«Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1916 год. Сверхнапряжение»

Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1916 год. Сверхнапряжение (fb2) - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1916 год. Сверхнапряжение 2329K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Рудольфович Айрапетов

Олег Айрапетов Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1916 г. Сверхнапряжение

Кавказский фронт, Персия и Месопотамия. Зима – весна 1915 г.

В конце 1915 и начале 1916 г. Кавказская армия вынуждена была предпринять ряд крупных наступательных действий, нацеленных на предотвращение возможной активизации противника, и в том числе на оказание помощи британскому союзнику. Стремление Ставки экономить резервы для европейского фронта в реальности не имело успеха. Уже после Сарыкамышской операции, то есть в начале 1915 г., выяснилась необходимость создания стратегического резерва для Кавказской армии, который необходимо было сосредоточить в Карсе или в Сарыкамыше. В результате после преодоления кризиса был немедленно сформирован 5-й Кавказский армейский корпус в составе 1-й и 2-й Кубанских пластунских бригад и 3-й Кавказской стрелковой дивизии. Однако уже в марте 1915 г. корпус был переброшен в Севастополь и Одессу для подготовки к возможному удару по Босфору1. Таким образом, Проливы оттягивали с Кавказа силы примерно таким же образом, как Галиция и Польша отвлекали потом эти же войска от Босфорской операции. Тем не менее численность Кавказской армии медленно, но все же росла. Если в начале 1915 г. она насчитывала 106 батальонов, 222 сотни и 356 орудий, то к началу июня того же года – 112 3/4 батальона, 213 сотен, 20 инженерных рот, 43 ополченческие и 8 добровольческих дружин, 2 авиаотряда, 348 орудий2.

В конце 1915 г. Ставка, несмотря на тяжелое положение со снабжением и техническим обеспечением европейского фронта, выделила для Кавказской армии еще один отряд в составе 10 самолетов и 150 грузовиков. Эти силы весьма способствовали взятию Эрзерума3. Да и само наступление на турецкую крепость, по свидетельству генерала Н. Г Корсуна, было предпринято, в том числе, и по инициативе начальника штаба Ставки, который в декабре 1915 г. настаивал на наступлении на турецком фронте. Генерал Алексеев указывал на то, что ожидаемая эвакуация союзников из района Проливов, а также неудачи англичан в южной Месопотамии вызовут усиление турецкой группировки, действующей против русской армии в Малой Азии4.

Штаб Кавказской армии еще в середине ноября 1915 г. получил сведения о том, что против нее будет переброшена большая часть освободившихся под Галлиполи турецких войск. С их прибытием в конце февраля – начале марта 1916 г. турецкая армия, и так превосходившая русскую, получила бы уже двойное превосходство в силах. Турецкое командование рассчитывало использовать зимний период, чрезвычайно неудобный для действий в горах Малой Азии, для того чтобы развить свой успех против англичан, а весной обрушиться всеми силами на русских. Перед русской Кавказской армией возникала перспектива весной-летом 1916 г. встретиться с объединенными силами кавказской, галлиполийской и месопотамской турецких армий. Рассчитывать на поддержку Ставки даже в этой ситуации было нельзя – оставалось лишь самим перейти в наступление до подхода подкреплений к туркам5.

Эти рассуждения были небеспочвенны – начальник штаба Главковерха не только не думал о поддержке Кавказской армии, но и не прочь был использовать ее части на Европейском театре военных действий. Дальнейшие неудачи Антанты могли, по мнению Алексеева, ухудшить положение России на юге и даже повлиять на присоединение Румынии к числу ее противников: «При такой обстановке каждая дивизия, хотя бы и временно командированная с Кавказа для предстоящей операции русских на западе, могла придать последней решительность и расширить ее результаты, почему начальник штаба Главковерха и просил главнокомандующего Кавказским фронтом обсудить общее стратегическое положение, взвесить возможность успеха на Западном фронте и высказать, каким путем Кавказская армия могла бы принять участие в борьбе, ибо с военной точки зрения было непрактично иметь 150 тыс. винтовок лишь для охранения и наблюдения»6.

В январе 1916 г. наштаверх предложил союзникам простое решение. Русские и англичане должны были начать движение на Багдад со стороны Керманшаха и Басры. После взятия этого пункта союзники могли бы организовать наступление на Мосул и далее в Анатолию. «Вообще вместо пассивной обороны Суэца при маловероятном египетском походе германцев, – писал он, – лучше создать сильную союзную группу у Мосула, которая установила бы общность действий с левым крылом нашей Кавказской армии; слишком опасное создалось бы положение для турок, у союзников не было бы войск бездействующих, какими могут оказаться войска, собираемые ныне в Египте»7. К концу 1915 г. здесь было собрано около 85 тыс. человек против 40 тыс., которые имелись у турок в Палестине8. Впрочем, предложение Алексеева не было поддержано – и русские и англичане продолжали действовать активно, но без какой-либо договоренности между собой. Русские войска самостоятельно начали наступление на Эрзерум.

Перед началом Эрзерумской операции против нее высказался Николай Николаевич (младший), поддержанный генералом Ф. Ф. Палицыным. Великий князь не хотел рисковать – он помнил о неудаче штурма Перемышля9. Однако Ставка все же предпочла прислушаться к доводам штаба Н. Н. Юденича, который и разработал план наступления. Следует отметить, что этот план первоначально был нацелен исключительно на уничтожение живой силы противника. Главный удар по нему наносился по основной позиции турок в 150 км восточнее крепости. На Кавказе не придавали крепостям значения большего, чем они заслуживали. Необходимо отметить, что штаб Кавказского фронта весьма отличался от других не только в этом.

При Юдениче постоянно работал только лишь полевой штаб во главе с генерал-квартирмейстером генерал-майором П. А. Томиловым. В него входили четыре-пять офицеров Генерального штаба. Каждый из них во время операции курировал один из корпусов, с частями поддерживалась постоянная связь (на это Юденич обращал особое внимание). От офицеров требовалось детальное знакомство с частями, их командирами и обстановкой, готовность к докладу должна была быть постоянной – двадцать четыре часа в сутки. Стол Юденича находился в комнате оперативного отделения, где постоянно присутствовали начальники оперативного и разведывательного отделов. Посередине комнаты стоял стол с картой фронта – каждый из офицеров имел право при обсуждении операции высказаться и защищать свою точку зрения. Юденич не вмешивался в детали, но требовал их знания от подчиненных, особое внимание уделялось данным воздушной разведки и показаниям пленных. Наиболее важные из них немедленно отправлялись в штаб фронта на автомобиле для личного допроса10. Этот стиль руководства, традиционный для Кавказской армии, был одной из важных составных успехов Юденича.

Начальник штаба Верховного главнокомандующего соглашался на наступление на Эрзерум при условии, что оно начнется не позже декабря 1915 г., в противном случае Алексеев готов был снять части с турецкого фронта и перебросить их на германо-австрийский. Кроме того, Верховному командованию пришлось учитывать и возможность обострения ситуации в Персии, где турецкие и германские агенты развернули весьма успешную пропаганду «священной войны» против России и Англии (особенно среди курдов, в районе озера Урмия, то есть в зоне русского влияния), пользуясь сочувствием, а иногда и прямой поддержкой местной жандармерии, находившейся в значительной степени под контролем шведских офицеров-инструкторов.

В самом начале 1916 г. началось русское наступление на Эрзерум. Юденич хорошо подготовил операцию – прежде всего, была соблюдена полная тайна. Перед началом наступления из района Сарыкамыш – Карс был запрещен выезд всех без исключения лиц, отправление любых телеграмм и писем. Для того чтобы не возбудить подозрений, они принимались, но не отправлялись, а выезд был запрещен под предлогом перегрузки железной дороги, якобы не справлявшейся с перевозкой войск в тыл. В Тифлис с фронта были отправлены команды для покупки елок для рождественских праздников. Эти меры имели успех – повсюду стали распространяться слухи об ослаблении Кавказской армии, никто, в том числе и ее офицеры и солдаты, не ожидали активных действий. В результате русское наступление, начавшееся в новогоднюю ночь, застало турок врасплох11. Уже в первый день, 30 декабря 1915 г. (12 января 1916 г.), были захвачены пленные и трофеи, при этом потери наступавших были весьма высоки12.

Наступление проводилось в сложнейших условиях, его участник вспоминал: «Здесь сплошное нагромождение безлесных кряжей. Глубочайший снег. Жестокие морозы. Упорное сопротивление турок»13. К утру 1 (14) января 1916 г. наступление привело к полному успеху – турецкая армия откатывалась к Эрзеруму. В ночь на 4 (17) января под влиянием известий о появлении русских войск в тылу это отступление превратилось в беспорядочное бегство, что дало возможность блестящим образом отличиться доблестной Сибирской казачьей бригаде. Захватив в кратчайший срок около тысячи пленных, она усеяла дорогу на Эрзерум трупами противника. Среди турецких войск царила паника и дезорганизация14. 6 (19) января Ставка сообщила об успешном наступлении – на фронте шириной до 100 верст турки откатывались к Эрзерумской равнине. Местами это отступление носит характер панического бегства»15.

«Насколько турки были не подготовлены к нашему наступлению, – отмечал фронтовой корреспондент “Речи”, – видно из того, что теперь при отступлении они оставляют в наших руках свои артиллерийские и продовольственные склады и большие запасы топлива, так ценимого в тех местах. Лесов там мало, и местное население для топки употребляет кизяк. Но война заставила местное население покинуть насиженные места и уйти подальше от района военных действий, поэтому и кизяк трудно здесь достать. В виду этого запасы топлива, заготовленные турками, можно считать весьма ценной добычей для наших войск. Из складов турки не успели ничего вывезти. Они побросали патроны, снаряжение – все это указывает на беспорядочное отступление, это не отход под укрытие фортов крепости, а бегство под натиском наших войск»16. 9 (22) января русская артиллерия начала обстрел передовых фортов Эрзерума17.

В этот момент Николай Николаевич (младший) выступил за приостановление наступления на Кипрекейских позициях, в двух переходах от крепости. Еще в ноябре 1915 г. здесь, на ключевом пункте перед крепостью, русские войска вынуждены были один раз остановиться и отойти после тяжелейших боев с активно атаковавшими их турками. Но в середине января 1916 г. положение было другим. Русские передовые части в это время находились уже под городом18. За две недели боев в тяжелейших условиях они с боями прошли более 60 верст по горным дорогам, овладели многочисленными турецкими складами продовольствия и фуража19. Само слово «дорога» было применимо к реалиям этого театра военных действий весьма условно.

Существовавшие тропы были заметены снегом, глубина которого доходила до груди человека или брюха лошади. Ввиду того что кони не могли двигаться в таких условиях, дорогу вперед прокладывали люди, расчищавшие проходы и тащившие на себе все необходимое, включая орудия и снаряды20. Для прохода горной артиллерии вперед попеременно высылали по батальону, протаптывавшему путь в глубоком снегу21. 13 (26) января русские войска заняли плато Кара-Базар, в тяжелейших условиях создав плацдарм для дальнейшего наступления на город. «Наверху двацатипятиградусный мороз, – вспоминал участник боев на плато, – по утрам обычно пурга, а когда безоблачно – кожа лопается от солнца и снег ослепляет. Под лучами все оттаивает, ночью же замерзает, и одежда покрывается ледяной коркой. Жгучий ветер, подхватывая комья сухого снега, швыряет их в лицо, забивает под полу. Грелки не помогают: держишь – ладони тепло, а сверху обмерзает. На пятом выстреле пальцы деревенеют. Дорог нет, иди целиной. Оползни и обвалы. Волнистая площадь плато утыкана крупными камнями, ломающими лопаты»22.

Артиллерию, как и боеприпасы, приходилось поднимать на руках – крутизна склонов с русской стороны достигала 45 градусов23. Продовольственных запасов, взятых при начале движения, не хватило. Нормальное питание войск обеспечить не удалось. «Люди потеряли за этот период всякий солдатский вид, – вспоминал генерал Назарбеков. – Лица у них были изнуренные от переутомления, а главное – от сплошного недоедания. Питались лишь исключительно местными средствами. Когда находили муку, то пекли лепешки, а то просто пшеницей»24. Между тем до 29 января (11 февраля) войскам приходилось отбивать контратаки противника и одновременно накапливать силы для решающего удара по турецкой крепости25. Чрезвычайно тяжелыми эти дни были и для противника. Его командование явно не справилось с организацией отступления. Путь отхода турок и курдов был густо усеян трупами убитых и замерзших аскеров и павших вьючных животных26.

Для дальнейших действий Юденичу требовалось около 8 млн винтовочных патронов, выделить которые из запаса Карской крепости мог только главнокомандующий армией. Понимая, что возместить эти запасы в ближайшее время будет невозможно, он опасался, что в случае турецкого контрнаступления Кавказская армия останется без боеприпасов. Новое «великое отступление» Николай Николаевич (младший) не мог себе позволить. Великий князь не понимал, что лучшей гарантией пассивности 3-й турецкой армии станет ее окончательный разгром. В штаб Юденича с поручением от командующего прибыл генерал Палицын. Он считал штурм безумием и авантюрой. В результате после прямого телефонного разговора Юденича с Николаем Николаевичем (младшим) главнокомандующий разрешил штурм под личную ответственность своего подчиненного27. «Былинный богатырь» и «доблестный вождь» в очередной раз показал свои настоящие качества. Посетивший Кавказскую армию генерал-майор Ч. Колвелл довольно точно определил, что настоящим лидером является Юденич, а великий князь им только кажется, и то поначалу28.

Эрзерум имел значение историческое как древний город, история которого была непосредственно связана с обширным районом Османской империи, политическое – как административный центр края, символизирующий власть османов, экономическое – как перекресток исторических торговых путей от Черного моря в Персию и Месопотамию и с Кавказа в глубь Анатолии, стратегическое – как центр военного управления всего русско-турецкого фронта и база 3-й турецкой армии29. Турецкое командование считало крепость вполне надежной и ожидало от нее задержки наступления противника как минимум на несколько месяцев. После 1878 г. эта твердыня укреплялась английскими инженерами, которых сменили в 1890-е гг. их немецкие коллеги. Перед войной на ее вооружении находилось около 700 орудий разных систем и калибров, значительная часть которых была взята потом для усиления укреплений на Дарданеллах. В 1914 г. крепость была переименована в Эрзерумскую укрепленную зону, которая имела шестнадцать фортов на центральной позиции и две фланговые группы по два форта. Выдержать обстрел современных орудий они не могли – в Эрзеруме практически не было бетонных сооружений. На вооружении имелось четыре 150-мм орудия, 20 гаубиц калибром 150 мм, 18 гаубиц калибром 120 мм, 102 полевых орудия калибром 87 мм, 34 – калибром 80 мм и 18 – калибром 75 мм, а также 39 скорострельных 90-мм орудий. Крупповских орудий – всего 235 стволов (не считая артиллерии войск, оборонявших позицию)30.

В ночь на 30 января (12 февраля) 3-й батальон и две роты 4-го батальона 153-го пехотного полка под командованием полковника Даниельбека Пирумова овладели ночным штурмом фортом Далангез. Весь следующий день они отбивали контратаки турок и отстояли позицию31. С 31 января (13 февраля) обстрел фортов Эрзерума стал усиливаться. Одному из них удалось нанести существенный ущерб32. В ночь на 2 (15) февраля на русскую сторону перебежал турецкий артиллерийский офицер с подробными планами расположения войск и артиллерии противника. Перебежчик появился вовремя – днем 2 (15) февраля под крепостью должны были закончить установку шестнадцати тяжелых орудий, прибывших из Карса. Необходимо отметить, что, при всей ценности этого человека, Юденич не стал скрывать своего отношения к нему. Оно выразилось в следующих словах: «Возьмите с собой этого мерзавца, пусть он поможет нашей артиллерии своими указаниями…»33 В этот же день начался обстрел турецких укреплений тяжелой артиллерией. Он был очень эффективен, что ободряюще действовало на войска, готовившиеся к атаке. В ночь на 3 (16) февраля начался штурм, с самого начала он развивался успешно34.

Город был обречен. «Падение его было неизбежно, но то, что это могло совершиться так скоро, это было уже неожиданностью для нас, – вспоминал участник штурма. – Второго февраля окончательно дрогнули турки, зажгли часть Эрзерума и начали отступать от Эрзерума. Третьего февраля в семь часов утра уже наши войска были в Эрзеруме»35. 4 (17) февраля турки начали готовить общий отход. Об этом можно было судить по взрывам оставшихся в их руках укреплений36. Колебавшийся недавно Николай Николаевич направил в этот день на высочайшее имя следующую телеграмму: «Господь Бог оказал сверхдоблестным войскам Кавказской армии столь великую помощь, что Эрзерум после пятидневного беспримерного штурма взят. Неизреченно счастлив донести о сей победе Вашему Императорскому Величеству»37. На самом деле город еще не был взят, но русская армия уже контролировала / его укреплений. Судьба Эрзерума уже была решена38.

В ночь на 5 (18) февраля был предпринят генеральный штурм, а утром этого дня Елизаветпольский полк овладел ключевой позицией – фортом Чабандеде, но бои за вторую линию фортов затянулись еще на несколько дней. Только 9 (22) февраля 1916 г. части 1-го Кавказского корпуса вошли в город. Русские потери при взятии крепости составили 14,5 тыс. человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести, более 6 тыс. человек из этой цифры составили получившие обморожения39. Падение Эрзерума, первоклассной в условиях Малой Азии крепости, сопровождалось беспорядочным отступлением противника, большими человеческими и материальными потерями40. Ряд турецких батальонов потерял от 90 до 98 % своего состава41. К северо-западу от города были окружены и взяты в плен остатки 34-й турецкой дивизии, на Эрзерумском шоссе такая же участь постигла один из отступавших полков противника42.

На главной оборонительной линии фортов было захвачено 197 исправных орудий разного калибра, а в центральной ограде крепости – еще 126. В плен попало 235 офицеров и 12 753 нижних чина43. При преследовании было захвачено еще 79 орудий44. О характере деморализации турецкой армии можно было судить по количеству русских трофеев. В первый день штурма было захвачено 6 орудий противника, во 2-й – еще 7, в 3-й – 29, в 4-й – 70, в 5-й – 20045. На фортах и в городе противником было оставлено большое количество боеприпасов, пороха, продовольствия, скота46. «Деморализованные остатки турецкой армии, – отмечал “Военный сборник”, – отступали в беспорядке к западу, причем в некоторых трехдивизионных корпусах насчитывалось 3–5 тыс. штыков с несколькими орудиями»47. 6 (19) февраля 1916 г. Штаб Верховного главнокомандующего сообщил также о взятии городов Муш и Ахат48.

Несмотря на очевидный успех, немедленно после взятия Эрзерума началось перевооружение его укреплений – из трофейных орудий было оставлено 65 стальных пушек, кроме того, из Карской крепости было перевезено 312 орудий, к которым присоединили 16 осадных орудий, участвовавших в подготовке штурма. В порядок были приведены и пострадавшие от русской артиллерии форты49. Для работ на укреплениях в Карсе и области было нанято около 1,5 тыс. чернорабочих – им выплачивалось 45 руб. в месяц (минимум) с предоставлением трехразового питания и крова50. Рабочую силу поначалу пришлось привозить из России – окрестности Эрзерума, насчитывающие до войны почти 70 тыс. человек, были почти безлюдными51. Работы в городе были срочными и масштабными – санитарно-гигиеническое его состояние было ужасным. К этому нужно еще добавить постоянную угрозу эпидемий – в Эрзеруме было захвачено около 40 тыс. сыпно-тифозных больных, смертность в их рядах была ужасной – до 50–60 %. Город пришлось срочно приводить в порядок – расчищать улицы, создавать дезинфекционные центры, бани, и т. п.52

При этом следует отметить, что Эрзерум практически не пострадал от обстрела при штурме53, но после событий 1915 г. находился в удручающем состоянии. «Глинобитные дома разорены, без крыш, без дверей, – отмечал русский военный журналист. – Полсотни уцелевших строений (из 3 тыс.) тщательно занумерованы»54. Кроме ужасного состояния города турки оставили русским войскам весьма знакомую типичную картину разрушения. Это было второе и, как оказалось, последнее уничтожение этого города. В 1827 г. население Эрзерума составляло около 130 тыс. человек, после ухода армян вслед за русским войсками в 1829 г. он опустел, в 1835 г. здесь жило не более 15 тыс. человек. В начале XX столетия армянское население составляло около четверти всех жителей города55. Теперь около 25 тыс. армян Эрзерума исчезли, они были практически полностью вырезаны56. То же самое произошло и в Муше. Город имел преимущественно армянское население, после резни здесь осталось около 50 семейств мусульман57.

От самого многочисленного элемента округа Эрзерума – крестьян, занимавшихся землепашеством, огородничеством и извозом, – не осталось и следа58. Мусульмане в большом количестве ушли вслед за своими войсками59. К моменту прихода русских войск из населения осталось около 24 тыс. турок и менее сотни армян – это были сохранившиеся «по необходимости» ремесленники60, 18 девушек, спасшихся в американской миссии, 53 человека было укрыто турками. Остальные были депортированы из города в Месопотамию, большая часть мужчин при этом была истреблена по дороге61. Когда началось русское наступление, турецкие власти попытались организовать «депортацию» греков, однако сделать этого не успели62. Перед уходом турками были взорваны все более или менее значительные постройки, принадлежавшие армянской церкви, в частности – купол церкви Святой Богородицы63.

Следует признать, что турецкие власти в конечном итоге добились своего – в городе в основном осталось только турецкое население64. Теперь русские власти вынуждены были заняться его спасением. Приведением Эрзерума в порядок активно занимались лазареты и отряды Земгора65. Это была огромная по масштабам задача. Начальник дезинфекционно-бактериологического отряда профессор И. И. Широкогоров в апреле 1916 г. докладывал в Главное управление Красного Креста: «В настоящее время город очищается от трупов и грязи, скоплявшейся многими столетиями»66. Отряды Земгора и Красного Креста также начали оказывать и систематическую медицинскую помощь скопившимся в городе гражданским лицам. Одной из проблем оказалось отсутствие женщин-врачей, «.. так как женщины местного населения к мужчинам-врачам не обращаются вовсе»67. Схожая ситуация сложилась и в Муше, где возникла эпидемия сыпного тифа. Командовавшему тут войсками генералу Назарбекову пришлось приложить немалые усилия для сохранения оставшейся части мусульманского населения от возмездия со стороны возвращающихся с русской армией армян68.

Успех Кавказской армии был отмечен двухдневными торжествами в Тифлисе – на Эриванской городской площади при огромном стечении народа экзархом был отслужен благодарственный молебен. Католикос армян распорядился отслужить его во всех армянских церквах, масса беженцев воспряла духом, надеясь вернуться к своим домам. В мечетях прошли благодарственные молебствия. Перед дворцом наместника шли массовые манифестации, которые он приветствовал с балкона. В ответ раздавалось «Ура!». В адрес Николая Николаевича (младшего), превратившегося в главного героя победы, шел поток поздравительных телеграмм. Между тем он только 7 (20) февраля отбыл из столицы наместничества во взятую крепость69. Только 15 (28) февраля последовало награждение главного полководца Кавказского фронта – Н. Н. Юденич был награжден орденом Святого Георгия 2-й степени70.

Русская победа в Малой Азии имела большой международный резонанс. Это было тяжелое время для Антанты – бои на Западном фронте отличались высоким уровнем потерь без «эффектных» результатов. В Англии появлялись первые признаки недовольства среди рабочих. «В феврале началась эпическая оборона Вердена, – вспоминал советник русского посольства в Лондоне, – и единственным благоприятным для общего дела союзников ярким событием было взятие Эрзерума русскими войсками»71. Британская пресса сразу же признала, что это существенно облегчило английской армии задачу обороны Египта72. Британский посол во Франции лорд Ф. Берти отмечал: «Эрзерум великолепен: ходят слухи, что победа достигнута при помощи золота»73. Очевидно, это был отклик на историю с перебежчиком. По свидетельству Лимана фон Сандерса, поражение под Эрзерумом шокировало турецкое правительство и командование, вынужденное в течение нескольких месяцев скрывать эту новость от населения и от султана Мухаммеда V74. Русское наступление на турецком фронте продолжалось вплоть до начала апреля – турки отступили от крепости на расстояние до 120 км75.

Успех под Эрзерумом был развит новыми достижениями. Преследование отступавшего противника продолжалось еще восемь дней и остановилось со взятием города Битлис. В этот момент русским войскам в основном противостояли уже не турки, а курды76. «Весь район до Мушской долины, – вспоминал участник наступления, – был покинут жителями, и селения их были разрушены. Морозы стояли очень сильные, а снег достигал высоты человеческого роста. Противник сопротивлялся слабо, но борьба с природой и бездорожьем отнимала все силы людей»77. Положение усугублялось отсутствием продовольствия, фуража, топлива78. В ночь на 19 февраля (4 марта) штыковой атакой в метель и пургу русские войска овладели городом Битлис. В городе было захвачено 20 новейших крупповских орудий79. Ни мороз, ни бездорожье, ни глубокий снег не остановили русскую атаку. Внезапным штыковым ударом шедшая в трех колоннах пехота овладела позициями на горах вокруг города, вслед за этим на позиции под городом ударила кавалерия. Ранним утром город был уже в руках русских80. В плен попало 5 тыс. человек. Серьезного сопротивления не было – очевидно, никто не ожидал атаки в таких условиях: потери штурмующих были незначительны – не более 25 человек81. 4 (17) марта в 90 км от Эрзерума был взят город Мамахатун, 44 турецких офицера и 770 солдат попало в плен, 5 орудий, пулеметы и обоз стали добычей русских войск82.

Реальные и вымышленные успехи в снабжении фронта

После воины люди в эмиграции, патронировавшие «отечественному производителю», начали создавать легенду об особой ответственности военных за уступчивость промышленникам. Скандалы, которыми зачастую сопровождалось получение сверхприбыли, были немалым вкладом в пропаганду социалистов. «Справедливость требует признать, – отмечал Карел Крамарж, – что агитация среди рабочих была очень облегчена баснословными, как выражались, военными барышами. В этом отношении военная администрация и военная промышленность повсеместно повинны в тяжелых грехах. Довоенная бережливость финансового ведомства встречала презрение. Деньгами швырялись. Военные, по незнакомству с делом, а иногда и по другим, менее извинительным, причинам, назначали цены, которые промышленникам до войны и не снились. Чем более настоятельна была потребность, тем более высокую цену они давали, думая таким путем обеспечить поставку товаров»1.

Основным источником информации для Крамаржа, проведшего большую часть военных лет в австрийской тюрьме, был П. Н. Милюков и близкие ему люди. На деле все обстояло несколько по-другому. Военные заказы действительно становились лакомым средством извлечения высоких доходов для частной промышленности. Значительная часть населения страны, особенно городского, не бедствовала. Свидетельством тому можно считать постоянный рост вкладов в сберегательные кассы. Уже за первый год войны он составил 1,75 млрд руб. С 1 августа 1915 по 1 февраля 1916 г. вклады выросли еще на 1,8 млрд руб., в целом же с 1 августа 1914 по 1 февраля 1916 г. они выросли более чем на 3,5 млрд руб., то есть их среднемесячный военный прирост составил около 185 млн руб. Расходы бюджета на войну были неслыханно высоки. По исчислению министра финансов, только за первую половину 1914 г. года они достигли 1,657 млрд руб., за 1915 год – уже 8,931 млрд руб., а на 1 января 1916 года – до 10,588 млрд руб. Если в начале войны каждый день военных действий обходился России в 8 млн руб., то в конце 1915 года ежедневные военные расходы достигли 31 млн руб.2

Уже в сентябре – октябре 1914 г. шестнадцать крупных заводов России получили первые заказы на 7,7 млн трехдюймовых снарядов на сумму 89 млн руб. Условия контрактов были очень выгодными – заводы получили свыше 12 млн руб. бесплатной дотации на оборудование предприятий, 65 % стоимости заказа выплачивалось авансом3. Самый мощный завод империи – Путиловский – получил станки из Англии и Германии для производства 3-дюймовых шрапнелей примерно за месяц до начала войны. Шрапнельные мастерские были готовы на четвертый месяц войны, и основные силы завода были брошены на ее производство. О его масштабах можно судить по следующим цифрам: в первый год производства шрапнелей было произведено на 25 млн руб., а орудий и лафетов – только на 23 млн руб.4

Русский шрапнельный снаряд, весьма эффективный в условиях мобильной войны, при применении против открытых целей на расстоянии в 2 и менее км был абсолютно бессилен против самых незначительных укрытий (из-за слабого вышибного заряда – всего 85 г пороха) и земляных насыпей – на расстоянии 4 км от его пуль успешно укрывала даже насыпь в 60–70 см5. Ясно, что в условиях окопной войны армия нуждалась в другого рода снарядах, но частная промышленность не была заинтересована в других заказах. Маниковский вспоминал: «.. именно 3-дюймовая шрапнель и была тем первым лакомым куском, на который оскалились зубы всех шакалов, для которых, кроме легкой наживы, нет на земле ничего святого и у которых, к великому несчастию для России, оказывалось подчас немало сильных покровителей.»6 Эти люди, зачастую не столь компетентные в технических вопросах, обладали одним преимуществом – уверенностью в собственной правоте. «Русским промышленникам были поставлены неприемлемые условия», – утверждал Милюков, убежденный в недееспособности правительства и его представителей7.

На Маниковского, препятствовавшего грабительскому диктату общественных организаций, посыпались жалобы в Ставку, даже император в разговоре с ним посоветовал «не раздражать общественное мнение»8. Трехдюймовая шрапнель оценивалась казенными предприятиями в 9 руб. 83 коп., а частными – в 15 руб. 32 коп., гранаты того же калибра соответственно в 9 руб. и 12 руб.13 коп. за штуку, снаряды к шестидюймовым гаубицам в 42 и 70 руб. за штуку. При этом Совет съездов металлообрабатывающей промышленности в своих резолюциях 26 июня и 13 сентября 1916 г. категорически протестовал против расширения государственного сектора экономики как неэффективного. Ссылки на европейский опыт, естественно, не принимались, а жаль. В Англии, например, в начале войны был только один арсенал в Вулвиче, на котором изготавливалось все вплоть до обмундирования. Кроме того, существовал полувоенный завод в Энфилде и завод взрывчатых веществ в Вельтам-Абби. Этим, собственно, и ограничивалась военная промышленность Великобритании до 1914 г.9 В короткое время министерством боеприпасов там было построено еще восемнадцать арсеналов, и, кроме того, в это ведомство было передано еще тридцать два «национальных» завода, производивших снаряды10.

С приходом А. А. Поливанова в Военное министерство кредиты, отпускаемые ВПК, постоянно росли. На 15 (28) сентября 1915 г. комитетам было отпущено 7 500 тыс. руб. (из них авансом – 1 554 362,02 руб.), на 1 (14) октября 1915 г. – 8 500 тыс. руб. (из них авансом – уже 4 647 820,75 руб.), на 1 (14) ноября 1915 г. – 12 619 457,25 руб. (из них авансом – 9 251 054,96 руб.). Как видно, резко и совершенно непропорционально росли и авансы. В результате к началу декабря 1915 г. из выделенных ВПК 15 954 457,25 руб. авансом было выплачено 12 932 346,81 руб., то есть свыше 81 %. При этом львиная доля этих средств распределялись ЦВПК, на балансе которого на 1 (14) ноября находилось 13 818 001,13 руб.11 Столь льготное положение военно-промышленных комитетов тем более удивительно, что уже летом 1915 г., то есть всего через несколько месяцев после своего образования, они уже явно продемонстрировали свою неспособность справиться с решением задач снабжения фронта. 8 (21) августа министр торговли и промышленности князь В. Н. Шаховской препроводил на имя Поливанова доклад представителей военно-технической комиссии о результатах проведенного ею осмотра фабрик и заводов Московского района, работавших на военные заказы.

Выводы документа были недвусмысленны: «Представляя Вашему Сиятельству это заключение Комиссии, считаем долгом совести своей заявить, что при обзоре ею заводов и фабрик она не нашла в их деятельности той готовности в деле скорейшего изготовления снарядов, которую неоднократно высказывали заводчики и фабриканты в своих пожеланиях. Объяснение заводчиков, что малая продуктивность в изготовлении снарядов зависит от недостатка квалифицированных рабочих, по мнению Комиссии, не имеют серьезного основания. Поэтому полагаем, что для скорейшего изготовления снарядов необходимы самые решительные меры со стороны Правительства, граничащие с военной повинностью. Только тогда и можно будет ожидать успешной работы в этом чрезвычайно важном деле»12. Однако решительные меры так и не последовали. Правительство продолжало проводить на удивление мягкую политику в отношении отечественного предпринимателя, который продолжал заявлять о своей готовности помочь армии. В ходе войны было реквизировано 28 предприятий из более 5200, работавших на оборону. Одним из них был Путиловский завод. Как верно отмечает один из исследователей русской военной экономики 1914–1917 гг., эта мера была скорее исключением, чем правилом13. Исключительными были и обстоятельства, вызывавшие подобные действия правительства.

13 (26) августа 1915 г. Обществу Путиловских заводов был дан огромный заказ на производство 6-дюймовых бомб к гаубицам. Общая его сумма составила 18,2 млн руб. Заводы должны были изготовить 260 тыс. снарядов по цене 70 руб. за штуку14. Это была очень высокая цена. Казенные заводы изготавливали эти снаряды по цене 48 рублей за штуку15. Но и частные заводы не всегда могли надеяться на такие выгодные условия. Для сравнения приведу следующий факт: 13 (26) мая 1916 г., то есть через девять военных месяцев (!)«Русское общество для изготовления снарядов и военных припасов» (завод в Юзово Екатеринославской губернии) предлагало 6-дюймовые снаряды по цене 62,5 руб. за штуку16. С середины 1913 по начало 1915 г. Путиловский завод уже заключил 19 контрактов с Военным и 4 – с Морским министерствами на 1500 скорострельных, 320 3-дюймовых конных и около 500 горных пушек, 420 48-линейных гаубиц, 154 крепостные пушки разного калибра и 3 млн снарядов. Тем не менее правление продолжало вести борьбу за новые заказы, более выгодные по ценам и объемам, стараясь под различными предлогами отложить выполнение старых17.

Уже на следующий день после получения заказа на шестидюймовые снаряды правление Путиловских заводов подало в ГАУ заявление, в котором говорилось о том, что предыдущие его заявления (на основе которых и был предложен контракт) делались из предположения, что Морское министерство приостановит исполнение своего заказа на производство 130-мм снарядов на время с 1 января 1916 до 1 января 1917 г. Это означало, что русские линейные корабли Черноморского флота («Императрица Мария» и «Императрица Екатерина Великая»), вступившие в строй в августе и октябре 1915 г., должны были весьма и весьма осторожно использовать свою противоминную артиллерию. Каждый из черноморских дредноутов по проекту имел по 20 орудий 130-мм калибра для борьбы с эсминцами и подводными лодками противника. Неудивительно, что И. К. Григорович отказался предоставить данную льготу. Правление общества в ответ заявило, что оно не в состоянии выполнить своевременную поставку.

Для того чтобы избежать срывов, оно предлагало: 1) сократить поставку с 260 тыс. до 135 тыс. снарядов, с включением в последнее число полученного в мае 1915 г. заказа на 90 тыс. таких 6-дюймовых бомб. Этого было мало – правление требовало отмены заказа на 55 тыс. 42-линейных шрапнельных снарядов, данного еще в июле и октябре 1914 г., изменения сроков поставки, увеличения кредитов и предоставления финансовых льгот, в том числе для покупки валюты. Последнее условие было важным, так как с началом войны прекратились нормальные финансовые связи русских банков с заграницей. Не способствовало им и временное приостановление размена кредитных билетов на золото, последовавшее 23 июля (5 августа) 1914 г. За эти льготы правление соглашалось понизить цену 6-дюймового снаряда до 68 руб. за штуку18.

Генерал Маниковский предложил пойти на уступки. Выбора у нового начальника ГАУ не было, но причины для мягкого решения наличествовали. Перед войной А. И. Путилов заключил договор с фирмой Шнейдера о финансировании завода на сумму в 28 млн руб., который так и не был реализован. Однако кризиса удалось избежать благодаря льготным военным заказам. Война застала завод на этапе реконструкции, орудийное производство зависело от поставок станков из Великобритании и США. В феврале 1915 г. здесь была принята программа кратчайшего перехода на военные рельсы, предусматривавшая увеличение производства шрапнелей в 10 раз, а орудий различных систем – в 3,5 раза (до 200–250 в месяц). Кроме того, завод занимался и ремонтом поврежденных орудий19. Для помощи в организации производства в октябре 1915 г. на завод были назначены правительственные инспекторы – бывший директор Петроградского политехнического института князь А. Г Гагарин и инженер-генерал-майор профессор Г. Г. Кривошеин20.

С фактическим приходом сюда военной администрации ГАУ было готово рассматривать завод как казенный. В результате было принято решение пойти навстречу Обществу Путиловских заводов – сократить заказ до 135 тыс. снарядов, при условии снижения цены до 68 руб., при этом устанавливался четкий график поставок. В октябре – ноябре 1915 г. завод должен был поставить по 2,5 тыс. снарядов, в декабре 1915 и январе 1916 г. – по 10 тыс., в феврале – марте 1916 г. – по 25 тыс., и в апреле – мае 1916 г. – по 30 тыс. снарядов. Программа была провалена, вплоть до января 1916 г. не было сдано ни одного 6-дюймового снаряда. Не в лучшем состоянии находилась и программа милитаризации производства. С одной стороны, в декабре 1915 г. на Путиловском заводе было произведено 219 орудий вместо планируемых 180 (при норме производства в 30 орудий в месяц в начале войны). Однако это были преимущественно 3-дюймовые полевые (157) и горные (32) орудия и только 30 48-линейных гаубиц. Из заказанных четырех 6-дюймовых осадных орудий не было сдано ни одного. Еще хуже дело обстояло со снарядами. Завод увеличил лишь производство 3-дюймовых шрапнелей (со 150 тыс. до 175 тыс. штук). Зато план по производству гранат того же калибра был недовыполнен (75 тыс. вместо 76 тыс.), а поставки крупных калибров: 48-линейных шрапнелей (3536), 6-дюймовых фугасных бомб (10 тыс.) и 130-мм снарядов для моряков (1531) – были сорваны21.

Конечно, переход к производству военной продукции был чрезвычайно сложен технологически и требовал наличия подготовленных кадров, специально изготовляемых эталонов и лекал, которых у частных заводов не было, да и не могло быть. Например, для изготовления трехлинейной винтовки требовалось 106 деталей и 540 лекал, револьвера – 54 детали и 424 лекала, пулемета системы максим – 282 части и 830 лекал, его станка, соответственно, 126 и 234, а винтовочного патрона – 4 и 9522. Однако, как выясняется, это было далеко не главной причиной срыва поставок, за которые отвечали военно-промышленные комитеты и частная промышленность. Инспекторами было обследовано 63 предприятия, в результате чего появились следующие цифры:

Обращает на себя внимание тот факт, что из 120 перечисленных случаев ссылок на причины срыва поставок 50 относятся к области, в которой руководители ВПК считали себя специалистами, – организации поставок материалов, сырья и топлива. На фоне этого проблема проверочных инструментов (2 случая), изменение в чертежах (1 случай) и даже новизна производства (17 случаев) явно отходят на второй план. Провал был полным.

Неудивительно, что комитеты не справлялись с заказами Военного министерства. К концу декабря 1915 г. Московский ВПК должен был сдать 225 бомбометов (из заказанных 500), но не сдал ни одного, при этом не было никакой надежды на то, что заказ будет выполнен вовремя – его срок пришлось продлевать. Из 460 518 снарядов для 9-см бомбометов, заказанных тем же комитетом, к 1 декабря 1915 г. подлежало сдаче 440 518 штук, но реально сдано только 6500 снарядов. Мин к минометам Дюмезиля (58-мм) было заказано 50 тыс., причем началом поставок было определено 1 января 1916 г. Поставок мин не было. Из заказанных 3 151 тыс. ручных гранат на декабрь 1915 г. было сдано 15 тыс. Основные причины срывов были теми же – недостаток топлива и чугуна в связи со срывом их поставок24. Положение в Московском районе было достаточно показательно. Отчет Центрального военно-промышленного комитета, составленный по данным 26 ноября (9 декабря) 1915 г., явно свидетельствовал об этом. Единственным выполненным заказом были футляры для фугасов (1000 шт.). Была даже недопоставка деревянных ящиков для ручных гранат. Из общего числа 187 500 заказанных ящиков к сроку составления отчета подлежало сдаче 9337 штук, а было сдано только 200025. Срывы заказов становились хроническими.

К 1 января 1916 г. бомб к бомбометам у ВПК было заказано 3245 тыс., подлежало поставке 2 250 750, а сдано 91 136. Те же показатели по минам составили соответственно 663 400, 152 221, 119. Из обещанных 2 250 726 чугунных снарядов для 48-линейных гаубиц было сдано 96 136 штук. При этом ВПК по-прежнему собирал 1 % стоимости всех проходивших через него заказов и, будучи заинтересован в повышении расценок, поднимал цены26. Последнее удавалось комитетам особенно удачно – в целом за первые шесть месяцев своего существования ВПК выполнили не более 2–3% полученных заказов, в 1916 г. военные заказы на сумму в 280 млн руб. были выполнены комитетами в срок в пределах не более 10 %. Среди региональных комитетов были и свои рекордсмены, вроде Московского, выполнившего заказ чуть более чем на 50 %, Ревельского – на 14,5 %, но были и Закавказский, выполнивший заказ на 7,1 %, и Вятский, получивший 1797 тыс. руб. и не давший ничего. По самым оптимистическим подсчетам, совокупный удельный вклад 1300 предприятий, объединенных ВПК, в дело национальной обороны составил за все время их существования 6–7%, в стоимостном выражении – всего 800 млн руб. Не выдерживает никакой критики и тезис о важном значении мобилизации мелкой промышленности для нужд обороны, на которую было не способно государство и которую якобы должны были провести общественные организации. Военная продукция была слишком сложной для подобного рода предприятий, и неслучайно весь военный период шел практически параллельный процесс их закрытия и открытия крупных заводов и фабрик27. Казалось бы, у военно-промышленных комитетов не было оснований для самоудовлетворения, но их руководство продолжало старую политику.

Распределялись и не выполнялись заказы, одновременно возвеличивалась роль военно-промышленных комитетов в деле снабжения армии. Удивительно вызывающе и двусмысленно звучала оценка (в феврале 1916 г.) восьми месяцев работы ЦВПК и Особого Совещания по обороне государства: «…основными причинами возникновения Особого Совещания были: 1) обнаруженная неудачным ходом войны недостаточность снабжения армии всем для нее необходимым; 2) отсутствие в правительственной среде знакомства с силами и средствами страны, которые под угрозой поражения надо было мобилизовать. Ведомству военному, деятельность которого в мирное время вращалась в довольно узкой сфере излюбленных поставщиков армии и флота, задача эта, конечно, была не под силу»28. Конечно, положение со снабжением армии было тяжелым. Новому военному министру генералу А. А. Поливанову наладить достаточные поставки не удалось, весь 1915 г. министерство издавало циркуляры о необходимости экономить боеприпасы, пользоваться ими только для отражения атак неприятеля, что тяжело сказывалось на морали войск. Однако в знаменитом снарядном кризисе был виноват не один Поливанов, но уж, во всяком случае, и не один В. А. Сухомлинов. У данной проблемы была и еще одна составная – производство взрывчатых веществ.

В начале войны их изготавливали на одном частном и двух казенных заводах, этих мощностей более чем хватало для потребностей мирного времени. Для воюющей страны требовалось уже более широкое использование частных заводов. С февраля 1915 по март 1916 г. взрывчатка производилась уже на двух казенных и десяти частных заводах29. Однако к этой работе ВПК вообще не имел никакого отношения. Даже в начале войны русское командование было убеждено, что война не продлится более шести, максимум девяти месяцев. Редкие пессимисты говорили о годе30. Через полгода после объявления мобилизации несостоятельность этих расчетов стала очевидной. 6 февраля 1915 г., то есть еще при Сухомлинове, при ГАУ была организована Комиссия по заготовлению химических веществ. В апреле 1916 г., то есть уже при Д. С. Шуваеве, она была преобразована в Химический комитет при ГАУ31.

Ежемесячная потребность в разного рода взрывчатых веществах с июня 1915 по май 1916 г. равнялась 165 тыс. пудов, в то время как отечественные заводы давали по 60 тыс. пудов до июля 1915 г., и по 61 тыс. пудов – после. Ежемесячная потребность в порохе за тот же период увеличилась со 148 020 до 183 940 пудов, в то время как отечественное производство – с 50,9 тыс. до 58 тыс. пудов в месяц32. Производство химических составных взрывчатых материалов – толуола и сырого бензола – находилось под контролем специальной комиссии во главе с генерал-майором академиком В. Н. Ипатьевым. До войны все эти материалы ввозились из Германии, попытки заказать толуол и тротил в США дала ничтожные цифры поставок33.

«Самый трудный вопрос во всех странах, а особенно у нас в России, – вспоминал сотрудник Ипатьева, – был вопрос взрывчатых веществ. У нас особенно, потому что в России не было необходимых для этого производства полуфабрикатов. К началу Великой войны русские казенные заводы производили в месяц около 100 тонн различных взрывчатых веществ, каковых и было достаточно для выделки, согласно “Малой программе”, по одному выстрелу на пушку»34. В 1909 г. на вооружение в России был принят тротил, однако вплоть до начала войны чистый бензол – сырье для производства толуола, из которого делали тротил, – ввозили из Германии35. В начале войны, когда обнаружился недостаток толуола и бензола, в связи с чем русские заводы были вынуждены резко сократить собственное производство взрывчатки, ГАУ создало комиссию под руководством генерал-майора профессора А. В. Сапожникова и капитана М. М. Костевича. Комиссия пришла к выводу, что быстро наладить собственное производство в единственном подходящем для этого месте – Донецком районе – не удастся.

После этого Сапожников был отправлен в США, а Костевич – в Англию. Перед ними была поставлена задача: обеспечить размещение заказов на толуол, тротил, бензол и порох в необходимых объемах. Сделать это было невозможно. Достаточного собственного производства у союзников не было, цены на эти продукты на международном рынке резко выросли36. Все это никак не способствовало успеху миссии Сапожникова – Костевича, но им удалось добиться определенных результатов. На бумаге дело обстояло не так уж и плохо. С июня 1915 по май 1916 г. наблюдался постоянный рост поступлений заграничных заказов на взрывчатые вещества (с 4000 до 109 055 пудов) и порох (с 23 160 до 182 830 пудов)37. Однако к последним цифрам необходим крайне осторожный подход. Прежде всего, в них должна была учитываться сдача заказа на заводах-изготовителях, которые часто срывали график подачи заказанных материалов. Кроме того, существовали огромные сложности с вывозом произведенного, особенно из США в Россию.

Ставка преимущественно на отечественное производство различного рода взрывчатых веществ, каким бы слабым оно ни было в 1914 г., становилась безальтернативной. «Непосредственно за объявлением войны, – отмечал Ипатьев, – выяснилось, что наша химическая промышленность находилась на такой ступени развития, что не могла удовлетворять тем потребностям, которые стали предъявляться военным ведомством. Необходимо отметить также, что в учрежденном сравнительно незадолго до войны Министерстве торговли и промышленности не имелось еще достаточно обработанных данных относительно возможного добывания в России тех или других необходимых материалов, привозимых из-за границы, без которых нельзя было обойтись при создании той или другой отрасли химической промышленности. В особенности это должно было сказаться в области изготовления взрывчатых и других химических веществ, для обороны страны потребовалось значительное количество серной и азотной кислоты, а также ароматических углеводородов, фенола и пр. Надо было с самого начала объявления войны принять энергичные меры к насаждению у нас химической промышленности и разработке широкого строительства необходимых химических заводов. К сожалению, в первые месяцы войны почти ничего не было сделано в этом направлении, так как, с одной стороны, полагали, что война будет непродолжительна, а с другой стороны, надеялись, что все необходимое могло быть закуплено или у союзников, или в Америке. Но когда убедились, что по части химической промышленности у наших союзников дело обстояло немногим лучше, чем у нас, а в Америке надо было строить новые заводы для получения необходимейшего для нас толуола и бензола, то Военному ведомству пришлось принять все меры к тому, чтобы наладить производство взрывчатых веществ и исходных для них материалов внутри страны (курсив мой. – А. О.)»38. Вынужденное обстоятельствами решение оказалось наиболее продуктивным.

ГАУ образовало вторую комиссию для выяснения возможностей Донецкого района, на этот раз под руководством В. Н. Ипатьева. Она пришла к выводу – наладить производство основных компонентов взрывчатки в России можно39. Одной из проблем его увеличения было качество изготавливаемого отечественного бензола. Его чистота – 50 % – была недостаточной, и для дальнейшей очистки до 90 % производимый в Донецком районе бензол необходимо было перевозить в Петроград, после чего очищенный бензол поступал в Москву для производства пикриновой кислоты, а толуол поступал на Самаро-Сергиевский завод для производства толуола. Использовать мощности Охтенского завода взрывчатых веществ с середины апреля 1915 г. было невозможно. На заводе произошел взрыв, производственные мощности были частично уничтожены40. Несмотря на это, комиссия сумела организовать перевозки и производство без срывов. Производство взрывчатки на заводах комиссии в марте 1915 г. равнялось 9706 пудам, в апреле – 17 388 пудам, в мае – июне – соответственно 25 154 и 37 366 пудам. За год с февраля 1915 по февраль 1916 г. оно увеличилось с 6342 по 93 100 пудов, то есть приблизительно в 14,68 раз41. 20 августа 1915 г. удалось сдать бензоловый завод в Кадиевке (Южно-Днепровское общество), который сдавал по 200 тыс. пудов сырого бензола в год по довоенной германской цене. Это было чрезвычайно выгодное решение, причем выгода эта не ограничивалась финансовой стороной дела. Частные предприниматели потеряли монопольное положение на русском рынке. В результате они были вынуждены сбавить цену и приступить к строительству новых заводов. В краткие сроки появилось еще двадцать бензольных заводов и не только в Донецком районе, но и в Сибири и Кузнецком районе42.

Схожие по объему и сложности проблемы возникли и с серной, азотной кислотой, селитрой, аммиаком и другими составляющими производства боеприпасов и боевых отравляющих веществ, производство которых было также поручено Химическому комитету. В тяжелейшей обстановке лета 1915 г. Ипатьев сделал правильный выбор в пользу создания собственных производственных мощностей. Строительство химического завода в среднем занимало около года. С января 1916 по май 1917 г. было пущено 33 сернокислотных завода, причем с сентября по ноябрь 1916 г. их количество увеличилось более чем в 2 раза, с 14 до 3043. Между тем это была задача столь же масштабная, сколь сложная. Часть довоенных заводов, расположенных в Царстве Польском и Риге, были потеряны, часть работали исключительно на заграничном сырье. Довоенное среднемесячное производство – 1,25 млн пудов серной кислоты – в июле 1917 г. упало до 700 тыс. пудов. Собственная годовая добыча серного колчедана (Урал и Кавказ) колебалась в пределах 5–6 млн пудов, в то время как для уровня довоенного производства его необходимо было иметь в пределах 19–20 млн пудов. Разница импортировалась. Комитет принял ряд мер по разработке отечественных месторождений серного колчедана, цинковой обманки, свинцового блеска, серы и пр. В результате уже к январю 1916 г. производство серной кислоты увеличилось до 1 млн пудов, а к марту – до 1 296 918 пудов44.

Таким образом, серная кислота уже не была препятствием к производству взрывчатки. Примерно такие же сложности существовали и с производством азотной кислоты, основное сырье для которой – селитра – ввозилось в Россию из Чили через Владивосток в пределах 6–7 млн пудов в год45. При этом обычно в качестве перевозчиков использовались германские пароходные общества, на русских судах ввозилось лишь примерно 4 % этих грузов46. Русско-чилийские торговые связи были мизерными – в 1913 г. в Чили было ввезено из России 1580 пудов консервированной рыбы. В том же году в Россию было ввезено чилийской селитры на сумму в 4881,6 тыс. руб., из них под немецким флагом – на 3655 тыс. руб., британским – на 708 тыс. руб., американским – на 108 тыс. руб., голландским – на 80 тыс. руб. и бельгийским – на 70 тыс. руб.47 Собственных запасов селитры в империи не было, прямые рейсы в Чили к весне 1915 г. практически прекратились, а перевозчики не имели свободного тоннажа, заменить отсутствие поставок под немецким флагом было практически нечем.

В результате было принято решение наладить производство аммиачной селитры у себя, и осенью 1916 г. был сдан в строй казенный завод в Юзовке, производивший 500 тыс. пудов селитры в месяц, то есть 6 млн пудов в год. В распоряжении комитета работало около 200 заводов, производивших не только различные виды взрывчатки, но и отравляющие вещества – хлор, фосген, хлорпикрин, причем не только для газобаллонных атак, но и для снарядов48. Уже с октября 1915 г. в армии были созданы химические команды для газобаллонных атак, а к осени 1916 г. требования армии на химические снаряды были полностью удовлетворены. Она получала 1 парк ядовитых и 4 парка удушающих 76-мм снарядов (всего 15 тыс.) в месяц. Снаряды более крупного калибра для начинки газами не использовались по причине экономии корпусов49. Экономить взрывчатку больше не требовалось.

Только с февраля по октябрь 1915 г. производительность казенных заводов, производивших взрывчатку, увеличилась более чем в 2 раза, частных – более чем в 50 раз!50 В кратчайшие сроки производство взрывчатых веществ в России выросло в 33 раза, со 100 до 3300 тонн в месяц51. Фактически под руководством комиссии Ипатьева в России с нулевой отметки была создана химическая промышленность. Можно было спокойно наращивать производство снарядов, угроза того, что они превратятся в ядра, отпала. Объективности ради необходимо отметить, что кризис боеприпасов вовсе не был особенностью России. Ни одна из стран-участниц мирового конфликта не могла похвастаться полной готовностью к войне или наличием генералитета, правильно оценившего количественные показатели подобной готовности.

«Вероятно, не всем известно, – писал генерал Воейков, – что недостаток снарядов обнаружился не в одной русской армии: его переживали все воевавшие государства, и он же помешал французской армии использовать успех марнского боя, купленный гибелью несметного количества русских жизней на полях Восточной Пруссии»52. Уже после первых боев на фронте Кондзеровским был сделан доклад о расходе снарядов на фронте Янушкевичу лично и Сухомлинову письменно. Реакция обоих генералов была схожей – они считали, что патроны и снаряды расходуются зря, и на фронт были отправлены дополнительные комиссии с целью проверки того, насколько рационально тратятся боеприпасы. Только после этого ГАУ, Ставка и Военное министерство поверили в то, что война вызвала их непредвиденный расход53. Россия не была исключением среди своих союзников, но она позже начала мобилизацию промышленности, которую к тому же было объективно сложнее мобилизовать.

Русская промышленность была менее концентрированной и более технологически зависимой от связей с зарубежными партнерами, чем кто-либо из ведущих участников войны. Ллойд-Джордж вспоминал: «Когда в мае 1915 г. тевтонский ураган пронесся над обреченными армиями московитов, их великолепные арсеналы могли выпустить лишь первые четыре больших орудия, к производству которых приступили в начале войны. Но в 1914 г. из-за границы не поступило в Россию ни одного орудия большего калибра, чем трехдюймовки»54. «Этот кризис, – отмечал генерал В. Гурко, – продолжался весь 1915 г. и чувствовался даже в 1916 г.»55 Снабжение фронта стало одним из основных направлений критики правительства, явным, как казалось, свидетельством его административной несостоятельности.

Очень точно уловил подтекст общественной критики Маниковский: «При этом, конечно, разумелось, что справиться с этим делом было бы нетрудно, – было бы желание да усердие. Но в том-то и беда, что одних порывов самого горячего энтузиазма с кровавым потом вместе тут мало; нужно еще очень многое…»56 Однако сложные истины не годятся для мобилизации общественного мнения. Неудивительно, что «прогрессивная общественность», избрав лозунгом своей антиправительственной кампании профессионализм, воздерживалась от критики тех, кого по тем или иным причинам считала своими союзниками. Несмотря на то что кризис вооружений продолжался при Поливанове, он вовсе не был в центре общественной критики и насмешек. Вне критики общественности была и деятельность Военно-промышленного комитета. По верному замечанию министра промышленности и торговли, из его достижений «на первое место следует отнести организацию широкой и бессовестной рекламы. Прежде всего, на разные лады пропагандировалась фраза: “Правительство не сумело – взяли все в руки мы”»57.

«Комитет являлся, так сказать, той легальной возможностью, где можно было совершенно забронированно вести разрушительную работу для расшатывания государственных устоев, – вспоминал начальник Петроградского охранного отделения, – создать до известной степени один из революционных центров и обрабатывать через своих агентов армию и общество в нужном для себя политическом смысле. Способы для этого были очень просты. Рекламируя свою деятельность по снабжению армии, Комитет в то же время старался обесценить, очернить и скомпрометировать действия идентичных правительственных органов и создать такое впечатление в широких кругах, что единственным источником питания боевым снаряжением армии является общественная организация Центрального военно-промышленного комитета. Словом, не будь этого комитета, армия осталась бы без пушек, без ружей и снарядов, то есть без всего того, что было главной причиной наших поражений в начале 1915 г. Например, для рекламирования своей продуктивной деятельности ЦВПК специально открыл в Сибири ящичный завод, изготовляющий ящики для боевого снаряжения, отправляемого на фронт. Ящики поставлялись почти на все заводы России, работавшие на оборону, и таким образом почти все боевое снаряжение, получаемое на фронте в ящиках с инициалами ЦВПК, создавало ложное понятие о необыкновенной продуктивности этой общественной организации, являющейся чуть ли не единственной полезной в деле снабжения армии»58.

Возвышенную норму отношения к этой истории сформулировал М. В. Родзянко: «…фронт в скором времени был засыпан ящиками со снарядами и патронами, на которых руками рабочих было выгравировано: “Снарядов не жалеть!”59 На самом деле все обстояло не совсем так, как представляли себе или хотели показать либералы. Боеприпасы в ящиках с надписью: «Снарядов не жалеть – Центральный Военно-промышленный комитет» – появились на фронте уже в августе 1915 г. Действительно, ЦВПК добился тогда права на сборку ящиков для казенных снарядов и использовал его таким образом60. Наверное, это был вдохновляющий опыт. Он создавал для новой демагогической кампании возможность, которую не хотели упускать. Сообщения о появившихся на Северном фронте – сначала под Двинском а затем и под Ригой – ящиках со снарядами с надписями вроде «Не щадить патронов» стали возникать в прессе в статьях с весьма знаменательными заголовками (например, «Ураганный огонь нашей артиллерии»61, «Оборона Двинска»62, «Около Риги»63, «Под Ригой»64).

Застрельщиком в деле организации общественного мнения опять выступил старый партнер А. И. Гучкова Б. А. Суворин и его «Новое время», фронтовой корреспондент которого первым углядел на позициях под Двинском перелом в боях с немцами. С середины октября под городом уже более 40 дней шли тяжелые бои, в ходе которых немцы продвинулись всего на несколько километров. Город так и не был сдан. Причина успеха русской обороны была проста. «Двинск оказался для нас последним этапом в нашем “снарядном походе”, – отмечал фронтовой корреспондент газеты, – когда мы отступали из приграничной полосы к исконно-русским губерниям “за снарядами”»65. Усилившуюся активность русской артиллерии, в том числе и тяжелой, отмечали и другие органы печати66, но теперь, по свидетельству суворинской газеты, снаряды появились в изобилии, и совершенно очевидно, благодаря кому: «Большим праздником было для всех, когда на батарею прибыли из парка зарядные ящики с новой шрапнелью, где на пояске стоял штамп: “Военно-промышленный комитет 1915 года”. Этот день был радостен и для пехотинца, и для артиллериста – все поняли, что Россия откликнулась на мольбу армии о снарядах, и мобилизованная промышленность прислала войскам свой первый гостинец. Теперь такие снаряды – со штампами областных военно-промышленных комитетов – уже не редкость. И русским “кустарным” снарядом мы сдерживаем натиск противника и не отдаем Двинска»67.

Боеприпасы, произведенные общественными организациями, вскоре получили в этой газете название «штатских снарядов». Кампанию, однако, не удалось развернуть в полную силу. Немедленно последовало опровержение Маниковского, который публично заявил, что ЦВПК не поставил армии «ни одного снаряда»68. Это была чистая правда. На 1 (14) декабря 1915 г. ЦВПК роздал заказы на производство 50 тыс. деревянных ящиков для 48-линейных шрапнелей, но ни одного тяжелого, и даже 3-дюймового снаряда так и не было заказано69. Естественно, что к осени 1915 г. по данным ГАУ от ВПК не было получено ни одного снаряда. Интересно, что печать единодушно отказалась публиковать эти данные. Даже цитируемое выше заявление Маниковского было опубликовано на правах опровержения и было встречено прессой с единодушным осуждением. Неважно, кто поставил снаряды армии, восклицал один из авторов, главное, что выполняется лозунг «Все для войны, все для победы», важно избежать опасности возникновения в тылу трений между различными ведомствами и организациями70.

Естественно, что при таком подходе рассчитывать даже на временное прекращение активной пропаганды ЦВПК не приходилось. Она и не была остановлена, хотя, впрочем, и не велась уже так же грубо, как раньше. Газета Суворина по-прежнему хвалила энергичные действия русской артиллерии под Двинском71 и Ригой72, отмечала ее вклад в успешные действия русских войск на этих участках фронта («Снаряды есть, а это почти все»73), не упоминая уже военно-промышленные комитеты и результаты их работы. Впрочем, в подтексте и те и другие почти всегда присутствовали. Так, вскоре в корреспонденциях с фронта снова появились (правда, без упоминания ВПК) пресловутые ящики с призывами не жалеть снарядов74. Такими незатейливыми приемами постепенно формировалось убеждение, что это было результатом работы Гучкова со товарищи. Сам он, судя по всему, тоже со временем поверил в это. Даже весной 1917 г., когда столь острой политической необходимости в демагогии в данном направлении уже не было, Гучков, совершенно не стесняясь, утверждал следующее: «Несомненно, что дело снабжения пережило коренной перелом с того момента, и если бы с первых дней войны был дан размах, данный летом 1915 г., быть может, и судьба войны была бы иная»75. Непонятно, на чем основано это утверждение, но ситуацию, сложившуюся с заказами военно-промышленных комитетов, никак нельзя было назвать нормальной.

Основным доводом в пользу своей деятельности при отчетности ЦВПК мог назвать лишь экономию средств. При общей сумме декабрьских 1915 г. заказов в 148 656 690 руб. она, по данным этой отчетности, составила 20 334 875 руб. (от предельных сумм, предоставляемых государственными ведомствами)76. Однако указанная экономия не учитывала потерь от постоянных срывов выполнения заказов. Да и экономия от работы с частными производителями зачастую оказывалась иллюзорной. Свою работу либералы всегда прикрывали патриотическими лозунгами – они должны были защитить общественные учреждения от контроля бюрократии, то есть государства. Выступая 3 (16) ноября 1916 г. в Государственной думе, Н. Е. Марков ссылался на записку Главного артиллерийского управления: «И вот во что обошлись непатриотические снаряды бюрократические и патриотические частные. 42-линейная шрапнель в среднем обошлась на казенных заводах в 15 р., а на частных – 35 р.; шестидюймовые бомбы на казенном заводе – 48 р., на частном – 75 р.; бездымный порох на казенном 72 р., на частном, движимом патриотизмом, – 100 р. И вот составитель этой записки делает вывод, что если бы в России было поменьше патриотизма да побольше казенных заводов, то Россия сберегла бы уже за эту войну миллиард рублей»77.

На 1916 г. ЦВПК все же сделал заказы на снаряды и сырье, необходимое для их производства. До 1 (14) июня 1916 г. Екатеринославский, Киевский, Одесский, Харьковский, Херсонский ВПК должны были поставить 743 тыс. пудов сортового железа, на 1 (14) мая было сдано 7 тыс. пудов, то есть менее 1 % всего заказа, что повлекло за собой срыв поставок двуколок, подков, полевых кухонь и даже седел. Харьковский ВПК в марте 1916 г. должен был поставить 20 тыс. чугунных фугасных снарядов для 6-дюймовых гаубиц. На 1 (14) апреля 1916 г. не было сдано ни одного снаряда78. ЦВПК распределил заказы на 490 тыс. 3-дюймовых фугасных снарядов среди Бакинского ВПК (150 тыс.), Воронежского ВПК (100 тыс.), Таганрогского ВПК (110 тыс.) и Главного тюремного управления (130 тыс.)79. Поставки должны были начаться в феврале 1916 г., и до апреля того же года армия должна была получить 65 тыс. снарядов. Не получено было ни одного80. Сложилась ситуация, когда при значительных авансах предпринимателям было выгодно взять большой заказ, заранее зная, что его невозможно будет выполнить81.

В июле 1916 г. поставки все же начались – было получено 29 тыс. снарядов вместо 35 тыс., а в августе эта цифра сократилась до 23 тыс. Более или менее регулярные поставки 3-дюймовых фугасов, с нарушениями технологии производства, сроков и объемов заказов, начались только в октябре 1916 г. При этом заказ полностью не был выполнен82. Ящики, конечно, поступали более регулярно. Очевидно, это и позволило тому же Родзянко заявить в Думе 1 (14) ноября 1916 г.: «Война уже вызвала к жизни невольно бездействовавшие силы страны, и силы эти показали свою мощь – они неисчерпаемы. Когда в минувшем году раздался призыв Царя, воспрянула Россия и, дружно приступив к работе, снабдила всем необходимым свою доблестную армию (курсив мой. – А. О.)»83. Без сомнения, такое поведение «внезапно проснувшихся здоровых сил» было бы невозможно без благоприятного отношения к ВПК со стороны Военного министерства. Во всяком случае, в начале, при распределении заказов и определении условий их выполнения.

Между тем благоприятный режим существования военно-промышленных комитетов оказался под угрозой, так как под угрозой смещения оказался и патронирующий им Поливанов. Обычно в пользу этого генерала приводятся его выдающиеся административные способности. В частности, Нокс отмечает: «Поливанов был, без сомнения, самым способным военным организатором в России, и его отставка была катастрофой. Император всегда лично недолюбливал его, но правда и то, что экс-министр преувеличивал работу Военно-промышленного комитета сверх меры. Этот комитет, будучи неофициальной организацией, работал полностью на правительственные средства, и его враги утверждали, что это всего лишь огромное укрытие для людей, которые хотят избежать службы на фронте»84. Сам Поливанов сформулировал свое кредо в этом вопросе следующим образом: «…мое отношение к военно-промышленным комитетам и вообще к общественным организациям было отношением заказчика к исполнителям заказа: если я им давал, как председатель особого совещания по обороне, известный заказ, и если они этот заказ исполняли – честь им и слава, а если не исполняли, то происходило нажатие, чтобы скорее делали»85. В искренности этих слов можно усомниться, во всяком случае, поливановское «нажатие» на практике было весьма малорезультативным.

Реальные и вымышленные успехи управляемого рабочего движения

Гучков имел в запасе еще одно свидетельство собственных достижений. Это был с таким трудом созданный штаб по руководству рабочим движением. В конце 1915 г. он наконец перешел от слов к делу. Чем же была на деле работа Рабочей группы? Одной из задач, которые ставились перед нею руководством ЦВПК, было урегулирование производственных конфликтов. 15 (28) февраля 1917 г., то есть непосредственно перед началом волнений в Петрограде и после арестов членов группы, последовавших 27–31 января (9-13 февраля) 1917 г., по распоряжению Гучкова была составлена записка «Деятельность Рабочей группы Центрального военнопромышленного комитета».

Это было весьма своеобразное оправдание деятельности этой организации, объяснявшее последнюю необходимостью поддержания диалога между рабочими и предпринимателями. С первых же дней существования в Рабочую группу посыпались жалобы. Последнее неудивительно. Представителей группы приглашали разрешить конфликты на предприятиях. Однако дело этим не ограничивалось.

Сложная ситуация, возникшая при выборах группы, подталкивала ее членов к активности. Другого выхода для повышения собственного авторитета в глазах рабочих, а равно и повышения влияния на них, не было. «В некоторых случаях, – отмечалось в записке, – сама Рабочая группа и без подобного обращения считала необходимым принять известные меры для урегулирования отношений или успокоения стихийной вспышки рабочего движения. В своем стремлении уладить конфликты Рабочая группа обычно обращалась в бюро Центрального Военно-промышленного комитета, члены которого, в свою очередь, вступали в личные переговоры с администрацией заводов»1. Метода была близкой к зубатовской, только вместо государственных органов давление на предпринимателей оказывал ЦВПК.

Первый случай вмешательства в производственный конфликт относится к декабрю 1915 г. Рабочие петроградского завода «Динамо» 11 (24) декабря после начавшейся уже забастовки обратились в Рабочую группу за поддержкой. Вслед за этим ЦВПК предложил правлению общества «Динамо» свое посредничество, которое и было принято, а конфликт – улажен. Вслед за этим в начале января 1916 г. настала очередь Адмиралтейского судостроительного завода Морского ведомства, рабочие которого потребовали от администрации повышения жалованья. 8 (21) января 1916 г. завод был закрыт, его рабочие получили расчет. Это означало, что в случае отказа администрации принять уволенных на работу при открытии завода или в случае, если уволенные не смогли бы устроиться на предприятия, работавшие на оборону, они подлежали призыву в вооруженные силы, то есть теряли так называемую бронь.

По просьбе Рабочей группы заместитель председателя ЦВПК А. И. Коновалов посетил товарища морского министра вице-адмирала П. П. Муравьева. К этому времени рабочие отказались от своих требований. 12 (25) января 1916 г. К. А. Гвоздев заявил в бюро ЦВПК о желании рабочих Адмиралтейского завода «приступить немедленно к возобновлению работ на заводе». Коновалов известил Муравьева об этом решении и просил предоставить работу всем рассчитанным для успокоения рабочей массы. Как выяснилось, часть рабочих так и не была принята обратно, и Коновалов вновь обратился к Муравьеву, но на этот раз с письменным ходатайством по этому же вопросу. Ответа не было2.

В январе 1916 г. в Петрограде произошел схожий конфликт на заводе Людвига Нобеля. По просьбе Рабочей группы в дело вмешался ЦВПК. 13 (26) января Э. Л. Нобель был приглашен на заседание бюро этого органа для личных переговоров. Хозяин не шел на уступки. Гучков попытался добиться от военных возвращения на работу 24 рабочих, уволенных и зачисленных на военную службу3. В это время он возлагал особые надежды на будущее посредничества между рабочими и предпринимателями. 17 (30) января 1916 г. орган ЦВПК опубликовал проект положения о временной примирительной камере при Центральном комитете, в которую должны были войти 8 представителей Рабочей группы и 8 предпринимателей4. Даже среди сторонников Гучкова нашлись скептики, которые без особых надежд смотрели на будущее этого начинания. «Всем, знакомым с вопросом о посредничестве при промышленных конфликтах, – заявлял эксперт ЦВПК проф. М. Сиринов, – совершенно ясно, что тип промышленного разбирательства, выработанный Рабочей группой, есть английский»5. Возможность применить этот опыт в российских реалиях вызывала обоснованные сомнения6. Вскоре они были подтверждены на практике.

Две последовавшие за этим забастовки, в которые вмешались Рабочая группа и ЦВПК, окончательно исчерпали терпение военных властей.

Наиболее крупной и опасной была забастовка на судостроительных заводах треста «Наваль-Руссуд» в Николаеве, которая, без сомнения, привлекла к себе внимание императора. В результате задержки финансирования военно-морской программы два завода треста были загружены до предела уже перед началом войны. При годовой производительности в 22 млн руб. «Наваль» в начале 1914 г. имел заказов на 80 млн руб. (из них от Морского министерства – на 64 млн руб.). К середине 1915 г. сумма заказов увеличилась до 127,5 млн руб., при этом за 1914–1915 гг. завод дал продукции на 29 млн руб., в то время как сумма невыполненных заказов равнялась 98,5 млн руб.7 Николай II весьма внимательно относился к проблемам флота вообще и Босфорской экспедиции в частности. Во время поездки в Севастополь в апреле 1915 г. он специально посетил Николаев для осмотра строившихся кораблей8.

На двух заводах общества во время стачки в январе – феврале 1916 г. работали 18 тыс. человек, причем за 57 дней, когда заводы почти полностью остановили работу, было потеряно 315 790 человеко-дней. В момент забастовки на верфях и заводах Николаева строились: линейный корабль, 2 легких крейсера, 8 эскадренных миноносцев, 4 подводные лодки, 1 конвоир подводных лодок, 14 барж, главные механизмы для двух других легких крейсеров9. 11 (24) января 1916 г. рабочие прекратили работу и выдвинули экономические требования. Администрация согласилась рассматривать их только после того, как возобновится работа завода. Конфликт затянулся, и тогда рабочие избрали двоих делегатов и отправили их в Петроград в Рабочую группу. Одновременно местный ВПК известил свой Центральный комитет о сложившемся серьезном положении. 27 января (9 февраля) 1916 г. на заседании ЦВПК было принято решение командировать в Николаев товарищей председателя ЦВПК П. П. Козакевича и председателя Рабочей группы В. М. Абросимова10. Город в феврале 1916 г. должна была посетить союзническая делегация – в дело пришлось привлекать М. В. Алексеева. Его попросили задержать приезд представителей союзников вплоть до нормализации обстановки11.

Давая показания Чрезвычайной Следственной комиссии Временного правительства, директор департамента полиции генерал Е. К. Климович поведал об Абросимове следующее: «Я должен сказать, что из агентов, которые у меня были в последнее время, наиболее смущал меня работой некий Абросимов… Я несколько раз обращал внимание начальника охранного отделения, чтобы его удержать, чтобы он не становился на пораженческую позицию, что я лично считал преступлением. Его часто посылали со своей революционной организацией, и он везде проповедовал оборонческую точку зрения. Что касается до его работы в Военно-промышленном комитете, то все-таки в тех пределах, в которых эта организация не преследовалась теми, которые существовали до переворота (февральского 1917 г. – А. О.)»12. Последнее предложение вызывает сомнение и может быть объяснено только одним – атмосферой допроса, производившегося заинтересованной стороной. Как же обстояло дело на практике?

3 (16) февраля 1916 г. состоялось заседание Николаевского ВПК, на котором присутствовали представители бастовавших заводов, а также Казакевич и Абросимов. Последний призвал рабочих вернуться к работе и подверг критике пораженчество как путь к свободе. В принципе, эта речь была изложением положений «революционного оборончества», хорошо известных по эсеро-меньшевистским лозунгам периода февраля – октября 1917 г.: «Но свобода будет принесена не на штыках германских, она будет добыта силами России. “Пораженчество” – это признак осознания собственного бессилия. Для нас, для рабочего класса, далеко не безразлично – поражение или победа: с поражением России условия мира, которые будут выработаны нашими врагами, продвинут назад всю нашу промышленность и все те надежды, которые питают рабочие слои. Мы все должны желать мира, мира без аннексий. Но пожеланий мало. Нужна сила»13.

Хочется еще раз отметить, что эти слова, недвусмысленно призывавшие к войне не только на внешнем, но и на внутреннем фронте, были сказаны не весной 1917, а зимой 1916 г. Особую пикантность ситуации придавал тот факт, что Абросимов был агентом-информатором Петроградского охранного отделения, работавшим под кличкой Шаров и получавшим по 250 руб. в месяц14. В столице он находился под плотным контролем, чего никак нельзя было сказать о случаях «на выезде». Сведения о его выездных выступлениях не всегда доходили до курировавших его офицеров, что, очевидно, придавало им особый, бесконтрольный характер. «Из-за поездок Абросимова в провинцию, – отмечал начальник столичной охранки генерал-майор К. И. Глобачев, – я имел с ним много пререканий, причем ставил ему на вид именно возможность его ареста без моего ведома где-либо в провинции. Я настойчиво требовал от Абросимова, чтобы без моего разрешения он никуда по поручениям Рабочей группы из Петрограда не отлучался, и даже грозил ему арестом в случае, если он не будет моего требования исполнять»15.

Так или иначе, речь Абросимова осталась без результата, если считать таковым восстановление работ на заводе. Представители ЦВПК добились согласия администрации на прибавки – 2, 3 и 6 копеек в час в зависимости от категорий работ. Но забастовка продолжалась16. В ее скорейшем окончании были заинтересованы и Ставка, и командование Черноморского флота, и ГАУ, и правительство. Новый председатель Совета министров Б. В. Штюрмер был сторонником «ползучей» мобилизации, когда рабочие становились военнообязанными. На этом основании они призывались в армию и оставались уже в качестве военнослужащих со всеми вытекающими отсюда последствиями для нарушителей дисциплины. Так, без поддержки ВПК, Земгора, Думы и поступили в истории с «Навалем» – 25 февраля (9 марта) 1916 г. его заводы были закрыты. 27 февраля (11 марта) военнообязанные получили приказ явиться на призывные пункты. Свыше 3600 рабочих было призвано в армию, в мае того же года, после короткой забастовки, на заводе была проведена еще одна чистка, после чего большая часть мобилизованных, за исключением 312 человек, была возвращена17.

Абросимов тем временем в своих отчетах в Рабочую группу при ЦВПК рисовал мрачную картину действий властей, до крайности усложняющих положение на заводе. По его данным, на сборный пункт для отправки на фронт градоначальником только за один день 29 февраля (13 марта) было отправлено около 7 тыс. человек. Именно эта информация была позже распространена в бюллетене № 2 Рабочей группы ЦВПК18. Подобного рода забастовки, конечно, никак не способствовали сокращению объема недовыполненных заказов, их объем за 1915–1916 гг. даже несколько увеличился, достигнув 100 млн руб. Тем не менее производительность завода в этот же период увеличилась на 15 %19. Представляется, что последняя цифра была достигнута за счет наведения порядка и усиления производственной дисциплины. Категорически выступая против планов мобилизации промышленных предприятий, Рабочая группа по-прежнему признавала стачку законной формой протеста рабочих, в том числе и в военное время20.

22 февраля (6 марта) 1916 г., после четырехдневной «итальянской забастовки», началась стачка на Путиловском заводе. Рабочие, получавшие от 1,35 до 3,75 руб. в день, требовали повышения зарплаты. Правление согласилось поднять расценки, причем повышение составляло от 3 до 30 %, постепенно понижаясь от менее оплачиваемого труда к более высокому. При начале забастовки часть мастеров и рабочих, не желавших поддержать стачку, подверглась избиению, после чего они были вывезены на тачках за пределы заводской территории21. В дело опять вмешались Рабочая группа и ЦВПК, а позже – Дума, поначалу захваченная событиями врасплох22. 23 февраля (7 марта) был объявлен локаут23. На этот раз дело не ограничилось привычными уже мерами. 24 февраля (8 марта) вопрос о забастовке был внесен на обсуждение Особого совещания по обороне государства. Родзянко и Шингарев настаивали на том, что волнения имеют экономический характер, и предложили секвестр завода24.

Председательствующий в отсутствие военного министра генерал-лейтенант Лукомский передал просьбу Поливанова отложить обсуждение на время и сообщил о том, что начальник Петроградского военного округа предложил призвать забастовщиков в войска, но временно отложил эту меру. Весьма характерной была реакция на обсуждение члена Государственного совета М. А. Стаховича, который заявил, «что деятельность завода протекала бы спокойно, если бы члены Государственной думы не ездили на завод и не вели там переговоров с рабочими»25. 27 февраля (11 марта) Особое совещание вновь собралось, на этот раз на заседании председательствовал военный министр. С докладом о положении на Путиловском выступил генерал-лейтенант флота А. Н. Крылов – старший из шести директоров по назначению от правительства. Вкратце описав историю забастовки и сложившееся положение, он заявил о том, что волнения имеют политическую подоплеку и вызваны социал-демократической агитацией, которую ведет Рабочая группа ВПК, и публичные заявления Гвоздева26.

Присутствовавший на совещании Милюков подверг критике правильность выводов доклада Крылова и привел в пример Англию, в которой, по его мнению, с забастовками во время войны боролись не репрессиями, «но путем переговоров властей»27. Требования рабочих о повышении заработной платы на 70 % лидер кадетов счел не чрезмерными. Вслед за этим в защиту ВПК и представителей рабочего класса в этой организации, ведущих значительную патриотическую работу, выступил Коновалов. Военных поддержал только Марков (второй). Выступая с явно реакционных позиций, он заявил о том, что забастовки недопустимы в военное время, что рабочие являются военнообязанными, то есть фактически солдатами, и поэтому в действиях против подобного рода выступлений никак нельзя ограничиваться исключительно экономическими мерами, но передавать дела в военный суд28. В конечном итоге совещание приняло решение сочетать репрессии с экономическими мерами. Оно предложило секвестрировать завод и предложить вновь назначаемому казенному управлению в кратчайший срок установить новую расценку заработной платы29.

28 февраля (12) марта вышло распоряжение Поливанова о секвестре завода. На следующий день Путиловский был секвестрирован, интересы его акционеров были гарантированы на основании закона от 12 (25) января 1916 г. «О порядке заведывания и управления секвестрированными предприятиями и имуществами». Официальное сообщение причин секвестра было следующим: «Постоянно возрастающие потребности армии в заказах вызвали постепенное и значительное расширение Путиловского завода, а расширение потребовало влития в предприятия большого количества финансовых средств, выданных казною. Оба эти основных обстоятельства и явились причиною установления на время войны на заводе правительственного управления, тем более что могучий Путиловский завод, работая по нарядам военного и морского ведомств, должен в течение войны принять характер скорее казенного завода, нежели частного коммерческого предприятия»30.

2 (15) марта была объявлена новая запись на предприятие. Около 150 человек уже в первый день локаута были арестованы, свыше 2 тыс. рабочих, в основном молодых, были призваны в армию. Часть активных забастовщиков были сразу же направлены в дисциплинарный батальон31. Состав нового правления был преимущественно военным и профессиональным. Председателем стал генерал Крылов, директорами – флота генерал-лейтенант Н. И. Оглобинский, генерал-майоры Н. Ф. Дроздов и Г Г Кривошеин, действительный статский советник В. А. Жандр и князь А. Г Гагарин32. В ответ на действия военных на Путиловском начались волнения на других заводах Петрограда. В основном они охватили предприятия, расположенные на Выборгской стороне. В забастовках приняли участие десятки тысяч человек, причем часть рабочих, не желавших принимать участие в беспорядках, снимались забастовщиками с рабочих мест силой33.

Эти события обеспокоили Ставку, в феврале 1916 г. генерал М. В. Алексеев подал императору докладную записку о желательности разгрузить Петроград от рабочих путем эвакуации части заводов в глубь страны34. Записка не получила одобрения Николая II, но ясно одно – жесткие меры по отношению к забастовочному движению, чистка предприятий и организаций, ставших прибежищем для подрывных элементов, – все это находило понимание в Могилеве. Все это вызывало сопротивление в Рабочей группе ЦВПК, которая в февральские дни 1916 г. выступила с обращением, которое по цензурным соображениям не было опубликовано, однако получило при этом широкую огласку.

«Рабочая группа, прежде всего, – говорилось в обращении, – считает своей обязанностью заявить, что главную причину движения она усматривает в глубоком недовольствии масс своим экономическим, и особенно правовым, положением, которое за время войны не только не улучшилось (?! – А. О.), но претерпевает резкое ухудшение. Целый ряд законов, произведенных в порядке 87 ст., порядки и обязательные постановления военной власти, отдающей рабочих в распоряжение военно-полевых судов, превращающей рабочие массы, лишенные к тому же малейшей видимости свободы коалиций, в закрепощенных рабов, определенно толкает их к стихийному протесту. Стачка становится единственным выходом, в который по всяким заводам выливается такой протест. Считая стачку одной из вполне законных форм рабочего движения, Рабочая группа, однако, не забывает о том, что прибегающий к этому оружию защиты своих интересов рабочий класс не может не учитывать в каждый данный момент всех обстоятельств окружающей обстановки. Обстоятельства же, сложившиеся вокруг настоящего движения, определенно неблагоприятны для рабочего класса. Разрозненные, изолированные от движения рабочих других городов и от движения всех других прогрессивных слоев общества попытки, в форме стачечных протестов, отдельных частей рабочего класса создают положение, при котором подобные стихийные вспышки лишь ослабляют и разбивают нарастающий конфликт всего русского общества с властью»35.

Группа призвала к немедленному созыву общего собрания выборщиков в ВПК для обсуждения сложившейся ситуации. Неудивительно, что именно в это время Рабочая группа при полной поддержке Гучкова вновь фактически призвала вернуться к идее созыва Всероссийского рабочего съезда36. Все это происходило на фоне подготовки ко II Всероссийскому съезду ВПК. Первоначально его планировали открыть 21 ноября (5 декабря), но затем перенесли на 5 (18) декабря 1915 г. Сделано это было для того, чтобы провести съезд ВПК в Москве одновременно со съездами Земского и Городского союзов37. В связи с запретом на их проведение в конце ноября возникла пауза относительно сроков созыва съезда ВПК38. Правительство, которое уже имело опыт лета-осени 1915 г., не желало идти на уступки либеральной общественности, понимая, во что превращается каждый такой съезд, а уж тем более три сразу.

Однако, отказывая в разрешении на их проведение, оно шло на уступки в вопросе о возобновлении работы представительских учреждений. 10 (23) декабря 1915 г. А. Н. Хвостов заявил, что сессия Думы откроется в конце января и что главной целью политики правительства является объединение, а не разъединение всех слоев русского общества39. «По этой причине, – утверждал глава МВД, – запрещены и московские съезды. Неуравновешенных людей можно найти везде, но Москва за последнее время показала, что там скопление этих элементов наиболее велико. Резолюций, вторгающихся в прерогативы власти, допускать нельзя. Надо предупреждать возможные увлечения, столь опасные для переживаемого ответственного времени, а не ждать, пока они сформируются, чтобы потом их фотографировать и с фотографией в руках привлекать к ответственности. Запрещение съездов в Москве не поход против общественности, а государственная необходимость»40.

Зимняя сессия Думы. Новое наступление оппозиции

19 декабря 1915 г. (1 января 1916 г.) Родзянко обратился к главе правительства с письмом, в котором говорилось о том, что катастрофа, о неизбежности которой предупреждала Дума, уже наступила и что палата не возьмет на себя ответственность за поражение в войне, в связи с чем рекомендовал Горемыкину «уступить место более молодым силам». Это письмо стало широко известно среди общественности1. 31 декаюря 1915 г. (13 января 1916 г.) Николай II издал приказ по армии и флоту, который заканчивался словами: «Я вступаю в новый год с твердою верою в милость Божию, в духовную мощь и непоколебимую твердость и верность всего русского народа и в военную доблесть Моих армии и флота»2.

Ничто, казалось, не говорило в пользу скорых уступок, однако они вскоре последовали. 20 января (2 февраля) 1916 г., уступая давним требованиям оппозиции, император отправил в отставку Горемыкина и назначил на пост председателя Совета министров Б. В. Штюрмера3. Отставка Горемыкина была почетной – она сопровождалась высочайшим рескриптом, пожалованием в действительные статские советники 1-го класса с оставлением в должностях статс-секретаря, члена Государственного совета и сенатора4. Через два дня правительство приняло решение о созыве очередной сессии Государственной думы5. 25 января (7 февраля) император подписал указ об открытии ее заседаний начиная с 9 (22) февраля 1916 г.6 Расчет на достижение диалога с общественными силами был очевиден.

Борис Владимирович Штюрмер имел необычную для сановника биографию. До войны он был выборным председателем тверской губернской управы. Впрочем, далеко не все земцы уже тогда были в восторге от его действий7. Тверь была одним из очагов земского либерализма. «Прежний характер земства достаточно известен, – вспоминал Курлов, – поэтому, чтобы из обыкновенного правительственного чиновника мог выработаться председатель по свободному выбору населения, нужны были не средние, но выдающиеся способности. Эти же способности он проявил и в качестве ярославского губернатора, и управление его губернией можно назвать образцовым… Таким же образцовым работником был Штюрмер и в качестве директора департамента общих дел: он мог направлять и действительно направлял деятельность губернаторов, ибо все его указания носили практический характер и производили невольное впечатление на его подчиненных. По смерти Плеве Штюрмер был назначен членом Государственного совета, – единственный пример в истории русской бюрократии, когда лицо, занимавшее пост директора департамента, сразу попало в Государственный совет»8.

Во время войны вокруг Штюрмера образовался политический салон правого толка, в работе которого участвовал ряд членов Государственного совета, сенаторов, военных, губернских представителей дворянства и некоторых владык. В этом кружке проводилось обсуждение ряда политических вопросов (Земгор, общественные настроения, польский, галицийский, финляндский, думский) с целью выработки общего правого курса9. К мнению этого круга людей прислушивался Горемыкин, к кандидатуре Штюрмера положительно относилась императрица. Кроме того, Штюрмер имел репутацию достаточно ловкого человека, который умеет лавировать и сможет наладить отношения с Думой10. Эту его способность особенно выделяли члены правой фракции Государственного совета, почти единодушно отмечавшие способность нового премьера избегать крайностей, сглаживать противоречия, его близость к земцам, знание государственных финансов и проблем внешней политики и т. д.11

Левые поначалу также отмечали осторожность Штюрмера и его стремление сторониться крайне правых кругов и суждений12. Подчеркивалась и его скромность – 18 (31) января Штюрмер отправился на аудиенцию в Царское Село в вагоне 2-го класса, от вокзала его вез простой извозчик, таким же образом он возвратился и в Петроград, когда его будущее назначение было уже решено13. В нашем Отечестве подобного рода незамысловатые популистские приемы просто обречены на внимание, а часто и на более или менее длительный успех. В случае со Штюрмером внимание было, но в успех оно так и не развилось. Никак нельзя сказать, что эта фигура была с самого начала неприемлема из-за одиозности карьеры или непрофессионализма. Однако она так и не была принята. Члены Государственной думы отнеслись к смене главы правительства «холодно-равнодушно». Резкого неприятия поначалу не было, но об успокоении, преодолении разногласий и диалоге не могло быть и речи14.

Шингарев заявил: «Переменились лица, но остается, очевидно, прежняя система. Это совершенно ясно как из прошлого Б. В. Штюрмера, так и из его политических воззрений»15. Очень быстро умилительные статьи в прессе прекратились и в адрес нового премьера посыпались упреки и обвинения: старость (ему было уже 68 лет), близость к Распутину и императрице и, наконец, немецкая фамилия, что «явно» указывало на приверженность к некоей придворной немецкой партии, стремящейся к сепаратному миру16. По-другому и быть не могло. В январе 1916 г. среди думцев окончательно установилось мнение, что революция неизбежна вне зависимости от того, окончится война поражением или победой… Раз так – то главными задачами становились борьба за будущую власть и за контроль над властью нынешней17. Разумеется, такой подход исключал возможность диалога. Штюрмер был превращен в символ вызова либеральному лагерю18. Трансформация была почти молниеносной. Абсолютно верно описывают ситуацию слова Курлова: «Можно с уверенностью сказать, что если бы достославный Родзянко был назначен премьером, то он и нескольких дней не ужился бы с Думой»19.

Настроения абсолютного большинства депутатов Думы вскоре стали очевидными. 9 (22) февраля 1916 г. возобновила работу ее четвертая сессия. Это был день падения Эрзерума. Как всегда, успех на фронте сказался во внутренней политике. 4 (17) февраля, во время пребывания Николая II в Ставке, граф Фредерикс сделал доклад о желательности посещения монархом Думы. В Могилеве уже знали об успехе в Закавказье и надеялись, что в сложившейся ситуации этот акт должен был примирить правительство с общественностью20. 8 (21) февраля, накануне открытия работы палат, на квартире главы правительства было собрано совещание министров. Штюрмер зачитал декларацию, которую он собирался представить на следующий день думцам. Ее содержание стало известно, и даже кадетская «Речь» признала, что документ составлен «в благожелательном тоне» – целый ряд положений декларации был заимствован из программы «Прогрессивного блока» (реформа городового положения, реформа волостного управления, укрепление трезвости навсегда). Тем не менее общее настроение думцев орган кадетов описал одним словом – «пессимизм»21.

При этом казалось, что ничто не предвещало очередного взрыва. 9 (22) февраля в 14:00 император посетил Государственную думу22. В вестибюле Таврического дворца его встречал Родзянко вместе с радостными депутатами. Перед началом заседаний в Екатерининском зале дворца в присутствии членов правительства и послов союзных стран был отслужен торжественный молебен в честь взятия Эрзерума23. После окончания службы император сказал краткую речь, приветствуя депутатов, и пожелал им успешной работы. Ему ответил Родзянко, смысл его выступления сводился к следующей фразе: «Какая радость нам, какое счастье – наш Русский Царь здесь, среди нас»24. После этого император проследовал в зал заседаний, где его встретили овациями, криками «ура» и пением гимна. Родзянко сопровождал императора и давал объяснения25.

Момент был очень торжественный, единение короны и палаты казалось очевидным. Родзянко немедленно воспользовался этим и порекомендовал Николаю II объявить о даровании ответственного министерства. Тот обещал подумать об этом и покинул Думу под аплодисменты. В торжественной встрече не участвовали только левые депутаты, которые предпочли остаться в своих кабинетах26. В Думе остался лишь сопровождавший императора великий князь Михаил Александрович, который наблюдал за работой депутатов из великокняжеской ложи. Заседания открылись в 15:1227. Вечером того же дня та же картина повторилась и в Мариинском дворце перед открытием заседания Государственного совета. Даже время пребывания Николая II в верхней палате практически полностью совпало с тем, что он потратил на нижнюю. Император прибыл в Государственный совет в 20:30, а его заседания, после молебна и торжественных речей, начались в 21:4028.

Работу думской сессии Родзянко открыл словами, казалось бы, обещавшими успешное развитие слушаний: «Великое историческое событие свершилось сегодня здесь. Его Императорскому Величеству благоугодно было осчастливить Своим посещением Государственную думу. Государь молился вместе с нами и в знаменательных словах пожелал представителям Своего верного народа успеха в занятиях их, направленных на пользу Его подданных. Великое и необходимое благо для русского царства – непосредственное единение Царя с Его народом – отныне закреплено еще могучей и сильней. И радостная эта весть наполнит счастьем сердца всех русских людей во всех уголках земли русской и одушевит новым приливом мужества наших славных и доблестных бойцов, защитников родины. Да здравствует же Великий Государь наш Николай Александрович на многие лета!»29 Депутаты долго кричали «ура», но вскоре выяснилось, что посещение императора несколько подняло настроение в стенах представительного органа, но никакого реального влияния на ход работы сессии не оказало30.

Затем выступил Штюрмер. Его речь не отличалась особо красивыми оборотами, хотя и не была лишена здравого смысла. Премьер убеждал: «Грядущее обещает нам сильную и бодрую Россию, но сложится она путями, которые потребуют к себе, с одной стороны, бережного, а с другой – в высшей степени осмотрительного отношения. Общественная мысль была бы только несправедлива к правительству, если бы поставила ему в упрек эту осмотрительность»31. В качестве главных направлений своей внутренней политики Штюрмер назвал продовольственный вопрос и борьбу с немецким засильем32. Фактически это было повторение программы А. Н. Хвостова33. Речь нового премьера не произвела на депутатов должного впечатления34. Выступавших после него А. А. Поливанова, И. К. Григоровича и С. Д. Сазонова думцы встретили и проводили аплодисментами35. Более всего внимания удостоился военный министр, хотя он фактически похвалил мужество императора, взявшего на себя Верховное командование «в критическую минуту». С другой стороны, Поливанов не жалел ярких красок, хваля работу Особых совещаний по обороне, Земского, Городского союзов и т. п. По его словам, благодаря работе общественных организаций производство «необходимейших средств обороны» увеличилось с 2 до 5,5 раза36. Результаты этой работы в описании Поливанова были прекрасны: «Сильный и свирепый враг попирает тяжелой пятой русские области, но началась мобилизация всей необъятной России, – началась и уже приходит на помощь армии»37.

Представитель «Прогрессивного блока» С. И. Шидловский, выступая с ответом на речь Штюрмера, не преминул напомнить об этом, одновременно упрекнув правительство в задержке созыва представительских учреждений: «…большинство, однако, считает своим долгом отметить те серьезные услуги, которые уже и теперь оказаны делу обороны существующими общественными организациями, как земским союзом, городским союзом, военно-промышленными комитетами, всемерное поддержание которых во всем кругу их деятельности и устранение препятствий им со стороны администрации настоятельно необходимы в интересах армии»38. Шидловский оглашал принятую накануне декларацию «Прогрессивного блока»39, приписывая общественности достижения в деле снабжения армии и упрекая власть за разложение тыла. Это было повторение программных положений августа 1915 г.40 Политика поиска путей примирения с общественностью явно терпела крах. Во всяком случае, с точки зрения лидеров этой общественности. Подводя итоги первой недели сессии, «Речь» отметила «отрицательный результат» оглашения декларации Штюрмера41.

ЦВПК торжествовал. Его орган отреагировал на речи Поливанова и Шидловского следующим образом: «10 февраля сего года останется памятным не только в русской истории, но и в маленьком уголке ее – в истории военно-промышленных комитетов. В этот день были торжественно признаны их заслуги перед родиной, как со стороны Государственной думы, так и со стороны Правительства. Итак, работа военно-промышленных организаций не осталась бесплодной и, следовательно, все утверждения правой прессы, обвинявшей военно-промышленные комитеты в бездействии, ныне признаны клеветническими со стороны самых компетентных органов империи»42. Попытки подвергнуть эту работу критике в Думе со стороны правых также не остались без внимания. Речи Маркова (второго)«Известия ЦВПК» посвятили развернутую статью под названием «Бесплодная демагогия»43. Успехи в «серьезных услугах делу обороны», собственно, и были подтверждением требований создания министерства доверия. Они не были подтверждены доказательствами и были нацелены на создание благоприятного для либералов общественного мнения. «Настроение рабочих масс, – вспоминал генерал К. И. Глобачев, – изменялось в соответствии с нашими успехами или поражениями на театре войны, и оно столько же было чутко, как и настроение всех прочих слоев населения к внешним успехам»44.

Эти настроения витали в воздухе. Отвечая на скрытые (впрочем, весьма небрежно) призывы левых в Думе к революции, 12 (25) февраля Пуришкевич заявил: «Война бывала иногда матерью революции, но всякий раз, когда революция рождалась в муках войны, она была плодом разочарования народа в способности его правительства защитить страну от неприятеля»45. Однако народные массы реагировали не только на новости, приходившие с фронта. Думские либералы отнюдь не были настроены отказываться от борьбы со шпионами и изменниками как инструментом достижения своих целей, продолжая, таким образом, линию поведения весны-лета 1915 г. 9 (22) февраля 1916 г. представитель фракции националистов Л. В. Половцов фактически обвинил власть в подготовке «преждевременного мира», чего, по его словам, опасалась вся Россия, а также в излишне мягком отношении к изменникам и предателям46. Речь завершилась новым напоминанием правительству о необходимости привлечения Сухомлинова к суду: «Ведь тот министр головой своей ручался за Мясоедова: Мясоедов повешен, где же голова поручителя? На плечах, украшенных вензелями»47.

Полностью подтверждался прогноз, сделанный в записке, переданной 17 февраля (1 марта) 1916 г. Сухомлиновым графу Фредериксу: «По сведениям от лица из состава Государственной думы, генерал-адъютант Сухомлинов избран как наиболее подходящий предлог для дискредитирования правительства и подкопа под самодержавие. Депутат Милюков заявил, что на Сухомлинове зиждется весь центр борьбы с Государственной думой. Председатель Совета министров Штюрмер знал заранее содержание возмутительной речи Половцева, бывшего его подчиненного. Генерал Поливанов эти ложные обвинения бывшего военного министра оставил без возражения. Под влиянием членов Государственной думы на комиссию генерала Петрова производился нажим для того, чтобы добиться суда, который вызвал бы скандал, подрыв государственной власти и привлечение к ответственности крупных лиц до членов императорской фамилии включительно. По частным сведениям, сенатор Гарин высказался за то, что для обвинения не имеется никаких юридических данных. Опасение, что при таких условиях суда может и не быть по необоснованности и бездоказательности обвинения, в речах членов Государственной думы произносятся беспрерывно возмутительные нападки, намеки на какие-то письма, которые Сухомлинов якобы не желает выпускать из своих рук, и т. п. инсинуации, вплоть до обвинения его чуть ли не в измене. Появляющиеся слухи о полученном будто бы Сухомлиновым назначении вызывают в Думе раздражение, новые выступления и ложь, на которую он лишен возможности возражать. Необходимо прекратить эту настоящую провокацию»48.

Вместе с обвинениями в Думе постоянно звучали речи в защиту ВПК, Земгора и их деятельности на благо армии и страны. Критиковать их осмеливались только правые. Отвечая на подобную критику, 12 (25) февраля 1916 г. М. В. Родзянко особенно отметил вклад ВПК в развитие оборонной промышленности: «Она насаждалась у нас в России, где совсем этой промышленности, кроме казенной, не существовало. Следовательно, если вы возьмете в соображение тот громадный труд по организации дела, по добыче станков, по снабжению их металлами и т. д., то вы увидите результаты поразительные, и я могу с уверенностью заявить вам, что промышленные общественные силы совершили огромный подвиг перед страной, и это должно быть сказано вам здесь, должно быть сказано и всей стране, ибо все должны знать и оценить то по заслугам»49. Все это говорилось в то самое время, когда провал организационных усилий ВПК был трагически очевиден.

Активизация общественности как фон думской сессии

После заявления А. Н. Хвостова от 10 (23) декабря 1915 г. о запрете съездов общественных организаций вопрос о месте и возможных сроках их созыва повис в воздухе. Гучков не собирался отступать и фактически провел съезд ВПК под другим названием и в другом месте. Формально другой была и повестка дня. 13–15 (26–28) декабря в Петрограде под председательством Гучкова было созвано совещание представителей местных комитетов1. Оно заслушало доклады о работе на местах: ввиду отсрочки созыва съезда Гучков в первый день предложил продлить работу совещания до 20 декабря 1915 г. (2 января 1916 г.), но формально от этого предложения отказались, поэтому обработка докладов продолжалась в ЦВПК2. Совещание было довольно результатами, о них говорилось в стиле пресловутых ящиков со снарядами: «Доклады доказывают активное участие многих тысяч промышленных деятелей в работе по организации обороны страны. Учреждается ряд предприятий, имеющих специальное назначение, и создаются отрасли промышленности, которых до сих пор в России не было благодаря иноземному ввозу»3.

Совещание обратилось (по рекомендации Коновалова) с призывом ускорить введение представителей рабочих в комитеты всех уровней. Кроме того, было принято решение провести съезд в январе 1916 г.4 Материалы докладов обсуждались в ЦВПК – он отчитывался о достижениях в организационной работе. Комитеты получили на нее из казны 518 тыс. руб., из них 300 тыс. руб. было направлено в распоряжение Центрального комитета, еще 160 тыс. руб. было получено от Совета съездов промышленности и торговли5. 22 декаря 1915 г. (4 января 1916 г.) Гучков сделал сообщение о докладах представителей 34 областных и местных комитетов. Он был доволен результатами – на местах было замечено значительное оживление работы, достигнуты большие успехи. В ходе обсуждений были выявлены и основные проблемы – расстройство перевозок и отсутствие топлива6.

Решение совещания о созыве съезда в январе также не было выполнено. Кроме ошибочных расчетов относительно съездов Земского и Городского союзов была и еще одна причина переноса. Накануне предполагаемого открытия съезда и сразу же после завершения работы в ЦВПК заболел Гучков. В ноябре 1915 г., после поездки на автомобиле в Ригу по делам комитета, он простудился. Состояние больного резко ухудшилось в начале года. Новости о здоровье Гучкова стали достоянием общественности. «Тяжко занемог председатель Центрального военно-промышленного комитета А. И. Гучков, – сообщал 7 (20) января орган ЦВПК. – Судьба к нему немилосердна: проклятый недуг подкрался к нему в тот момент, когда он был так необходим, ибо полным ходом пошла работа Центрального комитета и задачи огромной важности и трудности стали перед ним. Как нужен был бы теперь его ясный четкий ум, его огромная энергия, его исключительная работоспособность! Нет, он не должен болеть. Напряжением всей нашей воли и наших знаний

7

мы должны отвоевать его у смерти»7.

Следует отметить, что в начале 1916 г. обстановка вокруг Путиловского завода вновь обострилась. Возглавляя по сути дела обанкротившийся орган, Гучков ревностно критиковал плохо работавшее детище Путилова. Использовались самые различные приемы давления на общественность и государственные органы, не была обойдена вниманием и Ставка. 11 (24) февраля туда вернулся из Петрограда Николай II8. В Могилеве были собраны Главнокомандующие фронтами, которые должны были обсудить вопрос об оказании помощи Франции9. 21 февраля началось германское наступление на Верден, которое в первые дни развивалось весьма успешно. В Могилеве император принял британскую делегацию – 16 (29) февраля сюда прибыли генерал А. Пэджет и капитан лорд Р. Г Пемброк. Они вручили русскому Главковерху жезл фельдмаршала британской армии10.

Обстановка на Западном фронте Антанты была крайне напряженной. Непростой была ситуация и на внутреннем фронте в России. Кажущееся спокойствие многих не устраивало. Перед отъездом в Россию британские офицеры наслушались от представителя общественности рассказов о неизбежности революции в России, император которой все время прислушивается к «знаменитому монаху, Распутину»11. 14 (27) февраля 1916 г. Гучков отправил М. В. Алексееву телеграмму, извещая начальника штаба Главковерха о срочной необходимости сделать доклад о деятельности ЦВПК и получить «важные для комитета Ваши указания». Сам он приехать не мог по причине продолжавшейся болезни, а в обществе распространялись слухи о том, что глава ЦВПК умирает, «отравленный распутинской бандой». Поэтому он предложил принять вместо себя своего заместителя А. И. Коновалова12. В тот же день было проведено заседание бюро ЦВПК по вопросу о подготовке проведения 2-го съезда военно-промышленных комитетов. В связи с болезнью Гучкова он был избран почетным председателем будущего съезда, а в председатели был намечен Коновалов13.

Непосредственно перед этим съездом, 20 февраля (4 марта) 1916 г., в Петрограде был открыт 1-й Съезд представителей металлообрабатывающей промышленности. Его председателем был единогласно избран А. Д. Протопопов, тот самый, которого осенью того же года либеральная общественность дружно обвинит в непрофессионализме и безумии. Съезд рекомендовал включить не менее двух членов избранного Совета съезда в Особые совещания по обороне, топливу, перевозкам, продовольствию, обеспечению армии предметами боевого и материального снаряжения и другие комиссии, которые еще будут созданы правительством14. Кроме того, съезд выступил категорически против секвестра Путиловского завода, «всегда стоявшего во главе инициативы и производства вооружения нашей армии»15. На заводе шла забастовка, в разжигании которой его владелец на съезде обвинил Рабочую группу ЦВПК. Ее председатель вслед за этим публично возразил под аплодисменты промышленников16. Проблема взаимодействия общественных и рабочих организаций с особой остротой встала на 2-м съезде ВПК.

В отсутствие Гучкова съезд, собравшийся в Петрограде 26–29 февраля (10–13 марта) 1916 г., открыл Коновалов. Он же был избран его председателем. На съезд прибыло около тысячи делегатов, в том числе представители от рабочих из 20 городов17. «Громадный зал Собрания инженеров путей сообщения, где происходит съезд, – отмечал корреспондент “Речи”, оказался заполненным сплошь, даже все проходы были заняты членами съезда»18. Сопредседателями были избраны Г. Е. Львов, М. В. Челноков и П. П. Рябушинский (который также отсутствовал по причине болезни). Это было зримым осуществлением призыва Коновалова к объединению общественных сил во имя победы, прозвучавшего в первый день съезда19. Первая же его речь наметила и явные политические задачи общественного единства.

Коновалов заявил: «Мы вправе сказать: если в стране сеются семена новой России, если создаются новые попытки найти путь к тому, чтобы Россия экономически встала твердо на ноги, эти семена, наряду с другими общественными организациями, сеются и деятелями мобилизованной промышленности. Настоящий съезд даст нам возможность подвести итоги сделанного и наметить новые пути и методы для дальнейшей работы. Чувство глубокого удовлетворения вызвала во всех деятелях военно-промышленных комитетов речь председателя Государственной думы М. В. Родзянко, с думской трибуны признавшего полезность работ военно-промышленных комитетов. В настоящий момент, когда больше, чем когда-либо, рассеяна ядовитая атмосфера злых козней, подозрений, интриг, недоброжелательства, искусно и упорно создаваемых вокруг деятельности общественных организаций, ценно признание Государственной думой деятельности промышленников, ценна эта моральная поддержка. Наше горячее желание – да будет прочной творческая деятельность Государственной думы по укреплению в стране порядка и законности, да будет непрерывным благотворное течение ее работ, необходимых для блага родины, для нашей победы»20.

Последние слова потонули в громе аплодисментов. В конце своей речи Коновалов призвал к установлению более тесного сотрудничества с Земским и Городским союзами. Эта мысль также вызвала бурную продолжительную поддержку делегатов. Готовность сотрудничать во имя победы проявил выступивший немедленно после выборов руководства съезда Львов. Глава Земского союза был доволен проведенной работой и вновь обратился к пресловутому символу достижений общественных организаций: «Посмотрите на ящики со снарядами, на которых красуются теперь итоги наших совокупных трудов в виде надписи: “Снарядов не жалеть”»21. На фоне таких достижений остается удивляться, почему П. И. Пальчинский – представитель горнопромышленников Урала – 29 февраля (13 марта) отметил, что в обществе распространены взгляды «на промышленников, как на пиявок, присосавшихся к здоровому народному телу», и призвал съезд «подчеркнуть неправильность» такого взгляда22. О создании положительного образа своей организации в руководстве ВПК не забывали и без напоминаний.

Одной из составных программы ЦВПК было и единение с рабочими организациями, обеспечить которое должен был рабочий съезд. Эта идея была подготовлена декларацией Рабочей группы. Декларация была принята 29 ноября (12 декабря) 1915 г. и оглашена в заседании бюро ЦВПК

3 (16) декабря 1915 г., где она получила полную поддержку23. Более того, 21 декабря 1915 г. (3 января 1916 г.) на общем собрании ЦВПК Гвоздев выступил с докладом, в котором были оглашены следующие требования группы, также получившие полную поддержку со стороны руководства комитета: право на устройство по мере надобности и без разрешения и присутствия полиции собраний и разного рода совещаний во всех фабрично-заводских предприятиях, а также незамедлительного открытия приостановленных с момента возникновения войны всех легальных рабочих организаций, как культурно-просветительных, так и экономическо-профессиональных.

4 (17) января 1916 г. заместитель председателя ЦВПК Коновалов обратился с письмом к министру внутренних дел с просьбой об удовлетворении ходатайства Рабочей группы, на что последовал отказ24.

Через две недели в принадлежащих Коновалову «Русских ведомостях» было опубликовано письмо за подписями членов Рабочей группы, извещавшее «товарищей рабочих» о том, что главной своей задачей группа считает подготовку общероссийского рабочего съезда с целью объединения рабочего класса и с призывом устанавливать для этого связь с группой ЦВПК25. Гвоздев зачитал на съезде декларацию Рабочей группы. Ее текст был опубликован уже после Февральской революции: «Мы считаем очередной задачей рабочего класса, всей демократии и всех искренних сторонников спасения страны борьбу за созыв Учредительного собрания на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права, за немедленное осуществление всех гражданских свобод: слова, собраний, печати, союзов и коалиций, за отмену всех национальных ограничений, признание за всеми населяющими Россию народами права на национальное самоопределение, за немедленное переизбрание всех городских и земских учреждений на основе четырехчленной формулы, за широкое социальное законодательство, за восьмичасовой рабочий день, за землю крестьянам и за немедленную амнистию по всем религиозным и политическим делам»26. Выступление Гвоздева полностью соответствовало запрещенному обращению Рабочей группы по вопросу о стачке на Путиловском заводе и упомянутой выше декларации.

Его речь была встречена бурными овациями, а председательствующий Коновалов даже не сделал попытки прервать выступающего27. Конечно, учитывая предсъездовскую работу руководителя Московского ВПК, это не должно вызывать удивления, но все же… Гвоздев открыто ставил под вопрос цели войны, фактически призывал к миру «без аннексий и контрибуций», обвинял правительство в том, что оно развязало преследование евреев, мусульман и финляндцев, готовит «общероссийский погром», преследует Земский, Городской союзы и ЦВПК28. В его словах содержался весьма слабо замаскированный призыв к революционному перевороту. «Добиться же при существующих в России условиях права для всего народа на самозащиту, – говорил он, – означает не что иное, как немедленное и коренное изменение существующих политических условий и вручение власти правительству, поставленному народом и ответственному перед ним»29. Цензура пропустила только небольшой отрывок из этой речи: «.группа говорит, что. рабочие действуют в полном согласии с идеей защиты народов от военных нападений и насильственных подавлений.»30 Другие представители рабочих выступали в стиле Гвоздева и даже предлагали предпринимателям «поддержку со стороны рабочих, не считаясь с жертвами»31.

Присутствовавшие аплодировали32. Впрочем, поддержка таких заявлений не была постоянно единодушной. Контуры знакомых конфликтов были уже довольно явными. Со стороны представителей промышленников в сторону рабочих депутатов был даже брошен упрек в незрелости. Он «вызвал резкую отповедь со стороны рабочих»33. Обстановку несколько разрядил М. И. Терещенко, призвавший не обострять «рабочего вопроса», и представитель Московского ВПК, предложивший не превращать комитеты в «арену классовой борьбы». После этого делегаты 2-го съезда ВПК единогласно и с аплодисментами проголосовали за декларацию, предложенную представителем петроградских рабочих Г Е. Брейдо о созыве рабочего съезда34.

Это была резолюция Рабочей группы от 3 (16) декабря 1915 г., и в результате была создана организационная комиссия и выработана программа будущего съезда. Она включала в себя следующие пункты: 1) отношение рабочих к современному положению страны; 2) дороговизна жизни и продовольственный кризис; 3) экономическое положение рабочих и охрана труда во время войны; 4) рабочие и жертвы войны (инвалиды, беженцы и проч.); 5) отношение к Военно-промышленным комитетам; 6) выборы в Центральный ВПК35.

Программа была опубликована 29 марта (11 апреля) 1916 г. в органе ЦВПК36. Хорошо изданная, эта, по сути дела, легализованная политическая прокламация распространялась в большом количестве по всей стране37. Группа призвала всех сознательных рабочих немедленно приступить к организации ячеек на производстве, начать подготовку общероссийской первомайской стачки, при каждом выступлении требовать мира «без аннексий и контрибуций» и т. д.38

Естественно, что Рабочая группа полностью поддержала резолюцию 2-го съезда ВПК о создании «ответственного министерства», реформу местного самоуправления и введение всеобщих, прямых, равных и тайных выборов в Государственную думу. Гучков мог быть доволен – возникала перспектива создания контролируемого его организацией всероссийского рабочего движения. Последнее было тем более важно, что руководитель ЦВПК явно не стремился к ответственности перед IV Думой39. Впрочем, руководители ЦВПК пока что не торопились раскрывать карты – Дума должна была стать орудием для осуществления их замыслов, и поэтому они с явным удовольствием поддерживали призывы делегатов принять обращение «к законодательным собраниям, так как только они могут вывести страну из создавшегося тупика»40.

Текст резолюции был немедленно доставлен главе МВД и Николаю II. На докладе император, как почти всегда, был непроницаемо спокоен41. Однако он был весьма недоволен тактикой, избранной военным министром в отношении ЦВПК и его Рабочей группы, и результатами ее политики попустительства, проявившимися во время съезда ВПК42. Весьма болезненным оставался и вопрос о Путиловском заводе. В результате стачки работа важнейшего для обороны страны завода была фактически парализована две недели. Забастовка закончилась 4 (17) марта 1916 г. Генералу Крылову, наводившему порядок на Путиловских заводах, не удалось избежать падения производства. Полную производительность они дали только к 15 (28) марта 1916 г.43 Военное управление вложило в завод еще около 20 млн руб., с 25 до 30 тыс. человек увеличилось число рабочих. Увеличился и объем производства – завод в 1916 г. дал 2828 орудий (против 1566 в 1915 г.), в 2 раза увеличился их ассортимент, начался выпуск новой продукции, 76-мм зенитных орудий, и, наконец, был освоен выпуск 6-дюймовых снарядов. В 1916 г. завод давал около половины всех снарядов этого калибра, производимых в России44.

В разгар этой работы Крылова на Путиловском заводе выздоровел Гучков. После своего выздоровления он, по собственным словам, не мог уже равнодушно видеть бессилие ГАУ в организации правильного снабжения русской армии тяжелой артиллерией и предложил в течение шести месяцев поставить шесть шестиорудийных батарей 16-дюймовых гаубиц в полном снаряжении, со всем необходимым для немедленного выступления. Таким образом, в кратчайший срок предлагалось достичь паритета с противником в этой области. В качестве эксперта Гучковым был приглашен бывший директор Путиловского завода А. П. Меллер, который предложил довольно экстравагантный план: освободить три мощнейших завода – Путиловский, Обуховский и Ижорский – от производства снарядов для тяжелой артиллерии для производства этих тридцати шести 16-дюймовых гаубиц45.

Чем должна была в эти шесть месяцев стрелять остальная русская артиллерия – на этот вопрос ответа не было. Гарантии выполнения этого чрезвычайно сложного проекта также не предоставлялись. Неудивительно, что Главное артиллерийское управление отказалось от него. Однако сам факт этого предложения многое объясняет в том поведении, а вернее, в той игре, которую вел руководитель ЦВПК. Деятельность военно-промышленных комитетов приобретала все более ярко выраженный политический характер. 5 (18) марта 1916 г. на заседании продовольственного отдела ЦВПК при участии А. И. Коновалова для решения продовольственного вопроса было решено создать в Москве Центральный комитет объединенных общественных организаций, который бы начал действовать, не считаясь с политикой Министерства земледелия. Предполагалось, что именно кризис в продовольственном вопросе должен был вызвать в ближайшее время кризис власти46.

Представители «Прогрессивного блока» явно оказались позади событий, что их категорически не устраивало. Только 7 (20) марта 1916 г. Дума рассмотрела вопрос о положении на Путиловском заводе в закрытом заседании. В результате была принята формула с требованием установления «реальной» зарплаты, создания профсоюзов и примирительных камер. С речью о положении на Путиловском заводе выступил военный министр. Это выступление, как и в августе 1915 г., не было согласовано с правительством47. «Одновременно с объявлением о закрытии завода и об общем расчете рабочих, – отчитывался Поливанов, – в соответствии с обязательным постановлением военной на театре военных действий власти, все рабочие, которые числятся военнообязанными и получили отсрочку явки к исполнению воинской повинности, собственно для выполнения срочных заказов военного и морского ведомств, коль скоро они этой обязанности не выполняют, то они привлекаются к исполнению общей воинской обязанности, то есть в запасные батальоны для воинского обучения. Из бастовавших на Путиловском заводе рабочих, военнообязанных, призваны только два младших возраста, а именно: ратники первого и второго разряда и новобранцы 1915 и 1916 гг., и рабочего элемента, наименее привычного к работе, наименее (повторы) подходящего к званию квалифицированных рабочих. Для суждения над учинившими насилие и побои военной властью учрежден военно-полевой суд»48.

В заключение министр назвал забастовку на Путиловском «ударом в спину», который армия получила от «своих». Эта речь была встречена бурными аплодисментами49. Выступление Поливанова не подверглось критике, но вслед за ним выступил Милюков, который возложил ответственность за происходящее на правительство и резко осудил насилие по отношению к бастующим, объяснив случившееся экономическими причинами и недостатком пропаганды среди рабочих. «Как же сделать, чтобы этого не было, – ни “пораженчества”, ни анархизма? – восклицал он. – Нужно, чтобы человек не чувствовал себя чужим, чтобы он чувствовал себя в самом деле “своим”, тогда “ударов в спину”, может быть, не будет. Тогда поймут, что этих вещей нельзя делать, тогда и те немногие элементы “пораженчества”, которые существуют, исчезнут. Приобщите рабочего к общей равноправной семье, дайте ему средство цивилизованными способами считаться с работодателями, и когда вы это дадите, тогда взыскивайте»50. Милюков не подверг критике владельцев завода, обошел он молчанием и действия военных. Следует отметить, что Поливанов полностью расходился со Штюрмером по вопросу об отношении к забастовке, а после этого выступления он способствовал тому, что сведения о закрытом заседании появились в прессе51. Уже 13 (26) марта с санкции военного министра и председателя Государственной думы отчет о нем был опубликован в «Речи»52.

Принятая Думой 7 (20) марта формула перехода к делам содержала прямое осуждение подавления забастовки: «…насильственное и одностороннее разрешение столкновений на экономической почве способно лишь привести к внутренней розни, ослабляющей и радующей нашего врага.»53 Руководители «Прогрессивного блока» вскоре попытались вернуть себе инициативу. 12–13 (25–26) марта 1916 г. прошли съезды Земского и Городского союзов, в ходе работы которых усилилась политизация требований их руководства. П. Н. Милюков выехал в Москву, чтобы принять участие в работе съездов и попытаться согласовать их резолюции с линией «Прогрессивного блока». Сделать это ему не удалось, хотя съезды все же заявили о своей поддержке блока. Требование «ответственного министерства», естественно, было также включено в резолюцию.

Не был обойден вниманием и поднятый на съезде военно-промышленных комитетов рабочий вопрос. О нем напомнил выступавший представитель Рабочей группы ЦВПК В. А. Черногорцев, повторивший программные требования «гвоздевцев». В свою очередь А. И. Коновалов предложил объединить все общественные организации по примеру «Союза союзов» в 1905 г. и приступить к организации Союза рабочих, высшим органом которого должна была стать Рабочая группа ЦВПК и Всероссийского крестьянского союза54. «Русские ведомости» и «Речь» начали публикацию проекта рабочего съезда – его делегаты должны были избираться выборщиками (от организаций от 100 до 1000 человек – 1 выборщик и свыше 1000 человек – по 1 выборщику от каждой сотни) под контролем рабочих групп. На съезд должны были быть представлены по 10 делегатов от столиц и по 5 от прочих городов55.

Но если радикализация программы общественных организаций вызывала естественное удовлетворение у их руководства, то не менее естественным в этой обстановке было и раздражение Николая II. Политика сотрудничества с ЦВПК оборачивалась весьма неприглядными последствиями на «домашнем фронте»56. Кроме того, результаты деятельности общественности в деле мобилизации промышленности на нужды фронта также трудно назвать впечатляющими. Неудивительно, что на этом фоне встал вопрос об уходе из правительства человека, ставшего летом 1915 г. символом «нового курса» во внутренней политике. В марте 1916 г. в Ставке появились слухи о скором смещении креатуры Николая Николаевича (младшего) – генерала Поливанова – на посту военного министра. Это сразу же отметил британский представитель при русском Верховном командовании: «…возможно потому, что он (Поливанов. – А. О.) не был persona grata. Его заменит Шуваев»57.

Снова Румыния. Зима – весна 1916 г.

В феврале 1916 г. из Стокгольма в Петроград приехал русский посланник в Швеции А. В. Неклюдов, в разговорах с Сазоновым и Поливановым он затронул румынский вопрос. Поливанов был откровенно раздражен ходом переговоров, заметив, что мнения о необходимости союза с Бухарестом полностью меняются каждый день. Лично он относился к идее союза с подозрением. Впрочем, это было обоюдное недоверие. Румынский военный атташе в Петрограде заявил Альфреду Ноксу, что 85 % румынского населения симпатизируют Англии и Франции, но не доверяют России. Румыния нуждалась в русской стали и лошадях, но не получала их под разными предлогами. В Бухаресте не могли не заметить и нежелания России продавать в их страну зерно. Причиной этого были опасения, и к тому же небезосновательные, что это зерно будет перепродано центральным державам. Что же касается боеприпасов, то они складировались у границы и также не передавались румынской стороне, пока она точно не заявит о своих намерениях1. Такая линия поведения соответствовала настроению Ставки.

Алексеев окончательно убедился в желании союзников лишь удержать за собой Салоники, но никак не использовать этот город как базу для проведения крупных операций. Это освобождало болгаро-германские силы на Балканах, которые в случае необходимости получали свободу действий против Румынии. «Следовательно, – писал генерал Сазонову 13 (26) января 1916 г., – оказание помощи Румынии ляжет исключительно на наши плечи. Казалось бы, свежая, обладающая неизрасходованным запасом людского пополнения и материальных средств румынская, сильная числом, армия должна была бы уверенно вступить в борьбу. Но как предшествовавшее время, так и тон переговоров… приводят к заключению, что такой веры нет, чем объясняется оттягивание решения до минуты, когда успех окончательно склонится на ту или иную сторону. При таких условиях с чисто военной точки зрения данной минуты нам было бы выгоднее принятие Румынией нейтралитета, даже с демобилизацией ее армии, если только можно быть уверенным, что нейтралитет не будет нарушен нашими противниками и что в случае нарушения румыны не подчинятся свершившемуся факту, ограничившись одним протестом»2.

Необходимо отметить, что далеко не все в России были убеждены в том, что Румыния обладает армией, достаточно сильной даже числом. Во всяком случае, для вступления в войну на стороне Антанты, что предполагало необходимость военных действий по трем четвертям ее сухопутной границы. Таковым же с самого начала переговоров было и мнение премьер-министра этой страны И. Братиану. Он требовал присылки десяти русских дивизий в Добруджу, что вызывало только лишь раздражение Алексеева3. Недоверие у русских военных вызывала и боеспособность румынской армии. Неплохо знавший ее генерал Радко-Дмитриев был вообще против того, чтобы втягивать Румынию в войну: «До тех пор, пока она нейтральна, наш левый фланг в безопасности, и, пожалуй, так оно и лучше»4. Это была вполне профессиональная рекомендация.

По словам Поливанова, русское командование не знало ничего о боевых качествах румынской армии. 1877–1878 гг. были уже далеким прошлым, а в 1913 г. боевые действия ограничились кратковременной вылазкой в Болгарию. С другой стороны, румынская армия не имела достаточных военных запасов, а Россия, только что вышедшая из кризиса 1915 г., не могла себе позволить снабдить боеприпасами, особенно снарядами, еще пятисоттысячную армию. Ее запросы были таковы, что поглотили бы значительную часть военных поставок союзников в Россию. Увеличить их резко союзники тоже не могли, в том числе и по причине низкой пропускной способности русских железных дорог и портов. Во-вторых, требование посылки в Добруджу трехсоттысячной вспомогательной русской армии в Ставке воспринималось как абсурд. Эти силы были нужны для весенне-летнего решительного наступления, на которое Верховное командование возлагало большие надежды. На одновременную поддержку и Юго-Западного фронта, и будущего союзника сил не было. Кроме того, две железные дороги, связывавшие Россию и Румынию, не могли обеспечить снабжение предполагаемой восемьсоттысячной армии (500 тыс. румын и 300 тыс. русских)5.

Ставке требовалась достоверная информация о намерениях и возможностях правительства Братиану. В начале февраля 1916 г. Алексеев настоял на назначении в Бухарест на должность военного агента полковника Татаринова. Он должен был выяснить, насколько искренен румынский премьер в своем желании выступить против Четверного союза, и в случае положительного результата обсудить планы взаимодействия русской и румынской армий. При этом Татаринов отнюдь не должен был торопить румын с немедленным выступлением6. На этот момент Ставка в нем попросту не нуждалась. 20 января (2 февраля) 1916 г. новый военный агент в Румынии встретился в Петрограде с Сазоновым и доложил министру иностранных дел о взглядах наштаверха на положение дел:

«Если весной 1915 г., когда русские войска занимали вершины Карпат, выступление Румынии могло оказать решительное влияние на ход военных действий в смысле окончательного разгрома Австро-Венгрии, то в настоящее время генерал-лейтенант Алексеев склонен думать, что для нас более выгодным является сохранение Румынией нейтралитета. Действительно, вследствие растяжения и крайне невыгодных очертаний румынских границ, неуверенности в достаточном боевом значении румынского войска, а также создавшегося после разгрома Сербии положения, позволившего Германии и ее союзникам почти что окружить Румынию с трех сторон, приходится считаться с возможностью поражения румын, что заставило бы нас уделить значительные силы на оказание им помощи без прямой пользы для наших ближайших военных задач. Видимое нежелание Братиану прислать для переговоров румынского офицера в Россию, хотя и может быть объяснено боязнью румынского министра скомпрометировать себя в глазах Германии, однако дает генералу Алексееву повод заподозрить вообще искренность Братиану. Генерал Алексеев опасается, что последний желает выведать у нашего уполномоченного размер той помощи, которую мы могли бы предоставить Румынии, с тем только, чтобы иметь в своих руках веские данные для переговоров с болгарами, а может быть, и с немцами»7.

26 января (8 февраля) 1916 г. Татаринов отбыл из Петрограда в Бухарест8. Недоверие – плохое основание для сотрудничества. Наштаверх не торопился делиться своими мыслями с англичанами и французами. 6 февраля в телеграмме, направленной в Форин Оффис, Бьюкенен сообщал: «Я узнал от г-на Сазонова, что генерал Алексеев не жаждет выступления румынской армии в настоящий момент, так как он сомневается в ее ценности как боевой силы и не может пока позволить удлинения своего фронта без его ослабления на других участках»9. 7 февраля Сазонов получил еще одно известие от генерала. Явно раздраженный, он сообщал министру о своем нежелании делать доклад императору по румынскому вопросу. По мнению Алексеева, обсуждать было по-прежнему нечего:

«Что же мы знаем о намерениях и целях, которые ставят себе румыны, в какой срок окончательно приведут свои войска в военное положение, сколько войск они выставят в поле, где и как их сосредоточат? Мы не знаем ничего, кроме неясного указания, “что длина румынской границы позволяет Румынии защищать успешно лишь линию Дуная и границу со стороны Австро-Венгрии”. В этих словах ничего не заключается. На каком протяжении хотят румыны защищать линию Дуная? На всем протяжении от Оршовы до Силистрии? Как они расположатся на австрийской границе, примкнут ли к нам в Северной Молдавии или совершенно оставят незанятыми (как ранее предполагалось) северные уезды до широты, примерно, Ясс? Если силы румын будут значительно растянуты, разбросаны из-за стремления все прикрыть, то можно убежденно сказать, что в Северной Молдавии они к нам не примкнут и оперативной общности действий и согласования с нами не установят»10.

Алексеев видел будущее ясно – противник получит возможность одновременного удара из Буковины и Добруджи, что существенно ухудшит положение России. Без информации о планах Бухареста он не собирался идти навстречу его предложениям даже и на словах: «Если мы примем обязательство собрать в Добрудже столь сильную армию, которая подразумевает наступательные действия на Балканском полуострове, то мы же должны будем собрать и другую, достаточной силы армию, дабы обеспечить обнаженное левое крыло наших армий генерала Иванова, прикрыть путь на Одессу – Николаев с северо-запада и обеспечить тыл и правый фланг румынской армии»11. 2 (15) февраля 1916 г. Сазонов получил из Рима информацию о разговоре итальянского посла в Румынии с Братиану.

Глава правительства заявил, что в любом случае не собирается вести войну на собственной территории, а Румыния может покинуть состояние нейтралитета только «для осуществления своего национального идеала». Более того, румынский премьер конфиденциально сообщил итальянцам, что за сохранение нейтралитета ему уже предлагают и Буковину, и часть Баната, и даже исправление границы в Трансильвании12. Отсюда следовал вывод – Бухарест хотел бы иметь гарантию, что, выступив на стороне Антанты, он получит не меньший приз, даже в случае, если поражения или распада Австро-Венгрии в результате войны не последует. Имелась в виду Бессарабия, гарантию на получение которой Ионеску хотел бы получить от союзников России за ее спиной. Итальянский дипломат немедленно прервал разговор13. Можно предположить, что подобная информация вместе с нежеланием Бухареста раскрыть свои планы в Петрограде не способствовали доверию к этому государству в России. Подозрительность Ставки и желание любой ценой защитить южный фланг своих армий лишь от возможных угроз возрастали.

Эти мысли начальник штаба Ставки изложил и генералу По. 25 февраля 1916 г. он изложил эти взгляды в телеграмме на имя Жоффра: Алексеев не хотел, чтобы нейтралитет Румынии был нарушен, но при этом, естественно, он не желал и того, чтобы румыны перешли на сторону противника. Если бы это произошло и румынская армия получила бы при этом эффективную поддержку немцев, то весенне-летнее наступление русской армии, по мнению Алексеева, было бы сорвано14. В последнем случае Румыния получила бы возможность сконцентрировать все свои силы на границе с Россией и, поддержанная немцами, австрийцами, болгарами и турками, осуществить вторжение в Бессарабию. Восточный фронт при такой перспективе не просто удлинился бы от Черновцов до Одессы – действия русской армии неизбежно приобрели бы исключительно оборонительный характер. Удержание союзниками Салоник приобретало теперь, с точки зрения Алексеева, несколько другой смысл – гарантии удержания румын в сфере влияния Антанты15.

Если учесть, что в феврале – апреле 1916 г. наштаверху через представителя британского командования при Ставке генерал-майора Дж. Генбери-Вилльямса неоднократно передавалась информация об опасности, которая грозит Петрограду ввиду возможного германского наступления, причем это было мнение не только начальника Имперского Генерального штаба генерала В. Робертсона, но и Жоффра16 (а вместе с этим шли советы не придавать такого значения южному направлению17), то эта позиция Алексеева становится понятной – он не мог рассчитывать на поддержку союзников на Балканах. Вот несколько отрывков из письма Робертсона Генбери-Вилльямсу от 16 февраля 1916 г.: «Дело в том, что мы не в состоянии помочь русским из Салоник. Между Салониками и Румынией находится около 30 вражеских дивизий; около 300 миль по горной местности с единственной и плохой железной дорогой, нет шоссе, положение нашего морского транспорта пугающе тяжелое. С любой точки зрения предпринимать что-нибудь значительное на Балканах будет вершиной глупости. Вы обязательно должны сделать все, что можно, чтобы довести это до Алексеева»18. Робертсон не лукавил.

Организация снабжения Салоникского фронта с самого начала столкнулась с серьезными проблемами. «Эта земля не может обеспечить нас продовольствием… – писал английский журналист. – Скотина настолько редко встречается и столь шокирующего качества, что если бы армия начала ее потреблять, то истребила бы ее за неделю, и войска начали бунтовать, требуя говядины. Все наше зерно и мясо приходили, да и до сих пор приходят (написано весной 1917 г. – А. О.), по опасному морскому пути. Конечно, есть и местные радости – такие как дыни, яйца и арбузы, а иногда и домашняя птица, однако вся еда, которую может дать армии Македонии, – это капля в море. Каждый свежий батальон, посланный в Салоники, означает, что вслед за ним туда придется послать больше кораблей с продовольствием и продолжать посылать их еще и еще, до тех пор, пока он остается там. Но не только с одним продовольствием, но и со всем, что может, вероятно, потребоваться армии. Разумеется, это оружие и боеприпасы, но также и обмундирование, каждая деталь снаряжения, инструменты для любого рода работ, материалы для установления проволочных заграждений – в округе нет достаточного количества дерева для установки кольев; все виды госпитальных запасов. Бумага, ручки, карандаши, книги, бекон, ванны, мыло, свечи, табак, спички – все это должно быть перевезено из-за моря. Гальванизированное железо, повозки, мулы, телефонный провод, фляги для воды, бивуачные палатки – все, что можно себе представить. В Македонии можно быть уверенным в одном – в том, что вы не найдете того, что вам нужно»19.

Союзное командование испытывало постоянный недостаток свободного транспортного тоннажа. Между тем в 1916 и 1917 гг. потери союзников в результате действий германского подводного флота стали угрожающе высокими. Если в 1914 г. они потеряли 252 738 тонн, в 1915 – 885 471 тонну, в 1916 – уже 1 231 867 тонн, а в 1917 г. – 3 660 154 тонны. Только в 1918 г. потери транспорта пошли вниз, достигнув 1 632 228 тонн20. Проблема перевозок по морю имела еще один аспект: в начале 1916 г. еще не завершилась замена базы снабжения Салоникского фронта. В конце 1915 г. эту роль играли Марсель, Тулон и некоторые порты Великобритании. Переход из Марселя в Салоники сначала занимал неделю, но с ростом активности подводных лодок он вырос до двух и даже трех недель. Итальянцы использовали для снабжения Неаполь, а затем Таранто. Переход Таранто – Салоники занимал всего три дня. Поэтому все снабжение Салоник в это время перестраивалось на данный порт. Для этого необходимо было время, а потери на линии Саутгемптон – Салоники, Марсель – Салоники и Таранто – Салоники оставались еще стабильно высокими21. Неудивительно, что Робертсон, обращаясь к Генбери-Вилльямсу, был категоричен: «Я надеюсь, что Вы сделаете все от Вас зависящее, чтобы показать этим русским, что операции на Балканах невозможны»22.

В своем докладе, сделанном 2 марта 1916 г. на военном совещании в Шантильи, Жоффр недвусмысленно сделал вывод: главным направлением для союзников является Верден, а не Балканы: «Предпринять, однако, более решительные действия на этом театре (на Балканах. – А. О.) для Франции и Англии не представляется возможным: с одной стороны, все англо-французские силы нужны во Франции; с другой стороны, материальные затруднения (недостаток военных транспортов) делают в настоящее время невозможными операции с силами, значительно превосходящими те, которые там ныне имеются. Поэтому экспедиционный корпус не получит никакого подкрепления, кроме восстановленной сербской армии. Роль его, заключающаяся в настоящее время в том, чтобы вводить неприятеля в заблуждение относительно наших истинных намерений и привести к бездействию германо-болгарские резервы, примет все более активный характер в период нашего общего наступления»23.

Эти предложения Жоффра не остались без поддержки, так как находили немало единомышленников в Англии. Очень скоро союзники начали обсуждать планы вывода части французских войск из Салоник для отправки их под Верден24. Попытки Ллойд-Джорджа настаивать на выборе юго-восточного направления в качестве главного для союзников подверглись критике со стороны британских военных, хотя сами они к началу 1915 г. были несколько обескуражены непредвиденным ходом и масштабами войны. «Союзная стратегия во Франции была кровавой ошибкой, которая чуть не привела нас к непоправимому поражению, – вспоминал Ллойд-Джордж. – Когда она провалилась, союзники не имели наготове другого разумного плана. Наши генералы были совершенно сбиты с толку решением немцев окопаться. Они не сумели придумать ничего лучшего, как пожертвовать миллионами людей в безнадежном усилии прорваться»25. С начала 1916 г. генерал М. Саррайль неоднократно просил Жоффра о присылке подкреплений, но тот каждый раз отвечал отказом, даже когда речь шла всего о двух дивизиях26.

Недооценка Балкан как самого слабого звена в обороне центральных держав привела союзное командование к неразумному использованию своих ресурсов. Казалось, что перед ним постоянно стоял кошмарный образ сорвавшейся Дарданелльской операции. Между тем Проливы были необходимы Антанте как точка, окончательно блокировавшая осажденную Центральную Европу, но более всего в этом нуждалась Россия, также фактически находившаяся в блокаде. Кроме того, как мне представляется, отказ союзников усилил подозрения к ним русской стороны. В общем, по причинам как объективного, так и субъективного характера союзники не проявляли интереса к предлагаемой русским командованием операции. Они не поддержали ни одного из предложений Алексеева.

В начале февраля 1916 г. наштаверх уже ожидал перелома ситуации на германском участке русского фронта – он потерял интерес к Балканам и все более раздражительно реагировал на просьбы Румынии выделить 250 тыс. солдат для поддержки. Алексеев не желал распылять резервы. «Но твердо полагаю, – писал он 20 февраля (4 марта) 1916 г. русскому представителю при союзном командовании во Франции генералу Я. Г Жилинскому, – что достижение успеха над немцами решит и румынский вопрос, разброска же сил сделает нас всюду слабыми. В данную минуту нам выгоднее нейтралитет Румынии»27. Это уже не устраивало Францию, президент которой за три дня до этого обратился к Николаю II с заявлением о полной готовности своей страны сделать все возможное для вступления Румынии в войну. Французская военная миссия в Бухаресте активно пыталась повлиять на ситуацию, в Россию полетели обращения к императору и министру иностранных дел, это вызывало в Могилеве явное раздражение, что, впрочем, было вполне естественно после реакции Жоффра на предложение поддержать русские планы28.

В марте 1916 г. Алексеев в разговоре с генералом М. С. Пустовойтенко так отозвался о партнерах по Антанте: «Нет, союзникам вовсе не надо нас спасать, им надо спасать только себя и разрушить Германию. Вы думаете, я им верю хоть на грош? Кому можно верить? Италии, Франции, Англии? Скорее Америке, которой до нас нет никакого дела…»29 Все уже было бессмысленно – в России окончательно убедились, что операции на Балканах невозможны, во всяком случае, на этом этапе. В качестве главных направлений ударов Антанты были выбраны именно германские участки фронта, что, в частности, привело к бесперспективным наступлениям русской армии между озерами Нарочь и Вишнев и английской – на Сомме.

Верден – Нарочь

В начале 1916 г. германское командование не испытывало тревоги относительно наступательных возможностей противника на востоке. В целом немцы были довольны достигнутыми результатами. Фалькенгайн писал о результатах кампании 1915 г.: «На востоке поставленные цели были достигнуты. К ним не могла относиться задача уничтожения вооруженной мощи России в ее целом. Держались рамок возможного, ограничиваясь лишь тем, чтобы вызвать паралич ударной силы колосса»1. В конце 1915 г. в штабе Восточного фронта господствовало представление, что после таких потерь, которые понесла русская армия за прошедшую кампанию, германские войска здесь долго еще будут находиться в безопасности. Правда, существовали и опасения, что русские все же смогут перейти в наступление в ближайшее время, но в них мало кто верил2.

22 ноября 1915 г. в своем дневнике Гофман отметил, что, по его мнению, русские войска активно готовятся к переходу в наступление, но они смогут справиться с этой задачей только осенью следующего года3. Иностранные военные наблюдатели придерживались похожей точки зрения. Японский представитель при Ставке майор Накадсима в октябре 1915 г. доносил своему начальнику Генерального штаба о том, что и в наступающем году германские прорывы на Восточном фронте могут продолжиться. Будущее войны, по мнению японского офицера, зависело от того, как скоро союзникам удастся восстановить русскую военную мощь4.

За зиму 1915–1916 гг. положение русской армии в некотором смысле улучшилось, наметилось улучшение в снабжении боеприпасами, продовольствием и вооружением. Солдатский мясной паек был увеличен вдвое, тыл поставлял армии 10 тыс. быков ежедневно. Сахарный паек вырос в три раза, с двух до шести фунтов в месяц5. «Износившиеся орудия были заменены новыми, – вспоминал Брусилов, – и мы могли жаловаться только на то, что тяжелой артиллерии у нас было еще далеко недостаточно, хотя и ее несколько прибавилось»6. Чрезвычайно важно было и то, что за зиму, во время передышки, последовавшей вслед за окончанием Великого отступления, пришедшие на фронт пополнения смогли получить хорошую подготовку. Войска многому научились в области тактики и обороны новой, позиционной войны7. Важно было превратить приходящие на фронт пополнения в полноценные войска. Армия сама была вынуждена заняться своим восстановлением, создавая запасные батальоны в непосредственной близости от тыла.

«Запасные батальоны, – вспоминал один из инструкторов, служивших в начале 1916 г. на Западном фронте, – появились в полках как нововведение, продиктованное опытом войны. Цель запасных батальонов при полках – доучить или, вернее, переучить заново пополнения, прибывавшие в полк. Еще с середины 1915 г. в действующие полки стали присылаться такие пополнения, которые совершенно были не подготовлены для ведения какого бы то ни было боя и даже не умевшие заряжать винтовок. Многие полки, в том числе и наш (13-й лейб-гренадерский Эриванский. – А. О.), боролись с этим злом домашними средствами, а именно: к приходившему пополнению командировалось два-три офицера с соответствующим количеством унтер-офицеров или даже старых солдат и где-нибудь за передовой линией, верстах в четырех-пяти его сколачивали и обучали всем необходимым премудростям. Нигде, ни в какой казарме, ни в одном полку в мирное время не шло таким быстрым темпом обучение, как здесь. Тут молодому солдату не нужно было фантазировать и представлять себе какие-то окопы, проволочные заграждения, атаку невидимых укреплений и т. п. Здесь все было под рукой. Нужно было показать атаку укрепленной позиции – это производилось наглядно на наших тыловых укреплениях. Нужно было научить строить окопы – была и в этом обильная практика каждую ночь. Нужно было научить обращаться с ручными гранатами – и гранат было достаточно. Их бросали. Солдаты могли убеждаться в их действии, так как редкий урок проходил без так называемых несчастных случаев. Обучение стрельбе, службе дозоров, секретов, часовых шло попутно, и через месяц такого обучения солдат знал все необходимое для ведения современного боя. Воспитание солдат шло параллельно со строевыми занятиями и за месяц обучения давало незначительные результаты. Тут нужно было время, нужен был кадр опытных людей, а ни того, ни другого не было. Да, же позиционная война с ее кажущимся затишьем уносила много жертв, и полки все время нуждались в пополнении своих рядов. Что же ка, сается ка, драучителей, то таковых было недостаточное количество, ибо все са, моелучшее погибло в 1914 г. (курсив мой. – А. О.)»8.

Результат не замедлил сказаться. Множество проблем решалось, и весьма успешно. «К ранней весне в каждой пехотной дивизии, – вспоминал Брусилов, – было от 18 до 20 тыс. человек, вполне обученных, и от 15 до 18 тыс. винтовок в полном порядке и с изобилием патронов»9. Обучение рядового солдата все же не успевало за воспитанием, но проблемы армии не ограничивались этим. Полки и дивизии все же не успели полностью восстановить свою способность к наступательным действиям. Показательно положение, сложившееся ранней весной 1916 г., то есть непосредственно перед началом наступления, в 56-м Сибирском стрелковом полку 14-й дивизии 12-й армии Северного фронта. Сибирским этот полк был уже преимущественно по названию, пополнение, в основном это были крестьяне, призванные из центральных губерний, приходило из запасного полка, расквартированного в Москве. Большинство кадровых офицеров и унтер-офицеров выбыло в боях 1914–1915 гг., их место заняли наспех подготовленные прапорщики и прошедшие трехмесячные учебные команды унтер-офицеры, бывшие рядовые. Без опытных и обученных младших командиров полк не мог эффективно наступать в условиях позиционной войны. Для них своеобразной школой становилась разведка, или, как говорили тогда, мелкие поиски10.

Армии необходимо было минимизировать вред, нанесенный и организации, и морали, вернуть войскам «ударную силу». Одним из способов достижения этой цели были небольшие по размерам операции, успешный исход которых имел как бы воспитательный характер. В ноябре 1915 г., узнав, что в немецком тылу работает много русских пленных – бывших ополченцев, обозников и так далее, Алексеев обращает внимание на эти действия: «Некрасивая картина, сообщенная штабом 3-й армии относительно обслуживания немецкого тыла значительным числом наших пленных, указывает на больное место этого тыла, на возможность сильными налетами небольших конных отрядов вносить сильное расстройство в службу тыловых учреждений, разгоняя тех негодяев, которые служат обозными, хлебопеками, рабочими… Прошу сообщить это на фронты, дабы выработать вдумчивый план действий в тылу, имея в виду именно это обстоятельство. Разбитый и сожженный обоз, уничтоженные кухни – все это достижимо, все это внесет расстройство в деятельность неприятеля»11.

В конце 1915 г. один из инициаторов создания партизанских отрядов – есаул А. Г. Шкуро – был вызван в Ставку, где предложенная им практика действий получила одобрение со стороны императора и генерала Алексеева. Особенно активными эти отряды были в районе Полесья, где природные условия усложняли создание глубоко эшелонированной непрерывной линии обороны. Эти набеги поднимали настроение войск после тяжелых боев во время Великого отступления. С другой стороны, они должны были способствовать началу партизанского движения среди местного населения. Последняя цель, ввиду пассивности последнего, так и не была достигнута, хотя помощь армейским партизанам все же оказывалась. Конечно, далеко не везде практика диверсионных действий в тылу противника была применима. Зависело это от конкретных условий, в том числе от того, насколько непрерывной была линия фронта. Некоторые военачальники, как, например, Брусилов, выступали в принципе против организации подобных отрядов, другие, как, например, Иванов, создавали их там, где они не могли действовать. Однако в районе Припяти диверсии партизан держали войска противника в постоянном напряжении и поначалу наносили ему существенные потери12.

Вскоре непрерывная линия фронта, вопреки предвоенным ожиданиям, возникла и в лесах и болотах Полесья. «Пришлось устраивать бесконечные гати, – вспоминал Брусилов, – массу мостов, окопы же не врывать в землю, а строить их из бревен, прикрытых с наружной стороны землей, так как углубляться в землю было невозможно по причине близости грунтовых вод. Материала для выполнения этих работ было сколько угодно. Выяснилось, что хотя с большими затруднениями и несколько иным порядком, но воевать в Полесье значительными массами можно…»13 Небезынтересно отметить, что район Барановичей – Молодечно, где наблюдалась наибольшая активность партизанских отрядов, был одним из направлений, выбранных Ставкой для наступления на весну-лето 1916 г. Алексеев был доволен, что в войска возвращается уверенность в себе, по его мнению, в период с ноября 1915 по февраль 1916 г. мораль войск существенно укрепилась. Однако провал галицийского наступления настораживал наштаверха, по его словам, в армии не хватало настоящих вождей, «трудно было найти хотя бы одного человека, способности которого были бы выше, чем у полкового командира»14.

В отличие от своего Высшего командования, 1916 г. русские войска встретили с надеждой. В 7-й армии, дислоцированной под Черновцами, настроение было великолепным. Солдаты и офицеры отдохнули, а прибывавшие подкрепления не вызывали сомнения, что в наступающем 1916 г. противник будет разбит и изгнан с территории России15. Эту убежденность разделяли и соседи, 7-я армия. «По состоянию духа войск вверенной мне армии и, как я скоро убедился, и других армий Юго-Западного фронта, – вспоминал Брусилов, – мы находились, по моему убеждению, в блестящем состоянии и имели полное право рассчитывать сломить врага и вышвырнуть его вон из наших пределов»16. Показательны и данные военной цензуры Северного и Западного фронтов, на долю армий которых выпали тяжелейшие бои и наибольшее отступление в кампанию 1915 г. Подавляющее большинство солдатских писем к февралю 1916 г. содержало полную уверенность в конечной победе России17.

Надежды вызывало и то, что французская и английская армии, несмотря на потери в Шампани и Артуа, быстро наращивали свои силы. Численность французских сил на фронте в январе 1916 г. превысила 2,5 млн солдат и 54,6 тыс. офицеров, при запасе около 200 тыс. солдат и 3 тыс. офицеров. В январе 1916 г. в Англии была введена всеобщая воинская повинность, что увеличило ее вооруженные силы до 5 млн человек. Конечно, большинство подлежавших призыву еще должны были пройти подготовку, для того чтобы стать солдатами. Тем не менее эта мера резко усиливала потенциальный резерв британских экспедиционных сил во Франции, которые на январь 1916 г. состояли из пяти армейских и одного кавалерийского корпуса, а также англо-индийских армейского и кавалерийского корпусов, всего до 286 тыс. человек18. Увеличивалось и участие в войне доминионов и колоний. Например, выставленные Канадой контингенты только за первый год войны выросли с 30 тыс. до 150 тыс.19 Положение Антанты было далеко от

безнадежного. Оставалась лишь одна проблема – как наиболее разумным способом использовать преимущество над Германией и ее союзниками.

В этой ситуации германское командование, считая свою задачу на Восточном фронте выполненной, решило вернуться к единственно возможному в положении Германии образу действий – стратегии сокрушения. Для решительного удара был выбран Верденский укрепленный район. Французской крепостью должна была овладеть 5-я германская армия во главе с кронпринцем. В первый эшелон были выделены девять новых, отдохнувших и специально обученных дивизий. Армию кронпринца поддерживали 1204 орудия, из них 654 тяжелых и 29 сверхтяжелых, а также 202 миномета, включая 32 тяжелых20. 21 февраля началась Верденская мясорубка. Падение бельгийских и русских крепостей убедило французское командование в бесполезности этого рода укреплений. Жоффр убедил французское правительство «деклассировать» крепость Верден, откуда выводились на фронт войска и орудия. Его форты превращались в склады боеприпасов. История повторилась через шесть месяцев. 25 февраля 1916 г., через четыре дня после начала германского наступления, принципиально важная позиция под городом – форт Дуамон – была захвачена 7-й ротой доблестного 24-го бранденбургского полка без единого выстрела21.

Из состава бывшего гарнизона оставалось лишь 23 артиллериста и одна действующая орудийная башня. Войска, недавно введенные в крепость, в неразберихе не справились с обороной. Только форт Во, который три месяца оборонялся в тесном контакте с действующими войсками, пал под ударами германской армии 7 июня22. К началу марта под городом шли ожесточеннейшие бои. Несмотря на первоначальные успехи, сокрушительного удара у немцев не получилось. В начале марта французы для обороны Вердена сформировали новую 2-ю армию. Шла ускоренная переброска подкреплений по шоссе Бар-ле-Дюк-Верден. По этому 65-километровому пути, получившему название «Via Sacra» и «Дорога в рай», с 22 февраля по 7 марта было переброшено 190 тыс. человек, 22 500 тонн боеприпасов, 2500 тонн других грузов. В марте 1916 г. по шоссе проходило около 6 тыс. машин в сутки, то есть 4 машины в минуту23. Началось невиданной силы встречное сражение. Немцам необходимо было или до конца использовать фактор первоначального успеха, или отказаться от планов по овладению Верденом. Время работало на союзников, и с 22 по 30 марта 1916 г. германское командование приостанавливает наступление24. Причиной этого была начавшаяся на русском фронте операция у озера Нарочь.

Эрих фон Фалькенгайн вспоминал: «Еще неожиданнее, чем отсутствие отвлекающих операций на западе (во время боев под Верденом. – А. О.), явилось начало такой операции – и в очень большом размере – в северной части Восточного фронта во вторую половину марта. Здесь, с прекращением боев перед Двинском в ноябре 1915 г., в общем, было спокойно. Но 18 марта русские на участке озеро Дрисвяты-Поставы и по обеим берегам озера Нарочь повели атаку с очень большими силами и при большом расходе снарядов»25. Безусловно, немцы ожидали какой-то активизации русского фронта, с начала марта, по свидетельству Людендорфа, командование Восточного фронта получало информацию о готовящемся русском наступлении на Виленском направлении. Однако его масштабы – незадолго до начала наступления в планшете убитого русского офицера был найден приказ генерала А. Е. Эверта, гласивший о начале изгнания противника из пределов империи, – и сроки были неприятным сюрпризом для германцев26.

«Вся кампания 1916 г., – вспоминал генерал В. М. Драгомиров, – была доказательством шаблонного и поверхностного строя мысли русского командования… Достаточно отметить тот вред, который могут принести делу люди, хотя, может быть, работоспособные, почтенные и могущие принести пользу в других отраслях военной, но только не полководческой деятельности. Интересно отметить при этом и заблуждения общественного мнения, судившего таких людей по признакам, менее всего применимым для оценки полководческой деятельности. И до такой степени заблуждение это было велико, что бьющие в глаза факты военных неудач, обусловленных ненадлежащим военным управлением, не изменили настроения общественного мнения»27.

Эти слова, справедливые для большей части кампании, лучше всего подходят для ее начала – Нарочской операции – и той роли, которую сыграла в ее подготовке Ставка и Военное министерство. Император и генерал Алексеев с самого начала боев под Верденом внимательно следили за событиями – по приказу наштаверха была изготовлена подробная карта крепости и ее окрестностей, на которую наносились все изменения в обстановке28. При определении направления главного удара весенне-летнего наступления 1916 г. Алексеев в принципе был за юго-западное направление, но все же согласился с переносом его на северо-запад, в район озера Нарочь, время же, выбранное для удара, опасно совпадавшее с началом весенней распутицы, объяснялось в Ставке необходимостью поддержки союзников29. Было ли это единственной причиной? Первоначально наступление на русском фронте союзниками предполагалось начать 15 июня, как отвлекающее, а на французском – 1 июля.

26 января 1916 г. к Алексееву обратился командующий Западным фронтом генерал Эверт. Он обратил внимание начальника штаба Ставки на данные разведки. Отсутствие новых германских подразделений на русском фронте и вывод значительной части германских частей указывало, по мнению Эверта, на Францию как на цель будущего наступления противника. Генерал опасался, что немцы специально затягивают его сроки, с тем чтобы дождаться оттепели, которая сократит шансы русского наступления на успех. Тем не менее единственный вывод, который предлагался Эвертом, сводился к тому, что ни в коем случае нельзя допустить разгрома французской армии: «Мы обязаны начать наступление тотчас, как только определится германское наступление на французов, не теряя времени, со всей энергией и стремительностью»30. Французский союз по-прежнему оказывал чрезвычайно важное влияние на русскую стратегию. «В своих решениях она (Россия. – А. О.) должна была. руководствоваться не столько обстановкой у себя на фронте, сколько общей пользой. – так сформулировал основной принцип подхода к общему делу союзников генерал Данилов. – Россия осознавала трудность положения французов и горела желанием честно исполнить свои обязательства перед ними»31.

Эта традиция продолжилась и при Алексееве. 5 (18) февраля 1916 г. он сделал доклад императору, в Ставке знали, что было принято решение провести совместное наступление с союзниками в марте-апреле того же года. По имевшейся в штабе информации наиболее боеспособная часть германской армии в России находилась на Северном фронте. 9 (22) февраля Алексеев повторил свои опасения в письме к Жилинскому. Среди направлений возможного германского удара он назвал Северный или Юго-Западный фронты, на французском ожидал лишь демонстрации. Между тем битва за Верден уже началась. Единственным разумным способом обороны Алексеев считал наступление: при фронте протяженностью в 1200 км и слабой насыщенности его артиллерией, особенно тяжелой, выбора не было. Когда масштаб Верденской операции стал окончательно ясен, то сроки начала русского наступления были сжаты32.

11 (24) февраля, то есть через три дня после начала наступления на Верден, в Могилеве было собрано совещание, в котором принимали участие, кроме императора и Алексеева, генерал-квартирмейстер Ставки, четверо командующих фронтами, три начальника штаба фронтов, военный министр, начальник морского штаба и главный интендант. «Заседание началось с доклада генерала Алексеева, – вспоминал Поливанов, – в котором он изложил, что в настоящую пору, после пополнения армий, мы находимся сильнее находящегося против нас неприятеля, а потому является возможным предпринять частичное наступление с целью отодвинуть германцев от занимаемых ими позиций. Направлением этого наступления избирается направление на Вилькомир; силы для наступления – около четырех корпусов, причем надо достигнуть того, чтобы эти четыре корпуса действовали как объединенная по идее кулака могучая ударная группа, обильно снабженная артиллерийскими средствами и имеющая свой заблаговременный тыл. Время для начала операции – конец февраля, то есть до начала весеннего таяния снега. Роль Северного фронта при этом остается прежняя – преграждение путей к наиболее чувствительному пункту – столице»33.

Бывший главнокомандующий Северным фронтом генерал П. А. Плеве (10 (23) февраля 1916 г. он был отставлен по состоянию здоровья с благосклонным высочайшим рескриптом и назначением членом Государственного совета34) подверг жесткой критике действия 7-й армии Щербачева во время наступления на Стрыпе. Фактически под вопрос была поставлена компетентность главнокомандующего Юго-Западным фронтом Н. И. Иванова. К тому же к этому времени стало ясно, что предложенный ранее союзникам план Алексеева о совместном наступлении из Галиции и Салоник в направлении на Будапешт англичанами и французами был отвергнут. Было принято решение основной удар нанести на стыке Северного и Западного фронтов в общем направлении на Вильно. Каждый фронт был обязан выделить значительные резервы: Северный – не меньше трех корпусов, Западный – до десяти, четыре из которых переходили в распоряжение Ставки, Юго-Западный – три корпуса и гвардейский отряд.

28 февраля (5 марта) 1916 г. циркулярной телеграммой Алексеев обязал командующих фронтами закончить предварительные работы по подготовке атаки к 5 (18) марта. Предварительным сроком начала наступления было названо 23 марта. Это было своевременное решение. 3 марта 1916 г. генерал По передал Алексееву письмо от генерала Жоффра, в котором он настоятельно просил ускорить подготовку к переходу русской армии в наступление. Жоффр считал, что дальнейшее давление немцев на Верден возможно только лишь при условии снятия подкреплений с других фронтов, и приводил в качестве подтверждения своей позиции тот факт, что две дивизии, 1-я и 3-я Гвардейские, по данным французской разведки, уже были сняты с русского фронта. При этом Жоффр отнюдь не просил перейти в наступление любой ценой без тщательной подготовки атаки. 6 марта Алексеев ответным письмом информировал Жоффра о принятом на совещании в Ставке решении35.

Двумя днями раньше начальник штаба Ставки подвел итоги спорам и принятым решениям в письме к генералу Жилинскому. «Вырабатывать план наступления в июле, – писал Алексеев, – значит не принимать вовсе во внимание противника, его волю, его деятельный характер, безусловную необходимость для него поспешать наносить удары союзникам и стремиться к скорейшему окончанию войны. Поэтому, как только состояние дорог позволит широкие мероприятия, противник упредит нас атакой. На 1200-верстном нашем фронте найдутся всегда слабые места, которые легко прорвать. Бедность находящихся ныне в нашем распоряжении железнодорожной сети, слабая провозоспособность лишает нас возможности быстро сосредотачивать к угрожаемым участкам сильные резервы, подобно французам, и вообще в широких размерах изменять группировку наших сил. Полагаю, план наступления в июле останется навсегда неосуществимым, ибо противник разрушит его, упредив атакой. Для нас более или менее критический период на Двине наступит в марте: Рижский залив очистится ото льда недели на три раньше Моонзунда, германский флот будет в это время хозяйничать без всякого противодействия нашего флота. Совокупная операция германского флота и сухопутной армии против Риги и Рижского побережья вероятна, что заставляет на, с теперь усиливать войска Северного фронта и этим связывать и наши дальнейшие планы действий (курсив мой. – А. О.). Наиболее выгодным было бы атаковать противника теперь же: морозы поддерживают дороги, на нашей стороне пока существенное превосходство сил, противник прикован к французскому фронту. Можно рассчитывать, что погода поддержит дороги весь февраль и начало марта»36.

Таким образом, Ставка в лице Алексеева явно недооценила масштаб Верденского сражения, по-прежнему ожидая повторения на своем европейском фронте событий весны и лета прошедшего года. Успеть сосредоточиться и нанести удар до весенней распутицы – на этом, собственно, и строился весь расчет генерала. Подтверждалась отвлекающая роль Северного фронта и пассивная – Юго-Западного. Главная идея наштаверха заключалась в организации комбинированного удара в район Свенцяны – Вилькомира. Что особенно важно, он не предвидел серьезных изменений и для будущего весеннего наступления – речь шла только о варьировании района сосредо-точения37. Впрочем, судя по духу этого письма, Алексеев не особенно верил тогда в то, что весной-летом 1916 г. русской армии вообще удастся перейти к масштабному наступлению. Тем не менее подготовка к атаке под Нарочью продолжалась. Для обеспечения прорыва тяжелой артиллерией из эвакуированных в Можайск крепостных орудий было собрано 56 орудий калибром 4,2 дюйма и 128 орудий калибром 6 дюймов. Эта артиллерия должна была составить материальную часть для семи новых артиллерийских бригад38.

С начала января по середину марта 1915 г. численность 2-й армии, наносившей главный удар, выросла более чем в два раза, со 170 384 штыков и 8037 сабель до 355 989 штыков и 16 943 сабель. В армию, в состав которой входило четыре армейских корпуса, было переброшено еще четыре корпуса пехоты, из них два сибирских (1-й и 3-й) и кавалерийский корпус. Армия имела 605 легких и 168 тяжелых орудий, кроме того, ей были переданы почти все вновь сформированные дивизионы тяжелой артиллерии, всего 114 орудий. Обеспечение русских войск тяжелой артиллерией несколько улучшилось, но все же оно уступало масштабам войны на Западе, не были еще полностью преодолены и последствия кризиса вооружения. Тяжелая артиллерия была представлена калибрами 4,2, 4,8 и 6 дюймов. Штаб фронта при определении нормы снарядов исходил не из количества, необходимого для разрушения укреплений противника, а из того, сколько будет находиться в бою та или иная часть. Это в том числе предполагало переброску значительной части снарядов к тяжелым орудиям исключительно на основной участок наступления.

Такое распределение боеприпасов привело позже к большим потерям на тех участках фронта, где проводились отвлекающие удары. Запасы для тяжелой артиллерии были невелики. На совещании в Могилеве было отмечено, что Западный фронт по-прежнему испытывает нужду в тяжелой артиллерии и снарядах к ней. Если для 3-дюймовой пушки средний дневной расход составлял 200 снарядов, то для 4,2-дюймовой – 50 снарядов, 4,8-дюймовой гаубицы – 100 снарядов и для 6-дюймового орудия – 50 снарядов. На Западном фронте не хватало до существующих норм и около 40 млн винтовочных патронов, на Северном – около 39 тыс. винтовок японского производства и 16 млн патронов к ним, которые передавались с Юго-Западного фронта. Тем не менее было достигнуто существенное превосходство над немцами, в том числе и в тяжелой артиллерии. 10-я германская армия имела в своем составе 73 775 штыков, 8200 сабель, 576 легких и 144 тяжелых орудия39. Ввиду того что сроки наступления были сокращены, перед русскими войсками в Курляндии появился новый противник – весенняя непогода.

16 марта Алексеев от имени Верховного главнокомандующего отправил директиву командующим фронтам. В ней указывались ближайшие и общие цели будущего наступления. 2-я армия должна была обойти справа и слева озеро Нарочь и сконцентрироваться у Свенцян. 5-я армия должна была наступать своим правым флангом из Якобштадтского предмостья и объединиться со 2-й в районе Повежа. 12-я армия на нижней Западной Двине, Двинская группа 5-й армии и 1-я армия наносили отвлекающие удары40. При прорыве фронта со стороны Северного фронта планировался прорыв кавалерии в направлении на Шавли для дезорганизации тыла противника. Северный фронт, наносивший главный удар из Якобштадта на Поневеж и Западный фронт, который должен был прорваться на Свенцяны – Вилькомир, по плану наступали по сходящимся направлениям. В результате сочетания главного и трех вспомогательных ударов русская армия должна была выйти на линию Митава – Бауск – Вилькомир – Вильна – Делятичи41.

«Предпринятая ими во второй половине марта атака, – писал о русском наступлении Гофман, – была проведена в большом масштабе и с таким расходом снарядов, какого мы до сих пор на Восточном фронте не знавали. Приходится думать поэтому, что предприятие это было задумано не только как попытка прорыва в рамках большого контрнаступления Антанты 1916 г., только начатое в качестве контрнаступления, по-видимому, несколько раньше, чем это предполагалось. Не будь этого побуждения, русские не начали бы наступления в марте, когда в той местности еще царит столь известное бездорожье. Под таким бездорожьем в России понимают время таяния колоссальных масс снега, на целые недели прерывающее всякое сообщение, кроме как по шоссейным дорогам, сеть которых в России очень редка»42. Гинденбург считал наиболее вероятными направлениями русского удара Двинск, Ригу и Сморгонь. Логика фельдмаршала была проста – туда вели лучшие железные дороги. Но, к его удивлению, разведка стала доносить о подготовке наступления в районе озера Нарочь и Постав: «Сначала я не поверил, что русские действительно выберут для большого удара точку, которая лежит далеко от их лучших железных дорог и далее, разместят свои массы на столь малом пространстве и предоставят подчиненным командирам так мало возможности для маневра из-за условий местности. Произошедшие события показали мне наступление невозможного»43.

Без особой необходимости на такие меры пойти было невозможно. Как мне представляется, одной поддержкой союзников они не могут быть объяснены. О масштабах замыслов Алексеева можно судить по наброскам по карте Восточной Пруссии, Бранденбурга и Силезии, на которой была нанесена схема последовательного наступления от Кенигсберга, который должен был быть блокирован, до линии Одер – Нейссе, условно пролегавшей между Штеттином и Франкфуртом-на-Одере44. Главный удар наносился силами 2-й русской армии под командованием генерала А. Ф. Рагозы в районе озера Нарочь. Наступление должно было начаться с небольшого плацдарма, обстреливаемого перекрестным огнем германской артиллерией. Солдаты сначала называли этот выступ «Долиной смерти», потом у него появилось другое название – «Долина добра и зла». Напротив находился большой холм, занятый германцами и получивший у русских солдат название «Нос Фердинанда». Его конфигурация напоминала часть лица болгарского царя, в котором явно проявилось его родство с Бурбонами45.

Это был самый укрепленный участок немецкой обороны. «Здесь было четыре ряда проволочных заграждений, поставленных на железных кольях, ввинченных в землю, – вспоминал офицер, штурмовавший “нос”, – причем фланги этой позиции упирались в озера Нарочь и Вишневское. На этих озерах у них (немцев. – А. О.) были моторные лодки с пулеметами»46. Плюсом выбранного участка было то, что у немцев не было проведено к нему железной дороги (она только строилась), и в случае прорыва быстрая переброска резервов на этот участок исключалась. Людендорф считал, что сомкнуть линию фронта в случае прорыва немецким войскам не удастся, и опасался, что единственным выходом из положения будет отступление вплоть до Ковно. При этом масштабы реальных русских планов несколько преувеличивались.

«План русских заключался в том, – отмечал начальник штаба германского Восточного фронта, – чтобы отрезать в направлении на Ковно наше северное крыло и одновременно поколебать его атаками в других пунктах. Последующими ударами оно должно было быть отброшено к берегу моря севернее Немана. План был задуман широко. Отрыв нашего крыла должен был начаться производством двух атак: в озерном дефиле и от Постав к Свенцянам, которые и должны были прорвать наш фронт на означенном участке. Район атаки был обширен и хорошо выбран»47. Людендорфу вторил и Гофман: «Участок для наступления был хорошо выбран: главный удар последовал, с одной стороны, между озерами Вишнев и Нарочь, с другой стороны, у Поставов. Двойной напор должен был охватить и опрокинуть 21-й германский корпус и таким путем осуществить широкий прорыв на Вильна – Ковна»48. Неудивительно, что при подобной оценке потенциальной опасности, которую несло русское наступление, немецкое командование решило приостановить наступление на Верден.

Выбранный Ставкой участок наступления имел и свои весьма серьезные недостатки. Он изобиловал лесами, болотами, мелкими озерами и реками, между которыми лежали дефиле, превращающиеся с оттепелью в месиво грязи, глубина которой иногда доходила до оси колес гужевого транспорта. Преобладали грунтовые дороги, также весьма труднопроходимые в это время года. Немецкая оборона была неплохо подготовлена, она состояла из нескольких линий окопов глубиной до 2 км, прикрытых одной-двумя полосами заграждений, состоявших большей частью из рогаток и кольев49. Даже в случае, если бы прорыв фронта противника состоялся, использовать кавалерию для его развития было бы практически невозможно. Выбор участка наступления, таким образом, трудно назвать удачным. Он, очевидно, был вызван идеями стратегии сокрушения. В штабе Рузского люди, подобные

Бонч-Бруевичу и близкие Поливанову, являлись твердыми сторонниками прусско-германской модели ведения войны50.

Примерно такие же ошибки были совершены английским командованием во время наступления на Пашендель в 1917 г. Характерно, что и оно было начато примерно в такой же болотистой местности и примерно в то же время. Идея наступления, гарантированного от обхода с фланга морем, была слишком привлекательной. Командующий 5-й армией Северного фронта генерал В. И. Гурко 5 (18) марта 1916 г. просил отложить наступление своей армии на три дня. Алексеев был недоволен. Генерал Эверт, командующий Западным фронтом, в который входили 1, 2, 3, 4 и 10-я армии, требовал от своих подчиненных более согласованного действия. На участках прорыва удалось сосредоточить значительные силы тяжелой артиллерии. Везде, у Якобштадта на левом берегу Западной Двины (5-я армия), у Богушинского леса в районе Крево, наблюдалась одна и та же картина. Сначала стояли сильные морозы, земля промерзла на глубину до полутора метров, окопаться глубже, чем два штыка лопаты, было невозможно. Потом погода резко изменились. Наступила оттепель. Замерзшую землю сменила непролазная грязь51.

С 14 марта 1916 г. русские батареи, ставшие на позиции, начали пристрелку своих орудий. Она продолжалась 15, 16, 17 марта. Это достаточно ясно указывало на намерения русской стороны. «Кажется, готовится наступление русских на нашем фронте», – отметил в своем дневнике 14 марта Гофман52. Cразу же после начала пристрелки, по данным русской разведки, на угрожаемый участок началась переброска подкреплений, не прекращавшаяся до конца марта53. Командующий фронтом генерал Людендорф срочно прервал свое пребывание в Берлине, где он находился по случаю свадьбы офицера его штаба ротмистра принца Иоахима Прусского, и вернулся в штаб фронта в Ковно. 18 марта в 8 часов утра началась артиллерийская подготовка, которая продолжалась до 16:00. По общему мнению ведущих немецких военных Восточного фронта, ее масштабы были беспрецедентны для условий русско-германского фронта. Неожиданным оказалось и то, что основным участком наступления стала теснина между озерами Вишнев и Нарочь54.

Мощность артиллерийского огня поражала и готовившуюся к атаке русскую пехоту. Однако она была неравномерной, так как достигалась за счет концентрации на одном участке сэкономленных снарядов. По окончании артиллерийской подготовки 2-я армия, разделенная на три группы, начала атаку германских позиций. На ее правом фланге действовала группа генерала М. М. Плешкова, командира 1-го Сибирского корпуса. В нее, кроме того, входили 27-й армейский и 7-й кавалерийский корпуса. На правом фланге – группа командира 5-го армейского корпуса генерала П. С. Балуева, в который входили еще и 36-й армейский и 3-й Сибирский корпуса. В центре наступала группа командира 4-го Сибирского корпуса генерала Л.-О. О. Сирелиуса, поддержанная 24-м армейским корпусом. Наиболее мощным огонь русской артиллерии был на фронте группы генерала Плешкова, на двухкилометровом участке наступления 1-го Сибирского корпуса, менее значительным – на фронте группы Балуева и слабым – на фронте группы Сирелиуса55. Таким образом, основной удар наносился на правом фланге, в обход Нарочи, хотя лучшие части – сибирские корпуса – были равномерно распределены по всем трем группам.

«С 18 по 21 марта и затем еще раз двадцать шесть длились пехотные атаки, – вспоминал Гофман, – веденные, как всегда, смело, настойчиво, несмотря на тяжелые потери»56. В первый день наступления на главном направлении был занят участок размерами приблизительно 2 км в глубину и 4 км в длину. Атаковавший Смоленский полк потерял 3/ состава, из 37 офицеров в строю осталось 557. 7 (20) марта Ставка сообщила об успехе в наступлении между озерами Нарочь и Вишнев, где была захвачена «часть окопов противника»58. На этом участке был опрокинут баденский резервный пехотный полк59. Успех давался весьма дорогой ценой. 1-й армейский корпус потерял 50 офицеров и свыше 5600 рядовых, 1-й Сибирский корпус – 33 офицера и свыше 3000 рядовых, потери 36-го армейского корпуса – 19 офицеров и 2030 рядовых. Всего же 2-я армия потеряла в этот день 183 офицера и 15 139 солдат ранеными и убитыми60.

Таким образом, немецкие данные на 19 марта – на участке прорыва они насчитали 9270 тел павших русских солдат – можно считать близкими к верным. Это дает основание верить и цифре их собственных потерь, которые были весьма малы – около 560 человек. На следующий день наступила резкая оттепель, и, несмотря на это, атаки возобновились по всему фронту. Лед трескался, и образовавшиеся полыньи в низинах были настолько глубокими, что пехотинцы проваливались в них по пояс. Пулеметные точки противника не были подавлены, заграждения не разрушены. «Люди добирались до проволочной сети, – вспоминал участник боев, – но пройти через нее не могли. Тогда под сильным ружейным, пулеметным и артиллерийским огнем они ложились и окапывались, чтобы рвать эту проволоку ночью, а раненые отползали назад. Но днем было тепло, а ночью были морозы. Шинели солдат, мокрые от дневных дождей и от грязи, на ночь примерзали к земле, и иногда раненые лежали по 2–3 дня…»61

С огромными потерями 1-й Сибирский корпус овладел первой линией окопов, которую оставил – позиции были открыты с тыла, и их невозможно было удержать. Неудивительно, что потери атаковавших, по немецким оценкам, возросли до 50–60 тыс. человек62. Эти данные не были преувеличенными. С 18 по 21 марта только группа генерала Плешкова во 2-й армии потеряла около 30 тыс. человек63. Массовые атаки поколебали немецкий фронт, но они не смогли надломить его. Перегруппировавшись, русские войска вновь пошли в наступление. «Вчера русские произвели еще одну яростную атаку, – записал в своем дневнике 22 марта 1916 г. Гофман. – К сожалению, одна из наших дивизий была отброшена назад. Два полка дрогнули и, конечно, жестоко пострадали. Как и можно было предположить, это была одна из западных дивизий – Баденская резервная. Русские, конечно, с удвоенной силой набросятся на точку, в которой они добились успеха. Мы сразу же послали одну из наших хороших дивизий в прорыв. Другая хорошая дивизия прибывает по железной дороге сегодня – во всяком случае, первая ее часть. Лично я не чувствую какого-либо беспокойства по поводу сражения. Тем не менее, именно эти маленькие провалы так особенно действуют на нервы»64.

Очевидно, именно на участке баденцев была взята большая часть пленных за время боев 5–8 (18–21) марта у Нарочи: 18 офицеров и 1255 нижних чинов. У Постав эти цифры были гораздо меньше – 2 офицера и 180 нижних чинов. Общее количество трофеев было также незначительным (18 пулеметов, 26 полевых бомбометов, 10 ручных бомбометов, 2 миномета, 150-мм мортира, 4 прожектора, 637 винтовок и т. п.) и свидетельствовало о том, что взять удалось лишь первую линию обороны противника65. Этим успехом, сопровождавшимся большими потерями для русских войск, их достижения, несмотря на решительность атак, были ограничены66. 21 марта был поворотным днем для всей Нарочской операции днем, и старшие начальники Гофмана отнюдь не были так же спокойны, как он.

«С 18 по 21 марта положение 10-й армии было критическим, – отмечал Людендорф. – Русские обладали огромным численным превосходством. 21 марта русские одержали в озерной теснине успех, который был для нас очень болезненным, западнее Постав их атака была лишь с трудом отражена»67. Судя по всему, Ставка еще надеялась на успех, но ее сообщения о ходе сражения у Нарочи стали менее конкретны. 9 (21) марта в них говорилось уже о том, что «бой развивается успешно для наших войск»68. Все зависело от того, удастся ли развить наметившийся успех в крупный прорыв германского фронта. Для ликвидации кризиса немцы, по данным русского Главнокомандования, были вынуждены стягивать все возможные резервы – в промежутке между озерами действовало свыше четырех дивизий69. Бои приобрели особо ожесточенный характер.

Особенно удачно действовал 5-й армейский корпус. Судя по всему, неожиданным для германской пехоты было использование в ночь перед наступлением химических снарядов. Их было выпущено около 7 тыс. По оценкам немцев, на участке прорыва против 19 германских батальонов действовало 128 русских. Это количество было несколько преувеличено, но главное – это то, что русские батальоны понесли большие потери. В трех полках 1-й Сибирской дивизии оставалось в строю 262, 514 и 600 солдат и только в четвертом, стоявшем в резерве, – 2100. В 1-м армейском корпусе в атаку пошло уже только 5560 человек. В ряде случаев с трудом захваченную первую линию обороны не удалось удержать, в том числе и потому, что окопы были заполнены водой – сказывалась оттепель. Бойцы вынуждены были находиться рядом с ними и несли большие потери от артиллерийско-пулеметного огня немцев. После этого следовала контратака и ослабленные части отступали, а к вечеру холодало, и значительная часть раненых, которых не успели убрать из зон обстрела, замерзали. Из атаки в 1-м армейском вернулось только 1050 человек. 22 марта бои, затруднявшиеся идущим весь день дождем, продолжились, а в ночь с 22-го на 23-е небо прояснилось и ударил мороз. Это сказалось на боеспособности частей, мокрая одежда не спасала от холода, в окопах появились замерзшие и переохлажденные70.

Превосходство германской стороны в авиации приводило к тому, что немцы быстро устраняли допущенные вначале ошибки. Определяя участок, на котором налицо была наибольшая концентрация русских сил, они собирали собственные для контрудара. Узкие участки прорыва делали наступавшие глубокие порядки русской пехоты идеальной целью для вражеской артиллерии. Первая линия обороны использовалась лишь для того, чтобы максимально ослабить наступавшие войска. При необходимости ее оставляли, но только в случаях, когда оборонявшимся войскам угрожало окружение. Удержаться на этих полуразрушенных позициях было весьма сложно. Окапываться заново также было практически невозможно из-за погодных условий71. Использование тяжелой артиллерии иногда приводило к неожиданным результатам. «Некоторые части пехоты, – вспоминал генерал-майор Е. З. Барсуков, – иногда даже упрекали свою артиллерию за то, что она подвергала неприятельские укрепления излишнему разрушению, вследствие чего нельзя было в них закрепиться»72.

Подтянуть связь и обеспечить питание и снабжение войск на захваченных позициях через «лунный пейзаж», который образовывался после интенсивного артиллерийского обстрела, было практически невозможно. Слабость связи объясняла и несогласованность действий пехоты и артиллерии. Уже в первый день наступления были случаи, когда русская пехота попадала под огонь собственных орудий. По причине поднявшегося в результате оттепели тумана авиация не могла помочь скорректировать огонь. Но даже при хорошей погоде русские самолеты не могли обеспечить корректировку, далеко не на всех машинах стояли радиопередатчики. В группе генерала Балуева, например, где наступающий 36-й армейский корпус попал под собственный огонь, был только один такой самолет73. Все это обеспечивало благоприятные условия для немецкого контрнаступления. Группы прорыва, вовремя не подкрепленные резервами, несли потери и откатывались на исходные позиции74.

«Земля размякла, – вспоминал Людендорф, – в болотистых местах вода образовала пруды, а дороги стали совершенно бездонными. Подкрепления, спешно подвозимые штабом 10-й армии (германской. – А. О.) и нами, шлепали в болоте, с трудом продвигаясь вперед от железной дороги Вильна – Двинск. Всеми овладело напряженное беспокойство о дальнейшем. Но русские, которым приходилось продвигаться по еще менее благоприятной местности, чем та, которая находилась позади наших позиций, сами выдохлись»75.

15 (28) марта 1916 г. Николай II отдал приказ о приостановке наступления. В письме жене он довольно точно описал причины этого распоряжения: «Случилось то, чего я боялся. Настала такая сильная оттепель, что позиции, занимаемые нашими войсками, где мы продвинулись вперед, затоплены по колено, так что в окопах нельзя ни сидеть, ни лежать, Дороги быстро портятся, артиллерия и обоз едва передвигаются. Даже самые геройские войска не могут сражаться при таких условиях, когда даже невозможно окопаться. Поэтому-то наше наступление было приостановлено, и нужно выработать другой план»76. Быстро выполнить эту задачу оказалось не по силам.

Безуспешные атаки 25, 27 марта на «Нос Фердинанда», сопровождавшиеся большими потерями, продолжились и 31 марта. К 26 марта немецкое командование преодолело предкризисное положение на фронте. «К концу марта русские атаки уже истощились, – вспоминал Людендорф. – Как тогда говорили без преувеличения, они утонули в “болоте и крови”. Потери русских были чрезвычайны. Тонкие линии наших храбрых войск, еще хорошо обученных и имевших обильное количество офицеров, господствовали над массовой тактикой плохо обученной русской армии»77. «Атаки продолжались с исключительным упорством до начала апреля, – вторил ему Фалькенгайн, – но их можно скорее назвать кровавыми жертвами, чем атаками. Колонны необученных людей, наступавшие в неповоротливых густых строях и предводимые столь же необученными офицерами, терпели страшный урон… Для усиления атакованного фронта понадобилась только одна дивизия из общего резерва, которая была подвезена из Барановичей, южнее Немана, где она стояла. Даже и она не была испрошена штабом фронта, а предложена верховным командованием»78.

Наступление 12-й армии с целью демонстрации у Двинска также окончилось полным провалом. Мизерный успех имела и 5-я армия под Якобштадтом, несмотря на то что немецкий фронт был прикрыт здесь особенно жидко. Здесь у Гурко артиллерия быстро расстреляла свои снаряды, так как их запас был отправлен на участок к озеру Нарочь. 8 дивизий в результате атаки потеряли 28 тыс. человек и захватили небольшой участок окопов глубиной менее километра. Мощный артиллерийско-пулеметный огонь неподавленных огневых точек противника приводил к колоссальным потерям. На десятый день наступления 2-я армия потеряла 1018 офицеров, 77 427 солдат, в том числе 12 тыс. обмороженных и замерзших, после прекращения наступления 5 тыс. трупов было снято с германских проволочных заграждений. Общие потери превысили 30 % состава армии перед наступлением. Захвачено было около 10 км2 территории, около 1200 пленных, полтора десятка пулеметов и несколько сотен винтовок. 1-я армия потеряла 10 тыс. человек, Северный фронт – 30 тыс. человек, на участке группы Плешкова у Нарочи линия фронта опять вышла на озеро79.

«Лучших условий, как было теперь, – писал Алексеев жене в начале апреля, – трудно и желать. Я учитывал наше неумение, но надеялся на большие результаты»80. Полный провал наступления крайне тяжело воздействовал на настроение войск и командования. Алексеев, судя по его письмам, терял доверие к своим подчиненным: «Выдающиеся нужны везде. А то ведь в начале марта сделали более, чем было можно. Собрали к точкам удара пятерное превосходство в силах, а что получили?.. По памятному выражению – шиш с маслом и потери. Говорят, что исполнителей разумных нет. Значит, что ни подготовь, там испортят»81. При поддержке почти тысячи орудий 350 тыс. солдат и офицеров не смогли прорвать германский фронт. Огромные потери, без сомнения, сказались на дальнейшей пассивности Северного и Западного фронтов и нежелании их командования перейти в наступление до тех пор, пока норма снарядного запаса не достигнет показателей, принятых в союзнических армиях82. Но наштаверх прежде всего был не удовлетворен уровнем управления войсками: «Отовсюду несется вопль: дайте разумных, толковых, талантливых генералов. Но фабрика была плоха, и теперь удовлетворить запросы, прекратить вопль нечем»83.

Справедливости ради отметим, что одним из тружеников на этой «фабрике» в довоенные годы был сам Алексеев. Генералитет редко оказывается на уровне задач, предъявляемых войной, к которой он готовится. Даже блестяще обеспеченная английская армия или французские войска в 1916 г., обладая подобными запасами, не смогли прорвать немецкого фронта. А в 1917 г. фельдмаршал Д. Хейг во время боев по «дороге на Пашандель» почти полностью повторил опыт боев под Нарочью, настойчиво бросая в атаки по непроходимой грязи пехоту и держа в тылу кавалерию для использования ее в так и не состоявшемся прорыве. 22 марта (4 апреля) 1916 г. Алексеев подал императору доклад, текст которого был разослан главнокомандующим фронтами. В нем, в частности, говорилось: «Обе наши тактические операции (под Нарочью и под Двинском. – А. О.) отличались надеждой прорвать расположение противника налетом, отсутствием стремления к точной и разумной постановке артиллерии определенных целей, нужных для подготовки и успеха пехотной атаки. Наша операция была приостановлена не столько половодьем и наступившей неблагоприятной погодой, сколько сознанием, что после уже понесенных частью корпусов потерь развивать действия по ранее выработанному плану, но с прежними приемами выполнения, невозможно»84. Тем не менее погода стала не последней причиной потерь и провалов. Единственной причиной перехода в наступление в столь крайне неудачное время было желание помочь союзникам.

Это не было секретом для противника. «Не было никакого сомнения, – вспоминал Фалькенгайн, – что атаки со стороны русских были предприняты только под нажимом их западных союзников и для их поддержки. Никакой ответственный начальник, не находящийся под внешним принуждением, не мог бы столь малоценные войска повести против столь прочно оборудованных позиций, какими располагали немцы. Если бы даже были достигнуты первоначальные успехи, их нельзя было использовать при состоянии дорог в то время»85. Даже в условиях русских атак германское командование не побоялось снять с Восточного фронта и направить во Францию две дивизии86. Тем не менее самоубийственное наступление русской армии все же заставило немцев приостановить на время давление на Верден. Небольшое количество резервов Восточного фронта могло привести к печальным результатам для германской армии в случае, если бы ее заставили отступить. «Напряжение нашей обороны было действительно колоссальным», – вспоминал Гинденбург87.

Вскоре после окончания русского наступления немцы подготовили контрудар. Уже с 30 марта (12 апреля) они начали систематические атаки на свои утраченные позиции. К вечеру 5 (18) апреля их интенсивность несколько снизилась88. Но уже на рассвете 15 (28) апреля немцы вновь начали атаку. После шестичасовой артиллерийской подготовки, в которой участвовало около 200 тяжелых орудий, 10-я германская армия полностью вернула свои позиции между озерами Нарочь и Вишнев. При обстреле русских позиций немцы чередовали фугасные снаряды со шрапнелью и газами89. Воспользоваться укрытиями было практически невозможно. Русские войска понесли при этом большие потери90. Их основной причиной было решение держать противогазы в непосредственном тылу на складах, а не на позициях. В результате на участке одного из полков количество отравленных составило 2 тыс. человек. Прорвавшись здесь, немцы стали обходить атакованный выступ с тыла. Здесь в плен сдалось недавно подошедшее подкрепление, состоявшее из новичков – 1200 солдат и 18 прапорщиков. Газовые волны противника и отечественное головотяпство решили судьбу наступления. В результате было принято решение отойти на основные позиции. Семь отравленных офицеров и около 1 тыс. солдат погибло (позже противогазы все же стали держать в окопах)91.

16 (29) апреля, сообщая об этих боях, Ставка признала: «Немцам удалось овладеть окопами, утраченными ими ранее»92. Жертвы, принесенные в марте, оказались бессмысленными. Еще хуже было то, что и причина этих жертв не была секретом для собственных войск. Все, от командующих фронтами до офицеров, открыто говорили об этом и критиковали Алексеева за то, что он пошел навстречу требованиям союзников93. Эти упреки были справедливы, именно в это время начальник штаба Ставки позволил уговорить себя отказаться от наступления на Австро-Венгрию. Русский фронт начал превращаться во второстепенный именно благодаря такого рода ошибкам, подчинявшим русскую стратегию соображениям союзников.

Нарочское наступление – результат ошибочного завышения приоритета союзнического долга, неправильного выбора направления главного удара, сделанного под давлением Франции и Великобритании, технической неподготовленности к операции такого масштаба. Ответственность за это можно равномерно распределить на императора, начальника штаба его Ставки и военного министра. Кроме того, эта операция показала несостоятельность в новых условиях весьма распространенной в русской армии теории превосходства духа над техникой. Неверными оказались даже не столпы «драгомировской школы», а использование отдельных ее положений в конкретных условиях. В русских штабах, в том числе и у Алексеева, еще в бытность его командующим Северо-Западным фронтом бытовала следующая концепция, весьма точно замеченная современником. Следующая цитата за полгода до боев в марте 1916 г. дает почти точное их описание: «Русская теория состоит в том, что Россия может выдержать потери, какими бы большими они ни были, почти неопределенно долго, и что она, в случае необходимости, будет брать на себя бремя уничтожения немецкой волны снова и снова, зная, что каждый приступ неприятеля приводит его к окончательному истощению»94.

Понадобилось еще четыре месяца, новые атаки и новые огромные жертвы, чтобы среди военных возникла мысль о том, что потери могут исчерпать даже русские человеческие ресурсы. Первым, по свидетельству Нокса, ее высказал генерал Н. Н. Духонин95. Однако схожие мысли стали приходить и к Алексееву – прежде всего они были результатом писем, приходивших на его имя из госпиталей от раненых офицеров. Буквально за день до начала наступления на Юго-Западном фронте, 3 (16) мая 1916 г., наштаверх отправил Главнокомандующему фронтом генералу Брусилову весьма интересное письмо, где, ссылаясь на доходящую до него информацию, писал: «Яд недоверия не только к умению, но и недобросовестности настолько заразил армию, что лицу, хорошо знающему ее действительное настроение, трудно назвать даже три, четыре имени популярных и пользующихся доверием войск старших начальников»96. Последнее было неудивительным. 16 (29) апреля 1916 г. в письме к генералу Я. Г. Жилинскому Алексеев среди главных причин неуспеха Нарочского наступления назвал плохую организацию и «.. особенно резко сказавшуюся нашу бедность в тяжелой артиллерии и снабжении наличных даже тяжелых орудий снарядами»97.

Войска начали терять доверие к командованию, и в немалой степени по причине неподготовленных и бессмысленных атак. «Наша пехота на собственном горьком опыте отлично знает, что хорошо укрепленная позиция, занятая небольшими силами, недоступна открытой атаке даже колоссальных сил, пока не подавлены ружейный и пулеметный огонь из окопов. Отлично знает пехота, что резка проволочных заграждений под ружейным и пулеметным огнем есть занятие безнадежное. И так же хорошо известно пехоте, что любой, наилучше оборудованный окоп с самыми доблестными защитниками можно задавить тяжелой артиллерией, взять какие бы ни было перед ним проволочные заграждения. Горькое чувство охватывает пехоту, когда после первой неудачной атаки ее посылают в новые и новые, так же неподготовленные атаки, угрожая тягчайшими наказаниями и расстрелом с тыла или в обороне, при явной невозможности держаться отдают пользующееся столь печальной в армии славой приказание держаться во что бы то ни стало»98.

И уж безусловно совершенно естественно после боев под Нарочью прозвучали следующие слова, которые могли прийти в Ставку только с фронта: «Для высших штабов списки потерь в боях – это мертвая бумага, голые цифры, ничего не говорящие. Для войск – это дорогие имена лучших товарищей – красы русской армии, где почти каждая фамилия – целая история. Войска не страшатся гибели. В лучших полках молодого прибывающего офицера встречают требованием оставить мысль вернуться целым с войны. Но войска не мирятся с ненужной гибелью своих братьев. Иногда лучшие их представители гибнут, по мнению войск, бесполезно, потому то нет предела горечи, изливаемой войсками по адресу тех, кого они считают виновниками ненужной гибели своих товарищей»99. С этим настроением Верховное главнокомандование подходило к подготовке весенне-летнего наступления 1916 г.

Отставка Поливанова. Реакция и последствия

Неудачное наступление русской армии под Нарочью, в частности, выявило и тот простой факт, что снарядный голод не был преодолен в той мере, которая была необходима для успешного наступления. Неудивительно, что эта неудача совпала с отставкой военного министра, который пришел в свое ведомство под лозунгом решения проблемы снабжения фронта всем необходимым. Естественно, что сам министр не был настроен критически по отношению к результатам своей работы. Поливанов так писал о наступлении под Нарочью: «Все зависит, конечно, от степени успешности руководства нашими наступающими корпусами, у которых недостатка в боевом снабжении быть не должно, но именно по поводу этого руководства доходящие сюда (в Петроград. – А. О.) слухи отзываются пока неодобрительно»1.

Небольшой накопленный боезапас не соответствовал тем громким заявлениям, которые делались до начала этой операции. Самый факт его появления объяснялся скорее не действиями патронируемых Поливановым общественных организаций, а затишьем на фронте с ноября 1915 по март 1916 г. и сосредоточением большей части снарядов к тяжелым орудиям на участке прорыва под Нарочью. Тем не менее не хватало не только тяжелых снарядов, но и трехдюймовых гранат, в избытке была лишь шрапнель к полевой артиллерии, в то время как войска требовали как минимум 50 % гранат к ним2. В Ставке не могли не видеть очевидного – разглагольствования о снабжении фронта боеприпасами не могли заменить ни орудий, ни снарядов к ним. В Могилеве предприняли ряд мер, направленных на постепенный вывод снабжения из-под единоличной опеки военного министра.

Долгое время ему удавалось поддерживать свое реноме в Ставке на высоком уровне. В каждый свой приезд в Могилев Поливанов первым делом посещал М. В. Алексеева, «они в хороших отношениях», заметил в октябре 1915 г. Лемке3. В феврале 1916 г. Алексеев даже составил отдельную часть отчета Поливанова Государственной думе4. Тем не менее отношения между ними были все же не столь гладкими. 13 (25) декабря 1915 г. главным полевым интендантом был назначен генерал Шуваев5. Производство Шуваева состоялось по рекомендации Алексеева, но Поливанов отнесся к этому новому посту и новому назначению отрицательно.

«Создание этой должности, – отмечал министр, – обозначало, по моему мнению, начало образования при Ставке, ведавшей до сей поры лишь разработкой и направлением стратегических заданий, органов по снабжению армий, и вместе с тем начало превращения Ставки из того сравнительно малочисленного штата, в котором она была в Барановичах, в состав, обремененный многочисленными учреждениями. Вытекающее отсюда усложнение обязанностей начальника штаба Верховного главнокомандующего, и без того при возглавлении армий Государем преобремененного заботами и ответственностью, прямо опасно для успеха его работы, но может быть объяснено личной особенностью генерала Алексеева: его привычкой вникать лично в такие задачи, которые другое лицо сочло бы для себя второстепенными»6.

Поливанов весьма негативно относился к Шуваеву, между тем именно он как нельзя лучше подходил к должности военного министра, особенно в условиях войны. О Шуваеве весьма лестно отзывался Сухомлинов, сделавший его до войны начальником Главного интендантского управления: «Шуваев в короткий срок так много сделал, что я от командующих войсками всюду слышал благоприятные заявления»7. Также высоко оценивал его и предшественник Сухомлинова – Редигер: «Действительно, у Шуваева были большие личные достоинства: прямой, вполне честный, усердный работник, он хорошо изучил интендантское дело; не обладая большим умом, он в мирное время едва ли отвечал бы должности военного министра, но теперь, во время войны, когда общее руководство военным делом принадлежало Ставке, а министру лишь приходилось руководить исполнением ее указаний, главным образом по заготовлению и доставке армии всего ей нужного, Шуваев вполне отвечал своей должности, и его назначение лишь должно было приветствовать»8.

Шуваев, как и Алексеев, долго служил в Киевском военном округе, в течение шести лет был начальником Киевского военного училища, начальником дивизии, командиром 2-го Кавказского корпуса. Шуваевым была проведена огромная работа по наведению порядка в снабжении, в отличие от Поливанова, он был сторонником мобилизации промышленности, и, наконец, он был честен до такой степени, что это признавали даже либералы. В марте 1916 г. Лемке отмечает: «При Шуваеве взятка стала исчезать»9. Полковник А. А. Самойло вспоминал: «Он был хорошим администратором и безукоризненно честным человеком, что имело большую важность для борьбы с развитым воровством в тылу»10. Уже в самом начале войны, 19 августа (1 сентября) 1914 г., на встрече с петроградскими фабрикантами он предупредил их, что сотрудничество предполагает отказ от взвинчивания цен и выполнение заказов в сроки11. «Если они не смогут справиться сами, – сказал генерал после завершения совещания, – мы возьмем фабрики в свои руки»12. Это отнюдь не означало того, что генерал отказывался от работы с частной промышленностью и общественными организациями.

Когда после замены Сухомлинова Поливанов стал поддерживать земские учреждения, заказы на них проходили через ведомство главного интенданта. В январе 1916 г., после размещения в Земском союзе заказа на полушубки и перчатки, по инициативе Г Е. Львова в адрес Шуваева была отправлена телеграмма: «Представители губернских земств, собравшиеся в Москве для обсуждения вопросов, связанных с выполнением Земским союзом нового огромного заказа Главного интендантства, поручили мне приветствовать Ваше превосходительство, как энергичного, неутомимого руководителя интендантского ведомства, искренно и целиком преданного служению армии и Родине, сумевшего, путем широкого привлечения всех общественных сил страны к делу снабжения нашей несравненной армии, обеспечить ее всем необходимым. Объединенные в Земский союз, земства приложат все свои силы к выполнению возлагаемой на них ответственной задачи»13.

Шуваев ответил Львову приветственной телеграммой. Казалось бы, он не был неприемлемой фигурой для либералов, а профессиональные качества и личная честность генерала не вызывали сомнений ни у кого. В разговоре с Генбери-Вилльямсом Николай II коснулся этой замены, сказав, что лично он предпочел бы посредственного человека с хорошим знанием людей и штабной работы блестящей личности, которая слишком сконцентрирована на себе14. Иначе говоря, нужен был новый военный министр, и прежде всего интендант и организатор, а не политик. Поливанов же превращался в человека, для которого именно политика становилась главным занятием. Между тем противоречия между Ставкой и Военным министерством углублялись. В воспоминаниях Поливанова хорошо чувствуется его неприязнь по отношению к Ставке, когда в декабре 1915 г. наштаверх отказался поддержать кандидатуру военного министра и генерала Рузского на пост начальника инженерных сооружений в штабе Северного фронта15. Не стал он активно защищать и самого Поливанова.

В отличие от своего предшественника, Алексеев открыто не конфликтовал с военным министром. Но он и не относился к министру как к своему непосредственному начальнику, не всегда полностью и своевременно информировал его о событиях на фронте16. Почему это происходило? Прусско-германская система управления, в которой военный министр ведал вопросами снабжения, а начальник Генерального штаба – Главнокомандующим, так и не установилась в России, а теперь она выстраивалась эмпирическим путем. Не вызывает сомнения и то, что Поливанова не могла устраивать роль военного министра в старой прусской системе, тем более перед глазами стоял пример Фалькенгайна, совмещавшего две должности – военного министра и начальника Генерального штаба. Поливанов считал себя безусловным лидером в правительстве и вел все более самостоятельную игру в Думе.

Что касается Алексеева, то наштаверху нужен был организованный тыл, и он предпочитал не вмешиваться в столичные интриги. Еще в ноябре 1915 г. Лемке отмечал: «Алексеев не в силах влиять на назначения, так как часто они делаются помимо него; он знает, например, сейчас, что отставка А. А. Поливанова решена, но царь ему об этом ничего не говорит, значит, и он должен молчать и делать вид, что ничего не слышал»17. С поддержкой Алексеева или нет, но полномочия Ставки росли, а Военного министерства – сокращались. 5 (18) января 1916 г. в Ставке было создано управление августейшего полевого генерал-инспектора артиллерии при Верховном главнокомандующем, которое должно было ведать всеми вопросами снабжения артиллерии в прифронтовой полосе. Его возглавил великий князь Сергей Михайлович, старый противник Поливанова18.

Противоречия накапливались, и последней каплей в чаше терпения Ставки стал скандал вокруг изобретателя А. А. Братолюбова, в который был втянут великий князь Михаил Александрович. Дело шло о заказах на производство зажигательной смеси и бронированных автомобилей. На поверку изобретение оказалось фикцией, а дело получило оттенок аферы. На этот раз уже и Алексеев выступил за отставку министра. Сам Поливанов тесно увязывает свою отставку с «братолюбовской» историей и неприязнью Николая II по поводу сухомлиновского «дела»19. В марте 1916 г. оно подходило к завершению.

21 февраля (5 марта) начальник канцелярии министра двора генерал-лейтенант А. А. Мосолов сделал доклад Фредериксу в присутствии Б. В. Штюрмера. Он начинался следующими словами: «Ожидание решения по делу Сухомлинова во всех слоях общества и населения волнует умы. Общий голос народный высказывается за то, чтобы его судили по всей строгости закона. Мотивы, побуждающие требовать суда над Сухомлиновым, весьма разнообразны. Народные массы требуют суда, ища виновника временных неудач на войне, приписывая их исключительно недостаточности снабжения армии оружием и боевыми припасами. Он является для толпы виновником гибели массы солдатских жизней, требующих возмездия. Из политических партий благомыслящие монархические желают суда для справедливого наказания за совершенные преступления, если таковые будут доказаны беспристрастным судом. Эти элементы сравнительно малочисленны и во всяком случае не занимаются пропагандой, но другая часть политических партий, именно та, которая энергично агитирует в народных массах, – это антимонархические элементы, которые хотят взвинтить суд над Сухомлиновым во всесветный скандал, дискредитирующий правительство и могущий нанести сильный удар монархическому принципу»20.

Вопрос о предании Сухомлинова суду подлежал рассмотрению I Департаментом Государственного совета. Если, утверждал Мосолов, там будет принято решение о передаче генерала под суд и оно будет утверждено императором, то следовало учесть следующие его последствия: 1) дело затянется надолго; 2) защищая себя, Сухомлинов притянет к делу множество лиц, что неминуемо дискредитирует правительство и, в частности, Военное министерство, что нанесет еще один удар по репутации власти внутри страны и среди союзников; 3) сохранить судопроизводство в тайне не удастся, учитывая большое количество причастных к нему лиц; 4) следствием огласки может стать разглашение военных тайн; 5)«суд над Сухомлиновым неминуемо разрастется в суд над правительством. Эхо происходящего в суде раздастся преувеличенно в кулуарах Думы, откуда в чудовищных размерах разольется на улицу и проникнет в искаженном виде в народ и армию, пятная все, что ненавистно народу, – полагаю при этом, что правительство, несмотря на все принятые им меры, не будет иметь полной уверенности оградить верховную власть от брызг той грязи, которую взбаламутит этот суд; 6) наконец, является вопрос: допустимо ли признать гласно измену военного министра Российской империи? Казалось бы, что по изложенным причинам Верховный суд над Сухомлиновым недопустим. Непредание Сухомлинова суду тоже немыслимо, как ввиду общественного мнения страны, так и потому, что масса подробностей следствия проникла уже в Думу и там обсуждается»21.

Мосолов предлагал, для сокращения времени гласности процесса, передать дело в военно-полевой суд, а до начала его заседаний лишить Сухомлинова звания генерал-адъютанта и заключить его в крепость или разжаловать в рядовые и направить на Персидский фронт. В любом случае требовалось безотлагательное решение22. Закончив свою работу, ни разу не допросив Сухомлинова и не получив каких-либо улик против него, Особая следственная комиссия представила в Государственный совет доклад с рекомендацией привлечь предшественника Поливанова к следствию23. 1 (14) марта 1916 г. император официально одобрил это предложение. «Согласен» Николая II означало передачу этого доклада на рассмотрение Государственного совета24. Несколько дней прошли в ожидании – враги генерала внимательно следили за тем, что произойдет далее. Формально на этом этапе решалась судьба дела – оно могло быть или прекращено, или направлено на следствие для дальнейшей передачи в суд. Разумеется, что любое из этих решений требовало санкции императора25.

Вскоре все сомнения развеялись. 5 (18) марта Сухомлинов был отправлен в отставку с поста члена Государственного совета, одновременно он был выведен из состава свиты Николая II, в которой пребывал в качестве генерал-адъютанта26. 10 (23) марта 1916 г. последовало определение I Департамента Государственного совета о назначении предварительного следствия над генералами Сухомлиновым и Кузьминым-Караваевым под руководством сенатора И. А. Кузьмина27. 12 (25) марта император утвердил это решение. Кузьмин служил в Министерстве юстиции с 1878 г., занимал важные должности (включая следователя по важным делам Петербургского окружного суда, председателя Вологодского окружного суда) и имел репутацию выдающегося криминалиста и цивилиста28. Это назначение должно было стать гарантией беспристрастного рассмотрения дела.

В высшей степени показательно, что судьба преемника Сухомлинова была решена именно в эти дни. 10 (23) марта Николай II сообщает императрице, что нашел заместителя для военного министра и называет фамилию Шуваева. Личное отношение императора имело большое значение, и на этом сходятся почти все современники. О его отношении к Поливанову можно судить по следующим словам: «После смещения П.[оливанова] я буду спать спокойно, и все министры также почувствуют облегчение»29. В письме от 13 (26) марта, извещая военного министра о причинах своего решения, император предельно точно изложил свою позицию: «К сожалению, я пришел к заключению, что мне нужно с Вами расстаться. В эту великую войну военный министр является, в действительности, главным начальником снабжения армии по всем видам довольствия. Кроме того, ему приходится объединять и направлять деятельность военно-промышленных комитетов для той же единой цели снабжения и пополнения армии всякого рода запасами. Деятельность последних мне не внушает доверия, а руководство Ваше этой деятельностью недостаточно властно в моих глазах. Выбор Вашего преемника мною уже сделан. Ценю Вашу службу и благодарю Вас за девятимесячные непрерывные труды в это кипучее время. Уверен, что в Государственном совете Вы будете продолжать приносить ту пользу, на которую я рассчитываю. Искренно уважающий Вас и благодарный Николай»30.

Весьма интересной была реакция на это увольнение человека, в профессионализме которого не сомневался никто, – главы ГАУ генерала Маниковского. 14 (27) марта он прибыл в Ставку и был принят Николаем II. «Он заявил мне, – писал император, – что хотел бы подать в отставку, так как Пол.[иванов] держит себя с ним совершенно невозможно. Когда он узнал, что П.[оливанов] уволен и назначен Шув.[аев], он трижды перекрестился»31. Безусловно, отношение министра к общественным организациям сыграло весьма значительную роль в подобной реакции Маниковского. 15 (28) марта 1916 г. был подписан указ об отставке Поливанова32. Министр был смещен, «согласно прошению его»33, а предварительно данная при увольнении благодарность была императором отменена34. Сказалось все более увеличивавшееся недоверие к генералу.

«Знающий себе цену и честолюбивый, – вспоминал о Поливанове С. Д. Сазонов, – он с нетерпением ожидал благоприятной минуты, чтобы выдвинуться на первый план и занять подобавшее ему место. По убеждениям своим он примыкал к либеральным партиям»35. Протопресвитер армии был гораздо более точен в описании причин перемены: «Поливанова убрали как “левого”; Шуваева назначили как “правого”. За последним, кроме того, значилось два плюса: безукоризненная служба в должности главного интенданта и благоволение к нему, несмотря на его правизну, Государственной думы. Государь тоже очень благосклонно относился к Шуваеву»36. Негативное отношение к Поливанову как к либералу и стороннику Гучкова со стороны императрицы не вызывает сомнения. Ссылаясь на мнение Распутина, она рекомендовала на пост военного министра генерала Н. И. Иванова37.

Однако назначен был именно Шуваев38, а еще через два дня Иванов был замещен на посту Главкоюза Брусиловым. Николай Иудович получил весьма благосклонный высочайший рескрипт, был введен в Государственный совет, назначен состоять при императоре39. И все же это была отставка. Что касается преемника Поливанова, то он был совершенно другим человеком, чем и привлекал императора. Представляется, что ему должны были быть симпатичны качества нового военного министра, отмеченные Гурко: «Я должен сказать о генерале Шуваеве, что это был безукоризненно честный и прямой человек, единственной его слабостью было то, что он излишне часто называл себя “старым солдатом”, а так в России называли людей прямых и неподкупных, верных своему Царю и своей стране, преданных делу, а не лицам, каким и был генерал Шуваев»40. Николай II писал жене: «Я вполне уверен, что добрый, старый Шуваев – как раз подходящий человек на должность военного министра. Он честен, вполне предан, нисколько не боится Думы и знает все ошибки и недостатки этих комитетов»41.

Для многих в Ставке назначение Шуваева было абсолютно неожиданным. Эта новость оказалась внезапной для генерала Алексеева, который принял ее достаточно скептически42. «Генерала Шуваева он высоко ценит, как безупречно честного человека, – докладывал Сазонову о реакции Алексеева Кудашев 15 (28) марта 1915 г., – об его способностях он ничего не сказал, откуда я заключаю, что не считает их более выдающимися, нежели способности генерала Поливанова. Смущает Алексеева впечатление, которое произведет в России отставление последнего. Из всех заместителей, по его мнению, генерал Шуваев наименее, впрочем, рискует быть враждебно принятым Думою, которая его знает»43. Для Поливанова же случившееся было сильнейшим ударом. «Я видел, – вспоминал Савич, – как он горько плакал, не скрывая слез от думца»44. «Болезненно самолюбивый», по словам Сазонова, генерал затаил злобу на тех, кто, по его мнению, в той или иной степени был виновен в его отставке. Весьма характерно, что он продолжал после этого поддерживать отношения с начальником штаба Ставки, но сразу же после Февраля вместе с Гучковым активно начал борьбу против Алексеева45.

Не меньшим шоком уход Поливанова из правительства стал и для либерального лагеря и Думы. Опасения наштаверха относительно реакции этих сил стали быстро оправдываться. «Отставка эта, – вспоминал Родзянко, – произвела удручающее впечатление. Газеты были полны восхваления ушедшего министра, оценивая результаты его работы сравнительно за короткий срок. В Думе и обществе говорили о безответственном влиянии, о министерской чехарде, и о том, что враг забирается все глубже и глубже и бьет по тем людям, которые вредны немцам и полезны России»46. Газеты либерального лагеря действительно делали все возможное, для того чтобы доказать вклад Поливанова в создание оборонной промышленности, но дальше лозунгов они пойти так и не смогли47. Впрочем, и этого было достаточно.

Весьма характерным было поведение «Речи». Кадетская газета намекала на связь увольнения Поливанова с публикацией стенограмм закрытого заседания Думы по вопросу о Путиловском заводе и хвалила организационные таланты министра: «За короткое время управления военным министерством А. А. Поливанов успешно ликвидировал печальное наследие своего предшественника и немало сделал для армии в деле снабжения ее боевыми припасами, оружием, предметами интендантского довольствия»48. «Новое время» заверяло своих читателей в том, что генерал работал на должности министра «с железною энергией и сверхчеловеческим трудом». Результаты этого были более чем удовлетворительны: «А. А. Поливанов не искал популярности, но она сама шла к нему как справедливое признание его заслуг. Его имя с уважением произносилось в армии, Гос. Дума встречала [его] рукоплесканиями, доверием и уважением платило военному министру за плодотворную работу и общество. Своему преемнику он сдал хорошее наследство – прочно организованное дело»49.

«Хорошее наследство» было упомянуто не зря. Если Поливанов покровительствовал детищу Гучкова, то от его преемника в правительстве ожидали наведения порядка. Либералы внимательно следили за первыми шагами Шуваева, воздерживаясь на первых порах от каких-либо выпадов в его сторону. Пресса отмечала его трудоспособность, честность, благожелательное расположение к общественным организациям50. 21 марта (3 апреля) новый военный министр принял представителей московских и петроградских газет и изложил им свои мысли относительно будущего сотрудничества с Земскими, Городским союзами и ВПК. Поддерживая необходимость такого сотрудничества, генерал заметил: «Эти учреждения должны работать и работать и быть чужды бюрократии. Они должны больше делать, чем говорить»51. Вряд ли последние слова могли вызвать искреннюю поддержку у руководства общественных организаций, а основные принципы Шуваева, изложенные им самим («Вообще больше дела и меньше слов», «В единении со своим Царем – Россия непобедима»52) не могли не насторожить либеральную часть общества. Опасения стали быстро сбываться.

23 марта (5 апреля) 1916 г., почти сразу же после вступления в должность, Шуваев заявил о необходимости сотрудничать с общественными организациями при условии повышения требовательности в вопросе выполнения заказов. Это вызвало болезненную реакцию в ЦВПК. Его позиция была уже на следующий день изложена в собственном печатном органе. Требовательность, по мнению руководства военно-промышленных комитетов, не могла дать никаких результатов. Был дан другой совет – общественные организации «.. должны из роли подчиненных помощников власти перейти к более ответственной роли». Рецепт этого перехода был изложен в резолюциях съездов ВПК, Земского и Городского союзов, к которым «Известия ЦВПК» и направляли внимание Шуваева53. ЦВПК становился тем более активным, чем хуже обстояли дела с заказами и отсутствием контроля над их выполнением.

Следует отметить, что, выступая за усиление контроля над общественными организациями, военный министр, тем не менее, твердо выступал против их уничтожения. Его принципом было: «Без ущерба интересам войны»54. Он придерживался этого принципа и до назначения на этот пост. С октября 1914 по май 1915 г. начальник Главного интендантского управления генерал Д. С. Шуваев передал Земскому союзу заказы на 7,5 млн комплектов белья; 1,2 млн рубах; 1,2 млн брюк; 3,5 млн полотнищ для солдатских палаток55. Правда, не всегда и не все обстояло гладко с тем, как выполнялись эти заказы. М. В. Челноков во время визита в Ставку 13 (26) января 1916 г. сам со смехом рассказывал о том, как его Московский городской союз, организовав пошив 3 млн солдатских папах в размере интендантского сукна, получил прикрой в 30 верст!56 Правда, на аудиенции у императора он, естественно, воздержался от подобных забавных историй, ограничившись адресом от Москвы с благодарностью за любезный прием делегации первопрестольной столицы, ездившей на фронт для раздачи подарков57.

Для того чтобы смягчить удар, нанесенный отставкой Поливанова и наметившимся наступлением против автономии ВПК, общественному мнению была принесена долгожданная жертва. 20 апреля (3 мая) 1916 г. была окончательна решена судьба «дела Сухомлинова». Бывший военный министр был арестован в собственной квартире и препровожден в Петропавловскую крепость. Арест проводил сенатор С. А. Богородский (возглавивший следствие вместо заболевшего И. А. Кузьмина) в присутствии обер-прокурора Уголовного кассационного департамента Правительствующего сената В. П. Носовича. Озвученные представителями власти обвинения были весьма серьезны: злоупотребление властью (ст. 338), противозаконное бездействие власти (ст. 339), превышение и противозаконное бездействие власти (ст. 341), подлог (ст. 362) и, наконец, «способствование или благоприятствование неприятелю в его военных или иных враждебных против России действиях»58.

Арест Сухомлинова, как отмечала передовица «Речи», «естественно произвел огромное впечатление», и особенно потому, что в обвинении упоминалась статья 108, то есть шпионаж59. Следует отметить одно немаловажное обстоятельство: жертва была принесена накануне весьма важной для либеральной общественности даты – 27 апреля (10 мая) – 10-летия первого заседания I Государственной думы (указ об открытии сессии был подписан 22 апреля (5 мая) 1906 г.)60. Разумеется, заслуги Думы в «разоблачении» Сухомлинова и Мясоедова и вклад в это «благородное» дело Гучкова, начавшего борьбу со «шпионами» еще в 1912 г., не были забыты61. Слухи о том, чем сопровождался допрос и арест и что было обнаружено на квартире Сухомлинова, распространялись прессой так быстро, что Богородский уже менее чем через неделю вынужден был публично заявить, что все, что было опубликовано по этому поводу, «совершенно не соответствует действительности»62. Только в октябре 1916 г. старого генерала перевели из крепости под домашний арест63. Судьба Сухомлинова в очередной раз превращалась в разменную монету для политической игры. На фоне этой уступки Военное министерство начало готовить введение контроля над ВПК. Судя по всему, уже в начале мая 1916 г. Шуваев убедился в необходимости наведения порядка и установления эффективного контроля над казенными тратами.

1 (14) мая «Утро России», 3 (16) мая «Речь» с тревогой сообщили о том, что готовится наступление против ВПК, планируется введение усиленного административного надзора над работой военно-промышленных комитетов, в том числе путем введения в их состав представителей «заинтересованных ведомств», что следует ожидать сокращения объема заказов и т. д.64 Страхи были вполне обоснованными. Военный министр не скрывал своей убежденности в том, что война обходится России гораздо дороже, чем иным странам, что уже дало возможность Гучкову и его окружению заявлять, что против Военно-промышленных комитетов «начат поход»65. Судя по всему, так и было на самом деле, раз уж само руководство ЦВПК было вынуждено 10 (23) мая признать на своем заседании, что к 1 (14) мая комитетами было выполнено всего 25 % обусловленных к этому времени заказов по предметам артиллерийского снаряжения и 50 % – по предметам интендантского снабжения66. Вряд ли подобная отчетность могла удовлетворить Шуваева. Генерал был мастером организации тыла в самом широком смысле этого слова. Прежде всего, его работа была направлена на обеспечение бесперебойных поставок вооружения, боеприпасов и обмундирования.

Для того чтобы понять степень сложности задач, решаемых им, достаточно назвать в качестве примера одну цифру – 44 млн (!) сапог. Именно такое количество обуви было заявлено в качестве годовой потребности армии на 1916–1917 гг.67 За решение этой задачи Шуваев взялся весьма энергично. Для общественных организаций и частных предпринимателей наступали тяжелые времена. Особой телеграммой, адресованной начальникам снабжения Северного, Западного, Юго-Западного фронтов и главного начальника Кавказского военного округа, Шуваев предложил безотлагательно потребовать от всех кожевенных заводчиков, торговцев выделанной кожей, сапожных мастерских, банков и случайных владетелей этого товара, не исключая и заграничного происхождения, немедленной его сдачи Интендантскому ведомству или представителям правительственных или общественных организаций, заготавливающих обувь для армии. Сдаче подлежал весь товар, годный для переработки, и по ценам, не превышающим нормы Кожевенного комитета, утвержденные Министерством торговли. В случае укрывательства товар подлежал конфискации, лицам, виновным в укрывательстве, грозило тюремное заключение на срок от 1 года 4 месяцев до 2 лет. Нашедшие скрытые товары или указавшие на них премировались в размере 10 % от стоимости найденного68. В результате предпринятых мер удалось решить проблему снабжения армии обувью, упряжью и другими кожевенными изделиями, однако эта метода не позволяла рассчитывать на получение разного рода «прикроев».

Шуваев, судя по всему, был искренен. Он отнюдь не смотрел на все общественные организации как на бесполезные сообщества безответственных политиканов и расхитителей и надеялся найти понимание и поддержку хотя бы у части руководства ВПК. Посетив 19 мая (1 июня) 1916 г. Московский военно-промышленный комитет, он отметил положительные стороны работы комитетов и их недочеты, отметил необходимость сотрудничества и установления контроля над предприятиямич69. Министр счел особо важным отметить, что его суждения о работе ВПК не вызваны пересудами и внушениями: «Говорю на основании личного наблюдения и называю белое – белым, а черное – черным. Отбросим черное, как негодное, а белое давайте общей работой развивать»70. По завершении своей речи генерал «обратился к присутствующим с призывом поддержать его в работе и помочь ему оправдать надежды, возложенные на него Государем Императором»71. Вряд ли можно назвать этот призыв иначе, как проявлением политической наивности. Новый военный министр мог рассчитывать только на Ставку и часть высшего генералитета.

Кавказский фронт, Персия и Месопотамия. Весна – лето 1916 г.

Весной 1916 г. активизировали действия войска Баратова. 6(19) марта после двухчасового боя они взяли важный узел дорог и центр германской пропаганды – Исфаган. Занимавшие его бахтияры (местные кочевые племена) спешно покинули город, вместе с русским войсками в него вернулись и персидские власти во главе с губернатором. Население радостно приветствовало возвращение порядка1. Политика Баратова начала приносить плоды: лояльное поведение войск по отношению к мирному населению, категорический запрет на проведение реквизиций и насилия – все это сказалось на позиции, занятой жителями Персии2. В этой стране немногочисленные русские войска продолжали одерживать победы. Впрочем, на Востоке Персия оставалась второстепенным театром военных действий.

Самым главным направлением стало черноморское побережье Анатолии. Летом и осенью 1915 г. здесь царило полное затишье. Фронт не двигался, сколько-нибудь значительных столкновений не было3. Русское наступление, очевидно, было внезапным. Начальник Приморского отряда генерал-лейтенант В. П. Ляхов сумел прорвать оборону противника. Его войска, как правило, эффективно использовали одновременный удар по фронту вместе с десантом в тыл. Турки откатывались назад, их энергично преследовали. «Прорыв не терпит перерыва», – любил повторять Ляхов4. 23 февраля (8 марта) русские войска при поддержке флота овладели небольшим портом Ризе – центром Лазистана5. Здесь были захвачены многочисленные склады с продовольствием и фуражом – отступая, противник не успел уничтожить их. Долгое время Приморский отряд снабжался из трофейных складов6. Взятие Ризе обеспечило удобную базу для обеспечения дальнейшего наступления на Трапезунд. Гавань этого города была основной базой, связывающей снабжение 3-й турецкой армии с Константинополем. Пока Трапезунд оставался в турецких руках, противник мог организовать серьезное контрнаступление на Эрзерум.

В действиях на побережье огромную роль приобретал флот. Имея два вступивших в строй дредноута, адмирал А. А. Эбергард мог обеспечить прикрытие крупных перевозок по морю. Транспортные возможности для этого были уже достаточны. На начало января 1916 г. во флотилии вицеадмирала А. А. Хоменко насчитывалось 10 отрядов – всего 95 пароходов7. Значительно возросла и безопасность русских морских коммуникаций, хотя нельзя было сказать, что она полностью была сведена на нет. 25 февраля (10 марта) 1916 г. у Варны взорвался эскадренный миноносец «Лейтенант Пущин» – это был третий боевой корабль, потерянный с начала войны на Черном море8. Командование объявило, что он затонул в результате атаки подводной лодки. Впрочем, в штабе Эбергарда главным своим противником по-прежнему считали «Гебен» и надеялись выманить его из Босфора и уничтожить9. Немцы предпочли не рисковать столь ценным кораблем, но после того, как наступление на Трапезунд стало уже очевидным, они все же были вынуждены предпринять что-нибудь для поддержки турок.

17 (30) марта немецкая подводная лодка атаковала и потопила у местечка Оф русский плавгоспиталь «Португаль», вызванный начальником Приморского отряда для эвакуации раненых10. Это французское судно водоизмещением в 9805 тонн было спущено на воду в 1886 г. в Марселе и использовалось на дальних рейсах в Латинскую Америку и Китай в качестве пассажирского лайнера. Война застала «Португаль» и еще два парохода общества «Messangeries Maritimes»[1] на Черном море, зиму 1914–1915 гг. они провели в Николаеве, а с началом навигации перешли в Одессу. 28 марта (10 апреля) 1915 г. их осмотрел здесь начальник эвакуационной и санитарной части генерал-адъютант принц А. П. Ольденбургский. Для нужд общества Красного Креста были выбраны 2 судна – «Португаль» и «Экватор». С согласия собственника они были переоборудованы под плавучие госпитали. «Португаль» имел одну операционную и две перевязочные, на его трех палубах размещались 507 коек (вместе с легкоранеными он мог принять до 800 человек), а также каюты для персонала. Медицинский персонал состоял из 3 врачей, 26 сестер милосердия, 50 санитаров11.

Полный состав экипажа состоял из 243 человек (из них 44 француза). В начале ноября 1915 г. МИД официально известил Болгарию и Турцию о вводе плавучего госпиталя, 21 декабря 1915 г. (3 января 1916 г.) правительства этих стран признали «Португаль» судном, пользующимся покровительством Красного Креста12. Оно было приписано к Батумскому отряду судов Черноморского флота13. В день атаки судно шло под флагом Красного Креста и имело соответствующие опознавательные знаки14. Утром 17 (30) марта «Португаль» уже ждали в ближнем тылу Приморского отряда, наступавшего на Трапезунд: «Окрашенная в белый цвет, с громадным красным крестом на трубе, с флагами Красного Креста на стеньгах, она в сопровождении двух миноносцев тихо приближалась к берегу, готовясь принять до 800 раненых, сосредоточенных для удобства эвакуации в прибрежных селах побережья»15. «Португаль» встала у берега при практически нулевом волнении, ожидая приема очередной партии раненых. Миноносцы отошли мористее.

Перед началом работы персонал госпиталя пил чай. На мостике заметили перископ, но не придали этому значения – судно было официально признано госпиталем немцами, турками и болгарами. Следует отметить, что вместе с русскими перевозились также турецкие и германские раненые (турки обычно не верили, что их будут спасать, и требовали, чтобы при них пробовали пищу16). Это не спасло «Португаль» от атаки. С ближнего расстояния было выпущено 2 торпеды. Одна из них попала в машинное отделение, взорвались котлы, и госпиталь затонул за несколько секунд, в результате из 273 человек, находившихся на «Португали», погибло 113, в том числе уполномоченный Российского Красного Креста граф Л. Л. Татищев, 2 врача и женщины – 14 сестер милосердия и 2 горничные17. Старшая сестра баронесса А. Ф. Мейендорф погибла, спасая свою подчиненную18. Каюты сестер располагались на второй палубе19 – не испугавшись, баронесса спустилась вниз, вывела подчиненную на палубу тонущего корабля из каюты и отдала ей свой спасательный пояс20. Жертв могло бы быть больше, но находившиеся рядом суда оказали энергичную помощь пострадавшим от атаки, один из миноносцев одновременно начал преследование подводной лодки21. Вернувшиеся после трагедии корабли сопровождения подобрали спасшихся и ушли к Ризе22.

Россия немедленно заявила официальный протест по поводу действий германо-турецкого флота. 20 марта (2 апреля) 1916 г. он был направлен во все страны (в Турцию его официально переправила Швеция)23. Нота русского правительства гласила: «Условия, при которых было совершено преступление, исключают всякую возможность ошибки со стороны подводной лодки; злодеяние было сознательно и преднамеренно. Императорское правительство решительно протестует перед правительствами, с которыми оно находится в состоянии войны, против этого нового нарушения законов и обычаев войны, против постоянного пренебрежения договорами и трактатами. Оно рассматривает это преступление не только как вопиющее нарушение международного права, но и как проявление грубого разбоя, представляя его на суд совести цивилизованных народов»24. Главное управление российского общества Красного Креста также разослало в центральные комитеты Красного Креста воюющих стран и нейтральных государств, выступавших в роли посредника, а также в международный комитет Красного Креста в Женеве свой протест против нарушения ст. 10 Гаагской конвенции25.

Из стран-противников поначалу сожаление последовало только от общества Красного Креста Венгрии26. Оно было выражено весьма энергично и недвусмысленно: «искреннейшее и глубочайшее соболезнование по поводу столь трагического события», «это дело могло явиться лишь последствием печального недоразумения»27. Берлин последняя версия не устраивала. Для оправдания своего преступления немцы позже распространили слухи о том, что «Португаль» буксировал баржу с орудиями и боеприпасами28. Почти такая же ложь была озвучена и в официальном заявлении турецкого правительства, которое добавило к этому утверждение, что «Португаль» не имел опознавательной раскраски Красного Креста и был атакован как военный транспорт. Гибель же сотрудников Красного Креста все же вызвала сожеление у турок (по крайней мере, на вербальном уровне), не преминувших отметить, что «вина в этом падает на русских»29. На самом деле госпиталь при переходах обычно водил за кормой 2 паровых бота, которые буксировались в походе, а во время стоянки использовались для перевозки раненых с берега вместо медленных и неудобных шлюпок30. В этот раз, как показало следствие, он пришел с тремя плоскодонными ботами и одним паровым катером, которые также имели флаги Красного Креста31.

Взять на борт боты и паровой катер было невозможно – их вес (300 пудов бот, 450 пудов катер) не выдерживали шлюпбалки32. В момент атаки «Португаль» стоял, откачивая воду с этих ботов, – на берегу уже ожидали начало посадки около 200 раненых33. Разумеется, плавучий госпиталь был гораздо более удобной мишенью, чем хорошо охраняемые транспорты Батумского отряда. Следует отметить, что ни один из военных кораблей или транспортов этого отряда не был потоплен благородными германскими подводниками34. 3 (16) апреля 1916 г. в ответ на преступное нарушение законов войны и циничную ложь турок и немцев Главное управление российского Красного Креста приняло решение прервать всякие контакты с обществами Красного Креста Германии, Австрии и Болгарии и обществом Красного Полумесяца Турции впредь до присоединения их к протесту о потоплении госпитального судна «Португалия»35.

Русская делегация отказалась ехать в Стокгольм, где на 27 апреля было запланировано начало работы смешанной комиссии Красного Креста под председательством принца Карла Шведского36. 5 (18) апреля принц известил Берлин и Вену о русском протесте и предложил им дать объяснения случившемуся, для того чтобы сделать возможной работу комиссии37. Уже 8 (21) апреля германское общество Красного Креста выразило через Стокгольм свое сожаление, которое было передано принцем в Петроград с надеждой на то, что русские делегаты приедут в Швецию до 2 (15) мая. Встреча представителей Красного Креста воюющих стран, предварительно назначенная на 14 (27) апреля 1916 г., была первоначально перенесена на два дня38. Вскоре выяснилось, что на самом деле германское общество

Красного Креста всего лишь высказало сожаление по поводу гибели сотрудников Красного Креста на «Португалии»[2], и ничего более39.

Решение направить русских представителей в Стокгольм было принято накануне начала работы комиссии, Главное управление российского Красного Креста направило принцу Карлу свою благодарность, но полноценное участие русской делегации в работе совместной комиссии было поставлено в зависимость от того, будет ли получено от представителей Красного Креста Германии формальное выражение сожаления40. Свое сожаление, в конце концов, выразили и австрийцы, но германская делегация уклонилась от участия в выработке примирительной формулы, и в результате 5 (18) мая представители русского Красного Креста покинули столицу Швеции41. В результате международную конференцию Красного Креста пришлось отложить до лучших времен42. Как показали дальнейшие события, несговорчивость русской стороны была отнюдь не пустой и бессмысленной предосторожностью.

Вслед за «победой» над русским госпиталем немцы все же решили вывести в Черное море «Бреслау». 21 марта (3 апреля) крейсер прорвался к Приморскому району, подверг получасовому обстрелу побережье в районе фронта и спешно удалился43. Около восьми часов утра «Бреслау» по обычной для немецких действий на Черном море привычке подошел к берегу под Андреевским флагом. Убедившись в том, что непосредственной угрозы нет, немцы подняли турецкий флаг и начали обстрел русских позиций с тыла. Ему стали помогать две поднявшиеся на поверхность подводные лодки. Внезапность обстрела вызвала замешательство и даже панику – пехота начала покидать позиции. Тем временем немцы перекинули огонь на севший накануне на мель русский тральщик и подожгли его. Конечно, это был успех скорее моральный, чем физический, но все же успех. В любом случае, оказать сколько-нибудь заметное влияние на ход событий этот набег не мог. Как только крейсер удалился, под воду нырнули и субмарины. Пришедшие в себя войска немедленно контратаковали турок и восстановили линию фронта. Примерно к 17:00 к берегу подошел «Расчесал»: так пластуны называли линкор «Ростислав», который принялся «расчесывать» своими 10-дюймовыми орудиями турецкие позиции. Обстановка окончательно стабилизировалась44.

Уже после Эрзерума Ставка все же решила вернуть на Кавказ две пластунские бригады, взятые для германо-австрийского фронта в 1915 г. Для них был выбран морской путь, и 7 и 8 апреля 1916 г. бригады были переброшены в Батум из Новороссийска. Далее под прикрытием эскадры они были перевезены непосредственно под Трапезунд45. Их прибытие 30–31 марта (12–13 апреля) существенно усилило Приморский отряд и во многом способствовало успеху его наступления46. Безопасность морских перевозок была вполне обеспечена. За исключением гибели «Португали» и прорыва «Бреслау» совместные действия флота и армии под Трапезундом были весьма успешны. В высшей степени хорошо проявили себя суда нового для Черноморского флота типа «Эльпидифоры»47.

Эти небольшие кораблики (водоизмещение от 500 до 1200 тонн) обладали хорошими мореходными качествами и прекрасно подходили для выполнения целого ряда работ – траления, высадки десанта, перевозки грузов на необустроенный берег и т. д. Их грузоподъемность колебалась в пределах 60–80 тыс. пудов (960-1280 тонн), практически нулевая осадка носа позволяла подходить непосредственно к берегу. Корабли имели и артиллерию для непосредственной поддержки десанта – одно 75-мм орудие на носу и от двух до четырех 47– или 37-мм орудий по бортам. «Эльпидифоры» могли принять от 500 до 800 человек десанта, причем погрузка людей на этот корабль занимала всего 15–20 минут48. В том числе благодаря этим судам высадка около 35 тыс. человек под Трапезундом вместо нескольких суток заняла несколько часов49.

С 1 (14) апреля началась подготовка к наступлению. Вслед за пластунами к отряду прибыли линейные корабли «Ростислав» и «Пантелеймон», которые должны были обеспечить основную артиллерийскую поддержку наступления50. Все участники операции отмечали высокую подготовку расчетов и эффективность огня, почти мгновенно подавившего турецкие батареи. Этому успеху способствовала русская авиация, которая предварительно провела разведку обороны противника51. Полностью подавить сопротивление противника не удалось – турецкая пехота оказала сопротивление, но без поддержки артиллерии она не могла долго удержать позиции52. Под прикрытием тяжелой корабельной артиллерии пластуны уверенно двигались вперед. Уже 3 (17) апреля Ставка сообщила о том, что турки сбиты с укрепленных позиций на левом берегу реки Кара-Дерэ, в 25 верстах от Трапезунда53.

Операция под Трапезундом стала, кстати, и первым боевым испытанием для бывшего «Меджидие» под русским флагом – артиллерия русского крейсера «Прут» активно и успешно работала по берегу54. Основной удар наносили линейные корабли. «Ростислав» и «Пантелеймон» своим огнем свели попытки турецкой пехоты удержаться на заранее подготовленных позициях практически на нет. «Окопов почти нет, а их было несколько ярусов, – вспоминал результаты действий корабельных орудий один из офицеров десанта. – Все разрушено, исковеркано и завалено. Надежные укрытия и блиндажи не выдержали огня морской артиллерии, и только куски толстых бревен и балок, торчавших из-под земли, свидетельствовали о том, что здесь было укрытие или блиндаж, быть может, похоронившие в своих недрах не один десяток несчастных солдат»55.

Комбинированное наступление армии и Черноморского флота было весьма успешным, а потери – незначительными. И такой результат был достигнут, несмотря на то что в Трапезунд были переброшены свежие

турецкие части под командованием немецких офицеров56. Основной успех был достигнут на позициях под Кара-Дерэ. К 4 (17) апреля русские авангарды, пройдя около десяти тяжелейших верст по горным позициям, вышли к передовым укреплениям города57. Ляхов запланировал взять Трапезунд 7 (20) апреля, но турки сорвали эти планы. Город был занят без штурма, утром 5 (18) апреля на подступах к нему русские войска встречала делегация во главе с американским консулом, греческим митрополитом, муллой и местными чиновниками. На позолоченном блюде они несли ключи от города58. Турецкий гарнизон быстро отступал, оставив на береговых позициях 22 орудия, в том числе 14 – 6-дюймового калибра. Позже в Трапезунде было найдено одно полевое орудие, свыше 1000 винтовок, 53 зарядных ящиков и прочие трофеи59.

5 (18) апреля 1916 г. Ставка сообщила об очередной победе на Кавказском фронте: «Трапезунд взят. Дружная боевая работа войск Кавказской армии и Черноморского флота увенчалась овладением нами этим важнейшим укрепленным пунктом Анатолийского побережья. Доблестные войска Кавказской армии, после кровопролитного боя 1 апреля на реке Кара-Дараси, безостановочно теснили турок, преодолевая невероятные трудности и всюду сокрушая упорнейшее их сопротивление. Искусные действия флота дали возможность блестяще провести смелую десантную операцию и оказывать постоянную огневую поддержку сухопутным войскам, оперировавшим в приморском районе. Новой победе способствовала товарищеская поддержка, оказанная остальными войсками Кавказской армии, действовавшими на прочих направлениях в Малой Азии»60. Трапезунд почти что не пострадал от обстрелов61. Турки очистили его еще в ночь на 3 (16) апреля. Целый день в городе практически не было власти. До вступления русских войск греческое население начало грабеж оставленных уходящими турками домов62.

Мусульманское население массами уходило вслед за своими, оставшиеся в живых христиане «восторженно приветствовали наши войска»63. Высаживавшиеся с кораблей войска на пристани, покрытой лавровыми ветвями, встречали делегации от духовенства и горожан, из окон летел дождь цветов64. Над греческими домами были вывешены греческие и русские флаги, над турецкими – белые. Русская администрация во главе с генералом Ляховым вынуждена была срочно принять меры к восстановлению порядка65. Греческое население сводило счеты со своими обидчиками – оставленные турецкие дома горели66. Так пострадала значительная часть города, нормальное функционирование водоснабжения и канализации оказалось под угрозой срыва67.

Следующим после установления прочного контроля над городом шагом было расследование преступлений турецких властей – в городе и его окрестностях в ходе так называемой депортации было истреблено около 10 тыс. армян68. Это были жители города и окрестных сел (до войны в Трапезунде проживало около 50 тыс. человек, из них 6 тыс. армян и 8 тыс. греков)69.

Перед приходом русских войск греческое население старалось укрыться в городе, а турецкое – покинуть его. В результате в Трапезунде осталось около 15 тыс. жителей, в основном это были греки. Следствие, проведенное русскими властями, установило факт массовых убийств70. Доклад представителя Союза городов князя А. М. Аргутинского-Долгорукова, опубликованный в русской прессе, представляет собой свидетельство преступлений: «…армяне же поголовно были турками вырезаны и потоплены в море. Спаслись от этой участи лишь 100–120 четников, ведших партизанскую войну, и несколько сот детей; вырезаны и потоплены армяне и в окрестных деревнях. По общим отзывам, жестокости, которые применялись к армянам в Трапезунде, превосходят своим изуверством все то, что применялось турками по отношению к армянам в других местах»71.

По рассказам свидетеля событий – американского консула, турки устроили вполне традиционную для своих нравов кровавую баню. «Его рассказ о зверствах, совершенных турками, переносит нас во времена Средневековья, – отмечает 6 (19) апреля 1916 г. в дневнике А. И. Верховский. – Были, например, случаи, когда они живого человека распинали на деревянном кресте и пускали плыть в море. Плавай, пока не умрешь. Или, связав целую семью веревкой, отца бросали в воду первым, и он тянул за собой всю семью»72. Истребить удалось не всех. В городе еще при турецкой власти оставались только дети, которых укрыли греки. В первые же дни Аргутинский нашел около 50 детей, спасенных таким образом73.

При русском управлении было проведено статистическое исследование Трапезундского округа – к ноябрю 1916 г. в нем проживало 62 699 человек, из них 42 233 турок, 20 301 греков и всего 165 армян74. Город постепенно восстанавливался, на его территории по приказу начальника укрепленного района генерал-майора А. В. Шварца начали действовать нормы русского законодательства, была установлена свобода богослужения. При этом мусульманская община города не получила назад 10 мечетей, некоторые ранее были переделаны из церквей75. 7 (20) апреля прибывший в Трапезунд Юденич принял на его центральной площади парад76.

Необходимо было стабилизировать Кавказский фронт на его новых позициях, тем более что, подтянув подкрепления, турки попытались отбросить его назад. В конце апреля, подтянув войска из района Проливов, они начали теснить русские части77. Наиболее серьезный контрудар был нанесен по выступу Кавказского фронта в районе Мамахатуна. 17 (30) мая русские войска оставили этот город78. Через два дня противник попытался перейти в масштабное контрнаступление на Эрзинджанском направлении, которое было отбито79. Правда, фронт вынужден был оттянуться назад, что привело к новой волне армянских беженцев. Колонны по 200–250 человек иногда сопровождались наемниками-курдами. «Несчастные беженцы с трудом шли, дорога была трудная, приходилось идти по снегу и местами по колено в грязи и, конечно, без всякой обуви. Имущества у них почти не было никакого, несли, что могли, на себе. Женщины тащили на себе грудных и малых детей»80. С 26 мая (8 июня) в сводках Кавказского фронта все чаще стало повторяться: «без перемен»81.

Начало и завершение (около 70 верст) шоссе Трапезунд – Эрзерум были поставлены под контроль русской армии. Его середина – около 150 верст в районе Байбурта – находилась еще у турок82. Теперь они не могли пользоваться опасной, находящейся под постоянной угрозой Черноморского флота, но единственной удобной и кратчайшей морской коммуникационной линией, связывавшей тыл 3-й армии с Константинополем. Ближайшей базой снабжения турецких войск в Западной Армении становилась железная дорога в Анатолии, отдаленная на 700 верст, или порт Александретта, отдаленный от Эрзерума на 470 верст. Тоннели в горных хребтах Тавра по-прежнему не были достроены, несмотря на максимальные усилия, которые прикладывались турецкой стороной. Задачи снабжения армии многократно усложнялись – грузы и подкрепления в весеннюю распутицу должны были следовать по перевалам и бездорожью83.

Пока у турок находился Байбурт, шоссе Трапезунд – Эрзерум оставалось закрытым и для русской армии, что значительно снижало ее возможности в Малой Азии. Тем не менее она сделала все возможное для успеха группы генерала Ляхова. «Особенность нашей операции на приморском направлении, – отмечал корреспондент «Нового времени», – заключалась в систематическом энергичном преследовании врага, не дававшем туркам остановиться и оправиться. Кроме того, все группы наших войск, действовавших на кавказском театре, то есть на эрзинджанском, битлисском, байбуртском, урмийском направлениях, способствовали успеху операции на эрзерумском направлении. Группы эти, действуя все время чрезвычайно активно, не давали туркам сосредоточиться настолько, чтобы оказать серьезное противодействие нашему продвижению по побережью»84.

Русское наступление продолжалось и в Персии. Вслед за Исфаганом русские войска овладели следующим важным пунктом на пути к Багдаду – это был город Керманшах. Здесь они уже начали сталкиваться с турецкими частями85. Тем не менее, даже с учетом помощи, оказанной турками, сопротивление персидской жандармерии по-прежнему было незначительным86. Их союзники-курды ограничивались партизанскими действиями в горах87. «Пока наши успеют пристреляться по невидимым целям, – писал участник боев, – курды, выхватив несколько жертв, бросаются впопыхах наутек… А там появляются совершенно неожиданно в другом месте. Трудно с ними бороться: они как у себя дома в горах. В атаку же идут плохо и очень охотно сдаются в плен»88. Эти действия могли приостановить движение русских войск, но не остановить его. Перед ними открыто была постановлена задача выхода в район Багдада для соединения с англичанами.

В марте 1916 г. они высадили небольшой десант в Бендер-Аббасе под командованием полковника Перси Сайкса – 500 стрелков 124-го Балуджистанского полка, эскадрон кавалерии и отделение горных орудий89. Перед ним была поставлена задача создать новую персидскую жандармерию, на этот раз под английским руководством, и, опираясь на нее, начать движение в глубь Персии90. Надежды союзников на соединение в Персии были весьма сильными. В апреле 1916 г. Алексеев снова заявил о желательности создания русско-английского фронта в Персии для предотвращения возможности проникновения германо-турецкого влияния в Афганистан и Индию. Промежуточной целью был намечен именно Керманшах, главной задачей – «.. концентрическое наступление на Багдад и прочное овладение этим пунктом». В случае успеха предполагалось совместное движение на Мосул и далее собственно в Турцию91.

Это могло дать возможность союзникам выйти в тыл турецкой 3-й армии, действовавшей против главных сил Кавказского фронта. Николай Николаевич (младший) поддержал этот план и отдал приказ о подготовке наступления на Багдад. Проблема заключалась в том, что корпус Баратова был слишком незначителен для создания серьезной угрозы противнику. Твердая спайка, храбрость, уверенность в превосходстве над противником после многочисленных успехов, доверие к командирам – все это не могло компенсировать отсутствие резервов и колоссальные проблемы со снабжением из-за недостатка транспорта92. Под давлением Николая Николаевича (младшего), считавшего необходимым сделать все возможное для оказания помощи союзникам, Баратов принял решение сформировать Керманшахский отряд, собрав около 7 тыс. человек под командованием генерал-лейтенанта князя С. К. Белосельского-Белозерского93. Даже находясь у Керманшаха, этот отряд имел за собой 650 верст плохо оборудованных коммуникаций, при движении на Багдад они увеличились до 1 тыс.94

Русские силы в районе Керманшаха насчитывали только 4 батальона пехоты, 36 эскадронов и сотен и 22 орудия. Уже в этом городе они были фактически оторваны от своих тылов95. Для обслуживания отряда использовалась авторота в 100 грузовых автомобилей, около 300 четверочных фургонов, 1 тыс. верблюдов, 4 тыс. мулов и 13 тыс. ослов. Весь этот транспорт мог обеспечить только подвоз хлеба солдатам и фуража кавалерии из расчета 2 фунта ячменя на лошадь96. Очевидно, что при отсутствии железных дорог обеспечить всем необходимым войска Баратова было практически невозможно. При такой обстановке русское наступление могло носить лишь демонстративно-отвлекающий характер. По плану на Багдад должны были наступать Кавказская кавалерийская дивизия с конно-горным дивизионом, 4-й пограничный полк и гаубичный взвод, в резерве у Керманшаха остались два казачьих полка97.

Поначалу движение было довольно успешным. Принимавший в нем участие вахмистр С. М. Буденный вспоминал: «Наша Кавказская кавалерийская дивизия быстро двигалась на Багдад, не встречая особого сопротивления войск противника. На пути встречались только отдельные конные группы курдов. Как правило, они серьезного боя не принимали, а лишь внезапными налетами тревожили наши тылы»98. На самом деле наступление оказалось далеко не легким. Быстрота движения терялась по мере удаления от Керманшаха. Движение в район Багдада затянулось на полтора месяца. Сразу же после прихода весны проявились все трудности движения по этой сложной местности. Уже в апреле в районе похода началась нестерпимая жара, от которой лопались термометры99.

По воспоминаниям вольноопределяющегося И. Х. Баграмяна, этот период был наиболее сложным для движения – чувствительно возросло сопротивление местного населения и жандармерии, поход проходил в полупустынной местности в тяжелых климатических условиях: «…наиболее мучительной для нас была нестерпимая жара. Питьевую воду нам доставляли на верблюдах в бурдюках, но пока она доходила до нас, становилась безвкусной, теплой и не утоляла жажду»100. Обстановка ухудшалась по мере того, как войска удалялись от баз снабжения. «Жажда становилась все мучительней, – вспоминал другой участник похода. – В поисках воды приходилось отходить от дороги на десятки верст. Если находили болотистое место, то радости не было пределов. Припав к влажной земле губами, воду сосали вместе с грязью и тиной. Иногда солдат пытался выдавить воду из топкой земли каблуком сапога. Не всегда удавалось»101. Скверное качество воды привело к развитию дизентерии, а затем эпидемии холеры, резко увеличившей человеческие потери в русских войсках102.

Наступление было остановлено в 140 км от Багдада, еще ранее, к 12 марта 1916 г., русские войска прекратили преследование разбитого противника на Эрзерумском направлении103. Попытки русского командования оказать союзникам помощь путем наступления корпуса генерала Баратова из района Керманшаха на Багдад не спасли английский корпус. 4 (17) марта 1916 г. Алексеев в разговоре с Н. А. Кудашевым опять возвращается к турецкой теме. Крупный успех русской армии в Малой Азии – взятие штурмом Эрзерума 9 (22) февраля 1916 г. – ставил вопрос об использовании возможностей, им созданных. Вновь незначительность резервов Кавказской армии и невозможность, по мнению Алексеева, снятия с основного фронта «ни одного солдата», делала невозможным ни масштабное развитие успеха под Эрзерумом, ни оказание эффективной помощи отряду генерал-майора Ч. Таунсхенда104. Между тем блокада англичан под Кутом становилась все более тесной.

Положение Таунсхенда целиком зависело от снабжения по Тигру, и мушир К. фон дер Гольц-паша организовал 5 линий укреплений вдоль реки на дальних подступах к блокированному корпусу, в котором заканчивалось продовольствие. Таунсхенд обращался по радио к командованию с просьбами о поддержке, но оно не смогло пробиться через систему обороны, созданную под руководством Гольца. В ходе неудачных попыток оказать помощь своим товарищам британские экспедиционные силы потеряли около 23 тыс. человек убитыми и ранеными105. Это была последняя победа немецкого генерал-фельдмаршала. 72-летний командующий турецкими войсками умер от холеры 19 апреля 1916 г., но его войска уже обеспечили решение поставленной перед ними задачи. 26 апреля Таунсхенд, исчерпав все возможности обороны, встретился на Тигре с представителем турецкого командования полковником Халил-беем и обсудил условия сдачи. 29 апреля 1916 г., уничтожив все оружие и радио, после 143-дневной осады в плен сдалось 2500 английских и 9300 индийских солдат (сам Таунсхенд называет несколько другие цифры – 2970 британцев и приблизительно 6000 индийцев). Трофеями турок стали 40 орудий, 3 самолета, 2 речных парохода и 40 автомобилей106.

В последний момент по предложению Таунсхенда английское командование в Месопотамии с санкции своего правительства попыталось подкупить турок в лице Халил-бея, формально возглавлявшего осаду. За огромную по тем временам сумму – 1 млн фунтов – англичане хотели получить для осажденных войск право свободного выхода из блокированного урочища. Из этой затеи ничего не вышло, и сам факт переговоров пришлось скрывать от общественного мнения Великобритании. Турецкое радио возвестило о них миру, но англичане так ничего и не узнали до конца войны – хорошо сработала цензура107 (разумеется, сам факт сдачи не скрывали: о нем официально сообщили немедленно, уже 29 апреля 1916 г.)108. Несмотря на то что число сдавшихся было относительно невелико, оно вряд ли превышало ежедневные потери англичан во время битвы во Фландрии, но моральное значение турецкой победы не поддается переоценке. Это была самая массовая сдача в плен в истории британской армии между Йорктауном в 1783 г. и Сингапуром в 1942 г. Таунсхенд отправился в плен на Принцевы острова, сопровождаемый двумя офицерами его штаба, двумя британскими ординарцами и поваром-португальцем. Его солдатам не так повезло: 4 тыс. человек умерло в турецком плену109. Безусловно, что эта победа способствовала преодолению морального и политического кризиса в Турции, вызванного поражениями в Закавказье и в Малой Азии.

Определенные «успехи» были достигнуты противником и на море. В марте 1916 г. немецкая подлодка «UC-15», пришедшая в 1915 г. в Константинополь из Полы и переведенная оттуда весной 1916 г. в Евксиноград под Варной, провела ряд минных постановок на подступах к Севастополю. На одной из них 12 (25) апреля взорвался и погиб эскадренный миноносец «Живучий»110. В этот период немецкие моряки ставили у русских портов мины с надписями в болгарской орфографии «Христово Воскресение» – об обнаружении этого проявления типично европейского кощунства Морской генеральный штаб заявил 19 апреля (2 мая) 1916 г.111 Позже фотография этого Каинова дара была помещена в газетах112. Следует отметить, что, по собственному признанию германцев, собственно болгары в этих «забавах» участия не принимали113.

Ранним утром 24 апреля (6 мая)«Бреслау» подошел к незащищенной Евпатории, объявленной открытым портом (этот приморский город не имел даже оборудованного для приема пароходов порта – пассажиры и грузы разгружались на рейде). Разумеется, немцы пришли под Андреевским флагом. Примерно в 4 утра с дистанции около 300 м крейсер начал обстрел города, а также стоявших в гавани парусников и парохода Земского союза, выгружавшего зерно. За 45 минут было сделано от 50 до 60 выстрелов, в городе и на судах убито 4 и ранено 12 человек. Парусники и транспорт остались на плаву, в городе пострадали караимская синагога, гимназия, земское училище – военные, с точки зрения немцев и турок, цели. После обстрела крейсер быстро удалился114.

Разумеется, подобного рода достижения не могли серьезно повлиять на что бы то ни было. Туркам был необходим успех на русском фронте. Очевидно, их вдохновляли достижения, достигнутые в борьбе с англичанами. Кроме того, им необходимо было окончательно снять угрозу создания единого русско-британского фронта от Каспия до Тигра. Между тем корпус Баратова все же установил прямой контакт с союзниками на Тигре. Эту задачу выполнила «сотня особого назначения» – 2-я сотня 1-го Уманского казачьего полка – 104 казака и 5 офицеров под командованием сотника В. Д. Гамалия115. 26 апреля (9 мая) 1916 г. он получил приказ о выступлении от Баратова. Выбор генерала был естественным – сотник имел репутацию смелого, умного и одновременно осторожного командира116. Уже на следующий день его отряд вышел из Керманшаха и 9 (22) мая соединился с англичанами117.

Казаки совершили тяжелейший поход, пройдя 800 верст по пустыне118, по территории, контролируемой враждебно настроенным племенем луров119. При этом сотня потеряла всего лишь несколько лошадей. Главным препятствием похода были жара и болезни – почти все его участники переболели малярией120. Сотня подошла к англичанам незаметно121. Союзники были рады видеть в своем лагере казаков, встречи с которыми они совсем не ожидали. Не ожидали этого и турки – приняв сотню за авангард русских сил, они предпочли очистить передовые позиции на Тигре, которые безуспешно штурмовали англо-индийские войска во время блокады Таунсхенда в Куте122. 3 (16) июня сотня Гамалия соединилась с войсками Баратова в Майдеште, потеряв за весь поход 19 лошадей (на обратном пути была сделана попытка отравить коней)123. Все участники похода были награждены командующим Кавказской армией Георгиевскими крестами124. Частный успех казачьего рейда, разумеется, не привел практически ни к каким последствиям. В конце мая Ставка уже не надеялась на соединение с англичанами в Месопотамии125.

После капитуляции Таунсхенда в пользу Османской империи начала меняться и обстановка на Багдадском направлении. Регулярные турецкие войска, высвободившиеся после победы над англичанами, заставили Баратова перейти к обороне126. Для контрудара турки собрали 18 тыс. штыков и сабель и 54 орудия127. Таким образом, общая численность противника, нацелившегося против Керманшахского отряда, более чем вдвое превосходила его первоначальную численность. Между тем русские батальоны понесли значительные человеческие потери, сократившись с 1000 до 500–600 штыков. Внезапно проявившееся численное превосходство турок было поразительно не похоже на все то, с чем приходилось до этого сталкиваться128.

Русские войска вынуждены были готовиться к отступлению. Для того чтобы оно не было воспринято постоянно колеблющимся местным населением как бегство, было принято решение предварительно нанести удар по противнику129. После контрудара Баратову пришлось отойти к Керман-шаху – выдвинутое вперед расположение его сил становилось бессмысленным и опасным. При отходе Баратов приказал не оборонять городов и не взрывать мостов. Он считал необходимым избежать жертв среди мирного населения и сохранить коммуникации, которые пригодятся еще в будущем130. Продвижение противника в Персии временно удалось остановить к 1 (14) июня131. Тем не менее вскоре русское отступление продолжилось. 18 июня (1 июля) был оставлен Керманшах. Вскоре последовал приказ очистить и Хамадан132.

23 июня 1916 г. после проведенных между Лондоном и Петроградом консультаций было подписано англо-русско-персидское соглашение, по которому казачья бригада шаха разворачивалась в дивизию, а на юге под командованием Сайкса формировалась аналогичная бригада133. Сайкс выполнил это поручение, быстро сформировав пятитысячный «корпус южноперсидских стрелков», с помощью которого он двинулся в глубь Шираза134. Обе части – русская и английская – должны были стать опорой англо-русского влияния. Договор не был ратифицирован шахом и меджлисом – в тот же день турки заняли Хамадан и в Персии начался затяжной кризис. Тем не менее обе новые части были созданы. Дивизию возглавил генерал-майор барон В. Н. фон Майдель135. В Персии он имел титул сардара – маршала. Казачья дивизия была разделена на многочисленные отряды – Тегеранский, Исфаганский, Ардебильский, Гилянский и так далее – и использовалась для контроля над территорией и коммуникациями136.

Проблема обеспечения путей снабжения в Персии, разумеется, не решалась сразу же после подписания договора. К сентябрю 1916 г. силы Баратова прочно удерживали оборону в направлении на Казвин – Тегеран. Союзники контролировали значительные территории, не имея нигде сконцентрированных значительных сил. Бригада Сайкса была рассредоточена и так же действовала с помощью местных племенных вождей, один из которых был наследственным губернатором Шираза, изгнанным прогерманскими элементами. К октябрю 1916 г. «южно-персидские стрелки» заняли Керман, Иезд и Исфаган. До последнего города турки не дошли каких-то 100 км. В октябре Сайксу удалось поставить под свой контроль и Шираз137. Следующим шагом в плане его действий было объединение с Баратовым, для которого у англичан пока что не хватало резервов138.

События в Персии практически не оказали влияния на положение на Кавказском фронте. Лишь с конца июня в Малой Азии вновь начались бои местного значения, не имевшие, впрочем, каких-либо серьезных результатов, за исключением того, что 29 июня (12 июля) русские войска вновь овладели Мамахатуном. На этот раз турки готовились к отходу и подожгли город перед уходом139. В целом борьба на сухопутном фронте протекала без особых успехов для турок. Заметно успешнее их союзники действовали на Черном море. Днем 21 июня (4 июля)«Гебен» обстрелял Туапсе и потопил небольшой пароход «Князь Оболенский», стоявший на погрузке. Одновременно «Бреслау» подверг обстрелу Сочи. Крейсер выпустил по городу 6 снарядов, после чего сделал 2 бортовых залпа и ушел в море, потопив на подходе к Сочи пароход «Мария-Антуанетта». Вслед за обстрелами германские корабли удалились в Босфор140. Таким образом, германо-турецкие военно-морские силы продемонстрировали, что Черноморский флот не имеет полного контроля над морем. Это было серьезное, но не единственное достижение противника. Как известно, немцы – народ последовательный и пунктуальный. Они не собирались ограничиваться потоплением всего лишь одного русского плавучего госпиталя.

Уже 31 марта (13 апреля) 1916 г. российское общество Красного Креста заявило о начале подготовки замены потопленной «Португали»141. 23 апреля (6 мая) главноуправляющий Красным Крестом при Кавказской армии сообщил о начале работ для переоборудования парохода «Вперед» в госпитальное судно, рассчитанное на 120 коек142. Пароход был построен в 1898 г., имел 858 тонн водоизмещения и мог развивать скорость до 12 узлов143. 8 (21) мая 1916 г. «Вперед» был введен в строй Черноморского флота. Госпиталь был оборудован Красным Крестом и имел все необходимые опознавательные знаки последнего144. 13 (26) мая все работы на пароходе были завершены, и уполномоченный Красного Креста граф А. Тышкевич официально сообщил об этом в МИД с просьбой поставить в известность воюющие с Россией страны о появлении на Черном море нового плавучего госпиталя145, что и было вскоре сделано по надлежащим правилам в отношении как парохода «Вперед», так и другого плавучего госпиталя – «Атене»146.

В 4:30 25 июня (8 июля) 1916 г. «Вперед» вышел из Батума в Трапезунд за ранеными. В 9:35 немецкая субмарина без какого-либо предупреждения опять торпедировала и потопила русский плавгоспиталь. «Вперед» был потоплен в 32 милях от Батума и в 2 милях от берега, напротив Ризе. Основанием была та же легенда о буксировке военных барж (отметим, что Ризе находился уже в русском тылу). Так как на порядочность германских подводников уже особенно не полагались, «Вперед» находился в постоянной готовности к атаке. Перископ был замечен раньше, чем лодка сделала залп, в результате чего удалось спустить шлюпки на воду и спасти большую часть экипажа. Из 67 человек погибло только семеро: один санитар, мальчик-доброволец, один кочегар, четыре матроса и комендант судна[3] – отставной контр-адмирал А. К. Вильгельмс. Вновь последовал немедленный протест русского Красного Креста147.

Турки не торопились выражать свое сожаление и отказались от предоставления версии случившегося, мотивируя это тем, что потопившая госпиталь лодка все еще находится в море. Правительству Оттоманской Порты было предложено ответить на вопрос, было ли с его стороны своевременное признание парохода «Вперед» судном, находящимся под защитой Красного Креста148. Через посольство США был дан ответ – турки не признали подобной защиты за госпиталем «Атене». Терпение Петрограда и Могилева было не безгранично. Последовало решение – теперь турецкие госпитальные суда лишались защиты Гаагской конвенции 1907 г.149 В сложившихся обстоятельствах у русских властей не оставалось выбора, и госпитальные суда «Атене» и «Экватор» были переведены в разряд транспортов для перевозки раненых150. Последней страницей в этой истории был отказ русского правительства признать введенное для плавания по Черному морю госпитальное судно «Болгария». На запрос Софии через нидерландского посла было направлено разъяснение позиции России: последовал отказ151 ввиду невозможности соблюдения «условий взаимности», вызванного действиями Турции и Германии. Болгарскому правительству осталось только протестовать, что оно и сделало. София заявила официальный протест, утверждая, что она неизменно твердо следовала конвенции и что ответственность за возможные последствия ляжет на русскую сторону152.

Планы Ставки в отношении Турции. Весна – лето 1916 г.

Даже после капитуляции Таунсхенда Ставка была готова продолжать сотрудничество с англичанами в Малой Азии. Алексеев считал, что оно значительно способствовало бы победе над Турцией. «Наши общие союзнические интересы, – писал он генералу Жилинскому 29 апреля 1916 г., – требовали бы скорейшего сокрушения Турции; выгоды от этого слишком велики и заманчивы, Германии был бы причинен чувствительный материальный и нравственный ущерб»1. Все действия наштаверха в этом направлении показывают, что его отношение к Кавказско-Малоазиатскому фронту как к исключительно второстепенному, имеющему исключительно внутреннее значение для России, или, вернее, для спокойствия ее мусульманских подданных на Кавказе2, не изменилось. «Нисколько не желая выступать адвокатом непременного примирения с Турцией, – сообщал Сазонову Кудашев, – генерал Алексеев поручил мне передать Вам некоторые его мысли по этому поводу, дабы положение, созданное нашим успехом, было тщательно продумано и использовано в наивыгоднейшем для нас объеме. Самым важным является более определенное и точное выяснение объекта войны с нашей, русской точки зрения. Выяснению этому может помочь то или другое мнение начальника штаба, но окончательно оно может принадлежать лишь компетенции самого правительства»3.

Однако при изложении позиции начальника штаба Кудашев, по собственному признанию, «…немного переплел мысли генерала Алексеева с собственными, причем очень определенно высказал последние. Хотя генерал Алексеев настойчиво заявляет, что отнюдь не желает выступать поборником и инициатором идеи мира с Турцией, в глубине души я убежден, он считает такой мир наиболее выгодным для нас делом»4. Несмотря на то что идеи Кудашева переплетены со взглядами Алексеева, выделить последние не составляет труда – он уже излагал их ранее. Это военная победа над Германией и восстановление государственной границы империи как первостепенная задача войны, необходимость освобождения сил Кавказской армии для действий в Европе – теперь, правда, Алексеев предлагал перебросить ее в случае подписания мира в Бессарабию для воздействия на Румынию5.

Главная же часть собственно алексеевских рассуждений относительно Турции состоит, на мой взгляд, в том, что овладение Проливами представляет собой отдельную и весьма сложную операцию, реализация которой в данной обстановке абсолютно невозможна6. Алексеевскую оценку в определенной степени можно назвать традиционной для русского высшего командования. И первый Верховный главнокомандующий – великий князь Николай Николаевич (младший), и генерал Ю. Н. Данилов еще в конце 1914 – начале 1915 г. отмечали невозможность для России осуществить военный захват Босфора7. Так, в январе 1915 г. Ю. Н. Данилов в разговоре с тем же Кудашевым изложил эту мысль так: «…завоевание Босфора потребует отдельной войны, а будет ли Россия способна вести эту отдельную войну и захочет ли, в этом он (Данилов. – А. О.) глубоко сомневается»8. По свидетельству Бубнова, с самого вступления в должность Верховного главнокомандующего Николай II в вопросе о Босфоре стоял за десант, а Алексеев, с некоторыми колебаниями, – против9.

К кудашевским рассуждениям, как мне представляется, относятся мысли о возможных условиях этого мира, – упоминание Адрианопольского и Ункияр-Искелессийского договоров уже весьма показательно, и о возможных средствах достижения этого мира: «На них (на турок. – А. О.) можно действовать убеждением логики и денег»10. Конечно, эти рассуждения были беспочвенными. В войне такого масштаба Россия не могла предложить туркам приемлемых условий мирного договора, в том числе и потому, что на это не пошли бы ни союзники, ни сама Турция. Какой бы непопулярной по мере поражений и потерь ни была война, диктатура младотурок прочно контролировала страну. В начале февраля 1916 г. полиция раскрыла заговор с целью ниспровержения триумвирата Талаата – Энвера – Джемаля и достижения сепаратного мира, в Константинополе прошли массовые аресты и казни. Сын султана Абдул-Азиса наследный принц Юсуф-Изеддин покончил с собой11. Это самоубийство вызвало массу толков и слухов в турецкой столице, прочно связавших смерть принца с младотурками12.

Впрочем, с точки зрения интересов России значительной перемены не произошло – партии ее сторонников в Турции не было. Впрочем, не было и предмета для переговоров с любой турецкой оппозиционной силой. В августе 1916 г. русский посланник в Швейцарии В. Р. Бахерахт сообщил в МИД о контактах, состоявшихся в Берне, между представителями русской, английской и французской миссий и представителями турецкой оппозиции с Кемаль-Мидхат-пашой во главе. Последние предлагали организовать широкое антимладотурецкое движение. Целью нового правительства в случае успеха стало бы заключение мира со странами Согласия. Резолюция

Николая II была категоричной: «С Турцией надо покончить. Во всяком случае, в Европе ей больше не место. Поэтому нам входить в сношения с оппозицией не следует»13.

Оставалось действовать только одним аргументом – силой, а если ее не хватало для удара по турецкой столице, то разумным применением тех ресурсов, которые были. Кавказский фронт вполне годился для этого. Любой его успех чувствительно отзывался в турецкой столице. Весной 1916 г. положение фронта улучшилось. Обладание Трапезундом существенно облегчило снабжение Кавказской армии. Впрочем, гавань и порт города были абсолютно не устроены и, во всяком случае, не готовы для приема крупных объемов грузов14. Подходы к порту с моря были практически открыты. Для их прикрытия у побережья была построена береговая батарея с четырьмя 10-дюймовыми орудиями, в целом для обороны города было выделено 120 крепостных орудий, командование новым укрепленным районом было поручено доблестному защитнику Ивангорода – генералу А. В. Шварцу15.

В городе и порту ежедневно с четырех утра и до позднего вечера велись огромные работы. Работали матросы Черноморского флота, солдаты Одесского морского батальона и пленные турки. Сырой и болезненный климат Трапезунда ставил массу проблем перед организацией этих работ и решением санитарно-медицинских проблем, с которыми русское командование справилось. Эпидемий не было16. Из Мариуполя сюда были перевезены две третьеочередные дивизии – Ставка пошла навстречу пожеланиям командования фронта. При перевозках использовалось от 23 до 27 транспортов. За три рейса флотилия Хоменко перевезла в апреле – мае две пластунские бригады, две пехотные дивизии и две артиллерийские бригады – 1224 офицера и 51 468 рядовых, 9975 лошадей и другого тяглового скота, 130 тыс. пудов груза. Погода не благоприятствовала перевозкам, однако не было ни одного случая увечий людей или животных. При этом флотилия могла за один рейс перевезти дивизию – 17 200 солдат и 325 офицеров. На это потребовалось шесть дней17. Новые дивизии, сведенные в 5-й Кавказский корпус, во многом помогли Юденичу удержать инициативу.

Кавказский фронт и Персия. Лето – осень 1916 г.

В июле – августе 1916 г. русские войска сорвали план Лимана фон Сандерса, предусматривавший переход турецкой армий – в контрнаступление. 2-я турецкая армия должна была получить поддержку 3-й, в состав которой входили войска, переброшенные из района Проливов1. Уже 14 (27) июня 1916 г. начались жестокие встречные бои, в которых турецкие войска несли одно поражение за другим2. В ночь на 3 (16) июля Кавказская армия овладела Байбуртом3. Таким образом, все шоссе Эрзерум – Трапезунд оказалось в тылу у русских войск, что существенно упростило решение проблемы их снабжения. 2-я турецкая армия несла тяжелые потери – только за 7 (20) и 8 (21) июля 1916 г. в плен попали 370 офицеров (в том числе 1 генерал и 1 полковник), 13 700 нижних чинов, за все же время боев количество попавших в плен составило 27 тыс. человек, было захвачено 40 орудий4. В Байбуртском уезде до войны проживало около 30 тыс. армян, в городе было четыре церкви, школы для девочек и мальчиков – от всего этого осталось пепелище, от армянского населения – около 300 женщин (преимущественного старух и молодых) и детей. Мужчин не было вовсе, женщин среднего возраста – почти5.

2-я турецкая армия была разбита до подхода подкреплений6. В результате вскоре последовал и другой крупный успех. 12 (25) июля 1916 г. штаб Главковерха сообщил о нем: «12 июля наши доблестные войска, руководимые генералом Юденичем, заняли с боя город Эрзинджан, чем завершено очищение Армении от турок»7. Турки бежали, оставив госпиталь на 800 коек, склады с оружием, боеприпасами, керосином, бензином и т. п.8 Одной из главных забот турецких властей было «решение армянского вопроса». Уходя, они оставляли за собой Армению, максимально лишенную своего исконного населения. В Эрзинджане до войны насчитывалось 3 тыс. армянских, 6 тыс. турецких и 25 греческих домов9. Армянское население насчитывало свыше 20 тыс. человек. В городе имелось пять церквей, начальные и средние учебные заведения, библиотеки, читальни, филантропические заведения и т. п. К моменту прихода русских войск от всего этого не осталось и следа. В церквях были устроены конюшни, в епархиальном училище – ветеринарная лечебница, библиотеки сожжены10.

Армянское население Эрзинджана сократилось до нескольких десятков человек, которых смогли укрыть греки. Останки тех, кого «депортировали» османские власти, покрывали окрестности города11. Существовала еще одна проблема – во время убийств и грабежа турки и курды, следуя своей традиции, захватывали или продавали в рабство детей и девушек. Их освобождением занялись члены русско-армянского комитета, которые провели проверку окрестностей города. В результате к 1 (14) октября было найдено и освобождено 4671 человек, в том числе 450 сирот в возрасте 4-12 лет (столь высокая цифра освобожденных должна быть правильно понятой – через Эрзинджан проходили целые волны депортированных, которые находили на земле этого вилайета свой конец. По приблизительным оценкам русских комиссий, были обнаружены массовые захоронения около 200 тыс. человек)12.

И, тем не менее, новость о новых успехах русской армии в Армении вызвала самый радостный отклик в тылу. 13 (26) июля освобождение Армении от турок было широко отпраздновано в Тифлисе и других городах Наместничества. Большое торжество было проведено в Нахичевани с ее преимущественно армянским населением, торжественное богослужение в Эчмиадзине провел католикос Геворг V13. После окончания операции Николай Николаевич (младший) лично посетил фронт. Великий князь совершил краткую поездку по основным местам боев кампании 1916 г. 15 (28) июля он выехал из Сарыкамыша в Эрзерум, где его встретил Юденич со своим штабом. На следующий день вместе с Юденичем он отправился в Байбурт по шоссе Эрзерум – Трапезунд. 17 (30) июля Николай Николаевич прибыл в Трапезунд14. В городе его встретил Шварц. Главнокомандующий осмотрел Трапезунд, его соборы и мечети, посетил госпитали и провел смотр войскам гарнизона15. 19 июля (1 августа) он снова направился в Байбурт, а оттуда – в Эрзинджан, где пробыл 20–21 июля (2–3 августа). Через два дня Николай Николаевич был уже в Тифлисе16. Демонстрация успехов казалась вполне внушительной.

Единственным успехом турецкого командования было наступление 13-го армейского корпуса в июне – августе 1916 г. в Персии, предпринятое с целью не допустить объединения русских и британских сил, действовавших в этой стране. 9 июня туркам удалось взять Касри-Ширин, 2 июля – Креманшах, 10 августа – Хамадан17. Впрочем, эти достижения вскоре были омрачены еще одним поражением турецкой армии – 10 (23) августа русские войска взяли город Муш18. К ноябрю 1916 г. из 45 турецких дивизий, действовавших на азиатских фронтах, 27 находилось против русской армии. 3-я и 2-я армии, в которые они были сведены, к осени 1916 г. были практически небоеспобны. Уровень потерь и дезертирства был таким, что в 3-й армии в сентябре 1916 г. вынуждены были провести переформирование: корпуса сводились в дивизии, дивизии – в полки, полки – в батальоны19. Русские победы – на фронте и на черноморских коммуникациях – вызвали оживление интереса к возможности босфорской экспедиции.

Положение Турции

Константинополь был основным коммуникационным центром и наиболее уязвимой точкой Турции. Этот город в принципе не мог быть обеспечен продовольствием исключительно за счет внутренних поставок. За 25 лет, предшествовавших войне, этого удавалось добиться всего лишь 4 раза. От ¼ до ½ потребностей Константинополя в хлебе традиционно удовлетворялись за счет зарубежного ввоза, обычно в виде муки. 50 % импорта муки приходилось на Францию, 20 % – на Россию, 15 % – на Италию и 15 % – на Румынию и Болгарию. Вступив в войну, Турция почти сразу лишилась 85 % поставок муки в свою столицу. Уже в конце 1914 г. морская торговля практически прекратилась. Сохранившийся торговый флот был сосредоточен в Мраморном море, которое превратилось в важнейшую внутреннюю коммуникационную линию Турции. Из 282 промышленных предприятий Османской империи 55 % были расположены в ее столице1. Здесь встречался грузопоток из Европы (боеприпасы и другая продукция промышленности) и из Азии (уголь и продовольствие из Анатолии)2.

Если учесть, что две существовавшие в Турции фабрики по производству боеприпасов также находились под Константинополем3, сама страна полностью зависела от немецкой помощи, а ее столица – все больше и больше – от поставок продовольствия из Балкан ввиду плохих коммуникаций, массового призыва анатолийского крестьянства в армию и геноцида армян 1915 г., то можно с полным основанием говорить о том, что судьба двух коалиций во многом решалась именно здесь, а ключом к Проливам становилось слабейшее из звеньев Четверного союза – Болгария. Положение с продовольствием в Константинополе было не просто трагически тяжелым, но и опасным для интересов Германии. Проблемы с продовольствием начались еще в конце 1914 г. вместе с мобилизацией, сорвавшей сбор урожая. Вместе с крестьянами от земли отрывался тягловый скот: мобилизации подвергались верблюды, буйволы, быки, лошади и т. п. Отсутствие должного ухода за собранными таким образом животными приводило к распространению эпидемий и их массовому падежу. Справиться с этим было практически невозможно – на всю Османскую империю насчитывалось всего 250 врачей-ветеринаров4.

Потери в тягловом скоте привели к тому, что нарушены были и сухопутные торговые связи. Уже в начале войны резко упали цены на зерно в производящих его районах и повысились цены на хлеб в потребляющих, преимущественно городских, районах. Тем не менее положение в 1914 г. было еще относительно неплохим, так как хороший урожай 1913 г. не был распродан. Но этого запаса хватило ненадолго. Всю войну шел безостановочный процесс сокращения посевных площадей страны. Если в 1913–1914 гг. площадь, засеянная злаками, составила 64 млн денюмов[4], то в 1915 г. она составила 30 млн, а в 1916 г. – 25 млн денюмов5.

Обращает на себя внимание колоссальный провал 1914–1915 гг., произошедший в условиях, когда территориальные потери Турции были еще относительно невелики. Осенью 1915 г. голод стал все более и более чувствительным. «Депортация армян, – вспоминал преподаватель американского колледжа в турецкой столице, – была главной причиной недостачи хлеба, потому что они и были основными производителями зерна. Мука стала такой редкостью, что мы не могли купить даже самое небольшое ее количество, так как не только армия потребляла огромную массу хлеба, но и немцы посылали значительные объемы зерна в свою страну»6. Хорошим примером того, как создавались и решались проблемы, было обращение турецкого населения в районе Битлиса к русским военным властям весной 1916 г. Поначалу его представители попросили разрешить им провести посевы (разрешение было дано), затем – помочь скотом (животные были предоставлены), после чего вновь обратились с просьбой предоставить им армян, так как «…они сами никогда не сеяли, а это все делали армяне»7. Практически единственным продуктом Османской империи, производство и потребление которого постоянно росло, была местная водка – арак. В 1915 г. ее было произведено приблизительно 2 130 192 литра, а в 1916 г. – 5 243 358 литров8.

Весьма чувствительными для турецкой столицы были и набеги русских кораблей на Зонгулдаг и Эрегли – основные источники угля для Константинополя. Уничтожить шахты русским кораблям не удалось, в этом районе находилось около полутораста копей. Только часть из них были оборудованы по последнему слову техники и потому легко уязвимы. Уничтожить примитивную добычу угля было практически невозможно. Так же обстояло дело и со способами погрузки. Механический – магонами, то есть баржами грузоподъемностью от 20 до 45 тонн, был легко уязвим для обстрелов с моря. Остановить же погрузку носильщиками силами флота было также невозможно9. Тем не менее флоту удалось нанести существенный ущерб основному угольному району Турции. Если в 1913 г. добыча угля здесь составила 827 тыс. тонн (100 %), то в 1914 она упала уже до 651 тыс. тонн (78,7 %), в 1915 г. – до 420 тыс. тонн (52 %), в 1916 г. – до 408 тыс. тонн (49,4 %), в 1917 г. – до 146 тыс. тонн (17,7 %). Лишь в 1918 г., после окончательного развала русской военной машины, началось медленное восстановление района и он впервые дал рост добычи – 186 тыс. тонн (22,5 % довоенного объема)10.

Кроме того, русские корабли достаточно эффективно истребляли турецкий грузовой тоннаж. К концу июня 1915 г. только в порту Эрегли лежали остатки 9 пароходов, 5 больших и 20 малых парусников11. Турки были вынуждены использовать для перевозок парусные шхуны, шаланды, которые при появлении русского флага выбрасывались на берег. К концу июля 1915 г. русские эсминцы потопили и расстреляли 123 парусника и 90 груженых шхун и фелюг. Из 35 тыс. тонн угля, отправленного из Зонгулдага, в Константинополь прибыло около 14 тыс. тонн, то есть менее половины12.

Выступая 9 (22) февраля 1916 г. в Думе, морской министр адмирал Григорович отчитывался о проделанной флотом работе: «Блокада Босфора поддерживается подводными и минными судами, опирающимися на поддержку господствующего ныне на этом море Черноморского линейного флота, который, не понеся за последнее время потерь в судовом составе, уничтожил почти весь каботажный парусный и почти весь паровой коммерческий флот, которым располагала Турция; из достоверных иностранных источников известно, что в настоящее время турки имеют в своем распоряжении всего около десятка пароходов, могущих служить транспортами»13.

Немецкий посол в Турции барон фон Вангейнгейм уже в 1915 г. с тревогой наблюдал за ростом антигерманских настроений среди населения турецкой столицы, которое обвиняло в своих бедствиях Германию и ее представителей14. Турецкая столица плохо отапливалась и почти не освещалась по ночам – город буквально тонул в темноте. Резко вздорожали уголь и керосин, поставки которого из Румынии также были нерегулярными. Банка керосина (17 кг) летом 1915 г. стоила 70 пиастров15.

Население Константинополя постоянно испытывало проблемы с продовольствием. В 1916 г. голод охватил не только тыл, но и армию. Положение усугублялось эпидемией азиатской холеры. В начале 1916 г. в Константинополе ежедневно от голода умирало несколько десятков человек. Дневная порция для горожанина составляла 250 г хлеба низкого качества, стоимость фунта хлеба за 1916 г. выросла с 2–3 пиастров до 4–5, в то время как компенсации семьям солдат и матросов не превышали 5 пиастров16. Летом 1916 г. положение со снабжением продовольствием стало еще хуже. Одновременно присутствие Германии стало проявляться в размерах, доселе невиданных.

Таунсхенд вспоминал: «Примерно в это время (летом 1916 г. – А. О.) немцы стали стаями слетаться в Константинополь и Перу. Гостиницы были переполнены офицерами и бизнесменами, которые хозяйничали в банках, магазинах и предпринимательских домах. Они даже руководили театрами и кинематографом; они снимали виллы на побережье в Принкипо и Халки; многих из них сопровождали жены и тещи! По улицам носились немецкие автомобили, переполненные молодыми германскими офицерами. Было легко заметить, что многие из них были офицерами военного времени или просто гражданскими, одетыми в военную форму… Кроме армейцев было много германских морских офицеров и моряков. Турецкие офицеры к августу 1916 г. с болью начинали понимать, что они уже никогда не освободятся от немцев, которые имели около 14 тыс. человек в Константинополе и его окрестностях и еще около 14 тыс. человек в Малой Азии. Турки ненавидели немцев за их заносчивость и грубость, но с симпатией относились к австрийцам, большинство из которых было джентльменами, причем природными, настолько же, насколько ограничены по природе немцы»17.

Неприязнь пленного английского генерала к германским офицерам заметна и легко объяснима. Впрочем, нетрудно объяснить и «любовь» турок к подданным Австро-Венгрии – последних в Константинополе было гораздо меньше, чем немцев, к тому же они были представителями многонационального и многоконфессионального общества, что не могло не сделать их более гибкими. Важно другое – немецкое присутствие в турецкой столице становилось опасно заметным, тем более на фоне далеко не блестящего положения дел. Летний очень серьезный продовольственный кризис в Константинополе, как отмечает Фалькенгайн, «.по счастью, был устранен своевременной доставкой румынского зерна»18. Румыны вели себя достаточно экстравагантно, но последовательно. Они старались оказывать услуги всем.

Так, например, 12 (25) мая 1916 г. русский военный атташе в этой стране полковник Татаринов был проинформирован о том, что в Констанце находятся 2 турецких парохода водоизмещением по 3 тыс. тонн и 150 парусников. Представители румынского Военного министерства интересовались, почему русский флот не топит эти корабли?19 Однако проблемы турецкой столицы не исчерпывались продовольствием. 16 (29) сентября 1916 г. русская подводная лодка «Тюлень» под командованием старшего лейтенанта М. А. Китицына20 вступила в артиллерийский бой с вооруженным турецким пароходом «Родосто» (6 тыс. тонн водоизмещения), следовавшим с грузом угля из Эрегли под командованием немецких офицеров. После удачной для «Тюленя» дуэли корабль сдался и был отведен в качестве приза в Севастополь21. В течение 40 часов призовая команда подлодки вела турецкий транспорт на свою базу – препятствий не было22.

С выходом из строя двух оставшихся крупных угольщиков – «Патмоса» и «Ирмингарда» – подвоз угля из Зонгулдага почти совсем прекратился. В городе и во флоте была введена строжайшая экономия. В ноябре 1916 г. Германия была вынуждена организовать поставку угля в Константинополь. Но поставки не превышали 14 тыс. тонн в месяц, чего явно не хватало для преодоления кризиса. На больший объем немцы пойти не могли, так как они были вынуждены помогать топливом и австрийцам. Вена зимой 1915–1916 гг. полностью зависела от поставок угля из Силезии, город снабжался с «колес», и в случае опоздания маршрутного поезда наступали мрак и холод. На побережье Мраморного моря было отрыто 6 новых шахт, но они давали топливо чрезвычайно низкого качества. Угля едва-едва хватало для снабжения судов и заводов. Даже военные корабли были посажены на «голодный паек». На стоянках они использовали турецкий уголь, а в походы выдавался из неприкосновенного запаса германский – он давал меньше дыма. До перемирия с Россией в 1917 г. хлебный паек в столице Турции сократился до 180 г в день23. Тяжелым было продовольственное положение и у ее союзников.

В феврале 1915 г. в Германии была введена карточная система, через месяц этому примеру последовала и Австро-Венгрия. 15 июля 1915 г. в Дунайской монархии был секвестрирован весь урожай и введены твердые цены на хлеб и овощи24. Это не спасло страну от продовольственного кризиса. Людендорф отмечал, что в 1917 г. Германия, Австро-Венгрия и Константинополь продержались исключительно благодаря поставкам из Румынии25. С января по март 1916 г., например, по данным газеты «Independence Roumaine», в Австро-Венгрию и Германию было вывезено 7666 вагонов зерна, за январь в Австро-Венгрию было поставлено 5 550 426 кг керосина, в Германию – 22 722 088 кг керосина, в Болгарию – 1 730 356 и в Турцию – 1 598 151 кг керосина26.

«Практически вся страна голодала, – вспоминал Гинденбург продовольственную ситуацию в Турции, – но не из-за недостатка продовольствия, но потому что администрация и транспорт были парализованы и ни в какой степени не обеспечивали запросы на поставки. Никто не знал, как удавалось существовать жителям больших городов. Мы снабжали Константинополь хлебом, посылали зерно из Добруджи и Румынии, помогали чем могли, несмотря на собственные проблемы… Если бы мы остановили поставки, хотя у нас были миллионы своих голодных ртов, Константинополь взбунтовался бы, и никакая монархия ничего не могла бы сделать»27. Гинденбург немного преувеличивает, но только в оценке продовольственных поставок в Турцию. На самом деле Константинополь снабжался по остаточному принципу, после падения Бухареста цена на хлеб здесь только выросла, и Энвер-паша реально мог порадовать жителей столицы только толпами румынских пленных, которых гоняли по улицам Константинополя28.

Болгария. Зима – весна 1916 г

Еще 14 апреля 1914 г. британский военный атташе в России подполковник Альфред Нокс в конфиденциальном отчете послу Дж. Бьюкенену изложил свои взгляды на значение стран Балканского полуострова в будущей войне. Бьюкенен счел необходимым ознакомить с этим документом главу Форин Оффис Эдуарда Грея. Нокс считал, что, если война начнется в ближайшие год-два, Болгария будет оккупирована Сербией, а особо важное значение для союзников приобретет позиция Румынии1. Поскольку Сербия была разгромлена, роль Румынии как потенциального плацдарма для возможного удара по Болгарии существенно возрастала. Теперь главную стратегическую роль играла железная дорога, связывавшая Константинополь с Центральной Европой. Значимость ее была очевидна не только для военных. Американский посол в Турции писал: «Долины Моравы и Марицы, в которых была проложена эта железная дорога, представляли для Турции что-то вроде сухопутных Дарданелл. В ее руках они представляли доступ к союзникам, в случае перехода долин к противникам Оттоманской империи, она развалилась бы вдребезги. Только присоединение Болгарии к Тевтонскому делу могло предоставить туркам и германцам это преимущество»2. Болгарский вопрос стал неразделимым с вопросом о Проливах. Его необходимо было решить любым путем. В Салониках надеялись на взаимодействие с русскими: «Если бы Россия постучала в болгарскую дверь с другой стороны, наши дела на Балканах могли бы принять другой оборот»3. В России не были уверены, стоит ли прибегать к силе.

Еще в сентябре 1915 г., сразу же после объявления ультиматума правительству Болгарии, возникали проекты вооружения болгар, проживающих в России, с целью организации переворота, широкой славянофильской пропаганды и т. п. Военный министр А. А. Поливанов был настроен по отношению к этим планам скептически: «На просьбы об оружии я мог ответить лишь отказом, ибо его не хватало для своих войск. Что же касается чудодейственного на болгарские умы воздействия появлением теперь в Болгарии русского полка, то в этом я сильно сомневался: немецкая политика в Болгарии проявляла себя чем-нибудь видимым, реальным, начиная с появления во главе государства немецкого, и притом богатого, принца, а русская – преимущественно ограничивалась воспоминаниями о благодарности за прошлое, которую чувствовали современники войны 1877–1878 гг., но давно перестало чувствовать молодое поколение, видевшее воочию преимущества добрых отношений с соседями-немцами»4. Сторонники России в Болгарии, несмотря на преследования правительства Радославова, все же были: 3 (16) апреля 1916 г. М. В. Алексеев в разговоре с исполняющим обязанности директора дипломатической канцелярии при штабе Верховного главнокомандующего Н. А. Базили сообщил о предложенном ему «со стороны вполне серьезного лица – генерала, деловитость которого уже не раз была доказана (возможно, генерал Радко-Дмитриев. – А. О.) плане государственного переворота в Болгарии»5.

Этот генерал, бывший посланником Болгарии в России, в начале войны обратился с просьбой принять его в русскую армию, испросив разрешения у Фердинанда. Зная характер этого человека, Радко-Дмитриев предупредил, что будет ждать ответа только два дня. Такового не последовало, и болгарский генерал, просивший дивизию, получил корпус и отправился на Юго-Западный фронт6. В 1885 г. он принимал участие в перевороте против Александра Баттенбергского, о чем, кстати, потом сожалел7. К болгарскому царю он относился с ненавистью и презрением, что было результатом многолетнего личного знакомства. В феврале 1916 г., то есть накануне подачи проекта государственного переворота в Болгарии, в разговоре с Ноксом Радко-Дмитриев высказал убеждение, что его страна была втянута в войну против России вопреки мнению абсолютного большинства ее народа, что «болгарские войска никогда не будут воевать против русских и что, соответственно, никакое болгарское правительство никогда не посмеет послать войска на русский фронт»8. И все же следует учесть, что авторство плана coup d’etat* только лишь приписывается Радко-Дмитриеву9. Впрочем, можно предположить, что его участие в разработке подобного проекта в том или ином виде не вызывает сомнений.

План предлагал организовать низложение или даже устранение Фердинанда Болгарского. Условиями болгарской стороны были: 1) присоединение Македонии до Вардара; 2) присоединение Фракии по линии Энос – Мидия; 3) отнятие у Греции Салоник с прилегающей областью и образование из этих земель нейтральной области. «На мой вопрос, – отмечает Базили, – не грозит ли этот план неуспехом и опасностью огласки, генерал Алексеев ответил, что, конечно, риск всегда есть, но предложение весьма серьезное»10. Террор как метод достижения национальных устремлений, безусловно, не является болгарским или балканским изобретением, и возможность его перенацеливания «на круги своя» в случае неудовлетворенности этими

Государственного переворота (фр.).

кругами представляется мне естественной. Трубецкой отмечал эту особенность психологии комитаджей: «В турецких провинциях борьба велась с кинжалом и ружьем в руках. Те же приемы были не прочь применить эти выходцы (из Македонии. – А. О.), если нужно, и в Болгарии»11.

По информации английского посла в Бухаресте Дж. Баркли, Болгария к началу 1916 г. была уже фактически полностью подчинена германскому военному контролю. Администрация, полиция, таможня, железные дороги, банки, почта, телеграфные и телефонные линии контролировались немцами, без позволения которых ничего не делалось. Этот режим вызывал массовое недовольство. «Возможность возвращения Салоник является последним стимулом, который Германия может предложить Болгарии для продолжения участия в войне: если в этом будет отказано, начавшееся в этой стране движение в пользу мира быстро разовьется и в течение нескольких следующих месяцев может оказать сильное воздействие на болгарское общественное мнение»12. Если учесть, что цитируемая телеграмма была отправлена Баркли 31 декабря 1915 г., а разговор Базили с Алексеевым состоялся 3 апреля 1916 г., то выводы английского дипломата следует признать правильными, а мнение русского генерала как минимум небеспочвенным.

Радославов с самого начала войны смело обещал Болгарии решительно все и сразу. Так, вернувшись из поездки на фронт в Македонию в ноябре 1915 г., он заявил, обращаясь с балкона здания правительства к собравшимся жителям Софии: «Наконец-то болгарский народ осуществил свои исторические пожелания и вернул в свое лоно то, что у него было отнято сорок лет тому назад. Правительство сумеет сохранить то, что армия завоевала своей кровью». Речь шла о Нише, заняв который генерал Н. Жеков отдал телеграмму о том, что над крепостью Ниш болгарский флаг поднят «навсегда»13. Речь, таким образом, уже не шла даже и о «сан-стефанских границах», к которым так любили апеллировать в Софии – правительство Радославова само начало их пересмотр, инициируя раздел Сербии. Появление подобной инициативы было весьма легко объяснимо.

В последних боях на сербском фронте болгарская армия понесла большие потери. В телеграмме от 20 января 1916 г. Баркли сообщал, что госпитали Рущука переполнены и для нужд раненых власти вынуждены были реквизировать несколько частных зданий. Значительные реквизиции продовольствия, одежды и даже одеял и ковров вызывали рост цен. Прибытие в Восточную Болгарию двух турецких полков, размещенных недалеко от Варны, не прибавляло популярности правительству, которое вынуждено было усиливать цензуру и полицейский гнет14. Впрочем, усиливались и меры по пропаганде достижений болгаро-германской дружбы и сотрудничества. Именно на дружбу с Берлином в Софии возлагали теперь все надежды на будущее.

18 января 1916 г. в Ниш прибыл кайзер Вильгельм с сопровождающим его Фалькенгайном. Его встречали Фердинанд Кобург с наследником принцем Борисом, принцем Кириллом, Радославовым, генералами Жековым и Жостовым. На машинах все они поехали в крепость, где высоких гостей встретил Август фон Макензен. После осмотра крепости Фердинанд получил из рук Вильгельма фельдмаршальский жезл. Вечером в здании вокзала перед отъездом императора новый фельдмаршал германской и бывший лейтенант австрийской армии произнес тост: «Сир, сегодня – день высокой исторической значимости. 250 лет назад в этот день великий предок Вашего Величества Фридрих I возложил на себя своими собственными могущественными руками королевскую корону Пруссии. 18 января 1871 г. под властью деда Вашего Величества была создана новая Германская империя: Вильгельм Великий восстановил в Версале достоинство германских императоров. Сегодня, 18 января 1916 г., его славный правнук, который смёл своим могущественным мечом все препятствия, пересекает северо-западную часть Балканского полуострова, где раньше жили сербы (курсив мой. – А. О.), и торжественно вступает в римскую крепость Нисса. Ave Imperator, Caesar et Rex, Victor et gloriouse, ex Naissa antigua omnes Orientis populi te salutant redemptorem ferentem oppressis prosperiatem atgue salutem! Vivas! (Здравствуй Император, Цезарь и Король, славнейший победитель; из древней Ниссы Тебя приветствуют все народы Востока. Живи, несущий спасение угнетенным, процветание и здравие (Тебе)»15.

Кайзер также не скупился на похвалы, и они явно возымели действие. Еще три года назад Фердинанд и его окружение готовились покинуть страну, которую они довели до катастрофы, и теперь «…это внезапное возвышение до уровня правителей великих держав было чем-то баснословным, и сладкие фразы Вильгельма II приводили их в восторженное состояние, граничащее с опьянением»16. Славословие болгарского короля имело основания – немцы передавали под контроль и управление болгар всю Македонию17. Благодарность Фердинанда не знала границ, причем не только на словах. Болгария превращалась в продовольственный и сырьевой источник для германского блока. К февралю 1916 в Германию и Австро-Венгрию было отправлено 200 тыс. тонн кукурузы, 2 тыс. тонн яиц, 1,5 млн овечьих шкур, 1 тыс. тонн меди, 800 тыс. килограммов шерсти, в Турцию – 2 тыс. тонн кукурузы18.

Американский информатор Баркли сообщал о недовольстве, которое вызывало у офицеров болгарской армии высокомерное поведение их германских союзников. Баркли отмечает: «Болгары не хотят принимать участие в дальнейших военных операциях, пока не получат заверения в том, что по крайней мере Монастырь останется болгарским, и болгарские агенты активно распространяют национальную пропаганду среди местного населения»19. Последнее к тому времени явно начинало уставать от войн и смены правителей, тем более что после 1912 г. все это происходило в Македонии практически без остановки. Люди старались выживать. В районе Салоник, например, местное население охотно торговало со всеми, и самым обычным ответом на вопрос об отношении к происходящему был «све jедно» – «все равно»20. Но у болгарских солдат еще наблюдался значительный национальный подъем – для них это была особая война, национальный реванш.

Видимо, поэтому отношения между немецкими и болгарскими частями были далеки от дружеских, между солдатами часто происходили драки, дошедшие у местечка Карки около Монастыря до штыков, причем в результате и с той, и с другой стороны были раненые21. Последнее неудивительно.

Болгары смотрели на эту территорию как на свою собственную. Болгарский официоз «Народни право» 29 марта опубликовал статью, в которой утверждалось, что для сербского народа именно теперь открывается перспектива «новой и счастливой жизни» – под властью Австро-Венгрии. Автор статьи добавлял: «Что до сербизированных болгар Тимока и Моравы, которым Болгария широко открывает свои объятия, они быстро почувствуют благодатные лучи солнца, которое согреет их»22. Претензии Софии постоянно увеличивались, и теперь уже немцам и австрийцам приходилось сталкиваться с требовательностью тех, кому они оказали помощь. 12 марта 1916 г. Гофман в своем дневнике отмечает неприязненное отношение болгар к германским офицерам и необходимость «указать им на их настоящее место»23.

В то же самое время болгарское командование с явным неудовольствием смотрело на вывод из Балкан наиболее боеспособных германских частей после разгрома Сербии. Как отмечает официальный болгарский историограф войны и ее участник: «Каждый день становилось ясно, что германская главная квартира усвоила один план войны на Балканах, который противоречил нашим (то есть болгарским. – А. О.) интересам. Под предлогом сохранения нейтралитета Греции наша армия была сосредоточена на ее границе, в то время как Антанта беспощадно топтала суверенитет этой державы»24.

Совсем не идеальными были и отношения Болгарии с Австро-Венгрией. По мнению Ю. А. Писарева, после окончания сербской кампании они настолько обострились из-за дележа завоеванных территорий, что грозили перерасти в вооруженный конфликт, а в районе Приштины, Призрена и Джаковицы командование 3-й болгарской дивизии силой воспрепятствовало вхождению в этот район 57-й пехотной гренадерской дивизии Австро-Венгрии25. Тем не менее изъятие продовольствия из Болгарии ее союзниками продолжалось. Закупки фактически приобрели характер реквизиций, а так как на железной дороге работал немецкий персонал, вывоз также не представлял особых затруднений. Самым показательным событием стала попытка четырех болгарских солдат, трех пограничников и одного таможенного чиновника воспрепятствовать вывозу 50 свиней на таможенном посту на р. Морава 9 сентября 1917 г. Поскольку груз сопровождала команда из 75 германских солдат под руководством офицера, то по приказу своего начальника они попросту убрали препятствие на своем пути под угрозой оружия26.

Учитывая сложность внутреннего положения в Болгарии и желая избежать пролития болгарской крови в боях с русскими, Алексеев соглашался взять на себя руководство реализацией проекта устранения Фердинанда Болгарского при условии его одобрения Сазоновым, санкции МИДа на перечисленные территориальные приращения и выделения средств, судя по всему, значительных27. Идея изменения политической ориентации Болгарии была особенно близка Алексееву, так как она снимала, в случае успешной реализации, необходимость договариваться с турками и румынами28.

Сазонов критически отнесся к возможности осуществления этого проекта, в том числе и потому, что «устранение Фердинанда» не было гарантией переориентации Болгарии на Антанту: «Наконец, не надо себе делать иллюзий в отношении питаемых Болгарией к нам чувств. Среди болгар, особенно в руководящих кругах, у нас совершенно нет союзников»29. Кроме того, русский МИД опасался огласки планов переворота, которая могла привести к дискредитации Петербурга. Вскоре взгляды Алексеева изменились. 11 (24) апреля 1916 г. Базили докладывал Сазонову: «Мне не пришлось останавливаться на том, что в Болгарии в настоящее время у нас нет сторонников, кроме горсти цанковистов, и что вполне отсутствует почва для установления в стране благоприятного нам порядка. Полковник Татринов, повидимому, успел вполне убедить в этом начальника штаба. Пока не будет создана более для нас благоприятная обстановка, устранение Фердинанда, по мнению генерала Алексеева, бесцельно. Пока он предполагает ограничиться осторожным зондированием почвы и выяснением, возможно ли подготовить негласным путем привлечение на нашу сторону некоторых болгарских деятелей. При этом, по словам начальника штаба, будет соблюдена полная осторожность»30.

Подготовка русской армии к летнему наступлению

По окончании тревожной ситуации на русском фронте немцы вновь активизировались на Верденском направлении. Они даже перебросили в конце марта с русского фронта под Верден пехотную дивизию, не сняв при этом ни одной части из трех дивизий, расквартированных на Балканах1. В мае им удалось захватить высоты 304 и Mort Homme (Мертвый человек), вернуть себе захваченный французами на два дня Дуамон. 7 июня германская армия овладела фортом Во и приступила к штурму последней линии обороны Вердена – фортов Тиомон, Флери, Сувиль, Таван. 24 июня Тиомон и Флери пали. Однако взять Сувиль немецкой армии так и не удалось. Сил для развития успеха уже не было, а наступление русского Юго-Западного фронта окончательно остановило «Верденскую мясорубку». В октябре – декабре 1916 г. французы вернули себе утраченные позиции и восстановили линию фронта на момент начала германского наступления в феврале того же года2. Бои во Франции не рассеяли тревог русского командования. Оно должно было решить проблему летнего наступления.

Три русских фронта, протянувшиеся на 1200 км от Рижского залива до румынской границы, насчитывали в своем составе 11 армий, приблизительно 1732 тыс. штыков и сабель. Наиболее сильные русские группировки были: 1) на Северном фронте – 13 корпусов и 7–8 кавалерийских дивизий (около 470 тыс. штыков на 340 км), 2) на Западном фронте – 23 корпуса и 5–7 кавалерийских дивизий (около 750 тыс. штыков на 450 км). Таким образом, на петроградском и московском направлениях, где русским войскам преимущественно противостояли немцы, было сосредоточено 1220 тыс. штыков и сабель, 36 корпусов и 15 кавалерийских дивизий. Наиболее плотно эти войска были сосредоточены на тех участках, где активно шли бои еще в прошлую кампанию: на Рижском плацдарме (3 корпуса), у Двинска (4 корпуса), на Свенцянском направлении (9 корпусов) и на Виленском направлении (7 корпусов).

Юго-Западный фронт имел наименьшую плотность войск – 510 тыс. на 450 км, 19,5 корпусов и 11–12 кавалерийских дивизий. Его войска были распределены равномерно и имели перед собой преимущественно австро-венгерские части. Из 127 пехотных и 21 кавалерийской германо-австрийских дивизий, находившихся на Восточном фронте, /3 находилось к северу от Полесья, то есть против Северного и Западного фронтов3. Логика стратегии сокрушения самого сильного противника подсказывала наступление против немцев. С другой стороны, наступление против австрийцев в случае успеха обещало быстрый прорыв на простор, переход к маневренной войне, где техническое превосходство противника лишало его возможности успешной обороны.

1 (14) апреля в Могилеве было созвано совещание под формальным председательством императора. Фактически руководил его ходом Алексеев. Присутствовали три главнокомандующих фронтами: Северного – генерал-адъютант А. Н. Куропаткин, Западного – генерал от инфантерии А. Е. Эверт, Юго-Западного – генерал-адъютант А. А. Брусилов, – все они приехали вместе с начальниками своих штабов. Кроме того, в совещании участвовали генерал Н. И. Иванов, военный министр генерал Д. С. Шуваев, генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович, адмирал А. И. Русин и генерал-квартирмейстер Ставки генерал М. С. Пустовойтенко4. Совещание шло с 10 утра до 17:30 с небольшим перерывом. Алексеев сделал доклад, анализировавший причины неудач Нарочской операции. В качестве одной из них было по справедливости названо крайне неудовлетворительное состояние дорог, последовавшее за весенней оттепелью.

Было принято решение отложить будущее общее наступление русских фронтов до конца мая или до начала июня 1916 г. Этот перерыв позволил бы подготовить тылы и довести численность войсковых частей до полного штата, что обеспечило бы увеличение перевеса над противником с 671 до 877 тыс. штыков. При этом численность русских войск на Северном и Западном фронтах уже превосходила германские показатели в 2 раза, на Юго-Западном фронте это превосходство было не столь впечатляющим – только на 1/6 5. Наштаверх высказал свои опасения по поводу возможности нанесения удара на Юго-Западном фронте с целью оттеснения России от румынской границы с последующим наступлением на рижском или минском направлениях. Вследствие этого он предложил свой план, который в целом был вариацией на тему проекта, породившего Нарочскую операцию. «Общее решение остается неизменным, – писал Алексеев, – атака противника. Главный удар наносят армии Западного фронта; вспомогательные атаки: Северный фронт примерно в Двинском районе, Юго-Западный на своем северном крыле»6.

Главной целью наступления был выбран Вильно. На направлении главного удара в зоне Западного фронта было создано шестикратное превосходство (480 тыс. против 80 тыс.), наступление должно было начаться из района Молодечно на Ошмяны и Вильно. Вспомогательный удар должен был нанести Северный фронт, получавший пятикратное превосходство в живой силе (213 тыс. против 43 тыс.), из района Двинска на Митаву. Немцы рассматривали рижский плацдарм, который удерживала русская армия, как наиболее чувствительное место всего своего Восточного фронта, и если бы наступление на Митаву удалось, то весь он должен был податься назад. ЮгоЗападный фронт должен был нанести отвлекающий удар на Ровно, через две недели должны были начать два других фронта. Весь резерв тяжелой артиллерии и снарядов и весь небольшой армейский резерв (два гвардейских корпуса) Ставки направлялся на Западный фронт.

Куропаткин и Эверт вовсе не были убеждены в успехе ввиду недостатка снарядов к тяжелым орудиям. Они предпочитали придерживаться оборонительной тактики, тем более что великий князь Сергей Михайлович и Шуваев заявили о том, что в изобилии будут подаваться только легкие снаряды. Брусилов энергично отстаивал идею общего наступления. После колебаний и обсуждений командующие пришли к выводу о необходимости провести наступление по всему русскому фронту. 1 (14) мая наступление должно было начаться на Юго-Западном фронте, и не менее чем через две недели его должны были поддержать соседи. Юго-Западный фронт, который также усиливался одним корпусом, должен был наносить основный удар в обход Ковеля, в глубокий тыл германскому фронту7.

«По моему мнению, – писал перед наступлением Алексеев представителю России при союзном командовании генералу Я. Г Жилинскому, – атака должна быть одновременной, хотя я не буду настаивать на этом, если Верховное командование союзников имеет по этому поводу какие-либо особые соображения. Необходимо лишь одно: чтобы общая мысль связала операцию на итальянском, французском и русском фронтах»8. Планы Ставки были грандиозны, но перед стратегическим наступлением она фактически оставалась без свободных резервов. В подготовке его она предпочитала не спешить и готовность запланировала на начало июня. Впрочем, на этот раз французы и англичане не торопили русское командование. Собиравшийся в Россию военный министр фельдмаршал лорд Г Китченер даже телеграфировал в Могилев свою просьбу не начинать наступления до его приезда9. Эта просьба была почти что выполнена – фельдмаршал погиб 23 мая (5 июня), в день начала русского наступления под Луком, у берегов Шотландии при взрыве крейсера «Хемпшир», направлявшегося в Архангельск10.

5 (18) апреля, вернувшись из Могилева, Брусилов собрал в Волочиске совещание командующих армиями (8, 7, 9 и 11-й) своего фронта вместе с начальниками их штабов. На совещании мнения разделились. Командующие 8-й (А. М. Каледин) и 7-й (Д. Г Щербачев) армиями сомневались в успехе. Командующий 11-й армией генерал В. В. Сахаров и временно заменявший командующего 9-й армией А. М. Крымов (генерал П. А. Лечицкий был болен) поддержали идею наступления. В результате был намечен срок готовности к наступлению – 15 (28) мая 1916 г.11 7 (20) апреля Брусилов издал директиву командующим армиями, копия которой была отправлена в Ставку. Атаку должен был провести весь фронт от р. Прут до р. Стырь, ближайшей ее целью было овладение позициями противника и нанесение поражения его живой силе. В качестве ударной, несмотря на мнение ее командующего, была выбрана 8-я армия12.

Австрийское главное командование было уверено в стабильности своего Восточного фронта. Поэтому с начала 1916 г. оттуда снимались наиболее надежные части и тяжелая артиллерия, которые направлялись на Итальянский фронт. Там начальник австро-венгерского Генштаба Франц Конрад фон Гетцендорф готовил большое наступление. Оно должно было начаться в апреле, в разгар распутицы в Галиции. Конрад не хотел рисковать, и поэтому запоздавший приход весны на востоке заставил его отложить атаку на западе почти на месяц13. Сроки начала наступления несколько раз переносились и из-за дурной погоды, грозившей сорвать атаку в горных перевалах. Но 15 мая 1916 г. оно все-таки началось. «Бомбардировка, с которой началось австрийское наступление, – отмечал британский журналист, – стала неприятным сюрпризом для оборонявшейся армии»14.

Всю зиму в тяжелейших условиях горной войны в Альпах итальянские войска старались добиться успеха в отдельных небольших операциях и им удалось частично потеснить противника. На участке прорыва длиной около 30 миль было сконцентрировано до 2 тыс. тяжелых и средних орудий, включая 12-дюймовые шкодовские гаубицы и 420-мм орудия. По данным русской разведки, с Восточного фронта была снята не только часть австрийских дивизий (они были отправлены в Италию), но и несколько немецких дивизий, отправленных затем во Францию. Под Трентино итальянцы потерпели тяжелое поражение – австрийцы имели хорошие шансы прорваться в венецианскую долину. Уже 19 мая армия эрцгерцога Евгения добилась успеха. 21 мая итальянцы начали отступление, противник не давал им возможности закрепиться и организовать оборону15. Итальянцы бросили на угрожаемый участок все, что могли. С 17 мая по 22 июня только по железным дорогам они перевезли на это направление 18 тыс. офицеров, 522 тыс. солдат, 71 полевую, 34 горные, 81 тяжелую и 31 сверхтяжелую батарею (всего 888 орудий)16.

21 мая французский военный агент в России де Лагиш передал Алексееву телеграмму Жоффра. Французский главнокомандующий извещал Михаила Васильевича, что его итальянский коллега генерал Л. Кадорна известил его, что «был бы счастлив, если бы русское наступление началось в возможно непродолжительном времени». Сам Жоффр считал, что итальянцы имели возможность остановить Конрада, но просил Алексеева не допустить в дальнейшем промедления с атакой австрийских позиций17. Во всеподданнейшем докладе от 13 (26) мая 1916 г. генерал Алексеев писал: «Операция противников (на Итальянском фронте. – А. О.) еще развивается, и возможные последствия дальнейшего наступления, по-видимому, сильно тревожат высшее итальянское командование, которое, как через генерала Жоффра и нашего военного агента в Италии полковника Энкеля, так и непосредственно, обратилось к нам с настойчивыми просьбами оказать содействие путем немедленного перехода в наступление, по крайней мере армиями Юго-Западного фронта»18.

Поначалу Жоффр выступил против того, чтобы торопить русское наступление, но все более усиливающийся кризис итальянской армии привел к тому, что Петроград и Ставка начали буквально бомбардироваться просьбами о немедленной помощи. «Содержание этих переговоров, – продолжал в том же докладе наштаверх, – указывает на растерянность Высшего итальянского командования и отсутствие готовности прежде всего в своих средствах искать выхода из создавшегося положения, несмотря на то что в настоящее время превосходство сил остается на его стороне. Только немедленный переход в наступление русской армии считается единственным средством изменить положение; не учитывается то, что в ближайшее время австрийцы не могут, по условиям железнодорожных перевозок, серьезно усилить свои войска на итальянском фронте, даже при совершенно успешном ходе нашей атаки»19.

Тем не менее уже 11 (24) мая он известил начальника итальянской миссии в России полковника Ромеи, что для помощи союзнику и отвлечения австрийских сил будет сделано все, что возможно. В тот же день наштаверх предупредил главнокомандующих фронтами, что обстановка требует сокращения сроков подготовки наступления20. Бомбардировка русских штабов просьбами о помощи во имя союзнических интересов продолжалась21. 13 (26) мая с аналогичным призывом к Николаю II обратился итальянский король. Методы, к которым прибегали итальянцы, вызывали у Алексеева раздражение. Он готов был ускорить подготовку, но считал, что «…наши решения в частностях всегда будут приниматься, исключительно образуясь с обстановкой и требованиями собственного фронта; стремиться к удовлетворению переменчивых желаний союзников под влиянием такой же переменчивой обстановки недопустимо. Это должно служить ответом суждениям итальянцев на несоответствие нашего плана их желаниям, хотя 40 дивизий Брусилова нельзя назвать демонстративным только участием»22.

Итальянское командование предпочитало поначалу иметь дело с Россией через французскую штаб-квартиру, и не просто просить о помощи, а заявлять, что при отсутствии оной оно само не будет способно наступать на Изонцо. Смысл одного из этих воззваний, прямых и через посредство Франции, довольно точно суммировал в своем донесении от 18 (31) мая русский военный агент в Италии полковник Энкель: «Понимаю этот странный документ так: оробев и потеряв веру в себя, главная квартира взывает о помощи к России, но при этом желает прикрыться флагом общих интересов союзников и снять с себя всякую ответственность перед страной и союзниками, что бы ни произошло. Если Россия выступит немедленно и итальянцы будут спасены, то главная квартира окружит себя ореолом славы перед страной, а Италия не обяжет себя долгом благодарности перед нами. Если мы выступим, а итальянцы тем не менее будут разбиты, то будет виновата Россия, оказавшая недостаточное давление на своем фронте. Если мы не выступим, а итальянцы будут разбиты, опять-таки будем виноваты мы. Наконец, ответственность за возможные последствия преждевременного нашего выступления отнюдь не ляжет на итальянцев, вовсе не нуждавшихся в спасении, а на весь союз (на Антанту. – А. О.), неправильно оценивший обстановку»23.

Энкель недвусмысленно заявил итальянскому командованию, что им не стоит ожидать русского наступления вплоть до 23–24 мая (5–6 июня). Тем не менее подготовка к нему была ускорена. 18 (31) мая Николай II отправил Виктору-Эммануилу телеграмму, обещая, что наступление Юго-Западного фронта против австрийцев начнется 4 июня по новому стилю24. Главкоюз, которого это касалось прежде всего, согласился начать артиллерийскую подготовку уже 19 мая (1 июня), но попросил поддержать снарядами и дополнительным корпусом из резерва Ставки. Алексеев порекомендовал ему сузить фронт атаки до пределов одной армии – 8-й – согласился на передачу

корпуса25.

Именно 8-я армия была выбрана в качестве ударной. Она соседствовала с Западным фронтом – 3-й армией генерала Л. П. Леша – и имела возможность обхода района Полесья с востока. Еще предшественник Брусилова на посту командующего фронтом 26 января (8 февраля) 1916 г. ориентировал командующих армиями на тщательную подготовку к наступлению, в котором основная роль будет принадлежать 11-й и 8-й армиям. Сам Брусилов в качестве командующего 8-й армии предупредил своих подчиненных об этом в приказе № 108 от 31 января (13 февраля) 1916 г. Задача 8-й армии сводилась к прорыву с целью дальнейшего овладения Луцком, Ковелем и далее Брестом. Взятие последнего пункта заставило бы отойти назад противника, сдерживающего Западный фронт, и значительно облегчило бы ему выполнение поставленных Ставкой задач. Таким образом, в составе фронта главный удар наносила 8-я армия, а три остальные проводили вспомогательные наступления, целью которых было частично исправить линию фронта, нанести максимальный ущерб противнику и не допустить переброски его войск с собственных участков фронта. Это должно было упростить Каледину решение задачи. «Ковель – Брест, – заявлял в 1920 г. Брусилов, – вот руководящая идея для Юго-Западного фронта. Эта идея была твердо высказана Алексеевым, и я был с нею вполне согласен»26.

Рекомендации начальника штаба Ставки соответствовали шаблону: обеспечить мощную артиллерийскую подготовку за счет сокращения линии наступления. «На Западном и Северо-Западном фронтах, – вспоминал Брусилов, – были выбраны на каждом по одному участку фронта, куда уже свозились все необходимые материалы для атаки по вышеизложенному способу, и на военном совете 14 апреля генерал Алексеев предупреждал главнокомандующих, в особенности Эверта, о необходимости избежать преждевременного сосредоточения резервов, дабы не открыть противнику

своих карт. На это вполне резонно Эверт ответил, что скрыть место нашего удара все равно невозможно, так как земляные работы для подготовки плацдарма раскроют противнику наши намерения»27.

На Юго-Западном фронте пошли по другому пути, в какой-то степени его командование подводили к этому слабость тяжелой артиллерии и недостаток боеприпасов к ней. При прорыве на каждую погонную сажень фронта противника (2134 м) по существовавшим на это время нормам требовалось использовать десять 6-дюймовых (152-мм) или тридцать 48-линейных (122-мм) фугасных снарядов. Даже при сокращении линии прорыва в 9-й армии с пяти до трех верст (то есть с 2500 до 1500 саженей) тяжелых снарядов не хватало, и, кроме того, даже при их наличии состояние имевшихся орудий исключало возможность произвести такое количество выстрелов по причине изношенности стволов28. На участке прорыва 8-й армии длиной в 4,5 км на каждый километр удалось выделить только 9 легких и 5 полевых тяжелых орудий29. Фронт вынужден был экспериментировать, по возможности употреблять небольшие запасы газового оружия и бронеавтомобили (там, где для этого имелись дороги с прочным покрытием), рассредоточивать удары по армиям, для того чтобы максимально использовать фактор внезапности.

16 (29) мая 1916 г. Каледин издал приказ № 112 по армии, извещавший подчиненных о скором переходе в наступление. Задача 8-й армии была сформулирована следующим образом – разбить живую силу противника и наступать по направлению к Луцку для овладения линией р. Стыри. 20 мая (2 июня) Брусилов известил командующего 8-й армией о том, что через неделю его резервы будут усилены 5-м Сибирским корпусом. Это был резерв, который за день до этого выделил для фронта Алексеев. Главкоюз решил усилить им ударную армию. Командующий фронтом явно старался ободрить Каледина: «XXX корпус и XXXII на обоих флангах ударной группы также ведут наступление, а на Вашем правом фланге будет действовать кавалерийская масса. Считаю, что при этих условиях и риска никакого нет; ну а если и есть риск, то без этого на войне не обойдешься. Помните пословицу: “Кто не рискует, тот не получает”. Наступая и атакуя, нужно все ставить на карту и без оглядки, во что бы то ни стало, добиваться победы. Не оглядываться назад, ни по сторонам, только вперед. Простите, что напоминаю Вам азбучные истины, но у нас часто вследствие пренебрежений ими на практике и получались неудачи. Теоретически мы всегда решаем правильно, а как дело доходит до практики, начинаем сомневаться. Это не Вас касается, ибо Вы ведете первую большую операцию, а говорю это вообще – о привычках в русской армии, которые зачастую влекли за собой печальные последствия»30.

Брусилов явно лукавил, потому что армия Каледина должна была наступать при явном недостатке того, что теоретически считалось главным залогом успеха при прорыве, – артиллерии и снарядов к ней. Фактически Главнокомандующий фронтом предлагал Каледину заменить этот недостаток тщательной подготовкой и порывом. Главнокомандующий фронтом ожидал от Каледина многого – Брусилов знал, что его преемник на посту командующего 8-й армией заслуженно пользуется уважением и репутацией храброго, серьезного и спокойного человека, и, несомненно, надеялся на эти качества31. С первой из поставленных задач в целом удалось справиться на всем пространстве фронта. Подготовку к наступлению не удалось скрыть, однако немцы до последнего момента не были уверены, где будет нанесен основной удар – на австрийском или германском секторе. Во всяком случае, в начале июня они ожидали русскую атаку под Сморгонью32. Для того чтобы предупредить ее и компенсировать отставание в живой силе, немцы начали подготовку газовой атаки, которую провели во второй половине месяца33.

В целом все подготовительные работы к наступлению были закончены к 4 июня 1916 г. на Юго-Западном и к 15 июня 1916 г. на Северном фронте. На первом из этих направлений русские силы обладали весьма скромным превосходством над противником – чуть более 600 тыс. против 500 тыс., 40 дивизий пехоты и 15 кавалерии, соответственно, против 38,5 и 11 дивизий, 1770 легких и 168 тяжелых орудий против 1301 легкого и 545 средних и тяжелых орудий. У 8-й армии Юго-Западного фронта, которая наносила главный удар под Луцком, это превосходство было почти незаметным: 15 дивизий против 13; 540 легких орудий против 375; 76 тяжелых орудий против 174. Это направление было выбрано как наиболее близкое к Западному фронту. За зиму войска Юго-Западного фронта отдохнули и существенно укрепились количественно. Они не принимали участия в таких изнуряющих боях, как их соседи под Нарочью, Якобштадтом и Ригой34. Численность ударных корпусов 8-й армии к весне 1916 г. превосходила штатную. Из числа сверхкомплектных в каждом полку были сформированы роты пополнения. Этим подготовка не ограничилась. За месяц до наступления, например, 12-й армейский корпус был выведен в глубокий тыл, где он подвергся фильтрации (в тыл были переведены солдаты старших возрастов) и муштре (по специально подготовленным программам проводились строевые и полевые занятия)35.

Подготовка к наступлению велась и у соседей 8-й армии. «Весной 1916 г. 9-ю армию основательно пополнили личным составом, готовя ее к наступлению, – вспоминал А. М. Василевский. – В 103-й дивизии имелось 16 батальонов по тысяче человек в каждом, но лишь 36 легких полевых орудий и 30 бомбометов при 32 штатных пулеметах. К тому времени большинство офицеров дивизии уже побывало в боях, однако кадровых командиров… оставалось сравнительно мало, не более 8-10 на полк, ибо значительная их часть погибла»36. Недостаток тяжелой артиллерии и припасов к ней по-прежнему чувствовался на самых ответственных участках37. Превосходство в живой силе было достаточным только лишь для первой части наступления. Русское командование, уступая противнику в тяжелой артиллерии, не могло выделить значительных сил в армейский резерв. В 8-й армии он составил 1 пехотную и 2 кавалерийские дивизии (до прибытия 5-го Сибирского корпуса). Последнее обстоятельство сыграло самую негативную роль в дальнейших событиях. Генерал П. С. Балуев, их непосредственный участник, отмечал: «В общем Юго-Западный фронт не был достаточно подготовлен к Луцкой операции. Армия представляла собой уже не ту массу, с которой мы выходили на войну. Операция на Юго-Западном фронте велась при значительном превосходстве сил с нашей стороны, но тем не менее порыва едва хватило на учинение прорыва, дальше для использования не было уже ни сил, ни средств»38.

Наступление на Юго-Западном фронте имело и другие особенности. Здесь это была первая попытка атаки укрепленной полевой позиции. При ее подготовке использовался опыт западного фронта союзников. Первоначально для прорыва был выбран участок фронта под Луцком. На флангах 8-й армии были сконцентрированы две кавалерийские дивизии – 7-я кавалерийская и 3-я кавказская казачья, – которые должны были в случае успеха попытаться захватить железнодорожные узлы Ковель и Владимир-Волынский и во всяком случае разгромить тылы австрийцев, а также дезорганизовать движение по их дорогам. Ни Каледин, ни назначенный командовать конницей генерал-лейтенант Я. Ф. фон Гилленшмидт не сочувствовали идее такого рейда39. В штабе 8-й армии не без основания считали, что в районе Полесья кавалерия будет бесполезной40.

Следуя привычной и еще довоенной схеме прикрытия флангов конницей, Брусилов, несмотря на поздние заявления: «Я по должности главнокомандующего вообще не вдавался в технику командования армией. Моя роль ограничивалась указанием командующему задачи, я требовал, чтобы он ее исполнил, и потому ни в какой мере никогда не стремился защищать его. Я не допускал вмешательства в свои действия, но зато и другим предоставлял свободу»41, – не вдавался лишь в технику, а не в стратегию подготовки. Возможность использования конницы в условиях района размещения была настолько мала, что породила у некоторых подчиненных Брусилова мысль о том, что в успех наступления штаб фронта не верил. По замыслу Главкоюза, его фронт должен был начать артиллерийскую подготовку 1 июня, через три дня – наступление пехоты, а еще через два дня в прорыв должна была пойти кавалерия. Ближайшей целью сил Юго-Западного фронта ввиду отсутствия резервов был разгром живой силы противника и овладение его позициями42. Такая задача была поставлена на совещании в Волочиске 5 (18) апреля 1916 г. «Я не гнался за городом или крепостью, – говорил Брусилов, – мне нужна была широта операции, чтобы принести возможно больше вреда противнику»43.

Австрийские позиции были хорошо укреплены, за ними была расположена сеть полевых железных дорог и складов44. И генерал-полковник А. фон Линзинген, командующий германской армией, и Конрад фон Гетцендорф были уверены в том, что русский фронт удержать будет очень легко. За линией обороны находились комфортно обустроенные казармы, армия старалась обеспечить себя продовольствием, проводилась обработка земли, организовывались скотобойни, колбасные цеха и коптильни. Из Румынии в Буковину было привезено и складировано значительное количество зерна45. Австрийцы устраивались всерьез и, как им казалось, прочно и вполне надежно. К позициям подводились узкоколейные дороги, для того чтобы облегчить подвоз всего тяжелого. Окопы полного профиля, обшитые деревом, надежные и сухие блиндажи, стены офицерских убежищ были даже оклеены обоями46.

Самые серьезные укрепления находились в Буковине, против фронта 11-й армии. Здесь были и бетонированные позиции и укрытия, и броневые купола, на ряде участков встречалась даже проволока под электрическим током. 23 мая Конрад фон Гетцендорф, находясь в Берлине, встретился с начальником германского Генерального штаба. В разговоре с ним он заявил, что русское наступление с шансами на успех может начаться не раньше 4–6 недель, когда станет очевидна его неизбежность47. Это было время, необходимое для перегруппировки войск. Буквально накануне русского наступления Конрад заявил в интервью шведскому журналисту Нильсу Линквисту: «Мы продержались два года, и это были два самых плохих года. Теперь мы можем держаться легко и уверенно так долго, как захотим, независимо от желания врага. Держаться – на это мы, конечно, способны. Нас больше не победят»48.

Самоуверенность сыграла злую шутку с австрийской армией. Брусилову удалось ввести противника в заблуждение – все армии его фронта и даже некоторые корпуса активно вели земляные работы. В результате расстояние между русскими и австрийскими позициями почти повсеместно не превышало 400, а в некоторых случаях даже 75 шагов. Командующие армиями получили возможность самостоятельно выбрать, какой из 20–30 участков возможного прорыва является настоящим, а какой – ложным. Командование австро-венгерской армии оказалось не в состоянии определить, откуда исходит угроза49. Войска противника по-прежнему были многонациональными по составу частями, что негативно сказывалось на их прочности в сложной обстановке50. В обороне австрийцев была еще одна ахиллесова пята – на основании боев 1915 и первой половины 1916 г. у них господствовал взгляд генерала Карла фон Пфлянцер-Балтина о неприступности первой линии обороны.

«План обороны австрийцев в мае 1916 г., – вспоминал один из ведущих артиллеристов Юго-Западного фронта, – был построен на первой линии, а вторая линия представляла собой слабые окопы с жидкой проволокой, поэтому на вторую линию огонь переносился только после начала пехотной атаки»51. В отличие от немцев, где вторая и третья линии обороны были не менее слабыми, чем первая, у австрийцев все сосредотачивалось на первой линии обороны. Войска знали: «Прорвешь ее – и покатился фронт вперед!»52 Однако первая линия обороны была укреплена очень основательно – до трех рядов окопов полного профиля, блиндажи, убежища, лисьи норы, до двадцати рядов кольев колючей проволоки. «Вообще эта работа австро-германцев, – вспоминал Брусилов, – была основательная и произведена непрерывным трудом войск в течение более девяти месяцев»53. Позиции австрийцев были досконально изучены, чертежи укреплений противника были розданы ротным и батальонным командирам, в первой линии русских окопов постоянно присутствовали корректировщики54. Эффективность действий русской артиллерии резко повышала настроение пехоты.

С другой стороны, бои с австро-венгерской армией давались русскому солдату легче. По свидетельству Василевского, «…наши солдаты, а в некоторой мере и офицеры, радовались, что нам (9-й армии Юго-Западного фронта. – А. О.) придется иметь дело не с немцами, а с австрийцами, которые были слабее. В начале каждой артиллерийской перестрелки мы поглядывали на цвет разрыва и, увидев знакомую розовую дымку, которую давали австрийские снаряды, облегченно вздыхали»55. В ночь на 22 мая (4 июня) войска закончили инженерную подготовку исходных плацдармов на участках прорыва и начали разрушение искусственных препятствий – делались проходы в колючей проволоке, проводилось разминирование и т. п. Артиллерийская подготовка началась около 3 часов утра 4 июня, на следующий день началось наступление56.

Брусиловский прорыв. Начало

«В 4 часа утра начался ад, – вспоминал командир батареи тяжелой артиллерии, действовавшей на луцком направлении. – Около полутораста пушек, сосредоточенных на небольшом участке, открыли беглый огонь. Через 3–4 минуты огонь стих. Окопы противника закрылись совершенно непроницаемой стеной пыли и дыма. Легкий ветер гнал ее вдоль окопов слева направо к железной дороге. Наконец пыль стала оседать и с трудом можно было различить окопы»1. Вслед за этим началось методическое разрушение блиндажей, пулеметных точек, ходов сообщения. Уже под вечер первого дня наступления практически по всему фронту 8-й армии артиллерия расчистила проходы в заграждениях, разрушила окопы 1-й и частично 2-й линии. На некоторых участках противник покинул 1-ю линию обороны. Неудачи были отмечены только в группе генерала А. М. Зайончковского. Здесь действия пехоты и артиллерии были недостаточно скоординированы: имели место атаки, проведенные ранее сигнала об общем штурме, в ряде случаев противнику удалось в ночь с 4 на 5 июня восстановить проволочные заграждения, что привело к большим потерям при наступлении2.

На остальных участках фронта наблюдалась другая картина. Перед атакой дважды производились ложные переносы огня в глубь позиций противника. Привыкнув к этому сигналу русской атаки, австрийская пехота заполняла окопы из убежищ и неожиданно для себя попадала под губительный огонь русской артиллерии. «После каждого из них, – вспоминал организатор этого приема, – видно было, как австрийцы наполняли свои окопы и как они в ужасе убегали обратно (кто остался жив). Пленные рассказывали, что когда в третий раз русская артиллерия перенесла огонь, то они уже настолько были запуганы, что не выходили из своих убежищ, покуда не подошли к ним русские и не забрали их»3. Австрийцы переоценили возможности своей обороны. «…4 июня в Галиции, как гром среди ясного неба, разразилась беда», – вспоминал Фалькенгайн. В этот день в австрийской штаб-квартире праздновали день рождения главнокомандующего австрийской армией эрцгерцога Фридриха и успехи на Итальянском фронте. Внук знаменитого героя Ваграма эрцгерцога Карла и племянник триумфатора под Кустоццей эрцгерцога Альбрехта праздновал свое 60-летие4.

Русское наступление сорвало праздник. «Вчера, 22 мая, с утра начался бой на фронте от реки Припяти до румынской границы, – гласило сообщение штаба Верховного главнокомандующего от 23 мая (5 июня). – При содействии артиллерии наши войска на многих участках имели крупные успехи. До настоящего времени взято около 13 тыс. пленных, орудия, пулеметы. Сражение развивается»5. 5 июня прорыв был удачно осуществлен русскими 7, 8 и 9-й армиями. Менее удачно действовала на Львовском направлении 11-я армия. Именно на ее фронте противник имел самые серьезные укрепления и превосходство в артиллерии – 471 полевое орудие против 382 и 159 тяжелых орудий и мортир против 89. Кроме того, приступая к подготовке прорыва, эта армия получила ограниченное количество боеприпасов, а ее штаб был предупрежден, что новых поступлений не последует. Исключение составляли снаряды к горным и полевым орудиям и патроны австрийского производства. Боеприпасы русского производства могли поступать в весьма ограниченном количестве, поэтому перед началом наступления у стрелков оставили всего по 120 патронов. При контратаках противника русский пехотинец был вынужден весьма экономно расходовать патроны.

Слабые резервы, незначительное количество артиллерии и боеприпасов – все это привело к тому, что 11-й армии поручалась демонстрация. Ее задача сводилась к овладению господствующими высотами и сковыванию сил противника на своем направлении. Если учесть еще и тот факт, что здесь австрийцы благодаря разведке смогли получить довольно точную информацию о времени и месте русского наступления, то отсутствие успеха на фронте 11-й армии вплоть до 27 мая (9 июня) было неудивительным. Единственным плюсом было наличие в армии отряда бронемашин – в 6-м армейском корпусе их было 17, а хорошие шоссе позволяли использовать эти тяжелые колесные машины. Характерно, что прорыв 9 июня был достигнут именно с помощью броневиков – пожалуй, это был первый удачный опыт применения бронетехники на русском фронте6.

Успешнее действовала 9-я армия. Утром 22 мая (4 июня) на ее участке прорыва была проведена газовая атака. Несмотря на то что ее трудно было считать удачной – ветер изменился и вернул часть газа в русские окопы, но она все же вызвала у австрийцев панику. Вслед за этим последовала очень эффективная артиллерийская подготовка. На этот раз командование армией учло пожелания своих артиллеристов и опыт неудачного наступления в конце 1915 – начале 1916 г. Обстрел вражеских позиций готовил подполковник В. Ф. Кирей, генерал Лечицкий не вмешивался в его распоряжения. В результате многочисленная артиллерия австрийцев была подавлена. «Ее наблюдательные пункты были сломлены, – вспоминал подчиненный Кирея, – телефонные провода перебиты, позиции батарей засыпаны всеми видами снарядов, включая химические; пехотные укрепления разворочены, а занимавшие их войска подавлены. Расход патронов был небывалый. Например, II/32 артиллерийский дивизион (2-й дивизион 32-й артиллерийской бригады. – А. О.) израсходовал в течение этого дня около 11 тыс. снарядов. Первая половина боя была “разыграна” как по нотам”. Кирей передавал по телефону только: “Первый период”, “Второй период…” (все подробности были в приказе, выданном накануне). Путь для пехоты был открыт настолько, что, например, 128-й пехотный Старооскольский полк прошел всеми тремя линиями неприятельской обороны, потеряв трех убитыми и четырех ранеными. Потери остальных полков были подобными»7.

Успех не был реализован только из-за отсутствия поддержки кавалерии. Через шесть дней все повторилось, но пехота вновь действовала без конницы. О состоянии войск противника говорит тот факт, что, когда в преследование на свой страх и риск пошли всадники конно-артиллерийского дивизиона, две группы по 60 и 40 человек, бегущие австрийцы приняли их за целую дивизию8. Прорыв удался, и за десять дней наступления 9-я армия продвинулась на 50 км в центре и на 15–20 км на правом фланге. 7-я австровенгерская армия потеряла 52 орудия и более 50 % списочного состава, только пленными 758 офицеров и 37 832 солдата. Трофеями русских войск стали 120 пулеметов, 21 бомбомет, 11 минометов и много другого имущества9. «На всем нашем фронте, – заявил Брусилов английскому журналисту, – атака началась в один и тот же час, и противник не мог распределить свои войска с одного участка на другой, так как наши атаки равномерно давили его повсюду»10. Но наиболее масштабный прорыв наступавшими был достигнут на луцком направлении. Первичный успех под Луцком во многом объяснялся искусными действиями русской артиллерии.

Наступление развивалось в целом очень удачно. Успех был необычным, он вызвал невиданный подъем в русских войсках, к солдатам вернулась вера в своих командиров. Люди шли в атаку без понуждения, отставших не было. На основном участке прорыва 5-й и 6-й стрелковые полки преодолели три полосы укреплений противника за 50 минут после начала атаки. Еще вечером 4 июня австро-венгерское командование было уверено в стабильности своей обороны и рассматривало русские атаки как простую демонстрацию. Однако уже на следующий день австрийцы вынуждены были отойти на вторую, гораздо более слабую оборонительную полосу. Лучше всего сражались венгерские части, но к вечеру 24 мая (6 июня) общее сопротивление ослабело, и австрийцы побежали перед наступавшим 8-м армейским корпусом11. Это не замедлило сказаться на относительно удачной обороне на соседнем участке, где неудачно действовал 32-й армейский корпус. Противник начал отступать, и это отступление и здесь быстро превратилось в бегство. Австрийцы бросали позиции, склады, железнодорожный состав. И вновь только отсутствие на поле боя русской кавалерии помогло им избежать еще больших потерь12.

Успехи Юго-Западного фронта были быстро замечены в Могилеве. «В Ставке царило приподнятое настроение, – вспоминал Спиридович. – Радовались нашим победам, радовались, что помогли итальянцам»13. Немцы также не могли обойти вниманием произошедшее. «Австрийцы получили еще один пинок от русских в районе Ровно, – записал в своем дневнике 6 июня 1916 г. Гофман. – Линзинген, в чьей армейской группе все это случилось, прислал гневный рапорт… Кажется, что все русские резервы находятся на нашем фронте, а в Галиции австрийцы имеют численное превосходство. Это сильнейший скандал»14. Между тем уже утром этого дня штаб-офицер при артиллерийской части 8-й армии подполковник А. В. Реймерс доложил начальнику артиллерийского снабжения фронта генерал-лейтенанту А. А. Голицыну о срочной необходимости поставки в армию 37 тыс. шрапнелей и 15 тыс. гранат для легких орудий: «Все наличные запасы исчерпаны. Если возможно, желательно половину получить в Ровно. Весь наряд крайне необходим к вечеру 24 мая»15. Даже при необходимости экономить боеприпасы при атаке русские войска успешно продолжали наступление.

Установившаяся традиция приписывает этот успех отсутствию представлений о морали австро-венгерских войск. Их потери за 1914–1915 гг. были весьма значительны, что заставило Дунайскую монархию в апреле 1915 г. снизить планку призывного возраста до 18 лет, а в январе 1916 г. поднять ее до 55 лет. Тем не менее ежемесячные потери армии, с начала 1916 г. равнявшиеся 224 тыс. человек, уже не могли быть восстановлены за счет маршевых батальонов. Армия слабела количественно и качественно. При этом нельзя не согласиться с мнением английского историка Н. Стоуна, доназывающего, ссылаясь на австро-венгерские источники, что мнение далеко от истины. 4-я и 7-я армии противника, подвергшиеся наиболее сильным ударам русских войск, вовсе не несли значительных потерь пропавшими без вести и дезертирами. Части 7-й армии фон Пфлянцер-Балтина в основном состояли из венгров и хорватов, не испытывавших никаких теплых чувств по отношению к России.

Во второй половине апреля на 4-ю армию в 100 тыс. солдат и офицеров эти потери составили всего 39 человек. В апреле 1916 г. на участке именно русской 8-й армии были отмечены случаи братания (на праздник Святой Пасхи). Начало чувствоваться утомление от войны по обе стороны фронта. Австрийцы предпочитали отправлять чехов, словаков и юго-славян на итальянский фронт. На русском фронте они старались держать части, состоявшие в большинстве своем из немцев, венгров и поляков – те не испытывали особых симпатий по отношению к России. На фронте 8-й армии, в частности, находились три бригады польского легиона. Кроме того, для повышения дисциплины в Австро-Венгрии был принят целый ряд карательных мер – введение смертной казни через повешение для дезертиров и перебежчиков, лишение их семей материальной помощи, конфискация имущества и оглашение фамилий в округе. Все это способствовало подъему боеспособности. Неудивительно и то, что в ходе боев хорошо проявили себя части, укомплектованные славянами, например, 25-я дивизия. Тем не менее 4-я армия эрцгерцога Иосифа-Фердинанда уже на второй день наступления русской 8-й армии понесла колоссальные потери – около 50 тыс. человек16. 24 мая (6 июня) Ставка сообщила о пленении 900 офицеров и более 40 тыс. нижних чинов, было захвачено 77 орудий, 134 пулемета, 49 бомбометов и т. д.17

25 мая (7 июня) штаб Юго-Западного фронта опять получил настоятельную просьбу 8-й армии о немедленной присылке боеприпасов, на этот раз речь шла даже не о снарядах: «Развитие операции требует большого количества ружейных патронов. Несмотря на то, что экономия войсками соблюдается, расход русских (патронов. – А. О.) составляет в сутки 2 млн, австрийских – 1,5 млн. Прошу возможного отпуска и тех и других». В этот день армии было выслано 1 800 400 русских патронов18. К вечеру 25 мая (7 июня) противник начал отступать по всему фронту. В Луцке уже началась паника – австро-венгерские и германские подданные в спешке покидали город, для наведения порядка вокзал пришлось оцепить конной жандармерией19. В этот день Иосиф-Фердинанд был отстранен от командования армией, а ее штаб срочно покинул Луцк. Генерал Линзинген требовал от войск упорной обороны на сильных позициях под этим городом, где имелись даже бетонные укрепления. Однако 10-й австро-венгерский корпус, понесший большие потери, не смог выполнить эту задачу. Помочь ему было невозможно. 2, 3 и 11-я дивизии сохранили в строю 2 тыс. человек вместо полагавшихся 61 тыс. Остатки 37-й и 70-й дивизий удалось свести в 5–6 батальонов слабого состава. 4-я стрелковая дивизия генерала А. И. Деникина после упорного боя овладела Луцким предмостным укреплением. Здесь у шоссе, ведущего в город, у австрийцев было подготовлено 4 ряда окопов и от 3 до 16 рядов проволочных заграждений. После третьей атаки оборона была прорвана.

Большие потери среди офицерского состава, ситуация, в которой солдаты полуразгромленных австрийских частей не всегда понимали друг друга, вызвали панику. К 19:00 она охватила тыл и артиллерию, бежали все. Линзинген получил донесение: «Полный разгром; наши войска уже никуда не годятся». Через двадцать минут было дано распоряжение об отходе за Стырь, но было уже поздно. Управление этими частями было потеряно. На понтонных мостах через эту реку наблюдались сцены, напоминавшие форсирование наполеоновскими войсками Березины. Госпитали, обозы, артиллерия, пехота – все смешалось на выезде из города, все рвалось к мостам, создавая хаос и гигантскую пробку. В 21:00 16-й стрелковый полк вошел в Луцк. Через два часа город и все укрепления были прочно заняты русскими войсками. В Луцке были захвачены огромные трофеи. Немедленно были восстановлены мосты и прочно занят левый берег Стыри. С 5 по 7 июня 8-й армией было захвачено в плен 922 офицера, 43 628 солдат, ее добычей стали 66 орудий, 150 пулеметов, 50 бомбометов, 21 миномет, значительное количество винтовок, патронов, склады и т. п. 4-я армия, как записал в своем дневнике адъютант Гетцендорфа полковник Кундман, «практически полностью взята в плен»20.

В 1:15 26 мая (8 июня) генерал Каледин отправил Брусилову и командующим соседними 3-й и 11-й армиями генералам Лешу и Сахарову телеграмму: «Луцк взят. Противник на фронте Колки, Жидичин поспешно отступает, на фронте Жидичин, Торговица отброшен на левый берег Стыри»21. Итак, 8 июня русские войска вышли на линию реки Стырь на несколько десятков километров западнее Луцка. Уже 5 июня, на второй день наступления, Германия получила от своего союзника «сильнейший зов о помощи». Наступление, которое вначале оценивали как усиленную разведку, через два дня привело к прорыву фронта шириной в 50 км. 8 июня Конрад сообщил Фалькенгайну, что 4-й австрийской армии больше не существует и что общие его потери на луцком направлении составили за эти дни 200 тыс. человек из 486 тыс.22 «Части 4-й австро-венгерской армии, которые там стояли, – отмечал Фалькегайн, – исчезли до жалких остатков»23.

Положение осложнялось тем, что свободных резервов не было ни у австрийцев, ни у их союзников. Немцы не могли использовать свой излюбленный прием – контрудар. «4 июня австро-венгерский фронт в Волыни и Буковине полностью развалился после первого русского натиска, – отмечал Гинденбург. – Начался худший кризис, который когда-либо знал Восточный фронт, худший, чем даже в 1914 г., так как не было уже победоносной германской армии, готовой прийти для спасения»24. Для этого на Восточном фронте у этой армии попросту не было сил – он держался исключительно на качественном превосходстве обороны над наступлением. Людендорф вспоминал о сложившейся в июле – августе ситуации: «На весь фронт (имеется в виду германский участок Восточного фронта. – А. О.), чуть ли не в 1000 км длины, мы имели в резерве одну кавалерийскую бригаду, усиленную артиллерией и пулеметами»25.

Германское командование понимало, что в случае отхода с подготовленных позиций, то есть превращения войны в маневренную, задержаться где-либо будет уже практически невозможно. Оно было вынуждено снимать с остальных фронтов резервы небольшими частями, там, где это не создавало угрозы стабильности26. Фалькенгайн собирал во Франции кулак из пяти дивизий для контрудара на Сомме. Именно оттуда немецкие части начали отправляться на Восток27. Ближайшим следствием этой поддержки союзника стало практически полное подчинение австрийской армии германскому командованию. Граф Оттокар Чернин отмечал: «После Луцка мы утеряли почти весь остаток нашей независимости»28. Луцкий прорыв вызвал отступление и всего южного участка австро-германского Восточного фронта. «Сохранение за собою Галиции, – отмечал Фалькенгайн, – имело для немецкого Верховного командования, конечно, небольшое значение. Оно, по существу, сводилось к обеспечению дальнейшей эксплуатации нефтяных источников. Но новое вторжение русских в Венгрию или новая угроза Силезии были для него недопустимы»29.

Размер успеха под Луцком оказался неожиданным для штаба Юго-Западного фронта – наступление после взятия города было приостановлено.

26 мая (8 июня) Брусилов приказал Каледину провести перегруппировку, для того чтобы подтянуть к вырвавшемуся вперед центру армии ее фланги30. Прорыв Каледина был внезапным и для Могилева – он спутал расчеты Ставки. В этот момент Алексеев решил изменить направление наступления.

27 мая (9 июня) он попытался вмешаться. Указав на полное поражение левого австрийского фланга, он предложил продолжить наступление не на Ковель (правый фланг 8-й армии), а по линии Луцк – Сокаль – Рава-Русская (левый фланг 8-й армии), то есть в общем направлении на Львов. Однако дальше пожелания наштаверх не пошел. «Идея Ставки, – отмечал А. А. Свечин, – глубоко верная по существу, не была, однако, осуществлена, потому что у нас не умели настаивать, а только уговаривали»31.

Интересно, что Брусилов позже признавал возможность взятия Львова, во всяком случае, 28 мая (10 июня) он в телеграмме на имя Алексеева повторил все предложения Главковерха. На Ковельском направлении Брусилов предполагал ограничиться действиями кавалерии32. Между тем в этот день 8-я армия продолжила наступать на Ковель, выполняя намеченный ранее план. Остановка ее центра после взятия Луцка была максимально использована противником. Австрийцы спешно укреплялись на новых позициях на р. Стырь. На рассвете 28 мая (10 июня), непосредственно перед русской атакой, прошла сильная гроза, которая резко осложнила обстановку в долине реки для наступавших. Прорыв обороны затянулся на день и был связан с весьма значительными потерями. В ночь на 29 мая (11 июня) австрийцы начали поспешный отход от Стыри, вновь оставляя за собой массу имущества и прикрываясь сохранившими боеспособность частями. Условия местности – лесные и болотные дефиле – способствовали успеху отхода живой силы. Кроме того, преследование осуществлялось пехотой, а с 12 июня и оно было остановлено – началась подготовка к перегруппировке, вновь предоставившая отходившим передышку и возможность закрепиться на новых позициях33.

Только 13 июня Брусилов приказал своей кавалерии преследовать отступающего противника34. До этого 12-я кавалерийская дивизия, стоявшая позади центра 8-й армии, все время бездействовала – не было команды об ее использовании. Попытки ее командира генерала К.-Г Маннергейма проявить инициативу и пойти вперед сразу же после взятия Луцка не были поддержаны35. Когда же ее разрешили ввести в дело, было уже поздно. Конница успела провести всего лишь одну, хотя и удачную, атаку на отходившего противника36. Время опять было упущено, на этот раз его потратили на создание значительной кавалерийской массы. Переброшенный на ковельское направление 5-й кавалерийский корпус так и не смог прорваться на коммуникации австрийцев. Офицер корпуса вспоминал: «…мы пришли уже к шапочному разбору, а разбитый противник был подкреплен уже переброшенными резервами и успел укрепиться на занятой вновь позиции, которую трудно уже было брать»37.

Брусиловский прорыв. Первые результаты

С самого первого дня наступления на Юго-Западном фронте было ясно, что оно решило судьбу австрийского успеха в Италии. 24 мая (6 июня)«Русский инвалид» сообщал: «Сегодня должно быть ликование в Италии, и весть о переходе в наступление нашей армии на громадном фронте в 400 верст от р. Припяти до румынской границы уже дошла до итальянских войск, геройски сражающихся на тирольской границе, и должна поднять их на новые подвиги, укрепив в уверенности, что у Италии есть мощный союзник, помогающий ей в борьбе против австрийцев»1. 10 июня Николай II заявил итальянскому военному представителю в Ставке, что русская армия мстит австрийской за потери итальянских союзников2. Значение этого возмездия для положения не только Австро-Венгрии, но и блока центральных держав трудно переоценить. 7 июня в «Таймс» было опубликовано интервью с Брусиловым, который говорил: «Решительный успех моих армий отнюдь не является результатом слабости австрийцев, но представляет собою применение на практике уроков, почерпнутых за два года ожесточенной борьбы с германцами. В начале войны, в особенности же прошлым летом, у нас не хватало тех запасов, которые делались германцами в течение 50 лет. Лично я не падал духом, глубоко веря в русские войска и в выносливость русского человека; я был убежден, что при наличности боевых припасов мы сделаем именно то, что мы сделали за последние две недели»3.

«Австрийцы, – отмечал английский представитель при русской армии, – были отброшены в общем на фронте длиной в 195 миль из 255 миль, которые они укрепляли в течение 9 месяцев, и были отброшены назад армией с техническим вооружением, далеко уступающим их собственному»4. Масштабы русских успехов за период с 4 по 23 июня впечатляли союзников и противников: 4031 офицер, 194 041 рядовой, 219 орудий, 644 пулемета, 196 бомбометов, 36 прожекторов, 146 вагонов со снарядами – таковы были трофеи Юго-Западного фронта. «Очевидна огромная важность русских побед в июне 1916 г., они стали еще одним шагом по пути ослабления сил противника, – писала осенью 1916 г. “Таймс”, – потери, понесенные противником на Восточном фронте в эти три недели, были почти равны тем, которые он понес за 130 дней боев под Верденом»5.

В результате австрийцы были вынуждены остановить наступление на Италию и начать переброску своих сил на восток. 13 июня итальянская главная квартира сообщила: «В течение двух последних дней положение в Трентино значительно изменилось в нашу пользу. Противник, не закончивший своих наступательных операций на фронте Адиж-Брента, перешел к общей обороне, за исключением небольшого участка в секторе Азиаго… Моральное состояние наших войск, всегда бывшее на большой высоте, еще больше поднялось благодаря победам русских и приостановлению нами наступления противника»6. 2 (15) июня 32-й армейский корпус, переданный в состав соседней 11-й армии, вновь перешел в наступление на луцком направлении. Несмотря на значительные потери, оно развивалось успешно. В преследование включилась Заамурская конная дивизия – было захвачено 5 тыс. пленных солдат, 112 офицеров, 3 орудия, масса другого военного имущества. Тем не менее собственными силами развить наступление корпус уже не мог, а 3 (16) июня он начал передачу позиций 2-й финляндской и 105-й пехотной дивизиям7. Успехи обошлись фронту дорогой ценой и создали новое сложное положение. Войска оторвались от баз снабжения и понесли большие потери.

Только с 5 по 7 июня 8-я армия потеряла 87 офицеров и 6167 солдат убитыми, 327 офицеров и 25 747 солдат ранеными, 3 офицеров и 1043 солдата пропавшими без вести. Люди устали, резервов не было. Первоначальную задачу отвлекающего удара Юго-Западный фронт перевыполнил с лихвой. Теперь должны были начать действовать его соседи. 2 (15) июня Главкоюз отдал распоряжение временно приостановить наступление. Уже на следующий день австро-германская группа генерала Линзингена перешла в контрнаступление. Перед 8-й армией стояла еще более значительная сила, чем в начале прорыва, – 17 пехотных и 7 кавалерийских дивизий противника. Теперь силы 8-й армии на ковельском направлении были скованы8. За 10 дней наступления Юго-Западного фронта он достиг значительного успеха на флангах фронта, под Луцком и в районе Карпат. При этом на основном направлении – в 8-й армии – вперед ушел только центр, фланги остались практически на местах9.

Кроме естественной усталости войск и потерь все более давала себя чувствовать и другая проблема. Выполнив поставленную при начале наступления задачу, армия полностью исчерпала свои парки. 5 (18) июня Каледин сообщал Брусилову о критическом состоянии с боеприпасами в своей армии. Полученные утром этого дня 3 млн патронов были немедленно розданы в корпуса, отражавшие контратаку австрийцев. К 19:00 в местных парках не осталось ни русских, ни австрийских винтовочных патронов. По расчетам командующего армией для успешного боя его войскам нужно было не менее 10 млн русских винтовочных патронов, 100 тыс. снарядов к трехдюймовым орудиям и 10 тыс. – к мортирам. «Не имея уверенности в скором отпуске полностью просимого, – рапортовал Каледин, – не могу развить операции и принять нужное решение. Необходим запас армии на случай нарушения движения по железной дороге. При существующей системе урезки требований армия может оказаться в критическом положении»10. В этот день армии было отправлено 40 тыс. легких русских и 10 тыс. легких японских снарядов. Ни мортирных снарядов, ни патронов к русской винтовке не было уже и в запасе фронта11.

Именно на этот период выпали встречные бои с австрийцами, в ходе которых группе Линзингена удалось потеснить русские войска. Но главное – этой группе удалось выиграть время для своих союзников. Они торопились прибыть под Ковель и развернуться на позициях. Десятки тысяч военнопленных и местных жителей были согнаны на работы по сооружению укреплений. Около 100 тяжелых и 180 полевых орудий были развернуты на позициях, прикрывающих подходы к городу12. К австрийцам подошли две первые немецкие дивизии, снятые с русско-германского фронта, а потом и 10-й германский корпус, переброшенный из Франции13. Русская Ставка получила информацию о прибытии его головных эшелонов в Ковель 5 (18) июня. Не было секретом и то, что австрийцы спешно снимали части с итальянского фронта и отправляли их в Галицию. Алексеев извещал Энкеля и Сазонова о том, что наступило время выполнения союзнического долга итальянцами. «Ближайшие две недели нашего июня, – писал генерал, – должны были бы дать широкое развитие итальянскому удару, минуя все препятствия. Уполномочиваю Вас представить главнокомандующему (генералу Л. Кадорна. – А. О.) мои соображения и горячий призыв к одновременной энергичной атаке противника. Теперь или никогда»14.

Кадорна не торопился выполнить свои союзнические обязательства, хотя его солдаты все же двинулись вперед. 25 июня 1916 г. последовало отступление австро-венгерской армии с захваченных под Трентино позиций. Оно проходило в полном порядке – австро-венгерское командование сокращало линию фронта15. Итальянского наступления, однако, так и не последовало. Помочь Юго-Западному фронту могло лишь общее наступление всех русских армий. Однако оно так и не начиналось. По свидетельству Брусилова, генералы Эверт и Куропаткин постоянно оттягивали время наступления своих фронтов, Алексеев же шел навстречу этим колебаниям16.

Брусиловский прорыв. Коррекция первоначальных планов

Генерал Эверт, до последнего дня не веривший в успех наступления на своем фронте, предложил нанести главное направление удара не на Вильно, а на Ковель, в связи с проявившимся успехом Юго-Западного фронта. Это предложение шло вразрез планам Ставки, но она в конце концов согласилась на него1. Еще 3 (16) июня 1916 г. Алексеев известил командующих фронтами о своем согласии на перенос направления главного удара Западного фронта на участок Новогрудок – Слоним. Причиной этого решения стала потеря фактора внезапности при подготовке прорыва. В случае удачи фронт теперь должен был наступать в направлении не на Вильно, а на Лиду – Гродно. 8-я армия Юго-Западного фронта должна оказать помощь Эверту, продолжая движение на Брест и Кобрин из Ковельского района2.

Еще через два дня Эверт получил от наштаверха указание максимально усилить состав группы 3-й армии своего фронта, которая должна была наступать на Ковель с целью оказания поддержки Брусилову. «Идея предстоящих действий, – писал Алексеев, – энергичный удар на Брест в связи с атаками на Пинском и Барановичском участках»3. Осуществление этого замысла грозило поставить под угрозу весь германский Восточный фронт, за которым практически не было резервов. Однако главнокомандующие фронтами опять не смогли выполнить поставленную перед ними задачу. По поводу их неспособности к выполнению поставленных перед ними задач ближайшие сотрудники наштаверха и ранее отпускали шутки. Лемке записал в своем дневнике от 4 (17) ноября 1915 г.: «Борисов сострил: наши главнокомандующие фронтами требуют – один допинга (Иванов), другой советов (Эверт), третий вожжей (Рузский)»4.

Между тем положение «успешно» наступавшего Юго-Западного фронта постоянно ухудшалось, в его парках остались только легкие снаряды5.

Наступавшие войска все чаще наталкивались на непреодолимый огонь тяжелой артиллерии противника, который наши батареи не могли подавить из-за недостатка снарядов6. Великий князь Сергей Михайлович, посетивший штаб фронта 5 (18) июня, заявил, что не в состоянии помочь войскам Брусилова – весь запас тяжелых боеприпасов был отправлен на направление главного удара, к Эверту. «По натуре я скорее оптимист, чем пессимист, – обращался в этот день к Алексееву главнокомандующий ЮгоЗападным фронтом, – но не могу не признать, что положение более чем тяжелое. Войска никак не поймут, – да им, конечно, и объяснить нельзя, – почему другие фронты молчат, а я уже получил два анонимных письма с предостережением, что генерал-адъютант Эверт якобы немец и изменник, и что нас бросят для проигрыша войны. Не дай Бог, чтобы такое убеждение укоренилось в войсках»7. Оставим в стороне весьма сомнительную ссылку на анонимки, на которые генерал Брусилов считал возможным ссылаться.

Нельзя не заметить, что, подталкивая Алексеева к решительным действиям по отношению к Эверту, Брусилов фактически ссылался на те же настроения, на опасность которых указывал ему сам начальник штаба Ставки в письме от 3 (16) мая 1916 г.: «Безвредные в начале войны, не имевшие теперешней силы и столь повсеместного распространения толки ныне приобрели такую силу и значение, что с ними приходится серьезно считаться, иначе они могут привести к страшному бедствию. Нервное настроение офицеров, несколько улегшееся в конце прошлого года, вспыхнуло с новой силой после декабрьских и мартовских неудач. В своей среде, в обществе, в вагоне среди случайной публики открыто и громко заявляют офицеры, что начальники не любят своих войск, не жалеют их, смотрят на пехоту как на пушечное мясо, думают не о деле, а только о своей карьере, выгодах собственной безопасности. Обвиняют начальников не только в неспособности, непродуманности операций, неумении, а много хуже всего этого, в злой воле, недобросовестности, небрежности, преступности, отсутствии всякой заботливости о людской крови»8. Теперь к этим настроениям добавлялись анонимные пока обвинения в предательстве, которые, кстати, с энергичностью распространялись и в тылу.

Русские войска теряли инициативу, напор первых дней прорыва, их наступательная возможность убывали. Этим незамедлительно пользовался противник. Но дело было не только в факторе времени. Кроме того что современная война на всех фронтах демонстрировала решительное превосходство обороны над наступлением и ничего необычного для европейских фронтов под Нарочью, Ригой, Двинском и Барановичами не происходило, эти операции продемонстрировали, по словам В. И. Гурко, что русская армия опять оказалась перед дилеммой. Одновременно наступать было необходимо сразу на нескольких направлениях, даже при нанесении главного удара лишь на одном из них, а для этого у армии не хватало ресурсов9. Кроме того, оставалась проблема эффективного использования этих ресурсов. Корреспондент венгерской газеты «Пештер Ллойд», наблюдавший бои на

Золотой Липе в сентябре 1916 г., отмечал: «Качество русских солдат, как всегда, очень хорошее. Правда, теперь они представлены разными возрастами, от 19 до 40 лет, и обучены менее тщательно, чем ранее, но в общем это прекрасные солдаты. Их снаряжение, обмундирование и обувь – отличного качества»10. Качество обучения рядового бойца, особенно впервые прибывавшего на фронт, действительно ухудшалось. По словам французского генерала Жанена, Брусиловское наступление сорвало подготовку войск: невозможно было качественно готовить их к бою на марше, а в этом состоянии находилась практически вся армия11.

На Барановичском направлении русской 4-й армии противостояла 9-я армия генерала Р. фон Войрша, состоявшая из австро-венгерских и немецких частей. Она значительно уступала русским в численности (82 батальона против 331) и в части вооружений (613 пулеметов, 248 легких орудий). Превосходство в тяжелой артиллерии принадлежало германо-австрийцам12. 5 немецких и 2 австро-венгерские дивизии занимали довольно растянутый фронт в 163 км длиной. За время передышки в боях он был неплохо укреплен – искусственные препятствия шириной до 40 м, траверсные позиции и большое количество блиндажей; в лесисто-болотистой местности, где невозможно было строительство окопов, оборона опиралась на систему блокгаузов13. За Барановичами находилась железнодорожная ветка, дававшая наиболее короткую и удобную связь для всего австро-германского Восточного фронта: Вильна – Лида – Барановичи – Брест-Литовск – Ковель – Луцк. В случае перехода Барановичей в русские руки связь между северным и южным крылом этого фронта значительно затруднялась14. Несмотря на столь важное значение этого участка, немцы уже с 6 июня оттуда начали перебрасывать резервы в район Луцка и Ковеля на помощь австрийцам15.

С 12 июня командование 9-й германской армии начало получать информацию о готовящемся русском наступлении на Барановичи и далее на Брест-Литовск. В 5 часов утра 13 июня на участке 4-й ландверной дивизии началась артиллерийская подготовка, которая продолжалась 12 часов. За ней последовали атаки пехоты, отбитые противником, сохранившим свою артиллерию и пулеметные точки16. Наступление Гренадерского корпуса под Барановичами было отбито немцами без особого труда, как и наступления под Нарочью, Двинском и Ригой. Германское командование не без основания увидело в них простую демонстрацию. «Только под Ригой бои были тяжелые, – вспоминал Гофман, – там русским удалось сильным ударом выиграть пространство. Благодаря доблести наших войск и хорошему командованию 8-й армии положение здесь было скоро восстановлено»17. Наиболее кровопролитные бои продолжились вновь на барановичском направлении. Командующий 4-й армией генерал А. Ф. Рагоза получил приказ атаковать германский фронт к северу от этого пункта «любой ценой»18.

Имевшиеся у Западного фронта резервы – 3-й Сибирский, 3-й армейский и 3-й Кавказский корпуса – перебрасывались сюда, причем частично пешим порядком. И люди, и лошади чрезвычайно выбивались из сил во время этих переходов «по невылазной грязи». Для прорыва было сосредоточено 19,5 пехотных и 2 казачьих дивизии – 322 тыс. вооруженных и 18 тыс. безоружных, 1 324 пулемета, 742 легких и 258 тяжелых орудий19. Подготовка к новому наступлению стала очевидной для противника. В 4 часа утра 19 июня (2 июля) вновь начался артиллерийский обстрел германских позиций, который продолжался весь световой день, до темноты20. К сожалению, артподготовка была проведена без достаточной подготовки. Артиллеристы израсходовали огромное количество снарядов, в основном выпущенных из полевых орудий по слабо разведанным целям. Эффект такого обстрела был чрезвычайно низок – бетонированные пулеметные точки в большинстве случаев не были разрушены.

Ранним утром следующего дня пехота пошла в наступление и заняла 1–2 линии немецких окопов. Наступление не было успешным. К вечеру 3 июля русские войска повсюду были отброшены на исходные позиции. Утром 4 июля артподготовка началась снова, и с тем же успехом. Тем не менее пехоте на этот раз удалось захватить 2 линии окопов21. На ряде участков был нанесен и существенный урон противнику: во время боев на Стыри 21–22 июня (4–5 июля) войска Западного фронта разгромили дивизию противника – в плен попало 300 офицеров и 7415 солдат, было захвачено 6 орудий, 23 пулемета, 2 прожектора, 1 бомбомет и т. д.22 И вновь частный успех так и не вылился в общий. 5–6 июля армия бездействовала. На отдельных участках фронта продолжался интенсивный огонь. Недостаток тяжелой артиллерии делал его практически бесполезным. 5 июля на участке одной из германских дивизий разорвалось 4600 снарядов и в результате был ранен 1 (!) солдат23. 24 июня (7 июля) была вновь проведена артподготовка и армия опять перешла наступление.

Атаки были отбиты группой фон Войрша с огромными потерями для атакующих. К 9 июля достижения Западного фронта ограничились 2 тыс. пленных, была взята первая линия окопов на ряде участков. 14 июля бои возобновились – немцы нанесли контрудар, отраженный русскими войсками. За 9 дней интенсивных боев под Барановичами 4-я армия генерала Рагозы провела 5 артподготовок, 5 атак и имела 4 отсрочки наступления. В результате ее потери составили 30 тыс. убитыми, 47 тыс. ранеными и до 3 тыс. пленными. При наступлении погибло 6 командиров полков. Австро-германцы потеряли 8 тыс. убитыми, 13 тыс. ранеными и 4 тыс. пленными24. События развивались по сценарию боев во Франции. Генерал Свечин не без основания отмечал: «Опыт перехода в наступление по всему фронту стоил нам очень дорого. Проявилась чрезвычайная тороватость на людей, несмотря на то что результатов достичь не удавалось. Потери 6-го корпуса исчислялись до 15 тыс. человек, гренадеры потеряли до 8 тыс. человек, Рагоза за период боев 19–25 июня (2–8 июля) до 80 тыс. человек, Куропаткин в Рижском районе 3–9 (16–22) июля до 15 тыс. человек – всего до 120 тыс. человек без малейших достижений успеха»25.

Галиция. Оккупационный режим

5 (18) июня 1916 г. русские войска добились крупного успеха на другом участке Юго-Западного фронта – в Карпатах. 9-я армия взяла Черновцы, власти которого буквально за несколько дней до этого собирались отмечать годовщину освобождения из-под русской оккупации. Город превращался в значимый символ, в бастион германской культуры на восточных землях империи Габсбургов. Эрцгерцоги Фридрих, Евгений, Иосиф-Фердинанд и генерал Конрад фон Гетцендорф были объявлены почетными докторами местного германского университета1, основанного в 1875 г. и названного в честь Франца-Иосифа2. Культурная политика Вены не ограничивалась подобными мерами. Репрессии против русофилов и Православной церкви, развязанные с началом войны, не были остановлены. Жертвами этой политики были не только подданные Габсбургов. Во время австрийской оккупации 1915–1916 гг. чрезвычайно сильно пострадало и православное население русской Волыни.

С видимым особенным удовольствием австро-германо-венгерско-польские части глумились над почитаемыми людьми святынями (несколько лучше других вели себя чехи и словаки). Так, в частности, в освобожденной 3 (16) июня Почаевской лавре русские войска столкнулись с результатами хозяйствования европейцев: из монастыря для переплавки была вывезена масса металлической утвари, в одной из церквей был устроен кинематограф, в другой – ресторан, в третьей – казарма и т. д.3 Войска были размещены и в монастыре Казачьи Могилы в Дубенском уезде близ Берестечка, ими была разгромлена костница, где хранились останки погибших в бою с поляками казаков Богдана Хмельницкого4. Подобная практика вообще была в высшей степени характерна для австрийцев – церкви систематически осквернялись. Только на освобожденной за первые дни наступления ЮгоЗападного фронта территории насчитали до 15 совершенно разрушенных храмов, в том числе и в местностях, где боев не было5.

Неудивительно, что летом 1916 г. русинское население было радо вновь увидеть русские войска. Принимавший участие в этих событиях А. М. Василевский вспоминал: «Местные жители, которые именовались тогда русинами, встречали нас с распростертыми объятиями и рассказывали о своей нелегкой доле. Австрийские власти, смотревшие на них как на чужеземцев, яростно преследовали всех, кого они могли заподозрить в “русофильстве”. Значительная часть местной славянской интеллигенции была арестована и загнана в концентрационный лагерь “Телергоф”, о котором ходили страшные легенды»6. Настоящие австрийцы были настроены не столь радостно и явно опасались возмездия. Они с явным страхом спрашивали русских офицеров, нет ли среди них сербов. После того, что произошло в Сербии, где, по словам одного из русских командиров, «тактика, месть и пьяный разгул переплелись в уродливую и страшную веревку»7, после экзекуций в Галиции и грабежей на Волыни это были легко объяснимые страхи.

Фактическое завершение прорыва

6 (19) июня части 9-й армии вышли к реке Серет, выполняя приказ Ставки – отбрасывать австрийцев на румынскую территорию. Однако 4 (17) июня немцы вновь энергично попытались перейти в контрнаступление под Ковелем. В результате движение Юго-Западного фронта приостановилось1. В конце июня в Ставке уже обсуждали планы возвращения Львова и восстановления русской оккупационной власти в Галиции2. 17 (30) июня последовал очередной успех в Буковине – была взята Коломыя3. После Черновцов это был важнейший пункт австрийской обороны на Пруте и самый крупный железнодорожный центр в предгорье Карпат, объединявший шесть линий4. В результате в Могилеве решили поддержать Брусилова резервами, снимавшимися с Северного фронта. «И как это часто случалось в России, – отмечал Нокс, – Верховное командование приказало, но железные дороги решили»5.

После потери Вильно, Ровно и Барановичей связь между русскими фронтами была заметно усложнена. Для переброски частей с Северного на Юго-Западный фронт приходилось использовать ломаный и кружной путь Двинск – Полоцк – Молодечно – Гомель, откуда можно было использовать или линию Лунинец – Ровно или Бахмач – Киев – Казатин. Разрыв был несколько преодолен строительством дороги в обход барановичского узла и строительством временного деревянного моста через Припять. Это позволило компенсировать неудачное положение и перевезти несколько тысяч воинских эшелонов к Брусилову6.

22 июня 1916 г., в разгар боев на Юго-Западном фронте, Николай II писал из Ставки жене: «Немцы подвозят к Ковелю все больше и больше войск, как я этого, впрочем и ожидал, и теперь там происходят кровопролитнейшие бои. Все наличные войска посылаются к Брусилову, чтобы дать ему как можно больше подкреплений. Опять начинает давать себя чувствовать этот проклятый вопрос о снарядах для тяжелой артиллерии. Пришлось отправить туда все запасы Эверта и Куропаткина; это вместе с большим передвижением войск очень усложняет работу наших железных дорог и штаба»7. Германское командование заметило эту переброску сил на юг и сделало вывод о том, что на их секторе Восточного фронта наступления не будет. По мнению Гофмана, это решение было ошибочным, так как в случае одновременной атаки всех трех русских фронтов немцы вообще не смогли бы оказать поддержки австрийцам8.

Критические для австро-германцев дни луцкого наступления русские резервы провели «на колесах». 30 июня 8-я армия Каледина отбила контратаки германцев и 5 июля перешла в контрнаступление. Оно развивалось в сложной обстановке. В эти же дни упорные встречные бои шли на фронте соседней 11-й армии. Подтянув тяжелую артиллерию, австрийцы 19 июня (2 июля) осуществили прорыв шириной до 5 верст левом фланге русского 45-го корпуса между дер. Злочевка и р. Стырь. Возникла угроза флангу 8-й армии, которую пришлось ликвидировать вплоть до 24–25 июня (7–8 июля). Возникший кризис облегчил задачу Линзингена – уже 7 июля войска его группы начали отход за реку Стоход9. Решающий момент наступил 23 июня (6 июля), когда началось успешное наступление 46-го корпуса.

Положение австро-германцев стало чрезвычайно тяжелым – они вынуждены были спешно отступать, перемешиваясь в дефиле и на немногочисленных шоссейных дорогах. Управление войсками противника оказалось под угрозой. 23 июня (6 июля) в прорыв был брошен 4-й Кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Гилленшмидта10. В его состав входили 3-я, 16-я кавалерийские, 1-я Кубанская, 2-я сводно-казачья и 1-я Забайкальская дивизии11. Собственно сам корпус был распылен, и поэтому на кратчайшем направлении на Ковель оставалась только его часть – 16-я кавалерийская дивизия, которая еще до начала наступления получила приказание готовиться к прорыву на город12. Впрочем, действовать коннице в условиях болот и перелесков было весьма сложно. Дефиле упрощали задачу оборонявшихся, обходы были или весьма сложны, или невозможны – кони вязли в трясине, и кавалерии при контакте с отступавшими часто приходилось атаковать в пешем строю13. 7 июля Брусилов потребовал от командующих 8-й и 3-й армиями завершить поражение австро-германских войск и овладеть Ковелем. 8 июля, получив, наконец, отправленные Ставкой два корпуса, армия Каледина начала активно теснить противника по всему фронту.

К сожалению, действия русской кавалерии при преследовании противника не всегда отличались энергичностью. Действовавший здесь 4-й Кавалерийский корпус вводился в бой по частям, что не замедлило сказаться на результатах. Так, 23–24 июня (6–7 июля) части входивших в его состав 16-й кавалерийской и 1-й Забайкальской дивизий прошли вперед на 50 верст и добились значительных успехов – было захвачено 1600 пленных (включая польских легионеров), 15 орудий, 8 пулеметов и огромные склады на станции Маневичи. Противник бежал, оставляя за собой накопленные запасы продовольствия, фуража и боеприпасов. С учетом сложности театра военных действий для конницы, ее успехи все же были значительны. Велики были и потери – в среднем по 16-й дивизии они достигали 22 %, но в некоторых полках превышали 40 %. Развить успех дивизии было некому. 25 июня (8 июля) корпусу была дана дневка, наступление продолжилось на следующий день, но велось оно уже весьма медленными темпами. Возможность воспользоваться сумятицей противника и перехватить его силы у переправ через Стоход, а также занять его западный берег до подхода собственной пехоты была упущена14.

Внезапным для наступавших было и резкое изменение топографических реалий – в тылу у противника появились новые дороги и мосты, исчез ряд деревень, остальные оказались лишенными жителей. Получить информацию от населения было невозможно15. 10 июля основные силы австрийцев и немцев отошли за Стоход, взорвав за собой мосты. Вышедшие было на правый берег реки передовые части 1-го Туркестанского и 30-го корпуса были вынуждены оставить его. К 14 июля русские 3-я и 8-я армии вышли на линию Стохода, закрепившись в некоторых местах на его левом берегу. Широкая болотистая долина этой реки стала надежной преградой для оборонявшихся16. Ковель был близко, по ночам с русских позиций было видно «бледное зарево, отражавшее электрическое освещение города…»17, но неиспользованных резервов за наступавшими армиями уже не было. В начале июля немецкие войска начали появляться и на карпатском направлении. Русские потери сразу же стали высокими, более того, немцы не ограничивались обороной – они переходили в контрнаступление18.

Немцы перебросили сюда из Франции свои лучшие части – в том числе 10-й армейский корпус, имевший репутацию «кареты скорой помощи» германской армии. В его состав входила 20-я Брауншвейгская дивизия, получившая название «стальной». За отличие в боях дивизия получила особый отличительный знак, который ранее в германской армии имели лишь знаменитые «черные гусары» с изображением адамовой головы на касках. Она дралась со славной русской 4-й «железной» стрелковой дивизией. Немцы выдохлись только после 42 (!) атак. 10-й германский корпус потерял в этих боях / своих офицеров и около / солдат, но так и не сумел отбросить русских к Луцку19. К середине июля наступление Юго-Западного фронта, не поддержанное свежими силами, выдыхалось. «Где против них оказывались немецкие или хорошо сохранившиеся австро-венгерские части, – отмечал Фалькенгайн, – там наступала полная задержка. Отсутствие на месте достаточных резервов у русских в этом случае за себя отомстило»20. Наступил двухнедельный перерыв в действиях. На Стоход начали подтягивать войска гвардии, два корпуса генерала Безобразова. Прорыв на этом фактически закончился.

Северный фронт и Балтика

Остановка Юго-Западного фронта стала причиной того, что Ставка решила обратить внимание на возможность использования флота с целью организации десанта на побережье Курляндии в немецком тылу. Еще 3(16) марта 1916 г. император утвердил директиву командующему флотом Балтийского моря, в которой были сформулированы его главные задачи – оборонительные: удерживать главную морскую позицию, прикрывающую вход в Финский залив (Нарген-Поркалауд), Або-Аландскую и Моонзундскую позиции, оказывать сопротивление попыткам противника усилиться в Рижском заливе, по возможности выполнять активные операции, оказывать возможное содействие операциям армии у берегов и поддерживать связь с 6-й и 12-й армиями1. В результате активность русского флота ограничилась поначалу планированием набегов на коммуникации в центральной части Балтики. Движение по ним было весьма оживленным.

По данным русской военно-морской разведки, в конце 1915 – начале 1916 г. между шведскими и немецкими портами курсировало свыше 250 германских, шведских и норвежских судов, в основном перевозивших железную руду, уголь и древесину. Ввиду опасности со стороны русских кораблей, а также британских и русских субмарин немцы с весны 1916 г. перешли к системе конвоев, охраняемых вооруженными траулерами. Орудия ставились и на транспорты. Большую часть маршрутов конвоев старались проложить в шведской трехмильной береговой полосе и вблизи нее, чтобы в случае опасности иметь возможность скрыться в спасительных нейтральных водах2. Русская Ставка опасалась усиления позиций сторонников выступления Швеции на стороне центральных держав. М. В. Алексеев 19 октября (1 ноября) 1915 г. выразил эту позицию следующими словами: «Нужно оставить шведов в покое. Нам важен их нейтралитет»3.

Большие потери при попытках прорыва германского фронта и временный выход из строя части ударных сил германского флота после

Ютландского сражения (31 мая – 1 июня 1916 г.) были причиной появления у командующего Балтийским флотом адмирала В. А. Канина плана организовать десант в Курляндии в тылу рижской группировки противника. Поначалу от этого предложения отказались из-за масштабности предполагаемых перевозок (55 тыс. человек, 12 тыс. лошадей) и отсутствия гарантии того, что основные военно-морские силы немцев не будут переброшены из Северного моря в Балтику4. К этому моменту Балтийский флот попытался, наконец, перейти к действиям против конвоев противника. В начале июня британское посольство в Швеции передало русскому командованию информацию о том, что 5, 10 и 13 июня планируется перевозка в Германию 84 тыс. тонн железной руды на немецких транспортах. Вновь, как и во время «набега на Мемель» в 1915 г., был сформирован Отряд особого назначения во главе с начальником 1-й бригады крейсеров контр-адмиралом П. Л. Трухачевым в составе броненосного крейсера «Рюрик», крейсеров «Олег» и «Богатырь» и 8 «угольных» эскадренных миноносцев. Кроме того, в отряд вошла и ударная группа из трех «нефтяных» эсминцев типа «Новик» под командованием начальника минной дивизии контр-адмирала А. В. Колчака5.

10 июня Отряд особого назначения вышел в море, для прикрытия его действий были выделены броненосные крейсера «Баян» и «Адмирал Макаров», а также 2 британские и 3 русские подводные лодки. 31 мая (13 июня) эсминцы Колчака нагнали и атаковали в районе Норчепингской бухты немецкий конвой. Появление русских кораблей было абсолютно неожиданным, но их действия оставляли желать лучшего. Их единственной жертвой стал тихоходный, вооруженный четырьмя 105-мм орудиями угольщик «Германн», использовавшийся в качестве судна-ловушки. Его артиллерия была практически сразу же выведена из строя, но 3 русских эсминца топили его свыше часа огнем, а затем и торпедами. Тем временем караван транспортов ушел в нейтральные воды. 2 (15) июня Отряд особого назначения и силы прикрытия вернулись на свои базы6.

10 (23) июня 1916 г. Алексеев отправил директиву главнокомандующему армиями Северного фронта генералу А. Н. Куропаткину. Перед ним была поставлена задача заставить немцев отойти от Западной Двины. Одним из возможных средств наштаверх считал имитацию или проведение десанта в Рижском заливе. Так как у немцев на побережье почти не было сил, эта операция могла заставить их рассредоточить весьма слабые резервы. С другой стороны, из четырех армий Северного фронта – 1, 5, 6 и 12-й – одна – 6-я, в составе 24 батальонов и 12 сотен, сама была задействована на охране побережья в тылу. Из 600 верст фронта 300 приходилось на побережье. Силы фронта составили 463 батальонов и 240 эскадронов и сотен. Следовательно, но 300 верст линии противостояния с немцами приходилось 439 батальонов и 228 сотен7.

Сил для демонстрации у Северного фронта хватало, и через день после директивы Алексеева Куропаткин, в свою очередь, предложил высадить в тылу у немцев целую морскую бригаду. Сразу же адмирал Русин, начальник морского отдела Ставки, начал подготовку операции. Непосредственной разработкой ее планов занимались флаг-офицер Оперативного отдела штаба Балтийского флота капитан 2-го ранга Ф. Ю. Довконт и представитель Оперативного отдела Ставки полковник А. И. Верховский. Десантный отряд должен был включать в себя 6–8 батальонов и артиллерию. Русин предлагал не ограничиваться набегом, но в случае успеха ставил задачу удержания территории. Постепенно перед операцией ставили все более крупные задачи, в штабах увеличивали состав десантного отряда. Он дошел до 24 батальонов, 50 легких и 4 тяжелых орудий, 88 пулеметов, 13 эскадронов и сотен, 1 саперной роты. С моря отряд должны были поддерживать линкор «Слава», 2–3 крейсера, 5 канонерских лодок, 36 миноносцев, дивизион подводных лодок и 6 гидроавиационных отрядов8.

Оставалось только несколько проблем – выбранный Куропаткиным участок для высадки русских войск лежал недалеко от линии фронта, но это его преимущество не уравновешивалось другими обстоятельствами: близостью немецких резервов, наличием батареи 8-дюймовых орудий и гидропланов. Не были готовы ни войска, выделенные для проведения десанта, ни штаб нового отряда. Тем не менее император и Алексеев одобрили план операции. Ее начало было назначено на 6 июля 1916 г., но начать ее вовремя не удалось. Сделать это удалось только к 19 июля, после неоднократных требований Алексеева выделить из состава фронта первоочередные дивизии, а не сборные части, часть солдат которых были новобранцами и не только не имели никакого боевого опыта, но даже и не успели пройти курс первоначального обучения. Дневниковые записи Верховского – начальника штаба отряда – дают представление о качестве этих войск: «116-я дивизия совершенно не готова. Только что начала перевооружаться 3-дм пушками. Полки едва сработаны (запись от 12 июля. – А. О.)… Ездили смотреть морскую бригаду в Куйвасте. Хорошая часть по составу людей и внешнему виду, но офицерство без понятий – из адмиралтейских офицеров. Маневрировать не умеют (запись от 16 июля. – А. О.). В состав отряда назначена 3-я стрелковая дивизия, стоящая в резерве под Ригой. Это собственно единственная настоящая часть (запись от 18 июля. – А. О.)»9.

Еще весной 1915 г. по личному распоряжению императора на Балтике начали собирать морскую дивизию. Предполагалось, что она примет участие в десантных операциях на Черном море. Командование Балтийского флота с большой неохотой выделяло для нее кадры, и командиру бригады капитану 1-го ранга С. С. Фабрицкому с трудом удалось собрать 3 батальона. Было принято решение развернуть из них четырехбатальонную морскую бригаду. Поскольку вопрос об атаке Босфора был временно снят с повестки дня, бригаду первоначально расположили на островах Моонзундского архипелага, где осенью 1915 г. практически не было войск. Матросов для пополнения не хватало, и бригада в основном пополнялась солдатами10. Соединение было «сырым», опыта самостоятельных действий не имело.

Сложности этим не ограничивались – существовали значительные разногласия среди командования – Куропаткин ставил цель занять район и, окопавшись, выжидать соединения с наступавшими силами Северного фронта. Алексеев был категорически против пассивного образа действий. Уже 9 июля он настаивал на ускорении операции, так как не верил в перспективу штурма немецких позиций в лоб, тем более что наступление 12-го армейского корпуса на фронте Куропаткина развивалось крайне вяло. С 16 по 23 июля Северный фронт начал наступление силами до 91 батальона на Рижском плацдарме. Упорные атаки не привели ни к чему, кроме потерь. 23 июля Куропаткин сдал фронт генералу В. И. Гурко, командующему 5-й армией, стоявшей под Двинском. 4 августа Гурко был смещен на этом посту генералом Рузским. Неоднократная смена командующих накануне масштабной наступательной операции не способствовала успеху подготовки к ней. Между тем время было потеряно – информация о десанте просочилась к немцам, скрыть концентрацию транспортных и военных средств было невозможно11.

Балтийский флот тем временем попытался компенсировать свои скромные достижения в действиях против немецких караванов со шведской рудой, и 17 (30) июня 1916 г. набег на них был повторен. На этот раз в Отряд особого назначения вошли старые крейсера «Громобой», «Диана» и 8 эскадренных миноносцев. Командовать им назначили начальника 2-й бригады крейсеров контр-адмирала А. П. Куроша. Для прикрытия отряда в море были выведены линейные корабли 2-й бригады контр-адмирала А. К. Небольсина – «Император Павел I» и «Андрей Первозванный», 2 русские и 1 британская подводные лодки. И этот рейд был неудачен. Вместо каравана торговых судов русские корабли столкнулись с 20-й миноносной полуфлотилией противника – тремя новейшими эсминцами. Бой был кратковременным и безрезультатным. Успехом закончилась лишь операция, проведенная русскими эсминцами в Ботническом заливе, где 28 июня (11 июля) русские эсминцы «Внушительный» и «Бдительный» захватили два германских парохода. Поскольку все это произошло на границе шведских территориальных вод (на одном из пароходов находился шведский лоцман), последовал энергичный протест Стокгольма, оставленный Петроградом без внимания, но не без выводов. Активные операции Балтийского флота были практически свернуты12. На фоне ускоренной подготовки к действиям в Рижском заливе это было вполне естественно.

С 19 июля (1 августа) 1916 г. адмиралу Канину было приказано быть готовым начать десантную операцию в Курляндии в ближайшие дни, но когда 30 июля (12 августа) Алексеев отдал такой приказ, Канин сообщил о невозможности начать его по причине плохой погоды13. 13 и 14 августа 1916 г. в Моонзунд были введены первые корабли прикрытия – крейсера «Баян» и «Аврора», затем к ним присоединились эскадренный броненосец «Цесаревич» и крейсер «Диана»14. Но к этому времени надежды и терпение Алексеева были исчерпаны. 3 (16) августа директивой Главковерха десантный отряд был расформирован15. 6 (19) сентября Канин был смещен с поста командующего Балтийским флотом. Одной из причин смещения стали действия его подчиненных в шведских водах. Во главе флота был поставлен вице-адмирал А. И. Непенин16. Потеря времени и задержка свободных резервов на пассивном Северном фронте отнимала у Ставки и силы и средства от наступавшего Юго-Западного фронта, значение которого, кстати, в Ставке понимали.

22 июля 1916 г. в интервью корреспонденту «Таймс» генерал Алексеев заявил: «Для того, чтобы проиллюстрировать отчаянный недостаток германских армий, я могу всего лишь напомнить полностью установленный факт, что четыре дивизии были спешно направлены сюда из Франции вскоре после 4 июня, когда началось наше наступление. Это были 19-я и 20-я дивизии, формирующие 10-й активный корпус, а также 11-я Баварская и 43-я резервная дивизии. Мы ожидали прибытие и 44-й дивизии, но она не появилась. Как обычно, германцы недооценили силу сопротивления Франции. Несмотря на то что 17 дивизий остались под Верденом, противник более не в состоянии направить туда ни одного человека, и, как только Британские армии начали свое продвижение, он должен был оставить все мысли о переброске войск. Части, противостоящие нам, результат наивысшего напряжения Германии. Они перевозятся вдоль Русского фронта, большей частью в южном направлении, для того чтобы заполнить огромную брешь, вызванную отступлением австрийцев. Ни одной свежей части противник сформировать не смог. Две перемолотые дивизии, отведенные из-под Вердена, и составляют весь стратегический резерв Германской армии»17.

Бои на Стоходе. Тупик

25 июля атаки под Барановичами были возобновлены. Они продолжались вплоть до 29 июля. Прорыв на Брест-Литовск вновь не состоялся, германский фронт устоял, а атакующие русские армии опять понесли значительные потери1. Неудачное наступление Западного фронта совпало с активизацией союзников на Сомме. Бои под Верденом окончательно остановились. Главнокомандующий французской армией генерал Жоффр издал приказ, в котором говорилось: «Великие жертвы, которые Франция принесла под Верденом, дали нашим союзникам время для организации их ресурсов, позволили нам разработать наши планы и выполнить их с полным учетом потребностей всех фронтов. Сейчас мы можем одновременно использовать полностью все наши ресурсы. Я хочу отдать дань уважения тому, как наши союзники выполняют свой долг. Россия получила время, для того чтобы собрать свои неисчерпаемые резервы и бросить их вперед во все возрастающем количестве, и сейчас ее огромные армии с большим успехом действуют в Галиции, Волыни и Армении. Великобритания также использовала прошедшие два года, для того чтобы продемонстрировать миру размеры своих многочисленных ресурсов. Ее войска сейчас демонстрируют восхитительное мужество на Сомме, показывая, на что способна решительная нация в такое время»2. Тем не менее немцам повсюду удалось удержать фронт.

После передышки, наступившей после 14 июля на фронте русских 3-й и 8-й армий на реке Стоход, с 28 июля по 1 августа 1916 г. здесь возобновились масштабные бои. Генералы Георг фон дер Марвиц и Карл Лицман, командовавшие на этом участке фронта смешанными германо-австрийскими частями, считали, что, несмотря на тяжелое положение, они удержат позиции. Но генералы Карл Терчанский, Эдуард фон Бем-Ермоли и Ганс фон Сект на фронте эрцгерцога Карла не были уверены, что австрийские части удержатся, если они не получат прослойки из германских войск.

Австро-венгерская армия несла колоссальные потери – с 4 июня по 12 августа войска Юго-Западного фронта взяли в плен 8 255 офицеров, 370 153 солдата, захватили 496 орудий, 144 пулемета, 367 бомбометов и минометов, около 100 прожекторов, огромное количество других трофеев. Немцы по-прежнему не могли выделить для Галиции сколько-нибудь значительные резервы. Кроме тяжелого положения на Восточном и Западном фронтах они были вынуждены считаться и с возможностью вступления в войну Румынии. Эта проблема возникла сразу же после Луцкого прорыва.

Верховное командование германской армией отправляло против русского Юго-Западного фронта все, что возможно. В Галицию был отправлен даже турецкий 15-й корпус, в состав которого вошли лучшие турецкие части – 19-я (которой командовал Мустафа Кемаль во время боев на Галлиполи) и 20-я дивизии. Корпус перед отправкой в Галицию был дополнительно усилен артиллерией, на месте его еще усилили пулеметами. Переброска его затянулась – железные дороги не могли выделить для турецких войск более одного (!) поезда в сутки. Аскеры заняли позиции в армии фон Ботмера на Золотой Липе. В первых же боях они понесли значительные потери – около 7 тыс. рядовых и 95 офицеров, однако сумели удержать свои позиции, не без поддержки германских частей3. Но командованию Восточным фронтом выбирать не приходилось. Между тем наступавший русский фронт также нес огромные потери. Наступательная операция вырождалась в лобовые столкновения. Победоносная русская 8-я армия к 4 августа 1916 г. значительно сократилась в числе: 39-й корпус насчитывал всего 9 тыс. штыков, 23-й – 8 тыс., 51-й – 17 тыс., 8-й – 20 тыс.4

В середине июля под Луцк была перевезена гвардия. С середины октября 1915 по начало июля 1916 г. она находилась в «большом резерве» в районе Режица – Двинск – Молодечно – Минск. В первый период войны полки потеряли до 75 % состава, в некоторых ротах насчитывалось по 15–20 человек. За время отдыха численность штыков в ротах была доведена до 200–220 штыков, полностью восстановлена штатная численность унтер-офицеров, пополнения получили хорошую подготовку5. Вместе с 1-м и 30-м армейскими корпусами 8-й армии гвардия образовала Особую армию под командованием генерала Безобразова. Собственно среди своих подчиненных он был популярен, солдаты и офицеры называли его «гвардейским воеводой», но это назначение вызвало особо острые нарекания в тылу. Вопреки распространенным мнениям о неспособности ее командования6, в боях под Барановичами и у Свинюхи-Корытница в 1916 г. особенно отличилась именно гвардия.

Ее действия получили самую высокую оценку со стороны противника: «Русская гвардия показала, что она является действительно отборной частью. Бои были ожесточенные, наши потери огромны. Пали почти все командиры рот. Русские держались до конца и бесстрашно умирали, не отступая ни шагу»7. Теперь им предстояло действовать на Юго-Западном фронте. 1 (14) июля 1916 г. командующий войсками гвардии В. М. Безобразов, его начальник штаба генерал-майор граф Н. Н. Игнатьев и и. д. генерал-квартирмейстера полковник Б. В. Геруа прибыли на встречу со штабом Брусилова. Во время короткого совещания гвардейцам была поставлена задача – двигаться под Луцк и далее развивать успех 8-й армии, наступая на Ковель. Сама 8-я армия должна была двигаться на Владимир-Волынский8.

На рубеже атаки гвардии лежала река Стоход с ее болотистой долиной шириной до тысячи шагов9. Нижнее течение этой реки было не только полноводным – здесь Стоход разветвлялся на множество рукавов с более или менее возвышенными островками посередине, окруженными торфяными болотами, которые преграждали подходы к чистой воде10. «Каприз войны, – писал русский военный корреспондент, – даровал маленькому и ничем не примечательному Стоходу это нечеловеческое испытание. Одно его название рисует местность его владений. “Стоход”, сто ходов, сто русл, сто течений – вот что знаменует эта лента воды, ныряющая в вязкой топи болот и, несмотря на свою узость, часто необычайно глубокая»11. Местность была чрезвычайно тяжелой для движения.

«Через болота, – вспоминал офицер штаба Гвардейского корпуса, – сообщения летом нет, кроме немногих троп между островами. Движение вне тропинок местами возможно для одиночных людей, но дождливая погода, стоявшая несколько дней перед атакою, значительно уменьшила эту возможность. Неприятель (германцы) занимал расположение за Стоходом, причем южнее кол.[онии] Переходы и Райместо его первая укрепленная полоса была выдвинута на линию Райместо, Шурин, Трыстень. Некоторое командование неприятельского берега и леса скрывало внутренность позиции противника. Наш берег – плоский, со значительно вырубленными (против показанных на 2-верстной карте) лесами – представлял мало укрытий для батарей и еще меньше для наблюдательных пунктов»12.

«С грустью и недоумением, – вспоминал Геруа, – взглянули мы на поле нашей будущей атаки. Сначала открытая и плоская, как ладонь, полоса Суходольских болот, необходимость форсировать реку, а затем лесистоболотистые дефиле, которые тянулись до самого Ковеля и которые можно было защищать малыми силами с достаточным числом пулеметов и орудий против превосходных сил. Сомнениям нашим не дано было развиться и вылиться в спор, так как вслед за общими указаниями последовало со стороны Брусилова и его оперативного штаба прямое указание, что делать. Как бы решая задачу за Безобразова, Клембовский (начальник штаба фронта. – А. О.) с Духониным (генерал-квартирмейстер фронта. – А. О.) указали нам и участок, на котором должен был быть произведен удар. Это был как раз болотистый фронт левого фланга, где нам предстояло сменить 39-й корпус»13.

4 (17) июля на очередной встрече с Брусиловым Безобразов получил приказ принять позиции от 39-го армейского корпуса. К 9 (22) июля основные части гвардии вышли к указанному району, задержалась лишь кавалерия, подошедшая к 17 (30) июля14. В ночь на 12 (25) июля началась смена войск на позициях. О том, что они представляли собой, можно судить по позициям

лейб-гвардии Кексгольмского полка, принявшего участок от 500-го пехотного полка: «Устройство принятой позиции и профиль укрытий оказались, как часто случалось при сменах, для полка непривычными: высота брустверов, где они были (больше на флангах), была рассчитана на малорослых армейских солдат, а на левом участке, тянувшемся по мокреди и болоту, окопов, в сущности, не было, там нельзя было врыться в землю, и только местами были устроены какие-то подобия укрытий от взоров противника из наносного дерна. Перед этими “окопами” тянулся один ряд рогаток с колючей проволокой. Так или иначе, зная, что атаку ждать не нам, а неприятелю, устроились»15.

Вряд ли командование Юго-Западного фронта поступило разумно, приняв решение использовать в подобных условиях отборные войска, однако и сам Безобразов не проявил должной твердости. Вместо того чтобы настоять на возможности выработать собственный план, выпросил лишь отсрочку для ознакомления с местностью. Брусилов первоначально требовал наступления уже через пять дней, то есть 6 (19) июля. 15 (28) июля Юго-Западный фронт снова перешел в наступление, на этот раз 3-я и Особая армии наступали на Ковель с севера и юга, 8-я армия – на Владимир-Волынский, 11-я – на Броды, 7-я и 9-я выполняли ранее поставленные задачи16. Провести должную подготовку к наступлению штаб Гвардейского корпуса не смог. Он просто не имел для этого времени, так как большая часть укреплений противника, находившаяся на высоком правом берегу Стохода, была просто невидимой с ее полого восточного берега.

В воздухе господствовала немецкая авиация, попытки использовать привязной аэростат окончились неудачей. Единственный раз, когда русский самолет поднялся в воздух над долиной реки, он был немедленно атакован и сбит тремя истребителями противника. Возможность подготовиться к эффективной артиллерийской борьбе батареями и опорными пунктами обороны противника исключалась за отсутствием возможности получить информацию о них17. Как показали потом на допросах пленные германские офицеры, именно благодаря воздушной разведке направление русской атаки не стало для них неожиданным. Австрийские части здесь были усилены переброшенными с Соммы немцами, что оказалось неожиданным сюрпризом для атакующих18. 15 (28) июля Безобразов отдал приказ: «Славные войска Гвардии и их доблестные соратники, войска I и XXX Армейских корпусов! Сегодня, в день Святого Владимира, вам предстоит огнем и мечом проложить дорогу к древнему Ковелю и освободить искони русские земли Волыни от вражеского нашествия»19.

Гвардия начала наступление 15 (28) июля после семичасовой артиллерийской подготовки20. Артиллерия методически пробивала проходы в проволоке и, как отмечает очевидец, «замечательно удачно била по немецким окопам»21. В целом артподготовка была удачной, хотя и сказывалось недостаточное количество тяжелой артиллерии. Готовивший ее русский артиллерист отмечал: «Звуковой эффект был огромный. Ни одной минуты не было перерыва в грохоте выстрелов и разрывов… Но, вместе с тем, нельзя было сказать, что зрительное впечатление было столь же внушительно, как и звуковое. Вполне определенно сказывалось недостаточное количество артиллерии, главным образом мортирной и тяжелой. Невольно приходило на ум сравнение нашей артиллерийской подготовки с немецкой, и, конечно, сравнение это было не в пользу нашей. У немцев действительно создавалось впечатление батальной картины: весь атакуемый участок заволакивался черными, зеленоватыми и белыми разрывами, к которым примешивались еще облака пыли и земли. Создавался форменный ад, превращавший защитников окопов в морально подавленных или даже обезумевших людей. Мы со своим огнем были, конечно, много скромнее. Но, во всяком случае, картина, представлявшаяся взору с наблюдательного пункта, откуда был виден почти весь фронт нашей дивизии, по своей внушительности превосходила все, что нам приходилось видеть и создавать при прежних подготовках»22.

Здесь, на Стоходе, повторялись картины, привычные уже для фронта во Франции или Фландрии. Противник переждал артобстрел в убежищах, которые не удалось разрушить. За последние два часа огневой подготовки со стороны немцев не было слышно ни одного выстрела, что, казалось, свидетельствовало о ее значительном успехе23. Атака пехоты началась в час дня. Настроение в войсках было приподнятым – все верили в успех наступления24. Сразу же обнаружилось, что пулеметные точки немцев не подавлены – оборона противника ожила и встретила атакующих мощным огнем25. «По колени в воде наши части переходили через торфяные болота и где вброд, где по мосткам переходили через многочисленные рукава Стохода. Огонь с неприятельской стороны был очень силен»26. В течение одного часа атаки были взяты три линии окопов – вся первая линия обороны противника была прорвана.

Немцы отступали, пехота закреплялась на захваченных позициях и приходила в себя после тяжелейшего боя, кавалерии не было27. «В тылу слышно, – вспоминал командир Кексгольмского полка, – как с фронта полка, сквозь победное ура доносятся крики “кавалерию вперед”, “кавалерию вперед”. Но либо эти крики были преждевременны, либо не были услышаны кем надо»28. В первый же день было захвачено 46 орудий, включая 17 тяжелых, 65 пулеметов, взято около 5 тыс. пленных, из них 150 офицеров. 41-я гонведная дивизия отступала с большими потерями, 31-й гонведный полк – уничтожен. Серьезные потери понесли также 29-я австрийская, 19-я и 121-я германские дивизии (последняя прибыла с Соммы). Поле боя было усеяно телами немецких и русских солдат. Во время боев в конце июля – начале августа 1916 г. на Стоходе корпуса Особой армии под командованием Безобразова разбили австро-германцев, было взято в плен 8 тыс. солдат, 300 офицеров и 2 генерала, трофеи составили 46 орудий, в том числе и крупного калибра, 70 пулеметов. Германский командующий генерал Марвиц, оценивая характер и масштаб этих боев, сухо отметил: «условия как на западе»29.

Противник понес большие потери на первой линии обороны и отошел на вторую. Безобразов докладывал императору: «Доступные для атаки места оказались частями заранее укрепленной позиции; эти опорные пункты связаны между собой огневой обороной»30. Русская артиллерия не везде сумела уничтожить эти опорные пункты и разрушить проволочные заграждения – здесь и легла значительная часть первой волны атакующих31. Естественно, что при таких условиях наступления потери гвардии были весьма чувствительными. После атаки 15 (28) июля в лейб-гвардии Финлядском полку были убиты или ранены все командиры рот, общие потери составили свыше 2700 человек32. Лейб-гвардии 3-й стрелковый Его Величества полк был сведен в батальон, остатки каждого из трех его батальонов составили роту, а 4-й ротой стала рота маршевого пополнения, прибывшая на следующий день после атаки33. Остатки Преображенского полка были сведены в роту. В частях бои у Стохода начали называть избиением младенцев34.

Бои в топких теснинах, несмотря на успехи гвардейцев в первые дни наступления, не вылились в большой прорыв. Австро-германцы отошли на подготовленные позиции, и в дефиле между болотами русской пехоте пришлось брать одну позицию за другой. Гвардия после прорыва у Трыстеня была загнана в «болотный мешок»35. Стоявшая во время боев в тылу гвардейская кавалерия ждала именно его, чтобы выйти из района болот и гатей на простор, в тыл противника. «С каждым днем надежды на этот прорыв слабели, – вспоминал офицер кавалергардского полка. – Наша геройская пехота, неся огромные потери, с трудом продвигалась вперед, отбиваясь от контратак противника, захлебываясь в болотах и трясинах Стохода»36.

Преодолевать «пробки» в укрепленных дефиле было чрезвычайно сложно, а между тем штаб фронта не выделил для поддержки тяжелую артиллерию. 21 июля (3 августа) наступление остановилось. Брусилов приказал продолжить его, не считаясь с потерями. 22 июля (4 августа) Особая армия начала перегруппировку37. В ночь с 22 на 23 июля (с 4 на 5 августа) 1-я и 2-я гвардейские дивизии проделали 35-верстный ночной переход к Стоходу. Затем последовала дневка, и в ночь на 24 июля они стали принимать позиции38. Окопы в это время находились в самом примитивном состоянии – как отмечал один из офицеров Измайловского полка, это были «одиночные лунки для стрельбы лежа». Войска вынуждены были углублять и соединять их, одновременно занимаясь разведкой позиций противника39. Они представляли собой две линии окопов с проволочным заграждением, на опасных направлениях доходивших до шести шагов в ширину. Глубина немецкой обороны достигала трех верст40. Естественно, что за день подготовиться должным образом к атаке не удалось, войска посылались «не в бой, а на убой»41.

В 6:00 26 июля (8 августа) началась артиллерийская подготовка, которая в целом закончилась к 11:30. Артиллерия не смогла пробить проходы в проволоке, и в результате атакующая пехота на большинстве участков атаки понесла большие потери и вынуждена была откатиться назад. На участке Измайловского полка атакующим удалось взять часть передовых позиций, но немцы нанесли контрудар. Тяжелейший бой продолжался до 20:00 и закончился на исходных позициях42. Единственным более или менее ценным результатом стал захват у венгерской дивизии на западном берегу Стохода Червищенского плацдарма длиной 8 верст и максимальной глубиной до 3,5 версты43. Условия наступления были чрезвычайно неблагоприятными. В воздухе господствовала германская авиация, охотившаяся за русскими штабами. Устаревшие русские самолеты, уступавшие противнику в скорости и вооружении, не могли успешно противостоять немцам44. На Стоходе и под Ковелем начались тяжелейшие встречные бои, постепенно затихнувшие к середине августа. Бессмысленность потерь становилась очевидной для офицеров и солдат.

Сражавшийся вместе со своим 8-м армейским корпусом на этом направлении Деникин вспоминал: «Появились уже признаки некоторого разложения: перед атакой все ходы сообщения бывали забиты солдатами перемешанных частей, и нужны были огромные усилия, чтобы продвинуть батальоны навстречу сплошному потоку чугуна и свинца, с не прекращавшимся ни на минуту диким ревом бороздивших землю, подвинуть на проволочные заграждения, на которых висели и тлели не убранные еще от предыдущих дней трупы. Но Брусилов был неумолим, и Каледин приказывал повторять атаки. Он приезжал в корпус на наблюдательный пункт, оставался по целым часам и уезжал, ни с кем из нас не повидавшись, мрачнее тучи. Брусилов не мог допустить, что 8-я армия – его армия – топчется на месте, терпит неудачи, в то время как другие армии, Щербачева и Лечицкого, продолжают победное движение… Брусилов считал, что причина неудачи кроется в недостаточной настойчивости его преемника, и несколько раз письменно и по аппарату посылал ему резкие, обидные и несправедливые упреки»45.

Потери, конечно, были велики. За время войны русские части сменили от 8 до 10 составов. Однако и противник терял достаточно много. На Восточном фронте германский полк терял в среднем от 5 до 8 составов, в то время как на Западном – от 3 1/3 до 4 1/3 составов46. По официальным данным, австро-венгерская армия потеряла к концу августа 1916 г. на Восточном фронте 614 тыс. человек, а германская 150 тыс.47 В результате боев четыре корпуса Особой армии недосчитались почти 50 тыс. человек, из них собственно гвардейские корпуса – свыше 30 тыс., то есть примерно 50 % своего состава48. «Подготовка нескольких месяцев стоянки в резерве была сведена на нет, – вспоминал участник боев на Стоходе. – От гордых многотысячных полков, выступавших в бой 15 июля, оставалось в некоторых частях немного более половины»49. Армия теряла не только в численности – качество ее также пострадало.

П. Н. Врангель отмечал о ситуации осени 1916 г.: «Состав армии за два года успел существенно измениться, выбыла большая часть кадровых офицеров и солдат, особенно в пехоте. Новые офицеры ускоренных производств, не получившие воинского воспитания, чуждые воинского духа, воспитателями солдат быть не могли. Они умели столь же красиво, как и кадровое офицерство, умирать за честь родины и родных знамен, но, оторванные от своих занятий и интересов, глубоко чуждых духу армии, с трудом перенося неизбежные лишения боевой жизни, ежеминутную опасность, голод, холод и грязь, они быстро падали духом, тяготились войной и совершенно неспособны были поднять и поддержать дух своих солдат»50. В 3-й гвардейской дивизии в строю осталось всего 26 офицеров, лейб-гвардии Егерский и Московские полки были сведены в батальон каждый. Пехотные части этих корпусов пришлось пополнять офицерами из гвардейской кавалерии.

В Петрограде и Могилеве оживились старые противники Безобразова. В столице были недовольны высоким уровнем потерь, раздуваемых слухами, в сводках Ставки не упоминали о трофеях и достижениях гвардии. В результате получалась весьма неприглядная картина. Воспользовавшись правом генерал-адъютанта, Безобразов написал письмо императору. Только после этого 4 (17) августа Ставка сообщила о количестве пленных и трофеях, взятых гвардейцами. Командующий Особой армией не был удовлетворен и этим результатом. Генерал был уверен, что сражение на Стоходе могло бы иметь совершенно иные последствия, если бы первоначальный успех гвардейских частей, наметившийся в первые пять дней их наступления, был вовремя поддержан резервами. Ответственность за это он возлагал на А. А. Брусилова, В. Н. Клембовского и М. В. Алексеева. 17 (30) августа 1916 г. Безобразов прибыл в Ставку, чтобы изложить свои соображения Николаю II на карте51.

Этот разговор был уже бессмысленным. Алексеев действительно не жаловал гвардейских офицеров, и 16 (29) августа в Могилев прибыл генерал В. И. Гурко, который должен был принять командование Особой армией у Безобразова52. После аудиенции у императора он отправился за объяснениями к Алексееву. «Я начал с того, – записал в своем дневнике Безобразов, – что сказал, что император не пожелал упомянуть о причине моего смещения, как и о том, в чем меня обвиняют. Я спросил, не может ли он объяснить мне их. На это я получил неожиданный ответ, что войска потеряли доверие ко мне»53. Далее последовала неприятная сцена – Безобразов фактически обвинил Алексеева в том, что он сознательно обманывает императора. Это был срыв – Безобразов вообще был в центре настолько сильной критики, что она дошла и до союзников54. Она была необоснованна, тем не менее игнорировать общественное мнение в этом случае император не мог, здесь его мнение не расходилось ни с императрицей, ни со столичными либералами. Безобразов получил двухмесячный отпуск, а на его место был назначен В. И. Гурко, который, по словам самого Николая II, был именно тем человеком, в котором он нуждался. Начальником штаба армии стал генерал-лейтенант М. П. Алексеев55.

С выходом в район Ковеля – Бреста – Кобрина, который в августе 1916 г. казался Алексееву легкодостижимым, наступление Юго-Западного фронта не могло продолжаться дальше. «Страшно упорные и кровопролитные бои на юго-западном фронте, – вспоминал их участник А. С. Лукомский, – ни к каким существенным результатам не привели»56. Это стало ясно и наштаверху. На театр южнее Полесья он смотрел как на «временно главный». Алексеев понимал, что неуспех русских войск на Юго-Западном фронте существенно облегчает положение Германии и ее союзницы. Тем не менее на этом «временно главном» направлении превосходство русских сил составляло 382 тыс. человек, в то время как на Северном и Западном – 481 тыс. Однако добиться решительного изменения расклада сил он не мог. В письме к А. Е. Эверту от 10 (23) августа, приводя таблицу распределения русских сил, он писал: «Не говорит она (сравнительная таблица. – А. О.) в пользу решающего задачу, но если бы знать все трения, с которыми вносится каждое изменение, и те протесты, которые предъявляются при каждой попытке дотронуться до “петроградского” направления»57.

В этот момент Алексеев в очередной раз изменяет свою точку зрения: он больше не считает необходимым нанесение главного удара на Северном и Западном фронтах. Однако как нерешительно он это делает: «…я только предположительно выскажу мысль, что и будущую операцию предпочтительнее приурочить к Галицийскому театру, дабы доканчивать расстройство австрийцев, приближаться к Силезии, тянуть сюда немецкие силы. Севернее Полесья сохранить силы, достаточные для обеспечения нашего положения. Повторяю, что это лишь предположения, основанные на изучении настоящего, но действительность может внести в эту мысль очень крупную поправку»58. Поправки не последовало.

Во всяком случае, Особая армия при Гурко постоянно набирала силу, состав ее доходил до 12–14 корпусов. В сентябре 1916 г. по-прежнему входившие в ее состав гвардейские части вновь перешли в наступление на Стоходе, оно по-прежнему имело только частичный успех59. 3 (16) сентября на Владимиро-Волынском направлении силами четырех корпусов – 8-го и 51-го армейских, 1-го и 2-го гвардейских – была проведена атака важнейшего участка фронта – Квадратного леса60. Бои были тяжелейшими и почти безрезультатными. Атака привела к огромным потерям и весьма скромным успехам на нескольких участках61. Слабая артиллерийская подготовка привела к тому, что пулеметные точки и блиндажи противника не были разрушены, проходы в проволочных заграждениях были узкими. Вообще передний край обороны немцев был очень близок к русским позициям и поэтому интенсивно не обстреливался. Артиллеристы боялись задеть накапливавшуюся для наступления пехоту, а она массами ложилась при первом броске на колючке. Неудачной оказалась и ночная атака 7 (20) сентября62.

Русское наступление выродилось в лобовые удары. С другой стороны, немцам не вполне удался и их обычный прием – контрудар63.

Действительно, при ликвидации прорыва русских войск у деревни Корытница-Свинюха 27 сентября 1916 г. войска генерала Марвица понесли, по словам Георга Брухмюллера, «значительные потери». Артиллерийская атака немцев, в которой принимали участие около 60 батарей и 1,5 роты минометов, не смогла подавить русскую артиллерию. При этом по участку 2,5 на 2 км за 5,5 часов было выпущено несколько десятков тысяч снарядов. Единственным достижением германской армии при этом было восстановление старой линии окопов64. Ранним утром 1 (14) октября, после взрыва подкопов, подведенных под немецкие укрепления, бои за Квадратный лес возобновились и на ряде участков немцам пришлось вновь отойти. Северо-восточная часть леса перешла в руки русских. Контрудар гвардейской пехоты, которой дали подготовиться к атаке, был чрезвычайно успешным, но через четыре дня история повторилась, и на этот раз отступить пришлось русской гвардии65.

Ставка и правительство. Новый курс в отношении ВПК

После 2-го съезда ВПК к Рабочей группе и ЦВПК было привлечено пристальное внимание Министерства внутренних дел. Для Ставки была составлена записка, в которой был дан вполне профессиональный анализ создавшегося в стране положения. Выводы были вполне очевидны – возникал союз либералов и революционеров: «К осени минувшего 1915 г. в настроениях широких рабочих масс Петрограда, обнаруживавших в начальном периоде войны особый подъем патриотических чувств, произошел перелом в сторону наблюдаемой ныне политической неустойчивости. Причинами, обуславливавшими это явление, были постепенное нарастание под влиянием войны дороговизны жизни, изменчивость счастья на театре военных действий, затянувшая на неопределенное время грандиозную военную кампанию, использование этих обстоятельств оппозиционными элементами, стремившимися путем усиленной агитации дискредитировать авторитет Правительства и захватить власть в свои руки, и обстановка заседаний июльской сессии Государственной думы, носившая явно противоправительственный характер и объединившая в стремлении “свалить власть” прогрессивно-оппозиционные группы с левореволюционными. В связи с этим переломом общественных настроений руководители и активные деятели левого и революционного лагеря уже не пытаются – как то было раньше – воздействовать на широкие массы популяризацией лозунгов социалистических учений, а наоборот, действуя заодно с прогрессивной оппозицией, призывают бороться против дороговизны, малой расценки труда, правительственных стеснений в области культурно-просветительных и профессионально-экономических интересов трудящихся, дискредитируют все мероприятия и начинания правительственной власти и указывают на то, что ныне существующая власть должна быть ниспровергнута, так

как в противном случае страна может действительно проиграть кампанию и подвергнуться политическому и экономическому разгрому»1.

По распоряжению наштаверха 24 апреля (7 мая) 1916 г. 25 экземпляров этой записки были разосланы дежурным генералом Ставки Кондзеровским старшему командному составу армий и штабов фронтов для широкого ознакомления с деятельностью Рабочей группы ЦВПК, «…ввиду противоправительственного характера деятельности упомянутой рабочей группы»2. Руководители ВПК были недовольны новым курсом правительства в отношении комитетов. Воспользовавшись пребыванием в России в начале мая 1916 г. помощника военного министра Франции Альбера Тома, они в ходе частных встреч довели до него свои претензии к власти. Либеральная оппозиция уже с конца 1915 г. все более серьезным образом относилась к контактам с союзными дипломатами, рассчитывая оказать через них давление на собственное правительство3. Большое значение придавалось и «объективной» информации о реальном состоянии дел в стране. В результате французский политик вынес следующее представление о настроениях русских либералов: «В Москве мощное либеральное движение. Большинство примыкающих к нему будет терпеливо ждать победы, чтобы предъявить свои требования, но одни более терпеливы, а другие строят свои расчеты на поражении и думают, что это более верный путь для торжества их политических взглядов»4. Из этих настроений не делали секрета.

Французы склонны были поддерживать русских либералов. 22 мая 1916 г. в Ставку прибыл новый французский военный представитель генерал Морис Жанен. Его приезд был в частности связан и с тем, что отношения между По и Алексеевым не сложились. Поль Мари По приезжал в Россию на переговоры в марте 1915 г. и оставил по себе хорошие воспоминания. Популярность генерала во Франции была связана еще с участием в войне 1870–1871 гг., где он потерял руку. Кроме того, он прославился во время наступления в Эльзасе во второй половине августа 1914 г., когда французам удалось удержать небольшую полоску германской территории на стыке германо-франко-швейцарской довоенной границы. Генерал выступил за применение карательных мер по отношению к отступавшим после первых успехов под контрударами германцев французским войскам5. Военная ценность занятой территории была невелика, но весьма значительным был сам факт долгосрочной оккупации части германского рейха, достигнуть чего не удалось никому из союзников за всю войну. После этого По находился при короле бельгийцев Альберте I во время осады Антверпена и эвакуации этого города. Иначе говоря, это была полулегендарная личность, или личность, которая так воспринималась общественностью.

В конце 1915 г. По с несколькими офицерами был послан в Россию в качестве военного представителя при Верховном главнокомандовании. С самого начала французский генерал, державшийся весьма самоуверенно, попытался вмешиваться в работу русской Ставки, что весьма не понравилось начальнику штаба Главковерха. Но вскоре По заболел, острые приступы ревматизма приковали его к постели, и фактически роль представителя Франции при Ставке опять стал играть де Лагиш. Это и вызвало решение правительства республики о командировке генерала Жанена. 14 (27) марта 1916 г. Сазонов был извещен о решении Парижа реорганизовать военную миссию в России. Жанен формально становился помощником По при русской главной квартире, бывший военный агент в России генерал де Лагиш в случае желания императора оставался при его особе, военным агентом назначался майор Лаверн6.

Жанен хорошо знал русский язык – это было не последней причиной его назначения. Он был наблюдателем в русско-японскую войну и даже опубликовал работу о ней в 1911 г. Перед отъездом генерал встретился с президентом Франции. Пуанкаре говорил о своих страхах, которые будило в нем отношение Николая II к Думе, и рекомендовал Жанену при случае постараться «открыть царю глаза». Сам Пуанкаре не упоминает этой части разговора, но отмечает, что он советовал Жанену заняться под руководством По вопросом об отправке русских войск во Францию, а также вопросами поставок снаряжения – французов беспокоили забастовки на Путиловском заводе. Приезд Жанена, заставшего По в постели, обложенного картами Вердена, дал возможность отправить По в отпуск в Ессентуки, после окончания которого в августе 1916 г. он в последний раз приехал в Могилев перед возвращением домой. Новый военный представитель Франции получил в Могилеве весьма теплый прием. Свои взгляды и позиции он не торопился раскрывать. «Генерал Жанен, – писал в начале июня 1916 г. Николай II, – производит впечатление знающего военного человека, ведет себя скромно и большей частью молчит»7. Последнее неудивительно: для выполнения инструкций Пуанкаре Жанен приехал весьма несвоевременно.

Летом 1916 г. правительство впервые после отставки Н. А. Маклакова предприняло ряд мер по установлению контроля над общественными организациями. В частности, 8 (21) июня военные власти обоих столиц получили от Совета министров право допускать съезды этих организаций по особому разрешению и с обязательным присутствием представителей властей8. Все это позволило лидеру октябристов заявить в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства: «При Шуваеве и Беляеве им (общественным организациям. – А. О.) пришлось пережить очень тяжелые дни. Мешали работать, отказывали в содействии и затем, как вы знаете, взяли их под политическое подозрение. Тут начался уже ряд репрессий и по отношению к тем рабочим организациям, которые входили в состав военно-промышленного комитета, и к самим военно-промышленным комитетам»9. Летом 1916 г. он еще не говорил о репрессиях, но активно протестовал против попыток поставить под контроль распределение заказов на военные нужды10.

Следует отметить, что у части членов правительства действительно возникли сомнения, которые позже были сформулированы следующим образом министром земледелия А. Н. Наумовым: «Помимо критики материальной стороны дела, думается мне, был и другой мотив, мотив чисто политического характера, то есть предположения были, что на место наше желают непременно стать эти организации, то есть Всероссийский Земский и Городской союз и Военно-промышленный комитет, которые за длительный период войны настолько сковались, что решили нас, то есть правительственную власть, сместить»11. Эти опасения появились не на пустом месте. Ведь военно-промышленные комитеты создавались даже там, где не было не только военной, но и вообще любой промышленности, так, например, в гор. Андижан Ферганской области, гор. Курган Тобольской губернии, гор. Петропавловске Акмолинской губернии, в Дагестане. Бесполезность этих учреждений для нужд обороны признавалась даже их организаторами12.

В Сибири действовало 32 военно-промышленных комитета, часть из которых (в основном на крупных узловых станциях Транссиба) действительно могла выполнять военные заказы – прежде всего, производство попон, кошмы, мясных консервов и т. п. На организации производства скверно сказывалось то, что и Земгор, и ЦВПК иногда раздавали разные заказы одним и тем же подрядчикам, что делало невозможным их выполнение13. Совершенно очевидно, что комитеты могли играть, во всяком случае эффективно, только одну роль – консолидации сочувствующих замыслам А. И. Гучкова сил. Последняя была тем более необходима, так как активность ЦВПК возрастала по мере невыполнения заказов. Чуть лучше, чем у ВПК, обстояло дело и у Земгора – из полученных этой организацией заказов Военного министерства на сумму 193 млн руб. им было выполнено 34,5 %14.

Земцы справлялись относительно удачно с заказами на обмундирование. Хуже было с поставкой оружия и боеприпасов. Даже с распределением таких заказов были сложности – к сентябрю 1915 г. Земгор сумел распределить только треть полученных еще в июле этого года военных заказов. К середине лета 1916 г. союз выполнил только 45 % первой очереди заказов15. Вряд ли все это могло настраивать в пользу союзов. Скептические настроения относительно их возможностей не были секретом, и либеральная пресса начала борьбу за общественные организации. «Сказочка про белого бычка продолжается, – восклицала редакторская передовица «Русских ведомостей» от 1 (14) июля 1916 г. – Сначала – интервью с газетными корреспондентами, потом – статьи рептильной печати, далее – “докладные” записки, – теперь снова излияния перед корреспондентами газет. А тема одна и та же, или, точнее, две темы: “безотчетность” Земского и Городского союзов и “неблагонамеренность” их»16. Весьма характерно, что об объемах выполнения заказов деятели земцев предпочитали умалчивать, предпочитая выражения вроде следующей милюковской откровенности: «К концу 1916 г. число земских учреждений, разбросанных по России и на фронте, составляло до 8000, и работали в них сотни тысяч людей. Понятно, что с таким размахом правительству нельзя было не считаться (курсив мой. – А. О.)»17.

Следует отметить, что цитируемая выше статья «Русских ведомостей» – «Сказка про белого бычка» – утверждала, что союзы предоставили свои бухгалтерские отчеты с 1 (14) августа 1914 г. по 1 (14) июня 1915 г.18 Это не помешало князю Г Е. Львову выступить на страницах той же газеты уже на следующий день с пространными рассуждениями о том, как несправделиво требовать отчета только от Земского и Городского союзов, не предлагая отчитаться, например, обществу Красного Креста и т. п. Более того, князь объяснил, почему такого рода отчетность в принципе не может быть подана: «.. документальные отчеты по расходам русско-турецкой войны 1877–1878 гг. были закончены лишь спустя 40 лет. Полный отчет о расходовании сумм во время русско-японской кампании 1904–1905 гг. также далеко еще не закончен»19. Одновременно в интервью, размещенном в «Речи», Львов утверждал следующее: «Разговоры о непредоставлении отчетов – игра слов. Подробного бухгалтерского отчета в разгар работы составить не может ни одна организация, отчетность же у нас составлена так, что в любой момент мы можем отчитаться в каждой израсходованной копейке; это известно всем, и если говорят все же о непредоставлении отчетов, то, очевидно, руководятся известным правилом – клевещи, что-нибудь останется»20.

Разумеется, все обвинения общественных организаций отметались как необоснованные. В одной газете глава Земского союза восклицал: «Вряд ли патриотично в переживаемое страною время незаслуженно обвинять организации, которые, не покладая рук, работают на пользу нашей армии. Странное впечатление производят, с одной стороны – полное признание пользы союзов военными властями на фронте и поступающие ежедневно от войсковых частей благодарности, а с другой – постоянные попытки в тылу затормозить работу союзов (вспомним, например, запрещение съездов и собраний) и попытки теперь набросить тень на их деятельность заведомо необоснованными обвинениями и недостойными намеками»21. На страницах другой газеты он убеждал: «Под обвинением, что союз преследует революционные цели. Может быть, компетентное лицо стоит близко к агентурным кругам, пользуется их темными инспирациями, не имеющими для нас цены, нам же ничего не известно»22.

Очевидные разногласия в стане защитников общественных организаций никого не смущали, как никого не смущала и явная неправда относительно эффективности работы этих организаций. «Речь» убеждала своих читателей, что, чем ближе к линии фронта, тем громче раздаются голоса в поддержку работы союзов23. Последнее никоим образом неудивительно, потому что правительство Штюрмера все же решило создать комиссию для ревизии Земского и Городского союзов, а также других общественных организаций. Ее председателем был назначен представитель государственного контроля С. А. Гадзяцкий. Комиссия должна была начать работу в августе, а закончить в сентябре или октябре 1916 г. В ее состав вошли по два представителя от Государственного контроля, Министерства финансов, Внутренних дел, Военного, Земского и Городского союзов24. Проверка могла поставить под угрозу незапятнанность образа общественной организации. Как всегда в подобных вопросах, политическая целесообразность была гораздо более важной для либералов, чем решение насущных проблем фронта.

Вскоре они доказали это, ходатайствовав на заседании ОСО по обороне от 4 (17) августа 1916 г., которое проходило под председательством военного министра, о повышении аванса Земскому и Городскому союзам с 50 % до 75 %25. В ОСО Шуваев постоянно работал в контакте с общественными деятелями и сначала не был настроен прерывать его26. После прений было принято решение пойти навстречу пожеланиям общественных организаций, однако при условии, что «в каждом отдельном случае союзами будет возбуждаться конкретное ходатайство»27. С одной стороны, это, безусловно, было верным решением, так как в условиях той войны, которую вела Россия, даже скромные цифры были чрезвычайно важны для фронта. Но с другой стороны, материальная польза, приносимая вооруженным силам империи либеральными организациями, была несопоставима с моральным вредом как следствием их деятельности. Я вовсе не хочу утверждать, что разложение было внесено в армию извне либералами, однако они старательно пытались это сделать и уж, во всяком случае, пестовали подобные настроения по мере их возникновения.

«В самой армии, – отмечал весьма информированный иностранный наблюдатель, – недостаток снаряжения, естественно, создавал чувство растущего недовольства и недоверия. Вначале это чувство было направлено против союзников; затем оно обернулось против царя и его слуг, наконец, царский режим и союзники стали предметом глубокого и справедливого возмущения»28. С весны 1916 г. оппозиция вновь приступила к составлению списков «коалиционного правительства», которое должно было спасти страну, придя 6 (19) апреля к варианту, наиболее близкому к будущему составу Временного правительства: Г Е. Львов – премьер-министр, П. Н. Милюков – министр иностранных дел, А. И. Гучков – военный министр. Кроме ведущих земцев, октябристов и кадетов, в правительстве должны были участвовать и народные социалисты (вице-президент Вольного экономического общества Л. И. Лутугин – министр труда).

Представители общественности не забывали про рабочий вопрос. Сразу же после окончания работы съезда ВПК Гучков обратился к Рабочей группе при ЦВПК с призывом к «социальному миру», на который последовала довольно резкая отповедь – даже «гвоздевцы» не готовы были к диалогу с буржуазией29. Руководство военно-промышленных комитетов пыталось повлиять и на главу правительства. 9 (22) апреля Штюрмер принял делегацию ЦВПК во главе с Коноваловым и Гвоздевым. На встрече присутствовал также товарищ министра внутренних дел А. В. Степанов, «дававший разъяснения по затрагиваемым вопросам». Коновалов сообщил о том, что бывшим главой МВД Хвостовым членам Рабочей группы были разрешены встречи со своими выборщиками, но при непременном соблюдении правил 4 (17) марта 1916 г. о контроле над собраниями – то есть в присутствии представителей полиции. Ввиду того, что это условие делает встречи невозможными, а рабочие настроены «вполне лояльно», он просил о разрешении встреч без такого контроля.

Его активно поддержал Гвоздев: «Представители тех течений, которые представлены в комитете, настолько уверены в правоте своей позиции, что сами справятся со своими идейными противниками»30. Штюрмер, ожидавший, что речь пойдет о рабочем съезде, предоставил слово Степанову – тот заявил, что пока закон существует, он должен выполняться. Встреча продолжалась около часа и не привела к положительным результатам. Гвоздеву, заявившему, что считает себя в рабочем вопросе «взрослым человеком», в то время, как его не приглашают на обсуждение тем, связанных с ним в правительстве, Штюрмер ответил: «Сначала мы приглашаем более взрослых»31. Частичным ответом на эти требования стало постановление правительства, вышедшее на следующий день – 10 (23) апреля 1916 г. – и запрещавшее проведение съездов общественных организаций32.

Следует отметить, что контролировать конфликты между рабочими и предпринимателями ЦВПК удавалось немногим лучше, чем выполнять военные заказы. Из 12 случаев вмешательства Рабочей группы в споры рабочих с предпринимателями с января 1916 по январь 1917 г. урегулировать удалось всего два, первый (в декабре 1915 г. на заводе «Динамо» в Петрограде) и последний, когда в январе 1917 г. забастовали рабочие объединенных мастерских высших учебных заведений, выполнявших заказы механического отдела ЦВПК. Переговоры руководства ЦВПК с руководителями данного отдела при участии представителя Рабочей группы Г Е. Брейдо увенчались успехом33. Мобилизация промышленности на нужды фронта требовала известной степени милитаризации тыла, милитаризации труда. Такова была логика войны XX века. Необходимо отметить, что часть предпринимателей понимала это и подталкивала военных к принятию соответственных решений.

13 (26) мая 1916 г. «Русское общество для изготовления снарядов и военных припасов» обратилось в ГАУ с предложением. Общество строило в Юзовке завод для производства тяжелых снарядов, который планировало запустить через десять месяцев. Его годовая производительность равнялась 1,5 млн 6-дюймовых и 2 млн 48-линейных снарядов. Предполагаемые цены были ниже льготных, предложенных осенью 1915 г. Путиловскими заводами. Общество просило значительный аванс (65 %), соглашалось на неустойку в случае срыва поставок. Но главное – у ГАУ просили от 10 до 12 тыс. солдат в качестве рабочих рук. Военная экономика требовала дешевой и хорошо организованной, дисциплинированной рабочей силы. Уже через 5,5 месяца заводы общества производили до 8 тыс. 6-дюймовых бомб в месяц34. А в это время ЦВПК продолжал вмешиваться в забастовки. В мае 1916 г. рабочие металлургического завода Никополь-Мариупольского общества потребовали повышения зарплаты, администрация отказалась. Началась стачка, вслед за этим последовал расчет и призыв военнообязанных. При этом 41 человек были лишены права на 7-дневную отсрочку для перехода на другое предприятие. Эти люди обратились в ЦВПК с просьбой помочь им вернуться домой и устроиться на работу на другие заводы. 4 (17) июня 1916 г. ЦВПК обратился в Генеральный штаб с ходатайством о возвращении этих рабочих в тыл. Последовал отказ35.

Неудивительно, что именно в конце мая – начале июня 1916 г. начальник Главного артиллерийского управления генерал А. А. Маниковский обратился к своему другу – генерал-майору Барсукову, начальнику управления полевого генерал-инспектора артиллерии при Верховном главнокомандующем, – с письмом, содержание которого предполагало ознакомление с ним генерала М. В. Алексеева. Маниковский предлагал «принять особые меры к восстановлению в тылу единой твердой власти»36. Еще ранее, в марте 1916 г., во время своих визитов в Ставку, Маниковский выступал в пользу мобилизации военной промышленности. О рабочих казенных заводов глава ГАУ говорил, «что с ними нужна твердая власть и вникание в их материальные условия»37. Генерал выдвинул проект создания целой сети военных заводов, которые должны были решить не только текущие, но и перспективные потребности армии в промышленном производстве. Главная цель этой программы заключалась в достижении полной независимости Вооруженных сил страны от заграничных поставок. Всего по данной программе, утвержденной ОСО по обороне, было включено 37 заводов, на сооружение которых требовалось бы затратить свыше 607 млн руб.38

На вопрос Б. В. Штюрмера, зачем России такая огромная программа, Маниковский ответил: «Для того, чтобы Вашему превосходительству не пришлось бессильно сидеть на новом постыдном Берлинском конгрессе…»39 В рабочем вопросе и в отношении к мобилизации он расходился с военным министром – генералом Поливановым. Однако эти взгляды были не так уж чужды Штюрмеру, который в это же время в разговоре с императрицей высказал мысль о желательности мобилизации промышленности. Однако, как и следовало ожидать, Дума тормозила обсуждение этого проекта40. М. В. Родзянко категорически противился различным планам милитаризации труда еще на уровне рассмотрения их в ОСО по обороне, считая, что такого рода программа может быть осуществлена только через законодательный орган41. Тем временем ряд забастовок поставил под реальную угрозу выполнение военных планов.

Алексеев, действительно ознакомившийся с письмом Маниковского, представил императору доклад о желательности проведения в жизнь программы ГАУ, фактически диктатуры, возглавлять которую должен был «Верховный министр государственной обороны». Последний должен был получить в тылу исключительные полномочия, равноценные таковым же у главнокомандующего на фронте. Вне пределов театра военных действий министру государственной обороны предполагалось подчинить, во имя наиболее полного удовлетворения интересов армии, все государственные и общественные учреждения, включая министерства. Сам диктатор был подотчетен исключительно императору42. Ходили слухи о возможности кандидатуры на этот пост великого князя Сергея Михайловича, возможно, небезосновательные, если учесть, что сама идея зародилась в недрах его ведомства. Однако представляется маловероятным, чтобы Алексеев поддержал великого князя в этой части проекта – он не был авторитетной фигурой ни для Алексеева, ни для императора. Представляется, что М. Ф. Флоринский прав, предполагая, что М. В. Алексеев дал ход записке Маниковского, имея в виду назначение на пост «Верховного министра государственной обороны» или самого себя, или кого-нибудь из своего окружения43.

Правда, на мой взгляд, в окружении генерала в Ставке человека, который мог бы соответствовать требованиям, предъявляемым подобным постом, просто не было. Естественно, что план Алексеева вызвал сопротивление со стороны премьер-министра Б. В. Штюрмера, так как его реализация фактически привела бы к ликвидации власти главы правительства. Решительно выступил против этого проекта и Родзянко. После ознакомления с документом он пообещал генералу публичное противодействие плану в Думе, а в идее рецепта посоветовал «прогнать теперешнее министерство и сделать ответственное». В результате на совещании Совета министров в Ставке 28 июня (11 июля) 1916 г. с присутствием М. В. Алексеева его план не был поддержан. Большинство министров встали на сторону Штюрмера. Было принято решение проводить централизацию управления военной экономикой в рамках существующего законодательства и правительства44.

1 (14) июля 1916 г. на утверждение императору было подано постановление Совета министров «О возложении на председателя Совета министров объединения мероприятий по снабжению армии и флота и организации тыла»45. Фактически это было решение о создании очередного Особого совещания министров под председательством Штюрмера, то есть правительство продолжило линию осени предыдущего года. То же самое можно сказать и о его либеральных оппонентах, но только теперь у премьер-министра появлялся еще один противник – начальник штаба Главковерха, все более вторгавшийся в вопросы внутренней политики. Тем временем Шуваев продолжал активно работать. Новый военный министр уделил больше внимания снабжению армии снарядами и артиллерией, чем его предшественник. «Вообще говоря, к началу лета 1916 г. русское военное положение улучшилось сверх всяких ожиданий любого иностранного обозревателя, который участвовал в отступлении прошлого года»46.

Если за первые пять месяцев 1915 г. армия тратила по 311 тыс. снарядов, а за тот же период 1916 г. по 2229 тыс., то при учете значительного расхода снарядов в осенне-летних боях русская полевая артиллерия все же смогла вступить в 1917 г. с запасом в 3 тыс. снарядов на трехдюймовое полевое и в 3,5 тыс. снарядов на горное орудие того же калибра. Их запас к концу 1916 г. составил 16,3 млн, а производство – до 3,5 млн в месяц. Его даже начали постепенно сокращать, так как оно с лихвой перекрывало потребности фронта – до 2,4 млн снарядов в месяц. Но разгон был велик, и к апрелю 1917 г. боезапас составил уже 4 тыс. снарядов на трехдюймовое орудие. Большой прогресс был и в снабжении фронта тяжелыми снарядами. Если в 1916 г. армия вступила с запасом 275 тыс. снарядов к 48-линейным гаубицам и 100 тыс. снарядов к 42-линейным пушкам и 6-дюймовым гаубицам, то в течение года на фронт было подано 2,15 млн снарядов к 48-линейным гаубицам и 750 тыс. снарядов к 42-линейным пушкам и 6-дюймовым гаубицам. Количество тяжелых орудий к началу 1917 г. выросло в 2,5 раза по отношению к показателям начала войны. Тем не менее запас снарядов к тяжелым орудиям всех калибров достиг 2 574 тыс., то есть более чем в пять раз больше запаса, с которым русская армия начинала войну47. Итак, результаты были, и совсем неплохие.

Несмотря на очевидность своих достижений, новому военному министру не удалось избежать непопулярности. Николаю II был нужен «посредственный человек», узкий специалист, он его и получил. Если предшественник Шуваева слишком активно увлекался политикой, то сам он был слишком аполитичен. Его, судя по всему, вообще не интересовали вопросы, напрямую не касавшиеся военного ведомства. В середине июля 1916 г., например, Нокс попытался поговорить с министром о перебоях в снабжении Петрограда мясом и получил следующий ответ: «Человеку лучше обходиться без мяса. Я всю жизнь соблюдаю все церковные посты и посмотрите, выгляжу неплохо. Некоторые животные едят мясо, другие – нет. Лев ест мясо, а слон нет. Но когда нам нужен помощник для работы, мы выбираем слона, а не льва. Петроград спокойнее без мяса»48. Вряд ли эта, как называет ее британский атташе, «простая крестьянская философия» была применима в данном случае, но все же эти вопросы лежали вне компетенции его собеседника, да и призван он был прежде всего для того, чтобы решать другие проблемы.

Любая оплошность нового военного министра приводила к организованной волне возмущения, которую пытались оседлать либералы, поддерживавшие Поливанова. Это было тем легче сделать, что Шуваев при поддержке Штюрмера начал систематическое наступление на Военно-промышленные комитеты. Поначалу количество заказов им резко сократилось, что дало ЦВПК повод объявить о том, что с ними ведется «борьба измором». Именно так называлась статья, опубликованная в июле 1916 г. в «Известиях ЦВПК». Величайшей опасностью для комитетов была наметившаяся тенденция военного ведомства выдавать заказы напрямую, минуя их Центральный комитет. Что же касается ревизии ЦВПК, проводившейся в августе 1916 г., то тут сомнения не было – она была объявлена заговором консерваторов49.

В ответ на решение Шуваева приостановить финансирование ВПК за срыв выполнения заказов и провести указанную ревизию Гучков предпринял достаточно традиционный для себя шаг – он вступил в публичную переписку с Алексеевым. Фактически это была провокация, которая позволяла ему придать финансовой проверке со стороны Военного министерства политический подтекст50. По данным Государственного контроля, на 1 (14) марта 1916 г. Военно-промышленные комитеты получили заказы на 228 млн руб.

(при сумме аванса до 50 %). Доля ЦВПК при распределении заказов равнялась 119 млн руб. Стоимость выполненных заказов к 1 (14) апреля того же года составила 2,2 % от общей суммы в 228 млн руб. При этом ЦВПК, получив за услуги по организации свой 1 % от суммы распределенных заказов – 1 113 тыс. руб., сумел довести свои расходы к 1 (14) апреля 1916 г. до 1 308 тыс. руб. В июле 1916 г. результаты проверки были опубликованы в прессе51. Вряд ли они могли способствовать укреплению позиций этой общественной организации. Для обороны годились любые средства, и в августе 1916 г. Гучков обратился с письмом и к министру внутренних дел, протестуя против арестов рабочих, входивших в организации, созданные ВПК. По его мнению, эти аресты ставили под угрозу спокойствие в тылу52.

Конечно, контроль над бюджетом и распределением казенных средств оставался при этом святая святых думской оппозиции. Двойственность проводимой ими политики была очевидна. Впрочем, это им не мешало. «Господа, – обращался к ним лидер черносотенцев, – гроши, собираемые пятачками с верующих, несущих свои желтенькие свечки, вы государственному контролю подчиняете (имеется в виду смета Священного синода – капитал свечных денег. – А. О.), а миллиарды казенных денег, которые широкой рекой текут через ваши общественные учреждения, вы государственному контролю не хотите подчинять»53. Оппозицию никогда не беспокоили такого рода «мелочи» и нестыковки, а Гучков вовсе не был настроен отказываться от той роли, которую позволяло ему играть руководство ЦВПК. Обращение к начальнику штаба Ставки превращалось в защиту нападением. Всего было написано два письма54. Гучков посылал свои письма и, по собственным словам, не ожидал на них ответа. Впрочем, лидеру октябристов это было не важно, он использовал самый факт своих обращений к Алексееву как своеобразное свидетельство идейной близости и не делал секрета из своих посланий к генералу55.

В результате Гучкову удалось имитировать наличие переписки между собой и Алексеевым – тексты писем распространялись по Петрограду и Москве. Правдоподобие этой истории придавало и то, что деловые контакты между ними имели место. Начиналось все с телеграмм руководителя ЦВПК к Алексееву, в которых он просил разрешения обсудить деятельность своего учреждения, для чего просил Алексеева в начале февраля 1916 г. принять своего заместителя А. И. Коновалова. Генерал дал согласие56. Судя по свидетельствам Гучкова, они встречались и в бытность Алексеева начальником штаба Юго-Западного и Главнокомандующим Северо-Западного фронтом: «Я к нему заезжал, докладывал о санитарных вопросах, о вопросах медицинской помощи, затем всегда говорил о своих впечатлениях от фронта. Я его очень ценил. Человек большого ума, большого знания. Недостаточно развитая воля, недостаточно быстрый темперамент для преодоления тех препятствий, которые становились по пути. Работник усердный, но разменивающий свой большой ум и талант на мелочную канцелярскую работу – этим он убивал себя, но широкого государственного ума человек…»57

Очевидно, именно «недостаточно развитую волю» генерала и пытался использовать фактом своей переписки с ним Гучков. Он подталкивал Алексеева если не к действиям, то к контакту с собой. Тексты писем были весьма острыми, после знакомства с ними действительно могло создаться впечатление, что между двумя этими людьми существуют весьма доверительные отношения. «И не чувствуете ли Вы на расстоянии из Могилева то же, что мы здесь испытываем при ежедневном и ежечасном соприкосновении… со всей правительственной властью. Ведь в тылу идет полный развал, ведь власть гниет на корню. Гниющий тыл грозит еще раз затянуть и Ваш доблестный фронт, и Вашу талантливую стратегию, да и всю страну в невылазное болото. А если Вы подумаете, что вся эта власть возглавляется г. Штюрмером, у которого (и в армии, и в народе) прочная репутация если не готового предателя, то готового предать, – то вы поймете. какая смертельная тревога за судьбу нашей родины охватила и общественную мысль, и народные настроения. Я уже не говорю, что нас ждет после войны – надвигается поток, а жалкая, дрянная слякотная власть готовится встретить этот катаклизм теми мерами, которыми ограждают себя от хорошего проливного дождя: надевают галоши и раскрывают зонтик»58.

В своих воспоминаниях лидер октябристов объяснял факт широкого распространения нескольких посланий инициативой Челнокова, который якобы действовал помимо его, Гучкова, воли. Вряд ли в это можно поверить, так как метода антиправительственной агитации, свойственная ему и его окружению, не изменилась еще с довоенных времен. «Этот документ (письмо Гучкова Алексееву. – А. О.) получил распространение на фронте, в то время как я имел в виду только Алексеева. Это было использовано как агитационное средство против строя: армия свой долг выполняет, а вот что делается в тылу! Это мне было очень неприятно, потому что я в то время пытался с этой властью столковаться и считал, что не время расшатывать ее. Этим, собственно, мои отношения с Алексеевым ограничиваются»59. В этом свидетельстве есть только одна правда – общение с Алексеевым было важным для его корреспондента, так как подымало его статус и придавало особую силу пропагандистской кампании либералов, с лидером которых «переписывался» сам наштаверх. Во всяком случае, на эту «переписку» в конце концов обратил внимание и сам император, а ведь общение с Гучковым он считал предосудительным60.

Балканы. Весна – лето 1916 г

Летом планы в отношении возможного переворота в Болгарии продолжали обсуждаться в Ставке. Сазонов был настроен весьма критически относительно перспектив получить русофильское правительство в Болгарии. Судя по всему, министр иностранных дел был прав. Во всяком случае, его оценка болгарской политической элиты почти полностью совпадает с мнением Гинденбурга. Он отмечал, что слабостью Болгарии было отсутствие хорошей администрации и обилие политических партий. Большинство последних были настроены враждебно по отношению к своему правительству, но причиной такого отношения была отнюдь не внешняя, но внутренняя политика Кобурга1. Тем не менее Алексеев получил принципиальное согласие Сазонова на запрошенные территориальные уступки Болгарии2. Присоединение Болгарии к Антанте широко обсуждалось в это время не только в России. Русский военно-морской агент в Италии Беренс 6 (19) августа 1916 г. сообщал из Рима: «По поводу ожидающегося выступления с нами Румынии в Министерстве иностранных дел говорят о желательности привлечения Болгарии на нашу сторону для скорейшего окончания войны и дабы повергнуть ее политику снова против Турции, что пригодится в будущем. Можно найти выход, приемлемый для России в условии отречения Фердинанда от престола в пользу Бориса. Имею основания думать, что Радославов теперь на это пошел бы. Пока у власти Фердинанд, надежды нет, ибо у него в Австрии хранится всего 60 млн состояния»3. Эта оценка была не так уже и далека от истины. Проблема заключалась в том, что и Фердинанд, и Радославов одинаково сильно были связаны с Тройственным союзом. Там же они искали поддержки.

Казалось бы, Бухарест демонстрировал соседям готовность отстаивать свой нейтралитет от русского соседа. Когда в мае 1916 г. один из отрядов нашей армии случайно перешел русско-румынскую границу, реакция монарха была чрезвычайно острой и болезненной. Фердинанд заявил о готовности отстаивать честь свой страны до последнего4. Судя по всему, этим декларациям мало кто доверял. 29 июля 1916 г. в германской главной квартире была подписана военная конвенция на случай выступления Румынии – ее подписали Фалькенгайн, Гетцендорф и болгарский военный уполномоченный полковник П. Ганчев. 5 августа на встрече с Конрадом фон Гетцендорфом в Будапеште ее подписал от имени османского командования Энвер-паша. Конвенция предполагала, что основной удар румыны нанесут в Семиградье, ограничившись слабой обороной по Дунаю5. Именно там они и должны были получить первый удар от центральных держав. Но для этого им необходимо было высвободить силы, скованные Антантой в другом районе Балкан. Большая часть болгарской армии к осени 1916 г. находилась на Салоникском фронте. Греческие части стояли тонким кордоном между противниками, но до лета 1916 г. фактически саботировали снабжение подвижным составом железной дороги в тылу союзников6.

Салоники в конце 1915 – начале 1916 г. были переполнены солдатами разных стран и беженцами, дисциплина среди мобилизованных греческих частей была низкой – резервисты массами дезертировали. Доверия к греческой армии у союзников не было – попытки Саррайля договориться с генералом Мосхоролосом, командовавшим дислоцированным в районе Салоник 3-м греческим армейским корпусом, были безуспешными. Среди греческих офицеров было много явных и скрытых германофилов – выпускников германских военных училищ и академий. Германской ориентации придерживался и король Константин, кстати, получивший это имя в честь своего деда по матери – великого князя Константина Николаевича. Вдовствующая королева эллинов Ольга Константиновна в начале войны отправилась в Россию, где организовала полевой госпиталь. Константин, ставший королем в 1913 г. после убийства своего отца Георга, был женат на родной сестре Вильгельма II – Софии Прусской, а их первенец, кронпринц Георг, служил во время войны в германской армии. 4 ноября 1915 г. греческий парламент, где преобладали приверженцы Венезилоса, был разогнан, назначены новые выборы, во главе правительства стал открытый германофил С. Скулудис. Новый парламент выразил ему доверие. Все это сказывалось на положении в Салониках.

В городе присутствовали и официальные представители Вены и Берлина – консулы Австро-Венгрии и Германии были арестованы только лишь после первого воздушного налета, произошедшего 18 (30) декабря 1915 г.: в воздухе появились 3 немецких аэроплана «таубе», которые вызвали панику у населения, без каких-либо враждебных по отношению к городу действий. На следующий день по приказу Саррайля в Салониках были арестованы германский, австро-венгерский и турецкий консулы (их болгарский коллега отсутствовал в городе и таким образом избежал ареста) вместе со штатом своих служащих – всего 62 человека, – которые были перевезены в закрытых автомобилях во французский штаб, а затем и на крейсер «Патрие». Этот корабль доставил их в Марсель, откуда арестованные были перевезены в Швейцарию7. Союзники опасались мятежей в тылу и в конце 1915 г. эвакуировали часть занятых территорий, чтобы не отдаляться от Салоник8. Как оказалось, эти соображения не были беспочвенными.

В начале апреля 1916 г. Саррайль был информирован о том, что греческие части в Македонии получили приказы эвакуировать артиллерию и боеприпасы и оставить укрепления на границе болгарам. Важнейшим из них был форт Рупель9. Это было мощное долговременное укрепление, возвышавшееся над долиной р. Струмы. Рупель был ключом, открывавшим болгарам дверь в Салоники, а союзникам – в Болгарию. 26 мая 1916 г. болгары перешли границу. Артиллерия, остававшаяся еще в форте, обстреляла болгарские войска, но затем по приказу короля Константина (который, кстати, после Второй Балканской войны получил у своих подданных прозвище «Константина Болгаробойцы»[5]) Рупель был сдан10. На следующий день, зажатый на Струме между болгарами и французами, без сопротивления капитулировал 4-й греческий корпус. Положение союзников резко ухудшилось, и причем не только на фронте. 28 мая в Салониках прошли демонстрации протеста против присутствия иностранных войск. Саррайль в ответ на это ввел в городе осадное положение, реализовать которое на практике вынуждены были исключительно французы – английские войска категорически отказались участвовать в этих действиях11.

Правительства Франции, Англии и России, апеллируя к положениям Лондонской конвенции 1832 г., по которой эти три державы получали права покровителей Греческого королевства и гарантов его конституции, решили вмешаться во внутренние дела этого государства с целью поддержки своих сторонников. Греция была вынуждена приступить к постепенной демобилизации своей армии, остатки которой выводились на полуостров Пелопоннес – там ее легче было контролировать Антанте. Постепенно проводилась чистка офицерского корпуса греческой армии и ее реорганизация. Этим занимались французские специалисты. Но у короля оставался еще Национальный корпус обороны – наиболее боеспособная часть вооруженных сил12. Впрочем, серьезно изменить расстановку сил он не мог. Страна если не полностью, то в значительной степени зависела от морской торговли и поставок продовольствия извне, а пути его поставки находились в руках Антанты.

19 августа (1 сентября) 1916 г. союзники вошли с моря в гавань Пирея. Предварительно у морских ворот греческой столицы было сосредоточено 45 боевых судов и 7 транспортов. Англо-французская эскадра буквально вломилась в эти ворота. Утром французский крейсер протаранил сетевые заграждения и первым вошел на внутренний рейд Пирея. За ним последовало еще 23 корабля. Греческие власти не оказывали сопротивления – оно было бесполезно ввиду явного преимущества сил13. Ударной силой греческого флота были 2 линейных корабля додредноутного типа – «Лемнос» и «Киль-кис» (14 700 тонн водоизмещения, скорость 17 узлов, вооружение – четыре 12-дюймовых, восемь 8-дюймовых и восемь 7-дюймовых орудий на каждом). Это были бывшие американские «Миссисипи» и «Айдахо» 1905 г. постройки, проданные Греции весной 1914 г. Гораздо более современным был броненосный крейсер «Георгиос Аверов», построенный в 1910 г. в Италии (водоизмещение 10 100 тонн, скорость 24 узла, четыре 8,2-дюймовых и восемь 7,5-дюймовых орудия) и вступивший в строй греческого флота в 1911 г. Кроме того, имелось 3 броненосца береговой обороны постройки 1889–1890 гг. по 5 тыс. тонн, 1 легкий крейсер (2600 тонн), построенный в США в 1912 г., 18 эсминцев и 2 подводные лодки14.

В то время как союзные армии на Салоникском фронте начали наступление, флот Антанты обеспечивал их тыл в Пирее. Как отмечало военно-морское обозрение «Русского инвалида»: «…флот, кроме выполнения тех задач, которые были возложены на него с начала развития активных военных действий в восточной части Средиземного моря, удерживает нейтральную державу от явного перехода на сторону наших противников и является единственным фактором, на который, при получении приказаний из Берлина, оглядываются греческие правящие сферы»15. Союзники немедленно начали хозяйничать в гавани Пирея и первым делом захватили 20 германских и австрийских пароходов, укрывшихся тут. На них были высажены команды с судов англо-французской эскадры16. Впрочем, это было только начало. Политический кризис в Греции набирал обороты.

27 августа (9 сентября) в Афинах у посольства Франции прошла столь массовая демонстрация протеста против действий союзников, что на охрану здания пришлось привезти из Пирея отряды моряков17. Греческий флот продолжал стоять на своей базе в Саламинской бухте и не предпринимал ничего, для того чтобы противодействовать союзникам. Положение было сложным. Кроме явного неравенства сил действовали и другие факторы: флот постоянно готовился к борьбе с турками, его офицерский состав был тесно связан с Англией, Францией и Италией, рядовой – с островной Грецией. Политическая ориентация флота резко отличалась от армии. Огромное значение имел и тот факт, что адмирал П. Кундуриотис был активным сторонником Венизелоса18. 13 (26) сентября адмирал последовал за Венизелосом на Крит19. 30 сентября (13 октября) 1916 г. прибывший в Салоники Венизелос провозгласил создание Временного правительства, в которое вошел и Кундуриотис. Обращаясь к собравшимся сторонникам, Венизелос призвал их вместе с союзниками продолжить дело борьбы за эллинизм в Македонии20. В этот же день союзники заставили греческие власти передать им флот. Передача происходила в Пирее под жерлами орудий союзной эскадры. Кроме того, рядом в полной готовности находились и миноносцы. 2 крейсера, 1 подводная лодка, 11 эскадренных миноносцев и 1 паровой катер были отбуксированы в Салоники21.

Положение в Греции вызывало большие опасения у командования Антанты вплоть до августа 1916 г. Самым неожиданным образом это нестабильное положение помогло греческому населению Малой Азии. В конце июля 1916 г., после падения Трапезунда, Авни-паша, командующий турецким Приморским отрядом в районе Самсуна, обратил внимание местного мутессафира (губернатора) на то, что в этом районе действовало немало армянских чет. Это были остатки местного армянского населения, уцелевшие в ходе геноцида и взявшиеся за оружие. Был организован карательный отряд силой до 1000 человек, в состав которого кроме черкесов и жандармерии вошли, между прочим, и 250 человек из грузинского добровольческого легиона. В боях с четниками каратели потерпели поражение и весь свой гнев обратили на жителей греческих деревень, окружавших город. Только вмешательство германских офицеров, к которым обратился местный греческий митрополит, остановило насилие и издевательства22.

Но если развитие дел в Греции вызывало в Берлине беспокойство, то изменения позиции Румынии летом 1916 г. начинали уже явно тревожить германских дипломатов и военных. «Судя по общему военному положению, – вспоминал Гинденбург, – можно было бы сказать, что достаточно Румынии выступить, чтобы решить мировую войну в пользу тех, кто годами бился против нас. Нигде это не осознавалось яснее, чем в Болгарии, где этого больше всего опасались. Пра, вительство Болгарии нескоро решилось принять уча, стие в войне (курсив мой. – А. О.)»23. Гинденбург откровенно говорит о том, что наиболее опасным он считал возможное румыно-русское наступление в южном направлении: «…Румынии нетрудно было наступлением на юг соединиться с армией Антанты в Македонии. Но каково было бы наше положение, если бы противнику удалось снова разорвать нашу связь с Турцией, подобно тому, как это случилось перед проведением операции против Сербии, или же отрезать от нас хотя бы Болгарию?»24

Своевременно осознав реальность угрозы, союзники Болгарии решили оказать ей поддержку. 28 июля 1916 г. на переговорах в Плесе между Конрадом фон Гетцендорфом, Эрихом фон Фалькенгайном и Николой Жековым был принят план совместных действий. В случае вступления в войну Румынии австро-германские части должны были провести демонстрацию на севере с целью оттянуть на себя большую часть румынских войск. Болгарские войска должны были провести наступление от Добруджинской границы на Туртукай и Силистрию с целью захвата предмостных укреплений на Дунае и после этого двинуться на Бухарест. Для реализации этого плана Вена предоставляла понтонные парки вместе с обслуживающим персоналом и Дунайскую флотилию, Берлин – сводный отряд, 101 дивизию, тяжелую артиллерию, технические части, цеппелин и аэропланы25. Это был разумный план, но выполнение его облегчилось и тем, что румынское командование с готовностью погнало свою армию в ловушку, подготовленную ей гораздо более опытными и искусными противниками.

Воевавший бок о бок с румынами А. И. Деникин вспоминал: «В начале румынской кампании обнаружилось полное игнорирование румынской армией опыта протекавшей перед ее глазами мировой войны; легкомысленное до преступности снаряжение и снабжение армии; наличие нескольких хороших генералов, изнеженного, не стоявшего на должной высоте корпуса офицеров и отличных солдат; наличие порядочной артиллерии и совсем необученной пехоты»26. Более поздние оценки высшего немецкого командования (Людендорф27) и представителей среднего офицерского звена (Роммель) свидетельствуют в пользу храбрости румынского солдата, правда, Роммель отмечал, что на равнинах, когда румыны получили поддержку русских дивизий, их сопротивляемость выросла и движение к Фокшанам стоило 9-й германской армии больших жертв28. Впрочем, это неудивительно. Под Фокшаны были переброшены лучшие кавалерийские части Юго-Западного фронта. Вслед за ними подошла и пехота. Русскими войсками приходилось закрывать постоянно образующиеся бреши. Генерал Маннергейм, воевавший там, отмечал низкий уровень подготовки и обеспеченности 10 активных и 10 резервных румынских дивизий (40 активных и 40 резервных полков, до 470 батальонов)29. Генерал В. И. Гурко, фактически заменивший заболевшего Алексеева на его посту 23 ноября 1916 г., также отмечал, что румынский солдат был храбрым, но плохо обученным бойцом. Среди недостатков румынской армии Гурко особенно выделил плохое качество штабов и неподготовленность артиллерии к требованиям новой войны30.

Румынская армия имела недолгую историю, большую часть которой она развивалась под прусским влиянием. С 1866 г., то есть после свержения франкофила князя Александра Кузы и перехода престола к Карлу Гогенцоллерну-Зигмаринену, с ней работали прусские инструктора. В войне 1877–1878 гг. румынская армия выставила в поле два корпуса, в 1882 г. она выросла в два раза. Значительные преобразования проводились в 1891, 1900, а также в 1908–1911 гг.31 В 1908 г. румынская армия мирного времени насчитывала 68 551 солдата и 4163 офицера, в военное время ее предполагалось развернуть в 280 тыс. солдат (из них 230 тыс. – в полевую армию) и 7 тыс. офицеров. «Внушительная цифра вооруженных сил, выставляемых в военное время, – отмечал тогда русский обозреватель, – достигнута со значительным ущербом их качеству»32. Напряженные усилия начиная с 1908 г. привели только лишь к росту численных показателей.

Весной 1914 г. Нокс прогнозировал, что в случае войны Румыния сможет выставить 400-тысячную полевую армию. Мобилизация во Вторую Балканскую войну прошла хорошо: приказ о ее начале последовал 3 июня, а боевые действия румыны начали уже 10 июня, то есть всего через 7 дней33. Правда, качество этой армии практически не было опробовано в деле. Людендорф оценивал потенциал румынской армии в 750 тыс.34, реальный же потенциал Румынии состоял из 860 тыс. обученных человек, из которых только 700 тыс. составили полевую армию – 23 пехотные и 2 кавалерийские дивизии35. Оценка Нокса базировалась на опыте 1913 г., когда 97-тысячная румынская армия мирного времени была развернута в 382-тысячную полевую армию. Не вызывает сомнения тот факт, что для подобного увеличения румынская армия не была достаточным образом подготовлена в кадровом отношении. Прежде всего, сразу же выявилось, что не хватает около 2 тыс. офицеров, и это при том, что число призванных рядовых превысило потребности штатов военного времени на 110 тыс. человек. На армию не хватило тогда даже однотипного стрелкового оружия, и ее пришлось вооружать тремя видами винтовок – Манлихера 6,5 мм, Манлихера 8 мм и Генри-Мартини36. Как отмечал немецкий военный атташе барон Курт фон Хаммерштейн, это увеличение лишь фатально ослабило хорошую маленькую армию37.

«Румынская армия дисциплинированна, – отмечалось в русском отчете по маневрам 1911 г., – способна к совершению больших передвижений с сохранением полного порядка, командный состав работает спокойно и толково, техника штабной службы хороша. Армия проникнута наступательным духом, она снабжена усовершенствованным вооружением, всеми новейшими техническими средствами; ее артиллерия и пулеметы технически прекрасно подготовлены. Несмотря на все это, румынская армия обладает одним серьезным недостатком, резко бросающимся в глаза и сильно понижающим ее новые качества: технические приемы румынской армии не соответствуют ни вооружению, ни тем новейшим техническим средствам, которыми армия располагает; они устарели»38. Армия готовилась воевать, основываясь на имевшемся у нее опыте 1877–1878 гг. Ситуация еще более ухудшилась во время мировой войны.

Для того чтобы увеличить свои мобилизационные возможности, Румыния весной 1916 г. снова ввела четвертые батальоны в своих полках и развернула отдельные батальоны в два. В мирное время в армии имелось 4600 сверхсрочных унтер-офицеров, 5600 офицеров, в резерве находилось 6000 офицеров. Этого, конечно, не хватало для нужд 700-тысячной армии39. После мобилизации 1916 г. численный состав армии даже превысил этот уровень, составив 19 843 офицера и 813 758 солдат40. Возможности расширения офицерского резерва были ограниченны. Как правильно отмечал обозреватель «Таймс»: «Круг образованных людей в Румынии очень узок, и было невозможно увеличить размер военных кадров почти вдвое по сравнению с предшествующим периодом без того, чтобы значительно понизить уровень качества»41.

В боях осени быстро была доказана правота оценки Хаммерштейна. Обычной картиной в Трансильвании и Карпатах в конце ноября – начале декабря 1916 г. был или одинокий румынский солдат, идущий в плен вдоль дороги без всякой охраны, или румынские пленные, сопровождающие немецких раненых на перевязку42. Врач немецкого госпиталя отметил в своем дневнике 17 ноября 1916 г.: «В девять часов появились (перед перевязочным пунктом Красного Креста. – А. О.) тринадцать румын под руководством раввина, в руке которого был белый флаг; они потребовали для переговоров венгерского капитана и сдались по всей форме. Церемония носила несколько театральный характер, к которому венгры, как и румыны, инстинктивно предрасположены более нас (то есть немцев. – А. О.)»43. Роммель описывает случай, когда в боях под Гагешти в начале января 1917 г. целая румынская рота сдалась в плен нескольким немецким военнослужащим во главе с ним, несмотря на приказы своих офицеров открыть огонь, подкрепленные побоями44. При начале боевых действий бывали случаи, когда румынские части отступали в результате незначительного артиллерийского обстрела, пехота не была приучена окапываться, почти не было полевых телефонов и вообще – колючей проволоки, офицерский состав не был знаком с условиями современной войны и настроен на небольшую победоносную прогулку по образцу Второй Балканской войны45.

Общий план обороны Румынии был выработан в 1882 г. бельгийским фортификатором генералом А. Бриальмоном и был направлен против России. Укреплялись позиции по линии река Серет – Галац – Черноводы, то есть между Трансильванскими Альпами и петлей Дуная. Там на протяженности в 80 верст были размещены 362 броневые установки для 37-мм скорострельных орудий, 138 скрывающихся броневых установок для 53-мм скорострельных орудий, 98 броневых лафетов для 120-мм пушек и гаубиц. Центральной частью обороны была крепость Бухарест, которую окружали 18 фортов и 18 броневых промежуточных укреплений. Окружность в 75 км была покрыта 1200 броневыми башнями. После присоединения так называемой «новой Добруджи» в результате Второй Балканской войны румыны начали активно укреплять Силистрию и Туртукай, нацеленные против Болгарии. Туда начали перебрасывать большое количество артиллерии с Серетской линии и из Фокшанского лагеря46. Итак, долговременные румынские укрепления были частично направлены против будущего союзника – России – или не полностью готовы. Примерно половина артиллерийского парка страны – 1300 орудий – была представлена устаревшими системами, но 760 орудий были вполне современными, немецкого, английского и французского производства47.

Качество командного состава, особенно генералитета, в массе своей получившего образование в Германии, было невысоким. Крайне низко оценил способности румынского генералитета полковник Самойло, офицер разведки, отвечавший в Ставке за австро-венгерское и румынское направление и посетивший Бухарест в 1915 г.48 Самойло вообще с пессимизмом смотрел на перспективы сотрудничества с Румынией. В начале 1915 г. он объехал занятую русскими войсками Буковину с целью определения возможной русско-румынской границы в будущем. Его выводы, кстати, поддержанные и генерал-квартирмейстером Ставки Ю. Н. Даниловым, были однозначны – делиться с румынами не имеет смысла, и вся Буковина должна быть присоединенной к России49. Теперь он имел возможность убедиться в правоте своей позиции.

В конце 1914 – начале 1915 г. в Бухаресте не чувствовалось никакой воинственности, город производил впечатление шумной и веселой ярмарки. Оценка, данная Самойло, разделялась и представителями русского дипломатического корпуса: «Самый боевой дух румынской армии едва ли внушал к себе полное доверие в самой стране. Мечта о Трансильвании представлялась, конечно, очень заманчивой, однако политических деятелей Румынии брало раздумие»50. Нокс отмечал: «Вероятно, симпатии высшего состава армии принадлежат Германии. Сейчас (весной 1914 г. – А. О.) в Санкт-Петербурге 50 болгарских и значительное количество сербских и черногорских офицеров получают высшее образование в различных военных академиях. Ни один румынский офицер не прибыл в Россию, и считается, что их посылают исключительно в Германию»51.

Эти предположения британского военного атташе подтвердились во время войны. Тирпиц, например, в начале 1915 г. дает следующий пример проявления симпатий румынских военных: «Один румынский офицер, получивший образование у нас, прислал письмо, в котором шлет привет своим старым товарищам и добавляет, что часто выступал в пользу Германии, но ничего не добился, и через пару недель начнется война с Австрией…»52 Война началась гораздо позже, но симпатии никуда не исчезли, что, естественно, сказалось и во время боевых действий. Воевавший в это время в Румынии А. М. Василевский вспоминал: «Не раз приходилось сражаться бок о бок с новыми союзниками, и мы вдоволь насмотрелись на бытовавшие у них в армии и возмущавшие нас беспорядки. Среди румын росла германофильская пропаганда, и к нам они относились не очень-то дружелюбно. Ряд высокопоставленных румынских военнослужащих перешел на сторону противника»53.

3 апреля 1916 г. при разговоре с Н. А. Базили Алексеев снова затронул румынский вопрос. Базили сообщал: «Выступление Румынии на предлагаемых ею условиях начальник штаба считает для нас “тяжелее, чем войну с нею”»54. К этому времени в самых общих чертах был уже закончен румынский план войны против Австро-Венгрии – план «Z» (окончательно это было сделано в середине июля 1916 г.). Он предполагал разделение армии по двум направлениям – австрийскому и болгарскому, главным из которых было первое. Именно здесь предполагалось сосредоточить 80 % румынской полевой армии – 420 324 человека и через 30 дней после начала мобилизации начать широкомасштабное вторжение в Трансильванию, где находилось около 34 тыс. австрийцев, и после занятия провинции начать движение на Будапешт. 142 523 человека, то есть 20 % армии должно было остаться на границе с Болгарией, из них 71 815 человек – в Добрудже и в районе Силистрии, и еще около 70 тыс. человек – по Дунаю. Румынам не нравилась перспектива столкновения по фронту длиной около 1400 км, и они очень хотели или избежать его вообще, или решить проблему прикрытия Добруджи за счет русской поддержки55. Подробности румынских расчетов были неизвестны, хотя, впрочем, в них и не особенно нуждались ни будущие союзники, ни будущие противники Бухареста.

Под предлогом экономии ресурсов Алексеев не хотел отправлять значительные силы в Добруджу для прикрытия тыла румынской армии. Кроме того, его не устраивал план действий румынского генерального штаба. С удивительной точностью Алексеев предсказал ход событий в случае реализации румынских предложений: «Румыны подвинут все свои силы в Трансильванию, согласно плану румынского штаба, и нельзя быть уверенным, что австро-германцам не удастся использовать увлечение румын наступательными операциями в землях, составляющих предмет их национальных вожделений, для того чтобы обойти главные силы румынской армии и либо зайти в тыл нашего буковинского фронта, либо, что еще вероятнее, отрезать нашу армию в Добрудже. Вывезти эту армию в таком случае морем может для нас оказаться крайне затруднительным из-за неприятельских подводных лодок, которым легко будет действовать у побережья Добруджи, базируясь на Варну. Вообще положение нашей армии в Добрудже будет весьма затруднительным из-за слабости путей сообщения, связующих ее с Россией»56.

Оценка румынских планов начальником австро-венгерской контрразведки полковником Максом Ронге была весьма близка алексеевской. Ронге считал, что их суть заключалась в попытке максимального захвата территорий, для того чтобы обеспечить позиции своей дипломатии после войны. Достигнуть этой цели румынское командование надеялось так же, как и во Вторую Балканскую войну: «Румыны, как и в 1913 г., рассчитывали решить все проблемы марш-маневром, при котором не будет нужды в серьезном бое»57. Война с Австро-Венгрией была в это время очень популярна в Румынии, особенно среди образованной части общества. Наиболее активными были студенты в Бухаресте, открыто провозглашавшие на демонстрациях претензии к дунайской монархии: Трансильвания, Буковина, Банат. Удивительно, но никто не хотел серьезно задуматься о том, что происходило рядом, в Болгарии. А там вовсе не забыли выступления румын во время Второй Балканской войны. «В апреле 1916 г., – вспоминал Вопичка, – от всех классов общества в Болгарии я узнавал о том, как люди страстно желают войны с Румынией. Вернувшись с этим знанием в Румынию, я был поражен заявлением премьер-министра (Братиану. – А. О.), что Болгария никогда не объявит им войны. Без сомнения, эти заявления были вызваны уверениями премьер-министра России»58. В последнем случае американский посол ошибался.

Судя по всему, весной 1916 г. Алексеев потерял интерес к Балканам как к возможному району большого наступления. Так, во время переговоров об условиях вхождения Румынии в войну в апреле 1916 г., румынская сторона выдвинула в качестве условия, поддержанного французами, не только защиту Добруджи, но и ввод русских войск в Рущук. На возражения Татаринова, что этот вопрос никогда не обсуждался, Братиану возразил, что «он всегда имел в виду и это условие»59. Румынские требования и претензии, с точки зрения Алексеева, росли по мере увеличения поддержки их со стороны Франции. Поэтому он извещал представителя русской армии при французском командовании в письме от 29 апреля 1916 г.: «Считаю такое направление несоответственным; с Высочайшего соизволения дал наставление своему военному агенту вести себя спокойно, корректно, вести переговоры, но ясно показать, что мы не стремимся вовлечь румын в войну и что затем размер будущего вознаграждения будет находиться в прямой зависимости от степени усилий и услуг, которые проявят румынские войска в борьбе за свои национальные интересы. Выступление Румынии потребует от нас такого сдвига вооруженных сил к югу, что выгоды от увеличения числа войск, действующих против Австрии, потребуют заметного ослабления на германском фронте, который всегда сохранит для нас значение главного»60.

В телеграмме от 21 апреля 1916 г. Бьюкенен сообщал, что русский военный атташе в Бухаресте полковник Татаринов на это требование о посылке четырех русских корпусов в Добруджу отвечал, что румынская армия «…так же хороша или даже лучше, чем любая полевая часть русских войск в настоящее время. Однако снарядный запас составляет всего 1200 снарядов на орудие, а месячное производство снарядов в стране составляет всего 5000 штук»61. Был ли искренен Татаринов в своей оценке состояния румынской армии или нет, непонятно. Но несомненно, что свою оценку он согласовал с мнением русского командования и Алексеева, на которого Татаринов, по свидетельству Баркли, постоянно ссылался при решении особо важных вопросов. Хорошо информированный Бьюкенен сообщал о реакции Алексеева на румынские требования: «.Генерал Алексеев в настоящее время не придает никакого значения кооперации с Румынией. Генерал зашел так далеко, что сказал, что предпочел бы рассчитывать на ее нейтралитет, чем на ее военную помощь. Он верит, что может надеяться на первое»62.

Весной 1916 г. Жоффр через представителей французской армии в России – генералов По и Лагиша – буквально осаждал русскую Ставку призывами оказать поддержку Бухаресту и максимально пойти навстречу его требованиям. «Нет той цены, – обращался он к Алексееву в письме от 3 марта 1916 г., – за которую мы не должны бы купить содействие Румынии.»63 Кроме помощи с созданием складов боеприпасов на территории этого государства Россия должна была согласиться послать от 200 до 250 тыс. своих солдат в Добруджу и на румыно-болгарскую границу. Она же должна была заплатить и цену, размер которой готовы были щедро определять союзники. Приобретения России рисовались Жоффром в розовых тонах: «В Буковине, Трансильвании не испытанная еще в боях румынская армия, будучи заключена на обоих флангах в прочные рамки русских войск и воспламеняемая идеей о выпавшей на ее долю роли освободительницы, будет находиться в прекрасных условиях для наступления прямо перед собой в страну, где встретит симпатии родственного населения»64. Встречая сопротивление со стороны Алексеева, французы начали активно пытаться обойти его, обращаясь к министру иностранных дел и императору.

В очередной раз Лагиш и По попытались сделать это, воспользовавшись визитом в Россию бывшего военного министра Румынии Н. Филиппеско.

11 (23) февраля он прибыл в Могилев, где был принят императором и имел беседы с Алексеевым и князем Кудашевым. Филиппеско заявил, что Румыния вступит в войну только при условии направления в страну 250-тысячной русской армии, которая возьмет на себя охрану границы с Болгарией и одновременный переход всех союзнических армий в наступление. В случае каких-либо крупных неудач у союзников, по словам румынского гостя, его страна «окончательно откажется связать свою судьбу с державами Согласия»65. Алексеев не шел далее обещаний широкой помощи «как войсками, так и в деле доставки боевого снаряжения из Франции», и гость отправился в Петроград, куда и прибыл 14 (27) февраля66. Очевидно, румынские требования не казались чрезмерными французскому командованию. Готовность ослабить направления на Киев, Москву или Петроград на 6 или 7 корпусов французами, не желавшими ни на штык ослаблять свой собственный фронт с Германией, который обороняло около 2 млн французов, в конце концов вызвала возмущенный протест начальника штаба Ставки, который он решил довести и до Николая II, и до Сазонова.

«Этими взаимно дополняющими друг друга данными, – писал Алексеев Сазонову 5 марта 1916 г., – полученными от г. Филиппеско, генералов По и Лагиша, достаточно определенно устанавливается желание и наших настоящих союзников, и союзников будущих: отправить 250 тыс. наших войск воевать против болгар и помогать румынам завоевать Трансильванию и Буковину. По долгу службы перед Россией и Государем я не имею права доложить Верховному главнокомандующему о необходимости принятия такого плана и присоединения к такой военной авантюре. Другим наименованием я не могу определить, при данной обстановке и условиях, предлагаемого нам плана. 250 000 – около /7 наших войск. Наш фронт тянется на 1200 верст, нам предлагают растянуть еще верст на 600»67. Еще через три дня Алексеев отправил довольно резкое письмо генералу По, в котором по сути дела отчитал его, вспомнив и ноябрь прошедшего 1915 г., когда на границе с Румынией были сосредоточены значительные силы русской армии, которые никак не повлияли на ее нейтралитет. Алексеев недвусмысленно заявил о своем недоверии румынам и о нежелании поддерживать их планы, даже если их одобряет Франция68.

Филиппеско покинул Россию с твердой и тяжелой для него уверенностью в том, что в Ставке не поддерживают румынские планы и не собираются защищать Румынию от Болгарии. Румынский посланник жаловался русскому дипломату, что «.. Филиппеску уезжает из Петрограда под тяжелым впечатлением, так как из разговоров на Ставке и здесь (в Петрограде. – А. О.) он убедился, что на основании донесений полковника Семенова к румынской армии относятся с пренебрежением, а также, что Россия по-прежнему относится отрицательно к военным действиям против Болгарии». Ссылки на то, что именно Бухарест в свое время отказался пропустить русские войска на помощь Сербии, на румынских государственных мужей не действовали69. Тональность диалога русских и французских военных резко ухудшилась, что стало одной из причин смены представителя французского Главнокомандования в Могилеве. Выехавший 22 апреля 1916 г. из Франции новый военный представитель Франции при Ставке генерал М. Жанен перед выездом получил инструкцию всемерно способствовать вхождению Румынии в войну на стороне Антанты. Более того, на своем посту генерал должен был добиваться от России тех уступок, которые способствовали бы этому70. Изменился и характер рекомендаций Жоффра. Теперь он всего лишь рекомендовал учитывать румынский фактор как чрезвычайно важный при принятии решений и добиваться вступления Румынии в войну в момент начала общего наступления союзников71.

Алексеев опасался, что в случае выступления слабо подготовленной Румынии немцы просто завоюют ее, получив сырьевую базу, богатую зерном и нефтью72. Кроме того, начальник штаба вообще был уверен, что румыны выступят лишь после того, как окончательно прояснится ситуация на фронте, и поэтому предложил не торопиться с выдачей им запрошенных предметов снабжения, а складировать последние под Елисаветградом, с тем чтобы передать их только после вступления Румынии в войну73. Это предложение не получило по форме поддержки Сазонова, считавшего, что в подобном случае предпочтительнее под разными предлогами затягивать передачу грузов румынской стороне74, однако Николай II разделял позицию Алексеева по вопросу о военных поставках в Румынию вплоть до лета 1916 г.75 У недоверия Алексеева были вполне разумные объяснения. Еще в январе 1916 г. он получал информацию от разведки Черноморского флота о том, что румыны занимаются реэкспортом получаемого из России угля, сахара, лошадей и прочего76. Алексеев явно не доверял будущему союзнику и не хотел рисковать снарядами и прочим военным имуществом.

Такое положение было весьма благоприятным для активизации действий разведки. «Шпионаж и контршпионаж, конечно, процветал за эту войну, – вспоминал Чернин, – в Румынии им особенно упорно занимались русские»77. Трудно сказать, насколько активны были операции именно русской разведки (если не считать сбора информации). Однако ее противники были весьма активны. В начале июня 1916 г. в Бухаресте было взорвано пиротехническое заведение, изготовлявшее большую часть снарядов и патронов для румынской армии. В июле та же судьба постигла пороховой завод в Дудешти близ Бухареста78. Производство боеприпасов в Румынии было фактически уничтожено. Единственный оставшийся патронный завод в сентябре 1916 г. обеспечивал только 10 % потребностей мобилизованной румынской армии. Еще хуже дело обстояло с готовностью тылов к мобилизации. Требования Бухареста по снабжению к русской стороне уже к началу сентября 1916 г. составили 400 тыс. готовых шинелей и материал на 1 млн шинелей, 400 тыс. готовых мундиров и материала на 600 тыс., 1 млн шаровар и материала на 1 млн 200 млн полушубков, 400 млн оружейных ремней и патронташей, 4 тыс. комплектов артиллерийской упряжи

на упряжку в 6 лошадей, 1 млн подков, 20 млн банок мясных консервов, 500 тыс. кусков мыла и т. д и т. п.79

Все это вряд ли могло добавить доверия к румынским властям со стороны Ставки. Таким образом, к приезду Жанена в Могилев переговоры по румынскому вопросу шли уже давно и давно уже вызывали скепсис у Алексеева. Когда французский военный представитель попытался начать разговор на эту тему, то получил следующий ответ: «Генерал Жоффр этого хочет, я снова начну заниматься этой проблемой, но я заранее уверен, что не будет никакого результата. Мы уже много раз пытались это сделать, часто казалось, что мы на верном пути, но каждый раз в последнюю минуту какое-то неожиданное требование все сводило на нет. Начнем снова, чтобы сделать так, как Вы хотите, но Вы увидите, что результат будет тем же»80.

Симпатии короля Фердинанда Румынского, немецкого принца, правившего страной с октября 1914 г., естественно, были прогерманскими: два его брата были офицерами немецкой армии, Вильгельм II – его двоюродным братом, а с императором Францем-Иосифом его связывала и личная дружба. Конечно, не стоит преувеличивать значение этих симпатий, но они все же были и имели определенное значение, и внимание, которое уделяли подобного рода связям дипломаты и разведчики, в данном случае английские, никак нельзя назвать необоснованным. В бытность наследным принцем Фердинанд не расходился со своим дядей-предшественником, Каролем I, который устойчиво занимал в Коронном совете прогерманские позиции. Трубецкой вспоминал, что лично он всегда стоял за союз с Германией: «Старый король Карл был убежденный немец и Гогенцоллерн»81. Точно так же оценивал его и Оттокар Чернин – австрийский посол в этой стране: «Бедный престарелый король Карл со своей чисто немецкой душой был одинокой скалой среди этого бурного моря ненависти»82. Его преемник был гораздо более эластичен в вопросах внешней политики. Колебаниями румынского правительства были недовольны обе группы великих держав.

Ненависть к Австро-Венгрии или симпатии к Франции не сказывались на внешней торговле королевства. Во время войны экономические связи с Германией и Австро-Венгрией значительно укрепились. Последнее естественно – до войны Германия удовлетворяла /6 потребностей хлебного рынка за счет ввоза. С началом военных действий эти поставки прекратились, Румыния даже не позволила вывезти закупленную Германией часть урожая 1914 г. – 750 тыс. тонн зерна. Однако позиция Бухареста впоследствии начала меняться. Этому способствовали не только успехи германского оружия, но и внутриполитическая обстановка. Румынские землевладельцы желали воспользоваться ростом цен на хлеб на рынках центральных держав, кроме того, Румыния не имела достаточного количества складских помещений для хранения урожая. В Румынии в 1915 г. он был неплохим – 2,5 млн тонн пшеницы, 800 тыс. тонн ячменя, 800 тыс. тонн овса, 2,6 млн тонн кукурузы83. В результате 27 декабря 1915 г. правительство Братиану разрешило Германии вывезти купленное ранее зерно и, кроме того, санкционировало покупку 820 тыс. тонн пшеницы84. 21 марта 1916 г. Румыния заключила с центральными державами договор о поставке 100 тыс. вагонов кукурузы и 40 тыс. вагонов пшеницы85. Россия и ее союзники не могли помешать этому. Транспортные проблемы исключали возможность вывоза урожая. Уже в 1915 г. в Румынии было закуплено 100 тыс. вагонов зерна, которые не смогли вывезти из страны. С урожаем 1916 г. при условии его закупки это составило бы 250 тыс. вагонов, или 250 млн пудов зерна (4 млн тонн). Ежемесячные возможности русских морских перевозок в Азов из Констанцы составляли всего 15 млн пудов (240 тыс. тонн), но свободного тоннажа на Черном море практически не было86.

В результате между январем и июлем 1916 г. в Австро-Венгрию и Германию из Румынии было ввезено около 2,3 млн тонн румынского зерна87. Экспорт хлеба был настолько выгоден, а вывоз приобрел настолько крупные размеры, что вскоре в стране стал ощущаться недостаток продовольствия – весной 1916 г. в Браилове дело дошло даже до волнений88. Кроме поставок продовольствия, большое значение имел экспорт нефти в эти страны, в 1915 г. составивший 400 тыс. тонн89. Последнее имело колоссальное значение, так как единственный собственный источник нефти центральных держав находился в Галиции и его довоенные показатели равнялись приблизительно 50 тыс. тонн в месяц. В 1914–1915 гг. нефтяные источники несколько раз переходили из рук в руки и не могли удовлетворить потребностей воюющих Австро-Венгрии и Германии. Кроме нефти румыны поставляли центральным державам около 98 % бензина, очищенного на собственных нефтеперегонных заводах, то есть приблизительно 367 500 тонн90. Товарооборот Румынии с ее будущими противниками к августу 1916 г. составил 28 млн румынских лей91.

В 1915–1916 гг. только 15 % румынской нефти шло на экспорт, по сравнению с 65 %, вывозившимися в 1913–1914 гг.92 Но значение румынского экспорта военного времени трудно описать цифрами. Эти поставки существенно облегчали продовольственное положение Германии и Турции. Более того, германский военный министр считал, что без поставок румынской нефти Германия не продержалась бы уже в 1916 г.93 Для того чтобы сорвать поставки, прежде всего зерна, центральным державам, в начале 1916 г. Англия и Франция пошли на большие закупки его в Румынии. Германский посланник в Бухаресте был вынужден выступить с протестом против этой акции. Румынское правительство, опасаясь возможных действий со стороны Берлина и Вены, сделало запрос о русской позиции в случае ультиматума. Уже 28 января 1916 г., после консультаций с премьер-министром А. Брианом, Жоффр отправил генералу По телеграмму, в которой предлагал убедить Алексеева разместить как можно быстрее русские резервы в непосредственной близости от румынской границы. Одновременно генерал Саррайль получил приказ имитировать подготовку наступления на Салоникском фронте94. Вскоре напряженность в германо-румынских отношениях спала, 3 февраля 1916 г. Гофман отмечает в своем дневнике: «Наше министерство иностранных дел довольно поведением Румынии. Вопрос об импорте зерна, как и других продуктов, решен удовлетворительно»95. Сама логика событий, с одной стороны, ослабляла стойкость румынского нейтралитета, а с другой, привлекала внимание военных лидеров Антанты к Балканам.

В русском Генеральном штабе предполагали, и, судя по всему, к этому мнению склонялся и император, что Румыния выбрала такую же тактику, что и в 1913 г. – выждать для своего выступления решающий момент в самом конце войны. В то же самое время русские военные в большинстве своем невысоко оценивали румынскую армию, а дипломаты считали, что за свое выступление Бухарест требует плату, превосходящую реальную ценность возможных действий этого потенциального союзника96. Эти соображения не были лишены оснований. Еще 20 апреля (3 мая) 1915 г. румынский посланник в России заявил, что в случае, если румынские требования будут приняты и если Россия окажет помощь Румынии оружием и боеприпасами, то «от России будет зависеть указать самый день выступления Румынии, так как последняя будет не только готова, но считает в своих интересах необходимым возможно быстрое нанесение первого удара Австро-Венгрии»97.

Территориальные претензии Бухареста а отношении Буковины тогда уже вызвали удивление у Сазонова, который напомнил румынскому представителю К. Диаманди, что между Россией и Румынией 18 сентября (1 октября) 1914 г. было заключено соглашение, по которому будущее распределение земель ставилось в зависимость от состава проживающего на них населения98. Торг продолжался долго, но Сазонов, при полной поддержке Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича (старшего), тогда был настроен на то, чтобы отвергнуть требования Бухареста99. Наступление австро-германцев многое изменило. В конце июня 1915 г. русский МИД согласился на все требования румын относительно Буковины при условии, что они выступят не позже конца августа100. Румыния осталась нейтральной. Таковы были партнеры и потенциальные союзники.

Весной 1916 г. наметился отход правительства Братиану от политики нейтралитета. Первыми отреагировали на это изменением своей позиции по Балканам французы. В личном и секретном письме от 8 мая 1916 г. командовавшему английскими силами на Салоникском фронте Робертсону генерал-майор Дж. Милн сообщает о предложении Жоффра провести комбинированное наступление на этом направлении, «против чего мы и наше Правительство всегда возражали». Все внимание Робертсона было приковано к Западному фронту. Ллойд-Джордж вспоминал: «Французы всегда раздражали его и разжигали все его упрямство. Вот почему они называли его: генерал “Non-non” (“Нет-нет”); таков был его первый импульс по отношению ко всем их требованиям и предложениям. Бриан однажды сказал мне: “Робертсон говорит «нет», еще не расслышав, в чем заключается предложение”»101.

Слова у Робертсона не расходились с действиями. Поскольку единого союзного командования на этом фронте не было, перед Милном ставилась задача не допустить распыления британских войск и удержать их под исключительным британским командованием102. Милн был личным другом Робертсона и скрупулезно выполнял его инструкции, что вызывало жалобы и нарекания Саррайля103. Однако даже Милн считал необходимым окончательно решить вопрос о смысле пребывания британских войск в Салониках, тем более что сам он в успех операции не верил, выходить за пределы укрепленного лагеря не хотел. Смысл ответа Милна (12 мая 1916 г.) Робертсону сводился к следующей фразе: «Я полагаю, что необходимо точное определение нашей будущей политики, иначе мы можем быть втянуты в непредвиденные операции, основанные на термине “ограниченное наступление”»104.

Идеи Жоффра нашли понимание у Алексеева. Весеннее наступление русской армии на германском участке фронта между озерами Нарочь и Вишнев 18 марта – 14 апреля закончилось неудачей, как, впрочем, и местные наступления под Ригой и Двинском. 15 апреля 1916 г. Генбери-Вилльямс в письме Робертсону, отправленном из Петрограда, упомянул о том, что в середине лета 1916 г. Алексеев ожидал упадок силы немецкого личного состава105. Он был прав. Лучшие германские дивизии перемалывались, как выразился фон Фалькенгайн, «на мельнице Маасского района». Верденское сражение сыграло в судьбе райхсвера такую же роль, что и Великое отступление 1915 г. – для русской армии. В отличие от французов, менявших свои части через 4–5, максимум 10 дней, германское Верховное командование держало дивизии под Верденом неделями и даже месяцами, вплоть до полного их уничтожения. Потери этих частей с учетом пополнений колебались от 70 до 150 % списочного состава106. Там выбивались лучшие кадры немецкой армии.

Новый представитель Третьей республики при русской Ставке генерал Жанен получил перед отъездом инструкции приложить на своем посту все усилия, для того чтобы способствовать вступлению Румынии в войну на стороне Антанты. Эти идеи, соответствовавшие предложениям Жоффра, Жанен изложил Алексееву практически сразу же после своего приезда в Могилев 22 мая 1916 г. Николай II и его начальник штаба испытывали, по словам Жанена, симпатию по отношению к Жоффру107. Теперь же эти чувства подкреплялись близостью в оценке ситуации. Начавшееся в июле 1916 г. наступление на Сомме, итальянское контрнаступление под Трентино (9-28 июня), серия наступлений на Изонцо (август – ноябрь, 6–9 сражение), наконец, Брусиловский прорыв, начавшийся 4 июня, казалось бы, подтверждали правоту весенних ожиданий Алексеева. Сразу же после прорыва фронта под Луцком германское Верховное командование сделало абсолютно верный вывод о возможности выступления Румынии на стороне Антанты. Превентивное наступление сочли невозможным из-за отсутствия сил. Союзное командование решило «…войну против Румынии к северу от гор скорее повести частным контрударом»108. Было принято решение о начале его подготовки, однако в условиях русского наступления на Юго-Западном фронте сделать это было невозможно.

Людендорф вспоминал о сложившейся в июле – августе ситуации: «На весь фронт (имеется в виду германский участок Восточного фронта. – А. О.), чуть ли не в 1000 км длины, мы имели в резерве одну кавалерийскую бригаду, усиленную артиллерией и пулеметами»109. Все резервы притягивал к себе гибнущий австро-венгерский фронт. В конце июня 1916 г. Алексеев предложил Жоффру провести немедленное наступление на позиции болгар. «Заключительные доводы обращения генерала Алексеева, по-моему, очень убедительны, – отмечает Палеолог. – Вряд ли будут более благоприятные условия для успеха наступления из Салоник. Русские войска пробили широкую брешь в австро-германской линии, а в Галиции мы вновь перешли к наступательной войне. Германия и Австрия стягивают сюда все свои свежие силы и, таким образом, ослабляют свой фронт на Балканах. Удар по Болгарии обезопасил бы тыл Румынии и был бы угрозой Будапешту. Для Румынии выступление является необходимым и выгодным и в то же время неизбежным»110. 12 (24) июня французский посол посетил русский МИД, где ему было сказано следующее: «Никто больше нас не может дорожить выступлением Румынии, войска которой могли бы непосредственно поддержать именно наш левый фланг, а потому можно быть уверенным, что Россия более, чем когда-либо, была бы готова сделать все необходимое для выступления Румынии. Но все это предполагает одно непременное условие, а именно, чтобы выступление Румынии было своевременным; если бы румыны выступили сейчас или по крайней мере в ближайшие недели, их содействие имело бы для нас большую ценность. Но если их наступление должно состояться, лишь когда нашими победами и жертвами сокрушение Австрии будет уже достигнуто, тогда выступление Румынии будет не только лишним, но и нежелательным, так как с ним будет только связан подлежащий к уплате бесцельный счет. Мы хотим лишь полезного для нас выступления Румынии, во Франции, по-видимому, готовы приветствовать всякое выступление Румынии, при каких обстоятельствах и когда бы оно ни состоялось»111.

Естественно, что такой подход не мог обрадовать русских дипломатов или воодушевить русских военных. «Генерал Алексеев, – докладывал Сазонову 24 июня (7 июля) 1916 г. из Могилева сотрудник дипломатической канцелярии Ставки, – исходит из того соображения, что участие в войне Румынии может иметь отрицательные или положительные последствия в зависимости от момента ее выступления. Географическое положение Румынии таково, что ей очень трудно сдерживать одновременно наступление австро-германцев и болгар, действующих с двух сторон. В случае такого наступления, будучи в союзе с румынами, нам пришлось бы защищать их, что заставило бы нас значительно удлинить наш фронт. Нам пришлось учитывать положение на Балканском полуострове, чего мы не делали даже в худшие его фазисы, благодаря нейтралитету Румынии. Ввиду этого во всякое время, когда возможны активные действия противника на юге, нейтралитет Румынии представляется для нас очень ценным. В настоящее время, однако, налицо нет этой возможности. Положение совершенно иное. У противника нет свободных сил. Союзники всюду наступают. Болгары для Румынии не опасны, так как они сдерживаются салоникской армией. Германские войска, бывшие на Балканах, обнаружены против нас. При этих условиях устраняется вышеупомянутая опасность нападения на Румынию и выдвигаются все выгоды ее выступления»112.

В эти дни Алексеев был по-прежнему трезв в оценке военного потенциала румын и по преимуществу ожидал, что их выступление произведет значительный моральный эффект на противника. «.. Впрочем, – продолжал свое донесение Сазонову В. Н. Муравьев, – начальник штаба признает, что выступление сейчас имеет и стратегическое значение. Оно изменило бы план нашего наступления. “Я перенес бы всю тяжесть на юг”, – сказал он мне. Кроме того, большое значение получила бы и салоникская армия, которую при этих условиях возможно было бы двинуть в наступление. Таким образом, для генерала Алексеева главное – это момент выступления Румынии, и этим объясняются его несколько категорические требования, к ней обращенные. В нем говорит, конечно, и чувство. Его, стоящего столько времени во главе армии, делающей героические усилия, естественно, возмущает стремление румын использовать даром наши жертвы. “Если они хотят быть великими, – говорит он, – пусть сперва пройдут через горнило”»113. Предложения Алексеева Парижу и Бухаресту совпали с наибольшими опасениями германской стороны, со страхом ожидавшей возможной активизации Салоникского фронта.

«Если бы последовала атака противника не с очень большими силами, – отмечал Фалькенгайн, – она не имела бы никаких шансов на успех; а если бы было введено в дело достаточное количество войск, то затруднения с подвозом войск стали бы непреодолимы. В обоих случаях неприятельская атака не имела бы ясной цели. Она лишь могла тогда оказать свое воздействие, если бы была доведена до разрыва железной дороги Ниш – София – Константинополь»114. Сделать это Антанта могла, лишь выведя из войны Болгарию – от Салоникского фронта до разрыва железной дороги было не менее 250 км. Как и следовало ожидать, предложения Алексеева нашли полную поддержку у французов, но были встречены английской стороной отрицательно. «Бриан настаивает в Лондоне на необходимости согласиться с мнением Алексеева», – отмечает в своем дневнике Палеолог115. Кроме того, приходилось считаться с позицией румын. Даже когда в конце июня – начале июля 1916 г. русская делегация в Париже попыталась настаивать на наступлении на Болгарию, румыны по-прежнему защищали идею наступления на Трансильванию. Разница в подходе двух сторон для участников конференции была очевидной. Россия хотела оперировать в Буковине, в то время как основная часть румынской армии должна была защищать границу по Дунаю. Румыния хотела вторгнуться в Трансильванию, имея в качестве прикрытия на своей южной границе русскую армию116.

Нетрудно заметить, что Алексеев в своих предложениях в несколько измененном виде возвращался к своему плану ноября 1915 г., предполагавшему выделение Австро-Венгрии как главной цели комбинированного союзного наступления117. Как и в июле 1916 г., наштаверх не думал об ударе по Болгарии, считая предпочтительным выходом сепаратный мир с ней или принятие болгарским правительством декларации строгого нейтралитета118. Весьма показательно, что в апреле 1916 г. полковник Татаринов не проявил интереса к предложению французского военного атташе капитана Пишона организовать наступление русскими войсками из Румынии на Софию119. Именно в это время Алексееев отказывается и от предложений штаба Черноморского флота об организации десантной операции на Босфоре.

И снова Босфор

Успешная высадка русских войск под Трапезундом привела к росту опасений противника, что десант будет повторен на болгарском берегу или в районе Босфора1. Командование Черноморским флотом было действительно воодушевлено успехом Трапезундской операции и надеялось повторить его в больших размерах под Константинополем2. В Ставку был послан А. И. Верховский. Он вспоминал: «Я нес маленькую, громко кричавшую идею новой войны и думал, что в Ставке только меня и ждут, чтобы выслушать мои мысли, выращенные на полях сражений, в морском походе, в огне боев»3. Однако Алексеев не оказал поддержки этому проекту, несмотря на то что его активно поддерживал адмирал Бубнов. Более того, начальник штаба не приветствовал и идею Трапезундской операции. 20 января 1916 г. он известил Севастополь о том, что в ближайшие два месяца не предполагает проводить десантные операции на Черном море, и поэтому Ставка считала желательным задействовать для перевозок дополнительное количество транспортов из числа флотилии Хоменко. Эта мера должна была разгрузить железные дороги4.

Еще через девять дней в своем ответе на письмо командующего Черноморским флотом Алексеев излагал причины своей позиции: «Решение судьбы настоящей войны будет зависеть, главным образом, от хода дел на европейском театре, то есть французско-бельгийском и нашем западном. Растянутый наш стратегический фронт – свыше 1200 км, далеко еще не выясненное политическое и военное положение Румынии, значительность и качество сил противника, выставленных им на европейском театре, создают столь сложную и ответственную для нас обстановку, что мы не имеем права в данный период разбрасывать наши войска и направлять их на выполнение хотя и серьезных, но, тем не менее, второстепенных задач на удаленном участке»5.

После Трапезундской операции общее положение не изменилось – у Ставки не было резерва в 5–6 корпусов, а флот не мог обеспечить единовременной переброски отряда силою более чем 1–1,5 корпуса. Кроме того, Алексеев продолжал питать сомнения относительно способности Черноморского флота нейтрализовать возможные действия немецких подводных лодок, а также «Гебена» и «Бреслау». В письме на имя адмирала Эбергарда он снова повторил свои доводы против предложений моряков: растянутость фронта, невыясненное положение Румынии не позволяют русскому командованию пойти на столь масштабную операцию, как десант на Босфор6.

Кроме этого существовало еще несколько проблем, которые нельзя было не учитывать при планировании десанта. Прежде всего, для него необходимо было максимально разгрузить транспортную флотилию от всех других перевозок. Углубившийся в Турцию Кавказский фронт резко увеличивал нагрузки на нее. Для облегчения снабжения войск Кавказской армии было принято решение о строительстве в прибрежной полосе железной дороги от Батума до Трапезунда. Она должна была связать тыл армии с железнодорожной сетью империи и решить вопрос со снабжением. Но весной-летом 1916 г. строительство этой дороги обозначало дополнительные нагрузки на суда Хоменко. Командование Кавказской армией просило флот о выделении четырех пароходов, не считая того, что флотилия должна была обеспечить подвоз 2,5 млн пудов различного груза в месяц. В июне 1916 г. Эбергард энергично протестовал против этих требований. Он считал, что дорога не решит ни одну из проблем фронта, так как пропускная способность железных дорог на Кавказе и в Предкавказье все равно вызовет необходимость морских перевозок, а их бесконечное увеличение может сказаться на уровне потерь, и тогда надобность в железной дороге вообще отпадет7.

Без решения транспортной проблемы Кавказский фронт не мог наступать. 2 (15) октября 1916 г. исполняющий обязанности начальника Трапезундского округа С. Р. Минцлов записал в своем дневнике: «С досадой просматриваю газеты – чушь в них порется неистовая! Так, между прочим, “затишье” на нашем фронте ими истолковывается как результат слабости турок и сильных потерь у них. В действительности же мы стоим на месте только потому, что сами не можем идти дальше, так как не можем снабжать армию всем необходимым для нее; войска теперь получают половинные рационы. Подвоз к армии мыслим только вьючный; лошадь поднимает самое большее 4 пуда, расстояние же до фронта стало таково, что для перехода в оба конца ей необходимо иметь для себя почти 4 пуда фуража, ибо на всем протяжении дорог нельзя найти ни былинки травы или сена… Нам здесь важнее всего дороги, и притом не от ненадежного моря, а прямиком от Карса и закавказской линии. А мы до сих пор не имеем даже колесного сообщения с Батумом!»8

28 июня (11 июля) император подписал рескрипт на имя Эбергарда – по состоянию здоровья тот был снят со своей должности. Отставка была почетной – адмирал был назначен членом Государственного совета и получил орден Александра Невского с мечами и бриллиантами9. Его преемником в тот же день был назначен Колчак10. 10 (23) августа 1916 г. Ставка дала новому командующему флотом указание подготовить средства для одновременной перевозки трехдивизионного корпуса с тыловыми учреждениями11. За неделю до этого Колчак в своем докладе на имя начальника морского штаба Верховного главнокомандующего представил свои соображения по этой теме. По его подсчетам, для перевозки в два рейса десантной армии в 6 дивизий, 6 артиллерийских бригад с обозами и 3 артиллерийскими парками требовались транспорты общей грузоподъемностью в 16 млн пудов. Флотилия Хоменко насчитывала к этому времени 105 транспортов, способных перевезти 18 млн пудов груза. Тем временем только для снабжения населения Поти и Батума ежемесячно требовалось 12 транспортов – 180 тыс. пудов, а для 5-го Кавказского и 2-го Туркестанского корпусов – 48 транспортов – 300 тыс. пудов в месяц. Командование Черноморским флотом предупреждало, что в случае, если требования по снабжению Кавказской армии превысят цифру в 10 млн пудов, транспортная флотилия не сможет его обеспечить. Десантная операция могла быть проведена только лишь при условии отказа от всех перевозок по Черному и Азовскому морям12.

Эти выводы основывались на расчетах, сделанных самим Хоменко по приказу Русина. Командир транспортной флотилии подготовил их еще 28 июня (11 июля) 1916 г. За исходные данные были взяты показатели перевозки 123-й пехотной дивизии и 127-й артиллерийской бригады: 1158 офицеров, 59 751 солдат, 13 110 лошадей и 1368 голов скота, 3611 повозок и орудий. На сорока двух приспособленных для такого рода перевозок транспортов не хватало места на 24 751 солдата, 6010 лошадей и 2111 повозок. Количество транспортов, годных для перевозки войск, могло быть увеличено путем переоборудования еще тридцати одного, десять из них обслуживали флот как угольщики, морские тральщики и т. п. Для подвоза продовольствия трем дивизиям требовалось не менее шести транспортов в месяц. Это было все, что могла дать флотилия, не останавливая срочных перевозок, снабжения Кавказской армии и самого Черноморского флота. Кроме того, оставалась еще и проблема десантных средств. Раз планируемый десант был в три раза больше предыдущего, необходимо было в три раза увеличить и средства высадки. Следовательно, если во флотилии было 50 десантных ботов, необходимо было заказать еще 100. Боты при высадке буксировались паровыми катерами из расчета 1 катер – 3 бота. Во флотилии было 10 катеров, 25 было заказано на заводах Юга России, а 15 решено было взять с кораблей флота. Готовность заказа определялась на октябрь 1916 г.13

Новый командующий флотом обратил особое внимание на безопасность плавания. Весной 1916 г. резко возросли потери от действий германских подводных лодок – им удалось потопить 30 русских пароходов. Колчак считал необходимым перейти от обороны от подводных лодок противника к их уничтожению14. В результате были значительно усилены минные постановки у входа в Босфор. 20 июня (3 июля) подводный заградитель «Краб» установил у входа в Босфор 40 мин15. Вслед за этим под надежным прикрытием с моря к минированию приступили надводные корабли. На этот район выпало до 40 % всех минных постановок на Черном море. В 1916 г. было поставлено 1948 и в 1917 г. – 2220 мин16. Офицер «Краба» вспоминал: «Подходы к проливам буквально кишели минами. На этих минах подорвалось множество вражеских транспортов и вооруженных пароходов. Сам “Гебен”, сделав как-то попытку выйти в море, подорвался сразу на двух минах, что надолго вывело его из строя, поскольку дока для него в Стамбуле не было. После этого немецкие крейсера вообще перестали появляться в Черном море, где полностью господствовал наш флот»17.

Не был забыт и Варненский порт. 5 (18) августа 1915 г. из Севастополя вышла подводная лодка «Тюлень». Она была направлена с разведывательной миссией к Варне. 7 (20) августа лодка исследовала германо-болгарские позиции в Варненском заливе, на основании этих данных сюда был направлен «Краб»18. 18 августа (2 сентября) он выставил у входа в порт 30 мин19. Вскоре на минных позициях под Варной начали подрываться болгарские корабли (2 миноносца и 1 спасательный катер), а затем к городу подошла русская эскадра, установившая плотную минную завесу. Русские корабли выставили 600 мин. На одной из них подорвалась немецкая субмарина «UB-45»20.

Скрытые постановки мин не удалось продолжить – «Краб» после этого похода пришлось направить на длительный ремонт, в котором он простоял до конца войны21. В целом подводный минный заградитель оказался неудачным экспериментом – за всю войну им было поставлено не более 1 % от всего количества мин, остальное выпало на надводные корабли (54 % – минные заградители, 22 % – тральщики типа «Эльпидифор», 19 % – миноносцы и 4 % – катера)22. Всего в результате действий русских моряков немцы потеряли шесть субмарин из имевшихся у них здесь восьми. Активность противника на Черном море быстро сошла на нет. С июля по декабрь 1916 г. был потерян только 1 пароход, оставшиеся подводные лодки после этого уже не выходили через Босфор23.

К осени 1916 г. Колчак надеялся максимально разгрузить флот от перевозок и подготовить все необходимое для будущей экспедиции. Он предлагал: 1) увеличить полномочия командующего флотом; 2) мобилизовать все баржи и парусники для каботажных перевозок на Кавказе; 3) срочно завершить строительство железной дороги и шоссе Батум – Трапезунд; 4) перенести основную нагрузку перевозок к Батуму с морского транспорта на железные дороги; 5) срочно построить возможно большее количество буксирных палубных барж24. Кроме того, можно было рассчитывать и на часть средств Экспедиции особого назначения – к октябрю 1916 г. она имела 50 пароходов (из них 11 транспортов), 5 катеров, 7 паровых шаланд, 4 землечерпалки, 85 барж, плавкран и 43 подчалка. Личный состав экспедиции обладал значительным количеством обученных, опытных кадров – 2 адмирала и 2 генерала, 24 штаб-офицера, 99 обер-офицеров, 7 врачей, 6 чиновников, 6 прапорщиков, 12 кондукторов, 554 унтер-офицера, 3183 рядовых25.

Румыния. Вопрос о выступлении решен

Пока шла работа по усилению готовности флота к проведению десантной операции, Ставка опять возвращалась к румынской проблеме. По свидетельству Гурко, Алексеев предлагал румынскому правительству не разбрасывать свои силы по нескольким направлениям, сократить линию будущего румынского фронта с целью высвободить часть румынской армии для решающего наступления1. По мнению Писарева, этим направлением была Трансильвания2. Таким образом, Алексеев существенно отошел от своей апрельской позиции в части неприятия плана действий румынского Генерального штаба. Жанен ссылается на слова Николая II о том, что его начальник штаба вновь начал разработку румынского вопроса, не веря в конечный результат, но постепенно втянулся в работу3. 5 июля 1916 г. Бьюкенен сообщает в Форин Оффис и Баркли, что надежда румын получить стотысячную русскую поддержку несостоятельна. Алексеев, по информации британского посла, сообщил Татаринову, что немцы уводят свои части с Балкан и что русские войска найдут лучшее применение на своем фронте4. Положение Дунайской монархии с началом Брусиловского наступления ухудшалось день ото дня, и в Могилеве казалось, что выступление Румынии действительно может стать решающим. В Бухаресте поначалу скептически смотрели на успехи русского оружия и не верили в конечный успех. Особенно критически был настроен Братиану5.

Тем не менее внешне позиция Румынии претерпевала определенные изменения. Начальник румынского Генерального штаба генерал Димитру Илиеско заявил о готовности объявить начало мобилизации на 40-й день после прихода первого состава с боеприпасами из Архангельска. 4 июля Алексеев сообщил французскому представителю о готовности немедленно отправить поезд с поставленными в Архангельск из Франции боеприпасами в Унгены6. Он хотел таким образом доказать французам, и прежде всего Жоффру, что разговоры о транспортной неразберихе на русских железных дорогах, распространяемые румынской стороной для оправдания своей непоследовательной позиции, не имеют под собой оснований.

19 июля совещание представителей Верховного командования союзников в Шантильи определили 5 августа как крайний срок наступления генерала Саррайля на Салоникском фронте, а выступление Румынии должно было произойти через десять дней. При этом вопрос об объявлении Румынией войны Болгарии и Германии был обойден7. Между тем в Бухаресте – центре торгово-экономических связей Румынии с центральными державами с июля 1916 г. в германо-австрийской колонии – начали ходить упорные слухи о скором вступлении этого балканского государства в войну. Дело дошло до того, что, будучи неудовлетворенными заверениями своих послов о том, что войны не будет, подданные Германии и Австро-Венгрии стали обращаться за советом к американскому послу. Тот рекомендовал всем немедленно уезжать8.

27 июля 1916 г. в Форин Оффис пришла телеграмма от Баркли: «Я узнал, что полковник Василе Рудеано подписал в Париже военную конвенцию, предполагающую совместное наступление на Болгарию румынской армии и союзников из Салоник. Я думаю, что это, должно быть, ошибка, так как Румыния неоднократно отказывалась предпринимать наступательные операции против Болгарии и премьер-министр до настоящего времени не намеревался объявлять ей войну»9. О конвенции упоминает и Палеолог. Румыны для наступления на Софию должны были выделить 150-тысячную армию10. Ее должны были поддержать 2 русские пехотные и 1 кавалерийская дивизии – всего около 50 тыс. человек11. Алексеев даже считал, что могут возникнуть обстоятельства, при которых союзные войска и русские части, которые должны будут действовать в Добрудже и Болгарии, могут получить единого главнокомандующего12.

Баркли выступил против этого проекта13, что, по сути дела, было поддержкой позиции Братиану, стремившегося удержаться между двумя стульями: получить Трансильванию, не подвергаясь опасности войны с Болгарией. На самом деле этот проект был фактически навязан В. Рудеано Жоффром и Робертсоном 22 и 23 июля. Румынский военный агент во Франции не доверял России и боялся потерять расположение Парижа и Лондона. Он недвусмысленно намекал на то, что Румыния получила бы то, что хотела, если бы выбрала в качестве партнера Германию. Линия поведения была экстравагантной, но не бессмысленной. Румынская дипломатия надеялась путем соглашения с Францией и Англией добиться решений, которые станут обязательными для русских. Для румынских политиков и военных это была игра, отнюдь не предполагавшая того, что основной удар румынская армия нанесет все же в сторону Трансильвании. Конвенция не носила обязательный характер, так как, несмотря на недовольство англичан и французов, Рудеано подписал ее консультативно, ad referendum14.

Парижская конвенция, судя по всему, и была причиной изменения позиции Алексеева, отмеченной в дневнике Палеолога от 30 июля 1916 г.: «Английское правительство просит русское правительство не настаивать на наступлении Румынии на Болгарию… В течение дня Нератов сообщает мне, что генерал Алексеев не допустил бы посылки 50 000 русских в Добруджу, если задачей им не было бы поставлено немедленное наступление на Болгарию»15. Об этом же упоминает и Бьюкенен: «В то же время он (Алексеев. – А. О.) поставил обещанное отправление русского отряда в Добруджу в зависимость от немедленного наступления Румынии на Болгарию. Румыния отказалась сделать это, хотя, по мнению наилучших военных авторитетов, такая операция была бы для нее совершенно правильной»16. Но румыны по-прежнему предпочитали «прийти на помощь победителю». Бьюкенен в своих воспоминаниях говорит о том, что румынский посланник был настроен категорически против этого плана, ограничивая интересы Румынии исключительно Трансильванией, «.между тем я (Бьюкенен. – А. О.) старался убедить его, хотя и напрасно, что самый верный путь к завоеванию Трансильвании для Румынии состоит в том, чтобы вывести из боя болгарскую армию»17.

Мне представляется, что в лучшем случае это было только личное мнение Бьюкенена, тем более что Палеолог говорит о том, что он поддержал своего коллегу в Бухаресте18. Позиция британского правительства по-прежнему состояла в отрицании возможности расширения боевых действий на Балканах. Посол Англии в Париже лорд Берти получил следующие инструкции из Лондона: «Ввиду незавершенности переговоров с Румынией Вы должны информировать министра иностранных дел (Франции. – А. О.), что Правительство Его Величества считает, что до тех пор, пока Румыния не находится в состоянии войны с Болгарией, основание проекта парижской военной конвенции исчезает, и военная акция не будет и не может быть ничем другим, кроме проверки состояния болгарских сил и притягивания их к греческой границе»19.

Союзные послы не ошибались, французский военный представитель также относит радикальное изменение позиции Алексеева по этому вопросу на 30 июля, когда он решает уполномочить русского военного агента в Бухаресте начать оказывать давление на румынские военные и политические круги с целью скорейшего вступления этой страны в войну20. В июне 1916 г. Татаринов получил очередные инструкции от Алексеева, который ознакомил с ними через Жоффра и англичан. Смысл их сводился к требованию немедленного выступления Румынии: «Настоящая ситуация требует, чтобы вмешательство (Румынии. – А. О.) произошло сейчас или никогда. Я считаю, что последние сомнения г-на Братиано должны исчезнуть, так как он может сейчас убедиться, что общее наступление на всех фронтах начато победоносно, и так как Россия дала обещание доставить все необходимые военные грузы. Представьте эти соображения генералу Иллиеско»21.

Союзники поддержали русский демарш22. Не оставляя надежды на возможность осуществления своего плана, в июле Алексеев просил командующего итальянской армией генерала Л. Кадорна найти какие-нибудь части для усиления Салоникского фронта. В какой-то степени это можно назвать жестом отчаяния. Алексеев весьма скептически относился к итальянской армии23. Итальянский посол информировал об этом Э. Грэя, а Кадорна согласился послать в Салоники бригаду24. Позже итальянцы заявили о готовности выделить для этого фронта дивизию, но для перевозки ее требовалась помощь англичан, в которой было отказано под предлогом отсутствия свободного тоннажа25.

Тем не менее 20 августа 1916 г. в Салониках начали высаживаться итальянцы26. Это была 35-я итальянская дивизия, хорошо проявившая себя до этого в боях на альпийском фронте. В нее входили две бригады двухполкового состава, однако перед отправкой на Балканы ее усилили восемью батареями горной артиллерии, транспортными, саперными и прочими службами. Дивизия должна была «защитить честь итальянской армии» и прекрасно проявила себя в наступлении на Монастырь. Кадорна назначил ее командиром одного из своих самых доверенных подчиненных – генерала маркиза К. Петити ди Рорето27. Летом 1916 г., вслед за итальянцами, в Салоники прибыли и русские полки28.

В марте 1916 г. в Могилеве было принято решение направить русские войска для совместных действий с союзниками. 1-я русская Особая бригада должна была действовать во Франции, 2-я (ею командовал генерал-майор М. К. Дитерихс) – в Салониках29. Бригады формировались из рот, выделяемых полками дивизий, находившихся тогда на фронте. Обе они поначалу были направлены во Францию через Архангельск. Плавание было длительным и тяжелым. Опасаясь возможных атак со стороны подводных лодок противника, транспорты направили по северным широтам, в обход Ирландии. В результате переход из Архангельска в Брест занял 15 дней30. Здесь бригады были погружены в эшелоны и по железной дороге направлены в Марсель и Тулон, где местные военные и гражданские власти устроили им торжественные встречи31. 2-я бригада прибыла в Тулон, чтобы оттуда под конвоем миноносцев вновь двинуться морем – на Балканы.

«У Салоник, – вспоминал участник перехода, – мы видели всюду торчавшие из воды нос, корму или мачты затонувших подорванных немецкими подводными лодками пароходов. Только теперь мы поняли, как опасен этот морской путь»32. Русские войска, тепло встречаемые местным населением и союзниками, начали высаживаться в гавани города 10 (23) августа 1916 г.33 С прибытием итальянцев и шести батальонов бригады Дитерихса войска Саррайля почти сравнялись по численности с противостоящими им 9 болгарскими и 1 германской дивизиями34. Кроме того, немцы усилили на салоникском направлении болгарские части артиллерией, пулеметными частями, авиацией и командованием35. На момент их прихода на фронте 183 союзным батальонам (72 сербским, 60 английским и 51 французскому) противостоял 201 болгаро-германский батальон36. При этом, в отличие от болгарско-германской группировки, союзники по-прежнему не имели единого командования. С приходом итальянцев и русских на Салоникском фронте появились еще два независимых командира. Этим проблемы не ограничивались.

Итальянская дивизия была отлично снабжена всем необходимым, и прежде всего – прекрасными грузовиками «Фиат», обладавшими хорошей скоростью и проходимостью. Итальянские шоферы вовсю использовали первое качество своих машин на узких улочках Салоник и буквально терроризировали местное население. Резко увеличилось число пострадавших (необходимо отметить, что первый автомобиль здесь появился вместе с союзниками)37. Необходимо отметить, что отношения между греками и итальянцами в это время были далеки от дружественных. Еще в начале столетия казалось, что ничто не бросит на них тень. Итальянцы всегда воспринимались в Греции как родственный и духовно близкий народ. Итальянские добровольцы принимали участие в войне за независимость Греции и в греко-турецкой войне 1897 г., итальянская интеллигенция поддерживала ирредентистские идеи в Греции. Все изменилось после присоединения к Италии Додеканеза. Этот архипелаг в Эгейском море был захвачен во время итало-турецкой войны в 1911 г.38

Неожиданно для греков оккупация оказалась долговременной и жесткой. По условиям Лозаннского договора от 15 октября 1912 г. остров Родос и еще 7 островов архипелага Додеканез перешли в итальянское владение39. Итальянцы пресекли попытки островитян, встретивших их как освободителей от турецкого ига, воссоединиться с соотечественниками на континенте. Полуколониальный режим управления привел к значительной эмиграции, с 1912 г. население Додеканеза сократилось вдвое40. Позже Италия энергично выступила против греческой оккупации северного Эпира, что не добавило Риму популярности в греческом мире41. Неудивительно, что с приходом 35-й дивизии в Салониках стали распространяться слухи о том, что греческое население архипелага голодает и т. п. Дело дошло до открытых нападений греческих солдат на итальянских, причем в одном из случаев греческий капрал – убийца двух итальянцев – был оправдан местным судом, во время заседания которого прокурор назвал его героем42.

17 августа болгары предприняли наступление на струмском и флоринском направлениях43. Время для него было выбрано удачно. Нездоровый климат в Салониках, высокая влажность при почти 40 градусах по Цельсию в тени, переполненность города войсками разных стран и народов – англичанами, шотландцами, ирландцами, французами, русскими, сербами, итальянцами, греками, суданцами, алжирцами, вьетнамцами, индусами – все это привело к вспышке малярии. Летом 1916 г. только на 11,5 тыс. койко-мест британских госпиталей было зафиксировано 30 тыс. случаев заболевания44. 18 тыс. болгар атаковали Флорину, их командующий заявил, что через семь дней его войска войдут в Салоники. В Афинах оживились сторонники

Германии45. Болгарская армия, наступавшая на сербском участке обороны, заставила последних отойти и оставить Флорину и Баницу46.

Несмотря на значительный списочный состав союзнических армий в Салониках – 200 тыс. французов и англичан, 120 тыс. сербов, 30 тыс. итальянцев, 10 тыс. русских, имевших на вооружении 1300 пулеметов и 662 орудия, эта огромная сила по-прежнему не имела единого командования, а эпидемия и трудности с коммуникациями позволяли использовать приблизительно лишь половину из этого внушительного списка. Тем не менее 22 августа сербам была оказана поддержка, и у озера Острово они остановили болгар, отбив одну за другой пять их атак47. Здесь же, под Флориной, впервые сошлись в боях русские и болгарские солдаты – бригаде Дитерихса, переброшенной на угрожаемый участок фронта, удалось остановить и оттеснить болгар48. Гинденбург считает особо крупной ошибкой недооценку шести новых сербских пехотных дивизий. Болгарское наступление опередило союзническое ровно на три дня. Его первым и наиболее зримым результатом было взятие Флорины и Баницы49. Однако у него были и другие последствия.

Помимо желания Фердинанда и болгарского командования, это наступление оказало значительную помощь союзникам, которые до этого имели довольно напряженные отношения с представителями греческого правительства. Двусмысленность присутствия никем не приглашенных иностранных войск на территории формально нейтрального государства создавала основу для недоразумений. В Салониках шла самая настоящая газетная война – в городе с 200-тысячным населением издавалось 18 ежедневных газет на греческом, французском, английском, итальянском, сербском и русском языках50. Однако если ранее союзники вызывали прочные симпатии только у греческого и еврейского населения Салоник, наживавшегося на торговле и снабжении армии (правда, на 1912 г. из 121,6 тыс. его жителей там проживало 60,6 тыс. евреев и 20 тыс. мусульман, так что христианское население было в меньшинстве, тем более после болгаро-греческих конфликтов 1912–1913 гг.), то после струмского наступления исчезли проблемы и в отношениях с греческими чиновниками и офицерами51.

«Болгарское наступление не удалось, и вместе с ним было сломлено болгарское мужество, – вспоминал Людендорф. – Болгарский царь и Радославов, которые в начале сентября были в Плесе (Ставка Германского верховного командования. – А. О.), плакались и просили германских войск»52. Предупреждая обсуждение вопроса о возможности вывода германских частей из Македонии, Фердинанд говорил: «Мои болгары любят смотреть на остроконечные каски, их вид придает им уверенность и чувство безопасности. Все остальное у них есть». Гинденбург, вспоминавший эту сцену, не удержался от комментария: «Это вновь убедило меня в справедливости вывода, сделанного Шарнгорстом, когда он сказал, что сильная воля подготовленного человека более важна для всей операции, чем грубая сила»53. Отношение болгар к немецким войскам было далеко не самым теплым. Тем не менее царь Болгарии был искренен. Помощь Берлина была необходима Софии.

На Дунае границу с Румынией охраняли, по словам Людендорфа, «старое и довольно слабое болгарское ополчение», которое имело на вооружении однозарядную винтовку Бердана, одна болгарская пехотная дивизия (приблизительный состав: 2 пехотные бригады – 16 батальонов по 1 тыс. человек, резервная пехотная бригада, 2 эскадрона, артиллерийский полк в составе 9 батарей (36 75-мм орудий производства Крезо), артиллерийский полк в составе 6 батарей (24 орудия от 75 до 87-мм производство Круппа), 2–3 горные батареи (8-12 орудий), 2–4 пулеметные роты, 2 инженерные роты, иногда гаубичная батарея, всего около 24 тыс. человек)54, сводный германский отряд под командованием полковника Боде55.

Учитывая низкую пропускную способность болгарских железных дорог, большинство из которых имело всего лишь одну колею (2–4 поезда ежедневно в период подготовки к наступлению группы Макензена в августе-сентябре 1916 г.56), слабость заслона на Дунае, напряженное состояние Салоникского фронта и сложность внутриполитической ситуации, Болгария представляла собой идеальную цель для комбинированного наступления Антанты при вступлении в войну Румынии. О сложности положения, в котором оказалась в это время Болгария, говорит тот факт, что ее правительство пошло на беспрецедентные меры по усилению своей армии – в нее начали призывать жителей оккупированных территорий. В сентябре 1916 г. призыв был распространен на мусульманское население болгарской Фракии, которое по условиям соглашения 1915 г. с Турцией освобождалось на 10 лет от призыва. Впрочем, призванных турок и албанцев собирали в отдельные учебные батальоны, где их обучали турецкие инструкторы и откуда новобранцы рассылались в турецкие войска (в Галицию на пополнение потрепанного в боях против Юго-Западного фронта корпуса, в Добруджу на границу с Румынией, на Кавказ), в австро-венгерскую армию (боснийские части)57. «Надо было ожидать, – писал Людендорф, – что она (Антанта. – А. О.) усилит свои атаки на западном фронте, в Италии, Македонии и Южнее Припяти, в то время как румыны, подкрепленные русскими, будут продвигаться в Семиградьи к открытому правому флангу нашего восточного фронта, или же из Добруджи в Болгарию. На одном из этих направлений нам готовился смертельный удар»58.

Такова была обстановка в конце лета 1916 г. в тылу салоникского фронта. Болгарское командование не ожидало для себя неприятных сюрпризов с этой стороны – его в гораздо большей степени беспокоила позиция Бухареста59. Тому было много причин, и они не исчерпывались только военными соображениями. Провозглашая целью войны объединение всех болгар и всех болгарских земель в одном государстве, София не могла не обратить внимания в сторону Добруджи. Она была частью этой программы. Для Радославова Берлинский конгресс был первым разделом исторической Болгарии, осуществленным в пользу Турции (Македония), Сербии (Ниш и Пирот) и Румынии (Добруджа). Вернуть последнюю с помощью России он надеялся еще при заключении русско-болгарского договора 1902 г.60

Проблему Добруджи, разумеется, нельзя сводить к гигантомании болгарского правительства. До 1878 г. эта территория рассматривалась и в Европе, и в России как часть Болгарии61, в Софии в 1916 г. предпочитали помнить не о том, что Россия освободила болгар от турецкого гнета, а о том, что в результате Сан-Стефанского и Берлинского конгресса Добруджа перешла к румынам. Эти воспоминания оживлялись и более близкими событиями, а именно Второй Балканской войной. Поведение Румынии тогда сделало ее одним из наиболее ненавидимых болгарским общественным мнением врагов. Россия, поддерживавшая врагов Болгарии, становилась все менее популярной. Посетивший в феврале 1916 г. Софию депутат рейхстага М. Эрцбергер отмечал, что идея германского союза была чрезвычайно популярной, а влияние русофилов в стране было ничтожно62. Более того, сокращалось и влияние славянофилов.

«С целью ослабления тяжелого впечатления, произведенного своею изменою, – заявлял 9 (22) февраля 1916 г. в Думе Сазонов, – сторонники принца Кобургского прибегают к позорному для всякой страны отречению от национального облика и, отказываясь от своей принадлежности к славянской семье, ищут установления родственных связей с турками и мадьярами. Россия, ценой своей крови освободившая болгарский народ от угнетавших его турок, с негодованием смотрит на братание болгар с их вековыми врагами. Трезвый болгарский народ не может долго поддаваться этому обману. Он поймет, лишь бы не чересчур поздно, что под видом осуществления своих идеалов его принудили служить чуждым ему германским интересам»63. Создается впечатление, что приход этого часа виделся болгарскому правительству страшным кошмаром.

Именно в это время для укрепления национального самосознания в Народное собрание Радославовым был внесен законопроект о переходе с юлианского календаря на григорианский. Уже 14 марта 1916 г. законопроект был принят и начал действовать с 1 апреля того же года64. Как отмечал сам премьер-министр, главной задачей этого нововведения было то, что болгары начнут, наконец, отмечать церковные праздники не вместе с русскими65. Жертвой Радославова чуть было не стал храм Святого Александра Невского в Софии. Церковь была построена перед самым началом Балканских войн, и на освящение ее ожидали приезда Николая II. Провокационная политика Фердинанда сделала визит русского императора невозможным, в результате радослависты планировали переосвятить ее во имя святых равноапостольских просветителей славянства Кирилла и Мефодия66. Но если пойти на этот шаг так и не решился даже Радославов, и явно не из-за собственных воспоминаний о роли России в Освободительной войне, то в случае с Румынией все было проще.

Отношение к ней, по мнению Эрцбергера, было однозначным: «Повсеместно прорывалась ненависть к румынам. Румыны были для болгарского народа ненавистнее греков и сербов, вместе взятых: храбрый болгарин видит в них трусов»67. 25 июня 1916 г. в Болгарию приехала делегация рейхстага, которую торжественно встретили в Нише представители Народного собрания. Болгарская пресса печатала восторженные описания встречи союзников в столице: «Sofia! Ja; das ist Sofia! Гости с искренним удивлением смотрели на новый балканский город, где была решена судьба Балкан… Над поездом кружились аэропланы и сбрасывали вниз флажки. Платформа была переполнена, станция празднично декорирована. Улицы забиты народом. Автомобили медленно продвигались вперед через многотысячные массы, которые приветствовали гостей»68.

В это время переговоры Антанты по Румынии явно затягивались. Почти на каждое предложение русского генерала следовало или контрпредложение, которое в свою очередь встречало сухой отзыв Алексеева, или молчание. Он опять предупреждал румын, что решение должно быть принято в этот момент, или в нем уже не будет необходимости, что речь не идет «о военной прогулке, как в 1913 г., которая дала бы право на увеличение территории»69. Однако ситуация не менялась: после решительного предложения генерала почти 1,5 месяца прошло в бесплодной, по сути дела, переписке. В середине июля Алексеев указывал на 7 августа как на крайний срок выступления румынской армии70. 2 августа румынская сторона перенесла эту дату на неделю, то есть на 14-е, но выдвинула следующие условия: Румыния выступает десятью днями позже союзного наступления из Салоник, двумя днями позже начала активных действий русского флота на Черном море, ежедневные поставки боеприпасов в страну должны равняться 300 тоннам71.

Пожалуй, самым технически простым из румынских условий было требование активизации Черноморского флота. Его целью опять стала Варна. 20 августа 1916 г. русская подводная лодка «Тюлень» под командованием старшего лейтенанта М. А. Китицина совершила рекогносцировку порта в подводном положении. Это был чрезвычайно сложный и опасный поход, продолжавшийся 17 часов. Воспользовавшись данными, добытыми подводниками, командование 23 августа вывело в море отряд из трех гидроавиатранспортов в сопровождении четырех эсминцев, к которым позже присоединился дредноут «Императрица Екатерина Великая» в сопровождении двух эсминцев. 25 августа отряд подошел к Варне, гидросамолеты были спущены на воду и благополучно совершили налет на портовые сооружения, гавань и зенитные батареи. Успехи налета были скромными, главной своей цели – поражения германской и болгарской субмарин, стоявших в Варне, – летчики не добились72. Впрочем, задача демонстрации активности флота была выполнена.

В это время начальник штаба русской Ставки продолжал настаивать на одновременном объявлении войны Бухарестом не только Австро-Венгрии, но и Болгарии и Турции, и на более четких обязательствах относительно даты румынского выступления. Он соглашался на то, чтобы 7 августа стало днем начала союзного наступления, и в таком случае 12 августа начал бы операции русский флот. Алексеев предложил гарантировать транспортировку через русскую территорию в Румынию 9 тыс. тонн боеприпасов в месяц, если эти обязательства будут приняты Бухарестом73. Эти предложения не показались достаточными румынским политикам. В переговоры с французской и русской стороны все активнее втягивались военные – Жоффр и Алексеев. 8 августа Генбери-Вилльямс сообщает, что парижский проект окончательно отброшен в сторону ввиду нежелания Румынии объявлять войну Болгарии74.

На активизацию вмешательства русских военных в решение этой проблемы оказывало влияние не только отсутствие активности со стороны МИДа, но и фактическая поддержка со стороны императора, так же, как и Алексеев, недолюбливавшего дипломатов. Николай II так отозвался о дипломатах: «Они только задерживают решение румынского вопроса, которое шло гораздо быстрее, когда им занимались военные»75. В начале августа император получил телеграмму от президента Пуанкаре, в которой он просил ускорить решение румынского вопроса. На этот призыв отозвался Алексеев, заявив, что дипломатам необходимо действовать активнее и установить окончательный срок, до которого румынское правительство должно было определиться в вопросе о выступлении76.

Это изменение позиции французских политиков сказалось и на позиции французских военных. 9 августа французский атташе в Лондоне информировал англичан о готовности Жоффра пойти на уступки румынам по двум принципиальным вопросам: 1) дата выступления: 10 дней после начала наступления на Салоникском фронте; 2) сохранение мира с Болгарией и Турцией77. Таким образом закладывалось основание будущего поражения. Единственным выходом из тупика было бы вторжение в Болгарию крупной русской армии, что после нескольких побед должно было решить колебания болгарской армии в пользу России; как отмечал Неклюдов: «…разбить их, после чего вся болгарская армия перешла бы на нашу сторону с криком, что Святая Русь непобедима, что только предатели втянули болгарский народ в кощунственную войну и что эти предатели заслужили смерть»78.

Однако внимание Алексеева по большей части привлекал карпатский участок русско-австрийского фронта. Прежде всего, он продолжал считать, что Румыния не обладает силой, достаточной для обороны всех своих границ. Поэтому он и предлагал перевести русские войска в Трансильванию, на границах которой по-прежнему почти не было австрийских частей, а румынскую армию сосредоточить в восточной части Валахии, ближе к сербской границе, по линии обороны, проходившей восточнее Бухареста. Это положение давало возможность использовать эти войска для наступления в разных направлениях – как в Трансильвании, так и в Сербии79. В принципе, будучи противником идеи войны с Болгарией, начальник Штаба русского фронта мог склониться в пользу удара по этой стране, но только при условии, что он примет характер крупномасштабной операции с координированными ударами со стороны Салоникского и вновь образуемого Румынского фронтов, причем с обязательным созданием единого союзного командования на последнем.

Безусловно, условия эти были разумны, но никак нельзя сказать, что Алексеев активно защищал их. Мне кажется, что сопротивление со стороны союзников и румын устраивало его, потому что снимало с повестки дня необходимость болгарского похода. Таким образом, внимание к Карпатам, где гасло русское наступление, было логичным. Оставалось надеяться, что румынская армия откроет перевалы – путь в Венгерскую равнину с тыла. Братиану не торопился, поддерживая переговоры, – он отнюдь не желал связывать себя обязательствами с точным указанием времени80. В конце концов он одержал дипломатическую победу, опираясь на поддержку Лондона и Парижа. Позиция России вновь была проигнорирована, противоречия между союзниками в очередной раз привели к разрушительным для их общего дела последствиям.

«Западные союзники, – отмечал Ллойд-Джордж, – почти насильно заставили Румынию вступить в войну, не постаравшись, однако, установить, в какой степени Румыния была подготовлена к войне, и не сделав никаких приготовлений, чтобы прийти ей на помощь, если она окажется в тяжелом положении. Генерал Алексеев высказался против вступления Румынии в войну. Он знал, что румынская армия плохо подготовлена к войне с теми огромными силами, которые центральные державы могли против нее выставить. Он также понимал, что на истощенные русские войска должна была пасть задача спасения Румынии, когда та окажется под угрозой разгрома со стороны ее могучих противников. Но хотя генерала Алексеева решение о вступлении Румынии в войну касалось в гораздо большей степени, чем кого бы то ни было другого из союзных генералов, с ним не посоветовались. Вот образец этого единого фронта, о котором мы так много слышали на Парижской конференции из уст гг. Бриана и Асквита, произносивших столь громкие и пламенные речи на эту тему»81. Эти слова несколько сгущают краски только в отношении насильственного втягивания Румынии в войну – она активно лавировала, чтобы использовать желания союзников для максимального достижения своих целей.

Румыния вступает в войну

14 (27) августа Коронный совет высказался за вступление Румынии в войну. Группа противников этого решения во главе с Петром Карпом оказалась в явном меньшинстве. Совет санкционировал союзный договор с Россией. В тот же день правительство выделило на нужды армии 200 млн леев1. Красноречива и образна фраза из обращения Фердинанда к Коронному совету при объявлении войны Австро-Венгрии: «Теперь, когда я победил в себе Гогенцоллерна, я не боюсь ничего»2. Русский посланник С. А. Поклевский-Козелл счел необходимым обратить внимание на эту фразу короля в своем донесении в Петроград, направленном на следующий день3.

14 (27) августа графу Чернину была вручена нота – с 21:00 того же дня Румыния объявила войну Австро-Венгрии. Центральной частью ноты было объяснение причин случившегося: «Присоединившись в 1883 г. к группе центральных держав, Румыния далека от мысли о забвении уз крови, связующих ее население с населением королевства (Венгрии. – А. О.), усматривая в дружелюбных отношениях с Австрией драгоценный залог своего внутреннего состояния, а также улучшения участи румын в Австро-Венгрии. Германия и Италия, основавшие свой государственный организм на основе национального принципа, не могли не признать законность основания, на котором покоилось их существование. Что же касается Австро-Венгрии, то в установлении дружественных отношений между ней и Румынией она получила гарантию дальнейшего спокойствия как внутри монархии, так и на нашей общей границе, потому что она не могла не знать, какой отзвук недовольство румынского населения находило у нас, угрожая каждый раз нарушением добрососедских отношений между обоими государствами. Надежда, которую мы возлагали на наше присоединение к Тройственному союзу, не оправдалась. В течение более 30 лет румыны в монархии не только ни разу не видели реформ, способных дать им хотя бы подобие удовлетворения их национальных устремлений, а, напротив, с ними обращались как с низшей расой, осужденной на угнетение, как с угнетенным элементом, образующим меньшинство среди разных национальностей, составляющих население Австрии»4.

Вывод был однозначен – Румыния вынуждена была воевать. В Бухаресте и других городах королевства царил воинственный энтузиазм. Объявленная мобилизация шла без заминок5. В обращении короля Фердинанда к народу и армии основной упор был сделан на необходимость объединения всех румын в одном государстве – враг был назван прямо: это была Австро-Венгрия, и только она: «Солдаты, я призвал вас пронести ваши знамена через границы, туда, где с нетерпением ожидают вас ваши братья, чьи сердца полны надежды. Тени великих воевод, Михая Храброго и Стефана Великого, чьи бренные остатки покоятся в землях, которые вы будете освобождать, поведут вас к победе как достойных наследников тех солдат, которые были победителями под Расбоени[6], Калугарени[7] и под Плевной[8]»6.

Американский посол, заставший эти события в Бухаресте, отмечал: «Как правило, румыны не расположены к демонстрациям своих чувств, даже к громким аплодисментам на публичных собраниях, но в это воскресенье, когда стало известно решение правительства, тысячи представителей всех слоев общества маршировали по улицам, выкрикивая приветствия своему королю и своей стране. После того как эта процессия завершилась и толпа рассеялась, я прошелся по маленьким улочкам и почти у каждого дома видел солдата, прощающегося с семьей или со своей любимой. Все выражения чувств указывали на то, что румыны воодушевлены только желанием помочь человечеству и освободить своих братьев»7.

Уже через полчаса после формального объявления войны румынский миноносец открыл боевые действия, выпустив торпеду по флагману австро-венгерской дунайской флотилии – монитору «Босна», находившемуся у Рущука. Торпеда прошла мимо, поразив стоявшую рядом баржу8. Новость о вступлении в войну нового союзника Антанты вызвала в Вене и в ставке Вильгельма II в Плесе эффект разорвавшейся бомбы – там не ожидали, что Бухарест решится на это ранее поздней осени 1916 г., если вообще решится…9 С конца лета в Вене уже не верили постоянным заверениям Братиану о соблюдении нейтралитета, но поддерживали переговоры о покупке урожая 1916 г. Немцы также при самом худшем развитии ситуации ожидали это выступление в середине сентября, к концу сбора урожая, – так что начало боевых действий было одновременно и долгожданным, и внезапным для центральных держав10.

Германия немедленно поддержала союзницу, объявив войну Румынии. Уже накануне этих событий на улицах Бухареста стали появляться демонстрации с призывами расправляться с немцами11. Австро-венгерская и германская колонии в Бухаресте стали жертвой воинственных настроений румын первых дней войны. Граф Чернин вспоминал: «Я сам был свидетелем зрелища многих друзей из австро-венгерской колонии, грубо подгоняемых на улицах румынскими солдатами и затем заключенных в тюрьму. Мне пришлось видеть дикие и отвратительные сцены охоты за неповинными мирными жителями, и эта жестокая игра длилась в течение многих дней»12. Было арестовано почти 400 человек, включая молоденьких девушек из состава прислуги немецкого и австрийского посольств, подозреваемых в шпионаже на основании… романтических историй с местными военными13. Румынские германофилы приумолкли и переквалифицировались в скептиков или ультрапатриотов. В стране началась бурная спекуляция всем, что можно было продать14.

На следующий день после объявления войны румынские войска пересекли границу с Австро-Венгрией в 18 пунктах15. 28 августа 1916 г., в понедельник, Николай II с явным облегчением записал в дневнике: «Наконец пришло давно ожидаемое известие о выступлении Румынии. Она объявила войну Австро-Венгрии. Наша кавалерия (3-я кав. див.) перешла Дунай в Добруджу, а пехота на судах подымается к Черноводам»16. Кроме того, 14 (27) августа, накануне вступления Румынии в войну, в Констанцу под флагом контр-адмирала П. И. Паттона пришел Отряд особого назначения – в его состав входили линкор «Ростислав», эсминцы «Завидный» и «Звонкий» и 2 подводные лодки17. Местное население бурно и радостно приветствовало русские войска18. 16 (29) августа в Петрограде прошла массовая демонстрация в поддержку нового союзника. Она началась около 17:00 на Невском проспекте. Несколько тысяч человек прошли до здания румынской миссии, где им был вручен флаг королевства и портреты его монарха. Радостное торжество продолжалось почти до 23:00. Весьма радостно этот день прошел и в Москве – румынские новости не закончились шествиями, но были самыми обсуждаемыми на улицах города19.

Перспективы казались радужными. Братиану надеялся на будущий нейтралитет Болгарии и даже задерживал выезд из страны австро-венгерского посольства. «Эта мысль очень улыбалась Братиано, – отмечал в своем дневнике австро-венгерский посол в Румынии, – потому что в готовности Болгарии пропустить поезд он видел гарантию того, что она не проектирует нападения. Но этот расчет недостаточно обоснован»20. Через неделю после объявления войны Австро-Венгрии немецкое и турецкое посольства покинули Бухарест в одном поезде. Перед отъездом германский посол принц Адольф Шомбург-Липпе заявил, что даже если в его стране поймут, что война проиграна и что в распоряжении командования осталось всего 500 тыс. человек, то, прежде чем капитулировать, их пришлют в Румынию, для того чтобы преподать ей урок за коварство21.

Уже 29 августа немцы доказали серьезность этих намерений, организовав первый воздушный налет на столицу Румынии. Власти объявили об успешном его отражении22. Дирижаблю потребовалось только 23 минуты, чтобы достичь Бухареста, после того как воздушный корабль пересек пространство над Дунаем23. Город был ярко освещен, команда немецкого воздушного судна имела прекрасную возможность навести его на цель и выбрать наиболее важный для бомбометания объект – это был ярко освещенный вокзал. Освещение было отключено слишком поздно, когда цеппелин «Z-181» был уже над городом24.

Австро-венгерский посол граф Чернин успел еще застать первый налет цеппелина на румынскую столицу. Он так описал в своем дневнике увиденное: «Город съеживается как большой сердитый зверь, который, скрывая злобу, поджидает вражеского нападения. Нигде ни огонька, ни звука. И так весь большой город ждет, он притаился под чудесным звездным небом. Проходит четверть часа, двадцать минут, но вот, неизвестно откуда, раздается выстрел; и точно это был сигнал: со всех углов и концов начинают стрелять дальнобойные орудия: они гремят безостановочно, а полиция тоже храбро вторит им, продырявливая воздух. Куда они стреляют? Ровно ничего не видать»25. На земле царила паника – в воздухе рабочее спокойствие. Германский воздушный корабль сбросил на город серию бомб (разрывные – зажигательные – разрывные – зажигательные) и ушел невредимым. Результатом бомбежки был пожар у железнодорожного вокзала26.

Румынское правительство немедленно заявило протест. Оно заявило, что Бухарест – открытый город, и, следовательно, его бомбежка является варварским нарушением всех правил войны. Немцы ответили (и не без оснований), что столица Румынии – укрепленный город (что было правдой), и продолжили налеты27. Сразу же весьма печальным образом сказалось полное отсутствие современной авиации и даже подобия зенитной артиллерии, что сделало Бухарест в первые дни войны беззащитной целью германских цеппелинов, а позже и авиации. Большого материального урона эти бомбежки не оказывали, но психологический эффект их был весьма велик28. Ударов с воздуха настолько боялись, что в румынской прессе возникла и начала активно обсуждаться идея казнить по два интернированных или военнопленных за каждого убитого при авианалете. Только энергичные протесты американского посланника, представлявшего интересы воюющих с Румынией стран и их подданных, прекратили эту кампанию29.

Прямым следствием этой, несколько экстравагантной, политики Братиану был военный разгром Румынии. Его расчеты на болгарский нейтралитет продержались всего несколько дней. Уже 17 (30) августа болгарский и турецкий посланники в Бухаресте потребовали свои паспорта30. 1 сентября 1916 г. Болгария объявила войну Румынии. Манифест Фердинанда перечислял преступления коварного Бухареста перед Болгарией и призывал болгарских солдат освободить соотечественников в Добрудже – «очаге первого Нашего Царства». Причиной своего решения болгарское правительство назвало обстрел румынскими войсками 28 августа 1916 г. «болгарских дунайских городов Рущук, Свищов и др.»31. На самом деле досадный для румын и весьма удобный для болгар инцидент действительно имел место, хотя все обстояло несколько иначе, чем говорилось в манифесте Кобурга.

Ранним утром 28 августа 2-й дивизион австро-венгерских мониторов – 4 корабля – при поддержке 6 сторожевиков обстрелял румынский порт Журжево. В результате обстрела были подожжены нефтяные цистерны и береговые склады, потоплена часть стоявших в порту барж. Румынская артиллерия открыла ответный огонь. «Ни один корабль не получил попаданий, – вспоминал командир флотилии, – зато обстрел нанес ущерб городу Рущуку»32. По свидетельству Радославова, в результате действий румынских артиллеристов в городе были жертвы: 4 убитых и 9 раненых33. Очевидно, это были перелеты. В сложившейся ситуации данный инцидент не мог не быть использован Софией в качестве повода к войне с Румынией, тем более что на этот раз к ней основательно подготовились. Фердинанд мог не сомневаться в том, что получит поддержку от Вены, Берлина и Константинополя.

Болгарское командование предвидело опасность. На румынском направлении была развернута 3-я отдельная армия генерал-лейтенанта Стефана Тошева в составе трех пехотных и кавалерийской дивизий, полком тяжелой артиллерии и гарнизонами Варны, Рущука и Видина34. Вскоре она была усилена сводным германским отрядом полковника Боде. Всего в ее состав вошло 60 батальонов, 24 эскадрона, 38 легких, 8 гаубичных и 9 тяжелых батарей (из них 1 батальон, 3 эскадрона, 1 гаубичная и 2 тяжелые батареи – немецкие). Значительная часть солдат 1-й Софийской, 4-й Преславской и 6-й Бдинской дивизий, отличившихся в войнах 1912–1913 гг., были жителями пограничных с Румынией территорий. Боевой дух этих частей был высок, они жаждали получить возможность расквитаться с соседями за 1913 г.35 По первоначальным планам германского командования предполагалось нанести удар армией Макензена в Добрудже, после чего снять наиболее боеспособные части с фронта и направить их к Систову, форсировать в районе этого населенного пункта Дунай и нанести оттуда удар по Бухаресту.

Для этого в рукав Дуная у Систова спешно переводился австро-венгерский мостовый парк (на пространстве от Белграда до Черновод на Дунае мостов не было), а в Добрудже собирались значительные силы – германский отряд, к стоявшим трем болгарским дивизиям добавлялись еще три турецкие из Адрианопольского района36. Еще 18 августа союзники пришли к соглашению о сосредоточении 6-го турецкого армейского корпуса на границе с Добруджей37. В состав корпуса входили две дивизии – 15-я и 25-я, в конце сентября турецкие войска на Дунае были усилены еще одной – 50-й дивизией. Турецкие части были вооружены немецкими винтовками, пулеметами и орудиями образца 1916 г., но в основном состояли из необученных новобранцев, которые, по словам болгарских военных, «производили впечатление башибузуков». Кроме того, все эти дивизии не были обеспечены конским составом и колесным транспортом, и это пришлось сделать болгарским властям38. 2 сентября болгарские пограничные войска атаковали румын, в ряде пунктов границу стали переходить и части армии39. Незадолго перед этим страну покинули дипломаты Австро-Венгрии и Болгарии. Окна в их поезде были закрашены черной краской – для сохранения военных секретов40.

Положение на Балканах. Поражение Антанты

В этой ситуации Алексеев вновь обращает внимание на Болгарию. Генерал опасался, и, как оказалось, вполне справедливо, того, что медленное наступление союзников на Западном фронте вполне позволит немцам перебросить значительные резервы на восток для стабилизации положения Австро-Венгрии, после чего резервы могут быть возвращены назад1. Отстаивая идею сепаратного мира с Болгарией, он писал: «Военные выгоды отрыва Болгарии от враждебного нам союза столь велики, а последствия такого шага столь существенны для решения будущих судеб балканского славянства, что ради этого можно пойти на серьезные уступки»2. Эти мысли Алексеева были в принципе одобрены императором, но подвергнуты критике специалистами МИДа по Балканам – А. А. Савинским и А. М. Петряевым, которым план Алексеева был направлен Б. В. Штюрмером. Отсутствие единения и близости между дипломатами и военными по вопросу о Румынии, начавшееся вместе с началом переговоров в конце 1915 г.3, стало почти традицией. Савинский и Петряев совершенно правильно указали на невозможность подписания мира с Болгарией и на необходимость применения военной силы напрямую или в виде угрозы против этой страны4.

23 августа (5 сентября) 1916 г. Базили лично представил Алексееву записку по болгарскому вопросу, в которой, в частности, говорилось: «Соглашение с Фердинандом решительно умалит наш престиж среди балканских народов, славян и, в частности, сербов: оно понято будет как доказательство нашей слабости. Одно обнаружение нашего намерения пойти на такое соглашение будет истолковано в этом смысле болгарами и Фердинандом и вызовет чрезвычайную требовательность со стороны их; оно явится продолжением нашей пагубной политики всепрощения и поощрением в будущем не считаться с нами. Предоставление Болгарии широких территориальных приращений и создание сильной Болгарии не отвечают нашим интересам. Наша будущая балканская политика должна иметь целью недопущение на Балканах чужого и вредного нам влияния, с одной стороны, и, с другой стороны, предотвращение образования на полуострове слишком сильных государств, которые стремились бы к гегемонии на Балканах. В особенности это относится к Болгарии, лежащей вблизи проливов. Стремясь завладеть проливами, мы должны создать обстановку, которая обеспечила бы прочность нашего владения ими. Психология болгарского народа не позволяет основывать наши расчеты на верности его отношений к нам и заставляет опасаться, что и в будущем она может стать орудием в руках наших врагов. Эта ненадежность в отношении к нам Болгарии и в будущем еще значительно усугубляется в случае сохранения власти в руках Фердинанда»5.

После того как генерал ознакомился с этой запиской, Базили поставил перед ним вопрос – требует ли военное положение России уступок перед Кобургами, включая согласие на оставление этой династии, всегда готовой к предательству, у власти в Софии? Ответ был отрицательным6. Желание начальника штаба Ставки найти решение в Болгарии укрепляла несговорчивость румынской стороны, стремившейся прежде всего к наступлению в Трансильвании. Против плана Алексеева выступил не только Сазонов, но и Штюрмер, который справедливо отметил невозможность для России брать на себя инициативу замирения с Болгарией, так как это могло вызвать осложнения в отношениях с союзниками, и в частности с Сербией7. Однако Алексеев продолжал пребывать в плену славянофильских иллюзий. Как весьма тонко заметил Г Н. Трубецкой, русская политика на Балканах вообще не отличалась устойчивостью и последовательностью, будучи подвержена колебаниям между «утилитарным оппортунизмом», лежащим в основе внешней политики всякого государства, и идеологией, в основе которой лежали принципы национальной и конфессиональной близости. Идеология зачастую побеждала, однако: «Ни один из указанных принципов не проводился полностью и по большей части разнообразные стимулы уживались вместе, зачастую в самом незаконном сожительстве»8.

Худшей политикой является непоследовательная политика или, иначе говоря, отсутствие таковой. Все эти недостатки русской дипломатии унаследовала внешнеполитическая позиция, занятая Ставкой. Более того, с уходом Сазонова из руководства МИДа начальник штаба Ставки, находившийся в неприязненных отношениях со Штюрмером, стал активнее вмешиваться во внешнеполитические вопросы, чего раньше он не делал. Выполняя его волю, русский военный представитель при сербском командовании генерал В. А. Артамонов пытался защищать идеи примирения Сербии и Болгарии и воссоздания балканского союза. Естественно, эти попытки были обречены на провал, сербский премьер-министр Н. Пашич встретил их крайне отрицательно9. Были в русской Ставке определенные расчеты и на других славян.

О них упоминал приехавший в Россию зимой 1917 г., уже после Февраля, для решения вопроса об образовании чешских частей Томаш Масарик.

Отметив, что Алексеев придерживался критического взгляда на чехов в России, Масарик счел необходимым дать краткий очерк развития проектов генерала в отношении славян и будущего Дунайской монархии: «Его взгляды на Европу, на нас (т. е. чехов), на народы Австро-Венгрии были смутными. В начале войны он вообразил, что Австро-Венгрия может быть разделена на государства по принципу, выгодному для России. Чехи должны были протянуть свои границы до Триеста и Фиуме на Адриатике через большую часть германской Австрии, включая Вену, но при этом получить только лишь небольшую часть Словакии, до Кошице, вместе с большой частью Мадьяр – это означало, что, по русскому плану, Чешское государство должно было получить не-чешское большинство. Сербия должна была получить приращение на север к русской границе вплоть до Ужгорода»10.

Интересы венгров Алексеев, по словам Масарика, вообще не учитывал. Россия в глазах чешского националиста была не славянским, а «византийским» государством, и этот «византийский» подход возмутил его. Справедливости ради отметим, что невизантийское детище Масарика оказалось весьма недолговечным, а антимадьярская позиция была свойственна и союзникам России по Антанте, что и было зафиксировано в статьях Версальского договора. Однако эти воспоминания Масарика хорошо оттеняют позицию Алексеева по балканскому вопросу и связь его решения с судьбой Австро-Венгрии.

Вступление в войну Румынии поначалу действительно поставило центральные державы в сложное положение. «После полностью неожиданного вступления Румынии в войну, – писал 30 августа 1916 г. Макс Гофман о настроениях в штаб-квартире германского Верховного главнокомандования, – они все, кажется, впали в нервозное состояние»11. В Трансильвании, где румыны нанесли свой главный и первый удар, их 400 тыс. солдатам и офицерам поначалу противостояла австро-венгерская 1-я армия численностью всего в 34 тыс. человек, подкрепленная шахтерским ополчением12. В Трансильвании началась, как выразился один британский журналист, гонка между двумя состояниями неготовности13. Гинденбург вспоминал: «Противник на первых порах пользовался полной свободой действий. Румынская армия, вполне готовая к войне, достаточно многочисленная, поддерживаемая еще русскими, внушала опасения, что наши средства будут недостаточны, чтобы парализовать ее действия. Я в особенности опасался румыно-русского наступательного движения на юг. Сами болгары высказывали сомнение, – будут ли их солдаты сражаться против русских. Твердая уверенность в этом отношении генерала Искова… не всеми разделялась. Не было сомнений, что наши противники рассчитывают на это русофильское настроение, по крайней мере, большей части болгарской армии»14.

Вскоре ошибки союзной стратегии позволили немцам выйти из кризиса. В Трансильванию предполагалось спешно перебросить 4–5 пехотных, 1–2 кавалерийских немецких дивизий, 2 пехотные и кавалерийскую австро-венгерские дивизии. Австро-венгерские части снимались с Восточного фронта, где они были сильно потрепаны. Но и эти части могли оказать поддержку жандармам, ландштурмистам, пограничникам и алармистам и задержать румынское наступление до прихода германской поддержки. 1-я австро-венгерская армия была поручена генералу Артуру Арцу фон Штрауссенбергу, хорошо проявившему свои организационные способности в двух битвах в Галиции15. Особо упорное сопротивление наступавшим оказывали венгерские части, в то время один из чешских полков просто покинул позиции в горах и скрылся на несколько дней в неизвестном для командования направлении16. Первые успехи румын немедленно привели к опасному обострению настроений в венгерской части Дунайской монархии.

«На чужой земле, под чужим командованием, – заявил граф Михай Карольи в венгерском парламенте 5 сентября 1916 г., – венгры воюют за границы, которые остались незащищенными дома… мы не просим, мы требуем, чтобы венгерский гонвед был немедленно возвращен домой из зарубежных стран! Мы требуем, чтобы границы Трансильвании были защищены венгерскими солдатами! Мы требуем, чтобы венгерские солдаты защищали венгерскую землю!»17 Под ружье становились все, кто был в состоянии сражаться. Причина этого подъема в третий год утомившей, казалось бы, всех войны была простой. Врач германской дивизии, переброшенной в Трансильванию из Фландрии, описал обычную картину этого времени – масса беженцев, венгров и немцев, спасавшихся от румынской армии. Война носила ярко выраженный характер этнического противостояния – сожженные венгерские дома, свежие венгерские могилы и т. п. Интересно, что, когда позже на фронте появились русские части, они не вызвали у местного венгерско-немецкого населения страха и желания бежать18.

Главный стратегический просчет союзников заключался в отсутствии коалиционной стратегии и политики на Балканах, результатом чего была почти полная потеря контроля над полуостровом к концу 1916 г. В какой-то степени это можно назвать результатом победы «западников» в штабах наших западных союзников. Можно сказать, что стратегия уничтожения привела к сокрушительным для союзников результатам. «Немцы подчеркнули нашу неудачу на Сомме своей кампанией в Румынии, – совершенно верно отмечал Ллойд-Джордж. – Они отправились на Дунай, чтобы отпраздновать и использовать свою победу на Сомме. Румыния с ее нефтью и пшеницей перешла в германские руки, и тем самым война затянулась на многие месяцы и годы»19. Уже 1 сентября после продолжительных споров французский Совет национальной обороны обратился к Алексееву, желая обратить внимание русского генерала на важность наступления против Болгарии с целью соединения союзных войск на Балканах. Это было сделано вопреки негативному отношению к подобным идеям Жоффра. Но союзники учли пожелания своего главнокомандующего: «Надо, однако, подчеркнуть, что это не должно означать ослабления наступления против Австрии. Генерал Алексеев решит, имеет ли он достаточно резервов для этих операций на два фронта»20.

Союзники поздно пришли к осознанию очевидных истин. Румынское наступление, начатое на большом фронте, быстро выдохлось, после поражения в Трансильвании совершил самоубийство начальник Генерального штаба. Начальник полевого штаба румынской армии генерал Илиеско обвинял в начавшейся катастрофе Россию и Штюрмера21. Но худшее было еще впереди. В отличие от Антанты, Германия, Австро-Венгрия, Болгария и Турция сумели прийти к согласию относительно стратегических приоритетов и единого командования. Уже 6 сентября их представители заключили соглашение о единстве в действиях на румынском направлении. Верховным главнокомандующим всех союзных войск объявлялся германский император. Решения, которые принимались им, становились обязательными для главнокомандующих войсками союзников22. Немцы и болгары нанесли контрудар еще до подписания этого документа. Весной 1916 г. русский корреспондент, путешествовавший по Добрудже, описал свой разговор с местным болгарским крестьянином – тот был уверен в том, что болгарская армия вскоре вернется, как и в том, что румыны побегут перед ней23. Этот анализ оказался верным.

4 сентября 1916 г. началось стремительное наступление Макензена, на острие которого находился отряд полковника Боде. Со 2 по 7 сентября болгары и немцы начали наступление на крепость Туртукай. Эта была идеальная предмостная позиция, расположенная на плато шириной около 8 км на высоте приблизительно 120 м над Дунайской равниной. С 1913 г. она активно укреплялась румынами. В этом году в Туртукае, имевшем линию фортов с бетонированными орудиями, было дополнительно заложено 15 опорных пунктов на расстоянии 1–2 км друг от друга. Опорные пункты представляли собой бетонированные укрепления, в промежутках между ними были отрыты окопы и установлены пулеметные гнезда. Позади фортов начали строить вторую оборонительную линию, которая не была окончена к началу войны, однако были проложены шоссейные дороги и протянута телефонная связь.

Гарнизон крепости состоял из 17-й пехотной дивизии и нескольких вспомогательных батальонов (всего 23 батальона), слабым местом было отсутствие технических и инженерных частей, большое количество недавно призванных резервистов. На вооружении у румынских войск было 151 орудие разного калибра, 52 пулемета. Крепость атаковали 31 болгарский и 1 немецкий батальоны, 1 болгарский и 3 германских эскадрона, 34 батареи, причем калибром не свыше 150 мм24. Наступавшие не имели превосходства, достаточного для наступления, однако обладали преимуществом опыта и чувством превосходства над противником. 5 сентября была захвачена главная линия обороны, в городе и гарнизоне царил полный хаос – румынские части ночью обстреливали позиции друг друга по ошибке и даже ходили в штыковые атаки на соседей25.

6 сентября командир гарнизона Туртукая, незадолго до этого убеждавший иностранных журналистов в неприступности «румынского Вердена», бежал, 80 % его подчиненных сдались еще до того, как осаждавшие, уступавшие в силах осажденным, завершили блокаду крепости. В городе проживало немало болгар и турок. Гражданские, у которых было оружие, обстреливали румынских солдат, началась неимоверная паника, значительная часть гарнизона разбежалась, но еще больше сдалось в плен. Потери гарнизона были велики – болгарские солдаты не сразу останавливались. Командир 4-й болгарской дивизии объявил в приказе, что трофеями его солдат стали 2 знамени, 120 орудий, 400 офицеров (включая 3 бригадных генералов) и 25 тыс. рядовых. Остальное (до 30 орудий и 3 тыс. пленных) было захвачено немцами. Общие потери союзников не превысили 1500 убитыми и около 6200 ранеными26. За два дня ускоренного штурма немцы и болгары добились невиданного успеха.

9 сентября пала Силистрия, ее гарнизон после того, что случилось в Туртукае, даже и не пытался защищать город. Румынам удалось избежать еще больших потерь только благодаря тактике пассивной обороны, избранной ими на Дунае. Установленное ими на реке сильное минное заграждение существенно ограничивало активность австрийцев, а собственную речную флотилию румынское командование предпочло вывести в низовья27. Между тем это была довольно сильная группа, основу которой составляли 4 монитора типа «Ион Братиану», построенные в 1907–1908 гг. в Триесте. Каждый из этих кораблей водоизмещением 670 тонн мог развивать скорость в 13 узлов и имел по три 120-мм орудия, две зенитные пушки и два пулемета и 3-дюймовое бронирование пояса, палубы и орудийных башен. Кроме того, на Дунае румыны имели 5 миноносок английской постройки 1906 г. и 3 сторожевых катера28. Особой роли в боях они не сыграли. Это был разгром.

Русское командование во главе с М. В. Алексеевым, как и союзническое, не сумело правильно определить направление главного удара по линии наименьшего возможного сопротивления противника. Этому, в частности, мешали и традиционные взгляды на Болгарию как на будущего партнера и союзника на Балканах, несмотря ни на что, и на Австро-Венгрию как на слабейшее из государств центрального блока. На запрос о посылке подкреплений в Добруджу 29 августа (11 сентября) 1916 г. генерал ответил категорическим отказом. По его мнению, румыны могли и должны были справиться с кризисом сами, у русской армии были другие приоритеты: «Если я пошлю значительные силы в Добруджу, то я должен буду отказаться от наступательных операций в Галиции, а ведь война будет решаться на нашем Западном фронте; если я ослаблю на нем наше положение, немцы могут сделаться на нем хозяевами»29.

Ссылки дипломатов на «неблагоприятные последствия неудач наших войск против болгар» не повлияли на решимость наштаверха, ответившего Базили следующими словами: «Что же делать, сначала соображения чисто военные, а потом уже политика»30. Единственной приятной новостью, пришедшей в этот период из Румынии, было известие о том, что в ее столице находится бежавший из австрийского плена генерал Л. Г Корнилов31. Ему удалось сделать это с помощью охранника-чеха, который не сумел благополучно добраться до безопасной, нейтральной еще Румынии, был схвачен и позже приговорен к смертной казни, которой ему удалось чудом избежать. Генерал перешел австро-румынскую границу буквально накануне начала военных действий32. По его словам, он сумел сделать это «под видом нищего»33.

Алексеев не желал втягиваться в «балканский поход» до кардинального изменения положения на главном для него театре военных действий и не собирался компенсировать потери румын в Туртукае русскими войсками. Весьма значительное раздражение в Могилеве вызывала и пассивность Салоникского фронта34. Волей-неволей румыны вынуждены были сокращать линию фронта, пытаться выстроить оборону у Бухареста и активизировать свои действия в Добрудже, что им и пытался предлагать Алексеев35. Однако после поражения в Карпатах, при слабо организованном тыле и плохо обученной армии, сделать это они уже не смогли. Вскоре после падения Силистрии в Добрудже появились 1 русская и 1 добровольческая сербская дивизии. Они столкнулись с болгарами в Добрудже.

На фоне господствовавших в Болгарии настроений выбор средств и места действия, сделанный русским генералитетом, трудно признать удачным. Устоявшиеся славянофильские идеи, романтическое восприятие русско-болгарских отношений оказались сильнее реалий. Гораздо менее романтичным был ответ генерала Искова на вопрос, будут ли его солдаты воевать против русских: «Если я скажу моим болгарам, что они должны сражаться, то они пойдут против кого бы то ни было»36. Примерно так же был настроен и генерал Н. Жеков. В интервью газете «Камбана» от 7 августа 1916 г. он ясно заявил о том, что болгарский солдат будет и дальше сражаться с любым захватчиком, который придет на его землю, так же храбро, как он воевал с сербами и воюет с англо-французами. Распространение слухов о том, что болгарские солдаты не будут стрелять в русских, Жеков назвал преступлением37.

Русский корпус должен был остановить болгарское наступление и не допустить перехода в руки противника моста Кароля в Черноводах – единственного железнодорожного моста на нижнем Дунае. Это была уникальная по сложности конструкция, которая вместе с подъездами, возведенными над болотистыми низинами, протянулась на 12 миль38. На пост командира корпуса Брусиловым был рекомендован генерал от инфантерии А. М. Зайончковский, командовавший до этого назначения 30-м армейским корпусом39. В оборонительных и наступательных боях 1915 и 1916 гг. корпус и его командир проявили себя достаточно хорошо, достоинства Зайончковского казались очевидными. Сам генерал считал себя обойденным вниманием начальства – он жаловался Брусилову на то, что находится в немилости у командующего 8-й армией генерала А. М. Каледина и просил перевести в другую армию. Жалоба пришла как раз в то время, когда решался вопрос о формировании корпуса для похода в Добруджу40.

Командующий Юго-Западным фронтом считал Зайончковского человеком ловким и способным «не только ужиться с корпусом и румынским начальством, но и оказать на них возможно большее влияние». При этом сам Зайончковский не верил в успех действий своего корпуса. «Это назначение, – отмечал Брусилов, – очень расстроило этого генерала, и он начал усиленно от него отговариваться, ссылаясь на то, что с таким составом и качеством войск, которые ему назначены, он не будет в состоянии высоко держать знамя русской армии, что ему нужно не менее 3–4 дивизий пехоты высокого качества, иначе он рискует осрамиться и по совести такой ответственности взять на себя не может»41. Таким образом, Зайончковский оказался на этом посту достаточно случайно – сработали репутация хорошего командира и привычка подавать жалобы, одна из которых случайно подействовала, и притом далеко не так, как хотел генерал. Он рассчитывал получить корпус первоочередных войск в составе Юго-Западного фронта. Недовольство его было в известной степени естественным42.

«По моим прежним историческим работам, – докладывал Зайончковский императору 20 октября (2 ноября) 1916 г., – я хорошо знал условия борьбы в Добрудже и имел достаточное представление о характере, порядках и армии наших новых союзников. Поэтому после того, когда я окончательно убедился, что генерал-адъютант Брусилов категорически отказал в просьбе заменить меня на должности командира корпуса в Добрудже другим лицом, я начал прилагать все усилия убедить моими личными и письменными докладами в необходимости организовать посылку войск в Добруджу таким образом, чтобы избежать в этом важном деле неосторожности и возможных вследствие этого катастроф»43. Протесты не имели действия.

Новое назначение Зайончковский принял только после встречи с начальником штаба Ставки44. «Каковы были его объяснения с Алексеевым, – отмечал Брусилов, – не знаю, но оттуда (из Ставки. – А. О.) он уехал к своему новому месту служения, как он мне вслед за сим писал, очень раздосадованный и с составом войск не измененным. Алексеев его заверил, что значение его корпуса совершенно второстепенное и что в Добрудже особого противодействия не встретит»45. Следует признать – у Зайончковского были все основания для беспокойства и недовольства. По его словам, сложилась следующая ситуация: «Сформировался корпус из одной русской пехотной и одной русской кавалерийской дивизий, причем вместо крепких дивизий, предлагавшихся сначала (4-я Финляндская стрелковая и казачья Уссурийская. – А. О.), в состав корпуса назначили второстепенные – второочередную 61-ю пехотную, которая целый год сидела в окопах и ни разу не дралась, и 3-ю кавалерийскую. К этим двум русским дивизиям прибавлялась дивизия сербская из австрийских пленных, которая представляла собой величину совершенно неопределенную и, во всяком случае, рискованную. Для командования всем этим быстро формировалось в Одессе из лиц, совершенно друг другу неизвестных, управление корпуса, и корпус, едва сформированный, должен был плыть по Дунаю в Черноводы, откуда продвинуться до Мангалии и здесь занять позиции, находясь в полном подчинении румынской армии»46.

Далеко не идеальным было и решение относительно управления корпуса. Зайончковский просил Алексеева назначить начальником штаба своего корпуса генерал-майора М. И. Занкевича – бывшего военного агента в Румынии и Австро-Венгрии, автора военно-географических обзоров Добруджи и Молдавии. Вместо него был назначен генерал-майор Н. П. Половцев, который, мягко говоря, не отличался особенными талантами и знаниями, однако обладал большими связями. Половцева удалось сменить только в разгар боев в Добрудже. Его преемником стал генерал Н. А. Монкевиц47. Этим сложности не исчерпывались. Особой проблемой, учитывая место действия и потенциального противника, была вошедшая в состав корпуса сербская дивизия. Кроме сложностей во взаимоотношениях русских, болгар и сербов, следует учесть и тот факт, что дивизия была действительно молодым соединением.

Если до лета 1915 г. добровольцы из числа военнопленных австро-венгерской армии отправлялись из России непосредственно в Сербию, то со вступлением в войну Болгарии путь через Дунай был закрыт48. Из оставшихся в Одессе юго-славянских добровольцев была сформирована охранная рота, первоначально использовавшаяся для караульной службы49. В ноябре 1915 г. сербский консул в Одессе воспользовался пребыванием в городе императора, чтобы испросить аудиенцию. На ней и был поднят вопрос об организации добровольцев, находившихся в России50. Их, по сербским сведениям, оказалось немало, до 10 тыс. (военнопленных южных славян специальная комиссия к концу 1915 г. насчитала 19 700 человек)51.

Николай II обещал быстро решить вопрос52. 11 (24) января 1916 г. Алексеев известил командование Юго-Западного фронта и начальника Одесского Военного округа генерала от инфантерии М. И. Эбелова о том, что «…решено из желающих военнопленных сербов, хорватов, словенцев сформировать отряд, который впоследствии и направить на присоединение к сербской армии»53. В результате в Одесском военном округе началось формирование Сербского добровольческого отряда. Командовал им майор Живоин Пейович, общее руководство осуществлял полковник Бронислав Лонткиевич54. С русской стороны наблюдение над созданием новой части осуществлял генерал Эбелов55.

С самого начала выяснилось, что надежды на поддержку остальных южных славян не оправдались – хорваты и словенцы не горели желанием снова идти на фронт. Ситуация с военнопленными осложнялась еще и тем, что русские тыловые власти не очень разбирались в национальных различиях и иногда посылали на юг из лагерей для военнопленных всех не-немцев и не-венгров для бесед с вербовщиками. Иногда в число таких «южных славян» попадали русины, чехи и даже итальянцы из Далматии. В результате к моменту создания добровольческого соединения из его 9904 солдат и офицеров 9751 были сербами, 98 – хорватами и словенцами, 25 – чехами56.

В число добровольцев входили и сербы, проживавшие в России, но большая часть солдат и офицеров была представлена австрийскими подданными: 3812 были уроженцами Боснии и Герцеговины, 2065 – Хорватии, Словении и Далмации, 3778 – Воеводины. Центром формирования Сербского добровольческого отряда был город Бендеры. Первоначально отряд состоял из двух трехбатальонных полков, потом он был развернут в четырехполковую дивизию, по русскому образцу. Впрочем, 4-й полк существовал в зачаточном состоянии. С самого начала возникла проблема с офицерскими кадрами, таковые нашлись только для дивизионного, полкового и батальонного уровня (1 полковник, 4 штаб-офицера, 20 обер-офицеров). Пейовичу пришлось даже устроить школу с месячным курсом для младших офицеров57.

Указом престолонаследника Александра Карагеоргиевича начальником сербского отряда был назначен полковник Стеван Хаджич, начальником штаба – майор Воин Максимович. Для укрепления формирующейся части из Корфу в Россию были направлены 31 штаб– и 46 обер-офицеров, 13 военных чиновников, 5 фельдшеров, 23 унтер-офицера и 12 рядовых58. По пути в Одессу Хаджич заехал в Могилев, где встретился с Алексеевым и просил его в случае вступления в войну Румынии послать дивизию в Добруджу. Михаил Васильевич согласился59. К 30 апреля, когда в Бендеры для смотра дивизии прибыл Николай II, по мнению Брусилова, также принимавшего в нем участие, «выглядела она хорошо и жаловалась только на отсутствие артиллерии, которая для нее формировалась, но не была еще готова»60.

26 июля Сербское верховное командование отдало приказ о создании на основе дивизии нового соединения. В середине августа дивизия была развернута в корпус в составе 1-й и 2-й Сербских добровольческих дивизий. На этом этапе формирования по инициативе сербских представителей прибегли к насильственной мобилизации австро-венгерских военнопленных, находившихся в Одесском военном округе, по окончании которой в корпусе насчитывалось 625 офицеров, 35 военных чиновников, 17 232 прапорщика и рядовых, 56 пулеметов. Командиром его стал генерал Михайло Живкович, который сформировал штабы корпуса и 2-й дивизии на Корфу.

Слабое кадрирование младшими офицерами и унтер-офицерами, недостаточное знакомство старших командиров и личного состава, слабое вооружение всегда пагубно сказывались на боеспособности частей. Добровольческой была скорее дивизия, а не корпус. Она и пришла на румынский фронт в составе 16 057 солдат, вооруженных 12 500 винтовками и 12 орудиями 75-мм калибра61. Качество оружия оставляло желать лучшего. Дивизия была вооружена австрийскими винтовками Манлихера, к которым не хватало обойм, что превращало магазинные винтовки в однозарядные. Не было у дивизии и полноценного артиллерийского парка, а имевшиеся орудия были получены только накануне выхода в поход62. 29 сентября (12 октября) 1916 г., перед уходом на фронт, корпус получил в дар из Москвы Черняевское знамя, которое с особым поездом было доставлено в Одессу63. Символическое значение этого дара очевидно, как не менее очевиден и другой факт: действия против Болгарии планировалось провести не только численно, но и качественно недостаточными силами.

Представители русской разведки на Балканах и специалисты по Болгарии предупреждали, что на симпатии болгар русские войска смогут рассчитывать, но только в том случае, если они не будут действовать вместе с представителями других балканских государств. К этим предупреждениям не прислушались64. Как уже отмечалось выше, Алексеев не предполагал серьезных осложнений и рекомендовал Зайончковскому избегать решительных столкновений с болгарами и всячески распространять мысль о том, что Россия ведет войну не с болгарским народом, а с правительством65. Конечно, это была очередная попытка принять желаемое за действительное. Но в желаемое в Могилеве почему-то поверили. Алексеевым был даже подготовлен проект обращения к болгарскому народу, где, в частности, говорилось: «Немцы хотят на ваших костях построить себе мост в Турцию. Гоните продажных предателей и вместе с русскими войсками вновь завоюйте свободу от Германии и внутренних врагов, продающих вашу родину»66. Листовки со схожими призывами распространялись от имени болгарской общины Одессы в июле 1916 г.67

11 (24) июля и 7 (20) августа (до и после поездки в Одессу) Зайончковский лично докладывал Алексееву свои соображения относительно возможных вариантов развития событий после вступления в войну Румынии. Они сводились к следующим тезисам: 1) немцы не останутся нейтральными и приложат все усилия для того, чтобы наказать «короля румынского – первого отступника Гогенцоллерна», тем более что Румыния – единственный театр войны, где они могут рассчитывать на успех; 2) первый главный удар будет нанесен не на Трансильванском, а на Добруджинском направлении, так как Добруджа имеет огромное значение для Болгарии, «с интересами которой в настоящий период Германия должна больше считаться, чем с интересами Австрии»; 3) для «всей Болгарии имеет первостепенное нравственное значение разбить именно русский корпус, к чему она и приложит все меры»; 4) наличие сербской дивизии в русском корпусе может привести или к ее полному разгрому, если бывшие австрийские солдаты и офицеры сохранили часть своих симпатий по отношению к Австро-Венгрии, или приведет к потере надежд на поддержку болгарских русофилов ввиду сербо-болгарских противоречий; 5) подчинять русский корпус румынскому командованию, эгоистическому и неумелому, нельзя; 6) выводить корпус за 180 верст от русской границы без организованного тыла и снабжения весьма рискованно68.

Доводы и предложения Зайончковского встретили жесткое сопротивление со стороны Алексеева: «Я всегда был против вступления в войну Румынии, но был принужден согласиться под давлением Франции и Англии. Теперь основные решения приняты, и если император приказал мне послать туда 15 русских раненых, я ни в коем случае не пошлю 16»69. Зайончковский, который поначалу рассчитывал получить в составе корпуса гораздо более хорошие части, вынужден был смириться с тем, что его войска будут состоять из второочередных дивизий, в чьи боевые качества не особенно верил70. На дальнейшие возражения, сделанные во время личного доклада 7 (20) августа, последовала раздраженная реакция – Алексеев обвинил Зайончковского в трусости и в том, что он недостоин носить форму русского генерала71.

10 (23) августа он в очередной раз обратился к наштаверху с письмом из Одессы. «Мне кажется, – писал будущий командир русских войск в Добрудже, – что 47-й корпус и генерал Зайончковский есть та кость, которую бросили Румынии для того, чтобы она выступила на стороне Согласия. На этой кости поставили крест, ее вычеркнули из состава вооруженных русских сил, а если в будущем будет какой-либо от нее еще плюс, то это запишется на неожиданный для России приход»72. Отношения между Зайончковским и Ставкой оказались испорченными в самом начале похода в Добруджу, и этот конфликт никак не способствовал удачному для союзников исходу событий73. Между тем с самого начала действий русских войск в Румынии наихудшие опасения командира русского корпуса стали оправдываться. Румынское командование решило обратиться за помощью к своему союзнику в последний момент, когда оборона Туртукая уже трещала по всем швам.

В 18:00 14 (27) августа русские войска начали переход на румынский берег Дуная в Добрудже. Передовые части – 3-я кавалерийская дивизия генерала Леонтовича – двинулись вперед, прикрывая разворачивание 61-й пехотной и 1-й сербской добровольческой дивизий74. По составленным планам, корпус генерала Зайончковского после сосредоточения по линии Черноводы – Меджидие, что ему удалось сделать только после 18 (31) августа, должен был получить поддержку со стороны 19-й румынской пехотной дивизии и приданной ей кавалерийской бригады. Эти части стояли в Базарджике, откуда их выбили болгары. Возникла ситуация, когда на этом направлении у соединенных русско-сербско-румынских войск возникло превосходство над болгарами, чем и решил воспользоваться Зайончковский. 24 августа (6 сентября) противника удалось потеснить на оборонительные позиции непосредственно у города.

Однако именно в момент, когда готовилась атака на Базарджик, Зайончковскому предложили бросить операцию и, оставив в тылу значительные силы болгар, пройти за сутки около 100 верст, чтобы ударить в тыл по болгарам, осаждавшим Туртукай. Естественно, что русский генерал отказался от этого фантастического плана, после чего его немедленно оставили румынские части. Правда, они не двинулись на помощь крепости, а просто отошли на переход назад, чем сорвали и Базарджикскую операцию. Успех действий изолированного русского отряда был кратким. 25 августа (7 сентября) Зайончковскому были подчинены все румынские войска в Добрудже, а на следующий день король назначил его командовать Добруджинской румынской армией, включая и русский корпус, что сделало положение русских войск еще более тяжелым – теперь они вынуждены были нести на себе всю тяжесть ошибок противника75.

Надежды Ставки на успех пропагандистских действий среди болгарской армии не оправдались. Митрополит Старой Загоры Мефодий, вдохновившись победой под Туртукаем, написал письмо царю Фердинанду, которое было опубликовано в «Народни право» 15 сентября 1916 г.: «С нами Святой Дух! Вот почему сербы, англичане и итальянцы сгинут под мечом наших солдат. Мать Россия, «матушка», также уже почувствовала его острие! Тем не менее она будет благодарна. Она испробовала на себе качество нашей стали и убедилась, что ее ученики стали прекрасными мастерами»76. В том же, если не более резком, духе были выдержаны и обращения командования болгарской армии к своим подчиненным.

14 октября 1916 г., после взятия Констанцы, главнокомандующий действующей армией генерал-лейтенант Н. Жеков обратился к своим подчиненным с призывом с помощью нынешних союзников Болгарии довести до конца дело отмщения всем ее бывшим союзникам и «обезвредить» Румынию. Не была забыта и «так называемая наша освободительница Россия», стоящая «рядом с нашими заклятыми врагами как у Салоник, так и в Добрудже». Генерал уверял, что имеет «бесспорные доказательства» того, что русские, как и румыны, активно участвовали в «глумлении и зверствах над мирным населением», называл Россию «нашим непримиримым врагом», который стремится завладеть Болгарией, и призывал стереть из сердца «всякое чувство признательности за минувшее»77.

Сделать это болгарам было проще из-за ошибок, допущенных русским командованием: на острие русских войск шли сербы, которые воспринимались тогда болгарами как злейшие враги. Сербы прекрасно сражались, их появление поначалу вызвало почти шок у болгарских офицеров78. Впрочем, первые сильные ощущения довольно быстро прошли, тем более что закрепить успехи первых русско-сербских атак было нечем. Не лучшим решением было и назначение Зайончковского. Войска были доверены исполнителю, не верившему в возможность успешного выполнения плана операции. 5 (18) сентября, после перехода в наступление и нескольких успешных действий, Зайончковский успокоил Ставку относительно судьбы Констанцы – непосредственная угроза этому порту, по его словам, была снята79. Однако надежды на достижение желаемого эффекта в рядах болгарской армии сразу же рухнули.

Первые болгарские пленные, взятые русским отрядом, заявляли на допросах, что воевать с русскими они не хотели, но когда увидели, что наши войска идут вместе с презираемыми румынами и ненавистными сербами, то больше не колебались80. Жестокость в боях, случаи сопротивления со стороны гражданского населения – все эти признаки взаимного остервенения быстро стали нормой81. Зайончковский требовал подчинения себе румынских войск и направлял в соседние румынские части своих офицеров для обучения управлению войсками, тактике современного боя и использованию артиллерии82. 18–20 сентября (1–3 октября) русские и румынские части в Добрудже энергично атаковали болгар, стремясь оттянуть их силы на себя и дать шанс на успех фланговому удару 3-й румынской армии, которая должна была перейти через Дунай и ударить по глубокому тылу противника. Русско-румынское наступление имело определенный успех83.

Удары русских частей привели к тому, что наступление немцев и болгар в Добрудже приостановилось, они даже вынуждены были попятиться. Болгарские части, по оценке Людендорфа, были малопригодны для наступательных действий84. 1 октября румыны перешли Дунай у Рахова, однако время для нанесения удара в спину Болгарии было упущено, да и сил для серьезного наступления на этом направлении у румынского командования не было. Оно явно вдохновлялось опытом 1913 г., но тогда вперед было двинуто 4 из 5 имевшихся у румын корпусов, которые попросту не встретили сопротивления по причине отсутствия сил у болгар. Именно это тогда так помогло румынской армии, не сумевшей прочно и быстро наладить переправы через реку85.

На этот раз румыны двинули за Дунай всего около 15 тыс. человек, что было явно недостаточно для самостоятельных действий. При этом определенное превосходство в силах все же было достигнуто: 195 батальонов, 55 эскадронов и 169 батарей против 110 батальонов, 28 эскадронов и 72 батарей у центральных держав. Болгары были вынуждены бросить под Рахов буквально все свои силы на правом берегу Дуная, даже гарнизон Туртукая, в котором был оставлена всего лишь одна дружина. Она была переведена в Разград и, поскольку был базарный день, быстро перевезена на угрожаемый участок на реквизированных повозках. Впрочем, даже демонстрация за Дунаем удалась румынской армии плохо. Командование не смогло распорядиться и имевшимися войсками – не хватало понтонов, мосты проваливались под тяжестью орудий и конских упряжек, переправа не была защищена от действий кораблей и авиации противника, которые прорывались к переправе и расстреливали понтоны и мосты, вызывая панику у румынских солдат86.

3 октября при поддержке австро-венгерской дунайской флотилии Макензен отбросил румын с большими потерями за Дунай. Неудачей также закончилась и русско-румынская попытка перейти в начале октября в контрнаступление в Добрудже против германо-болгаро-турецких сил. Исключением было столкновение в этот день сербских добровольцев с 25-й турецкой дивизией низама. Турки потеряли свыше 2,5 тыс. человек и 2 батареи скорострельных орудий и довольно быстро побежали, сметая все на своем пути. Несколько болгарских батальонов было увлечено в тыл турками. Поражение 6-го турецкого корпуса вызвало временный кризис. Однако вскоре он все же был преодолен87. Болгары и немцы пришли к окончательному выводу: «Турецкие войска хороши, но годятся главным образом для обороны. За ними необходимо присматривать и располагать болгарские войска (ополченцев и маршевые полки) во второй линии»88.

Зайончковский упрекал сербские части в том, что в ходе боев они утратили стойкость – добровольцы опасались плена, где их могла ждать расправа со стороны болгар или передача австрийским властям и виселица.

Дело доходило до того, что раненые на поле боя при угрозе попасть в руки болгар предпочитали кончать жизнь самоубийством89. На самом деле успехи первого периода боев дались добровольческой дивизии весьма дорогой ценой. За время действий в Добрудже сербы понесли огромные потери – свыше 8 тыс. человек убитыми и ранеными. В результате потери возмещали дополнительными мобилизациями среди военнопленных, которые охватили уже около 20 тыс. человек, среди них 9 тыс. хорватов, 4 тыс. словенцев и 7 тыс. сербов. К ноябрю 1916 г. в строю корпуса осталось только 56 % мобилизованных90. Между тем усилия русских и сербов не имели серьезных последствий для судьбы фронта.

У Зайончковского попросту не было сил для реализации частных успехов, тем более что они компенсировались противником весьма легким способом. «Во всех боях, – докладывал генерал, – тактика болгар сводилась к одному – определить участок, где стоят русские и румынские войска, и давить исключительно на румын, держа русские войска только под сильным огнем. Результат такого способа действий был неизменно один: в первых боях румынские дивизии после первого орудийного выстрела отскакивали сразу на большой переход; в последних боях они отходили только из-под огня, где останавливались, пока на них не переносили вновь огонь… При такой особенности нашего союзника русским войскам или приходилось переходить в контратаку, чтобы ударом во фланг болгарам спасать положение союзников (бои 24–25 августа, 4–7, 11–12 и 18–24 сентября), рискуя самим быть окруженными, или пассивно оттягиваться назад, если для перехода в контратаку совершенно не было русских сил (бои 6-13 октября)»91.

29 сентября Жоффр отправил телеграмму в Ставку для Алексеева, которая была передана ему через французского представителя генерала Жанена. В ней фактически предлагалось усиление наступательных действий русско-румынских армий против Болгарии92. Алексеев вновь выставил несколько условий для подобной операции, из которых главными были реальная возможность перегруппировки румынских частей, желание румынского командования совершить подобную меру и, самое главное, наступление Салоникского фронта. «Только при этом условии наши союзники могут и имеют основания указывать на необходимость усиления русских войск в Добрудже для взаимодействия», – отвечал он Жоффру93. Вмешательство союзников в действия русских войск в Добрудже все больше и больше раздражало наштаверха, который по-прежнему считал, что судьба кампании решится в Галиции, и не верил в то, что вскоре может возникнуть опасность германского удара по Румынии со стороны Трансильвании94. «Генерал Жоффр, – телеграфировал Алексеев Жилинскому 1 октября 1916 г., – охотно дает советы русской армии оказать мощное содействие румынам, иными словами, сменить последних своими войсками в Трансильвании, Добрудже, игнорируя растяжение нашего фронта, исключительные усилия, которые мы, в общих интересах, а не только собственных, развиваем на театре южнее Полесья. Мы имеем право рассчитывать, что генерал Жоффр применит свои советы к собственной обстановке, и из больших сил, действующих на скромном по длине фронте, выделит ничтожное, в две дивизии, усиление для армии Саррайля. Время не терпит, длительные переговоры и отыскание, которому из союзников надлежит посылать подкрепления, поведут к бесповоротному опозданию и проигрышу навсегда балканской кампании»95.

Еще 5 (18) сентября 1916 г. Алексеев прогнозировал появление немецких резервов, снятых с запада, на востоке не ранее чем через месяц и преимущественно на участке русского Юго-Западного фронта96. Вопреки этим ожиданиям, значительная их часть была направлена и против румын. Уже 19 сентября (2 октября), ссылаясь на донесения разведки, наштаверх сообщил Жилинскому: «Агентура, ход совершающихся боевых событий в Трансильвании, ряд военных признаков указывают, что неприятель в ближайшем будущем изберет Румынию главным предметом своих действий, руководствуясь соображениями внешнего эффекта, моральными и, отчасти, стремлением использовать продовольственные запасы. Необходимые для атаки силы, кроме болгар, отчасти турок, неприятель снимет и уже снимает, главным образом, с французского фронта, несколько дивизий с итальянского и с нашего, севернее Полесья. Можно допускать, что неприятель соберет для этой операции свыше 300 батальонов»97. В связи с этим Алексеев информировал союзное командование, что в Добрудже уже находятся 4 пехотные и 2 конные русские дивизии, и просил направить подкрепления на Салоникский фронт для его активизации98.

Разгром Румынии

Каждая победа на фронте усиливала позиции Кобурга. Но победы над таким врагом, как румыны, усиливали авторитет монарха значительно эффективнее других. Но по мере успехов центрального блока росли и аппетиты правительства Радославова, а равно и неспособность не только правительственных, но даже и оппозиционных сил адекватно оценивать ситуацию. 13 сентября 1916 г. германофильский орган «Камбана» опубликовал статью, в которой говорилось о том, что все, что теряют сейчас соседи Болгарии, должно переходить к ней, что автоматически делает ее великой державой вместо потерявшей это место Италии. 5 ноября 1916 г. в интервью венгерской газете «Az Est» (Вечер») сам Радославов высказал надежду на то, что Румыния вообще не будет восстановлена как государство. Через несколько дней болгарский поверенный в делах в Берне Керемекчиев в газете «Berliner Tageblatt» заявил, что его страна может вести войну в течение ста лет. Болгарская пресса всех политических оттенков буквально надрывалась от восторга, перечисляя новоприобретенные добродетели своей страны: решающая роль в мировой войне, способность воевать столетие без передышки, идеальная модель парламентаризма и демократии, место в ряду великих держав, божественное происхождение нации, экономическое соперничество с США и, как венец всего… скромность!1 Составленный 20 ноября (3 декабря) 1916 г. в штабе Одесского военного округа доклад под заглавием «Политическое настроение Болгарии» констатировал полный разгром русофильских элементов страны и приходил к выводу: «Болгарский народ опьянен успехами.»2

6 января 1917 г. командующий 3-й болгарской отдельной армией заявил о завершении освобождения «нашей золотоносной Добруджи» и о возвращении «очага болгарского царства» в состав Болгарии3. Конечно, все это было фоном территориальных претензий Кобурга и его правительства, рассчитывавших укрепить свое положение в стране раз и навсегда за счет максимального достижения географических границ великой национальной мечты. Желание Фердинанда Кобургского поставить под свой контроль участок железной дороги Черноводы – Констанца было подчинено простому стратегическому расчету: контролировать все пути из Срединной Европы в Константинополь и Малую Азию, проходившие по Балканам. Эти претензии вызывали опасения в Константинополе. Кроме того, там не желали в будущем видеть Болгарию, имеющую единую границу с Россией4. Недовольство турок разделяли в Берлине и Вене. «Добруджа играла ту же роль в наших политических и военных отношениях с Болгарией, что и Польша в наших отношениях с Австро-Венгрией», – вспоминал Гинденбург5.

У союзников были успехи на Салоникском фронте. Удивительно, что они вообще имели место быть. Перед наступлением, которое должно было начаться 12 сентября 1916 г., Саррайль и Милн обменялись информацией о своих планах, ни к чему никого из них не обязывающей. В результате часть выделенных к наступлению французских полков осталась без резервов. Сербы, попросившие для поддержки несколько французских батарей, получили их вместе с французским же генералом, которого Саррайль произвел в командующего всей сербской артиллерией. Последовали протесты сербской штаб-квартиры, и генерала понизили до советника. В результате наступление в Македонии началось 13 сентября 1916 г. Уже в первый день оно было удачным – сербы захватили 25 орудий. 17 сентября была возвращена Флорина. 6 октября русские и французские войска повторили атаку, но без особого успеха. Правда, перед русской бригадой положил оружие целый болгарский батальон6.

Это было далеко не распространенным явлением. В целом бои на Салоникском фронте отличались весьма высоким уровнем интенсивности и, как следствие этого, потерь. С августа по октябрь 2-я бригада потеряла убитыми и ранеными 23 офицера и 1400 солдат. Войска нуждались в отдыхе и замене. 20 октября (2 ноября) 1916 г. в Салониках высадилась 4-я особая пехотная бригада генерал-майора М. Н. Леонтьева7. Части болгарской армии находились на позициях без замены. В них начало сказываться утомление от противостояния с сильным противником. Это вызывало серьезные опасения в Берлине. «Стойкость болгарской армии была сильно расшатана, – отмечал Людендорф. – Никакого разговора не могло быть о дальнейшем освобождении болгарских войск для похода на Румынию»8.

В ночь с 5 на 6 (с 18 на 19) ноября 1916 г. был взят Монастырь. Первыми в город вошли русские части, а вслед за ними – сербы. Город был взят в годовщину своего освобождения от турок сербской армией в 1912 г. По свидетельству современника, в нем царило ликование, местное население с ожесточением срывало вывески на болгарском языке, которые их заставляли вывешивать9. Но все эти успехи союзников компенсировались успехами центральных держав в Румынии. 21 октября Макензен сумел прорвать русско-румынский фронт и без болгарских подкреплений. В. И. Гурко отмечал, что русско-сербский корпус потерпел поражение в Добрудже и понес при этом большие потери10. В разговоре с Генбери-Вилльямсом Николай II отметил высокий уровень потерь русских частей в этих боях – одна из русских дивизий сократилась до 600 человек11. Румынские части на Дунае состояли только из территориалов, то есть запасных частей невысокого боевого качества. 10 русских полков понесли серьезное поражение, что убедило болгар в военной непогрешимости своих германских союзников. «Сотни русских пленных были выставлены в болгарских городах. Эта была новая Болгария, неразрывно связанная с Центральными Империями»12.

24 сентября (7 октября) Фердинанд Румынский обратился к Николаю II с просьбой о поддержке. Для успеха на трансильванском направлении, по его расчетам, требовалось не менее 20 русских и румынских дивизий13. «Я в курсе затруднений, перед которыми находится в настоящее время высшее командование Румынии, – гласил ответ императора от 2 (15) октября, – и вполне отдаю себе отчет в причинах беспокойства, которым ты со мной поделился. Положение на трансильванском фронте было подробно изучено в моей Ставке. Не умаляя того усилия, которое румынской армии предстоит сделать в настоящий момент, я счастлив, что могу сообщить тебе, что мой штаб не считает, что положение должно было вызвать особые опасения, принимая во внимание, что силы, которыми неприятель располагает в настоящее время в Трансильвании, относительно невелики. В связи с австро-немецким давлением на твои войска, я уже отдал распоряжение найти способы оказать им поддержку, идя, таким образом, навстречу твоему желанию. Важные меры уже приняты в этом направлении, другие намечены»14. Русское командование вынуждено было перебрасывать части на новый фронт, чтобы его стабилизировать. Уже 29 сентября (12 октября) в ответ на отчаянные просьбы Бухареста и призывы Раймонда Пуанкаре поддержать союзника было принято решение об отправке на Румынский фронт двух корпусов из состава Юго-Западного фронта. В отряд Зайончковского направлялась тяжелая артиллерия15.

Самым отрицательным образом сказывалась на положении дел на румынском фронте слабая пропускная способность русских железных дорог, вынужденных сочетать перевозки войск и боеприпасов. Приграничный с Румынией район перед 1914 г. не вызывал ни особого внимания, ни особой подготовки. В Бессарабии Россия обладала всего двумя одноколейными линиями слабой пропускной способности – от Бендер на Унгены, где русская колея продолжалась до Ясс, и от Бендер на Рени, где между этим русским портом и румынским Галацем существовал 16-верстный разрыв. Путь, построенный здесь еще в 1877–1878 гг., был разобран, а мост через Прут уничтожен. Главный начальник путей сообщения генерал С. А. Ронжин вспоминал: «…нашим железным дорогам пришлось испытать это недостаточное развитие железнодорожного сообщения»16. «Железнодорожное сообщение между Россией и Румынией в безнадежном беспорядке», – отмечает в своем дневнике 24 октября после разговора с императором генерал Вилльямс17.

По соглашению с Бухарестом после сосредоточения русского корпуса в Добрудже военные перевозки по русским железным дорогам не должны были превосходить 2–3 поездов в сутки, при общей их дневной пропускной способности в 12 поездов. Планировалось, что придется лишь снабжать собственные войска и перевозить в Румынию артиллерийские запасы, направляемые союзниками. В действительности военные поражения вызвали фактическую остановку движения на румынских железных дорогах и значительно увеличили нагрузки на русские18. «Ввиду загруженности линий театра войны, – вспоминал генерал Ронжин, – значительную часть эшелонов с севера пришлось направлять в Румынию кружным путем на Бахмач – Черкассы – Одессу и отсюда через Раздельную – Бендеры. Это составляло расстояние свыше 1500 верст. Ввиду настойчивых требований оперативной части, перевозки эти выполнялись крайне форсированно. Сокращались простои поездов, чем нарушалась правильность довольствия войск, воинские поезда были доведены до 50-вагонного состава, люди были размещены в вагонах по летним нормам, несмотря на холодное время года. Однако все эти меры не давали желаемых результатов»19.

Возвращавшийся из Петрограда в Уссурийскую дивизию П. Н. Врангель застал картину полного хаоса: «До границы с Румынией мы ехали беспрепятственно, но уже на самой границе стало ясно, что добраться до дивизии будет не так-то легко. Поспешная и беспорядочная эвакуация забила поездными составами все пути. Румынские войска продолжали на всем фронте отходить, и новые поездные составы с ранеными, беженцами и войсковыми грузами беспрерывно прибывали, все более и более загромождая тыл. Пассажирское движение было приостановлено, в сутки отправлялся к югу один пассажирский поезд, целыми часами простаивавший на всех станциях. Здесь впервые увидел я ставшее впоследствии столь обыкновенным путешествие на крышах вагонов. Не только крыши вагонов, но и буфера и паровозы были облеплены пассажирами»20. При этом поезда двигались со скоростью, не превышавшей 10 км/ч, а шоссейные и проселочные дороги были забиты беженцами, обозами и толпами солдат, частично без оружия. «Я увидел характерный отход разбитой и стихийно отступавшей армии, – вспоминал Врангель. – Вперемежку с лазаретными линейками, зарядными ящиками и орудиями следовали коляски, тележки с женщинами и детьми среди гор свертков, коробок и всякого домашнего скарба»21. В этих условиях русское командование было вынуждено вводить подкрепления в бой по частям.

Для этого пригодилась и транспортная флотилия. 5 (18) сентября в Одессе на ее 9 транспортов погрузились 459-й и 460-й пехотные полки. Утром следующего дня под командой вице-адмирала Хоменко и охраной 4 заградителей и 6 эскадренных миноносцев конвой отправился в Констанцу. Перевозка и высадка прошли в образцовом порядке, под прикрытием дредноута «Императрица Екатерина Великая». Одновременно авиатранспорт «Император Николай I» совершал отвлекающие действия у Бургаса. Транспорты высадили полки, взяли на борт раненых и вернулись в Одессу22.

Это была нелегкая задача, при выполнении которой следовало опасаться не только возможных действий противника, но и элементарной безалаберности союзника. Румыны могли выйти на радиосвязь с русскими кораблями по-французски, но открытым текстом, их минные заграждения оказались более опасными для Черноморского флота, который 9 сентября 1916 г. чуть не потерял на них эскадренный миноносец «Беспокойный»23.

Со 2 сентября над Констанцой появились германские самолеты. Начались частые воздушные налеты. Порт, где базировался Отряд особого назначения, не был готов к принятию русских кораблей. Береговая артиллерия была слабой, румыны не имели карт собственных наспех поставленных минных заграждений, в результате чего в первый же день войны на них взорвался румынский лоцманский катер. Зенитной артиллерии не было вообще, а между тем в порту находились цистерны с горючим – 45 тыс. тонн бензина и 75 тыс. тонн мазута. Отряд особого назначения был существенно усилен, в том числе эсминцами, тральщиками, сторожевыми катерами и морской авиацией. В городе были установлены и зенитные батареи24. Порядок в порту был наведен, впрочем, это не решило проблем.

Возможность быстрого использования прибывающих по морю подкреплений была невелика – румынские власти оказались неподготовленными, они не смогли даже обеспечить войска подвижным составом. Для того чтобы сделать возможным эффективную эксплуатацию румынских железных дорог, на них пришлось ввести русскую администрацию. По прибытии на позиции войска немедленно приступили к строительству полевых укреплений – румыны этого не делали. Они охотно сдавали занимаемые позиции и бежали в тыл25. Организовать какое-то взаимодействие с новыми союзниками было практически невозможно. Русские и румынские офицеры не понимали друг друга в прямом смысле этого слова. Самым удобным языком общения внезапно оказался немецкий26. Пополнения все же несколько стабилизировали ситуацию, но изменить ее не могли. 6–8 (19–21) октября русские войска еще удерживали позиции к югу от линии Констанца – Черноводы, но в ночь на 21 октября немцы и болгары возобновили наступление в Добрудже. Румынские части почти немедленно начали отступление, масштабы которого к 22–23 октября исключили для войск Зайончковского возможность оставаться на месте27.

Под Констанцей удалось задействовать для поддержки сухопутного фронта орудия корабельной артиллерии. «Ростислав» эффективно сдерживал немцев и болгар, однако румыны пользовались передышкой, чтобы бросить позиции и бежать в тыл. Поначалу против беглецов направляли казаков, которые нагайками загоняли румын обратно в окопы, но такие меры, естественно, не могли помочь создать прочную оборону. «Около 11 часов оказалось, – докладывал Паттон 8 (21) октября, – что уже никакие силы не удержат румынские войска и что Констанца будет оставлена»28. Вечером того же дня началась подготовка эвакуации города, и на следующий день армия и флот покинули Констанцу29.

Днем 22 октября немцы овладели Констанцей, в гавани этого порта находились большие запасы нефти, бензина и керосина, которыми пользовались корабли русского флота. В порту, грузооборот которого в мирное время составлял 1,25 млн тонн в год, находилось и значительное количество подвижного железнодорожного состава30. Падение Констанцы было быстрым – полностью эвакуировать запасы не удалось. Кроме того, Ставка рассчитывала через несколько дней перейти на этом участке в контрнаступление и вернуть город31. Поэтому при уходе войск телеграммой Верховного главнокомандования категорически запрещалось уничтожение запасов горюче-смазочных веществ. 25 октября немцы и болгары овладели и Черноводами – возможность возвращения Констанцы стала нереальной, а немцы получили большие запасы горючего, необходимого для действия подводных лодок32.

В ночь с 11 на 12 (с 24 на 25) и с 12 на 13 (с 25 на 26) октября Зайончковский отдал приказ русским войскам отойти от болгар на два перехода. Противник не преследовал русскую пехоту, и она укрепилась на новых позициях. Линия фронта стабилизировалась, Добруджинская операция была на этом завершена, генерала Зайончковского сменил генерал Сахаров33. Румыния агонизировала. Даже в этой ситуации сторонники наступления в Западной Европе среди английского командования не изменили своих взглядов на направление главного удара. 26 октября Хейг, сменивший Френча, при полном сочувствии Вильсона подверг критике наметившееся, на его взгляд, движение русских войск против Болгарии: «Это становится все хуже и хуже, так как если русские завязнут в серьезных операциях против болгар, они забудут о бошах, и если они будут успешно действовать против болгар, искушение идти на Константинополь будет непреодолимым. Единственное, о чем стоит говорить, – это как убивать бошей… Сейчас (курсив мой. – А. О.) я боюсь русской кампании против Болгарии. Если мы побьем бошей, все остальные последуют за ними. Если мы побьем турок, и болгар, и греков, мы сами будем разбиты бошами»34. И это писал в своем дневнике Вильсон, человек, командовавший 4-м британским армейским корпусом на Сомме!

Положение на румынском фронте чрезвычайно обострилось. Русские войска, отступая, взрывали старые румынские укрепления по линии Путна – Серет, чтобы их не смогли использовать немцы. Через несколько дней после оставления Констанцы, убедившись в нереальности своих планов по ее возвращению, русское Верховное командование одобрило обстрел ее порта. Реализация этого плана затянулась. 14 (27) и 16 (29) октября из Севастополя для выполнения приказа выходили эсминцы, но они вынуждены были вернуться по причине плохой погоды. 17 (30) октября в море был направлен крейсер «Память Меркурия» в сопровождении 3 миноносцев. 20 октября (1 ноября) он обстрелял Констанцу. В течение 15 минут на одном галсе крейсер выпустил 106 6-дюймовых снарядов. Результат кратковременной стрельбы в условиях сильной качки оценивался русским командованием скептически.

21 октября (3 ноября) тот же корабль в сопровождении трех эсминцев вновь вышел из Севастополя. Поход начался исключительно неблагоприятно. Эсминец «Живой» сел на мель, и эсминцу «Жаркий» пришлось остаться, чтобы помочь кораблю сняться с нее. В результате крейсер подошел к Констанце в сопровождении одного эсминца. «Память Меркурия» вновь обстрелял береговые укрепления и нефтехранилища. На этот раз действия русских артиллеристов были удачными – они подавили огонь береговых батарей с 6-дюймовыми орудиями, отразили нападение германских самолетов и уклонились от атаки подводной лодки. Но самое главное – из 37 нефтяных цистерн (их полная вместительность равнялась 1 млн тонн) было подожжено 15. В воздух поднялся грибовидный столб дыма высотой до 1000 м. Вызванный обстрелом пожар был виден за 70 миль35. В любом случае, даже после успеха эта последняя акция флота не могла исправить сделанные ранее ошибки.

15 ноября 1916 г. в здании французского Министерства иностранных дел в Париже начала работу межсоюзническая конференция. А. Бриан – член французской делегации, премьер-министр и министр иностранных дел – в своей речи высказал мысль о плодотворности действий, которые могут быть развернуты на Балканах36. Может быть, французские политики не затруднялись мыслями о том, насколько возможно крупное наступление на Балканах зимой? «Необходимо попытаться путем энергичных действий в Добрудже и против Софии вывести из строя Болгарию и тем самым Турцию», – предлагал Бриан37. Его с готовностью поддержали итальянцы и даже англичане. Румынское правительство умоляло русского представителя генерала М. А. Беляева о помощи, однако в сложившейся ситуации он ничем не мог помочь союзникам. Тогда через посредство английского и французского представителей король обратился к Верховному командованию и правительствам Франции и Англии38. Положение было отчаянным – решалась судьба Бухареста, рассчитывать на спасение которого силами бегущей и деморализованной румынской армии не приходилось. Это обращение пришлось как нельзя кстати для французской стороны. Действительно, в начале ноября 1916 г. Жоффр обратился к Алексееву с предложением провести русско-румынскими войсками наступление на Болгарию39. Союзные войска на Салоникском фронте должны были при этом ограничиться вспомогательным наступлением местного масштаба. Французы считали необходимым вывести Болгарию и Турцию из войны к концу зимы, но Жоффр считал, что наступление союзников не должно идти далее Монастыря, а Бриан поддерживал его точку зрения40.

Польский и чешский вопросы. Перемены в правительстве

Румынские события стали международным фоном углубления разногласий в кабинете Штюрмера. В правительстве происходили перемены, которые резко усиливали его противостояние с оппозицией. 26 июня (9 июля) 1916 г. в Ставку прибыл Сазонов. Он попытался, в частности, отстоять проект дарования Польше в случае победы над Германией и Австро-Венгрией значительной автономии под протекторатом России с общими армией, внешней политикой, судом, финансами, почтой, железными дорогами. Сазонов был одним из инициаторов обращения к полякам еще в начале войны, причем уже в августе 1914 г. он выступал за то, чтобы документе упоминалась «автономия» края и подписан он был Николаем II. Вместе с министром иностранных дел в составлении этого документа принимали участие князь Г Н. Трубецкой и Б. Э. Нольде, но именно Сазонов настоял на подписании этого документа императором. На деле в окончательном варианте вместо «автономии» возникло «самоуправление», и документ был опубликован за подписью Николая Николаевича (младшего). Великий князь понимал важность привлечения симпатий поляков, среди местной аристократии он пользовался авторитетом, завоеванным во время маневров и приездов на охоту. Николай Николаевич, со своей стороны, относился к своим поклонникам с нескрываемой симпатией. Тем не менее, несмотря на все это и на усилия графа А. С. Велёпольского, он лично не подписал этого воззвания – оно действительно вышло за его подписью1.

С осени 1914 г. Сазонов последовательно выступал за создание Польши в этнографических, в общем, границах, в состав Польского края должны были войти русские Привислинские губернии, пограничные территории, которые будут отторгнуты от Германии после войны, и австрийская провинция Западная Галиция с центром в Кракове. Предусматривалось равенство прав некатолического населения края, временное военное управление в завоеванных территориях, неразрывная связь с Россией. Уже в октябре – ноябре 1914 г. при обсуждении этой программы в Совете министров против нее выступили министр юстиции И. Г Щегловитов, министр внутренних дел Н. А. Маклаков, товарищ министра народного просвещения барон М. А. фон Таубе. Они считали постановку вопроса несвоевременным и в данное время отвечающим исключительно польским интересам. Невозможно отрицать реализм их «особого мнения»: «Разрешить этот предварительный вопрос возможно только в связи с определенным выяснением главных целей и желательных для России результатов настоящей войны. В самом деле, если бы беспримерная по напряжению народных сил и по своему международному значению настоящая война закончилась только объединением Польши, хотя бы и под скипетром русских государей, но без осуществления других, более близко касающихся русского народа, наших исторических задач, то такой результат войны, напоминая собою плачевный прецедент Берлинского конгресса, мог бы повести к весьма глубокому недовольству и разочарованию в самых широких слоях русского народа»2.

Такие же сомнения возникли и среди членов наиболее лояльной правительству правой группы членов Государственного совета, которые на совещании, проходившем в конце октября 1914 г. на квартире их лидера П. Н. Дурново, единодушно пришли к выводу о том, что предлагаемая Николаем Николаевичем (младшим) схема будет невыгодна для России и что впредь желательно воздержаться от обещаний полякам. Наиболее умеренный член этой группы, бывший военный министр генерал А. Ф. Редигер, изложил свои мысли следующим образом: «Симпатии поляков, конечно, могли оказать известную пользу в этой борьбе, но если для их приобретения нужно было коренным образом менять отношение к полякам, то приходилось жалеть, что это не было сделано раньше! До этого времени на Польшу смотрели как на одну из составных частей единой России, для которой не только был обязателен общегосударственный язык, но которая пользовалась по внутреннему управлению гораздо меньшей самостоятельностью, чем коренные русские области. Теперь же была обещана автономия, объединение всех поляков почти удваивало их число и делало объединенную Польшу столь крупной составной частью России, что автономия ее (обещанная лишь в довольно неопределенных выражениях), несомненно, должна была обратиться в почти полное обособление. Таким образом, успешное завершение начатой войны должно было завершиться отторжением от России ее польских губерний. Эта жертва, может быть, была бы не чрезмерна, если бы благодаря ей можно было достичь прочного соглашения с поляками; но на такое соглашение было мало надежды, так как претензии поляков, несомненно, оказались бы беспредельными не только в отношении пределов автономии, но и пределов самой Польши, так они пожелали бы получить и белорусские и литовские земли, а пожалуй, и Юго-Западный край!»3

Осенью 1914 г., когда Верховный главнокомандующий считал возможным быстрое окончание войны, было нелогично обременять правительство излишними обязательствами в столь сложном вопросе, тем более что оснований для волнений в это время не было. Население русской Польши в начале войны было настроено антигермански и даже оказывало всяческую помощь русским войскам, оказавшимся в окружении4. В австрийской Западной Галиции отношение поляков к русским оккупационным властям в общем также было лояльным. Генерал-губернатор Галиции граф Бобринский неоднократно встречался с представителями общественности Царства Польского и Галиции, во время этих встреч неоднократно звучала мысль о том, что Восточная Галиция с центром во Львове останется за Россией, но Западная с центром в Кракове и Познань войдут в будущую восстановленную Польшу. Это были очень выгодные условия, но русская администрация временно запретила проведение съезда польских представителей во Львове5. Какая-то недосказанность тяготела над польским вопросом, тем не менее положение не изменилось. А. А. Брусилов вспоминал: «Железные дороги, телеграфные и телефонные линии ни разу никем не разрушались, нападения даже на одиночных безоружных наших солдат ни разу не имели места»6.

В 1915 г. острота польского вопроса была несколько снята трагическим положением дел на фронте. Тем не менее министр иностранных дел был инициатором организации помощи местному населению в оккупированной русской Польше, которая осуществлялась через посредничество американского Красного Креста7. В апреле 1916 г. Сазонов опять возвращался к польскому вопросу, в частности предлагалось восстановление Польши под скипетром императора в этнических ее границах при передаче под юрисдикцию польских властей церкви, школ, местных экономических и юридических дел, предусматривалось создание при императорском наместнике совещательного выборного представительного органа. Вопросы, касающиеся престолонаследия и императорской фамилии, внешних сношений, обороны, православной церкви, денежного обращения, росписи доходов и расходов, отчета и контроля за ними, займов на общегосударственные нужды, государственного банка, таможни, косвенного обложения, почты, телефона, телеграфа, радиосвязи, воздухоплавания, железных дорог общегосударственного назначения – все это оставалось в ведении императорской власти. Сазонов апеллировал к традициям польской политики Александра I и Николая I до 1830 г. – он формулировал ее как независимое существование в единении с Россией8.

Документ был подготовлен крупным специалистом в области международного права – бароном Б. Э. Нольде. Прежде чем представить его императору, Сазонов познакомил с ним Алексеева: «Я (Сазонов. – А. О.) придавал большую цену его мнениям и считал полезным узнать его оценку моего проекта, стратегическое значение которого могло, при известных обстоятельствах, получить перевес над политическим. Заваленный спешной работой и уже тогда страдавший болезнью, которая свела его два года спустя в могилу, генерал Алексеев нашел время изучить проект и вызвался защитить его перед Государем»9. Генерал полностью поддержал мнение МИДа. Свое мнение по польскому вопросу сам Алексеев высказал довольно категорично в разговоре с Кудашевым 28 марта (10 апреля) 1916 г.: «В польском вопросе не может быть возврата, необходимо самим дать то, что мы все равно вынуждены будем уступить»10.

Заявления по польскому вопросу ожидали от России ее западные союзники. 26 мая 1916 г. Пуанкаре встретился с А. П. Извольским – русским послом во Франции – и «частным образом» заявил о желательности возобновления императором декларации Николая Николаевича (младшего). Пуанкаре при этом оговорился, что польский вопрос, во всяком случае в отношении русской Польши, он рассматривает исключительно как дело внутренней русской политики11. Сазонов в ответ решил активизировать действия в польском вопросе. Но именно обращение союзников вызвало подозрения Штюрмера, боявшегося перехода обсуждения вопроса в область международной политики. Осторожность Штюрмера получила полную поддержку императрицы12. Позицию Сазонова в этот период нельзя не назвать своевременной. На фоне действий противника необходимо было каким-либо образом отметить свою позицию.

Оккупированная территория Царства Польского была поделена на две части: германскую, около 74 647 км2 с Варшавой, Калишем, Лодзью, Плоцком и Седлице, и австро-венгерскую, примерно 52 303 км2 с Радомом, Люблиным и Холмом. Немецкие оккупационные власти уже в июне 1915 г., во время активного наступления своих войск, наметили свое отношение к проблеме с переименованием «Имперской Германской Гражданской администрации Русской Польши» в «Имперскую Германскую Гражданскую администрацию Польши на левом берегу Вислы»13. Это изменение не было случайным. Гинденбург отмечал: «У меня никогда не было ни малейшего сомнения в том, что мы не могли ожидать ни одного слова благодарности от Польши за то, что мы своим мечом и своей кровью освободили ее от русского ярма, так же как мы получили мало благодарности за экономическое и моральное развитие прусских поляков, живших среди нас. Чувство благодарности – настолько, насколько подобное явление существует в политике, – не удержало бы восстановленную, свободную Польшу от поиска ирриденты в наших пограничных провинциях»14. Все эти слова можно было бы повторить и русским военным, но только не в ситуации середины и конца 1916 г. На сложившееся в Польше положение вещей необходимо было каким-то образом реагировать. Кроме того, определенной поддержки заслуживала и та часть польского общества, которая сохраняла определенную лояльность России. Лояльность эта была относительной, большинство поляков были настроены в пользу России или Антанты всего лишь потому, что связывали с ними надежды на политическое возрождение своего Отечества.

Главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов в июне 1916 г. в секретном письме Алексееву обратил внимание последнего на необходимость проявить интерес к польский вопрос: «Австрия предлагает полякам точно определенные права и государственность, мы же дальше неопределенных обещаний не идем. Очевидно – и в этом нет ничего удивительного – поляки выбирают то, что для них выгоднее»15. Позиция Австро-Венгрии в это время была отнюдь не однозначной – если Вена была и не против такого решения, то Будапешт в лице графа Тиссы категорически возражал против него, так как видел в польской унии угрозу превращения дуалистической империи в триалистическую. С венграми Вена не могла не считаться, а они были готовы согласиться только с вхождением польских областей на правах провинции Дунайской империи16. Очевидно, Брусилов ссылался на данные австро-венгерской пропаганды. Он просил немедленно перевести обещания полякам в плоскость программы, в размерах, не меньших, чем австрийские.

Эти предложения получили полную поддержку Алексеева, отославшего письмо Брусилова Штюрмеру со следующими словами: «С своей стороны, присоединяясь вполне к мнению генерал-адъютанта Брусилова, я считаю, что предложенное им решение польского вопроса является в настоящий момент единственно целесообразным, и потому было бы желательно осуществить его возможно незамедлительно»17. Сазонов, знавший о том, что начальник штаба Ставки считает реализацию его предложений в польском вопросе «действительно своевременной»18, испросил у императора разрешение привлечь генерала к докладу по польскому вопросу. Он состоялся 29 июня (12 июля). Доклад начал Сазонов, изложивший причины и необходимость немедленного дарования Польше конституции, после чего он зачитал ее проект постатейно. После него выступил Алексеев. Он разобрал предлагаемый проект с военной точки зрения и безоговорочно выступил в пользу его принятия19. В результате император одобрил предложения Сазонова и уполномочил его передать С. Е. Крыжановскому высочайшее повеление подготовить проект манифеста по Польше на основе предложений министра20.

Алексеев еще ранее проявил себя в этом сложном вопросе. При его покровительстве еще в декабре 1914 г. на Юго-Западном фронте был сформирован Польский легион, в январе 1915 г. переименованный по требованию МВД в 1-ю польскую (позже – 739-ю Ново-Александрийскую) дружину ополчения. Уже в сентябре 1915 г., то есть почти сразу же после своего назначения, Алексеев издает указ о создании на базе 104-й бригады Государственного ополчения, укомплектованной в основном поляками, польской стрелковой бригады в составе русской армии. Внутри бригады разрешалось делопроизводство на польском языке21. Это вполне соответствовало взглядам Алексеева. 12 (25) октября 1915 г. Лемке отмечает в своем дневнике: «Он (Алексеев. – А. О.) не раз высказывал, что манифест об устройстве самостоятельного Царства Польского должен был быть опубликован не тогда, когда вся Польша уже была отдана немцам, а в самом начале войны»22. Эти взгляды Алексеева на польский вопрос хорошо соотносятся с его позицией по отношению к другим славянам, в частности военнопленным. Весной 1916 г. он одобрил доклад генерала Шуваева о предоставлении им льгот, в июне 1916 г. санкционировал формирование чешской бригады из бывших военнослужащих австро-венгерской армии. Вслед за этим Николай II дал принципиальное согласие на формирование чехословацкой части23.

На формирование Сербской дивизии в Ставке пошли гораздо охотнее. Реальное формирование чехословацкой бригады было отложено из-за споров между либералами и консерваторами, в том числе чешскими. В начале сентября 1916 г. в нее записалось свыше 8 тыс. добровольцев24. Не все хотели присягать России, что было условием русской стороны, поставившей во главе бригады русского генерал-майора Ярослава Вячеславовича Червинку, чеха по происхождению. Он принимал участие в битве при Садовой и в качестве добровольца в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Червинка родился в 1848 г., почти 40 лет прожил в России, командовал пограничной бригадой на границе с Австро-Венгрией и в 1908 г. ушел в отставку. В 1914 г. он вернулся в армию, в которую добровольцами пошли и его сыновья. Старый генерал был абсолютно предан ей и пользовался доверием со стороны русского командования25. «Наш народ считал его (Алексеева. – А. О.) своим лучшим другом, – вспоминал Т. Масарик. – Он был им; но он не мог освободиться от своих устаревших русских взглядов»26. В результате бригада была создана только к лету 1917 г.

18 июля 1916 г. проект Сазонова по Польше был готов и даже получил первичное одобрение императора, но 7 (20) июля в Ставку прибыла императрица, и Николай II изменил свое решение. Александра Федоровна в этом вопросе твердо придерживалась жесткой позиции: она считала, что уступки Польше заставят императорское правительство пойти на соответственные меры в Курляндии и в других окраинных областях. Позиция императора легко объяснима. Если Польша становится полу-независимой, а в условиях значительного ослабления России в результате войны это означало по сути независимость, о которой практически уже открыто говорилось, то что же было бы наградой собственно России за огромные потери в войне? В любом случае неизбежной становилась потеря части довоенной территории империи, чего так хотел избежать Николай II. Это тем более объяснимо, если мы вспомним нерешенность проблемы Проливов и Константинополя.

Война, которую вела Россия, не могла безболезненно окончиться для страны при таких обстоятельствах. Россия, вступившая в войну без определенной политической программы (в отличие от ее союзников, обладавших таковыми, как например, Эльзас-Лотарингия, германские колонии)27, не могла обеспечить эту программу в Европе при реализации польского проекта. В тот же день, когда императрица приехала в Могилев, Генбери-Вилльямс отметил в своем дневнике, что появились слухи о грядущей отставке Сазонова из-за его позиции в польском вопросе28. Через генерала к императору с личным письмом обратился британский посол. Положение Бьюкенена было непростым, и он прекрасно понимал риск, на который идет (впрочем, позже его действия получили одобрение Лондона). Ссылаясь на те же слухи, что и Вилльямс, он лично просил императора задуматься о последствиях ухода Сазонова, столь знакомого дипломатам Антанты, на ход межсоюзнических переговоров. Письмо осталось без ответа29.

Огромную роль в этой истории сыграл Штюрмер. С самого начала своей деятельности в качестве главы правительства он не устраивал думцев, дальнейшие действия нового премьера усилили его неприятие. Штюрмер не испытывал ни малейших иллюзий в отношении организационных способностей общественных объединений. В мае 1916 г. он провел совещание губернаторов, на котором обсуждались основные вопросы внутренней политики страны. В отношении земств губернаторы были настроены довольно положительно, в отличие от Земгора, в котором, по их словам, политикой занимались больше, чем делом, и с которым можно было мириться только на время войны30. Гораздо более прямолинейной была их позиция в отношении ВПК: «По общему отзыву присутствующих, работа местных военно-промышленных комитетов не дала никаких результатов. Закрытие их не отразилось бы ни на деле, ни на настроении рабочих, но породило бы протест в среде так называемой интеллигенции. Ввиду этого к закрытию их прибегать не следует, но надлежало бы в состав комитетов ввести представителей государственного контроля и фабричной инспекции, так как правильность расходования кредитов вызывает большие сомнения»31.

7 (20) июля 1916 г. Штюрмер был вызван в Ставку, где он сумел получить назначение на давно желанный для него пост министра иностранных дел32. В этот день были подписаны высочайшие указы о переменах в правительстве – Сазонов отправлялся в отставку, Хвостов переводился из Министерства юстиции на пост главы МВД, главой Министерства юстиции назначался сенатор А. А. Макаров, покинувший правительство после Ленских событий 1911 г.33 15 (28) июля 1916 г. Штюрмер вступил в управление МИДом34. Отставка Сазонова стала важной вехой противостояния правительства и Думы, сторонником опоры на которую он был с самого начала войны. Император давно относился к нему с подозрением и не забыл участия ни Сазонова в организации «стачки министров», ни его заигрывания с «Прогрессивным блоком», ни излишней самостоятельности. По мнению Николая II, министр иностранных дел должен был быть простым исполнителем монаршей воли. Но последней каплей терпения стал именно польский вопрос35.

Сазонов был сторонником предоставления Польше автономии вне зависимости от того, что и как предпримут Берлин и Вена36. Г Н. Трубецкой вспоминал: «Сазонов слетел на польском вопросе. Он убеждал Государя в необходимости, не теряя времени, дать полякам широкую автономию, обещая ее осуществление тотчас по отвоевании края. Государь соглашался с тем, что все так и нужно сделать. Сазонов предупреждал Государя, что это дело нельзя поручать Штюрмеру, который защищает противоположную точку зрения. Государь уполномочил Сазонова передать от его имени Крыжановскому повеление составить проект. На этом Сазонов покинул

Ставку и поехал на несколько дней отдохнуть в санаторий в Финляндии»37. Негативное впечатление должен был несколько сгладить высочайший рескрипт на имя бывшего министра, подписанный императором 7 (20) июля.

В нем инициатива отставки приписывалась самому министру. «К сожалению, – гласил рескрипт, – здоровье ваше, расстроенное от напряженных трудов в связи с обстоятельствами переживаемого нами военного времени, побудило вас просить об освобождении от занимаемой должности. Снисходя на эту просьбу, я считаю долгом выразить вам за вашу ревностную службу искреннюю мою признательность. Пребываю к вам неизменно благосклонный»38. О случившемся Сазонов узнал уже в санатории. Можно сказать, что новое назначение Б. В. Штюрмера было встречено в МИДе с ужасом. Штюрмера там считали абсолютным невеждой в вопросах внешней политики. Реакцию дипломатов Трубецкой описал предельно ясно: «В министерстве стоял стон»39. «Кошмар сепаратного мира с Германией вставал воочию перед нами…» – вторил ему другой сотрудник МИДа – Михайловский40. Общественность также была недовольна, перемены в правительстве объясняли влиянием императрицы и «немецкой партии»41. Реакция либеральной прессы была крайне негативной42. Даже кадетская «Речь», попеняв Сазонову за сделанные ошибки и не забыв разногласий, следовала тем же путем, заявляя теперь, что расходилась с Сазоновым в деталях, а выбранный им курс был верным43.

Весьма острая реакция последовала и в Ставке. Узнав эту новость, генерал Алексеев сказал в штабной столовой, причем с раздражением и так громко, чтобы это услышали все: «Я теперь не удивлюсь, если завтра Штюрмера назначат на мое место – начальником штаба»44. Расхождения между начальником штаба Ставки и председателем Совета министров, наметившиеся по вопросу об учреждении поста «Верховного министра государственной обороны», теперь только демонстративно углублялись. «Алексеев не считается со Штюрмером, – писала императрица мужу после разговора со Штюрмером 14 (27) августа 1916 г., – он прекрасно дал почувствовать это остальным министрам, быть может потому, что он штатский, а с военным больше считались бы»45.

21 июля 1916 г. Николай II принял Генбери-Вилльямса и заявил ему, что отставка Сазонова вызвана плохим состоянием его здоровья и не повлияет на курс правительства46. Это разъяснение не помогло. У союзников отставка Поливанова, и особенно Сазонова, вызвала сожаление и озабоченность. Б. Локкарт вспоминал: «Без сомнения, смещение человека, который так хорошо знал союзников, было тяжелым ударом по союзническому делу»47. Возможно, эта озабоченность объяснялась и тем, что она совпала с ростом недовольства союзниками в официальных и общественных кругах России. В смене лиц, несмотря ни на что, упрямо видели опасность перехода к политике сепаратного мира с Германией. Шведский король – убежденный германофил, узнав об отставке Сазонова, высказал английскому послу свое убеждение, что мир между Германией и Россией будет заключен в течение ближайших двух месяцев48.

Можно без преувеличений сказать, что в этой отставке практически все видели то, что хотели увидеть. Послы Франции и Англии попытались заступиться за Сазонова, что отнюдь не улучшило его положения. Скорее наоборот. Особенно неприятным для Николая II был демарш Бьюкенена. Император пришел к окончательному выводу, что Сазонов «находится под полным влиянием англичан»49. В эти дни вряд ли можно было найти что-либо тревожное в словах и действиях Штюрмера. 13 (26) июля он сделал заявление относительно своего нового назначения: «Я непреклонно верю в то, что победа останется за Россией и ее верными союзниками, доблесть армий которых столь блестяще проявляется наряду с успехами русского оружия и геройскими подвигами российского воинства. Германия создала войну; она ведет ее, кичась своим полным презрением к культуре. Пусть же на нее обрушатся все вытекающие отсюда тяжелые последствия. Нашими же мыслями, чувствами и действиями должен руководить один властный призыв: “Война до конца”»50.

Вряд ли можно было утверждать, что отставку Сазонова вызвали причины, относившиеся к области внешней политики. И вряд ли кто-либо, близко знакомый с организацией русского МИДа, мог всерьез видеть в его уходе начало поворота во внешней политике. Весьма важная величина осталась неизменной. «Биржевые ведомости» специально уделили этому внимание: «Вся текущая работа ведомства сосредоточена в руках товарища министра иностранных дел А. А. Нератова»51. Анатолий Анатольевич Нератов находился на своем посту с 1910 и до октября 1917 г. при С. Д. Сазонове, Б. В. Штюрмере, Н. Н. Покровском, П. Н. Милюкове, М. И. Терещенко. Это был ближайший друг и сотрудник Сазонова, заменявший его перед войной во время болезни министра, по словам чиновников МИДа, «живой показатель преемственности нашей политики»: «То обстоятельство, что, несмотря на смены министров и перемену формы правления, Нератов продолжал оставаться на своем посту, толковалось в союзных посольствах как наглядное доказательство неизменности основной линии русского правительства к мировой войне»52.

Получив многочисленные запросы союзных дипломатов относительно того, что может означать смена первых лиц в русском МИДе, Нератов обратился с докладной запиской на высочайшее имя. Ответ императора был прост: «Известие об уходе Сазонова верно, но это ни в чем не изменит направления нашей иностранной политики»53. Интересно, что уже после революции сам Нератов счел возможным повторить следующее официальное объяснение этой отставки: «Установление большей солидарности в правительстве – вот, как тогда объяснялось, то есть, что преемник министра иностранных дел, не внося ничего существенного в ведение внешней политики, должен закрепить солидарность в правительстве и, таким образом, придать внешней и внутренней политике большее единство»54.

Восстание в Туркестане

Летом 1916 г. правительство Штюрмера пошло еще на один шаг, который можно было бы трактовать как движение навстречу пожеланиям либеральной оппозиции. Еще во время заседаний летней 1915 г. сессии Государственной думы кадетами было выдвинуто предложение распространить воинскую повинность на мусульманское население империи. В своей речи 19 августа (1 сентября) 1915 г. Шингарев рисовал красивые перспективы, к которым приведет выполнение этого прожекта. 25 июня (8 июля) 1916 г. было издано высочайшее повеление: «Для работ по устройству оборонных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии, а равно для всяких иных необходимых для государственной обороны работ, привлечь в течение настоящей войны нижепоименованное мужское инородческое население Империи, в возрасте от 19 до 43 лет включительно»1.

Трудовая повинность распространялась на инородцев Астраханской губернии и всех губерний Сибири (за исключением «бродячих инородцев»), Сыр-Дарьинской, Ферганской, Самарской, Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской, Уральской, Тургайской и Закаспийской областей, мусульманское население Терской, Кубанской областей, Закавказья (за исключением осетин-мусульман, которые отбывали воинскую повинность, а также турок и курдов, которые к ней не привлекались), езиды, абхазцы-христиане, калмыки и т. п. Призываемые возрасты и сроки призыва определялись по соглашению военным министром и министром внутренних дел2. 5 (18) июля власти Туркестана получили распоряжение приступить к призыву3. 8 (21) июля ими был отдан приказ о начале мобилизации в Туркестане. Прежде всего призыву подлежала первая очередь – от 18 до 31 года. Странным образом здесь еще ранее распространялись слухи о неизбежности призыва, которые весьма волновали местное население4.

Организация призыва, мягко говоря, была неидеальной, время для его проведения – неудачным. Шла уборка урожая, и уход работников мог поставить значительную часть крестьянских хозяйств в тяжелое положение. К концу августа 1916 г. в Туркестане предполагалось призвать 200 470 человек, в Степном крае – 200 000 человек5. В выполнении абсурдных планов на деле было немало абсурда, добавленного местными властями. В результате вспыхнуло восстание – началась кровавая резня, которая поставила под угрозу существование русского населения – в Туркестане проживало свыше полумиллиона русских, 9,1 % жителей края6. 17 (30) июля был подписан высочайший указ о переводе Туркестанского военного округа на военное положение7. 8 (21) августа генерал-губернатором Туркестана был назначен Куропаткин. Назначение сопровождалось высочайшим рескриптом и награждением орденом Святого Владимира 1-й степени8. Куропаткин по праву считался знатоком края, и именно ему было поручено привести его к успокоению. По распоряжению военного министра сюда были направлены 14,5 батальона, 33 сотни, 42 орудия и 69 пулеметов9. Это было правильное решение. Даже весьма язвительная в отношении назначений административного характера «Речь» сочла решение об отправке Куропаткина в Ташкент правильным, отметив при этом: «Выяснилась необходимость при осуществлении призыва инородцев считаться со своеобразными местными и бытовыми особенностями, и в надлежащем направлении этого важного дела и состоит одна из задач нового туркестанского генерал-губернатора»10.

Положение в крае было весьма сложным – резня и погромы были в разгаре. Русское население в отчаянии вынуждено было приступить к организации самообороны. Счет жертв шел на тысячи11. Прибывшему в Туркестан Куропаткину пришлось убеждать жителей в том, что он безусловно не допустит не только насилия, но и никаких злоупотреблений по отношению как к русскому, так и к туземному населению12. Направленный на подавление восстания, а точнее – на успокоение региона, генерал связывал его причину с неэффективностью управления. 31 июля (13 августа) 1916 г. он отметил в своем дневнике: «Приказано было депешею от 5 июля призвать все население в возрасте от 19 до 43 лет и немедленно отправить этих рабочих на фронты рыть окопы и другие работы. Надо было сразу собрать 600 тыс. человек, а поезда могли возить только по 7 тыс. человек. Население разорялось, ибо нельзя было убрать хлопок и некем было засеять хлопок, некем было бы пасти скот. Метрик не было, поэтому послали старшин и разных русских “статистиков” делать населению перепись. Население во многих местностях возмутилось, перебило свою туземную администрацию, перебило “статистиков”, в Джанзаке убили уездного начальника, в Заамине убили много русских, захватили и насиловали русских женщин»13.

Усилия нового генерал-губернатора стали быстро приносить плоды. Одним из самых важных заслуг Куропаткина была нормализация объявленного призыва. 21 августа (3 сентября) им был издан приказ № 185, ограничивавший число призванных на трудовые работы 220 тыс. человек. Кроме того, устанавливался ясный порядок и условия призыва, количество призванных в генерал-губернаторстве сокращалось до 220 тыс. человек, призыв проводился не единовременно, а за 3–4 месяца14. В результате к концу 1916 г. в Туркестане на нужды фронта было мобилизовано 92 423 рабочих, еще 9500 человек было направлено на работы в пределах генерал-губернаторства. В ходе восстания было разорено около 9 тыс. хозяйств, убито около 4 тыс. русских, армия потеряла 97 убитых, 86 раненых и 76 пропавших без вести15. К началу февраля 1917 г. количество призванных несколько увеличилось – 110 тыс. было направлено на работы в прифронтовой полосе и около 10 тыс. оставлено в Туркестане16.

В Думе события, произошедшие в генерал-губернаторстве, подверглись резкой критике. М. Ю. Джафаров, представитель мусульманской фракции, добивавшейся распространения воинской повинности на мусульман, гневно клеймил политику правительства: «Никогда бездушный централизованный бюрократический механизм не издевался так над национальными чувствами инородцев России и не уродовал их бытовых и духовных особенностей, как в настоящий момент. Всем известные факты глубоко прискорбных событий в Туркестане и Степных областях – яркая иллюстрация работы бюрократического механизма в его ничем не прикрашенном виде. Поголовный призыв инородцев в возрасте от 19 до 43 лет как гром разразился над их головами; не понимая, что хотят с ними сделать, куда и зачем их хотят увезти, вырвав из привычной обстановки жизни, они заметались в разные стороны, искали разъяснения у разных административных лиц и учреждений, но никто не мог дать им точных и определенных разъяснений. Родилась легенда, что окопные работы – ширма, что истинная цель призыва – вербовка в армию, для того чтобы использовать их, безоружных, как живую завесу перед окопами. Инородцы, воспитанные на царских грамотах и указах, освобождавших их от воинской повинности на вечные времена, что подтверждалось в административных объявлениях при разного рода сборах на нужды войны, пришли в смятение, что было признано за крамолу. Крамола, созданная воображением местной администрации (?! – А. О.), повела за собой расправу. В результате там, где мирно текла трудовая жизнь, – потоки крови, слезы, пепелища и развалины… Кому же понадобилось в такой серьезный момент, переживаемый государством, осложнять внутреннюю жизнь этими кровавыми событиями, будить ненависть и недоверие между народами, зажигать пожар в тылу?»17 Последний вопрос так и остался без ответа, даже присутствовавший в зале Шингарев молчал. Зато Керенский, посетивший летом 1916 г. Туркестан, солидаризировался с Джафаровым и заявлял о нарушении всех законов Российской империи. О том, что происходило в крае с русским населением, не было сказано ни слова18. Керенский позже назвал распоряжение Штюрмера о призыве казахов «абсурдным»19.

Сумасшедший министр?

Уход Сазонова означал неизменность курса в польском вопросе. Но как раз это и не устраивало Алексеева – он хотел изменений. Своей позиции по польскому вопросу Алексеев не изменил. Если критика непрофессионализма Штюрмера в области внешней политики имела под собой основания, то далеко не она была причиной его конфликта с представительной властью. Уход Сазонова имел весьма важные последствия, так как он вызывал у начальника штаба Ставки уважение и доверие. Сазонов был незаменим, для того чтобы избегать неприятных ситуаций в отношениях с политическими представителями союзников. Алексеев, как, впрочем, и Николай II, недолюбливал дипломатов, и летом 1916 г. даже запретил сообщать военным представителям союзников информацию военного характера, если они не давали обещания не сообщать их своим послам. Особую неприязнь вызывал у генерала французский посол1.

Неудивительно, что центральной частью конфиденциального письма Д. Ллойд-Джорджа премьер-министру лорду Асквиту от 26 сентября 1916 г. было предложение организовать встречу начальника Имперского генерального штаба В. Робертсона с Алексеевым: «Что касается сэра Вилльяма Робертсона, то его положение у нас известно военным властям в России, а в настоящий момент они – единственные, кто имеет весв России. Бюрократы – это жалкие креатуры (курсив мой. – А. О.). Робертсон мог бы обсудить с генералом Алексеевым военные планы на будущий год. Важно, чтобы оба эти человека встретились… Восточные генералы, вероятно, концентрируют свое внимание исключительно на Востоке, и я не уверен в том, что западные генералы не склонны впасть в подобную же ошибку, чрезмерно ограничив свой кругозор теми странами, в которых оперируют их войска. Будет хорошо для обоих – то есть для генерала Робертсона и генерала Алексеева, если они обменяются мнениями, и решение, принятое этими двумя крупными полководцами, в результате такого обмена мнениями, по всей вероятности, может быть действительно решающим»2.

В оценках, данных Ллойд-Джорджем русскому правительству, слышатся удивительно знакомые интонации. В апреле 1916 г. была организована поездка делегации членов Государственной думы и Государственного совета по странам – союзницам России. Делегацию возглавил товарищ председателя Думы А. Д. Протопопов3. В центре внимания делегации, по словам П. Н. Милюкова, были вопросы, относящиеся «…к мобилизации общественного мнения и народной воли в союзных странах, поскольку она выражается в настроениях законодательных учреждений, во взглядах печати и различных общественных групп на все те вопросы, которые более всего интересуют союзников по отношению к нам и больше всего интересуют нас по отношению к союзникам»4. В какой-то степени это было правдой. «Составленная из членов, принадлежащих к различным партиям, включавшая тогдашних лидеров оппозиции и критиков правительства, – вспоминал сотрудник русского посольства в Лондоне, – как то Милюкова, Шингарева, – депутация имела целью подтвердить правительствам и общественному мнению главных союзных держав полную солидарность всех партий в деле доведения войны до конца»5.

25 апреля (8 мая) делегация прибыла в Великобританию. По программе, она должна была пробыть в королевстве две недели – были запланированы встречи с руководством страны, представителями общественности, посещение заводов и т. п.6 Члены делегации скандалили и ссорились и друг с другом, и с русским посольством, но все же не выносили сор из избы. В Англии, Шотландии и Уэльсе их встречали с помпой7. 9 мая членов представителей Государственного совета и Думы принял король Георг, который выступил перед ними с приветственной речью. С ответным словом выступил Протопопов. Вслед за этим последовали речи лорда Асквита и Вл. И. Гурко8. На следующий день их принял спикер палаты общин – в ответ на его приветственную речь последовали выступления Протопопова и Гурко, которые были встречены аплодисментами9. Они выступали, по словам рупора российских либералов, «от имени России и русского парламентаризма»10. Пребывание делегации в Великобритании, разумеется, не исчерпывалось протокольными мероприятиями.

В Англии Милюков встретился в Эдуардом Греем и, между прочим, затронул болгарский вопрос. Лидер кадетов высказал уверенность в том, что при первых неудачах Фердинанда Кобургского болгарский народ отвернется от своего царя, и предложил этим воспользоваться, чтобы вернуть Болгарию, по его словам, в «наш лагерь»11. Непонятно, что имелось в виду, так как в лагере Антанты Болгария никогда не находилась. Еще более непонятно, какие же неудачи постигли правительство Кобурга в июне 1916 г. Впрочем, даже в развернувшейся в сервильной кобургской прессе кампании по отрицанию славянской сущности болгарского народа Милюков сумел углядеть элементы процесса эмансипации сознания болгар12.

Интересно, что, отчитываясь о поездке делегации в Думе 19 июня (2 июля) 1916 г., лидер кадетов умолчал об этом своем открытии, но зато заявил, что Э. Грей заверил его в том, «…что вопрос о проливах в глазах наших союзников стоит на одной очереди с вопросом об Эльзас-Лотарингии для Франции»13. Умолчали думцы и о словах Грея о процессе над Сухомлиновым, сказанных Протопопову: «Ну и храброе же у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра»14. Зато, естественно, Милюковым была отмечена возросшая популярность и значение среди союзников либеральной части Думы: «Может быть, некоторые из вас этому удивятся, но я должен сказать, что “Прогрессивному блоку” за границей верят. Там не только понимают важность “Прогрессивного блока”, не только понимают громадную значимость этой парламентской организации, но и на него переносят некоторые из тех упований, которые возлагали прежде на русскую оппозицию. И, господа, более, чем когда-нибудь, я, представитель русской оппозиции, вернувшись из-за границы, чувствую, что, давши этот кредит, я обязан его оправдать». «Но это вне ваших сил», – произнес присутствовавший при этом Н. Е. Марков15.

На самом деле, сил у либералов хватало, во всяком случае, для деструктивной критики. Аппарат для ее распространения находился в постоянной готовности. Это были созданные Земгором учреждения. Они, безусловно, вели полезную работу, но в ней постоянно присутствовала «.безудержная пропаганда, направленная к “углублению гражданского правосознания народных масс”, и особенно солдат»16. Одним из средств антиправительственной пропаганды часто становились санитарные поезда Земгора. Главный начальник военных снабжений Северо-Западного фронта даже отдал приказ о недопущении их в прифронтовую полосу17. Так, например, почти сразу же после приезда Шингарева с таким поездом на Юго-Западный фронт в августе 1916 г. среди офицеров пошли смутные слухи о каком-то монахе, влиявшем на болезнь царевича Алексея и на императора. В своем разговоре с сотрудниками фронтового госпиталя Шингарев говорил о том, насколько низко поставлено военное дело в России по сравнению с союзниками, и о том, что немцы, по сравнению с Западным фронтом, считают пребывание на русском фронте «детской забавой»18.

Как представляется, при весьма напряженных операциях на фронте, отсутствии ярких успехов после крайне тяжелой кампании 1915 г., подобного рода беседы носили явно не безобидный характер. Речи лидеров оппозиции не могли остаться незамеченными, особенно после отставки Сазонова. Тем не менее в качестве серьезной силы, несмотря на заявления Милюкова, их не воспринимали. Во всяком случае, в Лондоне. К этому необходимо добавить, что несостоявшаяся поездка Робертсона в Россию планировалась и как средство развеять недоверие русских военных кругов к Англии, и как средство успокоить британские политические круги, взволнованные уходом из правительства человека, ставшего чуть ли не символом верности союзникам. Теперь, после его ухода, по мнению того же Ллойд-Джорджа, в России оставалось лишь два человека, «чье слово имеет авторитет», – император и Алексеев19.

Ко второму из них и апеллировала либеральная оппозиция, оставшаяся после заключения Сухомлинова в Петропавловскую крепость без ясной цели, в борьбе с которой она объединялась долгое время. Ее действия на фоне расхождений во взглядах между главой правительства и начальником штаба Ставки вскоре стали приносить результаты, так как появилась и новая цель для критики и объединения. Поездка делегации Думы в Англию, Францию и Италию имела еще один результат. Возникла новая кандидатура на пост главы МВД. Это был Протопопов. Николай II познакомился с ним в начале августа 1916 г.20 Он приезжал в Ставку с отчетом о поездке думцев к союзникам. Кстати, его собственное поведение во время этой поездки вызвало всеобщее одобрение.

Даже кадетская «Речь» отметила безусловный успех его речей в Париже, когда он выступал с ответом на приветствия членов палаты представителей и президента республики. Тогда слова Протопопова о готовности России вести войну до победного конца вызвали, по словам собственного корреспондента кадетской газеты, «взрыв неописуемого воодушевления»21. Практически та же картина, если верить «Речи», повторилась затем в Риме, во время приветствия президента палаты депутатов. Речи Протопопова и Милюкова публиковались вместе, и это, судя по всему, никого не удивляло22. Впрочем, для главы думской делегации поездка не ограничилась участием в протокольных мероприятиях.

В начале июня 1916 г., находясь по дороге домой проездом в Стокгольме, он получил предложение о встрече с германским банкиром М. М. Варбургом. Протопопов предупредил об этом императорского посланника в Швеции А. В. Неклюдова в присутствии двух членов думской делегации. Встреча была необходима для прояснения германской позиции, и условием встречи был немедленный о ней отчет. Неклюдов не возражал, а один из членов делегации – член Государственного совета граф Д. А. Олсуфьев даже изъявил желание участвовать в этой встрече. С германской точки зрения, она прошла неудачно – Варбург потребовал исправления границ в Курляндии и создания Польши из русской и австрийской ее частей23. Судя по отчету, представленному Варбургом в МИД Германии, русские при беседе ограничились короткими вопросами, а он сам пространно отвечал. Целью Антанты, по их словам, был мир, который «предотвратил бы мировое господство Германии и дал бы свободу малым нациям»24.

Эти требования не оставляли пространства для обсуждения, но зато хорошо выявляли позицию противника. По приезде в Россию Протопопов встретился со своими друзьями, в том числе и с Родзянко, и рассказал им о своей беседе с Варбургом25. 6 (19) августа 1916 г. он повторил эти объяснения на встрече с губернскими предводителями дворянства в Москве26. Протопопов пошел на это, по свидетельству московского предводителя дворянства П. А. Базилевского, на том условии, что «это сообщение ни в коем случае не выйдет из стен собрания и будет сообщено доверительно отсутствовавшим на собрании губернским предводителям дворянства».

Собрание было удовлетворено разъяснениями и, по словам Базилевского, «инцидент считался исчерпанным» (в январе 1917 г. эти документы попали в печать)27.

Олсуфьев, получив письменные разъяснения Протопопова, публично подтвердил их, добавив, что инициатором встречи был не Протопопов, а он сам. Секрета из самого факта встречи Варбурга и Протопопова, проходившей в присутствии четырех русских свидетелей, как и из тем, которые затрагивались во время небольшого разговора «за чайным столом», никто не делал28. Следует отметить, что поначалу недовольными были только немцы. Судя по всему, в Берлине рассчитывали на большее. Получив отчет о встрече, статс-секретарь по иностранным делам Г. фон Ягов сказал: «Эти русские очень выдоили Варбурга, а сами так ничего и не сказали»29.

В России же летом 1916 г. на встречу в Стокгольме никто не обратил внимания. Председатель Думы был в восторге – он был уверен, что из Протопопова выйдет «прекрасный министр»30. Протопопов возглавлял думскую комиссию торговли и промышленности, и его часто использовали для критики главы соответствующего министерства князя В. Н. Шаховского. Впрочем, к моменту своей поездки за рубеж Протопопов и Шаховской помирились31. На императора глава думской делегации также произвел хорошее впечатление. Следует отметить, что Родзянко уже неоднократно предлагал кандидатуру своего заместителя на пост министра торговли, императрица тоже считала, что назначение видного думца на пост министра внутренних дел будет способствовать успокоению Думы – по ее словам, «закроет им рты»32. 23 июля (4 августа) 1916 г., по возвращении из Ставки, Протопопов посетил Штюрмера и имел с ним продолжительную беседу. Уже сам факт этой встречи, из которой, кстати, не делали секрета, вызывал «живейший интерес в политических кругах»33.

Последующие события быстро показали, что интерес этот был не безопасен. «Думаю, что во всяком другом государстве, – вспоминал сотрудник МИДа, – кроме России, назначение Монархом на выдающийся пост по руководству внутренней политикой страны товарища председателя Государственной думы не могло быть истолковано иначе, как стремлением оказать доверие народному представительству. У нас вышло наоборот»34. Новость о возможном назначении Протопопова заметно взволновала лидеров прогрессивной общественности. Если верить поздним свидетельствам, он не был авторитетным лидером для думцев и не обладал влиянием на них35. «Протопопов решительно ничем не выделялся из среднего уровня членов Думы, – отмечал один из его коллег по “народному представительству”, – не был он ни выдающимся оратором, ни выдающимся знатоком какой-нибудь специальности, ни выдающимся комиссионным работником, а так себе членом думы, изредка выступавшим на трибуне и говорившим в этих случаях с известною долею пафоса довольно витиеватые речи»36.

Тем не менее в мае 1914 г. он был избран абсолютным большинством голосов – 203 против 11 – товарищем председателя Думы37. Во время весенней поездки думцев к союзникам именно он был избран главой делегации, незадолго до этого его единогласно избрали и председателем первого съезда представителей металлообрабатывающей промышленности. Может быть, поэтому в сентябре 1916 г. на него смотрели достаточно серьезно, вне зависимости от того, был ли он «выдающимся работником» или нет. Уже 17 (30) сентября газета Коновалова заметила, что «депутаты в своих разговорах замечают, что А. Д. Протопопов, при серьезном отношении к делу, должен был бы помнить о принятых им на себя обязательствах»38. В тот же день он получил первое предупреждение будущей травли – «Общество 1914 года» приняло решение занести его имя «на черную доску за его беседу с немецким дипломатом»39.

18 сентября (1 октября) 1916 г. был опубликован именной указ о назначении Протопопова управляющим Министерством внутренних дел. Он был подписан императором двумя днями ранее в Ставке. А. Н. Хвостов отправлялся в отставку с сохранением членства в Государственном совете40. Это было уже второе после Хвостова назначение члена Думы на министерский пост, которое власть рассматривала как своеобразный превентивный шаг, направленный на достижение компромисса перед осенней сессией палаты41. В разговоре с генералом Воейковым Николай II перечислил три причины назначения А. Д. Протопопова. Во-первых, М. В. Родзянко три раза просил императора дать своему заместителю этот пост, во-вторых, английский король Георг обратился после поездки думской делегации к Николаю II с письмом, в котором похвалил Протопопова и рекомендовал его как «человека, обладающего большой государственной мудростью», и, в-третьих, о нем хорошо отзывался С. Д. Сазонов42. Казалось, что такой выбор императора был как нельзя более своевременен. Настроение в столичном обществе было весьма тревожным. Требовалась разрядка.

«К началу сентября месяца сего года, – гласил доклад Петроградского охранного отделения особому департаменту полиции в октябре 1916 г., – среди самых широких и различных слоев столичных обывателей резко отметилось исключительное повышение оппозиционности и озлобление настроений. Все чаще и чаще начали раздаваться жалобы на администрацию, высказываться беспощадные осуждения правительственной политики. К концу означенного месяца эта оппозиционность настроений, по данным весьма осведомленных источников, достигла таких исключительных размеров, каких она, во всяком случае, не имела в широких массах даже в период 1905–1906 гг. Открыто и без стеснений начали раздаваться сетования на “продажность администрации”, неимоверные тяготы войны, невыносимые условия повседневного существования; выкрики радикальствующих и левых элементов о необходимости “раньше всего уничтожить внутреннего немца и потом приниматься за заграничного” начали встречать по отношению к себе все более и более сочувственное отношение. Тяжелое материальное положение рядового обывателя, обреченного на полуголодное существование и не видящего никакого просвета в ближайшем будущем, заставило его сочувственно и с редким вниманием относиться ко всякого рода планам и проектам, основанным на обещании улучшить материальные условия жизни»43.

Получив вечером 18 сентября (1 октября) указ о своем назначении, Протопопов позвонил Родзянко с целью поделиться с ним этой новостью и договориться о встрече, но тот категорически отсоветовал ему принимать Министерство внутренних дел, а когда понял, что к его рекомендациям не прислушиваются, то грубо оборвал разговор44. Протопопов был удивлен: «Что такое произошло? Чем вызван такой ответ? Разве с этой минуты я стал другим человеком?»45 На самом деле для думцев он действительно стал другим человеком именно с минуты своего назначения. Оно было рассчитано на благоприятное отношение Думы, но не согласовано с ней. Реакции не пришлось ждать долго46. Депутаты Государственной думы выражали свое недоумение. В первый день обстановка была еще не совсем ясной, и поэтому наиболее непримиримо был настроен Пуришкевич, назвавший случившееся «вызовом общественному мнению»47. Очевидно, для него Протопопов прежде всего оставался еще членом «Прогрессивного блока». Лидер черносотенцев не был исключением. По той же самой причине не скрывал своего злорадства и Керенский48.

Гораздо более обтекаемым было интервью Милюкова: «Внешнее звание А. Д. Протопопова как товарища председателя Государственной думы и члена думской центральной партии указывает на не совсем обычный характер назначения, так как до сих пор эти назначения делались из Союза русского народа. Первое впечатление широкой публики могло бы быть, что здесь речь идет о первом приступе к министерству доверия. Однако же при ближайшем рассмотрении вопроса нужно принять в соображение, что новый министр до своего назначения не советовался ни со своей партией, ни с блоком, и отношение его к программе последнего остается неизвестным, а по составу кабинета, в который он вступает, это отношение не может не быть отрицательным. Приходится, следовательно, заключить, что А. Д. Протопопов вступает в новую должность не как член блока и не как член партии, а именно как А. Д. Протопопов. Думать иначе значило бы впасть в одно из тех недоразумений, которые регулярно создавались новыми назначениями, накануне приближающейся сессии Государственной думы. Личные взгляды А. Д. Протопопова, высказанные им в качестве представителя парламентской делегации, были весьма либеральны, в особенности по вопросам польскому и еврейскому, но и отсюда ничего нельзя заключить о том, какова будет программа нового министра»49.

Весьма осторожным и далеко не враждебным Протопопову был тон статьи «Речи», представлявшей нового министра. Было отмечено и то, что он не выступал против профсоюзов или страховых касс и даже цитировал для оправдания своей позиции Карла Маркса. «Парламентские речи А. Д. Протопопова не дают возможности судить с полной определенностью о его политической программе, – отмечала газета, – но он всегда заявлял себя сторонником широкой веротерпимости, свободы печати и противником исключительного положения национальных и вероисповедных ограничений»50. «Речь» сочла необходимым отметить, что к «Прогрессивному блоку» Протопопов относился только по формальному принципу, как левый октябрист, и никакой роли в нем не играл. Что касается выпада «Общества 1914 г.» и беседы в Стокгольме «с лицом, близким к германскому посольству», то кадеты сочли необходимым напомнить о том, что этот вопрос уже поднимался депутатом Думы А. А. Бубликовым, на что был дан письменный ответ Родзянко, сводившийся к следующему утверждению: «Протопопов лишь выслушивал собеседника и лично никаких заявлений политического характера не делал»51.

Через два дня «Новое время» опубликовало статью М. Меньшикова «Важный опыт», в которой отмечалось, что после убийства Столыпина это уже седьмой глава МВД, а после А. Н. Хвостова – второй член Государственной думы на этом посту52. Автор статьи считал, что это назначение, в случае успеха деятельности нового министра, может привести к весьма желательным последствиям, так как «…один удачный опыт может вызвать желание повторить его». Таким образом, силой жизненных обстоятельств Дума может превратиться в резерв правительства. Ведь Протопопову не помешала его принадлежность к прогрессистам: «Наиболее своеобразное в новом министре, что он не бюрократ и не консерватор. Он с самого начала выступления на политическую арену известен как деятель левого центра»53. Итак, оппозиция поначалу заявила, что вхождение ее представителя в правительство Штюрмера не имеет никакого отношения к «Прогрессивному блоку» и является «делом единоличным». Серьезных возражений не было. Вскоре от подобной мягкости суждений не осталось и следа – началась форменная атака на «дезертира».

Представители бюрократии были далеко не оптимистичны в оценке способностей нового министра. Его считали добрым, внимательным, любезным человеком, не более того. Разумеется, этих качеств было недостаточно для управления министерством. «Он был прототипом тех своих коллег, – вспоминал Барк, – которые после переворота образовали первое революционное Временное правительство, – фантазеров, преисполненных добрых намерений, лишенных всякого государственного опыта, обладавших талантом красноречия и придававших огромное значение словам, но не умевших претворять слова в действия»54. Для депутатов Думы Протопопов был предателем55. Его близость к архетипу «лучшего представителя народа» лишь ухудшала его положение, потому что превращала участие в стайной травле в моральный долг «каждого честного человека».

Для многих представителей власти подтекст происходившего был очевиден. «Он не более, как пустое место, – отозвался о новом члене правительства статс-секретарь С. Е. Крыжановский, – ничего не делает и делать не может, все сбросит на руки Товарищей (заместителей министра. – А. О.) и сам занимается одной болтовней. Практически он совершенно безвреден, но агитация, поднятая против него бывшими Думскими друзьями, основанная, без сомнения, на том, что он принял назначение, не спросивши их, и повернул направо, а может быть, и потому, что они боятся Протопопова как человека знающего много лишнего, делает пребывание его в среде правительства совершенно нежелательным»56.

Очевидно, именно этой боязнью объясняется то, что переворот в «общественном мнении» был почти мгновенным, удивительно быстрым. Уже через несколько дней после перехода Протопопова в правительство он стал мишенью для обвинений во всевозможных грехах и преступлениях. По Петрограду начали ходить слухи о том, что он психически нездоров, впадает в транс, говорит о своих встречах с Иисусом Христом и т. д.57 «Надо заметить, – вспоминал сотрудник административного отдела Ставки А. А. Лодыженский, – что Протопопов был в свое время избран в Государственную думу и потом был в самой Думе избран помощником председателя, и никто, до его назначения министром, не замечал его умственной дефективности»58.

В несколько сложной ситуации оказался недавно хваливший Протопопова Родзянко. Правда, вскоре он нашел из нее вполне оригинальный выход. Председатель Думы начал убеждать, что его неправильно поняли, так как он рекомендовал Протопопова на пост министра торговли59. Но даже если эти слова Родзянко правдивы, то возникает вопрос, как он мог рекомендовать безумного и безответственного (как оказалось сразу же после назначения Протопопова) человека занять и такой пост в правительстве? Впрочем, как всегда, противоречия не очень волновали ни критиков власти, ни их аудиторию. Император был возмущен. Когда Шавельский попытался в разговоре с ним повторить обвинения нового министра в сумасшествии, он ответил: «Я об этом слышал. С какого же времени Протопопов стал сумасшедшим? С того, как я его назначил министром? Ведь в Государственную думу выбирал его не я, а губерния. В губернские симбирские предводители дворянства его избрало симбирское дворянство; товарищем председателя Думы, а затем председателем посылавшейся в Лондон комиссии его избрала Дума. Тогда он не был сумасшедшим? А как только я выбрал Протопопова, все закричали, что он с ума сошел»60.

Впрочем, думцы имели основания для подобной бдительной непримиримости. Протопопов считал самым опасным для стабильности положения в стране продовольственный вопрос и имел собственный взгляд на его решение. Он хотел вернуть под власть губернаторов деятельность земств и ввести в зернопроизводящих губерниях продовольственную разверстку61. Закупку, прием, хранение и отправку хлеба проводили бы уездные земства на средства, выделяемые Министерством внутренних дел, под контролем губернских властей. Часть урожая в губерниях, где он превышал местные потребности, должна была сдаваться по фиксированным ценам, остальное могло поступать в продажу по свободной цене62. «Я хотел поручить продовольственное дело в губерниях земствам еще и потому, – отмечал весной 1917 г. сам автор программы, – что эта серьезная работа отвлекла бы земских деятелей от политики. Я был противником объединения земств в союз. Находил, что Земский союз и Союз городов захватили слишком много власти, оставив правительству второстепенную роль, и ведут агитацию, направленную против правительства»63.

Негативно смотрел Протопопов и на рабочие группы при военно-промышленных комитетах. Он поддержал составленный еще при Хвостове план осуществления надзора над ними64 и 8 (21) октября 1916 г. сложил с себя полномочия члена ЦВПК65. Сам он и после революции не скрывал этого: «Я считал опасным введение рабочих секций в состав центрального комитета и военно-промышленных комитетов, образованных на местах. Я видел в этом организацию рабочих по всей России, центральный орган которой находится в Петрограде. Я находил эту организацию повторением организации Хрусталева-“Носаря” в 1905 г.»66. Первые действия Протопопова на посту главы МВД также не могли прийтись по вкусу руководителям «Прогрессивного блока». 11 (24) октября 1916 г. из заключения в Петропавловской крепости под домашний арест был переведен Сухомлинов67. Особых протестов это не вызвало – думские политики сосредоточились на другой цели – предателем теперь становился Штюрмер, благо он носил подозрительно немецкую фамилию. И уж, конечно, предателем для Думы был Протопопов, тем более что своих бывших коллег по Думе новый министр не боялся и считал, что дальше разговоров они пойти не в состоянии68. Приход Протопопова в МВД совпал с окончанием еще одной грязной истории.

Могилевскому губернатору А. И. Пильцу и О. Г Шавельскому удалось уговорить Алексеева и Воейкова назначить расследование по делам Д. Л. Рубинштейна и И. П. Мануса, которых они подозревали в организации разорительных для государства сделок69. Алексеев испросил высочайшее соизволение предоставить ему право проводить расследования не только в районах, прилегающих к фронту, но и в глубоком тылу, где действовали учреждения, подчиненные гражданским властям70. Расследование поручили генерал-майору Н. С. Батюшину, состоявшему при штабе Северного фронта и пользовавшемуся доверием наштаверха. Батюшин был ближайшим сотрудником генерала Бонч-Бруевича, постоянного alter ego генерала Рузского. Именно ему принадлежала идея расширения круга деятельности военной контрразведки. Бывший командир корпуса жандармов, а в это время генерал-губернатор Прибалтийских губерний, он оценивал реализацию этих идей весьма негативно: «Но хуже всего было то, что контрразведка выходила далеко за пределы своих функций, вмешиваясь в борьбу со спекуляцией и дороговизной, а также в политическую пропаганду и даже рабочее движение»71.

Деятельность энергичного и бдительного Бонч-Бруевича, назначенного еще в апреле 1915 г. начальником штаба 6-й армии, быстро превратилась в некий вариант террора. Это стало уже настолько очевидным, что Николай II на одном из прошений о реабилитации арестованных в ноябре 1915 г. написал: «Если оба просителя арестованы по приказанию Бонч-Бруевича – предписываю их немедленно освободить и вернуть к месту службы»72. Все это Бонч-Бруевич обычно объяснял интригами немцев и местью за его вклад в «дело Мясоедова», теперь с подачи Ставки он снова получил возможность развернуться, тем более что направление для следствия снова было указано довольно прозрачно. «Пильц надеялся, – вспоминал Шавельский, – что Батюшину удастся документально установить виновность не только Рубинштейна и Мануса, но и Распутина»73.

Пильца в этом полностью поддерживал и генерал Пустовойтенко. Не может не изумлять и то, что такие серьезные обвинения, включавшие в себя и подозрения в шпионаже, фактически основывались только на слухах о непристойном поведении Распутина, а лица, облеченные государственной властью, еще до начала следствия по делу известных спекулянтов не скрывают, что чуть ли не основной целью этого следствия является дискредитация близкого императору лица. Обвинение, на мой взгляд, небезопасное во время войны. В начале 1916 г., по мнению Лемке, начинается и постепенное разочарование Алексеева в императоре74. Следствию так и не удалось документально установить факты осуществления финансовых операций при помощи Распутина, Рубинштейн был заключен в тюрьму, а слухи остались75. Этим арестом дело не ограничилось. Кроме Рубинштейна, подвергнутого пятимесячному заключению, был арестован целый ряд фабрикантов и банкиров, связанных с мукомольной и сахарной промышленностью76.

В связи с падением курса рубля и невозможностью экспорта в условиях блокады было принято решение организовать массовые поставки сахара в Персию. Это привело к частичному реэкспорту этого продукта через неконтролируемую зону в Турцию и Германию, между тем курс рубля продолжал неизменно снижаться77. Этим делом также начала заниматься комиссия Батюшина, в составе которой, по словам Лукомского, были не только опытные специалисты, но и «очень вредные элементы»78. В результате работы этой комиссии положение сахарной промышленности, и без того осложнившееся ввиду напряженных военных перевозок в малороссийских губерниях, лишь ухудшилось. Это вызвало кризис в снабжении тыла и фронта сахаром, правда, вскоре он был преодолен.

П. Г. Курлов вспоминал о том, как проходила следственная работа Батюшина: «Деятельность его превратилась в белый террор, так как он арестовывал самых разнообразных людей, даже директоров банков. Добиться от него мотивов таких арестов было невозможно даже министру внутренних дел, как это было в деле банкиров Рубинштейна, Доброго и др., которые просидели в тюрьме пять месяцев совершенно без всякого основания. Генерал Батюшин считал уместным вмешиваться даже в рабочий вопрос, посылал своих подчиненных для переговоров с рабочими и этим совершенно парализовал труды органов Министерства внутренних дел, в результате чего получились стачки и забастовки рабочих»79. Массовые аресты имели еще одно последствие. Штаб фронта постоянно посещали родственники арестованных или задержанных с просьбами об освобождении, смягчении их участи и т. п.80

Удивительно, что знавшие о слухах, дискредитировавших монархию, Шавельский и Пильц выбрали весьма странный способ борьбы с ними: они, образно говоря, старались потушить огонь керосином. Эффект не заставил себя долго ждать: «Слух о Рубинштейновском деле и о причастности к нему Распутина облетел фронт и взбудоражил умы: куда только я ни приезжал, везде меня спрашивали: верно ли, что Распутин так близок к царской семье? Верно ли, что царь слушает его во всем и всегда? и т. д… Во всех таких вопросах и разговорах было больше любопытства, чем беспокойства, больше удивления, чем возмущения, хотя в некоторых местах проглядывало и второе. Таким образом, сразу выросший в армии огромный интерес к Распутину пока не представлял ничего грозного, но он угрожал в будущем»81. А комиссия Батюшина продолжала свою работу, что в конце концов заставило министра внутренних дел обратиться с протестом в Ставку, куда для этого был командирован генерал Курлов: «Генерал Пустовойтенков (так у автора. – А. О.) был совершенно согласен со мной относительно недопустимости подобного образа действий подчиненных ему учреждений (комиссия Батюшина подчинялась ведомству генерал-квартирмейстера. – А. О.) и обещал положить этому предел, но дело нисколько не изменилось, и Батюшин по-прежнему продолжал свою деятельность»82.

В кризисные моменты Батюшин обращался за поддержкой к Алексееву и всегда получал таковую, однако в конце 1916 – начале 1917 г. методы и меры его комиссии, а также результаты, бывшие следствием того и другого, резко переломили отношение к ней. Правительство и новый министр внутренних дел А. Д. Протопопов решительно прекратили ее деятельность. Буквально накануне февральских событий 1917 г. арестованные сахарозаводчики были освобождены, а часть сотрудников комиссии, в том числе и небезызвестный Манасевич-Мануйлов, подверглись аресту. Сразу после падения монархии за ними последовал и сам Батюшин с ближайшими сотрудниками83. Причиной этого ареста стали нарекания на многочисленные злоупотребления властью, допущенные комиссией84. Отметим еще одну, весьма характерную, особенность работы Батюшина. Начиная следствие по делам о спекуляции, он стремился вывести своих подследственных на обвинение по связям с германско-австрийской разведкой. Неизбежным результатом был скандальный провал и дискредитация военной контрразведки85.

Курс на свертывание активности комиссии Батюшина был достаточным основанием для того, чтобы связать имя Протопопова с Распутиным, но этого было мало. После «дел» Мясоедова и Сухомлинова обвинения в измене стали привычными для либеральной оппозиции. Случай с Протопоповым не мог быть исключением. В результате возникли разговоры о предательстве, о сепаратных переговорах с германцами во время поездки думской делегации в Европу и т. п. Разумеется, все это были абсолютно бессмысленные слухи. Ни в организации встречи с Варбургом, ни в самой беседе с ним не было ничего преступного, а сам Протопопов не делал из нее никакого секрета. Дело было в другом. Министр внутренних дел, убежденный в том, что руководящий центр оппозиции короне находится в Думе и что составными частями ее являются Земгор и ВПК, явно не мог устраивать лидеров этой оппозиции86. Особенно в момент, когда этот центр и его составные готовились к новому наступлению на власть. 19 октября (1 ноября) по просьбе Протопопова на квартире у Родзянко была организована встреча с руководством Думы и «Прогрессивного блока». Разговор не получился. Бывших коллег министра возмутило то, что он пришел к ним в жандармском мундире. Этого уже хватило для того, чтобы убедиться в невозможности диалога. Вслед за уходом Протопопова собрание немедленно начало противодействовать его планам решения продовольственного вопроса87.

Следует учесть, что обстановка в столице в начале октября 1916 г. была чрезвычайно напряженной. По Петрограду стали широко распространяться слухи о каких-то чрезвычайных событиях, якобы происходивших в Москве, Харькове и некоторых других провинциальных городах. Возникло тревожное положение. Корреспонденты Рабочей группы сообщали «о крайне повышенном, возбужденном настроении рабочих… достаточно было малейшего шума, падения листа железа, чтобы рабочие остановили станки и устремились к выходу»88. По данным Охранного отделения, на собраниях Рабочей группы ЦВПК «обычно присутствуют представители всех без исключения течений революционного подполья»89. Работа группы протекала в атмосфере подозрительности, недоверия и страха перед провокациями.

17 (30) октября она выпустила воззвание, рекомендуя рабочему классу быть настороже, так как в настоящее время выступление может привести к поражению. В этом воззвании, между прочим, говорилось: «В последние дни все чаще и все настойчивее по фабрикам и заводам Петрограда распространяются самые тревожные и возбуждающие слухи. Передают: на таком-то заводе обрушилось здание и задавило сотни рабочих; на такой-то фабрике произошел взрыв, причем погибли сотни работающих там людей. На днях широко распространились слухи о том, что вся Москва охвачена восстанием, что московская полиция забастовала, что вызванные войска отказались стрелять, и т. д. Одновременно с этим подобные же слухи, но уже о восстании в Петрограде, о разгроме Гостиного двора, распространяются в Москве. В Харькове рассказывают о революции в Москве, а в Москве – о революции в Харькове. При проверке эти слухи оказываются выдумкой»90.

В тот же день на заводах «Русский Рено», «Лесснер», «Эриксон», «Айваз», «Нобель», «Металлический», «Барановский», «Феликс Сикорский», «Щетинин», «Сименс-Шукерт», «Динамо» и многих других начались забастовки. Они носили стихийный и неорганизованный характер, не было никаких политических лозунгов и экономических требований. Воззвание Рабочей группы было задержано военной цензурой и появилось в газетах с купюрами в момент, когда уже начались массовые стачки. 21–22 октября (3–4 ноября) 1916 г. все успокоилось так же внезапно, как и началось91. Нелегально вернувшийся в октябре 1916 г. из Швеции большевик А. Г Шляпников вспоминал: «Оппозиционное настроение буржуазии и “обывателя”, по существу, мелкого буржуа, создавало весьма подходящую атмосферу для революционных выступлений рабочих. Не прекращавшиеся конфликты Государственной думы с царским правительством также содействовали росту оппозиционных настроений даже у наиболее умеренной части буржуазии»92.

24-26 октября (6–8 ноября) 1916 г. по инициативе Рабочей группы ЦВПК была созвана Комиссия по организации труда. На ее заседаниях забастовочная активность была названа результатом деятельности безответственных лиц. Группа рекомендовала рабочим вернуться к станкам и прекратить забастовки. Одновременно с этим, без ведома Бюро и Президиума ЦВПК, она обратилась к Думе с «представлением по поводу переживаемых тревожных событий». Оно заканчивалось следующим заявлением: «Мы полагаем, что Государственной думой должно быть немедленно предъявлено решительное требование к власти: 1. Открыть все закрытые распоряжением военного начальства фабрики и заводы; 2. Рассчитанных рабочих принять обратно, арестованных освободить, посланных на фронт возвратить на заводы; 3. Убрать от заводов и из рабочих кварталов полицейские патрули и усиленные наряды, нервирующие и раздражающие рабочие массы»93.

Вскоре волнения начались снова, поводом для них послужил слух о том, что смертной казни было предано несколько десятков матросов, преданных военно-полевому суду. 26 октября (8 ноября) 1916 г. работа была вновь остановлена на целом ряде заводов, в забастовке приняли участие около 100 тыс. человек (из общего их числа приблизительно в 300 тыс. человек). Распоряжением военных властей бастующие заводы были закрыты по распоряжению военных властей. 29 октября (11 ноября) начальник штаба Петроградского военного округа издал распоряжение о лишении отсрочки всех военнообязанных досрочных призывов 1917 и 1918 гг.94 И тут на открывшейся сессии Государственной думы 1 (14) ноября 1916 г. прозвучала «историческая» речь Милюкова.

Громовой сигнал Милюкова и его последствия

1 (14) ноября 1916 г. Дума возобновила свою работу, прерванную 20 июня (2 августа) того же года. Уже перед открытием сессии настроение было весьма напряженным. «Никогда, – отмечал «Вестник Европы», – после незабвенных дней первой Думы, открытие законодательной сессии не ожидалось с таким лихорадочным нетерпением; никогда заседания Думы не возбуждали такого страстного интереса…»1 Ожидания оправдались. Выступавшие в Думе ораторы старались максимально использовать протестные настроения в свою пользу. Они сразу же приступили к приостановленному на три месяца штурму власти. В своей вступительной речи Родзянко заявил о непреклонной воле к победе над внешним врагом: «Какие же пути ведут нас к этой цели? Мы знаем их: спокойствие внутри страны, вера в свои силы, твердость духа в испытаниях и твердо сказанная правда здесь, в этих стенах. Правительство должно узнать от вас, что нужно для страны. В часы борьбы и напряжения народных сил нельзя гасить народный дух ненужными стеснениями»2.

Эстафету перехватил С. И. Шидловский, выступавший от «Прогрессивного блока». Он немедленно упомянул об освобожденном из крепости Сухомлинове. Аудитория реагировала нужным образом: «Изменники покрывают изменников»3. Шидловский сделал следующий вывод: «Недоверие к власти сменилось чувством, близким к негодованию. Население не верит, чтобы могло быть неясным правительству то, что ясно для него самого. Население ищет объяснений таких действий, которые, создавая внутренние затруднения, служат на пользу врагу, и, не находя их, готово верить самым чудовищным слухам. Такое состояние умов само по себе представляет чрезвычайную опасность»4. С последним высказыванием трудно не согласиться. Впрочем, эта опасность создавалась, и притом весьма активно, «властителями умов», знавшими рецепт спасения страны. Прогрессисты открыто заявляли, что целью блока является создание правительства из лиц, «…объединенных одинаковым пониманием задач переживаемого момента и готовых в своей деятельности опираться на большинство Государственной думы и провести в жизнь его программу. Отныне мы будем стремиться к достижению этой цели всеми доступными нам законными способами»5.

Атмосфера заседания накалялась. Керенский заявил о том, что члены правительства «являются предателями интересов страны»6. Слова «измена» и «предательство» буквально витали в воздухе, заседание производило впечатление хорошо срежиссированного спектакля, в котором все подчинено одной цели – подготовке публики к главному монологу. Думцы как будто упивались своей безнаказанностью. Вскоре настал черед Милюкова – его речь получила название «штурмового сигнала». «Сперва робкие по существу и приличные по форме выступления отдельных политических деятелей, враждебно настроенных по отношению правительства, видя терпимость и попустительство последнего, – вспоминал современник, – приобретали все более и более раздражительный тон и резкие формы, достигнув, наконец, своей кульминационной дерзости в момент произнесения Милюковым своей, отныне исторической, речи 1 ноября 1916 г.»7 Трудно назвать это выступление сигналом – штурм уже начался с самого начала работы сессии. Это была бомба, начиненная бездоказательными слухами и весьма своеобразным остроумием.

Милюков тщательно готовился, всю речь он читал по бумаге. Начав с упоминания ненавистного для Думы имени Сухомлинова, освобожденного из-под следствия, он сразу же заявил о недоверии к правительству. Основой для этого были ходившие по стране слухи, к которым сам лидер кадетов вроде бы относился негативно: «Господа, я не хотел бы идти навстречу излишней, быть может, болезненной подозрительности, с которой реагирует на все происходящее взволнованное чувство русского патриота. Но как вы будете опровергать возможность таких подозрений, когда кучка темных личностей руководит в личных и неизменных интересах важнейшими государственными делами?»8 К сидевшему в дипломатической ложе американскому послу Д. Фрэнсису подошел один из октябристов и взволнованно произнес по-английски: «Это безумие – публично нападать на власть царя. Мы можем исправить ошибки, но поставьте под вопрос власть посреди войны, и мы пропали»9.

Ссылаясь на германские, австрийские и швейцарские газеты, часть из которых, в свою очередь, ссылалась на неназванную Милюковым московскую газету, он обвинял императрицу, правительство, правых во взяточничестве, непрофессионализме, подготовке сепаратного мира из-за страха перед революцией, сознательном сопротивлении работе Земгора и ЦВПК, намекал на то, что разгром Румынии был следствием «глупости или измены», и требовал нового политического процесса по образцу Сухомлиновского10. В своей речи он фактически рассекретил двух чиновников по особым поручениям, действовавших в Швейцарии по заданию русского военного агента во Франции полковника А. А. Игнатьева. Кроме того, по распоряжению департамента полиции они должны были собрать информацию по политическому масонству11. Неизвестно, знал ли об этом Милюков, но это не помешало ему намекнуть, что через эти каналы зондируется возможность заключения сепаратного мира, что вызвало немедленный протест русского атташе.

В сообщении на имя генерал-квартирмейстера Юго-Западного фронта он писал: «Считаю своим нравственным долгом доложить Вашему превосходительству, что г. Ратаев и чиновник Лебедев руководят каждый отдельной организацией в нашей агентурной разведке, и каждая поездка их, равно и сношения их в Швейцарии мне всегда известны. Я категорически утверждаю, что г. Милюков, называя с трибуны Государственной думы эти два имени, имеет ложные донесения об их деятельности и что ни г. Ратаев, ни г. Лебедев никаких подобных поручений ни от кого не получали. Выдавая так опрометчиво наши военные секреты, член Государственной думы принес нам вред, о размерах коего сейчас судить еще нельзя. Донося о всем вышеизложенном, ходатайствую перед Вашим превосходительством принять зависящие меры об ограждении впоследствии честных имен моих сотрудников от брошенного в них позорного обвинения. Доношу, что мною будут приняты все меры, чтобы по возможности уменьшить вред, принесенный г. Милюковым делу нашей агентурной разведки»12.

Шуваев также получил это письмо и передал копию Родзянко. Военному министру не было необходимости оправдываться – он мог переадресовать вопрос «Глупость или измена?» самому Милюкову. Впрочем, в Думе это уже сделал Марков (второй), но лидер кадетов сразу же ответил: «Моя речь – есть заслуга перед Родиной, которой вы не сделаете»13. Лидер кадетов не счел возможным упомянуть о еще одной своей заслуге перед Родиной, совершенной им во время недавней поездки по странам-союзницам. Визит думцев совпал с наступлением русского Юго-Западного фронта. И во Франции, и в Италии делегацию представительных органов России прежде всего приветствовали как представителей армии и государства14.

Милюков активно встречался с государственными и политическими деятелями Англии, Франции и Италии, с которыми он обсуждал проекты будущей автономии Польши, говорил о необходимости эмансипации евреев в России, о будущем Аландских островов и Армении, об отношении к участникам войны в нейтральных странах и т. п.15 Особо теплый прием представителям России был, естественно, оказан в Италии, но Милюков не торопился в штаб-квартиру Виктора-Эммануила. Он предпочел отправиться в другую страну. «Я поехал в Швейцарию отдохнуть, а не заниматься политикой, – заявлял он в Думе, – но и тут за мной тянулись все те же темные тени. На берегах Женевского озера, в Берне, я не мог уйти от прежнего ведомства Штюрмера – от министерства внутренних дел и департамента полиции»16.

На самом деле, находясь в июне 1916 г. в Швейцарии (проездом из Франции в Италию с думской делегацией), Милюков попытался войти в контакт с болгарским поверенным в делах Тодором Тодоровым. Нисколько не сомневаясь в своих возможностях, он надеялся осуществить план заключения сепаратного мира с Болгарией. Болгарский дипломатический представитель отказался встречаться с «г-ном профессором», но тот продолжал добиваться встречи. Тогда дипломат дал бернской газете «Der Bund» интервью, в котором, в частности, говорилось следующее: «Антанта полностью игнорировала тот факт, что Болгария воюет не за временные преимущества, но за полную реализацию своих национальных чаяний»17.

Об этой своей акции Милюков при отчете о поездке в Думе летом 1916 г. умолчал, ограничившись общими рассуждениями: «Я не буду говорить о Болгарии. Мое всегдашнее представление заключалось в том, что те наши ошибки, о которых я не раз говорил с этой кафедры, мы можем поправить при благоприятных условиях. Но я не буду развивать эту мысль, потому что благоприятные условия, по моему мнению, еще не настали»18. Имел ли при этом Милюков в виду собственные ошибки, и чего было больше в его экспериментах на ниве секретной дипломатии в Швейцарии – глупости или предательства, – судить сложно. Ясно было одно – они никак не способствовали укреплению международного положения и влияния России. Вновь под критикой и подозрением общественности оказалась фигура военного министра. Прямолинейность и простота, с которыми обычно излагал свою личную точку зрения Шуваев, сыграли над ним злую шутку.

Генерал, например, мог задержаться на какой-либо излюбленной теме и говорить о ней часами. Так, например, в Совете министров он прочитал целую лекцию о том, как новый метод шитья сапог позволил обеспечить миллионами пар обуви армию. При старом методе, когда на пару уходил цельный кусок кожи, для этого не хватило бы всего поголовья скота России19. Шавельский считал, что Шуваеву лучше всего было бы отказаться от назначения: «В нем очень скоро разочаровались и Государь, и Свита, а затем и в Думе его высмеяли. Очень скоро в Свите не иначе, как с насмешкой, стали отзываться о новом военном министре, сделав его мишенью для своих шуток и острот. Не блиставший остроумием, простодушный и по-солдатски прямолинейный Дмитрий Савельевич давал достаточно материала для желавших поглумиться над ним»20.

Самым ярким из желавших был, конечно, П. Н. Милюков. По свидетельству Шульгина, Шуваев, узнав о том, что кто-то считает его предателем, сказал: «Я, может быть, – дурак, но я не изменник!»21 Можно представить себе, каким подарком для думских либералов были эти слова, и неслучайно Милюков сделал рефреном своей скандальной речи слова «глупость» и «измена». Подобные намеки, более или менее открытые, шли сплошной чередой с весны и лета 1915 г. Доказательств не требовалось.

Аудитория бурно одобряла оратора, явно поддерживая тезис об измене. Милюков перешел к намекам на измену императрицы. Сделал он это весьма характерно – подкрепив собственные обвинения цитатой из немецкой газеты22. Председательствовавший С. Т. Варун-Секрет не прерывал речь лидера кадетов – впоследствии он оправдывался тем, что не знал немецкого языка, хотя думский наказ вообще запрещал использование при выступлении иного языка, кроме русского23. Милюков назвал все правительство главным злом страны, «победа над которым будет равносильна выигрышу всей кампании»24. Фактически это был призыв к открытой войне с властью. Доказательств в «обличительной» речи лидера кадетов и не было. Вместо них использовались ссылки на «дело Сухомлинова». В своем выступлении Милюков признался: «Когда мы обвиняли Сухомлинова, мы ведь тоже не имели тех данных, которые следствие открыло (следствие «не открыло» ничего. – А. О.), мы имели то, что имеем теперь: инстинктивный голос всей страны и ее субъективную уверенность»25.

При этом лидер кадетов убеждал своих слушателей, что именно правительство развязало войну на «домашнем фронте»: «Прежде мы пробовали создать доказательство, что нельзя же вступать в борьбу со всеми живыми силами страны; нельзя вести войну внутри страны, если вы ее ведете на фронте… Теперь же, господа, кажется, все убедились, что обращаться к ним с доказательствами бесполезно, когда страх перед народом, перед своей страной слепит глаза и когда основной задачей является поскорее покончить войну, хотя бы вничью, чтобы только отделаться поскорее от необходимости искать народной поддержки. Мы говорим правительству, как сказала декларация блока: мы будем бороться с вами, будем бороться всеми законными средствами (законность этих действий вызывает большие сомнения. – А. О.) до тех пор, пока вы не уйдете. Говорят, что один член Совета министров, услышав, что на этот раз Государственная дума собирается говорить об измене, взволнованно вскрикнул: “Я, быть может, дурак, но я не изменник”. Господа, предшественник этого министра был несомненно умным человеком (имеется в виду Поливанов. – А. О.), так же как и предшественник министра иностранных дел был честным человеком (имеется в виду Сазонов. – А. О.). Но их теперь ведь нет в составе кабинета. Так разве же не все равно для практического результата, имеем ли мы в данном случае дело с глупостью или с изменою?»26

На фоне этой блестящей риторики у военного министра было одно, хотя и гораздо более существенное, преимущество – он сумел поднять уровень обеспечения армии. «Я по непосредственному опыту, – вспоминал А. И. Деникин, считавший, впрочем, это результатом работы общественных организаций, – а не только по цифрам, имею полное основание утверждать, что уже к концу 1916 г. армия наша, не достигнув, конечно, тех высоких норм, которые практиковались в армиях союзников, обладала все же вполне достаточными боевыми средствами, чтобы начать планомерную и широкую операцию на всем своем фронте»27. Провокация удалась. Эффект, произведенный ею, попросту не поддается оценке. Земства и города принимали резолюции в поддержку Думы, белые полосы на страницах газет были явным свидетельством правоты слов, изъятых цензурой28.

В правительстве попросту не знали, что делать. Впечатление, произведенное речью Милюкова, было весьма тяжелым. Поначалу раздавались голоса в пользу введения цензуры, однако пойти на репрессии не решились29. Уже 3 (16) ноября Совет министров рассмотрел заявление Штюрмера, который счел речь «для него оскорбительной и заключавшей в себе признаки клеветы, то есть деяния, караемого уголовным законом»30. Совещание признало справедливость этих замечаний, добавив при этом: «Не ограничиваясь указаниями на бесчестную деятельность председателя Совета министров, член Государственной думы Милюков позволил себе приписать гофмейстеру Штюрмеру действия изменнические»31. Первые несколько дней колебания вызвали у думцев страх. Столкнувшись лицом к лицу с угрозой роспуска, Родзянко попытался заверить двор в своей личной преданности, фактически взвалив ответственность на Варун-Секрета32.

4 (17) ноября Д. С. Шуваев и И. К. Григорович появились в Думе. Это было сделано по решению правительства. Б. В. Штюрмер колебался между подачей в суд на Милюкова и разгоном Думы, но в конечном итоге Совет министров на своем заседании предложил сделать попытку демонстрации готовности правительства работать вместе с думцами33. Возможно, что в случае, если бы Шуваев и Григорович получили бы враждебную встречу, это в результате могло быть использовано в качестве повода к роспуску Думы. Но дело приобрело неожиданный оборот. Военный министр, «…сильно волнуясь, сказал, что он, как старый солдат, верит в доблесть русской армии, что армия снабжена всем необходимым благодаря единодушной поддержке народа и народного представительства. Он привел цифры увеличения поступления боевых припасов в армию со времени учреждения Особого совещания по обороне. Закончил он просьбой и впредь поддерживать его своим доверием. Так же коротко и сильно сказал морской министр Григорович»34. Речь Шуваева действительно была эмоциональной, но вполне убедительной.

В отличие от Милюкова он оперировал точными данными: «Позвольте вам в круглых цифрах сказать, что же дало это наше общее движение, к чему оно привело. Я возьму три цифры: 1 января 1915 г. за единицу, затем я скажу, во сколько раз производство увеличилось к 1 января 1916 г. и в настоящее время. Трехдюймовые орудия: 1 января – единица; 1 января 1916 г. – в 3,8 раза и в августе 1916 г. – в 8 раз. Если же мы приведем введенную вставку стволов, починку орудий, то мы получим такие результаты: 1 января 1915 г. – единица; 1 января 1916 г. – в 5,7 раза и в августе 1916 г. – в 13,2 раза. 48-линейные гаубицы – это орудие сложное, господа, и трудно приготовляемое, но и оно в январе 1916 г. удвоилось, а в августе почти учетверилось сравнительно с январем 1915 г. Снаряды: 42-линейные в январе 1916 г. увеличились в 6,5 раз, в августе 1916 г. – в 7,5 раз. 48-линейные снаряды: в январе 1916 г. увеличились в 2,5 раза, в августе 1916 г. – в 9 раз. Шестидюймовые снаряды: в январе 1916 г. – в 2 раза, а в августе – в 5 раз. Трехдюймовые снаряды: в январе 1916 г. увеличились в 12,5 раз, а в августе 1916 г. – в 19,7 раза. Взрыватели – это важный элемент для снарядов – увеличились в январе в 6 раз, а в августе – в 19 раз. 48-линейные и шестидюймовые фугасные бомбы – в 4 раза и в 16 раз. Взрывчатые вещества… я не буду перечислять вам, господа, все, но увеличение произошло в некоторых случаях даже в 40 раз. Удушающие средства. господа, нужно кланяться нашим артиллеристам, жаль, что я их не вижу, я бы в присутствии вас низко им поклонился. Удушающие средства увеличились в январе 1916 г. в 33 раза, а в августе – в 69 раз. Господа, враг сломлен и надломлен, он не справится. Я еще раз повторю: каждый день приближает нас к победе и каждый день приближает его, напротив, к поражению. Мы должны, как глубокоуважаемый Председатель Государственной думы высказал, должны во что бы то ни стало победить. Это повелительные указания Державного нашего Главнокомандующего нашей доблестной армией. Этого требует по указанию Его Императорского Величества и по общему нашему признанию благо родины нашей, перед которым все должно отойти в сторону. Господа, позвольте еще раз высказать полную уверенность старого солдата, что мы не только должны победить, но и победим, победим во что бы то ни стало. Нет такой силы, которая могла бы одолеть русское царство»35.

Это выступление неоднократно прерывалось криками «Браво!», министрам устроили овацию. Они спустились в зал к депутатам, и там Шуваев обменялся рукопожатием с несколькими депутатами, в том числе и с Милюковым. «К нему (к Шуваеву. – А. О.) обращаются с просьбою изгнать ненавистных министров, – отмечает думский пристав, – он отвечает, что он солдат и в эти дела не вмешивается». «“Вот именно, так как вы солдат, то выгоните их штыками”, – возражают ему»36. Эта сцена имела продолжение. Лидер кадетов истолковал в своей газете состоявшееся рукопожатие с военным министром как факт поддержки со стороны генерала, который якобы еще и поблагодарил за что-то лидера кадетов. «Подвел [Милюков] старика ловко», – отмечал Я. В. Глинка37. Рукопожатие было действительно странным. За день до своего выступления в Думе Григорович и Шуваев присутствовали на заседании Совета министров, в ходе которого было принято решение привлечь лидера кадетов к суду за ложь38.

Вместо демонстрации единства правительства, как этого хотел Штюр-мер, вышло нечто другое. Дума, со своей стороны, показала готовность сотрудничать с армией и флотом39. Ее наиболее видные представители наперебой заявляли об одержанной моральной победе народного представительства. Несколько особняком держались только черносотенцы. Марков (второй) пытался урезонить коллег: «В этом выступлении нет ничего удивительного. Конечно, правительству во время войны нужна поддержка Г. Думы. Выступление министров, – это скорее акт, направленный к увещеванию Государственной думы»40. Увещевания не получилось. Наиболее типичным из опубликованных высказываний было принадлежавшее Милюкову: «Морской и военный министры сочли необходимым прийти и заявить, что армия и флот с Государственной думой»41. Немедленно последовали соответствующие шаги и со стороны земцев.

6 (19) ноября Московская губернская земская управа обратилась к военному и морскому министрам с приветствием: «С чувством глубокого удовлетворения узнаёт страна, что высшие представители армии и флота не мыслят иного способа одоления врага, как в живом и тесном единении с самими народом и его представителями»42. В тот же день свои телеграммы тем же адресатам отправил и глава Земского союза. «Мы всегда знали, – писал Львов Григоровичу, – что сердца наших моряков с теми, кто отдал все свои силы делу победы. Мы приветствуем вашу уверенность, что для обеспечения полной победы необходима совместная работа правительства с народными представителями и всеми общественными силами, основанная на взаимном доверии»43.

В обращении к Шуваеву уже никак не чувствовалась неприязнь к человеку, планировавшему проверить финансовые отчетности Земгора: «Главный комитет всероссийского земского союза приветствует ваше обращение к Г Думе и видит в нем признание вами необходимости единения власти и народа. Мы убеждены, что только правительство, опирающееся на доверие страны и ее представителей, может выполнить великую задачу, которую ставит перед нами современная война. Сердцем солдата вы поняли патриотическую готовность народных представителей послужить делу победы, при которой всякая мысль о мире позорна и преступна»44. Очевидно, подобного рода приветствий к Шуваеву было направлено весьма немало. 15 (28) ноября военный министр обратился к их авторам через прессу. Извинившись за то, что не сможет ответить каждому, он публично благодарил всех на страницах «Русского инвалида», попросив другие газеты перепечатать это сообщение45.

После выступлений Шуваева и Григоровича правительство встало перед выбором – или из-за нежелания обострять отношения с Думой промолчать, и тем самым молчаливо согласиться с ложью, или возбудить уголовное преследование депутата Думы за клевету. Был выбран второй путь. 9 (22) ноября император утвердил решение Совета министров46. 10 (23) января 1917 г. первый департамент Государственного совета принял постановление по обращению Штюрмера от 3 (16) ноября 1916 г. – Милюкову предлагалось в течение месяца дать объяснения относительно обвинений в клевете в речи, произнесенной в Думе. 11 (24) января это постановление было вручено лидеру кадетов. Итак, Милюкова пытались привлечь к суду за ложь, и он не сидел сложа руки. Было собрано совещание ЦК, которое приняло решение привлечь лучшие юридические силы партии, то есть фактически ведущих русских адвокатов, к защите своего лидера. В конце концов Милюков заявил, что не признает законность какого-либо суда над депутатом Думы за речь, произнесенную с трибуны законодательной палаты47.

Те же самые положения он развил и в своем письменном ответе на запрос, направленном в первый департамент 10 (23) февраля 1917 г.

Сославшись на ст. 14 учреждения Государственной думы, которая, по мнению лидера кадетов, установила «полную свободу суждений и мнений членов Государственной думы по делам, подлежащим ее ведению», он отказался давать разъяснения. Более того, Милюков при этом заявил, что обвинение со стороны Штюрмера носит «чисто политический» характер». Обвиняемый согласился представить свои доказательства и давать объяснения только в том случае, если будет учреждена «следственная комиссия над действиями Штюрмера», а пока этого не произойдет – доказательства предоставлены не будут48. Это была наглая и мудрая система обороны.

В ноябре 1916 г. путем провокаций и лжи Милюков и его союзники действительно добились своего – они спровоцировали резкое недовольство императрицы. В результате она рекомендовала назначить на пост военного министра Беляева49. Действительно, и Григорович, и Шуваев заняли как бы оборонительную позицию, хотя они имели все основания для нападения. Но из них двоих только военный министр был особо выделен кадетской печатью и в результате смещен после «поддержки» лидерами Думы. В отставку был направлен и Штюрмер. Огромную роль в этом сыграла уже Ставка в лице болевшего и слабевшего с каждым днем генерала Алексеева.

Снова поиск невозможного решения

Почти вслед за думскими скандалами в Могилеве императором было принято решение об отставке главы правительства. Был намечен и кандидат на этот пост – министр путей сообщения А. Ф. Трепов1. Его волевые и деловые качества были хорошо известны. В сентябре 1916 г. Николай II, весьма внимательно следивший за ходом железнодорожного строительства в направлении Порт Романов и Владивосток, неоднократно лестно отзывался о способностях Трепова в разговорах с Генбери-Вилльямсом2. Английский посол и представитель при Ставке полностью разделяли эти оценки3.

3 (16) ноября 1916 г. Трепов был произведен в статс-секретари во внимание к «примерно-ревностным трудам по сооружению железной дороги, соединяющей Россию с незамерзающим Мурманским побережьем, в день окончания укладки сего рельсового пути…»4 6 (19) ноября Трепов сделал запрос председателю военно-морской комиссии Думы Шингареву относительно своего выступления по вопросу о строительстве стратегических железных дорог. Согласие было дано, однако вскоре последовали протесты – сын градоначальника Ф. Ф. Трепова и брат усмирителя революции Д. Ф. Трепова воспринимался думцами исключительно негативно. Принадлежность к такой семье была важнее профессиональных качеств. 8 (21) ноября доклад министра в комиссии был заслушан, но ряд ее членов – социалисты, прогрессисты, октябристы и часть кадетов – демонстративно покинули зал5.

9 (22) ноября 1916 г. Штюрмер и Трепов посетили Ставку и в тот же вечер покинули ее. Среди штабных немедленно пошли слухи о грядущей отставке Штюрмера6. 10 (23) ноября она состоялась – император подписал указ о назначении Трепова главой правительства с оставлением в прочих должностях, Штюрмер был произведен в обер-камергеры двора с оставлением членом Государственного совета. Одновременно заседания Думы прерывались с 11 (24) по 19 ноября (2 декабря) 1916 г.7 Союзная дипломатия, в общем, совершенно верно приписала организацию отставки усилиям Алексеева8. В Лондоне последующие события были восприняты весьма положительно – в смене лиц увидели отказ от политики поиска соглашения с Германией. Дело зашло настолько далеко, что этой точки зрения придерживался даже посол граф А. К. фон Бенкендорф9.

Как вмешательство Могилева эти изменения в правительстве восприняли кадеты и представители общественных организаций, правда, с одним немаловажным отличием – они считали, что «Ставка струсила» и после 1 (14) ноября ищет путей примирения с Думой10. Главой правительства стал А. Ф. Трепов. Дума поначалу встретила это назначение враждебным молчанием11. 13 (26) ноября в Ставку прибыла императрица. Алексеев объяснял этот приезд тем, что императрица, потеряв в лице Штюрмера своего ставленника, хочет оставить на посту министра внутренних дел Протопопова12. Шавельский вспоминает, что Александра Федоровна стремилась защитить Штюрмера и была очень огорчена его отставкой13. Без сомнения, она не собиралась после этого уступать в вопросе о Протопопове. Характерно, что Алексеев не обмолвился о думском скандале, учиненном Милюковым и его сторонниками в Думе 1 (14) ноября 1916 г.

Между тем вскоре враждебность к новому главе правительства в Думе пересилила молчание. 19 ноября (2 декабря) Трепов прибыл туда, чтобы огласить правительственную декларацию. Его ждала обструкция, организованная социалистами, которых время от времени обещал приструнить Родзянко14. «Открытие заседаний Думы было очень бурным, – вспоминал британский посол, – и Трепов, которого встретили свистом и шипением, вынужден был трижды покидать трибуну, пока его не начали слушать. Я был весьма поражен его терпением и сдержанностью и чувствовал, что Дума совершает огромную ошибку, занимая неверную позицию. Его политическая программа была весьма удовлетворительна, он эмоционально говорил о необходимости победы и сокрушения немцев как внутри России, так и на поле боя»15. Премьер обещал поддержку общественным организациям, он пошел навстречу требованиям Думы о передаче продовольственного вопроса в Министерство земледелия из Министерства внутренних дел, заявил о срочной подготовке реформы городского самоуправления и введения волостного земства, известил думцев о том, что после войны Проливы будут переданы России16.

Решительно ничего не помогло. Левые смотрели на Трепова через призму событий 1905 г. и не хотели получить из его рук ничего, даже заявления о будущем Константинополя, которое он сделал по согласованию с союзниками17. Впрочем, активно вели себя далеко не только левые – думцы выступали хорошо слаженным хором и требовали отставки Протопопова18. Выступления либеральной оппозиции в Думе были хорошо подготовлены событиями лета – осени предыдущего года. Ее «разоблачения» не остались без внимания Рабочей группы ЦВПК. Ответом группы на первые дни работы Думы стал Бюллетень № 5, который фактически призывал думцев возглавить революцию: «Несмотря на то что страна изнывает и стонет под стремительно возрастающей тяжестью продовольственного бедствия, реакция усердно поддерживает это распыленное состояние рабочих масс. Широкая, свободная организация населения вообще, и организация рабочего класса в частности, – единственно правильный путь к выходу из создавшегося положения. Но широкая и свободная организация народа означает коренную реорганизацию всей политической системы сверху донизу. Это хорошо понимает русская реакция. И она уже сделала выбор: пусть гибнет страна, пусть армия окажется без продовольствия, но народ не должен быть организован, ибо в его неорганизованности и распыленности лучшая гарантия сохранения ее господства. Стихийные народные волнения, которые реакция вызывает и будет неизбежно вызывать своей политикой, она попытается обратить против народа: она взвалит всю вину за дезорганизацию страны, за недоедание и деморализацию на те самые беспорядки и волнения, которые вызывает сама. Последние волнения рабочих с особенной силой подчеркивают всю остроту и трагичность момента. Медлить нельзя ни минуты. Спасение страны, стремительно разлагающейся под давлением преступной политики правительства, требует самого быстрого, решительного и коренного преобразования существующих политических условий, преобразования, обеспечивающего прежде всего полную свободу организаций, печати, собраний и т. п. Иного пути нет, и на него обязана твердо вступить Государственная дума. Только на этом пути она может приобрести доверие и поддержку народных масс и в них найти опору для борьбы за освобождение и спасение страны»19.

Речь Милюкова широко распространялась в стране в рукописных копиях и литографиях. «Он потряс основы, но не думал свалить их, а думал повлиять» – так оценил намерения лидера кадетов Гучков20. Вне зависимости от своих желаний, даже если в словах Гучкова и была правда, Милюков больше разрушал, чем сотрясал. Цензура запретила публикацию этого выступления в полном объеме, что только подогрело интерес к ней. В конце 1916 г. рукописные версии отчета о заседании 1 (14) ноября 1916 г. открыто и повсеместно обсуждались в армии среди офицерского состава21. В копии, списки и литографии вносились дополнения еще более фантастические, чем то, что прозвучало с трибуны Думы. «Речь эта, наполненная самыми тяжелыми обвинениями против правительства и даже против ныне покойной императрицы, – вспоминал современник, – произвела удручающее впечатление на общество и армию, вселяя в сознание их уверенность в бесцельности дальнейшей борьбы с Германией, так как из слов оратора явствовало, что “вражеская рука тайно влияет на направление хода наших государственных дел”, а следовательно, и решает участь сражений. Подобное “ядовитое семя подозрения”, умело брошенное в массы, не могло пройти бесследно для народной психологии, отравив ее сознанием собственного бессилия и безнадежности создавшегося положения»22. Люди использовали этот безответственный набор слухов и сплетен как объективный источник информации о том, что творится в правительстве и при дворе, общественные настроения приобретали все более радикальный характер23.

Все это происходило на фоне вопросов и разговоров, которые были инспирированы столичной «общественностью» и ее сторонниками – явными и тайными, вольными и невольными – в Ставке. Ллойд-Джордж писал: «Ни один народ, занятый борьбой с грозным противником, не может позволить себе расточать свою энергию в партийной распре»24. Весьма интересен тот факт, что в России инициаторами этой распри стали люди, постоянно взывавшие к опыту Европы, из которого именно британский представлял почти предмет обожествления. Положение императора становилось все более тяжелым – в политику медленно, но неуклонно втягивалось высшее командование армией.

Особенно важным в деле дискредитации монархии был вопрос о Распутине. Он активно муссировался в Ставке, для того чтобы привлечь на сторону противников правительства начальника штаба Главковерха. В 1894 г. Алексеев писал: «О, политика, сколько несуразного создавала и создает она там, где для нее законное место – в жизни народов. Чего же ждать там, где она является незваной гостьей – в жизни семьи?»25 В 1915–1916 гг. генерал постепенно, но постоянно отходил от этих взглядов. Точка зрения Г. Каткова о нейтральном отношении Алексеева к Распутину, ограничивавшегося тем, что генерал был категорически против визита «старца» в армию26, как мне кажется, верна лишь для начального периода пребывания Алексеева в Ставке.

Так, Лемке упоминает о разговоре между Алексеевым и императором по поводу возможного визита Распутина в Могилев уже в сентябре 1915 г., то есть сразу же после смены Верховного главнокомандующего, и сообщает, что «…тогда же было решено не пускать его сюда ни в коем случае»27. Это было естественно для сторонника бывшего Главковерха, но позиция Алексеева не была постоянной. Она постепенно менялась под влиянием лиц, окружавших его. Например, могилевский губернатор А. И. Пильц, убежденный сторонник Николая Николаевича (младшего)28, неоднократно призывал его вмешаться в кампанию против Г. Распутина.

После одного из разговоров с начальником штаба Пильц сознался Шавельскому: «Сейчас я был у генерала Алексеева. Я требовал от него, требовал, грозя общественным судом, чтобы он решительно поговорил с Государем о Распутине, чтобы он открыл Государю глаза на этого мерзавца»29. Удивляет тот тон, с которым, по его собственным словам, Пильц позволил себе говорить с Алексеевым, при этом настрой губернатора встретил полное сочувствие у Шавельского, который, кстати, также участвовал в этой кампании и, судя по его же воспоминаниям, оперировал в ней в основном сплетнями. Но эти угрозы могут быть более понятными, если учесть, что их фоном были слухи о посещении и пребывании в Ставке Распутина, появившиеся уже в начале октября 1915 г.30 Протопресвитер внес весомую лепту в организацию общественного мнения. Для своего выступления он воспользовался подходящим случаем, удачно возникшим после отставки Поливанова.

Шавельский, по долгу службы неоднократно посещавший позиции, после своей поездки на фронт в марте 1916 г. вновь попытался уговорить Алексеева выступить против Распутина перед императором, объясняя это как раз опасностью положения на фронте: «Надо вам, Михаил Васильевич, говорить с Государем о Распутине, уж очень далеко зашли разговоры о нем. Дело как будто начинает пахнуть грозою»31. Алексеев согласился. Легко заметна логика изменения его позиции. Алексеев сначала занимается исключительно вопросами управления войсками, сосредотачивается на военных вопросах, пока его не убеждают выступить активнее в вопросах внутренней политики, впрочем, близость к Николаю Николаевичу (младшему) и «младотуркам» позволяет предположить, что он был в какой-то степени готов к этому изменению.

При этом интересно отметить, что в разговоре с императором Шавельский счел возможным сослаться на Алексеева как на высший авторитет32, хотя как раз этот генерал, практически не выезжавший из Ставки, получал информацию о Распутине, по свидетельству того же Шавельского, в основном из разговоров со своим окружением, теми же Шавельским, Пильцем и в меньшей степени с Воейковым. Трудно освободиться от ощущения хорошо организованной кампании.

Далее все было довольно естественно. Трудно сделать первый шаг, но, сделав его, логично продолжать движение. То же произошло и с Алексеевым. Если в начале года его необходимо было уговаривать, грозить «общественным судом», убеждать чуть ли не в существовании связей Распутина с агентами противника, то теперь необходимость в этом отпала. Сомнительно, что Алексеев верил во все, что говорили о Распутине, и уж во всяком случае он не верил в то, что тот является шпионом, но генерал по-прежнему участвовал в этой кампании, вызывая восхищение у антираспутинцев. Это постепенно подводило его к скрытому конфликту с императрицей. Еще в начале июля 1916 г. Александра Федоровна продолжает передавать генералу приветы в письмах мужу, говорит о том, что думает о Михаиле Васильевиче «с благодарным сердцем»33. Вскоре интонации императрицы изменились. В конце лета 1916 г. Алексеев начал терять контроль над собой: очевидно, начала сказываться приближающаяся болезнь.

По свидетельству Кондзеровского, до этого Михаил Васильевич никогда не говорил с ним об императоре (а ведь они были знакомы до войны и дружили семьями), но именно перед болезнью он изменил этой привычке: «Один только раз, придя к генералу Алексееву с докладом, я (Кондзеровский. – А. О.) застал его в страшно возбужденном состоянии, бегающим взад и вперед по его маленькому служебному кабинету. И тут он мне взволнованно сказал несколько слов о том, какое ужасное влияние имеет на Государя Императрица, как она этим портит Государю и как вредит всему.

По поводу чего именно так волновался М. В. Алексеев, я так и не узнал»34. Шавельский вспоминает: «В августе или сентябре 1916 г. генерал Алексеев однажды прямо сказал Государю:

– Удивляюсь, ваше величество, что вы можете находить в этом грязном мужике!

– Я нахожу в нем то, чего не могу найти ни в одном из наших священнослужителей.

На такой же вопрос, обращенный к царице, последняя ответила ему: “Вы его (Распутина) совершенно не понимаете”, – и отвернулась от Алексеева»35. По словам самого генерала, она пыталась уговорить его согласиться на приезд Распутина, на что тот ответил категорическим отказом. Алексеев заявил, что если «старец» все же приедет, то он немедленно оставит пост начальника штаба Главковерха36. Когда произошел этот разговор, точно сказать трудно, но явно имел место. Об этом же упоминают Ю. Н. Данилов и М. К. Лемке. После завтрака в высочайшем присутствии императрица предложила начальнику штаба Ставки сопровождать ее во время прогулки в саду и попыталась выяснить, что было причиной его сопротивления приезду Распутина в Могилев. Алексеев ответил, что, хотя сам он лично Распутина не знает и ничего не имеет против него, но он не может допустить «присутствия здесь человека, о котором армия и народ единодушно самого отрицательного мнения»37.

Конечно, вряд ли Данилов или Лемке дословно передают речь Алексеева, потому что в это время они оба отсутствовали в Ставке, однако подобный разговор, судя по всему, все же имел место, причем и Шавельский, и Данилов в своих воспоминаниях, и Лемке в своем дневнике – все они единодушно отмечают, что беседа закончилась очень сухо. 16 (29) августа, возвращаясь из Ставки в Царское Село, императрица посылает Николаю II телеграмму, в которой интересуется, принял ли Алексеев иконку от Распутина, и просит мужа: «Не бойся упоминать о Гр.[игории] при нем (при Алексееве. – А. О.)…»38Определенная напряженность уже появляется – императрица видела врага в каждом, кто относился к «Другу» негативно. Попытки Алексеева повлиять на императора не были секретом для офицеров Ставки, так или иначе о них вспоминают все мемуаристы, в частности А. Д. Бубнов: «Перед революцией многие общественные деятели, и Родзянко прежде всего, пытались обращаться к Алексееву, чтобы он повлиял на императора. В Ставке было известно, что Алексеев делал подобные попытки. Однако генерал Алексеев, переходя на незнакомую и чужую ему почву внутренней политики, не сумел найти достаточно убедительных аргументов и не защищал их с достаточной твердостью, чтобы добиться желательных результатов»39.

Интересно, что Бубнов в своих воспоминаниях подвергает критике Алексеева за «недостаточную твердость». Безусловно, каждая неудача заставляла Алексеева проявлять все большую твердость. Один из таких разговоров и состоялся во время визита Александры Федоровны. Можно не сомневаться, что после этого отношение императрицы к Алексееву ухудшилось, и последний, по словам Лемке, после этого разговора «…пришел к себе и был уверен, что скоро придется сдать должность другому»40. В Ставке, по мнению Вырубовой, недолюбливали императрицу, а великие князья и Алексеев старались избегать даже протокольных встреч с ней41. Так это было или нет, но она чувствовала себя в Ставке неуютно. Александру Федоровну вообще не любили военные, как русские, так и германские, при этом если первые за мнимую германофилию, то вторые, на мой взгляд, за так же мнимую англоманию42. Когда Алексеев начал уклоняться от посещений высочайших обедов в присутствии императрицы, этот его поступок был воспринят большинством его подчиненных с одобрением43. Однако далеко не у всех в штабе императрица вызывала антипатию, а Николай II в общении был весьма приятным человеком. Только один раз, по свидетельству Кондзеровского, императорская чета не обратила ни малейшего внимания на присутствующего человека, и это был Поливанов незадолго до своей отставки44.

В сентябре 1916 г. у Алексеева начались тяжелые приступы уремии. Октябрь прошел спокойно, но в начале ноября наступило резкое ухудшение. Когда Николай II вернулся в Могилев после очередной поездки и застал Алексеева уже больным, доклады вместо него делал Пустовойтенко, а Верховный главнокомандующий посещал своего начальника штаба почти каждый день45. 30 сентября (13 октября) 1916 г. отец Г Шавельский вернулся в Ставку из поездки в Кавказскую армию. Он отмечает: «Генерала Алексеева я застал страшно утомленным, осунувшимся, постаревшим. Раньше всегда внимательный к моим докладам, теперь он слушал меня вяло, апатично, почти безразлично, а потом вдруг прервал меня: “Знаете, отец Георгий, я хочу уйти со службы! Нет смысла служить: ничего нельзя сделать, ничем нельзя помочь делу. Ну что можно поделать с этим ребенком?! Пляшет над пропастью и. спокоен. Государством же правит безумная женщина, а около нее клубок грязных червей: Распутин, Вырубова, Штюрмер, Раев, Питирим. На днях я говорил с ним, решительно все высказал ему”»46.

Император, по словам Алексеева, мягко отклонил обвинения в нечестности правительства. В описанной выше сцене чувствуется прорыв раздражительности уставшего больного человека, перегруженного тяжелой работой. Император опять продемонстрировал свою способность сдержанности, он уважал Алексеева и, очевидно, понимал его слова именно как следствие тяжелого состояния души и тела своего заместителя, тем более что последний так и не привел ни одного довода в доказательство своих обвинений. В Ставке ходили слухи, что во время одного из визитов императора к больному генералу в ноябре 1916 г. тот, лежа в постели, повторял в горячке: «Уберите Штюрмера!»47 Очевидно, Алексеев уже разделял общую позицию либералов по отношению к этому человеку. Уже 1 (14) ноября 1916 г. Николай II сообщил Генбери-Вилльямсу о том, что Алексеев нуждается в отпуске по болезни48.

Несмотря на то что Алексеев постепенно втягивался в «распутинскую» историю, его отношения с императором по-прежнему были прекрасными. Николай II обращался к генералу по имени и отчеству (нужно отметить, что все сотрудники Ставки обычно так называли наштаверха, когда речь заходила о нем)49, был к нему подчеркнуто внимателен. Разногласий между ними еще не было. На предупреждения жены об интригах Гучкова и Родзянко в отношении своего начальника штаба Николай II даже в начале октября 1916 г. отвечал: «Ал.[ексеев] никогда не говорил о Гучкове. Я только знаю, что он ненавидит Родзянко и насмехается над его уверенностью в том, что он знает все лучше других. Что его давно приводит в отчаяние, так это огромное число писем, которые он получает от офицеров, их семей, солдат и т. д., а также и анонимных, и во всех его просят обратить его внимание на тяжелое положение городов и сел по случаю дороговизны продовольствия и товаров»50.

Наштаверха лечили несколько врачей: сначала штабной доктор А. А. Козловский, потом лейб-медик проф. С. П. Федоров, а потом, по рекомендации последнего, его ученик, уролог Н. Ф. Лежнев. Генерал не вставал с постели, у него был сильный жар, и на докладах у императора Алексеева заменял Пустовойтенко. 7 (20) ноября положение начальника штаба стало угрожающим, и на следующий день он причастился. В этот же день император после доклада зашел к Алексееву и «…условился с ним, что на время его отпуска испр[авлять] должность нач. штаба будет Гурко»51. 7–8 (20–21) ноября Ставку посетил Николай Николаевич (младший). Отношения между ним и императором не потеплели. Великий князь, как и Алексеев, во всем винил императрицу и ее влияние52. Они имели основания для этих подозрений. В письмах мужу Александра Федоровна не скрывала своего раздражения по отношению к Николаю Николаевичу (младшему), резко изменилось и ее отношение к Алексееву. 5 (18) ноября 1916 г., рекомендуя императору отправить генерала в двухмесячный отпуск, она отмечает: «Человек, который так страшно настроен против нашего Друга, как несчастный Алекс.[еев], не может работать успешно»53.

Тем временем Алексееву стало несколько лучше после доклада доктора Сиротинина, рекомендовавшего отправить генерала на отдых и лечение в Севастополь, в Романовский институт. В начале февраля 1915 г. император посетил это, по его словам, «прекрасное учреждение», и оно ему очень понравилось. Николай II переговорил об этом деле с Михаилом Васильевичем. Временно исполнять обязанности начальника штаба Ставки по «усиленной рекомендации» Алексеева был назначен командующий Особой армией генерал В. И. Гурко. Он приехал в Ставку 10 (23) ноября 1916 г. и уже на следующий день сделал свой первый доклад Верховному54. Курлов вспоминал: «Генерал Гурко находился в близких отношениях к А. И. Гучкову и этим затруднял, будучи начальником штаба Верховного главнокомандующего, ту борьбу, которую правительство вело тогда с Гучковым как с главой Военно-промышленного комитета и его Рабочей группы, которые открыто стали на сторону революции»55. Эти два человека были знакомы со времен Англо-бурской войны, где Гучков, как известно, сражался добровольцем на стороне буров, а Гурко был военным агентом в Оранжевой республике56. Теперь это знакомство становилось поводом для различного рода слухов.

Еще 5 (18) ноября 1916 г. на приеме в Ставке генерал Маниковский предупреждал Николая II о пропаганде среди рабочих и о финансовой поддержке забастовок. Он предупреждал императора, что при слабости правительства и, как следствие, бездеятельности полиции положение принимает опасный оборот57. Думские либералы возлагали на участников Рабочей группы особые надежды: «Коновалов мечтал создать “пролетарскую армию” под своей командой, чтобы ее усилиями заставить правительство пойти на уступки Думе. Так же думал и Терещенко»58. Гурко не счел необходимым как-то реагировать на эти слухи. А вот с Алексеевым Гурко считался и был к нему подчеркнуто внимателен. Генбери-Вилльямс дал ему блестящую характеристику: «…первоклассный, энергичный солдат, мы счастливы, что Алексеева замещает он. Гурко, помимо всех остальных его хороших качеств, является “гражданином мира”»59. Сомнительный комплимент для высшего военного руководителя России во время войны.

Гурко был младше многих командующих армиями и всех командующих фронтами, однако «.о нем было известно, что он очень решителен, тверд характером и либерально настроен, так что можно было полагать, что именно эти свойства остановили на нем выбор генерала Алексеева, потерявшего надежду сломить упорство Государя»60. Поддержка начальника штаба Ставки была, очевидно, не последней причиной уверенности Гурко в себе. Шавельский вспоминает: «Хотя в Ставке он был калифом на час, но держал он себя чрезвычайно смело, совершенно независимо. Даже когда он говорил с великим князем, чувствовалось, что говорит начальник штаба, первое лицо Ставки после Государя. И перед Государем он держал себя с редким достоинством»61. Эта фраза в высшей степени характерна для Шавельского. На первое место он поставил все же Николая Николаевича (младшего). Эта фигура оттеняла для него все, и даже с ним Гурко держал себя независимо. По собственным словам генерала, вскоре в свите к нему стали относиться с подозрением, о причине которого упомянул в разговоре с ним граф Фредерикс: императору сообщали о связях Гурко с Гучковым62. (По свидетельству Вырубовой, подобную информацию Николай II получил и об Алексееве, но тот на вопрос императора, поддерживает ли он переписку с Гучковым, ответил отрицательно63.)

«Не забудь запретить Гурко болтать и вмешиваться в политику, – писала в Ставку уже 4 (17) декабря 1916 г. Александра Федоровна, – это погубило Никол.[ая] и Алекс.[еева]. Последнему Бог послал болезнь, очевидно, с целью спасти тебя от человека, который сбился с пути и приносил вред тем, что слушался дурных писем и людей, вместо того, чтобы следовать твоим указаниям относительно войны, а также за его упрямство. Его тоже восстановили против меня.»64 Итак, постепенно Алексеев был втянут в конфликт с императрицей – ее отношение к нему стало резко враждебным. Этого, однако, никак нельзя сказать о Николае II – он по-прежнему считался со своим начальником штаба, что было доказано принятием рекомендованного им человека. Длительный отъезд наштаверха был подготовлен. Алексеев покидал Могилев и раньше, но не надолго и недалеко.

В конце января 1916 г., когда на фронте наступило затишье, Алексеев выезжал в Смоленск, где с довоенных времен жила его семья, на бракосочетание сына65. Его единственный сын – Николай Михайлович Алексеев – начал войну корнетом лейб-гвардии Уланского полка. По свидетельству Лемке, отец следил за тем, чтобы сын не оказался в штабе66. Судя по переписке 1914 – начала 1915 г., Алексеев, в бытность начальником штаба Юго-Западного фронта, старался бережно относиться к бригаде, в которой служил корнет Николай Алексеев (с июля 1915 г. – поручик, с августа 1916 г. – штабс-ротмистр). После назначения на пост командующего Северо-Западным фронтом Алексеев предложил сыну стать его ординарцем. Тот, судя по всему, отказался и продолжал воевать в составе лейб-гвардии Уланского полка, и только в августе 1917 г. его перевели с фронта в относительно спокойную Финляндию «для рекогносцировок в ведомстве генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего», и далее он находился в Могилеве67.

Вообще же генерал был настроен весьма решительно в отношении непомерно увеличившихся штабов. В середине февраля 1916 г. он составил проект сокращения лишних офицерских штатов (ординарцев, адъютантов, офицеров для связи и т. д.) в штабах разного уровня в 3–4 раза. Кроме того, Алексеев предлагал резко сократить размеры штабной переписки, ужесточить требования к той, иногда далеко не спартанской жизни, которая имела место в тылу, приблизить штабное начальство к окопной жизни68. Гурко сочувствовал этим взглядам. Но на их реализацию нужно было время и солидарность военного и политического руководства. Осенью 1916 г. ни того, ни другого не было – болезнь и отъезд Алексеева выпали на обострение противоречий по двум уже существовавшим ранее конфликтным вопросам – военного министра (замена Шуваева после событий в Думе не вызывала сомнений) и Польши.

Уже на второй день после приезда Гурко в Могилев – 11 (24) ноября 1916 г. Алексеев обсуждал с ним различные вопросы, в том числе и польский, причем у них не было существенных расхождений69. Оба они считали, что воззвание Николая Николаевича (младшего) об автономии Польши по окончании войны появилось неожиданно для правительства, нации, союзников и врагов. Это, конечно, было далеко не так – текст воззвания обсуждался на заседании правительства 1 (14) августа 1914 г. и тогда одним из сторонников его опубликования был военный министр – В. А. Сухомлинов70. Тогда, 2 августа 1914 г. Верховный главнокомандующий обещал: «Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ. Да воссоединится он воедино под скипетром русского царя. Под скипетром этим возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении»71.

Попытка Сазонова конкретизировать эти обещания летом 1916 г. провалилась. Теперь же в корне изменилась ситуация. 5 ноября 1916 г., несмотря на протесты со стороны Антанты72, Германия и Австро-Венгрия декларировали восстановление польского государства под их совместным протекторатом. Эта мера далась союзникам с трудом, австрийцы в этот момент опасались ирредентистских настроений в будущей Польше по отношению к Западной Галиции, но все перевесили военные соображения. Германский генералитет ожидал массового прихода польских добровольцев после опубликования декларации. Однако германо-австрийская политика в Польше оказалась, по меткому выражению одного из ее творцов, «грудой черепков». Крах расчетов на польские пополнения стал ясен уже в первые дни после 5 ноября73. 2 (15) ноября последовал публичный протест России против декларации создания Польского государства74, а 3 (16) ноября – против попыток германских и австрийских властей провести наборы в Царстве Польском среди российских подданных75. Естественно, что эти протесты были игнорированы, и уже 14 января 1917 г. германский и австрийский губернаторы Польши приняли членов новообразованного польского Государственного совета76.

Польский вопрос относился к категории неразрешимых для участников разделов, тем не менее наступило время, когда ответ на него необходимо было дать в любом случае. Алексеев обсуждал с Гурко не только польский вопрос. Перед отъездом на лечение он стал чувствовать себя немного лучше, и два генерала получили возможность больше беседовать на военные и политические темы. Позиция Гурко была близка сазоновскому проекту, но генерал пошел дальше. Он считал, что Польша и Россия должны иметь только одно общее – границу. Возражений со стороны Алексеева не последовало. После его отъезда Гурко сделал императору два часовых доклада на эту тему. 13 (26) декабря Николай II подписал указ и обращение к армии и флоту о восстановлении Польши после войны из трех частей – русской, германской и австро-венгерской. По желанию монарха оно было датировано 12 (25) декабря – день Святого Спиридона поворотного (Тримифунтского)77. В приказе говорилось о том, что отступление русской армии закончилось в 1915 г., что после многочисленных поражений, нанесенных врагу в текущую кампанию, русская армия может рассчитывать на успех в ближайшее время78.

Документ содержал и официальный ответ на предложение Берлина приступить к переговорам о мире: «Германия чувствует, что близок час ее окончательного поражения, близок час возмездия за все содеянные ею правонарушения и жестокости. И вот подобно тому, как во время превосходства в своих боевых силах над силами своих соседей Германия внезапно объявила им войну, так теперь, чувствуя свое ослабление, она внезапно предлагает объединившимся против нее в одно неразрывное целое союзным державам вступить в переговоры о мире. Естественно, желает она начать эти переговоры до полного выяснения степени ее слабости, до окончательной потери ее боеспособности. При этом она стремится для создания ложного представления о крепости ее армии использовать свой временный успех над Румынией, не успевшей еще приобрести боевого опыта в современном ведении войны. Но если Германия имела возможность объявить войну и напасть на Россию и ее союзницу Францию в наиболее неблагоприятное для них время, то ныне окрепшие за время войны союзницы, среди коих теперь находятся могущественнейшая Англия и благородная Италия, в свою очередь имеют возможность приступить к мирным переговорам в то время, которое они сочтут для себя благоприятным. Время это еще не наступило, враг не изгнан из захваченных им областей. Достижение Россией созданных войною задач, обладание Царьградом и проливами, равно как создание свободной Польши (курсив мой. – А. О.) из всех трех ее ныне разрозненных областей еще не обеспечено»79.

Итак, в обстановке тотального противостояния с Думой власть сочла возможным пойти на ряд уступок, и в результате преемнику Алексеева удалось поставить точку в долгих прениях по польскому вопросу. Еще ранее, 30 ноября (13 декабря), вместо Штюрмера во главе МИДа был поставлен государственный контролер и член Государственного совета Н. Н. Покровский80. 13 (26) декабря он впервые встретился с представителями прессы и заверил их в том, что ничего не изменилось: «Курс русской внешней политики останется прежний. Никакие перемены в личном составе правительства не вносят ни изменений, ни колебаний в раз намеченное направление, по коему идет Россия, согласно предначертаниям Державного своего Вождя»81. Нового министра пока не бранили, кабинету еще не приписывали желания заключить сепаратный мир, но в целом обстановка не изменилась. Трепову не удалось договориться с Думой, поскольку с ней невозможно было договориться. Даже правые перестали быть опорой для власти. Любая инициатива, исходящая от любого правительства, назначенного короной, была обречена на провал. Дума на глазах превращалась в центр общественного сопротивления власти82.

Перемены в Ставке

В Могилеве все шло своим чередом. С утра Гурко по сложившейся традиции делал доклады императору, а после шел к Алексееву. При этом стиль работы Гурко отнюдь не походил на то, что привыкли видеть в Ставке. Он никогда не вмешивался в мелочи и в пределах поставленной и четко сформулированной задачи предоставлял своим подчиненным свободу действий1. Естественно, что ему нужны были другие подчиненные, и Алексеев сам предложил Гурко сменить Пустовойтенко, которому он хотел предложить дивизию, а на место генерал-квартирмейстера взять начальника штаба Особой армии генерал-майора Н. Н. Алексеева, но Гурко не захотел слишком сильного ослабления штаба своей армии2. Тем не менее ряд изменений в командовании был согласован. Итак, начальник штаба мог покинуть Ставку. Алексеев отправился в Севастополь 20 ноября (3 декабря) 1916 г. Император зашел к нему попрощаться вместе с наследником3. Это была не просто вежливость, но и демонстрация благорасположения.

Уже после отъезда Михаила Васильевича Гурко назначил своим помощником генерала Клембовского, служившего начальником штаба у Брусилова, а потом принявшего 11-ю армию у генерала Сахарова, назначенного на Румынский фронт. «Клембовский, невзирая на некоторые свои недостатки, был именно дельный, умный генерал, вполне способный к самостоятельной высокой командной должности…» – вспоминал Брусилов4. Генерал-квартирмейстером был назначен генерал-лейтенант А. С. Лукомский. После отставки Поливанова он был назначен начальником 32-й пехотной дивизии 9-й армии Юго-Западного фронта5, а вслед за этим – генерал-квартирмейстером 10-й армии Западного фронта. 20 октября (2 ноября) 1916 г. он получил от Гурко телеграмму с приглашением прибыть в Могилев. На следующий день он уже был в Ставке, где ему и было сделано предложение занять эту должность. Свое согласие он обусловил одобрением со стороны Алексеева6. В его отсутствие, а вернее, отсутствие мелочной опеки Михаила

Васильевича, он хорошо наладил работу этого ведомства7. Интересен выбор Гурко и Алексеева – это были, безусловно, очень способные военные, будущее которых доказывало и известную политическую близость с Гурко и Алексеевым: оба они станут активными корниловцами.

Отставка Штюрмера и временный отход Алексеева от дел совершенно неожиданно поставили в сложное положение Родзянко. Глава Думы был возмущен тем, что Алексеев отправил ему письмо, в котором выступил против вмешательства думцев в военные дела. 16 (29) ноября 1916 г. Родзянко прибыл в Могилев, хотя смысла в этом визите почти уже не было. Причины для протеста почти полностью исчезли. Сопровождавший Родзянко Глинка отмечал: «Родзянко все находил, что материал для доклада невелик. Смена начальника штаба Верховного главнокомандующего Алексеева, которого он собирался валить и которого он всячески бранил, уже состоялась, а назначение на его место Гурко вызвало в нем чувство радости. Он восхваляет его чуть не до небес. Впрочем, с ним бывает так всегда. Каждое новое лицо, им ли рекомендованное, или не им, он воспевает, а через некоторое время бранит и старается свалить»8. Подобный подход к делу во время войны и перед лицом катастрофы, о которой без устали говорили в Думе, был присущ не только главе этого учреждения.

Локкарт так оценивал сложившуюся ситуацию: «В Санкт-Петербурге и даже в Москве война стала делом вторичной важности. Приближающийся катаклизм был уже у всех на устах, у всех в уме. Правящий класс, наконец пробудившийся, наконец, для того чтобы предупредить катастрофу, стремился предупредить Императора. Политические резолюции, исходившие теперь не только от либералов, но и от дворянства, как осенние листья летели на императора. Они просто умоляли Царя сменить советников, заместить их людьми, пользующимися доверием страны»9. Осенью 1916 г. в Москве в особняке князя П. Д. Долгорукова собрался пленум ЦК кадетской партии. Хозяин дома вспоминал: «Чувствовалась возможность падения власти, и многие патриоты сознавали, что вести войну такая власть не может»10.

В связи с этим представители партии «народной свободы» решили поднять вопрос о том, кто перехватит власть, когда или если она выпадет из рук императора. Все остановились на кандидатуре главы Земгора. Сомнения возникли только у князя Долгорукова, вспомнившего о политической малограмотности Львова, который в своих беседах в тылу Маньчжурской армии во время работы в отрядах Земского союза не смог четко объяснить разницу между парламентским и парламентарным строем. Но так как другой фигуры, которая устраивала бы всех, Долгоруков назвать не сумел, собрание остановилось на Львове11. Пропаганда либералов усиливалась с каждым днем. Их слова отражались в стране именно так, как им хотелось, их речи будили революционные настроения, которыми они пугали правительство. В конце ноября 1916 г. Д. А. Фурманов, находившийся тогда с санитарным поездом на Юго-Западном фронте, записал в своем дневнике: «Это агония, разве вы не видите, это отчаянная и последняя попытка – назначение Трепова. Разве не знаменательно, что Милюков с думской трибуны так открыто говорил о государыне? Глупость или измена – этот роковой вопрос давно взбурлил непокорные массы»12. Таков был фон, на котором разворачивалась активизация политической деятельности Алексеева.

В столице совершенно голословно обвиняют правительство в предательстве, а высшее военное командование главным своим делом во внутренней политике считает участвовать в кампании против недавно назначенного министра внутренних дел. В Ставке, по словам Шавельского, совершенно внезапно сложилась почти кадетская точка зрения на Протопопова: «У Протопопова все есть: великолепное общественное положение, незапятнанная репутация, огромное богатство – более 300 тыс. годового дохода, недостает одного – виселицы, – захотел ее добиться»13. Трудно не привести оценку А. Н. Боханова думских эскапад Милюкова: «Шла жесточайшая война, кругом росло недовольство, существовавшее хрупкое общественное равновесие грозило рухнуть в любую минуту, а лидер одной из крупнейших партий громогласно клеветнически обвиняет главу правительства в измене, в пособничестве врагу»14. Те же слова могут быть переадресованы и Алексееву. Удивляет другое, насколько быстро Алексеев и Гурко усвоили негативный взгляд на Протопопова, только-только назначенного на свой пост. Контекст разговора не оставляет сомнения – генералы прежде всего против креатур императрицы. Прибывший в Ставку через день после отъезда Алексеева на лечение Трепов заявил Гурко о том, что он уже приготовил проект указа об отставке Протопопова, но не получил согласия императора на нее15.

Сразу после разговора с Николаем II Трепов пришел к Гурко (они были знакомы ранее) и высказал свой страх, что если Протопопов не будет снят, то ему не удастся наладить сотрудничество правительства и Думы. Гурко обещал Трепову свою поддержку, в том числе ускорить отправление телеграммы об отставке Протопопова, в случае если ему удастся уговорить императора сделать этот шаг. Трепов планировал выделить в своем правительстве четыре министерских портфеля для лиц, пользующихся доверием «общественности». Ясно было, что теперь, с Протопоповым во главе Министерства внутренних дел, никто из подобных лиц в правительство не войдет. Трепов надеялся, что перемещением очередного «козла отпущения» на пост министра торговли (благо Родзянко несколько раз рекомендовал Протопопова именно на этот пост, даже в конце ноября 1916 г., во время аудиенции в Ставке, за несколько часов до которой он буквально сбежал от своего протеже, чтобы не здороваться с ним16) и заменой его на князя Шаховского он достигнет сотрудничества с думцами17. Казалось бы, Протопопов должен был стать приемлемой фигурой – даже по еврейскому вопросу он нашел взаимопонимание с Эдмондом де Ротшильдом, его взгляды на необходимость укрепления русско-французского союза вызвали уважение президента Франции, который уже в июне 1916 г. отметил, что Протопопов может стать министром18. Выбор Трепова не был случайным.

Но было ли это сотрудничество вообще возможно? В январе 1916 г. человек гораздо более левых (или прогрессивных) убеждений, М. К. Лемке, записал в своем дневнике пронзительно верные слова: «Россия всем нам глубоко чужда; Германия, Франция, Англия, Сербия своим кровно близки»19. Можно сколько угодно спорить о том, справедливо или нет это утверждение для 1915 или 1916 г., но политическая история 1917 г. полностью подтвердила правоту этих слов. Вряд ли можно оспорить утверждение А. Н. Боханова, что «думская общественность» рассматривала сокрушение Протопопова как очередной, решительный шаг к власти, для чего не гнушалась различными провокациями и организацией слухов, обвинявших министра иностранных дел то в предательстве, то в сумасшествии. При этом необходимо отметить, что ни один из этих слухов не был подтвержден20. Организаторы общественного мнения не упускали возможность устроить сцену на публике. Так, в первый день 1917 г. Протопопов подошел к Родзянко в Думе и протянул ему руку, на что последовал грубый и громкий отказ от рукопожатия, немедленно ставший предметом обсуждения в городе21.

К чести военных нужно признать, что они не использовали подобных приемов. Гурко в разговоре с императором призывал его сделать жертву общественному мнению. С другой стороны, генерал признается, что им была сделана попытка организовать единодушное выступление членов правительства против Протопопова. После Трепова почти все министры посетили Ставку, и со всеми, за исключением самого министра внутренних дел, конечно, Гурко вел разговоры, прося их поддержать Трепова и его антипротопоповский проект22. Гурко, по словам Мосолова, и сам неоднократно после отъезда Трепова пытался убедить Николая II в целесообразности смещения Протопопова, император сначала склонялся к доводам генерала, но потом отказал23. По словам митрополита Питирима, также попытавшегося уговорить императора дать отставку новому министру, император понимал, что этот его выбор был далеко не самым удачным, но давать Протопопову отставку немедленно не хотел – это бы выглядело явной капитуляцией24.

Именно нежелание Николая II принести немедленную жертву Думе, судя по всему, было причиной организации коллективного выступления министров по этому вопросу, устроенного заместителем Алексеева. Шавельский также упоминает, что Гурко неоднократно выступал перед императором против Распутина и того курса внутренней политики, который традиционно связывался с его именем25. Интересно, что при этом заместитель Алексеева был вовсе неплохого мнения о Протопопове. По его мнению, министр внутренних дел прекрасно подходил к государственному идеалу российских либералов: «Одной из особенностей его характера был талант приспосабливаться к людям с различными политическими взглядами. Такой феномен может быть нередок в странах, где давно установилась политическая и конституционная жизнь, но он не распространен в государствах политически молодых, где большею частью различие в политических взглядах имеет тенденцию предварять дружескую дискуссию, особенно среди тех, кто отдал себя политической работе… В политических партиях (России. – А. О.) не существует понимания того, что нормальная жизнь страны может быть достигнута только ценой совместного согласия (курсив мой. – А. О.)»26. Как видно, Гурко действительно был прекрасно, по-европейски образован и довольно ясно видел ситуацию. Это было исчерпывающее объяснение, почему Протопопов должен был быть отставлен.

В субботу 17 (30) декабря 1916 г. в Ставке начались совещания под председательством императора. В Могилев приехали главнокомандующие Северным, Западным, Юго-Западным фронтами и помощник главнокомандующего Румынским фронтом с начальниками своих штабов. Было принято решение об организации наступления в будущей кампании на Юго-Западном фронте. В случае успеха оно должно было быть поддержано наступлениями и на других фронтах. 18 (31) декабря 1916 г., в воскресенье, в Ставку пришла новость об убийстве Распутина. Как и вся страна, военные приняли это известие с радостью, но Николай II в тот же день покинул Могилев27. На вокзале его провожал Гурко. «Он сразу подошел к Государю, и они вдвоем начали прохаживаться вдоль поезда, – вспоминал наблюдавший эту сцену Шавельский. – Как сейчас представляю фигуру Гурко: левую руку он заложил за спину, а правой размахивает, что-то доказывая Государю»28.

Генерал должен был приехать в Петроград к Новому году, так как в середине января должна была начаться межсоюзническая конференция, но он не хотел торопиться. Гурко не хотел, чтобы его приезд связали каким-либо образом с убийством Распутина29. Убийство этого человека приветствовалось всей страной. Открыто или сдержанно, но радовались почти все. «В городе было страшное волнение и ликование, – вспоминал о настроениях Петрограда великий князь Гавриил Константинович. – Публика сделала Дмитрию Павловичу овацию в Михайловском театре»30. Фронт разделял эти настроения. Во всяком случае, офицерами армии это событие было воспринято с одобрением31. На Румынском фронте приехавшего туда с санитарным поездом Пуришкевича встретили громким и дружным «ура!»32. Когда один из убийц – великий князь Дмитрий Павлович, отправленный в Персию, прибыл в штаб генерала Н. Н. Баратова, его приветствовали криками восторга. В овации участвовали и молодые офицеры, и заслуженные генералы33. Императорская чета была возмущена новостями о таком теплом приеме34. Сам великий князь явно не ожидал ничего подобного.

Дмитрий Павлович, хоть и уверял, что не виновен в убийстве Распутина35, но 18 (31) декабря был подвергнут домашнему аресту по приказу императрицы36. Через пять дней великого князя выслали из Петрограда, направив под охраной полиции в час ночи на вокзал. Перрон был оцеплен, и прощаться разрешили только сестре, а также великим князьям Николаю и Александру Михайловичам37. Попытка членов императорской фамилии заступиться за родственника не привела к желаемым результатам. 29 декабря 1916 г. (11 января 1917) они направили письмо императору, в котором просили пощадить слабого здоровьем юношу, пребывание которого в Персии «будет равносильно его полной гибели»38.

31 декабря 1916 г. (13 января 1917) был получен ответ императора: «Никому не дано право заниматься убийством, знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне»39. Тем временем «несчастный юноша» находился в пути в вагоне 1-го класса. Долгое время он вообще не знал, куда его везут. Пункт назначения – штаб Отдельного Персидского корпуса – выяснился только в Баку. Впрочем, по свидетельству самого Дмитрия Павловича, в Персии ему было вполне комфортно. «Благодаря трогательному и радушному приему, который был мне оказан генералом Баратовым и его штабом, время в Персии прошло чрезвычайно быстро», – заявил в интервью, данном 20 марта (2 апреля) 1917 г.40 Еще быстрее оно прошло благодаря последующим событиям.

Примечания

Кавказский фронт, Персия и Месопотамия Зима – весна 1915 г.

1 См.: Корсун Н. Г. Алашкертская и Хамаданская операции на Кавказском фронте мировой войны в 1915 году. М., 1940. С. 13.

2 Там же. С. 12.

3 Корсун Н. Г. Эрзерумская операция на Кавказском фронте мировой войны в 1915–1916 гг. М., 1938. С. 17.

4 Там же. С. 22.

5 Штейфон Б. А. Штурм Эрзерума // Военный сборник общества ревнителей военных знаний (далее ВС ОРВЗ). Белград, 1929. Кн. 10. С. 55; Зайончковский А.М. Мировая война. М., 1938. Т. 2. С. 32.

6 Корсун Н.Г. Эрзерумская операция… С. 22.

7 Международные отношения в эпоху империализма. Документы из архивов царского и Временного правительств 1878–1917 гг. (далее МОЭИ). Сер. III. 1914–1917 гг. М., 1938. Т. 10 (14 января – 13 апреля 1916). С. 40.

8 Repington Ch.A. The First World War. Lnd.1920. Vol. 1. P. 84.

9 Епанчин Н. А. На службе трех императоров. М., 1996. С. 445–447; Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. Париж, 1930. С. 287; Масловский Е. В. Мировая война на Кавказском фронте 1914–1917 гг. Париж, [1933]. С. 243–244.

10 Штейфон Б. А. Указ. соч. Кн. 10. С. 52–53, 56.

11 Из дневника участника Кавказского фронта // Военный сборник (далее ВС). 1916. № 3. С. 150; МасловскийЕ.В. Указ. соч. С. 242–243.

12 Национальный архив Армении (далее НАА). Назарбеков Фома Иванович. Оп. 1. Д. 12. Л. 105.

13 Елисеев Ф. И. Казаки на Кавказском фронте 1914–1917. Записки полковника Кубанского казачьего войска в тринадцати брошюрах-тетрадях. М., 2001. С. 158.

14 Штейфон Б. А. Указ. соч. Кн. 10. С. 56–58; Масловский Е. В. Указ. соч. С. 254–258.

15 Русский инвалид. 8 января 1916 г. № 7. С. 1.

16 Речь. 9 (22) января 1916 г. № 8 (3391). С. 2.

17 Русский инвалид. 10 января 1916 г. № 9. С. 1.

18 Штейфон Б. А. Указ. соч. Кн. 10. С. 61; Масловский Е. В. Указ. соч. С. 260.

19 Русский инвалид. 22 января 1916 г. № 21. С. 3.

20 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 9. Л. 6.

21 Там же. Л. 21.

22 Речь. 5 (18) марта 1916 г. № 63 (3446). С. 3.

23 Там же.

24 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 9. Л. 33 об.

25 Речь. 5 (18) марта 1916 г. № 63 (3446). С. 3.

26 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 9. Л. 48.

27 Штейфон Б. А. Указ. соч. Кн. 10. С. 61; Масловский Е. В. Указ. соч. С. 269–270.

28 Repington Ch.A. The First World War. Lnd., 1920. Vol. 1. P. 352–353.

29 Масловский Е.В. Указ. соч. С. 264; Корсун Н.Г. Эрзерумская операция… С. 38.

30 Виберг [С. А.]. Весьма секретно. Военно-географическое и статистическое описание Кавказского военного округа. Стратегический очерк Кавказско-Турецкого театра военных действий. Тифлис. 1911. С. 38; Ericson E. Ordered to die. A history of the Ottoman Army in the First World War. Greenwood Press. Westport. 2001. P. 123–124; Масловский Е. В. Указ. соч. С. 263.

31 Трубецкой Н. [С.] Из боевой хроники Бакинского полка // Военно-исторический вестник (далее ВИВ). Париж, 1960. № 15. С. 13.

32 Русский инвалид. 1 февраля 1916 г. № 31. С. 1.

33 Штейфон Б. А. Указ. соч. Кн. 10. С. 62.

34 Штейфон Б. А. Указ. соч. Кн. 10. С. 62–64.

35 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 10. Л. 8.

36 Там же. С. 62–64.

37 Русский инвалид. 4 февраля 1916 г. № 33. С. 1; Дубенский Д. Его Императорское Величество Государь Император Николай Александрович в Действующей армии. Июль 1915 г. – март 1916 г. Пг., 1916. С. 206.

38 Русский инвалид. 4 февраля 1916 г. № 33. С. 3.

39 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. М., 1938. Т. 2. С. 34; Масловский Е. В. Указ. соч. С. 275–276, 293–295, 299.

40 Liman von Sanders O. Five years in Turkey. Annapolis, 1927. P. 124.

41 The Times History and Encyclopedia of the war. Part. 124. Vol. 10, Jan.2. 1917. P. 255.

42 Русский инвалид. 7 февраля 1916 г. № 36. С. 1.

43 Русский инвалид. 17 февраля 1916 г. № 46. С. 1.

44 Масловский Е. В. Указ. соч. С. 296.

45 Речь. 7 (20) февраля 1916 г. № 37 (3420). С. 2.

46 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 10. Л. 8 об.

47 Обзор текущей войны // ВС. 1916. № 3. С. 229.

48 Русский инвалид. 7 февраля 1916 г. № 36. С. 1.

49 Масловский Е. В. Указ. соч. С. 348–349.

50 Новое время. 9 (22) марта 1916 г. № 14369. С. 3.

51 Речь. 5 (18) марта 1916 г. № 63 (3446). С. 3.

52 В Эрзеруме. Доклад И. А. Хатисова // Армянский вестник. М., 1916. № 12–13. С. 37.

53 Русский инвалид. 26 февраля 1916 г. № 54. С. 3.

54 Речь. 5 (18) марта 1916 г. № 63 (3446). С. 3.

55 Правительственный вестник. 5 (18) февраля 1916 г. № 28. С. 2.

56 Бурышкин П. В Эрзеруме // Армянский вестник. М., 1916. № 7. С. 4.

57 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 10. Л. 13 об, 18 об., 19.

58 Беженец. Армяне в Эрзерумском вилайете накануне войны // Армянский вестник. М., 1916. № 24. С. 6.

59 Речь. 5 (18) марта 1916 г. № 63 (3446). С. 3.

60 Русский инвалид. 26 февраля 1916 г. № 54. С. 3.

61 Новое время. 3 (16) марта 1916 г. № 14363. С. 2.

62 Новое время. 14 (27) марта 1916 г. № 14374. С. 2.

63 Эрзерум (От нашего корреспондента) // Армянский вестник. М., 1916. № 12–13. С. 30.

64 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 10. Л. 8 об.

65 Бурышкин П. Указ. соч. С. 4.

66 Правительственный вестник. 2 (15) апреля 1916 г. № 75. С. 3.

67 Бурышкин П. Указ. соч. С. 4.

68 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 10. Л. 19–20.

69 Правительственный вестник. 6 (19) февраля 1916 г. № 29. С. 4; Русский инвалид. 7 февраля 1916 г. № 36. С. 5; 8 февраля 1916 г. № 37. С. 2; 9 февраля 1916 г. № 38. С. 3.

70 Русский инвалид. 23 февраля 1916 г. № 51. С. 1.

71 Набоков К. Д. Испытания дипломата. Стокгольм, 1921. С. 35.

72 The Times History and Encyclopedia of the war. Part. 128. Vol. 10, Jan. 30. 1917. P. 373.

73 The diary of Lord Bertie of Thame, 1914–1918. NY. No date. Vol. 1. P. 307.

74 Liman von Sanders O. Op. cit. P. 125.

75 Зайончковский А.М. Мировая война 1914–1918 гг. М., 1938. Т. 2. С. 36.

76 Корганов Г.Г. Участие армян в мировой войне на Кавказском фронте (1914–1918). М., 2011. С. 42, 44.

77 Шатилов П. Н. Битлисская операция // ВИВ. Париж, 1964. № 24. С. 3.

78 Там же. С. 4.

79 Русский инвалид. 20 февраля 1916 г. № 49. С. 1; 23 февраля 1916 г. № 51. С. 1.

80 Правительственный вестник. 2 (15) апреля 1916 г. № 75. С. 3.

81 Шатилов П. Н. Указ. соч. С. 7.

82 Русский инвалид. 5 марта 1916 г. № 62. С. 1.

Реальные и вымышленные успехи в снабжении фронта

1 Крамарж К. П. Русский кризис. Прага – Париж, 1926. С. 263.

2 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. Пг., 1916. С. 1744–1746.

3 Сидоров А. Л. Финансовое положение России в годы Первой мировой войны (1914–1917). М., 1960. С. 113.

4 Мительман М. [И.], Глебов Б. [Д.], Ульянский А. [Г.] История Путиловского завода 1801–1917. М., 1961. С. 485–487.

5 Барсуков Е. З. Русская артиллерия в Мировую войну 1914–1918 гг. М., 1938. Т. 1. С. 33.

6 Маниковский А. А. Боевое снабжение русской армии в войну 1914–1918 гг. М., 1923. Ч. 3. С. 155.

7 Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1990. Т. 2. С. 170.

8 Мартынов Е. И. Царская армия в Февральском перевороте. Л., 1927. С. 37.

9 Коленковский А. [К.] Маневренный период Первой мировой империалистической войны 1914 г. М., 1940. С. 22.

10 Маниковский А. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 71, 77–76, 98; Он же. Указ. соч. М., 1922. Ч. 2. С. 154, 161–162; Маевский И. В. Экономика русской промышленности в условиях Первой мировой войны. М., 1957. С. 291.

11 Архив Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи (далее АВИМАИВиВС). Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 138. Л. 31, 35 об. – 36.

12 Там же. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 14, 15.

13 Grant J. A. Big business in Russia. The Putilov Company in Late Imperial Russia 1868 1917. University of Pittsburgh Press. 1999. P. 116.

14 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/2. Д. 75. Л. 2.

15 Сидоров А. Л. Экономическое положение России в годы Первой мировой войны. М., 1973. С. 120.

16 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/2. Д. 32. Л. 26.

17 Сидоров А. Л. Экономическое положение… С. 126.

18 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/2. Д. 75. Л. 2, 2 об.; Сидоров А. Л. Финансовое положение. С. 107–108.

19 Мительман М. [И.], Глебов Б. [Д.], Ульянский А. [Г.] Указ. соч. С. 485–486.

20 Утро России. 19 октября 1915 г. № 287. С. 1.

21 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/2. Д. 75. Л. 3, 29, 35, 41, 49, 78, 83; Мительман М. [И.], Глебов Б. [Д.], Ульянский А. [Г.] Указ. соч. С. 486.

22 Маниковский А. А. Указ. соч. Ч. 1. С. 15.

23 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 138. Л. 74.

24 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/2. Д. 33. Л. 8, 8 об.

25 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 138. Л. 23 об. – 24.

26 Воейков В. Н. С Царем и без Царя (Воспоминания последнего дворцового коменданта Государя Императора Николая II). Гельсингфорс, 1936. С. 136; Яхонтов А. Совет министров Российской империи в годы Первой мировой войны. Бумаги А. Н. Яхонтова (записи заседаний и переписка). СПб., 1999. С. 423.

27 Маевский И. В. Указ. соч. С. 89, 93, 103.

28 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 138. Л. 101.

29 Ипатьев В. [Н.] Работа химической промышленности на оборону во время войны. Пг., 1920. С. 5, 34.

30 Лукомский А. С. Воспоминания. Берлин, 1922. Т. 1. С. 58.

31 Поливанов А. А. Девять месяцев во главе Военного министерства // Вопросы истории (далее ВИ). 1994. № 3. С. 154, 163.

32 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 210. Л. 51 об., 52.

33 Ипатьев В. Н. Жизнь одного химика. Воспоминания. Нью-Йорк, 1945. Т. 1. С. 435, 437.

34 Создание генералом В. Н. Ипатьевым большой русской химической промышленности (Доклад капитана М. И. Лисовского 18-XI-1937 года) // Артиллерийский вестник. Орган связи всех русских артиллеристов за рубежом (далее АВ). Белград, 1938. № 20. С. 15.

35 В. С. М. Об организации военной промышленности // Военная наука и революция. Военно-научный журнал. М., 1922. № 1. С. 142.

36 Ипатьев В. [Н.] Работа химической промышленности. С. 5–6.

37 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 210. Л. 51 об., 52.

38 Ипатьев В. [Н.] Работа химической промышленности. С. 3.

39 Там же. С. 6.

40 Ипатьев В. Н. Жизнь одного химика. С. 469, 477.

41 Ипатьев В. [Н.] Работа химической промышленности. С. 5.

42 Ипатьев В. Н. Жизнь одного химика. С. 445–446.

43 Ипатьев В. [Н.] Работа химической промышленности. С. 20–21.

44 Ипатьев В. Н. Жизнь одного химика. С. 455, 457.

45 Ипатьев В. [Н.] Работа химической промышленности. С. 21.

46 Голос Москвы. 2 (15) апреля 1915 г. № 75. С. 5.

47 Голос Москвы. 14 (27) мая 1915 г. № 109. С. 5.

48 Ипатьев В. [Н.] Работа химической промышленности. С. 31, 39, 46.

49 Барсуков Е. З. Указ. соч. С. 388–389.

50 Ипатьев В. Н. Жизнь одного химика. С. 454.

51 Создание генералом В. Н. Ипатьевым большой русской химической промышленности. // АВ. Белград, 1939. № 22. С. 10.

52 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 310.

53 Кондзеровский П. К. В Ставке Верховного 1914–1917. Воспоминания дежурного генерала при Верховном главнокомандующем. Париж, 1967. С. 43.

54 Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М., 1934. Т. 1–2. С. 322.

55 Gourko B. Memoires and impressions of war and revolution in Russia. 1914–1917. Lnd., 1918. P. 103.

56 Маниковский А. А. Указ. соч. М., 1920. Ч. 1. С. 13.

57 Шаховской В. Н. «Sic transit Gloria mundi» (Так проходит мирская слава). 1893–1917. Париж, 1952. С. 103.

58 Глобачев К. И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения (вступительная статья Дж. Дейли и З. И. Перегудовой) // ВИ. 2002. № 8. С. 60.

59 Родзянко М. В. Государственная Дума и Февральская 1917 г. революция. Ростов н/Д.,

1919. С. 22.

60 Яхонтов А. Совет министров Российской империи… С. 325; Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 103.

61 Утро России. 26 октября. 1915 г. № 294. С. 1.

62 Новое время. 12 (25) октября. 1915 г. № 14221. С. 2.

63 Новое время. 20 октября (2 ноября) 1915 г. № 14229. С. 3.

64 Новое время. 21 октября (3 ноября) 1915 г. № 14230. С. 2.

65 Новое время. 12 (25) октября. 1915 г. № 14221. С. 2.

66 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 12 (25) октября. 1915 г. № 15144. С. 3.

67 Новое время. 12 (25) октября. 1915 г. № 14221. С. 2.

68 Утро России. 25 октября. 1914 г. № 293. С. 2.

69 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 21 об., 25–26 об.

70 Утро России. 25 октября. 1914 г. № 293. С. 2.

71 Новое время 29 октября. (11 ноября) 1915 г. № 14238. С. 2.

72 Новое время. 1 (14) ноября 1915 г. № 14241. С. 2.

73 Новое время. 3 (16) ноября 1915 г. № 14243. С. 2.

74 Новое время. 10 (23) ноября 1915 г. № 14250. С. 3.

75 Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Под ред. П. Е. Щеголева. М.; Л., 1926. Т. 6. С. 260.

76 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 25 об.

77 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. Пг., 1917. С. 112.

78 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 138. Л. 53, 65.

79 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 35.

80 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 138. Л. 69.

81 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 104.

82 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 34–35 об.

83 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. С. 3.

84 Knox A. With the Russian army 1914–1917. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 412.

85 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. М.; Л., 1927. Т. 7. С. 82.

Реальные и вымышленные успехи управляемого рабочего движения

1 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 43 об.

2 Там же. Л. 43 об. – 44.

3 Там же. Л. 44.

4 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 17 января 1916 г. № 50. С. 4.

5 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 26 января 1916 г. № 53. С. 3.

6 Там же.

7 Шацило К. Ф. Из истории финансового капитала. Влияние Первой мировой войны на развитие судостроительной промышленности юга России // Первая мировая война. М., 1968. Под ред. А. Л. Сидорова. С. 192.

8 Переписка Николая и Александры 1914–1915. М. – Пг., 1923. Т. 3. С. 176.

9 Шацило К. Ф. Забастовка рабочих Николаевского завода «Наваль» в январе – феврале 1916 г. Материалы к сессии. М., 1959. С. 3–4, 14.

10 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 44 об.

11 Шацило К. Ф. Забастовка рабочих… С. 13.

12 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л., 1924. Т. 1. С. 80.

13 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 45.

14 Глобачев К.И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 7. С. 104.

15 Там же. С. 112.

16 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 45 об.

17 Шацило К. Ф. Забастовка рабочих. С. 13–15; АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 45 об.

18 К истории гвоздевщины (Бюллетени Рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета) // Красный архив (далее КА). М., 1934. Т. 6 (67). С. 45.

19 Шацило К. Ф. Из истории финансового капитала. С. 193.

20 К истории гвоздевщины. // КА. М., 1934. Т. 6 (67). С. 42, 47.

21 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. С. 2838–2839.

22 Гайда Ф. А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 – весна 1917). М., 2003. С. 199.

23 Мительман М. [И.], Глебов Б. [Д.], Ульянский А. [Г.] Указ. соч. С. 528.

24 Журналы Особого совещания по обороне государства. 1916 год. М., 1977. Ч. 1. С. 114.

25 Там же.

26 Там же. С. 122.

27 Там же. С. 123.

28 Там же. С. 124.

29 Там же. С. 125, 128.

30 Русский инвалид. 6 марта 1916 г. № 63. С. 1.

31 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 45 об.; Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. С. 2841; Мительман М. [И.], Глебов Б. [Д.], Ульянский А. [Г.] Указ. соч. С. 528.

32 Мительман М. [И.], Глебов Б. [Д.], Ульянский А. [Г.] Указ. соч. С. 530.

33 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 45 об.

34 Алексеева-Борель В. [М.] Указ. соч. С. 418.

35 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 46.

36 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 46 об., 58 об.

37 Новое время. 27 октября. (9 ноября) 1915 г. № 14536. С. 4; Речь. 6 (19) ноября 1915 г. № 306 (3329). С. 4.

38 Речь. 1 (14) декабря 1915 г. № 331 (3354). С. 3.

39 Новое время. 10 (23) декабря 1915 г. № 14280. С. 3.

40 Там же.

Зимняя сессия Думы. Новое наступление оппозиции

1 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 179.

2 Правительственный вестник. 1 (14) января 1916 г. № 1. С. 1.

3 Правительственный вестник. 20 января (2 февраля) 1916 г. № 15. С. 1.

4 Правительственный вестник. 20 января (2 февраля) 1916 г. № 15. С. 1; Русский инвалид. 21 января 1916 г. № 20. С. 1; Речь. 20 января (2 февраля) 1916 г. № 19 (3402). С. 2.

5 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 183.

6 Русский инвалид. 27 января 1916 г. № 26. С. 1; Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. Пг., 1916. С. 1214.

7 Родичев Ф. И. Воспоминания и очерки о русском либерализме. Newtonville, 1983. С. 66–67.

8 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма. Воспоминания бывшего командира корпуса жандармов. Пг. – М., 1923. С. 168.

9 Падение царского режима… Л., 1925. Т. 4. С. 381–385.

10 Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция 1914–1917. Нью-Йорк, 1960. Кн. 2. С. 22.

11 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 19 января (1 февраля) 1916 г. № 15333. С. 1; 20 января (2 февраля) 1916 г. № 15335. С. 2.

12 Речь. 20 января (2 февраля) 1916 г. № 19 (3402). С. 2.

13 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 20 января (2 февраля) 1916 г. № 15335. С. 1.

14 Necludoff А. [V.] Diplomatic reminiscences before and during the world war, 1911–1917. Lnd., 1920. P. 393.

15 Речь. 21 января (3 февраля) 1916 г. № 20 (3403). С. 3.

16 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 23.

17 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 177–178.

18 Necludoff А. [V.] Op. cit. P. 393.

19 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма. С. 168.

20 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 29.

21 Речь. 9 (22) февраля 1916 г. № 39 (3422). С. 4.

22 Речь. 10 (23) февраля 1916 г. № 40 (3423). С. 3.

23 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 31.

24 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. С. 14.

25 Речь. 10 (23) февраля 1916 г. № 40 (3423). С. 3.

26 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 32–33.

27 Речь. 10 (23) февраля 1916 г. № 40 (3423). С. 3; Дубенский Д. Указ. соч. С. 221–222.

28 Речь. 10 (23) февраля 1916 г. № 40 (3423). С. 4–5; Дубенский Д. Указ. соч. С. 223–224.

29 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. Пг., 1916. С. 1215.

30 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 186.

31 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. С. 1221.

32 Там же. С. 1223.

33 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 186.

34 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк, 1960. Кн. 2. С. 32.

35 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. С. 1225–1234.

36 Там же. С. 1226, 1230.

37 Там же. С. 1231.

38 Там же. С. 1251.

39 Речь. 10 (23) февраля 1916 г. № 39 (3422). С. 4.

40 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 187.

41 Речь. 15 (28) февраля 1916 г. № 45 (3428). С. 1.

42 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 13 февраля 1916 г. № 59. С. 2.

43 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 17 февраля 1916 г. № 60. С. 2–3.

44 Глобачев К.И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 7. С. 120.

45 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. С. 1514.

46 Там же. С. 1285–1291.

47 Там же. С. 1292.

48 Падение царского режима… Под ред. П. Е. Щеголева. М.; Л., 1926. Т. 5. С. 42.

49 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. С. 1546.

Активизация общественности как фон думской сессии

1 Речь. 13 (16) декабря 1915 г. № 343 (3366). С. 5; 15 (28) декабря 1915 г. № 345 (3368).

С. 4.

2 Новое время. 15 (28) декабря 1915 г. № 14285. С. 4.

3 Там же.

4 Речь. 15 (28) декабря 1915 г. № 345 (3368). С. 4; 16 (29) декабря 1915 г. № 346 (3369).

С. 4.

5 Новое время. 19 декабря 1915 г. (1 января 1916) № 14289. С. 4.

6 Новое время. 22 декабря 1915 г. (4 января 1916) № 14292. С. 4.

7 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 7 января 1916 г. № 46.

С. 3.

8 Дубенский Д. Указ. соч. С. 225–226.

9 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 33.

10 Русский инвалид. 18 февраля 1916 г. № 47. С. 3; Речь. 18 февраля (2 марта) 1916 г. № 48 (3431). С. 3; Дубенский Д. Указ. соч. С. 226–229.

11 Repington Ch.A. The First World War. Lnd., 1920. Vol. 1. P. 125–126.

12 Лемке М.К. 250 дней в Царской ставке. Пг., 1920. С. 545.

13 Речь. 15 (28) февраля 1916 г. № 45 (3428). С. 3.

14 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 2. Л. 57, 57 об.

15 Там же. Л. 58.

16 Мительман М. [И.], Глебов Б. [Д.], Ульянский А. [Г.] Указ. соч. С. 532.

17 Речь. 27 февраля (11 марта) 1916 г. № 56 (3439). С. 5.

18 Там же.

19 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 28 февраля 1916 г. № 64. С. 3.

20 Речь. 27 февраля (11 марта) 1916 г. № 56 (3439). С. 5.

21 Там же.

22 Новое время. 1 (14) марта 1916 г. № 14361. С. 4.

23 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 29 апреля 1917 г. № 221. С. 3.

24 Российский государственный военно-исторический архив (далее РГВИА). Ф. 2067. Оп. 1. Ед. хр. 3909. Л. 86 об.

25 Русские ведомости. 18 января 1916 г. № 13. С. 2.

26 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 29 апреля 1917 г. № 221. С. 3.

27 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 67.

28 РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Ед. хр. 3909. Л. 89.

29 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 29 апреля 1917 г. № 221. С. 3.

30 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 28 февраля 1916 г. № 64. С. 5.

31 РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Ед. хр. 3909. Л. 89 об.

32 Спиридович А.И. Указ. соч. Кн. 2. С. 67.

33 Речь. 2 (15) марта 1916 г. № 60 (3443). С. 4.

34 Там же. С. 4–5.

35 К истории Рабочей группы при Центральном военно-промышленном комитете // КА. М.; Л., 1933. Т. 2 (57). С. 72–84.

36 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 29 марта 1916 г. № 77. С. 4.

37 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 108–109.

38 РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Ед. хр. 3909. Л. 91.

39 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 198, 201.

40 Речь. 1 (14) марта 1916 г. № 59 (3442). С. 4.

41 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 109.

42 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 68.

43 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/2. Д. 75. Л. 110.

44 Мительман М. [И.], Глебов Б. [Д.], Ульянский А. [Г.] Указ. соч. С. 532.

45 Маниковский А. А. Указ. соч. Ч. 2. С. 162–163.

46 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 198, 201.

47 Там же. С. 200.

48 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. С. 2858.

49 Там же. С. 2859.

50 Там же. С. 2870.

51 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 69.

52 Речь. 13 (26) марта 1916 г. № 71 (3454). С. 5–6.

53 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. Пг., 1916. С. 2887.

54 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 202–203.

55 Речь. 20 марта (2 апреля) 1916 г. № 78 (3461). С. 5.

56 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 69.

57 Hunbary-Williams J. The Emperor Nicholas II. As I knew him. Lnd., 1922. P. 84.

Снова Румыния. Зима – весна 1916 г.

1 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 400.

2 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М.; Л., 1938. Т. 10. (14 января – 13 апреля 1916). С. 51.

3 Там же. С. 108.

4 Knox A. Op. cit. P. 399.

5 Necludoff A. [V.] Op. cit. P. 388–389.

6 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М.; Л., 1938. Т. 10 (14 января – 13 апреля 1916). С. 135.

7 Там же.

8 Дневник Министерства иностранных дел за 1915–1916 гг. // КА. М.; Л., 1929. Т. 1 (32). С. 6.

9 Public Records office Foreign office (PRO. FO). 372–877. Roumania and Russia files 795-23170. 1916. № 218.

10 МОЭИ. Сер. Ш. 1914–1917 гг. М.; Л., 1938. Т. 10 (14 января – 13 апреля 1916). С. 168.

11 Там же.

12 Дневник Министерства иностранных дел за 1915–1916 гг. // КА. М.; Л., 1929. Т. 1 (32). С. 8.

13 Там же. С. 9.

14 Joffre J. The memoirs of Marshall Joffre. Lnd., 1932. Vol. 2. P. 432.

15 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М.; Л., 1938. Т. 10 (14 января – 13 апреля 1916). С. 134.

16 Liddell Hart Centre for military research, Robertson, I/35/57c, I/35/56a.

17 Ibid. I/35/57c.

18 Ibid. I/35/57b.

19 Lake H. In Salonica with our army. Lnd., 1917. 2-d edition. P. 19.

20 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 3. С. 107.

21 Villari L. The Macedoniam campaign. Lnd.,[1922]. P. 165–166.

22 Liddell Hart Centre for military research, Robertson, I/35/57d.

23 Наступление Юго-Западного фронта в мае – июне 1916 года. Сборник документов мировой империалистической войны на русском фронте (1914–1917). М., 1940. С. 43.

24 Repington Ch.A. The First World War. Lnd., 1920. Vol. 1. P. 152.

25 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. М., 1934. Т. 1–2. С. 255.

26 Jofre J Op.cit. Lnd.1932. Vol. 2. P. 427.

27 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М.; Л., 1938. Т. 10 (14 января – 13 апреля 1916). С. 329.

28 Там же. С. 306, 331.

29 Лемке М.К. Указ. соч. С. 649.

Верден – Нарочь

1 Фалькенгайн Э. Верховное командование 1914–1916 в его важнейших решениях. М., 1923. С. 179.

2 Hindenburg Р. Out of my life. NY., 1921. Vol. 1. P. 184.

3 Hoffman M. War diaries and other papers. Lnd., [1929]. Vol. 1. P. 96.

4 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М.; Л., 1937. Т. 9 (17 октября1915 г. – 13 января 1916). С. 80–81.

5 Gourko B. Op. cit. P. 131.

6 Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 1946. С. 176.

7 Gourko B. Op.cit. P. 133.

8 Попов К. Воспоминания кавказского гренадера. Белград,1925. С. 168.

9 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 176.

10 Черепанов А. И. Поле ратное мое. М., 1984. С. 3–11.

11 Клембовский В.Н. Партизанские действия. Издание второе, дополненное данными о партизанских действиях в войну 1914–1917 гг. Пг., 1919. С. 227.

12 Шкуро А. Г. Записки белого партизана. М., 1991. С. 15–17; Брусилов А. А. Указ. соч. С. 173.

13 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 166.

14 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 387.

15 Farmborough F. Nurse at the Russian front. A diary 1914–1918. Lnd., 1974. P. 168.

16 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 176.

17 Лемке М. К. Указ. соч. С. 545; Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. V. 1. P. 350.

18 Строков А. А. Вооруженные силы и военное искусство в Первой мировой войне. М., 1974. С. 280.

19 The Times History of the War. Part 58. Vol. 5. Sept. 28, 1915. P. 202.

20 Строков А. А. Указ. соч. С. 355.

21 Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 21.

22 Liddel Hart B.H. History of the First World War. Lnd., 1992. P. 203, 223–224.

23 Строков А. А. Указ. соч. С. 359–360.

24 Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 23.

25 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 220.

26 Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг. М., 1923. Т. 1. С. 169.

27 Драгомиров В. [М.] Подготовка русской армии к Мировой войне // ВС ОРВЗ. Белград, 1923. Кн. 4. С. 112.

28 Noskoff A. A. Nicolas II inconnu. Commandant Supreme Allie chef d’etat suivi de au dela du trait rouge. Paris. No date. P. 37–38.

29 Бубнов А. [Д.] В Царской ставке. Воспоминания адмирала Бубнова. Нью-Йорк, 1955. С. 250; Noskoff A. A. Op. cit. P. 61–62

30 Подорожный Н. Е. Нарочская операция в марте 1916 г. на Русском фронте Мировой войны. М., 1938. С. 9.

31 Данилов Ю. Н. Великий князь… С. 118.

32 Наступление Юго-Западного фронта. С. 39; Лемке М. К. Указ. соч. С. 524; Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. М., 1938. Т. 2. С. 26; NoskoffA.A. Op. cit. P. 63–64.

33 Поливанов А. А. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 10. С. 144.

34 Правительственный вестник. 13 (26) февраля 1916 г. № 35. С. 1.

35 Подорожный Н. Е. Указ. соч. С. 8, 12; Клембовский В. Н. Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. Период с октября 1915 г. по сентябрь 1916 г. Позиционная война и прорыв австрийцев Юго-Западным фронтом. М., 1920. С. 17–18.

36 МОЭИ. Сер. Ш. 1914–1917 гг. М.; Л., 1938. Т. 10 (14 января – 13 апреля 1916). С. 328.

37 Там же.

38 Шихлинский А. А. Мои воспоминания. Баку. 1984. С. 132.

39 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 405–406; Подорожный Н. Е. Указ. соч. С. 25, 27, 47; Поливанов А. А. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 10. С. 144.

40 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 404.

41 Подорожный Н. Е. Указ. соч. С. 15; Клембовский В. Н. Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. С. 18.

42 Гофман М. Война упущенных возможностей. М.; Л., 1925. С. 108.

43 Hindenburg Р. Op. cit. NY., 1921. Vol. 1. P. 185, 186–187.

44 ОР ГРБ. Ф. 855. Карт. 5. Ед. хр. 47. Л. 1.

45 ParesB. My Russian memoirs. Lnd., 1931. P. 372–373.

46 К. Из боевой жизни 40 пехот Колыванского полка // Военная быль (далее ВБ). Париж, 1960. № 41. С. 9.

47 Людендорф Э. Указ. соч. М., 1923. Т. 1. С. 169–170.

48 Гофман М. Указ. соч. С. 108.

49 Подорожный Н. Е. Указ. соч. С. 41.

50 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 395.

51 DowborMusnicki J. Moje wspomnenia. Warszawa, 1935. S. 103; Gourko B. Op. cit. P. 139, 142; Шихлинский А. А. Указ. соч. С. 146–147.

52 Hoffman M. Op. cit. Lnd., [1929]. Vol. 1. P. 113.

53 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 406.

54 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 169; Гофман М. Указ. соч. С. 108; Hindenburg Р. Op. cit. NY., 1921. Vol. 1. P. 188.

55 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 405; Подорожный Н. Е. Указ. соч. С. 71.

56 Гофман М. Указ. соч. С. 108.

57 Pares B. My Russian. P. 377; Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 406.

58 Русский инвалид. 8 марта 1916 г. № 65. С. 1.

59 Гофман М. Указ. соч. С. 109.

60 Подорожный Н. Е. Указ. соч. С. 80, 83, 94–95.

61 К. Из боевой жизни. // ВБ. Париж, 1960. № 41. С. 9.

62 Hoffman M. Op. cit. Lnd., [1929]. Vol. 1. P. 114, 116; Подорожный Н.Е. Указ. соч. С. 104.

63 Лемке М. К. Указ. соч. С. 624.

64 Hoffman M. Op. cit. Lnd., [1929]. Vol. 1. P. 116.

65 Русский инвалид. 12 марта 1916 г. № 69. С. 1.

66 Гофман М. Указ. соч. С. 109.

67 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 170.

68 Русский инвалид. 10 марта 1916 г. № 67. С. 1.

69 Наступление Юго-Западного фронта… С. 46.

70 Hindenburg Р. Op. cit. NY., 1921. Vol. 1. P. 187; Подорожный Н. Е. Указ. соч. С. 113, 115, 119, 122, 127; The Times History and Encyclopedia of the war. Part 105. Vol. 9, Aug. 22, 1916. P. 4.

71 Hindenburg P. Op. cit. NY., 1921. Vol. 1. P. 188–189.

72 Барсуков Е. З. Указ. соч. Т. 1. С. 4.

73 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 408–409; Подорожный Н. Е. Указ. соч. С. 94.

74 Лемке М. К. Указ. соч. С. 618.

75 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 170.

76 Переписка Николая и Александры Романовых. 1916 год. М.; Л., 1926. Т. 4. С. 152.

77 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 170; Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 407.

78 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 220.

79 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 406–407; Подорожный Н. Е. Указ. соч. С. 150–151.

80 Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (далее ОР РГБ). Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 11 об.

81 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 11.

82 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 1. P. 407; Stone N. The Eastern front 1914–1917. Lnd., 1998. P. 231.

83 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 2. Ед. хр. 8. Л. 12.

84 Наступление Юго-Западного фронта. С. 68.

85 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 220.

86 Наступление Юго-Западного фронта. С. 46.

87 Hindenburg P. Op. cit. NY. 1921. Vol. 1. P. 188.

88 Русский инвалид. 1 апреля 1916 г. № 88. С. 1; 2 апреля 1916 г. № 89. С. 1; 3 апреля 1916 г. № 90. С. 1; 5 апреля 1916 г. № 91. С. 1.

89 Речь. 20 мая (12 июня) 1916 г. № 137 (3520). С. 1.

90 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 172.

91 К. Из боевой жизни // ВБ. Париж, 1960. № 41 С. 9–10.

92 Русский инвалид. 17 апреля 1916 г. № 101. С. 1.

93 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 409.

94 Wasburn S. Op. cit. Lnd., [1915]. Vol. 2. P. 67.

95 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 461.

96 Черкасов П.В. Мировая война 1914–1918. «Луцкий прорыв». Труды и материалы к операции Юго-Западного фронта в мае – июне 1916 года. М., 1924. С. 200.

97 Наступление Юго-Западного фронта. С. 47.

98 Черкасов П.В. Указ. соч. С. 201.

99 Там же.

Отставка Поливанова. Реакция и последствия

1 Поливанов А. А. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 11. С. 133.

2 Наступление Юго-Западного фронта. С. 47.

3 Лемке М.К. Указ. соч. С. 164.

4 Там же. С. 524.

5 Русский инвалид. 1 января 1916 г. № 1. С. 1.

6 Поливанов А. А. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 8. С. 132.

7 Сухомлинов В. [А.] Указ. соч. С. 254.

8 Редигер А. [Ф.] История моей жизни. Воспоминания военного министра. М., 1999. Т. 2. С. 419.

9 Лемке М. К. Указ. соч. С. 635.

10 Самойло А. А. Две жизни. М., 1958. С. 159.

11 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 18 (31) августа 1914 г. № 14319. С. 1.

12 Голос Москвы. 19 августа (1 сентября) 1914 г. № 189. С. 4.

13 Лемке М. К. Указ. соч. С. 471.

14 Hunbary-WilliamsJ. Op. ск. P. 85.

15 Поливанов А. А. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 5. С. 129.

16 Самойло А. А. Указ. соч. С. 157.

17 Лемке М. К. Указ. соч. С. 219.

18 Поливанов А. А. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 9. С. 127.

19 Савич Н. В. Воспоминания. СПб.,1993. С. 153; Поливанов А. А. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 9. С. 124–126; Поливанов А. А. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 11. С. 120, 140.

20 Падение царского режима… Под ред. П. Е. Щеголева. М.; Л., 1926. Т. 5. С. 43.

21 Там же. С. 44.

22 Там же.

23 ТарсаидзеА. [Г.] Четыре мифа о Первой мировой. М., 2007. С. 246–247.

24 Новое время. 3 (16) марта 1916 г. № 14363. С. 4.

25 Новое время. 4 (17) марта 1916 г. № 14364. С. 4.

26 Тарсаидзе А. [Г.] Указ. соч. С. 262.

27 Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний 1868–1917. Нью-Йорк, 1955. Т. 2. С. 319; Тарсаидзе А. [Г.] Указ. соч. С. 261.

28 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 16 (29) марта 1916 г. № 15445. С. 3.

29 Переписка Николая и Александры. М.; Л., 1926. Т. 4. С. 137.

30 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. М.; Л., 1927. Т. 7. С. 205.

31 Переписка Николая и Александры. М.; Л., 1926. Т. 4. С. 149.

32 Там же. С. 152.

33 Русский инвалид. 17 марта 1916 г. № 74. С. 1.

34 Поливанов А. А. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 11. С. 135–136.

35 Сазонов С. Д. Воспоминания. М., 1991. С. 356.

36 Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. М., 1996. Т. 2. С. 53.

37 Переписка Николая и Александры. М.; Л., 1926. Т. 4. С. 143, 145.

38 Русский инвалид. 17 марта 1916 г. № 74. С. 1.

39 Правительственный вестник. 20 марта (2 апреля) 1916 г. № 65. С. 1; 23 марта (5 апреля) 1916 г. № 67. С. 1; Русский инвалид. 22 марта 1916 г. № 79. С. 1.

40 Gourko B. Op. ск. P. 188.

41 Переписка Николая и Александры. М.; Л., 1926. Т. 4. С. 148.

42 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 54.

43 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 3 (28). С. 37.

44 Савич Н. В. Указ. соч. С. 151.

45 Сазонов С. Д. Указ. соч. С. 357.

46 Родзянко М.В. Крушение империи. Л. 1929. С. 156.

47 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 205.

48 Речь. 17 (30) марта 1916 г. № 75 (3458). С. 2.

49 Новое время. 17 (30) марта 1916 г. № 14377. С. 3.

50 Речь. 17 (30) марта 1916 г. № 75 (3458). С. 2.

51 Речь. 22 марта (4 апреля) 1916 г. № 80 (3463). С. 4.

52 Там же.

53 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 24 марта 1916 г. № 75.С. 2.

54 Падение царского режима. Под ред. П. Е. Щеголева. Л., 1924. Т. 1. С. 403–405.

55 Погребинский А. П. К истории союзов земств и городов в годы империалистической войны // Исторические записки (далее ИЗ). 1941. № 12. С. 44.

56 Лемке М.К. Указ. соч. С. 448.

57 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 18.

58 Правительственный вестник. 23 апреля (6 мая) 1916 г. № 90. С. 2; Речь. 23 апреля (6 мая) 1916 г. № 110 (3493). С. 5; 25 апреля (8 мая) 1916 г. № 112 (3495). С. 3; Утро России. 23 апреля 1916 г. № 113. С. 3.

59 Речь. 25 апреля (8 мая) 1916 г. № 112 (3495). С. 1.

60 Утро России. 27 апреля 1916 г. № 117. С. 1.

61 Там же. С. 4.

62 Правительственный вестник. 29 апреля (12 мая) 1916 г. № 94. С. 2.

63 Наумов А. Н. Указ. соч. Нью-Йорк, 1955. Т. 2. С. 319.

64 Утро России. 1 мая 1916 г. № 121. С. 3; Речь. 3 (16 мая) 1916 г. № 120 (3503). С. 4.

65 Известия Центрального военно-промышленного комитета. 5 мая 1916 г. № 91. С. 2–3.

66 Речь. 11 (24 мая) 1916 г. № 128 (3511). С. 4.

67 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 195. Л. 12.

68 Там же. Л. 2, 4.

69 Речь. 20 мая (12 июня) 1916 г. № 137 (3520). С. 3.

70 Утро России. 20 мая 1916 г. № 140. С. 2.

71 Речь. 20 мая (12 июня) 1916 г. № 137 (3520). С. 3.

Кавказский фронт, Персия и Месопотамия Весна – лето 1916 г.

1 Русский инвалид. 11 марта 1916 г. № 68. С. 4.

2 Емельянов А. Г. Персидский фронт (1915–1918). Берлин, 1923. С. 33.

3 Пеньков Л. На передовом опорном пункте (Из воспоминаний старого пластуна) // ВИВ. Париж, 1958. № 12. С. 27.

4 Аустрин Г. От Батума к Трапезунду // ВБ. Париж, 1958. № 28. С. 3.

5 Русский инвалид. 25 февраля 1916 г. № 53. С. 1.

6 Аустрин Г. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1958. № 28. С. 4.

7 Российский Государственный архив Военно-морского флота (далее РГА ВМФ). Ф. 716. Оп. 1. Д. 161. Л. 5–6 об.

8 Русский инвалид. 1 марта 1916 г. № 58. С. 3.

9 Романовский С. А. Трапезунд (К пятидесятилетию его занятия российскими войсками и судами Черноморского флота) // Часовой. Париж, 1966. № 478. С. 8.

10 РГВИА. Ф. 2100. Оп. 1. Д. 922. Л. 245.

11 Описание плавучего госпиталя Российского Красного Креста «Португаль». Одесса, 1915. С. 1.

12 Памяти баронессы Анны Федоровны Мейендорф. «Портюгаль». Одесса. 1916. С. 30.

13 Римский-Корсаков М. М. Потопление госпитального судна «Португаль» // Морской журнал (далее МЖ). Прага, 1931. № 6 (42). С. 7.

14 Новое время. 19 марта (1 апреля) 1916 г. № 14379. С. 2.

15 Аустрин Г. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1958. № 29. С. 1.

16 Памяти баронессы Анны Федоровны Мейендорф… С. 33.

17 Правительственный вестник. 19 марта (1 апреля) 1916 г. № 64. С. 3; Русский инвалид. 20 марта 1916 г. № 77. С. 1; Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 19 марта (1 апреля) 1916 г. № 15451. С. 1; 22 марта (4 апреля) 1916 г. № 15457. С. 2; Речь. 19 марта (1 апреля) 1916 г. № 77 (3460). С. 4; 28 марта (10 апреля) 1916 г. № 86 (3469) С. 3; Новое время. 21 марта (3 апреля) 1916 г. № 14381. С. 3; 27 марта (9 апреля) 1916 г. № 14387. С. 3; Масловский Е. В. Указ. соч. С. 320–321.

18 Мейендорф М. Ф. Указ. соч. С. 96–198.

19 Описание плавучего госпиталя… С. 1.

20 Памяти баронессы Анны Федоровны Мейендорф. С. 26.

21 РГВИА. Ф. 2100. Оп. 1. Д. 922. Л. 246.

22 Аустрин Г. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1958. № 29. С. 1.

23 Новое время. 20 марта (2 апреля) 1916 г. № 14380. С. 2; Русский инвалид. 23 марта 1916 г. № 80. С. 3.

24 Правительственный вестник. 22 марта (4 апреля) 1916 г. № 66. С. 1.

25 Там же. С. 2.

26 Новое время. 3 (16) апреля 1916 г. № 14394. С. 4.

27 Правительственный вестник. 4 (17) мая 1916 г. № 98. С. 3.

28 Римский-Корсаков М. М. Указ. соч. // МЖ. Прага. 1931. № 6 (42). С. 7.

29 Русский инвалид. 5 апреля 1916 г. № 91. С. 1.

30 Римский-Корсаков М. М. Указ. соч. // МЖ. Прага. 1931. № 6 (42). С. 7–8.

31 Новое время. 9 (22) апреля 1916 г. № 14400. С. 3.

32 Памяти баронессы Анны Федоровны Мейендорф. С. 33.

33 Речь. 20 марта (2 апреля) 1916 г. № 78 (3461). С. 3.

34 Римский-Корсаков М.М. Указ. соч. // МЖ. Прага. 1931. № 6 (42). С. 10.

35 Правительственный вестник. 6 (19) апреля 1916 г. № 78. С. 4; Утро России. 3 апреля 1916 г. № 94. С. 4.

36 Новое время. 3 (16) апреля 1916 г. № 14394. С. 4.

37 Новое время. 6 (19) апреля 1916 г. № 14397. С. 3.

38 Правительственный вестник. 6 (19) апреля 1916 г. № 78. С. 4; Новое время. 9 (22) апреля 1916 г. № 14400. С. 3; Утро России. 3 апреля 1916 г. № 94. С. 1.

39 Правительственный вестник. 20 апреля (3 мая) 1916 г. № 87. С. 3.

40 Правительственный вестник. 4 (17) мая. 1916 г. № 98. С. 3; Новое время. 14 (27) апреля 1916 г. № 14404. С. 3.

41 Правительственный вестник. 6 (19) мая 1916 г. № 100. С. 10; Новое время. 3 (16) мая 1916 г. № 14423. С. 2.

42 Правительственный вестник. 30 апреля (13 мая) 1916 г. № 95. С. 2.

43 Русский инвалид. 25 марта 1916 г. № 82. С. 4; Русский инвалид. 8 апреля 1916 г. № 94. С. 3.

44 Аустрин Г. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1958. № 29. С. 2–3.

45 Верховский А. И. На трудном перевале. М., 1959. С. 108–109.

46 Аустрин Г. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1958. № 29. С. 4.

47 Новиков Н. [В.] Операции флота против берега на Черном море в 1914–1917 гг. М., 1937. С. 152.

48 Н. Н. Универсальное вспомогательное судно типа «Эльпидифор» // Морской сборник (далее МС). 1920. № № 1–3. С. 69, 75–76.

49 НовиковН. [В.] Указ. соч. С. 152.

50 Аустрин Г. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1958. № 30. С. 1.

51 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 8 (21) апреля 1916 г. № 15491. С. 1.

52 Аустрин Г. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1958. № 30. С. 1–2.

53 Новое время. 4 (17) апреля 1916 г. № 14395. С. 2.

54 Трубецкой В. В. Крейсер «Прут» // Часовой. Париж, 1930. № 34. С. 16.

55 Аустрин Г. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1958. № 30. С. 2.

56 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 8 (21) апреля 1916 г. № 15491. С. 1.

57 Новое время. 5 (18) апреля 1916 г. № 14396. С. 2.

58 Аустрин Г. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1958. № 30. С. 4.

59 Русский инвалид. 25 апреля 1916 г. № 109. С. 1.

60 Русский инвалид. 6 апреля 1916 г. № 92. С. 1.

61 Русский инвалид. 8 апреля 1916 г. № 94. С. 1.

62 Минцлов С.Р. Трапезондская эпопея. Дневник. Киев. Трапезонд. Финляндия. Берлин. [1925] С. 30; Масловский Е. В. Указ. соч. С. 318–320, 324–331.

63 Русский инвалид. 8 апреля 1916 г. № 94. С. 1.

64 Верховский А. И. Россия на Голгофе (Из походного дневника 1914–1918). Пг., 1918. С. 49.

65 Аустрии Г. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1958. № 30. С. 4.

66 Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 17 (30) августа 1916 г. № 15745. С. 5.

67 Акарджа X. Д. Трабзон становится Трапезундом: превращение османского города в русский во время Первой мировой войны // Русский сборник: Исследования по истории России. Редакторы-составители: О. Р. Айрапетов, Мирослав Йованович, М. А. Колеров, Брюс Меннинг, Пол Чейсти (далее Р. Сб.). Т. 8. С. 97.

68 The Times History and Encyclopedia of the war. Part. 124. Vol. 10, Jan.2. 1917. P. 265.

69 Русский инвалид. 5 ноября 1914 г. № 251. С. 1.

70 Новое время. 30 апреля (13 мая) 1916 г. № 14420. С. 3.

71 Аргутииский А. В Трапезунде. Доклад Кавказскому комитету съезда городов о командировке // Армянский вестник. М., 1916. № 15. С. 9.

72 Верховский А. И. Россия на Голгофе. С. 50.

73 Новое время. 30 апреля (13 мая) 1916 г. № 14420. С. 3.

74 Миицлов С. Р. Статистический очерк Трапезондского округа. Ноябрь 1916 г. Трапезонд. 1916. С. I.

75 Речь. 11 (24) августа 1916 г. № 217 (3602). С. 3.

76 Аустрии Г. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1958. № 30. С. 4–5.

77 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 12. Л. 18–32.

78 Русский инвалид. 21 мая 1916 г. № 134. С. 1.

79 Русский инвалид. 23 мая 1916 г. № 136. С. 1; 24 мая 1916 г. № 137. С. 1, 25 мая 1916 г. № 138. С. 1; 26 мая 1916 г. № 139. С. 1.

80 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 12. Л. 19.

81 Русский инвалид. 27 мая 1916 г. № 140. С. 1.

82 Русские ведомости. 8 июля 1916 г. № 157. С. 2.

83 Новое время. 7 (20) апреля 1916 г. № 14398. С. 3; Утро России. 19 апреля 1916 г. № 109. С. 2.

84 Новое время. 6 (19) апреля 1916 г. № 14397. С. 3.

85 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 32.

86 Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. М., 1938. Т. 2. С. 36, 39; Баграмян И. X. Мои воспоминания. Ереван, 1979. С. 30.

87 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 31.

88 Из дневника участника Кавказского фронта // ВС. 1916. № 7. С. 140.

89 SykesР.M. Persia. Oxford, 193… P. 158.

90 Лудшувейт Е. Ф. Турция в годы Первой мировой войны 1914–1918 гг. Военно-политический очерк. М., 1966. С. 85.

91 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М.; Л., 1938. Т. 10 (14 января – 13 апреля 1916). С. 599600.

92 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 49–50.

93 Там же. С. 51.

94 Масловский Е. В. Указ. соч. С. 223.

95 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 51.

96 Масловский Е. В. Указ. соч. С. 223–224.

97 Там же. С. 229.

98 Буденный С. М. Пройденный путь. М., 1959. С. 22.

99 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 53.

100 Баграмян И. X. Указ. соч. С. 31.

101 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 53.

102 Масловский Е. В. Указ. соч. С. 226.

103 Корсун Н. Г. Эрзерумская операция. С. 55; Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 85.

104 Константинополь и Проливы по секретным документам б. министерства иностранных дел. Под ред. Е. А. Адамова. М., 1925. Т. 1. С. 213.

105 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 154. Vol. 12. July 31, 1917. P. 383, 385, 398, 414.

106 Gilbert M. First World War. Lnd., 1995. P. 248; Ericson E. Op. cit. P. 151; Townshend Ch. My campaign in Mesopotamia. Lnd., [1920]. P. 336, 338.

107 Лиддель Гарт. Полковник Лоуренс. М., 1939. С. 32–33.

108 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 17 (30) апреля 1916 г. № 15504. С. 1; Речь. 18 апреля (1 мая) 1916 г. № 105 (3488). С. 1.

109 Townshend Ch. Op. cit. P. 359, 363; Ericson E. Op. cit. P. 151.

110 Трутовский Е.К. К гибели эскадренного миноносца «Живучий» // МЖ. Прага. 1930. № 4 (28). С. 5.

111 Русский инвалид. 20 апреля 1916 г. № 104. С. 1.

112 Новое время. 13 (26) мая 1916 г. № 14433. С. 2.

113 ТрутовскийЕ.К. Указ. соч. // МЖ. Прага. 1930. № 4 (28). С. 5.

114 Русский инвалид. 26 апреля 1916 г. № 110. С. 1; 27 апреля 1916 г. № 111. С. 1; Утро России. 27 апреля 1916 г. № 117. С. 5.

115 Рытченков С. Части особого назначения в войну 1914–1916 гг. // Часовой. Париж, 1961. № 426. С. 14; Пеньков Л. К 50-летию рейда сотника Гамалия. 27 апреля – 6 мая 1916 года // ВБ. Париж, 1967. № 86. С. 20.

116 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 60.

117 Русский инвалид. 13 мая 1916 г. № 127. С. 1; Новое время. 6 (19) июня 1916 г. № 14457. С. 2.

118 Пеньков Л. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1967. № 86. С. 20.

119 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 62–65.

120 Рытченков С. Части особого назначения. // Часовой. Париж, 1961. № 426. С. 14.

121 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 66.

122 The Times History and Encyclopeadia of the War. Part 164. Vol. 13. Oct.9, 1917. P. 255.

123 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 66, 70–71.

124 Стрелянов (Калабухов) П. Н. Казаки в Персии 1909–1918 гг. М., 2007. С. 132.

125 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 3 (28). С. 51.

126 Корсун Н.Г. Эрзерумская операция… С. 55; Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 85.

127 Sykes Р.M. Op. cit. P. 158.

128 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 54.

129 Там же. С. 56.

130 Там же. С. 77.

131 Русский инвалид. 2 июня 1916 г. № 145. С. 1.

132 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 77, 85.

133 Калугин С. Персидская Казачья Его Величества Шаха Персии дивизия // ВИВ. Париж, 1958. № 11. С. 16.

134 Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 85.

135 Калугин С. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1958. № 11. С. 16.

136 Булацель С. Воспоминания о службе в Персидской Казачьей Его Величества Шаха дивизии // ВИВ. Париж, 1958. № 11. С. 19.

137 Sykes Р.M. Op. cit. P. 158–161.

138 Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 85.

139 Русский инвалид. 30 июня 1916 г. № 173. С. 1; 2 июля 1916 г. № 175. С. 5.

140 Русский инвалид. 23 июня 1916 г. № 166. С. 1; Новое время. 26 июня (9 июля) 1916 г. № 14477. С. 2; Утро России. 29 июня 1916 г. № 180. С. 2.

141 Правительственный вестник. 31 марта (13 апреля) 1916 г. № 73. С. 4.

142 Новое время. 24 апреля (7 мая) 1916 г. № 14414. С. 2.

143 Правительственный вестник. 28 июня (11 июля) 1916 г. № 139. С. 3.

144 Речь. 27 июня (10 июля) 1916 г. № 174 (3557). С. 2–3.

145 Правительственный вестник. 13 (26) мая 1916 г. № 104. С. 3.

146 Правительственный вестник. 3 (16) июня 1916 г. № 118. С. 3.

147 Правительственный вестник. 28 июня (11 июля) 1916 г. № 139. С. 2; 1 (14) июля 1916 г. № 141. С. 1; Речь. 27 июня (10 июля) 1916 г. № 174 (3557). С. 2–3; 28 июня (11 июля) 1916 г. № 175 (3558). С. 2–3; 1 (14) июля 1916 г. № 178 (3561). С. 2; Новое время. 27 июня (10 июля) 1916 г. № 14478. С. 3; 28 июня (11 июля) 1916 г. № 14479. С. 2; Новое время. 1 (14) июля 1916 г. № 14482. С. 2.

148 Правительственный вестник. 10 (23) июля 1916 г. № 149. С. 2.

149 Правительственный вестник. 16 (29) июля 1916 г. № 154. С. 2.

150 Правительственный вестник. 2 (15) августа 1916 г. № 166. С. 3.

151 Правительственный вестник. 4 (17) ноября 1916 г. № 236. С. 1.

152 Правительственный вестник. 1 (14) февраля 1917 г. № 26. С. 2.

Планы Ставки в отношении Турции Весна – лето 1916 г.

1 Наступление Юго-Западного фронта… С. 48.

2 Алексеев М. В. Война 1877–1878 гг. на Азиатском театре. Действия Отдельного Кавказского корпуса с 12 апреля по 28 июня 1877 г. СПб., 1892. С. 13.

3 Константинополь и Проливы. М., 1925. Т. 1. С. 213.

4 Там же. С. 214.

5 Там же.

6 Там же. С. 213.

7 Константинополь и Проливы. М., 1926. Т. 2. С. 120–122,125.

8 Там же. С. 134.

9 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 190.

10 Константинополь и Проливы. М., 1925. Т. 1. С. 214.

11 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 461. Л. 505, 511.

12 Утро России. 1 июня 1916 г. № 152. С. 1.

13 Раздел Азиатской Турции. С. 219.

14 В.Л. Воспоминания участника мировой войны на море. Трапезонд // МС. 1920. № № 1–3. С. 209.

15 Масловский Е.В. Указ. соч. С. 350–351.

16 В.Л. Указ. соч. // МС. 1920. № № 1–3. С. 208–209.

17 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 847. Л. 313, 356.

Кавказский фронт и Персия. Лето – осень 1916 г.

1 Liman von Sanders O. Op. cit. P. 128; Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 37–38.

2 Русский инвалид. 2 июля 1916 г. № 175. С. 5.

3 Русский инвалид. 4 июля 1916 г. № 177. С. 1.

4 Русский инвалид. 11 июля 1916 г. № 184. С. 1.

5 Бекгулянц Р. Пять дней в Байбурте (Впечатление священника) // Армянский вестник. М., 1916. № 30. С. 16.

6 Зайончковский А. М. Мировая война. М., 1938. Т. 2. С. 38.

7 Русский инвалид. 12 июля 1916 г. № 187. С. 1.

8 Русский инвалид. 15 июля 1916 г. № 188. С. 1.

9 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 6 (19) августа 1916 г. № 15724. С. 2.

10 Девоянин Т. В Эрзинджане // Армянский вестник. М., 1916. № 32. С. 19.

11 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 6 (19) августа 1916 г. № 15724. С. 2.

12 Маркарян Ар. Деятельность отрядов Московского Армянского Комитета в районах Эрзерума, Эрзинджана, Сарыкамыша и Александрополя (Доклад) // Армянский вестник. М., 1917. № 4. С. 16.

13 Русский инвалид. 15 июля 1916 г. № 188. С. 3.

14 Новое время. 19 августа (1 сентября) 1916 г. № 14531. С. 2.

15 Новое время. 23 июля (6 ав) 1916 г. № 14505. С. 2.

16 Новое время. 19 августа (1 сентября) 1916 г. № 14531. С. 3.

17 Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 71, 87–88.

18 Русский инвалид. 11 августа 1916 г. № 215. С. 1.

19 Лудшувейт Е. Ф. Указ. соч. С. 71.

Положение Турции

1 Emin A. Turkey in the World war. New Haven: Yale University Press, 1930. P. 89, 92, 119–120.

2 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 141.

3 Gilbert M. Op. cit. P. 160.

4 Glenny M. The Balkans 1804–1999. Nationalism, War and the Great Powers. Lnd., 1999. P. 324.

5 Emin A. Op. cit. P. 120; Новичев А. Д. Экономика Турции в период Мировой войны. Л. – М., 1935. С. 17–19.

6 Lynn A. S. My thirty years in Turkey. Rindge. New Hampshire, 1955. P. 120.

7 НАА. Ф. 45. Оп. 1. Д. 12. Л. 10.

8 Glenny M. Op. cit. P. 329.

9 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 568. Л. 141.

10 Новичев А. Д. Указ. соч. С. 58.

11 Morgenthau H. Ambassador Morgenthau’s story. NY., 1918. P. 66; Лорей Г. Операции германо-турецких морских сил в 1914–1918 гг. М., 1938. С. 180.

12 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 461. Л. 284, 293, 311 об.

13 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. С. 1233.

14 Hopkirk Р. Like Hidden Fire. The Plot to Bring Down the British Empire. NY., 1994. P. 128.

15 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 461. Л. 284.

16 StuermerH. Two war years in Constantinople. Sketches of German and Young Turkish Ethics and Politics. NY., 1917. P. 109–111.

17 Townshend Ch. Op. cit. P. 365–366.

18 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 238.

19 РГА ВМФ. Ф. 716. Оп. 1. Д. 186. Л. 197.

20 Кузнецов Н. Подводник № 1 // Родина. 2011. № 3. С. 124–127.

21 Русский инвалид. 3 октября. 1916 г. № 263. С. 1; Новое время. 3 (16) октября. 1916 г. № 14576. С. 2; 6 (19) октября. 1916 г. № 14579. С. 2.

22 Русский инвалид. 4 ноября 1916 г. № 295. С. 7.

23 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 878. Л. 17 об.; Лорей Г. Указ. соч. С. 355–356, 406; Котляревский С. А. Австро-Венгрия в годы Мировой войны. М., 1922. С. 50.

24 Котляревский С. А. Указ. соч. С. 47.

25 Людендоф Э. Указ. соч. С. 283.

26 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 461. Л. 609 об., 612 об.

27 Hindenburg Р. Op. cit. NY., 1921. Vol. 2. P. 107–108.

28 StuermerH. Op. cit. P. 110.

Болгария. Зима – весна 1916 г.

1 PRO. FO. 371 Russia files 19035-19228, 1914. P. 337.

2 Morgenthau H. Op. cit. P. 264.

3 Price G. W. The story of the Salonica army. NY. No date. P. 5.

4 Поливанов А. А. Указ. соч. // ВИ. 1994. № 3. С. 162.

5 Константинополь и Проливы… Т. I. С. 215.

6 Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия 1914–1917 гг. и война на Балканах. Монреаль, 1983. С. 64.

7 Pares B. My Russian memoirs. Lnd. 1931. P. 283.

8 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 398.

9 Каширин В. Б. Поход в Добруджанскую степь: эволюция замысла, планирование и подготовка экспедиции русских войск за Дунай в 1916 году // Studia Balkanica. К юбилею Р. П. Гришиной. М., 2010. С. 146–147.

10 Константинополь и Проливы. Т. I. С. 215.

11 Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия. С. 48.

12 PRO. FO. Balkan files 2-263 1916 (2603). P. 126.

13 Речь. 5 (18) ноября 1915 г. № 305 (3328). С. 3.

14 PRO. FO. Balkan files 2-263 1916 (2603). P. 130.

15 Kuhne V Bulgaria self-revealed. Documents collected by Victor Kuhne with a preface by Auguste Gauvain, formerly minister plenipotentiary of France. Lnd., 1919. P. 97–98.

16 Иностранное обозрение // Вестник Европы. Журнал истории-политики-литературы (далее ВЕ).1916. № 2. С. 336.

17 Радославов В. България и световната криза. София, 1923. С. 137.

18 PRO. FO. Balkan files 2-263 1916 (2603). P. 163.

19 Ibid. P. 135.

20 Hutton J. With a woman’s unit in Serbia, Salonika and Sebastopol. Lnd., [1928]. P. 49.

21 PRO. FO. Balkan files 2-263 1916 (2603). P. 163.

22 Kuhne V Op. cit. P. 48.

23 Hoffman M. Op.cit. Lnd., [1929]. Vol. 1. P. 112.

24 Христов А. Исторически преглед на общеевропейската война и участието на България в нея. София. 1925. С. 241.

25 Писарев Ю. А. Тайны Первой мировой войны. Россия и Сербия в 1914–1915 гг. М., 1990. С. 75.

26 Омарчевски Ст. Български управници пръзъ свътовната война. Факти и документа. София, 1921. С. 91.

27 Константинополь и Проливы. Т. 1. С. 216.

28 Там же.

29 Там же. С. 218.

30 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 3 (28). С. 44.

Подготовка русской армии к летнему наступлению

1 The Times History of the War. Part 94. Vol. 8. June 6. 1916. P. 102.

2 Строков А. А. Указ. соч. С. 360–361.

3 Зайончковский А.М. Указ. соч. Т. 2. С. 45–46.

4 Спиридович А.И. Указ. соч. Кн. 2. С. 72–73.

5 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 183.

6 Наступление Юго-Западного фронта. С. 47.

7 Гофман М. Указ. соч. С. 110; Брусилов А. А. Указ. соч. С. 183–184; Дневники Николая II. М., 1991. С. 580; Клембовский В.Н. Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. С. 28–29;

Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 47; Ветошников Л. В. Брусиловский прорыв. М., 1940. С. 23; Спиридович А.И. Указ. соч. Кн. 2. С. 73–74.

8 Ветошников Л. В. Указ. соч. С. 22.

9 Stone N. Op. cit. P. 240; Наступление Юго-Западного фронта… С. 47.

10 Русский инвалид. 26 мая 1916 г. № 139. С. 3.

11 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 20.

12 Наступление Юго-Западного фронта. С. 122.

13 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 6–7.

14 The Times History and Encyclopedia of the war. Part 107. Vol. 9. Sept. 5, 1916. P. 90.

15 Гофман М. Указ. соч. С. 111–112; Брусилов А. А. Указ. соч. С. 193; The Times History and Encyclopedia of the war. Part 107. Vol. 9. Sept. 5, 1916. P. 90, 92–93.

16 Repington Ch.A. The First World War. Lnd., 1920. Vol. 1. P. 243.

17 Наступление Юго-Западного фронта. С. 171.

18 Головин Н.Н. Военные усилия России в Мировой войне. М., 2001. С. 388.

19 Там же. С. 340.

20 Наступление Юго-Западного фронта. С. 174; Клембовский В. Н. Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. С. 30.

21 NoskoffA. A. Op. cit. P. 73–74.

22 Наступление Юго-Западного фронта. С. 179, 185.

23 Там же. С. 187.

24 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 3 (28). С. 53.

25 Наступление Юго-Западного фронта. С. 190; Клембовский В. Н. Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. С. 30–31.

26 Наступление Юго-Западного фронта. С. 511; Черкасов П.В. Указ. соч. С. 21, 31.

27 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 189.

28 Наступление Юго-Западного фронта. С. 165.

29 Барсуков Е. З. Русская артиллерия в Мировую войну 1914–1918 гг. М., 1928. Т. 1. С. 4.

30 Наступление Юго-Западного фронта. С. 127, 132, 190.

31 Записки графа Д. Ф. Гейдена. 1914–1917 гг. // ВИВ. Париж, 1972. № 40. С. 9.

32 Hoffman M. Op. cit. Lnd., [1929]. Vol. 1. P. 119, 122.

33 Лебедев Д. Газовая атака германцев у м. Сморгонь 19 июня 1916 года // Военное дело. 1918. № 1. С. 9–10.

34 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 26.

35 Редкин-Рымашевский А. Действия XXXII корпуса в Луцком прорыве. М.; Л., 1926. С. 3.

36 Василевский А. М. Дело всей жизни. М., 1973. С. 23.

37 Редкин-Рымашевский А. Указ. соч. С. 4.

38 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 40.

39 Клембовский В. [Н.] Партизанские действия в войну 1914–1917 гг. на русском фронте // Военное дело. 1919. № 32–33 (61–62). С. 989; Mannerheim C. G.E. Memoirs. NY. 1954. P. 100; Черкасов П. В. Указ. соч. С. 41.

40 Гейден Д. Ф. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1972. № 40. С. 11.

41 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 24.

42 Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 49.

43 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 23, 35.

44 Редкин-Рымашевский А. Указ. соч. С. 6.

45 The Times History and Encyclopedia of the war. Part 105. Vol. 9. Aug. 22, 1916. P. 17.

46 Верховский А. И. Россия на Голгофе. С. 52.

47 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 223; Черкасов П. Г. Указ. соч. С. 106; Редкин-Рымашевский А. Указ. соч. С. 6.

48 The Times History and Encyclopedia of the war. Part 105. Vol. 9. Aug. 22, 1916. P. 15.

49 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 189; Черкасов П. В. Указ. соч. С. 43.

50 Редкин-Рымашевский А. Указ. соч. С. 5.

51 Кирей В. [Ф.] Артиллерия атаки и обороны. Выводы из применения артиллерии на русском фронте в 1914–1917 гг. М., 1936. С. 36.

52 Василевский А. М. Указ. соч. С. 29.

53 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 196.

54 Черкасов П.В. Указ. соч. С. 43.

55 Василевский А. М. Указ. соч. С. 27.

56 Редкин-Рымашевский А. Указ. соч. С. 8–9, 11.

Брусиловский прорыв. Начало

1 С. Н. А. Прорыв на Ковель // ВС. 1917. № 3. С 53.

2 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 43, 68; Редкин-Рымашевский А. Указ. соч. С. 12–13.

3 Кирей В. Ф. Указ. соч. С. 68.

4 The Times History and Encyclopedia of the war. Part 105. Vol. 9. Aug. 22, 1916. P. 12; Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 223; Черкасов П.В. Указ. соч. С. 8.

5 Русский инвалид. 24 мая 1916 г. № 137. С. 1.

6 Черкасов П.В. Указ. соч. С. 102, 115, 123, 131, 139, 142.

7 Милоданович В. Е. Генерал Василий Фаддеевич Кирей // ВБ. Париж, 1959. № 35. С. 8.

8 Там же.

9 Ветошников Л. В. Указ. соч. С. 80, 103.

10 The Times History and Encyclopedia of the war. Part 105. Vol. 9, Aug. 22, 1916. P. 22.

11 Ветошников Л. В. Указ. соч. С. 69, 71; Черкасов П. В. Указ. соч. С. 14; Барсуков Е. З. Русская артиллерия в Мировую войну 1914–1918 гг. М., 1938. Т. 1. С. 4; The Times History and Encyclopedia of the war. Part 105. Vol. 9. Aug. 22, 1916. P. 22.

12 Редкин-Рымашевский А. Указ. соч. С. 13–15.

13 Спиридович А. И. Указ. соч. Нью-Йорк, 1960. Кн. 2. С. 92.

14 Hoffman M. Op. cit. Lnd., [1929]. Vol. 1. P. 123.

15 Наступление Юго-Западного фронта… С. 217.

16 Stone N. Op. cit. P. 240, 250; Cornwall M. Op. cit. P. 31.

17 Русский инвалид. 26 мая 1916 г. № 139. С. 1.

18 Наступление Юго-Западного фронта. С. 226–227.

19 Русский инвалид. 4 июня 1916 г. № 147. С. 3.

20 Редкин-Рымашевский А. Указ. соч. С. 16–17; Черкасов П. В. Указ. соч. С. 48–49, 95, 105, 208; Ветошников Л.В. Указ. соч. С. 74–76; Речь. 4 (17) июня 1916 г. № 151 (3534). С. 3; The Times History and Encyclopedia of the war. Part 105. Vol. 9. Aug. 22, 1916. P. 15.

21 Наступление Юго-Западного фронта. С. 243.

22 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 8.

23 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 224.

24 Hindenburg Р. Op. oit. NY, 1921. Vol. 1. P. 193.

25 Людендорф Э. Указ. соч. С. 190.

26 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 226–227.

27 Черкасов П.В. Указ. соч. С. 7–8.

28 Чернин О.В. Дни мировой войны. Мемуары. М. – Пг., 1923. С. 37.

29 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 225.

30 Редкин-Рымашевский А. Указ. соч. С. 19–20.

31 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 13.

32 Наступление Юго-Западного фронта. С. 260; Черкасов П. В. Указ. соч. С. 29.

33 Редкин-Рымашевский А. Указ. соч. С. 21–24, 26–28.

34 Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 54.

35 Редкин-Рымашевский А. Указ. соч. С. 21.

36 Гейден Д. Ф. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1972. № 40. С. 11.

37 Кислицын В. А. Указ. соч. С. 24.

Брусиловский прорыв. Первые результаты

1 Русский инвалид. 24 мая 1916 г. № 137. С. 4.

2 Переписка Николая и Александры… Т. 4. С. 265.

3 Правительственный вестник. 9 (22) июня 1916 г. № 123. С. 5.

4 Knox A. Op.cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 446.

5 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 110. Vol. 9. Sept. 26, 1916. P. 201.

6 Новое время. 9 (22) июня 1916 г. № 14460. С. 2.

7 Редкин-Рымашевский А. Указ. соч. С. 29–30.

8 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 13, 49, 59, 61.

9 Зайончковский А.М. Указ. соч. Т. 2. С. 54–55.

10 Наступление Юго-Западного фронта. С. 351.

11 Там же.

12 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 110. Vol. 9. Sept. 26, 1916. P. 215.

13 Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 50.

14 Наступление Юго-Западного фронта. С. 384.

15 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 107. Vol. 9. Sept. 5, 1916. P. 105.

16 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 203–204.

Брусиловский прорыв Коррекция первоначальных планов

1 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 14.

2 Наступление Юго-Западного фронта. С. 329.

3 Там же. С. 344.

4 Лемке М. К. Указ. соч. С. 208.

5 Наступление Юго-Западного фронта. С. 345.

6 Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Nikolai D. Zarin, Box 1. Folder: Diary of an Ally written by Nicolas D. Zarin. Dedicated to my wife, children and future decsendants and for publication in historical and other works. Notes of World War 1 – started 31 ofJuly 1914. L. 428.

7 Наступление Юго-Западного фронта. С. 345.

8 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 203.

9 GourkoB. Op. cit. P. 145.

10 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 122. Vol. 10. Dec. 19. 1916. P. 176.

11 JanenM. Pad carismu a konec Ruske armady (moje misse na Rusi v letech 1916–1917). Praha, 1931. P. 36.

12 Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 59, 61–62.

13 Фогель В. Барановичи. 1916. Пг., 1921. С. 15–16.

14 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 231.

15 Фогель В. Указ. соч. С. 17–18.

16 Там же. С. 21–22, 26.

17 Гофман М. Указ. соч. С. 115–116.

18 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 450.

19 Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 59; Шкуро А. Г. Указ. соч. С. 18.

20 Фогель В. Указ. соч. С. 30, 33–34; Наступление Юго-Западного фронта… С. 27.

21 Ветошников Л. В. Указ. соч. С. 135; Наступление Юго-Западного фронта. С. 27; Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 231; Фогель В. Указ. соч. С. 33–34.

22 Русский инвалид. 24 июня 1916 г. № 167. С. 1.

23 Hoffman M. Op. cit. Lnd., [1929]. Vol. 1. P. 132.

24 Ветошников Л. В. Указ. соч. С. 135; Наступление Юго-Западного фронта. С. 28; Дрейер В. Н. фон На закате империи. Мадрид, 1965. С. 193; Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 451; Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 231; Фогель В. Указ. соч. С. 34–47.

25 Черкасов П.В. Указ. соч. С. 16.

Галиция. Оккупационный режим

1 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 105. Vol. 9. Aug. 22, 1916. P. 36–37.

2 Правительственный вестник. 4 (17) сентября 1914 г. № 202. С. 1.

3 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 6 (19) июня 1916 г. № 15602. С. 2; 9 (22) июня 1916 г. № 15608. С. 1; Утро России. 6 июня. 1916 г. № 157. С. 1.

4 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 25 июля (7 августа) 1916 г. № 15700. С. 3.

5 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 22 июня (5 июля) 1916 г. № 15634. С. 2.

6 Василевский А. М. Указ. соч. С. 28.

7 Снесарев А. Е. Письма с фронта: 1914–1917. М., 2012. С. 392.

Фактическое завершение прорыва

1 Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 58; Ветошников Л. В. Указ. соч. С. 113, 115.

2 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 3 (28). С. 56–58.

3 Новое время. 18 июня (1 июля) 1916 г. № 14468. С. 1.

4 Утро России. 18 июня 1916 г. № 169. С. 2.

5 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 449.

6 Ронжин С. А. Военные сообщения и управление ими. Сборник записок, относящихся к русскому снабжению в Великую войну. Финансовое агентство в США. 1925. С. 145–146.

7 Переписка Николая и Александры. М.; Л., 1926. Т. 4. С. 299.

8 Гофман М. Указ. соч. С. 113; Hoffman M. Op. cit. Lnd., [1929]. Vol. 1. P. 128.

9 Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 59; Черкасов П. В. Указ. соч. С. 71–72; Ветошников Л. В. Указ. соч. С. 125–126.

10 Корван К. Прорыв у Костюховки и развитие его кавалерией 23–24 июля 1916 г. (Воспоминания участника) // Военное дело. 1919. № 11–12 (40–41). С. 431–432.

11 Шильников И. Ф. 1-я Забайкальская казачья дивизия в Великой Европейской войне 1914–1918 г. Харбин, 1933. С. 85.

12 Володченко [Н. Г.] Действия 16 Кавалерийской дивизии 23 июня 1916 года // Часовой. Париж, 1938. № 213. С. 5.

13 Шильников И. Ф. Указ. соч. С. 85, 87, 89.

14 Корван К. Прорыв у Костюховки и развитие его кавалерией 23–24 июля 1916 г. (Воспоминания участника) // Военное дело. 1919. № 11–12 (40–41). С. 432–433; Володченко [Н. Г.] Указ. соч. // Часовой. Париж, 1938. № 213. С. 6–7; Шильников И. Ф. Указ. соч. С. 88, 107–108.

15 Шильников И. Ф. Указ. соч. С. 109.

16 Черкасов П. В. Указ. соч. С. 176–180; Ветошников Л. В. Указ. соч. С. 125–126.

17 Адамович Б. [В.] Трыстень. 15–28. VII. 1916. Ко дню 225-летия лейб-гвардии Кексгольмского полка. 1710-29/VI. 1935. Париж, 1935. С. 12.

18 Лукомский А. С. Указ. соч. Т. 1. С. 102.

19 Бояринцев [М.] Страницы славы русского оружия. К 50-летию Луцкого прорыва // ВБ. Париж, 1967. № 83. С. 32.

20 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 233.

Северный фронт и Балтика

1 Козлов Д. Ю. Цель – шведская руда. Действия надводных сил флота Балтийского моря на неприятельских коммуникациях в кампанию 1916 года. М., 2008. С. 10.

2 Граф Г. К. На «Новике». Балтийский флот в войну и революцию. СПб., 1997. С. 4, 8-10.

3 Там же. С. 11.

4 Luntinen Р. The Imperial Russian Army and Navy in Finland 1808–1918. Helsinki, 1997. P. 289.

5 Козлов Д. Ю. Цель – шведская руда… С. 14.

6 Там же. С. 15, 19–22.

7 Данилов Н. А. Смешанная операция в Рижском заливе в июне – августе 1916 г. Л. 1927. С. 3, 5, 9.

8 Дудоров Б. П. Адмирал Непенин. СПб., 1993. С. 189; Данилов Н. А. Смешанная операция. С. 22, 24, 26.

9 Данилов Н. А. Смешанная операция. С. 17, 28, 219–220.

10 Фабрицкий С. С. Из прошлого. Воспоминания флигель-адъютанта Государя Императора Николая II. Берлин, 1926. С. 140–141.

11 Зайончковский А.М.Указ. соч. Т. 2. С. 63; ДаниловН.А. Смешанная операция. С. 41, 45, 55–56, 99, 116.

12 Козлов Д. Ю. Цель – шведская руда. С. 26, 28–29, 33–34, 36–38.

13 Данилов Н. А. Смешанная операция. С. 139.

14 ШельтингаЮ. Действие морских сил Рижского залива в 1914–1916 гг. (По материалам Б. Морискома) // МС. 1926. № 4. С. 97.

15 Данилов Н. А. Смешанная операция. С. 228.

16 Козлов Д. Ю. Цель – шведская руда. С. 38–39.

17 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 105. Vol. 9. Aug. 22, 1916. P. 29.

Бои на Стоходе. Тупик

1 Фогель В. Указ. соч. С. 53–56.

2 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 106. Vol. 9. Aug. 29. 1916. P. 77.

3 Гофман М. Указ. соч. С. 119–121; Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 233; Брусилов А. А. Указ. соч. С. 208, 211; EricsonE. Op. cit. P. 139–140.

4 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 465.

5 Адамович Б. [В.] Указ. соч. С. 9–10.

6 Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 63; Брусилов А. А. Указ. соч. С. 212–213.

7 Бекман В. Немцы о русской армии. Прага, 1939. С. 24.

8 Геруа Б.В. Воспоминания о моей жизни. Париж, 1970. Т. 2. С. 127.

9 Осипов К. Гвардия на Стоходе 15–19 июля 1916 г. // Военное дело. 1919. № 4 (33). С. 190.

10 Русские ведомости. 4 августа 1916 г. № 180. С. 2.

11 Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 5 (18) августа 1916 г. № 15721. С. 2.

12 Осипов К. Указ. соч. // Военное дело. 1919. № 4 (33). С. 190.

13 Геруа Б. В. Указ. соч. Т. 2. С. 129.

14 Письмо генерал-адъютанта генерала от кавалерии Безобразова Государю Императору // ВБ. Париж, 1964. № 66. С. 43.

15 Адамович Б. [В.] Указ. соч. С. 21.

16 Зайончковский А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 64; Геоуа Б. В. Указ. соч. Т. 2. С. 129–130.

17 Осипов К. Указ. соч. // Военное дело. 1919. № 4 (33). С. 191.

18 Оношкович-Яцына. Стоход. К 50-летию славного ковопролитного боя Гвардии 15 июля 1916 года // ВБ. Париж, 1967. № 83. С. 42.

19 Там же.

20 Письмо генерал-адъютанта генерала от кавалерии Безобразова Государю Императору // ВБ. Париж, 1964. № 66. С. 44.

21 Поморский-ТоллерН.П. Воспоминания гвардейского сапера. Новый Сад. Б/г. С. 133.

22 Адамович Б. [В.] Указ. соч. С. 30.

23 Ходнев Д. Лейб-гварди Финляндский полк в Великой и Гражданской войне (19141920). Белград, 1932. С. 31–32.

24 Поморский-Толлер Н.П. Указ. соч. С. 134.

25 Ходнев Д. Указ. соч. С. 32.

26 Русские ведомости. 4 августа 1916 г. № 180. С. 2.

27 Поморский-Толлер Н.П. Указ. соч. С. 137.

28 Адамович Б. [В.] Указ. соч. С. 39.

29 Русский инвалид. 5 августа 1916 г. № 209. С. 1; Глиндский В. П. Указ. соч. С. 22; Геруа Б. В. Указ. соч. Париж, 1970. Т. 2. С. 132–135; Bezobrazov V. M. Diary of the commander of the Russian Imperial Guard, 1914–1917. Boynton Beach, Florida, 1994. P. 107; Stone N. Op. cit. P. 262; Письмо генерал-адъютанта генерала от кавалерии Безобразова Государю Императору // ВБ. Париж, 1964. № 66. С. 44–45.

30 Письмо генерал-адъютанта генерала от кавалерии Безобразова Государю Императору // ВБ. Париж, 1964. № 66. С. 44.

31 Поморский-Толлер Н.П. Указ. соч. С. 142.

32 Ходнев Д. Указ. соч. С. 32–33.

33 Поморский-Толлер Н.П. Указ. соч. С. 139.

34 Демьяненко Я. Река Стоход и Рудко-Червищенский плацдарм // ВБ. Париж, 1966. № 80. С. 27.

35 Осипов К. Указ. соч. // Военное дело. 1919. № 4 (33). С. 191.

36 Звегинцов В. Н. Кавалергарды в Великую и Гражданскую войну 1914–1920. Париж, 1966. Ч.3. С. 17.

37 Геруа Б. В. Указ. соч. Т. 2. С. 135; Письмо генерал-адъютанта генерала от кавалерии Безобразова Государю Императору // ВБ. Париж, 1964. № 66. С. 44–45.

38 Голубев М. Бои на Ковельском направлении в 1916 году. Лейб-гвардии Измайловский полк // ВИВ. Париж, 1961. № 19. С. 21.

39 Фомин Б. В. За Стоходом // ВИВ. Париж, 1961. № 17. С. 28–29.

40 Голубев М. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1961. № 19. С. 21.

41 Фомин Б. В. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1961. № 17. С. 30.

42 Геруа Б. В. Указ. соч. Т. 2. С. 138; Голубев М. Указ. соч. // ВИВ. Париж, 1961. № 19. С. 21–22; Письмо генерал-адъютанта генерала от кавалерии Безобразова Государю Императору // ВБ. Париж, 1964. № 66. С. 45.

43 Кочубей В. [В.] Черевищенское предмостное укрепление // ВБ. Париж, 1961. № 46. С. 15; Демьяненко Я. Указ. соч. // ВБ. Париж, 1966. № 80. С. 28.

44 Лейб-драгуны дома и на войне. Париж, 1929. Вып. 2. С. 129–130.

45 Деникин А. И. Очерки русской смуты. М., 2003. Т. 2. С. 167.

46 Бекман В. Указ. соч. Примечания В. В. Чернавина. С. 44.

47 Stone N. Op. cit. P. 266.

48 Письмо генерал-адъютанта генерала от кавалерии Безобразова Государю Императору // ВБ. Париж, 1964. № 66. С. 45.

49 Торнау С.А. С родным полком (1914–1917 г.). Берлин, 1923. С. 92.

50 Врангель П.Н. Воспоминания генерала барона П. Н. Врангеля. Материалы, собранные и разработанные бароном П. Н. Врангелем, герцогом Г Н. Лейхтенбергским и светлым князем А. П. Ливеном, под редакцией А. А. фон Лампе. Frankfurt um Main, 1969. Ч. I. С. 9.

51 Bezobrazov V. M. Op. cit. P. 108, 112; Звегинцов В. Н. Указ. соч. Ч.3. С. 26; Геруа Б. В. Указ. соч. Париж, 1970. Т. 2. С. 142, 144.

52 Дневники императора Николая II. С. 600; Геруа Б. В. Указ. соч. Париж, 1970. Т. 2. С. 140.

53 Bezobrazov V. M. Op. cit. P. 112.

54 The diary of Lord Bertie… NY. No date. Vol. 2. P. 45.

55 Переписка Николая и Александры. М.; Л., 1926. Т. 4. С. 427, 429; Геруа Б. В. Указ. соч. Париж, 1970. Т. 2. С. 144.

56 Лукомский А. С. Указ. соч. Т. 1. С. 104.

57 Клембовский В.Н. Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. Ч. 5. С. 121–122.

58 Там же. С. 123.

59 Геруа Б. В. Указ. соч. Т. 2. С. 152.

60 Верцинский Э. А. Из мировой войны. Боевые записи и воспоминания командира полка и офицера Генерального штаба за 1914–1917 годы. Талин – Ревель, 1931. С. 156.

61 Торнау С. А. Указ. соч. С. 105–106.

62 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 158.

63 Геруа Б. В. Указ. соч. Т. 2. С. 155.

64 БрухмюлерГ.Артиллерия при наступлении в позиционной войне. М., 1923. С. 149, 150, 164–165, 200.

65 Верцинский Э. А. Указ. соч. С. 160–161, 163.

Ставка и правительство. Новый курс в отношении ВПК

1 РГВИА. Ф. 2067. Оп. 1. Ед. хр. 3909. Л. 83.

2 Там же. Л. 82.

3 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 206, 211.

4 Пуанкаре Р. На службе Франции. Воспоминания за девять лет. М., 1936. Кн. 2. С. 235.

5 The Times History of the War. Part 37. Vol. 3. May 4, 1915. P. 405; Пуанкаре P. Указ. соч. М., 1936. Т. 1. С. 50.

6 МОЭИ. Сер. Ш. 1914–1917 гг. М.; Л., 1938. Т. 10 (14 января – 13 апреля 1916). С. 459.

7 Janen M. Op. cit. P. 12, 14; ПуанкареP. Указ. соч. М., 1936. Кн. 2. С. 306; Переписка Николая и Александры. М.; Л., 1926. Т. 4. С. 265, 416; Библиография // Известия Императорской Николаевской Военной академии. 1910. № 9. С. 740.

8 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 206.

9 Падение царского режима. Т. 6. С. 259.

10 Русские ведомости. 21 июля 1916 г. № 168. С. 2.

11 Падение царского режима. Т. 1. С. 406.

12 Маевский И. В. Указ. соч. С. 87.

13 Серебренников И. [И.] Претерпев судеб удары. Дневник 1914–1918 гг. Иркутск, 2008. С. 152–153, 218–219, 264–265.

14 Маевский И. В. Указ. соч. С. 97.

15 Погребинский А.П. Указ. соч. // ИЗ. 1941. № 12. С. 49–50.

16 Русские ведомости. 1 июля 1916 г. № 151. С. 2.

17 Милюков П. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 173.

18 Русские ведомости. 1 июля 1916 г. № 151. С. 2.

19 Русские ведомости. 2 июля 1916 г. № 152. С. 4.

20 Речь. 2 (15) июля 1916 г. № 179 (3562). С. 4.

21 Русские ведомости. 2 июля 1916 г. № 152. С. 4.

22 Речь. 2 (15) июля 1916 г. № 179 (3562). С. 4.

23 Речь. 6 (19) июля 1916 г. № 183 (3566). С. 2.

24 Речь. 2 (15) августа 1916 г. № 210 (3593). С. 3.

25 Русские ведомости. 5 августа 1916 г. № 181. С. 2.

26 Лемке М.К. Указ. соч. С. 635.

27 Русские ведомости. 5 августа 1916 г. № 181. С. 2.

28 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. М., 1934. ТТ. 1–2. С. 315.

29 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 204–205.

30 Утро России. 9 апреля 1916 г. № 100. С. 2.

31 Там же.

32 Русские ведомости. 6 сентября 1916 г. № 214. С. 2.

33 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 49 об.

34 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/2. Д. 32. Л. 26, 37, 39.

35 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 47, 47 об.

36 Маниковский А.А. Указ. соч. С. 639.

37 Лемке М. К. Указ. соч. С. 632.

38 Сидоров А. Л. Экономическое положение… С. 135–137.

39 Яхонтов А. Совет министров Российской империи. С. 270.

40 Переписка Николая и Александры. Т. 4. С. 122.

41 Сидоров А. Л. Экономическое положение. С. 171.

42 Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления в России в годы Первой мировой войны (Совет министров в 1914–1917 гг.). Л., 1988. С. 129.

43 Там же. С. 131.

44 ФлоринскийМ. Ф. Указ. соч. С. 138–139; Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 201.

45 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 99.

46 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 422–423.

47 Маниковский А. А. Указ. соч. Ч. 3. С. 92, 143, 271–219.

48 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 429.

49 Сидоров А. Л. Экономическое положение. С. 208–209.

50 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 207.

51 Новое время. 3 (16) июля 1916 г. № 14484. С. 2.

52 Русские ведомости. 21 августа 1916 г. № 193. С. 2.

53 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. С. 113.

54 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 207.

55 Александр Иванович Гучков рассказывает. Воспоминания председателя Государственной думы и военного министра Временного правительства. М., 1993. С. 9.

56 Лемке М. К. Указ. соч. С. 545.

57 Александр Иванович Гучков рассказывает. С. 8.

58 Кобылин В. Император Николай II и генерал-адъютант М. В. Алексеев. Нью-Йорк, 1970. С. 197.

59 Александр Иванович Гучков рассказывает. С. 9.

60 Падение царского режима. Т. 4. С. 45.

Балканы. Весна – лето 1916 г.

1 Hindenburg P. Op. cit. NY., 1921. Vol. 2. P. 109–110.

2 Константинополь и Проливы. Т. 1. С. 219.

3 РГА ВМФ. Ф. 716. Оп. 1. Д. 186. Л. 83.

4 Волков Е. Год борьбы за выступление Румынии // ВЕ. 1917. № 1. С. 303.

5 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 254.

6 Price G. W. Op. cit. P. 90.

7 Багров Л. Очерки Мировой войны на море // МС. 1916. № 2. С. 185–186.

8 Hutton I. Op. cit. P. 42, 54, 56; Villari L. Op. cit. P. 35, 151; SarrailM. Mon commandement en Orient (1916–1918). Paris, 1920. P. 63; За балканскими фронтами Первой мировой войны. М., 2002. С. 201–202.

9 Sarrail M. Op. cit. P. 104.

10 TanenbaumJ. Op. cit. P. 100; Villari L. Op. cit. P. 84.

11 SarrailM. Op. cit. P. 105, 108.

12 Villari L. Op. cit. P. 35, 153.

13 Русский инвалид. 22 августа 1916 г. № 224. С. 3.

14 Paschalidou E. S. Hellenic army’s preparation for the Balkan wars. APlying the joint warfare concept // Балкански ратови 1912–1913: нова виhеньа и тумаченьа. Београд, 2013. P. 38–40; Русский инвалид. 25 сентября 1916 г. № 256. С. 4.

20 Русский инвалид. 3 октября. 1916 г. № 263. С. 3.

21 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 1 (14) октября 1916 г. № 159836. С. 2.

22 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 461. Л. 575 об. – 576 об.

23 Воспоминания Гинденбурга. М., 1922. С. 21.

24 Там же.

25 Георгиев В., Трифонов С. История на Българите 1878–1944 в документа. София, 1996. Т. 2. 1912–1918. Периодът на войните 1912–1918. С. 439.

26 Деникин А. И. Указ. соч. Т. 1. С. 292.

27 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 227–229.

28 RommelE. Infantry Attacks. Lnd. 1990. P. 95.

29 Mannerheim C. G. E. Op. cit. P. 105; Краткие сведения о румынской армии. Составлено по данным к 1 августа 1916 г. Издание разведывательного отделения штаба Одесского военного округа. С. 11–12.

30 Gourko B. Op. cit. P. 192.

31 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 115. Vol. 9. Oct. 31, 1916. P. 434; Организация иностранных армий. Румыния //Сборник ГУГШ. 1909. Вып. 1. Отдел 1. С. 12.

32 Орский К. К событиям на Балканском полуострове. Вооруженные силы Балканских государств // Разведчик. 1908. № 939. С. 699.

33 PRO. FO. 371 Russia files 19035-19228, 1914. P. 337.

34 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 195.

35 HaythornthwaiteP.J. The World War One Sourse Book. Lnd. 1996. P. 280.

36 Румыния. Мобилизация, организация и сосредоточение румынской армии в 1913 г. // Сборник ГУГШ. 1913. Вып. 52. С. 34–36.

37 Краткие сведения о румынской армии… С. 8.

38 Румыния. Большие маневры 1911 г. // Сборник ГУГШ. 1911. Вып. 30. С. 59.

39 Haythornthwaite P.J. Op. cit. P. 280; Краткие сведения о румынской армии. С. 11.

40 Dumitru L. C. July-August 1914. Romania denies to attack Serbia // Први Светски рат и Балкан – 90 година касни]е. Тематски зборник радова. Београд, 2011. P. 17.

41 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 136. Vol. 11. Mar. 27, 1917. P. 203.

42 Carossa H. A Roumanian diary. Lnd., 1929. P. 83, 129.

43 Ibid. P. 143.

44 RommelE. Op. cit. P. 103.

45 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 126–129.

46 Ребольд Ж. Крепостная война 1914–1918 гг. М., 1938. С. 157, 159; Краткие сведения о румынской армии… С. 33–34.

47 Haythornthwaite P.J. Op. cit. P. 281.

48 Самойло А. А. Указ. соч. С. 150.

49 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М.; Л., 1935. Т. 7. Ч.1 (14 января – 23 мая 1915). С. 277–278.

50 Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия. С. 72, 74.

51 PRO. FO. 371 Russia files 19035-19228, 1914. P. 337.

52 Тирпиц А. Воспоминания. М., 1957. С. 492.

53 Василевский А. М. Указ. соч. С. 31.

54 Константинополь и Проливы. Т. 1. С. 216.

55 Torrey G.E. Romania and World War I. A collection ofstudies. Oxford, 1998. P. 139–142,

157.

56 Константинополь и Проливы. М., 1925. Т. 1. С. 217.

57 РонгеМ. Разведка и контрразведка. М., 1937. С. 211, 190.

58 Vopicka Ch. Secrets of the Balkans. Seven years of a diplomatist’s life in the storm centre of Europe. Chicago, 1921. P. 84.

59 Дневник Министерства иностранных дел за 1915–1916 гг. // КА. М.; Л., 1929. Т. 1 (32). С. 31.

60 Наступление Юго-Западного фронта. С. 49.

61 PRO. FO. 372–877. Roumania and Russia files 795-23170. 1916. № 573.

62 Ibid.

63 Наступление Юго-Западного фронта. С. 53.

64 Там же. С. 54.

65 Дневник Министерства иностранных дел за 1915–1916 гг. // КА. М.; Л., 1929. Т. 1 (32). С. 13.

66 Там же.

67 Наступление Юго-Западного фронта. С. 57.

68 Там же. С. 61.

69 Дневник Министерства иностранных дел за 1915–1916 гг. // КА. М.; Л., 1929. Т. 1 (32). С. 17.

70 Janen M. Op. cit. P. 11.

71 Наступление Юго-Западного фронта. С. 46.

72 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 209.

73 Константинополь и Проливы. Т. 1. С. 217.

74 Там же. С. 219.

75 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 111.

76 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 627. Л. 8.

77 Чернин О. Указ. соч. С. 110.

78 Краткие сведения о румынской армии. С. 30; Утро России. 21 мая 1916 г. № 141. С. 1.

79 Федоров В. Г. Оружейное дело на грани двух эпох (Работы оружейника 1900–1935 гг.). М., 1939. Ч. 2. С. 99–100.

80 Janen M. Op. cit. P. 37.

81 Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия. С. 64.

82 Чернин О. Указ. соч. С. 100.

83 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 147. Vol. 12. June. 12, 1917. P. 141.

84 Torrey G. E. Op. cit. P. 23–24.

85 Константинополь и Проливы. Т. 1. С. 219; Коленковский А. [К.] Маневренный период Первой мировой империалистической войны 1914 г. М., 1940. С. 17.

86 Ставка и Министерство иностранных дел //КА. М.; Л., 1928. Т. 3 (28). С. 45.

87 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 147. Vol. 12. June. 12, 1917. P. 141.

88 Утро России. 5 апреля 1916 г. № 96. С. 2.

89 Haythornthwaite P.J. Op. cit. P. 278.

90 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 147. Vol. 12. June. 12, 1917. P. 141.

91 Константинополь и Проливы… Т. 1. С. 219.

92 Torrey G. E. Op. cit. P. 25.

93 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 191.

94 Joffre J- Op. cit. Lnd., 1932. Vol. 2. P. 432.

95 Hoffman M. Op. cit. Lnd., [1929]. Vol. 1. P. 106.

96 Janen M. Op. cit. P. 37.

97 Дневник Министерства иностранных дел за 1915–1916 гг. // КА. М.; Л., 1928. Т. 6 (31). С. 9.

98 Там же. С. 10.

99 Там же. С. 11–13.

100 МОЭИ. Сер. III. 1914–1917 гг. М.; Л., 1935. Т. 8. Ч. 1 (24/11 мая – 16/3 октября 1915). С. 250.

101 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 516.

102 Liddell Hart Centre for military research, Robertson, I/14/16.

103 SarrailM. Op. cit. P. 90.

104 Lidell Hart Centre for military research, Robertson, I/14/18.

105 Ibid. I/35/59b.

106 Строков А. А. Указ. соч. С. 361.

107 Janen M. Op. cit. P. 14.

108 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 233.

109 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 190.

110 Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 149.

111 Дневник Министерства иностранных дел за 1915–1916 гг. // КА. М.; Л., 1929. Т. 1 (32). С. 62.

112 Ставка и министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 4 (29). С. 1.

113 Там же. С. 2.

114 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 235.

115 Палеолог М. Указ. соч. С. 149.

116 Joffre J. Op. cit. Lnd., 1932. Vol. 2. P. 433, 631.

117 Писарев Ю. А. Сербия на Голгофе. С. 115.

118 Там же.

119 PRO. FO. 372–877. Roumania and Russia files 795-23170. 1916. № 573.

И снова Босфор

1 Българо-турски военни отношения през Първата Световна война (1914–1918). Сборник от документа. София, 2004. С. 74–75.

2 НовиковН. [В.] Указ. соч. С. 152.

3 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 112.

4 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 627. Л. 27.

5 Новиков Н. [В.] Указ. соч. С. 168.

6 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 116.

7 РГА ВМФ. Ф. 716. Оп. 1. Д. 161. Л. 75, 75 об.

8 Минцлов С. Р. Трапезондская эпопея. Дневник. С. 141.

9 Русский инвалид. 25 июля 1916 г. № 198. С. 1.

10 Правительственный вестник. 26 июля (8 ав.) 1916 г. № 161. С. 1.

11 РГА ВМФ. Ф. 716. Оп. 2. Д. 235. Л. 15 об.

12 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 875. Л. 17–18, 20, 27, 28 об.

13 РГА ВМФ. Ф. 716. Оп. 1. Д. 161. Л. 110, 122 об, 123 об, 126, 135–137 об.

14 Стеблин-Каменский. Черноморский флот в Великую войну // Часовой. Париж, 1932. № 82. С. 11.

15 Пантелеев Ю. Первая заградительная операция ЗП «Краб» // МС. 1935. № 1. С. 115.

16 Денисов Б. А. Итоги использования мин в Мировую войну // МС. 1936. № 10. С. 94–95.

17 Монастырев Н. А. Гибель царского флота. СПб., 1995. С. 72.

18 Пантелеев Ю. Разведывательная операция подлодки «Тюлень» у Варны // МС. 1935. № 6. С. 81–83.

19 Пантелеев Ю. Первая заградительная операция // МС. 1935. № 1. С. 115.

20 Пантелеев Ю. Разведывательная операция // МС. 1935. № 6. С. 83.

21 Пантелеев Ю. Первая заградительная операция // МС. 1935. № 1. С. 115.

22 Денисов Б. А. Указ. соч. // МС. 1936. № 10. С. 96.

23 Смирнов М. Минные заграждения у Босфора // Часовой. Париж, 1929. № 17–18. С. 18–19.

24 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 875. Л. 22.

25 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 849. Л. 140, 140 об.

Румыния. Вопрос о выступлении решен

1 Gourko B. Op. cit. P. 159.

2 Писарев Ю. А. Сербия на Голгофе… С. 115.

3 Janen M. Op. cit. P. 37.

4 PRO. FO. 372–877. Roumania and Russia files 795-23170. 1916. № 1063.

5 Torrey G.E. Op. cit. P. 101.

6 Janen M. Op. cit. P 37–38.

7 Писарев Ю. А. Сербия на Голгофе. С. 120.

8 Vopicka Ch. Op. cit. P. 85.

9 PRO. FO. 372–877. Roumania and Russia files 795-23170. 1916. № 608.

10 Палеолог М. Указ. соч. С. 166.

11 PRO. FO. 371. Balkans (War) 2607 (1916). № 21341.

12 Ibid.

13 Палеолог М. Указ. соч. С. 167.

14 Repington Ch. A. The First World War. Lnd., 1920. Vol. 1. P. 254–255; Torrey G. E. Op. cit. P. 143–144, 147–148.

15 Палеолог М. Указ. соч. С. 169.

16 Buchanan G. My Mission to Russia and other diplomatic memories. Lnd., 1923. Vol. 2. P. 2.

17 Ibid.

18 Палеолог М. Указ. соч. С. 167.

19 PRO. FO. 371. Balkans (War) 2607 (1916). № 1667.

20 Janen M. Op. cit. P. 38.

21 PRO. FO. 372–877. Roumania and Russia files 795-23170. 1916. № 573.

22 Ibid; Палеолог М. Указ. соч. С. 149–150, 156; Бьюкенен Дж. Указ. соч. С. 164.

23 Лемке М. К. Указ. соч. С. 348.

24 PRO. FO. 372–877. Roumania and Russia files 795-23170. 1916. № 143.

25 PRO. FO. 371. Balkans (War) 2607 (1916). № 150.

26 Речь. 11 (24 ав) 1916 г. № 219 (3602). С. 3.

27 Price G W. Op. cit. P. 138; Villari L. Op. cit. P. 37.

28 Поповиh Н. Односи Србиjе и Русиjе у Првом Светском рату. Београд, 1977. С. 92.

29 Смирнов В. Русские особые полки на македонском фронте. 1916–1918 // Возрождение. Париж, 1959. № 88. С. 5.

30 Там же.

31 Новое время. 12 (25) июля 1916 г. № 14493. С. 2.

32 Смирнов В. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1959. № 88; Там же. С. 6.

33 Речь. 14 (27) августа 1916 г. № 222 (3605). С. 1–2.

34 Данилов Ю. Н. Русские отряды на французском и македонском фронтах 19161918 гг. (По материалам архивов Французского военного министерства). Париж, 1933. С. 152, 155–156.

35 Воспоминания Гинденбурга. С. 20.

36 Смирнов В. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1959. № 88. С. 6.

37 Hutton I. Op. cit. P. 42, 49.

38 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 165. Vol. 13. Oct. 16, 1917. P. 300.

39 Мирный договор между Италией и Турцией, подписанный в Лозанне 18 октября 1912 г. // Известия Министерства иностранных дел (далее ИМИД). СПб., 1913. № 1. С. 20–23.

40 За Балканскими фронтами… С. 32.

41 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 165. Vol. 13. Oct. 16, 1917. P. 300.

42 Villari L. Op. cit. P. 141.

43 Воспоминания Гинденбурга. С. 20; Данилов Ю.Н. Русские отряды. С. 152.

44 Villari L. Op. cit. P. 80, 159–160.

45 Gilbert M. Op. cit. P. 278.

46 Смирнов В. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1959. № 88. С. 6.

47 Villari L. Op. cit. P. 42–43.

48 Смирнов В. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1959. № 88. С. 8.

49 Воспоминания Гинденбурга. С. 20; Данилов Ю. Н. Русские отряды. С. 155.

50 Villari L. Op. cit. P. 162.

51 Пуанкаре Р. Указ. соч. М., 1936. Кн. 2. С. 88; Price G W. Op. cit. P. 82, 115; Rankin R The inner history of the Balkan war. Lnd., 1914. P. 341.

52 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 203.

53 Hindenburg Р. Op. cit. NY, 1921. Vol. 2. P. 102.

54 HaythornthwaiteP. J. The World War One Sourse Book. Lnd., 1996. P. 156.

55 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 200.

56 Болгария. Железные дороги, их строительство и эксплуатация // Сборник ГУГШ. 1911. Вып. 29. С. 10–14; Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 200.

57 Дополнения и изменения к сводке сведений о болгарской армии за время от начала мобилизации до 1 апреля 1917 г. по сведениям, полученным из различных источников к 6 сентября 1917 г. Издание разведывательного отделения штаба Одесского военного округа. 1917. С. 2–4, 7.

58 Людендорф Э. Указ. соч. Т. 1. С. 194.

59 Българо-турски военни отношения през Първата Световна война. С. 75–77.

60 Радославов В. Указ. соч. С. 16, 31.

61 Айрапетов О. Р. О причинах начертания Сан-Стефанских границ Болгарии // Вестник МГУ. Сер. 8. История. 1998. № 6. С. 89.

62 ЭрцбергерМ. Германия и Антанта. Мемуары. М. – Пг., 1923. С. 91.

63 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. Пг., 1916. С. 1242.

64 Георгиев В., Трифонов С. Указ. соч. Т. 2. С. 688, 700.

65 Kuhne V. Op. cit. P. 139.

66 Дюнан М. Българското лето. Юлий 1915. Октомврий 1915 г. София. 1918. С. 21.

67 Эрцбергер М. Указ. соч. С. 91.

68 Kuhne V. Op. cit. P. 106–107.

69 Janen M. Op. cit. P. 38.

70 Палеолог М. Указ. соч. С. 159.

71 PRO. FO. 371. Balkans (War) 2607 (1916). № 631.

72 Козлов Д.Ю. Флот в румынской кампании 1916–1917 гг. СПб., 2003. С. 17–20.

73 PRO. FO. 371. Balkans (War) 2607 (1916). № 631.

74 Ibid. № 21341.

75 Janen M. Op. cit. P. 39.

76 Ibid.

77 PRO. FO. 371. Balkans (War) 2607 (1916). № 21341.

78 Necludoff A. [V] Op. cit. P. 303.

79 Gourko B. Op. cit. P. 159.

80 Burian S. Austria in dissolution. Lnd., 1925. P. 73.

81 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 3. С. 230.

Румыния вступает в войну

1 Русские ведомости. 16 августа 1916 г. Экстренное приложение к № 188. С. 2.

2 Gilbert M. Op. cit. P. 282.

3 Константинополь и Проливы… Т. 1. С. 381.

4 Русские ведомости. 16 августа 1916 г. Экстренное приложение к № 188. С. 2.

5 Русские ведомости. 16 августа 1916 г. Экстренное приложение к № 188. С. 1.

6 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 115. Vol. 9. Oct. 31, 1916. P. 433.

7 Vopicka Ch. Op. cit. P. 86.

8 Вульф О. Р. Австро-венгерская Дунайская флотилия в Мировую войну 1914–1918. СПб., 2004. С. 46.

9 Torrey G.E. Op. cit. P. 176–177.

10 Burian S. Op. cit. P. 74; Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 258.

11 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 20 июля (12 августа) 1916 г. № 15710. С. 3.

12 Чернин О. Указ. соч. С. 112.

13 Vopicka Ch. Op. cit. P. 87.

14 Волков Е. Год борьбы за выступление Румынии // ВЕ. 1917. № 1. С. 297–298.

15 The Times History and Encyclopedia of the war. Part 136. Vol. 11. Mar. 27, 1917. P. 210.

16 Дневники Николая II. С. 600.

17 Васильев В. Констанцская операция // МС. 1934. № 8. С. 180.

18 Русские ведомости. 18 августа 1916 г. № 190. С. 3.

19 Речь. 16 (29) августа 1916 г. № 224 (3607). С. 2.

20 Чернин О. Указ. соч. С. 115.

21 Vopicka Ch. Op. cit. P. 87.

22 Русские ведомости. 19 августа 1916 г. № 191. С. 3.

23 Vopicka Ch. Op. cit. P. 89.

24 Z-181 (На цеппелине в Бухарест) // МС. 1919. № 2. С. 27.

25 Чернин О. Указ. соч. С. 113.

26 Z-181 // МС. 1919. № 2. С. 29, 31.

27 Vopicka Ch. Op. cit. P. 89.

28 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 121–122.

29 Vopicka Ch. Op. cit. P. 90.

30 Русские ведомости. 20 августа 1916 г. № 192. С. 2.

31 Българо-турски военни отношения през Първата Световна война. С. 92–93.

32 Вульф О. Р. Указ. соч. С. 47.

33 Радославов В. Указ. соч. С. 143.

34 Българо-турски военни отношения през Първата Световна война. С. 89–91.

35 Христов А. Указ. соч. С. 278–279.

36 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 256.

37 Българо-турски военни отношения през Първата Световна война… С. 88–89.

38 Там же. С. 111–113, 120–121, 123.

39 Христов А. Указ. соч. С. 283.

40 Vopicka Ch. Op. cit. P. 87.

Положение на Балканах. Поражение Антанты

1 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 4 (29). С. 4.

2 Писарев Ю. А. Сербия на Голгофе. С. 116.

3 Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия. С. 137.

4 Писарев Ю. А. Сербия на Голгофе. С. 116.

5 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 4 (29). С. 7.

6 Там же. С. 3–5.

7 Писарев Ю. А. Сербия на Голгофе. С. 119.

8 Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия. С. 37.

9 Писарев Ю. А. Сербия на Голгофе. С. 117.

10 Masaryk T. G. The making of a state. Memoirs and observations 1914–1918. Lnd., 1927. P. 145.

11 Hoffman M. Op. cit. Lnd., [1929]. Vol. 1. P. 146.

12 Stone N. Op. cit. P. 274.

13 The Times History and Encyclopedia of the war. Part 136. Vol. 11. Mar. 27, 1917. P. 208.

14 Воспоминания Гинденбурга. С. 21.

15 Фалькенгайн Э. Указ. соч. С. 255.

16 The Times History and Encyclopedia of the war. Part 136. Vol. 11. Mar. 27, 1917. P. 210.

17 The Times History and Encyclopedia of the War. Part. 122. Vol. 10. Dec. 19, 1916. P. 166.

18 Carossa H. Op. cit. P. 35–38, 203–204.

19 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 366.

20 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 396.

21 Vopicka Ch. Op. cit. P. 94, 96.

22 Българо-турски военни отношения през Първата Световна война. С. 101–103.

23 Утро России. 29 мая 1916 г. № 149. С. 1.

24 Христов А. Указ. соч. С. 286, 289–291, 293.

25 Vopicka Ch. Op. cit. P. 92.

26 Stone N. Op. cit. P. 276; Ребольд Ж. Указ. соч. С. 159; Христов А. Указ. соч. С. 302–303; Vopicka Ch. Op. cit. P. 93; Георгиев В., Трифонов С. Указ. соч. Т. 2. С. 441.

27 Вульф О.Р. Указ. соч. С. 50.

28 Козлов Ю. Д. Флот в румынской кампании. С. 71–72.

29 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 4 (29). С. 8.

30 Там же.

31 Правительственный вестник. 27 августа (9 сентября) 1916 г. № 186. С. 4; Речь. 28 августа (10 сентября) 1916 г. № 236 (3619). С. 3.

32 Человек, который спас Корнилова (о забытых славных подвигах) // Часовой. Париж, 1932. № 88. С. 18–19; № 89. С. 16–20; № 90. С. 19–21; № 92. С. 21–23.

33 Правительственный вестник. 27 августа (9 сентября) 1916 г. № 186. С. 4.

34 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 4 (29). С. 8–9.

35 Gourko B. Op. cit. P. 160; Torrey G E. Op. cit. P. 166–167.

36 Воспоминания Гинденбурга. С. 14.

37 Христов К. Указ. соч. С. 131.

38 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 136. Vol. 11, Mar. 27, 1917. P. 221.

39 Записка генерала А. М. Зайончковского о Добруджанской операции 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 26.

40 Каширин В. Б. Поход в Добруджанскую степь // Studia Balkanica. М., 2010. С. 153154.

41 Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 1946. С. 214.

42 Каширин В. Б. Указ. соч. С. 154.

43 Записка генерала А. М. Зайончковского о Добруджанской операции 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 26.

44 Knox A. Op. cit. Lnd., 1921. Vol. 2. P. 484.

45 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 215.

46 Записка генерала А. М. Зайончковского о Добруджанской операции 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 26.

47 Каширин В. Б. Поход в Добруджанскую степь // Studia Balkanica. М., 2010. С. 154.

48 Jовановиh И., Раjковиh С., Рибар В. Jугословенски добровольачки корпус у Русди. Прилог истории добровольачког покрета (1914–1918). Београд. 1954. С. 13.

49 Каширин В. Б. Поход в Добруджанскую степь // Studia Balkanica. М., 2010. С. 159.

50 Jовановиh И., Раjковиh С., Рибар В. Указ. соч. С. 13.

51 Маевский В. Сербский добровольческий корпус в России // Возрождение. Париж, 1958. № 83. С. 106.

52 Jовановиh И., Раjковиh С., Рибар В. Указ. соч. С. 14.

53 Каширин В. Б. Поход в Добруджанскую степь // Studia Balkanica. М., 2010. С. 159.

54 Jовановиh И., Раjковиh С., Рибар В. Указ. соч. С. 14.

55 Каширин В. Б. Поход в Добруджанскую степь // Studia Balkanica. М., 2010. С. 159.

56 Маевский В. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1958. № 83. С. 107–108.

57 Поповиh Н. Указ. соч. С. 286;Jовановиh И., Раjковиh С., Рибар В. Указ. соч. С. 15, 19–20.

58 Каширин В. Б. Поход в Добруджанскую степь // Studia Balkanica. М., 2010. С. 159–160.

59 Лемке М.К. Указ. соч. С. 473.

60 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 191.

61 Поповиh Н. Указ. соч. С. 288–290; Jовановиh И., Раjковиh С., Рибар В. Указ. соч. С. 120–121.

62 Каширин В. Б. Поход в Добруджанскую степь // Studia Balkanica. М., 2010. С. 161.

63 Новое время. 1 (14) октября. 1916 г. № 14574. С. 2.

64 Каширин В. Б. Поход в Добруджанскую степь // Studia Balkanica. М., 2010. С. 163164.

65 Писарев Ю. А. Сербия на Голгофе… С. 128.

66 Там же.

67 Асташов А. Б. Пропаганда на Русском фронте в годы Первой мировой войны. М., 2012. С. 304–305.

68 Записка генерала А. М. Зайончковского о Добруджанской операции 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 26–27.

69 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 484.

70 Каширин В. Б. Поход в Добруджанскую степь // Studia Balkanica. М., 2010. С. 156.

71 Knox A. Op. cit. Lnd. 1921. Vol. 2. P. 484.

72 Записка генерала А. М. Зайончковского о Добруджанской операции 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 28.

73 Каширин В. Б. Поход в Добруджанскую степь // Studia Balkanica. М., 2010. С. 157.

74 Там же. С. 173–174.

75 Ответ генерала Зайончковского по поводу падения Туртукая // Война и мир. Вестник военной науки и техники. Берлин, 1923. № 7. С. 139–140; Записка генерала А. М. Зайончковского о Добруджанской операции 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 37–39.

76 Кикпе V Op. cit. P. 243.

77 Българо-турски военни отношения през Първата Световна война. С. 144.

78 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 1 (14) октября1916 г. № 159836. С. 1.

79 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 4 (29). С. 11.

80 Knox A. Op. cit. Lnd.1921. Vol. 2. P. 484.

81 Каширин В. Б. Указ. соч. С. 168.

82 Записка генерала А. М. Зайончковского о Добруджанской операции 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 30–31.

83 Там же. С. 40.

84 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 136. Vol. 11. Mar. 27, 1917. P. 222; Людендорф Э. Указ. соч. М., 1923. Т. 1. С. 229.

85 Румыния. Мобилизация, организация и сосредоточение русской армии в 1913 г. // Сборник ГУГШ. 1913. Вып.52. С. 38–41.

86 Vopicka Ch. Op. cit. P. 97; Stone N. Op. cit. P. 277; Маджаров А. С. 48-й полк на войни. Спомени на полковия свещеникъ от свътовната война. София, 1938. С. 101; Вульф О.Р. Указ. соч. С. 52.

87 Jовановиh И., Раjковиh С., Рибар В. Указ. соч. С. 93–94; Българо-турски военни отношения през Първата Световна война… С. 361–362.

88 Българо-турски военни отношения през Първата Световна война. С. 365.

89 Записка генерала А. М. Зайончковского о Добруджанской операции 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 40.

90 Поповиh Н. Указ. соч. С. 288–290; Груловиh Н. Jугословени у рату и октобарскоj револуциjи. Београд. 1962. С. 59; Jовановиh И., Раjковиh С., Рибар В. Указ. соч. С. 120–121.

91 Записка генерала А. М. Зайончковского о Добруджанской операции 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 33.

92 Писарев Ю. А. Сербия на Голгофе. С. 127.

93 Там же. С. 128.

94 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 4 (29). С. 14, 17–19.

95 Там же. С. 39.

96 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 4 (29). С. 11–12.

97 Там же. С. 26.

98 Там же. С. 26–27.

Разгром Румынии

1 Kuhne V. Op. cit. P. 182, 224, 230–231.

2 Каширин В. Б. Указ. соч. С. 171.

3 Българо-турски военни отношения през Първата Световна война. С. 214.

4 Там же. С. 310–311.

5 Hindenburg Р. Op. cit. NY., 1921. Vol. 2. P. 29.

6 Villari L. Op. cit. P. 44–45.

7 Смирнов В. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1959. № 88. С. 9.

8 Писарев Ю. А. Сербия на Голгофе. С. 235.

9 Русский инвалид. 8 ноября 1916 г. № 299. С. 4; Price G. W. Op. cit. P. 191; Данилов Ю. Н. Русские отряды. С. 169.

10 Gourko B. Op. cit. P. 192.

11 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 126.

12 Necludoff A. [V.] Op. cit. P. 445.

13 Ставка и Министерство иностранных дел //КА. М.; Л., 1928. Т. 4 (29). С. 31–32.

14 Там же. С. 32–33.

15 Там же. С. 23, 40–41.

16 Ронжин С. А. Указ. соч. С. 131, 139.

17 Hanbury-Williams J. Op. cit. P. 125.

18 Ронжин С.А. Указ. соч. С. 146.

19 Там же. С. 147.

20 Врангель П. Н. Воспоминания. Frankfurt um Main. Ч. I. С. 16.

21 Там же. С. 17.

22 РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 1. Д. 849. Л. 89.

23 Козлов Д.Ю. Флот в румынской кампании… С. 22–24.

24 Васильев В. Указ. соч. // МС. 1934. № 8. С. 180.

25 Бояринцев М. Поход по Румынии // Часовой. Париж, 1973. № 562. С. 10–12.

26 Там же. С. 12.

27 Записка генерала А. М. Зайончковского о Добруджанской операции 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 42.

28 Васильев В. Указ. соч. // МС. 1934. № 8. С. 182.

29 Там же.

30 The Times History and Encyclopedia of the War. Part 142. Vol. 11. May 8, 1917. P. 455.

31 Васильев В. Указ. соч. // МС. 1934. № 8. С. 184.

32 Новиков Н. [В.] Указ. соч. С. 100.

33 Записка генерала А. М. Зайончковского о Добруджанской операции 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 43.

34 CallwellCh.E.Field-Marshall Sir Henry Willson. His life and biography. NY, 1927. Vol. 1. P. 296.

35 Васильев В. Указ. соч. // МС. 1934. № 8. С. 184; Новиков Н. [В.] Указ. соч. С. 102–103; Ребольд Ж. Указ. соч. С. 160; Гадд А. [О.] Боевая операция крейсера 1-го ранга «Память Меркурия» // Вахтенный журнал. Морское издательство при кают-компании морских офицеров в Сан-Франциско, 1937. № 13. С. 3–6; Гадд А. О. Боевая операция крейсера 1-го ранга «Память Меркурия» у Констанции в октябре 1916 г. // МЗ. Нью-Йорк, 1963. № 1. С. 96–98; Козлов Ю. Д. Флот в румынской кампании. С. 53, 58, 63; Лорей Г. Указ. соч. С. 365.

36 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 614.

37 Там же.

38 Верховский А. И. На трудном перевале. С. 132–136.

39 Joffre J. Op. cit. Lnd.1932. Vol. 2. P. 622.

40 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 627.

Польский и чешский вопросы. Перемены в правительстве

1 Russian diplomacy and Eastern Europe 1914–1917. NY., 1963. P. 5–6; Данилов Ю. Н. Великий князь. С. 213, 215; Михайловский Г. Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914–1920. М., 1993. Кн. 1. С. 57–58.

2 Русско-польские отношения в период Мировой войны. М.; Л., 1926. С. 10–12, 17, 20.

3 Редигер А. [Ф.] Указ. соч. Т. 2. С. 378.

4 Шапошников Б.М. Воспоминания. Военно-научные труды. М., 1982. С. 355–356.

5 Русско-польские отношения. С. 39.

6 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 121.

7 Михайловский Г. Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 161.

8 Русско-польские отношения. С. 89–90; Russian diplomacy.. P. 14.

9 Сазонов С. Д. Указ. соч. С. 388.

10 Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 3 (28). С. 43.

11 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 345.

12 Переписка Николая и Александры. Т. 4. С. 128; Русско-польские отношения. С. 98, 100.

13 The Times History of the War. Part 96. Vol. 8. June 20. 1916. P. 155.

14 Hindenburg P. Op. cit. NY., 1921. Vol. 2. P. 4–5.

15 Русско-польские отношения. С. 125.

16 Чернин О. Указ. соч. С. 218.

17 Русско-польские отношения. С. 114.

18 Дневник Министерства иностранных дел за 1915–1916 гг. // КА. М.; Л., 1929. Т. 1 (32). С. 65.

19 Сазонов С. Д. Указ. соч. С. 388.

20 Дневник Министерства иностранных дел за 1915–1916 гг. // КА. М.; Л., 1929. Т. 1 (32). С. 66.

21 Утро России. 12 января 1915 г. № 12. С. 2; Подпрятов Н.В. Национальные меньшинства в борьбе за «честь, достоинство, целость России…» Создание и использование национальных формирований в русской армии // Военно-исторический журнал. 1997. № 1. С. 56.

22 Лемке М. К. Указ. соч. С. 149.

23 Russian diplomacy… P. 115.

24 Чехословацкий вопрос // КА. М.; Л., 1929. Т. 3 (34). С. 15.

25 Червинка П.Я. Из рода в род. Очерки из семейной хроники четырех поколений (Из истории и быта Чехии) // ВС. 1916. № 2. С. 183, 189.

26 Masaryk Т. G. Op. cit. P. 153–157.

27 Russian diplomacy. P. 126.

28 Hunbary-Williams J. Op. ск. P. 115; Русско-польские отношения. С. 125–127.

29 Buchanan G. Op. cit. Lnd. 1923. Vol. 2. P. 17.

30 Совещание губернаторов в 1916 году // КА. М.; Л., 1929. Т. 2 (33). С. 150–151.

31 Там же. С. 158.

32 Спиридович А.И. Указ. соч. Кн. 2. С. 99.

33 Русские ведомости. 10 июля 1916 г. № 159. С. 3.

34 Дневник Министерства иностранных дел за 1915–1916 гг. // КА. М.; Л., 1929. Т. 1 (32). С. 69.

35 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 100.

36 Падение царского режима. Т. 6. С. 206–208.

37 Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия. С. 274.

38 Русские ведомости. 10 июля 1916 г. № 159. С. 3; Русский инвалид. 11 июля 1916 г. № 184. С. 1.

39 Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия. С. 275.

40 Михайловский Г. Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 178.

41 Спиридович А. И. Указ. соч. Кн. 2. С. 100.

42 Русские ведомости. 10 июля 1916 г. № 159. С. 2.

43 Речь. 10 (23) июля 1916 г. № 187 (3570). С. 1; 12 (25) июля 1916 г. № 189 (3572). С. 1–2.

44 Шавельский Г. Указ. соч. М., 1996. Т. 2. С. 61.

45 Переписка Николая и Александры. Т. 4. С. 420.

46 Hunbary-Williams J. Op. ск. P. 116.

47 Lockhart R.H. B. British agent. NY., 1936. P. 154.

48 The diary of Lord Bertie. NY., No date. Vol. 2. P. 17; Лойд-ДжорджД. Указ. соч. Т. 1–2. С. 510, 513.

49 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж, 1966. № 177. С. 104.

50 Новое время. 14 (27) июля 1916 г. № 14495. С. 3.

51 Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 28 июля (10 ав.) 1916 г. № 15705. С. 3.

52 Михайловский Г. Н. Указ. соч. Кн. 1. С. 49.

53 Татищев Б. А. Крушение. 1916–1917. Воспоминания // Возрождение. Париж, 1949. № 4. С. 117.

54 Падение царского режима. Т. 6. С. 208.

Восстание в Туркестане

1 Речь. 7 (20) июля 1916 г. № 184 (3567). С. 2.

2 Там же.

3 Восстание 1916 г. в Средней Азии // КА. М.; Л., 1929. Т. 3 (34). С. 47.

4 Ганин А. В. Последняя полуденная экспедиция императорской России. Русская армия на подавлении туркестанского мятежа 1916–1917 гг. // Русский сборник: Исследования по истории России / Р. Айрапетов, Мирослав Йованович, М. А. Колеров, Брюс Меннинг, Пол Чейсти (далее Р. Сб.). М., 2008. Т. 5. С. 156.

5 Там же. С. 157–158.

6 Там же. С. 157.

7 Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 28 июля (10 авуста) 1916 г. № 15705. С. 3; Русский инвалид 8 августа 1916 г. № 211. С. 1.

8 Правительственный вестник. 9 (22) августа 1916 г. Р. Сб. С. 1; Русский инвалид 8 августа 1916 г. № 211. С. 1.

9 Ганин А. В. Указ. соч. // Р. Сб. М., 2008. Т. 5. С. 160.

10 Речь. 1 (14) августа 1916 г. № 209 (3592). С. 1.

11 Ганин А. В. Указ. соч. // Р. Сб. М., 2008. Т. 5. С. 160–175.

12 Русские ведомости. 6 сентября 1916 г. № 214. С. 2.

13 Восстание 1916 г. в Средней Азии // КА. М.; Л., 1929. Т. 3 (34). С. 47.

14 Русские ведомости. 6 сентября 1916 г. № 214. С. 2.

15 Ганин А. В. Указ. соч. // Р. Сб. М., 2008. Т. 5. С. 186–187.

16 Кувшинов В. Указ. соч. // Военная мысль и революция. М., 1923. № 6. С. 101.

17 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. С. 85.

18 Ганин А. В. Указ. соч. // Р. Сб. М., 2008. Т. 5. С. 206.

19 Керенский А. Ф. Указ. соч. С. 104.

Сумасшедший министр?

1 Janen M. Op. cit. P. 35.

2 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 511.

3 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 212.

4 Русская «парламентская» делегация за границей в 1916 г. (Доклад Милюкова в Военно-морской комиссии Государственной думы 19 июня 1916) // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 5.

5 Набоков К. Д. Указ. соч. С. 40.

6 Новое время. 25 апреля (8 мая) 1916 г. № 14415. С. 2.

7 Набоков К. Д. Указ. соч. С. 42–45.

8 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 27 апреля (10) мая 1916 г. № 15524. С. 2; Утро России. 28 апреля 1916 г. № 118. С. 3.

9 Новое время. 27 апреля (12 мая) 1916 г. № 14419. С. 3.

10 Иностранное обозрение // ВЕ.1916. № 5. С. 360–361.

11 Милюков П. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 212.

12 Kuhne V. Op. cit. P. 10.

13 Русская «парламентская» делегация за границей в 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 9.

14 Курлов П.Г. Гибель императорской России. М., 1992. С. 200.

15 Русская «парламентская» делегация за границей в 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 15.

16 Яхонтов А. Совет министров Российской империи… С. 301.

17 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма. С. 209.

18 FarmboroughF. Op. cit. P. 228, 231.

19 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 610.

20 Переписка Николая и Александры. Т. 4. С. 381; Там же. Т. 5. С. 17.

21 Речь. 11 (24 мая) 1916 г. № 128 (3511). С. 3.

22 Речь. 27 мая (9 июня) 1916 г. № 144 (3527). С. 3.

23 Эрцбергер М. Указ. Соч. С. 202; Necludoff A. [V.] Op. cit. P. 426.

24 Евдокимова Н.П. Между Востоком и Западом. Проблема сепаратного мира и маневры дипломатии австро-германского блока в 1914–1917 гг. Л., 1985. С. 75–76.

25 Глинка Я. В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906–1917: Дневник и воспоминания. М., 2001. С. 148.

26 Утро России. 19 января 1917 г. № 19. С. 4; Новое время. 20 января (2 февраля) 1917 г. № 14683. С. 2.

27 Утро России. 19 января 1917 г. № 19. С. 4.

28 Русские ведомости. 19 января 1917 г. № 15. С. 2–3; Утро России. 19 января 1917 г. № 19. С. 4; Новое время. 20 января (2 февраля) 1917 г. № 14683. С. 3.

29 Евдокимова Н.П. Указ. соч. С. 76.

30 Глинка Я. В. Указ. соч. С. 148.

31 Шаховской В. Н. Указ. соч. С. 79–80.

32 Переписка Николая и Александры… Т. 4. С. 381; Там же. Т. 5. С. 17.

33 Новое время. 23 июля (5 августа) 1916 г. № 14504. С. 3.

34 Татищев Б. А. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1949. № 4. С. 119.

35 Савич Н.В. Указ. соч. С. 168–174.

36 Шидловский С.И. Воспоминания. Берлин., 1923. Ч. 2. С. 109.

37 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1914 г. Сессия вторая. Ч. 4. СПб.,1914. С. 1170; Глинка В. Я. Указ. соч. С. 132.

38 Русские ведомости. 17 сентября 1916 г. № 214. С. 2.

39 Там же.

40 Правительственный вестник. 18 сентября (1 октября.) 1916 г. № 201. С. 1; Русские ведомости. 18 сентября 1916 г. № 215. С. 4.

41 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 221.

42 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 162.

43 Политическое положение России накануне Февральской революции // КА. М.; Л., 1926. Т. 4 (17). С. 6.

44 Падение царского режима. 1925. Т. 4. С. 64.

45 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма. С. 272.

46 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 221–222.

47 Русские ведомости. 18 сентября 1916 г. № 215. С. 4.

48 Речь. 18 сентября (1 октября). 1916 г. № 257 (3640). С. 3.

49 Русские ведомости. 18 сентября 1916 г. № 215. С. 4.

50 Речь. 18 сентября (1 октября). 1916 г. № 257 (3640). С. 3.

51 Там же.

52 Новое Время. 20 сентября (3 октября.) 1916 г. № 14563. С. 2–3.

53 Там же. С. 3.

54 Барк П. Л. Воспоминания // Возрождение. Париж, 1966. № 179. С. 103.

55 Там же. С. 102.

56 Крыжановский С.Е. Воспоминания. Из бумаг С. Е. Крыжановского, последнего государственного секретаря Российской империи. Берлин. Б.г. С. 168.

57 Francis D. R. Russia from the American Embassy 1916–1918. NY., 1970. P. 46.

58 Лодыженский А. А. Воспоминания. Париж, 1984. С. 77.

59 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 163.

60 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 219.

61 Падение царского режима. Т. 4. С. 66–67.

62 Там же. С. 72–74.

63 Там же. С. 72.

64 Утро России. 6 января 1917 г. № 6. С. 6.

65 Утро России. 4 января 1917 г. № 4. С. 4.

66 Падение царского режима. Т. 4. С. 87.

67 ТарсаидзеА. [Г.] Указ. соч. С. 311–312.

68 Гайда Ф. [А.] Председатель отдела древесного топлива. Протопопов: «салонный шармер» у кормила власти // Родина. 2011. № 5. С. 114.

69 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма… С. 206.

70 Лукомский А. С. Указ. соч. Т. 1. С. 117.

71 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма. С. 206.

72 Каширин В. Б. Разведчики военного шпионства. Контрразведка последнего императора // Родина. № 12. 2008. С. 31.

73 Шавельский Г. Указ. соч. М., 1996. Т. 2. С. 10.

74 Лемке М.К. Указ. соч. С. 348.

75 Боханов А. Н. Сумерки монархии. М., 1993. С. 138–139.

76 Орлов В. [Г.] Двойной агент. Записки русского контрразведчика. М., 1998. С. 181.

77 Лукомский А. С. Указ. соч. Берлин, 1922. Т. 1. С. 118–119.

78 Там же. С. 118.

79 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма. С. 206.

80 Государственный архив Российской Федерации (далее ГАРФ). Ф. Р-5793. Оп. 1. Ед. хр. 16. Л. 31 об.

81 Шавельский Г. Указ. соч. М., 1996. Т. 2. С. 11.

82 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма. С. 207.

83 Орлов В. [Г.] Указ. соч. С. 191–192, 194, 197–198.

84 ГАРФ. Ф. Р-5793. Оп. 1. Ед. хр. 16. Л. 32.

85 Каширин В. Б. Указ. соч. // Родина. № 12. 2008. С. 32.

86 Падение царского режима. Т. 2. С. 280.

87 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 225.

88 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 47 об.

89 Политическое положение России накануне Февральской революции // КА. М.; Л., 1926. Т. 4 (17). С. 7.

90 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 48 об.

91 Там же. Л. 48, 49.

92 Шляпников А. [Г.] Февральские дни в Петербурге. Б/м. 1923. С. 8.

93 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 49 об.

94 АВИМАИВиВС. Ф. 13. Оп. 87/1. Д. 137. Л. 48 об; Глобачев К. И. Указ. соч. // ВИ. 2002. № 7. С. 121.

Громовой сигнал Милюкова и его последствия

1 Арсеньев К. На темы дня // ВЕ. 1916. № 11. С. 336.

2 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. С. 3.

3 Там же. С. 10.

4 Там же. С. 11.

5 Там же. С. 13.

6 Там же. С. 33.

7 Резанов А. С. Штурмовой сигнал П. Н. Милюкова. Париж, 1924. С. 4.

8 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. С. 48.

9 Dosch-Fleurot A. Through war to revolution. Being the experiences of a newspaper Correspondent in War and Revolution 1914–1920. Lnd., 1931. P 107.

10 Резанов А. С. Указ. соч. С. 48–55, 59.

11 Падение царского режима. Т. 1. С. 90.

12 Аврех А.Я. Масоны и революция. М., 1990. С. 215; Черменский Е. Д. IV Государственная дума и свержение царизма в России. М., 1976. С. 212–213.

13 Резанов А. С. Указ. соч. С. 59.

14 Ознобишин А. А. Воспоминания члена IV Государственной думы. Париж, 1927. С. 222; Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 27 апреля (10) мая 1916 г. № 15524. С. 2; 11 (24) мая 1916 г. № 15552. С. 2.

15 Русская «парламентская» делегация за границей в 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 10–16, 19–21.

16 Резанов А. С. Указ. соч. С. 54.

17 Kuhne V. Op. cit. P. 6, 11.

18 Русская «парламентская» делегация за границей в 1916 г. // КА. М., 1933. Т. 3 (58). С. 18.

19 Gourko B. Op. cit. P. 188.

20 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 55.

21 Шульгин В. В. Дни. 1920. М., 1989. С. 131.

22 Никонов В. А. Крушение России. 1917. М., 2011. С. 479.

23 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 232.

24 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. С. 48.

25 Резанов А. С. Указ. соч. С. 55.

26 Там же. С. 58.

27 Деникин А. И. Указ. соч. Т. 1. С. 138.

28 Глинка Я. В. Указ. соч. С. 155.

29 Татищев Б. А. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1949. № 4. С. 123.

30 Особые журналы Совета министров Российской империи. 1916 год. М., 2008. С. 544.

31 Там же.

32 Никонов В. А. Указ. соч. С. 483.

33 Падение царского режима… Под ред. П. Е. Щеголева. Л., 1925. Т. 4. С. 78.

34 Родзянко М. В. Крушение. С. 192.

35 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. С. 205.

36 Глинка Я. В. Указ. соч. С. 156.

37 Там же. С. 157.

38 Особые журналы Совета министров Российской империи. 1916 год. С. 545.

39 Падение царского режима. Т. 4. С. 79.

40 Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 5 (18) ноября 1916 г. № 15906. С. 1.

41 Там же.

42 Новое время. 6 (19) ноября 1916 г. № 14610. С. 5.

43 Там же.

44 Там же.

45 Русский инвалид. 15 ноября 1916 г. № 306. С. 1; Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 15 (28) ноября 1916 г. № 15926. С. 4.

46 Особые журналы Совета министров Российской империи. 1916 год. М., 2008. С. 545.

47 Русские ведомости.11 января 1917 г. № 8. С. 4; Утро России. 27 января 1917 г. № 27. С. 5.

48 Утро России. 11 февраля 1917 г. № 42. С. 3.

49 Переписка Николая и Александры. Т. 5. С. 140.

Снова поиск невозможного решения

1 Gourko B. Op. cit. P. 180.

2 Hunbary-Williams J. Op. ск. P. 74.

3 Buchanan G. Op. cit. Lnd. 1923. Vol. 1. P. 251; Hunbary-Williams J. Op. ск. P. 95.

4 Правительственный вестник. 12 (25) ноября 1916 г. № 243. С. 1.

5 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 238–239.

6 ШавельскийГ. Указ. соч. Т. 2. С. 227.

7 Правительственный вестник. 11 (24) ноября 1916 г. № 242. С. 1; Русский инвалид. 12 ноября 1916 г. № 303. С. 1.

8 The diary of Lord Bertie… NY. No date. Vol. 2. P. 64.

9 Repington Ch.A. The First World War. Lnd., 1920. Vol. 1. P. 399.

10 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 238.

11 Савич Н. В. Указ. соч. С. 186.

12 Gourko B. Op. ск. P. 180.

13 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 234–236.

14 Татищев Б. А. Указ. соч. // Возрождение. Париж, 1949. № 4. С. 125.

15 Buchanan G. Op. cit. Lnd., 1923. Vol. 2. P. 34.

16 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. С. 251–259.

17 Buchanan G. Op.cit. Lnd. 1923. Vol. 2. P. 34.

18 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. 1 ноября 1916 г. – 14 февраля 1917 г. Сессия пятая. С. 289–297, 314.

19 К истории гвоздевщины («Бюллетени Рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета) // КА. М., 1934. Т. 6 (67). С. 90.

20 Александр Иванович Гучков рассказывает. С. 16.

21 Деникин А. И. Указ. соч. Т. 1. С. 137.

22 Резанов А. С. Указ. соч. С. 4.

23 Гайда Ф. А. Указ. соч. С. 283.

24 Ллойд-Джордж Д. Указ. соч. Т. 1–2. С. 174.

25 ОР РГБ. Ф. 855. Карт. 1. Ед. хр. 29. Л. 16 об.

26 Katkov G. Russia 1917. The February Revolution. Collins. Fontana library. 1969. P. 78.

27 Лемке М.К. Указ. соч. С. 262.

28 Друцкой-Соколинский В. А. Указ. соч. С. 52.

29 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 8.

30 Лемке М. К. Указ. соч. С. 80.

31 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 13.

32 Там же. С. 15.

33 Переписка Николая и Александры. Т. 4. С. 164.

34 КондзеровскийП.К. Указ. соч. С. 100.

35 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 29.

36 Деникин А. И. Указ. соч. Т. 1. С. 135.

37 Лемке М.К. Указ. соч. С. 262; Данилов Ю.Н. На пути к крушению. Очерки последнего периода Российской монархии. М., 2000. С. 169.

38 Переписка Николая и Александры. Т. 4. С. 393.

39 Бубнов А. [Д.] Указ. соч. С. 183.

40 Лемке М.К. Указ. соч. С. 262.

41 Фрейлина Ее Величества Анна Вырубова / Сост. А. Кочетов. М., 1993. С. 262.

42 Тирпиц А. Указ. соч. С. 197–198.

43 Воейков В. Н. Указ. соч. С. 158.

44 Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 99.

45 Дневники Николая II. С. 610–612.

46 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 201.

47 Pares B. The fall of the Russian monarchy. A study of the evidence. Lnd., 1939. P. 389.

48 Hunbary-Williams J. Op. ск. P. 128.

49 Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы. Л., 1927. С. 41.

50 Переписка Николая и Александры. Т. 5. С. 43, 58.

51 Дневники Николая II. С. 611; Переписка Николая и Александры. Т. 5. С. 131, 138–139; Ставка и Министерство иностранных дел // КА. М.; Л., 1928. Т. 4 (29). С. 41–42, 128; Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. М., 1996. С. 234.

52 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 224.

53 Переписка Николая и Александры… Т. 5. С. 129–130, 133.

54 Дневники Николая II. С. 512, 611; Переписка Николая и Александры. Т. 5. С. 138–139; Gourko B. Op. ск. P. 177.

55 Курлов П. [Г.] Конец русского царизма. С. 199.

56 Katkov G. Op. cit. P. 80.

57 Переписка Николая и Александры. Т. 5. С. 134.

58 Верховский А. И. На трудном перевале. 155.

59 Hunbary-WilliamsJ Op. ск. P. 137.

60 Бубнов А. [Д] Указ. соч. С. 303.

61 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 247.

62 Gourko B. Op. ск. P. 259; Воейков В. Н. Указ. соч. С. 188.

63 Фрейлина Ее Величества. С. 263.

64 Переписка Николая и Александры. Т. 5. С. 156.

65 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 407.

66 Лемке М. К. Указ. соч. С. 148.

67 ОР РГБ. Ф. 855. Карт 2. Ед. хр. 10. Л. 41, 45; Карт. 6. Ед. хр. 1. Л. 2, 2 об.

68 Там же. С. 553–554.

69 Gourko B. Op. ск. P. 202.

70 Яхонтов А. Совет министров Российской империи. С. 29.

71 Воззвание Верховного главнокомандующего полякам // ИМИД. Пг., 1914. № 5. С. 41.

72 Дипломатическая переписка // ИМИД. Пг., 1917. № 1–2. С. 166–167.

73 Чернин О. Указ. соч. С. 218; Эрцбергер М., Указ. соч. С. 149–150.

74 Правительственный вестник. 2 (15) ноября 1916 г. № 243. С. 1.

75 Русский инвалид. 3 ноября 1916 г. № 294. С. 1.

76 Утро России. 4 января 1917 г. № 4. С. 3.

77 Gourko B. Op. ск. P. 203–206.

78 Русско-польские отношения. С. 131.

79 Правительственный вестник. 15 (28) декабря 1916 г. № 268. С. 1; Русский инвалид. 15 декабря 1916 г. № 335. С. 1; Новое время. 15 (28) декабря 1916 г. № 14649. С. 3.

80 Новое время. 1 (14) декабря 1916 г. № 14635. С. 3.

81 Новое время. 13 (26) декабря) 1916 г. № 14647. С. 3.

82 Гайда Ф.А. Указ. соч. С. 244–245.

Перемены в Ставке

1 Лукомский А. С. Указ. соч. Т. 1. С. 111.

2 Gourko B. Op. ск. P. 175.

3 Дневники Николая II. С. 612.

4 Брусилов А. А. Указ. соч. С. 222.

5 Правительственный вестник. 5 (18) апреля 1916 г. № 77. С. 1.

6 Gourko B. Opxit. P. 210; Лукомский А. С. Указ. соч. Т. 1. С. 110.

7 Кондзеровский П. К. Указ. соч. С. 122.

8 Глинка Я. В. Указ. соч. С. 158.

9 Lockhart R H. B. Op. cit. P. 155.

10 Долгоруков П.Д. Великая разруха. Мадрид, 1964. С. 9.

11 Там же. С. 10–11.

12 Фурманов Д. [А.] Дневники (1910–1921). Собр. соч. М., 1961. Т. 4. С. 85.

13 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 209.

14 Боханов А. Н. Указ. соч. С. 237.

15 Gourko B. Op. cit. P. 180.

16 Глинка Я. В. Указ. соч. С. 160–161.

17 Мосолов А. [А.] При дворе императора. Рига. Б.д. С. 158–159.

18 Пуанкаре Р. Указ. соч. Кн. 2. С. 359.

19 Лемке М.К. Указ. соч. С. 497.

20 Боханов А. Н. Указ. соч. С. 239–240.

21 Военный дневник Великого Князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). М., 2008. С. 221–222.

22 Gourko B. Op. dt. P. 182.

23 Мосолов А. [А.] Указ. соч. С. 158.

24 Крыжановский С.Е. Указ. соч. С. 169.

25 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 248.

26 Gourko B. Op. dt. P. 184.

27 Лукомский А. С. Указ. соч. Т. 1. С. 119–120; Спиридович А.И. Указ. соч. Кн. 2. С. 219.

28 Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 251; Дневники Николая II. С. 615–616.

29 Gourko B. Op. dt. P. 225.

30 Великий Князь Гавриил Константинович. В Мраморном дворце. Воспоминания. Нью-Йорк, 1955. С. 306.

31 Farmborough F. Op. cit. P. 249.

32 Ломоносов Ю. В. Воспоминания о Мартовской революции 1917 г. Стокгольм– Берлин, 1921. С. 16.

33 Емельянов А. Г. Указ. соч. С. 149.

34 Великий Князь Гавриил Константинович. Указ. соч. С. 314.

35 Там же. С. 307–308.

36 Там же. С. 309.

37 Утро России. 31 марта 1917 г. № 84. С. 2.

38 Великий Князь Гавриил Константинович. Указ. соч. С. 313.

39 Там же.

40 Утро России. 31 марта 1917 г. № 84. С. 2.

Биографический комментарий

Абросимов Владимир Моисеевич (1878 – после 1917), из крестьян Осташковского уезда Тверской губернии, токарь завода «Промет», меньшевик, товарищ председателя Рабочей группы ЦВПК, с 1910 г. секретный сотрудник Санкт-Петербургского охранного отделения (кличка Шаров).

Адольф II Шомбург-Липпе фон (1883–1936), владетельный принц Шомбург-Липпе (1911–1918), в 1916 посол Германии в Румынии.

Альбрехт-Фридрих-Рудольф (1817–1895), эрцгерцог, принц Венгерский и Богемский, герцог Тешенский, австрийский военный деятель, сын эрцгерцога Карла, в 1848–1849 гг. командовал дивизией в армии Радецкого, генерал-губернатор Венгрии (1849–1860), главнокомандующий австрийской армией в Италии в кампанию 1866 г., генерал-инспектор армии (1869), фельдмаршал (1888).

Аргутинский-Долгоруков (Аргутян-Еркайнабазук Александр Микаэлович) Александр Михайлович (1860 – после 1917), князь, городской голова Тифлиса. В 1883 за участие в студенческих беспорядках в Москве сослан под негласный надзор полиции на родину в Тифлис. Был близок к народовольцам, за что и арестован в 1885 г. и в 1888 г. выслан на четыре года под гласный надзор в Западную Сибирь, ссылку отбывал в городе Петропавловске Акмолинской губернии. В 1892 г. вернулся в Тифлис, служил по Министерству государственных имуществ, в ведомстве Закавказской железной дороги, с 1896 г. член Тифлисского городского правления. В 1902 г. избран городским головой, но не был утвержден губернскими властями. С 1902 по 1907 г. служил ревизором в конторе А. И. Манташева в Баку. В 1907 г. вновь избран членом Тифлисского городского правления, переизбирался вплоть до 1916 г.

Базилевский Петр Александрович (1855–1920), крупный землевладелец, камергер (1906), действительный статский советник (1910), шталмейстер (1912). В 1876–1888 гг. служил в лейб-гвардии Гусарском полку, вышел в отставку в звании ротмистра. Сверхштатный чиновник для особых поручений при московском генерал-губернаторе великом князе Сергее Александровиче (1902–1905). Уездный предводитель московского дворянства (1905–1915), московский губернский предводитель дворянства (1915–1917). После революции 1917 г. остался в Москве, где и умер.

Балуев Петр Семенович (1857–1923), генерал от инфантерии (1916). В 1874 г. окончил киевскую Владимирскую военную гимназию, в 1876 г. – 1-е военное Павловское училище, прапорщик артиллерии. Принял участие в Русско-турецкой войне на Кавказском фронте, за отличия был произведен в подпоручики (1877), поручики (1878). В 1882 г. окончил по 2-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба. Состоял для поручений при штабе Закаспийской области (1882–1883). Штабс-капитан (1883), офицер для особых поручений при штабе 4-го армейского корпуса (1883–1885). Капитан (1885). Состоял при войсковом штабе войска Донского для преподавания военных наук в Новочеркасском казачьем юнкерском училище (1885–1889). Подполковник (1888). Старший адъютант войскового штаба войска Донского (1889–1895), полковник (1892). Управляющий канцелярией войскового наказного атамана войска Донского (1895–1901). Командир 127-го пехотного Имеретинского полка (1901–1904). Генерал-майор (1904). Командир 2-й бригады 16-й пехотной дивизии (февраль – октябрь 1904 г.). Начальник штаба 6-го армейского корпуса (1904–1910). Генерал-лейтенант (1910). Начальник 17-й пехотной дивизии (1910–1914). Командир 6-го армейского корпуса (август – ноябрь 1914 г.). После ранения состоял в резерве чинов при штабе минского Военного округа (ноябрь – декабрь 1914 г.). Командир 5-го армейского корпуса (1914). Генерал от инфантерии (1916), награжден Георгиевским оружием (1916), орденом Святого Георгия 4-й степени (1916). Временно исполняющий должность командующего Особой армией (ноябрь 1916 – февраль 1917 г.), командующий Особой армией (апрель – июль 1917 г.), командующий 11-й армией (июль 1917 г.). Главнокомандующий войсками Юго-Западного фронта (июль 1917 г.), Западного фронта (август – ноябрь 1917 г.), отстранен от должности Военно-революционным комитетом фронта. С 1919 г. в РККА, инспектор военных сообщений Высшей военной инспекции. В 1920 г. член Особого совещания при Главкоме и Комиссии по исследованию и использованию опыта Первой мировой войны, в дальнейшем на преподавательской работе. Умер в Москве.

Баркли Джордж Хед (1862–1921), британский дипломат. В 1868 г., после обучения в Итоне и Тринити-колледже (Кембридж), поступил на службу в Форин Оффис. Атташе в Вашингтоне (1888), секретарь посольства в Риме (1891), в Мадриде (1897), в Константинополе и Токио. В 1906 г. награжден командорским крестом ордена Виктории. Чрезвычайный и полномочный посол в Персии (1908–1912), рыцарь-командор орденов Святого Михаила и Георгия и Звезды Индии (1912). Чрезвычайный и полномочный посол в Румынии (1912–1920), с 1920 г. в отставке.

Барсуков Евгений Захарович (1866–1957), русский и советский военный деятель, военный историк. Окончил Орловский кадетский корпус (1883), 3-е военное Александровское училище (1885), подпоручик. Поручик (1888). В 1895 г. окончил Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан. Капитан (1898). Помощник столоначальника Главного управления казачьих войск (1898–1899). Помощник столоначальника Главного артиллерийского управления (январь – декабрь 1899 г.). Помощник делопроизводителя канцелярии Артиллерийского комитета ГАУ (1899–1900). Делопроизводитель делопроизводства ГАУ для ведения дел по перевооружению полевой артиллерии (1900–1909). Преподаватель Офицерской артиллерийской школы (1904–1914). Подполковник (1905). Полковник (1908). Начальник мобилизационного отделения ГАУ (1909–1910). Штаб-офицер для поручений при Генинспекторе артиллерии (1910). Член артиллерийского комитета ГАУ (1910–1918). Генерал-майор (1915). Начальник Управления полевого генерал-инспектора артиллерии при Главковерхе (1916–1917) и председатель комиссии по организации тяжелой артиллерии особого назначения (ТАОН). Начальник артиллерийского управления при Главковерхе (1817–1918). С 1918 в РККА. Генерал-майор (1940), автор трудов по истории русской артиллерии.

Бахерахт Василий (Вильгельм Александр Карл Роберт) Романович (1851–1916), русский дипломат, из семьи выходцев из Голландии, обосновавшихся в России в 1636 г. В 1871 г. поступил на дипломатическую службу в миссию в Берне сверх штата. В 1874 г. принял православие. 2-й секретарь миссии в Берне (1875), затем служил в российских дипломатических представительствах в Мюнхене, Брюсселе, Лиссабоне, Берлине, снова Берне. Первый министр-резидент России в Марокко (1897–1906). Представитель России на Алжезирасской конференции (1906). Чрезвычайный посланник и полномочный министр в Швейцарии (1906–1916). Скончался в Берне.

Белосельский-Белозерский Сергей Константинович (1867–1951), князь, генерал-лейтенант (1916). В 1888 г. окончил Пажеский корпус, корнет лейб-гвардии Конного полка. Поручик (1892). Был прикомандирован к посольству в Берлине, а затем в Париже. В запасе (1894–1896). В 1896 г. вернулся на службу, адъютант великого князя Владимира Александровича (1896–1906). Штабс-ротмистр (1899), ротмистр (1902), полковник (1904). Член Международного олимпийского комитета от России (1900–1908). Командир 3-го драгунского Новороссийского полка (1908–1910). Генерал-майор (1910). Командир лейб-гвардии Уланского Ее Величества полка (1910–1913). Зачислен в свиту (1911). Командир 1-й бригады 2-й гвардейской кавалерийской дивизии (1913–1915), командующий 3-й Донской казачьей дивизией (июль – декабрь 1915 г.). Командующий Кавказской кавалерийской дивизией (1915–1917), с которой действовал в Персии в составе отряда генерала Н. Н. Баратова. Генерал-лейтенант (1916). В апреле 1917 г. отстранен от должности, в конце 1917 г. в распоряжении военного министра в Петрограде, откуда выехал в Финляндию. Участвовал в гражданской войне в Финляндии, находясь при штабе генерала К.-Г. Маннергейма. В начале 1919 г. был назначен представителем лондонской Особой военной миссии по оказанию помощи армиям генерала Миллера, Юденича, Деникина и адмирала Колчака. В 1919 г. организовал несколько конфиденциальных встреч генерала Юденича с генералом Маннергеймом и присутствовал на них. В том же году, после неудачи Маннергейма на президентских выборах в Финляндии, некоторое время оставался в Гельсингфорсе в качестве представителя генерала Юденича. Умер в эмиграции в Англии.

Брейдо Григорий Ефимович (1882–1938), деятель рабочего движения, меньшевик. Родился в Полоцке. Работал наборщиком, металлистом. Член РСДРП с 1903 г., активно участвовал в организации подпольных типографий, примкнул к меньшевикам. Принимал участие в рабочем движении в Петербурге. В 1915 г., будучи рабочим завода «Новый Лесснер», являлся одним из активных участников кампании за вступление представителей от рабочих в Центральный военно-промышленный комитет, был товарищем председателя Рабочей группы ЦВПК. В январе 1917 г. был арестован, в ходе Февральской революции освобожден, вошел в исполком Петроградского совета первого созыва, был членом Всероссийского совета рабочих кооперативов. После Октябрьской революции проживал в Ленинграде, работал слесарем на заводе «Красный инструментальщик», в январе 1931 г. арестован, обвинен по статье 58 пункт 4 (оказание помощи международной буржуазии, которая не признает равноправия коммунистической системы). Осужден на двенадцать лет поселения. Умер в ссылке. Реабилитирован 23 октября 1989 г.

Бриальмон Анри-Алексис (1821–1903), бельгийский генерал, выдающийся инженер-фортификатор, с 1843 г. на военной службе, полковник (1868), генерал-майор (1874), генерал-лейтенант (1877), автор планов укреплений Льежа, Намюра, Антверпена, Бухареста, восточной границы Румынии (1883 и 1886), укреплений на границе Греции (1885).

Бубликов Александр Александрович (1875–1941), политический и государственный деятель. Инженер-путеец, член IV Государственной думы, прогрессист. Активный участник Февральской революции, комиссар Временного комитета Государственной думы в Министерстве путей сообщения, участник Государственного совещания в Москве, с сентября 1917 г. в эмиграции во Франции, затем в США.

Варбург Макс Мориц (1867–1946), германский и американский финансист, представитель банковского дома Варбургов, глава банка «М. М. Варбург и Ко». Был доверенным лицом кайзера, выступал против заключения Версальского договора. С 1933 г. работал в Рейхсбанке под руководством Я. Шахта, в 1938 г. в связи с преследованием евреев по совету Шахта переехал в США, умер в Нью-Йорке.

Вильгельм Георг Глюксбургский (1845–1913), принц, сын короля Дании Христиана IX, с 1863 г. король Греции Георг I, муж великой княгини Ольги Константиновны.

Вильгельмс Альфред Карлович (1854–1916), контр-адмирал в отставке (1906). Из семьи потомственных дворян Великого княжества Финляндского. Родился в Або (совр. Турку). В 1871 г. окончил 1-ю Санкт-Петербургскую военную гимназию, в 1874 г. – Морское училище, гардемарин. В 1875 г. в практическом плавании на Балтике, мичман, выпущен в Балтийский флот. Лейтенант (1879), капитан-лейтенант (1887). Командир таможенной шхуны «Зоркая» (1888–1890). Капитан 2-го ранга (1890). Командир канонерской лодки «Гроза» (1891), старший офицер крейсера 2-го ранга «Вестник» (1892), старший офицер крейсера 1-го ранга «Владимир Мономах» (1893–1895), командир крейсера 2-го ранга «Опричник» (1895–1897). Окончил по 1-му разряду основной и дополнительный курсы Николаевской морской академии (1897). Исполнял обязанности командира морской канонерской лодки «Гиляк» при ее строительстве и приемо-сдаточных испытаниях (1897–1898). Командир броненосца береговой обороны «Вещун» (1898–1899). В 1899 г. переведен на Каспийскую военную флотилию, командир парохода «Геок-Тепе» (1899–1901). Капитан 1-го ранга (1901). В 1902 г. переведен на Балтийский флот, командир броненосца береговой обороны «Кремль» (1902–1903). Командир Ревельского полуэкипажа (1903–1906). Контр-адмирал (1906), уволен со службы (1906–1916). В марте 1916 г. назначен комендантом госпитального судна «Вперед». Погиб при атаке немецкой подводной лодкой.

Вильгельм-Фридрих-Людвиг (1797–1888), король Пруссии Вильгельм I (1861–1888), император Германии Вильгельм I (1871–1888).

Гагарин Андрей Григорьевич (1856–1920), князь, действительный статский советник, крупный ученый и инженер. Окончил физико-математический факультет Петербургского университета (1878), кандидат наук (1879), вольноопределяющийся в конной артиллерии (1880), в 1881 г. после сдачи экзаменов на офицерский чин поступил в Михайловскую артиллерийскую академию, по окончании ее в 1884 г. совершил поездку по Англии, Франции и Австро-Венгрии с целью знакомства с металлургическими и машиностроительными предприятиями. Служил в Гвардейской конно-артиллерийской бригаде, затем в Главном артиллерийском управлении. Сконструировал и построил пресс для механического испытания металлов (золотая медаль Всероссийской промышленной выставки в Нижнем Новгороде, 1896), ввел ряд новинок на русских военных заводах. В 1891 г. командирован во Францию для приема заказа винтовок Мосина на заводе в г. Шатильро. Помощник начальника Санкт-Петербургского орудийного завода (1895–1900). Первый директор Петербургского политехнического института, в создании которого принимал самое активное участие (1902–1907), уволен по обвинению в покровительстве революционным студентам, адъюнкт прикладной механики (1912). В годы Первой мировой войны член технического артиллерийского комитета по отделу оптики, после Октябрьской революции старший конструктор в экспериментальном институте при НКПС.

Гамалий Василий Данилович (1884–1956), в 1911 г. окончил Оренбургское казачье училище, хорунжий 1-го Уманского полка, в 1914 г. сотник того же полка. Участвовал и отличился в боях на Кавказском фронте и в Персии, награжден Георгиевским оружием (1916), за рейд к Тигру награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1916), подъесаул, командир партизанской Георгиевской сотни (1916–1917). Участвовал и отличился в Гражданской войне на юге России, командовал 2-м Кабардинским конным полком (1918), 3-м Уманским полком (1919), в 1920 г. полковник, командир конной бригады. С 1920 г. в эмиграции, на Лемносе и в Константинополе, затем в Королевстве СХС[9], Франции и США.

Ганчев Петр (1875–1950), болгарский военный деятель, генерал-майор (1918). В 1893 г. окончил военное училище в Софии, подпоручик. Поручик (1896), в 1902 г. окончил Николаевскую академию Генерального штаба, капитан. Военный атташе в Сербии (1904–1910), майор (1908). Военный атташе в Германии (1910–1913), подполковник (1912). Командир 1-го кавалерийского полка (1914). Военный представитель Болгарии при Вильгельме II, полковник (1915). Генерал-майор (1918), в 1919 г. эмигрировал вместе с Фердинандом Кобургом. Флигель-адъютант и гофмаршал двора в Кобурге. В 1945 г. переехал в Швейцарию. Умер в Женеве.

Гарин Николай Павлович (1861 – после 1917), сенатор (1905), член Государственного совета (1915), помощник военного министра (1916–1917). Тайный советник. Из дворян Санкт-Петербургской губернии. В 1882 г. окончил Императорское училище правоведения, принят на службу младшим помощником секретаря 4-го департамента Правительственного сената, в 1897 г. помощник статс-секретаря Государственного совета, директор Департамента полиции (июль – ноябрь 1905 г.), сенатор (1905), в 1907 г. возглавил ревизию московской полиции, в 1908 г. – прочих московских правительственных учреждений. В результате под суд был отдан столичный градоначальник. В 1909 г. проводил ревизию военных округов и прочих учреждений Военного министерства, в результате чего открылись значительные злоупотребления. Член Государственного совета, с апреля 1916 г. помощник военного министра.

Георг II (1890–1947), сын короля Константина I, король греков в 1922–1924 и 19351947 гг.

Гилленшмидт Яков Федорович фон (1870–1918), русский военный деятель, из семьи обрусевших немецких дворян, православный. Генерал-лейтенант (1916). В 1890 г. окончил Пажеский корпус, подпоручик конной артиллерии. В 1891 переведен в гвардию тем же чином. Поручик (1894), штабс-капитан (1898), капитан (1902), полковник (1903). Командир 1-й батареи гвардейской конно-артиллерийской бригады (1903–1904). В составе Терско-Кубанского конного полка участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг., награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1906). Командир Кавказского запасного кавалерийского дивизиона (1906–1907). Командир 44-го драгунского Нижегородского полка (1906–1912). Генерал-майор (1912). Командир 1-й бригады Кавказской кавалерийской дивизии (1912–1912). Командир лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка (1912–1914). Зачислен в свиту его императорского величества (1913). Командир лейб-гвардии Конной артиллерией (март – сентябрь 1914 г.). Командующий 3-й Донской казачьей дивизией (сентябрь – октябрь 1914 г.), 2-й гвардейской кавалерийской дивизией (1914–1915). Командир 4-го кавалерийского корпуса (1915–1917). Генерал-лейтенант (1916). В конце 1917 г. вывел корпус на Дон и перевел штаб в Ростов-на-Дону, в январе 1918 г. сдал командование генералу А. П. Богаевскому и присоединился к Добровольческой армии. Участник 1-го Кубанского похода Добровольческой армии. В апреле 1918 г. при отступлении армии от Екатеринодара покинул ее с небольшим отрядом, в колонии Гначбау попал в окружение и при попытке прорыва погиб.

Гогенцоллерн Фридрих (1657–1713), «Великий курфюрст», основатель королевства Пруссии. Курфюрст Бранденбургский (1688–1713) и герцог Прусский (1688–1701) Фридрих III. Король Пруссии Фридрих I (1701–1713).

Голицын Андрей Андреевич (1865 – после 1917), окончил Финляндский кадетский корпус, прапорщик (1877), участвовал и отличился в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. Подпоручик (1878), гвардии прапорщик (1879). Окончил по 2-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, подпоручик (1882). Поручик (1885), штабс-капитан (1882), капитан (1895), полковник (1898), генерал-майор (1906), генерал-лейтенант (1910). Начальник артиллерии (апрель – июль 1910 г.), инспектор артиллерии (1910–1913) 21-го армейского корпуса. Начальник артиллерии Киевского военного округа (1913–1914). Начальник артиллерийского снабжения армий Юго-Западного фронта (1914–1917). Генерал от артиллерии (1916).

Джироламо Джованни Ромеи Лонгхена (1865–1944), итальянский военный и политический деятель, граф, генерал армии (1926), сенатор (1933). Окончил военный колледж в Милане (1879), военное училище (1883), Военную академию (1896). Флигель-адъютант (1907), участвовал в Итало-турецкой войне 1911–1912 г., полковник, военный атташе в России (1915–1917), генерал-майор, генерал-адъютант (1916). Военный представитель в Польше (февраль – апрель 1919 г.), глава военной миссии в Польше (1919–1922). Генерал армии (1926), сенатор (1933). Вице-президент Сената (1939–1943).

Диаманди Константине (1868–1931), румынский дипломат. С 1892 г. на службе в МИД, посланник в Софии (1910–1912), в Риме (1913), полномочный министр, посол в Петрограде (1914–1918), входил в состав румынской делегации на Парижской конференции (1919), во время румынской оккупации Будапешта губернатор Венгрии (1919), полномочный министр, посол в Париже (1924–1930).

Довконт (Даукантас Теодорас) Федор Юльевич (1884–1960), офицер русского флота, литовский военный и государственный деятель, дипломат. Окончил Морской кадетский корпус, мичман (1907), военно-морской отдел (1913) и дополнительный курс Николаевской морской академии, лейтенант (1914), старший лейтенант, флагманский историограф штаба командующего флотом Балтийского моря (1915), капитан 2-го ранга (1916). Активно поддержал Февральскую революцию, увлекался марксизмом, после 1919 г. эмигрировал в Литву, с 1922 г. – на государственной службе, бригадный генерал (1928), министр обороны (1924–1925; 1927–1929), начальник Генерального штаба (1927). В 1925–1930 и в 1935–1936 гг. преподавал географию в Государственном университете в Каунасе. Дивизионный генерал (1936), юридический инспектор Клайпеды (Мемель, 1936–1939), посол Литвы в Аргентине (1935), после 1939 г. в эмиграции, в 1941 г. вернулся в Литву, в 1941–1943 гг. доцент Вильнюсского университета, в 1944 г. выехал в Германию и затем в Латинскую Америку, умер от разрыва сердца во время антикоммунистического хорватского собрания в Буэнос-Айресе.

Долгоруков Павел Дмитриевич (1866–1927), князь, партийный и общественный деятель, член кадетской партии, депутат II Государственной думы. Окончил частное училище Фидлера и естественное отделение физико-математического факультета Императорского московского университета (1890), предводитель дворянства Рузского уезда Московской губернии (1893–1903), либеральный земец, один из основателей «Союза освобождения», председатель съезда союза в 1904 г. Уполномоченный дворянского отряда Красного Креста в Маньчжурии в 1904 г., активный участник либерального движения в 1904–1905 гг. Один из основателей кадетской партии и председатель ее ЦК (1905–1907), товарищ председателя ЦК. В 1906 г. избран в I Государственную думу по списку кадетов, но уступил свое место М. Я. Герценштейну, в 1907 г. избран во II Государственную думу, где возглавил кадетскую фракцию. За раздачу продовольственного капитала во время голода крестьянам Рузского уезда был привлечен к суду, в результате лишен права заниматься общественной деятельностью. В конце 1916 – начале 1917 г. в Москве выполнял обязанности председателя ЦК партии. Член Государственного совещания в Москве, избран в Учредительное собрание. Принял участие в сопротивлении большевикам в Москве в октябре 1917 г. в день открытия заседаний Учредительного собрания в ноябре 1917 г. арестован в Петрограде, заключен в Петропавловскую крепость, в марте 1918 г. освобожден, переехал в Москву, оттуда на юг России, где принял активное участие в Белом движении, работал в Осведомительном агентстве. С 1920 г. в эмиграции, в 1926 г. нелегально перешел границу СССР, был арестован и расстрелян в 1927 г. в ответ на убийство П. Л. Войкова.

Дроздов Николай Федорович (1862–1953), русский (генерал-майор, 1913) и советский (генерал-полковник, 1944) военный, автор научных трудов по артиллерии и баллистике, академик, член президиума Академии артиллерии (1946–1953). Из семьи староверов, в 1886 г. окончил физико-математический факультет Императорского университета Святого Владимира в Киеве, вольноопределяющийся. В 1888 г. выдержал офицерский экзамен в Михайловском артиллерийском училище, подпоручик. Поручик (1892), в 1893 г. окончил Михайловскую артиллерийскую академию, штабс-капитан. Помощник делопроизводителя артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления (1893). Гвардии поручик, штабс-капитан (1896). Преподаватель Михайловской артиллерийской академии (1898), делопроизводитель артиллерийского комитета ГАУ (1899). Капитан (1900), полковник (1904), старший делопроизводитель артиллерийского комитета ГАУ (1909), генерал-майор (1913), экстраординарный профессор Михайловской артиллерийской академии (1913), один из директоров Путиловского завода (1916), в 1918 г. добровольно вступил в РККА. Работал в Артиллерийской академии, в Комиссии особых артиллерийских опытов и в Научно-артиллерийской комиссии Главного управления кораблестроения, активно участвовал в модернизации существовавших и разработке новых образцов артиллерии. Дивизионный инженер (1936). Генерал-лейтенант артиллерии (1940), постоянный член Артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления (1942–1945). Генерал-полковник артиллерии (1944). Академик Академии артиллерии (1946).

Дурново Петр Николаевич (1842–1915), государственный деятель, министр внутренних дел (1906), член Государственного совета (1906–1915). Окончил Морской кадетский корпус, гардемарин (1857), гардемарин флота (1860), мичман (1862), лейтенант (1865). В 1870 г. окончил Военно-юридическую академию, назначен помощником прокурора при Кронштадтском военно-морском суде. Коллежский асессор (1872), товарищ прокурора Владимирского суда (1872), Московского суда (1873). Прокурор Рыбинского, затем Владимирского окружного судов (1875). Надворный советник (1876), коллежский советник (1880). Товарищ прокурора Киевской судебной палаты (1880). Управляющий Судебным отделом департамента государственной полиции МВД (1881). Статский советник (1882). Вице-директор департамента полиции с исполнением обязанностей юрисконсульта по МВД (1883). Действительный статский советник (1883). Директор департамента полиции (1884). Тайный советник (1888). Сенатор (1893). Товарищ министра внутренних дел с оставлением сенатором (1900). Министр внутренних дел (янврь – апрель 1906 г.). Действительный тайный советник (1906). Член Государственного совета (1906–1915), статс-секретарь императора (1906). В 1911–1912 гг. во временном отпуске по требованию П. А. Столыпина.

Духонин Николай Николаевич (1876–1917), генерал-лейтенант (1917). Окончил киевский Владимирский кадетский корпус (1894), 3-е военное Александровское училище (1896). Подпоручик лейб-гвардии Литовского полка (1896), гвардии поручик (1900). В 1902 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны (1902). Старший адъютант штаба 42-й пехотной дивизии (1904–1906). Помощник старшего адъютанта штаба Киевского военного округа (1906–1907). Штаб-офицер для поручений при штабе Киевского ВО (1907–1908). Подполковник (1907). Прикомандирован к Киевскому военному училищу для преподавания военных наук (1908–1912). Полковник (1911). Старший адъютант штаба Киевского ВО (1912). Старший адъютант отдела генерал-квартирмейстера штаба 3-й армии (1914–1915). Награжден Георгиевским оружием (апрель 1915 г.). Командир 165-го пехотного Луцкого полка (апрель – сентябрь 1915 г.). Исполняющий должность генерала для поручений при Главнокомандующем армиями Юго-Западного фронта (сентябрь – декабрь 1915 г.), генерал-майор (1915). Награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1916). Помощник генерал-квартирмейстера штаба Юго-Западного фронта (1915–1916), генерал-квартирмейстер (1916–1917), награжден орденом Святого Георгия 3-й степени (1917), генерал-лейтенант, начальник штаба Западного фронта (август – сентябрь 1917 г.), начальник штаба Верховного главнокомандующего (сентябрь 1917 г.), после бегства А. Ф. Керенского из Петрограда временно исполняющий должность Главковерха (ноябрь 1917 г.). Отказался подчиниться советскому правительству, 20 ноября 1917 г. был арестован и убит толпой солдат в Могилеве.

Евгений-Фердинанд-Луис-Бернгард-Феликс-Мария Габсбург-Тоскана (1863–1954), эрцгерцог, младший сын эрцгерцога Карла-Фердинанда и эрцгерцогини Елизаветы, фельдмаршал (1916). Получил домашнее образование, лейтенант (1877), обер-лейтенант (1878), с 1883 по 1885 г. учился в Военной школе. Подполковник, командир батальона 13-го пехотного полка (1885). Полковник (1890), командовал 13-м пехотным полком, 13-м гусарским полком. Генерал-майор (1893), командир 9-й пехотной бригады, Ольмюц (1893–1896). Фельдмаршал-лейтенант (1896), командир 25-й пехотной дивизии, Вена (1896–1900). Командир 14-го армейского корпуса, Инсбрук (1900–1908). Генерал от кавалерии (1901), генерал-инспектор (1908–1912). Один из инициаторов назначения Конрада фон Гетцендорфа на пост начальника Генерального штаба. С 1912 г. в отставке по состоянию здоровья. В декабре 1914 г. вернулся на службу, сменил О. Потиорека на посту командующего группой армий Балканы. Генерал-полковник (1915), командующий Юго-Западным фронтом, действовавшим против Италии (1915–1916). Фельдмаршал (1916), командующий армейской группой «Эрцгерцог Евгений» (1916–1917), командующий Юго-Западным фронтом (1917–1918). В январе 1918 г. в резерве, с декабря 1918 г. в отставке. В 1918–1934 гг. в эмиграции в Швейцарии. В 1934 г. вернулся в Австрию, проживал под Веной, с 1945 г. в Инсбруке.

Живкович Михайло (1856–1930), генерал, военный министр (1908–1909), начальник обороны Белграда (1914), командир Сербского корпуса (1916), с 1918 г. в отставке.

Жостов Константин (1867–1916), болгарский военный деятель, генерал-майор (1915). В 1885 г. добровольцем принял участие в сербско-болгарской войне. По окончании войны поступил и в 1887 г. окончил Софийское пехотное училище. Службу проходил в артиллерийских подразделениях болгарской армии. В 1897 г. окончил Военное артиллерийское училище в Вене. С 1901 г. военный атташе в Австро-Венгрии, затем был назначен военным атташе в Россию. Во время Первой Балканской войны начальник штаба 3-й армии. Был военным советником болгарской делегации на мирных переговорах в Лондоне после войны. Также принимал участие во Второй Балканской войне. В апреле 1915 г. назначен командующим 7-й пехотной дивизией Генерального штаба (1915–1916).

Занкевич Михаил Ипполитович (1872–1945), генерал-майор (1915), в 1891 г. окончил Псковский кадетский корпус, в 1893 г. – Павловское военное училище, подпоручик гвардии. Поручик гвардии (1897). В 1899 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба. Состоял при Виленском военном округе, старший адъютант штаба 29-й пехотной дивизии (1899–1900), офицер для особых поручений при штабе 20-го армейского корпуса (1900–1903). Исполняющий должность младшего производителя, помощник столоначальника Военно-ученого комитета Главного штаба (1903). Помощник военного агента в Вене (1903–1905), подполковник (1904), военный агент в Бухаресте (1905–1910), полковник (1908). Военный агент в Вене (1910–1913). Командир 146-го пехотного Царицынского полка (1913–1915). Генерал-майор (1915), награжден Георгиевским оружием (1915), командир лейб-гвардии Павловского полка (1915–1916), начальник штаба 2-й гвардейской пехотной дивизии (май – июль 1916 г.). Исполняющий должность генерал-квартирмейстера Генерального штаба (1916–1917). Представитель Ставки Верховного главнокомандующего и Временного правительства во Франции (1917–1918). Участвовал в организации подавления мятежа русских солдат в лагере ля Куртин. С 1919 г. в Белом движении в Сибири и на Дальнем Востоке. Начальник штаба Ставки Верховного правителя адмирала А. В. Колчака (1919–1920). С 1920 г. в эмиграции во Франции.

Илиеско Думитру (1865–1940?), получил военное образование во Франции и Италии, бригадный генерал, начальник Генерального штаба (1915–1916), после разгрома Румынии представитель румынской армии при миссии генерала А. Бертело, военный министр (1918–1919).

Ипатьев Владимир Николаевич (1867–1952), выдающийся русский и американский химик, генерал-лейтенант (1916), академик (1916). В 1884 г. окончил 3-й Московский кадетский корпус, в 1887 г. – Михайловское артиллерийское училище, подпоручик. Поручик (1889). В 1892 г. окончил Михайловскую артиллерийскую академию, штабс-капитан, репетитор (1892–1895), штатный военный преподаватель (1895–1899) Михайловской артиллерийской академии и училища. Штабс-капитан гвардии (1896). В 1896–1897 гг. в научной командировке в Германии и Франции. Экстраординарный (1899), ординарный (1902) и заслуженный (1912) профессор Михайловской артиллерийской академии, с 1902 г. преподавал в Санкт-Петербургском университете. Капитан гвардии (1900). Полковник (1904). Помощник заведующего химической лабораторией Михайловской артиллерийской академии (1909). Сверхштатный член техническо-строительного комитета Министерства внутренних дел (1910). Генерал-майор (1910). Председатель состоящего при ГАУ Химического комитета по изысканию и заготовлению взрывчатых веществ, удушающих и зажигательных средств (1916). Член Императорской академии наук (1916). Генерал-лейтенант (1916). В 1918–1927 гг. работал в АН СССР, в ВСНХ (отдел химической промышленности, созданный на базе расформированного Химического комитета ГАУ), с 1927 г. в основанном им Научно-исследовательском химическом институте высоких давлений. В 1922 г. был включен в состав делегации РСФСР на Генуэзской конференции в качестве эксперта. На работе в Германии по соглашению с Обществом баварских азотных заводов (1927). Награжден премией им. Ленина за работы в области химии (1929). В 1930 г. выехал на Международный энергетический конгресс в Берлин и в СССР не вернулся. Решение было принято под влиянием начавшихся репрессий в руководстве промышленности. С 1930 г. работал и преподавал в США, Северо-Западный университет Чикаго. Вплоть до 1936 г. регулярно посылал в СССР результаты своих работ, выполненных в США, однако все предложения вернуться отклонял. В 1936 г. на Общем собрании АН СССР лишен звания академика, а в 1937 г. – советского гражданства. Член Национальной академии США (1939), награжден медалью им. Лавуазье Французского химического общества (1939). Военный писатель, автор многих научных трудов. Умер в Чикаго. В 1990 г. посмертно восстановлен в звании академика.

Карл-Людвиг-Иоганн (1771–1847), эрцгерцог, выдающийся австрийский военачальник, в детстве отличался слабым здоровьем, и родители предназначали его для духовной карьеры, но по протекции императора Иосифа II отдан в военную службу. В пять лет назначен командиром полка, в 1792 г. участвовал в первом сражении, отличился в военных действиях против революционной Франции в 1792–1793 гг. В 1794 г. губернатор австрийских Нидерландов, в 1796 г. главнокомандующий нижне-, а потом и верхнерейнской армией, в 1799 г. разбил и отбросил французов за Рейн, в 1801 г. фельдмаршал, президент гофкригсрата. Под его руководством австрийская армия быстро восстановилась после своих неудач. В 1805 г. с упразднением гофкригсрата назначен военным министром и командующим армией в Италии, где он удачно действовал против французов. В 1806 г. в качестве министра получил неограниченные полномочия, талантливый администратор, готовивший армию к реваншу. В 1805 г. после смерти Карла VI Испанского отказался от предложенной ему короны Испании. В 1809 г. возглавил армию и впервые сумел развенчать миф о непобедимости Наполеона. Умелое руководство эрцгерцога спасло австрийскую армию от разгрома под Ваграмом. После войны занимался написанием трудов по военной теории. В 1832 г., при основании Императорской военной академии в России был назначен ее почетным членом императором Николаем I.

Карольи Михай (1875–1955), венгерский политик и государственный деятель, «красный» граф. С 1910 г. депутат парламента королевства Венгрии от партии Независимости. В 1912 г. выступил против союза с Германией. В 1914 г. поддержал войну с Сербией и Россией, но вскоре пересмотрел свои взгляды. В 1916 г. вышел из партии Независимости и основал свою партию, выступал за мир со странами Антанты. После распада Австро-Венгрии премьер-министр Венгрии (ноябрь 1918 – январь 1919 г.), первый президент Венгрии (ноябрь 1918 – май 1919 г.). С 1919 г. в эмиграции во Франции, а в годы Второй мировой войны – в Англии. В 1946 г. вернулся в Венгрию, посол Венгерской Народной Республики во Франции (1947–1949), отказался от должности в знак протеста против политических репрессий в Венгрии.

Кирей Василий Фадеевич (1879–1942), генерал-майор (1917), русский и чехословацкий военный деятель. Из дворян Черниговской губернии, родился в имении отца близ Батурина. Окончил оренбургский Неплюевский кадетский корпус, Константиновское артиллерийское училище, подпоручик (1901), поручик (1906). В 1909 г. окончил Михайловскую артиллерийскую академию, капитан. В 1913 г. окончил два класса Николаевской академии Генерального штаба по 1-му разряду, не был причислен к Генеральному штабу. Старший адъютант штаба 32-й пехотной дивизии (1914–1915), командир 4-й батареии 32-й артиллерийской бригады (1915–1916), подполковник (1916), штаб-офицер для поручений Управления инспектора артиллерии Юго-Западного фронта, за артиллерийскую подготовку наступления 9-й армии награжден Георгиевским оружием (1916). Полковник (1917), командующий 6-й полевой тяжелой артиллерийской бригады (1917). Генерал-майор (1917). Исполняющий должность инспектора артиллерии 41-го армейского корпуса (июль – сентябрь 1917 г.), за артиллерийскую подготовку июньского наступления 1917 г. награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. В сентябре – декабре 1917 г. командовал сначала 23-м, затем 34-м армейским корпусами. В связи с украинизацией последнего в декабре 1917 г. был направлен в распоряжение С. Петлюры в Киев. В январе – феврале 1918 г. в армии Петлюры, затем перешел в Добровольческую армию. Начальник артиллерийского снабжения армии, затем – ВСЮР, в Русской армии Врангеля – начальник Военно-технического управления. С 1920 г. в эмиграции в Королевстве СХС, затем переехал в Прагу, в 1924 г. как крупный специалист в артиллерийском деле был принят в Чехословацкую армию, командовал 11-й артиллерийской бригадой в Восточной Словакии, с 1938 г. в отставке, проживал в Праге, похоронен на Ольшанском кладбище.

Китицын Михаил Александрович (1886–1960), выдающийся русский подводник, капитан 1-го ранга. Родился в Чернигове, где и окончил в 1889 г. гимназию, поступил в Морской корпус. В 1904 г. гардемарин, подал прошение о переводе на Тихоокеанскую эскадру, в котором ему было отказано. В 1905 г. окончил корпус, мичман, с экипажем Черноморского флота направлен в Никольск-Уссурийск, где совершил плавание на транспорте «Тунгус». После окончания войны переведен на Белое море, плавал на транспорте «Бакан». В 1908 г. поступил и в 1909 г. окончил офицерские курсы подводного плавания в Либаве. В 1910 г. назначен командиром подводной лодки «Судак» (Черноморский флот), лейтенант. В 1913 г. поступил в Николаевскую морскую академию, летом 1914 г. на практической работе на Черноморском флоте, после начала Первой мировой войны подал прошение о переводе в Балтийский флотский экипаж, в составе которого принял участие и отличился в боях под Ивангородом в октябре 1914 г. В начале 1915 г. возвращен на Черноморский флот, назначен командиром подводной лодки «Тюлень». Старший лейтенант (1915). Награжден Георгиевским оружием и орденом Святого Георгия 4-й степени, капитан 2-го ранга (1916). Начальник отдельных гардемаринских курсов в Петрограде (сентябрь – октябрь 1917 г.), капитан 1-го ранга (1917), в октябре 1917 г. отбыл с гардемаринами во Владивосток для руководства морской практикой. С осени 1918 г. активный участник Белого движения, начальник Морского училища во Владивостоке. В 1920 г. командовал группой судов, на которых гардемарины и семьи флотских офицеров покинули Владивосток. С группой гардемаринов на вспомогательном крейсере «Орел» прибыл в Дубровник, где сдал корабль Добровольному флоту и отбыл в Севастополь. Принял участие в эвакуации из Крыма в Константинополь, а затем в Бизерту, где стал начальником строевой части Морского корпуса. В 1922 г. эмигрировал в США, умер в г. Сент-Питерсбург, Флорида.

Климович Евгений Константинович (1871–1932), генерал-майор (1913), сенатор (1916). Из дворян Витебской губернии, окончил Полоцкий кадетский корпус и 1-е Павловское училище. Подпоручик (1891), поручик (1895), в 1898 г. прикомандирован к штабу Отдельного корпуса жандармов, адъютант Волынского губернского жандармского управления. Штабс-ротмистр (1899), ротмистр (1901), помощник начальника Петроковского губернского жандармского управления. Начальник жандармского управления Бендинского уезда (1903), в 1904 г. переведен в Виленское губернское жандармское управление, виленский полицмейстер (1905), после покушения на него произведен в подполковники (1905), начальник Московского охранного отделения (1906), помощник московского губернатора, полковник (1907). В 1908 г. переведен в штаб Отдельного корпуса жандармов, заведующий Особым отделом в Департаменте полиции (1909), градоначальник Керчи (1909), генерал-майор (1913), градоначальник Ростова-на-Дону (1913), директор Департамента полиции (февраль – сентябрь 1916 г.), сенатор (1916), после Февральской революции арестован, состоял под следствием Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, после Октябрьской революции освобожден, с 1918 г. в составе Добровольческой армии, с мая 1920 г. – начальник контрразведки П. Н. Врангеля. С 1920 г. в эмиграции в Королевстве СХС, возглавлял контрразведывательную службу Русского общевоинского союза (РОВС). Умер в Панчево (Сербия).

Константин Николаевич (1827–1892), великий князь, второй сын императора Николая I, с рождения записан в лейб-гвардии Измайловский полк и назначен шефом Грузинского гренадерского и Польского 3-го линейного полков. В 1831 г. назначен генерал-адмиралом и шефом Гвардейского экипажа, с 1834 г. на военно-морской службе, мичман, неоднократно находился в плаваниях по Балтийскому, Белому и Черному морям, подпоручик (1840), лейтенант (1843), штабс-капитан и капитан (1844), капитан I ранга (1846), контр-адмирал (1848), участвовал в венгерском походе 1849 г., вице-адмирал (1853), временно управлял Морским министерством в 1851 и 1853–1855 гг., в 1854 г. участвовал в подготовке Кронштадта к отражению возможного нападения англо-французского флота, в 1855 г. по званию генерал-адмирала назначен управлять флотом и Морским министерством, руководил подготовкой Кронштадта к обороне, адмирал (1855). В 1862 г. назначен наместником в Царстве Польском с подчинением ему на правах главнокомандующего расположенных в царстве войск, после начала восстания 1863 г. покинул Варшаву и прибыл в Петербург, уволен от должности наместника. Занимался управлением флотом, в 1877 г. был назначен командующим эскадрой из одиннадцати судов, предназначенных для действий в Средиземном море, но оставлен во внутреннем плавании. В 1881 г. уволен от председательствования в Государственном совете (с 1865 г.) и от управления флотом с оставлением членом Государственного совета.

Корсун Николай Григорьевич (1876–1958), русский (генерал-майор, 1917) и советский (генерал-лейтенант, 1940) военный деятель, военный историк. Из семьи казаков, родился в Карской области. В 1895 г. окончил воронежский Михайловский кадетский корпус, в 1897 г. – Константиновское артиллерийское училище, хорунжий. Сотник (1900), штабс-капитан (1904). В 1905 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, помощник старшего адъютанта штаба Кавказского военного округа (1907–1911). Капитан (1908), подполковник (1911). Помощник делопроизводителя Главного управления Генерального штаба (ГУГШ) (1911–1914). Полковник (1914), делопроизводитель ГУГШ (1914–1915). Штаб-офицер для делопроизводства и поручений Управления генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем (1915–1916). Командир 1-го Кизляро-Гребенского полка (1916–1917). Генерал-майор (1917), исполняющий должность помощника дежурного генерала Главного штаба (1917–1918). Делопроизводитель и обер-квартирмейстер ГУГШ (февраль – апрель 1918 г.). С 1918 г. добровольно в РККА. Второй помощник начальника оперативного отдела Всероглавштаба, начальник отделения оперативного отдела штаба 2-й армии на Восточном фронте (1918). В 1919–1922 гг. начальник отчетного отделения Организупра Всероглавштаба, сотрудник-составитель Военно-исторической комиссии, начальник отчетного отделения Оперупра штаба РККА, начальник военно-географического отделения Оперупра штаба РККА, начальник военно-статистического отделения Военной академии, помощник начальника статистического отдела Управделами РВСР. Преподаватель Военной академии РККА и Военной академии им. М. В. Фрунзе (1922–1954). Комбриг (1935), профессор (1938), комдив (1939), генерал-лейтенант (1940), доктор военных наук (1944). Начальник кафедры военного искусства Военной академии имени М. В. Фрунзе. С 1954 г. в отставке. Скончался в Москве, похоронен на Введенском кладбище.

Костевич Михаил Михайлович (1877–1957), специалист по взрывчатым веществам, полковник (1916). Окончил Омский кадетский корпус, Павловское военное училище, Михайловскую артиллерийскую академию и Морской офицерский артиллерийский класс. Служил в гвардейской артиллерии. В 1909 г. командир батареи Новогеоргиевской крепостной артиллерии, капитан. Участник Первой мировой войны. Инспектор артиллерии 27-го армейского корпуса, начальник химических войск. Полковник (1916), участник Белого движения на Севере. В 1918 г. инспектор взрывчатых веществ и опасных грузов в Архангельске, затем в распоряжении штаба командующего союзными силами. С весны 1919 г. в Англии, в 1920–1922 гг. работал главным инспектором по безопасности на заводах компании «F. N. Pickett and Son» во Франции и Бельгии, где производилась разборка и утилизация снарядов, награжден орденом Почетного легиона. В 1923–1925 гг. в Чехословакии, создал лабораторию взрывчатых веществ, защитил диссертацию на звание доктора технических наук, профессор Пражского университета. В 1929 г. вернулся во Францию, работал в экспериментальной лаборатории в Бельвю под Парижем. В 1932–1936 гг. профессор, читал лекции в русском Высшем техническом институте в Париже, заведующий кафедрой физики и химии. С 1932 г. член суда чести национального объединения русских инженеров, в 1935 г. товарищ председателя этой организации. В 1936 г. переехал в Эквадор, где организовал пороховые заводы, позже – в Аргентину. Действительный член Союза российских антикоммунистов в Аргентине, активный член РОВС.

Крамарж Карел (1860–1937), чешский общественный, политический и государственный деятель. Первый премьер-министр Чехословацкой республики (1918–1919). Изучал право в Берлинском, Страсбургском и Пражском университетах. В 1889 основал чешскую еженедельную газету «Час». Активный деятель и один из лидеров младочехов. В 1891 г. избран депутатом в рейхсрат от младочешской партии, с 1894 г. депутат чешского ландтага, сторонник федерализации Австро-Венгрии. Русофил, в 1900 г. принял православие и женился на представительнице московской купеческой фамилии Н. Н. Абрикосовой (урожденной Хлудовой). В 1915 г. арестован австрийскими властями, обвинен в государственной измене и приговорен к смертной казни, замененной 15 годами каторги. В 1917 г. амнистирован императором Карлом I. В ноябре 1918 г., после провозглашения независимости Чехословакии, стал первым ее премьер-министром. Один из основателей правой Национально-демократической партии (1918). Возглавлял делегацию Чехословакии при подписании Версальского договора. Сторонник организации военной интервенции в Советскую Россию, вышел в отставку, так как глава МИДЭ. Бенеш при поддержке президента Т. Масарика отказался поддержать Белое движение. Депутат парламента (1918–1931), один из лидеров крайне правой партии Национальное объединение (1935–1937). Сыграл большую роль в поддержке молодым Чехословацким государством русской эмиграции. Умер в Праге, похоронен вместе с супругой на Ольшанском православном кладбище.

Кривошеин Григорий Григорьевич (1868–1940), военный инженер, конструктор мостов (Киев, Петербург), генерал-майор (1912). Окончил 3-й Московский кадетский корпус (1886), Николаевское инженерное училище (1889), подпоручик. Поручик (1891), штабс-капитан (1893), в 1894 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую инженерную академию. Репетитор Николаевской инженерной академии и инженерного училища по строительному искусству, капитан (1896), в том же году командирован на один год за границу для усовершенствования в математических науках и осмотра сооружений. Штатный преподаватель Николаевской инженерной академии и инженерного училища (1897), подполковник (1900). Экстраординарный профессор Николаевской инженерной академии (1903), полковник (1904). Генерал-майор (1912), ординарный профессор Николаевской инженерной академии и одновременно профессор Санкт-Петербургского технологического института (1913). Начальник отделения путей сообщения Управления военных сообщений Юго-Западного фронта (1914–1917). С 1918 г. главный инженер Волховстроя, в ноябре 1919 г. арестован по доносу сослуживцев, освобожден в начале 1920 г. по ходатайству Политического Красного Креста. В 1921 г. с семьей тайно покинул Россию через Финляндию. В эмиграции в Чехословакии.

Крыжановский Сергей Ефимович (1862–1935), государственный деятель, внук православного священника. В 1884 г. окончил юридический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета, в 1885 г. по прошению определен кандидатом на судебные должности при Петербургском окружном суде, коллежский секретарь. Титулярный советник (1889), в 1889–1893 гг. судебный следователь в разных уездах Новгородской и Псковской губерний, коллежский асессор (1892). Товарищ прокурора Рижского (1893), Петербургского (1895) окружного суда. Надворный советник, начальник отделения Хозяйственного департамента МВД (1896). Коллежский советник, чиновник особых поручений 5-го класса сверх штата при министре внутренних дел, командирован в Хозяйственный департамент на правах вице-директора (1899), член разных комитетов, комиссий и особых совещаний от МВД (1899–1903). Статский советник (1902), действительный статский советник (1904). Директор 1-го департамента Министерства юстиции (1905), товарищ министра внутренних дел (1906), тайный советник и сенатор с оставлением занимаемой должности (1907). Государственный секретарь с оставлением сенатором (1911). Статс-секретарь его императорского величества (1916), член Государственного совета с оставлением занимаемых должностей (1917). После Февральской революции 1917 г. арестован, затем освобожден, подал в отставку, после Октябрьской революции 1917 г. эмигрировал в Финляндию, в июле 1918 г. переехал в Киев, отказался войти в правительство гетмана П. П. Скоропадского. В 1919 г. эмигрировал в Константинополь, в 1920 г. – в Париж. Был одним из учредителей и председателем правления Союза ревнителей памяти императора Николая II.

Крылов Алексей Николаевич (1863–1945), русский и советский кораблестроитель, математик, академик (1916), генерал-лейтенант по Адмиралтейству (1911), лауреат Сталинской премии (1941), Герой Социалистического Труда (1943). В 1884 г. с отличием окончил Морское училище, мичман. Работал в компасной мастерской Гидрографического управления, занимался проблемой девиации магнитных компасов. В 1887 г. перешел на Франко-русский завод. В 1890 г., по окончании кораблестроительного отделения Николаевской морской академии, остался там вести занятия по математике и курс теории корабля. Заведующий опытовым бассейном (1900–1908), сотрудник С. О. Макарова в исследованиях по теории остойчивости корабля. Главный инспектор кораблестроения (1908–1910). Ординарный профессор Николаевской морской академии (1910), экстраординарный профессор Института инженеров путей сообщения (1911–1913), участвовал в проектировании и руководстве постройкой дредноутов типа «Севастополь», председатель правительственного правления Путиловских заводов (1915–1916), руководитель Главной физической обсерватории и Главного военно-метеорологического управления (1916), директор физической лаборатории АН, руководитель Русского общества пароходства и торговли (1917), консультант комиссии особых артиллерийских опытов (1918), начальник Морской академии (1919–1920), в 1921–1927 гг. в зарубежной командировке, директор Физико-математического института АН СССР (1928–1931), в 1941–1945 гг. в эвакуации в Казани, в 1945 г. вернулся в Ленинград, где вскоре умер.

Крымов Александр Михайлович (1871–1917), генерал-лейтенант (1917), В 1890 г. окончил Псковский кадетский корпус, в 1892 г. – 1-е военное Павловское училище, подпоручик. Поручик (1895), штабс-капитан (1898). В 1902 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан. В 1902–1904 гг. осуществлял цензовое командование ротой в 182-м резервном Гроховском полку. Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Обер-офицер для особых поручений при штабе 4-го Сибирского армейского корпуса (1904–1905). Произведен в подполковники за боевые отличия (1905). Штаб-офицер для особых поручений при штабе 14-го армейского корпуса (1905–1906). Делопроизводитель мобилизационного отделения Главного штаба (1906–1909). Полковник (1908). Делопроизводитель мобилизационного отделения ГУГШ (1909–1910), начальник отделения ГУГШ (1910–1911). Командир 1-го Аргунского полка Забайкальского казачьего войска (1911–1913). Исполняющий должность генерала для поручений при командующем войсками Туркестанского военного округа генерала А. В. Самсонова (1913–1914). С началом Первой мировой войны назначен исполняющим должность генерала для поручений при штабе 2-й армии. С сентября 1914 г. командир бригады 2-й Кубанской казачьей дивизии, награжден Георгиевским оружием (1914). Генерал-майор (1914). Начальник Уссурийской конной бригады (март – декабрь 1915 г.), командующий Уссурийской конной дивизией, развернутой бригадой (1915–1917). Награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1916). С апреля 1917 г. исполняющий должность командира 3-го конного корпуса, генерал-лейтенант. Активный участник Корниловского выступления, назначен Главнокомандующим отдельной Петроградской армией. После провала выступления Корнилова прибыл в Петроград, где представил А. Ф. Керенскому свои объяснения произошедших событий, после этого застрелился.

Куза Александр-Иоанн (1820–1873), активный участник революции 1848 г., правитель объединенных Дунайских княжеств (1859–1866), умер в эмиграции в Германии.

Кундман Рудольф (1869–1934), лейтенант (1889), капитан (1906), майор (1911), адъютант Франца Конрада фон Гетцендорфа (1910–1918), подполковник (1914), полковник (1916), начальник штаба 1-го армейского корпуса (май – август 1918 г.).

Кундуриотис Павлос (1855–1935), военный моряк и государственный деятель Греции, адмирал (1917), президент республики (1924–1926; 1926–1929). В начале Первой Балканской войны контр-адмирал, командовал крейсером «Георгий Аверов» и греческим флотом, достиг решительных успехов в действиях против турецкого флота, по окончании войны произведен в вице-адмиралы. В 1914–1917 гг. придерживался ориентации на Антанту, в 1917 г. вышел в отставку в звании адмирала. В 1920 и 1923 г. выполнял функции регента, после провозглашения республики дважды был избран ее президентом.

Курош Александр Парфенович (1862–1918), вице-адмирал (1916). В 1882 г. окончил Морской кадетский корпус, мичман. Флаг-офицер штаба командующего практической эскадрой Черного моря, лейтенант (1893), командир миноносца № 253 (1899–1900), миноносцев № 261 и № 259 (1901). Старший лейтенант, старший офицер канонерской лодки «Кубанец» (1902), старший офицер крейсера 1-го ранга «Аврора» (1904), командир миноносца «Заветный» (1904). Капитан 2-го ранга, командир минного крейсера «Финн» (1904–1905), командир учебного судна «Память Азова», учебного судна «Диана» (19061909). Начальник охраны Кронштадтских рейдов, капитан 1-го ранга (1909). Командир крейсера «Адмирал Макаров» (1909–1911), начальник 2-й минной дивизии Балтийского флота, контр-адмирал (1911–1915). Начальник флангово-шхерной позиции Морской крепости Петра Великого (1914–1915), начальник 2-й бригады крейсеров Балтийского флота (1915–1917), вице-адмирал (1916). Комендант Кронштадтской крепости (январь – март 1917 г.), с марта по август 1917 г. находился под арестом, освобожден, в сентябре 1917 г. зачислен в резерв Морского министерства, в декабре уволен со службы. В сентябре 1918 г. арестован ВЧК в Петрограде, пропал без вести.

Кусев Тодор Йовчев, в монашестве Мефодий (1838–1922), митрополит Старозагорский (1896). Родился в г. Прилеп, где получил начальное образование. Окончил духовную семинарию в Киеве, Духовную академию в Санкт-Петербурге (1888–1892). Активный и убежденный сторонник независимости болгарской церкви. В 1873 г. принял монашество в болгарской церкви Святого Стефана в Константинополе. Первый ректор Болгарской духовной семинарии в Константинополе (1892), епископ (1894), митрополит Старозагорский (1896), в сентябре 1902 г. принимал участие в освящении храма-памятника на Шишкинском перевале.

Леш Леонид Павлович (Вильгельмович) (1862–1934), русский военный деятель из обрусевшей дворянской немецкой семьи, православный. Генерал от инфантерии (1915). Окончил Николаевское кавалерийское и Михайловское артиллерийское училище, подпоручик (1883). Поручик (1886). В 1892 г. окончил по 2-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба. Штабс-капитан (1893), капитан (1897), подполковник (1900). Принял участие в китайской кампании 1900–1901 гг., полковник (1903). Принял участие и отличился в русско-японской войне 1904–1905 гг., командир 1-го Восточно-Сибирского стрелкового полка (1904–1905). Контужен, за отличия награжден орденом Святого Георгия 4-й степени и произведен в генерал-майоры (1905). Командовал 2-й бригадой 1-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии (1905–1906), 1-й бригадой 9-й ВосточноСибирской стрелковой дивизии (май – июнь 1906 г.), 2-й бригадой 23-й пехотной дивизии (1906–1907), 2-й Финляндской стрелковой бригадой (1907–1908), гвардейской стрелковой бригадой (1908–1910). Генерал-лейтенант (1910), командир 2-й гвардейской пехотной дивизии (1910–1912). Командир 1-го Туркестанского армейского корпуса (1912–1913). Начальник Закаспийской области и командир 2-го Туркестанского армейского корпуса (1913–1914). Командир 12-го армейского корпуса (1914–1915). Генерал от инфантерии (1915). За бои в Карпатах награжден орденом Святого Георгия 3-й степени и Георгиевским оружием (1915). Командующий 3-й армией (1915–1917). С апреля 1917 г. в резерве чинов при штабе Минского военного округа. Главный начальник Минского военного округа (октябрь – декабрь 1917 г.). Участник Белого движения на юге России, с декабря 1918 г. в резерве чинов при штабе главнокомандующего ВСЮР. В 1920 г. эвакуировался из Одессы, в эмиграции в Югославии, умер в Дубровнике.

Манус Игнатий Порфирьевич (до крещения Игнац Иосифович) (1860–1918), банкир, предприниматель, публицист, биржевой деятель, купец 1-й гильдии (1901), председатель Российского транспортного и страхового общества (1914–1918), действительный статский советник (1915), коммерции советник (1916). Расстрелян в 1918 г. в Петрограде.

Мейендорф Анна Федоровна фон (1871–1916), баронесса, в 1898 г. участвовала в работе врачебно-питательного отряда Касперовской общины Красного Креста во время голода и эпидемии цинги в Ставропольском уезде Самарской губернии. В начале Русско-японской войны прошла курс сестер милосердия и поступила в Петербургскую общину Святого Георгия, с отрядом которой отправилась в Маньчжурию. В составе 34-го подвижного госпиталя приняла участие в отступлении от Ляояна, Шахе, Мукдена, проявила неординарные волевые и организационные способности. С партией русских инвалидов, освобожденных из японского плена, вернулась в Петербург 31 декабря 1905 г. (13 января 1906 г.). В 1907 г. участвовала в работе врачебно-питательного отряда Красного Креста во время голода в Никольском уезде Самарской губернии. С началом Мировой войны поступила в распоряжение Георгиевской общины Общества Красного Креста, в августе 1914 г. вместе с отрядом была направлена на Юго-Западный фронт в составе 102-го санитарного поезда. После крушения поезда 17 (30) ноября 1915 г. в Карпатах направлена в отпуск в Одессу, где проживала ее семья. Там в 1915 г. была переведена старшей сестрой на «Португаль», при потоплении которой погибла.

Меллер Александр Петрович (1865 – после 1920), генерал-майор (1912), участник Русско-японской войны, специалист в области артиллерийской техники, оптического и механического производства. В 1887 г. окончил Морской кадетский корпус, в 1889 г. – Морскую учебно-стрелковую команду, в 1895 г. – Михайловскую артиллерийскую академию. Помощник начальника Морской учебно-стрелковой команды (1889). С 1895 г. служащий Обуховского сталелитейного завода, конструктор ряда орудийных станков. Подполковник по Адмиралтейству (1903). С февраля 1904 г. в Порт-Артуре, где активно участвовал в восстановлении поврежденных кораблей и орудий. В мае 1904 г. был назначен 2-м флагманским артиллеристом штаба наместника. По приказу В. К. Витгефта на миноносце «Решительный» 28 июля 1904 г. был отправлен с секретными документами в Чифу, после чего должен был следовать во Владивосток. В Харбине встречался с Е. И. Алексеевым, поручившим ему осмотреть артиллерию Владивостокской крепости и отряда крейсеров. По выполнении поручения отпущен на завод «ввиду чрезвычайной слабости, явившейся результатом утомления». Полковник (1904), член правления Обуховского сталелитейного завода (1906–1907). Начальник Обуховского завода (1907–1912).

С 1906 г. совещательный член комиссии морских артиллерийских опытов, с 1908 г. артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления. Уволен в отставку по болезни (1912). Член правления акционерных обществ, управлявшихся Русско-Азиатским банком – Путиловского, Невского, Русского и Русско-Балтийского. Один из учредителей и член правления Российского акционерного общества оптических и механических производств (1913–1917). После 1917 г. в эмиграции во Франции, некоторое время являлся содиректором фирмы «Шнейдер – Крезо» в Париже.

Меньшиков Михаил Осипович (1859–1918), русский журналист и общественный деятель. Окончил уездное училище в Опочке и Кронштадтское морское техническое училище, по окончании которого участвовал в нескольких заграничных плаваниях, публикации о которых стали его первыми выступлениями в прессе. С 1892 г. в отставке, печатался в газете «Неделя», а после ее закрытия в 1901 г. перешел в «Новое время», где был ведущим публицистом до 1917 г. Придерживался националистических взглядов, в том числе и в еврейском вопросе. В 1918 г. был арестован чекистами на даче под Валдаем и расстрелян на глазах у жены и детей.

Минцлов Сергей Рудольфович (1870–1933), русский писатель и общественный деятель, редактор газеты Кавказской армии, с 1918 г. в эмиграции в Финляндии, Сербии и Латвии.

Михаил Александрович (1878–1918), великий князь, четвертый сын императора Александра III, младший брат императора Николая II. Наследник-цесаревич (1899–1904), член Государственного совета (1901–1917), германский адмирал (1905). Подпоручик лейб-гвардии (1884), флигель-адъютант (1899), поручик (1901), штабс-ротмистр (1904), ротмистр (1908), полковник (1909). Командовал 17-м гусарским Черниговским (19091911) и Кавалергардским (1911–1912) полками. В 1912 г., находясь в Вене, вступил в морганатический брак с бывшей женой своего подчиненного Н. С. Вулферт, урожденной Шереметьевской, в результате чего был лишен чинов и званий с запретом возвращаться в Россию, на имения великого князя был наложен секвестр. После начала Первой мировой войны получил разрешение вернуться, супруга великого князя получила титул графини Брасовой. Генерал-майор с зачислением в свиту его императорского величества (1914). Командир Кавказской туземной конной дивизии (1914–1916). Награжден орденом Святого Георгия 4-й степени и Георгиевским оружием (1915), генерал-лейтенант, генерал-адъютант (1916) 2-го Кавалерийского корпуса (1916–1917), генерал-инспектор кавалерии (январь – март 1917 г.). 2 (15) марта 1917 г. Николай II отрекся от престола в пользу великого князя, но 3 (16) марта тот также отказался от престола до решения Учредительного собрания, передав власть Временному комитету Государственной думы. С марта 1917 г. в отставке. Жил в Гатчине как частное лицо. В марте 1918 г. по решению Совнаркома РСФСР арестован и сослан на Урал. В ночь с 12 на 13 июня 1918 г. был убит близ Перми.

Михай Храбрый (1558–1601), молдаво-валашский государственный деятель и полководец, господарь Валахии (1593–1601), Трансильвании (1599–1601), Молдавии (1600–1601), погиб в результате заговора.

Монкевиц Николай Августович (1869–1926), генерал-лейтенант (1916). В 1887 г. окончил 2-й кадетский корпус, в 1889 г. – 1-е военное Павловское училище, подпоручик. Поручик (1892). В 1895 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан Генерального штаба. Состоял при Варшавском военном округе, капитан (1897), помощник старшего адъютанта штаба округа (1897–1901). Подполковник (1901), старший адъютант штаба Варшавского округа (1901–1904). Начальник штаба 1-го округа Отдельного корпуса пограничной стражи (июль – декабрь 1904 г.). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., правитель канцелярии Управления начальника военных сообщений 3-й Маньчжурской армии (1904–1906). Полковник (1905). Делопроизводитель части 2-го обер-квартирмейстера Управления генерал-квартирмейстера ГУГШ (1906–1908), делопроизводитель 5-го делопроизводства части 1-го обер-квартирмейстера ГУГШ (1908–1910). Помощник 1-го обер-квартирмейстера ГУГШ (1910), одновременно заведующий военно-статистическим делопроизводством части 1-го обер-квартирмейстера и Особым делопроизводством ГУГШ. Генерал-майор (1911). 1-й обер-квартирмейстер ГУГШ и исполняющий должность генерал-квартирмейстера ГУГШ (1914). Начальник штаба 30-го армейского корпуса (1914–1916). Награжден Георгиевским оружием (1916). Командующий 71-й пехотной дивизией (июнь – сентябрь 1916 г.). Генерал-лейтенант (1916). Начальник штаба 47-го армейского корпуса (сентябрь – октябрь 1916 г.). Начальник 71-й пехотной дивизии (1916–1917). Начальник штаба 4-й армии (1917). Участник Белого движения. В 1919 г. начальник Русской миссии в Берлине от ВСЮР. С 1925 г. в распоряжении генерала А. П. Кутепова в Париже. Летом 1926 г. уволен из РОВС. Застрелился.

Муравьев Валериан Николаевич (1885–1932), русский дипломат и философ. Закончил Александровский лицей с золотой медалью в 1905 г. Прослушал курс в Ecole des Sciences Politiques в Париже. В 1907 г. поступил на дипломатическую службу. Работал в дипломатических миссиях Российской империи в странах Западной Европы. Исполнял должность секретаря 2-й Гаагской мирной конференции. Позже работал в центральном аппарате МИД, в годы Первой мировой войны занимал должность вице-директора дипломатической канцелярии в Ставке Верховного главнокомандующего. После Февральской революции продолжил работу в государственных учреждениях, став начальником политического кабинета министра иностранных дел. После Октябрьской революции сотрудничал с контрреволюционным движением. В феврале 1920 г. был арестован, в августе приговорен Верховным трибуналом ВЦИК к смертной казни, замененной тюремным заключением, но вскоре амнистирован. По рекомендации Л. Д. Троцкого принят на работу в дипломатическое ведомство РСФСР, недолгое время заведовал подразделением Народного комиссариата иностранных дел. Вынужден был перейти на работу в концессионный отдел Главного лесного комитета, работал научным консультантом Центрального управления лесной промышленности, библиотекарем ВСНХ. С 1924 г. работал в Центральном институте труда в качестве ученого секретаря; в 1929 г. в ходе очередной «чистки» вынужден был покинуть его, работал дворником. 26 октября 1929 г. был арестован и 10 ноября того же года приговорен Особым совещанием за антисоветскую агитацию к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на три года. Дата и место смерти неизвестны: спустя несколько месяцев после вынесения приговора умер от тифа.

Небольсин Аркадий Константинович (1865–1917), контр-адмирал (1915). В 1885 г. окончил Морской кадетский корпус, мичман. В 1886–1889 гг. совершил кругосветное путешествие на корвете «Витязь». В 1892 г. окончил гидрографическое отделение Николаевской морской академии, лейтенант. С 1897 г. на Черноморском флоте, штурманский офицер 1-го разряда (1898). В 1901 г. окончил минный офицерский класс и курс военноморских наук при Николаевской морской академии. Старший офицер эскадренного броненосца «Ростислав» (1903–1904), капитан 2-го ранга, старший офицер крейсера 1-го ранга «Аврора» (1904–1905). Принял участие и отличился в Русско-японской войне 1904–1905 гг. Во время Цусимского сражения после гибели командира «Авроры», будучи раненым, принял командование на себя и увел крейсер на Филиппины. Военно-морской атташе в США (1905–1909), участвовал в переговорах, предшествовавших заключению Портсмутского мира. Командир канонерской лодки «Кореец» (1909–1911). Капитан 1-го ранга (1910), командир линейного корабля «Император Павел I» (1911–1914).

С началом Первой мировой войны командующий 1-й бригады линейных кораблей Балтийского моря (1914–1915), начальник 2-й бригады линейных кораблей Балтийского моря (1915–1917). В ходе матросских волнений во время Февральской революции ранен на «Императоре Павле I» в Свеаборге, умер от ран в госпитале в Гельсингфорсе.

Непенин Андриан Иванович (1871–1917), вице-адмирал (1916), командующий Балтийским флотом (1916–1917). В 1892 г. окончил Морской кадетский корпус, мичман. В 1895–1896 гг. на канонерской лодке «Терец» Черноморского флота, в 1897 г. переведен в Сибирский флотский экипаж на мореходную канонерскую лодку «Маньчжур», принял участие и отличился в китайской кампании 1900–1901 гг., в Русско-японской войне 19041905 гг., командовал миноносцами «Властный», «Расторопный», «Сторожевой», награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1904). Старший офицер крейсера «Адмирал Корнилов» (1906–1907). Капитан 2-го ранга (1907), командир миноносца «Прозорливый» (1907–1908). Командир 2-го дивизиона (1908–1909), 8-го дивизиона (1909) миноносцев Балтийского моря. Командир канонерской лодки «Храбрый» (1909–1911). Капитан 1-го ранга (1911), начальник службы связи штаба командующего морскими силами Балтийского моря (1911–1914). Контр-адмирал (1913). Начальник службы связи Балтийского моря (1914–1916), организовал эффективную систему связи, перехвата и дешифровки германских радиосообщений. Вице-адмирал (1916), командующий Балтийским флотом (1916–1917). В ходе Февральской революции убит в Гельсингфорсе.

Нобель Людвиг Эммануилович (1831–1888), шведский и русский инженер, предприниматель, изобретатель, меценат, старший брат и партнер учредителя Нобелевской премии Альфреда Нобеля. Родился в Стокгольме, в одиннадцатилетнем возрасте вместе с семьей переехал в Россию, получил домашнее образование. С 1850 г. работал на заводе отца в Петербурге, в годы Крымской войны курировал изготовление и монтаж паровых двигателей на русские военные суда. В 1862 г., после разорения отца и его возвращения в Швецию, основал машиностроительный завод «Людвиг Нобель», в 1877 г. – нефтяное товарищество «Братья Нобель», в 1866 г. стал одним из учредителей Русского технического общества.

Нобель Эммануил Людвигович (1859–1932), русский и шведский предприниматель и инженер, нефтепромышленник, действительный статский советник (1909). Окончил частную школу Святой Анны в Петербурге, высшее образование получил в Политехнической школе в Берлине и в Стокгольмском технологическом институте, стажировался на предприятиях Германии и Швейцарии. В 1889 г. принял российское подданство. С 1893 по 1917 г. возглавлял машиностроительный завод «Людвиг Нобель» и предприятия нефтяного товарищества «Братья Нобель». В 1921 г. эмигрировал в Швецию.

Нольде Борис Эммануилович (1876–1948), русский ученый из остзейской дворянской семьи, барон. Общественно-политический деятель, член ЦК кадетской партии, юрист, дипломат, профессор кафедры международного права Петербургского университета, Александровского лицея и Высших Бестужевских курсов, юридический консультант МИД (1907–1914). Товарищ министра иностранных дел в первом составе Временного правительства, член предпарламента. В ноябре 1917 г. был подвергнут кратковременному аресту. Весной 1918 г. выступил с программой сотрудничества с Германией. В 1919 г. эмигрировал во Францию, один из организаторов русского отделения при Сорбонне, декан Русского юридического факультета при Институте славяноведения (Париж). Соредактор журнала «Право и хозяйство», председатель Главного управления Российского Красного Креста (Париж), Юридического общества в Париже, член Центрального бюро Комитета съездов русских юристов за границей, преподавал на Зарубежных высших военно-научных курсах в Париже. Во время нацистской оккупации Франции занял антигерманскую позицию, сотрудничал с Сопротивлением, после освобождения Франции награжден орденом Почетного легиона. Член, а с 1947 г. президент Международного института права, умер в Лозанне.

Носарь Георгий Степанович (Хрусталев Петр Алексеевич) (1877–1919), русский партийный и общественный деятель. Родился в Переяславе (один из псевдонимов – Юрий Переяславский) в семье ссыльного крестьянина-народовольца, учился в Переяславской и Киевской гимназиях, на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета. Участвовал в студенческом движении, был сослан, получил разрешение сдать экзамены за университетский курс экстерном. Помощник присяжного поверенного в Харькове. Член «Союза освобождения», в феврале 1905 г. вошел в комиссию Н. В. Шидловского по расследованию событий «Кровавого воскресенья» как представитель рабочих под фамилией Носарь. В июле, после разоблачения, был арестован и посажен в Петропавловскую крепость. В сентябре был освобожден, активно оказывал поддержку рабочему движению в качестве юриста, выдвинул идею создания Петербургского совета рабочих депутатов для эффективного руководства стачками, в октябре 1905 г. возглавил его. В ноябре 1905 г. был арестован. В 1906 г. был осужден на пожизненное поселение в Сибири, бежал в 1907 г. В эмиграции в 1907–1915 гг. Принял участие в V съезде РСДРП в Лондоне, в ходе которого обнаружились разногласия с В. И. Лениным по рабочему вопросу. В 1910 г. вышел из партии. Будучи оборонцем, вернулся в Россию в 1915 г., был осужден на три года за бегство из ссылки. Освобожден в ходе Февральской революции, вновь оказался в составе Петроградского совета, но особым авторитетом уже не пользовался. Уехал в Переяслав, где возглавил местную земскую управу. В 1918 г. образовал Переяславскую республику, сотрудничал со Скоропадским и Петлюрой, в мае 1919 г. расстрелян большевиками.

Олсуфьев Дмитрий Адамович (1862–1937), граф, политический и государственный деятель, член Государственного совета (1907–1917). Окончил физико-математический факультет Московского университета (1885), в 1885–1886 гг. служил в гвардейской конной артиллерии, в 1886 г. вышел в отставку, подпоручик (1886). Земский начальник в Московском уезде (1891), гласный и мировой судья в Дмитровском уезде (1892), уездный предводитель Камышинского дворянства (1893–1902), председатель Саратовской губернской земской управы (1902–1904). В 1904–1905 гг. возглавил санитарный поезд Российского Общества Красного Креста в Маньчжурии, попал в плен в Мукдене, сопровождал освобожденных сотрудников Красного Креста при переезде в Одессу. По возвращении в Россию примкнул к сторонникам А. И. Гучкова, один из организаторов «Союза 17 октября». В 1907 г. избран в Государственный совет от Самарской губернии, действительный статский советник (1911). Член совета Санкт-Петербургского коммерческого банка (1916–1917), член Поместного собора Русской православной церкви (1917). Эмигрировал в 1918 г., умер в Ницце.

Ольга Константиновна (1851–1926), дочь великого князя Константина Николаевича, с 1867 г. королева эллинов, супруга греческого короля Георга I, с 1912 г. вдовствующая королева. В годы Первой мировой войны проживала в России, занималась благотворительностью. Регент Греции в ноябре – декабре 1920 г. После 1920 г. проживала в Италии.

Оскар Карл Вильгельм (1861–1951), третий сын короля Швеции и Норвегии Оскара II, принц Шведский, герцог Вестерготландский.

Пальчинский Петр Иоакимович (Акимович) (1875–1929), горный инженер, предприниматель, политический и общественный деятель, «герой труда» (1925). Окончил Казанское реальное училище (1893), Екатеринославский горный институт (1900). Студентом увлекся идеями анархизма. В 1900–1902 гг. работал на шахтах Донбасса. Управляющий каменноугольными рудниками Головинского горно-рудного товарищества в Черемхове Иркутской губернии (1902). Член Русского технического общества (1903), член Всероссийского союза инженеров и Клуба горных деятелей (1903–1908) и его председатель. Принял активное участие в революционных событиях в Сибири в 1905 г., секретарь Совета служащих и рабочих депо и станции Иркутск. За эту деятельность подвергся аресту, через три месяца освобожден. Редактор юмористического журнала «Дневник новейших секретов», за руководство которым арестовывался. Из-за судебных преследований по этому делу вынужден был эмигрировать за границу, где пробыл до амнистии 1913 г. Руководитель горнопромышленного отдела Всемирной промышленной выставки в Турине в 1911 г. Один из основателей «Русского кружка им. А. И. Герцена» в Лондоне. Организатор синдиката «Продуголь». Руководитель Уральского военно-промышленного комитета (1916–1917), председатель Комитета военной промышленности (1917). Активный участник Февральской революции, входил в состав Военной комиссии Временного комитета Государственной думы, член Исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Член Временного правительства на правах товарища министра торговли и промышленности и помощник военного министра, помощник председателя военной комиссии IV Государственной думы, главный уполномоченный по снабжению металлом и топливом, председатель Особого совещания по обороне государства (1917). Активный противник генерала Л. Г. Корнилова, помощник по гражданской части военного генерал-губернатора Петрограда и его окрестностей (август – октябрь 1917 г.). Начальник обороны Зимнего дворца, после взятия которого арестован и заключен в Петропавловскую крепость, в начале 1918 г. освобожден. С 1918 г. работал в ранее организованном им институте «Поверхность и недра», неоднократно арестовывался в качестве заложника в 1918 и 1919 гг. Председатель Русского технического общества, секретарь Вольно-экономического общества, участвовал в работе «Кропоткинского комитета». В августе 1922 г. арестован в Москве, после месячного заключения в тюрьме освобожден, по его просьбе высылка за границу отменена. В дальнейшем консультант Сланцевого комитета при ВСНХ и строительства Днепрогэса, член его Научно-технического совета, консультант комиссии ГОЭЛРО. Читал лекции в МВТУ (1924), Московском геологическом институте. Вновь арестован в 1928 г. по делу Промпартии и в 1929 г. расстрелян.

Паттон-Фантон Веррайон де (Петр Иванович) (1866–1941), русский военный моряк, контр-адмирал. С 1883 г. на военной службе. Мичман (1886), лейтенант (1893), капитан 2-го ранга (1904). Старший офицер крейсера «Изумруд» (1904–1905), принял участие в походе на Дальний Восток и в Цусимском сражении. После прорыва и взрыва крейсера в бухте Святого Владимира проделал полуторамесячный поход с командой до Владивостока. Командир мореходной канонерской лодки «Гиляк» (1906–1909). В 1908 г. окончил курс военно-морских наук при Николаевской морской академии, в том же году участвовал в походе по Средиземному морю, принимал участие в спасении жертв землетрясения на Сицилии. Начальник 8-го дивизиона эсминцев Балтийского флота (1909–1911). Капитан 1-го ранга (1910), в 1912 г. переведен на Черноморский флот, командир линейного корабля «Синоп» (1912–1916). Контр-адмирал (1915), начальник судов обороны северозападной части Черного моря (1916–1917), с 1917 г. в отставке, в эмиграции в Турции, Германии и Франции.

Петряев Александр Михайлович (1875–1933), русский дипломат. Окончил восточный и юридический факультеты Санкт-Петербургского университета, владел четырнадцатью языками, служил в Персии и Турции, эксперт Лондонской конференции 1913 г. по вопросу о проведении албано-сербской границы. Посланник в Албании, консул в Македонии (1913), начальник ближневосточного отдела МИД (1915), сотрудник политического отдела МИД (1916), после Февральской революции товарищ министра иностранных дел (1917), в ноябре 1917 г. за отказ подчиниться Л. Д. Троцкому уволен без права на пенсию. В 1919 г. в правительстве Вооруженных сил юга России, помощник по управлению ведомством вероисповеданий. В 1920 г. представитель генерала А. И. Деникина в Болгарии. В 1922 г. покинул страну во время преследований русской эмиграции при правительстве А. Стамболийского, в эмиграции в Югославии.

Пильц Александр Иванович (1870–1944), действительный статский советник (1911). В 1893 г. окончил Императорское училище правоведения, определен на службу в МВД. На службе в Уфимской губернии (1893–1900), Новоград-Волынский предводитель дворянства (1902), чиновник особых поручений при Варшавском генерал-губернаторе (1903), Калишский вице-губернатор (1904–1906), начальник Управления государственных имуществ и земледелия в Туркестанском крае (1906), могилевский губернатор (1910), иркутский генерал-губернатор (1916–1917). В марте 1917 г. арестован и выслан в Петроград, освобожден. Участник Белого движении на юге России, начальник Гражданского управления Одесского района, главноуполномоченный по устройству беженцев в Новороссийске, помощник начальника Гражданского управления внутренних дел Особого совещания при генерале А. И. Деникине (1919). В начале 1920 г. эвакуировался из Одессы в Константинополь, вернулся в Крым, при генерале П. Н. Врангеле занимал должность исполняющего обязанности начальника Гражданского управления. В 1920 г. эмигрировал в Болгарию, где занимался педагогической деятельностью, умер в Софии.

Пирумов Даниэль-бек (Даниэль Бек-Пирумян) Абиссогомонович (1861–1921), русский (полковник, 1915) и армянский (генерал-майор, 1918) военный деятель. Родился в Нагорном Карабахе, в 1881 г. окончил Шушинское городское училище, в 1883 г. – Тифлисское пехотное юнкерское училище, подпоручик. Поручик (1888), штабс-капитан (1900), капитан (1902), подполковник (1910), командир батальона 153-го Бакинского Его Императорского Высочества Великого Князя Сергея Михайловича полка (1910–1914). Полковник (1915), за отличие при штурме Эрзерума награжден Золотым оружием и орденом Святого Георгия 3-й степени (1916). С 1918 г. на службе в армии Армянской республики, генерал-майор. Участвовал и отличился в Сардарапатском сражении (май 1918 г.), в 1921 г., после установления советской власти в Армении, арестован и расстрелян.

Плешков Михаил Михайлович (1856–1927), генерал от кавалерии (1913). В 1874 г. окончил воронежскую Михайловскую военную гимназию (1874), в 1876 г. – Николаевское кавалерийское училище, корнет. Поручик (1880), штабс-ротмистр (1883). В 1884 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан Генерального штаба. Состоял при Виленском военном округе. Старший адъютант штаба 4-й кавалерийской дивизии (1884–1887). Штаб-офицер для особых поручений при штабе 3-го армейского корпуса (1887–1888). Подполковник (1888). Штаб-офицер для особых поручений при штабе 5-го армейского корпуса (1888–1890). Прикомандирован к 10-му драгунскому Екатеринославскому полку (1888–1890). Начальник строевого отделения штаба Брест-Литовской крепости (1890–1894). Полковник (1892). Начальник штаба 1-й Донской казачьей дивизии (1894–1898). Командир 29-го драгунского Одесского полка (1898–1902). Генерал-майор (1902). Командир 2-й бригады 2-й кавалерийской дивизии (1902–1907). Генерал-лейтенант (1907). Начальник 7-й кавалерийской дивизии (1907–1912). Командир 1-го Сибирского армейского корпуса (1912–1917). Генерал от кавалерии (1913). В июле 1917 г. снят с должности по болезни с назначением в резерв чинов при штабе Минского военного округа. В 1918 г. уехал на Дальний Восток, главноначальствующий в полосе отчуждения КВЖД. В 1919 г. избран председателем Комитета помощи русским инвалидам. В 1923 г. сформировал отряд белых офицеров в Китае для службы в армии маршала Чжан Цзолина. Скончался от туберкулеза в Харбине.

Покровский Николай Николаевич (1865–1930), тайный советник (1913), член Государственного совета (1914–1917), министр иностранных дел (1916–1917). Учился в Московском и закончил Петербургский университет, юридический факультет (1888). В 1889 г. поступил на службу, коллежский секретарь, Министерство финансов. Титулярный советник (1890). Столоначальник департамента окладных сборов (1890). Помощник начальника отделения канцелярии Комитета министров (1893), коллежский асессор (1893), надворный советник (1896), коллежский советник (1898). Вице-директор департамента окладных сборов Министерства финансов (1899). Статский советник (1902). Директор департамента окладных сборов Министерства финансов (1904). Действительный статский советник (1905). Товарищ министра финансов (1906), сенатор (1909). Тайный советник (1913). Член Государственного совета (1914). Государственный контролер (1916). Министр иностранных дел (1916–1917). В декабре 1917 г. уволен со службы, в 1920 г. эмигрировал в Литву, преподавал финансовое право в Ковенском университете.

Половцев Николай Петрович (1873–1941), генерал-майор (1915). В 1890 г. окончил Киевский кадетский корпус, в 1892 г. – Николаевское кавалерийское училище, корнет Кавалергардского полка. Поручик гвардии (1896). В 1899 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-ротмистр гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба. Состоял при Петербургском военном округе, старший адъютант штаба 2-й гвардейской пехотной дивизии (1900–1902). Офицер для особых поручений при штабе Гвардейского корпуса (1902–1903). Подполковник (1903). Штаб-офицер для особых поручений при штабе войск Гвардии и Петербургского военного округа (1906–1908). Полковник (1907). Начальник штаба 37-й пехотной дивизии (1908–1914). Командир 13-го гусарского Нарвского полка (1914–1915). Награжден Георгиевским оружием (1915). Генерал-майор (1915). Начальник штаба 5-го Кавказского армейского корпуса (1915–1916). Начальника штаба 41-го армейского корпуса (апрель – август 1916 г.). Начальник штаба 47-го армейского корпуса (август – сентябрь 1916 г.). Начальник штаба 8-го армейского корпуса (1916–1917). Командующий Заамурской конной дивизией (июль – ноябрь 1917 г.). Участник Белого движения в составе ВСЮР. С 1920 г. в эмиграции во Франции.

Половцов Лев Викторович (1867–1936), политический и государственный деятель. Чиновник по особым поручениям департамента общих дел МВД, избирался депутатом от Новгородской губернии в Государственную думу III и IV созыва. Октябрист (1906–1908), с 1909 г. член Всероссийского национального союза, в IV Думе входил во фракцию националистов. Один из организаторов Добровольческой армии. С 1920 г. в эмиграции во Франции и Германии, с 1925 г. в Уругвае, один из активных организаторов переселения русских эмигрантов в эту страну.

Пэджет Артур Фитцрой (1851–1928), британский генерал и дипломат. С 1869 г. на военной службе, службу начал в Шотландском гвардейском кавалерийском полку. В 1873 г. принял участие и отличился в войне с Ашанти в Западной Африке, в Суданской экспедиции, 3-й войне с Бирмой и Англо-бурской войне. Командир 1-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса (1902), рыцарь-командор королевского ордена Виктории (1906), начальник штаба главнокомандующего восточными силами (1908), адъютант короля Георга V (1910–1914), главнокомандующий в Ирландии (1911), рыцарь Большого Креста ордена Бани (1913), участник Первой мировой войны, канцлер ордена Британской империи (1918–1928).

Рагоза Александр Францевич (1858–1919), русский (генерал от инфантерии, 1914) и украинский (генеральный бунчужный, 1918) военный деятель. Из дворян Витебской губернии, православный. В 1874 г. окончил Полоцкую военную гимназию, в 1877 г. – Михайловское артиллерийское училище, подпоручик артиллерии. Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Поручик (1877), подпоручик гвардии (1879). В 1883 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, поручик гвардии, штабс-капитан Генерального штаба. Состоял при Харьковском военном округе, старший адъютант штаба 5-й пехотной дивизии (1883–1888). Капитан (1885). Помощник старшего адъютанта штаба Приамурского военного округа (январь – июль 1888 г.). Старший адъютант военной канцелярии при военном губернаторе Приморской области (1888–1891). Подполковник (1888). Начальник строевого отдела штаба Керченской крепости (1891–1896). Полковник (1892). Начальник штаба 32-й пехотной дивизии (1896–1898). Начальник штаба 5-й пехотной дивизии (1898–1900). Командир 18-го пехотного Вологодского полка (1900–1904). Командир 1-й бригады 27-й пехотной дивизии (март – октябрь 1904 г.). Генерал-майор (1904). Начальник штаба 3-го армейского корпуса (1904–1906). Комендант Усть-Двинской крепости (1906–1909). Генерал-лейтенант (1908). Начальник штаба 19-й пехотной дивизии (1909–1914), генерал от инфантерии (1914). С октября 1914 г. командир 25-го армейского корпуса. Награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1915). Командующий 4-й армией (1915–1918). В феврале – марте 1916 г. временно командовал войсками 2-й армии при наступлении у оз. Нарочь, в марте – апреле 1917 г. временно командовал армиями Румынского фронта. С ноября 1917 г. в отставке. Военный министр в правительстве Скоропадского (1918), генеральный бунчужный (полный генерал). После захвата Киева войсками С. Петлюры в декабре 1918 г. был арестован, но вскоре освобожден. Выехал в Одессу. Арестован большевиками, расстрелян.

Ратаев Леонид Александрович (1857–1937), В 1878 г. окончил Николаевское кавалерийское училище, корнет лейб-гвардии Уланского полка. В 1882 г. вышел в отставку, перешел в департамент полиции МВД, начальник Особого отдела департамента полиции (1898–1902), заведующий заграничной агентурой департамента полиции (1902–1905). С 1905 г. в отставке, проживал в Париже, где в 1911–1916 гг. собирал информацию о масонах для департамента полиции. В 1914–1918 гг. работал в резидентуре военной разведки в Париже.

Реджинальд Герберт, 15-й граф Пемброк и 12-й граф Монтгомери (1880–1960), британский пэр, военный и дипломат. Правнук графини Е. С. Воронцовой, вышедшей в 1808 г. замуж за Георга Августа, 11-го графа Пемброка.

Реймерс Анастасий Вильгельмович (1872 – после 1917), окончил 2-й Московский кадетский корпус и 3-е Военное Александровское училище, подпоручик (1891), поручик (1895), штабс-капитан (1899), капитан (1903), старший адъютант Артиллерийского управления Киевского военного округа (1911), в 1916 г. подполковник штаба 8-й армии.

Роммель Эрвин Ойген Иоганн (1891–1944), германский военачальник, генерал-фельдмаршал (1942). Фаненюнкер (1910). Закончил военную школу в Данциге в 1911 г. Лейтенант (1912), в годы Первой мировой войны воевал на Западном, Итальянском и Румынском фронтах. Неоднократно отличился в боевых действиях. В 1914 и 1915 гг. награжден орденом Pour le Merite, Железными крестами 2-го и 1-го классов, капитан (1917). После окончания войны служил в райхсвере. Полковник (1937), отличился в боях в Польше и во Франции, генерал-майор (1940). Генерал-лейтенант (1941), командир корпуса «Африка», генерал-полковник, командующий танковой армией «Африка» (1942), генерал-фельдмаршал (1942), командующий германо-итальянскими войсками в Северной Африке (1942–1943). Командующий группой армий «В» в Северной Франции (1943–1944). В связи с обвинениями в причастности к покушению на жизнь Гитлера окончил жизнь самоубийством.

Рорето Карло Петити ди (1862–1933), маркиз, корпусной генерал (1918), с 1876 г. на военной службе. В годы Первой мировой войны командовал 1-й бригадой (1915), 35-й дивизией (1916), 23-м армейским корпусом (1918). Сенатор (1919), командир корпуса карабинеров (1919–1921).

Ротшильд Эдмон де (1845–1935), барон, младший сын основателя французской ветви Ротшильдов, филантроп и организатор еврейского поселенческого движения в Палестине.

Рубинштейн Дмитрий Львович (Леонович) (1876–1937), банкир, биржевой деятель, директор Русско-французского банка, владелец газеты «Новое время», после 1918 г. в эмиграции.

Рудеано Василе (1871–1965), румынский военный деятель, генерал армии (1951). Окончил школу офицеров артиллерии в Бухаресте, подлейтенант (1891), окончил Высшую техническую школу в Брюсселе, лейтенант (1894). Капитан (1900), майор (1909), подполковник (1912), полковник (1914), военный атташе во Франции (1914–1919). Бригадный генерал (1917), командующий артиллерией (1920), генерал-инспектор артиллерии (1920–1922). Дивизионный генерал (1922), командир 2-й пехотной дивизии (1922–1926). Корпусной генерал (1929) генерал-инспектор авиации (1926–1929), инспектор армии (1929–1931). Советник военного министра, генерал армии (1951).

Сайкс Перси Молсворт (1867–1945), британский военный, дипломат и ученый, бригадный генерал (1915). Автор многочисленных трудов по истории, географии и литературе Персии. В 1888 г. окончил Королевскую военную академию в Сандхерсте, лейтенант 16-го уланского, затем 2-го гвардейского драгунского полка. Служил в Индии, предпринял ряд поездок по Персии и Белуджистану, во время Второй Англо-бурской войны служил в департаменте разведки штаба армии. В 1902 г. награжден золотой медалью Королевского географического общества. В том же году переведен в индийскую армию, в 1906 г. назначен генеральным консулом в провинции Хузестан (Персия). В конце 1915 г. получил временное звание бригадного генерала и с разрешения Тегерана приступил к формированию местных воинских частей под британским командованием для борьбы с прогерманскими элементами. В 1924 г. вышел в отставку с почетным званием бригадного генерала, почетный секретарь Королевского центрально-азиатского общества (1932–1945), ныне Королевское общество по азиатским делам, одной из наград которого является памятная медаль сэра Перси Сайкса.

Сапожников Алексей Васильевич (1868–1935), русский и советский химик, профессор (1912), генерал-лейтенант (1916). В 1885 г. окончил Сибирский кадетский корпус, в 1888 г. – Михайловское артиллерийское училище, подпоручик. Поручик (1890). В 1893 г. окончил Михайловскую артиллерийскую академию, штабс-капитан. Репетитор (18931895), штатный преподаватель (1896–1899), экстраординарный профессор (1899) Михайловской артиллерийской академии и училища. Гвардии поручик, штабс-капитан (1896), капитан (1900). В 1896 и 1899 гг. защитил диссертации по химии, в 1899–1900 гг. в научной командировке в Лейпциге. Штаб-офицер, заведующий обучающимися в Михайловской артиллерийской академии офицерами (1902–1906). Полковник (1904). Заслуженный ординарный профессор Михайловской артиллерийской академии (1905), экстраординарный (1908), ординарный (1912) профессор Института инженеров путей сообщения. Генерал-майор (1910). Преподавал химию в Михайловском артиллерийском училище, Константиновском военном училище, на Высших женских курсах и в др. учебных заведениях. Заведующий отделом Центральной научно-технической лаборатории Военного министерства (1914). С 1915 г. руководил деятельностью Русского заготовительного комитета в США, в 1916 г. был сменен генералом А. П. Залюбовским и отозван в Россию. Заведующий отделом Центральной научно-технической лаборатории, генерал-лейтенант (1916). После 1917 г. профессор Артиллерийской академии. С 1918 г. преподаватель и профессор Военно-технической академии в Петрограде. Председатель химического отдела научно-исследовательского комитета академии. Автор более 100 печатных работ; основные труды посвящены химии взрывчатых веществ, а также технике безопасности при их производстве. В 1919 г. оба сына Сапожникова арестованы за контрреволюционную деятельность и расстреляны в 1920 г. Сам он был арестован в декабре 1919 г. в Петрограде и освобожден в марте 1920 г. по личному ходатайству А. М. Горького перед В. И. Лениным. До 1930 г. заведовал кафедрой химии Ленинградского института путей сообщения, основал кафедру взрывных работ в Горном институте, был консультантом в Государственном институте сооружений. В 1930 г. переехал в Москву, где руководил отделом физической химии в НИИ. В 1930 г. арестован по делу «контрреволюционной военной организации», в 1931 г. приговорен к расстрелу с заменой на десять лет, умер в лагере.

Сахаров Владимир Викторович (1853–1920), генерал от кавалерии (1908). В 1869 г. окончил 2-й Московский кадетский корпус, в 1871 г. – 1-е военное Павловское училище (1871). Подпоручик (1871), прапорщик гвардии (1872), подпоручик гвардии (1874), поручик (1876). В 1878 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба. Принял участие в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., старший адъютант штаба 16-й пехотной дивизии (апрель – декабрь 1878 г.). Помощник старшего адъютанта штаба действующей армии (1878–1879). Делопроизводитель по учебной части Рижского пехотного юнкерского училища (1879–1880). Помощник инспектора классов 2-го военного Константи-новского училища (1880–1881). Подполковник (1881). Прикомандирован к учебному кавалерийскому эскадрону (1881–1882). Правитель дел по учебной части офицерской кавалерийской школы (1882–1886). Полковник (1884). Начальник Елисаветградского кавалерийского юнкерского училища (1886–1891). Начальник штаба 14-й пехотной дивизии (январь – март 1891 г.). Начальник штаба Кронштадтской крепости (1891–1893). Командир 38-го драгунского Владимирского полка (1893–1897). Генерал-майор (1897). Начальник штаба 5-го армейского корпуса (1897–1899). Начальник штаба Отдельного корпуса пограничной стражи (1899–1901). Участник военных действий в Китае. Командующий войсками в Северной Маньчжурии (июнь – сентябрь 1900 г.). Награжден Золотым оружием (1901). Генерал-лейтенант (1900). Начальник 4-й кавалерийской дивизии (1901–1903). Командир 1-го Сибирского армейского корпуса (1903–1904). Принял участие в Русско-японской войне 1904–1905 гг., начальник полевого штаба Маньчжурской армии (апрель – октябрь 1904 г.), начальник штаба Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами, действующими против Японии (1904–1905). Награжден Золотым оружием, украшенным бриллиантами (1904). Временно командующий 7-м армейским корпусом (1905). Член Александровского комитета о раненых (1905–1906). Прикомандирован к Главному штабу (апрель – ноябрь 1906 г.). Командир 7-го армейского корпуса (1906–1911). Генерал от кавалерии (1908). Член Александровского комитета (1911), командир 11-го армейского корпуса (1913–1915). За бои на Гнилой Липе награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1914). Оренбургский губернатор и наказной атаман Оренбургского казачьего войска (август – сентябрь 1915 г.), с сентября 1915 г. вновь назначен командиром 11-го армейского корпуса. Награжден орденом Святого Георгия 3-й степени (1915). Командующий 11-й армией (1915–1916) и Дунайской армией (октябрь – декабрь 1916 г.). Помощник августейшего Главнокомандующего армиями Румынского фронта (1916–1917). В апреле 1917 г. был отстранен от командования фронтом и остался лишь членом Александровского комитета. Жил в Румынии и на юге России. Расстрелян «зелеными» в Крыму.

Скулудис Стефанос (1838–1928), греческий банкир, политик, государственный деятель. Премьер-министр (1915–1916).

София Доротея Ульрика Алиса Прусская (1870–1932), принцесса Прусская, с 1899 г. супруга наследника греческого Константина, королева эллинов (1913–1917), в 1917 г., после отречения Константина I, вместе с мужем покинула Грецию, супруги вернулись в 1920 г., но в 1922 г. Константин был вновь низложен после поражения в войне с Турцией. В начале 1923 г. супруги вновь покинули Грецию. В том же году умер Константин, после смерти мужа проживала в Италии и Германии.

Стахович Михаил Александрович (1861–1923), поэт, политический и государственный деятель, октябрист, член Государственного совета (1907). Из семьи богатых орловских помещиков. Окончил Императорское училище правоведения. Елецкий уездный предводитель дворянства (1892–1895), орловский губернский предводитель (1895), примыкал к либеральным славянофилам, за участие в земском съезде в 1902 г. получил высочайший выговор. Уполномоченный по санитарной части в Маньчжурии (1904–1905). В 1906 г. избран в I Государственную думу от Орловской губернии, где отказался поддержать требование амнистии без воззвания с призывом прекратить террор. Член «Союза 17 октября», один из основателей думской фракции Мирного обновления. В противовес выборгскому воззванию подписал воззвание «От партии Мирного обновления», заявив о подчинении воле монарха. В ноябре 1906 г., после того как комитет партии Мирного обновления принял решение о несовместимости одновременного членства в этой партии и в «Союзе 17 октября», вышел из состава ПМО. Депутат II Государственной думы от Орловской губернии. В 1907, 1909, 1912 и 1915 гг. избирался членом Государственного совета от Орловского земства. Генерал-губернатор Финляндии (март – сентябрь 1917 г.), посол в Испании (сентябрь 1917 г.), с 1918 г. в эмиграции во Франции.

Стефан III Великий (1429–1504), один из наиболее выдающихся правителей Молдавии, господарь (1457–1504), вел многочисленные войны с Польшей, Венгрией и Турцией.

Суворин Борис Алексеевич (1879–1940), русский журналист, издатель, писатель, сын А. С. Суворина, издатель газет «Время», «Вечернее время», главный редактор «Нового времени», возглавлял правление общества периодической печати, издававшее справочники «Весь Петербург» и «Вся Москва». Принял участие в Гражданской войне на юге России, участвовал в кубанском походе. С 1920 г. в эмиграции в Париже, затем в Шанхае. Издавал ряд газет. В 1933 г. вернулся во Францию, умер в Югославии.

Суренянц Геворг (1846–1930), Геворг V Тпхисеци, Верховный Патриарх и Католикос всех армян (1911–1930). Родился в Тифлисе в дворянской семье, здесь же получил образование в частной школе, а затем и в классической гимназии, по окончании которой в 1868 г. уехал в Эчмиадзин, где был рукоположен в дьяконы и назначен преподавателем в школе Святого Престола. В 1871 г. посвящен в сан иеромонаха, в 1872 г. рукоположен в архимандриты. Преподаватель в духовной академии (1874–1875), викарий Арцахской епархии, инспектор духовной семинарии в г. Шуше (1875–1877). Настоятель монастыря Святого Апостола Фомы в г. Агулис Гохтанского уезда (1877–1878). Викарий Александропольской епархии (1878–1881), викарий Эриванской епархии (1881–1882), епископ (1882). Епископ Астраханский (1882–1886), епископ Тифлисский и экзарх Грузии (1894–1904), архиепископ (1895). Постоянный член Священного синода в Эчмиадзине (1906), генеральный викарий Эчмиадзинского католикосата (1907). В 1911 г. избран и в 1912 г. помазан Католикосом всех армян. В 1914 г. активно поддержал Россию в войне, в 1918 г. занимался организацией обороны Армении против турецкого нашествия. В 1920 г. признал советскую власть, проявил полную лояльность ее представителям, призвал армян всего мира к сотрудничеству во имя восстановления Отечества. Умер и похоронен в Эчмиадзине.

Татищев Леонид Леонидович (1871–1916), граф, уполномоченный русского Красного Креста на «Португали» с января 1916 г., чиновник особых поручений МПС.

Таубе Михаил Александрович фон (1869–1961), барон, русский государственный деятель, юрист-международник, историк. В 1887 г. окончил с золотой медалью 6-ю Петербургскую гимназию, в 1891 г. – юридический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета. Ученик профессора Ф. Ф. Мартенса. Магистр (1896), доктор (1899) международного права. Преподавал в Харьковском (1899–1903), Петербургском (1903–1911) университете, в Училище правоведения (1909–1917). С 1892 по 1917 г. причислен к МИДу, консультант по вопросам международного права. Участвовал в работе Парижской комиссии по расследованию Гулльского инцидента (1904–1905), с 1909 г. представитель России в Постоянной палате международного суда в Гааге. С 1911 г. товарищ министра просвещения. Тайный советник, сенатор (1915). Член Государственного совета (1917). С конца 1917 г. в эмиграции в Финляндии, Швеции, Германии и Франции.

Терещенко Михаил Иванович (1886–1956), крупный предприниматель и землевладелец, политический государственный деятель, министр финансов и иностранных дел при Временном правительстве. Окончил 1-ю Киевскую гимназию, учился в Киевском и Лейпцигском университетах (1904–1909), окончил экстерном юридический факультет Московского университета (1909), где преподавал в 1909–1911 гг. Покинул университет в знак протеста против нарушений его автономии министром образования. Чиновник особых поручений при дирекции Императорских театров (1911–1912). Член IV Государственной думы (1912), близок прогрессистам. Одновременно с политикой занимался семейным делом – организацией производства сахара. Уполномоченный Красного Креста на Юго-Западном фронте (1914–1915), председатель Киевского военно-промышленного комитета (1915–1917), товарищ председателя Центрального военно-промышленного комитета (1915–1917). Министр финансов (март – апрель 1917 г.), министр иностранных дел (май – октябрь 1917 г.), член Директории (сентябрь 1917 г.), заместитель министра-председателя (сентябрь 1917 г.). В ходе Октябрьской революции был арестован, весной 1918 г. освобожден, в эмиграции в Европе, умер в Ницце.

Терчанский Карл Надаш фон (1854–1921), австро-венгерский военный деятель, генерал-полковник (1916). Из старинной венгерской дворянской семьи. Получил начальное домашнее образование, в 1864 г. направлен в гимназию в Ольмюце, после чего поступил в военный коллегиум в Санкт-Пелтене и Военную академию в Винер-Нойштад-те. Лейтенант 8-го драгунского полка (1877). В 1882 г. окончил Военную школу в Вене, обер-лейтенант, направлен в штаб 2-го армейского корпуса. Капитан (1886), начальник штаба кавалерийской дивизии (1891), майор (1892), подполковник (1895). Командир 14-го гусарского полка (1896), 1-го драгунского полка (1897). Полковник (1898). Командир 8-й кавалерийской бригады (1903), генерал-майор (1904). Командир 2-й кавалерийской дивизии (1907), фельдмаршал-лейтенант (1908). Командир 14-й пехотной дивизии (1910), 4-го армейского корпуса (1912). Генерал от кавалерии (1913). В августе 1914 г. действовал в составе 2-й армии против сербов на Саве, а с сентября – против российских войск на Львовском направлении, а затем в Карпатах. За отличия был награжден Большим крестом ордена Железной короны (1914). С октября 1914 г. сражался вместе с немцами в Силезии, награжден Железным крестом 2-го и 1-го класса. С осени 1915 г. возглавил армейскую группу Терчанский, действовавшую по линии Дунай – Сава и переименованную затем в 3-ю армию. Метод действия в тылу при подготовке наступления на Сербию вызвал недовольство венгерского правительства, и вскоре генерал был смещен по требованию графа И. Тиссы и направлен в длительный отпуск. Генерал-полковник (1916). 7 июня 1916 г. возглавил 4-ю армию, действовавшую на Восточном фронте, по ней пришелся первый удар Луцкого прорыва. За действия против русских войск при стабилизации положения был награжден крестом «За военные заслуги» 1-го класса и прусским орденом Красного Орла (1916). В марте 1917 г. был назначен командиром 3-й армии в Галиции, но после июньского прорыва на Тарнопольском направлении был смещен с должности и назначен на почетный пост командира лейб-гвардейского эскадрона при дворе императора. С декабря 1918 г. в отставке, проживал в Вене.

Томилов Петр Андреевич (1870–1948), генерал-лейтенант (1919). В 1888 г. окончил 1-й Кадетский корпус, в 1891 г. – 2-е военное Константиновское училище. Подпоручик (1891), поручик (1893). В 1898 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан. Помощник старшего адъютанта штаба Кавказского военного округа (1899–1900). Капитан (1900). Обер-офицер для поручений при штабе Кавказского военного округа (1900–1904). Подполковник (1904). Начальник строевого отдела штаба Брест-Литовской крепости (март – июль 1904 г.). Штаб-офицер для поручений при штабе Кавказского военного округа (1904–1905). Столоначальник Главного штаба (1905–1906). Помощник делопроизводителя ГУГШ (1906–1908). Делопроизводитель ГУГШ, занимался вопросами, связанными с положением Персии и Турции (1908–1914). Командир 2-го Кавказского стрелкового полка (апрель – декабрь 1914 г.). Участвовал в боях в Восточной Пруссии, под Варшавой и на Бзуре. Исполняющий должность начальника штаба 4-го Кавказского армейского корпуса (1914–1915). Генерал-майор с утверждением в должности (1915). С января 1915 г. генерал-квартирмейстер штаба Кавказской армии, за взятие Эрзерума награжден орденом Святого Георгия 4-й степени и Георгиевским оружием (1916). Начальник штаба Кавказского фронта (май – октябрь 1917 г.). С конца 1918 г. в Добровольческой армии, генерал-лейтенант (1919), помощник по военной части Главноначальствующего войсками Северного Кавказа генерала Эрдели (1919). В 1920 г. отошел с войсками в Грузию, затем прибыл в Крым, где находился в резерве чинов Главнокомандующего. С 1920 г. в эмиграции во Франции, умер в Ницце.

Трепов Александр Федорович (1862–1928), государственный деятель, член Государственного совета (1914), министр путей сообщения (1916), председатель Совета министров (1916). В 1880 г. окончил Пажеский корпус, прапорщик гвардии. Поручик (1883), в том же году переведен в армию (1916), адъютант командира 12-го армейского корпуса, в 1884 г. – командира 1-го армейского корпуса. С 1889 г. в запасе армейской пехоты. Избран и утвержден предводителем дворянства Сквирского уезда Киевской губернии (1889–1992). Чиновник особых поручений VI класса при министре внутренних дел, титулярный советник, коллежский асессор (1890). Предводитель дворянства Переяславского уезда Полтавской губернии (1892–1895; 1895–1898). Надворный советник (1893), камер-юнкер (1894), коллежский советник (1895). Статский советник (1899), камергер императорского двора (1900). Действительный статский советник (1902). Егермейстер императорского двора (1905). Сенатор (1906). Член Государственного совета (1914). Управляющий (1915), министр путей сообщения (1916). Статс-секретарь (1916). Председатель Совета министров (ноябрь – декабрь 1916 г.). С мая 1917 г. за штатом, в 1918 г. выехал в Финляндию, затем в Германию и во Францию. Активный участник монархического движения. Умер в Ницце.

Трепов Дмитрий Федорович (1855–1906), государственный деятель, окончил Пажеский корпус, корнет гвардии, принял участие и отличился в Русско-турецкую войну 1877–1878 гг., ранен под Телишем (1877). Исполняющий должность московского обер-полицмейстера (1896), генерал-майор, утвержден в должности (1900), товарищ министра внутренних дел, заведующий полицией (июнь – ноябрь 1905 г.), Санкт-Петербургский генерал-губернатор (январь – ноябрь 1905 г.).

Трепов Федор Федорович (1809–1889), государственный и военный деятель, генерал-адъютант (1867), генерал от кавалерии (1875). Участвовал в подавлении Польского мятежа в 1830–1831 гг. Генерал-майор (1861), участвовал в подавлении Польского восстания 1863–1864 гг., градоначальник Санкт-Петербурга (1873–1878). В 1877 г. в нарушение закона отдал приказ высечь розгами народовольца А. С. Боголепова за то, что тот отказался снять перед ним шапку. Реакцией революционеров было покушение на жизнь Трепова, совершенное в 1878 г. В. И. Засулич, оправданной судом присяжных.

Трухачев Петр Львович (1867–1916), вице-адмирал (1916). В 1887 г. окончил Морское училище, мичман. Принял участие в обороне Порт-Артура, лейтенант, командир миноносца «Бесстрашный», после сражения в Желтом море прорвался в Циндао. Исполняющий должность заведующего миноносцами Владивостокского порта (февраль – октябрь 1906 г.), офицер Гвардейского экипажа (1906), командир яхты «Марево» (1909–1910), эсминца «Войсковой» (1910–1912), крейсера «Олег» (1913–1915). Контр-адмирал, командир минной дивизии (1915), бригады крейсеров Балтийского флота (1915), награжден Георгиевским оружием (1915), за отличия в боях в Ирбенском проливе награжден орденом Святого Георгия 4-й степени (1915). Умер в Новороссийске.

Тышкевич Альфред (1882–1930), граф, участник Русско-японской войны 19041905 гг., на службе в МИДе, секретарь посольства в Лондоне (1916–1917), в 1919 г. на переговорах в Париже консультировал литовскую делегацию. Посол Литвы в Англии (1920–1921). Умер в Париже.

Фабрицкий Семен Семенович (1874–1941), контр-адмирал (1916). Окончил Морской кадетский корпус, мичман (1894). В 1898 г. окончил Минный офицерский класс, лейтенант. Старший лейтенант, минный офицер на яхте «Полярная звезда» (1903). Старший офицер «Полярной звезды», капитан 2-го ранга, флигель-адъютант (1907). Командир миноносца «Амурец» (1910), капитан 1-го ранга, начальник 3-го дивизиона эскадренных миноносцев Балтийского флота (1913). Начальник отдельной Морской бригады (1915), контр-адмирал (1916), командующий отдельной Морской дивизией (1916–1917), в марте 1917 г. выведен в резерв чинов Морского министерства, в июне снят со службы с мундиром и пенсией. В 1918 г. в составе армии гетмана П. П. Скоропадского, затем принял активное участие в Белом движении на юге России в составе армии П. Н. Краснова, а затем вооруженных сил Юга России. С 1920 г. в эмиграции в Константинополе, а затем в Бельгии, умер в Брюсселе.

Филиппеско Николае (1862–1916), румынский государственный деятель. Мэр Бухареста (1893–1895), военный министр в правительстве П. Карпа (1910–1912).

Фрэнсис Девид Роуленд (1850–1927), американский государственный деятель, демократ. Мэр Сент-Луиса (1885–1889), губернатор штата Миссури (1889–1893), министр внутренних дел (1896–1897). Посол США в России (1916–1918).

Хаммерштейн-Экворд Курт фон (1878–1943), барон, германский военный деятель, генерал-полковник (1934), командующий рейхсвером (1929–1930). По окончании кадетского корпуса в Плоне (1893) и военного училища в Лихтенфельде (1898) служил в 3-м гвардейском фузилерском полку, второй лейтенант. Обер-лейтенант (1909), в 1910 г. закончил Военную академию, причислен к Генеральному штабу. С 1911 г. в составе Большого генерального штаба. Капитан (1913). В 1914–1917 гг. на командных и штабных должностях, отличился во Фландрии и при взятии Туртукая. Майор (1917). При Веймарской республике оставался лояльным конституции офицером, выступил против капповского путча, а затем против нацистов. Генерал-лейтенант (1929), в 1934 г. вышел в отставку, получив звание генерал-полковника. В 1939 г. возвращен на службу. Находился в открытой оппозиции к Гитлеру, участвовал в нескольких заговорах против него.

Черняев Михаил Григорьевич (1828–1898), генерал-лейтенант (1882), образование получил в Дворянском полку (1840–1847), выпущен в лейб-гвардии Павловский полк, принял участие в Венгерском походе 1849 г., в 1853 г. окончил курс в Академии генерального штаба, направлен в Дунайскую армию, с осени 1854 г. принимал участие в обороне Севастополя, отличился в сражении под Инкерманом, за отличие при обороне Малахова кургана награжден золотым оружием с надписью «За храбрость» и произведен в подполковники (1855). По окончании войны был начальником штаба 3-й пехотной дивизии, затем переведен в распоряжение Оренбургского генерал-губернатора, в 1858 г. принял участие в экспедиции контр-адмирала Г. И. Бутакова по Аральскому морю, командовал отрядом, посланным на помощь жителям г. Кунград, восставшим против хивинского хана; в 1859 г. послан на Кавказ в распоряжение генерала Н. И. Евдокимова. По замирении Кавказа опять служил в Оренбургском крае, в должности начальника штаба Отдельного оренбургского корпуса, в 1864 г. генерал майор, начальник Новококандской линии, командовал войсками при взятии крепостей Аулие-Ата и Чимкент, в июне 1865 г. после второго штурма овладел крепостью Ташкент, назначен военным губернатором Туркестанской области, в июле 1866 г. отозван в Россию. В отставке занялся журналистикой, издавал газету консервативного направления «Русский мир», где выступал с критикой военных реформ Д. А. Милютина. С началом восстания в Боснии и Герцеговине стал горячим сторонником оказания помощи восставшим, несмотря на запрет, уехал в Сербию, где возглавил армию княжества, после поражения и заключения перемирия вернулся в Россию. В Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. не участвовал, т. к. был оставлен за штатом. Генерал-лейтенант (1882), в 1882–1884 гг. Туркестанский генерал-губернатор, член Военного совета (1884–1886), в 1886 г. был вынужден подать в отставку из-за разногласий с военным министром, в 1890 г. восстановлен в звании члена Военного совета.

Шарнгрост Герхард-Иоганн-Давид (1755–1813), генерал-лейтенант (1813), выдающийся прусский военный и государственный деятель, с 1777 г. на службе в ганноверской армии, в 1793 г. участвовал в действиях против революционной Франции, в 1801 г. перешел на прусскую службу, преподавал артиллерию в Берлинской военной школе, в 1806–1807 гг. начальник штаба прусской армии, участвовал и отличился в сражениях при Ауэрштедте и Прейсиш-Эйлау, генерал-майор (1807), начальник Генерального штаба, председатель Комиссии по реорганизации армии, военный министр (1808), вместе с Гнейзенау провел военную реформу, подготовил введение воинской повинности в 1813 г. В 1810 г. по настоянию Наполеона I отстранен от должности военного министра, но сохранил пост начальника Генерального штаба. В сентябре – октябре 1811 г. по поручению Фридриха-Вильгельма III совершил секретную поездку в Россию, где вел переговоры о возможных совместных действиях против Франции, в 1813 г. вновь назначен военным министром, руководил подготовкой армии к войне, с началом военных действий – начальник штаба армии Блюхера, 2 мая 1815 г. ранен ядром в ногу при Лютцене, с незажившей раной отправился для переговоров в Австрию, умер в Праге.

Широкогоров Иван Иванович (1869–1946), русский и советский ученый-медик, патологоанатом, окончил Юрьевский университет, где и начал работу по кафедре общей патологии и паталогической анатомии. В 1904–1905 гг. в Уссурийском крае и Маньчжурии занимался борьбой с эпидемией тифа, в 1905–1906 гг. находился в экспедициях в Японии, Сомали, Османской империи. Доктор медицины (1907), в 1908 г. находился в командировке в институте Пастера, с началом Первой мировой войны возглавил отряд Красного Креста, боровшегося с эпидемиями тифа и чумы (в тылу Кавказского фронта). В 1918 г. принял участие в попытке организации Закавказского университета. В 1919 г. переехал в Баку, где возглавил Бакинский университет и его медицинский факультет. Академик АМН ССР (1944), Национальной академии наук Азербайджана (1945).

Шляпников Александр Гаврилович (1885–1937), революционер, партийный и советский государственный деятель. Рабочий, активный участник стачечного движения в Петербурге, член РСДРП (1901), РСДРП(б) (1903), с 1908 г. в эмиграции в Англии, Франции и Германии. В 1917 г. один из организаторов народной милиции, народный комиссар труда (1917–1918). В годы Гражданской войны член РВС Южного фронта, председатель РВС Каспийско-Кавказского фронта, член РВС 16-й армии Западного фронта. В 1920 г. отозван для работы в ВЦСПС, вместе с А. М. Коллонтай возглавил группу «рабочей оппозиции», в 1923 г. выступил с критикой ЦК, после чего был направлен на дипломатическую работу. Торгпред во Франции (1923–1925), председатель правления акционерного общества «Металлоимпорт» (1925–1929). После публикации воспоминаний в 1929–1931 гг. подвергся критике за искажение ленинской и партийной позиции по истории 1917 г. В феврале 1932 г. Оргбюро ЦК ВКП (б) принимает решение о необходимости исключения Шляпникова из партии. В 1933 г. исключен из партии, в 1934 г. подвергнут административной высылке в Карелию, в 1935 г. осужден за участие в «рабочей оппозиции» на пять лет, наказание заменено ссылкой в Астрахань. В 1936 г. арестован, в 1937 г. расстрелян по обвинению в антисоветской, антипартийной и террористической деятельности. Реабилитирован в 1963 г.

Штюрмер Борис Владимирович (1848–1917), русский государственный деятель, действительный статский советник (1891), член Государственного совета (1904), обер-камергер двора его императорского величества (1916), Председатель Совета министров (январь – ноябрь 1916 г.), министр внутренних дел (январь – июль 1917 г.), министр иностранных дел (июль – ноябрь 1917 г.). Из семьи обрусевших немцев, помещиков Тверской губернии. В 1872 г. окончил юридический факультет Петербургского университета. Коллежский секретарь, служил в канцелярии Первого департамента Правительствующего сената (1873). Титулярный советник (1875), в 1876 г. переведен в Министерство юстиции. Коллежский асессор (1877), в 1878 г. назначен секретарем Экспедиции церемониальных дел Министерства императорского двора с оставлением в Министерстве юстиции. Камер-юнкер императорского двора (1879), надворный советник (1881). Заведовал церемониальной частью Министерства императорского двора (1879–1892), при подготовке коронации Александра III в 1882 г. делопроизводитель церемониального отдела Коронационной комиссии. Правитель дел Канцелярии верховного церемониймейстера императорского двора (1883). Коллежский советник (1885). Камергер двора (1888), статский советник (1889), действительный статский советник (1891). Гласный Бежецкого уездного земского собрания Тверской губернии, председатель Тверской губернской земской управы (1891–1894). На этом посту прославился умением достигать компромиссов: добился примирения между либеральными членами земства и консервативным губернатором П. Д. Ахлестышевым. Новгородский губернатор (1894). В 1896 г. гофмейстер императорского двора, участвовал в подготовке коронационных торжеств, по окончании которых назначен ярославским губернатором. В 1900 и 1903 гг. избирался председателем 1-го и 2-го областных археологических съездов в Ярославле и Твери. Директор департамента общих дел Министерства внутренних дел, один из ближайших сотрудников В. К. Плеве (1902), в 1903 г. провел ревизию Тверского земства. В 1904 г. назначен членом Особого совещания для обсуждения вопроса о заготовке запасов на Дальнем Востоке (1904). Член Государственного совета (1904). Во время празднования трехсотлетия Дома Романовых в 1913 г. сопровождал императора Николая II и его семью при посещении ими Твери. В январе 1916 г. назначен главой правительства, до июля 1916 г. одновременно возглавлял и МВД, а с июля 1916 г. – МИД, в ноябре уволен в отставку со всех постов, обер-камергер двора его императорского величества (1916). В ходе Февральской революции арестован, заключен в Петропавловскую крепость. Осенью был переведен в больницу тюрьмы «Кресты», где скончался.

Эбелов Михаил Исаевич (1855–1919), генерал от инфантерии (1913), В 1873 г. окончил Нижегородскую графа Аракчеева военную гимназию, в 1875 г. – 3-е военное Александровское училище, прапорщик. Подпоручик (1876), поручик (1878), штабс-капитан (1882). В 1885 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, капитан Генерального штаба. Старший адъютант штаба 11-й пехотной дивизии (июнь – октябрь 1885 г.). Старший адъютант штаба 8-й пехотной дивизии (1885–1886), старший адъютант 6-го армейского корпуса (1886–1887). Начальник строевого отдела штаба крепости Брест-Литовский (1887–1890). Заведующий передвижениями войск Варшавского района (1890–1892). Полковник (1892). Начальник военных сообщений Варшавского военного округа (1892–1900). Начальник военных сообщений Приамурского военного округа (1900–1901). Генерал-майор (1900). Начальник военных сообщений Кавказского военного округа (1901–1902). Начальник штаба 20-го армейского корпуса (1902–1906). Командующий войсками Забайкальской области и наказной атаман Забайкальского казачьего войска (1906–1908). Генерал-лейтенант (1907). Военный губернатор Забайкальской области и наказной атаман Забайкальского казачьего войска (1908–1909). Начальник 34-й пехотной дивизии (1909–1911). Помощник командующего войсками Иркутского военного округа (1911–1913). Генерал от инфантерии (1913). Помощник командующего войсками Одесского военного округа (1913–1914). Командующий войсками, главный начальник Одесского военного округа (1914–1917). В августе 1917 г. снят с должности по болезни с назначением в резерв чинов при штабе Одесского военного округа. Расстрелян в Одессе большевиками.

Энкель Оскар Пауль Карлович (1878–1960), русский (полковник, 1912) и финский (генерал-лейтенант, 1924) военный деятель. Из семьи шведских дворян Великого Княжества Финляндского, сын генерала от инфантерии К. К. Энкеля, лютеранин. В 1895 г. окончил Финляндский кадетский корпус, подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка. Поручик (1901). В 1903 г. окончил по 1-му разряду Николаевскую академию Генерального штаба, штабс-капитан гвардии с переименованием в капитаны Генерального штаба. Участник Русско-японской войны 1904–1905 гг. Помощник старшего адъютанта Управления генерал-квартирмейстера 2-й Маньчжурской армии (1904–1905). Старший адъютант штаба 13-й пехотной дивизии (1905–1907). Помощник делопроизводителя ГУГШ (1907–1913). Подполковник (1908), полковник (1912). Делопроизводитель ГУГШ (1913–1914). Военный агент в Италии (1914–1917). В 1917 г. эмигрировал в Финляндию. Внесен в списки финской армии как полковник (1919). Начальник Генерального штаба Финляндии (1919–1924). Начал строительство укреплений на Карельском перешейке, которые впоследствии получили название «линии Маннергейма». Был членом финской делегации на переговорах о статусе Аландских островов. Генерал-лейтенант (1924). С 1924 г. в отставке, проживал в Хельсинки. Во время Советско-финской войны 1939–1940 гг. специальный представитель главнокомандующего финской армией генерала Маннергейма в Париже и Лондоне по вопросу иностранных добровольцев. В 1944 г. был одним из финских представителей при заключении Московского перемирия с СССР. Умер в Хельсинки.

Примечания

1

«Messangeries Maritimes» (Морская почта) – крупнейшее французское частное пароходство, основано в 1851 г. в Марселе под названием «Messangeries Nationales», с 1852 по 1871 г. действовало под названием «Messangeries Imperiales», после чего получило название «Compagnie des Messangeries Maritimes». В начале XX века активно действовало по линиям в Средиземном, Черном, Красном морях, Индийском, Тихом и Атлантическом океанах, прекратило свое существование в 1977 г.

(обратно)

2

В различных источниках встречаются два варианта написания названия судна: «Португаль», или «Портюгаль» (на французский манер), и «Португалия». (Примеч. ред.)

(обратно)

3

Комендант – начальник над госпиталем и над гражданским капитаном судна. Назначался российским обществом Красного Креста. Комендантом госпитальных судов обычно назначали бывшего морского офицера.

(обратно)

4

1 денюм = 919,3 кв. м.

(обратно)

5

Параллель с византийским императором из Македонской династии Василием II Болгаробойцей (958-1025), который занимал престол в 963 и 976-1025 гг. Вел многочисленные войны на востоке и западе империи. В 1014 г. разгромил болгарское войско и приказал ослепить 15 тыс. пленных, в 1018 г. закончил завоевание Болгарии. После Второй Балканской войны в Греции пропагандировался образ Василия II как идеального правителя.

(обратно)

6

Битва под Расбоени, 26 июля 1476 г., победа Стефана Великого над турецкой армией во главе с великим визирем.

(обратно)

7

Битва под Калугарени, 23 августа 1594 г., победа Михая Храброго над турецкой армией во главе с великим визирем.

(обратно)

8

В осаде Плевны в 1877 г. участвовал 2-й румынский армейский корпус – до 35 тыс. человек, начальником блокирующего Западного отряда был назначен князь Кароль Гогенцоллерн.

(обратно)

9

С 1918 по 1929 год Королевство Югославия называлось Королевством Сербов, Хорватов и Словенцев (КСХС). (Примеч. ред.)

(обратно)

Оглавление

Кавказский фронт, Персия и Месопотамия. Зима – весна 1915 г.

Реальные и вымышленные успехи в снабжении фронта

Реальные и вымышленные успехи управляемого рабочего движения

Зимняя сессия Думы. Новое наступление оппозиции

Активизация общественности как фон думской сессии

Снова Румыния. Зима – весна 1916 г.

Верден – Нарочь

Отставка Поливанова. Реакция и последствия

Кавказский фронт, Персия и Месопотамия. Весна – лето 1916 г.

Планы Ставки в отношении Турции. Весна – лето 1916 г.

Кавказский фронт и Персия. Лето – осень 1916 г.

Положение Турции

Болгария. Зима – весна 1916 г

Подготовка русской армии к летнему наступлению

Брусиловский прорыв. Начало

Брусиловский прорыв. Первые результаты

Брусиловский прорыв. Коррекция первоначальных планов

Галиция. Оккупационный режим

Фактическое завершение прорыва

Северный фронт и Балтика

Бои на Стоходе. Тупик

Ставка и правительство. Новый курс в отношении ВПК

Балканы. Весна – лето 1916 г

И снова Босфор

Румыния. Вопрос о выступлении решен

Румыния вступает в войну

Положение на Балканах. Поражение Антанты

Разгром Румынии

Польский и чешский вопросы. Перемены в правительстве

Восстание в Туркестане

Сумасшедший министр?

Громовой сигнал Милюкова и его последствия

Снова поиск невозможного решения

Перемены в Ставке

Примечания

  Кавказский фронт, Персия и Месопотамия Зима – весна 1915 г.

  Реальные и вымышленные успехи в снабжении фронта

  Реальные и вымышленные успехи управляемого рабочего движения

  Зимняя сессия Думы. Новое наступление оппозиции

  Активизация общественности как фон думской сессии

  Снова Румыния. Зима – весна 1916 г.

  Верден – Нарочь

  Отставка Поливанова. Реакция и последствия

  Кавказский фронт, Персия и Месопотамия Весна – лето 1916 г.

  Планы Ставки в отношении Турции Весна – лето 1916 г.

  Кавказский фронт и Персия. Лето – осень 1916 г.

  Положение Турции

  Болгария. Зима – весна 1916 г.

  Подготовка русской армии к летнему наступлению

  Брусиловский прорыв. Начало

  Брусиловский прорыв. Первые результаты

  Брусиловский прорыв Коррекция первоначальных планов

  Галиция. Оккупационный режим

  Фактическое завершение прорыва

  Северный фронт и Балтика

  Бои на Стоходе. Тупик

  Ставка и правительство. Новый курс в отношении ВПК

  Балканы. Весна – лето 1916 г.

  И снова Босфор

  Румыния. Вопрос о выступлении решен

  Румыния вступает в войну

  Положение на Балканах. Поражение Антанты

  Разгром Румынии

  Польский и чешский вопросы. Перемены в правительстве

  Восстание в Туркестане

  Сумасшедший министр?

  Громовой сигнал Милюкова и его последствия

  Снова поиск невозможного решения

  Перемены в Ставке

Биографический комментарий Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg