вообще затруднилась до чрезвычайности. Успех многовековой борьбы между артиллерией и фортификацией в настоящее время решительно склонился на сторону первой. Могущество современного артиллерийского огня таково, что средства не только полевой, но и долговременной фортификации почти бессильны бороться с его разрушительной силой… Ныне крепости, по-видимому, могут с пользою и расчетом на успех работать лишь в сочетании с маневром полевых войск»171.

Это была совершенно верная оценка состояния дел, но неудача неизбежно ставила вопрос об ответственности. И в Барановичах почти сразу же нашли подходящий ответ. Н. Н. Янушкевич считал, что в падении крепости виноват гарнизон: «Бог знает, действительно ли одни германские пушки виноваты. Если бы сдалось 10 000 человек, а погибло 80 000, то я бы это так и объяснил себе. Но сдалось 80 000 человек, а погибло лишь 10 000. При таких условиях нельзя сказать, что Новогеоргиевск добросовестно исполнил свою задачу»172. Известие о падении Новогеоргиевска и Ковно произвело самое тяжелое впечатление на войска. Не стала исключением даже бодро державшаяся гвардия173. Потрясен был и М. В. Алексеев. Еще в день падения Ковенской крепости один из штабистов отметил: «На генерала Алексеева жалко смотреть. Он почти не спит и круглые сутки все работает»174. По свидетельству его адъютанта, получив известия о Новогеоргиевске, он сидел в своем кабинете, взявшись за голову, а потом полтора часа молился и только после этого вышел, внешне спокойный175.

О чем думал М. В. Алексеев? По его словам, летом 1915 г. он остро осознавал свою беспомощность, часто вспоминал Евангелие от Матфея – современникам этих событий вообще часто приходили на ум мысли о конце света176. Чаще всего Михаил Васильевич упоминал притчу о 12 неразумных девах. Может быть, он вспоминал причины падения Карса в 1877 г., изложенные им самим в 1903 г.? Во всяком случае, они очень похожи на причины падения русских крепостей в 1915 г.:

1) неспособность коменданта; дурное, равномерное распределение гарнизона по веркам крепости; отсутствие плана обороны вообще и по отдельным участкам в частности; неспособность определить направление главного удара;

2) невысокое нравственное состояние гарнизона;

3) несовершенство укреплений;

4) несоответственная организация охранения и разведки: «Заслуга дерзнувшего на штурм состоит прежде всего в том, что большая часть из этих отрицательных сторон обороны была замечена, изучена и на них основывался расчет на победу»177.

Расчет М. В. Алексеева на то, что крепость задержит движение немцев, не оправдался. Фельдмаршал П. фон Гинденбург отметил это в своих воспоминаниях, хотя, конечно, с падением Новогеоргиевска германские коммуникации между Варшавой и Млавой несколько упростились178. Стоила ли непродолжительная задержка на этих коммуникациях таких материальных и моральных потерь? Во всяком случае, маневр не успевшей еще собраться Виленской армейской группы русских войск был сорван. 16 августа в Волковыске Николай Николаевич (младший) провел совещание с М. В. Алексеевым, а через два дня великий князь категорически потребовал от Михаила Васильевича перебросить в Вильну Гвардейский корпус и еще два наиболее боеспособных корпуса со всеми приданными частями. М. В. Алексеев принял решение выделить 2-й Сибирский и 2-й Кавказский корпуса, которые в предыдущих боях понесли большие потери. Командующий фронтом, в свою очередь, требовал присылки подкреплений. Верховный главнокомандующий был твердо намерен собрать под Вильной новую 12-ю армию, которая сначала должна была обеспечить оборону этого участка, а затем перейти в контрнаступление. Конкретные задачи перед армией должен был поставить М. В. Алексеев179. Однако предварительный план штаба фронта переоценил возможность крепостей к сопротивлению. Отступление стало безальтернативным, и 15 (28) августа 1915 г. М. В. Алексеев писал сыну: «…нет достаточно сильного и готового кулака, чтобы дать этим приятелям сейчас же хороший удар в «морду». Живу от кризиса до кризиса»180.

Быстрое падение Ковно и Новогеоргиевска было совершенно неожиданным и для военного министра генерала А. А. Поливанова. Именно с этим событием он связывал необходимость дальнейшего отступления и оставления надежд удержать оборону по линии Неман – Белосток – Брест181. Уже 13 (26) августа 1915 г. Министерство иностранных дел известило русских представителей за рубежом о необходимости подготовить общественное мнение стран, в которых они служили, к тому, что оставшиеся русские крепости будут эвакуированы182. «Русское командование сильно преувеличивало, должно быть, ценность таких устарелых крепостей, как Новогеоргиевск, если оно решило оборонять ее и оставить в ней гарнизон в 80 тыс. человек. Горькие уроки, полученные русскими в Новогеоргиевске и Ковно, привели, очевидно, к тому, что русскими не было сделано даже попытки защищать более сильный Брест-Литовск», – отмечал М. Гофман и был прав183. Николай Николаевич (младший) был готов удерживать эту крепость, но при этом считал совершенно необходимым очистить Гродно и Усть-Двинск184. С трех сторон к Бресту подходили вражеские армии. От Ковеля шли австрийцы, от Варшавы и Осовца – германцы. Взятие же Ковно создавало угрозу окружения и не только для одного Бреста, но и для всего Северо-Западного фронта, который мог бы оказаться прижатым в районе Бреста – Кобрина – Пинска в Припятские болота. Ликвидировать эту угрозу можно было только контрфланговым движением, для которого не имелось свободных сил.

М. В. Алексеев решил не повторять недавней ошибки. 7 (20) августа 1915 г. Андрей Владимирович отметил в своем дневнике: «Участь Новогеоргиевской крепости повлияла на решение Алексеева бросить и Брест-Литовск»185. К такому же решению, по донесениям генерала В. де Лагиша, пришел и великий князь Николай Николаевич. Французский представитель при Ставке доносил: «Отныне ни одной крепости не будут защищать»186. Со стороны Нарева и Бобра немцы начали движение по правому берегу Буга, в направлении на Брест-Литовск. Удерживать его означало обрекать на окружение в этом районе как минимум одну армию. Фронт начал отходить на линию Гродно – Свислочь – Пружаны и далее на линию Рига – Вильна – Гродно187. Судьба старых крепостей была, судя по всему, окончательно решена: они оставлялись без боя.

Первым был оставлен Осовец, удержание которого в сложившейся ситуации теряло всякий смысл. Эвакуация крепости началась 4–6 (17–19) августа, то есть в день падения Новогеоргиевска. В три часа ночи 9 (22) августа с отходом полевых частей с флангов гарнизон покинул ее188. После этого в форте остались специальные команды, сформированные из добровольцев. Они взорвали все укрепления в момент входа передовых частей немцев189. «22 августа Осовец был взят, – вспоминал Э. Людендорф. – Мы хотели его брать с востока и с севера, а взяли с юга. Это война»190.

На следующий день австрийская кавалерия вошла в Ковель. В цитируемом выше письме от 15 (28) августа М. В. Алексеев отметил: «Мне приходится изображать из себя рака в опасности: приходится пятиться назад с жестокими боями в тяжелой опасности. Немцы заранее уже праздновали победу и чуть не пленение около Седлеца всей русской армии. Они ошиблись, но какою ценою для меня! Пришлось покинуть Вислу, Варшаву, все свои отлично подготовленные железные дороги, шоссе»191.

Оставлялись не только коммуникации. Еще 16 августа комендант крепости Брест генерал В. А. Лайминг начал эвакуацию города, лежавшего вне зоны укреплений. «Эвакуация Бреста – вопрос решенный, – вспоминал эти дни очевидец. – Ежедневно из Бреста уходят сотни поездов, груженных орудиями, снарядами, проволокой и интендантским добром. Паркам приказано забрать по миллиону ружейных патронов на бригаду»192. Накануне отхода войск по дороге в глубь страны вытянулась колонна беженцев длиной более 30 км. Оставшиеся в городе здания были подожжены193. Первоначально здесь предполагали развернуть для отдыха выведенный из-под Холма Гвардейский корпус, но отдохнуть гвардейцам так и не удалось194. 14 (27) августа Ставка сообщила об оставлении крепости: «В районе Бреста укрепления и мосты согласно отданному распоряжению взорваны, и наши войска, составлявшие гарнизон этих укреплений, присоединились к полевой армии»195. Отходивший с арьергардами офицер отмечал: «Город, ангары, крепость, станция – все горело одновременно. Гигантский столб пламени и кроваво-красного дыма ярко освещал местность. Было светло, как днем. Ночью поднялся сильный ветер, возбужденный пожаром. Пламя забушевало сильнее. Над Брестом творился какой-то ад… Взрывы грохотали до самого утра»196.

Австро-венгерское и германское командования объявили о том, что «твердыня на Буге» была взята штурмом197. На самом деле, серьезных боев под городом не было, но именно это создавало тяжелое впечатление в армии. «Отступления и изменения позиций больше не создают паники, – отметил С. Вошборн. – Люди грустят. Они надеялись, что немцы находятся на грани истощения, но нет ни малейшего признака подавленности»198. Оставление заблаговременно укрепленных позиций никогда не вызывало в войсках особого душевного подъема, однако солдаты действовали без паники, доверие к командирам утрачено не было.

Сестра милосердия Флоранс Фармборо, служившая в полевом госпитале Красного Креста, в августе 1915 г. стала свидетельницей следующей сцены под Гродно. Старый солдат с горечью в голосе говорил о том, как тяжело видеть уничтожение форта, который возводился на его глазах в течение многих лет: «Тяжело, он согласился, больше чем тяжело, но Высшее командование прислало срочный приказ, и кто, как не они, может знать, что будет лучше для Родины?»199. 1–2 сентября крепость Гродно, которая после падения Ковно, Осовца и Бреста оказалась во главе выступа на русско-германском фронте, была эвакуирована. Такими были ближайшие последствия потери крепости Ковно. Поведение ее коменданта вызвало всеобщее возмущение, и история с падением этой крепости имела продолжение. 8 (21) октября 1915 г., когда генерал А. Е. Эверт утвердил приговор особого присутствия Двинского военно-окружного суда, В. Н. Григорьев был лишен звания, дворянства, орденов и приговорен к 15 годам каторжных работ200.

Русская армия продолжала свое отступление. В августе 1915 г. М. В. Алексеев поручил генералу А. В. фон Шварцу начать строительство трех укрепленных линий – по Березине, Друти и Днестру, на расстоянии 150–200 км друг от друга. В начале сентября начались работы по укреплению Борисова, Свислочи, Бобруйска, Орши, Могилева201. «Новости действительно плохие, – отметила 22 августа в своем дневнике Ф. Фармборо, – Осовец, Ковно, Новогеоргиевск захвачены германцами; Белосток только что пал, Вильна, как говорят, эвакуируется. Если сегодня приносит нам эти ужасные вести, то что принесет завтра?.. Когда будут положены пределы нашему движению? Когда будет остановлено отступление? Мы могли прочесть эти вопросы в глазах друг друга, но никто не мог ответить на них, так ответа не было»202.

Насколько серьезно воспринимали опасность вторжения и насколько велика была растерянность не только раненых и врачей, говорит факт, что осенью того же года с помощью флота было даже проведено укрепление и минирование позиций как по Западной Двине, так и по Чудскому озеру – последнее на тот случай, если отступление дойдет до границы Эстляндской губернии203. Н. И. Иванов в это время всерьез стал рассматривать возможность эвакуации Киева и отхода Юго-Западного фронта за Днепр. Для того чтобы обеспечить переправу большой массы войск, в городе было построено несколько дополнительных мостов через реку204. Даже после того как австро-германское наступление было остановлено, работы по строительству укреплений в русском тылу продолжались, в том числе и в декабре 1915 г., январе и феврале 1916 г., в период жестоких морозов, когда для производства работ пришлось отогревать землю кострами205.

При отступлении войска Западного и Юго-Западного фронтов были фактически разделены болотами Припяти. Перед войной считалось аксиомой, что этот район совершенно непригоден для ведения операций значительными силами. «У нас думали, – вспоминал А. А. Брусилов, – что в лучшем случае там можно вести войну партизанскими отрядами, сплошного же боевого фронта ни в каком случае в этом районе быть не может»206. Однако первоначально подготовка к этому роду действий не проводилась, хотя леса и болота Полесья, на которое приходился разрыв Западного и Юго-Западного фронтов, действительно благоприятствовали им. Уже в августе 1915 г. в Ставку поступило предложение создать до 100 партизанских отрядов в составе трех летучих сотен каждый. Высшему командованию в это время было не до подобного рода проектов, но оно разрешило формировать отряды на фронтах. К осени 1915 г. на Юго-Западном фронте было одиннадцать, на Северном – шесть, на Западном – два отряда численностью от 125 до 55 человек в каждом207. Они, как правило, состояли из казаков-добровольцев.

Немцы и австрийцы весьма чувствительно реагировали на действия казаков и «черкесов», которыми, они, очевидно, называли кубанцев и терцев. Используя отсутствие сплошной линии фронта, они проникали в тыл противника, организовывая диверсии, нападая на патрули, собирая данные для разведки. Противник называл их «болотными волками», очевидно, путая со знаменитой «Волчьей сотней» А. Г Шкуро. Именно ей и принадлежит самый заметный успех партизан на германском фронте в эту войну. В ночь на 15 (28) ноября 1915 г. Кубанский конный отряд под командованием

А. Г Шкуро разгромил штаб 82-й баварской дивизии в деревне Невель, была уничтожена штабная рота, убит командир дивизии генерал Фобериус208.

Первоначально партизанские действия получили поддержку со стороны местных крестьян, служивших проводниками209. Во многом именно благодаря помощи полещуков, живших в болотистых окрестностях Пинска, стал возможен успех набега кубанцев210. Болото, которое разделяло русские и немецкие позиции, было отмечено на всех картах как непроходимое, и пунктуальные немцы не стали ставить на его западной окраине патрули. Местный проводник провел партизан, и они оказались в 5 км от фронта совершенно незамеченными. При отходе была разгромлена и батарея тяжелой артиллерии противника. Отряд ушел на свою сторону без существенных потерь211. Впрочем, крупных достижений у русских партизан в эту войну больше не было.

После первых прорывов в свой тыл германо-австрийское командование решило уделить внимание проблеме местного населения: для того чтобы поставить его под контроль, было принято решение обратиться к помощи поляков. «С белорусами считаться не приходилось, – вспоминал Э. Людендорф, – так как поляки национально их обезличили, ничего не дав взамен… Польское духовенство было носителем польской национальной пропаганды… С литовцами оно находилось еще в борьбе, но белорусов уже положило на обе лопатки. Как русские это допустили, мне непонятно. С позволения русских белорусы внимали слову Божию не на родном, а на польском языке! Как русины в Восточной Галиции, так и здесь их братья подавлялись с помощью духовенства»212. На борьбу с армейскими партизанскими отрядами и поддерживавшим их местным населением были брошены польские легионы. Контрпартизанская война, кстати, позволяла под удобным предлогом рассредоточить эти части, что соответствовало польской политике Вены и Берлина. В Белоруссии поляки-добровольцы действовали довольно активно, так как считали ее частью собственной страны. 13 сентября 1915 г. их действия были отмечены благодарностью в приказе эрцгерцога Иосифа-Фердинанда213.

Поскольку фактически войска Северо-Западного фронта вели бои на двух основных направлениях – в Остзейском крае, от Риги и до Двинска, и от Вильны до Полесья, то еще 16 августа Верховный главнокомандующий предложил разделить фронт к северу от Полесья, где действовало восемь русских армий, на два участка. Руководить ими одному лицу было сложно, поэтому три армии от Риги до Двинска и 6-ю армию, прикрывавшую Петроград, предлагалось выделить в Северный фронт. 29 августа это разделение фактически произошло, генерал Н. В. Рузский, получивший новый фронт, вступил в его командование с опозданием, лишь в полночь с 30 на 31 августа214. Западный фронт остался под командованием М. В. Алексеева, но возглавлял он его недолго: уже через два дня сдав фронт генералу А. Е. Эверту, он отправился в Ставку215.

Прибывший 19 августа (1 сентября) 1915 г. в штаб Северного фронта, располагавшийся в Пскове, Н. В. Рузский сразу же понял, что фронт недостаточно силен для выполнения задачи обороны рижского направления и прикрытия фланга соседа. Исходя из того, что необходимо дальнейшее отступление фронта к Западной Двине, Н. В. Рузский, фактически уже начавший его, ставил войска Западного фронта в критическое положение, так как отступление шло в расходящихся направлениях216.

Смена военного министра, проблема снарядного голода

9 (22) июня русские войска оставили Львов. Ставка сухо сообщила о потере последнего крупного трофея кампании 1914 г.1 На фоне неудач главковерх сумел довести до конца начатую кампанию против своего старого противника. Июньский погром в Москве чрезвычайно взволновал Николая Николаевича (младшего), и главнокомандующий просил Николая II вслед за Н. А. Маклаковым уволить также и В. А. Сухомлинова, министра юстиции И. Г Щегловитова, обер-прокурора Святейшего синода В. К. Саблера2. История с В. А. Сухомлиновым, таким образом, не была исключением. Планы Ставки были весьма решительными – там искали опоры в общественности3, причем иногда этот поиск слабо камуфлировался соображениями тактического характера.

2 (15) июня 1915 г. начальник Военно-походной канцелярии императора генерал-майор князь В. Н. Орлов писал из Царского Села Н. Н. Янушкевичу: «В двух словах: Россия прозрела, что кабинет не объединенный и что дело не идет; все слои требуют удаления Маклакова, Сухомлинова, Щегловитова, Саблера и Шаховского. Пора действовать – думские фракции понемногу съезжаются in corpore, и, может, не в далеком будущем они силою посадят Родзянко на председательское кресло… Тогда будет поздно уступать, тогда потребуют большего, и много большего. Разум говорит: сейчас надо бросить им кость, надо удалить хотя бы Маклакова и Щегловитова – и это одно даст успокоение; можно будет созвать Думу, и тогда будет новый взрыв патриотизма, и осудят в Думе в один голос погромы и ношение портретов Государя во главе уличных громильных масс»4.

В. Н. Орлов стучался в открытую дверь. Таковы были настроения далеко не последних по значению сотрудников Ставки. Не удивительно, что Ю. Н. Данилов напрямую объясняет изменения в правительстве следствием московских событий. Главковерх горячо поддержал предложения

С. Д. Сазонова и А. В. Кривошеина о дальнейших отставках непопулярных министров и созыве Государственной думы5. Альфред Нокс, очень хорошо информированный современник, также полностью увязывал последовавшие изменения в правительстве с событиями в Москве6.

27 мая (8 июня) 1915 г. в Петрограде начал работу IX Всероссийский съезд представителей промышленности и торговли. В ответ на призыв товарища министра торговли и промышленности С. П. Веселаго о «мобилизации промышленности» здесь была провозглашена идея создания Военнопромышленных комитетов7. Их будущее виделось следующим образом: «Вся работа этих объединяющих учреждений, проникнутая самоотверженным патриотизмом, верой в победу и деловитостью, должна избегать старых путей и не отступать перед ответственностью за самые решительные меры»8. «На съезде лежит обязанность, – сказал в ответ на призыв С. П. Веселаго депутат М. М. Федоров, – заявить правительству о своей готовности помочь делу обороны. Я уверен, что правительство пойдет нам навстречу. Тогда упреки, раздающиеся с разных сторон по нашему адресу, будто мы стремимся только к наживе, сами собой отпадут, и те, кто играет на скверных струнах, откажутся от своего нехорошего дела»9.

От имени съезда его председателем, членом Государственного совета Н. С. Авдаковым была направлена телеграмма Николаю Николаевичу (младшему), которая завершалась следующим пассажем: «Русский торгово-промышленный класс готов напрячь все силы свои и принять самое деятельное участие в организации снабжения армии всем необходимым снаряжением». Из Барановичей также последовали приветствие и поддержка патриотическому начинанию10. В ответ на такую же телеграмму съезд приветствовал и император, выразивший в телеграмме свою «благодарность за готовность прийти на помощь правительству» в деле снабжения армии11. Это немедленно было использовано М. В. Родзянко, который 28 мая (10 июня) в своем приветственном слове съезду также призвал к созданию организации в масштабах всей страны.

Приветствие императора председатель Думы трактовал как санкцию: «Ни для кого, господа, теперь не секрет, что достигнуть этого участия промышленности, могучего участия в победе над врагом, возможно только путем объединения органов, ведающих заказы и поставки для действующей армии, с теми органами, которые будут несомненно работать над их осуществлением и завершением. Вот те главные цели, которые побудили созвать это совещание, и цели его вполне определены именно в том направлении, как я позволил себе изложить здесь. Они санкционированы Высочайшей властью и таким образом призваны к жизни. Из этого, господа, вытекает необходимость не останавливаться на пути, не останавливаться только на петроградском совещании, не могущем, разумеется, вместить всех представителей промышленности. Из этого, господа, вытекает необходимость, чтобы это совещание развило свою деятельность, вступая в тесную связь с провинциальными промышленными группами»12.

Несмотря на столь громкие заявления, деловое обсуждение военных проблем было сорвано, в первую очередь, усилиями представителей Москвы13. Для принятия и проведения в жизнь «исключительных мер» съезд потребовал немедленного созыва Думы14. Часть промышленников хотела даже потребовать созыва Учредительного собрания, но усилиями П. П. Рябушинского от этого отказались, и призыв С. П. Веселаго был поддержан15. В результате были приняты резолюция съезда о широком привлечении к работе земских и городских союзов и резолюция, предусматривавшая: 1) мобилизацию промышленности на нужды фронта; 2) создание рабочих комитетов и Центрального военно-промышленного комитета, в ведомстве которого будет контроль над производством и перевозками; 3) на организационные расходы ЦВПК было выделено 25 тыс. рублей16.

Принятием этой программы всеобщего объединения ради обеспечения фронта всем необходимым для победы 29 мая (10 июня) съезд закончил свою работу. Некую пикантность ситуации придавало имя Н. С. Авдакова – человека, оказавшего перед войной весьма активное противодействие мобилизационным усилиям военных в экономике. В немалой степени благодаря его действиям еще весной 1914 г. Военное министерство и, что особенно важно, Главное артиллерийское управление вплотную подходили к осознанию необходимости борьбы с организованным частным капиталом, с которым пришлось иметь дело менее чем через год в лице военно-промышленных комитетов и их Центрального комитета.

23 января (5 февраля) 1914 г. деятельность синдикатов «Продамет» и «Продуголь» стала предметом рассмотрения Совета министров. Как оказалось, они нарушали статью 1180 Уложения об уголовных наказаниях издания 1885 г., которая воспрещала «соглашение промышленников в целях ограничения производства продукта первой необходимости и установления однообразной, устраняющей конкуренцию цены на него»17. Следствие по делу синдикатов было признано «мерой весьма полезной, ибо истинный характер их далеко еще не выяснен»18. В результате правительством было принято решение о создании особой комиссии из представителей различных министерств, в том числе Военного и Морского19. Уже 10 (23) февраля 1914 г. начальник Главного артиллерийского управления отдал распоряжение о сборе постановлений окружных советов по организации борьбы с синдикатами20. Один из ответов был получен примерно через месяц. Военные были настроены весьма решительно.

В марте 1914 г. Хозяйственный комитет Петербургского арсенала призывал: «Для борьбы с огромным злом, причиняемым казне синдикатами и сообществами вообще, и в частности теми, которые причиняют ущерб правильной деятельности арсенала, могут служить… разрешения на приобретение всех нужных арсеналу материалов, цены на которые являются завышенными в России, по означенной причине за границей, устройство казенных заводов с производительностью в размерах, обеспечивающих удовлетворение потребностей в случаях возникновения синдикатов и могущих послужить препятствием даже и к образованию их, и наконец уничтожение образовавшихся в настоящее время распоряжением высших правительственных учреждений»21. 1–4 (14–17) апреля в Харьковском отделении общества «Продуголь» и в его правлении в Петербурге прокуратурой была проведена «выемка всех документов, касающихся истории возникновения этого общества, его организации, задач и достигнутых результатов»22.

5 (18) апреля 1914 г. проблема синдикатов в нефтяной промышленности обсуждалась в Думе. Представители кадетов призвали к созданию государственной нефтяной промышленности, которая могла бы обеспечить потребности армии и флота и тем самым облегчить положение и рынка, и казны23. Наиболее непримиримо по отношению к монополиям были настроены правые. Н. Е. Марков призвал правительство приступить «к борьбе не на жизнь, а на смерть с синдикатами, признав их как явных врагов народа, признав их вреднейшей, опаснейшей, угрожающей гибелью государству организацией. Если правительство не станет бороться с ними, а будет отрицать самый факт существования этих синдикатов, то правительство приведет Россию на край гибели»24.

Рапорт прокурора Харьковской судебной палаты на имя министра юстиции от 11 (24) апреля 1914 г. о действиях в отношении «Продугля» гласил: «Эти первоначальные действия по результатам оказались, по-видимому, целесообразными, так как даже при беглом обозрении отобранных документов составляется убеждение в том, что акционерное общество Продуголь, при основном капитале в 1 000 000 рублей ежегодно терпевшее убытки от 300 000 до 750 000 рублей и тем не менее продолжавшее существовать, вопреки утверждениям его представителей, никогда не было самостоятельным коммерческим предприятием, а являлось распорядительным органом для ряда крупнейших предприятий Донецкого бассейна, вступивших путем заключения тождественных договоров с Продуглем в соглашение между собой с целью установления возможно более высоких цен на уголь путем ограничения добычи этого предмета первой необходимости и устранения конкуренции»25.

Реализация предложений Н. Е. Маркова стала возможной после отставки В. Н. Коковцова, последовавшей 30 января 1914 г. Новый министр финансов П. Л. Барк выступил с программой «нового курса», инициатором которого стал А. В. Кривошеин. Эта политика, среди прочего, включала в себя такие предложения военных, как расширение льготных закупок металлов и сырья за рубежом и оптимизация работы государственного сектора экономики.

VIII съезд представителей промышленности и торговли, состоявшийся 2–4 мая 1914 г., выступил категорически против этой программы. 5 мая Советом съезда была направлена телеграмма с соответствующими предложениями на имя председателя Совета министров И. Л. Горемыкина. 9 июня последовало выступление Н. С. Авдакова в Государственном совете, членом которого он являлся. 21 июня к И. Л. Горемыкину была отправлена делегация предпринимателей. В результате единодушного давления буржуазии на правительство 16 июля 1914 г. были отменены (формально временно) Правила от 18 апреля 1914 г., ограничивавшие акционерное землевладение, вводившие общие ограничения для евреев и иностранных подданных в руководстве предприятиями, а также часть антисиндикалистских мер26.

Война помешала руководителям военной промышленности взять реванш: в частности, следствие «по делу о стачке углепромышленников и торговцев углем Донецкого бассейна, входивших в состав общества «Продуголь», было приостановлено, а 5 (18) марта 1915 г. прекращено «за недостаточностью собранных улик»27. Но в данном случае важно отметить: отношения между Главным артиллерийским управлением и частным капиталом были далеки от идеальных. Теперь реванш брала частная промышленность, предпочитавшая действовавать в союзе с политической оппозицией. Призывы, прозвучавшие на съезде промышленников, были рассчитаны на поддержку съездов Земского и Городского союзов, которые прошли 5 (18) июня 1915 г., в день отставки Н. А. Маклакова28.

Думцы встретили эту отставку довольно единодушно: в интервью П. Н. Милюков, Н. В. Савич, В. М. Пуришкевич и А. Д. Протопопов оценили уход министра как несомненную победу29. Земцы и горожане согласились направить в военно-промышленные комитеты своих представителей, выбор которых был поручен Главным комитетам – руководству союзов, которое в лице Г Е. Львова немедленно озвучило претензии в адрес власти, виновной, по его мнению, в отсутствии «священного единения» в стране30. Военнопромышленные комитеты сразу же начали возникать на местном уровне: так, 3 (16) июня ВПК во главе с П. П. Рябушинским был создан в Москве31. Новый орган приветствовал Николай Николаевич, а через два дня комитет под председательством Н. С. Авдакова был образован в Киеве32.

Все это сопровождалось невиданной кампанией во славу деловитости предпринимательского класса. «Пропаганда деятельности военно-промышленных комитетов велась чрезвычайно интенсивно, – вспоминал министр промышленности и торговли. – Во всех газетах печатались сообщения о кипучей деятельности этих новых образований, еще ничем, кроме словоизвержений, не успевших себя зарекомендовать»33. 9 (22) июня под председательством все того же Н. С. Авдакова состоялось первое заседание Центрального военно-промышленного комитета. Его открыли доклады Г. Е. Львова и М. В. Челнокова, выступивших с программой координации действий ВПК с Земским и Городским союзами34.

Немецкие успехи на фронте придали борьбе с В. А. Сухомлиновым не только новую силу, но и новое направление. «В Думе негодование против Сухомлинова и главарей Артиллерийского управления не имело границ. Их еще не обвиняли открыто в измене, в сознательном саботаже, но до этого было уже недалеко. По крайней мере, часто вспоминали, что один из интимных друзей военного министра Альтшиллер скрылся в момент мобилизации, а другой, Мясоедов, повешен за измену»35. Правда, Альтшиллера уже проверяли в 1909 г. на предмет шпионажа, но ничего подозрительного обнаружить не удалось. В 1910 г. он переехал в Петербург, где чувствовал себя более уверенно под защитой В. А. Сухомлинова36. Доказательств его шпионской деятельности, разумеется, тоже не было, но и в них также не особо нуждались.

В августе 1917 г. генерал М. В. Алексеев был вызван в Петроград в качестве свидетеля для дачи показаний по делу своего бывшего начальника. Он набросал заметки, в которых фактически обвинял и В. А. Сухомлинова, и своего предшественника по штабу Киевского военного округа генерала

A. А. Маврина как минимум в преступной легкомысленности в общении с подозрительными людьми – Альтшиллером и Фурманом. Именно болтливости

B. А. Сухомлинова при первом из них М. В. Алексеев приписал разоблачение русского агента в Австро-Венгрии полковника А. Редля (что никак не соответствовало истине). Тем не менее там содержалось следующее признание: «Единственно, что 3 месяца надзора за Альтшиллером до его приезда в Петербург (подразумевалось, что наблюдение началось с момента назначения М. В. Алексеева. – А. О.) и 4 года наблюдения за Фурманом до моего нового назначения в Смоленск не дали положительных результатов. Люди остались подозрительными, но никаких фактов наблюдение не добыло»37.

В лучшем случае сторонники обвинения утверждали, что, хотя В. А. Сухомлинова и нельзя упрекать в сознательном предательстве, но он все же участвовал в сомнительных торговых операциях, проводившихся его окружением38. Даже М. Д. Бонч-Бруевич, который считал В. А. Сухомлинова «русским патриотом в самом лучшем понимании этого слова», а обвинения против него – «полной нелепостью», среди причин, превративших в 1915 г. военного министра в козла отпущения, перечислил следующие: странные выходки его жены; разнузданность доверенных лиц; клевета врагов, в том числе и Верховного главнокомандующего; общественная молва и всероссийская сплетня; беззаботность и неосторожность его самого; старания тех, кому надо было свалить его как преданного России человека39.

Эта кампания не просто ставила под угрозу положение военного министра – она развращала и подрывала веру фронта в победу. «Боевой фронт, – писал генерал Н. А. Данилов (Рыжий), – верит в победу только до тех пор, пока верят в нее народные массы, питающие этот фронт и материально, и морально. Настроения тыла передаются на фронт. Они приносятся ему приходящими пополнениями, возвращающимися отпускными, выздоравливающими больными и ранеными, не говоря уже об оживленной корреспонденции, которой обменивается фронт с тылом. Огромное большинство людей фронта – люди женатые, оставившие свои семьи по мобилизации, но живущие их интересами. Фронт чутко прислушивается к тому, что происходит дома, в тылу. До тех пор пока тыл верит в победу, фронт борется геройски. Но если фронт поймет, что в тылу чаша переполнилась, что материальные невзгоды измотали его, что тыл считает войну безнадежной, то есть бессмысленной, тогда энергия фронта падает и развивается неудержимая тяга домой, домой во что бы то ни стало»40. Именно эту тягу невольно и бездумно поддерживала и провоцировала своими действиями Ставка. Борьба с В. А. Сухомлиновым активизировалась и во время удач, и во время неудач на фронте. Военный министр вспоминал: «Каждый раз я чувствовал себя при появлении в Ставке тем красным сукном, которым раздражают быка, и в конце концов перестал появляться в резиденции главнокомандующего»41.

По свидетельству А. А. Поливанова, В. А. Сухомлинов во время визитов в Барановичи даже не приглашался на доклады Верховного в присутствии императора: «Это последнее обстоятельство, объясняемое, может быть, недоверием Вел. Кн. Николая Николаевича к генерал-адъютанту Сухомлинову, было однако способно лишить военного министра возможности тех относительно редких случаев, когда он мог бы получить подробную осведомленность о расположении наших армий и внести на основании такой осведомленности поправки в свои соображения о сроках и размерах подготовки для армии сил и средств в подведомственном ему районе внутри империи»42. А. Н. Яхонтов отметил, что отношения военного министра и Верховного главнокомандующего ухудшались по мере того, как последний «проявлял тенденцию переносить ответственность за свои боевые неудачи за счет непредусмотрительности тыла и на непригодность военного министра»43.

Вспоминая о позиции Николая Николаевича в это время, генерал А. А. Мосолов писал: «Ставка выдвинула в свое оправдание две причины неудач: недостаток снарядов и германский шпионаж. Козлом отпущения стал военный министр Сухомлинов. Для поддержания этих тезисов, по требованию Великого Князя Николая Николаевича, сменили военного министра и отдали его под суд, а для подтверждения версии о шпионаже был повешен жандармский подполковник Мясоедов и начались ссылки лиц, носивших немецкие фамилии. В последнем особенно усердствовал начальник контрразведки генерал Бонч-Бруевич»44. Впрочем, последний вообще прославился своим жестким отношением к инородцам. Нельзя не согласиться с Ю. Н. Даниловым, который был вынужден потом разбирать последствия деятельности М. Д. Бонч-Бруевича, что принцип коллективной ответственности более легко применим, чем доказательство конкретной вины отдельного человека45. Но эти карательные меры, проводившиеся с согласия Николая Николаевича и Н. Н. Янушкевича, имели чрезвычайно разрушительные последствия.

Верховная власть резко изменила курс политики в Остзейском крае. В результате она оказалась как бы на стороне латышей и эстонцев в их вековом конфликте с немцами, невольно провоцируя местный национализм46. П. Г Курлов, назначенный генерал-губернатором Прибалтийских губерний, летом 1915 г. вспоминал о весьма сложной обстановке, которую он застал в Риге: «… старинная вражда между местным немецким населением и латышами разгорелась до значительных размеров. Со стороны латышей сыпалась масса обвинений на своих противников не только за их чрезмерную любовь к германцам, но и за шпионство и даже за государственную измену. Во всем этом была масса преувеличений, которые в последующей моей службе в Риге создали мне тяжелые недоразумения»47.

И, конечно, совершенно непродуманной акцией было разрешение Верховного на формирование в Остзейском крае частей по национальному признаку (латышские стрелки). Подобная практика никак не свидетельствует ни в пользу моральных качеств Верховного главнокомандующего и помощника военного министра, ни в пользу их ума, так как подобного рода интриги разлагали и армию, и тыл. Посетивший Петербург в январе 1916 г. русский представитель при британском флоте отмечал: «Война неожиданно изолировала страну. Националистическое движение, которое шло не из народа, а искусственно раздувалось в шовинизм правящими классами, несло свою долю вины в ускорении начинавшегося развала»48.

Нельзя не отметить, что первые массовые волнения в тылу и во флоте были частично спровоцированы пропагандой борьбы с «немецким засильем», шпионами и шоком, вызванным отступлением, последовавшим после Горлице. С мая 1915 г. вести о «снарядном голоде» проникли в тыл и вместе со словом «измена» завладели умами масс49. «Должен сказать, что в первой части 1915 г. политической жизни почти не было, – вспоминал министр народного просвещения граф П. Н. Игнатьев. – Все были убеждены, что война скоро кончится… Так продолжалось приблизительно до мая, июня, когда для нас стало ясно, что это не то»50. Председатель Государственной думы паниковал и своими рассказами о положении дел на фронте наводил панику на думцев. Представителям цензовой общественности нужна была жертва, и она уже давно была выбрана. Глава думской канцелярии отмечал: «Бывший недавний друг Родзянко Сухомлинов весьма скоро впал в немилость у Родзянки»51. Он был не одинок, над обработкой общественного мнения трудились и другие.

Совсем недавно гучковский «Голос Москвы» в передовице «Борьба за Львов» призывал своих читателей к спокойствию: «Очень легко радоваться и ликовать при успехе. Гораздо важнее и труднее сохранить спокойствие и уверенность в будущем в минуту неопределенности. Между тем в этом долг каждого, кому дорога наша родина. Преувеличение и распространение всяких слухов о немецких успехах, конечно, идет из немецких же рук и имеет вполне определенную цель – внести в наши сердца тревогу и неуверенность»52. Как это часто бывает, моралисты не следовали своим призывам. «Гучков А. И. кричит, – записал в своем дневнике 28 июня (11 июля) 1915 г.

С. П. Мельгунов, – что немцы дойдут до Москвы; приехавший из Петербурга Тан (Богораз) доводит немцев уже до Омска. Сеятели паники»53. Ранее никто не сомневался в окончательной победе России и никто не задумывался о возможности переноса боевых действий в глубь страны.

А. Н. Яхонтов вспоминал: «Тем болезненнее был переход от горделивой уверенности к наступившей суровой и беспощадной действительности. Жестокие удары судьбы резко потрясали общественное сознание. Нервы побеждали терпение и выдержку. Вера сменялась отчаянием, а самоуверенность – малодушием. Поддавшийся паническим слухам обыватель стал искать виновников неудач. В разговорах об этом угасал пафос войны. Реальная, животрепещущая Россия затуманивалась и менялась отвлеченным понятием «страны», которая, согласно радикальным исповедованиям, признавалась родиною лишь при условии пользования властью над ней»54. Естественно, вспоминалась и предвоенная статья В. А. Сухомлинова «Россия хочет мира, но готова к войне», опубликованная в марте 1914 г. в «Биржевых ведомостях». Ее автора упрекали теперь во всех грехах, включая и предательство55.

Вольно или нет, но Верховный главнокомандующий в своей борьбе с военным министром потакал этим настроениям. Ф. Ф. Палицын, давний сотрудник Николая Николаевича, в мае 1915 г. дал весьма нелестную оценку действиям своего бывшего командира: «Он политикой занимается, к нему министры ездят – я бы их не принимал, а армией не командует. Я ему говорил это, говорил, что приказчикам все роздал, а сам больше не хозяин своего дела. Это нельзя, нельзя заниматься политикой и войной. Это не совместимо, и добра не будет»56. Прибывшему в Ставку 10 (23) июня 1915 г. В. Ф. Джунковскому Николай Николаевич сообщил о своем намерении настоять на замене В. А. Сухомлинова на А. А. Поливанова, так как он считал первого абсолютно скомпрометированным связью с С. Н. Мясоедовым и кризисом в снабжении армии боеприпасами. 11 (24) июня в Ставку прибыл император. Перед отъездом он принял В. А. Сухомлинова, но военному министру не удалось отстоять себя57: он чувствовал, как постоянно ослабляются его позиции, и до последней минуты надеялся на то, что император понимает, что и почему происходит58.

В Ставке обычно не очень радовались приездам императора. С весны 1915 г. каждый визит Николая II вызывал опасения среди сторонников великого князя: «С тревогой смотрели мы на медленно проходивший в Ставку мимо нас царский поезд, за которым как бы тянулась струя гнетущей атмосферы, окружавшей Престол и известные столичные круги, и облегченно вздыхали, когда царский поезд покидал Ставку»59. В этот раз все было наоборот: с пребыванием царя в Барановичах связывались большие ожидания. «В этот приезд Царя заметно стало стремление чинов Ставки к вмешательству в дела внутреннего управления», – вспоминал В. Н. Воейков60. Как только прибыл императорский поезд, великий князь отправился в вагон императора. Между ними состоялся долгий разговор без свидетелей. Верховный главнокомандующий много говорил о сложности ситуации, в которой находилась страна. В какой-то степени Николай II уже был готов к решению, которого хотел добиться великий князь. В дороге из Северной столицы он уже думал о смене министров и созыве Государственной думы61.

При роспуске трехдневной третьей сессии Думы 29 января (11 февраля) 1915 г. был оглашен императорский указ Правительствующему сенату от 11 (23) января, по которому предписывалось созвать следующую сессию не позднее ноября 1915 г.62 Причиной царского визита в Барановичи и его фоном были события в той же Галиции. Николай Николаевич (младший) поначалу рассказывал о том, что все спокойно, генерал-квартирмейстер Ю. Н. Данилов заявлял, что моральное состояние войск по-прежнему на высоком уровне и вся проблема сводится к отсутствию снарядов. Настроение самого высшего командования плохо соответствовало этим радужным оценкам. Начальник штаба Юго-Западного фронта генерал В. М. Драгомиров готовился отступать до Киева, не лучшим образом выглядел и сам Верховный. Николай II так описывает один из докладов Николая Николаевича (младшего) о положении на фронте: «Бедный Н [иколай], рассказывая мне все это, плакал в моем кабинете и даже спросил меня, не думаю ли я заменить его более способным человеком»63.

На вопрос императора о кандидатуре на пост военного министра Николай Николаевич (младший) назвал А. А. Поливанова. «Просмотрев ряд фамилий генералов, – писал Николай II, – я пришел к выводу, что он мог бы оказаться подходящим человеком»64. Поведение А. А. Поливанова перед войной, его связи с А. И. Гучковым и опальным уже графом В. Н. Коковцовым вызывали в придворных кругах самые серьезные подозрения. Доверие Государственной думы к генералу оборачивалось недоверием со стороны Двора65. Но на этот раз император решил уступить. Выйдя из вагона, главнокомандующий шепнул генералу В. Ф. Джунковскому: «Все сделано»66. Таким образом, в день прибытия Николая II в Барановичи судьба военного министра была решена. А. А. Поливанову, состоявшему тогда при верховном начальнике санитарной и эвакуационной части принце А. П. Ольденбургском, был отдан приказ срочно явиться в Ставку. В Петрограде уже ходили слухи об отставке В. А. Сухомлинова67.

Это стало кульминационным моментом борьбы, которая не была простым столкновением двух генерал-адъютантов, занимавших два высших военных поста – Верховного главнокомандующего и военного министра. Как отмечает современный историк: «Это был политический конфликт, в котором Императорский двор, правительство, Дума и политические партии боролись друг против друга. Армия, высшее командование и генштабисты были глубоко вовлечены в этот огромный политический конфликт»68. В. А. Сухомлинов был смещен А. А. Поливановым. Николаю II, как свидетельствует его собственноручное письмо от 11 (24) июня, было трудно пойти на эту уступку, и он решил по возможности смягчить ее. «Царствование Николая II, – вспоминал один из членов «Прогрессивного блока», – вообще было довольно своеобразно тем, что ему всегда приходилось делать обратное тому, что он желал»69.

Император писал: «Владимир Александрович, после долгого раздумывания я пришел к заключению, что в интересах России и армии Ваш уход необходим в настоящую минуту. Поговорив с Вел. Кн. Николаем Николаевичем, я окончательно убедился в этом. Пишу Вам это, чтобы Вы от меня первого узнали. Мне очень тяжело сказать Вам об этом, тем более, что я вчера только Вас видел. Сколько лет мы с Вами работали, и никогда между нами не было недоразумений. Благодарю Вас, что Вы положили столько труда и сил на благо нашей родной армии. Беспристрастная история будет более снисходительна, чем осуждение современников»70. В письме содержался также приказ временно передать министерство генералу А. П. Вернандеру. Прав ли был Николай II, утверждая, что В. А. Сухомлинов мог рассчитывать на беспристрастность суда истории? В каком состоянии в этот момент находилось снабжение армии боеприпасами и оружием?

Потребность армии в легких парках в начале 1915 г. составляла 30 в месяц или один в день, в январе – феврале реально поставлялось 12 парков в месяц. В апреле эта цифра выросла до 15, в мае – до 20, в июле – до 33, в ноябре – до 5071. Это был впечатляющий успех, но динамика роста не свидетельствует о переломе в производстве при А. А. Поливанове. «Условия русской индустрии, финансов и культуры в общем таковы, – считал военный министр, – что нам очень трудно быть независимыми и не отставать от Запада»72. Эту, в общем-то, бесспорно очевидную истину были в состоянии усвоить и правильно оценить ситуацию лишь единицы, как, например, генерал Г К. Маннергейм. По его мнению, В. А. Сухомлинов стал козлом отпущения за индустриальную и финансовую слабость страны73. Почти так же описал причину падения военного министра и генерал Ю. Н. Данилов, не веривший в обвинения в измене. Это падение, по его словам, «являлось одною из искупительных жертв за грехи старой России»74.

Такой же точки зрения придерживался и один из самых талантливых организаторов русской военной промышленности генерал А. А. Маниковский: «Что боевого снабжения действительно не хватало нашей армии – это факт неоспоримый; но в то же время было бы грубой ошибкой ограничиться только засвидетельствованием этого факта и всю вину за понесенные неудачи свалить на одно только «снабжение»; это было бы, что называется, «из-за деревьев не видеть леса», так как истинные причины наших поражений кроются глубоко в общих условиях всей нашей жизни за последний перед войной период. И сам недостаток боевого снабжения нашей армии является лишь частичным проявлением этих условий, как неизбежное их следствие. И только принадлежа к числу внешних признаков, всегда наиболее бьющих в глаза, он без особых рассуждений был принят за главную причину нашего поражения (выделено мной. – А. О.)»75.

На первых этапах кризиса император склонен был поддерживать В. А. Сухомлинова практически во всем. «Немцы в своей промышленной стране, – писал военный министр Н. Н. Янушкевичу 2 (15) декабря 1914 г., – имея Круппа, 40 лет готовились к войне, а мы всего каких-нибудь пять лет и вот уже пятый месяц беспрерывно стреляем, да как еще палим, и даже просто бросаем боевые припасы. А что было в I и II армиях… По-видимому, по снарядам и в иностранных армиях также слабо, и они не справляются»76. Поддержка императора была весьма важна. Для многих не было секретом и то, что великий князь Сергей Михайлович, генерал-фельдцейхмейстер, особенно старался в обвинениях в адрес военного министра, для того чтобы отвести возможную критику в собственный адрес. «Вообще после войны тут многое, что откроется, – отмечал в своем дневнике в конце апреля 1915 г. Андрей Владимирович, – скорее, в пользу Сухомлинова и не в пользу тех, кто его так открыто обвиняет»77.

На самом деле ни одна армия, вступившая в войну, не была готова к ее требованиям. «Наше снабжение боевыми припасами было тоже не на высоте тех требований, которые предъявляла русской армии всемирная война, – вспоминал В. А. Сухомлинов. – Но наша армия в 1915 г. со своим недостатком снабжения находилась точно в таком же положении, как и другие армии. В августе 1914 г. ни одна армия, выступавшая на войну со своими запасами боевого снабжения, не была в силах покрыть неисчислимые обширные потребности войск. Русская армия была обеспечена всего лишь едва на 6 месяцев. Наступивший тогда в действительности расход снарядов превзошел все самые широкие предположения»78.

Об этом же свидетельствуют и противники, и союзники Р оссии в войне. Генерал Э. Людендорф отмечал: «На востоке у нас никогда не было недостатка в боевых припасах. Мы всегда имели их столько, сколько транспорт мог доставить по плохим дорогам. В позиционной войне тогда еще не образовывали крупных складов. На западе обстоятельства складывались иначе, и там чувствительно сказывался недостаток в боевых припасах. Все вступившие в войну государства недооценили как действительность сильно сконцентрированного артиллерийского огня, так и расход боевых припасов»79. Отметим для правильного понимания слов германского генерала, что, во-первых, на востоке интенсивность артиллерийских поединков была гораздо ниже, чем на западе, а во-вторых, сбои в снабжении германской армии все же имели место в конце 1914 г. Довоенная германская военная промышленность, насчитывавшая до 30 заводов, не могла обеспечить снабжение в требуемых объемах без милитаризации производства80.

«Несмотря на крупные военные морские программы, осуществленные в законопроектах 1911, 1912 и 1913 гг., – отмечал в своих мемуарах Маттиас Эрцбергер, – мировая война застигла немецкий народ неподготовленным (выделено автором. – А. О.) в военном, хозяйственном и политическом отношении; без гениального открытия способа добывания азота из воздуха в начале 1915 г. производство пороха в Германии должно было прекратиться»81. В октябре 1914 г. из-за недостатка пороха были даже прекращены штурмы Вердена: командование боялось, что армия кронпринца в случае контрудара противника окажется без огневой поддержки, эти же соображения тормозили широкое использование тяжелой артиллерии на Западном фронте. 17 ноября 1914 г. А. фон Тирпиц, находившийся в Ставке кайзера в Шарлевилле, отмечал: «С тяжелыми «Бертами» придется обождать, пока у нас не будет достаточно пороха. С начала войны мы (то есть военно-морской флот. – А. О.) передаем армии весь следуемый нам по контрактам порох, а также сукно, провиант и различные материалы»82.

Только с весны 1915 по конец лета 1916 г. германский фронт, по свидетельству военного министра Второго рейха генерала Э. фон Фалькенгайна, не испытывал проблем в снабжении снарядами83. Что же касается австрийцев, то у них положение со снарядами было особенно тяжелым. Объективной трудностью мобилизации промышленности стало большое количество устаревших моделей артиллерии, австро-венгерская армия использовала сорок пять видов орудий, каждое из которых требовало особого вида снарядов. К декабрю 1914 г. ежемесячное производство боеприпасов в Австро-Венгрии составило 116 тыс. единиц, в то время как недельная потребность фронта равнялась 240 тыс. Только к 1916 г. ежемесячное производство снарядов Дунайской монархии достигло максимальной цифры в 1 млн, в то время как русское производство превосходило ее более чем в четыре раза, а германское – в семь раз84. Всего же с начала войны и до 1 марта 1917 г. на фронт поступило (кроме предвоенного запаса) 52,6 млн трехдюймовых снарядов (из них 9,2 млн от зарубежных поставщиков), 14 310 легких орудий и 1657 гаубиц85.

Не была исключением и Франция, имевшая до войны 30 казенных и частных военных заводов. Во французской армии кризис в обеспечении артиллерии проявился уже в октябре 1914 г., и, по свидетельству маршала Ж. Жоффра, был преодолен только к концу 1915 г.86 Последнее не удивительно, ведь с началом войны и объявлением мобилизации во Франции было закрыто 47 % всех заводов, фабрик, учреждений и магазинов, в незакрытых фабриках и заводах 22 % рабочих были мобилизованы, 44 % уволены и только 34 % остались работать. Многие военные заводы резко сократили свои объемы, так как артиллерийское производство аннулировало многие довоенные заказы87. Восстанавливать производство и разворачивать его начали с конца 1914 – начала 1915 г.

Еще хуже дело обстояло в Англии. Там тоже ошиблись в расчетах, и военному министру Г Китченеру пришлось обращаться к французам с просьбой временно выделить в распоряжение экспедиционного корпуса 300 орудий 90-мм калибра88. Д. Ллойд-Джордж, возглавлявший Министерство боеприпасов, вспоминал: «Хотя недостаток в военном снаряжении обнаружился весной 1915 г. во всех или почти всех отраслях снабжения военными материалами, нужда в артиллерийских снарядах на фронте оказалась особенно большой»89. Потребности британской армии были удовлетворены только к летней кампании 1916 г.90 Как знакомо для России звучат слова Д. Ллойд-Джорджа о Военном министерстве Британии: «К сожалению, военное ведомство находилось во власти реакционных традиций. Политика военного ведомства, казалось, сводилась не к подготовке будущей войны, а к подготовке предыдущей или предпредыдущей войны… Ум военного человека ищет опоры в традиции; память заменяет военным гибкость мысли»91.

Россия, имеющая перед войной 21 военный завод, не слишком отличалась от других государств Европы92. Сходство проявлялось не только в количественных показателях, но и в качестве управления. Русские заводы были в основном крупными современными предприятиями с большим производственным потенциалом. Но в их управлении не было ни жесткой централизации, ни планов создания обученного резерва инженеров и квалифицированных рабочих, которые в случае мобилизации производства могли бы позволить резко увеличить выпуск продукции в сжатые сроки93.

В начале войны было еще одно сходство России с ее европейскими союзниками. Правительство, «общественность» и народ были убеждены в том, что армии и государству предстоит тяжелая борьба с Германией, но абсолютное большинство было уверено в том, что война не затянется дольше нескольких месяцев и, уж во всяком случае, закончится к зиме 1914 г.94 Но это сходство носило формальный характер. Русское общество очень скоро забыло о своих настроениях начала войны. Тем не менее, когда в декабре 1914 г. и в феврале 1915 г. Главное артиллерийское управление и военный министр вновь, как и в первые дни войны, обратились в Совет министров с предложением утвердить проект об особом положении в государственной военной промышленности, правительство опять не поддержало его95.

Различия Англии и Франции с воюющей Россией действительно были принципиальными. Во-первых, цитируемые выше слова Д. Ллойд-Джорджа взяты из послевоенных мемуаров британского государственного деятеля; во время войны британское правительство – этот идеал русских либералов – не спешило будоражить общественное мнение своих стран; во-вторых, ни в одной из воюющих стран главнокомандующий не вел столь открытую войну с военным министром; и наконец, нигде «общественность» не объясняла ошибки военного ведомства, допущенные в предвоенный период, прямым предательством главы этого ведомства. Прекрасным примером может послужить поведение французских парламентариев в дни верденского кризиса. В первые недели германского наступления многим казалось, что война проиграна, раздавалась критика в адрес британского союзника, однако эти колебания были быстро преодолены: «Вся Франция знала с большей или меньшей точностью, что были допущены ошибки. Было более чем естественно, что раздавались громкие призывы к официальному расследованию причин этих ошибок и к их исправлению. К чести французского парламентаризма, это требование никогда не выходило за пределы здравого смысла. Французский депутатский корпус явно продемонстрировал врагу, что все его расчеты на внутренний политический раскол были основаны на ложных предположениях»96. В России же, судя по воспоминаниям современника, все было по-другому: «Безудержные сплетни и липкая клевета вносили деморализацию, перенося центр тяжести настроений от борьбы с врагом внешним на устранение врага внутреннего»97.

После решения об отставке В. А. Сухомлинова в Ставке ликовали, вечером 11 (24) июня там уже открыто обсуждались подробности нового политического курса «на общественность», принятого по настоянию главковерха. Особые надежды были связаны с именем А. В. Кривошеина, который должен был заменить И. Л. Горемыкина98. С июня 1915 г. А. В. Кривошеин стал безусловным лидером правительства и уже планировал создание объединенного с представителями общественности кабинета. Поначалу он даже имел поддержку со стороны императора99. У него были большие планы, прежде всего в земельном вопросе: с самого начала 1915 г. он считал необходимым решить вопрос о наделении землей семей отличившихся солдат, однако предполагал оформить это в виде льготной продажи государством из особого казенного земельного фонда при обеспечении покупателей ссудами100.

«Запасы казенных земель в Европейской России, – гласил его доклад, который обсуждался 3 (15) марта и 17 (30) апреля 1915 г. в Совете министров, – орошенных казною земель на Кавказе и в Туркестане, лучших переселенческих участков за Уралом, имений, скупленных ранее Крестьянским банком, а также бывших колонистских и иных земель, подлежащих ныне в пограничной полосе обязательной продаже прежними их владельцами, подданными и уроженцами воюющих с нами держав, выразятся в общей сложности несколькими миллионами десятин»101. Следует отметить, что главную и наиболее ценную часть этого фонда, по мысли А. В. Кривошеина, должны были составить именно колонистские земли. Обеспечить это и должно было положение Совета министров «О землевладении и землепользовании в Государстве Российском австрийских, венгерских, германских или турецких подданных». 2 (15) февраля 1915 г. оно было утверждено императором и стало законом. На расстоянии в 150 верст от государственной границы «в южном и западном пространствах» (то есть фактически в прифронтовой полосе) колонисты, подданные и уроженцы вражеских держав, должны были продать свое недвижимое имущество102.

Прежде всего речь шла о земле, на дома и квартиры это положение не распространялось. Закон предусматривал категории лиц, на которых его действие не распространялось: 1) православных с рождения и перешедших в православие до 1 (14) января 1914 г.; 2) доказавших свою принадлежность к «славянской народности»; 3) доказавших «свое участие или участие одного из своих восходящих или нисходящих по мужской линии в боевых действиях русской армии или русского флота против неприятеля в звании офицера или в качестве добровольца, или принадлежность свою или кого-либо из означенных лиц к числу получивших награды за боевые отличия в военных действиях сих армии и флота, или смерть одного из восходящих или нисходящих на поле брани»; 4) вдов всех перечисленных выше категорий103.

Кроме того, А. В. Кривошеин предлагал изучить вопрос о распространении деятельности Крестьянского банка на территории Галиции, которую планировалось присоединить к империи по окончании войны. 2 (15) мая 1915 г. Николай II одобрил эту программу. Высочайшая резолюция гласила: «Вся суть вопроса в широкой скупке Крестьянским банком колонистских земель. Приступить к ней немедленно, а для пополнения образуемого запаса наладить теперь же подготовку земель казенных»104. Впрочем, поддержка

А. В. Кривошеина со стороны императора продолжалась недолго. «На сей раз, однако, – подводил итог свершившемуся в Барановичах Ю. Н. Данилов, – император Николай II склонился в своем решении на сторону тех советчиков, которые предлагали ему внять общественным желаниям. Вначале была намечена полная программа перемен в составе правительства. Программа эта предусматривала даже смену председателя Совета министров. Новыми кандидатами на этот пост являлись Кривошеин и Сазонов. Но затем наступили обычные колебания, и государь не пожелал расстаться с Горемыкиным»105. Утром 12 (25) июня пришла телеграмма от В. А. Сухомлинова, извещавшая императора о сдаче министерства А. П. Вернандеру. Император еще колебался, в Ставке знали об этом, и ситуация оставалась весьма напряженной106.

В разговоре с главковерхом первоначально речь шла о назначении А. А. Поливанова управляющим Военным министерством, то есть о временном назначении. Приехавший 12 (25) июня 1915 г. в Барановичи А. А. Поливанов был извещен об этом107. Николай II сообщил генералу о том, что, посоветовавшись с Николаем Николаевичем (младшим), он решил назначить его военным министром108. Колебания и сомнения все же чувствовались, и генерал сделал все возможное, чтобы их рассеять и вернуть доверие, которого он лишился в 1912 г.109 В разговоре с императором А. А. Поливанов убеждал его, что уже три года носит «бремя неудовольствия» из-за контактов с А. И. Гучковым. Судя по всему, он заверял монарха в том, что разорвал эти связи. Именно это вызвало подозрения императрицы, ненавидевшей А. И. Гучкова и всех тех, кто входил когда-либо в его окружение110. Сам А. А. Поливанов заявил, «что не мог не иметь деловых отношений с Гучковым как с председателем Государственной думы и Комиссии государственной обороны, подобно тому, как их не могли не иметь и все министры, но что никакого подчинения моего взглядам Гучкова места не имело, а Государственная дума по моим докладам отпускала всегда все кредиты на надобности Военного министерства»111. Это объяснение полностью удовлетворило императора, сказавшего: «Если все так, не будем об этом говорить»112.

В. Ф. Джунковский отметил характерную черту преемника В. А. Сухомлинова: «Поливанов старался делать вид, что ему тяжело брать на себя такую страшную обузу, как Военное министерство, но это ему не удавалось, видно было и чувствовалось, как он счастлив, что опала над ним кончилась и он опять у власти»113. Утром 13 (26) июня 1915 г. доклад императору от Верховного главнокомандующего делал начальник его штаба генерал Н. Н. Янушкович. На доклад был приглашен и А. А. Поливанов, что, по словам А. И. Спиридовича, «было сразу же замечено и учтено как особо хорошее отношение к генералу Великого Князя, который не допускал на доклады генерала Сухомлинова»114. После этого Николай II снова принял А. А. Поливанова, но уже в менее официальной обстановке – они разговаривали в саду, прогуливаясь. Очевидно, генералу удалось окончательно развеять существовавшие относительно него подозрения115, и хотя прогулка продолжалась недолго, она демонстративно усилила его позиции116.

В тот же день в Барановичи прибыл поезд с членами правительства во главе с И. Л. Горемыкиным, который сразу же отправился на прием к главковерху. После разговора с председателем Совета министров великий князь побеседовал с министрами, а затем уже И. Л. Горемыкин собрал их для краткого совещания, на котором было объявлено о «новом курсе» во внутренней политике, заключавшемся в установлении диалога с обществом. Одним из главных его инициаторов считался А. В. Кривошеин. Тогда же было принято решение обратиться к императору с просьбой об отставке тех членов кабинета, которые могли бы помешать успешному осуществлению этого курса, – министра юстиции И. Г Щегловитова и обер-прокурора Святейшего синода В. К. Саблера. Их судьба в какой-то степени уже была решена: в Ставку они не приехали и в последующем заседании правительства участия не приняли. Завершив совещание, И. Л. Горемыкин отправился на доклад к Николаю II117. На следующий день, в воскресенье 14 (27) июня, в Барановичах прошло заседание обновленного правительства под председательством самого императора. Это была первая с начала войны встреча руководства фронта и тыла.

«Наша скромная Ставка… – вспоминал Ю. Н. Данилов, – приняла уже накануне праздничный вид. Необычайно зашумели автомобили, развозившие по Ставке приехавших министров, которые своими белыми кителями выделялись на общем серо-зеленом фоне»118. После молебна в походной церкви в шатре-столовой состоялось заседание. Среди участников были Верховный главнокомандующий Николай Николаевич (младший), начальник штаба Ставки генерал Н. Н. Янушкевич, председатель Совета министров И. Л. Горемыкин, министр Двора генерал граф В. Б. Фредерикс, управляющий Военным министерством генерал А. А. Поливанов, министр финансов П. Л. Барк, главноуправляющий землеустройством и земледелием А. В. Кривошеин, государственный контролер П. А. Харитонов, министр путей сообщения С. В. Рухлов, министр иностранных дел С. Д. Сазонов, министр торговли и промышленности князь В. Н. Шаховской, управляющий Министерством внутренних дел князь Н. Б. Щербатов.

Главноначальствующий в Москве выступил на совещании первым119. Ф. Ф. Юсупов приехал в Барановичи 14 (27) июня, через три дня после приезда Николая II, для доклада по московским событиям120. Перед отъездом, 9 (22) июня, он обратился с увещеваниями к москвичам, обещая, что начиная с 1 (14) июля в кратчайшие сроки все подданные враждебных государств будут удалены с фабрик и заводов, а торговые предприятия, принадлежащие им, – ликвидированы. Теперь главноначальствующий говорил уже словами, не допускавшими двусмысленного толкования: «Происшедшие беспорядки лишь подняли дух врагов наших, от вторжения которых русская армия жизнью и кровью своей защищает дорогую нашу родину. Я исполню свой долг перед Государем Императором и Россией. Снова предупреждаю, что не допущу никакого насилия над жителями столицы и их имуществом, а потому прошу население Первопрестольной сохранять полное спокойствие и содействовать властям в охранении общественного порядка. Злоба – плохой советник»121.

На докладе главноначальствующий старался отвести от себя ответственность, но получалось у него это не очень удачно. «Князь Юсупов говорил около получаса совершенно бессвязно и бестолково, – отмечал В. Н. Шаховской. – Никто из нас ровно ничего не понял. Видимо, и Государь, и Великий Князь не особенно остались довольны докладчиком, которого скоро отпустили»122. Выступление, судя по всему, действительно не имело успеха. «Волнуясь и жестикулируя, – вспоминал А. И. Спиридович, – Юсупов приписал всю вину за погром Министерству внутренних дел и в частности генералу Джунковскому, которые-де, покровительствуя постоянно немцам, возвращали из ссылки удаленных из Москвы немецких подданных, и это возмутило, наконец, простой народ, и он устроил погром. Московская же полиция не сумела ни предупредить его, ни прекратить. Доклад продолжался более часу и произвел странное, неясное впечатление. Выходило так, что он сам натравливал население на немцев»123.

Городская полиция действительно была малочисленной, а качество ее неудовлетворительным, однако у присутствовавших осталось впечатление, что «корень этих беспорядков в его (то есть Ф. Ф. Юсупова. – А. О.) личном, невольном, может быть, натравливании населения на немцев»124. По словам министра финансов, доклад производил исключительно неблагоприятное впечатление на слушателей: «Толпы народа, с большим участием хулиганов, ходили по улицам, неся национальные флаги и пели «Боже, Царя храни!». Полиция ограждала эти манифестации, не находя в них ничего предосудительного». Выходило так, что пока Ф. Ф. Юсупов слушал гимн с обнаженной головой, рядом шли погромы125.

14 (27) июня Николай II, находившийся в Барановичах, сделал следующую запись в своем дневнике: «В 2 часа началось заседание с министрами, Николашей, Янушкевичем и Юсуповым. После обсуждения вопроса об иностранных подданных и об отношении к ним – Юсуп[ов] ушел»126. Особых возражений, как это ни странно, его доклад не вызвал. После окончания совещания император сказал, что и раньше подозревал, что главным виновником московских событий был В. Ф. Джунковский. Естественно, что тому не улыбалась перспектива отвечать за действия Ф. Ф. Юсупова, и он затребовал из Петрограда документы, свидетельствующие об обратном. В какой-то степени это ему удалось – симпатии Ставки и правительства были целиком на его стороне127. Что касается Ф. Ф. Юсупова, то он, что называется, отделался испугом. При поддержке Николая Николаевича (младшего) он остался главноначальствующим в Москве128.

Правда, по инициативе главковерха должность командующего округом, учитывая небольшой военный опыт князя, перешла к другому ставленнику Николая Николаевича – генералу от инфантерии П. Д. Ольховскому129. Сам главковерх решил обратиться с увещеваниями к тылу. Текст его обращения распространялся на заводах и фабриках, оно призывало «к полному спокойствию и энергичной работе»: «Всякие погромы, хотя бы и вызванные глубоко патриотическим чувством, приносят вред, как то неопровержимо доказали события недавнего прошлого, не столько тому, кого громят, сколько русскому населению; отвлекая рабочие массы от их прямого дела, они могут повлечь за собой приостановку заготовки всего необходимого для нашей армии»130. Доклад Ф. Ф. Юсупова послужил основанием для обсуждения внутреннего положения России.

На совещании рассматривался польский вопрос: было решено создать особую комиссию для разработки основ автономии Польши, приступить к досрочному призыву новобранцев вместо непопулярного в обществе призыва ратников 2-го класса (в мирное время эта категория считалась негодной к военной службе), признано необходимым сотрудничество с общественностью в деле снабжения армии131. И, наконец, именно в этот день после заседания правительства на имя И. Л. Горемыкина был дан высочайший рескрипт, в котором, в частности, говорилось: «Образовав по вопросам снабжения армии Особое совещание с участием членов законодательных учреждений и представителей промышленности, Я признаю необходимым приблизить и время созыва самих законодательных учреждений, дабы выслушать голос Земли Русской. Предрешив поэтому возобновление занятий Государственного совета и Государственной думы не позднее августа сего года, Я поручаю Совету министров разработать, по моим указаниям, законопроекты, вызванные потребностями военного времени»132. После обсуждения этого проекта А. В. Кривошеин предложил Николаю Николаевичу (младшему) сделать впредь подобного рода совещания правительства и Верховного главнокомандования регулярными. Роль Ставки в управлении страной постоянно увеличивалась133.

Наиболее явным свидетельством этого стало принятие решения о созыве сессии Государственной думы. Всем было очевидно, что оно принято в Ставке под влиянием Верховного главнокомандующего. В либеральных кругах эти новости были приняты с восторгом134. Сразу же после завершения торговопромышленного съезда активизировались кадеты, которые начали все решительнее требовать открытия новой сессии. Различия между отдельными группами либеральной оппозиции постепенно отходили в прошлое. Прежде всего, их объединяло именно это требование135. Теперь оно было реализовано и к тому же благодаря главковерху. Поздним вечером 14 (27) июня члены правительства отбыли из Барановичей в Петроград136. Первое серьезное испытание нового Совета министров прошло достаточно успешно. Новые члены правительства были хорошо приняты своими коллегами137. Главным результатом совещания стало то, что императора убедили не только в возможности, но и в продуктивности контакта с цензовой общественностью. Требовалось всего лишь отказаться от нескольких неприемлемых для думцев фигур в правительстве и пойти на ряд уступок, что и было сделано.

Либералы торжествовали, предчувствуя развитие этого успеха. Их пресса приветствовала новые назначения138. Особенно теплых слов удостоился А. А. Поливанов – ему приписывали все хорошее, что было сделано в армии в предвоенный период139. Отдельную статью «Новый военный министр» о заслугах генерала посвятил ему товарищ председателя Государственной думы А. Д. Протопопов140. Наиболее отличилось «Новое время», давний, еще довоенный партнер А. А. Поливанова и А. И. Гучкова по интригам. Оно посвятило генералу настоящий панегирик: «…большого ума, огромной работоспособности, с самыми широкими взглядами, без предвзятостей, абсолютно бескорыстный и, что самое важное, умеющий выбирать людей.

A. А. Поливанов человек крайне осторожный и никакими другими интересами, кроме интересов своей службы, никогда не увлекался. А. А. Поливанов один из широко образованных русских генералов и прекрасно знает русскую жизнь»141.

Не зря 28 июня М. Палеолог с восторгом доносил своему правительству об отставке В. А. Сухомлинова и, комментируя произошедшие изменения, делал вывод: «В конце концов, у царя открылись глаза. Он даже, кажется, решился теперь удалить некоторых других своих министров и определенно ориентировать внутреннюю политику империи в либеральном направлении»142. В Ставке также не скрывали своего удовлетворения после замены

B. А. Сухомлинова и ожидали еще двух перемен: отставок И. Г Щегловитова и В. К. Саблера в ближайшем будущем143. Вслед за каждой новой уступкой возникали новые требования, имевшие оправдание в том же самом общественном мнении. Так, почти сразу же после окончания июньского совещания в Барановичах в Ставке начали говорить о желательности отстранения императрицы и даже о заточении ее в монастырь, а также о повышении роли Николая Николаевича (младшего) в управлении армией и страной144.

Между тем в либеральных кругах недолго радовались переменам в правительстве. Уступки быстро оказались недостаточными. Лица, пользовавшиеся, казалось бы, доверием думцев, теряли его при вступлении во власть. «Как и всегда, очарованные вначале октябристы, – вспоминал думский пристав Я. В. Глинка, – очень скоро, через несколько дней, переменили свои мнения о новых министрах и стали ими недовольны… Поливанов как военный министр был назначен под давлением Родзянко, но дружба его с Гучковым заставила Родзянко говорить о Поливанове через неделю уже, что он не на месте»145. Причина потери доверия, как представляется, проста – этим назначением генерал не был обязан своему бывшему партнеру по интригам 1912 г. Более того, он получил свой долгожданный пост, отрекаясь от старых связей с А. И. Гучковым. Такое не прощалось. В либеральном лагере ждали развития успеха. 22 июня (5 июля) 1915 г. «Голос Москвы» сообщил, что в ближайшее время ожидается опубликование указа о назначении А. И. Гучкова помощником военного министра146.

Судя по всему, управляющий Военным министерством не сразу обратил на это внимание. Его влияние было на подъеме, прошлую опалу компенсировали подчеркнутые знаки доверия и милости монарха. Ему даже предоставили проживание в лицейском флигеле в Царском Селе и стол от Двора147. В Петроград из Барановичей он возвратился триумфатором. А. Н. Яхонтов вспоминал: «Новый глава военного ведомства вступил в ряды высшего правительства с нескрываемым тщеславным торжеством»148. Почти сразу же по вступлении в должность он заявил французскому послу о том, что к декабрю 1915 г. русские армии смогут опять начать двигаться вперед149. Первой акцией А. А. Поливанова было смещение А. П. Вернандера, он был переведен в Государственный совет. После этого новый министр попытался решить проблему институционального противостояния между комиссией великого князя Сергея Михайловича и Особого совещания по обороне под председательством военного министра. Уже в конце июня А. А. Поливанов счел работу комиссии излишней и предложил Сергею Михайловичу вернуться к деятельности генерал-инспектора артиллерии, а комиссию распустить. Это предложение было поддержано Николаем Николаевичем (младшим)150.

В. А. Сухомлинов был в ярости. Работа по снабжению армии оружием сосредоточилась в Главном артиллерийском управлении. Сменивший Д. Д. Кузьмина-Караваева А. А. Маниковский пользовался заслуженным уважением своих сотрудников. Один из них отмечал: «А. Маниковский обладал всеми – буквально всеми – качествами для идеального начальника. Своей прямотой, сердечностью и приветливостью он привлекал к себе своих сотрудников – при нем легко работалось, он заставлял работать не покладая рук лишь своим примером и своим обращением с подчиненными. Во время войны он приходил на службу в ГАУ раньше всех, в 7–8 час. утра; когда уборщики только подметали помещение и стояла пыль в коридорах, он уже работал в своем кабинете. А. Маниковский указывал, что это было единственное время, когда он мог спокойно заниматься своими делами, не отвлекаемый постоянными докладами и посетителями»151.

Приход А. А. Маниковского к руководству Главным артиллерийским управлением приветствовали и либералы. Н. В. Савич отмечал: «Это был блестящий выбор. Работа закипела в полном единении Артиллерийского управления, представителей Думы и русской промышленности, мобилизовавшей все свои силы на работу в пользу армии»152. Реальная картина была далека от этого идеала. Все время, пока А. А. Поливанов был министром, в Главном артиллерийском управлении постоянно шли различные проверки и расследования. Их единственным результатом было создание невыносимо тяжкой атмосферы для работы, найти основание для передачи хотя бы одного дела в суд не удалось. Фактически с приходом А. А. Поливанова в министерство началась чистка ГАУ. «То, что происходит сейчас в военном ведомстве, – писал уже 16 (29) июня 1915 г. В. А. Сухомлинов Н. Н. Янушкевичу, – не поддается описанию, какой-то погром озверелый. Не говоря уже о том, что заниматься личными счетами, мстить за что-то мелким чинам в такое время, когда все силы надо отдать на борьбу с врагом, может только негодяй, не обладающий ни каплей патриотизма… Гучков ведет свою линию настойчиво, и мы будем скоро свидетелями крупнейшей катастрофы, искусно подготовляемой этим заядлым авантюристом. Людьми он пользуется, как таранами, оставаясь в тени сам и направляя доверчивых господ для достижения известных целей, им предначертанных»153.

Возможно, словам предшественника А. А. Поливанова не стоит безоглядно доверять, но какие еще мысли могут возникнуть, например, после знакомства с интервью А. Д. Протопопова – члена Особого совещания по военным заказам и председателя военной комиссии этого совещания. 30 июня (13 июля) он посетил Москву, по приглашению П. П. Рябушинского выступил в местном ВПК с сообщением о работе ОСО, обещал помощь и поддержку в решении вопросов с топливом и рабочими и прочее. «Особое совещание, – заявил он, – большие надежды возлагает на военно-промышленные комитеты, и мы от них ждем самой интенсивной и продуктивной работы»154. Как представитель Думы А. Д. Протопопов не обошел вниманием и перспективы работы ее летней сессии. Прежде всего, ее заседания должны были быть гласными, а не закрытыми, как предлагал Н. А. Маклаков. Цель сессии была сформулирована весьма ясно: «Теперь или никогда Дума должна показать стране всю свою силу, все свое значение… Из опыта своей работы во время войны народное представительство должно выйти не только с высоко поднятой головой, но и создать объективные условия для дальнейшего своего существования в более нормальных государственноправовых условиях, чем это было до сих пор»155. Те же мысли А. Д. Протопопов изложил и накануне открытия работы летней сессии156. Собственно говоря, думская общественность не скрывала своих планов по консолидации накануне штурма власти. Одним из условий его успеха как раз и была дискредитация противника.

Приведу свидетельство специалиста, деятельность которого не вызывала критики ни представителей общественности, ни самого военного министра, – генерала А. А. Маниковского: «Большинство же совещания. состояло из общественных деятелей, которые ставили себе определенную задачу – доказать во что бы то ни стало, во-первых, полную несостоятельность военного ведомства в деле обеспечения армии боевыми припасами и, во-вторых, что все спасение Родины – в руках только их, общественных деятелей. Поэтому, не останавливаясь решительно ни перед чем, даже перед ущербом для снабжения армии, все эти господа повели такую бешеную кампанию против Военного министерства в частности и особенно против ГАУ, что всякому мало-мальски не предубежденному члену совещания было ясно, что при этом неизбежно должно будет пострадать, и при том существенно, само то дело, ради которого якобы ратовали эти печальники за нашу Родину. Все, кто противился такой политике Особого совещания и старался доказывать, что и главные управления тоже кое-что делают, а главное, могут сделать значительно больше, если только им не будут мешать, не будут их травить и ставить их в тиски бесчисленных комиссий (подготовительных, междуведомственных, наблюдательных, контрольных) и из-за всякой мелочи устраивать им публичные инквизиции в пленуме совещания, – все такие протестанты безжалостно изгонялись из совещания и из управлений как «вредные» люди старого бюрократического режима, не способные проникнуться новыми веяниями и виновные во всех наших бедах»157.

Новый начальник ГАУ вынужден был сразу же отбивать нападки и спекулянтов, и политиков. Удавалось не все и не сразу. Так, когда был уволен генерал-майор Е. К. Смысловский – ближайший сотрудник А. А. Маниковского, тот попытался возражать, на что А. А. Поливанов ответил, что понимает вред от ухода Е. К. Смысловского, но так нужно, поскольку «Родзянко и Гучков настаивают на этом». Для увольнения офицера при этом не нужно было даже обвинения – достаточно «обоснованных подозрений», о которых обычно упоминали М. В. Родзянко, А. Д. Протопопов, А. И. Гучков, П. Н. Милюков, А. И. Коновалов158. «Надо было участвовать самому, перевариться в котле этого ужасного времени, – вспоминал генерал-лейтенант А. П. Залюбовский, сотрудник и доверенное лицо А. А. Маниковского, – чтобы понять, что это было и какое влияние и значение имели эти наветы на самое дело и на лиц, его ведущих, чтобы понять, как трудно было работать. Приходилось не только думать и работать для дела, но еще специально заботиться о самозащите, о документах в подтверждении целесообразности, законности и чистоты своих действий. Безответственные и, в лучшем случае, ничего не понимающие лица критиковали опытных, незаслуженно обливая их грязью перед высшим начальством и общественным мнением»159.

А. А. Поливанов наслаждался властью и достигнутыми результатами. Посетившему его О. О. Грузенбергу он с гордостью демонстрировал бывший кабинет В. А. Сухомлинова, рассказывая, как, пользуясь беспечностью его предшественника, именно здесь С. Н. Мясоедов копировал секретные документы для последующей передачи их немцам. Вопрос о доказательствах генерал глубокомысленно парировал следующим образом: «Разве такие дела легко раскрываются?»160. Бдительность министра разделяли его сторонники из общественности. Но, кроме этого, существовали сложности и с пониманием членами ОСО специфических военных вопросов. Например, когда в конце 1916 г. А. А. Маниковский отстаивал необходимость строительства завода по производству ручных пулеметов, он встретил сильнейшую оппозицию среди думцев – членов ОСО, не понимавших необходимость ручного пулемета для войск161.

Тем временем летнее «наступление» великого князя продолжалось. 3 (16) июля Н. В. Рузский был назначен главнокомандующим 6-й армией вместо К. П. фан дер Флита162. Теперь, вместе с М. Д. Бонч-Бруевичем, Николай Николаевич имел сразу двух доверенных лиц, прошедших через организацию мясоедовского дела, в командовании армии, охранявшей столицу. Реакция Верховного на победы, одержанные на «домашнем фронте», была иногда странной. Так, узнав, что обер-прокурор Святейшего синода В. К. Саблер был отставлен и заменен А. Д. Самариным (это произошло 5 (18) июля), кандидатуру которого он поддерживал, что, по его мнению,

подготавливало удаление Г Распутина от Двора, Николай Николаевич повел себя следующим образом: «Великий Князь быстро вскочил с места, подбежал к висевшей в углу вагона иконе Божией Матери и, перекрестившись, поцеловал ее. А потом так же быстро лег неожиданно на пол и высоко поднял ноги. «Хочется перекувыркнуться от радости!» – сказал он смеясь»163.

Символично, что это была икона Казанской Божией Матери, которую 5 (18) июля поднесла главковерху в знак «благословения города Москвы нашей доблестной армии в лице ее Верховного главнокомандующего» делегация Первопрестольной во главе с М. В. Челноковым164. Великий князь и тогда был весьма доволен и превозносил необычайную «храбрость русской армии, с которой нельзя не победить»165. Теперь он побеждал с другими союзниками. Радовались общей победе не только в Ставке, но и в тылу. «Уход В. К. Саблера встречен с общим сочувствием», – отмечала «Речь», приветствуя перемены в правительстве166. Новые радостные для Барановичей и либералов вести не заставили себя долго ждать. 6 (19) июля 1915 г. И. Г. Щегловитов получил отставку с благодарственным рескриптом, при этом все было оформлено так же, как и в случае с Н. А. Маклаковым: министр юстиции формально ушел по собственной просьбе в связи с состоянием здоровья, а его преемником был назначен А. А. Хвостов167.

И. Г. Щегловитов имел репутацию решительного и волевого человека, способного бороться с революцией. Очевидно, это и стало причиной распространения абсолютно бездоказательных слухов, связывающих его фигуру с Г. Распутиным168. 8 (21) июля уже в Царском Селе Николай II подписал указ о возобновлении работы Государственной думы и Государственного совета169 и, таким образом, прежде всего под давлением Верховного главнокомандующего перед годовщиной объявления войны пошел навстречу требованиям общественности. Очень точно воспроизвел логику этих требований президент Франции: «В России царь считается всемогущим, но он временами является игрушкой в руках своих министров, а те находятся в беспрестанной глухой оппозиции к Великому Князю Николаю Николаевичу»170.

Лето 1915 г. – новый курс во внутренней политике

Итак, в результате влияния Ставки был принят новый курс, в рамках реализации которого почти все наиболее непопулярные среди либерального лагеря члены правительства были заменены на деятелей, пользовавшихся доверием либералов. Правительство И. Л. Горемыкина и ранее не было однородным по политическим пристрастиям его членов, теперь же в

нем усиливались позиции либеральной группировки. Однако при этом, как совершенно верно отмечал ленинградский историк М. Ф. Флоринский, эта группировка не была внутренне монолитной, что, конечно, сказывалось на эффективности работы правительства: «Назначенные в разное время под воздействием различных факторов и связанные в результате с отнюдь не одними и теми же течениями и группировками внутри правительственного лагеря, либеральные министры не были единомышленниками в полном смысле слова. Существовавшие в этой связи расхождения между ними притупились, но не исчезли окончательно»1.

Противоречия эти отчетливо проявились летом 1915 г. и особенно при смещении Верховного главнокомандующего. Как представляется, оно стало практически неизбежным, после того как его новый курс не принес обещанных и ожидаемых результатов. 16 (29) июля 1915 г. на заседании правительства А. А. Поливанов заявил: «Отечество в опасности. Несомненное переутомление войск. Немцы давят со всех сторон»2. Новый военный министр обрушился на Ставку, которая, по его словам, проявляла растерянность в управлении войсками. «Печальнее всего, – отметил при этом генерал, – что правда не доходит до Его Величества. Государь оценивает положение на фронте и дальнейшие перспективы только на основании сообщений, обработанных Ставкой. На рубеже величайших событий в русской истории надо, чтобы Русский Царь выслушал мнение всех ответственных военачальников и всего Совета министров. И наша, господа, обязанность, не откладывая ни минуты, умолять Его Величество немедленно собрать под Своим председательством чрезвычайный военный совет»3.

Итак, А. А. Поливанов активно выступал за созыв экстренного совещания главнокомандующих и за изменение положения Ставки. В его предложениях явно звучал тезис о повышении роли правительства и, разумеется, самого военного министра: «Надо Государю мнение не только Дан[илова] и Янушкевича, а всего Совета (министров. – А. О.) и главнокомандующего. На рубеже событий нужен голос и Совета министров, ибо впереди трагедия внутренняя и внешняя»4. В правительстве эти предложения получили полную поддержку5. Сам А. А. Поливанов в это время был уже убежден в том, «что неудачи в боях и продолжительные отступления, в связи с недостатками в боевом снабжении, укрепили в умах армии мысль о превосходстве противника (особенно германцев) и вызвали в войсках упадок духа»6. Все это происходило на фоне подготовки к открытию Думы.

Обстановка была весьма напряженной, Ставка по-прежнему смело использовала виселицу в качестве громоотвода. 18 (31) июня были повешены еще трое проходивших по делу С. Н. Мясоедова – Борис Фрейдберг, Шлиома и Арон Зальцманы7. Защита к суду не была допущена8. 23 июня (6 июля) в Петрограде на бывшей квартире С. Н. Мясоедова (ул. Лиговская, дом 47) был проведен аукцион имущества казненного, за которое выручено 2 тыс. рублей!9 Казни создавали благоприятный контекст для будущих действий думцев, ведь предатели мерещились решительно повсюду. Шпиономания начала захлестывать страну, и ее попытались сдержать. 6 (19) июля Верховный главнокомандующий издал приказ № 524, в котором говорилось об опасности появления в армии «необоснованных слухов об обнаруженном предательстве». Николай Николаевич подтверждал свою готовность продолжать борьбу со шпионами, но желал избежать истерии: «В столь важном деле Я не допускал и не допущу никаких послаблений, но предваряю, что на всякое подпольное обвинение лиц ни в чем не винных или только носящих нерусскую фамилию и честно несущих службу во славу Царя и Родины, Я буду смотреть как на недопустимую попытку внести смуту в рядах нашей доблестной армии или среди населения театра военных действий. С виновными в распространении подобных ничем не проверенных слухов, несомненно идущих из вражеских источников, Я повелеваю поступать с той же полнотой строгости законов военного времени»10.

Успокоить такими заявлениями страну в период отступления ее армии и после того, что было сделано для развития подозрительности и недоверия, было уже невозможно. К тому же в тылу привыкли к неудачам, и упадок духа там чувствовался гораздо сильнее, чем на фронте. Некоторые считали возможным в ближайшем будущем потерю и Киева, и Петрограда, и Москвы. Московские кадеты, ссылаясь 24 июля 1915 г. на мнение петроградских «общественных кругов», говорили о том, что Киев и Петроград могут считаться в безопасности только в том случае, если немцы не захотят захватывать их11. «Пылкие стратеги опасаются за Петроград и даже за Москву, – еще 16 (29) июня записал в своем дневнике Ф. Ф. Палицын. – Но наш враг не о них думает, а о нашей многострадальной армии, которую ему надо уничтожить. Зачем им думать о Петрограде и Москве? Их военная мысль вышколена в разумной школе старика Мольтке. Ум их дисциплинирован, и он чужд увлечений, столь свойственных нам»12.

Давление на армию все же существенно сказывалось в тылу. Вслед за отступавшим Юго-Западным фронтом из Галиции устремилась масса беженцев, которая стала еще больше, как только немцы и австрийцы вступили на землю русской Волыни. Армия оставляла противнику выжженную местность. «Зрелище от этих пожаров было грандиозное и незабываемое, – вспоминал участник Великого отступления. – Огнем беспощадно уничтожались целые цветущие районы. Население выгонялось с насиженных мест и должно было бежать в глубь России, погибая по дороге от голода и эпидемий»13. На дорогах разыгрывались кошмарные сцены: потерянные дети, брошенный инвентарь и обессилевший домашний скот – семьи и хозяйства, создаваемые годами, разрушались за дни14. «Днем и ночью шли подводы одна за другой сплошной линией в 2–3 ряда, загораживая пути войскам и застопоривая движение»15.

Вся эта масса шла в глубь России, неся с собой отчаяние. К концу лета, уже после оставления Бреста, беженцев, оказавшихся в дорогах среди болот Белоруссии, настигла еще одна беда – началась холера. Жертвы среди гражданского населения просто не поддавались исчислению. Под Минском беженцев, наконец, начали пересаживать на железнодорожный транспорт. Ехать дальше на своих измученных лошадях они не могли – не хватало фуража. С другой стороны, ввиду отсутствия достаточного количества платформ и вагонов взять с собой лошадей и повозки беженцы также не могли. На станциях посадки распродавалось имущество: лошадь уходила в среднем за 2 рубля, куры, гуси и утки – за копейки16. Все это разлагающе действовало на насыщенный полувооруженными и слабо дисциплинированными частями тыл русского фронта, организация которого и раньше не отличалась особенным порядком.

Внимательным наблюдателям было ясно, что отчаяние одних и нежелание идти на фронт других создавали условия для весьма опасной смычки интересов и настроений. «Я блуждаю по тыловым железным дорогам и узлам и, Боже мой, сколько я вижу безоружного народа, пока тихого, но уже затронутого распущенностью, – отмечал Ф. Ф. Палицын. – Никто о них не думает или думает мало. Бедные ополченцы с берданками без штыков. И зачем их так много. Болезнь числа нас заедает… Но необходимо распутать узел, а мы его все более затягиваем»17. Для исправления ошибок были необходимы как миниум воля и политическое единство. Тем временем ужас отступления навис над страной. Генерал-адъютант Н. И. Иванов настаивал на подготовке эвакуации Киева. В столице даже возникла идея эвакуации коллекции Эрмитажа, не реализованная из-за отрицательного к ней отношения императора. Вместе с толпами беженцев паника приходила в Псков, Смоленск, Чернигов, Полтаву18.

19 июля (1 августа) 1915 г., в первую годовщину войны, начала работу четвертая сессия IV Государственной думы. В этот день император подписал приказ по армии и флоту: «Год тому назад Германия, Австро-Венгрия, а затем и Турция подняли оружие против России и направили полчища свои в пределы Отечества нашего. Доблестные войска Армии и Флота, ровно год вы призваны к защите чести России и благосостояния мирного населения Родины нашей. В течение этого года вы явили издревле присущие вам доблесть и мужество, покрыли знамена свои новою славою и многие тысячи лучших сынов Родины запечатлели жизнью своею преданность правому делу России. Подготовлявшиеся в течение десятилетий к вторжению в Отечество наше враги не сокрушили мощи вашей и, попирая существующие законы войны, разбивают полки свои о гранитную твердость русского солдата. С гордостью и умилением взирает на вас все Отечество наше, и с глубокой благодарностью к подвигам вашим относятся верные союзники России. Несмотря, однако, на всю проявленную вами беспримерную доблесть, силы врага не сокрушены, и много усилий и упорства потребуется еще, чтобы вернуть России блага мирной жизни. Да не сокрушаются сердца ваши и да не падет дух ваш перед предстоящими новыми испытаниями и новыми жертвами. В неисповедимой мудрости своей Господу Богу неоднократно угодно было ниспосылать Отечеству нашему тяжкие испытания, и каждый раз выходило оно из борьбы с новою силою и новою мощью. Верные долгу своему и охваченные одним общим чувством все истинные сыны России встали ныне, чтобы в духовной связи с вами содействовать достижению предстоящей задачи и облегчить вам помощью своею трудное дело одоления врага»19.

Итак, сессия должна была продемонстрировать единение тыла с фронтом. За несколько недель перед началом ее работы в оппозиционной прессе наступило молчание. «Как это ни странно, – отмечало 3 (16) июля «Новое время», – но ответы, даваемые на вопрос о задачах Государственной] думы партийной печатью, в большинстве случаев страдают или намеренной уклончивостью, или же расплывчатою неопределенностью общих мест»20. Видимость затишья была очевидной и явно указыла на приближение штурма. Внимание к летней сессии Думы было чрезвычайно высоким. «В начале картина заседания Гос [ударственной] думы обычная, – сообщал думский корреспондент «Утра России». – Только едва ли когда-нибудь раньше ложи для публики были так переполнены, как сегодня. На правительственных скамьях весь состав Совета министров во главе с И. Л. Горемыкиным. Кажется, впервые со дня учреждения законодательных палат в Думе присутствует министр Императорского двора гр. Фредерикс»21. Начиналось действо, которому придавали столь большое значение в Ставке и, разумеется, в среде прогрессивной общественности. «Минувший год не прошел бесследно, – заявляло в этот день «Утро России». – Слепым и не желавшим видеть он открыл глаза и заставил их признать спасительную силу свободного творчества общественных и народных сил»22.

Между тем эта спасительная сила почти ничем еще не проявила себя. Большинство членов Думы за прошедший год застоялось без дела: «Кое-кто из депутатов, бывших когда-то военными, поступил в строй, другие пристраивались к Красному Кресту, бюджетники имели в виду необходимость в скором времени собраться для рассмотрения проекта записи, но большинство томилось в бездействии, околачивалось в кулуарах и в кабинете председателя, куда притекали самые последние новости с театра войны»23. Именно к ним были обращены слова И. Л. Горемыкина, предлагавшего программу сотрудничества во имя победы. Расчеты правительства на скоротечный характер войны окончательно провалились. Глава правительства фактически говорил о новом курсе: «Взглянем правде прямо в глаза и открыто признаем, что война грозит быть долгой и требует новых усилий и жертв. Решив без всякого колебания идти на них, правительство считает, однако, своим долгом и испытывает нравственную потребность окончательно избрать этот путь не иначе, как в полном единомыслии с законодательными учреждениями»24.

Настроение представителей общественности было откровенно паническим. По столице ходили слухи о ее сдаче через 2–3 месяца, о готовящемся перевороте в пользу Николая Николаевича (младшего). «Открытие сессии обеих законодательных палат, – вспоминал член Государственного совета А. Н. Наумов, – совпало с чрезвычайно угнетенным настроением их членов, находившихся под свежим впечатлением громадных потерь, общей растерянности и слабости наверху. Страх за будущее мелькал у всех в голове и высказывался в разговоре»25. Своеобразным выражением этих настроений стали слова А. В. Тырковой, записанные в дневнике накануне открытия думской сессии: «Завтра еще небывалый для России день, день, когда мы будем держать перед Европой экзамен на государственную зрелость. Больше того, свобода Европы зависит от того, что может завтра дать русское народное представительство»26.

При этом большая часть думцев искренне верила в то, что парламентская система является панацеей от всех бед страны. Показательным для таких настроений была серия статей Д. И. Шаховского «Путь к победе», опубликованная в «Речи». В одной из них член ЦК кадетской партии и «выборжец» призывал к «разгрузке власти» путем расширения полномочий и финансирования городов, земств и кооперативов и, разумеется, освобождения их от административного контроля27. Сигнал к осаде власти прозвучал с самого начала, во вступительной речи М. В. Родзянко: «И армия, и флот уже подают нам всем пример бестрепетного исполнения долга; они свершили все, что было в силах человека; настал и наш черед, и объединенные ныне общественные силы, работая не покладая рук, я уверен, смогут снабдить армию всем необходимым для дальнейших ее боевых подвигов. Но для успеха этих ответственных общественных трудов необходимо, помимо доброжелательного отношения отдельных лиц, поставленных во главе ведомств, изменение самого духа и управления действующей системы»28.

В день открытия сессии правительство представило три основных законопроекта: о призыве ратников ополчения 2-го разряда; о расширении эмиссионных прав Государственного банка; о создании Особого совещания для объединения мероприятий по обороне государства. Последний и должен был убедить думцев в искренности желания правительства идти на сотрудничество и ввести единоначалие в мобилизации тыла для работы на нужды фронта. Как заявил И. Л. Горемыкин, «третий законопроект имеет задачею объединить в одном учреждении и существенно расширить участие представителей законодательных собраний, общественных учреждений и русской промышленности в деле снабжения армии боевыми припасами, обеспечения промышленности топливом и согласования мер по продовольствию армии и страны. Опыт такого привлечения общественных сил к делу обороны сделан и доказал свою жизненность и пригодность. Это побуждает правительство шире и крепче сплотить внутренние силы страны в работе над обеспечением боевого снабжения армии и устроением нашего тыла»29.

Правительство заявило об уступке и в польском вопросе. Совету министров был дан именной указ о подготовке проекта о предоставлении Польше по окончании войны национальной, культурной и хозяйственной автономии в рамках империи30. Однако сотрудничества не получилось. Дума вовсе не была настроена на него, на предложения в либеральном лагере смотрели как на уступки, а на уступки – как на проявление слабости. Слабость правительства лишь более убеждала думцев в правоте своих требований и в собственной силе. Если добавить к этому слухи о готовящемся дворцовом перевороте, который должен отдать власть в руки главковерху, поддерживающему Думу и инициировавшему ее созыв в Ставке, картина настроений получится полной31. На этом фоне призывы главы правительства и части правых депутатов воздержаться от политической борьбы не имели успеха32.

Весьма примечательным было выступление в Думе нового военного министра. Он заявил о том, что армия продолжит отступление и что раз победа зависит от снабжения оружием и боеприпасами, то вся его работа будет сосредоточена «на развитии и у нас тех видов промышленности, которые изготовляют предметы государственной обороны, а более всего тех отраслей, которые изготавливают предметы артиллерийского снабжения»33. Ставка на развитие оборонной промышленности и «живых людей» и стала программой нового военного министра, во всяком случае первично заявленной. Выступление генерала в Думе имело большой успех и не меньшие последствия34. Оно понравилось всем, даже Николаю II35. Примерно такой же линии А. А. Поливанов придерживался и на закрытом заседании Государственного совета, но при этом значительно сгустил краски относительно положения на фронте. Рассуждения о том, что в армии нет ни винтовок, ни снарядов, ни обученных кадров и что спасти от немецкого наступления могут только «осенняя грязь да зимний снег», произвели там удручающее впечатление. Спасением могла быть только новая политика в промышленности, которой препятствовали засевшие в Военном министерстве «шляпы» и «мертвые люди»36.

Подобного рода заявления попадали на подготовленную почву. В тылу возникали самые фантастические слухи, с которыми уже не справлялась цензура. С этой проблемой столкнулся еще В. А. Сухомлинов, который считал, что «самый совершенный цензурный аппарат не может помочь, если во время войны правительственная политика не будет основана на единодушной народной воле. Мне вскоре было ясно, что на стороне царя не народная воля, а лишь тонкий слой чиновничества, офицерства и промышленников, в то время как политические партии готовили свою мерзкую похлебку на костре военного времени»37. Атмосфера накалялась, и ее пытались разрядить уступками и очередными жертвами общественному мнению, которые снова стали бы ответственными за отсутствие снарядов и «потерю успехов» великого князя главнокомандующего. Общественное внимание вновь притягивалось к шпионской теме.

Обвинения в предательстве и стали одним из главных доводов думской оппозиции. 19 июля (1 августа) 1915 г., то есть уже в первый день работы Думы, фракции националистов, центра и земцев-октябристов предложили формулу перехода к делам, в которой содержалось требование жертв и уступок во имя заявленного И. Л. Горемыкиным диалога: «…выражая непреклонное убеждение в том, что бывшие до сих пор недостатки в деле снабжения армии будут при участии законодательных и широких общественных сил безотлагательно устранены, а виновные в обнаруженных недочетах, в бездействии и преступлениях понесут суровую законную кару, независимо от служебного их положения, Государственная дума переходит к очередным делам»38. Формула была разработана фракцией националистов, и ее появление оказалось полной неожиданностью и для публики, и, очевидно, для правительства39. Атмосфера была весьма напряженной, каждое заявление о злоупотреблениях в Военном министерстве сопровождалось в Думе единодушными восклицаниями: «Под суд!»40.

Интересным и показательным в этот момент было поведение кадетов. Всячески приветствуя формулу постфактум, они воздержались при голосовании за нее41. Тем не менее в тот же день, 19 июля (1 августа), свой контрпроект на предложения И. Л. Горемыкина внесли кадеты. Под ним стояли подписи П. Н. Милюкова, А. И. Шингарева, В. А. Маклакова, М. С. Аджемова, Ф. И. Родичева, всего 47 человек. Они предлагали создать еще одно совещание, которое объединило бы всю работу по обороне. Но самое главное, во главе этого ОСО должен был стоять или член Государственной думы, или член Государственного совета42. Работа сессии быстро превращалась в публичное противостояние Думы с правительством. Наиболее ярким представителем этой борьбы стал, конечно, П. Н. Милюков, весьма убедительно оперировавший слухами.

«В верхах и низах, – заявил он, – среди грамотных и неграмотных в столице и глухой провинции, из края в край Земли Русской расползается темный слух о предательстве, об измене. Слух этот, господа, забирается высоко и никого не щадит. Я должен сказать, что как бы нелепы и фантастичны ни были подчас те формы, которые эти слухи принимают, в основе их лежит здоровое чувство народного самосохранения (выделено мной. – А. О.). Нездоровое направление этому чувству создала сама власть своим потворством новому навету на евреев, своим поощрением народного негодования против «нерусских фамилий» и прямым попустительством погромных настроений, следствием которых являются события вроде московских. Господа, раз разбужденная народная подозрительность будет искать новой пищи, и она обратится против самой власти, которая эту подозрительность возбудила»43. К этим словам стоит добавить, что, защищая евреев, выселяемых из прифронтовой полосы, думцы решили организовать комитет по борьбе с «германским засильем» в России. Справедливости ради необходимо заметить, что это была инициатива октябристов, поддержанная прогрессистами. Кадеты выступили против нее44.

Очевидно, чтобы «народная подозрительность» не успокаивалась, лидер кадетов перешел к обвинениям бывшего военного министра во взяточничестве и других преступлениях. Доказательства не приводились, ибо они были «общеизвестны»: «Я мог бы привести ряд случаев – вы о них слышите каждый день, – когда наивные предложения взять заказ по дешевой цене были отвергнуты, с тем чтобы потом передать те же заказы по цене несравненно более дорогой более наторелым и опытным контрагентам, готовыми быть щедрыми… за счет казны. Высшее управление Военного министерства перешло теперь в другие руки, и мои указания относятся к порядкам, установившимся ранее. Но необходимо прибавить, господа, что простой уход военного министра не удовлетворяет ни армии, ни страны. Это был министр, который обманул Государственную думу, давши на ее вопросы неверные сведения. Господа, можно объяснять многое бездействием власти, но даже простое бездействие власти при настоящих обстоятельствах является ведь не простой ошибкой, а тяжким государственным преступлением. А кроме того, никто ведь не верит, чтобы вина лежала на одном военном министре и чтобы простой факт его ухода пресек источник дальнейших злоупотреблений. Обвинения, господа, идут дальше, и только судебное следствие может положить конец упорным толкам, отделив виновных от невиновных»45.

20 июля (2 августа) после небольшой дискуссии была принята предложенная накануне формула – Дума явно требовала наказать предшественника А. А. Поливанова46. Разумеется, В. А. Сухомлиновым дело не ограничивалось, кадеты не забывали и про еще одного своего врага, отправленного в отставку, и требовали отдать под суд и Н. А. Маклакова47. Значительная часть думцев свято верила в то, что чем более полномочий будет иметь сама Дума и чем менее ограничена и менее контролируема будет деятельность общественных организаций, тем сильнее станут страна, ее армия и экономика.

Это к ним обращался П. Н. Милюков, заявляя: «Нужна политика власти, не связывающая живых сил народного источника. Снимите путы, дайте дорогу общественным организациям, верните народу свободное общение и объединение, сделайте все это в порядке управления, и явятся на сцену такие новые средства, такие возможности, которые сразу исправят функциональные расстройства народной жизни, вызванные не только войной и не столько войной, сколько неумелым вмешательством властей (выделено мной. – А. О.). Дайте, господа, стране внутренний мир (?! – А. О.), прекратите разжигание межнациональных распрей и вызовете новый порыв энтузиазма, вы дадите народу возможность сосредоточить всю свою мысль на задаче момента: все для войны»48. Между тем хорошо организованный порыв энтузиазма все более и более направлялся не в созидательном, а в разрушительном направлении. Слухи о предательстве В. А. Сухомлинова дискредитировали внешнеполитический авторитет страны и раскачивали ее внутриполитическую стабильность49.

Впрочем, об этом в Думе не переживали. Там прежде всего стремились развить в свою пользу достигнутый успех. Единства в воюющей стране по-прежнему не было, а ее армии продолжали отступать. Причем, некоторые думцы связывали с отступлением собственные далеко идущие планы. Великое отступление весьма повлияло на настроения в тылу. В разгар думских прений в Петроград пришли новости об очередном отходе в Польше. «По условиям общей обстановки наши войска, находившиеся к западу от Варшавы, – гласило сообщение Ставки от 23 июля (5 августа) 1915 г., – получили приказ отойти на правый берег Вислы. Согласно полученного донесения, приказание это выполнено. Войска, прикрывавшие Варшаву, 23 июля, в 5 часов утра, отошли без давления со стороны противника на указанный им новый фронт, взорвав за собой все мосты через Вислу»50. В тот же день Главное управление Генерального штаба сообщило о том, что был оставлен Ивангород51.

Отношение думской оппозиции к событиям на фронте предельно точно сформулировал А. Ф. Керенский: «Пал Перемышль – ушел Маклаков, пал Львов – ушел Сухомлинов, падет Варшава – уйдет Горемыкин»52. И. Л. Горемыкин не ушел, а после падения Варшавы в Москве, вообще довольно слабо контролируемой правительством, как это доказали трехдневные волнения после оставления русской армией Перемышля, росло опасное недовольство. Британский вице-консул отмечал: «…профессиональные политики (имеются в виду деятели либерального лагеря. – А. О.) были взволнованы, и их нервозность распространялась, как влажный туман до тех пор, пока не охватила половину населения»53. В ряде вопросов общественность все же выступала единым фронтом.

В Думе ярким тому свидетельством стали два весьма важных события. Прежде всего, впервые за все время существования Военно-морской комиссии в ее состав были введены представители оппозиции (два независимых депутата, два прогрессиста, девять кадетов (включая П. Н. Милюкова и

А. И. Шингарева), один мусульманин, два трудовика и два социал-демократа)54. За этим последовало избрание А. И. Шингарева главой Комиссии по военным и морским делам, куда до войны допускались только октябристы. Орган кадетской партии приветствовал это решение, объясняя однопартийцам причины отхода от оппозиции: «Мы не можем занимать теперь, когда идет упорная борьба с внешним врагом, положение безответственных критиков»55. Следующим шагом стал I Всероссийский съезд военно-промышленных комитетов, который был проведен в Петрограде 25–27 июля (7–9 августа) 1915 г. в атмосфере жесткой критики правительства И. Л. Горемыкина56. Следует отметить, что в процессе подготовки съезда его организаторы подчеркивали: он «должен будет прежде всего своими работами наладить дело военно-промышленной организации по всей России»57. О политической составляющей мероприятия и речи не было – обсуждались лишь организационные проблемы, прерогативы центрального и районных комитетов58.

На деле далеко не эти проблемы стали главными в работе съезда. Его работа пошла по другому сценарию. Это было весьма многочисленное и представительное собрание крупнейших политических и экономических сил русского либерализма – политический характер съезда сразу же отметила пресса. В день начала его работы присутствовали свыше 1200 человек, включая руководителей Думы, Земского и Городского союзов59. Своих представителей прислали свыше 80 учрежденных в стране комитетов60. Тон собрания вновь задавали москвичи. Пресса Первопрестольной призывала к действиям. «Все те указания, которые Дума облекла в формулу «пожеланий», – заявило в своей статье, посвященной открытию съезда, «Утро России», – должны быть выполнены. Армия должна получить те количества снарядов, которые ей нужны. И армия, и страна должны получить людей, которые им нужны»61.

Этот призыв был обращен к Н. С. Авдакову, которым уже не были довольны, как раньше. Он болел, и его активности явно не хватало для решения масштабных задач новой организации (в сентябре 1915 г. он умер)62. Призыв был услышан. Первым с приветственной речью выступил Н. С. Авдаков, и по его предложению была выдвинута единственная кандидатура в председатели съезда – А. И. Гучков63. По мнению Н. С. Авдакова, А. И. Гучков «был на поле брани и близко знаком с нуждами армии». Избрание прошло единогласно и под аплодисменты64. А. И. Гучков заявил: «Я приложу все усилия, чтобы съезд оправдал те надежды, которые возлагаются на него страной и армией»65. От его имени императору была направлена приветственная телеграмма съезда с весьма знаменательными словами: «В сознании лежащей на них ответственности участники съезда приложат все усилия для достижения стоящей перед ними важной цели снабжения армии всем необходимым»66. Тезис об ответственности возник не случайно. В той или иной степени он прозвучал в первых же речах А. И. Гучкова, Г Е. Львова, М. В. Челнокова и М. В. Родзянко – все они заявляли о готовности исправить «тяжкие грехи и ошибки, а может, и преступления» (Гучков), убеждали, что «отныне участь нашей армии становится в зависимость от нашей работы» (Львов), и прочее67. Под предлогом неспособности бюрократии П. П. Рябушинский призвал поставить под контроль ВПК не только распределение заказов на частных предприятиях, но и контроль над их выполнением68.

Решение экономических задач немедленно начало приобретать политическое оформление. 26 июля (8 августа) съезд принял первую часть резолюции о невозможности снабжения армии при «существующем строе хозяйственных учреждений военного ведомства, а именно – главных управлений, артиллерийского, военно-технического, интендантского и военно-санитарного, при настоящем личном их составе и порядках, которые в них господствуют». Вывод был очевиден – призыв к «полному обновлению этого строя»69. Добавление к первой части состоялось в тот же день: «Принимая настоящую резолюцию, съезд поручает Центральному военно-промышленному комитету, по согласованию с Земским и Городским союзами, своевременно возбудить вопрос о дальнейшей форме управления снабжения армии»70.

После перерыва была принята и вторая часть резолюции, представлявшая собой логичное завершение вопроса о формах управления Военным министерством. Министр должен был получить особого помощника, «облеченного общественным доверием и снабженного широкими полномочиями», которому стали бы подчиняться выделенные в одно управление артиллерийское, техническое, интендантское и военно-санитарное ведомства. При помощнике планировалось создать особое совещание из представителей законодательных учреждений, военно-промышленных комитетов, Земского и Городского союзов, а также рабочих. «Широкие полномочия» новой должности носили бы совершенно необычный характер. «В некоторых исключительных случаях тому же помощнику министра, – гласила резолюция, – предоставляется в наиболее крупных центрах учреждать особые временные органы власти с широкими полномочиями и правом принудительного урегулирования дела снабжения»71.

Присутствовавшему на съезде Н. В. Савичу предложили довести это мнение съезда до Думы и думских комиссий, готовивших проект предложений правительству. Тот немедленно заявил, что, очевидно, придется ограничиться введением «особой должности помощника военного министра по снабжению армии с предоставлением ему чрезвычайных полномочий»72. Следует отметить, что, несмотря на столь жесткие и объемные требования, единого плана действий у ЦВПК не было ни до съезда, ни во время его проведения. Впрочем, это никого не пугало. М. В. Челноков предложил давать заказов больше, чем это было необходимо в реальности. «Пусть будет некоторый беспорядок, лишь бы дело шло быстрее», – заявил В. П. Литвинов-Фалинский73. Еще одним и притом чрезвычайно важным следствием съезда стало избрание 27 июля (9 августа) Центрального ВПК под председательством А. И. Гучкова74. Он снова был избран единогласно, под аплодисменты75. Самую активную роль в этом триумфе сыграли представители Московского ВПК во главе с П. П. Рябушинским76. Заместителем

A. И. Гучкова стал А. И. Коновалов. Московский ВПК активно поддержали представители, направленные на съезд Всероссийским союзом городов77.

Первое же выступление нового главы ЦВПК не оставляло сомнений в том, что деятельность этого учреждения будет носить характер конфронтации с властью. А. И. Гучков сразу же пообещал делегатам, что будет твердо придерживаться принятой накануне резолюции. «Господа, – заявил он, – я привык учиться в жизни и привык никогда не уклоняться от ответственности. То же я внесу и в это дело, но простите, если я внесу и отрицательные стороны. Это будет та ослабленная и подорванная вера в возможность плодотворных результатов наших усилий при условиях, в которых мы находимся. Тем не менее я беру на себя провести этот опыт в тех условиях, которые нас окружают, но сохраните за мною свободу. Когда веру я окончательно потеряю, то, чтобы не создать дальнейших иллюзий, которые могут успокоить вас и страну, я приду к вам или к тем, кого вы уполномочите стоять во главе вашей организации, и скажу им, что исчезли мои последние надежды на возможность общественной мобилизации, и то, что широкий общественный подъем сможет принести реальные результаты. Мы в начале нашего собрания приняли резолюцию, в которой указали, что достигнуть сколько-нибудь удовлетворительных результатов в деле снабжения при тех условиях, в которых находятся ведомства, занятые этим делом, нельзя. Повторяю вам, что если нам в этой области не удастся достигнуть известных успехов, то все наши усилия и все наши жертвы, весь наш энтузиазм, наш пыл вылетят в трубу, как чад»78.

Чтобы энтузиазм создаваемой структуры «не вылетел в трубу», его необходимо было подпитывать. Первые расходы ЦВПК были увеличены им же самим в четыре раза, до 100 тыс. рублей79. Параллельно с таким исправлением решения I съезда ВПК тогда же несколькими деятелями комитетов вновь был поднят вопрос и об Учредительном собрании80. Чрезвычайно важно отметить тот факт, что до августа 1915 г. ВПК действовали без официально утвержденного положения. Особенно если учесть тот факт, что за счет казны стала возникать неконтролируемая государством параллельная система управления, которая сразу же поддержала великого князя в его борьбе с

B. А. Сухомлиновым. Борьба за назначение помощника военного министра из «нашей среды», а не из бюрократии, призыв к созданию параллельных по отношению к существующим органов власти – все это было фактически первым шагом для взрыва власти изнутри81.

Вряд ли это могло понравиться императору. Однако поначалу он не был слишком обеспокоен развитием событий. В конце концов, кадеты, националисты и октябристы отклонили предложение прогрессистов о немедленном создании «министерства доверия». Николай II, принимая после первых заседаний М. В. Родзянко, признался, что «ожидал больших резкостей» со стороны Думы82. Тем не менее император начал искать собственные формы диалога с общественностью, стараясь найти возможность укрепить правительство такими представителями Думы, которые не вызывали бы у него сомнений. 27 июля (9 августа) 1915 г. товарищем министра внутренних дел был назначен товарищ председателя Государственной думы черносотенец князь В. М. Волконский – человек, пользовавшийся симпатиями значительной части думцев, не исключая либералов83. Это назначение, воспринятое всеми как политический ход, многим пришлось не по вкусу84.

На мой взгляд, оно свидетельствовало о том, что новый курс главковерха довольно быстро начал исчерпывать себя. По-другому и быть не могло. Уступки не могут быть вечно односторонними. Тем не менее либеральный лагерь не чувствовал этого и уже торжествовал. «Биржевые ведомости» в своей передовице, ссылаясь на мнение анонимного «видного чиновника», заявили о том, что после увольнения неугодных Государственной думе министров ответственное правительство в России фактически уже существует – так, министры полностью зависят от Думы, но исполнительная власть пока не может публично признать свершившийся факт85. В назначении В. М. Волконского видели лишь частное проявление этого факта. 2 (15) августа думцы устроили чествование своего коллеги, уходящего в ряды исполнительной власти. П. Н. Милюков, А. И. Шингарев, М. В. Челноков – все заявляли о своем полном доверии князю, а тот в ответ заверил их в том, что его целью является постоянное сплочение с общественными силами через Государственную думу86.

Хотя в этот момент целесообразность политики уступок уже вызывала вопросы, от нее еще не отказывались. Преемник В. А. Сухомлинова, выступая в Думе, активно подыгрывал требованиям П. Н. Милюкова. «Генерал Поливанов, – вспоминал Ю. Н. Данилов, – дал потрясающую картину положения наших войск в смысле снабжения и для успокоения общественного мнения через несколько дней сообщил о согласии Государя на привлечение бывшего военного министра генерала Сухомлинова к расследованию причин неудовлетворительного снабжения армии»87. 24 июля (6 августа) 1915 г. принятая Думой формула перехода к делам была обсуждена в Совете министров. И. Л. Горемыкин предложил создать особую следственную комиссию, но ряд министров выдвинули идею учредить комиссию не для следствия, а для расследования, сняв, таким образом, опасность повышения полномочий этого органа и превращения его в трибунал с неясными последствиями88. Удержаться в рамках этого верного решения правительство не смогло. 25 июля (7 августа) император дал согласие на создание именно следственной комиссии89.

И вновь как нельзя кстати подоспели очередные результаты мясоедовского дела. Пресса не замедлила сообщить об этом90. Еще 14 (27) июля 1915 г. Двинский военный суд объявил приговор новой партии подозреваемых в шпионаже. Это были люди, связанные с казненным С. Н. Мясоедовым в довоенный период: деловые партнеры, знакомые, вдова. Все они были приговорены к смертной казни через повешение. 18 (31) июля этот приговор был конфирмирован главнокомандующим Северо-Западным фронтом генералом М. В. Алексеевым с заменой трех смертных приговоров. В ночь на 26 июля (8 августа) казнь состоялась в Вильне. Всего были казнены четыре человека, двое сосланы на каторгу, а К. С. Мясоедова (вдова казненного офицера) – на поселение91.

Управляющий Военным министерством сообщил о решении об организации следственной комиссии в вечернем закрытом заседании Думы 28 июля (10 августа) 1915 г.92 Сообщение было встречено овациями, многие депутаты вставали с мест, чтобы приветствовать генерала93. Он вспоминал: «…приподнятое кругом настроение, вызванное справедливым откликом общества на его справедливые требования, вызвало у меня слова, попавшие в печать: «Ни минуты не сомневаюсь, что наша армия идет к победе, ибо за ее спиной стоит несокрушимая стена русской общественности»94. Печать действительно цитировала эти слова с восторгом, заявляя о полной солидарности с ними всей страны95. Гарантией этой солидарности стала Особая верховная следственная комиссия, к работе которой должны были привлекаться представители законодательных учреждений96.

Обсуждение состава комиссии началось почти сразу же (интересно, что поначалу от Думы предполагалось делегировать туда А. Д. Протопопова), а возглавил ее член Государственного совета инженер-генерал Н. П. Петров97. Его имя было на слуху: немногим более чем за месяц до этого назначения он удостоился высочайшего рескрипта в связи с 60-летием и был награжден орденом Св. Андрея Первозванного98. Известие о назначении главой комиссии оказалось для него совершенно неожиданным, и поначалу генерал отказался от каких-либо заявлений, ожидая инструкций и дальнейшего развития событий99.

Вскоре окончательно выяснился и состав комиссии. В итоге в нее вошли три представителя Думы – товарищи председателя Государственной думы И. Я. Голубев и С. Т. Варун-Секрет, депутат граф В. А. Бобринский и избранный член Государственного совета представитель центристской фракции Н. А. Наумов, а также три представителя бюрократии: сам Н. П. Петров, генерал-адъютант, назначенный член Государственного совета А. И. Пантелеев (от Военного министерства), сенатор Н. П. Посников (от Министерства юстиции)100. Обвинения Военного министерства, выдвинутые в мае – июне 1915 г., от халатности до шпионажа, таким образом, получали частичную санкцию. Правительство снова пошло на уступки общественности. Директор департамента полиции С. П. Белецкий после Февральской революции довольно точно описал эту политику: «.вся наша программа успокоения повелительно диктовала срезание острых углов и нераздражение общественных слоев»101.

Кроме организации следственной комиссии, у Думы были и другие достижения. 1 (14) августа октябристы выдвинули новый проект и в результате дискуссий настояли на создании четырех совещаний: по обороне, перевозкам, продовольствию и топливу. У кадетов был свой проект – министерства снабжения, но они не внесли его на голосование. Совещания должны были осуществлять высший надзор над организацией обороны и снабжения, не исключая и частные предприятия. Председательствующее место в каждом совещании оставлялось за соответствующим министром, а контрольные и совещательные функции гарантировались вводом в их состав представителей Государственной думы и Государственного совета102. 4 (17) августа при обсуждении положения об Особом совещании Дума приняла проект о том, что в случае болезни или отсутствия военного министра в совещании его может заменять помощник, причем предлагалась следующая трактовка пятой статьи «Положения…»: «Помощником военного министра, ведающим снабжением армии, может быть лицо невоенного звания». Присутствовавший на заседании А. А. Поливанов вяло возражал, ссылаясь на то, что подобного рода ограничений не существует, но статья была принята в думской редакции103.

Итак, речь шла о том самом ограничении, о котором 26 июля (8 августа) говорил на съезде военно-промышленных комитетов Н. В. Савич. Формально это был кадетский проект, но с очевидным расчетом на кандидатуру А. И. Гучкова104. Часть думских депутатов при этом вообще не была настроена на какое-либо сотрудничество с правительством, считая, что чем слабее оно будет, тем ближе победа. Это была осада Иерихона, где все, казалось, зависело от шума, волнами распространявшегося по стране. А. Ф. Керенский договорился до того, что назвал единственным настоящим пораженцем в стране ее правительство, и даже В. И. Ленин, по его мнению, не был таковым105.

В 1915 г. стены крепости еще крепко стояли, но гарнизон уже начинал нервничать. Прежде всего, нервничал комендант. Верховный главнокомандующий был весьма далек от идеала полководца, описанного его более удачливым противником: «На полководца рушится многое, и он должен иметь крепкие нервы. Непосвященный человек слишком легко начинает представлять себе, что на войне идет все так, как будто решается арифметическая задача с определенными данными. Но война представляет собой все что угодно, только не математическую задачу. Война есть двусторонняя борьба могучих и неведомых физических и духовных сил, и она становится тем труднее, чем больше превосходство сил противника над нашими. Война – работа с людьми различного характера и мыслящих по-своему. Только воля полководца образует неподвижный полюс»106. Создать такой полюс воля Верховного главнокомандующего не могла. «Николай Николаевич, – отмечал генерал А. И. Спиридович, – был величина декоративная, а не деловая»107. Между тем чрезвычайно тяжелое положение, в котором оказались русские армии, требовало отнюдь не декоративного руководителя. Во время Великого отступления 1915 г. Верховный главнокомандующий часто терялся, поддаваясь настроению момента. Штаб тоже не знал, что делать, ссылаясь на недостаток снарядов и оружия.

«При таких условиях инициатива не перейдет в наши руки и не может перейти. – сообщал С. Д. Сазонову князь И. А. Кудашев из Барановичей 31 мая (13 июня) 1915 г., – как мне сказал на днях Данилов, стратегия может быть теперь совсем упразднена, так как мы ничего предпринять не можем. Единственным занятием наших войск может быть – отбиваться чем можем, как можем и где можем. Надежда только на утомление самих германцев, на случай и на Св. Николая Чудотворца»108. Через месяц после этого начальник штаба Ставки все свои надежды связывал с оставлением Варшавы и сокращением фронта: «А там, как выражается Янушкевич, что Бог пошлет»109. Ставка опасалась высоких потерь, которые несли плохо обученные войска. «Если так будет продолжаться, – писал один из ее сотрудников, – то наша армия представит из себя не что иное, как одетую в военную форму плохо вооруженную толпу»110. Уже в декабре 1914 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Н. Н. Янушкевич жаловался В. А. Сухомлинову на рост пораженческих настроений на фронте: «Много людей без сапог отмораживают ноги, без полушубков или телогреек начинают сильно простуживаться. В результате там, где перебиты офицеры, начались массовые сдачи в плен, иногда по инициативе прапорщиков. «Чего нам дохнуть голодными и холодными, без сапог, артиллерия молчит, а нас бьют, как куропаток. У немцев лучше. Идем»111.

В конце концов, Н. Н. Янушкевич по поручению Верховного главнокомандующего обратился к военному министру со следующим письмом: «Получаются сведения, что в деревнях, при участии левых партий, уже отпускают новобранцев (призыв 15 мая) с советами: не драться до крови, а сдаваться, чтобы живыми остаться. Если будет 2–3 недельное обучение, с винтовкой на 3–4 человека, да еще такое внушение, то ничего сделать с войсками невозможно. Уже были одобрены Его Величеством две меры: 1) лишение семейств лиц, добровольно сдавшихся, пайка и 2) по окончании войны высылка этих пленных в Сибирь для ее колонизации. Было бы крайне желательно внушить населению, что эти две меры будут проведены неукоснительно и что наделы перейдут к безземельным, честно исполнившим свой долг. Вопрос кармана (земли) довлеет над всеми. Авторитетнее Думы в смысле осуждения добровольной сдачи и подтверждения необходимости возмездия нет никого. Не желая обращаться по этому вопросу к Родзянко в обход правительства, Великий Князь поручил мне просить Вас, не найдете ли возможным использовать Ваш авторитет в сфере членов Думы, чтобы добиться соответствующего решения, хотя бы мимоходом, в речи Родзянко или лидера центра, что, очевидно, те нижние чины, которые добровольно сдаются, забывая свой долг перед Родиной, ни в коем случае не могут рассчитывать на одинаковое к ним отношение и что меры воздействия в виде лишения пайка и переселения их всех после мира в пустынные места Сибири вполне справедливы. Глубоко убежден, что это произведет огромный эффект. Правительство же (Министерство внутренних дел) могло бы через губернаторов перед набором и призывом также внушить эту мысль. Тогда на фронт приходил бы не заранее готовый сдаваться элемент, а люди долга»112.

О настроениях, которые господствовали в окружении Николая Николаевича (младшего) в это время, может свидетельствовать следующее письмо, направленное князем И. А. Кудашевым С. Д. Сазонову. На основе разговоров с сотрудниками Ставки он сделал собственные выводы о причинах поражений на фронте: «Это, главным образом, – боязнь инициативы и ответственности и известная лень или беспечность, заставляющие рассчитывать на то, что все как-нибудь «образуется», при помощи усилий другого, по распоряжению соответствующего начальства. Эти недостатки присущи нам всем, и в частности нашей армии, которая плоть от нашей плоти и кровь от нашей крови, но особенно опасны и вредны у начальствующих генералов всех степеней. Солдатам нашим можно поставить в минус (конечно, не в упрек) их неразвитость и обычную приниженность. Следствием ее является то, что, лишившись офицеров, они в большинстве случаев совершенно теряются и сдаются в плен под влиянием чувства своего ничтожества перед «немцем», культура которого, что там бы ни говорили, им импонирует: «немец» в представлении русского простолюдина – барин, и это чувство не так легко из него вытравить. Относительно строевых офицеров я менее всего слышал упреков: они грешат, главным образом, тем, что их так мало. Хуже всех – наши руководители генералы. В них указанные недостатки наши выражаются самым роковым образом. До сих пор, несмотря на то что их сменяют и назначают с большой легкостью, война за целый год не выдвинула ни одного Суворова. А так как большинство генералов берется из офицеров Генерального штаба, то приходится вывести заключение, что академия, их порождающая, не на высоте своего призвания. Этот вывод подтверждается наблюдением над некоторыми офицерами Генерального штаба, у которых преувеличенное самомнение и ничем не оправдываемая самоуверенность прикрывают умственное убожество и полную безличность»113.

Паникуя, Ставка теряла доверие к своей армии. Особенно тяжело в Барановичах переживали падение 4 (17) августа Ковно и 6 (19) августа Новогеоргиевска. Эти новости стали полной и необъяснимой неожиданностью для ее сотрудников114. Даже протопресвитер Г И. Шавельский, будучи твердым «николаевцем», нарисовал весьма неприятную картину из жизни своего покровителя. Так, по словам отца Георгия, узнав о падении крепости Ковно, Николай Николаевич почти полностью потерял контроль над собой: «Великий Князь полулежал на кровати, спустивши ноги на пол, а голову уткнувши в подушки, и весь вздрагивал. Услышав мои (то есть Г И. Шавельского. – А. О.) слова: «Ваше Высочество, что с Вами?», он поднял голову – по лицу его текли слезы. «Батюшка, ужас! – воскликнул он. – Ковно отдано без бою… Комендант бросил крепость и куда-то уехал… крепостные войска бежали… армия отступает. При таком положении что можно дальше сделать?!.. Ужас, ужас!» И слезы еще сильнее полились у него»115.

А в это время в тылу все еще печатались стихи, посвященные этому человеку, претендовавшему на роль вождя и, как минимум, армии:

Ты, гениальный вождь, нам посланный судьбою,

Надежда всей Руси, кумир своих солдат!

Ведешь к победе нас ты твердою рукою!

При имени твоем трепещет супостат.

Ты старой школы вождь! Тот дух непобедимый,

Что Русь на Шипку вел, заставил Плевну брать,

Горит в твоей груди как огнь неугасимый!

Пред пламенем его кто может устоять?

Падут перед тобой врата Берлина, Вены,

Победы русский клик Европу огласит,

И с дальних берегов союзных Темзы, Сены Восторженный привет, как эхо прозвучит…116

Хотя «гениальный вождь» сумел, в конце концов, взять себя в руки, но картина, описанная Г И. Шавельским, доказывает правоту слов А. А. Самойло, указывавшего на бесхарактерность Николая Николаевича. Однако хорошо уже было то, что подобные сцены видели немногие, хотя смена настроения Верховного была заметна окружающим: «Трудные дни на фронте, во время неудач, Великий Князь переживал очень тяжело, видно было, что он страдал»117. Настроения главковерха передавались и его подчиненным.

Без сомнения, панические настроения Ставки оказывали влияние на тыл, и после сдачи Ковно и Новогеоргиевска французский посол доносил своему правительству: «В пессимистически настроенных кругах Петрограда считаются с тем, что император и правительство, возможно, должны будут вскоре переехать в Москву. Теперь военные события последних дней ставят этот вопрос перед общественным мнением»118. Еще более негативная картина виделась из окон британского посольства в России. 19 августа 1915 г. Дж. Бьюкенен сообщал в Форин-Офис из Петрограда о всеобщем пессимизме, распространившемся в русской столице после падения Ковно119. «Некоторые, – доводил английский посол до сведения Э. Грэя, – включая и определенных членов Думы, считают, что все потеряно, и говорят о сепаратном мире. Мне сообщают, что многие реакционеры настроены в пользу мира и что сторонники германского влияния при Дворе работают в том же направлении и предупреждают императора об опасности революции»120.

«Падение одной за другой русских крепостей, – отмечал дворцовый историограф, – составлявших, как всем дотоле казалось, мощный оплот нашей западной окраины, порождало в обществе большое смущение. Тревожные слухи росли и ширились, проникая во все слои русского общества и принимая по временам самые причудливые, невероятные формы. Трусливые, малодушные голоса сначала шепотом, вполголоса, а затем открыто и настойчиво стали говорить об открытой опасности для обеих наших столиц – Москвы и Петрограда»121.

Настроения эти в какой-то момент стали столь очевидными, что их даже признала пресса. «Утро России» в статье «Ковно и Москва» сочло необходимым напомнить своим читателям, что в начале войны немцы всего за восемь дней взяли Мобеж и что уже год, как они стоят в 60 верстах от Парижа, в то как время Ковно отдалено от Москвы на 986 верст, а от Петрограда – на 755 верст! «Удивительно, – восклицал автор этой статьи, – что из рядов армии приходится успокаивать общество в тылу, тогда как надо было ожидать обратного»122. «Биржевые ведомости» заявляли, что враг решился на штурм крепостей именно для того, чтобы добиться морального эффекта, и призывали не поддаваться панике. Единственным достойным ответом были бы слова П. А. Столыпина: «Не запугаете!»123. Впрочем, панике были подвергнуты далеко не все, она затрагивала прежде всего образованную часть общества. Тот же Дж. Бьюкенен считал, что Николай II разделял точку зрения большинства своих подданных о необходимости продолжения войны. В Москве настроение было именно таким. Вернувшийся оттуда японский посол сообщал о полной уверенности жителей Первопрестольной в неизбежной победе124.

В свою несомненную победу верили и думцы. Товарищ председателя Государственной думы октябрист С. Т. Варун-Секрет продолжил рассуждения в стиле А. Ф. Керенского: «Ковно не подействовало – Горемыкин остался. Падет Двинск – будет премьером Гучков… Теперь время говорить с правительством иначе. Таким типам отживающей России, каким является Горемыкин, больше не должно быть места!.. Революция близится – надо создать власть. Дума не разойдется!»125. Претензии к правительству становились все более и более явными. Смена министров была объявлена недостаточной мерой. «Страна ожидала, – гласила передовица «Речи» от 10 (23) августа, – что с созывом Гос. думы как-то само собой изменится решительно и политика кабинета. Действительно, состав кабинета изменился, но с этим изменением не было связано никакого принципиального изменения программы. Даже новые члены кабинета, как кн. Щербатов, показали себя сторонниками весьма старых лозунгов. Никаких систематических выступлений с целью опровергнуть это впечатление сделано не было. Таким образом, поскольку политическое настроение обновленного кабинета определилось, оно определилось не в том смысле, которого ожидали, а поскольку это настроение не определилось, уже одно молчание правительства в течение целых недель, когда дорога каждая минута, отняло почву у оптимистов»126.

Из этого шедевра кадетской журналистики явно следовала неизбежность нового противостояния во имя создания новой власти. Но для того чтобы выполнить эту задачу, необходимо было разрушить старую власть. Одним из механизмов этого разрушения стала Особая верховная следственная комиссия, которая должна была раскрыть причины кризиса снабжения армии. Поначалу казалось, что ее руководитель будет действовать в желательном для либералов направлении. 15 (28) августа 1915 г. Н. П. Петров дал интервью прессе, собрав ее представителей на своей квартире. Специально были приглашены председатель ЦВПК А. И. Гучков и представитель Военно-морской комиссии Думы Н. В. Савич. Генерал заявил о проделанной за две недели работе (комиссия собиралась четыре раза), сочтя необходимым особо отметить: «Комиссия, как и общество, не может равнодушно отнестись ко всем тяжелым последствиям несвоевременного и недостаточного снаряжения армии, из-за которых погибло множество драгоценных для нас жизней. Нельзя думать, что чиновники, кто бы они ни были, могут остаться безответственными. Поэтому комиссия ставит своей задачей выяснить со всей объемлющей глубиной причины указанных преступных явлений и тем способствовать на будущее время улучшению дела снабжения армии боевыми припасами»127.

Итак, глава комиссии поначалу был уверен в том, что причиной снарядного кризиса являлось преступление, и готов был к принятию нелицеприятных решений. Именно этого и ожидали от него организаторы «дела». Однако вскоре между членами комиссии выявились противоречия. Представителям общественности не нравилось то, что генерал Н. П. Петров руководил ее работой «более чем сдержанно и осторожно», не проявляя при этом желательной с их точки зрения инициативы. Представители Думы и Государственного совета сразу же объединились и, действуя слаженно, перетянули на свою сторону еще и сенатора Н. П. Посникова128. Это было ценное приобретение, которое давало не только прочный перевес при голосовании, но и демонстрировало поддержку представителей общественности со стороны закона. Н. П. Посников возглавлял юридическую часть комиссии129.

Для использования В. А. Сухомлинова в качестве громоотвода необходимо было легитимировать слухи и клеветнические обвинения в предательстве. Именно эту задачу и решала подкомиссия Н. П. Посникова, «собиравшая всю ту грязь и инсинуации, которые охотно приносила ей улица»130. Фактически сенатор превратился в «ящик для доносов» общественности. Не удивительно, что, примкнув к ее представителям, он довольно быстро убедился в предательстве В. А. Сухомлинова и даже углядел целых восемь шпионских сетей, ведущих к нему, и это не считая (!) «дела Мясоедова»131. Время для такой бдительности было выбрано как нельзя кстати. После взятия немцами Ковно в стране поднялась новая волна шпиономании. Падение крепости с готовностью объясняли предательством. «Ставка так сама приучила к тому, – вспоминал А. И. Спиридович, – что всякую ее неудачу объясняли какой-нибудь изменой, чего на самом деле не было, что и теперь этой новой сплетне верили»132.

Не удивительно, что в комиссии под председательством генерала Н. П. Петрова вскоре возник вопрос о рекомендации привлечения бывшего военного министра к следствию «в связи с имевшимися данными о развитии при нем шпионских организаций». Естественно, с подобной инициативой выступили представители общественности. Первым это предложение сделал граф Г А. Бобринский, его активно поддержал С. Т. Варун-Секрет, а Н. П. Посникову оставалось только придать инициативе юридическое оформление. На глазах из ничего возникало новое «дело», выводившее «сети шпионажа» к самым вершинам государственной власти. Не все, конечно, поступали подобным образом. Генерал А. И. Пантелеев, например, после первой попытки поставить вопрос о следственном дознании против

B. А. Сухомлинова демонстративно прекратил посещение заседаний комиссии, но повлиять на ход «расследования» это уже не могло133.

Тем временем ожидаемый пессимистами переезд императорского правительства в Москву не состоялся, но наступление немцев делало необходимым перевод Ставки в тыл. По ночам в Барановичах был слышен гул германской осадной артиллерии, обстреливавшей Новогеоргиевск134. Первоначально выбор стоял между Витебском, Оршей и Могилевом. 9-10 (22–23) августа 1915 г. Ставка была переведена из Барановичей в Могилев, где и осталась до конца войны. Правда, в сентябре того же года рассматривался вопрос о возможном переводе Ставки в глубь страны. Имелось несколько вариантов передислокации: Орша, Борисов, Быхов, Могилев и Калуга. Борисов сразу же был отвергнут по причине близости больших лесных угодий, принадлежавших Николаю Николаевичу. Он не хотел, чтобы про Верховного главнокомандующего говорили, что он устроил Ставку в своем имении. Орша находилась слишком близко к фронту. В Калугу была даже отправлена комиссия для осмотра и отбора помещений. Ставку планировалось разместить в здании местного дворянского собрания, но потом эта мысль была отброшена. Калуга находилась слишком далеко от фронта, да и сам переезд в столь глубокий тыл мог произвести нежелательное впечатление. Кроме того, в Калуге имелось всего 3–4 гостиницы, что было недостаточно для приема чинов Ставки.

Могилев был выбран по рекомендации коменданта штаба генерала

C. П. Саханского, так как там имелись и удобные присутственные места, и около 70 гостиниц разного уровня135. Он лично приехал в Могилев и выбрал для Ставки губернаторский дом, губернские правления, здание канцелярии губернатора и потребовал выделить около 100 комнат для чинов штаба. После этого в городе закипела работа. Учреждения покидали выбранные С. П. Саханским здания, вывозились архивы, специальные команды протягивали телефонные и телеграфные линии136. Все работы проводились в спешке. Организация переезда из Барановичей была поставлена далеко не на самом высоком уровне, однако все обошлось без эксцессов137. Николай Николаевич покинул Барановичи 7 (20) августа и на следующий день был в Могилеве138. Он въехал в город вместе со своими ближайшими сотрудниками торжественно, по улицам, запруженным толпами приветствовавших его людей139. Все это не производило впечатления переезда штаба, вызванного отступлением.

Главнокомандующий с братом и начальником штаба разместились во дворце губернатора; управление дежурного генерала, протопресвитера, начальник военных сообщений, часть свиты Николая Николаевича – в здании окружного суда по соседству. Так называемый дворец губернатора представлял собой небольшой двухэтажный дом, шесть окон на четыре; здание окружного суда, где потом и работал штаб, было также двухэтажным, но длиннее – 21 окно на четыре140. Резиденция губернатора была живописно расположена высоко над Днепром, рядом находился хороший сад. «Из верхнего этажа дома, – вспоминал Ю. Н. Данилов, – где помещалась столовая Великого Князя Николая Николаевича, открывался чудесный вид на Заднепровье, покрытое зелеными лугами, далее переходившими в обширные хвойные леса»141. Позже на зданиях, занятых штабом и расположенных рядом с ним, были установлены пулеметные вышки для стрельбы по воздушным целям142. Остальные чины Ставки расположились в зданиях и гостиницах города. При передислокации в Барановичах на время оставили управления дежурного генерала и военных сообщений для того, чтобы освободить для них присутствия в Могилеве143.

Между тем на фоне думских баталий, свидетельствовавших о провале нового курса и неудачах на фронте, влияние главковерха явно стало сходить на нет. Британский представитель при Ставке генерал Дж. Генбери-Вилльямс сообщал, что слухи о замене Николая Николаевича (младшего) на посту Верховного главнокомандующего императором ходили с июля 1915 г. Во всяком случае, во время своей истерики в Ставке в конце мая 1915 г. Николай Николаевич сам предложил заменить его более способным человеком. Одновременно он дал весьма лестную оценку генералу М. В. Алексееву, назвав его «человеком на своем месте». Тогда же в переписке император впервые назвал генерала своим «косоглазым другом»144. Имя М. В. Алексеева впервые появилось в прессе, где была напечатана его биография под заголовком «Соратник Скобелева»145.

Генерал М. В. Алексеев становился все более популярным. На этом имени к концу лета сходились очень многие. М. В. Родзянко в это время советовал и великому князю, и императору сменить Н. Н. Янушкевича на М. В. Алексеева. В начале августа 1915 г., в наиболее тяжелые дни отступления русских войск с польского выступа, Николай Николаевич выезжал советоваться с М. В. Алексеевым в Седлеце и докладывал потом о результатах совещания Николаю II. Авторитет этого генерала был велик, и расхождений по вопросу его нового назначения практически не возникало. Опасения вызывали именно намерения императора занять пост Верховного главнокомандующего. Попытки военного министра и председателя Думы возражать, апеллируя к опасности разделения высшей военной и гражданской власти в стране, ни к чему не привели. В правительстве серьезно считали возможной эвакуацию Киева и даже Петрограда146.

«Великий Князь отдавал себе отчет в создавшемся положении, – вспоминал Ю. Н. Данилов, – и считал наиболее вероятным заместителем своим в той или иной роли генерала М. В. Алексеева – главнокомандующего Северо-Западным фронтом, человека весьма почтенного, рассудительного, достаточно спокойного и вполне подготовленного своей предшествовавшей службой к широкой стратегической работе. Уже с момента отхода наших войск из Польши в руках генерала Алексеева сосредоточилось управление значительным числом армий, и главная задача по выводу их из польского мешка выпадала на долю Северо-Западного фронта. С некоторыми решениями генерала Алексеева Великий Князь, насколько мне известно, не соглашался, но ввиду поколебленного своего положения не решался проявить волю в твердой и определенной форме»147. Положение великого князя действительно пошатнулось, но похоже, Ю. Н. Данилов несколько преувеличил – Верховный почти не расходился с М. В. Алексеевым во мнениях.

Чем хуже складывалась обстановка на фронте, тем чаще Верховный приезжал на совещания с М. В. Алексеевым и тем чаще повторял, что рассчитывает только на него и очень сожалеет, что его принудили выступить на войну с «чужим» штабом148. «Я думаю, – вспоминал Г И. Шавельский, – что ни одно имя не произносилось так часто в Ставке, как имя Алексеева. Когда фронту приходилось плохо, когда долетали до Ставки с фронта жалобы на бесталанность ближайших помощников Великого Князя, всегда приходилось слышать от разных чинов штаба: «Эх, Алешу (то есть М. В. Алексеева. – А. О.) бы сюда!»149. В августе, уже перед самым своим смещением, он был уже не против нового назначения М. В. Алексеева. Приехавший в Ставку после инспекционной поездки по крепостям Балтийского побережья 1 (14) августа генерал Ф. Ф. Палицын говорил с Николаем Николаевичем (младшим) о том, что Думе приписывается инициатива смещения руководства его штаба: «Великий Князь стоит на следующий точке: начальника штаба и генерал-квартирмейстера он не выбирал, а они ему были в начале войны назначены. Быть ими недовольным не имеет оснований, но если общественное мнение и законодательные палаты (Государственный совет ничего не возбуждал) считают, что в теперешних условиях их лучше заменить генералом Алексеевым, а Государь Император, который их назначил, пожелает, то Его Высочество возражать не будет»150.

Осень 1915 г. – отказ от диалога с общественностью и смена Верховного главнокомандования

4 (17) августа 1915 г., после очередного доклада военного министра в Царском Селе, император сообщил генералу А. А. Поливанову о своем решении возглавить армию, выбрав в качестве начальника штаба генерала М. В. Алексеева. Николай II считал «своей нравственной обязанностью» присоединиться к армии именно в этот тяжелый момент. А. А. Поливанов должен был взять на себя миссию доставить письмо Николая II, в котором говорилось о будущих изменениях в Верховном командовании, великому князю. При этом генералу было запрещено сообщать о грядущих изменениях кому-либо, за исключением председателя Совета министров1. Безусловно, на решение императора повлияли не только тяжелые поражения, которые несла тогда армия, и тот достаточно очевидный уже факт, что новый курс Николая Николаевича не привел к ожидаемым, во всяком случае в Петрограде, результатам.

К лету 1915 г. почти все монархи, стоявшие во главе стран – участниц войны, лично возглавили свои вооруженные силы. Это и Вильгельм II, и Георг V, и Альберт I Бельгийский, и Петр I Сербский, и Виктор-Эммануил, король Италии. Исключение составляли только император Австро-Венгрии и султан Турции: первый не мог сделать это по причине старости, второй – потому, что после младотурецкой революции революционное правительство старалось держать его на расстоянии от армии. Ни тот, ни другой пример явно не могли вдохновить Николая II, но его решение пока не означало полного поворота во внутренней политике.

Император был готов следовать новым курсом, но при условии, что курс будет проложен им самим, а не Николаем Николаевичем. Приняв решение возглавить армию и флот, Николай II демонстрировал готовность пойти если не на уступки либеральному лагерю, то на сотрудничество с ним. 4 (17) августа на заседании правительства обсуждался проект «Положения о Военно-промышленных комитетах», для чего туда был приглашен А. И. Гучков, сразу же после окончания съезда обратившийся к И. Л. Горемыкину с просьбой рассмотреть этот документ. Глава ЦВПК получил полную поддержку со стороны А. В. Кривошеина, и она оказалась решающей.

Участвовавший в заседании князь В. Н. Шаховской вспоминал: «Все тут было ненормально: во-первых, направление вопроса непосредственно к председателю; во-вторых, назначение дела к слушанию в Совете без предварительного обсуждения подлежащими министрами (военным, внутренних дел, торговли и промышленности); наконец, приглашение в заседание Гучкова, постороннего правительству лица. Срочность была проявлена исключительная: подлежащий слушанию проект был разослан членам Совета в самый день слушания дела. Ясно, что Кривошеин оказал сильное воздействие на Горемыкина, который не проявлял никогда симпатий Гучкову и всей его деятельности»2. В результате, несмотря на настороженное отношение И. Л. Горемыкина к Центральному комитету ВПК (к этому времени комитеты были созданы уже в 73 городах), «Положение о Военно-промышленных комитетах» прошло с незначительными изменениями. Комитеты создавались лишь на время войны и по ее окончании их имущество, запасы и денежные суммы передавались в казну3.

Проект положения о ВПК был утвержден «в общих чертах»4, тем не менее этот документ сохранил ряд важных моментов. В частности, это касалось порядка финансирования комитетов (пункт 2, на это шел процент от исчисляемых сумм по соглашению с фирмами), а также порядка формирования и деятельности комитетов (пункт 3): «Состав, средства, порядок деятельности и сношений Центрального военно-промышленного комитета устанавливаются самим комитетом». Кроме того, Центральному военно-промышленному комитету, областным и местным комитетам предоставлялись значительные права (пункт 5): «…приобретать всякого рода движимое и недвижимое имущество, вступать в договора как с частными лицами, так равно и с казенными и общественными учреждениями, принимать на себя всякого рода обязательства, в частности на поставки и подряды по заказам казны, организовывать, по соглашению с военными и морскими ведомствами, приемку и сдачу нужных для армии и флота предметов и т. д., а равно искать и отвечать на суде»5. Съезды военно-промышленных комитетов получили право вносить изменения в положение о ВПК6.

Это была значительная уступка общественности. Особенно важно отметить, что «Положение.» было утверждено императором только по приезде в Ставку 27 августа (9 сентября) 1915 г.7, что стало завершением целого ряда жестов, свидетельствовавших о его готовности к диалогу с общественностью. В тот же день, когда император сообщил А. А. Поливанову о своем решении возглавить армию, то есть 4 (17) августа 1915 г., по предложению князя Н. Б. Щербатова евреям было дано право жительства в городских поселениях вне черты оседлости, за исключением столиц и территорий, находящихся в ведении Военного министерства и министерства Двора. Еще ранее, в законопроекте от 1 (14) августа 1915 г., принятом Государственной думой, предлагалось предоставить военному министру право избрать себе второго помощника, не военного, который стал бы ведать снабжением армии. Конечно, подразумевался А. И. Гучков, но А. А. Поливанов не решился сделать это представление, чтобы не восстанавливать подозрения относительно их близкого сотрудничества в 1912 г.8

8 (21) августа помощником военного министра был назначен генерал-лейтенант А. С. Лукомский9. А. А. Поливанов решился на другой, весьма значительный поступок, объяснить который можно лишь пониманием того, что затеянная интрига близка к срыву. 6 (19) августа на Совете министров, перед его закрытием, слово взял военный министр и заявил, что исключительные обстоятельства заставили его нарушить данное обязательство и сообщить правительству, что император решил встать во главе армии. Это сообщение было принято среди членов правительства неоднозначно, но И. Л. Горемыкин прервал дискуссию, сказав, что данное решение принято монархом и он не собирается обсуждать его10. На все вопросы министров премьер отвечал односложно: решение принято и переменить его невозможно11. Следует отметить одно, безусловно, положительное качество И. Л. Горемыкина, проявившееся в эти кризисные дни, – он всегда оставался спокойным и не поддавался панике12.

Что касается нового военного министра, то он не просто нарушил данный ему императором приказ – А. А. Поливанов сделал все, от него зависевшее, для того чтобы использовать сложное положение в пользу великого князя главнокомандующего, не упустив при этом возможности нанести удар по его сотрудникам. На том же заседании правительства военный министр заявил: «Военные условия ухудшились и усложнились. В слагающейся обстановке на фронте и в армейских тылах можно в каждую минуту ждать непоправимой катастрофы. Армия уже не отступает, а попросту бежит. Ставка окончательно потеряла голову»13. Чтобы оценить всю значимость этих слов, следует напомнить, что 5–6 (18–19) августа на заседаниях старейшин Думы представителями всех фракций, кроме крайне правых и крайне левых, было принято решение об организации страны при помощи думского законодательства14, а 4 (17) августа председатель Совета министров И. Л. Горемыкин сообщил об опасности новых волнений в Москве. Ф. Ф. Юсупов благодаря своим провокационным действиям приобрел значительную популярность в низах города. Удалять его в этой обстановке было нельзя, а пребывание этого, по словам А. В. Кривошеина, «сатрапа с фантазией», на посту главноначальствующего Москвы грозило новыми сюрпризами15.

Однако сюрприз пришел совсем с другой стороны. Благодаря выступлению А. А. Поливанова секретность подготовки смещения главковерха была нарушена, и об этом событии узнали союзники. «Важное и тревожное известие! – отреагировал на это известие президент Франции. – Падение Ковно и Новогеоргиевска побудило русского императора снять Великого Князя Николая Николаевича с поста главнокомандующего и назначить его наместником Его Величества на Кавказе»16. Русская армия продолжала отступать, готовилось оставление старой линии крепостей, десятилетиями считавшихся основой нашей обороны на западном направлении. За армией шла волна беженцев: добровольных – как русское население и вынужденных – как население еврейское, которое подгоняли приказы Ставки. В качестве примера того, какой масштаб имели эти трагические события, можно привести начало эвакуации Брест-Литовска. Она началась 4 (17) августа 1915 г. В этот день по дороге, ведущей в глубь страны, вытянулась колонна длиной более 30 км17.

Движение на восток огромной массы беженцев было практически не организовано. «Параллельно с железной дорогой, – вспоминал участник Великого отступления, – нескончаемой вереницей людей, животных, повозок шла живая лента вынужденной и насильственной эвакуации: здесь, в общей массе, сплетались и бесхозяйственность снявшихся военных обозов с безразличными ко всему возчиками, и старательно уложенный последний скарб бросившего свой дом хозяина-беженца, и гонимый гурт скота, и временные шалаши-отдыхи измученных людей, и группы выбившихся уже из сил, но пока еще живых, и, наконец, могилы, кресты, холмы и трупы, трупы брошенного и неубранного человеческого и животного тела. Холодное отчаяние охватывало душу от бесконечных картин бесконечного людского горя»18. Ответственность за беспорядок А. А. Поливанов возложил на Н. Н. Янушкевича, и вскоре в столице все в один голос ругали начальника штаба Ставки, хотя до обвинений в шпионаже, несмотря на его близость к В. А. Сухомлинову, все же не дошло19.

Генерал Н. А. Данилов (Рыжий), хорошо знавший А. А. Поливанова, в середине августа 1915 г. довольно точно описал нового военного министра и, как мне представляется, направленность его действий. Разговор был записан великим князем Андреем Владимировичем: «Умный, но не талантлив. Безусловный сторонник конституционализма, кивающий налево, – все эти свои качества он ярко проявил, когда был помощником военного министра при своих выступлениях в Государственной думе… Его постоянная уступчивость перед Думой не есть, по-моему, случайность, а план действий. Уступая во всем, он неминуемо ведет к приучению Думы быть все более и более требовательной и сбивает Думу с законодательной колеи на чисто контрольную, что не может быть хорошим прецедентом. Генерал Данилов совершенно правильно выразился, что такая уступчивость разожжет аппетит у Думы, и он выразил при этом опасение, что Дума скоро нападет на Сергея Михайловича, обвиняя его в недостатке вооружения и пополнения патронов. Ежели Поливанов и тут уступит, то они потребуют убрать Янушкевича, а за ним будут метить и дальше. Вспоминая Сухомлинова, он ставил его выше Поливанова, но совершенно правильно заметил, что Сухомлинова околпачили благодаря его доверчивости и широкой натуре. Но все же он был предан государю так, как Поливанов никогда не будет. И вред, который нанесет делу Поливанов, будет, может быть, едва уловим, но он будет постоянен, и мало-помалу вред накопится большой, с глубокими корнями»20.

В субботу 8 (21) августа 1915 г., накануне завершения переезда Ставки в Могилев, по распоряжению императора туда выехал А. А. Поливанов, который должен был вручить Николаю Николаевичу письмо Николая II о готовящейся смене главковерха. На следующий день министр прибыл в Могилев21. По его словам, он ехал на встречу «к этому благородному и впечатлительному человеку», волнуясь, – ему явно не нравилось данное императором поручение. Генерал говорил с главнокомандующим около часа, изложив в том числе и свое отрицательное отношение к планируемой перемене. Узнав о решении императора, «Николай Николаевич широким жестом перекрестился, а когда я (то есть А. А. Поливанов. – А. О.) добавил, что государь просил его занять должность главнокомандующего и наместника на Кавказе, то удовольствие его от этого известия сделалось ясно видимым»22. После этого разговора министр экстренным поездом отправился в Барановичи. Тот факт, что у визитера из столицы не нашлось времени для встречи с руководителями штаба Ставки, был непривычен23. Все явно свидетельствовало о грядущих переменах. Великий князь после отъезда А. А. Поливанова до утра просидел вместе с близкими ему людьми – братом Петром Николаевичем и князем Д. Б. Голицыным. В Ставке передавали слова, якобы сказанные генералом А. А. Поливановым, выходившим от Николая Николаевича: «Я поражен величием духа этого человека. Я благоговею перед ним!»24.

После отъезда министра Николай Николаевич вызвал к себе генерала Ю. Н. Данилова и прочел ему письмо-рескрипт о своем смещении. В нем сообщалось и о назначении на пост наштаверха генерала М. В. Алексеева. Н. Н. Янушкевичу и Ю. Н. Данилову выражалась высочайшая благодарность, их дальнейшее служебное положение должен был решить лично император25. Кроме того, письмо императора извещало о назначении великого князя наместником на Кавказе вместо графа И. И. Воронцова-Дашкова. Оно было довольно любезно, но Николай Николаевич и его окружение восприняли свершившееся как опалу26. Всем в Ставке стало ясно, что в ближайшее время произойдет смена главнокомандующего, однако большинство старших офицеров надеялись, что смещен будет только Н. Н. Янушкевич27. В штабе царило выжидательное, неопределенное настроение, начальник штаба и генерал-квартирмейстер заметно нервничали и почти самоустранились от работы28.

А. А. Поливанов прибыл в Барановичи 10 (23) августа и оттуда поехал автомобилем в Волковыск, где располагался штаб Северо-Западного фронта. Воспользоваться поездом оказалось невозможно, поскольку пути были загружены воинскими эшелонами. В разговоре с А. А. Поливановым М. В. Алексеев также высказал свое отрицательное отношение к перемене командования в критический момент, когда после сдачи Ковно оборонительная линия русских войск сломлена и еще неясно, когда и где будет остановлено отступление. Сверху торопили со сменой, и генералы обговорили возможные изменения в Ставке и кандидатуру преемника М. В. Алексеева на посту главнокомандующего фронтом29. После этой беседы министр составил письмо на имя великого князя: «Продолжительный разговор с генералом Алексеевым, познакомившим меня со своим стратегическим положением, еще более утвердил меня в мыслях, вынесенных мною и после указаний Вашего Императорского Высочества, о том, что мне предстоит умолять Государя Императора повременить своим прибытием к армии»30.

Об этом же, ссылаясь на тяжелейшее положение дел на фронте, просил Николая Николаевича в письме, направленном 11 (24) августа, на следующий день после этой встречи, и М. В. Алексеев31. «Вывести армии из этого положения, – писал он, – по моему убеждению, обязаны те начальники, которые так или иначе ведут дело и являются всецело ответственными перед Государем и Россией за обстановку данной минуты. Переменить начальников до окончания данной операции и трудно, и опасно. Воля Государя Императора священна: я не осмелился бы обратиться к Вашему Императорскому Высочеству с настоящим ходатайством, если бы долг верноподданного не побудил меня к этому. Высшие интересы требуют, чтобы Его Императорское Величество соизволил вступить в начальствование войсками только тогда, когда будет пережит настоящий кризис, когда армии, хотя и ослабленные, будут поставлены в более благоприятное положение. В этот промежуток времени состоится разделение на Северный и Западный фронты (ночь с 17 на 18 августа), и вступление в исполнение своих обязанностей моего заместителя произойдет для него при более легких и менее ответственных условиях»32.

Вечером 10 (23) августа А. А. Поливанов вернулся в Барановичи. О целях своей поездки ни с С. А. Ронжиным, ни с П. К. Кондзеровским он не говорил. Тем не менее через адъютанта министра они узнали, что «Поливанов держит все в строжайшем секрете, но ему кажется, что предполагается смена начальника штаба Верховного главнокомандующего»33. 11 (24) августа 1915 г. военный министр вернулся в Царское Село. Ставка приняла новость о смене Верховного командования с единодушным негодованием34. Главковерх не считал необходимым производить смену сотрудников и соглашался на это только в одном случае – если ему будет отдан приказ35. Что касается императора, то он был доволен и ходом дел, и А. А. Поливановым. Николай II согласился с предложением не торопиться с выездом в Могилев ввиду возможности осложнения дел на фронте. После доклада министра о поездке император горячо поблагодарил его и трижды поцеловал. Немедленно были направлены письма, извещающие о скором смещении наместника Кавказа.

После возвращения А. А. Поливанова планируемые изменения сразу же стали известны в столице36. Они широко обсуждались в обществе. Пресса в целом была настроена в пользу Николая Николаевича37. Значительная часть столичного общества придерживалась той точки зрения, что наилучшей для Ставки и фронта была бы комбинация великий князь – Верховный главнокомандующий, генерал М. В. Алексеев – начальник штаба. Несколько особняком держался С. Д. Сазонов, готовый сделать на короткое время из М. В. Алексеева даже Верховного главнокомандующего: «Пусть будет Алексеев козлом отпущения»38. Однако эта мысль так и не была поддержана. Что касается армии, то многие смотрели на генерала как на выходца из простого народа, обязанного своей карьере исключительно личным способностям, а не протекции39. Подобная репутация всегда работает на пользу человеку. Итак, против кандидатуры преемника Н. Н. Янушкевича практически никто не возражал, пусть и по самым разным соображениям. Разногласия вызывал лишь бывший главковерх и причины его отставки.

Генерал В. И. Гурко выделил несколько причин смещения, которые в той или иной мере повторили большинство мемуаристов: 1) Николай Николаевич не хотел расстаться с неспособными советниками; 2) влияние окружения Николая II, которое хотело бы в случае удачи оказаться в ореоле славы; 3) поднять престиж императора и углубить народную любовь и доверие армии к нему; 4) ссылка на опыт Европы, где во время войны многие монархи встали во главе своих армий; 5) влияние императрицы40. В какой-то степени все это присутствовало с первых дней войны, но через год после ее начала произвело эффект резонанса. Существовали и другие обстоятельства, которые не проявились в полную силу, но считаться с ними было необходимо.

Смена Верховного главнокомандующего закономерно привлекла к себе внимание союзников, заинтересованность которых порой колебалась на грани дозволенного партнерам по коалиции. Многое зависело от источников информации. Французский военный представитель при Ставке генерал В. де Лагиш считал великого князя «кумиром армии» и на этом основании просил свое правительство вмешаться в этот вопрос, указав Николаю II на гибельные последствия этого решения. Была составлена телеграмма за подписью президента Франции, восхваляющая таланты великого князя и его авторитет среди союзнических армий. Однако в последний момент по рекомендации М. Палеолога ее решили все же не вручать41.

Готовящаяся смена Верховного главнокомандования и высказывания военного министра на заседании правительства 6 (19) августа о бегстве армии не остались без внимания. 10 (23) августа министры были информированы о будущей замене Верховного главнокомандующего. Николай II считал своим долгом возглавить армию не в победное, а именно в тяжелое время42. В этот момент правительство и Дума были настроены достаточно единодушно. Пусть и по разным причинам, но все были против того, чтобы Верховное главнокомандование возглавил император. С. Д. Сазонов, Н. Б. Щербатов, даже граф В. Б. Фредерикс один за другим обращались к Николаю II с просьбами изменить свое решение43. В ответ на решимость Николая II последовала попытка организации так называемой стачки министров, уже второй после мая 1915 г. Инициатором ее был С. Д. Сазонов. На заседании правительства 11 (24) августа он говорил о высокой репутации Николая Николаевича (младшего) в стране, которая якобы видит в нем русского витязя, борющегося с поганым чудовищем, борца за Русскую землю44.

Министра иностранных дел полностью поддержал и А. В. Кривошеин, считавший, что назначение императора главковерхом создает угрозу династии45. Демарш либерально настроенных членов правительства совпал с настроениями в общественной среде. Либералы не только хотели смещения великого князя, но и опасались укрепления власти монарха46. И. Л. Горемыкин не поддержал своих подчиненных, все более и все явственнее выходящих из подчинения. Попытку перетянуть его на свою сторону предпринял М. В. Родзянко, который 11 (24) августа приехал к председателю Совета министров и стал уговаривать его повлиять на императора, угрожая в случае отказа подать в отставку, а не удовлетворившись этим, он предложил подать в отставку всему правительству. И. Л. Горемыкин ответил, что правительство исполняет свой долг и обойдется без советов М. В. Родзянко. Тот парировал, что в России правительства нет, в ярости выскочил в вестибюль и, обругав ни в чем не повинного швейцара, уехал47. И. Л. Горемыкин с иронией назвал скандалиста «человеком исключительной благовоспитанности» и предложил впредь не «тратить времени на таких полупомешанных, как г-н Родзянко»48. Глава Думы не смирился с неудачей и решил обратиться непосредственно к императору, однако и эта попытка закончилась безрезультатно49.

На следующий день после своего выступления в Совете министров С. Д. Сазонов воспользовался пребыванием в столице приехавших с фронта великих князей Бориса и Андрея Владимировичей, чтобы узнать, какой будет реакция войск на смещение Николая Николаевича императором. Ответы братьев были категоричны: армия воспримет эту смену с воодушевлением, но самое главное – раздвоенности в системе управления страной должен быть положен конец. Андрей Владимирович отмечал: «И Сазонов должен был согласиться, что существование двоевластия в России вещь не только нежелательная, но прямо вредная, что уже доказано целым рядом нежелательных инцидентов. Продолжаться такое положение не могло, и положить конец этому можно лишь принятием государем лично командования»50. Разговор происходил 12 (25) августа, и всего через восемь дней министр иностранных дел предпринял в Совете министров действие, свидетельствовавшее о том, что им была проведена значительная подготовительная работа и что разговор с великими князьями носил чисто рекогносцировочный характер, а целью его было выяснение возможной позиции армии или, вернее, ее штабов.

На фоне этих событий не могла не усилить свою активность и Дума. Практически одновременно с выступлением либерально настроенной части министров начался процесс формирования «Прогрессивного блока», который должен был объединить либеральную часть депутатов Думы и членов Государственного совета. 9 (22) и 11 (24) августа представители

кадетов, октябристов, центра и прогрессистов-националистов провели ряд частных совещаний, которые заложили основу этого объединения51. 11 (24) августа ряд думцев посетил Путиловский завод, в некоторых городах страны прошли стихийные волнения по поводу неудач на фронте. Николай II не был настроен идти навстречу требованиям общественности, и в этом его поддерживал только И. Л. Горемыкин. Уже 12 (25) августа началась кампания по смене главы правительства. Поначалу назывались кандидатуры А. В. Кривошеина, А. А. Поливанова и С. Д. Сазонова52.

Мне не хотелось бы рассматривать проблему отношений императорской власти и либерального лагеря в рамках несложной конструкции «плюс – минус», где плюс всегда принадлежит решению, направленному на расширение полномочий представительных органов, по природе своей более профессиональных, чем исполнительная власть, комплектуемая выбором одного человека или небольшой группы лиц. По моему мнению, данная проблема не решается и переносом знаков в оценке действующих сил. Единственным выходом является объективная оценка каждого отдельного случая этого противостояния, причем гарантией подобной оценки может быть только уровень профессионализма участвующих в нем сторон. Как же они выглядели на исходе лета 1915 г.?

В октябристской прессе началось обсуждение возможного состава «кабинета обороны»53. 13 (26) августа статья под соответствующим названием появилась в газете «Утро России», в том же номере А. В. Кривошеин был назван кандидатом на пост главы правительства. Впрочем, уже на следующий день в той же газете был опубликован список «ответственного министерства» с А. И. Гучковым во главе. Объяснение в некоторых расхождениях с логикой было дано в номере от 15 (28) августа в статье «Кабинет спасения». По сравнению с А. И. Гучковым А. В. Кривошеин уже не считался способным создать такого рода правительство, ведь он был бюрократом, а спасти страну, по мнению газеты, могли лишь совершенно другие люди: «Только общественная сила может выполнить эту задачу»54.

19 августа (1 сентября) с поста товарища министра внутренних дел был смещен генерал В. Ф. Джунковский55. Общественность немедленно связала уход еще одного сторонника великого князя с действием «темных сил», влиянием императрицы и Г Распутина. Любая отставка в этой обстановке превращалась в элемент политической игры и сопровождалась демонстрацией симпатий общественности к уволенному56. На совещании представителей общественных организаций, прошедшем в Москве 16 (29) августа, обсуждалась перспектива совещания представителей Думы, которое якобы должен был собрать И. Л. Горемыкин для выяснения возможного списка правительства доверия. В результате было принято решение направить в Царское Село делегацию во главе с князем Г Е. Львовым в поддержку требования создать «ответственное министерство», а в случае ее неудачи начать мобилизацию общественности. Некоторые договорились даже до предложения отказаться от снабжения армии, чтобы заставить правительство пойти на уступки57.

Правительство также не сидело сложа руки. 16 (29) августа оно выделило Земскому союзу 18,7 млн рублей на призрение раненых и больных на период до 1 (14) сентября 1915 г.58 А затем общественности была сделана весьма важная уступка: 17 (30) августа, после того как думский законопроект о четырех Особых совещаниях (по обороне, топливу, перевозкам и продовольствию) прошел Государственный совет, он был утвержден императором. Особые совещания были тесно связаны с Земгором и ВПК и финансировались правительством, при этом они не получили централизованной системы контроля над военной экономикой. Даже военный министр фактически не руководил тремя совещаниями, получив право лишь приостанавливать выполнение их решений. «Законодательство 17 августа 1915 г., – справедливо отметил М. Ф. Флоринский, – создало многовластие в тылу, что грозило самым отрицательным образом сказаться и на мобилизации экономики, и на организации управления страной в целом»59. 18 (31) августа Особые совещания были торжественно открыты в присутствии императора. В их состав вошли представители практически всех значимых думских фракций. Даже кадеты, несмотря на заявления о невозможности делового сотрудничества с властью, не покинули совещаний вплоть до революции60. Это, впрочем, не помешало им быстро, буквально на следующий день, взять реванш.

Параллельно с открытием Особых совещаний и почти одновременно с организованной С. Д. Сазоновым «стачкой министров» в Москве состоялось заседание Городской думы. Кадеты, протестовавшие против тактики, предложенной на Московском совещании 16 (29) августа, получили возможность проявить себя. На экстренном заседании Московской думы превалировали именно их сторонники. Несмотря на телеграмму министра внутренних дел, запрещавшую дискуссии по политическим вопросам, кадеты немедленно приступили к их обсуждению61. Добиться своего удалось не сразу – экстренное заседание Московской городской думы началось в 11 часов вечера 18 (31) августа после прений, в которых звучали «упреки в малодушии». Тем не менее, обсудив ряд вопросов, связанных с жизнью города, и проблемы мобилизации промышленности на военные нужды, Дума перешла к политике. Инициатором этого перехода выступил А. И. Гучков, который в своей речи подчеркнул, что в сложившихся обстоятельствах именно Москва должна «сказать свое слово и по общим вопросам», а затем изложил программу будущего заявления по ним62.

В результате 19 августа (1 сентября) 1915 г. Московская городская дума приняла резолюцию, содержащую четыре основных положения: 1) «Москва знает, что во власти врага целый ряд наших городов и даже крепостей. Но Москва неуклонно и твердо верит в русскую армию и ее вождя – Великого Князя и готова напрячь все силы для создания условий, обеспечивающих победу. Война должна быть доведена до конца»; 2) все силы страны должны объединиться для победы; 3) основанием этого может быть единение Государственной думы со страной; 4) «стоящие ныне ответственные задачи требуют созыва правительства, сильного доверием общества и единодушного, во главе которого должно стоять лицо, которому верит страна». Резолюция была внесена М. В. Челноковым, но инициатором обращения стал присутствовавший и выступавший на заседании А. И. Гучков63. Это была не просто поддержка Николая Николаевича (младшего), но и демонстрация недоверия к правительству во главе с И. Л. Горемыкиным64.

Итак, кадеты отказались от выдвижения ультиматумов к власти, ограничившись призывами к ее единению с общественностью на основе своей программы65. С самого начала их активным союзником выступил лидер октябристов. Такие же предложения были внесены московским купечеством, Тверской, Астраханской, Оренбургской и Петроградской городскими думами (в столице также активно действовал А. И. Гучков), Московской хлебной биржей, Костромским общегубернским кооперативным съездом, Рязанским губернским земским собранием, Земским и Городским союзами66. Мощного единого выступления на основе резолюции Московской думы явно не вышло. Между тем в Ставке происходили важные изменения.

19 августа (1 сентября) последовал приказ о назначении М. В. Алексеева на должность начальника штаба Верховного главнокомандующего, одновременно Николай II назначил генерала Н. Н. Янушкевича «помощником по военной части наместника Его Императорского Величества на Кавказе»67. Через два дня произошло разделение Северо-Западного фронта. Генерал Н. В. Рузский был смещен с поста главнокомандующего 6-й армией и назначен главнокомандующим армиями Северного, а главнокомандующий 4-й армией генерал А. Е. Эверт – главнокомандующим армиями Западного фронта68. А. А. Поливанов немедленно известил об этом Ставку и правительство. Эти назначения были восприняты позитивно69. Вечером 20 августа (1 сентября) М. В. Алексеев прибыл в Могилев, при этом его сопровождали генералы В. Е. Борисов, М. С. Пустовойтенко и Ф. Ф. Палицын, а на следующий день он приступил к приему дел70.

Отношения между новым начальником штаба Ставки и Николаем Николаевичем складывались вполне нормально. М. В. Алексеев предполагал, что ему придется служить под командованием великого князя, считая такую комбинацию вполне приемлемой. Не теряли надежду на подобный исход Петр Николаевич и Николай Николаевич. Верховный то заявлял, что благодарит Бога за то, что «с него снята ужасная обуза», то обсуждал, как помочь М. В. Алексееву в случае, если он останется во главе армий. Большая часть штаба считала, что время для перемен выбрано крайне неудачно71. Армия на фронте продолжала отступать, суворинское «Вечернее время» начало публикацию скандальных статей о Г Распутине72, а в столице между тем продолжалось либеральное наступление.

Выступавший 19 августа (1 сентября) 1915 г. в Думе председатель комиссии по военным и морским делам А. И. Шингарев предложил для преодоления кризиса с обученными кадрами привлечь служащих полиции: «Здесь вы найдете достаточный кадр офицеров, унтер-офицеров, знающих свое дело; здесь вы найдете значительное количество нижних чинов, обученных владеть оружием, годных для призыва немедленно в армию»73. Это было уже третье пожелание такого рода, высказанное Думой, причем А. И. Шингарев жаловался на «непреодолимое сопротивление» со стороны МВД. Если задуматься, то к этим предложениям прекрасно подходят знаменитые слова Николая II о «бессмысленных мечтаниях», так оскорбивших в свое время представителей либеральной общественности.

Как отмечал по этому поводу другой член Государственной думы – Б. А. Энгельгардт, эти дебаты «показали, насколько даже члены Думы мало уясняют себе размеры потребности в людях как фронта, так и тыла. По почину крайнего правого крыла Государственной думы было внесено пожелание об отправке чинов полиции на фронт. Пожелание это было горячо поддержано крайними левыми в лице Керенского. Мера эта неминуемо должна была губительно отозваться на нашей полиции. Замена опытных полицейских новичками-инвалидами, конечно, должна была ослабить один из устоев, обеспечивающих внутренний порядок в стране, и это могло даже входить в программу деятельности революционно настроенной партии, но непонятной в данном случае является тактика правых. Она может быть объяснена лишь полным незнакомством с действительным положением вещей. Тщетно докладчик законопроекта пытался разъяснить, что замена старослужащих полицейских инвалидами, подрывая силу полиции в тревожное время войны, не принесет существенной пользы нашей армии. Действительно, число городской и сельской полиции не достигало и 345 тысяч человек, из коих лишь две трети находились в возрасте, подлежавшем призыву. Месячная потребность нашей армии в пополнениях превышала 300 тысяч, и мы, следовательно, ценой разгрома нашей полиции, при отправке на фронт всех полицейских чинов призывного возраста, т. е. 30 тысяч человек, могли дать армии лишь одну десятую ее месячного пополнения. И несмотря на явную несообразность меры, против которой горячо протестовал представитель Министерства внутренних дел, пожелание о проведении ее в жизнь прошло голосами правого и левого крыла Думы»74.

Позиция МВД была легко объяснимой, по положению 1906 г. предполагалось иметь по одному городовому на 400 жителей (то есть пять на населенный пункт в 2 тыс. человек). Укомплектовать городскую полицию по этой весьма скромной норме так и не удалось. Еще хуже дело обстояло с сельской полицией, что объясняло рост частной полиции, иметь которую имели право крупные землевладельцы75. Правда, полиция могла быть подкреплена силами Отдельного корпуса жандармов, но в 1913 г. он состоял из 12 тыс. человек (на всю империю), из них 1 тыс. – генералов, штаб– и обер-офицеров76. Во время войны корпус жандармов кроме прочих своих обязанностей должен был заниматься контрразведывательной деятельностью и формировать силы полевой жандармерии77. Казалось бы, не прошло и трех месяцев после московских событий, доказавших недостаточность сил полиции, и это должно было бы вызвать призывы к ее усилению; к тому же слабость и немногочисленность русской полиции, особенно по сравнению с европейскими стандартами, была очевидна: например, в 1913 г. численность полицейских чинов в Англии и Уэльсе составляла 54 552 человека, в Шотландии – 5859, в Ирландии – 11 84478. Плотность полицейского контроля в России при ее расстояниях и населении была явно ниже. И вот теперь Дума предлагала ослабить ее отзывом в армию полицейских кадров.

Кстати, сразу же после революции Временное правительство осуществило на практике предложения А. И. Шингарева. Бывшие городовые и жандармы действительно были дисциплинированными солдатами79, но заменившая их милиция не годилась для поддержания порядка. Впрочем, через два с небольшим года А. И. Шингарев получил возможность лично убедиться в опасности ослабления полицейских сил в стране и ее столице. Незадолго до своей гибели он с явным осуждением вспоминал слова П. А. Столыпина, сказанные в ответ на заступничество в пользу осужденных военно-полевым судом крестьян, убивших помещика по «политическим причинам»: «Вы не знаете, за кого Вы заступаетесь, это обезумевшие звери, которых можно держать только ужасом. Если их выпустить на свободу, они перережут всех: и меня, и Вас, и всех, кто носит пиджак»80.

А. И. Шингарев был случайным человеком в большой политике. «Впечатлительный, быстро овладевающий всяким новым делом, – вспоминал его коллега по партии, – он не имел никакой определенной склонности и не проявлял специфического дарования в какой-либо отдельной области. Общественная медицина, аграрный вопрос, военно-морские дела, финансы, продовольствие – всем этим он занимался одинаково успешно, всем одинаковым усердием»81. Работал он действительно усердно, хотя более усердно, чем успешно. Через полгода после его трагической смерти В. Д. Набоков дал блестящую характеристику этому человеку, которая уместна не только при анализе его предложений в Думе летом 1915 г.: «…Шингарев всю жизнь оставался, по существу, тем, чем он должен был оставаться при более нормальных условиях: русским интеллигентом, представителем третьего элемента, очень способным, очень трудолюбивым, с горячим сердцем и высоким строем души, с кристально-чистыми побуждениями, чрезвычайно обаятельным и симпатичным как человек, но, в конце концов, «рассчитанным» не на государственный, а на губернский или уездный масштаб. Совершенно случайно он сделался финансистом. Благодаря своему таланту и трудолюбию он в этой области настолько освоился, что мог удачно выступать на думской трибуне и одерживать победы. Но настоящим знатокам – теоретикам и практикам он совершенно не мог импонировать. Слишком очевидны были его дилетантизм, слабая подготовка, ограниченный кругозор»82.

Эти последние качества он демонстрировал с думской трибуны и в военной области. Впрочем, его дилетантизм и ограниченный кругозор делали его весьма удобной фигурой для лидера партии. Как правильно заметил М. М. Винавер – человек, которого никак нельзя упрекнуть в недоброжелательном отношении к А. И. Шинагареву: «В области идей, философски-политических и даже практически-государственных, не было у него самостоятельности; он проникался глубокими идеями того сильного человека, за которым следовал, и с искренним убеждением и особенным пафосом их проповедовал»83. Сильным человеком в партии кадетов был П. Н. Милюков. Коллега А. И. Шингарева со знанием дела (правда, уже в эмиграции) отмечал: «Витте отказывался видеть в интеллигенции подлинных представителей России и даже выразителей ее воли. Россия на них совсем непохожа. Но что хуже – страна за ними пойдет. Против демагогии страна беззащитна; она не сумеет устоять против громких фраз и легкомысленных обещаний. В самом интеллигентском слое особенный успех будут иметь люди не жизни и опыта, а пера и слова»84.

В том же выступлении А. И. Шингарев предложил распространить воинскую повинность на мусульман Закавказья и Туркестана, что дало бы, по его подсчетам, дополнительные 500 тыс. человек запаса. Он утверждал: «Эти элементы населения до настоящего времени, не отбывая воинской повинности никогда, с этим даже сами мириться не желали; они считали это обидным, оскорбительным для них. Мы знаем такие заявления со стороны киргизов[2] (то есть казахов. – А. О.), со стороны мусульман Закавказья; они недоумевали, почему они не должны, не могут отбывать воинской повинности»85. И здесь возникает недоумение: неужели председатель думской комиссии по военным и морским делам не знал, что желавшие могли отбыть воинскую повинность в Туземной, или «Дикой» дивизии, образованной в начале войны как раз с целью изъять из этих регионов наиболее воинственные элементы?

Между тем кроме Кавказской туземной дивизии были и другие полки, вместе составившие позже кавалерийский корпус: Кабардинский, 1-й и 2-й Дагестанские, Татарский[3], Чеченский, Ингушский, Осетинский, Крымско-Татарский и Туркменский86. Последний, кстати, был единственным в Средней Азии. Еще в 1881 г. М. Д. Скобелевым был создан туркменский отряд милиции, который в 1892 г. преобразован в Туркменский конный дивизион, а в 1897 г. – в Туркменский полк. Условия службы были одинаковыми с кавказскими частями: принимались добровольцы от 19 до 30 лет, которые обязаны были прослужить не менее двух лет. Всадники получали жалованье 300 рублей в год и по истечении шести лет службы – чин прапорщика милиции. Следует отметить, что большое количество желающих служить было именно среди туркмен и добровольцев было всегда больше, чем вакансий в полку, который по праву считался прекрасной частью. Его всадники блестяще проявили себя в боях на германском фронте87.

В 12 губерниях Закавказья и Средней Азии, даже если и считать за таковые территории со смешанным населением: Бакинскую, Дагестанскую, Елисаветпольскую, Акмолинскую, Закаспийскую, Самаркандскую, Семипалатинскую, Семиреченскую, Сыр-Дарьинскую, Тургайскую, Уральскую, Ферганскую и Закатальский округ, проживали не приблизительно 10 млн, как заявил А. И. Шингарев, а 7,730 млн мужчин88. Если исходить из того, что христианское, то есть уже подлежавшее призыву население равнялось мизерной цифре 730 тыс. человек, то это означало, что предлагалось призвать каждого четырнадцатого. И это без учета возрастных показателей! Нельзя не отметить, что это были чрезвычайные показатели, особенно для территорий, где до войны не действовала призывная обязанность. Ссылки на европейский опыт были неуместны и в этом случае.

У французов сокращенная воинская повинность в Африке была введена в 1912 г. В Алжире до войны проживали около 5 млн и в Западной Африке около 10–12 млн человек. Иначе говоря, численность мужского населения этих территорий можно считать близкой к показателям вышеупомянутых русских губерний. Тем не менее Алжир дал французской армии 177 800 человек, а Западная и Экваториальная Африка – 181 512 человек, то есть меньше единовременно предлагаемой А. И. Шингаревым для Туркестана и Кавказа цифры. За время войны все колонии Франции, включая, кроме перечисленных, Индокитай, Мадагаскар, Сомали и Тихоокеанское побережье, Тунис и Марокко, дали 544 890 бойцов и 221 608 рабочих. В Англии боеспособной силой, формируемой в колониях, была лишь англо-индийская армия. К началу войны она состояла из девяти дивизий (120 тыс. человек), позже их число увеличилось до десяти. Так называемые туземные части были настроены весьма воинственно и рвались в бой. Их отправляли на фронт, заменяя английскими территориальными дивизиями. В общей сложности за войну в Индии было мобилизовано 770 тыс. человек, из них в действующей армии находились более 500 тыс. Превосходить этот предел, по мнению английской колониальной администрации, не стоило – это могло вызвать беспорядки. Существовали большие проблемы, связанные с невозможностью использования подразделений на европейском фронте по причине их неприспособленности к условиям театра военных действий, как, впрочем, и на азиатском – по причине опасности столкновения с единоверцами. Сикхов[4] и гуркхов[5], которых англичане посылали в Месопотамию, в России не было89.

Неудивительно, что подобные выступления лучших представителей общественности не вызывали в правительстве ни доверия, ни желания сотрудничать, а подобная позиция правительства делала думцев беспощадными критиками любой ошибки властей. Не будет лишним отметить, что ни в Великобритании, ни во Франции принципы комплектации вооруженных сил в колониях не были нарушены за все время войны. Более того, когда в январе 1916 г. всеобщая воинская повинность была введена в Англии, Шотландии и Уэльсе, в Ирландии осталась старая добровольческая система. Самое интересное состоит как раз в том, что опыт союзников, во всяком случае на словах, всегда вдохновлял отечественных англоманов и франкофилов. Отступление на фронте совпало с масштабным провалом политики уступок общественности, которую защищал Верховный главнокомандующий. Сессия Думы явно не отмечалась продуктивной работой, зато складывалась оппозиционная императору комбинация Ставка – Дума – Земгор – ВПК. Разочарование – вот что было основой дальнейших действий Николая II.

Впрочем, напористый непрофессионализм тех, кто претендовал на знание, не мог вызвать ничего иного. Следует отметить, что в сентябре 1915 г. правительство распространило среди депутатов записку относительно нежелательности применения воинской повинности среди этого населения. Она вызвала возмущение фракции мусульман, которая энергично поддержала предложение А. И. Шингарева, а отказ от него трактовала как оскорбление90. Уже через неделю после этого возмущения «Новое время» с удовлетворением отметило, что против «призыва киргизов» выступал В. А. Сухомлинов, но теперь этот вопрос, поставленный на очередь Думой, уже не имеет противников: по расчетам его сторонников, реализация данного проекта должна была дать армии не менее 400 тыс. «прекрасных наездников». «В настоящее время вопрос этот, – торжествовала газета, – снова поставлен на очередь и, по-видимому, будет разрешен в самом непродолжительном времени»91. Остается добавить, что попытка властей распространить на кочевое население трудовую мобилизацию вызвала в 1916 г. восстание на территориях нынешнего Казахстана и Киргизии.

20 августа (2 сентября) 1915 г. правительство было собрано для совещания в Царском Селе. По просьбе И. Л. Горемыкина Николай II согласился принять Совет министров. Его председатель поддержал мнение большинства кабинета, считавшего эту встречу необходимой. Инициатива принадлежала А. В. Кривошеину, который еще надеялся в последний момент переломить ситуацию в пользу Николая Николаевича и стать, в конце концов, главой правительства. Эта попытка не увенчалась успехом. «Все министры, – вспоминал А. И. Спиридович, – за исключением Горемыкина и умного, положительного, хладнокровного министра юстиции Александра Хвостова, убеждали Государя не принимать Верховного командования. Косвенно Государя поддерживал Горемыкин»92. Либерально настроенное большинство правительства во главе с С. Д. Сазоновым было весьма активно. А. В. Кривошеин, князь Н. Б. Щербатов, П. А. Харитонов, С. Д. Сазонов, А. Д. Самарин и, конечно, А. А. Поливанов попытались уговорить Николая II изменить свое решение, указывая на «тревожное положение общественной мысли, на необходимость с ней считаться и на ту тревогу, которая может обнять страну, когда она узнает, что царь уехал из столицы, от своего правительства, в армию, сместив там доныне командовавшего армиями Великого Князя, который как бы попадает в опалу, когда Россия и не приписывает ему вины в постигших нас военных неудачах»93.

Николай II, волновавшийся до начала заседания, совершенно спокойно выслушал доводы выступавших, которым не удалось убедить его в своей правоте94. «Государь, – отмечал адмирал И. К. Григорович, – поддержанный лишь одним Горемыкиным, остался непоколебим в своем решении»95. Император сообщил министрам о своем решении принять пост главнокомандующего и о том, что его отъезд в Ставку назначен на 22 августа (4 сентября)96. После встречи с Советом министров Николай II, по словам фрейлины А. А. Вырубовой, воспроизвел свой ответ на речи членов правительства, призывавших отказаться от этого шага, и их реакцию на его решение: «Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня!». Некоторые министры стояли как в воду опущенные97. Ленинградский историк М. Ф. Флоринский, как представляется, прав, когда говорит о том, что в этом вопросе «столкнулись, по существу, две концепции роли министров в управлении империей»98. Особенно ярко противоречия между этими концепциями проявились на следующий день.

21 августа (3 сентября) на заседании Совета министров С. Д. Сазонов и его сторонники, опираясь на соответственные резолюции земских и городских организаций, вновь попытались призвать правительство к коллективному протесту против решения императора99. Поначалу вновь только один И. Л. Горемыкин нашел в себе силы категорически противиться этим планам. «Та агитация, – сказал он, – которая идет вокруг этого вопроса и связывается с требованием министерства общественного доверия, является стремлением левых кругов использовать имя Великого Князя для дискредитирования Государя Императора. Весь шум вокруг его имени есть не что иное, как политический выпад против Государя… От своего понимания долга служения своему Царю-Помазаннику Божию я отступать не могу. Поздно мне, на пороге могилы, менять свои убеждения. Убедите Государя меня убрать. Когда Его Императорское Величество в опасности, откуда бы она ни шла, я не считаю себя нравственно в праве заявлять Ему, что я не могу больше служить Государю»100.

Попытка обсудить вопрос об отставке правительства или подаче особого мнения окончилась неудачей. Вопрос был окончательно снят с повестки дня после выступления министра юстиции. А. А. Хвостов, который до сих пор старался воздерживаться от выступлений, напомнил членам правительства о присяге и заявил, что призывы, исходящие от А. И. Гучкова, Государственной думы и общественных организаций, должны быть неприемлемы для членов правительства, так как они нацелены на государственный переворот. «В условиях войны такой переворот, – закончил свою речь А. А. Хвостов, – неизбежно повлечет за собою полное расстройство государственного управления и гибель Отечества. Поэтому я буду бороться против них до полного издыхания. Пусть меня судит Царь, моя совесть говорит мне так. Что вы не дайте, господа Чхеидзе и Керенские будут недовольны и не перестанут возбуждать общественное раздражение разными посулами»101.

Итак, очередное выступление С. Д. Сазонова и его сторонников с целью повлиять на решение Николая II не привело к достижению поставленной цели102. Вечером того же дня часть министров собралась для обсуждения вопроса о коллективном выступлении правительства на квартире у С. Д. Сазонова в здании МИДа. Отсутствовали только И. Л. Горемыкин, А. А. Хвостов и С. В. Рухлов, который лечился на Кавказе. Было представлено два проекта письма, составленных А. В. Кривошеиным и А. Д. Самариным. С небольшими изменениями был принят последний вариант, который переписал П. Л. Барк – у него был самый красивый почерк103. Письмо подписали П. А. Харитонов, А. В. Кривошеин, С. Д. Сазонов, П. Л. Барк, Н. Б. Щербатов, А. Д. Самарин, П. Н. Игнатьев и В. Н. Шаховской. Присутствовавшие И. К. Григорович и А. А. Поливанов не поставили своих подписей, но пообещали на следующий день известить императора о своем согласии с коллегами104. «Мы служим не только Царю, но и России», – объяснил свою позицию П. А. Харитонов. Разногласия между главой правительства и министрами приобрели непреодолимый характер105.

«Всемилостивейший Государь, – говорилось в письме. – Не поставьте нам в вину наше смелое и откровенное обращение к Вам. Поступить так нас обязывают верноподданнический долг, любовь к Вам и Родине и тревожное сознание грозного значения совершающихся ныне событий. Вчера в заседании Совета министров под Вашим личным председательством мы повергли перед Вами единодушную просьбу о том, чтобы Великий Князь Николай Николаевич не был отстранен от участия в Верховном командовании армией. Но мы опасаемся, что Вашему Императорскому Величеству не угодно было склониться на мольбу нашу и, смеем думать, всей верной Вам России. Государь, еще раз осмеливаемся Вам высказать, что принятие Вами такого решения грозит, по нашему крайнему разумению, России, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями. На том же заседании воочию сказалось коренное разномыслие между председателем Совета министров и нами в оценке происходящих внутри страны событий и в установлении образа действий правительства. Такое положение, во всякое время недопустимое, в настоящие дни гибельно. Находясь в таких условиях, мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине»106. Излишняя эмоциональность самаринского проекта, так ярко проявившаяся в конце письма, написанного «с явным непониманием царской психологии»107, принесла выступлению только вред.

В ответ на действия общественности и ее союзников последовала реакция императора. Николай II перед своим отъездом из столицы сам попытался на деле добиться «священного единения». 22 августа (4 сентября) 1915 г. в Белом зале Зимнего дворца под председательством самого императора было открыто заседание «Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства, по обеспечению топливом путей сообщения, государственных и общественных учреждений и предприятий, работающих для целей государственной обороны, по продовольственному делу и по перевозке топлива и продовольственных и военных грузов»108. В нем приняли участие члены правительства во главе с И. Л. Горемыкиным, члены Государственного совета и Государственной думы во главе со своими председателями, члены Особых совещаний – всего около 100 человек109. Совещание проходило в весьма торжественной обстановке, особо важным было присутствие И. Л. Горемыкина – с утра 22 августа (4 сентября) ряд газет вышел с информацией о том, что готовится его отставка, в качестве преемника назывались кандидатуры А. В. Кривошеина, С. Д. Сазонова или А. А. Поливанова110.

Речь императора полностью отражала его видение сложившейся ситуации: «Созванные Мною законодательные учреждения твердо и без малейшего колебания дали Мне тот единственный достойный России ответ, какого Я ждал от них: война – до полной победы. Я не сомневаюсь, что это голос всей Русской земли. Но принятое великое решение требует от нас и величайшего напряжения сил. Это стало уже общей мыслью. Но мысль эту надо скорее воплотить в дело, и к этому призвано прежде всего ваше совещание. В нем объединены для общего дружного труда и правительство, и избранники законодательных и общественных учреждений, и деятели нашей промышленности – словом, представители деловой России. С полным доверием предоставив вам исключительно широкие полномочия, Я все время буду с глубоким вниманием следить за вашей работой и в необходимых случаях Сам приму личное в ней участие. Великое дело перед нами. Сосредоточим на нем одном одушевленные усилия всей страны. Оставим на время заботы о всем прочем, хотя бы важном, государственном, но не насущном для настоящей минуты. Ничто не должно отвлекать мысли, воли и сил наших от единой теперь цели: изгнать врага из наших пределов. Для этой цели мы должны прежде всего обеспечить действующей армии и собираемым новым войскам полноту боевого снаряжения. Эта задача отныне вверена вам, господа. И Я верю, что вы вложите в ее исполнение все свои силы, всю любовь к Родине. С Богом, за дело»111.

Далее последовали ответные речи А. А. Поливанова, А. Н. Куломзина и М. В. Родзянко112. Управляющий Военный министерством изложил программу действий нового органа, она была преемственной: «Широкое ассигнование авансов из ссуд частным предприятиям, снабжение топливом заводов, изготовляющих предметы обороны, увеличение числа специалистов и рабочих, урегулирование перевозок необходимых грузов, меры по вывозу промышленных предприятий, имеющих военное значение, из угрожаемых неприятелем областей – таковы главнейшие задачи, на путь осуществления коих Особое совещание прежнего состава уже стало твердо и решительно, приступая постепенно и к проверке на местах успешности исполнения разрешенных им мероприятий». К сожалению, впоследствии возглавляемое А. А. Поливановым министерство не было столь же решительно в проверке исполнения заказов, сколь в раздаче авансов. Речь председателя Государственного совета была абсолютно нейтральной, но М. В. Родзянко не упустил случая заявить о думских претензиях, что вряд ли свидетельствовало о готовности отвлечься от забот обо всем прочем: «Призовите, Государь, к участию в этой святой работе весь верный Вам русский народ. Под твердым и умелым руководством властей, сильных Вашим и народным доверием, народ Ваш, сплотившись несокрушимой скалой вокруг своего Царя, способен на безграничное самоотвержение»113.

По окончании выступлений императору были представлены члены Совещаний. Присутствовавший А. И. Шингарев воспользовался поводом, чтобы вручить записку Думской комиссии по военным и морским делам о недостатках в военном деле. После этого в гостиную, где проходило представление, вошла императрица с наследником, и официальная часть была завершена. Закончив совещание, император отбыл в Царское Село. В поезде фельдъегерь доставил ему письмо министров-оппозиционеров. Военный и морской министры воздержались от выполнения своих обещаний и формально о своей солидарности с письмом не заявили. Хотя А. А. Поливанов имел такую возможность: вечером он делал доклад в Царском Селе. Однако министр ограничился высказываниями во дворце, направленными против И. Л. Горемыкина и сделанными таким образом, что можно было не сомневаться в том, что они станут известны монарху. Утром следующего дня Николай II отбыл в Ставку114.

23 августа (5 сентября) произошло окончательное смещение главнокомандующего. В этот день под Могилев приехал Николай II. Уже при подъезде к Ставке, находившейся тогда в одной версте от города, граф В. Б. Фредерикс попытался в последний раз повлиять на императора, чтобы тот оставил великого князя при себе, но получил категорический отказ: «Граф… мы сейчас будем в Ставке – я приглашу Великого Князя к обеду, а Вы пригласите к столу его свиту, как обыкновенно; а завтра утром мы проводим Николая Николаевича на Кавказ»115. Может быть, время для принятия такого рода решения было выбрано не совсем удачно. Это было 10-летие заключения Портсмутского мира, и многие в Ставке углядели в совпадении мрачный подтекст116. В дневнике в этот день Николай II особо отметил, что «прибыл в свою Ставку (выделено Николаем II. – А. О.)» в противовес чужой, великокняжеской. По приказу императора никто из штаба великого князя не должен был встречать его по приезде, поэтому на вокзале монарха приветствовали только Николай Николаевич и генерал М. В. Алексеев. Он поговорил с первым и принял доклад второго117.

Неприязненное отношение к чинам Ставки вызвало соответствующую реакцию: сотрудники великого князя почти открыто демонстрировали свое раздражение и даже говорили о том, что главковерх стал жертвой «немецкой партии» и теперь вполне возможным станет сепаратный мир118. А. А. Самойло, достаточно критически относившийся к великому князю, описал настроение в Ставке близко к Г И. Шавельскому: «…превосходство Николая Николаевича над более слабовольным и менее дальновидным Царем отчетливо понимали все мы. Поэтому смена его Царем была неожиданной для всех нас. Утверждали, что Николай Николаевич и Алексеев, не говоря уже о Родзянко, долго отговаривали Царя от принятия должности Верховного главнокомандующего в таких тяжелых условиях»119. Не удивительно, что отношения между сотрудниками новой и старой Ставки были в первые дни довольно напряженными. В какой-то степени исключением была фигура М. В. Алексеева, в том числе и потому, что великий князь был подчеркнуто любезен в отношении к нему120.

Для самого генерала 23 августа (5 сентября) было крушением всяческих надежд. То, как он воспринял смену командования, хорошо показывает его письмо жене, написанное в тот же день: «Сегодня приезжал Царь; все еще живущие во мне надежды, что сохранятся прежние формы управления, сегодня рушились. Приходится приступать к совершенно особой жизни; к деятельности в столь необычных условиях, к косвенной ответственности столь великой, что я в полном смятении остановился мысленно перед ближайшим будущим. За что, за что легло на меня столь большое и ответственное дело, в котором нет и не будет для меня какой-либо поддержки и нравственной, и советом, и словом. Пять дней я здесь, но я не могу еще освоиться с обстановкой, которая с 24 августа снова и круто изменится. Сижу целыми днями, а взять в руки всего не могу: все неустойчиво, все или собирается уезжать, или не может еще считать себя хозяином положения. Все в каком-то развале, в ущерб делу»121.

По свидетельству Г И. Шавельского, кандидатура М. В. Алексеева была выдвинута самим Николаем Николаевичем122. Если это действительно так, то главковерх проявил в этом случае волю государственного деятеля: М. В. Алексеев был почти незнаком военному и политическому руководству союзников России, а слово великого князя, пользовавшегося значительным уважением среди лидеров Антанты, было верительной грамотой генерала для ее военных представителей. Узнав о своей отставке, и о том, что М. В. Алексеев назначен начальником штаба Ставки, Николай Николаевич в разговоре с британским представителем генералом Дж. Генбери-Вилльямсом попросил его информировать Г Китченера, что считает этот выбор императора самым лучшим и что если бы смог, назначил бы его своим начальником штаба еще в начале войны123.

Французское высшее командование в лице генерала Ж. Жоффра также было весьма озабочено переменами в русской Ставке124. Великий князь в конфиденциальном разговоре с генералом В. де Лагишем сказал: «Заверяю вас честным словом офицера, что с моим уходом ничего не изменится. Вы можете также положиться на генерала Алексеева, как на меня. Мы знаем друг друга уже давно, у нас одни и те же взгляды; это старый боевой офицер, мы понимаем друг друга с полуслова»125. Очевидно, эта рекомендация успокоила французов, но они, судя по всему, восприняли ее слишком буквально. В конце 1915 г. по настоянию Ж. Жоффра в Могилев в качестве военного представителя Франции с небольшой группой офицеров прибыл генерал П. По. Он попытался оказать давление на М. В. Алексеева, но в ответ получил довольно холодный прием. Впрочем, противостояние двух генералов было непродолжительным, поскольку вскоре П. По заболел, острые приступы радикулита приковали его к постели, и к своей старой должности фактически вернулся маркиз В. де Лагиш126.

Смена руководства Ставки не должна была вызвать беспокойства у союзников. В какой-то степени это удалось, несмотря на слухи, которые роились тогда в Петрограде и Могилеве. Одними любезностями в адрес нового начальника штаба Ставки решить эту проблему было невозможно. По свидетельству А. А. Самойло, смена главнокомандующего была воспринята иностранными военными представителями с удовлетворением: «Это объяснялось, конечно, отнюдь не достоинствами Царя, а улучшением положения армии благодаря увеличению боевого снаряжения, притоку подкреплений и возросшей возможности собственного влияния на ход событий»127. Не думаю, что эту достаточно умную и распространенную оценку можно принять без оговорок. Иностранным военным представителям многое в личных взглядах императора должно было казаться достоинством. Например, 15 марта 1915 г. в разговоре с Дж. Генбери-Вилльямсом Николай II изложил свои взгляды на непременные условия будущего мира: уничтожение военной и военно-морской мощи Германии, устранение с престола кайзера128. Эта решительность не изменилась и после Великого отступления 1915 г. Так, 25 сентября 1915 г. император закончил свою встречу с английским военным представителем словами: «Я решительно настроен продолжать эту войну до тех пор, пока мы не завоюем Германию»129.

24 августа (6 сентября) император въехал в Могилев. По его личному приказу встреча была устроена по церемониалу мирного времени: войска гарнизона выстроены шпалерами, дома украшены флагами и прочее. После утреннего молебна в соборе император подписал приказ о принятии им Верховного главнокомандования предшествующим числом130. Он гласил: «Сего числа Я принял на Себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий. С твердою верою в милость Божию и непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты родины до конца и не посрамим Земли Русской»131. По окончании формальностей и церемоний император встретился с английским военным представителем.

Николай II заявил о том, что хотел стать во главе армии с самого начала войны, но государственные и политические дела задержали его в Петрограде. «Тем не менее он почувствовал, – записал в своем дневнике Дж. Генбери-Вилльямс, – что наступил момент, что в это тяжелое время его долг быть ближе к своим солдатам и что в лице генерала Алексеева у него есть преданный и прекрасный начальник штаба и военный советник»132. Были и другие причины этого выбора императора. По словам Александры Федоровны, М. В. Алексеев устраивал Николая II своей «скромностью». Она не скупилась на похвалы генералу, писала, что он стоит больше, чем «100 длинноносых Сазоновых», посылала ему с благословением иконки133.

После амбициозного Николая Николаевича подразумевалось, что «скромный» начальник штаба не будет выходить за пределы своей чисто штабной военной деятельности. С другой стороны, сообщая Николаю Николаевичу (младшему) о его новом назначении, Николай II счел необходимым подчеркнуть, что он только наместник Кавказа и не должен вмешиваться в чисто военные вопросы, которые находятся исключительно в ведении генерала Н. Н. Юденича. Н. А. Епанчин, ссылаясь на самого Н. Н. Юденича, вспоминал: «Государь разрешил Великому Князю Николаю Николаевичу по временам навещать раненых, больных, а также войска на фронте, чтобы поблагодарить их за боевую службу»134. По приезде императора был подписан указ Правительствующему сенату о назначении великого князя Николая Николаевича (младшего) наместником на Кавказе, главнокомандующим Кавказской армией и наказным атаманом Кавказских казачьих войск135.

Он был также датирован 23 августа (5 сентября), как и высочайший рескрипт на имя бывшего главковерха: «Ваше Императорское Высочество. Вслед за открытием военных действий причины общегосударственного характера не дали Мне возможности последовать душевному Моему влечению и тогда же лично встать во главе армии, почему Я возложил Верховное командование всеми сухопутными и морскими силами на Ваше Императорское Высочество. На глазах всей России Вашим Императорским Высочеством проявлена на войне непоколебимая доблесть, вызвавшая глубокое доверие и молитвенные пожелания Мои и всех русских людей, неизменно сопутствовавшие Вашему имени при неизбежных превратностях боевого счастья. Возложенное на Меня свыше бремя Царского служения Родине повелевает Мне ныне, когда враг углубился в пределы Империи, принять на Себя Верховное командование действующими войсками и разделить боевую страду Моей армии и вместе с нею отстоять от покушений врага Русскую Землю»136.

Предшественнику Николая Николаевича на Кавказе генерал-адъютанту графу И. И. Воронцову-Дашкову было приказано состоять при монаршей особе с оставлением членом Государственного совета137. Кроме того, граф был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени138. Он полностью поддержал решение императора, и собственная отставка его не беспокоила139.

«Назначение Великого Князя Николая Николаевича Наместником Вашим на Кавказе я считаю весьма желательным, – писал И. И. Воронцов-Дашков императору в августе 1915 г. – Великому Князю легче управлять Кавказом, чем простому смертному, такое уж устройство Востока»140. В отличие от него и от великого князя сотрудники Ставки были недовольны рескриптом на имя Николая Николаевича. Самое главное, в нем не увидели объяснения произошедших изменений в Ставке, правда, трудно было найти и причину смещения Верховного главнокомандующего141. Документ этот стал результатом усилий С. Д. Сазонова и А. В. Кривошеина, старавшихся «постлать соломки» бывшему главковерху142. Тем не менее, несмотря на то что рескрипт заканчивался благодарностью от имени монарха и Родины143, решение Николая II было воспринято как явная опала, демонстрация недоверия и, судя по всему, именно так этот акт и был воспринят уже бывшим Верховным главнокомандующим.

За завтраком в присутствии великого князя и императора царила тишина, разговаривали только они. Николай Николаевич продемонстрировал хорошую выдержку. На вопрос, может ли уехать на следующий день, он получил ответ: «Ну, зачем же завтра, это будет иметь вид, что ты от меня убегаешь, останься еще на день»144. Свой последний приказ в качестве главковерха за № 736 Николай Николаевич также датировал 23 августа (5 сентября). Он обратился к войскам: «Сегодня во главе вас, доблестные армии и флот, стал Сам Державный Верховный Вождь Государь Император. Преклоняюсь перед вашим геройством за более чем год войны, шлю вам Мою душевную, сердечную благодарность. Твердо верю, что, зная, что Сам Царь, которому вы присягали, ведет вас, вы явите новые, невиданные доселе подвиги, и что Господь от сего дня окажет Своему Помазаннику Свою всесильную помощь, дарующую победу»145. Первые два дня Николай Николаевич (младший) присутствовал на докладах М. В. Алексеева императору, но это было демонстративно временным решением146. 24 августа (6 сентября) император сообщил о смене Верховного главнокомандования президенту Франции, королям Великобритании, Италии, Бельгии, Сербии, Черногории, императору Японии. В ответ немедленно последовали приветствия и поздравления147.

Со старой Ставкой было окончательно покончено 25 августа (6 сентября). В этот день был смещен со своего поста генерал Ю. Н. Данилов – его назначили командиром 25-го армейского корпуса148. Генерал покинул Могилев днем, а через несколько часов уехал и бывший главковерх149. Николай Николаевич сумел заслужить симпатии подчиненных и не хотел, чтобы его проводы могли быть истолкованы как демонстрация. Он разрешил прийти на вокзал для прощания только высшим чинам штаба, однако уже у дома губернатора ему устроили овацию: «Автомобиль мгновенно окружили выбежавшие за ним чины штаба, которые проводили бывшего Верховного добрыми пожеланиями и криками «ура!». На вокзале Великий Князь каждому из нас крепко пожал руку на прощание, – вспоминал П. К. Кондзеровский, —

Государь Император приехал проститься незадолго до отхода поезда, и все прошло, как полагается»150.

Николай II приехал проводить Николая Николаевича на станцию вместе со свитой и попрощался с великим князем в его вагоне151. Когда поезд тронулся, бывший главковерх вышел к открытой двери вагона и стоял, отдавая честь императору152. Сопровождаемый своим братом великим князем Петром Николаевичем и генералом Н. Н. Янушкевичем, Николай Николаевич отправился в свое имение в Тульской губернии – Першино. Покидая Ставку, он заявил, что уезжает спокойным, так как остается «такая подмога в лице Алексеева»153. Выбор нового начальника штаба Ставки был встречен на фронте и в Ставке с удовлетворением. «В армии перемена Верховного не вызвала большого впечатления, – отмечал А. И. Деникин. – Командный состав волновался за судьбы войны, но назначение начальником штаба Верховного генерала Алексеева всех успокоило»154.

Эти слова справедливы в том смысле, что генерал имел авторитет среди высшего военного командования, известность среди армейских офицеров, его знала «читающая публика». Что касается солдатской массы, то она, как справедливо отмечает генерал Н. Н. Головин, мало его знала155. Ясно одно – среди цензовой общественности М. В. Алексеев был популярен. Во всяком случае, Дума приняла новость о новых назначениях – генерала М. В. Алексеева на пост начальника штаба и генерала Н. В. Рузского на пост главнокомандующего Северным фронтом – с удовлетворением156. Из крупных военных против назначения М. В. Алексеева выступил только Н. В. Рузский и его окружение157. Сторонники Николая Николаевича вообще не жаловали М. В. Алексеева, в старой Ставке злословили, что он сдал все крепости и получил за это повышение158.

26 августа (8 сентября) в Казанском соборе столицы было проведено торжественное богослужение с молитвой о даровании победы новому главковерху, и на этом, пожалуй, формальная часть смены Верховного командования была завершена159. Для офицерского корпуса эта перемена, по словам В. И. Гурко, была неожиданной, хотя слухи о ней ходили уже давно, к тому же еще в начале войны было объявлено, что назначение Николая Николаевича (младшего) носит временный характер160. О подобной реакции офицерского корпуса упоминал и А. Нокс, свидетельство которого особенно важно, потому что по роду своей деятельности этот английский офицер много времени проводил с войсками, среди простого фронтового офицерства, по его словам, высоко ценившего великого князя «как честного человека, который стоял в стороне от придворной интриги»161.

Примерно так же были настроены и офицеры Генерального штаба. Они опасались, что с назначением императора возрастет влияние безответственных лиц на принятие решений в Ставке. Николай Николаевич таких опасений не вызывал и пользовался всеобщим уважением162. Примерно о том же говорит и Г И. Шавельский: «Армия, таким образом, теряла любимого старого главнокомандующего, не приобретая нового»163. Интересно, что стойкие сторонники Николая Николаевича, видевшие его слабость и неумение держать в руках даже себя, не говоря уже о фронте в тяжелое время, совпадали в своих оценках с мнением противников. «На пути к победе мы сделали большой шаг вперед, – вспоминал Э. Людендорф. – Сильный волей великий князь был отстранен. Царь встал во главе войск»164.

Воля великого князя, как и близость Германии к победе в сентябре 1915 г. были явно преувеличены. Завышены были и другие ожидания, имевшие место прежде всего в Могилеве. Г И. Шавельский упоминал о том, что в Ставке даже ходили слухи о возможности бунтов в армии из-за увольнения великого князя165. То же отмечал и другой «николаевец» – А. Д. Бубнов: «В душах многих зародился, во имя блага России, глубокий протест и, пожелай Великий Князь принять в этот момент какое-либо крайнее решение, мы все, а также и армия, последовали бы за ним»166. На фоне этого неудивительна следующая запись в дневнике Дж. Генбери-Вилльямса от 19 сентября 1915 г.: «Смена командования, кажется, проходит более или менее спокойно, но волнение может подняться в любой момент»167. Настроения старой Ставки эти слова передают точно. Характерно, что британский посол придерживался другого мнения. Дж. Бьюкенен был уверен, что смена командования будет благоприятно воспринята народом168. Напряженная атмосфера в Ставке после 25 августа (6 сентября) несколько разрядилась.

«После отъезда Великого Князя, – вспоминал А. И. Спиридович, – стало как-то легче. Как будто разрядилась гроза. Кто знал истинный смысл совершившегося, крестились. Был предупрежден государственный переворот, предотвращена государственная катастрофа»169. Впрочем, в основном эмоционально все воспринималось только в Могилеве. Несмотря на ожидания сторонников и опасения противников, никаких волнений в армии и стране перемещение Николая Николаевича (младшего) так и не вызвало. Все было гораздо проще и прозаичнее. Во всяком случае, любовь к бывшему Верховному была явно преувеличена. «Прокричали в резерве «ура!» и проиграли гимн, – вспоминал командир лейб-гвардии Измайловского полка, – но чувство было смешанное и неясное. Великий Князь Николай Николаевич, правда, не оправдал быстро созданную ему репутацию великого стратега, не обнаружив основного условия для этого диплома. Ни тени предусмотрительности. Но и Государь как стратег был под большим вопросом. Очевидно настоящим Верховным главнокомандующим становился новый начальник штаба М. В. Алексеев, неизмеримо более к этой роли подготовленный, чем его предшественник, ничтожный и сладкий Янушкевич»170.

Вряд ли можно говорить и о том, что император в качестве главковерха мог вызвать прилив особого энтузиазма. Во всяком случае, реакция офицерского корпуса на смену Верховного командования отнюдь не была единодушной. Несколько сложнее обстоит дело с позицией солдат, восстановить ее довольно сложно. Из мемуаристов один только великий князь Кирилл Владимирович отметил положительную реакцию солдат на изменение в руководстве вооруженными силами империи: «Принятие Государем Верховного главнокомандования приветствовалось солдатами – на фронте возродилась надежда»171. Безусловно одно – солдату необходима была уверенность в победе, и не все связывали ее с именем императора. «Мощь «легенды» полководца имела искони в России неотразимое влияние»172. Ее потеря сказывалась самым негативным образом не только на настроении армии, как и немецкие победы – на мораль рядового состава, но, пожалуй, еще больше в тылу. А. Нокс отметил в дневнике услышанное им замечание одного солдата на изменения в Ставке: «Сейчас идет воевать император, потом пойдет императрица, а вслед за ней и все русские женщины»173.

«Что касается солдатской массы, – вспоминал Г И. Шавельский, – то, беспредельно веря в Великого Князя Николая Николаевича, она чувствовала его потерю; разницы между прежним и настоящим положением Государя она ясно не представляла: для нее он и тогда, и теперь был царь, вольный во всем – и в приказах, и в запретах. Повод для печали у нее был, причины радоваться – не было»174. Близкое описание настроений солдат дает и А. И. Деникин: «Что же касается солдат, то в деталях иерархии они не отдавали себе отчета, а Государь в их глазах всегда был главой армии. Одно обстоятельство, впрочем, вызывало толки в народе, оно широко отражалось в перлюстрированных военной цензурой письмах. Все считали, что «царь был несчастлив», что «ему не везло»175. В сложившейся, довольно сложной и противоречивой ситуации многое зависело от настроения момента, от того, как проявится новое главнокомандование, каким будет положение на фронте. Разумеется, в армии почти общим было мнение, что Николай II станет лишь номинально исполнять обязанности главнокомандующего. Но постоянные поражения и отступления при условии личного руководства вооруженными силами императором не могли не ослабить позиции династии176.

Вопреки страхам, а возможно, и ожиданиям некоторых кругов особых неудач не последовало, даже наоборот. Небольшие успехи наблюдались в наступлении 11-й и 9-й русских армий на Юго-Западном фронте в сентябре 1915 г.: под Тарнополем и на Серете австрийцы были разбиты и вынуждены отступить. Сообщения Ставки день за днем приносили новости о значительном количестве пленных (за три дня боев свыше 16 тыс. человек), захваченной артиллерии и пулеметах177. Попытки германской армии оказать помощь союзнику также не увенчались успехом: были взяты около 7 тыс. немецких пленных и трофеи, включая орудия, что подействовало ободряюще не только на императора178. Сам Николай II был чрезвычайно воодушевлен известиями об этой победе, пришедшими буквально на следующий день после отъезда Николая Николаевича. «Это поистине Божья милость, – говорил он, – и какая скорая!»179 В Петрограде реакция на изменения в Ставке была скорее вызвана политическими, чем военными соображениями, хотя представляется, что успех 11-й армии проявился и во внутренней политике. Он, несомненно, усилил уверенность императора в правильности принятого им решения. Оставалось лишь окончательно покончить с тем, что осталось от нового курса образца весны – лета 1915 г.

Перемены во внутренней политике

Уже 24 августа (6 сентября) в Совете министров был поставлен вопрос о роспуске Думы, попытка диалога между ее лидерами и рядом либерально настроенных членов правительства, предпринятая 27 августа (9 сентября), не привела к успеху1. Роспуск Думы становился неизбежным. Очевидность и неизбежность этой меры подтвердило образование в Государственной думе и Государственном совете «Прогрессивного блока»2. Переговоры о его формировании шли долго и сложно, но в результате либералы все же объединились под внешне весьма логичными, но расплывчатыми лозунгами, реализацию которых каждый из участников блока понимал по-своему3.

Процесс, начатый совещаниями 9 (22) и 11 (24) августа, формально завершился принятием программы, которая 25 и 26 августа (7 и 8 сентября) была опубликована в газетах Москвы и Петрограда: «Нижеподписавшиеся представители фракций и групп Государственного совета и Думы, исходя из уверенности, что только сильная, твердая и деятельная власть может привести Отечество к победе и что такою может быть лишь власть, опирающаяся на народное доверие и способная организовать активное сотрудничество всех граждан, пришли к единогласному заключению, что важнейшая и насущнейшая задача создания такой власти не может быть осуществлена без выполнения следующих условий: 1) Создание объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны и согласившихся с законодательными учреждениями относительно выполнения в ближайший срок определенной программы; 2) Решительное изменение применявшихся до сих пор приемов управления, основывавшихся на недоверии к общественной самодеятельности, в частности: а) строгое проведение начал законности в управлении; б) устранение двоевластия военной и гражданской власти в вопросах, не имеющих непосредственного отношения к ведению военных операций; в) обновление состава местной администрации; г) разумная и последовательная политика, направленная на сохранение внутреннего мира, и устранение розни между национальностями и классами»4.

Фактически призыв к созданию «министерства доверия» был несколько измененным лозунгом «ответственного министерства», то есть лозунгом ограничения власти, который становился все более опасным во время войны. Не менее опасным было и то, что единство оппозиции собственно этим лозунгом и ограничивалось. Единомыслия не было как в вопросе о возможных путях его реализации, так и в вопросе о составе этого правительства5. Нельзя не заметить, что программные положения блока: о всеобщей амнистии, введении волостного земства, «утверждении трезвости навсегда», распространении земств в Сибири, в Архангельской губернии, на Кавказе, в Области Войска Донского и т. п. – все они имели весьма слабое отношение к реальным потребностям воюющей страны6. Большинство в окружении императора сходилось во мнении, что Думу необходимо распустить, а во главе правительства поставить человека, приемлемого для общественности7. Со своей стороны, в блоке довольно быстро нашли лицо, которое могло (во всяком случае, в этот момент и на словах) стать таковым. Это был все тот же А. В. Кривошеин8.

Предлагаемый Николаю II план действий был логичен, но выполнен лишь наполовину – император ограничился временным роспуском Думы. Это решение было принято во время визита И. Л. Горемыкина в Могилев9, 30 августа (12 сентября) в Царской Ставке императором был подписан соответствующий указ: сессия Государственной думы прерывалась 3 (16) сентября, и продолжение ее работы было назначено на ноябрь того же года10. Одновременно в Могилеве было принято еще одно решение – собрать в ближайшем будущем заседание Совета министров в Ставке11. Сразу же после возвращения премьера в Петроград новость о предстоящем роспуске Думы стала широко известной – секрета из нее никто не делал12. Завершение внутриполитического кризиса совпало по времени с завершением Свенцянского прорыва германской армии. Попытка противника выйти в глубокий тыл русского фронта была сорвана. 16 сентября германской кавалерии, прорвавшейся в русский тыл, был нанесен серьезный удар под Ошмянками13.

Утром 3 (16) сентября в Думе кипели нешуточные страсти. Думцы были очень недовольны случившимся и не скрывали этого. Основным лозунгом вскоре стали слова: «Сохраняйте полное спокойствие!»14. Выполнялся этот лозунг весьма непоследовательно. Заседание совета старейшин в день роспуска прошло крайне эмоционально. А. Ф. Керенский настаивал на завершении повестки, в том числе и обсуждении вопроса о призыве чинов полиции в армию, представитель прогрессистов сетовал на то, что не завершено обсуждение вопроса помощи семьям призванных на службу и прочее. Но в конце концов, после успокоительной речи П. Н. Милюкова, было принято решение ограничиться выжиданием и сохранить сотрудничество с правительством через присутствие представителей Думы в Особых совещаниях. Сам роспуск прошел относительно спокойно – в ответ на указ депутаты трижды прокричали «ура!» в адрес Его Величества (за исключением позволившего себе фронду в адрес правительства А. Ф. Керенского) и разошлись. Правда, сразу же после этого ряд депутатов (центр и прогрессисты) по предложению М. В. Родзянко собрался на частное заседание на его квартире, в ходе которого было принято решение не разъезжаться из Петрограда и в любом случае сохранять в городе не менее половины депутатов каждой думской фракции15.

4 (17) сентября 1915 г. Андрей Владимирович сделал следующую запись в дневнике: «Итак, свершилось то, о чем так много все говорили, судили, волновались и беспокоились. Одна группа лиц осталась недовольна, именно, мне кажется, та группа, для которой всякое усиление власти нежелательно. Естественно, что государь, опираясь непосредственно на свою армию, представляет куда большую силу, нежели когда во главе армии был Николай Николаевич, а он сидел в Царском Селе. Большинство же приветствовало эту перемену и мало обращало внимания на смещение Николая Николаевича»16. Первая группа лиц не собиралась сидеть сложа руки. 7–9 (29–22) сентября 1915 г. в Москве прошли съезды Земского и Городского союзов. Их основные лозунги были сформулированы еще до начала работы.

6 (19) сентября «руководители русской жизни» (руководство Земского и Городского союзов, ЦВПК, «Прогрессивного блока»), как скромно назвал их князь Е. Н. Трубецкой, собрались в кабинете московского головы для обсуждения тактики их выдвижения. К вечеру программа действий на будущий день была выяснена: «Политический тон будет дан Общеземским союзом. Он первый заговорит на общие темы, оставив доклады частного характера до вечера. Городской съезд начнет с «текущих дел» и подхватит клич, который раздастся у земцев. Вероятно, клич этот будет подхвачен в том же тоне, и в решительный момент мы услышим страну, характер определившейся общественной России»17. «Клич», как вскоре выяснилось, сводился к требованию «скорейшего восстановления работы законодательных учреждений и создания правительства, пользующегося доверием страны»18. После окончания работы съездов М. В. Челноков с удовлетворением заметил: «Политическая часть съезда, я бы сказал, протекала в плоскости революции, принятой Московской думой 18 августа (явная опечатка, имелось в виду 19 августа. – А. О.)»19.

Это было довольно представительное собрание либеральной общественности. Обращаясь во вступительной речи к 150 депутатам-земцам Г Е. Львов отметил значительный вклад их организации в дело снабжения армии. По его мнению, земцы уже получили более того, о чем могли мечтать до войны. В завершение глава Земского союза заявил: «Ровно три месяца назад, когда перед Россией обнаружилось, что доблестная армия наша вынуждена отступать перед врагом из-за недостатка снарядов, мы, а с нами и вся страна, единодушно признали необходимым участие в деле обороны Родины законодательного народного представительства. Мы верим в возможность установления для общей святой цели – спасения Родины – единства исполненной взаимного доверия работы общественных и правительственных сил. Теперь, после двухмесячной работы Г Думы, мы еще более убеждены в ее необходимости. Как светильник в темном лабиринте событий, в загадочных изгибах исторических путей, Г. Дума все время освещает выход из него, и мы не можем не признать, что перерыв ее занятий возвращает нас в темноту. Мы не можем не признать, что этот перерыв ослабляет дело обороны, ослабляет нашу армию. Желание всей страны – мощное сочетание правительственной деятельности с общественной не состоялось. Но сознание необходимости взаимного доверия правительственных и общественных сил не ослабело; напротив, оно только усилилось. В эти моменты мы должны проявить высокое гражданское мужество, памятуя, что войну ведет не правительство, а народ. Пусть правительство отделяет себя от народа, мы же еще сильнее удерживаемся в убеждении, что организация победы возможна только при полном единении правительственной власти с народом в лице его законодательного представительства, и считаем необходимым как можно скорее восстановление работы Г Думы. Но перед лицом грозного врага мы не должны смущаться создавшимся положением. Пусть формальная ответственность за исход войны и участь Р одины останется на правительстве, на нас же всегда останется долг истинных сынов Отечества, который мы обязаны выполнить при всяких условиях, и мы неослабно будем продолжать работать и делать наше государственное дело»20.

В последовавших за этим речах депутатов превалировала жесткая критика правительства. Более других отличился Вл. И. Гурко, который предложил следующий принцип формулы желательной для либералов власти: «Мы хотим сильной власти. Пусть с исключительным положением, пусть с хлыстом, но только чтобы не власть была под хлыстом»21. Намек на Г. Распутина был очевиден. На съезде Городского союза присутствовали представители Думы и общественных организаций. В первый день солировали М. В. Челноков, Н. И. Астров, А. И. Шингарев и А. И. Гучков. Их выступления в целом были не менее интересны. Н. И. Астров заявил об опасности сепаратного мира; А. И. Гучков обратил внимание на некомпетентность руководителей Военного министерства и шпионаж, в результате чего возникли проблемы со снабжением армии22.

Интересно, что при этом глава ЦВПК прекрасно понимал потенциальную опасность той борьбы, которую вели либералы. «Когда мы боремся с известными представителями правительства, – заявил он, – мы должны уберечься от другой опасности и возможности расшатать самый принцип власти и ее авторитет, уберечься от разнузданной внутренней смуты со всеми ее последствиями для страны, уберечься от стихийных инстинктов, которые недавно имели место в Москве. В борьбе с властью нельзя колебать устои, без которых не может жить государство»23. Колебания преодолел и заявления суммировал А. И. Шингарев: «Все слова сказаны. Надо будет подвести итоги. Исстари велось в нашей истории, что войны давали встряску нашему государственному организму. Русь еще не знала врага, который бы ее сломил. Каждая война приводила к тому, что Россия шагала вперед. После севастопольского грома пало русское рабство и настала эпоха великих реформ. После японской кампании появились первые ростки русской конституции. Эта война приведет к тому, что в муках родится свобода страны, и она освободится от старых форм и органов власти, лишь бы пришлись по плечу нам придвигающиеся события»24.

Первый день работы съездов прошел по намеченному плану. Организаторы были довольны, и это чувство разделяли участники этого события, которое, по их словам, сделало 7 (20) сентября «красным листком в историческом календаре России». «Весь смысл исторического дня, – утверждала передовица «Биржевых ведомостей», – в проявлении непреложной воли всей этой объединившейся буржуазно-общественной России»25. При этом либеральная общественность не просто упражнялась в остроумии, оскорбляя императора, прозрачно намекая на его намерение заключить сепаратный мир, утверждая, что поражение на фронте способствует прогрессу (при этом формально придерживаясь лозунга войны до победного конца), она планировала отправить к Николаю II делегацию с целью продемонстрировать единство царя и народа. В первый же день работы съездов были сформулированы условия будущей победы России в войне: 1) возобновление деятельности законодательных учреждений; 2) обновление правительства; единение внутри государства; 3) равноправие национальностей26. Это была программа, предложенная А. И. Гучковым. Так, во всяком случае, ее представил депутатам М. В. Челноков27.

В ходе работы съездов сразу же наметилось расхождение между левым и правым крыльями, причем последнее было представлено руководством союзов и ЦВПК. Впрочем, общее начало у них все же было. «Положение Родины тяжелое, но не безнадежное, – отмечали «Биржевые ведомости». – И если одни полагают, что ближайший шаг – это посылка депутации, а другие говорили о резолюции в твердых выражениях, то в одном разногласия не было: не улица спасает Родину (формула А. И. Шингарева), не внутренняя смута (формула А. И. Гучкова), а самообладание выведет страну из запутанного узла»28. В последний день работы съездов на их объединенном заседании на основе озвученных М. В. Челноковым принципов была принята резолюция, которая в виде адреса на имя монарха должна была быть подана Николаю II представителями съездов. С криками «ура!» в адрес императора депутаты разошлись29.

Следует отметить, что именно здесь проявились наметившиеся противоречия среди депутатов. Не ясен был и состав делегации – первоначально в нее предполагали включить глав ЦВПК, Земского и Городского союзов30. Однако выяснилось, что А. И. Гучков оказался недостаточно радикален: прежде всего против него выступили представители Москвы, на которую он по-прежнему смотрел как на свою вотчину. Его с большим удовольствием слушали, но с меньшим – поддерживали. Что касается текста резолюции, то ее немедленно после оглашения готовы были поддержать всего 30 депутатов, то есть руководство съездов и его окружение. И хотя в конечном итоге резолюция собрала 119 голосов против 33, принятие ее трудно было назвать безусловной победой Г Е. Львова, М. В. Челнокова и А. И. Гучкова31. Представители глубинной России, к воле которых они так любили взывать, контролировались ими явно не твердо. Выборы делегации продемонстрировали это.

В итоге в ее состав были избраны Г Е. Львов, П. В. Каменский, С. А. Маслов, от городов – А. И. Гучков (впоследствии заменен Н. И. Астровым), П. П. Рябушинский, М. В. Челноков. Резолюция включала в себя три основных положения: война до победного конца, безотлагательное возобновление деятельности законодательного собрания, обновление правительства путем включения в него лиц, облеченных доверием страны. 11 (24) сентября Г. Е. Львов и М. В. Челноков направили в Ставку всеподданнейший доклад о приеме делегации Союза земств и Союза городов. В аудиенции было отказано. Николай II категорически отказался принимать этих, как он их назвал, «самозванных представителей»32. Решительно ничего не говорило в пользу уступок либералам. Признаков широкой поддержки их заявлений внутри страны не было, а положение на фронте быстро менялось к лучшему. Германский прорыв подходил к концу33.

Завершался и период, когда власть и оппозиция еще находили силы изображать готовность к сотрудничеству. Вспоминая о ситуации, сложившейся к осени 1915 г., А. Ф. Керенский отмечал: «Для всех стало ясно, что корень зла не в правительстве, не в министрах, не в случайных ошибках, а в нежелании самого царя отказаться от его idee fixe, будто только самодержавие способно обеспечить существование и могущество России. Осознание этого факта лежало в основе всех частных разговоров и планов, сформулированных «Прогрессивным блоком», оно достигло и армии, и слоев народа (выделено мной. – А. О.). Перед каждым патриотом встал неизбежный и провидческий вопрос: во имя кого живет он, во имя России или во имя царя? Первым ответил на этот вопрос монархист и умеренный либерал Н. Н. Львов. Его ответ был: «Во имя России». Такой ответ эхом прокатился по всей стране – и на фронте, и в тылу»34. Распространяли «эхо» деятели и организации, ориентировавшиеся на эту схему.

14 (27) сентября 1915 г. во главе Петроградского военного округа был поставлен инженер-генерал князь Н. Е. Туманов, имевший репутацию твердого монархиста и человека, способного на жесткие действия35. Вместе с тем подоспели успехи армии на фронте. Они помогли пресечь «стачку министров», которая закончилась 16 (29) сентября. В Могилеве было проведено экстренное заседание правительства, в ходе которого окончательно поставлены точки над «i»36. Николай II не стал скрывать своего раздражения по поводу письма министров и даже спросил: «Что это, забастовка против меня?»37. Затем последовал довольно резкий обмен мнениями между И. Л. Горемыкиным с одной стороны и С. Д. Сазоновым, А. Д. Самариным,

Н. Б. Щербатовым и А. В. Кривошеиным с другой38. Совещание закончилось весьма сухо, было видно, что император едва сдерживается39. В краткой речи Николай II дал приказание министрам следовать распоряжениям его и И. Л. Горемыкина40.

Министры вернулись в столицу, где после их поездки в Ставку нарастало ожидание перемен. С точки зрения сторонников жесткого курса по отношению к либералам министрам-«протестантам» была продемонстрирована необходимая твердость41. За словами последовали действия, которые вновь совпали с победами армии. 19 сентября (2 октября) Ставка официально объявила об успешном завершении боев на Северном и Западном фронтах. 22 сентября (5 октября) Николай II отбыл из Могилева в Царское Село42. Очень скоро последовали отставки подписавших письмо в защиту великого князя43. 26 сентября (9 октября) в отставку были отправлены Н. Б. Щербатов и А. Д. Самарин44: первый попытался поддержать просьбу М. В. Челнокова и Г Е. Львова об аудиенции делегации Союзов земств и городов45, а второй был креатурой великого князя. Общественность немедленно объяснила отставки влиянием «темных сил»46.

Министерство внутренних дел возглавил А. Н. Хвостов47, имевший и административный, и думский опыт (с 1912 г. – председатель фракции правых). Он пришел с программой усиления контроля над Думой и прессой48. Будучи первым министром-думцем он представлял значительную опасность для думских либералов, так как был хорошо знаком с методами их борьбы. 27 сентября (10 октября) в беседе с представителями прессы своими первоочередными задачами А. Н. Хвостов назвал борьбу с синдикатами, немецким засильем и дороговизной. Идея «министерства общественного доверия» во время войны вызывала у него только иронию49. С новым курсом бывшего главковерха было покончено.

Отставки и назначения вызвали значительное возмущение среди либеральной общественности. Полтавское земство единогласно избрало Н. Б. Щербатова членом Государственного совета, а харьковское дворянство – своим губернским предводителем. А. Д. Самарин, имевший репутацию твердого противника Г Распутина, получил активную поддержку со стороны дворянства Москвы50. Дворянское депутатское собрание города на заседании 29 сентября (12 октября) выразило ему сочувствие и приняло решение поднести ему адрес51. Сторонники Николая Николаевича в Москве и Петрограде в ответ на отставки министров, назначенных в результате его влияния, усилили критику правительства52.

На фоне этих событий не удивительно, что Николай Николаевич после отъезда из Могилева остался под пристальным вниманием своих недоброжелателей. Первоначально он получил разрешение заехать в свое имение в Тульской губернии на 10 дней, после чего должен был выехать в Тифлис, но на самом деле великий князь задержался в Першино на три недели, чем вызвал недовольство императора53. В столичном обществе вновь открыто начали говорить о необходимости государственного переворота и учреждении регентства во главе с Николаем Николаевичем. Стояли за этим серьезные планы или нет, но эти разговоры усилили и без того стойкую неприязнь императрицы Александры Федоровны к бывшему главковерху. Ему дали знать, что пора отправляться к новому месту службы54. После странной остановки в имении, которая была завершена таким образом, Николай Николаевич уехал в Закавказье55. 22 сентября (5 октября) он прибыл в Баку, откуда, не задерживаясь, отправился в Тифлис. По пути 23 сентября (6 октября) он издал приказ о своем вступлении в должность и только на следующий день прибыл в центр наместничества, где его ожидала торжественная встреча56.

27 сентября (10 октября) в «Русских ведомостях» была опубликована статья В. А. Маклакова «Трагическое положение», в которой общество уподоблялось семье, оказавшейся в автомобиле, который по крутой и узкой дороге ведет неумелый шофер: «…потому ли, что он вообще не владеет машиной на спусках или он устал и уже не понимает, что делает, но ведет к гибели и вас, и себя, и если продолжать ехать, как он, перед вами неизбежная гибель»57. В автомобиле между тем, по убеждениям В. А. Маклакова, было достаточно людей, умеющих водить машину в тяжелых обстоятельствах и готовых сесть у руля на ходу, но этого не хочет шофер. Автор предлагал выбор: бороться с шофером и вырвать у него руль или помогать ему «советом, указанием, содействием». На словах выбирая второе, автор явно подводил читателя к неизбежности первого. «Вы будете правы – так и нужно сделать, – заканчивал он свою статью. – Но что вы будете испытывать при мысли, что ваша сдержанность может все-таки не привести ни к чему, что даже и с вашей помощью шофер не управится, что будете вы переживать, если ваша мать при виде опасности будет просить вас о помощи и, не понимая вашего поведения, обвинит вас за бездействие и равнодушие?»58

«Трагизм усиливался тем, – справедливо отмечает современный историк, – что «помогать советом, указанием, содействием» кадеты могли далеко не всегда – будучи осведомлены в общей теории вождения, они очень плохо были знакомы с ее практикой и самим механизмом автомобиля. И дело было не только в том, что нельзя было вырывать руль у шофера на полном ходу, но и в том, что затем пришлось бы на том же полном ходу впервые осваивать практику вождения»59. Судя по всему, В. А. Маклакова это не останавливало. Это был явный вызов власти, после которого диалог уже невозможен. 1 (14) октября император вернулся в Могилев60. Приехав в Ставку, он подписал 2 (15) октября указ об объявлении военного положения в Москве и Московском уезде61. Это не было сделано даже после антнемецких волнений, поэтому трудно не заметить в введении подобной меры предупреждение любителям опасных экспериментов при вождении на узких и крутых дорогах. На этом фоне проходили весьма интересные и важные события.

ЦВПК и его рабочая группа

Завершалось окончательное формирование еще одной общероссийской либеральной структуры. 21 сентября (4 октября) 1915 г. ЦВПК учредил 16 областных военно-промышленных комитетов: 1) Восточно-Китайский (Харбин); 2) Грозненский (Грозный); 3) Зауральский (Челябинск); 4) Иркутский (Иркутск); 5) Киевский (Киев); 6) Московский (Москва); 7) Одесский (Одесса); 8) Омский (Омск); 9) Петроградский окружной (Петроград); 10) Рижский (Петроград); 11) Ростовский-на-Дону (Ростов-на-Дону); 12) Саратовский (Саратов); 13) Северо-Западного края (Петроград); 14) Томский (Томск); 15) Уральский горнозаводский (Петроград); 16) Уральский областной (Екатеринбург)1. Не совсем ясно, почему несколько комитетов должны были заниматься планами мобилизации промышленности на Северо-Западе и как можно было руководить этим процессом на Урале из столицы, но факт остается фактом – основа сети ВПК была заложена. Количество комитетов постоянно росло, и 3 (16) декабря 1915 г. на заседании ЦВПК А. И. Гучков заявил о том, что существуют уже 32 областных и 221 местный комитет2.

Структура ВПК изменялась не только численно, но и качественно, усложнялись и их функции. Еще на I Всероссийском съезде военно-промышленных комитетов было принято решение о включении в состав ВПК представителей рабочих. При комитетах каждого уровня, включая Центральный, образовывались рабочие группы в составе 10 человек. Выборы в них проходили по двухстепенной системе. В сентябре 1915 г. на 101 предприятии Петрограда 219 036 рабочих избрали 218 выборщиков, которые на первом же собрании (оно состоялось 27 сентября (10 октября) 1915 г.) в абсолютном большинстве высказались против участия рабочих в деятельности ЦВПК3. Его руководство сразу же публично оповестило о значительных нарушениях процедуры проведения собрания и голосования, в частности среди пришедших выборщиков были подставные лица4. Вслед за этим оно же заявило о том, что «комитет отнюдь не может принять на свой счет упрека в небрежности только за то, что он стремился возможно больше предоставить рабочих самим себе, всецело полагаясь на их самосознание и серьезное отношение к делу выборов»5. Негативный опыт был учтен при организации рабочих групп в составе региональных военно-промышленных комитетов.

Самую значительную роль в создании группы в Москве сыграл П. П. Рябушинский. Его организационные усилия увенчались заметным успехом. Попытка бойкота со стороны большевиков и их сторонников была сорвана. Оказавшись в меньшинстве (16 человек), они покинули собрание выборщиков. 15 (28) ноября 1915 г. оставшиеся 74 выборщика от рабочих избрали 10 членов рабочей группы при Московском ВПК. Перед выборами П. П. Рябушинский обратился к делегатам с речью, в которой предлагал сотрудничество во имя победы над внешним врагом и недвусмысленно намекал на перспективы судьбоносных изменений на внутреннем фронте: «Эмблемой многих рабочих организаций являются крепко сжатые руки в знак единства. Пусть эти руки протянутся к тем, которые искренно ждут победы России. Пусть во всю ширь развернется сила нашего народа, пусть наша способность сопротивления, наша чуткая к правде народная душа поведет нас к конечной победе. Пусть руководители дела обороны сольются с вами в великом общем стремлении помочь нашим братьям, борющимся за величие и целостность нашей великой России. Мы все любим Россию славную, Россию освободительницу, Россию, полную искренних чувств, способную на великие жертвы, часто забывающую себя. Мы все любим Россию, беспомощно молящую о правде и справедливости, Россию оскорбленную. Мы все любим ее как родную мать, и мы все должны принести последнюю великую искупительную жертву для будущего, забывая себя, свои личные радости и стремления. Идя скорбной тропой многострадальной России, пусть нашему мысленному взору уже грезится правда будущего, которая должна воссиять над великой Родиной нашей»6.

При активном участии А. И. Коновалова и М. И. Терещенко такая же группа была создана и в Киеве7. Организацией выборов в Петрограде – в группы при местном и центральном комитетах – занимался А. И. Гучков. 29 ноября (12 декабря) 1915 г. они состоялись под его руководством в здании Петроградской губернской земской управы. В столице все прошло не столь гладко и убедительно: из 218 выборщиков явились 153, а после ухода большевиков, которые категорически протестовали против сотрудничества с буржуазией, и народников, считавших, что таковое может иметь место только после решения Всероссийского рабочего съезда, осталось всего 99 выборщиков. Голосование было закрытым8. В результате в рабочую группу ЦВПК были избраны десять депутатов и шесть – в Петроградский областной комитет. За исключением трех эсеров в областном комитете все они были меньшевиками9. Практически повсюду в руководство рабочих групп попали люди, умеренные лишь с точки зрения левых радикалов. Это были представители, по определению Министерства внутренних дел, «скрытых пораженцев», которые шли в эти организации для создания легальной площадки антиправительственной деятельности10.

Бюро рабочей группы при ЦВПК возглавил слесарь телефонной фабрики Эриксона в Петрограде меньшевик К. А. Гвоздев. За его кандидатуру было подано наибольшее число голосов – 9011. Сразу же после выборов он опротестовал их порядок и поставил вопрос о созыве рабочего съезда12. Формально А. И. Гучков добился своей цели. «Они указали, – суммировало речи членов рабочей группы «Новое время», – что считают деятельность рабочих в Военно-промышленном комитете своим долгом, так как спасение России требует, чтобы к участию в обороне страны был привлечен весь народ. Представители рабочих выразили пожелание, чтобы комитеты защищали интересы рабочих и чтобы был созван всероссийский съезд рабочих, который дал бы возможность непосредственно выслушать голос рабочих масс»13.

Практически одновременно с этим, 30 ноября (13 декабря), представители рабочих впервые приняли участие в заседании Московского ВПК. Они также сразу высказались за необходимость созыва рабочего съезда. В ответ им было предложено рассказать о своих нуждах на съезде военно-промышленных комитетов14. Свое видение задач, стоявших перед группой, К. А. Гвоздев изложил в письме к сосланным членам социал-демократической фракции Государственной думы второго созыва. В нем, по воспоминаниям И. Г Церетели, «он приветствовал сосланных втородумцев и, выражая желание связаться с нами идейными нитями, указывал, что рабочая группа сочетает борьбу против самодержавия с идеями оборончества»15. С самого начала рабочие, находившиеся под сильным влиянием социал-демократических идей, не испытывали особенного желания сотрудничать с представителями буржуазии. Уже 3 (16) декабря 1915 г., на первом же заседании ЦВПК с участием рабочих представителей, это стало достаточно очевидно16.

На выборах для представителей в рабочей группе был сформулирован наказ, в котором, в частности, перед ними поставлены задачи социал-демократической пропаганды и созыва общероссийского рабочего съезда17. Об обороне государства (или даже «страны» не было сказано ни слова). О них говорилось в «Общей политической резолюции»: «Русское безответственное правительство, приняв участие в этой войне, в то же время вело и продолжает вести беспощадную войну с собственным народом, чем и привело страну на край разгрома. Мы заявляем, что виновником всех бедствий является безответственное правительство. Но мы считаем также необходимым заявить, что доля ответственности падает и на Государственную думу, и на политические партии, составляющие ее большинство, которые в течение целого года поддерживают режим военной диктатуры и скрывали от народа правду, а когда замолчать ее было невозможно, не нашли в себе мужества искать в народе опоры для решительной борьбы с режимом, ведущим страну к гибели»18.

Рабочая группа сразу же отметила свою самостоятельность, независимость от ЦВПК, особый характер собственных задач – «отстаивание наших взглядов на стоящие перед страной задачи и охрану интересов труда»19. На заседании 3 (16) декабря К. А. Гвоздев и его сотрудники объявили себя лишь временными представителями рабочих до созыва съезда, что не помешало им сразу же заявить о своем отношении к войне как к несправедливой и грабительской. А. И. Гучков протестовал только против последнего утверждения20. Он счел необходимым подчеркнуть оборонительный для России характер войны, а также особые задачи и природу ВПК: «.. военно-промышленные комитеты представляют собой не политические, а чисто деловые организации, в которых на общей почве и достижении одной задачи – мощи армии сошлись люди самых различных политических сфер. И представителей рабочих мы звали и зовем для достижения той же единственно важной цели, которая заслоняет в настоящее время все остальные вопросы и разногласия, а именно – к делу помощи нашей доблестной армии»21.

Разногласия между представителями труда и капитала не были длительными. Уже 21 декабря 1915 г. (3 января 1916 г.) на XIII заседании ЦВПК К. А. Гвоздев заявил о полном сочувствии бюро комитета к предложению о созыве рабочего съезда22. Заседание вел А. И. Гучков, который поддержал требование К. А. Гвоздева, обращенное к ЦВПК, – поставить перед правительством вопрос о свободе собраний в стране23. Руководителей ВПК не испугали слова представителей рабочей группы. «Они наивно воображали, – вспоминал генерал А. И. Спиридович о А. И. Гучкове и А. И. Коновалове, – что при перевороте, о котором они мечтали, рабочие явятся орудием в их руках»24. Генералы русской промышленности претендовали тогда исключительно на первые роли.

О настроениях А. И. Гучкова и его окружения можно судить по анонимной статье «Русская буржуазия на переломе последнего десятилетия», появившейся в газете «Утро России»: «С каждым днем становится все очевиднее, что либеральная русская буржуазия призвана играть руководящую политическую роль в переживаемый нами исторический момент. Энергичная работа промышленной и городской буржуазии в деле обороны еще сильнее выдвигает наше «третье сословие» на авансцену русской жизни»25. Претендующие на руководящую роль не боялись. Их устраивал и такой вид рабочей организации, позволявшей надеяться хотя бы на возможность установления контроля над рабочим движением.

«Центральный военно-промышленный комитет ограничил самостоятельность рабочей группы, – гласил ее бюллетень № 1, – только одним постановлением, правда, весьма существенным: он лишил ее собственной канцелярии, включив ее в состав общей канцелярии, а это равносильно установлению над группою самого строгого контроля и надзора. Объективности ради приходится признать, что на практике это ограничение не дает себя пока чувствовать»26. К. А. Гвоздев и его сотрудники постоянно подчеркивали свою независимость и сосредоточенность на работе над экономическими вопросами: продовольственным, сырьевым, топливным, проблеме заработной платы и прочими. «В глазах большевиков и других революционных экстремистов профсоюзы, – отмечал британский историк, – особенно в той форме, которую хотели им придать «господа Гучков, Коновалов и К», были новым воплощением зубатовщины»27.

Революционные экстремисты были, конечно, не правы. С. В. Зубатов стремился поставить под контроль рабочее движение, в том числе через осуществление посредничества между трудом и капиталом, исключительно из соображений охранительного порядка. Впрочем, иной взгляд на этот орган имели не только революционеры, но и их противники. «Рабочая группа, – вспоминал начальник Петроградского охранного отделения, – с самого начала своего существования занялась исключительно политической работой. Она имела свое отдельное помещение, свои отдельные заседания, свое делопроизводство и полную связь с заводами и фабриками. Это был, так сказать, в малом масштабе совет рабочих депутатов. В общих собраниях ЦВПК рабочая группа мало интересовалась вопросами снабжения, выдвигая на очередь вопросы исключительно политического характера»28. Если у лидеров октябристов и были завышенные ожидания в отношении будущего «штаба» рабочего движения, то власть поначалу просто не обратила на него того внимания, которое этот штаб, безусловно, заслуживал. МВД ограничилось установлением за рабочей группой пристального и систематического наблюдения29.

Свое кредо сам К. А. Гвоздев изложил в письме на имя А. И. Гучкова, опубликованном в издании рабочей группы в ответ на призывы главы ЦВПК воздерживаться от забастовок и «охранять тот социальный мир, который нам в настоящее время необходим более, чем когда бы то ни было»30. К. А. Гвоздев изложил его по поручению группы: «Но я и мои товарищи по группе считаем необходимым твердо и категорически заявить: ни мира, ни перемирия с руководителями того устаревшего уклада русской жизни, который был всегда враждебен интересам страны и привел ее в настоящее время в катастрофе (конец 1915 г. – А. О.), мы не признаем. Что касается сохранения социального мира между предпринимателями и рабочими, то прежде всего я должен заметить, что трудно говорить о сохранении того, чего нет и не было. Мы, рабочие, всегда были убеждены в том, что установление социального мира возможно лишь при решительном изменении всех общественных условий; что такой мир, мир в полном значении этого слова, возможен лишь тогда, когда исчезнут самые причины классовой противоположности и неравенства»31.

Новая Ставка

Тем временем император объезжал войска, только что закончившие бои с австрийцами и германцами. Пребывание Николая II в Ставке в октябре 1915 г. было кратким – уже 11 (24) октября он отбыл в Бердичев, в штаб Юго-Западного фронта, а оттуда в Ровно, в штаб 8-й армии, где его ждали смотры войск, организованные А. А. Брусиловым. 13 (26) октября главковерх был уже в соседней 7-й армии генерала Д. Г Щербачева. В 20 верстах от станции Богдановка был проведен смотр, в котором участвовали представители всех частей армии, а после этого император вместе с наследником посетил тыловые позиции Печорского полка, приблизительно в пяти верстах от линии фронта, в зоне досягаемости тяжелой артиллерии противника. Вслед за этим император направился в Волочиск, в соседнюю 9-ю армию генерала П. А. Лечицкого, где также был проведен смотр. 14 (27) октября главковерх вернулся в Могилев, откуда 18 (31) октября вместе с императрицей направился в Царское Село1.

25 октября (7 ноября) 1915 г. он принял командированного Н. И. Ивановым Свиты Его Императорского Величества генерал-майора князя А. В. Барятинского2. Тот прибыл для представления единогласного решения Георгиевской думы (председатель – командир 12-го армейского корпуса генерал-лейтенант А. М. Каледин) Юго-Западного фронта от 21 октября (3 ноября) 1915 г. «повергнуть к стопам Его Величества через старейшего георгиевского кавалера генерал-адъютанта Иванова всеподданнейшую просьбу оказать войскам великую милость и радость возложением на Себя ордена Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени на основании статьи 7 статута»3. Указанная статья предоставляла право «кавалерственным Думам» делать представления к награждению орденом 3-й и 4-й степеней «за отличные воинские подвиги»4. Основанием для награждения стало посещение императором 12–13 (25–26) октября «передовых позиций» Юго-Западного фронта, что «вдохновило войска на новые геройские подвиги и дало им великую силу духа», а пребывание в «местах, неоднократно обстреливаемых неприятельской артиллерией», было связано с риском для жизни императора и стало примером «истинной воинской доблести и самоотверждения»5.

Следует отметить, что в перечисленных в десятой статье статута о награждении орденом Св. Георгия случаях, достойных награждения, подобной заслуги не было6. С другой стороны, восьмая статья статута недвусмысленно гласила: «Ни высокий род, ни прежние заслуги, ни полученные в сражениях раны не приемлются в уважение при удостоении к ордену Св. Георгия за воинские подвиги; удостоивается же оного единственно тот, кто не только обязанность свою исполнял во всем по присяге чести и долгу, но сверх сего ознаменовал себя на пользу и славу российского оружия особенным отличием»7. Вряд ли посещение ближнего тыла, названного передовыми позициями, можно было назвать особенным отличием, тем не менее 25 октября (7 ноября) 1916 г. А. В. Барятинский коленопреклоненно поднес императору решение местной Георгиевской думы и орден8. Николай II весьма высоко ценил эту награду и не расставался с ней. 26 ноября (9 декабря) он торжественно провел свой первый орденский праздник в Ставке9. Император стал 1433-м кавалером ордена, награжденным с начала войны (включая 199 человек, получивших это отличие посмертно). Абсолютное большинство награжденных (1402 человека) были награждены именно 4-й степенью ордена10.

В ноябре 1915 г. произошло еще одно важное событие: отставка настигла и несостоявшегося премьера – из правительства был удален А. В. Кривошеин11. В результате начатое им дело – вопрос о льготном наделении землей отличившихся чинов армии и флота – было завершено в его отсутствие. Обсуждение проекта, намеченного на май 1915 г., продолжилось 29 июля (11 августа) 1915 г. на секретном заседании правительства в Царском Селе под председательством императора12. Следует отметить, что А. В. Кривошеин и его сторонники в правительстве с самого начала выступали против развития существующего законодательства в сторону конфискационного. «Явно несправедливым в этом акте, – вспоминал сотрудник С. Д. Сазонова, – было то, что «немецкий колонист» – русский подданный шел в качестве русского солдата на войну, рисковал своей жизнью, а в это время в тылу у него отбирали землю. С другой стороны, вопрос о германском влиянии в довоенной России был настолько вопиющ, что с началом войны с Германией в 1914 г. из чувства национального самосохранения этому, можно сказать, прямому вмешательству в русские дела соседнего, ныне враждебного государства надо было положить конец. По логике вещей, германскую чистку надо было начать сверху, но ввиду той громадной роли, которую играли люди, так или иначе связанные с Германией в высшей петербургской бюрократии, это было совершенно немыслимо»13.

С. Д. Сазонов при подготовке законопроекта был категорически против конфискаций и перераспределения земельной собственности, как, впрочем, и А. В. Кривошеин, полагавший, и не без оснований, что это может вызвать на повестку дня аграрный вопрос и в результате пострадает помещичье землевладение. Однако, в конце концов, министр иностранных дел изменил позицию. Он опасался того, что критике будут подвергнуты его ведомство и сотрудники, многие из которых носили фамилии иностранного происхождения14. В результате вслед за законом от 2 (15) февраля 1915 г., действовавшим только в прифронтовой полосе, появился и закон от 13 (25) декабря 1915 г., который охватывал уже всю территорию России.

В Могилеве между тем постепенно возникала действительно другая, новая Ставка. Прежде всего, увеличилось число свитских. При императоре постоянно находились адмирал К. Д. Нилов, Свиты Его Величества генерал-майоры В. Н. Воейков, гофмаршал князь В. А. Долгоруков, командир конвоя Его Императорского Величества граф А. Н. Граббе, флигель-адъютанты полковники А. А. фон Дрентельн (вскоре назначен командиром лейб-гвардии Преображенского полка) и К. А. Нарышкин, лейб-хирург С. П. Федоров. Часть свиты императора появлялась в Ставке наездами. К этой части принадлежал министр двора граф В. Б. Фредерикс, обер-гофмаршал граф П. К. Бенкендорф, флигель-адъютанты полковники граф Д. С. Шереметьев, А. А. Мордвинов, В. В. Свечин, подполковник Л. З. Силаев, капитаны 1 ранга Д. В. фон Ден и 2 ранга Н. П. Саблин, великие князья Александр Михайлович, Игорь Константинович, Дмитрий Павлович, принц

A. П. Ольденбургский, с ноября 1916 г. – Павел Александрович. Кроме того, при Ставке находились великие князья Сергей Михайлович, Георгий Михайлович, Борис Владимирович, Кирилл Владимирович. М. В. Алексеев относился к этим новым сотрудникам с плохо скрываемым раздражением. С марта 1916 г. состав Свиты увеличился еще на одного человека – генерала Н. И. Иванова. Кроме того, при императоре почти постоянно находился наследник с воспитателями, врачом и дядькой15.

Особенно близки были к Николаю II дворцовый комендант генерал

B. Н. Воейков, флаг-капитан адмирал К. Д. Нилов и флигель-адъютант капитан 2 ранга Н. П. Саблин16. Состав Свиты, таким образом, значительно вырос, что естественно, ведь это была свита монарха. По мнению Вл. И. Гурко, она была небольшой, в том числе и потому, что только 10–12 ее членов не принадлежали к Генеральному штабу17. Хуже было другое: новая Ставка быстро приобрела образ центра интриг, а Свита императора – центра бездарных интриганов. К М. В. Алексееву они относились с холодной вежливостью18. Сам Николай II испытывал к генералу симпатию и иногда в шутку называл его своим «косым другом»19. Трудно сказать, нравилось ли это проявление августейшего юмора самому М. В. Алексееву, но отсутствие императора и его окружения определенно радовало начальника штаба Ставки.

В апреле 1916 г., с надеждой ожидая отъезда Николая II на Пасху, генерал писал: «Ведь помощи никакой нет. Идет одинаково, независимо от того, где находится Царь, а у меня выгадывается ежедневно 2–3 часа времени, когда он в Ц [арском] С [еле], не говоря уже о возможности распределить время по удобству»20. Значительную часть времени новый Верховный главнокомандующий проводил в различного рода поездках. В 1915 г. Николай II провел в Ставке 73 дня, а вне ее – 58 дней. Наиболее длительным его пребыванием в Могилеве в этот год был период в 32 дня, начиная от 23 августа (5 сентября), остальные колебались от одного до девяти дней. В 1916 г. император провел в Ставке приблизительно две трети года – 258 дней. Самым длительным периодом его пребывания в Ставке были весна – осень 1916 г., с 18 (31) мая до 18 (31) октября. На эти 154 дня выпадают наиболее активные действия русской армии на австро-германском фронте21.

Нетрудно заметить, что император покидал Могилев тогда, когда положение на фронте было относительно спокойным. Однако долгое отсутствие его автоматически повышало статус и роль начальника штаба Ставки. «Фактически распорядителем всех вооруженных сил Российского государства стал генерал Михаил Васильевич Алексеев», – так оценивал его роль А. И. Деникин22. Главнокомандующим русской армией де-факто называет М. В. Алексеева в своих воспоминаниях генерал Жанен23. Такую же характеристику и почти теми же словами дал и Вл. И. Гурко: «Позже, хотя и ненадолго он стал главнокомандующим русских армий. В последней должности его деятельность почти не изменилась, так как в качестве начальника штаба он практически выполнял роль главнокомандующего, когда Император Николай II должен был заниматься решением других государственных дел»24.

Начальник штаба Ставки по «Положению…» являлся ближайшим сотрудником Верховного главнокомандующего «по всем частям», он ведал разработкой военных операций, ему подчинялись все офицеры Генерального штаба, занимавшие штатные должности на театре военных действий, управлял вооруженными силами в случае болезни главнокомандующего, а в случае его смерти занимал его пост, даже если среди командующих фронтами и отдельными армиями были старше его в чине25. Новый наштаверх прекрасно подходил под эти требования. «Это был простой и прямой человек, у которого слова не расходились с делом, – вспоминал А. А. Самойло. – Он обладал глубоким теоретическим и, главное, практическим знакомством с военным делом»26. «В домашней жизни, на службе и всюду генерал Алексеев отличался поразительной простотой, – вспоминал Г И. Шавельский. – Никакого величия, никакой заносчивости, никакой важности. Мы всегда видели перед собой простого, скромного, предупредительного, готового во всем помочь вам человека»27. Другим положительным качеством М. В. Алексеева была его огромная работоспособность, сочетавшаяся с личной скромностью и выдержкой. Об этом упоминают практически все, кто имел возможность наблюдать за ним в работе. Главной задачей, стоявшей перед наштаверхом, как теперь все чаще стали называть и пост, и человека, его занимающего, стала реорганизация армии28.

Завершение Великого отступления: Виленская операция и Свенцянский прорыв

О

дной из первых проблем, с которой столкнулся М. В. Алексеев в качестве начальника штаба Верховного главнокомандующего, был Свенцянский прорыв. Германское командование, ободренное чередой успехов, решило осуществить глубокий охват русского Западного фронта. «Наиболее грозное положение создалось под Вильной (конец августа и начало сентября), – вспоминал А. И. Деникин, – когда фронтальной атакой и прорывом шести конных дивизий в наш тыл (у Свенцян) немцы сделали чрезвычайное усилие окружить и уничтожить нашу 10-ю армию. Но упорством русских войск и искусным маневром генерала Алексеева прорыв был ликвидирован, и армия вырвалась из окружения»1. Нельзя не отметить, что утверждение А. И. Деникина несколько категорично. Первым шагом М. В. Алексеева в новом качестве была попытка организовать маневренную группу в тылу русского фронта, достаточную для того, чтобы нанести контрудар в случае возможного прорыва противника. Для этого он решил снять с гродненского направления значительную часть 1-й армии (Гродно уже было занято немцами) и вывести ее потрепанные корпуса (в девяти корпусах 21,5 пехотной и 1,5 кавалерийской дивизий числилось всего 102 364 штыка и около 4 тыс. сабель) в тыл для пополнения и создания резерва – для начала на левом фланге 10-й армии. Позже предполагалось расположить резерв на полоцком направлении. Сменить эти силы должна была 2-я армия2. Иначе говоря, М. В. Алексеев вынужден был выполнять план Николая Николаевича (младшего), который он фактически

саботировал во время новогеоргиевско-ковенской истории. Однако это привело к задержке в перегруппировке войск на несколько суток, что сыграло самую отрицательную роль в дальнейшем.

Кроме того, Ставка после падения Ковно потеряла время, будучи не в силах определиться с направлением возможного удара противника. 20–21 августа 1915 г. германский флот успешно осуществил прорыв в Рижский залив. Действия немцев были внезапными для русского командования и вновь возбудили у него опасения по поводу вероятного десанта противника в тылу русских войск. Так, возможность комбинированного удара на Ригу вместе с десантом на побережье заставила Ставку метаться с единственным свободным корпусом – Гвардейским. В какой-то степени это было вызвано временными сомнениями в надежности флота. В августе 1915 г. Верховное командование сняло ограничения на использование командующим Балтийским флотом линкоров, как старых, так и новых. Раньше для вывода из Гельсингфорса дредноутов необходимо было разрешение Верховного главнокомандующего. Корабли стояли в абсолютно спокойном тылу. Однако именно в первой половине сентября 1915 г. на броненосном крейсере «Россия» и линкоре «Император Павел I» произошли волнения. Внешними поводами для них было недовольство матросов «немецким засильем» и качеством питания3.

В составе 10-й немецкой армии, которая по плану П. фон Гинденбурга должна была наступать своим левым флангом на Вильну, а правым – на Гродно, насчитывалось 17,5 пехотной и четыре кавалерийские дивизии. Основной удар она наносила севернее Вильны, а после овладения городом в тыл 10-й русской армии должен был быть направлен кавалерийский рейд. В этом наступлении также принимали участие 8-я германская армия в составе восьми пехотных дивизий, 12-я германская армия в составе девяти пехотных дивизий, которые должны были обеспечить натиск на русские войска по фронту Вороново – Лида. Три дивизии группы принца Леопольда Баварского наступали на Барановичи. Германское командование опять сумело добиться сосредоточения значительных сил на участках прорыва. В среднем на 110 км, где планировались активные действия, у немцев имелось 28 пехотных и четыре кавалерийские дивизии, не считая взятых из группы принца Леопольда, что в среднем составляло одну пехотную дивизию на 4 км. Остальные 260 км фронта удерживали всего 13,5 пехотной и две кавалерийские дивизии, в среднем по одной пехотной дивизии на 20 км4.

П. фон Гинденбург сознательно шел на такой риск, его планы были чрезвычайно амбициозны: «Несколько сотен тысяч русских войск, возможно, могли стать нашей добычей. Если когда-либо гордые надежды и были перемешаны с тревогой и нетерпением, так это сейчас. Не опоздаем ли мы? Хватит ли у нас сил?»5. Армия генерала Макса фон Гальвица потеряла к концу августа 1915 г. в Белоруссии 60 тыс. солдат – около трети своего состава, а потери австрийцев в Галиции за тот же месяц составили примерно 300 тыс. человек. Потери армии М. фон Гальвица очень беспокоили немецкое командование, так как ему никак не удавалось отказаться от практики фронтальных атак, навязываемой русской стороной6. Германская армия должна была закончить весенне-летнее наступление 1915 г. в России окружением – Каннами, реализовать идею которых так и не удалось ни в Галиции, ни в Польше.

Против немцев действовала 5-я армия в составе пяти пехотных и пяти кавалерийских дивизий, прикрывавших железные дороги Поневеж – Минск и Поневеж – Свенцяны. В предыдущих боях эти части понесли большие потери, составившие 39 682 штыка и 13 622 сабли на 100 км фронта. То же самое можно сказать и о 10-й русской армии, в составе которой было семь корпусов, в том числе и считавшиеся элитой русской армии: Гвардейский, 2-й и 5-й Кавказские, 3-й Сибирский. Однако 18,5 пехотной и 3,5 кавалерийской дивизий армии имели на 130 км фронта всего 106 352 штыка и 10 500 сабель. Тем не менее именно эта армия должна была прикрыть Вильну, важнейший железнодорожный центр, связывающий пять железных дорог, в том числе и рокадную линию Двинск – Вильна – Лида – Барановичи, имевшую исключительное значение для переброски войск за русским фронтом. Кроме того, Вильна имела и политическое значение – это был центр генерал-губернаторства. Всего же перед фронтом П. фон Гинденбурга находились четыре русские армии: 5, 10, 1 и 2-я, 65 пехотных и 13,5 кавалерийской дивизий, 355 121 штык и около 39 тыс. сабель. Численность сил, имевшихся в распоряжении П. фон Гинденбурга, равнялась 295 200 штыкам и 12 тыс. сабель7. Учитывая то, что русское командование выводило 1-ю армию в тыл, силы были примерно равны.

Слабостью русского фронта по-прежнему было отсутствие в его тылу резерва, как, например, за линиями обороны 5-й и 10-й армий. Кроме того, стыки этих армий, а также Северного и Северно-Западного фронтов прикрывались кавалерийскими завесами импровизированных отрядов. Так, стык фронтов 10-й и 5-й армий был прикрыт отрядом генерал-лейтенанта М. С. Тюлина, состоящим из 1-й Кубанской казачьей дивизии, бригады 2-й Кубанской казачьей дивизии, Сибирской казачьей бригады, 54-го Донского казачьего полка, 496-го Вилькомирского пехотного полка и семи рот ополчения. Единственное подразделение пехоты было полком только по названию, так как состояло всего из 600 штыков. Что же касается дружин ополчения, то их ратники были плохо обучены, отличались низкой моралью и, будучи местными жителями, были склонны к дезертирству, особенно в случае опасности. Все это превращало стыки в особо опасные участки русской обороны. Именно против них немцы и создавали ударные группировки. В результате против русской кавалерийской завесы в составе 82 эскадронов, 5,5 батальона, 42 орудий германцы сосредоточили 96 эскадронов, 72 батальона и около 400 орудий. Ставка пыталась укрепить завесу, отправив на помощь М. С. Тюлину 2,5 дивизии из Гвардейского корпуса и 4-ю кавалерийскую дивизию. Однако эти части опаздывали, а кроме того, и они понесли существенные потери в предшествующих боях. Немцы к тому же по-прежнему значительно превосходили русских по количеству боезапаса8. Накануне начала немецкого наступления даже при наличии полного комплекта в русских батареях для них был установлен лимит в два снаряда в день на орудие9.

Немецкое командование решило использовать образовавшийся между Двинском и Вильной, между Северным и Северо-Западным фронтами, разрыв величиной почти в 60 км10. М. В. Алексеев только 22 августа убедился, что правому флангу 10-й русской армии грозит опасность, так как до этого момента его внимание привлекал центральный участок фронта этой армии. Поэтому он счел необходимым перебросить в Виленский район Гвардейский, 5-й армейский и 2-й Кавказский корпуса. Но на это нужно было время, и 24 августа он приказал прикрыть фланг 10-й армии кавалерийским отрядом генерал-лейтенанта Н. Н. Казнакова, а еще через два дня – вывести из боевых линий 3-й армии 23-й армейский корпус в Барановичи и перебросить его затем на правый фланг 10-й армии генерала Е. А. Радкевича, подчиненной непосредственно Ставке, для образования особой группы войск11.

Итак, предчувствуя возможное наступление противника, М. В. Алексеев усилил виленское направление шестью корпусами, снятыми из различных армий: 14, 26, 27, 5, 29-м армейскими и 4-м Сибирским, а в армию Е. А. Радкевича перебрасывались гвардия и 23-й армейский корпус12. Однако эти силы так и не успели развернуться. Кроме того, часть этих соединений была серьезно ослаблена в предыдущих боях. 3 (16) сентября командовавший Западным фронтом генерал А. Е. Эверт сообщал М. В. Алексееву, что только 36-й корпус имеет в составе до 15 тыс. штыков, а 14-й корпус – 9 тыс., 27-й – 8 тыс., 4-й Сибирский – только 7 тыс. штыков. Особенно ослаблена была 1-я армия: 21, 35, 38-й ее корпуса имели всего по 2500 штыков, а 1-й армейский корпус – около 3500 штыков. Тем временем эта армия должна была удерживать к западу от Лиды фронт почти в 150 км, имея в составе чуть более 90 тыс. штыков13.

Все это затрудняло осуществление плана Ставки – создания мощного маневренного кулака под Молодечно в виде новой 2-й армии под командованием генерала В. В. Смирнова (войска старой 2-й армии были распределены между 1-й и 4-й армиями)14. Кроме того, генерал Н. В. Рузский, командовавший Северо-Западным фронтом, принял демонстрацию немцев на двинском и якобштадтском направлениях за чистую монету и слал в Ставку телеграммы, предупреждавшие о возможности отступления на левый берег Западной Двины, то есть оставления плацдармов15. В конце августа 1915 г. 27-й армейский корпус – резерв 1-й армии получил приказ выйти к Лиде, откуда по железной дороге его должны были перевезти в район Двинска в состав 5-й армии. Корпус имел слабый состав: всего одна пехотная дивизия и стрелковая бригада, два артиллерийских дивизиона и казачий полк. В момент подготовки немцами прорыва его эшелоны растянулись по железной дороге16. Усилить свенцянское направление с Северо-Западного фронта в такой ситуации было невозможно.

Стык фронтов – 60 км по-прежнему прикрывали два конных отряда генералов М. С. Тюлина и Н. Н. Казнакова. Для того чтобы каким-либо образом выиграть время, 8 сентября, за день до начала прорыва, М. В. Алексеев попытался ориентировать главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала А. Е. Эверта на более активные действия. Он указал на то, что германское наступление развивается исключительно вдоль дорог и что общая активность немецких войск значительно ослабла. А. Е. Эверту в связи с этим предлагалось создать резервы на угрожаемых направлениях и ни в коем случае не допускать быстрого отхода 2-й и 4-й армий, который мог поставить под угрозу эвакуацию тылов и мораль войск, и без того находившуюся не в лучшем виде17.

Итак, пока русское командование предпринимало эти действия, немцы перешли во фронтальное наступление на Вильну в стык Западного и Северного фронтов, под Свенцянами. Это произошло 9 сентября, то есть через четыре дня после того, как Николай II стал Верховным главнокомандующим. Отряд генерала Н. Н. Казнакова начал отступать, а вслед за ним откатился в тыл и отряд М. С. Тюлина. 10 сентября прорыв шириной в 60 км состоялся. Германское командование бросило в брешь между русскими фронтами 6-й кавалерийский корпус, усиленный еще двумя кавалерийскими дивизиями. Пять немецких кавалерийских дивизий под командованием генерала Отто фон Гарнье (не более 7 тыс. сабель), одного из лучших немецких кавалеристов, двинулись в русский тыл. Огромное значение имело то, что в прорыв вместе с кавалерией пошла и батарея тяжелых 8-дюймовых мортир, действие которых весьма эффективно наводило панику на русские тылы18.

Пограничники и ополченцы, не имевшие ни пулеметов, ни обоза, ни средств связи не могли оказать серьезного сопротивления. 496-й пехотный полк, находившийся в отряде М. С. Тюлина, к моменту прорыва имел только 300 штыков. Обороняться было невозможно. «Весь наш фронт был заметно расстроен, – вспоминал казачий артиллерист, – там и сям пылали горящие деревни, и наша конница постепенно отходила в район Гедройце»19. На направлении движения немцев первоначально оказался всего один (!) этапный батальон Гвардейского корпуса (300 человек, вооруженных японскими винтовками с запасом по 60 патронов на ствол), отбившаяся неполная сотня 1-го Нерчинского полка забайкальских казаков (80 шашек) и несколько взводов разных ополченских частей (всего около 200 человек, вооруженных берданками, несколькими карабинами, частью безоружных)20.

Параграф 422 немецкого «Устава для действий кавалерии» от 3 апреля 1909 г. гласил: «Численность не играет главной роли. Подвижность конницы и способности ее вождя могут удвоить ее могущество. Роль начальника заключается в том, чтобы нанести решительный удар в желаемый момент и в желаемом направлении. Громадный шаг к победе – подчинить противника своей воле и заставить принять на себя все невыгоды оборонительных действий»21. О. фон Гарнье поначалу так и действовал. Положение стало критическим. Кроме того, русское командование не сразу смогло правильно оценить масштабы прорыва. Первоначально силы противника оценивались Ставкой в 10 и даже в 12–13 кавалерийских дивизий, до 40 тыс. человек, включая и пехоту, которая якобы следовала за кавалерией на грузовиках22.

К счастью, в распоряжении О. фон Гарнье не было ничего подобного, иначе Северо-Западный фронт могла бы постичь судьба Белорусского военного округа в июне 1941 г. Тем не менее положение оставалось весьма серьезным. Утром 29 августа (12 сентября) к Ново-Свенцянам подошла немецкая разведка. Командир этапного батальона гвардейцев полковник С. И. Назимов, по собственному признанию, не имел ни малейшего представления о наступавших на него немцах, и их появление в 15–20 верстах от станции было для него совершенной неожиданностью23.

С. И. Назимов получил приказ от командования Гвардейского корпуса удержать имевшимися у него силами Ново-Свенцяны24. Следует признать, что его положение было очень тяжелым: на сводную команду, которую он имел в своем распоряжении, трудно было положиться, надежной информации о неприятеле не было, а провести разведку он не мог, так как казаки сослались на усталость конского состава. Позже удалось найти свежих лошадей, но обстановка от этого не изменилась к лучшему. Совершенно очевидно, что долго оборонять эту железнодорожную станцию при таком положении отряд не мог. Полковник начал эвакуацию в тыл госпиталей и этапного имущества, находившегося на станции. Днем основные силы германской кавалерии взяли русский отряд в полуохват, и вечером того же дня, после того как была закончена эвакуация (последний эшелон ушел в четыре часа дня под обстрелом противника), С. И. Назимов отвел свой импровизированный отряд. Информации о противнике, телефонной или телеграфной связи с командованием у него не было, запас патронов подходил к концу, пехота шла вдоль узкоколейной железной дороги, преследуемая огнем германской батареи25.

С потерей Ново-Свенцян контакт Северного и Западного фронтов был нарушен. Узнав об этом, М. В. Алексеев дал телеграмму командующим фронтами генералам Н. В. Рузскому и А. Е. Эверту с приказанием немедленно выбить немцев из Ново-Свенцян, установить кавалерией связь между фронтами, поддержать конницу пехотой вплоть до прибытия двух корпусов, которые должны были сформировать новую 2-ю армию. А. Е. Эверт и Н. В. Рузский начали спор о том, кто должен был выделить войска для ликвидации прорыва. М. В. Алексеев не дал точных указаний, что позволило, например, Н. В. Рузскому отказаться делать это под предлогом того, что фронт А. Е. Эверта сильнее. Тем временем шесть пехотных германских дивизий вышли во фланг и тыл 10-й русской армии. За семь дней часть германской кавалерии проникла в русский тыл на глубину свыше 250 км. Эти темпы движения не были высокими: за исключением первых дней прорыва группа О. фон Гарнье двигалась в среднем со скоростью 20 км в сутки, при этом перед ней практически не было русских войск, и это настораживало.

Тем временем русские войска активно проводили перегруппировку, проходя в среднем: пехота – 30 км, кавалерия – 60–70 км в сутки26.

Части шли к железной дороге в сложнейших условиях. По пути встречались остатки разбитых обозов – результат действий конницы противника в наших тылах. Достоверной информации о том, что происходит, не было в корпусных, армейских и даже во фронтовом штабах27. Особенно тяжелым стало отступление непосредственно от линии фронта. «Движение полка почти до самого Гродно, – вспоминал офицер 269-го пехотного Новоржевского полка, сократившегося за кампанию до двух неполных батальонов, – в течение двух недель прошло в сплошных боях, причем фланги были всегда открыты. Никаких соседних частей мы не знали. Порой казалось, что мы остались одни, оторвавшись от всей армии. После дневных боев приходили жуткие ночи. Люди нервничали в это время особенно сильно. Артиллерия и пулеметы противника нас расстреливали почти безнаказанно. Отвечать тем же мы не могли – снарядов и даже патронов у нас почти не имелось. Нужны были героические усилия, чтобы удержать на позиции солдат»28.

«Вступление в бой первых корпусов 2-й армии (прибытие первых частей – 16 сентября) можно было ожидать к 19 сентября, – вспоминал командир 6-го Финляндского стрелкового полка А. А. Свечин. – А до этого времени тыл 10-й армии трещал по всем швам. Немецкая кавалерия прервала во многих местах железные дороги Вильна – Молодечно и Молодечно – Полоцк, нападала на обозы, высылала предприимчивые разъезды на несколько переходов вперед. Поезда на перегоне Солы – Сморгонь уже 15 сентября обстреливались артиллерией, и движение по железной дороге здесь прекратилось; к вечеру Солы и Сморгонь заняли немцы. Нужда в войсках для обороны железнодорожных станций, административных центров, сооружений и обозов была столь значительная, что 16 сентября начальник штаба Флуга полковник Семенов просил штаб 10-й армии выслать хотя бы роту на поддержку Ошмяны, чтобы двинуть что-нибудь на Журайны, занятые немцами, откуда последние пересекали почти все пути отхода обозов 10-й армии»29.

Необходимо учесть, что линия железной дороги была перегружена скопившимися на ней поездами, и не только войсковыми, но и грузовыми, санитарными. На станции Войтяны находились эшелоны штаба 1-й армии, быстро перебросить войска к самой важной точке – станции Молодечно было невозможно. Кроме того, практически ни на одной станции из угрожаемого участка железной дороги не было гарнизонов. Даже штаб 1-й армии оказался без защиты. В этой обстановке 16 сентября командир 27-го корпуса распорядился высаживать на станциях по половине рот из проходивших поездов, а у Войтян высадить два батальона, сотню амурцев и два орудия30. Это было сделано весьма своевременно. «Наша кавалерия вскоре прикоснулась к жизненно важной артерии русских, – вспоминал П. фон Гинденбург. – Если бы мы только могли прочно сжать ее, это означало бы смерть для главных русских армий. Противник осознал, какая катастрофа ему угрожает, и делал все для того, чтобы избежать ее. Каждый час, выигранный русскими, означал спасение для большего количества их частей, которые стремились тогда на восток»31.

3 (16) сентября 10-я армия Г фон Эйхгорна взяла Вильну, потеряв в боях под городом свыше 50 тыс. человек32. При отходе из города не было обычного смешения частей и неизбежной потери управления. «Вильну сдаем и уходим дальше, – записал накануне в свой дневник офицер гвардейской пехоты. – Полк медленно двигается по запруженным улицам. Все забито людьми, повозками, кухнями и бесконечными обозами. У моста пришлось остановиться и основательно подождать. Наконец перешли. Впереди скучная, серая дорога»33. Отступление русских войск было крайне тяжелым – узкие дороги в лесах, дожди и непролазная грязь затрудняли движение. «По дороге шли длинной вереницей повозки обозов и полки, – записал в своем дневнике 5 (18) сентября младший унтер-офицер 6-го Финляндского полка, прикрывавшего отход русской армии, Штукатуров. – Трудно было двигаться в этом нескончаемом море людей и лошадей»34.

17 сентября немцы после многочисленных атак овладели станцией Молодечно. Таким образом, им удалось временно прервать движение по железнодорожной линии Минск – Смоленск. Если бы немцы взяли Минск и закрепились там, положение русского Западного фронта стало бы критическим. Он был бы отрезан от единственной своей коммуникации, железной дороги Минск – Барановичи, имея для отступления узкий проход в болотах Полесья. К вечеру немецкие части были выбиты из Молодечно, а железнодорожное сообщение восстановлено. В том, что дорога вообще продолжала действовать, велика была заслуга двух рот сибирских железнодорожных батальонов. Гражданские служащие разбегались при первых пушечных выстрелах35. Подошедший к Молодечно 8 (21) сентября лейб-гвардии 2-й стрелковый Царскосельский полк застал там обычную для этого времени картину: «Разбитые повозки, разбросанные бумаги и другие признаки свидетельствовали о действии немецкой конницы среди наших тылов. Самое местечко Молодечно было совершенно сожжено»36.

Прорыв германской кавалерии в русский тыл имел колоссальное значение. Русский фронт оказался под серьезной угрозой, в Ставке нервничали. М. В. Алексеев сохранял полное спокойствие37. Он планировал организовать контрудар во фланг наступавшей немецкой пехоте двумя дивизиями, которые уже имелись в его распоряжении. Однако этих сил было явно недостаточно, но самое главное – 10-я русская армия имела подвижной запас боеприпасов всего на несколько дней, а при перехваченной немцами в тылу железной дороге быстро перебросить в армию боеприпасы не представлялось возможным. 17 сентября начальник штаба Ставки принял решение об отходе с Виленской дуги. В ночь с 17 на 18 сентября Западный фронт начал отступление, которое удалось провести внезапно38. Ситуацию ухудшали беженцы, запрудившие дороги и обочины. «Путь к штабу корпуса, – вспоминал ехавший приблизительно в то же время от Минска в 4-ю армию генерал Ю. Н. Данилов, – остался мне памятен по обозам беженцев, кои длинными вереницами тянулись мне навстречу, направляясь в тыл»39. Положение в русских тылах было тяжелым, тем не менее германскому командованию так и не удалось реализовать план окружения Виленской группировки.

Германская кавалерия по-прежнему хозяйствовала в русском тылу. Правда, от железной дороги она была отброшена со значительными потерями, и 6 (19) сентября по этой важнейшей линии уже удалось наладить безостановочное движение поездов40. В этот день командующий 2-й армией генерал В. В. Смирнов по приказу Верховного главнокомандующего распорядился создать кавалерийскую группу в составе 1-го конного корпуса, 6-й и 13-й кавалерийских и Уральской казачьей дивизий под командованием генерала В. А. Орановского. Кавалерия должна была сконцентрироваться в районе Кривичи – Будслав к 3-11 (14–24) сентября и отбросить германскую конницу к западу от линии Придруйск – Поставы – Кобыльник41. Конечно, немногочисленная германская кавалерия не могла бы нанести такой ущерб русскому тылу, если бы В. А. Орановский действовал более энергично.

Войска были очень утомлены: о настроениях в пехоте можно судить по следующей дневниковой записи от 8 (21) сентября упоминаемого выше Штукатурова: «Пришлось в эти дни переносить и голод, и холод. Я лично смирился, но многие мои товарищи мечтали попасть в плен»42. Речь идет о 6-м Финляндском стрелковом – одном из лучших полков, славившемся своей дисциплиной. «6-й полк, – вспоминал полковой командир Штукатурова, – находился, несомненно, на самой границе паники; на границе, потому что весь командный состав полка делал отчаянные усилия, чтобы сохранить управление в своих руках, и в конечном счете, жертвуя требованиями тактики, справился с этой задачей. На глазах у нас было море рассеянных, одиночных людей, руководимых только своими инстинктами, и у всех офицеров 6-го полка была только одна мысль – о сомкнутости»43.

Основной проблемой русских войск, сохранивших порядок и не растворившихся в толпах, в которые превращались утратившие эту сомкнутость части, был хронический недостаток боеприпасов. Насколько трагичной была обстановка, может продемонстрировать следующий факт. 16 сентября 4-я германская кавалерийская дивизия, выйдя на правый берег реки Ошмянка для поддержки своих частей, встретила там 39-й Томский пехотный полк. Русская пехота не имела патронов и вынуждена была драться только штыками. Эта слабость русских вызвала у немцев желание атаковать их в густом сомкнутом строю44. Германский кавалерийский устав 1909 г. запрещал атаковать нерасстроенную пехоту иначе чем врасплох и требовал никогда не медлить с атакой, «принимая более выгодные формы строя»45. Но соблазн был слишком велик.

Немецкие кавалерийские начальники десятилетиями воспитывались на идее действия холодным оружием. Еще М. Д. Скобелев в своем отчете о кайзерманеврах 1879 г. отмечал: «Германская кавалерия, совершенно в противоположность французской, признает исключительно лишь быстроту, натиск холодным оружием и глазомер начальника средствами поражения в бою… Стрельба с коня никогда и ни при каких случаях (выделено автором. – А. О.) не допускается и, как выразился принц Фридрих-Карл, что тот начальник, который допустил бы это, достоин быть лишен командования частью»46. Так немцы действовали и в этом случае.

Германская кавалерия начала строиться на расстоянии ружейного выстрела. Совершенно внезапно появился артиллерийский взвод особого назначения. В этих взводах, предназначенных для частей, отправляемых во Францию, собирались лучшие офицеры и солдаты. На четыре орудия взвод имел 300 снарядов. Его командир, увидев немецкую кавалерию, с ходу развернул орудия и открыл огонь по принципу «револьверной стрельбы». Русская трехдюймовка имела шрапнельный снаряд с 260 пулями. На расстоянии до 2 км обстрел шрапнелью был особенно эффективен: артиллерийский взвод мог покрыть площадь до 500 м в глубину и до 110 м по фронту и в течение считаных минут расстрелять батальон или кавалерийский полк в сомкнутом строю. Именно такая цель и стояла на берегу Ошмянки. После нескольких очередей кавалерия противника бежала. В результате 39-й полк был спасен от уничтожения, а тыл 10-й армии – от рейда германской конницы47.

19 сентября собранные резервы русской кавалерии начали контрудар по силам О. фон Гарнье. 20 сентября четыре немецких кавалерийских полка понесли серьезные потери48. Гораздо большую опасность представляла немецкая пехота, которая не смогла реализовать планы своего командования после взятия Вильны. Русское командование буквально по крохам собирало силы для контрудара по ней. К Сморгони был брошен сводный батальон 269-го Новоржевского пехотного полка – все, что осталось от него после боев на Нареве. От Гродно он с непрерывными боями отходил к Вильне, откуда был направлен в тыл по железной дороге. В командование полком временно вступил подполковник Сакен. Ему пришлось решать весьма сложную проблему: так как немцы прервали движение по железной дороге, остатки полка были высажены и направлены на Сморгонь, к которой пришлось идти с боями против кавалерии противника49.

6 (19) сентября Сакен получил приказ любой ценой взять Сморгонь на следующий день. Атака сводного батальона была поддержана тяжелой артиллерией, позже с другого направления на город начал наступать 270-й пехотный Гатчинский полк. 7 (20) сентября после тяжелейшего боя, закончившегося штыковой атакой, Сморгонь была взята. В городе удалось захватить в плен семь офицеров и 147 солдат50. Это был важный успех, значительно упрощавший положение дел в русском тылу51. 10–18 сентября (23 сентября – 1 октября) 2-я армия генерала В. В. Смирнова перешла в контрнаступление и заставила 10-ю армию Г. фон Эйхгорна отступить. 23 сентября немцы с огромными потерями для них были выбиты из Вилеек. Успех во многом был достигнут благодаря поддержке артиллерии и созданному преимуществу в ней52. 24 сентября М. Гофман отметил, что сопротивление русских возросло, они отчаянно атакуют, когда их пытаются обойти: «Наши войска также истощены по причине недостаточности железных дорог. Все разрушено, телефонные линии отсутствуют, короче, тяжелое время»53.

26 сентября М. Гофман записал: «Наше наступление медленно подходит к концу. Русские отчаянно защищаются. Больше того, на некоторых участках нам пришлось отступить»54. Успехи под Нарочью подняли дух оборонявшейся армии – 17 (30) сентября Ставка сообщила о том, что отступление противника приобрело беспорядочный характер55. Успех становился все более и более очевидным. 19 сентября (2 октября) штаб главковерха заявил: «Дополняя общее свое заключение от 17 сентября, штаб сообщает, что в результате энергично выполняемых и ныне еще не законченных операций в районе Вилейки почин действий был вырван нашими войсками из рук противника. Удар германцев в направлении Вилейки был решительно отбит, и план их расстроен. В многодневных тяжелых боях, о напряжении которых свидетельствуют предшествовавшие сообщения, противник был последовательно остановлен, поколеблен и, наконец, отброшен. Глубокий клин германцев, примерно по фронту Соло – Молодечно – Глубокое – Видзы был последовательно уничтожен, причем зарвавшемуся врагу был нанесен огромный удар. Планомерный переход наших войск от отступления к наступлению был совершен с умением и настойчивостью, доступными лишь высоко доблестным войскам»56.

К сожалению, на деле не все обстояло столь радужно. Успехи действительно имели место. 21 сентября 1915 г. после тяжелейшего боя 1-я кавалерийская дивизия из группы О. фон Гарнье была оттеснена в болота озера Нарочь и захвачена германская конная артиллерия. Но в целом русская кавалерия, за исключением Уссурийской бригады, действовала вяло, и преследование немцев свелось к их выталкиванию с одновременным налаживанием контакта с русской 5-й армией, защищавшей Двинск57. К 25 сентября (8 октября) кризис был окончательно преодолен, войска сомкнули прорванную линию фронта. «А как Алексеев был спокоен», – отметил в своем дневнике М. К. Лемке58.

Э. Людендорф вспоминал, подводя итоги кампании 1915 г.: «Летняя кампания против России была закончена. Русские были разбиты и фронтально оттеснены… За всю войну как на востоке, так и на западе нам ни разу не удалось довести до конечных последствий крупный стратегический прорыв. Прорыв между Вильной и Двинском зашел дальше других. Он показал, что стратегический прорыв приводит к полным результатам лишь через посредство развившегося из него тактического охвата»59. Немцам удалось потеснить десять русских корпусов, истощенных до такой степени, что их можно было считать за десять дивизий, взять Вильну и чрезвычайно удачно оставить в своем тылу важнейшие железнодорожные линии. Контроль над ними уже летом 1916 г. позволил быстро и эффективно перебрасывать небольшие резервы Восточного фронта с одного угрожаемого участка на другой. Однако ни один русский полк не был окружен, устроить Канны П. фон Гинденбургу и Э. Людендорфу не удалось.

С другой стороны, немецкий прорыв явно не состоялся, если бы, во-первых: М. В. Алексеев в бытность главнокомандующим Северо-Западным фронтом не сорвал бы формирование резервной группы на виленском направлении; а во-вторых, будучи начальником штаба Ставки во время прорыва конницы О. фон Гарнье он не начал бы с повторения ошибок Николая Николаевича (младшего) периода Варшавско-Ивангородской и Лодзинской операций. При этом нельзя не признать, что задача Верховного главнокомандования в этот период была чрезвычайно сложной. Как справедливо отмечал Д. Ллойд-Джордж, вспоминая о Великом отступлении 1915 г.: «Эти поражения русских не следует приписывать также недостаточному военному искусству русских генералов. По общему мнению, они удачно провели отступление. Попытки германского командования зайти в тыл русским ни разу не увенчались успехом, и русским удавалось отступать, не потеряв в большом количестве снаряжения. Это объяснялось умелым руководством генералов и прекрасными боевыми качествами солдат. Легко вести в бой великолепно снаряженную армию, воодушевленную надеждой на победу. Совсем не легко руководить разбитой армией, разочаровавшейся в победе, после того как ее неоднократно бил в бою неприятель, о котором известно, что он обладает гораздо лучшим снаряжением. Великий князь Николай Николаевич и его генералы заслуживают, чтобы мы это признали»60.

То же самое можно сказать и о М. В. Алексееве, но нельзя не признать и того, что стиль руководства войсками и того, и другого не облегчал решения стоявших перед ними задач. В указаниях последнего генералам Н. В. Рузскому и А. Е. Эверту недоставало конкретно поставленной задачи, указаний направлений и сроков действий для войск, а также перечисления тех подразделений, которые должны были быть задействованы в контрударах. Это предоставляло главнокомандующим, и особенно Н. В. Рузскому, возможность для произвольного истолковывания приказов Ставки. Подобные действия подчиненных укрепляли в М. В. Алексееве недоверие к ним, его привычка брать работу подчиненных на себя становилась модус операнди русской Ставки.

События осени 1915 г. доказали, что о полной остановке борьбы на Восточном фронте говорить не приходилось. Однако русская армия оказалась в состоянии наступать только на Юго-Западном фронте. Сразу по окончании Свенцянского прорыва Гвардейский и 10-й армейский корпуса были переброшены немцами на Западный фронт – там начали движение англичане и французы61. 21 сентября 1915 г. Ж. Жоффр отдал приказ о переходе в наступление в Шампани. В нем принимало участие три четверти всех французских войск, поддержанных англичанами. 48 французских и 13 английских пехотных дивизий должны были взломать фронт при помощи 2 тыс. тяжелых (запас: 400 снарядов на ствол) и 3 тыс. полевых орудий (запас: 1200 снарядов на ствол). В районы будущего наступления было подвезено 6,3 млн снарядов, в том числе около 300 тыс. химических и 100 тыс. зажигательных. Для прорыва в тылу было сосредоточено десять французских и пять английских кавалерийских дивизий. Целью этого колоссального наступления Ж. Жоффр называл изгнание немцев из Франции62.

20 сентября союзники начали артиллерийскую подготовку в Артуа, 22 сентября – в Шампани, при этом широко использовались и газобаллонные атаки. Перед штурмом вражеских позиций солдаты получали дополнительную порцию вина. Однако наступление не привело к сколько-нибудь значительным результатам, за исключением потерь. Бои в Артуа закончились 13 октября, в Шампани – 20 октября. Потери французов достигли почти 200 тыс., англичан – 74 тыс. человек. Потери немцев составили 141 тыс. человек, и им весьма пригодились переброшенные за несколько дней из Белостока в Шампань подкрепления. Без них германская оборона могла быть и не такой эффективной. В первые дни союзного наступления немецкое командование вынуждено было выдернуть из 21 различного полка своего Западного фронта не менее 32 батальонов и вводить их в бой или по отдельности, или в виде импровизированных отрядов. Эта мера, употреблением которой часто грешило русское командование, привела к обычным для нее последствиям. Батальоны, которыми затыкали дыры, несли большие потери, в том числе и пленными. Корпуса, переброшенные с Восточного фронта, помогли эффективно преодолеть кризис63.

Единственной поддержкой, оказанной русскому фронту наступлением союзников, было ослабление возможностей немцев оказать давление на двинском направлении. В конце сентября ограниченными силами пехоты германское командование попыталось овладеть Двинском, используя, как всегда, свое преимущество в тяжелой артиллерии. Город был важным железнодорожным узлом, где пересекались три железнодорожные линии, необходимые как русским, так и немцам: Петроград – Вильна – Варшава, Москва – Смоленск – Рига, Двинск – Поневеж – Шавли – Либава. В начале октября эти попытки были повторены. Однако уставшие германские части оказались не в состоянии выполнить эту задачу и понесли большие потери, в том числе и пленными. Наметившийся успех на одном участке был ликвидирован контрударом. К началу ноября бои прекратились64.

Во время относительного затишья на Балтике была предпринята попытка отвлечь внимание противника от сухопутного фронта. На курляндском берегу в тылу немцев была организована высадка сводного эскадрона драгун 20-го драгунского Финляндского полка, двух рот морской бригады и небольшой партии подрывников – всего 22 офицера и 514 рядовых и унтер-офицеров. Операция была проведена по предложению Н. В. Рузского, надеявшегося таким образом оттянуть часть сил противника с фронта для охраны побережья. Активным сторонником этой идеи был А. В. Колчак, но в целом командование флота встретило эту идею без оптимизма. В штабе флота проект десанта называли авантюрой и сделали все возможное для того, чтобы если не сорвать операцию, то сократить до минимума силы, в ней участвующие. 9 октября 1915 г. отряд был высажен у местечка Домеснес (близ мыса Колка у входа в Рижский залив) под прикрытием двух канонерок, двух эсминцев, трех тральщиков, линейного корабля «Слава» и дивизиона миноносцев. Высадившиеся смогли захватить врасплох и разбить два небольших отряда ландштурмистов. Общие потери немцев составили около 100 человек, из них 43 убитых, у нас – всего четверо раненых65.

Десантом командовал капитан 2 ранга П. О. Шишко – командир миноносца «Инженер-механик Дмитриев»66. Успех оказался неплохим, если учесть, что отряд был собран из слабо подготовленных войск, и надежными считались только драгуны. В тот же день войска вернулись, как отмечал один из офицеров, «вполне удовлетворенные своим успехом и тем, что так дешево отделались от этой затеи»67. Таким образом, ничего масштабного и действительно угрожающего флангам немецкой группировки в Курляндии так и не было сделано. На Балтике активно продолжали действовать лишь британские и русские подводные лодки. В этих действиях особый успех сопутствовал англичанам. 23 октября 1915 г. Е-8 под командованием Ф. Гудхарта торпедировала у Либавы броненосный крейсер «Принц Адальберт». Корабль погиб мгновенно, из 675 членов экипажа только троим удалось спастись. Это была самая крупная потеря немцев на Балтике за всю войну. 7 ноября Е-19 под командованием командора Ф. Кроми торпедировала и потопила легкий крейсер «Ундине»68.

Достижения британских подводников, разумеется, не могли повлиять на положение дел на фронте. Здесь успехи были весьма скромными. Тем не менее проявившаяся утомленность войск противника и отсутствие за его линией фронта значительных резервов порождали мысль о возможности перехода в контрнаступление. Легче всего это было бы сделать на участке, занимаемом австрийцами. Кроме того, этому соответствовала и общая обстановка на Балканах. Юго-Западный фронт тоже не был пассивно отступающей силой. Частично активность здесь имела и для русских, и для австрийцев политический или пропагандистский характер. Австрийцам необходимо было полностью очистить свою территорию от присутствия русских войск. России же, особенно после Великого отступления и потери всей Польши и Литвы, а также значительной части Белоруссии, было чрезвычайно важно сохранить под своим контролем часть территории противника. Кроме того, способность русской армии к масштабным действиям была доказательством того, что успехи весенне-летнего наступления противника отнюдь не привели к ее нейтрализации.

17 (30) августа 11-я армия нанесла австрийцам весьма чувствительный удар на тарнопольском направлении, в районе железной дороги Козова – Тарнополь. Состояние грунта в районе контрудара позволяло использовать броневики, и это было одной из причин того, что атака имела значительный успех69. Тем не менее это был изолированный выпад, а масштабное контрнаступление началось позже. Вечером 25 августа (7 сентября) 11-я армия начала движение от Серета на Стрыпь. Наши войска опередили противника буквально на несколько часов. 3-я гвардейская и 48-я резервная германские дивизии при поддержке австрийцев готовились начать атаку русских позиций утром следующего дня70. Вместо наступления на Тарнополь немцам пришлось закрывать прорыв. В боях с финляндскими стрелками они понесли значительные потери71. В первый же день боев только в плен попали 200 офицеров и 8 тыс. нижних чинов, немцы оставили на позициях 30 орудий (из них 14 тяжелых)72. Южная германская армия потерпела серьезное поражение.

Со своей стороны, и командование 9-й армии решило воспользоваться тем, что австро-германский противник оставил против ее фронта лишь тонкую завесу, подготавливая удар на тарнопольском направлении. Утром 7 сентября начал наступление 11-й армейский корпус. Офицер штаба армии А. И. Верховский описал это начало весьма романтично: «…в туманной дымке, поднимавшейся из низин, длинные цепи пехоты пошли вперед, имея позади артиллерию, готовую поддержать их при первой надобности. По дорогам позади пехоты шли бронеавтомобили. Утренняя свежесть бодрила, ожидание встречи с противником рождало тревожное возбуждение»73. А. И. Верховский рассуждал как штабист. На самом деле, положение в войсках было далеко не таким замечательным. На следующий день наступление поддержали 22-й и 23-й корпуса, поначалу оно было успешным, но через несколько дней остановилось. Тем не менее в боях, которые с 17 по 30 августа (с 30 августа по 12 сентября) шли на фронте почти в 400 км, в плен попали свыше 40 тыс. человек, были захвачены значительные трофеи, включая тяжелую артиллерию74.

Вскоре Юго-Западный фронт активизировал свои действия на другом участке. Ночью 10 (23) сентября наступление на луцком направлении начала 8-я армия. Уже утром этого дня русские войска вернули город, взяв в плен 80 офицеров и около 4 тыс. нижних чинов75. Через два дня количество пленных выросло до 128 офицеров и 6 тыс. нижних чинов76. В боях за город самым отрицательным образом сказались и личные взаимоотношения между рядом генералов: например, командиром 4-й Железной стрелковой дивизии А. И. Деникиным и командиром 30-го армейского корпуса А. М. Зайончковским. К 12 (25) сентября русское наступление выдохлось. Противник перебросил подкрепления на угрожаемый участок и положение австро-германского фронта стабилизировалось. Удержание Луцка, по расчетам командования Юго-Западного фронта, становилось невыгодным. Оно рекомендовало при выводе войск организовать при отступлении засаду силами 30-го корпуса и 4-й стрелковой дивизии. Выполнить столь оригинальную задачу, естественно, не удалось. 15 (28) сентября город и выступ были очищены и туда вернулись австрийцы77.

28 сентября (11 октября) в боях на Стрыпи был достигнут еще один значительный успех: при прорыве у деревни Гайворонки в районе Лопушино была занята сильно укрепленная высота 105 – ключ к позиции противника. Австрийцы попытались отойти для перегруппировки, чем удачно воспользовалась русская кавалерия. В результате среди отступавших началась паника, и они понесли в этот день значительные потери. К 9 (22) октября в плен были взяты 170 офицеров и 8100 солдат, захвачены две гаубицы, восемь бомбометов, два 9-дюймовых миномета, 23 пулемета и два прожектора78. Армия максимально использовала возможности прорыва, но в наступавших войсках сказывалась утомленность от проведенной кампании. Во многом они состояли из спешенной кавалерии, дивизий, практически полностью сформированных из необученных и необстрелянных новобранцев, и ополчения. Это не могло не сказаться на боеспособности армии.

Прибывший осенью 1915 г. в 9-ю армию Юго-Западного фронта молодой прапорщик А. М. Василевский застал там следующую картину: «Осенью 1915 года армия носила по-прежнему 9-й номер, но была совершенно иной по составу. Офицеры в ней были преимущественно из прапорщиков запаса или вроде меня, окончившие ускоренные офицерские училища и школы прапорщиков, а также из подпрапорщиков, фельдфебелей и унтер-офицеров. Унтер-офицерами в большинстве своем стали отличившиеся в боях солдаты. Основную массу пехоты составляли крестьяне, прибывшие из запаса, или крайне слабо и наспех обученные новобранцы»79. Такая же картина наблюдалась и в соседней 8-й армии. Ее командующий вспоминал, что на полк оставалось 5–6 кадровых офицеров и во главе не только рот, но и батальонов часто стояли плохо подготовленные прапорщики. Старых кадровых унтер-офицеров также почти не осталось, а в среднем в роте было 4–6 рядовых старого состава: «За год войны обученная регулярная армия исчезла; ее заменила армия, состоявшая из неучей»80. Генерал В. И. Гурко вспоминал, что к 1916 г. бывали случаи, когда даже батальонами командовали люди, начинавшие войну младшими офицерами или солдатами. Большое количество офицеров требовалось и для новых дивизий, количество которых к июлю 1915 г. возросло более чем в два раза81.

Потери кадровых офицеров были невосполнимы. Дело не только в том, что за несколько месяцев невозможно подготовить офицера, по качеству равноценного тому, который имел многолетний опыт службы, а зачастую и боевой опыт. Офицеры военного времени были менее связаны предшествующей корпоративной традицией. А. Нокс отметил в своем дневнике: уже 1 февраля 1916 г. на Рижском плацдарме один из таких офицеров сказал ему, что после войны обязательно будет революция, так как из строя выбыло много офицеров старого, «высушенного реакционного типа»82. Чем меньше было командиров такого типа в части, тем менее стойкой она была в бою и менее надежной во всех других отношениях. Впрочем, армия еще подчинялась командирам, то есть оставалась вполне управляемой, и готова была продолжать борьбу.

Август – сентябрь 1915 г.: решающие дни для Болгарии

С мая 1915 г. бесконечной чередой шли черные дни русской армии. Обескровленная в тяжелейших оборонительных боях, она была вынуждена отдавать весьма важные территории, города, крепости. Уже в июне были оставлены Карпаты, австрийцы вернули себе Перемышль и Львов, потеряны были практически все русские приобретения в Восточной Галиции. В августе – сентябре 1915 г. германцы вошли в Варшаву, взяли Новогеоргиевск, Ковно и Вильну, русские войска оставили Ивангород, Осовец, Брест, Гродно. Довоенные представления о русской военной силе оказались завышенными, и тем более сильным было разочарование. «В Англии мы готовы были сравнивать огромную мощь России с паровым катком, – вспоминал Д. Ллойд-Джордж, – который движется медленно, но который стирает все на своем пути. Французы сравнивали русских скорее с молотилкой, которая постепенно вбирала в себя все силы немцев и, в конце концов, перемалывала их. Поражение 1915 года показало, что немцы были молотилкой, а русские – попавшими в машину колосьями»1.

То, что вызывало разочарование у союзников, воодушевляло врагов, явных и скрытых. Август – сентябрь 1915 г. были временем принятия решения об участии в войне Болгарии. «Осложнения с Болгарией заключались в том, – вспоминал сотрудник русского МИДа, – что военная партия и военные настроения в Болгарии росли в связи с ухудшением положения союзников на фронте, и в частности Сербии. По донесениям нашей миссии в Сербии и по сведениям сербской миссии в Петрограде, Фердинанд только ждал, когда военное положение Сербии настолько ухудшится, что выступление против нее Болгарии будет абсолютно безопасным, что вопрос о выступлении Болгарии против нас уже давно решен в положительном смысле, что совершенно фантастично думать о возможности победы сторонников нейтралитета и единственное средство парализовать военностратегические последствия этого болгарского выступления – это самим напасть на Болгарию, выбрав для этого подходящий момент»2.

Бывший русский посланник в этой стране дал совершенно верное описание проблемы: «Именно Болгария играла решающую роль того дополнительного веса, который в конце концов опрокинул чашу весов; географическое положение предопределило эту ее роль»3. Безусловно, если бы Болгария отказалась от вступления в войну на стороне центральных держав, то ее последствия для России могли быть совершенно другими. Именно поэтому для германской стратегии болгарский вопрос в 1915 г. был прежде всего обозначен восстановлением прямого сообщения с Турцией. В сентябре 1915 г. Ганс фон Вангенгейм изложил причины этой политики: «Без Болгарии мы не можем удержать Дарданелл»4.

Последняя задача становилась особенно важной по причине того, что осуществить Канны в Царстве Польском не удалось. 6 августа 1915 г. А. фон Тирпиц записал в своем дневнике: «Радость по поводу падения Варшавы является неполной. Во-первых, мы заняли только западную часть, а во-вторых, это очевидно доказывает, что русская армия в основном вышла из окружения. Верховное командование наконец все-таки убедилось в том, что Турции надо помочь через Сербию»5. Для успеха этой помощи необходимо было как минимум сочувствие Болгарии, пристально следящей за обстановкой на русско-германо-австрийском фронте. Великое отступление русской армии и отсутствие реальной помощи со стороны союзников широко обсуждались в болгарской прессе. Общий вывод был прост: Россия слаба, а союзники или не могут, или не хотят ей помочь – в обоих случаях привлекательность Антанты для Болгарии ставилась под сомнение6.

19 августа военный министр генерал И. Фичев был смещен генералом Н. Жековым, а виной тому стала переоценка им возможностей русской армии. Фердинанд Кобург считал, что И. Фичев излишне доверительно отнесся к информации из французских и британских источников. Н. Жеков не сомневался в победе немцев7. Новый министр начал карьеру в 1881 г., когда поступил в Софийское военное училище – в это время там еще преподавали только русские или болгары, которые учились в России, первое свое образование он получил на русском языке, так как юнкеров учили по русским учебникам. Однако особым русофильством он не отличался: самым сильным разочарованием его детства (родился в 1864 г.) был Берлинский конгресс, после чего у него установилось твердое убеждение – болгары помогут себе сами8.

И. Фичев также отрицательно относился к России, однако был очень осторожен в прогнозах и суждениях. Его преемник сразу же заявил, «что Болгария пойдет против кого угодно, но не против Турции»9. Как и его предшественник, Н. Жеков получил высшее военное образование в Туринской военной академии, в период, когда в итальянской армии господствовали германофильские настроения. Однако И. Фичев, являвшийся начальником Генерального штаба накануне Первой Балканской войны, отличался не только осторожностью, но и независимостью во взглядах и суждениях, не чурался офицеров, получивших образование в России, что, конечно, не могло нравиться Фердинанду. С Н. Жековым было проще – он пронес свои твердые германофильские настроения через всю войну, вплоть до конца 1930-х гг., когда посещал съезд НСДАП в качестве почетного гостя и даже встречался с А. Гитлером10.

Перемены в Военном министерстве были восприняты обществом как явное свидетельство перехода страны к открытой прогерманской и протурецкой политике11. Но русское отступление лишь ускорило движение Софии к намеченному еще в 1913 г. союзу с Константинополем. Без решения, пусть и паллиативного, болгаро-турецких противоречий, в центре которых были часть Македонии и Адрианополь, враждебность болгарской политической элиты к России и ее союзникам не могла реализоваться в более конкретное выступление.

Это была сложная задача. С одной стороны, турки далеко не были удовлетворены результатами Второй Балканской войны, вернувшей им Адрианополь. Как отмечал Джемаль-паша: «Было существенно необходимо, чтобы Марица осталась турецкой рекой, и жизненно важно, чтобы Дедеагач был возвращен нам, так как он формирует естественную границу на побережье Эгейского моря. Во-вторых, было необходимо оставить в нашем владении Димотику, Саффанти и окружающую их территорию для обеспечения безопасности Адрианополя. И если вспомнить о том, что 85 процентов населения Гюмюлджини, Искетче и их округов является мусульманским, то нашим святым долгом было предпринять попытку вернуть эти земли»12.

У болгар был свой взгляд на эти территории. Французский посланник в Софии Г. А. де Панафье описал эти настроения следующим образом: «Болгары хотят сделать многое, слишком многое; они приобрели мегаломанию»13. Правительство младотурок, несмотря на далеко не блестящее положение на Дарданелльском фронте, не было настроено в пользу уступок, а тем более стране, которую недавно в Турции официально называли «булгари вилайет»14. Тем не менее они вынуждены были сделать это. Ключом к болгарским симпатиям была Македония. Значительная часть болгарских дипломатов и политиков была ее уроженцами, и не без их помощи освобождение «земли отцов» от турецкого ига давно уже превратилось в составную часть государственной идеологии15. Их позиция в данном вопросе была предельно ясно выражена словами одного из основателей либеральной партии П. Славейкова: «Кто нам даст хлеб, тот нам и брат»16. Иными словами, у турок в их положении братом был тот, кто мог отнять хлеб, но пока не делал этого.

Летом 1915 г. в Константинополе были уверены, что болгарский Генеральный штаб разработал план захвата турецкой столицы, по которому 300-тысячная болгарская армия должна была выступить через 23 дня после получения соответствующего приказа17. По болгарским подсчетам, мобилизация и сосредоточение потребовали бы от 20 до 25 дней, а для овладения турецкой столицей потребуется не более 20 дней18. Положение турок было действительно сложным. В случае выступления Болгарии на стороне Антанты им было бы практически нечем остановить наступление болгарских войск. Энвер-паша выделил для обороны Дарданелл 5-ю армию под командованием О. Лимана фон Сандерса в составе шести дивизий и кавалерийской бригады; этот район был усилен старой осадной артиллерией из крепости Адрианополь. В стратегическом резерве во Фракии была оставлена лишь вторая часть 1-й армии19.

Осознание слабости привело к мысли о необходимости уступок. Впрочем, в Константинополь эта мысль была привнесена извне. Турки считали болгар абсолютно ненадежным союзником, наследный принц Юсуф-Изед-дин был против соглашения с Болгарией ценой территориальных уступок20. В такой обстановке в дело решительно вступила германская дипломатия, именно Берлин вызывал опасение у болгарских военных. По их расчетам, немцы в случае движения болгарской армии на Константинополь, которое вместе с мобилизацией и сосредоточением заняло бы 40–45 дней, смогли бы направить против болгар через Румынию до 400 тыс. человек в течение месяца после приостановления наступления на русском фронте21. Страхи помогли Германии достичь договоренности между Константинополем и Софией.

Для этой цели посланником в Болгарию был назначен германский военный атташе в Турции полковник Генерального штаба Э. фон Лейпциг. Это было сделано в том числе и потому, что Фердинанд Болгарский недолюбливал его предшественника доктора Г Михаэлиса. Возмущенный придирчивостью этого представителя Берлина, царь сказал В. Радославову: «Убирайтесь со своими немецкими евреями. Почему вы не достали мне доброго французского золота?»22. Итальянский коллега Э. фон Лейпцига в Софии описал задачу, стоявшую перед немецким посланником, весьма точно – примирить Турцию с Болгарией под покровительством Германии. Полковник решил ее, подготовив договор, предусматривавший передачу части оспариваемых владений Османской империи в пользу Болгарии. Уступка внешне выглядела скромно: предусматривалась передача болгарам около 1500 кв. км, в том числе Димотика, Кара-Агач и половина Адрианополя. Однако это была стратегически важная территория. Особенно значительной потерей для турок был участок железной дороги София – Дедеагач длиной около 70 км. Теперь болгары, не владея портом, контролировали его перевозки23.

Соглашение между Турцией и Болгарией стоило его автору жизни. 28 июня 1915 г. он был убит по дороге в Константинополь, куда вез текст договора с целью его ратификации24. Э. фон Лейпциг был найден мертвым с пулевым ранением в голову в зале ожидания на небольшой железнодорожной станции во Фракии – Узункиопрю. По донесениям русской агентуры в Болгарии, убийцей являлся чауш (переводчик) немецкого военного дипломата – Хасан. Германия не настаивала на расследовании, с единственного случайного свидетеля события – корреспондента Kolnishe Zeitung Генриха

Штюрмера была взята клятва: свидетельствовать о том, что все, увиденное им, стало результатом чистейшей воды несчастного случая25.

Германское посольство предложило и версию инцидента: полковник якобы случайно ранил себя в голову из револьвера, переодеваясь из мундира в штатский костюм. Версия была явно надуманной, к тому же произошла утечка информации – телеграмма, излагавшая официально рекомендованный взгляд на события, стала достоянием общественности26. Впрочем, это не помешало немцам дисциплинированно придерживаться данной версии и во время, и даже после окончания войны. Ее, кстати, разделял и мушир О. Лиман фон Сандерс, вообще не симпатизировавший сотрудникам атташата: «Эти господа никогда не видели турецкой армии, кроме краткосрочных инспекционных поездок Энвера, и не имели представления о реальном внутреннем состоянии новой турецкой армии, ее нестабильности и особенно о ее офицерском корпусе»27. Впрочем, судьба Э. фон Лейпцига была уже не важна – дело сделано.

Предчувствуя близость завершения переговоров с Турцией, В. Радославов решил сыграть в привычную для себя игру – предупредить страны Антанты о будущем соглашении, дав этому документу собственное объяснение. В конце июня 1915 г. он дал пространное интервью софийскому корреспонденту газеты Temps, сказав следующее: «Главная тенденция внешней политики Болгарии не изменилась за последние месяцы. Правительство убеждено, что в интересах Болгарии – сохранять нейтралитет, принятый согласно с желанием Тройственного согласия. Может ли такое положение длиться бесконечно? Думаю, что нет, но чтобы привести нас в состояние движения, необходимо предложить нам положительные выгоды, компенсирующие нас за жертвы, которые выпадут на нашу долю. Если мы вмешаемся в конфликт, то это произойдет только при условии нашей уверенности в том, что наши национальные стремления будут удовлетворены. Болгарский народ единодушен в требовании Македонии, этой болгарской Эльзас-Лотарингии. Чтобы решиться на новую войну, после того как две уже стоили так дорого, Болгария должна знать, что она получит. Болгария в настоящее время ведет переговоры только с Четверным согласием, а также с Турцией по вопросу о Фракийской железной дороге»28.

13 (26) августа 1915 г. В. Радославов встретился с русским посланником и сообщил ему, что турки готовы уступить долину реки Марица и часть железной дороги София – Дедеагач, проходившей по их территории. «Эти уступки, которые Радославов называл своей idee fixe, – сообщал А. А. Савинский, – сделаны, по его словам, за нейтралитет Болгарии, без всяких обязательств со стороны последней, политических или по провозу военных припасов. Договор должен быть подписан на днях в Софии… Он выразил при этом надежду, что страны Согласия отнесутся сочувственно к этому мирному приобретению болгар»29. Естественное, В. Радославов не упомянул о том, что этому соглашению будет предшествовать договоренность с Германией.

24 августа (6 сентября) 1915 г. в Софии был подписан германо-болгарский договор сроком действия до конца 1920 г. По его условиям Берлин выделял Софии помощь в размере 200 млн левов. К договору прилагалась тайная конвенция, в которой эта помощь проходила в качестве военного займа. Согласно этому документу Германия гарантировала Болгарии приобретение спорной и бесспорной зоны в Македонии по отношению к договору 1912 г., а также часть пограничной сербской территории. В случае нападения Румынии на Болгарию, Австро-Венгрию или Турцию Германия гарантировала Болгарии возвращение потерянных по Бухарестскому миру территорий, то же относилось и к Греции30. Это было обещание почти максимально удовлетворить территориальные претензии Софии.

В сентябре 1915 г. Дж. Бьюкенен довольно точно описал причину сомнительного политического облика руководителей Болгарии: «Неудивительно – все их совращали деньгами»31. Думается, несправедливо объяснять успех действий противников России исключительно практикой подкупа. «Несмотря на свою грубость, – отмечал А. А. Савинский, – немцы нашли и слабую сторону в сущности здоровой и практической болгарской натуры; они поняли, что мегаломания – уязвимое место болгар, и не упускают случая, чтобы играть на этой слабой струне»32. Эта игра приводила к немалым успехам. Продолжением германо-болгарского союза стала военная конвенция между Болгарией, Германией и Австро-Венгрией, заключенная в тот же день, 6 сентября 1915 г., в германской главной квартире.

Э. фон Фалькенгайн вспоминал: «Конвенция была заключена в Плёсе между генералом Конрадом фон Гётцендорфом, а также подполковником Ганчевым, Турции было предоставлено право присоединиться к ней в полном объеме. Согласно конвенции, Германия и Австро-Венгрия каждая с шестью дивизиями в течение 30 дней, Болгария по крайней мере с четырьмя дивизиями в течение 35 дней должны были быть готовы на границе Сербии к оперативным действиям… Германия хотела, если бы предприятие получило желанный ход, расположить в Варне и Бургасе смешанную пехотную бригаду и позаботиться о проведении подводных лодок в Черное море для защиты, в пределах возможного, болгарских берегов. Этим путем надеялись благоприятно повлиять на те круги населения, которые держались относительно русских недостаточно устойчиво»33.

В Константинополе было уже пять немецких подводных лодок: четыре с ограниченным мореходным запасом – UB-8, UB-7, UC-15, UB-14 и одна большая субмарина U-21. На них и надеялось болгарское правительство. Его собственные военно-морские силы – один учебный корабль и шесть миноносцев водоизмещением по 100 тонн – не могли обеспечить защиту болгарских берегов. Какое внимание уделялось этому вопросу, может продемонстрировать тот факт, что в Варне военное положение было введено уже со 2 сентября: вход с моря в порт только в светлое время суток, с восьми часов утра до шести часов вечера. На болгарские радиостанции в Софии и Варне был назначен германский персонал34. Крайним сроком болгарского выступления было определено 11 октября, а начало мобилизации планировалось с 21 сентября. Для сравнения: в 1912 г. мобилизация была объявлена 17 (30) сентября, а в общем вместе с перевозками войск к границе закончилась ко 2 (15) октября35.

Немцы почти мгновенно перешли к подтверждению на деле своих обещаний территориального передела Балкан в пользу Болгарии. 25 августа (7 сентября) 1915 г., то есть на следующий день после заключения германо-болгарского договора и военной конвенции в Плёсе, была заключена и конвенция об исправлении границы между Турцией и Болгарией36.

7 сентября Пауль Вейтц, корреспондент Frankfurter Zeitung, весьма важная персона в германской колонии в Константинополе, «полудипломат», как его назвал Г Моргентау, сообщил американскому послу, что в ночь с 6 на 7 сентября советник германского посольства в Турции барон К. фон Нейрат завершил работу Э. фон Лейпцига подписанием документа. «Германия, – сказал П. Вейтц, – выиграла Болгарию, сделав то, что Антанта не была в состоянии и не хотела сделать»37. Этот договор стал значительным успехом германской дипломатии, которого удалось достигнуть в тяжелейших условиях, в атмосфере почти полного недоверия сторон друг к другу.

Среди турецкого правительства отношение к болгарам оставалось враждебным вплоть до того, как болгары, сражаясь в Добрудже вместе с турками против русских, доказали, что они достойны доверия Стамбула38. Некоторые уступки пришлось сделать и болгарам. Для того чтобы смягчить Константинополю потерю участка железнодорожной линии София – Дедеагач, передаваемого Болгарии при принятии конвенции о ратификации болгаро-турецкой границы, которую подписали в Софии 24 августа (6 сентября) 1915 г. В. Радославов и турецкий представитель Фехти-бей, для Турции вводился режим наибольшего благоприятствования в использовании этой ветки (глава 3)39. По донесениям русской разведки, оккупация Дедеагачской железной дороги болгарскими войсками началась уже 7 (20) сентября. Одновременно к сербской границе были подтянуты артиллерийские части и кавалерия, а для охраны Варны отправлены крепостные орудия Шумлинского крепостного полка40.

Германское высшее командование весьма дорожило достигнутыми результатами: «Договор осуществлял так давно и жгуче ощущаемую возможность сделать реальный шаг на пути урегулирования положения на востоке. Приобреталось крайне много… Восстановление связи с Турцией обеспечивало вероятное сохранение Дарданелл и несло с этим окончательное изолирование России от ее союзников. Оно же открывало перспективы новых возможностей для турецкого ведения войны в Азии… Источники для получения жизненных припасов и важного сырья, особенно меди, также входили в содержание выгод»41. После заключения этих соглашений произошел взрыв симпатий к Берлину в официальной и неофициальной болгарской прессе. Следует отметить, что все «независимые» газеты Болгарии («Дневник», «Балканска пошта», «Утро») в большей или меньшей степени контролировались правительством и получали финансовую поддержку Вены и Берлина. Что же касается наиболее германофильского издания «Камбана» («Колокол»), то эта газета, которая была прежде всего органом армии, не только получала постоянные субсидии немецкого посольства, но и фактически цензурировалась его чиновниками42.

Активизация германской пропаганды в регионе не прошла мимо внимания русских военных агентов. Ссылаясь на их донесения, начальник Генерального штаба М. А. Беляев 31 августа (13 сентября) 1915 г. сообщал об этих настроениях, поддерживаемых германофильскими партиями в Греции и Болгарии. Немцами распространялись цифры русских потерь в Новогеоргиевске: 90 тыс. пленных и 1500 орудий. 13 (26) сентября 1915 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего, ссылаясь на цифры потерь «без вести пропавшими» на Юго-Западном и Северо-Западном фронтах (с 1 мая по 1 июня 1915 г. – 2587 офицеров и 488 133 рядовых), отвечал: «Значимость этих цифр, на мой взгляд, едва ли позволит успешно бороться с тем неблагоприятным впечатлением, которое производит в Болгарии распространение нашими врагами указанных вами данных о числе пленных, тем более что Болгария, видимо, уже определенно решила вступить на враждебный нам путь. Что же касается потерь наших пленными в Новогеоргиевске, то, к сожалению, распространяемые немцами данные, вероятно, очень близки к действительности»43.

Особенно сильное впечатление, по данным Форин-Офиса, на болгарские военные и политические круги произвело быстрое падение Ковно44. Об этом же сообщал и русский посланник в Софии45. «Несмотря на то что в Софии и Белграде продолжались переговоры, – вспоминал Дж. Бьюкенен, – с каждым уходящим днем наши планы становились все более безнадежными. Позиция России во Второй Балканской войне не была забыта в первой столице, в то же время после падения Варшавы и Ковно дело союзников казалось проигранным. Король Фердинанд, который все время интриговал с центральными державами, был не таким человеком, чтобы связать себя с проигравшей стороной, тем более что Германия готова была заплатить ему двойную цену по сравнению с той, которую ему предлагали союзники за сотрудничество»46.

Бывший премьер-министр А. Малинов открыто говорил о том, насколько осложнилось и без того трудное положение оппозиции в связи с падением русских крепостей. Власть становилась все сильнее и бесконтрольнее, выход части периодических изданий был прекращен. Все более или менее заметные болгарские политики, даже стамболовисты, перестали чувствовать себя в безопасности47. В начале 1916 г. С. Д. Сазонов, подводя итоги случившемуся, заявил, «что болгарская оппозиция благодаря своей неорганизованности являлась слабым тростником, на который не могла опереться деятельность русской дипломатии»48. Опереться было не на кого. Не зря именно в это время, говоря о переговорах с балканскими государствами, французский президент отметил: «Пересматривают формулировки, вносят одно предложение за другим. Но чем дальше победа, тем беспомощнее дипломатия»49.

Ранее Болгария поддерживала недоброжелательный по отношению к России нейтралитет50. После оставления крепостей в Польше и Литве все изменилось. Недоброжелательство осталось, но отход от нейтралитета стал вопросом времени. Изменилась позиция и самих союзников России в отношении задач в восточном Средиземноморье: «В момент столь крупных неудач, постигших Россию, приходилось оставить всякую надежду на возможность выполнить первоначальный план Дарданелльской операции. Даже в случае удачи нашего прорыва к Босфору Россия не смогла бы присоединиться к усилиям вырвать Турцию из «объятий» Германии и Австрии. Подавляющие успехи центральных держав имели еще одно последствие. Отпадала возможность выступления Болгарии на стороне союзников; отныне на нее приходилось смотреть как на весьма вероятного противника»51.

Последнего взгляда в Софии пытались всячески избежать. Даже в сентябре 1915 г., когда, казалось, все уже было решено, болгарская политика продолжала свою двуличную игру. При открытии Народного собрания представители различных партий произносили многочисленные речи, смысл которых сводился к тому, что хотя болгары являются славянами, прежде всего они – болгары. Итоги подвел В. Радославов, заявивший, что страна по-прежнему придерживается принципов нейтралитета, что претензий к Болгарии по вопросам его нарушения нет, что у Болгарии прекрасные отношения с Румынией, Грецией, Турцией и «даже Сербией» и что, несмотря на сложнейшие обстоятельства, при поддержке парламентского большинства он как премьер-министр Болгарии будет продолжать эту политику52. В этих словах было немного правды, впрочем, вскоре правительство В. Радославова перешло от фальшивых деклараций о намерениях к реальным действиям.

1 (14) сентября 1915 г. союзники сделали предложение об уступке болгарам той части Македонии, которой они должны были завладеть по результатам Первой Балканской войны и которая отошла к Сербии по результатам Второй. Условием границы 1912 г. было согласие на выступление против Турции, и в случае отказа или отсутствия ответа оно отзывалось назад53. 5 (18) сентября 1915 г. в части болгарской армии была отправлена шифрованная телеграмма о подготовке к мобилизации, извещающая командиров о том, что она будет объявлена через 2–3 дня54. Следует отметить, что состояние армии было весьма близкое к переходу на штаты военного времени. В августе 1915 г. в Софии по таковым спискам насчитывали 733 900 человек: 716 тыс. рядовых, 15 700 офицеров и врачей, 1600 военных чиновников55.

9 (22) сентября 1915 г. Фердинанд Кобург подписал указ об общей мобилизации, на следующий день этот документ был опубликован, и мобилизация болгарской армии началась56. Это известие вызвало в России сильнейшую волну негодования57. Формально мобилизация была объявлена лишь в семь часов утра 10 (23) сентября, и с самого ее начала было ясно, против кого она направлена и к чему приведет. В Болгарию прибывали военные грузы из Турции, запасные отправлялись только на сербскую границу, лихорадочно укреплялись Варна и Бургас58. В эти порты переводилась тяжелая артиллерия, имевшаяся в Софии, а также в Шуменском и Разградском укрепленных районах59.

Получив 22 сентября известие из Софии о начале мобилизации Болгарии, Ян Гамильтон вспомнил, как его принимал в 1904 г. Фердинанд Кобург. Подведя британского генерала к своему портрету в одеянии византийского императора, сказал: «Когда Вы прибудете на Босфор, позовите меня»60. Теперь Я. Гамильтон был на Дарданеллах, а Фердинанд Болгарский, незримый и незваный, во всяком случае Антантой, способствовал изгнанию ее сил оттуда. Близость кризиса была понятна и в далеком Могилеве. 10 (23) сентября 1915 г. директор дипломатической канцелярии при штабе Верховного главнокомандующего князь Н. А. Кудашев сообщал С. Д. Сазонову из Могилева о состоявшемся у него 7 (20) сентября продолжительном разговоре с М. В. Алексеевым. Генерал, судя по всему, находился под впечатлением немецкого прорыва под Свенцянами и неудач союзников на Галлиполийском полуострове.

На вопрос Н. А. Кудашева о том, что в сложившейся ситуации более соответствовало бы интересам России – доведение до конца Дарданелльской операции или перенесение основных усилий Англии и Франции на Западный фронт, М. В. Алексеев ответил «приблизительно так: для нас ликвидация Дарданелльской операции, конечно, самая важная задача, ибо, разрешись она, можно будет заключить сепаратный мир с Турциею (курсив источника. – А. О.) и перебросить кавказскую армию против Германии, а это может решить участь войны в нашу пользу, так как и немцы устали, и появление свежих сил может сразу все изменить»61. При этом генерал высказался в пользу желательности активизации союзников на Западном фронте, так как это лишит возможности немцев пополнять свои потери на русском фронте, что даст возможность русской армии через 5–6 недель, по прибытии ожидаемых военных запасов, прейти в наступление и оттеснить немцев на запад62.

На следующий день после этого примечательного разговора из штаба Черноморского флота на имя М. В. Алексеева была отправлена чрезвычайно интересная телеграмма. В Севастополь из-под Дарданелл вернулись два офицера, и командующий флотом спрашивал начальника штаба Ставки, не желает ли он лично ознакомиться с их докладом. Из него следовало, что союзники обладают слабой артиллерией и недостаточными силами пехоты, потери в живой силе едва-едва компенсируются ее подвозом. Несмотря на постоянный недостаток в снарядах, который испытывали турки, перелома ожидать не приходилось. Он мог произойти только в том случае, если на чашу весов было бы брошено не менее 300 тыс. человек с артиллерией. В противном случае предсказывался крах63, причем не только союзной десантной экспедиции. Прежде всего могло измениться положение на Балканах. Бухарест и София опять начали смотреть на военную контрабанду сквозь пальцы, и она «после нашего поражения под Ковной широкой волной хлынула по железным дорогам Румынии и Болгарии»64. Телеграмма попросту призывала к немедленной активизации подготовки десанта; командующий флотом предупреждал: «Начавшаяся оккупация дадеагачской дороги заставляет ожидать пропуска германской армии к Дарданеллам, а тогда крышка. Поэтому я спешу Вам передать эти выводы офицеров, которые все видали и беседовали со всеми высшими начальниками и массой офицеров – так как меры необходимо принять быстрые и решительные. Надо решительным ударом, хотя бы обнажив частью французский фронт, покончить с Проливами, пока не покончили с на, ми (выделено мной. – А. О.)»65.

И, наконец, М. В. Алексееву было ясно сказано: в случае если немцы укрепятся в этом регионе, если там появятся их войска и подводные лодки, русский десант на Босфор будет невозможен никогда66. Эти удивительные по глубине анализа слова не имели почти никаких последствий. В конце сентября 1915 г. в Одессе оставалась только Черноморская пехотная бригада. Артиллерии также не хватало: на складах города имелось 18 полевых мортир образца 1904 г. и 18 легких скорострельных пушек образца 1902 г. Полная готовность двух трехбатарейных дивизионов – скорострельного и мортирного ожидалась в середине октября, когда они получили бы личный состав и недостающие по штатам 50 легких орудий67. Ставка растеряла свои резервы в боях на австро-германском фронте и ожидала от союзников помощи во Франции.

24 августа 1915 г. генерал Я. Гамильтон, штаб которого находился на острове Имброс, записал в своем дневнике: «Когда я читаю британскую прессу, то, изголодавшись в своих путах, я чувствую, что не могу послужить своей стране лучше, чем убить своего друга-цензора и написать домой парочку-другую статей. Любая армия может смести внезапным ударом противника на отдельном секторе его обороны, но никакая армия не сможет осуществить прорыв, если она потеряет свою мораль. Будет найден двигатель для того, чтобы восстановить маневры и марши, но в этот исторический момент на кону стоит наша тактика. Прорваться через линию фронта означает продвижение на шесть или семь миль; в противном случае нельзя захватить крупные орудия противника. Но поддержка этой атаки, собственные тяжелые орудия не смогут поддержать наступающего, когда он продвинется на пять или шесть миль. Тогда в дело вступают резервы противника; они приходят, чтобы остановить наступление. Три или четыре мили наступления должны быть довольно легкими, но на западе это будет означать только три или четыре мили земли и более ничего. Но здесь (выделено автором. – А. О.) эти три-четыре мили – нет, две или три мили (такие бесполезные во Франции) сами по себе являются важной целью; они дают нам стратегическую ось вселенной – Константинополь! Представим даже, что ценой многих жизней нам все же удалось отбросить немцев за Рейн, и даже в том случае мы получим меньше, чем могли бы, овладев этим маленьким полуостровом (Галлиполийским. – А. О.)! Четверть той энергии, которую они готовы потратить во имя возвращения la belle France нескольких миль, могут дать нам Азию, Африку, Балканы, Черное море, устье Дуная; мы сможем обменять винтовки на русское зерно; и, что до сих пор жизненно важно, – настроить сердца русской солдатни на англо-саксонский лад. Победа путем убийства немцев – это варварская концепция и дикий метод. Нажим небольшими силами на слабом участке врага для того, чтобы поставить его на колени, лишив провинций, ресурсов и престижа – это артистическая идея и научный ход: первый метод – удар дубиной, второй – выпад шпагой. Мы принимаем за установленный факт то, что мы обязаны «давить» во Франции и Фландрии; что мы должны (везде выделено автором. – А. О.) истощать себя, принуждая захватчиков отступить к их собственным границам. Между тем, решившись «держаться» там, мы могли бы давить там, где захотим»68. Я. Гамильтон прекрасно знал, о чем писал.

Главы союзнических армий Г Китченер и Ж. Жоффр еще 7–8 июля 1915 г. на встречах в Кале и на конференции в Шантильи обсуждали проблему оказания помощи русскому фронту. Ж. Жоффр настаивал на наступлении, чтобы поднять мораль союзнических войск и воспользоваться ослаблением немецкой армии во Франции. Командовавший британским экспедиционным корпусом фельдмаршал Дж. Френч, в принципе, соглашался с идеей наступления, но считал необходимым начать его по прибытии 2-й британской армии. Наступление решили предпринять в августе 1915 г.69, но началось оно 25 сентября. Генерал Ж. Жоффр надеялся, что это будет решающее сражение войны. Союзники бросили вперед три четверти всех французских сил. 48 французских и 13 английских пехотных дивизий, 10 французских и пять английских кавалерийских дивизий при поддержке 1800 тяжелых и 3 тыс. легких орудий не добились успехов70.

Артиллерийская подготовка наступлений в Шампани и Артуа затянулась на три дня71. Во время наступления в Шампани только французами было использовано 3,980 млн 75-мм и 987 тыс. тяжелых снарядов, при этом результаты наступления были более чем скромными. Французам удалось захватить 150 орудий и 25 тыс. пленных, англичанам – 25 орудий и 3 тыс. пленных72. Атаки французов в Шампани и англичан под Лоосом не изменили положение ни на Западном, ни на русско-германском фронте. Территориальные успехи были незначительными. Для сравнения отметим, что запрос на месячное снабжение боеприпасами британских сил на Галлиполийском полуострове в августе 1915 г. составил: снарядов к 18-фунтовым орудиям (3,3 дюйма) – 300 тыс.; снарядов к 4,5-дюймовым гаубицам—30 тыс.; снарядов к 5-дюймовым гаубицам – 30 тыс.; снарядов к 6-дюймовым гаубицам – 24 тыс.; снарядов к 60-фунтовым орудиям – 15 тыс.; снарядов к 9,2-дюймовым орудиям – 6 тыс.73 Иначе говоря, испытывая трудности в обеспечении своих армий на Проливах 75 тыс. тяжелых и 300 тыс. легких снарядов, союзники смогли потратить в Шампани и Артуа количество снарядов, более чем в 13 раз превышающее скромную месячную потребность Галлиполи. В то же время потери превысили те, что союзные силы понесли на Галлиполи, в три раза.

Д. Ллойд-Джордж отмечал: «Половина тех бойцов, которые пали во время этого преступного наступления, могли бы захватить Галлиполи или, если бы их отправили в Салоники, сумели бы помочь Сербии вторгнуться в Австрию за Дунай. Одной трети снарядов было бы достаточно, чтобы предотвратить отступление русских»74. Отсутствие зримого успеха Антанты, безусловно, было весомым доводом для Фердинанда Кобурга и его сторонников. Пока русская армия отступала, а английская и французская безуспешно атаковали позиции турок на Проливах и немцев во Франции, многим «наиизбраннейшим» казалось, что Фердинанд сделал правильный выбор. По завершении мобилизации болгарские войска все в большем количестве сосредотачивались на сербской границе. В Турции эта весть была принята с восторгом. «В городах произошли демонстрации, враждебные России и дружественные центральным державам, – говорилось в сводке сведений штаба Черноморского флота от 12 (25) сентября. – В Константинополе известие о болгарской мобилизации принято с большим энтузиазмом; перед болгарской миссией состоялась манифестация в честь Болгарии, Австрии и Германии»75.

10 (23) сентября 1915 г. командующий Черноморским флотом издал директиву, в которой определял новые условия для действий своих подчиненных: 1) избегать вооруженных столкновений с болгарами, причем особенно нежелательным признавался обстрел берега; 2) действовать разрешалось только в ответ, но при этом весьма решительно; 3) болгарские суда и воды более не признавались нейтральными; 4) русским кораблям предлагалось по возможности не топить болгарские пароходы и парусники, а препровождать их в наши порты; румынские воды и суда по-прежнему оставались нейтральными, но в случае военной контрабанды их предлагалось захватывать, а вне румынских вод при невозможности захвата – топить, сняв предварительно с них команду76. Уровень противостояния достиг весьма опасной отметки. На Балканах были собраны войска, которые могли разрушить баланс, созданный противоборствующими сторонами за год войны.

После мобилизации армия Болгарии насчитывала 307 дружин (батальонов), 56,5 эскадрона, 214 батарей – 559 тыс. человек (294 тыс. активных штыков). Кроме того, под ружье было поставлено ополчение: 71 дружина, 10 эскадронов и 10 батарей. Всего под знамена были призваны 763 584 человека – 27 возрастов, включая ополчение первого и второго разрядов77. Это была весьма значительная сила, но окончательной уверенности в том, что она останется послушной до конца, у В. Радославова, судя по всему, не было. В отличие от своей политической элиты болгарский народ сумел сохранить здравомыслие. Именно это делало внутреннее положение Болгарии далеко не идеальным с точки зрения ее правительства. Трезвость болгар в этот период не удивительна. Фердинанд Кобург совсем недавно уже привел страну к катастрофе. Люди устали от войн и их провальных завершений, а потому об общенациональном подъеме, которым сопровождалась подготовка к Первой Балканской войне, не могло быть и речи.

Энтузиазма не было, в отличие от случаев неподчинения, которые подавлялись государством78. Даже в Софии, по свидетельству французского журналиста, состоялась небольшая демонстрация русофильских чувств. Около 40 мобилизованных крестьян пришли поклониться памятнику императора Александра II. Их разгоняли проходившие мимо обер-офицеры – представители наиболее германофильски настроенной части общества79. Русская разведка сообщала: «В Софии, Татар-Базарджике и Тырнове были случаи, когда запасные в виде протеста против мобилизации кричали «Да живие Россия». Во многих деревнях военнообязанных приводят жандармы. Среди запасных распространяются манифесты оппозиции, призывающей к ниспровержению короля. Мобилизация ополчения продвигается очень медленно: например, в Македоно-Одринском районе не было сформировано ни одного полка»80. Сразу же после объявления мобилизации без одобрения парламента был ужесточен закон о военных преступлениях: увеличено количество статей, применявших смертную казнь81.

Неудивительно, что даже в те дни, когда все уже было решено и когда болгарская армия собиралась на границах Сербии, болгарский премьер продолжал убеждать лидеров оппозиционных партий, что проводится политика строго вооруженного нейтралитета и нет никаких соглашений, обязывающих Болгарию выступить на стороне Турции или Германии82. Уверенность генерала Н. Жекова в том, что Болгария пойдет вместе с Турцией, поддерживали далеко не все. Болгар и турок в прошлом, и причем не только далеком, разделяло очень многое. В Первой Балканской войне, по свидетельству иностранных наблюдателей, болгары – и военные, и представители гражданского населения, попавшие в руки турок, вынуждены были пройти через самые жестокие мучения83. Однако этим проблема не ограничивалась – значительная часть болгарского общества еще не отошла от катастрофических последствий Второй Балканской войны и опасалась (как оказалось, совершенно справедливо) потерять даже то, чем еще владела София.

Уже 15 марта 1915 г. группа оппозиционных политиков вместе с генералом Н. Ивановым обратилась к царю с призывом к сотрудничеству с Антантой84. Во второй половине августа 1915 г. 49 представителей болгарской интеллигенции подписали обращение к народу с призывом воспрепятствовать присоединению страны к Тройственному союзу. Это была реакция на соглашение со Стамбулом, содержащая пророческое предупреждение: «Граждане! Болгария находится над бездной!»85. Попытка отпечатать этот текст в начале сентября привела к конфискации тиража и преследованиям подписавшихся, изъят был и выпуск газеты «Прапорец», пытавшейся разместить на своих страницах обращение, а сама газета закрыта «на неопределенный срок»86.

29 августа 1915 г. все лидеры оппозиционных партий собрались на совещание и единодушно доверили руководителю Земледельческого народного союза Александру Стамболийскому найти возможность добиться встречи с царем Фердинандом. Письмо с просьбой о предоставлении аудиенции было подписано Александром Малиновым (он считался сторонником русской ориентации), Александром Стамболийским, Иваном Гешевым, Найчо Цановым и Стояном Даневым87. 17 сентября 1915 г. эта встреча состоялась. На следующий день французский посол в этой стране сообщал о некоторых ее подробностях: «Представитель крестьянской партии выступил очень враждебно по отношению к личности короля и объявил ему, что, если болгарские крестьяне, составляющие большинство населения, простили ему его инициативу 16 июня 1912 г. (то есть начало Второй Балканской войны. – А. О.), они не простят ему другой подобной инициативы»88.

К сожалению А. Стамболийского, чувство народа к России не исчезло. «Это скорбно, но это факт», – отметил лидер болгарских аграриев, добавив, что в народе не исчезло ужасное ощущение от пережитого погрома Второй Балканской войны, что он потерял веру в правительство. Эта речь завершалась следующими словами: «И наиболее важно, что вера его (то есть болгарского народа. – А. О.) в Вас, Ваше Величество, окончательно поколеблена и убита. В его глазах, в глазах народа, после погрома 16 июня 1913 года Вы потеряли реноме тонкого дипломата»89. С точки зрения Фердинанда, эта речь была непростительной дерзостью, и он закончил аудиенцию следующей фразой: «Не жалейте мою голову, я стар. Подумайте о Вашей, которая молода»90. А. Стамболийский рисковал – после Второй Балканской войны он публично заявил: «Если в этой стране есть справедливость, Фердинанд должен быть повешен перед Народным собранием»91.

Слова А. Стамболийского довели царя «до бешенства»92. Сразу после этой встречи последовали репрессии: А. Малинов был заключен под домашний арест, а А. Стамболийский отправлен в тюрьму и приговорен к смертной казни, позже замененной пожизненным заключением93. По отношению к рядовым подданным Кобурга репрессии применялись широко и гораздо более решительно. В 22-м полку, формировавшемся в избирательном округе А. Стамболийского, начались волнения, которые были подавлены, и расстреляны 20 солдат94. До конца сентября 1915 г. военно-полевые суды вынесли 1120 приговоров по делам об антивоенной пропаганде и нарушении дисциплины95. По оценкам русского командования, болгарская мобилизация шла быстро, а единства в вопросе о нападении на эту страну не было. Министерство иностранных дел в лице С. Д. Сазонова было категорически против этого шага и до конца не верило, что Габсбург решится открыто выступить против России96.

12 (25) сентября в сербской Верховной команде возникла идея превентивного удара по Болгарии силами 8–9 дивизий (около 180 тыс. человек) при условии поддержки со стороны союзников. Под таковыми подразумевались не только англичане, французы и русские, но, как надеялись сербы, также греки и румыны, союзники по Второй Балканской войне97. Эти предложения сербских военных получили поддержку со стороны русского командования. В тот же день в разговоре с представителем сербской армии в Ставке военным агентом Сербии полковником Брониславом Лонткиевичем генерал М. В. Алексеев обратил его внимание на необходимость задержать болгарскую мобилизацию, даже путем нападения на Болгарию98. Взаимопонимание военных было полным, но оказать материальную помощь сербам в этот момент не мог никто из союзников Белграда. Ресурсы собственно Сербии были недостаточны для реализации плана превентивной войны.

Перенапряжение сил полностью проявилось еще в июне – августе 1915 г., когда сербская армия оказалась не в состоянии выступить против австро-германских сил на своем фронте, значительно ослабленных после переброски лучших частей на русский и итальянский фронты. Летом эта группировка насчитывала в своих рядах 177 тыс. человек при 500 пулеметах и 1100 орудиях, но при этом полевые части составляли только 10 австро-венгерских и девять германских батальонов – все остальное было представлено ландштурмом из солдат старших возрастов с весьма слабым офицерским и унтер-офицерским составом99. Сербская армия насчитывала 240 тыс. человек, из которых 210 тыс. пехоты. Эти силы должны были прикрывать почти 900 км фронта и границ. Увеличить их не представлялось возможным по причине отсутствия винтовок и патронов100. Даже в самые тяжелые для собственной армии дни летне-осеннего отступления Россия продолжала оказывать помощь Сербии и Черногории: поставки боеприпасов, пороха и столь необходимых для русской тяжелой артиллерии 9-дюймовых снарядов не прекращались. Для этого пришлось потревожить даже запас Владивостокской крепости101.

Проблемы сербов не исчерпывались недостатком боеприпасов и вооружения. В распоряжении воеводы Р. Путника находилась крестьянская армия, которая сама должна была обеспечить себя и страну продовольствием и фуражом. В июле значительное количество ополченцев и солдат старших сроков были отпущены по домам для сбора урожая. Заготовки хлеба и сенокос фактически продлились до конца августа102. Разумеется, и в летнее время по-прежнему сохранялась опасность для коммуникаций со стороны болгар. «Главной трудностью для сербов, – вспоминал Чарльз Вопичка, – было то, что они не могли использовать всю свою армию против австрийцев, и для них было необходимо держать по меньшей мере 50 000 солдат на болгарской границе для того, чтобы защищать те части Македонии, которые сейчас назывались Новой Сербией»103.

Осенью 1915 г. все более угрожающим становилось положение на сербо-австрийском фронте. Сразу же после подписания военной конвенции в Плёсе Вена и Берлин приступили к сбору на Балканах группировки в составе четырех армейских корпусов. Из десяти дивизий семь были германскими. 3 (16) сентября 1915 г. командующий группой генерал-фельдмаршал Август фон Макензен получил директиву кайзера: «Сербская армия должна быть решительно разбита, связь между Белградом, Софией и Константинополем – открыта и обеспечена»104. Подготовкой наступления занималась группа немецких офицеров под командованием подполковника Р. Хенша. Работа была проведена в лучших традициях германской штабной культуры. Каждая позиция батареи, каждая возможная позиция для понтонной переправы, для сбора войск или их запасов была установлена, мосты и другие материалы для переправы, боеприпасы и продовольствие – все было подготовлено105. Концентрация и подготовка к наступлению проводились в обстановке полной секретности. Сербское командование не смогло вовремя распознать приближение опасности106.

Впрочем, даже при этом начальник штаба Верховного командования сербских вооруженных сил воевода Р. Путник не мог выделить сколько-нибудь значительного отряда для вторжения в Болгарию. Осуществлять вторжение силами, задействоваванными для охраны железной дороги в Македонии, сербы не могли. Единственное, что они действительно могли сделать, – это попытаться максимально использовать время для подготовки к наступлению болгар. К сербо-болгарской границе была передислоцирована вся сербская тяжелая артиллерия, за исключением двух 140-мм гаубиц, двух русских 140-мм и одного 165-мм орудия, двух французских 140-мм и двух английских 4,7-дюймовых орудий, которые оставили в Белграде. К болгарской границе были переведены и незначительные резервы сербской пехоты107.

Смысл этих мер был очевиден. Р. Путник надеялся остановить болгарское наступление, максимально используя преимущество, которое ему давало спокойствие под Белградом. Даже если бы обстановка на австрийском направлении не вызывала никаких опасений, резервов для глубокого вторжения у Белграда не было. Без выступления Румынии или Греции, без существенной поддержки со стороны России, Англии и Франции наступление против Болгарии становилось для сербов бессмысленным. Как позже отмечал Р. Путник: «Наши противники – не дети. Они знали, как надо воевать. Их тактика была бы такой – отступление, пока им на помощь не придут союзники. Мы не имели сил, чтобы играть в войну, особенно когда началось австро-германское нападение»108. Союзникам Белграда оставалось одно: пытаться сделать невозможное, то есть остановить действия Кобурга – Радославова дипломатическими средствами.

Русская разведка в Болгарии установила непосредственное участие в организации мобилизации в этой стране офицеров центральных держав109. 20 сентября (2 октября) С. Д. Сазонов поручил русскому посланнику в Софии А. А. Савинскому предъявить болгарскому правительству ультиматум: в 24 часа удалить из армии германских и австрийских офицеров и прекратить сосредоточение войск на сербской границе. В случае отказа сотрудники миссии и консульств должны были покинуть страну. Документ был практически немедленно опубликован110, его копии отправлены в Париж, Лондон, Ниш, Афины и Бухарест. Англия воздержалась от поддержки ультиматума, считая его бесполезным. Против этого шага выступил и А. А. Савинский, надеявшийся, что рост недовольства политикой В. Радославова может привести к формированию коалиционного кабинета и смене политического курса Софии111. Из-за болезни посланника (с 19 сентября (1 октября) у

A. А. Савинского начались приступы аппендицита)112 ультиматум был вручен

B. Радославову только 4 октября.

Документ гласил: «События, происходящие в Болгарии, свидетельствуют об окончательном решении правительства Фердинанда отдать судьбу страны в руки Германии. Присутствие германских и австрийских офицеров в Военном министерстве и штабах армии, сосредоточение войск в пограничной Сербии области, широкая финансовая помощь, принимаемая софийским кабинетом от наших врагов, не оставляют сомнения в том, против кого направлены нынешние военные приготовления болгарского правительства. Державы Согласия, принявшие близко к сердцу обеспечение чаяний болгарского народа, неоднократно предостерегали г. Радославова, что всякое враждебное действие против Сербии будет сочтено ими как направленное против них самих. Уверениям, расточавшимся в ответ на эти предупреждения главою кабинета, противоречат факты. Представитель России, связанной с Болгарией неувядаемой памятью ее освобождения от турецкого ига, не может оставаться в стране, в которой готовится братоубийственное нападение на союзный славянский народ»113.

Ночью 22 сентября (4 октября) последовал ответ правительства В. Радославова: «Судьбы Болгарии всегда были заботливо охраняемы болгарским народом и направляемы ответственными правительствами. Царское правительство самым энергичным образом протестует против приписываемого ему обвинения, что оно передало судьбу страны в германские руки. Болгарское правительство отрицает самым категорическим образом присутствие германских и австрийских офицеров в Военном министерстве и разных штабах армии, хотя и убеждено, что отдельные случаи приема на службу в армию иностранных офицеров ни в каком случае не могли быть сочтены ни за неприязненный акт, ни за такой, который посягал бы на независимость и нарушал суверенные права Болгарии. После данных уже объяснений касательно мобилизации болгарской армии заключение, выведенное ультиматумом из того обстоятельства, что болгарское правительство прибегало к кредиту частных, будто и германских, банков для выполнения – в трудные для страны минуты при неимоверно тяжелых условиях кредита – долговых обязательств за границей и по отношению к Императорскому правительству, не только неосновательно, потому что это вменяется в долг всякому правительству, которое дорожило бы добрым именем Болгарии, но и явно тенденциозно. Угрожая покинуть Болгарию, если в 24-часовой срок болгарское правительство не порвет открыто сношений с противною России группою воюющих держав, Императорский посланник призывает Болгарию выйти из нынешнего ее нейтралитета, воздействие которого в пользу союзников России бесспорно. Нет сомнения, что, продолжая свою настоящую политику, Болгария совершенно не в силах воздействовать на отмену принятого Императорским правительством решения. Ей остается с сокрушенным сердцем искренно пожалеть, что положенные до сих пор болгарским народом и правительством усилия к тесному единению с братской Россией рушатся не по ее почину и инициативе»114.

Итак, первой реакцией Софии была попытка представить русский демарш как покушение на вмешательство во внутренние дела Болгарии и переложить ответственность за выход страны из нейтралитета на Россию. Позже болгарский премьер-министр признал, что действует по соглашению с Германией и что его страна собирается напасть на Сербию. Тем не менее он заявил, что ничего не замышляет против великих держав Антанты и отклонил всякую ответственность за дальнейшие события. Союзники совершенно верно истолковали этот ответ как лицемерный. В день его вручения русский, французский и английский дипломатические представители получили свои паспорта115.

Перед отъездом французский посол получил аудиенцию у Фердинанда. Тот заявил, что «как француз» (матерью Фердинанда была дочь Луи-Филиппа Орлеанского) очень сожалеет о войне, которая принесла столько страданий Франции. Поскольку далее последовали рассуждения о неизбежности победы Германии (очевидно, Фердинанд внезапно почувствовал себя немцем), Г А. де Панафье прервал встречу. Британский посол вообще отказался от всяческих прощальных визитов116. Двуличие царя болгар и его стремление на всякий случай угодить и другим потенциально неизбежным победителям было слишком хорошо известно. Утром 8 октября члены миссий Антанты покинули болгарскую столицу. Специальный поезд перевез их в Дедеагач, где дипломаты и члены их семей были приняты на борт итальянским судном «Румыния», которое под конвоем французского миноносца направилось в Салоники. В Софии остался лишь недавно перенесший операцию А. А. Савинский117.

5 октября 1915 г., в годовщину начала Первой Балканской войны, болгарские части начали обстрел сербов на границе, 11 октября болгарская армия перешла к масштабному вторжению118, причем официально война была объявлена только 12 октября119. 5 октября массивной артиллерийской подготовкой, в которой приняло участие 170 тяжелых орудий и 420 тяжелых минометов, началось австро-германское наступление на Сербию120. В его центре оказалась сербская столица. За 24 часа по городу было выпущено не менее 48 тыс. снарядов. Первыми вступили в бой два русских 140-мм орудия, расположенных в старой крепости Белграда, но вскоре они были выведены из строя.

На следующий день при поддержке мониторов австро-германские войска начали переправу через Дунай. Австро-венгерская флотилия включала девять таких кораблей, имевших на вооружении 120-мм орудия и гаубицы, позволявшие производить обстрел навесным огнем. Кроме того, в составе флотилии были миноносец, минный транспорт, два тральщика, шесть разведывательных судов, три парохода и другие вспомогательные суда. На Дунае она практически не имела равносильного противника и оказывала энергичную помощь в наступлении. Еще день потребовался артиллерии противника, чтобы заставить замолчать два английских орудия121. Попытки сербской пехоты сдержать наступавших пулеметами подавлялись огнем австрийских кораблей, которые могли почти вплотную подходить к берегу. Старая турецкая крепость, по словам командира австро-венгерской дивизии, была похожа «на дымящуюся груду развалин»122.

Последствия вступления Болгарии в войну. Обстановка на Балканах

1 (14) октября 1915 г. был издан манифест о вступлении Болгарии в войну. Интересно, что он был подписан не только Фердинандом Кобургом, но и всеми членами правительства В. Радославова. Монарх явно стремился разделить ответственность за свое решение с амнистированными им политиками. Фердинанд объявлял Сербию «коварной соседкой», главной виновницей всех бед Болгарии и призывал расправиться с ней в скоротечной войне: «Наши союзники сербы были главной причиной гибели Болгарии… Европейская война идет к завершению. Победоносные армии центральных империй – в Сербии и быстро идут вперед. Призываем болгарский вооруженный народ к защите родного края, поруганного вероломным соседом, к освобождению наших родных братьев из-под сербского ига. Наше дело – правое и святое. Приказываю нашей храброй армии прогнать неприятеля из пределов Царства, сразить вероломного соседа и освободить от ярма наших измученных сербским игом братьев»1.

«Давно уже стоявший под парами «болгарский поезд», – отмечала 3 (16) октября традиционно болгарофильская «Речь», – двинулся в Сербию по германскому расписанию»2. Организаторы произошедшего были вполне очевидны, как и их связь с Веной и Берлином. «Так как болгарский народ в большинстве своем не сочувствовал этому шагу, – отмечал американский посланник в Софии, – то ответственность за него лежала целиком на царе Фердинанде и премьер-министре Радославове»3. Представляется, что и они сами понимали шаткость своего положения, пытаясь максимально использовать националистические чувства болгар, которые сами и разжигали. Последствий этого решения они не боялись: война, по их мнению, клонилась к завершению, а Австро-Венгрия и Германия 4 (17) октября известили Софию о поддержке ее «справедливых требований»4.

5 (18) октября 1915 г. Николай II подписал манифест об объявлении войны Болгарии: «Коварно подготовляемая с самого начала войны и все же казавшаяся невозможною измена Болгарии славянскому делу совершилась – болгарские войска напали на истекающую кровью в борьбе с сильнейшим врагом верную союзницу нашу Сербию. Россия и союзные нам великие державы предостерегали правительство Фердинанда Кобургского от этого рокового шага. Исполнение давних стремлений болгарского народа – присоединение Македонии – было обеспечено Болгарии иным, согласным с интересом славянства, путем. Но внушенные германцами тайные корыстные расчеты и братоубийственная вражда к сербам превозмогли. Единоверная нам Болгария, недавно еще освобожденная от турецкого рабства братскою любовью и кровью русского народа, открыто стала на сторону врагов Христовой веры, славянства, России. С горечью встретит русский народ предательство столь близкой ему до последних дней Болгарии и с тяжким сердцем обнажит против нее меч, представляя судьбу изменников славянства справедливой каре Божьей»5. Император был потрясен случившимся, но он все еще надеялся, что чувство славянской солидарности проснется в болгарском народе. «Если бы кто-нибудь сказал мне, – заявил он, – что придет день, когда потребуется подписать объявление войны Болгарии, то я бы его принял за безумца, а вот тем не менее этот день наступил»6.

В одной тональности с этими словами было выдержано и правительственное сообщение, в котором вся ответственность за случившееся возлагалась на Фердинанда: «Целый год союзники старались вырвать злосчастный болгарский народ из цепких рук поработившего его немца; Болгарии предоставлялась возможность вернуть утраченные земли и покрыть себя новой славой в общей борьбе против германского варвара; с болью в сердце доблестная Сербия приносила на алтарь единения тяжелые жертвы. Но король Фердинанд остался глух ко всяким увещеваниям. В чудовищном для Болгарии союзе с турками и немцами он отверг все предложения, клонившиеся к благу доверившей ему свои судьбы страны, и пошел войной на Сербию и ее союзников. В течение почти 30 лет Кобургский принц стоял между Россией и Болгарией. В течение этого времени Россия не переставала надеяться на просветление близкого ей народа. И ныне, когда Болгария приносится в жертву германскому коварству, Россия все еще не утратила надежды, что рука верных своим историческим заветам болгар не поднимется на сыновей русских воинов, легших костьми за Болгарию»7.

Вслед за объявлением войны последовали репрессии, направленные на болгарскую общину Петрограда (она была малочисленной, около 1 тыс. человек, преимущественно мужчины). 7 (20) октября 1915 г. градоначальником генерал-майором князем А. Н. Оболенским было сделано распоряжение о высылке в течение трех дней всех болгарских подданных призывного возраста под надзор полиции в Ярославскую губернию, невоеннообязанные должны были покинуть Петроград в течение двух недель. Им было разрешено выбирать себе место по своему усмотрению, но не в прилегающих к театру военных действий местностях. Разумеется, никаких действий против русскоподданных болгар (а таковых в южных губерниях России насчитывалось немало) не предусматривалось. Распоряжение градоначальника практически не выполнялось уже в первые дни. Министерство просвещения в лице министра графа П. Н. Игнатьева выступило с инициативой оставить болгарских учащихся по месту учебы, многие болгарские подданные подали ходатайства о переходе в русское подданство, а уже 12 (25) октября распоряжение А. Н. Оболенского было отменено, болгарские подданные получили все льготы, которыми пользовались славяне – подданные враждебных России государств8.

В сложившейся ситуации на Балканах только вступление в войну Румынии и Греции на стороне Антанты могло компенсировать выступление Болгарии на стороне центральных держав. Но эти союзники Сербии по антиболгарской коалиции предпочли сохранить нейтралитет. Правда, осенью 1915 г. наметилась небольшая активизация позиции Бухареста. Именно в этот период стали подтверждаться худшие опасения премьер-министра Венгрии, высказанные им накануне вручения ультиматума Сербии. Граф И. Тисса не верил в нейтралитет Бухареста, равно как и в способность румынского правительства справиться с натиском воинственного общественного мнения страны. Единственным человеком, который мог бы решить эту задачу, по его мнению, был старый король9, отсутствие которого стало проявляться все более чувствительным для Вены образом.

С одной стороны, осенью 1915 г. из 86 тыс. лиц, подлежащих призыву в румынскую армию, под знамена встали 53 тыс. человек; с другой – все полки румынской пехоты, как действующие (№ 1-40), так и резервные (№ 41–80), были переведены с трехбатальонного на четырехбатальонный состав10. Эта мера могла существенно усилить возможности армии в случае мобилизации. Вскоре, правда, эти батальоны были расформированы, и вновь их ввели только перед вступлением Румынии в войну в августе 1916 г. Тем не менее этот акт не мог остаться незамеченным в Вене, так как именно румынское правительство снова попыталось добиться от Австро-Венгрии территориальной компенсации за свой нейтралитет.

Против этого категорически выступили военные и политики Дунайской монархии – они считали, что компенсация могла бы быть предоставлена только при условии вхождения Румынии в войну в качестве союзника Германии и Австро-Венгрии. У австрийского посла не было в этом вопросе разногласий со своим министром иностранных дел: «Румыны сунули бы такую компенсацию в карман, а позднее выступили бы против нас, чтобы добиться еще большего. Отказ от территории казался бы мне уместным ради военной поддержки, потому что раз Румыния выступила бы, это означало бы, что время ее колебаний прошло и что она прочно связала свою судьбу с нашей»11. Дело, конечно, было не только в нерешительности Бухареста.

Венгерские политики, с мнением которых не могли не считаться в Вене, были категорически против любых уступок в спорном районе со смешанным румыно-венгерским населением – в Трансильвании. Граф И. Тисса с трудом мог согласиться только с исправлением границы в районе Буковины, но этого было недостаточно румынам. Что же касается Трансильвании, то он предупреждал, что если решение об уступках в этом районе все же будет принято в Вене, Будапешт ответит на это вооруженным сопротивлением12. Для того чтобы охладить и без того спокойных румын и продемонстрировать им невозможность повторения Второй Балканской войны, у берегов Констанцы появился «Гёбен». Продемонстрировав свой флаг Румынии, линейный крейсер 15 октября 1915 г. прибыл в Варну13. На фоне успехов австро-германцев на Восточном фронте и в Сербии это производило впечатление.

Оставалась еще одна союзница Сербии – Греция. Однако надеждам союзников на то, что она выполнит свои союзнические обязательства перед Сербией, также не суждено было осуществиться. В апреле 1915 г. премьер-министр Д. Гунарис начал было склоняться к мысли о возможности выступления на стороне Антанты (греческая армия в таком случае должна была предпринять наступление на Константинополь через Фракию), однако это предложение было встречено союзниками довольно прохладно, и вскоре он оставил эти планы14. Трудно с уверенностью сказать, что после этого должно было произвести худшее для союзников впечатление на греческое правительство – остановка их наступления на Проливах или неясность в вопросе о будущей принадлежности Константинополя.

В Греции продолжалось жесткое противостояние проантантовских и прогерманских партий, фактически расколовшее страну пополам. Летом 1915 г. могло показаться, что побеждает лагерь сторонников англо-французской ориентации во главе с Э. Венизелосом. На парламентских выборах 13 июня сторонники его либеральной партии получили 180 мест из 316, но сохранялась и сильная оппозиция: убежденные приверженцы Д. Гунариса заняли 89 мест, а всего противники Э. Венизелоса имели 128 мест в парламенте. Почти сразу же после выборов началось наступление немцев и австрийцев на русском фронте, и влияние либералов стало падать. Со вступлением в войну Болгарии оно было сведено почти к нулю, и тому в немалой степени способствовала активная германская пропаганда, во главе которой стоял барон Карл Шенк цу Швейнсберг, бывший представитель фирмы Круппа на Балканах, имевший здесь значительные деловые связи15.

2 (15) октября 1915 г. болгарский посланник в Греции заявил, что Болгария вступила в войну вследствие нападения на нее сербов в районе Кюстендиля16. Смысл заявления был очевиден: в Софии хотели избежать войны с Грецией. В Афинах после колебаний решили, что союзные обязательства перед Белградом относились исключительно к случаю изолированного сербо-болгарского конфликта. Ввязываться в войну с центральными державами там по-прежнему не хотели. Э. Венизелос, правда, оставался верным сторонником Антанты, но его влияние оказалось недостаточным17. Достижения Антанты как на основных фронтах, так и в Европе выглядели гораздо более скромно, чем успехи ее противников. Все попытки повлиять на Грецию, в начале войны порывавшуюся самостоятельно осуществить операцию по захвату Константинополя, и заставить ее выполнить союзные обязательства по отношению к Сербии окончились ничем. Тогда союзники решили поставить греков перед свершившимся фактом, перебросив часть войск из Галлиполи в Сербию через территорию Греции.

Мощь удара, нанесенного по Белграду, оказалась неожиданной и для России, Франции и Англии18. Что касается опасности со стороны Софии, то она воспринималась вполне адекватно. Еще накануне вступления Болгарии в войну возникла идея направить в Сербию русскую воинскую часть. Первоначально союзники желали присутствия русских войск на Балканах потому, что оно, во всяком случае по мнению французов, должно было повлиять на болгар19. Как минимум, они хотели получить хоть самое малое количество русских солдат для охраны тыловых коммуникаций. В середине сентября 1915 г. Р. Пуанкаре обратился к российскому императору с просьбой об отправке хотя бы небольшого русского отряда на Балканы для участия в охране Салоникской железной дороги от возможного нападения болгар20.

Почти сразу после начала мобилизации в Болгарии, 24 сентября 1915 г., западные союзники начали понимать недостаточность демонстраций и перешли к рассмотрению возможных действий для помощи сербской армии. Удар А. фон Макензена заставил их ускорить этот процесс. По оценкам британского Генерального штаба, в наступлении принимали участие 450 тыс. австро-германцев, 150 тыс. болгар и, возможно, до 100 тыс. турок. Для противодействия им нужно было создать приблизительно равные силы, тогда как Англо-французский экспедиционный корпус, по планам англичан, не мог превышать 300 тыс. человек. Французская главная квартира, совершенно верно подвергнув критике английскую оценку сил противника, сделала вывод: численность вспомогательного корпуса союзников может быть гораздо ниже предложенной Г Китченером цифры.

«В этот корпус, – отметил Р. Пуанкаре, – должны войти войска, находящиеся в Дарданеллах, так как наши ресурсы в области контингентов и снабжения не позволяют нам разбрасываться на три театра военных действий; к тому же, используя дарданелльский экспедиционный корпус на другие цели, мы избежим скандала его формального отозвания; и наконец, дарданелльская экспедиция имела для нас цель установить прямое сообщение с Россией. Потерпев крушение в этой попытке, мы должны установить сообщение через Салоники и Дунай»21. Представляется, что Ж. Жоффр прежде всего хотел сэкономить ресурсы, а Р. Пуанкаре – избежать скандала при отзыве армии с Галлиполи. Все остальные соображения, как показали события, носили чисто декоративный характер. Тем временем наступление А. фон Макензена продолжалось.

В тот же день 5 октября, когда австрийцы и германцы начали обстрел Белграда, первые две англо-французские дивизии (около 13 тыс. человек) высадились в Салониках. Первоначально эта высадка планировалась как средство оказания помощи Э. Венизелосу – одинокому стороннику Антанты в греческом правительстве. До последнего момента оставалось неясно, каким будет поведение греческой армии и флота. Король Константин I открыто заявлял, что одинаково боится и германской армии, и флота союзников, и, в конечном итоге, англичанам и французам пришлось действовать в Салониках в весьма неопределенном статусе22. Последнее стало причиной возражений Э. Грея и С. Д. Сазонова, которые были категорически против высадки в Греции без согласия ее правительства. Британский министр иностранных дел опасался возможности параллели между союзническими действиями в этой стране и германскими в Бельгии. Однако ввиду того, что отставка Э. Венизелоса состоялась непосредственно перед высадкой англо-французского десанта, отменять его было уже поздно23.

Впрочем, реально повлиять на положение сербской армии две прибывшие в Салоники дивизии никак не могли. Время было уже потеряно. «Прежде всего, – вспоминал английский фронтовой журналист Джордж Прайс, – союзники прибыли на Балканы слишком поздно, чтобы сделать здесь что-нибудь значительное. Если бы они прибыли несколько раньше, например в июле 1915 г., для того чтобы усилить сербскую армию, которая тогда была еще боевой силой, все могло быть иначе. Но в октябре, когда наши войска начали высадку, Сербия была уже потеряна в результате ударов превосходящих по численности и внезапно напавших на нее австрийцев с севера и болгар с востока. В результате балканская армия после храброй, но неэффективной попытки соединиться с отступающими сербами, чтобы спасти хоть какую-нибудь часть южной Сербии от агрессора, была предоставлена исключительно собственным ресурсам для достижения того, что было возможно»24.

8 октября австро-германская артиллерия заставила замолчать последнее тяжелое орудие обороны сербской столицы – французское. Начались бои за город, и в ночь с 8 на 9 октября Белград был оставлен25. В этот же день австрийцы атаковали Черногорию. 11 октября болгарские войска под командованием генерала Богачева начали массированное вторжение в Сербию. Болгарская армия наступала сразу по нескольким направлениям, стремясь, с одной стороны, соединиться с наступавшими от Белграда австрийцами и немцами и очистить участок железной дороги Берлин – Вена – Константинополь, проходившей по территории Сербии. На участке Белград – Ниш – Пирот от последнего пункта до Софии было чуть больше полусотни километров. С другой стороны, болгарские дивизии при поддержке Македонского легиона стремились разорвать связь сербов с Салониками по железнодорожной дороге Ниш – Вранье – Ускюб (Скопле) – Велес – Салоники в любом из этих пунктов26.

27 сентября (11) октября на аудиенции в Царском Селе посол Франции в России передал Николаю II настоятельную просьбу своего президента послать бригаду русских войск через Архангельск в Салоники для совместных действий с экспедиционными силами союзников. По мнению французского дипломата, на переброску русского отряда на Балканы должно было уйти не более 30 дней. Кроме того, М. Палеолог предложил осуществить бомбардировку русским флотом укреплений Варны и Бургаса27. 29 сентября (12 октября) 1915 г. император направил генералу М. В. Алексееву телеграмму: «Союзные нам правительства настаивают на посылке хотя бы одной бригады русских войск на помощь Сербии через Архангельск и на бомбардировке укреплений у Бургаса и Варны несколькими судами Черноморского флота. Я дал на это свое принципиальное согласие»28.

Для бомбардировки болгарских портов потребовалась телеграмма президента Франции от имени всего правительства этой союзницы России. Тем не менее последняя акция была увязана Николаем II с первым враждебным актом со стороны Болгарии29. Уже 13 октября Б. Лонткиевич сообщил своему правительству, что в ближайшее время русские миноносцы начнут перехват болгарских судов, а крупные корабли проведут обстрел двух упомянутых портов30. Сербский посол несколько опережал события, но в целом был прав. Адмирал А. А. Эбергард был извещен Ставкой о плане совместной с союзниками атаки болгарских портов на Черном и Эгейском морях уже в начале октября.

Выбор цели – Варны или Бургаса – предоставлялся на его усмотрение. 3 (16) октября Варна впервые появилась в планах как объект возможного обстрела. Город укреплялся: для прикрытия подходов с моря там было установлено два 6-дюймовых орудия, снятых с фортов Адрианополя31. Решение командования Черноморского флота в отношении Варны было в известной степени естественным – этот порт являлся самым удобным местом для десанта, так как глубина залива колебалась от 10 до 20 метров, вход в бухту преграждали два мола 1200 и 650 метров длиной, которые делали стоянку на рейде вполне безопасной даже в неспокойное, худшее для плавания в этих водах время, то есть в октябре и ноябре. Город связывала с Софией железная дорога32. Варна была одним из самых крупных городов Болгарии с населением 40 тыс. человек, она служила главным торговым портом царства, и основной статьей вывоза являлся хлеб. В 1908 г. порт принял 851 пароход и 1045 парусников общей вместимостью 840 тыс. тонн33. Технически обстрел этого города не был сложной операцией.

Несколько хуже дело обстояло с планом отправки на Балканы русских войск. Начальник штаба Ставки поначалу был категорическим противником этого проекта, потому что в это время не верил, что появление наших солдат произведет какой-либо моральный эффект на болгар. «Когда в человека стреляют, – сказал он Н. А. Кудашеву 22 сентября (5 октября) 1915 г., – то и он стреляет, кто бы ни был перед ним: свой или чужой»34. Кроме того, он не без основания считал, что для сохранения на должной высоте престижа России, ее армия должна быть представлена силами не менее корпуса, способными иметь «боевое и нравственное значение». М. В. Алексеев неприязненно относился к импровизационным решениям, которые не имели должного обеспечения и проработки35. Но после вступления Болгарии в войну генералу оставалось только подчиняться высказанной в телеграмме от 29 сентября (12 октября) воле императора.

Две русские бригады были действительно отправлены на помощь Сербии, но они прибыли в Салоники лишь 30 июля 1916 г.36 Практически одновременно с решением этого вопроса возник план русского десанта в Болгарию. 28 сентября (11 октября) 1915 г. русский представитель при сербском Верховном командовании полковник Л. К. Артамонов сообщил: «В сербских военных кругах высказывается мнение, что посылка в Болгарию русского корпуса под командой генерала Радко-Дмитриева для спасения Болгарии от германизации и избавления от антиславянского правительства повлечет за собой внутренний переворот и даст хороший результат»37.

Вскоре с просьбой послать в Варну русский корпус в Ставку обратились Б. Лонткиевич и М. Спалайкович – сербский посол в России. А. А. Эбергард поддержал эту идею. Впрочем, эта поддержка была не безусловной. Для осуществления десанта командующий Черноморским флотом считал необходимым использование румынской Констанцы, которая лежала всего в 80 милях от Варны, в то время как Одесса была удалена от этого порта на 245 миль, а Севастополь – на 260 миль. «Если Констанца не будет нам предоставлена, – сообщал А. А. Эбергард в Ставку 30 сентября (13 октября) 1915 г., – то наши действия против портов будут иметь характер набегов, это вызывается тем, что запас топлива миноносцев, необходимых для охраны больших судов от подводных лодок, базирующихся на Варну и Бургас, позволяет им быть в море только около двух суток, число же их недостаточно для охраны посменно»38. Сама идея утверждения в Варне и Бургасе не вызывала у адмирала протеста. Он рассматривал ее как этап в подготовке экспедиции на Босфор.

С точки зрения А. А. Эбергарда, России необходимо было получить эти гавани в качестве ближней промежуточной площадки для проведения десантной операции на Проливах. В пользу этого был примитивный расчет: расстояние от Батума до Босфора составляло 500 миль, от Севастополя – 300 миль, от Одессы – 340 миль, от Констанцы – 188 миль, от Варны – 146 миль, от Бургаса – 121 милю. Кроме того, в ходе высадки войска могли получить и крайне необходимый для будущих действий в районе Босфора опыт. Одновременно сербское правительство просило Францию о посылке на Балканы 150–200 тыс. солдат. М. В. Алексеев поддержал эту просьбу, предложив организовать совместное выступление стран Антанты для поддержки Сербии и оказания давления на Болгарию, однако эти предложения имели смысл только в случае немедленной реализации. С русской стороны сербам было обещано начать сбор экспедиционной армии в районе Одессы – Кишинева численностью не менее 100 тыс. человек. Сюда была переброшена кавалерийская дивизия, которая должна была пойти в первом эшелоне десанта39.

Между тем на Балканах время работало против Антанты. Появление 12 сильных болгарских дивизий в тылу у сербов не оставляло им никакой надежды на отражение вражеского наступления. Отряды комитаджей были сведены в Особый македонский легион, действовавший вместе с регулярными болгарскими войсками в Вардарской Македонии40. 19 октября болгары решили важнейшую из стоявших перед ними задач, взяв Вранье. Единственная линия снабжения сербской армии была прервана. Болгары быстро наступали вдоль железной дороги на Скопле41. Принявший командование сербской обороной в районе Косово генерал П. Бойович 8 (21) октября докладывал своему Верховному командующему: «Все войска до крайности устали, расстроены и деморализованы и не в состоянии дать никакого отпора неприятелю. Солдаты из новых земель (то есть приобретенных в результате Первой и Второй Балканских войн. – А. О.) переходят на сторону неприятеля и массами бегут. Снабжение продовольствием и боеприпасами идет очень трудно»42. Очевидно, прежде всего перебежчиками были македонцы, а дезертирами – албанцы. Кризис усиливался весьма слабыми штабами дивизий, составленными наспех, и почти полным отсутствием резервов. Из таковых в районе Косово имелись всего один полк пехоты и одна полевая батарея43.

Великое отступление сербской армии получило у современников название «сербской Голгофы». Оно сопровождалось массовым исходом гражданского населения, опасавшегося репрессий со стороны австро-германоболгарских оккупантов. Исключение составляла Македония, большая часть населения которой с восторгом встречала болгарские войска. 11 октября 1915 г. болгарский чиновник, отвечавший за печать, сообщал: «Действующая в Македонии наша армия в первый же момент почувствовала, что вступает в родную страну с полностью преданным ей населением»44. Это чувство окрыляло болгарскую армию и объединяло болгарский народ вокруг правительства, поставленного Фердинандом Кобургом. «Я твердо верю, – заявил в своем интервью 22 октября (4 ноября) 1915 г. Р. Д. Радко-Дмитриев, – что чуждые политиканству широкие массы Болгарии с горечью смотрят на происходящие события… Этому человеку, Фердинанду, совершенно безразлично, останутся ли болгары или погибнут, он ничего не теряет. Надо различать правителей Болгарии и народ»45.

В этих словах было немало правды и много эмоций. Как часто бывает, народ шел туда, куда его вели, и смотрел на прошлое так, как его учили. «Болгары быстро забыли, – отмечал воевавший с ними позже итальянский офицер, – тысячи русских, которые пали под Плевной за болгарскую свободу, но они сохранили живые воспоминания о преследованиях и жестокости генералов Эрнрота и Каульбарса и их сподвижников, которые скверно управляли страной в течение многих лет; о беззаконном вмешательстве России во внутренние дела Болгарии при князе Александре Баттенберге и о том, что Россия оставила Болгарию, когда в 1885 г. она подверглась неспровоцированному и внезапному нападению со стороны Сербии»46.

Позиции болгарской интеллектуальной элиты переданы довольно точно. К этому можно добавить, что вступив в Первую Балканскую войну с территорией в 96 345 500 кв. км и не просто проиграв Вторую Балканскую войну, а выйдя из нее в катастрофическом состоянии, Болгария все же расширилась до 114 424 508 кв. км47. Все это было бы невозможно без поддержки Петербурга. Однако и она осталась незамеченной. Массы не оперируют арифметикой – они живут эмоциями. Осенью 1915 г. Болгария ликовала, радуясь воссоединению болгарского народа. Немногим менее года после прихода в Македонию болгарских войск ситуация здесь изменилась. Установленный режим мало походил на результат действий освободителей.

В болгарской зоне оккупации (включавшей в себя не только Македонию, но и Ниш) изымались все сербские книги, в концентрационные лагеря были сосланы все школьные учителя, священники (включая епископа Нишского). Все сербы, занимавшие выборные должности, были сосланы в Болгарию, где их использовали на публичных работах (подметание улиц и прочее). Так осуществлялась болгаризация Понишья и Поморавья48. Несколько лучше обстояло дело в македонских районах, хотя и здесь результаты были плачевными. Скверное управление, самодурство военной администрации и многочисленных дельцов, отправляемых сюда правительством В. Радославова, привели к тому, что всякий энтузиазм «освобожденных» был быстро уничтожен. 12 сентября 1916 г. профессор Богдан Фролов писал о положении в Македонии: «Наша администрация совершенно коррумпирована. Почти все окружные начальники были отстранены за злоупотребления»49.

События на Балканах укрепили мнение начальника штаба Ставки Верховного главнокомандующего о необходимости заключения сепаратного мира с Турцией. В письме от 8 (21) октября 1915 г. Н. А. Кудашев сообщал С. Д. Сазонову: «Положение, созданное решением Болгарии присоединиться к нашим врагам, считается генералом Алексеевым настолько серьезным, что он мне категорически заявил, что мы из него не выйдем, если не заключим мира с Турцией. На мое замечание, что такой мир, даже если бы его удалось заключить (к чему имеются почти непреодолимые технические трудности), обозначал бы крушение всех наших надежд на разрешение больного константинопольского вопроса, генерал Алексеев ответил: «Что же делать?». С необходимым приходится мириться»50. Между тем это необходимое нарушало положения англо-франко-русского договора от 23 августа (15 сентября) 1914 г., по которому союзники во время войны обязались не подписывать сепаратного мира и не предъявлять условий мира «без предварительного согласия каждого из других союзников»51.

Начальник штаба Ставки считал основной целью войны разгром Германии и, отстаивая идею сепаратного договора с Турцией, по словам Н. А. Кудашева, «свои убеждения он высказывал с большим жаром», несмотря на то что М. В. Алексеев, по тому же свидетельству, имел уже основания убедиться в несочувствии Николая II своим предложениям52. М. В. Алексеев высказал желание встретиться с С. Д. Сазоновым и объясниться на словах. Генерал считал, что в случае падения Сербии Германия получит свободное сообщение с Турцией и пополнит за счет последней продовольственные, сырьевые запасы, человеческие ресурсы, и задача победы над Германией станет трудно выполнимой53. Правильная оценка начальником штаба Ставки важности Проливов для хода войны не вызывает сомнения, однако непонятно, каким образом он представлял возможность заключения подобного сепаратного мира, в пользу которого не настроены были ни Турция, ни союзники России по войне, завершавшие разработку проектов раздела державы османов и явно не желавшие уступать в этом вопросе.

Впрочем, вскоре колебания начальника штаба Ставки были преодолены, и он сосредоточился на планах возможных действий против Болгарии54. 18 (31) октября Н. А. Кудашев сообщал С. Д. Сазонову: «О сепаратном мире с Турциею Алексеев больше со мною не говорил. Я думаю, что он убедился в невозможности такого мира теперь»55. Возникал своеобразный порочный причинно-следственный круг: для реализации политических решений не хватало военных успехов, а для достижения последних – благоприятной политической обстановки. Определенную надежду в качестве слабого звена в цепи враждебных государств в этот момент могла вызывать Болгария. Следует отметить, что ее монарх в это время, несмотря на первые успехи болгарских войск, все же не чувствовал себя уверенно. Фердинанд Кобург по-прежнему боялся России. Русский посланник в Болгарии А. А. Савинский вынужден был задержать свой отъезд из страны из-за болезни, в здании русской миссии его посещал лейб-медик царя болгар. Посланник шутил: «Я остался здесь один, как чеховский Фирс»56.

Здоровье дипломата позволило ему покинуть Софию лишь 25 октября (7 ноября). Перед его отъездом, обставленным с исключительной предупредительностью (был подан личный поезд Фердинанда, на вокзал прибыли адъютанты царя, царицы, обоих принцев, представителей МИДа), в русскую миссию приехал Фердинанд и около часа говорил с бывшим уже дипломатическим представителем Петербурга. По словам посланника, «царь всех болгар» очень расстраивался, что его французские родственники начали возвращать пожалованные им болгарские ордена, сопровождая их «ругательными письмами»57. Но, судя по всему, Кобурга беспокоило не только это.

«Видимо, уже смущенный всем случившимся, – докладывал А. А. Савинский С. Д. Сазонову из Бухареста об этой беседе, – и неуверенный в будущем, ни своем, ни Болгарии, он в разговоре, которому усиленно старался придать личный характер, несколько раз делал намеки на политическое положение, пытаясь установить причины случившегося и ответственность. Мне не стоило труда разбить все его аргументы… Самое существенное в разговоре короля были повторенные им несколько раз слова: Si et quandje disparaitrai de ce monde ou bien de l’horizon politique des Balkans le pont entre les deux pays se refera (Если и когда я исчезну из этого мира или с политического горизонта Балкан, мост между двумя странами будет восстановлен). Как беседа короля, так и вообще мои наблюдения за последний месяц свидетельствуют о тревоге за будущее, царящей в болгарских правительственных сферах, сильно разочарованных поведением немцев, не исполнивших в точности ни одного из своих обещаний и толкнувших болгар на безумную и непопулярную войну, стоившую Болгарии уже тяжелых жертв»58.

Все эти рассуждения, казалось, свидетельствовали в пользу плана, предложенного 11 (24) октября штабом Черноморского флота. Он сводился к перевозке небольшого русского отряда по Дунаю из Рени и высадке его на болгарском берегу. Моряки ручались, что болгары не будут стрелять в русских. Численность такого десанта колебалась в пределах от бригады (которую, по мнению составителей, незачем было посылать в Салоники) до корпуса. Возникли даже проекты создания болгарского легиона из числа проживавших на территории России болгар59. Одновременно под Одессой и в Бессарабии активно формировалась новая 7-я армия. Формально армия под этим номером была образована при мобилизации. По предвоенным планам она должна была прикрывать границу с Румынией.

Так как довольно быстро выяснилось, что королевство не собирается нарушать нейтралитет, армия фактически превратилась в резерв Юго-Западного фронта и к осени 1915 г. по преимуществу состояла из второочередных частей со слабо обученными кадрами. Ее командиром в это время был генерал от артиллерии В. Н. Никитин, а начальником штаба – генерал-лейтенант Н. П. Стремоухов60. Сформированную заново армию первоначально предполагалось использовать или для оказания давления на Румынию с целью убедить Бухарест пропустить русские войска через Добруджу для атаки Болгарии, или для десанта в Болгарию61.

4 (17) октября М. В. Алексеев отмечал, что союзники должны выступить не позже ноября, пока не иссякнет сопротивление сербской армии. Удар в тыл болгарам в этот момент мог способствовать резкому изменению общей ситуации. Все зависело от того, согласится ли Бухарест пропустить русские войска через свою территорию. Ради этого генерал был готов пойти на определенные уступки Румынии62. Предложения М. В. Алексеева были неосуществимы. Согласие Бухареста пойти навстречу русским требованиям было мало реальным, к тому же оно подразумевало абсолютно невозможное быстрое решение многих дипломатических и технических вопросов. Впрочем, список проблем, стоявших перед русской Ставкой, не ограничивался переговорами с румынами. Сам генерал, кстати, довольно быстро составил представление о том, чего можно ждать от румын: уже 7 (20) октября он говорил об этом с Н. А. Кудашевым, и дипломат отметил: «В оценке настроения Румынии он видит совершенно ясно и никаких иллюзий себе не делает»63.

В любом случае, для решения сложных задач необходимо было решительно обновить состав 7-й армии. Вопрос о темпах сбора ее новых частей и их вооружении оставался открытым. В Ставке планировали сосредоточить три корпуса в ее первом эшелоне, который потом мог получить усиление до двух корпусов. Готовность к операции зависела от времени получения 500 тыс. винтовок с патронташами от союзников64. 9 (22) октября М. В. Алексеев обратился к А. Е. Эверту с распоряжением выделить из состава полевых войск Западного фронта два армейских корпуса и казачью бригаду с целью перевозки в район Одессы – Кишинева65. Уже 18 (31) октября Н. А. Кудашев доложил С. Д. Сазонову, что эта задача начала выполняться, добавив при этом: «Алексеев, конечно, понимает, как важно сделать все возможное в скорейшем времени; но он все повторяет, что все зависит от винтовок… Насколько остро ощущается недостаток ружей, видно из того, что в некоторых полках имеется всего 1500 человек с оружием, а 2500 человек отведены назад на несколько верст и ждут с пустыми руками, чтобы им прислали или винтовки, или чтобы отправили из числа вперед на фронт для замены места тех раненых или убитых, у которых сохранилось оружие»66.

Недостача оружия была не единственной проблемой. Все соединения, выделенные для 7-й армии, после долгого периода боев имели значительный некомплект личного состава. Так, например, 3-я Туркестанская бригада не досчитывала в своих рядах 6 тыс. нижних чинов и 61 офицера, 16-й армейский корпус – 20 тыс. нижних чинов и 283 офицера, 5-й Кавказский – 12,5 тыс. нижних чинов и 224 офицера, 2-й армейский – 18 тыс. нижних чинов и 327 офицеров67. Союзники обещали прислать необходимое оружие, и в конце октября – начале ноября 1915 г. в Одесский округ с Западного фронта для создания новой 7-й армии были переброшены три корпуса: 16-й и 2-й армейские, 5-й Кавказский и 3-я Туркестанская стрелковая бригада68. В целом их перевозка была осуществлена за две недели, сосредоточение закончилось к 20-м числам ноября69. Это был вполне неплохой срок для русских реалий этого периода, однако в том состоянии, в котором находились войска, они не могли сразу же быть задействованы против болгар. В конечном итоге, в ее состав вошли 4,5 пехотного и один кавалерийский корпуса70.

Одновременно с сосредоточением этих сил русская Ставка попыталась использовать имеющиеся у нее возможности для активизации действий союзников на сербском направлении. 28 октября (10 ноября) 1915 г. С. Д. Сазонов передал русским послам в Лондоне, Париже и Риме следующее сообщение: «Генерал Алексеев, указывая на невозможность ожидать существенной пользы от действий итальянцев на Изонцо, настаивает, чтобы в общих интересах всех союзников значительные силы итальянцев получили скорое применение на Балканах. Он считает необходимым высадку от 50 до 70 тысяч итальянцев в Салониках, занятие Кавалы и непременное назначение одного общего главнокомандующего всеми союзными войсками. Ближайшие интересы Италии в Албании могли бы быть обеспечены отдельным небольшим отрядом в 10 000 человек. Быстрое прибытие итальянцев на Балканы крайне важно»71. С. Д. Сазонов просил Францию и Англию о поддержке этих предложений, однако совместного выступления в Риме так и не получилось.

Русский проект был одобрен в Париже, в то время как в Лондоне предпочли усомниться в технической возможности его реализации. Что касается самой Италии, то свое принципиальное согласие на подобную операцию высказал главнокомандующий Луиджи Кадорна, но правительство категорически протестовало против его принятия72. Эти разногласия, впрочем, не выходили за рамки оговорок, которые должны были создать впечатление готовности итальянских военных к диалогу с их русскими коллегами. Вскоре уже Л. Кадорна категорически отказывался выделять войска для операции на Балканах до окончания сражения на Изонцо. Так что необходимость сбора 7-й армии объяснялась еще одним соображением – сбор «кулака» в Бессарабии должен был подействовать на итальянцев ободряюще73. Однако имевшихся сил было совершенно недостаточно, чтобы оказать давление на румын и подбодрить итальянцев.

Ж. Жоффр отмечал: «Россия не считала для себя возможным получить помощь от Румынии, ни даже оказать на нее давление для того, чтобы она предоставила русской армии, собранной в районе Одессы, свободный проход через румынскую территорию»74. Тем не менее Румынии все же сделали предложение пропустить русскую армию для помощи Сербии. Русское правительство обратилось к Румынии с официальной просьбой пропустить в Сербию 200 тыс. русских солдат и получило отказ75. Скепсис М. В. Алексеева был оправдан – Ионел Братиану не хотел пропускать через территорию своей страны русские войска. Поначалу румыны даже заявили, что они готовы при необходимости сопротивляться проходу русской армии силой. Французам И. Братиану заявил, что на подобную меру его правительство может пойти в случае сосредоточения в Бессарабии не менее 500 тыс. русских солдат и такого же количества союзных войск на Балканах76.

В Ставке не без оснований считали, что выступление Румынии не будет гарантировано даже при выполнении этих требований и что Бухарест продолжит тактику выжидания. Следовательно, рассчитывать на его поддержку было невозможно77. В результате первоначально командованию 7-й армии был предложен паллиативный и заранее неприемлемый вариант действий: высадить войска в Болгарии, двигаясь вверх по Дунаю из Рени78. Очевидна связь этого проекта с первыми предложениями моряков относительно перевозки этим путем в Болгарию сил от бригады до корпуса. В этом вопросе Ставка также сталкивалась с неразрешимой дилеммой – появление маленького отряда в Болгарии было бессмысленным, а для перевозки значительных сил не имелось достаточно развитой транспортной инфраструктуры. Пропускная возможность Рени, расположенного на левом берегу Дуная, была совершенно недостаточна для снабжения и перевозки 500-тысячной армии. То же самое можно сказать и об одноколейной железной дороге, связывавшей Рени с Бендерами79. Рисковать и направлять в Болгарию бригаду Ставка не могла.

В этой обстановке в порядке обсуждения ненадолго возник план высадки войск на Черноморском побережье Болгарии. 10 (23) октября М. В. Алексеев отдал распоряжение штабу 7-й армии подготовить все имеющиеся описания болгарского побережья и документы, касавшиеся возможной подготовки десанта в этом районе. Очень быстро выяснилось, что в армии нет ни достаточного количества опытных офицеров, ни необходимой информации по Болгарии. И то, и другое начали лихорадочно собирать80. Вскоре выяснилось, что достоверных источников по состоянию болгарской армии в Одессе и Севастополе нет. Имевшиеся данные либо устарели, либо основывались на непроверенных слухах81. Постепенно ситуация со сбором информации стала исправляться, однако ничего обнадеживающего для России из братской Болгарии не приходило. Фердинанд Кобург и правительство В. Радославова прочно контролировали армию, и рассчитывать на то, что русский десант не встретит серьезного сопротивления, не приходилось82.

Для исправления положения Ставка решила пойти на смену командования. 19 октября (1 ноября) 1915 г. формировавшуюся армию возглавил новый командующий – генерал-адъютант Д. Г Щербачев, бывший начальник Академии Генерального штаба, а 24 октября (6 ноября) начальником штаба армии был назначен бывший профессор академии генерал-майор Н. Н. Головин. По распоряжению, отданному Д. Г. Щербачевым, отдельные части армии приступили к отработке элементов планируемой операции – высадке и посадке на транспорты и прочее83. Вскоре по Новороссии поползли слухи о скором десанте в Болгарию. Штабные офицеры 7-й армии не делали из этих планов секрета, а уровень неприязни по отношению к этой стране был очень высок84. Тем не менее о скорой готовности к действиям говорить не приходилось. Уже 23 октября сербское командование было извещено, что Россия вследствие ограниченности средств не сможет провести десантную операцию крупных размеров. Кроме того, командование Черноморским флотом в лице адмирала А. А. Эбергарда рассматривало главной своей задачей подготовку босфорской операции и не хотело рисковать ограниченными десантными силами в условиях отсутствия гарантированного превосходства над турецким флотом85.

Отсутствие уверенного господства на море создавало массу проблем, которые только начали преодолеваться в этот период с завершением судостроительных работ в Николаеве. Впрочем, завершение работ еще не означало окончательного перелома в расстановке сил на море. Николаев и Севастополь разделяло 200 миль, из которых были безопасны только 45 миль по внутреннему водному пути Николаев – Очаков, закрытому минными позициями. В декабре 1914 г. и феврале 1915 г. флот вынужден был прикрывать даже переходы на базу подводных лодок «Нерпа» и «Тюлень»86. Этот опыт совершенно не годился в случае с первым черноморским дредноутом. «Императрицу Марию» нужно было перевести из Николаева в Севастополь для его вооружения. В результате пришлось прибегнуть к весьма сложной операции – минированию Босфора87.

В отсутствие надежного прикрытия со стороны линейных сил интенсивность минных постановок в этом районе резко сократилась (за весь 1915 г. было поставлено 100 мин)88. 27 июня (10 июля) 1915 г. сюда был направлен подводный заградитель «Краб», который вступил в строй всего двумя днями ранее. Лодка не закончила полностью испытания и не имела подготовленной команды. В результате на погружение вместо положенных 4–5 минут у нее уходило целых 20 минут. В походе неизбежно проявилось множество технических недоработок, но тем не менее «Краб» был отправлен в поход с полной нагрузкой (60 мин) и выставил все мины у входа в Босфор. По возвращении в Севастополь подводный заградитель был поставлен на длительный ремонт. Помимо него у Босфора находились также три подводные лодки – «Нерпа», «Тюлень» и «Барс»89. Кроме действий в районе пролива, подводные лодки были высланы и к Днестровскому лиману, а также организовано усиленное траление фарватера Днестра, сопровождение корабля и прочее90.

25 июня (8 июля) дредноут покинул Николаев и через два дня, после испытаний на Очаковском рейде, прибыл в Одессу. Здесь он принял на борт уголь и затем был успешно переведен в Севастополь. Корабль пришел на базу 30 июня (13 июля) 1915 г., в 60-летнюю годовщину гибели адмирала П. С. Нахимова91. «Императрица Мария» формально вступила в строй флота 25 августа (7 сентября) 1915 г., однако корабль не был окончательно готов по всем показателям. Например, прожекторы для него были отправлены из Петрограда только 31 августа (13 сентября)92. 18 (31) октября 1915 г. к «Императрице Марии» присоединился второй русский черноморский дредноут «Императрица Екатерина Великая»93. Превосходство над линейными силами германо-турецкого флота стало очевидно.

В конце октября в Ставке склонялись к плану комбинированного удара, предполагавшего использование всех русских транспортных возможностей в этом регионе – и на Дунае (высадка бригады в районе Рущука), и на Черном море (высадка корпуса в районе Варны). 16 (29) октября М. В. Алексеев направил соответствующие инструкции Д. Г Щербачеву94. Тем не менее выполнить их в сжатые сроки не представлялось возможным. Только к концу ноября 1915 г. части 7-й армии удалось довести до штатного состава и обеспечить вооружением до такой же нормы. При этом в армии по-прежнему не хватало штаб-офицеров, тяжелой артиллерии, большой процент солдат был представлен наспех обученными новобранцами. Большие сомнения вызвал и успех действий, требующих организации значительных по объему морских перевозок в сложных условиях осеннего Черного моря95.

Новой и весьма серьезной угрозой для них стали немецкие подводные лодки. Болгарский флот даже не брали в рассмотрение: к началу войны он состоял из шести 100-тонных миноносцев производства фирмы Крезо 1906–1907 гг. (26 узлов, три торпедных 18-дюймовых аппарата, три 47-мм орудия), 700-тонного крейсера «Надежда», построенного в Бордо в 1898 г. (17 узлов, два 100-мм и четыре 47-мм орудия, два торпедных аппарата) и двух царских яхт – «Крум» (250 тонн, 8 узлов) и «Камчия» (125 тонн, 10 узлов)96. Начальник военно-морского управления Ставки контр-адмирал Д. В. Ненюков категорически воспротивился планам десанта. Русский военно-морской агент в Болгарии В. В. Яковлев, с началом войны переехавший в Бухарест, сообщал о том, что в Варненском и Бургасском районах в болгарских войсках высок процент мусульман, никак не симпатизировавших России, на береговых батареях командуют немецкие офицеры, при десанте возможна угроза атаки подводных лодок97.

По мнению Д. В. Ненюкова, изложенному в докладе 29 октября (11 ноября) 1915 г., трех находившихся в Черном море немецких подводных лодок было достаточно для срыва подобной операции. М. В. Алексеев был раздражен доводами адмирала: «Что мне за дело до этих лодок, когда там целый флот! Что вы мне докладываете? Если боятся и не умеют, я их сниму с кораблей и сформирую из Черноморского флота пешие бригады! Это Бог знает что!»98. Д. В. Ненюков был, конечно, прав. Наличие всего одной подводной лодки противника под Дарданеллами союзное военно-морское командование считало достаточной опасностью для гораздо более сильной, чем Черноморский флот, англо-французской эскадры. Адмирал, очевидно, учитывал и имевшийся опыт подводной войны. Английские субмарины потопили несколько немецких военных кораблей в Северном море, у побережья Германии, а подводные лодки Е-11 и Е-14 проникали в Мраморное море и топили буквально на виду у турецкой столицы и даже в гавани Константинополя боевые суда и транспорты с войсками и боеприпасами99.

Германо-турецкие силы к апрелю 1915 г. выставили в Дарданеллах десять линий минных заграждений – около 400 мин. В результате плавание в этом районе значительно усложнилось. Из 19 прорывов союзных субмарин в Мраморное море 33 % закончились их гибелью100. В августе 1915 г. к австрийцам из Германии пришли еще две подводные лодки U-34 и U-35, в сентябре – U-33 и U-39, в ноябре – U-38101. В результате в Константинополе была организована полуфлотилия в составе пяти подводных лодок. С 9 по 11 сентября немецкие подводные лодки UB-7 и UB-8 потопили в Черном море несколько парусников и английский транспорт «Патагония». В районе Эгейского моря осенью 1915 г. действовало уже 13 германских подводных лодок, потопивших у Крита за сентябрь – первую половину октября 23 союзнических транспорта102. Всего за осень 1915 г. в Средиземном море ими было потоплено 92 судна Антанты и нейтральных государств103.

Нельзя было исключить появления части этих подводных лодок в Черном море в случае активизации действий нашего флота. По-прежнему нерешенной оставалась и проблема отношения болгарского общества к появлению русских войск. 30 октября (12 ноября) Морским управлением Ставки был подготовлен подробный доклад о десантной операции в Болгарию. Его авторы – контр-адмирал Д. В. Ненюков и капитан 1 ранга А. Д. Бубнов в завершение пришли к следующему выводу: «Десантная операция на Балканский полуостров – предприятие, сопряженное с большим риском, однако этот риск может быть оправдан в том случае, если наша армия, преодолевая вышеизложенные трудности, встретила бы радушный прием местного населения и могла бы изменить политическое положение Болгарии с враждебного на союзническое. Если же наша армия вступит во враждебную страну, то все предприятие можно считать заранее обреченным на неуспех»104.

Рассчитывать на благоприятные перспективы десанта на болгарском побережье не приходилось. Особенно в Варне. Своеобразным подарком для правительства В. Радославова была бомбардировка русским флотом этого города, произведенная 27 октября 1915 г. по предложению союзников105. Ее проведение обсуждалось сразу же после вступления Болгарии в войну. Удар, который она нанесла в спину сербской армии, был, безусловно, воспринят в Петрограде как враждебный акт и требовал возмездия. Обстрел болгарского побережья стал неизбежным следствием логики войны. Англичане и французы опасались возможного использования болгарского порта Дедеагач на побережье Эгейского моря и планировали атаку города с моря. Союзное командование высказало пожелание, чтобы бомбардировка этого пункта совпала с русской акцией против болгарских черноморских гаваней106.

Главное условие операции, которое должен был выполнить командующий русским Черноморским флотом, – это предупредить Д. де Робека о дате бомбардировки, чтобы обеспечить совместную атаку. 20 октября 1915 г. русские корабли вышли в море, но при подходе к Варне 21 октября погода резко испортилась, сильное волнение до семи баллов исключало возможность прицельной стрельбы. Эскадра была вынуждена вернуться в Севастополь. Союзники в этот же день подошли Дедеагачу и подвергли его трехчасовому обстрелу. В состав эскадры по настоянию союзного командования был включен и крейсер «Аскольд». Городу был нанесен существенный ущерб, ночью союзники провели демонстрацию десанта – сопротивления не было (при этом официальное болгарское коммюнике сообщило о том, что в результате обстрела с моря убито только четыре лошади)107. Однако главная задача так и не была решена. Одновременной операции союзников в Эгейском и Черном морях не получилось.

Новый выход русского флота был назначен на 26 октября. В шесть часов утра 27 октября русские эскадренные броненосцы «Иоанн Златоуст», «Евстафий» и «Пантелеймон», имея впереди три пары тральщиков, в сопровождении 11 эсминцев подошли к городу. С эскадрой шла авиаматка «Николай I» с гидросамолетами на борту. На русском флагмане – дредноуте «Императрица Мария», прикрывавшем операцию от возможного появления «Гёбена», присутствовал контр-адмирал Р. Ф. Филимор, ведавший до этого военно-морским транспортом под Дарданеллами. Командующий очень опасался возможного удара подводных лодок. Гидропланы взлетали парами: первая облетала корабли и, дождавшись вторую, уходила на бомбежку города. Обстрел с кораблей начался в 8 часов 58 минут, после разрыва первых снарядов находившиеся в порту подводные лодки UB-7 и UB-8 немедленно вышли из гавани. Русские летчики к моменту первого налета уже не обнаружили вражеских субмарин108.

«Близко подходя к берегу, – писал участник похода, – корабли устраиваются в боевую линию. Завращались башни. На адмиральском корабле поднимают сигнал. Пушки эскадры разом извергли яркий желтый огонь и клубы коричневого дыма. Дрогнуло все кругом от мощного залпа. Один за другим сыплются залпы 12-дюймовых пушек на болгарские батареи, на мол, на гавань. Серые клубы дыма на берегу показывают, что стрельба идет удачно. Город мы не трогаем. Он кокетливо глядит на солнце, и странным кажется кругом мирно стоящего города весь этот ад»109. По свидетельству (послевоенному) полковника Милчо Железнова, командовавшего береговой артиллерией, несколько снарядов случайно попали в город, но он действительно не подвергался целенаправленному обстрелу со стороны эскадры – в противном случае от Варны остались бы одни развалины. Болгарская артиллерия не могла отвечать на обстрел: русские корабли находились вне зоны действия ее орудий110.

Броненосцы сделали 40 выстрелов 12-дюймовыми и 25 выстрелов 8-дюймовыми орудиями по району маяка, где должны были находиться болгарские батареи, после чего перенесли огонь на порт. В 9 часов 10 минут на кораблях заметили перископ подводной лодки, в 9 часов 13 минут наблюдателям показалось, что в сторону линкора «Пантелеймон» движутся две торпеды. На самом деле подлодка UB-8 атаковала «Пантелеймон» одной торпедой, и корабль уклонился от нее111. В ответ на минную атаку наши корабли открыли бешеный огонь «по перископам», то есть по площади: «Не было живого места на воде. Она буквально кипела от всплесков снарядов»112. В результате русская эскадра предпочла свернуть операцию и вернуться в Севастополь.

Стрельба по мысу Галата продолжалась девять минут, а по объектам Варны – 28 минут113. Гидропланы сбросили 21 бомбу: пять – на железнодорожные пути, три – на портовые склады, несколько бомб попало в строящиеся укрепления. Нельзя сказать, что эта бомбардировка нанесла Варне существенный вред. Были уничтожены или серьезно повреждены железнодорожный вокзал, таможня, радиостанция114. Наблюдатели доносили: «Население было охвачено паникой. Болгары стреляли по нашим летчикам из пулеметов, установленных на больших зданиях центральной части города»115.

Однако чем бы ни была вызвана эта мера, безусловно одно: она была настолько же бесполезна в военном отношении, насколько опасна в морально-политическом. Единственное, что могло иметь военное значение – радиостанция, но она восстанавливалась довольно просто. Варненская железнодорожная станция не имела важного значения, так как основные транспортные перевозки шли тогда через Констанцу и Бургас, а разрушение здания вокзала было вообще бессмысленным. Бомбардировка не помешала немцам вскоре начать использовать Варну как базу для своих подводных лодок. Без сомнения, их команды попали в доброжелательную атмосферу, ведь их появление объясняли необходимостью защиты от возможного повторения русских атак. Обстрел этого города тем более удивителен, что уже в самом начале войны, в декабре 1914 г. подобная же акция – обстрел трех прибрежных городов южной Англии: Скарборо, Уитби, Хартлпула германскими линейными крейсерами – привела к моральному поражению Германии. Конечно, с правовой точки зрения эта параллель не была безусловной – только в Хартлпуле имелась береговая артиллерия, а Скарборо и Уитби были полностью беззащитны и поэтому согласно статье первой главы первой Гаагской конвенции 1907 г. не могли быть объектом атаки116.

Варна являлась укрепленным военно-морским портом, использовавшимся для постоянной стоянки двух германских субмарин, и потому по законам войны вполне могла рассматриваться как военный объект. Следует добавить, что болгарский парламент так и не утвердил Гаагскую конвенцию, однако для общественного мнения этой страны все это уже не было важно. Небольшие материальные достижения этой операции были несравнимы с моральными издержками. По сведениям болгарской печати, в результате обстрела пострадали только мирные жители: 13 раненых и девять убитых, из которых три женщины, одна из них – русская, бывшая замужем за болгарином. Местный официоз «Народни права» заявлял: «После бомбардировки Варны русским флотом без всякого повода с нашей стороны все политические мосты между Болгарией и Россией разрушены. После объявления войны Россией Болгарии первая теряет всякое моральное право называться освободительницей Болгарии, особенно после того как в Варне пали жертвами огня русского Черноморского флота невинные болгары»117.

Первой и достаточно очевидной реакцией на обстрел было дальнейшее укрепление морского фронта Варны. Здесь были установлены батарея 240-мм орудий, а затем еще две 305-мм австрийские пушки118. Разумеется, это были далеко не единственные последствия демонстрации Черноморского флота. В Болгарии, где так опасались русского десанта, подозреваемые или реальные сторонники России (прежде всего в армии, во время мобилизации которой были и случаи проявления симпатий по отношению к России)119 стали жертвами преследований по обвинению в предательстве и пособничестве русскому обстрелу болгарского города. Бомбардировка Варны произвела положительный для России эффект только в Румынии, где убедились в том, что Черноморский флот может быть серьезной угрозой для ее берегов120. К счастью, это была разовая акция, и вскоре Черноморский флот перешел к практике набегов эсминцев на линии Констанца – Константинополь и Варна (Бургас) – Константинополь121. В любом случае, обретение превосходства на море было безусловным и не могло привести к облегчению положения сербской армии.

31 октября (13 ноября) 1915 г. Николай II прибыл в Могилев, где принял доклад М. В. Алексеева, который положил конец планам десанта в Болгарию. 7-я армия должна была помочь Сербии путем прорыва австрийского фронта в Галиции122. К этому времени стало ясно, что придется пересмотреть и прежние планы в отношении Турции. 7–8 (20–21) ноября 1915 г. в Одессу вновь прибыл Николай II. Он осмотрел крейсер «Прут» (бывший турецкий «Меджидие», введенный в состав Императорского флота 16 (29) октября 1915 г., в годовщину турецкого нападения и гибели минного заградителя «Прут»)123, посетил госпитальное судно «Экватор» и транспорт «Руслан», провел смотр войск армии генерала Д. Г Щербачева124. Накануне императорского визита из Севастополя в Одессу был возвращен Гвардейский флотский экипаж125. По докладу командующего армией было принято решение отказаться от проведения Босфорской экспедиции126.

Это мнение полностью совпадало с позицией М. В. Алексеева. Позже начальник штаба Ставки, будучи принципиальным сторонником оказания помощи Сербии, все же не находил, что Россия обладает достаточными силами для организации высадки десанта в Бургасе или Варне, как предлагали уже союзники127. Он был против посылки небольшого отряда, а для подготовки корпуса, который, по мнению М. В. Алексеева, являлся минимальной силой, не было средств и времени. Кроме того, при неясной позиции Румынии положение русского десантного отряда могло стать критическим: эвакуировать его можно было только морем, безопасность же перевозок не могли гарантировать моряки. Кроме подводных лодок приходилось считаться и с тем, что конец года далеко не самое благоприятное время для плавания по Черному морю128.

Представляется, что подобная позиция генерала имела и другие доводы. 3 апреля 1916 г. после разговора с М. В. Алексеевым исполняющий обязанности директора дипломатической канцелярии при штабе Верховного главнокомандующего Н. А. Базили сообщал: «Генералу Алексееву вообще хотелось бы избегнуть пролития нами болгарской крови. По его мнению, не надо рыть пропасти между нами и болгарским народом. В будущем болгары могут быть нам нужны, особенно на Проливах»129. Вряд ли этот взгляд начальника штаба Ставки на Болгарию был новым по сравнению с октябрем 1915 г. 17 (30) октября 1915 г. М. В. Алексеев получил от М. В. Родзянко оттиск листовки-обращения к болгарам, призывающей оказать помощь Сербии. Листовку предлагали распространить с воздуха при помощи французских летчиков. Начальника штаба Ставки отреагировал так: «Мысль правильная, хотя на богатые результаты рассчитывать нельзя»130.

Генерал М. В. Алексеев имел все основания для этого заявления, ибо, во-первых, отношения между сербами и болгарами были далеки от дружественных, а во-вторых, армии с сильным кадровым составом мало восприимчивы к пропаганде противника. В конце 1914 г. немцы на Юго-Западном фронте пытались обращаться и к солдатам-мусульманам, служащим в русской армии, соблазняя их вступить в священную войну куском сала и водкой, и просто к солдатам, убеждая их, что война затеяна помимо воли императора Николаем Николаевичем (младшим)131. Успеха эти топорные попытки не имели, как и русское обращение к болгарам. 11 (24) ноября 1915 г. генерал Д. Г Щербачев вручил начальнику штаба Ставки проект прокламации к болгарскому народу, составленный в штабе 7-й армии. Через два дня М. В. Алексеев дал согласие на распространение этой прокламации с воздуха и через румын132.

«От штаба русских войск…» – так начинался этот документ, окончательно утвержденный 6 (19) ноября 1915 г. В нем, в частности, содержался следующий пассаж: «Сыны свободной Болгарии! Великодушная Россия еще верит в совесть и здравый разум болгарского народа. Она воюет не с Болгарией, а с Фердинандом и его продажным правительством. Для русских войск, которые вступят в болгарскую землю, имущество и жилище болгар будут неприкосновенными. Россия вопреки вреду, нанесенному ей вашим правительством, не посягнет на свободу и достояние Болгарии. Русские войска идут не за тем, чтобы завоевать вас, а против немцев и турок и их союзников: Фердинанда, Радославова и др.»133. При всей искренности этого документа рассчитывать на его серьезное воздействие на болгарские войска было сложно. А после бомбардировки Варны трудно было ожидать и особой бурной реакции гражданского населения. Идеологический штамп, зародившийся накануне Освободительной войны 1877–1878 гг., в которой принимал участие М. В. Алексеев, как правило, не разрушается за полгода. Все эти соображения, на мой взгляд, также были немаловажной причиной отказа М. В. Алексеева пойти на десантную операцию, а ссылка на невозможность использования Констанцы – скорее поводом, возлагавшим ответственность за последствия отказа на МИД. Вскоре 7-я армия была перевезена на Юго-Западный фронт и уже в декабре 1915 г. размещена между 9-й и 11-й армиями134. Сюда же, в Галицию, в состав 2-го Гвардейского корпуса были перевезены из Одессы два батальона гвардейцев-моряков, которым предназначалась роль первого эшелона десанта135.

Кавказский фронт и Месопотамия осенью и зимой 1915 г.

Приостановка активности на восточном направлении была недолгой. Успехи русского оружия в начале года, достижения на направлении Ван – Урмия весной – летом 1915 г. способствовали увеличению русского влияния в Иране. К осени ситуация в этой стране резко изменилась к худшему. Новости об успехах германо-австро-турецкого оружия на Проливах, Балканах, во Франции, Польше и Галиции привели к заметному сокращению влияния России и Англии. Значительную роль в этом сыграла и подрывная работа, которую вели дипломаты стран центрального блока.

Немцы и турки не жалели денег, кроме того, в их распоряжении находились жандармерия и полиция. Персидское правительство оказалось между двух огней. Сторонники и противники нейтралитета, Германии и Антанты боролись друг с другом. Объективности ради следует отметить, что немцы вполне могли рассчитывать на роль меньшего зла. В отличие от турок, русских и англичан они не несли угрозы целостности и независимости Персии. Германия никогда не воевала с ней, не имела территориальных претензий к Тегерану и не вводила на шахские земли свои войска для защиты своих интересов. Большая часть народа явно не любила иностранцев, но и не хотела втягиваться в войну. В Персии начались провокации, нападения на русских и английских консулов и подданных. Шах колебался, а союзники не имели в своем распоряжении значительных воинских сил1. Персидские казаки были немногочисленны и разбросаны по стране для охраны дорог и учреждений2.

Для стабилизации положения в Персии необходим был заметный успех оружия союзников, который ободрил бы сторонников Антанты и охладил воинственность ее противников. Идеальным направлением была Месопотамия, обладание которой резко сокращало бы возможности вмешательства турок в персидские дела. 15 сентября 1915 г. корпус Ч. Таунсхенда подошел к Кут-эль-Амаре – небольшому городу на реке Тигр с шеститысячным населением, где встретил серьезное сопротивление турецкой регулярной пехоты (около 8 тыс. человек), поддержанной отрядами арабских ополченцев (от 10 до 12 тыс. человек). Бои носили исключительно упорный характер. 28 сентября Ч. Таунсхенду все же удалось одолеть оборонявшихся и занять на следующий день Кут. Турки потеряли 14 орудий и около 4 тыс. человек, из которых 1100 пленными, общие потери британцев составили 1233 человека. Успех был значительным, но развить его экспедиционный корпус уже не мог.

Оторвавшись от своих баз почти на 340 миль, англо-индийские войска не могли рассчитывать на подкрепление. Кут находился в 227 милях от Багдада, если считать речной путь. Расстояние по суше было приблизительно вдвое меньше, но поскольку корпус получал все необходимое по реке, Ч. Таунсхенд не мог позволить себе оторваться от своей единственной линии снабжения. Неясно было и то, смогут ли в случае успеха небольшие экспедиционные силы контролировать свои тылы и город со 150-тысячным населением. Интенсивность военных действий пошла на спад, но тем не менее англичане сумели к началу октября выйти к Ктесифону в 20 милях от Багдада, где вынуждены были остановиться. Для поддержки экспедиционного корпуса 24 октября было принято решение перебросить из Франции в Месопотамию две дивизии, но для их прихода требовалось время3.

Передышкой не замедлил воспользоваться противник. Германо-турецкая агентура резко усилила свою активность в Персии. Центрами пропаганды стали города, в которых были расположены основные шиитские святыни: Кум, Султан-Абад, Хамадан. Жандармские части стали открыто нападать на русских и английских подданных и консулов, а правительство только имитировало свою готовность бороться с ними4. В октябре 1915 г. в Персию пришлось вводить войска: корпус генерала Н. Н. Баратова – 4 тыс. штыков и 6 тыс. сабель при 20 орудиях5. Генерал имел репутацию тактичного и знающего Восток человека, прекрасного администратора и дипломата. Храбрость и способности военного лидера только усиливали его достоинства – это был прекрасный выбор6. Н. Н. Баратов начал движение на Казвин, и его войска перед выступлением в поход получили строгий приказ с уважением относиться к местному населению. Солдатам и офицерам разъяснили, что война ведется не с Персией, а с купленной на золото немцев и турок жандармерией7.

Тем временем к Куту подтягивались турецкие подкрепления, группу войск, действовавшую против британцев, возглавил мушир К. фон дер Гольц. 21 ноября 1915 г. турки перешли в контрнаступление и через два дня заставили англичан начать отход от Ктесифона8. Отступление проходило в весьма тяжелых условиях, в результате войска Ч. Таунсхенда потеряли свыше 5400 человек убитыми и ранеными, сумев тем не менее вынести всех своих раненых и даже привести 1600 турецких пленных9. К 7 декабря К. фон дер Гольцу удалось окружить, а затем и блокировать англичан в Кут-эль-Амаре под Багдадом10.

Удачнее проходили действия корпуса Н. Н. Баратова в Персии. После начала его движения главный центр прогерманской пропаганды переместился в Кум, куда, в частности, бежали из Тегерана и 30 депутатов меджлиса, придерживавшихся германо-турецкой ориентации11. Русским войскам противостояли отряды жандармов, бежавшие из России военнопленные, племенная конница, сражавшаяся за деньги, – бахтиары, луры, курды, шахсеваны и просто разбойники всех мастей. Серьезного сопротивления они не оказывали, и обычно при первых же признаках неудачи эти отряды разбегались12. 25 ноября (8 декабря) 1915 г. русские войска сбили такой отряд, состоявший приблизительно из 500 жандармов и 1200 всадников, с Султан-Булахского перевала, находившегося на 106-й версте от Казвина и на 100-й версте от Хамадана. И тут же из Хамадана бежали около 6 тыс. жандармов. Город был ограблен. Уходя, отряды захватили с собой казну отделения Шахиншахского банка и заложников, включая местного губернатора. Русские войска вошли в Хамадан без боя13.

Попытки германского и австрийского консулов организовать сопротивление и нанести контрудар по коммуникациям между Тегераном и Хамаданом были сорваны. Отряд Н. Н. Баратова двинулся на Кум, который также был взят без боя. При вхождении в этот город генерал проявил подчеркнутое уважение к святыням шиитов, даже постойные квартиры для размещения войск было предложено выделить местному губернатору, что он и сделал после совещания с духовенством14. Падение Кума оказало серьезное впечатление на всю страну, и германофилы попытались организовать столкновение в ее столице. Молодой, неопытный и не обладавший реальной властью шах Ахмад фактически оказался заложником в их руках и был вынужден отправиться вместе с ними в небольшое селение в нескольких километрах от Тегерана.

6-7 (19–20) декабря столкновения между жандармами и казаками произошли под Тегераном, но серьезных боев здесь не было. Тем не менее шах предпочел вернуться в оставленную им столицу. Русские войска временно вошли в Тегеран, а германский посол, его окружение и сторонники германотурецкой ориентации бежали в Исфаган. Здесь началась активная работа по подготовке обороны города, который надеялись превратить в оплот борьбы с силами Антанты. Немцам даже удалось организовать здесь работу небольшого патронного завода15. К концу декабря 1915 г. значительная часть Персии была поставлена под контроль16. Попытки германо-турецкой агентуры организовать партизанское движение в тылу русских войск, в провинции Гилян, в районе порта Решт также не увенчались успехом. Восставшее племя дженгелойцев было разбито, и порядок на коммуникациях

восстановлен17. Планы центральных держав по вовлечению Персии в войну на своей стороне были сорваны, но их усилия все же не прошли бесследно. Командованию Кавказской армии пришлось выделять силы для совместной с англичанами блокады персидско-афганской границы. В результате линия Кавказского фронта растянулась с 600 до 1000 верст, что привело к распылению и без того незначительных русских частей и резко усложнило проблему их снабжения18.

Осень 1915 г. – планы и действия Антанты на Балканах. Гибель Сербии

В середине осени 1915 г. положение Сербии было уже близким к катастрофе. 17 октября Р. Путник обратился к М. В. Алексееву с призывом о помощи. По его мнению, возможный прорыв болгар в долину Моравы ставил сербскую армию в безвыходное положение1. Затянувшееся обсуждение возможных способов оказания помощи сербскому союзнику уже лишало смысла эти меры, а отрицательное отношение к ним военных руководителей Англии, Франции и Италии превращало разгром Сербии в неизбежность. Время для оказания помощи Сербии было уже безвозвратно упущено. Начиналась «сербская Голгофа».

Тем временем франко-английское наступление в Шампани выдыхалось, а силы для активизации русского фронта в Буковине еще надо было собрать. Единственной армией, которая попыталась перейти в этот момент в наступление, была итальянская. 18 октября по фронту от нижнего течения Изонцо до моря началась бомбардировка, а затем и атаки пехоты. Но надежды итальянского командования исправить положение фронтовой линии, воспользовавшись тем, что ударные силы противника прикованы к сербскому направлению, были разрушены несокрушимой обороной венгерских и немецких частей2. Объективности ради необходимо отметить, что оборона эта была облегчена позиционными особенностями – горной грядой и множеством водных препятствий.

В Салониках, откуда сербы также ждали помощи, у англо-французских войск с самого начала возникли многочисленные проблемы. Город еще недавно оспаривали войска бывших союзников по Балканским войнам, старые страхи не могли быстро забыться. Здесь было немало как симпатизировавших Германии и ее союзникам, так и тех, кто опасался их. Еще в октябре 1913 г. греческое население больше всего боялось болгар, сумевших войти в Салоники во время Первой Балканской войны3. Турецкий 8-й корпус, стоявший в Салониках, капитулировал перед греками в ночь с 26 на 27 октября (с 9 на 10 ноября) 1912 г., и греческие войска вошли в город утром 27 октября (10 ноября). Болгары смогли сделать это лишь вечером того же дня. На следующий день в город прибыли королевичи Кирилл и Борис4. Значительный отряд болгарской пехоты оставался здесь более двух недель, после чего был перевезен на греческих транспортах в Дедеагач для усиления войск, действовавших против турок. Соседствование солдат двух еще союзных армий послужило причиной многочисленных конфликтов5.

Спор о принадлежности Салоник привел к тому, что в нем остался небольшой болгарский отряд майора В. Лазарова, входивший в дивизию генерал-майора Х. Хесапчиева. По нему в начале Второй Балканской войны и был нанесен удар греческого гарнизона. Стены Салоник долго были покрыты лубками, воспевающими подвиги греческой армии в войне с болгарами, а часть домов, занятых когда-то болгарскими солдатами, осенью 1913 г. еще носила следы винтовочной, пулеметной и артиллерийской стрельбы. Болгарские жители вынуждены были покинуть город. Греческие власти фактически организовали резню и военнопленных, и гражданского болгарского населения6. Созданная импровизационным образом новая 2-я болгарская армия должна была обеспечить тыл войск, действовавших против сербов. Она состояла из 30–35 тыс. человек, из них около 15 тыс. были македонскими крестьянами старших возрастов, которые, по словам одного из офицеров штаба армии, «криво-лево обучены за один-два месяца». Ни прикрыть фронт длиной около 200 км, ни остановить наступление 120 тыс. греков они в 1913 г. не смогли7.

Неудивительно, что в 1915 г. у офицеров проигравшей за два года перед этим армии могли возникнуть реваншистские настроения. Болгарское наступление в случае успеха не могло не вызвать опасений греческого правительства. «Отношения Болгарии и Греции никогда не были дружественными, – констатировал еще до начала Первой Балканской войны русский поверенный в делах в Софии князь Л. В. Урусов. – Схизма, наложенная на болгарскую церковь Вселенской Патриархией, взаимно истребляющая вражда болгар и греков в Македонии, греческий погром, со стихийной силой пронесшийся по Болгарии в 1906 году, на долгое время отдалили возможность политического соглашения между Болгарией и Грецией, хотя уже с 1891 года афинский кабинет пытался работать в этом направлении»8. Но после 1913 г. в Афинах уже никто не помышлял об этом, опасаясь возможного реванша со стороны Софии. Однако боялись там не только соседей. Прежде всего, пока еще занимавший пост премьер-министра Греции Э. Венизелос соглашался лишь на проход союзных войск через Салоники и территорию Греции, но вовсе не был в восторге от того, что англичане и французы действовали в его стране, по словам Э. Грея, «так, если бы это место принадлежало нам»9.

Уже на следующий день после высадки, 6 октября 1915 г., ввиду изменившейся после отставки Э. Венизелоса ситуации, Э. Грей рекомендовал английскому командованию быть чрезвычайно острожным в контактах с греческими властями, а ввиду того, что поведение нового правительства этой страны во главе с А. Заимисом было абсолютно непрогнозируемым, – не уходить в глубь Балкан от Салоник10. Русский военный агент в Греции видел ситуацию в другом свете. 2 (15) октября 1915 г. он сообщал о резком усилении влияния Германии и ее союзников: «Растет и симпатия к немцам, ибо здесь преклоняются лишь перед реальной силой… Надо прочно захватить Салоники, и тогда большая часть греческой армии, отрезанная от базы, в руках наших. Захват Салоник – сердца обороны Греции и базы войск пограничного района – уже большая угроза. Если прибавить угрозу блокадой, то Греция всецело в руках наших; это здесь понимают и страшно боятся»11. Эти предложения, в конце концов, были воплощены в жизнь союзниками, но поначалу у них не было единства в понимании как важности Салоник, так и того, что, собственно, они должны там делать. Взгляды британских политиков и военных на этот раз не расходились.

Еще 21 сентября 1915 г. генерал Я. Гамильтон изложил их предельно ясно в своем дневнике: «История не оставляет сомнений по поводу Салоник. Во всех кампаниях, которые велись в этом самом районе, роль, которую играли Салоники, была военно-морской, а не военной. Этому должна была быть веская причина: она была и она все еще существует – это география! Нельзя было ранее и нельзя сейчас провезти какой-либо большой груз через (выделено автором. – А. О.) пару узких расщелин в бездорожном лабиринте гор. Проблема – это повторение афганской дилеммы. Большая армия будет голодать в Нише и на Дунае; маленькая армия будет проглочена противником»12. Всего через три дня после того как Я. Гамильтон сформулировал свое видение положения, М. В. Алексеев сделал запрос о возможной посылке британских войск на помощь сербам. 11 (24) сентября 1915 г. директор канцелярии МИДа М. Ф. Шиллинг доложил о согласии Франции послать для этого 150-тысячную армию. Начальник штаба Ставки интересовался, не мог бы Лондон выделить такое же количество войск на Балканы13.

Ничего подобного там и не собирались делать. На очереди стоял вопрос о прекращении Галлиполийской операции. 17 октября 1915 г. неудавшийся победитель Константинополя Я. Гамильтон отправился в Англию, и командование принял генерал Ч. Монро14. На самом деле англичане вовсе не собирались идти в глубь Балкан, тем более значительными силами.

Еще хуже было положение британских союзников, вместе с которыми они высадились в Греции. Генерал М. Байо, командовавший французской дивизией, прибывшей в Салоники из Дарданелл, получил в течение семи дней несколько противоречивших друг другу приказов: 3 октября 1915 г.

пришел приказ двигаться на Ниш для соединения с сербской армией (главной проблемой виделось определение местонахождения сербской штаб-квартиры и налаживание связи с ней); 7 октября он получил телеграмму, извещавшую о том, что в Сербии нет продовольствия; 8 октября – приказ двигаться на Струмицу (то есть в Сербию), а 10 октября – не переходить сербо-греческую границу15.

Вскоре французские силы в Салониках получили нового командующего – М. Саррайля. Этот 59-летний генерал был на особом счету у президента республики16. В начале войны его 3-я армия имела успех, вслед за которым, впрочем, пришли потери без соответствующих достижений. А. Мильеран еще 22 июля 1915 г. вызвал его из Вердена и поручил разрабатывать план будущих операций в районе Проливов. 11 августа генерал представил Р. Пуанкаре альтернативные варианты направлений возможного удара: «высадку десанта в Адрамите, операцию в районах Чанака, Чардака или Бруссы, высадку в Смирне или Александретте и, наконец, интервенцию в Сербии после занятия Салоник». И далее президент Франции добавил: «Кажется, он предпочитает эту последнюю операцию». Такой выбор отнюдь не удивителен, так как в это же время французские военные атташе в Сербии и Черногории и бывший военный атташе в Турции, изучив вопрос об экспедиции на Балканы, сочли ее вполне возможной, отметив, правда, что пути сообщения между Салониками и Россией, проходящие через территорию Сербии и Румынии, нуждаются в ремонте17.

Немалое значение для судеб Салоникского фронта имел и тот факт, что французское правительство видело особый смысл в назначении М. Саррай-ля. По мнению посла Великобритании во Франции, это прежде всего был способ удалить с главного фронта неугодного генерала, которого подозревали в симпатиях к радикалам-социалистам и даже масонам18. Следует отметить, что радикальные социалисты на выборах 1914 г. получили в Палате представителей 136 мест. Это была самая многочисленная партия французского парламента, хотя она и не являлась большинством, однако правительство не могло не считаться с ней. Лидеры партии не скрывали своих симпатий к М. Саррайлю19. В близости к масонам генерала подозревали французские военные и особенно те, кто выдвинулся в первые два года войны: Н. де Кастельно, Л. д’Эспере, Ф. Фош, Ф. де Лангль де Кари и другие – все это были люди, которых до войны не очень жаловал политический режим Третьей республики, так как они имели репутацию клерикалов и консерваторов20.

«Для военной клики, – отмечал Д. Ллойд-Джордж, – он был политическим генералом, что попросту означало, что руководящие политические деятели Франции относятся к Саррайлю с доверием. Лучше быть «другом мытарей и грешником», чем другом политиков. Для французского Генерального штаба Саррайль был поэтому более опасным врагом, чем сам фон Клюк. Генерал, который не пользуется симпатиями Генерального штаба, имеет меньше шансов на успех, чем политик, которого не любят партийные руководители. Последний может апеллировать к народу и тем самым занять такое угрожающее положение в партии, что лучше будет успокоить его, выдвинув на лучший пост. Но для солдата обратиться к какому-либо гражданскому судилищу, подвергая сомнению стратегический план или компетентность своих начальников, является само по себе таким прегрешением против профессиональной этики, которое делает его отщепенцем»21.

Впрочем, М. Саррайль прослыл отщепенцем еще до своего нового назначения. В 1900 г. премьер-министр Франции П. Вальдек-Руссо отправил в отставку военного министра генерала маркиза Г де Галифе – убежденного сторонника виновности капитана А. Дрейфуса и реакционера. Генерал начал службу во французской армии с 1848 г. и принимал участие во всех войнах Франции от Алжира до Мексики. Именно атака его кавалерийской бригады под Седаном вызвала восхищение Вильгельма I, именно он беспощадно подавлял сопротивление парижских коммунаров. Г де Галифе имел все степени ордена Почетного легиона и пользовался огромным авторитетом в армии. На его пост был назначен твердый республиканец Луи Андрэ, который привел в министерство своих сторонников, в том числе и майора М. Саррайля. В 1904 г. разразился грандиозный скандал: выяснилось, что через местные масонские организации Л. Андрэ и его сотрудники собирали информацию на офицеров и генералов французской армии. Тех из них, кого обвиняли в приверженности (и даже принадлежности!) к церкви и консервативным убеждениям (как правило, это были представители дворянских фамилий), обходили при чинопроизводстве22. Хотя биограф М. Саррайля утверждает, что он не участвовал в этой грязной истории, его современники твердо придерживались другого мнения23.

Выдвинувшиеся на поле боя генералы ненавидели и презирали М. Саррайля, но они не могли претендовать на пост главнокомандующего, так как не пользовались поддержкой парламентариев. Другое дело – М. Саррайль, в штаб армии которого после первых успехов зачастили политики24. Он мог угрожать положению Ж. Жоффра, и тот понимал это. Поэтому французский главнокомандующий и настоял на отзыве этого человека с фронта, в разговоре с президентом республики в открытую назвав его «мятежным генералом»25. Есть еще одно объяснение, почему Р. Пуанкаре согласился с предложением Ж. Жоффра: М. Саррайль был единственным «левым» генералом французской армии, и республиканцы хотели сохранить его для послевоенного периода, так как в это время они ожидали роста легитимистских и антиреспубликанских настроений. Эта версия была весьма распространена на Салоникском фронте26.

Триумф М. Саррайля на Балканах не мог ожидаться французским генералитетом с восторгом. Это во многом объясняет постоянные отказы Ж. Жоффра на просьбы о резервах и снарядах, которые присылал потом М. Саррайль. Представляется, что и сам он предчувствовал это и под всякими предлогами старался оттянуть свой отъезд на Балканы. Он говорил: «Моя карьера закончена. Мне дадут отставку, я знаю это. Но я отказываюсь отправиться на Дарданеллы. Меня унизили, начали с того, что сняли меня с поста командующего армией. В этих условиях я не могу принять никакого другого назначения»27. Позже ему пришлось согласиться с отправкой на восток, но уже в Салоники. 7 октября 1915 г. генерал вместе с передовыми частями 57-й дивизии отплыл из Тулона, а в Салоники они прибыли через шесть дней28. В городе в это время скопилось значительное количество врачей, медсестер, тыловых госпитальных служб, которые были отрезаны от пункта своего назначения – Сербии внезапным ударом Болгарии. Железная, да и другие дороги были небезопасны – на них действовали отряды комитаджей29.

Человек, внимательно следивший за балканским направлением из Лондона, не без оснований подводил итоги действий союзного командования по отношению к М. Саррайлю: «Его оставили без сколько-нибудь компетентного штаба и снабдили отвратительным военным снаряжением в крайне неудовлетворительных транспортных условиях. Его войска были далеко не лучшим образцом среднего французского войска. Кроме того, его дивизии не имели полного состава… Его английские союзники находились в таком же положении: им недоставало материальных средств и они не были готовы к тому, чтобы действительно оказать содействие Саррайлю»30. Так оно и было в действительности. При этом действия французского генерала отнюдь не возбуждали у представителей его союзников особого желания подчиняться. Он активно старался поддерживать экономические интересы своей страны в Македонии в противовес союзническим, окружил себя офицерами сомнительных профессиональных качеств, но зато близких по политическим взглядам. В штабе процветали фаворитизм и интриги, М. Саррайль и его приближенные почти не посещали линию фронта31. Представитель итальянского штаба вспоминал: «Он никогда не вел себя как настоящий международный командующий; он постоянно действовал в интересах Франции, как он их понимал, но понимал он их в самом узком и ограниченном смысле, подрывавшем не только интересы других союзников, но также и их общие дружественные договоренности и в результате – настоящие высшие интересы его собственной страны»32.

К середине октября на Салоникском фронте находились три французские дивизии (156, 122, 57-я) и одна английская (10-я), командир которой бригадный генерал Брайан Махон (в мае 1916 г. его сменил Джордж Милн) не подчинялся М. Саррайлю и имел собственные инструкции, в частности запрещавшие ему идти вместе с французами в глубь Сербии и переходить греческую границу. С конца декабря 1915 г. ввиду возможности наступления болгаро-германских частей французы неоднократно предлагали англичанам установить единое союзническое командование, однако Г Китченер категорически отказывался подчинить британские части М. Саррайлю. При отсутствии единого командования салоникская армия в конце 1915 г. и первые четыре месяца 1916 г. занималась в основном подготовкой укрепленных позиций и тыла33. Выполняя приказы своего командования, М. Саррайль создал вокруг города три линии обороны по последнему слову тогдашней фортификации. Первые две были особенно хороши: окопы полного профиля, с проволочным заграждением до 10 метров шириной, позиции прикрывались батареями тяжелой артиллерии. Третья линия, впрочем, была только размечена. Все это делалось в отсутствие противника, без всякого контакта с ним34. Французы не торопились со снабжением фронта тяжелой артиллерией и живой силой в том числе и потому, что вовсе не хотели создавать лишней популярности этому человеку. В 1915 г. на этот фронт было прислано всего шесть тяжелых английских и 24 французские тяжелые гаубицы35.

Таким образом, положение на Балканах не давало надежды на компенсацию неудачи на Проливах. Реализовать план успешного прорыва фронта центральных держав не представлялось возможным. 3 (16) ноября 1915 г. в Могилев прибыл С. Д. Сазонов. На докладе у императора он предложил временно отказаться от планов визита великого князя Кирилла Владимировича и его супруги великой княгини Виктории Федоровны в Бухарест, «ибо как бы ни обставлять эту поездку под видом частного семейного посещения, в случае, если, как следовало предвидеть, Румыния откажется от пропуска наших войск, общественное мнение и печать повсюду громко протрубят о неудаче «миссии» Великого Князя». В тот же день вечером Николай II лично заявил об отмене поездки великого князя36.

Итак, Румыния была ненадежна, а Болгарию требовалось сохранить как возможного союзника на будущее. В этой обстановке и возник новый план М. В. Алексеева. 22 ноября 1915 г. Имперский Генеральный штаб Великобритании получил от военного представителя Британской империи при русской Ставке генерал-майора Дж. Генбери-Вилльямса телеграмму, содержавшую предложения начальника штаба русского фронта генерал-адъютанта М. В. Алексеева на будущую кампанию: «Союзники в нынешней ситуации на обоих фронтах вынуждены атаковать противника в направлениях, где он наиболее силен и наименее поддается этим атакам, на позиции, которые укрепляются им всеми доступными техническими средствами. Следовательно, союзники вряд ли могут рассчитывать на достижение больших стратегических результатов, даже если они окажутся в состоянии ценой больших потерь достичь тактического успеха»37.

Аналогичные записки были вручены представителям французской и итальянской армий при Ставке. Начальник штаба Верховного главнокомандующего отправил ее и С. Д. Сазонову, сопроводив объяснением. М. В. Алексеев объяснял цель своего плана следующим образом: он хотел сохранить сербскую армию как действующую силу и удержать в сфере влияния Антанты Румынию. «Эта записка, – писал он министру, – является с моей стороны попыткою внести, во-первых, единство в операции союзников, привлечь к общей работе итальянскую армию, а во-вторых, обратить внимание союзных главнокомандующих на важность при настоящих условиях Балканского театра военных действий. Отсюда мы можем нанести удар в наиболее опасном направлении для противника, объединить усилия союзных армий для достижения общей цели, вывести из колеблющегося состояния Грецию и Румынию. В настоящее время, когда Греция начинает, видимо, склоняться на сторону наших противников и своим решением может поставить англо-французские войска в критическое положение, смелое и безоговорочное принятие намеченного плана, связанного с дальнейшим усилением союзных войск на Балканском полуострове, очень отвечало бы общим интересам. Не питая надежды на принятие намеченных в записке моих предложений (выделено мной. – А. О.), я все же прошу Вашего содействия путем выяснения союзным правительствам через наших послов важности быть сильным на Балканском полуострове и направить оттуда решительный удар для разрушения Австрии. При условии принятия этого предложения мы без затруднений выполним наше обещание о выставлении сил, намеченных в записке»38. Почему же М. В. Алексеев не питал надежд на реализацию собственных планов?

Здесь необходимо небольшое отступление. «Политика и военное министерство, – отмечал Эрих фон Фалькенгайн, – были так тесно связаны с командованием армией в этой борьбе за существование, что не могли быть от него отделены. Где это не проводилось, там всегда были налицо нездоровые последствия»39. В военном и политическом руководстве практически всех ведущих участников Первой мировой войны боролись сторонники двух подходов к методу достижения победы. Одни считали, что кратчайший путь к ней лежит через уничтожение сильнейшего противника на самом сильном участке, им занимаемом. Другие предполагали, что успех лежит в менее внешне эффектных действиях, а именно в нанесении удара по наименее сильным союзникам противника, по слабейшим звеньям его обороны и в перспективе – в постепенном разрушении противостоящей коалиции. В Англии, Франции и Германии эти школы получили приблизительно одинаковые названия – «западников» и «восточников».

К первым у наших союзников относились генерал В. Робертсон, его предшественник на посту начальника Имперского Генерального штаба генерал А. Мюррей, генерал Д. Хейг, сменивший в 1915 г. Дж. Френча на посту главнокомандующего Британскими экспедиционными силами во Франции, генерал Ж. Жоффр, главнокомандующий французской армией в 1911–1916 гг., а также все без исключения его преемники: Р. Нивель, А-Ф. Петен, Ф. Фош. Вторых среди высшего военного руководства было не так много, и из наиболее видных «восточников» следует прежде всего назвать Д. Ллойд-Джорджа, Г Китченера и У. Черчилля, Р. Пуанкаре, А. Бриана, А. Тома, генералов Ж. Галлиени и М. Саррайля – командующего Салоникским фронтом.

Нетрудно заметить, что среди «западников» преобладали профессиональные военные, а среди «восточников» – политики. «Политики в Военном совете, – вспоминал У Черчилль, – в основном смотрели на Восток; в то время как сэр Джон Френч и штаб-квартира британской армии, естественно, отчаянно сражались за каждого человека, орудие и снаряд для фронта во Франции. Лорд Китченер с его постоянно меняющимся мнением был полем битвы этих убеждений. Иногда вместе с ним брала верх одна сторона, потом другая. Нет никакого сомнения, что если бы «восточники» имели бы дело только с британской армией и ее штабом, мы могли бы просто дать им приказы. Но позади сэра Джона Френча и сэра Генри Вильсона возвышался мощный авторитет генерала Жоффра, победителя на Марне»40.

Уже в начале февраля 1915 г. на конференции в Париже по вопросам финансовой политики стран Антанты Д. Ллойд-Джордж поставил на обсуждение вопрос о немедленной посылке на помощь Сербии объединенного англо-франко-русского корпуса. «По мнению англичан, – сообщал русский министр финансов П. Л. Барк, – такая активная помощь побудит Грецию, Румынию и Болгарию примкнуть немедленно к нам. Считая с Сербией, такая армия, двинутая с юга против Австрии, составит не менее одного миллиона штыков и сразу изменит все положение, облегчая наше (то есть русское. – А. О.) движение на Силезию, оттягивая войска от французского фронта и разрешая вопрос о Проливах. Это предложение немедленно рассмотрено в частном совещании у Рибо, при участии Вивиани, Мильерана и Делькассе. Мильеран противится посылке французских войск в Сербию, желая иметь возможно больше подкрепления здесь»41. Это было довольно традиционное для Франции отношение к подобного рода проектам.

Довольно точно описал постепенное изменение позиции французского командования русский военный агент в этой стране полковник А. А. Игнатьев: «Французы, воспитанные на наполеоновской стратегии, считали, что война может быть выиграна только после разгрома главного противника и на кратчайшем стратегическом направлении. «Все силы против Германии, а об австрийцах поговорим, когда вы будете в Берлине», – давал мне советы в начале войны Мессими. К тому же французы ощущали присутствие немцев у самых ворот Парижа и, при столь мне известной узости политических горизонтов, долгое время не были склонны уделять свои силы на Салоникский фронт. Сентябрь их протрезвил, и Жоффр стал прислушиваться к мнению Алексеева, считавшего, что при борьбе с коалицией удар надо направлять против более слабого противника, чтобы отколоть его от более сильного (выделено мной. – А. О.). В конце концов, и Россия, и Франция были склонны к развитию операций на Салоникском фронте, не рассчитывая даже особенно на содействие Италии, хотя аппетиты ее на Балканском полуострове им были хорошо известны»42.

Когда в мае 1915 г. русское Верховное командование через Дж. Генбери-Вилльямса сделало запрос о стратегической политике союзников, то Дж. Френч, командовавший экспедиционным корпусом во Франции, отправился в Дулен для встречи с Ж. Жоффром. «Жоффр сказал, – записал в своем дневнике генерал Г Вильсон, – что ответ – «активные и агрессивные операции», но в то же время дал понять, что решение должно быть на Западном фронте, а не в России, не в Сербии и не в Италии»43. Немцы стояли в 100 км от Парижа, и Ж. Жоффр, по его собственному признанию, рассматривал операции на второстепенных участках фронта как чисто теоретические, в то время как германская угроза Парижу была реальной и близкой: «По этой причине в 1915 и 1916 годах я оставался верным принципу сохранения возможно большего числа французских войск на главном театре войны, так как именно здесь должно было быть найдено решение. Я также использовал всякую возможность для того, чтобы убедить наших британских союзников следовать моему примеру и держать основную часть их сил на Западном фронте»44. Этот принцип в конце 1915 г. означал, что сербы были предоставлены собственной судьбе и должны были решать свои проблемы имевшимися у них силами.

18-22 ноября 1915 г. воевода Р Путник предпринял последнюю попытку прорваться к Монастырю и Салоникам. После провала этой атаки сербская армия была вынуждена отступать к Адриатике через Албанию45. Отступление через горы Албании носило характер подлинной трагедии. Продовольствие, топливо и фураж ценились на вес золота. Началось массовой дезертирство, доходившее до 1 тыс. человек в сутки. В декабре дневной паек отступавших равнялся 350 граммам кукурузы46. Дороги, а вернее то, что здесь называлось дорогами, не были приспособлены для прохождения значительной массы людей и транспорта. Первыми жертвами нечеловеческих трудностей стали гражданские. Они начали умирать уже на втором переходе в горах. Как отмечал французский корреспондент, «по дороге стало попадаться много человеческих трупов, но ужаснее всего был вид умирающих беженцев, которые просили их прикончить и которым при всем желании нельзя было помочь»47. По ночам колонны беженцев подвергались нападениям албанцев, вскоре смертность достигла такого уровня, что при движении, когда видимость затруднялась морозами и метелью, «ориентировка происходила по трупам замерзших беженцев, которыми ясно обозначался путь»48.

Потери среди солдат и офицеров сербской армии превысили 120 тыс. человек, что составило более половины первоначального числа. Что же касается гражданских лиц, следовавших с армией, то жертвы среди них от налетов вражеской авиации, набегов албанских банд и эпидемий были ужасными и не поддающимися оценке. «Исход сербов из их страны, – писал британский военный журналист, участник этого двухмесячного отступления, – короля, правительства, армии и народа – займет место одного из самых трагических эпизодов истории»49. 7 (20) декабря 1915 г. принц-регент Сербии Александр Карагеоргиевич обратился с телеграммой к Николаю II с просьбой оказать давление на союзников с целью ускорения эвакуации остатков сербской армии из Скутари в Валону и далее (наилучшим пунктом, по мнению принца-регента, были бы Салоники).

М. В. Алексеев считал, что время для спасения сербской армии окончательно упущено50. Тем не менее была сделана попытка оказать ей помощь путем давления на восточный фронт австрийцев силами 7-й армии, переброшенной в декабре 1915 г. на Юго-Западный фронт из-под Одессы. Оставалась надежда, что в случае успеха она сможет ослабить давление противника на сербов51. Армия Д. Г Щербачева включала в себя 2-й и 16-й армейские корпуса, 5-й Кавказский корпус, 3-ю Туркестанскую стрелковую бригаду. Все эти части и соединения были доукомлектованы до полных штатов и сняты с Западного фронта. Позже в 7-ю армию были включены также 22-й армейский корпус и конный корпус генерала В. М. Драгомирова. Последний, по первоначальному замыслу, после ожидаемого прорыва фронта должен был осуществить вторжение на Венгерскую равнину52. 15 (28) декабря 1915 г. Б. Лонткиевич был информирован о том, что от десанта в болгарскую часть Добруджи Ставка отказывается. Это было сигналом для начала атаки 7-й армии в Карпатах53, и 16 (29) декабря 1915 г. она перешла в наступление на Буковине.

С самого начала возникло непонимание между командованием армии и фронта: «Генерал Щербачев начал операцию и сразу недоволен нерешительностью и сбивчивостью приказаний, передаваемых генерал-квартирмейстером Ю.-З. фронта Дитерихсом»54. Д. Г Щербачева поддерживал и его начальник штаба, бывший профессор Николаевской академии генерал Н. Н. Головин. Наступление в какой-то степени становилось бессмысленным: Сербия была уже разбита; необходимость выступления Румынии в ситуации декабря 1915 – января 1916 г. была сомнительной (военный министр генерал А. А. Поливанов в январе 1916 г. считал, что снять с фронта армию в 150–200 тыс. человек для переброски в Молдавию невозможно)55; алексеевский план большого наступления на Балканах был отвергнут союзниками. Поэтому и задача, поставленная главнокомандующим ЮгоЗападным фронтом генералом Н. И. Ивановым перед армией, была сформулирована несколько расплывчато: «Разбить живую силу противника и стремиться отбросить его на север»56. Судя по всему, на прорыв через Карпаты Н. И. Иванов не рассчитывал.

Тем не менее главкоюз планировал поддержать наступление 7-й армии на Стрыпе действиями всего своего фронта. 9-я армия должна была осуществить демонстративную энергичную атаку между Днестром и Прутом, 11-я – отбросить противника на север, а 8-я удержать силы врага на своем фронте. Резервом фронта была гвардия57. Д. Г. Щербачев выстроил свои корпуса в линию, выделив каждому по 10 км фронта атаки и оставив в резерве один корпус. Первоначально обещанный резерв главнокомандующего 7-я армия так и не получила. По словам А. А. Брусилова, Д. Г. Щербачев был вынужден наступать «не кулаком, а растопыренными пальцами». Погодные условия не благоприятствовали наступлению, постоянно шел мокрый снег, непролазная грязь мешала переходу пехоты и артиллерии58.

Помощь наступавшим попыталась оказать 9-я армия, которая также понесла большие потери в боях с 7-й австрийской армией К. фон Пфлянцер-Балтина. Отвлекающий удар не удался, единственным реальным достижением проведенной операции был опыт, который пригодился летом 1916 г.59 «Генерал Линзинген отбил все атаки, – отмечал М. Гофман, – но в армии генерала Пфлянцер-Балтина в Буковине бои с переменным успехом затянулись до середины января. С трудом удалось этой армии удержать в общем свои позиции»60. Позиции противника были хорошо укреплены и плохо разведаны. В результате русской артиллерии не удалось даже уничтожить проволочные заграждения. С 14 (27) по 18 (31) декабря 1915 г. пехота 9-й армии преодолевала их под огнем противника, и к январю 1916 г. демонстрация на этом участке ограничилась огневым боем61.

«Сознание, что при прорыве укрепленной полосы главное слово должно принадлежать артиллерии, в то время еще не проникло в умы, – вспоминал поручик 4-й батареи 32-й артиллерийской бригады, действовавшей против австрийцев, – а изобилие патронов (то есть снарядов. – А. О.) было новостью даже для нас. Не знаю, на основании каких данных и кто выбирал этот участок для прорыва; знаю лишь, что командующий 9-й армией генерал Лечицкий его обозревал лично, и таким образом ответственность падает на него. Главное несчастье было в том, что артиллерия видела только передний окоп противника, тянувшийся по гребню отлогого хребта, закрывающего собой весь тыл противника. И, конечно, этот хребет с противоположенной стороны был еще лучше наблюдаем неприятельской артиллерией, о месте нахождения которой мы могли иметь лишь самые смутные представления. Поэтому пять раз – 24, 25, 26 декабря 1915 г. и 1 и 6 января 1916 г. – повторилось одно и то же, каждый раз с новой дивизией: мы разметали первую линию окопов, и пехота их заняла (несмотря на общее осуждение солдатами атак по двунадесятым праздникам), артиллерия произвела эту же работу в обратном направлении, и наша пехота оказалась в исходном положении. Так ничего и не вышло»62.

На ряде участков наступление имело местный успех, развить который войска уже не могли – слишком велики были потери. Принимавший участие в этих боях А. М. Василевский вспоминал: «Так, сильный урон понесли мы в середине декабря 1915 г., когда в течение недели пытались прорваться западнее Хотина. Удалось оттеснить австрийцев верст на 15 и продвинуться до линии Доброновце – Боян. А затем армия вновь перешла к позиционной войне»63. Однако и этот успех весьма встревожил Берлин. Опять обнаруживалась слабость союзника, с трудом удержавшего фронт. Тот же Э. фон Фалькенгайн отмечал: «Русские 24 дек. 1915 г. атаковали Южную армию генерала графа фон Ботмера и 7-ю австро-венгерскую армию, которой командовал генерал фон Пфлянцер-Балтин, на всем фронте от Бурканова на Стрыпе до румынской границы восточнее Черновиц и упорно продолжали свои усилия до середины января 1916 г. И в то время, как они на фронте южной армии не достигли ни малейших успехов и потому скоро измотались, положение дел на фронте 7-й австро-венгерской армии, против которой русские направили главный удар, долго колебалось в ту и другую сторону. Хотя противник не располагал существенным превосходством сил, армии лишь с трудом удалось продержаться. Ее резервы оказались недостаточными. Сверх того, у нее обнаружились и внутренние недочеты. В конце концов, правда, неприятельские атаки в общем были отбиты»64.

Наступление действительно было плохо подготовлено, что сказалось, по свидетельству полковника А. А. Самойло, на его проведении и результатах: «Днем с целью подготовки атаки велась бомбардировка неприятельских позиций; ночью наша артиллерия молчала, давая противнику беспрепятственно исправлять произведенные разрушения; наутро армия наступала и, конечно, неудачно. Все это делалось при недостатке снарядов, при чрезмерном удалении артиллерийских позиций и плохом наблюдении за огнем. Захваченные позиции не удерживались, и войска, захватившие их, не получали поддержки. Задачи давались неопределенные; начальники находились от войск далеко; связи с тылом и соседями не было; донесения, как правило, были недостоверными»65. Недостаток тяжелой артиллерии и неспособность полевой артиллерии эффективно поддержать наступление русских войск отметил и А. Нокс66. В результате пулеметные гнезда противника не подавлялись, проволочные заграждения оставались неразрушенными. Русская пехота несла большие потери. По свидетельству очевидца, иногда происходило и такое: «Истощенные атакующие части соседнего корпуса, попадая в 300 м от австрийской позиции под сильный пулеметный огонь, бросали винтовки, поднимали руки и в таком виде продолжали движение через проволоку в австрийские окопы»67. Все это убедило высшее германское командование в том, что наступление русской армии имело прежде всего политическое значение. По мнению Э. фон Фалькенгайна, оно было плохо подготовлено, начато в неблагоприятное время, а в наступавших войсках было мало компетентных офицеров68.

Таким образом, к успеху это наступление так и не привело. М. В. Алексеев обратился с телеграммой к командующим Юго-Западным фронтом и 7-й армией, в которой подверг жесткой критике подобный образ действий, но сделал он это уже в конце Буковинской операции, которая завершилась 26 декабря 1915 г. (8 января 1916 г.). На предложение Д. Г Щербачева от 14 (27) января возобновить наступление М. В. Алексеев ответил отказом69. Потери немцев и австрийцев, по данным разведки, составили около 50 тыс. человек, приблизительно такой же урон понесла и русская армия. Начальник штаба был потрясен этим масштабом, нисколько не соотносимым с достигнутыми результатами. Высокие потери были неизбежны. Единственным выводом, который сделало русское командование из неудачных атак, стало требование новых массированных атак: «Вместо признания недостаточности артиллерийской подготовки бюрократы полагали, что резервы следуют на слишком больших дистанциях и настаивали на более близком надвигании последних, что только увеличивало потери и сумятицу при каждом новом штурме»70.

Первой реакцией на провал наступления 7-й армии, которой командовали профессора академии, были слова М. В. Алексеева: «Ах, эти профессора!». Николай II был потрясен этой сценой71 и попытался успокоить его: «Ну, что же делать, без потерь нельзя»72. В целом провал наступления Юго-Западного фронта убедил начальника штаба Ставки в неспособности главнокомандующего фронтом к исполнению своих обязанностей. «Операция Юго-Западного фронта, – писал М. В. Алексеев 18 (31) января 1916 г. генералу Я. Г Жилинскому – представителю русской армии при французском командовании, – не привела к намеченной цели. Кроме действительно неблагоприятной погоды – длительной оттепели, распустившей почву, в которой вязли орудия, лошади, даже люди, – были и более существенные причины, оказавшие влияние на такой исход»73. Среди них и неверие Н. И. Иванова в успех, его индифферентность к разработке плана наступления, отсутствие надлежащего плана боя в 7-й и 9-й армиях, неправильные приемы атаки в 9-й и отсутствие ее единовременности в 7-й, недооценка сильных укреплений противника и, наконец, недостаточное количество тяжелой артиллерии74. Наступление было провалено. На русском фронте наступил период затишья.

К 13 (26) декабря 1915 г. в сербской армии на Адриатическом побережье насчитывалось 3800 офицеров и чиновников, 101 тыс. нижних чинов, на вооружении находилось 57 тыс. винтовок и карабинов (по 80 патронов на ствол), 170 пулеметов и 81 орудие75. С сербами через Албанию отступали и пленные. На месте были оставлены только раненые, которые не могли идти. По дороге пропали без вести и погибли от голода и холода около 35 тыс. пленных76. В январе 1916 г. император отправил телеграмму союзникам с призывом не допустить пленения доблестной сербской армии противником77. Для выполнения этой задачи потребовалось максимальное напряжение весьма значительных сил.

Одновременно с эвакуацией итальянцы стремились закрепиться в Валоне для того, чтобы полностью поставить под свой контроль оба берега Отрантского пролива, самой узкой части Адриатики78. Желание это было столь сильным, что они даже отказались пропускать в город отступавших сербов. Такая новость вызвала протест и недоумение М. В. Алексеева, просившего вмешаться МИД. «Не признаете ли возможным поручить нашему послу, – писал он С. Д. Сазонову, – указать на ненужность и недальновидность таких действий. Прежде чем ревниво оберегать свое будущее достояние, его нужно заработать и обеспечить. Сербы же теперь могут лишь помочь, а не помешать узко эгоистическим стремлениям своеобразных союзников»79. Добиться своей цели итальянцам не удалось. Им пришлось уйти из Валоны. Позиция, занятая Италией, особенно сильно раздражала М. В. Алексеева. Он даже подозревал ее правительство в тайном антисербском соглашении, о чем сообщил в разговоре с полковником Б. Лонткиевичем 22 января 1916 г.80

20 января 1916 г. пала Черногория. 21 января союзники эвакуировали Сан-Джиованни-ди-Медуа. В январе 1916 г. то, что осталось от сербской армии, было вывезено на остров Корфу, в Салоники и Бизерту. Итальянская, французская и английская эскадры прикрывали эвакуацию от возможных ударов военно-морских сил Австро-Венгрии. Для перевозок было задействовано свыше 200 транспортов, которые совершили 322 рейса, две трети из них – суда под итальянским флагом. По данным союзников, были эвакуированы около 140 тыс. солдат и офицеров, вывезено 203 тыс. тонн груза. Около 25 тыс. пленных, преимущественно австро-венгерских подданных, были отправлены на остров Сардиния, где итальянцы имели лагеря для военнопленных. Эвакуация в целом была удачной, несмотря на 18 атак австрийских подводных лодок и активные действия австрийского крейсера «Гельголанд». Союзнические крейсеры и миноносцы совершили 1159 выходов в море для обеспечения безопасности перевозок. Тем не менее потерь избежать не удалось, союзники потеряли 11 мелких военных судов и восемь транспортов. Потери австрийцев были скромнее: два миноносца и два самолета81.

Конец 1915 – начало 1916 г Планы на будущее

Наштаверх снова и снова пытался защитить свои предложения перед союзниками. 9 (22) декабря 1915 г. он опять обратился в Лондон через Дж. Генбери-Вилльямса, отстаивая идею одновременного наступления на Австро-Венгрию из Галиции и Салоник. Он протестовал против переоценки сил противника, пытаясь доказать, что Парижу ничего не угрожает (это было

ошибкой) и что объединенные союзнические армии вполне смогут пройти 500 км, отделявшие их от Вены. Для упрощения этой задачи М. В. Алексеев предлагал выделить 200–300 тыс. фунтов для организации пограничных болгаро-греческих конфликтов и пропаганды среди болгарской армии и народа1. Я. Г Жилинский также во второй раз попытался поговорить с Ж. Жоффром о поддержке наступления в Буковине.

«В присутствии своего начальника штаба генерала Пелле, он (то есть Ж. Жоффр. – А. О.) с некоторою раздражительностью заявил, – сообщал представитель русской армии М. В. Алексееву 18 (31) декабря 1915 г., – что войну ведет одна только Франция и что все остальные только просят у нее содействия; что ни о каком наступлении теперь не может быть и речи, так как немцы обнажают русский фронт для атаки французов. Когда я, не отвечая на эти выпады, очень сдержанно заявил, что, как ему известно, у нас предполагается произвести наступление, которое может совершенно изменить положение, почему я и приехал переговорить, какое содействие может оказать ему французская армия, генерал Жоффр раздраженно ответил «никакого»2. Французский главнокомандующий ждал немецкого наступления и заметно нервничал, и кроме того, скромные успехи собственного решительного наступления в Шампани явно не добавляли ему решительности. Максимум, что удалось получить от него, – это обещание провести три частные атаки, но не ранее весны 1916 г.

Координация военных усилий и даже военного планирования союзников шли туго. Прямая связь между русской Ставкой и союзниками была налажена только к началу 1915 г., когда между Мурманским берегом и Шотландией протянули телеграфный кабель. Немаловажную роль играл и личностный фактор. Русский представитель при французском Высшем командовании – генерал Я. Г Жилинский не пользовался доверием со стороны Ж. Жоффра, который считал его креатурой В. А. Сухомлинова3. А. А. Игнатьев довольно точно отметил: «Если в мирное время военный союз без взаимного доверия представлялся для меня только излишним бременем, то во время войны личные отношения между главнокомандующими являлись важным залогом успеха. Жоффр и его окружение с полным основанием считали Николая Николаевича другом Франции и французской армии, но царский двор оставался для них загадочным. Они, конечно, понимали, что вершителем всех вопросов явится не царь, а его начальник штаба генерал Алексеев, но с ним они не были знакомы и могли судить о нем только по донесениям своих представителей в России. Неразговорчивый, не владеющий иностранными языками, мой бывший академический профессор не был, конечно, создан для укрепления отношений с союзниками в тех масштабах, которых требовала мировая война (выделено мной. – А. О.)»4. А. А. Игнатьев несколько сгустил краски. По свидетельству генерала М. Жанена, М. В. Алексеев предпочитал говорить по-русски, хотя очень хорошо читал по-французски5. Но, безусловно, Ж. Жоффр оценивал его гораздо ниже, чем Николая Николаевича (младшего), хотя и относился к этому русскому генералу с уважением6.

Сказанное о французах в отношении Николая Николаевича и М. В. Алексеева применимо и по отношению к представителям английского высшего командования, тем более что многие из них были лично знакомы с великим князем7. Для англичан новый начальник штаба Ставки также был непонятной фигурой. Контакт осложнялся в том числе и тем, что Дж. Генбери-Вилльямс не владел русским языком и был назначен на пост представителя Британии при русском командовании скорее по соображениям придворно-репрезентативным. По его собственному свидетельству, назначение в Россию в августе 1914 г. было для него полной неожиданностью, о стране он имел самые смутные представления, точно знал лишь то, что его предок – Чарльз Генбери-Вилльямс был послом в Петербурге во времена Екатерины II8. При решении ряда вопросов английский представитель, по его словам, предпочитал общение с императором, хорошее знание которого Англии и ее языка облегчало эти контакты9. Занимавший с 1911 г. пост британского военного атташе в России подполковник А. Нокс не подходил для этой роли, хотя и хорошо знал страну, ее армию и язык. Впрочем, и А. Нокс впервые встретился с М. В. Алексеевым в августе 1914 г. в Ровно и, судя по дневнику, знал о нем немного – самые общие данные биографии10. Позже А. Нокс описал М. В. Алексеева как человека, стремящегося вникать в ненужные командиру такого ранга мелочи и неспособного, как А. Н. Куропаткин, быстро принимать решения11. Привычка брать на себя решительно все, во всяком случае в разработке планов военных операций, была не последней причиной и того, что французский военный представитель при Ставке генерал П. По не сработался с М. В. Алексеевым12. Взаимопонимание между ними не было достигнуто. Как отметил Ж. Жоффр, «в Ставке наши офицеры вежливо игнорировались, им было очень трудно узнать о планах русского Высшего командования»13. Объективности ради, необходимо отметить, что именно об этом плане генерал П. По все же был информирован.

М. В. Алексеев пытался отстоять свои взгляды на общее дело союзников. Прежде всего для того, чтобы это дело действительно стало бы общим, он предложил создать постоянный или временный совет военных представителей стран Антанты, который должен был заниматься координацией военных действий Англии, Франции и России на различных фронтах. 7 (20) января 1916 г., обращаясь к генералу Я. Г Жилинскому, М. В. Алексеев писал: «Без всего этого действия противника носят характер глубоко продуманных общего значения предприятий, наши – каких-то частных ударов, не связанных ни общностью замысла, ни временем: когда одни атакуют, другие по различным причинам бездействуют. Моя недавняя попытка предложить некоторую идею встретила лишь указание на трудность выполнения, но никто не предложил чего-либо своего для обсуждения, разработки. Нельзя основывать план на постепенном истощении запаса людей и материальных средств Германии, нужно ставить целью настойчивое, постепенное сжимание врагов, лишение возможности безнаказанно развивать дальние мероприятия, ибо это дает им продовольствие и людской материал (выделено мной. – А. О.)»14.

Это предложение русской Ставки уже через неделю встретило явное нежелание союзников создавать постоянный совет с облеченными полномочиями участниками. Ни Ж. Жоффр, ни Г Китченер не желали идти на ограничение самостоятельности15. Такую же судьбу ожидала и другая инициатива М. В. Алексеева – направить большую часть эвакуируемых из зоны Проливов войск на Балканы, на помощь Сербии. Исчезновение сербской армии, по мысли русского генерала, привело бы к весьма опасным последствиям, прежде всего для России. Все силы Австро-Венгрии и Германии могли быть переброшены на русский фронт, нельзя было исключить и возможность присоединения к ним Румынии16. Все эти слова оставались гласом вопиющего в пустыне – понимания они так и не встретили.

«Горькие упреки удивленных английским равнодушием офицеров (русских. – А. О.), – вспоминал Д. Ллойд-Джордж, – солдаты которых погибали вследствие недостатка в снарядах, справедливы по существу. История предъявит счет военному командованию Франции и Англии, которые в своем эгоистическом упрямстве обрекли своих русских товарищей по оружию на гибель, тогда как Англия и Франция так легко могли спасти русских и таким образом помогли бы лучше всего и себе. Английские и французские генералы не научились понимать того, что победа над немцами в Польше оказала бы большую поддержку Франции и Бельгии, чем незначительное продвижение французов в Шампани или даже захват холма во Фландрии»17. Эти слова, сказанные о ситуации весны и осени 1915 г., в не меньшей степени можно отнести к зиме 1915–1916 гг. и планам совместных действий на Балканах.

Интересно, что примерно в то же время, когда А. Мюррей излагал невозможность для союзников большого наступления на Балканах, он получил в высшей степени интересное секретное письмо от В. Робертсона (31 декабря 1915 г.). Там говорилось о необходимости налаживания тесной координации с французами. Показательно, что русские вообще не упоминались. В. Робертсон писал: «Наш Генеральный штаб единодушно придерживается мнения, что этот план (победы над Германией. – А. О.) должен быть основан на поиске решения на западе путем уничтожения немцев (выделено В. Робертсоном. – А. О.) и что бесполезно и безосновательно начинать кампанию на Балканах»18. Это было очередным повторением позиции Имперского Генерального штаба, изложенной в секретном обозрении ситуации на фронтах от 30 ноября 1915 г.: «Французская и английская стороны убеждены, что поражение во Франции будет иметь непоправимый характер. Поражение в Египте, на Балканах или даже в России имеет значение постольку, поскольку оно ослабляет франко-английские силы или освобождает немецкие части для действий на западе»19.

Итак, осенние предложения М. В. Алексеева оказались обречены на вежливый, но решительный отказ. Союзное командование было уверено в победе. «Наша победа обеспечена, – писал В. Робертсон, – если только мы разумно и правильно используем наше превосходство (люди, деньги, боеприпасы, корабли), и мы не можем бесполезно растратить его, пока у нас нет тщательно обдуманного, завершенного и утвержденного плана, на основе которого обе страны (Англия и Франция. – А. О.) могут проводить свои действия»20.

Финал года на Балканах

Победа Германии на Балканах окончательно решала судьбу Дарданелльской операции. Уже в ноябре 1915 г. в турецкую столицу начали прибывать снаряды и тяжелые орудия австрийского и германского производства, что сразу же сказалось на положении на Галлиполийском фронте1. Фон дер Гольц-паша, который служил в турецкой армии с 1883 г., пророчески писал еще во время Греко-турецкой войны 1897 г.: «…нельзя судить о турецкой армии по ее наружному виду и не следует выводить о ней заключение на основании поверхностного наблюдения над ее жизнью, такая оценка всегда будет ниже действительной. То же можно сказать и относительно оценки самого государства, о неминуемом падении которого так много говорят и пишут в Европе, между тем ему присуща такая жизненная сила, что весь мир снова будет удивлен, как и 20 лет назад, проявлением этой силы, если Турция вынуждена будет бороться за свое существование. Для оценки как государства, так и армии должен быть найден другой масштаб»2.

Турки доказали правоту этих слов, героически защищая подступы к своей столице, правда, успех был достигнут не только благодаря стойкости солдат, но и умелому германскому руководству. 10 декабря началась эвакуация Галлиполи, 8–9 января 1916 г. последний солдат союзников покинул позиции на Проливах. Благодаря маскировке и хорошей организации, англичанам и французам удалось без особых потерь вывести свои войска, находившиеся на виду у противника и на расстоянии от 100 до 600 метров от него3. Дарданелльская операция обошлась Великобритании в 211 тыс., Франции – в 60 тыс., Турции – в 250 тыс. убитых, раненых и больных4. Впрочем, важнее всего было то, что эта операция закончилась победой Турции и ее союзников. «Занятие обширных областей на востоке, очищение от неприятеля Балканского полуострова и открытие сообщения с Турцией значительно улучшили наше военно-экономическое положение. Румыния более охотно поставляла свои продукты, так как не имела для своих запасов другого сбыта за границу. 1915 год кончился для нас плюсом», – так оценивал ситуацию Э. Людендорф5. И эта оценка не была беспочвенной.

С окончанием сербского похода и боевых действий на Проливах германское командование получило свободную от противника внутреннюю оперативную линию от Северного моря до Тигра. Это пространство от устьев Шельды до Персидского залива С. Д. Сазонов метко назвал Берлинским халифатом6. Уже 2 января 1916 г. из германской столицы вышел первый военный поезд – экспресс «Берлин – Константинополь». Впереди лежала сложная дорога, самым проблемным участком которой были 460 верст по Сербии, между Белградом и Царибродом на болгарской границе. Немцы и австрийцы должны были восстановить здесь не менее шести крупных и большое количество малых мостов7.

Довольно быстро эта задача была решена, и в Константинополь по железной дороге стали прибывать боеприпасы, тяжелые крупповские и шкодовские орудия новейшей конструкции со снарядами к ним. Дарданеллы были превращены в неприступную позицию, защищенную 16 батареями тяжелой артиллерии8. Разумеется, военными перевозками движение по этой дороге не ограничилось. Уже 16 января 1916 г. было объявлено о восстановлении пассажирского железнодорожного сообщения между Германией и Турцией. 18 января первый экспресс «Берлин – Константинополь» пришел в Софию, на вокзале поезд встречал Фердинанд Болгарский с представителями германского командования, а на следующий день экспресс прибыл в турецкую столицу9.

«Германцы отпраздновали этот великий триумф в характерном тевтонском стиле. В их умах 17 января 1916 года (открытие движения. – А. О.) – одна из величайших дат этой войны. В Константинополе был огромный праздник встречи первого «Балканского экспресса», или Balkanzug^, прибывающего утром! Вокзал был украшен флагами и цветами, и все германское и австрийское население Константинополя, включая сотрудников посольств, собралось для того, чтобы приветствовать приходящий поезд. Когда он, наконец, въехал на станцию, тысячи «Hoch!» вылетело из орущих глоток», – вспоминал свидетель этого действа10. Восстановление «Балканского экспресса» соответствовало одной из главных задач войны, которую пропагандировало германское правительство, а именно – открытию для германо-австро-венгерского союза полной свободы экономической деятельности от Гамбурга до Басры. Пресса стран Срединной Европы широко пропагандировала эту победу11. Германская экономика получала столь необходимую ей сырьевую отдушину.

Судьба войны на истощение, навязанной союзниками Германии, решалась на Западном фронте, но для победы во Франции немцам необходимо было максимально освободить силы на востоке, минимизировать негативное воздействие блокады на экономику Германии, продолжать удерживать Россию в режиме фактической блокады. В Германии уже в конце 1914 г. стал чувствоваться недостаток меди и хлопка. Кроме того, судя по официальным данным самого германского правительства, урожай 1914 г. был существенно меньше урожая предшествующего года. По пшенице эти цифры составили соответственно 3 971 995 и 4 655 956 тонн, по ячменю – 10 426 718 и 12 222 394 тонны, по картофелю – 45 569 559 и 54 121 146 тонн. В первые месяцы войны немцы активно использовали для преодоления сырьевого и продовольственного кризиса возможности, которые предоставляла торговля через нейтральных соседей Германии и Австро-Венгрии.

Так, например, Италия закупала в 1913 г. в США меди на 15,202 млн фунтов, а с августа по третью неделю декабря 1914 г. эта цифра начала резко увеличиваться, достигнув к концу года 36,285 млн фунтов. Дания и Голландия, не завозившие ни сала, ни бекона в 1913 г., экспортировали к октябрю 1914 г. тысячи тонн этих продуктов. Показатели торговли нейтральных государств говорили сами за себя. Голландия вывезла из США через порт Нью-Йорка в марте 1914 г. товаров на 898 240 фунтов, а за март 1915 г. – на 1 922 263 фунта, те же показатели у Швеции составили 128 815 и 1 544 370 фунтов, у Дании – 93 302 и 1 084 292 фунта, у Норвегии – 108 270 и 548 017 фунтов, у Греции – 18 489 и 653 640 фунтов, у Италии – 420 602 и 1 743 048 фунтов. При этом прямой вывоз в Германию в марте 1915 г. оценивался всего в 3131 фунт. Однако вскоре эта лазейка реэкспорта была закрыта Антантой, введшей квоты на экспорт на уровне довоенного завоза и объявившей ввоз целого ряда продукции, в том числе меди, железной руды, хлопка, шерсти и прочего, контрабандой12.

Несмотря на усиленные реквизиции на оккупированных территориях и режим строгой экономии и нормированного распределения, германской военной экономике необходима была сырьевая база. Перед войной германский ввоз сырья и промышленных полуфабрикатов превышал вывоз на сумму 3165,1 млн марок (из общей суммы 5063,3 млн). Продукции сельского хозяйства, животноводства ввозилось на сумму 2482,9 млн марок, а вывозилось только на 761 млн марок. Особо важную роль в связи с этим приобретала позиция Турции и государств Балканского полуострова. Внимание к этому региону ярко проявилось в предвоенное двадцатилетие. Уже в 1892–1911 гг. наметилось понижение экспорта Германии в европейские страны (включая Россию) на 11,7 %. В целом он составлял от 75 до 85 % всего экспорта рейха. В те же годы наметилось повышение германского экспорта на Балканы, существенно обгонявшего аналогичные показатели Австро-Венгрии и Англии: в Болгарию – на 190 % (против 25 % Австро-Венгрии и 35 % Англии), в Грецию – на 72 % (против 34 % Австро-Венгрии и 0,6 % Англии), в Румынию – на 31 % (австро-венгерские показатели дали сокращение на 3 %, английские – на 21 %), в Сербию – на 28,5 % (против 10 % Австро-Венгрии)13.

Итак, на Турцию возлагались весьма большие ожидания, но сырьевым окном для своих европейских союзников ей так и не суждено было стать. Сельское хозяйство Османской империи после вступления в войну находилось в бесконечном кризисе. Сбор табака сократился с 24 млн кг в 1913 г. до 3 млн кг в 1915 г., а сбор столь необходимого для военной экономики Германии хлопка в 1913 г. составлял 27 млн кг, в 1914 г. – 19 млн кг., в 1915 г. – 12 млн кг, в 1916 г. – 8 млн кг, в 1917 г. – 4 млн кг. Несколько лучше дело обстояло с добычей хрома, которым занималась фирма Круппа. Немецким специалистам удалось преодолеть кризис и даже повысить довоенные показатели. В 1913 г. было добыто 20 094 620 кг хромосодержащих руд, в 1914 г. – 9 826 252 кг, а в 1915 г. – уже 33 807 077 кг14. Это был стратегический успех, который давал возможность Германии одновременно дышать самой и душить Россию. «Разрыв этой артерии в 1918 году, – вспоминал А. фон Тирпиц, – был существенной причиной проигрыша войны»15.

Биографический указатель

Авдаков Николай Степанович (1847–1915), один из лидеров монополистической буржуазии, горный инженер. Директор Рутченковского горнопромышленного общества, председатель правления Общества Брянских каменноугольных копей, директор правления Макеевского железоделательного завода. Действительный статский советник, член Государственного совета от торгово-промышленной курии (1906), с 1882 г. член, а в 1900–1905 гг. председатель Совета съездов горнопромышленников южной России, с 1906 г. председатель совета синдиката «Продуголь», в 1907–1915 гг. председатель Совета съездов представителей промышленности и торговли, с 1912 г. председатель Русско-французской торговой палаты. Один из инициаторов создания военно-промышленных комитетов, председатель Киевского ВПК (1915).

Аджемов Моисей (Мовсес) Сергеевич (1878–1950), общественный и политический деятель. Родился в Нор-Нахичевани, учился в Нахичеванской духовной семинарии, затем в гимназии в Ростове-на-Дону и Лазаревском институте восточных языков (1897), окончил медицинский факультет Императорского Московского университета (1903), экстерном юридический факультет ИМУ (1904), оставлен для приготовления по кафедре уголовного права и судопроизводства, одновременно числился помощником присяжного поверенного Московской окружной судебной палаты. В качестве младшего врача подвижного госпиталя Красного Креста принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг. С 1905 г. член партии кадетов, с 1906 г. член ЦК партии кадетов, депутат Государственной думы второго (от Ростова-на-Дону), третьего и четвертого созывов (от области Войска Донского). После Февральской революции 1917 г. входил в состав Юридического совещания и Особого совещания по выработке закона о выборах в Учредительное собрание. После Октябрьской революции эмигрировал во Францию, занимался юридической практикой в Париже, а также посреднической деятельностью в коммерческих и финансовых предприятиях. В качестве доверенного лица бакинских нефтепромышленников Манташевых продал акции их промыслов англичанам.

Андрэ Луи-Жозеф-Никола (1838–1913), французский генерал и государственный деятель. Окончил Политехническую школу, выпущен в артиллерию, су-лейтенант (1859). В 1870–1871 гг. участвовал во Франко-прусской войне, командир батареи, капитан. С 1871 г. руководитель практических стрельб артиллерии, директор Политехнической школы (1880–1888), полковник (1888), командир 2-го артиллерийского полка в Гренобле (1888–1893), генерал, командир бригады (1893–1899), командир дивизии (1899–1900), военный министр (1900–1904), при вступлении на последний пост заявил, что «армия не должна вмешиваться в политику», в 1902 г. принял проект о двухлетней воинской службе (утвержден после его отставки в 1905 г.), в октябре 1904 г. в связи со скандалом в Палате депутатов, вызванным системой доносов в министерстве, вынужден уйти в отставку.

Арсеньев Константин Константинович (1837–1919), русский писатель, общественный и земский деятель, адвокат.

Ахмад (1898–1930), последний шах из династии Каджаров (1909–1923), с 1923 г. в изгнании, проживал во Франции.

Байо Морис Камилл (1847–1921). Окончил Сен-Сир, су-лейтенант (1868), лейтенант (1870), кавалер ордена Почетного легиона, капитан (1872), командир эскадрона (1884), подполковник (1891), офицер (1893), командор (1895) ордена Почетного легиона, полковник (1895), бригадный генерал (1898), дивизионный генерал (1901), великий офицер (1905), кавалер Большого креста ордена Почетного легиона (1911), в 1915 г. командовал 156-й пехотной дивизией на Галлиполи и в Салониках.

Бальфур Артур Джеймс (1848–1930), английский государственный деятель. Окончил Тринити-колледж Кембриджского университета. Член Палаты общин от Консервативной партии (1874), секретарь лорда Солсбери (дядя Бальфура) на Берлинском конгрессе 1878 г., министр по делам Шотландии (1886), по делам Ирландии (1887–1891), первый лорд казначейства и лидер Палаты общин (1891–1902), премьер-министр и глава Консервативной партии (1902), один из инициаторов Англо-японского союза (1902), Союза с Францией (1904). В конце 1905 г. вышел в отставку, в 1910–1911 гг. выступал против гомруля для Ирландии и ограничения полномочий Палаты лордов. В ноябре 1911 г. оставил пост лидера Консервативной партии. В начале Первой мировой войны вошел в правительство Г. Асквита, морской министр (1915–1916), министр иностранных дел (1916–1919). В апреле 1917 г. возглавлял миссию в США, целью которой была координация военных действий в Европе. Автор Декларации Бальфура о политике Англии в Палестине, предусматривавшей возможность создания здесь «национального очага для еврейского народа». В 1920 г. представлял Великобританию на ассамблее Лиги Наций, а в 1921–1922 гг. – на Вашингтонской конференции по ограничению морских вооружений и тихоокеанским и дальневосточным вопросам. Президент Британской академии (1921–1928). В 1922 г. стал рыцарем ордена Подвязки и получил титул графа Бальфурского. В 1926 г. руководил работой по составлению «доклада Бальфура» – заключений имперской конференции по вопросу о самоуправлении доминионов Канады, Южной Африки, Австралии, Новой Зеландии и Ирландского Свободного Государства, которые были включены в текст Вестминстерского статута (1931).

Барятинский Анатолий Владимирович (1871–1924), князь. Окончил Пажеский корпус, подпоручик лейб-гвардии 4-го стрелкового Императорской фамилии батальона (1890), поручик (1894), флигель-адъютант (1896), штабс-капитан (1900), в запасе (1901), в отставке (1901–1904). В 1904 г. вернулся на службу, капитан (1904), принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1907), подполковник (1908), состоял в распоряжении туркестанского генерал-губернатора (1910–1912), полковник (1910), в распоряжении командующего войсками Киевского военного округа (1912–1914), флигель-адъютант (1913), генерал-майор Свиты Его Императорского Величества (1914), командир 130-го пехотного Херсонского полка (июль – сентябрь 1914 г.), генерал для поручений при командующем 3-й армией (сентябрь – ноябрь 1914 г.), при главнокомандующем армиями Юго-Западного фронта (1914–1915), награжден Георгиевским оружием (1915), командир 2-й бригады гвардейской стрелковой дивизии (1915), с апреля 1917 г. в резерве чинов при штабе Киевского военного округа. Эмигрировал во Францию. Умер в Ментоне.

Баттенберг Александр фон (1857–1893), участвовал и отличился в войне 1877–1878 гг. на Балканах, князь Болгарский (1879–1886).

Батюшин Николай Степанович (1874–1957). Окончил Астраханское реальное училище (1890), Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1893), поручик (1895). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан (1899). Состоял при Варшавском военном округе, старший адъютант штаба 19-го армейского корпуса (1902–1903), капитан (1902), помощник старшего адъютанта штаба Варшавского военного округа (1903–1904). Участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Помощник старшего адъютанта управления генерал-квартирмейстера 2-й Маньчжурской армии (1904–1905), подполковник (1904), прикомандирован к Главному штабу (июнь 1905 г.), старший адъютант штаба Варшавского военного округа, возглавлял разведывательную службу (1905–1914), полковник (1908), начальник разведывательного отделения штаба Северо-Западного фронта (1914–1915), командир 2-го лейб-драгунского Псковского полка (июнь – октябрь 1915 г.), генерал для поручений при главнокомандующем армиями Северного фронта (1915–1917), генерал-майор (1915), возглавлял комиссию по борьбе со шпионажем при штабе Северного фронта. С конца 1918 г. в Вооруженных силах Юга России, после 1920 г. в эмиграции, проживал в Белграде, преподавал в белградском отделении Высших военно-научных курсов профессора генерала Головина. После оккупации Югославии гитлеровцами выехал в Бельгию, где и скончался. В 2004 г. перезахоронен на Николо-Архангельском кладбище в Москве.

Бахирев Михаил Коронатович (1868–1920). Родился в Новочеркасске в семье сотника Войска Донского, учился в Донской Новочеркасской гимназии, в 1884 г. поступил воспитанником в Морской кадетский корпус, кадет (1885), гардемарин (1887), мичман (1888), вахтенный начальник канонерской лодки «Бобр» Сибирского флотского экипажа (1889), штурман транспорта «Амур», в 1898–1899 гг. на Балтийском флоте, затем вновь переведен на Дальний Восток. В 1900–1901 гг. на канонерской лодке «Гиляк» участвовал в подавлении Ихетуаньского восстания, за отличие при штурме фортов Таку награжден орденом Св. Георгия 4-й степени. Служил на крейсере «Россия», клипере «Джигит», эскадренном броненосце «Наварин» (1901–1914), участник обороны Порт-Артура, командовал миноносцем «Сильный», затем отрядом миноносцев, предназначенных для прорыва блокады. За отличие в боях с японцами награжден золотым оружием и произведен в капитаны 2 ранга (1905). Начальник флотилии рек Амурского бассейна (1906), командир минного крейсера «Абрек» (1907), миноносца «Ретивый» (1907–1908), эсминца «Амурец» (1908–1910), начальник 5-го дивизиона миноносцев Балтийского флота (1910–1911), капитан 1 ранга (1911), командир крейсера «Рюрик» (1911–1914), контр-адмирал (1914), начальник 1-й бригады крейсеров Балтийского флота (1914–1915), начальник 1-й бригады линкоров Балтийского флота (1915–1917), вице-адмирал (1916), начальник морских сил Рижского залива (1917–1918). В январе 1918 г. уволен в отставку без права на получение пенсии, сотрудник оперативного отдела Морской исторической комиссии. В ноябре 1919 г. арестован в качестве заложника в Петрограде, 16 января 1920 г. расстрелян.

Безелер Ганс Гартвиг фон (1850–1921), сын известного германского юриста, возведен в дворянство в 1904 г. С 1868 г. на военной службе, лейтенант (1869), принял участие во Франко-прусской войне 1870–1871 гг. Окончил Военную академию, причислен к Генеральному штабу (1880). На службе в Большом Генеральном штабе (1880–1893), в Военном министерстве (1893–1898), обер-квартирмейстер Большого Генерального штаба (1899), шеф Инженерного и пионерного корпуса (1900–1903), генерал-инспектор укреплений (1904–1911), генерал-лейтенант (1907). С 1911 г. в отставке. В 1914 г. возвращен в строй, командир 3-го резервного армейского корпуса в составе 1-й армии генерал-полковника А. Клука. Командующий особой армейской группой «Безелер», созданной для осады Антверпена на основе 3-го корпуса (сентябрь – октябрь 1914 г.), за взятие города награжден орденом Pour le Merite, генерал от инфантерии (1914). Участвовал в Горлицком прорыве, возглавил армейскую группу «Безелер», созданную для штурма крепости Новогеоргиевск (июль – август 1915 г.). За взятие крепости получил дубовые ветви к ордену Pour le Merite, произведен в генерал-полковники (1915). Генерал-губернатор Варшавы (1915–1918), проводил политику заигрывания с польским населением, надеясь использовать людские ресурсы русской Польши в войне, после Ноябрьской революции бежал в Германию.

Белецкий Степан Петрович (1873–1918), государственный деятель, из мещан, православный. Окончил юридический факультет Императорского Киевского университета Св. Владимира, поступил на службу в канцелярию киевского генерал-губернатора (1894). Правитель канцелярии ковенского губернатора, одновременно исполняющий обязанности правителя дел Ковенской комиссии народного образования, делопроизводитель губернского попечительства о народной трезвости в учреждениях попечительства детских приютов (1899), в канцелярии виленского, ковенского, гродненского генерал-губернатора. Являлся одним из членов-учредителей и членом совета Виленского отдела Русского собрания (1904). Самарский вице-губернатор (1907), вице-директор (1909), директор (1912) Департамента полиции, сенатор, тайный советник (1914), заместитель министра внутренних дел (1914–1916). В феврале 1916 г. назначен иркутским генерал-губернатором, за отказ выехать к месту назначения уволен со службы. В ходе Февральской революции арестован. С марта по ноябрь 1917 г. содержался в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, допрашивался Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства. В 1918 г. арестован в качестве заложника, перевезен в Москву и в сентябре 1918 г. публично расстрелян большевиками в Петровском парке.

Белов Отто фон (1857–1944), германский военный деятель. С 1875 г. на военной службе, окончил Военную академию, капитан Генерального штаба (1889), майор, командир батальона (1897), полковник, командир 19-го пехотного полка (1905), генерал-майор, командир 43-й пехотной бригады (1910), генерал-лейтенант, командир 2-й пехотной дивизии (1912, Инстенбург, Восточная Пруссия). С началом войны назначен командиром 1-го резервного армейского корпуса (август – ноябрь 1914 г.), во главе которого отличился в боях в Восточной Пруссии, генерал от инфантерии (1914). В ноябре 1914 г. назначен командующим 8-й армией, во главе которой отличился в боях на Мазурах, награжден орденом Pour le Merite. Командующий Неманской армией (май – декабрь 1915 г.), во главе которой отличился в боях в Прибалтике. В декабре 1915 г. вновь назначен командующим 8-й армией, с октября 1916 г. возглавил армейскую группу (германская 11-я и болгарская 1-я армии) на Салоникском фронте, где удачно противостоял наступлению союзников. С марта 1917 г. командующий 6-й армией Западного фронта (Аррас). Отличился при отражении так называемого наступления Нивеля – весеннего наступления союзников. В сентябре 1917 г. назначен командующим 14-й армией (Итальянский фронт), где под его командованием австро-германские войска нанесли итальянцам тяжелое поражение при Капоретто. В 1918 г. командовал войсками 17-й, а затем 1-й армий Западного фронта, в заключительные дни войны назначен главнокомандующим германскими войсками на Западном фронте. С января 1919 г. командир 17-го армейского корпуса в Данциге, в июне того же года вышел в отставку в знак протеста против условий Версальского мира. Умер в Данциге.

Бенкендорф Павел (Леопольд-Иоганн-Стефан) Константинович фон (1853–1921), русский государственный и военный деятель, сын племянника генерал-адъютанта графа А. Х. фон Бенкендорфа, военного агента в Пруссии, а затем посланника в Вюртемберге генерал-адъютанта графа К. К. Бенкендорфа. Родился в Берлине, получил домашнее образование, в 1871 г. поступил на службу в лейб-гвардии Конный полк, где получил военное образование, корнет (1872), поручик (1876). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. Флигель-адъютант (1878), штабс-ротмистр (1880), ротмистр (1886), полковник (1893), гофмаршал Двора Его Императорского Величества (1893), генерал-майор с зачислением в Свиту Его Императорского Величества (1896), генерал-адъютант (1905), генерал-лейтенант (1907), генерал от кавалерии, обер-гофмаршал, сенатор (1912), член Государственного совета (1916). После Февральской революции находился под арестом вместе с императорской семьей до ее перемещения в Тобольск. В 1921 г. получил разрешение эмигрировать из Советской России, умер в Нарве.

Берти Френсис Левесон (1844–1919), британский дипломат, второй сын виконта Абингдона. В 1863 г. окончил Итон и поступил на службу в Форин-Офис. С 1882 г. на службе в Восточном департаменте МИДа, рыцарь-командор ордена Бани (1902), посол в Италии (1903–1905), рыцарь Большого креста ордена Виктории (1903), рыцарь Большого креста ордена Св. Михаила и Георгия (1904), посол во Франции (1905–1918), кавалер ордена Почетного легиона, рыцарь Большого креста ордена Бани (1908), барон (1915), в 1918 г. при выходе в отставку возведен в достоинство виконта.

Благоев Димитр (Дмитрий) Николов (1856–1924), болгарский политический деятель, положивший начало распространению марксизма в этой стране, стоял у истоков создания болгарской социал-демократической, а затем и коммунистической партий. Выходец из семьи крестьянина-бедняка из Эгейской Македонии, в 1871–1874 гг. учился в Константинополе, а затем в Болгарии. Принял участие в апрельском вооруженном восстании 1876 г., а затем в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. После войны выехал в Россию для завершения образования, окончил Одесское реальное училище (1880). В 1881 г. поступил в Петербургский университет, где поначалу сошелся с народниками, но вскоре отошел от них и увлекся марксизмом. В 1883 г. основал один из первых в России марксистских кружков. Группа Благоева, или Партия русских социал-демократов установила контакты с женевской группой «Освобождение труда» во главе с Г. В. Плехановым и начала работу по созданию рабочих кружков, но в 1885 г. была разгромлена полицией. За создание подпольной типографии посажен в тюрьму, позже выслан на родину. С лета 1885 г. издавал в Софии социалистический журнал «Съвременний показатель». В 1891 г. стал главным организатором Болгарской социал-демократической партии, вскоре объединившейся с Болгарским социал-демократическим союзом в Болгарскую рабочую социал-демократическую партию. В 1903 г. после раскола партии на «широких» и «тесняков» (болгарский вариант меньшевиков и большевиков) возглавил Болгарскую рабочую социал-демократическую партию (тесных социалистов). Между 1897 и 1923 гг., с перерывами, руководил изданием журнала «Ново време» – теоретического органа вначале БРСДП, а затем тесных социалистов и разместил в нем более 500 собственных статей. Кроме того, занимался публицистической и издательской деятельностью в ряде партийных газет, включая «Работник», «Работнически вестник» и «Социалист», перевел на болгарский язык большое количество сочинений Маркса и Энгельса, включая первый том «Капитала», автор ряда исследований по вопросам марксистской философии, истории, политэкономии, эстетики и болгарской литературы. Около восьми лет посвятил педагогической работе, преподавая в мужской гимназии Пловдива, редактор «Вестника на учителското дружество», составил программу болгарской марксистской партии по вопросам образования. В 1904 г. при его участии был создан и Общий рабочий синдикальный союз. Будучи интернационалистом, развивал идеи социалистической Балканской федерации, возглавлял делегации «тесняков» на балканских социалистических конференциях в Белграде (1910) и Бухаресте (1915), на которых выступал против попыток империалистов стравить балканские народы между собой. В 1910 г. возглавлял делегацию тесных социалистов на VIII конгрессе Второго Интернационала в Копенгагене. С 1902 г. депутат Народного собрания Болгарии, равно как и вся фракция тесных социалистов, голосовал в октябре 1914 г. против военных кредитов для правительства и выступал против участия Болгарии в войне. Расходясь с В. И. Лениным в некоторых вопросах теории, полностью поддержал Октябрьскую революцию, занимался пропагандой опыта большевиков. В 1919 г. руководил реорганизацией Болгарской рабочей социал-демократической партии в Болгарскую коммунистическую партию, избран председателем ее центрального комитета. В начале 1920-х гг. в силу возраста и состояния здоровья отошел от дел, во время военного переворота в июне 1923 г., приведшего к свержению правительства А. Стамболийского, высказался за нейтралитет коммунистов. В сентябрьском восстании 1923 г. участия не принимал.

Бобырь Николай Павлович (1854–1920). Окончил Петровскую Полтавскую военную гимназию (1870), Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1873), поручик (1874), участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., штабс-капитан (1879). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан (1882). Состоял при Харьковском военном округе, старший адъютант штаба 5-й пехотной дивизии (18821883), штаб-офицер для поручений при штабе Восточно-Сибирского военного округа (1883–1884), штаб-офицер для особых поручений при командующем войсками Иркутского военного округа (1884–1890), подполковник (1885), полковник (1889), исполняющий должность начальника штаба 6-й пехотной дивизии (1890–1891), 2-й кавалерийской дивизии (1891–1892), начальник штаба 3-й кавалерийской дивизии (январь – июль 1895 г.), в распоряжении командующего войсками Виленского военного округа (июль – сентябрь 1895 г.), командир 49-го драгунского Архангелогородского полка (1895–1899), начальник штаба Ковенской крепости (1899–1900), генерал-майор (1899), комендант Осовецкой крепости (1900–1904), начальник штаба Сибирского военного округа (1904–1906), генерал-лейтенант (1905), начальник штаба Омского военного округа (март – декабрь 1906 г.), комендант Новогеоргиевской крепости (1907), генерал от кавалерии (1911). Сдался в плен при капитуляции Новогеоргиевска, в германскому плену (1915–1918). В Гражданской войне не участвовал. Расстрелян большевиками в Крыму в 1920 г.

Богораз Владимир Германович (псевдонимы Н. А. Тан, В. Г. Тан, известен также как Тан-Богораз, 1865–1936), революционер, писатель, выдающийся этнограф и лингвист.

Бойович Петар (1858–1945), сербский военный деятель. Принял участие в войне с Турцией в 1876–1878 гг., Первой и Второй Балканских войнах, Первой мировой войне. В 1914–1915 гг. командовал 1-й армией, провел ряд успешных операций в районе г. Шабац, руководил обороной границы с Болгарией, отличился при отступлении сербской армии к Адриатике. В январе 1916 г. принял от заболевшего Р. Путника должность начальника штаба Верховного главнокомандующего. В июне 1918 г. возглавил 1-ю сербскую армию на Салоникском фронте, руководил ее операциями при разгроме Болгарии и последующем наступлении на Белград. Начальник Генерального штаба (1921–1922), помощник Верховного главнокомандующего (1941).

Борис Владимирович (1877–1943), великий князь, второй сын великого князя Владимира Александровича, третьего сына императора Александра II и великой княгини Марии Павловны. В 1893 г. поступил на службу, окончил Николаевское кавалерийское училище, выпущен корнетом в лейб-гвардии Гусарский полк (1896), флигель-адъютант (1897), поручик (1902), в Свите Его Императорского Величества (1903–1908). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., штабс-ротмистр (1904), награжден золотым оружием (1904). Возвращен в строй, ротмистр (1908), полковник (1912), командир лейб-гвардии Атаманского Наследника Цесаревича полка (1914–1915), за боевые отличия награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1914), генерал-майор с зачислением в Свиту Его Величества (1914), походный атаман всех казачьих войск при Верховном главнокомандующем (1915–1917). После Февральской революции подвергся домашнему аресту (март – июнь 1917 г.), в августе 1917 г. уволен от службы с мундиром. С сентября 1917 г. проживал в Кисловодске, в 1918 г. арестован большевиками, но освобожден отрядом А. Г. Шкуро. С 1919 г. в эмиграции в Италии и во Франции, умер в Париже.

Борисов Вячеслав Евстафьевич (1861–1941), из крестьян Ярославской губернии. Окончил Санкт-Петербургскую евангелическую гимназию Св. Петра и Павла (1880), 2-е военное Константиновское училище, подпоручик (1882), поручик (1886), штабс-капитан (1889). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан Генерального штаба (1890). Старший адъютант штаба войск Южно-Уссурийского отдела (1890–1894), войск Уральской области (1894–1895), 11-й кавалерийской дивизии, подполковник (1895), начальник строевого отделения штаба Ивангородской крепости (1895–1900), полковник (1899), начальник штаба 25-й пехотной дивизии (1900–1904). Участвовал в китайской кампании 1900–1901 гг. Командир 116-го пехотного Малоярославского полка (1904–1907), второй обер-квартирмейстер ГУГШ (1907–1909), генерал-майор (1907), генерал-квартирмейстер штаба Виленского военного округа (1909–1910). С 1910 г. в отставке. С началом войны возвращен на службу, состоял в распоряжении главнокомандующего армиями Северо-Западного (с марта 1915 г. – Западного) фронта, генерал-лейтенант (1915), генерал для поручений при начальнике штаба Верховного главнокомандующего (1916–1917) и при Верховном главнокомандующем (май – июнь 1917 г.). С июня 1917 г. в резерве чинов при штабе Петроградского военного округа, в распоряжении начальника Генерального штаба. В феврале 1918 г. участвовал в совещаниях, созванных в связи с разрывом перемирия и наступлением германских войск, а также в составлении тезисов «Общей военной программы на период от заключения мира России с Германией до заключения всеобщего мира». С ноября 1918 г. зачислен в Академию Генерального штаба РККА. Впоследствии уехал в командировку на Украину и в Советскую Россию не вернулся. Эмигрировал в Югославию, проживал в Белграде, заведовал библиотекой Сербской военной академии.

Братиану Ион (1821–1891), румынский государственный деятель. В 1838–1841 гг. на службе в валашской армии, в 1841 г. отправлен для обучения в Париж, по возвращении принял активное участие в революционном движении 1848 г. в Дунайских княжествах. После ввода турецких и русских войск эмигрировал в Париж, вернулся в 1856 г. Лидер либералов во время правления Александра Кузы, в 1866 г. активно участвовал в его свержении и избрании Карла Гогенцоллерна, в 1866–1870 гг. занимал ряд министерских постов, в 1870 г., во время восстания против князя, подвергнут кратковременному аресту. Премьер-министр (1876–1888).

Братиану Ионел (1864–1927), румынский государственный деятель, сын Иона Братиану премьер-министр (1909–1911, 1914–1918, 1918–1919, 1922–1926, 1927).

Бржозовский Николай Александрович (1857-192?), из православных дворян Полоцкой губернии. Окончил Полоцкую военную гимназию (1874), 2-е военное Константиновское училище, прапорщик (1876). Принял участие в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., подпоручик (1877), поручик (1878), штабс-капитан (1884), капитан (1892). Принял участие в походе в Китай 1900–1901 гг., подполковник (1901). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., полковник (1905). Командир Ломжинской крепостной артиллерии (1906–1911), генерал-майор (1911), командир Осовецкой крепостной артиллерии (1911–1915), награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1915), комендант крепости Осовец (1915), приказал повесить немецкого парламентера, предлагавшего продать крепость. Генерал-лейтенант (1915), командир 44-го армейского корпуса (1916–1917). Участник Белого движения на юге России. С 1920 г. в эмиграции в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев.

Бриан Аристид (1862–1932), французский политический деятель. В 1902 г. избран в Национальное собрание от партии социалистов, в 1906 г. вошел в правительство как министр религий, вынужден был выйти из партии, министр юстиции (1908), премьер-министр Франции (1909–1911, 1913, 1915–1917, 1921–1922, 1925–1926, 1929), министр иностранных дел (1915–1917, 1921–1922, 1925–1926, 1926–1932), внутренних дел (19091911, 1913), исполняющий обязанности военного министра (1911). Лауреат Нобелевской премии мира 1926 г. (вместе с Г. Штреземаном) за заключение Локарнских соглашений 1925 г., гарантировавших послевоенные границы в Западной Европе, соавтор пакта Бриана – Келлога 1927 г. о недопустимости войны.

Булгаков Павел Ильич (1856–1932). Окончил 2-ю Сибирскую военную гимназию (1872), Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1875), поручик (1876). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., штабс-капитан (1878). Окончил по 1-му разряду Михайловскую артиллерийскую академию, штабс-капитан гвардии (1882). Капитан (1890), полковник (1895), командир 2-й батареи лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады (1895–1898), командир 2-го дивизиона лейб-гвардии 2-й артиллерийской бригады (1898–1902), командир 2-й резервной артиллерийской бригады (1902–1907), генерал-майор (1903), генерал-лейтенант (1907), исполняющий должность начальника артиллерии 14-го армейского корпуса (1907), инспектор артиллерии 14-го армейского корпуса (1910–1911), начальник 25-й пехотной дивизии (1911–1914). Участник Первой мировой войны, во главе дивизии участвовал в двух походах в Восточную Пруссию, генерал от артиллерии (1914), награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1915), командир 20-го армейского корпуса (1914–1915). В ходе боев в Восточной Пруссии в феврале 1915 г. попал в плен.

Бучинский Борис Иванович (1881–1971). Окончил Владимирский Киевский кадетский корпус (1899), Николаевское кавалерийское училище, корнет (1901), поручик (1904). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан (1908). Прикомандирован к Офицерской кавалерийской школе (1908–1909), капитан (1910). Начальник строевого отдела штаба Усть-Двинской крепости (1911–1913), старший адъютант штаба 29-й пехотной дивизии (1913–1915), подполковник (1914), штаб-офицер для поручений штаба 37-го армейского корпуса (февраль – октябрь 1915 г.), награжден Георгиевским оружием (1915), старший адъютант отдела генерал-квартирмейстера штаба 5-й армии (1915–1916), исполняющий должность начальника штаба 107-й пехотной дивизии (1916–1917), полковник (1916), старший адъютант отделения генерал-квартирмейстера штаба 5-й армии (1917). Участник Белого движения на юге России, с мая 1918 г. в Добровольческой армии, на службе в контрразведывательном и разведывательном отделениях (1918–1920). С 1920 г. в эмиграции в Болгарии, затем во Франции, скончался в доме для престарелых в Сент-Женевьев-де-Буа.

Буше-Хадденхаузен Хильмар фон дем (1867–1939), германский дипломат. Родился в Ганновере, окончил университет, доктор права (1889), советник юстиции (1894), на службе в Министерстве иностранных дел, член совета МИДа, глава департамента по делам Англии (1907–1910), посланник в Аргентине (1910–1913), в Румынии (1914–1916), заместитель статс-секретаря по иностранным делам (1916–1918), умер в эмиграции в Аргентине.

Вазов Борис Минчов (1873–1957), болгарский журналист, юрист, политический деятель, младший брат писателя и поэта Ивана Минчова Вазова и двух генералов болгарской армии – Георгия и Владимира Вазовых. Под влиянием семьи закончил юнкерское училище, служил в артиллерийском полку, получил звание поручика, но принял решение покинуть военную службу. Окончил юридический факультет Софийского университета и там же защитил докторскую диссертацию. С началом Первой Балканской войны снова поступил на военную службу и отправился на фронт, капитан (1913). До Первой мировой войны член Народной партии, а после ее окончания – Объединенной народно-прогресивной партии. После государственного переворота 9 июня 1923 г. вступил в так называемый Демократический сговор. Неоднократно выбирался депутатом Народного собрания, товарищ председателя Народного собрания (1923–1927). Работал адвокатом, председатель Народной библиотеки «Славянская беседа» (1922–1927), издатель собрания сочинений своего брата Ивана Вазова, под диктовку которого записал большую часть его романа «Под игом».

Вазов Георгий Минчов (1860–1934), болгарский и русский военный деятель. Родился в семье торговца. В 1874 г. поступил в гимназию в Габрово, в ходе Русско-турецкой войны прервал образование и поступил на службу писарем в русскую администрацию г. Свищов. Окончил пехотное училище в Одессе (1880), служил в частях милиции Восточной Румелии, некоторое время выполнял обязанности адъютанта А. Богориди. В 1882 г. поступил в Николаевскую военно-инженерную академию, учение в которой прервал в 1885 г. для участия в Сербо-болгарской войне. По окончании военных действий преподавал в Софийском военном училище, один из активных участников переворота 1886 г., после контрпереворота и разрыва болгаро-русских отношений эмигрировал в Россию и поступил на русскую службу. Окончил военно-инженерную академию (1888). В 1898 г., вслед за восстановлением отношений между Россией и Болгарией, вернулся на болгарскую службу. Возглавил Военно-инженерную инспекцию (1899–1900), командовал пионерной дружиной (1900–1903), инженерными войсками (1904–1905), инспектор инженерных войск (1905–1908), генерал-майор (1906), в 1908 г. обвинен в коррупции при закупке взрывчатых веществ и отправлен в отставку. В начале Первой Балканской войны возвращен на службу и назначен начальником военных сообщений и транспорта. Военный губернатор Лозенграда (ноябрь 1912 – февраль 1913 г.), с февраля 1913 г. командовал восточным сектором осады Адрианополя, на котором и было организовано наступление, приведшее к взятию города. После начала Второй Балканской войны военный министр (июль – сентябрь 1913 г.), тогда же произведен в генерал-лейтенанты. Подал в отставку из-за политических разногласий с В. Радославовым, после чего уволен из армии. Умер в Софии.

Вальдек-Руссо Пьер-Мари-Рене-Эрнест (1846–1904), французский государственный и общественный деятель, республиканец, член Палаты депутатов (1879), министр внутренних дел (1881, 1883–1885), в 1893 г. выступил адвокатом по делу Ф. Лессепса, сенатор от Луары (1894), премьер-министр (1899–1902).

Варун-Секрет Сергей Тимофеевич (1866–1962), из дворян Херсонской губернии. Учился в Петровском кадетском корпус в Полтаве и в Николаевском кавалерийском училище, корнет (1888). С 1890 г. в отставке, жил в своем имении в Елизаветградском уезде, с 1898 г. избирался уездным гласным земского собрания и почетным мировым судьей, с 1899 г. земский начальник в том же уезде, с 1904 г. председатель Елизаветградской земской управы. В апреле 1906 г. избран в Государственную думу первого созыва, что послужило предлогом для его увольнения от службы в земстве, член Думы второго созыва, где примыкал к октябристам. Предводитель дворянства Елизаветградского уезда (1907–1910), председатель уездной земской управы, титулярный советник (1911). Избран членом Государственной думы четвертого созыва (1912), где стал одним из лидеров октябристов, после раскола фракции перешел во фракцию земцев-октябристов. Товарищ председателя Думы (1913–1916), в ноябре 1916 г. отказался от этой должности. Уездный комиссар Временного правительства и Временного комитета Государственной думы по своей должности председателя уездной земской управы (март – октябрь 1917 г.). В 1918 г. некоторое время занимал должность товарища министра внутренних дел в администрации гетмана П. П. Скоропадского. Затем в эмиграции во Франции, в 1921 г. один из основателей Русской национально-демократической партии. Умер в Париже.

Васютинский Алексей Макарович (1877 – после 1926 г.), русский историк, в 19131814 гг. вел занятия по истории на историко-философском цикле Народного университета Шанявского, после революции остался в России, работал на историческом факультете Московского педагогического государственного университета, умер в Москве.

Вахиб-паша Мехмед (1877–1940), турецкий генерал-лейтенант.

Веддиген Отто Эдуард (1882–1915), офицер германского подводного флота. В 1890–1901 гг. учился в гимназии в Херфорде, в 1901 г. поступил вольноопределяющимся на службу в кайзермарине. Мичман (1901), лейтенант (1904), вахтенный офицер на канонерских лодках «Фатерлянд» и «Тигр» в Циндао (1906–1908), обер-лейтенант (1907). В 1908 г. вернулся в Германию, переведен в штат подводного флота, командовал подводными лодками U-1, U-2 и U-4 (1909–1910), U-3 и U-5 (1910–1911), в 1911 г. назначен командиром подводной лодки U-9, капитан-лейтенант (1912). 22 сентября 1914 г. потопил три английских броненосных крейсера, за эту атаку награжден Железными крестами 2-го и 1-го классов. 15 октября 1914 г. U-9 потопила крейсер «Хоук», после чего он первым из германских подводников удостоен прусского ордена Pour le Merite и баварского ордена Макса-Иосифа. В феврале 1915 г. назначен командиром U-29, более совершенной конструкции, которая была протаранена 18 марта 1915 г. в Северном море линкором «Дредноут» и затонула вместе со всем экипажем.

Вейтц Пауль (1862–1939), германский журналист, корреспондент газеты Frankfurter Zeitung в Константинополе, также являлся сотрудником ежевечерней газеты Osmanisher Lloyd.

Величко Константин Иванович (1856–1927), русский фортификатор. Окончил Николаевское инженерное училище, подпоручик (1875). Участвовал и отличился в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове, поручик (1878). Окончил Инженерную академию, штабс-капитан (1881), оставлен в академии преподавателем фортификации, капитан (1883), подполковник (1889), с 1891 г. экстраординарный профессор, полковник (1893), ординарный профессор (1898–1900), с 1901 г. заслуженный ординарный профессор, генерал-майор (1901). Управляющий делами комиссии по вооружению крепостей, постоянный член Инженерного комитета Главного инженерного управления (1895–1903), с 1897 г. совещательный член Артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления. В 1899 г. составил проекты крепостей Порт-Артура и Владивостока, помощник начальника Главного инженерного управления (1903–1904), генерал для особых поручений командующего Маньчжурской армией, строитель укреплений под Ляояном, Мукденом, Харбином. Помощник начальника Главного инженерного управления (1905), генерал-лейтенант (1907), с 1910 г. постоянный член Крепостного комитета, редактор «Военной энциклопедии». В Первую мировую войну начальник инженеров Юго-Западного фронта, инженер-генерал (1916), в 1917 г. полевой инспектор инженерной части при Ставке Верховного главнокомандующего. С февраля 1918 г. в РККА, руководил инженерной подготовкой Петрограда, председатель комиссии по инженерной обороне государства при Главном инженерном управлении РККА, преподавал инженерное дело в Военной академии РККА, с января 1919 г. член инженерного комитета ГВИУ, с 1923 г. профессор фортификации в Военно-инженерной академии.

Вернандер Александр Петрович (1844–1918), лютеранин, дворянин. Окончил Павловский кадетский корпус (1862), Николаевское инженерное училище, подпоручик (1863). Участвовал в подавлении польского мятежа 1863–1864 гг., поручик (1865), штабс-капитан (1867). Окончил по 1-му разряду Николаевскую инженерную академию (1868). Помощник делопроизводителя окружного Инженерного управления Кавказского военного округа (1869–1870), репетитор Николаевской инженерной академии (1870–1878), капитан (1871). Участник Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., за боевые отличия произведен в подполковники (1877). Преподаватель Николаевской инженерной академии и училища (1878–1880), полковник (1881). Строитель Варшавских укреплений на левом берегу Вислы (1883–1890), начальник Варшавского крепостного инженерного управления (1890–1895), генерал-майор (1890), помощник начальника Главного инженерного управления (1895–1897), главный начальник инженеров (1897–1904), генерал-лейтенант (1898), почетный член Николаевской инженерной академии (1899), председатель комиссии по вооружению крепостей (1901), член Совета государственной обороны (1905), товарищ генерал-инспектора по инженерной части (1904–1909), инженер-генерал (1906), генерал-инспектор по инженерной части (1909–1912), главный руководитель работ по усилению Владивостокской крепости (1910), помощник военного министра (1912–1915), член Государственного совета (1915–1917). После революций остался жить в Петрограде. В июне 1918 г. арестован ВЧК и расстрелян.

Веселкин Михаил Михайлович (1871–1918). Окончил Императорский лицей, юнкер флота (1893), мичман (1894), младший флаг-офицер штаба начальника эскадры Тихого океана (1900–1902), старший флаг-офицер штаба командующего флотом в Тихом океане (1904–1905), старший офицер яхты «Нева» (1906), адъютант морского министра (1906), адъютант великого князя Алексея Александровича (1907–1908), флигель-адъютант (1908), командир эскадренных миноносцев «Инженер-механик Дмитриев» (1909), «Достойный» (1909–1910), минного заградителя «Амур» (1910–1913), капитан 1 ранга, командир строившегося линейного крейсера «Бородино» (1913–1916). Руководил экспедицией особого назначения на Дунае (1914–1915), активно способствовал вовлечению Румынии в войну на стороне Антанты. Контр-адмирал с зачислением в Свиту Его Императорского Величества (1915), комендант Севастопольской крепости, военный губернатор города (1916–1917). Смещен по требованию революционных матросов и солдат, в апреле 1917 г. зачислен в резерв чинов Морского министерства, в августе уволен по болезни с мундиром и пенсией. Расстрелян в Петрограде после убийства М. С. Урицкого.

Вестфален Александр Иванович фон (1866–1915), из семьи русских немцев, православный. Образование получил в Курском реальном училище. Окончил Николаевское кавалерийское училище, корнет (1889), поручик (1892), штабс-ротмистр (1897), капитан (1900). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба (1901).

Состоял при Варшавском военном округе, старший адъютант штаба 7-й кавалерийской дивизии (1901–1903). Состоял в прикомандировании к Елисаветградскому кавалерийскому училищу для преподавания военных наук (1903–1907), подполковник (1904). Штаб-офицер для поручений при штабе Казанского военного округа (1907–1910). Для ознакомления с общими требованиями управления и ведения хозяйства в кавалерийском полку был прикомандирован к 16-му уланскому Новоархангельскому полку, полковник (1908). Старший адъютант штаба Казанского военного округа (1910–1911), начальник штаба 14-й кавалерийской дивизии (1911–1914), командир 14-го гусарского Митавского полка (1914–1915). Погиб в бою, посмертно награжден орденом Св. Георгия 4-й степени и произведен в чин генерал-майора.

Вивиани Жан-Рафаэль-Адриен-Рене (1863–1925), французский государственный и политический деятель. В 1893 г. избран в Национальное собрание, где примкнул к группе «независимых социалистов». Министр труда (1906–1910), министр просвещения (1913–1914), премьер-министр (1914–1915), министр юстиции (1915–1917), участвовал в Вашингтонской конференции 1921–1922 гг.

Виктория Мелита (1876–1936), дочь герцога Эдинбургского и великой княжны Марии Александровны, принцесса Великобританская, Ирландская и Саксен-Кобург-Готская. С 1894 г., после брака с принцем Эрнстом-Людвигом Гессенским, герцогиня Гессенская. В 1901 г. брак был расторгнут, в 1905 г. вышла замуж за своего двоюродного брата Кирилла Владимировича. Брак не был разрешен императором, церемония состоялась в Кобурге, после чего пара переехала в Париж. В 1907 г. приняла Святое крещение, получив имя Виктории Федоровны и титулы великой княгини и императорского высочества. Во время войны работала сестрой Красного Креста. В 1917 г. супружеская пара получила от Временного правительства разрешение переехать в Финляндию, откуда они перебрались в Кобург, а затем во Францию. В 1924 г., после коронации Кирилла Владимировича, признавалась его сторонниками в качестве императрицы. В конце 1920-х гг. поддерживала нацистов.

Вильсон Генри Хью (1864–1922), британский военный и политический деятель. Происходил из англо-ирландской протестантской семьи, потомков шотландцев, переселившихся в Ольстер. Родился и вырос в Ирландии, где в 1880 г. окончил Колледж Мальборо. После неудачных попыток поступить в 1880–1882 гг. в военные колледжи в Вулидже и Сандхерсте, в 1882 г. стал лейтенантом Лонгфордской милиции Стрелковой бригады, после чего переведен в ее регулярный батальон. В 1884 г., после короткой командировки в Ирландский гвардейский стрелковый полк, возвращен в Стрелковую бригаду. В 1885 г. направлен в Индию, в 1886 г. – в Бирму, где принял участие и отличился в контрпартизанских действиях, последовавших за Третьей англо-бирманской войной 1885 г. В 1887 г. ввиду тяжелых ранений возвращен в Ирландию для лечения, в 1888 г. вернулся в строй. Окончил Штабной колледж в Камберли, капитан (1893), офицер Департамента разведки Военного министерства (1894), бригад-майор 3-й бригады Олдершотского лагеря (1897). Принял участие и отличился в Англо-бурской войне 1899–1902 гг., в 1901 г. возвращен в Англию. Майор, бревет-подполковник (1901), командир 9-го батальона Стрелковой бригады в Колчестере (1902), помощник генерал-адъютанта – заместитель начальника Генерального штаба (1903–1906), полковник (1907), временный бригадный генерал, начальник Штабного колледжа в Камберли (1907–1910), директор отдела военных операций Военного министерства (1910). Сторонник усиленной подготовки экспедиционных сил на случай войны в Европе, с 1911 г. для разработки планов совместных действий установил непосредственные контакты с начальником Генерального штаба и военным министром Франции. Активно изучал потенциальный ТВД, во время отпусков путешествовал по Бельгии и Северной Франции на велосипеде. Почетный полковник 3-го батальона королевских ирландских стрелков (1912), генерал-майор (1913). В 1914 г. выступил в поддержку офицеров, отказавшихся применять силу против ольстерских унионистов, не признавших билль о гомруле. Помощник начальника штаба Британских экспедиционных сил во Франции (1914), главный офицер связи между штабами английского и французского главнокомандующих (декабрь 1914 – декабрь 1915 г.), генерал-лейтенант (1915), командир 4-го армейского корпуса (1915–1916), во главе которого участвовал в битве на Сомме. В декабре 1916 г. назначен на пост главного офицера связи и направлен в Россию во главе военной миссии для участия в Петроградской конференции в январе 1917 г. В феврале 1917 г. возвратился в Великобританию и в сентябре назначен начальником Восточного военного округа (Лондон), ведущий советник Д. Ллойд-Джорджа в последний год войны. В октябре 1917 г. направлен в Версаль в качестве британского представителя в Высшем союзном совете, временный генерал от инфантерии (декабрь 1917 г.). Начальник Имперского Генерального штаба (1918–1922), совместно с французским генералом М. Вейганом разработал стратегический план кампании 1918 г. Генерал от инфантерии, член Военного совета (декабрь 1918 г.), фельдмаршал, баронет (1919), советник правительства по делам Ирландии, консультант правительства Северной Ирландии по вопросам безопасности. Кавалер Большого креста ордена Бани (1918), Большого креста ордена Почетного легиона (1919). В декабре 1921 г. ввиду значительных разногласий с Д. Ллойд-Джорджем подал в отставку, в феврале 1922 г. избран в парламент. В июне того же года убит ирландскими террористами в Лондоне.

Винавер Максим Моисеевич (1863–1926), российский юрист и политический деятель, член Государственной думы первого созыва, один из лидеров Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы).

Витт Лев Владимирович де (1861 – после 1920 г.), из дворян Петербургской губернии, православный. Окончил 1-ю Петербургскую военную гимназию (1878), Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1881), прапорщик гвардейской артиллерии (1883), гвардии подпоручик (1884), поручик (1885). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба (1887). Состоял при Варшавском военном округе, старший адъютант штаба 4-й пехотной дивизии (1887–1889), старший адъютант штаба 6-й кавалерийской дивизии (1889–1892), подполковник (1892), штаб-офицер для особых поручений при штабе 9-го армейского корпуса (1892–1893), правитель дел по учебной части Офицерской кавалерийской школы (1893–1902), полковник (1896), командир 6-го драгунского Павлоградского полка (1902–1904), генерал-майор (1904), начальник Николаевского кавалерийского училища (1905–1910), командир 2-й бригады 9-й кавалерийской дивизии (1909), генерал-лейтенант (1910), начальник 11-й кавалерийской дивизии (1911–1914). С октября 1914 г. в резерве чинов при штабе Киевского военного округа. С июня 1915 г. начальник 58-й пехотной дивизии, назначенной в гарнизон Новогеоргиевска. В германском плену (1915–1918). С июля 1919 г. в Крыму, вступил в Добровольческую армию.

Виттельсбах Леопольд-Максимилиан-Иосиф-Мария-Арнульф (1846–1930), принц Баварский. В 1861 г. зачислен на баварскую военную службу, лейтенант артиллерии. Участвовал в Австро-прусской войне 1866 г., капитан (1866). Участвовал во Франкопрусской войне 1870–1871 гг., майор (1870), за отличия под Седаном и Бовертом награжден Железными крестами 1-го и 2-го классов (1870), рядом военных наград Баварии и других германских государств. После окончания войны формально оставался в рядах баварской армии, в 1905 г. произведен в генерал-фельдмаршалы, в 1913 г. вышел в отставку. В апреле 1915 г. возвращен на службу, командовал германскими войсками при взятии Варшавы, объединенной германо-австрийской армейской группой Леопольда Баварского (1915–1916), награжден орденом Pour le Merite (1915) и дубовыми листьями к нему (1917). Главнокомандующий Восточным фронтом (1917–1918), участвовал в переговорах с Советской Россией в Брест-Литовске, 5 марта 1918 г. награжден Большим крестом ордена Железного креста (за войну было пять награждений). С ноября 1918 г. в отставке, проживал в Баварии.

Волконский Владимир Михайлович (1868–1953), князь, общественный, политический и государственный деятель, внук декабриста князя С. Г. Волконского, землевладелец (800 десятин). Получил домашнее и военное образование, окончил Тверское юнкерское кавалерийское училище, корнет. С 1892 г. оставил военную службу и поселился в своем имении в Тамбовской губернии. С 1894 г. состоял уездным и губернским гласным, с 1897 г. предводитель дворянства Шацкого уезда Тамбовской губернии. С весны 1905 г. член Союза русских людей, Отечественного союза, в том же году вступил в «Союз русского народа». Депутат Государственной думы третьего и четвертого созывов от Тамбовской губернии, товарищ председателя в обеих Думах, товарищ министра внутренних дел (1915–1916), в декабре 1916 г. покинул свой пост в знак протеста против политики А. Д. Протопопова. В январе 1917 г. избран петроградским предводителем дворянства, после Октябрьской революции в эмиграции в Финляндии, участвовал в организации помощи русским беженцам в Финляндии, в работе гражданской части при штабе армии Н. Н. Юденича. С 1919 г. в эмиграции в Германии, входил в состав Монархического союза, с 1921 г. отошел от политической деятельности.

Вырубова (урожденная Танеева) Анна Алексеевна (1884–1964), дочь главноуправляющего Собственной Его Императорского Величества канцелярией А. С. Танеева, праправнучка фельдмаршала М. И. Кутузова, с 1904 г. фрейлина императрицы. В 1907 г. обвенчалась с морским офицером А. Вырубовым, брак быстро распался. С 1914 г. сестра милосердия, в январе 1915 г. попала в железнодорожную катастрофу, в результате осталась калекой на всю жизнь и передвигалась на кресле-каталке или с помощью костылей. Близость к императрице и дружба с Г. Распутиным стали причиной того, что она оказалась мишенью для всякого рода домыслов, использовавшихся с целью дискредитации монархии: половая распущенность, коррупция, предательство. После Февральской революции подверглась аресту, содержалась в Петропавловской крепости, за отсутствием каких-либо доказательств в приписываемых преступлениях (после медицинского осмотра выяснилось, что она была девственницей) выпущена на свободу. Неоднократно задерживалась революционными матросами и солдатами, арестовывалась после Октябрьской революции. С 1920 г. в эмиграции в Финляндии, где проживала под девичьей фамилией, а позже постриглась в монахини. Похоронена на православном кладбище Хельсинки. В изгнании написала автобиографическую книгу «Страницы моей жизни», в СССР в 1920-е гг. А. Н. Толстым и П. Е. Щеголевым подготовлен и издан фальшивый «Дневник Вырубовой», и хотя подложный характер этого «Дневника» почти сразу же был разоблачен советскими критиками и учеными, его переиздали за рубежом и иногда использовали в художественной и даже исторической литературе.

Вышнеградский Александр Иванович (1867–1925), сын министра финансов И. А. Вышнеградского, предприниматель, камергер (1905), действительный статский советник (1915), член правления Русско-Китайского банка (1902–1910), глава Санкт-Петербургского международного банка (1906–1917), председатель и член правлений ряда крупных металлургических, машиностроительных, военных, нефтяных предприятий. После октября 1917 г. арестован, освобожден в 1918 г., затем покинул Россию. Был в эмиграции во Франции.

Галифе Гастон-Александр-Август де (1830–1909), маркиз, принц де Мартин, французский военный и государственный деятель. С 1848 г. на военной службе, су-лейтенант (1848), участвовал в осаде Севастополя в 1855 г., в войне с Австрией в 1859 г., в войне в Алжире в 1860 г., в войне в Мексике, где в 1863 г. получил ранение, по излечении которого в 1864 г. вновь отправился в Алжир. Капитан (1860), подполковник (1864), полковник (1867), бригадный генерал (1870), отличился выдающимся мужеством во время Франкопрусской войны в кавалерийской атаке бригады африканских стрелков под Седаном, где раненым попал в плен. Освобожден во время осады Парижа, возглавил подавление Парижской коммуны 1871 г. С 1872 г. на службе в Алжире, дивизионный генерал (1875). С 1875 г. поочередно командовал дивизией и несколькими корпусами, расквартированными во Франции. Признанный в Европе знаток кавалерии, награжден Большим офицерским крестом ордена Почетного легиона в 1880 г. и Большим крестом Почетного легиона в 1887 г., один из активнейших организаторов подготовки французской армии к современным военным действиям. В 1894 г., после проведения очередных больших маневров, вышел в отставку с действительной службы. Военный министр (1899–1900), отправлен в отставку из-за разногласий с премьер-министром по делу А. Дрейфуса.

Галлиени Жозеф-Симон (1849–1916), французский военный и государственный деятель, сын иммигрантов из Италии. Окончил военный колледж Ла-Флеш и военное училище Сен-Сир, су-лейтенант морской пехоты (1870). Участвовал во Франко-прусской войне 1970–1871 гг., в сентябре 1870 г. взят в плен под Базелем, до марта 1871 г. находился в плену. Лейтенант (1873), служил в колониях на острове Реюньон (1873–1876), в Дакаре, Мали и Нигере (1876–1882), капитан (1882), на острове Мартиника (1883–1886), подполковник (1886), военный губернатор французского Судана (1886–1891). В 1891 г. возвращен в метрополию, полковник, командующий Тонкинской дивизией в Индокитае (1892–1896), бригадный генерал (1896), военный губернатор Мадагаскара (1896–1905), в 1897 г. ликвидировал местную монархию, дивизионный генерал (1899), командир 14-го армейского корпуса (1905–1908), кавалер Большого креста ордена Почетного легиона (1905), член Высшего военного совета (1908), в 1911 г. уступил пост главнокомандующего армией своему бывшему подчиненному Ж. Жоффру, в апреле 1914 г. вышел в отставку по болезни. В августе 1914 г. назначен военным губернатором Парижа, в сентябре 1914 г. отличился при организации обороны столицы, один из организаторов успешного контрнаступления французской армии на Марне. Военный министр (1915–1916), в 1921 г. посмертно возведен в звание маршала Франции.

Гарнье Отто фон (1859–1947), прусский и германский военный деятель. Фанен-юнкер 6-го гусарского графа Гетцена полка (1876), обер-лейтенант (1878). Окончил Военную академию (1885), лейтенант (1886), в Большом Генеральном штабе (1888–1890), ротмистр (1891), офицер штаба 14-го армейского корпуса (1891–1893), командир эскадрона 1-го уланского императора Александра III полка (1893–1895), офицер штаба 14-й дивизии (1896–1899), майор (1897). В Большом Генеральном штабе, 4-я армейская инспекция (1899–1903), подполковник (1903), командир 2-го гвардейского уланского полка (19031906), полковник (1906), начальник штаба 6-го армейского корпуса (1906–1908), командир 11-й кавалерийской бригады (1908–1913), генерал-майор (1910), генерал-инспектор 2-й кавалерийской инспекции в Штеттине (1913–1914), генерал-лейтенант (1913). В начале войны назначен командиром 4-й кавалерийской дивизии (1914–1915), в составе 3-й армии участвовал во вторжении в Бельгию, в осаде и взятии Льежа, в походе на Париж, битве на Сомме и боях под Аррасом. В ноябре 1914 г. переведен на Восточный фронт, командовал кавалерийской группой в составе 10-й армии (1915–1916), награжден орденом Pour le Merite (1916), командир 5-го резервного армейского корпуса (1916–1917), действовавшего в Шампани и на Сомме, командир 7-го резервного армейского корпуса (август – декабрь 1917 г.), действовавшего под Реймсом, генерал от кавалерии (1917), в распоряжении Верховного командования (1917–1918). С ноября 1918 г. в отставке.

Гвоздев Кузьма Антонович (1882–1956), меньшевик, деятель рабочего движения. С 1899 г. работал в Тихорецких железнодорожных мастерских, примкнул к эсерам, в 1905 г. за организацию стачки на железной дороге осужден Саратовской судебной палатой, выслан в Астраханскую губернию на четыре года. С 1909 г. работал на заводах Петербурга, примкнул к меньшевикам, принимал участие в создании Союза металлистов, председатель правления профсоюзов металлистов в Санкт-Петербурге (1910–1911). В 1911 г. арестован, сослан в Вологодскую губернию на три года. С началом войны меньшевик-«оборонец». В 1915 г. председатель рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета. В январе 1917 г. арестован с другими членами рабочей группы, во время Февральской революции освобожден, принял участие в создании Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, член президиума. Министр труда Временного правительства (сентябрь – октябрь 1917 г.), во время Октябрьской революции вместе с остальными министрами подвергся кратковременному аресту, освобожден через три дня. Весной и летом 1918 г. участвовал в создании антибольшевистского собрания уполномоченных от фабрик и заводов. Отойдя от политической деятельности, трудился в рабочей кооперации, а с 1920 г. – в ВСНХ. В 1931 г. осужден коллегией ОГПУ на 10 лет тюрьмы, в июле 1941 г. ОСО НКВД продлило срок на восемь лет, в 1949 г. сослан в село Дзержинское Красноярского края, в 1956 г. освобожден, вскоре умер.

Генадиев Никола Иванов (1868–1923), болгарский политик и публицист. Окончил гимназию в Пловдиве (1885), юридический факультет Брюссельского университета. С 1900 г. избирался почти во все народные собрания, министр юстиции (1903–1904), министр торговли и земледелия (1904–1908), один из лидеров Народно-либеральной партии. В 1923 г. основал партию «Народное единство», убит македонскими революционерами.

Георг Август (1683–1760), курфюрст Ганновера и герцог Брауншвейг-Люнебургский (1727–1760), король Великобритании и Ирландии Георг II (1727–1760), принял участие в войне за австрийское наследство (1740–1748), удачно командуя в 1743 г. английскими войсками в австрийских Нидерландах и Северной Германии.

Георгий Михайлович (1863–1919), великий князь, третий сын великого князя Михаила Николаевича, генерал-фельдмаршала, генерал-фельдцейхмейстера, председателя Государственного совета, внук императора Николая I. Получил домашнее образование, прапорщик гвардии (1870), подпоручик (1877), поручик (1885), штабс-ротмистр (1889), ротмистр (1894). Состоял по гвардейской кавалерии, из-за больной ноги оставил службу в кавалерии. Управляющий Русским музеем (1895–1917), полковник (1896), почетный член Российской академии наук (1898), генерал-майор (1903) с зачислением в Свиту Его Императорского Величества, генерал-лейтенант, генерал-адъютант (1909). В 1915–1917 гг. состоял при императоре, в 1915–1916 гг. с особой миссией ездил в Японию. В марте 1917 г. уволен от службы по прошению, в 1918 г. арестован в Петрограде, в 1919 г. казнен в Петропавловской крепости.

Гешев Иван Евстратиев (1849–1924), болгарский политик и государственный деятель. Родился в Пловдиве, изучал финансы в Манчестере (1869), работал там же в фирме своего отца (1869–1872), в 1872 г. вернулся в Пловдив. За публикации статей в «Таймс» об Апрельском восстании в Болгарии арестован и осужден на смерть, помилован после вмешательства британского посольства. После 1878 г. один из лидеров Народной партии в Восточной Румелии, первый председатель Областного собрания (1879–1880), директор финансов автономной провинции (1882–1883). В 1883 г. переехал в Софию, директор Болгарского народного банка (1883–1886). Участвовал в заключении Бухарестского мира 1886 г. После переворота 1886 г. вошел в правительство П. Каравелова и В. Радославова, в 1894 г., после отставки Радославова, вступил в снова созданную Народную партию. Министр финансов (1894–1897), председатель книжного общества Болгарии (1898–1924), президент Болгарской академии наук (1911–1924), Общества Болгарского Красного Креста (1884–1924), депутат Народного собрания (1884–1913), министр-председатель (1911–1913). С 1901 г., после смерти К. Стоилова, возглавил Народную партию, в 1911–1913 гг. возглавил коалиционное правительство Народной и Прогрессивно-либеральной партий. Участвовал в подготовке и заключении Балканского союза, после окончания Балканских войн в отставке. После окончания Первой мировой войны возглавил Объединенную народно-прогрессивную партию (1920), находился в оппозиции к правительству А. Стамболийского, из-за чего в 1922 г. эмигрировал во Францию. После переворота 9 июня 1923 г. вернулся в Софию.

Гиршфельд Василий Андреевич (1865-19?). Окончил 2-й Московский кадетский корпус, 2-е военное Константиновское училище, подпоручик (1885), поручик (1889). Окончил по 1-му разряду Николаевскую инженерную академию, штабс-капитан (1891), капитан (1895), подполковник (1900), исполняющий должность начальника Кушкинского инженерного управления (1902), начальник инженеров крепости Зегрж (1903), полковник (1904), генерал-майор, начальник инженеров крепости Осовец (1910), начальник инженеров и строитель крепости Новогеоргиевск (1913–1915), генерал для поручений при главнокомандующем армиями Западного фронта (1915), начальник инженеров Западного фронта, генерал-лейтенант (1916).

Гитлер Адольф (1889–1945), основоположник и центральная фигура национал-социализма, основатель тоталитарной диктатуры Третьего рейха, вождь (фюрер) Национал-социалистической немецкой рабочей партии (1921–1945), рейхсканцлер Германии (1933–1945), фюрер Германии (1934–1945), Верховный главнокомандующий вооруженными силами Германии (с 19 декабря 1941 г.) во Второй мировой войне.

Глинка Яков Васильевич (1870–1950), начальник канцелярии Государственной думы, сенатор, мемуарист, после революции 1917 г. – художник.

Глобачев Константин Иванович (1870–1941). Окончил Полоцкий кадетский корпус (1888), 1-е военное Павловское училище, подпоручик (1889), поручик (1893). Окончил по 2-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан (1900). Переведен в Отдельный корпус жандармов, ротмистр (1903), начальник Белостокского жандармского управления, затем Варшавского охранного отделения (1904), Лодзинского губернского жандармского управления (1905), подполковник (1906), начальник Варшавского охранного отделения (1909), полковник (1910), начальник Нижегородского губернского жандармского управления (1912), Севастопольского жандармского управления (1914), Петроградского охранного отделения (1915–1917), генерал-майор (1916). В марте 1917 г. арестован, в конце 1917 г. освобожден, в начале 1918 г. бежал в Киев, где при П. П. Скоропадском служил в полицейском департаменте гетманского правительства, после падения которого скрылся и бежал в Одессу. При интервентах получил должность главы полицейской части Одесской городской префектуры. В 1919 г. эвакуировался в Константинополь. В начале лета 1919 г. вернулся в Одессу через Новороссийск и Екатеринодар и присоединился к ВСЮР, руководил контрразведкой в Одесском регионе. В начале 1920 г. снова уехал в Константинополь, где был назначен руководителем паспортного отдела в российском посольстве. В 1923 г. эмигрировал в США, в 1929 г. получил гражданство США. Умер в Нью-Йорке.

Глобачев Николай Иванович (1869–1947). Окончил Полоцкий кадетский корпус (1887), 1-е военное Павловское училище, подпоручик (1889), поручик (1892), поручик гвардии (1894). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба (1895). Состоял при штабе Варшавского военного округа, старший адъютант штаба 18-й пехотной дивизии (1897–1898), обер-офицер для особых поручений при штабе 6-го армейского корпуса (1898–1900), подполковник (1900), штаб-офицер для особых поручений при штабе 15-го армейского корпуса. Участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг., состоял в распоряжении начальника штаба главнокомандующего на Дальнем Востоке (1904–1905), полковник (1904). Состоял в 145-м пехотном Новочеркасском полку (1905–1910), командир 6-го пехотного Либавского полка (1910–1914), во главе которого в составе 2-й армии участвовал в первом походе в Восточную Пруссию, вышел из окружения. Генерал-майор (1915), с мая 1915 г. исполняющий должность начальника штаба крепости Новогеоргиевск. В германском плену (1915–1918), после окончания войны организатор пополнения Добровольческой армии бывшими военнопленными. В эмиграции в Германии, занимал различные должности в РОВС, в 1935 г. начальник отдела в Германии. В июне 1945 г. арестован органами НКВД в Берлине, за принадлежность к РОВС осужден к 10 годам, умер в заключении.

Глюксбург Константин (1868–1923), наследный принц, герцог Спартанский (18681913), король Греции Константин I (1913–1917, 1920–1923), первый принц из династии Глюксбургов, родившийся в Греции, старший сын короля Георга I и великой княжны Ольги Константиновны. Получил военное образование в Германии, служил в прусской армии, в 1889 г. женился на сестре Вильгельма II Софии. Крайне неудачно командовал греческими войсками во время Греко-турецкой войны 1897 г., в ходе Балканских войн действовал более удачно. В марте 1913 г. взошел на престол после убийства своего отца в Салониках, в августе 1913 г. произведен в стратеги (звание, равное в греческой армии маршалу) и в генерал-фельдмаршалы прусской армии. В 1914–1917 гг. формально придерживался политики нейтралитета, реально склоняясь на сторону Германии. В 1917 г. из-за германофильских настроений покинул страну под давлением Антанты и ее сторонников, оставив на престоле сына Александра. В 1920 г., после смерти сына, вернулся в Грецию, которую вновь покинул после поражения в Греко-турецкой войне 1919–1922 гг. Эмигрировал в Италию, умер в Палермо.

Гогенборн Адольф Вильд фон (1860–1925), ближайший сотрудник генерала Э. фон Фалькенгайна, генерал от инфантерии, начальник общего департамента Военного министерства (1914), генерал-квартирмейстер полевого Генерального штаба (1914–1915), военный министр Пруссии (1915–1916). В октябре 1916 г. смещен по просьбе П. фон Гинденбурга. Командир 16-го армейского корпуса (1916–1918). После ноября 1918 г. в отставке.

Гогенцоллерн Генрих-Альберт-Вильгельм (1862–1929), принц Прусский, младший сын императора Фридриха III, брат Вильгельма II. Окончил гимназию в Касселе (1877), поступил в Императорский морской кадетский корпус, прошел два кругосветных плавания, в 1880 г. сдал экзамены на первый офицерский чин во флоте, учился в Военноморской академии (1884–1886). Командовал миноносцем и одновременно 1-й дивизией миноносцев (1887), императорской яхтой «Гогенцоллерн» (1888), легким крейсером «Ирене», броненосцем береговой обороны «Беовульф», линкорами «Заксен» и «Ворт» (1889–1890). С 1897 г. командовал разными эскадрами, включая Восточно-Азиатскую, участвовал в занятии Кио-Чао. Командующий Балтийским флотом (1903–1906), флотом Высоких морей (1906–1909), гросс-адмирал (1909), главнокомандующий Балтийским флотом (1914–1917). В конце 1917 г. отошел от активной службы, после Ноябрьской революции 1918 г. вышел в отставку, проживал вместе с семьей в Шлезвиг-Гольштейне, политикой не занимался.

Гогенцоллерн-Зигмаринен Карл (1839–1914), принц, лейтенант прусской артиллерии, участвовал и отличился в войне с Данией в 1864 г., Кароль I, князь (1866–1881), король (1881–1914) Румынии.

Гогенцоллерн-Зигмаринен Фердинанд (1865–1927), король Румынии Фердинанд I (1914–1927), племянник Кароля I, ввиду отсутствия у последнего сыновей оказался на престоле после отказа от прав наследования отца (1880) и старшего брата Вильгельма (1888). Став наследным принцем, остался католиком с тем условием, чтобы его дети воспитывались в православной вере. В 1893 г. женился на принцессе Эдинбургской Марии.

Голицын Дмитрий Борисович (1850–1920), светлейший князь. Общее образование получил дома, в 1870 г. поступил на службу в лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк, корнет (1871), поручик (1873), штабс-ротмистр (1875), флигель-адъютант (1876). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Кавказском фронте, за боевые отличия произведен в ротмистры (1878). Участвовал в кампаниях в Туркмении (1879, 1880, 1881), переименован в подполковники (1879), за боевые отличия произведен в полковники (1881). Командир 2-го Волгского полка Терского казачьего войска (май – октябрь 1878 г.) и Волгского льготного полка того же войска (1878–1879), начальник Императорской охоты (1889–1917), член Совета Главного управления государственного коннозаводства (1913–1917), генерал-майор с зачислением в Свиту Его Императорского Величества (1891), генерал-лейтенант (1899), генерал-адъютант (1901), генерал от кавалерии с назначением обер-егермейстером Двора Его Величества (1912). С 1920 г. в эмиграции в Турции, скончался на Принцевых островах.

Голубев Иван Яковлевич (1841–1918), государственный деятель, из дворян Тверской губернии. Окончил Императорское училище правоведения (1860), титулярный советник (1860), на службе в Сенате (1860–1864). Старший столоначальник департамента Министерства юстиции (1864), товарищ прокурора Петербургского окружного суда, надворный советник (1866), член Петербургского окружного суда (1866), товарищ председателя Петербургского окружного суда (1868), статский советник, товарищ обер-прокурора гражданского кассационного департамента Сената (1872), действительный статский советник (1874), обер-прокурор Гражданского кассационного департамента Сената (1878), тайный советник, директор департамента Министерства юстиции (1880), сенатор (1881), член Государственного совета (1895), действительный тайный советник (1901), вице-председатель Государственного совета (1906–1916), статс-секретарь (1910). Открыл заседания Государственной думы второго, третьего и четвертого созывов. В связи с высочайшим неудовольствием, выраженным ему в начале декабря 1916 г., подал в отставку с поста вице-председателя, не был включен императором в число присутствующих членов Верхней палаты на 1917 г., в связи с чем подал прошение об увольнении от должности члена Государственного совета. Уволен от этой должности 4 января 1917 г. с оставлением статс-секретарем и сенатором. В 1918 г. умер в Петрограде.

Голуховский Агенор (1840–1921), граф, австро-венгерский дипломат, посланник в Румынии (1887–1893), министр иностранных дел (1895–1906).

Гопман Альберт (1865–1942), германский военный моряк. В 1884 г. поступил на военно-морскую службу Германской империи, кадет. Служил в Адмирал-штабе (1901–1905), германский военно-морской атташе в России (1905), в штабе командования кайзермарине (1905–1908), фрегатен-капитан (1907), командир легкого крейсера «Бремен» (1908–1909), стационера в Карибском море, участвовал в спасении беженцев из Гаити во время переворота, произошедшего в этой стране. Капитан цур зее (1908), командир линейного корабля «Рейнланд» (1909–1911), первого германского дредноута, контр-адмирал (1911), на службе в силах Балтийского моря (1911–1915), в составе турецкого флота (1915–1917), вице-адмирал (1917). С 1920 г. в отставке, умер в Берлине.

Грабарь Игорь Эммануилович (1865–1960), русский и советский художник и искусствовед. Родился в Вене в семье депутата австрийского парламента, родители – активные общественные деятели галицко-русского движения. В 1876 г. семья переехала в Российскую империю. Окончил лицей М. Н. Каткова (1889), юридический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета (1893), Петербургскую академию художеств (1898), затем учился в Париже и Мюнхене. Участвовал в работе творческих объединений «Мир искусства» и «Союз русских художников», активно занимался исследовательской и просветительской работой. Редактор и крупнейший сотрудник «Истории русского искусства» и серии «Русские художники», попечитель Третьяковской галереи (1913–1925), руководитель Центральных реставрационных мастерских (1918–1930). В 1943 г. выдвинул идею компенсации потерь советских музеев за счет конфискации произведений из музеев Германии и ее союзников, в 1945 г. возглавил Бюро экспертов, которое составляло списки лучших произведений из музеев Германии и ее союзников, предназначенных к вывозу в СССР. Лауреат Сталинской премии (1941), действительный член АН СССР (1943), Академии художеств СССР (1947), народный художник СССР (1956).

Граббе Александр Николаевич (1864–1947), граф, русский военный деятель. Участвовал в путешествии 1889–1891 гг. по Индийскому океану в качестве адъютанта великих князей Александра и Сергея Михайловичей. Адъютант великого князя Михаила Николаевича (1897–1910). В 1911 г. временно командовал лейб-гвардии Казачьим полком. В 1914 г. произведен в чин генерал-майора с зачислением в Свиту Его Императорского Величества, назначен командующим Собственным конвоем Его Величества Николая II, оставался на этом посту до свержения монархии. Во время Февральской революции, опасаясь ареста, уехал на Кавказ. В 1917 г. уволен со службы по болезни с мундиром и пенсией. Затем в эмиграции в Константинополе, Германии, Монте-Карло, с 1940 г. – в США.

Григорьев Владимир Николаевич (1851 – после 1918 г.). Окончил Казанское пехотное юнкерское училище, прапорщик (1872), подпоручик (1873), поручик (1875). Принял участие и отличился в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., штабс-капитан (1877), за боевые отличия произведен в капитаны (1879). Окончил по 2-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба (1882). Старший адъютант штаба 2-й пехотной дивизии (1882–1884), офицер для особых поручений при штабе Казанского военного округа (1884–1886), штаб-офицер для поручений при штабе Казанского военного округа (март – август 1886 г.), подполковник (1886), старший адьютант штаба Казанского военного округа (1886–1891), полковник (1890), начальник штаба 15-й кавалерийской дивизии (1891–1896). Для практического изучения условий кавалерийской службы состоял в лейб-гвардии Уланском Его Величества полку (1896–1899). Командир 16-го драгунского Кинбурнского полка (1899–1900), генерал-майор (1900), начальник штаба Варшавской крепости (1900–1905), комендант Очаковской крепости (1905–1907), генерал-лейтенант (1906), комендант Севастопольской крепости (1907–1909), Ковенской крепости (1909–1915), генерал от кавалерии (1912). В 1915 г. при штурме крепости утратил контроль над войсками и оставил гарнизон, предан суду, который приговорил его за бездействие власти и оставление во время боя крепости Ковно и командования войсками к ссылке на каторжные работы на 15 лет. В мае 1918 г. освобожден по амнистии ВЦИК.

Грузенберг Оскар Осипович (Израиль Иосифович) (1866–1940), русский адвокат и политический деятель. Окончил юридический факультет Киевского университета (1889), вел уголовные и политические дела, в 1907 г. в Вильне защищал контрабандистов, ставших жертвами провокации офицера Охранного отделения, в 1913 г. один из защитников на процессе М. Бейлиса. Член Конституционно-демократической партии. После Февральской революции председатель Чрезвычайной комиссии по расследованию злоупотреблений в Морском министерстве, избран в Учредительное собрание по еврейскому национальному списку. С 1920 г. в эмиграции в Германии, Латвии и Франции. Умер в Ницце.

Гудхарт Френсис-Герберт-Хевенхем (1884–1917), британский подводник. С 1900 г. на службе в Королевском военно-морском флоте, гардемарин. В 1908 г. по окончании Учебного комплекса подводного плавания «Темза» в Ширнессе принял командование подводной лодкой С-6, позже служил в 8-й подводной флотилии (Портсмут). В августе 1915 г., командуя подводной лодкой Е-8, перешел на Балтику. За потопление крейсера «Принц Адальберт» награжден британским орденом «За выдающиеся заслуги» и русским орденом Св. Георгия 4-й степени. В декабре 1916 г. вернулся в Англию, назначен командиром строящейся крейсерской подводной лодки К-14. В январе 1917 г. погиб в Герлоке (Шотландия), участвуя в испытательном погружении подводного крейсера К-13.

Гужон Юлий Петрович (1852–1918), французский подданный, русский промышленник. Крупнейший пайщик Товарищества шелковой мануфактуры, Товарищества Московского металлургического завода, председатель Московского общества заводчиков и фабрикантов (1907–1917). Член Общества распространения полезных книг, Французского общества взаимного вспомоществования, член Совета римско-католической французской церкви Святого Людовика, действительный член Императорского Московского скакового общества. Автор ряда произведений на экономические и производственные темы. Выступал за создание монополистических объединений, откровенно защищая интересы производителей, противник уменьшения рабочего дня и контроля над техникой безопасности на производстве, его собственный завод «славился» высоким уровнем травматизма. Убит на собственной даче офицерами Добровольческой армии.

Гулевич Арсений Анатольевич (1866–1947). Окончил 3-й Московский кадетский корпус (1883), 3-е военное Александровское училище, подпоручик лейб-гвардии Финляндского полка (1885), поручик (1889). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба, командирован за границу с ученой целью, состоял при Петербургском военном округе (1892). Старший адъютант штаба 37-й пехотной дивизии (1894–1895), обер-офицер для поручений при штабе войск гвардии и Петербургского военного округа (1895–1898), подполковник (1898), младший делопроизводитель канцелярии Военно-ученого комитета Главного штаба (1898–1900), экстраординарный профессор Николаевской академии Генерального штаба (1899), делопроизводитель генерал-квартирмейстерской части Главного штаба (1900–1901), делопроизводитель канцелярии Военного министерства (1901–1905), полковник (1902). В 1903 г. прикомандирован к артиллерии и к кавалерии, постоянный член Главного крепостного комитета (1904–1905). Ординарный профессор Николаевской академии Генерального штаба (1904), начальник канцелярии Совета государственной обороны (1905–1908), генерал-майор (1908), командир лейб-гвардии Преображенского полка (1908–1912), зачислен в Свиту Его Величества (1909), начальник штаба войск гвардии и Петербургского военного округа (1912–1914), заслуженный профессор Николаевской академии Генштаба и почетный член конференции академии (1913), генерал-лейтенант (1914), начальник штаба 6-й армии (август 1914 г.), начальник штаба 9-й армии (1914–1915), награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1914), начальник штаба армий Северо-Западного фронта (февраль – сентябрь 1915 г.), в распоряжении главнокомандующего армиями Северного фронта (1915–1916), командир 42-го (1916–1917), 21-го (апрель – сентябрь 1917 г.) армейских корпусов. После выступления генерала Л. Г. Корнилова отстранен от командования войсками и зачислен в резерв чинов при штабе Петроградского военного округа. Во время Гражданской войны проживал в Финляндии. В 1919 г. представлял генерала Н. Н. Юденича в Финляндии, а до 1920 г. заведовал русским Красным Крестом в Финляндии. В 1920 г. переехал в Париж, привлечен к работе созданных Н. Н. Головиным Высших военно-научных курсов, руководил курсом «Организация современной армии». С 1921 г. председатель Совета Союза преображенцев в Париже, с 1924 г. заместитель председателя и председатель исторической комиссии Гвардейского объединения, председатель Союза офицеров – участников войны. В 1931 г. член учебного комитета Высших военно-научных курсов в Париже. В 1933 г. избран заместителем председателя Главного правления и заведующим финансовой частью Союза инвалидов, с 1934 г. председатель Зарубежного союза русских военных инвалидов, член правления Союза георгиевских кавалеров. С 1934 г. заместитель, а с 1937 г. председатель Гвардейского объединения. Умер в Париже.

Гунарис Димитриос (1866–1922), греческий общественный и государственный деятель. Изучал право в Афинском университете, продолжил образование в Германии, Франции и Англии. С 1902 г. депутат парламента, министр финансов (1908), премьер-министр (февраль – август 1915 г., 1921–1922). Лидер Народной партии, основной политический оппонент Э. Венизелоса. Германофил, придерживался правых взглядов, после отставки Э. Венизелоса в 1915 г. назначен королем Константином I главой правительства. В 1917 г., после возвращения Э. Венизелоса к власти, с группой влиятельных антивенизелистов направлен на Корсику. В 1918 г. бежал в Италию, вернулся в Грецию в 1920 г., где принял участие в выборах в качестве лидера «объединенной оппозиции». После победы на выборах в апреле 1921 г. возглавил правительство. Несмотря на обещания прекратить войну с Турцией, продолжил ее, не сумев найти политического решения греко-турецких территориальных споров. В результате поражения в мае 1922 г. покинул пост премьера, возглавив Министерство юстиции в правительстве П. Протопападакиса. В сентябре 1922 г. в результате военного переворота правительство было низложено, его члены предстали перед военным трибуналом во главе с лидером переворота Н. Пластирасом. Шесть министров во главе с Д. Гунарисом были обвинены в государственной измене и в ноябре того же года казнены.

Данев Стоян Петров (1858–1949), болгарский юрист и политик, долгое время возглавлял Прогрессивно-либеральную партию. Образование получил в Шумене и Праге, участвовал в Сербо-турецкой войне. После окончания Освободительной войны изучал право в Цюрихе, Лейпциге и Гейдельберге (до 1881 г.), изучал политические науки в Париже (1881–1883). Служил чиновником в Министерстве финансов Болгарии (1883), с 1884 г. работал адвокатом, преподавал международное право в Высшем училище в Софии (1894–1898). Премьер-министр Болгарии (1901–1902, 1913), депутат Народного собрания (1894–1920), председатель Великого народного собрания (1911) и Народного собрания (1911–1913). Принимал участие в подписании перемирия на Чаталдже, возглавил болгарскую делегацию при подписании Лондонского мирного договора 1913 г., преподавал дипломатическую историю в Вольном университете (1916–1934), после поражения Болгарии в Первой мировой войне входил в коалиционное правительство (1918–1920). В 1922 г. арестован как лидер оппозиции А. Стамболийскому, но после переворота 9 июня освобожден. Председатель Болгарского Красного Креста (1924–1939).

Дафф Бошамп (1855–1918), британский и англо-индийский военный деятель шотландского происхождения. Родился в графстве Абердиншир, учился в Тринити-колледже (Гленалмонд), окончил Королевскую военную академию в Сандхерсте, лейтенант артиллерии (1874). Принял участие и отличился в Афганской войне 1878–1880 гг. Капитан (1886), в 1888 г. переведен в штаб англо-индийской армии, обучался в Штабном колледже (1888–1889), заместитель помощника генерал-адъютанта англо-индийской армии (1891–1895), майор, подполковник (1894), участвовал в экспедиции в Вазиристан (1894–1895), военный секретарь главнокомандующего в Индии (1895–1899), кавалер ордена Индийской империи (1897), полковник (1898), помощник военного секретаря по вопросам Индии в Военном министерстве (1899). Участвовал в Англо-бурской войне (1899–1901), кавалер ордена Бани (1901). По возвращении из Южной Африки в Индию назначен заместителем генерал-адъютанта штаба англо-индийской армии (1901–1902), бригадный генерал, губернатор округа Аллахабад (1902). С приходом Г. Китченера на пост главнокомандующего быстро продвигался по служебной лестнице, генерал-майор (1903), дежурный генерал главнокомандующего (1903–1906), кавалер ордена Виктории (1906), начальник штаба англо-индийской армии (1906–1909), рыцарь ордена Бани (1907), генерал-лейтенант (1909), после отъезда Г. Китченера в метрополию секретарь военного департамента Индиан-Офиса (1909–1914), рыцарь-командор ордена «Звезда Индии» (1910), рыцарь-командор Большого креста ордена Бани (1911), полный генерал, генерал-адъютант (1914). В марте 1914 г. назначен на пост главнокомандующего в Индии, рыцарь-командор Большого креста ордена «Звезда Индии» (1916), кавалер ордена Св. Иоанна Иерусалимского (1916). Один из инициаторов экспедиции в Шатт-эль-Араб и наступления корпуса Таунсхенда вглубь Ирака, завершившегося окружением и капитуляцией в Кут-эль-Амара в апреле 1916 г. 1 октября 1916 г. отстранен от должности. Комиссия по расследованию пришла к выводу, что Дафф и вице-король Индии Хардинга не проявили должного усердия для выполнения своих обязанностей. 20 января 1918 г. покончил жизнь самоубийством.

Ден Дмитрий Владимирович фон (1874–1937), из обрусевших дворян Великого княжества Финляндского. Окончил Морской кадетский корпус, мичман (1892). В заграничных плаваниях на кораблях Тихого океана (1893–1895), крейсерах 2 ранга «Вестник» (1897–1898) и «Джигит» (1898–1900). Лейтенант (1897), флаг-офицер при флаг-капитане Его Императорского Величества (1902–1903), старший флаг-офицер при младшем флагмане 2-й эскадры флота Тихого океана (1904–1905), капитан 2 ранга (1906), морской агент в Австрии и Италии (1906–1911), флигель-адъютант (1911), капитан 1 ранга (1913), командующий под брейд-вымпелом отдельным Батумским отрядом (январь – июнь 1915 г.), штаб-офицер для делопроизводства и поручений Военно-морского управления при Верховном главнокомандующем (июнь – ноябрь 1915 г.), штаб-офицер для поручений при Императорской Главной квартире (1915–1916), помощник начальника Военно-походной канцелярии (1916–1917). Во время Гражданской войны представитель Вооруженных сил Юга России в Италии. Умер в Риме.

Джевдет-бей, шурин Энвер-паши, наместник Ванского вилайета Османской империи в ходе Первой мировой войны и геноцида армян, командующий турецкой армией в ходе Ванского сражения.

Дживелегов Алексей Карпович (1875–1952), русский научный и политический деятель армянского происхождения, историк культуры, искусствовед, журналист. Родился в Ростове-на-Дону, окончил историко-филологический факультет Московского университета (1897), специалист по истории итальянского Возрождения, состоял одним из редакторов журнала «Голос минувшего» и постоянным сотрудником газеты «Русские ведомости». В 1915 г. читал лекции в Нижегородском народном университете, в 1916 г. – в Народном университете А. Л. Шанявского в Москве. Возглавлял информационный отдел Всероссийского союза городов. Член ЦК партии кадетов (1916–1917), участник московского Государственного совещания (август 1917 г.), член Предпарламента (октябрь 1917 г.). После Октябрьской революции перешел на сторону советской власти. В 1919–1924 гг. преподавал в Московском государственном университете, в дальнейшем на научной и преподавательской работе, автор многочисленных трудов об эпохе Возрождения, профессор ГИТИСа (1930), доктор искусствоведения (1936), член-корреспондент АН Армянской ССР (1945).

Диллер Эрих фон (1859–1926), австрийский военный деятель и администратор, барон. Лейтенант кавалерии резерва (1882), с 1889 г. на действительной службе, обер-лейтенант. Окончил Военную школу, причислен к Генеральному штабу (1892), ротмистр (1895), майор (1902), подполковник (1904), командир 3-го уланского эрцгерцога Карла полка (1909), полковник (1910), генерал-майор, командир 16-й кавалерийской бригады (1914), военный губернатор австрийской зоны оккупации Царства Польского (1915–1916), наместник Восточной и Западной Галиции (1916–1917). С апреля 1917 г. в отставке, после распада Австро-Венгрии проживал в Чехословакии, умер в г. Бранек (Моравия).

Дитерихс Михаил Константинович (1874–1937), русский военный деятель, активный участник Белого движения на Дальнем Востоке и в Сибири, из потомственных дворян Санкт-Петербургской губернии, православный. Окончил Пажеский корпус, подпоручик (1894), поручик (1897). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан (1900). Состоял при Московском военном округе, старший адъютант штаба 2-й гренадерской дивизии (1901–1902), обер-офицер для поручений при штабе Московского военного округа (1902–1904), капитан (1902). Участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг., обер-офицер для поручений при штабе 17-го армейского корпуса (1904–1905), подполковник (1905). Штаб-офицер для особых поручений при штабе 17-го армейского корпуса (1905–1906), штаб-офицер для особых поручений при штабе 7-го армейского корпуса (1906–1909), штаб-офицер для поручений при штабе Киевского военного округа (1909–1910), полковник (1909), старший адъютант штаба Киевского военного округа (1910–1913), начальник мобилизационного отделения ГУГШ (1913–1914), исполняющий должность генерала для делопроизводства и поручений управления дежурного генерала при Верховном главнокомандующем (август – сентябрь 1914 г.), исполняющий должность генерал-квартирмейстера (сентябрь 1914 г.), начальника штаба (октябрь – ноябрь 1914 г.) 3-й армии, за отличие награжден Георгиевским оружием (1915). Генерал-квартирмейстер штаба Юго-Западного фронта (1915–1916), генерал-майор (1915), командующий 2-й особой пехотной бригадой (1916), предназначенной к отправке на Салоникский фронт. С ноября 1916 г. начальник объединенной франко-русской дивизии в составе сербской армии. С июля 1917 г. отозван в Россию и зачислен в резерв чинов при штабе Петроградского военного округа. В августе 1917 г. несколько дней занимал посты начальника штаба Особой Петроградской армии и начальника штаба 3-го конного корпуса генерала А. М. Крымова. После подавления выступления генерала Л. Г. Корнилова назначен генерал-квартирмейстером Ставки Верховного главнокомандующего, в ноябре 1917 г. откомандирован в распоряжение начальника штаба Кавказского фронта. Участвовал к освобождении группы корниловцев – заключенных Быховской тюрьмы, после чего покинул Могилев и уехал на Украину. В Киеве вскоре занял пост начальника штаба Чехо-Словацкого корпуса, руководил эвакуацией его частей в Европу через Владивосток. В 1918 г. принял активное участие в освобождении от большевиков Владивостока и Приморской области, в 1919 г. перешел на службу в армию адмирала А. В. Колчака, курировал следствие по делу об убийстве Николая II и его семьи в Екатеринбурге, а также других членов дома Романовых в Алапаевске. Начальник штаба русских войск Западного фронта (январь – февраль 1919 г.), главнокомандующий Восточным фронтом (июнь – ноябрь 1919 г.), временно исполнял должности начальника штаба Верховного главнокомандующего и военного министра. В результате разногласий с А. В. Колчаком, который настаивал на необходимости любой ценой оборонять Омск, по личной просьбе ушел в отставку. Верховный правитель Приамурского государственного объединения (1921–1922). После разгрома организованной им Земской рати с остатками армии эвакуировался в Корею, а затем в Китай. Умер в Шанхае.

Дмитрий Павлович (1891–1942), великий князь, первый сын великого князя Павла Александровича, внук императора Александра II, воспитывался в семье великого князя Сергея Александровича. Окончил Офицерскую кавалерийскую школу, служил в лейб-гвардии Конном Его Величества полку, флигель-адъютант. Участник убийства Г. Распутина, отправлен в корпус генерала Н. Н. Баратова, с марта 1917 г. в отставке, перешел на британскую службу. С 1918 г. в эмиграции в Англии, США, во Франции и в Швейцарии, умер в Давосе.

Долгоруков Василий Александрович (1868–1918), князь, гофмаршал двора Его Императорского Величества Николая II, генерал-майор Свиты Его Императорского Величества (1912).

Дрейфус Альфред (1859–1935), французский офицер еврейского происхождения, ложно обвиненный в сотрудничестве с германской разведкой. Убежденный патриот Франции, решил выбрать военную карьеру после того как пережил прусскую оккупацию. Су-лейтенант (1880), лейтенант (1885), капитан (1889). Окончил Высшую военную школу (1894), в том же году арестован по подозрению в государственной измене. Единственным, но немаловажным, с точки зрения стороны обвинения, доводом в пользу виновности было его место рождения – г. Мюлгауз в Эльзасе, находившийся в это время в составе Германии. 5 января 1895 г. лишен звания и приговорен к пожизненному заключению, этот приговор вызвал бурю возмущения в либеральных и левых кругах Франции, настоявших на его пересмотре. В 1899 г. помилован президентом Э. Лубэ, в 1906 г. реабилитирован и восстановлен в звании, награжден рыцарским крестом ордена Почетного легиона, в 1907 г. подал в отставку по состоянию здоровья, вернулся в армию с началом Первой мировой войны, по окончании которой снова вышел в отставку. Умер в Париже.

Дрентельн Александр Александрович фон (1868–1925). Учился в Императорском Петербургском университете, в 1890 г. поступил на службу, в 1891 г. выдержал экзамен на офицерский чин при 2-м военном Константиновском училище, подпоручик в лейб-гвардии Преображенском полку. Поручик (1895), штабс-капитан (1900), капитан, флигель-адъютант (1903), полковник (1910), штаб-офицер для поручений при Императорской Главной квартире (1909–1915), генерал-майор с зачислением в Свиту Его Императорского Величества (1915), командир лейб-гвардии Преображенского полка (1915–1917). Награжден Георгиевским оружием (1917). Сразу же после победы Февральской революции отчислен от службы. После Октябрьской революции остался в России.

Дро (Драстамат Мартиросович Канаян, 1883–1956), армянский политический и военный деятель. Окончил русскую гимназию в Эривани и поступил в военное училище (1902), с 1903 г. член партии «Дашнакцутюн». В мае 1905 г. участвовал в убийстве бакинского губернатора князя М. А. Накашидзе. Командовал 2-й армянской добровольческой дружиной, воевавшей на Кавказском фронте (1914–1917). В декабре 1917 г., после принятия решения о формировании Армянского корпуса, назначен его комиссаром. Активно участвовал в боях с турками и азербайджанцами. Военный министр Республики Армения (1920), после советизации в качестве представителя левых дашнаков поначалу сотрудничал с большевиками, но в феврале 1921 г. принял участие в выступлении против советской власти, после провала которого бежал за границу. В эмиграции в Румынии и Ливане. В годы Второй мировой войны встал на путь сотрудничества с гитлеровцами, принял участие в формировании подразделений Армянского легиона в составе вермахта. После окончания войны в эмиграции в Ливане, умер в Бейруте, похоронен в Бостоне. В 2000 г. перезахоронен в Апаране (Армения) возле мемориала воинам-героям.

Евлогий (в миру Василий Семенович Георгиевский, 1868–1946). Родился в Тульской губернии в бедной семье сельского священника. Окончил Белевское духовное училище (1882), духовную семинарию (1888), Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия (1892), доктор богословия honoris causa (1943). Помощник смотрителя Ефремовского духовного училища (1893), преподаватель Тульской духовной семинарии (1894), пострижен в монахи (1895), иеромонах, инспектор Владимирской семинарии (1895), архимандрит, ректор Холмской духовной семинарии (1897), епископ Люблинский, викарий Холмской епархии (1903), епископ Холмский и Люблинский (1905). Оказывал значительную поддержку православному населению Холмщины с целью сохранения его самобытности, способствовал развитию благотворительности и просвещения, за внимание к простым людям назван «мужицким архиереем». Депутат Государственной думы второго и третьего созывов, избран от православного населения Люблинской и Седлецкой губерний (1907–1912). Примыкал к монархистам, выдвинул предложение о выделении Холмщины из Царства Польского и создании из ее православных уездов Холмской губернии (закон принят в 1912 г., губерния учреждена в 1913 г.). Архиепископ (1912), архиепископ Волынский и Житомирский (1914), с осени 1914 г. назначен управлять церковными делами в оккупированных областях, с осени 1914 г. руководил массовым обращением в Восточной Галиции униатских приходов в православие, что привело к его обвинению частью российского общества в русификаторской политике, в 1916 г. освобожден от этой должности. После февраля 1917 г. удержал свою кафедру, получив полную поддержку мирян и священнослужителей. Член Всероссийского поместного собора (1917–1918), выступал за восстановление Патриаршества. В ноябре 1917 г. возглавил отпевание в церкви Вознесения у Никитских ворот убитых во время боев в Москве юнкеров, в декабре того же года избран одним из шести постоянных членов новообразованного Священного синода. Вернувшись на Украину в 1918 г., повел там борьбу с автокефалистами, арестован петлюровцами в Киевской лавре, затем попал в плен к полякам, которые перевезли его и группу священников во Львов, а затем в Краков. От расправы арестованные были спасены французами, освободившими и переправившими их к А. И. Деникину через Балканы и Константинополь. В 1919 г. прибыл в Новороссийск, в 1920 г. эмигрировал в Константинополь, а затем в Белград. В составе сербской делегации участвовал в работе Всемирной конференции представителей христианских церквей в Женеве (1920). С конца 1920 г. епархиальный архиерей русских приходов в Западной Европе, Румынии и Болгарии, проживал в Берлине. В эмиграции отошел от политической деятельности, возведен в сан митрополита патриархом Тихоном (1922), после чего перевел свое управление в Париж. Инициатор создания Свято-Сергиевско-го православного богословского института в Париже, ректор института (1925–1946). Старался лавировать между Архиерейским советом Русской православной зарубежной церкви и Московским патриархатом. В конечном итоге в феврале 1931 г. вынужден был перейти в юрисдикцию Константинопольского патриарха, став его экзархом западноевропейских русских приходов, с конца августа 1945 г. перешел в юрисдикцию Московского патриархата. Умер в Париже.

Елизавета-Александра-Луиза-Алиса Гессен-Дармштадтская (1864–1918), великая княгиня Елизавета Федоровна (1884–1918), с 1884 г. замужем за великим князем Сергеем Александровичем, после его убийства в 1905 г. заменила его на посту председателя Императорского Православного Палестинского общества (1905–1917), вела активную благотворительную деятельность, в 1909 г. основала Марфо-Мариинскую обитель в Москве, почетный член Императорской Казанской духовной академии (1913), убита большевиками в Алапаевске в 1918 г., канонизирована Русской православной церковью в 1992 г.

Елчанинов Андрей Георгиевич (1868–1918). Окончил Симбирский кадетский корпус (1885), Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1888), поручик (1890). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан (1894). Состоял при Виленском военном округе, обер-офицер для поручений при штабе 4-го армейского корпуса (1895–1899), капитан (1896), помощник старшего адъютанта штаба Виленского военного округа (1899–1900), подполковник (1900), помощник делопроизводителя генерал-квартирмейстерской части Главного штаба (январь – октябрь 1901 г.), делопроизводитель той же части (1901–1903), столоначальник Главного штаба (май – август 1903 г.), штаб-офицер, заведующий обучающимися в Николаевской академии Генерального штаба офицерами (1903–1906), полковник (1904), делопроизводитель ГУГШ (1906). Военный историк, специалист по крепостной войне, экстраординарный профессор Николаевской военной академии (1908), ординарный профессор (1909), постоянный член Главного крепостного комитета (1907–1909), начальник крепостной части ГУГШ (1910–1913), постоянный член крепостной комиссии при ГУГШ (1910–1913), член Артиллерийского комитета ГАУ (1910–1913), совещательный член Инженерного комитета (1910–1913), генерал-майор (1910). С сентября 1914 г. начальник штаба Новогеоргиевской крепости. В мае 1915 г. назначен командующим 10-й Сибирской стрелковой дивизией, генерал-лейтенант (1915), с июня 1917 г. командир 8-го армейского корпуса, в конце того же года назначен командующим войсками Одесского военного округа, убит большевиками при взятии города.

Енгалычев Павел Николаевич (1864–1944), князь. Окончил Пажеский корпус, корнет (1883), поручик (1887). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-ротмистр с переименованием в капитаны Генерального штаба (1889). Старший адъютант 1-й гвардейской пехотной дивизии (1890–1892), обер-офицер для поручений при штабе войск гвардии и Петербургского военного округа (1892–1894), в распоряжении начальника Главного штаба (апрель – август 1894 г.), подполковник (1894), полковник (1898), военный агент в Берлине (1894–1901), состоял при Германском экспедиционном корпусе в Китае (1900–1901), в распоряжении начальника Главного штаба (1901–1902), флигель-адъютант (1901), командир лейб-гвардии Гусарского полка (1902–1905), генерал-майор (1905), в том же году зачислен в Свиту Его Императорского Величества, исполнял должность дворцового коменданта (сентябрь – октябрь 1905 г.), в распоряжении командующего Императорской Главной квартирой генерала графа В. Б. Фредерикса (1905–1914), генерал-лейтенант (1914), начальник Николаевской военной академии (март – август 1914 г.), начальник штаба 6-й армии (август – декабрь 1914 г.), варшавский генерал-губернатор (1914–1915), генерал-адъютант (1915). После Февральской революции переведен в распоряжение главковерха, в апреле 1917 г. зачислен в резерв чинов при штабе Киевского военного округа, в июле 1917 г. уволен в отставку. В 1918 г. проживал в Кисловодске, затем в Екатеринодаре, с 1919 г. в эмиграции во Франции и Швейцарии, умер в Лозанне.

Ерандаков Василий Андреевич (1875–1918). Окончил Новочеркасское казачье юнкерское училище. С 1894 г. служил в казачьих войсках. В 1902 г. переведен в Отдельный корпус жандармов. Служил адъютантом Тульского главного жандармского управления, с 1903 г. – помощником начальника Киевского ГЖУ, с 1906 г. состоял в резерве при Херсонском ГЖУ, с 1908 г. – при Нижегородском ГЖУ, подполковник (1910), начальник городского контрразведывательного отделения при Санкт-Петербургском ГЖУ (1910–1915), полковник Отдельного корпуса жандармов (1915), начальник контрразведывательного отделения генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба (1915–1917). Арестован после Февральской революции, освобожден, в 1918 г. умер от воспаления легких.

Жеков Никола Тодоров (1865–1949), болгарский военный и государственный деятель. Добровольцем принял участие в Сербо-болгарской войне 1885 г., юнкер. В 1886 г. участвовал в военном перевороте против Александра Баттенберга. После победы С. Стамбулова и возвращения князя разжалован, переведен рядовым в 12-й пехотной полк, но затем амнистирован. Окончил Военное училище в Софии (1887), служил в 5-м, затем во 2-м артиллерийских полках (1887–1894), окончил Военную академию в Турине (1898). Офицер в 3-м артиллерийском полку, затем офицер для особых поручений в штабе армии (1898–1901), преподаватель педагогики и инспектор классов в Военном училище (1901–1903), начальник школы подпоручиков запаса (1903–1910), командир 1-го пехотного полка (1910–1912), начальник Военного училища (февраль – сентябрь 1912 г.). Во время Первой Балканской войны начальник штаба 2-й армии, действовавшей на одринском направлении, во Второй Балканской войне не участвовал по болезни, по ее окончании назначен начальником штаба оккупационных войск в Западной Фракии. Участвовал в дипломатической миссии в Стамбул, где вел переговоры о заключении болгаро-турецкой военной конвенции (1913–1914). Помощник начальника Генерального штаба армии (1914–1915), командир 8-й пехотной дивизии (1915), военный министр (август – сентябрь 1915 г.), главнокомандующий действующей армией (1915–1918). В сентябре 1918 г. отбыл на лечение в Вену, где его застали капитуляция Болгарии и отречение Фердинанда, уволен в запас. В 1918–1921 гг. жил в эмиграции в Австрии и Германии. В 1921 г. вернулся в Болгарию, приговорен к 10 годам лишения свободы как один из виновников национальной катастрофы Болгарии во время Первой мировой войны. В июле 1924 г. досрочно освобожден из заключения, участвовал в нереализованных планах военного переворота, направленного на свержение правительства А. Цанкова. Являлся председателем Союза воздушно-химической обороны Болгарии, почетным председателем Общества кавалеров ордена «За храбрость». С 1931 г. читал лекции в Военной академии, в 1936 г. царем Борисом III произведен в генералы пехоты – высшее звание в болгарской армии того времени. Редактор издания «Българска военна мисл» (1937–1942), автор многочисленных трудов по военной истории и теории, сторонник расширения связей с нацистской Германией. В сентябре 1944 г., перед вступлением на территорию Болгарии советских войск, эмигрировал в Германию. 1 февраля 1945 г. заочно приговорен к смертной казни. До своей смерти проживал в Германии, где и похоронен. 7 ноября 1992 г. его останки перенесены в Военный мавзолей в Софии. Одна из улиц Софии названа его именем.

Заимис Александрос (1855–1936), греческий государственный деятель, из аристократической семьи. Получил юридическое образование в Германии и Франции. Директор Греческого национального банка (1896, 1914–1920), тесно связан с банковскими кругами Лондона, Парижа, Берлина, премьер-министр (1897–1899, 1901–1902, 1915–1917, 1926–1928), президент Греции (1929–1935). Содействовал монархо-фашистским элементам, осуществившим в октябре 1935 г. государственный переворот, приведший к восстановлению монархии.

Залюбовский Анатолий Петрович (1859–1936), из дворян Московской губернии. Окончил 2-ю Московскую военную гимназию (1879), Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1881), поручик (1885). Окончил по 1-му разряду Михайловскую артиллерийскую академию, штабс-капитан (1888). Помощник начальника мастерских Тульского оружейного завода (1888–1889), начальник мастерских (1890–1893). Прикомандирован к ГАУ для особых поручений (1891), капитан (1893), исполняющий должность помощника начальника Сестрорецкого оружейного завода (1894), штабс-капитан гвардии (1896), капитан гвардии (1896), полковник (1902), помощник начальника Сестрорецкого оружейного завода (1902–1907), помощник начальника Петербургского патронного завода по технической части (1907–1913), генерал-майор (1909), начальник Сестрорецкого оружейного завода (1913–1915). В резерве чинов Окружного артиллерийского управления Петроградского военного округа, уполномоченный по эвакуации промышленных предприятий Киевского военного округа, г. Риги (1915). Помощник начальника Петроградского трубочного завода (1915–1916), председатель временной хозяйственно-строительной комиссии для постройки Екатеринославского оружейного завода (апрель – май 1916 г.), генерал-лейтенант (1916). В мае 1916 г. командирован в США ревизовать и реорганизовывать деятельность Русского заготовительного комитета. Вернулся в Россию. В 1918 г. арестован ВЧК, этапирован в Харьков, освобожден, служил в армии гетмана П. П. Скоропадского, в Добровольческой армии и ВСЮР, директор Таганрогского завода (1919). В 1920 г. эвакуировался из Новороссийска на о. Лемнос, в эмиграции в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев, затем в Чехословакии, работал на заводе «Шкода». Умер в Париже.

Зауберцвейг Траугот Мартин фон (1863–1920). С 1883 г. на военной службе, лейтенант. Военный губернатор Брюсселя (1915), генерал-лейтенант (1918).

Зубатов Сергей Васильевич (1864–1917), один из создателей системы политического сыска в России, попытавшийся создать подконтрольные полиции легальные рабочие организации – данное направление получило названия «полицейского социализма», или «зубатовщины». Родился в Москве в семье младшего офицера в отставке. Гимназистом увлекся идеями нигилистов, за что в 1884 г. отчислен из 7-го класса гимназии. Служил в Московской дворянской опеке канцелярским служащим, вступил в народнический кружок, однако их революционные взгляды не разделял, отстаивая первенство культурной работы. В 1886 г. поступил на должность телеграфиста Московской центральной станции, привлечен в качестве свидетеля по делу кружка, согласился стать осведомителем полиции, активно сотрудничал с полицией, помогая в борьбе с революционерами (1886–1887), в 1887 г. разоблачившими его как провокатора. В 1889 г. зачислен в штат Московского охранного отделения, где вскоре возглавил работу с секретной агентурой. При вербовке предпочитал метод убеждения, добился значительных успехов. Заместитель начальника (1894–1896), начальник Московского охранного отделения (1896–1902), в короткое время провел реформирование системы политического сыска, используя наряду с внутренней агентурой и развитой систематизацией собранных данных внешнее наблюдение. Московское отделение стало образцом для других в империи. Осознав опасность социал-демократических идей, понял бесперспективность одних репрессий и попытался организовать контролируемое полицией рабочее движение, направленное на решение исключительно политических или культурных задач. В 1902 г. переведен в Петербург, глава Особого отдела Департамента полиции (1902–1903), создал в крупных городах империи охранные отделения, подчиненные Департаменту полиции, во главе которых встали офицеры, прошедшие его школу. В 1903 г. в связи с недовольством министра внутренних дел В. К. Плеве вынужден был подать в отставку, проживал во Владимире, с 1910 г. в Москве. 3 (16) марта 1917 г., узнав об отречении императора, застрелился.

Иванов Никола (1861–1940), болгарский военный деятель, генерал пехоты. Окончил Военное училище в Софии (1879), служил в южно-болгарской милиции. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба (1885). Принял участие и отличился в Сербо-болгарской войне 1885 г., начальник Генерального штаба (1894–1896), военный министр (1896–1899), во время Первой Балканской войны командующий 2-й армией, осаждавшей Адрианополь. С 1913 г. в отставке, убежденный и активный противник вступления Болгарии в Первую мировую войну на стороне Германии и Австро-Венгрии.

Игнатьев Павел Алексеевич (1878–1931), граф, полковник Генерального штаба, младший брат генерал-майора графа А. А. Игнатьева. С отличием окончил Киевский лицей, учился в Санкт-Петербургском университете, где защитил диплом по правоведению. В 1901 г. зачислен вольноопределяющимся в лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк, в 1902 г. после сдачи экзамена при Николаевском кавалерийском училище по 1-му разряду произведен в корнеты. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба (1909). Штабс-ротмистр, командир 2-го эскадрона лейб-гвардии Гусарского полка (1914), участник Восточно-Прусской кампании, по окончании которой недолгое время исполнял обязанности начальника штаба 2-й гвардейской кавалерийской дивизии, начальник контрразведки на австрийском фронте. С декабря 1915 г. работал во Франции по созданию разведывательной и контрразведывательной служб в интересах русской армии; начальник русской миссии в Межсоюзническом бюро при военном министре Франции (Париж). С 1917 г. в эмиграции.

Игнатьев Павел Николаевич (1870–1945), сын дипломата графа Н. П. Игнатьева, государственный деятель. Окончил Киевский университет (1892). Служил по Министерству внутренних дел, с 1893 г. в распоряжении киевского, подольского и волынского генерал-губернатора, камер-юнкер (1894), предводитель дворянства Липовецкого уезда Киевской губернии (1895), председатель Киевской губернской земской управы (1904), исполняющий должность киевского губернатора (1907), действительный статский советник (1908), директор Департамента земледелия МВД (1909), товарищ главноуправляющего земледелием и землеустройством (1912), временно исполняющий обязанности министра народного просвещения (январь – май 1915 г.), министр народного просвещения (1915–1916), шталмейстер Двора Его Императорского Величества (1917), почетный член Академии наук, почетный член Петроградского университета (1917). С лета 1917 г. вместе с семьей проживал в Кисловодске. В октябре 1918 г. арестован ВЧК и отправлен в качестве заложника в Пятигорск, где вскоре освобожден по требованию Кисловодского совета. В 1919 г. эмигрировал в Болгарию, в 1920 г. – в Англию, в 1932 г. – в Канаду.

Игорь Константинович (1894–1918), князь императорской крови, сын великого князя Константина Константиновича, правнук императора Николая I. Окончил Пажеский корпус, выдержал экзамен на офицера, служил штабс-ротмистром лейб-гвардии Гусарского полка. В начале Первой мировой войны вместе с братьями ушел на фронт, откуда в октябре 1915 г. отправлен для лечения воспаления легких в Петербург. В связи с невозможностью по болезни продолжать службу на фронте отчислен в Свиту императора, флигель-адъютант. В марте 1917 г. отправлен в отставку, в 1918 г. арестован и выслан из Петербурга сначала в Вятку, затем в Екатеринбург и Алапаевск, где казнен.

Иосиф I (Лазар Иовчев) (1840–1915), экзарх Болгарский (1877–1915), до 1913 г. кафедра экзарха находилась в Константинополе, после окончания Балканских войн экзарх переехал в Софию.

Казнаков Николай Николаевич (1856–1929). Окончил Пажеский корпус, выпущен корнетом в Кавалергардский полк (1874), поручик (1877). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. Штабс-ротмистр (1880), ротмистр (1889), полковник (1894), командир 39-го драгунского Нарвского полка (1899–1905), генерал-майор (1905), командир 2-й бригады (1905–1907), затем 1-й бригады 5-й кавалерийской дивизии (1907–1910), генерал-лейтенант (1910), начальник 1-й гвардейской кавалерийской дивизии (1910–1916), командовал сводным конным отрядом (1-я гвардейская, 5-я кавалерийская дивизии и Уссурийская казачья бригада), награжден Георгиевским оружием (1915). В сентябре 1915 г. его дивизия вошла в конную группу генерала В. А. Орановского. Командир 12-го армейского корпуса (1916–1917), генерал от кавалерии (1917). В апреле 1917 г. зачислен в резерв чинов при штабе Киевского военного округа. После Октябрьской революции эмигрировал во Францию. Умер в Каннах.

Кайгородов Михаил Никифорович (1853-19?). Окончил 2-ю Санкт-Петербургскую военную гимназию (1870), Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1873), поручик (1876). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан (1880). Помощник старшего адъютанта штаба войск гвардии и Петербургского военного округа (1880–1889), капитан (1882), подполковник (1889), штаб-офицер для особых поручений при штабе 1-го армейского корпуса (1889–1890), старший адъютант штаба войск гвардии и Петербургского военного округа (1890–1893), полковник (1892), начальник штаба 37-й пехотной дивизии (1893–1900), командир 2-го Финляндского стрелкового полка (1900–1901), генерал-майор (1901), губернатор Нюландской губернии Великого княжества Финляндского (1901–1905), иркутский губернатор (1905–1906), причислен к Министерству внутренних дел (январь – март 1906 г.), прикомандирован к Главному штабу (март – май 1906 г.), командир 2-й бригады 2-й гренадерской дивизии (1906–1907), генерал-лейтенант (1907), начальник 26-й пехотной дивизии (1907–1913), комендант Гродненской крепости (1913–1915), генерал от инфантерии (1915), в 1916 г. переведен в резерв чинов при штабе Минского военного округа.

Каледин Алексей Максимович (1861–1918), из дворян войска Донского. Окончил Михайловскую Воронежскую военную гимназию (1879), учился во 2-м военном Константиновском и Михайловском артиллерийском училищах, сотник конноартиллерийской батареи Забайкальского казачьего войска (1882), подъесаул (1889). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан Генерального штаба (1889). Состоял при Варшавском военном округе, старший адъютант штаба 6-й пехотной дивизии (1889–1892), капитан (1891), обер-офицер для поручений при штабе 5-го армейского корпуса (апрель – октябрь 1892 г.), помощник старшего адъютанта штаба Варшавского военного округа (1892–1895), старший адъютант войскового штаба войска Донского (1895–1900), подполковник (1895), полковник (1899), штаб-офицер при управлении 64-й пехотной резервной бригады (1900–1903), начальник Новочеркасского казачьего юнкерского училища (1903–1906), помощник начальника войскового штаба войска Донского (1906–1910), генерал-майор (1907), командир 2-й бригады 11-й кавалерийской дивизии (1910–1912), командующий 12-й кавалерийской дивизией (1912–1915), генерал-лейтенант (1913). Отличился в Галицийской битве 1914 г., за бои под Львовом награжден Георгиевским оружием и орденом Св. Георгия 4-й степени (1914). В феврале 1915 г. отличился в боях на австрийском фронте, тяжело ранен, награжден орденом Св. Георгия 3-й степени (1915). Командир 41-го (июнь – июль 1915 г.), 12-го (1915–1916) армейских корпусов, генерал от кавалерии (1916), командующий 8-й армией (1916–1917), отличившейся в ходе Луцкого прорыва. После Февральской революции выступил против демократизации армии, отстранен от командования, член Военного совета (апрель – май 1917 г.), с мая 1917 г. в резерве Верховного главнокомандования. Войсковой атаман Донского казачьего войска, избранный Войсковым кругом (июнь 1917 г.). Участник Московского государственного совещания, выступил за укрепление дисциплины в армии и роспуск Советов и комитетов в действующих войсках. Во время выступления Л. Г. Корнилова занял выжидательную позицию, но указом А. Ф. Керенского отстранен от должности атамана «с преданием суду за мятеж». Донское правительство и Донской круг не признали решения Временного правительства и отказались подчиниться, указ был отменен. После Октябрьской революции объявил на военном положении углепромышленный район и начал разгон Советов, пытаясь организовать вооруженное сопротивление большевикам. Когда стало ясно, что широкие круги казачества не поддержали его действия и попытка призыва добровольцев потерпела крах, сложил полномочия атамана и застрелился в атаманском дворце в Новочеркасске.

Кальноки фон Короспатак Густав Зигмунд (1832–1898), граф, австро-венгерский дипломат и государственный деятель, посланник в Ватикане (1871–1874), в Дании (1874–1880), в России (1880–1881), министр иностранных дел (1881–1895).

Каменский Петр Валерьевич (1860–1918), политический, общественный и государственный деятель. Окончил Харьковский университет, кандидат прав. Предводитель дворянства Мариупольского уезда (1890–1908), октябрист. Крупный землевладелец, публицист, председатель центрального бюро партии «Союз 17 октября», земский деятель. Депутат Государственной думы третьего созыва от Екатеринославской губернии, председатель комиссии по вероисповедным делам. Член Государственного совета (1912–1917), член Поместного собора 1917 г. по приглашению Синода.

Камиль-паша Махмут (1880–1922), османский генерал. Окончил военную академию (1902). Во время Балканских войн командовал гарнизоном форта Шкодер, после падения крепости начальник штаба 4-го, а затем 5-го османских корпусов. К началу Первой мировой войны служил заместителем министра обороны. 22 декабря 1914 г. получил звание генерала, назначен командиром 3-й османской армии на востоке Малой Азии, позднее присоединенной к 5-й армии. С 17 февраля 1915 г. и до падения ключевой крепости Эрзурум в феврале 1916 г. командовал 3-й армией, после чего отстранен от командования. После Мудросского перемирия администрация союзников, расположенная в оккупированном Константинополе, арестовала его и отправила в ссылку на Мальту. В июне 1922 г. из-за проблем со здоровьем ушел в отставку, через несколько месяцев умер в Стамбуле.

Карп Петр (1837–1919), румынский государственный деятель, премьер-министр (1900–1901, 1911–1912), лидер Консервативной партии (1907–1912), убежденный сторонник союза с Германией и Австро-Венгрией.

Каульбарс Александр Васильевич (1844–1929), барон, военный деятель. Начал службу в 1861 г. в звании подпоручика в лейб-гвардии Гатчинском полку, участвовал в подавлении Польского восстания 1863–1864 гг. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба (1868), в декабре 1869 г. причислен к Генеральному штабу. В 1869 г. первым из европейцев посетил главный исток р. Сыр-Дарья и исследовал территорию за озером Иссык-Куль, результаты исследований изложил в монографии «Материалы по географии Тянь-Шаня» (СПб., 1875), удостоен золотой медали РГО. С июня 1870 г. офицер для особых поручений при штабе Туркестанского военного округа, в 1870 г. участвовал в посольстве в Кульджу, в 1871 г. – в кульджинской экспедиции. В 1872 г. возглавил посольство в Кашгар, старший адъютант штаба Туркестанского военного округа (1872–1874), участник Хивинского похода 1873 г., во время которого изучил и исследовал дельту и сухие русла р. Аму-Дарья, а затем р. Ян-Дарья, сухое русло р. Сыр-Дарья. По результатам поездки в 1881 и 1887 гг. опубликовал труды, за которые награжден РГО золотой медалью графа Ф. П. Литке. С июня 1875 г. начальник штаба 8-й кавалерийской дивизии, с началом Русско-турецкой войны в составе Рущукского отряда, затем командовал передовым конным отрядом 13-го армейского корпуса. По окончании войны член международной комиссии по определению границ Сербии, с января 1880 г. командир 1-й бригады 14-й кавалерийской дивизии. В мае 1882 г. по просьбе князя Александра Баттенберга назначен военным министром в правительстве генерала Л. Н. Соболева. В сентябре 1883 г., после восстановления Тырновской конституции, подал в отставку и покинул Болгарию, назначен командиром 1-й бригады 1-й кавалерийской дивизии. С июля 1891 г. начальник 15-й кавалерийской дивизии, с ноября 1897 г. командир 2-го кавалерийского корпуса, с июля 1900 г. начальник 2-го Сибирского армейского корпуса, участвовал в подавлении «боксерского» восстания. С апреля 1901 г. помощник командующего войсками Одесского военного округа, генерал от кавалерии (1901). Во время Русско-японской войны командовал 3-й и 2-й Маньчжурскими армиями. Командующий войсками Одесского военного округа (1905–1909), временный одесский генерал-губернатор (сентябрь – декабрь 1905 г.). С 1909 г. член Военного совета, один из инициаторов создания русской военной авиации, заведующий организацией авиационного дела в армиях Северо-Западного фронта (1914–1915). 23 декабря 1915 г. вышел в отставку, после Октябрьской революции в эмиграции во Франции, почетный председатель Союза русских летчиков.

Квашнин-Самарин Евдоким Николаевич (1877–1920), историк русского флота, историограф штаба Черноморского флота. Окончил Морской корпус, мичман (1897), капитан 2 ранга (1911). В 1920 г. расстрелян большевиками в Ялте.

Кидерлен-Вехтер Альфред (1852–1912), германский дипломат, с 1879 г. на дипломатической службе, посланник в Румынии (1900–1908), заместитель министра иностранных дел (1908–1910), статс-секретарь иностранных дел (1910–1912).

Кирилл-Генрих-Франц-Людвиг-Антон-Карл-Филипп (1895–1945), князь Преславский, князь Болгарский, принц Саксен-Кобургский и герцог Саксонский, второй сын Фердинанда Кобургского и Марии-Луизы Бурбон-Пармской, младший брат царя болгар Бориса III. Адмирал германского флота (1917), генерал-лейтенант болгарской армии, инспектор пехоты (1938). В 1918–1926 гг. в эмиграции в Германии и Чехословакии, в 1943 г., после кончины брата, возглавил Регентский совет при малолетнем Симеоне. В сентябре 1944 г., после вступления РККА на территорию Болгарии и победы Народного фронта, арестован, предан суду Народного трибунала, 1 февраля 1945 г. расстрелян вместе с другими представителями бывшей правящей элиты. Реабилитирован Верховным судом Болгарии в 1996 г.

Клафтон Александр Константинович (1871–1920), общественный политический деятель, журналист. Родился в семье архангельского купца, выходца из Англии. Учился на медицинском факультете Казанского университета, на четвертом курсе за активное участие в деятельности студенческих кружков арестован, несколько месяцев провел в тюрьме, не допущен к экзаменам, летом 1894 г. выслан в Самару. Работал в канцелярии самарского уездного предводителя дворянства, секретарь Самарской губернской земской управы (1901–1916). С 1905 г. член, затем председатель самарского губернского комитета Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы). Занимался журналистской деятельностью, сотрудничал с газетой «Самарский вестник», где публиковал фельетоны под псевдонимом Сфинкс. Редактировал популярную самарскую газету «Волжский день». Фактически находился во главе культурно-просветительской работы самарского земства. В 1908 г. один из создателей и активных деятелей Самарского общества народных университетов. В 1909 г. один из организаторов «Общества содействия открытию высшего учебного заведения в Самаре», деятельность которого привела к открытию в городе в 1913 г. Высшего женского педагогического института в память 19 февраля 1861 г. (первого высшего учебного заведения в истории российского земства). В 1916 г. заведующий плавучим санаторием-госпиталем, организованным на теплоходе «Кашгар», на котором проходили реабилитационный курс раненые военнослужащие. В 1917 г. участвовал в работе Совета общественных организаций и земской земельной комиссии в Самаре. В 1918 г. участник переговоров об обмене заложниками между красными и белыми властями. Избирался председателем президиума Восточного отдела ЦК партии кадетов (декабрь 1918 г., июнь 1919 г.). С мая 1919 г. директор-распорядитель акционерного предприятия «Русское общество печатного дела», в ведении которого находились все информационные службы правительства А. В. Колчака. В январе 1920 г. арестован в Иркутске, в мае предстал перед судом Чрезвычайного революционного трибунала в Омске, в июне того же года казнен.

Коллард Герман фон (1857–1916), австрийский военный деятель и администратор, из германизированной французской дворянской семьи, переселившейся в Австрию во время 30-летней войны. Окончил военный коллегиум (1872), академию в Винер-Нойштадте, лейтенант (1876), обер-лейтенант (1881). Окончил Военную школу в Вене, причислен к Генеральному штабу (1883). Офицер штаба 11-го армейского корпуса, капитан (1886), прикомандирован к железнодорожному департаменту Генерального штаба (1889–1891), офицер штаба 15-го армейского корпуса (Сараево), майор (1893), подполковник (1895), командир 24-го пехотного полка (1897), полковник (1898), командир 6-й пехотной бригады, генерал-майор (1905), командир 24-й пехотной дивизии (1908), фельдмаршал-лейтенант (1909), комендант крепости Перемышль (1911), почетный генерал от инфантерии (1913), президент Высшего военного суда (1913), в январе 1914 г. вышел в отставку. С началом войны возвращен в строй с утверждением в звании генерала от инфантерии. С августа 1915 г. наместник в Королевстве Лодомерия и Галиция и Великом герцогстве Краковском (Восточная и Западная Галиция). Умер в апреле 1916 г., посмертно пожалован титул барона.

Коновалов Александр Иванович (1875–1949), предприниматель, общественный, политический и государственный деятель. Из семьи крупных российских текстильных фабрикантов. Окончил гимназию в Костроме (1894), поступил на физико-математический факультет Императорского Московского университета, в 1895 г. продолжил обучение в профессионально-технической Школе прядения и ткачества в Мюльгаузене, стажировался на текстильных предприятиях Германии и Франции, жил в Англии. С 1897 г. председатель правления Товарищества мануфактур «Иван Коновалов с сыном», на своих предприятиях ввел 10-часовой рабочий день, запретил труд малолетних, принял ряд иных мер по защите интересов рабочих. Председатель Костромского комитета торговли и мануфактур (1905–1908), инициатор создания Хлопкового комитета при Московской бирже (1907), товарищ председателя Московского биржевого комитета (1908–1911). Входил в состав учредителей Московского банка Рябушинских, Русского акционерного льнопромышленного общества, председатель совета Российского взаимного страхового союза. В 1905 г. стал одним из организаторов Торгово-промышленной партии, затем вошел в состав Партии мирного обновления, один из основателей и спонсоров газеты «Утро России». Член IV Государственной думы от Костромской губернии, член фракции прогрессистов, товарищ председателя Думы (1913–1914), товарищ председателя Центрального военно-промышленного комитета (1915–1917), член бюро «Прогрессивного блока» (1915–1917). Активный участник Февральской революции, входил в состав Временного комитета Государственной думы. В июле 1917 г. вступил в партию кадетов. Министр торговли и промышленности (март – май, сентябрь – октябрь 1917 г.), товарищ министра-председателя (сентябрь – октябрь 1917 г.). После побега А. Ф. Керенского вел последнее заседание Временного правительства, арестован и заключен в Петропавловскую крепость, избран членом Учредительного собрания от кадетской партии. В начале 1918 г. освобожден, эмигрировал во Францию. В эмиграции входил в состав общественного комитета помощи русским беженцам. Член Временного совета русского масонства в Париже (1919), председатель парижской группы кадетов (1920–1921), в 1921 г. вступил в леволиберальную Республиканско-демократическую группу (затем Республиканско-демократическое объединение) под руководством П. Н. Милюкова. С 1924 г. председатель Совета общественных организаций, в работе которого принимали участие левые эмигрантские деятели. Председатель правления редакции газеты «Последние новости» (1924–1940). Председатель (1925), почетный председатель (1930) исполкома Земско-городского комитета, занимавшегося устройством русских эмигрантов за рубежом. Председатель педагогического совета Русского коммерческого института в Париже (1925), председатель Общества друзей Русского народного университета (1932). В 1940 г., после поражения Франции и оккупации Парижа, выехал на юг страны, затем в Португалию, а в 1941 г. – в США, занимал антифашистскую позицию. В 1947 г. вернулся в Париж, вскоре умер, похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Корнилов Лавр Георгиевич (1870–1918), русский военачальник и государственный деятель, один из организаторов и активный участник Белого движения на юге России. Родился в семье отставного хорунжего 7-го Сибирского казачьего полка. Окончил Сибирский кадетский корпус (1889), Михайловское артиллерийское училище, выпущен подпоручиком в Туркестанскую артиллерийскую бригаду (1892), поручик (1894), штабс-капитан (1897). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан (1898). Помощник старшего адъютанта штаба Туркестанского военного округа (1899–1901), штаб-офицер для поручений при штабе Туркестанского военного округа (1901–1904), подполковник (1901). Совершил ряд длительных разведывательных экспедиций в Синьцзян, Афганистан и Персию, хорошо овладел местными языками. По результатам поездок издал ряд трудов, редактировал секретное издание штаба округа «Сведения, касающиеся стран, сопредельных с Туркестанским военным округом». Столоначальник Главного штаба (июнь – сентябрь 1904 г.). Участвовал и отличился в Русско-японской войне 1904–1905 гг., штаб-офицер при управлении 1-й стрелковой бригады (1904–1906), полковник (1905). Награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1905), золотым оружием (1907). Делопроизводитель управления генерал-квартирмейстера Генерального штаба (1906–1907), военный агент в Китае (1907–1911), командир 8-го пехотного Эстляндского полка (февраль – июнь 1911 г.), начальник 2-го Заамурского округа Отдельного корпуса пограничной стражи (1911–1913), генерал-майор (1911), командир 1-й бригады 9-й Сибирской стрелковой дивизии (1913–1914). Первую мировую войну начал в составе 8-й армии Юго-Западного фронта, командующий 48-й пехотной дивизией (1914–1915), генерал-лейтенант (1915). В апреле 1915 г. при отступлении из Карпат вел тяжелые арьергардные бои, за отличие в которых награжден орденом Св. Георгия 3-й степени (1915), попал в окружение и сдался в плен. Летом 1916 г. при помощи конвоира-чеха бежал в Румынию. Командир 25-го армейского корпуса (1916–1917), командующий войсками Петроградского военного округа (март – апрель 1917 г.). По приказу Временного правительства арестовал в Царском Селе императрицу Александру Федоровну. Подал в отставку из-за разногласий с Петроградским советом. Командующий 8-й армией (апрель – июль 1917 г.), генерал от инфантерии (1917), главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта (июль 1917 г.), Верховный главнокомандующий (июль – сентябрь 1917 г.). Выступал за восстановление воинской дисциплины и ограничение власти Советов в армии, введение военного положения на транспорте и в военной промышленности, введение смертной казни на фронте и в тылу. 24 августа (6 сентября) организовал выступление на Петроград с целью восстановления порядка в столице и стране. 29 августа (11 сентября) объявлен А. Ф. Керенским мятежником, 2 (15) сентября арестован. Вместе с рядом генералов и старших офицеров содержался в тюрьме в г. Быхов. После Октябрьского переворота освобожден по приказу Верховного главнокомандующего генерала Н. Н. Духонина и в сопровождении Текинского конного полка направился на Дон, где под руководством генерала М. В. Алексеева разворачивалась Добровольческая армия. После ряда неудачных столкновений с отрядами Красной гвардии оставил полк и в одиночку пробрался в Новочеркасск. Командующий Добровольческой армией (1917–1918), возглавил армию в 1-м Кубанском (Ледяном) походе. Убит 31 марта (13 апреля) 1918 г. при штурме Екатеринодара, когда возглавивший армию генерал А. И. Деникин приказал отступать. Тайно захоронен в немецкой колонии Гначбау, но большевики обнаружили тело, подвергли глумлениям и сожжению.

Короткевич-Ночевный Николай Владимирович (1866–1915). Окончил 1-й кадетский корпус (1883), Николаевское инженерное училище, подпоручик (1884), поручик (1888). Окончил по 1-му разряду Николаевскую инженерную академию, штабс-капитан (1891), капитан (1894), подполковник (1902), полковник (1909), делопроизводитель по строительной части окружного управления Варшавского военного округа (1910–1912), в распоряжении Главного инженерного управления (1912–1913), возглавлял строительство укреплений Брестской крепости (1913), начальник инженеров Новогеоргиевской крепости (1915). Убит при обложении Новогеоргиевска противником.

Корытовский Витольд (1850–1923), австро-венгерский и польский политик, наместник Восточной Галиции (1913–1915).

Кроми Френсис Ньютон Алан (1882–1918), британский подводник. С 1898 г. состоял на службе в английском флоте. Участвовал в военных действиях в Китае (1900–1901), с 1903 г. офицер подводного плавания, в 1914 г. командовал подводной лодкой D-6, действовавшей в Северном море. В августе 1915 г., будучи командиром подводной лодки Е-19, прорвался в Балтийское море, потопил немецкий бронепалубный крейсер «Ундине» и восемь торговых судов общим тоннажем 17 315 брутто-тонн. За потопление крейсера «Ундине» награжден орденом Св. Георгия 4-й степени. В начале 1916 г. получил чин командора и возглавил флотилию английских подводных лодок, действовавшую в Балтийском море совместно с русским флотом. После затопления лодок в апреле 1918 г. назначен английским морским агентом в Петрограде. 31 августа 1918 г. застрелен на лестнице английского посольства при попытке воспрепятствовать проникновению в него вооруженного отряда чекистов.

Крупенский Анатолий Николаевич (1850–1923), русский дипломат, выходец из старинного молдавского дворянского рода. Сын статского советника, камер-юнкера Н. М. Крупенского, бывшего в 1866–1869 гг. бессарабским губернским предводителем дворянства. Тайный советник, гофмейстер, чрезвычайный посланник и полномочный министр в Норвегии (1910–1912), посол в Италии (1912–1915). В эмиграции в Италии, скончался в Риме.

Крупин Сергей Михайлович (189?-1918), корнет 15-го уланского полка (1915), друг сына М. В. Алексеева, муж дочери генерала Клавдии и его адъютант. В мае 1918 г. убит на Дону.

Кузнецов Поликарп Алексеевич (1860 – после 1917 г.). Окончил Сибирскую военную гимназию (1877), 3-е военное Александровское училище (1879), прапорщик крепостной артиллерии, служил в Туркестанской артиллерийской бригаде, подпоручик (1880), поручик (1882). Окончил по 2-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан (1889). Старший адъютант военной канцелярии начальника Амударьинского отдела (1889–1891), капитан (1891), старший адъютант штаба войск Ферганской области (1891–1894), штаб-офицер для особых поручений при командующем войсками Туркестанского военного округа (1894–1900), подполковник (1895), полковник (1899), начальник штаба 13-й пехотной дивизии (1900–1904). Участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг., командир 59-го пехотного Люблинского полка (1904–1905), за отличие произведен в генерал-майоры (1905). Командир 1-й бригады 3-й пехотной дивизии (1905–1906), командир 1-й бригады (1906–1907), затем 2-й бригады (1907–1910) 15-й пехотной дивизии, начальник штаба 8-го армейского корпуса (1910–1914), командующий 31-й пехотной дивизией (1914–1915), генерал-лейтенант (1915), командир 37-го армейского корпуса (1915–1916), 13-го армейского корпуса (1916–1917). В сентябре 1917 г. смещен и зачислен в резерв чинов при штабе Петроградского военного округа.

Куломзин Анатолий Николаевич (1838–1923), государственный деятель, экономист, историк, из семьи костромских дворян, крупных землевладельцев (2,5 тыс. десятин в Кинешменском и Чухломском уездах). Окончил юридический факультет Императорского Московского университета (1858), затем несколько лет слушал лекции в Гейдельбергском, Лейпцигском и Оксфордском университетах, изучал финансовую систему и банковское дело в Бельгии, Великобритании, Германии и Франции. Участвовал в работе Международного статистического общества (1859–1860) и юридической секции Международного статистического конгресса (1860). Мировой посредник в Кинешменском уезде Костромской губернии (1861), коллежский секретарь (1862), в 1864 г. поступил на службу в Государственную канцелярию, причислен к МВД, титулярный советник, коллежский асессор (1866), надворный советник (1867), с 1868 г. переведен в канцелярию Комитета министров, коллежский советник (1869), постоянный член Комитета при Министерстве финансов для пересмотра системы податей и сборов, статский советник (1870), член Русского исторического общества (1871), камергер Двора Его Императорского Величества (1872), действительный статский советник (1873), помощник управляющего делами Комитета министров (1875), гофмейстер (1879), товарищ министра государственных имуществ (1880–1883), управляющий делами Комитета министров (1883–1902), статс-секретарь (1883), действительный тайный советник (1892), управляющий делами Комитета Сибирской железной дороги (1893), председатель комиссии по исследованию и решению земельного вопроса в Забайкалье (1897), помощник председателя Императорского Русского исторического общества (1906–1917), почетный член Русского исторического общества (1917). В декабре 1917 г. уволен от службы, в августе – сентябре 1918 г. переехал в Киев, затем эмигрировал во Францию. Умер в Марселе, похоронен в Ницце.

Лазаров Велизар (1868–1941). В ходе Балканских войн командовал 3-й дружиной 14-го Македонского пехотного полка, майор, в ходе Первой мировой войны командовал 1-м пехотным Софийским полком, генерал-майор (1920), генерал-лейтенант (1925), генерал от инфантерии (1929), почетный председатель Союза русских военных инвалидов в Болгарии (1923–1941).

Лайминг Владимир Александрович (1854–1919), дворянин, православный, родился в семье обрусевших немцев. Окончил 1-ю Санкт-Петербургскую военную гимназию (1871), 2-е военное Константиновское училище, прапорщик артиллерии (1873), подпоручик (1874), поручик (1876). Участник Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Штабс-капитан (1878), капитан (1885), заведующий практическими занятиями Варшавской крепостной артиллерии (1887–1901), подполковник (1889), полковник (1895), командир Осовецкой крепостной артиллерии (1901–1905), генерал-майор (1903), исполняющий должность инспектора артиллерии крепости Владивосток (март – октябрь 1905 г.), комендант Свеаборгской крепости (1905–1913), генерал-лейтенант (1908), комендант Брест-Литовской крепости (1913–1915), генерал от артиллерии (1914). В 1915 г., после оставления Брест-Ли-товска, назначен командующим «крепостными и осадными артиллериями, собранными в Москве и ее окрестностях», командир Запасного крепостного артиллерийского полка (1915–1917). Умер в Ревеле.

Лангль де Кари Фернан-Луи-Арман-Мари де (1849–1927). Окончил Военную школу Сен-Сир, су-лейтенант (1867), лейтенант (1869). Принял участие и отличился во Франко-прусской войне 1870–1871 гг., трижды награждался орденом Почетного легиона. После окончания Академии Генерального штаба выпущен в кавалерию, подполковник (1889), последовательно командовал 10-м кирасирским, 22-м артиллерийским, 32-м линейным пехотным полками, бригадный генерал, инспектор 7-го жандармского округа, одновременно назначен командиром 3-й кавалерийской бригады в Алжире (1900), по возвращении во Францию назначен командиром 72-й пехотной бригады (1903), дивизионный генерал, командир 3-й дивизии колониальной пехоты во Франции (1906), командир 4-го армейского корпуса (1908), 8-го армейского корпуса (1911), член Высшего военного совета (1912), кавалер Большого креста ордена Почетного легиона (1913). В 1914 г. с началом мобилизации назначен командующим 4-й армией. Принял участие в пограничном сражении и битве на Марне (1914), в наступлении в Шампани (1915), битве под Верденом (1916). В марте 1916 г. отстранен от командования и направлен в Алжир и Тунис. С декабря 1917 г. в отставке.

Лауенштейн Эрнст-Август-Антон-Герман-Отто фон (1857–1916), германский военный деятель. С 1876 г. на военной службе, военный агент в России (1892–1900), начальник штаба генерал-фельдмаршала графа А. фон Вальдерзее в Китае (1900), командир 38-го полка полевой артиллерии (1901–1904), военный корреспондент при штабе Маньчжурской армии (1904), начальник отдела Большого Генерального штаба (1905), адъютант кайзера (1906–1910), командир 39-й пехотной бригады (1910–1911), военный агент в России (1911), командир 6-го армейского корпуса (1911–1912), командир 14-й пехотной дивизии (1912–1914), генерал-лейтенант (1914), при мобилизации 1914 г. назначен начальником штаба 2-й армии, в ходе зимнего сражения на Мазурах руководил 39-м резервным корпусом, в 1915 г. возглавил армейскую группу «Лауенштейн», действовавшую в Курляндии. С 1916 г. в бессрочном отпуске. Умер в Дюссельдорфе.

Лейпциг Эрих фон (1860–1915), полковник, военный атташе в Турции (1902–1908, 1915), посланник в Болгарии (1915).

Леонтович Евгений Александрович (1862–1937). Окончил Одесское реальное училище (1882), Елисаветградское кавалерийское училище, корнет (1883), поручик (1887). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-ротмистр (1890). Штабс-капитан Генерального штаба, состоял при Киевском военном округе, старший адъютант штаба 11-й кавалерийской дивизии (1890–1891), обер-офицер для особых поручений при штабе 11-го армейского корпуса (апрель – июль 1891 г.), обер-офицер для поручений при штабе Одесского военного округа (1891–1897), капитан (1892), штаб-офицер для поручений при штабе Одесского военного округа (1897–1899), подполковник (1897), военный агент в Бухаре (1899–1901), полковник (1901), военный агент в Сербии, Болгарии и Черногории (1901–1902), состоял в распоряжении начальника Главного штаба (1902–1905), командир 36-го драгунского Ахтырского полка (1905–1906), 16-го драгунского Тверского полка (1906–1908), генерал-майор (1908), командир 1-й бригады 2-й кавалерийской дивизии (1908–1914), генерал-лейтенант (1914). После боя при Гумбинене назначен временно командовать 1-й отдельной кавалерийской бригадой, за отличия награжден Георгиевским оружием (1914). Командующий (позже начальник) 3-й кавалерийской дивизией (1914–1917), в 1916 г. совмещал с командованием 6-м кавалерийским корпусом, генерал-лейтенант (1914). Участник Белого движения на юге России. Летом 1919 г. в штабе войск Юго-Западного края. С 1920 г. в эмиграции.

Лерхенфельд ауф Коференг унд Шонберг Гуго фон унд цу (1871–1944), германский и баварский дипломат, политический и государственный деятель. С 1897 г. на баварской гражданской службе, имперский чиновник, на службе в оккупированных районах русской Польши (1915–1918). После 1918 г. один из лидеров баварской Народной партии, премьер-министр и министр юстиции Баварии (1921–1922), посол Германии в Австрии (1926–1931). После 1933 г. отошел от государственной и политической деятельности.

Линзинген Александр фон (1850–1935), германский военный деятель. В 1868 г. вступил в 17-й пехотный полк, лейтенант (1869). Участвовал во Франко-прусской войне 1870–1871 гг. С 1883 г. командир роты, с 1888 г. адъютант 31-й дивизии, майор (1889), командир батальона 76-го пехотного полка (1890–1897), полковник (1897), командир

4-го гренадерского полка (1897–1901), генерал-майор (1901), командир 81-й пехотной бригады (1901–1905), генерал-лейтенант (1905), командир 27-й Вюртембергской дивизии (1905–1909), командир 2-го армейского корпуса (1909–1915). В начале Первой мировой войны на Западном фронте, участвовал в битве на Марне. Командующий Южной армией (январь – июль 1915 г.). За действия в Карпатах награжден орденом Pour le Merite (май 1915 г.) и дубовыми ветвями к нему (июль 1915 г.). С 5 июля 1915 г. командующий Бугской армией (июль – сентябрь 1915 г.), главнокомандующий группой армий «Линзинген» в Южной Польше (сентябрь 1915 г.), весной 1916 г. противостоял наступлению ЮгоЗападного фронта на Ковель, за успешные действия произведен в генерал-полковники (1916). В феврале 1918 г. командовал австро-германским наступлением на Украине, с марта 1918 г. главнокомандующий в Бранденбурге и губернатор Берлина. 8 ноября 1918 г. вышел в отставку.

Литвинов Александр Иванович (1853–1932). Окончил 1-ю Московскую военную гимназию (1870), 3-е военное Александровское и Михайловское артиллерийское училища, подпоручик конной артиллерии (1873), поручик (1876). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Штабс-капитан (1880). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан (1882). Состоял при Виленском военном округе, старший адъютант штаба 4-й кавалерийской дивизии (1882–1884), подполковник (1885), в распоряжении начальника штаба Виленского военного округа (1886–1887), заведующий передвижением войск по железнодорожным и водным путям Виленского района (1887–1890), полковник (1889), начальник штаба 2-й кавалерийской дивизии (1890–1891), начальник Елисаветградского кавалерийского юнкерского училища (1891–1896), командир 4-го лейб-драгунского Псковского полка (1896–1899), генерал-майор (1899), генерал для поручений при войсковом наказном атамане войска Донского (1899–1900), начальник военных сообщений Варшавского военного округа (1900–1904), начальник штаба Виленского военного округа (1904–1906), генерал-лейтенант (1905), начальник 1-й кавалерийской дивизии (1906–1911), командир 5-го армейского корпуса (1911–1914), генерал от кавалерии (1911). Отличился в Галицийской битве 1914 г., 5-м корпусом были взяты Томашов и Ярослав. Награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1914), с ноября 1914 г. командующий 1-й армией. В апреле 1917 г. уволен от службы с мундиром и пенсией. С 1918 г. в РККА.

Литвинов-Фалинский Владимир Петрович (1868–1929), государственный деятель, специалист в области фабричного и рабочего законодательства. Окончил Санкт-Петербургский технологический институт (1892). Фабричный инспектор при Департаменте торговли и мануфактур (1895), с 1900 г. читал курс лекций по рабочему законодательству в Технологическом институте, разработал основные положения первого в России закона о вознаграждении увечных рабочих (1903). Управляющий отделом промышленности Министерства торговли и промышленности (1905–1915), действительный статский советник. После 1917 г. в эмиграции в Англии, умер в Лондоне.

Лонткиевич Бронислав, офицер сербской службы, полковник, выпускник Николаевской академии Генерального штаба (1899). В 1915 г. возглавлял военную миссию Сербии при Ставке русской армии.

Лоуренс Ноэль Франк (1882–1970), британский моряк. С 1899 г. на военно-морской службе. Младший лейтенант (1903), лейтенант (1904), командер (1914), командир подводной лодки E-1, действовавшей в 1915 г. на Балтике, за успехи в боях награжден орденами Св. Георгия 4-й степени и Св. Владимира 4-й степени (1915), орденом Почетного легиона и орденом «За выдающиеся заслуги» (1916). В 1916 г. принял участие в Ютландском сражении, 5 ноября атаковал два германских броненосца, награжден орденом «За выдающиеся заслуги» (1917). Капитан (1919), начальник Военно-морского колледжа в Гринвиче (1921–1923), флаг-капитан командующего эскадрой Восточной Индии (19231925), старший офицер технических курсов в Портсмуте (1926, 1928, 1935), помощник директора Департамента обучения штабных обязанностей Адмиралтейства (1926–1927), командир авианосца «Игл» (1928–1929), командер 2-го класса (1930), начальник Девен-портских казарм (1930–1932), контр-адмирал, военно-морской адъютант короля (1932), командующий флотилией подводных лодок (1932–1934), награжден орденом Бани (1934), вице-адмирал (1936), командующий авианосной группы (1936–1937), возведен в звание рыцаря-командора ордена Бани (1938), командующий Резервным флотом (1938–1941), адмирал (1940), главный представитель ВМФ в Министерстве авиационной промышленности (1941–1943). С 1943 г. в отставке.

Лохов Эвальд Константин Фридрих фон (1855–1942). Окончил кадетский корпус в Берлине (1873), обер-лейтенант 2-го гвардейского полка (Потсдам). По окончании Военной академии получил звание капитана и причислен к Большому Генеральному штабу. Служил в штабе 2-го армейского корпуса (Штеттин), 16-й пехотной дивизии (Трир), командовал ротой в 5-м пехотном Вестфальском полку (Кёльн), в Большом Генеральном штабе (1893–1897), майор, командир 36-го фузилерного Магдебургского полка (1897–1900), подполковник (1900), переведен в Военное министерство, полковник (1902), командир 4-го гвардейского фузилерного полка (1903), генерал-майор (1906), командир 19-й пехотной бригады (Позен), в 1907 г. возвращен в Военное министерство, генерал-лейтенант (1909), командир 2-й гвардейской пехотной дивизии, командир 3-го армейского корпуса (1912), генерал от инфантерии (1913). В составе 1-й армии генерала фон Клука корпус отличился в боях в Бельгии и Франции, награжден орденом Pour le Merite (1914) и дубовыми ветвями к нему за действия на Сербском фронте, куда его корпус переведен в октябре 1915 г. С февраля 1916 г. в боях под Верденом, в декабре 1916 г. командовал 5-й армией на Западном фронте, развернутой в районе крепости Верден, после чего зачислен в резерв. С 29 ноября 1917 г. шеф 8-го гренадерского полка (1917), после Ноябрьской революции 1918 г. вышел в отставку.

Лукирский Сергей Георгиевич (1875–1938), русский и советский военный деятель. Окончил Симбирский кадетский корпус (1893), Константиновское артиллерийское училище, подпоручик (1895), поручик (1898). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан Генерального штаба (1901). Состоял при Варшавском военном округе, старший адъютант штаба 16-й пехотной дивизии (19011903), капитан (1903), старший адъютант штаба 10-й пехотной дивизии (1903–1904). Участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг., старший адъютант штаба 5-го Сибирского армейского корпуса (1904–1905). Обер-офицер для поручений при штабе Варшавского военного округа (1905–1907), состоял в прикомандировании к Елисаветградскому кавалерийскому училищу для преподавания военных наук (1907–1911), подполковник (1907), штаб-офицер для поручений при штабе Варшавского военного округа (1911–1914), полковник (1911), начальник отделения управления генерал-квартирмейстера штаба армий Северо-Западного фронта (1914–1915), командир 1-го Туркестанского стрелкового полка (май – сентябрь 1915 г.), исполняющий должность помощника генерал-квартирмейстера штаба армий Северного фронта (1915–1917), генерал-майор с утверждением в должности (1917), генерал-квартирмейстер штаба Северного фронта (май – сентябрь 1917 г.), начальник штаба Северного фронта (сентябрь – ноябрь 1917 г.), помощник начальника штаба Верховного главнокомандующего М. Д. Бонч-Бруевича (1917–1918). В феврале 1918 г. вызван в Петроград в составе группы из 12 генералов и офицеров Ставки для разработки плана обороны столицы от наступления немцев, добровольно вступил в РККА, помощник военрука Высшего военного совета М. Д. Бонч-Бруевича. В августе 1918 г. уволен в отставку. Преподаватель Высшей школы военной маскировки (1918–1920), сотрудник военно-исторической комиссии, преподаватель Военной академии РККА. В ноябре 1930 г. арестован по делу «Весна», признал себя виновным, приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. В 1932 г. досрочно освобожден, работал научным редактором «Военной энциклопедии», комдив (1935). В 1938 г. арестован по обвинению в участии в контрреволюционной офицерско-монархической террористической организации, приговорен к расстрелу, реабилитирован в 1956 г.

Львов Николай Николаевич (1867–1944), депутат I, III и IV Государственных дум от партии кадетов, участник Белого движения, первопоходник. Внук А. Н. Львова, брат политика В. Н. Львова.

Маврин Алексей Алексеевич (1854 – после 1917 г.). Окончил Нижегородскую графа Аракчеева военную гимназию (1871), 2-е военное Константиновское училище, прапорщик (1873), подпоручик (1874), поручик (1876), штабс-капитан (1878). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан (1880). Состоял при штабе Киевского военного округа, обер-офицер для особых поручений при штабе 11-го армейского корпуса (1880–1882), старший адъютант штаба 12-го армейского корпуса (апрель – июнь 1882 г.), заведующий передвижением войск по железным дорогам Варшавского района (1882–1885), заведующий передвижением войск по железным дорогам Петербурско-Мо-сковского района (1882–1886), подполковник (1883), делопроизводитель отдела Главного штаба по передвижению войск и военных грузов (1886–1891), полковник (1888), начальник штаба 3-й гвардейской пехотной дивизии (1891–1897), командир 103-го пехотного Петрозаводского полка (1897–1898), дежурный генерал штаба Киевского военного округа (1898–1902), генерал-майор (1898), генерал-квартирмейстер (1902–1903), затем начальник штаба Киевского военного округа (1903–1908), генерал-лейтенант (1904), командир 9-го армейского корпуса (1908–1912), генерал от инфантерии (1910), член Военного совета (1912–1917), временно командовал войсками Казанского военного округа (1914–1915), главный начальник снабжений армий Юго-Западного фронта (1915–1916). В марте 1917 г. уволен от службы по болезни с мундиром и пенсией.

Майдель Владимир Николаевич фон (1864 – после 1930 г.), барон, из семьи обрусевших немцев. Окончил Владимирский Киевский кадетский корпус (1882), Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1885), поручик (1887). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан (1892). Капитан (1894), обер-офицер для поручений при штабе Закаспийской области (1894–1896), старший адъютант штаба 32-й пехотной дивизии (1896–1898), обер-офицер для особых поручений при штабе 9-го армейского корпуса (январь – сентябрь 1898 г.), начальник строевого отдела штаба Михайловской крепости (1898–1899), прикомандирован к Елисаветградскому кавалерийскому юнкерскому училищу для преподавания военных наук (1899–1903), подполковник (1899), начальник штаба 15-й кавалерийской дивизии (1903–1910), полковник (1903). Участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Генерал-майор (1910), начальник Тверского кавалерийского училища (1910–1913), командир 2-й бригады 3-й кавалерийской дивизии (1913–1914), с которой вступил в Первую мировую войну, участник похода в Восточную Пруссию, начальник 1-й отдельной кавалерийской бригады (октябрь – декабрь 1914 г.), командующий 1-й кавалерийской дивизией (1914–1915), в резерве при штабе Двинского военного округа (1915–1916). С октября 1916 г. в распоряжении начальника Генерального штаба, с января 1918 г. в распоряжении начальника штаба Кавказского фронта. Добровольно вступил в РККА, включен в списки Генштаба РККА от 15 июля 1919 г. и 7 августа 1920 г., с 1921 г. начальник Учебного отдела Управления военно-учебных заведений Западного фронта. С 1930 г. на преподавательской работе в Москве.

Макаров Александр Александрович (1857–1919), русский государственный деятель, государственный секретарь (1909–1911), министр внутренних дел (1911–1912), министр юстиции (1916), действительный тайный советник (1917).

Маклаков Василий Алексеевич (1869–1957), общественный и политический деятель. Окончил с серебряной медалью 5-ю Московскую гимназию (1887), учился на естественном отделении физико-математического факультета Императорского Московского университета, в 1890 г. исключен за участие в студенческой сходке. Восстановлен на историкофилологическом факультете ИМУ, который закончил в 1894 г., служил вольноопределяющимся в 3-й гренадерской артиллерийской бригаде. Окончил экстерном юридический факультет ИМУ (1896). Помощник присяжного поверенного (1896), присяжный поверенный округа Московской судебной палаты, участвовал во многих общественно значимых судебных процессах (1901–1917), неоднократно выступал защитником на политических процессах, в том числе на процессе депутатов I Государственной думы, подписавших «Выборгское воззвание», на процессе М. Бейлиса и т. д. С 1905 г. член партии кадетов, с 1906 г. член ЦК этой партии, член Государственной думы второго, третьего и четвертого созывов от Москвы. Активный сотрудник Всероссийского земского союза (1914–1917), во время Февральской революции комиссар Временного комитета Государственной думы в Министерстве юстиции, председатель Юридического совещания при Временном правительстве (март 1917 г.), член Особого совещания для изготовления проекта положения о выборах в Учредительное собрание (май – август 1917 г.), член Всероссийской комиссии по делам о выборах в Учредительное собрание (август – сентябрь 1917 г.), с октября 1917 г. посол России во Франции, член Учредительного собрания. Советскую власть не признал, оказывал активную помощь Белому движению, до 1924 г. посол России во Франции де-факто, с 1924 г. возглавлял Эмигрантский комитет, взявший на себя представительство интересов русских эмигрантов во Франции, и выдавал удостоверения русским эмигрантам. Был председателем комитета до своей кончины с перерывом на период нацистской оккупации, когда этот орган был распущен немецкими властями, член различного рода эмигрантских объединений. В 1941 г. арестован гестапо, пять месяцев содержался в тюрьме, в феврале 1945 г. вместе с делегацией эмигрантов посетил советское посольство в Париже, в марте 1945 г. избран почетным председателем Объединения русской эмиграции для сближения с Советской Россией, но вскоре отошел от контактов с советскими властями и с той частью эмиграции, которая в первые послевоенные годы занимала просоветские позиции. Умер в Берне.

Малинов Александр Павлов (1867–1938), болгарский политик и общественный деятель. Родился в болгарском селе Падаклий в Бессарабии, окончил юридический факультет в университет Св. Владимира в Киеве (1891), после чего уехал в Болгарию, работал адвокатом, а потом служил прокурором и судьей в Пловдиве. В 1901 г. впервые избран депутатом Народного собрания. После смерти П. Каравелова в 1903 г. возглавил демократическую партию. Премьер-министр (1908–1910, 1910–1911, 1918, 1931), в сентябре 1908 г. во время его премьерства была провозглашена независимость Болгарии, княжество стало царством, после 1908 г. постоянно избирался в парламент. В годы Первой мировой войны находился в оппозиции к правительству В. Радославова. В 1918 г. дважды возглавлял коалиционные правительства, во время которых было заключено Салоникское перемирие с союзниками, подавлено Владайское восстание солдат болгарской армии. В 1922 г. вместе с другими лидерами оппозиции А. Стамболийскому арестован и заключен в тюрьму. После июньского переворота 1923 г. освобожден и вошел в Демократический союз, который покинул в 1924 г. и перешел в оппозицию. Один из инициаторов создания коалиции «Народного блока», который выиграл выборы в 1931 г., председатель Народного собрания (1931–1934). Умер в 1938 г. во время предвыборного собрания.

Маниковский Алексей Алексеевич (1865–1920), выдающий организатор русской военной промышленности. Окончил Тифлисский кадетский корпус (1883), Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1886), поручик (1888). Окончил Михайловскую артиллерийскую академию, штабс-капитан (1891). На Ижевском заводе (1893–1895), капитан (1896). Окончил Офицерскую артиллерийскую школу (1898), подполковник (1900). Заведующий практическими занятиями Усть-Двинской крепостной артиллерии (1900–1901), заведующий практическими занятиями Либавской крепостной артиллерии (1901–1904), полковник (1903), заведующий обучающимися в крепостном отделе Офицерской артиллерийской школы (июль – ноябрь 1904 г.). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Штаб-офицер для делопроизводства и поручений управления инспектора артиллерии 2-й Маньчжурской армии (1904–1906), командир Усть-Двинской крепостной артиллерии (1906), командир Кронштадтской крепостной артиллерии (1906–1908), генерал-майор (1907), начальник артиллерии Кронштадтской крепости (1908–1914), генерал-лейтенант (1913), с марта 1914 г. комендант Кронштадтской крепости и главный руководитель оборонительных работ в Кронштадте, совещательный член Артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления (1909–1915), с мая 1915 г. начальник ГАУ, генерал от артиллерии (1916), помощник военного министра (март – апрель 1917 г.), временно исполняющий обязанности военного министра (апрель 1917 г.), помощник военного министра по снабжению (май – октябрь 1917 г.). Во время штурма Зимнего дворца арестован в числе других членов Временного правительства, через два дня освобожден. В ноябре 1917 г. вновь арестован органами ВЧК, но через 10 дней освобожден. С 1918 г. в РККА, начальник Артиллерийского управления, Управления снабжений РККА (1918–1919). В 1920 г. погиб при крушении поезда в Туркестане.

Марвитц Георг фон дер (1856–1927), прусский и германский военный деятель, с 1875 г. на прусской военной службе, генерал-инспектор кавалерии (1914), с начала военных действий на Западном фронте, с начала 1915 г. на Восточном фронте, где командовал недавно сформированным 38-м резервным армейским корпусом в битве на Мазурских озерах. Затем переведен на помощь австрийцам в Карпаты, за умелые действия награжден орденом Pour le Merite. В конце 1915 г. переведен на Западный фронт, где командовал 6-м армейским корпусом. Летом 1916 г. возвращен на Восточный фронт, где отличился при организации отражения Брусиловского наступления. Генерал от кавалерии, генерал-адъютант (1916). В 1917 г. возглавил 2-ю армию, отличился при отражении наступления союзников при Камбре, где впервые массово использовались танки, командующий 5-й армией (сентябрь – ноябрь 1918 г.). После ноября 1918 г. вышел в отставку, жил в своем поместье, политикой не занимался.

Маринович Павел (1866–1925), сербский дипломат и государственный деятель, министр просвещения и вероисповедания, посол в Болгарии (1901), в Румынии (1915).

Мария-Александра-Виктория (1875–1938), дочь принца Альфреда, герцога Эдинбургского и великой княжны Марии Александровны, принцесса Эдинбургская, с 1893 г. жена наследника престола Румынии принца Фердинанда, наследная принцесса Румынии. Королева Румынии (1914–1927), вдовствующая королева Румынии (1927–1938). В годы Первой мировой войны работала в Красном Кресте королевства медсестрой, в 1919 г. представляла Румынию на подписании Версальского мирного договора. После смерти супруга занималась написанием мемуаров, умерла в Румынии.

Марков (Марков 2-й) Николай Евгеньевич (1866–1945), общественный деятель и политик, один из основателей «Союза русского народа», коллежский советник, потомственный дворянин. Окончил Институт гражданских инженеров в Москве (1888), служил инженером на железной дороге, землевладелец Щигровского уезда Курской губернии, член уездной, а с 1905 г. губернской земской управы. Участник съездов Объединенного дворянства (1900–1910). Один из учредителей Курской народной партии порядка (1904), вошедшей в 1906 г. в «Союз русского народа». Депутат Государственной думы третьего и четвертого созывов от Курской губернии. Монархист, один из лидеров черносотенцев, издавал газеты «Русское знамя» (1905–1917) и «Земщина» (1915–1917). В Думе его стали называть Марковым 2-м, так как был еще один депутат с такой фамилией, прославился многочисленными скандалами и эпатажными выходками. С 1910 г. председатель главного совета «Союза русского народа». Участник Белого движения на северо-западе России (1918–1920). С 1920 г. в эмиграции в Берлине, активный председатель Высшего монархического совета (1921–1926), кирилловец. Симпатизировал нацистам, с 1935 г. активно сотрудничал с ними, выступая с работами антисемитского и антисоветского содержания. Умер в Висбадене накануне разгрома гитлеровской Германии.

Марков Тодор (1870–1950), болгарский военный деятель. Родился в селе Хисар-Кисилери. Окончил Пловдивскую гимназию (1888), Софийское военное училище, подпоручик (1891), служил в 1-м конном полку (1891–1899), поручик (1894). Окончил топографическую школу (1892–1893), Высшие офицерские курсы (1895–1898), кавалерийскую школу (1898–1899), Николаевскую академию Генерального штаба (1899–1902). Капитан (1901), адъютант штаба 2-й пехотной дивизии (1903), секретарь торгового агентства в Салониках и управляющий торговым агентством в Сербии (1903), занимался организацией военной разведки. Майор (1906), начальник штаба 2-й бригады 2-й пехотной дивизии (1906–1907), начальник разведывательного отделения штаба армии, исполняющий должность начальника Оперативного отдела (1908), командир эскадрона в 1-м конном полку (1909), подполковник (1910), начальник штаба кавалерийской инспекции (1910–1912), Конной дивизии (1912–1913), полковник (1913), военный атташе в Константинополе (1913–1916), командир 5-й конной бригады (1916), начальник штаба 1-й армии (1916–1917), генерал-майор (1917), командир 1-й конной дивизии и инспектор кавалерии (1917–1918). С 1919 г. в запасе. Умер в родном селе.

Мартынов Александр Павлович (1875–1951/52), жандармский офицер. Получил образование в 3-м Московском кадетском корпусе и 3-м военном Александровском училище по 1-му разряду. Служил во 2-м походном Софийском полку, затем в 7-м гренадерском Самогитском полку, откуда и перешел в Отдельный корпус жандармов в мае 1899 г. в качестве младшего офицера Московского жандармского дивизиона. С 18 декабря 1901 г. адъютант Санкт-Петербургского губернского жандармского управления, с января 1903 г. помощник начальника Петроковского губернского жандармского управления для заведования паспортным просмотром м. Модржиево, с февраля 1903 г. прикомандирован к Санкт-Петербургскому губернскому жандармскому управлению, начальник Саратовского охранного отделения (1906), с 1912 г. начальник Московского охранного отделения, полковник (1915).

Маршаль фон Биберштейн Адольф Герман (1842–1912), германский дипломат, барон. Посланник Бадена в Берлине (1883–1890), статс-секретарь по иностранным делам (1890–1897), посол в Турции (1897–1912), в Великобритании (1912).

Матиану Ион (Иоанн) (1828–1916), служитель Румынской православной церкви, епископ Арадский (1875–1899), митрополит Трансильванский и Венгерский (1899–1916).

Махон Брайан Томас (1862–1930), британский генерал и сенатор Свободного государства Ирландия (1922–1930). В 1883 г. начал службу в 8-м королевском гусарском ирландском полку, лейтенант, капитан (1888). В 1896 г. переведен в египетскую армию, участвовал и отличился в экспедиции в Донголу (1896), в Нильской экспедиции и битве при Омдурмане, майор (1897), бревет-подполковник (1898), бревет-полковник (1900). Участвовал в Англо-бурской войне 1899–1902 гг. В 1900 г., командуя «летучей колонной» из 2 тыс. добровольцев, участвовал в деблокаде Мафекинга, подполковник (1900), полковник, командир 8-го гусарского полка (1910), бригадный генерал (1914), командовал 10-й пехотной ирландской дивизией, во главе которой воевал на Галлиполи, а затем на Салоникском фронте (1914–1915), командующий Британскими экспедиционными силами в Сербии (1915). В 1916 г. возглавил западную пограничную группу в Египте, в 1917 г. назначен главнокомандующим в Ирландии, оставив этот пост в 1918 г. с началом англо-ирландского конфликта. В 1922 и 1925 гг. назначен, а в 1928 г. избран в сенат Ирландской республики.

Милн Джордж Френсис (1866–1948). Окончил Школу Макмиллана в Абердине и королевскую Военную академию в Вулвиче, лейтенант (1885). На службе в артиллерии англо-индийской армии (1885–1889), возвращен в метрополию, в учебной батарее в Альдершотском лагере (1889–1891), в 1891 г. вернулся в Индию, капитан (1895), в составе гарнизонной артиллерии крепости Мальта (1895–1896), командир батареи в Хилси, под Портсмутом (1896–1897). Прошел обучение в штабном колледже в Кемберли (1897–1898), в 1898 г. принял участие в Нильской экспедиции, а затем в Англо-бурской войне. Майор (1899), подполковник (1900), заместитель помощника генерал-квартирмейстера разведывательного отдела штаба армии метрополии (1903), полковник (1905), начальник штаба 6-й дивизии (1909), бригадир (1913), начальник артиллерии 4-й дивизии (1913–1915), в составе Британских экспедиционных сил во Франции (1914–1915), начальник штаба 3-го армейского корпуса, генерал-майор (1915). В июле 1915 г. назначен командиром 27-й дивизии, в январе 1916 г. – 16-го армейского корпуса на Салоникском фронте, в мае 1916 г. – командующим британскими войсками в Македонии. Генерал-лейтенант (1917), один из организаторов наступления у озера Дойран и разгрома болгарской армии на Добро-Поле (1918), глава военной администрации на Балканах, в зоне Проливов и юге России (1918–1920), генерал от артиллерии (1920), комендант Тауэра (1920), адъютант короля, начальник Имперского Генерального штаба (1926–1933), выступал за механизацию армии, фельдмаршал (1928), барон (1933). С 1933 г. в отставке.

Мильеран Александр (1859–1943), французский политический и государственный деятель. Адвокат, соредактор газеты La Justice (1884–1889), приобрел популярность во время политических процессов и дел о стачках, с 1885 г. член Палаты депутатов. В 1892 г. один из организаторов парламентской группы радикал-социалистов, министр торговли в правительстве П. Вальдека-Руссо (1899–1902), первый социалист в правительстве Франции. В качестве министра провел новое фабричное законодательство, установившее десятичасовой рабочий день, и декретами ввел восьмичасовой рабочий день в большей части казенных предприятий. В 1904 г., после конфликта с Ж. Жоресом, исключен из партии социалистов. Военный министр (1914–1915), премьер-министр и министр иностранных дел (1920), президент (1920–1924). Ушел в отставку из-за конфликта с вновь избранной Палатой депутатов до истечения мандата. Сенатор (1924–1943), 10 июля 1940 г. отказался участвовать в голосовании за особые полномочия маршала А. Ф. Петена.

Михаэлис Георг (1857–1936), германский юрист, государственный и общественный деятель. Изучал юриспруденцию в Бреслауском, Лейпцигском и Вюрцбургском университетах, защитил диплом в Геттингене (1876–1884), преподавал в германской Школе юридических наук в Токио (1885–1889). Вернувшись в Германию, поступил на государственную службу, служил в Министерстве финансов Пруссии. Посланник в Болгарии (1915), глава департамента обеспечения зерном и пшеницей Пруссии (1915–1917), государственный комиссар по снабжению продовольствием Пруссии (1917), рейхсканцлер и министр-президент Пруссии (июль – октябрь 1917 г.), обер-президент провинции Померания (1918–1919). После отставки сосредоточился на благотворительной деятельности в рамках организаций евангельской церкви, член монархической германской Национальной партии.

Мишич Живоин (1855–1921), выдающийся сербский военачальник. Окончил военное училище в Белграде (1871), выпущен в пехоту. Участвовал и отличился в Серботурецкой войне 1876 г., Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба. Во время Сербо-болгарской войны 1885 г. командовал ротой и батальоном, затем переведен в Генеральный штаб, командовал полком, пехотной бригадой, занимал пост начальника штаба дивизионной области. Преподавал тактику в Военной академии (1898–1904), профессор. После переворота 1903 г. уволен в отставку в звании полковника. В 1907 г. возвращен на службу, начальник оперативного отдела Главного Генерального штаба, командующий дивизионной областью, помощник начальника Генштаба (1907–1912, 1913–1914). Во время Балканских войн 1912–1913 гг. помощник начальника штаба Верховного командования, с объявлением мобилизации в августе 1914 г. – помощник начальника штаба Верховного командования, в декабре того же года назначен командующим 1-й армией, во главе которой нанес чувствительное поражение австрийцам при Руднике, заставив их отступить из Сербии, воевода – чин, соответствующий фельдмаршалу (1914). Отличился при отступлении к Средиземному морю. После эвакуации на Корфу лечился во Франции и возвратился в армию в сентябре 1916 г. С июля 1918 г. начальник штаба Верховного командования. Разработал план прорыва расположения болгарских войск, осуществленный в сентябре 1918 г. и приведший к разгрому Болгарии. После войны до конца жизни занимал пост начальника Главного Генштаба Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. Автор трудов по военной истории и тактике, умер в Белграде.

Мольтке Гельмут Карл Бернхард фон, Мольтке-старший (1800–1891), граф (1870), германский генерал-фельдмаршал (1871), русский генерал-фельдмаршал (1872), военный теоретик. Наряду с О. фон Бисмарком и А. фон Рооном считается одним из основателей Германской империи.

Монро Чарльз Кармайкл (1860–1929), британский государственный деятель. Окончил Королевскую военную академию в Сандхерсте (1879), лейтенант 2-го пехотного полка. Окончил Штабной колледж (1890), переведен в Индию, где принял участие и отличился в ряде мелких экспедиций. Майор (1898), принял участие в Англо-бурской войне 1899–1902 гг., в 1900 г. произведен в бревет-подполковники. В 1901 г. назначен начальником стрелковой школы в Хайте, подполковник (1901), полковник (1903), командир 13-й пехотной бригады в Дублине (1907–1912), генерал-майор (1910), командир 2-й Лондонской территориальной дивизии (1912–1914). В августе 1914 г. назначен командовать 2-й дивизией 1-го армейского корпуса в составе Британских экспедиционных сил во Франции. Отличился в боях под Монсом и в первой битве под Ипром. С декабря 1914 г. генерал-лейтенант, командир 1-го армейского корпуса, с июля 1915 г. – 3-й армии, в октябре 1915 г. сменил Я. Гамильтона на посту главнокомандующего Средиземноморскими экспедиционными силами, организовал эвакуацию с Галлиполийского полуострова. Командующий 1-й армией во Франции (январь – октябрь 1916 г.), главнокомандующий в Индии (1916–1920), осуществлял общее руководство войсками в Третьей англо-афганской войне 1920 г. После «бойни в Амритсаре» (расстрел мирной демонстрации в Пенджабе), в ходе которой 13 апреля 1919 г. были убиты около 400 и ранены около 1000 индийцев, покинул пост. Полковник Ее Величества Западно-Суррейского пехотного полка (1920), рыцарь Большого креста ордена Бани, 1-й баронет Беаркрофтс (1920), герольд ордена Бани (1920–1929), губернатор Гибралтара (1923–1929).

Моргентау Ганс (1904–1979), американский политолог, общепризнанный основатель и глава школы прагматизма и политического реализма, ведущий теоретик США по внешнеполитическим вопросам. Преподавал во многих университетах США, в том числе в знаменитом Университете Чикаго. Написанная им в 1948 г. книга Politics Among Nations служила главным пособием по теории международной политики в течение более чем 25 лет.

Мордвинов Анатолий Александрович (1870 – после 1922 г.). Окончил Николаевский кадетский корпус (1888), Николаевское кавалерийское училище, корнет лейб-гвардии Кирасирского Ее Императорского Величества полка (1890), поручик (1894). Окончил по 1-му разряду 2-го класса Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-ротмистр (1898), ротмистр (1902). С 1906 г. адъютант великого князя Михаила Александровича, полковник (1908), флигель-адъютант (1913). После отречения Николая II продолжил службу в Ставке ВГК. После Октябрьской революции бежал из Могилева, арестован в Витебске, освобожден, проживал в Петрограде и провинции, где несколько раз подвергался арестам, в том числе и за попытку бежать в Финляндию. С 1921 г. в эмиграции в Латвии, Литве, Польше, затем в Швейцарии. На 1 января 1921 г. член полкового объединения лейб-гвардии Кирасирского Его Императорского Величества полка.

Мосолов Александр Александрович (1854–1939). Получил домашнее образование, в 1875 г. выдержал офицерский экзамен, корнет лейб-гвардии Конного полка. Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. Гвардии поручик (1879), штабс-ротмистр (1884), в 1884 г. переведен в армию, ротмистр. Подполковник (1889), офицер для поручений по кавалерийской части при военном министре (1893–1895), полковник (1894), в распоряжении военного министра (1895–1898), помощник начальника Варшавского дворцового управления (1898–1900), заведующий канцелярией Министерства Императорского двора (1900–1902), флигель-адъютант (1901), генерал-майор с назначением в Свиту Его Величества (1902), начальник канцелярии Министерства Императорского двора (1902), генерал-лейтенант (1908). Участвовал в Белом движении на юге России, с 1920 г. в эмиграции во Франции, монархист. Умер в Софии.

Мюррей Арчибальд Джеймс (1860–1945), британский военный деятель. Окончил Королевскую военную академию в Сандхерсте, лейтенант (1879), капитан (1887). Окончил Штабной колледж в Камберли (1897), майор (1898). Принял участие и отличился в Англо-бурской войне 1899–1902 гг., заместитель помощника генерал-адъютанта по разведке в Натале, начальник штаба командующего в Натале, принял участие в отступлении от Данди и в обороне Ледисмита. Старший штабной офицер 10-й дивизии, подполковник (1900), командир королевского фузилерного батальона англо-индийской армии (1901), в 1902 г. серьезно ранен и возвращен в Англию. Помощник генерал-адъютанта штаба Олдершотского лагеря (1902), полковник (1903), начальник отдела военной подготовки в Военном министерстве (1907), генерал-майор (1910), инспектор пехоты (1912), командир 2-й дивизии (февраль – июль 1914 г.), начальник штаба Британских экспедиционных сил во Франции (1914–1915), заместитель начальника Имперского Генерального штаба (февраль – сентябрь 1915 г.), начальник Имперского Генерального штаба (1915–1916), генерал-лейтенант (1915), 3-й баронет Блекбарони, рыцарь Большого креста ордена Св. Михаила и Георгия (1915). Командующий Экспедиционными силами в Египте (1916–1917), в 1916 г. организовал наступление через Синайский полуостров, поддержал Арабское восстание в 1916 г., в 1917 г. организовал наступление на Палестину, но был смещен генералом Э. Алленби. Командующий Олдершотским лагерем (1917), генерал от инфантерии (1919). С 1922 г. в отставке, рыцарь Большого креста ордена Бани (1928).

Мясоедов Сергей Николаевич (1865–1915). Окончил Московский кадетский корпус, служил в 105-м пехотном Оренбургском полку, в 1892 г. перешел в Отдельный корпус жандармов. Помощник (1894–1901), начальник (1901–1907) Вержболовского отделения Санкт-Петербургского жандармского управления железных дорог, ротмистр. В отставке (1907–1911), подполковник (1911), в распоряжении военного министра (1911–1912). В 1912 г. в связи с организованной рядом думских политиков во главе с А. И. Гучковым травлей (прежде всего в принадлежащих или контролируемых им изданиях «Голос Москвы» и «Новое время») вынужден выйти в отставку, получив при этом звание полковника. Бездоказательность предвоенных обвинений была признана судом, а затем и газетами, в которых публиковались лживые измышления. В отставке (1912–1914), с началом войны возвращен на службу в звании подполковника (1914). Переводчик отделения контрразведки штаба 10-й армии (ноябрь 1914 – март 1915 г.). 18 февраля (3 марта) 1915 г. арестован, предан суду по вымышленному обвинению в шпионаже в пользу Германии и в ночь на 19 марта (1 апреля) казнен в Варшаве.

Назарий (в миру Кириллов Назарий, 1850–1928), митрополит. Родился в семье священника Донской епархии. Окончил Донскую духовную семинарию со званием студента (1873), рукоположен в сан священника (1874). В 1876 г. овдовел и поступил в Киевскую духовную академию, курс которой окончил со степенью кандидата богословия (1880). Учитель Екатеринодарского духовного училища (1880–1881), законоучитель в реальном училище в Ростове-на-Дону (1881–1883), в Новочеркасской мужской гимназии (1883–1892), в 1892 г. пострижен в монашество и назначен ректором Ставропольской духовной семинарии с возведением в сан архимандрита. Епископ Кирилловский, викарий Новгородской епархии (сентябрь – ноябрь 1893 г.), епископ Гдовский, викарий Санкт-Петербургской епархии (1893–1897), епископ Олонецкий и Петрозаводский (1897–1901), епископ Нижегородский и Арзамасский (1901–1909), участвовал в освидетельствовании мощей преподобного Серафима Саровского, архиепископ, почетный член Казанской духовной академии (1909), архиепископ Полтавский и Переяславский (1910–1913), Херсонский и Одесский (1913–1917), в сентябре 1917 г. уволен на покой с назначением настоятелем Симонова монастыря г. Москвы. В 1919 г. управлял Курской епархией, митрополит Курский и Обоянский (1920–1923), в 1923 г. уволен на покой, в 1925–1928 гг. управлял Курской епархией.

Назимов Семен Иванович (1870–1918). Окончил 1-й кадетский корпус (1889), 2-е военное Константиновское училище, подпоручик (1891), поручик (1895), штабс-капитан (1900), капитан (1903). После 1907 г. занимался организацией так называемых «потешных», служил в лейб-гвардии Семеновском полку (1909–1917), полковник (1910). Убит толпой в Киеве.

Нарышкин Кирилл Анатольевич (1868–1924), друг детства императора Николая II. Учился в Императорском училище правоведения, в 1899 г. вступил в военную службу, в 1890 г. выдержал офицерский экзамен при 2-м военном Константиновском училище, подпоручик лейб-гвардии Преображенского полка. Поручик (1894), флигель-адъютант (1896), штабс-капитан (1900), капитан (1902), штаб-офицер для поручений при Императорской Главной квартире (1906), помощник начальника Военно-походной канцелярии Его Величества (1909), полковник (1910). В 1915 г., после перевода генерал-лейтенанта князя В. Н. Орлова на Кавказ, фактически возглавил Военно-походную канцелярию. Генерал-майор с назначением в Свиту Его Императорского Величества (1916), начальник Военно-походной канцелярии (1916–1917). В марте 1917 г. уволен от службы с мундиром, после Октябрьской революции в эмиграции.

Наумов Александр Николаевич (1868–1950), общественный и государственный деятель, из потомственных дворян, крупный землевладелец Самарской губернии. Окончил Симбирскую классическую гимназию с серебряной медалью (золотую получил В. И. Ульянов) (1887), юридический факультет Императорского Московского университета с дипломом 1-й степени (1892). Поступил на службу младшим кандидатом на судебные должности при Московской судебной палате, коллежский секретарь (1892), в том же году уволен. Земский начальник Ставропольского уезда Самарской губернии (1893), гласный Самарского губернского земства от Ставропольского уезда (1894), титулярный советник (1896), член Самарской губернской земской управы, заместитель председателя губернской земской управы (1897–1899), почетный мировой судья по Ставропольскому уезду (1899–1902, 1905–1914), коллежский асессор (1900), предводитель дворянства Ставропольского уезда (1902–1905), самарский губернский предводитель дворянства (1905–1917), надворный советник (1904), камергер Двора Его Императорского Величества (1906), коллежский советник, егермейстер Двора Его Императорского Величества (1908), статский советник (1909), член Государственного совета по избранию от Самарского земства, правый (1909–1916), гласный Самарского губернского земства от Ставропольского уезда (1910–1913), действительный статский советник (1911), почетный мировой судья по Самарскомууезду (1912–1915), председатель Самарского объединенного комитета представителей Земского и Городского Всероссийского союза по сбору пожертвований вещами и одеждой для действующей армии в пределах Самарской губернии (1914), член Самарского губернского Военно-промышленного комитета, председатель ВПК Самары (1915), член комиссии по расследованию дела В. А. Сухомлинова (1915), министр земледелия и председатель Особого совещания по продовольственному делу (1915–1916). С 1916 г. в отставке, в апреле 1917 г. подал прошение об отставке с поста члена Государственного совета, в мае отставка принята, в декабре 1917 г. уволен от службы. В качестве свидетеля привлекался Чрезвычайной комиссией Временного правительства, после Октябрьской революции проживал в Крыму, после 1920 г. в эмиграции в Константинополе, затем переехал во Францию, умер в Ницце.

Нахимов Павел Степанович (1802–1855), выдающийся русский флотоводец, герой обороны Севастополя. Учился в Морском кадетском корусе (1815–1818), в 1817 г. в числе лучших гардемаринов на бриге «Феникс» совершил плавание к берегам Швеции и Дании, по окончании корпуса произведен в мичманы и направлен во 2-й флотский экипаж Петербургского порта. На корабле «Крейсер» под командованием М. П. Лазарева в качестве вахтенного офицера совершил кругосветное плавание (1822–1825). Лейтенант, награжден орденом Св. Владимира (1825). В 1826 г. переведен на линейный корабль «Азов», которым командовал М. П. Лазарев. В 1827 г. на этом же корабле совершил переход из Кронштадта в Средиземное море, принял участие и отличился в Наваринском сражении, командовал батареей. Награжден орденом Св. Георгия 4-го класса, произведен в капитан-лейтенанты (1827), принял участие и отличился в блокаде Дарданелл (1828–1829), в августе 1828 г. стал командиром трофейного турецкого корвета, получившего имя «Наварин». В 1830 г., по возвращении в Кронштадт, контр-адмирал М. П. Лазарев дал ему следующую аттестацию: «Отличный и совершенно знающий свое дело морской капитан». С 1831 г. командовал фрегатом «Паллада» Балтийского флота. В 1834 г. по ходатайству М. П. Лазарева переведен на Черноморский флот и назначен командиром линейного корабля «Силистрия», который превратил в образцовый, капитан 2 ранга (август 1834 г.), капитан 1 ранга (декабрь 1834 г.). Проходил лечение за границей (1838–1839), в 1840 г. участвовал в организации десантных операций у Туапсе и Псезуапе на восточном побережье Черного моря. Награжден орденом Св. Владимира 3-й степени (1842), в 1844 г. силами флота помог Головинскому форту отразить нападение горцев. Контр-адмирал, командир 1-й бригады 4-й флотской дивизии Черноморского флота, удостоен ордена Св. Анны 1-й степени за успехи в подготовке экипажей (1845), вице-адмирал, командир 5-й флотской дивизии (1852), в 1853 г. командир 1-й эскадры Черноморского флота, в сентябре осуществил переброску из Крыма на Кавказ 13-й пехотной дивизии. В ноябре 1853 г. разбил турецкую эскадру в Синопском сражении, за что награжден орденом Св. Георгий 2-го класса. В декабре 1853 г. назначен командующим эскадрой, защищавшей Севастопольский рейд. После высадки союзников в Крыму вместе с вице-адмиралом В. А. Корниловым подготовил Севастополь к обороне, 11 (23) сентября 1854 г. назначен начальником обороны Южной стороны. После гибели В. А. Корнилова возглавил ее. С февраля 1855 г. командир Севастопольского порта и временный военный губернатор города, в марте 1855 г. произведен в адмиралы. 28 июня 1855 г. смертельно ранен на Корниловском бастионе Малахова кургана, умер 30 июня того же года.

Нейрат Константин фон (1873–1956), барон, германский дипломат и государственный деятель, военный преступник. Изучал право в Тюбингенском и Берлинском университетах. С 1892 г. работал в юридической фирме, в 1901 г. принят на службу в МИД. Вице-консул в Лондоне (1902–1909), советник посольства в Англии (1909–1914), с началом Первой мировой войны переведен в Турцию, советник посольства (1914–1916). В 1916 г. вступил в армию, получил тяжелое ранение. Возглавлял правительство Вюртемберга (1917–1918). В 1919 г. возвращен на дипломатическую службу, посланник в Дании (1919–1921), посол в Италии (1921–1930), в Англии (1930–1932), министр иностранных дел (1932–1938), член НСДАП, обер-группенфюрер (1937), министр без портфеля (19381939), первый имперский протектор Протектората Богемия и Моравия (1939–1941). Формально занимал последнюю должность до 1943 г., после чего был отправлен в отставку. Судом Нюрнбергского трибунала приговорен к 15-летнему тюремному заключению, в том числе за санкционирование, руководство и участие в военных преступлениях и преступлениях против человечности. Содержался в тюрьме Шпандау. В 1953 г., после перенесенного инфаркта, досрочно освобожден по состоянию здоровья.

Неклюдов Анатолий Васильевич (1856–1934), русский дипломат, камергер, действительный статский советник. С 1881 г. на службе в МИДе, посланник в Болгарии (1911–1914), чрезвычайный посланник и полномочный министр в Швеции (1914–1917), посол в Испании (апрель – октябрь 1917 г.). С начала 1918 г. в эмиграции во Франции.

Нивель Робер-Жорж (1856–1924), французский военный деятель. Окончил Политехническую школу, су-лейтенант артиллерии (1878). Служил в Индокитае, в 1900 г. участвовал в подавлении «боксерского» восстания в Алжире и Китае. Полковник (1913), во главе 5-го артиллерийского полка участвовал и отличился в пограничном сражении, битве на Марне, бригадный генерал (1914), дивизионный генерал (1915), отличился при обороне Вердена, командуя французскими войсками во время взятия форта Дуамон (1916), командующий Верденским сектором, главнокомандующий французской армией (1916–1917). Организатор апрельского 1917 г. наступления французской армии в районе выступа Аррас – Суассон – Реймс, закончившегося провалом, большими потерями и мятежами в армии. 9 мая 1917 г. смещен А.-Ф. Петеном. Командующий войсками в Северной Африке (1917–1921), кавалер Большого креста ордена Почетного легиона (1920). С 1921 г. в отставке.

Никитин Василий Петрович (1885–1960), русский дипломат, секретарь и временно управляющий консульством в Реште (1912), вице-консул в Урмии (1913), после революции в эмиграции во Франции.

Николаев Андрей Михайлович (1858–1926), из оренбургских казаков. Окончил Оренбургскую Неплюевскую военную гимназию (1874), Михайловское артиллерийское училище (1877), сотник конноартиллерийской бригады Оренбургского казачьего войска. Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Окончил по 1-му разряду Михайловскую артиллерийскую академию, есаул (1881). В 1884 г. вышел в отставку, в 1886 г. возвращен на службу, командир сотни, войсковой старшина (1899). Окончил Офицерскую кавалерийскую школу, полковник (1903), командир 1-го Оренбургского казачьего полка (1903–1910), участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг., генерал-майор (1910), командир 2-й бригады 1-й Туркестанской казачьей дивизии (1910–1912), командир 2-й бригады 3-й кавалерийской дивизии (1912–1913), начальник Закаспийской казачьей бригады (1913–1914), командовал Макинским, позже Баязетским и Араратским отрядами, генерал-лейтенант (1915), начальник 5-й Кавказской казачьей дивизии (1915–1916), начальник 2-й Кубанской казачьей дивизии (1916). С 1920 г. в эмиграции в Болгарии, член правления Союза русских ветеранов в Болгарии.

Нилов Константин Дмитриевич (1856–1919), русский военно-морской деятель. В 1871 г. поступил в Морское училище, гардемарин (1875), мичман (1876). Принял участие и отличился в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. В 1877 г. переведен из флота в Гвардейский флотский экипаж, на катере «Шутка» отличился в действиях против турецкой флотилии на Дунае, награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1877), лейтенант (1881), адъютант генерал-адмирала великого князя Алексея Александровича (1890), капитан 2 ранга (1892), командовал яхтой генерал-адмирала «Стрела» (1894–1899), капитан 1 ранга (1896), член правления Русского общества пароходства и торговли от Морского министерства (1899–1900), командир крейсера «Светлана» (1900–1902), командир Гвардейского флотского экипажа (1903–1908), контр-адмирал (1903), командующий отрядом обороны побережья Балтийского моря (1903–1904). Причислен к Свите Его Императорского Величества, флаг-капитан Его Императорского Величества (1905), вице-адмирал, генерал-адъютант (1908), в качестве флаг-капитана императора участвовал в плаваниях на императорских яхтах «Александрия» (1908–1911) и «Штандарт» (1908–1914), адмирал (1912). С 1914 по 1917 г. находился при императоре, в марте 1917 г. уволен в отставку, после Октябрьской революции остался в России, в 1919 г. расстрелян.

Нэпир Генри Дандас (1864–1941), младший сын фельдмаршала Роберта Корнелиса Нэпира, 1-го барона Магдальского. Службу начал в кавалерии Индийской армии, в 1900 г. участвовал в подавлении «боксерского» восстания, военный атташе в России (1903–1906), в Персии (1906–1908), в Сербии, Болгарии и Румынии (1908–1913), после Второй Балканской войны вышел в отставку, с началом мировой войны вернулся на службу, в сентябре 1914 г. назначен на пост военного атташе в Сербии, Болгарии и Румынии (1914–1915), подполковник (1914). После вступления в войну Болгарии в октябре 1915 г. назначен военным атташе в Греции. В декабре 1915 г. взят в плен австрийской подводной лодкой при задержании греческого парохода в Ионическом море. До 1918 г. содержался в плену в Австро-Венгрии.

Ованесян Саркис (Манукян Арам, Арам-паша) (1879–1919), деятель армянского освободительного движения. Родился в г. Шуши (Карабах), учился в Шушинской, затем в Эриванской епархиальных школах. С 1901 г. примкнул к сторонникам партии «Дашнакцутюн», принял активное участие в событиях революции 1905 г. в Закавказье, в 1905 г. эмигрировал в Турцию, проживал в г. Ван, где в 1915 г. возглавил оборону армянского населения от турецких карателей. После прихода русских войск возглавил Ванское губернаторство (просуществовало 70 дней), при отступлении занимался вопросами эвакуации армянского населения. С 1916 г. в Тифлисе, в составе Армянского национального бюро, занимался организацией помощи беженцам. С весны 1918 г. занимался организацией тыла и гражданской администрации в тылу армянских войск, с июля 1918 г. министр внутренних дел Армянской республики, умер в Эривани.

Огановский Петр Иванович (1851 – после 1917 г.). Окончил Нижегородскую графа Аракчеева военную гимназию (1867), Виленское пехотное юнкерское училище, прапорщик (1870), подпоручик (1871), поручик (1874), штабс-капитан (1877). Окончил по 2-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба (1882), старший адъютант штаба 16-й пехотной дивизии (1882–1885), капитан (1884), старший адъютант штаба 8-го армейского корпуса (1885–1888), штаб-офицер при управлении начальника 10-й местной бригады (1888–1895), подполковник (1889), полковник (1893), начальник штаба войск Уральской области (1896–1900), командир 79-го пехотного Куринского полка (1900–1904), генерал-майор (1904). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Командир 2-й бригады 2-й Сибирской пехотной дивизии (1904–1905), генерал-квартирмейстер 1-й Маньчжурской армии (1905–1906), начальник 53-й пехотной резервной бригады (1906–1907), начальник 66-й пехотной резервной бригады (1907–1909), начальник 52-й пехотной дивизии (1909–1910), генерал-лейтенант (1910), начальник 51-й пехотной дивизии (1910–1913), генерал от инфантерии (1913), уволен от службы по возрастному цензу. С началом Первой мировой войны возвращен на службу с тем же чином, командующий 66-й пехотной дивизией (1914), командир 4-го Кавказского армейского корпуса (1915), с декабря 1915 г. в резерве чинов при штабе Петроградского военного округа, командир 3-го армейского корпуса (1916). В 1917 г. состоял в резерве чинов при штабе Кавказского военного округа, проживал в Тифлисе.

Озонян Андраник (Андраник-паша) Торосович (1865–1927), армянский военный и политический деятель, один из лидеров национально-освободительного движения. Родился в г. Шапин-Карахисар (Трапезундский вилайет Османской империи), с 1888 г. состоял в революционном кружке партии «Гнчак», в 1891 г. вступил в эту партию, но позже примкнул к «Дашнакцутюн», в 1907–1914 и 1917 гг. прерывал свои отношения с партией. С конца 1880-х гг. принимал активное участие в борьбе против турок и курдов, участвовал и отличился в организации самообороны горного Сасуна в 1904 г. После подавления восстания эмигрировал в Европу, с 1907 г. проживал в Болгарии, где наладил тесные отношения с македонскими революционерами. В 1907 г. вышел из рядов «Дашнакцутюн» в знак протеста против политики налаживания диалога с младотурками, которым он не доверял. В 1912 г. в рядах отряда добровольцев в составе болгарской армии принял участие и отличился в Первой Балканской войне, награжден боевыми наградами и произведен в офицеры. С началом Первой мировой войны переехал из Болгарии в Россию, где ему разрешили сформировать 1-ю добровольческую армянскую дружину. За отличие в боях награжден знаком отличия ордена Св. Георгия 4-й и 3-й степеней и рядом других наград. После переформирования армянских дружин в стрелковые батальоны подал в отставку и покинул фронт. Занимался организационной работой в Закавказье (1916–1917), летом 1917 г. возвратился в армию для формирования армянских частей. Произведен в генерал-майоры и назначен командовать Западно-армянской дивизией, во главе которой принял участие в боях против турок (1918) и азербайджанцев (1919) в Зангезуре и Карабахе. В 1919 г. распустил остатки своего отряда и выехал в Тифлис, а затем на Балканы и во Францию. С 1922 г. в эмиграции в США, где и скончался. В 1928 г. перезахоронен на кладбище Пер-Лашез в Париже, в 2000 г. – в Ереване, на кладбище героев Ераблур.

Ольденбургский Александр Петрович (1844–1932), принц. Получил домашнее образование, после рождения записан в лейб-гвардии Преображенский полк, прапорщик. Подпоручик (1856), поручик (1860), штабс-капитан (1864), флигель-адъютант (1865), капитан (1867), полковник (1868), генерал-майор с зачислением в Свиту Его Величества (1871), командир лейб-гвардии Преображенского полка (1870–1876), командир 1-й бригады 1-й гвардейской пехотной дивизии (1876–1880). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. Командующий 1-й гвардейской пехотной дивизией (1880–1881), генерал-лейтенант, генерал-адъютант (1881), начальник 1-й гвардейской пехотной дивизии (1881–1884), почетный член Санкт-Петербургского университета (1885), командир Гвардейского корпуса (1885–1889), почетный член Санкт-Петербургской академии наук и Военно-медицинской академии (1890), генерал от инфантерии (1895), член Государственного совета (1896), сенатор (1914), верховный начальник санитарной и эвакуационной части (март 1914 – март 1917 г.). После Февральской революции в числе других родственников Романовых уволен от службы по прошению с мундиром. С 1917 г. в эмиграции в Финляндии, с 1918 г. – во Франции. Почетный председатель Гвардейского объединения во Франции, Союза преображенцев, Союза российских кадетских корпусов, член Почетного комитета по созданию Русского корпуса-лицея имени Николая II в Версале, умер в Биаррице.

Орлов Владимир Григорьевич (1882–1941), действительный статский советник. Окончил юридический факультет Варшавского университета, карьеру юриста начал в Московском окружном суде. Судебный следователь в царстве Польском (1905–1907), помощник государственного обвинителя в Радомском окружном суде (1908–1910). Главный государственный обвинитель в комиссии графа Медема, занимавшейся расследованием махинаций должностных лиц в ходе реконструкции Сибирской железной дороги в расположении Омского военного округа, а также в Сибирской казачьей армии (1910). Судебный следователь Варшавского окружного суда по особо важным политическим преступлениям (1912), главный военный прокурор при штабе войск Северо-Западного, затем Западного фронтов (1914–1916), член комиссии по расследованию дел, связанных с недостаточным и несвоевременным обеспечением русской армии в ходе военных действий (1916). В 1917–1918 гг. на подпольной работе в ВЧК. В 1918 г. разоблачен, бежал в Одессу, где стал начальником отдела в штабе Верховного командования Добровольческой армии. С 1920 г. в эмиграции в Германии, прикомандирован к комиссии генерала П. Н. Врангеля в Берлине (1921–1926).

Орлов Владимир Николаевич (1868–1927), князь. Окончил Пажеский корпус, корнет (1889), поручик (1893), штабс-ротмистр (1899), ротмистр (1901), помощник начальника военно-походной канцелярии Его Величества (1901), флигель-адъютант (1903), полковник (1904), начальник военно-походной канцелярии Его Величества (1906), генерал-майор с зачислением в Свиту Его Величества (1909). Входил в ближайшее окружение Николая II, фактически выполнял обязанности личного доверенного секретаря императора по военным делам. Крайне негативно относился к Г. Распутину, в августе 1915 г. по требованию императрицы Александры Федоровны удален от Двора и назначен в распоряжение наместника на Кавказе великого князя Николая Николаевича. Генерал-лейтенант (1915), с ноября 1915 г. помощник по гражданской части наместника на Кавказе. После Февральской революции отстранен от должности и уволен от службы по болезни с мундиром и пенсией. В конце 1917 г. жил в имении Чаир в Крыму вместе с великим князем Николаем Николаевичем, затем эмигрировал во Францию. Умер в своем имении под Парижем.

Павел Александрович (1860–1919), великий князь, шестой сын императора Александра II. Гвардии корнет (1860), получил домашнее образование. Подпоручик (1874), поручик (1876), принял участие в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. Флигель-адъютант, штабс-ротмистр (1879), ротмистр (1882), полковник (1888), командир эскадрона лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка (1889–1890), командующий лейб-гвардии Конным полком (1890–1893), генерал-майор (1893), командир лейб-гвардии Конного полка (1893–1896), командующий 1-й гвардейской кавалерийской дивизией (1896–1898), генерал-адъютант (1897), командующий Гвардейским корпусом (1898–1902), генерал-лейтенант (1901). В 1902 г. за недозволенный брак с О. В. Пистолькорс (урожденная Карнович, с 1904 г. – графиня Гогенфельзен) уволен от службы и лишен генерал-адъютанства с запрещением приезжать в Россию, над его имуществом установлена опека. В 1905 г. прощен, восстановлен в звании генерал-адъютанта, но появляться с супругой публично запрещено, в связи с чем проживал во Франции. Генерал от кавалерии (1913). С началом Первой мировой войны супруги вернулись в Россию, в 1915 г. жене великого князя был пожалован титул княгини Палей. Командир 1-го гвардейского корпуса (май – сентябрь 1916 г.), за бои на Стоходе пожалован орден Св. Георгия 4-й степени (1916), инспектор войск гвардии (1916–1917). В марте 1917 г. отправлен в отставку, жил в Царском Селе. В августе 1918 г. арестован, находился в тюремном заключении в Петрограде, в январе 1919 г. переведен в Петропавловскую крепость и казнен.

Панафье Гектор Андре де (1865–1926), французский дипломат, занимал различные должности в дипломатических представительствах Франции в Мадагаскаре, Турции, Гаити, Таиланде, Японии, Китае, Египте, России. Посланник в Болгарии (1912–1915), посол в Польше (1919–1925).

Пантелеев Александр Ильич (1838–1919). В 1856 г. выпущен из школы гвардейских подпрапорщиков в лейб-гвардии Преображенский полк прапорщиком. Подпоручик (1858), поручик (1862), участвовал в подавлении польского мятежа в Виленской губернии в 1863–1864 гг., штабс-капитан (1864), капитан (1868), полковник (1871), командир 17-го пехотного Архангелогородского полка (1877–1882). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. Командир 1-й бригады 5-й пехотной дивизии (март – июнь 1880 г.), генерал-майор (1882), командир лейб-гвардии Семеновского полка (1882–1890), член Главного военного суда (1888), директор Императорского училища правоведения (1890–1897), генерал-лейтенант (1893), помощник министра внутренних дел по званию шефа жандармов (1897–1900), командир Отдельного корпуса жандармов (1898–1900), иркутский военный генерал-губернатор (1900–1903), член Государственного совета (1903–1916), генерал от инфантерии (1904), генерал-адъютант (1905). В сентябре 1914 г. командирован для проведения расследования обстоятельств поражения 2-й армии в Восточной Пруссии, в январе 1915 г. – для проведения расследования деятельности бывшего командира 2-го Кавказского армейского корпуса генерала П. И. Мищенко, в июне 1915 г. назначен членом комиссии по расследованию обстоятельств несвоевременного и недостаточного снабжения армии. В мае 1917 г. в числе прочих членов Госсовета по назначению выведен за штат, в декабре того же года уволен от службы. Умер от голода в Петрограде.

Петен Анри-Филипп (1856–1951), французский военный и государственный деятель. Окончил Военную школу Сен-Сир, су-лейтенант (1878), лейтенант (1890). Окончил Военную школу, капитан (1890). В штабе 15-го армейского корпуса (1890–1892), офицер 29-го батальона венсенских стрелков (1892–1893), начальник штаба военного губернатора Парижа (1893), майор (1900), адъюнкт-профессор Высшей военной школы (1901), командир батальона 104-го пехотного полка (1903), профессор Военной школы (1904–1907), подполковник (1907), командир 118-го пехотного полка (1907–1908), руководитель занятий по тактике пехоты в Военной школе (1908–1911), полковник (1910), командир 33-го пехотного полка (1911), профессор общей тактики в Кавалерийской школе в Самюре (1912). Отличился в пограничном сражении и битве на Марне, командир 4-й бригады 1-го армейского корпуса (август 1914 г.), бригадный генерал (август 1914 г.), командир 6-й пехотной дивизии (сентябрь 1914 г.), дивизионный генерал (сентябрь 1914 г.), командир 33-го армейского корпуса (октябрь 1914 г.), командующий 2-й армией (1915–1916), с февраля 1916 г. действовавшей в районе Вердена, один из признанных героев обороны крепости. Командующий центральной армейской группой в районе Бар-ле-Дюк (1916), начальник Генерального штаба (1917), главнокомандующий (1917–1918), маршал Франции (1918), командующий войсками (июль – ноябрь 1925 г.) после вступления Франции в Испано-марокканскую (Рифскую) войну 1921–1926 гг., военный министр (февраль – ноябрь 1934 г.), член Совета национальной обороны (1936–1939), посол в Испании (1939–1940). В июне 1940 г. возглавил правительство Третьей республики, в июле 1940 г. провозглашен Национальным собранием в г. Виши главой государства и наделен диктаторскими полномочиями. В сентябре 1944 г. вместе с членами своего правительства переехал в Зигмаринен, в апреле 1945 г. через Швейцарию вернулся во Францию, где арестован и отдан под трибунал по обвинению в государственной измене. В августе 1945 г. лишен наград и званий, приговорен к смертной казни, замененной пожизненным заключением.

Петр Александрович (1868–1924), принц Ольденбургский. В 1868 г. зачислен прапорщиком в лейб-гвардии Преображенский полк, получил домашнее образование. Подпоручик (1877), с 1889 г. на действительной службе в гвардии, поручик (1891), флигель-адъютант Свиты Его Императорского Величества (1896), штабс-капитан (1899), капитан (1900). С 1901 г. женат на сестре Николая II великой княгине Ольге Александровне, перед вступлением в брак принял православие, с 1915 г. в разводе. Полковник (1905), командир лейб-гвардии 4-го стрелкового Императорской фамилии батальона (1905–1906), генерал-майор с зачислением в Свиту Его Императорского Величества (1913). В начале войны направлен на фронт, награжден Георгиевским оружием (1914), с января 1915 г. в распоряжении Верховного главнокомандующего, в апреле 1917 г. уволен от службы по болезни с мундиром. В конце 1917 г. уехал в Финляндию, а затем во Францию, умер в Антибе.

Петр Николаевич (1864–1931), великий князь, внук Николая I, младший брат великого князя Николая Николаевича (младшего). В 1871 г. зачислен корнетом в гвардейскую кавалерию, получил домашнее образование. Поручик, флигель-адъютант (1884), ротмистр (1894), полковник (1896). В связи с болезнью вынужден оставить службу и подолгу лечиться за границей. Член совета Главного управления Государственного коннозаводства (1898–1904), генерал-майор с зачислением в Свиту Его Императорского Величества (1903), генерал-инспектор по инженерной части (1904–1909), генерал-лейтенант, генерал-адъютант (1908), с 1909 г. состоял по гвардейской кавалерии. С 1914 г. при Ставке Верховного главнокомандующего, с 1916 г. при штабе главнокомандующего Кавказской армией. С 1918 г. в эмиграции во Франции, умер в Антибе.

Петров Николай Павлович (1836–1920), специалист в области железнодорожного строительства и транспорта. Окончил Константиновский кадетский корпус, прапорщик лейб-гвардии Финляндского полка с прикомандированием к Николаевскому инженерному училищу (1855). С переименованием в том же году офицерских классов училища в Николаевскую инженерную академию поступил в нее и окончил учебу в 1857 г. с оставлением в училище репетитором по математике, прикомандирован к лейб-гвардии саперному батальону. Подпоручик (1859), поручик (1861), штабс-капитан (1863). В 1865 г. направлен за границу для изучения прикладной механики, по возвращении в 1866 г. читал лекции в Петербургском технологическом институте и Инженерной академии в качестве адъюнкт-профессора и одновременно преподавал в Петербургском технологическом институте, капитан (1867). После присвоения в 1867 г. звания адъюнкт-профессора практической механики Инженерной академии выполнял крупные научно-исследовательские работы по созданию оборудования военных заводов, полковник (1868). Возглавлял кафедру паровой механики в Петербургском технологическом институте, а в 1871 г. кафедру железнодорожного дела. Профессор Петербургского практического технологического института (1872), член Инженерного совета Общества российских железных дорог (1873), принимал участие в строительстве Транссибирской железной дороги, генерал-майор (1878), генерал-лейтенант (1888). С 1888 г. являлся председателем Временного управления казенных железных дорог (1888), директор Департамента железных дорог Министерства путей сообщения и председатель инженерного совета при министерстве (1892), товарищ министра путей сообщения (1892–1900), почетный член Петербургской академии наук (1894), почетный член Императорского Русского географического общества (1896), почетный член Общества инженеров путей сообщения (1896), председатель Русского технического общества (1896–1905), инженер-генерал, член Государственного совета (1900), председатель 2-го департамента совета (1907–1916), председатель следственной комиссии по делу В. А. Сухомлинова (1915–1916). В мае 1917 г. оставлен за штатом, в декабре 1917 г. уволен со службы. Умер в Туапсе.

Петров Рачо Стоянов (1861–1942), болгарский военный и государственный деятель, генерал от пехоты, один из четырех первых болгар, получивших офицерское звание в княжестве Болгария в 1878 г. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба (1883). Начальник штаба болгарской армии в Болгаро-сербскую войну 1885 г. и после нее, вплоть до 1894 г., лично и активно участвовал в подавлении выступлений офицеров-русофилов в Силистрии и Рущуке (1886–1887), военный министр (1887–1896), активно способствовал расширению влияния Фердинанда Кобургского в армии, а позже и удалению от власти С. Стамболова, министр иностранных дел (1900–1901), премьер-министр и министр внутренних дел (1901, 1903–1906), во время Второй Балканской войны командующий 3-й армией, во время Первой мировой войны военный губернатор Македонии, после поражения Болгарии отправлен в отставку и отдан под суд.

Поклевский-Козелл Станислав Альфонсович (1868–1939), русский дипломат, действительный статский советник, камергер. Выходец из старинного польского дворянского рода, католик. Сын надворного советника А. Ф. Поклевского-Козелла (1809–1890), крупного предпринимателя, виноторговца, горно– и золотопромышленника, одного из основателей асбестовой промышленности на Урале и первого пароходства на реках Западной Сибири. Родился в Пермской губернии. Окончил Императорский Александровский лицей (1886). После окончания лицея служил в МИДе в Департаменте личного состава и хозяйственных дел, первый секретарь миссии в Японии (1897–1901), первый секретарь (1901–1906), советник (1906–1909) посольства в Великобритании, посланник в Персии (1909–1913), в Румынии (1913–1916), после февраля 1917 г. вновь назначен на этот пост. В 1920-1930-х гг. являлся представителем Нансеновского комитета в Румынии, занимался вопросами оказания помощи российским эмигрантам в этой стране.

Поповичи Аурел Константин (1863–1917), австро-венгерский и румынский юрист, общественный и политический деятель. В 1892 г. вместе с рядом румынских интеллектуалов – членов Национальной румынской партии, проживавших в венгерской части империи Габсбургов, подписал Трансильванский меморандум, в котором содержалось требование уравнять в правах румын Трансильвании с венграми и остановить политику мадьяризации национальных меньшинств. С начала XX в. близок к эрцгерцогу Францу-Фердинанду, в 1906 г. опубликовал в Лейпциге книгу «Соединенные штаты Великой Австрии», в которой излагалась программа федерализации дуалистической монархии – создание по этническому принципу вместо Цислейтании (Австрии) и Транслейтании (Венгрии) 15 штатов. Умер в Женеве, похоронен в Брашове.

Посников Николай Петрович (1851 – после 1917 г.). Окончил Императорское училище правоведения (1866), гофмейстер, обер-прокурор Правительствующего сената (1894), сенатор (1902), старший председатель Варшавской судебной палаты, входил в состав следственной комиссии по делу В. А. Сухомлинова, в марте 1917 г. освобожден от означенной должности с оставлением сенатором.

Протопопов Александр Дмитриевич (1866–1918), общественный деятель и политик, крупный помещик и промышленник, последний министр внутренних дел Российской империи (1916–1917). Окончил Первый кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище, корнет лейб-гвардии Конногренадерского полка (1885), в 1890 г. вышел в отставку, штабс-ротмистр. Проживал в своем имении в Симбирской губернии (4,6 тыс. десятин), владел лесопильным заводом и одной из крупнейших суконных фабрик России. Председатель Союза суконных фабрикантов России, уездный, губернский земский гласный, почетный мировой судья, предводитель дворянства Корсунского уезда (1905), член Государственной думы третьего и четвертого созывов от Симбирской губернии, октябрист. Камер-юнкер (1908), действительный статский советник (1909), товарищ председателя Государственной думы (1914), член Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обеспечению топливом (1915), предводитель дворянства Симбирской губернии, председатель Совета съездов представителей металлургической промышленности, председатель думской делегации, посетившей Англию, Францию и Италию (1916), управляющий Министерством внутренних дел (сентябрь 1916 г.), утвержден в должности (декабрь 1916 г.). В ходе Февральской революции арестован, с марта по сентябрь 1917 г. находился в Петропавловской крепости, затем в лечебнице для душевнобольных, после Октябрьской революции вновь арестован, переведен в Москву, где и расстрелян в декабре 1918 г.

Протопопов Николай Иванович (1863-19?). Окончил Константиновский межевой институт (1872), Николаевское инженерное училище, подпоручик (1875). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., поручик (1877), штабс-капитан (1881). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан Генерального штаба (1887). Старший адъютант штаба 37-й пехотной дивизии (1888–1891), состоял для поручений при штабе войск гвардии и Петербургского военного округа (1891–1892), штаб-офицер для особых поручений при штабе 1-го армейского корпуса (1892–1894), подполковник (1892), штаб-офицер при управлении 50-й пехотной резервной бригады (1894–1902), полковник (1896), военный агент в Болгарии (1902–1904), генерал-майор (1903), окружной генерал-квартирмейстер штаба Виленского военного округа (19041907), помощник начальника Главного управления казачьих войск по военной части (1907–1909), генерал-лейтенант (1909), начальник штаба Московского военного округа (1909–1912), начальник 31-й пехотной дивизии (1912–1914), награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1914). С октября 1914 г. командующий 10-м армейским корпусом, генерал от инфантерии (1916), помощник командующего войсками Московского военного округа (1916–1917), исполняющий должность командующего округом (июль – август 1917 г.), в августе 1917 г. уволен от службы по болезни с мундиром и пенсией.

Пуришкевич Владимир Митрофанович (1870–1920), общественный деятель и политик, из дворян Бессарабской губернии. С золотой медалью окончил Кишиневскую гимназию, историко-филологический факультет Новороссийского университета, председатель уездной земской управы (1897–1900), чиновник для особых поручений при министре внутренних дел (1904), депутат Государственной думы второго, третьего и четвертого созывов, черносотенец, один из основателей «Союза русского народа» (1905), «Союза Михаила Архангела» (1908). Вместе с Марковым 2-м неоднократно участвовал в организации скандалов и эпатажных выходок. В годы Первой мировой войны организовал и возглавил санитарный поезд, участник убийства Г. Распутина (1916), после Февральской революции приступил к формированию монархического подполья, после Октябрьской революции арестован, но затем освобожден под честное слово в неучастии в политической деятельности и амнистирован. Активный участник Белого движения на юге России (1918–1920), умер от тифа в Новороссийске.

Пустовойтенко Михаил Саввич (1865 – после 1918 г.), из семьи священника. Окончил Одесскую духовную семинарию (1883), Одесское пехотное юнкерское училище, подпоручик (1886), поручик (1889). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан (1894). Состоял при Варшавском военном округе, старший адъютант штаба 7-й пехотной дивизии (1894–1896), капитан (1896), старший адъютант штаба 10-й пехотной дивизии (1896–1900), исполняющий должность начальника строевого отдела штаба Брест-Литовской крепости (август – ноябрь 1900 г.), штаб-офицер для поручений при штабе Варшавского военного округа (1900–1901), подполковник (1900), старший адъютант штаба Варшавского военного округа (1901–1904), начальник штаба 3-го округа Отдельного корпуса пограничной стражи (1904–1908), полковник (1904), командир 182-го пехотного Гроховского полка (1908–1913), начальник штаба 1-го Сибирского армейского корпуса (1913–1914), генерал-майор (1913), помощник 1-го обер-квартирмейстера ГУГШ и постоянный член Крепостной комиссии ГУГШ, затем переведен на должность 1-го обер-квартирмейстера ГУГШ (июнь – август 1914 г.). С началом мобилизации назначен генерал-квартирмейстером штаба армий Юго-Западного фронта, в апреле 1915 г. переведен на ту же должность в штаб Северо-Западного фронта. Генерал-квартирмейстер штаба Верховного главнокомандующего (1915–1916), генерал-лейтенант (1916), с 6 декабря 1916 г. начальник 12-й пехотной дивизии, с октября 1917 г. командир 40-го армейского корпуса. В 1918 г. демобилизован и эмигрировал.

Путилов Алексей Иванович (1866–1940), русский государственный деятель, промышленник и финансист. Внучатый племянник основателя завода в Петербурге Н. И. Путилова. Окончил юридический факультет Петербургского университета (1889), служил в Министерстве финансов (1898–1906). Действительный статский советник, товарищ министра финансов, управляющий Дворянским и Крестьянским банками (1905–1906). С 1906 г. в отставке, член правления Русско-Китайского банка, ряда компаний и обществ, председатель правления Русско-Азиатского банка (1910–1917). Гласный Петроградской городской думы, член Совета съездов представителей промышленности и торговли, член Особого совещания по снабжению при Военном министерстве (1915–1917). После февраля 1917 г. активно поддержал Временное правительство, а затем Л. Г. Корнилова. Осенью 1917 г. уехал из Петрограда. С 1919 г. в эмиграции в Париже, восстановил деятельность Русско-Азиатского банка на основе его зарубежных отделений, большая часть отделений банка действовала в Китае, однако функции правления перешли к представительству банка в Париже под его руководством. В 1926 г. эмигрантская пресса обвинила его в том, что он вел переговоры с Советской Россией по поводу передачи ей банка, в результате он оказался смещен со своего поста, председателем правления стал князь С. В. Кудашев. Осенью того же года банк признан несостоятельным должником и ликвидирован.

Путник Радомир (1847–1917), выдающийся сербский военачальник. Образование получил в военном училище в Белграде (1866), выпущен в пехоту. До 1876 г. служил в военно-топографическом отделе Военного министерства. Во время Сербо-турецкой войны 1876 г. занимал пост адъютанта и начальника штаба Рудничской бригады, исполнял должность командира бригады, осадной артиллерии Ибарского войска, Рудничской бригады. Участник Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. В 1879 г. находился в России и по возвращении в Сербию назначен в артиллерийский отдел Военного министерства. Начальник штаба Дунавской дивизии (1883–1893), с 1889 г. одновременно преподавал тактику в Сербской военной академии. Командир Шумадийского дивизиона (1893–1896). Помешав протеже короля Милана Обреновича поступить в академию, попал в немилость. В 1895 г. оставил преподавательскую деятельность, в 1896 г. уволен в отставку, в 1899 г., после покушения на короля, покинул Сербию. После переворота, свергшего династию Обреновичей и приведшего к власти династию Карагеоргиевичей, осенью 1903 г. назначен начальником Главного Генерального штаба, занимал пост военного министра (1906, 1912). При объявлении в 1912 г. войны Турции (Первая Балканская война) назначен начальником штаба Верховного командования, получил звание воеводы (фельдмаршал). В июле 1914 г. лечился в Карлсбаде, интернирован, но затем освобожден по особому приказу императора Франца-Иосифа и выслан в Румынию. Вернувшись в Сербию, принял пост начальника штаба Верховного главнокомандования (при главнокомандующем принце-регенте Александре), фактически возглавив руководство сербской армией во время боев с австрийцами, а затем с германцами и болгарами. Осенью 1915 г. руководил отступлением сербской армии к побережью Средиземного моря. После эвакуации на Корфу, будучи тяжело больным, уехал для лечения во Францию, продолжая, однако, официально оставаться на своем посту. Умер в Ницце.

Пфлянцер-Балтин Карл фон (1855–1925), австрийский военный деятель. Родился в семье генерал-аудитора В. Пфлянцера. Окончил Терезиенскую военную академию, лейтенант (1875), Военную школу в Вене, обер-лейтенант (1880), капитан (1884), майор (1891), преподаватель Военной школы в Вене, подполковник (1894), полковник (1897), в 1898 г. унаследовал дворянство и фамилию своего дяди, оставного капитана фон Балтина, и стал фон Плянцер-Балтином. Начальник штаба 11-го армейского корпуса (Лемберг), расквартированного в Восточной Галиции (1897–1903), генерал-майор (1903), командир 32-й пехотной бригады (1903–1907), фельдмаршал-лейтенант (1907), командир 4-й пехотной дивизии (1907–1911), генерал-инспектор корпусных офицерских школ (1911–1914), получил почетное звание генерала от кавалерии (1912), в июне 1914 г. подал прошение об отставке, с началом войны вернулся в строй. С октября 1914 г. командующий 7-й армией, в ноябре 1914 г. получил постоянное звание генерала от кавалерии, в мае 1915 г. 7-я армия была переформирована в группу фон Пфлянцер-Балтина, отличившуюся при весенне-летнем наступлении 1915 г. Генерал-полковник (1916), в июне 1916 г. потерпел поражение во время наступления Юго-Западного фронта, в июле того же года отстранен от командования и возвращен в марте 1917 г. на пост генерал-инспектора пехоты, в июле 1918 г. назначен на пост командующего австро-венгерскими войсками в Албании. В ноябре того же года капитулировал перед союзниками, в декабре вышел в отставку, проживал в Вене.

Радкевич Евгений Александрович (1851 – после 1935 г.). Окончил Полоцкий кадетский корпус (1869), 2-е военное Константиновское (1871), Николаевское инженерное училища, прапорщик, подпоручик (1872), поручик (1873), штабс-капитан (1876). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., в 1878 г. за боевые отличия произведен в капитаны. Окончил Офицерскую артиллерийскую школу (1886). Подполковник (1889), командир 6-й легкой батареи 31-й артиллерийской бригады (1889–1898), полковник (1894), командир 3-го дивизиона 31-й артиллерийской бригады (1898–1899), командир 6-го мортирного артиллерийского полка (1899–1902), генерал-майор (1902), командир 10-й артиллерийской бригады (1902–1905). Участник Русско-японской войны 1904–1905 гг. Временно исполняющий должность начальника артиллерии 6-го Сибирского армейского корпуса (1904–1905), командующий 72-й пехотной дивизией (1905–1906), командующий 10-й пехотной дивизией (1906–1907), за боевые отличия награжден золотым оружием (1906), генерал-лейтенант (1907), временный генерал-губернатор Петроковской губернии (1906–1907), начальник 10-й пехотной дивизии (1907–1908), начальник Лодзинского гарнизона (1908), командир 3-го Сибирского армейского корпуса (1908–1912), временно командующий войсками Иркутского военного округа (1909–1911). Произведен в чин генерала от инфантерии с увольнением от службы с мундиром и пенсией (1912). С началом войны возвращен с тем же чином с назначением командиром 3-го Сибирского армейского корпуса. Участвовал и отличился в боях в Восточной Пруссии осенью 1914 г., награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1914), командующий 10-й армией (1915–1916), член Военного совета (1916–1917), в апреле 1917 г. получил назначение помощником главнокомандующего войсками Петроградского военного округа генерала Л. Г. Корнилова, после ухода которого исполнял обязанности главнокомандующего, но в мае 1917 г. возвращен в Военный совет. В марте 1918 г. уволен со службы. В том же году мобилизован в РККА. В 1920-х гг. преподавал в Киевской пехотной школе имени Рабочих Красного Замоскворечья.

Раупах Роман Романович фон (Александр-Роберт-Карл-Рихард Робертович) (18701943), русский военный юрист. Окончил 2-й кадетский корпус (1890), 2-е военное Константиновское училище, подпоручик (1891), поручик (1895), штабс-капитан (1900), капитан (1901). Окончил по 1-му разряду Александровскую военно-юридическую академию, капитан (1901). Кандидат на военно-судную должность Кавказского военно-окружного суда (1902–1906), помощник военного прокурора того же суда (февраль – июнь 1906 г.), подполковник (1906), помощник военного прокурора Виленского военно-окружного суда (1906–1907), помощник военного прокурора Петербургского военно-окружного суда (1907–1908), военный следователь Петербургского военного округа (1908–1914), полковник (1910). С 1911 г. служил в Финляндии, военный прокурор 22-го армейского корпуса (1914–1916), военный следователь Петроградского военного округа (1916–1917). После Февральской революции по инициативе А. Ф. Керенского привлечен к работе в составе Чрезвычайной следственной комиссии по делам бывших министров. В августе 1917 г. включен в состав Чрезвычайной комиссии для расследования обстоятельств дела бывшего Верховного главнокомандующего генерала Л. Г. Корнилова, способствовал объективному расследованию дела вопреки давлению А. Ф. Керенского, после Октябрьской революции возглавил деятельность комиссии и выдал посланному из Ставки офицеру фиктивное решение комиссии об освобождении всех заключенных в Быхове участников корниловского выступления. В декабре 1917 г. выехал в Финляндию, где проживал в эмиграции. Был юридическим консультантом русской общины в Финляндии, помогая отстаивать интересы многих русских образовательных учреждений. В 1920–1924 гг. председатель Совета общества «Русская колония в Финляндии». Умер в Хельсинки.

Редль Альфред Виктор (1864–1913), австрийский офицер. Родился во Львове в семье мелкого железнодорожного служащего-русина. Окончил кадетский корпус, лейтенант (1887). Окончил Военную школу в Вене (1900), произведен в капитаны и благодаря знанию русского языка и протекции военного министра направлен в русскую группу разведбюро Генерального штаба. С 1903 г. завербован русской военной разведкой под угрозой разоблачения гомосексуальных наклонностей. Подполковник (1909), начальник агентурного отделения разведывательного бюро Генерального штаба, полковник (1912), начальник штаба 8-го армейского корпуса (Прага). После разоблачения застрелился в гостинице в Вене.

Рерберг Федор Петрович (1868–1928), из семьи обрусевших немцев, православный, сын инженер-генерала, члена Государственного совета П. Ф. Рерберга. Окончил Тифлисский кадетский (1885), Пажеский корпуса, подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка (1887), поручик гвардии (1891). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба (1893). Состоял при Киевском военном округе, старший адъютант штаба 32-й пехотной дивизии (1893–1896), помощник старшего адъютанта штаба Киевского военного округа (1896–1899), заведующий передвижениями войск по железнодорожным и водным путям Харьковского района (1899–1902), подполковник (1899), начальник штаба Либавской крепости (1902–1904), полковник (1903). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Начальник канцелярии штаба 2-й Маньчжурской армии (1904–1906), член Военно-исторической комиссии при ГУГШ по составлению описания Русско-японской войны (1906–1909), командир 3-го гренадерского Перновского полка (1909–1912), генерал-майор (1912), начальник штаба 10-го армейского корпуса (1912–1915). Принял участие в Галицийском сражении, после прорыва под Горлице-Тарновом назначен начальником штаба Севастопольской крепости (1915–1917). В 1918 г. в войсках Крымского краевого правительства, участник Белого движения на юге России. Весной 1919 г. начальник штаба Севастопольской крепости. В 1920 г. эвакуирован в Александрию. Находился в эмиграции в Египте.

Рибо Александр-Феликс-Жозеф (1842–1923), французский государственный и политический деятель. Окончил юридический факультет Парижского университета, в 1875–1878 гг. работал адвокатом, с 1878 г. член Национального собрания, один из лидеров Республиканской консервативной группы. Один из идеологов и творцов русско-французского союза, министр иностранных дел (1890–1892, 1897), премьер-министр (1893, 1895, 1914, 1917), министр внутренних дел (1893), министр финансов (1895), член Академии наук Франции (1906).

Робек Джон Майкл де (1862–1928), из семьи шведских дворян, натурализовавшихся в 1785 г. и получивших поместья в Ирландии. В 1875 г. поступил в Королевский военноморской колледж в Дартмуте, лейтенант (1885), коммандер (1897), капитан (1902), контрадмирал (1911), командующий патрульным флотом (1912–1914), состоявшим из четырех патрульных флотилий (три эскадренных миноносца и один торпедный катер, кроме того, в состав патруля входило большинство английских подводных лодок). В мае 1914 г. выведен на половинное жалованье, но с началом Первой мировой войны возвращен на службу, командир 9-й крейсерской эскадры (11 устаревших крейсеров, базировавшихся на мысе Финистер). В январе 1915 г. назначен вторым флагманом Средиземноморской эскадры. Ввиду болезни командующего эскадрой вице-адмирала Сэквилла Гардена сменил его в феврале 1915 г., тогда же произведен в вице-адмиралы. Командовал флотом во время Дарданелльской операции союзников. В ноябре – декабре 1915 г. в Англии в краткосрочном отпуске по болезни, вернулся к флоту после начала эвакуации с Галлиполийского полуострова, которая была завершена под его командованием 8–9 января 1916 г. В июне 1916 г. отозван в Англию и назначен командующим 3-й линейной эскадры, в ноябре 1916 г. назначен командующим 2-й линейной эскадры Гранд-Флита, баронет (1919), главнокомандующий Средиземноморской эскадрой (1919–1922), британский комиссар в Константинополе (1919–1920), адмирал (1920), командующий Атлантическим флотом (1922–1924), адмирал флота (1925).

Робертсон Вильям Роберт (1860–1933), британский военный и государственный деятель. Окончив церковную школу, оставил должность слуги в доме графа Кардигана и в 1877 г. поступил рядовым на службу в 16-й королевский уланский полк. Отличившись на скачках, в стрельбе и безупречном соблюдении Устава, произведен в старшие сержанты (1885). В 1888 г. сдал экзамены на офицерский чин, второй лейтенант в 3-м драгунском гвардейском полку. Не имея финансовых возможностей служить в гвардии, перевелся в Индию, где освоил шесть языков: урду, хинди, персидский, пушту, пенджаби и гуркхали (за знание языков офицерам выплачивалась надбавка). Лейтенант (1891), офицер разведывательного отдела генерал-квартирмейстерского департамента штаба англо-индийской армии, капитан (1895), участвовал и отличился в экспедиции в Читрал в 1895 г. Окончил Штабной колледж в Камберли, где изучил немецкий и французский языки, второй знал бегло (1897), майор, причислен к разведывательному отделу Военного министерства (1899). С началом Англо-бурской войны 1899–1902 гг. направлен в Южную Африку, заместитель помощника генерал-адъютанта главнокомандующего Ф. Робертса, за отличия произведен в бревет-подполковники (1900). В 1901 г. возвращен в Военное министерство, помощник генерал-квартирмейстера (отвечал за разведку), полковник (1903), помощник начальника отдела планирования (1905), помощник генерал-адъютанта штаба Олдершотского лагеря (май – ноябрь 1907 г.), начальник службы Генерального штаба в штабе Олдершотского лагеря (1907), командир Штабного колледжа, генерал-майор (1910), начальник отдела военной подготовки в Военном министерстве (1913), генерал-квартирмейстер (1914–1915), начальник штаба Британских экспедиционных сил во Франции, генерал-лейтенант, старший офицер ордена Почетного легиона (1915), начальник Имперского Генерального штаба (1916–1918), генерал от инфантерии (1916), адъютант короля, рыцарь Большого креста ордена Бани (1917), главнокомандующий армией метрополии (1918), британской армией на Рейне, рыцарь Большого креста ордена Св. Михаила и Георгия, ордена «За выдающиеся заслуги» (1919), награжден высшими военным наградами Бельгии, Сербии, Японии, США и других государств, 1-й баронет Биконсфилд (1919), фельдмаршал (1920). «Вулли» Робертсон является первым и единственным солдатом британской армии, дослужившимся до фельдмаршала. С 1920 г. в отставке, рыцарь королевского Викторианского ордена (1931).

Родичев Федор Измайлович (1854–1933), политический и общественный деятель, из дворянской семьи, крупный землевладелец. Окончил физико-математический факультет естественного отделения (1874) и юридический факультет (1876) Императорского Санкт-Петербургского университета. Летом 1876 г. отправился добровольцем в Сербию. Проживал в своем имении, гласный Тверского губернского земства (1877–1895), мировой судья (1878), предводитель дворянства Весьегонского уезда (1879–1881), с введением института земских начальников вышел в отставку. В 1891 г. избран председателем Тверской губернской земской управы, но не утвержден министром внутренних дел. В 1895 г. делегирован земством для участия в приеме у императора, но не допущен ко Двору по причине принадлежности к либеральной оппозиции. За участие в подготовке так называемого «тверского адреса» (в ответ на который 17 (29) января 1895 г. последовала знаменитая речь Николая II о «бессмысленных мечтаниях») лишен права участвовать в общественной деятельности (запрет действовал до 1904 г.). С 1898 г. занимался адвокатской практикой в Петербурге в качестве присяжного поверенного, сотрудничал в либеральном журнале «Право». Весной 1901 г. выслан из Петербурга за подписание протеста по поводу избиения студентов во время демонстрации на Казанской площади, вернулся осенью 1902 г. Один из создателей журнала «Освобождение», активный деятель «Союза освобождения», «Союза земцев-конституционалистов», состоял в числе организаторов «банкетной кампании» и основателей конституционно-демократической партии, с января 1906 г. член ее ЦК. Член Государственной думы четырех созывов (1906–1917), «Прогрессивного блока» (1915–1917), комиссар Временного правительства по делам Финляндии, входил в состав Чрезвычайной следственной комиссии. Поддержал выступление генерала Л. Г. Корнилова, член Временного совета Российской Республики (октябрь 1917 г.), член Учредительного собрания, после Октябрьской революции подвергся аресту, освобожден. В 1918 г. выехал на юг России, член Совета государственного объединения России и Всероссийского национального центра. В 1919 г. представитель Добровольческой армии в Сербии, в 1920 г. – в Польше, затем в эмиграции во Франции и Швейцарии, в последние годы жизни отошел от политической деятельности.

Ропп Евгений-Юлий-Николай Эдуардович фон дер (1867–1917), из дворян Лифляндской губернии, барон. Окончил 2-е военное Константиновское училище (1885), Николаевское инженерное училище, подпоручик, выпущен в Туркестанский саперный батальон (1886), поручик (1890). Окончил по 1-му разряду Николаевскую инженерную академию, штабс-капитан (1893). Состоял для поручений при заведующем постройкой Красноводского участка Закаспийской железной дороги (1894–1896), капитан, военный инженер (1896). В распоряжении заведующего постройкой Мургабской ветви железной дороги (1896–1897), начальник дистанции (1897), подполковник (1900). В распоряжении начальника инженеров Туркестанского военного округа (1900), командир 1-го Уссурийского железнодорожного батальона (1901). В 1900–1901 гг. участвовал в действиях против восстания «боксеров» в Маньчжурии. Полковник (1903), командир 4-го железнодорожного батальона (1903–1907), начальник Заамурской железнодорожной бригады (1907–1911), генерал-майор (1907), начальник Закавказской железной дороги и штатный по МПС инженер 5-го класса (1911–1913), генерал-лейтенант (1913), начальник Главного военно-технического управления (1913–1915), в распоряжении главнокомандующего армиями Северного фронта (1915–1916), член Особого комитета по усилению военного флота на добровольные пожертвования (1917). Умер в Петрограде.

Российский Евгений Александрович (1865–1933). Окончил Орловский Бахтинский кадетский корпус (1882), 1-е военное Павловское училище, подпоручик (1885), поручик (1887). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан (1892). Состоял при Кавказском военном округе, старший адъютант штаба 38-й пехотной дивизии (1892–1897), капитан (1894), старший адъютант штаба 2-го кавалерийского корпуса (1897–1899), начальник строевого отдела штаба Новогеоргиевской крепости (1899–1901), подполковник (1899), начальник штаба 12-й кавалерийской дивизии (19011904), полковник (1903), штаб-офицер при управлении 5-й стрелковой бригады (январь 1904 г.). Участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг., начальник штаба Забайкальской казачьей дивизии (1904–1905). Состоял в распоряжении начальника Главного штаба (19051906), командир 105-го пехотного Оренбургского полка (1906–1913), генерал-майор (1913), командир 2-й бригады 28-й пехотной дивизии (1913). В первом походе в Восточную Пруссию участвовал в боях у Сталупенена и Гумбинена. В феврале 1915 г. командовал сводной бригадой, составленной из частей 20-го армейского корпуса. Командующий 56-й пехотной дивизией (1916–1917), командующий 194-й пехотной дивизией (июль – август 1917 г.). Участник Белого движения на юге России, с сентября 1919 г. в резерве чинов. В 1920 г. эвакуирован из Крыма, галлиполиец, начальник Константиновского военного училища (1922–1923). В 1922 г. выслан из Болгарии, проживал в Югославии, умер в г. Пожаревац.

Рухлов Сергей Васильевич (1852–1918), государственный деятель, сын чиновника, внук крестьянина. Окончил Вологодскую гимназию и юридический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета (1873), в том же году определен на службу в Департамент полиции МВД, коллежский секретарь, титулярный советник (1876). Коллежский асессор, переведен старшим делопроизводителем в Главное тюремное управление МВД (1879), надворный советник (1881), инспектор 6-го класса при Главном тюремном управлении, коллежский советник (1883), статский советник (1886), инспектор 5-го класса при Главном тюремном управлении (1890), действительный статский советник (1891), статс-секретарь Департамента экономии Государственного совета (1895), тайный советник (1901), почетный мировой судья по Вологодскому уезду (1900–1903, 1912–1915), товарищ главноуправляющего торговым мореплаванием и портами (1903), один из инициаторов образования и первый председатель Российского морского союза (1904), член Государственного совета (1905), министр путей сообщения (1909–1915), статс-секретарь Его Императорского Величества с оставлением в прочих должностях и званиях (1912), действительный тайный советник (1913). В 1915 г. награжден памятной медалью за труды по отличному выполнению всеобщей мобилизации 1914 г. В декабре 1917 г. уволен от службы, в октябре 1918 г. взят большевиками в заложники и расстрелян близ горы Машук у Пятигорска.

Рябушинский Павел Павлович (1871–1924), предприниматель, банкир и политический деятель. Из семьи московских фабрикантов-старообрядцев. Окончил Московскую практическую академию коммерческих наук (1890). С 1900 г. глава «Товарищества П. М. Рябушинского с сыновьями», с 1902 г. совладелец банкирского дома «Братья Рябушинские», с 1906 г. старшина (с 1915 г. председатель) Московского биржевого комитета. С ноября 1905 г. член ЦК «Союза 17 октября», в октябре 1906 г. вышел из партии в знак протеста против политики А. И. Гучкова и перешел к прогрессистам, член ЦК и председатель Московского комитета партии. Владелец и редактор газет «Утро» (1907) и «Утро России» (1908–1915). Один из инициаторов создания Военно-промышленных комитетов и глава Московского ВПК, с 1915 г. член Государственного совета от промышленности. После Февральской революции выступал за преодоление двоевластия и участия социалистов во Временном правительстве. Участник Государственного совещания, активно поддерживал генерала Л. Г. Корнилова, после выступления которого отошел от политической деятельности. С 1920 г. в эмиграции во Франции.

Саблер (с 1915 г. – Десятовский) Владимир Карлович (1845–1929), русский юрист, государственный деятель. Окончил юридический факультет Императорского Московского университета (1867), защитил магистерскую диссертацию по уголовному праву, в том же году утвержден доцентом по кафедре уголовного судопроизводства ИМУ (1872). С 1873 г. на службе в Министерстве юстиции, коллежский советник, камер-юнкер (1875), статский советник (1878). С 1880 г. причислен к Государственной канцелярии, камергер Двора Его Императорского Величества, в 1881 г. переведен в ведомство православного вероисповедания и назначен юрисконсультом при Святейшем синоде, действительный статский советник (1882), управляющий канцелярией Святейшего синода (1883–1892), тайный советник (1890), товарищ обер-прокурора Синода (1892–1905), сенатор (1896), действительный тайный советник, член Государственного совета с оставлением сенатором (1905), обер-прокурор Святейшего синода с оставлением членом Государственного совета и сенатором (1911–1915), статс-секретарь Его Императорского Величества (1913), с 1915 г. уволен от должности обер-прокурора с оставлением в прочих. После февраля 1917 г. к ответственности не привлекался, после октября переехал в Тверь, где и умер.

Саблин (Саблин 2-й) Николай Павлович (1880–1937), сын вице-адмирала П. Ф. Саблина, брат вице-адмирала М. П. Саблина 1-го. Окончил Морской кадетский корпус, мичман (1898). Участвовал в подавлении «боксерского» восстания в 1900 г., флаг-офицер командующего Практическим отрядом обороны побережья Балтийского моря, лейтенант (1902), вахтенный начальник на крейсере «Алмаз» (1904–1905), принял участие в походе 2-й Тихоокеанской эскадры и в Цусимском сражении. В составе отряда генерал-майора В. М. Безобразова участвовал в экспедициях по усмирению Остзейского края (1905–1906). На разных должностях на императорской яхте «Штандарт» (1906–1911), старший лейтенант (1907), старший офицер «Штандарта» (1911–1914), капитан 2 ранга (1911), флигель-адъютант (1912), состоял при императоре (1914–1915), командир отдельного батальона Гвардейского флотского экипажа (1915–1917), капитан 1 ранга (1915). С марта 1917 г. в отставке. Участник Белого движения на юге России, в 1920 г. эвакуирован из Одессы. В эмиграции в Турции, затем в Германии и во Франции, председатель объединения Гвардейского экипажа. Умер в Париже.

Савинский Александр Александрович (1872–1934), действительный статский советник, шталмейстер. С 1892 г. на службе в МИДе, 2-й секретарь (1899), директор канцелярии МИДа (1901–1910), посланник в Швеции (1912–1913), в Болгарии (1913–1915). После революции в эмиграции во Франции.

Савов Михаил Попов (1857–1928), болгарский военный и государственный деятель, генерал пехоты. Окончил Военное училище в Софии (1879), Николаевскую академию Генерального штаба (1883), участвовал и отличился в Сербо-болгарской войне 1885 г., помощник военного министра (1887), военный министр (1891–1894, 1903–1908), помощник главнокомандующего болгарской армией в 1912–1913 гг., посол во Франции (1920–1923).

Саксен-Кобург-Готский Борис-Клемент-Роберт-Мария-Пий-Луи-Станислав-Ксавье (1894–1943), царь болгар Борис III (1918–1943).

Саксен-Кобург-Готский Фердинанд-Максимилиан-Карл-Леопольд-Мари (1861–1948), князь Болгарии (1887–1908), царь Болгарии (1908–1918), после поражения страны в Первой мировой войне отрекся от престола и отправился в эмиграцию в Германию.

Самарин Александр Дмитриевич (1868–1932), общественный, государственный и церковный деятель. Окончил историко-филологический факультет Императорского Московского университета (1891). Вольноопределяющийся 6-й батареи 1-й гренадерской артиллерийской бригады (1891–1892), земский начальник Бронницкого уезда Московской губернии (1893–1899), коллежский секретарь (1895), титулярный советник (1895), коллежский асессор (1898), предводитель дворянства Богородского уезда Московской губернии (1899–1908), камер-юнкер Двора Его Императорского Величества (1900), коллежский советник (1905), статский советник (1906), камергер Двора Его Императорского Величества (1906), московский губернский предводитель дворянства (1908–1915), действительный статский советник (1908), егермейстер Двора Его Императорского Величества (1910), почетный опекун опекунского совета учреждений императрицы Марии (1912), член Государственного совета (1912), главноуполномоченный Российского общества Красного Креста по эвакуации во внутренние районы империи (1914–1915), обер-прокурор Святейшего синода (июль – сентябрь 1915 г.), после отставки вернулся к работе в Красном Кресте, с конца 1916 г. председатель Постоянного совета Объединенных дворянских обществ. После Февральской революции избран председателем Московского епархиального съезда, член Всероссийского Поместного собора (1917–1918), неоднократно арестовывался в 1918 и 1919 гг., приговорен к расстрелу, замененному тюремным заключением, освобожден в 1922 г. В 1925 г. снова арестован и сослан в Якутию, в 1929–1931 г. проживал в Костроме, где незадолго до смерти вновь подвергся кратковременному аресту.

Саррайль Морис-Поль-Эммануэль (1856–1929), французский военный и политический деятель. Окончил военную школу Сен-Сир, су-лейтенант (1877), лейтенант (1882), служил в Иностранном легионе (1882–1883). Окончил Академию Генерального штаба, выпущен в африканские войска (1885), капитан (1887). С 1900 г. ордонанс-офицер при военном министре генерале Л. Андре, с 1901 г. начальник школы Сен-Макесен, полковник (1905), директор отдела пехоты Военного министерства (1907–1911), бригадный генерал (1908), дивизионный генерал (1911), в 1911 г. назначен командиром 12-й пехотной дивизии, в октябре 1913 г. – 4-й пехотной дивизии, в ноябре 1913 г. – 8-го армейского корпуса, в апреле 1914 г. – 6-го армейского корпуса в Шалон-сюр-Марне, во главе которого вступил в войну. Отличился в пограничном сражении, 30 августа 1914 г. назначен командующим 3-й армией, во главе которой отличился в битве на Марне. 12 октября 1915 г. назначен командующим Французскими экспедиционными силами в Салониках (1915–1916), главнокомандующий Восточной армией (1916–1917), кавалер Большого креста ордена Почетного легиона (1916). В декабре 1917 г. отозван во Францию. С 1918 г. в резерве. С 1924 г. главный комиссар в Сирии и главнокомандующий армией в Леванте, участвовал в подавлении восстания друзов (1925–1927). С 1925 г. в отставке.

Саханский Сергей Петрович (1866 – после 1917 г.). Окончил Полоцкую военную гимназию (1884), Елисаветградское кавалерийское юнкерское училище, корнет (1886), поручик (1890), штабс-ротмистр, переименован в поручики гвардии (1892), штабс-ротмистр (1895), ротмистр (1900), полковник (1905), командир гвардейского полевого жандармского эскадрона (1905–1914), генерал-майор (1913), комендант Ставки Верховного главнокомандующего (1914–1917).

Свечин Владимир Владимирович (1871–1944). Окончил Императорское училище правоведения, поступил на военную службу (1893), выдержал экзамен на офицерский чин при 2-м военном Константиновском училище, подпоручик гвардии (1894), поручик (1898), штабс-капитан (1902), флигель-адъютант (1905), капитан (1906), с 1909 г. товарищ председателя Императорского Российского автомобильного общества, полковник (1913). С марта 1917 г. в отставке с мундиром и пенсией. С 1920 г. в эмиграции во Франции, работал на автозаводе «Рено». Активно работал в эмигрантских организациях, заместитель председателя Распорядительного комитета Гвардейского объединения, вице-командор Союза преображенцев, редактор «Преображенской хроники» (1936–1939). Организатор и председатель Общества ревнителей священной памяти Государя Императора Николая II, умер в Париже.

Сергей Александрович (1857–1905), великий князь, пятый сын императора Александра II. При рождении зачислен в лейб-гвардии Преображенский полк прапорщиком и шефом лейб-гвардии 2-го стрелкового батальона. Получил домашнее образование. Гвардии подпоручик (1872), поручик (1874), штабс-капитан (1876), флигель-адъютант, капитан (1877). В составе лейб-гвардии Кавалергардского полка участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., состоял при командире Рущукского отряда великом князе Александре Александровиче, за участие в рекогносцировке награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1877), полковник (1878), командир 1-го батальона Преображенского полка (1882), генерал-майор (1887), командир Преображенского полка (1887–1891), председатель Православного Палестинского общества (1882–1905), генерал-адъютант (1891), московский генерал-губернатор (1891–1905), член Государственного совета (1894), генерал-лейтенант (1896), командующий Московским военным округом (1896), в январе 1905 г. уволен от должности московского генерал-губернатора, но стал главнокомандующим войсками округа, в феврале того же года погиб от бомбы террориста И. П. Каляева.

Сергей Михайлович (1869–1918), великий князь, сын великого князя Михаила Николаевича, наместника Кавказа, председателя Государственного совета. Начальное образование получил дома, в 1885 г. поступил и в 1889 г. окончил Михайловское артиллерийское училище, выпущен подпоручиком в лейб-гвардии Конноартиллерийскую бригаду. Поручик (1892), штабс-капитан (1896), капитан (1898), командир 2-й батареи гвардии Конноартиллерийской бригады (1898–1903), полковник (1899), генерал-майор (1904), командир 2-го дивизиона гвардии Конноартиллерийской бригады (1903–1904), командир гвардии Конноартиллерийской бригады (июнь – сентябрь 1904 г.), инспектор всей артиллерии (1904–1905), генерал-инспектор артиллерии (1905), генерал-лейтенант, генерал-адъютант (1908), генерал от артиллерии (1914), председатель Особой распорядительной комиссии по артиллерийской части (январь – июнь 1915 г.), полевой генерал-инспектор артиллерии при Верховном главнокомандующем (1916–1917). После Февральской революции уволен в отставку, весной 1918 г. выслан в Вятку, затем в Екатеринбург и в Алапаевск, где казнен.

Силаев Лев Захарович (1870–1917). Окончил Тифлисский кадетский корпус (1887), подпоручик (1888), 2-е военное Константиновское училище по 1-му разряду (1889), поручик (1892), штабс-капитан (1900), капитан (1901), флигель-адъютант (1911), подполковник (1912), сверхштатный штаб-офицер 13-го лейб-гвардии Гренадерского Эриванского полка (1912–1915), состоял в Свите Его Императорского Величества (1915–1916), полковник (1916), командир 13-го лейб-гвардии Гренадерского Эриванского полка (апрель – сентябрь 1916 г.). В сентябрь 1916 г. отчислен за болезнью от должности с оставлением флигель-адъютантом и в составе Свиты. В марте 1917 г. лишен звания флигель-адъютанта.

Сирелиус Леонид-Отто Оттович (1859–1920), русский военный деятель из семьи шведских дворян. Окончил 1-е военное Павловское училище, подпоручик (1879), гвардии прапорщик (1880), подпоручик (1882), поручик (1883). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба (1885). Состоял при Виленском военном округе, старший адъютант штаба 26-й пехотной дивизии (1885–1887), старший адъютант штаба 2-го армейского корпуса (1887–1890), подполковник (1890), столоначальник Главного штаба (1890–1892), штаб-офицер при управлении 4-й стрелковой бригады (1892–1895), полковник (1894), штаб-офицер для поручений при штабе Одесского военного округа (1892–1896), штаб-офицер для особых поручений при командующем войсками Одесского военного округа (1896–1897), военный агент в Дании и Швеции (1897–1903), генерал-майор (1902), командир лейб-гвардии Егерского полка (1903–1906), командир 1-й бригады 1-й гвардейской пехотной дивизии (1906–1908), генерал-лейтенант (1908), начальник 23-й пехотной дивизии (1908–1910), начальник 3-й гвардейской пехотной дивизии (1910–1914). На заключительном этапе первого похода в Восточную Пруссию участвовал в неудачных боях под Нейденбургом, за самовольный отход от которого в августе 1914 г. отстранен от должности, в резерве чинов при штабе Минского военного округа (август – ноябрь 1914 г.). Командир 23-го армейского корпуса (ноябрь – декабрь 1914 г.), генерал от инфантерии (1914), в распоряжении главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта (1914–1915), командир 37-го армейского корпуса (апрель – июнь 1915 г.), в распоряжении главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта (июнь – октябрь 1915 г.), командир 4-го Сибирского армейского корпуса (1915–1916). В апреле 1917 г. зачислен в резерв чинов при штабе Петроградского военного округа, в сентябре 1917 г. уволен со службы по болезни с мундиром и пенсией.

Славейков Петро Рачов (1827–1895), болгарский поэт, публицист, просветитель, общественный деятель и фольклорист, отец политиков Ивана Славейкова и Христо Славейкова, публициста Рачо Славейкова и поэта Пенчо Славейкова. Получил образование в городах Тырново, Дряново, Трявна и в Преображенском монастыре. Преподаватель в Тырново (1843), редактор газет «Гайда» (1863–1867), «Македония» (1866–1872) и других периодических изданий, член Тырновского Учредительного собрания (1879), депутат Народного собрания (в 1880 г. председатель), один из основателей и лидеров Либеральной партии, министр в правительстве Петко Каравелова. Подготовил полное собрание болгарских пословиц и поговорок (1889–1897), считается одним из зачинателей новой болгарской литературы. Переводчик с русского, греческого, турецкого, сербского языков.

Смирнов Владимир Васильевич (1849–1918). Окончил Полоцкий кадетский корпус (1865), 1-е военное Павловское училище, подпоручик, переведен в лейб-гвардии Московский полк, прапорщик гвардии (1867), подпоручик (1870), поручик (1872). Окончил по 2-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан (1874). Капитан (1875), состоял при Харьковском военном округе, старший адъютант штаба 36-й пехотной дивизии (март – декабрь 1875 г.), помощник старшего адъютанта штаба Харьковского военного округа (1875–1876), старший адъютант штаба 7-го армейского корпуса (1876–1877). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Штаб-офицер для поручений при штабе Одесского военного округа (1877–1884), подполковник (1878), полковник (1881), начальник штаба 5-й пехотной дивизии (1884–1891), командир 131-го пехотного Тираспольского полка (1891–1894), генерал-майор (1894), начальник штаба 9-го армейского корпуса (1894–1901), начальник 18-й пехотной дивизии (1901–1906), генерал-лейтенант (1901), командир 2-го Сибирского армейского корпуса (1906–1908), генерал от инфантерии (1908), командир 20-го армейского корпуса (1908–1914), награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1914). С ноября 1914 г. вступил в командование 2-й армией, в марте 1916 г. в связи с болезнью сдал командование генералу А. Ф. Рагозе. Главнокомандующий армиями Западного фронта (март – апрель 1917 г.), в апреле 1917 г. переведен в распоряжение военного министра, член Военного совета (1917). В конце 1917 г. переехал в район Минеральных Вод, в сентябре 1918 г. взят в заложники большевиками и после мятежа И. Л. Сорокина вместе с генералами Н. В. Рузским, Р Д. Радко-Дмитриевым и другими зарублен в Пятигорске.

Смирнов Михаил Иванович (1880–1937). Окончил Морской корпус, мичман 3-го флотского экипажа Балтийского флота (1899), младший флаг-офицер штаба начальника эскадры Тихого океана (1900), одновременно нес службу в должности вахтенного начальника последовательно на крейсере 2 ранга «Вестник», крейсере 1 ранга «Светлана», минном крейсере «Посадник». В 1903 г. поступил в Минный офицерский класс, учебу не закончил в связи с начавшейся войной, лейтенант (1904), вахтенный начальник на крейсере 1 ранга «Россия» (1904–1905), флаг-офицер штаба командующего флотом на крейсере «Громобой» (ноябрь – декабрь 1905 г.), обер-офицер Морского Генерального штаба (1906–1909), исполняющий должность штаб-офицера высшего оклада МГШ (1909–1910), помощник старшего офицера линкора «Слава», исполняющий должность старшего офицера того же корабля (1910–1911), исполняющий должность старшего офицера на линкоре «Пантелеймон» (1911–1912). Окончил курс Николаевской Морской академии и вступил в командование эсминцем «Выносливый» (1914). Осенью 1914 г. вместе с М. А. Кедровым направлен на британский флот для связи между союзниками, в начале 1915 г. находился на Средиземном море. Командовал эсминцем «Казанец» (1915–1916), капитан 1 ранга (1916), награжден Георгиевским оружием (1916), флаг-капитан оперативной части начальника штаба командующего Черноморским флотом (1916–1917), начальник штаба командующего Черноморским флотом (1917), начальник морского отдела Русского заготовительного комитета в США с прикомандированием к русскому посольству в Вашингтоне (1917–1918), управляющий Морским министерством в правительстве А. В. Колчака (1918–1919), контрадмирал (1918), командовал речной флотилией на Каме (апрель – июль 1919 г.). С 1920 г. в эмиграции в США, Германии, Франции и Великобритании, умер в Лондоне.

Смысловский Евгений Константинович (1868–1933), русский и советский военный деятель, из православных потомственных дворян Киевской губернии. Окончил 1-й Московский кадетский корпус (1885), Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1886), подпоручик гвардии (1888). Окончил Михайловскую артиллерийскую академию (1893), штабс-капитан (1895), старший адъютант управления начальника артиллерии Гвардейского корпуса (1895–1902), капитан (1898), полковник (1904), командир 4-й батареи лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады (1904–1908), командир 1-го дивизиона лейб-гвардии 3-й артиллерийской бригады (1908–1910), генерал-майор (1910), командир 3-й гренадерской артиллерийской бригады (1910–1912), начальник хозяйственного отдела Главного артиллерийского управления (1912–1915), генерал-лейтенант (1914), инспектор артиллерии 7-го Сибирского армейского корпуса (июнь – декабрь 1915 г.), инспектор артиллерии 1-го гвардейского корпуса (1915–1916), инспектор артиллерии Особой армии (1916–1917). В апреле 1917 г. отчислен в резерв чинов при штабе Московского военного округа. С ноября 1918 г. в РККА, член Высшей военной инспекции. В 1920 г. арестовывался ВЧК по обвинению в пособничестве полякам, но вскоре отпущен. С 1920 г. преподавал в Военной академии РККА, в ноябре 1930 г. арестован по делу «Весна», в 1931 г. осужден к расстрелу с заменой на 10 лет исправительно-трудовых лагерей, в 1932 г. досрочно освобожден по состоянию здоровья, умер в Москве.

Стамболийский Александр Стоименов (1879–1923), болгарский политик и общественный деятель. В 1902 г. стал редактором и одним из руководителей крестьянской политической партии – Болгарского земледельческого народного союза (БЗНС). С 1908 г. депутат Народного собрания (с 1911 г. – Великого народного собрания), открыто критиковал стиль правления и политический курс Фердинанда Кобургского, в 1914–1915 гг. выступал против правительства В. Радославова и вступления Болгарии в войну, арестован и приговорен к смертной казни, замененной позже пожизненным заключением. В сентябре 1918 г., после разгрома болгарских войск на Салоникском фронте, освобожден и возглавил восстание солдат, которое привело к смене режима. В январе 1919 г. вошел в правительство, а в октябре 1919 г., после выборов в Национальное собрание, возглавил коалиционное правительство во главе с БЗНС. В ноябре того же года подписал Нейский мирный договор со странами Антанты, за что впоследствии подвергся ожесточенной критике со стороны националистов. Проводил радикальные реформы в аграрной политике, стремился к установлению полноценных дипломатических отношений с Советской Россией. В мае 1920 г. создал и возглавил однопартийное правительство. В конце 1920 г. добился принятия Болгарии в Лигу Наций, что не помогло решить спорные вопросы в Македонии – в марте 1923 г. подписал Нишское соглашение с Югославией, подтверждавшее отказ Софии от претензий на Македонию и выход к Эгейскому морю. В июне 1923 г. произошел государственный переворот, основными силами которого были офицеры болгарской армии, активисты Внутренней Македонской революционной организации, частично и эмигранты из России – солдаты и офицеры армии П. Н. Врангеля. Правительство А. Стамболийского было свергнуто, сторонники БЗНС попытались организовать сопротивление, быстро сломленное силами армии и ВМРО, а он арестован, подвергнут жестоким пыткам и убит.

Стамболов Стефан Николов (1854–1894), болгарский революционер, политик, поэт и журналист. В 1870–1872 гг. учился в Одесской духовной семинарии, из которой исключен за связи с революционерами, в 1873 г. недолгое время преподавал в школе в своем родном г. Тырново, после чего бежал в Румынию и стал активно участвовать в революционном движении, пытался поднять восстание в 1875 г., участвовал в Апрельском восстании 1876 г., депутат Учредительного собрания в 1879 г., активный деятель Либеральной и лидер созданной им Народной либеральной партии в 1887–1894 гг., депутат Народного собрания с 1880 г., председатель Народного собрания в 1884–1886 гг., член Регентского совета в 1886–1887 гг., премьер-министр в 1887–1894 гг.

Стремоухов Николай Петрович (1861–1938). Окончил Пажеский корпус (1880), прапорщик лейб-гвардии Егерского полка. Подпоручик гвардии (1884), поручик гвардии (1885), переименован в штабс-капитаны Генерального штаба (1885). Окончил по 2-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба (1888). Старший адъютант штаба 41-й пехотной дивизии (1888–1889), старший адъютант штаба 16-го армейского корпуса (1889–1893), капитан (1889), штаб-офицер для особых поручений при штабе 16-го армейского корпуса (1893–1895), подполковник (1893), старший адъютант штаба Виленского военного округа (1895–1897), штаб-офицер для особых поручений при командующем войсками Виленского военного округа (1897–1901), полковник (1897), начальник штаба 27-й пехотной дивизии (1901–1903), командир 174-го пехотного Роменского полка (1903–1906). Участвовал и отличился в Русско-японской войне 1904–1905 гг., награжден орденом Св. Анны 2-й степени (1905), за отличие произведен в генерал-майоры (1906), генерал для особых поручений при командующем войсками Иркутского военного округа (1906–1909), начальник штаба 17-го армейского корпуса (1909–1914), генерал-лейтенант (1914), награжден Георгиевским оружием (1915), начальник 17-й пехотной дивизии (1914–1915), начальник штаба 7-й армии (май – октябрь 1915 г.), с октября 1915 г. в распоряжении главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, начальник 34-й пехотной дивизии (1916–1917). Участник Белого движения, с 1920 г. в эмиграции в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев, находился на службе Военного министерства Югославии, умер в Загребе.

Суворин Борис Алексеевич (1879–1940), русский журналист, писатель, издатель.

Тамаши фон Фогараш Арпад (1861–1939), австрийский военный деятель, фельдмаршал-лейтенант (1913), начальник гарнизона Перемышля (1914–1915), в русском плену (1915–1918), генерал-полковник (1917).

Тарновский фон Тарнов Адам (1866–1946), австро-венгерский дипломат польского происхождения, граф. С 1897 г. на дипломатической службе, сотрудник австрийского посольства в США (1899–1901), во Франции (1901–1907), консул в Мадриде (1907–1909), сотрудник посольства в Лондоне (1909–1911), посол в Болгарии (1911). В 1916 г. назначен послом Австро-Венгрии в США, прибыл в Нью-Йорк в январе 1918 г., но верительных грамот вручить не успел в связи со вступлением Америки в войну на стороне Антанты. После окончания войны вышел в отставку, проживал в Польше, с 1939 г. в Швейцарии, умер в Лозанне.

Таунсхенд Чарльз Вер Феррерс (1861–1924), британский и англо-индийский военный деятель. Окончил Королевскую военную академию в Сандхертсе, лейтенант (1884), принял участие в экспедиции в Судан (1884) и в Хунзу – ныне Кашмир, Индия (1891). В 1894 г. отличился во время обороны форта Читрал в северо-западной Индии, награжден орденом Бани (1895). Принял участие в походе в Судан и в сражении при Омдурмане, за что награжден орденом «За выдающиеся заслуги» (1898), бригадный генерал (1909), генерал-майор (1911). С началом Первой мировой войны назначен командующим 6-й Индийской дивизией – одной из лучших в англо-индийской армии. В начале 1915 г. направлен вместе с дивизией в Месопотамию, руководил наступлением на Багдад, после первых успехов вынужден был отступить, блокирован и принужден к капитуляции при Кут-эль-Амаре (1916). В плену на Принцевых островах (1916–1918), в октябре 1918 г. по просьбе оттоманского правительства участвовал в переговорах о перемирии. В 1920 г. вышел в отставку, в качестве независимого кандидата-консерватора избран в парламент, депутат Палаты общин (1920–1922). В 1922 г., после кампании в прессе о том, насколько комфортно, в отличие от своих подчиненных, генерал жил в турецком плену, его политическая карьера закончилась.

Терещенко Михаил Иванович (1886–1956), крупный российский и французский предприниматель, владелец сахарорафинадных заводов, крупный землевладелец, банкир. Министр финансов (1917), позднее – министр иностранных дел Временного правительства России. Видная фигура русской эмиграции, коллекционер произведений искусства, издатель.

Терсби Сесил Финнс (1861–1936). С 1874 г. на военно-морской службе, лейтенант (1874), участвовал в действиях против перуанского мятежного монитора «Хуаскар» (1877), в экспедиции в Нигер (1882), коммандер (1895), капитан (1901), командовал бронепалубным крейсером «Король Альфред» – станционером в Анатолии и эскадренным броненосцем «Свифтшур», базировавшимся на Крите, как старший по званию возглавлял международную эскадру в критских водах. Начальник королевских морских казарм в Чатаме (1910), контр-адмирал (1912), командующий 3-й эскадрой линкоров. В 1914–1915 гг. командовал 5-й и 2-й эскадрами линкоров, участвовал в Дарданелльской операции, ответственный за высадку АНЗАК на Галлиполийском полуострове. Командующий британской эскадрой в Адриатике (1916), вице-адмирал, командующий Восточносредиземноморской эскадрой (1917), командующий береговой стражей и резервом (1918), главнокомандующий базой в Плимуте, адмирал (1918–1920). В 1920 г. вышел в отставку.

Толстая Александра Львовна (1884–1979), дочь Л. Н. Толстого. Последние годы жизни писателя выполняла при нем секретарскую работу, по завещанию отца получила авторские права на его литературное наследие. В 1914 г. окончила курсы сестер милосердия и ушла добровольно на фронт, служила на Кавказском и Северо-Западном фронтах, уполномоченная Главного комитета Всероссийского земского союза помощи больным и раненым (1915–1917), трижды награждена Георгиевскими крестами. В 1920 г. арестована ГПУ и приговорена к трем годам заключения в лагере Новоспасского монастыря. Благодаря ходатайству крестьян Ясной Поляны освобождена в 1921 г., вернулась в родную усадьбу, а после декрета ВЦИК стала хранителем музея. За последующие восемь лет организовала в Ясной Поляне культурно-просветительный центр, открыла школу, больницу, аптеку. В 1929 г. эмигрировала в Японию, а затем в США. За границей выступала с лекциями о Л. Н. Толстом во многих университетах, в 1939 г. организовала и возглавила Толстовский фонд помощи всем русским беженцам. В 1941 г. приняла американское гражданство.

Тома Альбер (1878–1932), французский политический и государственный деятель. Социалист, с 1910 г. член Национального собрания, переизбран в 1914 г., член комиссий по общественным работам, железным дорогам и финансам. В октябре 1914 г. занимался организацией производства боеприпасов, в мае 1915 г. назначен заместителем государственного секретаря по боеприпасам и военному снаряжению, а в 1916 г. занял специально созданную должность министра вооружений. После Февральской революции ездил в Россию, где вел переговоры с Временным правительством и Петроградским советом. С 1919 г. председатель Международной организации труда. Занимал этот пост до своей смерти в 1932 г.

Тончев Димитр Стоянов (1859–1937), болгарский государственный деятель. Окончил юридический факультет Новороссийского университета в Одессе (1883), назначен помощником прокурора и председателя Пловдивского окружного суда, активный деятель Либеральной партии. Министр торговли и земледелия (1884), министр юстиции (1886, 1888–1891), министр общественных работ, путей и сообщений (1899–1900), министр иностранных дел (1899–1901). В начале 1903 г. осужден за финансовые злоупотребления, в декабре того же года амнистирован. В начале 1910-х гг. один из лидеров Младолиберальной партии, министр финансов (1913–1918). В 1919 г. осужден на пожизненное заключение в связи с катастрофой, вызванной участием Болгарии в Первой мировой войне. В 1928 г. амнистирован.

Трубецкой Евгений Николаевич (1863–1920), князь, русский философ, правовед, публицист, общественный деятель из рода Трубецких.

Туманов Николай Евсеевич (1844–1917), князь. Окончил 1-й кадетский корпус (1863), 1-е военное Павловское училище, прапорщик (1864), подпоручик (1865), поручик (1867). Окончил по 1-му разряду Николаевскую инженерную академию, штабс-капитан (1871), капитан (1875). Участвовал и отличился в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., подполковник (1878), полковник (1881), генерал-майор (1892), заведующий инженерной частью Закаспийской области (1897–1899), начальник инженеров Варшавского военного округа (1899–1904), генерал-лейтенант (1899). Участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг., инспектор инженеров 1-й Маньчжурской армии (1904–1905). Начальник инженеров Варшавского военного округа (1905–1906), комендант Брест-Литовской крепости (19061910), инженер-генерал (1907), член Военного совета (1910), председатель временной комиссии при Военном совете для окончания дел и счетов за время Русско-японской войны (1912–1914), главный начальник Двинского военного округа (1914–1915), Петроградского военного округа (1915–1916), снабжений армий Западного фронта (1916–1917). В марте 1917 г. снят с должности, но до декабря того же года оставался членом Военного совета. Умер в имении в Псковской губернии, где занимался преподаванием.

Тыркова-Вилльямс Ариадна Владимировна (1869–1962), партийный и политический деятель дореволюционной России и русской эмиграции, писательница, критик. Младшая сестра народовольца, участвовавшего в организации покушения на жизнь императора Александра III. Окончила частную гимназию княгини А. А. Оболенской в Санкт-Петербурге (1889), поступила на математическое отделение Высших женских курсов (1889). В 1890 г. вышла замуж за инженера-кораблестроителя А. Н. Бормана (1890), в 1907 г. развелась. Печаталась в ярославской газете «Северный край», активно участвовала в работе народнических, некоторое время – марксистских кружков, в организации студенческих демонстраций и прочем. В 1904 г. арестована за попытку провоза в Россию 400 экземпляров журнала «Освобождение», приговорена к двум с половиной годам заключения, освобождена под залог по состоянию здоровья, переправлена в Финляндию, откуда бежала в Швецию и далее в Германию. После амнистии октября 1905 г. возвратилась в Россию, активно занималась журалистикой, являлась думским корреспондентом ряда петербургских и московских газет. Член ЦК кадетской партии (1906–1917), активная участница женского движения в России. Замужем за британским журналистом Гарольдом Вилльямсом (1907). После февраля 1917 г. – гласная Петроградской думы. С 1918 г. в эмиграции. В 1919 г. вернулась на юг России, активно участвовала в работе Осведомительно-агитационного отделения Добровольческой армии. С 1920 г. в эмиграции в Англии, где продолжала активно заниматься журналистикой, литературой и антисоветской деятельностью. С 1939 г. проживала на юге Франции, в 1943 г. интернирована гитлеровцами как британская подданная. После освобождения вернулась в Англию, в 1951 г. переехала в США, умерла в Вашингтоне.

Тюлин Михаил Степанович (1862–1935). Окончил 3-ю Санкт-Петербургскую военную гимназию (1879), Николаевское кавалерийское училище, выпущен корнетом в лейб-гвардии Кирасирский Ее Величества полк (1881), поручик (1885). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-ротмистр гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба (1889). Состоял при Одесском военном округе, старший адъютант 2-й Кавказской казачьей дивизии (январь – март 1890 г.), старший адъютант штаба Кавказской кавалерийской дивизии (1890–1893), помощник инспектора классов Николаевского кавалерийского училища (1893–1899), подполковник (1894), полковник (1898), штаб-офицер для особых поручений при штабе 2-го кавалерийского корпуса (апрель – август 1899 г.), начальник Новочеркасского казачьего юнкерского училища (1899–1903), начальник Тверского кавалерийского юнкерского училища (1903–1904), дежурный генерал штаба Московского военного округа (1904–1908), генерал-майор (1905), командир 2-й бригады 1-й кавалерийской дивизии (1908–1912), генерал-лейтенант (1912), начальник 7-й кавалерийской дивизии (1912–1914), начальник 2-й Кубанской казачьей дивизии (1914–1915), награжден Георгиевским оружием (1915), оренбургский губернатор и наказной атаман Оренбургского казачьего войска (1915–1917), в марте 1917 г. отстранен от должности и зачислен в резерв чинов при штабе Кавказского, а в апреле 1917 г. – Московского военного округа, генерал от кавалерии (1917). В октябре 1917 г. уволен от службы по болезни с мундиром и пенсией. Мобилизован в РККА, в 1919 г. входил в Комиссию по разработке кавалерийских уставов, преподавал в Военной академии РККА, в Тимирязевской академии. Умер в Москве.

Урусов Лев Владимирович (1877–1933), русский дипломат, князь. Окончил Императорский Александровский лицей (1898), на службе в МИДе (1898–1917), поверенный в делах в Болгарии (1910–1912), первый секретарь посольства в Японии (1912–1916), камер-юнкер, чиновник МИДа, член Международного Олимпийского комитета (1910–1933).

Фармборо Флоранс (1887–1978), британская писательница, фотограф, преподаватель университета, сестра милосердия на русском фронте во время Первой мировой войны. Родилась в Бэкингемшире, названа в честь Флоранс Найтингейл. С 1908 г. проживала в России, работала гувернанткой в Киеве, с 1910 г. – в Москве. В 1914 г. добровольно вступила в общество в качестве сестры милосердия Российского Красного Креста и вместе с санитарным отрядом княгини Голицыной отправлена на фронт, находилась в прифронтовой полосе в Галиции, Польше, Белоруссии и Румынии, выступала в качестве корреспондента «Таймс» (1914–1917). В 1918 г., после Октябрьской революции и роспуска отрядов Красного Креста, через Сибирь, Дальний Восток и США вернулась на родину, где избрана членом Королевского географического общества. С 1926 г. преподавала английский в университете Валенсии. В 1936 г. примкнула к франкистам и переехала в Саламанку, где работала диктором на Испанском национальном радио и вела ежедневную англоязычную программу новостей. С началом Второй мировой войны вернулась домой, работала в женском добровольческом движении во время битвы за Англию, работала правительственным цензором на Ямайке, в 1962 г. посетила СССР, в 1966 г. – Святую Землю. Автор воспоминаний «Сестра на Русском фронте», основанных на дневниковых записях военного времени, впервые изданных в 1974 г.

Федоров Сергей Петрович (1869–1936), выдающийся русский и советский хирург, доктор медицинских наук, профессор, «отец русской урологии». Родился в семье доктора медицины хирурга П. Н. Федорова. С отличием окончил классическую гимназию (1886), медицинский факультет Императорского Московского университета (1891). В начале научной работы по преимуществу интересовался вопросами бактериологии и иммунологии, в 1892 г. первым в России приготовил и применил для лечения больных холерный антитоксин, а затем столбнячный токсин и антитоксин, в 1893 г. приготовил лечебную противостолбнячную сыворотку. В 1893–1895 гг. продолжил образование в Германии и во Франции, в 1895 г. защитил докторскую диссертацию на тему о столбняке, назначен на должность штатного ассистента факультетской хирургической клиники Московского университета. Приват-доцент клиники для преподавания курса диагностики хирургических болезней (1896), заведующий кафедрой госпитальной хирургической клиники Военно-медицинской академии (1903–1936), внес большой вклад в модернизацию учебной, лечебной и научной работы, повышение уровня профессиональной подготовки врачей, председатель Российского урологического общества (1907), лейб-хирург (1909), лейб-хирург Императорской семьи (1912). В 1914–1917 гг. сопровождал императора и цесаревича в поездках. После Октябрьской революции остался в России, отказавшись от приглашений эмигрировать. В 1921 г. подготовил и организовал создание первого советского хирургического журнала «Новый хирургический архив», входил в редакцию девятитомного руководства по практической хирургии. Заслуженный деятель науки РСФСР (1928), в 1929 г. возглавил Институт хирургической невропатологии, награжден орденом Ленина (1933). Умер в Ленинграде.

Филимор Ричард Фортескью (1864–1940), старший сын адмирала Августуса Филимора. Получил образование в Вестминстерской школе и на учебном судне «Британия», в 1880 г. совершил первое плавание на боевом корабле «Минотавр», лейтенант (1886), командор (1899), на службе в Средиземноморской, Ист-Индской и Китайской эскадрах, принял участие и отличился в подавлении «боксерского» восстания. Капитан (1904), флаг-капитан Портсмута (1905–1907), командовал крейсерами «Джуно» в Чаннел-Флите (1907–1909) и «Абукир» в Средиземноморской эскадре (1909–1911), линейными крейсерами «Инфлексибл» (1911–1912) и «Гуд Хоуп» (1912), начальник штаба главнокомандующего Средиземноморской эскадрой адмирала А. Б. Милна (1912–1914). Кавалер ордена Бани, военно-морской адъютант короля Георга V (1914), в августе 1914 г. привел «Инфлексибл» из Мальты в Плимут и далее в Скапа-Флоу, где присоединился к 1-й эскадре линейных крейсеров вице-адмирала Д. Битти. Командовал «Инфлексиблом» в сражении с крейсерами эскадры вице-адмирала графа М. фон Шпее на Фолклендских островах 8 декабря 1914 г., после попытки прорыва в Дарданеллы 18 марта 1915 г. привел поврежденный крейсер на Мальту для ремонта, участвовал в высадке десанта на Галлиполийском полуострове в апреле 1915 г. 9 августа 1915 г. произведен в контр-адмиралы и направлен в Ставку Верховного главнокомандующего в качестве офицера связи, принял участие в боевых действиях Черноморского флота против Болгарии и Турции. В 1916 г. возвращен на Гранд-Флит, командующий 1-й эскадрой линейных крейсеров (1916–1918), первый командующий морской авиацией (1918–1920), рыцарь-командор ордена Св. Михаила и Св. Георгия (1918), ордена Бани (1919), вице-адмирал, командующий Резервным флотом (1920), адмирал (1924), командующий базой Плимут (1924–1927), первый адъютант короля Георга V (1929), в том же году вышел в отставку.

Фичев Иван Иванов (1860–1931), болгарский военный и государственный деятель, военный историк, один из организаторов открытия в Софии в 1914 г. Военной академии. Родился в Тырново, где получил начальное образование, которое продолжил в Габрово и Константинополе. В 1877 г. вступил в болгарское ополчение, по окончании войны служил переводчиком при русских военных властях в Тырново. В 1880 г. поступил в Военное училище в Софии, юнкер, в 1882 г. выпущен в пехоту, подпоручик. Поручик (1885), в Сербо-болгарской войне 1885 г. участвовал в обороне Виддинской крепости, капитан (1887), майор (1892). Окончил Военную академию в Турине (1898), подполковник (1899), полковник (1903), помощник начальника Генерального штаба (1905–1907), командир 2-й Фракийской пехотной дивизии (1907–1910), генерал-майор (1908), начальник Генерального штаба (1910–1914), в ходе Первой Балканской войны руководил операциями на Чаталджинском направлении, в начале Второй Балканской войны из-за несогласия с политикой Кобурга подал в отставку, которая не была принята, участвовал в Бухарестской конференции и подписании Бухарестского мирного договора. Генерал-лейтенант (1914), начальник 3-й военно-инспекционной области (январь – сентябрь 1914 г.), военный министр (1914–1915), в августе 1915 г. уволен в запас, посол в Румынии (1915–1916). Умер в 1931 г. в Софии.

Флит Константин Петрович фан дер (1844–1933), русский военный деятель, из семьи голландских дворян, лютеранин. Окончил 1-й Московский кадетский корпус, хорунжий гвардейской Конноартиллерийской бригады (1863), старший адъютант управления заведующего артиллерией Туркестанской области (1866–1867), подпоручик (1866), адъютант военного губернатора Туркестанской области (февраль – июль 1867 г.), адъютант командующего войсками Туркестанского военного округа (1867–1873), участник похода против Бухары (1866, 1868), против Хивы (1873), поручик (1867), за боевые отличия произведен в штабс-капитаны (1869), капитан (1872), за боевые отличия произведен в подполковники (1874), командир 4-й батареи гвардейской Конноартиллерийской бригады (1877–1878), командир 5-й батареи той же бригады (1878–1890). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., за отличие в 1878 г. произведен в полковники. Командир Конноартиллерийской бригады Кубанского казачьего войска (1890–1893), генерал-майор (1890), командир 1-й гренадерской артиллерийской бригады (1893–1895), командир 37-й артиллерийской бригады (1895–1899), начальник артиллерии 17-го армейского корпуса (1899–1900), генерал-лейтенант (1900), начальник артиллерии 1-го армейского корпуса (1900–1905). Участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Инспектор артиллерии 1-й Маньчжурской армии (1905–1906), начальник артиллерии Гвардейского корпуса (1906–1908), помощник командующего войсками Одесского военного округа (1908–1913), генерал от артиллерии (1908), помощник главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа великого князя Николая Николаевича (младшего) (1913–1914), главнокомандующий 6-й отдельной армией (1914–1915), генерал-адъютант (1915). В июне 1915 г. отстранен от командования армией и назначен членом Государственного совета. После февраля 1917 г. выведен из состава Государственного совета, активного участия в политической жизни не принимал, жил в России. Умер в Ленинграде.

Флоринский Михаил Федорович (род. 1952 г.), российский историк, заместитель заведующего кафедрой истории России с древнейших времен до XX в. исторического факультета СПбГУ.

Фош Фердинанд (1851–1929). Родился в семье набожных католиков, получил образование в иезуитском коллеже в Сен-Этьене. В 1870 г. поступил добровольцем в 4-й пехотный полк, после окончания Франко-прусской войны принял решение остаться в армии. В 1871 г. поступил в Высшую политехническую школу (Эколь-Политехник), после окончания которой в 1873 г. получил звание лейтенанта в 24-м артиллерийском полку. Близость к клерикальным кругам не приветствовалась в республике, что стало одной из причин его медленного роста в чинах. Капитан (1885). Окончил Академию Генерального штаба (Штабной колледж, 1887), в 1895 г. вернулся туда в качестве преподавателя французской военной истории и тактики, майор. Подполковник (1898), в 1901 г. назначен командиром полка, полковник (1903), бригадный генерал (1907), начальник Академии Генерального штаба (1907), генерал-майор (1911), генерал-лейтенант (1913). В 1913 г. назначен командиром 20-го армейского корпуса (Нанси), с которым вступил в войну. Успех первых боев привел к назначению командующим новой 9-й армией, во главе которой он отличился во время битвы на Марне и «бега к морю». Командующий Северной группой армий (1915–1916), в декабре 1916 г. после значительных потерь при наступлении в Артуа снят с должности и направлен в Италию. Начальник Генерального штаба (1917–1918), в марте 1918 г. назначен главнокомандующим союзных армий. За успехи в отражении германского наступления на Париж (вторая битва на Марне) в августе 1918 г. произведен в маршалы Франции. Один из организаторов Великого наступления в сентябре 1918 г., ставшего прологом поражения Германии, представитель Франции при церемонии подписания перемирия в Компьене (11 ноября 1918 г.), после чего избран членом Французской академии наук. Будучи сторонником жестких требований к немцам (включая оккупацию Рейнланда), считал условия Версальского мирного договора предательством Франции и публично называл подписанный мир «перемирием на 20 лет». Британский фельдмаршал (1919), один из организаторов и вдохновителей интервенции против Советской России. За помощь, оказанную Польше, где в качестве консультанта Ю. Пислудского действовал его бывший начальник штаба М. Вейган, произведен в маршалы Польши (1923). Один из главных инициаторов оккупации Рурской области в 1923 г.

Франше д’Эспере Луи-Феликс-Мари-Франсуа (1856–1942), военный и государственный деятель. Окончил Военную школу Сен-Сир, лейтенант 1-го полка алжирских стрелков (1876), в 1881 г. принял участие в Тунисской кампании. В 1885 г., после окончания Академии Генерального штаба, принял участие в Тонкинской кампании, капитан. Командир батальона пеших стрелков (1886–1900), майор. В 1900 г. принял участие в подавлении «боксерского» восстания, командующий французскими войсками в районе Пекина. Подполковник, полковник (1903), командир 60-го пехотного полка в Безансоне (1903–1908), бригадный генерал (1908), командир 77-й пехотной бригады (1908–1911), 28-й пехотной дивизии (1911–1912), дивизионный генерал (1912), командующий оккупационными силами в западном Марокко (1912–1913), командир 1-го армейского корпуса (Лилль), во главе которого вступил в Первую мировую войну, отличился в пограничном сражении и битве на Марне. Командующий 5-й армией (1914–1916), командующий Восточной группой армий (март – декабрь 1916 г.), Северной группой армий (1916–1918), кавалер Большого креста ордена Почетного легиона (1917), главнокомандующий союзными армиями на востоке (1918–1920), верховный комиссар Франции на юге России (1919). После краха интервенции и восстания на кораблях французского флота в Одессе и Севастополе отозван. В 1921 г. назначен инспектором североафриканских войск и зарубежных миссий, член Высшего военного совета (1920–1938), маршал (1921), генерал-инспектор войск в Северной Африке (1923–1931). С 1934 г. начал поддерживать крайне правых политиков. Член Французской академии наук (1934).

Френч Джон Дентон Пинкстон (1852–1925), британский военный и государственный деятель, 1-й виконт Ипрский и Хай-Лейкский (1916), граф Ипрский (1922). Родился в г. Риппл в графстве Кент в семье офицера флота. В 1866 г. поступил юнгой во флот, окончил военно-морское училище в Портсмуте, мичман (1869). Начав служить на броненосце «Уорриор», вскоре почувствовал приступы акрофобии и в 1870 г. перешел на службу в милиционные войска. В 1874 г. переведен в кавалерию, лейтенант (1874), капитан (1880). Участвовал и отличился в Нильской экспедиции 1884–1885 гг. Командир 19-го гусарского полка (1889), помощник генерал-адъютанта Ее Величества (1893), полковник (1895), командир 2-й кавалерийской бригады (1897), командир 1-й кавалерийской бригады (1899). Участвовал и отличился в Англо-бурской войне 18991902 гг., генерал-майор (1899), командир кавалерийской дивизии. В 1900 г. снял осаду с г. Кимберли, успешно действовал против буров на востоке Трансвааля. Начальник Олдершотского военного лагеря (1901–1907), генерал-лейтенант (1902), генерал-инспектор вооруженных сил, генерал от кавалерии (1907–1912), генерал-адъютант Его Величества (1911), начальник Имперского Генерального штаба (1912), фельдмаршал (1913). В 1914 г. подал в отставку в знак протеста против использования армии для подавления волнений в Ольстере, вновь назначен генерал-инспектором вооруженных сил. С началом Первой мировой войны назначен главнокомандующим Британскими экспедиционными силами во Франции. Будучи самостоятельным командующим, не подчинялся французскому главнокомандующему генералу Ж. Жоффру и постоянно конфликтовал с ним, в результате срывал или ставил под угрозу планы совместных действий союзников. В 1915 г. отозван в Англию, в 1915–1918 гг. занимал пост главнокомандующего войсками в метрополии, лорд-лейтенант Ирландии, главнокомандующий британской армией в Ирландии (1918–1921), во время войны за независимость широко применял методы массового террора, в декабре 1919 г. пережил попытку покушения со стороны боевиков Ирландской республиканской армии. В 1921 г. отозван в Англию и вышел в отставку, умер и похоронен в г. Риппл.

Фридрих-Вильгельм-Виктор-Август-Эрнст (1882–1951), кронпринц Прусский и Германский (1888–1918). С 1892 г. записан в прусскую гвардию, в 1900 г. выдержал офицерский экзамен и произведен в обер-лейтенанты, учился в Боннском университете (1901–1903). На службе в Большом Генеральном штабе (1906–1908, 1913–1914). Во время Первой мировой войны на Западном фронте, командующий 5-й армией (1914–1915), группой армий «Кронпринц Вильгельм» (1915–1918), генерал от инфантерии (1917). После подписания перемирия 11 ноября 1918 г. сложил с себя командование и уехал в Нидерланды, где проживал вместе с отцом. На выборах 1932 г. поддержал кандидатуру А. Гитлера. В 1945 г. интернирован французами, но вскоре освобожден, умер в Баден-Вюртемберге.

Фридрих-Карл Николай (1828–1885), сын принца Фридриха-Карла Александра, внук Фридриха-Вильгельма III, принц Прусский. Получил военное образование под руководством майора А. фон Рона, в 1846 г. посещал занятия в Боннском университете. В чине капитана участвовал в походе в Шлезвиг в 1848 г., в чине майора – в подавлении восстания в Бадене в 1849 г., ранен, за отличия награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1849), полковник (1852), генерал-майор (1854), генерал-лейтенант (1856). Выступал за проведение реформ в прусской армии, с 1860 г. командовал 3-м армейским корпусом. В 1864 г. произведен в генералы от кавалерии, командовал прусскими, а затем союзными войсками в войне с Данией. Участвовал в Австро-прусской войне 1866 г., командуя 1-й армией, отличился в сражении при Садовой. Участвовал во Франко-прусской войне 1870–1871 гг., отличился в сражениях при Шпихерне, Марс-ле-Туре, Гравелоте, командовал прусскими войсками при разгроме и пленении армии маршала Базена под Мецом, генерал-фельдмаршал (1870), награжден орденом Св. Георгия 2-й степени (1870), генерал-инспектор кавалерии (1871), русский генерал-фельдмаршал (1872), кавалер Большого креста ордена Бани (1878).

Фролов Петр Александрович (1852-?). Окончил 2-ю Санкт-Петербургскую военную гимназию (1868), 3-е военное Александровское училище (1870), 51-й пехотный Литовский полк. Переведен прапорщиком в Керченскую крепостную артиллерию, подпоручик (1872), поручик (1873), штабс-капитан (1876). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан (1878). Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Старший адъютант штаба 1-й пехотной дивизии (1878–1879), старший адъютант штаба 1-й гренадерской дивизии (1879–1880). штаб-офицер для поручений при штабе Московского военного округа (1880–1888), подполковник (1881), полковник (1884), состоял в числе штаб-офицеров Генштаба при Главном штабе (1888–1890), начальник отделения Главного штаба (1890–1893), окружной дежурный генерал штаба Киевского военного округа (1893–1898), генерал-майор (1894), помощник начальника Главного штаба (1898–1903), генерал-лейтенант (1901), дежурный генерал Главного штаба (1903–1904), с 1905 г. член Военного совета, генерал от инфантерии (1907), исполняющий должность главного начальника Петроградского военного округа (сентябрь 1915 г.), главный начальник снабжения армий Северного фронта (1915–1916, 1917), член Главного военного суда (1916), помощник военного министра (1916–1917), член Государственного совета с оставлением в должности помощника военного министра и члена Военного совета (1917).

Халил-бей, или Халил Кут (1881–1957), турецкий военный деятель, герой Турции, дядя Энвер-паши, один из активных участников и организаторов резни айсоров и армян. Окончил Константинопольское военное училище, капитан (1905). Участник младотурецкой революции, в 1908 г. направлен революционным правительством на границу с Персией с целью организации антишахских выступлений. В 1909 г. отозван в Константинополь, где ему поручено командование султанской гвардией. В 1911 г. с группой офицеров направлен в Ливию для организации обороны провинции против итальянцев, в 1912 г. назначен командиром жандармерии Салоник и округа, участвовал в Балканских войнах. В 1914 г. назначен командовать жандармским полком в Ване, после вступления Турции в войну возглавил сводный корпус, направленный в Северную Персию, где начал масштабную резню христиан. После ряда поражений переведен в Месопотамию, где под командованием маршала фон дер Гольца отличился при окружении и блокаде британского корпуса генерала Ч. Таунсхенда в Кут-эль-Амаре. Командующий 6-й армией (1916–1918), проиграл битву за Багдад (1917). После капитуляции Турции арестован, но бежал в Советскую Россию, в 1921 г. выступил в качестве связного между В. И. Лениным и М. К. Ататюрком, в 1921–1923 гг. проживал в Берлине и Москве, в 1923 г. получил разрешение вернуться в Турцию, умер в Константинополе.

Хвостов Александр Алексеевич (1857–1922), российский государственный деятель. Окончил Императорский Александровский лицей (1878), титулярный советник, на службе в Государственной канцелярии (1878), в 1879 г. переведен в Министерство юстиции, чиновник при прокуроре Саратовской судебной палаты (1879), секретарь при прокуроре, коллежский асессор, член Императорского Русского географического общества (1880), причислен к Министерству юстиции с освобождением от прежней должности (1881), надворный советник, товарищ прокурора Саратовского окружного суда, член Юридического общества при Императорском Санкт-Петербургском университете (1883), чиновник для особых поручений при Министерстве государственных имуществ (1884), в 1885 г. переведен в Министерство юстиции (1885), коллежский советник (1887), статский советник (1890), юрисконсульт Министерства юстиции (1892), действительный статский советник (1894), правитель канцелярии министра внутренних дел (1895), директор хозяйственного департамента МВД (1900), директор 1-го департамента Министерства юстиции (1901), тайный советник, товарищ министра юстиции (1905–1906), сенатор (1905), член Государственного совета (1912), министр юстиции (1915–1916), министр внутренних дел (июль – сентябрь 1916 г.), действительный тайный советник (1917). После Февральской революции 1917 г. проживал в своем имении, допрашивался в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства в качестве свидетеля, обвинение ему не предъявлялось. В мае 1917 г. оставлен за штатом, в декабре отправлен в отставку. Проживал вместе с семьей в Ельце.

Хвостов Алексей Николаевич (1872–1918), государственный деятель, племянник А. А. Хвостова, дворянин, крупный землевладелец. Окончил Императорский Александровский лицей с серебряной медалью (1893). Определен на службу в Министерство юстиции, титулярный советник (1893), служил в канцеляриях 1-го и 2-го департаментов Сената, коллежский асессор (1896), помощник делопроизводителя 10-го класса (1896), в 1-м департаменте Министерства юстиции (1897), товарищ прокурора Тверского окружного суда (1898), надворный советник, товарищ прокурора Московского окружного суда (1900), минский вице-губернатор (март – октябрь 1904 г.), коллежский советник (1904), тульский вице-губернатор (1904–1906), статский советник (1905), исполняющий должность вологодского губернатора (1906–1908), камергер Двора Его Императорского Величества (1908), вологодский губернатор (1908–1910), нижегородский губернатор (1910–1912), член Государственной думы четвертого созыва от Орловской губернии (1912–1915), избран от «Союза русского народа», член его Главного совета (1912–1815), действительный статский советник (1914), министр внутренних дел (1915–1916). После Февральской революции арестован, заключен в Петропавловскую крепость, допрашивался Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства, после Октябрьской революции оставлен в заключении, в августе 1918 г. перевезен в Москву и 5 сентября публично расстрелян как заложник с группой священнослужителей и правых политиков.

Хейг Дуглас (1861–1928), британский военный и государственный деятель, 1-й баронет Хейг, граф Хейг и виконт Девик (1919). Родился в семье шотландских купцов, торговавших виски. Окончил Оксфордский университет (1883), Королевскую военную академию в Сандхерсте, лейтенант 7-го Ее Величества королевы гусарского полка (1885). В 1886 г. переведен в Индию, где в 1891 г. познакомился и подружился с Дж. Френчем, капитан, командир эскадрона (1892). Окончил Штабной колледж в Камберли (1897). Участвовал в Нильской экспедиции 1898 г., майор (1899), принял участие в Англо-бурской войне 1899–1902 гг., старший штабной офицер в 1-й кавалерийской бригаде под командованием Дж. Френча. В 1901 г. получил временное звание бригадного генерала и во главе «летучей колонны» в 2,5 тыс. человек возглавил контрпартизанские действия в Капской колонии, в том числе занимаясь репрессиями против гражданского населения.

Подполковник, командир 17-го уланского полка (1903), адъютант короля (1902–1904), генерал-инспектор кавалерии Индии (1903–1904), генерал-майор (1904), самый молодой генерал британской армии того времени, с 1905 г. под руководством Р. Холдейна принял активное участие в реформировании британской армии. Директор штабной службы Военного министерства (1907–1909), в 1909 г. переведен в Индию, где начал работу по созданию Индийского Генерального штаба как части Имперского Генерального штаба, за службу в Военном министерстве пожалован в рыцари Британской империи, генерал-лейтенант (1910). В декабре 1911 г. покинул Индию, с 1912 г. командующий войсками Олдершотского лагеря, адъютант короля (1914), командир 1-го армейского корпуса (1914–1915), командующий 1-й армией (январь – декабрь 1915 г.), командующий Британскими экспедиционными силами во Франции (1915–1918), рыцарь Большого креста ордена Бани (1915), королевского Викторианского ордена (1916), фельдмаршал (1917), кавалер ордена Чертополоха (1917), рыцарь ордена «За выдающиеся заслуги» (1919). С 1919 г. в отставке, почетный полковник 17-го и 21-го уланских, королевского Конногвардейского и Собственного Его Величества шотландского пограничного полков.

Хенш (Хенч) Рихард Фридрих Генрих (1869–1918). В начале Первой мировой войны подполковник, начальник отдела разведки Большого Генерального штаба. Во время битвы на Марне направлен в качестве представителя Генштаба на фронт. После совещания в штабе 2-й армии с генерал-полковником К. фон Бюловым пришел к мнению, что единственным выходом из создавшегося положения будет отход 1-й и 2-й армий к северу. Прибыв в штаб 1-й армии, несмотря на возражения генерал-полковника А. фон Клука, отдал приказ об отводе войск, предъявив полномочия Верховного командования. Результатом приказа стали остановка наступления германской армии во Франции и переход войны в стадию позиционной. В декабре 1914 г. направлен на Балканский фронт, в августе 1915 г. назначен генерал-квартирмейстером штаба группы «Макензен», с июня 1916 г. начальник штаба группы «Макензен – Румыния», полковник (1917), с февраля 1917 г. начальник штаба германской военной администрации в Румынии, награжден орденом Pour le Merite (1917). В феврале 1918 г. умер в Бухаресте.

Хесапчиев Христофор (1858–1938). Окончил Апрелевскую гимназию в Габрово (1873), пансион Нотр-Дам в Константинополе (1875), институт Камер в Монпелье (1878), военное училище в Софии, подпоручик (1879), курсы при Константиновском военном училище в России (1880), Николаевскую академию Генерального штаба, поручик (1883), Офицерскую кавалерийскую школу в Санкт-Петербурге, ротмистр (1885). Майор (1895), командир 6-го пехотного полка (1896–1898), военный атташе в Сербии (1899), подполковник (1900), полковник (1904), дипломатический агент в Сербии (1904–1905), в Румынии (1905–1909), посол в Румынии (1909–1911), генерал-майор (1910), представитель болгарской армии при Верховном главнокомандующем греческой армией (1912–1913).

Хольмсен Иван Алексеевич (1865–1941), русский военный деятель норвежского происхождения. Выпущен из Финляндского кадетского корпуса в лейб-гвардии Семеновский полк, гвардии подпоручик (1886), поручик (1890). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, гвардии штабс-капитан с переименованием в капитаны Генерального штаба (1896). Состоял при Одесском военном округе, адъютант управления начальника Финских войск (1897–1900). В 1900–1901 гг. участвовал в Русско-китайской войне, исполняющий должность заведующего передвижением войск по железнодорожным и водным путям Иркутского района, подполковник (1900), военный агент в Афинах (1900–1906), полковник (1904), военный агент в Турции (1906–1913), генерал-майор (1910). В 1913 г. назначен командиром 1-й бригады 1-й гренадерской дивизии, но в должность не вступил, так как по настоянию министра иностранных дел С. Д. Сазонова назначен арбитром – российским посредником по спорным пограничным вопросам между Болгарией и Сербией после Второй Балканской войны 1913 г., по окончании миссии принят Императором Николаем II, который выразил ему свою благодарность. На фронт Первой мировой войны выступил командиром 1-й бригады 53-й пехотной дивизии, отличился в боях в Восточной Пруссии, награжден Георгиевским оружием (1914) и орденом Св. Георгия 4-й степени (1915), исполняющий должность командующего 53-й дивизии. В 1915 г. вместе с частями 20-го армейского корпуса попал в окружение в Августовских лесах и взят в плен, в апреле 1917 г. освобожден в порядке обмена офицерами-инвалидами между Россией и Германией и находился в Норвегии, в Лиллехаммере, в лагере для русских солдат, освобожденных из плена. В 1918 г. освобожден, активно поддерживал Белое движение в Особой военной миссии в Лондоне, в 1919 г. назначен главой русской военной делегации в Берлине, представлявшей все Белые армии, а также русским представителем в союзной комиссии по получению сдаваемого Германией оружия. Генерал-лейтенант, представитель Вооруженных сил Юга России в Германии (1919), представитель Русской армии генерала П. Н. Врангеля в Германии (1920–1922), с 1922 г. – во Франции, начальник 1-го отдела РОВС в Париже (1922–1930), главный казначей РОВС, генерал для поручений при председателе РОВС (1930–1938), в 1938 г. сдал свои должности и перед началом Второй мировой войны переехал в Норвегию. Скончался в Осло.

Хортон Макс Кеннеди (1883–1951), британский моряк. С 1898 г. на военно-морской службе, кадет. В 1914 г. лейтенант-коммандер, командир одной из первых английских океанских субмарин E-9, впервые в британском подводном флоте провел результативную торпедную атаку противника. 13 сентября 1914 г. атаковал и потопил у Гельголанда легкий крейсер «Хела», по возвращении на базу поднял «Веселый Роджер», зародив обычай у британских подводников отмечать победу. Через три недели потопил эсминец S-116, за победу награжден орденом «За выдающиеся заслуги» и вскоре направлен на Балтику. За многочисленные успешные операции в декабре 1914 г. произведен в коммандеры, подводники называли Балтику «морем Хортона». После революции в России и выхода ее из войны команды британских подводных лодок покинули страну, предварительно затопив или взорвав свои корабли. Капитан (1920), командовал легким крейсером «Конквест» и линкором «Резолюшн», контр-адмирал (1932), флагман-линкор «Малайя», командующий 1-й крейсерской эскадрой (1935), вице-адмирал (1937), командующий Резервным флотом (1937–1939), командующий силами Северного патруля, осуществлявшими дальнюю блокаду Германии в районе Оркнейских и Фарерских островов (1939–1940), командующий подводными лодками, базирующимися в Британии (1940–1942), адмирал (1941), главнокомандующий Западным направлением (1942–1945), отвечал за организацию и проводку конвоев в Атлантике. В 1945 г. подал в отставку, рыцарь-командор Большого креста ордена Бани (1945).

Цанов Найчо (1857–1923), болгарский политик и общественный деятель. В 1881 г. выступил против избрания Александра Баттенбергского на престол княжества Болгарского и против предания особых полномочий правительству князя, а также за восстановление Тырновской конституции в 1883 г., издавал журнал «Свобода». В 1885 г. в качестве добровольца участвовал в Сербо-болгарской войне. После изгнания А. Баттенберга находился в оппозиции к режиму С. Стамболова, активный деятель Либеральной партии, издавал журнал «Народный лист» (1894–1898). В начале XX в. возглавил левое крыло партии, один из инициаторов переименования ее в Демократическую. В 1903 г., после смерти П. Каравелова, отошел от демократов, которых возглавил А. Малинов, в 1905 г. создал и возглавил Радикал-демократическую партию. Критиковал методы и режим правления Фердинанда Кобургского, находился в оппозиции к правительству В. Радославова, протестовал против вступления Болгарии в войну. Неоднократно избирался депутатом Народного собрания, в 1919–1920 гг. председатель Народного собрания, находился в оппозиции к правительству А. Стамболийского, критиковал методы Болгарского земледельческого народного союза, пытался организовать оппозиционный БЗНС «Конституционный блок», арестован и посажен под домашний арест. Умер вскоре после июньского переворота 1923 г.

Чернявский Георгий Федорович (1860-191?). Окончил Николаевское инженерное училище, подпоручик (1880), поручик (1885), штабс-капитан (1887), капитан (1891), подполковник (1899), помощник председателя комитета Варшавского крепостного инженерного управления (1899–1910), полковник (1904), генерал-майор (1912), начальник инженеров Варшавской крепости (1912–1915), участник обороны Ковно (1915).

Чхеидзе Николай (Карло) Семенович (1864–1926), политический деятель России и Грузии, из дворян. Окончил кутаисскую гимназию, в 1887 г. поступил в Новороссийский университет, откуда исключен за участие в студенческих волнениях, позднее поступил в Харьковский ветеринарный институт, откуда в 1888 г. также исключен. С 1892 г. член грузинской социал-демократической организации «Месаме Даси» («Третья группа»), в 1898 г. вошел в РСДРП, с 1903 г. меньшевик. В 1898 г. переехал в Батуми, где работал инспектором муниципальной больницы. Гласный батумской Городской думы, член Городской управы (1898–1902), инспектор городской больницы (1902–1905). Принял участие в революции 1905–1907 гг. В 1907 г. избран гласным тифлисской Городской думы. Депутат Государственной думы третьего и четвертого созывов от Тифлисской губернии, глава фракции меньшевиков. После начала Первой мировой войны возглаляемая им меньшевистская фракция вместе с большевиками 26 июля (8 августа) 1914 г. проголосовала против военных кредитов. В 1915 г. огласил в Думе резолюцию Циммервальдской конференции. 27 февраля (12 марта) 1917 г. вошел в состав Временного исполкома Петроградского совета рабочих депутатов, избран его председателем. В тот же день вошел во Временный комитет Государственной думы. В ночь на 2 марта участвовал в переговорах об образовании Временного правительства, но войти в него министром труда отказался. После Июльской демонстрации выступил против большевиков как зачинщиков и заговорщиков, заявил о полной поддержке Советами Временного правительства. После принятия Петроградским советом большевистской резолюции «О власти» в знак протеста вместе со всем эсероменьшевистским президиумом Петроградского совета 6 (19) сентября 1917 г. сложил свои полномочия, вскоре уехал в Грузию и более в Россию не возвращался. К Октябрьской революции отнесся отрицательно. С 1918 г. председатель Закавказского сейма и Учредительного собрания Грузии, член грузинской партии меньшевиков. В 1919 г. представитель Грузии на Парижской (Версальской) конференции вместе с И. Г. Церетели, возглавлял правительство Грузинской Демократической Республики (1919–1921). После ввода Красной армии в Грузию в 1921 г. эмигрировал во Францию, участвовал в работе эмигрантских организаций. Покончил жизнь самоубийством, будучи смертельно болен туберкулезом.

Шаховской Всеволод Николаевич (1874–1954), князь, государственный деятель, землевладелец Новоладожского уезда Петербургской губернии. Окончил Морское училище, гардемарин (1893), мичман (1893), в 1894 г. переведен в Гвардейский флотский экипаж, в плаваниях по Балтийскому морю, Атлантическому океану, Средиземному и Черному морям (1894–1896). В 1898 г. перешел на службу в Министерство финансов, титулярный советник, камер-юнкер Двора Его Императорского Величества, столоначальник в Министерстве финансов (1900), коллежский асессор, лейтенант (1901), надворный советник (1904), коллежский советник (1905). Последовательно работал в Министерстве финансов (1898), Главном управлении торговым мореплаванием и портами (1902–1905), Министерстве промышленности и торговли (1905–1915) – чиновник для особых поручений, управляющий административной частью отдела торговых портов, камергер, статский советник (1908), с 1910 г. начальник Управления внутренних водных путей и шоссейных дорог Министерства путей сообщения, гофмейстер Двора (1911), действительный статский советник (1912), управляющий Министерством торговли и промышленности (февраль – май 1915 г.), министр, председатель Особого совещания для обсуждения мероприятий по обеспечению топливом (1915–1917). Во время Февральской революции подвергся кратковременному аресту, допрашивался Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства в качестве свидетеля, в 1919 г. эмигрировал в Данию, в 1920 г. – во Францию, умер в Париже.

Шаховской Дмитрий Иванович (1862–1939), князь, общественный деятель, внук декабриста Ф. П. Шаховского. Окончил юридический факультет Петербургского университета (1885), в студенческие годы состоял в кружке С. Ф. Ольденбурга, В. И. Вернадского, А. А. Корнилова. Служил в земстве Тверской (где сблизился с Ф. И. Родичевым, И. И. Петрункевичем) и Ярославской губерний, уездный предводитель дворянства, один из основателей «Союза освобождения» и журнала «Освобождение» (1904–1905). С 1905 г. член ЦК партии кадетов, депутат Государственной думы первого созыва, секретарь Думы и фракции кадетов (1906), подписал Выборгское воззвание. В 1910 г. лишен избирательных прав, отбыл трехмесячное тюремное заключение за либерально-общественную деятельность. Организатор и председатель общества «Кооперация» (1916), с марта 1917 г. член исполкома Московского комитета общественных организаций, сторонник активной борьбы с социалистами, министр государственного призрения Временного правительства (май – июль 1917 г.). После Октябрьской революции встал на путь активной борьбы с новой властью, один из организаторов «Союза возрождения России» (май 1918 г.) и «Тактического центра» (апрель 1919 г.). В феврале 1920 г. арестован ВЧК, вскоре освобожден по амнистии до суда. В начале 1920-х гг. отошел от политической деятельности, работал в кооперации, Госплане, затем занимался только литературным трудом. В июле 1938 г. арестован, в апреле 1939 г. приговорен к расстрелу. Реабилитирован в 1957 г.

Шереметев Дмитрий Сергеевич (1869–1943), граф. Окончил Московскую частную гимназию Поливанова (1890), вступил в службу юнкером в Кавалергардский полк. В 1891 г. выдержал экзамен на офицерский чин при Николаевском кавалерийском училище, корнет гвардии. Поручик (1895), флигель-адъютант (1896), штабс-ротмистр (1900), ротмистр (1903), полковник (1906). До 1917 г. состоял в Свите Его Императорского Величества, оставаясь в списках Кавалергардского полка. В качестве дежурного флигель-адъютанта сопровождал Николая II в поездках на фронт. С 1920 г. в эмиграции, возглавлял объединение кавалергардов в Париже, первый председатель Союза русского дворянства (1926–1929). Умер в Риме.

Шидловский (Шидловский 1-й) Сергей Илиодорович (1861–1922), государственный и политический деятель, из дворян Воронежской губернии, крупный землевладелец. Окончил Императорский Александровский лицей (1880). С 1880 г. на службе в Министерстве внутренних дел, с 1891 г. чиновник особых поручений при министре, с 1900 г. член совета Крестьянского поземельного банка, директор Департамента земледелия Главного управления землеустройства и земледелия (1905–1906), действительный статский советник, депутат Государственной думы третьего и четвертого созывов от Воронежской губернии, октябрист, товарищ председателя III Думы (1909–1910), в IV Думе председатель земельной комиссии, член Совета старейшин. После раскола фракции октябристов в январе 1914 г. руководил думской группой «Союза 17 октября». Один из лидеров «Прогрессивного блока», с сентября 1915 г. председатель бюро блока. Во время Февральской революции вошел во Временный комитет Государственной думы, член Главного земельного комитета, участник Московского государственного совещания, член Временного совета республики. После октября 1917 г. отошел от политической деятельности, в 1920 г. эмигрировал в Эстонию, где и умер.

Шиллинг Маврикий (Мориц Густав) Фабианович (1872–1934), барон, русский дипломат, сенатор, действительный статский советник, начальник канцелярии министра иностранных дел (1910–1916). В эмиграции во Франции.

Шингарев Андрей Иванович (1869–1918), общественный, политический и государственный деятель, специалист в области государственного хозяйства и бюджета от либеральной общественности, врач общей практики, публицист, из купеческой семьи. Окончил Воронежское реальное училище (1887), физико-математический факультет по естественному отделению Императорского Московского университета (1891), курс медицинского факультета ИМУ (1894). Вольнопрактикующий врач (1895–1897), земский врач, заведующий земским межуездным врачебным участком в Воронежской губернии (1898–1903), заведующий санитарным отделением Воронежской губернской земской управы (1903–1906), сотрудник и постоянный автор региональных журналов и газет либерального направления, кадет, гласный Усманского уездного земского собрания Тамбовской губернии. Участник революционных событий 1905–1907 гг. в Воронеже, II съезда кадетской партии, член ЦК кадетской партии (1907–1918), депутат Государственной думы второго (от Воронежа), третьего (от Воронежской губернии) и четвертого (от Петербурга) созывов, гласный Санкт-Петербургской (затем Петроградской) городской думы (1912–1917), лидер ее кадетской фракции (1917), главный специалист думской кадетской фракции по финансовым вопросам, председатель военно-морской комиссии Думы (1915–1917), член Особого совещания по обороне государства (1915–1917), член Бюро «Прогрессивного блока» (1915–1917). Во время Февральской революции возглавил Продовольственную комиссию, состоявшую из представителей Временного комитета Государственной думы и Петроградского совета, министр земледелия в первом составе Временного правительства (март – май 1917 г.), министр финансов в первом коалиционном составе Временного правительства (май – июль 1917 г.), вышел из правительства по решению ЦК партии кадетов в знак протеста против проекта соглашения с украинской Центральной радой. В декабре 1917 г. арестован большевиками и заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, 6 января 1918 г. вместе с Ф. Ф. Кокошкиным переведен в Мариинскую тюремную больницу, где в ночь на 7 января они были убиты караулом.

Шихлинский Али-ага Исмаил-ага оглы (1863–1943), русский, азербайджанский и советский военный деятель, из семьи беков Казахского уезда Елизаветпольской губернии. Окончил частную гимназию Тер-Акопова в Тифлисе (1876), Тифлисский кадетский корпус (1883), Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1886), поручик (1888), штабс-капитан (1894), капитан (1898). Участвовал в походе в Китай в 1900 г., в Русско-японской войне 1904–1905 гг., отличился при обороне Порт-Артура, ранен, награжден золотым оружием и орденом Св. Георгия 4-й степени, за отличия произведен в подполковники (1905), ввиду тяжелого ранения в ногу в 1905 г. освобожден из японского плена. Окончил Офицерскую артиллерийскую школу (1906), оставлен в ней преподавателем. Автор ряда изобретений и работ по артиллерии. Командир 5-й батареи 29-й артиллерийской бригады (1907), полковник (1908), штаб-офицер, заведующий обучающимися в Офицерской артиллерийской школе офицерами (1908–1910), командир 1-го дивизиона 21-й артиллерийской бригады (1910–1912), старший руководитель Офицерской артиллерийской школы (1912–1913), генерал-майор (1913), помощник начальника Офицерской артиллерийской школы (1913–1915), генерал для поручений при главнокомандующем армиями Северо-Западного, затем Западного фронтов (1915), при Верховном главнокомандующем (1915–1916), исполняющий должность инспектора артиллерии армий Западного фронта (1916–1917), генерал-лейтенант (1917), командующий 10-й армией (сентябрь – ноябрь 1917 г.). После Октябрьской революции подал прошение об увольнении от должности и покинул армию, направившись в Тифлис, где получил от руководства Закавказского сейма поручение создать и возглавить Мусульманский корпус, ставший позднее ядром армии мусаватистского Азербайджана и действовавший в 1918 г. вместе с турецкими войсками. Помощник военного министра Азербайджанской Демократической Республики (1919–1920), генерал от артиллерии азербайджанской армии (1919). В апреле 1920 г. перешел на сторону большевиков, помощник Наркомвоенмора АзССР. В 1920 г. переведен в Москву, на службе в Наркомате обороны РСФСР, преподавал в Высшей артиллерийской школе. В 1921 г. переведен в Баку, преподавал в школе комсостава, с 1924 г. помощник начальника школы, с 1929 г. на пенсии.

Шишко Павел Оттонович (1881–1967), русский военный моряк, из православных дворян Виленской губернии. В 1895 г. поступил в Морской кадетский корпус, гардемарин (1899), в 1901 г. выпущен из корпуса мичманом. В 1902–1904 гг. На Черноморском флоте, на пароходе «Колхида» (1902–1903) и транспорте «Буг» (1903). В 1904 г. переведен во Владивосток, флаг-офицер штаба командующего Тихоокеанским флотом (1904). Участвовал и отличился в Русско-японской войне 1904–1905 гг., участвовал в боевых действиях на борту броненосного крейсера «Россия», лейтенант (1904). В октябре и декабре 1904 г. организовал и возглавил две попытки прорваться на транспорте № 5 с грузом боеприпасов, продовольствия и медикаментов в блокированный Порт-Артур из Владивостока. Остановившись в Циндао для пополнения запасов воды и топлива, после падения крепости отправился морем в Россию, по пути встретился со 2-й Тихоокеанской эскадрой, зачислен на броненосец береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин», в Цусимском сражении попал в плен, по возвращении из которого награжден орденом Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом (1905). Командовал на Дальнем Востоке канонерской лодкой «Вогул» (1906), миноносцами «Лейтенант Сергеев» (1907), № 207 (1907), «Твердый» (1907–1910). В 1907 г. отличился при усмирении восстания во Владивостоке, заставив команду миноносца «Твердый» подчиниться его приказам под угрозой взрыва корабля. В 1907 г. в звании лейтенанта признан невиновным в исполнении приказа контр-адмирала Н. И. Небогатова о сдаче кораблей 3-й Тихоокеанской эскадры. В 1908 г. награжден орденом Св. Владимира 4-й степени, в 1910 г. – орденом Св. Анны 3-й степени. Окончил Артиллерийский офицерский класс с производством в артиллерийские офицеры 2-го разряда (1911). Старший лейтенант (1911), командовал посыльным судном «Воевода» (1911–1913), капитан 2 ранга (1913), исполняющий должность старшего офицера крейсера «Баян» (1913), старший офицер крейсера «Баян» (1913–1914), командир эсминца «Инженер-механик Дмитриев» (1915–1916). В феврале 1915 г. награжден орденом Св. Станислава 2-й степени с мечами (1915), в октябре того же года командовал десантом, высаженным на побережье Курляндии, за что в декабре 1915 г. награжден орденом Св. Анны 2-й степени с мечами, в апреле 1916 г. – Георгиевским оружием (1916). Командир эсминца «Гавриил» (1916), Ревельского морского «батальона смерти», составленного из добровольцев (1917), в октябре 1917 г. произведен в капитаны 1 ранга. Во время высадки немцев на Моонзундских островах отличился при защите дамбы острова Моон, несколько раз ранен, попал в плен. Активный участник Белого движения, в Северо-Западной армии генерала Н. Н. Юденича командовал батальоном, затем танковым дивизионом (1919–1920). В эмиграции в Эстонии (1920) и с 1921 г. в США, один из основателей Общества офицеров Российского Императорского флота в Америке (1923). Умер в г. Гротон, штат Коннектикут.

Шмидт Эрхард (1863–1946), германский моряк. С 1878 г. на военно-морской службе, командир броненосного крейсера «Принц Адальберт» (1904–1907), эскадренного броненосца «Гессен» (1908–1910), контр-адмирал (1910), командующий 2-й эскадрой флота Высоких морей, инспектор морской артиллерии, командующий 4-й эскадрой флота Высоких морей (1910–1914), вице-адмирал (1915). В 1915 г. командовал морскими силами, предназначенными для прорыва в Рижский залив, в 1916 г. принял участие в Ютландском сражении, командовал 1-й эскадрой, находившейся в авангарде германского флота. В 1917 г. руководил подготовкой и проведением операции «Альбион» по захвату островов Моонзундского архипелага, за успехи при ее проведении награжден орденом Pour le Merite, произведен в адмиралы. После Ноябрьской революции 1918 г. вышел в отставку.

Шольц Фридрих фон (1851–1927), германский военный деятель. С 1870 г. на прусской военной службе, добровольцем участвовал во Франко-прусской войне 1870–1871 гг., лейтенант (1872). Проходил обучение в артиллерийской школе в Берлине (1874–1876), в Военной академии (1879–1881). Командир батареи (1891–1892), отдела Большого Генерального штаба (1898–1899), начальник штаба 18-го армейского корпуса (1899–1903), полковник (1901), командир 23-й артиллерийской бригады (1903–1906). С 1906 г. обер-квартирмейстер, с 1908 г. начальник 21-й дивизии, командир 20-го армейского корпуса, с которым вступил в войну в составе 8-й армии в Восточной Пруссии, участвовал в сражении при Танненберге. В сентябре 1914 г. 20-й корпус вошел в состав новой 9-й армии, участвовал в боевых действиях в районе Мазурских болот, в Лодзинской операции, сражениях в Северной и Южной Польше, весной 1915 г. действовал на Ковенском направлении. Командующий 8-й армией, действовавшей под Верденом (май – сентябрь 1915 г.), награжден орденом Pour le Merite (1915), командующий армейской группой «Шольц» в районе крепости Динабург (1915–1917), 8-й армией под Ригой (январь – апрель 1917 г.), с мая 1917 г. на Салоникском фронте, командующий группой армий Шольца, преимущественно состоявшей из болгарских и немецких войск. За бои с англо-франко-сербскими войсками в Македонии получил дубовые ветви к ордену Pour le Merite (1917). В сентябре 1918 г., после разгрома Болгарии и выхода ее из войны, сдал командование, руководил отходом австро-германских войск из Румынии. С января 1919 г. в отставке.

Штрандман Василий Николаевич (1877–1963), русский дипломат. Учился в Пажеском корпусе вместе с будущим регентом Сербии и королем Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев Александром Карагеоргиевичем. С 1912 г. первый секретарь русской дипломатической миссии в Сербии, с июля 1914 г., после неожиданной смерти посланника Н. Г. Гартвига, поверенный в делах России в Сербии. В ходе Первой мировой войны участвовал в «сербской Голгофе» (отступлении сербской армии и значительной части гражданского населения через Албанию к Адриатическому морю и эвакуации на остров Корфу). В 1919 г. назначен послом в Сербии правительством А. В. Колчака, также являлся представителем главнокомандующего Вооруженными силами Юга России генерала А. И. Деникина, а затем главнокомандующего Русской армией генерала П. Н. Врангеля вплоть до закрытия посольства в марте 1924 г., после чего принял на себя обязанности по защите интересов русских беженцев в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев, возглавлял ряд организаций беженцев, в том числе Русское общество Красного Креста. В период гитлеровской оккупации Югославии (1941–1944) находился под наблюдением гестапо. В 1944 г. покинул Югославию и эмигрировал в Швейцарию, а затем в США.

Штрауссенберг Артур Арц фон (1857–1935), австро-венгерский военный деятель, барон, трансильванский немец, сын пастора, внук государственного чиновника, получившего дворянство в 1835 г. Окончил гимназию (1876), поступил добровольцем на годичные курсы в 23-й венгерский фельдъегерский батальон, после сдачи офицерских экзаменов произведен в лейтенанты (1878), обер-лейтенант (1885). Окончил Военную школу в Вене (1887), причислен к Генеральному штабу, капитан (1888), адъютант генерал-инспектора армии барона Шенфилда (1896–1898), на службе в Генеральном штабе (1898–1908), майор (1898), подполковник (1900), полковник (1902), генерал-майор (1908), командир 61-й пехотной бригады (1908–1913), фельдмаршал-лейтенант (1912), переведен в Военное министерство (1913). С началом войны по собственной просьбе переведен на фронт. В августе 1914 г. назначен командиром 15-й пехотной дивизии, в сентябре того же года – командиром 6-го армейского корпуса, во главе которого действовал на русском фронте, генерал от инфантерии (1915), командующий 1-й армии, действовавшей в Трансильвании (сентябрь 1915 – ноябрь 1916 г.), начальник Генерального штаба (1916–1918), генерал-полковник (1918). После падения монархии в ноябре 1918 г. в отставке, проживал в Вене, отказался вернуться в Трансильванию, перешедшую к Румынии. С 1926 г. получал венгерскую военную пенсию, умер в Будапеште.

Щербатов Николай Борисович (1868–1943), российский земский и государственный деятель, князь. Окончил по 1-му разряду Пажеский корпус, корнет (1889). В 44-м драгунском Нижегородском полку (1889–1892), в 1892 г. уволен в запас поручиком, в 1893 г. причислен к Главному управлению уделов, коллежский секретарь. В 1895 г. переведен в Министерство земледелия и государственных имуществ, уездный гласный и почетный мировой судья Лебединского уезда Харьковской губернии (1896–1903), титулярный советник (1896), с 1901 г. уездный гласный по Полтавскому уезду Полтавской губернии, почетный мировой судья Лубенского (1901) и Лохвицкого (1902) уездов. В 1903 г. определен на службу в Министерство народного просвещения почетным попечителем Лубенской мужской гимназии на три года, почетный председатель Лубенского сельскохозяйственного общества. Один из авторов проекта так называемой «Булыгинской думы», а также учредителей Партии правового порядка (1905), член, а потом председатель Имперского Совета партии (1905), член Совета Объединенного дворянства (1906). Полтавский губернский предводитель дворянства (1908–1914), почетный мировой судья по Лубенскому уезду (1908), камергер (1909), член Государственного совета от Полтавского губернского земства (1912), принадлежал к группе правого центра. Управляющий Государственным коннозаводством с производством в действительные статские советники (1913), управляющий Министерством внутренних дел (июнь – сентябрь 1915 г.). После отставки переизбран членом Государственного совета от Полтавского губернского земства, член совета Главного управления государственного коннозаводства (1915–1917). После Февральской революции отошел от политической активности, после октября 1917 г. примкнул к Белому движению на юге России. С конца 1920 г. в эмиграции, проживал в Германии. С 1923 г. член Комитета попечения о русских эмигрантах в Баварии, делегат от Германии на Зарубежном съезде в апреле 1926 г. в Париже. Умер в Баварии.

Эдуард – Альберт – Кристиан – Георг – Андрей – Патрик – Давид (1894–1972), принц Уэльский (1910–1936), король Великобритании и Ирландии, император Индии (январь – декабрь 1936 г.). Не был коронован, отрекся от престола, чтобы вступить в брак с разведенной американкой Уоллис Симпсон, в марте 1937 г. получил титул герцога Виндзорского. Поддерживал личные дружеские контакты с А. Гитлером, посещал нацистскую Германию, жил во Франции, в 1940 г. переехал в Португалию, где продолжал поддерживать контакты с нацистами. После пораженческого интервью вывезен на британском военном судне на Багамские острова. Генерал-губернатор Багамских островов (1940–1945), после войны жил во Франции.

Эйхгорн Эмиль Готфрид Герман фон (1848–1918), германский военный деятель. В 1866 г. вступил во 2-й гвардейский пехотный полк, участвовал и отличился в Австро-прусской войне 1866 г. и Франко-прусской войне 1870–1871 гг. Окончил Военную академию, причислен к Генеральному штабу, генерал-майор (1883), генерал-лейтенант (1901), командир 18-го армейского корпуса (1904–1912), генерал от инфантерии (1905), генерал-инспектор 7-й армейской инспекции (1912–1914), генерал-полковник (1913), в августе 1914 г. вышел в отставку, зачислен в резерв. В начале Первой мировой войны из-за болезни вынужден остаться в тылу, но уже в январе 1915 г. назначен командующим 10-й армией. Отличился в боях на Мазурах и в летнем наступлении 1915 г., за взятие Ковно в августе 1915 г. награжден орденом Pour le Merite, а в сентябре за взятие Вильны получил к нему дубовые ветви. В марте 1916 г. успешно руководил отражением наступления русских войск во время Нарочской наступательной операции. С июля 1916 г. главнокомандующий группой армий «Эйхгорн», действовавшей в Литве, Курляндии и Белоруссии. Руководил германскими войсками при отражении летнего 1917 г. наступления русской армии, занятии Риги и островов Моонзундского архипелага, генерал-фельдмаршал (1917). В марте 1918 г. назначен главнокомандующим группы армий «Киев», руководил на последнем этапе оккупацией Южной Белоруссии, Украины и юга России. Возглавил администрацию оккупированных областей Украины, проводил жесткую оккупационную политику. 30 июля 1918 г. убит в Киеве левым эсером Б. М. Донским.

Эрдели Иван Георгиевич (1870–1939). Окончил Николаевский кадетский корпус (1887), Николаевское кавалерийское училище, корнет лейб-гвардии Гусарского полка (1890), поручик (1894), штабс-ротмистр (1895). Окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, ротмистр гвардии с переименованием в подполковники Генерального штаба (1897). Состоял при Киевском военном округе, штаб-офицер для поручений при штабе Киевского военного округа (1899–1900), старший адъютант штаба генерал-инспектора кавалерии великого князя Николая Николаевича (1900–1905), старший делопроизводитель канцелярии Совета государственной обороны (1905–1907), полковник (1905), командир 8-го драгунского Астраханского полка (1907–1910), лейб-гвардии Драгунского полка (1910–1912), генерал-майор (1910), зачислен в Свиту Его Величества (1911), генерал-квартирмейстер штаба войск гвардии и Петербургского военного округа (1912–1914), генерал-квартирмейстер штаба 6-й армии (июль – август 1914 г.), штаба 9-й армии (август – октябрь 1914 г.), командующий 14-й кавалерийской дивизией (1914–1915), 2-й гвардейской кавалерийской дивизией (1915–1916), начальник той же дивизии (май – ноябрь 1916 г.), награжден Георгиевским оружием (1915), генерал-лейтенант (1916), начальник 64-й пехотной дивизии (1916–1917), командир 18-го армейского корпуса (апрель – май 1917 г.), командующий 11-й армией (июнь – июль 1917 г.), генерал от инфантерии (1917), командующий Особой армией (июль – август 1917 г.). Принял активное участие в выступлении генерала Л. Г. Корнилова, после провала которого отстранен от командования, арестован и перевезен в Быховскую тюрьму. В ноябре 1917 г. освобожден вместе с другими арестованными корниловцами, уехал из Быхова на Дон, где с первых дней участвовал в формировании Добровольческой армии. Участник 1-го Кубанского (Ледяного) похода, представитель Добровольческой армии при Кубанском краевом правительстве (январь – март 1918 г.). Командовал Отдельной конной бригадой Добровольческой армии (март – апрель 1918 г.), 1-й конной дивизией (май – октябрь 1918 г.), с октября 1918 г. в распоряжении главнокомандующего ВСЮР. В 1919 г. командирован в Закавказье для установления связи с представителями английского командования. С апреля 1919 г. главноначальствующий и командующий войсками Терско-Дагестанского края, с мая 1919 г. – Астраханского края, с июля 1919 г. – Северного Кавказа, в апреле 1920 г. переведен в резерв чинов при Военном управлении ВСЮР, эвакуирован из Новороссийска в Константинополь, в августе 1920 г. возвратился в Крым, состоял в распоряжении главнокомандующего. С 1920 г. в эмиграции во Франции, работал аккомпаниатором, шофером. Активно участвовал в деятельности РОВС, член правления Общества взаимопомощи бывших юнкеров Николаевского кавалерийского училища, председатель Союза офицеров – участников Великой войны (1930–1934), начальник 1-го отдела РОВС (1934), объединявшего его чинов на территории Франции, и председатель французского отделения Союза участников 1-го Кубанского похода. Вскоре оставил эти посты, председатель Комиссии по расследованию дела генерал-майора Н. В. Скоблина (1937–1938). Умер в Париже.

Эрнрот Казимир (Йохан-Казимир) Густавович (1833–1913), русский и болгарский военачальник и государственный деятель, из дворянского рода шведского происхождения. Начальное образование получил в Финляндском кадетском корпусе, в 1850 г. произведен в первый офицерский чин, служил в лейб-гвардии Уланском Ее Величества полку. Окончил Николаевскую военную академию, причислен к Генеральному штабу (1855). В 1856 г. произведен в майоры и переведен в Курский пехотный полк, с которым направлен служить на Кавказ, где находился до 1860 г. В 1858 г. ранен и за отличие против горцев награжден орденами Св. Анны 3-й степени с мечами (1858), Св. Станислава 2-й степени с мечами (1859), Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом (1859) и золотой шашкой с надписью «За храбрость» (1859). С 1859 г. находился при Генеральном штабе, с 1861 г. служил в Польше, начальник штаба 6-й пехотной дивизии, в том же году пожалована императорская корона к ордену Св. Станислава 2-й степени. За отличие в подавлении Польского восстания 1863 г. награжден орденами Св. Анны 2-й степени с мечами и императорской короной (1863) и Св. Владимира 3-й степени с мечами (1864). С конца 1863 по 1867 г. командовал Витебским пехотным полком, генерал-майор, помощник начальника 17-й пехотной дивизии (1869), награжден орденом Св. Станислава 1-й степени (1874), командир 11-й пехотной дивизии (1876), принимал участие в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., генерал-лейтенант (1877). После войны временно уволен из рядов русской армии и с тем же чином перешел на болгарскую службу. В Болгарии стал советником князя Александра Баттенберга, помог ему отменить действие Тырновской конституции 1879 г., которую обязался соблюдать при избрании его на престол Народным собранием. Военный министр Болгарии (1880), с 9 мая по 13 июля 1881 г. исполнял обязанности министра-председателя (премьер-министра) и министра иностранных дел Болгарии. За время болгарской службы награжден русскими орденами Св. Анны 1-й степени (1880) и Св. Владимира 2-й степени (1881). В 1882 г. оставил болгарскую службу и вернулся в Россию, где назначен заместителем статс-секретаря Великого княжества Финляндского, на этом посту награжден орденом Белого Орла (1883), с 1888 г. государственный секретарь по делам Финляндии. В 1891 г. вышел в отставку и поселился под Хельсинки, умер в 1913 г.

Эрнст – Людвиг – Карл – Альберт – Вильгельм (1868–1937), великий герцог Гессенский и Рейнский (1892–1918), брат императрицы Александры Федоровны и великой княгини Елизаветы Федоровны, неоднократно посещал Россию, в годы Первой мировой войны в составе германской армии. В ноябре 1918 г. вслед за кайзером отрекся от престола. Умер в замке Вольсфгартен близ Дармштадта.

Юсупов Феликс Феликсович (1856–1928), до 1891 г. именовался графом Сумароковым-Эльстоном. Учился в Пажеском корпусе, учебу не окончил, в 1876 г. выдержал офицерский экзамен при Чугуевском пехотном юнкерском училище, но поступил в кавалерию, корнет. Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., поручик (1878). В 1879 г. прикомандирован и переведен в Кавалергардский полк с чином корнета гвардии, поручик (1882). В 1882 г. женился на княжне З. Н. Юсуповой (1861–1939), фрейлине, дочери гофмейстера, единственной наследнице богатейшего княжеского рода, в 1891 г. получил право на титул и фамилию жены. Состоял при генерал-адъютанте графе М. Т. Лорис-Меликове (1882), причислен к Министерству внутренних дел (1883–1885), адъютант великого князя Сергея Александровича, штабс-ротмистр (1888), ротмистр (1892), командир 2-го эскадрона Кавалергардского полка (1894–1904), полковник (1898), командующий Кавалергардским полком (1904–1905), генерал-майор (1905), в том же году зачислен в Свиту Его Императорского Величества, командир Кавалергардского полка (1905–1908), командир 2-й бригады 2-й гвардейской кавалерийской дивизии (1908–1911), председатель совета Императорского Строгановского центрального художественно-промышленного училища (1912), с мая 1915 г. главный начальник Московского военного округа и главноначальствующий над Москвой, генерал-лейтенант, генерал-адъютант, в июне того же года освобожден от должности главного начальника, а в сентябре – от должности главноначальствующего. По поручению Николая II доставил во Францию и вручил главнокомандующему французской армией генералу Ж. Жоффру знаки ордена Св. Георгия 2-й степени. После Октябрьской революции уехал в Крым, а в апреле 1919 г. вместе с императрицей Марией Федоровной на крейсере «Мальборо» покинул Россию. Жил в Италии, умер в Риме.

Юсуф-Изеддин (1857–1916), наследный принц Оттоманской империи (1909–1916), сын султана Абдул-Азиса I, после свержения и убийства отца в 1876 г. держался в стороне от политики и двора Абдул-Гамида. После младотурецкой революции в качестве старшего из принцев-османов провозглашен наследником султана Мехмета V, считался сторонником реформ, но расходился во взглядах на политику с лидерами младотурок. В феврале 1916 г. покончил жизнь самоубийством (по другим данным, убит).

Язвицкий Валерий Иольевич (псевдоним Верус, 1883–1957), советский драматург, поэт и писатель, автор научно-популярных, политических, исторических и научно-фантастических книг. Родился в селе Орлов Гай Самарской губернии, учился на историкофилологическом факультете Казанского университета, в 1903 г. написал свою первую пьесу, с успехом поставленную в Казани, в том же году вступил в РСДРП, в 1905 г. за активное участие в революционных волнениях арестован, заключен в тюрьму, а позже отправлен в ссылку, откуда бежал за границу. Окончил естественный факультет Женевского университета, в Женеве познакомился и близко сошелся с рядом видных деятелей РСДРП(б), включая В. И. Ленина, Л. Д. Троцкого и А. В. Луначарского. В 1910 г. переехал в Болгарию, где работал в биологической лаборатории профессора П. И. Бахметьева. В 1912 г. вышел из партии, больше политической деятельностью не занимался. Работал корреспондентом ряда русских газет на Балканах, в 1914 г. – в Сербии. В 1915 г. вернулся в Россию, после Октябрьской революции служил в Наркомпросе, в 1920-1930-е гг. активно занимался литературной деятельностью, во время Великой Отечественной войны – в РККА, служил начальником ПВО одной из зон Москвы.

Яковлев Василий Васильевич (1883–1970). Окончил Морской кадетский корпус, мичман (1903). Участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг., водолазный офицер крейсера 1 ранга «Аврора». Лейтенант (1907), офицер на линейном корабле «Слава» (1906–1909), участвовал в спасении жертв землетрясения на Сицилии (1908), награжден итальянской медалью. Делопроизводитель МГШ и редактор журнала «Морской сборник» (1913–1915), морской агент в Болгарии (1915), в Румынии (1916), представитель флота при румынском Верховном командовании (1916–1917), адъютант помощника морского министра, старший адъютант ГМШ с зачислением в береговой состав, штаб-офицер матросского отдела Главного управления по делам личного состава флота (1917). В эмиграции во Франции, скончался 29 января 1970 г. в г. Шелль близ Парижа.

Примечания

Германский и австро-венгерский противники в конце 1914 – начале 1915 г. Выбор направления главного удара

1 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Fedor Fedorovich Palitsyn. Zapiski generala Palitsyna, 1914–1921. P. 334.

2 Пуанкаре Р. На службе Франции. Воспоминания за девять лет. М., 1936. Кн. 1. С. 294–295.

3 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. М., 1921. Ч. I. С. 18.

4 Там же.

5 Knox A. With the Russian army 1914–1917. L., 1921. Vol. 1. P. 181–182; Шварц А. В. Оборона Иваногрода в 1914–1915 гг. М., 1922. С. 48.

6 Деникин А. И. Путь русского офицера. М., 1990. С. 262.

7 Великий Князь Андрей Владимирович. Дневник б. Великого Князя Андрея Владимировича. 1915 год. Л., М., 1925. С. 46–48.

8 ПоповЛ Н. Односи Срби_]е и Руси]е у Првом Светском рату. Београд, 1977. С. 66.

9 Лесевицкий Н. Первый поход XXIV Армейского корпуса в Венгрию в ноябре 1914 г. // Война и революция (далее – ВиР). 1928. № 12. С. 103–104.

10 Каширин В. Б. Неотвращенная катастрофа союзника. Борьба на Балканском фронте 1914–1915 гг. в суждениях русского военного агента при сербской Военной Команде / / Русский сборник: Исследования по истории России. Редакторы-составители: О. Р. Айрапетов, Мирослав Йованович, М. А. Колеров, Брюс Меннинг, Пол Чейсти (далее – Р. сб.). Т. 3. М.: Модест Колеров, 2006. С. 196–197.

11 Попов Л Н. Указ. соч. С. 121.

12 Российский Государственный архив Военно-морского флота (далее – РГА ВМФ). Ф. 609. Оп. 1. Д. 400. Л. 3.

13 Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914–1917. Нью-Йорк, 1960. Кн. 1. С. 257–258.

14 Трайнин П. Австро-венгерская Дунайская флотилия в мировую войну 19141918 гг. // Морской сборник (далее – МС). 1928. № 5. С. 113, 115.

15 Reiss R. A. Report upon the atrocities committed by the Austro-Hungarian army during the first invasion of Serbia. L., 1916. P. 17.

16 Трайнин П. Указ. соч. // МС. 1928. № 5. С. 109.

17 Российский Государственный военно-исторический архив (далее – РГВИА). Ф. 2000. Оп. 1. Ед. хр. 3130. Л. 218–218 об.

18 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 400. Л. 63, 65–65 об., 81, 88; Международные отношения в эпоху империализма. Документы из архивов царского и Временного правительств 1878–1917 гг. (далее – МОЭИ). Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 6. Ч. 2 (5 августа 1914 – 13 января 1915 г.). С. 64.

19 Трайнин П. Указ. соч. // МС. 1928. № 5. С. 109; Вульф О. Р. Австро-венгерская Дунайская флотилия в Мировую войну 1914–1918. СПб., 2004. С. 12.

20 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 400. Л. 80.

21 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 197.

22 Vopicka Ch. Secrets of the Balkans. Seven years of a diplomatist’s life in the storm centre of Europe. Chicago, 1921. P. 36.

23 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 197.

24 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 6. Ч. 2 (5 августа 1914 – 13 января

1915 г.). С. 60.

25 Там же. С. 61.

26 Там же. С. 52.

27 Там же. С. 69.

28 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 197.

29 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 6. Ч. 2 (5 августа 1914 – 13 января 1915 г.). С. 62.

30 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 201.

31 Там же. С. 200.

32 Rothenberg. G. E. The army of Francis Joseph. Purdue University Press. West Lafayette, Indiana, 1976. P. 183.

33 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 202.

34 Rothenberg. G. E. Op. cit. P. 183.

35 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 202.

36 Особые журналы Совета министров Российской империи. 1915 год. М., 2008. С. 166.

37 Лесевицкий Н. Указ. соч. // ВиР. 1928. № 12. С. 107–109, 114.

38 Кислицын В. А. В огне Великой Мировой войны (личные воспоминания). Харбин, 1938. С. 3.

39 The Times History of War. Part 32. Vol. 3. March 30, 1915. P. 215–218.

40 Кочубей В. Малоизвестное сражение / / Военная быль (далее – ВБ). Париж, 1969. № 98. С. 9–11.

41 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. I. С. 24.

42 Коленковский А. [К.] Мировая война 1914–1918 гг. Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. М., Л., 1927. С. 18–21.

43 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. М., 1938. Т. 1. С. 264–265.

44 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. I. С. 27.

45 Самойло А. А. Две жизни. М., 1958. С. 155.

46 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. I. С. 35, 39, 41.

47 Knox A. Op. cit. V. 1. P. 280.

48 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 262–263.

49 Коленковский А. [К.] Мировая война 1914–1918 гг. Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. С. 20, 23.

50 Епанчин Н. А. На службе трех императоров. М., 1996. С. 412, 417.

51 Сергеевский Б. Н. Пережитое. 1914. Белград, 1933. С. 173.

52 Коленковский А. [К.] Мировая война 1914–1918 гг. Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. С. 38.

Разгром 10-й армии и гибель 20-го корпуса

1 Каменский М. П. (Супигус). Гибель XX корпуса 8/21 февраля 1915 года (По архивным материалам штаба 10-й армии). Пгр., 1921. С. 22; Коленковский А. [К.] Мировая война 1914–1918 гг. Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. С. 23.

2 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 16.

3 Будберг А. П. Из воспоминаний о войне 1914–1917 гг. Третья восточно-прусская катастрофа. 25 января – 8 февраля 1915 г. Сан-Франциско, 193… С. 7.

4 Коленковский А. [К.] Мировая война 1914–1918 гг. Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. С. 30.

5 Будберг А. П. Указ. соч. С. 9.

6 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 16.

7 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 413.

8 Успенский А. А. На войне. Восточная Пруссия – Литва. Каунас, 1932. С. 148.

9 Русские Ведомости. 31 января 1915 г. № 25. С. 3.

10 Успенский А. А. Указ. соч. С. 149–151.

11 Коленковский А. [К.] Мировая война 1914–1918 гг. Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. С. 30.

12 Будберг А. П. Указ. соч. С. 10.

13 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 16.

14 Коленковский А. [К.] Мировая война 1914–1918 гг. Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. С. 23–24.

15 Хольмсен [И. А.] Мировая война. Наши операции на Восточно-Прусском фронте зимою 1915 г. Воспоминания и мысли. Париж, 1935. С. 36–37.

16 Кочубей В. [В.] «Вержболовская группа» и гибель XX Армейского корпуса в Августовских лесах // ВБ. Париж, 1962. № 57. С. 9.

17 Коленковский А. [К.] Мировая война 1914–1918 гг. Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. С. 42.

18 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 24.

19 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 414–416.

20 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 17.

21 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 38.

22 Там же. С. 43.

23 Розеншильд-Паулин А. [Н.] Гибель XX Армейского корпуса в Августовских лесах. Из дневника начальника дивизии // Военный сборник общества ревнителей военных знаний (далее – ВС ОРВЗ). Белград, 1924. Кн. 5. С. 261.

24 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 417.

25 Будберг А. П. Указ. соч. С. 16.

26 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 39, 43–44.

27 Коленковский А. [К.] Мировая война 1914–1918 гг. Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. С. 36.

28 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 412.

29 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 30–32.

30 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 46.

31 Коленковский А. [К.] Мировая война 1914–1918 гг. Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. С. 38–39.

32 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 48.

33 Будберг А. П. Указ. соч. С. 12.

34 Там же.

35 Кочубей В. [В.] Об одной второочередной дивизии // Часовой. Париж, 1960. № 405. С. 21.

36 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 45.

37 Белолипецкий В. Е. Зимние действия пехотного полка в Августовских лесах 1915 г. М., 1940. С. 13.

38 Будберг А. П. Указ. соч. С. 18.

39 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 410.

40 Будберг А. П. Указ. соч. С. 15.

41 Там же. С. 18.

42 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 34–35.

43 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 47.

44 Будберг А. П. Указ. соч. С. 18.

45 Редерн Г. Зимняя операция в районе Мазурских озер. Пгр., 1921. С. 15.

46 Asprey R. The German High Command at War. Hindenburg and Ludendorf and the First World War. L., 1994. P. 151–152.

47 Германский имперский архив. Мировая война 1914–1918 гг. М., 1941. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 14.

48 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 27–28, 49.

49 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 30.

50 Коленковский А. [К.] Мировая война 1914–1918 гг. Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. С. 25.

51 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 38.

52 Редерн Г. Указ. соч. С. 13–14, 16.

53 Попов К. Воспоминания кавказского гренадера. Белград, 1925. С. 70–71.

54 Германский имперский архив… Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 120–121.

55 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 51.

56 Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг. М., 1923. Т. 1. С. 100; Churchill W. The Unknown war. The Eastern front. N. Y., 1932. P. 292.

57 Хольмсен [И.] [А.] Указ. соч. С. 52.

58 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 122–123.

59 Public records office (further PRO). War office. 106/1055. L. 1.

60 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 100.

61 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 52–53.

62 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 87.

63 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 186.

64 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 130–131.

65 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 415.

66 Там же; Будберг А. П. Указ. соч. С. 19.

67 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 33; Сергеевский Б. Н. Указ. соч. С. 173; Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 41.

68 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 131–132.

69 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 51; Asprey R. Op. cit. P. 164.

70 Редерн Г. Указ. соч. С. 19.

71 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 36–37.

72 Редерн Г. Указ. соч. С. 20.

73 Будберг А. П. Указ. соч. С. 20; Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 53–54, 57.

74 Будберг А. П. Указ. соч. С. 22–23.

75 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 55.

76 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 42.

77 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 46, 56.

78 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 187.

79 Там же. С. 187–188.

80 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 56.

81 Будберг А. П. Указ. соч. С. 25.

82 ДитмарА. [В.] Отход тяжелых батарей от Летцена в 1915 году // Артиллерийский вестник. Орган связи всех русских артиллеристов за рубежом. Белград, 1934. № 13. С. 1–4.

83 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 58.

84 Там же. С. 59.

85 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 49.

86 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 59.

87 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 53.

88 Там же. С. 188.

89 Там же. С. 190.

90 Будберг А. П. Указ. соч. С. 26.

91 Голос Москвы. 6 (19) января 1915 г. № 4. С. 6.

92 Будберг А. П. Указ. соч. С. 26.

93 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 81.

94 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 59.

95 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 415–416.

96 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 61.

97 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 418.

98 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 57.

99 Будберг А. П. Указ. соч. С. 25.

100 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 60.

101 Будберг А. П. Указ. соч. С. 26.

102 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 77.

103 Успенский А. А. Указ. соч. С. 174.

104 Будберг А. П. Указ. соч. С. 29.

105 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 64.

106 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 32, 183.

107 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 76.

108 Дрейер В. Н. фон. На закате империи. Мадрид, 1965. С. 161.

109 Редерн Г. Указ. соч. С. 23.

110 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 8–9.

111 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 66.

112 Кочубей В. [В.] Об одной второочередной дивизии // Часовой. Париж, 1960. № 405. С. 21.

113 Редерн Г. Указ. соч. С. 28.

114 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 66.

115 Будберг А. П. Указ. соч. С. 27.

116 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 61, 68.

117 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 21.

118 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 420.

119 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 66.

120 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 68.

121 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 73.

122 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 22.

123 Будберг А. П. Указ. соч. С. 40–41.

124 Кочубей В. [В.] «Вержболовская группа» и гибель XX Армейского корпуса в Августовских лесах // ВБ. Париж, 1962. № 57. С. 12.

125 Б-ий Б. [Бучинский Б. И.] Суд над Мясоедовым (Впечатления очевидца) // Архив Русской революции (далее – АРР). Берлин, 1924. Т. 14. С. 132–133.

126 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 67–68.

127 Б-ий Б. [Бучинский Б. И.] Указ. соч. // АРР. Берлин, 1924. Т. 14. С. 134.

128 Редерн Г. Указ. соч. С. 26.

129 Будберг А. П. Указ. соч. С. 33.

130 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 63, 68.

131 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 102.

132 Редерн Г. Указ. соч. С. 22.

133 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 102–103.

134 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 89.

135 Успенский А. А. Указ. соч. С. 175.

136 Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 263.

137 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 14.

138 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 73–74.

139 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 33.

140 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 89.

141 Успенский А. А. Указ. соч. С. 176.

142 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 77.

143 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 15.

144 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 83.

145 Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. / / ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 263–264.

146 Успенский А. А. Указ. соч. С. 177.

147 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 77.

148 Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 265.

149 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 94.

150 Там же. С. 265–266.

151 Редерн Г. Указ. соч. С. 31.

152 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 81.

153 Там же. С. 82.

154 Там же.

155 Будберг А. П. Указ. соч. С. 30.

156 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 81–82.

157 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 83.

158 Будберг А. П. Указ. соч. С. 30.

159 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 83, 158, 161.

160 Будберг А. П. Указ. соч. С. 33.

161 Редерн Г. Указ. соч. С. 32–33.

162 Каменский М. П. (Супигус)Указ. соч. С. 113–114.

163 Германский имперский архив… Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 149.

164 Будберг А. П. Указ. соч. С. 35.

165 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 96–97.

166 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 92.

167 Там же.

168 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 69; Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. / / ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 270.

169 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 93.

170 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 72.

171 Будберг А. П. Указ. соч. С. 47.

172 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 158.

173 Будберг А. П. Указ. соч. С. 35–36.

174 Там же. С. 37.

175 Там же.

176 Там же. С. 38–39.

177 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 112.

178 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 93, 97.

179 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 113.

180 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 103.

181 Там же. С. 111–112.

182 Там же. С. 113.

183 Будберг А. П. Указ. соч. С. 37, 44.

184 Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 266.

185 Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 162.

186 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 115.

187 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 101, 115–116.

188 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 116.

189 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 116.

190 Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 162.

191 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 95.

192 Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. / / ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 267–268; Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 117, 132, 141.

193 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 122, 129–130, 165; Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 159.

194 Германский имперский архив… Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 159, 162, 164–165; Редерн Г. Указ. соч. С. 40–41; Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 135–136; Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 124–125, 146.

195 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 59.

196 Будберг А. П. Указ. соч. С. 40–41.

197 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 59.

198 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 132.

199 Хольмсен [И. А..] Указ. соч. С. 121–122.

200 Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 162.

201 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 116–117, 133–134.

202 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 40, 42.

203 Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 270.

204 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 109.

205 Успенский А. А. Указ. соч. С. 199–200.

206 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 162.

207 Успенский А. А. Указ. соч. С. 200–203.

208 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 162.

209 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 135.

210 Будберг А. П. Указ. соч. С. 42–43.

211 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 93.

212 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 100–101, 117.

213 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 159.

214 Будберг А. П. Указ. соч. С. 43.

215 Там же. С. 44–45.

216 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 58, 60, 66; Балтушевский З. Трагедия XX Армейского корпуса в Августовских лесах (Личные воспоминания) / / ВБ. Париж, 1963. № 60. С. 28.

217 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 149.

218 Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 279.

219 Успенский А. А. Указ. соч. С. 217.

220 Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). М., 2008. С. 100.

221 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 162–164.

222 Русский инвалид. 5 февраля 1915 г. № 28. С. 1.

223 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем / / Красный архив (далее – КА). М., 1923. Т. 3. С. 29.

224 Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). С. 103.

225 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 29.

226 Германский имперский архив… Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 159; Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 164, 181.

227 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 143.

228 Будберг А. П. Указ. соч. С. 47.

229 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 72; Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 181–183.

230 Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). С. 103.

231 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 118.

232 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 172.

233 Утро России. 6 октября 1915 г. № 274. С. 5.

234 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 173.

235 Там же. С. 177–178, 183.

236 Добрынин [В. В.] Мальчик-герой (эпизод из гибели 20-го русского корпуса в Августовских лесах в 1915 г.) // Часовой. Париж, 1930. № 46. С. 25.

237 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 185.

238 Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 279; Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 137.

239 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 63.

240 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 185.

241 Успенский А. А. Указ. соч. С. 207, 212; Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 271, 281.

242 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 192.

243 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 69; Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. / / ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 270; Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 100–101.

244 Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 283.

245 Балтушевский З. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1963. № 60. С. 29.

246 Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 166.

247 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 171.

248 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 69–70.

249 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 150.

250 Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 167.

251 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 192–194.

252 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 151.

253 Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 279.

254 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 195–196.

255 Балтушевский З. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1963. № 60. С. 30.

256 Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). С. 106.

257 Успенский А. А. Указ. соч. С. 219.

258 Балтушевский З. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1963. № 60. С. 30.

259 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 122–123, 155.

260 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 198.

261 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 78.

262 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 154; Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 198.

263 Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 166–167.

264 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 202, 301–302.

265 Успенский А. А. Указ. соч. С. 219.

266 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 104.

267 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 59–60.

268 Редерн Г. Указ. соч. С. 43.

269 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 72.

270 Будберг А. П. Указ. соч. С. 47–48.

271 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 203.

272 Успенский А. А. Указ. соч. С. 225.

273 Коленковский А. [К.] Мировая война 1914–1918 гг. Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. С. 138.

274 Успенский А. А. Указ. соч. С. 223.

275 Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). С. 104.

276 Добрынин [В. В.] Указ. соч. // Часовой. Париж, 1930. № 46. С. 26.

277 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 165; Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 194.

278 Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). С. 102.

279 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 29.

280 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 194.

281 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 165.

282 Цимбалюк В. Высота 103 (Рассказ солдата) // ВБ. Париж, 1963. № 64. С. 22; Кочубей В. [В.] К статье В. Цимбалюка «Высота 103» // ВБ. Париж, 1964. № 67. С. 45–46.

283 Цимбалюк В. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1963. № 64. С. 22.

284 Павлов В. Е. 24-й пехотный Симбирский генерала Неверовского полк. Восстановление полка // ВБ. Париж, 1971. № 108. С. 12–14.

285 Германский имперский архив… Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 172.

286 Квецинский Г. К статье В. Цимбалюка «Высота 103» // ВБ. Париж, 1964. № 67. С. 45.

287 Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 81.

288 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 172.

289 Каменский М. П. (Супигус). Указ. соч. С. 166.

290 Утро России. 14 октября 1915 г. № 282. С. 4–5; Белолипецкий В. Е. Указ. соч. С. 79–80; Розеншильд-Паулин А. [Н.] Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 283; Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 167–175.

291 Русский инвалид. 8 февраля 1915 г. № 31. С. 1.

292 Русский ивалид. 10 февраля 1915 г. № 32. С. 1.

293 Русский инвалид. 11 февраля 1915 г. № 33. С. 1.

294 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 11 (24) февраля 1915 г. № 14665. С. 1.

295 Новое время. 12 (25) февраля 1915 г. № 13981. С. 3.

296 Блом М. Военное обозрение // Военный сборник (далее – ВС). 1915. № 3. С. 224.

297 PRO. War office. 106/1055. L. 3.

298 Утро России. 17 марта 1915 г. № 75. С. 3.

299 Редерн Г. Указ. соч. С. 53–54; Asprey R Op. cit. P. 177.

300 Asprey R Op. cit. P. 164.

301 Борисов А. Праснышская операция // Военно-исторический журнал (далее – ВИЖ). 1941. № 3. С. 28–29.

302 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. Июль 1915 года. М., Л., 1928. С. 9.

303 Борисов А. Указ. соч. // ВИЖ. 1941. № 3. С. 28–29.

304 Там же. С. 31.

305 Русский инвалид. 17 февраля 1915 г. № 38. С. 1.

306 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 184.

307 Хмельков С. А. Борьба за Осовец. М., 1939. С. 56.

308 The Times History of the War. Part 44. Vol. 4. June 22, 1915. P. 193; Studia i materialy do histioii wojskowosci. T. XII. Cz. I. Warszawa, 1966. S. 253, 272; Хмельков С. А. Указ. соч. С. 58–60.

309 Буняковский В. Краткий очерк обороны крепости Осовца в 1915 г. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 299.

310 Хмельков А. С. Указ. соч. С. 62.

311 Барсуков Е. З. Русская артиллерия в Мировую войну 1914–1918 гг. М., 1938. Т. 1. С. 139; Хмельков А. С. Указ. соч. С. 67.

312 Строков А. А. Вооруженные силы и военное искусство в Первой мировой войне. М., 1974. С. 285.

313 Хмельков С. А. Указ. соч. С. 5.

314 Левшин Б. Атака украинских гусар под г. Прасныш 12/25 февраля 1915 года // ВБ. Париж, 1972. № 116. С. 35.

315 Борисов А. Указ. соч. // ВИЖ. 1941. № 3. С. 33–34.

316 Русский инвалид. 17 февраля 1915 г. № 38. С. 1.

317 Утро России. 17 февраля 1915 г. С. 2.

318 Русский инвалид. 21 февраля 1915 г. № 42. С. 2.

319 Левшин Б. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1972. № 116. С. 35–37.

320 Борисов А. Указ. соч. //ВИЖ. 1941. № 3. С. 34.

321 Русские ведомости. 24 февраля 1915 г. № 44. С. 3.

322 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 32.

323 Русский инвалид. 17 февраля 1915 г. № 38. С. 1.

324 Там же. 18 февраля 1915 г. № 39. С. 1.

325 Германский имперский архив… Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 186.

326 Борисов А. Указ. соч. // ВИЖ. 1941. № 3. С. 35.

327 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 276–277; Строков А. А. Указ. соч. С. 286.

328 Попов К. Указ. соч. С. 83.

329 Там же. С. 87.

330 PRO. War office. 106/1055. L. 3.

Военные последствия поражения в Августовском лесу

1 Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. Париж, 1930. С. 165.

2 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 110–111.

3 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. I. С. 41, 61.

4 Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 1946. С. 127.

5 Joffre J. The memoirs of Marshall Joffre. L., 1932. Vol. 2. P. 367.

6 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 278; Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. I. С. 79.

7 Горлицкая операция. Сборник документов мировой империалистической войны на русском фронте (1914–1917 гг.). М., 1941. С. 26.

8 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. I. С. 69.

9 Отдел рукописей Российской Государственной библиотеки (далее – ОР РГБ). Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 10. Л. 41–42.

10 Tunstall G. A. Blood on the snow. The Carpathian winter war of 1915. University Press of Kansas, 2010. P. 31, 40, 42.

11 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 6.

12 Там же. С. 6–8.

13 Там же. С. 59.

14 Tunstall G. A. Op. cit. P. 38.

15 Германский имперский архив… Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 10.

16 Tunstall G. A. Op. cit. P. 46.

17 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 61.

18 Tunstall G. A. Op. cit. P. 46.

19 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 69–70, 75.

20 Алексеева-Борель В. [М.] Сорок лет в рядах русской императорской армии: Генерал М. В. Алексеев. СПб., 2000. С. 349.

21 Tunstall G. A. Op. cit. P. 99.

22 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 85–86.

23 Stone N The Eastern front 1914–1917. L., 1998. P. 114.

24 Tunstall G. A. Op. cit. P. 32.

25 Ibid. P. 119.

26 Гофман М. Война упущенных возможностей. М., Л., 1925. С. 77.

«Внутренний фронт» в конце 1914 – начале 1915 г. Политические последствия поражения под Августовом. Начало «дела Мясоедова»

1 Яхонтов А. Совет министров Российской империи в годы Первой мировой войны. Бумаги А. Н. Яхонтова (записи заседаний и переписка). СПб., 1999. С. 270.

2 Государственный архив Российской Федерации (далее – ГАРФ). Ф. Р-5793. Оп. 1. Ед. хр. 16. Л. 27–27 об.

3 Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. Воспоминания. М., 1957. С. 60.

4 Будберг А. П. Указ. соч. С. 49.

5 Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. С. 60.

6 Б-ий Б. [Бучинский Б. И.] Указ. соч. // АРР. Берлин, 1924. Т. 14. С. 135.

7 РаупахР. Р. фон. Facies Hippocratica (Лик умирающего): Воспоминания члена Чрезвычайной следственной Комиссии 1917 года. СПб., 2007. С. 99.

8 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 30.

9 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 436.

10 Будберг А. П. Указ. соч. С. 49.

11 Хольмсен [И. А.] Указ. соч. С. 210.

12 Будберг А. П. Указ. соч. С. 51, 53, 61–62.

13 PRO. War office. 106/1055. L. 3.

14 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Nikolai D. Zarin, Box 1. Folder: Diary of an Ally written by Nicolas D. Zarin. Dedicated to my wife, children and future decsendants and for publication in historical and other works. Notes of World War 1 – started 31 of July 1914. L. 252.

15 Раупах P. P. фон. Указ. соч. С. 111–112.

16 Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). С. 109–110.

17 Фрейнат О. Г. Правда о деле Мясоедова и др. по официальным документам и личным воспоминаниям. Вильна, 1918. С. 10–27; Fuller W. C. The foe within. Fantasies of treason and the end of Imperial Russia. Cornell University Press. Ithaca and London, 2006. P. 11–115; Айрапетов О. P. Дело Мясоедова. Предвыборные технологии образца 1912 года // Родина. 2011. № 3. С. 78–81.

18 Б-ий Б. [Бучинский Б. И.] Указ. соч. // АРР. Берлин, 1924. Т. 14. С. 136.

19 Fuller ЦТ. C. Op. cit. P. 120.

20 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 30.

21 Там же.

22 Fuller ЦТ. C. Op. cit. P. 120.

23 Джунковский В. Ф. Воспоминания. М., 1997. Т. 2. С. 531.

24 Fuller W. C Op. cit. P. 120.

25 Фрейнат О. Г. Указ. соч. СС. 30–31.

26 Плющик-Плющевский Ю. [Н.] Страничка из истории недавнего прошлого // ВБ. Париж, 1965. № 72. С. 44–45.

27 Алексеев М. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. М., 2001. Кн. 3. Ч. 2. С. 214.

28 Плющик-Плющевский Ю. [Н.] Указ. соч. // ВБ. Париж. 1965. № 72. С. 45.

29 ГершльманА. С. Бой под Мацковой Рудой. Воспоминания о войне 1914–1917 гг. // ВБ. Париж, 1967. № 83. С. 28–29.

30 Fuller W. C Op. cit. P. 122–123.

31 Фрейнат О. Г. Указ. соч. Приложение 2. С. 134.

32 Там же. С. 39–40.

33 Батюшин Н. С. Тайная разведка и борьба с ней. М., 2002. С. 159.

34 Фрейнат О. Г. Указ. соч. СС. 40–41.

35 Каширин В. Б. Разведчики военного шпионства. Контрразведка последнего императора // Родина. 2008. № 12. С. 29–30.

36 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 16–17.

37 Каширин В. Б. Указ. соч. // Родина. 2008. № 12. С. 30.

38 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 50.

39 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 39.

40 Hohne H. Der Krieg im Dunkeln. Macht und Einflus der deutschen und russishen Geheimdienste. Munchen, 1993. S. 191–192.

41 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем / / КА. М., 1923. Т. 3. С. 41, 45.

42 РаупахР. Р. фон. Указ. соч. С. 116–117.

43 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 41.

44 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 31.

45 Там же. С. 38.

46 Washburn S. Field notes from the Russian front. L., [1915]. Vol. 1. P. 64, 84; also in: Pares B. My Russian memoirs. L., 1931. P. 272.

47 Отчет о деятельности жандармского управления военного генерал-губернаторства Галиции с 25 ноября 1914 года по 4 июня 1915 года. Киев, 1915. С. 8.

48 Новое время. 24 февраля (9 марта) 1915 г. № 13993. С. 2; Русские ведомости. 25 февраля 1915 г. № 45. С. 4.

49 Утро России. 14 февраля 1915 г. № 44. С. 2.

50 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 1 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 248.

51 Новое время. 9 (22) мая 1915 г. № 14066. С. 3.

52 Шацилло К. Ф. «Дело» полковника Мясоедова // Вопросы истории (далее – ВИ). 1967. № 4. С. 111–113.

53 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 316. 1915 г. Д. 177. Л. 2–3 об.; Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 42.

54 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 29, 45–46.

55 Тарсаидзе А. [Г.] Четыре мифа о Первой мировой. М., 2007. С. 122–123.

56 Лемке М. К. 250 дней в Царской Ставке. Пгр., 1920. С. 190.

57 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 44.

58 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 108.

59 Лемке М. К. Указ. соч. С. 514.

60 ГАРФ. Ф. Р-5956. Оп. 1. Д. 111. Л. 7.

61 Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам… С. 64.

62 Там же. С. 61.

63 Алексеев М. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Кн. 3. Ч. 2. С. 219.

64 Плющик-Плющевский Ю. [Н.] Указ. соч. // ВБ. Париж, 1965. № 72. С. 47.

65 Алексеев М. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Кн. 3. Ч. 2. С. 219.

66 Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. С. 63–64.

67 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 108.

68 Б-ий Б. [Бучинский Б. И.] Указ. соч. // АРР. Берлин, 1924. Т. 14. С. 139; Орлов В. [Г.] Двойной агент. Записки русского контрразведчика. М., 1998. С. 41–48.

69 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 36–37.

70 Плющик-Плющевский Ю. [Н.] Указ. соч. // ВБ. Париж, 1965. № 73. С. 29.

71 Алексеев М. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Кн. 3. Ч. 2. С. 220.

72 Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. С. 62.

73 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 11–12.

74 Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. С. 67.

75 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 48–49.

76 Русские ведомости. 20 февраля 1915 г. № 41. С. 3.

77 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 33.

78 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 56–57.

79 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 36.

80 Гайда Ф. А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 – весна 1917 г.). М., 2003. С. 65.

81 Там же. С. 66.

82 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографический отчет заседания Государственной Думы, созванной на основании Высочайшего Указа Правительствующему Сенату от 20 июля 1914 г. Заседание 26 июля 1914 г. СПб., 1914. С. 30.

83 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 67.

84 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия третья. Пгр., 1915. С. 1.

85 Русские ведомости. 15 января 1915 г. № 11. С. 1.

86 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 55–56, 69.

87 Русские ведомости. 27 января 1915 г. № 21. С. 2.

88 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия третья. Пгр., 1915. С. 4.

89 Там же. С. 8, 277.

90 Там же. С. 9–22.

91 Там же. С. 42–49.

92 Там же. С. 50.

93 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 70.

94 Батюшин Н. С. Указ. соч. С. 159.

95 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 29.

96 Николаи В. Германская разведка и контрразведка в мировой войне. Издание Разведывательного Управления при штабе всеми вооруженными силами Украины и Крыма. б/г., б/м. С. 16; Он же. Тайные силы. Интернациональный шпионаж и борьба с ним во время мировой войны и в настоящее время. М., 1925. С. 30.

97 Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 155.

98 Б-ий Б. [Бучинский Б. И.] Указ. соч. // АРР. Берлин, 1924. Т. 14. С. 141–143.

99 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 43.

100 Там же. С. 44.

Перемышль – победа и ее последствия на фронте

1 Hindenburg P. Out of my life. N. Y., 1921. Vol. 1. P. 167.

2 Stone N. Op. cit. P. 114.

3 The Times History of the War. Part 44. Vol. 4. June 22, 1915. P. 197.

4 Studia i Materialy… S. 241.

5 Новое время. 5 (18) апреля. 1915 г. № 14032. С. 4; The Times History of the War. Part 44. Vol. 4. June 22, 1915. P. 197; Данилов Ю. Н. Россия в Мировой войне 1914–1915 годов. Берлин, 1924. С. 314.

6 Rothenberg G. E. Op. cit. P. 184.

7 Hoffman M. War diaries and other papers. L., [1929]. Vol. 1. P. 53.

8 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. I. С. 70.

9 Германский имперский архив… Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 90.

10 Tunstall G. A. Op. cit. P. 166–167.

11 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. I. С. 70.

12 Русские ведомости. 10 марта 1915 г. № 56. С. 3.

13 The Times History of War. Part 33. Vol. 3. April 6, 1915. P. 274; Part 44. Vol. 4. June 22, 1915. P. 197–199; Маниковский А. А. Боевое снабжение русской армии в 1914–1918 гг. М., 1922. Ч. 2. С. 48; Ребольд Ж. Крепостная война 1914–1918 гг. М., 1938. С. 120.

14 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 90–91.

15 Tunstall G. A. Op. cit. P. 167.

16 Речь. 11 (24) марта 1915 г. № 68 (3091). С. 3; Шмидт А. [А.] Перемышль (К годовщине сдачи) // Часовой. Париж, 1932. № 79. С. 9.

17 Новое время. 25 апреля (8 мая) 1915 г. № 14052. С. 3.

18 Речь. 11 (24) марта 1915 г. № 68 (3091). С. 3.

19 Новое время. 15 (28) марта 1915 г. № 14012. С. 3; Washburn S. Op. cit. Vol. 2. P. 31, 35.

20 Речь. 11 (24) марта 1915 г. № 68 (3091). С. 3.

21 Knox A. Op. cit. V. 1. P. 281; см. также: Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. М., 1996. Т. 1. С. 155.

22 Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 263; Дневники Николая II. М., 1991. С. 518.

23 Гейден Д. Ф. Записки графа Д. Ф. Гейдена. 1914–1917 гг. // ВИВ. Париж, 1972. № 39. С. 16.

24 Апрелев Б. [П.] Выдержки из дневника от 14/27 февраля по 12/25 июля 1915 г. // Зарубежный Морской сборник (далее – ЗМС). Пльзень, 1930. № 11–12. С. 16.

25 Гейден Д. Ф. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1972. № 39. С. 16.

26 Русские ведомости. 18 марта 1915 г. № 63. С. 3.

27 Соколов П. А. Перемышль (К истекшему 50-летию со дня взятия австрийской крепости) // Часовой. Париж, 1966. № 475. С. 19–20.

28 Утро России. 13 марта 1915 г. № 71. С. 2.

29 Новое время. 15 (28) марта 1915 г. № 14012. С. 3.

30 Правительственный вестник. 20 марта (2 апреля) 1915 г. № 65. С. 5.

31 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 12 (25) марта 1915 г. № 14723. С. 1.

32 Правительственный вестник. 20 марта (2 апреля) 1915 г. № 65. С. 6.

33 Утро России. 13 марта 1915 г. № 71. С. 2.

34 Гейден Д. Ф. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1972. № 39. С. 17.

35 Блом М. Указ. соч. // ВС. 1915. № 4. С. 225.

36 Правительственный вестник. 10 (23) марта 1915 г. № 56. С. 2.

37 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 14 (27) марта 1915 г. № 14727. С. 1.

38 Новое время. 10 (23) марта 1915 г. № 14007. С. 5.

39 Утро России. 10 марта 1915 г. № 68. С. 1.

40 Речь. 11 (24) марта 1915 г. № 68 (3091). С. 1.

41 Тирпиц А. Воспоминания. М., 1959. С. 511.

42 Евдокимова Н. П. Между Востоком и Западом. Проблема сепаратного мира и маневры дипломатии австро-германского блока в 1914–1917 гг. Л., 1985. С. 52.

43 Hindenburg Р. Op. cit. P. 161–163.

44 Тирпиц А. Указ. соч. С. 512, 516.

45 Глиндский В. П. Боевая летопись лейб-гвардии 3-го стрелкового Его Величества полка. Париж, 193… С. 15.

46 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Nikolai D. Zarin, Box 1. Folder: Diary of an Ally written by Nicolas D. Zarin. Dedicated to my wife, children and future decsendants and for publication in historical and other works. Notes of World War 1 – started 31 of July 1914. L. 245.

47 Монастырев В. Славянская государственность на Адриатике // ВС. 1915. № 2. С. 42–44.

48 Утро России. 22 апреля 1915 г. № 109. С. 4.

49 Драгомирецкий В. С. Чехословаки в России 1914–1920. Париж, Прага, 1928. С. 18.

50 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 280.

51 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 10. Л. 45.

52 Самойло А. А. Указ. соч. С. 153.

53 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 2 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 174.

54 The Times History of the War. Part 50. Vol. 4. August 3, 1915. P. 406; Строков А. А. Указ. соч. С. 289.

55 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 131.

56 Самойло А. А. Указ. соч. С. 154.

57 Asprey R. Op. cit. P. 197.

58 The Times History of the War. Part 49. Vol. 4. July 27, 1915. P. 383.

59 Gilbert M. First World War. L., 1995. P. 132–133; Liddel Hart B. H. History of the First World War. L., 1992. P. 141.

60 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 113.

61 Фалькенгайн Э. Верховное командование 1914–1916 в его важнейших решениях. М., 1923. С. 62–63.

62 Тирпиц А. Указ. соч. С. 518.

63 Гофман М. Указ. соч. С. 79.

64 Оськин Д. Записки солдата. М., 1929. С. 216–217.

65 The Times History of the War. Part 50. Vol. 4. August 3, 1915. P. 407.

66 Hindenburg P. Op. cit. Vol. 1. P. 171.

67 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 46.

68 Русский инвалид. 18 марта 1915 г. № 63. С. 5.

69 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 48.

70 Там же. С. 44.

71 Кирилин Ф. Основатель и Верховный Руководитель Добровольческой Армии генерал М. В. Алексеев. Р. на/Д., 1919. С. 11; Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. I. С. 85.

72 Данилов Ю. Н. Россия в Мировой войне 1914–1915 годов. С. 303.

73 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 10. Л. 45.

74 Поливанов А. А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и его помощника 1907–1916 г. М., 1924. Т. 1. С. 160.

75 Лемке М. К. Указ. соч. С. 147.

76 Палицын Ф. Ф. В штабе Северо-Западного фронта (с конца апреля 1915 года по 30 августа того же года) // ВС ОРВЗ. Белград, 1922. Кн. 3. С. 164.

77 Bezobrazov V. M. Diary of the commander of the Russian Imperial Guard, 1914–1917. Boynton Beach, Florida, 1994. P. 43.

78 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 21.

79 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1922. Кн. 3. С. 160.

80 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 4.

81 Шапошников Б. М. Воспоминания. Военно-научные труды. М., 1982. С. 127.

82 Washburn S. Op. cit. Vol. 2. P. 65–66.

83 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. I. С. 85, 96; Данилов Ю. Н. Россия в Мировой войне 1914–1915 годов. С. 303, 306.

84 Горлицкая операция… С. 27, 29, 33.

85 Самойло А. А. Указ. соч. С. 154.

86 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 316; Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. I. С. 85, 99.

87 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 67.

88 Бекман В. Немцы о русской армии. Прага, 1939. С. 17.

89 Hoffman M. Op. cit. Vol. 1. P. 56–57.

90 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. М., Л., 1926. Ч. II. С. 31.

91 Оськин Д. Указ. соч. С. 215.

92 Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 270.

Перемышль – победа и ее последствия в тылу

1 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 130.

2 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 102.

3 Дневники Николая II. С. 518.

4 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 102.

5 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 529.

6 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 42.

7 Новое время. 19 (23) марта 1915 г. № 14007. С. 5.

8 Washburn S. Op. cit. Vol. 2. P. 4.

9 Утро России. 6 декабря 1914 г. № 303. С. 5; 10 марта 1915 г. № 68. С. 2; Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 25 января (7 февраля) 1915 г. № 14633. С. 1; 9 (22) марта 1915 г. № 14717. С. 1–2; Новое время. 10 (23) марта 1915 г. № 14007. С. 5–6; 11 (24) марта 1915 г. № 14008. С. 4; Русские ведомости. 10 марта 1915 г. № 56. С. 4; 11 (24) марта 1915 г. № 57. С. 4; Речь. 11 (24) марта 1915 г. № 68 (3091). С. 3; Правительственный вестник. 11 (24) марта 1915 г. № 57. С. 3.

10 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 45.

11 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 11 (24) марта 1915 г. № 14721. С. 2.

12 ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Ед. хр. 532. Л. 38.

13 Черномор (Люби К. Г.) Волны Балтики 1914–1915 гг. Рига, 1939. С. 240.

14 Лемке М. К. Указ. соч. С. 570.

15 Фабрицкий С. С. Из прошлого. Воспоминания флигель-адъютанта Государя Императора Николая II. Берлин, 1926. С. 140–141.

16 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 110; Черномор. Указ. соч. С. 240.

17 Новое время. 8 марта 1915 г. № 14005. С. 3.

18 Ролльман Г. Война на Балтийском море. 1915 год. М., 1935. С. 7–9, 15–16.

19 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 205.

20 Черномор. Указ. соч. С. 241.

21 Новое время. 8 марта 1915 г. № 14005. С. 3–4; Русские ведомости. 8 марта 1915 г. № 55. С. 3.

22 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 42.

23 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 110.

24 Лемке М. К. Указ. соч. С. 571.

25 Черномор. Указ. соч. С. 242–243.

26 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 110.

27 Германский имперский архив… Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 205.

28 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 110.

29 Лемке М. К. Указ. соч. С. 571.

30 ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Ед. хр. 532. Л. 39.

31 Лемке М. К. Указ. соч. С. 571.

32 Русский инвалид. 10 марта 1915 г. № 56. С. 1.

33 Русские ведомости. 13 марта 1915 г. № 59. С. 4.

34 Там же.

Завершение «дела Мясоедова» и волна шпиономании

1 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 46.

2 Глобачев К. И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения (Вступительная статья Дж. Дейли и З. И. Перегудовой) // ВИ. 2002. № 8. С. 66.

3 Fuller W. C. Op. cit. P. 138.

4 Шацилло К. Ф. Указ. соч. // ВИ. 1967. № 4. С. 114.

5 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 46.

6 Алексеев М. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Кн. 3. Ч. 2. С. 220.

7 Шацилло К. Ф. Указ. соч. // ВИ. 1967. № 4. С. 113.

8 Тарсаидзе А. [Г.] Указ. соч. С. 140–141.

9 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 58–59.

10 Fuller W. C. Op. cit. P. 1.

11 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 65.

12 Алексеев М. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Кн. 3. Ч. 2. С. 220.

13 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 316. 1915 г. Д. 177. Л. 1–1 об., 6-11.

14 Б-ий Б. [Бучинский Б. И.] Указ. соч. // АРР. Берлин, 1924. Т. 14. С. 145.

15 Фрейнат О. Г. Указ. соч. Приложение 3. С. 136.

16 Б-ий Б. [Бучинский Б. И.] Указ. соч. // АРР. Берлин, 1924. Т. 14. С. 145.

17 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 20.

18 Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 201–202.

19 Б-ий Б. [Бучинский Б. И.] Указ. соч. //АРР. Берлин, 1924. Т. 14. С. 145.

20 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 66.

21 Б-ий Б. [Бучинский Б. И.] Указ. соч. // АРР. Берлин, 1924. Т. 14. С. 146–147.

22 Алексеев М. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Кн. 3. Ч. 2. С. 224.

23 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 67–68.

24 Fuller W. C. Op. cit. P 2.

25 Алексеев М. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. Кн. 3. Ч. 2. С. 224.

26 Лемке М. К. Указ. соч. С. 633.

27 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 49.

28 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 103.

29 Новое время. 21 марта (3 апреля) 1915 г. № 14018. С. 2.

30 Голос Москвы. 21 марта (3 апреля) 1915 г. № 67. С. 3.

31 Русские ведомости. 21 марта 1915 г. № 66. С. 2.

32 Речь. 21 марта (3 апреля) 1915 г. № 78 (3101) С. 3.

33 Речь. 22 марта (4 апреля) 1915 г. № 79 (3102) С. 2.

34 Апрелев Б. В Пасхальную ночь // Часовой. Париж, 1967. № 491. С. 11–12.

35 Русский инвалид. 22 марта 1915 г. № 66. С. 1.

36 Голос Москвы. 8 (21) января 1915 г. № 5. С. 2.

37 Голос Москвы. 31 января (13 февраля) № 25. С. 1; 1 (14) февраля 1915 г. № 26. С. 1.

38 Серебренников И. [И.] Претерпев судеб удары. Дневник 1914–1918 гг. Иркутск, 2008. С. 104.

39 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 19.

40 Русские ведомости. 21 марта 1915 г. № 66. С. 3.

41 Шульц Г. К. фон. С английским флотом в Мировую войну. Воспоминания представителя русского флота при английском Гранд-Флите. СПб., 2000. С. 39.

42 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 71–82.

43 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 48.

44 Fuller W. C. Op. cit. P. 140–141.

45 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 4.

46 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 103.

47 Лукомский А. С. Воспоминания. Берлин, 1922. Т. 1. С. 65.

48 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 48.

49 Грузенберг О. О. Указ. соч. С. 67.

50 Голос Москвы. 4 (17) апреля 1915 г. № 77. С. 1.

51 Голос Москвы. 7 (20) апреля 1915 г. № 78. С. 2.

52 Голос Москвы. 6 (19) ноября 1912 г. № 256. С. 5.

53 Голос Москвы. 17 (30) марта 1915 г. № 64. С. 5.

54 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 65.

55 Голос Москвы. 17 (30) марта 1915 г. № 64. С. 5.

56 Мосолов А. [А.] При Дворе Императора. Рига, б. д. С. 21.

Поездка Николая II в Галицию и ее последствия во внутренней политике страны

1 Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 170.

2 Из истории борьбы в верхах накануне Февральской революции: Вводная статья, подготовка текста и комментарии С. В. Куликова // Русское прошлое. СПб., 1991. № 6. С. 153.

3 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. М., Пгр., 1923. Т. 3. С. 17, 78.

4 The Times History of the War. Part 45. Vol. 4. June 29, 1915. P. 210–213.

5 Дневники Николая II. С. 519, 521.

6 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 535.

7 Воейков В. Н. С Царем и без Царя (Воспоминания последнего Дворцового Коменданта Государя Императора Николая II). Гельсингфорс, 1936. С. 122.

8 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 148.

9 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 536.

10 Верховский А. И. На трудном перевале. М., 1959. С. 63.

11 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 115.

12 Агентурная работа политической полиции Российской империи. Сборник документов. 1800–1917. Составитель Е. И. Щербакова. М., СПб., 2006. С. 291.

13 Дубенский Д. Его Императорское Величество Государь Император Николай Александрович в Действующей армии. Январь – июнь 1915 г. Пгр., 1915. С. 155–163.

14 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 149–150, 154, 159.

15 Дневники Николая II. С. 522.

16 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 44.

17 Данилов Ю. Н. Россия в Мировой войне 1914–1915 годов. С. 320.

18 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 135.

19 Родзянко М. В. Крушение империи. Л., 1929. С. 110.

20 Глинка В. Я. Указ. соч. С. 137.

21 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 117.

22 Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства / Под ред. П. Е. Щеголева. Л., 1926. Т. 5. С. 204.

23 Кислицын В. А. Указ. соч. С. 14.

24 Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 171, 173; Дубенский Д. Указ. соч. Январь – июнь 1915 г. С. 88.

25 Родзянко М. В. Указ. соч. С. 110.

26 Голос Москвы. 11 (24) апреля 1915 г. № 83. С. 2.

27 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 120.

28 Дубенский Д. Указ. соч. Январь – июнь 1915 г. С. 91.

29 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Nikolai D. Zarin, Box 1. Folder: Diary of an Ally written by Nicolas D. Zarin. Dedicated to my wife, children and future decsendants and for publication in historical and other works. Notes of World War 1 – started 31 of July 1914. L. 219.

30 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 164.

31 Дневники Николая II. С. 523.

32 Войтоловский Л. Всходил кровавый Марс. По следам войны. М., 1998. С. 185.

33 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 161, 164; Дневники Николая II. С. 523; Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 173, 219; Дубенский Д. Указ. соч. Январь – июнь 1915 г. С. 94; Отчет о деятельности штаба временного военного генерал-губернатора Галиции в период времени с 29 августа 1914 года по 1 июля 1915 года. Киев, 1916. С. 18; Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 120–121.

34 Голос Москвы. 15 (28) апреля 1915 г. № 86. С. 2.

35 Алексеева-Борель В. [М.] Указ. соч. С. 349.

36 Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 103.

37 Утро России. 12 апреля 1915 г. № 99. С. 2.

38 Дневники Николая II. С. 523; Дубенский Д. Указ. соч. Январь – июнь 1915 г. С. 97; Гейден Д. Ф. Указ. соч. / / ВИВ. Париж, 1972. № 39. С. 17; Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 121–122; Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 175–176.

39 Утро России. 12 апреля 1915 г. № 99. С. 2.

40 Дубенский Д. Указ. соч. Январь – июнь 1915 г. С. 98; Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 122.

41 Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 270.

42 Утро России. 12 апреля 1915 г. № 99. С. 2.

43 Дубенский Д. Указ. соч. Январь – июнь 1915 г. С. 98; Отчет о деятельности штаба временного военного генерал-губернатора Галиции… С. 19.

44 Гейден Д. Ф. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1972. № 39. С. 18.

45 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 122.

46 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 137.

47 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 123.

48 Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 177.

49 Дневники Николая II. С. 523.

50 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 124.

51 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 541.

52 Правительственный вестник. 25 апреля (8 мая) 1915 г. № 92. С. 1; Русский инвалид. 25 апреля 1915 г. № 92. С. 1.

53 Там же.

54 Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). С. 129.

Горлицкий прорыв и начало Великого отступления русской армии

1 Келлерман Г. Г. Прорыв 11-й германской армии у Горлице 2–5 мая 1915 г. // ВиР. 1934. № 2. С. 67.

2 Германский имперский архив… Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 247, 250.

3 Горлицкая операция. С. 85; Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 280–281; Gourko B. Memoires and impressions of war and revolution in Russia. 1914–1917. L., 1918. P. 107.

4 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 133, 135–136.

5 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 306–307.

6 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 256–257.

7 Гофман М. Указ. соч. С. 82.

8 Келлерман Г. Указ. соч. // ВиР. 1934. № 2. С. 67–68.

9 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 163.

10 Келлерман Г. Указ. соч. // ВиР. 1934. № 2. С. 68.

11 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 263.

12 Гофман М. Указ. соч. С. 82.

13 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 114.

14 The Times History of the War. Part 54. Vol. 5. August 31, 1915. P. 46.

15 Барсуков Е. З. Указ. соч. Т. 1. С. 388.

16 Gilbert M. Op. cit. P. 144.

17 Liddell Hart B. H. Op. cit. P. 185; Gilbert M. Op. cit. P. 144.

18 The Times Hisory of the War. Part 54. Vol. 5. August 31, 1915. P. 60.

19 Келлерман Г. Указ. соч. // ВиР. 1934. № 2. С. 66.

20 Строков А. А. Указ. соч. С. 293.

21 Келлерман Г. Указ. соч. // ВиР. 1934. № 2. С. 66, 68–69.

22 Скляр Л. Маскировка германских железнодорожных перевозок перед прорывом у Горлице // ВиР. 1927. № 9. С. 158–159.

23 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 268.

24 Churchill W. Op. cit. P. 313.

25 Келлерман Г. Указ. соч. // ВиР. 1934. № 2. С. 69.

26 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 114.

27 The Times History of the War. Part 55. Vol. 5. September 7, 1915. P. 101.

28 Келлерман Г. Указ. соч. // ВиР. 1934. № 2. С. 67.

29 Горлицкая операция. С. 57.

30 Русский инвалид. 9 апреля 1915 г. № 79. С. 1; 18 апреля 1915 г. № 87. С. 1.

31 Новое время. 28 апреля (11 мая) 1915 г. № 14055. С. 2.

32 Геруа Б. В. Воспоминания о моей жизни. Париж, 1970. Т. 2. С. 71.

33 Келлерман Г. Указ. соч. // ВиР. 1934. № 2. С. 70–72.

34 Горлицкая операция. С. 59, 93.

35 Геруа Б. В. Указ. соч. Т. 2. С. 73.

36 Горлицкая операция. С. 93–94.

37 Gilbert M. Op. cit. P. 154.

38 Горлицкая операция. С. 12.

39 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 271.

40 Горлицкая операция. С. 13.

41 Геруа Б. В. Указ. соч. Т. 2. С. 71.

42 Rothenberg. G. E. Op. cit. P. 186.

43 Войтоловский Л. Указ. соч. С. 215.

44 The Times History of the War. Part 55. Vol. 5. September 7, 1915. P. 108.

45 Churchill W. Op. cit. P. 314.

46 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 308.

47 Келлерман Г. Указ. соч. // ВиР. 1934. № 2. С. 71.

48 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 309.

49 Келлерман Г. Указ. соч. // ВиР. 1934. № 2. С. 71.

50 Геруа Б. В. Указ. соч. Т. 2. С. 75.

51 Брухмюллер Г. Германская артиллерия во время прорывов в мировой войне. М., 1923. С. 72.

52 Голос Москвы. 21 апреля (4 мая) 1915 г. № 91. С. 3.

53 The Times History of the War. Part 55. Vol. 5. September 7, 1915. P. 111.

54 Германский имперский архив… Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 276.

55 Келлерман Г. Указ. соч. // ВиР. 1934. № 2. С. 73–74.

56 The Times History of the War. Part 55. Vol. 5. September 7, 1915. P. 111.

57 Бекман В. Указ. соч. С. 13.

58 Келлерман Г. Указ. соч. // ВиР. 1934. № 2. С. 74–75.

59 Горлицкая операция. С. 96, 98, 100.

60 Там же. С. 109.

61 Келлерман Г. Указ. соч. // ВиР. 1934. № 2. С. 76.

62 Голос Москвы. 23 апреля (6 мая) 1915 г. № 93. С. 3.

63 Строков А. А. Указ. соч. С. 296; Геруа Б. В. Указ. соч. Т. 2. С. 75.

64 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. II. С. 92.

65 Горлицкая операция. С. 120.

66 Там же.

67 Knox A. Op. cit. Vol. 1. P. 283–284.

68 Голос Москвы. 24 апреля (7 мая) 1915 г. № 94. С. 3.

69 Горлицкая операция. С. 140.

70 Войтоловский Л. Указ. соч. С. 239.

71 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 138.

72 Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 271; Брусилов А. А. Указ. соч. С. 140.

73 Голос Москвы. 26 апреля (9 мая) 1915 г. № 96. С. 3.

74 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. II. С. 135.

75 Германский имперский архив. Т. 7. Сухопутные операции 1915 г. События в течение зимы и весны. С. 310.

76 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 2 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 390.

77 Там же. С. 391.

78 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 10. Л. 48–48 об.

79 Von Seeckt [H.] Thoughts of a soldier. L., 1930. P. 10, 12.

80 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 311.

81 Горбатов А. В. Годы и войны. М., 1980. С. 38; Верховский А. И. На трудном перевале. С. 73–77.

82 Утро России. 5 мая 1914 г. № 122. С. 2; The Times History of the War. Part 55. Vol. 5. September 7, 1915. P. 132.

83 Новое время. 26 апреля (9 мая) 1915 г. № 14053. С. 3.

84 Новое время. 5 (18) мая 1915 г. № 14062. С. 2.

85 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 117.

86 Подробнее см.: Мартынов Е. Л. Гибель дивизии Корнилова // Военно-исторический сборник. Труды комиссии по исследованию и использованию войны 1914–1918 гг. М., 1919. Вып. 1. С. 30–49.

87 Гейден Д. Ф. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1972. № 39. С. 19.

88 Архипов [М. Н.] Воспоминания о первой мировой войне // ВБ. Париж, 1969. № 99. С. 19.

89 Гейден Д. Ф. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1972. № 39. С. 19.

90 Ребольд Ж. Указ. соч. С. 120.

91 Горлицкая операция… С. 244–247.

92 Утро России. 26 мая 1915 г. № 143. С. 4.

93 Горлицкая операция. С. 275.

94 Речь. 2 (15) мая 1915 г. № 119 (3142). С. 3.

95 Утро России. 26 мая 1915 г. № 143. С. 4.

96 Русский инвалид. 3 мая 1915 г. № 98. С. 1.

97 The Times History of the War. Part 55. Vol. 5. September 7, 1915. P. 127.

98 Снесарев А. Е. Письма с фронта: 1914–1917. М., 2012. С. 177.

99 The Times History of the War. Part 55. Vol. 5. September 7, 1915. P. 136.

100 Утро России. 6 мая 1915 г. № 123. С. 2.

101 The Times History of the War. Part 55. Vol. 5. September 7, 1915. P. 127, 136.

102 Гейден Д. Ф. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1972. № 39. С. 19.

103 Русский инвалид. 9 мая 1915 г. № 102. С. 1.

104 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 67.

105 Деникин А. И. Очерки русской смуты. М., 2003. Т. 1. С. 131.

106 Рябинский. Ночные атаки (из воспоминаний первой Великой войны 81-го пехотного Апшеронского Императрицы Екатерины Великой полка) / / ВБ. Париж, 1962. № 53. С. 23–25.

107 Русский инвалид. 19 мая 1915 г. № 108. С. 1; 20 мая 1915 г. № 109. С. 1.

108 The Times History of the War. Part 55. Vol. 5. September 7, 1915. P. 147, 149.

109 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. II. С. 256.

110 Утро России. 26 мая 1915 г. № 143. С. 4.

111 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. II. С. 257.

112 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 148.

113 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 256.

114 Лемке М. К. Указ. соч. С. 148.

115 Washburn S. Op. cit. Vol. 2. P. 67–68; Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1922. Кн. 3. С. 158–159.

«Внутренний фронт» и его реакция на отступление армии

1 Knox A. Op. cit. Vol. 1. P. 283–284.

2 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 63.

3 Голос Москвы. 26 апреля (9 мая) 1915 г. № 96. С. 4.

4 Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). С. 139.

5 Голос Москвы. 5 (18) мая 1915 г. № 101. С. 2.

6 Родзянко М. В. Указ. соч. С. 112–113, 115.

7 Сидоров А. Л. Экономическое положение России в годы Первой Мировой войны. М., 1973. С. 58.

8 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1922. Кн. 3. С. 162.

9 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 408.

10 Шидловский С. И. Воспоминания. Берлин, 1923. Ч. 2. С. 25.

11 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 409–419.

12 Русский инвалид. 7 октября 1914 г. № 222. С. 2.

13 Речь. 6 (19) января 1915 г. № 5 (3028). С. 4.

14 Голос Москвы. 8 (21) апреля 1915 г. № 80. С. 1.

15 Голос Москвы. 9 (22) апреля 1915 г. № 81. С. 2, 4.

16 Голос Москвы. 10 (23) апреля 1915 г. № 82. С. 1, 4.

17 Голос Москвы. 16 (29) апреля 1915 г. № 87. С. 2.

18 Голос Москвы. 19 апреля (2 мая) 1915 г. № 90. С. 1.

19 Голос Москвы. 22 апреля (5 мая) 1915 г. № 92. С. 1.

20 Голос Москвы. 23 апреля (6 мая) 1915 г. № 93. С. 1.

21 Речь. 5 (18) ноября 1914 г. № 299 (2968). С. 3.

22 Голос Москвы. 25 апреля (8 мая) 1915 г. № 95. С. 1.

23 Голос Москвы. 28 апреля (11 мая) 1915 г. № 97. С. 4.

24 Голос Москвы. 3 (16) мая 1915 г. № 100. С. 1.

25 Голос Москвы. 5 (18) мая 1915 г. № 101. С. 1.

26 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 17 (30) апреля 1915 г. № 14790. С. 3; Голос Москвы. 18 апреля (1 мая) 1915 г. № 89. С. 3.

27 Ипатьев В. [Н.] Работа химической промышленности на оборону во время войны. Пгр., 1920. С. 34.

28 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 17 (30) апреля 1915 г. № 14790. С. 3; Голос Москвы. 18 апреля (1 мая) 1915 г. № 89. С. 3.

29 Михайлов В. С. Документы к биографии. Очерки по истории военной промышленности. М., 2007. С. 278.

30 The Times History of the War. Part 97. Vol. 7. June 27, 1916. P. 224.

31 Утро России. 20 апреля 1915 г. № 107. С. 2.

32 Новое время. 19 апреля (2 мая) 1915 г. № 14046. С. 6; Голос Москвы. 21 апреля (4 мая) 1915 г. № 91. С. 3.

33 The Times History of the War. Part 97. Vol. 7. June 27, 1916. P. 224.

34 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 28 апреля (11 мая) 1915 г. № 14812. С. 4–6; 29 апреля (12 мая) 1915 г. № 14814. С. 3.

35 Голос Москвы. 18 апреля (1 мая) 1915 г. № 89. С. 1.

36 Михайлов В. С. Указ. соч. С. 278–279.

37 Кирьянов Ю. И. «Майские беспорядки» 1915 г. в Москве // ВИ. 1994. № 12. С. 138.

38 Голос Москвы. 18 (31) мая 1915 г. Экстренное прибавление к № 112. С. 2.

39 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж, 1966. № 169. С. 84.

40 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 551.

41 Утро России. 8 мая 1915 г. № 124. С. 4.

42 Голос Москвы. 8 (21) мая 1915 г. № 104. С. 4.

43 Голос Москвы. 10 (23) мая 1915 г. С. 1–2, 4.

44 Голос Москвы. 9 (22) апреля 1915 г. № 81. С. 2; 24 апреля (7 мая) 1915 г. № 94. С. 4.

45 Полнер Т. И. Жизненный путь князя Георгия Евгеньевича Львова. Личность, взгляды, условия деятельности. М., 2001. С. 267–268.

46 Русские ведомости. 1 января 1915 г. № 1. С. 3.

47 Яхонтов А. Указ. соч. С. 301.

48 Gurko V. I. Features of the past. Government and opinion in the reign of Nicholas II. Stanford University, California, London, 1939. P. 539.

49 Суворин А. [А.] Дневник. М., 1992. С. 384.

50 Полнер Т. И. Указ. соч. С. 98.

51 Gurko V. I. Op. cit. P. 540.

52 Думова Н. Г. Кадетская партия в период Первой мировой войны и Февральской революции. М., 1988. С. 41.

53 Фурманов Д. [А.] Дневники (1910–1921). Собр. соч. М., 1961. Т. 4. С. 49.

54 Станкевич В. Б. Воспоминания 1914–1919. Берлин, 1920. С. 55.

55 Яхонтов А. Указ. соч. С. 299; Друцкой-СоколинскийВ. А. На службе Отечеству. Записки русского губернатора (1914–1918 гг.). Орел, 1994. С. 136–137.

56 Друцкой-Соколинский В. А. Указ. соч. С. 136.

57 Маклаков В. А. Власть и общественность на закате старой России (Воспоминания современника). Париж, 1936. Ч. 1. С. 131.

58 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 55–56.

59 Яхонтов А. Указ. соч. С. 140.

60 Голос Москвы. 15 (28) апреля 1915 г. № 86. С. 4.

61 Утро России. 14 апреля 1915 г. № 101. С. 3.

62 Голос Москвы. 16 (29) апреля 1915 г. № 87. С. 1.

63 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1922. Т. 1. С. 248, 251.

64 Сидоров А. Л. Указ. соч. С. 58.

65 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 43.

66 Залюбовский А. П. Снабжение русской армии в великую войну винтовками, пулеметами, револьверами и патронами к ним. Издание Центрального правления общества русских офицеров-артиллеристов за рубежом: Белград, 1936. С. 2.

67 Сидоров А. Л. Указ. соч. С. 58.

68 Терне А. Особое Совещание по обороне государства. 1915–1916 гг. / / Возрождение. Париж, 1967. № 188. С. 68.

69 Там же. С. 69–70.

70 Правительственный вестник. 16 (29) июня 1915 г. № 133. С. 1; Поливанов А. А. Указ. соч. С. 153–154.

71 Терне А. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1967. № 188. С. 73.

72 Падение царского режима… М., Л., 1926. Т. 6. С. 9.

73 Журналы Особого совещания по обороне государства. 1915 год. М., 1975. С. 1–4.

74 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 43; Маниковский А. А. Указ. соч. Ч. 1. М., 1920. С. 5; Федоров В. Г. Оружейное дело на грани двух эпох (Работы оружейника 1900–1935 гг.). М., 1939. Ч. 2. С. 79.

75 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 68.

76 Терне А. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1967. № 188. С. 78.

Московский погром 1915 г.

1 Lohr E. Patriotic violence and the state: the Moscow riots of May 1915 // Kritika. Explorations of Russian and Eurasian history. 2003. № 3 (4). P. 613.

2 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 431–433.

3 Утро России. 25 октября 1914 г. № 261. С. 4.

4 Речь. 27 января (9 февраля) 1915 г. № 26 (3049). С. 2.

5 Утро России. 27 января 1915 г. № 27. С. 5.

6 Голос Москвы. 7 (20) апреля 1915 г. № 79. С. 3.

7 Голос Москвы. 8 (21) апреля 1915 г. № 80. С. 2.

8 Утро России. 9 апреля 1915 г. № 96. С. 4; Голос Москвы. 9 (22) апреля 1915 г. № 81.

С. 4.

9 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 551, 558–565.

10 Русский инвалид. 13 мая 1915 г. № 104. С. 3.

11 Утро России. 14 мая 1915 г. № 133. С. 4.

12 Барк П. Л. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1966. № 169. С. 85.

13 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 1. С. 309.

14 Голос Москвы. 16 (29) мая 1915 г. № 111. С. 1.

15 Утро России. 16 мая 1915 г. № 133. С. 4; 17 мая 1915 г. № 134. С. 4; 18 мая 1915 г. № 135. С. 2; 19 мая 1915 г. № 136. С. 4; 20 мая 1915 г. № 137. С. 5; 21 мая 1915 г. № 138. С. 5; 22 мая 1915 г. № 139. С. 4; 23 мая 1915 г. № 140. С. 5; 24 мая 1915 г. № 141. С. 5; 26 мая 1915 г. № 143. С. 5; 27 мая 1915 г. № 144. С. 5; 28 мая 1915 г. № 145. С. 5; 30 мая 1915 г. № 147. С. 4; 2 июня 1915 г. № 150. С. 5; Голос Москвы. 16 (29) мая 1915 г. № 111; 17 (30) мая 1915 г. № 112. С. 4; 18 (31) мая 1915 г. Экстренное прибавление к № 112. С. 2; 19 мая (1 июня) 1915 г. № 113. С. 4; 20 мая (2 июня) 1915 г. № 114. С. 4; 21 мая (3 июня) 1915 г. № 115. С. 4; 22 мая (4 июня) 1915 г. № 116. С. 4; 24 мая (6 июня) 1915 г. № 118. С. 4; 25 мая (7 июня) 1915 г. Экстренное прибавление к № 118. С. 2; 26 мая (8 июня) 1915 г. № 119. С. 4; 27 мая (9 июня) 1915 г. № 120. С. 4; 28 мая (10 июня) 1915 г. № 121. С. 5; 29 мая (11 июня) 1915 г. № 122. С. 4.

16 Голос Москвы. 22 мая (4 июня) 1915 г. № 116. С. 3.

17 Речь. 22 мая (4 июня) 1915 г. № 138 (3161). С. 3.

18 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. II. С. 31.

19 Утро России. 22 мая 1915 г. № 139. С. 1.

20 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 1. С. 429.

21 Голос Москвы. 24 мая (6 июня) 1915 г. № 118. С. 2.

22 Речь. 24 мая (6 июня) 1915 г. № 140 (3163). С. 4.

23 Голос Москвы. 26 мая (8 июня) 1915 г. № 119. С. 1.

24 Харламов Н. [П.] Избиение в Первопрестольной. Немецкий погром в Москве в мае 1915 года. Публикация В. Григоренко // Родина. 1993. № 8–9. С. 128.

25 Речь. 7 (20) июня 1915 г. № 154 (3177). С. 4.

26 Голос Москвы. 31 мая (13 июня) 1915 г. № 124. С. 2.

27 Речь. 7 (20) июня 1915 г. № 154 (3177). С. 4.

28 The Times History of War. Part 97. Vol. 8. June 27, 1916. P. 225; Харламов Н. [П.] Указ. соч. // Родина. 1993. № 8–9. С. 128–130.

29 Голос Москвы. 31 мая (13 июня) 1915 г. № 124. С. 2.

30 Речь. 7 (20) июня 1915 г. № 154 (3177). С. 4.

31 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Fedor Petrovich Rerberg, Box 1. Folder: Исторические загадки в революции в России. Крепость Севастополь до и после революции (Записки и воспоминания начальника штаба Севастопольской крепости с 26 августа 1915 г. по 1 мая 1918 г.). L. 12.

32 Мельгунов С. П. Воспоминания и дневники. Вып. 1. Париж, 1964. С. 195.

33 Харламов Н. [П.] Указ. соч. // Родина. 1993. № 8–9. С. 127.

34 Речь. 16 (29) января 1916 г. № 15 (3398). С. 4.

35 Гатагова Л. С. Хроника бесчинств. Немецкие погромы в Москве в 1915 г. // Родина. 2002. № 10. C. 20.

36 Речь. 16 (29) января 1916 г. № 15 (3398). С. 4.

37 Гатагова Л. С. Указ. соч. // Родина. 2002. № 10. С. 21.

38 Харламов Н. [П.] Указ. соч. // Родина. 1993. № 8–9. С. 127.

39 Рябиченко С. А. Погромы 1915 г. Три дня из жизни неизвестной Москвы. М., 2000. С. 46.

40 Голос Москвы. 29 мая (11 июня) 1915 г. № 122. С. 3.

41 Харламов Н. [П.] Указ. соч. // Родина. 1993. № 8–9. С. 131.

42 Рябиченко С. А. Указ. соч. С. 55.

43 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 6 (19) июня 1915 г. № 14880. С. 4; Утро России. 6 июня 1915 г. № 154. С. 4.

44 Голос Москвы. 31 мая (13 июня) 1915 г. № 124. С. 2.

45 Lohr E. Op. cit. // Kritika. Explorations of Russian and Eurasian history. 2003. № 3 (4). P. 619.

46 Харламов Н. [П.] Указ. соч. // Родина. 1993. № 8–9. С. 132.

47 Рябиченко С. А. Указ. соч. С. 41.

48 Харламов Н. [П.] Указ. соч. // Родина. 1993. № 8–9. С. 132; Кирьянов Ю. И. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 12. С. 140–141.

49 Утро России. 6 июня 1915 г. № 154. С. 4.

50 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 76.

51 Харламов Н. [П.] Указ. соч. // Родина. 1993. № 8–9. С. 131.

52 Дневники Николая II. С. 527; Яхонтов А. Указ. соч. С. 169.

53 Утро России. 15 октября 1914 г. № 251. С. 5.

54 Гатагова Л. С. Указ. соч. // Родина. 2002. № 10. C. 22.

55 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 30 мая (12 июня) 1915 г. № 14874. С. 1; Рябиченко С. А. Указ. соч. С. 103.

56 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 31 мая (13 июня) 1915 г. № 14876. С. 3; Утро России. 31 мая 1915 г. № 148. С. 4.

57 Утро России. 3 июня 1915 г. № 151. С. 4.

58 Голос Москвы. 29 мая (11 июня) 1915 г. № 122. С. 3.

59 Утро России. 30 мая 1915 г. № 147. С. 1.

60 Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 204.

61 Новое время. 2 (15) июня 1915 г. № 14089. С. 4.

62 Там же.

63 Кирьянов Ю. И. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 12. С. 146.

64 Там же. С. 149.

65 Речь. 6 (19) июня 1915 г. № 153 (3176). С. 2.

66 Lockhart R. H. B. British agent. N. Y., 1936. P. 110.

67 Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1970. С. 29.

68 The Times History of War. Part 97. Vol. 8. June 27, 1916. P. 225–226.

69 Рябиченко С. А. Указ. соч. С. 54, 103.

70 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 75.

71 Новое время. 1 (14) июня 1915 г. № 14088. С. 3.

72 Харламов Н. [П.] Указ. соч. // Родина. 1993. № 8–9. С. 128.

73 Lokchart R. H. B. Op. cit. P. 102.

74 Данилов Ю. Н. На пути к крушению. Очерки последнего периода Российской монархии. М., 2000. С. 130.

75 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 151.

76 Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам… С. 68.

77 Там же. С. 69.

78 Там же. С. 71.

79 Особые журналы Совета министров Российской империи. 1914 год. М., 2006. С. 504.

80 Речь. 31 декабря 1914 г. (13 января 1915 г.) № 354 (3023). С. 6.

81 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 2 (15) января 1915 г. № 14587. С. 4.

82 Речь. 11 (24) января 1915 г. № 10 (3033). С. 4.

83 Новое время. 12 (25) мая 1915 г. № 14068. С. 4.

84 Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. С. 75–76, 82–83.

85 Новое время. 2 (15) февраля 1915 г. № 13971. С. 4–5; 3 (15) февраля 1915 г. № 13972. С. 5–6; 4 (17) февраля 1915 г. № 13973. С. 6–7; 7 (20) февраля 1915 г. № 13976. С. 14; 11 (24) февраля 1915 г. № 13980. С. 7; 14 (27) февраля 1915 г. № 13983. С. 14; 18 февраля (3 марта) 1915 г. № 13987. С. 6; 19 февраля (4 марта) 1915 г. № 13988. С. 7; 24 февраля (6 марта) 1915 г. № 13990. С. 13–14; 25 февраля (10 марта) 1915 г. № 13994. С. 7; 2 (15) марта 1915 г. № 13999. С. 4–5; 4 (17) марта 1915 г. № 14001. С. 6–7; 10 (23) марта 1915 г. № 14007. С. 8; 17 (30) марта 1915 г. № 14014. С. 6; 19 марта (1 апреля) 1915 г. № 14016. С. 6; 25 марта (7 апреля) 1915 г. № 14021. С. 7; 13 (26) апреля 1915 г. № 14040. С. 3; 16 (29) апреля № 14043. № 31. С. 6; 24 апреля (4 мая) 1915 г. № 14048. С. 6; 22 апреля (5 мая) 1915 г. № 14049. С. 4; 23 апреля (6 мая) 1915 г. № 14050. С. 6; 29 апреля (12 мая) 1915 г. № 14058. С. 6; 3 (16) мая 1915 г. № 14060. С. 7; 4 (17) мая 1915 г. № 14061. С. 5; 8 (21) мая 1915 г. № 14065. С. 6; 10 (23) мая 1915 г. № 14067. С. 7; 17 (30) мая 1915 г. № 14073. С. 6.

86 Речь. 28 мая (10 июня) 1915 г. № 144 (3167). С. 4; 29 мая (11 июня) № 145 (3168). С. 3.

87 Речь. 6 (19) июня 1915 г. № 153 (3176). С. 1.

88 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 151.

89 Там же. С. 154.

90 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 89.

91 Дневники Николая II. С. 531.

92 Утро России. 2 июня 1915 г. № 150. С. 4; Голос Москвы. 2 (15) июня 1915 г. № 126. С. 4.

93 Сухомлинов В. [А.] Воспоминания. Берлин, 1924. С. 127.

94 Правительственный вестник. 6 (19) 1915 г. № 123. С. 1.

95 Речь. 6 (19) июня 1915 г. № 153 (3176). С. 1, 3.

96 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 127.

97 Правительственный вестник. 6 (19) 1915 г. № 123. С. 1.

98 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 155.

99 Речь. 6 (19) июня 1915 г. № 153 (3176). С. 1.

100 Яхонтов А. Указ. соч. С. 338.

101 The Times History of the War. Part 79. Vol. 7. February 22, 1916. P. 13.

102 Ibid. P. 14.

103 Крачкевич П. З. История Российской революции (записки офицера-журналиста) 1914–1920. Гродно, 1921. Кн. 1. С. 15.

Подготовка к экспедиции на Босфор – слова и дела зимы и весны 1915 г.

1 РГА ВМФ. Ф. 716. Оп. 2. Д. 237. Л. 2. об.; см. также: МОЭИ. Сер. Ш. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 1 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 258.

2 РГА ВМФ. Ф. 716. Оп. 1. Д. 29. Л. 30.

3 Там же. Оп. 2. Д. 234. Л. 94–94 об.

4 Там же. Оп. 1. Д. 29. Л. 30–30 об.

5 Там же. Оп. 2. Д. 237. Л. 1–1 об.

6 Там же. Ф. 609. Оп. 1. Д. 367. Л. 128–128 об.

7 Яхонтов А. Указ. соч. С. 132.

8 Ставка и министерство иностранных дел // КА. М., Л., 1928. Т. 2 (27). С. 5.

9 Там же. С. 6.

10 РГА ВМФ. Ф. 716. Оп. 2. Д. 237. Л. 1–1 об.

11 Там же. Ф. 609. Оп. 1. Д. 368. Телеграмма от 5/I 1915.

12 Григорович И. К. Воспоминания бывшего морского министра. СПб., 1999. С. 146; Апрелев Б. [П.] Указ. соч. // ЗМС. Пльзень, 1930. № 11–12. С. 12.

13 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 368. Телеграмма от 10/II 1915.

14 Данилов Ю. Н. Россия в Мировой войне 1914–1915 годов. С. 322.

15 Hanbury-Williams J. The Emperor Nicholas II. As I knew him. L., 1922. P. 39.

16 Бубнов А. [Д.] В Царской Ставке. Воспоминания адмирала Бубнова. Нью-Йорк, 1955. С. 126.

17 Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 228.

18 Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия 1914–1917 гг. и война на Балканах. Монреаль, 1983. С. 57.

19 Сухомлинов В. [А.] Указ. соч. С. 195.

20 Там же. С. 199.

21 Апрлев Б. [П.] Указ. соч. // ЗМС. Пльзень, 1930. № 11–12. С. 9.

22 Рытченков С. Части особого назначения в войну 1914–1916 гг. // Часовой. Париж, 1961. № 426. С. 14–15; Рытченков С. Рассказ о неудавшемся десанте // Часовой. Париж, 1964. № 451. С. 19.

23 Апрлев Б. [П.] Указ. соч. // ЗМС. Пльзень, 1930. № 11–12. С. 10.

24 Новиков Н. [В.] Операции флота против берега на Черном море в 1914–1917 гг. М., 1937. С. 85–87; Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 232; Он же. Россия в Мировой войне 1914–1915 годов. С. 323.

25 Апрелев Б. [П.] Указ. соч. // ЗМС. Пльзень, 1930. № 11–12. С. 10.

26 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 1 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 415.

27 Апрелев Б. [П.] Указ. соч. // ЗМС. Пльзень, 1930. № 11–12. С. 10–12.

28 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 1. С. 340–341.

29 Там же. С. 341–342.

30 Константинополь и Проливы. По секретным документам б. министерства иностранных дел / Под ред. Е. А. Адамова. М., 1925. Т. 1. С. 110.

31 Европейские державы и Турция во время мировой войны. Раздел Азиатской Турции. По секретным документам б. министерства иностранных дел / Под ред. Е. А. Адамова. М., 1924. С. 119.

32 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 1 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 400.

33 The diary of Lord Bertie of Thame, 1914–1918. N. Y., no date. Vol. 1. P. 135.

34 Пуанкаре P. Указ. соч. Кн. 2. С. 39.

35 Европейские державы и Турция во время мировой войны. Раздел Азиатской Турции… С. 119–120, 122–123.

36 Buchanan G. My mission to Russia and other diplomatic memories. L., 1923. Vol. 1. P. 225–227.

37 Бонч-Бруевич М. [Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. Ч. I. С. 18.

38 Liman von Sanders O. Five years in Turkey. Annapolis, 1927. P. 106; Лорей Г. Операции германо-турецких морских сил в 1914–1918 гг. М., 1938. С. 108; Корбетт Ю. Операции английского флота в Мировую войну. Л., 1928. Т. 2. С. 193.

39 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 371. Л. 17.

40 Там же. Ф. 716. Оп. 2. Д. 234. Л. 130–130 об.

41 Там же.

42 Liman von Sanders O. Op. cit. P. 89.

43 Рытченков С. Части особого назначения. // Часовой. Париж, 1961. № 426. С. 15; Рытченков С. Рассказ о неудавшемся десанте // Часовой. Париж, 1964. № 451. С. 19, 21.

44 Апрелев Б. [П.] Указ. соч. // ЗМС. Пльзень, 1930. № 11–12. С. 12–13.

45 Liman von Sanders O. Op. cit. P. 89.

46 Платонов А. П. Черноморский флот в революции 1917 г. и адмирал Колчак. Л., 1925. С. 15.

47 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 568. Л. 2, 6.

48 The diary of Lord Bertie of Thame, 1914–1918. Vol. 1. P. 102, 108–109.

49 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 1 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 176.

50 Dutton D. The Politics of Dipomacy. Britain and France in the Balkans in the First World war. L., N. Y., 1998. P. 28.

51 Тирпиц А. Указ. соч. С. 501.

52 Hoffman M. Op. cit. Vol. 1. P. 55.

53 Эрцбергер М. Германия и Антанта. Мемуары. М., Пгр., 1923. С. 67; Чернин О. В дни мировой войны. Мемуары. М., Пгр., 1923. С. 108; Гельмерсен П. В. Операции на западных театрах (Борьба флота против берега в I Мировую войну). Л., 1927. Т. 1. С. 111.

54 Stuermer H. Two war years in Constantinople. Sketches of German and Young Turkish Ethics and Politics. N. Y., 1917. P. 81.

55 Тирпиц А. Указ. соч. С. 503.

56 MorgenthauH. Ambassador Morgenthau’s story. N. Y., 1918. P. 226.

57 Hamilton J. Gallipoli diary. N. Y., 1920. Vol. 1. P. 46.

58 Ibid. P. 33.

59 Lambert A. [D.] Admirals. The Naval Commanders who made Britain Great. L., 2008. P. 330.

60 Корбетт Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 229.

61 Апрелев Б. [П.] Указ. соч. // ЗМС. Пльзень, 1930. № 11–12. С. 14.

62 Ericson E. Ordered to die. A history of the Ottoman Army in the First World war. Greenwood Press. Westport, 2001. P. 80.

63 Repington Ch. A. The First World War. L., 1920. Vol. 1. P. 47–48.

64 Апрелев Б. [П.] Указ. соч. // ЗМС. Пльзень, 1930. № 11–12. С. 16.

65 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 371. Л. 17.

66 Лукин А. П. Флот. Русские моряки во время Великой войны и революции. Б. м., б. г. Т. 1. С. 97.

67 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 368. Телеграмма от 12/IV 1915.

68 Hamilton J. Op. cit. Vol. 1. P. 222.

69 Ibid. P. 65.

70 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 367. Л. 81–81 об.

71 Liman von Sanders O. Op. cit. P. 89; Лорей Г. Указ. соч. С. 130; Потапьев В. А. Первый выстрел по Босфору. Светлой памяти контр-адмирала князя Николая Сергеевича Путятина // МЗ. Нью-Йорк, 1958. № 3. С. 41.

72 Hamilton J. Op. cit. Vol. 1. P. 114.

73 Коленковский А. [К.] Маневренный период первой мировой империалистической войны 1914 г. М., 1940. С. 36.

74 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 178.

75 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Fedor Petrovich Rerberg, Box 1. Folder: Исторические загадки в революции в России. Крепость Севастополь… L. 19.

76 Ставка и министерство иностранных дел // КА. М., Л., 1928. Т. 2 (27). С. 6.

77 Hamilton J. Op. cit. Vol. 1. 1. P. 70.

78 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 148.

79 Бубнов [А. Д.] Почему Россия не завладела Босфором во время минувшей войны // ЗМС. Пльзень, 1931. № 13. С. 14.

80 Лорей Г. Указ. соч. С. 132.

81 Трайнин П. Указ. соч. // МС. 1928. № 5. С. 109.

82 Лорей Г. Указ. соч. С. 135, 138.

83 Пантелеев Ю. Оборона Одессы от набега германо-турецкого флота в 1915 г. // МС. 1939. № 8. С. 54–55.

84 Там же. С. 56–57.

85 ШведеЕ. Боевые действия турецких миноносцев на Черном море в первые месяцы мировой войны (выдержки из воспоминаний начальника Первой Полуфлотилии турецких миноносцев капитана 2-го ранга Рудольфа Фирле) // МС. 1922. № 10. С. 60.

86 Пантелеев Ю. Оборона Одессы. // МС. 1939. № 8. С. 58.

87 Лорей Г. Указ. соч. С. 138.

88 Жуковский. Забытые труженики моря. Работы по поднятию затонувшего вблизи Одессы в 1915 году турецкого крейсера «Меджидие» / / Часовой. Париж, 1963. № 443. С. 14–15.

89 Пантелеев Ю. Оборона Одессы. // МС. 1939. № 8. С. 59.

90 Жуковский. Указ. соч. // Часовой. Париж. 1963. № 443. С. 14.

91 Веселаго Г. М. Несколько эпизодов из моей службы в Черноморском флоте, 19151917 гг. // МЗ. Нью-Йорк, 1952. № № 1–2. С. 29.

92 Жуковский. Указ. соч. // Часовой. Париж, 1963. № 443. С. 14.

93 Пантелеев Ю. Оборона Одессы. // МС. 1939. № 8. С. 59.

94 Русский инвалид. 25 марта 1915 г. № 67. С. 2.

95 Правительственный вестник. 28 марта (10 апреля) 1915 г. № 69. С. 4.

96 Жуковский. Указ. соч. // Часовой. Париж, 1963. № 443. С. 14–15.

97 Пантелеев Ю. Оборона Одессы. // МС. 1939. № 8. С. 59–60.

98 Правительственный вестник. 28 мая (10 июня) 1915 г. № 115. С. 3.

99 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 26 мая (8 июня) 1915 г. № 14866. С. 1; Утро России. 27 мая 1915 г. № 144. С. 3; 2 июня 1915 г. № 150. С. 2.

100 Апрелев Б. [П.] Указ. соч. // ЗМС. Пльзень, 1930. № 11–12. С. 19.

101 Рытченков С. Рассказ о неудавшемся десанте // Часовой. Париж, 1964. № 451. С. 21.

102 Лемке М. 1C. Указ. соч. С. 572.

103 Рытченков С. Рассказ о неудавшемся десанте // Часовой. Париж, 1964. № 451. С. 21.

104 Голос Москвы. 14 (27) апреля 1915 г. № 85. С. 3.

105 Лудшувейт Е. Ф. Турция в годы Первой Мировой войны 1914–1918 гг. Военно-политический очерк. М., 1966. С. 129–130.

106 Дубенский Д. Указ. соч. Январь – июнь 1915 г. С. 124–125.

107 Таубе Г. Н. Описание действий Гвардейского Экипажа на суше и на море в войну 1914–1917 гг. Нью-Йорк, 1944. С. 12–14, 17.

108 Дубенский Д. Указ. соч. Январь – июнь 1915 г. С. 128.

109 Там же. С. 133.

110 Там же. С. 141–148.

111 Чайковский М. Воспоминания летчика-наблюдателя (1914–1916) // ВБ. Париж, 1961. № 48. С. 7.

112 Новиков Н. [В.] Указ. соч. С. 90–99; Лорей Г. Указ. соч. С. 171.

113 Докладная записка кап. 2 р. [Е. Н.] Квашнина-Самарина / / ЗМС. Пльзень, 1929. № 6. С. 33.

114 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 453. Л. 8.

115 Новое время. 15 (28) июля 1915 г. № 14132. С. 2.

116 Новое время. 18 (31) июля 1915 г. № 14135. С. 2.

117 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 459. Л. 285.

118 Апрош Б. [П.] Указ. соч. // ЗМС. Пльзень, 1930. № 11–12. С. 22.

119 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 459. Л. 197.

120 Золотарев В. А., Козлов И. А. Российский военный флот на Черном море и в Восточном Средиземноморье. М., 1988. С. 141.

121 Апрош Б. [П.] Указ. соч. // ЗМС. Пльзень, 1930. № 11–12. С. 22.

122 Рытченков С. Части особого назначения… // Часовой. Париж, 1961. № 426. С. 16.

123 Таубе Г. Н. Указ. соч. С. 18.

124 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Fedor Petrovich Rerberg, Box 1. Folder: Исторические загадки в революции в России. Крепость Севастополь. L. 20.

125 Knox A. Op. cit. Vol. 1. P. 286.

126 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 68.

127 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 2 (14 января – 23 мая 1915 г.) С. 437.

128 Ставка и министерство иностранных дел // КА М., Л., 1928. Т. 2 (27). С. 20.

129 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 459. Л. 197–197 об.

130 Там же. Ф. 716. Оп. 2. Д. 234. Л. 186.

131 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 278.

132 Константинополь и Проливы. М., 1926. Т. 2. С. 173.

133 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 623. Л. 46–46 об.

134 Зайончковский А. М. Подготовка России к мировой войне (планы войны). М., 1926. С. 64.

135 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 102.

136 КорбеттЮ. Указ. соч. Л., 1930. Т. 3. С. 7.

137 Там же. С. 27.

138 Тирпиц А. Указ. соч. С. 501.

139 Лорей Г. Указ. соч. С. 189.

140 Белли В. Блокадные операции (По опыту империалистической войны 19141918 гг.) // МС. 1937. № 3. С. 66.

141 Лорей Г. Указ. соч. С. 189.

142 Меркушов Г. Германские подводные лодки на Черном море в период борьбы за Дарданеллы // МС. 1931. № 3. С. 41.

143 Меркушов Г. Указ. соч. // МС. 1931. № 3. С. 41; А. Т. Действия подводных лодок (По дневникам подводников). В борьбе за Дарданеллы / / МС. 1934. № 8. С. 210; Лорей Г. Указ. соч. С. 199, 201.

144 Корбетт Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 33.

145 А. Т. Указ. соч. // МС. 1934. № 8. С. 211.

146 Меркушов Г. Указ. соч. // МС. 1931. № 3. С. 41.

147 Белли В. Указ. соч. // МС. 1937. № 3. С. 66.

148 The Times History of the War. Part 42. Vol. 4. June 8, 1915. P. 83–85, 99, 106, 118; Part 82. Vol. 7. March 14, 1916. P. 158–159.

149 Белли В. Указ. соч. // МС. 1937. № 3. С. 67.

150 Шульц Г. К. фон. Указ. соч. С. 57.

151 Корбетт Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 33.

152 Трубецкой Г. Н. Указ. соч. С. 126–127, 133.

153 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 2. С. 159.

154 Утро России. 5 сентября 1914 г. № 211. С. 4.

155 Будберг А. П. Указ. соч. С. 8.

156 British battles of World War I. L., 2000. P. 126.

157 Ставка и министерство иностранных дел // КА. М., Л., 1928. Т. 2 (27). С. 32.

158 Новиков Н. [В.] Указ. соч. С. 85–87.

159 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 569. Л. 212.

160 Там же. Л. 70–72.

161 Там же. Л. 73.

Кавказский фронт: весна и лето 1915 г. Геноцид армян, ассирийцев и греков

1 Корсун Н. Г. Алашкертская и Хамаданская операции на Кавказском фронте мировой войны в 1915 году. М., 1940. С. 21.

2 Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 67.

3 Корсун Н. Г. Указ. соч. С. 35.

4 Русский инвалид. 31 марта 1915 г. № 71. С. 1.

5 Русский инвалид. 22 апреля 1915 г. № 90. С. 1.

6 Корсун Н. Г. Указ. соч. С. 35.

7 Речь. 26 января (8 февраля) 1915 г. № 25 (3048). С. 2.

8 Русский инвалид. 14 марта 1915 г. № 60. С. 1.

9 Русский инвалид. 4 марта 1915 г. № 51. С. 2.

10 Речь. 4 (17) марта 1915 г. № 61 (3084). С. 4.

11 Русские ведомости. 4 января 1915 г. № 3. С. 3.

12 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 12 (25) марта 1915 г. № 14723. С. 2.

13 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 15 (28) марта 1915 г. № 14729. С. 2.

14 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 3 (16 февраля) 1915 г. № 14649. С. 1.

15 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 21 февраля (6 марта) 1915 г. № 14685. С. 2.

16 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 14 (27 марта) 1915 г. № 14727. С. 2.

17 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 22 апреля (5 мая) 1915 г. № 14800. С. 1.

18 Утро России. 12 мая 1915 г. № 129. С. 4.

19 Там же.

20 Геноцид армян в Османской империи // Сборник документов и материалов / Под ред. М. Г. Нерсисяна. Ереван, 1982. С. 281.

21 Национальный архив Армении (далее – НАА). Ф. 45. Назарбеков Фома Иванович. Оп. 1. Д. 12. Л. 160.

22 Мартиросян Д. [Г.] Унижение Джевдет-бея. Ванская операция: миф или реальность? // Родина. 2009. № 5. С. 89.

23 Геноцид армян в Османской империи… С. 281.

24 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 18 апреля (1 мая) 1915 г. № 14792. С. 1; Утро России. 23 апреля 1915 г. № 110. С. 2.

25 Масловский Е. В. Мировая война на Кавказском фронте 1914–1917 г. Париж, [1933]. С. 157–158.

26 Новое время. 27 апреля (10 мая) 1915 г. № 14054. С. 2.

27 Корсун Н. Г. Указ. соч. С. 38.

28 Там же. С. 39.

29 Арутюнян А. О. Кавказский фронт 1914–1917 гг. Ереван, 1971. С. 299, 302.

30 Новое время. 6 (19) июня 1915 г. № 14093. С. 2.

31 Корганов Г. Г. Участие армян в мировой войне на Кавказском фронте (1914–1918). М., 2011. С. 28.

32 Новое время. 6 (19) июня 1915 г. № 14093. С. 2.

33 Мартиросян Д. [Г.] Указ. соч. // Родина. 2009. № 5. С. 91.

34 Корганов Г. Г. Указ. соч. С. 30.

35 Новое время. 6 (19) июня 1915 г. № 14093. С. 2.

36 Мартиросян Д. [Г.] Указ. соч. // Родина. 2009. № 5. С. 91.

37 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 12. Л. 3.

38 Аглян В. О формировании Армянского корпуса (1917–1918) // Р. сб. 2009. Т. 6. С. 152–153.

39 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 12. Л. 160.

40 Елисеев Ф. И. Казаки на Кавказском фронте 1914–1917. Записки полковника Кубанского казачьего войска в тринадцати брошюрах-тетрадях. М., 2001. С. 86.

41 Геноцид армян в Османской империи. С. 285–288.

42 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 10. Л. 23 об.

43 Елисеев Ф. И. Указ. соч. С. 95.

44 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 10. Л. 23 об. – 24.

45 Геноцид армян в Османской империи. С. 412.

46 Алиев Г. З. Турция в период правления младотурок (1808–1918). М., 1972. С. 277.

47 Геноцид армян в Османской империи. С. 280.

48 Голос Москвы. 13 (26) мая 1915 г. № 108. С. 3.

49 Новое время. 6 (19) июня 1915 г. № 14093. С. 2.

50 Корсун Н. Г. Указ. соч. С. 39, 43–45.

51 Новое время. 16 (29) мая 1915 г. № 14072. С. 3.

52 Речь. 10 (23) мая 1915 г. № 127 (3150). С. 4.

53 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 12. Л. 162–163.

54 Утро России. 16 мая. 1915 г. № 133. С. 2.

55 Семина X. Д. Трагедия русской армии Первой Великой войны 1914–1918 гг. Записки сестры милосердия Кавказского фронта. Нью-Мексико, 1964. Кн. 2. С. 32–33.

56 РГВИА. Ф. 2300. Оп. 1. Д. 523. Л. 449–449 об.

57 Семина Х. Д. Указ. соч. Кн. 2. С. 32.

58 РГВИА. Ф. 2300. Оп. 1. Д. 523. Л. 448.

59 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 12 (25) июня 1915 г. № 14900. С. 2.

60 Масловский Е. В. Указ. соч. С. 38–39.

61 Арутюнян А. О. Указ. соч. С. 303–304.

62 Аглян В. Указ. соч. // Р. сб. 2009. Т. 6. С. 152–153.

63 Корганов Г. Г. Указ. соч. С. 54.

64 Северянин. Из прошлой деятельности армянских добровольцев // Армянский вестник. М., 1917. № 27. С. 4–6.

65 Масловский Е. В. Указ. соч. С. 214; Елисеев Ф. И. Указ. соч. С. 121.

66 Корсун Н. Г. Указ. соч. С. 45.

67 Масловский Е. В. Указ. соч. С. 165.

68 Елисеев Ф. И. Указ. соч. С. 122.

69 Русский инвалид. 19 мая 1915 г. № 108. С. 1.

70 Новое время. 9 (22) июля 1915 г. № 14126. С. 2.

71 Русский инвалид. 6 июня 1915 г. № 123. С. 1.

72 Новое время. 30 июня (13 июля) 1915 г. № 14117. С. 5.

73 Геноцид армян в Османской империи… С. 289.

74 Новое время. 3 (16) декабря 1915 г. № 14273. С. 5.

75 Новое время. 12 (25) июля 1915 г. № 14129. С. 4.

76 Новое время. 15 (28) июля 1915 г. № 14132. С. 2.

77 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 12. Л. 26–27.

78 Корсун Н. Г. Указ. соч. С. 50.

79 Русский инвалид. 19 августа. 1915 г. № 181. С. 1.

80 Истребление армян в Муше // Армянский вестник. М., 1916. № 6. С. 8.

81 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 10. Л. 13 об., 18 об. – 19.

82 Корсун Н. Г. Указ. соч. С. 88.

83 Русский инвалид. 19 августа 1915 г. № 181. С. 1.

84 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 12. Л. 27.

85 Русский инвалид. 19 августа 1915 г. № 181. С. 1.

86 Елисеев Ф. И. Указ. соч. С. 102, 129.

87 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 12. Л. 30.

88 Корсун Н. Г. Указ. соч. С. 109.

89 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 12. Л. 27.

90 Там же. Л. 43.

91 Корганов Г. Г. Указ. соч. С. 35.

92 Елисеев Ф. И. Указ. соч. С. 130.

93 Русский инвалид. 19 августа 1915 г. № 181. С. 1.

94 Корсун Н. Г. Указ. соч. С. 113, 115, 124–125; Елисеев Ф. И. Указ. соч. С. 131.

95 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 12. Л. 52.

96 Корсун Н. Г. Указ. соч. С. 125; Елисеев Ф. И. Указ. соч. С. 131.

97 Русский инвалид. 19 августа 1915 г. № 181. С. 1.

98 Масловский Е. В. Указ. соч. С. 186.

99 Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 68.

100 Дживилегов А. [К.] Судьба Армении // Армянский вестник. М., 1916. № 1. С. 4.

101 Дневник министерства иностранных дел за 1915–1916 гг. //КА. М., Л., 1929. Т. 1 (32). С. 22.

102 Беженцы на Кавказе // Армянский вестник. М., 1916. № 1. С. 14.

Положение на Проливах: лето 1915 г.

1 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 1 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 201, 223.

2 Докладная записка кап. 2 р. [Е. Н.] Квашнина-Самарина / / ЗМС. Пльзень, 1929. № 6. С. 34.

3 Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 130.

4 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 674. Л. 2.

5 Torrey G. E. Romania and World War I. A collection of studies. Oxford, 1998. P. 19–20.

6 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 461. Л. 284.

7 Докладная записка кап. 2 р. [Е. Н.] Квашнина Самарина / / ЗМС. Пльзень, 1929. № 6. С. 32.

8 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 573. Л. 5–6.

9 Там же. Д. 628. Л. 1–1 об.

10 Там же. Д. 627. Л. 1–1 об., 175.

11 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 123. Vol. 10. December 26, 1916. P. 212.

12 Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 90.

13 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 123. Vol. 10. December 26, 1916. P. 217–219.

14 Townshend Ch. My campaign in Mesopotamia. L., [1920]. P. 86.

15 Русский инвалид. 4 июля 1915 г. № 146. С. 1; The Times History of the War. Part 83. Vol. 7. March 21, 1916. P. 165; Liman von Sanders O. Op. cit. P. 90; Лорей Г. Указ. соч. С. 207, 209, 238.

16 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия четвертая. Пгр., 1915. С. 18.

17 Hoffman M. Op. cit. Vol. 1. P. 72.

Балканы в 1914–1915 гг.: Болгария, Сербия, Румыния

1 Христов К. Животътъ на генералъ Жеков. София, 1918. С. 127.

2 Цит. по: Киняпина Н. С. Балканы и Проливы во внешней политике России в конце XIX века (1878–1898). М., 1994. С. 116.

3 Подробнее об этом см.: Киняпина Н. С. Указ. соч. С. 121.

4 Buchanan G. Op. cit. Vol. 1. P. 70–71, 83.

5 Трубецкой Г. Н. Указ. соч. С. 46.

6 Папанчев А. Едно престъпно царуване. Фердинанд I Цар на Българите. София, 1923. С. 27.

7 Митев Т. Генерал Никола Иванов. София, 1986. С. 72.

8 Киняпина Н. С. Указ. соч. С. 116–117.

9 Цар Фердинанд Съвети към сина. София: Университетско издателство Св. Климент Охридски, 1991. С. 24.

10 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 1 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 265.

11 Цар Фердинанд Съвети към сина… С. 27–28, 36–37.

12 Bulgaria self-revealed. Documents collected by Victor Kuhne with a preface by Auguste Gauvain, formerly minister plenipotentiary of France. L., 1919. P. 218–219; МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 6. Ч. 1 (5 августа 1914 – 13 января 1915 г.). С. 39; Марков Г. Покушения, насилие и политика в България 1878–1949. Военно издателство. ЕООД. 2003. С. 16–18, 62.

13 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1933. Т. 2 (14 марта – 13 мая 1914 г.). С. 171.

14 PottsJ. M. The loss of Bulgaria. Russian diplomacy and Eastern Europe 1914–1917. N. Y., 1963. P. 197, 202; Kuhne V Op. cit. P. 189.

15 Правительственный вестник. 16 (29) июля 1914 г. № 156. С. 4.

16 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., 1935. Т. 1 (14 января – 4 августа 1914 г.). С. 219.

17 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1933. Т. 2 (14 марта – 13 мая 1914 г.). С. 171.

18 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 6. Ч. 1 (5 августа 1914 – 13 января 1915 г.). С. 39.

19 Каширин В. Б. Болгария и стратегическая обстановка на Балканах накануне Первой мировой войны (по донесениям русской военной разведки) / / Россия и реформы / Под ред. О. Р. Айрапетова. М., 2002. С. 96.

20 Трубецкой Г. Н. Указ. соч. С. 53.

21 Митев Т. Указ. соч. С. 108, 214, 253.

22 Necludoff A. [V.] Diplomatic reminiscences before and during the world war, 1911–1917. L., 1920. P. 11.

23 Сурин Н. Болгарская армия // ВС. 1910. № 4. С. 238–240.

24 Список офицеров болгарской службы, окончивших курс Николаевской академии Генерального штаба (ныне императорской Николаевской военной академии) / / Известия Императорской Николаевской военной академии (далее – ИИНВА). 1913. № 37. С. 134–145.

25 Пехливанов Ю. Вооруженные силы Болгарии // ИИНВА. 1912. № 33. С. 1377, 1379.

26 Список офицеров болгарской службы… // ИИНВА. 1913. № 37. С. 134–135.

27 Императорская Николаевская военная академия. Отчет о командировке одного из профессоров академии на Фракийский театр военных действий / / ИИНВА. 1914. № 54. С. 1123.

28 МОЭИ. Сер. II. М., 1940. Т. 20. Ч. 2 (14 августа – 17 октября 1912 г.). С. 157.

29 Утро России. 20 сентября 1914 г. № 226. С. 2.

30 Дюнан М. Българското лето. Юлий 1915. Октомврий 1915 г. София, 1918. С. 273.

31 Трубецкой Г. Н. Указ. соч. С. 47.

32 Necludoff A. [V.] Op. cit. P. 106.

33 Пехливанов Ю. Военные действия на Фракийском театре. Лозенградская операция // ИИНВА. 1914. № 49. С. 55.

34 Очерки мировой войны на море // МС. 1915. № 12. С. 192; Necludoff A. [V.] Op. cit. P. 10–11, 197, 201.

35 Buchanan G. Op. cit. Vol. 1. P. 148, 169.

36 Христов К. Указ. соч. С. 123–124.

37 The other Balkan wars. A 1913 Carnegie Endowment Inquiry in Retrospect with a New Introduction and Recollections on the Present Conflict by George F. Kennan. Washington, 1993. P. 243, 260, 262.

38 Христов А. Исторически преглед на общеевропейската война и участието на България в нея. София, 1925. С. 91.

39 Георгиев В., Трифонов С. История на Българите 1878–1944 в документа. София, 1996. Т. 2. 1912–1918. Периодът на войните 1912–1918. С. 209–210.

40 Радославов В. България и световната криза. София, 1923. С. 57.

41 Христов А. Указ. соч. С. 87.

42 Grey of Fallodon Ed. Twenty-five years 1892–1916. N. Y., 1925. Vol. 1. P. 254.

43 Vopicka Ch. Op. cit. P. 28.

44 Djemal Pasha. Memoires of a Turkish Statesman – 1913–1919. L., [1932]. P. 52, 54–56.

45 Българо-турски военни отношения през Първата Световна война (1914–1918). Сборник от документи. София, 2004. С. 23–24.

46 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1931. Т. 1 (14 января – 4 августа 1914 г.). С. 48.

47 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 1. С. 24.

48 Правительственный вестник. 1 (14) августа 1914 г. № 168. С. 6.

49 Napier H. D. Experiences of a military attache in the Balkans. The Naval and Military Press Ltd., 2010. P. 91–92.

50 Jannen W. The Lions ofJuly. Prelude to War, 1914. Novato, California, 1997. P. 30.

51 Бюлов Б. Воспоминания. М., Л., 1935. С. 97.

52 Эрцбергер М. Указ. соч. С. 89.

53 Potts J М Op. cit. P. 205.

54 Vopicka Ch. Op. cit. P. 41.

55 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 6. Ч. 2 (5 августа 1914 – 13 января 1915 г.). С. 60.

56 Чернин О. Указ. соч. С. 22.

57 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 1. С. 30.

58 Радославов В. Указ. соч. С. 93.

59 Нотович Ф. И. Дипломатическая борьба в годы первой мировой войны. Т. I. Потеря союзниками Балканского полуострова. М., 1947. С. 77.

60 РонгеМ. Разведка и контрразведка. М., 1937. С. 85.

61 CnacojeeuhА. Рад српских во_]'них власти 1914 и 1915 године на одбрани железничке пруге Скоплье-Hевhелиjа од диверзиа комита // Историйки гласник. 1964. № 4. С. 59.

62 Утро России. 1 сентября 1914 г. № 207. С. 1.

63 Cnacojeeuh А. Указ. соч. //Истори]ски гласник. 1964. № 4. С. 61–62, 77.

64 Голос Москвы. 4 (17) октября 1914 г. № 228. С. 2–3.

65 Утро России. 5 октября 1914 г. № 241. С. 1.

66 Голос Москвы. 17 (30) октября 1914 г. № 239. С. 3.

67 Утро России. 17 октября 1914 г. № 253. С. 2.

68 Речь. 17 (30) октября 1914 г. № 280 (2949). С. 1.

69 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 198.

70 Велики рат Срби]е за ослобоЬенье и у'единенье срба, хрвата и словенаца. Кн. VIII. Београд, 1926. С. 25, 27.

71 Cnacojeeuh А. Указ. соч. // Истори]ски гласник. 1964. № 4. С. 68–69.

72 Голос Москвы. 27 ноября (10 декабря) № 273. С. 2.

73 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 198.

74 Георгиев В., Трифонов С. Указ. соч. Т. 2. С. 256.

75 Цит. по: За балканскими фронтами Первой мировой войны. М., 2002. С. 113.

76 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 6. Ч. 2 (5 августа 1914 – 13 января 1915 г.). С. 70.

77 Там же. С. 75.

78 Тирпиц А. Указ. соч. С. 488.

79 The Times History of the War. Part 88. Vol. 7. April 25, 1916. P. 351, 357, 362.

80 Тирпиц А. Указ. соч. С. 491.

81 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 1 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 111.

82 The Times History of the War. Part 88. Vol. 7. April 25, 1916. P. 359.

83 Дюнан М. Указ. соч. С. 13.

84 Попова Н. Указ. соч. С. 132; Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 204.

85 Правительственный вестник. 11 (24) июля 1915 г. № 152. С. 2.

86 Попова Н. Указ. соч. С. 132.

87 Vopicka Ch. Op. cit. P. 43.

88 Ibid. P. 51–55.

89 Melot H. La mission du general Pau aux Balkans et en Russie tzariste 9 Fevrier – 11 Avril 1915. Paris, 1931. P. 41–42.

90 Рытченков С. Части особого назначения… // Часовой. Париж, 1961. № 426. С. 15.

91 Kuhne V. Op. cit. P. IX–X.

92 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 2 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 15.

93 Kuhne V. Op. cit. P. 135.

94 Трубецкой Г. Н. Указ. соч. С. 51.

95 Там же. С. 70.

96 МОЭИ Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1931. Т. 1 (14 января – 4 августа 1914 г.). С. 468.

97 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 1. С. 336.

98 Георгиев В., Трифонов С. Указ. соч. Т. 2. С. 263.

99 NapierH. D. Op. cit. P. 169; Дюнан М. Указ. соч. С. 23.

100 Kuhne V. Op. cit. P. VIII.

101 Дюнан М. Указ. соч. С. 26.

102 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 2 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 14.

103 Burian S. Austria in dissolution. L., 1925. P. 136.

104 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 2 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 14–15.

105 Tetsuya S. The bulgaro-Ottoman anti-Serbian activities after the Balkan wars, with documents recently found at the Turkish military archive / / Балкански ратови 1912–1913: нова виhеньа и тумаченьа. Београд, 2013. P. 398–399.

106 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 204.

107 Велики рат Срби]'е… Кн. VIII. Београд, 1926. С. 91–98; Cnacojeeuh А. Указ. соч. // Истори]ски гласник. 1964. № 4. С. 71–72, 75.

108 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 205.

109 Cnacojee^ А. Указ. соч. // Историйки гласник. 1964. № 4. С. 75.

110 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 205.

111 The Times History of the War. Part 88. Vol. 7. April 25, 1916. P. 360; Велики рат Срби]е… Кн. VIII. Београд, 1926. С. 98, 106. См. также: Константинополь и Проливы. Т. 2. С. 224.

112 Пеливанов Ю. Вооруженные силы Болгарии // ИИНВА. № 33. С. 1374.

113 Rankin R. The inner history of the Balkan war. L., 1914. P. 153.

114 Речь. 5 (18) апреля 1915 г. С. 3.

115 Утро России. 25 марта 1915 г. № 82. С. 1.

116 Правительственный вестник. 31 марта (13 апреля) 1915 г. № 71. С. 5.

117 Утро России. 25 марта 1915 г. № 82. С. 1.

118 Речь. 5 (18) апреля 1915 г. С. 3.

119 Спа^ев^ А. Указ. соч. // Истори]ски гласник. 1964. № 4. С. 76.

120 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 2 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 96.

121 The diary of Lord Bertie of Thame, 1914–1918. Vol. 1. P. 412.

122 Голос Москвы. 2 (15) апреля 1915 г. № 75. С. 1.

123 Hamilton J. Op. cit. Vol. 1. P. 116.

124 Napier H. D. Op. cit. P. 21, 28.

125 Ibid. P. 34.

126 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 15 (28) апреля 1915 г. № 14786. С. 2.

127 Попова Н. Указ. соч. С. 159.

128 Ставка и министерство иностранных дел // КА. М., Л., 1928. Т. 2 (27). С. 26–27.

129 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 1 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 233.

130 Morgenthau H. Op. cit. P. 264.

131 PRO FO 371 Russia files 19035-19228, 1914. P. 337.

132 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 115. Vol. 9. October 31. 1916. P. 416.

133 Трубецкой Г. Н. Указ. соч. С. 64.

134 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 115. Vol. 9. October 31, 1916. P. 404.

135 Cazan Gheorghe Nicolae, Radulescu-Zoner Serban. Romania si Tripla Alianta 1878–1914. Bucuresti, 1979. P. 123.

136 Валентинов В. Военные соглашения России с иностранными государствами до войны / / Военно-исторический сборник. Труды комиссии по исследованию и использованию опыта войны 1914–1918 гг. М., 1919. Вып. 2. С. 122.

137 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 115. Vol. 9. October 31, 1916. P. 404.

138 Pavlovich S. K. A History of the Balkans 1804–1945. N. Y., 1999. P. 99, 165.

139 Бюлов Б. Указ. соч. С. 98.

140 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 115. Vol. 9. October 31, 1916. P. 408.

141 Чернин О. Указ. соч. С. 100.

142 Бюлов В. Воспоминания. М., Л., 1935. С. 418.

143 Burian S. Op. cit. P. 65.

144 Torrey G. E. Op. cit. P. 32.

145 Нотович Ф. И. Указ. соч. С. 68, 360, 506.

146 Dumitru L. C. July – August 1914. Romania denies to attack Serbia // Први Светски рат и Балкан – 90 година касни]е. Тематски зборник радова. Београд, 2011. P. 11.

147 Эрцбергер М. Указ. соч. С. 13; The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 115. Vol. 9. October 31, 1916. P. 414–415.

148 Torrey G. E. Op. cit. P. 56–57.

149 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 6. Ч. 1 (5 августа 1914 – 13 января 1915 г.). С. 258.

150 Тирпиц А. Указ. соч. С. 460, 462.

151 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 6. Ч. 1 (5 августа 1914 – 13 января 1915 г.). С. 260.

152 Torrey G. E. Op. cit. P. 54.

153 Ibid. P. 60.

154 Ibid. P. 66–67.

155 Vopicka Ch. Op. cit. P. 78.

156 Трубецкой Г. Н. Указ. соч. С. 66.

157 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 1. С. 201.

158 The diary of Lord Bertie of Thame, 1914–1918. Vol. 1. P. 50.

159 Пуанкаре P. Указ. соч. Кн. 1. С. 205.

160 Трубецкой Г. Н. Указ. соч. С. 64.

161 Buchanan G. Op. cit. Vol. 1. P. 223.

162 PRO. FO. 371 Russia files 19035-19228, 1914. P. 337.

163 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 115. Vol. 9. October 31, 1916. P. 404, 406–407.

164 Чернин О. Указ. соч. С. 100.

165 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 1 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 132.

166 Игнатьев П. А. Моя миссия в Париже. М., 1999. С. 30.

167 Melot H. Op. cit. P. 140; The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 115. Vol. 9. October 31, 1916. P. 415.

168 Torrey G. E. Op. cit. P. 18.

169 Игнатьев П. А. Указ. соч. С. 31.

170 PRO. FO. 371 Russia files 19035-19228, 1914. P. 337.

171 Melot H. Op. cit. P. 47–48.

172 Пуанкаре P. Указ. соч. Кн. 1. С. 337.

173 За балканскими фронтами Первой мировой войны. С. 116.

174 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 208.

175 Melot H. Op. cit. P. 114.

176Janen M. Pad carismu a konec Ruske armady (moje misse na Rusi v letech 1916–1917). Praha, 1931. S. 37.

177 nonoeuhН. Указ. соч. С. 234–235, 238; The diary of Lord Bertie of Thame, 1914–1918. Vol. 1. P. 173.

178 The diary of Lord Bertie of Thame, 1914–1918. Vol. 1. P. 191.

179 Нотович Ф. И. Указ. соч. С. 238.

180 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 125.

181 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 1 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 136.

182 Там же. С. 137.

183 Torrey G. E. Op. cit. P. 54.

184 Burian S. Op. cit. P. 68–71.

185 Речь. 1 (14) августа 1915 г. № 200 (3232). С. 2.

186 Михайловский Г. Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914–1920. М., 1993. Кн. 1. С. 67.

187 Vopicka Ch. Op. cit. P. 66.

Великое отступление – от Балтики до Галиции

1 Сидоров А. Л. Указ. соч. С. 22, 42.

2 Mannerheim C. G. E. Memoirs. N. Y., 1954. P. 89.

3 Knox A. Op. cit. Vol. 1. P. 223.

4 Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 266.

5 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 147.

6 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 257.

7 Лемке М. К. Указ. соч. С. 147.

8 Там же. С. 146.

9 Knox A. Op. cit. V. 1. P. 271; Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 315.

10 Сидоров А. Л. Указ. соч. С. 29.

11 Gourko B. Op. cit. P. 106, 112.

12 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1922. Кн. 3. С. 164.

13 Корольков Г. [К.] Сражение под Шавли. М., Л., 1926. С. 5–6.

14 Русский инвалид. 30 апреля 1915 г. № 96. С. 1.

15 Черномор. Указ. соч. С. 244.

16 Ролльман Г. Указ. соч. С. 51; Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 117.

17 Корольков Г. [К.] Сражение под Шавли. С. 6–7; Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 116; Позек М. Германская конница в Литве и Курляндии в 1915 г. М., Л., 1930. С. 32.

18 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1922. Кн. 3. С. 165.

19 Корольков Г. [К.] Сражение под Шавли. С. 15.

20 Ролльман Г. Указ. соч. С. 63–64.

21 Шельтинга Ю. Действие морских сил Рижского залива в 1914–1916 гг. (По материалам б. Морискома) // МС. 1926. № 3. С. 25.

22 Малинин Д. Линейный корабль «Слава» в составе морских сил Рижского залива в войну 1914–1917 г. (Составлено по личным документам, воспоминаниям и материалам Морской Исторической Комиссии) // МС. 1923. № 5. С. 62; Шельтинга Ю. Указ. соч. // МС. 1926. № 3. С. 26.

23 Ролльман Г. Указ. соч. С. 44–48, 58–61.

24 Позек М. Указ. соч. С. 40–41.

25 Голос Москвы. 27 апреля (10 мая) 1915 г. Экстренное прибавление к № 96. С. 1.

26 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 117.

27 Позек М. Указ. соч. С. 41.

28 Ролльман Г. Указ. соч. С. 64.

29 Речь. 7 (20) мая 1915 г. № 124 (3147). С. 2.

30 Сидоров А. Л. Указ. соч. С. 217.

31 Ролльман Г. Указ. соч. С. 1, 80–81.

32 Речь. 7 (20) мая 1915 г. № 124 (3147). С. 2; Голос Москвы. 13 (26) мая 1915 г. № 108.

С. 2.

33 Русский инвалид. 6 мая 1915 г. № 100. С. 1.

34 Корольков Г. [К.] Сражение под Шавли. С. 7.

35 Малинин Д. Боевая служба канонерских лодок по опыту «Грозящего» // МС. 1924. № 9. С. 80; Шельтинга Ю. Указ. соч. // МС. 1926. № 3. С. 17.

36 Малинин Д. Линейный корабль «Слава» в составе морских сил Рижского залива в войну 1914–1917 г. // МС. 1923. № 5. С. 63.

37 Потопление русского броненосного крейсера «Паллада» 11/24 октября 1914 г. в Финском заливе старшим лейтенантом фон Беркгейм на U-26 / / МС. Бизерта. 1922. № 6. С. 85; Тирпиц А. Указ. соч. С. 601–602.

38 Голос Москвы. 6 (19) октября 1914 г. Экстренное прибавление к № 229. С. 2.

39 Потопление русского броненосного крейсера «Паллада»… / / МС. Бизерта. 1922. № 6. С. 85.

40 Черномор. Указ. соч. С. 137.

41 Лемишевский Н. Гибель крейсера «Паллада 28-IX/11-X 1914 года (По личным воспоминаниям) // МС. 1922. № 8–9. С. 108–119.

42 Меркушов В. А. Записки подводника 1905–1915. М., 2004. С. 261.

43 Денисов Б. А. Итоги использования мин в Мировую войну // МС. 1936. № 10. С. 23.

44 Козлов И. А. Минные постановки русского флота в южной части Балтийского моря // МС. 1950. № 1. С. 43.

45 Лукашевич С. Гибель миноносцев «Летучий» и «Исполнительный» (Из воспоминаний о мировой войне на Балтиморе) // МС. 1934. № 8. С. 176–178.

46 Малинин Д. Боевая служба канонерских лодок по опыту «Грозящего» // МС. 1924. № 9. С. 80.

47 Ролльман Г. Указ. соч. С. 98–99.

48 Зонин С. А. Адмирал Л. М. Галлер. Жизнь и флотоводческая деятельность. М., 1991. С. 90.

49 Козлов Д. Ю. «Мемельская операция» флота Балтийского моря. Июнь 1915 года. М., 2007. С. 3–8, 10–11.

50 Там же. С. 11–14.

51 Ролльман Г. Указ. соч. С. 153–160.

52 Боевые донесения командиров о некоторых операциях на Балтийском море в 1914 и 1915 гг. Из документов Центрального Государственного Военно-морского архива // МС. 1941. № 6–7. С. 107.

53 Гроос О. Учение о морской войне в свете опыта Мировой войны. М., Л., 1930. С. 259.

54 Ролльман Г. Указ. соч. С. 172–173.

55 Боевые донесения командиров о некоторых операциях на Балтийском море в

1914 и 1915 гг. // МС. 1941. № 6–7. С. 107–108.

56 Козлов Д. Ю. «Мемельская операция» флота Балтийского моря… С. 21–34; Он же. Британские подводные лодки в Балтийском море. 1914–1918 годы. СПб., 2006. С. 56–58.

57 Голос Москвы. 23 июня (6 июля) 1915 г. № 143. С. 2.

58 Козлов Д. Ю. «Мемельская операция» флота Балтийского моря. С. 23.

59 Утро России. 24 июня 1915 г. № 172. С. 3.

60 Тимирев С. Н. Воспоминания морского офицера: Балтийский флот во время войны и революции (1914–1918 гг.). Нью-Йорк, 1961. С. 32.

61 Речь. 1 (14) мая 1915 г. № 118 (3141). С. 3; 2 (15) мая 1915 г. № 119 (3142). С. 3.

62 Позек М Указ. соч. С. 71–72, 85.

63 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 316–317.

64 Правительственный вестник. 5 (18) июня 1915 г. № 124. С. 4; Утро России. 18 июня

1915 г. № 166. С. 4; 23 июня 1915 г. № 171. С. 4; The Times History of the War. Part 55. Vol. 5. September 7, 1915. P. 160; Оськин Д. Указ. соч. С. 255.

65 Ронжин С. А. Военные сообщения и управление ими. Сборник записок, относящихся к русскому снабжению в Великую войну. Финансовое агентство в США, 1925. С. 148.

66 Корнеев А. С. Из истории одного заговора («Дело Муссолини – Геденшторма») // Исторический архив. 1962. № 5. С. 108, 110.

67 The Times History of the War. Part 80. Vol. 7. February 29, 1916. P. 41–42.

68 Liddell Hart B. H. Op. cit. P. 151.

69 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 327–328.

70 Hoffman M. Op. cit. Vol. 1. P. 61.

71 Тирпиц А. Указ. соч. С. 537.

72 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 9–10.

73 Бекман В. Указ. соч. С. 18.

74 Кислицын В. А. Указ. соч. С. 15.

75 Сергиевский Б. В. Воспоминания. Нью-Йорк, 1975. С. 51.

76 Кислицын В. А. Указ. соч. С. 18.

77 Hindenburg Р. Op. cit. Vol. 1. P. 175.

78 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 119.

79 The Times History of the War. Part 61. Vol. 5. October 19, 1915. P. 328.

80 Викторов А. В. Организация полевых инженерных войск в кампанию 19141918 года / / Военно-инженерный сборник. Материалы по истории войны 1914–1918 гг. М., 1918. Кн. 1. С. 4.

81 Шварц А. В. Указ. соч. С. 52–54; Миштов М. Военно-инженерное дело (Из опыта войны) // Военное дело. 1918. № 14. С. 9–10; Миштов М. В. Укрепление тыловых позиций Западного фронта / / Военно-инженерный сборник. Материалы по истории войны 1914–1918 гг. М., 1919. Кн. 2. С. 241.

82 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1922. Кн. 3. С. 166.

83 Там же. С. 175.

84 Там же. С. 179.

85 Там же. С. 181.

86 Шварц А. В. Указ. соч. С. 52–54; Миштов М. В. Указ. соч. // Военно-инженерный сборник. Материалы по истории войны 1914–1918 гг. М., 1919. Кн. 2. С. 241.

87 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 4.

88 Евсеев Н. [Ф.] Свенцянский прорыв (1915 г.). Военные действия на восточном фронте мировой войны в сентябре – октябре 1915 г. М., 1936. С. 11.

89 Величко К. И. Русские крепости в связи с операциями полевых армий в мировую войну (Критико-стратегический очерк по архивным материалам и воспоминаниям). Л., 1926. С. 64.

90 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1923. Кн. 4. С. 266; Шварц А. В. Оборона Иваногрода в 1914–1915 гг. С. 63.

91 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1923. Кн. 4. С. 268.

92 Шварц А. В. Указ. соч. С. 65–67; Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1923. Кн. 4. С. 270–271.

93 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 162–163.

94 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1923. Кн. 4. С. 266–267.

95 Свечин А. А. Искусство вождения полка. М., 2005. С. 121, 170–173.

96 Лемке М. К. Указ. соч. С. 146.

97 Дитмар А. Тени прошлого // Артиллерийский журнал. Орган правления русских офицеров во Франции. Париж, 1929. № 9. С. 8.

98 Лемке М. К. Указ. соч. С. 146.

99 Там же.

100 Кочубей В. [В.] Из воспоминаний об одной дальней разведке // ВБ. Париж, 1962. № 55. С. 38.

101 Хмельков С. А. Указ. соч. С. 59.

102 Шварц А. В. Указ. соч. С. 64.

103 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 55.

104 Knox A. Op. cit. Vol. 2. P. 390.

105 Гильчевский К. Л. Боевые действия второочередных частей в мировую войну. М., Л., 1928. С. 51

106 Федоров В. Г. В поисках оружия. М., 1964. С. 154.

107 Попов К. Указ. соч. С. 96.

Великое отступление – Наревский прорыв и отход из Польши

1 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 318.

2 Gourko B. Op. cit. P. 108; Шихлинский М. М. Мои воспоминания. Баку, 1984. С. 120.

3 Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 273; Брухмюллер Г. Артиллерия при наступлении в позиционной войне. М., 1936. С. 200.

4 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение… С. 11–12.

5 Там же. С. 21.

6 Там же. С. 12–13.

7 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 7–7 об.

8 Шварц А. В. Указ. соч. С. 69; Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1923. Кн. 4. С. 269, 272.

9 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1923. Кн. 4. С. 273–274.

10 Там же. С. 275.

11 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 21–22.

12 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8 Л. 7об. – 8.

13 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 23.

14 Ронжин С. А. Указ. соч. С. 149.

15 Сидоров А. Л. Указ. соч. С. 217.

16 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 22.

17 Dmowski R. Polityka polska i odbudowanie panstwa. Warszawa, 1925. S. 191.

18 Ронжин С. А. Указ. соч. С. 149.

19 Грудзинский М. Галицийское отступление в хозяйственных переживаниях тыла // Военное дело. 1918. № 29. С. 24.

20 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 27.

21 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 1–1 об.

22 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 23.

23 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 2.

24 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 22–23, 35–36.

25 Там же. С. 28–29.

26 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 26, 35–36, 42, 47–52.

27 Там же. С. 37–38.

28 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 2 об.

29 Корольков Г. [К.] Сражение под Шавли. С. 8–9, 11.

30 Там же. С. 26–27.

31 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1923. Кн. 4. С. 269.

32 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 53.

33 Там же. С. 59, 73.

34 Там же. С. 72, 94–95.

35 Hoffman M. Op. cit. Vol. 1. P. 65.

36 Бекман В. Указ. соч. С. 19–20; Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 103–104; Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 146; Акаро. Конная атака 2-й бригады 14-й кавалерийской дивизии у д. Нерадово // ВС ОРВЗ. Белград, 1930. Кн. 11. С. 157–171; Фон-Царевский Б. Атака 2-й бригады 14-й кавалерийской дивизии у Нерадово 16-VH 1915 г. // ВБ. Париж, 1956. № 19. С. 21–25; Ишеев П. [П.]Конная атака 2-й бригады 14-й кавалерийской дивизии. Светлой памяти полковника Вестфалена // ВБ. Париж, 1969. № 98. С. 3–6.

37 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 123.

38 Там же. С. 124.

39 Там же. С. 129–132.

40 Там же. С. 138.

41 Ролльман Г. Указ. соч. С. 190–191, 208; Позек М. Указ. соч. С. 99–100.

42 Козлов Д. Ю. Сражение за Рижский залив. Лето 1915. М., 2007. С. 7–8.

43 Зонин С. А. Указ. соч. С. 91–94; Ролльман Г. Указ. соч. С. 209–222.

44 Козлов Д. Ю. Сражение за Рижский залив. С. 3.

45 The Times History of the War. Part 55. Vol. 5. September 7, 1915. P. 91; Малинин Д. Линейный корабль «Слава» в составе морских сил Рижского залива в войну 1914–1917 г. // МС. 1923. № 5. С. 62; Шельтинга Ю. Указ. соч. // МС. 1926. № 3. С. 28.

46 Шельтинга Ю. Указ. соч. // МС. 1926. № 3. С. 20.

47 Козлов Д. Ю. Сражение за Рижский залив… С. 4.

48 Граф Г. К. На «Новике». Балтийский флот в войну и революцию. СПб., 1997. С. 116.

49 Козлов Д. Ю. Сражение за Рижский залив. С. 15.

50 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 316–317.

51 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 3.

52 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 149.

53 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 1об. – 2.

54 Горбатов А. В. Указ. соч. С. 38.

55 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 3 об.

56 Там же. Л. 3 об. – 4 об.

57 Корольков Г. [К.] Праснышское сражение. С. 143.

58 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 316.

59 Там же. С. 315.

60 Hofman M. Op. cit. L., [1929]. Vol. 1. P. 65.

61 Корольков Г. [К.] Сражение под Шавли. С. 73.

62 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 3.

63 Корольков Г. [К.] Сражение под Шавли. С. 74.

64 Позек М. Указ. соч. С. 125, 129.

65 Козлов Д. Ю. Сражение за Рижский залив. С. 16.

66 Там же. С. 17–23.

67 Русский инвалид. 11 августа 1915 г. № 175. С. 1; Утро России. 13 августа 1915 г. № 222. С. 2; Малинин Д. Линейный корабль «Слава» в составе морских сил Рижского залива в войну 1914–1917 г. // МС. 1923. № 5. С. 63–64; Он же. Боевая служба канонерских лодок по опыту «Грозящего» // МС. 1924. № 9. С. 82–83; Шельтинга Ю. Указ. соч. // МС. 1926. № 3. С. 29; Бои в Рижском заливе в 1915 году / / Морской журнал. Прага, 1930. № 7–8 (31–32). С. 1–2; Мурзин М. А. Гибель канонерской лодки «Сивуч» // Морские записки. Издание Общества бывших русских морских офицеров в Америке. Нью-Йорк, 1950. № 2. С. 49–52; Козлов Д. Ю. Сражение за Рижский залив. С. 36–43, 47–56; Он же. Британские подводные лодки. С. 68–69.

68 Козлов Д. Ю. Сражение за Рижский залив. С. 36.

69 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 156.

70 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 5 об.

71 Св. Евангелие от Матфея. Гл. 25. Стихи 41–46.

72 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 54.

73 Knox A. Op. cit. Vol. 1. P. 309.

74 Торнау С. А. С родным полком (1914–1917 гг.). Берлин, 1923. С. 73.

75 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 5 об.

76 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1923. Кн. 4. С. 275.

77 Washburn S. Op. cit. Vol. 2. P. 334.

78 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 321; Миштов М. В. Указ. соч. / / Военно-инженерный сборник. Материалы по истории войны 1914–1918 гг. М., 1919. Кн. 2. С. 246.

79 Hoffman M. Op. cit. Vol. 1. P. 66, 70.

80 Шварц А. В. Указ. соч. С. 90.

81 Утро России. 24 июля 1915 г. № 202. С. 2.

82 Утро России. 1 августа 1915 г. № 210. С. 2.

83 The Times History of the War. Part 61. Vol. 5. October 19, 1915. P. 329, 333, 355–356.

84 Ibid. P. 335, 359–360.

85 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 47.

86 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 7–7 об.

87 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1923. Кн. 4. С. 277.

88 Там же. С. 277–278.

89 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 59–61.

90 Шварц А. В. Как была атакована и взята крепость Ковно // Архивы русской эмиграции (далее – АРЭ). Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 4.

91 Gourko B. Op. cit. P. 80–81; Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 414.

92 Farmborough F. Nurse at the Russian front. A diary 1914–1918. L., 1974. P. 114; Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 63.

93 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1923. Кн. 4. С. 279; Stone N. Op. cit. P. 175.

94 Величко К. И. Указ. соч. С. 65.

95 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 312, 314.

96 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 321.

97 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 14.

98 Никитский Б. Отражение газовой атаки под Осовцом 24 июля 1915 г. // Военная наука и революция. Военно-научный журнал. М., 1921. № 2. С. 305–307; Буняковский В. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 291, 294, 302–304; Ефимов П. Геройская защита русскими войсками крепости Осовец 24 июля 1915 г. (Из воспоминаний участника) / / Часовой. Париж, 1931. № 57. С. 8; Хмельков С. А. Указ. соч. С. 76–79.

99 Hoffman M. Op. cit. Vol. 1. P. 80.

100 Хмельков С. А. Указ. соч. С. 5.

101 Гофман М. Указ. соч. С. 92.

102 Величко К. И. Указ. соч. С. 69.

103 Лемке М. К. Указ. соч. С. 214.

104 Минцлов С. Р. Трапезондская эпопея. Дневник. Киев. Трапезонд. Финляндия. Берлин, [1925]. С. 32.

105 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 127.

106 Величко К. И. Указ. соч. С. 66; Ребольд Ж. Указ. соч. С. 129.

107 Величко К. И. Указ. соч. С. 41.

108 Корольков Г. [К.] Сражение под Шавли. С. 44; Брусилов А. А. Указ. соч. С. 157.

109 Зайончковский А. М. Подготовка России к мировой войне (планы войны). С. 152.

110 Шихлинский А. А. Указ. соч. С. 113–114; Ребольд Ж. Указ. соч. С. 125; Страницы из обороны крепости Новогеоргиевск (из записной книжки военного инженера) / / Военно-инженерный журнал. 1920. № 1. С. 40.

111 Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 186.

112 Страницы из обороны крепости Новогеоргиевск… //Военно-инженерный журнал. 1920. № 1. С. 40; Величко К. И. Указ. соч. С. 41.

113 Лемке М. К. Указ. соч. С. 146.

114 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 156.

115 Knox A. Op. cit. Vol. 1. P. 315.

116 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 158.

117 Величко К. И. Указ. соч. С. 65; Ребольд Ж. Указ. соч. С. 126.

118 Падение Новогеоргиевской крепости // Военное дело. 1918. № 12. С. 8.

119 Шварц А. В. Указ. соч. // АРЭ. Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 5.

120 Страницы из обороны крепости Новогеоргиевск. // Военно-инженерный журнал. 1920. № 1. С. 42; Ребольд Ж. Указ. соч. С. 127.

121 Страницы из обороны крепости Новогеоргиевск. / / Военно-инженерный журнал. 1920. № 1. С. 40; Военнопленные врачи. М., б. г. С. 4; Ребольд Ж. Указ. соч. С. 129.

122 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 129; Страницы из обороны крепости Новогеоргиевск. // Военно-инженерный журнал. 1920. № 1. С. 42.

123 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 129.

124 Шварц А. В. Указ. соч. // АРЭ. Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 21.

125 Там же. С. 10–11.

126 Там же. С. 13–14.

127 Лемке М. 1C. Указ. соч. С. 232–233.

128 Шварц А. В. Указ. соч. // АРЭ. Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 14.

129 Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 182.

130 Лемке М. К. Указ. соч. С. 225–226.

131 Шварц А. В. Указ. соч. // АРЭ. Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 46.

132 Шихлинский А. А. Указ. соч. С. 130.

133 Шварц А. В. Указ. соч. // АРЭ. Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 14.

134 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 130.

135 Лемке М. К. Указ. соч. С. 228; Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 184.

136 Шварц А. В. Указ. соч. // АРЭ. Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 22–23.

137 Гофман М. Указ. соч. С. 87

138 Строков А. А. Указ. соч. С. 355.

139 Шварц А. В. Указ. соч. // АРЭ. Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 23–25.

140 Лемке М. К. Указ. соч. С. 223.

141 Людендоф Э. Указ. соч. М., 1923. Т. 1. С. 130.

142 Шварц А. В. Указ. соч. // АРЭ. Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 27–30.

143 Русский инвалид. 29 июля 1915 г. № 166. С. 1; 30 июля 1915 г. № 167. С. 1.

144 Шварц А. В. Указ. соч. // АРЭ. Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 30–31.

145 Новое время. 9 (22) августа 1915 г. № 14157. С. 3; 13 (26) августа 1915 г. № 14161. С. 2.

146 Русский инвалид. 1 августа 1915 г. № 168. С. 1; 2 августа 1915 г. № 169. С. 1.

147 Шварц А. В. Указ. соч. // АРЭ. Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 36–37.

148 Русский инвалид. 5 августа 1915 г. № 171. С. 1.

149 Шварц А. В. Указ. соч. // АРЭ. Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 39.

150 Там же. С. 48–49.

151 Там же. С. 52–53.

152 Лемке М. К. Указ. соч. С. 225; Дрейер В. Н. фон. Указ. соч. С. 183.

153 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2 Ед. хр. 10. Л. 53 об.

154 Шварц А. В. Указ. соч. // АРЭ. Буэнос-Айрес, 1973. Т. 4. С. 54–55.

155 Русский инвалид. 6 августа 1915 г. № 172. С. 1.

156 Русский инвалид. 8 августа 1915 г. № 173. С. 1.

157 Гофман М. Указ. соч. С. 93.

158 Русский инвалид. 2 августа 1915 г. № 169. С. 1.

159 Страницы из обороны крепости Новогеоргиевск… / / Военно-инженерный журнал. 1920. № 1. С. 43–45.

160 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 63.

161 Военнопленные врачи. С. 3–4.

162 Страницы из обороны крепости Новогеоргиевск. // Военно-инженерный журнал. 1920. № 1. С. 45–46.

163 Военнопленные врачи. С. 4.

164 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 65; Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 188; Военнопленные врачи. С. 4.

165 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 11.

166 Hindenburg P. Op. cit. V. 1. P. 177–178; см. также: Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 125–126.

167 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 156.

168 Русский инвалид. 9 августа 1915 г. № 174. С. 1.

169 Утро России. 10 августа 1915 г. № 219. С. 1; Русский инвалид. 11 августа 1915 г. № 175. С. 1.

170 Там же.

171 Русский инвалид. 9 августа 1915 г. № 174. С. 1.

172 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 156.

173 Торнау С. А. Указ. соч. С. 78

174 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 63.

175 Лемке М. К. Указ. соч. С. 214.

176 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 5 об.

177 Алексеев М. В. Штурм Карса в ночь с 5 на 6 ноября 1877 г. СПб., 1903. С. 36–37.

178 Hindenburg Р. Op. cit. V. 1. P. 177.

179 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 16, 18.

180 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 10. Л. 54.

181 Поливанов А. А. Девять месяцев во главе Военного министерства (13 июня 1915 г. – 13 марта 1916 г.) Публикация В. В. Поликарпова // ВИ. 1994. № 2. С. 123.

182 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 147.

183 Гофман М. Указ. соч. С. 92.

184 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С16.

185 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 66.

186 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 45.

187 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 322.

188 Русский инвалид. 22 августа 1915 г. № 184. С. 1; Хмельков С. А. Указ. соч. С. 85.

189 Вадимов Е. Осовецкая страда // Часовой. Париж, 1937. № 199. С. 14.

190 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 128.

191 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 10. Л. 53.

192 Войтоловский Л. Указ. соч. С. 380.

193 The Times History of the War. Part 65. Vol. 5. November 16, 1915. P. 498.

194 Торнау С. А. Указ. соч. С. 77.

195 Русский инвалид. 15 августа 1915 г. № 179. С. 1

196 Утро России. 19 августа 1915 г. № 228. С. 4.

197 The Times History of the War. Part 65. Vol. 5. November 16, 1915. P. 498.

198 Washburn S. Op. cit. Vol. 2. P. 68.

199 Farmborough F. Op. cit. P. 124.

200 Лемке М. К Указ. соч. С. 255.

201 Миштов М. В. Указ. соч. // Военно-инженерный сборник. Материалы по истории войны 1914–1918 гг. М., 1919. Кн. 2. С. 267.

202 Farmborough F. Op. cit. P. 121.

203 Великий Князь Кирилл Владимирович. Моя жизнь на службе России. М., 1996. С. 231; Григорович И. К. Указ. соч. С. 160.

204 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 321; Верховский А. И. На трудном перевале. С. 83.

205 Миштов М. В. Указ. соч. // Военно-инженерный сборник. Материалы по истории войны 1914–1918 гг. М., 1919. Кн. 2. С. 268.

206 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 160.

207 Клембовский В. [Н.] Партизанские действия в войну 1914–1917 гг. на русском фронте // Военное дело. 1919. № 30–31(59-60). С. 937–938; Он же. Партизанские действия. Издание второе, дополненное данными о партизанских действиях в войну 1914–1917 гг. Пгр., 1919. С. 224–225, 227.

208 Утро России. 17 ноября 1915 г. № 316. С. 4; Шкуро А. Г. Указ. соч. С. 15–17; Мензелинцев Н. Партизаны 1915 года // ВБ. Париж, 1967. № 86. С. 11–12.

209 Мензелинцев Н. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1967. № 86. С. 11.

210 Утро России. 24 ноября 1915 г. № 323. С. 2.

211 Юнчик-Юцевич К. Набег на штаб германской дивизии у местечка Невель в ночь с 5 на 6 декабря 1915 г. // ВБ. Париж, 1968. № 91. С. 40–41.

212 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 151, 164.

213 The Times History of the War. Part 65. Vol. 5. November 16, 1915. P. 502.

214 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 16, 18, 20.

215 Лемке М. К. Указ. соч. С. 141.

216 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 234.

Смена военного министра, проблема снарядного голода

1 Голос Москвы. 11 (24) июня 1915 г. № 133. С. 2.

2 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 127.

3 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 155.

4 Из истории борьбы в верхах… // Русское прошлое. СПб., 1991. № 6. С. 163.

5 Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 14, 205–206, 209.

6 Knox A. Op. cit. Vol. 1. P. 277.

7 Мобилизация промышленности в России и союзных ей государствах / / МС. 1915. № 8. С. 269–270.

8 Голос Москвы. 27 мая (9 июня) 1915 г. № 120. С. 4.

9 Мобилизация промышленности в России и союзных ей государствах / / МС. 1915. № 8. С. 271.

10 Речь. 29 мая (11 июня) 1915 г. № 145 (3168). С. 4.

11 Новое время. 29 мая (11 июня) 1915 г. № 14085. С. 5.

12 Там же.

13 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 77.

14 Голос Москвы. 27 мая (9 июня) 1915 г. № 120. С. 4.

15 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 77.

16 Мобилизация промышленности в России и союзных ей государствах / / МС. 1915. № 8. С. 273, 282.

17 Особые журналы Совета министров Российской империи. 1914 год. С. 68.

18 Там же. С. 70.

19 Там же. С. 71.

20 Архив Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи (далее – АВИМАИВиВС). Ф. 6. Оп. 7/1. Д. 371. Л. 31.

21 Там же. Л. 10–10 об.

22 Продуголь (К вопросу о финансовом капитале в России) / / КА. М., Л., 1926. Т. 5 (18). С. 131.

23 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1913 г. Сессия первая. Ч. 2. СПб., 1913. С. 440.

24 Там же. С. 457.

25 Продуголь. // КА. М., Л., 1926. Т. 5(18). С. 132.

26 Шепелев Л. Е. Царизм и буржуазия в 1904–1914 гг. Проблемы торгово-промышленной политики. Л., 1987. С. 162–165, 168, 170–171; Дякин В. С. Буржуазия, дворянство и царизм в 1911–1914 гг. Разложение третьеиюньской системы. Л., 1988. С. 185–186.

27 Продуголь. // КА. М., Л., 1926. Т. 5 (18). С. 148.

33 Шаховской В. Н. Sic transit Gloria mundi (Так проходит мирская слава). 1893–1917. Париж, 1952. С. 99.

34 Речь. 10 (23) июня 1915 г. № 157 (3180). С. 3.

35 Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 141.

36 Fuller W. C. Op. cit. P. 75–76.

37 Алексеева-Борель В. [М.] Указ. соч. С. 268.

38 Апушкин В. А. Генерал от поражений В. А. Сухомлинов. Л., 1925. С. 56.

39 ОР РГБ. Ф. 369. Карт. 422. Ед. хр. 1. Л. 54, 57.

40 Данилов Н. А. Война и транспорт. Л., 1927. С. 4.

41 Сухомлинов В. [А.] Указ. соч. С. 310.

42 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 132.

43 Яхонтов А. Указ. соч. С. 323.

44 Мосолов А. [А.] Указ. соч. С. 20.

45 Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 200–201.

46 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 405–417.

47 Курлов П. Г. Указ. соч. С. 206.

48 Шульц Г. К. фон. Указ. соч. С. 17.

49 Gurko V. I. Op. cit. P. 550.

50 Падение царского режима… Т. 6. С. 7.

51 Глинка Я. В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906–1917: Дневник и воспоминания. М., 2001. С. 138.

52 Голос Москвы. 28 мая (10 июня) 1915 г. № 121. С. 1.

53 Мельгунов С. П. Указ. соч. С. 197.

54 Яхонтов А. Указ. соч. С. 271.

55 Тарсаидзе А. [Г.] Указ. соч. С. 187.

56 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 35.

57 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 205; Дневники Николая II. С. 533.

58 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 153.

59 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 32.

60 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 126.

61 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 205; Дневники Николая II. С. 533.

62 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия третья. Пгр., 1915. С. 286.

63 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 196.

64 Там же. С. 205.

65 Падение царского режима. Л., 1925. Т. 4. С. 292–293.

66 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 579.

67 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 127.

68 Matitiahu M. Generals and Revolutionaries. The Russian General Stuff during the Revolution: A Study in the transformation of Military Elite. Osnabruck, 1979. P. 42.

69 Шидловский С. И. Указ. соч. Ч. 1. С. 199.

70 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 118.

71 Маниковский А. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 5.

72 Сухомлинов В. [А.] Указ. соч. С. 335.

73 Mannerheim C. G. E. Op. cit. P. 98.

74 Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 11.

75 Маниковский А. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 9.

76 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 2. С. 141.

77 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 32.

78 Сухомлинов В. [А.] Указ. соч. С. 317.

79 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 100.

80 Коленковский А. [К.] Маневренный период первой мировой империалистической войны 1914 г. С. 17.

81 Эрцбергер М. Указ. соч. С. 11.

82 Тирпиц А. Указ. соч. С. 80, 483.

83 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 51.

84 Stone N. Op. cit. P. 123.

85 Сидоров А. Л. Указ. соч. С. 110.

86 JoffreJ. Op. cit. Vol. 2. P. 331–333; Коленковский А. [К.] Маневренный период первой мировой империалистической войны 1914 г. С. 21.

87 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 1. С. 500–501.

88 Там же. С. 220.

89 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М., 1934. Т. 1–2. С. 151.

90 Там же. С. 193.

91 Там же. С. 110.

92 The Times History of the War. Part 97. Vol. 8. June 27, 1916. P. 199.

93 В. С. М. Об организации военной промышленности // Военная наука и революция. Военно-научный журнал. М., 1922. № 1. С. 139–140.

94 Коленковский А. [К.] Маневренный период первой мировой империалистической войны 1914 г. С. 19.

95 Сидоров А. Л. Указ. соч. С. 48.

96 The Times History of the War. Part 106. Vol. 9. August 29, 1916. P. 42.

97 Яхонтов А. Указ. соч. С. 305.

98 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 155–156.

99 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 115–116.

100 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 196–197.

101 Там же. С. 197.

102 Новое время. 3 (16) февраля 1915 г. № 13972. С. 2.

103 Там же.

104 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 199.

105 Данилов Ю. Н. На пути к крушению… С. 133.

106 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 156.

107 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 205.

108 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 581.

109 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 129.

110 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 207.

111 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 130.

112 Падение царского режима. М., Л., 1927. Т. 7. С. 66.

113 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 581.

114 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 156.

115 Дневники Николая II. С. 533; Поливанов А. А. Указ. соч. С. 133.

116 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 157.

117 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 130–131; Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 157.

118 Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 135.

119 Дубенский Д. Указ. соч. Январь – июнь 1915 г. С. 185; Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 137.

120 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 137.

121 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 10 (23) июня 1915 г. № 14896. С. 3; Утро России. 10 июня 1915 г. № 158. С. 1.

122 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 94.

123 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 159.

124 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 137.

125 Барк П. Л. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1966. № 169. С. 86.

126 Дневники Николая II. С. 534.

127 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 160.

128 Яхонтов А. Указ. соч. С. 338.

129 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 138–139.

130 Речь. 28 июня (11 июля) 1915 г. № 175 (3198). С. 4.

131 Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 137–138.

132 Дубенский Д. Указ. соч. Январь – июнь 1915 г. С. 186.

133 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 159.

134 Черменский Е. Д. IV Государственная дума и свержение царизма в России. М., 1976. С. 86–88.

135 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 81–82.

136 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 160.

137 Барк П. Л. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1966. № 170. С. 96.

138 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 89–90.

139 Речь. 16 (29) июня 1915 г. № 163 (3186). С. 4.

140 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 15 (28) июня 1915 г. № 14906. С. 3.

141 Новое время. 16 (29) июня 1915 г. № 14103. С. 5.

142 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 1. С. 453.

143 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 130–131.

144 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 160–161.

145 Глинка Я. В. Указ. соч. С. 140.

146 Голос Москвы. 22 июня (5 июля) 1915 г. Экстренное прибавление к № 142. С. 2.

147 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 158.

148 Яхонтов А. Указ. соч. С. 323.

149 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 20.

150 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 158; Лукомский А. С. Указ. соч. Т. 1. С. 66.

151 Федоров В. Г. Оружейное дело на грани двух эпох (Работы оружейника 1900–1935 гг.). Ч. 2. С. 80.

152 Савич Н. В. Указ. соч. С. 148.

153 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 3. С. 72.

154 Утро России. 1 июля 1915 г. № 179. С. 4.

155 Там же.

156 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 18 (31) июля 1915 г. № 14972. С. 3.

157 Маниковский А. А. Указ. соч. М., 1923. Ч. 3. С. 162.

158 Залюбовский А. П. Указ. соч. С. 3; Маниковский А. А. Указ. соч. Ч. 3. С. 163.

159 Залюбовский А. П. Указ. соч. С. 2.

160 Грузенберг О. О. Указ. соч. С. 65.

161 Федоров В. Г. В поисках оружия. С. 192.

162 Русский инвалид. 3 июля 1915 г. № 145. С. 3.

163 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 293.

164 Русский инвалид. 9 июля 1915 г. № 150. С. 1.

165 Новое время. 9 (22) июля 1915 г. № 14126. С. 4.

166 Речь. 6 (19) июля. 1915 г. № 183 (3206). С. 1.

167 Правительственный вестник. 7 (20) июля 1915 г. № 148. С. 1.

168 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 168–169.

169 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия четвертая. Пгр., 1915. С. 1.

170 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 1. С. 446.

Лето 1915 г. – новый курс во внутренней политике

1 Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления в России в годы Первой мировой войны (Совет министров в 1914–1917 гг.). Л., 1988. С. 41.

2 Там же. С. 202.

3 Барк П. Л. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1966. № 173. С. 97.

4 Флоринский М. Ф. Указ. соч. С. 202.

5 Барк П. Л. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1966. № 173. С. 97.

6 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 186.

7 Русский инвалид. 23 июня 1915 г. № 137. С. 1; Голос Москвы. 22 июня (5 июля) 1915 г. Экстренное прибавление к № 142. С. 1.

8 Грузенберг О. О. Указ. соч. С. 62.

9 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 23 июня (6 июля) 1915 г. № 14922. С. 3.

10 Русский инвалид. 12 июля. 1915 г. № 153. С. 1.

11 Аврех А. Я. Распад третьеиюньской системы. М., 1985. С. 35.

12 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Fedor Fedorovich Palitsyn. Zapiski generala Palitsyna, 1914–1921. L. 180.

13 Торнау С. А. Указ. соч. С. 74.

14 Гейден Д. Ф. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1972. № 39. СС. 21–22.

15 Там же. С. 22.

16 Танутров (Жук)Г. Ф. От Тифлиса до Парижа (Свет и тени жизненного пути). Париж, 1976. С. 221–222.

17 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Fedor Fedorovich Palitsyn. Zapiski generala Palitsyna, 1914–1921. L. 185.

18 Яхонтов А. Указ. соч. С. 226, 239.

19 Русский инвалид. 19 июля 1915 г. № 159. С. 1.

20 Новое время. 3 (16) июля 1915 г. № 14120. С. 4.

21 Утро России. 20 июля 1915 г. № 198. С. 1.

22 Утро России. 19 июля 1915 г. № 197. С. 1.

23 Савич Н. В. Указ. соч. С. 125.

24 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия четвертая. Пгр., 1915. С. 7.

25 Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний 1868–1917. Нью-Йорк, 1955. Т. 2. С. 298.

26 Наследие Ариадны Владимировны Тырковой. Дневники. Письма. М., 2012. С. 153.

27 Речь. 6 (19) июля. 1915 г. № 183 (3206). С. 2.

28 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия четвертая. Пгр., 1915. С. 5.

29 Там же. С. 8.

30 Там же. С. 10.

31 Наумов А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 298.

32 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 101.

33 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия четвертая. Пгр., 1915. С. 15.

34 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 170.

35 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 189.

36 Наумов А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 299–300.

37 Сухомлинов В. [А.] Указ. соч. С. 316.

38 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия четвертая. Пгр., 1915. С. 73.

39 Утро России. 20 июля 1915 г. № 198. С. 1.

40 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 29 июля (11 августа) 1915 г. № 14994. С. 1.

41 Речь. 21 июля (3 августа). 1915 г. № 198 (3221). С. 1; 23 июля (5 августа) 1915 г. № 299 (3223). С. 3.

42 Воронкова С. В. Материалы особого совещания по обороне государства. Источниковедческое исследование. МГУ. 1975. С. 25–26.

43 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия четвертая. Пгр., 1915. С. 99.

44 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 107.

45 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия четвертая. Пгр., 1915. С. 100.

46 Там же. С. 195–196.

47 Там же. С. 260.

48 Там же. С. 103.

49 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 170.

50 Утро России. 24 июля 1915 г. № 202. С. 2.

51 Там же.

52 Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм в годы Первой Мировой войны (1914–1917). Л., 1967. С. 81.

53 Lockhart R. H. B. Op. cit. P. 162.

54 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 21 июля (3 августа) 1915 г. № 14978. С. 1.

55 Речь. 23 июля (5 августа) 1915 г. № 200 (3223). С. 3.

56 Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм… С. 93.

57 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 7 (20) июля 1915 г. № 14950. С. 1.

58 Там же.

59 Речь. 26 июля (8 августа) 1915 г. № 203 (3226). С. 1.

60 Новое время. 25 июля (7 августа) 1915 г. № 14142. С. 4.

61 Утро России. 25 июля 1915 г. № 203. С. 1.

62 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 100.

63 Речь. 26 июля (8 августа) 1915 г. № 203 (3226). С. 4.

64 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 25 июля (7 августа) 1915 г. № 14986. С. 3.

65 Новое время. 26 июля (8 августа) 1915 г. № 14143. С. 4.

66 Утро России. 31 июля 1915 г. № 209. С. 3.

67 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 25 июля (7 августа) 1915 г. № 14986. С. 3; Новое время. 26 июля (8 августа) 1915 г. № 14143. С. 4–5; Речь. 26 июля (8 августа) 1915 г. № 203 (3226). С. 4.

68 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 78.

69 Речь. 27 июля (9 августа) 1915 г. № 204 (3227). С. 3.

70 Новое время. 27 июля (9 августа) 1915 г. № 14144. С. 4.

71 Там же.

72 Речь. 27 июля (9 августа) 1915 г. № 204 (3227). С. 3.

73 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 78.

74 Утро России. 30 июля 1915 г. № 208. С. 4.

75 Речь. 28 июля (10 августа) 1915 г. № 205 (3228). С. 4.

76 Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм. С. 95.

77 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 78.

78 Новое время. 28 июля (10 августа) 1915 г. № 14145. С. 5; Речь. 28 июля (10 августа) 1915 г. № 205 (3228). С. 4.

79 Мобилизация промышленности в России и союзных ей государствах / / МС. 1915. № 8. С. 285.

80 Падение царского режима. Л., 1924. Т. 1. С. 102.

81 Сидоров А. Л. Указ. соч. С. 98.

82 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 103.

83 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 28 июля (10 августа) 1915 г. № 14992. С. 1.

84 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 196; Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 169.

85 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 28 июля (10 августа) 1915 г. № 14992. С. 1.

86 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 3 (16) августа 1915 г. № 15004. С. 1.

87 Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 140.

88 Тарсаидзе А. [Г.] Указ. соч. С. 239–242.

89 Дубенский Д. Указ. соч. Июль 1915 – март 1916 г. Пгр., 1916. С. 6.

90 Русский инвалид. 1 августа 1915 г. № 168. С. 1; Утро России. 2 августа 1915 г. № 211. С. 3.

91 Фрейнат О. Г. Указ. соч. С. 111, 116–117.

92 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 196.

93 Утро России. 30 июля 1915 г. № 208. С. 3; Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 169.

94 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 196.

95 Утро России. 30 июля 1915 г. № 208. С. 1.

96 Наумов А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 304.

97 Утро России. 31 июля 1915 г. № 209. С. 3.

98 Правительственный вестник. 11 (24) июня 1915 г. № 127. С. 1.

99 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 29 июля (11 августа) 1915 г. № 14994. С. 3.

100 Наумов А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 310–311.

101 Падение царского режима… Л., 1925. Т. 4. С. 216.

102 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 105–106.

103 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия четвертая. Пгр., 1915. С. 326.

104 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 98.

105 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия четвертая. Пгр., 1915. С. 310.

106 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 47.

107 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 173.

108 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 1 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 143.

109 Там же. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 19.

110 Там же. Ч. 1 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 90.

111 Переписка В. А. Сухомлинова с Н. Н. Янушкевичем // КА. М., 1923. Т. 2. С. 144.

112 Головин Н. Н. Военные усилия России в Мировой войне. М., 2001. С. 312.

113 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 89.

114 Там же. С. 155.

115 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 301.

116 Русская библиография // ВС. 1915. № 8. С. 188.

117 Кондзеровский П. К. В Ставке Верховного 1914–1917. Воспоминания Дежурного Генерала при Верховном Главнокомандующем. Париж, 1967. С. 25.

118 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 33.

119 Grey of Fallodon Ed. Op. cit. Vol. 2. P. 217.

120 Ibid. P. 218.

121 Дубенский Д. Указ. соч. Июль 1915 – март 1916 г. С. 2.

122 Утро России. 8 августа 1915 г. № 217. С. 1.

123 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 8 (21 августа) 1915 г. № 15014. С. 2.

124 Grey of Fallodon Ed. Op. cit. Vol. 2. P. 218.

125 Наумов А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 303.

126 Речь. 10 (23) августа 1915 г. № 218 (3241). С. 1.

127 Утро России. 16 августа 1915 г. № 225. С. 2; Речь. 16 (29) августа 1915 г. № 224 (3247).

С. 4.

128 Наумов А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 311–313.

129 Курлов П. Г. Гибель императорской России. М., 1992. С. 194.

130 Раупах Р. Р. фон. Указ. соч. С. 109.

131 Курлов П. Г. Указ. соч. С. 194.

132 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 174.

133 Наумов А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 313–315.

134 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 155.

135 Лемке М. К. Указ. соч. С. 40; Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 61, С. 70–71; Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 77.

136 Друцкой-Соколинский В. А. Указ. соч. С. 28–29.

137 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 155.

138 Дубенский Д. Указ. соч. Июль 1915 – март 1916 г. С. 16.

139 Друцкой-Соколинский В. А. Указ. соч. С. 36.

140 Gourko B. Op. ск. P. 152.

141 Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 71; Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 29.

142 Лемке М. К. Указ. соч. С. 222.

143 Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 62.

144 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 45; Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 195.

145 Голос Москвы. 7 (20) апреля 1915 г. № 79. С. 2.

146 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 157; Дневники Николая II. С. 535; Родзянко М. В. Указ. соч. С. 128–129; Тхоржевский И. И. Последний Петербург. Воспоминания камергера. СПб., 1999. С. 94.

147 Данилов Ю. Н. На пути к крушению… С. 30.

148 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1923. Кн. 4. С. 276; Белград, 1924. Кн. 5. С. 313.

149 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 255.

150 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 319.

Осень 1915 г. – планы и действия Антанты на Балканах. Гибель Сербии

1 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 203–204.

2 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 101.

3 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 18.

4 Особые журналы Совета министров Российской империи. 1915 год. С. 362.

5 Правительственный вестник. 6 (19) сентября 1915 г. № 197. С. 1.

6 Особые журналы Совета министров Российской империи. 1915 год. С. 363.

7 Правительственный вестник. 6 (19) сентября 1915 г. № 197. С. 1.

8 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 204–208.

9 Правительственный вестник. 14 (27) августа 1915 г. № 179. С. 1.

10 Gurko V. I. Op. cit. P. 567.

11 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 125.

12 Наумов А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 303.

13 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 174.

14 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 219.

15 Черменский Е. Д. Указ. соч. С. 119; Яхонтов А. Указ. соч. С. 206.

16 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 38.

17 The Times History of the War. Part 65. Vol. 5. November 16, 1915. P. 498.

18 Грудзинский М. Галицийское отступление в хозяйственных переживаниях тыла // Военное дело. 1918. № 29. С. 24.

19 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 173–175.

20 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 57–58.

21 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 178.

22 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 209.

23 Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 31.

24 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 303.

25 Данилов Ю. Н. На пути к крушению… С. 33.

26 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 306.

27 Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 65.

28 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 179–180.

29 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 211–212; Палицын Ф. Ф. Указ. соч. / / ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 322.

30 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 212.

31 Из истории борьбы в верхах. // Русское прошлое. СПб., 1991. № 6. С. 165.

32 Там же. С. 166.

33 Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 62–63.

34 Друцкой-Соколинский В. А. Указ. соч. С. 37.

35 Из истории борьбы в верхах… // Русское прошлое. СПб., 1991. № 6. С. 164–165.

36 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 212; Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 178.

37 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 44.

38 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 75; Яхонтов А. Указ. соч. С. 222.

39 NoskoffA. A. Nicolas II inconnu. Commandant Supreme Allie chef d’etat suivi de au dela du trait rouge. Paris, no date. P. 26–27.

40 Gourko B. Op. ск. P. 151.

41 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 44, 50, 53.

42 Яхонтов А. Указ. соч. С. 216.

43 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 178.

44 Яхонтов А. Указ. соч. С. 217.

45 Тхоржевский И. И. Указ. соч. С. 99.

46 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 117.

47 Gurko V. I. Op. cit. P. 568; Яхонтов А. Указ. соч. С. 218.

48 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 118.

49 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 179.

50 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 70.

51 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 219.

52 Яхонтов А. Указ. соч. С. 217.

53 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 109–110.

54 Утро России. 13 августа 1915 г. № 222. С. 1, 3; 14 августа 1915 г. № 223. С. 3; 15 августа 1915 г. № 224. С. 1.

55 Правительственный вестник. 8 (21) сентября 1915 г. № 198. С. 1; Русский инвалид. 10 сентября 1915 г. № 199. С. 3.

56 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 180.

57 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 111.

58 Утро России. 19 августа 1915 г. № 228. С. 3.

59 Флоринский М. Ф. Указ. соч. С. 105–107.

60 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 107.

61 Там же. С. 112.

62 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 19 августа (1 сентября) 1915 г. № 15036. С. 1.

63 Речь. 20 августа (2 сентября) 1915 г. № 228 (3251). С. 3.

64 Яхонтов А. Указ. соч. С. 229, 405.

65 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 112.

66 Речь. 25 августа (7 сентября) 1915 г. № 233 (3256). С. 5; 26 августа (8 сентября) 1915 г. № 234 (3257). С. 3, 7; 27 августа (9 сентября) 1915 г. № 235(3258). С. 4; Мобилизация промышленности в России и союзных ей государствах // МС. 1915. № 10. С. 197.

67 Правительственный вестник. 20 августа (2 сентября) 1915 г. № 183. С. 1; Русский инвалид. 20 августа 1915 г. № 182. С. 3.

68 Правительственный вестник. 22 августа (4 сентября) 1915 г. № 185. С. 1; Русский инвалид. 22 августа 1915 г. № 184. С. 3.

69 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 182.

70 Лемке М. К. Указ. соч. С. 151.

71 Палицын Ф. Ф. Указ. соч. // ВС ОРВЗ. Белград, 1924. Кн. 5. С. 323.

72 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 181–182.

73 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 228.

74 Головин Н. Н. Указ. соч. С. 91.

75 Реент Ю. А. Общая и политическая полиция России (1900–1917 гг.). Рязань, 2001. С. 72, 74–75, 106–107.

76 Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 132.

77 Там же. С. 272.

78 Thorpe A. The Lohgman Companion to Britain in the era of the Two World Wars 1914-45. L., 1994. P. 67.

79 Гиацинтов Э. Н. Трагедия русской армии в 1917 году // Русское прошлое. Л., 1991. № 1. С. 81.

80 Падение царского режима… Т. 7. С. 4.

81 Винавер М. М. Недавнее (Воспоминания и характеристики). Париж, 1926. С. 177.

82 Набоков В. [Д.] Временное правительство (Воспоминания). М., 1924. С. 87.

83 Винавер М. М. Указ. соч. С. 178.

84 Маклаков В. А. Указ. соч. Ч. 2. С. 264.

85 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 230.

86 Половцов П. А. Дни затмения (Записки Главнокомандующего Войсками Петроградского Военного Округа генерала П. А. Половцова в 1917 г.). Париж, б. д. С. 5–6.

87 Кувшинов В. Опыт привлечения на военную службу коренного населения Туркестана // Военная мысль и революция. М., 1923. № 6. С. 100.

88 Головин Н. Н. Указ. соч. С. 90; Россия 1913 год. Статистико-документальный справочник. СПб., 1995. С. 21–22.

89 Набоков К. Д. Испытания дипломата. Стокгольм, 1921. С. 19–21; Куль Г. Германский генеральный штаб. Его роль в подготовке и ведении мировой войны. М., 1922. С. 13, 20–22, 93, 95; Субботин В. А. Колониальные войска в конце XVIII – начале XX века // ВИ. 2002. № 8. С. 34.

90 Утро России. 1 октября 1915 г. № 269. С. 3.

91 Новое время. 8 (21) октября 1915 г. № 14217. С. 3.

92 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 183.

93 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 232.

94 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 126; Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 183.

95 Григорович И. К. Указ. соч. С. 169.

96 Яхонтов А. Указ. соч. С. 216.

97 Фрейлина Ее Величества Анна Вырубова / / Составитель А. Кочетов. М., 1993. С. 256.

98 Флоринский М. Ф. Указ. соч. С. 42.

99 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 232–233.

100 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 188.

101 Там же.

102 Яхонтов А. Указ. соч. С. 229.

103 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 127–128.

104 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 189.

105 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 119.

106 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 236; Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 128; Барк П. Л. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1966. № 173. С. 102.

107 ТхоржевскийИ. И. Указ. соч. С. 100.

108 Дубенский Д. Указ. соч. Июль 1915 – март 1916 г. С. 13.

109 Русский инвалид. 23 августа 1915 г. № 185. С. 2.

110 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 237; Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 190.

111 Русский инвалид. 23 августа 1915 г. № 185. С. 2.

112 Дубенский Д. Указ. соч. Июль 1915 – март 1916 г. С. 14–15.

113 Русский инвалид. 23 августа 1915 г. № 185. С. 2.

114 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 190–191.

115 Сухомлинов В. [А.] Указ. соч. С. 311.

116 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 245.

117 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 314; Дневники Николая II. С. 544; Bezobrazov V. M. Op. cit. P. 61.

118 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 197.

119 Самойло А. А. Указ. соч. С. 154; см. также: Лемке М. К. Указ. соч. С. 151.

120 Ставка и министерство иностранных дел // КА М., Л., 1928. Т. 2 (27). С. 52–54.

121 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 9 об.

122 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 256.

123 Hunbary-Williams J. The Emperor Nicholas II. As I knew him. L., 1922. P. 250.

124 Janen M. Op. cit. S. 11.

125 Пуанкаре P. Указ. соч. Кн. 2. С. 56.

126 Janen M. Op. cit. S. 12.

127 Самойло А. А. Указ. соч. С. 147.

128 Hunbary-Williams J. Op. ск. P. 40.

129 Ibid. P. 54.

130 Друцкой-Соколинский В. А. Указ. соч. С. 47; Дневники Николая II. С. 544.

131 Правительственный вестник. 26 августа (8 сентября) 1915 г. № 188. С. 1; Русский инвалид. 26 августа 1915 г. № 187. С. 1.

132 Hunbary-Williams J. Op. ск. P. 50.

133 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 263, 468; Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 82.

134 Епанчин Н. А. Указ. соч. С. 445.

135 Правительственный вестник. 26 августа (8 сентября) 1915 г. № 188. С. 1; Русский инвалид. 26 августа 1915 г. № 187. С. 1.

136 Там же.

137 Там же.

138 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 214.

139 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 182.

140 Семенников В. Письма И. И. Воронцова-Дашкова Николаю Романову (1905–1915 гг.) // КА. М., Л., 1928. Т. 1(26). С. 124.

141 Поливанов А. А. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 2. С. 122.

142 Тхоржевский И. И. Указ. соч. С. 94.

143 Правительственный вестник. 26 августа (8 сентября) 1915 г. № 188. С. 1; Русский инвалид. 26 августа 1915 г. № 187. С. 1.

144 Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 72.

145 Правительственный вестник. 26 августа (8 сентября) 1915 г. № 188. С. 1; Русский инвалид. 26 августа 1915 г. № 187. С. 1.

146 Дневники Николая II. С. 544.

147 Дубенский Д. Указ. соч. Июль 1915 – март 1916 г. С. 28–31.

148 Bezobrazov V. M. Op. cit. P. 61.

149 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 197–198.

150 Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 73.

151 Дубенский Д. Указ. соч. Июль 1915 – март 1916 г. С. 22.

152 Правительственный вестник. 28 августа (10 сентября) № 190. С. 4.

153 Русский инвалид. 26 августа 1915 г. № 188. С. 1; Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 267; Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 197–198; Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 89.

154 Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 289.

155 Головин Н. Н. Указ. соч. С. 321.

156 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 231.

157 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 73.

158 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 201.

159 Правительственный вестник. 27 августа (9 сентября) 1915 г. № 189. С. 2.

160 Gourko B. Op. ск. P. 152.

161 Knox A. Op. ск. Vol. 1. P. 332.

162 Гейден Д. Ф. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1972. № 40. С. 6.

163 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 325.

164 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С138.

165 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 325.

166 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 157.

167 Hunbary-Williams J. Op. cit. P. 53.

168 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 1 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 183.

169 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 198.

170 Геруа Б. В. Указ. соч. Т. 2. С. 99.

171 Великий Князь Кирилл Владимирович. Указ. соч. С. 234.

172 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 159.

173 Knox A. Op. dt. Vol. 1. P. 333.

174 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 326.

175 Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 289.

176 Mannerheim C. G. E. Op. cit. P. 98.

177 Утро России. 28 августа 1915 г. № 237. С. 2; 29 августа 1915 г. № 238. С. 3; 31 августа 1915 г. № 240. С. 1.

178 Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915. Т. 3. С. 268.

179 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 198.

Перемены во внутренней политике

1 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 126.

2 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 208.

3 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 122–125.

4 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 219.

5 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 126–127.

6 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 220–221.

7 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 208.

8 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 126–127.

9 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 209.

10 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия четвертая. Пгр., 1915. С. 1207.

11 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 209.

12 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 31 августа (13 сентября) 1915 г. № 15060. С. 3; 2 (15) сентября 1915 г. № 15064. С. 2; Новое время. 4 (17) сентября 1915 г. № 14183.

С. 3.

13 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 107.

14 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 3 (16) сентября 1915 г. № 15066. С. 1.

15 Новое время. 4 (17) сентября 1915 г. № 14183. С. 3–4; Речь. 4 (17) сентября 1915 г. № 243 (3266). С. 3.

16 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 80.

17 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 7 (20) сентября 1915 г. № 15074. С. 1.

18 Новое время. 8 (21) сентября 1915 г. № 14187. С. 4.

19 Новое время. 11 (24) сентября 1915 г. № 14190. С. 4.

20 Новое время. 8 (21) сентября 1915 г. № 14187. С. 4.

21 Речь. 8 (21) сентября 1915 г. № 247 (3270). С. 3.

22 Новое время. 8 (21) сентября 1915 г. № 14187. С. 4.

23 Там же.

24 Там же.

25 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 8 (21) сентября 1915 г. № 15076. С. 1.

26 Речь. 8 (21) сентября 1915 г. № 247 (3270). С. 4.

27 Новое время. 8 (21) сентября 1915 г. № 14187. С. 4.

28 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 8 (21) сентября 1915 г. № 15076. С. 1.

29 Речь. 10 (23) сентября 1915 г. № 249 (3272). С. 4.

30 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 9 (22) сентября 1915 г. № 15078. С. 1.

31 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 10 (23) сентября 1915 г. № 15080. С. 3.

32 Черменский Е. Д. Указ. соч. С. 128, 130, 132; Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 134–135.

33 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 131, 176; Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 32; Федуленко. Воспоминания гг. офицеров 269-го пехотного Новоржевского полка // ВБ. Париж, 1961. № 51. С. 32.

34 Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. Мемуары. М., 1993. С. 103.

35 Друцкой-Соколинский В. А. Указ. соч. С. 105.

36 Наумов А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 305.

37 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 209.

38 Там же.

39 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 130.

40 Наумов А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 305.

41 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 210.

42 Там же. С. 216.

43 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 131.

44 Правительственный вестник. 27 сентября (10) октября 1915 г. № 216. С. 1.

45 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 135.

46 Утро России. 1 октября 1915 г. № 269. С. 1.

47 Правительственный вестник. 27 сентября (10) октября 1915 г. № 216. С. 1.

48 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 228.

49 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 159–160.

50 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 231.

51 Речь. 30 сентября (13 октября) 1915 г. № 269 (3292). С. 4.

52 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 232.

53 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 89.

54 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 232.

55 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 89.

56 Правительственный вестник. 25 сентября (8 октября) 1915 г. № 214. С. 4; Русский инвалид. 25 сентября 1915 г. № 212. С. 2.

57 Русские ведомости. 27 сентября 1915 г. № 221. С. 2.

58 Там же.

59 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 161.

60 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 236.

61 Утро России. 7 октября 1915 г. № 275. С. 1.

ЦВПК и его рабочая группа

1 Речь. 22 сентября (5 октября) 1915 г. № 261 (3284). С. 1.

2 Речь. 4 (17) декабря 1915 г. № 343 (3366). С. 5.

3 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 40, 42–42 об.; РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Ед. хр. 3909. Л. 84; Глобачев К. И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 8. С. 61.

4 Новое время. 23 октября (5 ноября) 1915 г. № 14232. С. 5.

5 Утро России. 25 октября 1915 г. № 293. С. 5.

6 Утро России. 16 ноября 1915 г. № 315. Экстренный выпуск. С. 2.

7 Катков Г. М. Февральская революция. М., 1997. С. 34.

8 Речь. 30 ноября (13 декабря) 1915 г. № 330 (3353). С. 3; Утро России. 30 ноября 1915 г. № 329. Экстренный выпуск. С. 2; Новое время. 30 ноября (13 декабря) 1915 г. № 14270. С. 3.

9 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 40, 42–42 об.; РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Ед. хр. 3909. Л. 84; Глобачев К. И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 8. С. 61.

10 РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Ед. хр. 3909. Л. 83 об. – 84.

11 Речь. 30 ноября (13 декабря) 1915 г. № 330 (3353). С. 3; Утро России. 30 ноября 1915 г. № 329. Экстренный выпуск. С. 2.

12 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 168.

13 Новое время. 1 (14) декабря 1915 г. № 14271. С. 4.

14 Речь. 1 (14) декабря 1915 г. № 331 (3354). С. 3.

15 Церетели И. Г. Воспоминания о Февральской революции. Париж, 1963. Кн. 1. С. 13.

16 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 66.

17 РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Ед. хр. 3909. Л. 84 об.

18 Там же.

19 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 42 об.

20 Утро России. 4 декабря 1915 г. № 333. С. 3.

21 Новое время. 4 (17) декабря 1915 г. № 14274. С. 3.

22 Известия Центрального Военно-Промышленного комитета. 7 января 1916 г. № 46.

С. 6.

23 Утро России. 22 декабря 1915 г. № 351. С. 4.

24 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 66.

25 Утро России. 8 декабря 1915 г. № 337. С. 2.

26 К истории гвоздевщины (Бюллетени Рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета) // КА. М., 1934. Т. 6 (67). С. 34.

27 Катков Г. М. Указ. соч. С. 35.

28 Глобачев К. И. Указ. соч. //ВИ. 2002. № 8. С. 61.

29 РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Ед. хр. 3909. Л. 85.

30 К истории гвоздевщины… // КА. М., 1934. Т. 6 (67). С. 53.

31 Там же. С. 54.

Новая Ставка

1 Дубенский Д. Указ. соч. Июль 1915 – март 1916 г. С. 68–80, 82.

2 Там же. С. 83.

3 Там же. С. 84.

4 Исторический очерк Российских орденов и сборник основных орденских статутов. Составлено по поручению Его Сиятельства канцлера Российских Императорских орденов генерал-адъютанта графа И. И. Воронцова-Дашкова. СПб., 1891. С. 135.

5 Дубенский Д. Указ. соч. Июль 1915 – март 1916 г. С. 84.

6 Исторический очерк Российских орденов. С. 137–143.

7 Там же. С. 136.

8 Дубенский Д. Указ. соч. Июль 1915 – март 1916 г. С. 83.

9 Оношкович-Яцына Е. Принесения поздравления Государю Императору в Ставке в Могилеве 26 ноября 1915 года по случаю возложения Государем на Себя ордена Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени // ВБ. Париж, 1969. № 100. С. 21.

10 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 28 октября (10 ноября) 1915 г. № 15176.

С. 2.

11 Наумов А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 305–307.

12 Поливанов А. А. Указ. соч. С. 196.

13 Михайловский Г. Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 68.

14 Там же. С. 68–69.

15 ШавельскийГ. Указ. соч. Т. 1. С. 329–330; Минцлов С. Р. Указ. соч. С. 80.

16 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 173.

17 Gourko B. Op. cit. P. 152.

18 Noskoff A. A. Op. cit. P. 35.

19 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 201.

20 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 12 об.

21 Дневники Николая II. С. 544–617.

22 Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 289.

23 Janen M. Op. cit. S. 14.

24 Gourko B. Op. cit. P. 9.

25 Лемке М. К. Указ. соч. С. 46.

26 Самойло А. А. Указ. соч. С. 156.

27 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 399.

28 Кирилин Ф. Указ. соч. С. 12.

Завершение Великого отступления: Виленская операция и Свенцянский прорыв

1 Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 274.

2 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 24.

3 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 323; Зонин С. А. Указ. соч. С. 95–96; Ролльман Г. Указ. соч. С. 250–251.

4 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 21.

5 Hindenburg P. Op. cit. Vol. 1. P. 176.

6 Asprey R Op. cit. P. 189–190; Hoffman M. Op. cit. Vol. 1. P. 76.

7 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 24.

8 Там же. С. 25, 235.

9 Ковалев Е. Донские батареи в Свенцянском прорыве / / ВБ. Париж, 1961. № 48. С. 10.

10 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 324.

11 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 33.

12 Керсновский А. А. История русской армии. М., 1994. Т. 3. С. 308.

13 Лемке М. К. Указ. соч. С. 62.

14 Керсновский А. А Указ. соч. Т. 3. С. 308.

15 Лемке М. К. Указ. соч. С. 57.

16 Баланин Д. Молодечно // ВС. 1916. № 9. С. 33, 36.

17 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 34.

18 Керсновский А. А. Указ. соч. Т. 3. С. 308.

19 Ковалев Е. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1961. № 49. С. 2.

20 Лемке М. К. Указ. соч. С. 114.

21 Устав для действий Германской кавалерии, утвержденный 3 апреля 1909 г. / Пер. Э. фон Хартен // Вестник русской конницы (далее – ВРК). 1910. № 7. С. 310.

22 Русский инвалид. 13 сентября 1915 г. № 202. С. 2; The Times History of the War. Part 65. Vol. 5. November 16, 1915. P. 505.

23 Лемке М. К. Указ. соч. С. 114–115.

24 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 55.

25 Лемке М. К. Указ. соч. С. 116–117.

26 Евсеев Н. [Ф.] С. 56, 69, 84–86, 238, 240.

27 Верцинский Э. А. Из мировой войны. Боевые записи и воспоминания командира полка и офицера Генерального штаба за 1914–1917 годы. Таллин – Ревель, 1931. С. 146–147.

28 Федуленко. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1961. № 51. С. 31.

29 Свечин А. А. Указ. соч. С. 258.

30 Баланин Д. Молодечно // ВС. 1916. № 9. С. 38.

31 Hindenburg P. Op. cit. Vol. 1. P. 177.

32 Asprey R Op. cit. P. 190.

33 Будберг Н. [А.] Впечатления и эпизоды из цикла Вильно-Молодеченской операции 1915 года (Из боевой жизни Лейб-Гвардии 1-го Стрелкового Его Величества полка) / / ВБ. Париж, 1963. № 60. С. 6.

34 Дневник Штукатурова / / Военно-исторический сборник. Труды по исследованию и использованию опыта войны 1914–1918 гг. М., 1919. Вып. 1. С. 164.

35 Баланин Д. Молодечно // ВС. 1916. № 9. С. 41, 44.

36 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 147.

37 Ставка и министерство иностранных дел // КА. М., Л., 1928. Т. 3 (28). С. 3.

38 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 108, 112, 118, 120.

39 Данилов Ю. Н. На пути к крушению… С. 179.

40 Баланин Д. Молодечно // ВС. 1916. № 9. С 46.

41 Лемке М. К. Указ. соч. С. 65; Asprey R Op. cit. P. 190; Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 137.

42 Дневник Штукатурова. С. 168.

43 Свечин А. А. Указ. соч. С. 324.

44 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 107.

45 Устав для действий Германской кавалерии. // ВРК. 1910. № 8. С. 349.

46 Отчет М. Д. Скобелева о германских маневрах 1879 г. // ВС. 1897. № 1. С. 25.

47 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 107; Барсуков Е. З. Указ. соч. Т. 1. С. 32.

48 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 131.

49 Федуленко. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1961. № 51. С. 31–32.

50 Первишин Н. А. Взятие Сморгони // ВБ. Париж, 1952. № 1. С. 36–37, 41–43; Федуленко. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1961. № 51. С. 32.

51 Русский инвалид. 10 сентября 1915 г. № 199. С. 1.

52 Баланин Д. Вилейка (Бой 10 сентября 1915 г.) // ВС. 1916. № 10. С. 49.

53 Hoffman M. Op. cit. Vol. 1. P. 85.

54 Ibid.

55 Русский инвалид. 18 сентября 1915 г. № 205. С. 1.

56 Русский инвалид. 20 сентября 1915 г. № 207. С. 1.

57 Евсеев Н. [Ф.] Указ. соч. С. 176; Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 326.

58 Лемке М. К. Указ. соч. С. 52.

59 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 137.

60 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 325.

61 Hoffman M. Op. cit. Vol. 1. P. 86.

62 Фальгенгайн Э. Указ. соч. С. 162; Строков А. А. Указ. соч. С. 317.

63 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 332; Строков А. А. Указ. соч. С. 318; The Times History of the War. Part 74. Vol. 6. January 18, 1916. P. 331, 355.

64 Hoffman M. Op. cit. Vol. 1. P. 94; The Times History of the War. Part 81. Vol. 7. March 7, 1916. P. 84.

65 Утро России. 11 октября 1915 г. № 279. С. 2; Н. Н. Г. Высадка десанта в Рижском заливе 9 октября 1915 года // МС. 1926. № 12. С. 46, 49–51, 58–64; Малинин Д. Боевая служба канонерских лодок по опыту «Грозящего» // МС. 1924. № 9. С. 87; Тимирев С. Н. Указ. соч. С. 39.

66 Тимирев С. Н. Указ. соч. С. 39.

67 Граф Г. К. Указ. соч. С. 144.

68 Утро России 12 октября 1915 г. № 280. С. 1; Козлов Д. Ю. Британские подводные лодки. С. 103–105, 109–110.

69 Русский инвалид. 23 августа 1915 г. № 185. С. 1

70 Русский инвалид. 27 августа 1915 г. № 188. С. 1.

71 Верховский А. И. Россия на Голгофе (Из походного дневника 1914–1918 гг.). Пгр., 1918. С. 37–38.

72 Русский инвалид. 27 августа 1915 г. № 188. С. 1.

73 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 88.

74 Русский инвалид. 28 августа 1915 г. № 189. С. 1; 2 сентября 1915 г. № 193. С. 1.

75 Русский инвалид. 12 сентября 1915 г. № 201. С. 1.

76 Русский инвалид. 13 сентября 1915 г. № 202. С. 1.

77 Русский инвалид. 18 сентября 1915 г. № 205. С. 1; The Times History of the War. Part 81. Vol. 7. March 7, 1916. P. 101; Брусилов А. А. Указ. соч. С. 163–166; Деникин А. И. Путь русского офицера. С. 279–281.

78 Русский инвалид. 30 сентября 1915 г. № 217. С. 1; Утро России. 6 октября 1915 г. № 274. С. 2; 12 октября 1915 г. № 280. С. 1.

79 Василевский А. М. Дело всей жизни. М., 1973. С. 21.

80 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 154.

81 Gourko B. Op. cit. P. 110.

82 Knox A. Op. cit. Vol. 2. P. 389.

Август – сентябрь 1915 г.: решающие дни для Болгарии

1 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 314.

2 Михайловский Г. Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 127.

3 NecludoffA. [V.] Op. cit. P. 302.

4 MorgenthauH. Op. cit. P. 265.

5 Тирпиц А. Указ. соч. С. 543.

6 Дюнан М. Указ. соч. С. 132.

7 NapierH. D. Op. cit. P. 182.

8 Христов К. Указ. соч. С. 57, 66.

9 Трубецкой Г. Н. Указ. соч. С. 155.

10 Дюнан М. Указ. соч. С. 162–163; Малеев Л. Шессте ми срещи с кайзер Вилхелм II. София, 1993. С. 98–99.

11 Napier H. D. Op. cit. P. 183.

12 Djemal Pasha. Op. cit. P. 48.

13 MelotH. Op. cit. P. 43.

14 Morgenthau H. Op. cit. P. 268.

15 Vopicka Ch. Op. cit. P. 64.

16 Радославов В. Указ. соч. С. 118.

17 Morgenthau H. Op. cit. P. 268.

18 Napier H. D. Op. cit. P. 188.

19 Коленковский А. [К.] Дарданелльская операция. М., 1930. С. 48–49.

20 Stuermer H. Op. cit. P. 82.

21 Napier H. D. Op. cit. P. 188.

22 Ibid. P. 85.

23 Morgenthau H. Op. cit. P. 269–270; Дюнан М. Указ. соч. С. 85.

24 Коленковский А. [К.] Дарданелльская операция. С. 92.

25 Stuermer H. Op. cit. P. 85, 88; Новичев А. Д. Экономика Турции в период мировой войны. Л., М., 1935. С. 136.

26 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 1 (14) июля 1915 г. № 14938. С. 1.

27 Liman von Sanders O. Op. cit. P. 16.

28 Речь. 19 июля (1 августа) 1915 г. № 196 (3219). С. 3.

29 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 152.

30 Христов А. Указ. соч. С. 100–102.

31 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 85.

32 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., 1935. Т. 1 (14 января – 4 августа 1914 г.). С. 220.

33 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 150.

34 ЛорейГ. Указ. соч. С. 192, 196, 203, 231, 250–251.

35 Р…ий. Лозенградская операция (Очерк действия I и III болгарских армий) // ВС. 1914. № 2. С. 97–99.

36 Христов А. Указ. соч. С. 100.

37 MorgenthauH. Op. cit. P. 269.

38 Stuermer H. Op. cit. P. 82–83.

39 Принос към дипломатическата история на България 1878–1925 / / Под ред. Кесякова Б. Д. София. Т. 1. С. 75.

40 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 461. Л. 350.

41 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 151–152.

42 Kuhne V. Op. cit. P. 214; Дюнан М. Указ. соч. С. 73.

43 Лемке М. К. Указ. соч. С. 41.

44 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 334; Grey of Fallodon Ed. Op. cit. Vol. 2. P. 211.

45 Трубецкой Г. Н. Указ. соч. С. 155.

46 Buchanan G. Op. cit. Vol. 1. P. 234.

47 Дюнан М. Указ. соч. С. 181, 230, 240.

48 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. Пгр., 1916. С. 1242.

49 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 11.

50 Коленковский А. [К.] Дарданелльская операция. С. 48.

51 КорбеттЮ. Указ. соч. Т. 3. С. 114.

52 Vopicka Ch. Op. cit. P. 47.

53 Правительственный вестник. 24 сентября (7 октября) 1915 г. № 213. С. 1.

54 Крапчански В. Н, Христов Г. Р, Възелов Д. Д., Скачоков И. К. Кратък обзор на бойния състав, организацията, попълването и мобилизацията на Българската армия от 1878 до 1944 г. София, 1961. С. 111.

55 Георгиев В., Трифонов С. Указ. соч. Т. 2. С. 382.

56 Там же. С. 387.

57 Великий Князь Андрей Владимирович. Указ. соч. С. 85.

58 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 461. Л. 353, 355, 375.

59 Каширин В. Б. Несостоявшаяся экспедиция русских вооруженных сил на Балканы осенью 1915 года // Новая и Новейшая история (далее – ННИ). 2004. № 6. С. 179.

60 Hamilton J. Op. cit. Vol. 2. P. 204.

61 Константинополь и Проливы… Т. 1. С. 205.

62 Там же. С. 206.

63 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 450. Л. 140–143.

64 Там же. Л. 144.

65 Там же. Л. 145.

66 Там же. Л. 146.

67 РГА ВМФ. Ф. 716. Оп. 2. Д. 237. Л. 11.

68 Hamilton J. Op. cit. Vol. 2. P. 140–141.

69 Callwell Ch. E. Field-Marshall Sir Henry Willson. His life and biography. N. Y., 1927. Vol. 1. P. 238.

70 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 162.

71 Брухмюллер Г. Артиллерия при наступлении в позиционной войне. С. 200.

72 Joffre J Op. cit. Vol. 2. P. 364.

73 Hamilton J. Op. cit. Vol. 2. P. 11.

74 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 333.

75 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 459. Л. 353.

76 Там же. Д. 368. Л. 103–103 об.

77 Христов А. Указ. соч. С. 109; Крапчански В. Н., Христов Г. Р, Възелов Д. Д., Скачоков И. К. Указ. соч. С. 105; Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 179.

78 Napier H. D. Op. cit. P. 208.

79 Дюнан М. Указ. соч. С. 273.

80 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 461. Л. 375.

81 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 179.

82 Христов А. Указ. соч. С. 106.

83 Buxton N. With the Bulgarian Staff. L., 1913. P. 9–10.

84 Митев Т. Указ. соч. С. 265.

85 Георгиев В., Трифонов С. Указ. соч. Т. 2. С. 269.

86 Дюнан М. Указ. соч. С. 225.

87 Александр Стамболийски 1879–1923. Снимки из един живот от неговия синъ. София, 1934. С. 9.

88 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 65.

89 Георгиев В., Трифонов С. Указ. соч. Т. 2. С. 271.

90 Александр Стамболийски 1879–1923… С. 9.

91 Тодоров К. Южное славянство и Россия // Воля России. Прага, 1926. № 2. С. 121.

92 Там же. С. 122.

93 Михайловский Г. Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 129.

94 Тодоров К. Указ. соч. // Воля России. Прага, 1926. № 2. С.

95 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 179.

96 Hunbary-Williams J. Op. cit. P. 56; Михайловский Г. Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 129.

97 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 221–222.

98 Писарев Ю. А. Тайны Первой мировой войны. Россия и Сербия в 1914–1915 гг. М., 1990. С. 193.

99 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 212–213.

100 The Times History of the War. Part 88. Vol. 7. April 25, 1916. P. 359.

101 АВИМАИВиВС. Ф. 6. Оп. 51. Д. 1. № 53, 59, 242, 245.

102 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 214–215.

103 Vopicka Ch. Op. cit. P. 36.

104 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 216.

105 Asprey R Op. cit. P. 196.

106 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 218–219.

107 The Times History of the War. Part. 88. Vol. 7. April 25. 1916. P. 368.

108 Писарев Ю. А. Тайны первой мировой войны. С. 193.

109 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 180.

110 Правительственный вестник. 21 сентября (4 октября) 1915 г. № 210. С. 1; Русский инвалид. 21 сентября 1915 г. № 208. С. 1.

111 Ставка и министерство иностранных дел // КА. М., Л., 1928. Т. 3 (28). С. 5–6.

112 Правительственный вестник. 21 сентября (4 октября) 1915 г. № 210. С. 2.

113 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 416.

114 Русский инвалид. 28 сентября 1915 г. № 215. С. 1.

115 Коленковский А. [К.]Дарданелльская операция; см. также: Шкундин Г. Д. Болгарская дилемма в дипломатической стратегии Антанты (октябрь 1915 года) / / Первая мировая война. Пролог XX века. М., 1998. С. 167; Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 94; Дюнан М. Указ. соч. С. 314.

116 Там же.

117 Napier H. D. Op. cit. P. 211–212.

118 Vopicka Ch. Op. cit. P. 63.

119 Христов А. Указ. соч. С. 107.

120 Gilbert M. Op. cit. P. 204.

121 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 878. Л. 4–4 об.; The Times History of the War. Part 88. Vol. 7. April 25, 1916. P. 369.

122 Вульф О. P. Указ. соч. С. 34.

Последствия вступления Болгарии в войну Обстановка на Балканах

1 Българо-турски военни отношения през Първата Световна война… С. 57–58.

2 Речь. 3 (16) октября 1915 г. № 272 (3295). С. 2.

3 Vopicka Ch. Op. cit. P. 63.

4 Българо-турски военни отношения през Първата Световна война. С. 59.

5 Правительственный вестник. 7 (20) октября 1915 г. № 226. С. 1.

6 Бобчев С. С. Страници изъ моята дипломатическа мисия въ Петроградъ (1912–1913). София, 1940. С. 64.

7 Правительственный вестник. 7 (20) октября 1915 г. № 226. С. 1.

8 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 7 (20) октября 1915 г. № 15134. С. 2; 8 (21) октября 1915 г. № 15136. С. 2; 12 (25) октября 1915 г. № 15144. С. 2.

9 Churchill W. Op. cit. P. 71.

10 Краткие сведения о румынской армии. Составлено по данным к 1 августа 1916 г. Издание разведывательного отделения штаба Одесского военного округа. С. 3, 11.

11 Чернин О. Указ. соч. С. 120.

12 Там же. С. 118.

13 ЛорейГ. Указ. соч. С. 251.

14 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 165. Vol. 13. October 16, 1917. P. 297.

15 Ibid. P. 299–300.

16 Утро России. 3 октября 1915 г. № 271. С. 3.

17 Grey of Fallodon Ed. Op. cit. Vol. 2. P. 221–222.

18 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 220–221.

19 Русские солдаты на Западном фронте в Мировую войну / / КА. М., Л., 1931. Т. 1 (44). С. 154.

20 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 180.

21 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 71, 74.

22 КорбеттЮ. Указ. соч. Т. 3. С. 169; Grey of Fallodon Ed. Op. cit. Vol. 2. P. 222.

23 Grey of Fallodon Ed. Op. cit. Vol. 2. P. 222; МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.) С. 285.

24 Price G. W. The story of the Salonica army. N. Y., no date. P. 2.

25 The Times History of the War. Part 88. Vol. 7. April 25, 1916. P. 371.

26 Ibid. P. 375.

27 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 180.

28 Лемке М. К. Указ. соч. С. 52.

29 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 85, 100.

30 Поповиh Н. Указ. соч. С. 91.

31 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 368. Л. 104.

32 Болгария. Военно-статистическое описание. Главное Управление Генерального Штаба (Издание отдела генерал-квартирмейстера). Пгр., 1916. Ч. 1. Район Восточной Болгарии. С. 64.

33 Там же. Приложение: Описание побережья Черного моря от румыно-болгарской границы до болгаро-румынской границы. С. 3.

34 Ставка и министерство иностранных дел //КА. М., Л., 1928. Т. 3 (28). С. 7.

35 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 181.

36 Поповик Н. Указ. соч. С. 92.

37 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 224.

38 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 182.

39 Поповик Н. Указ. соч. С. 91–92, 95; Новиков Н. [В.] Указ. соч. С. 79–81.

40 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 154.

41 The Times History of the War. Part 88. Vol. 7. April 25, 1916. P. 375.

42 БоjoвиkП. Одбрана Косового польа 1915 г. и заштита одступаньа српске во_]'еке преко Албани]'е Црне Горе. Београд, 1922. С. 17, 47.

43 Там же. С. 47.

44 Георгиев В., Трифонов С. Указ. соч. Т. 2. С. 481.

45 Утро России. 23 октября 1915 г. № 291. С. 3.

46 Villon L. The Macedoniam campaign. L., [1922]. P. 21.

47 Георгиев В., Трифонов С. Указ. соч. Т. 2. С. 224.

48 Kuhne V. Op. cit. P. 235–236.

49 Георгиев В., Трифонов С. Указ. соч. Т. 2. С. 494.

50 Константинополь и Проливы… Т. 1. С. 206.

51 Соглашение между Россией, Францией и Англией о незаключении отдельного мира в настоящую войну, подписанное в Лондоне 23 августа/5 сентября 1914 года / / ИМИД. Пгр., 1915. № 1. С. 23–24.

52 Константинополь и Проливы. Т. 1. С. 207.

53 Там же.

54 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 182.

55 Там же. С. 212.

56 Новое время. 10 (23) октября 1915 г. № 14219. С. 3.

57 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 11 (24) ноября 1915 г. № 15204. С. 3.

58 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1937. Т. 9 (17 октября 1915 – 13 января 1916 г.). С. 243.

59 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 183.

60 Там же. С. 185.

61 Knox A. Op. cit. Vol. 1. P. 383; Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 352.

62 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1937. Т. 9 (17 октября 1915 – 13 января 1916 г.) С. 12.

63 Константинополь и Проливы. Т. 1. С. 207.

64 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1937. Т. 9 (17 октября 1915 – 13 января 1916 г.). С. 57.

65 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 184.

66 Константинополь и Проливы. Т. 1. С. 211.

67 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 192–193.

68 Лемке М. К. Указ. соч. С. 164.

69 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 192.

70 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 352; Поповик Н. Указ. соч. С. 99.

71 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1937. Т. 9 (17 октября 1915 – 13 января 1916 г.) С. 201.

72 Там же.

73 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 128.

74Joffre J. Op. cit. Vol. 2. P. 386.

75 Писарев Ю. А. Тайны первой мировой войны. С. 188.

76 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 122, 134.

77 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 184.

78 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1937. Т. 9 (17 октября 1915 – 13 января 1916 г.). С. 93.

79 Ронжин С. А. Указ. соч. С. 131.

80 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 186.

81 Там же. С. 188–189.

82 Там же. С. 191.

83 Там же. С. 193, 198.

84 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Nikolai D. Zarin, Box 1. Folder: Diary of an Ally written by Nicolas D. Zarin. Dedicated to my wife, children and future decsendants and for publication in historical and other works. Notes of World War 1 – started 31 of July 1914. L. 351, 354.

85 Price G. W. Op. cit. P. 137.

86 Пантелеев Ю. Переходы подлодок из Николаева в Севастополь в годы империалистической войны // МС. 1938. № 6. С. 86–90.

87 Веселаго Г. М. Указ. соч. // МЗ. Нью-Йорк, 1952. № 1–2. С. 29.

88 Денисов Б. А. Указ. соч. // МС. 1936. № 10. С. 95.

89 Пантелеев Ю. Первая заградительная операция ЗП «Краб» // МС. 1935. № 1. С. 111, 113, 115; Федяевский К. К. Изобретатель и строитель первого в мире подводного минного заградителя М. П. Налетов // МС. 1949. № 6. С. 118.

90 Веселаго Г. М. Указ. соч. // МЗ. Нью-Йорк, 1952. № 1–2. С. 29.

91 Дубенский Д. Указ. соч. Январь – июнь 1915 г. С. 133.

92 АВИМАИВиВС. Ф. 6. Оп. 51. Д. 1. № 242.

93 Григорович И. К. Указ. соч. С. 151.

94 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 195.

95 Там же. С. 194, 196–197.

96 Правительственный вестник. 13 (26) сентября 1915 г. № 202. С. 4.

97 Шкундин Г. Д. Указ. соч. С. 170.

98 Лемке М. К. Указ. соч. С. 190.

99 Тирпиц А. Указ. соч. С. 501.

100 ТомашевичА. Прорывы подводных лодок через Дарданеллы в войну 1914–1918 гг. // МС. 1938. № 3. С. 19–21, 26.

101 Кузнецов К. М. Действия подводных лодок на путях сообщения в Средиземном море в войну 1914–1918 гг. // МС. 1940. № 11. С. 71.

102 Лорей Г. Указ. соч. С. 199, 201, 230, 232, 247; Коленковский А. [К.] Дарданелльская операция. С. 97.

103 Кузнецов К. М. Указ. соч. // МС. 1940. № 11. С. 71.

104 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 197.

105 Константинополь и Проливы… Т. 1. С. 288.

106 Шкундин Г. Д. Указ. соч. С. 172.

107 Гальмерсен П. В. Операции на западных театрах. Борьба флота против берега в Мировую войну. Л., 1927. Т. 1. С. 80–82; The Times History and Encyclopedia of the War. Part 144. Vol. 12. May 22, 1917. P. 20; К. А. «Аскольд» в Дарданеллах (По материалам Морской Исторической Комиссии) // МС. 1923. № 5. С. 97.

108 The Times History of the War. Part 82. Vol. 7. March 14, 1916. P. 160; Меркушов Г. Указ. соч. // МС. 1931. № 3. С. 49; Лорей Г. Указ. соч. С. 253.

109 Новое время. 23 октября (5 ноября) 1915 г. № 14232. С. 2.

110 А. Р. Русская эскадра под Варной 14 октября 1915 г. // МЖ. Прага, 1936. № 10 (106). С. 10.

111 Меркушов Г. Указ. соч. // МС. 1931. № 3. С. 50–51; Лорей Г. Указ. соч. С. 253.

112 Новое время. 23 октября (5 ноября) 1915 г. № 14232. С. 2.

113 Меркушов Г. Указ. соч. // МС. 1931. № 3. С. 51.

114 Лорей Г. Указ. соч. С. 253; The Times History of the War. Part 82. Vol. 7. March 14, 1916. P. 160.

115 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 461. Л. 416.

116 Gilbert M. Op. cit. P. 110; Гальмерсен П. В. Указ. соч. С. 16.

117 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 676. Л. 7 об.

118 Болгария. Военно-статистическое описание… Ч. 1. С. 64.

119 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 459. Л. 363.

120 Там же. Л. 404.

121 Золотарев В. А., Козлов И. А. Указ. соч. С. 134.

122 Каширин В. Б. Указ. соч. // ННИ. 2004. № 6. С. 200–201.

123 Трубецкой В. В. Крейсер «Прут» // Часовой. Париж, 1930. № 34. С. 15.

124 Дубенский Д. Указ. соч. Июль 1915 – март 1916 г. С. 103–107; Утро России. 9 ноября 1915 г. № 308. С. 1.

125 ТаубеГ. Н. Указ. соч. С. 19.

126 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 1. С. 256.

127 Нотович Ф. И. Указ. соч. С. 698.

128 Клембовский В. Н. Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. Период с октября 1915 г. по сентябрь 1916 г. Позиционная война и прорыв австрийцев Юго-Западным фронтом. М., 1920. С. 8; Нотович Ф. И. Указ. соч. С. 705; Попова Н. Указ. соч. С. 105; Данилов Ю. Н. Русские отряды. С. 19.

129 Константинополь и Проливы. Т. 1. С. 216.

130 Лемке М. К. Указ. соч. С. 167.

131 Knox A. Op. cit. Vol. 1. P. 233.

132 Лемке М. К. Указ. соч. С. 220.

133 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 676. Л. 24.

134 Knox A. Op. cit. Vol. 2. P. 383.

135 Таубе Г. Н. Указ. соч. С. 19.

Кавказский фронт и Месопотамия осенью и зимой 1915 г.

1 Емельянов А. Г. Персидский фронт (1915–1918). Берлин, 1923. С. 8, 10.

2 Калугин С. Персидская Казачья Его Величества Шаха Персии Дивизия // ВИВ. Париж, 1958. № 11. С. 16.

3 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 123. Vol. 10. December 26, 1916. P. 222–226.

4 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 11; Sykes Р. M. Persia. Oxford, 193. P. 156–157.

5 Корсун Н. Г. Указ. соч. С. 179.

6 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 39.

7 Там же. С. 22.

8 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 123. Vol. 10, December 26, 1916. P. 230–236.

9 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 154. Vol. 12, July 31, 1917. P. 381–382.

10 Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 90–91.

11 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 12.

12 Там же. С. 24.

13 Там же. С. 23–24, 26–27.

14 Там же. С. 27–28.

15 Sykes P. M. Op. cit. P. 157; Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 29–31.

16 Корсун Н. Г. Указ. соч. С. 179.

17 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 31.

18 Масловский Е. В. Указ. соч. С. 219–220.

Осень 1915 г. – планы и действия Антанты на Балканах. Гибель Сербии

1 Поповиh Н. Указ. соч. С. 92.

2 The Times History of the War. Part 80. Vol. 7. February 29, 1916. P. 78–79.

3 Салоникские впечатления // ВС. 1914. № 1. С. 180.

4 Война Балканского союза с Турцией. Причины поражения Турецкой армии / / Сборник Главного Управления Генерального штаба. 1913. Вып. 53. С. 71.

5 Rankin R. Op. cit. P. 352–353.

6 Салоникские впечатления //ВС. 1914. № 1. С. 181; The other Balkan wars… P. 186–196.

7 Христов К. Указ. соч. С. 120–121.

8 МОЭИ. Сер. II. М., 1938. Т. 19. Ч. 2 (14 января 1912 – 13 мая 1912 г.). С. 358.

9 Grey of Fallodon Ed. Op. cit. Vol. 2. P. 225.

10 Ibid. P. 226–227.

11 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 495.

12 Hamilton J. Op. cit. Vol. 2. P. 202.

13 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 8. Ч. 2 (24/11 мая – 16/3 октября 1915 г.). С. 361.

14 Hamilton J. Op. cit. Vol. 2. P. 277.

15 SarrailM. Mon commandement en Orient (1916–1918). Paris, 1920. P. 17–18.

16 Tanenbaum J. K. General Maurice Sarrail, 1856–1912. The French Army and the left-wing politics. The University of North Carolina Press. 1974. P. 12–13.

17 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 21, 27.

18 The diary of Lord Bertie of Thame, 1914–1918. Vol. 2. P. 5.

19 Dutton D. Op. cit. P. 34–35.

20 Tanenbaum J. K. Op. cit. P. 53.

21 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. М., 1935. Т. 3. С. 260.

22 Tanenbaum J. K. Op. cit. P. 9, 22–23; Разведчик. 1899. № 453. С. 537–538.

23 Villari L. Op. cit. P. 175.

24 Tanenbaum J. K. Op. cit. P. 53.

25 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 1. С. 477.

26 Villari L. Op. cit. P. 174.

27 Пуанкаре P. Указ. соч. Кн. 2. С. 26; Callwell Ch. E. Op. cit. Vol. 1. P. 247, 249.

28 Tanenbaum J. K. Op. cit. P. 75.

29 Sandres F. An English woman-sergeant in the SerbianArmy. L., N. Y., Toronto. MCMXVI. P. 1, 5.

30 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 3. С. 261.

31 Villari L. Op. cit. P. 58–59.

32 Ibid. P. 57.

33 Price G. W. Op. cit. P. 15, 19, 63; Tanenbaum J. Op. cit. P. 85.

34 Villari L. Op. cit. P. 28.

35 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 362.

36 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1937. Т. 9 (17 октября 1915 – 13 января 1916 г.). С. 269.

37 Liddell Hart Centre for military research, Robertson, I/9/52.

38 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1937. Т. 9 (17 октября 1915 – 13 января 1916 г.). С. 325.

39 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 15.

40 Churchill W. Op. cit. P. 287.

41 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1935. Т. 7. Ч. 1 (14 января – 23 мая 1915 г.). С. 160.

42 Игнатьев А. А. 50 лет в строю. М., 1952. Т. 2. С. 245.

43 Call-well Ch. E. Op. cit. Vol. 1. P. 229.

44 Joffre J. Op. cit. Vol. 2. P. 328.

45 Ibid. P. 387.

46 Петар I Караhорhевиh. Ратни дневник 1915–1916. Топола-Опленац, 2003. С. 167, 185.

47 Русский инвалид. 14 января 1916 г. № 13. С. 4.

48 Русский инвалид. 15 января 1916 г. № 14. С. 5.

49 The Times History of the War. Part 88. Vol. 7. April 25, 1916. P. 386.

50 Лемке М. К. Указ. соч. С. 285.

51 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 176.

52 КлембовскийВ. Н. Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. С. 9–10.

53 ПоповЛ Н. Указ. соч. С. 105.

54 Лемке М. К. Указ. соч. С. 289.

55 Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 25.

56 Лемке М. К. Указ. соч. С. 296.

57 Клембовский В. Н. Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. С. 10.

58 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. Т. 1. С. 352–353.

59 Knox A. Op. cit. Vol. 2. P. 383.

60 Гофман М. Указ. соч. С. 101.

61 Клембовский В. Н. Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. С. 12.

62 Милоданович В. Е. Генерал Василий Фаддеевич Кирей // ВБ. 1959. № 35. С. 7.

63 Василевский А. М. Указ. соч. С. 23.

64 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 187.

65 Самойло А. А. Указ. соч. С. 160; Брусилов А. А. Указ. соч. С. 176.

66 Knox A. Op. cit. Vol. 2. P. 384.

67 Постижение военного искусства. Идейное наследие А. Свечина. М., 1999. С. 454.

68 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 187.

69 Лемке М. К. Указ. соч. С. 348; Клембовский В. Н. Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. С. 13.

70 Постижение военного искусства… С. 455.

71 Janen M. Op. cit. S. 15.

72 Лемке М. К. Указ. соч. С. 328.

73 Наступление Юго-Западного фронта в мае – июне 1916 года. Сборник документов мировой империалистической войны на русском фронте (1914–1917). М., 1940. С. 33.

74 Там же. С. 33–34.

75 Каширин В. Б. Указ. соч. // Р. сб. Т. 3. М., 2006. С. 227.

76 Джукиh С. Аустроугарски ратни заробльеници у Србиjи 1914–1915 године // Први Светски рат и Балкан – 90 година касниjе. Тематски зборник радова. Београд, 2011. С. 146.

77 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 236.

78 Попова Н. Указ. соч. С. 110; Villari L. Op. cit. P. 86–87.

79 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1938. Т. 10 (14 января – 13 апреля 1916 г.). С. 144.

80 Писарев Ю. А. Сербия на Голгофе и политика великих держав. 1916 г. М., 1993. С. 40.

81 The Times History of the War. Part 82. Vol. 7. March 14, 1916. P. 159; Ньюболт Г. Операции английского флота в Мировую войну. Л., 1931. Т. 4. С. 121–122; Horthy N. Memoirs. Lightning Print, La Vergne, 2000. P. 93–94.

Конец 1915 – начало 1916 г. Планы на будущее

1 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., Л., 1937. Т. 9 (17 октября 1915 – 13 января 1916 г.). С. 629–630.

2 Там же. С. 705.

3 Joffre J. Op. cit. Vol. 2. P. 420; Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 119.

4 Игнатьев А. А. Указ. соч. Т. 2. С. 217.

5 Janen M. Op. cit. S. 15.

6 Joffre J. Op. cit. Vol. 2. P. 616.

7 Callwell Ch. E. Op. cit. Vol. 1. P. 118.

8 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 1.

9 Ibid. P. 77.

10 Knox A. Op. cit. Vol. 1. P. 49.

11 Ibid. P. 332.

12 Janen M. Op. cit. S. 12.

13 Joffre J. Op. cit. Vol. 2. P. 422.

14 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М., 1938. Т. 10 (14 января – 13 апреля 1916 г.). С. 39.

15 Там же. С. 107.

16 Там же. С. 40.

17 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 317.

18 Liddell Hart Centre for military research, Robertson, I/9/21a.

19 Idid. I/9/37g

20 Ibid. I/9/21e.

Финал года на Балканах

1 Liman von Sanders O. Op. cit. P. 96; Ericson E. Op. cit. P. 93.

2 Иностранное военное обозрение // ВС. 1897. № 9. С. 71.

3 Корбетт Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 210.

4 Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 131–132.

5 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 143.

6 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. Пгр., 1916. С. 1243.

7 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 4 (17) января 1916 г. № 15305. С. 1.

8 Morgentau H. Op. cit. P. 230; Меркушов Г. Указ. соч. // МС. 1931. № 3. С. 54.

9 Public Records Office. Foreign office. Balkan files 2-263 1916 (2603). P. 141.

10 Morgenthau H. Op. cit. P. 273.

11 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 114. Vol. 9. October 24, 1916. P. 364.

12 The Times History of the War. Part 57. Vol. 5. September 21, 1915. P. 177; Ibid. Part 89. Vol. 7. May 2, 1916. P. 402; Морская хроника // МС. 1915. № 6. С. 130.

13 Данилов Н. А. Влияние мировой войны на экономическое положение России. Пгр., 1922. С. 16, 19.

14 Новичев А. Д. Указ. соч. С. 21–22, 60.

15 Тирпиц А. Указ. соч. С. 284.

Примечания

1

В результате неудовлетворительной работы штаба главнокомандующего генерала А. Н. Куропаткина 25 февраля (10 марта) 1905 г. при отступлении от Мукдена в дефиле на Мандаринской дороге перемешались войска 2-й и 3-й Маньчжурских армий с обозами и тыловыми службами – свыше 300 тыс. человек: 370 батальонов, приблизительно 1 тыс. орудий, десятки тысяч повозок. Возникла давка, которая под огнем противника быстро переросла в панику, контроль над войсками был утерян. Основные потери пленными и армейским имуществом, включая артиллерию, приходятся именно на этот момент и последовавший за ним неорганизованный отход. Состояние армий исключало возможность планомерного отступления к ближайшему пункту в тылу, избранному и подготовленному для обороны, – Телину, и они отошли к Сыпингаю, находившемуся почти в 200 км севернее Мукдена, где и собрались к 9 (22) марта 1915 г. Генерал М. В. Алексеев участвовал в этих событиях, прикрывая хаотический отход частей 2-й и 3-й армий.

(обратно)

2

Киргизами до 1918 г. принято было называть кочевников современного Казахстана, получивших в советское время этноним «казахи», имевший ранее скорее социальное, чем этническое значение. На территории современной Киргизии проживали дикокаменные, или кара-киргизы, то есть черные киргизы.

(обратно)

3

Татарами, или закавказскими татарами до 1918 г. называли тюркское население Закавказья, исповедовавшее шиитскую ветвь ислама. В начале XX в. для названия этой общности появился термин «азербайджанцы» (от географического названия Азербайджан, или Адербейджан, происходящего от персидского Атропатена), окончательно закрепившийся в качестве этнонима в советское время.

(обратно)

4

Сикхи – от сикх, ученик, то есть последователь сикхизма – особого учения, представляющего собой смесь ислама и традиционных индуистских верований. Религиозная группа, основу которой составляет народ индо-арийского происхождения, хинтерландом которого является район Пенджаба. Отличаются воинственностью, охотно шли на службу в англо-индийскую армию. В современной индийской армии приблизительно 20 % командного состава представлено сикхами при том, что их численность в Индии равняется всего 2 %.

(обратно)

5

Гуркхи, или гурки – этническая группа, населяющая часть современного Непала. После подчинения Непала в результате войны 1814–1816 гг. англичане начали вербовать добровольцев-гуркхов для службы в собственных войсках. Последователи индуизма, говорят на непали. Отличаясь исключительно высокой воинственностью, непоколебимой верностью и выносливостью, гуркхи, из которых до сих пор формируется часть подразделений британской армии, своим участием в многочисленных войнах Великобритании заслужили репутацию идеальной пехоты.

(обратно)

Оглавление

Германский и австро-венгерский противники в конце 1914 – начале 1915 г. Выбор направления главного удара

Разгром 10-й армии и гибель 20-го корпуса

Военные последствия поражения в Августовском лесу

«Внутренний фронт» в конце 1914 – начале 1915 г. Политические последствия поражения под Августовом. Начало «дела Мясоедова»

Перемышль – победа и ее последствия на фронте

Перемышль – победа и ее последствия в тылу

Завершение «дела Мясоедова» и волна шпиономании

Поездка Николая II в Галицию и ее последствия во внутренней политике страны

Горлицкий прорыв и начало Великого отступления русской армии

«Внутренний фронт» и его реакция на отступление армии

Московский погром 1915 г

Подготовка к экспедиции на Босфор – слова и дела зимы и весны 1915 г.

Кавказский фронт: весна и лето 1915 г. Геноцид армян, ассирийцев и греков

Положение на Проливах: лето 1915 г.

Балканы в 1914–1915 гг.: Болгария, Сербия, Румыния

Великое отступление – от Балтики до Галиции

Великое отступление – Наревский прорыв и отход из Польши

Смена военного министра, проблема снарядного голода

Лето 1915 г. – новый курс во внутренней политике

Осень 1915 г. – отказ от диалога с общественностью и смена Верховного главнокомандования

Перемены во внутренней политике

ЦВПК и его рабочая группа

Новая Ставка

Август – сентябрь 1915 г.: решающие дни для Болгарии

Последствия вступления Болгарии в войну. Обстановка на Балканах

Кавказский фронт и Месопотамия осенью и зимой 1915 г.

Осень 1915 г. – планы и действия Антанты на Балканах. Гибель Сербии

Конец 1915 – начало 1916 г Планы на будущее

Финал года на Балканах

Биографический указатель

Примечания

  Германский и австро-венгерский противники в конце 1914 – начале 1915 г. Выбор направления главного удара

  Разгром 10-й армии и гибель 20-го корпуса

  Военные последствия поражения в Августовском лесу

  «Внутренний фронт» в конце 1914 – начале 1915 г. Политические последствия поражения под Августовом. Начало «дела Мясоедова»

  Перемышль – победа и ее последствия на фронте

  Перемышль – победа и ее последствия в тылу

  Завершение «дела Мясоедова» и волна шпиономании

  Поездка Николая II в Галицию и ее последствия во внутренней политике страны

  Горлицкий прорыв и начало Великого отступления русской армии

  «Внутренний фронт» и его реакция на отступление армии

  Московский погром 1915 г.

  Подготовка к экспедиции на Босфор – слова и дела зимы и весны 1915 г.

  Кавказский фронт: весна и лето 1915 г. Геноцид армян, ассирийцев и греков

  Положение на Проливах: лето 1915 г.

  Балканы в 1914–1915 гг.: Болгария, Сербия, Румыния

  Великое отступление – от Балтики до Галиции

  Великое отступление – Наревский прорыв и отход из Польши

  Смена военного министра, проблема снарядного голода

  Лето 1915 г. – новый курс во внутренней политике

  Осень 1915 г. – планы и действия Антанты на Балканах. Гибель Сербии

  Перемены во внутренней политике

  ЦВПК и его рабочая группа

  Новая Ставка

  Завершение Великого отступления: Виленская операция и Свенцянский прорыв

  Август – сентябрь 1915 г.: решающие дни для Болгарии

  Последствия вступления Болгарии в войну Обстановка на Балканах

  Кавказский фронт и Месопотамия осенью и зимой 1915 г.

  Осень 1915 г. – планы и действия Антанты на Балканах. Гибель Сербии

  Конец 1915 – начало 1916 г. Планы на будущее

  Финал года на Балканах Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg